ЗАПИСКИ
ОСТАВШЕЙСЯ
В  ЖИВЫХ
 БЛОКАДНЫЕ  ДНЕВНИКИ
 ТАТЬЯНЫ  ВЕЛИКОТНОЙ
ВЕРЫ  БЕРХМАН
ИРИНЫ  ЗЕЛЕНСКОЙ
 Издательская  группа  «Лениздат»
Санкт-Петербург

УДК  882
 ББК  84(2Рос=Рус)6
3-32
 Дизайн  обложки  Вадима  Обласова
Ведущий  редактор  Наталия  Соколовская
 3-32  Записки  оставшейся  в  живых.  Блокадные  дневники
Татьяны  Великотной,  Веры  Берхман,  Ирины  Зеленской.  —
СПб.  :  Издательская  группа  «Лениздат»,  «Команда  А»,
2014.  —  512  с.
 геВИ  978-5-4453-0762-4
 В  этой  книге  собраны  блокадные  дневники  трех  удивитель¬
ных  женщин  —  петербурженок-ленинградок  Татьяны  Великот¬
ной,  Веры  Берхман  и  Ирины  Зеленской.  В  их  жизнь  вторглись
две  Мировые  войны:  на  Первой  они  служили  сестрами  милосер¬
дия,  на  Второй  они  оказались  в  настоящем  аду  Ленинградской
блокады.  Но  именно  эти  испытания,  находящиеся  за  гранью
человеческих  представлений,  в  полной  мере  раскрыли  их  ду¬
шевную  красоту  и  силу  духа.
 Блокадные  дневники  —  это  не  только  фиксация  трагедии
в  режиме  реального  времени,  но  и  постоянный  инструмент  са¬
мопознания  пишущего  их  человека.
 А  для  нынешнего  поколения  чтение  дневников  —  один  из
лучших  способов  узнавания  и  осмысления  прошлого.
 Издание  подготовлено  к  печати  А.  Н.  Чистиковым,  А.  И.  Ру-
пасовым  и  В.  М.  Ковальчуком  (Российская  академия  наук,  Санкт-
Петербургский  институт  истории).  Издание  дополняют  фото¬
материалы  из  семейного  архива  А.  А.  Великотного  и  семейного
архива  родных  И.  Д.  Зеленской.
 УДК  882
 ББК  84(2Рос=Рус)6
 ©  Рупасов  А.  И.,  Чистиков  А.  Н.,
 составление,  предисловие,  комментарии,
подбор  иллюстраций,  2014
©  Ковальчук  В.  М.,  комментарии,  2014
©  Оформление.  Издательская  группа
«Лениздат»,  2014
©  ООО  «Команда  А»,  2014
 1БВЫ  978-5-4453-0762-4 	Издательство 	ЛЕНИЗДАТ®

Составители  выражают  искреннюю  признательность
и  благодарность  А.  А.  Великотному;  Г.  М.  Ширяеву,
 Т.  Ю.  Ширяевой,  А.  К.  Гаврилову
за  предоставленные  материалы,
а  также  им  и  О.  М.  Беляевой,  Н.  В.  Быковой,
протоиерею  Кириллу  Копейкину,  И.  В.  Кудряшову,
 Н.  А.  Ломагину,  В.  И.  Поповой,  Н.  Ю.  Черепениной
и  П.  Г.  Рогозному  за  советы  и  дружескую  помощь

Александр  Рупасов,  Александр  Чистиков
 БЛОКАДНЫЕ  ДНЕВНИКИ:
КАТАСТРОФА  В  РЕАЛЬНОМ  ВРЕМЕНИ
 Давняя  традиция  ведения  дневников  ушла.  Времени  и  по¬
требности  каждодневно  фиксировать  настоящее,  которое  стано¬
вится  прошлым,  и  размышлять  над  ним  —  не  остается.  Завтра
будет  завтра  и  надо  быть  готовым  к  новому  событию.  Прошлое
блекнет  и  утрачивает  связь  с  несущимся  в  будущее  настоящим.
Человек  в  этом  прошлом  становится  для  нас  малопонятным,
если  не  загадочным.  Жалкие  потуги  так  называемой  устной
истории  —  полубесед-полуинтервью  с  очевидцами  событий  —  в
лучшем  случае  создают  некую  амальгаму  из  разновременных
эмоций,  чувств,  размышлений,  логические  операции  историка
над  которыми  порождают  искаженную  картину.
 Дневник,  что  бы  ни  побудило  за  него  взяться  —  желание
сохранить  происходящее  для  будущих  поколений,  или  же  не¬
обходимость  некой  психологической  разрядки,  или  желание
сохранить  собственное  «я»  в  нагрянувшем  хаосе  —  всегда  оста¬
ется  поразительным  источником,  позволяющим  заглянуть  в
мир  человека  и,  через  человека,  —  в  Эпоху.
 Много  ли  мы  знаем  о  блокаде,  об  этой  растянувшейся  на
годы  катастрофе?  И  да,  и  нет.  После  захвата  немецкими  ча¬
стями  8  сентября  1941  г.  Шлиссельбурга  Ленинград  оказал¬
ся  оторванным  от  Большой  земли.  Это  —  общепринятая  дата
начала  блокады.  Многие  ли  из  жителей  города  узнали  тогда
о  начале  страшного,  рокового  для  многих  отсчета  времени?
Ведь  даже  пять  дней  спустя  заместитель  наркома  иностран¬
ных  дел  Алексей  Лозовский,  интервью  которого  иностранным
журналистам  перепечатала  «Ленинградская  правда»,  заявлял:
«Утверждение  немцев,  что  им  удалось  перерезать  все  железные
дороги,  связывающие  Ленинград  с  Советским  Союзом,  явля¬

8
 А.  И.  РУПАСОВ,  А.  Н.  ЧИСТИКОВ
 ется  обычным  для  немецкого  командования  преувеличением».
Лозовский  умолчал  о  том,  что  еще  30  августа  немецкие  части
заняли  Мгу  и  тем  самым  перерезали  последнюю  связывающую
город  с  остальной  страной  железную  дорогу.
 Безусловно,  кто-то  догадывался,  что  военная  ситуация  край¬
не  плоха.  Эвакуация  была  прекращена  еще  до  захвата  немцами
Шлиссельбурга.  Если  введение  карточной  системы  постановле¬
нием  СНК  СССР  от  18  июля,  которым  устанавливались  нормы
выдачи  хлеба  (для  рабочих  и  ИТР  —  800  граммов,  служащих  —
600,  иждивенцев  и  детей  —  до  12  лет  —  400  граммов  в  день),
было  только  первым  тревожным  сигналом,  не  предвещавшим
появления  немцев  под  Ленинградом,  то  августовские  дни  ста¬
ли  вызывать  уже  не  тревогу,  а  страх  перед  будущим.  Вскоре
последовали  резкие  ограничения  в  продаже  продуктов  пита¬
ния  и  предметов  первой  необходимости,  переход  к  разовым
выдачам  (первоначально  речь  шла  только  о  хозяйственном  и
туалетном  мыле,  но  в  сентябре  в  перечне  оказались  уже  спич¬
ки  —  рабочим  по  6  коробков,  иждивенцам  —  по  3,  чай  —  по
25  и  12,5  грамма  соответственно,  яйца  —  по  10  и  5  штук).  Из
кондитерских  и  булочных,  после  проведенной  в  июле  экстрен¬
ной  инвентаризации,  исчезли  сахар,  печенье,  пряники,  сладкая
сдоба  и  т.п.  Ограничения  на  выдачу  наличных  из  сберкасс
породили  очереди  на  сдачу  вещей,  антиквариата  и  изделий
из  драгоценных  металлов  в  комиссионные  магазины.  Почти
опустели  рынки.  Все  это,  как  и  начавшийся  процесс  ликвида¬
ции  заведений,  торгующих  по  коммерческим  ценам,  не  могло
остаться  незамеченным.  Сводки  с  фронтов  были  все  менее
утешительными.  Становилось  понятным,  что  скорого  оконча¬
ния  войны  не  предвидится.  Еще  не  было  налетов  немецкой
авиации  на  город,  многочасовых  артиллерийских  обстрелов,
но  тревога  за  будущее  становилась  все  сильнее.
 За  первым  артиллерийским  обстрелом  4  сентября  —  6  сен¬
тября  последовала  первая  авиационная  бомбардировка.  Эти
события  с  неизбежностью  должны  были  доказать  наиболее
оптимистично  настроенным  горожанам,  насколько  тяжела  си¬
туация  на  фронте,  насколько  близко  враг  подошел  к  городу.  Со
2  сентября  норма  продажи  хлеба  по  карточкам  была  снижена.
Дымы  от  пожаров  на  продовольственных  Бадаевских  складах

КАТАСТРОФА  В  РЕАЛЬНОМ  ВРЕМЕНИ
 9
 8  сентября  не  мог  видеть  только  слепой.  Город  переполнили
тревожные  слухи.  Три  дня  спустя  исполком  Ленгорсовета  ввел
ограничения  на  потребление  электричества,  а  еще  день  спустя
нормы  отпуска  по  карточкам  были  вновь  сокращены.  Однако
публично  признать,  как  записывала  в  своем  дневнике  16  сен¬
тября  И.  Д.  Зеленская,  что  «по-видимому,  уже  не  осталось  щел¬
ки  для  свободного  выхода»,  власти  так  и  не  решились.  Только
в  опубликованном  в  «Ленинградской  правде»  9  ноября  1941  г.
тексте  выступления  на  общегородском  митинге  по  случаю  го¬
довщины  Октябрьской  революции  командующего  Ленинград¬
ским  фронтом  генерал-лейтенанта  М.  С.  Хозина  впервые  было
открыто  признано:  «...гитлеровские  полчища  охватили  город
кольцом  блокады».
 Жизнь  в  городе  затаивалась,  замирала.  13  сентября  по  рас¬
поряжению  Военного  совета  фронта  были  отключены  все  те¬
лефоны  индивидуального  пользования.  С  наступлением  вечера
город  погружался  в  темноту  —  плотно  зашторенные  окна  до¬
мов  не  должны  были  пропускать  и  малейшего  лучика  све¬
та.  Положение  с  продуктами  неумолимо  ухудшалось.  Правда,
в  октябре  в  дополнение  к  прежним  разовым  выдачам  рабочие,
служащие  и  иждивенцы  получили  по  0,5  литра  водки,  кроме
того,  рабочим  выдали  по  2  литра  пива  (остальным  —  по  1,5  л).
Если  месяцем  ранее  детям  до  12  лет  выдали  по  300  грам¬
мов  сметаны,  то  следующего  подобного  события  им  пришлось
ждать  два  месяца,  а  затем  забыть  о  таких  подарках  на  год.
 Возможно,  начало  зимы  1941-1942  гг.  было  бы  не  столь
катастрофично  для  горожан,  если  немцам  не  удалось  бы  за¬
хватить  8  ноября  Тихвин  и  тем  самым  перерезать  последнюю
железную  дорогу,  по  которой  подвозились  грузы  к  побережью
Ладожского  озера,  откуда  на  судах  они  доставлялись  затем  в
Ленинград.  Всего  через  пять  дней  после  этого  хлебный  паек
был  снова  урезан.  Прошла  неделя  —  и  новое  уменьшение  пайка.
Формально  это  было  последнее  снижение  норм  выдачи,  но  это
не  значило,  что  по  своей  карточке  горожанин  всегда  мог  по¬
лучить  свой  ломтик  хлеба.  Каждый  выживал,  как  мог.  В  еду
шло  практически  все,  что  можно  было  разжевать  и  проглотить.
Бегающих  по  улицам  кошек  не  осталось.  Правда,  далеко  не  все
могли  заставить  себя  есть  кошачье  мясо  и  пытались  обменивать

10
 А.  И.  РУПАСОВ,  А.  Н.  ЧИСТИКОВ
 его  на  что-либо  иное.  У  кого  оставались  силы  —  шел  на  Неву,
пробивал  лунку  и  ловил  рыбу.  Таких  смельчаков  было  немного.
 Голод  был  лишь  одной  бедой.  С  17  ноября  в  дома  перестали
подавать  электричество  —  запасы  топлива  для  электростанций
истощались,  пополнять  их  было  неоткуда.  Городские  власти
слишком  поздно  спохватились  и  не  смогли  вовремя  органи¬
зовать  работы  по  слому  деревянных  домов,  по  изготовлению
комнатных  печек  —  «буржуек».  Только  24  декабря,  когда  уже
давно  стояли  нестерпимые  морозы,  горком  ВКП(б)  и  исполком
Ленгорсовета  приняли  постановление  о  разборке  деревянных
сооружений  и  зданий,  с  оговоркой  —  в  районах,  подвергшихся
разрушениям.  За  отключением  электричества  последовало  от¬
ключение  центрального  отопления,  хотя  батареи  в  домах  уже
в  ноябре  были  еле  теплыми.  К  отключению  отопительных  сис¬
тем  властям  пришлось  прибегнуть  6  декабря.  Следствием  этой
вынужденной  меры  стало  то,  что  в  домах  исчезла  вода,  пере¬
стала  работать  канализация,  во  дворах  центральной  части  го¬
рода  стали  воздвигаться  разных  форм  и  размеров  сооружения,
в  которые  выливались  нечистоты.  Элементарное  соблюдение
личной  гигиены  теперь  требовало  огромных  физических  уси¬
лий  и  воли.  Не  у  всех  этого  было  в  достатке.  Быстро  распло¬
дившиеся  вши  не  давали  покоя  горожанам,  пока  весной  1942  г.
городским  властям  не  удалось  наладить  функционирование
нескольких  бань.  Голод  и  холод  многих  лишали  последних  сил,
лишали  воли,  желания  жить.  Артобстрелы  и  бомбежки  уже  не
побуждали,  как  в  первые  недели  блокады,  бежать  и  прятаться
в  бомбоубежищах.  Складывается  впечатление,  что  мерный  стук
метрономов  стал  для  горожан  настолько  привычным,  что  на
него  переставали  обращать  внимание.
 Впрочем,  в  ноябре-декабре  1941  г.  имели  место  три  вселяв¬
ших  надежду  события:  22  ноября  началось  движение  по  Воен¬
но-автомобильной  дороге  №  101  через  Ладожское  озеро  —  так
называлась  тогда  будущая  Дорога  жизни.  9  декабря  был  осво¬
божден  г.  Тихвин,  а  25  декабря  впервые  были  повышены  нормы
хлебного  пайка.  Особенно  последнее  событие  породило  у  горо¬
жан  всплеск  надежд  на  улучшение  положения  с  продовольстви¬
ем.  Однако,  поскольку  в  силу  объективных  причин  (погодные
условия,  налеты  немецкой  авиации,  отсутствие  необходимого  ко¬

КАТАСТРОФА  В  РЕАЛЬНОМ  ВРЕМЕНИ
 11
 личества  ремонтных  баз,  да  и  самих  автомобилей)  бесперебойное
движение  по  Дороге  жизни  организовать  было  крайне  сложно.
Значительная  часть  грузов  имела  военное  назначение  (для  частей
Ленфронта,  помимо  пополнения  личного  состава,  требовалось
устранение  дефицита  боеприпасов,  вооружения).  В  силу  этого
сколько-нибудь  быстро  поправить  ситуацию  с  продовольствием
было  невозможно.  В  ноябре  —  очередная  годовщина  Октябрь¬
ской  революции.  По  этому  случаю  рабочим  выдали  по  100  грам¬
мов  шоколада,  служащим  и  иждивенцам  —  по  200.  Дети  остались
без  сладкого,  но  получили  сметану,  100  граммов  натурального
кофе  и  100  граммов  картофельной  муки.  Всем  категориям  го¬
рожан,  правда,  выдали  еще  по  200  граммов  соленых  помидоров.
Но  изменить  положение  это  не  могло.  В  городе  началось  время,
которое  блокадники  назвали  «смертным».
 Дистрофия  уверенно  собирала  свою  жатву:  за  январь  1942  г.
в  городе  умерло  101  868  человек,  следующий  месяц  также  ока¬
зался  богат  на  человеческое  горе  —  умерли  108029  человек.
На  конец  января  —  начало  февраля  приходится  особо  резкий
скачок  смертности:  из-за  дефицита  электроэнергии  произошли
многодневные  перебои  с  выдачей  карточек  и  выпечкой  хлеба.
Отнюдь  не  единичными  стали  случаи  трупоедства  и  канниба¬
лизма.  Городские  власти  предпринимали  жесткие  меры,  чтобы
пресечь  эти  явления.
 Количество  умерших  было  настолько  велико,  что  похо¬
ронные  команды  не  справлялись  с  захоронением.  Покойни¬
ков  складировали,  например,  в  бывших  казармах  Семеновско¬
го  полка  на  Звенигородской  улице.  Вдоль  берегов  Обводного
канала  трупы  лежали  до  весны.  Наступавшая  весна  грозила
всплеском  заразных  заболеваний.  Это  подтолкнуло  исполком
Ленгорсовета  принять  7  марта  1942  г.  решение  о  создании  на
Кирпичном  заводе  №  1  крематория  (на  территории  нынешнего
Парка  Победы).
 Нельзя  забывать  о  том,  что  за  получаемый  по  карточкам
хлеб  и  другие  продукты,  за  свою  квартиру  или  комнату  в  ней,
за  посылку  писем  —  за  все  это  и  в  блокаду  следовало  пла¬
тить.  Если  у  блокадника  была  работа  или  денежный  аттестат
на  семью  офицера  —  у  него  были  деньги.  В  противном  случае
нужно  было  продавать  что-то  из  своего  имущества,  так  как

12
 А.  И.  РУПАСОВ,  А.  Н.  ЧИСТИКОВ
 должников  по  квартплате  могли  переселить  в  меньшую  ком¬
натку,  а  то  и  вовсе  лишить  жилья.
 Черный  рынок  в  отличие  от  людей  не  умирал.  Количе¬
ство  следственных  дел,  связанных  с  хищениями  в  госпиталях,
на  продуктовых  складах,  магазинах,  не  может  не  удивлять.
Примеров  не  счесть.  Так,  случайная  проверка  «деятельности»
буфетчиц  филиала  №  1  столовой  №  13  показала,  что  всего  за
декабрь  1941  г.  на  сторону  ушло  657  килограммов  хлеба  (т.  е.
пайки  для  нескольких  тысяч  детей).  Самый  простой  способ
хищения  в  магазинах  —  наклеивание  отрезанных  купонов  с
карточек  на  таблицу  с  некоторым  смещением  —  к  концу  каж¬
дой  строки  можно  было  выгадать  2-3  дополнительных  пайка.
 Несмотря  на  некоторое  улучшение  ситуации  с  продоволь¬
ствием  весной,  истощенные  голодной  зимой  горожане  продол¬
жали  умирать  десятками  тысяч.  В  марте  1942  г.  жизнь  покину¬
ли  еще  почти  96  тысяч  человек,  в  апреле  —  более  81  тысячи,
в  мае  —  более  53  тысяч.
 Тем  не  менее,  Ленинград  понемногу  оживал.  Уже  в  марте
горожане  довольно  дружно  взялись  за  уборку  улиц,  скверов,
домов.  С  середины  апреля  стали  регулярно  ходить  трамваи.
Один  из  блокадников  вспоминал,  что  когда  он  увидел  деру¬
щихся  мальчишек,  то  понял,  что  жизнь  возвращается.  В  мае  по
призыву  городских  властей  население  без  понуканий  взялось
за  разведение  огородиков.  Практически  все  доступные  участки
земли  оказались  вскопанными  и  засеянными  овощными  куль¬
турами.  Полученная  с  огородов  в  конце  лета  прибавка  к  пай¬
ку  оказалась  далеко  не  лишней.  Голодная  смерть  постепенно
отступала.  Страшной  напастью  оставались  почти  ежедневные
артиллерийские  обстрелы,  длившиеся  по  несколько  часов.  Но
несмотря  на  это,  радость  от  того,  что  посчастливилось  пере¬
жить  жуткую  зиму,  была  велика.  Многие  не  отказывали  себе  в
удовольствии  позагорать  на  солнце,  побродить  в  парках  и  са¬
дах,  искупаться  в  прудах.
 До  прорыва  блокадного  кольца  —  18  января  1943  г.  —  оста¬
валось  еще  долго,  но  у  горожан  крепла  вера  в  то,  что  худшее
осталось  в  прошлом.  Однако  здоровье  многих  прошедшая  зима
подкосила  настолько,  что  усиленные  пайки  и  ставшие  более
доступными  лекарства  уже  не  могли  спасти  их  жизнь.

КАТАСТРОФА  В  РЕАЛЬНОМ  ВРЕМЕНИ
 13
 Страницы  воспоминаний,  писем,  документов  напоминают
порой  страницы  Апокалипсиса,  создают  образ  города  как  все¬
поглощающей  могилы,  в  ненасытной  утробе  которой  исчезли
сотни  тысяч  детей,  женщин,  мужчин.
 Публикуемые  в  этой  книге  дневники  Ирины  Дмитриевны
Зеленской  и  сестер  Веры  Константиновны  Берхман  и  Татья¬
ны  Константиновны  Великотной  объединяет  не  столько  преж¬
няя  сословная  принадлежность  их  авторов  —  все  они  были  из
«бывших»,  т.  е.  из  дворян,  —  сколько  поразительное  отношение
к  жизни,  исключительная  душевная  красота,  искренность.
 Строки  этих  дневников  не  только  помогают  ощутить  жут¬
кую  реальность  происходившего,  они  раскрывают  перед  нами
мировосприятие  трех  женщин,  избежавших  душевного  очер¬
ствения  и  безволия,  поглотивших  в  блокаду  многих  горожан.
 Ранее  всем  трем  довелось  увидеть  немало  человеческих
страданий.  В  годы  Первой  мировой  войны  они  были  сестра¬
ми  милосердия.  Та  война  выковала  характер  Ирины  Зелен¬
ской.  На  всю  жизнь  она  осталась  целеустремленным,  стойким,
принципиальным,  бескорыстным  человеком,  готовым  прийти
на  помощь.  В  блокаду  ее  поражало,  как  люди  «до  ужаса  ста¬
новятся  неустойчивыми»,  как  быстро  «масса  превратилась  в
первобытное  состояние  и  даже  почти  не  борется,  а  безропотно
погибает».  Она  не  изображала  из  себя  борца,  она  таковым  яв¬
лялась  по  природе.  Ее  дневник,  после  войны  заботливо  пере¬
печатанный  ею  на  машинке,  не  может  не  удивлять  четкостью
мыслей,  психологическим  анализом  поведения  окружающих
людей.  Впрочем,  давая  оценки  другим,  она  не  забывала  кри¬
тически,  как  бы  со  стороны,  взглянуть  и  на  себя.
 Татьяна  Великотная  обладала  совсем  иным  характером.  Как
искренне  верующий  человек,  она  с  поразительным  смирением
переносила  обрушившиеся  на  нее  несчастья.  Она  не  умела
постоять  за  себя.  Она  понимала,  что  ей  не  выжить.  Рядом  с
ней  не  было  никого,  кроме  ее  сестры  —  Веры  Берхман.  Муж
умер  от  истощения.  Сын  Александр  находился  в  армии.  Пред¬
чувствуя,  что  больше  никогда  не  увидит  сына,  она  и  вела  об¬
ращенный  к  нему  дневник.
 Верочку  Берхман  Первая  мировая  война  сделала  верующей.
Постепенно  ее  библиотека  пополнялась  религиозной  литературой

14
 А.  И.  РУПАСОВ,  А.  Н.  ЧИСТИКОВ
 и,  судя  по  всему,  к  началу  Великой  Отечественной  войны  до¬
стигла  довольно  внушительных  размеров.
 Когда  1  апреля  1942  г.  умерла  Татьяна,  Вера  Константинов¬
на  решила  как  бы  продолжить  ее  блокадный  дневник.  Ее  днев¬
никовые  записи  отличаются  от  дневников  Ирины  Зеленской  и
Татьяны  Великотной.  Временами  от  отчаяния  она  готова  была
уйти  из  жизни.  Но  в  отличие  от  тех,  кто  в  оцепенении  душев¬
ных  сил  просто  ждал  конца,  она  стремилась  предстать  перед
Творцом  преисполненной  спокойной  и  чистой  любви.  Эта  цель
требовала  —  а  в  условиях  блокады  особенно  —  колоссальных
психологических  усилий.  Постепенно,  но  все  настойчивее  и  на¬
стойчивее,  Вера  изгоняла  из  своей  души  малейшие  проявления
черствости,  эгоизма  («Начала  с  Б[ожией]  помощью  принево¬
ливать  волю  к  добру».).  Блокада  не  сломила  ее,  напротив,  —
преобразила,  сделала  совсем  другим  человеком.
 Авторы  дневников  не  задавались  вопросом  —  защищают
ли  они  Ленинград.  Они  защищали  его  самим  фактом  своего
существования.  Блокада  была  для  них  данностью.  Они  жили
в  этой  данности,  и  в  этом  был  их  ежедневный  подвиг.
 Публикация  этих  дневников  —  дань  памяти  трем  петер-
бурженкам-ленинградкам,  оставившим  нам  свидетельство,  как
можно  оставаться  человеком  в  самое  страшное  время.
 *  *  *
 Дневник  Т.  К.  Великотной  был  полностью  опубликован  в
сборнике  «Человек  в  блокаде.  Новые  свидетельства»  (СПб.:
Остров,  2008),  а  дневник  И.  Д.  Зеленской  —  в  сборнике  «„Я  не
сдамся  до  последнего...“:  Записки  из  блокадного  Ленинграда»
(СПб.:  Нестор-История,  2010).  Дневник  и  письма  В.  К.  Берхман
публикуются  впервые.

Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 ДНЕВНИК
 НАШЕЙ
 ПЕЧАЛЬНОЙ
 ЖИЗНИ

Татьяна  Константиновна  Великотная  родилась  18  января
1894  г.  Ее  отец,  обрусевший  прибалтийский  немец  Константин
Александрович  Берхман  (1856-1920),  был  женат  на  Алексан¬
дре  Борисовне  Хвостовой  (1853-1924),  дочери  сенатора,  тай¬
ного  советника  Бориса  Николаевича  Хвостова  (1815-1883)  и
Надежды  Ивановны  Красновой  (1839-?).  У  Татьяны  было  две
сестры  —  Ольга  и  Вера  —  и  брат  Александр.
 К.  А.  Берхман  был  лютеранином  по  вероисповеданию,  од¬
нако  все  его  дети  были  крещены  в  православии.  Он  окончил
Императорское  училище  правоведения  (наб.  р.  Фонтанки,  д.  6).
Вся  его  жизнь  в  дальнейшем  была  связана  со  сферой  юстиции.
Пройдя  по  ступенькам  служебной  лестницы  от  следователя  в
г.  Старая  Русса  до  старшего  нотариуса  Псковского  окружно¬
го  суда,  К.  А.  Берхман  в  1912  г.  получил  чин  действительного
статского  советника  и  занял  должность  товарища  председателя
Петербургского  окружного  суда.  В  январе  1920  г.  он  скончался
в  Житомире  от  тифа.
 Берхманам  принадлежало  красивейшее  имение  Скоково  в
Псковской  губернии.  Их  дети  на  всю  жизнь  сохранили  самые
светлые  воспоминания  о  Скоково,  где  семья  проводила  каждое
лето.  Увлечения  семьи  были  разнообразны.  Летом  —  спорт,
лошади,  домашние  театрализованные  постановки.  Мать  и  дети
играли  на  фортепьяно,  много  читали.  Отец  серьезно  занимался
живописью,  рисовал  акварелью,  углем,  писал  маслом.  В  1995-
2007  гг.  в  экспозиции  музея-заповедника  А.  С.  Пушкина  «Ми¬
хайловское»  выставлялось  семь  рисунков  К.  А.  Берхмана  из
архива  его  внука,  А.  Н.  Великотного.

18
 А.  А.  ВЕЛИКОТНЫЙ
 В  Петербурге  семья  жила  на  Большой  Зелениной  улице  в
доме  №9  (ныне  —  №  13).  Сестры  окончили  женскую  Василе-
островскую  гимназию  ведомства  императрицы  Марии  Федо¬
ровны.  В  этом  заведении  обучались  девушки  из  самых  разных
слоев  общества.
 Татьяна  Константиновна  рано  начала  сочинять  стихи.  Будучи
гимназисткой,  печаталась  в  газетах  и  журналах.  Любила  стихи
поэтов  Серебряного  века.  В  1914  г.  выпустила  поэтический  сбор¬
ник  «Первые  песни»,  передав  экземпляр  с  посвящением  своему
троюродному  брату  Александру  Блоку.  В  1915  г.  она  блестя¬
ще  окончила  Императорский  женский  педагогический  институт
(был  единственным  женским  институтом  в  России,  который  при¬
знавался  Министерством  народного  просвещения  в  качестве  выс¬
шего  учебного  заведения).  В  мае  1917  г.  Татьяна  вышла  замуж  за
выпускника  физико-математического  факультета  Санкт-Петер¬
бургского  университета  Николая  Александровича  Великотного
(1887-1942),  которого  знала  с  детства.  Во  время  Первой  мировой
войны  он  поступил  вольноопределяющимся  в  Михайловское  во¬
енно-инженерное  училище,  был  произведен  в  подпоручики,  вое¬
вал.  14  августа  1922  г.  у  четы  Великотных  родился  сын  Александр.
 В  1920-1930-х  гг.  Т.  К.  Великотная  преподавала  в  школе
русский  язык  и  литературу.  Н.  А.  Великотный  был  преподава¬
телем  физики  и  математики  в  школе  и  техникуме,  а  с  1937  по
1941  г.  работал  инженером  «Теплоэнергопроекта».  Супруги
чудом  избежали  репрессий.
 Н.  А.  Великотный  умер  22  января  1942  г.
 Т.  К.  Великотная  —  1  апреля  1942  г.
 Александр,  которому  посвящен  публикуемый  дневник
Т.  К.  Великотной,  окончил  в  1944  г.  ВМУ  им.  Фрунзе.  Вое¬
вал,  дважды  был  награжден  орденом  Красной  Звезды,  дваж¬
ды  —  медалью  «За  боевые  заслуги».  Вышел  в  отставку  в
звании  капитана  1  ранга.  В  феврале  1945  г.  он  женился  на
Марии  (в  дневнике  Т.  К.  Великотной  —  «Мусе»)  Георгиев¬
ской  (1921-2013),  с  которой  дружил  со  школы.  Мария  была
дочерью  священника,  протоиерея  Дмитрия  Георгиевича  Геор¬
гиевского  (1877-1942).  Она  помогала  Татьяне  Константиновне
до  самой  ее  кончины.
 А.  А.  Великотный

Последние  дни  папы
 Саша,  для  тебя  пишу  я  эти  скорбные  строки.  Ты  отде¬
лен  от  меня  тысячами  километров,  и  нет  надежды  на  нашу
скорую  встречу.  Но  если  Бог  судил  тебе  вернуться  домой
в  Ленинград,  а  мне  дожить  до  твоего  возвращения,  то  мно¬
гое  может  уже  стереться  из  моей  памяти  всеразрушающим
временем,  а  я  хочу,  чтобы  ты  знал,  какие  тяжелые  мину¬
ты  пережили  мы  в  эту  страшную  зиму  1941-1942  годов.
 Ты,  конечно,  представляешь  себе,  что  я  должна  была
переживать,  видя  закрытые  и  пустые  магазины,  ежеднев¬
но  наблюдая  исчезновение  продовольствия.  Мы,  однако,
бодро  держались  с  отцом,  пока  действовала  овощная  сто¬
ловая  при  совхозе,  куда  я  поступила  26/УШ,  еще  при
тебе,  и  когда  мне  выдали  100  кг  картофеля  и  30  кг  ка¬
пусты,  я  временно  успокоилась  и  готовила  обеды  из  этих
двух  продуктов  и  еще  15  кг  ржаных  отрубей.  Между  тем
началось  быстрое  снижение  хлебного  пайка1,  и  вот  тут
папа  сказал  мне  раз  за  обедом:  «Я  мог  всегда  дольше  тебя
выносить  голод  за  день,  а  теперь  чувствую,  как  похудел
и  как  не  хватает  хлеба».  Мы  старались  поддерживаться
лепешками  из  этих  ржаных  отрубей  и  кашей-саламатой2,
но  вот  запас  кончился,  овощная  столовая  с  ноября  закры¬
лась,  наступили  ранние  зимние  холода,  и  нам  пришлось
каждое  воскресенье  брать  пищу  из  совхоза  и  пилить  дро¬
ва.  Когда  нас  посадили  (служащего  и  иждивенца)  на

20
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 125  г  хлеба3,  то  мы  скоро  осознали  свое  бессилие,  пила
падала  из  рук,  папа  с  трудом  колол  дрова,  а  к  середине
декабря  перестал  носить  воду  из  колодца.  За  период  с
15  ноября  по  15  декабря  мы  съели  собаку,  которую  я  по
легкомыслию  (в  чем  и  каюсь)  взяла  от  Е.  Л.  Франка,
и  двух  кошек.  Последнюю  кошку  папа  заготовил  с  2/1,
и  я  еще  имела  возможность  варить  суп  из  ее  шкурки.
 Мы  ели  это  мясо  без  всякого  отвращения  и  даже  с
аппетитом  из-за  голода,  но  плохо  было  то,  что  в  ноябре
и  дек[абре]  не  было  никакой  выдачи  жиров  и  крупы4,  так
что  приходилось  есть  пустые  бульоны  из  мяса  этих  жи¬
вотных.  За  этот  же  период  времени  наша  милая  соседка,
а  теперь  моя  дочка  Катюша  питалась  с  Лидочкой  по  кар¬
точке  (рабочего)  Дм[итрия]  Ивановича,  которого  взяли  в
ополченцы  в  конце  октября,  и  так  оба  наши  хозяйства  не
имели  контакта,  за  исключением  тех  случаев,  что  я  не¬
сколько  раз  давала  картошку,  что  вызывало  всегда  у  папы
протест.  Два  раза  я  дала  по  хорошей  порции  картошки
Вере,  и  мы  видались  часто  до  разрушения  трамвайн[ой]
сети,  пока  нас  не  отрезали  от  города.
 Я  работала  бесперебойно  в  совхозе,  и  папа  часто  при¬
ходил  ко  мне,  то  встречать,  когда  я  шла  домой,  прогу¬
ливая  собаку,  то  заходил  за  мной,  и  мы  по  дороге  еще
заглядывали  в  лавки  или  выкупали  свой  хлеб.  В  моей
же  комнате,  где  я  работаю,  помещается  стол  инжене¬
ров.  От  Треста  назначили  к  нам  инж[енера]  Н.  Н.  Гал¬
кина,  человека  очень  вежливого  и  обходительного,  но
не  чуткого  по  душе.  Папа  несколько  раз  просил  Галкина
провести  его,  т.  е.  папу,  ИТРом  по  нашему  совхозу  для
раб[очей]  карточки,  а  тот  все  тянул,  боялся,  что  папа
м.  б.  займет  его  место  (?)*.  Папа  же  начал  слабеть  от
 *  Так  в  тексте.  Составители  предполагают,  что  здесь  и  далее  во¬
просительный  знак  появился  при  перепечатке  и  обозначает  не  совсем
точное  прочтение  этого  места  в  оригинале.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 21
 отсутствия]  хлеба  и  говорил  мне,  что  хотя  многие  тают
и  слабеют,  но  у  них  есть  моральная  поддержка,  здесь
же,  при  соприкосновении  с  Галкиным,  папа  натыкался
всегда  на  недоговоренность  или  получал  приглашение
«завтра  зайти  потолковать».  Папа  составил  с  сентября  по
15  дек[абря]  4  сметы  на  ремонт  домов,  водоснабжение]
совхоза  и  т.д.,  а  16-я  стройконтора  все  не  платила  де¬
нег.  Накануне  папиной  смерти  я  с  его  слов  записала  все
счета  и  передала  прорабу  Н.  И.  Климову.  Полагается  папе
получить  1214  руб.,  а  я  сомневаюсь,  что  получу  их,  так
теперь  люди  бессовестны.  Об  этом  еще  напишу  дальше.
С  15  дек[абря]  мы  все  остались  без  электрич[еского]
света.  Сожгли  последние  свечи  и  перешли  на  коптилки.
Я  разбила  в  темноте  два  раза  лицо,  из-за  темноты  по¬
гибло  у  нас  6  чашек,  в  том  числе  и  твои  голубые.  Мы
опустились,  заросли  грязью.  У  папы  руки  не  отмывались
от  копоти,  сажи  и  угля.  Готовили  обед  в  большой  печ¬
ке  в  папиной  комнате.  В  печке  были  2  кирпича,  на  них
железка,  на  железке  судки.  Так  как  я  прихожу  из  с/х
поздно,  не  раньше  6-7,  то  обедали  при  коптилке,  а  то
и  в  совершенной  темноте,  при  отблеске  углей  из  печки.
 18  декабря  в  с/х  выдали  потрясающий  паек:  2  кг  ду¬
ранды5  и  5  кг  овсяной  пыли.  Чтоб  выписывать  рабочим
талоны,  меня  бухгалтер]  посадил  в  холодное  помеще¬
ние  —  теплицу,  и  я  окоченела  там  так,  что  зубы  стучали.
Это  было  начало  наших  несчастий  —  корень  зла.
 С  20  на  21-е  я  была  дежурная  ночная  по  с/х.  Пришла
домой,  папа  ждал  меня  с  обедом  (ели  кошку)  и  дал  мне
твое  письмо  от  6/Х  с  описанием  страшной  катастрофы
в  Лад[ожском]  озере6.  Прочтя  о  смерти  Андрея,  я  запла¬
кала  и  не  могла  читать  дальше,  взяла  письмо  с  собой  на
дежурство.  Папа  пришел  ко  мне  туда  же  через  час,  т.к.
мы  хотели  поймать  собаку  ветврача  Щеголева.  Нам  обе¬
щала  помочь  в  этом  деле  моя  сослуживица  комсомолка.
Распределили  роли  неудачно,  папа  пошел  с  нею,  а  я,  взяв

22
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 поводок,  собака  от  меня  вырвалась  и  убежала,  а  папа  по¬
шел  домой  ни  с  чем.  Этой  ночью  я  промочила  валенки,
была  оттепель,  сырой  снег,  а  печку  с  субб[оты]  на  вос¬
кресенье]  у  нас  не  топили.  В  ночь  с  понед[ельника]  на
вторник  я  заболела  гриппом.  Папа  из  холодной  комнаты
перебрался  спать  в  мою.  Мы  спали  для  тепла  полуоде¬
тыми  в  фуфайках,  кальсонах,  рейтузах,  чулках,  и  я  не
имела  случая  видеть  прогрессирующую  худобу  папиного
тела.  Я  это  увидела  в  январе.  Потянулись  ужасные  дни.
 С  23/ХП  я  лежала  до  10/1.  Бюллетень  явился  только
«оправдат[ельным]  документом»,  в  с/х  правило  оплачи¬
вать  лишь  тем,  кто  служит  б  мес[яцев],  а  у  меня  всего
4.  Папа  самоотверженно  выхаживал  меня,  с  утра  уходил
за  хлебом  в  лавки,  в  совхоз  —  2  раза  принес  по  1  л  мо¬
лока,  выпросил  через  агронома  свеклы  (5  кг),  я  чисти¬
ла  в  постели,  папа  варил  супы.  26-28  дек[абря]  у  нас
была  повидла.  Ели  с  наслаждением  каждую  минуту.  Папа
раз  как-то  встал  ночью  и  с  ложкой  пришел  к  баночке.
Я  спрашиваю:  «Что  ты  ешь?»  Он  ответил:  «Я  подли¬
зываю  свою  тарелочку».  Из  этого  ты  видишь,  как  мы
голодали,  особенно  без  сахару.  Папа  часто  говорил,  что
людям  нашего  возраста  необходимо  именно  питание  саха¬
ром  и  жирами  (не  мясом).  Под  Новый  год  папа  получил
гречневую  крупу  и  сварил  жидкую  кашу,  кот[орую]  мы
съели  с  волчьим  аппетитом.  Четыре  раза  вышел  суп  (за
2  декады  накопилось).  От  слабости  папа  сразу  после  обе¬
да  ложился  спать  (с  6  или  7  ч.  веч[ера]),  а  выспавшись  к
1  ч.  или  2  ч.  ночи  мы  начинали  разговаривать.  Обычной
темой  была  поездка  к  тебе  при  первой  же  возможности.
Папа  высчитал,  что  если  продать  квартиру  совхозу,  то
получим  8000,  из  которых  на  самолет  для  2-х  пассажи¬
ров  уйдет  3000  (перелет  Ленинград  —  Горький),  а  от
Горького  по  ж/д  —  если  это  зима,  и  по  Волге  —  если
откроется  навигация.  Второй  вариант  —  это  переезд  во¬
обще  на  юг,  к  солнцу,  к  помидорам,  к  рыбе.  Третий  ва¬

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 23
 риант  —  переселение  из  Ленинграда  в  деревню  к  Кате
и  Дм[итрию]  Ивановичу],  чтоб  уже  не  возвращаться  в
город.  Самое  трудное  было  в  этих  ночных  разговорах  не
раздражать  себя  воспоминаниями  о  вкусной  пище.  Мне
одно  время  ежедневно  снились  ватрушки,  пироги,  пи¬
рожные,  рыба,  колбаса.  Папа  все  время  мечтал  о  каше  из
любой  крупы.  Он  говорил  мне  каждую  ночь,  что  перед
уходом  на  работу  заведем  обычай  есть  кашу.  Под  Новый
год  я  увидела  страшный  сон  и  закричала,  проснувшись
в  слезах.  Я  видела,  как  мы  с  папой  несли  тебя  в  гробу.
Папа  принялся  меня  утешать,  говоря,  что  это  для  тебя
очень  хороший  сон,  что  мы  тебя  через  смерть  вытянули
к  жизни.  С  этой  ночи  папа  просил  меня  не  беспокоиться
о  тебе,  что  тебе  хорошо  в  Астрахани,  что  ты  служишь,
учишься  и  сыт,  что  теперь  мы  только  должны  поддер¬
живать  друг  друга.  За  3  недели  мне  пришлось  несколько
раз  быть  в  амбулатории  —  отмечаться.  Представь  себе
полный  народу  коридор  —  все  больные,  кто  первичный,
кто  по  бюллетеню.  Врачи  совсем  не  осматривают  и  не
слушают  сердца  и  легких.  У  всех  грипп,  истощение  и
отеки.  Помнишь,  как  в  прежние  годы  мы  легко  и  быст¬
ро  поправлялись?  Все  дело  в  пище.  Тут  же  никак  не
поправиться,  у  меня  после  11-го  ноги  все  время  болят
(икры,  колени).  С  26  дек[абря]  была  прибавка  хлеба  на
75  грамм7.  Мы  обрадовались,  но  все  это  папу  уже  не
могло  спасти.  Меня  он  выходил,  а  сам  погиб.  К  моменту
моего  выздоровления  при  совхозе  открыли  Трестовскую
столовую.  Не  получая  никаких  продуктов  из  лавок,  мы
обрадовались  возможности  питаться  в  столовой.  Папа
тоже  получил  через  Галкина  пропуск,  и  я,  начав  ходить
туда  вместе  с  папой  на  неделе  от  12  по  19,  была  довольна
тем,  что  карточки  не  пропадают,  а  нас  «питают»  простой
водой  с  жалкой  примесью  масла  (5  грамм)  и  3  грамма
крупы  (не  больше,  а  вырезали  25).  От  такого  питания
не  стало  легче.  Меня  выписали  на  работу  12-го,  а  13-го

24
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 мы  с  папой  условились  встретиться  в  столовой  в  мой
обеденный  перерыв.  Директор  же,  увидев  мою  худобу  и
морщины,  предложил  мне  за  свой  счет  продлить  отпуск
до  18/1.  Я  была  очень  довольна  этим  —  хотела  отдохнуть,
но  вместо  отдыха  вышло  совсем  иное.  13-го  произошла
катастрофа.  Был  сильный  мороз  —  27°.  Папа  должен
был  взять  карточки  и  деньги  и  прийти  в  столовую  к  1  ч.
30  мин.  Однако  время  истекло,  наступило  3  ч.,  а  папы
все  нет.  Я  заняла  очередь  и  вышла  на  улицу  его  встре¬
чать.  Вижу  —  идет  высокий  старик,  опираясь  на  палку.
Воротник  поднят,  шея  замотана  шарфом  (твоим  красным,
полосатым).  Вокруг  глаз  —  чернота,  глаза  смотрят  безум¬
ные.  Нос  побелел  —  он  не  заметил  этого.  Я  его  подхва¬
тила  под  руку  и  привела  в  столовую.  Там  все  работники,
увидя  нос  папы,  закричали:  «Трите  скорее  нос,  он  отмо¬
розил!»  Я  растерла  нос,  а  папа,  сидя  на  скамье,  еле-еле
шептал:  «Мне  не  дойти  домой,  проси  лошадь».  Я  хотела
пообедать  и  спрашиваю:  «А  где  же  карточки?»  —  «Смот¬
ри  в  моем  кармане,  справа  в  пиджаке».  Я  расстегнула
папино  пальто,  роюсь  в  одном  кармане,  в  другом  —  нет
карточек  —  забыл!  А  в  этот  день  на  второе  были  мяс¬
ные  (из  конины)  котлеты.  Папа  стал  проситься  на  кухню
погреться.  Служащие  закричали  мне,  чтоб  в  пальто  я  не
входила,  что  туда  можно  лишь  в  спецодежде.  Тогда  я
попросила  дать  горячего  супа,  пообещав  на  другой  день
вырезать  из  карточки,  и  покормила  папу,  как  маленького,
с  ложки.  Работницы,  стоявшие  в  очереди,  сочувственно
качали  головами.  Я  оставила  папу  в  столовой  и  побежа¬
ла  в  совхоз  к  директору  —  просить  лошадь.  Все  возчики
отказывались  везти,  кто  вернулся  с  работы,  кто  получил
уже  задание  еще  куда-либо  ехать.  Я  пошла  в  контору,
и  там  завхоз  написал  записку  главному  конюху.  Через
несколько  минут  подали  к  столовой  дровни8,  девушка-
возчик  помогла  мне  вывести  папу  и  усадить  на  дровни,
и  он  в  полулежачем  состоянии,  с  провалившимися  гла¬

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 25
 зами,  выражение  которых  я  никогда  не  забуду,  поехал  со
мной  домой.  Я  держала  его  за  плечи  и  муфтой  закрывала
ему  нос,  чтобы  не  замерз  вторично.  Подъехали  к  нашим
воротам,  девушка  соскочила  и  помогла  до  лестницы  до¬
вести  папу.  Там  я  с  трудом  (18  ступенек)  помогла  папе
подняться,  и  папа  еле-еле  вскарабкался  на  лестницу.  На
звонок  вышла  Катюша  и,  увидев  папу,  сказала:  «Говорила
я  Вам,  Н.  А.,  не  ходить,  у  Вас  был  ужасный  вид  с  утра.
Разве  что  необходимое  заставляет  пойти».  Мы  тогда  обе
поняли,  что  это  была  его  последняя  прогулка.  В  своей
комнате  я  папу  раздела  и  уложила  в  постель.  Он  не  терял
сознания  ни  разу  до  смерти,  голова  была  всегда  ясная,
чудно  все  помнил  и  обсуждал.
 14-го  утром  Катюша  поздравила  меня  с  Новым  годом,
а  я  расплакалась  и  говорю  ей:  «Ник.  Ал.  умирает,  у  меня
больше  нет  семьи,  не  оставьте  меня».  Катюша  крепко
меня  поцеловала  и  сказала:  «Не  оставлю  ни  за  что,  что
вы  говорите!  Будем  всегда  вместе».  И  вот  потянулись
печальные  дни.  Папа  стал  слабеть  с  каждым  часом.  Наши
ночные  разговоры  стали  прекращаться.  Папа  дремал  или
спал  все  дни.  В  эту  неделю  (с  14  по  21)  все  кругом  гово¬
рили  о  хлебной  прибавке.  Я  лихорадочно  ждала  каждого
нового  дня,  чтоб  получить  новую  порцию  побольше  и
чтоб  папа  хоть  немного  подкрепился  хлебом.  Раз  ночью
папа  услышал,  как  я  шепчу  молитву  «Отче  наш».  «Проч¬
ти  еще  раз»,  —  сказал  он  мне.  Я  прочла,  а  он  повторял  за
мною.  «Прочти  все  молитвы»,  —  попросил  он.  Я  лежала
и  в  церковном  порядке  читала.  Когда  я  прочла  молитву
Николаю-угоднику  и  твоему  святому  Ал[ексан]дру  Нев¬
скому,  он  подсказал:  «А  Татьяне?»  Я  прочла  и  мученице
Татьяне.  Последние  три  ночи  были  тяжелы  (18,  19,  20).
Папа  часто  просил  переворачивать  (все  косточки  у  него
выболели),  просил  пить  или  подать  ему  тазик.  Пере¬
ворачивать  его  для  меня,  ослабевшей  от  гриппа,  было
большим  трудом.  Надо  было  по  его  же  «команде»  раньше

26
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 отвести  ноги,  в  ту  или  другую  сторону,  потом  устроить
голову  и  плечи,  потом  таз.
 Постепенно  он  весь  разделся:  велел  снять  с  себя  сперва
теплые  кальсоны,  потом  бумажные,  устал  от  свитера,  его
сняли  за  3  дня  до  смерти,  потом  я  сняла  рубашку.  Лежал
он  в  одной  твоей  полосатой  тельняшке,  в  ней  же  он  и
умер.  У  него  все  кости  болели.  Он  говорил  сам  про  себя:
«Я  мешок  с  костями»,  «Я  совершенный  рамоли»9.  Как-то
раз  ночью  я  сказала  ему,  не  помню,  по  какому  поводу,  что
он  привередничает.  Он  ответил:  «Таточка,  за  24  года  я  ни
разу  не  бюлел.  Вот  ты  —  как  скрипучее  дерево,  каждый
год  чем-нибудь  поболеешь,  а  мне  уже  теперь  больше  не
встать».  Я  утешала  тем,  что  вот-вот  будет  хлебная  прибав¬
ка,  опять  читали  «Отче  наш»,  и  он  особенно  выразительно
повторял:  «Хлеб  наш  насущный  даждь  нам  днесь»...  Бед¬
ный  папа  не  дожил  2-х  дней  до  прибавки,  ее  дали  24-го:
300  г  —  служ[ащим],  250  —  иждивенцам10.
 18-го  был  день  моего  рождения,  в  воскресенье.  В  этот
день  Катюша  всегда  уходит  в  госпиталь  к  Дмитр[ию]
Ивановичу.  17-го  в  субботу  мы  решили  отпраздновать
мое  рождение  питьем  какао.  Я  принесла  из  совхоза
У2  литра  молока  (последняя  «милость»  бывшего  дирек¬
тора,  при  кот[ором]  я  поступила),  чашку  дала  выпить
папе,  а  на  остальном  молоке  с  разбавкой  водою  сварили
какао.  Катюша  положила  туда  сахарину  —  наследство
от  умершего  28  декабря  дедушки  Дурандина,  и  Катя  с
Лидочкой  пришли  к  нам  пить.  Папа  был  очень  доволен,
ему  вышло  1У2  чашки.  После  какао  Лида  ушла  к  себе,
Катя  осталась,  и  тут  я  взяла  псалтырь  и  прочла  вслух
псалом  9011,  и  затем,  вспомнив,  что  мы  накануне  вели¬
кого  праздника  Крещения,  я  прочла  соответствующие
места  из  Евангелия.  Папа  и  Катя  со  вниманием  слуша¬
ли.  Я  прочла  и  рождественские,  и  сретенские  Евангелия.
Папа  сказал  мне  как-то  ночью  (не  помню,  когда  именно,
но  в  одну  из  этих  9-ти  ночей):  «Нам  следует  отслужить

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 27
 благодарственный]  молебен  о  спасении  Саши».  В  дру¬
гой  раз  сказал:  «Ты  сходи  в  Шувалово,  как  немного  по¬
здоровеешь,  и  причастись».  Все  это  я  тебе  пишу  затем,
чтоб  показать  тебе,  как  душа  человека  перед  смертью
ищет  сближения  с  Богом,  ищет  идеала  вечной  правды
и  вечной  жизни.
 Последние  три  ночи  он  все  ощущал  складки  под  со¬
бой,  ночей  б  спал  на  подушке  под  спиною,  жаловался
на  поддувание,  а  при  переворачивании  у  него  было  все
больше  новых  требований.  То  закрыть  голову  одеялом,
подвернуть  под  ноги,  подложить  подушку  под  плечо,  как
учил  Ганя,  и  это  требование  у  нас  до  конца  так  и  назы¬
валось  одним  словом  «Ганя».
 О  смерти  своей  мне  он  старался  не  говорить,  чтоб
меня  не  расстраивать,  он  всегда  сердился,  что  я  плачу.
Зато  в  мое  отсутствие  днем  он  звал  Катюшу  и  с  ней  мно¬
го  говорил  о  смерти.  Он  признался,  что  мы  неправильно
жили,  что  теперь  с  Катей  мы  должны  объединиться  в
одну  семью,  открыть  все  комнаты  и  держать  один  стол.
Катя  сказала,  что  этого  не  м[ожет]  быть,  т.  к.  у  нас  есть
сын.  Папа  сказал  на  это:  «Сын  наш  на  отлете,  а  мы  долж¬
ны  быть  одна  семья,  хотя  мне  и  мало  придется  с  вами
пожить,  но  я  все-таки  хочу,  чтоб  была  одна  семья,  —  если
я  встану  и  пойду  работать,  буду  давать  деньги  и  буду  в
твоем  распоряжении.  Если  же  меня  и  не  будет,  я  хочу,
чтоб  вы  с  Т.  К.  жили  как  мать  с  дочкой,  а  ей,  Т.  К.,  я  ска¬
жу  об  этом.  Мож[ет]  быть,  ты  обижаешься,  что  мы  с  Т.  К.
иногда  кричали  друг  на  друга,  так  это  мы  неврастеники,
а  с  тобой  она  так  не  будет,  ты  не  бойся,  а  нас  прости».
Вот  к  какому  смирению  пришел  наш  бедный  папа.  Он
мне  говорил  неск[олько]  раз:  «Передай  Кате  ключи  от
дровяного  сарая,  пусть  она  сама  выбирает  какие  нужно
дрова».  Ей  говорил:  «Я  сознаю,  что  у  меня  в  комнате
много  грязи,  так  ты  действуй  по  своему  усмотрению,
выбрасывай  лишнее  и  жги».

28
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 Катя  так  тщательно  ухаживала  за  папой  в  мое  от¬
сутствие,  что  он  был  тронут  ее  вниманием  и  стал  назы¬
вать  ее  «доченькой»,  и  часто  заводил  разговор  с  ней  о
предстоящей  смерти.  Мне  лично  он  никогда  не  говорил
прямо.  «Собери  все  документы  и  храни  у  себя,  Таточка,
надо  быть  ко  всему  готовым.  Вот  там,  на  столе  в  моей
комнате,  есть  свидетельство  о  браке,  найди  и  береги».
 Накануне  смерти  я  пришла  из  с/х  поздно,  как  стемне¬
ло,  и  говорю  ему:  «Зал  дорогая,  сегодня  прораб  Климов
просил  тебя  прислать  со  мною  все  цифры  сметы  для
оплаты  по  нарядам  и  по  сметам.  Как  мы  с  тобой  сдела¬
ем?»  Надо  еще  раз  напомнить  тебе,  что  в  комнате  горело
2  крохотных  коптилочки.  Писать  на  бумаге  около  них  —
почти  не  дышать.  Папа  говорил  очень  тихо  и  медленно,
я  плохо  слышу.  Надо  было  наклонять  ухо  к  его  губам,
чтоб  повторить  и  записать  ту  или  другую  фразу  вроде:
«обмер  и  обследование  дома  №  26»  или  «водонапор  на
станц...»  *.  Папа  почти  наизусть,  т.  е.  без  моей  подсказки
по  смете,  говорил  пункты  3-а,  З-б,  3-в,  чудно  помнил  сто¬
имость  и  вычислял  проценты  платы  лично  ему.  Я  просто
поражалась  его  памяти  и  способности  мыслить.  Он  мне
каждый  вечер  так  и  говорил:  «Голова  моя  ясна  и  все  соо¬
бражает,  но  ног  и  тела  я  не  чувствую,  и  тело  все  точно  не
мое.  Не  могу  повернуть  самостоятельно  ни  одной  части».
Ноги  у  него  были  как  лед  и  никакие  бутылки  с  горячей
водой  не  могли  их  согреть.
 2/И—42
 Последнюю  ночь  я  вставала  к  нему  всего  3  раза,  и  по¬
том  оказалось,  как  он  признался  Катюше,  что  ему  было
очень  плохо,  но  он  не  хотел  меня  беспокоить.  «Ведь  Тат.
Конст.  на  службу  идти,  сил  и  так  у  нее  мало,  пусть  вы¬
спится».  Он  лежал  на  всех  подушках  в  специально  сде¬
 *  Так  в  тексте.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 29
 ланном  «уголке»,  над  ним  была  полочка  твоей  работы,
и  одну  из  коптилок  я  поставила  на  нее.  Лицо  остава¬
лось  в  тени,  но  казалось  мне  значительно  потемневшим
и  особенно  страдальческим.  С  вечера  20/1  я  принесла
«дары»  от  жены  ветврача  Щеголева:  пол-литра  моло¬
ка  от  их  собственной  коровы,  5  крупных  картофелин  и
прекрасный  кусок  парного  мяса  на  1  кг,  пожалуй,  или
800  г.  У  нас  выработалась  привычка  «тянуть»  продукты
как  можно  дольше,  и  тут  тоже  мы  решили  с  Катей  так:
сварить  кость  и  такой  кусочек  мяса,  кот[орый]  было  бы
ему  приятно  пожевать,  но  1  картошку  (в  общем,  */3  мяса
пустили  в  оборот).  Вечером,  когда  я  вернулась  со  службы
(21/1),  я  его  покормила  с  ложки,  он  ел  с  удовольствием,
заедал  хлебом,  приговаривал  «хорошо»,  но  беспокоился,
что  Катя  с  Лидой  не  идут  вместе  обедать.  Мне  он  во
время  этого  последнего  «обеда»  говорил:  «Поддержи  Ка¬
тюшу,  пусть  все,  что  ты  получишь,  она  сама  распределит.
Зови  ее  обедать».  Я  пошла  за  Катюшей,  но  она  отказа¬
лась  прийти,  так  как  она  свой  хлеб  уже  съела  и  пустого
супа  есть  не  хочет.  Уговорились,  что  свою  порцию  обеда
она  разогреет  завтра.  Наутро  и  у  папы  оставалась  пор¬
ция  супа  до  нового  обеда  к  вечеру,  но  Бог  не  судил  ее
уже  папе.  Последнее,  что  он  из  моих  рук  принял,  было
молоко.  Ты  помнишь,  с  каким  аппетитом  он  всегда  его
пил,  особенно  чудесное  молоко  от  Ханов.
 Я  налила  ему  */2  чашечки  и  поднесла  к  губам,  голо¬
ву  надо  было  поддерживать  рукой.  Он  выпил  и  сказал:
«Хорошо».  Я  спросила,  что  не  надо  ли  оставить  еще
полчашечки  под  кипяток,  когда  Катя  согреет  в  печке,
но  он  попросил:  «Дай  сейчас»,  выпил  и  опять  сказал:
«Хорошо».  После  этого  я  расколола  щипцами  один  из
круглых  леденцов,  кот[орые]  дала  Ир.  Мих.  Хан  умира¬
ющему,  папа  сосал  их  с  видимым  удовольствием.  Нужда
в  сахаре  —  это  то,  отчего  ослабела  и  я  и  стала  пассивно
ждать  конца.  Так  с  конфеткою  во  рту  я  и  оставила  его.  Он

30
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 хотел  мне  что-то  сказать,  но  боялся  задержать  —  я  шла
на  работу,  так  и  не  сказал  (т.  е.  он  хотел  попрощаться).
Вместо  этого  он  подозвал  меня  к  себе  и  сказал:  «Все,  что
будешь  просить  у  директора,  проси  в  большем  размере».
Я  была  недовольна  этими  словами,  т.  к.  почувствовала  в
них  какое-то  недоверие  к  своей  дипломатии  и  сказала:
«Что  ты  меня  все  учишь,  Коля,  ведь  директор  человек
новый  и  для  меня  лично  неизвестный.  У  меня  постав¬
лены  большие  цифры,  а  может  быть,  он  и  совсем  ничего
не  даст»  (так  и  оказалось,  дал  1  кг  пшеничных  отрубей).
 Папа  страшно  болезненно  реагировал  на  каждое  рез¬
кое  слово;  так  и  в  этот  раз  он  запомнил,  по-видимому,  эту
мою  интонацию  и  сказал  уже  без  меня  Кате:  «Катюша,
мне  теперь  ничего  не  надо;  я  если  просил  Т.  К.  похло¬
потать  побольше  у  директора,  то  для  вас  с  Лидочкою».
 Едва  я  ушла,  он  позвал  к  себе  Катю  и  все  ей  давал
последние  наставления,  как  нам  жить:  «Не  оставь  Тат.
Конст.,  живите  одной  семьей.  Если  она  задержится  на
службе  и  темно,  встреть  ее.  Не  обращай  внимания  на  ее
нервность.  Это  мы  между  собой  всегда  ссорились,  на  тебя
она  кричать  не  будет.  Она  добрая,  и  с  нею  всегда  ладить
можно.  Если  бы  ты  знала,  как  мне  ночью  было  тяжело,
но  я  ее  нарочно  не  звал,  пусть  выспится».
 Катя  предложила  супу,  не  захотел.  Принесла  хлеба.  Он
спросил,  откусив:  «Отчего  он  такой  горький?  Где  Т.  К.  его
держала?»  Катя  показала  на  обычное  место  на  плетеной
тарелочке.  Отказался  и  от  хлеба  и  сказал:  «Доченька,
а  зачем  ты  меня  вчера  обидела  —  не  пришла  со  мной  обе¬
дать?»  —  и  заплакал.  Глядя  на  него,  заплакала  и  К[атя].
 «Сегодня  я  умру,  —  сказал  он,  —  и  мне  ничего  не  надо
больше.  Мне  хотелось  бы  еще  пожить,  но  не  удастся».
Последняя  сознательная  фраза  до  агонии  была:  «Т.  К.
меня  не  всегда  понимала»,  —  и  вдруг  замолчал.
 Как  тяжело  мне,  Сашок,  что  эта  именно  фраза  была
последней.  Ведь  и  он,  папа,  меня  не  всегда  понимал,  и  это

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 31
 есть  то  плохое,  что  всегда  существует  между  людьми,
а  между  супругами,  в  частности.  Как  часто  мы  упрекаем
себя,  что  мы  не  поняли  их,  обидели,  не  подошли  к  ним
с  большей  чуткостью!
 Катя  взглянула  на  лицо  папы,  —  оно  сразу  измени¬
лось.  Дыхание  стало  тяжелым  и  резким,  глаза  расшири¬
лись  и  устремились  в  одну  точку.  «Николай  Алексан¬
дрович,  —  воскликнула  Катя,  —  Вы  больше  не  будете  со
мной  разговаривать?»  Он  не  ответил.  Это  была  агония.
Она  началась  в  1  ч.  дня.
 В  это  время  в  совхозе  уже  открыта  (с  12  ч.)  столовая,
и  мы  с  прорабом  Ник.  Ив.  Климовым  пошли  обедать.
При  передаче  записи  на  сметы  он  сказал  мне,  что  не  мо¬
жет  выписать  нарядов  на  получение  денег,  т.  к.  не  хватает
всех  данных  стоимости  работ,  и  мы  условились,  что  я  в
обеденный  перерыв  схожу  домой  и  принесу  портфель
со  всеми  сметами.  Я,  думая,  что  папа  покушает  лапши,
как  чего-то  другого,  чего  нет  в  доме,  проглотила  голый
бульон  и  пошла  домой.
 Катя  встретила  меня  со  словами:  «Т.  К.,  не  шумите,
громко  не  говорите,  Ник.  Ал.  отходит,  не  надо  мешать
душе  идти  к  Богу».  Вхожу  в  комнату  —  папа  в  тихой  аго¬
нии,  дышит.  Рот  открыт,  дыхание  короткое,  по  временам
в  горле  клокочет.  «Зая  дорогая,  —  я  залилась  слезами,  —
ты  меня  не  видишь,  не  отвечаешь  мне!»  Катя  вошла  и
еще  раз  напомнила,  что  если  помешать,  то  с  больным
могут  быть  судороги,  как  это  и  было  с  ее  покойным
дедом.  Побыв  дома,  я  должна  была  принять  какое-то
решение.  Идти  в  совхоз,  отнести  портфель  прорабу  и
заявить  официально  начальству,  что  не  приду  на  службу
в  течение  3-х  дней  по  случаю  смерти  мужа  и  похорон.
Это  я  й  выполнила.  Как  всегда,  при  своей  рассеянности
и  неделовитости,  я  не  взяла  расписки  с  Климова  о  полу¬
чении  им  портфеля,  значит,  возможно,  что  если  Галкин
не  поддержит  меня,  то  Кл[имов]  обманет  (?).  Но  это

32
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 все  мне  тогда  и  не  пришло  в  голову.  Я  хорошо  помню
только,  что  передала  ключи  молодым  сослуживцам,  напи¬
сала  заявление  д[иректо]ру  и  пошла  домой.  После  грип¬
па  мои  ноги,  обратившиеся  в  сухие  палочки,  еле  носят
меня,  но  тут  я  напрягла  все  силы,  чтоб  прийти  скорее
домой.  Поздно!  Наш  дорогой  на  руках  Кати  умер,  и  она
закрыла  ему  глаза.  Это  было  без  5  минут  три  часа  дня.
Я  застала  его  теплым.  Началось  спешное  обряжение  по¬
койного.  Катя  и  Праск.  Алекс.  Астахова  (мать  Сережи  и
Вали)  помогли  мне  одеть  папу  и  перенести  на  стол  в  его
большую  комнату,  которая  теперь  будет  моей,  а  еще  луч¬
ше  —  твоей,  когда  ты  вернешься.  Папе  я  надела  куплен¬
ные  тобой  кремовые  носочки,  твои  синие  брюки,  которые
он  сам  очень  удачно  поправил  себе  на  машинке,  синий
перекрашенный  френч,  в  котором  почти  25  л[ет]  т[ому]
н[азад]  он  венчался  со  мною.  В  своей  комнате  на  столе,
за  которым  мы  всегда  обедали,  пили  чай,  принимали
гостей  и  занимались,  лежал  сухонький,  длинный  покой¬
ник  с  провалившимися  глазами  и  заострившимся  носом.
Страдальческое  выражение  потом  сменилось  тихим,  спо¬
койным:  папа  отстрадал  свою  долю  и  успокоился.  Зато
начались  мои  мучения  как  физические,  так  и  душевные.
 Как  назло,  еле-еле  папа  скончался,  Кате  удалось  по¬
лучить  перловую  крупу.  Вечером  мы  ели  мясной  суп  с
перл[овой]  крупой  и  перловую  жидкую  кашу  (без  мас¬
ла,  которого  не  видим  около  3  месяцев).  Конечно,  очень
обидно:  папа  всю  болезнь  мечтал  о  каше.  На  другое  утро
мы  с  Катей  пошли  в  совхоз,  просили  сделать  гроб;  отказ:
досок  нет.  «Хороните  без  гроба,  —  сказал  директор,  —  не
вы  первая».  Мне  показалось  это  очень  оскорбительным  и
печальным,  но  теперь  я  пришла  к  другому  заключению:
время  такое,  что  нет  прежних  норм  жизни  и  смерти...
 В  амбулатории  сделала  заявку  и  взяла  справку  у  вра¬
ча  Баренблат.  Она  пошла  мне  навстречу.  За  всю  болезнь
папы  я  так  и  не  видела  ни  одного  врача  на  дому,  хотя

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 33
 делала  все  попытки.  Из  амбулатории  к  таким  слабым  не
ходят.  Частника  достать  трудно  потому,  что  днем  он  тоже
где-либо  работает,  в  госпитале  или  лазарете,  а  вечером  у
него  огромная  нагрузка.  Так  обстояло  дело  с  д[окто]ром
Кажданом,  отцом  твоего  товарища.  Два  раза  он  обещал
прийти  и  оба  раза  не  пришел,  т.  к.  поздно  возвращает¬
ся.  А  папа  его  ждал,  ему  было  бы  приятно  видеть  врача,
как-то  связанного  с  тобой!
 Получив  справку  от  Баренблат,  направилась  в  ЗАГС.
Я  удивляюсь,  вспоминая,  как  мои  больные  ноги  в  этот
день  не  болели  и  как  я  легко  сходила  в  город  до  з[аво]да
Микояна12.
 Там  мне  подвезло:  встретила  свою  бывшую  ученицу
К.  Фроменко,  кот[орая]  выдала  мне  все  3  документа  —
«похоронных».  К  5  ч.  я  была  уже  дома.  На  третий  день
было  бы  очень  хорошо  похоронить  папу,  но  грянул  такой
сильный  мороз  с  ветром,  что  Праск.  Ал.  отговорила  нас
идти  на  кладбище.
 25-го  в  воскресенье  (мои  именины)  я  выстояла  3  ч.
на  морозе  за  хлебом.
 Катя  ушла  к  мужу  в  больницу,  Лида  была  заперта,  а  к
2  ч.  дня  я  принесла  хлеб.  Это  был  второй  день  прибавки,
до  которой  папа  не  дожил:  250  г  на  иждивенцев  и  детей  и
300  г  на  служащих.  Стояние  на  морозе  даром  не  прошло,
вернулся-подкрался  второй  грипп,  который  я  теперь  на¬
училась  определять  по  насморку,  дрожи  в  спине  и  специ¬
фической  мокроте,  душащей  меня  ночью.  В  этот  день  из
друзей  меня  поздравила  Сусанна,  кот[орая]  принесла  мне
в  подарок  силосной  капусты,  вымененной  ею  у  красноар¬
мейца.  К  приходу  Кати  я  сварила  вкусные  щи.  Санечка
два  раза  прощалась  с  телом  папы,  молилась  в  холодной
комнате.  А  накануне  приходили  твои  подруги  —  Муся  и
Нина.  Они  тоже  прощались  с  папой  и  посидели  у  теплой
печки,  рассказывая  о  своих  делах  и  делишках.  О  тебе  го¬
ворили  мало  —  твое  письмо  по  содержанию  совпало  с  тем

34
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 открытым  письмом  от  6-го  октября...  С  помощью  доброго
Дмитрия  Ивановича  тебе  отправлена  26/1  телеграмма  о
смерти  папы.  Меня  очень  интересует,  получил  ли  ты,  или
нет,  мое  письмо  №  5  или  6,  где  я  писала  тебе  на  службе,
что  папа  тает  и  что  следует  готовиться  к  катастрофе.  Если
не  получил,  то  телеграмма  без  предупреждения,  конечно,
должна  была  тебя  поразить.
 На  пятый  день  папиной  смерти  —  26-го  —  ветер  утих,
но  мороз  был  крепкий.  В  11  ч.  утра  мы  с  Катей  с  по¬
мощью  Пр.  Алекс,  вынесли  тело,  зашитое  в  мешок,  длин¬
ный,  худой  костячок,  и  положили  на  саночки,  привязав
к  деревянной  полочке  (одна  из  твоего  книжного  шкафа).
Тяжелый  был  это  путь  на  Шувалово.  У  Кати  сильный
отек  ног.  Я  задыхалась  от  гриппозного  кашля  и  от  спе¬
цифической]  особой  гриппозной  боли  в  ногах  (эта  боль
у  меня  с  каждым  днем  все  хуже).  Приволокли  саночки
на  Шувалово  со  стороны  озера  в  гору.  Нас  окликнул
могильщик  —  Катя  подошла.  Я  была  в  башлычке  и  окон¬
чательно  оглохла.  Могильщик  рыл  могилу  для  отпетого
покойника  в  гробу,  словом,  для  приличных  похорон.  Он
предложил  нам  в  эту  же  могилу  зарыть  тело  папы.  Мы
спросили  о  цене  —  100  р.  Тебе  трудно  даже  представить,
как  это  оказалось  для  нас  дешево  и  подходяще.  Теперь
хоронят  за  250,  350  +  за  кусок  хлеба  (т.  е.  паек  рабочего
350  грамм).  Катя  быстро  шепнула:  «Соглашайся,  дешевле
не  найдешь».  А  главное,  нас  могилыцик  предупредил,  чтоб
мы  в  контору  и  не  ходили  с  похоронным  свидетельством,
т.  к.  платить  за  место  20  р.  уже  не  приходится,  поскольку
папа  уже  опущен  в  могилу.  Мы  согласились,  дали  задаток
50  р.  и  пошли  в  церковь,  где  служба  уже  отошла,  но  у
выручки  были  члены  двадцатки13.  Мы  заказали  сорокоуст
(поминовение  души  в  теч[ение]  40  дней)  и  узнали,  когда
можно  сделать  отпевание  (так  называемое  заочное).  Через
1У2  ч.  могила  была  вырыта,  папино  тело  было  положено
в  специально  подкопанную  пещерку,  а  гроб  с  покойницей

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 35
 (это  была  старуха)  встал  на  свое  почетное  место.  Я  все
же  упросила  могильщика  сделать  2  холмика,  и  т.  к.  папа
помещен  ближе  к  ограде  очень  хорошо  отделанной  мо¬
гилы,  то  поставить  около  ограды  над  его  холмиком  крес¬
тик  (Катя  сколотила  из  досок,  а  я  надписала  масляной
краской  «Н.  А.  ВЕЛИКОТНЫЙ»).  Мы  обе  так  простыли,
что,  не  дождавшись  возвышения  холмика,  пошли  домой.
 27-го,  28-го,  29-го  и  30-го  я  работала  как  во  сне,  по-
лубольная,  а  самое  ужасное  было  то,  что  мы  не  имели  за
всю  эту  5-дневку,  начиная  с  26-го,  хлеба,  произошел  ка¬
кой-то  перебой  в  транспорте14,  и  эта  прекрасная  прибавка
оказалась  для  нас  мифом.  Правда,  с  30-го  все  получили
всю  норму,  но  перед  этим,  29-го,  Катя  стояла  с  3  ч.  ночи
на  морозе  и  достояла  до  8  ч.  вечера,  чтоб  принести  вместо
хлеба  белой  муки  по  3-70  со  сбавкой,  конечно  (вместо
100%  —  65%).  Мы  ели  кашу,  но  это  все  же  не  хлеб.
 Так[им]  обр[азом]  простудилась  и  попортила  ноги
Катя,  получила  второй  грипп  я,  отекли  и  у  меня  ступни,
и  вот  теперь,  когда  я  пишу  эти  строки,  Катя  только  понес¬
ла  в  Жакт15  свою  иждивенческую  и  Лидочкину  детскую
карточки.  Мы  с  утра  хлеба  не  ели.  Я  получила  вчера,  1-го,
в  воскресенье,  свою  —  в  совхозе  и  сразу  выкупила  600  г
хлеба  на  2  дня.  Мы  с  утра  разошлись  в  разные  стороны  —
я  в  амбулаторию,  чтоб  взять  опять  бюллетень  (номерков
не  хватило,  и  завтра  опять  придется  идти),  а  Катя  «в
Башкиров»16.  Я  вернулась  с  неудачей,  а  Катя  принесла
400  г  пшена  (на  мою  карточку)  и  600  г  сахарн[ого]  пе¬
ску  на  всех,  в  том  числе  и  на  папину.  Ты  бы  видел,  как
пили  вчерашние  остатки  кофе  с  этим  песком  твоя  старая
мама,  бедная  уставшая  от  работы  Катя  и  вся  прозрачная
Лидочка!  Пили  и  говорили:  «Все  хорошо,  а  мы  без  хлеба!»
За  кофе  через  час  съели  пшенную  жидкую  полукашу-
полусуп  —  опять  без  хлеба!  И  вот  сейчас  Катюша,  если
только  получит  свои  карточки,  отправится  выкупать  хлеб
на  Скобелевский,  а  я,  сидя  дома,  еще  не  оформленная

36
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 бюллетенем,  переживаю  за  нее  —  как-то  она?  Достанет
ли?  не  отмерзнет  ли?  Вот  в  каких  условиях  мы  живем,
Сашок,  и  теперь,  закончив  эпопею  о  папе,  я  буду  про¬
должать  рисовать  тебе  ежедневные  картины  нашего  пе¬
чального  существования,  вернее,  медленного  вымирания.
 Вот  последовательный  (очень  быстрый)  ход  смертей
в  нашем  доме:
 дом  78-6  —  Рассадин  (брат  Мар.  Гер.),
дом  78-а  —  Евгения  Ал.  Хатисова,  27  декабря,
д.  78-6  —  дедушка  Яков  Егорович  Дурандин,
28  дек[абря],
 д.  78-а  —  Елена  Ивановна  Данилевич,  8  декабря,
д.  78-6  —  Лавров,  17/1,
д.  78-а  —  наш  папа  Н.  А.  Великотный,  22/1,
д.  78-6  —  Марья  Герасим.  Ланге,  28/1,
д.  80  —  Шаповалов  —  отец,  2/Н.
 Изо  всех  покойников  своей  смертью  умерла  лишь  Евг.
Ал.  —  она  болела  сердцем  —  и  умерла  как  уснула,  —  все
остальные  на  почве  голода.
 Если  бы  ты,  Саша,  видел,  что  творится  на  Шувалов¬
ском  кладбище!  Стоят  незарытые  гроба!  Стоят  вскры¬
тые  гроба,  и  покойники  в  них  лежат  полураздетые,  т.к.
с  них  все  сняли,  что  можно  носить,  валяются  трупы  го¬
лые,  обезглавленные,  с  вырезанными  частично  членами.
Я  пришла  в  ужас  от  исхудавшего  тела,  у  которого  все
же  умудрились  вырезать  верхнюю  часть  ноги.  С  какой
целью?  Вытопить  для  продажи  несуществующий  жир?..
 Вот  эти-то  картины  и  привели  меня  к  сознанию,  что
лучше  быть  зарытому  без  гроба,  как  папе,  чем  брошен¬
ному  на  произвол  судьбы  в  гробу.
 3  февраля
 1  февраля  я  с  12  до  5  выжидала  приезда  нашего  зав.
прод.  карт.  Румянцева.  Приехав,  он  «обедал»  Р/2  ч.  и  за¬
ставил  работниц  перемучиться  от  нетерпения  получить

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 37
 хлеб.  Я  уснула  от  слабости  на  стуле.  В  6  ч.  карточка
б[ыла]  в  моих  руках,  и  я  без  очереди  получила  600  г
хлеба  на  2  дня.
 Катюша  была  у  Дм.  Ив.,  а  Лидок  одна  занималась
рассматриванием  картинок.  В  7  ч.  мы  сытно  пообедали
с  хлебом  (без  Кат[иной]  и  Лид[иной]  карт[очек]).
 2  февраля  провели  весь  день  без  хлеба.
 Катя  принесла  пшена  400  г,  и  мы  2  раза  ели  полу-
суп-полукашу  +  кончили  мой  килограмм  отрубей,  вы¬
прошенный  у  директора.
 В  Жакт  управхоз17  так  и  не  приехал  и  не  привез  ни¬
каких  карточек.
 Я  выстояла  очередь  2  ч.  в  амбулатории  без  всякого
успеха:  не  получила  номерка  к  врачу,  но  мне  сестра  дала
разрешение  прийти  без  очереди  3-го  с  утра.  Сегодня  это
и  произошло,  но  врач  подошел  ко  мне  так:  Т°  35,8  пока¬
зывает,  что  я  вполне  здорова  и  должна  работать  (а  ноги
болят!).  Прописала  мне  порошки  от  кашля  и  бюллетеня
не  дала.  Я  должна  была  идти  на  работу.  Кати  не  было,
когда  я  вернулась  —  ожидала  управхоза  в  Жакте.
 В  середине  дня  3/II  К[атя]  получила  карточки  на  себя
и  ребенка.  1-е  и  2-е  пропали.
 А  у  меня,  вероятно,  пропало  3-е,  т.  к.  я  работала  до  6,
а  в  ларек  при  с/х  хлеба  не  привезли,  в  7  ч.  (я  ждала  до
7  ч.  и,  увидя  закрытый  ларь  и  отсутствие  очереди,  хо¬
дила  в  маг[азин]  №  44,  филиалом  кот[орого]  и  является
ларь).  Магазин  закрыли,  человек  15  осталось  на  улице,
и  я  своего  хлеба  не  выкупила.  Обедаем  сейчас  силосны¬
ми  щами  (идут  к  концу),  и  я  ем  хлеб  из  Кат[иного]  и
Лид[иного]  пайка.  Теперь  приняли  решение  карточек  не
разрознивать  и  выкупать  весь  хлеб  целиком.
 У  Кати  сильно  опухли  ноги,  а  мой  отек  оказался  поч¬
ти  ликвидированным  (это,  вероятно,  результат  дневного
голода).

38
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 Самым  счастливым  событием  2-го  февраля  было  при¬
несенные  Катей  600  г  сах[арного]  песку  на  4  карточки,
включая  папину  иждивенческую.  Мы  пили  кофе  2  р[аза]
с  песком  и  посыпали  каши.
 4  февраля
 Отработала  8-часовой  день  в  совхозе.  Сварила  в  печ¬
ке  половину  той  кошачьей  шкурки,  что  H.A.  опалил  и
повесил  за  окно  перед  болезнью.  Выстригла  ножницами,
сколько  могла,  шерсть  и  кусочки  залила  водой.  Через
3  часа  ела  (пахло  паленым)  с  хлебом.  Комната  была
так  набита  опять  работницами,  ожидающими  приезда
Румянцева  с  иждивенческими]  и  детскими  карточка,-
ми,  что  было  трудно  дышать.  Я  ушла  в  начале  шесто¬
го.  Дома  Катюша  сообщила,  что  опоздала  прикрепить
в  гастроном  наши  карточки  —  это  очень  неприятно,
т.  к.  гастроном  лучше  всех  снабжает  и  там  нет  лест¬
ницы,  а  у  К[ати]  ноги  и  уже  лицо  опухли.  Я  очень
за  нее  боюсь.  Мы  ежедневно  едим  все  жидкое,  и  это
вредно.  Меня,  наоборот,  качает  при  ходьбе,  ножки,  как
спички,  не  держат.  Воду  из  колодца  могу  брать  лишь
утром  после  сна,  когда  отдохнула.  Сейчас  записываю
при  коптилке,  К[атя]  ушла  в  лавку,  Лидочка  рассмат¬
ривает  Живое  Слово18  и  П.  —  картинки,  я,  как  Пимен
пушкинский,  веду  летопись.  В  печке  преют  щи.  Придет
Катя  —  будем  обедать,  там  —  спать,  и  все  надеемся  на
выдачу  мяса  (о  масле  и  не  слыхать),  а  на  прибавку  хле¬
ба  и  надеемся,  и  боимся  одновременно,  как  бы  опять
не  оставили  совсем  без  хлеба  на  новые  5  дней,  как  это
было  с  26-го  по  3-е.
 Только  бы  не  расхворалась  Катюша  —  тогда  мы  обе
пропали!
 Очередная  неприятность:  где-то  засунуты  мои  лучшие
(сильные)  очки  и  футляр  мой  я  принесла  на  службу  пус¬
той  (очки  нашлись  в  муфте).

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 39
 5/Н-42  г.
 Сегодня  полуголодный  день:  жидкие  щи,  хлеб  к  ним,
а  чаю  решили  избегать  —  у  Кати  пухнут  сильно  ноги,
а  у  меня  вчера  тоже  был  отек.
 На  службе  сильно  устала,  задергали  с  разными  справ¬
ками  и  бумажками.  Директор  очень  груб,  мне  не  нравит¬
ся,  зато  наш  ст.  агроном  посулил  через  6-7  дней  новую
выдачу  силосной  капусты.  Если  это  правда,  то  мы  спа¬
сены.  Прикрепились  к  «Башкирову».  Ждем  за  старый
месяц  масла,  также  еще  не  получено  мясо.  Все  мысли
волей-неволей  направлены  на  еду.  И  хочется  говорить
о  ней,  и  раздражаешься  от  невозможности  что  себе  до¬
стать.  Очень  беспокоит  мысль,  что  папа  еще  не  отпет,
надо  в  воскресенье  это  выполнить.
 6  февраля
 Устала  ужасно,  ноги  болят  больше  прежнего.  Варила
суп  в  печке  и  в  столовой  съела  котлету  на  папину  кар¬
точку.
 Катя  достала  масла  столового  за  январь  у  «Башкиро¬
ва»  на  мою  карточку,  150  г.  Ели  щи  из  силоса  с  хлебом
и  маслом.  Я  вся,  как  скелет,  обтянутый  кожей.
 7  февраля
 Докончили  последнюю  силосную  капусту.  Завтра  не¬
чего  есть,  если  К[атя]  не  достанет  крупы.
 8  февраля,  воскресенье
 Сегодня,  в  9-м  ч.  утра  я  вышла  из  дому,  превозмо¬
гая  страшную  боль  в  ногах  (икры  и  колени  особенно),
и  потихоньку  дошла  до  Шуваловского  кладбища.  К  моей
большой  радости,  я  увидела  крестик  дорогого  Заи  око¬
ло  тоненькой  ограды  и  из-за  мягких  снеговых  сугробов
не  подошла  вплотную  к  могилке.  Оттуда  —  в  церковь.
Трудно  себе  представить,  сколько  в  церкви  покойников.

40
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 С  правой  стороны  я  сосчитала  10,  с  левой  около  8-ми,
это  открытые  для  отпевания.  У  входа,  у  дверей,  на  полу
под  ближайшими  образами  нераскрытые  гроба,  ожидаю¬
щие  очереди.
 Я  подошла  к  прилавку,  узнала  от  той  женщины,
у  кот[орой]  заказывала  сорокоуст,  что  после  службы
батюшка  записывает  покойных  для  заочного  отпевания.
Служба  кончилась  скоро,  причастников  было  сравнитель¬
но  немного,  в  середине  церкви  митрофорный  священник
стал  отпевать  покойников.  Я  же  с  толпой  женщин  отстояла
сперва  панихиду,  причем,  стоя  за  спиной  священника,  сама
и  видела,  и  слышала,  как  он  помянул  папу,  а  после  общей
панихиды,  протянувшейся  довольно  долго,  т.  к.  молящиеся
подают  не  только  записки,  но  и  целые  книжечки-синодики,
началась  трогательная  служба  —  заочное  отпевание.  Мне
в  голову  никогда  не  могло  бы  прийти,  что  на  мою  долю
выпадет  такая  странная  случайность  —  раньше  похоронить,
т.  е.  зарыть  в  землю  мужа,  а  потом  —  отпеть.  За  послед¬
ние  годы  наш  папа  трогательно  сам  провожал  покойников.
Мы  хоронили  Зину  Щелкову  4/Х  40  г.,  О.  А.  Струтинскую
30/1-1941  г.,  навещали  в  40-й  день  В.  В.  Струтинского  вме¬
сте  с  Люсей  и  ее...*  женой  Бориса  Шольца.  Мы  с  папой
были  на  панихиде  по  Катюше  Воиновой  (Екат[ерине]  Те¬
рентьевне).  И  вот,  в  награду  за  свое  усердие,  Зая  без  гро¬
ба  на  саночках  привезен  одной  мною  изо  всей  семьи  —  с
помощью  трогательно  ухаживавшей  за  ним  Катюши...  за¬
рыт  и  оставлен  в  земле  без  отпевания  до  18-го  дня  после
смерти,  13-го  после  зарытия.  Зато,  когда  батюшка,  истово,
хорошо  служивший,  по  нескольку  раз,  как  полагалось  по
чину,  перечитал  имена  всех  заочно  отпеваемых  умерших  —
я  почувствовала  какое-то  большое  облегчение,  словно  груз
свалился  с  моей  души.  После  всех  грустных  молитв,  за¬
кончившихся  «вечной  памятью»,  батюшка  предложил  нам
 *  Пропуск  в  тексте.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 41
 взять  землю  на  бумажках  и  отнести  каждому  на  свою  мо¬
гилу.  Тут  вышло  как-то,  что  я  потеряла  могилу  из  виду  и
2  раза  искала  ее  не  по  той  дорожке.  Наконец  вспомнила,
нашла  и  по  сугробу  подошла  к  могиле  вплотную.  У  меня
был  в  руке  один  лишь  подходящий  предмет  для  разры¬
тия  снега  с  могилы  —  ключ  от  квартиры.  Земля  сегодня
мягкая,  не  промерзлая,  я  ключом  выкопала  ямку,  всыпала
землю  (вернее,  песок)  и  опять  закрыла  снегом  это  место.
Домой  было  идти  легче,  хотя  ноги  и  гудели.  Лидочка  за¬
перта  на  ключ,  Катя  ушла  в  госпиталь  к  мужу.  Я  погрела
озябшие  руки  у  еще  теплой  печки,  подмела  комнату,  при¬
несла  1У2  ведра  воды,  поставила  самовар  (в  этот  период
зашла  навестить  меня  И.  М.  Хан)  и  выпила  чашку  горяче¬
го  шалфея  (он  у  нас  заменяет  чай)  с  крохотной  порцией
оставшегося  хлебца.
 Утром  мы  съели  по  тарелочке  оставшихся  щец,  и  с
8  утра  у  всех  в  желудке  пусто.  Теперь  ждем  Катю:  при¬
несет  крупу  —  будет  суп,  нет  —  будем  есть  один  хлеб
с  кипятком.
 Я  еще  разыскала  1‘/2  стакана  примерно  овсяной  пыли
и  хочу  просить  Катю  изобразить  «супчик»  (или  сама  к  ее
приходу  сделаю)  из  этой  ужасной  «снеди».
 Мечтала  вымыть  голову  —  воду  настолько  трудно
брать  из  колодца,  что  оставила  опять,  —  ограничилась
только  тем,  что  выстирала  смену  белья  (трикотаж),  Са¬
шину  ковбоечку  клетками,  чулки  и  мягкое  полотенце.
Мои  исхудалые  руки  не  слушаются  меня.  Чтобы  немного
помочь  Кате,  пойду  еще  раз  за  водою  и  тогда  уже  никуда
не  буду  выходить,  а  ждать  ее  прихода  с  хлебом.  От  сла¬
бости  я  ничего  не  могу  и  не  хочу  делать.  Конечно,  если
бы  было  электричество,  я  с  удовольствием  бы  почитала
лежа.  Я  чувствую,  что  сердце  требует  покоя  при  таком
отсутствии  питания.  Ноги  мои  болят  и  мешают  мне.  Ху¬
доба  их  не  поддается  описанию.  И  я  так  сама  страшна,
что  избегаю  всякой  возможности  смотреться  в  зеркало.

42
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 Щеки  провалились  совсем,  цвет  лица  землистый,  ску¬
лы  и  кости  не  прощупываются,  а  сразу  определяются,
и  руке  неприятно  это  прикосновение.  При  таком  «пита¬
нии»  к  весне  вымрет  3/4  Ленинграда.  Нас  уверяют,  что
самое  худое  прошло,  обещают  подвоз  продуктов,  а  Катя
на  улице  слышала  вчера  от  красноармейца,  что  будет
прибавка  хлеба:  рабочим  —  500  г,  служащим  —  400,  иж¬
дивенцам  и  детям  —  350.  Скорее  бы  дали,  все  легче  было
бы.  Хотя  я  чувствую,  что  могла  бы  за  один  присест  съесть
2  кг  хлеба,  если  бы  была  такая  счастливая  возможность.
Лидочка  весь  день  от  слабости  спит  и  совсем  со  мной  не
разговаривает.  Иду  за  водой.
 9  февраля
 Сегодня  ели  хлеб,  пахнущий  керосином.  Катя  рассчи¬
тывала  на  получение  чечевицы,  но  ее  забраковали  и  не
выдавали.  Они  остались  без  обеда.  Я  пообедала  жидким
«ячневым»  супцом  и  домой  принесла  2  котлеты.  Катя
посоветовала  их  распустить  в  тарелке  вместе  с  хлебом  —
получилась  тюрька,  мы  ее  посолили,  залили  кипятком.
Вот  это  способ!  Запили  шалфеевым  чаем  и  собираем¬
ся  спать.  Говорят,  завтра  может  быть  хлебная  прибавка,
а  мы  боимся  верить.
 Праск.  Алекс,  сообщила,  что  в  эту  ночь  умер  Лева
Ланге  (конечно,  тоже  от  истощения).  Перед  смертью  он,
говорят,  просил  прощения  у  матери  (в  бреду)  (?),  т.  к.
при  жизни  ее,  вернее,  перед  ее  концом,  он  ее  избил  из-за
хлеба,  и  она  выгнала  его  из  дома.  Катя  говорит,  что  он
последние  дни  был  совсем  ненормальный,  бредил  тем,
что  у  него  украли  хлеб  и  масло,  сам  не  мог  одеться.  Мар.
Гер.  умерла  дома  у  себя,  на  кухне,  а  Лева  —  не  знаем
где.  Днем  М.  Г.  лежала  наверху  у  Папыриных.  Ночевала
у  себя  дома.  У  них  остался  полный  сарай  дров,  а  сами
мерзли.  Теперь  в  их  квартире  живет  сестра  Алексея  Ива¬
новича.  Марью  Гер.  даже  не  похоронили  как  следует,

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 43
 отвезли  на  Мариинскую,  откуда  покойников  увозят  куда-
то  на  кладбище.  Там  же,  на  Мариинской,  она  брошена
куда-то  за  забор.  Ни  одна  сестра  не  пришла  проводить
М.  Г.  перед  ее  концом.
 Вот  как  теперь  происходят  «похороны».
 Я  это  пишу  нарочно  для  тебя,  Сашок,  чтоб  ты  все  же
сопоставил  картину  папиных  похорон  с  этими.  Правда,
пришлось  в  «два  приема»  проделать  папины  похороны:
сперва  зарыли,  потом  отпели,  но  нас  с  Катей  ты  осудить  не
можешь,  а  должен  сказать  спасибо,  что  мы  своими  слабыми
силами  довезли  его  тело  до  последнего  места  упокоения.
 И  у  меня  благодаря  этому  есть  уже  готовая  могилка,
где  и  я  буду  в  свое  время  лежать.  А  как  хочется  жить,
дожить  до  весны,  до  настоящей  прибавки  хлеба,  до  встре¬
чи  с  тобой!..
 10  февраля
 Сегодня  20-й  день  по  Зае.  Мы  ничем  не  могли  «помя¬
нуть»  по  русскому  обычаю.  Я  принесла  из  столовой  опять
«мутной  воды»,  но  на  второе,  как  отзвук  прежних  дней,
неожиданно  дали  по  */2  сардельки.  Дома  ели  этот  пшен¬
ный  суп  с  накрошенными  сардельками.  Хлеба  сегодня  не
прибавили  —  м[ожет]  б[ыть],  это  опять  мечта.  Поговари¬
вают  так:  или  11-го  или  уже  25-го.  Катя  выкупила  мясо
в  гастрономе,  4  порции  супа  обеспечены.  Она  потеряла
масляную  карточку  Лиды  и  очень  огорчена.  Я  утешаю  ее
тем,  что  так  назначено  судьбой,  поправить  дела  нельзя...
 Ждем  силосной  капусты  в  конце  недели.
 Долго  я  откладывала  записать  в  дневник  об  очень
неприятном  инциденте.
 Когда  мы  обряжали  на  постели  папу  (т.  е.  я,  Катя  и
Пр.  Ал.),  пришла  Марья  Игнатьевна  выразить  свое  со¬
чувствие  и  чем-ниб[удь]  помочь.  Мы  понесли  тело  папы

44
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 в  его  комнату  на  стол.  М.  И.  шла  с  нами,  придерживая
для  вида  «ножки»,  положили  мы  тело,  и  она  ушла  сразу.
Ночью  я  захотела  проверить  часы  папы,  он  их  накану¬
не  сам  завел,  и  они  лежали  в  центре  моего  письменного
стола.  Так  как  ночью  было  при  коптилке  темно,  то  я  не
придала  значения  тому,  что  часов  не  видно.  Зато  утром
я  поняла,  что  здесь  произошло  ненормальное  событие.
Я  закричала:  «Катя,  Катя,  поди  сюда,  часов  нет!»  Катя
сразу  поняла,  как  и  я,  что  часы  ушли  в  квартиру  К.*.
Надо  же  было  воспользоваться  таким  моментом!
 Катя  на  другой  же  день  высказала  ей  порицание  на
улице,  и  она  вечером  пришла  объясняться:  «Тетя  Танеч¬
ка,  вы  на  меня  брешете,  часы  вы  куда-нибудь  засунули.
Мы  столько  лет  знакомы,  что  же  я  в  ваших  глазах?»  Мне
уж  самой  неудобно  было  ссориться:  тело  еще  дома,  я  в
расстроенном  состоянии,  —  вдруг  и  вправду  «засунули»?
Я  тщательно  пересмотрела  на  др[угое]  утро  весь  стол  и
оба  ящика,  но  Катя  определенно  сказала,  что  М.  И.  теперь
такими  делами  занимается  по  чужим  квартирам.  На  дру¬
гое  утро  она,  по-видимому,  снесла  часы  в  рынок,  а  25-го
в  мои  именины  она  воспользовалась  приходом  Сусанны  и
ее  остановкою  в  кухне.  Она  при  Сусанне  сказала  малень¬
кую  речь:  «Тетя  Танечка,  поздравить  Вас  нечем,  кроме
как  памятью  от  мамы  —  ложечкой.  Вспоминайте  ее,  когда
будете  пить  чай».  Я  подумала  при  Сусанне:  «С  паршивой
овцы  хоть  шерсти  клок»,  это  маленькая  компенсация  за
часы.  Ведь  подумай,  Сашок,  такие  серебряные  подарки
преподносятся  обычно  в  большие  семейные  праздники:
серебряная  свадьба,  крестины,  именины  близкого  род¬
ственника,  —  а  тут  в  такой  тяжелый  момент,  когда  кру¬
гом  только  смерть  —  и  вдруг  серебряный  подарок.  Еще
тело  папы  на  столе  —  а  тут  поздравление  с  ложечкой.
Я  сознаюсь,  что  поступила  с  нею  слишком  мягко,  но
 *  В  дневнике  фамилия  приведена  полностью.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 45
 пойми  —  момент  тяжелый,  Сусанна  рядом,  скандал  заво¬
дить  неудобно.  Рассчитываю  на  случай  поговорить  с  нею.
 Теперь  она,  т.  е.  М.  И.,  пользуется  всяким  случаем,
чтоб  задеть  и  оскорбить  Катю:  то  говорит,  что  К[атя]  под¬
жидает  моей  смерти,  чтоб  завладеть  вещами.  Ей  все  хо¬
телось  доказать,  что  К[атя]  меня  не  жалеет,  что  вот,  мол,
только  она  видит  мою  худобу  и  страшный  вид,  а  Кате
все  равно  и  т.  д.  В  общем,  М.  И.  оказалась  гораздо  менее
культурным  человеком,  чем  я  ее  считала.
 11  февраля
 Прибавка  хлеба  прошла!19  Я  получила  сегодня  400  г
хлеба,  но,  к  моему  большому  удивлению,  не  ощутила  же¬
ланной  сытости.  Прежде  всего,  кроме  хлеба,  этой  крохи,
нечего  есть.  Столовая  «подводит»:  если  бы  я  пришла  10-ю
минутами  позже,  не  получила  бы  и  тарелки  супа.  Катя
сварила  косточку  от  мяса,  а  я  принесла  крупу  от  супа,
вот  и  вышел  супец,  который  заправили  своим  хлебцем.
А  встать  опять  не  с  чем.
 Директор  где-то  получил  чудной  глянцевитой  бума¬
ги,  и  мы  ее  резали  два  дня  с  новой  девушкой-курьером.
Я  так  слаба,  что  руки  останавливаются  при  складывании,
а  тело  отдыхает  только  лежа  в  постели.  Вчера  опять  был
отек  ног,  и  я  спала,  положив  их  на  подушку.
 Мы  живем  совершенно  отрезанные  от  города,  и  я  ни¬
чего  не  знаю  о  Вере  и  Ляле.  Живы  ли,  эвакуировались
ли  —  ничего  не  известно.
 12  февраля
 Ужасно  болят  ноги,  все  сильнее  и  сильнее.  С  обе¬
дами  —  скверно.  В  12  ч.  такой  наплыв  работниц,  что  к
1  часу  не  хватает  второго  блюда.  Надо  попробовать  хо¬
дить  в  12  ч.  Зато  сегодня  неожиданно  «подвезло»:  одна

46
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 из  эвакуирующихся  наших  работниц  пришла  в  канцеля¬
рию  ко  мне  и  сказала,  что  14-го  по  случаю  отъезда  она
продаст  капусту  и  картофель,  но  она  хочет,  по-видимому,
безумные  деньги,  а  у  меня  их  нет.  Приходил  из  города
Галкин.  Я  бросилась  узнать,  получу  ли  деньги?  Денег  в
банке  нет.  Я  говорю:  «Климов  обещал  через  два  дня».  —
«Да  мало  ли  что  обещал,  ведь  в  банке  денег  нет!»  Нам
задержали  зарплату,  Катя  в  завод  ходит  чуть  ли  не  пятый
раз  —  денег  нет,  а  ей  отчего-то  не  выписывают  листа.
Просто  не  знаешь,  что  и  делать.
 Сегодня  мы  сытее  обычного  благодаря  супу-лапше
(гуще  положили!)  и  кружечке  капусты,  которой  меня
угостила  эвакуирующаяся  работница.
 А  так  как  мы  хлеб  крошим  в  суп,  то  получился  трех¬
этажный  суп.
 Ждем  силосной  капусты.  Катя  собирается  поступать  в
совхоз,  я  уговариваю,  ради  набегающих  пайков  и  отчасти
дров,  кот[орые]  что-то  стало  труднее  получать.
 Теперь  до  5  ч.  светло,  а  в  5  ч.  я  ловчусь  идти  домой.
Все  равно  еще  без  света  очень  тяжело  и  неинтересно
жить,  я  дописываю  эти  строки  при  малюсеньком  огонечке
коптилочки,  а  ведь  это  все  расход!  А  как  хочется  почи¬
тать  лежа  при  ярком  электрическом  свете!  Как  хочется
прибрать  хотя  бы  и  холодные  комнаты,  разложить  по
местам  белье,  отобрать  то,  что  нужнее  для  стирки.  И  при
этом  ноги,  ноги  безумно  болят.
 При  400  г  хлеба,  конечно,  чуть  легче  дышится.  Слу¬
чается  теперь  так,  что  я  беру  карточку  отдельно  от  Кати
и  Лиды  и  получаю  хлеб  или  в  столовой,  или  в  ларьке,
или  мне  даже  сегодня  принесли  из  магазина  №  44  (утром
там  нет  очереди).
 Газеты  не  приносят  уже  четыре  дня.  Начальник  Ко-
лом[яжского]  почт[ового]  отделения]  №  61  умер,  п/о
закрыто.  Сегодня  резала  бумагу  одна  я.  Складывание
листов  вчера  сильно  утомило  сердце  —  а  ведь  когда-

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 47
 то  осенью  у  меня  еще  были  силы  стирать!..  Вспоминаю
слова  Заи:  «Я  мешок  с  костями».  На  службе  я  сижу  на
каракулевой  жакетке,  а  сейчас,  дома,  на  подушке.  Ведь
бедное  тело  утратило  все  не  только  женские,  но  и  обще¬
человеческие  формы.  Вот  почему,  если  не  спать,  то  все  же
ложиться  в  постель  очень  приятно.  Меняешь  бока  —  то
один,  то  другой  —  и  так  проходит  ночь.  Если  не  спишь,
то  вспоминаешь  Заю,  сколько  прожито  хорошего.  Я  удив¬
ляюсь  тому,  как  еще  не  плачу  ежедневно,  —  вероятно,
притупляюще  действует  голод,  и  экономная  природа  не
дает  тратить  последние  силы  на  слезы.  Да  и  чем  помо¬
жешь!  Бьешься  как  рыба  об  лед  —  а  тут  был  бы  еще
второй  такой  же  истощенный  человек  и  ты  бы  страдал
вдвойне,  что  не  можешь  ему  ничем  помочь.
 Жду  весны,  а  что  принесет  весна?  Только  что  солнце
и  свет,  а  если  все  без  пищи,  то  какая  поправка!  Без  бани,
в  грязи,  в  темноте.  Без  масла,  мяса,  сахара.  Все  как-то
неинтересно.  Отрезана  от  города,  от  всего  света.  Хорошо,
что  в  с/х  работы  немного  —  я  бы  не  могла  работать  так
полнокровно,  как  делала  это  всю  жизнь.
 От  Саши  нет  известий  с  20/ХН,  когда  пришло  пись¬
мо  от  б/Х.  Значит,  это  уже  пятый  месяц.  Чувствует  ли,
догадывается  ли  он,  что  пережила  и  переживает  его  бед¬
ная  мама?
 13  февраля
 Записываю  итоги  дня:  болят  безумно  ноги,  но  я  чув¬
ствую  больше  силы,  все  же  400  г  хлеба  в  желудке  есть!
Если  бы  удержаться  от  питья,  то  легко  спустить  отек
ног.  Всю  ночь  держала  их  на  2-х  подушках.  Утром  еле
добрела  до  с/х.  Там  я  держу  в  столе  утреннюю  порцию
хлеба,  грамм  на  40-50,  но  и  с  нею  легче  начинать  день.
А  там  —  или  беру  в  столовой,  или  приносит  кто-нибудь
из  работниц  из  магазина  №  44.  Катя  уходила  к  мужу  в
госпиталь,  а  вернулась  позже  меня.  Я  уже  разогрела  суп.

48
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 В  этот  суп  вложили  пшено  из  каши,  получился  недур¬
ной  суп.  Катя  на  обр[атном]  пути  продала  мой  подарок
папе  —  купленную  в  1938  г.  рубашку  цвета  беж  —  ни
разу  не  надеванную  Заей  —  в  рынке  «Светлана»20,  а  с
нею  вместе  и  голубую  трикотажную,  обе  за  60  р.  Завтра
постараемся  «стрельнуть»  за  капустой,  а  то  и  есть  нече¬
го.  Дм.  Иван,  удивляется,  почему  Саша  не  отвечает  на
телеграмму.  Я  так  думаю,  что  сообщение  плохое,  что  он
не  получает.
 Катя  там  у  него  послушала  радио  и  доклад  политру¬
ка  в  палате.  К  дню  РККА  обещают  еще  прибавку  хле¬
ба:  нам,  служащим,  —  600  г,  рабочим  —  800  г.  Блокаду
должны  вот-вот  прорвать.  Дай  Бог  скорее,  все  мы  еле
ходим  на  ногах.
 14/II
 Суббота  —  день,  которого  всегда  ждешь  с  нетерпением,
принес  мне  много  волнений.  Решила  посушить  в  печке
хлеб  по  совету  одной  молодой  работницы.  Мы  были  одни
в  канцелярии.  Понемногу  начал  набиваться  народ.  В  это
же  время  пришел  работник  паспортного  стола  проверять
мою  работу  (зав.  личным  столом)  и  обнаружил,  что  я
приняла  на  работу  человека  без  прописки  (Л.  Д.  Тихоми¬
рову).  За  это  по  какой-то  статье  —  опять  забыла  —  при¬
влекают  к  ответственности.  Я  так  расстроилась,  что  и  о
хлебе  забыла.  Потом  вспомнила  —  глядь,  а  в  печке-то
ничего  нет,  девушка  украла  хлеб.  К  счастью,  работницы
видели,  как  она  резала  и  ела  горячий.  На  нее  наброси¬
лись  с  упреками,  взяли  мою  сторону,  повели  к  директору,
вырезали  2  талона  —  и  я  оказалась  в  выигрыше:  съев
половину  хлеба,  200  г,  я  имела  600,  —  взамен  получила
1  кг.  Добрая  работница,  что  мне  брала  с  утра  хлеб,  опять
выручила,  принесла  из  ларя  и,  когда  я  отрезала  ей  ку¬
сок,  ни  за  что  не  взяла.  Тогда  я  его  спрятала  в  стол  для
уплаты  долга  Полечке,  которая  в  голодную  пятидневку

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 49
 «подкормила»  меня  (в  долг).  Катя  пришла  в  с/х  позд¬
но  —  мы  хотели  купить  капусты  и  разошлись  в  дороге.
Оказалось,  что  все  равно  купить  было  бы  невозможно.
Лебедевы  хотят  200  р.  за  1  кг  картошки,  180  р.  —  1  кг
капусты.  Катя  же  опоздала  из-за  очереди:  выкупила  соль,
песок  и  100  г  баранинки,  которую  сейчас  и  варит  в  печке.
 Как  много  значит  хлеб!  Я  сегодня  уже  съела,  наверное,
300  г  на  службе,  да  дома  подъем  с  супом  и  с  чаем,  а  как  хо¬
рошо!  Завтра  пойду  с  Катей  по  дороге  в  город  —  до  «Свет¬
ланы»,  поискать  чего-либо  съестного,  хорошо  бы  капустки.
 Весь  дневник  наполнен  едой  —  мы  все  проголодались.
Я  на  службе  ем  пустую  горячую  воду  («суп»)  с  хлебом.
Так  ведь  легче  кипятить  воду  в  печке  —  эффект  тот  же.
 Удалось  немного  почитать  Гюго  —  опять  потянуло
к  книге,  читаю  часть  5-ю.
 Воскресенье,  15  февраля  (2  —  ст.  стиль.  Сретение
Господне)
 Записываю  события  дня  без  10  м.  5  ч.  дня.  Встали
с  Катюшей  рано  (т.  е.  она  чуть  не  с  5  час.,  а  я  дрема¬
ла  с  6-ти  и  нежила  ноги)  и  в  9  ч.  ушли:  она  к  мужу  в
госпиталь,  а  вместе  с  нею  до  рынка  «Светлана»  я.  На
вырученные  от  продажи  папиной  рубашки  (подарок  мой
в  1937  г.  из  Пассажа)  и  голубой  трикотажной  рубашки  —
Катя  продала  обе  за  60  р.  —  собрались  покупать  капусту
или  что  встретим  в  рынке.  К  ним  прибавила  я  послед¬
нее:  из  папиных  40  р.  +  30  казенных  (их  надо  внести  за
трудкнижки).  День  оказался  счастливым:  купили  на  60  р.
капусты  (силосной)  и  —  о,  чудо!  —  бутылочку  (У2  лит¬
ровую)  настоящего  льняного  масла.  С  такой  победой  я
весело  пришла  домой,  поставила  все  в  своей  бывшей
комнате,  где  я  продолжаю  спать,  и  пошла  в  большие  ком¬
наты  навести  кое-какой  порядок.  Это  заняло  час.  Только
лишь  я  собиралась  за  водой  —  звонок.  Это  оказалась  Лена
Мельдер,  первая  из  родственниц,  узнавшая  о  моем  горе.

50
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 Она  хоронила  одну  из  сослуживиц  и  в  ЗАГСе  узнала
от  Кати  Фроменко,  что  я  потеряла  мужа.  Шла  Лена  из
Лесного  2  часа,  и  я  не  могла  ее  ничем  покормить:  обед
еще  не  начинал  вариться,  воды  еще  не  принесла,  хлеба
вчера  переели,  т[ак]  что  на  вечер  у  меня  всего  одна  ко¬
рочка.  Погрустили  вместе,  я  читала  из  этой  же  тетради
о  последних  минутах  Коли...  Лена  только  что  схоронила
мать  (Ольга  Вас[ильевна]  умерла  30/ХН  41  г.),  а  Марина
 2  недели  лежит  опухшая.  Лена  рассказывала  поистине
ужасы.  Молодежь  из  Индустриального]  института21  не
выдерживает  голода.  В  один  день  из  лазарета  вынесли
42  трупа.  На  Маринином  факультете  только  двое  оста¬
лось  живыми.  Ольгу  Васильевну  похоронила  Лена  очень
хорошо.  Отпели  иерусалимские  певчие,  три  ночи  над  те¬
лом  читали  Псалтырь.  Хоронили  на  Богословском  кл[ад-
бище]  в  могиле  ее  родственницы.  Похороны  обошлись
дорого.  Лена  за  все  платила  хлебом,  который  достала  за
большие  деньги.  Могила:  рытье  250  р.  +  1У2  кг  хлеба
(в  своей  ограде).  Священнику  за  отпевание  У2  кг  хлеба.
Гроб  —  100  р.  +  У2  кило  хлеба.  За  отвоз  тела  на  санках
400  г  хлеба.  В  общем  похороны  обошлись  в  1500  рублей.
Хоронили  3  января.  Леночка  написала  письма  и  мне,
и  Вере,  но  ни  к  кому  не  дошло.  Вере  завещана  от  Оль¬
ги  Вас[ильевны]  родовая  старая  икона.  Лена  удивляется,
как  я  не  дойду  до  города.  Очевидно,  она  сильнее  меня,
если  этого  не  понимает.  Вот  у  меня  был  на  сегодня  план:
выстирать  хоть  полдюжины  носовых  платков,  вымыть  го¬
лову.  Но,  увы!  опять  не  сбылось.  Лена  задержала,  с  нею
пришел  знакомый  дедушки  Дурандина  и  сидел  тоже  у
меня  одновременно  с  нею  —  он  хотел  видеть  Катю.  Ко¬
гда  же  я  пошла  за  водой,  то  с  трудом  могла  вытянуть
 3  раза  по  У2  ведра.  Какая  же  стирка  в  1У2  ведра,  если
я  летом  вытаскивала  и  выносила  по  10  ведер!  А  сил-то
нет,  это  одно,  а  другое  —  у  колодца  образовалась  ледя¬
ная  гора,  к  нам  приходят  за  водой  со  всей  Удельной

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 51
 и  поливают  около  колодца  сколько  душе  угодно.  Вот  я
затопила  плиту,  сварила  щи  из  силоса,  нагрела  воды,
а  выстирала  только  4  пары  чулок,  трусы,  синюю  блузку
на  смену  надетой  да  тюлевую  накидку  и  бриз-бисы22  на
окна:  все  легонькое.  Хотела  отдохнуть,  почитать,  при¬
дется  отложить:  или  уж  полежу  немного,  или  совсем  не
удастся,  т.  к.  темнеет,  а  я  начала  вчера  оставшуюся  от
Коли  «Историю  дипломатии»23,  за  кот[орую],  пожалуй,
придется  расплачиваться,  когда  откроется  библиотека.
Скоро  и  Катюша  должна  подойти,  придет  голодная,  надо
печку  топить  и  разогревать  ее  щи.  Мы  с  Лидочкой  поели
в  4  ч.,  а  потом  она  поспала  немного,  сама  легла.  Лидочка
голодна,  бледна,  неразговорчива,  болтает  только  с  мамой
по  ее  возвращении,  отлично  знает  на  какие  карточки
сколько  и  кому  дают.
 Лена  сказала  (а  до  нее  я  слышала  на  улице  от  одной
прохожей),  что  завтра,  16-го,  прибавка  хлеба.  Если  это
правда,  то  силы  начнут  прибывать.  Я  своего  лица  видеть
не  могу:  морщины  и  торчащие  всюду  кости  (скелет,  об¬
тянутый  кожей).  Меня  теперь  исправит  только  могила
или  (что  представляется  уже  совсем  фантастическим)
внезапное  прекращение  войны  и  появление  продуктов
в  той  же  мере,  какая  была  до  войны.
 А  почему-то  тайный  голос  подсказывает,  что,  несмот¬
ря  на  отеки,  худобу  и  полное  истощение,  я  еще  поживу
на  свете...  И,  значит,  увижу  своего  ненаглядного  сына.
 16  февраля
 Холодный,  ясный  день.  Утром  ходила  в  с/х  с  Катюшей,
она  подавала  заявление  д[иректо]ру.  Приняли  с  18/Н.  Так
как  я  работала  без  перерыва  и  не  ходила  в  столовую,  то
и  ушла  без  5  м.  5  ч.  Дома  холодно,  Катя  в  очереди,  печка
еще  не  топлена.  Я  сделала  эксперимент:  ела  хлеб  с  льня¬
ным  маслом  на  службе  и  не  ходила  обедать  в  столовую.
Результат  положительный:  та  же  сытость,  да  к  тому  же

52
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 меньше  шансов  на  отек.  Ведь  сплю  каждую  ночь  с  ногами
на  подушках.  Катя  унесла  мою  мясную-крупяную  карточ¬
ку.  Надеемся  на  баранину  и  крупу,  а  м[ожет]  б[ыть]  и  ни¬
чего  не  принесет.  Разговор  о  хлебной  прибавке  на  16/II
оказался  мифом.  Ко  дню  Кр[асной]  Армии,  возможно,  что
и  будет  что-либо  прибавлено.  День  прошел  в  работе  быст¬
ро,  но  дома  очень  обидно  сидеть  в  темноте  при  мигалке,
когда  тянет  к  чтению  хорошей  книги.  Катя  принесла  500  г
гороху,  мелет  в  машинке  сухой  и  сейчас  будем  варить  в
печке.  Мы  все  трое  мечтали  о  горохе,  и  Бог  нам  послал.
В  ожидании  супа  грызем  сухой.  У  Кати  неприятность  —
вырезали  талончик  на  18-е  и  на  день  придется  что-то  при¬
думывать,  как  выручить  К[атю]  с  хлебом.
 18  февраля
 Вчера,  17-го,  Катя  сварила  обед  из  3-х  блюд,  и  это  по
нынешним  временам  так  сытно,  что  я  спала  как  мертвая
(ноги  повыше),  и  были  хорошие  сны.  1)  щи  из  силоса  на
рынке,  2)  горох-«супчик»  и  3)  кисель  из  столярного  клея24.
 Утром  18-го,  т.  е.  сегодня,  пошли  в  с/х  вместе  с  Ка¬
тюшей,  где  она  будет  работать  с  19/11.  Ее  отпустили
на  сегодн[яшний]  день.  Карточку  рабочую  она  получит
завтра.  Завтра  мы  получим  и  дрова  —  нам  дадут  лошадь.
 Сегодня  питание  слабое  —  хлебец  с  кипятком  и  льня¬
ным  маслом.
 В  городе  все  время  продолжается  обстрел.  Опять  пре¬
кратилась  выдача  продуктов.  Опять  будем  голодать.  Мы  с
Щатей]  сидим  без  денег  (ни  за  смерть  Коли  не  получить,
то  ей  на  заводе  не  платят,  то  Д.  И.).
 19  февраля
 На  мою  долю  выпал  сегодня  трудный  день.  Наш  Ру¬
мянцев,  выдающий  продкарточки,  тоже  эвакуируется  с
семьей,  и  директор  поручил  ему  сдать  по  акту  все  списки
и  карточки  мне.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 53
 Это  отняло  много  времени,  и  я  опоздала  в  столовую,
и  хлеб  получить  не  удалось  с  утра,  взяли  мы  с  Катюшей
жидкого  супа,  я  поплелась  в  контору  с  судочками,  где  и
съела  его  без  хлеба,  а  Катя  понесла  бидон  домой.  У  нас
хлеб  уже  забран  на  21-е  (за  два  дня,  теперь  надо  выравни¬
вать).  Так  я  и  работала  весь  день  без  хлеба  и  уж  думала
голодная  идти  домой  и  вдруг!  о  радость!  Дядя  Саша  привез
хлеб,  а  девушки  пустили  меня  без  очереди  в  ларек  полу¬
чить  хлеб.  Я  довесок  сосала  всю  дорогу  и  200  г  съела  дома.
У  Кати  при  обмене  карточек  вырезали  всю  2-ю  декаду,  так
что  мы  получим  по  ее  карточке  лишь  за  3-ю  декаду.  Все
это  очень  нас  расстраивает,  и  мы  ходим  полуголодные.
 Поступает  к  нам  молоденькая  девочка  —  дочка  Кол-
тыпина,  Ирочка,  дочь  Сашиного  преподавателя  Василия
Михайловича.  Он  умер  8/II  от  голода,  как  и  наш  папа.
Девочка  тоненькая,  худая  —  как  будет  работать?  Такой
же  тонкий  и  двоюр[одный]  брат  Беляев.  Бедная  моло¬
дежь!  Ира  тяжело  переживает  смерть  отца.  Страшно  жаль
таких  юных,  которым  приходится  браться  не  за  свое  дело,
а  берутся  ради  карточек.
 Сейчас  ложусь  спать,  устала.
 Пятница,  20  февраля
 Опять  Бадулин  не  отпустил  мне  дров  —  лошади  нет.
Обещал  на  завтра,  надо  к  8  ч.  быть  в  с/х  и  получить.
Катя  отпросилась  за  получкой.  Я  выкупила  хлеб  и  на
воскресенье,  и  на  субботу,  забрала  до  23  включитель¬
но.  Ноги  безумно  болят.  Попробую  принести  воды  —
хочу  помыть  сегодня  ноги.  О  хлебной  прибавке  что-то
приумолкли.  М[ожет]  б[ыть],  дадут  ко  дню  К[расной]
А[рмии]  или  к  1  /III.
 Совхоз  быстро  эвакуируется.  Массу  справок  я  писала
сегодня  рабочим.  Боль  в  ногах  и  невозможность  сидеть  на
твердом  отравляют  мне  жизнь.  Ночь  сплю  хорошо.  Хо¬
дить  куда-нибудь  дальше  с/х  я  бы  не  могла.  Работницы

54
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 мне  помогают  —  приносят  хлеб  —  спасибо  им.  Катюша
со  мной  сегодня  обедала  в  моей  канцелярии,  и  мне  было
приятно,  что  я  не  одинока.
 Времени  пока  у  меня  много  —  читаю  Гюго...*  т.  V.
Очаровательна  любовь  этих  чистых  детей...  и...  Я  теперь
останавливаюсь  не  только  на  романт[ической]  стороне,
а  читаю  и  его  филос[офские]  исследования...  и  др.
 Суббота,  21  февр[аля!
 Небольшая  очередная  неприятность:  не  спрятала  хле¬
ба  —  Лидочка  съела  мой  хлеб  из  моей  рабочей  коробки,
где  я  его  держала.  Прихожу  домой  —  еще  светло  было  —
хлеба  нет,  девочка  отказывается  и  делает  вид,  что  спит.
Матери  созналась  —  мне  от  этого  не  легче.
 Воскресенье,  22/Н
 Как  мои  ноги  донесли  до  рынка  меня  —  не  понимаю.
В  общем,  сходила  вместе  с  Катей.  Сменяла  Колины  лю¬
бимые  сапоги  на  300  г  хлеба  +  40  р.  деньгами,  а  старые  га¬
лифе  спустила  за  10  р.  Купили  капусты  силосной  на  35  р.
и  клею  на  25  р.  Из  клея  получается  прекрасный  кисель,
он  хорошо  застывает  и  не  противен  на  вкус.  После  вче¬
рашних  щей  (Катя  купила  вчера  на  обр[атном]  пути  со
службы  мужа)  Катя  готовит  клей-кисель,  я  записываю.
 Все  мои  мысли  —  о  хлебе.  Судьба  все  время  надо
мной  глумится:  я  хлебом  делюсь  со  своей  новой  семьей,
а  она  пока  меня  обделяет  —  так  выходит!  То  К[атя]  не
достанет  хлеба  на  день,  то  вернется  поздно  от  мужа,  так
я  выручаю.  А  с  момента  ее  поступления  на  работу  и  по¬
лучения  раб[очей]  карточки  еще  не  пришлось  так,  чтоб
она  меня  «угостила»  от  своих  пятисот  грамм.  Теперь  вся
надежда  на  прибавку  ко  дню  Красной  Армии.
 *  Здесь  и  далее  в  абзаце  отточием  отмечены  пропуски  в  тексте
дневника.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 55
 А  сегодня  я  кормлюсь  вместо  нормы  Заиными  сапож¬
ками  —  300  г,  и  то  слава  Богу,  т.  к.  благодаря  Лидочки-
ному  похищению  я  осталась  совсем  без  хлеба,  а  К[атя]
вчера  не  получила  —  и  я  кормила  их  половиной  своего
пайка  за  22/Н,  т.  е.  сегодняшнюю  норму...
 А  есть  ужасно  как  хочется!
 Пересматривая  Колины  вещи,  я  вчера  нашла  2  высти¬
ранные  и  выкипяч[енные]  хорошо  портянки  и  очень  им
обрадовалась:  набежало  целых  два  полотенца.  Сейчас  их
обрублю,  намечу  и  пущу  в  ход.  Надо  заняться  и  чулка¬
ми  —  все  рваные.  Если  б  не  боль  в  ногах,  то  я  начинаю
поправляться.  Дай  питание  —  и  я  бы  стала  человеком.
А  так  я  себя  сравниваю  с  лампочкой-коптилкой:  подуй
на  слабый  огонек  —  он  и  загаснет.
 23  февраля  —  день  Красной  Армии.  Нам  прибавка  се¬
годня  не  прошла,  но  я  не  унываю:  м[ожет]  б[ыть],  к  1-му.
Измучил  Бадулин  и  Иванов:  дров  коротких  нет,  надо  пи¬
лить;  то  лошади  нет  для  отвозки.  Всю  неделю  я  вставала
к  8  час.  —  теперь  ни  за  что!  Устала  как!  На  свою  (вернее,
Заину)  комнату  смотреть  тошно  —  все  заросло  грязью,
а  как  холодно!..  Сейчас  будем  обедать  —  силосные  щи  с
рынка.  Я  ушла  с  работы  в  3  ч.  и  К[атя]  со  мною.  Утом¬
ленные  —  прибрели  домой;  я  дошла  до  того,  что  рада,
что  никто  не  ходит  к  нам.  Устала,  чтоб  разговаривать  с
людьми  —  это  раз;  выгляжу  ужасно  и  люди  стонут  надо
мной  —  это  два;  третье  —  я  бездомная  кукушка,  а  у  Кати
себя  чувствую  —  дома.
 24  февраля
 Так  ослабел  организм,  что  нет  сил,  ноги  распухли,  и  я
еле  дошла  домой  с  помощью  Кати.  Катя  жалуется  на  то,
что  ночью  не  может  спать.  Сегодня  ночью  она  штопала
чулки  вместо  того,  чтоб  спать.  Я  же  сплю,  как  дитя,  но
с  трудом  встаю  из-за  ног.  Сейчас  грызла  сухой  горох

56
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 и  выгрызла  2  зуба.  Работницы  меня  называют  «собачья
старость»!
 Безденежье,  грусть,  болезнь,  слабость  и...  отвратитель¬
ное  чувство  голода!  Все  время  мысль  о  еде  —  в  частности],
о  хлебе.
 25  февраля  ничего  не  хотелось  писать.
 Голодный  день  —  сидели  на  одном  черном  хлебе,
 ночью  —  отек,  к  утру  спускаю  слегка;  ходить  трудно.
 26  февраля
 Взяла  хлеб  на  27  и  28-е  и  трясусь,  что  не  хватит.  Зато
выпросила  у  директора  1  кг  отрубей.  Не  хотел  давать  —
жадный.  Сейчас  вернулась  домой,  топили  с  Лидой  печку.
Катя  с  утра  выкупила  мясо.  Варим  мясо.  Я  принесла  из
столовой  суп  гороховый,  значит,  сегодня  сыты.  Постара¬
емся  мясной  отвар  на  2  дня  делать.  На  мою  карточку  не
выкуплен  шоколад:  или  пропустили,  или  выкупим  после.
Шок[олад]  очень  хороший.  Вчера  я  сломала  3  передних
зуба,  грызя  сухой  горох,  и  выгляжу  благодаря]  этому
корзубой  старухой.  Очень  обидно  за  собственную  глу¬
пость:  и  без  того  страшна.
 В  7  ч.  вечера  я  сходила  к  «Башкирову»  и  выкупила
шоколад  —  25  грамм.  Прихожу  домой  —  у  Кати  уж  го¬
тов  обед,  сегодня  мы  сыты,  поели  мясного  супа,  заправ¬
ленного  пшенн[ыми]  отрубями!  На  второе  каша  из  этих
же  отрубей  на  мясном  отваре.  Я  погрызла  оставшимися
зубами  жировую  косточку.
 Боже  мой!  Вчера  ведь  из-за  голода  грызла  сухой  горох,
выпрошенный  у  работниц,  и  потеряла  3  зуба!..  А  почи¬
нить  нельзя  ни  у  кого  —  нет  врачей  и  нет  тока  и  света
у  зубных  врачей!..

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 57
 Вернувшись  домой,  я  нашла  4  письма!  2  от  Саши,
одно  от  Лизы  из  Сибири,  одно  от  Мрочеча.  Надо  же,  от
всех  любящих  сердец!
 Трудно  сказать  словами,  как  я  тронута  и  обрадована
этими  письмами,  и  особенно  от  Саши!..  Письма  от  5/1
и  11/1  —  еще  папа  был  жив...
 И  Сашок  ничего  не  знает  о  его  смерти!  И  я  ничего
ему  не  писала!..  Этот  дневник  отвлек  меня  от  почты.
 Почта,  видимо,  теперь  заработала...  Теперь,  наверное,
Вера  получит  известие  о  смерти  Коли.  Теперь  я  могу
ответить  и  Лизе,  и  написать  Госьданнским.
 Трогательно,  что  Сашок  присылает  мне  240  р.,  из  них
я  должна  отдать  за  долги  Кати  (для  нашего  общего  стола)
70  р.  +  30  своих  казенных...  на  остальные  буду  стараться
купить  масла,  побольше  масла,  чтобы  питаться.  Хорошо
бы  и  крупы...  Но  это  баснословно  дорого...  Спасибо  тебе,
Сашок,  выручаешь  нас!..
 28  февраля
 Опять  не  получила  дров!  С  утра  была  выдача  про¬
довольственных]  карточек,  мы  с  Катей  получили,  а  На-
таша-курьер  принесла  мне  моих  400  г  за  1-е  число.  Ни¬
как  не  выровнять  —  такая  беда!  В  2  часа  назначили  у
директора  производственное]  совещание.  Я  думала,  что
оно  кончится  скоро,  но  оно  затянулось.  Бадулин  не  вы¬
шел,  от  него  зависит  получить  лошадь,  и  в  половине  5-го
мы  с  К[атей]  вернулись  домой:  а  значит,  теперь  опять
ждать  у  моря  погоды.  В  Жакте  на  Лиду  не  получили
карточки  —  выдача  была  с  утра,  теперь  К[атя]  пошла  к
«Башкирову»,  а  я,  отдохнув,  схожу  за  водой.  Уже  угро¬
била  одно  ведро  —  боюсь  за  другое.  А  хочется  помочь
Кате.  Завтра  она  стремится  дойти  до  мужа,  а  мне  надо
и  на  почту  успеть  —  получить  перевод  Сашиных  денег,

58
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 и  на  рынок.  Очень  хочется  достать  масла.  Саше  посла¬
ла  зак[азное]  письмо  №  10.  Мрочечу  послала  тоже,  те¬
перь  буду  писать  доброй  нашей  Лизе  в  Сибирь.  Надо
же,  чтоб  все  три  известия  от  любящих  людей  пришли
в  один  день!..
 Как  я  устаю  —  с  каждым  днем  все  больше.  Холода
утомляют.  Ночью  я  забыла  запереть  дверь  на  задвиж¬
ку,  и  ноги  окоченели.  Просыпаюсь  от  холода  в  ногах.
Чувство  отвратительное.  Вспомнила,  что  положила  теп¬
лый  платок  греться  на  печку,  завернула  ноги  и  уснула,
но  зато  ноги  поджала,  а  не  вытянула  на  две  подушки
вверх,  как  уж  привыкла  делать  из-за  отеков.  Зато  и  было
же  трудно  вставать!
 «История  дипломатии»  временно  остановилась.  В  сов¬
хозе  огромный  прием  работниц.  Ежедневно  оформляется
человек  8-10.  Директор  хочет  набрать  800,  если  не  шутит.
 Вчера  вечером  я  была  вволю  «сыта»:  третьего  дня  я,
а  вчера  Катя  получили  отруби.  Катя  варила  3  раза  подряд
кашу  на  мясном  отваре.  Если  бы  не  Катя,  я  бы  сейчас  не
жила  на  свете.  А  так  я  еще  тяну  свою  печальную  жизнь.
Хочу  видеть,  если  не  видеть,  то  хоть  иметь  известия  от
Саши.  Хочу  дожить  до  зелени  и  солнца.  Хочу  на  Заиной
могиле  посадить  цветы.  Мало  ли  о  чем  мечтает  человек!
Вот  главное  мое  желание  —  чтоб  ноги  ходили,  сгибались,
а  этого-то  и  нет.  Хочу  голову  вымыть,  в  баню  сходить,
а  когда  это  все  будет.  Тело  обрастает  корочкой.  Сидеть
больно:  на  службе  сижу  на  старой  каракулевой  кофточ¬
ке,  дома  —  на  подушке.  Директор  все  это  видит  —  мою
худобу  и  преждевременную]  старость,  и  все-таки  выда¬
ет  через  месяц  по  1  кг  отрубей.  Это  все  отвратительно,
и  нет  конца  такому  положению.  Сейчас  надо  заготовить
на  извещении  все  ответы  по  паспорту.  Так  и  спешишь
жить,  пока  светло.
 Катя  2  раза  подряд  (т.  е.  2  ночи)  видит  во  сне  папу.
Он  сказал  ей,  что  мы  все-таки  живем  не  так,  как  он  хо¬

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 59
 тел  бы,  чтоб  мы  жили.  Не  знаю  уж  тогда,  что  ему  надо.
Катя  делает  все,  что  можно,  для  меня  и  дочери,  но  ведь  и
она  утомлена  работой,  и  у  ней  отеки,  и  она  не  ест  в  той
мере,  в  какой  могла  бы.  Вчера  она,  поев  каши  из  отрубей,
так  и  заснула  на  оттоманке25.  А  я  как  ткнусь  в  постель,
тоже  сплю  сном  праведника  —  и  не  хочу  вставать  и  идти
на  работу  в  совхоз,  где  все  так  однообразно  и  надоед¬
ливо.  Хлопают  двери,  к  печке  бегут  греться  работницы.
Единственная]  радость  —  приходит  Катя,  мы  «обедаем»,
она  отдыхает  до  1  ч.,  потом  опять  уходит.  Домой  идем
вместе.  Катя  не  упрекает  меня  моей  слабостью.  Она  ви¬
дит  ее  и  принимает  как  неизбежное  зло.  Она  чуткая  и
добрая,  но  мне  горько,  что  я  физически  слабее  ее  и  не
могу  помочь  ей  так,  как  хотела  бы,  в  работе...  Мне  очень
тяжело  от  своего  бессилия.
 1  марта
 Удивляюсь,  как  мы  еще  живы.  Сидим  на  хлебе  и  на
воде  —  и  то  и  другое  дается  с  трудом.  Я  уж  не  ношу
ведер.  Хлеб  случайно  достался  без  очереди  в  Шувало¬
ве.  Сегодня  я  встала  в  половине  9-го  и  отправилась  в
церковь.  Дорога  была  трудная,  третьего  дня  замело,  так
еще  хорошо,  что  растоптали.  С  трудом  дошла.  Крестик
Заи  виден  с  дороги  —  его  еще  не  замело  снегом,  хотя
и  маленький.  Прошла  в  церковь  —  там  служба  пришла
к  концу;  было  много  причастников  (начинается  третья
неделя  поста).  Подала  поминальные  бумажки,  священ¬
ник]  отслужил  общую  панихиду,  и  я  поплелась  домой  на
этот  раз  по  Выборг[скому]  шоссе  —  дорога  длиннее,  но
лучше.  Погрелась  дома  с  час  и  пошла  на  почту  за  день¬
гами  от  Саши.  Оказалось,  не  240,  а  120,  т.  к.  это  было  не
2  перевода,  а  один,  но  и  это  для  меня  хорошо,  я  совсем
без  денег.  На  обратном  пути  с  почты  почувствовала  боль
в  животе:  это  с  отвычки  есть  дала  себя  знать  каша  из
отрубей,  что  мы  ели  третьего  дня  и  чем  заправила  Катя

60
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 вчерашний  суп.  И  вот,  я  подвела  свою  семью:  в  рынок
не  сходила  и  ничего  не  принесла  съедобного.  Обедали
черным  хлебом  с  водой,  да  я  еще  пила  ромашку.  А  т.  к.
валенки  промокли,  то  вот  сижу  в  туфлях,  и  хоть  надела
вигоневые26  носки  Заи,  но  чувствую  холод.  Катя  протесту¬
ет  против  столовой  с  ее  супами,  но  я  все  же  хочу  иногда
брать,  если  будут  давать  каши  (а  нам  по  порции  супа).
Итак,  грустное  воскресенье  и  сегодня,  голодное,  длинное.
И  никто  из  наших  не  знает,  как  нам  тяжело.
 Завтра  40  дней,  как  папа  умер.  Я  сходила  в  39-й  день,
из-за  воскресенья,  на  кладбище,  а  завтра  буду  работать.
 2  марта
 Утром  пришло  еще  письмецо  от  Саши  —  от  29/1.  Катя
с  утра  встала,  выкупила  у  «Башк[ирова]»  песок  и  масло
на  Лиду  (у  нее  вырезано),  а  мне  предложила  самой  схо¬
дить  за  песком  (забыла  взять  мешочек).  Я  принесла  на
свою  карточку  всего  25  г  (все  вырезали  в  столовой,  когда
я  брала  супы)  и  150  г  песку.  Когда  я  знаю,  что  хоть  та¬
кая  долька  песку  есть  дома,  я  легко  иду  на  службу.  Тут
я  отправилась  в  рынок.  Вчера  было  очень  неприятное  у
меня  чувство:  в  2  конца  я  не  могла  сходить  —  т.  е.  в  цер¬
ковь  и  в  рынок,  и  мы  остались  с  одним  черным  хлебом.
Сегодня  же  я  в  рынке  купила  2  баночки  силосной  капу¬
сты,  у  нас  будут  щи.  Истрачено  70  руб.  Сашиных  денег  —
пошли  ему  Бог  здоровья!..  А  съедим  всего  2  супа,  я  не
знаю  просто,  на  что  жить.  Ночью  я  была  больна:  или  не
в  меру  съеденные  отруби  повлияли,  или  попали  кусоч¬
ки  кости,  которую  я  грызла  без  памяти,  как  собака.  Во
всяком  случае,  ночью  был  понос  с  болями.  Я  спасалась
каплями  Иноземцева27  и  теплым  платком  на  живот.  От¬
писала  записку  вс/хи  пришла  на  службу  к  пол  [овине]
 2-го  вместе  с  Катей,  кот[орая]  тоже  подошла  в  первом
часу  домой,  и  мы  грели  воду  и  крошили  в  кипяток  хлеб.
Ели  с  сахарным  песком.  На  службе  было  «нашествие»

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 61
 баб,  очень  много  поступает  работниц.  А  в  общем  —  тоска
и  чувство  одиночества.  Никогда  уже  не  придет  бедный
мой  Зая,  не  перекинемся  с  ним  словечком.  Все  ушло  —
мое  молодое  прошлое  не  вернется.  Средние  годы  ушли  с
детством  Саши.  Пожилые  годы  наступили  счастливо.  Как
ни  странно,  эти  последние  пожилые  годы  были  лучши¬
ми  в  моей  супружеской  жизни.  Коля  буквально  за  мной
«ухаживал».  Мы  были  несколько  раз  в  кино,  он  стал  по¬
сещать  моих  знакомых,  ездил  к  Саше.  Дома  для  Саши,
в  ожиданьи  С[аши]  из  училища  оба  тратили  на  прием
его  и  его  гостей  не  жалея  денег.  Саша  нас  и  соединил,
и  осчастливил  своей  молодостью...  А  теперь  —  это  одни
воспоминания,  я  завишу  от  жизни  чужих  людей,  на  ко¬
торых  и  упираю  свои  последние  силы.
 Мечта  одна:  списаться  с  Сашей  так,  чтоб  выяснить
картину  на  лето.  Уехать  в  Астрахань,  если  он  будет  там  —
деньги?  Как  я  их  добуду?  Разве  путем  продажи  Заиных
книг?  Я  не  представляю  себе  еще  лета  —  это  пора  ту¬
манная.  Пока  я  истощена  —  пока  только  держусь  своими
400  г  хлеба.  Буду  отвечать  Саше  на  его  последнее  письмо.
Помечаю  свое  №  11  и  отсылаю  З/Ш.
 4  марта
 Директор  отказал  в  силосе.  На  службе  я  измучилась
 с  оформлением  работниц,  приказами  и  т.  п.  делами.  Хо¬
 рошо,  что  по  дороге  в  больничном  магазине  выкупила
 хлеб  —  легко  было  от  сознания,  что  заветный  кусок  ле¬
 жит  и  что  я  его  могу  в  свое  время  есть.  Завтра  день  бу¬
 дет  труднее,  т.  к.  надо  отдавать  Кате  100  г  за  спичечный
 коробок.  Спичек  совсем  не  будут  выдавать28,  в  рынке
 берут  за  них  200  г  хлеба  +  20  рублей.
 Катя  получила  аванс,  была  с  деньгами  в  рынке,  но
 ничего  не  принесла:  силоса  на  деньги  уже  никто  не  от¬
 пускал.  Завтра  придется  брать  в  столовой  суп,  «загонять
 крупу».  Из  Сашиных  денег  у  меня  на  руках  всего  8  [р.],

62
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 у  Кати  ничего.  70  р.  ушло  на  силос.  Видела  Ник.  Ивано¬
вича,  взял  мою  доверенность  к  Галкину  с  печатью  —  дай
Бог  лишь  получить  денег.  С  деньгами  кое-что  можно
проделать:  сперва  обратить  в  хлеб,  потом  менять  на  про¬
дукты.
 Паня  Абрамова,  кот[орая]  теперь  будет  работать  на
продовольственных]  карточках,  опытная  паспортистка,
сообщила  мне  новость,  если  только  это  будет  правда  —
можно  будет  к  своей  норме  прикупать  по  коммерческой]
цене  9-20  еще  200  г.  Значит,  если  это  правда,  я  смогу
есть  600  г  хлеба  в  день,  а  там,  если  Катя  войдет  в  силу,
и  больше,  —  т.  е.  если  для  нее  окажется  возможным  усту¬
пить  мне  как-нибудь  еще  из  этой  коммерческой  прибав¬
ки.  Скорее  бы  это  прошло,  мне  уж  невмоготу.  Ноги  при
ходьбе  не  сгибаются,  в  гору  идти  не  могу,  лестницы  для
меня  —  ад.  Вчера  почти  весь  песок  съела.  Буду  чаще  пи¬
сать  Саше  —  авось  Бог  услышит  мои  мольбы,  наладится
связь,  и  я  смогу  летом  к  нему  уехать.  Я  даже  не  пред¬
ставляю,  возможно  ли  такое  счастье.  Еще  не  ответила
Лизе  в  Сибирь,  а  ведь  эта  добрая  душа  только  и  думает
обо  мне.  Устала  от  зимы,  от  мороза,  отсутствия  света.
 Все  тяжело.  Не  представляю,  как  завтра  будем  без
обеда:  обращусь  в  столовую,  хотя  все  время  я  говорю
себе,  внушаю:  надо  вытерпеть,  чтоб  получить  побольше
крупы.  А  к  маслу  и  приступу  нет  —  все  меняется  толь¬
ко  на  хлеб.  Не  выходит  из  ума  Сашино  письмо  от  29/1.
«Папочка,  пиши  и  ты!»  —  сыновний  крик  души  в  конце
письма.  Что  это  —  предчувствие?  Как  бы  то  ни  было,
а  мы  осиротели,  и  Бог  знает,  доживу  ли  я  до  радостной
встречи  с  любимым  сыном...
 5/Ш
 Не  выдержали  —  обе  были  в  столовой.  Я  попала  в
огромную  очередь  и  конца  ее  не  видела,  но,  к  счастью,
представительница]  раб[очего]  контроля  Анна  Франц.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 63
 увидела  меня,  взяла  у  меня  карточки  и  деньги,  выре¬
зала,  принесла  сдачи,  сделала  внушение  раб[отни]цам
столовой,  и  я  получила  обед  скорее,  чем  ожидала.  Катя
осталась  еще  стоять.  На  первое  —  суп-лапша,  на  вто¬
рое  —  сардельки  с  мучной  кашей.  Какое  удовольствие
было  пообедать  поостывшим  супом  с  хлебцем,  поесть
сардельку  с  кашей!  Вторую  порцию  принесла  домой,  чтоб
заправить  горох[овый]  суп:  я  сменяла  трико  шелковое  на
300  г  хлеба  (вчера  варили  хлебн[ый]  суп),  т.  к.  у  К[ати]
с  Лидой  не  было  совсем  хлеба,  сегодня  варили  горох  —
тоже  300  г  за  трико.  Удалось  продать  шелк[овое]  комбине
за  75  рублей.
 Я  хочу  поскорей  оформить  вопрос  с  кварт[ирной]  пла¬
той  и  площадью  и  прошу  управхоза  зайти  ко  мне  —  не
идет,  а  надо.  На  днях  же  выяснится  вопрос  о  получке
моих  денег  от  16  стройучастка  —  на  эти  деньги  буду  и
жить,  и  «питаться»,  и  постараюсь  приобрести  оттоман¬
ку.  Опять  носятся  слухи  о  прибавке  хлеба  и  все  говорят
о  8  Марта.  Говорят,  что  если  прибавят  сразу  рабочим
800,  а  нам,  служащим,  600,  то  война  кончится  в  июне
(предсказание  какой-то  гадалки).  Если  же  600  раб[очим],
а  нам  500,  т.  е.  по  100  г,  то  война  еще  затянется  на  очень
долгое  время.
 Меня  поражает  Катина  энергия.  Сегодня  по  случаю
б[ольшого]  мороза  ее  рано  отпустили,  и  их  партия  не
работала.  Она  сходила  на  Покл[онную]  гору,  где  ломали
забор,  привезла  огромные  балки,  спилила,  вытопила  печь,
а  теперь  еще  гладит.  Жалуется,  что  хочет  есть  —  как  не
хотеть  при  такой  нагрузке.  Я  физически  совсем  не  рабо¬
таю,  а  сил  нет,  на  ногах  будто  пуды.  Еле  хожу  —  отек,
усталость  —  будто  100  лет.  А  еще  прошлой  зимой  по
лестницам  носилась  по  всему  дому  из  этажа  в  этаж,  по
праздникам  стирала,  воду  носила  по  10-12  ведер.  И  куда
все  ушло  —  все  съела  дистрофия,  скелет  умеет  только
спать,  писать  8  час.  на  работе  и  мечтать  о  хлебе.

64
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 6/III
 Перешли  на  столовую,  чему  очень  рады  все.  Кормить
стали  лучше  определенно,  можно  до  вечера  быть  сытой.
Плохо  дело  с  хлебом:  сильно  забирается  вперед  —  за
2  дня.
 i/m
 Вечером  б-го  приходила  ко  мне  милая  Хиония  Михай¬
ловна.  Я  ее  не  видала  с  лета.  Она  выглядит  очень  прилич¬
но  для  теперешней  зимы  —  розовая,  отека  нет,  человек
человеком.  Пришла  предложить  внести  пай  за  продава¬
емую  у  знакомых  корову.  Но  у  меня  крупных  денег  нет,
и  вряд  ли  эта  комбинация  пройдет  (по  170-200  р.  кило).
 Если  Галкин  на  след[ующей]  неделе  не  явится  —  я
без  денег  навсегда.  Россовхозстрой  закрывается,  ликви¬
дируется,  и  я  боюсь,  что  не  получу  своей  тысячи  рублей.
Хорошо,  что  продала  комбине  —  мы  сейчас  его  проеда¬
ем.  Катюша  принесла  вчера  сах[арный]  песок,  причем  ее
надули  —  вместо  750  дали,  вероятно,  грамм  четыреста
(помешают  всегда  знакомые,  тут  с  разговорами  подошла
Анна  Ивановна,  стала  просить  позаботиться  обо  мне.
К[атя]  отвлеклась  от  весов,  и  ее  надули).  Как  начинает
не  везти,  так  начинает.
 8/III
 Счастливый  день  на  фоне  скудного  моего  существо¬
вания:  я  попала  в  баню29.  За  2  дня  перед  этим  я  была
убита  ужасным  сознанием:  дошла  до  вшей.  Это  было
открытие  трагического  порядка:  ведь  я  привыкла  мыться
каждое  воскресенье  или  субботу  (в  41  г.  до  войны)  —
раз  в  неделю  обязательно.  Теперь  же  я  не  б[ыла]  в  бане
5  месяц[ев].  Заросла  коркой,  тело  покрылось  расчесами.
Я  относила  их  за  счет  грязи,  конечно,  но  упустила  воз¬
можность  факта  существования  паразитов.  И  вдруг  в
субботу  Катюша  сообщила,  что  в  воскресенье  действует

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 65
 наша  новая  баня.  До  бани  я  прошагала  в  рынок,  наде¬
ясь  продать  Заины  полуботинки,  но  это  было  безумной
мечтой:  и  без  меня  полон  рынок  всевозможных  ботинок,
сапог,  туфель.  Никто  даже  не  посмотрел  на  мои  ботин¬
ки.  Оттуда  я  опять  вернулась  в  баню  (перед  рынком
я  заходила  и  узнала,  что  нет  горячей  воды),  выстояла
небольшую,  человек  в  20,  очередь  и  попала  в  эту  зем¬
лю  обетованную  —  в  бывшую  горячую  баню.  Вещи  мы
сложили  в  «холодной»  бане.  Мылась  я,  наверное,  около
1‘/2  ч,  не  хотелось  уходить  из  тепла,  спину  потерла  со¬
седка,  я  насладилась  чистотой.
 Пришла  зато  с  великим  трудом,  так  ослабела  вся  и
особенно  ноги.  Шла  как  столетняя  старуха.  Такой  мета¬
морфозы  в  своем  теле  я  все-таки  не  ожидала.  Дома  ласко¬
во  встретила  Катюша:  оказалось,  что  уже  половина  5-го  и
она  беспокоилась  обо  мне.  У  нас  был  уже  сварен,  а  теперь
разогрет  суп  (300  г  мяса,  заправленный  мучной  кашей  из
столовой).  Жиденько  вышло,  но  горячо,  пахло  мясом,  а  вот
с  хлебом  было  очень  тяжело.  Катя  достала  в  Озерках  всего
700  г  (т.  е.  моих  400  +  300  Лидиных),  и  с  этой  порцией
при  одной  кормежке  мы  были  весь  день.
 Сейчас  пишу  эти  строки  на  службе  и  вообще  решила
эту  тетрадь  довести  до  конца  здесь.  С  утра  делать  нече¬
го,  а  впечатления  не  так  сложны,  чтоб  их  не  вспомнить
с  кануна  прожитого  дня.
 Состояние  моего  здоровья  замерло  на  одной  точке,  если
не  считать  ухудшения  в  руках:  их  начало  сводить  иногда
судорогой,  это  мешает  писать  и  вообще  что-то  делать.  Мне
тяжело  сознание,  что  не  могу  помочь  физически  своей
милой  Катюше,  но  утешаюсь  только  тем,  что  пригожусь
ей  впоследствии,  если  выживу,  когда  буду  учить  Лидочку.
Жду  весны,  тепла.  Вчера  вытащили  и  рассмотрели  Заины
и  Сашины  брюки.  Из  2-х  пар  серых  брюк  (одни  Сашок
сжег  электр[ическим]  утюгом  в  7-м  классе,  и  они  так  и  ле¬
жали  в  ожидании  вставки  подходящих  кусочков),  —  другие

66
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 Колины,  —  выйдет  для  меня  юбка.  Катя  указывала  мне  где
что  сшить,  сама  шьет  юбку  из  моего  шерстяного  старого
черного  пальто.  Спросила,  не  жалко  ли  мне.  Что  я  могу
жалеть  для  близкого  человека,  жалеющего  меня  и  облег¬
чающего  всю  жизнь  мою?  Смешно  и  говорить  о  какой-то
тряпке.  А  мне  очень  хороша  будет  эта  сшивная  юбка  из
брючных  кусков,  пот[ому]  что  я  затрепала  за  5  месяцев
костюмную  юбку,  а  летнего  пальто  у  меня  нет.  Да  и  до
нарядов  ли  теперь  мне,  ставшей  в  48  л[ет]  старухой?  Ведь
меня  люди  не  узнают,  а  я  буду  рядиться?..
 9  марта.  Утро  10  час.
 Третьего  дня  был  опять  обстрел  Ленинграда.  Катя  вер¬
нулась  домой  из  магазина  и  была  перепугана  тем,  что  на
«Светлане»  и  в  районе  около  нее  пламя,  горели  дома,
а  Лидочка  сидела  запертая  одна.  Решили  ее  теперь  не
оставлять:  во  время  Катиного  отпуска  приводить  ко  мне
в  контору  к  обеду  (ребенок  от  этого  в  восхищении),  а  во
время  Кат[иной]  работы,  когда  она  выйдет  опять  с  15-го,
оставлять  ее  у  меня  на  весь  день.  Это  выход  из  положения,
и  нам  обеим  не  будет  страшно.  Еда  сейчас  занимает  нас
больше  всего.  Мы  решили  «поправляться»  на  столовой.
Со  мной,  конечно,  дело  пойдет  труднее  —  я  уж  типичный
«дистрофик»  —  и  если  выживу  до  конца  войны  при  таком
питании,  то  это  божье  чудо,  что  доживу.  Во  сне  вижу  то
хлебную  прибавку,  то  совсем  не  получаю  хлеба,  то  не  по¬
падаю  в  очередь  и  т.  п.  —  все  связано  с  едой.  Сейчас,  когда
я  пишу  это  в  конторе,  Катя  стоит  за  маслом  —  100  г  на
человека  независимо  от  категории.  Разве  поправишься  на
таком  пайке?  Это  только  «побаловаться»  1-2  дня.
 Несмотря  на  отек  и  дурное  в  общем  самочувствие,  я  все
же  душою  как-то  отошла  и  просветлела:  от  Саши  были  из¬
вестия,  даже  деньги  —  значит,  еще  связь  между  нами  есть.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 67
 Поддержка  большая  и  Лиза:  иметь  такого  друга  в  Си¬
бири,  куда  письма  шли  дольше,  чем  в  Москву,  большая
радость  в  это  время.  Такие  добрые,  отзывчивые  строки,
такая  память  о  прошлом.  Посланы  письма  и  ей,  и  Мро-
чечу,  которая  очень  огорчится  известием  о  смерти  Заи.
Она  всегда  его  любила,  как  товарища  и  моего  спутника,
и  пожалеет  о  моем  вдовстве.
 10  марта
 Сегодня  мокрый  снег,  и  я  попробовала  пойти  на  служ¬
бу  в  туфлях  на  2  п[ары]  чулок  и  мелкие  калоши,  и  это
было  несравненно  легче,  чем  в  валенках,  ноги  сухие,  но
подниматься  на  лестницу  из-за  отека  все  тяжелее.  Боюсь,
не  отнялись  бы  совсем  бедные  мои  ноги...  И  все  валят¬
ся  неприятности  —  одна  за  другой.  Директор  отказал  во
всем:  и  в  стационаре30,  и  в  деньгах  (аванс),  и  в  отрубях...
Галкина  направл[яют]  в  стационар,  он  ИТР,  он  «нужный
человек».  А  я  теперь  могу  не  получить  своих  денег  из-за
этого.  Придется  идти  в  город  к  Занозину,  хлопотать  и...  не
получить  (?).  Я  довольна  хотя  тем  на  сегодн[яшний]  день,
что  без  очереди  получила  обед  на  3  пропуска:  1)  суп-лап-
ша  и  2)  отварная  лапша.  Кате  с  Лидочкой  не  пришлось
стоять,  а  пришли  вместе,  поели,  и  они  ушли,  а  я  доканчи¬
ваю  здесь  свой  трудовой  день.  Вчера  вечером  читала  Кате
вслух  Гоголя  «Вий».  Думала,  что  она  устанет  слушать,
но  она  говорила:  «Читай  до  конца».  Последнее  время  у
меня  в  руках  стали  делаться  судороги  —  сводить  пальцы.
Это  очень  неприятное  ощущение.  В  канцелярии  я  сижу  у
печки,  придумала  переставлять  стол.  Это  единственное]
удобство  моей  службы.  Ночью  мерзнут  ноги:  я  придумала
завертывать  их  в  ватиновые  тряпочки,  которыми  ежедневно
обматываю  колени,  и  переспала  ночь  в  божественном  тепле.
Но  у  нас  кризис  дров  —  и  сюда  еще  не  привезли,  и  тогда
мы  не  получили:  то  нет  лошади  у  Бадулина,  то  нет  дров...
Как  тяжко  жить  голодным,  а  в  холоде  и  еще  того  хуже.

68
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 И  денежный  вопрос  тревожит:  шутка  ли  1214  р.,  а  мне,
пожалуй,  не  дойти  до  города.  Директор  же  отпускает.
Дала  доверенность  и  Нонне,  и  Галкину,  не  знаю,  кто
получит.  Лучше  всего  делать  все  самой.
 11  марта
 Спокойный  день.  Директора  нет,  комната  пуста.  Сижу
или  вдвоем  с  Натой,  курьером,  она  вышивает  платочек,
или  с  Паней  Абрамовой  (та  выдает  продкарточки  2  раза
в  день,  в  средине  дня  уходит  в  милицию).  Катюша  се¬
годня  послала  со  мной  Лиду,  т.  к.  сама  хотела  с  другой
работницей  идти  копать  картошку  в  Нов[ую]  Деревню,  но
та  надула  и  пришла  просто  в  столовую,  это  же  сделала
и  Катя,  и  когда  мы  с  Лидой  пообедали,  Катя  обедала  у
меня.  Я  вписываю  премии  в  трудкнижки  к  9  марта.  Ра¬
бота  скучная  и  однообразная,  но  убивает  время.  Я  мед¬
ленно  таю.  Безумно  болят  ноги.  Попробовала  спать  по
совету  Кати  не  задирая  ног:  ноги  отдохнули  куда  лучше,
но  боль  все  же  не  проходит.  Сегодня  ели  опять  жидкий
суп-горох  и  на  второе  мучную  кашу.  Нас  обжуливают,
дают  все  же  не  300  г,  как  полагается,  а  что  им  хочется.
 Хлебная  прибавка  так  и  не  прошла.
 Попробую  почитать  «Историю  дипломатии»,  пока  ни¬
кого  нет.  Остановилась  на  главе  «Рим»  уже  2  недели:
обед[енный]  перерыв  берет  весь  час,  да  еще  когда  мы
соберемся  «своей  семьей»,  не  хочется  расставаться  с  Ка¬
тюшей,  и  мы  все  говорим.  Завтра  она  уйдет  за  получкой,
а  14-го  я  постараюсь  сходить  в  город  за  деньгами,  хотя
даже  не  представляю,  как  это  может  быть.  Сегодня  опять
мороз,  и  я  в  валенках  чувствую  себя  теплее  и  увереннее.
Но  как  болят  ноги!
 12  марта
 На  скорую  руку  записываю  события  дня:  в  столовой
заставили  смотреть  процесс  варки  каши:  это  при  сырых

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 69
 дровах  взяло  1‘/2  ч.  Впустили  в  столовую  в  12  ч.  дня,
а  выдали  в  2  ч.  30  мин.  лишь,  в  3  ч.  я  почувствовала
известную  сытость  (суп-лапша  и  мучная  каша).  Только
что  ушли  домой  Катюша  и  Лидочка.  Я  чувствую  себя  до
пояса  человеком,  а  ниже  —  развалиной.  Не  знаю,  как  я
поднялась  бы  в  контору  с  миской  супа  —  мне  помогла
молодая  работница.  От  стояния  1У2  ч.  ноги  разболелись
еще  хуже.  Завтра  я  собираюсь  идти  в  город  к  Галкину
(Ропш[инская  ул.],  4,  кв.  61),  если  погода  будет  благо¬
приятной,  т.  е.  не  слишком  загнет  мороз.  У  нас  кончаются
дрова,  —  и  здесь  нет  привоза.  На  службе  пока  особенной
работы  нет.  Можно  и  «Историю  дипломатии»  почитать,
и  газету  просмотреть.  А  на  душе  тоскливо,  и  очень  бо¬
лят  ноги.  Боюсь  остаться  без  денег.  Не  надули  бы  меня
милейшие  «прорабы».
 14  марта
 Два  дня  стоят  жуткие  морозы  и  с  ветром.  Вчера  Ли¬
дочка  еле  дошла  домой,  и  устала,  и  ветер  в  лицо,  и  про¬
студилась.  У  Прасковьи  Алексеевны  умер  сын  Вася.  Об¬
ратился  как  и  Никол[ай]  Ал.  в  скелетик.  Сегодня  с  утра
Катя,  добрая  душа,  пошла  его  хоронить  вместе  с  Пр.  Ал.
и  Сережей.  Я  ушла  на  службу  в  половине  9-го  и  усло¬
вилась,  что  принесу  суп  Лиде  и  Кате.  Не  тут-то  было.
В  столовой  уж  мне  кричали,  что  дир[ектор]  требует  в
контору  из-за  повесток  эвакуируемым  служащим  и  ра¬
бочим.  Я  выкупила  свой  хлеб,  а  обеда  мне  не  дали  уже
на  эти  талоны,  как  и  в  лавке.  К  моему  удивлению,  когда
я  попросила  налить  воды,  хотя  и  не  кипяченой,  в  бидон,
для  размочек  хлеба,  М.  И.  велела  выдать  мне  2  порц[ии]
супа,  котор[ый]  и  понесу  домой.
 15  марта,  в  воскресенье,  после  спокойно  проведенной
ночи  я  надумала  продать  свои  золотые  часы  за  10  кг
отрубей  по  предложению]  Насти  Андреевой  и  с  Катей

70
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 пошла  в  совхоз.  Эта  женщина,  желающая  купить  часы,
уже  уехала.  Мне  посоветовали  —  к  Слуцкому.  Сделка
вышла  более  или  менее  выгодная  —  за  иждивенческую]
карточку  хлеба  на  полмесяца.  Продуктов  не  дал  никаких.
Но  сегодня  Паня  Абрамова  предложила  мне  лучшую  ком¬
бинацию  —  за  рабочую  хлебную  карточку.  Значит,  если
Сл[уцкий]  вернет  часы,  а  я  ему  верну  300  г,  то  Паня
принесет  мне  рабочую.
 Жду  лихорадочно  Катю.  Она  в  столовой  д[олжна]  ку¬
пить  мне  хлеба  и  себе,  а  я  тогда  могу  сделать  всю  ком¬
бинацию.  Время  проходит,  все  ушли;  я  одна,  голодная,
но  у  теплой  печки.
 Случилось  самое  ужасное  в  нашей  голодной  жиз¬
ни:  здесь,  в  канцелярии],  украли  Катину  продоволь¬
ственную]  и  мою  сах[арную]  карточки.  Мы  обречены  на
У2  мес[яца]  на  голод.  И  потому  я  должна,  хотя  ценой  хле¬
ба,  сейчас  выкручиваться  из  положения  достать  во  что  бы
то  ни  стало  свои  часы  и  сделать  более  выгодн[ый]  обмен.
 17  марта
 Вкратце  опишу  события  вчер[ашнего]  дня.  К  Слуц¬
кому  пришлось  бегать  3  раза.  Это  страшный  человек
совхоза,  чего  я  никак  не  ожидала.  Я  отнесла  ему  300  г
хлеба,  как  считала,  а  он  потребовал  еще  300  и  пригро¬
зил,  что  иначе  не  отдаст  часов.  Пришлось  идти  3-й  раз,
и  хорошо,  что  выручила  Паня  —  дала  хлебную  карточку.
Катя  выкупила  хлеб  —  я  отнесла.  Приношу  часы  —  они
не  идут.  Я  в  ужасе,  пережила  это  так,  что  на  мои  бедные
больные  ноги  бросилась  еще  новая  боль  и  тяжесть.  Паня
просит  починить,  иначе  вся  комбинация]  с  карт[очкой]
не  выйдет.  С  помощью  Кати  доползла  до  Шпилькина,
ведь  это  исключительно  порядочный  и  честный  человек.
Посмотрел  часы,  определил,  что  туда  попал  сор,  просил
прийти  к  нему  Катю  в  11  ч.  и  в  ее  присутствии  за  30  р.
сегодня  17/Ш  поправил  дело.  Хлебная  карточка  в  наших

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 71
 руках,  и  сегодня  мы  сытее.  Но  я  пережила  так,  что  осла¬
бела,  поев  хлеба,  задремала  здесь  же  на  службе,  а  сейчас
только  дожидаюсь  4  час.,  чтоб  идти  раньше  домой.  Во
рту  сохнет.  Я  слабею.  Чувствую  упадок  сил.  Бывают
минуты,  что,  кажется,  не  дожить  и  до  завтрашнего  дня.
Хлеб  я  привыкла  делить  на  2  части,  есть  одну  на  служ¬
бе,  вторую  дома.  Сегодня  переела  хлеб,  а  сейчас  страшно
идти  домой  с  50  г,  вдруг  Катя  не  достала  или  ей  некогда
идти  выкупать  на  новую.  Мечтаю  о  том,  что  раньше  лягу
спать.  Когда  сплю,  не  чувствую  ног,  мне  лучше.  Сшила
из  ватина  сапоги,  в  них  тепло  спать.
 Сашок,  не  застанешь  ты  мамы.  Своей  рассеянностью
она  погубила  карточку  Кати,  сидит  голодная  сама,  обрек¬
ла  на  голод  Лиду  и  Катю  и  мучается  угрызениями  сове¬
сти.  Может  быть,  вытяну  2  недели,  может  быть,  возьму
отпуск  на  две  недели  за  свой  счет.
 Директор  не  собирается  помочь  ничем.
 Забыла  записать,  что  в  воскресенье  меня  навестила
Муся  Георгиевская.  Их  папа  умер  25/1.  Несмотря  на
голод,  она  выглядит  хорошо,  говорит,  что  от  Саши  по¬
лучила  2  письма  от  6/1  и  12/1.  У  М[уси]  нежный  цвет
лица,  личико  осмысленное,  улыбка  стала  приветливей.
Я  очень  просила  ее  еще  зайти  к  нам.  Приятно  смотреть
на  миловидную  девушку,  а  особенно  сознавать,  что  она
дорога  твоему  сыну.  Если  дело  и  не  кончится  браком  (до
этого  далеко,  и  когда  еще  Саша  кончит  курс!),  то  это  его
первая  чистая  любовь,  а  я  всегда  почитаю  это  лучшее
человеческое  чувство,  самое  красивое  и  ароматное.
 Тетрадку  уношу  домой.  Может  случиться,  что  завтра
и  не  встану.  Стол  вскроют,  а  тетрадку  будут  читать  со¬
всем  посторонние  лица,  до  которых  мне  нет  дела,  но

72
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 которые  с  жадностью  и  критикой  начнут  «вычитывать»
обо  мне,  тебе,  Кате,  о  тех,  кого  я  люблю.  Да  и  я  замети¬
ла,  что  когда  тетрадь  была  дома,  она  приносила  счастье.
Здесь  же  со  мной  случается  все  неприятное,  с  тех  пор
как  я  ее  принесла.
 Умерла  третьего  дня  наша  чухонка  Катя  Сеппенен.
Остался  Витя  сиротой.  Марья  Игнатьевна  в  ту  же  ночь
его  ограбила,  взяла  себе  22  картошки  (ее  запас),  мас¬
ло,  хлебн[ую]  и  продовольственную]  карточки,  словом,
Витя  будет  терпеть  нужду  и  голод,  а  Борис  и  Вова  его
объедать.
 Когда  мы  были  вчера  у  Шпилькиных,  мы  услыхали,
что  их  дом  пойдет  на  слом31,  а  их  переселят  в  наш  78-й.
Катя  хочет  энергично  взяться  за  уплотнение  квартиры  и
переселить  к  нам  наверх  Прасковью  Алексеевну  и  Сер¬
гея.  Это  будет  очень  хорошо  и  для  Лидочки,  и  для  нас.
Люди  спокойные,  тихие.  В  случае  моей  смерти  сохранят
площадь  для  Саши.
 19  марта
 Сегодня  совершилось  событие  —  мы  привезли  наконец
дрова  из  совхоза.  Были  налицо  и  Иванов,  и  Федоров,
а  главное,  пришла  Катя,  а  с  ней  только  и  можно  что-ни¬
будь  сделать.  Я  дезертировала,  т.  е.  приехала  с  дровами
домой  и  не  работала  в  послеобеденное  время.  Завтра
придется  дать  объяснение  директору.
 Катя  получила  300  г  песку  на  свою  карточку  и  поила
чаем  с  сахаром  и  маслом  меня  и  Лидочку.  Сегодня  был
просто  «царский  пир».  Во  время  чаепития  пришла  Муся
и  принесла  мне  коричневую  перчатку  с  правой  руки  —  по
моей  просьбе.  В  этой  перчатке  я  и  пишу  сейчас.  У  меня

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 73
 сильно  стынут  руки  и  совсем  больше  не  сгибаются  ноги.
Утром,  идя  на  службу,  я  упала,  запнувшись  за  ветку,
и  долго  не  могла  встать;  меня  подняла  проходившая  с
пилой  работница;  а  на  лестницу  конторы  я  поднялась
лишь  с  помощью  работницы  Фахреддиновой.
 Голова  работает  как  прежде,  а  ноги  не  мои.  Если
через  это  смерть  —  то  смерть  нелепая  (от  недостатка
жиров).
 Вчера  18-го  марта  (я  не  записала)  пришло  письмо  от
Саши.  Он  пишет  от  17  февраля,  а  пришло  письмо  18/111.
Я  ответила  за  №  12,  но  не  отослала.  Завтра  отошлю  обя¬
зательно,  а  м[ожет]  б[ыть],  и  еще  письмо  напишу.  Муся
читала  его  письмо,  я  сама  дала  ей.  Мне  приятно,  что  она
забегает  к  нам  сама  и  перестала  дичиться  меня.  Говори¬
ла,  что  или  ей  придется  ходить  в  институт  пешком,  или
поселяться  там  в  общежитии  (в  городе).
 Вчера  же,  18/111,  было  еще  неприятное  для  нас  со¬
общение,  что  управхоз  отнимает  комнату  папы;  значит,
туда  уже  Катя  без  райсовета  поселиться  не  может.  Сейчас
будем  вместе  обсуждать  и  писать  заявление  в  райсовет.
А  неизвестно,  разрешит  ли  райсовет.
 21  марта
 Я  взяла  отпуск  за  свой  счет  с  21  марта  по  5  апреля.
Сил  ходить  на  службу  нет.  По  лестнице  уже  не  могу  хо¬
дить,  да  и  не  только  по  лестнице  —  в  квартире  качаюсь,
делаю  неверные  шаги,  падаю.  Самое  трудное  —  это  вста¬
вать  ночью  для  освобождения  от  мочи.  Стараюсь  пить
меньше,  но  не  получается  норма,  оттого,  что  хлеб  всухо¬
мятку  все-таки  трудно  усваивается,  на  ногах  отеки,  ноги
гудят  от  тяжести,  хочется  их  держать  неподвижными  и
не  чувствовать.  Все  симптомы,  что  были  у  папы,  у  меня
налицо.  Теперь  недостает  полного  онемения,  переворачи¬
вания  меня  Катей  и  через  неск[олько]  дней  конца.  Да  я
и  пришла  в  этот  отпуск  умирать.  Незачем  обманывать

74
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 себя  в  этом  отношении.  Меня  уже  ничто  не  интересует
более.  Устала,  Саши  не  увижу,  об  этом  мечтать  не  при¬
ходится.  Счастлива,  что  не  увижу  больше  совхоза  —  там
ко  мне  со  стороны  директора  самое  безобразное  отноше¬
ние.  Дошел  до  того,  что  написал  на  заявлении:  «Пора
прекратить  писать  заявления».  Если  бы  меня  направили
в  стационар  сейчас,  в  марте,  я,  может  быть,  и  дотянула
бы  до  весны,  но  директор  написал  на  заявлении:  «Обра¬
титься  ко  мне  в  мае».
 Лежала  почти  весь  день,  все  не  согреться,  все  холодно,
подремала,  отдохнула.
 Катя  вернулась  с  силосом:  я  продала  туфли  за  250  р.
Пане  Мих.  и  получила  зарплату  99  р.  61  к.  за  вторую
половину  января.  Истратили  200  р.  на  силос  —  6  бано¬
чек  по  рыночному  счету.  Говорят,  что  будут  выдавать
силос  с  понедельника  рабочим  —  хоть  бы  меня  не  за¬
были  и  дали  и  мой  паек,  и  Кати,  тогда  все-таки  будет
легче,  и  Кате  не  придется  приносить  хлеба  и  обеда  до¬
мой  до  вечера.
 Сейчас  6  ч.  веч[ера],  светло,  могу  еще  немного  почи¬
тать.  Утром,  лежа,  читала  дипломатию,  очень  интересная
книга  о  дипл[оматии]  Византии  и  княж[еской]  Руси.  Но
книга  по  весу  тяжела  для  моих  исхудавших  рук,  и  я  не
могла  ее  держать  долго  в  лежачем  положении.  Для  это¬
го  лучше  Ключевский.  Я  сейчас  почитаю  «Изгнанника»
Всев.  Соловьева32.  Чувствую,  что  даже  на  пуховой  по¬
душке  больно  сидеть.  Ноги  стынут  даже  в  ватиновых
чулках.
 Воскресенье,  22  марта
 Два  месяца,  как  умер  папа.  Сегодня  была  у  нас  и
обедала  с  нами  Настя  Андреева.  Это  добрая  душа,  та¬
бельщица  совхоза,  просит  прописать  меня  ее  у  себя  на
площади.  Постараюсь  сделать  все,  что  возможно,  завтра
у  управхоза.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 75
 Сегодня  обедали  силосом  —  я  блаженствую  дома,  могу
и  лежать,  и  читать,  мне  тепло.
 Катя  принесла  300  г  песку  и  поила  нас  чаем  сладким
внакладку.  Я  грущу  о  своей  карточке  утраченной  и  боль¬
ных  ногах  —  совсем  не  могу  ходить,  да  еще  напилась  чаю.
Настя  принесла  и  сегодня  нам  лепешечек  картофель¬
ных,  и  вчера  дала  Кате  картошки.  Под  этой  «картошкой»
надо  понимать  карт[ошку]  1937  г.,  лежавшую  в  помойных
ямах.  Ее  откап[ывают]  с  помощью  ломов,  лопат,  топо¬
ров  и  в  морож[еном]  виде  везут  домой,  чистят  от  зем¬
ли,  промалыв[ают]  в  машинке,  моют,  наливают  водой  и
пекут  лепешки.  Мы  вчера  ели  горячие  —  наслаждались.
Сковороду  смазывали  олифой.  В  общем,  сегодня  первое
воскресенье  после  трех,  когда  ели  один  хлеб.  Настя  при¬
несла  нам  счастье.
 Как  мне  хотелось  бы  жить,  но  если  не  удастся  —  за¬
кроют  глаза  и  похоронят  в  папиной  могиле.  У  меня  есть,
по  кр[айней]  мере,  надежное  место  —  свой  клочок  земли,
и  за  это  я  бесконечно  благодарна  Богу.
 Книга  по  дипломатии  интересна  и  хорошо  подвига¬
ется.  Почитаю  и  подремлю  на  кровати  —  тело  устало
за  день.
 Саша  с  удовольствием  пишет  о  сыне  Клепикова,  а  сам
Клепиков  делает  нам  гадости  —  отнял  комнату  папы  и  не
дает  нам  разместиться  так,  как  нам  удобно.
 Напишу  Саше  об  этом,  но  ответа  не  получим  раньше
2  месяцев.
 23  марта
 Сегодня  2  раза  ходила  в  Жакт.  Первый  раз  не  за¬
стала  Клепикова  и  паспортистки  и  к  тому  же  упала.
Второй  раз  застала  Клепикова,  хотела  подать  заявление
относительно]  Насти  и  потерпела  фиаско  —  надо  толь¬
ко  ордера  получать  из  РЖУ.  Ходила  с  Вовой  Курпяко-
вым  —  одной  не  дойти.  Как  тяжело  сознание  бессилия!

76
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 Эти  строки  пишу  стоя  перед  тем  как  с  наслаждением
лечь  в  постель  до  прихода  Кати.  Хотелось  бы  не  тянуть
долго  —  не  быть  ей  в  тягость.
 Настю  не  прописывает  новый  закон.
 Духов[ное]  завещ[ание]  в  смысле  мебели  сил  не  имеет.
Прямой  наследник  —  сын  Саша.
 Вова  меня  свел,  отвел  и  поднял  на  лестницу.  Мож[ет]
б[ыть],  я  поброжу  еще  по  квартире  дня  2  —  мож[ет]
быть,  это  и  все.  Сейчас  схожу  в  последний]  раз  в  свои
бывшие  комнаты  —  Сашину,  Колину,  —  возьму  необхо¬
димые  вещи,  чтобы  передать  Кате,  в  чем  меня  схоронить,
и  приду  умирать  в  свою  комнату.  Какое  это  будет  чув¬
ство  перехода  в  другой  мир?  Агония  у  Заи  выразилась
в  полном  отсутствии  его  души  со  мной.  Он  уж  был  в
ином  месте,  и  глаза  его  не  видели  моих  глаз.  А  голова
работала  до  последнего  дня!..
 Перепишу  для  Кати  все  вещи  так,  чтоб  ей  было  не
обидно.  Отдам  ей  все  свое  женское  «приданое»,  туфли,
платья  и  т.  д.  Все  же  мужское,  свое  берет  Саша.
 Ложусь.  Буду  записывать  до  конца,  сколько  могу.
 24/Ш
 У  меня  вчера  была  Нина  Комарова  —  обещала  прийти
завтра  с  Мусей.
 Сегодня  у  меня  моя  дорогая  Зина.  Я  отдала  ей  Эбер-
са33,  Мольера,  Федерна34,  Беранже  и  «Мертвые  души»
Гоголя.  Я  рада,  что  друзья  появились  на  моем  горизонте
перед  моим  концом.  Зиночка  еще  бодра,  чему  я  очень,
очень  рада.
 25  марта
 Сегодня  я  не  встала.  Мы  с  6  ч.  утра  с  Катей  раз¬
ложили  Сашины  вещи,  распределили  белье,  трикотаж
и  платья  между  моими  наследниками.  Я  спокойна,  что
Саша  все  свое  получит.  Сегодня  должна  прийти  Су-

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 77
 санночка.  Скорее  бы  пришла.  Ей  я  хочу  отдать  тоже
кое-что  из  вещей  и  книг.  Вчера  ели  на  ночь  силос,
и  я  совсем  ослабела.  А  сейчас  К[атя]  варит  силос  в
печке,  принесла  хлебца  и  мы  ждем  обеда.  Ночью  я  не
была  в  состоянии  даже  передвинуться,  а  сейчас,  в  10  ч.,
я  сама  даже  встала,  чтоб  помочиться.  Подписала  4  до¬
веренности  Кате  на  свои  получки.  Даже  смогу,  наверно,
почитать  Ключевского  о  Петре  I  (вчера  и  третьего  дня
читала  у  печки).
 В  Сашино  белье  положен  отрез  сиреневого  маркизета
с  надписью  «Сашиной  будущей  жене».  Как  я  хотела  бы
обнять  своего  голубка!  Сказать  о  своей  любви  к  нему,
о  гордости  за  него.  Да  он  все  это  хорошо  знает!  Но  это
просто  мечты  матери,  умирающей  вдали  от  сына.
 26  марта
 Вчера  на  мою  долю  выпало  2  радости.  Утром  пришла,
правда  по  делу,  Евдокия  Георгиевна.  Она  зашла  с  моло¬
дой  девушкой,  кот[орая]  хочет  устроиться  на  работу  к
нам  в  совхоз.  Она  же  передала  через  Нину  Валерьянов¬
ну  Сусанне,  что  я  больна.  Моя  добрая,  верная,  исклю¬
чительная  сестра  и  подруга  примчалась  ко  мне  после
уроков,  приласкала,  ободрила,  не  возражала  мне  ни  в
чем,  забрала  все,  что  мы  с  Катей  отложили  для  нее  из
книг  и  из  вещей,  рассказала  о  своей  и  о  Лидиной  жиз¬
ни.  Ал[ексан]дра  Влад,  умерла  на  их  руках,  похоронена
в  их  ограде.  Оказывается],  что  Саня,  Нина  Вал.  и  Зина
одновременно  отдыхали  в  стационаре.  Зина  об  этом  не
сказала  ни  полслова,  а  Саня  не  сделала  никакого  секрета.
Саня  умыла  мне  шею  и  лицо  одеколоном,  переворачива¬
ла,  помогала  «встать»,  обещала  меня  остричь.  Я  нахожусь
сейчас  в  самых  противоречивых  чувствах:  и  устала  от
жизни  —  сама  хочу  умереть,  и  в  то  же  время  хочу  еще
видеть  Саню,  людей;  перед  Катей  неудобно:  то  умираю,
то  мне  чуть  лучше.  В  Колиных  валенках  я  дохожу  до

78
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 стола  и  обедаю  с  Катей.  5  раз  ели  силос.  Теперь  жду
Санечку  из  школы  в  3  часа.  Сегодня  я  насладилась  Гого¬
лем  —  читала  «Портрет»,  «Коляску»  и  «Рим».  Из  шкафа
достала  Сане  Блока,  пусть  возьмет  себе.  Саше  останутся
все  его  классики,  что  я  любовно  копила  за  последние
годы.  Сейчас  2  часа,  еще  час  ее  ждать.  Милая,  нежная,
родная!  Я  ее  ни  с  кем  не  сравню  из  подруг.  Хотелось  бы,
чтоб  она  пришла  одна,  без  людей,  и  остригла  мне  волосы.
Зиночке  я  была  очень,  очень  рада,  но  Зина  —  «книгочет»,
вспоминаю  профессора  Петрова,  и  обрадовалась  книгам,
что  я  ей  дарила,  просила  надписать,  и  хотя  и  всплакну¬
ла  слегка,  попросила  валерьянки,  не  забыла  о  тех  кни¬
гах,  кот[орые]  ей  давно  нравились,  попросила  «Мертвые
души»...*  и  Карла  Федерна  «Данте».  Санечка  же  на  все
мои  предложения  говорила:  «Хорошо,  хорошо,  давай,  все
будет  тебе  в  сохранности»,  как  будто  я  еще  выздоровею
и  буду  жить.  Это  все  в  руках  Божиих.
 Вторая  радость  вчерашнего  дня  —  телеграмма  от  Са¬
шеньки:  «Восьмое  получил  огорчен  пишу  каждые  три
дня  целую  Саша».
 Голубой  листочек,  «проходящая»  за  №913/833,  ле¬
жит  в  этой  же  тетрадке.  А  все  же  я  списываю  его
словечки,  это  его  чувства,  его  мысль  об  умершем  папе
и  обо  мне.  Дорогой  мой!  Храни  тебя  Бог  в  далекой
Астрахани!
 Как  слабы  мои  руки!  Но  я  наслаждаюсь  домашней  ти¬
шиной  —  отдыхаю  от  совхоза  и  его  людей,  и  если  только
Саня  не  обманет,  то  ее  предстоящим  приходом.
 Хотелось  бы  также,  чтоб  Евд.  Георг,  пришла  почитать
мне  Евангелие.  Она  хочет  приготовить  меня  к  переходу
в  лучший  мир.
 Не  дожидаясь  ее,  я  и  сама  начну  читать  Святую  кни¬
гу.  В  тишине  это  очень  хорошо.
 *  Пропуск  в  тексте.

ДНЕВНИК  НАШЕЙ  ПЕЧАЛЬНОЙ  ЖИЗНИ
 79
 Воскресенье,  29/Ш
 Еще  два  дня  —  и  получим  новые  карточки.  Я  только
и  жду  этого,  чтоб  внести  свой  пай  в  семью.
 Понед[ельник!,  30-го
 Лежу  греюсь  —  жду  Сусанночку  после  заседания,
хотя  и  не  наверное.  Вчера  в  воскресенье  у  меня  были
И.  М.  Хан  и...*  Везетау.  Я  не  могла  их  занимать  —  сла¬
бость,  и  потом  таких  дам  я  уже  давно  расцениваю  как
эгоисток  —  для  себя,  все  лишь  для  себя.  Пришли  узнать,
нельзя  ли  воспользоваться  для  мужа  Везетау  велосипе¬
дом  Саши  на  10  дн[ей].  Я  попросила  хлеба  и  крупы.
В  шесть  часов  обещали  дать  ответ,  а  по  дороге  И.  М.
сказала  Кате,  что  моя  песенка  спета  и  что  надо  искать
другой  велосипед:  это,  конечно,  очень  недвусмысленно.
 В  восьмом  часу  пришла  Муся,  принесла  в  кастрюлеч-
ке  горохового  супа  и  принялась  меня  кормить.  Все  это
трогательно,  пот[ому]  что  никто  милой  девушке  не  на¬
поминал,  не  внушал  и  т.  д.,  и  все  она  сделала  от  чистого
сердца,  и  это  тем  трогательнее,  что  от  своего  же  пайка.
Получили  мясо,  горох,  сварили.  То  же  делает  и  моя  Су-
санночка.  У  нее  никогда  правая  рука  не  знает,  что  делает
левая.  Это  Христианин-практик  без  рассуждений  и  гром¬
ких  фраз.  Мусенька  побыла  у  меня  до  9  часов  веч[ера],
читали  Саш[ино]  письмо,  сказала,  что  сама  получила
еще  одно.  Он  сдает  и  экзамены,  и  зачеты  на  отлично  и
хорошо,  чему  я,  конечно,  очень  рада  —  ушла  она  в  9  ч.
вечера.  Сегодня  опять  ужасная  погода.  Катя  хочет  сти¬
рать,  а  в  4  ч.  идти  за  карточками.
 Я  вчера  читала  целый  день  «14-е  декабря»  Мереж¬
ковского,  предварительно  разорвав  книгу  пополам,  т.к.
не  в  состоянии  держать  в  руках  такую  тяжесть.
 Сегодня  постараюсь  кончить.
 *  Пропуск  в  тексте.

80
 Т.  К.  ВЕЛИКОТНАЯ
 Идет  Страстная  неделя  —  надо  больше  читать  Еван¬
гелие.
 Евд.  Георг,  уже  с  этой  целью  была  у  меня  два  раза.
М[ожет]  б[ыть],  она  приведет  ко  мне  священника.  Это  бу¬
дет  величайшее  счастье  для  меня  исповедоваться  и  при¬
общиться  Св[ятых]  Таин.
 Семейный  архив  А.  К.  Гаврилова.  Копия.  Машинопись.
 *  Приписка,  сделанная,  возможно,  ее  сестрой  В.  К.  Берхман  при
перепечатке  дневника.  Крестик  в  данном  случае  заменяет  слово
«умерла».
 1  апреля  1942  г.*

В.  К.  БЕРХМАН
 ЗАПИСКИ
ОСТАВШЕЙСЯ
В  ЖИВЫХ

Вечная  память  погибшим  в  осажденном  Ленинграде!

Вера  Константиновна  Берхман  родилась  10  сентября  1888  г.
 Она  окончила  в  Петербурге  Василеостровскую  женскую
гимназию,  ав  1913  г.  —  ускоренные  курсы  сестер  милосердия
Общины  сестер  милосердия  им.  генерал-адъютанта  М.  П.  фон
Кауфмана  Общества  Красного  Креста,  основанные  в  1900  г.  по
распоряжению  императрицы  Марии  Федоровны.
 С  началом  Первой  мировой  войны  В.  К.  Берхман  была  ко¬
мандирована  в  лазарет  для  тяжелораненных  Военно-санитар¬
ной  организации  великой  княгини  Марии  Павловны.  Судя  по
всему,  усердие  на  этом  поприще  она  проявила  не  малое,  так
как  уже  в  январе  1915  г.  была  награждена  нагрудной  медалью
на  Анненской  ленте  за  особые  труды  и  усердие.  Спустя  всего
месяц  она  была  снова  отмечена,  на  сей  раз  золотым  наперсным
крестом  великой  княгини,  а  в  ноябре  —  Георгиевской  медалью
4-й  степени  за  то,  что  под  сильным  обстрелом  28  июля  на  стан¬
ции  Межиречье  и  30  июля  на  станции  Брест-Литовск,  «под¬
вергая  свою  жизнь  опасности,  оказывала  помощь  раненым».
В  декабре  1915  г.  она  получила  еще  одну  награду  —  серебря¬
ную  медаль  на  Владимирской  ленте  «за  отличную  усердную
службу  и  труды».
 Болезнь  заставила  Веру  Константиновну  в  мае  1916  г.  оста¬
вить  службу  военных  медсестер.  С  1917  г.  она  постоянно  жила
в  Петрограде/Ленинграде  на  Малой  Посадской  ул.,  д.  17.  Еже¬
годно  30  сентября  —  в  день  именин  —  в  ее  просторной  комнате
собирались  родственники.
 Сама  Вера  Константиновна  работала  медсестрой  в  различных
учреждениях.  Дольше  всего  она  проработала  в  здравпункте  при
артели  «Лесопилыцик»  (1932-1940).  В  течение  последующих

84
 A.  A.  ВЕЛИКОТНЫЙ
 трех  лет  ей  пришлось  семь  раз  поменять  место  работы,  как
правило,  по  не  зависящим  от  нее  причинам.  Великая  Отече¬
ственная  война  застала  ее  на  работе  в  поликлинике  №  2  Васи-
леостровского  района.  В  марте  1942  г.  она  работала  лекарским
помощником  на  фабрике  искусственных  зубов,  спустя  три  ме¬
сяца  была  переведена  в  здравпункт  фабрики  имени  Конкордии
Самойловой,  но  проработала  там  немногим  более  месяца.  Новым
местом  работы  стал  здравпункт  завода  им.  Макса  Гельца.  Не
прошло  и  четырех  месяцев,  как  ей  снова  пришлось  поменять
место  работы.  В  амбулатории  на  заводе  «Линотип»  она  прора¬
ботала  14  лет  —  до  1956  г.
 Первая  мировая  война  оказала  колоссальное  воздействие  на
Веру  Константиновну.  Церковь  постепенно  заняла  в  ее  жизни
основное  место.  Она  стремилась  не  только  не  пропускать  ни
одной  службы  и  педантично  соблюдать  посты:  у  нее  возник
огромный  интерес  к  патристике,  религиозной  литературе  во¬
обще.
 Вера  Константиновна  увлекалась  театром,  занималась  сочи¬
нительством.  До  войны  она  написала  своего  рода  хронику  семьи
Берхман  под  многозначительным  названием  «Казановы».  Со¬
хранились  и  другие  ее  сочинения  —  «Последняя  каша»,  «Россия
неизвестная»  и  др.  Вера  Константиновна  скончалась  24  марта
1969  г.  Ее  похоронили  на  Шуваловском  кладбище  в  одной  мо¬
гиле  с  сестрой  Татьяной  Константиновной  Великотной.
 A.A.  Великотный

9/VI—1942  г.  Вчера  я  похоронила  Марию  Алексан¬
дровну  и  осталась  совсем  одна,  в  вымершей  квартире.
Руки  плохо  владеют,  но  пробую:  то  карандашом,  то  пером.
Пожалуй,  пером  легче.  Много  писать  не  могу,  но  решила
все  записывать  —  оставшись  пока  одна  на  свете.  Я  так  ре¬
шила  по  примеру  Тани;  прочитать  ее  дневник  мне  не  при¬
шлось  пока,  он  на  Удельной  и  его  надо  взять,  а  поехать
не  могу,  хоть  трамваи  ездят  давно1.  С  похоронами  М.  А.
мне  помогли  из  №  9-го.  Она  при  жизни  их  просила  мне
помочь.  Вся  ее  иждив[енческая]  карточка,  II  и  III  хлеб¬
ные  декады,  ушла  на  это  дело.  Гроб,  машина  от  дома  на
Серафим[овское]  кладбище  и  там  еще  отдельно  за  могилу
(тоже  хлебом),  а  на  крест  и  не  хватило.  Мы  положили  с
О.  И.  веточку  и  камушек,  авось  найдем  холмик  в  9-й  день.
Я  очень  устала,  ноги  как  пуды.  Завтра  мне  дежурить  на
фабрике  Самойловой2,  там  меня  зачислили  с  середины
апреля,  по  1  разу  в  неделю,  по  воскресеньям,  как  раз  тот
кварт[ирный]  врач,  который  выписал  с  голодного  бюлле¬
теня,  тот  и  устроил  на  работу,  т.  е.  не  на  работу,  а  там,
в  этой  амбулатории,  сидеть,  лежать,  читать  и,  главное,
ходить  в  столовую.  Дают  минимальную  пробу  и  обед  По
карточке.  Этот  врач,  Борис  Моисеевич  Клеонский,  сжа¬
лился  просто.  Он  мне  сказал:  «Я  уважал  д.  Гоненфельдт,
как  личность  очень  ее  жалею,  и  Вам  хочу  посодейство¬
вать,  —  не  живете  —  не  умираете...  М.  б.  и  вывернетесь?»
(Это  его  подлинные  слова).  И  я  там,  с  апреля.  Теперь

86
 В.  К.  БЕРХМАН
 уж  буду  по  2  раза  в  неделю,  т.  е.  уже  2  р[аза]  дежурила
2  последн[ие]  недели.  Я  все  думаю  о  мясе.  Чувствую,
сразу  пойдут  ноги,  если  поем  мяса.  Завтра  на  фабри¬
ке  будет  гуляш  из  конины,  заводской  конь  заболел,  его
прикончили,  и  всем  служащим  раздадут  по  талончику  на
этот  гуляш.  Я  сейчас  пишу  в  своей  комнате.  2-ю  ночь  уж
ночую  одна,  и  мне  не  страшно,  только  очень  странно,  что
проснусь  утром  и  опять  живая,  а  все  умерли.  Устала  рука.
Буду  писать  не  по  дням,  а  по  часам.  Так  легче.
 11  часов  вечера  9/У1,  еще  совсем  светло.  Отдохнула,
не  знаю  уж  от  каких  трудов?  Полежала  между  сном  и
явью.  Привиделась,  но  не  приснилась,  но  так  ясно,  под
закрытыми  глазами,  —  Таня.  Стоит  в  ногах,  у  печки,  го¬
лова  вниз.  Я  снов  теперь,  как  следует,  не  вижу.  Говоришь
с  голодающими,  все  спят  крепко.  Мозг  у  всех  работает
как-то  особо,  вяло,  нет  прежней  восприимчивости  даже
к  обычному  зрительному  впечатлению.  У  меня  теперь
много  всякого  добра.  Не  знаю,  куда  его  пристроить.  Се¬
годня  приходили  3  старухи  и  говорят,  М.  А.  завещала  нам
то-то  и  то-то.  А  мне  рубашку.  А  мне  старое  пальтецо.  Кто
их  знает?  Разберусь  —  отдам.  Валя  из  70-го  просила  ей
отдать  мясорубку,  и  если  есть  материал,  то  сменяет  на
крупу,  1‘/2  кило  за  4У2  [м]  материала.  Я  решила  отдать
ей  за  крупу  материал.  Если  наемся  пшенной  каши  сразу
250  г  и  еще  завтра  гуляш,  то  и  сама  послезавтра  пройду
на  рынок  и  поторгую  кое-какие  вещи.  Отдала  Вале  сатин.
Она  сказала:  «Я  сейчас,  сейчас  принесу  крупу»  и  ушла.
Сейчас  12-й  час  ночи,  и  ее  нет.  Наверно,  придет  завтра,
а  сегодня  уж  не  буду  ждать.  У  меня  есть  2  лепешки  из
лебеды  с  соей  и  100  г  хлеба.  Завела  часы.  Ложусь  спать.
Как  тихо  в  квартире,  все  умерли,  не  стонет  и  не  охает
моя  Мария  Михайловна*.
 *  Так  в  тексте.  Правильно  —  Александровна.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 87
 10/VI  8  часов  утра.  Вали  нет  с  крупой,  но  ведь  еще
очень  рано.  Иду  на  службу,  а  завтра  утром  к  ней  зайду
лично,  в  №  70.  По  пути  выкуплю  хлеб.  Мне  к  10  часам,
время  есть  пописать  немного.
 Беру  с  собой  грязный  халат.  Хотела  вчера  дома  пости¬
рать,  те  старухи  помешали  и  сил  не  было  [идти]  за  водой,
принесла  только  1  чайник,  из  него  и  вымылась,  и  чай  вски¬
пятила  на  щепочках  в  печке.  И  тетрадку  эту  беру  с  собой,
ночь  длинная,  да  и  днем  можно  пописать,  больных  —  3-4,
много  если  5-6  за  день,  фабрика  эвакуируется  понемногу.
Я  хочу  все  потихоньку  записывать,  вспоминать.  Хочется  от¬
дать  себе  хоть  сейчас  правильный  точный  отчет  в  том,  что
случилось,  как  и  почему?  Надо  пофилософствовать,  а  ма¬
териальное  мешает.  Вот  какие  «прежние»  слова  написала.
 10/VI  4  часа  дня,  фабрика.  Как  кричала  заведующая!
Ужас,  как  она  кричала  и  кричит.  Не  на  меня  одну.  Кто
дал  ей  право  так  кричать?  Она  истеричка  и  невыдержан¬
ная.  Зачем  я  не  выстирала  свой  халат!  Теперь  каждый
сам  для  себя.  Слуг  нет.  Мало  того,  что  я  тут  ничего  не
делаю,  а  «проживаюсь»,  а  даже  и  выстирать  не  могу.
Я  ей  сказала:  «Простите,  я  сознаю,  что  как-то  мало  у
меня  чувства  долга»,  а  она  еще  пуще:  «Что  мне  с  Ва¬
ших  извинений!»  И  кричит,  что  я  грязнее  всех,  что  она
нашла  вошь  на  кровати  после  моего  дежурства.  Правду
сказать,  что  вши  еще  водятся  понемногу,  хоть  и  моюсь,
но  еще  все  не  горячей  водой.  Отстираться  за  зиму  нет
сил,  многое  со  вшами  и  гнидами  брошено  в  печку  из-
за  невозможности  откипятить  —  и  все  еще  1-2  вшинки
найду  в  рубчиках  рубашки.  У  фельдшера  И.  М.  тоже  они
есть,  хоть  он  дистрофик  И,  а  не  III3.  Я  заметила,  что
дистрофик  на  дистрофика  хуже  кричит,  чем  здоровый  на
здорового.  Чем  объяснить?  Взаимное  раздражение,  что
ли?  Хоть  и  не  отдает  себе  отчета  в  патологии  другого,
а  раздражаются  от  своего  на  свое  же  и  орут.

88
 В.  К.  БЕРХМАН
 Приходила  Соня.  Просилась  на  фабрику.  И  Люся
тоже.  Все  хотят  есть.  Я  их  провела  на  зубную  фабри¬
ку4  —  она  не  эвакуируется.  Их  сразу  приняли.  Устала
рука.  Уже  вторая  судорога.
 Гуляш  дали  по  талончикам,  довольно  много.  Постное,
но  совсем  мягкое  мясо,  кусочками,  с  подливкою.  И  про¬
бу  положили,  много.  Когда  ем,  вспоминаю  покойников.
У  меня  сухие  глаза,  не  плачу.  Мне  как-то  все  равно,  но
в  глубине-то  своей  я  сознаю,  я  понимаю,  что  страшное,
страшное  и  общее  и,  стало  быть,  и  мое  горе:  надо  мной  не¬
меркнущим  видением  повисло  то,  что  я  во  всех  [смертях]
виновата.  Оттого  и  осталась,  а  есть  и  жить  все-таки  надо.
 11  /VI  в  своей  комнате.  Сегодня  со  мной  дежурила
и  осталась  на  ночь  санитарка  Поля.  Она  принесла  мно¬
го  воды.  Мы,  несмотря  на  июнь,  сразу  топили  печку,  в
з/пункте  сыро  и  холодновато,  насушили  с  ней  сухари
и  долго  грели  руки  и  ноги,  они  холодные.  Потом  она
сказала:  «Сестрица,  давайте  вымоемся!»  Я  сказала:  «Нет
у  меня  сил,  Поля!  Я  когда  руки  закину  за  голову,  то  у
меня  вскоре  одышка,  а  надо  ведь  вымыть  и  голову,  и  все
тело».  —  «Я  помогу,  сестрица.  Вы  мне  спину  потрите».
Набрызгались  вволю.  Даже  стало  нам  будто  бы  весело.
Обе  —  задыхаемся,  обе  скелеты,  но  все  же  25-летняя
Поля  —  приличный  скелет.  И  вот  у  меня  чистая  пуши¬
стая  голова,  и  тело,  и  ноги  —  все  чистое.  Мы  постепенно
с  ней  раздевались  и  мылись.  Широченный  наземный  таз
ставили  на  табуретку.  Хорошо,  что  линолеум.  Хорошо
и  то,  что  ни  один  больной-больная  не  пришли.  Но  как
неприятно  мыть  живот.  Ощущение  резинового  надутого
шара  —  вот-вот  разорвется.  Вымылись,  и  еще  Поля  имела
силы  подтереть  пол.  Я  уже  лежала  на  узкой  лазаретской
койке  и  смотрела  на  потухающие  угли  в  печке.  Потом

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 89
 Поля  примостилась  за  моей  спиной.  Стало  тепло,  и  мы
заснули!  Утром  я  сообразила,  что  это  было  3-е  основа¬
тельное  мытье  тела  после  ужасов  зимы.  И  все-таки  вши!
Утром  я  и  Поля  искали  и  нашли,  она  —  в  чулке,  у  меня
все-таки  в  чистой  рубашке.  Как  их  изжить?  «Надо,  сест¬
рица,  кипятить,  а  мы  не  кипятим,  да  и  утюжим  не  всегда».
Это  верно.  «И  еще,  Поля,  подобно  некоторым,  говорят,
что  они  из  тела  выползают,  пока  такой  голод  и  пока  не
решено  с  человеком,  к  смерти  ли,  к  жизни?»  Но  я  одно¬
го  не  понимаю,  бросив  рассуждение  о  вшах,  —  ведь  мы
теперь  лучше  питаемся,  чем  в  зиму,  почему  не  поправ¬
ляемся,  а  я  в  этом  мае  и  июне  так  себя  худо  чувствую,
как  и  в  голод  не  было,  в  зимний.  Тогда  только  слабость,
ноги-руки,  а  сейчас  одышка,  а  когда  поднимешь  руки  к
голове  или  что-нибудь  на  стене  достать  или  перевесить,
то  делается  так  тяжко,  что  сейчас,  сейчас  конец.  И  в  гру¬
ди  страшные  скачки,  как  на  болоте  весной  лягушки.  Сей¬
час,  весной  и  летом  1942  года,  многие  слабеют  больше
и  больше,  болеют  поносом,  цингой,  умирают.  У  нас  на
очереди  в  этом  смысле  инженер  H.A.  Каждый-то  день
утром  приходит  выпить  какие-ниб[удь]  капли  от  живота
или  от  сердца  и  потом  долго  сидит  у  нас,  разговаривает,
смотрит  журнальчик,  видно,  что  ему  ничего  уж  нельзя
делать,  кроме  сиденья  и  лежания.  Я  тоже  хотела  бы  толь¬
ко  сидеть  или  лежать,  но  с  усилиями,  иногда  необъяс¬
нимыми,  делаю  и  то  и  другое.  А  он  уже  не  может.  И  в
этом-то  и  есть  [разница].  Заговорили  о  кофе.  Он  мне
сказал:  «Я  Вам  подарю  желудевый  кофе,  у  меня  немно¬
го  есть.  Вы  поднимитесь  к  нам,  познакомьтесь  с  женой,
это  самая  замечательная  женщина  в  мире  —  и  зовут  ее
Августа  —  это  звучит  царственно?  —  она  у  меня  вооб¬
ще  —  „высокий  стиль“!»  Я  поднялась  к  ним  по  его  не¬
устанному  желанию  снабдить  меня  кофе  (от  которого
крепче  ноги),  увидела  его  жену  и  это  —  правда.  О  ней
потом  подробно,  сейчас  я  выдохлась...

90
 В.  К.  БЕРХМАН
 12/У1.  2  часа  ночи.  Белая  ночь.  Я  дома  и  мне  не  спит¬
ся.  Привыкаю  записывать  не  только  что  каждый  день,
а  несколько  раз  в  день.  Записки  небрежны,  но  кому  их
читать?  Поистине  пишу  пред  лицом  жизни  и  смерти.
Завтра,  то  есть  сегодня,  12/У1,  уже  неделя,  как  я  одна  в
пустой  квартире.  Все  умерли,  и  если  б  не  я  —  живая,  то
уже  здесь  хозяйничал  бы  управ[хоз].  Не  думаю,  однако,
что  сразу  были  бы  новые  жильцы.  Людей  все  меньше
и  меньше,  и  словно  никому  нет  дела  до  пустых  квартир
и  до  оставшихся  в  живых.  Они  неинтересны  никому,
кроме  себя.  Как-то  стыдно  остаться  живой.  Стыдно  и  со¬
вестно.  Чего?  и  сама  вполне  не  сознаю.  На  днях  иду  —  и
меня  спрашивает  гражданка:  «Не  знаете  ли  Вы  о  судьбе
К.  М.?»  —  «Она  умерла  в  феврале»,  —  говорю.  —  «А  ее
подруга  В.  К.  тоже  умерла?»  —  «Нет,  —  говорю,  —  я  это
сама...»  —  «Боже!  —  тут  закричала  эта  гражданка.  —  Так
это  Вы?  Так  изменились!  Вас  не  узнать!  Вы  стали  стару¬
ха!  Вы  меня  простите,  но  я  никогда  бы  Вас  не  узнала...»
Вот  эта  встреча  и  объяснила  мне,  почему  так  сторонюсь
тех  людей,  к  которым  раньше  даже  охотно  подошла  бы
с  разговором.  Я  не  стесняюсь  того,  что  я  скелетная  ста¬
рушонка  с  несколькими  зубами  во  рту  (благодаря  злой
цинге  их  у  меня  за  эту  зиму-весну  выпало  6),  но  я  стес¬
няюсь  того,  что  —  почему-то  —  осталась  жива,  когда  те
дорогие,  хорошие  умерли.  Да.  У  меня  сердце  обливается
слезами,  внутри  точащая  тоска,  но  плакать  —  я  не  плачу.
У  меня  дрожащее  сердце,  кувыркающееся  при  ходьбе,
и  совершенно  сухие  глаза.  Нет  у  меня  прежней  чувстви¬
тельности,  растроганности,  мягкости,  легкости  прежних
чувств,  нет  сил  выявить  то,  что  под  спудом,  я  не  плачу.
Я  —  не  я.  Их  вспоминаю,  что  ни  шаг.  Они  во  мне  живут
как  в  пустой  квартире.  Я  слышу  их  шаги.  Так  что  же  вы
не  входите,  входите,  появитесь,  я  не  испугаюсь!..  Я  слы¬
шу  все  время  Ваши  голоса!..  Я  слышу  Танины  песенки  и
прибаутки,  я  слышу  низкий  голос  Ксении,  побуждающий

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 91
 бодриться  и  встать  из  своего  гроба  —  и  вместе  с  тем  я
больше  труп,  нежели  они...  Всю  свою  жизнь  я  веду  как
во  сне,  со[м]намбула  с  деревянными  ногами!..  Я  сплю,
хочу  проснуться,  но  пробуждение  страшно,  я  его  тихонеч¬
ко  обхожу,  я  его  не  тороплю,  я  закрываю  глаза  и  гово¬
рю  им:  «Спите,  спите,  продолжайте  спать,  показались  —
и  довольно,  поговорили  —  и  хватит,  а  я  буду  думать  о
каше,  о  мясе,  так  покойнее  уму  и  сердцу!..»  Но  проходит
минута-другая,  и  снова  начинает  терзать  и  точить  внут¬
ренняя  точилка:  почему  же  это  все  так  случилось,  а  не
иначе?  Почему  из  памяти  и  из  естественного  беспокой¬
ства  вылетела  одна  из  целых  5  месяцев,  вылетела  и  не
прилетела?  Почему  не  похоронена  с  честью  другая,  тогда
как  Марья  Александр[овна]  удостоилась  христианского]
погребения?  Почему  сложилось  так,  а  не  иначе  то,  дру¬
гое,  третье?  Почему  я  осталась  живая  в  пустой  квартире,
разве  я,  скелет,  меньше  голодала,  чем  они?  И  неужели
такая  жизнь,  как  моя  теперь,  может  долго  продлиться?
Абсурд  какой-то!  Почему  я  стала  деревяшка,  чурбан,  ка¬
мень  ֊  и  если  б  не  лезвие  точилки,  что  точит  внутри
мои  глубокие  камеры  —  я  бы  подписалась:  «мертвец».
 Хочу  описать  все,  касающееся  последних  времен  по¬
койней]  Марьи  Александровны.  Мы  жили  вместе  с  нею
с  29/1-1942  г.  по  5/У1-1942  г.  Наше  одиночество  прерва¬
лось  на  несколько  дней  приходом  Зинаиды  Ив[ановны]5,
чтоб  ей  умереть  на  том  же  диване,  на  кот[ором]  умерла
Екат[ерина]  Ив[ановна],  а  затем  —  в  апреле  —  привозом
из  б[ольни]цы  Михаила  Ив[ановича],  кот[орый]  умер
через  5-6  дней  в  комнате  бывшей  Лид[ии]  Ив[ановны].
Лид[ия]  Ив[ановна]  предупредила  всех  в  сентябре.  Итак,
все  Цесоренко  умерли.  Мар[ья]  Алекс[андровна]  боро¬
лась  долго.  Но  последовательно  рассказать  о  ней?  Нет,
не  в  состоянии.  Мысли  скачут.  И  она  была  крупная,  не
простая  личность.  Она  была  цельная  личность  прежнего
времени  и  всецело  таковой  себя  сохранила.  Да  ей  и  не

92
 В.  К.  БЕРХМАН
 пришлось  компромиссничать!!.  Мы  взаимно  вытягивали
друг  друга  в  жизнь.  А  смерть  ее  была  тоже  одинокая
и  вот  какая...  Я  тоже  перед  ней  виновата.  Проспала  ее
смерть,  и  вот  как  все  произошло.  Умерла  она  (самый  фи¬
нал)  —  голодный  понос.  Работала  я  с  3-го  на  4-е  июня,
пришла  утром  домой  с  соей  и  кашей  для  нее  же,  вдруг,
еще  в  прихожей  меня  обнимает  гнилостный  запах  та¬
кой  —  я  бегу  скорее  к  ней  в  заднюю  комнату.  М.  А.  ле¬
жит  вся  холодная,  с  мучительными  испуганными  глазами
(всегда-то  она  боялась  голодного  поноса),  лежит  вся  в
лужах  вонючих,  все  стекает  и  стекло  на  пол,  руки  пере¬
пачканы,  ноги  тоже,  ужас!  И  этот  взгляд!  И  главное,  нет
никаких  сил  вынуть,  вытащить  из-под  нее  простынь,  ну
никаких!  Как  я  ни  мучалась,  ни  пыталась,  и  все  говорю:
«Сейчас,  сейчас,  М.  А.,  все  Вам  сделаю»,  и  все  ни  с  места.
Единственно,  что  могла,  собрать  веером  грязную  ниж¬
нюю  простыню,  сильно  ее  дернуть  книзу,  от  чего  М.  А.
поморщилась,  и  подвести  сухую  зеленую  шторку  под
спину  и  плечо.  Но  сразу  же,  поняв  несостоятельность  та¬
кой  подстилки,  бросилась  за  помощью  в  кв.  №  11  к  А.  П.
Та,  спасибо  ей,  сейчас  же  пришла,  ведь  тоже  дистрофик!
С  нею  мы  сделали  многое,  отодвинули  (откачнули)  М.  А.
к  стене,  кое-как,  хоть  и  не  всю,  не  совсем,  но  высвобо¬
дили  и  протащили  к  ногам  простыню,  дальше  —  опять
перекатили  больную  налево,  опять  потащили  и,  наконец,
вытащили.  Подложить  было  трудновато,  М.  А.  и  уми¬
рала  грузной  старухой,  не  скелет.  Все  же  подложили
сухое,  поставили  самовар,  грелку,  бутылку  к  ногам,  бу¬
тылку  в  руки  и  на  животе,  укрыли,  напоили  чаем.  М.  А.
была  в  полубессознательном  состоянии.  Руки  чуть-чуть
стали  отходить,  ноги  все  так  же,  несмотря  на  бутылки.
С  фабрики  днем  принесла  рисовой  каши.  Она  немного,
ложечки  3,  проглотила  и  что-то  шептала,  шептала,  но  из
ее  шепота  ничего  понять  было  нельзя,  кроме  указывания
на  пуховый  серый  платок,  все  говорила:  «Тебе,  тебе».

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 93
 Я,  наоборот,  укрыла  им  шею,  грудь  и  руки,  державшие
бутылку.  А.  П.  тем  временем  все  приставала  ко  мне  вы¬
нести  к  себе  некоторые  вещи  М.  А.  Для  чего?  Неужели
не  успеть  это  сделать  потом?  Все  же  какие-то  мелочи,  но
более  ценные,  мы  вынесли,  причем  я  увидела  такой  ее
сознательный,  как  мне,  м.  б.,  только  показалось,  взгляд.
Вечером  она  совсем  потеряла  сознание.  Я  уходила  днем
в  лавку  и  в  столовую,  и  она  все  хрипела.  5  июня  весь
день  хрипела  и  не  приходила  в  себя,  поноса  уже  больше
не  было,  а  пища  уже  не  принималась,  только  чай  и  то
глотала  машинально,  а  потом  и  совсем  перестала.  Но  вот
что  случилось  странное  и  страшное,  но  об  этом  напишу,
немного  отдохнет  рука,  попозднее.
 8  ч.  вечера
 Вечером  5/VI  я  ушла  к  дворничихе  соседнего  дома,
которая  ходила  по  квартирам  и  у  многих  умело  и  ловко
и  вполне  самостоятельно  обмывала  и  обряжала  покойни¬
ков.  Я  просила  ее  зайти  ко  мне  рано  утром,  т.  к.  не  было
надежды,  что  М.  А.  доживет  до  утра,  и  она  согласилась.
Но  когда  я  пришла  к  себе  домой,  то  ключ,  которым  я
всегда  открывала  дверь  в  свою  комнату,  не  открывался.
М.  А.  все  хрипела  и  хрипела.  Я  же  очень  хотела  прочи¬
тать  над  ней  молитвы.  А  ключ  не  открывал  комнату.  Что
тут  было  делать?  И  вдруг  я  поняла,  что  это  за  то,  что
я  уносила  с  А.  П.  некоторые  вещи  из  ее  комнаты,  когда
она  это  могла  понять.  Какие  дикие  выходки  делаем  мы
теперь!  Кого  мы  боимся?  Для  чего  творим?  Неужели  не
успеть  потом?  Разве  мне  нужны  эти  вещи,  которые  я  все
равно  раздаю  ее  клиенткам?  Как  стало  мне  сразу  все  по¬
нятно.  Господь  рассердился  и  Ангел  Его  не  пускает  меня
в  комнату.  Я  стала  на  колени  перед  дверью.  «Ради  ее
души,  —  т[ак]  сказала  я,  —  не  ради  моего  безобразия!»,  —
и  сразу  ключ  открыл  дверь.  Я  пошла  к  ней  и  читала,
читала  при  свете  синей  лампадки.  И  когда  прочитала,

94
 В.  К.  БЕРХМАН
 заснула  как  убитая.  Просыпаюсь  —  светло,  стук  в  дверь,
утро.  М.  А.  лежит  холодная  с  открытым  ртом  —  пришла
дворничиха  соседнего  дома.  Начала  я  читать  в  11-м  часу.
А  когда  скончалась  М.  А.?  В  12  я,  наверное,  уже  спала.
Вот  и  не  знаю  —  5/VI  или  6/VI  считать  днем  ее  смер¬
ти.  Одно  могу  сказать  —  в  ночь  с  5/VI  на  6/VI.  Пелагея
очень  быстро,  умело,  почти  без  моей  помощи  ее  вымыла
на  полу,  одна,  положила  на  стол  под  образа,  а  грязное
все  вынесла  на  помойку.  Пуховый  же  платок,  гребешок
и  золотой  крестик  исчезли  сразу,  и  я  об  этом  спохвати¬
лась  после  ухода  дворничихи.  Вот  как  произошла  смерть
М.  А.,  которая  проборолась  с  нею  от  декабря  1941  г.
 13/VI—1942.  Завтра  9-й  день  по  М.  А.,  т.  е.  он,  соб¬
ственно,  сегодня,  но  едем  на  кладбище  завтра  с  О.  К-й.
Но  я  решила  сегодня  сама  ее  помянуть.  Встала  рано,
холодно.  Ноги  слабые,  не  дойти  до  церкви.  Я  постави¬
ла  самоварчик,  из  которого  мы  с  ней  пили.  И  мне  было
приятно  сидеть  одной  за  самоваром,  слышать,  как  он
выпевает  последнюю  свою  трель.  Все,  как  было  раньше
с  нею.  Я  ее  нисколько  не  жалею,  у  меня  тупость,  но  при¬
ятно,  чтоб  в  этот  именно  день  все  было  как  и  при  ней.
Все  стеклянные  ее  вазочки  и  масленки  я  поставила  на
стол,  нарезала  хлеб  на  порции:  одну  —  ей,  другую  —  мне,
 3-ю  —  Ксении,  4-ю  —  Тане,  5-ю  —  Коле,  всем  дорогим
и  всем  по  чашке.  Жизнь  —  смерть,  все  одной.  М.  А.,  на-
мелькавшаяся  за  5  месяцев  болезни  в  моих  глазах,  как
живая,  сидела  передо  мной,  но  те,  уже  призрачные,  были
далеко.  Я  и  не  мыслю  пока  о  М.  А.,  что  она  уже  умерла  и
что  ее  схоронили.  Очень  все  же  мешаются  в  моем  пред¬
ставлении  живые  и  мертвые.  Я  и  о  Ляле  подумала,  что
ей  надо  чашку  и  паечек  хлеба,  но  и  чашки  не  оказалось
более  и  я  ее  выключила  из  этого  подбора.  Я  бы  им  всем
и  налила  по  чашке,  но  жаление  кипятка  (инстинкт  са¬
мосохранения)  возобладало  над  гостеприимством.  Все  же

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 95
 они  мертвые,  и  я  не  совсем  сумасшедшая.  Однако  они  все
со  мною,  и  я  сейчас  в  какой-то  уверенности,  что  чай  они
со  мной  выпили,  как  духи,  они  и  пили  из  пустых  чашек.
 Сегодняшний  день  чем-то  похож  на  день  5/1V,  когда
Саня  сообщила  мне  о  смерти  Тани  (хотя  обстрела  пока
нет).  Вокруг  тишина  и  только  через  стены  те  же  стуки,
как  зимой,  когда  во  всех  квартирах  кололи  и  пилили
дрова.  Хорошо,  что  я  одна.  Мне  никого  и  не  надо.
 Зажгла  лампаду,  налив  керосину,  —  хорошо  горит.
В  моей  комнате  не  теплилась  лампада  с  самой  Троицы
1941  г.  Я  ее  засветила  и  села  как  истукан  напротив  об¬
разов  на  стуле,  как  мертвец...  Потом  пришла  Соня.  Я  ее
спросила  —  не  знает  ли  она  чего  о  Вале,  взявшей  мой
сатин?  Соня  сказала  печальное  известие,  что  Валя  уехала
из  этого  дома  к  подруге.  Адреса  ее  не  знает.  Печально.
Как  я  не  догадалась,  что  эта  Валя,  которой  доверяла  сама
М.  А.,  —  нечестная.  И  я  отдала  ей  сатин!  Но  теперь  уж
что  жалеть...
 4  ч.  дня.  Пришла  О.  Ив.,  и  мы  завтра  поедем.  Денег  на
крест  пока  у  меня  нет.  Хотела  я  ей  что-то  сказать,  и  за¬
была.  Так  и  ушла.  Мы  с  О.  Ив.  сообщаемся  через  чердак.
Одним  этажом  выше,  и  все  чердаки,  раньше  закрытые,
теперь  открыты  настежь.  Целая  анфилада  чердаков,  один
из  ближайших  был  наш,  то  есть  там  одно  из  отделений,
где  мы  8  лет  подряд  вешали,  но  теперь  все  разбито,  сто¬
ят  большие  кадки  с  заплесневелой  водой,  около  заму¬
рованных  окошек  и  щелей  груды  нечистот.  Тут  долго
лежал  трупик  замерзшего  и  подстреленного  голубя  еще
с  1941  года.  Наш  чердак  не  так  страшен,  а  через  второй
очень  неприятно  ходить,  до  сих  пор  пахнет  трупом  и
вообще  голодной  вонью.  Там  долго  лежал  —  так  говори¬
ли  —  и  его  только  недавно  нашли  —  какой-то  неизвест¬
ный,  с  деревянною  ложкой,  с  котелком  в  руке.  Наверно,
ходил  обедать  в  педагогическую  столовку,  а  пришел  сюда
и  умер.  В  общем,  подробностей  я  точно  не  знаю,  кто

96
 В.  К.  БЕРХМАН
 как  говорил...  Это  наш  мирный  чердак?  А  бывало  М.  А.
спросит  меня:  «Ты  чердака  боишься?»  —  «Боюсь,  —  ска¬
жу,  —  М.  А.»  —  «А  чего  ты  больше  боишься:  духа  или
мыша?»  И  вот  теперь  я  путешествую  к  О.  Ив.  через  3  та¬
ких  сообщающихся  между  собой  чердака.  Сколько  там
песку,  груды  красного  хорошего  песку,  но  это  сплошные
уборные,  сюда  ходят,  очевидно,  из  верхних  квартир,  да
и  с  улицы.  Кругом  битые  стекла,  на  3-м  чердаке  около
О.  Ив.  снарядом  выбито  неск[олько]  досок,  в  щели  дует,
вообще  неприятно  идти  через  такие  чердаки,  но  сбере¬
гаешь  силы  —  спуститься  3  этажа,  подняться  в  5  этаж,
ведь  это  надо  иметь  здоровье!
 Вечер  14/У1—1942  г.  Приехали  с  кладбища  в  4  ч.,  но
только  сейчас,  вечером,  записываю.  Хочешь  много  ска¬
зать,  но  сил  нет.  В  уме  проходят  картины  прошлого,  весь
сегодн[яшний]  день  записала  бы,  но  сил,  повторяю,  нет.
 О.  И.  гораздо  сильнее  меня.  Она  по  канавкам  на  клад¬
бище  нарвала  целый  букет  цветов,  а  мне  к  каждому  кле¬
веру  наклоняться  трудно.  Ходить  —  это  мука,  передвиже¬
ние  ног  —  это  тяжелые  грузы.  Но  с  чего  начну?  Были,  но
с  могилы  стащил  кто-то  и  камушек,  и  ветку.  И  столько
холмов  опять  за  неделю  выросло,  рядом  с  нею.  О.  Ив.
сначала  была  в  недоумении,  которая  же?  Только  по  ве¬
личине  холмика  и  по  маленькой  сухой  веточке,  воткнутой
сзади,  определила  О.  И.  —  «здесь  она!»  Надо  бы  сразу
крест.  Денег  нет  у  меня,  а  когда  их  получу,  соберусь  ли
сразу?  Это  очень  трудно  сюда  добраться  одной.  Спасибо
О.  Ив.,  что  была  здесь  в  похороны  и  в  9-й  день.  Опять
нашли  камень,  мелом  надписали  и  так,  с  благими  обе¬
щаньями,  которыми  ад  вымощен6,  поплелись  к  трамваю.
 Сейчас  был  обстрел.  Недолго.  Я  опять  продолжаю
свое  писанье.  Силком  она  вытаскивала  меня  в  жизнь.
Не  едой,  которой  не  было,  а  вот  взаимная  забота  друг
о  друге  помогла  не  умереть.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 97
 Когда  я  жила  в  №  15,  у  умирающей  Ксении,  —  нет...
этого  лучше  не  вспоминать.  Ужасы  одиночества...  Что-то
случилось  между  нами  тремя.  Раньше  были  спаяны,  а  те¬
перь...  Ксеня  абсолютно  верила  Соне.  Она  мне  не  сказала
ничего  в  глаза.  Ее  поведение  не  изменилось  при  последних
днях.  Но  все  же,  как  я  ни  тупа  теперь...  Я  поняла,  что  при
таком  обостренном  отношении  Сони  ко  мне  нельзя  оста¬
ваться.  Я  не  помогала,  а  портила?  Я  ушла,  даже  не  взяв
тюфяк.  Не  поднять  было.  Взгляд  Ксении  меня  проводил:
«Извини,  Верочка,  что  ничем,  ничем  тебе  не  могу  помочь.
Я  всецело  на  деньгах  и  заботе  Сони».  Я  ей  сказала  на
это:  «Что  ты,  Ксеня?!  Ты  только  живи.  Я  к  тебе  все  рав¬
но  буду  ходить».  И  она  обрадовалась:  «Будешь?  А  завтра
придешь?»  —  «Приду».  И  она  успокоилась,  а  я  пошла  к
себе,  к  свирепо  встретившей  меня,  беглеца,  М.  Ал.,  в  квар¬
тире  уже  умерли  все,  кроме  нее,  а  я  в  бегах.
 Я  буквально  умирать  пришла  в  свое  логово  —  и  встре¬
чена  была  как  обреченник.  «Иди  в  свою  комнату,  возить¬
ся  с  тобой  не  хочу  и  не  буду.  Умела  бегать  с  квартиры?
Довольно  на  тебя  плевали?  Иди,  скорей  помрешь  в  хо¬
лоде.  Никакого  толку  с  тебя,  я  же  вижу».  Я  была  столь
апатична,  что  пошла  в  свой  холод  и  легла  на  кровать,
стоящую  поперек,  а  не  вдоль.  Мне  было  все  равно  и  не
обидно  ничего  и  ни  на  кого  не  было  зла.  Старуха  снова
вошла  и  сказала:  «В  Жакт  заявлю,  тебя  выволокут,  а  мне
хватит  смертей.  Сама  еле-еле...»
 Однако  прикрыла  пальто  (Господь  согрел  ее  сердце).
Через  неск[олько]  минут  вошла:  «Иди,  грейся!  На  кушет¬
ку  уложу.  Самовар  у  меня  наставлен...  Все  ж  таки  теплее.
Кто  тебя  знает,  может  быть,  неровен  час,  вытянешь?»
 Это  была  вполне  сама  обреченная,  особенная,  вещая
какая-то  старуха.  Она  уже  никого  не  любила  и  не  не  лю¬
била*,  она  уже  от  всего  отошла  в  усталости  и  цинге,  но
 *  Так  в  тексте.

98
 В.  К.  БЕРХМАН
 кто  же  побудил  эти  руки,  ноги,  голову,  это  ее  дрожащее
сердце  отрезать  мне  ежедневно,  не  имеющей  карточки,  по
кусочку  своего  иждивенческого  хлеба,  —  да  и  не  только,
пока  не  дали  в  феврале  карточки,  а  и  дальше,  очень  час¬
то  с  приговором  «выживай»,  давала  она  от  своего  пайка,
когда  ей  приносила  Валя  с  рынка  за  проданную  какую
вещь...  Кто  грел  меня  самоваром,  как  не  она!  Она  ворча¬
ла  на  мое  состояние,  говорила  в  глаза  ужасы  и  все-таки
тянула  в  жизнь.
 А  Ксении  каждое  утро  посылала  маленький  чайник
кипятку  из  самовара.  Я  относила  ей.  Пальцы  мои  де¬
ревянные,  я  больше  всего  брала  вещь  ладонями,  чтоб
не  соскользнули.  М.  А.  наливала  и  говорила,  как  всегда,
надменно:  «Это  твоей  прынцессе».  Ксению  я  заставала
полусидящей  на  кровати  в  ее  сером  клетчатом  платке,  не
снимающемся  с  головы.  Острый  взгляд  на  меня  и  дро¬
жащие  кости-пальцы,  чтоб  принять  чайник.  Мы  вдвоем
боялись  расплескать.  Я  садилась  подле  нее.  «Посиди,  по¬
сиди»,  —  по-прежнему  дружно  говорила  мне  Ксеня.  Она
сразу  пила  горяченькое.  «Не  остыл?»  —  «Нет,  ничего».
И  совала  мне  хлебца:  «Возьми,  возьми,  Сони  нет».  Соня
ненавидела  меня  как  лишний  голодный  груз,  и  Кс[ения]
это  понимала.
 14/У1—1942
 Белая  ночь.  Не  спится.  Съела  лепешку  и  пишу  дальше.
У  нас  с  Ксеней  разговоров  уж  никаких  не  было.  Не  до
них.  Голод  как  только  вошел  в  силу,  я  заснула  для  созна¬
тельных  чувств.  Но  и  она-то  сама,  жившая  и  умершая  в
свете  сознания,  будившая  меня,  сколько  возможно,  с  осе¬
ни  1941  г.  для  этих  чувств,  в  январе-феврале  убедилась,
что  меня  разбудить  нельзя.  Сколько  раз  она  тревожила
разговором  о  Тане,  о  письме  к  ней.  Ее  подруга  спала  да
и  сейчас  разговаривает  во  сне  каком-то.  Все  это  я  сей¬
час  очень  хорошо  понимаю,  но  осилить  в  своей  тетрадке,

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 99
 как  стройную  описательную  форму,  —  не  могу*.  Вот  как
раньше  писала.  Глядишь  —  и  рассказ.  Точное  изложение
и  освещение  факта.  Сейчас  перебрасываюсь  с  одного  на
другое.  Иногда  просыпаюсь  и  мечусь.  Мечусь,  потому  что
все  понимаю.  Припоминаю,  во  всем  как  бы  просыпаюсь,
а  выводы  ни  из  чего  сделать  не  могу.  Так,  штрихи  какие-
то.  Вот-вот,  все  что  было  —  я  ухватила,  а  глаза  сухие,
нет  слез,  нет  никакого  вздоха  в  свежий  воздух**,  на  уме
только  тлетворное,  камень  лежит  на  груди,  и  они  все
ушли,  и  я  одна,  и  надо  выживать.  Для  чего?
 15/У1—1942.  10  ч.  у[тра]
 Экзамен  голода  я  провалила,  как  проваливают  учени¬
ки  какой-либо  предмет,  если  к  нему  не  подготовиться.
Я  никак  не  ответила.  Когда  перед  Соборованием  4/П***
1942  г.  за  12  дней  до  Ксениной  кончины,  когда  мы  все
по  ее  инициативе  собрались  из  нескольких  квартир  в
ее  комнате  и  пришел  иеромонах  Симон,  то  моя  мысль
вертелась  только  на  том,  что  это  все  будет  очень  дол¬
го  —  и  как  это  выдержать  «без  кипяточка»  до  4-х  —  5  ч.
дня?  Умиравшая  и  бодрствующая  Ксеня  мне  сказала  со-
жалительно  и  строго:  «Мне  казалось,  что  ты  стремишься
к  таинству».  И  в  то  время,  когда  все  смертники,  сподо¬
бившиеся  прикоснуться  к  Святыне  того  Дня,  4/У1  1942,
жаждали  Духа,  жаждали  Тела  и  Крови,  шли  на  смерть
или  жизнь  с  огнем  в  глазах  и  в  душе,  я,  жалкая,  тупая
скелетина,  думала  только  о  самоварчике  в  №  12.  Мне
было  жалко  поделиться  2  кусочками  полученного  нако¬
нец-то  сахару  в  общую  пользу  для  трапезы  с  иеромона¬
хом  Симоном,  который  нас  напутствовал  и  умер  через
5  дней  сам.
 *  На  полях  перпендикулярно  этой  части  записи  от  14  июня  на¬
писано:  «Дистрофия,  формы  голодного  энцефалита».
 **  Так  в  тексте.
 ***  Так  в  тексте.

100
 В.  К.  БЕРХМАН
 И  когда  до  этого  за  2  недели  Ксеня  написала  и  вслух
прочитала,  в  мои  уши,  2  своих  письма  к  моим  сестрам  —
Татьяне,  которая  ее  всегда  любила,  и  Ольге,  которая  ее
всегда  не  переносила  (за  что?),  то  в  обоих  письмах  она
у  них  просила  прощения  за  все  вольное  или  неволь¬
ное  —  но  я  эти  письма,  неся  на  почту,  потеряла  на  улице
вместе  с  «авоськой»  —  и  Ксеня  мне  тогда  сказала:  «Боль¬
ше  уж  не  в  силах  буду  им  написать,  выживешь  —  сама
скажешь»  —  и  поникла  головой.  И  я  ничего,  ничего  не
сказала  ей  на  это*.
 И  когда  18/1  1942  г.  Ксеня  пришла  с  Соней  домой
из  больницы,  где  пролежала  с  месяц,  и  все  собрались  в
кв.  №  15,  Катя  с  дедушкой  и  еще  несколько  церковных
(еще  Ксения  тогда  делала  немного  шагов  по  комнате)  и
пели  Повечерие7  и  читали,  и  снова  пели  и  молились  всем
Святым,  то  Ксения,  сидя  на  своей  кроватке  (на  которой
и  умерла),  вторила  им,  полусидя  на  подушках,  и  сама
задавала  тон  и  возглашала:  «Св[ятая]  Преподобн[ая]  Ксе¬
ния,  моли  Бога  о  нас!»,  «Преп[одобный]  отче  Серафиме,
моли  Бога  о  нас!»,  «Преп[одобные]  о[тче]  Сергие,  Ниле,
Св[ятой]  отче  Николае,  молите  Бога  о  нас!».  Пришли
тут  и  из  №  16-го,  человек  12-14  собралось,  я  не  вторила
им...  только  я.  Посидев  немного  у  печки,  которую  топи¬
ли  картонками  и  переплетами,  я  тихо  пробралась  в  свою
квартиру  и  легла.
 Дороже  всего  были  мне  не  эти  умиравшие  и  славя¬
щие  Бога  люди,  а  свой  покой,  свое  тепло,  корка  хлеба  и
горизонтальное  положение  без  дум  о  чем-либо  в  замер¬
зающей  квартире**.
 *  Против  части  записи  от  слов:  «она  у  них  просила...»  до  конца
абзаца  на  полях  перпендикулярно  тексту  написано:  «Психика  просы¬
пается  к  жизни».
 **  Против  части  записи  от  слов:  «Пришли  тут  же...»  и  до  конца
этого  абзаца  на  полях  перпендикулярно  тексту  написано:  «Психика
просыпается  к  жизни».

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 101
 И  когда  —  подсказывает  мне  неусыпающая  память  —
твоя  родная  сестра  написала  тебе  карандашом  при  свете
коптилки  длинное  письмо  о  своей  скорби,  о  смерти  Коли,
о  съеденной  кошке,  о  своем  голоде,  холоде,  о  чужих  лю¬
дях  и  о  своей  обреченности,  ты  не  только  не  ответила
ей  (ты,  может  быть,  и  не  могла  бы  как  следует  написать
из-за  рук,  обстановки,  недостатка  чернил,  угла  —  где
сесть,  написать),  но  ты  заявляла:  «Бог  с  нею,  Бог  со
всеми,  пусть  все  умирают»,  да  и  вообще  никаких  сил  не
приложила  написать  хоть  только  открытку.
 И  она  о  тебе  знала  бы,  что  ты  жива.  Она  и  голодаю¬
щая  сделала  все  со  своей  стороны,  чтобы  войти  с  тобой
в  общение,  а  ты?
 Таких  укоров  много  теперь.  Не  перечесть.
 А  вот  что  важно  отметить:  то,  чего  все  эти,  почти  все,
которые  умерли,  они  до  самой  смерти,  до  последнего
вздоха  поднимали  и  подняли  знамя  духа  над  плотью.
Люди  хоронили  своих  близких,  чего  бы  им  ни  стоило,
на  свои  карточки,  люди  пробирались  через  пространства
к  своим,  чтобы  похоронить,  хоронили  просто  знакомых
(ближних!),  не  родных  (Сусанна),  боролись  со  смертью,
поднимали  дух  упавших.  И  я  знаю  людей,  которые  это
делали,  я  же  спала  и  сплю.
 11  час,  вечера  15/У1  1942.  У  меня  нет  сил  описывать
теперь  катастрофические  картины  моего  личного  голод¬
ного  пути.  Вот  эти  4  мес[яца]  5  дней,  например,  с  той
же  Марьей  Александровной.
 Но,  поселясь,  по  ее  милости,  в  задней,  более  всего  теп¬
лой  комнате  с  29/1  1942  г.,  я  инстинктом  почуяла,  что,
несмотря  на  ведьмистость  в  проявлении  права,  эта  Марья
Алекс[андровна]  и  мое  внедрение  к  ней  (не  в  свою  замерз¬
шую,  а  в  ее  комнату)  мне  принесет  жизнь.  И  я  ее  ощутила,
как  чуют  весну  люди  в  январе,  когда  оттепель  или  чири¬
кает  на  дороге  воробей,  и  тут  словно  что-то  чирикнуло

102
 В.  К.  БЕРХМАН
 и  для  меня.  Страшный  скелет  человека  вставал  ночью,
что[бы]  подать  посильную  помощь  другому  человеку-ске-
лету,  у  которого  сводило  судорогой  ногу,  слабело  сердце
или  ныли  цинготные  суставы.
 Старуха  сердилась  и  свирепела  на  меня,  если  я  что-то
роняла,  а  раза  2  и  разбила  из-за  деревянных  рук,  а  это
были  дорогие  для  нее  стекляшки,  но  она  же  и  заботилась,
насколько  ей  позволяло  какое-то  оставшееся  незасохшее
чувство  к  человеку.  Одинокая  в  мире  старуха,  потеряв¬
шая  за  последние  годы  единственно  оставшуюся  дочь!
Никого-то  у  нее  в  мире  не  было,  и  она  не  без  сердечной
...*,  но  дала  мне  приют.  Умирающая,  обреченная,  а  все  же
сразу  ввела  меня  в  какой-то  режим,  в  какую-то  строгость.
 Ложимся  мы  в  5У2,  в  б  ч.  вечера,  как  стемневало.  А  в
6У2  час.  утра  я  ходила  в  булочную.  Как  она  бывала  рада,
что  ей  самой  не  надо  идти.  Из  всего  мира  я  одна  была
с  ней  (из  людей).  И  это  не  то,  что  она  любила  бы  меня,
нет!  Однажды  я  к  ней  проявила  нечто  вроде  сентимен-
тов  —  она  резко  оборвала.  «Чувств  никаких  нет!  —  ска¬
зала  торжественно  и  веско.  —  Все  было  и  прошло.  Были
две  дочери,  я  их  любила.  А  сейчас  есть  смерть  и  жизнь.
Мы  обе  боремся,  и  кому  суждено,  тот  и  уйдет.  Я  помо¬
гаю  тебе,  а  ты  —  мне.  А  чувств  нет».
 Я  не  страдала  от  таких  слов  никак.  Я  просто  их  при¬
няла  как  урок  —  больше  не  лезть.  Но  она  заботилась  обо
мне,  и  я  о  ней.
 Проруби  и  хождение  за  водой,  видимо,  испортили
сердце.  Принесу  с  У2  ведра,  да  еще  расплескаю.  Она  мне
чаю  нальет  и  хлеба  отрежет  от  своего  пайка:  «Это  тебе
за  физическую  нагрузку  ֊  выживай!»  А  я  сяду  и  думаю:
«Один  такой  еще  поход  на  Неву  —  кончен  бал».
 Иной  раз  спросит:  «Чья  ты  иждивенка,  что  так  рас¬
селась?»  —  «Ваша,  М.  А.».  —  «Нет,  моя  милая,  таких
 *  Пропуск  в  тексте.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 103
 мне  паразиток  не  надо,  вставай  —  табурет  распилим».
Начнем,  а  потом  обе  и  шарахнемся,  я  на  пол,  она  на  от¬
томанку  и  даже  посмеемся  малость.  Третьей  чашки  пить
не  позволяла  —  вредно.  Сухой  хлеб  есть  не  позволяла,
мочила  в  чаю  как  тюрю.  «Кто  мокрый  хлеб  ест  —  выжи¬
вет»,  —  говорила  она.  Так  мы  с  нею  жили,  постепенно,
воробьиными  шагами  шла  я  к  жизни...  Старуха  уж  дол¬
го  была  ни  то  ни  се,  то  пробовала  что-то  шить,  связала
простенькое  кружево  к  накидке.  Это  ее  очень  занимало,
что  она  по-прежнему  кропает  что-то.  Но  и  только.  В  ап¬
реле  после  смерти  М.  И.  —  стала  пробираться  к  смерти,
несмотря  на  мою  1-ю  категорию.
 Моя  же  служба  в  ту  пору  была:  сиденье  в  з/пункте,
еда  в  столовой,  где  сытые  столовские  всячески  унижали
и  презирали  дистрофиков  —  фельдшеров,  теплая  печка,
2-3  больных,  которым  смажешь  десны  или  дашь  мар¬
ганцовки  от  поноса.  А  главная  служебная  утеха  —  каши,
что  я  приносила  на  дом,  и  моя  старуха  ела  кашу:  «Ну,
если  такой  харч  продлится,  так  скоро  поправимся».  Но
и  харч  в  виде  200,0  каши  продлялся,  старуха  моя  еще
застала  траву  и  поела  зеленых  лепешек  из  лебеды,  салат
из  одуванчиков,  суфле  из  подорожников.
 А  вот  5/У1  или  6/У1  под  утро,  вот  уже  10  дней,  це¬
лых  10  дней,  как  кончилось  ее  питание  —  катастрофой
с  голодным  поносом.
 Неужели  уже  10  дней?  10  дней  как  ее  нет,  и  я  одна,
и  пишу,  и  столько  уже  написала?  Чувствую  —  на  сего¬
дня  довольно.  Сейчас  за  полночь,  хватит  экскурсий  в
недавнее  прошлое.  Кому  я  пишу?  Для  чего  это  новое
безумие?  Будет  лежать  в  груде  бумаг  у  печки.  Я  и  до
сего  времени  не  надеюсь.  Сейчас  более  не  надеюсь,  чем
зимой.  Зимой  у  меня  не  было  того,  что  сейчас.  И  все
хуже  и  хуже.  Я  обмираю.  А  потом  после  большой  паузы
сердце  мое  прыгает  несуразной  лягушкой  во  все  сто¬
роны,  перед  глазами  черные  сетки,  на  ногах  —  пуды.

104
 В.  К.  БЕРХМАН
 Я  открываю  дверь  на  лестницу,  и  тогда  спокойнее  духу.
Пусть  вор  войдет,  пусть  убьют,  но  я  не  заперта.  А  то
будешь  лежать  мертвая,  вонь  пойдет,  я  уж  3  раза  в  эту
неделю  так  приоткрывала  дверь.  Сегодня  ничего.  Я  за¬
метила,  что  если  большой  период  времени  не  пожевать
кусочка,  то  такой  приступ  и  делается.  Я  положила  под
подушку  50  граммов,  если  про  них  забуду,  то  под  вечер
это  весьма  приятная  находка.  Но  и  то  соображаю  по  ме¬
дицинскому,  по  жизненному,  что  если  каждый  день  одна
каша  200,0  (а  иногда  150,0),  подорожники  по-польски,
одуванчики  по-французски,  черный  творог8  с  солью  по-
гречески  и  даже  если  скудные  жиры,  то  такое  питание
только  треплет  нервы  и  аппетит  туда-сюда  и  чашку  весов
к  жизни  все-таки  пока  что  не  перетягивает.  Я  хожу  как
на  ходулях  или,  проще  сказать,  протезы  какие-то  не  свои.
Бедра  мои  —  чугун,  а  внизу  на  каждой  стопе  по  */2  пуда.
Смертная  слабость  понемногу  отступила,  я  говорю  про
ту  слабость  периода  зимы  у  Ксении  и  отчасти  на  моей
квартире:  декабрь-январь-февраль-март-апрель  —  та
слабость,  которая  заставляла  сидеть,  лежать,  не  двигать¬
ся,  но  она  заменилась  другой  слабостью  —  избирательно:
грудь  и  ноги.  И  в  то  время  как  сердце  в  виде  обморочного
приступа  слабеет,  а  затем  начинает  трепыхаться,  тут  же
задерживаются  пуды-ноги  (дистрофия  миокарда).
 Сегодня  —  первый  раз  после  зимы  —  ездила  в  трам¬
вае.  Трамвай  мне  показался  диким  учреждением.  Резкие
звонки,  дерганье  на  остановках,  что  и  раньше,  в  1941  г.
И  мне  показалось,  что  не  зима,  а  годы  прошли  с  тех  пор.
 Люди  в  трамвае  —  много  еще  жутких.  Но  есть  и  нор¬
мальные,  даже  цветущие  —  и  все  говорят,  говорят.  Мне
уступили  место  —  «Садитесь».
 Я  ездила  узнать  о  Ляле.  Ляля  жива!  Доехала  до  [улицы]
Марата.  Шла  тихо  по  тихому  двору.  От  той  осенней,  но¬
ябрьской  воронки  так  и  осталась  незасыпанная  яма.  Подня¬
лась  по  знакомой  лестнице,  стучу.  Мне  открыла  М.  Яковл.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 105
 —  Вы  меня  не  узнает[е]?  Я  —  В.  К.  Скажите  о  судьбе
сестры.  Она  умерла?
 Но  М.  Я.  сообщила  радостную  весть  —  жива!  Жива
и  племянница  и  семья  племянника.  А  главное  —  она!
Эвакуировалась  в  конце  февраля.  Срочно.  С  институтом.
Сначала  на  Минеральные.  Но  туда  продвигались  немцы.
Затем  —  на  Балашов...9
 Домой  я  ехала  много  бодрее.  На  углу  Марата  съела  кусо¬
чек  хлеба,  накапав  в  него  валерьянки  с  ландышем.  Ходила  в
подъезд  отдыхать.  Проверила  себя,  есть  ли  радость?  Честно
говорю,  есть  ли,  нет  ли  —  не  знаю.  Но  стала  бодрее.  Надо
сказать:  «Слава  Богу!»,  я  и  говорю.  Но  сердце  не  преж¬
нее,  полумертвое.  Ни  горя,  ни  радости  не  восприемлется  в
прежней  полноте.  Сестра  моя  жива!  Я  узнала  сегодня  ра¬
достное  известие!  Оно  стучится  ко  мне  в  сердце,  не  отворит
ли  дверь?  Я  говорю,  что  я  рада,  но  волнения  жизненной
эмоции  не  ощущаю  в  себе  —  какой  кошмар  психики!
 Сегодня  я,  успокоившись  о  Лялиной  судьбе,  старалась
вспомнить,  когда  же,  собственно  говоря,  были  сожжены
диплом  и  стажные  бумажки?  Вместе  ли  с  Козаковыми
я  их  жгла  или  после?  Мне  казалось,  однако,  что  дип¬
лом  я  снесла  на  зубфабрику  заведующей,  поступая,  и  ей
предъявляла.  Я  надеялась,  что  он  у  нее.  А  оказалось  —  его
там  нет.  А  метрика  цела.  Я  жгла  многое,  всю  певучесть
молодости  в  стихах  я  сожгла,  все  новеллы,  все  мемуары,
зная,  что  я  скелет  и  час  мой  близок*.
 Но  я  как-то  не  помню,  чтоб  я  жгла  диплом,  однако  он
сожжен  безусловно.  Стаж-то  я  жгла  сознательно.  И  М.  А.
говорила:  «Жги,  жги  все».  Но  подлинники  в  Собесе.  Их
надо  доставать.
 Я  считаю,  что  перо  и  чернила  —  это  то,  что  вытягивает
в  жизнь.  Даже  забываю,  что  хочется  есть.  Если  это  окно
 *  На  полях  перпендикулярно  этому  абзацу  написано:  «Дистроф,
мания  сжигания  бумаг».

106
 В.  К.  БЕРХМАН
 к  более  высшим  переживаниям,  то  пусть  пишу  я.  Потом
всегда  успею  разорвать.  За  эти  дни  после  старухиной
смерти  столько  написала,  я  вроде  как  беседую  с  кем-то.
А  люди?  Пусть  их  вовек  нет.  Они  меня  мучат,  такие,  как
я,  —  больные.  А  здоровых  нет.  У  всех  одно  на  уме,  все
криминалисты  голода.  Оскаленные  лица,  какие-то  людо¬
едские.  И  впрямь  мы  как  людоеды.  Столько  прегрешили
против  ближнего  своего.  То  проснется  отзвук  человече¬
ского,  то  затихнет...  Получили  с  Катей  по  300  г  мяса  по
карточке.  Мы  шли,  ели  это  мясо,  немытое,  с  прилавка,
свежее  и  говорили:  «Как  бы  хорошо  его  поджарить,  а  из
косточки  1  тарелочка  бульона».  И  все  жевали,  жевали  —
как  вкусно.  Кажется,  что  ничего  вкуснее  не  было  в  жизни
из  еды.  Свеженькое  такое.  И  всего  подождать-то  ’/2  часа,
обжарить  в  своем  соку  на  сковороде,  или  есть  немного
рыбьего  жиру.  Не  людоеды  ли?  Катя  страшна.  Она  не
удерживается,  пока  варится  каша,  и  ест  крупу,  а  потом
кашляет  и  доводится  до  рвоты.  Не  людоеды  ли?  Хотя  не
было  таких  мыслей  у  меня,  чтоб  убить  человека,  а  вдруг
всем  было  бы  позволено,  всем  вырезать  из  свежих  трупов.
Не  знаю...  Не  знаю,  как  было  бы  это  зимой.  Нет,  вспо¬
миная  свою  зиму,  особенно  январь,  я  мешаюсь  в  голове,
решая  про  позволение  есть  свежие  трупы.  Воровски  я  бы
этого  не  сделала,  робкая.  Где  и  как  их  резать?  А  если  б
продавалось  законно?  Ужасно  и  помыслить.
 Лучше  о  жизненном  напишу.  Вот  пришел  фельдшер
И.  М.,  с  фабрики.  Он  очень  помог  в  моем  несложном
быту,  расколол  громадину,  шкаф  М.  Ал.,  и  ее  стол.  Ни¬
чего  не  жаль!
 Я  во  время  колки  и  стука  представляла  25-летнее
житье  М.  А.  в  этой  квартире  с  этим  шкафом  и  за  столом,
и  как  мы  с  нею  «выживали»  за  этим  столом.  Это  был[о]
снова  —  как  новый  покойник,  и  опять  я  в  этом  была
виновна.  Но  И.  М.  меня  убедил,  что  «кто  же  Вам  даст
дров?  На  щепочках  же  Вы  проживете  до  осени».  «Дро¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 107
 вишки»  сложили  за  печь  и  в  кухне,  причем  больше  чем
У3  досочек  он  забрал  себе  в  уплату  и  ушел.  Керосинцу
бедная  капелька,  досочки  очень  кстати.  Эту  манипуля¬
цию  со  шкафом  проделали  так  храбро,  т.  к.  управхозша
сидит  в  тюрьме,  а  И.  М.  навернулся  ко  мне  с  фабрики,
предлагая  сменить  хоть  какое  тряпье,  ему  нужны  для
жены,  на  сою,  и  мне  помог  в  моем  быту.  А  то  никто  не
дал  бы  так  греметь,  как  громыхали  мы.
 Потом  приходила  Соня.  Ушла  прогулом  с  фабрики!
Вчера  ее  там  искали.  Проработала  всего  б  дней.  Гово¬
рит,  что  у  нее  голодный  понос  и  что  не  могла  выйти  на
работу.  «Ну,  хоть  мне  бы  сказала  ты,  Соня!»  —  «Но  я
не  могла  до  тебя  достучаться».  М.  б.,  и  так,  я  уходила
за  хлебом  и  за  травами.  За  Институтом  много  лебеды
и  щавель.  М.  б.,  Соня  и  впрямь  приходила  в  это  время.
Но  почему  еще  не  зашла?  Она  раздражает  своим  безмол¬
вием,  своим  вымогающим  присутствием.  «Соня,  так  же
нельзя».  Молчит...  Вскипятила  на  буржуйке10  воду.  Пила
с  ней  чай,  молча,  с  подгорелым  сухарем  (чаю  настоящего
нет).  Дала  ей  салатцу  из  лебеды  с  уксусом,  хоть  и  болит
живот.  Страшно  голодная.  Очень  тяжело  было  разделить
оставшуюся  кашу,  но  разделила.  Все  отрицательное,  свя¬
занное  с  тем  временем,  —  всплыло.  Век  бы  не  видеть  ее.
И  все  ложь.  И  все  же  тяжело,  и  если  не  сделать  ей  —  то
как  же?  Потом  она  попросила  у  меня  3  спички  разжечь
примус.  Я  дала  ей  3,  одна  с  оборванной  головкой.  Она  го¬
ворит:  «Такую  мне  не  надо».  Меня  это  взорвало,  своя  же
оплошность,  но  ее  тон!  Я  крикнула:  «Убирайся  прочь!»
Она  пошла.  Я  стояла  вне  себя,  виски  стучат.  Она  стояла
у  дверей  и  не  уходила.  Я  опять  ей  сказала:  «Соня,  Бог
знает  вора,  который  обидел  меня,  Костецкую,  тетю  Женю,
слепую».  Тогда  она  вернулась  и  сказала  мне:  «Я  у  тебя,
Веришна,  не  крала  хлебную,  а  взяла  только  продукто¬
вую».  —  «Хорошо.  А  пальто?»  —  «А  пальто,  возможно,
взяла  Валька,  я  за  нее  не  могу  ответить».  —  «А  Оля

108
 В.  К.  БЕРХМАН
 слепая?»  Молчит.  «А  Костецкие?»  —  «Ну,  Костецким
так  и  надо.  У  них  всего  довольно.  А  он  меня  не  обидел?
Если  я  взяла  хлебную  на  3-4  каких-либо  дня,  то  он
меня  нагрел  хуже,  реквизнул  патефон.  Я  ему  патефона
не  прощу».  —  «Соня,  уйди  добром,  я  тебя  ударю».  Ушла.
Я  не  права,  но  я  не  могу  ее  видеть!  Единственное,  что  у
меня  осталось  радостного,  —  это  одиночество  в  пустоте
квартиры.  Пустая  квартира  —  это  милость.  Пусть  во¬
круг  воры,  трупы,  кошки  съеденные,  убийцы,  людоеды.
Пусть  обстрелы  и  смерть.  Но  это  мое  личное  благо  перед
смертью  —  пустая  квартира.
 С  16  на  17/У1  —  ночь.
 Белая  ночь,  уже  утро  вовсю.  Часа  в  2  меня  разбудили,
стук  в  дверь.  Эти  стуки!  «Кто  там?»  —  «Из  №  9-го,  от¬
кройте:  маме  плохо,  сердце».  «А  мне,  —  подумала  я,  —  не
плохо?»  И  все  же  пошла  сразу,  шприц  —  это  единствен¬
ное,  что  сейчас  всегда  «наготове».
 Больная  из  №  9,  у  нее  порок  с  мерцательной  аритмией.
Я  очень  боялась,  как  введу  камфору,  руки  плохие  и  все
мелкое  я  часто  роняю,  но  ввела,  я  помолилась,  чтоб  не
уронить  шприц.  Больновато,  больная  морщилась.  Лишь
бы  не  инфекция,  все  примитивно,  на  руки,  однако,  дали
водички.  У  них  все  есть  из  медикаментов,  руки  обтерла
спиртом.  Ну,  слава  Богу,  шприцем  камфора  не  проли¬
лась.  У  них  все  есть,  муж  достает  из  аптечного  склада.
У  них  сейчас!  есть  туалетное  мыло.  Они  меня  сразу  же
ночью  накормили,  овощная  тушенка  из  сухой  картошки
и  капуста,  заправленная  мукой,  соевый  кисель  в  стакан¬
чике,  хлеба  150  граммов.  Я  ела,  ела,  не  отказывалась,
перекрестилась  от  довольства  и  ела  все,  а  2  конфетины
дали  с  собой.  Больной  через  У2  часа  стало  легче,  муж
дремал  на  кресле,  девочка  легла,  и  я  ушла.
 Как  она  благодарна!  За  что?  За  то,  что  меня  же  на¬
кормила?  Это  я  должна  благодарить.  А  разве  это  норма

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 109
 жизни  —  помочь  больной  и  от  нее  же  взять  обратно?
Грош  цена  и  даже  нет  гроша.  Разве  я  делала  так  раньше?
Ксеня  и  сейчас  так  бы  не  сделала.  Но  дело  в  том,  что  они
бы  обиделись,  они  от  души  упрашивали  даже,  и  это  Бог
послал  мне  такую  ночную  еду.  Шприц  же  свой  оставила  у
них.  Вдруг  еще  утром  придется?  Утром  опять  постучали,
но  все  благополучно,  они  принесли  обратно  шприц.  Кро¬
ме  того,  граммов  100  рыбьего  жира.  Вот  это  —  счастье.
Ходила  в  булочную,  утром  свежий  хлеб  с  рыбьим  жиром.
Мне  показалось  как  прежний  балык.  Спасибо  людям!  По¬
том  долго  возилась  с  кипячением  шприца,  чтоб  он  был
«наготове»,  и  все-таки  все  не  стерильно,  где  там!  Благо,
прокипячен.  С  утра  принесла  чайник  воды  —  и  довольно.
Каждый  день  —  сердце.
 Во  дворе  встретила  добряка  врача  Бориса  Моисееви¬
ча  (который  мне  помогал  выживать).  Идет  и  машет  мне
ручкой:  «Что,  Вы  так  и  живете-таки  в  пустой  квартире?
Я  все  думаю  о  Вас,  хочу  Вам  предложить,  не  переехать
ли  Вам  ко  мне?  У  меня  есть  свободная  комната,  никем
не  занята.  Соглашайтесь-ка.  Буду  рад  Вам  помочь.  Так
за  Вас  тревожно,  сердце  такое  больное,  ключ  у  Вас  на
честном  слове,  психика  у  нас  у  всех  в  беспорядке,  а  глав¬
ное  —  все  в  квартире  умерли...  Ай-ай-ай!  Вам  не  боязно?
Вам  одной  быть  —  абсурд.  Теща  моя  и  жена  —  компа¬
нейские  люди.  Будете  в  семье.  Вам  самим  надо  уколы,
не  то  что  людям.  А  квартиру  запрем,  будете  ходить  —
навещать.  А?  Соглашайтесь-ка!  Мы  рады  очень  будем».
 Старуха  М.  А.  была  его  пациентка,  как  и  все  мы  (он
наш  временный  участковый),  он  знал,  что  она  умерла.
У  него  я  доставала  свидетельство]  о  ее  смерти.  Он  и  то¬
гда  мне  сказал:  «Хочу  Вас  перевезти  к  себе».
 Но  —  как  ни  жаль  —  а  ему  я  ответила  отказом.  Мне  —
уйти  из  этой  квартиры?  Да  ни  за  что.  Он  опять  гово¬
рит:  «У  Вас  вследствие  дистрофии  неустойчивая  психи¬
ка,  плюс  Ваше  сердце».  Да  ни  за  что  никуда  не  пойду!

110
 В.  К.  БЕРХМАН
 Вот  потому-то,  что  психика,  мне  и  лучше  всего  сидеть  в
пустой  квартире,  чем  быть  на  людях.  Если  быть  на  лю¬
дях,  я  от  них  кинусь  в  окно,  у  меня  такие  мысли.  Я  их
ударю.  Я  не  могу  с  новыми  людьми.  Какие  бы  ни  были,
они  вредны  моей  психике.  Б.  М.  мне  сказал  на  это,  что  я
обманываю  себя,  я  осталась  жить  и  мне  надо  отойти  от
тех  впечатлений,  т.  к.  я  «повреждена»  —  и  он  лично,  даже
не  как  врач,  но  как  человек,  не  мог  бы  никогда  перехо¬
ронить  всех  и  остаться  одному  на  квартире.  «А  как  же
все  оставшиеся  „одиночки“,  не  я  одна?»  На  этот  вопрос
он  безнадежно  махнул  своей  маленькой  ручкой:  «А  Вы
думаете,  они  полноценные  люди?»  Как  бы  то  ни  было,
я  не  согласилась,  и  он  оставил  меня  не  рассердись,  но  как
оставляют  глупых  детей  при  игрушках,  с  которыми  ребе¬
нок  не  может  расстаться.  Я  сказала  ему,  м[ежду]  прочим,
и  очень  глупо  сделала,  что  сказала,  что  веду  дневник  по
примеру  умершей  сестры  своей  —  дневник  ее  я  еще  не
читала,  но  как  только  можно  будет,  его  достану.  Он  сде¬
лал  очень  жалостные,  кругленькие  такие  глазки,  еще  раз
помахал  ручкой  и  пошел  по  двору,  отстукивая  по  камню
тросточкой,  а  я  стояла  как  вкопанная  со  своим  пустым
ведром  —  мне  жалко  было,  что  обидела  отказом  Б.  М.  Но
что  поделать!  Уйти  мне  из  квартиры,  это  значит  —  уме¬
реть  наверно!  Я  так  чувствую.  Я  должна  остаться  там,
где  я  осталась  живая  пока,  —  будь  что  будет.
 Мелкие  события,  которые  следуют  в  жизни  одно  за
другим,  —  я  не  могу  их  всех  вспомнить  и,  чередуя,  запи¬
сывать.  Живу  в  каком-то  тумане.  Встречаюсь  с  некото¬
рыми  по  двору,  на  фабрике.  Встретила  Варю  Балабину  у
нашей  булочной.  Про  смерть  нашей  Тани  Ася  Балабина
знала  из  записки,  которую  я  ей  оставила,  но  про  смерть
самой  Анны  Семен  [овны]  я  узнала  лишь  сейчас  в  июне,
от  Вари.  Т.  е.  я,  конечно,  не  сомневалась  в  ее  смерти.  Дата

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 111
 ее  кончины  —  16/1У-1942  г.  Незадолго  до  нее  умер  Коля
первым.  Обоих  их  героическая  маленькая  Варя  свезла  в
морг  на  какой-то  «салазочной  тележке».  Так  и  сказала.
Что  это  была  за  переправа  их  бедных  скелетов?  Я  спро¬
сила  Варю,  осталась  ли  от  ее  мамы  музыка?  Сказала:  не¬
сколько  листочков  осталось.  Варя  живет  теперь  у  тетки
Фадеевой  на  Съезжинской  ул.  Я  должна  им  деньги,  она
сказала  —  подождет.
 Нет,  не  встречи  со  знакомыми  томят  мне  сердце,  его
томит  своя  внутренняя  тяжесть.  Вздыхаю  все,  вздыхаю  до
 4-го  этажа,  а  слез  нет.  Как  будто  так  все  в  жизни  удач¬
но,  вот  осталась  в  живых.  Ах,  ах!  Вы  живы,  слава  Богу,
вы  —  остались  в  живых!  Если  б  знали  Вы,  друзья  мои,
как  тяжело,  как  трудно,  как  маятно  остаться  в  живых.
 Вот  и  А.  С.  нет.  А  ведь  все  это  было  рядом,  говорило,
волновалось,  сплоченное,  целое.  Сколько  раз  я  с  ней  слива¬
лась  в  мыслях  и  чувствах  воедино.  И  эти  маленькие  тогда
цыпки,  Варя  и  Коля...  Как  все  страшно.  Я  страшно  перед
всеми  виновата,  оставшись  в  живых.  Вы  меня  все  оставили
и  ушли,  а  я  заблудилась  в  лесу,  ау!  Вас  нет.  И  еще  раз
«ау,  ау!»  Как  псковитянка  Вера  Шелога11.  И  вас  никого
нет  —  это  все  очень  страшно,  до  безумия  непонятно.
 За  эти  2-3  дня  я,  наконец-то,  получила  несколько  пи¬
сем.  Из  Сясьстроя  от  Арсения,  подробное,  сочувственное,
очень  дружеское.  Я  ему  все  написала  о  Ксении  еще  в
начале  июня  карандашом,  каракульками,  но  все.  Другое
из  Саратова  от  Н.  К.  Ч-ва12.  Прочитала  —  тоже  о  ней.
Затем  от  В.  А.  Ш-а,  как  всегда  подбодряющее,  немно¬
го  писательское,  легко  и  безопасливо  касающееся  само¬
го  страшного  и,  несмотря  на  все  ужасы  жизни,  слегка
юмористическое.  Сколько  надо  писать  ответов.  Я  делаю
чернила  из  карандаша13  и  вчера  с  фабрики  отлила  себе
бутылочку  граммов  на  80.

112
 В.  К.  БЕРХМАН
 Совсем  забыла  написать  про  смерть  Н.  И.  Антропо¬
ва,  нашего  инженера  с  фабрики.  Умер  от  отека  легких
в  связи  с  дистрофией  миокарда.  Он  умер  дня  4  назад,
и  почему  я  не  записала,  истинные  пробелы  делает  пси¬
хика,  или  мне  кажется,  что  я  что-то  уже  сделала,  или
внимание  мое  отвлекается  чем-то  привходящим,  или  про¬
сто  событие  выпадает  из  сознания,  и  даже  такое  крупное.
Да,  4  дня  назад.  Во  время  дежурства  я  забегала  к  ним,
в  его  квартиру,  сделать  укол.  Еще  позавчера  их  лежало
в  комнате  трое:  мертвец  Николай  Иванович,  Авг[уста]
Леон[идовна],  его  жена,  которую  на  фабрике  довольно
несвоевременно  зовут  «Танте14  Августа»,  и  его  сын-под¬
росток  Леша.  Леша  прямо  жуткий.  [У]  танте  Августа
и  сердце,  и  пиелит,  и  истощение.  Утром  я  позавчера
бегала  их  проведать,  а  вчера  его  свезли  от  фабрики  на
Серафимовское15,  и  танте  Августа  смогла  его  схоронить
с  холмиком,  как  подобает.  Танте  Августа  действительно,
как  о  ней  сказал  мне  покойн[ый]  Ник[олай]  Ив[анович],
принадлежит  к  числу  добрых,  высоко  культурных  лиц,
добрых  той  полноценной,  отзывчивой,  чуткой  добротой,
которая  всех  греет  и  которая  в  это  ужасное  время  сжатых
и  эгоистичных  сердец  дает  от  себя  всем  по  маленько¬
му,  количественно,  но  по  сердечному  щедро,  милостиво,
как-то  царственно,  не  щадящей  себя  рукой.  От  таких-то
людей  люди  часто  берут,  пользуются,  их  эксплуатируют,
а  потом  их  же  судят.
 Танте  Августа,  несмотря  на  потрясающую  обстановку
жизни:  мертвеца-мужа,  больного  сына,  сама  больная,  при¬
встала  с  кровати,  обласкала  меня  как  мать,  расспросила
о  жизни  и  о  моих  мертвецах,  напоила  чаем  с  чернос¬
мородиновым  листом  и  развела  в  чашке  черный  творог
с  солью  (торфяная  земля).  «Это  кутья»,  —  так  сказала
она  печально,  и  слезы  закапали  из  добрых  глаз.  Я  ела
«кутью»  и  несколько  устыдилась  своих  сухих  глаз.  Ав¬
густа  же  Леон[идовна]  сразу  назвала  меня  «подруга  дней

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 113
 моих  суровых»16,  а,  прощаясь,  обняла  и,  надев  пестрый
халат,  проводила,  шатаясь  от  слабости,  чтоб  закрыть  за
мною  дверь.  Тут  еще  раз  обняла  меня,  совсем  еще  чужого
ей  человека,  «подруга  дней  моих  суровых»  сказала  еще
раз  и  с  поцелуями  и  приказаниями  после  похорон  Н[ико-
лая]  Ивановича]  непременно  приходить,  отпустила  меня.
Я  не  хоронила  Щиколая]  Ивановича],  т.  к.  никаких  нет
сил  ходить  далеко,  да  и  выпадение  прям[ой]  кишки  все
еще  не  совсем  ликвидируется,  чуть  что  —  и  опять  бес¬
покоит  меня.  Но  в  танте  Августе  я  приобрела  «нового»
человека,  одного  из  первых  на  моем  новом  еще  не  совсем
определившемся  пути...  как  будто  в  жизнь!..  И  это  не  то,
чтобы  я  изменила  старым,  ушедшим  за  грань,  сразу  яко¬
бы  прельстясь  на  новое  впечатление.  Но  с  этим  много
пережившим  горя  (как  я  осознаю  даже  мне  неизвестное)
человеком  я  могу  вспоминать,  я  могу  свободно  говорить
о  тех,  которые  ушли,  я  даже  ей  могу  пожаловаться  на
тупое  мое  бесслезное  существование  —  и  в  этом  общении
то  благо,  которое  теперь  так  дорого  сердцу.
 20/У1—1942  г.  Я  снова  пошла  сегодня  после  работы  в
свою  пустую  квартиру.  Все  с  тем  же  чувством  отрешен¬
ности  от  людей.  С  сознанием  отсутствия  всякой  заботы
жизненной.  А  какая  чрезвычайная  слабость  истощенного
тела!  До  поправки  еще  далеко,  да  и  где  же  та  пища,  чтоб
поправить  дело?  А  разум-то  как  слаб:  я  дитя  в  54  года.
Огорчает  мелочь  и  радует  мелочь.  Где  прежние  страсти,
пыл  жизни  и  интерес  ко  всему?  Наклонность  к  спору,
к  критике,  где  жажда  добиться  своего  и  получить  свое?
 Сегодня  я  постирала  в  остаточке  воды  из  самова¬
ра  (вода  ведь  не  идет)  рубаху,  трико,  чулки.  Развеси¬
ла.  Опять  приходили  домовые  старухи,  клиентки  М.  А.,
и  говорили,  что  она  им  завещала  то  и  то.  Я  наделила  их
тем  и  тем.  Бог  с  ними!  Если  и  вымогательницы,  то  все

114
 В.  К.  БЕРХМАН
 же  помогут  М.  А.  своими  молитвами.  В  9  часов  веч[ера]
еще  раз  стук  в  дверь,  это  пришла  Нади  покойной  мама
Н.  В.  Она  принесла  мне  корзину  лебеды  за  апрельский
мой  уход  за  умирающей  Надей.  Лебеда  кстати,  я  ее  варю,
мелю,  рублю  между  делами  и  пеку  лепешки  на  пли¬
те,  на  времянке  —  бумаг,  и  папок,  и  дел  от  Мих[аила]
Ивановича]  покойного  еще  очень  много  и  надолго  хва¬
тит.  И  еще  нагрела  водички  и  еще  помылась.  Вши  теперь
очень  редко,  сегодня  ни  одной  вошинки.  Обстрел!  Тянул¬
ся  долго.  Кто  погиб  в  эти  минуты?  Много  ли  их?  Всех
упокой,  Господи...  Сколько  у  меня  раньше  было  молитв
и  просьб  к  Богу.  Теперь  —  никаких.  Полное  одиночество,
100  %  изоляция  от  себе  подобных,  так  в  этот  час  мне
кажется,  что  100  %.  И  свою  заключенность  в  вымершей
квартире  я  принимаю  как  великое  благо.  «Христе,  Све¬
те  истинный!  —  так  говорю  я  Богу.  —  Ты  так  долго,  так
долго  не  идешь  посетить  мою  озверевшую  душу.  Ты  со¬
всем  пропал  из  меня.  И  вот  я  Тебе,  Господи,  что  говорю
сейчас?  Ни  слез,  ни  горя,  ни  радости  я  не  ощущаю.  Все
исчезло  —  все  прошло.  И  единственно,  что  я  могу  Тебе
сказать,  —  это  то,  что  я  одна  теперь,  Господи!  Я  одна,
одна,  одна...»
 И  вот  случилось  какое  чудо.  После  последних  на¬
писанных  строк  я  взяла  Евангелие,  давно  не  читанное.
Раскрыла  и  читаю,  и  глазам  своим  не  верю  —  и  кто
тому  может  поверить?  «Но  я  не  один,  потому  что  Отец
со  Мною»17.
 Принимаю  глагол  Твой,  Господи!  Принимаю  его,  как
принимают  дети  и  дурачки,  принимаю  слова  эти,  как
будто  мне  человек  в  самое  ухо  в  этой  пустой  комнате
сказал,  так  приняла,  как  певчие  тон  от  камертона,  и  от¬
вечаю  сейчас  же,  вслух,  в  уши  Твои,  Господи!
 Верую,  аминь.  Я  одна,  а  Ты  будь  со  мною.  Будь  от¬
ныне  со  мною.  Прошу,  чтоб  мне  в  моей  пустоте  ни  от
кого,  ни  от  какой  страсти  не  было  бы  страшно,  Аминь!

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 115
 Сейчас  ложусь  спать.  Я  помолилась  опять,  как  могла.
С  трудом  подобрала  опухшую  ногу  и  на  одно  колено.
И  ничком.  Долго  так  ли  пролежала,  коротко  ли?  не  знаю.
Без  слов,  без  слез,  безо  всякого  экстаза,  не  от  молитвы.
А  потому,  что  в  этом  углу,  где  моя  святыня,  я  ощущаю
помощь,  ту  силу,  которая  не  обрекает  меня  на  голод,  на
холод,  на  новые  муки  и  смерти,  а,  наоборот,  несет  в  себе
и  принесла  от  себя  живые  слова  живой  поддержки:  «Я  не
один,  Отец  со  мною»...
 Боже  мой,  Боже  мой!  Что  случилось  с  душой,  с  людь¬
ми,  с  миром,  со  всеми  нами?
 Днем  опять  приходили  старухи,  все  наследники  М.  А.,
и  каждой  из  них  она  что-то  шила  в  свое  время  и  каждой
при  жизни  она  что-то  отказала.  Уж  эти  мне  завещания!
И  как  этому  верить  или  не  верить?  Двум  из  них  дала
тряпья  и  старенькие  платьишки,  одну  ругнула  за  явное
вымогательство  (дистрофичка  жуткая!),  но  все  же  вы¬
делила  и  ей.  Пусть  поминают  душу.  Когда  же  все-таки
кончат  ко  мне  приходить  наследники  М.  А.?  Но  ушли
все-таки  все  в  хорошем,  довольном  духе.  И  салопчик
я  им  отдала.
 Хотела  дать  Ляле  телеграмму  в  таком  духе:  «Желез-
новодск  —  до  востребования.  Таня,  Коля,  Жука,  т.  На¬
таша,  Ксеня,  Марья  Александровна  и  Цесоренки  умер¬
ли  —  пиши  здоровье».  Но  потом  сообразила,  что  же  это
за  помянник  телеграфный?  Но  я  тогда  же,  16/У1,  как
только  узнала,  так  сразу  написала  ей  подробное  письмо
в  Балашов  до  востребования.
 Сегодня,  25/У1-1942  г.  Бог  опять  спас  жизнь,  и  если
не  жизнь,  то  я  не  изрезана  и  не  исколота.  Дело  было  так:
проснувшись,  я  умедлила  на  5  каких-то  минут  встать  и
пойти  в  кухню  мыться.  Захотелось  дистрофику  поле¬
жать  лишние  минуты,  а  главное,  не  в  привычке  у  меня
валяться  так.  И  только-только  я  снова  опустила  голову

116
 В.  К.  БЕРХМАН
 на  подушки  —  бац!  Треск,  грохот,  звон!  От  первого  же
артобстрела  и  первого  снаряда  вихрем  выбило  в  моей
кухне  стекла  с  2-х  окон  и  покоробило  раму.  Стекла  легли
на  пол  и  плиту  угольчатыми  пластами,  птицы  какие-то
стеклянные,  влетевшие  в  окно!  И  везде  насыпаны  косяч¬
ки,  острячки,  и  я  могла  бы  здесь  быть,  все  это  дело  одной
минуты,  и  я  замедлила.  И  сейчас  —  Бог  спас  жизнь.  А  в
комнате  —  ничего,  только  упал  образ,  и  то  небольшой,
и  картинки.
 Я  подобрала  где  и  как  возможно  вылетевшие  стекла:
вот  это,  например,  смотрю  и  думаю,  какое  громадное,
угольчатое,  если  б  об  меня  —  всю  бы  изрезало...
 С  большим  трудом  дошла  до  б[ольни]цы  Эрисмана18,
с  направлением  на  рентген  гр[удной]  клетки.  Мне  худо  с
сердцем  и  делают  часто  уколы  на  службе,  это  раз,  а  во-
2-х,  хотела  узнать,  какова  я  на  случай  эвакуации?  Полу¬
чила  письмо  от  Ляли,  пишет:  «Если  есть  силы,  брось  все,
приезжай,  ты  и  здесь  устроишься,  медработники  нужны»
и  т.д.
 Мне  к  ним  и  хочется,  и  не  хочется.  Нет  никаких  сил
думать  о  дороге.  Кроме  того,  намереваюсь  пойти  в  цер¬
ковь.  Я  не  была  столько  времени.  Нет  сдвига  в  воле,
чтоб  туда  пойти  —  где  прежняя  охота  к  церкви?  Есть
ли  вообще  какие-либо  желания  сейчас?
 Доктор  спросил:  «А  для  чего  Вы  хотите  эвакуиро¬
ваться?  Чтоб  выжить?  Вы  и  здесь,  возможно,  выживете.
А  с  поезда  определенно  Вас  „снимут“».  Дал  бумажку  на
ВТЭК.  Но  до  ВТЭКа  надо  искать  в  Собесе  копию  своего
сожженного  стажа.
 До  какого-то  неистовства  отстаиваю  свое  одиночество.
Так  хорошо  и  так  нужно  моему  состоянию  быть  в  ти¬
шине.  Я  не  знаю,  чем  я  так  измучена,  т.  к.  у  других  мук
гораздо  больше  и  они  сознательны.  Я  свое  горе  сознаю
как-то  бочком  и  то  —  когда  пишу.  Чье-либо  внедрение  в
комнату  хоть  на  минуту  кажется  тяжелым  и  ненужным.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 117
 Свинец  какой-то.  Когда  приходит  Соня,  я  ее  умоляю:
«Уходи,  оставь  меня,  не  ходи  ко  мне»,  а  то  сую  ей  кусочек
хлеба  и  выпроваживаю  ее  за  дверь,  и  она  идет,  понурив
голову.  У  меня  нет  ни  к  ней,  ни  к  кому  ни  слов  любви,
ни  участия  к  судьбе.  Я  знаю,  что  так  делать  не  надо  и
чувствовать  так.  Но  делаю  и  чувствую.  Это  ужасно.  Надо
не  так!  Но  у  меня  нет  ничего  в  душе.  Всех  пропустила,
растеряла,  бросила,  я,  мертвый  дистрофик,  остался  жить,
а  все  умерли.
 Днем,  когда  чувствую  себя  посильнее,  пробираюсь  на
лужайку  за  травой.  Сначала  опускаюсь  на  здоровое,  по¬
том  на  цинготное,  распухшее  колено.  Набрав  лебеды,
подорожника  и  одуванчиков,  я  долго  сижу  полулежа  на
теплой  земле  и  гляжу  напротив  в  зияющую  дырку  на
стене  дома.  Потом  тщетно  пытаюсь  подняться,  но  не  тут-
то  было,  опять  на  землю  хлопнусь,  уже  почти  ничком,
палка  в  сторону,  такая  злость  на  цингу  и  бессилие!  Как
это  хорошо  не  двигаться,  не  ходить,  не  доставать  пищу.
Как  хорошо  тем,  кто  умер.
 2-Я  ТЕТРАДЬ:  ЛЕНИНГРАД.  1942
 21  августа.  Как  мне  вдруг  хорошо.  Как  хорошо  сегодня,
хоть  я  проснулась  в  5  часов  от  голода,  но  дело  не  в  том,
а  как  хорошо  одной.  Во  всю  жизнь  не  испытала  подоб¬
ного.  Все  люди  чужие.  К  некоторым  старым  выжившим
можно  зайти  за  спичкой  в  долг,  за  водою,  но  никаких  ни
к  кому  обязательств  —  и  снова  одна.  Для  чего  я  выжила?
Надо  только  понять  как  следует  умом  и  сердцем.  И  то  и
другое  у  меня  слабо.  Все  дорогие  умерли.  Ляля  с  семьей
далеко.  Но  сейчас,  и  главное  сегодня,  т.к.  сегодня  я  по¬
няла  —  могу  только  радоваться,  что  совсем  одна.  Ведь  я
же  полуидиотка.  Живи  с  кем-либо  сейчас  —  на  меня  этот
другой  стал  бы  кричать  и  я  сама  бы  его  никак  не  пере¬
несла.  А  зачем  крик,  когда  можно  и  без  крика.  И  так  всем

118
 В.  К.  БЕРХМАН
 тяжело.  Например,  поставила  сапоги  в  печку  посушить,
забыла  их,  затопила  печь.  Задники  и  обгорели.  А  хорошие,
коньковые19.  И  кто  сейчас  починит?
 У  меня  настоящая  пустыня.  Я  ее  принимаю  всецело
духом.  Сколько  опять  времени  не  записывала,  с  конца
июня.  Около  2-х  месяцев.  Сердце  не  позволяло  писать
совсем,  совсем  слабела  рука,  и  я  все  свободное  время
лежала.  И  вдруг  отпала  охота  к  записыванию,  а  сейчас
вот  опять...  Но  думаю  и  рассуждаю  как  маленькая.  А  по¬
пробуй  что  жизненное  сообразить?  Полный  крах.
 Я  полюбила  одиночество.  Это  факт.
 Вчера,  20  августа  1942  г.,  после  долгой  разлуки  с  цер¬
ковью,  я,  благодаря  закрытию  ЗДП  фабрики  Самойловой,
могла  быть  у  обедни  и  приобщиться  Св.  Таин.  Это  первое
причастие  после  4/Н—1942  г.,  после  того  Соборования  и
Приобщения  в  комнате  Ксении.  Меня  поразила  в  церкви
общая  молитва  людей  в  приходе.  Как  молятся!  Сколько
слез!  У  меня  было  такое  чувство,  будто  и  сюда  пришла
не  снова,  а  в  первый  раз.  Меня  все  встретило  новизной.
И  вопросом  —  почему  я  так  долго  здесь  не  была?  Из-за
ног?  Из-за  сердца?  Не  оправдание.  У  всех  и  ноги,  и  сердце,
и  все  стоят,  молятся,  плачут.  Я  по-прежнему  тупая  тварь.
 В  церкви  стоять  совсем  свободно.  Перед  Причастием
положила  земной  поклон.  После  обедни  поехала  на  служ¬
бу  завтракать,  успела,  получила  стакан  черного  кофе  и
гороховой  каши  с  кокосовым  маслом.  Потом  во  весь  день
были  хлопоты  насчет  нового  устройства  на  место.  Надо
бы  идти  на  М.  Гельца20  и  принять  это  нежелательное,  как
из  руки  Божией.  Не  хочется!!  Но,  побывав  в  церкви  и
приобщившись  Св.  Т[аин],  я  особенно  чувствую  в  своем
одиночестве,  что  я  ни  в  коем  случае  —  жизнь  ли?  смерть
ли?  —  не  одна.
 После  катастрофы  1941-1942  резко,  всей  жизнью  от¬
межевалась  от  людских  интимностей.  Какая  великая  пау¬
за  жизни.  Многие  ли  сознательно  отнесутся  к  этой  паузе?

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 119
 Живу  в  вещевом  довольстве:  белье,  безделушки,
платье,  посуда.  И  все  ни  к  чему  теперь.  Готовилась  уме¬
реть,  а  умерли  другие  и  всем  нагрузили.  Раздаю  поне¬
множку.  Вчера  приходил  фельдшер  И.  В.,  которого  я  за¬
меняла  и  нынче  (вчера)  навестила  в  б[ольни]це.  Просил
пока  взять  тоже  к  себе  его  плошки-поварешки,  а  также
и  книги,  пока  что...  Не  умрет  ли?  Я  взяла.  Пусть  стоят.
А  умру  я  —  кому-либо  пригодятся.
 Больной  И.  В.  весь  в  планах:  Бежецк,  коза,  молоко;
зовет  с  ним  меня  ехать  на  полях  работать  и  «поправ¬
ляться».  Подойти  к  норме  питания.  (Кто-то  сказал,  что
теперь  ленинградцев  не  накормить,  они  безумны  от  го¬
лода.)  Но  всякий  Бежецк  теперь  такая  проблема:  отре¬
занный  город  (это  мы),  пепел,  камни,  зияющие  дыры  в
зданиях  и  почти  ежедневные  обстрелы,  да  по  нескольку
раз  еще!  Позавчера  рядом  с  фабрикой  столько  натворил.
 Но  я  была  тронута,  что  мало  знающий  меня  дистро¬
фик-старичок  зовет  меня  вместе  питаться  и  работать.
Понятно,  что  это  все  такое  мозговое,  ненормальное,  как  и
многие  планы  в  такие-то  минуты.  Может  быть,  он  сам-то
скоро  и  поедет...  только  не  в  Бежецк.
 Значит,  все  же  я,  такая,  как  сейчас,  кому-нибудь,  хоть
и  эфемерно,  нужна.
 21  авг[уста1,  вечер.  И  ч.  при  свете  коптилки
 Заходила  только  что  Клавдия  Михайловна,  меня  отыс¬
кавшая,  а  я  ее  не  считала  живой.  «Вы  живы?»  Кухня
наша  тонет  в  воде  из  уборной,  и  я  не  могу  из-за  сил
ликвидировать  безобразие,  выбираю  воду  тряпкою  по
мере  возможности.  Стояли  мы  на  перешейке  между  2-х
морей,  и  я  кричала  Клавдии  в  ухо.  Самовар  не  закипал,
капризничал.  Клавдия  боится  темноты  и  торопила  меня
с  кипятком:  «Все  микробы  уже  погибли».  Напилась  не¬
кипяченого.  Клавдия  тоже,  как  и  фельдшер  И.  В.,  плани¬
рует,  но  ближе  к  жизни  —  тоже  жить  со  мной  (все  хотят

120
 В.  К.  БЕРХМАН
 соединяться).  Она  купит  дров  и  на  свою,  и  на  мою  долю,
я  буду  у  нее  спать,  а  кушать  порознь,  и  так  мы  выживем
грядущую  зиму!
 Это,  конечно,  жизненнее,  чем  коза  и  фельдшерство  в
Бежецке,  и  Клава  очень  милая,  верующая,  умница  при¬
том,  но  трудно  кричать  ей  в  ухо.  Условились  повидаться,
ведь  рядом,  не  терять  друг  друга  из  виду.
 Ее  старинные  квартиранты,  которые  всегда  бывали
на  ее  именинах  19/Х1,  Елена  Васильевна  и  Никол[ай]
Васильевич,  умерли  от  голода.  Клавдия  Никол  [аевна]
жива;  ее  сестра  А.  Н.  —  умерла  тоже.  Что  ни  встреча  —
смерти  и  смерти.
 Вчера  истратила  на  самовар  и  на  поиски  ключа  от
квартиры  целых  4  спички.  Сегодня  не  буду  ставить  са¬
мовар  —  нельзя.  После  ухода  Клавдии  пила  одна,  доела
овощи  с  булкой  (рацион),  потом  оставшейся  спичкой
зажгла  лампаду,  помолилась.  Легла  и  думаю  —  как  бы  не
закоптела  лампада.  А  она  взяла  да  и  погасла.  Как  только
легла  —  такая  умная.  Вот  и  мой  день.
 Забыла  еще  записать,  что  на  днях  видела  во  сне
 В. 	А.  Шам-а.  И  он  меня  благословил.  На  другой  день  от
него  письмо.  Еще  не  ответила.  Пишу,  лежа  в  постели.
Встаю,  иначе  поздно  на  новую  службу.
 Воскресенье,  23/УШ.
 Вчера  устроилась  снова  на  службу,  на  завод  810-й,
бывший  М.  Гельца.  Еще  в  июле  меня  сюда  направила
31-я  поликлиника  (переводом  с  Самойловой  фабр[ики],
где  я  больше  не  была  нужна  по  сокращению  штатов).
Я  пробыла  там  сутки  и  не  явилась  больше  на  дежурство.
Прогул?  Как  это  было?  Не  посчитался  никто  с  моими
силами,  хоть  я  их  и  умоляла,  и  послали  на  полноцен¬
ную  работу.  «Что  значит  дать  Вам  посильную  работу,  не
дрова  таскать?»  —  так  сказал  гл[авный]  врач.  Я  пошла  в
слезах  и  недоумении  —  как  работать?  После  маленького

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 121
 предприятия  на  Самойловой  каждое  дело  покажется  гро¬
моздким.  Большой  вестибюль,  охрана,  хлопоты  о  разовом
пропуске,  который  забыли  спустить.  Вхожу  —  пустынные
грязные  коридоры,  вонь  из  уборной.  Меня  встретили
2  дистрофички-сестры,  обе  видимые  «идиотки»,  одна  из
них  сейчас  же  на  такую-то  как  я  «идиотку»  накрича¬
ла,  как  только  меня  облекли  в  халат:  «Вы  не  тот  халат
одели!»  —  «Да  разве  я  сама  выбирала  халат,  что  Вы  на
меня  орете?»  —  ответ.  —  «Мы  все  друг  на  друга  орем  —
мы  дистрофики!»  Странное  дело.  У  Самойловой  кричала
одна  заведующая,  и  она  была  меньший,  чем  мы,  дистро¬
фик,  а  мы  с  обоими  мужчинами-фельдшерами  работали
дружно  и  не  кричали.  Главврач,  временно  заменявший
другого,  больного,  принял  меня  лежа  на  диване:  «Милая
моя,  я  Вас  очень  попрошу,  сходите  в  столовую,  сами  по¬
кушайте  там  по  карточке,  а  мне  выкупите  хлебца  500,0,
вот  моя  карточка  и  деньги,  а  я  что-то  устал  сегодня»  и
призакрыл  глаза.  Это,  конечно,  был  хамист,  каких  нема¬
ло.  Но  по  своему  состоянию  (форменной  идиотки)  я  по¬
виновалась,  отупение  порой  заставляет  как-то  безвольно
принимать  всякий  приказ  другого  человека.  Я  принесла
ему  хлеб,  еле  взобравшись  на  5  этаж  в  столовую,  дали
с  довеском.  Он  тотчас  же  съел  довесок  и  велел  принять
дежурство  от  сестры.
 Везде  в  медпункте  полный  развал.  На  днях  влетели
осколки  в  регистратуру.  Стекла  выбиты,  пол  засыпан.
Местами  обвалилась  штукатурка.  Маленькая  крикливая
регистраторша  сразу  заставила  искать  несколько  кар¬
точек.  «Алфавит,  —  кричит  она,  —  должен  быть,  так  и
знайте,  подобран  не  только  по  одной,  по  всем  буквам.
Вы  что,  оглохли?  Да  что  Вы?  Первый  раз  работаете?
Грамоте  когда-либо  учились?»  Кое-что  поделав  и  сразу
устав,  я  уселась  в  регистратуру,  свесив  к  столу  голову.
 Кричащая  регистраторша  исчезла  в  столовую.  Все
только  и  делали,  что  бегали  в  столовую.  Я  была  хоть

122
 В.  К.  БЕРХМАН
 и  полумертвая,  но  старая  кадровая  сестра,  и  это  дельце
мне  не  нравилось.  Новая  обстановка  изо  всей  силы  била
по  еле  живым  местам  организма.  Слезы  текли  из  глаз  на
стол  ручьями,  вошел  врач-терапевт  и  спросил:  «Поче¬
му  Вы  сидите  без  работы,  а  надели  халат,  новое  дело?»
Я  огрызнулась  на  этот  тон:  «Когда  пообедаю,  тогда  и
начну  работать  —  я  голодна».  Он  повернулся,  пробормо¬
тав  что-то  (очевидно,  нелестный  отзыв  на  дистрофиков),
и  ушел  тоже.
 Больные  не  приходили,  и  я  долго  сидела  так,  всеми
забытая  и  не  замеченная.  Вообще  больных  было  мало,
особенно  в  обеденные  часы.
 Санитарка  принесла  мне  обед  из  столовки.  Я  решила  в
тот  же  день  уйти  и  не  показываться  на  завод,  где  грязно,
разруха  и  всем  командует  главврач  К-й,  где  на  меня  орут
без  толку  и  я  ни  с  чем  все  равно  не  справлюсь.  В  рабо¬
чей,  или,  иначе,  матерьяльной  комнате,  разгороженной
посреди  большими  шкафами,  меня  неприятно  поразил  вид
6-ти  кроватей,  из  которых  3  были  застланы  матрацами,
одеялами  и  подушками,  а  3  стояли  непокрытые  с  ржав¬
чиной  на  сетке,  а  грязные  подушки  без  наволочек  были
прислонены  к  изголовью  неровными  буграми.  Всего  2  не¬
дели  назад  здесь  скончалась  медсестра,  а  на  тех  двух  тоже
медсестры,  в  апреле,  а  вот  эта,  третья,  долго  проборолась  с
дистрофией  миокарда,  цингой  и  дистрофией  общей.  Сей¬
час  эти  кровати  родили  во  мне  воспоминание  о  многом:
«Почему  ты  до  сих  пор  здесь,  а  они  —  там?  Мне  ведь  не
хочется  быть  здесь,  организм  завял  и  устал,  а  ты  тянешь
и  тянешь  свое  бытие  в  условиях,  превосходящих  силы».
 Здесь,  на  новой  работе,  я  ощутила  полное  рабство
каким-то  человеческим  искаженным  инстинктом,  на  тебя
орут,  тобой  распоряжаются  и  все  у  тебя  выходит  плохо.
На  Самойловой  я  ничего  не  делала,  и  это  мне  было  впо¬
ру,  а  здесь  сразу  все  надо  делать.  Руки  не  держат,  ноги
не  держат,  голова  плохо  варит,  движения  усиливают  го¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 123
 лод,  удваивают  сердцебиение  —  мое  постоянное  теперь
бедствие.  Как  хорошо  у  Самойловой  сидеть  у  печки  и
корябать  по  стандартной  формочке  кое-какие  высасы¬
ваемые  из  пальца  отчетики,  главная  хоть  и  кричала,  но
периодически,  а  тут?  Какой  я  работник?  Уйду,  уйду  про¬
гулом.  Хоть  раз  в  жизни  сделать  прогульчик.
 И  я  не  вышла  на  работу  следующий  день.  Я  уж  не
помню  числа...  июля...  какого?  В  общем,  это  было  с  ме¬
сяц  тому  назад.  Я  проснулась  и  думаю,  неужели  я  делаю
прогул?  И  что  из  этого  выйдет?  И  как  там  справятся?
В  здоровом  состоянии  я  раньше  была  четкая,  беспоко¬
ящаяся  о  службе  и  товарищах,  а  здесь  такое  ощущение,
в  кровати  лежать  спокойно,  встать  или  не  встать?  И  так
как  я  с  детства  перед  решающими  моментами  обращалась
к  Богу,  так  и  теперь  в  это  летнее  утро  я  сказала  Ему:
«Господи,  помоги  мне  сделать  благополучный  прогул!»,
перекрестилась  и  заснула  снова  часов  до  11-ти  утра.  Про¬
гул  был  сделан.
 Никто  за  мной  и  не  посылал.  Я  снова  пошла  на  Са¬
мойлову  —  там  мне  обрадовались.  И.  В.  слег  с  обостре¬
нием  цинги.  Его  надо  заменять.  И  я  снова  дежурила  до
сего  времени  на  старом  месте,  все  заменяла  И.  В.  и  2  раза
заменяла  В.  А.  —  полусидя,  полулежа,  в  маленьком  ЗДП
с  маленькой  картотекой,  с  хрустально-чистым  перевя¬
зочным]  столом  в  смежной  комнате  и  налаженным
мединвентарем,  несмотря  на  такое-то  время!  По  ночам
никто  не  мешал.  Я  снова  много-много  передумывала  в
эти  пустынные  часы...  За  этот  июль  я  начала  плакать,
точно  что  прорвалось  в  иссохшем  русле  сердца  и  потек¬
ла  вода.  Слезы  были  все-все  —  они  заменили  мне  на  это
время  дневник  и  только  сейчас,  23/У1П,  я  начала  снова
записывать.  Утром  за  водой,  к  уличному  шлангу,  каж¬
дый  сотрудник  м[ед]  пункта  должен  был  обеспечить  себя

124
 В.  К.  БЕРХМАН
 приносом  воды:  1  банка,  1  графин  и  хоть  У2  ведра  воды!
Желательно  —  целое  ведро.  И  никто  за  это  счастливое
краткое  время  (недели  3)  не  искал  меня,  не  предъявлял
мне  ничего,  что  я  так  ушла.  Все  же,  наконец-то,  вот  на
этих  днях  меня  пригласили  в  31  п[оликлини]ку.  Стар¬
ший  врач  принял  тотчас  же.  «Это  Вы  и  есть,  беглянка  с
места?  —  не  сурово  так  спросил.  —  Так  вот  что,  сестрица,
Ваш  побег  с  места  объясняю  болезненным  состоянием,  на
вид  Вам  не  ставлю.  Все  мы  теперь  „с  дуринкой“.  Прогул
Вам  не  засчитывает  никто,  но  сейчас  надо  идти  и  при¬
нять  работу.  Знаем  Ваш  стажи,  Ваше  состояние.  Будете
работать  на  полноценном  заводе,  отъедитесь.  Вскоре  там
устроим  добавочное  и  витаминное  питание,  а  Самойлова
фабрика  обойдется  без  Вашего  '/2  пайка.  У  Гельца  теперь
новая  заведующая.  К-й  ушел  в  Скорую  помощь.  Уверяю
Вас,  там  Вы  скорее  придете  в  себя  и  встанете  на  ноги».
 Он  дал  мне  вторичное  направление  с  печатью,  по¬
звонил  на  завод  по  телефону,  чтоб  через  день  спустили
разовый  пропуск,  и  вот  я  снова  вошла  в  те  двери,  кото¬
рые  покинула,  чтоб  сделать  прогул.  Вот  как  окончился
первый  мой  прогул.
 Как  странно!  Как  только  решусь  на  что-либо,  превос¬
ходящее  мои  нравственные  силы,  например,  относиться
лучше  и  терпеливее  к  Соне,  как  сейчас  же  получаю  в  чем-
то  и  укрепление  на  такое  дело.  Сегодня  получила  письмо
из  Саратова  от  протоиерея  Н.  Чукова*,  к  которому  писа¬
ла  по  поводу  Ксениной  кончины.  Она  мне  говорила:  «Вот
после  моей  смерти  у  тебя  останутся  друзья  —  Н.  К.  Ч.
и  Е.  Р.  —  К  ним  всегда  можешь  обратиться».  И  вот  пе¬
редо  мной  его  письмо,  Н.  К.  Чукова:
 «...не  покидайте  ее  все-таки.  К.  М.  так  хотела  помочь
ей  духовно  подняться!  Может  быть,  Господь  и  устроит
 *  М[итрополит]  Григорий  Ленингр[адский]  и  Новгородский].  —
(Вероятно,  примеч.  автора  дневника.  —  Публ.)

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 125
 это.  Нет  надобности  Вам  брать  ее  к  себе,  но  насколько
возможно,  Вы  поруководите  ее  так  же  разумно,  как  уже
начали.  Конечно,  ей  лучше  было  бы  поступить  на  рабо¬
ту,  которая  захватила  бы  ее  и  отвлекла  от  направления
ненормального.  Господь  да  поможет  Вам  в  этом!  Тяже¬
лую  годину  переживали  все  мы  и  надо  поддерживать
друг  друга.  В  этом  отношении  я  преклоняюсь  перед  о.
Симоном.  Господь  воздает  ему  за  то  утешение,  какое  он
доставлял  ближним  в  эти  дни  испытания.
 Молюсь  о  Вас  и  Ваших.  Храни  Вас  Господь.  Буду  рад
иметь  от  Вас  и  о  Вас  сведения.
 Пишите.  Помоги  Вам  Господь!
 Сердечно  Вам  преданный
Н.  Ч.».
 23/VIII  вечером.  Наконец-то  от  Ляли  письмо  из  Ба¬
лашова.  Я  читала  его  и  плакала,  я  начала  сильно  плакать
и  плачу  чаще  и  чаще*.
 Ляля  больна,  истощена,  тоже  скелет.  Дважды  болела
голодным  поносом.  Едет  к  Эрне  «доживать».  Зовет  меня
туда.  Разве  я  не  поехала  бы  туда,  если  б  могла?  Надо
возобновить  свою  инвалидность  III  гр.  до  55  лет.  Надо
хлопотать,  найти  копии  своих  стажных  бумажек  взамен
сгоревших  подлинников.  Они  в  Собесе,  а  Собес  или  сго¬
рел,  или  куда  переведен?  Это  все  дела  величайших  тя¬
жестей  пока  что  для  меня.  Я  не  надеюсь  на  здоровье,  не
быть  бы  мне  им  в  тягость.  Главное,  пусть  все  сложится
как  надо  и  для  души,  и  для  их  пользы.  Об  этом  все  мое
желание.
 В  воскресенье  снова  попала  в  церковь.  А  в  баню,  не¬
давно  возобновленную,  все  еще  не  попасть,  очереди.  Все
равно  дома  вымылась  в  субботу,  как  могла.  К  обедне
 *  Против  этого  абзаца  на  полях  дневника  перпендикулярно  тексту
написано:  «Пробуждение».  —  Публ.

126
 В.  К.  БЕРХМАН
 пришла  вовремя,  к  началу.  Ни  одного  слова  Послания,
ни  одного  слова  Евангелия  не  разобрала.  Я  все  еще  с
сильно  ослабленным  слухом.  Как  плохо,  что  спутала  не¬
давно  возобновленное  недельное  чтение.  Сейчас  между
завтраком  и  обедом  еду  на  Удельную.  Надо  сговориться,
чтоб  мне  указали  Танину—Колину  могилу.  Мне  кажет¬
ся  —  увижу  могилу,  скажу:  «Ныне  отпущаеши»21,  —  боль¬
шая  будет  радость.
 Мое  горе  по  Тане,  Коле,  Ксении  велико,  но  с  тех  пор,
как  я  добилась  до  церкви,  до  панихид,  записок,  а  глав¬
ное  —  до  Таинства,  мне  стало  легче,  я  живу,  надеюсь  на
встречу  с  ними  и  с  живой  Лялей,  руки  стали  будто  бы
лучше,  удерживают  предметы,  а  ноги  лучше  ходить.  Дал
бы  Господь  чаще  прибегать  к  Таинству.  В  этом  не  только
вижу,  но  ощущаю  свою  страду,  щит  веры,  ограждение  от
врагов,  основу  всего,  оправдание  тому,  что  я  пока  живая.
 7  ч.  веч.  23  августа  1942  г.
 До  могилки  снова  не  добраться.  Поехала  к  Сусанне,
 застала  ее  дома  и  Таис[ию]  Евген[ьевну].  Пока  что  не
 эвакуируются.  25-го  решится,  ехать  ли  Сусанне,  нет  ли.
 Сусанна  мне  рассказала,  что  она  похоронила  двоих  чу¬
 жих  (для  нее-то  близких),  ходила  за  ними,  приняла  их
 смерти  и  отвезла  их  на  кладбище,  и  похоронила  в  своей
 могиле.  Эти  все  такие  рассказы  действуют  на  меня  оглу¬
 шительно,  если  можно  так  сказать.  Я  как  приговоренный
 преступник,  да  так  оно  и  есть.
 Сусанна  мне  предложила  тотчас  же  ехать  на  кладбище,
 я  обрадовалась.  Сказала,  чтоб  я  нарезала  из  палисадника
 Тане  цветов...  Тане?  Тане?  Этот  палисадник,  скамейка,
 и  цветов  —  Тане?  Куда?  На  могилу?  Да  ее  смех  тут  же
 слышен  в  кустах,  где  поспела  малина  и  синий  аконит
силится  перегнать  своим  ростом  флоксы  и  желтые  геор-
гинчики.  В  слезах  резала  я  потихоньку  цветы.  Потом  мы
их  поставили  в  баночки,  налив  водой,  съели  по  тарелке

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 127
 щей  и  вышли.  Еле-еле  шла,  очень  плохо  с  сердцем.  Всяче¬
ски  стараюсь  это  скрыть,  да  и  что  говорить,  у  всех  почти
так.  В  груди  томно,  ноги,  руки.  Трудно  жить  оставшим¬
ся  в  живых.  Вышли  на  Скобелевский,  видим  поспевает
еле-еле  встречный  дистрофик-старичок,  это  родственник
Сани  из  города.  Саня  об  нем  мне  говорила,  что  если
он  встретится,  придется  ей  идти  с  ним  обратно  домой.
И  меня  звала,  но,  несмотря  на  давнее  знакомство  с  Саней,
я  бы  чувствовала  себя  лишней.  И  у  них  я  бы  съела  им
нужную  лишнюю  тарелку  щей.  А  основное  —  это  та  моя
преступность  перед  Таней  и  многими,  которую  я  сразу
ощущаю  в  таких  препятствиях  к  достижению  цели.  Это
надо  понести  терпеливо.  Ведь  как  странно,  ведь  уж  шли
вместе  к  цели.  Сусанна  понесла  цветы  домой,  и  услови¬
лись,  что  вечером  будет  меня  ждать  до  */2  8-го  на  кладби¬
ще.  Но  как  только  мы  разошлись,  я  еле  дошла  до  останов¬
ки.  Я  пропустила  2  трамвая  из-за  худоты  в  сердце.  Я  села
в  пыль  и  сидела  в  пыли,  лишь  бы  куда  сесть.  Раскаива¬
лась,  что  не  пошла  обратно  к  Сусанне.  Но  все  равно  я  бы
стеснила  их,  пришлось  бы  меня  им  ждать,  пока  отсижусь.
Доехала  чудесно  до  фабрики  Самойловой.  И  чудесно,  там
был  сразу  настоящий  кофе.  Ожила  ненадолго,  но  не  на¬
столько,  чтоб  опять  ехать.  Мне  сразу  сделали  на  пункте
камфорный  укол.  Все  же  плохо  мне.  И  все  упрекаю  себя:
ленивая,  дохлятина.  Постараюсь  [во]  вторник,  сменюсь
с  работы.  И  это,  м.  б.,  последний  срок.  Сусанна  может
уехать.  И  я  боюсь  ее  связать.  Скоро  темнота,  и  много  еще
надо  сделать.  Буду  думать  о  Тане,  ее  звать,  молиться  о
ней.  Чтоб  не  было  препятствий  ее  найти.  Виновата,  несу
должное.  Голос  ее  слышу:  «Не  мучь  себя,  кума,  не  езди
ко  мне  через  силу,  кума».  Сейчас  сажусь  писать  Ляле.
 25/У1Н-1942
 Вокруг  какое-то  сумасшествие.  Сама  —  еле-еле!!
40  перевязок  в  утро,  и  еще  с  улицы  доставили  ребят,

128
 В.  К.  БЕРХМАН
 раненных  осколками.  Штамповка  рецептов  лекарства,  на¬
правления,  банки,  градусники,  но  все  это  под  криками:
«Скорей!  Скорей!»  Утром  же  после  суточного  [дежур¬
ства]  так  ослабли  руки,  что  я  все  роняла.  Ноги  тоже.
От  сои  болит  живот.  И  главное,  я  не  располагаю  сво¬
им  днем:  сутки  отработала,  работаю  вторые.  И  сегодня,
возможно,  уезжает  Сусанна,  и  я  ее  никогда  не  увижу,
нашу  Саню  —  Танину  и  мою.  Саня,  кто  может  измерить
мою  благодарность  за  Таню?  Еле  дошла  до  дома,  такая
слабость.  Куда  мне  ехать?  Купила  чаю,  он  даже  нужнее
хлеба,  восстанавливает  пульс.  Вечером,  м.  б.,  и  доеду  до
Сани.  Скучно  стало  вдруг.  Пилят  кругом  дрова,  кто?  Те,
которые  запасают,  кто  не  одиноки.  Надо  постараться  вый¬
ти  до  морозов  на  пенсию22.  На  новой  работе  расходуются
силы,  превосходящие  питание.  Оно  скудно.  Медработа  в
большой  амбулатории  гробит.  Послал  же  райздрав  эта¬
кого  типа  на  крупное  дело!
 Написала  Ляле  письмо.  Потом  думаю  —  что  я  раски¬
саю?  «Терпя,  потерпех  Господа»23,  —  вспомнилось.  Но  все
же,  если  останусь  на  этой  квартире  без  дров  —  замерзну.
Лишь  бы  казарменное  [положение]  продолжалось.  Пусть
излишек  работы.  Вообще  осени,  начала  зимы  не  пред¬
ставляю.  А  она  на  носу.
 26/VIII.  Так  с  утра  ослабла,  что  еле  дошла  до  угла
М[алой]  Посадской.  У  граждан,  весьма  свирепых,  спро¬
сила,  который  час?  Вчера  забыла  завести...  8  часов!  Вер¬
нулась  домой.  Завела  сразу  на  8  ч.  15  мин.,  т.  к.  сидела
сколько-то  на  подоконнике,  не  дойти  сразу  в  III  этаж.
Заплакала  от  бессилия.  Если  все  будет  так,  как  сего¬
дня,  то  завод  не  под  силу.  Сил  работать  при  ЖАКТе  на
дровах,  чтоб  получить  себе  дров,  —  нет.  Спичек  нет.  Не
представляю,  как  дальше.  Расколоть  большую  древесину
не  могла.  Все  валится  из  рук,  ноги  шаркают  как  в  80  лет.
Эти  3  дня  опять  хуже  с  цингой,  но  ведь  ем  же  зелень.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 129
 И  к  тому  же  управхозша  вчера  приводила  каких-то  пар¬
ней.  Заселяют  квартиры  до  3-х  этажей  включительно,  из
4-го  и  5  этажей,  где  вода  не  будет  доходить.  Вчера  при¬
гласили  вечером  на  собрание  во  дворе,  перед  ЖАКТом.
Военный  докладчик,  подготовка  ЖАКТов  к  осенне-зим¬
нему  сезону  и  военно-политическое  освещение  данного
момента.  Над  двором  взошел  месяц.  Вокруг  все  чужие
люди.  Говори  —  не  говори,  жизнь  и  дрова  мне  не  под
силу.  Никто  не  поможет.  Надежда  моя  не  на  этих  людей.
В  этом  доме  всякий  умрет,  кто  физически  не  силен  и  кто
один.  Видимо,  зимой  будет  конец  тем,  кто  опаздывает.
Видела,  забыла  о  том  записать,  Асю  Монтеверде.  Ока¬
зывается,  Ляля  ей  писала,  прося  мне  помочь,  и  в  случае
их  эвакуации  взять  меня  с  собой.  Лялина  любовь  издали
достигает  меня.
 Спасибо  ей,  но  Ася  же  сама  голодает!  А  ботвы  везде
всюду  много.  От  нее  вчера  узнала  о  смерти  Лили  Ме-
дервольф,  долго  боролась,  умерла  в  июне.  Это  т[ак]  на¬
зываемые  запоздалые  женские  смерти.  Остались  девочки
Алла  и  Ниночка,  16  и  14  л.  Ильюша  Олин  в  деревне
у  дяди  врача.  Обеспечен.
 Ботанич[еский]  сад  в  вечернем  румяном  и  золотом
освещении.  Напомнил  Лялю,  ее  любовь  к  саду,  деревню,
скамейки  —  у  нас,  когда-то,  где-то...
 Сегодня  часа  на  3  иду  работать  за  регистратора.  Сей¬
час  завтракать.  От  слабости  не  утерпела,  купила  по  лест¬
нице  черного  творожку  на  9  р.  Тяжелый,  с  У2  кило,  что
ли?  Чашечка  такая  увесистая.  Он  безвреден,  сытен,  но
от  него  заклеивает  живот.  Какой-то  торф.  Кто  и  что  го¬
ворит  про  него.  Слабну.  Мысль  опять  вертится  на  еде.
 26/УШ֊1942
 Получила  контрольный]  талон  на  4  месяца  для  полу¬
чения  карточек.  Хранить  как  зеницу  ока.  День  тяжелый,
больной,  все  опять  роняла,  танцую  на  одном  месте,  плачу.

130
 В.  К.  БЕРХМАН
 Что  такое?  Неужели  так  уж  хочется  жить?  Какой  стаж?
Лялю  хочу  видеть?  Так  ведь  совершенно  неизвестно,  кто
вперед,  ты  или  она?  И  м.  б.,  в  эту  минуту  ее  уж  нет  на
свете?
 Слезы  от  слабости  ли,  от  невроза  ли,  все  льются.  Мо¬
лоточек  бьет  по  одному  месту.  Все  время  грохот,  то  даль¬
ний,  то  ближний.  Идет  эвакуация  детдомов  и  детсадов
(без  матерей).  Блокада  —  стойко.  Наш  лозунг  —  «Горо¬
да  не  отдадим».  Говорят,  где-то  упали  бумажки  с  неба:
«Полно  вам,  руси,  ползать  на  брюхе  и  есть  траву,  вы
стали  зайцы,  сдавайте  город».
 Граждане  ленинградцы,  ни  на  что  невзирая,  храбро,
под  бомбежкой  ли,  под  артиллерийским]  обстрелом  ли,
мостят  свои  огородики  и  уже  собирают  с  них  морковку,
турнепс  и  т.  д.  Берега  Карповки  —  сплошь  огороды,  и  их
огораживают  покойницкие  кроватки  с  покоробленными
прутьями  и  ржавыми  сетками.  Трупы  еще  в  мае  все  убра¬
ли,  но  где  поглубже,  где  пониже  под  Карповкой,  там  еще
долго  лежали  мертвецы.  Так  же  и  во  дворах.  ЖАКТы  все
привели  в  порядок,  но  с  водой  еще  трудно,  то  пойдет,
то  остановится.
 Видела  новую  заведующую  вместо  К-о,  разложивше¬
го  з/пункт.  Просила  меня  перевести  на  I  паек,  но  пока
отказ.  Людей  пока  нет.  А,  слабая?  Будем  лечить,  подле¬
чим  сердце,  наладится  витаминное  питание  и  т.д.  Зав¬
тра  работаю  6У2  в  регистратуре,  регистратор  попала  в
Дистрофический]  госпиталь,  битый  небитого  везет.  За
людей,  хотя  бы  за  таких,  как  я,  держатся.
 Заведующая]  сказала,  как  только  угаснет  первый  по¬
жар  ее  новой  работы,  она  всех  нас  медицин[ски?]  осмот¬
рит,  будет  знать,  кто  куда  гож  и  кому  что  назначить
для  подкрепления  сил.  Снова  куплен  чай.  Или  это  уже
вредная  привычка,  но  как  будто  посильнее  руки,  ноги,
когда  выпью  крепкого,  так  на  полчасика  и  пульс  вырав¬
нивается.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 131
 Пока  что  заведующей  не  до  нас!  Она  с  техником  по
безопасности  ходит  по  заводу,  принимает  цехи,  говорит
с  директорами,  мастерами,  начальниками  участков  и  т.  д.
Еще  только  неск[олько]  дней  как  она,  а  уже  лишний  хлам
убран,  груда  штукатурки  около  регистратуры  исчезла,  как
будто  и  не  было  разбомблено,  уборную  хлорируют,  висит
в  коридоре  плакат  «Все  на  оборону  страны».
 Танте  Августа  позвала  меня  через  Лешу  на  «Самойло¬
ву»  пить  с  ней  чаек.  Я  притащила  с  завода  ей  в  мешке
щепок,  пронесла.  А  она  мне  с  собой  дала  заварку  чаю,
прямо  навязала,  хоть  я  и  показывала  ей  купленный  чай,
и  кусок  хлеба  в  100  г.  Разговоры  мои  с  ней  пока  все-таки
смертные:  «Мейн  херц,  тут  мир  ве»24.  У  нее-то  в  жизни
прицепка,  2  сына  (один  пока  без  вести),  а  у  Леши  дистро¬
фия  III.  Все  равно  бытие  танте  Августы  в  эту  пору  более
оправдано  перед  Высшей  Истиной,  чем  мое.  Я  —  какой-
то  оставшийся  прихвостень  в  этой  возобновляющейся
свалке.  Вот  этот  дневник,  который  пишется  (не  своими)
слабыми  руками,  кровать,  на  которой  я  погружаюсь  в
бездумный  сон,  —  и  рацион.  Вот  мои  прицепки  к  жизни.
А  разве  это  истинные  прицепки?  Если  я  пытаюсь  дать,
то  мне  сейчас  же  дают  обратно.  Где-то  вдали  мои  род¬
ные.  Увидимся  ли?  Где-то  большая  земля25.  Встанешь
с  постели,  думаешь,  как  раньше,  сделаю  то,  и  то,  и  то,
зашаркаешь,  затанцуешь,  ткнешься  вбок  куда-то,  руки
выворачивают  —  то  копейки,  то  весь  кошелек,  то  бинт,
если  перевязываю.  И  больные  спрашивают:  «И  у  Вас,
сестрица,  „руки-крюки“?»
 28/VIII-1942  г.
 Унывала  по  поводу  своего  здоровья,  вдруг  вспомнила,
какой  сегодня  день.  Начала  молиться  Б[ожией]  Матери:
«Она  во  Успении  мира  не  оставила».  Иду  на  службу.
Вчера  был  день  значительный,  бурный,  один  из  тяже¬
лых  дней  ленинградского]  жителя.  На  Западном  фронте

132
 В.  К.  БЕРХМАН
 у  нас  победы.  В  городе  снова  кладбище.  Столько  разво¬
ротил  домов,  столько  угробил  людей  и,  главное,  детей.
 Вчера  на  службе  провели  спешные  занятия  ПВО.
Меня  и  то  мобилизовали.  Срочная  практическая  про¬
верка  наших  знаний.  И  противогаз.  Я  его  напялила  и
сразу  с  подбородка  стащила,  чтоб  дышать,  хобот  у  меня
на  боку,  вид  самый  жалкий,  а  врач  кричит:  «Что  Вы
делаете,  Вы  в  отравленной  зоне!»  А  я  в  таком  виде  ни¬
чего  не  соображаю,  сижу  на  скамейке  и  дышу  осенним
воздухом  со  сдвинутым  противогазом.  Плохо  ли  мне?
Тут  молодежь  —  работницы  меня  обступили,  потащили
рядом  в  обмывочный,  и  ну  меня  тереть,  ватками  мазать,
смеются,  визжат  от  смеха,  пусть...
 «Какая  будет  жизнь?»  —  шептала  Ксения  за  У2  часа
до  кончины.  Ксения,  ты  видишь  —  какая.
 30  августа  1942  г.
 Была  в  церкви,  приобщилась  Св[ятых]  Таин.  Непо¬
стижимые,  вечные,  страшные!  Как  благодарить  Бога?
Я  —  недостойный  ропотник.  Согрелась  сразу,  а  вся  была
холодная,  ноги,  руки.  Сегодня  читали  Евангелие  «о  Брач¬
ном  пире  для  Сына  Своего».
 У2  11-го  поехала  на  завод  взять  хоть  хлеба  на  весь
день,  т.к.  на  рацион  не  попала.  И  что  же!  Мне  дали  не
только  хлеба  У2  кило,  притом  белого,  а  налили  еще  целую
банку  настоящего  кофе  и  выдали  по  талончику  из  кухни
завтрак:  пшенную  кашу  с  кусочком  масла.
 Благодарю  Владыку  моей  жизни  и  моей  смерти...  Это
одно!  И  жизни  сейчас,  по  земному  судя,  настоящей  нет,
а  смерть  страшна  из-за  грехов  и  потому,  что  мы,  живые,
не  знаем,  что  такое  она.  Живешь  сейчас  как  умираешь
и  умираешь,  если  вспомнить  Ксеню,  в  сознании  полной
непереходящей  жизни.
 Я  решила  паче  всяких  своих  сил  навещать  больных  в
больницах  сколько  могу.  Вчера  навестила  А.  А.  у  Эрисмана.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 133
 А  сегодня  еду  снова  на  Удельную  искать  Таню.  Достигну
ли  ее?  Это  кара  за  мое  равнодушие,  что  не  могу  ее  найти.
 Вчера  мы  получили  водку.  Ослабев  на  службе,  влила
в  чай  2-3  ложечки,  получилась  неприятная  боль  в  сердце
через  несколько  минут.  Думала  —  вот  конец,  из-за  водки.
Это  было  на  рационе,  думала,  умру  в  заводской  столо¬
вой.  Не  все  ли  равно  где?  Очевидно,  мне  не  все  равно.
Подавала  за  всех  за  упокой.
 Еду  к  Тане.
 31  августа.  Где  ты,  моя  Сулико?  Песня  Сулико26  по
радио  вызывает  прилив  слез.  «Где  [же]  ты,  моя  Сулико?»
сопряжена  именно  с  настоящим  периодом  жизни,  когда  я
тщетно  —  июль  и  конец  августа  1942  —  пытаюсь  найти  ее
могилу.  Ни  Сусанна,  которая  доброжелательна,  ни  кума,
которая  не  такова,  —  в  силу  каких-то  неведомых  для  нас
распоряжений  —  не  удосуживаются  мне  ее  показать.  Су¬
лико  —  это  Таня,  и  не  брюнетка  Сулико,  а  совсем  Таня.
И  вот  почему.  2  г[ода]  назад  на  последних  мирных  ее
именинах  25/1-1940  г.  патефон  на  Ярославском  пр.,  78Б
запел  «Сулико»,  и  Таня  сказала:  «До  чего  я  люблю  эту
мелодическую  песенку,  до  чего  она  трогательна»  и  доба¬
вила:  «Мне  все  кажется,  что  эта  Сулико  похоронена  не
в  Грузии,  не  на  Кавказе,  а  у  нас  на  I  Парголове».
 И  этих  ее  слов  было  достаточно,  чтоб  Сулико  отпечат¬
лелась  в  мозгу  так,  а  не  иначе.  Моя  Сулико  похоронена
именно  там,  и  я  не  знаю  ее  могилы.
 Так  было  и  сегодня.  Я  вернулась  домой  ни  с  чем.
А  сколько  труда!  Перед  отъездом  к  куме  на  заводе  мне
сделали  камфорный  укол.  Душный  день.  Опиралась  на
палку.  Вот  знакомые  18  ступеней.  По  ним  Таня  подня¬
лась  последний  раз  за  неделю  перед  своим  концом,  чтоб
уже  не  сходить  с  них.  Ах,  нет,  еще  1  раз  она  сошла  и
упала.  Голодный  паралич  вошел  в  силу.  Вова  Курпяков
ее  поднял,  поставил  на  ноги,  проводил  до  квартиры...

134
 В.  К.  БЕРХМАН
 По  этим  ступенькам  сколько-сколько  раз  поднималась
я  еще  так  недавно,  и  знакомая  стройная  фигура  с  кудря¬
вой  головой  появлялась  из  дверей  кухни.  «Ты?»  —  ска¬
жет,  бывало,  радостно,  даже  как-то  восхищенно.  И  все
заключалось  в  этом  восхищенном  «ты».  «Это  ты?»  И  все¬
гда  между  нами  радость  жизни...
 Мне  открыла  кума.  Это  она  жила  с  Таней  во  все
скорбное  время  ее  недолгого  вдовства,  это  к  ней  перешли
Танины  платья,  книги,  все  Танино  достояние.  Царь  и  бог
в  квартире  сейчас  эта  Катя.  В  ее  ушах  блестят,  посвер¬
кивают  бриллиантовые  гвоздики  сестры,  и  она  с  порога
мне  нервно,  по-дистрофичному,  говорит:  «Умерли,  умер¬
ли  оба,  В.  К.!  Ничего  не  поделать,  не  вернуть!  Мы  о  Вас
ничего  не  знаем.  Т.  К.  тоже  не  думала,  что  Вы  в  живых.
А  она  мне  все  завещала.  У  меня  и  документы  есть.  Ведь
я  за  ними  обоими  ходила  как  дочь.  Вот  я  сейчас  при¬
несу  Вам  документы.  Саша,  как  вернется,  получит  все,
что  ему  в  завещании  „отписано“,  а  про  Вас  мы  ничего
не  знали  —  вот  документы,  вот  они,  уж  не  обижайтесь!»
 Я  вошла.  Темнота  коридорчика  меня  поразила.  Это  и
всегда  была  несветлая  квартира,  но  сейчас  в  ней  как-то
особенно  стало  темно.  Я  сказала  Е.  А.,  что  ни  на  что  не
рассчитываю,  что,  если  можно,  возьму  только  молитвен¬
ник  и  рабочую  шкатулочку,  с  которой  она  не  расстава¬
лась.  И  как  только  вошла  в  бывшую  спальную  комнату,
где  теперь  склад  всех  вещей,  так  на  столе  отдельно  и  уви¬
дела  шкатулочку  и  молитвенник,  точно  приготовленные
для  меня.  Я  их  забрала  без  слов,  без  единого  препятствия
с  ее  стороны.  Мало  того,  она  мне  выдала  еще  шелковое
черное  комбине,  черную  блузку,  старые,  но  такие  памят¬
ные  ее  валенки,  нелюбимое  Таней  из-за  тяжести  пальто  и
кое-какую  мелочь,  все  ей  самой  ненужное,  а  кроме  того  —
чемодан.  «Вот  укладывайте  все  и  несите».  Но  я  развела
руками:  «Не  могу,  сердце!»  —  «У  всех  теперь  сердце,  это
вовсе  легко,  попробуйте».  И  пробовать  не  стала.  В  чемо¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 135
 дан,  до  следующего  моего  прихода,  уложили  и  то  и  другое.
Взяла  с  собой  молитвенник  и  коробочку.  Кроме  того,  Е.  А.
дала  мне  документ,  ценнейший  всех  ценностей  —  дневник,
который  Таня  вела  до  смерти  ежедневно,  с  карандашом,
вложенным  между  листами  последней  записи.
 Я  попросила  ее  указать  мне,  если  можно,  сегодня  же
могилу  сестры,  съездить  со  мной  в  I-е  Парголово.  Но  она
торопилась  с  разными  дом[ашними]  делами,  и  мы  сго¬
ворились:  я  еду  обратно  в  город,  пообедаю  там  и  опять
к  ней  обратно.  Ведь  она  не  позволила  бы  мне  без  нее
остаться  с  Таниными  вещами  в  доме,  а  самой  ей  надо
было  уходить  в  ЖАКТ  и  т.  д.  И  вот,  я  2  раза  ездила  на
старое  пепелище  Тани  и  Коли,  с  еле  живущим  сердцем,
с  пудовыми  ногами  —  и  тщетно!  То  есть,  когда  я  около
5  часов  вторично  приехала  на  Ярославский,  то  ей  надо
было  опять  идти  с  Лидиными  карточками  в  лавку,  да  и
белье  было  намочено...  в  корыте.
 Слава  Богу,  я  выдержала  это  разочарование.  «Как
жаль,  —  сказала  я,  —  если  б  Вы  мне  сказали  заранее,  чтоб
мне  к  Вам  не  ездить,  ведь  я  же  совсем  слабая!»  Она  мне
было  сунула  на  эти  слова  ржаной  пирожок,  но  у  меня
хватило  силы  от  него  отказаться.  Доехала  до  дому  бла¬
гополучно,  это  все  помогают  небесные  силы.  Однако  мы
условились,  что  в  след[ующее]  воскресенье  съездим  с  ней
в  Парголово.  Свой  ужин  я  поручила  взять,  но  без  меня
вырезали  лишнюю  крупу  (4  талончика,  а  было  их  6),  и  я
могла  бы  сегодня  быть  сыта  совсем.  Мало  того,  В.  А.  увезла
с  собой  домой  мою  карточку  (говорила,  что  нечаянно),  не
оставив  ее  у  санитарки,  и  я  ездила  за  нею  на  Съезжинскую.
 Вот  как  трудно  найти  могилу  сестры,  после  того  как
пропустила,  не  навестила,  не  похоронила  бездерзновен-
ная,  жалкая,  гнусная  тварь...
 Еле  добралась  домой,  вся  холодная.  В  №  9-м  E.  Н.  обе¬
щала  с  утра  сварить  мои  овощи,  и  их  не  доварили,  и  я
их  ела  с  жадностью,  в  потемках,  сырьем,  срубив  сечкой.

136
 В.  К.  БЕРХМАН
 Утром  проснулась,  голодна,  не  могу  спать.  Сердце  стука¬
ется  почем  зря.  Съела  остаток  овощей  и  кусочек  бело¬
го?]  хлеба.  Надеюсь  сегодня  же  прикрепиться  на  рацион.
 Пелагея  привезла  вязку  дров  —  30  р.,  жулик  она.
У  меня  вчера  были  всякие  хорошие  мысли,  а  сегодня  мне
холодно,  надо  на  службу  и  терпеть  день.  Повстречался  на
пути  д[окто]р  К-й  и  повел  со  мной  целый  трактат  меди¬
цинский?]  —  отчего  большинство  людей  теперь  слабеет
и  умирать  опять  начали  многие,  несмотря  на  огородики
и  пр.  Говорил  про  дистрофию  миокарда,  про  усиление
требования  возрожденного  организма,  про  цингу,  сердце.
«Если,  —  сказал  он,  —  лучшего  пайка  и  измены  положе¬
ния  в  городе  не  будет,  то  мы  не  выдержим».  Я  и  сама
это  теперь  понимаю.  Никакая  нервная  система  не  может
выдержать  долго  этого  грохота,  недоедания,  тяжелых  ра¬
бот,  по  жизни  и  по  службе.  А  укоры  совести?  А  разлука
с  живыми  и  умершими?  Неизвестность,  зима?  Могила
ждет.  Только  бы  достойно  к  ней  приготовиться.  А  как
готовиться  средь  злоб  и  тревог?
 1/1Х-1942.  Память  мамы.  День  ее  смерти.
 Вчера  пила  чай  с  Авг[устой]  Леон[идовной].  До  вече¬
ра  был  голодный  день,  некогда  было  прикрепиться.  Но
вечером  и  хлеб,  и  ужин  сполна,  сыта.
 Пример  старухи  Р.  Г.  Удивительное  терпение.  А  я  —
словно  никогда  не  верила  и  не  надеялась.  Срам.
 2/1Х.  Трудный  день.  Вчера  отдежурила  сутки  и  сегодня,
2-го,  6У2  часов.  Я  против  этой  нагрузки,  6  часов  после
ночи,  но  все  лекпомы27  за  нее.  Крепче  ли  они?  Не  так  ли
голодают?  У  Мины  огород.  Мина  имеет  все.  Остальные
просто  терпеливее  меня.  Ослабла  духом  и  телом,  ревела
при  больном,  раздражалась  на  ребят,  путала  в  б/листке,
и  все  равно  все  как  будто  не  слышат,  не  видят  никого  и
ничего  и  меня  в  том  числе,  а  видят  только  свое  и  свое  —

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 137
 мне  на  стыд.  Регистраторша-дистрофик,  она  не  плачет,  она
сплошь  орет  и,  когда  не  найдешь  сразу  карточку,  стращает
подсудным  делом.  Рацион  никуда  не  гож,  часто  вовремя
нет  хлеба.  В  какие-либо  У2  часа  расхватывается  дежурное
блюдо,  и  его  заменяют  «чем-то»,  затем  столовка  закрыва¬
лась  на  ремонт  и  выдавали  на  2  дня  сухим  пайком.  Когда  и
где  варить?  Ночью  я  и  занялась,  сварила  суп  из  кочерыжки
цветной,  сварила  кофе  и  ела  2  этих  жидкости  с  хлебом,
хлеб  получен  с  препятствием.  Ночью  этой  же  возилась  с
ремесленником,  наелся  сырья,  и  его  впятером  притащили
мальчишки  к  уборной,  стонущего,  бледного.  Я  их  всех,
кроме  больного,  выгнала,  впятером  давали  мне  медсоветы.
 Сегодня  лекпом  М.  3.  дала  мне  кусочек  хлеба  с  мас¬
лом,  3  шоколадины  и  огурец.  Я  же  ей  отдала  свою  резор¬
циновую  мазь,  помогающую  от  зуда.  Мне  неприятно,  что
я  не  отказываюсь,  когда  дают  —  беру,  до  сих  пор  такое
ощущение,  что  цепляюсь  за  жизнь.  Да,  так  оно  и  есть.
Для  чего-то,  для  кого-то,  как-то...  Как-то  Ляля?  Жива
ли?  Быстро  темнеет.  У  меня  головные  боли,  которых
сроду  не  было.  Лежала  с  У2  часа.  Благодарю  Бога,  сыта.
Чай  пила  с  водкой,  покрепче  стала  голова,  точно  в  ней
что-то  согрелось.  А  в  общем  мало  толку.  Смерть  стережет
на  каждом  шагу.  Она  будто  подсиживает  нас.  Сил  нет
ни  для  чего.  Приходила  дама,  смотрела  квартиру.  Хочет
переезжать.  Придет  в  воскресенье.
 Все  не  ладится.  А  почему?  Своим  сознанием  я  дав¬
но  начала  прикасаться  к  лучшему  миру,  а  жизнь  песьих
мух,  которые  кусаются  как  жигалки28,  заставляет  смот¬
реть  вниз,  на  землю.  Жизнь  —  она  кончена,  а  все  жилы
тянет  кто-то,  чтоб  ее  продолжать  и  с  большей  эффектив¬
ностью,  чем  раньше.  Для  чего  я  сама-то  к  этому  тянусь?
 3/1Х-1942.  Чудесное  утро,  солнечное,  зелень  густая,
блестит  как  в  июне.  Где  моя  Таня?  В  каких  садах?  Приро¬
да  и  Таня  слиты  у  меня  воедино.  Каждая  новая  травинка

138
 В.  К.  БЕРХМАН
 или  цветок  у  нее  были  словно  живые  люди.  Но  и  ей,  как
и  мне,  все  было  некогда,  некогда...  Трамвай  идет,  у  нее  в
руке  красный  карандаш,  отметки  на  лету:  5,  4,  3  и  т.д.,
и  подчеркивание  ошибок,  и  внезапный  веселый  хохот  по
поводу  весьма  остроумно  написанного  слова.  Такой  мне
вспомнилась  ты  сейчас.  Все  это  было  так  недавно.  Как
хорошо,  Таня,  что  ты  отдыхаешь.  Ты  теперь  знаешь,  Таня,
что  я  снова  научилась  плакать,  что  душа  у  меня  хоть  и
грешная,  но  не  сухая,  как  была,  а  глаза  у  меня  как  чашки,
переполненные  соленой  водой.  Никакими  служебными
делами  не  занята  ты.  Никто  не  орет.  Не  выжимает  жил.
А  мне-то  сколько  переплавляться?
 3/1Х-1942  г.,  вечером
 Благословенная  Владычица!  Просвети  нас  Светом
Сына  Твоего!29  В  этих  словах,  давно  знаемых,  сейчас
мною  снова  услышанных,  таится  Источник  живой  воды.
 Светом  Сына  Твоего!  Бога,  Спасителя  Моего.
 Сейчас  в  мертвом  блокированном  городе,  оставлен¬
ном,  голодном,  изрытом  морщинами  артобстрелов,  сижу
поздним  вечером  одна  в  пустой  квартире  и  записываю
все,  что  взбредет  в  голову  и  в  сердце,  —  как  будто  в  этом
лишь  таится  смысл.  Я  на  это  трачу  время,  надо  бы  пи¬
сать  письма,  но  я  пишу  заветную  тетрадь,  свой  дневник.
 4/1Х-1942  г.
 11  часов,  сегодня  у  меня  полный  выходной  день.  Вер¬
нулась  сейчас  из  церкви,  снова  радость,  приобщилась
Св[ятых]  Таин.  Я  не  думала  этого,  но  вчера  в  столовой
не  дали  мне  ужинать  из-за  того,  что  рацион  цеха  МХ
19-го  срезал  у  меня  все  талоны  на  жиры  вплоть  до  5-го
числа  сент[ября].  И  сегодня  я  слабая,  голодная  как  вепрь.
Решила  приобщиться  Св[ятых]  Таин.  Главное  —  для  сил.
До  церкви  доехала  ничего  и  стоять  было  ничего,  но  ноги
и  руки  плохо  повинуются,  особенно  руки.  Сейчас,  при-

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 139
 дя  из  церкви,  поставила  самовар,  а  Л.  Н.  подарила  мне
10  спичек!  Это  знаменательно  и  чудесно.  Буду  пить  креп¬
кий,  горячий  с  хлебом  и  солью  и  волью  водки.  Проживем.
И  еще  сварю  свекольник.
 4*/1Х-1942
 Сегодня  целый  день  вспоминаю  покойную  Асю  Бала-
бину,  Колю,  Варю,  всю  их  семью.  Покойная  Ася!  И  она
покойна  —  наконец!  Целая  эпоха  с  нею.  Это  была  лич¬
ность  незаурядная.  Ее  страдания,  ее  порывы  в  искусство
и  порывы  высокие.  И  она  мне  была  послана  в  жизнь  на
уяснение  многого;  чуткая,  всегда  очень  больная,  инвалидка
жизни,  имевшая  много  времени  на  разработку  и  укладку
мысли...  Мы  всегда  стремились  к  беседам.  Мы  все  открыва¬
лись  друг  перед  другом,  рассматривая  тему  беседы  со  всех
сторон.  Своей  богатой  фантазией  и  живой  мыслью  она
достигала  большой  ясности,  распознавания  многих  глубин.
 Она  была  великая  страдалица.
 Недели  за  3  перед  ее  смертью,  в  те  дни  конца  марта,
когда  —  «продышала  один  денек,  не  продышу  ли  дру¬
гой?»  получила  от  нее  через  Варю  записку:  «Умираю,
Вера,  придите,  добредите  как-нибудь,  попрощаемся!».
Достичь  Ломанского?  Это  было  большое  путешествие.
Всегда  считаю  и  буду  считать,  что  подобные  дороги  свер¬
шались  не  иначе  как  чудом.  На  Удельной  умирала  Таня,
это  были  ее  последние  дни.  Я  же  шла  к  Асе.  А  как  дошла
и  сама  не  знаю...
 Она  лежала  не  в  своей,  большой,  ею  нелюбимой  ком¬
нате,  где  перенесла  столько  горя  и  одиночества  после
смерти  Б.  Н.,  а  в  другой,  квартирантской.  Это  был  ске-
летик  с  большими  светящимися  глазами.
 Варя  возилась  на  полу  с  буржуйкой.  Вошел  Коля,  пе¬
пельно-серый,  с  синими  тенями  на  скулах,  только  глаза
 *  В  тексте  ошибочно:  5.

140
 В.  К.  БЕРХМАН
 поблескивали  прежним  огоньком,  но  это  уж  тоже  не  был
прежний  Коля,  а  отрок  с  лицом  мученика.  «Тетя  Вера!  —
слезливо  сказал  он  мне,  —  скажите  маме  —  я  голоден!
Мама  велит  пилить,  а  я  не  могу».
 —  Вера,  Коля  ворует  у  меня  хлеб.  Он  стал  Вор.  Я  не
хочу  такого  сына!
 —  Тетя  Вера!  Я  ж  —  вы  поймите  —  она  вот  мне  не
верит,  меня  валит  с  ног...
 И  с  точностью,  и  с  жаром,  таким  для  меня  знакомым.
 Ася  приводила  мне  на  память  все  его  «криминалы»:
хлеб,  каши,  выходки  с  соседями  и  т.  д.
 —  Я  хочу  отдать  его  в  РУ30.  Там  он  будет  сыт,  его
там  подтянут...
 —  Я  не  пойду  в  РУ.  Я  хочу  быть  дома.  И  у  меня
еще  понос...
 —  Тогда  не  воруй  хлеб  у  меня  и  у  Вари.  Пили  сей¬
час  же  дрова.
 —  Я  голодный!  Т[етя]  Вера,  скажи  маме  —  я  голодный.
 Не  помню  уж  как,  в  каких  словах...  Но  успокоила
 А. 	С.,  уговорила  Колю  не  дерзить,  не  красть,  жалеть  маму.
 И  тут  мы  выработали  с  Асей  фантастический  план  спа¬
сения,  общего:  возьму  салазки  (?),  приеду  с  большими  са¬
лазками,  перевезем  на  них  А.  С.  Варя  посильнее  всех  ֊  она
будет  готовить.  Соединимся  карточками.  Мы  говорили  то,
во  что  никто  не  верил,  мы  просто  грезили,  смотря  в  небо
над  крепостью,  но  нам  было  хорошо  от  того,  что  у  нас
были  общие  желания,  и  в  этом  плане  помочь  друг  другу  мы
единились  как  никогда.  Вдруг  Коля  разрыдался  безумно.
 —  И  я  хочу  к  Вам,  т[етя]  Вера!  Да-а-а!  Вы  меня  и
забыли!..  И  я,  и  меня,  тетя  Вера!  И  меня  на  салазки...
Я  не  буду  брать  хлеб...  Я  хочу  быть  хороший...
 Он  стал  передо  мной,  разведя  руки,  как  крестик.  И  я
его  обняла.  Поцеловала  в  чумазую,  совсем  холодную
щеку.  Сейчас  я  так  рада,  что  его  тогда  поцеловала!  Это
единый  светлый  миг  из  всего  ужасного  времени!

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 141
 Обнадежила  Колю.  Да,  и  он,  и  он  ко  мне.  Все  ко  мне
и  Мар.  Алекс.  И  мы  все  спасемся.  И  Коля  наестся  и  не
будет  таскать  хлеба,  будет  жалеть  маму.  Гитлера  прого¬
ним,  все  будет  так,  как  прежде  при  папе,  при  о.  Михаиле.
 Судьба  Маши  —  умерла,  замерзла  в  своей  кухне.  «Она
просто  замерзла,  —  рассказала  Ася,  —  приходим,  а  она
лежит  с  оскаленным  лицом,  как  кочерыжка  холодная...»
 Коля  пошел  наконец  пилить  полено,  и  я  без  него
успела  высказать  Асе,  чтоб  она  его  не  ругала,  что  он  еще
хуже  нас  смертник,  с  ним,  по-видимому,  вопрос  решен¬
ный,  но  Ася  не  верила.  Вошел  Коля,  сел  сразу  на  ведро.
Специфическая  голодная  вонь...
 Поговорили  и  об  эвакуации.  Обе  ее  отвергли,  сил
ни  у  одной  нет  эвакуироваться.  Ася  выручила  меня  не¬
ожиданно  деньгами.  «Если  не  эвакуироваться,  —  сказала
она,  —  для  чего  мне  эти  250  р.,  которые  я  нашла  в  этой
комнате  после  уезда  квартирантов,  как  чудо?  Отдайте
через  неск[олько]  месяцев  тому,  кто  из  нас  уцелеет.  Эти
деньги  я  не  трачу  и  тратить  не  собираюсь.  Я  их  храню
для  Кофтанюк,  если  вернется.  А  у  вас  как  в  банке».
 Эти  деньги  я  после  смерти  А.  С.,  в  начале  июня,  нынче
отдала  Вере.  Ей  они,  конечно,  были  очень  кстати.
 Потом  мы  все  вместе,  Коля,  Вера  и  А.  С.,  пели,  она
со  своего  ложа,  мы  —  стоя  перед  образами.  Молитвы,
тропари31,  тропарь  св.  Николаю.  Я  сказала  все  Асе  о
смерти  Ник.  Алекс.  Сознание  у  Аси  было  как  у  всех
дистрофиков  ясное,  сохраненное,  и  как  у  всех  голод¬
ных  —  то  взлеты  к  жизни,  то  понижение*  до  точки
своего  положения.  «Бедная  Т.  К.,  —  сказала  она,  —  как
сможете  добраться  туда,  передайте  ей  мой  привет!  Ска¬
жите,  что  умираю!»  Но  она  скорее  меня  добралась  до
Тани.  17  апреля  она  умерла,  пережив  Колю  на  одну
неделю.  Варя  их  обоих  свезла  в  морг.  Пока  что  Варя
 *  В  тексте:  понимание.

142
 В.  К.  БЕРХМАН
 выживает.  Я  ее  встретила  дважды.  Живет  у  тетки  на
Съезжинской.
 Вечная  память  и  упокой  Господи:  Анну,  Бориса,  Оль¬
гу,  Марию,  Ефросинью,  Наталию,  Софью,  отроков  Анд¬
рея  и  Николая,  всю  их  семью!..
 Сегодня  ночью,  с  3-го  на  4-е  сент[ября],  видела  стран¬
ные  сны  и  один  под  утро,  уж  совсем  из  ряда  вон!  Ксения
облекла  меня  в  темно-коричневую  мантию  с  типичными
монашескими  рукавами,  а  на  голову  с  особой  своей  гру¬
боватой  ласковостью  нахлобучила  скуфью,  тоже  такую
же  порыжелую,  черно-коричневую.  И  говорит:  «Это  тебе
теперь  мои  Сергиевы  ризки»,  впервые  сама  назвав  себя
по  имени.  Подойдя  к  зеркалу,  непостижимо  как  —  уви¬
дела,  что  и  мое  лицо  с  глазами,  которые  все  равно  уж
ничего  не  видели,  закрыто  все  черным  платком.  Я  стала
освобождаться,  но  все  очень  крепко.
 5/1Х-1942
 2-й  сон  опять  замечательный:  въезд  в  Скоково32,  на¬
лево  —  здания,  каких  там  не  было  никогда,  направо  па¬
лисадник  перед  нашим  красным  бабушкиным  домиком
зарос  лопухами,  а  бабушка  ломает  рябину,  а  из  дома
прямо  навстречу  мне  бежит  маленькая  Таня  —  такая,
как  на  фотографии,  кудрявая,  беленькая,  а  я  плачу  от
радости,  хочу  ее  обнять,  а  она  протягивает  мне  гроздь
рябины,  и  я  сознаю,  что  это  сон.
 Сегодня  я  снова  была  в  церкви,  не  торопясь  как  преж¬
де  и  даже  совсем  не  торопясь.  Некуда  и  спешить.  От¬
стояла  молебен,  панихиду  и  приложилась  к  Успенской
плащанице33,  тем  более  что  до  будущей  недели  в  церковь
не  попаду,  а  к  стопам  Божьей  Матери  я  приложилась,
возможно,  в  последний  раз.  Трудно  верится,  что  доживу
до  следующего]  Успенья.
 Научил  бы  меня  Господь  делиться  с  людьми  не  тогда,
когда  у  меня  есть  лишнее,  а  вот  в  такой  день  как  сего¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 143
 дня,  когда  живешь  только-только.  Дал  бы  щедрую  руку,
как  у  танте  Августы.
 Старушка  Р.  Г.  умерла,  голод  —  психоз.  Чудная  была.
Узнала  об  этом  сегодня.  Всего  1‘/2  суток  была  не  в  себе,
умерла  уже  неск[олько]  дней  назад.
 Еще  один  сон  запишу,  и  хватит  снов:  Ксения  умираю¬
щая  —  ее  снова  везли  куда-то  в  больницу.  Я  вызвалась  ее
проводить,  чтоб  хоть  сейчас-то  не  пропустить  ее  смерти.
Будто  она  уж  —  я  знаю,  что  умерла,  а  теперь  вот  уми¬
рает  вторично.
 Сестрицы,  их  было  трое  кроме  меня,  ехавшие  в  сантранс-
порте,  предложили  мне  ночевать  в  б[ольни]це  несколько
дней,  сколько  придется,  у  постели  Ксении,  но  с  обязатель¬
ством  обслужить  при  этом  9  больных.  Я  на  это  согласи¬
лась  с  полной  готовностью,  будто  я  молодая,  здоровая,
с  прежними  ногами,  —  и  согласилась  бы  и  на  40  больных!
 Одиночество  мое  в  пустом  жилье  можно  объяснить:
 1)  как  необходимость  дожить  и  подготовиться  к  вечности,
 2)  как  эпитимия  оставшимся  здесь,  на  Земле,  3)  забота
Промысла  обо  мне:  после  таких  страстей  и  бед  1941/42  —
остаться  в  коллективе  людей!  О,  я  благодарю  Бога  за  это
лето  1942  в  пустой  кв.  №  12.
 Великая,  великая  пауза  жизни!
 Управхозша  сказала  ехидно:  «Плохо  ли  Вам  в  пустой
кв[артире]?  Вы  наслаждаетесь  одиночеством.  Плохо  ли
Вам?»  Я  ей  ответила:  «Да,  неплохо».
 7/1Х-42
 Вчера  я  снова  пыталась  найти  Танину  могилу.  Часа
в  2,  в  3-м  добрела  до  трамвая.  Душный  день  с  ветром.
Доехали  до  Бабурина,  оборвался  дребезжащий  кожух.
Поехали  до  «Светланы»34  без  кожуха.  Я  так  и  знала  по
кожуху,  что  тщетно  опять.  Ек.  Абр.  была  занята  стир¬
кой,  около  плиты  валялись  в  общей  груде  знакомые
Танины  трикотажики,  чулки,  старенькое  летнее  платьице

144
 В.  К.  БЕРХМАН
 (кубовое35),  в  котором  она  ездила  в  Москву  3-4  года
назад  и  еле-еле  тогда  успела  на  поезд.  «Да,  вот,  видите
 В. 	К.,  я  занялась,  с  1У2  часу  дня  стираю».  Я  не  вытерпела
и  сказала  тихо,  но  жестко:  «Зачем  же  было  меня  обна¬
деживать,  ведь  у  меня  цинга,  мне  ходить  трудно».  Сразу
повернулась,  ушла,  заплакала  на  знакомой  лестнице.  Она
вслед  крикнула:  «Заезжайте,  В.  К.,  с  ночевкой!  Зайдите
к  3.  Ф.  —  она,  наверно,  сегодня  выходная».  Но  ни  мину¬
ты  оставаться  на  Танином  пепелище  не  хочу.  Пышная
кровать  Е.  А.  покрыта  Таниной  вязаной  накидкой  няни¬
ной  работы.  Знакомый  ряд  «Петрушек  трубочистов»  по
филе36.  О,  знакомые  с  детства  трубочистики,  мне  вас  не
надо,  —  но  зачем  все-таки  так,  а  не  иначе?  Битое  стекло
наверху  в  Колиной  комнате.  Шла  и  глядела  в  зелень.
У  Зининого  домика  необычайное  зрелище:  все  вещи,
столы,  корзины,  ящики,  шкафы  и  прочее,  вся  домашняя
утварь  вынесена  вон,  к  подъездику.  Тут  же  корыто,  пе¬
рины,  чайники  и  сама  Зина!  Бледная,  исхудавшая  ходит
между  этим  развалом  и  тыкается  посреди.  Неужели  она?
«Зина!  Зина!»  Обернулась  и  не  вдруг  узнала  меня,  мой
скелет.  И  вдруг  мы  обе  завопили,  зарыдали,  бросились
друг  к  другу,  обнялись  и  в  течение  минуты-другой  все
спрашивали  о  покойниках.  «Таня,  Коля!  Их  нет!»  Зина
говорит:  «У  меня  мама  умерла!»  Я  ей  на  это:  «Ксеня,
Ася  Балабина,  Коля!  Все  умерли!  И  у  меня  в  квартире
все  умерли!»  —  «Цесаренко?»  —  «Да,  да,  все  умерли  до
единого».  —  «А  Ляля?»  —  «Жива!  Эвакуировалась,  на
Большой  земле,  а  двоюродная  сестра  Женя  умерла  и
т[етя]  Наташа».  —  «Вы-то  как  остались?»  Тут  уж  я  не
могу  вытерпеть,  когда  об  этом  спрашивают...  Боже,  я  по
неделям  ничего  не  ела  —  и  осталась!  «По  грехам,  по
грехам  оставлена!»  И  снова  мы  с  ней  плакали  и  целова¬
лись.  Как  внутри  сделалось  хорошо  и  легко  от  сочувствия
общих  слез  и  присутствия  Таниной  Зины.  Понемногу
обе  унялись  и  сели  на  крыльцо.  Все  было  сказано.  Горя

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 145
 и  радости  —  как  того,  так  и  другого  не  передать  словами.
Зина  ждала  шофера  с  машиной,  ей  было  обещано,  что
приедет.  Она  должна  переехать  на  улицу  Ракова,  дом
ее  на  сломку37.  Машина  все  не  подъезжала.  Зина  долж¬
на  была  ждать  и  ночевать,  в  случае  неприхода  машины,
у  вещей,  голодная.  Вещи  нельзя  оставить,  раскрадут.  Что
было  делать?  Она  все  сетовала,  что  несколькими  днями
раньше  ее  переезд  ко  мне  мог  бы  точно  определиться.  Но
не  знаю,  как  бы  наш  управхоз?  Но  ведь  Бог  не  устроил
нашу  встречу  раньше,  а  вот  сейчас  она  уже  переезжает
на  свою  собственную  площадь,  а  я  —  больная,  ее  толь¬
ко  стесню.  Я  ей  наобещала  отдать  свою  водку,  если  она
устроится  с  машиной,  и  тогда  ко  мне  заедут  за  водкой,
но  все  это  мы,  как-то  подумав,  отвергли,  я  ушла,  а  она
осталась  ждать  своего  шофера,  взяв  с  меня  одно  обеща¬
ние,  навестить  ее  на  ул.  Ракова.
 После  рациона  улеглась  спать  в  10  ч.  в[ечера]  в  пол¬
ной  тьме,  усталость  от  пережитого  дня  в  ногах,  спине;
ночью  проснулась  от  болей  в  сердце,  думала  о  сидящей
Зине  и  угрызала  себя,  что  с  ней  не  осталась  переносить
ее  скорби.
 Шофер  мой,  оказывается,  не  мог  бы  содействовать.
Вчера  он  перевозил  начальство  и  был  дома  лишь  в  11  ч.
веч[ера].  Итак,  я  ничем  не  могла  помочь  Зине,  которая
была  ближайшей  подругой  Тани,  перед  кончиной  ее  на¬
вещала  и  хоронила  ее.  Хочу  с  ней  видеться  и  ничего  бы
не  имела  [против]  жить  вместе  в  квартире,  если  б  сбы¬
лось.  Она  говорила,  что  с  ул.  Ракова  могла  бы  переехать
ко  мне.  И  тогда  И.  Ан.,  мой  шофер,  поможет  нам,  если
Богу  угодно,  селиться  нам  вместе.
 Утром  приходила  Соня,  принесла  мне  300  г  рыбьего
жира  в  подарок.  Откуда  жир?  Выглядит  Соня  хорошо.
Не  успела  я  ее  расспросить  о  жизни.  Только  сказала  бы
она  мне  всю  правду,  ворует  так  ворует  или  иное  что.
Я  все  пойму,  прощать  мне  ей  нечего,  лишь  бы  не  врала.

146
 В.  К.  БЕРХМАН
 Если  между  нами  поселилась  бы  правда,  как  хорошо!
А  то  сейчас  я,  стреляный  воробей,  степень  ее  близости
к  какому-то  новому  знакомому  должна  определять  по
рыбьему  жиру,  и  она  приносит  его  ко  мне,  п[отому]  что
сама  его  не  ест?  И  я  должна  съедать  не  совсем  то...  ну,
как  бы  сказать?  Оправданный  моралью  продукт.  Разве
какой  мужчина  зря  принесет  теперь  ‘/2  кило  шпигу,  хлеба
и  т.д.?  Очередная  моя  подлость  была  в  том,  что  взяла
жир  и  сразу  вдоволь  поела  его  с  хлебом.  Мне  хочется
полюбить  ее  и  не  возвращаться  к  тому  горю,  которое
встало  между  нами  и  ускорило  Ксенину  земную  гибель,
и  сделало  из  меня  какую-то  психическую  дистрофичку,
т.  е.,  вернее,  усугубило  тяжесть  положения.
 Вчера,  6/1Х,  я  отправила  письма  Эрне,  Ляле,  Лизе  в
Сибирь,  Ильюше  Глазунову.  Сегодня  —  В.  А.  Шамони-
ну.  Теперь  —  только  Сусанна.  Зина  в  переездах,  теперь
будет  городская,  как  и  я.  Сусанна  же  не  эвакуируется,
пока  живет  там  же,  но  ее  переселяют  все  же  на  новую
квартиру,  т.к.  домик  пойдет  на  слом.  Поеду  к  ней  воз¬
можно  скорее.
 Скрепилась  духом.  Постараюсь  снова  в  субботу  при¬
общиться  Св[ятых]  Таин,  с  мольбой  достичь  Таниной
могилки.  Грехов  —  без  числа.  Дала,  наприм[ер],  Соне
только  1  целую  спичку  и  2  ломаных,  не  со  злым  умыслом,
но  по  небрежению  к  нужде  другого.  Соня  мне  сказала,
что  спички  негодные.  А  я  могла  бы  дать  4,  оказывается.
Небрежение.  Не  посчитала,  не  посмотрела.  А  эти  спич¬
ки,  которые  мне  дают,  люди  мне  дали  щедрою  рукой,
не  деля,  а  милуя.  У  меня  нет  щедрости,  меня  милуют,
а  я  нет.  А  ведь  скоро  всему  конец.
 Мучит  меня  то,  что  я  все  съедаю.  Не  спрятать,  не  раз¬
делить,  не  воздержаться.  Но  все  же  —  не  меньше  ли  я
теперь  животное?  Много  плачу,  и  как  только  заплакала,
так  плачу  ежедневно.  Умом  я  начала  охватывать  ужасы,
сердцем  —  сострадать  где  только  можно.  Начала  с  Б[ожи-

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 147
 ей]  помощью  приневоливать  волю  к  добру.  Слезы  —  моя
радость,  моя  бодрость,  они  умывают  грязь  и  ржавчину.
О,  какие  у  меня  порывы  к  животной  жизни,  к  скотской,
к  распущенности.  Жадность,  невнимание  к  людям.  Лишь
бы  себе  покой.  Лишь  бы  поесть.  Лишь  бы  не  опоздать  к
завтраку,  обеду,  ужину.  Какое  животное!
 Ксения  говорила:  «Бедные  вы!  Хотите  кушать.  Счаст¬
ливая  я!  Голод  не  чувствую.  Потеряла  аппетит  совсем.
Вот  согреться  хочется...  Кипяточку!»  Я  буду  всегда  по¬
мнить,  как  однажды  утром  с  жадностью  выпила  лишние
2  чашки  кофе  из  самоварчика  М.  А.,  а  Ксении  отнести
в  то  утро  и  не  хватило  (за  2  дня  до  ее  кончины).
 Когда  же  кончится  это  страдание,  подсказки  совести?
Второй  Голод  Любви  —  и  нет  к  ней  сил.  Всегда  побеж¬
даюсь...
 Но  сейчас,  к  слову  сказать,  голода  зимы  1941/1942  ведь
нет,  и  не  имею  права  сказать:  «Голодно!»  Но  мы  исто¬
щенные  неполноценность  нашу  возместить  не  можем,  не
получаем  того,  что  по  истощению  надо.  Это  уж  истоще¬
ние  сердца,  питания  клеточек,  всей  нервной  системы.
 Соня  все  перекидывает  ко  мне  некие  мосты.  То  жир,
то  турнепс.  Стучится,  но  меня  часто  нет.  Ксении  был
бы  приятен  мир  между  нами  теперь.  Смотрит  на  меня
со  своего  портрета  так  строго  и  испытующе  —  «мирны
ли  мы?  Вместе  ли  опять?»  —  «Всякое  даяние  благо  и
всяк  дар  совершен»38.  Если  и  мало  твое  приношение,
то  в  нем  начало  всех  приношений,  всей  полноты  дара.
От  Тебя  Отца  Светов  исходит.  Пусть  я  ей  сегодня  мало
дала,  скудною  рукою,  но  я  начала  давать  и  дам  ей  еще,
по  мере  сил  и  по  мере  молитвы.
 Сегодня  почти  ничего  не  делала  (свободный]  день)  —
только  рацион.  Была  в  бане  и  легко  попала,  и  легко  вы¬
мылась  (часто  ходить  в  баню  нет  сил),  но  принесла  вошь
на  чистой  рубашке  и  поэтому  долго  возилась  с  бельем,
перестелила  всю  постель,  перемыла  все  прутья  кровати

148
 В.  К.  БЕРХМАН
 и,  очень  устав,  сообразила,  что  вошь  приносная,  из  бани,
так  причем  же  такой  нелепый  труд  над  кроватью?
 8/1Х
 Довольно  плакать.  Я  заглянула  и  вдоль,  и  вширь,
и  вглубь,  и  вблизь.  И  я  вдруг  увидела  ее  так  близко  и
неотделимо  от  своего  бытия  с  ее  розовым  пятнышком
на  щеке,  веселую,  сидящую  за  своим  столом  и  мне  улы¬
бающуюся,  и  все  в  мире  мне  теперь  так  тщетно,  так  не
нужно,  так  все  равно...  Таня,  Таня!
 Я  все  время  одна.  Какие-то  находятся  покупатели  то
на  юбку,  то  на  платок.  А  т.  к.  денег  ни  у  кого  нет  —
возьмут,  подержат,  принесут.  Только  зря  стуки  в  дверь...
 Только  и  знаю,  что  езжу  на  рацион.  В  перерывах  меж¬
ду  едой  лежу,  т.  к.  сердце  сдает  от  лестниц.  На  левом
плече  и  предплечье  типичный  цинготный  геморрагий39.
 Сегодня  в  столовой  №3  я  ходила  взять  пробу.  «Вы
кто  такая?  Вас  прислала  сюда  заведующая?  Сколько  все¬
го  сестер  к  нам  ходит  из  медпункта?»  и  т.д.,  а  когда  я
потребовала,  чтоб  мне  дали,  как  полагается,  настоящую
пробу,  то  заведующая]  дерзко  навалила  мне  в  сердцах
кучу  лапши:  «Это  я  Вам  даю  из  любезности,  как  угоще¬
ние».  Из-за  голодухи  жаль  не  брать  лапши,  из-за  само¬
любия  хочется  швырнуть  тарелкой,  но  вдруг  нашлась  и
сказала:  «Беру  эту  тарелку  не  как  любезность  и  угощение,
а  как  мой  законный  пробный  обед».  И  взяла.  Она  мне
вослед  кричит:  «Я  утрясу  с  директором  вопрос  о  Ваших
пробах».  Тряси,  моя  милая!
 Сколько  терпишь  всего,  чтоб  оправдать  —  что  оправ¬
дать?  Такую-то  жизнь?  Сколько  терпишь  невзгод,  чтобы
бороться  со  смертью.  В  такой  день,  как  сегодня,  хочется
лечь,  скрестить  руки  на  груди  и  уж  не  бороться  больше
ни  за  что.  Устала  от  жизни.  Но  смерти  не  зову.  Не  имею
на  нее  никакого  права.  Я  только  говорю,  что  не  понимаю,
каким  чудом  живу.  И  для  кого?  И  для  чего?

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 149
 Я  только  знаю  одно,  оглядываясь  на  свое  прошлое,  что
с  14  лет  я  жадно,  спотыкаясь  и  падая,  через  всю  жизнь,
неуклонно  стала  искать  Живого  Бога  любви.  Я  его  нахо¬
дила  —  и  не  удерживала.  Он  ускользал  от  меня,  и  снова
я  тянулась,  и  снова  Он  звал  меня  то  издали,  то  совсем
близко,  только  протяни  руку  —  и  Он  тут  —  и  снова  па¬
даю  в  прах...  Жажда  творчества,  и  тут  же  самолюбие,
тщеславие,  чувственность.  Но  и  творчество  я  понимаю
как  путь  к  Вечному  Источнику  Света.  Я  хотела  идти
светлым  путем,  видит  Бог,  пред  лицом  Его  я  и  пишу  эти
строки.  Видела  свет,  но,  идя  к  нему  не  прямо,  а  околь-
но,  сколько  горя,  сколько  боли  вынесло  сердце!!  И  все
мои  ранние  обедни,  высокие  чувства,  потихонечку  хож¬
дение  в  церковь,  чтоб  никто  не  знал,  —  без  духовника,
без  водительства  прочного,  без  книг,  —  все  это,  начатое
в  14,  —  в  17,  18  —  не  удержало  меня,  а  бросило  в  ни¬
зины...  в  пропасти.  Но  все  равно  дороже  всего  в  моих
скорбях  (как  естественных  последствиях  неправильного
пути)  было,  достигнув  храма,  облить  слезами  подножие
Распятия.  Как  бы  ни  падала  —  искала  нищих.
 Ахматова  сказала:  «Помолись  о  нищей,  о  потерянной,
о  моей  живой  душе»40  —  и  я  сейчас  говорю:  «Помолись,
тысячу  раз  оттолкнутый  ангел-хранитель,  о  страждущей
в  голод,  одинокой  душе!»
 Но  вообще-то,  вообще?  Даже  и  потом,  когда  после  дол¬
гих  скитаний,  с  1923  года,  я  снова  вошла  в  церковность,  то
вошла  неглубоко,  а  все  же  полумирским  человеком.  Сле¬
довала  ли  я  за  Ним,  за  живым  Спасителем,  в  Боговеде-
нии,  благочестии,  —  нет!  Был  дух  смешения,  полумирской
человек.  Везде,  везде  просачивался  он  и,  примешиваясь,
отравлял.  Помню,  как  я  ужасалась  Ксениным  подвигам.
Не  под  силу  были  бы  мне  они,  и  я  их  судила,  критиковала,
подобно  моим  родным,  что  все  это  «слишком».
 Господь  был  и  высок,  и  далек.  Сердце  то  и  дело  смяг¬
чалось,  просило  общения,  примирения,  принимались

150
 В.  К.  БЕРХМАН
 Таинства  и  их  сокровенными  касаниями,  поддержкой,
укреплением.  Я  любила  свою  чудную,  преподобную  по-
другу  (в  дневнике  можно  допустить  такой  дерзкий  эпи¬
тет  —  говорю  о  Ксении),  большой  мирской  любовью,  чти¬
ла  ее,  уважала,  но  не  понимала  и  не  принимала  многого.
Это  сказалось  в  самом  главном.  При  исходе  ее  жизни.
Никогда,  и  на  смертном  своем  ложе  не  сказала  она  мне,
такому  близкому  ей  человеку,  о  том,  кто  она  и  что  ее
имя  —  Сергия.
 И  я  была  христианка  лишь  по  имени,  по  принадлеж¬
ности  к  церковному  приходу,  но  сердце  смущало  гор¬
дость,  мертвость,  рвалось,  томилось,  прегрешало  и  бун¬
товало  и  —  «не  было  мира  в  костях  моих»41...
 Господь  коснулся  меня  сейчас  в  грозе  и  буре,  —  я  в
смятении  чувств,  сама  знаю,  что  сейчас  не  прежняя  я,  но
и  еще  не  такова,  как  должно  быть.  Но  и  то  знаю  я,  что
Господа  нельзя  «слегка»  принять  и  успокоиться  на  тех
лаврах,  на  которых  почивала  я,  а  иначе,  совсем,  совсем
иначе.  Но  я  сейчас  больна  и  полумертва.  Время  подви¬
гов  пропущено.
 Добрых  дел  за  собой  —  ни  единого.  Если  и  были,
я  вижу,  какой  гордыней  и  какими  личными  обольщени¬
ями  покрыты  они.  Я  что  вижу?  Что  надо  все  сначала,
все  сначала,  совсем,  совсем  иначе,  вновь,  всей  душой,
навсегда  и  навеки,  всей,  всей  чашей  любви,  отречения,
оставления  себя  самой,  до  конца,  без  остатка...  Обстрел?!
 Обстрел  был  какой  длительный.  Продолжался  2*/2  часа
и  все  выбил  из  колеи.  Ну,  что  делать  во  время  него?  Мо¬
литься  бы  надо.  Но  я,  как  подлая,  молюсь,  когда  грохает
уж  очень  близко,  или  помолюсь,  помолюсь,  а  наступает
молчание  между  снарядами,  займусь  сразу  то  стиркой
платков,  то  жую  кусок  хлеба.  Однако,  когда  пойму,  что
не  надо,  —  оставляю  или  выну  изо  рта  кусок,  но  зато,  не¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 151
 сколько  раз  прочитав  молитву,  слоняюсь  как-то  без  опре¬
деленного  занятия  по  квартире,  а  метроном  все  тикает.
 Мне  сказала  одна  очень  духовная  особа,  что  продол¬
жать  спать  во  время  обстрелов  не  надо,  нельзя.  Это  как
«се  Жених  грядет  в  полунощи»42.  Это  время  чуткая  мысль.
А  мы  все  так  притуплены  блокадой,  что  признаемся  друг
другу:  я,  Катя,  прочие  все  на  службе,  что  только  от  пер¬
вого  снаряда  просыпаемся,  перекрестимся  и  на  другой
бок  —  и  во  сне  лишь  слышим  «внимание,  внимание»  и  т.  п.
 Как  все  тонко,  чутко  в  духовном  мире!  Не  спать  сейчас
во  время  обстрелов  я  стараюсь,  но  зато  другое  искушение:
замерзну  и  хочется  развести  на  полу  примус  и  выпить
чашку  чая.  Не  представляем  мы  ясно  своей  смерти  пе¬
ред  собой...
 Ночь.  8/IX
 Вечер[ом]  7/IX,  я  забыла  сказать,  пила  чай  с  Авг[устой]
Леон[идовной].  Добрая  она,  ждала  меня,  чтоб  помянуть
тетю  Розу.  На  столе  были  поставлены  тушеные  «гемю-
зе»43  и  соленые  «пильце»44,  возможно,  что  и  поганки,  но
ведь  давно  не  ели  грибов,  лишь  бы  не  мухоморы!  Дома
была  в  9  ч.  30  мин.  Полная  тьма.  Дом  будто  вымер.
Я  зажгла  лампаду.  Огонек  прикровенно  светил  изнутри,
из  крупных  желтых  по  синему  окошечек.  Эту  лампаду
пок[ойная]  М.  Ал.  Антонова  спрятала,  она  Ксениина,  при
ней  она  умерла,  и  я  не  могу  ее  как-то  зажигать.  Зажгу  в
великий  праздник.  Мне  никто  не  мешал  в  одиночестве,
в  дверь  не  стучали.  В  4  часа  утра  опять  очень  хотелось
есть,  чувство  слабости  и  голода,  несмотря  на  ужин  у
Августы  Леон[идовны].  Я  поела  соли  щепотку,  запила
водой  и  немедленно  уснула  до  7  ч.  утра.
 Медленно  гаснет  жизнь.  Не  представляю,  что  будет
дальше  с  войной.  У  меня  раньше  были  какие-то  живые
представления  об  окончании  войны,  о  том,  о  сем,  а  сей¬
час?  Где  ты,  мирный  вечерний  звон?  Где  моя  Таня?  Под

152
 В.  К.  БЕРХМАН
 каким  кусточком  моя  Сулико?  В  какой  траншее  Сергия?
Жива  ли  сейчас  Ляля?  И  будет  ли  какая  близкая  мне
цель,  или  я  так  и  сгибну  от  этой  слабости  одна,  в  пустой
квартире?  Дров  нет.  Сердце  пульсирует  и  болит.  Стирать
могу  только  1-2  шт.  Бездеятельна  и  почти  бездыханна.
В  июле  мне  помогал  дигиталис45,  сейчас  его  отменили,
аритмия.  Сейчас  иду  к  Асе.  Все  же  постараюсь  продать
шинельное  пальто.
 9/1Х.  8  ч.  у[тра].  Иду  на  работу.  Вчера  свезла  к  Асе  с
трудом  свое  шинельное  пальто,  такое  тяжелое.  Посидела
у  них  с  1У2  часа,  дали  вкусного  супа.  Уже  нет  теперь  у
нас  с  Колей  прежнего  балагурства,  Ася  вдруг  в  разгово¬
ре  засмеялась  прежним  «гимназическим»  смехом  —  даже
странно  услышать.  Как  призраки  мы.  Блокада  нас  опять
сцепляет.  Мы  с  Колей  разговаривали  кое  о  чем,  тихонько
так,  как  безголосые.  Потом  пришла  домой  и  легла  спать
в  полной  тьме.
 11/1Х-1942.  Денег  пока  нет.  Приходит  голодная  Соня.
Существо  очень  жалкое.  Чем  могу,  делюсь,  что  есть,  супу
ли,  хлеба  ли  немножко.  Она  унылая,  как  бы  всему  покор¬
ная:  «Устрой  меня,  Вера».  Куда  бы  ее  устроить  опять?
Не  сбежала  бы?  Асе  я  продала  по  30  р.  «Звездочку»46
4  коробки.  Она  мне  дала  200  граммов  хлеба,  что  меня
очень  выручило.  Ночью  ела  остатки  подорожникового
салата  с  добавлением  одуванчиков  в  уксусе  и  полила
Сониным  рыбьим  жиром.  Получилось  прекрасное  блюдо.
Пальто  еще  не  продается,  тяжелое.
 11/1Х-1942.  Ночью.  Я  пишу  в  полной  почти  тьме,  лам¬
пада  поставлена  на  ночной  столик.  Нет  времени  запи¬
сывать.  Соня  снова  заходит  ко  мне.  Очень  жалкая.  Нет
стержня,  который  есть  у  сироток  Аллочки  и  Нины.  Но
грубо  с  ней  нельзя.  Отчудить  ее  от  себя  не  могу.  Отчасти

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 153
 мне  тяжелы  ее  приходы  только  сразу,  как  нечто  инородное.
Когда  с  ней  напрямки,  по-свойски,  то  вызываю  ее  на  голую
правду.  Я  ей  дала  щей,  которые  варила  из  грубых  листьев
+  рационного  супа,  и  напоила  ее  чаем  с  водкой  и  кусочек
хлеба  с  сиговой  икрой.  Она  обогрелась  и  ушла  спать  к  себе.
У  нее  снова  иждивенческая  карточка,  но,  слава  Богу,  не
донор.  Помолилась  Св.  Николаю.  Лампадка  гаснет.
 13/1Х-1942  г.  Рано  темнеет.  Из-за  постоянной  почти
службы  (военное  положение)  дома  почти  не  бываю.  Ста¬
новится  уже  холодно  и  утомительно  ездить  на  рацион.
Временами  будто  посильнее,  временами  плохо.  То  руки
немеют,  то  ноги.  Болезненно  раздражаюсь  на  многое,
нервнее  и  нервнее  отношусь  на  малейший  внезапный
шумок.  Работа  течет  в  ненорм[альных]  условиях,  а  ска¬
зать  по  правде,  мы,  старухи,  как  ни  выходим  иной  раз  из
рамок,  все  же  сдержаннее  других,  но  и  плаксивы  очень.
Все  орут  друг  на  друга.  То  и  дело  все  бегают  в  столовые,
жуют,  готовят  на  плитках  овощи,  разогревают  рационные
каши.  Всюду  запах  рыбьего  жиру.  У  меня  нет  никакого
приварка,  кроме  рациона  или  того,  что  Бог  пошлет  че¬
рез  людей,  если  угостят.  Соня  стучит  ко  мне  всякий  ве¬
чер.  Я  знала  ее  в  январе  и  феврале  таким  ненавидящим
меня  зверем,  и  сейчас  я  не  то  верю,  не  то  не  верю  в  ее
смягчение  ко  мне.  Она  все  время  говорит  о  том,  что  не
умеет  жить  одна.  Как  ни  старалась  я  привести  ее  в  со¬
знание  —  не  могла.  Изолгалась  в  своих  оправданиях  и
верит  лжи.  Но  я  у  нее  не  только  для  голода,  я  одна  из
ее  недавнего  прошлого.  Одна,  к  которой  она  приходит  в
темноте,  в  ужасах  осажденного  города,  голодная,  пассив¬
ная  для  борьбы.  В  Ксении  она  всегда  вызывала  большую
жалость.  «Ее  почему-то  так  жалко»,  —  говорила  Ксения.
Если  бия  могла  всегда  так  ощущать,  легче  было  бы
выносить  ее  приходы.  А  от  людей  еще  искусительно  до¬
носится:  «Одну  проела,  другую  проедает».

154
 В.  К.  БЕРХМАН
 В  детстве  это  была  девочка  трудная,  упрямая,  ленивая,
избиравшая  себе  нехороших  подруг  и  даже  самых  худых
(шпана).  Это  была  девочка,  инертно  относившаяся  к  тем
бедам,  которые  она  рождала  и  за  которые  ее  упрекали.
Она  была  как  камень,  когда  ее  обличали  в  покражах  и
т.д.,  говори  —  не  говори,  волнуйся,  плачь  —  не  плачь,
переживая  ее  беду,  она  не  бледнела,  не  краснела,  не  сму¬
щалась,  была  как  камень.  Если  она  и  ластилась  и  просила
прощения,  то  чтоб  снова  получить  то,  что  от  нее  отнима¬
лось  в  целях  ее  исправления.  И,  конечно,  Соня  сыграла
роковую  роль  в  земной  гибели  Ксении.
 Я  отошла  от  совместной  жизни  с  Кс[енией]  и  Соней
в  тот  момент,  когда  Ксен[ия]  более  всего  нуждалась  в
моей  поддержке,  я  отошла,  чтоб  предоставить  той  же
Соне  поле  действия  в  совместной  ее  жизни  с  Ксенией,
думая,  что  так  будет  лучше  для  Сониной  же  морали  и  для
Ксениного  успокоения.  И  вышла  беда.  Соня  была  совсем
незрелая  и  неготовая  для  того,  чтоб  позаботиться  о  тетке,
несмотря  на  свои  17  лет.  Она  ее  последовательно  губи¬
ла.  Жизнь  Ксении  шла  неуклонно  к  концу.  Приходила
домой  больная  —  сразу  же  начинала  неумелыми  руками
готовить  пищу  —  главное,  по  вкусам  Сони.  Таскала  тя¬
жести  ближних  и  нестроение*  той  же  Сони.  Ее  пьянки,
ее  выходки,  нежелание  учиться,  работать,  ее  грубости
и  ложь.  Ксения  стала  дистрофик  еще  задолго  до  войны...
 Она  до  конца  любила  Соню.  Умирая,  она  шептала  мне
свои  предсмертные,  уже  потусторонние  слова,  но  поцелуй
ее  взяла  Соня!  Она  потянулась  с  ним  к  Соне.  И  нача¬
лась  агония,  краткая,  тихая,  последние  вздохи  ее  —  еле
уловимые  —  не  стало  Ксении.  Наша  любвеобильная  за¬
крыла  глаза,  улыбнулась,  отошла.  Слеза  выкатилась  из
левого  глаза.  Читая  на  исход  души,  впервые  назвала  ее  я
«Сергия».  С  Соней  вместе  мы  обтерли  и  обмыли  тогда  ее
 *  Так  в  тексте.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 155
 скелетик,  обтянутый  тонкой  кожицей,  в  скромное  платье,
мы  накрыли  ее  черным  крепом,  я  натянула  ей  чулочки...
В  этот  день  мы  пили  с  Соней  чай  вместе.
 Соня  воспротивилась  моему  вмешательству  в  ее  по¬
хороны.  «Вы  свое  дело  сделали,  —  сказала  мне  она,  —  а
мне  советуют  ее  отвезти  в  морг».  Карточки  Ксении,  на
которые  можно  было  похоронить,  были  у  Сони.  Она  с
жадностью  зверька  стала  их  проедать.  На  моих  руках
была  больная  старуха  Антонова,  т.  е.,  вернее,  я  была  в  ее
руках...  Кто  кого  вез,  не  знаю...
 1/III-1942  г.  Ксению  отвезла  в  морг  Аннушка,  сама
потом  вскоре  умершая,  за  стакан  чечевицы,  который  ей
дала  Соня.
 Накануне  отвоза  Ксении  в  морг  пришла  Елена
Григ[орьевна],  которая  обнадежила  меня,  что  сама  отве¬
зет  ее  на  кладбище  и  лично  похоронит  по-христиански.
 Но  на  другой  день  так  уж  после  полудня,  Соня,  не
дождавшись  Елены,  которая  и  позже  не  приехала,  запе¬
ленала  тело  и  спустила  его  на  салазочках,  покрикивая
на  еле-еле  дышавшую  Аннушку...
 Навеки,  до  могилы  легла  мне  на  совесть  эта  странная,
на  чем-то  прошлом,  непоправимом  основанная  невозмож¬
ность  похоронить  Ксению.
 Белым  спеленутым  червячком  сползла  по  ступеням
нашей  грязной  обледенелой  лестницы  Ксения.  Подобно
гусеничке,  подобно  червячку  ничтожному,  всеми  забы¬
тому.  Сползла  в  морг,  в  темноту,  в  забвение,  в  укор  че¬
ловеку,  который  это  видел  и  не  остановил  скольжение
этого  доблестного  человека  в  могилу.  Чьи-то  чужие  руки
прикоснулись  к  ней,  сгребли  несколько  таких,  скинули
в  глубокий  ров  на  Серафимовском.  А  она  всех  любила,
всем  соболезновала,  всех  хоронила  и  напутствовала.  Но
утешение  в  том,  что  я  верю:  она  светлым  духом  взле¬
тела  к  небу,  предстала  Престолу,  и  по  дороге  никто
не  задержал  ее  орлиный  полет.  И  Соня  пресекла  мне

156
 В.  К.  БЕРХМАН
 возможность  помочь  ей  похоронить  ее...  и  у  меня  самой
не  было  сил,  а  свой  хлеб  я  не  могла  отнять  от  общего
котла  со  старухой.
 И  вот  сейчас,  постепенно,  по  мере  неудавшихся  афер  с
хлебными  и  масляными  талонами,  по  мере  голода,  вопи¬
ющего  о  жизни  и  о  борьбе,  Соня  ходит  ко  мне  (сначала
только  заговаривала)  с  лицом  преступной  тени,  потом
стала  плакать,  прося  есть.  О  прошлом  —  ни  слова.  Буд¬
то  пришла  с  1940  года...  Не  считаю  я  ее  раскаявшейся
или  желающей  теперь  трудиться  во  что  бы  то  ни  стало.
 Третьего  дня  я  всю  ночь  не  спала  от  протеста  против
ее  внедрения  снова  в  мою  одинокую  жизнь.  Сейчас  она
плачет,  искренно  роняя  слезы.  И  искренно  во  многом  лжет.
 Она  снова  называет  меня  «Веришна»,  говорит  сми¬
ренно,  если  я  раздражусь  —  стерпит,  и  в  этом  она  не
прежняя,  а  лучшая.
 Но...  все  же  это  она,  это  она...
 И  я  не  могу  забыть!
 Вчера  мне  удалось  для  нее  удачно  продать  атлас  Шпа-
тенгольца47  за  75  руб.
 Сегодня,  13/1Х,  придя  на  работу,  пока  еще  не  было
никого,  взяла  Евангелие  и  прочитала  следующее  у  ап.
Матфея  гл.  9-я,  ст.  10-13.
 10)  И  когда  Иисус  возлежал  в  доме,  многие  мытари
и  грешники  пришли  и  возлегли  с  ним  и  учениками  Его.
 И)  Увидевши  то,  фарисеи  сказали  ученикам  Его:
«Для  чего  Учитель  Ваш  ест  и  пьет  с  мытарями  и  греш¬
никами?»
 12)  Иисус  же,  услышав  то,  сказал  им:  «Не  здоровые
имеют  нужду  во  враче,  но  больные».
 13)  Пойдите,  научитесь,  что  значит  «милости  хочу,
а  не  жертвы.  Ибо  Я  пришел  призвать  не  праведников,
но  грешников  к  Покаянию».
 Милосердного  Бога  нет  как  нет  во  мне.  Неужели  во
Имя  Его  не  могу  принять  к  себе  иной  раз  ту  же  Соню?

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 157
 Чем  хуже  тебя  самой?  Многим  лучше.  Тем  уж  лучше,
что  за  свои  19-20  л[ет]  по  времени  нагрешила  меньше.
Тем  уж  лучше,  что  нет  тех  страстей  и  пороков,  которые
изобиловали  во  мне,  не  было  у  нее,  а  что  касается  дру¬
гих,  не  хочу  судить.  В  корне  судить  ее  не  хочу.
 Если  б  она  полюбила  труд!  Приняла  бы  его  как  не¬
обходимую  скрепку  с  реальной  жизнью,  как  очищение,
наконец,  а  уж  потом,  как  более  и  более  доступный  и  даже
радостный  путь  к  вечности.  В  Шувалове  Соня  больше
не  ездит.  Там  был  ей  радушный  прием,  но  сейчас  что-то
произошло,  и  она  об  этом,  конечно,  замалчивает.  Я  ей
сказала:  «Соня,  иди  работай.  Дистрофия?  Но  по  мере
питания  легче  тебе  будет,  будешь  иметь  обеды.  Смотри,
как  все  работают?  А  время-то  какое?  Ну,  хоть  донорство
твое  кончилось.  А  оно  было  паразитство.  Валялась  на
кровати  после  дачи  крови,  с  целью  сберечь  себя,  чтоб
не  работать,  не  служить,  а  маневрировать  с  карточками.
Дров  нет?  Приди  и  будем  стирать  в  холодной,  сейчас
не  мороз.  Если  отстираем  хоть  в  холодном  щелоке  и
отгладим  ...*  гнид,  все  же  будет  чище.  Почему  мы  так
устаем  на  службе?  Кроме  больных,  когда  приходит  ночь,
затемнимся  и  по  силе  отстирываемся  в  горячей  воде,  всю
ночь  горит  электричество,  плитки  везде,  не  учитывается
ток.  Вот  ты  мне  дай,  самое  необходимое  дай,  я  отстираю,
а  потом  уж  вместе...»  Она  выслушала  меня,  но  пока  не
принесла  ничего.  Очень  хочу  для  нее  службы,  хорошей.
Но  трудно  ее  рекомендовать,  рискованно.  Обещала  по¬
лучить  справку  из  военкомата  о  том,  что  муж  на  фронте,
и  тогда  ее  могут  устроить  в  Трест  столовых.
 Сейчас  1-й  час  ночи.  Завод  работал  и  посещаемость
большая.  Был  обстрел,  и  опять  привели  2-х  раненых  маль¬
чишек,  пустяковых,  шелухой.  Я  ходила  по  вызову  в  цех
и  привела  в  з/п  ученика  спать.  Острый  конъюнктивит.
 *  Пропуск  в  тексте  дневника.

158
 В.  К.  БЕРХМАН
 Я  ему  вкапала  в  оба  глаза  новокаину,  завязала  одним
ходом,  привела  «слепого»  на  койку,  уложила  и  напоила
чаем  с  мал[еньким?]  кусочком  [хлеба?].  Маленький  типа
«...»*.  Он  был  так  доволен,  что  подарил  мне  спичку.  Ку¬
рит.  14  лет.  Мама  на  окопах,  а  отец?  Отец  неизвестен.
Про  отца  он  выразился  довольно  странно:  «А  папки  у
меня  никогда  не  было».
 Вчера  на  небольшом  перерыве  от  работ  прилегла.  Мое
сердце  тоскует  снова,  что  не  могу  ее  найти,  что  не  знаю
могилы.
 У  Сусанны  переезд  на  новое  жилье.  И  еще  одна  слож¬
ность  —  найти  Сусанну,  где  она  теперь?  М.  б.,  в  Коло-
мягах,  но  на  новой  квартире?
 Мне  представляется  как  бы  чудо,  что  буду  знать  мо¬
гилу.  Так  я  переживаю.  Все  такое  надо  заслужить  как-
то.  Таня  обижена,  что  я  к  ней  не  пришла,  к  живой  и  к
мертвой.  «Пума,  моя  Пума!  О  тебе  вся  дума!»  Вот  еще
одну  ее  песенку  вспомнила.
 Сегодня  вечером  же  думала  о  явлениях  мертвых  жи¬
вым.  Не  надо  мне  таких  явлений!  Зачем  мне  какие-то
светящиеся  круги,  когда  я  их  вижу  так  ясно  и  очевидно,
слышу  их  голоса,  смех,  слезы,  возгласы,  приговорки...
«Может  ли  быть?  Может  ли  быть?»  Слегка  скептична,
слегка  критик,  духовно  совсем  не  начитана,  а  литера¬
турно  —  чрезвычайно,  мало  ходила  в  церковь,  но  какая
она  была!  Какой  светлый  Дух  —  с  детства,  в  нашей  раз¬
розненной,  изломанной  семье!  Ушла  в  вечность,  читая
Евангелие,  молясь.  Ушла  благочестиво  и  храбро.  Не  цеп¬
ляясь  ни  за  что.
 О  Тане  особо.
 В  жизни  друзей  ли,  супругов  ли,  вообще  привязанных
друг  ко  другу  людей  бывает  иногда  какой-то  зенит...  ка¬
кая-то  точка  взаимного  понимания.  Близости  некоей,  обо-
 *  Пропуск  в  тексте  дневника.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 159
 годного  восторга,  общей  радости,  общего  соприкосновения
умов  и  сердец  к  чему-то  взаимно  понимаемому  и  ощуща¬
емому.  Так  у  нас  с  Таней.  Мы  и  всегда,  с  тех  пор  как  уже
взрослыми,  после  большого  периода  разлуки  встретились
вместе,  так  всегда  взаимно  тянулись  друг  ко  другу.  Но  был
день  и  часы  в  этом  дне,  когда  мы  стали  так  близки  друг
другу  как  никогда,  и  это  сейчас  как  молния  пронизало  мое
внутреннее  существо.  Это  было  на  Рождество,  5  лет  назад,
т.  е.  в  1937  г.  После  этого  мы  виделись  часто,  справляли
именины,  ходили  вместе  в  лавки  и  т.д.  Но  не  тогда  ли,
не  в  этот  ли  день  —  кто  же  знает?  —  была  решена  участь
двоих,  одна  уйдет,  другая  останется.  Не  помню  хорошо,
почему  я  в  тот  сочельник  и  в  тот  1-й  день  праздника  так
счастливо  была  свободна  от  службы  и  7  января  поехала  в
Шувалово  (в  сочельник  тоже  там  была).  Отстояла  позд¬
нюю  и  вдруг  вижу  —  Таня  стоит  и  молится  в  левом  при¬
деле.  Она  не  заметила  меня,  стоя  впереди  меня.  Во  время
выхода  из  храма  мы  столкнулись  (а  я  нарочно  поджидала
ее  у  двери)  и  начали  поздравлять  друг  друга  с  праздни¬
ком  —  как  мы  были  рады  увидеться  в  такой-то  день!  Мы
сразу  поехали  к  ней,  ни  Коли,  ни  Саши  в  тот  день  дома
не  было.  У  них  стояла  большая  елка,  вся  завешанная  иг¬
рушками,  флажками,  бусами  и  осыпанная  дождем.  Таня
сказала,  что  вчера,  в  сочельник,  ее  зажигали,  но  для  меня
она  ее  снова  зажгла,  еще  только  темнело,  в  начале  был  5-й
час.  Полудневной  свет  и  горят  все  свечи,  их  Таня  зажгла
до  единой  со  словами:  «Сегодня  ты  будешь  моя!  Только
моя!  Моя  пумка!»  И  все  время  мы  сидели  в  ее  комнате
и  весь  день,  что  бы  ни  делали,  мы  светло  праздновали
друг  с  другом  Рождество.  Скользили  между  нами  как  тени
какие-то  заветные  воспоминания  о  прежних  елках,  дома,
в  гостях  ли...  И  все  время  радость,  что  в  такой  день  вдво¬
ем,  что  дома  никого  нет,  мы  без  людей,  никто  не  мешает,
прерывалась  ее  смехом,  или  песенкой,  или  чем-то  несказан¬
но  светлым,  что  проходило  и  вспыхивало,  и  потухало  как

160
 В.  К.  БЕРХМАН
 свечечка  между  нами:  Бог.  Родители.  Скоково...  Удельная...
Детство...  Первые  годы  юности...
 Вдруг  она  мне  сказала:  «Я  бы  ввек  хотела  жить  с  то¬
бой  вместе...  Вдруг,  не  дай  Бог,  Коля  бы  умер  раньше
меня...  тогда  уж  мы  с  тобой».
 Еще  раз  зажгли  елку,  когда  совсем  стемнело,  нам  стало
совсем  весело,  что  эта  елка  горит  для  нас  двоих  только...
 —  Ты  помнишь  этот  шар?  Еще  с  Рашетовой!  А  эта
«сабинька»?  С  Пушкарской.
 —  Таня!  Может  ли  быть?
 Мы  сидели  на  Колином  ложе,  обнялись  и  смотрели
на  елку.  Огоньки  поредели,  наверху  догорал  один  огоне¬
чек...  Я  уехала  домой  с  чувством  невыразимой  и  непо¬
вторимой  радости  и  близости  к  сестре,  ко  всем  родным,
ко  всему  миру.
 И  мы  еще  4  года  до  ужасов  войны  жили  с  ней,  встре¬
чаясь  как  хорошие  сестры,  в  зиму  Финской  войны48,
и  Коля,  и  Таня,  и  Саша  ели  у  меня  кутью  с  киселем  на
Рождестве  в  сочельник,  но  все  это  уж  было  не  так.
 15/1Х-1942.  Десять  часов  вечера,  полная  тьма,  лампад¬
ка  с  остаточками  керосина,  при  которой  и  пишу  вкривь-
вкось.  Только  что  ушла  Соня.  Как  мне  тяжело.  Мне  ни¬
чего  не  жаль  ей  дать,  если  б  дело  шло  на  ее  исправление.
На  сдвиг  к  труду.  Я  ворчу,  когда  она  ко  мне  приходит
в  темь,  скупо  делюсь  с  нею  какой-то  жалкой  снедью,
а  она  говорит:  «Как  вкусно!»,  смиренно  за  все  благодаря,
и  рассказывает  про  своего  «мужа»,  что  он  ей  противен,
что  она  с  ним  из-за  куска  хлеба.  «Соня!  —  я  ей  так  сказа¬
ла,  —  все  работают,  особенно  теперь.  Я  считаю,  что  лучше
проделать  любой  труд,  любую  нагрузку,  чем  валяться  в
грязи,  встречаться  с  человеком,  которого  не  любишь,  не
уважаешь  (и  не  знаешь  даже  хорошо),  который  тебе  даже
противен,  как  говоришь,  и  получать  от  него  жалкие  куски
провианта,  лишь  бы  не  работать.  У  тебя  есть  даже  специ¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 161
 альность  —  лаборантка.  Но  надо  работать.  Всем  трудно.
У  меня  сжатое  сердце,  когда  я  тебе  что-либо  даю.  И  я
точно  поддерживаю  тебя  в  твоем  безобразии!  Каждый
вечер,  зная,  что  всем  голодно,  приходишь  ко  мне  за  едой.
Пощади  мою  совесть,  пощади  меня,  устройся  работать!»
 Духовно  я  снова  расклеилась,  не  молюсь  или  мало
молюсь,  не  углубиться,  читаю  наспех  и  кого  обманываю?
Так  ли  разве  люди  готовятся  к  смерти?  Не  заражаемся
ли  мы  жизнью  голодного  города,  торопливостью,  а  к  чему
спешить?  Ненасытность?  А  ведь  Бог  насыщает  сполна.
Жадность?  А  зачем  же  животничать,  раз  хлеб  нам  дает¬
ся  на  каждый  день  сколько  надо,  и  на  тебя,  и  на  Хри¬
ста.  После  разговора  с  Соней  мне  стало  совестно.  Какое
дело  —  Соня  ли  пришла?  Господь  пришел.  И  дай.  Тем
более  всякую  минуту  может  убить  снаряд.  И  я  даю  ей
и  упрекаю,  если  не  явно,  как  сегодня,  то  тайно,  как  вчера,
и  т.  д.  Иной  раз  даю  ей  нервно,  чуть  не  срываясь.  Потом
разговоримся  —  отлегло.  Боже  мой!  Весь  свой  век  я  с  та¬
кими  вот  трудными.  И  сама-то  ведь  не  легкая!  Как  хочет¬
ся,  чтоб  работала.  Устала.  Завтра  сутки  и  день  до  вечера.
 Дала  Соне  У2  кусочка  хозмыла.  До  того  дошло!  Не¬
чем  вымыться.  А  приходит  «муж».  Сегодня  расплакалась:
«„Она“  сказала,  что  я  принимаю  мужчин.  Но  ведь  я  толь¬
ко  одного  приводила.  Это  „она“  мне  завидует:  увидела
на  столе  „жиры“».
 Ужасно  все  это!
 О  Монтеверде
 Когда  проходила  та  зима,  я  о  них  ничего  не  знала  и  не
вспоминала  о  них,  как  и  о  всех.  И  вдруг  встречается  Анта
близ  дома,  и  она  мне  сказала  о  смерти  Кости,  Елиз[аветы]
Дмитр[иевны],  Сережи,  Оли,  Веры,  Юры,  Руди,  а  Лиля
еще  борется,  но  слаба  (в  начале  июня  и  она  умерла,  это
я  узнала  позднее).  Ася  и  Коля  живы.  Живы  и  Лили¬
ны  дочери  —  Алла  и  Нина.  Жив  Ильюша,  эвакуирован
к  дяде,  в  область.  Все  это  я  восприняла  вяло,  как  и  все

162
 В.  К.  БЕРХМАН
 и  о  всех.  Уж  если  я  вяло  помнила  своих,  то  эта  семейная
вымершая  группа  мало  встревожила  сердце.
 Только  в  июле  я  добрела  до  Сада  и  увидела  Асю
такой,  как  никогда  не  видела,  худенькой  старушкой,  се¬
дой  и,  как  всегда,  прекрасноглазой,  с  ее  улыбкой  и  даже
смехом,  но  он  звучал  грустно.  Бывают  между  подруга¬
ми  радости  встречи,  но  тут  особой  радости  ни  с  одной
стороны.  Рассказы  о  смертях  —  у  ней  они  потрясающи,
умирало  сразу  трое  —  ее  мать,  зять  Сережа  и  брат  Костя.
Оля  —  сестра  —  боролась  долго.  Вся  квартира  целиком
вымерла.  У  нее  остались  только  муж  и  девочки-племян¬
ницы,  да  еще  Ильюша  на  Большой  земле.
 Я  ей  сказала  о  Тане  (Ксению  она  знала  мало)  и  об
уехавшей  Ляле.
 «Голод  жесток»,  —  это  были  правдивые  слова.  Она
ничем  не  утешала:  «А  я,  наоборот,  всех  их  вытягивала  в
жизнь,  боролась,  отдавала  последнее,  делилась  всем  сво¬
им...  сама  голодала.  А  ты  разве  не  так?»  И,  снова  ощутив
боль  ясного  сознания  всего,  что  произошло,  я  сказала
своей  старой  подруге:  «Не  так».  Я  желала  им  и  себе  од¬
ного  —  смерти.  И  еще  я  сказала  Асе  про  Таню:  «То,  что  я
не  добралась  до  нее,  —  естественно,  но  то,  что  не  написала
ей,  —  ужасно.  И  непонятно  и  никогда  не  будет  понятно».
 Все  в  Саду  улыбалось,  цвело  —  июль.
 Я  ушла  от  Аси  равнодушно.  Ее  забота  о  своих  смерт¬
никах  новым  горем  легла  на  совесть.  Если  б  мы  были
прежние  гимназистки,  то  сказали  бы  друг  другу:  «Ты
хорошо  ответила,  я  —  нет».
 Ася  всегда  была  первой  ученицей,  я  училась  рассе¬
янно  и  неважно.  Ася  меня  вытягивала  на  экзаменах  из
многих  бед.
 И  здесь,  на  ответственном  этапе  жизни,  я,  неподго¬
товленная,  провалилась  и  по  закону  Б[ожьему]  как  по
основному  предмету,  —  по  поведению  —  единица,  по  ма¬
тематике  просчиталась  (Таня).  «Дорожите  временем,  дни

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 163
 лукавы  суть»49.  И  на  этих  экзаменах  первая  ученица  Ася
не  могла  мне  помочь  ничем.
 Обстрел.  Опять  взбеленился,  палит.  10  часов  вечера.
 Помню,  я  тогда  ушла  из  сада  на  ночную  смену  (рабо¬
тала  еще  на  той  фабрике)  и  понемногу  забыла  обо  всем,
кроме  дневной  работы.
 Время  идет.
 Пишу  при  лампе,  ночью  завод  работает.  Становится
холодно.  Мне  сказала  одна  приятельница  Ксении,  что  мы
остались  в  живых  от  Бога,  чтоб  тщательно  пересмотреть
всю  нашу  жизнь  и  теперь  непременно  это  надо  сделать,
не  откладывая.  Я  принимаюсь  за  это  дело.  Но  не  так-то
легко,  как  кажется!  Вспомнила  свое  детство.  Скоково.
Это  рай!  А  все  остальное?  Куда  не  кинешь  взгляд.  Я  пе¬
ресмотрела  детство  и  увидела  лично  себя  уж  и  в  этих
годах  —  ужасной.  А  что  же,  если  загляну  в  дальнейшее?
Надо  пересматривать  постепенно,  но  честно,  не  робея.
 Я  уже  раза  3  после  первой  встречи  встречалась  с  Асей.
Она  заходила  ко  мне  на  завод  под  окно  с  улицы,  я  же  к
ней,  в  сад,  где  дышала  воздухом.  Это  моя  седая  сказочка
былого,  как  ни  горько  мне  было  выслушать  от  нее  тогда
обличение  моего  ужаса,  а  теперь  зато  легче.  Больше  мы
ничего  такого  не  касаемся.  С  нею  я  вхожу  в  область  дале¬
кую,  нашей  совместной  юности,  еще  ничем  не  омраченной
(гимназия).  А  потом  возвращаемся  к  реальному.  У  Аси  на
ее  попечении  остались  2  девочки  —  сестры  Лили,  которая
до  июня  боролась  с  голодной  смертью.  Алла  и  Нина  их  зо¬
вут.  А  от  Оли  остался  Ильюша,  12  л.  Он  пока  на  Большой
земле  у  дяди-врача.  Ася  показывала  его  письмо  к  Аллочке.
Меня  тронуло  это  письмо  мальчика  к  двоюродной  сестре,
тоже  сиротке,  и  я  его  взяла  на  память  по  разрешению  Аси,
тем  более  что  Аллочка,  уже  барышня  15У2  лет,  не  доро¬
жит  такими  письмами  и  его  бросила.  Вот  оно,  это  письмо!

164
 В.  К.  БЕРХМАН
 «Моя  родная  сестренка!  У  тебя  „цынка“!  И  я  в  бес¬
сильной  ярости  тебе  помочь,  не  могу  послать  посылки,
вчера  выменял,  о  счастье!  —  свисток,  как  у  велосипедис¬
тов,  вот  такой,  у  мальчишек  (рисунок  свистка).  Я  им  дал
3  огурчика,  а  они  мне  свисток.  Будь  добра,  вышли  мне
моих  Наполеонов»  и  т.  п.  и  т.  д.  Твой  Ильюша.
 У  меня  было  4  открытки  с  Наполеонами.  Я  их  принес¬
ла  Асе.  И  она  их  ему  послала.  У  меня  при  этом  тайная
мысль:  хоть  в  этом-то  малом  начать  быть  для  кого-то
доброй!  М.  б.,  в  той,  довоенной  жизни  я  и  бывала  добра
к  людям,  бывала  и  сострадательна,  но  сейчас  я  даже  в
мелочи  хочу  быть  к  ним  доброй,  даже  в  самой  мелочи,
но  с  новым  сознанием.  Смешно  начинать  с  открыток,
с  Наполеонов,  но  я  помолилась  о  радости  для  всех  си¬
рот  и  послала  Наполеонов.  Я  хочу  начать  новую  жизнь.
Я  хочу  сознания  и  сознания.  Во  все  внести  свет  сознания,
озарившись  им  сама,  его  не  было  раньше.
 Что-то  делается  сейчас  в  Молотовской  области?  Жива
ли  моя  теперь  единственная,  добрая  и  честная  сестра
Ляля?
 Лиза  из  Иркутска  пишет  мне  телеграммой,  не  сооб¬
разуясь  ни  с  событиями,  ни  с  нашей  отрезанностью  от
Б[олыпой]  Земли,  ни  с  Ладогой,  ни  с  чем.  «Приезжай
немедленно.  Можно.  Целую.  Лиза».
 Даже  не  держу  мысли  о  дороге  в  Иркутск  и  ею  не
вдохновляюсь.  На  Серафимовское,  и  то  пока  нет  дороги.
Ни  сил,  ни  сдвига  куда  бы  то  ни  было.  Все  более  и  более
врастаю  в  свою  заводскую  работу,  работа  нервная,  мы  все
полунормальные,  но  работа  бодрит,  я  в  коллективе  себе
подобных,  питаюсь  и  благодарю  Бога.
 Опять  обстрел.  Второй,  вчера  было  3.
 17/1Х-1942  г.
 Работаю  вторые  сутки.  Сама  себя  по  глупости  обре¬
менила  тем,  что  согласилась.  И  деньги  —  не  в  деньги.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 165
 И  к  часу  дня  руки  и  ноги  стали  крюки,  одеревенение.
Дождь  с  утра,  холодно  в  перевязочной.
 Видела  во  сне  Таню,  я  и  она  —  мы  плакали  в  разных
углах.  Наша  заведующая  тщетно  силилась  подвести  ее
ко  мне,  она  не  поддавалась  перейти  на  мою  сторону  —  и
только  плакала.  Когда  я  сидела  вчера  до  позднего,  ведя
свои  записки,  вдруг  бесшумно  отворилась  дверь  и  вошла
работница  с  головной  болью.  Я  подумала,  отрываясь  от
дневника,  —  вдруг  Таня?  И  нисколько  не  испугалась  бы,
если  б  это  была  Таня.
 Она,  Таня,  —  покойница?  Может  ли  быть?..
 Чем  больше  ем,  въедаюсь  в  пищу,  в  жизнь,  тем  силь¬
нее  моя  грусть,  как  будто  физическое  нисколько  не  ме¬
шает  сокровенному,  невидимому,  а,  наоборот,  вызывает
к  жизни  сознание  своего  бессилия,  пройденных  и  снова
повторенных  ошибок  и  тоску  по  тем,  которые  были  здесь
так  недавно  и  их  нет.
 Пересматривать  свою  жизнь?  Она  жутка.  Нигде  не
было  и  луча  Солнца  Правды.  Так  мне  кажется  сейчас,
в  эту  минуту.  Это  скопище  ошибок,  что  ошибок?  Пре¬
ступлений,  только  не  вышедших  наружу,  не  поколебав¬
ших  черту  закона,  —  и  потому  самому  загнивших  внутри,
подобно  хроническим  нарывам  каким-то...  Жутко.  Как
начать  сначала?  Сейчас,  вот  теперь...  Мне  кажется,  что
и  верить  в  Бога  надо  иметь  какие-то  силы,  а  у  меня  их
совсем  нет,  сплошь  бессилие.  Слезы  льются,  и  я  не  могу
их  унять.
 18/1Х-1942
 Убеждаюсь,  что  были  гости  на  земле  (такие  же,  как  и
все  мы),  с  которыми  я  проходила  какие-то  поприща,  ка¬
кие-то  расстояния,  2-3  станции  езды  и  т.  д.  С  Таней  у  нас
было  как?  В  детстве,  несмотря  на  5  лет  разницы,  —  очень
дружны,  играли  в  тех  же  кукол,  да  и  в  ранней  юности
общие  понятия  соединяли,  а  потом  был  период,  когда

166
 В.  К.  БЕРХМАН
 жизнь  развела  нас.  Я  жила  вне  дома,  Таня  —  дома,  и  я  в
течение  нескольких  лет  только  днями  и  неделями  с  нею
соприкасалась.  Я  жгла  свои  дни,  она  —  училась.  А  потом,
в  1923  г.  (год  рождения  Саши)  встреча  на  2-й  Советской,
дружба,  и  какая?  Я  исчисляю  ее  годами,  20  лет  дружного
сестринского  пути.
 Легкое  дыхание  весеннего  ветра  —  это  Таня.
 19/1Х-42  г.
 День  тяжелый,  чувствую  себя  плохо,  руки  все  роняют,
на  дворе  холодно,  хочется  есть.
 Завтра  снова  работаю  сутки,  а  хотела  ехать  искать  Та¬
нину  могилу.  Ф.  А.  помогла  мне,  завтра,  даст  Бог,  буду
у  обедни,  а  в  11-12  часов  ее  смена.  М.  б.  удастся  приоб¬
щиться  Св[ятых]  Таин.
 Нашла  стихотворение,  переписанное  рукою  Ксении,
посвященное  Б[ожией]  Матери  Знаменской  в  Д[етском]
Селе50.  Записала  она  его  мне  и  передала  еще  в  августе
1941  г.  ֊  год  назад  с  лишком.  Стихи  нелитературны,
рифма  хромает,  размер  тоже,  но  теплая  вера.  Я  спрятала
в  тетрадь  для  стихов.
 Сегодня  была  в  Ботаническом51  у  Аси.  Лупа  моя  про¬
далась  за  15  р.  Дома  —  между  службой  и  рационом.  Это
не  жизнь,  а  что-то  медленное,  гасящее  силы.  В  темноте
прихожу  в  свою  квартиру  —  не  обокрали  ли?  Нет?  Сла¬
ва  Богу.  И  спать.
 Получила  вчера  открытку  из  Балашова.  От  Ляли.  Она
слаба  —  на  днях  (куда  бы  Таня  не  уехала)  —  Ляля  стре¬
мится  лишь  к  Боре.  За  это  время  она  перенесла  воспа¬
ление  печени,  очень  ослабла  и  боится  одна  пускаться  в
путь.  Танина  судьба  (эвакуация)  решится  на  днях.  Ляля
советует  мне  присоединиться  к  Асе,  если  Бот[анический]
сад  уедет  на  Урал.  Мне  ей  писать  на  Эрнин  адрес.
 И  еще  открытка,  от  С.  Н.  Бессоновой  из  Галича.  О.  Ми¬
хаил52,  мой  духовный  отец,  болен,  кровоизлияние  в  мозг...

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 167
 25/1Х-1942  г.
 Амбулатория,  ночь.  Наша  перевязочная  на  ремонте  и
мы  работаем  в  большом  изоляторе  (т[ак]  называемом).
Но  это,  скорее,  комната  для  санитарок.  Метров  18-20.
Окна  затемнены.  Горит  электрическая]  настольная  лам¬
па  под  зеленым  колпаком  (роскошь  в  настоящее  вре¬
мя).  Светло,  убрано,  как  в  дни  былые  в  прививочной  у
Васил[ия]  Гавриловича]  Ушакова,  и  как  будто  ничего
страшного  в  жизни  не  было  и  нет,  пока  не  слышится
залп,  а  вслед  за  ним  «Внимание,  внимание...».
 И  сознание  ужаса  внезапно  просыпается,  охватывает
как  в  тиски.
 Кажется,  что  нет  голода,  но  голод  есть.  Кажется,  что
нет  и  не  будет  второй  зимы,  но  она  надвигается,  идет.
Мы  в  очереди.
 Неужели  снова  заколыхают  вьюги,  заскользят,  поплы¬
вут  на  салазках  белые  мумийки  людей  в  простынях  или  в
рваных  обертках,  или  в  таком  тряпье,  которого  не  жалко...
 Тех  ошибок  мы,  оставшиеся,  возможно,  и  не  повто¬
рим.  Потому  что  тех,  страшно  близких,  болезненно  нам
близких  —  уже  нет.  Перед  нами  и  с  нами  как  бы  дубли¬
каты.  Или,  вернее,  совсем  новые,  которые  делят  с  нами
служебные  часы,  сочувствуют,  приятельствуют,  делятся
кое-чем  в  такое  время,  но  они  не  те.  Это  все  мы  —  остав¬
шиеся  в  живых,  и  нам  слава  уже  не  та.  За  теми  —  дверь
захлопнулась.  Колесо  жизни  взяло  меня  в  оборот,  как  и
других,  замедливших.  И  даже  кажется,  некуда  больше
спешить.  Но  надо,  надо  пересматривать  жизнь.  Вот  бое¬
вое  задание  времени.  Этой  задачей  оправдывается  мое
оставление.
 Вчера,  идя  по  улице,  я  заслушалась  радио.  Пел  что-то
однотонное,  торжественное,  грустное.  Я  задумала,  если
услышу  какую  фразу,  успев  приблизиться,  —  это  мне
говорит  Таня.  Я  успела  приблизиться:  он  пел  послед¬
нюю  фразу:

168
 В.  К.  БЕРХМАН
 Исчез  и  поцелуй  свиданья  —
 Но  жду  его,  он  за  тобой...53
 Я  шла  дальше,  дальше,  шел  дождь,  я  плакала,  плакала,
плакала.  «Он  за  тобой».
 27/1Х-1942  г.
 Вчера  мы  от  завода  810  поехали  на  сломку  дома.  Хоть
по  возрасту  я  и  освобождена,  но  заведующая  все  же  послала
меня,  как  и  других,  чтоб  работать  на  сломке.  Я  и  поехала,
дерзновенно  думая  о  2-х  метрах  дров  на  зиму!
 Вышло  другое,  карикатурное.  «В.  К.!  Вы  плохая  слом-
щица  дома!»
 День  стоял  чудесный,  флоксовый  день.  Эти  флоксы
таят  в  себе  запах  нежной,  ранней  агонии  всех  осенних
цветов,  смешанный  с  особым  ароматом  чего  —  не  пере¬
дать  определенно:  осень,  старый  дом  —  Успенье,  челнок
на  реке,  легкий  мелкий  осенний  дождь  как  сквозь  сито  —
и  пахнут  флоксы.
 Мы  приехали  все  дистрофики:  зубврач,  две  санитарки
и  я,  позавтракав  на  рационе.  В  трамвае  из  нас  выжа¬
ли  последние  соки  и  витамины.  Знакомые  места:  наша
Удельная,  вбок  идти  после  «Светланы»,  через  рельсы.
И  через  6-8  минут  мы  на  задворках  станции  Удель¬
ная  —  знакомый  вокзал  вблизи.  Образ  Тани  —  повсюду,
от  маленькой  девочки  в  беретике  до  Тани  последних  го¬
дов,  в  ее  любимой  шубке.
 Да  ведь  именно  сюда,  на  этот  вот  участок  ломаемых
домов  мы  заходили  с  ней  искать  столяра,  ей  необходи¬
мого,  —  не  в  этот  ли?  Или,  возможно,  в  этот,  в  данную
минуту  ломаемый,  который  так  и  трещит  от  железных
ломиков.  Первую,  вторую  и  даже  третью,  четвертую  дос¬
ку  сгоряча  я  оттащила  с  Цимбаловой  легко,  несмотря  на
вчерашние  боли  в  груди.  Затем  мы  долго  отдыхали,  люди
же  сбрасывали  балки  и  перегородки  со  второго  этажа.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 169
 Затем  нам  закричали  сверху,  чтоб  мы  очищали  сброшен¬
ное.  Мы  с  зубврачом  потащили  снова.  Она  с  виду  еще
дистрофичнее,  чахоточнее  меня,  но  тащила  много  лучше.
Мои  руки-крюки  плохи.  Плечевые  мышцы  —  дрянь.  Я  все
вываливаю.  Я  не  могу  без  великого  труда  взнести  руки
выше  плеч.  Господи,  какое  томленье  в  груди,  Господи,  как
трудно,  как  трудно.  Но  все  же  я  как-то  таскала  легонькие
досочки.  Зубврач  же,  во  что  бы  то  ни  стало  решила  зара¬
ботать  2  метра.  Она  все  поставила  на  карту.  В  перерывы,
когда  сбрасывали  с  верху,  она,  сидя  в  пустой  каменной
пристройке,  поела  холодного  свекольника  из  консервной
банки,  а  потом,  шагая  опять  высохшими  в  палки  ногами,
плелась  к  молодежи  и  тащила  чурочки  или  впрягалась  к
тем,  что  тащили  большое  бревно,  делая  вид,  что  тащит  и
помогает  (что  она  делала  вид,  это  ясно  —  определяю  по
ее  силам).  День  весь  распогодился  и  засиял.  За  ломаемы¬
ми  зданиями  желтели  осенние  кусты.  Весь  воздух  блестел
от  осеннего  солнца.  Небо  было  синее  как  летом.  И  я  та¬
скала,  что  могла,  думая  о  глупости  своей  очередной,  что
не  захватила  из  дому  какую-либо  еду  вроде  свекольника.
Обеденный  рацион  пропущен.  Бригада  работает  до  5-ти.
Все  было  бы  ничего,  подтягивалась  —  и  вдруг  вся  осла¬
бела  духом  и  увяла  телом!..  Сев  на  щебень,  ясным  созна¬
нием  «увидела»  станцию  Удельную.  С  детства  знакомая.
У2  детства  —  это  Удельная.  Сразу  страшная  усталость
начала  сердечного  припадка  овладела  мною,  я  призакрыла
глаза,  опустилась  на  доски.  И  перед  ними,  перед  закры¬
тыми  как  бы  летало,  летало  что-то  огромное.  Это  что-то
огромное  летало  не  только  вблизи,  оно  было  и  в  небе,
и  очень  близко,  вроде  большой  птицы,  темно-фиолетовой,
с  дом  ростом,  она  раскинула  гигантские  крылья  над  ло¬
маемым  домом,  потом  спустилась  ниже  и  пролетела  над
головой,  пролетая  и  спускаясь,  заглянула  на  1  момент,  но
очень  внимательно,  в  мои  закрытые  глаза.  Зрачки  у  нее
были  тускло-оливковые.  Будь  у  меня  открыты  глаза,  я  бы

170
 В.  К.  БЕРХМАН
 умерла  от  такого  взгляда!  Да.  Она  пролетела.  До  смерти
помню  эту  тень  и  свое  изнеможение,  и  как  она  пролета¬
ла.  Я  все  еще  полулежа,  прислонясь  к  доскам,  приходила
как-то  в  себя,  в  груди  все  было  нехорошо,  я  уж  не  могла
таскать  досок,  думать  о  хлебе  и  о  2-х  метрах  дров...  Таня
незримо  стала  со  мною  рядом.  Невидимая,  но  сущая,  легко
ступая  по  влажным  подорожникам  и  щепочкам,  стала  она
возле  меня,  вошла  в  сознание  до  реальности,  а  я  боялась
открыть  глаза,  чтоб  ее  не  спугнуть.  «Таня!  Таня!  Я  ломаю
дом.  Как  трудно!  Ты  помнишь,  как  мы  с  тобой  ходили
сюда  к  столяру?  Той  осенью,  когда  умерла  Терентьевна?
Еще  решили  по  ней  справить  поминки?»
 Миг  один  —  и  все  как-то  рассеялось.  Я  не  могла
больше  с  закрытыми  глазами  грустить  так  страстно  о
небывалой  радости...  Слезы,  как  осенний  дождь,  поли¬
лись  из  глаз.  Сердце  трепыхалось  в  какой-то  сбивчивой,
уродливой  пляске.  Кто-то  подошел,  кого-то  позвал.  По¬
дошли  свои,  с  завода.  Мне  накапали  на  кусочек  хлеба
валерьянки  с  ландышем,  и  кто-то  сказал:  «Зачем  сюда
таких  помирающих  посылать?  Заработала  бы  себе  доски
на  гроб»  и  т.д.  Все  же,  отлежавшись  и  наплакавшись,
я  еще  раз  потянулась,  чтоб  помочь  людям  тащить  брев¬
но,  в  компании  12  человек.  Меня  отогнали,  и  бригадир
крикнул:  «Поезжай  домой,  не  нужно».  Это  было  оскорби¬
тельно,  но  сама  Таня  тихонько  сказала  мне  в  самое  ухо:
«Брось  тащить,  Пумка!  Не  Твое  это  дело!»  К  тому  же
бригадирша  вторая  зашибла  себе  руку,  плечевой  бицепс.
Люди  к  ней  побежали.  Я  подошла,  нет  ли  перелома?  Нет.
Мышечный  ушиб.  Она  сказала,  как  приятно,  что  такие
холодные  руки.  Туго  ее  перевязала.  Пожалуй,  это  больше
годится,  чем  бревно  с  12-ю  человеками,  которые  то  и  дело
наступают  на  невесомые  ноги.  Молодежь  с  гиком  и  кри¬
ком  сокрушала  дом.  Еле  живая  ехала  я  обратно.  В  20-м
давка.  30-ка  подошла  быстро54.  Все  призраки  исчезли.  Ри¬
совая  каша  вступила  в  свои  права,  т.  к.  рацион,  несмотря

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 171
 на  опоздание,  все  же  выпросила  я.  Даже  дали  лишнюю
порцию.  Ноги  гудели,  а  еще  тяжелые  галоши  М.  А.
 Только  сняла  обувь  —  вдруг  Соня.
 «Веришна!  Пойдем  ко  мне!  У  меня  сладкая  каша».  Го¬
лос  у  нее  звучал  тепло,  заботливо,  как  у  Тани,  в  первый
раз  за  столько  времени.  Я  не  могла  отказать  Соне,  хоть
только  что  ела.  Соня  сварила  турнепс  на  сиропе.  Как
вкусно  и  как  поддерживает  жизнь  именно  сладость.  Мы
ее  не  ценили  никогда.  Соня  положила  мне  от  души  пол¬
ную  тарелку.  Ели  и  вспоминали  снова  Ксеню,  Таню.  Все
в  этой  комнате  полно  благородством  пройденной  жизни  и
мысли  о  м.  Сергии.  Сколько  здесь  памятей.  Сколько  ми¬
лосердия,  прощения,  ласки  от  нее.  Имя  всему  —  Любовь.
Соня  проводила  меня  до  двери  со  свечкой  и  заботливо
упрекала  меня  за  одни  чулки  на  ногах...
 Я,  очутившись  в  своей  привычной  темноте,  зажгла
лампаду  и  взяла  Евангелие.
 И  прочитала  следующее:
 «Давайте  и  дастся  вам:  мерою  доброю,  утрясенною,  на¬
гнетенною  и  переполненною  отсыплют  вам  в  лоно  ваше,
ибо  какою  мерою  мерите,  такою  же  отмерится  и  вам»55.
 А  выше:  «Но  вы  любите  врагов  ваших...»56
 И  я  читала  «сии  слова  Жизни»  и  плакала,  но  уже
совсем  другими,  чем  в  то  утро,  слезами.  Вокруг  и  во
мне  была  снова  жизнь,  и  эта  жизнь  посылалась  от  Све¬
та  человеков.
 6/Х-1942
 Сколько  дней  не  писала.  Именины  прошли  незамет¬
но.  В  этот  день  я  приобщилась  Св[ятых]  Таин  и  снова
пошла  на  работу,  дежурила.  Я  не  хотела  ничем,  кроме
церкви,  себя  отметить.  Зачем?  Я  так  тоскую.  Призываю
 Бога  Любви,  молюсь,  плачу  и  так  все  время,  пока  бы¬
ваю  одна.  В  квартире  делают  ремонт  новые  жильцы,  но
переедут  не  сразу.

172
 В.  К.  БЕРХМАН
 В  ЖАКТе  управхозша  меня  всюду  рекомендует  как
вора  вещей  Антоновой  и  как  подозрительный  по  фами¬
лии  элемент  (вызывалась  к  следователю  2  раза!).
 В  нашу  квартиру  переезжает  жилица.  С  виду  при¬
влекательная,  стройная,  высокого  роста  и  очень  со  мной
приветливая.  В  квартире  работают  маляры.
 Лишь  бы  не  тянулось  долго  полуобреченное  сущест¬
вование...  Улетел  бы  куда?!  А  потом  думаешь,  куда  ле¬
теть?  И  что  спасать?  Свою  душу?..  Для  кого?  Больных
везде  много.
 Повсюду  только  и  слышишь  —  героические  чувства  к
городу.  Город-герой.  А  я  вся  выдохлась  и  выдохлась  дав¬
но...  Нет  никаких  ни  героических  —  никаких  чувств.  Умер¬
ла  Евфросинья  Васильевна,  запоздала  голодной  смертью...
Балабинское  гнездо  все,  до  основания.  Брата  я  как-то  не
причисляю.  О  нем  всегда  отдельно.
 9/Х
 Осень  теплая,  довольно  ясная,  в  меру  капризная.  Де¬
ревья  равномерно  желтеют,  пестроты  еще  мало.  То  улы¬
бается  небо,  то  плачет.  Сегодня  чудный  день.  Листопад
дружный,  преимущественно  кленовый.
 Коля  М.  сказал,  встретясь  со  мной  у  б[ольни]цы:  «Об¬
рати  внимание  на  Аптекарский  вдоль  и  на  Карповку.  Ка¬
кая  красота!»  Пожалуй,  я  теперь  понемногу  возвращаюсь
для  созерцания  красот  мира.  Ночью  через  опадающую
листву  палисадника  заводского  вижу  просинь  осеннего
неба,  редеющие  деревья,  —  то  и  дело  скользнет  по  воз¬
духу  кленовый  лист.  И  как  будто  уснет  сердце,  а  с  ним
все  уснет.  Нет  ни  горя,  ни  радости,  а  один  только  воз¬
дух  —  эфир  осенний.
 Все  бы  надо,  но  ничего  не  могу.  Работала  2‘/2  суток,
так  пришлось.  Вчера,  8/Х,  начались  прививки57  и,  зна¬
чит,  сумасшедший  день.  Я  не  знаю,  как  отработала,  все
у  меня  устало  и  снова  неприятное  явление  —  отекли

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 173
 ступни.  С  наслаждением  улеглась  дома  спать  в  8  часов
вечера,  проснулась  в  6.  Было  еще  совсем  темно.  Я  вгля¬
дывалась  в  рассвет,  догадывалась  о  нем,  предупреждала  и
встречала  его.  Встала  бодро  —  первый  раз  после  череды
тяжелых  месяцев,  —  ни  горя,  ни  слез,  ни  особой,  одна¬
ко,  радости,  ни  тоски  —  встала  я,  однако  же,  первый  раз
без  ощущения  чего-то  «бывшего»,  тяжкого...  (1941/1942).
 Я  как  будто  прежняя  и  как  будто  так  и  надо.  Помо¬
лилась  кратко  —  нет  многих  слов.  Рацион  с  его  вечными
молочными  неприятностями,  Бог  с  ним!  Не  умру  от  это¬
го.  Хлеб  горький,  щиплет  за  язык  даже.  Болят  у  многих
кончики  языка,  и  все  это  врачи  объясняют  цингой.  Се¬
годня  у  меня  выходной  день  —  значит,  только  рацион.
Я  много  чего  поделала  дома  (считаясь,  конечно,  с  тепе¬
решним  состоянием)  —  много.  Выстирала  5  штук  в  холод¬
ной  воде,  в  холодном  щелоке.  Пришел  маляр  и  затопил
плиту  ради  клейстера.  И  тут  я  нагрела  воды,  подтерла
пол,  выстирала  те  же  5  штук  в  горячей,  убрала  кое-что  в
комнате,  разогрела  щи  и  заправила  их  крупой  манной,  что
выручила  от  Аси  за  открытки  и  юбку.  Я  было  пошла  за
Соней,  чтоб  ее  покормить,  но  ее  не  было.  А  ей  выходит
случай  на  службу  медрегистратором,  1  карточка58.  Встре¬
тилась  старая  знакомая  Люба  —  приветливая  и  веселая  с
ромбиками  на  шинели  (военфельдшер)  и  взялась  Соню
пристроить  к  работе.  Дал  бы  Господь!  Спала  б  с  меня
эта  забота.  Я  —  без  сил,  делать  Соне  то,  что  ей  делала
покойная  Ксеня,  —  не  могу  и  не  могла.  Плохо  мне.  На
лестницах  —  гробы.  Если  доживу  до  ноября  —  не  при¬
дется  ли  из-за  лестниц  проститься  с  рационами?
 Отмечаю,  что  в  общем  смысле  прихожу  в  какое-то
приблизительное,  хотя  и  не  довоенное  состояние.  Ноги
слегка  лучше.  Лицо  благообразнее,  нет  висячих  мешков
и  снежно-белых  подглазников  как  у  пса  замороженно¬
го.  Руки  не  получше  ли?  Но  сердце  все  так  же,  видно
таким  и  останется.  Ни  на  что  хорошее  в  будущем  не

174
 В.  К.  БЕРХМАН
 надеюсь  и  спокойно  жду  конца.  Лишь  бы  не  мучиться,
не  мучить  людей  долгим  лежанием.  Все  перегружены.
Этот  бедняга  медперсонал  умирал,  умирает  и  работает
не  от  героизма,  а  оттого,  что  он  всегда  так.  Хотела  бы
и  я  теперь  и  всегда  хочу  —  умереть  в  больнице,  как  и
прилично  медработнику.  Но  и  весьма  возможно:  «В  чем
застану,  в  том  и  сужу!»59
 С  какою-то  нежностью  думаю  о  возобновлении  встреч
с  Клавд.  Мих.  Она  из  всех  моих  знакомых  поражает
той  правдивостью,  что  в  глаза  скажет  правду,  объяснит
тебе  твое  же  состояние  не  грубо,  но  справедливо.  «Ум¬
ница!»  —  говорила  про  нее  Ксения.  Но  быть  с  нею  час¬
то  —  не  придется:  усталость,  темнота  и  ее  глухота,  почти
кричать  в  ухо,  —  это  трудно.
 Сегодня  я  физически  поняла  мое  отлынивание  от  са¬
мостоятельных]  поисков  Таниной  могилы.  Это  не  пища
(рацион)  меня  держит,  а  щажение  упадающих  сил  сердца.
Поездка  к  Сусанне  или  к  Ек[атерине]  Абрам[овне],  а  по¬
том  на  кладбище?  Сейчас  немыслимо...  До  весны!  Будь  у
меня  легкая  служба.  Но  я  работаю  на  большом  предпри¬
ятии  и,  кроме  того,  борьба  за  личную  гигиену  (вшей  в
помине  нет,  исчезли).  Но  все  время  эта  мысль  —  как  бы
не  завшиветь  снова?  И  стираем,  и  кипятим  рубашки  и  т.  д.
по  ночам,  в  амбулатории  за  перегородкой.  Стираю  немно¬
го,  негде  развесить  и  сил  нет.  И  покипятили,  и  погладили
спешно  до  большого  приема,  и,  когда  ощущаешь  на  себе
эту  благодать  чистоты,  тут  же  думаешь  о  святости  муче¬
ний,  о  готовности  на  смерть  тех,  которые  умерли  в  холоде,
во  вшах,  в  грязи.  И  все  опять  станет  так  не  нужно,  так...
 На  дежурстве  видела  я  сон.  Оля  Касаткина  (умер¬
шая  в  декабре  1941)  меня  благословила  крестом  через
большой  матерчатый  кремового  цвета  платок;  сняв  его  с
моей  головы,  она  мне  указала  на  нем  чье-то  изображение
и  сказала:  «Это  преподобн[ая]  мученица  Евдокия,  к  ней
прибегай  и  ей  молись».  Я  поцеловала  платок  и  его  при¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 175
 няла.  Сон  был  короткий.  Я  молиться  не  умею  хорошо.
Но  начала  молиться  как  умею  св.  Евдокии.  А  сегодня
вспомнила,  что  новая  квартирантка  —  Евдокия  Яков¬
левна.  Через  человека  может  быть  и  хорошее,  и  плохое,
или  слезы,  или  радость,  но  через  святых  только  хорошее.
Поживем  —  увидим,  а  я  буду  молиться  мне  указанной
св.  Евдокии  и  прочитать  надо  житие.
 Столько  дел.  Я  на  короткое  время  (думаю  так!)  возвра¬
тилась  к  реальной  жизни.  Не  знаю,  для  кого,  для  чего,  но
надо  делать.  Письма,  окно  надо  вымыть  грязное,  стирка,
мало  ли  что.  Наша  заведующая]  была  мною  недовольна,
что  я  заменяла  М.  Н.,  сама  будучи  больная.  «Мне  нужны
здоровые,  бодрые  сестры,  а  если  Вы  будете  по  своей  сла¬
бовольности  заменять  и  потом  бродить  как  сонная  муха,
это  не  нужно  для  общей  работы  в  такое  время!»
 10/Х
 День  теплый,  погода  прямо  чудесная.  Звезды,  но  очень
темно  по  улицам  и  в  редеющей  листве.  Сейчас  пришла
домой  в  полной  тьме.
 Заходила  Соня.  Говорит,  что  устраивается  на  казар¬
менном,  но  должна  ждать,  пока  там  уволят  кого-то.
 Постирала,  сварила  щей  (лебеда  и  свекольник)  и  поду-
мала-подумала.  Не  ощущаю  я  в  себе  ни  героизма  Ленингра¬
да,  ничего  такого,  о  чем  пишут.  Какая  я  героиня?  Потому
что  не  эвакуировалась  и  только?  Потому  ли,  что  не  похо¬
ронила  никого  как  следует,  в  могилах?  Быть  пушечным
мясом,  работать  из-за  куска  хлеба  в  осажденном  городе
и  ворчать  подчас?  Велико  ли  геройство?  Никак  не  могу
кадить  себе  фимиамы  как  своему,  так  и  подобному  мне  ге¬
роизму.  Ну,  что  прикажешь  делать,  раз  мы  тут?  Работаю  и
живу,  молясь  Христу,  как  и  прежде.  Но  сейчас  сознательнее
подходишь  к  этому  Великому  Имени,  содрогаясь  от  себя
самой.  Думается,  что  и  осталась  то  я  тут  только  для  них,
для  своих  больных.  И  я  еще  на  них  же  ворчу.

176
 В.  К.  БЕРХМАН
 1/Х-1942  г.  Танина  память,  */2  года,  6  месяцев.  Но
я  уже  смирилась  с  мыслью,  что  до  весны  не  поеду  на
кладбище.
 Я  часто  приобщаюсь,  подаю  записки,  молюсь  на  па¬
нихидах,  но  найти  или  узнать  ее  могилу  —  это  значило
бы,  что  она  не  сердится,  что  мы  опять  дружны  и  что  я
опять  пришла  в  гости  к  ней  и  к  Коле,  спящему  рядом...
 То,  что  мы  с  Соней  не  знаем,  где  лежит  Ксения,  где
ее  траншейка  или,  вернее,  частичка  траншеи,  под  которой
ее  кости,  —  ясно  почему...  Ксения  была  гостья,  странница
и  пришелица  на  земле  (по  ее  житию),  удалилась  сокро¬
венно,  даже  не  указав  могилки,  это  все  было  в  ее  нраве,
в  ее  типе.  Но  Таня,  живая,  общительная,  она  любила,
чтоб  к  ней  ходили  гости...
 Страшной  той  зимой  1942  г.  Таня,  слабая,  цинготная,
ходила  пешком  в  Шувалово  и  там  отпела  мужа.  Какое
дерзновение!  Какое  нещажение  сил.
 14/Х.  Покров  Пресв[ятой]  Богородицы
 Записываю,  что  успеваю.  Болею.  Все  на  ногах.  Се¬
годня  свободный  день,  была  в  церкви,  приобщилась
Св[ятых]  Таин.  День  весь  был  хороший.  Я  много  успела
сделать  дома.  А  вчера  и  позавчера  совсем  как  бы  умира¬
ла.  Сердце.  Испугалась  и  ограничила  питье,  приготовила
адонис.  Боль  в  груди  и  пульсация  на  шее  мешают  спать.
Вчера  попросила  у  врача  белого  хлеба,  прописал,  но  не¬
множко,  потому  что  главное  надо  язвенникам.  На  одну
пятидневку.  И  то  хорошо.  От  Ляли  нет  писем.  Соня
потеряла  хлебную  декаду60.  Плачет.  Люба  устраивает
ее  на  работу,  близко.  Сегодня  я  подала  и  о  здравии,
и  за  упокой.  Стояла  и  молебен,  и  панихиду.  Благодарю
Бога  за  все.
 Хотела  сегодня  ночью  что-нибудь  написать,  какие-то
рифмы.  Но  все  обрывается  в  сознании.  Заснула  от  сла¬
бости,  главное  ноги.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 177
 21/Х-1942.  ‘/,  9-го  вечера
 Записываю  при  свете  новой  коптилочки,  подарок  кв.
№  9.  Жизнь  прошедшей  недели:  служба  +  рацион.  Здо¬
ровье  нехорошо,  одышка,  боли,  слабость  ног.  Немного
больше  попью,  не  держится  моча,  не  пьешь  —  пересыха¬
ет  в  горле.  Выпали  еще  два  зуба  за  это  время,  шатались.
Совсем  старуха.  Холодно.  Вчера  и  позавчера  на  зна¬
ла  как  встану,  шатает.  Конечно,  и  вегетативная  тоже...
Я  напрямки  сказала:  противогаз  не  одену.  Смешно  и
требовать.  Заведующая  говорит:  «А,  ну,  если  ОВ?»  Ну
их!  Немцам  не  до  ОВ.  Им  бы  только  палить.  Вчера  я
плакала,  возвращаясь  домой,  думала  не  дойду.  Отекло
лицо  и  ноги  опять.  Заварила  адонис,  Е.  Н.  дала  валерь¬
янки  с  ландышем,  смешала  вместе,  пью.  5  дней  назад
получила  открытку  от  Ляли,  ее  принесла  мне  Соня.
Как  раз  я  в  этот  день  с  Соней  сцеплялась  из-за  ее  пас¬
сивности  к  труду  (тема,  не  дающая  спать!),  и  она  же
мне  принесла  такую  радость.  Ляля  жива!  И  ей  лучше!
Больше  не  надо  никаких  восклицаний  —  слава  Богу  за
все!  Это  было  в  субботу.  В  воскресенье  же  я  ездила  к
кн.  Владимиру61  и  служила  благодарственный  молебен
за  нее.  Подавала  записку  о  всех  моих  ближних.  Соню
написала.  На  панихиду  тоже  подала  записку.  Завтра
переведу  почтовым  переводом  100  р.  Получила  сегодня
за  сверхурочные  (прежние  месяцы)  146  р.,  а  я  даже  за¬
была,  что  надлежит  получить!  Сразу,  получая,  решила:
Ляле  на  новоселье!  Пусть  знает,  что  я  помню,  люблю
и  понимаю  ее  жизнь,  все  время  была  самостоятельна,
а  сейчас  в  болезни  и  старости  возится,  как  няня  со
внуком.  Свои  деньги!  Это  очень  поднимает  человека.
Одним  словом,  у  меня  сейчас  есть  на  старости  лет  где-
то  далеко  Ляля,  не  фикция,  а  живой  родной  человек  и
мои  близкие.  Если  соединяться,  так  уж  с  ними,  а  со¬
единюсь  ли,  Бог  это  знает,  уж  очень  я  нехороша,  мало
себе  самой  нравлюсь.

178
 В.  К.  БЕРХМАН
 Ботанический  сад  своих  сотрудников  эвакуирует  на
Урал.  Ася  с  мужем  еще  не  решаются  как-то,  но,  очевид¬
но,  придется.
 Заведующая]  наша  жестко  требует  работы.  Она  часто
сумбурная.  Все  кричат,  волнуются.  Посещаемость  боль¬
шая,  до  200  человек  в  день  (считаю  вместе  с  перевязка¬
ми).  Лестницы  —  мученье.  Но  как-то  все  неважно,  когда
подумаешь  о  главном.  Главное  же  самое  простое  —  смерть.
С  Соней  трудно,  но  это  мой  духовный  искус.  Выводит  из
себя,  как  вечно  праздное,  как  бы  и  ничего  не  просящее,  но
своим  положением  вымогающее  существо.  А  главное  —  мы
часто  возвращаемся  к  самому  тяжелому  в  наших  воспо¬
минаниях,  к  зиме  1941/1942  г.,  к  ее  ужасам  и  упущениям.
 И  я  волнуюсь...  Выбита  из  колеи!  А  она  всю  меня  пе¬
реносит  без  волнения,  очень  терпеливо,  настойчива  все
же!  И  все-таки  —  ко  мне.
 Сегодня  я  решила  оставить  все  свои  волнения  и  раз¬
говоры,  сходясь  вместе  почитать  немного  хоть  Евангелие.
Волнуемся,  сердимся,  а  враг  —  и  Гитлер,  и  другой  —  не
дремлет.  И  читали  вместе  сегодня  св.  Луки  8,  21-25.
 «И  запретил  волнам  к  морю  и  сделалась  Великая  Ти¬
шина».
 После  чтения  мы  еще  с  час  вместе  сидели,  она  рас¬
сказывала,  что  служила  по  Васе  панихиду  в  Шувалове,
и  вдруг  говорит  мне:  «Завтра  закажу  сорокоуст  и  бу¬
дет  великая  тишина».  Ну,  как  на  нее  сердиться?  Как  не
жалеть  этой  судьбы?  Ее  запущенность  и  одиночество  в
жизни  —  великие...  Хитрая  и  простая,  все  умеющая,  если
захочет,  —  и  не  хотящая,  добрая  и  озлобленная,  моляща¬
яся  и  преступная,  —  не  хочу  тебя  судить!..
 23/Х-1942.  В  нашей  квартире  полный  ремонт.  Только
моя  комната  старая  и  грязная.
 Мне  более,  чем  страшно  туда  ходить,  хоть  и  зовут
греться,  угощают  вкусным  чаем.  Здесь  все  наши  умерли

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 179
 так  недавно,  Лидия,  Екатерина,  Зинаида,  Михаил,  Ма¬
рия,  —  я  все  эти  смерти,  все  эти  последние  вздохи  лично
здесь  приняла.  Это  здесь  произошло  так  недавно  наше  об¬
щее  умирание,  голодная  катастрофа  в  кв.  №  12.  А  сейчас
здесь  все  блестит,  сияет,  знакомая  гофрированная  черная
печка  средней  комнаты  —  как  лаком  покрыта,  —  меня
пригласили  погреться,  —  грела  спину.  О,  если  б  9,  10  ме¬
сяцев]  тому  назад  затопили  бы  так  печку  и  накормили
бы  Екатерину  Ив.!  Но  лучше  не  думать,  не  думать.  Е.  Я.
извинялась,  что  ночью  будут  пилить  дрова,  но  я  заснула
сразу  под  звуки  пилы  и  спала  до  утра  всю  ночь...  Сейчас
я  бесчувственна  ко  всему  такому...
 30/Х-1942.  Окончен  нервный  и  тяжелый  день.  Боль¬
ных  много.  Оскольчатые  —  тоже.  За  весь  день  не  могла
наесться,  хоть  и  обедала  на  кухне:  хочу  есть  и  вечером,
сейчас  в  10  ч.  снова  хочу  есть.  В  ужин  дали  1*/4  блина  и
компот.  Помня  то,  что  Соне  обещаны  «поминки»,  я  при¬
несла  1  блин  домой,  а  У4  съела,  принесла  домой  компот-
ские  ягоды,  а  сок  съела.  Сои  немного  было  отложено,
а  дома  кислые  щи.  Соня  ждала  меня  на  нашей  темной
лестнице.  Я  вошла  домой  нервная,  но  сразу  успокоилась
в  своей  милой,  до  сих  пор  еще  уютной  комнате.  Разожгли
дефективный  примус  (Соня  его  подкачивала),  поели  щей,
сои  с  ягодками,  и  я  разделила  блин.  Таких  бы  блинков
по  5  штук  и  к  ним  киселя  или,  по-прежнему,  маслица.
Горела  фитюлечка.  Мы  прочитали  с  Соней  Отче  наш,
Богородицу,  помолились  за  упокой  всех  усопших  в  эту
голодовку,  мирно  побеседовали,  вспоминая  тех,  которых
нет,  но  которые  все  равно  с  нами.  Выпили  по  чашке  чаю
с  маленьким  кусочком  хлеба.  И  еще  у  меня  остался  ма¬
ленький  кусочек,  но,  кажется,  я  его  съем  до  утра.  Соня  на
столе  обнаружила  нов.  сборник  стихов  В.  Инбер62:  «По¬
читайте  мне,  Веришна».  Дико  сейчас  как-то  читать!  Все
же  почитала  немного,  но  плохо  видно  при  фитюлечке.

180
 В.  К.  БЕРХМАН
 «Обращение  к  Одессе»  —  смело,  просто,  бодро.  От  него
пахнет  ветром  и  Черным  морем.
 Возобновились  налеты  на  Л-д.  Сбросил  бомбу  в  Но¬
вой  Деревне.  Днем  была  общегородская  тревога.  Жильцы
нашего  дома  не  ночуют.  Пока  еще  все  по-прежнему  одна.
Маляр  взял  пачку  папирос  в  залог,  что  вымоет  окно,  но
не  пришел,  но  ведь  я  посулила  ему  еще  одну  пачку,  на¬
верное,  все  же  придет,  сделает?
 Самое-то  главное  —  Соня  поступает  на  работу  в  по¬
ликлинику,  в  лабораторию,  по  своей  оставленной  специ¬
альности.  Горюет,  что  на  2-ю  категорию.  «Ничего,  Соня!
Как  только  откроется  вакансия  в  ПВО,  ты  и  пойдешь  на
казарменное.  Ты  как  бы  возвращаешься  к  жизни,  стано¬
вясь  на  ту  позицию,  с  которой  ушла.  И  1-ю  категорию
заработаешь,  только  трудись».
 Я  ужасно  все-таки  нервная.  Измученная.  Тьма  вокруг.
Сладкого  нет,  хлеба  не  хватает,  т.  к.  на  день  вперед,  эконом¬
лю  и  без  толку.  Лечь  спать.  Вся  выдохлась  и  измучилась.
 1/Х1-1942
 Сегодня  был  у  меня  нервный  срыв,  не  знаю,  как  на¬
звать!  Разволновалась  на  Цимбалову,  зубврача.  Днем  —
грандиозный  прием  больных,  оскольчатые  ранения  (вто¬
ричные  перевязки)  —  и  все  к  нам!  31-я  не  успевает.
 Вечером  всех  точно  вымело!  И  вдруг  Цимбалова  заявля¬
ет:  «С[естра]  Берхман!  Я  бы  хотела  остаться  ночевать».  А  я
на  это:  «А  я  желаю  остаться  одна  в  пустом  помещении».
Она:  «Вы  с  ума  не  сходите,  я  буду  тихо  у  себя  в  комна¬
те».  —  «А  я  вот  не  желаю,  уйдите,  не  приставайте,  я  хочу
быть  одна».  —  «А  я  на  Вас  не  посмотрю,  амбулатория
общая».  —  «А  я  желаю  быть  одна,  я  дежурю».  —  «Боль¬
ные-то  все  равно  ходят,  Вы  и  их  не  пустите?»  —  «А  я  вот
не  желаю,  чтобы  Вы  были,  я  милиционера  позову».  И  пла¬
кать,  и  плакать,  и  плакать.  А  она  еще  подбавила:  «Вы
хуже  сумасшедшая,  чем  все».  А  я  сказала:  «А  вы  еще  хуже

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 181
 меня...»  Она  ушла.  Через  минуту  она  приходит  из  своего
кабинета  включить  чайник  и  говорит:  «Я  Вам  дам  2  кильки
и  50,0  хлеба,  а  Вы  мне  дайте  сои  немножко  и  1  конфетину
и,  если  можно,  одну  „цитрамонину“».  Мне  было  совестно
на  нее  смотреть,  я  сказала:  «Нате»  —  и  дала.  Она  сказа¬
ла:  «Чай  будем-таки  вместе  пить».  Мы  пили  вместе  чай,
я  съела  обе  кильки  с  хлебом,  а  вместо  конфеты  таблетку
«цитрамонину»  и  она  то  же.  Все-таки  довольно  ясно  вы¬
раженное  еврейское  бесцеремоние  пить  чай  с  человеком,
который  так  ее  не  хотел,  что  посулил  милиционера.  Со¬
знаю,  что  не  должна  была  так  себя  держать.  Все  тормоза,
все  «центрики»  танцуют.  Сам  вид  Цимбалихи,  ее  невесо¬
мая,  плывущая  как  дух  фигура,  то,  что  она,  несмотря  на
мягкость,  крайне  бесцеремонна,  все  это  вызвало  бушующий
протест.  А  она  —  ничего  себе.  Все  же  я  кругом  виновата,
и  не  могу  сейчас  выправиться.  Дома  —  тихо.  Приходила
управхоз  ночью,  проверка  паспортов,  я  от  внезапного  звон¬
ка  соскочила  и  о  дверь  ударила  ногу.  Постараюсь  заснуть.
 7/Х1,  праздники
 Приходила  Соня.  Поступила,  наконец,  в  ВОХР,  лабора¬
тория  —  это  фантазия.  У  Сони  ничего  нет  ни  на  ногах,  ни  на
плечах  —  ужасно.  Мое  пальто  легонькое,  теплое,  которое  я
ей  подарила  перед  замужеством  с  Васей,  —  заложено.  А  м.  б.,
и  продано?  По-прежнему  ходит  ко  мне,  сегодня  пили  вместе
кофе,  а  свой  она  продала  за  80  р.  (??).  Лжи  не  оберешься.
Иной  раз  искренна,  иной  раз  плут  и  мастер.  И  все  же  време¬
нами  у  меня  такое  сознание,  что,  м[ожет],  р[ади]  этой  Сони
я  оставлена  здесь,  на  земле?  Завтра  дежурю  сутки.
 Сегодня  весь  день  дома.  Топила  печь  кое-чем.  Сгото¬
вила  суп:  пшено  и  селедочная  голова.
 15/Х1-1942  г.
 Десятый  час.  Светильник,  —  за  окном  оттепель,  тает,
первый  снег.  Я  протопила  кое-чем  комнату  и  пишу,  давно

182
 В.  К.  БЕРХМАН
 не  записывала.  Только  что  ушла  Соня.  Я  медленно,  но
сживаюсь  с  той  мыслью,  что  она  осталась  мне  временной
спутницей  моей  многострадальной  теперешней  жизни.
 Эту  жизнь,  как  мою,  так  и  общую,  иначе  назвать  нель¬
зя.  Даже  такая  простая  вещь,  как  записывание  дневника,
ведется  с  муками.  Я  лежу,  полулежу,  опершись  диафраг¬
мой  на  край  стола,  локоть  болит  от  соприкосновения
с  твердым,  боязнь  погасить  светильник!  Соня  стоит  на
вахте  против  дома.  На  ней  Танины  валенки,  которые  она
мочит  в  осеннюю  непогодь.  В  свободные  минуты  бега¬
ет  ко  мне,  как  к  своему  человеку,  переносит  ворчанье
и  является  пуповинкой,  связывающей  меня  с  Большим
Существом  таинственно  для  чего-то  продленной  жизни.
 Я,  м.  б.,  много  бы  писала,  но  напрягаешь  всю  себя
физически,  чтоб  занести  в  тетрадь  хотя  бы  это.  От  Ляли
писем  нет.  С  трудом,  но  начала  читать  Златоуста.  Мно¬
го  работаю  и  на  службе  чувствую  себя  каким-то  живым,
связанным  с  жизнью  и  —  неужели?  —  нужным  для  нее?..
Дома  все  же  —  трудно.  И  разве  что  приходы  Сони  с
вахты  погреться,  а  то  для  чего  и  для  кого?  Хожу,  как
зверь  в  клетке.
 Квартира  наша  пустеет,  как  и  раньше,  и  я  пока  по-
прежнему  единственная  квартирантка.  Ночью-то  дома
2  ночи,  то  через  1  ночь,  мы  дежурим  по  МПВО.  Кар¬
точки,  свой  паспорт,  адресок,  —  все  это  ношу  на  груди  в
черном  мешочке,  вышит  по  краям,  по  детской  привычке,
елочкой.  Иногда  нападает  страх,  что  в  темноте  накинутся,
т.к.  воры  знают,  что  мы  носим  на  груди.  Боюсь  тьмы!
Спутник  мой  верный  Ангел  Хранитель  —  помоги...
 20/Х1-1942  г.
 Жизнь  тяжелая,  но  время  летит,  это  отмечают  многие.
Дров  нет.  Топлю  кое-чем.  Спалила  несколько  медицин¬
ских]  книг,  альбом,  деревянный  туесок,  скалки.  Есть  еще
несколько  фанер,  корзины  и  рамки,  но  их  немного,  по¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 183
 дожду  жечь.  От  моей  жилицы  в  редкие  часы  ее  наездов
в  квартиру  получаю  чудесные  подарки:  печенье  «Ленин¬
град»,  сладкие  домашние  булочки,  сухари,  кусочек  масла.
Она  уже  раза  четыре  наезжала  с  фронта,  привозила  мне:
«За  то,  что  Вы  сторожите  квартиру».  Положим!  Я  же
здесь  живу,  как  же  это  сторожу?  Это  она  так.  От  души.
Спасибо  ей!
 Жизнь  у  этих  столовских  необычайная  для  нашего
теперешнего  состояния.  Я  уже  раза  3  пила  чай  у  Е.  Я.
Чай  крепкий,  сахару  можно  положить  хоть  3  чайн.  ложки,
тут  же  стоит  масло,  колбаса,  печенье,  белая  булка.  Как
все  нарядно.  Это  Св[ятая]  мученица  Евдокия  моего  сна
помогает  мне,  это  ясно.
 А  люди  вот  не  понимают.  2  раза  я  делилась,  носила
белое  печенье  и  сахар  в  №  9  и  в  №  14.  «Это  откуда  же
у  Вас?»  Я  и  сказала  от  кого.  «Вот  паразиты!  —  сказала
мне  A.A.  —  Вот  кого  вешать.  Вот  как  жрут!»  И  на  этих
словах  она  ела  печенье  и  конфетку.  Совсем  не  с  тем  на¬
строением  я  несла  и  давала.  Хотела  обрадовать  людей,
побаловать  тех,  которые  встречали  смерть  и  соборова¬
лись  в  кв.  №  15.  Больше  в  эти  квартиры  носить  не  буду,
только  Соне  и  Кате.
 Надежда  выдержать  зиму  все  же  связана  у  меня  с
казарменным  положением.  Я  уже  почти  живу  на  заводе,
и  это  спасает.  Между  рационами,  когда  дома,  то:  1)  или
сушу  обувь,  или  2)  завертываю  посуду  для  обеда,  3)  или
чем-либо  прожигаю  печь,  4)  или  ищу  теряющиеся  пред¬
меты.  Лишь  день  похолоднее  —  руки  не  держат,  сильно
шатаюсь  в  темноте  как  сухоточная,  ноги  спотыкаются.  На
пятках  ссадины  не  заживают.  Я  их  лечу  теперь  преци-
питатной  мазью63  с  рыбьим  жиром,  не  проходят  все  же,
цинга  и  натертость.  С  обувью  очень  плохо.  Те,  которые  с
Таней  купила  летом  1941  г.,  до  объявления  войны,  стоят
без  употребления,  на  каблучках  и  уже  тесны,  а  теперь  я
могу  носить  только  матерчатые  больничные  тапки,  про¬

184
 В.  К.  БЕРХМАН
 ложенные  ваткой,  и  на  них  натягиваю  галоши,  которые
тоже  мокрые  и  текут.
 24/XI
 Жить  насущным  днем  —  это  так  только  и  надо.  Соня
мне  сегодня  сказала,  когда  я  проходила  мимо  ее  вахты:
«Я  очень  ненормальная  и  так  себя  чувствую».
 Сказала  это  искренно,  вот  как  диагноз.  И  я  вполне  верю.
 Наша  то  пассивность,  то  ребячливость,  то  вспыльчи¬
вость  —  мы  все  сейчас  не  то,  что  надо.  Неужели  как-то
выдержим  и  война  кончится,  и  «Большая  Земля»  будет
снова  наша?  Сказка  какая-то...  не  верится.
 Пожалуй,  не  дожить.  Работаю,  обстрелы,  нет  времени
даже  записать  в  дневник...
 16/ХИ-1942
 Месяц  почти  не  записывала.  Чудо  жизни  в  пустой
квартире  №  12  продолжается.  И  обстрелы  продолжаются...
 С  1  /XII  нас  зачислили  на  II  категорию.  Сначала  это
были  слезы  и  общий  протест  (цеплянье  за  жизнь).  5/XII
меня,  по  цинге,  и  еще  троих  слабых  записали  питаться
капустой  и  красным  соком,  и  мы  ели  каждый  день  в
5  часов  вечера  по  300,0.  Но  13/XII  я  сильно  заболела
животом,  и  добрая  М.  Н.  меня  повела  к  себе  ночевать,
а  то  я  одна,  и  она  ни  за  что  не  отпустила  и  со  службы
почти  насильно  повела  меня  к  себе!  У  меня  с  этой  ка¬
пусты  сделалось  такое  вздутие  и  боли,  а  тут  еще  сердце,
совсем  смерть.  Дышать  нечем,  вся  как  шар  надутый,  тош¬
нота,  но  не  вырвало  ни  разу.  Карболон64  не  помог!  М.  Н.
положила  мне  к  ногам  2  утюга,  грелку  на  печень  и  дала
У2  стакана  соды!  Утром  понос  и  сильная  головная  боль  в
затылке  и  темени.  И  сразу  стало  легче.  А  надо  было  идти
на  дежурство  снова.  Я,  оставив  М.  Н.  лежать  (это  был
ее  выходной  день),  пришла  домой,  засветила  «светиль¬
ник»,  вскипятила  хвостатую  и  выпила  2  чашки  крепкого

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 185
 чаю  с  пирамидоном.  Идти  на  службу  —  очень  скользко.
Пришла,  сразу  перевязки.  Ну,  не  чудо  ли?  Радость  охва¬
тила  меня.  Я  жива,  работаю,  все  у  меня  прошло,  ну,  не
чудо  ли?  Я  хлеб  из-за  болезни  сэкономила  на  сутки.  Но
не  в  этих  жалких  фантазиях  дело,  а  главное  в  том,  что
я  решила  не  унывать!  И  не  реветь!  Когда  унываешь,  ка¬
кой  груз  накопляется  в  тебе  и  около  тебя  вокруг.  Хуже
чувства  уныния  я  ничего  не  знаю.  Его  спутники  еще  гор¬
чайшие:  гнев,  отчаяние,  потери  и  всякие  прочие  пакости.
 День  14/ХН  замечательный.  Я  во  всем  ощущала  ка¬
кую-то  бодрость.  Решила  ни  за  что  не  унывать  и  терпе¬
ливо  сносить  2-ю  категорию  и  те  дни,  в  которые,  кроме
хлеба,  ничего  не  ешь.
 Вчера  окончилось  «капустное  питание»,  расстроив
13/ХП  живот.  Но  началось,  по  распоряжению  заведую¬
щей],  котловое  питание  —  равнозначущее  1-й  категории.
 Так,  пожалуй,  еще  поработаем.
 Вчера,  15/ХН,  я  на  16/ХН  ночевала  дома.  Утром  в
9  часов  —  холодно  и  голодно.  Но  я,  выдержав  характер,
прочитала  все  утренние  молитвы  по  порядку,  по  Ксени¬
ному  иноческому  правильнику,  а  затем  вдруг  залилась
слезами,  но  вспомнила:  «Нельзя,  нельзя!»  Вымылась.
Принесла  хлеб.  Т.  к.  накануне  болела  —  осталась  горохо¬
вая  каша.  Слава  Тебе,  Господи!  Хлеба  кусочек  спрятала,
т.к.  нет  энергии  идти  за  кашей.
 В  церкви  бываю  редко.  Завтра  —  Варварин  день,
я  свободна,  но  связалась  достать  капусту  для  больной
 Згр 	гр 	о
 .  Т.  у  Тузовои.
 Снова  перепадают  быстрые  смерти  от  ослабления  сер¬
дечной  деятельности.  Умерла  на  моем  дежурстве  моло¬
дая,  с  виду  совершенно  здоровая  работница  В.  Д.  Криво¬
лап.  Полное  сознание:  «Ой,  ребятки,  —  трудно  умирать!»
Мы  ее  успели  отправить  в  приемный  покой  б-цы  Эрис-
мана.  Из  машины  вынесли  —  последние  вздохи!

186
 В.  К.  БЕРХМАН
 Встретила  Катю  из  №  15,  отекает,  пригласила  в  Ни-
колин  день  к  себе.
 Обедала  на  заводе,  рисовая  «маленькая»  каша  и  ком¬
пот.  Была  у  Тузовой,  т.к.  она  просила  ей  помочь  (бу¬
лочная,  кипяток),  рука  у  нее  сломана,  правая,  в  гипсе.
 Лунная  чудная  ночь.
 Клавдия  зазвала  меня  к  себе,  в  кои  веки.  Потолковали
о  том,  о  сем.  «Не  хочется  голодной  смерти!»  —  сказала
мне  она.  —  «Да  ведь  мы  теперь  не  голодаем?»  Она  хитро
на  меня  посмотрела:  «Мы  только  о  еде  и  говорим!  Мы
должны  забыть  про  еду  и  не  говорить  о  ней!  Вот  это
и  не  будет  голод».  —  «Это  правда,  К.  М.!»
 А  Клавдия  Николаевна,  ее  подруга,  умерла  17/ХН—
1942  г.*
 17/ХИ-1942  г.
 Запишу  несколько  слов  и  пойду  на  2-е  суток  на  ка¬
зарменное.  Была  у  Тузовой  (прав,  рука  в  гипсе).  Сдела¬
ла  ей  постель,  подмела  пол,  вымыла  посуду,  распилила
маленькое  поленце,  причесала  ей  голову.  И  устала  очень.
Она  мне  дала  капустки  и  5  сельдяных  голов.  Пришла
к  себе  во  2-м  часу  дня.  Сельдяные  головки  горькие,  я  в
них  прибавила  соды.  Затопила  печь  мусором  и  сожгла
старый  клопиный  киотик65.  Вот  и  весь  день...  А  ночью,
кое-как  приспособясь  к  столу,  зажегши  фитюльку,  по¬
читала  немножечко  толкование]  на  Бытие,  Златоуста.
 И  видела  сон:  спускалась  в  морг  по  каменной,  отлогой,
голубоватой  лестнице.  Люди  некоторые  поднимались  на¬
верх  (встречные)  и  спускались.  Посреди  —  спускаться  мне
было  трудно,  затирали  валенки.  Но  все  же  сознание,  что
надо  спуститься,  и  я  спускалась,  шла  вниз.  Непостижимо
как,  очутилась  я  с  покойн.  матерью  на  пустынной  город¬
ской  улице.  Мама  меня  звала  с  собой.  А  бабушка  сверху
 *  Это  предложение  было  дописано  позже.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 187
 звала  ее  напоить  чаем  и  дать  ей  конфетку.  Мама  меня
отпускала  неохотно,  сказав:  «Я  тебя  буду  ждать!»  Я  ей
говорю:  «Я  скоро,  мамочка,  скоро!»  и  побежала  к  бабушке.
 После  этого  сна  я  снова  раздумалась  о  жизни.  Разве
я  живу  как  следует?  Мне  жаль  иногда  самой  дряни,  мне
не  хочется  умирать  от  голода,  когда  все  лучшие  умерли
от  голода.  Иисусе,  накорми  меня,  алчущую.  Я  хочу  ду¬
мать  о  хорошем.
 Ляле  не  писала  с  неделю.  У  меня  соблазн  намекнуть,
что  мало  надежды  на  лучшее  будущее.  И  я  гоню  этот
прихвостень  голода,  —  дух  уныния.  Иду  на  завод.
 24/ХП-1942  г.  Иностранное  Рождество!
 Вечером,  около  8-ми  ч.  я  пришла  на  фабрику  Са¬
мойловой  к  пригласившей  меня  Авг[усте]  Леон[идовне]
(Танте  Августа)  с  палочкой,  по  оттепели,  палочку  мне
дала  М.  Н.  Танте  Августа  встретила  меня  любовно.  Мы
обнялись,  расцеловались,  я  ее  поздравила.  Нежнее  ее  и
не  знаю  человека,  данного  мне  небом  на  теперешнее  вре¬
мя.  Ведь  она,  познакомившись  со  мной  в  июне,  во  время
болезни  мужа,  сказала:  «Танте  Верочка!  Вы  для  меня
знаете  кто?  Вы  истинная  подруга  дней  моих  суровых!»
 Несвоевременно  называть  друг  друга  «танте»,  но  мы
уж  так  начали,  и  куда  же  уйдешь  от  нации  и  языка?
 У  танте  Августы  стояла  маленькая,  из  веток  собранная
елочка,  впечатление  полное  деревца,  это  собрал  ее  сын,
Леша.  Скатерть  к  празднику  танте  Августа  выстирала  сама.
Всем  своим  гостям:  Марусе,  мне,  племяннику  Жене  она
сделала  подарки,  просидев  ночь!  Между  подарками  были
3  покрышки  на  чайник  из  бумазеи,  ваток,  чего-то  собранно¬
го  дома.  Мне  достался  средний  колпак  с  голубым  гребеш¬
ком  наверху,  я  люблю  средние  размеры  во  всем.  Теплый!
Может  закрыть  и  грелку  и  чайник.  Леше  она  смастерила
какой-то  сборный  шарф.  Я  тоже  принесла  подарки:  Леше
галстук  и  3  открытки  танте  Августе.  Кроме  того,  принесла

188
 В.  К.  БЕРХМАН
 свой  вклад  в  общий  праздничный  стол  —  рисовая  каша  из
1  стакана  крупного  рису,  купленного  у  Тузовой,  с  сахари¬
ном.  Всем  досталось  по  полной  с  горбиком  ложке.  Была
очень  вкусная  общая  каша  из  след,  продуктов:  1)  хряпка,
2)  каша,  3)  кровяная  столовская  колбаса  2  порции  +  кар-
тоф.  очистки.  На  второе  была  хряпка,  политая  уксусом  с
сахарином.  Всем  еще  пришлось  по  '/2  конфетки,  по  кусочку
хлеба,  кроме  того,  что  гости  по  кусочку  принесли  с  собою.
Пришел  Леша  с  завода.  Самовар  вскипел.  Тут  таите  Августа
хрипленьким  дистрофичным  голосом  (а  мы,  гости,  ей  под¬
певали)  спела  «Тихая  ночь,  святая  ночь»66.  Таите  Августа
прочла  после  пения  главу  из  Евангелия  о  Рождестве  и  рас¬
плакалась,  вспомнив  пок[ойного]  мужа  и  пропавшего  без
вести  сына  Колю.  Глядя  на  нее,  не  могла  и  я  удержаться  от
слез.  Но  мы  скоро  унялись:  во-первых,  —  люди,  а  я  к  тому
же  дала  слово  «не  унывать».  Трапеза  святая!  Танте  Авгу¬
ста  к  тому  же  сказала  «маленькое  слово»  проповедника  в
семье.  Это  к  ней  идет,  она  делала  от  души,  просто,  вот  как
опытная  певица,  поймавшая  внезапно  какой-то  напев  и  его
сразу  передавшая.  Хорошо  сказала  про  день  любви  и  при¬
мирения,  про  чудо  в  яслях,  Единородного  Сына  Божия,  во
младенчестве  к  нам  пришедшего  и  плоть  нашу  принявшего.
 25/ХН
 Продолжаю  запись,  т.  к.  вчера  уснула  над  дневничком,
а  потом  перебралась  в  постель.  Хорошо  было  у  Авг[усты]
Леон[идовны].  Хоть  пока  это  не  наше  Рождество,  но  радост¬
ное  чувство  праздника  продолжается.  Крыши  побелели  от
снега.  Посмотрела  на  них:  было  У2  10-го  утра.  Здорово  же
спалось  после  гостей!  Что  же  было  дальше?  Т.  к.  не  было
у  меня  после  ужина  чувства  всегдашнего  голода,  то  уснула
опять  и  проснулась  только  в  сумеречках  вечера,  проспав  все
рационы.  Рационы  отдадут,  а  я  сберегла  силы  и  сберегла
еду.  Чувствую,  как  хорошо  отлежалась  сама  и  отлежалось
сердце.  Взяла  Евангелие.  Открылась  глава  и  стихи,  как

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 189
 лодку  заливало  волнами,  а  Христос  шел  по  водной  стихии
к  трепещущему  Петру.  Святыня,  о  Святыня  моя!  Как  ни
верю,  но  я  все  же  верю,  как  ни  согрешаю,  но  я  Тебя,  Хри¬
сте,  исповедую.  Пустая  квартира  —  подготовка  к  вечности.
Как  часто  прогневляю  Бога,  если  не  ропотом,  то  слезами,
что  часто  льются  как  из  лейки,  и  я  не  могу  их  унять.  А  не¬
брежение  к  молитве,  к  слову  Божию?  На  первом  плане
у  меня  все  же  моя  кровать  и  хлеб.  Но  довольно  об  этом.
 1943  ГОД
 7/1-1943  г.
 Сегодня  я  встала  бодро,  пила  дома  чай,  заварив  его
в  чайнике  и  покрыв  Августиным  подарком.  Вот  и  наше
Рождество.
 Мы  решили  с  Асей  ради  сирот  Нины  и  Аллочки,  что
она  устроит  елочку  с  подарками.  И  для  Аллочки  и  для
Нины  у  меня  приготовлены  подарки.  Нине  я  дарю  того
Ибсена,  которого  гимназистской  подарила  Асе  и  Ася  его
сохранила,  —  Ниночка  жаждет  Ибсена.
 9/1-1943
 Новый  год  тяжело  начался.  Со  вчерашнего  дня  бо¬
лею  опять,  печень.  Танте  Августа  пригласила  опять  к
себе  греться  и  пить  чай,  есть  пока  и  дрова,  и  чай.  Я  еле
дотащилась  до  нее,  ничего  не  ела,  только  выпила  чай.
«Не  отпущу  Вас  ни  за  что!»  —  и  уложила  меня  спать
с  грелкою.  Я  выспалась  у  нее,  и  стало  полегче.  Печени
худо  от  сои!  Перестану  ее  есть  совсем.
 Вещи  все  теряются  или  пропадают  по  недосмотру,  на
ЗДП  или  в  столовке.  Украли  любимую  старую  деревян¬
ную  ложку  необычайного  рисунка  и  необычайно  до  сих
пор  хранимую.  Повесила  сушить  черное  трико  и  синюю
рубашку  —  украли.  Воровство  —  любимое  общее  занятие.

190
 В.  К.  БЕРХМАН
 Какой  ужас  с  человеком?  Со  всеми  нами?  Вот  гремели
трамваи,  горел  свет,  тепло,  сыты,  живы,  служили,  жили-
были  —  и  вдруг!..  Что  случилось?  Пустыня.  Все  умерли.
И  теперь  каждый  в  своей  норке  и  его  не  достигнуть.  Не
так-то  просто.  Бывало,  сядешь  в  трамвай  —  раз!  И  поехал  к
кому-либо.  Ведь  наши  покойники  как-то  «подпирали  нас»
во  вселенной  локотками  и  коленками...  А  теперь  наше  по¬
ложение  скользко  и  неустойчиво...  Они  взяты  раньше  не¬
даром,  они  успели  в  этом  мире  не  только  осознать  Истину,
но  и  поработать  для  Истины.  «Их  Боженька  возлюбил!»  —
сказала  мне  на  днях  прачка  заводская,  тетя  Поля  Бедалева.
 Темно.  Не  могу  продолжать.  Иду  на  службу,  в  ночь,  за¬
втра  сутки.  И  еще  одна,  последняя  мысль:  жизнь  прожита
бесплодно,  растрачены  сокровища.  Теперь  уж  свершить  —
ничего  не  могу.  А  осознать  —  это  да.  Частично,  всяк  день  осо¬
знаю  и  славлю  Милосердие  Божие.  Его  над  собою  Крыло...
 11/1-1943  г.
 Болею  с  первых  чисел  этого  года.  Нелады  с  печенью.
Тяжесть,  тупые  ноющие  ноги,  изжоги,  общее  нездоровье.
С  котлового  нас  всех  сняли.  Хряпа,  соя  и  каши.  Но  я  —
только  хлеб  эти  дни  ела,  размачивая  в  чаю,  и  опять  ослаб¬
ла.  Но  как-то  спокойно  вхожу  в  русло  новых  испытаний.
Ведь  до  7/1  был  пост!  Я  и  думала,  что  надо  поститься
до  7/1,  а  там  что  будет!
 2/1  я  приобщилась  Св[ятых]  Таин.
 Враг  несколько  присмирел  и  в  городе  пока  тихо.  Как
будто  все  и  кончилось.
 «Мои  дрова»,  т.  е.  рухлядь  домашняя,  —  кончаются,
а  также  и  керосин.  Ордер  на  метр  дров  продлили,  его
ношу  при  себе.  Снова  прикрепилась  к  магазину67.
 Танте  Августа  настояла,  чтоб  я  встречала  Новый  год
у  нее.  Но  из-за  печени  ничего  не  ела,  кроме  чаю  с  кон¬
феткой.  Пиво  свое  принесла  им,  как  вклад  на  Нов.  год.
Пили  его  все,  кроме  меня,  подогрев  до  кипения,  это  новая

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 191
 мода.  Леша  помог  мне  добраться  до  ф-ки  Самойловой,
неся  мои  пакеты  и  бидон  с  пивом.  Я  шла  неподалеку  от
него,  он  дикий  такой,  —  и  в  темноте  плакала,  мне  всей
хУдо,  да  еще  было  скользко.  Но  у  т.  Августы  светло,
чисто,  радостно,  сама  она  —  торжественная,  тощая,  заку¬
танная  в  теплый  платок.  Иностранный  язык,  маленькое
слово  к  «Новому  году»,  уменьшительные  имена  «хлеб¬
ник»,  «хряпка»  и  т.  д.  Зажигали  совсем  уже  осыпавшую¬
ся  елку.  Леша  рано  уснул.  Мы  с  танте  Августой  читали
Евангелие  —  молитву  в  Гефсиманском  саду...  И  плакали
обе...  Спала  я  у  нее,  рядом,  на  широкой  ее  постели.
 Дров  на  петле  нет*.  2/1  я  спалила  предпоследние  по¬
лешки.  Была  с  Нов.  годом  Цесоренко  А.  Н.  Пили  чай
с  хлебом  и  сахарином,  сэкономила  за  болезнь.  Сейчас
же  после  чаепития  пошла  к  больной  М.  Н.  в  госпиталь,
снесла  ей  зарплату  к  Нов.  году.
 От  Ляли  получила  письмо.  Ей  получше,  но  тоже  го¬
лодно,  видно,  что  голодает,  хоть  и  не  совсем  так,  как  мы.
Буду  ей  писать,  не  сегодня,  так  завтра.
 Заведующая  сама  выслушала  меня,  качала  все  головой,
была  сочувственна,  сказала,  что  постарается  облегчить
мне  работу,  что  и  не  предполагала  у  меня  таких  дефектов,
сказала,  что  не  печень  самостоятельно,  а  что  это  сердце  и
из-за  него  все,  и  желудок,  и  печень  (мне  выписала,  о  ра¬
дость!  белую  булку,  и  мне  выделили  как  больной  подарок
от  завода)  к  Нов.  году  (200  г  пшена,  75  граммов  бим-
бом68,  50  граммов  жиру).  Получила  премию  200  р.,  450  р.
разницу  (прибавка  зарплаты).  Купила  вчера  300  граммов
белой  булки,  надо  купить  дров.  За  все  слава  Богу.
 22/1-1943
 Записываю  событие  этой  недели,  страшное  по  своей
значительности  и  внезапности  для  каждого,  кто  думает
 *  Так  в  тексте.

192
 В.  К.  БЕРХМАН
 о  последнем  часе...  да,  ведь  редко  кто  думает  о  нем  в  осаж¬
денном  городе.
 Третьего  дня  я  ночевала  у  танте  Августы.  Мы  достали
кое-каких  чурок  и  щепок  в  районе  разбомбленного  дома
и  топили  печку.
 Утром,  мы  еще  дремали  в  ощущении  тепла  и  слабо¬
сти,  в  седьмом  часу  вошла  в  комнату  квартирантка  Даша,
санитарка  зубной  поликлиники  на  ул.  Рентгена,  такая  за¬
спанная,  в  деревенской  домотканой  рубахе,  взглянула  на
часы  —  «извините,  боюсь  проспать  на  работу»  —  и  при¬
крыла  за  собой  дверь.
 Мы  еще  полежали  сколько-то  времени,  а  когда  вста¬
ли,  вымыли  вчерашнюю  посуду,  потом,  выпив  по  чашеч¬
ке  соевого  подогретого  молока,  готовились  разойтись  по
всяким  своим  делам,  как  вдруг  заговорило  радио  свое
обычное  «Внимание,  внимание»  и  сразу  —  бахнул  сна¬
ряд!  Дом  немного  «затанцевал»  —  мы  перекрестились.  Не
прошло  и  двух  минут  —  снова  снаряд,  и  такой  грозный
удар,  что  мы  подскочили  на  стульях  и  очутились  на  полу;
за  обоями  зашуршала  штукатурка,  со  стены  упали  кар¬
тинки,  к  счастью  —  нетяжелые.  Танте  Августа  поднялась
с  пола,  потерла  локоть.  «Это  где-нибудь  совсем  близко,
танте  Верочка!»  —  сказала  она.  Так  оно  и  было.  Снаряд
разорвался  на  дворе  зубн[ой]  п[оликлини]ки.  Даше  ото¬
рвало  ногу  выше  колена.  Не  доехав  до  б-цы  Эрисмана,
она  скончалась.  На  квартиру  о  ней  сообщили,  как  только
кончился  обстрел.  Неутомимая  танте  Августа  сбегала  в
морг  Эрисм[ановской]  б-цы,  сообщила  о  Дашиной  смерти
ее  родственникам,  и  следующей  же  ночью  сшила  Даше
платьице  из  найденного  у  нее  в  комоде  материала  и  еще
марлевую  оборочку-воланчик,  которым  оторочили  края
гроба.  Дашу  хоронила  ее  тетка  индивидуально  на  ее  хлеб¬
ную  карточку  и  зарплату.
 Так  и  стоит  в  глазах  Даша,  как  она  утром  смотрела
на  часы,  чтоб  не  проспать  на  работу.

Вера  Берхман.  1907(?)
 Татьяна  Берхман.
Скоково.  Начало  1890-х

Вера  Берхман.  1910

Татьяна  Берхман.  1914(?)

Вера  Берхман  с  отцом.  Скоково.  1913(?)

Сестры  Татьяна  и  Вера  с  братом  Александром.  Скоково.  1913(?)

Вера  Берхман  с  подругой.  Сестры  милосердия.  1914(?)

Татьяна  Берхман.  1910-е

Николай  Великотный.
 На  обороте  —  шутливая  надпись  рукой  Татьяны  Великотной:
«Собственность  Т.  Великотной».  Вторая  половина  1930-х

Татьяна  Великотная.
 На  обороте  —  дарственная  надпись  сестре,
Вере  Берхман:  «Дорогой  и  любимой  моей  Пумке
от  несколько  „embellie“  („приукрашенной“)  Тани.
8/XII.35»

Сусанна  Николаевна  Антонова,
близкая  подруга  Татьяны  Великотной.  Начало  1950-х

Страница  дневника  Татьяны  Великотной

Ирина  Зеленская  —
гимназистка.  1913
 Ирина  Зеленская  —
сестра  милосердия.  1915

И.  Д.  Зеленская  с  внучкой.  1944
 Ирина  Зеленская.  1917

Военное  письмо-треугольник.
 Пришло  в  блокадный  Ленинград  18  декабря  1943  года
 Оборот  письма

Страница  письма,  полученного  И.  Д.  Зеленской  от  дочери
18  апреля  1942  года.  Часть  текста  вымарана  цензурой

И.  Д.  Зеленская.  1978

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 193
 8/Н-1943  г.
 Вот  сколько  времени  не  записывала.  У  меня  все  нет  и
не  было  дров.  Нигде  их  не  достала,  все  уходили  из-под
носа  и  некогда  искать  и  здоровье  плохое.
 Но  я  так  исстрадалась,  то  на  казарменном,  то  по  лю¬
дям  (танте  Августа  мне  все  время  давала  приют,  чтоб
меня  спасти  от  холода  комнаты).  И  все  равно  решила
переночевать  дома  и  протопить.  4,  5-го  и  6-го  февраля
я  дежурила,  с  7  на  8-е  спала  у  моей  доброй  Авг[усты]
Леон[идовны]  (и  вечная  боязнь  завести  снова  вшей,  хоть
и  моюсь  кое-где,  например,  ночью  на  заводе,  когда  по¬
меньше  людей),  а  в  баню  не  попасть,  —  очереди.  Сегодня,
говорю  я,  приду  на  свой  двор!  Нашла  дворничиху,  посу¬
лила  ей  кое-что,  и  она  пришла  с  топором.  Расколола  мне
единственное  трухлявое  полено  с  гвоздями,  3  фанеры  и
деревянную  большую  кордонку.  Я  дала  ей  кусочек  шпи-
га  и  граммов  400  студня  из  копыт  и  рогов,  но  по  лицу
увидела  недовольство.  Жадные  они  все!  Еле  упросишь,
даешь  последнее  —  что  делать,  не  угодить.
 Топила  печь  фотокарточками  квартирных  покойников,
папками-делами  Мих[аила]  Ивановича],  своими  старыми
и  М.  А.  туфлями  без  подметок;  сожгла  много  своих  чер¬
новиков  и  докончила  тут  же  остатки  Козановых.  Сижу  у
печки  и  Тане  будто  говорю:  «Я  как  Н.  В.  Гоголь!»  А  Таня
будто  бы  засмеялась,  а  я  ей  в  ответ:  «Да,  Пума,  как  Го¬
голь».  Ничего  из  прежнего  не  жалко.  Стопив  бумаги,
я  положила  все  древесное,  и  вышла  чудесная  печь.  За¬
крыла.  Горячими  углями  поставила  самоварчик.  Все  воз¬
держание  последних  дней  в  смысле  питья,  все  адонисы-
дигиталисы,  где  вы?  Все  улетело.  Как  было  приятно  дома.
Ведь  я  только  забегала,  дула  в  озябшие  пальцы  и  снова
на  завод.  Самовар  долго  кипел.  Он  рассказывал  будто
кому-то,  кто  невидимо  слушал,  о  бывшем  с  нами  и  о
настоящем  тоже.  Я  выпила  2  чашки  чаю,  2  чашки  какао,
хлеб  со  шпигом  был  у  меня  и  2  шоколадных  квадратика.

194
 В.  К.  БЕРХМАН
 Благодарю  Бога  за  такой  день!  Затем  —  принесла  воды.
Затем  —  перемыла  посуду,  подмела,  намочила  сельдь,  за¬
лила  горох  и  поставила  парить  в  печь,  направила  примус,
вычистила  керосинку,  и  она  снова  чудно  горит  и  светит,
и  часть  гороха  варится  на  ней,  а  допреет  он  тоже  в  печке.
Мыться  же  буду  на  ночь,  придя  с  усиленного  питания.
До  15/Н  я  ежедневно  получаю  100  граммов  шпига,  300  г
капусты,  100  граммов  хлеба  и  витамин  «С»  как  прибавку
к  общему  питанию.
 Прочитала  акафист  Сладч.  Иисусу.  Между  делами  обна¬
ружила  2  письма  от  Ксении  (как  бы  с  того  света),  писанные
ею  в  октябре  1941  г.  Дорогие  письма!  Благие  духовные
советы!  (принять  недостаток  питания  как  пост,  как  подвиг
некий,  для  России  и  для  себя).  Подписано  той  интим¬
ной  подписью  «Феська»,  которой  между  нами  не  было
с  1922  г.,  когда  мы  обе  работали  на  сыпняке69,  в  карантине.
 Сколько  дел  наделаешь  у  себя!  Сколько  растратишься,
живя  не  дома.  Какой  день!  Какой  чудный  день!  Каждый
бы  день  успевать  записывать  чудеса  милостей  небесных
и  прощения  Господнего.
 А  тишина!  Никто  не  звонит,  не  идет.  Я  живу  в  пус¬
тыне  и  мыслю,  как  пустынница.
 А  между  тем  на  службе  дела  и  события  развертыва¬
ются  неблагоприятно  для  нас  и  для  меня,  в  частности.
Заведующая  все  недовольна  работой  сотрудников.  Рабо¬
та  —  пожар,  и  работают  4  лекпома  вместо  9-ти,  по  штату
полагающихся.  Вынужденное  из-за  холода  казарменное
положение  заставляет  нас  работать  по  2-е  —  3-е  суток,
во-первых,  у  старых  кадровиков  добросовестное  отно¬
шение,  коль  скоро  видишь  навалы  работы,  с  которой  не
справиться  товарищам,  а  во-вторых,  раз  уж  живешь  при
работе,  так  уж  как  дома  делаешь  домашний  труд,  так  и
здесь,  —  куда  уйти  от  этой  массы  и  дистрофиков,  и  цин¬
готных,  и  оскольчатых,  и  всех  прочих,  щедро  наделенных
войной,  3)  самое  последнее  —  это  деньги!  Лишние,  полу¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 195
 чаемые  по  расценке  дней  деньги  лично  меня  не  застав¬
ляют  держаться  такого  режима,  который  не  то  губит,  не
то  воскрешает  меня.
 То  бегаем  на  выход  к  больному,  то  осматриваем  в
цехах  на  вшивость  (вшей  порядочно).  И  к  нам  забегают
вши,  но  уж  теперь  не  размножаются.  Правильная  четкая
работа,  как  в  дни  былые,  —  хромает,  конечно.
 На  днях  —  беда!  С  5-го  на  6-е  февраля  (Ксении  день)
я  ночевала  на  заводе,  и  обокрали  кабинет  заведующей:
27  банок  сладкого  витамина.  Был  следователь.  Выкрали
через  окно  (1  этаж  в  5  часов  утра  или  около  того),  а  в  7  ч.
меня  М.  П.  отпустила  в  церковь,  подать  записку  за  Ксению,
до  10  ч.  утра.  Стоять  всю  обедню  я  не  собиралась,  т.  к.
дежурство.  Подав  записки  и  постояв  немного,  я  бежала,
т.  е.  вернее  —  спешила  обратно,  по  гололедице  Большого
проспекта.  Сколько  разбитых  домов  бросилось  мне  в  глаза!
Особенно  последней  бомбежкой.  Путь  до  церкви  был  хо¬
лоднее,  чем  обратно,  это  и  Ксения,  бывало,  говорит:  «Как
побываю  в  церкви  —  согреюсь».  А  я  еще  как  дура  (да  я  и
есть  такая)  не  надела  валенок  —  в  кожаных  свинских  са¬
погах  на  резине.  Заплатила  штраф  15  р.  за  неправильный
переход  через  площадь.  Где  тонко,  там  и  рвется.
 Придя  на  службу,  слышу  вой,  вопит  со  слезами  А.  М.,
санитарка:  «В.  К.,  вот-то  горе,  кабинет  заведующей  обво¬
ровали!»
 Все  были  подавлены.  Заведующая,  без  того  уж  послед¬
нее  время  недовольная  на  нас,  на  работу  и  на  «постоян¬
ное  жранье»,  озлилась  еще  больше.  Дежурная  М.  П.  —
ничего  не  слыхала.  Я  и  подавно,  спавшая  в  отдельном
кабинете,  не  в  перевязочной  и  не  дежурная.  Тем  более
что  мне  приснилась  Ксения,  лазарет,  мы  все  вместе  ра¬
ботаем  в  госпитале  и  М.  П.  к  нам  пришла  в  гости.
 Директор  сказал:  «Всех  выгнать,  кто  спал  в  эту  ночь!»
 В  1-й  категории  почти  отказано.  Заведующая]  зла
и  гонит  нас,  выговоры,  упреки,  разговоры  рывком.

196
 В.  К.  БЕРХМАН
 Я  ничего  подобного,  нигде,  никогда  за  годы  службы
не  переживала,  не  слыхала.  Меня  она  упрекнула  усилен¬
ным  питанием,  на  которое  я  посажена  с  1/Н  (прибавка
витамина  С  и  шпиг  с  капустой,  которые  боюсь  есть),  —
и  я  не  оправдала  ее  доверия.  «Воруете  все,  —  так  сказала
заведующая,  вызвав  меня,  А.  М.  и  М.  Н.,  —  никому  из  вас
верить  не  приходится.  Все  воры».
 Т.  е.  до  чего  дошло,  Боже  Ты  мой!
 Вспомнила  Таню  мою  бедную,  гонение  от  директора,
голод.  Но  я,  как  более  сытое  теперь  и  более  всегда  лег¬
комысленное  существо,  хоть  и  переживаю  неприятности,
но  как-то...  все  тщетно,  все  неважно!..
 Какие-то  неприятные  боли  в  груди...  Метели...
 10/11-1943  г.
 На  службе  все  рассасывается,  слава  Богу.  Банки  с
витамином  С  нашли  у  ремесленников.  Обыскивать  об¬
щежитие  даже  не  пришлось.  Детей  рвало.  Сразу  доло¬
жили,  что  5-х  рвет  красным  вареньем.  Конечно,  27  банок
уже  не  было  —  5  или  6  было  съедено.  Вызвали  врача.
Дети  сознались,  что  лазили  в  окно.  Но  один  говорил
на  другого.  В  окно  теперь  поставят  прутяные  решетки.
Дело  это  замяли,  как  многое  теперь  заминается...  время
ненормальное...
 Перед  нами  заведующая  не  извинилась,  конечно.  Да
нам  это  было  бы  и  неприятно.  Да  это  был  бы  опять  ка¬
кой-то  диссонанс.
 Сегодня  я  получила  грустное  известие:  6/19-го  1943  г.
скончался  мой  духовный  отец  протоиерей  Михаил  Ива¬
нович  Поспелов.  Я  ему  написала  длинное  письмо,  в  кото¬
ром  прошу  снять  с  моей  души  тяжесть  о  Таниной  смерти
и  могилке.  Это  письмо  было  ему  написано  24/1  в  день
его  именин.  Но  я  его  за  недостатком  марки  проносила
долго,  а  сегодня,  собираясь  на  почту  за  Лялиными  200  р.,
разорвала  в  клочки,  думая,  «завтра  напишу  другое,  со  све¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 197
 жей  датой».  Не  тут-то  было.  Как  всегда  нужно  дорожить
временем:  «дни  лукавы»!  Мир,  мир  его  родной,  честной,
всегда  отзывчивой  душе.  Сколько  лет  духовного  води¬
тельства  (с  1923  г.)  —  сколько  лет  переписки,  которую
он  всегда  просил  уничтожать.  Инвалид,  калека.  И  какая
скорбная  жизнь  последних  лет,  с  родней,  которая  ни
в  чем  не  принимала  его  духа.
 Он  хотел,  чтоб  я  приехала  в  Галич  оканчивать  свои
дни.  Он  меня,  я  знаю,  ни  за  что,  просто  так  любил.
 С.  Н.,  которая  мне  о  нем  сообщила,  переведу  немного
денег,  в  его  память,  на  ее  личное  усмотрение.
 Я  ничем  и  его  не  поддержала.  А  Ляля  заботится  и
шлет  мне  деньги.  Смерть  М.  И.  вызвала  снова  мысли
о  многом.  По  ночам  сердечные  боли.  На  спине  лежать
хуже.  Только  в  ‘/2  оборота,  на  правом  боку.  На  фронте
успехи.  Иду  дежурить  [на]  ПВО.  Завтра  сутки,  в  общем
опять  3-4  дня  не  буду  дома.
 Сегодня,  наконец-то,  ответила  на  все  письма.
 14/11-1943  г.
 Дорогая  пустыня  моя!  Ты  все  еще  остаешься  моей  и
ничьей  обителью.  Пустая  квартира  моя!  Как  будто  так
и  надо,  чтоб  оставшиеся  в  живых  одиночки  заселяли
пустые  площади.
 Осада  города  приучила  меня,  ленивую  и  нерадивую,
к  молитве  краткими  словами,  но  честно  и  усердно  скажу
проще  —  постоянно!
 Без  молитвы  не  только  что  страшно  жить,  но  совер¬
шенно  невозможно.  Как  быть  одной,  без  Бога,  когда  все
вокруг  трясется,  свистит,  бухает,  обваливается,  калечит
и  убивает?
 Раньше  я  знала  молитвы  утренние  и  вечерние,  но  чита¬
ла  их  изредка  и  не  все  (всегда  по  утрам  спешка),  а  теперь
сама  жизнь  научила  меня  каким-то  новым,  вновь  при¬
шедшим  словам.  Это  слова  то  благодарения,  то  просьбы,

198
 В.  К.  БЕРХМАН
 то  какое-то  непрерывно  льющееся,  как  слезы,  «помилуй,
помилуй».  И  это  «помилуй»  отнюдь  не  крик  испуга,  чтоб
спас  во  что  бы  то  ни  стало  от  обстрела.  Нет.  Но  в  моем
теперешнем  «помилуй»  и  то,  и  это,  и  третье,  и  четвертое,
чего  совсем  не  знаю,  но  чего  жду  и  трепещу.  По  опыту
войны  я  теперь  знаю,  какие  разные  в  молитве  родятся
слова,  и  от  страха  перед  грядущей  смертью,  и  от  ощуще¬
ния  свободы,  когда  обстрел  кончается,  и  от  представле¬
ния  мысленного  о  тех,  кого  за  этот  час  убило,  но  это  все
ничто  перед  сознанием  о  грядущем  суде,  о  силе  Божией,
о  всем  соделанном  за  немалую  жизнь.  Вот  это  —  страш¬
но.  И  когда  кончится  —  сразу  же  молюсь  о  раненых  и
новопреставленных,  благодарю  и  тотчас  же,  и  утром  за
то,  что  жива,  вечером  —  прошу  защиты  на  ночь.  Как  не¬
совершенна  молитва!!  Как  неизмеримо  и  непредставляемо,
и  ужасающе  близка  Вечность.  «Всегда  и  ныне,  и  присно,
и  во  веки  веков  —  аминь»70.  Как  страшно...
 Одно  время,  еще  недавно,  все  новые  приходили  слова
молитв,  последнее  время  молитва  Иисусова  заняла  меня:
«Господи!  Ибо  Ты  Господь  мой  и  всего  и  всех,  Иисусе
Христе!  Ибо  Ты  по  имени  Иисус,  ибо  Ты  Помазанник
и  Спаситель  Христос,  „Сыне  Божий“,  ибо  Ты  рожден  от
Отца,  „помилуй  мя!“  Ибо  Ты  Один  милуешь  и  спасаешь!
„Грешную!“  Ибо  я  такова».
 И,  оглядываясь  на  свое  недавнее,  физическое  бед¬
ствие  —  дистрофию  III,  могу  сказать,  как  только  начала
приходить  в  сознание,  начала  соображать  «нечто»,  взя¬
лась  за  перо,  —  так  и  начали  возникать  молитвы.  Я  стала
осенять  крестом  все  вокруг  себя.  Крестила  двери,  дорогу,
перед  которой  стояла,  пространство,  в  которое  шла.  Те¬
перь  перед  каждой  пищей  я  крещусь  и  молюсь,  со  сле¬
зами  веры  и  скорби,  зову  Милосердного  в  свою  скудную
жизнь.  На  службе,  во  время  обстрелов,  если  работаем
вместе  с  Ф.  А.,  читаем  с  ней  Евангелие.  Вся  моя  жизнь,
прежде  пустая  и  нерадивая,  засияла  огоньками  молитв.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 199
 В  молитве  начинаю  жить.  Без  нее  холодно,  пусто,  жут¬
ко...  Но  вообще-то!  Боялась  ли  я  чего-нибудь  в  моей  пу¬
стой  квартире?  С  тех  пор  как  я,  похоронив  М.  А.  в  июне
1942  г.  и  войдя  после  похорон  в  совершенно  опустевшее
жилье,  молила  у  Бога,  чтоб  мне  ни  в  чем  не  было  страш¬
но.  Он  и  исполнил  мою  просьбу.
 Мне  до  сих  пор  и  до  настоящего  часа  никогда  не
было  ничего  страшно  этой  жутью,  призрачной  боязнью
чего-то  тайного,  или  естественно  бояться  воров,  которых
теперь  немало,  и  они  грабят  квартиры,  мяукая  кошками,
как  о  том  говорят.  Ничего  такого  мне  не  было  страшно
все  эти  годы  1942,  1943.  Что  же  касается  обстрелов,  то
я,  содрогаясь,  сейчас  же  начинаю  молиться,  значит,  мой
страх  отдается  Богу,  молитве,  а  не  самому  страху.
 Одна  из  главных  молитв  —  молитва  об  умерших.  При
всем  своем  неумении  о  них  молиться,  я  молюсь  о  них,
особенно  вечерами,  когда  не  спится,  перечисляя  их  име¬
на,  то  умерших  голодной  смертью,  то  прежних  усопших.
Этот  список  все  растет!  Сколько  их  теперь!
 У  меня  осталось  Ксениино  поминанье,  которое  она  до¬
полнила  в  голодовку,  она  была  усердная  молитвенница  за
них,  и  там  имена  людей,  предваривших  ее  на  несколько
дней  —  и  она  успела  их  вписать!  Те,  которые  ее  навеща¬
ли  во  время  нашего  лежанья  в  январе  и  феврале,  те,  что
умерли  по  квартирам  дома,  те  некоторые,  из  числа  тех,
кто  соборовался  с  нами  тогда,  4/Н-1942  г.!  Теперь  оно
у  меня,  это  поминанье!  Я  его  читаю,  и  отрада,  что  я  за
нее  читаю  и  становлюсь  ближе  ей,  приходит  на  душу.
 16/11-1943
 Памятный  день!  Год.  Уже  год.
 Я  провела  этот  день  на  службе,  в  работе.  И  хорошо.
Ночью  кое-что  перечитала  из  написанного.  И  пришла  к
сознанию,  что  хотя  и  не  раз  вернусь  к  прежней  своей
системе  записывания  фактов,  но  сейчас  мне  вдруг  стало

200
 В.  К.  БЕРХМАН
 не  до  них,  я  всецело  занята  процессом  внутренним,  ко¬
торый  так  охватывает  меня,  что  я  и  помыслить  не  могу
о  чем  ином,  как  только  записать  то,  что  уясняется  мной.
 Еще  в  январе,  несмотря  на  все  трудности  жизни,  я  на¬
чала  на  службе  по  ночам  читать  снова  духовную  литерату¬
ру.  Читала  урывками,  исподволь...  А  редкие  осенние  ночи,
когда  ночевала  дома  (до  стойкого  казарменного),  при  свете
коптилки,  или  так  называемой  «свиристельки»  (подобие
лампочки,  через  5-10  минут  тухнущей),  я  брала  Иоанна
Златоуста  (он  у  меня  почти  весь),  а  также  «слова»  Григо¬
рия  Богослова  и  пыталась  читать...  Св[ятых]  Отцов!  Как
громко  это  звучит,  читать  Св[ятых]  Отцов!  Да  разве  их
так  читают,  как  читала  я?  Полулежа  на  столе,  фитилючка
слева,  иногда  для  большего  освещения  ставилась  лампада,
а  то,  прости  Господи!  зажигался  и  шумел  кое-как  накачен¬
ный  примус,  а  керосинка-то  отказалась  уж  давно  служить!
 И  вот,  при  таком  освещении,  в  осенние  ночи  бывая
дома,  читала  я...  и  впитывала  в  себя  Святое  Чтение  как
эликсир  жизни.  Мир,  и  какой  мир,  открывается  в  теми.
У  меня  много  выписок  из  Св[ятых]  Отцов,  сделанных
Ксенией  и  Тоней  Антоновой.  Мое  чтение  никак  не  мо¬
жет  и  не  могло  называться  систематическим.  Но  я  его
называю  «пользование  каждой  минутой»  для  чтения.
 Днем  —  невозможно,  рационы,  служба,  стирка,  и  уста¬
ешь  очень.  Раза  2  удалось  почитать  и  вечером.  Есть  у
меня  разрозненный  том  толкования  на  Бытие  св.  Василия
Великого,  да  это  и  все,  что  имею,  но  оно  —  целый  мир.
Успеть  бы  до  смерти  прочесть  многое-многое...  Когда
можно  было  читать,  когда  был  свет,  здоровье,  трамваи,
еда,  тогда  вот  не  читала,  а  делала  все  пустое...
 19/11-1943
 «Покажи  все,  Господи,  все  до  конца,  не  только  годы
1922-1923  и  до  1928-го,  что  ли,  но  все,  все  остальное,  не
только  детство  и  бедную  юность  мою,  но  каждые,  каждые

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 201
 периоды,  все  поездки,  все  распутия,  все  города  и  села,  все
ночи  и  дни,  все  начинания  и  концы...  Покажи,  Господи,
чтобы  что-либо  не  загнило  внутри,  чтоб  все-таки  вытек¬
ло  наружу...  А  там  —  как  Ты  Сам  знаешь.  Я  одна,  слаба,
больна.  Я  живу  в  пустой  квартире,  где  раньше  жили
люди,  соприкасались  со  мной,  говорили,  общались  —  и  их
нет...  О,  грозное,  —  „почему  их  нет,  а  ты  есть?“»
 Жить  в  прошлом  —  не  могу,  всплывшее  и  выявленное  —
оно  ужасно.  Копаться  на  страницах  этого  дневника  и  фик¬
сировать  то,  что  всплыло  и  всплывает,  —  считаю  вредным  и
невозможным  ни  по  времени,  ни  почему.  Господи,  дай  все
же  познавать  Тебя  в  этом  бедственном  моем  положении,
в  настоящем  и  надеяться  во  будущем.  Аминь.  И  плачу,
и  плачу...  А  утром  надо  опять  идти  к  себе  на  работу.
 21/II
 Наверстываю  все  потерянное  время  и  теряюсь  иной
час  —  как  его  лучше  наверстывать.  Молюсь  об  умерших,
образовывается  и  создается  целый  сад  других  людей,
кроме  Ксенииного  списка  и  родных,  и  все  вспоминаются
разные  забытые  люди  и  их  имена.
 21/II,  11  часов  вечера
 Записываю  то,  что  сразу  осенило  меня  каким-то  но¬
вым  светом.
 Волей  Божьей,  приходя  в  себя  лишь  сейчас  (и  то  не
совсем  еще!),  в  феврале  1943,  приходя  в  себя  от  голода,
холода,  потерь,  смертей  и  войны,  —  я  проснулась  как  от
кошмарного  сна  и  проснулась  другая.
 Физиологически  —  я  заснула  еще  в  начале  старости
(когда  еще  никто  не  называл  бабушкой),  а  проснулась
старухой.  Стала  старуха.  Духовно  —  я  заснула  в  своем
страшном  ослаблении  и  озверении  чувств  полумирским,
легкомысленным  человеком,  а  проснулась  не  таковым,
а  каким-то  иным  человеком.

202
 В.  К.  БЕРХМАН
 Весь  мой  жизненный  путь  и  средний  возраст  был
легкомыслен,  я  легко  мыслила.  Легко  жила,  легко  пере¬
живала,  неглубоко  плавала,  легко  все  забывала.  И  лег¬
ко  отупела  и  легко  уснула.  Я  уснула  для  сознательных
чувств,  лишь  голод  вошел  в  силу.  Уснула  для  любви
к  кому  бы  то  ни  было,  для  борьбы  за  этих  людей,  для
победы  над  своей  голодающей  психикой.  Я  уснула  для
слез  об  этих  людях,  для  простого  беспокойства  о  них.
Я  не  о  Тане  и  не  о  Ксении  говорю  и  скорблю,  я  скорб¬
лю  о  своем  общем  нечестии,  которое  не  допустило  меня
им  послужить,  как  послужила,  например,  всем  своим  та
же  Ася  М.,  Сусанна,  Ксения  и  т.  д.  Если  родные  Аси  все
же  умерли,  то,  умирая,  они  сознали  или  сознавали  (или
сознают),  что  она  с  ними,  их  кормила,  ласкала,  плакала
о  них,  заботилась...  Она  приходила  и  пришла  к  ним  в
их  болезнях,  она  пришла  и  к  Нему.  Все  закрыли  глаза
при  ней.  Я  провалила  экзамен  голода,  как  проваливают
ученики  какой-нибудь  предмет,  если  к  нему  хорошо  не
подготовиться.  Я  никак  не  ответила.  Я  не  путала  даже  —
просто  не  ответила.
 Укоров  памяти  так  много,  что  их  не  переберешь.  А  вот
надо  отметить  то,  что  все  эти  люди,  почти  все,  которые
умерли,  они  до  самой  смерти,  до  последнего  вздоха  своего
поднимали  и  подняли  знамя  духа  над  плотью.
 Хоронили  своих  близких,  чего  бы  им  это  ни  стоило,
на  свои  карточки,  пробирались  через  пространство,  чтоб
их  накормить,  хоронили  даже  просто  знакомых,  дав  им
у  себя  приют  в  предсмертных  болезнях  (Сусанна),  бо¬
ролись,  отдавали  свои  куски,  поднимали  дух  упавших.
 А  иеромонах  Симон?  О  нем  мне  хочется  когда-нибудь
написать,  в  его  память,  отдельно...
 Зимой  1942  г.,  еще  до  смерти  Тани,  я  выносила  вед¬
ро  на  помойку.  И  еще  одна  пришла  с  ведром.  Кто  она
была?  Какая-то  квартирантка,  не  знаю,  и  она,  не  помню
уж  на  какие  мои  слова  или  просто  так,  сказала:  «Мы  не

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 203
 люди  теперь,  мы  не  понимаем,  кого  мы  теряем,  кого  мы
хороним  и  как  хороним,  а  вот,  когда  проснемся,  горе  с
нами  будет,  как  тяжело  будет  наше  пробуждение,  как
мы  ужасно  будем  плакать  об  утерянных  днях,  о  наших
преступлениях  и  об  этих  людях...»
 О  Тане  мне  хочется  записать  вот  что:  Таня  легла  в
могилу  рядом  со  своим  мужем,  умершим  22/1  1942  г.
Она  из  последних,  и  даже  сверх  последних  сил  (чудес¬
ным  образом)  схоронила  его,  придя  из  Озерков  сюда  на
кладбище,  и  не  только  придя,  а  притащив  спеленутое
тело  на  салазках  в  мороз,  глухая,  цинготная,  дистрофик
3.  Она  поставила  ему  крошечный  деревян.  крестик  и  сде¬
лала  своей  рукой  надпись,  как  рассказывала  о  том  кума,
как  я  и  сама  читала  в  ее  дневнике.  Она  в  награду  себе
за  это  поместилась  с  ним  рядом  —  это  печать  Таинства
брака.  Духу  ее  все  равно,  также  и  его  духу,  где  лежать,
но  таинственная  Книга  жизни  расшифровывается  иной
раз  такими  простыми  знаками.
 Похороны  Тани,  как  еще  летом  1942  г.  сказала  мне  Су¬
санна,  производили  впечатление  какого-то  торжественного
праздника,  разъезда  с  большого  бала.  Множество  гробов
развозили  по  местам  в  этот  день...  Это  было  6-е  или  7-е
апреля,  кажется?  Ей  пропели  «Христос  Воскрес».  Таня
жила  открыто,  любовно,  все  для  людей,  отзывчивая,  че¬
ловечная,  прямая,  не  осуждавшая,  находящая  для  других
оправдание...  Таня  была  общественница  без  узкой  примеси
фанатизма,  какой-либо  партийности.  Таня  была  скромная
выручательница  бедных,  сострадательница  больным.  Тут
же  и  веселая,  сохраняющая  всегда  какую-то  прежнюю  свет¬
скость,  любящая  выезд  в  люди,  внезапное  посещение  гос¬
тей.  Она  быстро  принимала  решение  куда-либо  выехать,
соберется  —  уйдет...  Она  любила  «одеться  со  вкусом»,  у  нее
были  «свои  любимые  вещи»,  но  нарочитой  привязанно¬
сти  или  скопидомства  —  не  было  и  в  помине...  Некото¬
рые  свойства  ее  характера  не  принимались  людьми,  давали

204
 В.  К.  БЕРХМАН
 право  ее  осудить  и  легко  и  даже  раздраженно  критиковать
ее...  ֊  «Шумная,  болтушка,  легкомысленная»  и  т.  д.  В  Тане
видели  ее  смех,  и  никто  не  подозревал,  какие  переживания
перенесла  она  перед  концом.  Победоносно,  не  закрывая
глаз,  не  цепляясь  за  жизнь,  храбро  и  честно  смотрела  она
в  глаза  смерти,  шла  ей  навстречу,  и  последним  ее  желани¬
ем,  записанным  в  тетрадь,  —  было  желание  приобщиться
Св[ятых]  Таин  —  последняя  эта  фраза,  записанная  в  днев¬
ник,  на  странице  этой  был  заложен  карандаш.
 Однако  жила  она  последние  свои  месяцы  среди  чу¬
жих,  обворовывающих  ее  людей,  если  б  не  ее  подруги...
 Дневник  Тани  честный,  страшный  неподкупный  друг
ее  страданий,  может  лучше,  чем  я,  рассказать  о  том,  что
ей  пришлось  пережить.  Он  у  меня,  пока  я  жива.
 23/11-1943  г.
 Вот  потекли  слезы,  и  как  будто  облегчили,  и  опять...
Сегодня  я,  наконец,  уснула  на  полу,  около  своих  обра¬
зов,  прислонив  голову  к  ножке  кресла.  Глухой  ночью
переползла  на  кровать.
 Нет,  слезами  уныния  я  их  не  назову.  Это  теперь  час¬
тые  гостьи  моих  досугов.  На  службе  плакать  нельзя,  но
лишь  войду  в  комнату,  к  себе,  точно  прорывается  пло¬
тина,  точно  ливень.
 Они  явились  в  жизнь  согласно  со  вновь  найденной
способностью  воспоминания.  Открылись  до  сей  поры
запертые  двери  в  область  прошлого.  Голоса,  вопросы,
приговорки,  смех  и  слезы  —  все  слышу  я,  и  это  все  они.
Что  ни  угол,  что  ни  улица,  звучит  лития71  затаенная.
 Почему,  почему  5У2  страшных  месяцев  ты  была  вне
воспоминания  и  тревоги  о  твоей  родной  сестре  и  друге?
Что  за  тупость  охватила  твой  разум,  сердце,  волю?  Отку¬
да  началась  болезнь  и  где  ее  истоки?  Где  исток  немощи
и  позорного  безволия?  Он  где-то  далеко,  глубоко,  где-то
в  таком  прошлом,  до  коего  еще  не  доходило  сознание.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 205
 А!  Вдруг  пришло  на  мысль.  Хотя  она  и  посещала,  эта
мысль,  но  полной  формулировки  не  было.  Это  не  сейчас.
Это  не  от  голодовки.  Голод  только  выявил.  Это  все  в
пройденной  жизни.  Там  этот  рак.  От  беспутства  и  лени.
От  нетренировки  чувств.  От  малой  любви.  Как  ты  мыс¬
лила  о  любви?  К  именинам  подарочек?  А  знал  ли  ты  всю
жизнь,  разделял  ли  ты  слезы,  болезни,  нужды  человека,
его  потребности?  Наконец,  давняя  разруха  всей  семьи,  —
эта  разрозненность  ее  членов?  И  в  корне  всего  недостаток
чувства,  нехватка  любви...  Любовь  только  тогда,  когда  это
было  удобно,  когда  не  надо  было  труда  и  усилия...
 Я  родилась  для  новых  осознаний,  и  я  заливаюсь  сле¬
зами...  Но  это  уж  не  покойников  оплакиваю.  О  себе  са¬
мой  льются  горючие,  обильные,  какие-то  жидкие,  в  ухо
ночью  заползающие  слезы.
 Вот  —  я  рождаюсь,  вот  я  родилась  53‘/2  лет  от  роду,
в  пустой  квартире  №  12,  дом  №  17  по  М[алой]  Посадской.
И  как  в  первом  своем  выходе  на  свет  в  1888  г.  я  сразу
заплакала,  так  заплакала  и  сейчас  в  1943  году.
 Но,  заплакав  теперь,  —  не  перестану  плакать,  пока  не
утешусь  Утешителем  Свыше.
 Но  как  получить  его,  это  утешение?  Как  получить
этот  мир,  который  не  так,  как  мир  дает?  Как  добиться
его,  когда  я  дохожу  до  отчаяния,  сознавая  свои  ужасы?
Они  ползут  из  всех  углов...  Где  Ты,  Господи?  Я  в  ужасе
от  себя  самой.
 Еще  недавно  я  была  так  беспечна  и  счастлива  глупым
физическим  сознанием  возвращения  в  земную  жизнь.
Всякий  день  прожитой  был  чудом  из  чудес,  и  я  хвали¬
ла  Бога,  Отца  Щедрот  и  Всякой  благости.  Боже,  Боже
мой!  Весь  ужас  моего  положения  в  том,  что  я  от  того
микроскопического  мирка  и  крошечных  скорбей  личной
жизни  вдруг  как-то  отошла,  взглянула  вверх,  на  небо  —
а  затем  внутрь  себя,  и  во  время  этого  процесса  я  уви¬
дела  разницу,  я  погибаю  от  чувства  Разницы,  я  раньше

206
 В.  К.  БЕРХМАН
 просто  «ворковала»  слова  молитвы,  а  сейчас  я  даже  не
знаю...  как  просить,  как  вымолить,  я  стала  другая  сразу,
катастрофически  как-то,  внезапно,  —  и  не  в  том  другая,
что  лучшая  или  более  благодарная,  а  в  том,  что  я  ужас¬
на,  что  я  погибаю  от  грехов...  и  что  все-таки  надо  жить...
 14/111-1943
 Я  знаю  Танину  могилу!
 О  большой  моей  радости  трудно  и  говорить.  На  го¬
лодной  площадке  Шуваловского  кладбища  1942  г.  еще  не
сошли  рыхлые  сугробы.  Настал,  наконец,  час,  я  привезла
куме  хлебца,  она  была  в  духе  и  поехала  со  мной.  Кончик
крестика  виден  из-под  снега.  Сама  Таня  его  сколотила  из
2-х  досочек  и  надписала,  когда  хоронила  Колю,  —  и  сама
легла  рядом  с  ним.
 27/У1-1943
 Воскресенье,  неделя  всех  Святых  Земли  Русской,  ве¬
чером.
 Познавать  Бога  здесь,  на  земле,  —  прекрасно.  Позна¬
вать  Его  там,  в  вечности,  —  желанней  всего  на  свете.
 30/У1-1943  г.
 Благодарю  Тебя,  Христе,  Бог  и  Покровитель  мой,  —  за
одиночество  пустой  квартиры.  Благодарю  Тебя  за  все,  как
за  благо,  как  за  чудо,  как  за  счастье...  Благодарю  Тебя  за
то,  что  Ты  взял  «их»  из  среды  живых,  от  этого  тлетвор¬
ного  и  развращенного  мира  в  Землю  Обетованную,  в  Зем¬
лю  Ханаанскую,  в  Небесный  Иерусалим  к  Себе  Самому,
Христе.  «Верую,  что  Ты  Христос,  Сын  Божий,  и  что  мои
умершие  с  Тобой,  ибо  жили  и  веровали  в  Тебя.  И  не  толь¬
ко  это,  но  в  страданиях  и  муках  своих  голодных,  в  своей
оставленности  от  людей,  не  оставили  Тебя,  молились  Тебе,
жаждали  Таинства  и  получили  его,  —  одни  действенно,
другие  —  духовно.  И  намерение  исполняешь  Ты,  Господи!

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 207
 30/У1,  вечером
 Люди  приходят  из  квартир,  и  я:  или  не  рычу,  или
стараюсь  не  рычать  на  них  и  не  рычу.  Но,  следя  за  сво¬
им  поведением,  ужасаюсь  своего  небрежения  ко  Благу.
 14/У11-1943
 Продолжаю  после  большого  перерыва  снова  записы¬
вать  свои  мгновенья,  дни,  часы.
 Благодарю  за  все!  Мне  и  стыдно  сказать  после  столь¬
ких  потерь  и  ужасов,  что  я  —  счастлива,  но  я  счастлива.
Я  все  по-прежнему  задыхаюсь,  но  я  всему  рада.
 Не  тем  счастьем,  которое  раньше  считала  за  счастье,
а  совсем  другим  полна  моя  душа.  Я  хочу  большего,  все
большего  и  полнейшего  сближения  с  источником  моего
счастья.  Я  хочу  милости  его.  Мне  хочется  разъяснения
многих  вопросов,  которые  возникли.  Ясности,  почему
так  было,  а  не  иначе?  И  не  из-за  того,  чтобы  терзаться,
а  чтобы  исправиться,  мне  многого  хотелось  бы  теперь,
но  я  все  время  почти  одна,  больна  или  работаю.
 Страшно  мне!  Все  Люди,  имевшие  ко  мне  личное  ка¬
сательство,  для  которых  я  была,  так  или  иначе,  близка,  —
умерли,  к  живым  же  я  еще  ко  многим  могу  подойти  ве¬
черами  и  днями  с  кое-чем  только,  с  кое-чем!  Но  и  тогда
нарушается  гармоническая  плавность  моих  минут  и  на¬
строений  —  я  дорожу  всяким  мигом  квартирной  тишины.
 Сегодня  перечитала  немножко  предыдущий  свой
дневник,  он  прервался  в  июне,  а  сегодня  уже  2  недели
июля,  —  скоро  опять  будет  темно,  дров  не  предвидит¬
ся,  сердце  временами  ухудшается,  но  я  не  боюсь  зимы,
как  в  прошлом  году,  и  отношусь  спокойно  к  будущему.
Я  часто  думаю  о  смерти,  что  в  моем  положении,  возра¬
сте  и  после  всего  пережитого  —  она  прямо  вытекающее
следствие,  и,  если  я  и  не  желаю,  скажем,  и  не  желала  бы
умереть  личными  чувствованиями,  то  логически,  разумно
я  всецело  принимаю  эту  неизбежность.  И  не  значит  это,

208
 В.  К.  БЕРХМАН
 что  я  настраиваюсь  на  смерть!  Она  капризна,  знаю  по
личному  опыту.  Может  еще  не  раз  обойти.
 Нет,  но  я  как-то  от  многого  оторвалась.  Я  живу  каки¬
ми-то  иными  состояниями,  чем  раньше.  Я  не  совсем  себя
понимаю,  как  и  почему,  но  со  мной,  после  дистрофии  III
и  болезни  сердца  случилось  совсем  иное  состояние,  чем
когда  я,  36  лет,  выкарабкалась  из  тяжелого  брюшного
тифа  с  осложнениями.  Тогда  у  меня  произошло  яркое
обновление  каких-то  жизненных  эмоций,  мир  перевер¬
нуть  хотелось!  Хотелось  и  еды  вкусной,  и  путешествия,
и  белый  снег,  который  я  увидела  вместо  августовской
зелени,  когда  меня  привезли  в  «скорой  помощи»,  —  мне
казался  великолепным,  я  хотела  побежать,  если  б  могла,
по  этому  снегу!  Казалось  мне,  что  мне  17  лет  и  что  всю
жизнь  можно  начать  сначала.  Хотелось  физического  тру¬
да,  мыть  полы,  карабкаться  по  стремянке,  наводя  чистоту
стен,  хотелось,  наконец,  капризничать,  как  в  ранние  годы,
театра  хотелось,  пожалуй,  и  замуж  бы  выйти,  нашелся  бы
кто?  Конечно,  и  возраст  был  другой,  36  лет!
 И  вот,  снова  я  выжила,  после  ужасов  войны  —  и  она
еще  не  окончена.  И  я  —  старуха.  Тогда  мне  говорили:
«Слава  Богу,  Вы  поправились,  как  здоровье,  как  силы?»
 Теперь,  встретясь  со  мной,  говорят:  «Это  Вы?  Госпо¬
ди,  да  неужели  Вы  выжили?»  А  ведь  и  тиф  тогда  был
труднейший...  И  делается  от  этого  уж  никак  не  радостно,
а  только  неловко.  Такое  чувство,  что  сразу  прочтены  на
лице  все  прошлые  грехи.
 Сейчас  у  меня  чувство  радости  совсем  другого  поряд¬
ка  и  совсем  из  другого  источника.  Прежде  всего  сейчас
я  не  выздоровевшая  от  какой  болезни,  а  больная,  и  остро
и  хронически.  Моя  радость  в  том,  что  нашла  Радость  и
освобождаюсь  этой  Радостью  из  всех  радостей  от  личной
проклятости  и  чувства  своего  окаянства,  в  том  моя  эта
новая  радость,  что,  несмотря  на  ужасы  личного  бытия,  я
могу  дышать  и  опять-таки  даже  радоваться.  Это  —  основ¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 209
 ное.  И  затем  —  чувство  радости  —  как  благодарность  за
оттяжку  во  времени  —  вот  ты  должен  был  быть  казнен,
а  тебя  помиловали  на  сколько-то...  Это  все  равно  —  каз¬
нен  ты  будешь...  Но  то  благо  и  радость,  что  за  это  время
помилования  ты  будешь  не  так  поступать,  как  раньше,  —
и  это  иное  поведение,  если  не  началось  фактически,  то
морально  я  уж  перешагнула  и  стою  на  иной  стезе.
 Чувство  оставленной  жизни  у  меня  сопрягается  с  со¬
знанием  великой  ответственности  за  каждый  час,  за  каж¬
дую  пропущенную  даже  минуту  жизни,  за  каждый  не
так  проведенный  день,  за  пропущенное  время  молитвы.
А  дни  летят  стремглав.
 И  если  тогда,  в  1925  году,  Господь  вылечил  тиф  и  дал
длительную  оттяжку  во  времени,  до  сего  года  и  мгно¬
вения,  то  сейчас  эта  оттяжка  во  времени  сознается  как
весьма  короткая,  и  ведь  хочется  сейчас  не  личному  бла¬
госостоянию  отдавать  свою  работу  и  труд  и  посильные
лепты,  а  Давшему  эту  Жизнь!  И  мысль  моя  и  чувство
работают  в  этом  направлении.  Я  была  бессознательна
в  своих  делах  и  настроениях,  получив  обратно  жизнь
после  тифа  в  1925  г.  и  почти  вплоть  до  этой  войны
вела  себя  как  будто  жить  еще  лет  100,  существовала
ротозейно,  неблагодарно,  блудно,  жестоко,  гневно,  ле¬
ниво  —  всяко!
 Теперь  я  вникаю  в  смысл  слов  «вот  ты  выздоровел,
не  греши,  чтоб  не  случилось  с  тобой  чего  хуже»...  И  это
«хуже»  не  есть  уже  только  впадение  в  болезнь,  в  поте¬
ри,  в  какие-то  земные  наказания,  —  а  это  конец,  в  чем?
В  Самой  Вечности!  И  я  нисколько  не  преувеличиваю.
Теперь  вопрос  ребром  —  или  Жизнь  со  Христом  (как
дерзновенно!  Но  это  так)  —  или...
 Я  грешу  и  до  смерти  грешу,  я  человек  немощный,
растративший  богатейшее  наследство,  но  именно  со  мной
случилось  то,  чего  раньше  не  было  и  не  снилось:  я  поте¬
ряла  свою  хрупкость  и  что  я  качаюсь  в  космосе,  я  поняла

210
 В.  К.  БЕРХМАН
 не  только  то,  что  всякий  миг  могу  умереть,  но  что  —
«в  чем  застану,  в  том  и  сужу».
 15/VII-1943  г.
 Вчера  в  */211-го  приходила  ко  мне  танте  Августа.  Этот
ее  приход  завершил  день,  да  еще  3-4  минуты  разговора  с
Катей.  Танте  Августа  беспокоилась,  почему  я  не  захожу
целую  неделю?  Я  о  ней  думала,  но  не  хотелось  уходить
из  дома.  Иду  на  работу,  работаю  и  15,  и  16  по  ПВХО.
 17/VII  ֊  у  меня  ВТЭК.
 16/VII-1943
 День  зацепистый,  заведующая  раздражена.  С  15/VII
мы  лишены  бракеража72,  но  мы  все  же  сегодня  были
накормлены  и  сыты,  кроме  того,  я  получила  4  коробки
гематогена73  и  на  ночь  с  чаем  съела  одну,  сладко,  сытно,
похоже  на  яичный  порошок.
 Где-то  Соня?  Я  очень  виновата  перед  нею.  Я  не  могла
с  ней  ласково.  И  только  изредка  пробуждалась  нежность  и
сострадание  к  ней.  Я  даже  не  могла  пошутить  с  ней  преж¬
ними  доблокадными  словами.  И  когда  она  заговаривала  со
мной  так,  я  обрывала  ее.  Я  бывала  холодна,  строга,  жестока,
невнимательна,  слухом  слышала  и  видом  видела  и  не  дава¬
ла  многого,  что  можно  было  бы  дать  Соне.  Где  бы  ты  ни
была  сегодня  вечером,  моя  бедная  Соня,  храни  Тебя  Бог!
 За  всех  людей,  за  годы  труда,  медицинской  работы,
здоровья  (потому  что  все  бывшие  болезни  и  бюллетени
ничто  в  сравнении  с  нынешними  страданиями  людей)  —
за  все  благодарю  Бога.
 18/VII-1943
 Препод[обная]  Сергия  —  и,  стало  быть,  память  Ксе¬
нии-Сергии.  Я  приобщилась  Св[ятых]  Таин.  17/VII
ВТЭК  не  состоялся  из-за  обстрела  города.  Обстрелы
каждый  день  почти,  редко  когда  пройдет  без  них  день...

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 211
 19/VII,  понедельник.  День  пустой,  душный,  тяжелый.
Лида  не  приехала,  и,  стало  быть,  с  толку  сбитое  утро.  За
днями  такой  радости,  возвышения,  света  и  силы  —  упадок
и  слабость,  завяла  вся,  тяжело  быть  одной,  сейчас  еду  в
поликлинику  на  В.  О.  за  справкой,  то  свет,  то  тени,  веч¬
ная  моя  неустойчивость,  внедрение  темных  туч  в  светлое
утро  —  и  сильная  духота.
 20/VII-1943.  Вечер
 Даже  и  не  знаю,  как  опишу  те  ужасы,  которых  все
же  избегла!  Был  обстрел  города,  а  я  все  же  пошла  на
комиссию.  Как  же,  раз  назначено  в  2  часа  дня!  —  Б.  Пуш¬
карская,  34  п[оликлини]ка.  И  я  пошла...
 Честно  говоря,  мы  все  ненормальны!  Или  мы  трусли¬
вы,  как  зайцы,  до  психозов,  до  истерик,  или  люди  изводят
людей  своей  боязнью  —  или  мы  тупы  и  лезем  на  рожон.
Не  то  глупое  геройство,  не  то  какой-то  вызов,  не  то  гор¬
дый  дух  какой-то!  Конечно,  всюду  может  пристукнуть,
на  то  и  война.  Я  пошла,  едва  полетели  первые  снаряды  в
район.  Очень  душный  к  тому  же  день.  И  я  шла,  как  бы
не  чуя  ужаса,  —  и  вышла  к  дому  Кшесинской74.  А  там!
Мне  и  не  описать  —  что  и  как.  Вымершая,  точно  сразу
опустелая  площадь.  И  он  палит  почем  зря,  откуда,  куда?
Не  понять...  и  самое  страшное,  что  на  голом  месте  —  и
только  слышно:  тиуууу!  ти-у-у-у!  Милиционер  кричит:
идите  в  щель.  В  садике  щели  и  доты.  И  тут  подошел
трамвай.  И  остановился  на  своей  остановке.  Народ  —  к
трамваю!  Милиционер  и  вожатый  гнать  народ  от  трамвая,
чтоб  не  лезли,  чуть  не  в  рукопашную.  Еле-еле  отогнали,
и  сейчас  же  трамвай  позвонил  и  пошел  медленно,  но
уж  везде  стали  трамваи  целой  линией.  Опять  ти-у—у-у!
визжит  в  воздухе.  Мы  полегли,  публика,  и  лежали  долго.
Потом  стихло.  Я  —  полукувырком  пересекла  парк  Ленина
наискосок,  —  все  тихо?  Вышла  на  М[аксима]  Горького  и
тут,  где  ползком,  где  скачком  добиралась  до  поликлини¬

212
 В.  К.  БЕРХМАН
 ки,  лишь  бы  милиционеры  не  загнали...  У  Белозерских
бань75  —  снова  визг  в  воздухе.  Я  так  и  припала  на  ко¬
ленки  и  вползла  в  ворота.  Где-то  трахнуло  очень  близко,
страшно  загудело  в  ушах,  в  голове,  подо  мной  будто  дрог¬
нуло  что-то.  Я  сидела,  прикорчившись,  и  еще  2  вползли
за  мной,  тоже  съежились  у  стенки  двора.  Прошло  минут
10-12.  А  когда  выползла  потихоньку  на  улицу:  вижу  едет
мимо  по  улице  «скорая»  и  летят  бегом  3  дружинницы  с
сумками.  Народ  тоже  поспешает,  и  кто-то  говорит:  и  на
Зверинскую  бахнул,  и  на  Воскова,  и  куда-то  на  Крон¬
веркскую...  Оказалось  —  за  почтой.  Были  жертвы.  Я,  вся
взмокшая  от  жары,  добралась  до  п[оликлини]ки.  Там
на  меня  гавкнули,  какая  Вам  комиссия,  когда  обстрел
по  3  районам?  Я  посидела  на  скамейке,  не  сдвинуться  с
места.  Сестрица  меня  угостила  ландышем  с  валерьянкой.
В  5  час.  веч.  только  я  была  дома.  Обстрел  кончился  в
У2  5-го,  а  начался  в  И  ч.  15  мин.  Чуть  не  два  часа  до¬
биралась  до  п[оликлини]ки,  и  часа  21/2,  если  не  3,  там
сидела.  Какое  глупое  путешествие!
 10  ч.  веч.  20/УН
 Сейчас  нашла  у  себя  книгу  Ксении  «Русские  подвиж¬
ники  19  века»76.  Ксения  долго  искала  у  себя  эту  книгу,
а  ее  «зачитали  Цесоренко»...  Она  и  нашлась  у  них,  в  при¬
хожей  в  стенном  шкафу...  Читаю  жадно.  Какие  души!
 Сейчас  приняла  твердое  решение  —  пойти  в  люди  ве¬
чером.  К  кому?  К  Августе  Леон[идовне]?  Да,  если  идти,
то  к  ней...  Со  мной  какой-то  бред!  3  последние  недели,  не
считая  выхода  в  лавку  и  в  поликлинику,  я  провела  в  пол¬
ном  затворе  (кроме  рабочих  дней),  с  книгами  и  в  углубле¬
ниях  в  мир  иной.  И  я  больше  не  могу.  Мне  не  наскучило
и  наскучить  не  может,  но  я  чего-то  сама  в  себе  начинаю
бояться.  Пусть  я  пойду  немного  в  люди,  чтоб  это  отлегло
и  чтоб  потом  еще  сильнее  ощутить  радость  вновь  найден¬
ной  жизни,  и  какой  жизни!  Чтоб  освежить  себя...  Я  все  же,

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 213
 несмотря  на  помощь  книг,  купаюсь  в  собственном  соку  и
еще  так  слаба,  что  поднять  к  небу  свои  заплаканные  глаза
и  долго  не  отводить  их  оттуда  —  мне  трудно.
 Ночь.  Танте  Августы  не  было  дома.  Я  одна,  снова  чи¬
таю,  и  того,  что  прошлась  по  воздуху,  —  мне  довольно,
и  ничего  не  надо.
 22/УН.  7  часов  вечера,  комната
 После  работы,  жара!  Томительный  день  на  службе.
У  меня  такое  чувство  —  люди,  и  близкие,  и  дальние,  мне
стали  жалки.  Еле-еле  пришла  по  жаре  домой.
 Иногда  мне  кажется,  что  у  меня  очень  много  сил,  через
край,  а  это  все  духовные  измерения,  не  физические,  а  их
смешиваю!  Иной  раз  мне  кажется,  я  могу  всюду  снова
поехать  и  везде  побывать,  на  всех  кладбищах,  и  съездить
к  блаж[енной]  Ксении77,  и  к  Саше  на  Волково78.  А  ведь
сил  таких  нет.  Пусть  немножечко  будет  похолоднее.  Об¬
стрелы  такие  частые,  что  вот-вот  подойдет  твоя  очередь.
Мне  хочется  попрощаться  со  всеми.  Трудно  надеяться.
«Отвне  —  нападения,  внутри  —  страхи»79.  И  всюду  бо¬
лезни,  смерти,  развороченные  дома,  хрупкость,  неустой¬
чивость  и  эта  пустынность...
 Одиночество  нисколько  не  страшит,  я  к  нему  привык¬
ла,  как  к  вернейшему  положению  в  жизни.  Но  оно  мне
внятно  говорит  о  двух  моментах  души:  1)  о  смертном
часе,  2)  о  предстательстве  на  Грозный  Суд.
 25/УН
 Обстрел  с  у2  дня,  сейчас  заходила  ко  мне  Катя.  Про¬
читали  канон  Одигитрии,  стоя  на  коленях.  9-й  час.  Катя
ушла.  Обстрел  сейчас  усилился.  Вчера  попал  в  дом  №  15,
напротив,  но  жертв  не  было,  пробил  стенку  в  квартире  90.
Стекла  из  нашей  кухни  опять  все  вылетели.  Через  каждые
4-5  час.  разрыв  снаряда,  уничтожающий  людей,  разбиваю¬
щий  камни.  А  я  не  то  тупа,  не  то  лишена  здравого  смысла.

214
 В.  К.  БЕРХМАН
 Опять  весь  почти  день  проспала  под  обстрелом.  Утром
была  Лида,  ходила  к  М.  3.  насчет  дров.  Сегодня  я  была  в
церкви,  но  поспела  лишь  к  «Тебе  поем»80.  Визжат  снаряды,
как  нечистые  духи...
 10  часов.  Я  купила  у  Кати  розочки  для  моей  Знамен¬
ской  иконы.  Катя  и  еще  Лида,  случайные  заходы  в  мою
пустыньку.  Неужели  нам  конец?  Если  так  будет  продол¬
жаться,  в  какие[-то]  10-12  дней  подойдет  и  наша  очередь.
 Хотела  бы  я  повидать  Сусанну,  поблагодарить  ее.  За
ее  любовь  и  ласку,  за  красоту  творчества,  которое  лю¬
бит  и  она,  за  Таню  и  просто  за  то,  что  она  живет  на
земле  —  Саня.
 26/УН
 Получила  наконец-то  известие  о  Соне,  —  в  виде  бу¬
мажки  из  НВД  —  Соня  сидит.  Неделю  тому  назад  я  за¬
ходила  к  ней  на  службу  (рядом)  и  узнала,  что  она  уехала
на  лесозаготовки...  И  была  спокойна...  И  вдруг!
 Я  очень  страдаю  о  своей  бывшей  жестокости  к  ней.
Кто  же  это  сказал  из  подвижников  19  века:  «Если  не  в
аду  с  бесами,  значит,  может  спастись».  Эти  слова  и  для
меня  успокоительны  и  желанны.  Соня  же  знает  Бога...
Она  в  огненном  кольце  искушений.  Она  сделала  ряд  глу¬
пых  поступков,  и  ее  посадили.  Сейчас  жарко  и  ей  тяжело
сидеть.  Скорее  бы  дали  ей  работу  на  воле...  Все  равно
не  перестану  хотеть  для  нее  хорошей  жизни.  Я  решила
ей  носить  передачи.  А  кто  же,  если  не  я?  Но  из  чего?
Сейчас  есть  дрожжи.  Это  самое  главное.
 26/У11-1943,  вечером
 Кого  посетит  Бог  тяжким  испытанием,  скорбью,  ли¬
шением  возлюбленного  из  близких,  тот  и  невольно  по¬
молится  всем  сердцем  и  всем  помышлением  своим,  всем
умом  своим.  Следственно,  источник  молитвы  у  всякого
есть,  но  отверзается  он  или  постоянным  углублением

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 215
 в  себя,  по  учению  Отцов,  или  мгновенно  —  Божиим
Сверлом.
 Слова  Оптинского  старца  Леонида.
 5/VIII-1943  г.
 Сегодня  снова  день  выбит  из  колеи.  Я  унывала  (как
плохо!),  в  Собесе  не  нашли  мои  затерянные  документы.
Будут  искать.  Я  и  расстроилась.  С  утра  гроза,  дождь,
непогода.  К  вечеру  полетели  снаряды.
 Вдаваться  в  детали  настроений  нет  никакой  возмож¬
ности.  Молния  —  прямо  в  глаза.  Окна  широко  раскрыты.
Пишу  почти  в  полной  тьме.  Осень  наступает.
 У  меня  сегодня  было  так,  как  бы  душа  с  телом  раз¬
лучается  от  тоски.
 Это  от  грозы.  Она  —  весь  день.  Но  и  еще  что-то.  Кон¬
центрация  крови  и  плоти,  вражды  мировой.
 Воют  снаряды.  Наша  жизнь  на  волоске.  Когда  мы  с
Катей  молимся  —  это  нормально,  когда  лишь  кончится  об¬
стрел  —  радио  поет  концерты  —  это...  Но  —  впрочем!.,  пуб¬
лика  широка,  многоразлична.  И  если  это  ее  подбодряет?
 Гроза  не  мешает  Гитлеру.
 Все  же  хорошо  и  достойно  окончить  жизнь  —  одной,
но  чтоб  до  конца  стоять  в  том,  что  нашел.
 Ночное  сообщение:  наши  взяли  Орел  и  Белград81.  По¬
жалуй,  Ленинграду  будет  еще  жарче...
 20/VIII-1943
 «Смирился  Господь  до  смерти,  и  смерти  крестной»82.
И  мы,  принимая  смерть,  как  бы  соглашаясь  на  нее,  ибо
редко  кто  полюбовно  примет  эту  гостью,  —  и  мы,  я  так
понимаю,  должны  смириться  до  конца,  до  остатка,  «до
последнего  кодранта»83.  Так  приняла  Таня,  так  приняла
Ксения,  и  многие,  кого  я  знала,  так  приняли  ее.
 Дай,  Господь,  и  мне,  когда  придет  конец  (если  буду  его
сознавать),  дай  Ты  мне,  Боже,  ничего  не  пожалеть,  ни  за

216
 В.  К.  БЕРХМАН
 что  не  зацепляться,  нигде  не  оборачиваться  назад.  А  что
с  грехами?  С  ними,  и  вообще  со  всем  задним?  Но  все  же,
осознавая  это  ярмо,  идти  вперед  ко  Кресту,  сияющему  на
горе,  и  кричать:  «Помилуй,  помилуй!»  —  в  надежде,  вере
и  любви,  лишь  бы  не  мучиться  отчаянием,  лишь  бы  не
поглотило  уныние.  Сам  дал  жизнь,  Сам  ее  возьми,  зря
растраченную,  раскраденную  и  убогую,  но  теперь  —  она,
эта  жизнь  —  Твоя  —  и  пощади  меня!  Не  по  мне  пощади,
а  по  твоей  Любви,  по  Твоему  Милосердию  к  грешнику,
помилуй,  помилуй,  по  великой  Твоей  Милости.
 22/УШ
 Мои  документы  нашлись  в  Собесе.  Слава  Богу  за  все!
 Вчера,  в  ожиданье  трамвая,  в  нем  и  приехав  на  клад¬
бище,  я  просмотрела  книгу  «Блаженство  Души»  Метер¬
линка84.  Это  хорошая  довольно  книга,  и  автор  кое-что
понимал,  приближался,  нащупывал.  Но  нет!  Довольно
уж  теперь  таких  книг.  Все  же  у  него  все  от  человеческой
любви,  разлук  и  т.д.  Смешение  какое-то...  Божий  закон
Нового  Завета  ясен  и  прост.  Ясно  слышится  мне  теперь:
«Вот  это  —  Я,  а  это  —  ты.  И  ты  —  Мое  создание,  кто  бы
ты  ни  была  и  какой  бы  ни  была.  Если  хочешь,  Я  могу
тебя  очистить...  Я  в  Отце  и  Отец  во  Мне.  Верующий  в
Меня  видел  Отца.  Никто  не  может  Меня,  Иисуса  Хри¬
ста  —  назвать  Господом,  если  Дух  Святой  в  твоем  сердце
не  назовет  Меня  им!»  —  «Господи!  —  воскликнул  Петр.  —
К  кому  нам  идти?  Ты  имеешь  Глаголы  Вечной  Жизни...»
 Теперь,  когда  скоро  у  многих  из  нас  конец,  Новый
Завет  сияет  истинным  Светильником  в  темном  месте.
Времени  мало.  Бог  —  Глубина,  Красота,  Тайна.  Для  мно¬
гих  —  это  только  красивые  слова,  но  для  верующего
сердца  Он  и  Тайна,  и  Явь.  Глубина  же  Нового  Завета
такова,  что  если  читать  внимательно  всю  жизнь,  то  тай¬
ны  его  будут  тебе  открываться  каждую  секунду  яснее
и  проникновеннее...

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 217
 Сейчас  у  меня  много  духовных  книг  после  людей,
умерших  в  вере.  С  особой  жаждой  человека,  поздно  на¬
чавшего  этот  путь,  читаю  их  я...  Но  если  за  вечер  упусти¬
ла  прочесть  хоть  2  строки  Евангелия  (стемнело,  свистки
со  двора  гасить  свет),  —  я  это  считаю  теперь  за  большое
упущение...
 23/УШ-1943
 Сегодня  в  5  часов  дня  идем  получать  медали  за  обо¬
рону  Ленинграда85.
 24/УШ-1943
 Наши  взяли  Харьков86,  теперь  очередь  за  Брянском.
Брали  штурмом...  Как  там  все  было,  вообразить  страшно...
 В  Ленинграде  пока  тихо.  Самолеты  только.  Плывут
тихие  августовские  дни...  Уже  прохладно,  а  у  меня  10  по¬
лешек  только.  Вечером  ходила  к  больной  в  №  9,  укол
камфоры,  и  опять  меня  накормили  из  своего  огорода.
 В  Успенье  я  свободна.  Плащаница  Б[ожией]  Матери
столько  говорит  моему  сердцу.  «Не  умерла,  спит!»  —
сказал  Он  про  дочь  Иира  и  воскресил  ее  (Никольский
собор,  10  лет  назад).
 Идет  новая  жизнь,  открывая  новые  дела  и  потребно¬
сти.  И  смерть,  возможно,  не  за  горой.  Темнота,  ложусь
спать.  Успеть  бы  к  Соне  после  церкви.  А  как  я  стушу  ей
овощи?  На  бумажках...  И  не  хочется  в  тюрьму  в  такой
праздник,  а  что  делать?  Время  бежит,  как  же  не  идти?
Совсем  засыпаю,  глухая  ночь,  тушу  свет...
 7/1Х-1943  г.
 Время  бежит  за  эту  неделю,  3/1Х  не  попала  к  Соне  из-
за  обстрела  города.  Говорят,  снова  много  жертв.  Одна  наша
больная  буквально  сбежала  из  приемного  покоя  б[ольни]цы
Эрисмана  (здоровенная  девушка,  не  привыкла  болеть),  ее
хотели  положить  на  денек-другой,  но  она  сбежала  оттуда,

218
 В.  К.  БЕРХМАН
 а  придя  к  нам,  в  свою  поликлинику,  на  другой  день  расска¬
зывала  всякие  ужасы,  виденные  ею,  когда  стали  подавать
в  Эрисманову  приемку  раненых  после  обстрела  города  3/1Х.
 6/1Х  я  съездила  к  Соне,  свезла  ей  дрожжей  1  пачку,
1  ржаной  большой  сухарь  и  3  конфеты,  все,  что  могла.
Ее  не  видела,  но  узнала,  что  у  Газа87  им  хорошо.  600  г
хлеба  и  вроде  рациона.  Сестрица,  которая  передавала,
очень  симпатична,  старенькая,  всех  ободряет,  к  нуждам
приходящих  и  к  их  вопросам  внимательна.  О  Соне  я
узнала,  что  она  выглядит  хорошо,  что  у  нее  экзема  рук
после  старой  запущенной  чесотки.  Соня  мне  на  лист¬
ке  передачи  написала  «руки  лучше»,  и  это  зачеркнули,
а  все  равно  —  видно.  С  перепиской  у  Газа  хуже,  чем  на
Арсенальной88.  Зато  больше  устных  сообщений  про  за¬
ключенных.  Вход  не  производит  впечатления  тюрьмы.  Я,
успокоенная,  вернулась  домой,  вечер  провела  тихо,  лежа¬
ла,  читала.  Хорошо  затемнилась  и  до  часу  ночи  читала
при  маленьком  свете  св.  Щоанна]  Златоуста.  Утром  —
баня,  поела  —  каша  с  льняным  горьким  маслом  и  пет¬
рушкой,  затем  съездила  насчет  валенок  (не  готовы)  и  к
Е.  Н.  в  больницу  насчет  Сони,  она  не  знала.  Она  приняла
меня  очень  хорошо  (а  я  ее  боюсь)  и  в  ч[етверг]  поста¬
рается  быть  у  меня,  посмотрит  книги.  Выдохлась,  хочу
спать,  у  6-го  занятия  по  ГСО89  (нарушение  выходного
дня,  к  чему  пора  бы  привыкнуть,  а  я  все  возмущаюсь).
 Август  золотой,  ночью  в  окна  заглядывают  звезды,
в  общем,  лету  конец,  и  физическому  человеку  страшно
думать  о  зиме.  Глубоко  и  так,  как  никогда,  переживаю  от¬
ветственность  за  каждую  минуту  пропущенного  времени.
Господи!  Как  поздно  довелось  мне  признать  Тебя  Своим
Единым  Владыкою!  Вот  когда  я  увидела  —  средины  нет.
Или  то  —  или  другое.  Черное  или  Светлое.  Никаких
промежуточных  ступеней  нет,  ни  отклонений,  все  ясно.
«Кто  не  со  мной,  тот  против  Меня,  и  кто  не  собирает
со  Мною,  тот  расточает»90.  Слежу  за  своими  мыслями  и

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 219
 намерениями.  Иной  раз  диву  даешься,  неужели  это  я  —
все,  все,  даже  духовное  бравшая  слегка  и  спроста,  —  за¬
нялась  такой  работой?  Истинно  «в  лености  житие  свое
изжих»  и  «студными  окаях  душу  грехьми»91.  Иной  раз
такой  ужас  вцепится  в  душу  от  осознания  и  навислости
за  55  лет  всего,  всего,  что  я  рада  человеческому  голосу,
рада  поговорить  даже  «ради  Бога»,  о  простом,  приемле¬
мом  для  всего  и  всех.  Сегодня  пойду  к  Асе  в  сад  после
собрания.  Я  забросила  ее  совсем.
 */2  12-го  ночи.  Совсем  странная  жизнь.  Рада  была  ви¬
деть  живых,  хоть  и  не  совсем  здоровых  супругов  —  Колю
и  Асю.  Ася  чрезвычайно  болезненно  переживает  обстре¬
лы,  к  которым  я  то  тупа,  то,  уж  не  знаю,  что?  Я  просиде¬
ла  у  них  не  более  3/4  часа,  а  м.  б.,  1  час?  удалось  как-то
отвлечься  в  область  сказочного  мира  прошлого,  и  мы
обе  вспоминали  со  сладостью  быль  прошедших  времен.
 Большой  дом  в  Скокове,  залу,  столовую.  Даже  в  бабуш¬
кино  трюмо  поглядели.  Зашли  в  Лялину,  в  потом  в  мою
затененную,  в  разросшийся  угол  сада  глядевшую  комнату
с  голубыми  французскими  обоями  (из  Парижа  дед  при¬
вез  когда-то...).  Вспоминала  Ася  и  стройного  маленького
Гермеса  над  прудом,  вековые  липы,  мамино  гостеприим¬
ство:  как  приставленная  к  гостье  Матреша  притащила
ей,  смеясь  и  не  зная  как  услужить,  —  три  ведра  воды
для  мытья.  Какие  просторы  деревенские  открывались  там
за  садом.  Коля  что-то  записывал  свое,  но  и  слушал  нас
с  большим  интересом.  Поговорили  о  пересылке  писем,
о  Лялином  любимом  клене  (он  цел!),  о  Аллочке  и  Нине.
Домой  я  шла  успокоенная,  радио  передавало  концерт,
грустная  музыка  плыла  повсюду  в  тишине  лунной  ночи.
У2  10-го  уже  темно.  Ленинград  прикинулся  Скоковским
садом,  —  и  только  золотой  диск  дирихобия92  возвращал
к  действительности.  Около  дома  началась  воздушная  пе¬
рестрелка,  я  затемнила  окно,  лазая  в  темноте,  теперь  мне
хочется  спать,  глаза  слипаются,  завтра  работаю  весь  день.

220
 В.  К.  БЕРХМАН
 12/1Х  (30  авг.  Александр]  Невск[ий])
 Ездила  в  Шувалово,  прест[ольный]  праздник  в  ма¬
ленькой  церкви,  откуда  и  Таню  хоронили.  Сознание
«одна  как  перст  на  свете»  и  все  же  какая-то  нужность,
для  чего-то  хранение?  Исповедалась  и  приобщилась  у
о.  Александра.  Что  ни  день,  то  горячее  и  значительнее
ощущаю  возвращенную  и  обновленную  жизнь.  Обедня
длинная,  записки,  2  покойника,  много  треб.  Стоять  было
тяжело,  и  во  время  чтения  записок  я  сидела  на  могилке
против  церкви.  Потом  ходила  к  Тане,  съела  кусок  хлеба
с  дрожжами,  поздравила  Таню  с  именинником.
 Заказала  наконец-то  Тане  крест,  отдельный,  надпись
стоит  40  р.  —  сам  крест  150.  Я  им  велела  не  рушить  Ко¬
линого  креста,  а  если  надо  —  чуть-чуть  его  отодвинуть,
но  могильщик  сказал:  «Не  сдвинем».  Я  не  плакала  уж
сегодня  на  могиле,  вчера  поплакала,  вспомнив  все.
 Улучила  после  обедни  минутку  и  сказала  о.  Ал[ексан]-
дру  о  Соне.  Он  удивился  тому,  что  его  жена  на  сегодняш¬
ний  именно  день  видела  Соню  во  сне  —  он  прямо  с  каким-то
проникновением  воскликнул:  «Ну,  подумайте,  сон  она  про
нее  видела,  сон!»  —  «Какой?»  Он  не  сказал,  не  было  време¬
ни,  но  он  удивился  факту  сбытая  сна,  тому,  что  я  сказала  ему
о  Соне.  Он  мне  дал  свой  адрес  в  Парголове  и  велел  приехать
в  любой  день,  жена  всегда  дома,  и  он  ей  скажет...  Это  все  за¬
боты  Ксении  о  Соне.  И  мое  сердце  к  ней  потеплело.
 Была  у  меня  мысль  заглянуть  к  Е.  А.  —  как  бы  по¬
чтить  Колину  память,  —  и  вместе  с  тем  после  причас¬
тия  не  хотела  испытать  к  ней  ничего  такого,  что  всегда
чувствую  при  встрече,  хоть  могилку-то  она  ведь  ука¬
зала?  Нет,  лучше  зайду  навестить  больную  Авг[усту]
Леон[идовну]  и  домой.
 31  /VIИ.  Ночью,  на  работе  вдруг  пошла  горлом  кровь.
Довольно  много.  Приняла  хлор[истый]  кальций,  2  лож¬
ки  с  перерывами.  Все  накоплялось  в  бронхах  и  хрипела.

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 221
 Так,  с  У2  стакана  вышло,  должно  быть,  к  утру  я  заснула
и  все  унялось.  Сказала  врачу,  но  крови  уж  не  было,  врач
все  же  благородно  предложил  б/лист  по  стенозу  и  не-
достат.  2  клапанов.  А  на  что  лист?  Разве  мы  исполняем
режим?  Не  взяла  б/лист,  работаю.  Написала  письмо  Гр.
Мих.  в  Ташкент  о  Кс[ении],  м.  б.,  он  ответит,  если  жив.
После  кровохарканья  стало  легче  в  груди.
 13/1Х-1943  г.
 Вчера  в  церкви  вспомнила  о  Лиде,  жива  ли  она  за  по¬
следние  дни,  такая  добрая  ко  мне.  Сколько  времени  не
вижу  ее,  не  погибла  ли?  Съездить  бы  по  адресу,  но  нет
времени  и  болею.  И  вдруг  —  Лида  в  дверях,  в  9  ч.  утра.
Я  ставила  самовар,  тут  же  —  водопроводчик  (течет  убор¬
ная).  Как  мы  обрадовались!  Пили  вместе  чай.  Я  не  успела
за  хлебом,  разделила  кусочек  150  г  с  маслом.  Сговорились
насчет  погашения  моего  дровяного  долга  (водка).  Обеща¬
ла  мне  7  мешков  дров,  я  буду  обеспечена  до  декабря,  по
крайней  мере!  «Живы  будем,  —  сказала  Лида,  —  я  тебя
обеспечу  зимой,  тебе  не  придется,  что  крысине  с  гиблой
лодки,  бегать  по  чужим  закромам».  Лида  бодрая  всегда,
корила  меня,  что  я  не  узнала  о  ней,  не  съездила,  с  начала
августа!  Я  не  сержусь,  но  люди,  даже  хорошие,  не  пони¬
мают.  Хотела,  но  не  могла.  Как  у  покойн[ой]  Тани,  так  и
у  меня  было  всегда  много  людей.  Когда  разразилась  ката¬
строфа,  то  сначала  их  было  очень  мало,  как  бы  вымерли
все  или  спрятались,  и  вдруг  —  опять  их  много  с  их  нужда¬
ми-бедами.  Мой  покойн[ый]  дух[овный]  отец  Михаил  не
раз  скажет:  «Людям  непонятно,  тебя  родня  так  понимает,
будто  ты  сохраняешь  свои  прежние  общественные  навы¬
ки,  будто  тебе  приятно  и  повадно  столько  людей  иметь,
такое  множество  в  жизни,  а  я-то  знаю,  что  ты  пустыню
любишь,  что  ты  не  болтушка  в  жизни,  а  это  твоя  доля
и  Христов  Крест».  «А  куда,  —  скажет  он  мне,  —  деться?
Надо  их  всех  принимать,  только  с  разумом,  отстранять

222
 В.  К.  БЕРХМАН
 лишнее  и,  если  уж  очень  наседают,  говорить  чистосердеч¬
но:  „Извините,  я  не  могла  или  не  могу  этого  сделать  или
к  Вам  зайти“...»  Иногда  выходит  так,  что  сердятся  на  меня
или  сетуют:  «Вы  пропали,  Вы  не  заходите».  А  придешь  и
утеряешь  сразу  какой-то  покой  внутри  —  либо  осудишь
кого-то,  либо  совсем  зря  дорогое  время  провел,  а  то  зва-
ли-звали,  ты  приходишь,  а  как  раз  не  вовремя,  стеснил.
Так  бывает  часто,  если  ходить  к  людям,  даже  с  благими
целями.  Я  всех  своих  знакомых  людей  и  помню,  и  жалею,
и  многих  прямо  даже  люблю,  но  никто  не  вникает  ни  в
болезнь,  ни  в  занятость,  ни,  тем  паче,  в  мою  теперешнюю
настроенность.  И,  как  еще  оказывается,  много  людей  на
свете,  имеющих  ко  мне  личное  касательство,  —  вот,  на-
прим.,  А.  Ц.  —  сумбурная,  тяжкая,  наследие  квартирантов,
а  как  оттолкнуть,  не  принять.  Многих  в  жизни  своей  я
толкала,  многих  совсем  оттолкнула,  и  эти  оттолкнутые
мне  часто  теперь  не  дают  спать!
 Вечером  сидела  дома,  не  привезет  ли  Лида  дров,  как
обещала,  сегодня  или  в  четверг?
 Духовно  я  все  же  залезаю  в  какие-то  дебри,  и  не  так-то
просто  идти  одной  этим  путем.  Нет  о.  Михаила,  и,  м.  б.,
по  теперешнему  времени  у  меня  никого  никогда  не  будет?
О,  если  б  знать  вовремя,  еще  до  испытания,  куда  зале¬
заю,  в  какие  дебри?  Но  я  не  замечаю.  Прежде  всего  —  не
унывать...  После  возвышения,  радости,  счастья  духовного
покоя,  вдруг  является  этот  непрошеный  лентяй.
 Где  уныние,  там  и  лень,  посуда  не  мыта,  в  комнате
пыль.  А  недавно  все  было  прекрасно,  море  по  колено,  еще
вдруг  Е.  Н.,  соседка  из  №  9-го,  спрашивает:  «Я  удивля¬
юсь,  В.  К.,  как  Вы  так  бодро,  3-й  год  в  пустой  квартире?»
Вот  вам  и  бодрость...
 У2  7-го  вечера.
 Хорошо,  очень  хорошо  съездила  к  Соне.  День  тихий,
трамваи  оба  подошли  довольно  хорошо.  И  в  б[ольни]це
Газа  не  пришлось  ждать.  Медсестра,  передающая  посылки,

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 223
 сегодня  в  особо  милостивом  настроении,  со  всеми  шути¬
ла,  рассказывала,  чем  кормят  в  б[ольни]це,  что  просили
передать  и  т.д.
 До  поездки  к  Соне  я  была  в  столовой,  съела  кашу  и
выкупила  крокет93:  7  шт.  —  Соне,  а  3  в  бумажке  через
окно  подала  медсестре,  она  была,  видимо,  довольна  и  ска¬
зала:  «Ах,  что  Вы,  что  Вы»,  —  беря  конфеты.  Соня  и  она
теперь  мне  вместе  уж  близки,  она  —  как  передаточный,
родственный,  близкий  пункт.  Она  мне  сказала  (до  кон¬
феток),  что  Соня  обрадовалась,  что  она  покраснела  от
радости.  Прочла  мне  записочку,  не  давая  в  руки:  «Спа¬
сибо,  родная,  за  заботу  обо  мне!»  Я  возвращалась  домой
радостно!  В  моем  сознании  была  близкая  по  расстоянию
А[лександро]-Н[евская]  Лавра,  и  Ксеня  не  отходила  от
нас  с  Соней  в  этот  день.
 Сейчас  иду  в  Ксенину  разбитую  комнату  выбирать,
что  мне  нужно  из  книг.
 Жизнь,  конечно,  уже  кончилась!  Даже  птицы  для
меня,  и  те  щебечут  потусторонне,  как  я  это  слышу.  Я  не
святая,  а  такая  же  грешная  как  была,  но  я  перешагну¬
ла  черту  и  разорвалась  с  жизнью  жизненно,  душевно.
Жизнь  той  же  Веры  Конс[тантиновны]  живет  во  мне,
но  постольку  приемлется,  поскольку  я  исполняю  мне
сказанное  в  Евангелии.  Как  только  я  водворяюсь  в  преж¬
ней  себе:  могилы,  венки,  безутешное  горе,  одиночество,
разлуки,  разрывы,  прорухи,  невыполненные  задания,  во¬
просы  без  ответа  —  и  венцом  всего  страшная  катастрофа
войны.  Вся  сумбурная  моя  сущность  осуществилась,  т.  е.,
вернее,  —  увенчалась  памятным  днем  22/У1  1941  г.,  и  от¬
нялся  навсегда  лик  прежней  жизни.
 Прежняя  жизнь  была  тяжелая  по  временам  (всегда
труд!),  но  и  развлечения  посещали  ее.  Какая  бы  ни  была,
но  она  резко  не  показывала  нам  конца.  Наши  добрые
покойные  Пастыри  и  Церковь  вели  нас  неукоснительно

224
 В.  К.  БЕРХМАН
 и  ежедневно  по  пути  Креста  и  Воскресенья,  но  все  же
свой  предел  мы  видели  как  бы  сквозь  стекло,  гадательно
и  туманно.  Ныне  же  увидели  лицом  к  лицу.  В  той  жизни,
до  войны,  мы  ходили  в  гости,  справляли  именины,  чита¬
ли  св[ятые]  книги,  говели.  Но  призрак  смерти  —  он  был
далеко.  Конец  не  осознавался  —  как  истинная  реальность.
 Вот  я  про  что  хочу  вспомнить!
 В  январе  1942  г.  больная  Ксеня  попросила  меня  утром,
в  У2  7-го  сходить  к  Эрисману,  вызвать  врача  к  ней  и  к
квартирным  умирающим.  Я  была  единственная  на  ногах,
но  только  потому,  что  боролась  из  последних  сил,  —  ме¬
дом,  что  ли,  намазана  эта  жизнь?  На  путь  Ксеня  дала  мне
выпить  святой  воды  и  перекрестила  меня,  не  надеясь  на
силы,  а  кого  можно  было  послать,  когда  лежали  все?  Я  за¬
хныкала,  что  умру,  но  пошла.  Навсегда  запечатлелась  в
мозгу  дверь  больницы,  синий  снег,  еле  бредущие  тени  ди¬
строфиков,  я  брела  с  палочкой,  руки  в  муфте  из  теплого
платка.  Не  отмерзнуть  бы!  Слабость  моя  —  потрясающая.
Слабость  лежачего  голодного  больного.  Сердце  как  буд¬
то  уж  и  не  бьется,  а  только  иногда  кувыркается  в  груди
оторванным  каким-то  предметом.  Во  рту  тяжелая  сухость.
Я  шла  по  Вульфовой94,  как  плывут  тяжелые  лодки  по
волнам,  отстукивая  палкой  по  еле  видимой  для  слабых
слезящихся  глаз  синеватой  тропе.  Я  молилась  св.  Нико¬
лаю,  чтоб  мне  не  умереть  по  дороге,  а  уж  лучше  в  поли¬
клинике.  Качающаяся  сетка  черных  мушек  заволакивала
зрение,  деревяшки-палки  ноги  никак  не  поднимались  с
земли,  а  шаркали  по  ней.  Вижу  —  сугроб  в  предрассвет¬
ной  тьме  и  какие-то  торчат  палки,  а  впереди  едет  лошадь,
а  за  лошадью  —  санки  со  спеленутым  покойником.  Я  хо¬
тела  загодя  отойти  в  сторону  от  лошади,  подалась  влево
и  наступила  ногой  на  что-то,  что  хрустнуло,  моя  нога  —  в
каких-то  отломках?  Разглядев,  я  увидела,  что  моя  нога
наступила  на  грудную  клетку  замерзшего  и  лежавшего
здесь,  очевидно  очень  давно,  подростка  или  маленького

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 225
 ростом.  Моя  нога  была  в  валенке.  Это  так  хрустнули  его
косточки...  Их  лежало  подряд  двое  с  оскаленными  синими
лицами,  их  уже  давно  раздели  донага,  и  они  походили  на
ощипанных  кур  по  синеве  рук,  по  перепончатым  жилам,
синие  веки  до  половины  закрывали  тусклые  глаза.
 С  этих  ли  пор  я  поняла  смерть  и  что  она  значит?  Ее
бесславие?  Ее  «неимение  вида»?  Или  позднее  (в  февра¬
ле  или  в  марте,  1-го  числа),  когда  мою  сестру  и  друга
Ксению  чужие  люди  потащили  по  лестнице  и  по  знако¬
мой  улице  спеленутым  предметом  в  неизвестность,  а  я
стояла  с  ведром  на  дворе  и  не  понимала  —  что  же  это??
Это  —  она,  а  это  —  я?  И  я  не  иду  ее  провожать?  Почему?
А  зачем  провожать,  раз  —  бросить?  Проводить  —  зна¬
чит  —  узнать  могилу,  чтить  ее,  навещать  ее.  А  тут  —  надо
бросить,  т.  к.  она  идет  как  падаль,  как  отброс...
 Не  понимаю  —  когда...  Когда  это  случилось?  Но  факт
тот,  что  благодаря  годам  1941-1942  я  проснулась  для
живой  веры  и  живой  любви  и  осознания  Жизни  Бес¬
смертной,  Вечной,  Непреходящей.
 Если  б  все  рассказать  плавным  рассказом,  как  это  слу¬
чился  такой  переход?  «Ты  же  всегда  была  верующая!»  —
скажет  мне  кто-нибудь.  Нет.  Та  вера  и  то  знание  ничто  в
сравнении  с  тем,  что  получила  душа  сейчас,  после  всего.
Слова  Евангелия,  слова  Христа  о  Духе,  «который  дышет,
где  хочет,  и  голос  Его  слышишь  и  не  знаешь,  откуда
приходит  и  куда  уходит  —  так  бывает  со  всяким,  рожден¬
ным  от  духа»  —  эти  слова  для  меня  сейчас  не  те  слова,
которые  можно  без  конца  читать,  благоговейно  к  ним
относясь,  —  и  только.  Эти  слова  зажглись  во  мне  Новой
Жизнью.  Господа  я  призываю  Господом  не  иначе,  как
Духом  Истины,  Духом  Святым.  Это  ничего,  что  уныние
посещает  меня  в  кв.  №  12,  это  ничего,  что  тени  прошлого
говорят  мне  всякими  голосами:  «Нет  тебе  такой,  какой
ты  была,  спасения!»  Призраки!  Нет  вам  от  меня  веры,  ни
питания.  Вчера  пусть  я  поскорбела  и  поддалась  как  будто,

226
 В.  К.  БЕРХМАН
 но  нет!  Нет!  Все  побеждает  Действенная  радость.  А  Ев¬
харистия?95  Как  побеждает  она  злое  произволение!  Ксеня
говорила:  «Как  мне  скучно,  когда  долго  не  приобщаюсь...»
 Я  не  в  том  совершенстве  и  близости  к  Таинству,  чтоб
сказать,  как  Ксеня  говорила:  «Мне  скучно  без  причас¬
тия»,  но  я  опасаюсь  долго  быть  без  него,  меня  какая-то
оторопь  берет,  как  это  можно  так  долго?  Я  расслабляюсь,
мучаюсь,  и  так  уже  слабый  организм  —  и  такое  чувство
«скорее,  скорее»  —  и  идешь...
 14/1Х-1943  г.
 Общая  исповедь.  Она  сейчас  зачастую  начинается  так:
«Братия  и  сестры!  Сегодня  мы,  слава  Богу,  еще  живы.
А  завтра,  возможно,  уж  нескольких  из  толпы,  собрав¬
шейся  сюда,  и  не  будет.  Время  грозное,  время  страшное.
Суд  идет.  Сегодня  —  покаемся.  Грехи  наши  —  как  песок
морской,  но  самое  страшное,  если  кто  враждует  на  ближ¬
него.  Не  уйди  на  тот  Свет  враждовавшее  или  враждую¬
щее  сердце.  Примирись  с  братом  своим,  с  сестрой  ли,  со
всяким,  на  кого  имеешь  зло.  Солнце  —  наша  жизнь  —  не
зайдет  во  гневе  твоем.  Смерть  близка,  она  —  рядом.  Нач¬
ни  новую  жизнь,  имея  корни  ее:  мир  со  всеми,  мир,  без
которого  никто  не  увидит  Господа.  Подходи  к  чаше,  имея
примиренное  сердце...  Не  говори  завтра,  ибо  „завтра“,
возможно,  не  будет.  Ныне  сбывается  воистину  „дни  лу¬
кавы  суть“.  Первое  —  „примиритеся  тя  опечалившим“96,
как  и  читаем  в  предпричастной  молитве...»
 А  снаряды  так  и  визжали  за  белыми  стенами  храма
«тиу-у-уу!».  Толпа  говельщиков,  —  а  в  эти  дни  говеют
все,  —  шарахнется  от  неожиданности,  а  потом  сразу  вы¬
правится,  как  ни  в  чем  не  бывало...  И  опять  «тиу-у-уу!».
 15/1Х-1943  11  ч.,  веч.  у  себя
 Вчера  обстрел,  много  погубил  людей  и  разворотил
домов.  Лил  сверху  пакость,  она  загоралась  адскими  языч¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 227
 ками,  и  в  некоторых  районах  большие  пожары  возника¬
ли...  Я  дежурила  14  и  15-е.  Мне  сказали,  что  будто  бы
наш  дом  разворотило,  я  шла,  не  зная  —  на  что  приду?
Все  пока  цело,  все  как  было,  в  ящике  письмо  от  Ляли,
на  кухне  —  пакет  гостинцев  и  сухарей  от  Е.  Я.,  Лида
привезла  мне  дров...  Тревожная  забота  обо  мне  в  такое
время!  Троице  Святая,  слава  Тебе!
 Великие  подвижники  могут  сделать  Крепким
и  самого  Хилого  человека...
 Св.  Ефрем  Сирин
 О  слове  Божий!  Какой  ответ  мы  дадим  на
страшном  суде  Твоем?
 Прот.  Иоанн  Сергиев
 Совсем  сплю,  сил  никаких  нет.
 16/1Х-1943  г.,  2  ч.  20  мин.  дня
 Утром  пролежала  до  8  часов,  а  в  8  ч.  30  мин.  засту¬
чала  ко  мне  Лида,  снова  привезла  мешок  дров,  усталая,
да  к  тому  же  я  неловко  помогла  опустить  мешок,  и  она
ушибла  лодыжку.  Йода  не  оказалось,  помазала  ей  из  бу¬
тылочки  маслицем  (от  моей  Ксении),  и  она  сказала:  «Все
прошло».  Расколола  мне  полен  8,  и  я  с  дровами  теперь.
Сразу  я  поставила  самовар,  и  мы  с  ней  пили  по-богатому,
по  1У2  конфеты,  по  3  кусочка  хлеба  с  маслом  и  по  булочке
(вчерашнее  приношение  Е.  Я.).  Вот  этими  милостями  не
знаю  как  поделиться?  Разбегаются  глаза,  хочется  делиться
со  многими,  но  у  меня  боязнь,  если  дать  в  №  14,  в  №  15  и  в
№  16,  то  сразу  разговоры  не  по  существу:  «Где  достали?»,
«В  каком  буфете?»,  «Нельзя  ли  и  мне  получить?»  А  ведь
это  милость  Божия,  ее  граммами  не  измерить,  и  если  б  я
сказала  о  постоянных  ко  мне  милостях  за  последнее  вре¬
мя,  то  кроме  зависти,  пожалуй,  было  бы  и  вовсе  опасно
и  кляузно  (для  нее).  И  я  очень  теперь  разбираюсь,  с  кем

228
 В.  К.  БЕРХМАН
 делиться  гостинцами  Е.  Я.,  а  делиться  все  же  надо.  И  во-
обще-то  всегда  опасно  разбираться,  отыскивая  настоящих
нищих,  а  теперь  тем  более  все  нищие.  Лида  пришла,  я  ей
и  выложила  все  угощение  —  сухари,  сдобную  булочку  и
3  белых  ломтя  с  маслом,  и  конфеты,  все  такое  нарядное,
редко  когда  у  обычных  людей  бывающее.  Лида  не  опас¬
на,  не  болтлива  и  все  понимает.  Перед  едой  мы  вместе
помолились.  Тут  Лида  меня  прямо  тронула.  Как  была  в
своем  красном  платке  с  огорода,  запачканное  лицо  после
колки  дров  —  повалилась  на  колени  и  зарыдала.  «Не¬
тленной  Своей  Ризой!  Покрой  Матушка  Милостивая  сию
Веру!  Охрани  кров  и  стекла!  Упокой  новопредставленных!
Упокой  вчерашних  новопредставленных  и  младенцев!»
 Потом  вытерла  лицо,  обняла  меня:  «Какую  ты  мне
Пасху  нонечь  показала!  (Это  насчет  булочки  и  масла.)
Храни  тебя  Царица  Небесна!»  Лида  обещала  овощей.
Свезу  Соне  тушенку,  лишь  бы  к  ней  выбраться  во  втор¬
ник-среду.  Что  мне  остается  делать?  Благодарить  Бога  за
все.  Какой  хороший  день.  Сил  больше,  как  поела,  я  сто¬
пила  плиту,  сварила  борщ  из  листьев,  выстирала  мелочь
штук  10,  сейчас  пополощу,  развешу  и  надо  идти  на  учебу,
на  ПВО,  и  остаться  на  суточн.  дежурство.  Вчера  я  полу¬
чила  хорошее  письмо  от  Ляли,  но  насчет  Игоря  пишет:
тонул,  лодка  опрокинулась,  он  и  его  ребята  счастливо
вынырнули,  а  все  документы  затонули.  У  него  есть  сви¬
детели,  хлопочут  о  восстановлении  документов.  Эрна  по¬
ехала  к  нему  в  Чусовой.  Ляля  прихварывает.  Боря  здоров.
 30/1Х-1943
 В  противоположность  1942  г.  этот  день  прошел  у  меня
довольно  ярко,  но  несколько  суетливо.  Это  не  прежние
беззаботные  именины,  но  и  не  прошлогодний  ничем  не  вы¬
деленный  день.  В  прошлом  1942  г.  я  работала,  Ф.  А.  меня
отпустила  в  церковь,  и  после  я  снова  пошла  на  службу.
Нынче  я  обеспечила  себе  свободные  сутки,  попросив  дежу¬

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 229
 рить  за  себя  и  ночь.  Накануне  была  у  всенощной.  Ее  отслу¬
жили  быстро,  и  я  опять  очень  плакала,  слезы  так  и  текли,
грехи  и  упущенные  годы  жизни  прожигали  сердце  наск¬
возь,  это  какое-то  разливанное  море  слез.  Сегодня  —  все
успокоилось,  после  приобщения  Св[ятых]  Таин  и  молебна
мне  пришлось  поехать  за  карточками  на  завод.  Дома:  сразу
же  чужие  люди,  ставили  телефон,  потом  во  всей  квартире
мыли  полы.  Я  следила  за  днем,  день  —  за  мной,  за  моим
поведением,  казалось  так!  Е.  Я.  подарила  пачку  печенья.
Мои  гости  пришли  в  5  часов,  первая  —  Лида,  она  мне  в
подарок  принесла  вязку  дощечек,  свеклу  с  ботвой,  новое
беленькое  трико!  Затем  пришла  Е.  Ив.,  за  ней  —  Сусанна.
Е.  Я.  тоже  посидела  с  нами  немного.  Сусанна  мне  принесла
кусочек  туалетного  мыла  и  овощей.  Я  сегодня  и  не  присе¬
ла  с  утра  и  очень  устала.  4  или  5  раз  ставила  самоварчик.
Я  ничего  не  делала,  кроме  винегрета,  вернее,  это  была  свек¬
ла  кусочками  и  Сусаннин  картофель.  Потом  заходила  ко
мне  и  Катя,  дедушке  я  послала  печенья  и  кусочек  сахару.
 Темнота.  Зги  не  видно.  Лида  ушла  выкупить  себе
кильки,  обещала  прийти  ночевать,  но  ее  до  сих  пор  нет.
 От  Ляли  я  получила  день  в  день  (ее  внимание)  по¬
здравление  в  письме,  платочек  ее  рукоделия.  «Пусть
больше  не  будет  слез»,  —  так  я  сказала  и  прижала  его
к  глазам.  В  ее  письме  и  Борино  поздравление,  отрадно
и  приятно  видеть,  мальчик  грамотно  пишет  прописью,
почерк  приличный:  «Желаю  тебе  здоровья  на  110  лет».
Почему  не  на  100?
 1/Х-43  г.,  10  часов  15  мин.  у[тра]
 Надо  ехать  к  Соне.  Одиннадцатый  час  утра,  поздра¬
вить  с  ее  именинами,  —  увы!  уже  прошедшими.  Я  не
собралась  к  ней  все  эти  дни.
 Вечером,  1/Х-43.  Сильнейший  обстрел  на  Ст[аро]-
Невском  —  возвращалась  от  Сони,  сидела,  прикорчив-
шись,  в  какой-то  парадной.

230
 В.  К.  БЕРХМАН
 1/Х-43,  10  ч.  вечера
 Я  не  сказала,  забыла  о  самом-то  главном.  У  Тани  есть
крест.  Это  моя  большая  радость,  покой  души,  нет  еще,  не
полный  покой,  надо  дощечку,  что  посещается.  Крест  не¬
большой,  но  массивный,  белый,  надпись  на  нем  не  очень-
то  красиво  написана.  Колин  крестик  маленький,  я  его  не
велела  трогать.  После  радости  увидеть  крест  на  ее  могиле
(это  было  в  канун  Воздвиженья)  я  была  у  о.  Александра,
познакомилась  с  его  матушкой  Глафирой  Васильевной  и
с  их  домиком.  Мы  сидели  вместе  около  часу.  Потом  за
ним  пришли  начинать  всенощную.  Как  вспоминается  эта
служба  с  участием  чтицы,  Ксении.  Никто,  по-моему,  так
не  читал  и  не  переживал  так  канона,  как  она.  Ты  послу¬
жила  церкви  достаточно  и  благолепно.  Спи  с  миром,  где
бы  ни  лежала,  многострадальная  Сергия!..
 Итак,  я  познакомилась  с  Батюшкой.  О  Соне  что  уж
тут  говорить  —  и  тут  было  не  гладко.  Все  же  матушка
дала  ей  немного  овощей  и  кусок  хлеба:  «Это  уж  исчер¬
пывающим  образом!»  (т.  е.  в  последний  раз!)  —  так  ска¬
зала  мне  она.
 Батюшке  я  свезу  иерейский  молитвослов.  Икон  и  об¬
разов  ему  не  надо.
 Потом  я  еще  раз  сходила  к  Тане  и  Коле,  полюбова¬
лась  на  крест,  у  всенощной  стояла  до  конца,  как  только
вынесли  крест  —  уехала  домой,  темно.
 Хотелось  бы  побывать  у  Сусанны,  но  вечная  путаница
с  дежурствами.  Я  встретилась  сегодня  с  Е.  И.,  с  Ксениной
знакомой,  врачом,  и  назначила  свои  дни,  а  они  оказались
занятыми.  Как  быть?  Завтра  буду  ей  звонить  по  телефо¬
ну,  а  не  то  зайду  в  б[ольни]цу.  Но  это  все  не  суть  важно.
 Эти  дни  я,  несмотря  на  дважды  посещение  церкви,
умудрилась  выбиться  из  колеи  духовной.
 Люди,  люди,  люди,  —  и,  кроме  того,  как-то  надо  было
спасать  корнеплоды,  овощи,  листья  и  т.д.  Хорошо,  что
суп  не  прокис,  а  тушенка  частью  съедена,  частью  поехала

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 231
 к  Соне.  Но  с  этими  овощами  возись  день  и  ночь.  А  пус¬
тыня  моя  дорогая  ведь  не  стоит?  Время  течет,  святое
время  надо  ценить,  скоро  кончится  оно,  возможно!
 Что  же,  и  как  это  все  будет,  когда  окончится  золотое
время  пустыни,  приедут  люди  сюда,  где  я  долгое  время
умирала,  оживала,  молилась  —  и,  наконец,  обрела  бес¬
ценное  сокровище  веры,  Живую  Радость  Живого  Духа
Любви!
 Мне  надо  будет  соединяться  с  людьми  иного...  не  ве¬
роисповедания,  нет!  Не  то...  иного  понимания  многих  ве¬
щей...  Будут  ли  компромиссы?  Будут...  На  каждом  шагу.
Будут  ли  непонимания,  внутренние  разлады?  Будут!  Но
имею  ли  я  право  отъединяться?  Нет!
 О,  как  не  хочется  нарушения  этого  мира!  Куда  уйти?
Уйти  некуда.  Надо  принять  все  и  всех...  О,  если  б  это
все  было  раньше,  когда  было  здоровье,  смелые  силы  души,
возможность  работать  для  Бога...  Для  Него  Одного...  О,  как
теперь  трудна  жизнь  для  всех  и  для  каждого.
 Мне  иной  раз  кажется,  что  я  несу  (если  и  несу)  самый
легкий  крест.  А  иногда  даже  устрашусь,  будто  и  не  несу
ничего,  никакой  ноши  крестной,  и  даже  станет  страшно!
 Я  не  сказала  бы,  что  вообще  в  жизни  тяготилась  бы
крестной  ношей.  У  меня  в  жизни  всегда  было  саможа-
ление  паче  достойного  крестоношения,  и  я  не  понимала
его  важности  и  нужности  принятия  Креста,  которое,  ко¬
нечно,  обусловливается  склонением  своей  воли  под  Крест
(отдачи  всей  себя  для  Крестоношения).
 Все  тяжелое  в  жизни,  что  только  было  возможно,  я  от¬
страняла  и  даже  с  каким-то  воплем  отталкивала.  Очень
много  трудностей  моих,  что  выпадало  мне  на  долю,  брала
на  свои  плечи  (последние  годы),  не  кто  иной,  как  Ксения
(заботы,  наприм.,  о  Соне  М.*),  поездки  к  ней,  гостепри¬
имство  —  все  это  исходило  не  от  меня.  Ксеня  заботилась
 *  В  дневнике  фамилия  приведена  полностью.

232
 В.  К.  БЕРХМАН
 о  Соне,  о  ее  учебе,  моральном  усовершенствовании.  А  Таня
помогала  мне  то  с  Ал.  Ал.,  то  с  Анной  Семеновной,  несмот¬
ря  на  то  что  Ася  была  всецело  возложена  на  мои  плечи
некем  иным,  как  моим  духовным  отцом.
 Да,  о  чем  же  я  начала?  О  Кресте.  Но,  несмотря  на  все
мои  попытки  его  не  принять,  он  все-таки  пришел.  И  лег
на  мои  личные  плечи,  лично  мои.  Неотъемлемо  мой.  Буду
ли  перечислять  все  то  и  всех  тех,  что  улеглись  под  мой
Крест?  Смерти.  Разлуки.  Голод.  Преступления  и  потрясе¬
ния.  Одиночество.  Снаряды.  Болезни.  Непосильные  иной
раз  тяжести  жизни.  Осада  Ленинграда  во  всей  полноте
ее  ужасов.  Личные  восприятия  этой  эпохи.  В  результате
поток  личных  слез,  омывших  душу,  открывших  для  нее,
ожесточенной  и  холодной,  ворота  в  жизнь...
 Мне  показана  была  смерть,  а  моя,  в  частности,  —  спол¬
на.  Я  знаю  и  видела  ее,  хоть  она  и  обошла  меня.  Я  ви¬
дела,  как  умирают  достойно.  И  я  видела,  как  умирают,
цепляясь  за  жизнь.  Смерть  я  видела.  Я  сама  ее  ждала
всякий  день,  умирая  то  с  Ксенией,  то  с  Марией  Алек¬
сандровной,  то  устраивая  с  ней  великие  и  бестолковые
сжигания  ценностей.  Но  дело  тут  не  в  том,  верила  я  или
не  верила  в  свое  выздоровление  от  дистрофии  и  проче¬
го.  Дело  в  Промысле,  в  Создателе  всех  людей  и  Моем
Спасителе.  По  своему  милосердию  Он  дал  мне  во  всем
ощутимо  узнать,  увидеть,  что  если  Ему  надо  оставить
человека  для  покаяния,  осознания  своей  гибели  без  него,
и,  наконец,  для  сознательного  Крестоношения,  так  Он  из
камня,  из  бесчувственного  чурбана  сотворит  Себе  Хвалу,
возьмет  такого  Смертника  в  Свою  Опеку  и  начнет  выво¬
дить  его  снова  в  жизнь.  Он  пошлет  такой  недостойной
душе  вспомогателей,  целый  ряд  случайностей,  а  они  не
случайности,  целый  ряд  людей,  а  они  —  ангелы.
 И  все  эти  случаи,  люди,  обстоятельства,  внезапности,
все  это  ведет  к  поправке,  к  жизни,  к  ее  продлению  на
сколько-то  дней,  месяцев,  годов!

ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 233
 Во  имя  чего,  скажи  мне,  мой  ангел-хранитель,  про¬
дление  жизни  у  меня?  Я  все  изжила.  Я  плакала  слезами
раскаяния  столько,  сколько  вовек  не  пролила  слез.  Все
понятно  Тебе,  Владыко,  все  Тебе  рассказано,  если  есть
забвенные  грехи  —  я  каюсь  во  всем,  чего  не  помню,  про¬
ся  мне  напомнить.
 За  все  свои  радости  и  былое  счастье  (хоть  земное
счастье  мне  во  всем  изменило,  но  были  же  кое-какие
милые  радости  жизни!),  за  сестер  и  друзей,  живых  и
умерших  —  славлю  Бога,  и  тем,  кто  делал  зло  или  при¬
чинил  боль,  —  не  желаю  ни  боли,  ни  зла.
 Почему  же  я  еще  жива?
 Я  потому  жива,  что  желаю  сознательно  и  до  конца
нести  Крестное  Древо.
 До  смерти!  До  Голгофы!  А  у  каждого  из  нас  она  своя,
как  свой  и  крест.  Как  Самое  благое  счастье,  да  будет  Он
мне,  улегшийся  только  теперь  на  мои  плечи  в  1943  году.
 И  я  его,  свой  Крест,  теперь  поняла  и  приняла.  Я  его
облила  и  обливаю  слезами  и  падаю  перед  ним  ниц.
Я  пред  ним  как  пред  своей  лампадкой,  а  он  на  моих
плечах  не  как  груз,  а  как  ценный  подарок,  и  я  его  несу,
несу  на  радостную  какую-то,  ждущую  меня  давно  елку
или  на  Пасху.
 Так  у  меня  и  есть  сейчас.  Если  слезы  и  льются,  они
ведь  не  только  из  глаз,  —  они  от  всей  души,  это  слезы
осознания  и  принятия  Креста  Господня...
 Семейный  архив  А.  К.  Гаврилова.  Копия.  Машинопись

ПИСЬМА  В.  К.  БЕРХМАН
К  Е.  П.  БОГДАНОВОЙ
 В  семейном  архиве  Великотных  сохранилось  несколько  пи¬
сем  Веры  Константиновны  Берхман  к  своей  знакомой  в  Ир¬
кутск,  посланных  ею  из  Ленинграда  в  1941-1944  годах.  Мы
публикуем  два  письма.  Одно  относится  к  осени  1941  года  и
является  своеобразным  предварением  дневников  обеих  сестер,
второе  —  наоборот  —  рассказывает  о  жизни  Веры  Константинов¬
ны  уже  в  июне  1944  года,  когда  она,  видимо,  не  вела  дневник,
или  он  по  каким-то  причинам  не  сохранился.  Письма  интересны
не  только  как  свидетельство  о  жизни  семьи  Великотных-Берх¬
ман  в  эти  годы,  но  и  как  картина  жизни  военного  города.
 Угловыми  скобками  обозначены  места,  вымаранные  цензурой.
 28  октября  1941  г.
 г.  Иркутск,  Некрасова  ул.,  д.  12,  кв.  4
Елизавете  Павловне  Богдановой
 Дорогая  моя  Лиза,  все  твои  открытки  я  получила  вче¬
ра.  Благодарю  тебя,  моя  несравненная,  золотая  псковская
Лиза,  за  твою  любовь,  пожелания  и  беспокойства  о  всех
нас,  ленинградцах,  и  о  нашей  семье,  в  частности.
 Я  довольно  долго  не  писала  тебе,  тому  причиной  мое
настроение,  которое  вдруг  совсем  упало.  Ну,  понимаешь,
я  как-то  совсем  не  в  себе  была,  нервы  мои  упали  и  ни
на  что  нельзя  было  приложить  руки:  ни  к  стирке,  ни  к
шитью,  ни  к  писанию  писем.  И  это  у  многих  так  сдела¬
лось  благодаря  пережитому  в  военной  зоне.
 Сейчас  мы  отдохнули,  благодаря  <...>  —  вот  уже,  по-
моему,  больше  недели  как  было  тихо,  но  зато  мои  глаза

ПИСЬМА  К  Е.  П.  БОГДАНОВОЙ
 235
 покрыты  экземой,  страшно  чешутся  веки  и  уголки  глаз,
и  <...>  веко  чешется.  Я  лечу  их  из  пятое  в  десятое.  Надо
лечиться  систематически  примочками,  мазями  и  бромом,
котор[ый]  принимают  внутрь.  Надо  примочки  держать
на  одном  глазу  3  часа,  на  другом  1,5  часа,  а  в  дежурное
время  это  трудно  сделать,  а  в  недежурное  время  тоже  то
одно,  то  другое  мешает  лечить  глаза.  Пишу  на  службе,
вечером,  тихо  пока.  Сейчас  звонила  к  Ляле  на  фабрику,
ничего,  цела,  здорова,  но  Таня  (дочка  Глушковская)  покоя
не  дает  матери:  «Уедем,  уедем  —  хоть  на  барже».  Хочет
достигнуть  Мариинска*,  где  находится  ее  муж.  Ляля  уже
никуда  и  не  хотела,  с  самого  начала  войны.  Пишу  тебе
сегодня  краткое  письмо  на  службе,  потом  напишу  еще.
 Все  мы  пока  целы,  что  дальше  —  неизвестно,  с  питанием
сама  знаешь  как,  карточки,  служащим  200,0  хлеба  и  очень
трудно  с  этим  работать.  В  общем,  я  лично  не  надеюсь  вы¬
держать  <...>  затянется  долго.  Годы,  уже  отекают  ноги  до
колен.  Стараюсь  меньше  пить:  питье  это  погибель.  Буду
тебе  писать,  сколько  смогу  часто.  Игорь  получил  отпуск  на
1,5  или  2  месяца  и  уехал  к  Эрне  в  Кировский  район.  Хоть
они-то  будут  целы.  Что  касается  общего  настроения,  то  ты
его  знаешь,  мы  ни  за  что  не  хотим  отдавать  Ленинграда!
Лучше  все  умрут.  В  остальном  Божья  воля.  Я  уже  очень
устала  и  поддалась  во  всем.  Еще  когда  работаю,  служеб¬
ные  сутки  у  меня  обеспечены  обедом,  —  а  промежуточ¬
ные  —  только  черный  кофе  и  кусочек  хлеба  с  каким-либо
жиром,  т.  к.  дома  запас  иссяк,  а  карточки  для  столовой.
Таню  Глушковскую  я  не  видела  давно,  это  сердечная  боль¬
ная  женщина,  очень  нервная.  Лялю  любит,  помогает  во
всем.  Получила  известие,  что  Игорь  жив-здоров,  так  все
обрадовались,  а  во  втором  письме  уже  узнали,  что  поехал
к  Эрне.  Дай  им  Бог  всего  хорошего,  быть  живыми.
 *  г.  Мариинск  —  административный  центр  Мариинского  района
Кемеровской  области.

236
 В.  К.  БЕРХМАН
 Вчера,  наконец-то,  выбралась  к  Тане,  прямо  со  служ¬
бы.  Таня  и  Коля  оба  служат  в  совхозе,  им  бывают  овощ¬
ные  выдачи,  и  я  была  рада,  что  Таня  не  очень  голодает,
т.  к.  у  нее  все  время  есть  картошка.  Выдали  им  немного
капусты.  Таня  со  мной  поделилась,  дала  3  кило  картош¬
ки  и  1  кочанчик  капусты  и  овсяных  отрубей  немножко.
Вчера  я  у  нее  поела  картошки  и  так  согрелась,  не  было
пустоты  в  кишках,  но  сильно  разболелась  голова,  я  не
привыкла  быть  такой  сытой.  Приняла  пирамидон.  Эту
картошку  спрятала  под  кровать,  хоть  никогда  не  прячу
ничего  от  людей,  но  приходится.  В  столовой  мы  получаем
суп  и  крупу  отрезают  по  карточкам,  и  мясо  тоже.  Мясо
надо  будет  вперед  экономнее,  а  то  я  его  съела  в  1-ю  по¬
ловину  месяца,  все  отрезали  по  талончикам  в  столовой
по  100,0  +  я  брала  еще  кашу  по  карточке  25,0  и  вот  с
20  октября  у  меня  не  стало  мяса,  а  только  4  талончика
крупы  по  25,0.  Вперед  буду  брать  кашу,  а  завтра  —  мясо
и  таким  образом  сэкономлю  до  следующего  месяца,  если
буду  жива,  но  силы  и  нервы  падают,  все  время  холодно.
 Вчера  работала,  сегодня  у  меня  свободные  сутки,  надо
бы  замазать  окно,  но  немного  хочу  отдохнуть.  Дрова  еще
немного  тянутся,  с  завода  больше  не  дадут,  буду  соби¬
рать,  где  могу,  щепки  и  колобашки.
 Сегодня  ходила  к  своему  доктору,  который  лечит  эк¬
зему.  Он  прописал  внутрь  общеукрепляющие  средства,
калий  йодат  с  бромом,  сказал,  что  организм  истощен  и
приходится  вооружиться  терпением.  Бог  знает,  увидим¬
ся  ли  с  тобою.  Пишу  сейчас  Эрне,  чтоб  если  они  поедут
из  Кировского  района  в  Сибирь,  то  чтоб  хоть  на  часок
навестили  тебя.  Но  я  не  знаю  все  же  наверное,  куда  про¬
тянется  путь  наших  беженцев.
 Ляле  будет  3  ноября  операция,  но  не  опасная,  у  нее
киста  десны.  Ей  сломают  2  нижних  зуба,  распилят  десну
и  вылущат  кисту.  У  нее  уже  1  г.  как  кровоточит  десна.
Завтра  среда,  29  октября,  я  ее  навещу.

ПИСЬМА  К  Е.  П.  БОГДАНОВОЙ
 237
 Работы  у  меня  на  службе  хватает,  но  не  нервная,  спокой¬
ная  работа,  и  я  своею  службой  все  же  очень  довольна.  Когда
бывают  боевые  дни,  тогда  много  работы,  перевязок.  Буду
тебе  писать  возможно  чаще,  чтобы  ты  все  знала  и  не  бес¬
покоилась.  Привет  шлю  всей  твоей  семье:  Нине  с  детьми,
Сереже,  Анне  Павловне,  Ане  и  Тамаре,  а  также  не  забудь
поклониться  женщине  из  водокачной  будки.  Да,  дорогая,
невеселое  житье.  Пишу  во  вторник,  в  среду  свободный
день  до  вечера  и  хочу  съездить  к  Ляле,  повидаться  с  нею.
 Пока,  крепко  тебя  целую,  прощай  или  до  свидания,
буду  еще  писать  письма  по  возможности.
 Твоя  Вера
 *  *  *
 26  июня  1944  г.
 г.  Иркутск,  Некрасова  ул.  д.  12,  кв.  4
Елизавете  Павловне  Богдановой
 Дорогая  моя  Лиза,  ты  опять  меня  балуешь  —  присла¬
ла  деньги  100  рублей.  Лиза  моя  милая,  мой  друг  бесцен¬
ный,  —  я  даже  и  не  знаю,  как  благодарить!..  Уж  наверное
так,  если  Лизы  не  будет,  никто  не  побалует  Веры...  Никто.
Ведь  это  целое  2  кило  картошки  —  80  рублей  —  и  еще  я
умудрилась  купить  10  р.  пучок  молодого  луку  и  салата
3  руб.  И  как  пришли  деньги  эти  кстати  —  дома  ничего
нет,  денег  перед  получкой  не  было,  и  я  сидела  дома,  т.  к.
ждала  Сашу.  Милая  Лиза,  в  каких  я  переживаниях!  Ведь
Саша  приехал,  а  я  его  еще  не  видела.  Он  приехал  15  ап¬
реля  утром,  когда  я  была  не  службе,  а  телеграмма,  изве¬
щавшая  о  его  приезде,  лежала  у  меня  в  ящике  с  14  апре¬
ля.  14  апреля  я  работала  и  ничего  не  знала  о  телеграмме,
что  14  или  15  он  будет.  Я  только  какие-то  0.5  часа  и  не
застала,  т.к.  зря,  совершенно  зря  проторчала  на  работе
лишние  0.5  часа,  да  еще  на  почте  получила  его  же  банде¬

238
 В.  К.  БЕРХМАН
 роли.  Прихожу  домой  —  телеграмма.  Оказывается,  он  не
достучался,  пошел  в  №  15,  в  комнате,  бывшей  Ксениной,
оставил  свой  чемодан  и  картон,  сам  выбрал  необходимое
и  помчался  в  Кронштадт  за  назначением.  Я  его  прождала
все  15  апреля,  16  апреля.  Ушла  снова  на  работу,  оставив
записку  на  дверях  и  ключи  у  соседей.  Вернулась  вчера
17  апреля  с  работы,  весь  день  просидела  дома,  а  18  апреля,
сегодня,  сижу  дома,  его  все  нет  и  нет.  Только  думала,  как
бы  купить  картошки  на  твои  деньги,  полученные  15  апреля
на  почте,  когда  ходила  за  его  бандеролями  —  учебниками,
а  выбралась  на  рынок  только  сегодня.  На  базаре  что-то
невообразимое,  толкучка  донельзя.  Пучок  лука  молодого
10  рублей.  Салат  кустовой  3  рубля.  Картошка  была  по
35  рублей  —  я  встала  в  очередь  к  этой  недорогой  картошке,
и  только  моя  очередь  подошла,  как  он  повысил  цену  до
40  рублей!  Это  потому,  что  набежала  в  очередь  публика.
Такие  жулики  продавцы.  Молоко  сорок  рублей  0.5  литра,
я  уже  покупала  1  раз  молоко,  на  твои  предыдущие  деньги,
очень  хорошее.  Ведь  я  молока  года  3  не  имею,  если  и  пила,
то  когда  угощали  столовские  люди  или  вообще  имущие
молоко.  Когда  есть  деньги,  напираешь  на  картошку  или
на  кислую  капусту,  т.  к.  в  ней  больше  всего  витаминов,
говорят,  что  в  ее  рассоле  больше,  чем  где  бы  то  ни  было,
витамина,  а  у  меня  сильный  авитаминоз.  И  я  как  поем  Кис¬
лой  капусты  с  картошкой  или  луку,  то  тверже  держусь  на
ногах.  С  ногами  опять  стало  хуже  из-за  летнего  питания.
У  нас  зимой  и  глубокой  осенью  по  пропускам  в  заводе  то
и  дело  давали  то  зеленые  щи,  то  картошка-пюре,  то  редька,
то  турнепс  или  брюква,  свекольное  повидло  давали.  Это
все  на  пропуска.  Теперь  ничего  нет.  По  карточке,  кроме
каши  и  щей,  —  хряпки  по  пропускам.  И  поневоле,  хоть
и  не  каждый  день  —  на  рынок.  А  главное  то,  что  продать
барахло  редко  когда  повезет.  Работа  с  нагрузками,  а  сво¬
бодные  дни  все  время  считай  у  родственников,  то  по  Игоря
делам,  то  к  Ляле,  то  теперь  жду  не  дождусь  Саши,  а  все  как

ПИСЬМА  К  Е.  П.  БОГДАНОВОЙ
 239
 пришитая  сижу  дома  и  думаю,  неужели  его  сразу  послали
на  фронт,  моего  новоиспеченного  лейтенанта?  Как  бы  моя
Таня-голубка  рада  была  бы  его  повидать!  Как  гордился  бы
Коля.  Я  только  что  заказала  поднять  Танину-Колину  мо¬
гилку,  вскопать,  поднять,  обложить  дерном  —  и  это  очень
дорого  —  350  рублей,  эти  деньги  я  выплачу  не  сразу,  они
подождут.  Я  уже  на  кладбище  об  этом  говорила.  Болит
душа,  это  снова  летят  летние  дни,  —  а  ничего  не  успела
сделать  и  не  успеваю.  Во-первых  —  разбитость  всего  тела
после  ночного  дежурства.  Помнишь,  какая  я  бодрая  и  еще
довольно  молодая  приезжала  в  Сибирь  в  свои  44  года,
теперь  мне  55  лет,  осенью  56,  и  вместе  с  тем  это  ведь  не
глубокая  старость,  но,  видно,  подействовало  на  нервы  и  на
психику,  а  тут  еще  и  цинга,  и  дистрофия  3-й  степени,  ко¬
торая  долго  длилась,  —  она  меня  очень  разбазарила.  Теперь
я  очень  бледная,  зеленоватая  даже,  иной  раз  отек  лица,  но
телом  я  не  худая,  округлые  руки,  вообще  есть  тело,  но  нет
силы  в  ногах,  и  только  немного  заволнуюсь,  поплачу,  рас¬
строюсь  или  переработаюсь,  сердце  страшно  скачет.  Руки
деревенеют  и  пальцы  делаются  мертвые.  Врачи  находи¬
ли  в  прошлом  году  комбинированный  порок  сердца,  но  в
этом  году  сердце  работает  немного  лучше,  таких  сильных
сердечных  слабостей  нет,  но  оно  или  скачет,  или  болит.
 15  апреля,  когда  я  ждала  Сашу,  вечером  пришел  ко
мне  педагог  Сашиного  училища,  ВУЗа  имени  Фрунзе,
приехал  из  Баку  на  летнее  время  —  а  почему  пришел?
Тебе  никак  не  угадать.  Его  фамилия  Мохначев  Алек¬
сандр  Александрович.  Это  первый  муж  моей  племян¬
ницы,  Тани  Глушковской.  Помнишь,  ведь  она  сначала
вышла  за  старика,  т.  е.  тогда  ей  было  17,  а  ему  48  лет,
теперь  ей  35.  Значит,  ему  66  лет.  Разыскал  меня,  мы
сидели,  пили  чай  и  говорили  о  Ляле,  о  ее  вызове,  и  о
Тане,  о  которой  он  говорит  спокойно  и  даже  участливо,
как  о  старой  знакомой,  побывал  на  ее  квартире  по  ее
письменному  поручению,  нашел,  что  вещи  все  целые.

240
 В.  К.  БЕРХМАН
 Кое-что  мне  посоветовал,  как  хлопотать  о  Лялином  вы¬
зове*.  Наш  управхоз  ни  за  что  не  желает  прописывать
Лялю  у  меня  на  площади,  а  я  очень  хочу  этого,  т.  к.  ни¬
где  она  не  будет  так  спокойна,  как  у  меня,  ведь  у  Эрны
ей  приходится  много  по  дому  работать,  а  у  меня  какие
уж  работы,  меня  по  суткам  нет  дома,  а  в  свободные  дни
я  живу,  как  студент,  —  применяюсь  к  столовке,  чтоб
кушать  горячую  пищу,  —  и  т.  д.  Этот  Мохначев  очень
хвалил  Сашу,  находит,  что  он  хороший  юноша,  выдер¬
жанный,  спокойный,  честный  большевик,  начальство  его
отмечает  как  общественника  и  т.д.  <...>
 Про  Таню,  свою  бывшую  жену,  говорил,  что  она  очень
энергичная,  молодец,  что  Лялю  сумела  в  такое  страшное
время  увезти  из  Л-да,  но  что  он  думает,  что  она  в  конце
концов  и  в  этом  муже  разочаруется,  т.  к.  он  ей  по  обра¬
зованию  не  пара,  кто  их  знает!  <...>  Очень  жалел  Лялю,
что  ей  тяжело  у  Эрны,  живут  вчетвером  в  одной  комнате,
молодые  живут  не  дружно,  и,  конечно,  надо  нажать  все
кнопки,  чтобы  Лялю  вывезти  сюда.
 *  Летом  1943  г.  в  СССР  был  проведен  переучет  всего  эвакуирован¬
ного  населения.  21  августа  1943  г.  было  принято  постановление  СНК
и  ЦК  ВКП(б)  «О  неотложных  мерах  по  восстановлению  хозяйства  в
районах,  освобожденных  от  немецкой  оккупации».  Прежде  всего  речь
шла  о  специалистах  и  управленцах,  получавших  при  возвращении  на
прежние  места  проживания  денежные  пособия  и  ряд  материальных
льгот.  Люди  могли  возвращаться  и  в  частном  порядке,  но  в  этом  слу¬
чае  ограниченные  пособия  и  оплата  переезда  допускалась  только  для
детей,  престарелых,  больных  и  отдельных  представителей  творческой
интеллигенции.  Для  въезда  в  Ленинград,  как  и  в  Москву,  имелся  ряд
ограничений.  18  марта  1944  г.  бюро  ленинградского  обкома  ВКП(б)
создало  комиссию  о  реэвакуации.  Позже,  29  марта,  было  принято
постановление  ГКО,  предусматривавшее  скорейшую  реэвакуацию  в
Ленинград  30  тысяч  рабочих  для  восстановления  города.  К  июлю
1944  г.  в  город  вернулись  около  200  тысяч  человек,  что  породило
сложности  с  предоставлением  им  жилья.  В  результате  постановле¬
нием  ГКО  от  3  сентября  все  ранее  выданные  разрешения  на  въезд
в  Ленинград  были  аннулированы.

ПИСЬМА  К  Е.  П.  БОГДАНОВОЙ
 241
 Вообще,  теперь  идет  слет  ленинградцев  из  всех  областей,
все  устраиваются  снова,  не  хлопочут  о  своих  площадях*.
И  у  меня  болит  сердце,  что  ничего  у  Ляли  не  подвигается.
 Вечер.  11  часов.  Завтра  мне  снова  идти  на  дежурство,
а  Саши  все  нет.  Неужели  не  вернется?  Знаешь,  такое  чув¬
ство:  ждал,  ждал  и  прождал  какие-то  0.5  часа...  Этого-то  я  и
боялась.  Теперь  так  трудно  застать  друг  друга.  Люди  много
работают.  У  меня  за  всех  болит  сердце,  за  каждого,  —  а  уж  за
своих  родных  —  !  <...>  Ведь  Саша  знает,  что  я  Лялю  всегда
считала  несколько  чужой  себе  личностью,  холодной,  не  пони¬
мающей,  но  последние  годы  мне  ее  так  жаль,  так  она  бьется,
как  рыба  об  лед,  со  своими  детьми.  С  Таней  она  разлучена.
Таня  живет  в  Мариинске  Кемеровской  области,  и  ей  Ляля
пишет  пачками  до  востребования  —  Таня  вместе  с  мужем
не  живет  в  Мариинске,  а  он  где-то  вблизи  работает,  скоро
ему  срок,  свобода**  —  ты  понимаешь?  И  Ляля  все  пережи¬
вет.  Таня  мечтает  вернуться  с  мужем  в  Ленинград  тоже.  А  я
живу  в  пустой  квартире,  у  меня  соседи  хорошие,  но  они  не
бывают  часто  дома,  наездом,  люди  молодые  —  он  служит  ди¬
ректором  столовой.  Они  хотят  вместе  еще  с  одной  получить
и  мою  комнату.  Они  меня  ни  в  чем  не  притесняют,  но  часто
последнее  время  заговаривают,  не  перееду  ли  я  <...>  в  фли¬
гель  напротив  из  своей  комнаты,  но  я  пока  ни  за  что  не  хочу
уступать.  Я  24  года  живу  в  этой  комнате,  Нина  у  меня  твоя
была,  комната  хорошая,  сухая,  правда,  требует  она  ремонта,
купить  обои,  переменить,  т.  к.  ремонт  был  в  1922  году  только
лишь.  Ведь  если  мне,  старушке,  переезжать,  так  для  меня  это
целое  событие,  тяжелая  драма,  а  им  молодым  все  нипочем.
 Очень  мне,  Лиза,  жаль,  что  ты  так  старалась  для  своих,
ничего  им  не  жалела.  Я  сама  очень  любила  твоего  брата
 *  В  период  блокады  имели  место  значительные  изменения  в  рас¬
селении  горожан.  В  пустующие  квартиры  (эвакуированных,  скончав¬
шихся)  заселяли  жителей,  утративших  свое  жилье.  Большинство  воз¬
вращавшихся  из  эвакуации  стремилось  вернуться  в  прежние  квартиры.
 **  Муж  Т.  Глушковской  был  осужден  и  находился  на  поселении.

242
 В.  К.  БЕРХМАН
 Петра  Павловича,  но  его  жена,  Алечка,  хоть  мне  очень
нравится,  но  она  должна  бы  тебя  считать  совсем  своею
и  по  старости  лет  более  поддерживать,  ведь  она,  думаю,
может  это  сделать.  Я  со  своих  скудных  средств  <...>  по  50,
по  100  и  200  руб.  в  месяц.  Бог  за  это  не  оставлял  никогда
меня.  Я  это  к  тому  говорю,  что  и  она  могла  бы  т.  Лизу
поддержать.  Ведь  не  дорог  твой  подарок,  дорога  твоя  лю¬
бовь  —  как  это  говорится.  Иной  раз  немножко  денег  —
а  глядь,  человек  и  ободрился  духом,  что  о  нем  думают.
 Танин  сын  Саша  мне  всех  дороже  и  к  тому  же  сиро¬
та  —  приехал  и  даже  меня  не  застал,  тетку,  и  мамы  нет,
и  папы  —  пустой  город  —  и  сразу  уехал  служить.  Я  его
все  дни  ждала,  выкупила  вместо  конфет,  давали  слад¬
кое,  белое  печенье  в  столовой,  я  взяла  на  200  грамм  —
400  грамм,  но  сейчас  уже  все  поела,  т.к.  его  все  нет.
Сегодня,  купив  на  твои  деньги  картошки,  принесла  и  не
знаю,  где  сварить,  чужие  дрова  не  хочу  брать.  Одна  зна¬
комая  дала  мне  (из  нашего  дома)  250  гр.  керосину,  а  я
ей  снесу  хлеба  —  я  сварила  и  поджарила  картошку  и  ела,
вспоминая  Лизу.  Я  всегда  за  тебя  молюсь  как  за  родную.
 О  Тане  напишу  в  след,  письме  и  хочу  тебе  постепенно
переписать  записи  ее  самых  последних  дней.  Сусанна  не
пишет  оттого,  что  ей  некогда.  Она  и  мне  редко  отвечает
на  письма.  Получили  ли  твои  внучки  картонные  зверьки,
что  я  им  посылала  каждой  в  отдельном  письме?
 Меня,  Лизочка,  заедает  одиночество  и  эгоизм  людей,
все  как  бы  сорвать  с  тебя  хотят.  На  службе  в  работе  за¬
бываешься  и  делаешь  свое  рабочее  дело.
 Хоть  бы  Сашу  увидеть,  где  он  там  застрял.  Что-то  груст¬
но  на  душе,  ложусь  сейчас  спать,  сегодня  окно  занавесила,
чтоб  мне  написать  письмо.  Спасибо,  дорогая,  за  твою  ко  мне
помощь,  не  надрывай  себя,  я  хочу,  чтоб  моя  Лиза  жила  дол¬
го  на  свете.  Крепко  целую.  Я  и  завтра  буду  есть  картошку.
 Твоя  Вера
 Семейный  архив  Великотных.  Подлинник.  Рукопись

И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 КОГДА  Я  БУДУ
ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ
СЧАСТЛИВА

Ирина  Дмитриевна  Зеленская  родилась  13  ноября  1895  года
в  Симферополе  в  семье  служащих.  Ее  детские  годы  прошли
сначала  в  Одессе,  а  потом  в  Минске,  где  она  окончила  гимна¬
зию  и  где  встретила  Первую  мировую  войну.  По  зову  своего
сердца  девятнадцатилетняя  девушка  пошла  добровольно  ра¬
ботать  в  госпиталь.  Этот  поступок  сильно  изменил  ее  жизнь.
В  начале  1915  года  она  поехала  в  Петербург  на  курсы  медицин¬
ских  сестер,  хотя  родители  были  против  и  настаивали,  чтобы
она  окончила  Санкт-Петербургские  высшие  женские  —  знаме¬
нитые  Бестужевские  —  курсы.  Уже  в  марте  Ирина  Дмитриевна
снова  работала  в  одном  из  военных  госпиталей  Минска  —  те¬
перь  уже  как  профессиональная  сестра  милосердия.  Воспи¬
танное  еще  в  гимназические  годы  чувство  ответственности  за
выполняемое  дело  в  годы  войны  проявилось  наиболее  ярко.
 Медицина  так  и  не  стала  ее  призванием.  С  середины  1920-х  го¬
дов  в  течение  10  лет  Ирина  Дмитриевна  жила  на  берегах  Волги,
работая  в  Совете  народного  хозяйства  Нижегородского  края,
а  затем  на  заводе  им.  Ленина  в  Нижнем  Новгороде  статистиком,
заведующей  библиотекой,  экономистом.  Из-за  отказа  перейти  на
другую  должность  оказалась  уволенной.  Это  событие  радикально
изменило  ее  дальнейшую  жизнь.
 Осенью  1937  года  Ирина  Дмитриевна  переехала  в  Ленин¬
град  и  поступила  на  работу  в  5-й  проектный  институт  старшим
экономистом.  Уже  через  год  она  возглавила  плановый  отдел
на  7-й  государственной  электростанции,  которая  располагалась
на  Васильевском  острове.  Здесь  ее  застала  война.  Последовали
мрачные,  медленно  тянущиеся  месяцы  блокады.  Вновь,  как  и
в  годы  Первой  мировой  войны,  она  обращается  к  дневнику

246
 А.  И.  РУПАСОВ,  А.  Н.  ЧИСТИКОВ
 не  только  как  к  стороннему  регистратору  событий,  но  и  как
к  способу  самооценки.
 В  дневнике  нашел  отражение  резкий  карьерный  поворот  в
жизни  Зеленской.  В  апреле  1943  года  она  ушла  с  7-й  ГЭС,  где
к  тому  времени  по  совместительству  исполняла  обязанности
начальника  двух  отделов  —  спецотдела  и  мобилизационного,
на  постоянную  работу  в  Свердловский  районный  совет.  «Не
могу  сама  понять,  нравится  мне  или  не  нравится»,  —  запишет
она  через  пять  дней  в  дневнике  о  своем  впечатлении  от  новой
работы,  суть  которой  сама  же  обозначила  как  помощь  людям.
Через  месяц  с  небольшим  отношение  Ирины  Дмитриевны  к
этой  деятельности  становится  вполне  определенным:  «Когда
я  теперь  попадаю  на  станцию,  она  кажется  мне  душной,  на¬
глухо  закрытой  коробкой,  из  которой  я  вытолкнута  в  гущу
жизни.  Постоянное  соприкосновение  с  разнообразнейшими
людьми,  к  каждому  особый  подход,  у  каждого  изыскиваешь
что-то  его  собственное,  своеобразное».  Более  трех  лет  Зелен¬
ская  отработала  инспектором,  а  потом  старшим  инспектором
отдела  государственного  обеспечения  семей  военнослужащих
при  Свердловском  райсовете.
 В  одном  из  писем  военного  времени,  обращаясь  к  доче¬
ри  Наташе,  Ирина  Дмитриевна  писала:  «Мы  с  тобой  все  же
одной  породы  и  разнообразие  на  нас  действует  оживляюще,
даже  когда  оно  связано  с  трудностями».  Осенью  1947  года  в
трудовой  деятельности  Зеленской  произошел  новый  крутой
поворот.  Она  устраивается  на  завод  им.  Серго  Орджоникидзе
переводчиком  —  добротное  гимназическое  образование  оказа¬
лось  востребованным.  Отныне  более  чем  на  десятилетие  ра¬
бота  Зеленской  связана  с  этим  предприятием  и  Центральным
конструкторским  бюро  №  17.
 Последняя  запись  в  трудовой  книжке  Ирины  Дмитриевны
относится  к  1974  году.  Однако  отдыхать  она  не  собиралась.
Отныне  она  могла  отдавать  больше  сил  и  времени  тому  делу,
которое  возникло  еще  в  конце  1961  года  стараниями  ее  и  такого
же,  как  она,  энтузиаста  —  Н.  В.  Цветницкой.  По  их  инициа¬
тиве  при  жилищно-эксплуатационном  управлении  №  12  Жда¬
новского  района  была  организована  общественная  библиоте¬
ка.  В  1970-1980-е  годы  о  ней  не  раз  сообщала  ленинградская

А.  И.  РУПАСОВ,  А.  Н.  ЧИСТИКОВ
 247
 пресса.  Популярность  библиотеки  была  велика.  «Обслуживание
читателей  происходило  в  режиме  абонемента  —  предоставления
книг  и  журналов  на  дом,  а  также  читального  зала.  Библиоте¬
ка  работала  несколько  раз  в  неделю,  рабочий  день  длился  два
часа.  Читательский  состав  включал  около  30  %  взрослых  людей,
остальные  посетители  библиотеки  —  дети  и  подростки.  Книго-
выдача  за  год  составляла  8000-10  000  библиотечных  единиц...
Ежегодное  количество  зарегистрированных  читателей  достига¬
ло  около  500  человек...»  Так  писал  в  2005  году  Н.  С.  Беляев,
составитель  небольшой  —  изданной  тиражом  всего  в  50  эк¬
земпляров  —  книги,  посвященной  Ирине  Дмитриевне.  В  ней
кроме  рассказов  о  библиотеке  были  опубликованы  отрывки
из  дневников  Зеленской  периода  Первой  мировой  и  Великой
Отечественной  войн.  Любопытно,  что  это  была  уже  не  первая
публикация.  В  1982  году  —  на  следующий  год  после  кончины
Ирины  Дмитриевны  —  читатели  библиотеки  на  Новосибирской
улице,  6  создали  машинописную  двухтомную  «Книгу  памяти
Ирины  Дмитриевны  Зеленской».  Во  второй  том  вошли  отдель¬
ные  дневниковые  записи,  в  том  числе  и  за  период  блокады.
 Уже  когда  дневник  готовился  к  переизданию,  стало  извест¬
но,  что  в  Институте  русской  литературы  РАН  (Пушкинском
Доме)  в  фонде  видного  библиофила  М.  С.  Лесмана  обнаружено
продолжение  дневника  Ирины  Дмитриевны  Зеленской  —  запи¬
си  с  лета  1943  года  по  1947  год.  Это  чрезвычайно  интересное
свидетельство  о  жизни  ленинградцев  в  последние  годы  войны  и
первое  послевоенное  время  будет  опубликовано  сотрудниками
Пушкинского  Дома  в  2014  году.
 А.  И.  Ру  пасов  у  А.  Н.  Чистиков

7  июля  1941  г.
 Сегодня  самый  тревожный  день  в  Ленинграде,  на¬
чиная  с  22-го  числа,  четвертая  тревога  за  полдня.  Со¬
бытия  здесь  развертываются  постепенно:  непривычное
еще  напряжение  и  тревога  первых  дней,  эвакуация  детей,
перестройка  всего  быта  —  и  надо  всем  эта  неизбежная
надвигающаяся  гроза  —  бомбардировки.  Как  до  войны
хотелось  отстранить  ее  опасность,  убедить  себя  в  воз¬
можности  сохранить  мир  среди  этого  моря  безумия,  так
и  сейчас  приводишь  себе  всякие  доводы  в  пользу  без¬
опасности  и  знаешь,  что  все  равно  неизбежное  придет.
 Сейчас  не  время  разжалобливать  себя  представлением
о  будущих  жертвах  —  да  и  настоящих  на  том  большом
куске  земли,  который  отошел  от  нас  за  две  недели.  Но
попробую  хотя  бы  регистрировать  факты,  которые  уви¬
жу  вокруг  себя,  в  пределах  своего  маленького  кругозо¬
ра.  Наш  небольшой  коллектив  —  одна  из  ячеек  страны,
должен  отразить  все,  что  переживает  страна.
 8/УП  —  Ночь  прошла  спокойно,  несмотря  на  большую
облачность  и  на  беспокойный  предыдущий  день.  Каждое
утро,  просыпаясь  в  нормальный  час,  чувствуешь,  будто
урвали  у  судьбы  что-то  в  свою  пользу.  Но  едва  удалось
прослушать  сводку,  как  в  6  ч.  25  мин.  тревога,  сейчас,
в  11  ч.,  вторая.  Очевидно,  Ленинградом  стали  заниматься
больше.  Пока  вокруг  ничего  не  слышно,  ни  самолетов,  ни

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 249
 стрельбы.  Но  повторные  тревоги  уже  дают  какую-то  закал¬
ку,  является  ощутимо  спокойствие  не  только  внешнее,  но
и  внутреннее.  Я  зашла  в  котельную,  но  меня  выпроводили,
припугнув  взрывами  котлов  и  проч.  Мое  рабочее  место
в  такие  моменты  кажется  мне  очень  бездейственным.
 9/VII  —  Четвертый  день,  с  6-го  числа,  сводки  дают
стабильную  картину  на  фронте,  и  даже  от  этого  уже  взды¬
хаешь  свободнее  после  напряжения  предыдущих  дней.
Трудно  передать  чувство,  с  каким  каждое  утро  слушаешь
очередную  сводку.  Почти  не  дышишь,  и  сердце  так  ко¬
лотится,  что  иногда  за  ним  не  слышишь  передачи.  И  так
не  только  со  мной,  от  многих  слышишь  то  же  самое.
И  когда  представляешь  себе  эти  многие  миллионы  лю¬
дей,  замирающих  в  страшном  напряжении  у  громкого¬
ворителей  —  нет,  трудно  себе  представить,  чтобы  такая
сосредоточенная  воля  целого  народа  не  привела  к  победе.
 Сегодня  и  ночь,  и  день  тихо.  По  установленному  по¬
рядку  мы  четыре  дня  отдыхаем  от  трудповинности1.  Бо¬
юсь,  что  мы  слишком  неторопливо  готовимся  к  завтраш¬
нему  дню,  слишком  бережем  себя  и  свой  покой.  Надо  бы
все  приготовления  к  страшной  встрече  делать  напористей,
скорее,  без  передышек  и  отсрочек  —  бесценное  время
уходит,  пока  мы  отдыхаем,  и  его  можно  не  наверстать.
Я  вижу  развороченные  подвалы  в  домах,  которые  неде¬
лями  зияют  дырами  окон  и  никак  не  могут  превратиться
в  бомбоубежища,  слышу  вокруг  много  разговоров  о  под¬
готовке  мероприятий,  к  которым  приступают  с  раздумьем
и  не  торопясь.  А  есть  ли  у  нас  еще  время  впереди?
 9/VII  *  —  Вчера  полные  сутки  прошли  тихо,  а  сегодня
с  полудня  за  два  часа  уже  три  тревоги.  Но  мы  по-преж¬
нему  сидим  как  за  непроницаемой  оградой  —  в  городе
 *  Так  в  тексте.  Вероятно:  10/VII.

250
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 ни  одного  самолета.  Это  поразительно  —  как  охраняется
город,  и  прямо  волнение  охватывает  при  мысли  о  нашей
авиации.  Сводка  утренняя  на  той  же  точке,  только  с
царапающим  словечком  о  «превосходящих»  силах  про¬
тивника  на  Островском  направлении2.  Дневная  —  более
успокоительная.  Но  все-таки  Ленинград  как  на  вулкане.
Слово  «эвакуация»  висит  в  воздухе,  набивается  в  уши,  от
него  холодеет  все  внутри.  Сейчас  в  основном  удаляется
из  города  все  неработоспособное  и  нерабочее  население3,
причем  категория  эвакуируемых  ширится  с  каждым  днем.
Но,  поскольку  эвакуация  еще  не  принудительная,  люди
уезжают  страшно  неохотно,  главным  образом  только  с
детьми.  Остальные  крепко  держатся  за  свое  логово,  за
свой,  пока  не  нарушенный  быт.  Кто-то  высказал  мнение,
что  хорошо  бы  попасть  двум-трем  бомбам  в  город  —  сразу
настроение  изменилось  бы  и  масса  обывателей  хлынула
бы  спасать  свою  жизнь,  пренебрегая  барахлом.  Правда,
судя  по  себе,  уезжать  ужасно,  но  для  меня  это  кажется
ужасным  даже  при  условии  эвакуации  с  предприяти¬
ем,  потому  что  связываешь  судьбу  свою  с  Ленинградом,
и  здесь  хотелось  бы  пройти  все  этапы  —  защиты,  победы,
поражения,  что  бы  ни  было.
 13/УН  —  2  ч.  ночи.  Я  вышла  из  душного  штабно¬
го  помещения  на  крыльцо.  Светает,  тишина,  прозрачное
небо.  Надо  твердить  себе:  война,  война!  —  для  того,  чтобы
почувствовать  непрочность  этой  тишины  и  не  забывать.
О  войне  и  о  необычайном  для  такого  чистого  утра  напо¬
минают  только  пятнающие  небо  аэростаты,  точно  какие-
то  тяжеловесные  насекомые,  всползшие  наверх.  Но  это
ночью,  а  днем  все  забывают.  Сводки  дают  обманчивое
успокоение:  ничего  нового,  значит,  не  хуже,  чем  вчера,  —
как  хорошо!  Но  завтра,  какие  силы  там  собираются,  чем
оно  грозит,  куда  дальше  поползет  по  карте  ужасная  про¬
каза?  Эти  мысли  мозжат,  а  между  тем  около  себя,  в  своем

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 251
 маленьком  муравейнике,  сталкиваешься  с  таким  равноду¬
шием  и  забвением,  что  становится  страшно.  Ярче  всего
это  сказывается  на  работах  по  трудповинности.  Десяток
человек,  большей  частью  старших  по  возрасту,  работают
на  совесть,  для  остальных  же  эти  работы  —  только  повин¬
ность,  на  которую  гонят,  от  которой  отлынивают,  стараясь
сделать  поменьше,  скрасть  времени  побольше.  Между  от¬
дельными  людьми  звучат  упреки,  возникает  антагонизм  и
до  отвращения  выпирают  мелкие,  тупые  шкурные  интере¬
сы.  Нет,  гром  над  ними  еще  не  грянул,  а  из-за  нескольких
сот  километров  он  до  их  сознания  не  доходит.  Нельзя
ждать,  чтобы  все  вдруг  стали  на  высоте  совершающихся
событий,  но  ведь  такие  мелкие,  тупые  люди  сидят  всюду,
часто  и  руководят,  и  от  этого  действительно  становится
страшно.  Что  сделать,  чтобы  одержала  верх  и  вела  впе¬
ред  та,  лучшая  горсточка  людей?  Пока,  для  себя,  вопрос
решается  только  в  одном  смысле:  быть  самой  такой,  как
они,  и  не  забывать,  не  забывать  ни  на  одно  мгновение.
 16/УН  —  Тревога  нарастает,  как  снежный  ком.  Каж¬
дый  новый  пункт  на  карте  оказывается  все  ближе  и  бли¬
же,  появляются  люди,  уже  испытавшие  бомбежку,  прямо
раздавленные  страхом.  Все  мы  стали  стратегами  и  такти¬
ками,  и  по  моей  доисторической  жел[езно]дорожной  кар¬
те  обсуждаем  фланговые  удары,  блестящие  десанты  и  т.  д.
 Эвакуация  идет  плохо,  город  по-прежнему  полон  де¬
тей,  стариков,  инвалидов,  и,  мало  того,  много  эвакуи¬
рованных  детей  возвращается,  т.к.  условия  для  жизни
оказались  неважными  и  родители  предпочитают  иметь
ребят  на  глазах,  пока  в  Ленинграде  тихо.  А  на  станции
народ  редеет,  уходят  добровольцы,  ушли  сразу  Файнберг
и  Коган,  на  очереди  еще  многие  и  многие.  Мои  бумаж¬
ки  и  цифры  становятся  совершенно  бессмысленными  в
большей  своей  части.  Заниматься  ими  прямо-таки  невмо¬
готу,  и  я  гораздо  лучше  чувствую  себя,  копая  землю

252
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 на  трудповинности,  чем  сидя  за  своим  столом.  Сегодня
вторично  подала  заявление  в  санитарную  дружину  с  пе¬
речислением  всех  этапов  своего  медицинского  прошлого,
в  надежде,  что  это  окажет  какое-нибудь  действие.
 20/VII  —  Только  собиралась  уходить  со  станции  после
ночного  дежурства,  как  в  10  ч.  ровно  тревога.  На  про¬
шлой  неделе  пять  дней,  с  понедельника  по  пятницу,  не
было  ни  одной  тревоги.  Вчера  вечером  —  одна,  и  сегодня
развлечения  начинаются  с  утра.  Судя  по  сводкам,  дела
на  фронте  за  это  время  как  будто  сосредоточились  в  трех
основных  пунктах.  Наступление,  безусловно,  приостанов¬
лено  и  только  кое-где  просачивается  сквозь  невероятное
сопротивление  —  Смоленское  направление,  Невельское4.
 На  станции,  как  нарочно,  множество  народа  из  Бе¬
лоруссии  и  не  меньше  15  человек  в  тревоге  за  близких.
А  если  прибавить  к  ним  тех,  что  растеряли  свои  семьи
под  Псковом,  на  Украине,  поотправляли  детей  с  эвакуа¬
ционными  группами  и  сейчас  не  могут  взять  их  обратно,
то  количество  людей  с  «кошками»  на  сердце  окажется
очень  велико.  Но  все  храбро  держатся  и  даже  не  много
говорят  о  своих  тревогах,  только  Бахарева  превратилась
в  тень,  мучаясь  о  дочери.  Многие  детские  группы  по¬
пали  в  невеселую  переделку,  благодаря  неряшеству  и
дезорганизованности  всего  дела,  остались  без  средств,
без  питания,  попали  в  места  вроде  Валдая,  откуда  надо
производить  реэвакуацию.  И  не  только  в  этом  дело  —  и
в  других  проявляется  наше  извечное,  мягко  выражаясь,
головотяпство,  преступное  в  нынешних  условиях.  Это  не
менее  страшно,  чем  внешняя  напасть.
 Отбой  —  опять  тревога  длилась  полчаса.  Больше
40  мин.  тревог  еще  не  бывало.  Что  дальше  будет?
 21/VII  —  А  дальше  было  —  пять  тревог  за  сутки.  Из
них  2  ночных  и  одна  продолжительностью  1  ч.  25  мин.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 253
 Такого  беспокойного  дня  еще  не  бывало,  но  бомб  поче¬
му-то  нет,  хотя  во  время  сегодняшней  утренней  тревоги
видели  16  обстреливаемых  бомбовозов.  У  нас  почти  вся
квартира,  кроме  нашей  комнаты  и  Артамонова,  спасает¬
ся  при  тревогах  вниз,  а  я  с,  быть  может,  вредным  упор¬
ством  не  трогаюсь  с  места.  Сегодня  это  было  довольно
неприятно  из-за  больной  Наташи,  которую  не  хотелось
бы  внезапно  стаскивать  с  постели.  Во  время  тревог,  осо¬
бенно  дневных,  поражает  необычная  тишина  притаивше¬
гося  города.
 Сразу  становится  слышно  птичье  чириканье  в  деревь¬
ях  на  дворе;  отдельные  человеческие  голоса  доносятся
с  особой  отчетливостью  и  даже  собачий  лай  откуда-то.
Стрельба  слышна  мало,  вчера  только  во  время  одной
тревоги  где-то  невдалеке  ухнула  зенитка,  а  так  обычно
только  напряженно  прислушиваешься  и  сплошь  и  рядом
принимаешь  обычные  шумы  за  военные.
 22/УН  —  Месяц  войны.  Отпразднован  этот  юбилей
немцами  учащенными  налетами  на  Ленинград,  по-преж¬
нему  неудачными,  и  первым  налетом  на  Москву.  Очень
странное  было  сообщение:  в  7-часовой  сводке  Информ¬
бюро  сказано  об  отбитых  налетах  на  Ленинград  и  о  на¬
лете  200  бомбардировщиков  на  Москву5,  в  массе  ото¬
гнанных,  но  несколько  отдельных  прорвались  и  вызвали
в  Москве  пожары  и  жертвы.  С  7-ми  часов  до  11  было
несколько  повторений  этой  сводки,  но  о  Москве  больше
ни  разу  не  упоминалось.  Вот  уж  неожиданно,  что  Моск¬
ва  могла  пострадать  раньше  Ленинграда!  Большую  роль
сыграло  в  этом  чувстве  недоумения  то,  что  все  считали
Ленинград  обреченным  городом,  городом  на  юру,  слиш¬
ком  открытым  и  доступным  в  силу  одного  своего  гео¬
графического  положения.  Для  меня  много  значила  книга
Эрнста  Генри6  «Гитлер  против  СССР»7,  прочитанная  еще
три  года  назад.  Я  помню,  что  чувство  обреченности  было

254
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 у  меня  особенно  сильно  в  первый  год  после  переезда
сюда,  когда  я  так  была  увлечена  городом,  любовалась  им
и  воспринимала  его  в  целом  и  в  деталях,  наслаждаясь
его  своеобразием,  и  когда  так  часто  возникала  мучитель¬
ная  мысль:  и  все  это  может  быть  разрушено!  И  казалось
всегда,  что  первые  и  самые  страшные  удары  обрушатся
именно  на  Ленинград.
 И  вот  —  месяц  войны,  а  в  Ленинграде  не  тронуто  ни
одного  камня.  Это  не  обнадеживает  на  будущее,  но  все  же
это  месяц  выигрыша,  а  от  этого  месяца  растет  надежда.
 25/УН  —  Каждая  мелочь,  нарушающая  обычный  по¬
рядок  вещей,  вызывает  напряженную  тревогу.  Сегодня
утром  в  6  ч.  вместо  обычной  сводки  радио  с  опозданием
на  10  мин.  стало  передавать  «корреспонденции  с  фронта».
Сон  как  рукой  сняло,  и  в  голову  полезли  разбереженные
мысли:  Москва  молчит  —  почему?  Где  оформляется  свод¬
ка,  что  может  ее  задержать?  Так,  с  холодной  пустотой
под  ложечкой,  пришлось  промучиться  до  7  часов,  когда,
наконец,  передали  утреннюю  сводку.  Все  то  же,  на  Моск¬
ву  налеты  четвертую  ночь.  Как  трудно  бывает  иногда  вот
так,  в  потемках,  и  от  этого  идет  жадное  вылавливание
всяких  слухов  и  рассказов.  Пропускаешь  их  сквозь  самую
критическую  призму  —  и  в  результате  остаешься  опять
ни  с  чем,  все  болтовня.
 27/УН  —  Ночное  дежурство  было  беспокойное,  ка¬
жется,  все  соседи  по  очереди  звонили,  что  на  станции
свет.  До  3-х  часов  ходила  с  осмотром,  лазила  на  крышу,
где  совсем  фантастический  пейзаж,  благодаря  четырем
лежащим  вповалку  трубам,  в  каждую  я  могу  войти  не
сгибаясь.  В  результате  меня  чуть  не  подстрелил  охран¬
ник,  проворонивший  свет  из  душа.  Я  хотела  узнать  его
фамилию,  а  он  упорно  скрывал  ее  и  ошалело  грозил
мне  револьвером.  Все-таки  неиссякаемое  количество  ду¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 255
 раков  и  каждый  из  них  за  что-то  отвечает,  и  на  своем
месте,  большом  или  маленьком,  может  в  критический
момент  наделать  тысячу  пагубных  глупостей.  Еще  хоро¬
шо,  убрали  у  нас  Калинкина,  новый  главинж  разумный,
энергичный  человек,  во  всех  отношениях  приемлемый,
только  немного  излишне  разговорчивый.  Но  после  тупо¬
го,  самодовольного  и  до  неправдоподобия  бездеятельного
Калинкина  этот  нам  кажется  хоть  куда.
 Сегодня  опять  не  было  6-часовой  сводки.  Первое  со¬
общение  Информбюро  в  7  ч.  55  мин.  под  заголовком  «Из
вечерней  сводки».  Опять  налет  на  Москву  с  пожарами  и
жертвами.  Одновременно  сообщение  —  с  20  по  26-е  на
Ленинград  было  12  налетов,  но  к  нам-то  ни  один  не  по¬
пал.  По  моему  подсчету,  за  эти  же  дни  было  19  воздуш¬
ных  тревог.  Я  стала  записывать  тревоги  на  календаре,  тут
наглядно  видишь  периоды  затишья  и  обострения.  Кстати,
пока  писала,  была  первая  за  сегодняшний  день.  У  нас  по¬
явилась  вредная  привычка  к  этим  тревогам,  пока  они  для
нас  безболезненны,  но  что  будет  при  боевой.  Хотелось  бы
видеть  настоящих  людей,  а  боюсь,  что  будет  беспорядоч¬
ное  стадо,  особенно  если  это  будет  не  на  станции,  а  дома.
 31/VII  —  Когда  в  мирное  время  мы  рисовали  себе
перспективы  войны  и  связанные  с  нею  осложнения  во
всех  областях  жизни,  казалось  несомненным,  что  прежде
всего  после  мобилизации  скажется  недостаток  рабочей
силы.  И  тем  более  неожиданно  то,  что  мы  видим  сейчас
вокруг  себя:  вместо  недостатка  —  избыток  рабочей  силы,
даже  безработицу.  В  условиях  станции  наша  готовность
кого-то  заменять,  приобретать  вторую  профессию,  нести
двойную  нагрузку  —  превратилась  в  патриотический  жест,
т.  к.  все  это  оказалось  до  обидности  ненужным.  Много
рабочей  силы  освободилось  в  эвакуируемых  или  погра¬
ничных  областях.  К  нам  без  конца  присылают  работников
всех  масштабов,  насовывают  их  сверх  штата,  лишь  бы

256
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 пристроить.  Прекратили  свое  существование  множество
проектных  и  строительных  организаций,  и  их  персонал  —
инженеры,  служащие  —  остались  не  у  дел.  Студенты  тоже
мечутся  в  поисках  заработка  —  ну,  словом,  совершенно
обратная  картина  против  ожидаемой.  Колоссальным  ре¬
зервом  оказалась  трудповинность.  Масса  работ  выполня¬
ется,  которые  в  других  условиях  потребовали  бы  и  рук,
и  денег,  причем  далеко  не  все  эти  работы  вызваны  войной.
Но  о  себе  должна  сказать,  что  только  трудповинность,
как  работа,  дает  мне  какое-то  удовлетворение,  что  бы  ни
приходилось  делать:  строить  щели,  таскать  доски,  разгру¬
жать  песок.  Сидя  на  своем  основном  месте,  чувствуешь
себя  прямо-таки  не  у  дел.  Моя  профессия  оказалась  в
числе  многих,  которые  я  называю  «условно-полезными»,
отметенных  войной.  То,  что  мы  делаем,  сейчас  никому
не  нужно  по  сути  дела  и  добрая  половина  обычной  на¬
грузки  отмерла  сама  собой.  Как  ни  парадоксально,  но  у
нас  оказывается  невыносимо  много  свободного  времени
именно  тогда,  когда  мы  жаждем  работы  на  полную  силу.
И  я  еще  раз  —  невесть  в  который,  переоцениваю  свою
карьеру  и  жалею,  что  не  сумела  выбрать  себе  профессию
из  абсолютно  полезных,  даже  о  медицинской  жалею,  как
я  ни  отвращалась  от  нее  в  свое  время.
 7/УШ  —  Продолжается  мирное  житие:  неторопли¬
вые  дни,  спокойные  ночи,  даже  платонические  воздушные
тревоги  разредились  и  случаются  с  перебоями,  через  день-
два.  Кажется,  на  что  бы  лучше,  и  желать  нечего,  и  это
верно,  пусть  будет  этот  покой  на  максимально  большем
пространстве.  Но  для  себя  трудно  его  принять,  слиш¬
ком  резкий  контраст  между  той  жизнью,  которую  ведут
миллионы  людей,  защищающих  фронт,  и  нашим  тихим
существованием.  Ищешь  вокруг  себя,  что  можно  сделать
для  нужд  сегодняшнего  дня,  и  все  кажется  мало,  не  самое
нужное.  Уходят  группа  за  группой  наши  добровольцы,

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 257
 среди  них  есть  разные  люди,  разные  побуждения  ими
движут,  но  ничто  меня  так  не  возмущает,  как  мнение
многих  скептиков,  что,  дескать,  все  идут  под  давлением
общественного  мнения,  корыстных  соображений  и  проч.
Кажется,  этим  людям  недоступно  самое  представление  о
прямом  инстинкте  борьбы,  чувстве  долга,  ответственности
перед  собой  в  эти  трудные  годы.  Из  всех  наших  добро¬
вольцев  я  постоянно  возвращаюсь  мысленно  к  Новикову,
может  быть,  потому,  что  его  побуждения  кажутся  мне
безупречной  чистоты.  Я  не  могу  забыть,  как  этот  человек,
действительно  партиец  всем  своим  существом,  страдал,
когда  с  ним  приключилась  крупная  партийная  неприят¬
ность,  как  он  в  несколько  дней  тогда  осунулся  и  почернел
лицом.  Мне  случайно  пришлось  столкнуться  с  ним,  когда
это  страдание  прорвалось  наружу  в  неловких,  мятущихся
словах,  и  я  была  потрясена  их  искренностью,  насквозь
ощутила  прямоту  и  честность  этого  человека.  И  вот  он
добился,  настоял  на  своем,  ушел  от  нашей  тихой  жизни.
 Ну,  ладно,  в  конце  концов,  для  каждого  отдельного
человека  дело  сводится  не  к  тому,  чтобы  обязательно
геройствовать  и  надо  не  надо  лезть  в  гущу  событий,
как  бы  этого  ни  хотелось.  Приходится  сидеть  на  своем
месте,  делать  возможно  лучше  то,  что  приходится  в  сво¬
ей  маленькой  сфере,  а  внутренне  готовить  себя  к  тому,
чтобы  любую  передрягу  встретить  как  подобает  настоя¬
щему  человеку.  Но  это  не  значит,  что  не  надо  пытаться
выбраться  из  своего  угла.
 11/VIII  —  Сейчас  Дюкарева  сидела  у  нас  и  рассказыва¬
ла  со  слов  своей  подруги  об  обстреле  поезда  с  матерями,
в  котором  та  ехала.  Даже  через  третье  лицо  этот  рассказ
заставляет  холодеть.  Я  не  могу  понять,  как  это  получается,
что  мы  как  будто  отодвинуты  за  тридевять  земель  от  вся¬
ких  событий.  Не  только  около  нас  ничто  не  нарушает  обыч¬
ной  жизни,  но  даже  не  приходится  сталкиваться  с  людьми,

258
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 побывавшими  в  пекле,  не  доходят  вести  о  жертвах,  живые
вести,  я  подразумеваю,  не  газетные.  И  вот  в  результате
наступает  какое-то  опасное  успокоение,  настроение  тыла,
который  кто-то  где-то  защищает,  а  его  это  не  касается.
Даже  тревоги  последнее  время  стали  редки.  Сейчас  я  пишу
во  время  тревоги,  но,  по  моим  подсчетам,  это  седьмая  за
время  с  1-го  августа,  а  общая  продолжительность  шести
тревог  2  ч.  25  мин.  Москва  ни  одной  ночи  не  спит  спокой¬
но.  А  если  возьмутся  за  нас  покрепче  —  жертв  будет  много
именно  потому,  что  мы  втянулись  в  этакое  благодушное
состояние  безопасности  и  больше  заняты  продовольствен¬
ными  проблемами,  чем  военными  делами.  А  между  тем  для
благодушия,  по-видимому,  меньше  оснований,  чем  когда-
либо.  Фронт  движется  медленно,  но  упорно  на  восток,  и  у
Киева,  и  под  Ленинградом.  Вчера  вышло  распоряжение,
ужесточающее  порядок  отбывания  трудповинности.  Опять
встал  на  очередь  вопрос  эвакуации  детей,  после  того  как
их,  благодаря  негодной  организации  дела,  в  большинстве
вернули  назад  или  позабирали  родители.
 18/VIII  —  Неделя  прошла,  неделя  наступления  и  по¬
терь,  от  которых  испытываешь  физическую  боль.  Мы  тер¬
пим  поражения,  мы  отступаем  по  всему  фронту,  клинья,
вбитые  между  Москвой  и  Ленинградом,  между  Киевом
и  Одессой,  катастрофически  расползлись.  Одесса,  по-ви¬
димому,  отрезана  со  взятием  Николаева,  а  Ленинград  —
боюсь  даже  говорить.  Немцы  в  Волосове  —  это  80  клм
и  под  Кексгольмом8  —  150  клм.  Боюсь,  что  эшелоны  с
матерями  и  детьми  не  успеют  уйти,  попросту  некуда  бу¬
дет.  Последние  три  дня  были  заполнены  организацией
эшелонов,  и  протекает  это  так  трудно.  Люди  не  смотрят
на  карты,  не  понимают  и  сотой  доли  того,  что  происхо¬
дит,  а  когда  поймут  —  грянет  паника.  Женщины,  уже
обжегшиеся  на  первой,  позорно  неудачной  эвакуации,
упираются,  отказываются  ехать,  потом  соглашаются,  по¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 259
 том  опять  отказываются  —  мука!  А  я  с  ужасом  смотрю
на  детей,  которые  по-прежнему  кишат  в  Ленинграде.  Не
знаю,  сколько  их  уехало,  но  на  улицах  и  в  трамваях  де¬
тей  не  стало  меньше.  И  это  —  ужасающее  непонимание
событий!  Иногда  я  готова  завидовать  этим  беспечным,
неведающим,  но  я  не  хотела  бы  быть  на  их  месте,  когда
они  поймут  и  замечутся  в  панической  растерянности.
Я-то  ко  всему  готова.  Т.  е.  к  чему,  собственно?  К  самому
желательному  —  обороне  Ленинграда  всеми  силами,  до
победы  или  гибели,  или  к  самому  ужасному  —  немецкой
оккупации?  И  еще  третья  возможность  —  это  сумку  за
спину  и  бегство,  если  будет  куда  бежать,  кроме  моря.
Но  одного  я  хотела  бы  во  всех  случаях  —  не  отрываться
от  коллектива.  Правда,  сейчас  уже  не  решаешься  гадать,
какие  люди  будут  представлять  этот  коллектив.  Сегодня
ушел  Дроздов,  завтра  уйдут  другие,  может  быть,  самые
милые  —  Павлуша,  Чистяков.  Но  все-таки  это  чувство
коллектива,  тяга  к  нему,  желание  быть  членом  компакт¬
ной  человеческой  ячейки  сильнее  отдельных  симпатий  и
антипатий.  И  пока  делаешь  для  этих  неведающих  веселое
лицо,  представляешься,  что  спокойно  занимаешься  своим
делом,  говоришь  матерям:  «Да,  да,  вот  как  хорошо,  что
эшелон  отсрочен,  вы  успеете,  не  торопясь,  сложиться»,  —
а  у  самой  все  время  камень  на  сердце:  успеют  ли  уехать,
сколько  еще  времени  осталось  дышать?
 А  над  Ленинградом  по-прежнему  спокойно  и  это  ста¬
новится  страшно.  У  меня  такое  чувство,  точно  это  какая-
то  западня,  чудовищный  подвох,  желание  взять  живым.
Ищешь  правдоподобных  объяснений:  защита  Ленинграда,
недостаток  горючего  у  немцев,  но  все  это  недостаточно.
Что-то  предательское  в  этом  спокойствии.
 19/\ЧП  —  Опять  передо  мной  встает  вопрос,  может
быть,  самый  серьезный  в  моей  жизни  —  вопрос  о  вступле¬
нии  в  партию.  Я  всегда  говорила  себе,  что  я  могу  сделать

260
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 этот  шаг  только  тогда,  когда  партия  будет  в  опасности
и  все  второстепенные  сомнения  и  разногласия  отступят
на  задний  план.  И  для  меня  тоже  не  будет  никаких  со¬
мнений,  что  я  принимаю  такое  решение  только  из  самых
чистых  побуждений.  В  основе  своего  учения  это  партия
будущего,  партия  здравого  смысла,  который  только  и  мо¬
жет  очистить  жизнь  от  ужасной  накипи,  определяющей
сейчас  ее  направление  во  всем  мире.  И  самое  ужасное
проявление  этой  накипи,  бессмыслицы  —  война.  Если  я
всей  душой  за  то  основное,  что  несет  с  собой  партия,  то
сейчас  я  не  могу  больше  стоять  в  стороне  в  минуту  опас¬
ности.  А  все  второстепенное,  творимое  несовершенными
людьми  —  носителями  совершенной  идеи  —  ну,  надо
будет  научиться  смотреть  дальше  его,  а  вблизи  от  себя
и  бороться  с  ним.  Я  слишком  долго  умывала  руки,  слиш¬
ком  много  было  половинчатости  в  моей  жизни.  Я  не  хочу
поспешности,  порыва,  я  оставляю  себе  классических  три
дня  на  размышление  —  все  равно  мысль  эта  была  у  меня
давно  и  не  так  уж  нова.  А  послезавтра  подам  заявление.
 20/УШ  —  Все,  что  было  в  жизни  устойчивого,  взорва¬
но,  все  ценное  —  творчество,  работа,  проблески  свободы
внутренней,  семья  —  затоптано,  жизнь  отдельных  людей
превращается  в  звериную  борьбу  за  жизнь  и  безопасность
свою  и  своих  детей.
 Мыслимо  ли  сейчас  что-то  беречь,  будь  это  привя¬
занности  к  близким,  быт,  свое  благополучие,  наконец?
Нет,  надо  все  выкорчевывать  из  своей  жизни.  Это  так
ясно,  но  даже  на  себе,  при  полной  ясности  сознания,
замечаешь  следы  того  же,  что  держит  на  месте  многих,
они  жалеют  свой  обжитой  угол,  свой  налаженный,  хоть
и  ущербленный,  быт,  держатся  за  эту  шелуху,  боятся
вылезти  из  коковины,  создающей  иллюзию  безопасности.
И  себя  ловишь  на  вспышках  такой  же  жалости  к  мело¬
чам.  Так  трудно  перевести  сознание  в  чувство,  добиться

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 261
 того,  чтобы  стряхнуть  шелуху  без  усилий  и  боли.  Но  я
все-таки  сознательно  иду  навстречу  тому,  что  не  сегодня
завтра  выйду  из  дому  и  все  оставлю  за  плечами.  Столько
народу  сейчас  выкинуто  в  такую  жизнь  без  пристанища,
без  близких,  без  единой  точки  опоры  во  взбаламученном
мире.  А  я  не  хочу  быть  выкинутой.  Лучше  я  уйду  в  та¬
кую  жизнь  сама.  И  пусть  я  ощущаю  наравне  со  многими
тысячами  эту  боль  потери  —  только  бы  она  послужила
источником  сил  для  борьбы  с  тем,  что  ее  вызвало.
 21/VIII  —  Бои  идут  под  Гатчиной,  самая  Гатчина  в
зоне  артиллерийского  обстрела  и  разрушается,  Павловск
разгромлен.
 Вчера  был  митинг,  на  котором  сообщено  было  о  непо¬
средственной  угрозе  Ленинграду  и  все  мужчины  и  жен¬
щины  от  17  до  55  лет  призывались  в  ряды  ополчения9.
Спокойно  и  деловито  говорили  Бердников  и  Махлышев,
истерически  кричал  Щеголев*  —  один  момент  я  боялась,
что  он  заплачет.  Но  народ  безмолвствовал.  И  я  больше
смотрела  на  людей,  чем  слушала.  Какие  страшные  были
лица!  Сосредоточенные  до  окаменелости,  угловатые,  по¬
черневшие.  И  ни  один  человек  из  рабочих  не  выступил.
Не  было  ни  подъема,  ни  энтузиазма,  только  ощущение
большой  беды.  Я  со  страхом  спрашиваю  себя:  будут  ли  эти
люди  защищаться  так,  как  им  предлагают  —  на  каждой  ули¬
це,  в  каждом  доме?  И  будет  ли  им  чем  защищаться?  Это
самый  тяжелый  вопрос,  который  лежит  камнем  на  душе.
Уже  на  митинге  проскользнуло  предложение  —  самим  ра¬
бочим  изобретать  себе  оружие.  А  разговор  об  эффективно¬
сти  камней,  падающих  с  крыш,  пожалуй,  страшнее  всего.
 Сегодня  ночью  я  проснулась  в  четвертом  часу,  на
самом  раннем  рассвете.  Город  далеко  виден  с  моей  голу¬
бятни,  весь  черный  и  такой  безжизненный.  Такая  была
 *  В  тексте:  Щеглев.

262
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 тишина,  минут  20,  как  остановившееся  сердце.  И  прямо
счастьем  было,  когда  что-то  упало  во  дворе  и  брехнула
собака.  Да,  берегут-таки  немцы  Ленинград,  как  дорогого
зверя,  шкуру  которого  жаль  испортить,  а  убить  и  выпот¬
рошить  всегда  успеют.
 23/УШ  —  Вчера  был  невыносимо  тяжелый  день.  Ут¬
ром  на  работе  Бондарев  рассказывал  мне  про  Донбасс,
откуда  он  только  что  перебрался  в  Ленинград.  Он  бес¬
хитростный,  недалекий  человек,  говорил  только  о  фак¬
тах,  но  и  в  таком  сухом  изложении  картина  получилась
жуткая.  Погоня  за  выполнением  плана,  полное  пренебре¬
жение  охраной  труда,  бесчисленные  несчастные  случаи,
которые  «не  считаются»  —  считается  только  массовая
гибель  рабочих  десятками.  Рабочая  загрузка  больше,  чем
даже  в  довоенное  время10,  и,  несмотря  на  материальную
обеспеченность,  все  это  вместе  с  постоянной  опасностью
для  жизни  гонит  оттуда  людей,  которые  убегают  все¬
ми  правдами  и  неправдами,  даже  нищие,  ободранные
бессарабцы,  даже  безработные  поляки.  А  уйти  нельзя  —
паспорта  отбираются  при  поступлении  на  работу  и  не
помогают  ни  опоздания,  ни  прогулы,  даже  после  тюрем¬
ного  заключения  люди  вынуждены  возвращаться  опять
туда  же,  откуда  они  пытались  убежать  таким  сложным
способом.  Мученьем  для  меня  был  этот  рассказ  именно
сейчас.  А  вечером  в  другом  разговоре  приоткрылась  пе¬
редо  мной  причина  наших  тяжких  потерь  и  неудач.  То
самое,  что  предполагаешь  и  чего  боишься:  та  же  мерт¬
вящая  система  централизованного  управления  и  полной
подавленности  инициативы  в  низах,  то  же  выдвижение
людей  по  признакам,  ничего  общего  не  имеющим  с  де¬
ловыми  требованиями  к  данному  рабочему  посту,  та  же
неряшливая,  непродуманная  организация  любого  дела.
И  если  в  мирных  условиях  все  это  —  тормоз,  то  в  воен¬
ных  —  это  катастрофа.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 263
 И  задаешь  себе  страшный  вопрос:  успеем  ли  пере¬
учиться,  перестроиться?  И  можно  ли  надеяться  на  такое
быстрое  перевоспитание  людей,  приученных  только  слу¬
шаться,  а  не  действовать?
 29/УШ  —  Сдан  Днепропетровск.  Украина  захвачена
наполовину,  если  не  больше,  сломлено  сопротивление
в  Финляндии*.  А  в  Ленинграде  опять  затишье,  после
вспышки  тревоги  20-21-го  числа.  Это  просто  невероят¬
но,  что  в  таком  кипящем  котле  мы  продолжаем  спокойно
спать,  мирно  ходить  на  работу,  исподволь  готовиться  к
зимовке.  Но  в  одном  чувствуется  возросшая  острота  по¬
ложения  —  это  эшелоны.  С  катастрофическим  опоздани¬
ем  мы  пытаемся  еще  разгрузить  город  от  женщин  и  детей,
их  собирают,  грузят  в  вагоны  и  отправляют  за  10-12  км
на  Сортировочную,  в  Рыбацкое,  или  еще  куда-нибудь,  где
они  стоят  на  путях,  8-10  эшелонов  сразу.  Стоят  три  дня,
пять,  неделю,  ждут  отправки  каждую  минуту,  не  могут
установить  связь  с  родными,  которые  воображают,  что
они  давно  уже  уехали.
 Большинство  без  денег,  продуктов  в  обрез,  то,  что
должно  было  с  натяжкой  хватить  на  дорогу,  проедается
на  месте.  А  если  и  двинутся  вперед,  то  на  риск  —  про¬
скочат  или  не  проскочат  опасную  зону?  Наша  последняя
артерия,  северная  дорога11,  держится  под  непрерывным
обстрелом.  Вчера  на  станции  узнали,  что  подвергся  на¬
падению  эшелон  во  Мге,  в  котором  ехали  родственники
Ханиной,  из  которых  три  женщины  ранены,  а  ребенок
убит.  Страшно  перетревожились  Махлышев  и  Одновалов,
у  которых  семьи  с  24-го  сидели  в  вагонах.  Отправились
они  на  поиски,  но  своих  эшелонов  уже  не  нашли,  толь¬
ко  насмотрелись  на  чужие  с  их  своеобразной  лагерной
жизнью,  да  на  три  немецких  бомбардировщика,  которые,
 *  Так  в  тексте.  Вероятно,  правильно:  во  Франции.

264
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 как  у  себя  дома,  летали  над  путями  и  составами,  не
провожаемые  ни  зенитками,  ни  нашей  авиацией.  И  лю¬
бопытная  подробность  —  никто  из  железнодорожного
начальства  не  мог  сказать,  ушли  ли  их  эшелоны  и  когда.
У  них  ведется  учет  только  паровозам,  а  кого  и  куда  эти
паровозы  везут  —  их  не  касается.  Таким  образом,  можно
под  самым  Ленинградом  потерять  целый  состав,  хотя  бы
это  был  эвакуируемый  завод.  Вот  где  наша  гибель!
 1  /IX  —  Вчера  я  отправила  Тане  письмо,  но  без  вся¬
кой  уверенности,  что  оно  выйдет  за  пределы  Ленингра¬
да.  Кольцо  смыкается,  и  мы  почти  беззащитны!  Трудно
передать  всю  тяжесть  этого  сознания  бессилия  и  без¬
надежности.  Оно  давит  днем  и  ночью,  оно  хуже  стра¬
ха  бомбардировок.  Немцы,  подступают  со  всех  сторон,
уже  перерезана  Октябрьская  дорога,  по-видимому,  взяты
Любань  и  Tocho12,  эвакуированы  все  пригороды  Ленин¬
града,  как  будто  еще  держится  Выборг13,  но  это  уже  не
имеет  значения,  поскольку  Кексгольм  взят14.  Послед¬
няя  наша  дорога  —  северная  еще  не  занята  на  земле,  но
под  непрерывным  ударом  с  воздуха.  Но  еще  страшнее
то  внутреннее  крушение,  признаки  которого  все  чаще
замечаешь.  Вспышка  антисемитизма,  инциденты  вроде
сегодняшнего  с  Бахаревой,  которой  грубая,  распутная
девка  из  ее  команды  пригрозила:  «Погоди,  придет  скоро
наше  времечко!»,  темные  разговоры,  косые  взгляды  на
партийцев,  глухое  недоверие  и  вражда  —  все  это  может
дать  ужасающий  взрыв  в  критическую  минуту.  И  в  ответ
на  призывы  защищать  Ленинград  я  не  слышу  отклика,
а  ведь  это  рабочая  масса  —  и  если  она  не  отзывается,  то
чего  ждать  от  крестьянства,  от  городской  мелкоты?  А  те,
кто  готовы  и  хотят  встать  на  защиту  не  только  города,
но  гораздо  большего,  —  те  безоружны.
 Все  слышнее  выстрелы  вокруг  города,  а  по  ночам  чер¬
ный  горизонт  весь  изрезан  огненными  вспышками.  Нет

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 265
 больше  смелости  заглядывать  в  завтрашний  день.  Мы  не
сумели  спасти  себя,  а  теперь  только  чудо  может  спасти
от  катастрофы,  а  чудес  не  бывает.
 2/1Х  —  Пять  дней  не  было  воздушных  тревог,  а  се¬
годня  только  я  сравнительно  рано  —  в  7-15  вернулась
домой  и  собралась  опять  выйти,  как  хлоп  —  тревога.
Вышла  на  балкон,  прислушалась  —  вокруг  тихо.  Жите¬
ли  давно  перестали  бегать  и  прятаться,  так  привыкли
к  безобидным  тревогам.  В  Колпине  это  уже  привело  к
многочисленным  жертвам15,  почти  всецело  за  счет  нахо¬
дившихся  на  улицах.
 Все  дни  сейчас  напряженные  и  тревожные.
 Наше  сложное  государство  никогда  со  времен  Батыя
не  стояло  перед  такой  угрозой  раздела  и  распада.
 В  городе  беспокойство  другого  рода.  Здесь  все  опре¬
деляется  карточной  нормой,  события  ощущаются  через
желудок.  Убавили  хлеба,  нормировали  отпуск  спичек  и
соли16  —  и  немедленно  выросли  хвосты  за  бескарточным
керосином.  Когда  смотришь  на  эти  толпы  женщин,  плохо
одетых,  почти  все[х]  некрасивых  и  измученных  и  таких
примитивных  в  своей  реакции  на  события  —  и  жалко,
и  тяжело.  Эта  масса  —  они  и  жертвы,  и  причина  зла.  Без¬
думные,  своекорыстные,  заеденные  мелкими  интересами
и  будничной  борьбой  за  жизнь  —  из  них  могут  выйти
редкие  единицы,  способные  подняться  на  уровень  собы¬
тий,  в  мыслях  или  поступках,  но  в  массе  они  не  проявля¬
ют  ни  одного  высшего  человеческого  свойства.  А  между
тем,  пока  они  не  дорастут  до  какой-то  ступени,  когда
они  окажутся  способны  на  разумную  волю,  —  до  тех  пор
мы  будем  иметь,  что  и  сейчас:  безумные  и  бессмыслен¬
ные  войны,  политиканствующую  бюрократию  и  ничем  не
оправданные  страдания  миллионов  человеческих  существ.
 Тревога  уже  около  часу.  Выстрелов  не  слышно,  толь¬
ко  рокочут  совсем  близко,  как  будто  кругами,  самолеты.

266
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Гул  ровный  —  значит,  свои.  А  где-то  бой,  о  котором  мы
ничего  не  узнаем.  Несчастье  жить  так,  вслепую.
 3/1Х  —  Погиб  Файнберг.  Известие  дошло  до  жены
через  санитара,  привезшего  его  тяжело  раненного  в  Ле¬
нинград.  С  утра  Чистяков  и  Яковлев  отправились  ис¬
кать  его  по  госпиталям,  и  не  нашли.  Видели  только  во
дворе  Военно-медиц[инской]  академии17  ящики-гробы,
куда  складывают  трупы  по  трое.  Население  жертв  не
видит  и  о  своих  близких  ничего  не  знает.  Сейчас,  в  7  ча¬
сов  вечера,  третья  тревога  за  сутки,  из  них  одна  в  час
ночи  —  от  этого  мы  совсем  отвыкли.  Весь  день  с  трево¬
гами  и  без  них  вокруг  станции  глухо  ухают  выстрелы,
иногда  настолько  близко,  что  вздрагивает  дом.  Сводки
Информбюро  с  29-го  однообразно  повторяют:  «Бои  на
всем  фронте»,  —  и  только  сегодня  к  этому  прибавилась
сдача  Таллинна,  о  чем  мы,  впрочем,  давно  уже  знали.
У  меня  больше  нет  сил  сидеть,  ничего  не  делая  над  сво¬
ими  ненужными  бумажками.
 6/1Х  —  Завтра  хороним  Беляева.  Трудно  придумать
более  нелепую  и  обидную  кончину  для  человека,  ко¬
торый  рвался  в  армию,  добился,  наконец,  своего  и  че¬
рез  какие-нибудь  две  недели  —  паралич  сердца  —  самая
гражданская  смерть.
 Файнберга  мне  больше  жалко  внутренней,  сердечной
жалостью,  но  Беляев  был  своеобразнее  и  цельнее.  И  хо¬
рошие  и  дурные  черты  в  нем  были  выше  ординара  и,
безусловно,  была  редкая  в  наше  время  черта  —  смелость.
При  всех  его  вздорных,  подчас,  выходках,  упрямстве,
грубости,  он  всегда  внушал  мне  чувство  уважения  муже¬
ством,  с  каким  он  высказывал  свои  мнения  и  отстаивал
их.  А  мысли  у  него  шли  часто  неожиданным,  не  стандарт¬
ным  путем  и  часто  он  поражал  оригинальным  решением,
найденным  исходом.  Было  в  нем  что-то  свое,  неповто¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 267
 римое,  как  неожиданная  на  его  грубо  рубленном  лице
преображающая  улыбка  с  круто  загнутыми  уголками  рта.
Очень  немногие  его  ценили  —  Борхов,  я  да  Александр
Александрович,  который  сегодня  сказал:  «Все-таки  я  его
немножко  любил».  Большинство  вечно  возмущалось  и
негодовало  на  него  —  он  любил  гладить  против  шерсти
и  не  церемонился  с  людьми.  Но  с  теми,  кто  давал  ему
почувствовать  свою  индивидуальность,  он  умел  держать¬
ся  с  большим  тактом,  ничем  не  срывая  взаимное  уваже¬
ние.  Он  орал  на  подхалимствующую  Софью  Ефимовну
и  никогда  не  повысил  голоса  в  разговорах  со  мной,  хотя
мне  не  раз  приходилось  затевать  с  ним  крупные  стычки.
Я  пророчила,  что  не  сносить  ему  головы  на  фронте  с  его
отважным  и  упрямым  характером,  а  он  даже  не  дожил
до  боя.  Вот  уж  было  бы  ему  обидно,  знай  он,  какой  его
ждет  конец!
 А  в  Ленинграде  опять  как  будто  бы  передышка.  При¬
шли  поезда  из  Москвы18,  меньше  слышна  стрельба.  Но,
с  другой  стороны,  окраины  обстреливаются  из  дальнобой¬
ных  орудий  (Обводный),  самолеты  летают  над  Средней
Рогаткой.  Все  обрывки  выловленных  слухов.  Завтрашнее
воскресенье  я  хотела  отдать  на  объезд  Ленинграда,  про¬
сто  забраться  подальше  от  центра  и  проверить,  что  там
делается,  но  вместо  этого  пойду  на  похороны,  а  потом
буду  кормить  бесхозных  Павлушу  и  Мину  Герц[елевну].
 А  все-таки  постреливают  —  вот  сейчас  23-30,  начали
бухать  удар  за  ударом!  Коля  улетел  сегодня  в  коман¬
дировку,  Наташа  с  Борисом  не  дают  вестей  с  окопов.
Удивительно,  как  много  в  нас  спасительной  беспечности.
Если  бы  не  она  —  кажется,  не  выдержать  бы  страха  пе¬
ред  каждым  наступающим  днем.
 8/1Х  —  В  Ленинграде  появляются  первые  жертвы,  так
сказать,  внутригородские.  Какие-то  шальные  снаряды  за¬
летают  по  ночам  в  город,  разбит  дом  на  Старо-Невском,

268
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 на  2-й  Советской.  Вчера,  когда  хоронили  Алексея  Алек¬
сандровича,  в  покойницкой  лежали  убитые  со  Средней
Рогатки.  А  жаль  мне  его  все-таки,  чем  больше  вспоминаю,
тем  больше  доброго  всплывает  в  памяти.  Очень  тепло
вчера  о  нем  говорил  Борхов,  как  о  человеке,  способном
на  отчаянную  храбрость  и  непоказное  самопожертвова¬
ние,  как  о  вожаке,  который  мог  повести  за  собой  на
любую  опасность.
 9/1Х  —  Я  начала  писать  вчера  в  райкоме19,  а  во  время
совещания  развернулись  уже  более  серьезные  события.
В  19  часов  была  тревога.  Из  окна  райкома  мы  видели
летящие  самолеты  —  6  или  9,  сопровождаемые  ватными
вспышками  разрывов.  Стрельба  была  непрерывная  в  тече¬
ние  почти  всех  50  минут  тревоги.  А  когда  мы  вышли  в  9-м
часу,  то  увидали  за  Невой  громадное,  неподвижное  облако
дыма  с  белой  шапкой,  точно  взбитые  сливки,  ниже  густо¬
черное,  а  по  мере  того,  как  я  шла  по  набережной  от  16-й
до  8-й  линии,  вдоль  горизонта  росло  прозрачное  розовое
зарево.  Как-то  сразу  стало  известно,  что  это  горит  коксо¬
химический  завод  на  Обводном20,  упоминали  и  1-ю  ГЭС21.
Это  меня  особенно  взволновало.  Но  вообще  ужасной  тя¬
жестью  ложится  чувство  ожесточенной  злобы  за  эту  бес¬
смыслицу,  обиды  за  разрушения,  за  взлетающий  в  дым  и
на  ветер  человеческий  труд  и  мир.  Дома  я  застала  Наташу
и  Бориса,  накануне  вернувшихся  с  окопов.  6-го  вечером
они  убежали  с  Дубровки  из-под  жестокого  обстрела,  по¬
сле  того  как  в  нескольких  метрах  от  их  дома  упала  бомба.
О  судьбе  Дубровки  мы  здесь  ничего  не  знаем.  А  ночью
происшествия  развивались  дальше:  в  10-35  снова  тревога,
снова  бешеный  обстрел,  вспышки  взрывов  беспорядоч¬
но  раскинуты  по  светлому  лунному  небу,  изрезанному
вдоль  и  поперек  прожекторами.  Гул  самолетов,  стрельба,
далекое  уханье  —  ну,  словом,  концерт  вовсю.  А  на  утро
выяснилась  невеселая  картина:  только  со  слов  очевидцев

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 269
 и  пострадавших  —  разрушенные  дома  на  ул.  П.  Лаврова,
Чайковского,  Воинова,  на  Выборгской,  у  Финляндского
вокзала,  около  моей  бывшей  квартиры  на  Кронверкском
вылетели  все  стекла,  улица  засыпана  осколками.  Вероятно,
это  далеко  не  все.  Сегодня,  между  8  и  16  часами,  —  пять
тревог.  Матери  с  детьми  уже  вымотались  за  сутки,  бе¬
гая  по  щелям  и  подвалам.  У  меня  в  квартире  нет  детей,
а  поэтому  ночная  тревога  протекала  очень  тихо,  но  в  до¬
мах,  битком  набитых  детьми,  —  другое  дело.  Анастас[ия]
Алекс,  рассказывала,  что  у  них  творилось  вчера  во  время
тревоги:  суматоха,  детский  плач,  при  каждом  новом  залпе
испуганные  крики,  разбитые  на  лестнице  носы.
 10/IX  —  Ну  и  день!  Девять  тревог.  Немцы  взялись
за  нас  всерьез.  Последняя  тревога  вчера  длилась  2  часа,
с  21-30  до  23-30  при  непрерывном  обстреле.  Я  вышла
со  станции  в  9-м  часу  и  всю  пешую  дорогу  бежала  бегом,
боясь,  чтобы  не  застала  тревога,  но  успела  проскочить!  Во
время  тревоги  обстрел  был  такой,  что  все  женщины  с  по¬
жарных  постов  на  чердаке  разбежались,  и  как  ни  сильно
было  искушение  по-вчерашнему  залезть  спать,  пренебре¬
гая  беспорядком,  совесть  не  позволила,  и  я  полезла  на
чердак!  Там  оказалось  всего  двое  мужчин,  потом  подо¬
шел  еще  наш  Любимов  и  я.  Делать,  к  счастью,  ничего
не  пришлось,  но  зрелище  бомбардировки  мы  наблюдали
прекрасное.  Если  бы  это  было  не  такое  вредоносное  за¬
нятие,  то  я  сказала  бы,  что  это  захватывающе  по  эф¬
фекту.  Ночь  была  лунная,  прожекторы  жарили  только
по  более  темной  половине  неба.  Весь  купол  усеян  ко¬
роткими  вспышками  зенитных  снарядов,  трассирующие
пули,  красные,  белые,  зеленоватые,  поодиночке  плавно
пролетают  вверх,  то  проносятся  стремительно  стаями  как
птицы.  На  облаках  беглое  полыханье  дальних  артилле¬
рийских  выстрелов  и  ослепительно-белые  пятна  от  про¬
жекторов.  Это  —  световое  оформление,  а  звуковая  часть

270
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 не  хуже,  столько  разнообразия  в  этих  глухих  и  звонких,
одиноких  и  раскатистых  и  дробных  громыханьях.  Ста¬
раешься  навострить  ухо  и  выучиться  различать  зенитку
от  артиллерии  наземной,  разбирать,  где  и  какая  бомба
упала,  —  недурная  школа!  С  чердака  хорошо  были  вид¬
ны  три  больших  взрыва  фугасных  бомб  где-то  в  районе
Петроградской  —  стремительные  фонтаны  черного  дыма,
вырастающие  высоко  над  крышами.  А  пронзительный  вой
падающей  бомбы  уж,  наверное,  навсегда  запомнился.  Да,
зрелище!  И  вчера,  и  сегодня  я  почти  не  выходила  со
станции,  но  люди  уже  раздражены  и  измотаны  этой  не¬
прерывной  дерготней.  Вчера  девять  тревог,  сегодня  день
еще  не  кончился  —  восемь.  Промежутки  между  тревогами
от  2-х  часов  до  10-ти  минут.  Воображаю,  какое  беснова¬
ние  идет  в  очередях,  которые  так  часто  ломаются.  Многие
вчера  совсем  не  достали  хлеба,  и  вообще  снабжение  стре¬
мительно  ухудшается,  особенно  после  этого  большого  по¬
жара.  Горел  не  завод,  а  продовольственные  склады,  и  это
уже  чувствительно  ударило  по  норме22.  Доставка  овощей
превращается  в  опасное  добывание,  ведь  весь  район  под
обстрелом.  Любопытно,  как  это  все  будет  тянуться  дальше.
 11  /IX  —  Ночь  была  почти  повторением  предыдущей.
С  22-30  до  0-30  я  сидела  на  чердаке  и  наблюдала  ту  же
картину.  Прошло,  по-моему,  три  волны  самолетов,  взры¬
вов  было  много,  но  в  ближайших  районах  ни  дыма,  ни
пожаров  не  было  видно.  Зато  по  периферии  причинено
немало  вреда.  Я  поддалась  на  приглашение  какого-то
разбитного  малого,  который  все  время  с  грохотом  топал
по  крыше  над  нашими  головами,  и  вылезла  через  слу¬
ховое  окно  на  самый  конек.  Оттуда  видны  были  четыре
громадных  пожара,  пылавших  на  окружности  от  порта  до
Московского  вокзала.  Утром  говорили,  что  бомбы  падали
и  в  районе  станции.  Около  меня,  на  Васильевском,  было
несколько  случаев  зажигательных  бомб.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 271
 Мое  путешествие  на  крышу  было  довольно  страшным,
но  поучительным:  по  крайней  мере  я  знаю,  что  сумею
удержаться,  хотя  крыша  была  препротивная,  без  всяких
признаков  ограждения  и  довольно  крутая.  Сейчас  я  по¬
лучила  почетное  приглашение  —  дежурить  на  наблюда¬
тельной  вышке  на  станции,  оттуда  все  прекрасно  видно.
А  девочки,  которые  там  несут  пост  и  держат  связь,  до
того  трусят  во  время  обстрела,  что  прячутся  в  пожар¬
ную  будку.
 12/1Х  —  На  станции  большая  беда:  этой  ночью  бом¬
бой  убито  пять  человек.  Люди  как  на  подбор,  ценные
работники  и  хорошие  по-человечески.  Погибли:  Шевчен¬
ко,  Стрельнин23,  Филимонов,  Арро  и  шофер  Иванов.  На
станции  было  много  зажигательных  бомб,  они  осматрива¬
ли  территорию  и  на  заднем  дворе  все  пятеро  попали  под
удар.  Шестой  случайно  отстал,  закуривая,  и  остался  жив.
Пожар,  который  я  видела  с  чердака,  оказался  результатом
взрыва  бомбы  в  складе  соседнего  завода,  примыкающего
вплотную  к  нашей  территории.  Пожарники  наши  тушили
и  свои,  и  соседские  пожары.  Почти  все  хорошо  держа¬
лись  в  эту  боевую  ночь,  но  настроение  резко  измени¬
лось.  Население  общежития  в  панике  бросилось  убегать
со  станции  по  родным  и  знакомым,  точно  сейчас  есть  в
городе  хоть  один  безопасный  угол.  А  по-моему  —  толь¬
ко  не  метаться.  Никогда  не  знаешь,  где  тебя  настигнет
судьба.  Делать  свое  дело,  не  прятать  голову  под  крыло
и  терпеть  всю  эту  трагическую  катавасию.
 Сегодня  за  день  только  одна  тревога  утром.  Ночь  обеща¬
ет  быть  пасмурной,  но  все  равно  может  оказаться  адской.
 13/1Х  —  Положение  осложняется  всесторонне.  Ночь
прошла  спокойно,  но  город  обстреливается  артиллерией,
один  снаряд  попал  у  Никольского  переулка,  были  попа¬
дания  в  районе  Московского  вокзала.  Наша  артиллерия

272
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 отвечает  из  порта,  с  линкоров  и  из  самого  города.  На
станции  было  очень  тревожно.  С  территории  соседних
заводов  до  3-х  часов  ночи  обстреливали  из  винтовок
наши  посты  и  даже  прохожих  на  улице.  Вахтенные,  ко¬
торые  шли  к  10-часовой  смене,  должны  были  остаться
вдоль  стены.  Все  наши  заявления  об  этой  внутренней
вспыхнувшей  опасности  пока  ни  к  чему  не  привели.  Вче¬
ра  вечером  по  дороге  к  трамваю  я  шла  в  толпе  женщин
с  детьми  и  узлами,  бегущих  из  этого  района.  Это  был
настоящий  великий  исход.  Так  велика  паника  перед  воз¬
душным  нападением  в  соседстве  с  большими  заводами
при  отсутствии  бомбоубежища.
 Я  спросила  одну  женщину,  которая  стояла  на  тротуа¬
ре  и  плакала,  не  в  силах  справиться  с  грудным  ребенком
на  руках,  трехлетним  у  юбки  и  большим  узлом:  «Куда
вы  идете?»  Она  сказала:  «Сама  не  знаю,  попросимся
куда-нибудь  в  первый  этаж».  Я  помогла  ей  пройти  часть
пути,  потом  встретилась  какая-то  женщина,  которая  име¬
ла  пропуска  в  соседнее  бомбоубежище  и  увела  их  с  собой.
В  трамвае  другая  женщина,  одна  с  маленьким  чемодан¬
чиком,  говорит:  «Все  уходят,  и  я  ушла».
 М.  Г.  предполагает,  что  это  злостно  создаваемая  па¬
ника.  Я  допускаю,  что  она  может  распространиться,  как
зараза,  сама  собой.
 В  кабинете  моем  уцелели  чудом  все  стекла  в  прошлую
ночь  (окно  вовремя  распахнулось),  но  его  забили  снару¬
жи  наглухо  фанерой,  сидим  без  дневного  света.
 Хлебный  паек  в  3  дня  скатился  с  400  до  200  гр.  для
служащих  и  с  600  до  400  для  рабочих24,  но  разговоров
об  этом  мало  слышно.  Преобладает  физический  страх
перед  бомбежкой.
 После  выстрелов  сегодняшней  ночи  я  начинаю  ве¬
рить  рассказам  о  ракетах,  которые  пускали  накануне  пе¬
ред  бомбежкой  станции  с  территории  «Севкабеля»25.  Та
красная  и  зеленая  иллюминация,  которую  мы  наблюдали

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 273
 первые  ночи,  принимая  ее  в  своем  невежестве  за  трас¬
сирующие  пули  своих,  оказалась  сигнальными  ракетами
пресловутой  «пятой  колонны».  Она  оказывается  реаль¬
ностью,  и  только  вчера,  четыре  дня  спустя,  догадались
предупредить  население  по  радио  о  значении  этих  сиг¬
налов.  Город  насыщен  врагами.
 Вечер.  Весь  день  ухают  орудия,  попадания  уже  не  под¬
даются  подсчету.  Яковлев  попал  под  обстрел  на  площади
Труда.  Там  упало  четыре  снаряда.  Когда  Наташа  и  Борис
ехали  ко  мне  вечером,  у  Республиканского]  моста  над
ними  пролетел  снаряд,  осыпая  все  осколками.  Весь  день
была  низкая  облачность  и  туман,  только  одна  тревога  часов
в  7  без  перестрелки.  С  вышки  за  портом  видны  были  два
больших  пожара,  яркие  даже  сквозь  туман.  Наших  убитых
похоронили  сегодня  там  же,  где  Беляева,  за  улицей  Стачек.
В  третий  раз  мы  срезали  цветы  с  клумбы.  Провожавшие
говорили,  что  за  неделю  дорога  на  кладбище  стала  неузна¬
ваемой  —  дома  без  стекол,  несколько  пожарищ.  Шоссе
занято  отступающими  войсками.  Поминать  погибших  ор¬
ганизованно  нельзя  —  я  предлагала  директору  провести
минуту  молчания  в  их  память  на  станции.  Он  отказал.
Правда,  паники  и  так  хватает,  люди  до  ужаса  стали  не¬
устойчивы.  Даже  на  себе  чувствуешь,  как  ни  тяготишься
потемками,  но  каждая  достоверная  весть  о  потерях  так
больно  бьет  и  подрывает  мужество  и  надежду.  Сегодня  со¬
общение  о  сдаче  Чернигова.  Уханье  продолжается  и  ночью.
 14/1Х  —  В  первый  раз  я  попалась  в  тревогу  на  улице
и,  что  всего  обиднее,  —  за  сотню  шагов  до  своего  дома.
Попала,  видно,  крепко:  над  головой  непрерывный  рокот,
самолеты  летают  низко  по  одному  —  по  два  и  в  таком
количестве,  как  еще  ни  разу  мы  не  видали.  Но  разобрать,
какие  свои,  а  какие  немецкие,  —  я  не  в  состоянии.
 Я  возвращалась  с  Загородного.  Всю  дорогу  туда  и
обратно  я  искала  следов  разрушений,  и  надо  сказать,

274
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 что  первое  впечатление  —  это  незначительность  ущерба.
В  основном  пострадали  стекла.  Весь  трамвайный  марш¬
рут  от  пл.  Труда  до  Садовой  идет  вдоль  домов  с  зияю¬
щими  оконницами.  Бой  далеко  не  сплошной.  Очень  часто
рядом  с  высаженными  окнами  встречаются  совершенно
целые  и  трудно  это  чем-нибудь  объяснить,  кроме  свое¬
временно  открытых  рам.
 Самое  крупное  разрушение,  которое  я  видела,  угловой
дом  на  Ивановской,  где  снаряд  попал  в  угловое  окно
2-го  этажа,  причем  три  этажа  сверху  и  все  остальное
здание  цело,  не  считая  стекол,  и  разворотило,  по-видимо¬
му,  только  квартиру  внутри.  Пробита  снарядом  решетка
Дворца  Труда26,  рядом  у  бульвара  на  тротуаре  воронка.
Но  все  это  для  такого  большого  города  только  царапины.
 Как  на  грех,  после  двух  пасмурных  сегодня  чудный
день,  и  тревоги  начались,  как  только  прояснилось.  Я  сижу
на  чужой  лестнице  уже  час.  Гул  самолетов  ослабел,  на¬
чалась  стрельба.  Удивительное  я  испытываю  внутреннее
спокойствие  во  всех  этих  переделках.  Только  мысль  о  На¬
таше  и  Борисе  мозжит  в  глубине  и  до  конца  я  спокойна
только  когда  они  со  мной.  А  вокруг  только  и  слышны
разговоры:  где  безопаснее  —  в  подвале  или  на  лестнице,
в  какой  район  броситься,  куда  спрятаться.  Самый  частый
вопрос  сейчас  при  встрече  это:  «Куда  вы  прячетесь?»
и  «Целы  ли  у  вас  стекла?»  На  первый  вопрос  я  обыч¬
но  отвечаю,  что  прячусь  на  чердаке,  и,  каюсь,  в  глубине
души  этим  немножко  щеголяю.  Но,  правда,  я  так  до¬
вольна  этой  самопроверкой  и  так  сильно  мое  убеждение,
что  нелепая  и  жестокая  случайность  может  застукать  где
угодно,  что  я  действительно  не  боюсь.
 16/1Х  —  Что  же  это  —  агония  или  только  тяжелый  кри¬
зис?  Ленинград  взят  в  тиски.  По-видимому,  уже  не  оста¬
лось  ни  щелки  свободного  выхода.  Взяты  Шлиссельбург
и  Дубровка.  С  юга  немцы  уже  в  Лигове27.  А  мы  по-преж¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 275
 нему  разрознены  и  безоружны,  несмотря  на  все  пылкие
призывы  к  населению.  Письма  еще  доходят,  телеграммы
к  отправке  принимают,  но  о  действительном  положении
вещей  мы  ничего  не  знаем.  И  самый  жестокий  признак
разобщенности  между  властями  и  массой  я  вижу  в  том,  что
до  такой  степени  не  доверяют  народу,  не  рискуют  сказать
открыто  хоть  часть  правды.  За  все  время  войны  не  было
ни  одного  информационного  сообщения  на  станции,  из
которого  можно  было  бы  понять,  что  же,  в  конце  концов,
творится,  если  не  на  всем  фронте,  то  хоть  под  Ленингра¬
дом.  В  тысячу  раз  хуже  правды  эта  пантофельная  почта28,
которая  разносит  отрывочные  и  панические  слухи.  И  нече¬
го  им  противопоставить,  потому  что  мы  ничего  не  знаем.
 Последние  ночи  прошли  спокойно,  не  было  налетов,
но  идет  непрерывная  артиллерийская  перестрелка  и  днем
и  ночью.  Вчера  с  вышки  видно  было,  как  обстрелива¬
ли  линкор  «Марат»  на  рейде29.  С  большими  перелетами
снаряды  подымали  столбы  воды  по  заливу.  Один  столб
поднялся  низко  у  кормы.  В  промежутках  начинали  бу¬
хать  орудия  корабля  и  еще,  и  еще  —  со  всех  сторон.  Весь
день  летали  наши  самолеты.  В  одну  из  тревог  я,  уходя
со  станции,  попала  в  самый  центр  обстрела  разведчика,
летавшего  над  головой.  Трескотня  и  уханье  шли  почти
сплошной  музыкой.  Люди  разбегались  и  жались  к  стен¬
кам.  Один  самолет  наш  круто  снизился,  почти  мазнул
по  крышам.  Женщины  приняли  это  за  пикировку.  Пока
добралась  до  дому,  пересидела  две  тревоги.  Ложась  спать
в  11  ч.,  я  подняла  темную  штору  и  опять  увидала  в  доме
напротив  светящееся  и  тухнущее  окно.  Я  взяла  бинокль,
стала  следить.  Окно  освещалось  по  три  раза  с  равномер¬
ными  промежутками.  Так  я  наблюдала  эти  вспышки  света
в  четыре  приема.  Это  уже  не  могло  быть  случайностью,
тем  более  что  не  первую  ночь  я  вижу  свет  в  этом  окне.
Я  побежала  вниз  искать  дежурного.  Постовые  у  ворот  от¬
казались  идти.  Послали  к  милиционеру.  Постовой  на  углу

276
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 послал  к  другому  постовому,  а  тот  —  в  отделение  мили¬
ции.  Так  я  пропуталась  по  инстанциям  и  уж  к  половине
12-го  добралась  в  милицию  на  6-ю  линию30.  Помещение
дежурного  битком  набито  людьми,  и  хотя  я  предпочла  бы
сделать  свое  сообщение  не  для  такого  большого  общест¬
ва,  пришлось  говорить  при  всех.  Дежурный  выслушал,
ничего  не  записал:  «Можете  идти».  Я  удивилась:  «Вам
даже  фамилия  моя  не  нужна?»  —  «Ну,  хорошо,  скажите
фамилию  и  адрес»,  —  и  на  лоскуточке  бумаги  записал
мои  указания.  Я  злила  с  тяжелым  чувством  неуверенно¬
сти  в  последствиях  моих  разоблачений.
 Ночь  была  темная,  но  идти  было  легко,  т.  к.  отсвечи¬
вало  большое  зарево  на  юге,  где-то  чудовищные  пожары.
 18/IX  —  Два  дня  было  сравнительно  тихо  —  ни  нале¬
тов,  ни  обстрела,  по  крайней  мере  в  центральных  районах.
Вчера  стали  говорить,  что  немцев  отогнали  километров
на  30,  выбили  из  Лигова  и  Сосновой  Поляны.  А  сего¬
дня  опять  снаряды  в  городе:  около  Ленэнерго31,  в  Ап¬
текарском  пер.,  на  Невском,  12,  на  Красной  площади32.
Попадания  все  в  жилые  дома.  Вчера  В.  О.  был  навод¬
нен  переселенцами  из  Автова  и  других  южных  окраин33.
Почему-то  В.  О.  считается  самым  мирным  углом,  хотя
жители  его,  особенно  моего  служебного  района,  совсем
другого  мнения.  За  день  было  пять  тревог.  В  одну  из  них
мы  наблюдали  с  вышки,  как  штук  9  немецких  самолетов
кружили  над  портом  на  значительной  высоте  и  в  течение
почти  часа  высматривали  все,  что  им  нужно.  Вокруг  на
смехотворном  расстоянии  вспухали  комочки  от  зениток,
но  это  даже  не  отклоняло  немцев  от  их  пути,  они  по-
прежнему  описывали  круг  за  кругом.  Наши  самолеты
летали  понизу  со  страшным  грохотом  и  не  вмешивались
в  события.  «Марат»  вчера  ушел  с  рейда.
 На  станции  теперь  каждодневное  смятение  из-за  об¬
стрелов.  Столовая  переведена  на  жесткую  норму.  Мясные

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 277
 блюда  стали  давать  по  карточкам,  и  все  бросились  на
бескарточные  кушанья.  В  результате  к  2-м  часам  столо¬
вая  опустошается  и  поздним  сменам  ничего  не  достается.
А  при  200  г.  хлеба  и  отсутствии  бескарточных  товаров
обеденный  вопрос  приобретает  исключительную  остроту.
Бердников  в  качестве  председателя]  завкома  хлопочет  о
фондах,  носится  с  бумажками  и  резолюциями,  но  поряд¬
ка  и  еды  от  этого  больше  не  становится.  Вчера  рабочие
и  охрана  прямо  набросились  на  него  с  обвинениями  и
руганью:  «Только  все  обещаете,  а  кормить  не  кормите!»
Сознание,  что  мы  находимся  в  осажденном  городе,  что
надо  подтягивать  пояса  и  радоваться  чечевичному  супу,
встречается  у  очень  немногих,  у  отдельных  единиц,  а  мас¬
са  прислушивается  только  к  голосу  желудка  и  плюет  на
все  остальное.  Разговоры,  которые  растут  на  этой  почве
в  той  же  ремонтной  мастерской,  не  обнадеживают  на
будущее.  А  влияния  на  взбаламученную  массу  никто  не
оказывает.  Новикова  нет,  Шевченко  погиб,  масса  бескон¬
трольно  плывет  по  течению.
 Последняя  тревога  вчера  была  в  двенадцатом  часу
ночи.  Штора  у  меня  была  поднята.  Я  одевалась,  не  зажи¬
гая  света,  и  опять  увидала  напротив  свет.  Опять  три  раза
засветилось  окно  в  соседнем  доме  тоже  в  верхнем  этаже.
Вспыхнула  узкая  яркая  щель  раз  и  два.  Я  втащила  в  ком¬
нату  Любимова.  Мне  надо  было,  чтобы  кто-нибудь  кроме
меня  убедился  в  неслучайности  этих  вспышек.  Вдвоем  мы
видели,  как  на  фоне  угольно-черного  города  освещались
и  гасли  по  очереди  эти  два  окна.  Если  это  будет  продол¬
жаться,  придется  идти  дальше  милиции  искать  управы.
 По  городу  выключены  почти  все  частные  телефоны34.
И  так  трудно  было  общаться  с  близкими,  а  теперь  и  со¬
всем  отрезаны.
 19/1Х  —  Вчера  пасмурный,  дождливый  день  без  тре¬
вог,  но  зато  с  артиллер[ийским]  обстрелом.  Разрушений

278
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 и  жертв,  по-видимому,  много  больше,  чем  при  воздуш¬
ных  налетах,  когда  население  все-таки  предупреждено  и
частично  укрыто.  А  тут  снаряд  сваливается  неожиданно
в  самых  различных  районах.  Иногда  попадает  в  толпу,
как  на  Сенном  рынке,  оставляя  на  месте  кровавую  кашу.
 Крупные  разрушения,  говорят,  были  на  углу  ул.  Пле¬
ханова  и  Майорова.  На  улицах  во  время  обстрела  идет
жестокая  паника,  усугубленная  тем,  что  ответные  вы¬
стрелы  своих  орудий  принимаются  за  взрывы  снарядов,
а  стреляют  с  наших  военных  судов  из  порта  и  вдоль
Невы.  Создается  впечатление  гораздо  более  страшное,
чем  есть  на  самом  деле.  Я  долго  разубеждала  вечером
нашу  Анну  Павловну  в  этом.  Ее  я  застала  в  8  ч.  вечера
в  кухне  около  узлов,  стоящей  наготове  к  бегству.  У  меня
создалось  впечатление,  что  она  так  простояла  весь  день,
и  похоже,  что  это  так  и  было.  Вообще  все  охвачены  стра¬
хом.  Даже  оторопь  берет  перед  этой  заразой.
 Сегодня  утро,  как  на  грех,  ясное  и  времяпрепровож¬
дение  соответствующее:  с  8  ч.  тревога  за  тревогой,  по
часу,  по  полтора.  Во  вторую  тревогу  был  большой  налет:
насчитывали  свыше  50  самолетов.  Началась  дикая  и,  как
всегда,  беспорядочная  стрельба,  ни  один  самолет  под  нее
не  подвернулся,  а  потом  по  горизонту  поднялись  колос¬
сальные  столбы  дыма.  Всего  за  четыре  тревоги  было  не
меньше  шести  крупных  поражений.  (Разбита  Мариинка,
архив  на  Сенатской35,  два  дома  на  Невском,  несколько
домов  на  ул.  Марата  и  Старо-Невском  и  пр.)
 22/1Х  —  Сдан  Киев.  Весь  день  это  известие  отзы¬
вается  болью.  Где  же  предел  этому  наводнению?  Вчера
вечером  больше  часа  у  меня  сидел  человек,  наблюдая
вместе  с  нами  за  тем,  что  делалось  напротив.  Тревога
длилась  с  час,  и  все  время  мы  видели  целую  иллю¬
минацию  в  окнах.  Она  продолжалась  и  после  тревоги,
но  несколько  другого  характера.  Словом,  демонстрация

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 279
 была  сверх  ожидания  полная.  Я  бы  хотела  только  знать,
чем  это  кончится.
 На  работе  мне  дали  поручение  регулировать  питание
работающих.  Нагрузка  нешуточная,  особенно  принимая
во  внимание,  до  чего  народ  быстро  озверел  из-за  желу¬
дочного  кризиса.  Этот  голос  желудка  подавляет  созна¬
ние  даже  у  тех  людей,  от  кого  это  трудно  было  ожи¬
дать.  А  удовлетворить  всех  почти  невозможно.  Обедов
отпускают  мало.  Сменность,  тревоги  —  все  это  отзыва¬
ется  и  срывает  нормальный  ход  вещей  и  недовольство
клубится  как  едкий  дым.  Я  каждый  день  срываю  себе
голос,  уговаривая,  объясняя,  упрекая.  Это,  правда,  пи¬
тание  некоторым  достается  никудышное:  тарелка  че¬
чевичного  или  макаронного  супа  без  признаков  жира
и  400  гр.  хлеба.  А  позаботиться  о  себе  помимо  этого
готового  пайка  многие  не  умеют  или  не  успевают.  Но
самое  серьезное  —  это  то,  что  никто  за  редкими  исклю¬
чениями  не  вспоминает  о  непосредственной  причине
этого  оскудения.  Когда  я  напоминаю  людям,  что  мы
в  осажденном  городе,  мне  отвечают:  «Не  агитируйте!
А  мы  должны  быть  сыты!».  Эта  стена  тупости  для  меня
хуже  всего  прочего.
 23/1Х  —  От  моей  нынешней  работенки  можно  стать
мизантропом,  столько  выворачивается  в  людях  непри¬
глядной  изнанки.  Сегодня  распределяли  пропуска  в  фаб¬
рику-кухню36,  и  вокруг  этого  столько  неправильного  со
стороны  руководства  и  столько  ожесточения  со  стороны
рабочих,  что  просто  ошалеваешь.  К  тому  же  день  слиш¬
ком  хорош  —  прекрасное  чистое  небо,  и  по  этому  случаю
с  8  часов  до  13  ч.  уже  5  тревог  и  без  конца  стрельбы.
Первая  тревога  застала  меня  на  выходе  из  дома,  и  я
решила  попытать  счастья  —  пошла  на  работу  пешком.
По  дороге  нагло  оборонялась  от  загонялыциков37  своим
штампом  ПВО,  хотя  он  ничего  не  стоит,  а  от  милиции

280
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 пряталась.  Один  же  попроще  попался  на  ту  же  удочку.
В  общем,  я  добралась  до  станции  почти  без  опоздания.
 Сумасшедший  день  —  11  тревог  почти  без  перерывов.
В  основном  налеты  на  Кронштадт,  хорошо  было  видно
с  вышки.  Но  и  в  городе  много  повреждений,  в  центре,
на  Петроградской.
 24/1Х  —  С  моей  обеденной  нагрузкой  хлопот  и  бегот¬
ни  не  оберешься,  а  также  грубости  и  руготни.  Человече¬
ское  нутро  выявляется  на  этом  испытании  необыкновен¬
но  выразительно,  и  я  испытываю  несравненное  чувство
облегчения  и  даже  благодарности,  когда  изредка  натал¬
киваюсь  на  порядочность  и  спокойствие  вместо  жадного
крика  «жрать!»*.  Но  это  редко,  большинство  только  и
умеет,  что  защищать  права  своего  желудка  любыми  сред¬
ствами.  Я  являюсь  ближайшей  инстанцией  и  поэтому  все
удары  приходится  принимать  на  свою  голову.  Я  уже  не
раз  слышала,  что  я  съедаю  чужие  супы,  позабирала  себе
все  пропуска  и  т.  д.  А  между  тем  в  этой  дикой  кутерьме,
когда  нужно  совершать  евангельские  чудеса  с  размноже¬
нием  пищи  и  чудеса  эти  не  удаются,  я  даже  не  успеваю
использовать  свои  скромные  обеденные  права.  Сегодня  я
опоздала  на  свою  смену  в  столовую  и  совсем  не  обедала,
но  так  как  это,  вероятно,  будет  еще  [не]  раз,  то  я  смотрела
на  это,  как  на  пробу  своей  выносливости.  Утром  за  чаем  я
съела  тоненький  ломтик  хлеба  граммов  20  и  2  холодных
картофелины,  в  течение  дня  выпила  несколько  чашек  чая
и  к  вечеру  чувствовала  себя  совершенно  нормально,  даже
голода  особого  не  испытывала.  Возможно,  что  нельзя  всех
судить  по  себе,  но  когда  люди  уверяют  меня,  что  они
четыре  дня  ничего  не  ели  и  ослабели  до  неработоспо-
 *  В  тексте  явная  опечатка:  «драть!»

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 281
 собности,  я  им  просто  не  верю  и  не  сочувствую.  Сейчас
далеко  еще  не  так  плохо,  но  я  учитываю,  что  может  быть
хуже,  и  тогда  мне  действительно  становится  не  по  себе:
куда  будут  годиться  эти  защитники  отечества,  которые
уже  сейчас  так  дрейфят  и  поют  Лазаря38,  и  не  проявляют
ни  малейшей  устойчивости.
 Вечером  я  пошла  на  коммутатор  учиться  искусству
телефонистки.  Я  давно  уже  предлагала  свои  услуги,  но
только  сейчас  Махлышев  сдвинул  вопрос  с  мертвой  точ¬
ки,  особенно  в  связи  с  тем,  что  не  все  наши  телефонист¬
ки  надежны  в  отношении  выдержки  в  опасную  минуту.
Дежурила  Беспалова.  Сидит  перед  коммутатором,  одной
рукой  работает,  а  другой  держит  свою  четырехлетнюю
Тоню.  Девочка  измучена,  издергана  тревогами,  без  ма¬
тери  не  остается,  сонная,  а  уснуть  не  может  и  куксится.
За  коммутатором  в  щелке  постлано  ей  пальто  и  одеяло.
Там  она  спит,  когда  мать  работает  в  ночную  смену.  На¬
дежная  связь  в  таких  условиях!  и  что  можно  требовать
от  работницы  —  высшего  героизма?  Забыть  о  плачу¬
щем  ребенке  ради  долга?  Надо  выучиться  и  подменять
таких  в  боевой  обстановке.  Недавно  на  партсобрании
пробирали  Бахареву  —  начальника  медико-санит[арной]
команды  за  то,  что  она  во  время  ночной  тревоги  увела
всю  команду  свою  в  щели  и  еще  пыталась  доказывать,
что  там  им  самое  место.  Но  никто  не  обмолвился,  и  она
сама,  конечно,  тоже,  что  во  время  тревог  за  ней  неот¬
ступно  ходит  десятилетняя  дочь  и,  конечно,  связывает
ее  и  парализует  всю  ее  гражданскую  доблесть.  Никогда
не  решусь  обвинять  Марию  Ивановну  в  шкурничестве
и  трусости,  но,  конечно,  в  таких  условиях  работник  она
никакой.  На  этом  же  собрании  любопытно  говорилось  о
трусах,  предложено  было  заведомых,  откровенных  трусов
просто  снимать  с  работы.  Это  нелегкое  дело  сейчас,  когда
это  обозначает  верную  безработицу  и  голод39.  Но  с  дру¬
гой  стороны,  беспардонное  шкурничество  лезет  изо  всех

282
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 щелей  и  как-то  надо  с  ним  бороться  и  его  обуздывать.
Здоровые  молодые  рабочие,  мужчины,  отказываются,  на¬
пример,  идти  на  вышку,  боятся.  Или  во  время  тревог
убегают  с  работы  в  щели.  Таких,  правда,  единицы,  но
их  безнаказанное  самосохранение  заражает  и  разлагает
окружающих  и  бегство  с  поста  начинает  казаться  вполне
допустимым  и  простительным.
 27/1Х  —  После  относительно  спокойных  суток  с  утра
опять  налеты,  уже  пять  длительных  тревог.  Основной
упор  на  Кронштадт,  около  12  часов  там  видны  были
большие  пожары  около  собора,  горела  костром  стороже¬
вая  баржа  в  заливе  и  какой-то  корабль  покрупнее  весь
в  черном  дыму  уходил  на  дальний  рейд.  Есть  пожары  и
в  порту.  За  последние  дни  город  больше  всего  взволнован
разрушительной  бомбой,  попавшей  в  мастерскую  теплых
вещей  в  Гостином,  где  погибло  около  200  человек40.  На
станции  пока  успокоение.  Третий  день  кормим  обе  смены
досыта  и  роздали  больше  120  пропусков  на  обетованную
фабрику-кухню,  где,  кстати,  тоже,  кроме  супа  и  чечевицы,
а  иногда  и  одного  супа,  ничего  нет.  На  станции  обеды
много  щедрее:  треска,  манная  каша,  морковные  котлеты.
Только  все  это  преподносится  в  цеховом  буфетике  в  та¬
ком  виде,  что  всякий  аппетит  пропадает.  Вдобавок  едят
рабочие  на  ходу,  немытыми  руками,  скрючившись  около
низкого  ящика  вместо  стола.  А  мы  до  сих  пор  не  можем
наладить  подобие  столовой  в  красном  уголке.  Но  сами  ра¬
бочие  об  этих  внешних  условиях  меньше  всего  говорят  —
была  бы  еда.  Сейчас  хоть  ругани  и  наскоков  нет,  хотя
разговоры  о  съедаемых  мною  трех  обедах  продолжаются.
 Получила  письмо  от  Коли.  Он  благополучно  вырвался
из  кольца.  Причем  они  потеряли  только  машину  и  часть
вещей.  Люди  все  уцелели.  Это  было  в  тот  же  день,  когда
Наталка  с  Борисом  удирали  из  Дубровки.  В  конце  пись¬
ма  он  пишет  загадочно:  «У  меня  есть  основания  думать,

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 283
 что  это  окружение  ненадолго,  но  писать  о  них  неудобно».
Я  вертела  эту  интригующую  фразу  и  так,  и  этак,  но,  ко¬
нечно,  разгадки  придется  ждать.
 Вечером  сообщение  по  радио:  в  течение  дня  в  разных
районах  города  сброшены  осколочные  бомбы.  Это  уже
четвертая  разновидность  развлечений:  фугасные,  зажига¬
тельные,  артиллерия  и  осколочные.  Придется,  пожалуй,
весь  курс  ПВХО  пройти  на  практике.
 29/1Х  —  По-видимому,  немцы  действительно  отодви¬
нуты  от  Ленинграда.  Артиллерийский  обстрел  идет  только
по  порту  и  Кронштадту  со  стороны  Петергофа,  перестрел¬
ка  стала  много  тише  и  отдаленней.  Но  тем  злее  сделались
воздушные  нападения.  Ночь  на  вчера  и  полдня  прошли
без  тревог,  что  тем  более  удивительно  из-за  ясной  теплой
погоды.  Но  с  3-х  часов  начались  налеты  и  вечерний  в  8  ч.
был  свирепый.  Четыре  громадных  пожара  полыхало  в  раз¬
ных  концах  города.  Прямо  против  нашего  слухового  окна,
на  Выборгской  пылало  целое  разлитое  море  пламени,  вы¬
брасывая  время  от  времени  чудовищные  огненные  вулка¬
ны  в  небо.  Ночью  невероятно  трудно  определить  место  и
расстояние  пожара,  по  характеру  его  я  предположила,  что
это  Пороховые,  но  оказалось,  горел  завод  Свердлова41,  го¬
раздо  ближе.  Стрельба  была  сравнительно  небольшая,  но
близко  от  нас.  Осколки  так  и  тарахтели  по  крыше.
 Первую  тревогу  я  сидела  у  Наты  и  была  свидетель¬
ницей  жалкого  зрелища.  Близ.  Нил.,  которая  мертва  уже
на  три  четверти  своего  существа,  чрезмерно  дряхла  даже
для  своих  83  лет,  оказывается,  впадает  в  такую  панику
и  истерику,  что  ее  всякий  раз  переваливают  как  куль  с
ложа  на  стул  и  везут  через  всю  квартиру  в  закрытую  со
всех  сторон  переднюю.  Кажется,  старики  боятся  за  свою
отгоревшую  жизнь  больше  всех  и  переживают  этот  страх
так  жалко  и  мучительно,  и  беспомощно!  Ужасно  так  раз¬
рушиться  душевно.

284
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 5/Х  —  Вот  и  наш  неприкосновенный  Василеостров-
ский  район  получил  малое  боевое  крещение.  Во  время
ночной  тревоги  наш  дом  и  почти  все  другие  дома  по  8-й
и  9-й  линии  от  Среднего  до  Большого  были  осыпаны
зажигательными  бомбами.  На  нашем  чердаке,  на  сча¬
стье,  оказался  один  из  постоянных  трех  добровольцев.  Он
моментально  сбросил  всю  нашу  порцию  —  5  бомб  —  на
улицу,  не  дав  им  разгореться.  Но  вокруг  блаженные  ост¬
ровитяне  проспали.  Был  пожар  во  дворе  рядом,  который
удалось  сбить  только  через  час.  Горело  в  трех  местах  по
9-й  линии.  Самый  большой  пожар  разгорелся  где-то  за
фабрикой  Урицкого42,  ближе  к  Среднему.  Особенно  лю¬
бопытно  горела  бомба  на  балконе  напротив,  прямо  как
на  ладони.  Квартира  оказалась  пустой,  и  прошло,  навер¬
ное,  минут  20,  пока  выломали  дверь  и  потушили  бомбу.
А  через  полчаса  загорелось  за  фабрикой.  Этот  пожар
держался  интенсивно  часа  четыре.  Мы  отделались  очень
удачно.  Особенно  принимая  во  внимание,  что  у  нас  не
обеспечены  пожарные  посты,  и,  если  бы  не  добросовест¬
ность  одного  человека,  нам  тоже  пришлось  бы  возиться
с  кострищем.
 Последние  три  ночи  много  принесли  зла.  Полная  луна,
ясные  прозрачные  ночи.  Светлынь  такая,  что  с  моего
шестого  этажа  каждую  кошку  на  улице  разглядеть  мож¬
но.  И  куда  девалась  ленинградская  сырость?  На  днях  я
проснулась  и  увидала  в  окно  густой,  молочный  туман,
ставший  такой  редкостью.  Трудно  передать  это  первое
движение  облегчения  и  радости,  которое  я  при  этом  ис¬
пытала.  И  действительно,  сутки  были  совсем  спокой¬
ные,  если  не  считать  артиллерии,  которая  работает,  не
считаясь  с  погодой.  Обстреливается  преимущественно
порт,  суда  на  рейде,  но  попадает  и  центру  города.  Мне
пришлось  поездить  в  поисках  посуды  для  нашей  орга¬
низуемой  столовой,  и  заодно  я  нагляделась  на  Ленин¬
град.  Осенью  он  всего  лучше.  Все  сады  золотые,  как-то

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 285
 особенно  это  идет  к  нему.  И  на  фоне  этого  великолепия
красок  и  линий  —  высаженные,  зияющие  окна  Этногра¬
фического  музея  на  Михайловской43,  дом  в  Кирпичном
переулке,  на  четверть  превращенный  в  груду  мусора.
Слепые  вереницы  витрин  на  Невском  и  других  улицах,
забранные  досками  и  фанерой,  защищенные  целыми  со¬
оружениями  из  теса  и  мешков  с  песком.  Куда-то  исчез
памятник  Коннетабля  перед  Инженерным  замком44,  то  ли
убран,  то  ли  поврежден.  Перед  Елисеевским  магазином
на  Невском  груда  битого  зеленоватого  стекла45.  Сверху
из  окон  висят  куски  цветных  витражей,  в  доме  напротив
выворочены  даже  рамы.  Уже  теряешь  счет  пораженным
улицам  и  районам  и  только  думаешь,  сколько  же  еще  впе¬
реди  этого  бессмысленного  разрушения?  И  самой  даже
странно  то  внутреннее  спокойствие,  которое  держится,
несмотря  на  умножающиеся  несчастия  и  жертвы.  И  На¬
таша  испытывает  то  же  самое:  прихлопнет  судьба  —  не
спасешься  от  нее  ничем  и  нигде,  а  если  суждено  пере¬
жить  —  и  из  самых  трудных  обстоятельств  вынырнешь.
Люди,  проделавшие  трехмесячную  кампанию  в  жестоких
фронтовых  условиях,  приезжают  в  Ленинград  на  день-два
и  подворачиваются  под  шальной  снаряд  на  тихой  улице.
И  наоборот,  человек  случайно  не  ночует  дома,  и  утром
застает  свое  жилье  в  развалинах.
 8/Х  —  Третью  ночь  я  ночую  на  станции.  Луна  светила
все  ночи  как  хороший  прожектор,  и  немцы  использовали
даровое  освещение  вовсю.  Ночные  тревоги  вымотали  лю¬
дей,  начинались  они  чаще  всего  в  восьмом  часу  вечера,
когда  люди  едут  домой  с  работы,  и  множество  народу
застревало  по  дороге  на  2-3  часа.  А  вчера  была  рекорд¬
ная  тревога  —  с  19-30  до  1-45,  шесть  часов  с  лишком.
Я  отсидела  эту  тревогу  на  вышке  станции  и  наблюдала
бесчисленные  взрывы  и  вспышки,  охватившие  почти  весь
горизонт.  Стрельба  была  и  у  нас  жестокая,  но  бомб  не

286
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 было.  Зато  вокруг  то  полыхало  голубое  зарево  от  зажи¬
гательных  бомб,  то  взлетали  огненные  столбы  фугас¬
ных,  летели  белые  и  зеленые  ракеты.  Несмотря  на  такое
злостное  нападение,  стойких  пожаров  не  было.  Разли¬
тое  пламя  потухало  в  течение  ближайших  30-40  минут.
Но  один  очаг,  где-то  за  городом  вблизи  Стрельны,  был
необычайным:  от  него  поднялся  столб  черного  густого
дыма,  раскинувшийся  через  весь  небосвод  до  противопо¬
ложного  края  горизонта  и  укрывший  чуть  не  весь  город
дымовой  завесой.  Это  было  уже  после  12  часов.  В  это
же  время  набежали  облака,  и  напряжение  стало  стихать.
У  нас  на  станции  был  переполох  только  из-за  замыка¬
ния  проводов,  в  которых  в  нескольких  местах  запутался
трос  оторвавшегося  аэростата.  Несмотря  на  ночь,  холод,
стрельбу,  я  почти  не  заметила  этих  шести  часов.  Спала
я  предыдущие  две  ночи  на  письменном  столе  у  себя  в
кабинете.  У  меня  удачно  было  припасено  одеяло  и  ма¬
ленькая  подушка,  кроме  того,  еще  кипу  газет  под  голову,
и  я  отсыпалась  не  хуже,  чем  дома.
 Сегодня  дежурю  в  штабе,  сутки  заканчиваются  спо¬
койно  впервые  после  большой  недельной  трепки  благода¬
ря  дождю  и  облакам,  заслонившим,  наконец,  проклятую
луну.  Правда,  темень  на  улице  зато  такая,  что  через  двор
приходится  идти  ощупью,  с  риском  наткнуться  на  встреч¬
ного.  Дни  у  меня  теперь  утомительные.  Столовая  съедает
все  время  целиком,  но  как  это  ни  хлопотно,  как  ни  надо¬
ели  бесконечные  недовольство  и  ругань,  все-таки  я  удо¬
влетворена:  делаю  нужное  дело.  Уже  работает  столовая
на  станции  и  худо  ли,  хорошо  ли,  но  больше  200  человек
в  день  мы  кормим,  обеспечили  питанием  казарменных46,
словом,  немножко  выправили  положение.  По-прежнему
люди  гоняются  за  вторым,  а  то  и  за  третьим  обедом,
жидкая  лапша  и  гороховый  суп,  три-четыре  столовых
ложки  чечевицы  не  удовлетворяют  рабочих.  Но  при  на¬
ших  тесных  обстоятельствах  и  за  это  говоришь  спасибо.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 287
 К  сожалению,  об  этих  обстоятельствах  вспоминают  ред¬
кие  единицы.  Пока  нет  прямой  опасности,  люди  выки¬
дывают  войну  из  головы.  А  мне  наша  мышиная  возня  на
фоне  иной  раз  непрерывной  канонады  тяжелых  орудий
кажется  чем-то  парадоксальным,  чем-то  оторванным  от
нависшей  беды  и,  может  быть,  даже  спасительным  в  силу
своей  будничности.
 Фронт  под  Ленинградом,  по-видимому,  раздвинулся,
но  не  разорвался,  кольцо  все  еще  сомкнуто.  Сегодня  в  со¬
общениях  появились  Вяземское  и  Брянское  направления,
в  таких  зонах  притом,  которые  заставляют  готовиться  к
новым  потерям.  А  как  трудно  думать  о  том,  что  немцы
хозяйничают  в  Павловске,  в  Петергофе.  Прямо  не  укла¬
дывается  это  в  голове.
 9/Х  —  Утро  началось  тревогой  в  5-30.  Отвратительная
сводка:  Вяземское,  Брянское  и  Мелитопольское  направ¬
ления,  сдан  Орел47.
 11/Х  —  Меня  захлестывает  волна  мелкого  жульниче¬
ства  из-за  обедов.  Дежурство  превращается  в  заградитель¬
ный  отряд  против  всяких  нарушителей  порядка,  среди  ко¬
торых  встречаются  не  только  катали48,  но  и  руководители.
А  сколько  клянчущих,  сколько  сторожащих  эту  лишнюю
тарелку  водянистого  супа!  Это  пока  только  недоедание,
еще  не  голод.  Но  тем  не  менее  все  поведение  этим  опре¬
деляется.  Я  со  страхом  думаю,  что  будет  дальше?  Мас¬
са  совершенно  стихийно  переживает  лишения,  выдержка
встречается  у  такого  незначительного  меньшинства,  что
о  нем  почти  не  приходится  говорить.  А  завтрашний  день
может  принести  только  ухудшение  при  таком  положе¬
нии  на  фронте  —  почти  полностью  съеденная  Украина,
отрезанный  Крым,  захваченные  основные  железнодорож¬
ные  магистрали,  уплотненное  население  во  всей  осталь¬
ной  стране,  которая  и  до  войны  уже  сидела  на  скудном

288
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 питании.  Только  внутренняя  выдержка  и  упорство  может
спасти,  а  ее  встречаешь  так  редко!  И  такое  счастье  было
бы  чувствовать  около  себя  людей,  полных  такого  же  на¬
стойчивого  желания  выдержать  эту  борьбу  до  конца,  ка¬
кое  испытываешь  сама.
 13/Х  —  В  город  прорвалась  партия  писем,  давности
от  двух  до  шести  недель.  Я  бы  хотела  знать,  каким  пу¬
тем  они  шли.
 Утро  опять  началось  скверно:  сдан  Брянск49.  Теперь
уж  не  так  слушаешь  информацию,  как  два  месяца  назад.
Тогда  было  напряженное  ожидание  перелома,  а  сейчас  —
или  усталое  равнодушие  при  стереотипном  «бои  на  всем
фронте»,  или  горечь  очередной  потери,  о  которой  диктор
назойливо  напоминает  и  в  семь,  и  в  девять,  и  в  двена¬
дцать  часов,  так  что  хочется  зажать  уши,  отгородиться  от
этого  напоминания  извне,  хотя  заноза  все  равно  сидит.
 Таня  пишет  в  конце  сентября:  «У  вас  было  уже  не
меньше  трех  бомбежек»,  и  я  порадовалась  впервые  ску¬
дости  газетных  сообщений.  Какая  была  бы  тревога  там
издали,  если  бы  близкие  знали  о  наших  каждодневных
и  многократных  трепках.  Прошлую  ночь  опять  досталось
В[асильевскому]  острову:  район  станции  и  прилегающих
линий  засыпали  зажигательными  бомбами,  бросили  не¬
сколько  фугасных.  Горели  цеха  на  Гвоздильщике50,  дома
на  21-23-й  линиях,  снесло  этаж  большого  дома  на  углу
3-й  и  Большого.  На  территории  станции  было  10  за¬
жигательных  бомб,  но  все  попадали  во  дворе  на  землю.
Из  них  только  четыре  разгорелись.  Очень  любопытно
рассказывали  мне  про  один  пожар  деревянного  дома  на
23-й,  кажется,  линии.  На  крышу  свалилось  около  десят¬
ка  бомб.  Жители  выскочили,  но  тушить  стала  только
одна  женщина.  Остальные  бросились  таскать  свой  хлам,
отказавшись  ей  помочь.  Одна  она  не  справилась,  и  в  ре¬
зультате  сгорел  их  дом  и  соседний.  Да,  коллективисты!

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 289
 Столкновения  с  людьми  у  меня  все  такого  рода,  что  впо¬
ру  стать  мизантропом.  На  днях  на  закр[ытом]  собрании
перед  группой  отборных  бы,  казалось,  работников,  был
поставлен  ряд  вопросов,  требующих  живого  действенного
ответа.  Здесь  же  ответ  был  холод,  равнодушие,  опасливое
молчание.  Это  те,  кто  должен  руководить,  вести  за  собою.
 Я  выступила,  изрядно  нервничая,  по  поводу  своей  ра¬
боты  в  столовой.  Говорила  о  диктатуре  желудка  и  о  пол¬
ном  невмешательстве  руководящей  группы.  Мало  того,
о  подчинении  кое-кого  из  нее  тем  же  желудочным  инте¬
ресам.  «Кое-кто»  был  красен  как  рак,  хотя  фамилий  я  не
называла.  Удар  мой  дошел  по  адресу,  хотя  нет  оснований
предполагать  какой-либо  воспитательный  эффект.  Как  я
жалею  о  выбывших,  Беляев,  Файнберг,  Шевченко  —  это
были  все-таки  люди  со  своим  голосом  и  волей,  способ¬
ные  на  активные  действия.  Если  повсеместно  происходит
такой  гибельный  отсев,  что  можно  предположить,  —  это
тяжело.  Я  хотела  бы  видеть  хотя  бы  Новикова,  но  о  нем
ни  слуху  ни  духу.
 14/Х  —  Такой  ясной  и  сухой  осени,  наверное,  ле¬
нинградцы  и  не  помнят.  Летная  погода  держится  как
на  заказ.  Уже  дня  три  пытается  идти  снег,  а  сегодня  к
вечеру  все  побелело  от  снежной  крупки.  Я  мужественно
хожу  до  сих  пор  в  брезентовых  туфлях  на  резине,  и  не
столько  от  нужды,  сколько  ради  удобства.  Очень  трудно
по  вечерам  ходить  в  кромешной  тьме  по  нашим  выщерб¬
ленным  тротуарам  на  Кожевенной.  Дома  температура
не  подымается  выше  10  градусов.  По  утрам  8  градусов,
а  топить  я  не  рискую  —  берегу  свой  единственный  ку¬
бометр  в  чаянии  худшего.  На  работе  зато  для  контраста
жара  до  28  градусов.  Пока  уголь  есть  —  живем.
 16/Х  —  Два  дня  шел  снежок.  Пасмурно  и  необычно
тихо.  Кажется,  уже  двое  суток  нет  тревог.  Даже  ночи

290
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 мы  спали  без  перебоев.  Артиллерия  тоже  помалкивала
и  наша,  и  их.  Но  сегодня  около  часу  дня  начался  ар¬
тиллерийский  обстрел  нашего  района.  Снаряды  свистели
и  грохали  над  головой.  У  меня  шла  выдача  обедов,  но
директор  распорядился  столовую  закрыть,  всех  людей  пе¬
ревести  в  основное  станционное  здание.  Снаряды  падали
с  промежутками  минуты  в  три.  Несколько  штук  попало  в
«Севкабель»  в  каких-нибудь  150  метрах  от  наших  постро¬
ек.  В  цеху  пожар.  Есть  убитые  и  раненые.  Все  заволокло
дымом.  Мы  так  и  не  поняли,  откуда  шла  стрельба.  Ясно
было  только,  что  откуда-то  близко.  Хорошо  был  слышен
звук  выстрела,  отделенный  коротким  промежутком  от
разрыва.  Довольно  неприятная  вещь  —  надвигающийся
свист  снаряда.  В  утренней  сводке  —  прорыв  на  Москву,
появилось  Калининское  направление.  Это  уже  сердце-
вина  страны.  Неужели  действительно  это  возможно  —
фашистская  власть  над  нашей  страной,  хотя  бы  и  на
короткий  промежуток  времени?  Ум  не  мирится  с  этим.
 Вечером  было  собрание  с  угнетающе  скверным  докла¬
дом  директора.  В  разгар  собрания  —  тревога.  Немного
погодя  меня  вызвали  по  делу,  и  я  сбежала  совсем  от  этих
никчемных  словопрений.  Ночь  была  угольно-черная,  но
когда  полчаса  спустя  я  пошла  за  хлебом,  идти  было  со¬
всем  светло  —  такое  зарево  разгорелось  с  двух  сторон.
Я  прошла  всю  дорогу  при  полном  освещении,  будто  и  не
бывало  затемнения.
 18/Х  —  Эвакуирована  Одесса51.  Сообщение  об  этом
в  таких  уклончивых  выражениях,  что  становится  не  по
себе.  У  нас  день  прошел  спокойно,  даже  можно  счи¬
тать  —  полные  сутки.  Но  вчера,  когда  я  возвращалась
с  Загородного,  над  Мариинкой  свистели  снаряды,  а  в
19-30,  во  время  налета,  рядом  с  нами  на  6-й  линии  грох¬
нула  фугасная  бомба.  Каким-то  фокусом  она  попала  во
2-й  этаж,  пламя  долго  не  могли  сбить.  Зарево  накану¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 291
 не  было  от  горящих  американских  гор  в  Нардоме52.  Во
вчерашнюю  вылазку  в  город  видела,  наконец,  давно  уже
разбитый  угол  Мариинки,  видела  развалины  углового
дома  у  Обуховского  моста.  Прибавилось  битых  окон,  но
сейчас  трудно  по  ним  оценивать  места  разрушений,  т.  к.
они  сейчас  же  заделываются  досками  и  фанерой  и  одно¬
временно  зашиваются  целые  окна.  Так  что  многие  дома
выглядят  заплатанными  по  всем  направлениям.  Надеюсь,
это  последний  вариант  защиты  окон,  а  то  трудно  сосчи¬
тать,  сколько  уже  проводилось  мероприятий.  В  первые
же  дни  войны  все  стекла  в  обязательном  порядке  оклеи¬
вались  бумажными  полосками  и  дома  стали  похожи  на
садовые  беседки.  Потом  стали  заменять  бумагу  марлей.
Это  тоже  оказалось  очень  ненадежным.  Тогда  бросились
зашивать  окна  наглухо  фанерой,  картоном,  в  нижних  эта¬
жах  строили  целые  бастионы  из  досок,  мешков  с  песком,
всяких  засыпок.  Дома  превратились  в  казематы  без  света
и  почти  без  воздуха.  При  ленинградской  сырости  там,
наверное,  в  неделю  выросли  грибы.  Наконец  сделали
открытие  —  ставни,  и  передовые  домохозяйства  стали
устраивать  ставни  во  всех  этажах.
 Остается  выяснить,  как  быть  со  ставнями,  когда  при¬
дется  законопачивать  окна  на  зиму.  Ох,  и  зима  же  пред¬
стоит!  Сейчас  в  комнате  8  градусов  (после  примуса  и
чайника),  рука  стынет  писать.  Я  надела  перчатку,  но  она
изрядно  стесняет.
 24/Х  —  Сегодня  Лактионова  рассказывала,  что  она
видела  у  Финляндского  вокзала  толпу  женщин  с  детьми
и  вещами,  и  ей  сказали,  что  уже  второй  день,  как  возоб¬
новилась  эвакуация.  Неужели  очищена  северная  дорога?
Это  было  бы  прямо  счастьем,  хоть  на  время,  если  бы
удалось  разорвать  удушающее  кольцо.  Возможно,  что  это
происходит  за  счет  Москвы.  Внутри  города  передышка
сказывается  главным  образом  в  воздушном  затишье.  Вся

292
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 неделя  прошла  почти  без  тревог.  Кстати,  и  погода  «испра¬
вилась»:  все  время  облачно,  снег  и  дождь.  Не  оставляет
в  покое  только  артиллерия,  но  ее  радиус  действия  очень
сузился:  порт,  Балтийский  завод53,  наш  район,  досталось
на  днях  Выборгской  стороне.  У  нас  позавчера  шрапнель
завывала  и  рвалась  в  течение  часа  прямо  над  головами.
Час  был  обеденный,  и  я  больше  всего  боялась,  как  бы
не  разогнали  столовую.  Это  всегда  вызывает  такую  па¬
нику  не  перед  снарядами,  а  перед  лишением  обеда,  что
с  последствиями  ее  приходится  бороться  еще  дня  два
спустя.  Моя  нагрузка  превращается  в  непрерывную  борь¬
бу.  Это  уже  не  мирная  столовая,  а  какой-то  фронт,  где
приходится  отстаивать  общие  интересы  против  покуше¬
ний  со  стороны  отдельных  лиц.  Скандалы  каждодневные
и  разнообразные  до  бесконечности.  Помогать  —  никто
не  помогает,  ни  дирекция,  ни  парторганизация.  Мне  и
Анастасии  Алекс,  приходится  принимать  на  себя  бури
недовольства  и  протестов  полуголодных  людей.  Я  часто
со  страхом  думаю,  как  они  будут  себя  вести,  когда  будут
по-настоящему  голодны.  Бывают  припадки  малодушия,
когда  думаешь,  как  бы  спастись  от  этого,  но  только  на
мгновение.  Стискиваешь  зубы  и  остаешься  —  кому-то
надо  все  это  выдерживать.  Я  стала  часто  ночевать  на
станции.  Все  равно  раньше  8  часов  редко  освобождаешь¬
ся,  а  темнеет  уже  в  шесть  и  идти  до  трамвая  в  кромешной
тьме  по  лужам  вокруг  всяких  препятствий,  нагороженных
на  тротуаре,  долго  и  несносно.  Вдобавок  дома  холод  и
пустыня.  Наташа  с  Борисом  уехали  в  теплое  общежи¬
тие,  и  преодолевать  ночное  путешествие  стоило  только
ради  их  общества.  На  работе  я  остаюсь  в  своем  кабинете.
Очень  тепло,  всегда  есть  чай.  С  «малодушным»  кусочком
хлеба,  отнятым  у  утренней  порции,  и  беседа  у  настоль¬
ной  лампы  за  штопкой  или  книжкой.  Спала  я  сперва
на  столе,  но  сегодня  догадалась  использовать  носилки
из  соседнего  обмывочного  пункта  —  это  уже  комфорт.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 293
 И  если  немцы  с  воздуха  или  с  земли  этот  комфорт  не
нарушают  —  я  чувствую  себя  на  грани  благополучия.
Нынче  ночью,  в  первом  часу,  где-то  совсем  неподалеку
грохнули  три  снаряда.  Я  было  приготовилась  уже  вста¬
вать,  но  дело  этим  ограничилось.
 29/Х  —  Напряжение  вокруг  Ленинграда  несколько
разрядилось,  конечно,  целиком  за  счет  Москвы.  И  все-
таки  мы  не  нашли  достаточно  сил,  чтобы  разорвать  окру¬
жение.  Кое-где  немцев  отодвинули,  но  в  Дубровке  они
держатся.  Из  Петергофа  и  Стрельны  непрерывно  обстре¬
ливают  город,  пути  сообщения  не  восстановлены.  Эваку¬
ация  идет  воздушным  путем  или  через  Ладогу  —  это  же
капля  в  море.  После  длительного  перерыва  почти  в  две
недели  опять  начались  налеты.  Вчера  —  классическая
семичасовая  тревога,  сегодня  —  тоже.  Перед  тревогой
была  такая  сплошная  канонада,  какой  я  еще  не  слышала.
Обстреливался  район  Московского  и  Витебского  вокза¬
лов  и  наша  оконечность  Васильевского  острова.  У  меня
по-прежнему  все  задавлено  столовыми  делами,  питание
идет  с  перебоями.  Частенько  один  суп  вечером  и  прихо¬
дится  снова  и  снова  принимать  на  себя  бурю  и  натиск.
Характер  у  меня  портится.  Я  чаще  выхожу  из  себя,  чем
это  позволительно  при  настоящих  обстоятельствах.  Бы¬
вают  дни,  когда  и  я  испытываю  полуголод,  как  я  его  на¬
зываю,  скорее  качественный,  чем  количественный.  Мне,
к  счастью,  очень  мало  надо.  Но  я  никогда  не  позволяю
себе  слово  проронить  об  этом  и  вообще  стараюсь  сво¬
дить  к  минимуму  съестные  разговоры,  хотя  это  трудная
задача.  Это  стало  единственной  темой  разговора.  Вооб¬
ще  же  на  завтрашний  день  хочется  зажмуриться,  так  он
невесело  выглядит.
 О  юге,  о  Москве  нет  возможности  думать.  Слабеешь
и  теряешься.  Крым  отрезан,  в  Горьком  уже  были  налеты.
Бедная  моя  Татьяна.  Только  бы  не  сорвалась  она  с  места.

294
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 30/Х  —  Сдан  Харьков54.  Хоть  бы  без  комментариев
это  сообщали!  Начинаешь  тупеть  от  каждодневных  уда¬
ров.  Взятие  Киева  воспринималось  совсем  иначе,  больнее,
а  сейчас  нет,  и  говорить  не  стоит.
 1  /XI  —  Начало  нового  месяца,  и  по  этому  случаю  я
замоталась  со  всякими  карточками,  пропусками  и  проч.
Положение  с  питанием  в  естественном  порядке  ухуд¬
шается  с  каждым  днем.  Каждый  новый  рубеж  во  вре¬
мени  —  месяц,  декада  —  приносит  новое  ужесточение
норм,  порядка  отпуска  продуктов,  пользования  столо¬
выми.  И  все  ожесточеннее  становится  борьба  за  каж¬
дый  кусок,  все  более  озлобляются  люди.  Вчера  я  была
в  тресте  столовых.  Там  форменная  осада:  женщины  всех
мастей,  слепые,  старики,  учрежденческие  ходоки  вроде
меня,  вся  эта  толпа  наседает,  дергает,  одолевает  директо¬
ра.  Маленький  рыжий  хромоножка  тонет  среди  кричащих
и  плачущих  женщин,  беспомощно  отбиваясь.  Нелегко
было  пробиться  к  нему  и,  главное,  безрезультатно.  Он
все  обещает  и  подписывает,  а  при  обращении  на  фаб¬
рику-кухню  директор  ее  просто  не  считается  с  трестом,
т.  к.  фабрика  перегружена  сверх  меры.  А  люди  уповают
на  эти  пропуска,  как  на  спасение.  В  нашей  столовой  се¬
годня  первый  день  нового  расписания  смен,  и  я  делала
отчаянные  попытки  удержать  эту  волну  на  грани  по¬
рядка.  Каждый  пролезающий  без  очереди  и  удаленный
мною,  становится  моим  личным  врагом,  и  когда  к  этому
присоединяется  перебой  в  выдаче  обедов,  страсти  разыг¬
рываются.  А  так  как  я  ближе  всех,  то  и  шишки  валятся  на
меня.  В  заключение  первой  половины  дня  мне  пришлось
услышать,  что  меня  надо  выкинуть,  вытащить  за  волосья,
что  я  «не  рабочего  классу»  и,  наконец,  откровенное  за¬
явление:  «Пока  они  нас  жмут,  но,  погоди,  придет  вре¬
мя,  и  мы  их  прижмем».  Это  говорит  представительница
«рабочего  класса»,  молодая  «комсомолка».  Кто  же  это

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 295
 «они»  и  «мы»?  Такое  деление  частенько  приходится  слы¬
шать.  Начальство?  Коммунисты?  Да,  трудный  был  денек.
К  этому  надо  добавить  непрерывный  обстрел,  взрывы
на  Балтийском,  свист  снарядов  над  головой.  Я  ходила
по  поводу  обеденных  пропусков  на  завод  Радищева55  и
только  вышла  из  их  проходной,  рядом  просвистел  снаряд
и  взорвался  метрах  в  30  от  меня,  попал  в  хлебозавод  на
углу  Косой  линии56.  Признаться,  я  пустилась  к  станции
рысью.  Было  инстинктивное  стремление  до  следующего
выстрела  укрыться  под  крышей.  Но  потом  пристыдила
себя  за  эту  нелепую  трусость.  Между  прочим,  когда  в
конце  выдачи  обедов  у  нас  кончилась  каша  и  очередь
начала  кричать  на  нас,  Паня-буфетчица  крикнула:  «Что
вы  все  на  нас,  ведь  война  же!».  И  ей  несколько  голосов
ответило:  «При  чем  тут  война?»
 Сейчас  второй  час  ночи,  тревога,  дома  9  градусов,
несмотря  на  протопленную  печку  и  самовар,  который
пришлось  снова  пустить  в  ход  после  четырехлетнего  заб¬
вения.  И  тем  не  менее  я  с  изумлением  констатирую  в
глубине  своего  существа  странное  спокойствие.  Я  вы¬
матываюсь  с  обедами,  хожу  под  обстрелом,  делю  свои
200  граммов  хлеба  на  несущественные  ломтики,  вечно
борясь  с  желанием  съесть  их  все  сразу,  и  все  же  я  спо¬
койна.  Сама  не  пойму,  в  чем  дело:  то  ли  это  спокойствие
обреченности,  то  ли  уверенность  в  конечном  результате
всех  наших  бедствий.
 3/Х1  —  Вся  первая  половина  дня  непрерывный  артоб¬
стрел  нашего  района.  Взрывы  были  где-то  совсем  рядом,
осколки  сыпались  на  нашем  дворе,  но  о  повреждениях
в  ближайшем  соседстве  я  не  слыхала.  Два  снаряда  попало  в
обетованную  фабрику-кухню,  разбило  верхний  зал,  где  мы
как  раз  прикреплены,  ранило  6  человек,  в  том  числе  заве¬
дующую,  которую  я  знаю.  С  нашими  треклятыми  обедами
весь  свет  может  перевернуться  вверх  тормашками,  а  мы

296
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 и  не  заметим  —  была  бы  еда.  Поэтому  и  сегодня  гораздо
больше  волнения  было  из-за  отсутствия  вторых,  чем  из-за
обстрела.  Второй  день  сидим  на  одних  супах,  правда,  до¬
вольно  приличных,  с  вермишелью  и  картофелем,  и  выцара¬
пываем  порций  30-40  мясных  без  гарнира  на  250  человек.
Завтра  предстоит  то  же  самое,  а  на  послезавтра,  по  словам
зав.  столовой,  и  суп  не  гарантирован.  Сегодня  я  наслуша¬
лась  опять  достаточно  крику.  Воображаю,  что  будет  дальше.
Мы  получили  50  пропусков  на  завод  Радищева,  где  пока
есть  полный  обед.  Правда,  весь  по  продкарточкам,  и  эта
мера,  которая  должна  была  нас  выручить,  сейчас  толь¬
ко  дискредитирует  окончательно  наши  скудные  ресурсы.
Чувствую,  что  завтра  все  рванутся  туда,  и  мне  так  или  этак,
а  солоно  придется,  хотя  я  завтра  не  дежурю  в  столовой,
и  Махлышев  сам  принимает  участие  в  распределении.  Я  не
понимаю  все  же,  почему  я  не  боюсь  по-настоящему  этих
освирепелых  из-за  куска  людей,  так  быстро  переходящих
от  благодушия  к  злобе  и  обратно  —  все  в  зависимости  от
состояния  желудка.  Вероятно,  я  оценю  положение  по  до¬
стоинству,  когда  меня  изобьют  всерьез.  Дело  к  этому  идет.
 6/Х1  —  Готовимся  к  празднику.  Весь  день  садит  артил¬
лерия,  иногда  сильная  канонада.  К  нам  залетело  два  сна¬
ряда.  Один  во  двор,  другой  взорвался  у  стенки  ремонтной
мастерской,  вывернул  кирпичную  стенку,  оконную  раму,
вылетели  стекла  по  всему  фасаду.  Я  была  в  это  время
на  фабрике  В.  Слуцкой57  за  лоскутом  на  подарки  бойцам.
Взрыв  был  не  очень  сильный,  и  я,  вернувшись  обратно,
с  удивлением  увидала  дырку  в  ремонтной  и  двор,  усеян¬
ный  стеклом.  В  моем  кабинете  вид  был  не  лучше.  Мы  все
были  в  разбеге,  ставни  не  закрыли  во  время  обстрела  и
остались  без  стекол.  На  полу,  на  столе  —  везде  осколки,
узкие  и  острые,  как  кинжалы,  стеклянная  пыль,  обсыпав¬
шаяся  известка,  и  такая  удача,  что  никто  не  пострадал,  ни
на  месте  взрыва,  ни  у  нас  не  было  ни  одного  человека.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 297
 День  ушел  на  скоропалительный  сбор  средств  на  по¬
дарки  бойцам  и  их  реализацию.  Успели  мы  заготовить
только  папиросы  и  теплые  портянки,  которые  вечером  с
Татьяной  Ивановной  понесли  в  райком.  Долго  пережида¬
ли  одну  тревогу.  Другая  застала  нас,  чуть  мы  вышли  со
станции,  но  у  нас  были  пропуска,  и  мы  потащили  свои
тюки  пешком,  не  глядя  на  тревогу  и  стрельбу.  Вообще
настроение  перед  праздниками  напряженное.  Сделали
свое  дело  листовки  с  угрозами  на  эти  дни58,  в  изобилии
попадающие  все  же  в  руки  населению.  Но  это  не  меша¬
ло  людям  встречать  праздник.  Принаряженные  женщи¬
ны,  кулечки  и  сетки  в  руках,  в  трамваях  народу  больше
обычного  в  вечерние  часы.  Но  добраться  до  Столярного
на  42-м  трамвае  мне  не  удалось  —  движение  по  Возне¬
сенскому  было  закрыто  и  в  Ленэнерго  попало  несколько
бомб,  из  них  одна  или  две  замедленного  действия59.
 8/Х1  —  Все  страхи  перед  7-м  числом  оказались  не¬
основательными.  Даже  тревог  за  все  сутки  не  было,  в  чем
виновата  отчасти  и  снеговая  вьюжная  погода.  Артилле¬
рия  работала  весь  день  не  больше  обычного  и  наша  по¬
ездка  «на  фронт»  прошла  в  самой  безопасной  обстановке.
Правда,  фронт  этот  был  в  10  минутах  ходьбы  от  трамвая
и  наши  городские  условия  не  многим  отличаются  от
фронтовых,  но  впечатлений  все  же  много.  Даже  трудно
разместить  их  все  сразу.
 Из  райкома  нас  выехало  8  чел.  С  тюками  и  пакетами
подарков  в  10  час.  мы  приехали  на  пункт  отправки  око¬
ло  Мариинки.  Начало  было  не  очень  удачное.  Встретил
нас  жирный,  развязный  толстяк,  среднее  между  снабжен¬
цем  и  конферансье,  который  промотал  нас  в  ожидании
отъезда  ЗУ2  часа,  так  что  мы  все  изозлились.  Раньше
нас  уехала  группа  артистов,  причем  очень  любопытно
сказалось,  с  позволения  сказать,  классовое  расслоение,
пока  мы  поневоле  сидели  с  ними  вместе  в  тесной  кухне

298
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 бывшего  детского  сада  в  ожидании  транспорта.  Мы  разго¬
варивали  между  собой  и  с  красноармейцами  о  пустяках,
но  не  о  еде.  Когда  же  появилась  эта  нарядная  публика,
сразу  послышалось:  кокосовое  масло,  вечно  голодные,
соленые  помидоры,  ничего  не  выкупишь  —  ну,  словом,
осточертевший  будничный  разговор.  Кто-то  из  нас  подал
резкую  реплику.  Настроение  обострилось,  и  общество
сразу  резко  разделилось  на  группы  —  рабочую  и  «чис¬
тую»,  во  главе  с  толстой  нарядной  дамой.  Потом  мы  еще
раз  столкнулись  с  ними,  застав  в  части  конец  концерта,
и  вместе  обедали.  За  столом  опять  пышная  особа,  как
оказалось  даже  не  артистка,  а  артисткина  мама,  завела
беседу  об  очередях,  о  сале,  которое  ей  не  досталось  и  т.  д.,
так  что  одна  из  делегаток,  пожилая  работница,  крикнула
ей,  потеряв  терпение:  «Да  будет  вам  хоть  сегодня  об  оче¬
редях  говорить!».  Беседа  смялась.  Артисты  положили  в
карманы  и  сумочки  большие  бутерброды  из  драгоценного
хлеба  с  жарким  от  обеда  и  отбыли  на  следующую  халту¬
ру,  оставив  по  себе  чувство  враждебной  отчужденности.
Но  это  мимоходом.
 Когда  мы  наконец  дождались  машины  и  тронулись,
самое  интересное  в  пути  было  зрелище  укрепленного  го¬
рода.  За  Нарвскими  воротами  все  просветы  боковых  улиц
закрыты  крепкими  баррикадами  —  бревна,  песок,  бойни¬
цы  и  узкие  проезды  для  транспорта.  Поперек  основной
магистрали  такие  же  укрепления  в  двух-трех  местах,  про¬
тивотанковые  сооружения,  сплошные  блиндажи.  Кажется,
нет  ни  одного  метра  незащищенной  площади.  Разрушения
не  очень  сильны.  Стекол,  правда,  очень  мало,  но  даже
отдельные  деревянные  строения  в  стороне  от  шоссе  все
целы.  Возможно,  что  обильный  снег  припорошил  пожа¬
рище  и  прочие  следы,  и  они  меньше  бросаются  в  глаза.
Конечно,  все  это  пустует.  Население  давно  выдворено  в
центр.  На  месте  мы  попали  в  командный  пункт  полка,
где  вся  жизнь  протекает  в  подвале.  Низкий  свод,  на  вер-

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 299
 шок  от  головы  рослых  парней.  У  входа  узкая  столовая
командного  состава.  В  общем  помещении  сплошные  нары
вдоль  стен.  Там  красноармейцы  и  спят,  и  едят,  и  раз¬
влекаются.  Там  же  происходил  и  концерт.  Лучше  всего
обставлено  самое  помещение  командного  пункта.  Очень
светло,  чисто,  большой  овальный  стол  покрыт  ковром.  На
столе  у  нач[альника]  штаба  книжка  «Суворов»60.  После
эпически*  вкусного  обеда  с  изобилием  хлеба  мы  занялись
дележкой  подарков.  Самое  обильное  приношение  дал,  ко¬
нечно,  Универмаг61  —  свитеры,  белье,  шоколад,  конфекты,
всякие  мелочи.  Много  затруднений  было  с  нежно-си¬
реневым  эстонским  гребнем,  рассчитанным  больше  на
пышную  косу,  чем  на  красноармейскую  прическу.  Возня
с  распределением  и  упаковкой  заняла  порядочно  време¬
ни.  В  промежутках  шли  разговоры  с  хозяевами.  Мно¬
го  вопросов  задавалось  по  поводу  отношения  населения
к  тревогам,  обеспеченности  укрытиями,  о  потерях.
 Любопытно,  что  полк  находится  по  существу  в  городе,
но  о  городе  и  его  жизни  почти  ничего  не  знает.  Мы  с
Татьяной  Ивановной  забрались  в  самое  сердце  —  в  штаб
и  там  много  говорили  с  нач[альником]  штаба  капитаном
Соболевым.  Обменивались  боевым  опытом.  Он  упрекал
нас  за  то,  что  мы  не  ложимся  при  свисте  снарядов  на
землю.  Но  я  говорю,  что  их  стало  свистеть  столько  иной
раз,  что  не  поспеешь  ложиться.  И  потом  я  вспоминаю
тот  случай,  когда  снаряд  разорвался  у  меня  на  глазах.
Это  происходит  так  быстро,  что  и  подумать-то  ничего
не  успеешь.  А  площадь  попадания  очень  разреженная.
Места  взрывов  все  время  перемещаются.  И  в  конце  кон¬
цов  —  опять-таки  судьба.  Мой  турецкий  фатализм62  все¬
гда  в  действии.
 Собеседование  перед  раздачей  подарков  носило  все-
таки  официальный  характер.  Я  не  выступала  ни  с  чем.
 *  Так  в  тексте.

300
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Весь  день  только  слушала  и  наблюдала.  Очень  хорошо,
просто  и  деловито  и  сердечно  в  то  же  время  говори¬
ла  пожилая  работница  с  «Кр[асного]  металлиста»63,  ху¬
дая,  рано  состарившаяся  женщина  с  измученным  лицом.
И  кстати  пришлось  ее  упоминание  о  сыне,  шестнадцати¬
летнем  мальчике,  который  как  раз  в  этот  день  отпразд¬
новал  свой  день  рождения  и  поступление  добровольцем
в  ополчение64.  От  красноармейцев  говорили  связисты,
разведчики,  прожектористы.  Мне  так  хотелось  отсеять
газетный  стандарт  от  подлинной  жизни,  но,  конечно,  не
в  таких  выступлениях  на  большом  народе  надо  ее  искать.
Я  знаю  только,  что  всего  крепче  у  меня  было  впечатле¬
ние  буднично  налаженной  жизни  и  работы,  здорового  и
спокойного  вида  бойцов.  Также  выглядели  они  в  любой
части  и  до  войны,  хорошо  одетые,  накормленные,  занятые
своими  прямыми  обязанностями.  Приходится  с  усилием
вспоминать  о  том,  что  висит  над  всеми  нами.  Да  порой
еще  мелькает  мучительная  мысль,  что  вот  тот  или  иной
ладный,  полный  жизни  парень  через  час  может  превра¬
титься  в  изувеченную  груду  мышц  и  костей.  Но  на  этом
даже  не  останавливаешься.  И  в  наши  будни  входит  даже
непрерывная  канонада  где-то  за  стеной  над  головами,
пока  не  бухнет  в  самую  голову.  Это  может  нарушить
будни.  После  раздачи  подарков  нас  накормили  ужином,
а  там  начался  обычный  вечер  в  казарме.  Появилась  одна
гитара,  за  ней  другая,  мандолина,  гармонь.  Началась  неиз¬
бежная  русская,  цыганочка  и  пошло,  и  пошло,  и,  в  конце
концов,  выбрались  мы  уже  около  9  часов  вечера.
 Все-таки  поразительно,  как  в  таком  случайном  под¬
боре  среди  сотни  людей  находятся  дарования  всех  ви¬
дов  —  и  голоса,  и  плясуны,  и  комики,  и  декламаторы,
а  хор  звучит  так  стройно  и  дружно,  будто  он  репетирует
свою  программу,  а  не  поют  случайно  объединенные  люди
всем  знакомые  песни.  Особенно  отличался  один  строй¬
ный  миловидный  парень  —  плясал  с  почти  женской  гра¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 301
 цией,  читал  монологи  Чацкого  и  из  «Бориса  Годунова»,
запевал  в  хоре  и  только  один  петь  избалованно  отказался.
Но  вообще  все  таланты  так  охотно  и  легко  выходили  на
узенькую  полоску  утоптанной  земли,  что  это  напомнило
мне  детские  вечера,  когда  все  без  ломанья  выступают  кто
во  что  горазд.  Наши  делегаты,  особенно  помоложе,  были
в  восторге  от  вечера  и  от  всего  приема,  а  я  про  себя  срав¬
нивала  то,  что  осталось  в  памяти  от  госпитальных  впе¬
чатлений  [19]14-[19]15  годов  и  то,  что  я  видела  сейчас.
Осталась  пляска,  осталось  пение,  но  вместо  бесконечно
однообразной  матани  на  гармошке65,  поются  наши  вырос¬
шие  за  эти  годы  песни,  и,  уж  наверное,  раньше  никто  из
массы  не  стал  бы  читать  из  «Бориса  Годунова».
 Возвращались  обратно  уже  около  9  часов.  После  ду¬
хоты  прокуренного  подвала  на  воздухе  показалось  за¬
мечательно.  За  день  намело  снегу,  и  мы  со  смехом  и
дурачествами  скользили  по  буграм  и  ямам,  добираясь
к  шоссе.  Где-то  ухали  орудия.  Майор  и  политрук  шикали
на  расшумевшуюся  молодежь,  но  ничто  не  могло  унять
то  состояние  праздничного  подъема,  которое  мы  увезли
с  собой.  Все  было  обыкновенно  и  хорошо.
 10/Х1  —  Бомба,  попавшая  в  Ленэнерго,  взорвалась  при
неосторожном  и  несвоевременном  раскапывании  и  убила
пятерых.  Не  могу  допроситься,  велики  ли  разрушения.
 8-го  вечером  я  освободилась  немного  раньше  с  дежур¬
ства  в  штабе  и  поехала  к  своим  в  Столярный.  Не  было
долго  подходящих  трамваев,  и  я  села  на  первую  попавшу¬
юся  «пятерку»,  рассчитывая  у  Казанского66  пересесть.  Но
по  всей  ул.  Плеханова  трамваи  стояли.  Я  дошла  пешком
до  Столярного  и  тут  наткнулась  на  причину.  В  тревогу
16-30  фугасная  бомба  попала  в  дом  почти  на  углу  Сто¬
лярного.  Весь  квартал  был  оцеплен.  Движение  по  Возне¬
сенскому  и  ул.  Плеханова  прекращено.  Хороша  я  была  бы,
поехав  на  каком-нибудь  «удобном»  трамвае.  Пришлось

302
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 бы  поплутать.  Наутро,  уходя,  я  видела  в  предрассветных
сумерках  обнаженный  черный  фасад  этого  дома,  ячейки
комнат,  груды  мусора  на  улице.  Движение  все  еще  было
закрыто,  Я  села  на  трамвай  уже  у  Мариинки.  А  сегодня
звонил  Борис,  что  днем  опять  было  попадание  рядом  с
ними  на  Гражданской.  На  этот  раз  пострадала  наша  из¬
любленная  булочная  с  круглым  хлебом.
 Налеты  последнее  время  стали  реже  —  раз-два  в  сутки,
но  много  вредоносней  и  удары  их  падают  беспорядочно
на  жилые  кварталы.
 11/Х1  —  Когда  мы  читали  о  бомбардировках  англий¬
ских  городов,  мы  спрашивали  себя,  как  можно  жить  и
работать  в  таких  условиях  под  угрозой  каждую  минуту
взлететь  на  воздух.  И  вот  мы  на  себе  испытываем  то  же
самое.  Правда,  воздушные  налеты  у  нас  еще  не  прини¬
мали  такого  массового  характера,  как  в  Лондоне,  но  мы
получаем  добавочную  порцию  артиллерии,  что,  пожалуй,
еще  хуже.  Артиллерия  долбит  ежедневно,  и  притом  са¬
мые  разнообразные  районы  —  то  Васильевский,  то  Петро¬
градскую,  то  центр.  А  мы  живем  на  этом  вулкане  также
буднично  и  спокойно,  как  жили  бы  без  всяких  самоле¬
тов  и  дальнобойных  орудий.  Ежедневные  дела  и  заботы
оказываются  сильнее  всяких  военных  тревог.  Фугасная
бомба,  не  в  нас?  И  каждый  продолжает  заниматься  сво¬
им  делом.  Снаряд  взорвался  где-то  по  соседству  —  наш
дом  и  мы  сами  целы?  и  о  снаряде  уже  забыто.  Без  вся¬
кого  преувеличения,  любое  колебание  продуктовой  нор¬
мы  вызывает  в  тысячу  раз  больше  волнений,  чем  боевой
налет  и  разгромленные  дома.  А  между  тем  разрушения
все  растут.  Сегодня  я  засветло  побывала  у  Наташи  и
видела  результаты  попаданий  8-го  и  10-го  числа.  На  ул.
Плеханова,  кроме  того  дома,  что  я  уже  видела,  разрушен
взрывом  угловой  дом  на  Майорова.  По-видимому,  было
две  бомбы  сброшено  одновременно.  Верхние  два  этажа

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 303
 держатся,  а  от  земли  до  третьего  этажа  зияет  громадная
выкушенная  арка  почти  на  весь  фасад  и  вторая  чуть
меньше  во  внутренней  стене.  Середина  здания  —  хаос
кирпича,  балок,  настилов.  И  еще  страшнее  выглядит  ше¬
стиэтажный  дом  на  углу  Гражданской  и  канала67  (не  тот,
о  котором  говорил  Борис).  Это  громадное  здание  пре¬
вращено  в  груду  мусора  с  фантастически  уцелевшими
угловыми  и  боковыми  торчками  стен.  Всюду  заграждения,
раскопки.  По  всей  улице  дробный  стук  молотков.  Это
заколачивают  фанерой  окна  соседних  домов.  Люди  оста¬
навливаются  мимоходом,  смотрят,  обмениваются  вполго¬
лоса  замечаниями,  уходят  и  забывают  об  этой,  пока  еще
чужой  судьбе.  Движение  трамвайное  прервано.  Ходят,
как  в  провинции,  по  середине  улицы,  а  ночью  иначе  и
ходить-то  опасно.  На  тротуарах,  того  и  гляди,  налетишь
на  выступ  оконного  бастиона,  на  груду  битого  стекла
или  еще  что-нибудь.  Ночи  опять  настали  темные,  луна
всходит  под  утро,  и  когда  выходишь  из  дому,  минуты
2-3  идешь  ощупью,  как  слепая,  не  различая  ни  одного
светлого  пятна.  Постепенно  глаза  привыкают.  Полезно
постоять  зажмурившись,  тогда  идешь  уже  не  боясь  наско¬
чить  на  прохожего  или  на  киоск.  А  потом,  минут  через
10,  наступает  полное  прояснение,  точно  с  глаз  снимают
пелену,  и  тогда  уже  видишь  все  отлично,  особенно  при
снеге,  и  можно  идти  нормальным  шагом.
 И  все  эти  неудобства  воспринимаешь  безропотно,  как
нечто  неизбежное,  и  все  сводится  к  тому,  чтобы  приспо¬
собиться  к  ним  с  наименьшей  потерей  сил.
 Острее  всего  прочего  сказывается  продовольственный
вопрос.  Ноябрь  опять  принес  ухудшение.  Уже  до  праздни¬
ков  мы  сидели  на  одних  супах,  иногда  не  заслуживающих
названия  человеческой  пищи.  И  после  трех  дней  отно¬
сительной  передышки  —  новые  правила:  в  столовых  все
блюда,  вплоть  до  супа,  начинают  отпускаться  по  талонам
основных  продкарточек.  Конец  обедам  в  2-3  столовых.

304
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Конец  многим  супам,  которые  умудрялись  добывать  ловка¬
чи  вроде  Бориса.  И  какие  супы!  Два  дня  подряд  мы  полу¬
чаем  щи  из  серой  капусты  —  жесткий  деревянистый  лист  в
соленой  воде  без  признаков  масла  и  с  таким  запахом,  что
заражается  вся  комната.  Есть  приходится  не  дыша.  А  когда
эту  капусту  из  квашеного  состояния  промывают  и  отки-
пячивают  на  кухне  —  вонь  стоит  удушающая.  Уж  лучше
суп  из  отрубей  —  серенькое  пойло.  Тот  хоть  не  пахнет  и
дает  какую-то  сытость.  Странно,  что  в  столовой  меньше
крику,  чем  обычно.  Есть  еще  пока  мясные  блюда  —  кот¬
леты,  сардельки,  порций  40-50  на  250  человек.  Вчера  до
отвалу  кормили  всех  киселем.  Но  ведь  это  только  ноябрь.
 13/Х1  —  Ну  вот,  события  развиваются  дальше.  Вчера  по
радио  все  время  передавалась  статья  из  «Ленправды»  о  не¬
обходимости  жертв  и  неизбежности  лишений68.  Кто-то  ост¬
роумно  ее  назвал  артиллерийской  подготовкой.  А  вечером
общее  собрание  с  крайне  беспомощной,  бессильной  какой-
то  информацией  Щеголева  о  новых  условиях  снабжения.
С  сегодняшнего  дня  норма  хлеба  рабочим  300  гр.,  служа¬
щим  и  прочим  150  гр.  Все  блюда  в  столовой  по  талонам.
Были  лояльнейшие  выступления,  причем  когда  говорил
Синявский,  могучая  фигура  которого  обтаяла  наполовину
за  эти  месяцы,  я  верила  каждому  его  слову.  Этот  человек
действительно  страдает  от  голода  и  никогда  от  него  худого
слова  не  услышишь.  А  когда  выступала  эта  подлая  лиса  —
Яковлев,  меня  мутило.  Уж  его-то  героические  речи  немного
стоят.  Но  дело  не  в  словах.  Сегодня  на  обед  были  только
щи  со  сметаной  и  20  котлет  для  цеховых  рабочих  и  коли¬
чество  отпущенных  обедов  сократилось  на  треть.  Значит,
эта  треть,  уже  загнавшая  свои  талоны,  совсем  не  обедала.
В  столовой  было  относительно  тихо.  Покричал  только,  как
ни  странно,  член  партбюро  Быков:  «Вы  обязаны  старать¬
ся  улучшить  положение!»,  да  нагрубила,  по  обыкновению,
Прокофьева.  Настроение  у  людей  скорее  подавленное.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 305
 Я  продолжаю  считать  положение  терпимым,  пока  мы
хоть  что-нибудь  получаем  и  не  предоставлены  самим
себе.  Из  своей  200  гр.  порции  хлеба  я  умудрялась  каж¬
дый  день  сушить  по  тоненькому  ломтику,  предчувствуя
дальнейшее  сокращение,  хотя  это  было  изрядным  вос¬
питанием  воли.  И  я  готовлю  себя  к  еще  более  тяжким
временам,  но  что  я  одна?  Если  бы  можно  было  распро¬
странить  вокруг  себя  свою  психическую  настроенность,
но  для  этого  у  меня,  вероятно,  нет  данных.  Счастье  еще,
что  у  меня  такой  дружный,  спаянный  отдел  в  этом  от¬
ношении.  Хоть  около  чувствуешь  какое-то  единодушие.
Любопытно,  что  Анастасия  Алекс,  тоже  подала  в  партию.
 День  моего  рождения  —  46  лет.  Как  хорошо,  что  мне
это  безразлично.  Радует,  наоборот,  запас  внутренних  сил,
которые  я  ощущаю,  может,  и  не  по  возрасту.  С  их  по¬
мощью  постараюсь  сохранить  и  физические  силы.  И  это
удивительное  спокойствие,  не  оставляющее  меня  пока.
 15/Х1  —  Все-таки  я  очень  хорошо  провела  вечер  «сво¬
его»  дня.  Запаслась  пропуском  и,  невзирая  на  тревогу,
пошла  пешком  до  Столярного.  Идти  по  Большому  было
довольно  неприятно.  Такая  стояла  стрельба.  Все  небо
было  полосатое  и  клетчатое  от  прожекторов,  и  когда  они
все  скрещивались  в  какой-то  точке  над  головой  и  вокруг
этой  точки,  начиналась  иллюминация  от  зениток.  Поне¬
воле  хотелось  прижаться  к  стенке  дома.  Но  еще  больше
мне  хотелось  попасть  к  своим,  и  я  шла,  не  замедляя
шага,  благо  от  прожекторов  и  звездного  неба  было  до¬
вольно  светло.
 Добралась  благополучно,  даже  хлеба  круглого  успе¬
ла  купить  по  дороге  в  коротенький  промежуток  между
тревогами,  а  то  уж  думала,  что  пропадет  дневная  норма.
Меня  уж  и  ждать  перестали.  Зато  потом  устроили  малень¬
кий  пир.  Суп  из  институтской  столовой,  одна  котлета,
разрезанная  на  три  порции,  по  рюмке  вина  (остаток  от

306
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 праздника),  и  к  чаю  пралинэ69  и  пряники  взамен  хлеба,
да  еще  оладьи  с  какао  —  роскошь!  Стол  был  так  полон
яств  и  мы  так  сыты,  что,  кажется,  большего  и  желать
нечего.  Ночью  были  тревоги,  где-то  неподалеку  грохнули
бомбы,  от  которых  подпрыгнули  кровати,  но  обычно  это
нисколько  не  мешает  спать.  А  мне  почему-то  не  спалось  и
было  смутно  и  тревожно.  И  только  сегодня  я  узнала,  что,
ночуй  я  дома,  мне  пришлось  бы  провести  ночь  гораздо
беспокойнее.  В  двухчасовую  тревогу  три  фугасных  бомбы
упали  на  8-й  линии,  две  в  соседний  со  мной  дом  и  одна  на
улице  немного  наискосок.  В  результате  у  нас  все  стекла
вылетели  напрочь,  но  дом,  к  счастью,  не  пострадал.  Когда
сегодня  я  прибежала  домой  и  вошла  в  комнату,  зрелище
представилось  даже  лучше,  чем  я  ожидала.  Правда,  в  окне
остались  целы  только  форточки,  кушетка,  подоконник  и
пол  завалены  грудой  битого  стекла,  но  рамы  не  вывер¬
нуты  и  штукатурка  не  обвалилась,  и  в  комнате  все  цело.
Первым  делом  я  поехала  к  Натке  убедиться,  все  ли  у  них
благополучно  и  позвать  ее  на  помощь.  Там  все  оказалось
в  порядке.  Мы  вместе  вернулись  и  часа  два  убирали  ком¬
нату.  Стекла  вытащили  целую  большую  корзину,  причем
все  в  мелких  и  узких  кинжалообразных  полосках.  Надо
теперь  заколачивать  окно  фанерой  и  держать  в  темноте
комнату,  что  при  ее  сырости  не  очень  полезно.
 Смешно  вспоминать,  как  я  три  дня  назад  старательно
затыкала  щели  в  окне  ватой,  в  то  время  как  надо  было
держать  вторую  раму  открытой,  не  гонясь  за  теплом.  Все
равно  я  там,  по  существу,  не  живу.  Весь  наш  дом  и  сосед¬
ские  тоже  возятся,  как  разоренный  муравейник.  По  лест¬
нице  тащат  вниз  ведра  с  битым  стеклом  и  вверх  доски,
фанеру.  Повсюду  стучат  молотки,  звенят  осколки  стекла.
 Я  зашла  посмотреть  повреждения  в  доме  №29.  Там
разворотило  внутренний  флигель  во  дворе,  но,  по-види-
мому,  бомба  была  не  очень  крупная,  т.  к.  стены  не  об¬
валились.  Дом  №  27  треснул.  Оттуда,  говорят,  выселяют.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 307
 Последние  бомбежки  стали  много  серьезнее.  Только  и
слышишь  о  повреждениях  в  разных  районах.  Особенно
у  Финляндского  и  злополучном  Смольнинском  районе.
 16/Х1  —  Сутки  дежурю  в  штабе,  за  вычетом  того  вре¬
мени,  что  потратила  вчера  на  поездку  домой.
 С  вечера  был  двухчасовый  налет,  наделавший,  на¬
верное,  много  вреда.  Уходя  спать,  Одинцов  заказал  мне
«не  гудеть»,  и  я  добросовестно  это  выполнила.  Сирена
молчала,  и  даже  я  в  качестве  дежурной  здорово  выспа¬
лась.  Это  самая  спокойная  ночь  за  последнюю  неделю.
Разбудила  меня  московская  передача,  как  всегда  превра¬
щенная  помехами  в  кошачий  концерт.  Предстоит  беспо¬
койное  воскресенье  —  моя  очередь  дежурить  в  столовой,
а  среди  дня  надо  ехать  забивать  окна  и  к  Натке  надо  еще
попасть.  Удивительно,  как  жадно  я  иногда  рвусь  к  ним.
Когда  я  у  них,  мне  кажется,  что  я  никогда  не  живала
лучше  этого.  В  душе  особый  покой,  который  ощущаешь
как  радость,  и  радостными  глазами  смотришь  на  их  хо¬
зяйственную  возню  и  наслаждаешься  множеством  мелких
забот  и  вниманием,  которым  меня  окружает  Борис.  Он
все-таки  обладает  совсем  необычными  для  современно¬
го  юноши  свойствами  и  его  самообладание,  выдержка
и  способность  заботиться  об  окружающих  при  умении
все  сделать  своими  руками  —  это  редкость.  А  я  так  не
избалована  этим,  что  особенно  остро  воспринимаю  все,
что  для  меня  делается,  вроде  яичницы,  которую  зятек
впопыхах  стряпает  мне  утром,  перед  уходом  на  работу.
И  пока  еще  целы  наши  тихие  вечера  среди  этой  бури,
как  же  ими  не  дорожить?
 18/Х1  —  Взамен  трудповинности,  которая  последнее
время  пошла  на  убыль,  предписано  ввести  официально
11-часовой  рабочий  день70  с  соответствующим  сокращени¬
ем  рабочей  силы.  Думаю,  что  основная  причина  именно

308
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 в  последнем.  Это  также  путь  к  сокращению  потребления.
Трудно  сказать,  во  что  это  выльется  практически,  потому
что  производственники  смотрят  на  все  с  прежней  точки
зрения  просторной  по  возможности  работы.  Но  и  при
такой  позиции  человек  50  придется  отправить  за  ворота.
Правда,  в  директивном  письме  говорится  о  недокомплек¬
те  на  других  предприятиях,  о  перераспределении  рабочей
силы,  но  едва  ли  это  можно  принимать  всерьез.  А  остать¬
ся  сейчас  без  работы,  без  точки  опоры  —  ох,  я  бы  не  хо¬
тела.  Для  рабочих  это  значит  переход  с  рабочей  нормы  на
иждивенческую.  Это  переход  по  хлебу  с  300  гр.  на  150  гр.
в  день,  по  мясу  с  500  гр.  на  50  гр.  в  декаду  и  т.  д.  И  для
всех,  я  думаю,  все-таки  имеет  значение  эта  жалкая  тарел¬
ка  супа,  на  которую  сохраняешь  законное  право,  сидя  на
работе,  и  которую  вместе  с  работой  теряешь.
 Число  обедающих  в  столовой  сейчас  сократилось  поч¬
ти  вдвое  в  связи  с  отпуском  по  талонам  и  невозможно¬
стью  обедать  в  нескольких  местах.  Но  странно,  ропота
и  криков  стало  тоже  вдвое  меньше.  А  между  тем  сейчас
очень  стало  заметно,  как  изменились  люди  за  самое  по¬
следнее  время,  какие  стали  опавшие  или  оплывшие,  не¬
здорово  бледные  лица,  особенно  у  пожилых  и  семейных.
Страшно  участились  случаи  воровства.  Тащат  карточки,
куски  хлеба,  любые  продукты  —  в  общежитии  станци¬
онном  что  ни  день  скандалы.  Да,  в  завтрашний  день
заглядывать  не  хочется.
 22/XI  —  Это  неверно  я  написала  прошлый  раз,  что
в  завтрашний  день  заглядывать  не  хочется.  Наоборот,
любопытство  к  завтрашнему  дню  —  это  один  из  поддер¬
живающих  меня  стимулов  к  жизни.  Сегодня  я  видела
столько  раздавленных  жизнью  людей,  что  в  противовес
им  чувствую  себя  полной  сил  и  бодрости  и  готовности
к  борьбе  за  себя,  за  будущее  мое,  детей,  наше.  Все  это
неразрывно  связано.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 309
 С  позавчерашнего  дня  опять  убавлена  хлебная  нор¬
ма  —  рабочим  250  гр.,  служащим  125  гр.  Многие  на¬
чинают  бесповоротно  сдавать  и  морально,  и  физически.
С  утра  разговор  с  Шурой  Фокиной,  машинисткой:  «Я  со¬
всем  без  сил.  Работать  не  могу.  Лучше  уволиться  и  ле¬
жать  дома».  Я  говорю  ей:  «Подумайте.  Ведь  вы  сейчас
заняты  и  отвлекаетесь  от  мыслей  об  еде.  Неужели  же
лучше  ничего  не  делать,  только  об  этом  и  думать?»  Она
одинокая,  на  казарменном  положении.  Питается  два  раза
в  день,  но  у  нее  полное  отсутствие  внутренней  энергии.
Потом  захожу  в  столярную  мастерскую  в  надежде  попро¬
сить  кого-нибудь  забить  дома  окна.  Они  так  и  не  устрое¬
ны  с  13-го.  Застаю  трех  рабочих.  Из  них  Фролов  только
вышел  после  болезни,  Романов  болеет.  Спрашиваю,  что  с
ними.  Ответ  —  слабость,  обессилели,  без  хлеба  пропада¬
ем.  Иждивенцев  надо  кормить.  У  обоих  дети-подростки.
Тут  уж  положение  серьезнее,  т.  к.  приходится  отдавать
карточки  в  семью.  На  иждивенческую  норму  можно  про¬
жить  дня  два-три  в  декаду  —  не  больше.  Конечно,  о  до¬
полнительной  работе  и  речи  быть  не  может.  Тоже  полная
подавленность.  Завидуют  Чуркину  —  он  крепче.  Семью
эвакуировал,  питается  как  казарменный  немного  лучше  и
расходует  свою  рабочую  норму  на  себя  одного.  Дальше  —
поездка  в  Ленэнерго,  где  я  не  была  месяца  три.  Там  все
неузнаваемо.  Марсово  поле  оцеплено  и  безлюдно.  Кажет¬
ся,  там  до  сих  пор  лежат  две  невзорвавшиеся  бомбы  с
8-го  числа.  Пришлось  идти  кругом,  вход  с  Халтуриной.
В  тесном  вестибюле  столпотворение  —  народу  битком,
не  пролезешь.  Это  Энергосбыт  от  большого  ума  вынес
туда  разбирательство  дел  о  лимитах  на  электроэнергию71.
В  толпе  крики,  кто-то  плачет,  обычная  очередная  ругань.
Едва  добралась  до  вахтера.  Не  пускают  со  станционным
пропуском.  Пришлось  стоять  в  очереди  к  телефону  и
ждать  из  отдела  разовый.  Наконец  добралась  в  отдел,
сократившийся  наполовину.  Все  сидят  в  полной  зимней

310
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 одежде  —  шубах,  шапках,  валенках.  Холодно.  Вид  у  всех
предельно  несчастный.  Разговоры  такие:  «Не  можете  ли
достать  нам  дуранды.  Ведь  вы  сейчас  по  питанию  рабо¬
таете?  Не  знаете  ли,  где  продается  конина?»  В  столовой
не  обедают.  За  водянистый  суп  нет  смысла  отдавать  та¬
лоны.  При  мне  разыгрывается  бурный  разговор  с  убор¬
щицей,  которая  принесла  чайник  с  кипятком  за  полчаса
до  обеденного  перерыва:  «Последняя  надежда  на  горячий
чай,  и  то  из-за  вас  его  лишаешься!»  В  здании  весь  фа¬
сад  держится,  но  изнутри  разрушен  и  закрыт.  Для  того
чтобы  попасть  в  один  из  отделов  в  другое  крыло,  надо
кружить  по  всем  лестницам  и  переходам.  Окна  все,  ко¬
нечно,  забиты  наглухо.  В  общем,  станция  показалась  мне
полной  жизни  после  этой  мертвецкой.
 На  обратном  пути  зашла  в  ДЛТ.  С  трудом  истратила
10  р.  на  не  очень  нужные  вещи.  Ничего  нужного  нет.  Не
говорю  уже  об  обуви,  трикотаже,  мануфактуре,  но  исчез¬
ли  чайные  чашки,  все  тарелки,  нельзя  купить  столовую
ложку.  Оттуда  пошла  было  к  Казанскому  на  трамвай,  но
посмотрела  на  жутко  разрушенный  вчера  дом  на  углу
Невского  и  кан.  Грибоедова72.  Опять  выкушена  аркой  вся
середина  вместе  с  фасадом.  Внутри  еще  дымится  пожар.
Напротив  в  доме  выворочены  все  рамы,  двери,  стекла
побиты  даже  в  соборе.  И  так  от  этого  зрелища  стало  му¬
торно,  что  я  вместо  трамвая  пошла  к  Натке  посмотреть,
все  ли  у  них  благополучно.  Убедилась  в  этом,  отогрелась
и  ушла.  Было  уже  4  часа,  и  чуть  вышла  —  попала  под
такой  артобстрел,  какого  еще  не  испытывала.  Всю  дорогу
до  Мариинки  шла  под  свист  снарядов  над  головой.  Почти
без  перерыва  —  свист-разрыв,  свист-разрыв.  Где-то  рядом,
то  впереди,  то  сзади  в  этой  гуще  домов,  а  где  —  ниче¬
го  не  разберешь.  Народ  бежит  сломя  голову,  прятаться
негде.  Толпятся  под  дверьми  и  арками,  что  в  лучшем
случае  защитит  от  осколков.  У  театра  все  трамваи  стоят.
Пошла  дальше.  До  площади  Труда  разрывы  шли  непре¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 311
 рывно,  щелкали  осколки,  в  двух  местах  видела  зияющие
дыры  от  свежего  попадания  и  дым.  Раз  даже  попыталась
спрятаться,  но  в  громадном  доме  не  оказалось  общедо¬
ступного  бомбоубежища,  и  я  решила,  что  благоразумнее
просто  поскорее  уйти  из  обстреливаемой  зоны.  На  мосту
было  уже  спокойней.  Еще  посвистывало,  но  снаряды  рва¬
лись  за  спиной,  а  на  Васильевском  почти  тихо.  Только
трамваи  все  ходили  по  диким  маршрутам.  Дома  застала
Бориса.  Он-таки  законопатил  мне  окно.  Провозился  весь
день.  Истопил  печку  и  согрел  комнату  до  5  градусов,  так
что  даже  лед  в  ведре  начал  таять.  Мне  оставалось  только
убрать  мусор  и  вымыть  пол,  после  чего  мы  угостились
крепким  чаем  с  аварийными  сухарями,  которых,  впрочем,
осталась  одна  горсточка,  и  шоколадом,  который  показал¬
ся  мне  неистово  вкусным.
 На  станцию  я  попала  только  к  7  часам,  прогуляв
целый  день  и,  как  ни  странно,  в  очень  бодром  и  при¬
поднятом  состоянии,  несмотря  на  мрачные  впечатления
и  пешеходный  рейс.
 Нет,  я  все  глубже  убеждаюсь,  что  спастись  можно
только  внутренней  энергией,  и  я  не  сдамся  до  последне¬
го,  пока  еще  тело  будет  повиноваться  воле.  Что  из  того,
что  я  тоже  ощущаю  эту  отвратительную  свинцовость  в
ногах,  что  я  стала  с  усилием  подыматься  на  второй-тре-
тий  этаж,  когда  мне  недавно  и  шестой  давался  легко.
Все  это  можно  преодолеть,  если  не  прислушиваться  к
каждому  минусу,  заставлять  себя  двигаться  быстрее,  не
думать  об  еде  и  особенно  не  жаловаться  ни  на  что,  ни
себе,  ни  другим.  Только  так  и  можно  продержаться,  и  я
продержусь  и  еще  помогу  другим,  кто  сумеет  и  пожелает
воспользоваться  моим  опытом.
 Вчера  на  бюро  райкома  меня  приняли  в  партию73.
 25/Х1  —  Не  успели  мы  привести  в  порядок  мою  ком¬
нату,  как  опять  нам  пришлось  поработать  в  качестве  вое-

312
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 становительной  команды.  23-го  у  меня  был  буквально
вырванный  выходной  день,  заранее  расписанный,  но  все
получилось  не  по  расписанию.  Среди  дня  мы  случайно
сошлись  с  Борисом  у  меня  и  туда  же  прибежала  Аня  с
известием,  что  снарядом  разбило  их  комнаты  на  Столяр¬
ном.  Оказалось,  снаряд  разорвался  на  тротуаре  прямо  у
них  под  окнами  столь  ценимого  первого  этажа.  Выворо¬
тило  все  стекла  и  рамы,  перебило  много  вещей  в  комнате.
Когда  мы  прибежали,  мне  бросилось  в  глаза  Наталки¬
но  лицо  в  зияющем  просвете  окна  с  такой  растерянной
улыбкой,  что  сердце  защемило.  Счастье  еще,  что  ее  не
было  дома.  На  улице  этот  снаряд  убил  четверых  прохо¬
жих,  а  в  комнате  были  осколки,  и  сама  волна  настолько
сильна,  что  мелкими  кусками  стекла  забиты  самые  от¬
даленные  и  укрытые  углы  комнаты  —  под  шкафом,  за
чемоданом,  под  кроватью  и  т.д.  Все  покрыто  штукатур¬
кой  и  густым  слоем  известковой  пыли,  и  только  после
длительной  работы  предметам  стал  возвращаться  их  на¬
стоящий  цвет,  а  то  все  было  бело.  Мы  проработали  до
позднего  вечера  и  только  успели  заколотить  окна  начерно
и  вынести  мусор  и  осколки.  Молодое  хозяйство  потерпе¬
ло  порядочный  урон,  но  продукты  уцелели  даже  те,  что
стояли  на  окне.  У  Наташи  был  сварен  густой  перловый
суп,  воскресный  суп,  о  котором  мы  уже  несколько  дней
мечтали.  Этот  суп  стоял  на  окне  под  крышкой,  которая,
конечно,  сдвинулась.  Но  мы  были  так  голодны  к  вечеру,
что  и  речи  не  могло  быть  о  том,  чтобы  суп  вылить,  и  мы
съели  его,  правда,  с  большими  предосторожностями.  На
дне  обнаружили  несколько  крупных  осколков  стекла,  не
говоря  уже  о  мелочи,  незаметной  для  глаза.
 Всего  месяц  просуществовал  нерушимо  их  молодой
уют,  и  мы  уже  подсчитываем,  что  из  четырех  квартир,
которыми  мы  сейчас  располагаем,  две  уже  подпорчены.
Правда,  сейчас  ко  всему  подходишь  с  меркой  от  худшего:
разбиты  окна  —  но  стены  целы,  развалились  стены  —

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 313
 хоть  сами-то  живы  и  т.  д.  А  тут  столько  жертв  вокруг,
что  последнее  нам  остается  —  сберечь  жизнь,  остальное
приложится.
 После  этих  артобстрелов  машины  ездят  от  дома  к
дому,  из  улицы  в  улицу  и  собирают  изуродованные,  не¬
опознанные  трупы.  Когда  Наташа  начинает  говорить:
«Нам  жизни  уж  не  будет»,  я  утешаю  ее  тем,  что  твердо
знаю  из  пережитого  —  все  еще  будет  и  молодость  еще
перед  ними,  и  беспечность  вернется,  и  нормальная  жизнь
восстановится.  Надо  только  стойко  пережить  это  большое
испытание,  честно,  терпеливо,  мужественно.  И  до  того
противно  становится  иногда  слушать  скулеж  от  моло¬
дых,  крепких  людей  вроде  Яковлева  —  прямо  невтерпеж.
Сегодня  я  истинную  радость  испытала,  услышав  редкие
по  нынешнему  времени  слова  бодрой,  упрямой  надеж¬
ды  от  Чистякова.  Парень  не  сдает.  Он  говорит  —  и  на
меньшем  справимся  и  вытянем.  Он  вспоминает  голод  и
безвыходность  1919-1920  гг.,  многому  его  научившие,
и  говорит  себе:  250  граммов  —  это  еще  очень  хорошо.
И  то,  что  он  может  так  себе  сказать,  —  это  много.  Это
для  него  надежда  на  победу.  А  те,  кто  только  и  знают,
что  твердят:  «Ох,  плохо,  ох,  не  выдержу»  —  эти  уже
побежденные.  Только  от  стариков  трудно  требовать  оп¬
тимизма.  Их  дело  действительно  невесело.  Вчера  меня
прямо  расстроил  Гельдт.  Старик  сидел  у  меня,  как  всегда
выдержанный,  благообразный,  такой  настоящий  немец  в
своей  честной  и  ограниченной  добросовестности,  и  пла¬
кал,  рассказывая  про  жену.  Ей  66  лет,  она  больная  и  из
последних  сил  бьющаяся,  чтобы  доставить  ему  какие-то
удобства  и  заботу.  А  питаются  они  последнее  время  жас¬
миновыми  листьями  с  комнатных  цветов.  Даже  паек  свой
они  умудряются  не  получить,  старые  и  беспомощные,
и  он,  связанный  работой.  Я  забронировала  ему  сегодня
порцию  колбасы  за  обедом,  и  даже  этот  кусочек  сомни¬
тельного  мяса  для  него  выручка  и  поддержка.  А  сама

314
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 я  сегодня  почувствовала,  как  я  наголодалась.  Заехала  к
Натке.  У  них  все  еще  полный  беспорядок  и  неустройство.
Помочь  ничего  не  могла  и  вернулась  к  себе  на  8-ю  топить
печку.  И  так  как  не  было  у  меня  хлеба,  то  я  раскутилась,
сварила  себе  кашу  из  геркулеса,  залежавшегося  чуть  ли
не  с  38  года.  Трудно  передать,  как  я  эту  полную  тарелку
каши  съела  после  постоянных  супов.  И  я  вспоминаю,  как
когда-то  я  этот  геркулес  не  одобрила,  но  отложила  пакет
с  мыслью,  что  будет  время  и  он  пригодится.  И  вот,  это
время  пришло,  и  я  со  всей  остротой  вспоминаю,  с  какой
несомненностью  я  его  ждала  еще  4  года  тому  назад.  Как,
в  каком  виде  оно  придет  —  трудно  было  предполагать,
хотя  война  с  Германией  все  эти  годы  висела  над  голо¬
вой.  И  я  знала,  что  думала  об  этом  все  время,  но  не  могу
даже  себя  особенно  упрекать,  что  не  сделала  из  этого
знания  надлежащих  выводов.  Ведь  даже  если  живешь  на
вулкане,  всегда  мельтешит  в  сознании  —  а  может  быть,
обойдется,  авось  ничего  не  будет.  Но  это  все,  пожалуй,
лишние  разговоры:  пришел  крутой  экзамен  и  надо  его
выдержать.  К  этому  все  сводится.
 27/Х1  —  Последние  четыре  дня  ежедневные  тревоги
после  12֊  13-часового  дня,  продолжительностью  до  6  ча¬
сов.  Сплошная  облачность,  немецкие  самолеты  прерывисто
рычат  за  облаками,  зенитки  стреляют  без  конца.  Сегодня
опять  совершила  громадное  пешеходное  путешествие  в
самый  разгар  тревоги.  Первый  этап  —  до  райкома  —  шла,
едва  переставляя  ноги,  тяжелые,  как  свинцовые  чушки.
В  райком  меня  из-за  тревоги  не  пустили.  Я  померзла  с
полчаса  в  подвале,  носящем  титул  бомбоубежища,  потом
вижу  —  дело  затягивается,  пошла  домой  на  8-ю.  Отсидела
часа  полтора  —  нет  конца  тревоге.  Решила  пренебречь  ею  и
пустилась  пешком  к  Наташе.  К  этому  времени  все  правила
хождения  по  ВТ74  уже  выдохлись.  Улицы  полны  народа,
пешеходов  даже  гораздо  больше  обычного,  т.  к.  трамваи  не

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 315
 ходят.  У  магазинов  очереди  стоят  как  приклеенные  даже
при  запертых  дверях,  а  в  одном  месте  я  видела,  как  толпа
с  криком  буквально  вламывалась  в  магазин,  т.  к.,  действи¬
тельно,  почему-то  одни  магазины  и  булочные  торгуют,  а
другие  держат  двери  на  запоре.  Застала  только  Бориса,
который  всю  неделю  мучается  с  ремонтом  вдребезги  рас¬
щепленных  оконных  рам.  В  комнате  у  них  до  сих  пор  не
прибрано,  пол  не  вымыт,  но  тепло.  Досидела  там  до  от¬
боя  в  6  час.  Тревога  была  около  5‘/2  часов.  Обратно  шла
тоже  почти  все  время  пешком.  Нельзя  было  ни  дождаться
нужных  трамваев,  ни  попасть  в  них.  Попутно  обследовала
все  булочные  в  поисках  приличного  хлеба.  Качество  хлеба
за  последние  2-3  дня  резко  ухудшилось.  Круглый  совсем
исчез,  а  кирпичики  стали  тяжелые  и  мокрые.  Двухдневная
порция  в  250  гр.  выглядит  совсем  ничтожной.  Мы  все  уси¬
ленно  сушим  хлеб  или  жарим  его  в  постном  масле,  тогда
он  делается  и  съедобнее,  и  экономнее.
 Второй  день  столовая  щедро  кормит  нас  кашей  пшен¬
ной  и  гречневой.  Крупа  добыта  с  затопленной  в  Ладоге
баржи.  Директор  столовой  говорил,  что  они  получили
совершенно  мокрые  мешки,  весящие  вдвое  против  нор¬
мы.  Но  качество  крупы  почти  не  пострадало.  Даем  кашу
щедро,  но  у  многих  не  хватает  крупяных  талонов  к  концу
месяца.  Вообще  я  последние  дни  почти  сыта.  Не  пони¬
маю,  почему  держится  эта  свинцовая  тяжесть  движений
и  ноги  сильно  отекают.  Последнее  приписываю  неуме¬
ренному  чаепитию.
 Сегодня  в  булочной  пожилая  женщина,  рассматривая
полученный  хлеб,  ворчала:  «Одна  вода,  а  не  хлеб.  Это
позор  таким  хлебом  кормить!»  Я  вмешалась:  «Скажите
спасибо,  что  хоть  такой  есть.  Ругать  хлеб  легко,  а  про
то  забываете,  что  может  он  крови  стоит,  чтобы  вас  им
накормить!»  В  ответ  получила  пару  неприязненных  реп¬
лик,  но  в  умеренном  тоне.  В  некотором  роде  выполнила
партийный  долг.  Великая  штука  точка  зрения!

316
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Сейчас  после  прогулки  и  холода  разморилась  в  теп¬
ле  и  смертельно  хочу  спать,  что  не  совсем  подходит  для
ночного  дежурства  в  штабе.
 З/ХН  —  Сижу  в  передней  директора  фабрики-кухни,
дожидаясь  пропусков  на  декабрь  после  многих  хождений  и
хлопот.  День  сравнительно  тихий,  хоть  не  стреляют,  а  то  за¬
бивала  прямо  артиллерия.  Особенно  30-го  и  1-го  била  почти
непрерывно.  На  Косой,  на  Гаванской,  на  Большом  много
повреждений  и  жертв.  К  счастью,  большая  часть  снарядов
попадала  в  Неву.  На  станции  все  благополучно  и  вообще
она  со  своим  светом  и  теплом  прямо  как  оазис  в  пустыне.
Домой  хоть  и  не  показывайся.  Свет  выключается  на  боль¬
шую  часть  суток,  окна  заколочены,  керосина  ни  у  кого  нет,
холодно.  Как  живут  семьи  с  детьми  —  прямо  трудно  себе
представить  и  жутко  слушать  разговоры  семейных  людей.
 Вчера  Ильченко,  стоя  на  нашей  паперти  за  добавочной
тарелкой  супа,  разговорился  о  семье.  Его  долгожданного
ребенка  нечем  кормить.  Все,  что  можно  из  пайка,  отец  и
мать  отдают  ему,  а  сами  сидят  голодные.  Запасы  все  подо¬
брались,  и  он  сам  живет  от  супа  до  супа  один  раз  в  сутки.
Каждый  вечер  в  столовой  выстраивается  очередь  за  остат¬
ками.  Мученье  отказывать,  а  между  тем  получаем  мы  все
время  неполную  норму.  На  наших  250  человек  дают  200  су¬
пов  и  не  каждый  день  80-100  вторых,  из-за  которых  всегда
страшная  рвачка.  Поэтому  и  приходится  так  бороться  за
всякие  добавочные  пропуска.  Они  хоть  немного  разряжают
напряжение.  Снабжение  с  1-го  числа  осталось  в  прежней
норме,  но  условия  выдачи  ужесточились.  Столовые  стали
вырезать  талоны  не  только  на  мясо  и  крупу,  но  и  на  масло  к
каждому  блюду,  на  сахар  к  чаю.  Вырезка  талонов  занимает
времени  чуть  не  столько  же,  сколько  самый  обед.
 5/ХН  —  Вчерашний  день  принес  новое  ограничение:
число  талонов,  ассигнованных  на  1-ю  декаду,  оказалось

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 317
 так  мало,  что  для  многих,  уже  успевших  проесть  их  в
первые  дни,  положение  создается  прямо  катастрофиче¬
ское.  Так  попались  Мина  Герц[елевна],  Одновалов  и  еще
многие,  обреченные  на  бескормицу  или  одно  блюдо  в  сут¬
ки  на  5-6  дней  до  10-го  числа.  Меня  выручает  рабочая
карточка  Бориса,  но  меня  встревожило,  как  они  справятся
со  своим  питанием  при  этих  условиях,  и  вечером  я  по¬
летела  к  ним,  сильно  потрухивая  тревоги,  которые  опять
зачастили.  Проскочила  очень  удачно:  сирена  завыла  минут
через  пять  после  того,  как  я  была  на  месте.  Застала  у  них
тьму,  чуть  освещенную  от  керосинки,  на  которой  греет¬
ся  ужин  —  бескарточный  дрожжевой  суп.  Я  привезла  им
редкое  блюдо  —  винегрет  из  кислой  капусты,  и  он  при¬
шелся  очень  кстати,  т.  к.  этот  дрожжевой  суп  представляет
собой  беловатую  жидкость  неопределенного  вкуса,  ничем
не  заправленную.  Есть  ее  можно,  насовав  туда  перца  и
горчицы,  что  мы  с  Борисом  и  сделали.  Света  у  них  нет
уже  двое  суток  полных  по  неизвестной  причине,  и,  если
бы  не  мой  керосиновый  резерв,  не  на  чем  было  бы  и  ужин
согреть.  Освещаются  они  страшно  экономно  самодельной
восковой  свечкой,  а  в  промежутках  лежат  в  постелях  в
полной  тьме.  Попытались  с  горя  пойти  в  театр,  но  выгнала
их  дневная  тревога.  Талонов  на  столовую  у  них,  конечно,
не  оказалось,  кроме  мясных.  Придется  переходить  на  наш
аварийный  сухой  запас,  как  я  ни  рассчитывала  сохранить
его  хоть  до  января.  При  самом  экономном  расходовании
с  помощью  столовых  удастся  растянуть  его  на  месяц-пол-
тора  от  силы.  А  с  января  я  жду  резкого  ухудшения,  если
события  на  фронте  в  свою  очередь  резко  не  улучшатся.
Пока  появились  волнующие  слухи  о  прорыве  кольца,  но,
по-видимому,  только  слухи,  т.к.  3-го  было  сообщение  о
занятии  немцами  Тихвина75.  Возобновилась  эвакуация
заводов  и  рабочих  с  семьями,  но  пешим  порядком.  Ки¬
лометров  200  надо  идти  путь  через  Ладогу76.  Нелегкое
путешествие,  но  многие  соглашаются  даже  с  детьми,  лишь

318
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 бы  прочь  из  Ленинграда.  А  как  приходилось  уговаривать
людей  3  месяца  тому  назад,  как  все  упирались!  Теперь
же,  когда  дети  стоят  вплотную  рядом  с  голодом,  —  другой
разговор.  А  детей  в  Ленинграде  невероятно  много,  будто
их  и  вовсе  не  вывозили.  Очень  страшно  за  них.
 7/ХН  —  Наступили  морозы.  Сегодня  до  22  градусов
с  ветром.  Утренняя  сводка  дала  несколько  отрадных  мо¬
ментов  —  под  Ростовом,  у  Калинина,  у  Наро-Фоминска
как  будто  инициатива  переходит  в  наши  руки.  Под  Ле¬
нинградом  же  все  по-прежнему.  Сутки  я  провела  дома
и  ощутила  на  себе  весь  тот  возрождающийся  пещерный
быт,  от  которого  спасаешься  на  станции.  Несмотря  на
опубликованное  постановление  Ленсовета  о  выключе¬
нии  света  с  10  до  17,  мощности  настолько  не  хватает,
что  света  лишают  целые  районы  по  неделе  и  больше.  По
лестнице  впотьмах,  по  коридору  ощупью  добираешься
до  своих  дверей.  В  комнате  4-5  градусов,  вода  то  идет,
то  не  идет  в  неопределенные  часы.  Видимо,  по  соизво¬
лению  управхоза.  У  меня  есть  еще  дрова,  есть  керосин,
даже  дневной  свет  в  уцелевшую  форточку,  но  множество
квартир  лишены  всего  этого.
 Наташа  с  Борисом  вчера  и  сегодня  были  у  меня,  т.  к.
у  них  форменная  тьма  и  стряпать  не  на  чем.  Мы  топили
печку,  ставили  самовар.  Я  сварила  им  фасольный  суп  и
пшенную  кашу  в  печке  на  ужин.  Все  это  нам  показалось
невероятно  вкусно,  но  маловато,  особенно  Борису.  У  Бо¬
риса  отекло  лицо.  Я  прямо  с  болью  разглядывала  его
нездорово  припухшие  щеки.  Выдержка  у  него  безукориз¬
ненная.  Он  очень  много  работает,  все  время  в  движении,
никогда  ни  одной  жалобы.  Подсовывает  кусочки  мне  или
Натке,  но  ему  голоднее  и  труднее  нас  достается.  Наташа
то  беспечна,  то  впадает  в  уныние.  У  нее  нет  ни  закалки,
ни  характера.  С  этой  стороны  ей  труднее,  чем  Борису
и  мне.  Самое  плохое,  что  она  ничем  определенным  не

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 319
 занята.  На  ученье  у  нее  совсем  не  хватает  зарядки.  Об¬
щественные  интересы  у  нее  атрофированы.  Домашние  за¬
нятия  поневоле  сокращаются  в  создавшейся  обстановке.
Я  говорю  ей:  «Только  не  сиди  без  дела,  не  валяйся»,  но
наталкиваюсь  часто  на  раздражение  и  отпор.  Лучше  бы
она  шла  в  санитарки  или  белье  шить  для  красноармейцев,
чем  так  болтаться  не  у  дел.  А  меня  дело  и  спасает,  и  дает
точку  опоры  в  борьбе  с  неизбежными  невеселыми  мыс¬
лями.  В  слова  я  их  не  перевожу,  твердо  выдерживаю  раз
навсегда  принятую  линию:  ни  одного  слова  подавленно¬
сти  или  упадка.  Слишком  много  людей  вокруг  хнычущих
и  ноющих,  погибающих  от  малодушия.  Все  свободное  от
стряпни  время  я  дома  шила  теплые  рубашки  для  бойцов,
благо  керосиновая  лампешка  еще  действует.  Вопреки  га¬
зетному  энтузиазму  так  трудно  привлечь  людей  на  это
дело.  Все  отпихиваются  и  укрываются  за  своими  делами.
Приходится  рассовывать  отдельные  задания  по  рукам,
а  в  основном  работаем  только  Федорова  и  я.
 Возвращалась  я  сегодня  ночевать  на  станцию  уже  в  де¬
вятом  часу,  и  трудно  передать,  с  каким  теплым  чувством
смотрела  издали  на  дымящие  трубы  —  жива,  значит,
работает!  Весь  вечер  шел  жестокий  артиллерийский  об¬
стрел.  Из  дому  я  вышла  под  завывание  снарядов.  Рвались
где-то  в  центре  острова.  Да  и  на  нашей  окраине  было  не
лучше.  С  топливом  у  нас  неважно.  Ночью  была  авария
из-за  поданного  с  соседних  заводов  антрацита,  и  моя  ра¬
дость  от  того,  что  жизнь  станции  еще  длится,  далеко  не
безосновательна.  Но  люди  морально  демобилизуются  на
глазах.  Все  больше  становится  таких,  которых  убивает  и
голод,  и  малодушие.  Любопытная  параллель:  Одновалов
и  Чистяков.  Последний  держится  внутренне  и  сохраняет¬
ся  и  физически,  и  как  активный  работник,  а  Одновалов
потерял  всякий  стимул  к  работе.  Только  и  знает,  что
ищет  на  себе  опухлость  и  думает  об  еде.  А  положение  у
них  одинаковое:  оба  сели  на  мель  без  крупяных  талонов

320
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 до  конца  декады  —  значит,  без  супов  и  вторых,  а  только
на  случайных  мясных  блюдах  (громко  сказано  —  блюда!).
И  Чистяков  еще  умудряется  экономить  хлеб  для  матери.
 Ночью  во  время  аварии  Махлышеву  пришлось  окри¬
ками  подымать  на  работу  некоторых  кочегаров,  которые
ложились  и  говорили,  что  больше  работать  не  в  силах.
Сегодня  стало  известно,  что  для  них  отпускается  до¬
полнительный  хлебный  паек.  Может,  хоть  это  подымет
людей  немного,  а  то  создается  тяжелое  положение:  физи¬
ческая  слабость  у  людей  нарастает,  а  противопоставить  ей
они  ничего  не  могут  —  ни  внутренней  силы,  ни  подъема,
ни  в  особенности  воли  к  борьбе.
 8/ХН  —  Положение  на  станции  напряженное.  Подача
топлива  становится  все  труднее.  Вторую  ночь  давление
садится  до  8  атм.  Утро  мы  начали  с  аврала  по  расчистке
путей  и  подвозке  трамвайных  платформ  с  углем  вручную,
т.  к.  всю  ночь  была  сильная  метель.  Трамваи  не  ходили,  и
ток  в  сети  был  выключен.  Работники  сходились  на  стан¬
цию  пешком.  Некоторые  за  12-15  км.  На  топливоподачу
нагнали  массу  народу,  включая  и  нас,  но  организация
как  всегда  никудышная.  Для  разметания  путей  нашлась
всего  одна  метла.  Трамваи  не  ходили  весь  день.  Это  уже
паралич.  Ночью  обещали  дать  ток  для  подвозки  гру¬
зов.  Мои  предположения  насчет  кризиса  в  январе  грозят
оправдаться  еще  раньше.  Сейчас  12-й  час  ночи.  День  был
утомительный.  Хочется  лечь,  но  сижу  и  жду  Махлыше-
ва,  чтобы  разрешить  с  ним  хлебную  проблему.  Начали
выдавать  дополнительный  паек  золыцикам77  и  кочегарам,
но  обставлено  это,  как  водится,  дикой  канцелярщиной,
учет,  списки,  расписки  и  т.д.  Половина  дневного  пай¬
ка,  кило  5  хлеба,  осталась  у  меня  на  руках,  и  я  дрожу,
чтобы  его  у  меня  не  раскрали.  Запираюсь  на  все  замки.
После  того  как  у  меня  уплыл  будильник,  я  не  уверена
даже  в  нашей  тихой  обители.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 321
 10/ХН  —  За  два  дня  столько  событий,  что  голова
кругом.  Вчера  по  радио  —  война  между  Японией  и  Аме¬
рикой.  Эта  дьявольская  война  разливается,  как  океан.
Является  страх  за  Дальневосточный  фронт,  за  доставку
американского  вооружения.  А  с  другой  стороны,  может
быть,  и  лучше,  как  широко  вскрытый  нарыв.
 Сегодня  меня  подняли  с  постели  радостным  извести¬
ем,  что  отбит  обратно  Тихвин.  Под  Москвой  также  нем¬
цев  отжимают,  под  Ростовом  их  отогнали.  Боже  мой,
неужели  это  наконец  перелом,  которого  мы  так  ждем  уже
пять  месяцев?  Даже  страшно  поверить.  Горло  сжимается.
И  надо,  надо  повернуть  к  лучшему.  Все  события  идут  с
такой  лихорадочной  быстротой,  что  и  упадок  нараста¬
ет  катастрофически.  Город  начал  чахнуть.  Трамваи  не
ходят.  Автомашин  почти  не  встречаешь,  даже  военных.
Ленинградцы  перешли  на  конскую  тропу.  В  толпе  все
чаще  встречаются  такие  страшные,  уже  мертвые  лица.
Тут,  может  быть,  и  болезнь,  и  голод,  но  больше  всего
страшная  опустошенность,  именно  смерть.
 На  станции  умер  от  истощения  маленький  золыцик
Вася  Михайлов.  Он  ходил  до  последнего  вечера  и  у  него
была  также  уже  нечеловечья  заострившаяся  мордочка,  как
у  зверька.  Еще  один  —  Потапов  —  вчера  ушел  в  больни¬
цу.  Перед  этим  пришел  все-таки  в  столовую  пообедать  и
стоял  у  дверей  с  какой-то  бессмысленной,  неподвижной
улыбкой  на  неживом  лице,  как  будто  составленном  из
одних  углов.  Не  разобравшись,  я  в  суматохе  отправила
его  из  цехового  буфета  в  столовую.  Он  стоял  и  там,  как
вклеенный  в  очередь,  протягивая  свои  карточки  и  талоны.
Когда  наконец  я  разглядела  его,  я  скорее  сама  отпустила
ему  обед  и  отправила  его,  причем  говорил  он  беззвучно,
плохо  соображал  и  при  разговоре  как-то  странно  падал
на  собеседника,  точно  старался  прилипнуть  к  нему.  Это
ужасно,  но  жалости  я  не  испытывала,  а  только  мучитель¬
ное  отвращение.  Жестокие  времена,  рядом  могут  гибнуть

322
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 люди,  и  по  себе  чувствуешь,  как  ожесточаешься  и  теряешь
к  ним  человеческие  чувства.  У  меня  крепко  держится
все  доброе  по  отношению  к  людям,  которые  проявляют
хоть  каплю  мужества  и  стойкости,  в  которых  жив  чело¬
веческий  дух,  но  эти  ходячие  трупы,  тень  человека  и  его
аппетит  —  нет,  не  могу,  от  них  и  страшно,  и  отвратно.
 Сегодня  еще  неожиданность  —  сбежали  6  человек
каталей,  по  большей  части  молодые  девчонки.  Именно
сбежали,  не  увольняясь,  не  эвакуируясь,  просто  собрали
свои  вещи  и  попутно  порядочно  чужих  и  смылись.  Уход
их  на  работу  повлияет  мало.  Все  равно  половина  штатных
каталей  у  нас  числится  больными.  Работают  на  топли-
воподаче  заключенные  или  вызываем  красноармейцев,
подплав,  с  соседних  заводов.  Прошлой  ночью  пришла
бригада  с  завода  Молотова78  с  условием,  чтобы  ее  накор¬
мили,  иначе  отказывались  работать.  С  12  ч.  вечера  я  по
поручению  Махлышева  стала  искать  им  питание  по  сто¬
ловым,  в  тресте  и  т.д.  Конечно,  нигде  ничего  нет.  Тогда
Махлышев  при  поддержке  райкома  добился  в  тресте,  что
в  столовой  «Электроаппарата»79  нам  отпустили  25  обе¬
дов.  Началась  канитель  с  талонами,  у  большинства  уже
проеденными.  Наконец,  добились  разрешения  частично
покормить  людей  без  талонов,  по  акту,  и  в  2  ч.  ночи  я  с
двумя  охранниками  и  бачками  пустилась  в  путь  за  обе¬
дами.  На  счастье,  ночь  была  лунная,  не  очень  морозная.
Сперва  это  было  даже  недурной,  неожиданной  прогулкой.
Потом  обернулось  хуже:  на  заводе  работники  столовой
потребовали  у  меня  полностью  талоны,  которых  не  было,
а  охрана  завода  заявила,  что  она  не  выпустит  обеды  без
визы  директора,  который  уехал  домой.  Началась  кани¬
тель,  бесконечные  телефонные  звонки.  Два  раза  я  бегала
в  трест,  будила  директора,  добывала  бумажки,  звонила
на  станцию.  Только  к  6  ч.,  при  энергичном  вмешатель¬
стве  Макановой  из  райкома,  которая  всю  ночь  сидела  у
нас  на  станции,  удалось  обломать  и  столовую,  и  охрану,

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 323
 и  дирекцию  завода  и  получить  обеды,  из-за  которых  по
меньшей  мере  15  человек  не  спали  ночь.
 Мои  носильщики  —  кроткий  терпеливый  Афанасьев,
к  которому  я  чувствовала  истинную  благодарность  за
бессловесное  трехчасовое  ожидание,  и  ругающийся,  по¬
минающий  «мать-честнушку»  Чулков,  потащили  бачок  с
супом  и  ведро  с  чем-то  сомнительным  на  донышке,  что
мне  дали  под  названием  макарон.  Я  замерзла,  как  пес,
в  угрюмой  проходной  завода,  где  негде  было  даже  сесть,
и  счастлива  была  добраться  до  станции  не  с  пустыми
руками.  К  8-ми  часам  откормила  бригаду  тепловатыми,
мутными  щами  и  этими  бывшими  макаронами  —  клейкой
замазкой  цвета  глины,  вдобавок  прокисшей.  Удивитель¬
но,  еще  не  ругались  люди  после  такой  награды  за  всенощ¬
ное  ожидание.  Весь  день  крутилась  с  добавочным  хлебом,
который  доставляет  мне  множество  хлопот.  Я  держу  его  у
себя  и  непрерывно  волнуюсь,  что  его  раскрадут.  Без  кон¬
ца  ко  мне  ходят  за  отдельными  кусками  по  разрешению
гл[авного]  инженера,  каждый  кусок  под  расписку  и  на
учет  —  уже  целая  канцелярия  наросла.  Среди  дня  толь¬
ко  улучила  минутку,  когда  относила  по  местам  акты  о
злополучных  супах,  и  слетала  домой  посмотреть  на  Нат¬
ку  и  Бориса.  Они  стали  больше  ютиться  у  меня,  около
той  крошки  света,  которую  дают  уцелевшие  форточки
и  керосиновая  лампешка,  около  протопленной  печки  и
горшочка  каши.  Наташа  стала  было  усваивать  жалоб¬
ный,  пониженный  тон  в  разговоре.  Я  и  лаской,  и  легким
окриком  заставляю  ее  сбросить  эту  манеру,  подбодриться.
Но  в  глубине  души  мне  совестно  перед  ней  за  благопо¬
лучие,  которым  я  пользуюсь  на  станции,  —  свет,  тепло,
я  вымыта  ежедневно  в  горячем  душе,  относительно  и
без  особых  хлопот  сыта.  А  они  лишены  всяких  удобств,
даже  баня  становится  непомерной  роскошью,  т.к.  в  ней
ледяной  холод,  чуть  теплая  вода  и  страшные  очереди.
Уже  появились  вши  —  неизбежные  спутники  упадка.

324
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Не  знаю,  как  я  удержала  бы  необходимую  бодрость,
сидя  в  темноте,  обрекающей  на  безделье.  Постаралась
бы  во  всяком  случае  удержать,  и  это  старание  я  бужу
и  поддерживаю  в  Наташе.
 12/ХП  —  Вчера  был  удивительно  отрадный  мирный
день.  Тревог  нет  с  6-го  числа,  артиллерия  тоже  затихла.
От  хороших  известий  с  фронта  все  как-то  размякли  и
повеселели,  чему  способствует  и  улучшенная  за  послед¬
ние  дни  кормежка.  Среди  дня  зашла  ко  мне  Наталка.
Я  провела  ее  на  станцию,  и  она  сидела  у  меня  часа  че¬
тыре,  наслаждаясь  всеми  нашими  благами.  Вымылась  в
душе,  хорошо  пообедала,  отогрелась.  Для  меня  на  весь
день  было  радостью,  что  я  могла  немного  поделиться  с
ней  своим  комфортом.  Попытаюсь  протаскивать  ее  также
хоть  раз-два  в  неделю,  чтобы  девочка  оттаивала  и  под¬
бадривалась,  а  то  этот  пещерный  быт  может  ей  оказаться
не  по  силам.
 В  городе  по-прежнему  нет  света,  причем  охват  неосве¬
щенных  районов  становится  все  шире.  Из-за  этого  не  ра¬
ботают  парикмахерские.  Выбриться  —  стало  проблемой.
В  магазинах  жуткая  тьма.  Работают  при  свете  2-3  фона¬
рей  «летучая  мышь»,  причем  непонятно,  как  умудряются
разбираться  и  продавцы,  и  покупатели  в  стрижке  талонов,
а  уж  рассмотреть,  что  продается  и  как  вешается,  —  совсем
невозможно.  Трамваи  не  ходят,  люди  мерят  километры
пешком  или  застревают  днями  на  том  конце  пути,  где  их
застал  паралич  транспорта.  В  домах  не  на  чем  ни  чайник
вскипятить,  ни  постирать,  ни  пеленки  ребенку  высушить.
От  иных  рассказов  прямо  знобко  становится.
 У  меня  разрастается  возня  с  питанием  из-за  добавоч¬
ного  хлебного  пайка,  который  весь  лег  на  меня.  Сегодня
пришлось  даже  стать  хлеборезом,  т.  к.  «Севкабель»  сидит
без  света  и  два  дня  не  выдает  хлеба.  Пришлось  брать  в
булочной.  Эта  возня  с  хлебом  имеет  одну  дурную  сторо¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 325
 ну  —  от  нее  чувствуешь  себя  вдвойне  голоднее.  Иногда  в
несытые  часы  это  становится  прямо  мучительным.  Не  дает
забыть  о  желудке,  который  бурно  начинает  напоминать  о
себе.  И  я,  как  всегда,  стесняюсь  даже  попросить  у  Махлы-
шева  в  свою  пользу  или  использовать  его  полуразрешение
и  продолжаю  мучиться  танталовыми  муками80.  Но  вообще
значение  этого  куска  хлеба,  отвратного,  темно-шоколад¬
ного  и  мокрого  как  губка  —  огромно.  Это  и  погонялка,
и  поддержка,  и  источник  некоторого  оптимизма.  А  то  люди
начали  буквально  валиться  с  ног,  как,  напр[имер],  Чекуш-
кин,  которого  сегодня  пришлось  из  мастерской  унести  на
носилках.  Невероятно  растет  количество  больных.  Я  срав¬
нила  данные  этого  года  с  прошлым,  и  рост  заболеваемости
оказался  в  октябре  в  три,  а  в  ноябре  в  четыре  раза  больше.
Ужасно  выглядят  люди,  потерявшие  карточки  или  обокра¬
денные.  Без  помощи  коллектива  —  это  абсолютный  голод.
 Интересно  наблюдать  Платонова,  недавно  еще  такого
грубого  и  требовательного  в  столовой,  а  сейчас,  после
кражи  у  него  всех  карточек  и  документов,  такого  пришиб¬
ленного,  даже  сгорбившегося,  деликатно  благодарящего
за  одинокую  тарелку  бескарточного  супа,  которую  мы
ему  отрываем,  и  за  кусочек  хлеба  из  добавочного  пайка.
 15/ХИ  —  С  6-го  числа  нас  не  беспокоят  с  воздуха,  но
артиллерия  ежедневно  во  второй  половине  дня  бьет  по
городу.  Сегодня  где-то  совсем  близко  было  несколько
таких  разрывов,  что  станция  подпрыгивала  и  все  здание
шаталось.  В  это  время  только  прекращается  излишнее
хождение  по  двору,  а  в  остальном  никто  не  нарушает  сво¬
их  занятий.  Очевидно,  все-таки  с  юга  немцы  стоят  прочно.
Но  вообще  сводки  последних  дней  дают  какую-то  точку
опоры  для  нас,  надеющихся  и  борющихся.  Прилив  уве¬
ренности  и  жизни  для  живых.  Да,  для  живых,  но  не  для
мертвых,  которые  во  множестве  лежат  непохороненные
по  домам  и  на  кладбищах  и  в  еще  большем  множестве

326
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 бродят  между  живыми.  Это  люди,  которым  уже  безраз¬
лично,  откуда  надвинулась  на  них  беда  и  как  ее  отвести.
Голодные,  замерзающие,  гибнущие  —  все  слабое  уничто¬
жается  сейчас  силой  вещей  с  небывалой  беспощадностью.
Только  и  слышишь  о  смертях  со  всех  сторон,  а  то,  что
рассказывают  люди,  которым  приходится  хоронить  по¬
гибших,  прямо  леденит.  Гроб  достать  почти  невозможно.
Надо  днями  стоять  в  очереди,  чтобы  получить  тесовый
ящик  весь  в  скважинах,  сколоченный  на  живой  гвоздик.
Я  много  видела  таких  на  улицах  на  санках.  Это  единствен¬
ный  способ  доставить  гроб  к  покойнику,  а  покойника  на
кладбище.  Подходы  к  кладбищам  завалены  вдоль  дороги
трупами  без  гробов,  завернутыми  в  простыни,  иногда  ак¬
куратно  завязанными  над  головой  и  в  ногах,  иногда  уже
растрепанными  или  просто  в  одежде.  У  заборов  стоят  шта¬
белями  незахороненные  гробы.  Некому  копать  могилы.
Могильщики  денег  не  берут,  а  требуют  хлеба.  Сегодня  мне
рассказывали,  как  за  рытье  могилы  не  брали  даже  500  р.
Пришлось  родным  сложиться  и  собрать  600  гр.  хлеба  и
заплатить  250  р.,  причем  когда  гроб  опускали  в  могилу,
дно  его  вывалилось  и  покойник  упал  на  дно  вперемежку
с  досками.  Так  и  закопали.
 Эпидемий  в  городе  нет,  но  смертность  колоссальная.
Стали  рядовыми  случаи  открытого  грабежа  продкарточек
и  хлеба.  Наташа  видела,  как  в  магазине  мальчишка  среди
очереди  вырвал  у  женщины  из  рук  большую  пачку  кар¬
точек  и  пустился  бежать,  и  попал  на  очередь  за  сиропом
или  пивом,  где  женщины  стояли  с  банками  и  бидонами.
Этой  посудой  они  избили  мальчишку.  В  булочных  люди
хватают  хлеб  с  весов,  с  прилавка  и  даже  не  бегут,  а  прос¬
то  на  месте  его  пожирают.  На  улице  рискованно  нести
хлеб  открыто  в  руках.  Я  стала  брать  добавочный  хлеб  для
рабочих  не  в  «Севкабеле»,  а  в  соседней  булочной,  при¬
чем  надо  отметить,  что  качество  хлеба  резко  улучшилось
за  последние  3-4  дня.  Он  уже  стал  похож  на  обычный

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 327
 хлеб.  Но  нести  свой  груз  в  6  кгр.  за  два  дома  по  улице
я  прямо  побаиваюсь  после  всех  этих  рассказов.  Иду  поч¬
ти  бегом,  оглядываясь  на  каждого  прохожего.  Вечером
сами  развешиваем  этот  хлеб  на  пайки  по  125  гр.  Для
меня  это  мучительное  занятие,  даже  когда  я  занимаюсь
им  после  ужина.  Обилие  недоступного  хлеба  действует
так  раздражающе,  что  ослабляет  волю,  и  я  стала  свой
паек  расходовать  не  так  сдержанно  и  экономно.  Вчера
совсем  выбилась  из  колеи,  как  самая  неорганизованная
каталиха,  которая  сама  себя  объедает  авансом  на  два
дня.  Сегодня  вечером  посажу  себя  на  бесхлебный  чай
(он  уже  и  бессахарный),  благо  есть  еще  суп,  и  разорюсь
на  две  ложки  крупы  на  подмогу,  а  завтрашний  паек  весь
высушу  на  сухари.
 Второй  час  ночи,  но  ложиться  спать  трудно,  когда
станция  переживает  такое  напряжение.  Топлива  нет,
трамваи  не  работают  и  груженые  платформы  с  берега
подвезти  нечем.  Турбину  пришлось  остановить.  Котлы
накануне  остановки  и  делаются  отчаянные  усилия,  что¬
бы  поддержать  их  в  работе.  Для  этого  вызван  подплав
и  люди  с  соседних  заводов.  Будут  продвигать  уголь  к
бункерам  вручную.  Махлышев  у  себя  в  кабинете,  как
капитан  на  мостике,  которую  ночь  не  спит,  весь  день  в
трепке  между  трех  телефонов  и  множества  народу  и  раз¬
говоров.  При  этом  он  не  теряет  ровного,  бодрого  тона.
Командует  дельно,  быстро,  без  нервов  и  суеты  и  только
иногда  выходит  из  себя  от  тупости  и  равнодушия  своих
«помощников».  Собственно  в  работе  помогает  ему  один
Чистяков,  который  наравне  с  ним  не  спит  ночи,  нала¬
живает  подачу  топлива,  расталкивает  людей,  затыкает
бесчисленные  бреши.
 Из  начальства  больше  никого  около  нет,  кроме  Щего¬
лева,  который  истерикой  и  срывом  прикрывает  себялю¬
бивое  равнодушие  к  делу.  Он,  начальник  самого  ответ¬
ственного  цеха,  секретарь  партбюро,  способен  идти  пить

328
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 чай,  когда  станция  накануне  остановки  и  больше  заботит¬
ся  о  своем  добавочном  хлебе,  чем  о  деле.  Об  остальных
и  говорить  нечего.  Они  неспособны  без  погонялки  ни
на  инициативу,  ни  на  организацию  дела,  даже  лопатами
не  могут  обеспечить  работников  без  помощи  главного
инженера  и  приходят  за  ними  к  нему  в  кабинет.  Дохлая
рыба  какая-то,  кисель,  а  не  люди,  вроде  Пржеслицкого,
который  только  и  знает  стонать:  «Совсем  пропадаю,  уже
пропал».  Ничего  активного  я  не  могу  предпринять  для
этого  дела.  День  у  меня  съеден  питательными  делами,
и  сейчас  моя  помощь  ограничилась  тем,  что  я  «подвез¬
ла  топливо»  Махлышеву,  который  за  день  не  имел  воз¬
можности  даже  тарелку  супу  доесть.  Я  улучила  момент
и  подсунула  ему  горячий  суп,  сварила  из  своей  крупы
немножко  каши  и  по  возможности  минут  10  оберегала
его  от  телефонов,  чтобы  он  успел  поесть.  Вот  и  сейчас:
подача  угля  налаживается.  Есть  надежда  выровнять  к
утру  работу,  но  телефоны  звонят  непрерывно.  Оба  они
с  Чистяковым  рвутся  на  десять  фронтов.  Трудно,  когда
так  мало  настоящих  людей.  Одни  слизняки  и  себялюб¬
цы  настоящие.
 18/ХИ  —  Все,  что  я  писала  о  ленинградских  смертни¬
ках,  приходится  проверять  своим  опытом.  Вчера  утром
позвонила  Наташа,  что  умер  их  дядя  Петя.  Это  был  без¬
надежно  обреченный  человек  с  самого  начала,  когда  уеха¬
ла  Лидия  Николаевна  и  он  остался  один.  Беспомощный,
нежизнеспособный,  не  умеющий  даже  примус  разжечь,
в  непрерывной  панике  перед  событиями,  налетами,  об¬
стрелами,  он  ...*  понемногу,  прикармливаясь  по  родным
и  знакомым,  и  свернулся  в  три  дня:  слабость,  потемнение
сознания  и  незаметная,  мушиная  смерть.  И  вот  вокруг
его  успокоившегося  тела  начинается  мученье  для  живых.
 *  Пропуск  в  тексте.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 329
 Все  свалилось,  как  водится,  на  Бориса,  хотя,  как  пасы¬
нок,  он  очень  мало  с  ним  связан,  а  его  родные  братья  и
сестры  только  дергают  Бориса  указаниями  и  советами,  не
оказывая  никакой  помощи.  Молодежь  осталась  на  пер¬
вых  порах  одна,  не  догадались  даже  сообщить  управхо¬
зу  и  милиции.  Борис  принялся  сам  сколачивать  гроб,  но
дело  грозит  затянуться  на  две  недели  при  его  занятости.
Услышав  вчера  про  их  бедствие,  я  вырвалась  на  полдня
со  станции,  в  надежде  помочь  им  чем-нибудь.  Вышла  с
расчетом  на  пешее  хождение  с  Кожевенной  на  6-ю  Совет¬
скую.  Минимум  около  двух  часов  ходу  даже  и  не  такими
свинцовыми  ногами,  как  у  меня  сейчас.  Последние  дни
Васильевский  был  под  ежедневным  артобстрелом  и  всю
дорогу  по  Большому  я  наблюдала  его  работу.  Еще  хуже
оказалось  на  площади  Труда  и  прилегающих  улицах  —
воронки  от  снарядов,  дома,  исковыренные  осколками,  как
оспой,  сгрудившиеся  мертвые  трамваи  и  троллейбусы  без
стекол,  путаница  оборванных  проводов.  Весь  этот  путь
лишен  транспорта.  Я  на  него  и  не  рассчитывала,  и  ве¬
лика  была  моя  радость,  когда  около  Исаакия  я  увидела
движущиеся  трамваи  и  даже  троллейбусы.  Удалось  сесть
в  троллейбус81,  и  это  было  настоящим  блаженством.  Он
довез  меня  до  самого  Советского  проспекта  с  неожиданной
экономией  сил  и  времени.  Даже  уличные  впечатления  от
живых  и  мертвых  смягчались,  а  встречаются  такие  лица,
как  кошмар:  женщина  с  налитым  желтой  водой  лицом,
с  запекшимися  болячками  ртом  и  носом,  передвигающая
ноги  как  механическая  кукла:  по  вершку  одну  за  другой,
по  вершочку,  с  такими  усилиями  все  вперед.  Мужчина  с
палкой,  мучительно  скользящий  на  снегу  подламывающи¬
мися  ногами,  весь  серый  как  земля.  Еще  женщина,  молодая
с  равнодушным  и  безжизненным  лицом,  несет  на  вытяну¬
тых  руках  небрежно  завернутый  в  одеяло  детский  трупик
со  свисающими  ногами.  Две  женщины  тащат  по  улице
плетеную  длинную  лодочку  из  ивняка,  поставленную  на

330
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 салазки,  в  лодочке  труп,  завернутый  в  простыню  с  головой.
Торчат  только  ступни  в  одних  носках.  Еще  покойник  на
телеге  без  провожатых.  На  двух  связанных  детских  санках
везут  сквозной  гроб  из  тонких  реек,  еще  пустой.
 После  всего  этого  зрелище  в  комнате  на  Советской,  где
мы  встречали  год  назад  так  уютно  около  елки  этот  страш¬
ный  Новый  год,  оно  показалось  совсем  простым  и  нестраш¬
ным.  Тело  дяди  Пети  лежит  на  столе,  наглухо  укрытое
простынями  и  каким-то  белым  шелком  с  черными  полоса¬
ми,  очень  похожим  на  еврейский  обрядовый  талес82.  Рядом
Борис  стругает  и  сколачивает  доски.  Наташа  деловито  раз¬
бирается  в  шкафу,  аккуратно  прибирая  хаотически  свален¬
ные  вещи.  Топится  печка,  на  угольках  стоит  кастрюлька  с
пшенной  кашей.  Борис  страшно  голодный.  Я  принесла  пару
котлет  и  хлеба.  Все  это  было  тут  же  с  кашей  съедено  под
разговор  о  предстоящих  хлопотах,  которые,  по  сути  дела,
еще  не  начинались.  Пришли  какие-то  родственники,  при¬
шла  соседка,  у  которой  дядя  Петя  лежал  последние  свои
три  дня  и  умер.  Посудачили  и  скрылись.  Явился  управхоз.
Этот,  по  крайней  мере,  разъяснил,  в  каких  инстанциях
надо  оформлять  эту  мушиную  смерть,  и  попутно  сказал,
что  за  неделю  у  него  в  четырех  домах  умерло  12  человек
пожилых  мужчин  и  все  такой  же  смертью  —  без  болезни,
без  докторов,  просто  сваливаясь  с  ног  и  угасая.
 Стемнело.  Света  нет.  Пришлось  все  бросать  и  уходить.
Заперли  дверь.  Покойник  остался  один  в  выстывающей
комнате,  а  мы  все  поехали  в  Столярный  опять  удачно  на
трамвае  до  Казанского.  Я  с  огорчением  убедилась,  что,
не  располагая  дневным  временем,  я  до  воскресенья  20-го
ничем  не  смогу  детям  помочь,  но  сильно  думаю,  что  и  они
до  этого  немного  успеют.  Теперь  не  редкость  залежав¬
шиеся  покойники,  с  которыми  не  успевают  управиться  и
в  две  недели.  А  если  к  этому  времени  не  помогут  доро¬
гие  родственники,  то  я  буду  настаивать  на  упрощенных
похоронах.  Было  бы  только  кому  могилу  выкопать.  Те

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 331
 полкило  хлеба,  которые  я  набрала  в  долг  и  вчера  свез¬
ла  в  расчете  создать  им  фонд  для  копки  могилы,  они,
наверное,  съедят.  Придется  еще  как-то  изворачиваться.
А  везти  на  себе  на  Охтинское  кладбище83  каково  будет!
 Но  самое  странное,  что  при  всех  этих  мрачных  обсто¬
ятельствах,  вопреки  им,  для  живых  существует  какой-то
источник  жизни  и  надежды,  которым  питаются  все,  кто
еще  дышит  и  думает.  Прежде  всего,  последние  военные
события  уже  дают  какой-то  просвет.  Это  еще  страшно
мало,  страшно  непрочно,  но  все  же  это  поворотный  пункт.
Параллельно  совсем  не  веселят  мировые  события,  новые
и  новые  очаги  и  вспышки  этой  страшной  заразы.  Но
приходится  все  же  жить  в  основном  своими  советскими
делами  и  ловить  каждую  кроху  надежды.  По  утрам  ра¬
дио  начинает  день  энергичным  маршем.  Это  после  меся¬
цев  хрипоты,  молчания,  проклятых  немецких  трещоток.
И  на  меня,  например,  эта  утренняя  музыка  так  хорошо
действует,  что  я  прощаю  ей  побудку  в  6  часов,  особенно
если  за  этим  следует  хорошая  сводка.
 Днем  мы  с  Миной  Герцелевной  свободные  минуты
посвящаем  хозяйственной  возне.  Причем  мне  доставляет
большое  удовольствие  сделать  для  нее  что-нибудь.  Она
платит  мне  тем  же  и  какой-нибудь  совместно  сварен¬
ный  кофе  или  каша  создает  призрак  уюта  и  подлинную
дружественность.  Я  так  выматываюсь  в  дни  дежурств
в  столовой,  так  у  меня  при  этом  портится  характер  от
целодневного  сдерживания  натиска  на  пищу  голодных  и
полуголодных  людей,  что  я  испытываю  к  вечеру  подлин¬
ное  душевное  угнетение  и  мучительную  раздраженность
на  всех  и  на  все.  И,  только  посидев  часа  два  у  себя  в
отделе,  почувствовав  какое-то  сочувствие,  заботу  и  по¬
мощь  М.  Г.,  я  прихожу  в  себя  и  постепенно  становлюсь
нормальным  человеком.  Очень  трудно  мне  дается  эта
столовская  работа  именно  потому,  что  она  так  искажает
меня.  Становишься  сама  на  себя  не  похожа,  когда  надо

332
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 целый  день  сдерживать  и  вводить  в  русло  человеческий
голод,  отказывать  людям  в  котлете,  в  тарелке  супа,  ко¬
торая  им  так  нужна.  Бывают  случаи,  когда  устанешь  и
пустишь  дело  на  самотек  (когда  есть  чем  кормить,  конеч¬
но),  и  начинаешь  лить  эти  супы,  сколько  влезет.  И  все
равно  всех  не  удовлетворишь.  Кому-нибудь  не  хватит,
кто-нибудь  да  останется  обойденным.  И  опять  шум,  гал¬
деж,  бурное  недовольство.  Вечером  вылезаешь  из  нашего
столового  загона  вся  издерганная,  точно  физически  пе¬
ремятая  этим  целодневным  натиском.
 Между  прочим,  сегодня  мне  говорил  хозяин  одного
кота,  что  ему  давали  за  него  125  рублей.  После  этого
наши  конские  стограммовые  котлеты  —  настоящее  ла¬
комство,  а  мы  кормим  ими  людей  своих  почти  каждый
день  последнее  время,  и  стоят  они  60-70  копеек.
 20/ХН  —  Тяжелый  день  мне  выдался  сегодня.  Начало
было  спокойное.  Конец  декады,  обилие  супа  в  столовой,
ведро  котлет.  И  толпа  сначала  была  мирной,  очередь  тек¬
ла  без  особого  шума  и  толкотни.  Но  мясные  талоны  у
большинства  давно  проедены.  Мое  ведро  котлет  стояло
почти  нетронутым,  а  народу  все  прибывало!  Связанная
декадной  нормой,  я  не  могла  продавать  котлеты  в  счет
третьей  декады,  в  то  время  как  голодные  люди  их  видели,
тянулись  к  ним,  требовали  их.  Появились  страшно  голод¬
ные  лица.  Больной  Орлов,  притащившийся  из  дому  через
силу,  неузнаваемый  от  худобы  и  запекшихся  на  лице  бо¬
лячек,  Сафронов,  весь  желтый,  отекший,  которого  только
что  подобрали  на  улице.  Оба  они  съели  по  три  тарелки
супа  и  по  котлете  и  неотступно  стояли  у  окошка,  прося
еще  и  еще.  А  я  волей-неволей  должна  была  сдерживать
этот  голодный  натиск,  говорить  о  каких-то  талонах  и
нормах,  в  то  время  как  минутами  хотелось  бросить  все
и  бежать,  оставив  этим  измученным,  отощавшим  людям
все  супы  и  котлеты  на  свете.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 333
 Вечером  было  еще  хуже.  Я  добилась  разрешения  про¬
давать  злополучные  котлеты  по  талонам  следующей  де¬
кады  и  получила  много  супа.  Весть  об  этом  немедленно
распространилась,  и  когда  я,  накормив  вахтенных,  при¬
шла  в  столовую,  там  кипела  толпа.  Едва  можно  было
пробраться.  И  опять  натиск,  требования,  умоления  —  дай¬
те  два  супа,  три  супа,  дайте  две  котлеты!  А  я  должна
накормить  всю  толпу  хотя  бы  одним,  разобраться,  кто
приходит  по  третьему  разу,  а  кто  еще  не  ел  совсем,  и  от¬
казывать,  отказывать  без  конца.
 К  концу  дня  напряжение  было  такое,  что  я  даже  вышла
из  берегов.  Уже  закрыв  столовую,  вернувшись  к  себе,  я  на
какое-то  резкое  слово  Одновалова  раскричалась  и  расхло-
палась  дверьми,  как  мне  это  редко  доводится  делать.  Как
бред,  у  всех  на  устах  прибавка  хлеба.  Десять  раз  на  дню
можно  услышать  от  самых  разнообразных  людей:  «Знаете,
говорят,  завтра».  С  этим  наваждением  тоже  приходится
бороться,  т.  к.  каждое  такое  завтра  только  приносит  ра¬
зочарование.  Сильно  убавится  население  в  Ленинграде,
если  через  2-3  недели  не  будет  подмоги  извне.
 23/ХН  —  Шестой  час  утра.  Я  не  выдержала  целоноч¬
ной*  бессонницы,  встала  и  пыталась  на  бумажке  запи¬
сать  все  очередные  дела,  которые  крутились  всю  ночь
в  голове  вместо  сна.  Это  все  после  дневного  дежурства
в  столовой.  Напряжение  не  проходит  даром.  К  вечеру  я
до  того  издергана,  что  прихожу  в  невменяемое  состоя¬
ние  и  начинаю  огрызаться  на  людей,  даже  не  заслужи¬
вающих  этого.  Так  и  чудится,  что  каждый  подходит  ко
мне  за  «супчиком».  Любопытно,  что  этот  бедлам  растет
параллельно  с  некоторым  изобилием  пищи.  Кормят  нас
сравнительно  прилично.  «Севкабель»  почти  не  работа¬
ет,  а  т.  к.  от  нас  исходит  и  тепло,  и  свет,  без  которых
 *  Так  в  тексте.

334
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 не  сварить  обед,  и  даже  соль,  то  все  обеды  отпускают
нам  в  первую  голову.  Я  пропускаю  свыше  300  вместо
200  супов,  каждый  день  есть  мясо  —  конские  котлеты,
колбаса,  вчера  даже  свиное  рагу.  Появилась  дуранда,  за
которой  все  охотятся,  т.  к.  она  действительно  заменяет
хлеб.  Но  эту  бездонную  голодную  бездну  не  залить  ни¬
какими  супами.  Чем  их  больше,  тем  больше  открывается
ртов.  Толпа,  давка,  ругань  —  я  уже  давно  потеряла  на¬
дежду  поддержать  порядок  в  этой  массе  голодных.  Мне
одной  это  не  под  силу.  Попытки  мои  регулировать  натиск
приводят  к  тому,  что  я  становлюсь  ближайшей  мишенью
нападок.  На  меня  сыплются  оскорбления,  десятую  долю
которых  нельзя  было  бы  спустить  в  другой  обстановке.
Но  и  моя  выносливость  приходит  к  концу.  Я  иногда
бываю  прямо  на  грани  истерики.  Чуть  не  в  рукопаш¬
ную  приходится  вступать.  К  вечеру  ноги  у  меня  опухают
как  тумбы.  Колени  тоже  до  того,  что  перестают  гнуться.
Ложусь  спать  в  час-два,  приведя  в  порядок  отчетность,
развесив  очередную  партию  дополнительного  хлеба  и
накормив  им  ночную  смену.  После  всего  этого  лишаться
еще  сна  довольно  досадно.  Одно  утешение  —  сбегать  раз
в  неделю  к  своим.
 В  воскресенье  я  вырвалась  со  станции  после  часу.
Удачно  попала  на  трамвай  на  Среднем.  У  ребят  пообе¬
дали  полным  обедом,  который  я  привезла  с  собой.  Пос¬
ле  обеда  мне  так  грустно  показалось  сидеть  в  темноте  с
коптилочкой,  что  я  пустилась  тратить  деньги  по  мага¬
зинам.  Деньги  окончательно  ничего  не  стали  стоить.  За
две  недели  жизни  я  не  истратила  и  30  рублей,  и  хотя
отдала  в  эту  получку  100  рублей  на  лотерею84,  все  же  к
новой  получке  осталась  с  большим  резервом.  И  любо¬
пытно  было  поглядеть,  что  делается  в  магазинах.
 В  Апраксином  почти  нигде  нет  света.  Часть  магазинов
вывернута  наизнанку  бомбой,  попавшей  в  дом  напротив.
В  Гостином  больше  жизни,  есть  электричество,  но  торгов¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 335
 ля  идет  все  больше  ненужными  вещами.  Самое  полезное,
что  я  нашла,  это  лекарства  в  аптекарском  магазине,  т.  к.
в  аптеках  ничего  нельзя  достать.
 Обратный  путь  тоже  шла  пешком,  трамваи  по  Садовой
не  ходили,  возможно,  в  результате  сильного  артилле¬
рийского]  обстрела,  под  которым  опять  был  злополуч¬
ный  Наткин  район.  Дома  застала  переполох:  захворал
Борис.  Наташа  только  перед  этим  рассказывала,  в  каком
ужасном  состоянии  она  видела  многих  своих  студентов.
Несколько  человек  уже  умерло  от  истощения,  а  многие
бродят  чуть-чуть.  Один  при  Натке  упал  в  столовой  с  та¬
релкой  супу  в  руках.  Тут  действительно  можно  пугаться
любого  нарушения  с  трудом  удерживаемого  равновесия
и  всякое,  даже  пустяковое,  заболевание  опасно.  А  Борис
все  время  работает  на  водопроводных  авариях,  промокает
насквозь  и  очень  изматывается.
 1942  ГОД
 4/1  ֊  За  прошедшие  две  недели  столько  прошло  пе¬
ред  глазами  и  хорошего,  и  плохого,  что  трудно  сразу
разобраться.  Основное  хорошее  —  это  то,  что  мы  хоть  и
медленно,  но  непрерывно  отжимаем  немцев  на  запад.  Под
Ленинградом  это,  пожалуй,  протекает  всего  медленнее,  но
все  же  освобожден  Тихвин,  освобождено  северное  шоссе,
а  может  быть,  и  дорога.  Начался  кое-какой  подвоз.  Са¬
мое  страшное  —  блокада  [не]прорвана.  25-го  числа  меня
подняли  в  7  часов  утра  вестью  —  хлеба  прибавили!85
Так  жадно  и  долгожданная  прибавка  свалилась  совсем
без  подготовки.  Как-то  сумели  ее  осуществить,  избежав
огласки  и  суматохи  накануне,  и  люди  узнали  об  этом
только  придя  утром  в  булочную.  Трудно  передать,  в  ка¬
кое  всенародное  ликование  превратилось  это  увеличение
пайка,  как  много  с  этим  было  связано.  Многие  плакали
от  этого  известия  и  дело  тут,  конечно,  не  в  одном  хлебе.

336
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Когда  до  моего  сознания  дошло  все,  что  несли  с  собой
эти  лишние  граммы,  даже  я  реагировала  на  это  самым
неожиданным  для  себя  образом:  я  укрылась  с  головой
одеялом  и  расплакалась.  Как  будто  какая-то  брешь  от¬
крылась  в  глухой  стене,  появилась  живая  надежда  на
спасение,  острее  поверилось  в  прочность  наших  успехов,
и  одновременно  резкой  болью  отозвался  весь  ужас  нашей
нынешней  жизни:  голод,  темнота,  холод,  вечная  угроза
обстрелов  и  взрывов.  Нет,  трудно  передать  это  все.  А  для
меня  к  этому  присоединялась  еще  страшная  тревога  за
Бориса,  который  свалился  с  ног  от  той  слабости,  которая
сейчас  с  такой  потрясающей  быстротой  доводит  людей
до  гибели.  У  меня  из  головы  не  выходило,  как  в  мое
посещение  во  время  его  болезни  я  застала  его  лежащим
среди  дня  одного  в  кромешной  тьме,  потерявшего  волю
и  самообладание.  И  когда  мы  с  Наткой  уговаривали  его
собраться  с  силами  и  встать,  у  него  было  одно  движение,
полное  такого  отчаяния  и  бессилия,  что  дух  захватило  от
страха.  И  вот,  эта  прибавка  сыграла  спасительную  роль
толчка,  выводящего  из  апатии.  Она  заставила  подбод¬
риться.  Правда,  большого  влияния  на  страшное  выми¬
рание  Ленинграда  она  не  оказала.  Народ  уже  настолько
обессилен,  что  продолжает  валиться  и  умирать  тысячами.
28-го  нам  удалось,  наконец,  похоронить  дядю  Петю  бла¬
годаря  тому,  что  я  использовала  нашу  машину,  данную
Мазо  для  похорон  матери  как  раз  в  районе  Советских86.
Но  что  это  были  за  похороны!  Дядя  Петя  пролежал  на
столе  около  двух  недель.  Попытка  Бориса  самому  сделать
гроб  ограничилась  одним  дном.  Остальное  смяла  болезнь
и  бессилие.  Когда  мы  приехали  с  машиной,  зрелище  было
ужасное:  полутемная  нежилая  комната,  страшный  беспо¬
рядок  —  доски,  тряпки,  стружки,  дрова,  на  столе  это  мерт¬
вое  тело  под  простынями  —  Борис  был  накануне  вечером,
но  один  и  в  темноте  ничего  не  мог  сделать.  Пришлось
второпях  укладывать  тело  в  это  блюдечко  вместо  гроба.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 337
 Под  голову  сунули  сверток  тряпок,  закутали  в  простыню
и  старое  ватное  одеяло,  обвязали  как  поклажу  веревками
и  в  таком  виде  погрузили  на  машину.  А  сколько  таких
неприбранных  покойников  лежит  по  городу!  У  нас  на
станции  в  сарае  лежат  четыре  трупа  рабочих.  Трое  умер¬
ло  в  общежитии,  а  четвертого,  старого  кочегара,  нашли
сегодня  утром  мертвым  на  полу  в  казарме  в  красном
уголке.  Я  видела  его  там  скрюченное,  брошенное  тело.
Все-таки  это  что-то  странное  и  потрясающее:  люди  полу¬
чают  250  граммов,  а  с  25-го  350  гр.  хлеба,  имеют  каждый
день  2-3  обеда,  все-таки  бывает  мясное,  каши  и  тем  не
менее  валятся  как  мухи  в  полном  истощении.  Причем  не
болеют,  не  лежат,  а  в  большинстве  ходят  до  последнего
дня,  еще  находят  силы  приходить  в  столовую  за  обедами.
Агафонов  даже  был  на  вахте  за  сутки  до  смерти.  Но  лица
у  них  страшные.  Эти  голодные,  костлявые  лица,  в  ко¬
торых  только  одна  мысль:  есть!  и  они  проходят  у  меня
перед  глазами  в  столовой,  и  я  принуждена  отталкивать
эти  человеческие  остовы  от  пищи,  отказывать  им,  выго¬
нять  их!  Трудно  придумать  что-нибудь  более  жуткое,  но
они  способны,  съев  два-три  обеда,  неотступно  стоять  под
дверьми  буфета,  как  прилипшие  к  стенке,  пока  остается
хоть  капля  съестного.  А  сегодня  я  зашла  в  наше  дере¬
вянное  общежитие.  Там  тоже  страшно.  Много  уволенных
каталей,  которые  уже  предоставлены  самим  себе.  Сидят
вокруг  жаркой  печки  с  углем,  удачники  жарят  дуранду,
одна  полупокойница  лежит  в  постели  и  плачет  нежи¬
выми  слезами.  У  нее  украли  последний  хлеб.  Головой
на  столе  лежит  еще  одна  умирающая.  Так,  не  шевелясь,
она  лежала,  пока  я  два  раза  приходила  и  уходила.  Зрели¬
ще  страшной  безнадежности.  У  Шарандовой  непрерывно
кричит  ребенок.  Она  наменяла  на  последние  вещи,  вроде
пальто,  одеяла  и  проч.,  несколько  горстей  овсяной  поло¬
вы87,  из  которой  ничего  нельзя  выжать  съедобного,  сеет
эту  полову  и  плачет  над  ней.

338
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 И  никому  нет  до  них  дела.  Жестокость  и  разобщен¬
ность  чудовищные.  Все  слабые  брошены  своей  судьбе  и
умирают,  умирают  тысячами.  Не  меньше  десятка  обре¬
ченных  можно  сейчас  насчитать  среди  наших  200  чело¬
век.  А  город  в  параличе,  заводы  останавливаются  один
за  другим,  трамваи  стоят.  Нет  ни  воды,  ни  света,  ни
топлива.  Наш  светлый  и  теплый  оазис  доживает  послед¬
ний  месяц.  Все  время  аварии,  доставка  топлива  держится
ежедневно  на  волоске.
 6/1  —  Жизнь  с  каждым  днем  становится  страшнее.
Каждый  день  у  нас  по  покойнику.  Люди  падают  и  уми¬
рают  буквально  на  ходу.  Вчера  еще  молодой  парень  стоял
на  вахте,  сегодня  слег,  а  на  другое  утро  готов.  В  сарае
лежит  пять  или  шесть  скопившихся  трупов,  и  никто  как
будто  их  и  хоронить  не  собирается.  Умер  1-го  января
старик  Гельдт,  тот  самый,  который  месяца  два  тому  на¬
зад,  плача,  рассказывал  мне,  что  они  с  женой  питаются
супом  из  жасминовых  листьев.  Еще  две  недели  тому
назад  можно  было  рассчитывать,  что  жене  его  помогут
его  похоронить,  а  сейчас  никто  об  этом  и  не  думает,  и,
наверное,  старушка  лежит  уже  рядом  с  мужем.
 Работать  на  станции  становится  почти  некому.  Послед¬
ние  кочегары,  которые  еще  держатся  на  ногах,  выбива¬
ются  из  сил,  стоя  по  2-3  вахты  подряд.  Некоторых  из
них,  как  Бакаева,  я  стараюсь  поддерживать  всеми  силами.
Наливаю  ему  обед  сверх  всяких  правил  и  очередей,  до¬
биваюсь  ему  лишнего  хлеба,  потому  что  в  человеке  еще
жива  трудовая  воля  и  ей  нельзя  дать  погаснуть.  В  сто¬
ловой  все  прибавляется  процессия  полупокойников  до
того  страшных,  что  это  не  выразишь  словами.  Чего  стоит
одна  Катя  Михайлова,  эта  жадная  деревенщина,  замо¬
рившая  насмерть  своего  мужа,  съедая  его  паек,  а  теперь
испытывающая  его  же  участь.  Еще  недавно  миловидная
круглолицая  бабенка  превратилась  в  страшный  скелет,

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 339
 старческое  лицо,  кости,  обтянутые  кожей  в  красных  пят¬
нах.  Она  притаскивается  в  столовую,  едва  удерживая  в
руках  кастрюлю,  и  воет:  «Дайте  каклетку,  дайте  кашки!»,
и  не  уходит  целый  день,  и  так  и  ждешь,  что  она  тут  же
в  двух  шагах  от  бачков  с  едой  умрет.
 Два  дня  как  я  взбунтовалась  против  своей  каторги,
после  того,  как  меня  еще  раз  обвинили  в  обвесе  рабо¬
чих,  и  вступила  в  работу  комиссия  под  руководством
Вени  Яковлева.  Сегодня  за  меня  работало  4  человека
и  все  вымотались  на  нет  к  вечеру,  причем  беспорядка,
крика  и  обиженных  было  не  многим  меньше,  чем  при
мне.  Но  я  вздохнула  и  занималась  снабжением  боль¬
ных  и  всякими  мелочами,  и  меньше  стояла  на  ногах,
которые  окончательно  превратились  в  колоды  и  даже
за  ночь  не  опадают.  Самое  печальное,  что  слегла  Мина
Герцелевна.  Еще  позавчера  она  была  в  порядке,  а  вчера
утром  пожаловалась  на  дурноту,  гриппозное  состояние
(без  температуры),  днем  упала  в  обморок,  ночью  начался
понос,  которым  сейчас  все  страдают,  и  за  сутки  она  пре¬
вратилась  в  привидение,  не  многим  лучше  Михайловой.
Неживое  обтянутое  кожей  лицо,  подкатывающиеся  гла¬
за  и  какая-то  сразу  обозначившаяся  жуткая  худоба.  Я  в
большом  страхе  за  нее  перетащила  ее  из  казармы  в  отдел
на  свою  постель  и  не  теряю  надежды  ее  выходить,  но  она
так  страшна  и  вокруг  столько  смертей,  что  я  не  уверена
в  исходе.  Позавчера  у  меня  весь  вечер  сидели  Натка  с
Борисом,  отогревались  и  наслаждались  светом.  Я  покор¬
мила  их  супом  и  котлетами,  к  которым  мы  подварили
пшена.  У  меня  была  крошка  конфет  из  столовой,  и  мы
были  почти  сыты.  Но  Борис  пропадает  от  непрерывно  го¬
лодного  состояния.  Наташа  говорит,  что  он  уже  утратил
волю  и  сопротивляемость  и  поглощает  без  оглядки  все
съестное,  не  рассчитывая  уже  так  на  завтрашний  день,
как  еще  недавно.  Надо  как-то  спасать  мальчика,  и  един¬
ственный  выход,  который  приходит  в  голову,  это  махнуть

340
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 рукой  на  студенчество  и  идти  в  армию.  Все  как-то  теряет
смысл  и  цель,  когда  стоит  вопрос  о  жизни.  <...>
 9/1  —  Голод,  самый  настоящий,  убийственный  голод
навалился  на  Ленинград.  Вчера  у  нас  увезли  со  станции
5  человек  покойников  и  по  домам  должны  были  собрать
еще  трех.  Появились  неубранные  трупы  на  улицах,  и  если
верить  разговорам,  то  это  трупы  не  только  упавших  на
месте,  но  и  выброшенные  из  квартир  родственниками  и
соседями,  отчаявшимися  их  похоронить.  Собаки  и  кошки
в  страшной  цене,  встречаются  объявления:  «Меняю  ва¬
ленки  на  собаку,  меняю  рояль  на  собаку».  В  магазинах
совершенно  пусто.  Торгуют  только  булочные,  и  для  очень
многих  эти  200  гр.  хлеба  и  вода  —  единственное  питание.
Есть  еще  мясные  консервы,  но  на  них  надо  загонять  чуть
не  всю  декадную  рабочую  норму  мяса.  Этот  голод  как-то
накапливается,  нарастает,  и  то,  что  еще  недавно  насы¬
щало,  сейчас  безнадежно  не  удовлетворяет.  Я  чувствую
на  себе  это  резкое  оголодание,  томительную  пустоту  в
желудке  уже  через  час  после  относительно  приличного
обеда  —  суп  с  макаронами,  две  столовых  ложки  гуляша
с  кашей,  которые  съедаются  с  невероятной  жадностью.
Подбираются  малейшие  крошки  съестного,  выскребыва¬
ются  до  чистоты  кастрюли  и  тарелки.  Продуктовых  та¬
лонов  на  декаду  почти  никому  не  хватает.  Количественно
мы  получаем  питания  вдвое  больше,  чем  месяц-два  назад,
если  считать  по  отпущенным  обедам,  причем  станция
подкармливается  в  исключительном  порядке,  и  сотня  бе¬
сталонных  обедов,  и  50  пайков  добавочного  хлеба,  но  это
все  уже  мало  и  народ  слабеет  и  валится  с  ног.
 11/1  —  Ни  один  день  не  проходит  без  умерших.  Вчера
узнали  о  смерти  Ламиха,  умерла  эта  жуткая  Михайлова,
умерла  еще  одна  каталиха,  причем  последние  обе  в  об¬
щежитии,  и  их  немедленно  ограбили  дочиста.  Надо  еще

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 341
 удивляться,  что  есть  работоспособные  люди,  до  того  все
ослабели.  Кто-то  едко  пошутил,  что  скоро  Ленинград
весь  вымрет,  останутся  одни  директоры.  Этих  все-таки
кормят.
 Дома  у  меня  тоже  угрожающе  нехорошо  начаты  по¬
следние  аварийные  запасы  —  килограмм  пшена,  бутылоч¬
ка  постного  масла.  Институтская  столовая  дает  один  суп
в  день,  который  ребята  делят  на  два  раза,  а  питательность
этого  супа  не  многим  выше  чистой  воды.  Дальность  рас¬
стояния  не  дает  возможности  Наташе  с  Борисом  подкор¬
миться  у  меня  или  на  фабрике-кухне,  да  и  талонов  все
равно  не  хватит.  А  у  меня  на  совести  еще  Мина  Герце-
левна,  которая  оправилась  от  своего  поноса,  но  страшна
как  скелет,  вся  кожа  на  ней  висит  складками  и  на  лице,
и  на  теле.  Она  погибнет,  если  не  от  болезни,  то  от  ис¬
тощения,  т.к.  по  своей  служащей  норме  она  может  по¬
лучить  или  один  суп  в  день,  или  одну  кашу  через  день
и  два  мясных  блюда  за  декаду.
 Я  сама  ощущаю  помимо  уже  привычной  тяжести  в
ногах,  что  руки  становятся  вялыми  и  неповоротливыми,
даже  шьешь  с  трудом  и  медленно.  Я  борюсь  с  этим  состо¬
янием,  не  даю  себе  ни  малейшей  поблажки,  не  произношу
ни  одного  жалобного  слова  и  только  этим  и  держусь.  Но
самой  жутко  перед  этим  неукротимым  желанием  есть,
перед  той  жадностью,  с  которой  набрасываешься  на  еду,
перед  тем  усилием,  с  которым  отрываешься  от  нее,  чтобы
сберечь  к  следующему  разу.  Недавно  мне  нужно  было
оставить  свой  обед  для  детей,  которые  должны  были
прийти,  и  я  на  «Севкабеле»  постыдно  выпросила  тарелку
супа  у  руководящей  Муси  —  царицы  кухни.  Суп  оказался
с  макаронами,  но  без  крошки  соли,  и  в  нем  плавал  боль¬
шой  кусок  сухожилия,  по  прежнему  взгляду  совершенно
несъедобный,  который  я  унесла  для  собачек  Алекс.  Алекс.
Но  ночью,  когда  я  заработалась  до  2-х  часов,  так  захо¬
телось  есть,  что  я  вытащила  это  сухожилие  и  рвала  его

342
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 зубами  не  хуже  собаки,  пока  не  устала  и  не  испугалась,
что  меня  стошнит  от  этих  жестких  волокон.
 12/1  —  Станция  наша  пережила  кое-как  роковой  вче¬
рашний  день,  когда  она  должна  была  стать  в  холодную
консервацию,  но  тянемся  мы  буквально  от  часа  к  часу.
Уголь  подвозят  на  машинах,  наскребая  его  по  городу,  где
придется,  иногда  буквально  на  минуты  дают  ток  в  трам¬
вайную  сеть  и  успеваем  подвезти  пару  платформ  с  берега.
Турбина  давно  уже  стоит,  работают  едва-едва  один-два
котла.  Кочегаров  почти  не  осталось,  одни  старшие,  ко¬
торые  несут  вахту  за  вахтой  и  едва  держатся  на  ногах.
Как  нарочно,  завернули  морозы  до  30  градусов,  работа
на  топливоподаче  становится  прямо  героической.  Людям
стали  выдавать  водку  перед  обедом.  Они  довольны,  но
каталихи  приходят  в  столовую  совершенно  развезенные
после  этой  стопки,  выпитой  с  холода  и  усталости  на
пустой  желудок.  В  столовой  после  моей  забастовки  хо¬
зяйничает  Веня  Яковлев  со  своим  штатом.  Я  перешла  на
подсобные  роли  и  отдыхаю  всем  нутром,  слушая,  как  он
орет  и  распинается.  Дело  улучшилось  в  основном  благо¬
даря  выдаче  в  двух  точках,  но  беспорядка  еще  много,  и  я
счастлива,  что  не  на  меня  одну  обрушивается  этот  град
криков,  требований  и  жалоб.  Для  меня  вопрос  еще  не
исчерпан,  т.  к.  за  то  время,  что  я  погибала,  работая  одна
там,  где  сейчас  работает  шесть  человек,  я  не  в  состоянии
была  возиться,  как  должно,  с  отчетностью,  и  сейчас  на
меня  ополчились  всякие  ревизии  и  контроли,  от  которых
я  жду  немало  неприятностей.  Сперва  меня  это  тревожило
и  уязвляло,  но  сейчас  стало  совсем  все  равно  на  фоне  об¬
щего  смертельного  бедствия.  Так  же  точно  многое  стало
все  равно  в  собственной  судьбе,  только  одного  жаждешь
всей  душой  —  не  потерять  никого  из  близких  в  этой
косовице.  Какое  счастье,  что  Таня  в  Куйбышеве,  может,
единственном  месте,  где  еще  можно  рассчитывать  на  нор¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 343
 мальную  жизнь.  Но  Натка  —  за  нее  вся  душа  перевора¬
чивается.  <...>  Когда  она  бодрится,  она  говорит  иногда
обо  всем  этом  храбрые  слова,  но  с  такой  пронизывающе
жалобной  улыбкой,  что  нет  силы  смотреть,  и  когда  она
мне  сказала  мою  любимую  фразу:  «Ничего  мамуля,  все
будет  как  должно»,  —  я  почувствовала  со  всей  силой,  что
я  уже  кое-что  сделала  для  поддержания  в  ней  бодрости
и  сил,  и  должна  еще  очень  много  сделать.
 Среди  дня  неожиданная  и  нелепая  воздушная  трево¬
га.  За  месяц  с  лишком  мы  забыли  о  них  и  думать,  а  се¬
годня  мороз  35  градусов  и  меньше  всего  можно  было
предполагать  возможность  налета.  Правда,  тревога  была
коротенькая  и  ничем  не  отмеченная.  Но  вот  обстрелы
возобновились  с  новой  силой,  особенно  в  Нарвском  райо¬
не.  У  Чистякова  снарядом  просадило  насквозь  квартиру
родителей.  Оба  они,  и  отец  его  и  мать,  уже  в  лежачем
положении  от  истощения.  Живут  сейчас  в  ледяной  кухне
без  окон,  без  воды,  без  света  и  еды.  Если  бы  сейчас  возоб¬
новились  энергичные  военные  действия  против  Ленингра¬
да,  не  знаю,  кто  стал  бы  тушить  пожары,  восстанавливать
разрушения.  Когда  надо  выполнить  какую-нибудь  работу,
например,  расчистить  трамвайный  путь,  берут  количест¬
вом  людей.  Выходит  их  на  трудповинность  столько,  что
слабыми  муравьиными  усилиями  работа  выполняется.  Но
мы  стали  страшно  слабы  и  беззащитны.  Одно  утешение,
что  и  немцы,  по-видимому,  не  лучше.  Сегодня  подсчитали,
что  мы  уже  4  месяца  в  осаде.  Подсчитали,  ужаснулись,
как-то  не  вставало  это  перед  сознанием.  Еще  острее  почув¬
ствовалась  чудовищная  расхлябанность  всего  жизненного
уклада.  Жизнь  точно  сочится  где-то  под  толстой  корой,
тянется,  подталкиваемая  усилиями  немногих  волевых
единиц,  а  масса  превратилась  в  первобытное  состояние
и  даже  почти  не  борется,  а  безропотно  погибает.  Любо¬
пытно,  что  совершенно  не  слышно  протестов,  никто  не
ищет  виновников  этой  пропасти.  Минутами  даже  чудится,

344
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 что  эти  погибающие  люди  принимают  гибель  свою  как
нечто  неизбежное,  и  только  инстинктивно  еще  оказывают
слабое  сопротивление,  пытаясь  выменять  дуранды  или
выпросить  лишнюю  тарелку  супа.  И  когда  не  стоишь*
в  столовой  перед  этой  голодной  толпой,  а  приходишь  в
себя  час-два  спустя,  поражаешься  собственной  жестоко¬
сти,  с  которой  отталкиваешь  этих  голодных  и  отказыва¬
ешь  им.  Накормить  всех  впроголодь  и  ни  одного  досы¬
та  —  вот  задача,  ради  которой  зажимаешь  уши  на  вопли  и
просьбы,  и  шепоты:  «Голодные,  отощали  совсем,  смотрите,
как  опухли,  подкрепиться  бы,  ноги  не  держат»  —  и  так
без  конца,  в  течение  всего  времени  работы.
 14/1  —  Пришел  Мещеряков  и  говорит:  «Если  в  тече¬
ние  двух  дней  не  будет  улучшения,  я  потеряю  двух  сы¬
новей».  У  него  ребенок  трех  лет  и  другой,  родившийся
уже  во  время  войны.  Из-за  него  он  не  смог  своевременно
эвакуировать  жену  накануне  родов.  Положение  в  городе
тяжелее,  чем  когда-либо,  магазинные  выдачи  ограниче¬
ны  до  смешного,  а  фактически  и  вовсе  не  существуют.
Жить  попросту  нечем.  Остается  одна  барахолка,  где  за
100  граммов  хлеба  отдают  все,  что  угодно88.  Трупы  лежат
на  улицах,  по  жактам  разъезжают  грузовики  и  забирают
покойников  на  квартирах,  нагружая  их  горой  под  бре¬
зентом,  из-под  которого  только  ноги  торчат.  Вчера  была
Наташа.  Говорила  —  из  институтских  общежитий  увезли
две  машины  с  умершими  студентами,  причем  исключи¬
тельно  ребятами.  Девушки  как-то  держатся.  Вчера  по
радио  передавали  речь  Попкова  с  обещаниями  восстано¬
вить  снабжение  Ленинграда  в  ближайшие  дни89.  Как  ни
удивительно,  это  производит  ободряющее  впечатление.
Люди  цепляются  за  любую  надежду.  Правда,  руководство
не  злоупотребляет  обещаниями.  Я  бы  сказала,  что  даже
 *  Так  в  тексте.  Вероятно,  надо:  постоишь.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 345
 редко  обращается  к  населению  с  обрисовкой  положения.
А  меня  в  речи  Попкова  больше  расстроило  неоднократ¬
ное  упоминание  о  неразорванном  еще  кольце  блокады.
Значит,  все  эти  сдвиги  на  Ленинградском  фронте  про¬
исходят  за  пределами  кольца,  а  мы  все  еще  окружены
и  сдавлены,  и  только  в  какую-то  узкую  щель  у  Ладоги
просачивается  к  нам  жизнь.  К  чести  руководства  надо
сказать,  что  при  всей  его  скудости,  хлебное  снабжение
идет  почти  бесперебойно:  кроме  трудных  дней  2-3  ян¬
варя  хлеб  в  булочных  есть  все  время.  Бывает,  что  хле¬
бозаводы  остаются  без  воды,  хлеб  выпускается  сплошь  и
рядом  без  соли,  но  все-таки  он  есть,  а  то  всего  страшнее
была  бы  хлебная  паника  не  только  по  прямому  результа¬
ту,  но  и  по  психологическому  эффекту.  Народ  стал  так
слаб,  что  для  иных  легкого  щелчка  достаточно,  чтобы
оборвать  теплящуюся  жизнь.
 15/1  —  Умер  Бакаев.  Позавчера  он  слег.  За  три  дня
развилась  типичная  картина  крупозного  воспаления  лег¬
ких,  но  ничто  не  заставляло  ждать  такого  скорого  конца.
Сердце  работало  хорошо,  был  аппетит.  Я  все  время  наве¬
щала  его.  Делала  для  него  все  необходимое  и  наблюдала
за  ним.  Сегодня  утром  пришлось  идти  к  нему,  когда  на
станции  не  было  света.  В  комнате  у  него  кромешная  тьма.
При  свете  спички  я  напоила  его  кипятком  с  хлебом  и  села
около.  Он  просил:  «Посиди».  Ему  было  хуже.  Хриплое  ды¬
хание,  трудный  кашель  со  ржавой  мокротой.  Потом  дали
свет.  Я  сделала  ему  горчичный  компресс.  После  него  он
еще  вставал  на  ноги.  В  3  часа  съел  немного  обеда,  а  минут
20  спустя  —  смерть.  Когда  мне  сказали,  я  не  поверила.
Побежала  сама  убедиться,  но  сомнений  не  было.  К  мо¬
менту  смерти  как  раз  подоспела  сестра,  которую  он  вызы¬
вал  и  очень  ждал,  и  хоть  тут  дело  обошлось  без  грабежа
и  прочих  подробностей  смерти  в  общежитии,  я  все-таки
надеялась  его  вытянуть,  как  вытянула  Мину  Герцелевну.

346
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 И  я  перестаю  понимать  вконец  эти  стремительные  смерти.
Это  не  смерть  от  голода.  Два-три  обеда  в  день,  немного
хоть  мяса,  хлеба  от  350  до  525  гр.  в  день90.  Вспоминаешь
случаи  существования  в  арктических  условиях  на  много
меньшем  пайке  при  тяжелом  пути,  когда  люди  боролись
и  выживали.  Что  же  это  у  нас  за  чума  такая?  И  погибли
именно  мужчины.  Так  легко  ей  уступают?  Длительное
истощение?  Физическая  перегрузка?  Что,  что  такое  сва¬
ливает  с  ног?  По  неофициальным  сведениям,  суточная
смертность  в  Ленинграде  достигает  7-8  тысяч  человек  и
все  продолжает  нарастать91.  И  еще  одно  поражает  в  себе
самой:  отсутствие  настоящего  волнения  и  страха  перед
этим  мором  и  его  жертвами.  Как  будто  эмоциональное
существо  во  мне  умерло.  Когда  я  бежала  убедиться  в
смерти  Бакаева,  один  момент  мне  казалось,  что  я  спо¬
собна  заплакать  над  ним.  Но,  взглянув  на  его  застывшее,
обтянутое  лицо  с  прикрытыми  веками,  я  испытала  толь¬
ко  исходивший  от  него  мертвенный  покой,  и  ничего  не
страшно,  даже  если  сама  встанешь  на  очередь.  Но  пока
не  встала  —  все  силы  направлены  на  жизнь,  на  ее  под¬
держание  и  сохранение.  Для  чего?  Не  знаю.  Знаю  одно,
что  надо  беречь  и  отстаивать  все  живое  и  жизнеспособное.
Завтрашний  день,  ближайший  по  крайней  мере  —  беспер¬
спективен.  Даже  разрыв  блокады  не  даст  реального  облег¬
чения.  Восстановительный  период  потребует  времени!  Да
и  остальная  страна,  вероятно,  так  потрясена  экономически,
что  не  сможет  обеспечить  Ленинград  настолько,  насколько
это  нужно  для  полного  воскресения.  Значит,  вопрос:  долго
ли  продлится  спуск  и  хватит  ли  сил  потом  выкарабкаться?
и  кто  доживет  до  этого?
 18/1  —  Сегодня  Наташа  весь  день  провела  у  меня.
Была  тихая,  оттаявшая,  мылась,  шила  рукавицы  Борису.
А  вечером  опять  ворвалась  острая  тревога:  пришел  Борис,
но  в  каком  виде!  Весь  запухший,  замерзший,  в  каком-то

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 347
 полубеспамятстве.  Он  упал  на  стул,  как  мешок,  а  когда
я  стала  снимать  с  него  пальто,  чему  он  упорно  и  бес¬
смысленно  сопротивлялся,  он  беспомощно  свалился  на
постель.  Словом,  он  был  похож  на  самого  запущенного
и  ослабевшего  из  наших  умирающих.  Я  напоила  его  го¬
рячим,  накормила  густым  супом  с  жиром,  потом,  когда
он  немного  пришел  в  себя,  отправила  его  в  душ.  Оттуда
он  вышел  уже  другим  человеком,  сразу  похудевшим  и
относительно  жизнеспособным,  по  крайней  мере,  с  ним
можно  было  уже  говорить.  Для  довершения  оживления
мы  сварили  еще  один  суп  из  остатков  риса.  Еще  раз  на¬
кормили  его,  и  вечером  он  мог  уже  уйти  домой  в  при¬
личном  состоянии.  Но  меня  ужасает  этот  полный  упадок
энергии,  разрушение  воли  у  человека,  которое  приводит
к  такому  состоянию.  Он  спит  или  лежит  до  12  часов.  Его
новая  работа  —  вахтером,  —  кажется  ему  уже  совершенно
невыносимой.  Он  очень  остро  страдает  от  холода,  и  от¬
сюда  рождается  апатия  и  безволие,  приводящие  его  на
край  гибели.  Сегодняшний  опыт  доказал,  что  его  можно
удержать  на  поверхности  и  физические  силы  сравни¬
тельно  легко  восстановить,  но  это  требует  каждодневных
героических  усилий  со  стороны  Наташи  и  моей  посто¬
янной  поддержки,  которую  я  на  расстоянии  не  всегда
могу  оказать.  А  парень  погибнет,  если  его  хоть  на  минуту
выпустить  из  рук.  Сегодня  я  в  этом  ясно  убедилась.  Он
уже  начинает  и  в  менее  острые  моменты  малодушничать,
хныкать,  словом,  выпустил  себя  из  рук  и  больше  не  мо¬
жет  собрать.  Кормежка  кормежкой,  но  и  изнутри  надо
что-то  противопоставлять  этому  бедствию.  Нельзя  так
быстро  записываться  в  побежденные.  Я  сейчас  наблюдаю
целую  серию  таких  гибнущих  слабых.  У  нас  была  жут¬
кая  картина  с  больными:  они  лежат  по  всем  комнатам
общежития.  Лежали  в  красном  уголке,  рядом  со  столо¬
вой  и  хлебным  ларьком,  забираются  греться  и  валятся
в  души  —  прямо  угрожающая  картина.  Вышло  так,  что

348
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 одновременно,  хотя  и  по  разным  поводам,  Федорова  и
я  насели  на  директора  и  в  результате  в  одни  сутки  мы
организовали  нечто  под  названием  изолятора  —  отдель¬
ное  помещение,  куда  положили  самых  слабых  и  беспри¬
зорных  больных.  К  счастью,  за  эти  сутки  примерло  трое
особо  беспомощных.  Не  пришлось  их  и  изолировать  (в
сарае  опять  скопилось  6  покойников).  Оставшиеся  кан¬
дидаты  все  страшно  слабы.  Жуткая  худоба,  температура  у
всех  не  выше  35  градусов  с  небольшим.  И  все  отмечены
этой  готовностью  к  гибели,  отсутствием  всякого  сопро¬
тивления.  Они  сохраняют  еще  единственный  жизненный
импульс  —  к  еде.  Все  остальное  уже  потухло.  Этот  самый
жизненный  импульс,  которым  так  хвастается  Александр
Иванович  и  который  помогает  ему,  исхудавшему,  как
хворостинка,  переносить  бессонные  ночи  одну  за  дру¬
гой,  дикую  трепку  нервов  в  часы  станционных  кризисов,
температуру  39  градусов,  когда  он  упорно  не  ложился,
не  желая  сдаваться  болезни.
 Вчера  у  меня  был  длинный  разговор  с  Борховым,  моим
неожиданным  и  прочным  антагонистом  в  теме  о  голоде.
Он  все-таки  объясняет  все  физическими  причинами.  Я  пе¬
реношу  центр  тяжести  на  внутреннюю  волевую  установку
человека,  и  мы  никак  не  можем  столковаться  в  отношении
причин  этих  бесчисленных  смертей.  Жена  Кости  Черно¬
ва  по  случаю  остановки  своего  завода  работает  вместе  с
остальными  его  работниками  на  Смоленском  кладбище92.
Мертвых  возят  грузовиками  и  закапывают  уже  не  в  моги¬
лы,  а  в  длинные  траншеи  навалом.  У  меня  является  дикое
желание  пойти  туда  и  посмотреть  своими  глазами  на  это.
 19/1  —  Сегодня  с  утра  я  опять  на  самопроверке.  Вче¬
ра  скормила  ребятам  все  свои  резервы.  Сама  осталась
на  утро  с  тремя  сухариками  из  вновь  появившегося
очень  белого  и  совершенно  несущественного,  какого-то
бумажного  хлеба.  Руки  вялые,  голова  покруживается,

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 349
 но  я  приказываю  себе  ходить  и  делать  все  необходимое
без  малейших  отступлений.  Мина  Герцелевна,  вчера  си¬
девшая  на  одном  дополнительном  обеде,  разделила  его
гомеопатическими  долями  на  три  раза  и  в  результате
сейчас  опять  лежит.  Не  знаю,  не  знаю,  что  и  как  будет,
но  хочу  сама  продержаться  на  поверхности  и  удержать
тех,  кто  стоит  рядом.  Иногда  спрашиваешь  себя  —  во
имя  чего?  И  не  сразу  находишь  ответ.  Может,  из  одного
инстинкта  жизни,  может,  из  любопытства  к  завтрашнему
дню,  может,  из  нежелания  признать  себя  побежденной,
но  бороться  буду  и  всеми  средствами.
 20/1  —  Опять  зверский  мороз.  Наши  малокровные
носы  замерзают,  чуть  высунешься  на  улицу.  Моим  бед¬
ным  детям  опять,  верно,  плохо  и  холодно,  и  голодно.  Со
станции  сегодня  должны  были  везти  хоронить  7  человек.
Как  повезут  их  в  такую  стужу?  Очень  трудно  будет.  Вче¬
ра  был  обстрел  из  дальнобойных.  Снаряды  рвались  где-то
недалеко  и  очень  большие,  по-видимому.  Мы  как-то  и
думать  забыли  о  непосредственной  военной  опасности.
Наши  местные  беды  все  заслонили.  В  городе  множество
пожаров.  Каждый  вечер  то  там,  то  сям  —  зарево.  Горел
Гостиный  двор.  Между  прочим,  Чистяков  привез  на  стан¬
цию  мать,  спасать  ее  в  нашем  оазисе.  Полное  истощение
от  голода  и  ужасных  бытовых  условий.  Жили,  после  того
как  квартиру  разбило  снарядом,  в  кухоньке  в  3  метрах
восемь  человек  с  детьми,  греясь  у  плиты,  а  ночью  в  ле¬
дяных  комнатах  без  света,  без  воды.  Старушка,  высохшая
до  последней  косточки,  на  ногах  не  держится.
 Вообще  столько  народу  вокруг  в  состоянии  предельной
худобы,  движущиеся  скелеты.  У  нас,  живых  еще,  тоже  тела
стали  ужасные:  торчащие  кости,  большой  живот,  опух¬
шие  суставы  на  тонких,  как  плети,  ногах.  Но  мы  все-таки
еще  живы.  Не  знаю,  как  я  могла  бы  жить  прежней  рабо¬
той.  Она-то  потеряла  всякий  смысл,  и  работа  в  столовой,

350
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 работа  в  изоляторе  насущно  необходимые,  только  и  прида¬
ют  бодрости.  А  Мина  Герц[елевна]  пытается  еще  крутить
на  арифмометре93  какие-то  цифры  и  проценты,  и  изредка
из  Ленэнерго  сваливается  какая-нибудь  бумажка  из  про¬
снувшегося  отдела,  которую,  как  правило,  не  выполняешь.
Как  говорить  о  завтрашнем  дне,  когда  станция  живет  от
часа  к  часу  случайно  добытым  углем?  Каждый  прожитый
день  —  завоевание.
 На  нашей  машине  в  6  часов  утра  вывозили  хлеб  с
хлебозавода.  При  выезде  из  ворот  в  кузов  машины  прыг¬
нуло  пять  человек.  Охрана  засвистела.  Григорьев  остано¬
вил  машину,  и,  как  он  рассказывает,  точно  из-под  земли
выросла  толпа  человек  в  пятьдесят,  которая  набросилась
на  хлеб.  Пока  их  разгоняли  и  заводили  машину  обратно
во  двор,  успели  растащить  около  100  кг  хлеба.
 В  Лесном,  куда  ездила  Лактионова,  после  наступле¬
ния  темноты  опасно  ходить  с  хлебом  или  продуктами
из  магазина  —  развились  постоянные  нападения  и  гра¬
бежи94.  В  булочных  установлены  милицейские  и  военные
посты.  Одновременно  появился  белый  хлеб  и  кое-что
стали  давать  по  карточкам  —  по  100  гр.  сахару,  какую-то
крупу.  Сегодня  опять  около  7  часов  вечера  обстрел  на¬
шего  района  из  дальнобойных.  Снаряды  падали  вокруг
всей  станции.  Одним  разбило  трамвайную  ветку  и  весы
угольные.  Много  попаданий  на  «Севкабеле».  Чудо,  что
станция  не  задета.
 23/1  —  Опять  беда  с  Борисом.  Он  так  ослабел,  что  два
дня  назад,  возвращаясь  с  Советской,  чуть  не  замерз.  Шел
с  Литейного  2  с  половиной  часа.  По  дороге  и  в  магазины
заходил  спасаться,  и  каждые  пять  шагов  садился  обес¬
силенный,  и  падал,  и  только  большим  усилием  воли  не
остался  лежать  на  улице,  а  дополз  до  дома  и  тут  уже  за
порогом  свалился.  Состояние  было  такое,  что  одну  ночь
Наташа  боялась  за  его  жизнь.  Сейчас  он  лежит  с  отморо¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 351
 женными  ногами.  Питание  удалось  немного  подправить
благодаря  тому,  что  Натке  чудом  удалось  урвать  200  гр.
гуся,  и  мы  мобилизовали  все  скудные  остатки  запасов,
да  подоспела  и  кое-какая  выдача  —  чуточка  сахарно¬
го  песку  и  сливочного  масла.  Но  это  все  на  день-два,
а  дальше  как?
 В  комнате  температура  ниже  нуля.  Они  купили  за
550  гр.  хлеба  и  120  р.  буржуйку,  но  она  обогревает  во
время  топки  на  4-5  градусов,  а  потом  опять  до  нуля  хо¬
лодает!  Наташа  борется  героически.  Возит  на  себе  дрова
от  меня,  пилит  их,  топит,  стряпает,  стоит  в  очередях,  и
у  меня  все  дрожит  в  душе  от  страха  за  нее,  чтобы  она
тоже  не  надорвалась.  А  я  так  мало  могу  ей  помочь.  Ну,
притащила  вчера  немножко  накопленного  и  нахватанного
в  столовой  продовольствия.  Послезавтра  еще  чего-нибудь
достану.  Борису  наменяла  у  краснофлотцев  папирос  —
все  капля  в  море.  Дрова  у  меня  за  это  время  почти  все
раскрали.  Даже  те,  что  лежали  дома  в  передней.  Бо¬
юсь  за  последние  доски  и  ни  времени,  ни  сил  нет  их
спасать.  Пробовала  толкнуться  на  барахолку  в  поисках
хлеба.  Достать  можно,  но  надо  иметь  опять-таки  время.
Одно  только,  что  познакомилась  с  этим  универсальным
рынком.  Золотая  валюта  —  это  хлеб  и  потом  сахар.  За
100  гр.  хлеба  деньгами  спросили  с  меня  70  рублей,  но  это
случай  исключительный,  как  правило,  только  меняют  на
продукты.  Очень  много  носят  столярного  клея.  Его  едят.
Попадается  костная  мука.  Много  табаку,  папирос,  свечей,
и  за  все  просят  хлеба  и  хлеба.  На  вещи  мало  и  глядят.
Еще  в  изобилии  стоят  буржуйки  и  связки  дров.  У  меня
были  только  папиросы,  выменянные  у  краснофлотцев  на
станции  на  перец  и  горчицу,  и  две  пачки  удалось  купить
по  10  руб.  —  баснословная  дешевка.  На  рынке  25-30  руб¬
лей  пачка.  Но  единственная  возможность  была  сменять
пачку  на  горсточку  хлебных  крошек,  граммов  50.  Боль¬
шой  был  соблазн,  т.к.  вчера  я  весь  день  переголодала

352
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 без  хлеба,  но  так  этот  хлеб  выглядел,  что  я  воздержалась
и  решила  лучше  донести  папиросы  Борису.  А  с  хлебом
положение  страшно  напряженное.  Чем  дальше,  тем  более
не  удовлетворяет  нынешний  паек.  Прямо  острое  хлеб¬
ное  голодание  у  всех,  а  тут  растрезвонили  о  прибавке.
Даже  наш  умный  директор  наболтал  о  ней,  назначая
сроки,  которые  не  осуществляются.  Прибавка,  вероят¬
но,  будет,  но  в  ожидании  ее  народ  так  томится  изо  дня
в  день,  что  она  не  даст  того  эффекта,  что  декабрьская.
Даже  я  захвачена  этим  гипнозом.  Ночью  просыпаюсь  и
ловлю  себя  на  том,  что  мысленно  распределяю  и  смакую
эту  еще  гадательную  роскошь,  с  которой  первым  делом
возникает  мучительное  искушение  —  съесть  все  сразу
толстыми  ломтями  и  хоть  раз  почувствовать  вкус  хлеба
и  его  сытость.
 24/1  —  День  отмечен  радостными  событиями,  но  мы
стали  вяло  реагировать  на  них,  по-моему.  Наконец  осу¬
ществилась  долгожданная  прибавка  хлеба:  400  гр.  рабо¬
чим,  300  —  служащим  и  250  гр.  иждивенцам.  Меньше,
чем  ожидали,  но  и  на  том  спасибо.  А  во-вторых,  что  еще
неизмеримо  важнее,  —  по  телефону  из  райкома  сообщили
сводку  о  прорыве  на  Западном  фронте,  об  отвоеванных
жел[езных]  дорогах,  освобожденных  населенных  пунк¬
тах  до  2000  по  сообщению.  Эта  новость  действительно
взволновала.  Когда  я  прочитала  телефонограмму  у  Мах-
лышева,  я  побежала  к  месту  максимального  скопления
народа  —  к  хлебному  ларьку.  Приятно  быть  хорошим
вестником.  И  действительно,  был  момент  острой  радости
сказать  об  этом,  видеть  общее  волнение  и  даже  слезы  у
многих  и  заразиться  им  до  дрожи  в  голосе.  Люди  пла¬
кали  и  целовали  друг  друга  от  этой  вести.  Труднее  было
удержать  этот  подъем.  Меня  сегодня  одолевает  ужасная
вялость,  может,  в  результате  проделанных  вчера  километ¬
ров,  а  может  быть,  того  холода,  который  и  нас  начинает

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 353
 донимать.  На  улице  36  градусов  мороза  и  дикий  ветер.
В  помещениях  все  выдуло,  а  станция  работает  как  умира¬
ющая,  по  три  раза  на  дню  останавливается  из-за  перебоев
с  электрической]  энергией  и  тогда  все  застывает:  и  пар,
и  вода.  Свет  от  своих  аккумуляторов  остается  только  в
основном  здании.  Страшно  думать,  как  моим  бедным
детям  достается  от  этого  холода.
 26/1  —  Два  дня  станция  была  в  агонии.  Мы  считали
уже,  что  дело  безнадежно.  Сегодня  ночью  был  уже  приказ
спускать  воду,  и  вдруг  просыпаемся  при  свете,  при  горя¬
чих  батареях  —  прямо  воскресение  из  мертвых.  Благодаря
энергии  Махлышева  связались  с  военными  организация¬
ми,  добились  топлива  и  даже  запустили  турбину.  А  эти
два  дня  были  ужасны:  холод,  воды  нет,  свет  только  от
аккумуляторов  в  основном  здании,  а  во  всех  других  —
тьма,  т.  е.  такая  картина,  как  во  всем  остальном  городе.
 Сейчас  Ленинград  остался  в  довершение  ко  всему  без
воды,  причина  основная,  вероятно,  в  электроэнергии,  но
достаточно  было  одного  перебоя,  чтобы  позамерзала  вся
сеть,  во  многих  местах  лопнули  магистрали  и  вода  в  до¬
мах  иссякла.  Когда-то,  в  предчувствии  всех  этих  бед,  я,
шутя,  говорила,  что  выгодно  селиться  около  Невы,  ближе
будет  по  воду  ходить.  И  вот  сейчас  все  еще  миллионное
население95  бегает  за  километры  брать  воду  из  прорубей.
Вчера  была  годовщина  Наташиной  свадьбы.  Она  пришла
утром  ко  мне,  просидела  полдня  у  сравнительно  теплой
батареи,  подкормилась,  а  часу  в  пятом  мы  в  жесткий
мороз  и  ветер  пошли  на  Столярный.  По  дороге  только
и  видно  вереницы  водоносов  с  ведрами,  санками,  бач¬
ками,  чайниками.  Берут  воду  даже  из  Мойки,  хотя  уж
какая  там  вода  —  страшно  и  подумать.  В  связи  с  отсут¬
ствием  воды  начались  перебои  с  хлебом.  Хлебозаводы  не
справляются,  хотя  муки,  по-видимому,  очень  много,  но
нет  воды,  топлива,  энергии96.  Везде  у  булочных  выросли

354
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 хвосты.  Наташа  побежала  искать  хлеб,  а  я  пошла  к  ней
домой.  Бориса  застала  на  ногах.  Шурует  у  дымной  бур¬
жуйки,  варит  бобы  на  суп,  но  воды  в  запасе  ни  капли.
Я  взяла  чайник  и  маленький  бидончик  и  отправилась  к
Иса[а]кию97  за  водой.  Путешествие  оказалось  сложным,
во-первых,  мерзли  зверски  руки,  во-вторых,  самая  добы¬
ча  воды  —  нелегкое  дело.  У  сходен  на  Неве  пробиты  две
проруби,  крутые  наклонные  края  обледенели.  Вокруг  рас¬
плескивается  непрерывно  вода,  которую  надо  зачерпывать
из  глубины  больше  полметра.  Сперва  я  даже  сообразить
не  могла,  как  до  этой  воды  добраться,  но  добраться  же
надо:  встала  на  колени  и  почти  ползком,  оберегая  руки
и  валенки,  кое-как  набрала  в  обе  свои  посудины.  Конеч¬
но,  валенки  все  равно  подмокли  и  мгновенно  подбились
ледяной  корой,  руки  онемели,  и  прошло  порядочно  вре¬
мени,  прежде  чем  я  их  отогрела  настолько,  чтобы  можно
было  ухватить  посуду.  Обратно  не  шла,  а  почти  бежала,
хотя  на  ледяных  подошвах  это  было  нелегко.  В  одном
месте  все-таки  растянулась  навзничь,  крепко  стукнув¬
шись  затылком,  но,  на  счастье,  вода  уже  подмерзла  и  не
пролилась.  И  подумать  только,  что  такое  путешествие
множество  народа  совершает  каждый  день,  и  впредь  нет
надежды  на  перемену!  А  какая  дикая  грязь  разводится.
Не  только  помыться,  а  лицо  умыть  нечем.  И  все  больше
встречаешь  на  улицах  закопченные,  неделями  и  месяцами
не  мытые  лица.  Уборные  во  всем  городе  в  непередаваемом
состоянии.  Страшно  представить  себе,  что  будет  весной,
а  сейчас  уже  множество  народа  страдает  поносом.  Кажет¬
ся,  только  особые  удачники  выйдут  живыми  из  этой  пе¬
ределки.  На  Бориса  жутко  смотреть.  Он  весь  запух,  лицо
как  луна,  глаз  не  видно.  На  ногах  стоит,  но  жалуется  на
полную  нечувствительность.  Я  растолковала  Наташе,  что
нужно  сделать  с  его  ногами,  как  организовать  вылазки
за  водой.  Все  в  самых  бодрых,  деловых  тонах,  несмотря
на  сжимающееся  от  страха  за  них  сердце,  и  была  воз¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 355
 награждена  тем,  что  Натка  сказала:  «Мне  бы  почаще  с
тобой  видаться,  я  от  тебя  бодрости  набираюсь  и  меньше
боюсь».  Моя  бедная  девочка.  Она  борется  героически,  так
невыносимо  много  на  нее  навалилось,  и  она  одна.  Борис
сейчас  не  помощник,  а  основная  тяжесть  и  забота,  и  когда
Наталка  твердит:  «Уехать,  уехать  хочу  в  Горький»,  у  меня
сердце  разрывается.  О  каком  отъезде  сейчас  может  быть
речь.  Эвакуации  нет98.  Бориса  оставить  нельзя.  Оба  они
обессилены.  Утешаю  ее  —  вот  в  марте,  в  апреле  —  и  сама
не  верю  тому,  что  говорю.
 31/1  —  Конец  января.  У  меня  было  такое  чувство,  что
каждый  день  этого  ужасного  января  надо  проталкивать  в
спину  —  скорей,  скорей,  чтобы  проходил  он  и  освобождал
место  для  следующего.  Зачем  это  —  сама  не  знаю,  потому
что  следующие  дни  становятся  только  хуже,  а  не  лучше.
Вести  извне  идут  хорошие.  Радио  после  долгого  молчания
опять  заговорило  вполголоса,  и  мы  знаем  о  возвращении
узловых  станций  на  Западном  фронте,  взятии  Лозовой99
(газет  давно  не  получаем).  Но  в  Ленинграде  положение
не  улучшается.  Последние  дни  января  отмечены  дикими
хлебными  очередями.  Муки,  как  говорят,  полно,  но  на
хлебозаводах  ни  воды,  ни  энергии,  ни  топлива.  Все  идет
с  перебоями.  Транспорт  смехотворный.  Возят  хлеб  на  лю¬
дях  в  саночках.  Стоят  за  хлебом  на  30-градусном  морозе
по  10-12  часов  и  не  получают.  Сегодня,  в  последний  день
месяца,  наоборот:  магазины  полны  хлеба,  а  покупателей
нет,  т.  к.  вчера  в  панике  все  хлеб  позабирали  (и,  конечно,
съели).  А  новые  карточки  своевременно  не  подготовлены
и  не  выданы.  Сейчас  уже  поздний  вечер.  Ханина  до  сих
пор  не  вернулась  с  ними.  Люди  весь  день  без  хлеба,  и
завтра,  значит,  опять  начнется  хлебное  безумие.  А  ведь
это  единственное  постоянное  питание  для  очень  многих.
Голод  разливается  все  шире.  Люди  в  массе  становятся
вялыми  и  безразличными  ко  всему  на  свете.  Работа  идет

356
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 как  по  бугристому  полю,  спотыкаясь  и  падая.  Станция
живет,  то  агонизируя,  то  воскресая.  Последние  два  дня
очень  тепло.  Идет  вода  (на  улице  потепление),  но  однов¬
ременно  не  вылезаем  из  аварий.  Рвутся  трубы,  все  залито.
На  лестнице  из  баков  непрерывный  дождь.  Везде  такое
болото,  что  заливается  в  галоши.
 Я  вчера  ходила  к  своим.  Было  рождение  Бориса  и
надо  было  снести  им  хлеб  за  два  дня,  который  я  по¬
лучаю  в  нашем  ларьке  без  особых  трудностей.  Наташа
перетащила  Бориса  спасаться  к  бабке  на  5-ю  Советскую
в  тепло,  в  надежде,  что  там  ноги  его  отойдут.  Ходьбы
туда  больше  2  часов.  Я  потеряла  целый  час  в  ожидании
попутной  машины,  но  пришлось  все  же  идти.  Дошла
я  терпимо.  Только  после  Фонтанки  начали  заплетаться
ноги  и  теряться  темп,  и  явилось  искушение  отковырнуть
кусочек  хлеба,  которому  я  не  поддалась  при  всем  своем
нынешнем  малодушии.  На  новом  месте  застала  одного
Бориса  (Наталочка  уехала  за  водой)  и  в  очень  неважном
состоянии.  Лицо  жутко  отекшее,  ноги  не  лучше,  слабость
такая,  что  почти  ничего  делать  не  может.  Познакомилась
с  его  родными.  Очень  милые  люди,  но  все  разговоры  о
Борисе  сводятся  деликатно  к  их  переселению,  вторжение
их  явно  не  устраивает.  У  Бориса  на  лице  при  этих  раз¬
говорах  непередаваемо  трагическая  улыбка.  Что  дальше
с  ними  делать?  Прямо  теряюсь.  В  армию  его  в  таком  со¬
стоянии  уже  не  возьмут,  отеплить  какую-либо  из  квартир
они  не  в  состоянии,  работоспособность  к  нему  при  этих
условиях  не  вернется  —  остается  медленное  оголодание
с  неизвестным  исходом.  Какая  борьба  предстоит  моей
бедной  девочке!  Она  вернулась  через  час  после  моего
прихода,  привезла  воду  с  Невы  —  не  близкий  конец
<...>.  Она  рвется  изо  всех  сил,  чтобы  окупить  как-то
свое  пребывание  в  чужой  семье.  Обратно  я  пошла  уже
в  девятом  часу,  напутствуемая  страшными  рассказами
о  грабежах  и  убийствах  на  улицах.  Но  это-то  мне  все

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 357
 равно.  Едва  выйдя  из  дому,  на  Греческом  наткнулась  на
труп,  лежащий  поперек  тротуара.  Потом  длинный  путь
по  малолюдному  Невскому.  Около  угла  Садовой,  напро¬
тив  погорелого  Гостиного  двора,  на  улице  водоем.  Люди
с  великим  трудом  черпают  из  глубины  воду.  Оживление
по  пути  только  у  булочных.  У  каждой  галдит  очередь,  как
галочья  стая.  Мутноватый  лунный  свет,  редкие  снежин¬
ки,  в  голове  толкутся  ненужные  мысли  —  неужели  это
тот  же  Невский,  когда-то  залитый  движением,  огнями,
народом?  И  когда-то  это  все  вернется?  Под  аркой  Гене¬
рального  штаба  на  краю  улицы  плоское  черное  пятно,
не  поймешь  —  человек  или  брошенная  одежда.  Подхожу
посмотреть  —  из  крыльца  окрик:  «Проходи,  гражданка,
он  уже  померши».  Скатываюсь  по  обледенелому  спуску
на  Неву  и  пересекаю  ее  сильно  наискосок,  по  белой  без¬
людной  пустыне.  Тропки  не  видно.  Иду  усталая  и  сонная,
почти  инстинктом  находя  утоптанную  стежку.  Подъем  на
Васильевский  приличный,  по  лестнице,  но  стоит  большо¬
го  труда  и  сразу  отнимает  силы.  Дальше  иду,  спотыкаясь
и  радуясь,  что  все-таки  Ленинград  такой  плоский.  Но
в  общем  проделала  весь  путь  довольно  бодро.  Сейчас
немногие  могут  столько  пройти.  Отоспалась  в  райском
тепле,  но  сегодня  весь  день  как  выкачанная.  Каждое  дей¬
ствие  стоит  больших  усилий,  а  день  утомительный.  Возня
с  бюллетенями  больных,  стояние  в  столовой.  И  против¬
ный,  ничем  не  утоляемый  голод,  которому  мало  одного
обеда,  мало  хлеба  —  противно.  Только  вечером  это  со¬
сание  проходит  после  довольно  изобильного  ужина  и
то  случайного.  Поддерживаемся  только  покойницкими
талонами100,  которые  раздает  Яковлев.  Без  них  было  бы
совсем  плохо.  Но  это  случайность  и  далеко  не  всем  пе¬
репадающая.  И  всего  тягостнее  неутолимая  жадность  к
хлебу,  который,  как  на  грех,  стал  качественно  очень  хо¬
рошим  и  нестерпимо  вкусным.  А  выдержка  тает  с  каж¬
дым  днем  и  богатые  300  граммов  сейчас  значат  меньше,

358
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 чем  еще  недавно  200,  от  которых  я  могла  уделять  Натке
и  делать  какие-то  сухарные  резервы.
 3/11  —  Третий  раз  дежурю  на  коммутаторе  вместо
больных  телефонисток.  Сейчас  ночное  дежурство.  Обста¬
новка  удачная.  Опять  вымолили  ток.  Есть  свет  и  тепло.
Перед  этим  два  дня  станция  была  мертва.  Это  сизифова
работа101  какая-то:  дадут  ток  —  мы  начинаем  отогревать
агрегаты,  пытаемся  запустить  турбину,  оттаивают  паро-  и
водопроводы,  но  сплошь  и  рядом  ток  обрывается  раньше,
чем  мы  успеваем  перейти  на  самостоятельную  жизнь,
или  случается  очередная  авария  и  опять  все  замирает,
и  потом  все  начинай  сначала.  Люди  доходят  до  полной
невменяемости  на  такой  работе.  Кочегары  у  нас  напо¬
ловину  вымерли.  Остальные  больны.  Золыциков  ни  од¬
ного.  Живем  пришлой  рабочей  силой,  главным  образом
военной.  Умирают  один  за  другим.  Опять  накопилось  до
десятка  покойников.  Ужасно  отразился  перебой  с  хлебом
и  продкарточками  31-го  и  1-го.  Для  многих  это  было  по¬
следним  легоньким  щелчком,  вышибающим  жизнь.  Так
умер  Фролов,  свалился  бедняга  Алекс.  Александрович,
который  так  мужественно  все  время  держался,  несмот¬
ря  на  старость.  Буквально  в  полдня  свернуло  одного  из
рабочих  химцеха.
 Больных  становится  больше,  чем  здоровых.  Все  страда¬
ют  поносами,  причем  часть  вины  мы  приписываем  кито¬
вому  или  тюленьему  жиру,  которым  спекулируют  рабочие
конезавода,  а  наши  покупают  нарасхват.  Сегодня  утром
в  душе  я  натолкнулась  на  лежащего  около  опрокинутой
скамейки  молодого  кочегара,  всего  с  месяц  у  нас  работав¬
шего.  Он  оказался  жив,  но  обессилен  до  потери  сознания.
Часа  два  мы  с  ним  провозились.  Отпаивали,  кормили,
потом  устроили  в  изолятор  —  посмотрим,  вытянется  или
нет.  Свалило  его  после  суточной  вахты  у  котла  —  три
смены  в  обледенелой  котельной,  без  золыциков  и,  конеч¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 359
 но,  понос.  Питание  последние  дни  отвратительное.  «Сев-
кабель»  получил  продуктов  больше,  чем  когда-либо,  но
мы  не  даем  пару,  город  не  дает  тока,  дров  нет  ни  щепки
и  стряпать  не  на  чем.  Воду  возят  от  нас  в  баках.  Вместо
нормального  обеда  или  один  суп  —  вода  с  лапшой  без
всякого  жира,  или  жидкая  каша,  буквально  три  столо¬
вых  ложки  на  порцию.  До  того  голодно,  что  даже  меня
сморило,  что  же  говорить  о  рабочих?  Никакие  дополни¬
тельные  обеды  —  тот  же  самый  суп  или  каша  по  второй
порции  —  не  могут  возместить  количественной  и  каче¬
ственной  нехватки.  Объявлено  о  дополнительной  выдаче
мяса  и  сахара,  но  получить  их  не  .  так-то  просто  в  диких
очередях.  А  у  нас  добавилось  еще  бедствие  —  благодаря
отсутствию  тока  и  тепла  приходится  часто  сидеть  без  чая,
супы  есть  холодные,  словом,  нарушился  тот  минималь¬
ный  хозяйственный  порядок,  которого  мы  придержива¬
лись,  пока  станция  хоть  с  перебоями,  да  жила.  Поневоле
бросаешься  на  хлеб,  когда  очень  защемит,  и  уничтожается
он  теперь  без  всякого  расчета.  У  меня  взято  уже  за  два
дня  вперед,  чего  никогда  не  бывало.  За  сегодняшнее  ноч¬
ное  дежурство  я  выпросила  у  Махлышева  дополнитель¬
ный  паек.  Может,  с  его  помощью  выровняюсь,  но  и  то  не
наверное.  Со  страхом  констатирую,  как  голод  подавляет
самолюбие,  принципы  и  многие  другие  вещи,  которые  до
сих  пор,  казалось,  были  мне  свойственны!  Идти  просить
всегда  было  для  меня  непереносно,  а  теперь  уж  ни  на  что
не  глядишь.  Очень  тягостна  невозможность  мыться  и  сти¬
рать.  Скоро  и  мы,  наверное,  обратимся  в  такое  копченое
состояние,  как  и  множество  ленинградцев.  Интересно,  где
сейчас  под  Ленинградом  фронт?  Мы  о  нем  знали  меньше,
чем  о  Южном.  Артиллерия  наша  ежедневно  бьет  куда-то.
Сегодня  были  и  ответные  выстрелы.  Но  мне  иногда  ка¬
жется,  что  мы  стали  до  того  слабы,  почти  до  неспособно¬
сти  к  сопротивлению.  Я  говорю,  конечно,  о  гражданском
населении,  а  не  об  армии.  Городское  хозяйство  в  жутком

360
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 развале.  В  последние  дни  появился  рад  постановлений  о
его  налаживании,  но  в  них  слишком  много  возлагается
на  самопомощь  жильцов,  и  когда  представляю  себе  эту
обессиленную  массу  населения,  занятую  только  заботой
о  куске  хлеба,  я  вижу,  что  все  эти  очень  нужные  поста¬
новления  останутся  на  бумаге,  а  город  будет  разрушаться
и  загаживаться  все  больше.  Сейчас  повсюду  усиленные
заготовки  топлива  —  ломают  заборы,  киоски,  сараи,  все
деревянные  поврежденные  здания.  Идешь  по  улице  и
видишь  вместо  бывшего  дома  одни  спиленные  чурбаки
и  над  этими  чурбаками  трудолюбиво  работают  женщины
с  топорами,  докалывая  их  на  щепки.
 6/Н  —  Опять  воскресли  после  мучительной  аварийной
ночи,  за  которой  я  следила  у  коммутатора,  работает  тур¬
бина,  все  время  есть  свет,  тепло  до  жары,  вода.  Все  по¬
мылись,  живые  пришли  в  себя,  а  умирающие  продолжают
гибнуть.  Умер  Демерцов,  которого  мы  вытаскивали  из
душа  —  двое  суток  понос,  накануне  смерти  сравнительно
бодрое  самочувствие,  ходил  —  а  наутро  готов,  совершен¬
но  бесшумно.  Медицинская  картина  этих  смертей,  более
страшных  и  опустошительных,  чем  холера,  для  меня  не¬
постижима.  Голод?  При  600  гр.  хлеба  в  день102  и  четырех
обедах  с  мясным?  Рабочая  перегрузка?  Конечно,  но  не
пропорциональная  финалу.  Умер  Леонтьев  —  тоже  понос.
Лежит  почти  вся  охрана.  Я  лью  им  марганцовку  внутрь.
Сегодня,  наконец,  появился  диетический  рисовый  отвар,
но  вообще  перед  этой  темной  картиной  полная  беспо¬
мощность.  Врача  удалось  вызвать  два  раза.  Причем  она
только  гуртом  оформляла  бюллетени,  а  больных  почти
не  смотрела.  Всем  один  механический  диагноз  —  об¬
щая  дистрофия.  4-го  я  снесла  в  поликлинику  вызов  на
20  чел.,  потребность  втрое  больше,  но  врачиха  отказалась
идти  —  сама  опухла.  Сидит  в  ледяном  пустынном  каби¬
нете,  с  ногами  на  табурете,  руки  в  толстых  варежках  и

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 361
 принимает  больных.  В  поликлинике  дикий  холод.  Очаги
жизни  только  у  буржуек.
 На  станции  можно  встретить  фантастические  вещи:
сегодня  рано  утром  умер  отец  Чистякова.  У  него  на  кой¬
ке,  стоящей  в  рабочей  комнате.  Весь  день  лежит  не  вы¬
несенный.  Сын  рядом  работает,  ест,  ложится  отдохнуть
на  ту  же  койку.  Вокруг  сотрудники.  Много  приходящего
народу  —  труп  никого  не  смущает.  Мать  его  умерла  дней
10  тому  назад.  До  сих  пор  лежит  в  комнате  общежития.
Не  нашли  времени  и  сил  даже  уложить  ее  в  подобие  гро¬
ба.  Не  догадались  охладить  комнату.  Я  помогала  Шуре
одевать  ее  на  другой  день  после  смерти.  Девочка  расто¬
пила  своими  слезами  по  матери  ту  ужасную  кору,  кото¬
рая  одела  сердце  и  очерствила  все  человеческие  чувства.
Первый  раз  в  жизни  убирала  покойника.
 Вчера  приходила  Наталочка.  Наконец-то  вымылась.
Подкормила  я  ее.  Эвакуация  становится  реальной  воз¬
можностью,  но  с  больным  и  ослабевшим  Борисом  ее
предпринимать  так  страшно,  что  прямо  не  высказать.
Оставлять  его  одного  нельзя  —  гибель,  духу  не  хватит.
Оставаться  обоим  —  тоже  гибель  <...>.  Что  с  ней  сдела¬
ли  эти  жестокие  полгода  —  от  задорной  и  своенравной
девочки  ничего  не  осталось.  Есть  перегруженная  заботой
и  ответственностью  женщина.
 20/П  —  Я  пробую  писать,  как  пробуют  вернуться  к
жизни,  но  нет,  еще  не  могу.  Наташа  уехала.  Борис  погиб  —
страшно,  безвестно,  оставив  на  мне  тяжкий  груз  вины  п.-
нет,  не  могу  еще.  Не  сберегли,  не  отстояли,  разучились  бо¬
роться  за  живое  дыхание  даже  близких  людей.  Можно  ли
слагать  с  себя  ответственность  за  это  на  ужасное  время,  на
собственное  бессилие?  Нет,  нельзя,  надо  было  еще  многое
сделать.  И  все  несделанное  мучает  угрызениями  совести,
все  сделанное  кажется  преступной  ошибкой.  Мука  такая,
что  впервые  хочется  перестать  бороться  и  пойти  ко  дну.

362
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 25/II  —  Все-таки  надо  вернуться  к  той  ночи,  наверное,
самой  страшной  из  всех,  какие  приходилось  переживать.
Все  равно  придется  когда-нибудь  отчитываться  перед  ма¬
терью  Бориса.  Надо  хоть  для  этого  сохранить  все  в  памяти.
Попробую  самые  факты.  Я  выехала  с  санками  накануне
поздно  вечером.  Шла  через  весь  Ленинград  как  через  снеж¬
ную  пустыню.  Редко-редко  прохожий  попадется,  да  раза
три  задерживала  милиция  —  что  везете,  куда  и  почему  так
поздно?  Но  отпускали  сразу.  В  11  часов  —  предельное  вре¬
мя  хождения  по  улицам103  —  я  поворачивала  с  Литейного
на  Жуковскую.  Перебудила  всех  на  квартире.  Устроили
мне  ночлег,  а  с  утра  начались  сборы.  Как  всегда,  массу
времени  взяла  стряпня.  Борис  помогал,  бродил  потихоньку,
чинил  чайник,  но  самое  неприятное  было  —  утром  у  него
начался  понос.  Мы  переполошились  все,  начали  принимать
меры:  и  марганцовка,  и  салол.  Сварили  ему  рисового  отва¬
ра.  Перед  отъездом  накормили  рисовой  кашей.  В  общем,
он  уверял,  что  чувствует  себя  ничего,  но  факт  тот,  что  из-
за  этого  поноса  перед  дорогой  он  не  поел  поплотнее,  как
бы  следовало,  да  и  было-то  плотного  только  три  жалких
гуляша,  которые  я  принесла  со  станции,  и  остатки  фасо¬
ли.  Очень  тяжела  была  для  него  процедура  одевания.  Она
заняла  добрый  час  времени,  пока  он  медленно  надевал
вещь  за  вещью.  Я  перевязала  ему  больные  ноги,  и  в  это
время  у  меня  захолонуло  сердце:  ноги  отекли  как  тумбы,
между  пальцами  еще  незажившие  ранки  от  обморожения.
Вся  кожа  на  пятках  как-то  странно  отслоилась  и  висела
мешком.  А  настоящей  обуви  на  ноги  не  было.  Пришлось
напяливать  лохмотья  валенок,  в  которых  он  все  время  хо¬
дил,  и  это  было  так  мучительно  и  трудно,  что  был  момент,
когда  мне  показалось,  что  не  удастся  даже  их  натянуть  на
распухшие  ноги,  и  хоть  не  трогайся  с  места  из-за  этого.
Наконец,  справились,  но  все  это  отняло  у  Бориса  много
сил.  Вышли  в  4  часа.  С  лестницы  он  спустился,  но  на  ули¬
це  сделал  десяток  шагов  и  ноги  отказали.  Мы  с  Наташей

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 363
 посадили  его  на  санки  сверх  вещей  и  повезли.  Это  было
нелегким  делом,  тем  более  что  он  все  время  боялся  упасть
и  тормозил  ногами,  которые  вез  по  земле.  Но  все-таки  до¬
тащили  до  вокзала.  Мне  удалось  устроить  их  с  вещами  в
битком  набитом  зале  ожидания,  а  не  на  улице,  но  Борис
уже  начал  слабеть:  сядет,  а  встать  без  помощи  не  может.
Посадки  вместо  6  часов  дождались  часов  в  десять.  На
перроне  кочевье  людей  с  салазками  и  тюками  и  кое-где,
как  страшное  предупреждение,  человеческие  заторы:  кто-то
еще  обессилел  и  упал.  Еще  когда  мы  только  входили  в  вок¬
зал,  нам  навстречу  двое  мужчин  тащили  под  руки  женщину
с  лицом  скелета  в  морщинах,  на  подогнутых  коленях,  ноги
у  нее  волоклись  как  мешки.  Когда  мы,  не  рискуя  влезать  с
больным  в  давку,  пропустили  основную  массу  и  вышли  на
перрон,  Борис  почти  не  мог  идти.  Я  отправила  Наташу  с
тяжелыми  вещами  вперед  «занимать  место»,  как  мы  наив¬
но  сказали,  а  сама  решила  потихоньку  довести  Бориса  до
вагона.  Тут  он  в  первый  раз  у  меня  упал.  С  трудом  уда¬
лось  его  поставить  на  ноги  и  шаг  за  шагом  с  просьбами  и
подбадриванием  довести  до  какой-то  тумбы.  Дальше  он  не
мог  идти.  Я  поймала  парня,  который  за  табак  на  закурку
согласился  довезти  его  на  санках  к  вагону,  который,  как  на
грех,  был  в  самой  голове  поезда.  Кое-как  мы  его  доставили
и  нашли  у  вагона  Наташу  с  вещами  в  самом  безнадеж¬
ном  положении:  кроме  нас  толпилось  человек  тридцать  с
посадочными  талонами  в  этот  же  вагон,  уже  набитый  до
отказа  людьми  и  грузом  вплоть  до  площадок.  Дело  было
уже  часов  в  11,  морозно,  ветрено.  Борис  начал  обмерзать
и,  когда  Наташа  ушла  хлопотать  о  посадке,  стал  падать
даже  с  санок.  Один  раз  упал  лицом  вниз.  Я  уже  не  могла
его  поднять.  Подошли  три  милиционера  и  грубо  втащили
его  на  перрон  по  лесенке.  Язык  у  него  уже  коснел,  и  он
повторял  только  одно:  «Хочу  в  вагон».  Вернулась  Ната¬
ша,  ей  устроили  посадку,  но,  увидя,  в  каком  состоянии
Борис,  она  заметалась:  ехать  ли?  Оставаться  с  ним?  <...>

364
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Кто-то  из  институтского  начальства  подошел,  взглянул  на
Бориса:  «Идите  сейчас  же  садитесь.  Все  равно  он  до  утра
не  доживет».  Я  тоже  прикрикнула  на  Наташу:  «Уезжай,
я  остаюсь  и  позабочусь  о  нем».  Борис  в  это  время  уже
был,  по-видимому,  без  сознания.  Наташа  вызвала  девушек
с  носилками  из  сандружины,  и  его  унесли  в  медпункт.
Пока  мы  возились  с  ним,  у  Наташи  украли  чемоданчик  с
продовольствием  и  всем  самым  необходимым  для  дороги,
что  было,  пожалуй,  больше  нужно,  чем  все  остальные  вещи.
Тут  у  меня  в  памяти  не  все  ясно:  я  сама  обмерзла  до  полу-
сознания.  Валенки  были  насквозь  мокрые,  руки  тоже.  Два
пальца  я,  по-видимому,  обморозила,  потому  что  они  до  сих
пор  в  кончиках  немые.  Я  смутно  представляю  себе,  как  На¬
таша  садилась  в  вагон.  Не  знаю,  кто  помогал  ей  с  вещами.
Запомнила  только  номер  вагона  и  пошла  искать  Бориса
на  медпункте.  Нашла  его  в  бессознательном  состоянии  без
пульса,  зрачки  на  свет  не  реагируют,  но  еще  есть  дыхание.
Вспрыснула  ему  камфору,  но  безрезультатно.  В  таком  со¬
стоянии  он  был  2У2  часа  до  приезда  «скорой  помощи»,
которая  должна  была  забрать  его  в  больницу.  Врач  явно  его
сплавляла.  Санитары  не  хотели  брать.  Врач  или  лекпом  из
«скорой  помощи»  сказала  —  агонизирует,  но  он  еще  дышал.
Санитары  требовали  платы  за  то,  чтобы  погрузить  его,  но
у  меня  не  было  ни  копейки.  Я  все  отдала  Наташе,  а  воз¬
можный  обменный  фонд  —  хлеб,  табак  —  все  было  украде¬
но.  Наконец  положили  его  на  носилки,  понесли,  в  дверях
уронили.  Я  проводила  его  до  кареты,  убедилась,  что  он
погружен,  взяла  адрес  больницы  —  направление  было  в
Палевскую  за  Невской  заставой104.  Потом  пошла  отыски¬
вать  Наташу.  Надо  было  ей  сообщить  о  Борисе.  У  меня
была  полная  безнадежность  и  все  те  мысли  о  возможной
борьбе  за  него,  о  том,  что  надо  было  настоять  на  повторной
камфаре,  что  можно  было  добиться  сопровождать  его,  —  все
это  пришло  много  позже.  До  5  часов  я  была  у  Наташи.
Поплакали  мы  с  ней,  попрощались.  Она  так  умоляла  меня

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 365
 бросить  все  и  ехать  с  ней,  но  как  я  могла  дезертировать  с
работы?  И  потом  все-таки  Борис  оставался.  Увезли  его  с
признаками  жизни,  но  больше  ничего  мы  о  нем  не  знаем,
несмотря  на  все  поиски.  В  Палевскую  больницу  он  не  был
доставлен  ни  живой,  ни  мертвый.  Вчера  я  была  в  больнице
Карла  Маркса105,  куда  карета  должна  была  заехать  по  пути.
Там  тоже  никаких  следов.  И  больше  всего  я  думаю,  что
эти  стервятники-санитары  по  дороге  ограбили  его  и  вы¬
бросили.  Все  это  происходило  в  ночь  с  13  на  14  февраля.
 1/III  —  Как-то  в  разговоре  мы  вспомнили  первые  ме¬
сяцы  войны  и  все  согласились,  что  эти  месяцы  кажутся
отделенными  от  нынешних  бесконечно,  точно  десяток  лет
прошел.  Это  мы  сами  так  резко  изменились,  и  наше  вос¬
приятие  всего  окружающего,  и  самая  обстановка.  Мы  все
чувствуем  это,  и  трудно  подыскать  слова  для  выражения
этой  разницы.  Начну  с  обстановки.  Чем  стал  город  за  ис¬
текшие  8  месяцев?  Улицы  не  потерпели  особого  ущерба.
Вереницы  домов  стоят,  как  и  стояли.  Все  исторические
здания  и  памятники,  мосты  и  парки  целы.  Отдельные
язвы  —  разрушенные  снарядами  и  авиацией  дома,  следы
пожарищ  —  даже  в  центре,  на  Невском  носят  единичный,
случайный  характер.  Разрушенных  кварталов  в  городе  нет.
Итак,  скелет  остался.  А  дальше?  Трамваев  нет.  Троллейбу¬
сов  и  прочего  пассажирского  транспорта  тоже.  По  улицам
бегут  только  военные  машины,  в  большинстве  грузовые.
Многие  выбеленные  по-фронтовому,  со  следами  обстрела.
Идут  прохожие  не  очень  густо.  Многие  с  санками.  На  сан¬
ках  преимущественно  дрова,  домашний  скарб  и  покойники.
Много  везут  хлеба.  Он  развозится  с  хлебозаводов  преиму¬
щественно  на  людях.  Часто  встречаешь  —  везут  ослабевших
больных,  закутанные  мумии  на  детских  саночках,  из  одежд
и  платков  торчит  тощий  синеватый  нос  и  смотрят  нежи¬
вым  взглядом  глаза.  Что  в  домах?  У  счастливцев  с  целыми
стеклами  есть  хоть  дневной  свет.  Прочие  при  заколоченных

366
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 окнах  обречены  на  целодневные  потемки.  Воды  нет.  Дрова
добываются  последнее  время  от  заборов,  сараев,  ломают
киоски,  а  часто  и  целые  деревянные  дома,  пострадавшие
от  бомбардировок.  Упорная,  муравьиная  работа  —  растас¬
кивают  по  дощечке,  по  бревнышку.  В  магазинах  работают
при  коптилках.  В  лучшем  случае  при  «летучих  мышах».
Кое-где  уже  пораскрывали  окна  от  всякой  светомаскиров¬
ки  и  защитных  устройств.  Эти  бастионы  из  теса  с  песком
и  шлаком  стоили  таких  средств  и  трудов,  а  сейчас  всю
досчатую  обшивку  с  них  посдирали  на  топливо,  и  пока
мороз  —  стоят  перед  окнами  пирамиды  смерзшегося  песка
и  шлака,  а  частью  они  уже  развалились  и  засыпали  троту¬
ары.  Покупателей  очень  мало.  Все  равно  ничего  нужного
не  найдешь.  Замерзшие  продавцы  маются  за  пустыми  при¬
лавками,  укутанные  до  самого  носа.  Время  работы  везде
очень  сокращено.  Аптеки,  например,  работают  только  с
11  часов  до  5  часов  вечера.  В  учреждениях  мне  не  прихо¬
дилось  бывать,  но  банки  работают  только  три  дня  в  неделю
и  везде  тоже  такое  же  сокращение  времени  работы  из-за
темноты  и  холода.  Ленэнерго  не  дает  о  себе  знать  неделя¬
ми.  Недавно  я  была  в  станционаре  «Севкабеля»,  навещала
наших  больных.  Завод  как  вымер  —  ни  движения,  ни  лю¬
дей  —  снежная  пустыня.  Фабрика  В.  Слуцкой  эвакуирует
последние  группы  рабочих  с  семьями.  С  ними  уехали  и
многие  из  наших.  Военные  заводы,  наверное,  работают,  но
как  —  не  знаю,  при  том  минимуме  энергии,  который  дают
действующие  электростанции.  Город  чудовищно  запакощен
из-за  отсутствия  канализации  и  водопровода.  Дворы  пре¬
вратились  в  клоаки,  залитые  нечистотами.  Все  выливается
прямо  за  дверьми.  Сейчас  с  половины  февраля  посыпались
приказ  за  приказом  в  части  очистки  и  уборки  всего  этого
кошмара,  который  весной  грозит  отравить  весь  город,  но
зло  уже  так  велико  и  так  мало  и  бессильно  исправляется,
что,  боюсь,  до  тепла  мы  с  ним  не  справимся.  Достаточ¬
но  посмотреть  на  наши  субботники,  которые  объявляются

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 367
 регулярно  каждое  воскресенье,  но  состоялся  только  один,
когда  под  командой  Махлышева  полтора  десятка  человек
очистили  лестницы  от  ледяных  наростов  и  покопались  в
мусорных  кучах  во  дворе.  С  тех  пор  все  призывы  оста¬
лись  втуне.  Организаторы  не  находятся.  Люди  не  выхо¬
дят,  и  все  возвращается  вспять.  Правда,  расчистили  пару
уборных,  но  кипятильник  так  и  не  пустили,  невзирая  на
ряд  строгих  приказов.  Чудовищная  непоборимая  вялость
владеет  людьми.  А  грязью  во  дворах  дело  не  ограничи¬
вается.  Кладбища  превратились  в  многотысячную  свалку
трупов.  Там  работают  бригады  с  неработающих  предприя¬
тий,  которые  рвут  траншеи  аммоналом  и  закапывают  всех
прибывающих  без  конца  покойников.  Многих  не  довозят,
засовывают  в  щели.  Все  они  ограблены.  Очень  много  виде¬
ли  трупов  с  вырезанными  мягкими  частями  и  отрезанными
конечностями.  Наши  злополучные  могильщики  Яковлев  и
Беспалов  рассказывали,  что  по  дороге  к  кладбищу  можно
встретить  такие  раскиданные  части  трупов  и  растерзанных
покойников.  По  их  словам,  трупами  завалено  не  только
все  Смоленское  кладбище  и  подъезды  к  нему,  но  и  приле¬
гающая  речка  Смоленка.  От  нас  со  станции  еженедельно
машина  увозит  семь-восемь  умерших,  иногда  и  больше  де¬
сятка.  Сейчас  губит  людей  уже  не  голод  непосредственно,
а  дистрофический  понос,  иногда  им  страдают  подолгу  и
поправляются,  а  иногда  он  свертывает  человека  в  два-три
дня.  У  многих  уже  появились  симптомы  цинги.  У  Один¬
цова  она  развилась  в  полной  мере  благодаря  его  сидячей,
бездеятельной  жизни,  и  вчера  его  чуть  живого  отправили
с  партией  эвакуируемых.  Более  чем  интересно,  доедет  ли
он  живой  и  отходится  ли.  Думаю,  что  дальше  Ладоги  ему
не  уехать  (умер,  переехав  Ладогу*).
 Что  сказать  о  нас  —  героических  ленинградцах,  как
величают  нас  в  газетах?  Мы  действительно  все  страшно
 *  Текст  в  круглых  скобках  вставлен  позднее.

368
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 переменились.  Недаром  период  полугодовой  давности  ка¬
жется  нам  бесконечно  далеким.  Трудно  найти  между  нами
здоровых  людей.  Все  разница  только  в  том,  что  одни  бо¬
рются  и  собирают  свои  силы,  а  другие  при  таких  же  исход¬
ных  данных  считают  себя  больными,  ложатся  и  после  этого
уже  могут  считать  себя  обреченными  и  многие  больше  не
встают.  Февраль  дал  кое-какую  подкормку.  Увеличен  хлеб
до  500  и  400  гр.  В  магазинах  появились  выдачи  —  кру¬
па,  мясо,  масло  сливочное,  сахар.  Кто  дожил  до  февраля,
имеет  некоторые  шансы  протянуть,  но  не  очень  большие,
потому  что  этой  помощи  так  недостаточно  при  нашем
истощении,  надо  втрое,  впятеро  больше  для  того,  чтобы
мало-мальски  оправиться.  Сухой  лук,  клюква  —  даже  это
появилось  в  пайке,  но  все  в  крохотных  беспомощных  до¬
зах.  Мы  все  почти  находимся  в  состоянии  вялости  и  неко¬
торого  отупения.  Живем  от  еды  до  еды  и  в  промежутках
большим  усилием  воли  заставляем  себя  делать  обычную
работу.  Не  могу  передать,  как  унизительно  мне  кажется
иногда  то  судорожное  состояние  голода,  те  вспышки  раз¬
дражения,  которые  на  этой  почве  появляются,  неотвязные
мысли  и  разговоры  о  еде.  Я  готова  искать  спасения  от
этого  где  и  как  угодно,  но  спасение  есть  только  одно  —
есть  досыта  и  не  изредка,  как  это  иногда  удается,  а  регу¬
лярно.  А  пока  констатируешь  все  нарастающую  слабость,
которую  все  труднее  преодолевать.  Для  этого,  возможно,
тоже  нужна  какая-то  порция  героизма,  если  уж  возвра¬
щаться  к  присвоенному  нам  эпитету.  Но  в  одном  все-таки
надо  отдать  должное  ленинградцам:  при  всех  испытаниях,
на  фоне  этого  страшного  мора  за  все  месяцы  войны  не
слышно  было  ни  одного  пораженческого  слова.  Из  всех
судеб,  ожидающих  Ленинград,  даже  вымирание  кажется
менее  страшным,  чем  вторжение  немцев.
 4/III  —  Понос  добрался  и  до  меня,  но  думаю,  что
энергичными  мерами  удастся  его  оборвать.  Во  всяком

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 369
 случае,  сдаваться  я  не  намерена.  А  опасность  он  несет
серьезную,  столько  народа  лежит  из-за  поноса  и  гибнет
или  переходит  в  состояние  полного  истощения.  Любо¬
пытно,  что  наши  больные,  направляемые  на  поправку
в  стационар  больницы,  почти,  как  правило,  через  день
заболевают  поносом,  и  вся  их  поправка,  все  усиленное
питание  сходят  на  нет.  Такие  стационары  сейчас  получи¬
ли  широкое  распространение.  Они  есть  и  при  завкомах
соседних  заводов,  и  в  больницах.  Задача  их  —  подпра¬
вить  в  течение  10  дней  и  подкормить  ослабевших  людей,
подающих  все  же  надежду  на  выход  на  работу.  Пока
таким  способом  нам  удалось  вывести  на  работу  только
двоих  человек.  Остальные  или  продолжают  пребывать  в
слабом  состоянии,  или,  как  в  больнице,  заболевают  еще
пуще.  Собственно  разница  с  нашим  станционным  пита¬
нием  только  в  100  гр.  сахара  и  40-50  гр.  масла  в  день.
Остальное  то  же,  что  у  нас  получают  в  столовой.  Но  в
«севкабельском»  стационаре  тепло.  Там  люди  лучше  себя
чувствуют.  В  больнице  же  в  палатах  установлены  бур¬
жуйки,  которые  дико  дымят  и  мало  греют,  и  обстановку
создают  далеко  не  больничную.  Наши  рабочие  лежат  под
одеялами  одетые.  Сверху  навалены  пальто,  температу¬
рят.  Когда  я  высказала  врачу  свое  недоумение  по  поводу
такого  оборота  событий,  он  обидчиво  попытался  навя¬
зать  мне  обвинение  больницы  чуть  не  во  вредительстве
и  сказал  только  одну  правильную  вещь,  что  стационар
этот  может  казаться  раем  человеку,  переведенному  из
домашней  обстановки,  где  мороз,  ни  воды,  ни  питания,
а  нашим,  переведенным  с  тепла  и  света  в  холод  и  темь
больницы,  конечно,  хуже.
 10/Ш  —  Тревога  за  Наташу  не  дает  покоя.  Вестей  нет
и  нет.  Я  берусь  за  свою  «летопись»,  чтобы  почувствовать
себя  живой.  У  меня  такое  чувство,  точно  я  обязана  ее  вес¬
ти,  хотя  иногда  бывают  полосы  такие  —  все  безразлично.

370
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Мысль  стынет,  ничего  не  хочешь,  кроме  сна  и  забвения.
Во  что  обратилась  жизнь?  Все-таки  мы  все  до  того  не
на  высоте  задачи,  такая  вокруг  грязь,  такое  небрежение
к  людям,  такое  разгильдяйство  в  работе.  И  все  виновны
в  этом.  Куда-то  утекла  деятельная  энергия,  еще  действо¬
вавшая  три  месяца  назад.  Осталось  только  мучительное
и  вялое  перебивание  изо  дня  в  день,  оживляемое  только
пищевыми  делами,  да  и  то  не  очень,  не  так  лихорадоч¬
но,  как  недавно.  Люди  продолжают  умирать.  На  станции
почти  каждый  день  новый  покойник,  и  не  знаешь,  чему
удивляться:  то  ли  бесшумной  какой-то  легкости,  с  кото¬
рой  люди  гаснут,  то  ли  собственной  окаменелости  и  рав¬
нодушию  среди  этих  беспрерывных  смертей.  Вчера  весь
вечер  провозилась  с  одним  больным  из  охраны.  Славный
такой  был  тихий  украинец.  Две  недели  назад  умерла  его
жена,  тоже  украинка.  По-русски  она  почти  не  говорила.
Остался  мальчик  семи  лет,  который  по-взрослому  ухажи¬
вал  за  отцом.  Его  устроили  в  детдом.  Я  же  и  отправляла
его,  маленького  молчаливого  человечка,  черноглазого  и
зеленовато-бледного.  У  отца  понос,  страшное  истощение.
Две  недели  он  продолжал  чахнуть.  Вчера  пытались  его
спасти  вливанием  кровозаменяющего  раствора,  а  утром
он  был  уже  мертв.  Умер  Ильченко.  Умрет,  наверное,
Синявский,  этот  здоровяк  и  весельчак,  который  вот  уже
два  месяца  лежит  с  больной  ногой,  а  сейчас  и  с  неизбеж¬
ным  поносом,  весь  отечный,  за  два  месяца  не  видавший
дневного  света  и  воздуха.  Его  можно  было  бы  спасти,
но  отправлять  в  замерзшую  больницу  —  не  спасенье,  да
и  не  возьмут,  а  здесь  мы  беспомощны  и  не  только  из-за
отсутствия  медицинских  средств,  но  и  из-за  отсутствия
энергии,  направленной  на  борьбу  за  человека,  у  нас  са¬
мих,  надо  честно  сознаться.  И  если  нас  самих  по  очере¬
ди  будет  настигать  такая  же  гибель  при  заброшенности
и  безучастности  окружающих,  мы  получим  только  то,
что  заслуживаем.  Что  мы,  условно  здоровые,  делаем  для

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 371
 больных?  Носим  им  обед,  покупаем  хлеб,  я  разношу  ле¬
карства,  когда  есть,  выцарапываю  врача  в  поликлинике,
иногда  кустарно  и  возмутительно  с  медицинской  точки
зрения  делаю  перевязку  тому  же  Синявскому  —  нет  ни¬
чего,  кроме  марганцовки  и  бинтов.  И  при  таком  малом
масштабе  работы  я  целый  день  почти  с  9  и  до  9-ти  на
ногах,  все  время  в  разгоне  и  устаю,  и  слабею  до  того,
что  в  буквальном  смысле  слова  начинаю  падать  с  ног.
Последние  дни  я  не  могу  пожаловаться.  Чувствую  себя
довольно  крепкой,  очень  много  хожу,  но  падаю  при  этом
как  чурка  на  любом  бугорке  и  пороге  по  пять-шесть
раз  в  день.  Надо  удивляться,  что  отделываюсь  только
ушибами.  Есть  у  нас  сейчас  голод?  И  да  и  нет.  В  фев¬
рале  увеличили  нормы  питания,  стали  щедрее  кормить
в  столовой,  были  всякие  выдачи  в  магазинах,  хотя  все
же  добрая  половина  обещанной  нормы  масла  и  сахара
пропала,  получили  только  крупу.
 В  марте  опять  хуже:  увеличили,  например,  в  столовой
порции,  но  талоны  стали  вырезать  крупнее  и  их  безна¬
дежно  не  хватает.  Я  по  своей  служащей  категории  обрече¬
на  на  один  суп  и  одну  кашу  в  сутки,  причем  талонов  мне
хватает  на  4  дня  из  пяти  и  на  магазинную  выдачу  ничего
не  остается.  Хлеб  400  граммов,  ко  всеобщему  удивлению,
поглощается  жаднее  и  хватает  меньше,  чем  когда-то  200  и
даже  150.  На  обед  мы  получаем  довольно  густой  суп-лап¬
шу  или  перловый,  который  разбавляем  водой  на  2-3  раза
(суп  часто  без  масла,  на  одной  воде)  и  180-200  граммов
каши  перловой,  пшенной  или  гороховой,  иногда  с  маслом.
По  сравнению  с  ноябрьским  супом  из  капусты  —  хряпы106
на  чистой  воде  —  питание  приличное,  но  нам  мало,  мало.
Мы  все  такие  страшно  изголодавшиеся  и  тощие,  что  все
это  только  чуть-чуть  приглушает  аппетит.  Я  спасаюсь
тем,  что  кое-что  обменяла  через  Нану,  и  варю  себе  еще
по  каше  или  по  супу  в  день.  Обменный  эквивалент  —  за
новые  нарядные  туфли  —  кило  хлеба  и  кило  крупы.  За

372
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Колин  новый  костюм,  в  котором  не  знаю,  как  буду  от¬
читываться  перед  его  владельцем,  полкило  сливочного
масла,  полкило  сахару  и  полкило  крупы.  В  пересчете  на
деньги  это  составляет  приблизительно  1200-1300  руб¬
лей.  На  деньги  купить  вообще  что-нибудь  очень  трудно.
Последние  дня  два  я  в  своих  мотаниях  заглядывала  на
барахолку,  в  которую  превратились  все  рынки.  Коробка
спичек  стоит  15  рублей,  одна  папироса  4-5  рублей,  хлеб
250-300  рублей  кило.  Хлеб  —  основная  меновая  и  валют¬
ная  единица,  но  купить  его  на  деньги  —  редкое  счастье.
Зато  за  200  гр.  хлеба  можно  получить  заграничные  чулки,
за  500-600  граммов  —  платье  и  т.  д.  Стоят  во  множестве
безнадежные  женские  фигуры,  такие  знакомые  по  преж¬
ним  трудным  годам  —  ископаемые  старушки,  женщины
с  закопченными  лицами,  в  руках  держат  никому  не  нуж¬
ную  домашнюю  дребедень  и  все  это  «на  хлебец».
 Я  сама  с  жадностью  думаю  о  возможности  купить  пол¬
кило  хлеба  за  150  рублей,  но  искать  случая  нет  времени,
а  сам  собой  он  не  подворачивается.  Тот  хлеб,  который
я  выменяла,  съедался  у  Наны  в  компании  во  мгновение
ока,  а  так  как  с  маслом  и  сахаром,  то  как  величайшее
лакомство.  Масло  100  гр.  и  сахар  250  гр.  есть  еще  полу¬
ченные  по  карточке.  Растянуть  их  удается  дней  на  5-6,
не  больше,  но  и  то  это  чувствительная  поддержка.  А  осо¬
бенной  ценностью  является  та  порция  свежего  луку,  кото¬
рую  получили  человек  50  на  станции,  по  5-6  маленьких
мороженых  луковиц,  но  над  ними  прямо  дрожишь.  Ем
его  сырым  с  хлебом  и  солью,  подмерзлые  и  подгнившие
лепестки  кладу  в  суп.  От  воображения  или  от  луку,  но
уже  кажется,  что  хожу  лучше,  что  не  мешает,  впрочем,
сваливаться  с  ног  от  ветра.  Сегодня  появилась  кислая
капуста  —  достали  для  станции  целую  бочку,  но  дают  ее,
к  несчастью,  по  крупяным  талонам.  Это  значит,  что,  взяв
300  граммов  капусты  на  два  талона,  я  уже  не  один,  а  два
дня  буду  сидеть  без  обеда.  Это  явление  того  же  порядка,

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 373
 как  кормление  больных  поносом  рисовым  отваром.  Его
тоже  давали  на  талоны,  и  если  оказывалось,  что  у  боль¬
ного  они  уже  съедены,  то  рис  к  нему  приносили,  показы¬
вали  и  уносили  обратно.  Но  я  предпочитаю  безрассудно
разорить  свой  скромный  крупяной  запас  за  счет  капусты,
благо  пока  еще  не  последняя  крайность,  только  бы  отда¬
лить  угрозу  цинги.  Болеет  ею  сильно  добрая  половина
народу  на  станции,  а  слабо  выраженная  она  есть  почти
у  всех.  Не  знаю,  чем  объяснить,  что  у  себя  не  нахожу
ее  признаков:  ни  сыпи  и  красноты  на  ногах,  ни  синих
кровоточащих  десен.  Готова  приписать  это  своим  много¬
километровым  пешим  хождениям,  которые  так  безумно
утомительны,  но  все  же  заменяют  физическую  работу,
а  я  бываю  при  этом  на  дневном  свете  и  свежем  воздухе.
А  ведь  у  нас  большинство  живет  при  работе  же,  экономя
силы  на  хождение,  сидят  в  помещениях  с  заколоченными
наглухо  окнами,  почти  везде  даже  без  форточек.  Чего  же
ждать  хорошего?  Сильная  цинга,  например,  у  Чистякова.
Очень  сдала  Мина  Герцелевна.  У  некоторых  рабочих  ...*
уже  перешли  в  черные  пятна  и  язвы.  Люди  не  могут  есть
твердое,  и  очень  немногие  понимают,  что  это  с  ними,
даже  из  сравнительно  культурных  работников,  приходят
просить  натираний  и  полосканий.  Я  ношу  целую  пач¬
ку  рецептов  на  витамин  С  в  сумке  и  нигде  не  могу  его
достать.  Даже  хвойный  экстрактовый  витамин  только
обещают.  Не  могли  наладить  изготовление  раньше,  когда
так  важно  было  предупредить  это  очередное  бедствие.
 15/111  —  Отвезли  Синявского  в  больницу.  Убеждена,
что  на  верную  и  скорую  смерть.  Его  заморит  холод  уже
в  приемном  покое,  где  его  перевалили  с  носилок  станци¬
онных  на  больничные  и  оставили  ждать  очереди.  Санита¬
ров,  которые  могли  бы  снести  потом  его  в  отделение,  нет.
 *  Пропуск  в  тексте.

374
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Наши  рабочие,  выгружавшие  его  с  машины,  не  захотели
ждать  и  убежали.  Прибавить  к  этому,  что  он  лежит  весь
грязный  и  мокрый  от  поноса.  А  мне  надо  было  ехать  в
детдом  с  девочкой  К*.  Трехлетняя  крошка  без  улыбки,
угрюмая,  отечное  личико  в  водяных  мешках.  Мать  ее  не
кормила  и  здоровая  съедала  все  сама,  а  когда  заболела,  то
кричала  на  соседок,  которые  за  ней  ухаживали,  за  каждый
кусок,  перепадавший  ребенку.  Уже  умирая,  она  говорила:
«Прокусите  ей  где-нибудь  местечко,  я  напьюсь  свежей
крови  и  поправлюсь».  В  детдоме  в  приемнике  несколько
человек  детей  разных  возрастов.  На  одной  из  постелей
маленький  тощий  скелетик  с  большим  черепом  над  ли¬
чиком  в  кулачок.  Ест  кашу  медленно.  Ложка  дрожит  в
костлявой  ручке.  Моя  Люся  сидит  на  стуле  безжизненно,
как  кукла.  Только  в  запухших  глазах  слезинки.
 19/Ш  —  Наконец-то  телеграмма  от  Наталочки.  4-го
она  была  уже  в  Горьком,  а  телеграмма  шла  ко  мне  две
недели.  Я  так  счастлива,  что  она  у  цели,  прямо  непере¬
даваемо.  Сейчас  из  Ленинграда  идет  уже  не  эвакуация,
а  повальное  бегство107.  Все  снимаются  с  места  и  уезжа¬
ют,  уезжают.  Прямо  иногда  спрашиваешь  себя  —  кто  же
будет  работать?  Остаются,  кажется,  одни  умирающие  да
начальство.  Я  продолжаю  пассивно  сидеть  на  месте,  хотя
даже  при  моем  фатализме  и  упорном  намерении  пережить
все  испытания  становится  минутами  страшно.  С  одной
стороны  —  никаких  сдвигов  на  фронте.  Подвоз  продуктов
в  марте  заметно  снизился.  Питание  становится  все  более
прижимистым.  А  с  другой  стороны,  и  силы  падают,  и  воля
ослабевает.  Я  по-прежнему  много  хожу,  но  чувствую  себя
какой-то  несобранной.  Бывают  припадки  непреоборимой
слабости  и,  что  еще  хуже,  судорожного  голода,  когда  забы¬
ваешь  все  расчеты  на  свете,  всякую  осторожность  и  унич¬
 *  В  дневнике  фамилия  приведена  полностью.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 375
 тожаешь  по-волчьи  все  съедобное,  что  есть  под  руками,
начиная  с  драгоценного  хлеба  и  кончая  сухими  запасами.
Сознаешь,  что  надо  бы  создать  хоть  крошечный  резерв  из
своих  400  гр.  на  случай  каких-либо  перебоев.  Иногда  это
и  делаешь,  тем  более  что  перепадает  и  добавочный  хлеб
иной  раз,  но  ближайший  голодный  приступ  заставляет
уничтожать  все  подчистую.  Ловлю  себя  на  том,  что  в
такие  минуты  я  точно  злобно  издеваюсь  над  собой.  Эти
безвольные  самоограбления  делаются  самым  нелепым  и
бессмысленным  образом,  а  удержаться  от  них  почти  не¬
возможно.  А  вокруг  продолжается  мор  и  падеж.  Вчера
наконец,  после  десятидневного  ожидания,  явился  к  боль¬
ным  врач  из  поликлиники.  За  эти  10  дней  семь  человек
не  дождалось  его  и  отправилось  на  тот  свет.  Свирепствует
цинга,  обессиливая  и  выводя  из  строя  людей,  а  вместе  с
поносом  убивая  их.  Умирает  в  стационаре  Таня  Федорова.
Я  была  у  нее  позавчера.  Застала  ее  только  очень  слабой,
а  сегодня  она  за  два  дня  изменилась  до  неузнаваемости,
запекшиеся  губы  и  ноздри,  полная  прострация.  В  боль¬
нице  Ленина108  я  должна  была  сегодня  забрать  домой
Сученко  и  Чуркина  после  удвоенного  двадцатидневного
пребывания  в  стационаре.  Результаты  их  «поправки»  жут¬
кие.  Оба  они  пришли  туда  на  ногах,  а  обратно  Чуркина
пришлось  тащить  волоком,  в  машину  грузить  как  мешок.
Он  даже  ног  за  собой  в  кабину  не  мог  втащить,  а  в  об¬
щежитии  три  человека  волокли  его  под  руки.  А  Сученко
еще  хуже.  Едва  его  стронули  с  койки,  как  он  совсем  сва¬
лился  в  припадке  такой  сердечной  слабости,  что  нечего
было  и  думать  тащить  его  дальше  ближайшей  постели,  на
которой  я  и  застала  его  уже  с  бессмысленным  взглядом,
с  мертвенно-желтым  лицом.  Думаю,  что  он  не  протянет
больше  суток.  А  если  Чуркин  отойдет  здесь  в  тепле,  то  это
будет  моя  заслуга,  что  я  вытащила  его  из  этой  морилки.
Вчера  за  ними  ездил  Веня  Яковлев  и  попросту  отказал¬
ся  их  взять.  А  оставаться  там  —  это  быть  обреченным  на

376
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 гибель.  Неприятные  чувства  и  мысли  вызывает  зрелище
на  их  столиках  —  нетронутые  ломти  белого  хлеба  с  мас¬
лом,  куски  масла,  россыпи  сахара.  Умирающих  это  не
спасает,  а  здоровым  мучительно  на  это  смотреть.
 Вообще  сейчас  начинает  преобладать  мысль,  что  надо
поддерживать  тех,  кто  еще  жизнеспособен,  а  не  кормить
в  ущерб  им  погибающих.  Жестоко.  Всякая  человеческая
жалость  ликвидируется,  но  с  другой  стороны,  столько
убито  драгоценного  питания  на  внутренне  демобилизо¬
ванных  людей,  которых  оно  все  же  не  спасло.  Это  рас¬
суждение  приемлемо,  пока  сама  здорова,  не  споткнулась
и  не  свалилась.  Опасность  этого  сторожит  ежеминутно,
и  вот  тут-то  и  страшно:  упадешь  —  так  не  поднимут.
 22/Ш  —  За  вчерашний  день  умерли  Синявский,  Су-
ченко,  Федосеев,  Таня  Федорова.  Сегодня  умер  Чуркин,
опять  после  обманчивого  улучшения  самочувствия.
 Эвакуация  становится  похожа  на  бегство  от  смерти.
Сегодня  я  доехала  на  машине  с  эвакуирующимися  до
Финляндского  вокзала  и  поглядела  на  это  кочевье  —
санки  с  тюками  и  санки  с  живыми  трупами.  Меня  все
спрашивают,  почему  я  не  эвакуируюсь.  До  сих  пор  у  меня
было  твердое  решение  —  никуда  не  ехать,  но  тут  подошли
два  дико  голодных  дня.  Хлеб  уничтожается  за  полтора
дня  вперед.  Потом  эти  смерти  пачками  —  и  на  какой-то
промежуток  времени  я  вышла  из  равновесия,  впала  в
нерешительность  и  заметалась:  ехать  или  не  ехать?  Это
было  так  мучительно,  что  и  сказать  нельзя.  Я  написала
сумбурное  письмо  Наташе,  которое,  наверное,  ее  встре¬
вожит,  и  сама  себя  день  или  два  чувствовала  ужасно.
Но  потом  прикинула  свои  силы,  сколько  надо  времени
и  энергии  для  ликвидации  ленинградского  хозяйства,  что
ждет  меня  за  рубежом  и  вернулась  к  первоначальному
решению:  оставаться.  Авось  сумею  справиться  с  голодом,
и  потом,  не  вымрет  же  весь  Ленинград.  Кое-кто  останет¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 377
 ся.  Я  пока  здорова,  даже  цинги  у  меня  нет,  что  я  при¬
писываю  своему  беспардонному  хождению  и  большему,
чем  у  других,  пребыванию  на  воздухе  и  свете.
 Поговорила  с  Лактионовой.  Она  тоже  бодрится  и  под¬
держала  меня.  Ну  и  потом  мой  фатализм  пришел  на  по¬
мощь:  от  судьбы  не  уйдешь,  перетерпим  ее  в  Ленинграде,
какова  бы  она  ни  была.  Только  надо  больше  не  метаться.
Это  стоит  больше  энергии,  чем  активные  действия.
 Сегодня  я  по  всему  своему  немалому  пути  наблюда¬
ла  толпы  народу,  вышедшего  на  воскресник  по  очистке
улиц109.  Местами  машина  прямо  с  трудом  пробиралась
по  улицам.  Горы  сколотого  снега  и  льда  и  надежда  на
жизнь.  Кое-где  ходят  уже  грузовые  трамваи110.  После
4  или  5  месяцев  паралича  трамвай  кажется  прямо  вос¬
кресением  из  мертвых.  Дни  стоят  ослепительно  солнеч¬
ные,  но  и  морозы  не  унимаются.  Все  было  еще  свыше
20  градусов,  хотя  днем  под  солнцем  везде  течет.  В  этот
мрачный  год  даже  приход  весны,  солнце,  ясные  дни  ка¬
жутся  чем-то  неправдоподобным.
 23/Ш  —  С  декабря  месяца  на  станции  умерло  около
70  человек  штатных  работников  —  треть  постоянного
состава.  Если  в  декабре—январе  смертность  по  городу
составляла  8-9  тыс.  человек  в  день,  то  теперь  она,  го¬
ворят,  дошла  до  15  ООО111.  Не  знаю,  может  ли  это  срав¬
ниться  со  средневековой  чумой.  Пожалуй,  хуже,  потому
что  в  Средние  века  не  было  таких  многомиллионных
человеческих  скоплений,  какими  являются  сейчас  боль¬
шие  города.  Положение  на  фронте  не  обещает  ничего
хорошего.  Скоро  начнется  распутица  и  перебои  с  под¬
возом  продуктов.  Снабжение  и  сейчас  уже  ухудшается.
Где  же  остановится  эта  страшная  кривая?  Сегодня  был
жестокий  обстрел  среди  дня.  С  час  времени  над  станцией
свистели  снаряды  и  бухали  где-то  около  Балтийского112.
Каждый  день  стали  летать  самолеты.  Подают  свой  голос

378
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 зенитки,  молчавшие  с  декабря.  Все-таки  во  мне  еще  жив
объективный  интерес  —  как  разрешится  это  чудовищное
напряжение?  И  субъективный  —  удастся  ли  самой  вы¬
крутиться  живой?
 26/Ш  —  Сегодня  дует  дикий,  опрокидывающий  с  ног
ветер  и,  может,  от  этого  такое  отвратительное  состояние:
раздражительность,  внутреннее  напряжение  и  беспокой¬
ство,  которое  не  знаешь  чему  приписать:  то  ли  несытости,
то  ли  погоде.  Почему-то  последние  дни  у  меня  навязчи¬
во  вертится  мысль,  до  чего  я  одинока  в  Ленинграде.  Ни
одного  близкого  человека,  ни  родных,  ни  друга  —  как  в
пустыне.  А  при  нашей  жестокой  взаимоотчужденности
даже  стоящие  рядом  люди  могут  не  считаться.  Если  сва¬
лишься  —  аминь,  не  на  кого  рассчитывать.  Но  даже  эти
мысли  при  всей  их  неприятности  не  лишают  меня  му¬
жества,  только  обостряют  чувство  опасности  и  инстинкт
борьбы.  Да,  оставаясь  сейчас  в  Ленинграде,  сознательно
ставишь  себя  на  краю  гибели,  но  тут-то  и  интересно  удер¬
жаться.  Вчера  я  долго  говорила  с  Лактионовой  на  тему  о
внутренней  сопротивляемости.  Она  хорошо  на  меня  дей¬
ствует  своей  молодой  и  здоровой  настойчивостью  жить  и
общим  своим  спокойствием.  Зато  сегодня  горестно  пора¬
зил  меня  Борхов,  который  давно  уже  начал  терять  себя
на  почве  голода:  когда  я  сказала  ему  что-то  на  тему  о
внутренних  ресурсах,  он  прямо  в  истерику  впал  и  заявил
мне,  что  это  «рассуждение  сытого  человека».  Наш  спор
длится  с  сентября  месяца,  но  думаю,  что  я  одолею,  судя
по  его  неуравновешенному  состоянию.  А  что  касается  сы¬
тости  —  хорошенькое  дело!  Я  целыми  днями  испытываю
эту  тянущую  нудоту  под  ложечкой,  ненадолго  заглушае¬
мую  едой.  Причем  едим  довольно  много,  я  бы  сказала,  но
хлеб  пожирается  ужасно.  К  полудню  уже  приканчиваешь
норму  следующего  дня,  и  если  бы  не  дополнительные  пор¬
ции,  перепадающие  раз  в  три-четыре  дня,  совсем  бы  каюк.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 379
 Второй  день  хорошо  работает  радио  и  необычайно
много  передает  музыки.  Это  хорошо,  как  напоминаю¬
щее  о  человеческой  нормальной  жизни.  Правда,  иногда
в  музыку  вторгается  голос  из  штаба  противовоздушной
обороны,  предупреждающий  об  обстреле  района,  где-то
близко  ухают  взрывы  один  за  другим,  но  и  этому  всему
мы  стали  бесконечно  равнодушны.  Вообще,  когда  гово¬
ришь  об  опасностях,  то  подразумеваешь  любую  —  голод,
эпидемии  и  в  самую  последнюю  очередь,  меньше  всего
чисто  военную.  Вести  с  фронта  уже  около  месяца  стаби¬
лизировались.  Это  очень  печально.  Будет  ли  прорвано
кольцо?  Как  много  от  этого  зависит!
 2/1V  —  Станция  как  будто  начинает  оздоровляться.
Больных  стало  меньше:  или  перемерли,  или  эвакуирова¬
лись.  Закрылась  наша  морилка  —  изолятор.  В  очереди  за
обедами  стоят  работающие  люди,  а  не  падающие  с  ног
бюллетенщики.  Понемножку  расчищается  накопленная
за  зиму  грязь.  Пытаемся  восстановить  команды  ПВО,
воскресить  завком.  Даже  Ленэнерго  стало  подавать  голос
и  потребовало...  годовой  отчет  и  какую-то  статистику  за
ноябрь.  Без  этого-то  смело  можно  было  прожить.  В  сол¬
нечные  дни  даже  люди  на  улицах  стали  выглядеть  бодрее.
В  толпах  работающих  по  трудповинности  попадаются
разрумянившиеся,  здоровые  лица.  Я  по-прежнему  про¬
должаю  считать,  что  нашу  слабость,  цингу,  размагничен¬
ность  можно  лечить  не  только  питанием,  но  и  движением,
и  работой,  всем,  что  переводит  человека  из  пассивного
в  активное  состояние.  Мне  кажется,  что  я  стала  крепче
за  последнее  время.  Не  такие  ватные  ноги,  особенно  по
утрам.  Легче  поднимаюсь  по  лестницам.  Иногда  даже
настроение  поднимается  и  можно  пошутить  или  засме¬
яться,  что  недавно  еще  плохо  удавалось.  Если  искать
причину  в  питании,  то  оно  стало  не  многим  лучше,  раз¬
ве  только  прибавился  пайковый  сахар  —  500  гр.  в  месяц

380
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 и  сливочное  масло  —  400  гр.  Обед  спасает  только  допол¬
нительный,  иначе  я  по  своей  служащей  категории  была
бы  обречена  на  два  супа  или  одну  кашу  в  день.  Немного
подкормил  меня  последние  дни  директор  покойницким
хлебом  —  лишние  200-300  граммов  через  день  прямо
спасение,  потому  что  вообще  я  с  хлебом  совсем  зареза¬
лась  сейчас.  Кроме  несытости  я  страдаю  еще  от  своего
малодушия  потому,  что  я  так  устала  бороться  с  собой,
что  перешла  на  стихийное  уничтожение  всякой  наличной
еды.  Хлеб  так  хлеб,  обед  так  обед  —  все  съедается  без
расчета  и  экономии,  и  без  затраты  сил  на  подавление
голода.  Это  приводит  иногда  к  жестоким  прорывам  в
снабжении,  но  все  как-то  выкручиваешься,  и  я  их  легче
переношу,  чем  зрелище  отложенного  на  утро  супа,  ког¬
да  зверски  хочешь  есть  вечером.  В  смысле  самооблада¬
ния  я  терплю  сплошные  поражения,  в  смысле  питания,
мне  кажется,  только  выигрываю.  Но  некоторый  прилив
бодрости,  несомненно,  есть.  Если  бы  только  знать  еще,
что  делается  на  Ленинградском  фронте!  Сводки  изо  дня
в  день  идут  глухие  и  бессодержательные.  В  ясные  дни
жужжат  над  головой  самолеты,  постреливает  артиллерия,
а  мы  варимся  в  нашем  будничном  котле,  также  мало  зная
об  окружающих  нас  военных  условиях,  как  будто  это
отстоит  за  тысячу  километров,  хотя  именно  там,  в  этом
неразорванном  еще,  по-видимому,  кольце,  решается  во¬
прос  о  нашей  жизни  и  смерти.
 7/1V  —  Каждый  день  гвоздит  артиллерия.  4-го  был
большой  авиационный  день  —  два  серьезных  налета  под
вечер  и  ночью.  Прорвалось  до  сотни  самолетов.  В  горо¬
де  много  повреждений.  Стрельба  была  дикая.  Взрывы
совсем  поблизости.  Станцию  мотало  как  шалаш  в  бурю.
Давно  уже  мы  не  испытывали  ничего  подобного.  Народ
после  этого  еще  больше  хлынул  эвакуироваться.  По  домо¬
хозяйствам  работают  вербовщики  на  эвакуацию,  вывозят

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 381
 детдома,  госпитали  и  т.  д.  Сегодня  зашла  домой  —  уезжа¬
ет  моя  соседка  Берта.  Очень  хочется  занять  ее  хорошую
комнату.  Можно  бы  купить  кое-что  из  мебели,  причем
все  сейчас  идет  за  бесценок,  и  никак  не  могу  преодолеть
чувства  непрочности  всего  этого  вещевого  накопления.
Это  чувство  мне  уже  много  повредило,  начиная  с  моей
продовольственной  преступной  непредусмотрительности.
Тоже  все  казалось  —  к  чему?  Все  равно  все  может  взле¬
теть  на  воздух  в  любую  минуту.  А  на  проверку  летит-то
не  все,  жить  приходится  дальше  и  жалеть  об  очень  мно¬
гих  упущениях.  От  одного  не  могу  удержаться  —  поку¬
паю  книги,  пока  все  хлам,  но  читать  нечего,  и  я  таскаю
на  станцию  охапки  своих  приобретений  на  15-20  руб¬
лей.  Это  меня  хоть  занимает  и  отвлекает  немного.  А  на
душе  двойственно:  с  одной  стороны,  физически  немного
окрепла  и  инстинктивно  радуешься  намекам  на  весну  и
тепло,  как-то  расправляешься,  а  с  другой,  камнем  лежит
на  сердце  мысль  о  Наташе.  <...>  Так  надо  бы  быть  с  ней
сейчас,  как  никогда.  Знаю,  что  она  оправится.  Молодость
возьмет  свое,  но  шрамы  глубокие  останутся.
 9/1V  —  С  вечера  смертельно  хотела  спать.  Уснула  на
полслове  над  книжкой,  но  через  каких-нибудь  полчаса
проснулась  и  не  могу  угомонить  странное  возбуждение,  от
которого  весь  сон  как  рукой  сняло.  Как  ни  нелепо,  мысли
вертятся  вокруг  того,  как  избавиться  от  своей  второй  ка¬
тегории.  В  марте  норма  талонов  дает  возможность  брать
в  столовой  только  два  супа  в  день.  Спасает  дополнитель¬
ный  обед  —  еще  один  суп,  значит,  и  две  столовых  ложки
неизменного  гуляша.  Мои  сожительницы  —  Лактионова
и  Новикова  —  берут  по  3  супа,  каши,  получают  все  ма¬
газинные  выдачи  вдвое  больше  по  своей  рабочей  норме,
а  я  только  изворачиваюсь  со  своими  супами,  строя  из  них
разные  водянистые  комбинации,  да  невероятно  поглощаю
хлеб.  Работаем  или  ничего  не  делаем  мы  все  одинаково,

382
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 и  я  чувствую  себя  этакой  жертвой  социальной  неспра¬
ведливости.  Ужасающе  слабеет  воля  и  что  еще  хуже  —
принципиальность.  Сейчас  я  вожусь  с  машинистом  Каш¬
тановым,  который  после  полутора  месяцев  пребывания
в  стационаре  вернулся  на  станцию  в  относительно  при¬
личном  состоянии  и  через  два  дня  свалился  с  тяжелым
гемоколитом113.  Я  навещала  его  все  время  в  больнице  и
сейчас  оказываю  ему  много  услуг  вплоть  до  того,  что
достала  для  него  бактериофаг114.  Он  часто  предлагал  мне
в  благодарность  то  хлеба,  то  чуть  не  денег.  Я,  конечно,
категорически  отказывалась,  но  в  один  очень  голодный
день  не  выдержала  и,  когда  он  стал  угощать  меня  суха¬
рями,  взяла.  Правда,  в  этот  день  я  два  часа  провозилась
с  оформлением  его  выписки  из  больницы,  потом  отдала
ему  свой  последний  рис  и  лимонную  кислоту,  но  все-
таки  вышло  так,  что  я  что-то  получила  за  свои  услуги,
что,  конечно,  с  моей  точки  зрения  недопустимо.  А  завтра
пойду  занимать  у  него  талоны  на  обед  —  последний  день
декады,  и  я  обречена  на  один  дополнительный  обед.  Это
уж  никак  не  выдержишь,  и  вдобавок  все  нутро  томится
по  каше.  Вот  тебе  и  принципиальность!  Впрочем,  с  тало¬
нами  я  не  очень  себя  упрекаю  потому,  что,  несмотря  на
все  усилия,  едва  ли  удастся  его  спасти  и  карточка  все  рав¬
но  пропадет.  Раз  уж  больной  поносом  начал  ходить  под
себя  —  песня  его  спета.  Никакой  бактериофаг  не  помо¬
жет.  Смертность  как  будто  спадает,  но  все-таки  то  один,
то  другой  из  больных  свертывается.  И  дело  тут  совсем
уже  не  в  еде,  а  не  поймешь  в  чем  —  в  общем  нарушении
всех  функций  организма  в  итоге  предыдущей  голодовки.
Понос,  цинга,  сердечная  слабость  —  а  питание  такое,  ко¬
торое  может  поддержать  силы  здорового  человека,  но  не
восстановить  подорванные,  требующие  страшно  много.
Наташа  пишет,  какой  у  нее  был  неукротимый  аппетит,
даже  лежа  в  больнице  <...>  она  докупала  себе  к  хорошему
больничному  питанию  и  хлеб,  и  молоко.  А  нам  здесь  ни¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 383
 как  не  выровняться,  не  спастись  от  этого  полуголодного
состояния,  несмотря  на  страшно  убывающую  численность
населения.  Впрочем,  скоро,  наверное,  эвакуация  спадет.
Ладога  помешает,  а  железной  дороги  прямой  мы  так  и
не  отвоевали  за  зиму.  Интересно,  какова  будет  военная
обстановка  в  Ленинграде  в  ближайшее  время.  Мы  так
отвыкли  от  налетов  и  прочего  за  зиму,  так  развинти¬
лись  все  оборонные  мероприятия,  а  4-е  апреля  показало,
с  какими  развлечениями  придется  еще  иметь  дело.  Этот
исключительный  по  натиску  налет  массу  вреда  наделал
по  городу.  На  одном  Васильевском  десятки  поражений.
Рядом  с  нами  в  угловой  дом  на  Кожевенной  попала  серь¬
езная  бомба.  Дом  буквально  разметан  по  кирпичику.  Та¬
кой  воронки  и  такого  разрушения  я  нигде  еще  не  видала.
Мы  занимаемся  сейчас  воскрешением  команд  МПВО.
Меня  сделали  командиром  медико-санитарной  команды,
и  вот  сегодня  на  совещание  из  15  человек  удалось  собрать
только  четверых.  Остальные  или  больны,  или  на  вахте.
И  вообще  полноценных  работников,  способных  перено¬
сить  такую  нагрузку,  как  многочасовое  стояние  на  постах
во  время  тревог,  подобных  осенним,  почти  не  найдешь.
Еще  прямая  опасность  могла  бы  возбудить  энергию,  но
ведь  приходится  отсиживать  или  отстаивать  подолгу  в
ожидании  ее  —  это  труднее.  И  боюсь,  что  все  разговоры
о  дисциплине,  все  угрозы  взысканиями,  даже  опасность
лишения  дополнительного  обеда,  на  которую  так  неумно
напирала  Мина  Гер[целевна]  —  все  это  не  возымеет  долж¬
ного  действия.  Как  вспомнишь,  какие  мы  были  осенью  —
действительно  жутко  становится.  И  людей  не  осталось,
столько  их  погибло,  и  сами  мы  как  тени  самих  себя.  Как
я  бегала  на  вышку  170  ступенек  бегом,  а  сейчас  на  второй
этаж  влезаешь,  точно  тяжелую  работу  делаешь.  Каждая
нога  как  пудовик115.  Будем  ли  мы  когда-нибудь  двигать¬
ся  нормально?  Я  все  хвастаюсь  своей  крепостью,  уверяю
и  себя  и  других,  что  поправляюсь,  а  хожу  едва  отдирая

384
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 подошвы  от  земли  и  прежнюю  35-минутную  дорогу  до
дому  могу  проделать  не  меньше,  чем  в  50  минут.  Да  и
то  в  хороший  день,  когда  поешь  мало-мальски  поплот¬
нее,  а  в  дурной,  вроде  вчерашнего,  я  полчаса  тащилась
до  больницы  Ленина  и  всю  дорогу  мучилась  навязчивой
мыслью  о  хлебе,  который  нужно  было  купить  на  обрат¬
ном  пути,  а  не  на  пути  туда,  чтобы  не  съесть  его  почем
зря  на  ходу,  неудержимо  отковыривая  кусок  за  куском.
Бывали  такие  случаи.
 12/1У  —  Моя  надежда  занять  комнату  Стратиевской
после  ее  эвакуации  лопнула,  т.  к.  она  собралась  уезжать
в  момент  отмены  движения  из-за  распутицы  на  Ладоге
и  только  зря  протащилась  с  вещами  на  Финляндский
и  обратно.  Стоило  ей  это  много  сил  и  средств,  но  она
должна  еще  считать  себя  счастливой,  что  ей  удалось  вер¬
нуться  домой,  а  не  застрять  с  вещами  в  том  диком  ла¬
гере,  в  который  превратился  вокзал.  Как  водится,  люди
не  были  вовремя  предупреждены  и  там  скопились  тол¬
пы,  привязанные  к  своим  узлам  и  тюкам,  не  могущие
вернуться  в  свои  разоренные  квартиры.  Страшные  оче¬
реди  за  питанием,  жестокая  дизентерия,  которая  косит
людей,  склады  трупов  у  вокзала.  Когда  же  пойдет  на
убыль  эта  ленинградская  чума?  На  станции  у  нас  народ
стал  умирать  реже  и  больных  не  так  много,  но  прочее
население  все  в  тех  же  ужасных  условиях.  Наши  работ¬
ники,  которые  переброшены  на  подшефные  жактовские
участки,  рассказывают  страшные  вещи.  Есть  не  только
вымершие  комнаты  и  квартиры,  есть  дома,  где  осталось
по  3-5  человек  населения.  Трупоедство  стало  рядовым
явлением.  Находят  целые  склады  человеческих  костей  и
отдельных  членов,  т.  к.  в  пищу  отбираются  больше  всего
внутренности  —  трупы  слишком  тощи.  Много  случаев
людоедства116,  пропажи  детей,  даже  съедания  своих  де¬
тей.  Милиция  завалена  такими  делами.  И  спасения  все

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 385
 еще  не  видно,  что  делается  на  фронте  —  мы  не  знаем.
Боишься  доверять  слухам  о  взятии  Мги,  о  соединении
наших  армий  и  проч.  Сводки  по  радио  неизменно  угне¬
тающе  повторяют:  «Особых  изменений  не  произошло»,
и  потом  угощают  очередной  порцией  отдельных  эпизодов
и  подвигов.  Налетов  с  4-го  числа  не  было,  но  сегодня
около  6  часов  вечера  свирепый  обстрел  из  крупнокали¬
берных,  выстрел  за  выстрелом  вплотную.  Снаряды  ло¬
жились  прямо  веером  вокруг  станции,  но,  на  счастье,
попадали  во  двор,  в  пустыри,  на  улицу,  хотя,  кажется,
были  попадания  и  в  жилые  дома  на  Большом.  Ладога
вскрывается.  Железная  дорога  не  восстановлена  —  боюсь,
что  ближайший  месяц  придется  подтянуть  пояса.  Снаб¬
жение  явно  становится  хуже,  хотя  и  появились  такие
вещи,  как  селедка.  Но  все  равно  даже  на  полном  пайке
прожить  нельзя.  Столовая  без  конца  кормит  горохом.
Спасает  только  густой  суп  и  дополнительный  обед.  Мое
меню  сейчас  —  этот  обед  и  два  супа  по  талонам,  которые
я  делю,  разбавляю,  гущу  (лапшу  или  перловую,  или  ов¬
сянку)  вылавливаю  и  добавляю  в  гарнир  к  мясному  вто¬
рому  —  большей  частью  чайная  ложка  гуляша,  изредка
колбаса  или,  редкость  и  лакомство,  —  сегодня  была  печен¬
ка.  Хлеб  съедается  в  основном  утром.  Остаток  —  граммов
150  —  сушится  и  растягивается  до  вечера.  Объективно
рассуждая,  как  будто  не  так  плохо,  но  в  основном  дони¬
мает  хлебный  голод,  и  потом  бывают  дни,  когда  ничем
не  можешь  насытиться  и  ходишь  весь  день,  как  одержи¬
мая,  во  власти  мыслей  об  еде.  Очень  вредно  сидеть  на
месте.  Лучше  уходить,  тогда  отвлекаешься,  время  прохо¬
дит  незаметно,  и  даже  трата  энергии  и  усталость  легче
переносятся,  чем  сидение  рядом  с  ящиком,  где  спрятан
жалкий  остаток  хлеба,  который  надо  сберечь  и  растянуть
и  который  при  этом  не  выходит  из  ума.  А  наше  крохо-
борничество,  погоня  за  «хорошим»  хлебом,  бесконечные
разговоры  о  его  качестве,  поиски,  сравнения  —  боже  мой,

386
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 на  какие  только  мелочи  мы  размениваемся!  Как  я  хотела
бы  сейчас  иметь  какое-нибудь  всепоглощающее  занятие,
которое  задавило  бы  все  эти  мелко  съедобные  мысли  и
интересы!  А  задавить  их  можно.  Мы  не  такие  уж  го¬
лодающие,  но,  по-видимому,  у  нас  еще  слишком  много
свободного  времени.
 14/1У  —  Проводили  сегодня  подписку  на  заем117,  и  это
подобие  усиленной  деятельности  до  жути  ясно  показало,
как  мы  все,  так  называемые  здоровые  и  трудоспособ¬
ные,  только  притворяемся  такими.  Немного  пришлось
побегать,  поспешить,  и  мы  вымотаны  до  последних  сил.
Меня,  по  крайней  мере  к  вечеру,  прямо  шатает  на  ходу,
и  дойти  через  двор  до  бухгалтерии  стоит  немалого  труда.
Правда,  день  был  разнообразный:  кроме  подписки  была
еще  смерть  Бахаревой  и  артобстрел  станции.  К  тому  же
вчера  крысы  утащили  у  меня  почти  половину  хлебного
пайка.  В  результате  нарушено  и  без  того  неустойчивое
хлебное  равновесие  и  весь  день  шел  на  фоне  судорож¬
ного  голода,  когда  все,  что  ни  съедается,  как  будто  не
оставляет  никакого  впечатления.  Оттуда  и  невыносимо
раздраженное  состояние  духа,  когда  на  всякую  мелочь
реагируешь  резкостью  или  вспышкой.  Вообще  мы  упо¬
добляемся  во  многом  сожителям  на  арктической  зимовке,
когда  надо  всячески  обуздывать  такие  настроения  и  бла¬
говолить  к  своим  ближним.  Я  стараюсь  об  этом  помнить,
но  без  срывов  дело  не  обходится.  А  вчера  мы  все  были
выбиты  из  равновесия.  Какой-то  особо  незадачливый
день  выдался.  Началось  с  того,  что  среди  дня  явилась
Мина  Герцелевна,  исчезнувшая  с  субботы,  в  ужасном
виде:  на  пути  из  дому  она  от  слабости  и  дурноты  два
раза  падала  и  второй  раз  разбила  себе  обо  что-то  все
лицо,  пришла  вся  распухшая,  с  огромным  кровоподтеком
вокруг  глаза.  При  ее  скелетной  худобе  и  морщиностости
вид  прямо  устрашающий.  Через  полчаса  после  нее  при¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 387
 ходит  Лактионова  в  слезах  —  вытащили  в  магазине  все
продкарточки,  трагедия  в  наше  время  нешуточная.  Мои
огорчения  на  фоне  соседских  оказались  совсем  мелкими:
пропавший  хлеб,  да  вечером  кокнутая  собственноручно
большая  бутыль  с  четырьмя  литрами  витамина.  Но  в
общей  сложности  день,  полный  неприятностей  чужих
и  своих,  в  результате  которых  раздражает  всякий  пус¬
тяк.  Вечером  поцапались  с  Миной  Герц[елевной]  из-за
ношения  противогазов,  которое  опять  в  энный  раз  декре¬
тируется  в  обязательном  порядке.  Я  стала  строить  проек¬
ты,  как  бы  выпотрошить  и  облегчить  противогаз,  чтобы
он  сохранил  свою  видимость  и  не  оттягивал  бы  плечо.
Я  чувствую  себя  прямо  туго  взнузданной,  когда  эта  штука
перетягивает  грудь  и  мешает  дышать  и  двигаться.  А  по¬
лезность  противогаза  для  меня  более  чем  сомнительна:
спасение  по  образцу  1918  года  едва  ли  понадобится118.
Значит,  остается  одно  лишь  неудобство  и  трата  сил  ради
административного  порядка  и  соблюдения  военного  деко¬
рума.  Мина  Герцел[евна]  прямо  разъярилась  по  поводу
моего  вольномыслия.  Меня  поддержал  Чистяков,  и  по¬
лучилась  бурная  перепалка.  Будут  ли  нас  подтравливать
газами,  нет  ли  —  очень  гадательно.  Пока  же  орудует
главным  образом  артиллерия.  Сегодня  она  специально
пристрелялась  к  станции,  и  надо  прямо  удивляться,  как
мы  дешево  отделались:  ни  одной  человеческой  жертвы,
две  больших  дырки  в  основном  здании,  без  поврежде¬
ния  оборудования,  несколько  попаданий  в  общежитие,
до  десятка  снарядов  по  территории  и  угольным  складам.
Всего  около  12-13  гостинцев  —  больше  всего  пострадала
связь,  провода  всех  видов  и,  конечно,  стекла.  Будь  сна¬
ряды  потяжелее,  плохо  бы  нам  пришлось,  а  тут  спасло
нас  то,  что  стреляла,  видимо,  полевая  артиллерия.  Но
и  это  было  достаточно  громко  и  неприятно,  и,  если  это
пристрелка,  за  которой  пойдет  более  серьезный  приступ,
может  наша  спасительная  станция  пострадать  и  не  так.

388
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 И  все  еще  садят  совсем  неподалеку.  Всегда  начинаются
догадки  —  откуда?  Не  видно,  чтобы  немцы  собирались
очищать  Стрельну  и  Петергоф,  а  пока  они  там,  мы  у
них  прямо  как  на  ладони.  Длятся  же  обстрелы  немного.
Не  больше  получаса  обычно.  Мне  на  моем  новом  коман¬
дирском  положении  приходится  отсиживать  это  время
в  штабе  и  сверх  этого  еще  порядком,  да  обход  террито¬
рии  —  часа  полтора  сегодня  у  меня  ушло.
 А  утром  я  с  час  сидела  у  Бахаревой,  когда  она  умира¬
ла.  Прибежала  ее  одиннадцатилетняя  Лена  вся  в  слезах:
«Мама  хрипит,  что  делать.  Идите  помогите».  Когда  я
пришла,  с  первого  взгляда  уже  видно  было,  что  делать
нечего:  такое  знакомое  зрелище  —  страшно  костлявое
лицо,  хриплое,  захлебывающееся  дыхание,  быстро  па¬
дающий  пульс,  хорошо,  хоть  сознание  не  возвращалось,
только  лишняя  мука.  Лена  плакала,  пыталась  что-то  для
матери  сделать  —  обтереть  рот,  согреть  ноги,  а  11-летний
сын  сидел  рядом  и  пополам  со  слезами  и  просьбами  сде¬
лать  искусственное  дыхание  или  укол,  уплетал  кусок  за
куском  хлеб  с  постным  маслом  и  солью.  Это  блюдечко  с
прозрачным  подсолнечным  маслом  и  крупной  нетающей
солью  в  соседстве  со  страшным  лицом  умирающей,  с  ее
открытым  хрипящим  ртом,  из  которого  выпал  кусок  не-
проглоченного  мяса,  сунутый  ей  детьми  часа  три  назад,
это  как  гвоздь  засело  в  памяти.
 Но  Бахарева  была  из  обреченных  с  самого  начала  вой¬
ны:  паника,  растерянность,  упадок  духа,  неспособность
даже  ради  детей  предпринять  решительные  шаги  для
эвакуации  (она  все  ссылалась  на  безденежье)  —  и  вот
конец.  Было  тут  и  истощение,  и  понос,  и  малодушие  —
все  элементы  гибели.  Но  иногда  закрадывается  мысль  о
себе:  вот  ты  храбришься,  судишь  других  уже  погибших,
а  так  ли  уж  ты  сильна  сама.  И  отвечаешь  себе:  сил  мало,
слабость  иногда  пугает,  но  пока  хватает  воли  эту  слабость
преодолевать  —  можно  надеяться.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 389
 16/1У  —  Какое  нелепое  состояние:  встаешь  утром
выспавшаяся,  бодрая,  работоспособная,  в  голове  роится
множество  планов  и  предположений  на  день,  но  в  таком
состоянии  только  голова  и  руки,  а  ноги  как  вареные,
прямо  прилипают  к  земле  и  тащишь  их  как  посторон¬
нюю  тяжесть.  Все  выходы,  всякое  передвижение  требуют
большого  усилия  воли,  которое  помогает  в  конце  концов
размяться,  но  все-таки  это  мучительно.  Что  за  странная
слабость,  именно  в  ногах.  У  меня  и  цинги-то  нет,  которая
всех  донимает.  Только  вот  эта  связанность  при  ходьбе,
которая  так  мешает  и  требует  таких  усилий  для  своего
преодоления.  Бывают  редкие  дни,  когда  ее  ощущаешь
меньше,  и,  пожалуй,  это  те  дни,  когда  есть  побольше
хлеба  или  настоящий  мясной  бульон,  не  столовский,  но
это  бывает  ведь  раз-два  в  месяц.  Иногда  кажется,  что
уже  никогда  не  будешь  двигаться  нормально.
 25/ГУ  —  Второй  день  воздушные  тревоги,  жестокие
налеты  и  артиллерийский  обстрел.  Причем  основная  тя¬
жесть  обрушивается  на  Васильевский.  Стоишь  на  первом
плане  и  в  центре  всех  неприятностей,  и  как  мы  отделыва¬
емся  —  прямо  счастье  дикое.  Задний  двор  изрыт  ворон¬
ками.  На  соседних  заводах  со  всех  сторон  разрушения,
пожары,  по  всему  острову  множество  попаданий.  Вчера
несколько  фугасных  попало  в  Андреевский  рынок119,  в  са¬
мую  гущу  барахолки.  Говорят,  много  жертв,  что  и  можно
ожидать,  принимая  во  внимание,  как  равнодушен  стал
народ  к  военной  опасности,  особенно  когда  внимание
поглощено  какими-нибудь  продовольственными  комби¬
нациями.  Где-то  около  8-й  линии  снаряд  попал  в  булоч¬
ную,  разбросал  хлеб.  Воображаю,  что  делалось  при  этом.
Ведь  были  же  у  меня  в  голодные  дни  прямо  бредовые
мечтания,  как  у  меня  на  глазах  снаряд  попадает  в  авто¬
машину  с  хлебом,  как  разлетаются  драгоценные  буханки
и  одна  попадает  мне  в  руки  —  целая  буханка!  Но  пока

390
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 буханки  с  неба  не  сыплются,  а  снаряды  и  бомбы  в  изо¬
билии.  После  20-го  вообще  наступило  оживление.  Дня
два  громыхала  наша  артиллерия,  почти  круглосуточно,
все  стекла  звенели.  Такой  непрерывной  стрельбы,  как  за
эти  дни,  я  не  помню  за  все  время  войны.  Но  человеческие
жертвы  от  всех  немецких  гостинцев  так  незначительны
по  сравнению  с  нашим  домашним  мором!  Народ  продол¬
жает  умирать:  сегодня  Максимова,  20-летняя  здоровенная
девушка,  которая  с  неделю  назад  совсем  было  встала
на  ноги  после  длительного  поноса,  опять  свалилась  без
видимой  причины  и  в  несколько  дней  сгасла.  Умирала
мучительно,  в  судорогах,  при  явлениях  паралича  речи.
 Еще  темнее  для  меня  смерть  кочегара  Васильева:  че¬
ловек  хорошо  держался  в  самое  тяжелое  время,  перенес
даже  испытание  стационаром  без  вреда  для  себя.  Жена
его  —  бодрая,  живая,  очень  энергичная  женщина,  уха¬
живала  за  ним  и  кормила  его,  как  мало  кого  кормят.
И  все-таки  конец  один.  Хоть  убейте,  не  могу  не  искать
какую-то  особую  причину  этих  смертей  помимо  прямо¬
го  истощения  от  голода  или  поноса.  Сейчас  стационары
ликвидируются120,  что  с  моей  точки  зрения  очень  хо¬
рошо,  т.к.  я  упорно  считала,  что  переход  относительно
здоровых  людей  на  больничное  положение  и  лежанье  на
койке  действовали  губительно  на  очень  многих.  Сейчас
эта  система  заменяется  усиленным  спецпитанием.  При
«севкабелевской»  столовой  так  будет  питаться  до  500  че¬
ловек  дистрофиков,  прошедших  через  медицинскую  ко¬
миссию,  без  отрыва  от  работы.  Отбирают  карточки  и
дают  питание  три  раза  в  день  при  норме  100  гр.  мяса,
100  гр.  сахара  и  60  гр.  масла.  Это  больше  рабочего  пай¬
ка.  Я  сейчас  занята  отбором  и  направлением  рабочих  на
комиссию.  Сама  пока  не  претендую,  посмотрю,  во  что
это  выльется  практически,  но  возможно,  и  соблазнюсь
потом.  Уж  очень  приятно  будет  отдохнуть  от  беготни
за  обедами,  от  тасканья  кастрюлек,  скрупулезной  дележ¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 391
 ки  маленькой  порции  на  еще  меньшие,  когда  из  одного
среднего  обеда  делаешь  обед,  ужин  и  завтрак.  Хотя  я  с
негодованием  всегда  отвергала  звание  дистрофика,  но  я
так  худа,  что  кожа  на  мне  висит  складками,  и  думаю,  что
любая  комиссия  меня  пропустит.
 Ужасно  работает  почта.  Получаю  телеграммы  от  Ната¬
ши  с  вопросами  о  судьбе  Бориса,  в  то  время  как  моя  пер¬
вая  телеграмма  была  отправлена  еще  11-го  марта.  Писем
от  девочек  давно  нет,  наверное,  Ладожское  междупутье
все  задерживает.  Когда  же  у  нас  будет  хоть  одна  желез¬
ная  дорога  свободна?  Несмотря  на  все  усилия,  немцы
все  еще  держат  Ленинград  за  горло.  Любопытно,  что  ни
у  кого  нет  сомнений  в  конечном  исходе:  немцы  будут
разбиты  и  отброшены,  но  когда,  когда?
 2/У  —  Прошли  праздники,  номинальные,  правда,  т.  к.
1  и  2  мая  были  объявлены  рабочими  днями.  Тем  не  менее
мы  все  ощущали  эти  дни  как  праздничные,  как  это  ни
странно.  Правда,  при  нашей  сомнительной  дисциплине
вместо  двух  рабочих  дней  получилось  пять  нерабочих,
т.  к.,  начиная  с  27-го,  были  предпраздничные  выдачи  про¬
дуктов,  и  все,  конечно,  потеряли  с  ними  голову.  Отдел
торговли  распорядился  так  умно,  что  на  каждый  день
была  объявлена  одна-две  выдачи,  а  не  все  сразу,  так  что
люди  ежедневно  выстаивали  в  очередях  по  4-5  часов,
а  за  мясом  и  селедками  так  и  по  10-12  часов.  Тут  уж
не  до  работы.  Даже  казарменные  умудрялись  удирать  и
пропадали  в  хвостах  по  полдня.  Ленэнерго  тоже  нас  по¬
баловало:  сверх  нормы  по  карточкам  мы  получили  сыр,
клюкву,  треску,  начали  систематически  получать  соевое
молоко,  которое  меня  так  обворожило,  что  я  на  нем  те¬
ряю  всякую  выдержку,  способна  уничтожить  литр  сразу
и  даже  при  воспоминании  о  нем  испытываю  судорожную
жажду.  В  общем,  если  бы  не  хлеб,  то  можно  бы  сказать,
что  мы  были  сыты  эти  дни.  Но  многое  из  полученного  —

392
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 сыр,  селедка  вызывали  такой  расход  хлеба,  что  получался
сплошной  прорыв.  Была  водка  и  пиво.  Люди  подвыпили,
но  все  как-то  в  одиночку.  Как  будто  ничто  не  мешало
собраться  хоть  небольшой  группой,  устроить  складчину,
выпить,  так  уж  в  компании  —  все-таки  это  нарушило  бы
наши  затяжные  беспросветные  будни.  Но  нет,  все  сидели
по  своим  закоулкам  и  в  одиночку  уничтожали  пышный
паек.  Вчера  попытались  «повеселиться».  Притащили  в
технический  отдел  патефон,  пришли  девушки,  но  веселья
не  вышло.  Были  попытки  потанцевать,  в  которых  даже  я
приняла  участие,  пытаясь  своим  примером  расшевелить
молодежь.  Но  у  одних  ноги  болят,  другие  просто  вяло
настроены,  так  ничего  и  не  получилось.
 Наши  девушки,  которые  держались  много  крепче  муж¬
чин  и  хорошо  перенесли  зиму,  теперь  начали  сдавать.  За
неделю  три  умерли  в  возрасте  19-20  лет,  еще  недавно
крепкие  и  цветущие.  Вне  станции  народ  продолжает  ва¬
литься,  около  нашего  многолюдного  когда-то,  а  теперь
наполовину  обезлюдевшего...*  дворца  нельзя  пройти,  не
встретив  тележку  с  покойником,  а  то  и  с  двумя-тремя  на¬
валом.  А  какие  фигуры  и  лица  повыползали  на  весеннее
солнышко!  Последние  два-три  дня  я  опять  много  хожу,
правда,  только  в  пределах  острова,  благо  есть  печальный
предлог  —  хлопоты  о  смене  карточки  на  1-ю  категорию.
И  вот  по  пути  встречаешь  ужасные  жалкие  фигуры,  чуть
передвигающие  ноги,  опираясь  на  палку,  или  сидящие  на
улице  у  дверей.  Такая  худоба,  зеленоватая  кожа,  тусклые
запухшие  глаза,  такая  мертвенность  на  лицах!
 Военные  дела  вчера  и  сегодня  нас  не  очень  тревожили.
Был  короткий  обстрел,  в  конце  апреля  были  и  тревоги,
но  не  такие  разрушительные,  как  предыдущие.  Все-таки
Васильевский  здорово  исковеркан,  когда  идешь  по  Сред¬
нему,  по  Большому  —  видишь  сплошной  стекольный  бой.
 *  Пропуск  в  тексте.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 393
 В  полное  запустение  приведен  участок  у  прекрасного
здания  Горного  института  на  22-й  линии.
 6/У  —  Тоска  по  близким,  по  связи  с  ними,  по  нор¬
мальной  жизни  нападает  иногда  как  приступ  острой,  про¬
низывающей  боли.  Живем  в  полусознательном  состоянии,
поглощенные  мелкими  заботами,  и  только  в  моменты
такого  ясного,  мучительного  видения  открывается  все
безумие  и  жестокость  нашего  существования.  Эту  при¬
открывшуюся  дверь  к  правде  мгновенно  захлопываешь  и
еще  нажимаешь  на  нее  всеми  силами,  чтобы  пореже  рас¬
пахивалась,  иначе  не  выдержать.  Мы  сильны  только  своей
забронированностью  и  бесчувственностью,  равнодушием
к  своей  судьбе  и  к  участи  других  людей.  Оттуда  и  это
спасительное  спокойствие  при  обстрелах,  при  смертях,
лицом  к  лицу  со  смертельной  опасностью.  От  снаряда  ли,
от  поноса  (уж  не  знаю,  какая  опасность  ближе,  пожалуй,
вторая)  скоро  погибнет,  наверное,  моя  Мина  Герцелевна,
хотя  и  не  общим  стандартным  путем.  У  нее  сдало  сердце,
все  учащаются  жестокие  многочасовые  припадки  удушья,
с  которыми  мы  бессильны  бороться,  во-первых,  потому,
что  сердце  у  нее  изношено  до  крайности,  а  во-вторых,
нет  ни  камфары,  ни  кислорода.  Когда  она  сваливалась  в
течение  зимы  и  раза  два  была  накануне  гибели,  я  вытя¬
гивала  ее  всеми  силами,  лечила,  кормила,  но  сейчас  даже
к  ней  у  меня  явилось  это  страшное  равнодушие.  Я  сижу
с  ней  во  время  приступов,  делаю  все  возможное,  чтобы
их  облегчить,  но,  к  собственному  ужасу,  ловлю  себя  на
том,  что  смотрю  на  нее  уже  как  на  неживую.
 Любопытный  разговор  с  врачом  передала  мне  на  днях
Лактионова.  Меня  так  поражала  необъяснимость  с  меди¬
цинской  точки  зрения  этих  многочисленных  смертей,  ко¬
торые  часто  не  поддаются  никакому  объяснению.  И  вот
женщина  —  военный  врач  —  по  случайному  поводу  при
виде  одной  живой  покойницы  говорила  Лактионовой,

394
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 что  у  таких  субъектов  сердечная  мышца  в  таком  дряб¬
лом  состоянии  и  настолько  неработоспособна,  что  малей¬
ший  толчок  нервный  или  просто  недокорм  приводит  к
остановке  сердечной  деятельности  и  что  такое  состояние
полного  истощения  сердца  является  новостью  в  медици¬
не.  Меня  чрезвычайно  заинтересовало  такое  объяснение.
Жаль  только,  что  дошло  оно  из  третьих  рук.
 12/У  —  Весеннее  возвращение  к  жизни  продолжает
развиваться  всесторонне.  Опять  дежурства  в  штабе,  опять
правила  уличного  движения121  и  опять,  к  моему  горю,
требования  на  статистику  по  основной  работе.  Мина  Гер-
цел[евна]  очень  плоха,  не  выходит  из  сердечных  при¬
падков,  вся  работа  свалилась  на  меня.  Общественным
нагрузкам  несть  числа.  Растут  как  снежный  ком,  и  в
итоге  я  так  занята,  что  дохнуть  некогда.  Вдобавок  казар¬
менное  положение,  от  которого  я  прямо-таки  чувствую
себя  несчастной,  оно  давит  мне  на  психику  вечным  со¬
знанием  несвободы  действий  и  раздражает  как  путы  на
ногах.  Я  даже  не  подозревала  в  себе  такого  вольнолюбия.
Отсиживание  во  время  тревог  я  смягчаю  для  себя  тем,
что  запасаюсь  рукоделием.  Это  хоть  дает  ощущение  не
зря  потраченного  времени.  Хорошо,  что  нет  уже  прежней
нужды  в  беготне  по  больницам  и  аптекам.  На  станции
осталось  серьезно  больных  3-4  человека.  Остальные  вы¬
мерли  или  в  очень  ничтожном  проценте  поправились,
а  тут,  кстати,  и  врач  появился  на  медпункте,  когда  основ¬
ная  острота  сошла  на  нет.  Вчера  я  зашла  к  ней  по  пово¬
ду  Каштанова  и  просидела  за  разговором  с  добрый  час.
Помимо  практических  вопросов  говорили  и  об  интересу¬
ющих  меня  причинах  ленинградского  мора.  Доброхотова
в  основном  подтвердила  то,  что  я  слышала  от  Лактионо¬
вой,  и  еще  отметила  интересное  явление:  исключительно
низкую  заболеваемость  обычными  зимними  болезнями.
В  эту  зиму  люди  почти  не  болели  гриппом,  пневмонией.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 395
 Так  опасались  тифов,  и  с  полным  основанием  при  нашей
дикой  антисанитарии,  и  тифов  почти  не  было.  Это  пря¬
мо  загадка,  как  на  такой  почве,  как  массовое  ослабление
людей,  не  развилось  даже  эпидемии  гриппа.  Падеж  был
только  от  истощения  и  от  поносов  на  дистрофической
почве.  Инфекционность  их  не  установлена,  а  я  прямо
готова  ее  отрицать.  Картина  не  та.  Цинга,  понос,  голод  —
вот  три  причины,  унесшие  в  Ленинграде  больше  жизней,
чем  было  погибших  на  фронте  под  Ленинградом.
 Сегодня  я  все-таки  вырвалась  на  волю  на  полдня.  Ез¬
дила  в  Ленэнерго.  Думала  сделать  кое-какие  свои  дела,
но  к  часу  дня  была  так  мучительно  голодна,  что  только
и  думала,  как  добраться  до  станционного  обеда.  В  общем,
питаюсь  я  сейчас  не  так  плохо,  и  голод  происходит  ско¬
рее  оттого,  что  не  достигнута  еще  компенсация  прежних
потерь,  а  в  нормальных  условиях,  пожалуй,  было  бы  до¬
статочно  и  того,  что  я  сейчас  получаю.  С  15-го  иду  на
спецпитание,  отчаявшись  сменить  свою  вторую  категорию
на  рабочую.  Иду  почему-то  с  недоверием.  Такая  явилась
привычка  кроить  и  мастерить  свои  обеды,  что  кажется
там,  при  строго  нормированном  и  более  качественном  пи¬
тании,  будет  голодно.  Но  хоть  хлеб  будет  по  рабочей  нор¬
ме  —  полкило,  только  без  психологического  эффекта,  т.  к.
его  выдают  понемногу  к  каждой  из  трех  дневных  трапез.
 14/У  —  Опять  каждодневные  налеты,  тревоги,  стрель¬
ба,  правда,  во  много  раз  меньше,  чем  осенью.  По  ночам
пока  спим  спокойно,  и  это  большая  удача.  Очень  тяжело
было  бы  отсиживать  еще  ночи.  Возобновились  всякие
посты  и  дежурства  по  МПВО.  Очень  много  разговоров
о  химической  опасности,  но  именно  только  разговоров.
Настоящей  подготовки  нет  и  некому  ее  вести122,  хотя  но¬
вый  начальник  штаба  МПВО,  все  тот  же  неистощимый
трепач  Веня  Яковлев,  очень  много  шумит  на  эту  тему  и
пытается  создать  иллюзию  деятельности.  Почему-то  не

396
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 верится  в  химическую  войну,  хотя  нет  никаких  основа¬
ний  предполагать,  что  немцы  в  случае  крайности  поце¬
ремонятся.  Неужели  этот  ад  нас  не  минует?  Я  получаю
от  Наташи  одну  телеграмму  за  другой,  и  в  каждой  она
зовет  уехать  из  Ленинграда.  А  меня  сейчас  попросту  и
не  отпустят,  не  говоря  уже  о  принятом  мною  решении  не
уезжать.  Сейчас  чувствую  себя  плохо.  Второй  день  болею
желудком.  Душу  понос  лекарствами  и  не  соблюдаю  при
этом  диеты.  Какая-то  игра  vabanque*  с  моей  стороны.
И  как  нарочно,  при  такой  неприятности  завтра  начина¬
ется  спецпитание.  Одно  утешение  —  совершенно  есть  не
хочется  эти  два  дня.  Это  облегчило  даже  выравнивание
с  хлебом.  Вчера  и  сегодня  сижу  на  200  гр.  и  не  ощущаю
никакого  лишения.  Но  сразу  резкая  слабость.  Это  самое
страшное  при  малейшей  прорехе  в  здоровье.
 21/У  —  Такая  холодная  весна.  Конец  мая,  а  на  деревь¬
ях  ни  одного  листика.  Позавчера  была  гроза.  После  нее
чуть-чуть  запушилась  зелень,  но  все  еще  голо  и  воздух
пронзительно  свежий.  По  всем  зазеленевшим  клочкам
земли  ходят  и  ползают  люди  с  корзиночками  и  мешоч¬
ками,  выщипывают  крапиву,  чуть  развернувшую  по  два
листика,  и  еще  какие-то  травы,  копают  корешки  оду¬
ванчика.  Все  травянистые  участки  изрыты  точно  стаями
кротов.  В  военной  обстановке  опять  затишье.  Несколько
дней  ни  тревог,  ни  стрельбы.  Лишь  изредка  бухают  ору¬
дия  где-то  за  Невой  и  заливом.  Немцы  около  Ленингра¬
да  точно  примерзли  к  месту  —  ни  взад,  ни  вперед.  А  я
склонна  всякую  стабильность  рассматривать,  как  нашу
потерю.  Чем-то  обернется  лето?  Действительно,  второй
зимы  в  осаде  не  выдержать.  Наташа  засыпает  телеграм¬
мами,  настаивая  на  моем  отъезде,  а  я  все  еще  надеюсь
 *  УаЪащие  (франц.)  —  ва-банк,  в  переносном  смысле:  действие,
сопряженное  с  крупным  риском.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 397
 на  улучшение  военной  обстановки.  Кормлюсь  сейчас  хо¬
рошо,  хотя  только  первый  день,  как  наладила  желудок.
Любопытно,  что  многие,  перешедшие  на  спецпитание,
жалуются  на  желудочные  недомогания  и  потерю  аппе¬
тита,  так  действует  переключение  с  нашей  водянистой
лапши  на  нормальный  стол.  В  общем,  питание  довольно
приличное,  если  не  считать,  что  надо  погашать  потерян¬
ное  за  зиму.  И  потом,  конечно,  на  пути  к  потребителю
страшно  много  прилипает  к  рукам  столовских,  складских
и  прочих  работников,  невзирая  ни  на  какие  рабочие  кон-
троли,  а  если  бы  не  это,  то  совсем  могло  бы  быть  хорошо.
Больше  всего  волнений  из-за  сахару,  которого  по  норме
полагается  100  гр.  в  день.  Иметь  это  количество  натурой
было  бы  прямо  спасеньем  и  действительно  подкрепило
бы.  Одно  время  сахар  и  давали  на  руки,  но  сейчас  из-за
случаев  спекуляции  это  счастье  прекратилось.  Вместо
этого  мы  получаем  по  кружечке  сладковатой  бурды  ут¬
ром  —  шоколад,  в  обед  такую  же  кружечку  компоту  и
вечером  стакан  чаю  и  слегка  подслащенную  запеканку
или  кашу.  Наши  100  гр.  распыляются  совершенно  не¬
ощутимо  и,  конечно,  доходят  до  желудка  в  половинной,
а  то  и  в  меньшей  доле.  Потребитель  ропщет,  но  страх
перед  спекуляцией,  подкрепляемый  интересами  столов¬
ских  тружеников,  конечно,  преобладает,  и  наш  сахарный
миф  остается  мифом.  В  частности,  у  меня  после  заболе¬
вания  убийственный  соленый  вкус  во  рту,  хотя  я  совсем
перестала  употреблять  соль  в  кушаньях,  вопреки  преж¬
ним  привычкам,  и  такая  потребность  в  сладком,  что  она
становится  прямо  мучительной.  Но  что  можно  поделать
с  постановлениями,  правилами  и  прочим?
 24/У  —  Сегодня  умерла  Мина  Герцелевна  от  очередно¬
го  припадка  астмы.  Когда  меня  позвали,  я  уже  не  застала
ее  в  живых.  Опять  полная  бесчувственность.  Все  мерт¬
во  в  груди,  будто  умер  кто-то  случайный,  а  не  человек,

398
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 с  которым  я  почти  четыре  года  бок  о  бок  работала,  за
которого  я  болела  и  пыталась  бороться  в  эту  трудную
зиму.  Правда,  последнее  время  и  я  будто  отступилась  от
нее.  Она  была  невероятно  раздражительна.  Ее  нервность
заражала  и  вызывала  на  резкую  реакцию  —  сама-то  я  уж,
видимо,  утратила  большую  долю  равновесия  душевного  и
самозащиты.  И  потом  у  нее  был  странный  перелом,  как
правильно  отметил  Александр  Иванович,  именно  после
пребывания  в  стационаре.  Этот  странный  губительный
эффект  стационаров,  упадок  взамен  поправки,  я  отме¬
чала  у  очень  многих,  и  у  Мины  Герцелевны  это  было
особенно  заметно,  т.  к.  выразилось  даже  не  в  болезни,  а  в
душевной  подавленности,  разговорах  о  смерти,  какой-то
осунутости  и  заостренности  всех  черт  лица,  а  потом,  уже
много  позже,  к  этому  присоединились  сердечные  явле¬
ния.  Сразу  после  ее  смерти  я  собралась  к  жене  ее  брата,
чтобы  пораньше  известить  ее.  По  дороге  к  трамваю  на
самом  пустыре  попала  под  зверский  обстрел,  свистело  и
взрывалось  со  всех  сторон.  Пришлось  пережидать,  время
ушло.  Был  уже  девятый  час  вечера,  и  я  решила  вернуть¬
ся  обратно,  тем  более  что  мной  вдруг  овладела  опять
невероятная  слабость.  Руки  и  ноги,  как  мочалки,  едва
плетешься.  Посидела  на  Большом  на  скамеечке,  немного
собралась  с  силами  и  уж  более  бойко  дошла  до  станции.
А  на  станции  сюрприз:  наружный  забор  весь  искрошен,
в  крыше  над  машинным  залом  огромная  дыра,  пробит
подъемный  кран,  и  такая  удача,  что  не  пострадала  тур¬
бина  и  никто  не  был  ранен.  По  дороге  видела  попадания
у  больницы  Ленина,  на  Косой  шесть  воронок  на  улице
насчитала  Лактионова.  Были  гостинцы  на  «Севкабеле».
Словом,  обстрел  пакостный  и  откуда-то  совсем  близко.
 27/У  —  10  час.  вечера.  На  улице  еще  светлый  день,  но
пустыня  —  ни  живой  души.  Дети,  оживляющие  днем  наш
палисадник,  разошлись  по  домам.  Начальство,  которое

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 399
 в  теплую  погоду  вечно  околачивается  на  свежем  возду¬
хе,  все  на  орденоносном  банкете.  На  всей  станции  не  с
кем  слова  перемолвить.  Сегодня  схоронили  Мину  Герце-
левну.  По  общему  признанию,  все  вышло  очень  удачно:
хоронили,  можно  сказать,  контрабандой,  не  вмешивая  в
дело  кладбищенскую  бюрократию,  и  благодаря  этому  все
сделалось  быстро  и  хорошо.  А  хорошесть  заключается
в  следующем:  во-первых,  был  гроб  —  прямоугольный
ящик  из  досок  от  какой-то  разрушенной  перегородки,
крашенных  в  ярко-голубой  цвет.  Во-вторых,  приехав  на
кладбище,  мы  ввели  машину  по  первой  попавшейся  ал¬
лее  в  глубину,-  выбрали  с  трудом  просвет  между  двумя
старыми  могилами  на  участке,  где  никто  не  позволил
бы  нам  располагаться,  действуй  мы  официально.  Живо,
в  две  лопаты,  выкопали  в  рыхлом  песке  могилу,  погля¬
дывая  с  опаской,  как  бы  не  нанесло  на  нас  кладбищен¬
ских  сторожей.  На  такой  случай  был  заготовлен  у  нас
килограмм  хлеба  —  откупиться.  Но  все  обошлось  бла¬
гополучно.  Никто  нами  не  интересовался.  На  кладбище
ходят  только  бесчисленные  женщины,  собирающие  траву
и  корешки.  Ящик-гроб  спустили  в  могилу  пустым,  что¬
бы  было  легче,  а  потом  ссунули  туда  труп  с  носилок.
Это  было  неприятным  моментом.  Труп  страшно  быст¬
ро  разложился.  Нечего  и  думать  было  об  открывании
лица,  прощании  и  т.д.  Даже  Нина  Андреевна  не  видала
ее  после  смерти,  и  я  очень  уговаривала  ее  не  пытаться
это  сделать,  не  отравлять  себе  память  зрелищем  разло¬
жения.  Могилу  сделали  «как  у  людей»:  высокую,  оформ¬
ленную,  —  и  сверху  даже  посадили  несколько  кустиков,
после  чего  спешно  и  благополучно  убрались  восвояси
с  кладбища.  Мало  кто  из  ленинградцев  в  эту  зиму  был
обеспечен  такими  похоронами.  И  вот  еще  одним  челове¬
ком,  боровшимся  за  жизнь,  стало  меньше.  В  ее  последней
до  ужаса  голой  и  бесприютной  комнате  мы  собрали  ее
скудное  наследство,  вещи,  стоившие  каких-то  забот  при

400
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 жизни,  составлявшие  какое-то  содержание  в  жизни  живо¬
го  человека.  До  чего  все  не  нужно,  все  пустяково,  и  тем
не  менее  нельзя  эти  мелочи  совсем  отринуть,  пока  ты
жива,  иначе  образуется  такая  пустота,  в  которую  прова¬
лишься  как  в  бездну.  И,  зная  истинную  ценность  нашей
мышьей  житейской  жизни,  все-таки  отдаешь  ей  время
и  силы,  и  внимание.  В  чем  же  найти  оправдание  своего
маленького  бытия  в  эпоху  великих  и  жестоких  событий?
 31/У  —  Опять  жестокий  обстрел.  За  20  минут  не¬
сколько  десятков  снарядов  по  станции  и  соседним  за¬
водам.  У  нас  попадание  в  котельную,  в  общежитие,  на
«Севкабеле»  разбит  вход  в  столовую,  где  пострадало
5  человек,  некоторые  тяжело.  Мы  опять  отделались  ма¬
териальными  повреждениями,  а  на  «Севкабеле»  много
пострадавших.  В  комнате  Крачак,  где  воздушной  волной
вышиблено  окно  с  рамой  и  перебулгачено  все  имуще¬
ство,  была  одна  старуха-бабушка.  Когда  ее  там  обнару¬
жили,  думали  сперва,  что  она  убита.  Вызвали  меня,  но
оказалось  —  живехонька,  только  засыпана  известкой  и
стеклами,  причем  самым  странным  образом  —  не  толь¬
ко  сверху,  но  она  лежала  буквально  на  подстилке  из
битого  стекла  и  при  этом  ни  одной  царапины.  Старуха
невероятной  худобы,  психически  уже  давно  неуравнове¬
шенная.  Нельзя  было  добиться,  как  это  получилось,  но
я  выгребла  с  кушетки  из-под  этого  жалкого  костлявого
тела  и  из  окутывавшего  ее  тряпья  целый  таз  стекол  и
кусков  извести,  из  которых  каждый  мог  оставить  по  себе
хорошую  памятку.
 С  воздуха  нас  беспокоят  сравнительно  мало.  Тревоги
по  часу,  не  больше,  и  одна-две  в  неделю,  но  артиллерия
громыхает  по  много  раз  на  дню.  Кроме  таких  острых  слу¬
чаев,  как  сегодня,  жить  она  не  мешает.  Сейчас  в  центре
внимания  стоят  огороды.  По  всему  городу  раскапыва¬
ются  все  свободные  участки  земли.  Даже  на  Большом

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 401
 между  деревьями  появились  грядки.  Радио,  газеты,  раз¬
говоры  —  все  вертится  вокруг  семян,  удобрений  и  проч.
Я  объединилась  с  Борховым  и  на  нашем  пустыре  тоже
взяла  участок  земли,  на  котором  за  неделю  мы  едва-едва
раскопали  одну  грядку.  Оба  мы  очень  мало  располагаем
временем,  а  за  полтора-два  часа  в  день  с  нашими  силами
и  уменьем  не  много  сделаешь.  Но  мне  эта  работа  до¬
ставляет  исключительное  удовольствие.  Даже  усталость
после  нее  приятная  и  возможность  побыть  на  свежем
воздухе  радует.  Пожалуй,  это  основные  мотивы,  из-за
которых  я  работаю,  т.  к.  ни  минуты  не  сомневаюсь,  что
результатов  работы  мы  не  увидим,  все  раскрадут,  как
только  появятся  ростки.  Уж  если  сейчас  голодный  на¬
род  питается  всякой  травой  сомнительной  съедобности,
что  уж  говорить  о  салате,  свекольной  ботве  и  проч.  Это
все  растащат,  не  дадут  и  третьему  листику  развернуться.
Ведь  сейчас  щавель  и  крапива  считаются  деликатесом.  За
ними  ездят  за  город,  а  на  городских  лужайках,  [в]  парках,
[на]  кладбищах  бродят  толпы  женщин  и  детей,  копают
корни  одуванчика,  рвут  траву  и  листья,  никогда  до  сих
пор  не  считавшиеся  съедобными,  и  изо  всего  этого  варят
щи  —  вода  с  травой  и  солью.  Охранять  наши  огороды
будет  некому.  Слишком  мало  нас,  работающих,  да  и  не
хватит  сил  охранять  с  момента  появления  ростков  днем
и  ночью.  А  народ  голодный  и  беспардонный.  Это  очень
хорошо  отразилось  в  разыгравшейся  у  нас  на  днях  со¬
бачьей  истории.  Наш  старенький  бухгалтер  Александр
Александрович]  решил  расстаться  со  своими  любимыми
фоксами,  которых  он  чудом  сберег  и  прокормил  зиму,
хотя  уже  не  раз  выносил  им  смертный  приговор.  Что¬
бы  прикончить  собак,  он  привел  их  на  станцию.  Здесь
охранник  должен  был  их  застрелить,  а  туши  хотел  взять
Борхов,  вечно  голодный.  Но  вышло  так,  что  застрелен¬
ную  тощую  собачонку  оставили  на  несколько  времени  без
присмотра  и  ее  утащил  Новиков,  человек,  дошедший  до

402
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 полной  размагниченности  уже  давно  и  в  очень  против¬
ной  мелочной  форме.  Его  поймали,  когда  он  уже  сдирал
шкуру  с  краденой  собаки.  Александр]  Александрович]
и  Борхов  пытались  предъявить  свои  права  на  нее,  но
остались  ни  с  чем:  Новиков  вцепился  в  свою  добычу  и
после  всякого  вранья  просто  заявил,  что  он  собаку  не
отдаст.  А  когда  Борхов  интеллигентно  ему  заявил:  «Ведь
вы  же  чужую  собаку  стащили,  так  же  не  делают»,  —  тот
ответил:  «Теперь  все  можно»,  и  на  этом  инцидент  закон¬
чился,  т.  к.  оба  интеллигента  отступились.  Даже  голодный
претендент  на  собачье  рагу  считал  для  себя  невозможным
вступить  в  борьбу  с  наглецом  из-за  собаки.  Так  что  же
может  помешать  множеству  таких  же  Новиковых  общи¬
пать  наши  грядки,  чуть  они  зазеленеют?  Я,  по  крайней
мере,  лучшего  не  жду.
 8/У1  —  Так  много  дела,  что  даже  писать  не  успе¬
ваю.  Работа  по  отделу,  завкомовская  —  казначейство  и
библиотека,  лечебные  дела,  тревоги  и  учеба  МПВО,  де¬
журства  в  штабе,  огород  —  прямо  разорваться  можно.
И  что  греха  таить,  съедобные  дела  тоже  берут  много
времени.  Пока  получишь  обед  и  ужин,  все  перекипятишь
и  пережаришь  в  разных  комбинациях,  в  час  никогда  не
уложишься,  и  завтрак,  обед  и  ужин  при  всей  скудости
наших  ресурсов  берут  в  день  не  меньше  4  часов.  После
спецпитания  пришлось  сесть  опять  на  водяные  супы,  но
выручает  соевое  молоко,  и  потом  я  стала  ежедневно  ва¬
рить  большую  кастрюлю  безымянной  кудрявой  травки,
которая  в  изобилии  растет  на  нашем  пустыре.  Из  нее
получается  очень  вкусный  кисловатый  и  душистый  от¬
вар,  надеюсь,  витаминозный,  который  в  смеси  с  жутким
супом  из  соевых  выжимок  дает  вполне  приемлемую  ком¬
бинацию.  И  первая  категория,  которой  я  осчастливлена  в
июне,  тоже  сказывается.  Лишних  100  гр.  хлеба  оказались
очень  заметными  в  общем  балансе,  и,  можно  сказать,  что

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 403
 я  теперь  почти  сыта.  Наше  мирное  житие,  в  котором  мы
всячески  делаем  вид,  что  все  у  нас  нормально  и  рабо¬
та,  и  мы  сами,  нарушается  дикими  обстрелами.  Немцы
здорово  пристрелялись  к  нашему  участку,  и  любопытно,
что  попадания  бывают  приблизительно  в  одни  и  те  же
пункты.  Последний  раз  5-го  обстрел  разразился  во  время
хозактива,  причем  от  первого  выстрела  директор  явно
хотел  спрятаться  под  стол.  На  нашу  территорию  попало
13  снарядов.  Один  из  них  угодил  опять  в  тот  же  угол
общежития,  что  и  предыдущий  раз,  но  на  этот  раз  через
крышу,  прямо  в  комнату  рядом  с  Крачак.  Все  в  комна¬
те  расшвыряно,  перековеркано,  уничтожено.  Живут  там
четыре  девушки,  которые  потом  то  обливаясь  слезами
над  погибшими  туфлями,  то  ругая  последними  словами
Гитлера,  пытались  спасти  среди  этого  разрушения  крохи
своего  имущества.  Жертв  опять,  к  счастью,  нет,  хотя  ря¬
дом  находились  Межевикова  и  ее  мать,  полупараличная
старуха,  и  стенка  в  их  комнату  вывалилась  целиком.  Эти
дрожащие  до  потери  сознания,  перепуганные  беспомощ¬
ные  старухи  —  ужасное  зрелище.  Объекты  современной
войны!  Один  из  первых  снарядов  влетел  в  окно  булоч¬
ной  рядом  с  нашей  проходной  (см.  выше  мои  мечтания  о
летящих  в  руки  буханках!).  Продавщица  чудом  спаслась,
выйдя  оттуда  за  минуту-две  до  снаряда.  Много  хлеба
попортило,  много  растащили  мальчишки,  еще  больше,
наверное,  списал  по  акту  заведующий.  Моральная  проб¬
лема:  могла  бы  я  стащить  в  таких  условиях  хлеб  или
нет?  Боюсь,  что  могла  бы.
 Первый  час  ночи.  Ложусь  поздно  потому,  что  работаю
до  11  час.  на  огороде.  Раньше  нет  времени,  а  это  плохо,
т.  к.  появились  ночные  тревоги  и  приходится  томиться  на
посту.  Вокруг  в  отдалении  громыхает  непрерывно  кано¬
нада,  но  кто  в  кого  стреляет  —  не  разберешь.  По  комна¬
там  шныряют  бесчисленные  крысы  —  тоже  еженощная
помеха  сну.  Ну,  пора  и  на  покой.

404
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 13/У1  —  На  почте  будто  плотина  прорвалась  и  пись¬
ма  хлынули  потоком.  Я  получаю  их  почти  ежедневно  по
 5-6  штук  сразу,  причем  даты  отправки  перемешаны  са¬
мым  непоследовательным  образом:  после  мая  идет  март,
потом  апрель  и  т.  д.  Наталочка  писала  мне  все  это  время
без  малого  каждый  день,  и  все  письма  наполнены  одним:
приезжай,  приезжай,  мне  плохо  без  тебя,  ведь  ты  же  обе¬
щала!  Ее  призывы  и  упреки  будоражат  всю  душу,  и  тем
не  менее  я  не  трогаюсь  и  не  предполагаю  даже  тронуться
с  места.  Почему?  Я  и  себе,  и  Наташе  приводила  множе¬
ство  резонов,  удерживающих  меня  здесь,  но  самый  глав¬
ный  резон  только  сейчас  оформился  в  мозгу  и  вылился  в
письмах.  Все,  что  я  писала  раньше,  и  то,  что  мне  некуда
ехать,  и  то,  что  я  рискую  при  отсутствии  средств  жить  за
рубежом  хуже,  чем  в  Ленинграде,  и  то,  что  я  хочу  сберечь
Тане  ленинградскую  базу,  все  это  пустяки,  все  можно  было
бы  отмести.  Но  когда  я  представляю  себе,  что  я  пойду  с
заявлением  об  эвакуации123,  будучи  здоровой  и  работоспо¬
собной  и  ссылаясь  только  на  страх  перед  голодом  и  еще,
допустим,  на  семейные  обстоятельства  (а  больше  мне  не  на
что  ссылаться),  —  я  испытываю  чувство  такой  неловкости,
даже  стыда,  как  перед  самым  неблаговидным  поступком.
И  имя  этого  поступка  —  дезертирство.  Сейчас,  особенно
после  смерти  Мины  Герц[елевны],  вся  работа  по  отде¬
лу,  какая  бы  она  ни  была,  лежит  на  мне.  Нормирование
на  мне.  Я  казначей  завкома,  командир  отделения  МПВО,
зав.  библиотекой,  что-то  такое  еще  по  медицинской  ча¬
сти.  И  все  это  я  должна  бросить,  спихнуть  на  кого-то,
сбежать  со  своего  поста.  Я  не  преувеличиваю  значения
своих  обязанностей.  Место  я  занимаю  в  большой  машине
самое  маленькое,  но  все-таки  я  способна  работать  в  нашей
фронтовой  обстановке  и  должна  работать,  пока  хватает  сил,
не  отступая  из  личных  соображений  и  даже  ради  Наташи.
 Хочу  быть  правдивой.  Мотивы  сплетаются  очень  при¬
хотливо  и  тесно.  Бывает  жалко  и  трудно  рвать  с  Ленин¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 405
 градом,  бросать  налаженный  и  неплохой  для  меня  быт  на
станции.  Но  с  другой  стороны,  иногда  чувствуешь  себя
над  пропастью.  Особенно  когда  силы  слабеют,  нападает
страх  перед  голодом,  перед  невозможностью  выбраться
отсюда  в  случае  дурного  оборота  военных  событий  и
таким  соблазном  представляется  уехать  к  детям  с  парой
легких  чемоданчиков,  развязавшись  со  всеми  деловыми  и
имущественными  узами.  Я  боюсь,  что  мои  соображения
против  эвакуации  могут  выглядеть  как  поза  под  «герои¬
ческую  ленинградку»,  в  то  время  как  все  гораздо  проще
и  ничуть  не  героично.  Но  тем  не  менее  факт,  что  я  не
считаю  себя  вправе  заикаться  об  эвакуации  при  настоя¬
щем  положении  вещей.  Я  решила  поставить  этот  вопрос
на  разрешение  в  связи  с  судьбой  станции.  Поставят  ее
на  консервацию  на  зиму,  а  это  будет,  если  к  осени  не
прорвут  блокаду  и  не  организуют  подвоз  топлива,  тогда
работников  на  станции  оставят  немного  и  только  эксплу¬
атационных124,  остальных  же  отпустят  на  все  четыре  сто¬
роны  и  можно  будет  с  чистой  совестью  уехать.  Опасность
только  в  том,  что  отъезд  уже  может  оказаться  невозмо¬
жен,  застрянем  здесь,  как  крысы  в  ловушке.  Тогда  это
гибель,  потому  что  вторую  голодную  зиму  в  Ленинграде,
пожалуй,  и  при  моем  упрямстве  не  перенести.  А  симпто¬
мы  пока  неблагоприятные:  на  фронте  полная  неподвиж¬
ность  и  неизвестность,  питание,  после  относительного
благополучия  апреля  и  мая,  резко  ухудшилось.  У  нас
сократили  бескарточные  обеды,  которые  так  поддержива¬
ли.  Исчезло  соевое  молоко,  качество  супов  и  порции  каш
начинают  возвращаться  к  зимнему  уровню.  Магазинные
выдачи  тоже  захромали:  вместо  мяса  —  соленая  рыба,
вместо  сливочного  и  подсолнечного  масла  —  скверное
кокосовое.  Спецпитание  доживает  последние  дни,  причем
нормы  сахара  и  масла  сократили  вдвое.  Вчера,  когда  нас
уже  посадили  на  один  суп  и  то  в  ограниченном  коли¬
честве,  я  испытала  любопытный  приступ  психического

406
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 голода,  только  с  испугу  перед  перспективой  новой  голо¬
довки,  в  результате  которого  физически  уничтожила  все
съестное,  что  только  было,  и,  что  всего  хуже,  опять  заела
хлеб  следующего  дня.  Но  это  только  однодневная  паника,
сегодня  я  уже  выправилась,  хотя  баланс  удерживается
только  благодаря  моей  бесценной  травке,  которую  я  варю
и  поглощаю  по  большущей  кастрюле  литра  на  три  в  день.
Травка  все-таки  замечательная.  Я  сижу  на  ней  вот  уже
неделю  и  отлично  себя  чувствую,  даже  поправилась  на
глаз.  Так  что  нечего  впадать  в  панику.  Видали  мы  всякие
виды,  как-нибудь  вывернемся  или  просто  перетерпим.
 15/VI  —  Жуть  иной  раз  берет,  на  что  мы  тратим
драгоценное  время.  У  нас  усиленно  оживляют  работу
МПВО,  наводят  порядок  и  дисциплину,  восстановили
все  посты  и  дежурства  и  обязали  проводить  учебу  с
командами  и  персоналом.  Так  вот  сегодня  было  первое
занятие  директора  с  руководящим  персоналом.  Сидело
20  человек  —  верхушка  станции,  вплоть  до  Махлышева
и  Чистякова,  и  слушали  в  течение  двух  часов  белиберду,
которую  нес  директор  на  своем  невероятном  русско-ар¬
мянском  языке.  Доказывал  нам  пользу  телефонной  связи,
рекомендовал  песок  при  тушении  пожаров  и  прочее  в
таком  же  роде.  Я  думала,  что  взбеленюсь  во  время  этой
полезной  лекции,  и  немного  утешило  только  то,  что  она
вместо  обещанных  трех  часов  продолжалась  только  два.
Мои  занятия  с  командой,  правда,  в  таком  же  стиле.  Все
мы  сами  ничего  не  знаем,  а  между  тем  можно  было  бы
организовать  цикл  лекций  по  санитарному  делу,  по  хим-
защите  с  более  квалифицированными  лекторами  вместо
нашей  кустарщины.  Но  ведь  дело  сводится  к  тому,  что¬
бы  на  бумаге  были  отмечены  часы  занятий,  явка  бойцов
и  т.д.,  а  в  суть  дела  никто  не  вникает,  зато  статистика
и  здесь  требуется  вовсю,  учет  и  учет  —  прямо  тошно.
После  этих  убитых  двух  часов  я  как  на  прогулку  пошла

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 407
 на  огород,  который  занимает  меня  сейчас  больше  всего
прочего.  Дождемся  ли  результатов,  нет  ли  —  я  уже  об
этом  не  думаю.  Мне  просто  приятно  копаться  в  зем¬
ле,  следить  за  ростками,  радоваться  прорастанию  какой-
нибудь  с  виду  безнадежной  грядки.  Земля  у  нас  каторж¬
ная,  свалка  камней  и  металлического  лома.  Подготовлять
ее  —  мука,  от  которой  любой  огородник  отказался  бы.  Но
мы  копаем,  терпеливо  вытаскиваем  и  отбрасываем  горы
разнообразного  мусора.  Я  натаскиваю  потом  землю  от
пруда,  золу  носим  из  дома  и  превращаем  эту  свалку  во
что-то  полезное.  Перед  высадкой  рассады  я  прочесываю
все  борозды  и  лунки  пальцами,  очищая  их  от  мелких
камней,  стекла  и  проволоки.  Словом,  труда  кладу  мно¬
го  и  притом  бескорыстного,  а  не  мешало  бы  что-нибудь
и  использовать  с  огорода,  потому  что  питательные  дела
у  нас  осложняются.  Сегодня  столовая  дала  только  один
суп  на  дополнительный  и  порцию  каши  на  талоны  —
и  все.  Я  сварила  большую  кастрюлю  своей  травки.  Рас¬
считывала  завтра  снабдить  ею  Борхова  и,  к  собственному
изумлению,  всю  ее  за  день  съела.  Наверное,  я  всегда
буду  с  чувством  признательности  встречать  эту  травку
впоследствии,  так  она  сейчас  спасает.  Я  ем  ее  в  виде
супа,  в  виде  каши  и  холодную,  и  горячую,  пью  ее  отвар
и  благодаря  ей  желудок  все  время  чем-то  набит  и  не
очень  бунтует,  а  то  было  бы  не  на  шутку  голодно.  По-
видимому,  снабжение  водой  в  летних  условиях  сложнее,
чем  по  ледяной  трассе.
 22/У1  —  Годовщина  войны  ознаменована  неприятны¬
ми  сообщениями  Информбюро,  которые  уже  с  шестича¬
совой  передачи  дошли  сквозь  сон  до  сознания  и  застряли
там,  как  занозы.  Прорвана  оборона  Севастополя125.  Это  у
нас.  И  сдан  Тобрук126  —  это  у  дорогих  союзников.  Что  за
проклятая  сила!  И  все-таки,  вопреки  всякой  очевидно¬
сти,  никаких  сомнений  не  возникает  в  конечном  исходе.

408
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Если  бы  не  эта  уверенность,  какая-то  подсознательная,
сидящая  глубоко  в  нутре,  было  бы  совсем  невыносимо.
Откуда  она?  Из  веры  в  логику  событий?  Не  от  газетных
же  убедительных  победных,  столь  необоснованных  в  на¬
стоящий  момент,  выкриков.
 26/У1  —  Жизнь  до  того  уплотнена  всякими  делами
и  обязанностями,  что  буквально  не  вырвать  свободной
минуты  с  утра  до  позднего  вечера.  Вчера  я  все-таки  под
благовидным  предлогом  вырвалась  со  станции,  чтобы  по¬
бывать  у  Борхова.  Накануне  он  пришел  совершенно  раз¬
давленный  и  растерявшийся.  Получил  повестку  на  выезд
из  Ленинграда  в  трехдневный  срок.  Это  само  по  себе
жестокая  встряска,  а  у  него  вдобавок  жена  лежит  больная
с  температурой  39  и  поносом.  Он  бросил  всю  энергию  на
то,  чтобы  добиться  отсрочки,  и  это  ему  легко  удалось.  Он
получил  еще  5  дней  и  едет  30-го  числа.  Любопытно,  что
вся  обстановка  создает  впечатление  не  высылки  за  какой-
нибудь  неведомый  или  ведомый  криминал,  как  можно
было  ожидать,  а  просто  удаления  из  города  ненужного
элемента.  Юрист,  нигде  особенно  не  связанный  работой  за
50  лет,  —  по-видимому,  это  и  есть  основные  мотивы,  что¬
бы  выпроводить  человека  из  Ленинграда.  Я  говорю  ему,
что  это  счастливый  толчок  извне,  прекративший  все  его
колебания  и  мучительную  трудность  по  своей  инициативе
сняться  с  места,  насиженного  с  самого  рождения.  Вчера  он
был  уже  бодрее  настроен,  деятельно  укладывался  и  лик¬
видировал  вещи.  Жена  встала  с  постели,  и  я  думаю,  что
это  его  счастье,  что  он  уезжает.  Он  жестоко  изголодался
здесь.  Серафима  Николаевна  похудела  до  жути  —  30  кгр.
весу  потеряно  —  чего  было  еще  ждать?  На  травке  долго
не  просидишь.  Не  всем  она  так  идет  впрок,  как  мне.  Я-то
явственно  поправляюсь  и  приписываю  это  травке  и  первой
категории,  которая  все-таки  чувствительно  поддерживает.
Может  быть,  мой  оптимизм  в  отношении  моей  персо¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 409
 ны  и  недостаточно  обоснован,  но  это  приходит  в  голову,
только  когда  смотришь  на  себя  в  зеркало,  на  неузнавае¬
мо  постаревшее  лицо  с  резкими  складками.  Но  вообще  я
одержима  каким-то  нутряным  фатализмом  и  готова  ждать
решения  судьбы,  не  затрагивая  на  метания  лишней  энер¬
гии.  За  Борховых  решила  судьба,  к  их  спасению,  я  уве¬
рена,  а  вот  наша  Дюка[р]ева  жестоко  пострадала.  Она
имела  полную  возможность  эвакуироваться,  но  все  что-то
ей  мешало,  уж  не  знаю  —  обстоятельства  или  собственная
нерешительность.  Она  уехала  только  в  марте,  увозя  свою
прелестную  долгожданную  девочку  —  ровесницу  нашей
Мурочки  —  и  мужа  в  таком  состоянии,  как  был  Борис,
лежачего  дистрофика.  На  днях  от  нее  пришла  открытка
из  Свердловска:  мужа  ее  сняли  в  пути  с  поезда,  и  она  так
его  и  не  нашла  с  тех  пор,  девочка  умерла,  сама  она  только
что  вышла  из  больницы  после  двухмесячного  лежания,
больная  и  обессиленная,  без  надежды  восстановить  что-
нибудь  из  потерянного  в  жизни  —  женщине  уже  35  лет.
Я  вспоминаю  ее  очаровательного  ребенка-крепыша  —  де¬
вочка  с  румяными  щечками  и  черными  ресницами  и  с  тем
необыкновенно  сознательным  для  трехмесячного  ребенка
взглядом,  который  я  замечала  у  многих  нынешних  ребят.
Мать  смотрела  на  нее  упоенными  глазами  и  говорила:  «Ты
родилась,  чтобы  жить,  и  будешь  жить».  И  вот,  все  же  не
спасла,  не  уберегла  этот  драгоценный  росточек.
 Со  дня  годовщины  войны  и  до  этого  немцы  активи¬
зируют,  по-видимому,  свои  действия  под  Ленинградом.
Почти  каждый  день  бывают  жестокие  обстрелы.  Наш
район  пока  оставили  в  покое,  но,  говорят,  сильно  по¬
страдала  Петроградская  и  центр.  Сегодня  с  утра  бухают
орудия,  время  от  времени  просвистит  несколько  снарядов
где-то  по  соседству,  но  все  это  разрозненно,  без  шкваль¬
ного  нажима.  Авиация  не  прорывается.  Рассказывали,  что
на  днях  120  самолетов  задержали  наши,  не  пропустив  ни
одного  к  городу.  Не  было  даже  тревоги.  Я  каждый  день

410
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 со  страхом  жду  вести  о  сдаче  Севастополя.  Все  последние
сведения  с  упоминанием  о  превосходящих  силах  против¬
ника  подготовляют  к  этому.  А  Севастополь  для  меня  как
родина,  и  его  потеря,  немцы  —  владельцы  Крыма,  это
особенно  почему-то  больно.
 2/УН  —  Уже  июль,  а  вокруг  Ленинграда  прежняя  не¬
подвижность,  и  не  поймешь,  кто  кого  хочет  взять  измо¬
ром.  Город  продолжают  усиленно  разгружать.  Принуди¬
тельная  эвакуация,  по-видимому,  охватит  все  нерабочее
население  и  ненадежное  в  смысле  трудоспособности.  Вче¬
ра  мы  составляли  списки  людей,  подлежащих  эвакуации
по  семейному  положению  и  по  болезни.  Вопрос:  кем  бу¬
дет  замещена  эта  убыль  работников.  Если  сейчас  у  нас  не
хватает  30%  штата,  но  тогда  не  будет  хватать  50%.  Даже
при  расчете  работы  на  четверть  мощности.  О  работе  на
полную  мощность  уже  никто  не  заикается.  Загривок  и
сейчас  трещит  от  работы.  Опять  нависает  над  головой
безысходное  «некогда».  И  конечно,  много  делаем  мы  не¬
нужного.  Проклятая  статистика  и  письмоводство  заедают
меня,  директорские  анекдотические  лекции  с  «реостатами
заграждения»  приводят  в  бешенство  и  в  сонную  одурь.
Яковлев  из  себя  выходит,  пытаясь  привить  нам  военный
стиль  и  нагнать  поверхностный  очковтирательский  лоск
в  командах  МПВО,  при  полном  пренебрежении  к  сути
дела.  Моя  безнадежно  штатская  вольнолюбивая  натура
никак  с  этим  не  мирится.  Я  брюзжу  и  вольничаю,  и  пря¬
мо-таки  задыхаюсь  иногда  в  этих  путах.  Два  раза  все-таки
вырывалась  со  станции,  чтобы  побывать  у  Борхова.  Ку¬
пила  у  него  книжек  для  библиотеки  и  кое-что  для  себя,
в  частности,  давно  желанного  Волошина.  Иногда,  просы¬
паясь  от  жизни  по  инерции,  спрашиваешь  себя:  куда  все
это?  Не  все  ли  равно  сейчас  —  покупать  тряпки,  мебель
или  книги,  но  загромождать  существование  чем-то,  что
будет  потом  жаль  бросать.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 411
 Надо  растить  в  себе  полную  свободу  от  всяких  вещ¬
ных  привязанностей,  а  вместо  этого  продолжаешь  по-
старому  тяготеть  к  чему-то,  что  хоть  на  миг  развлечет
и  займет  ум.  С  тех  пор,  как  мы  оттаяли  после  зимы,
острее  стали  восприниматься  и  плюсы,  и  минусы  наших
будней.  Плюсы  такие  редкие  и  маленькие  —  солнечный
день,  свободный  час  на  траве  около  своего  незадачливо¬
го  огорода,  внутреннее  умиротворение  и  покой,  которые
иногда  овладевают  душой  и  делают  жизнь  прекрасной.
Умиротворение,  мир  —  это  слова,  от  которых  спирает
дыхание  и  слезы  выступают.
 Мы  слышим  только  о  крови,  ненависти,  жестокости.
Все  гуще  становится  этот  удушливый  туман,  застилаю¬
щий  жизнь  на  годы  вперед.  И  когда  кто-то  в  шутку  ска¬
зал:  «Вот  в  конце  июля  война  кончится»  —  эти  пустые
слова  вдруг  приобрели  какой-то  невероятный  размах.
Видения  нормальной,  мирной  жизни  иногда  сверкают
как  молнии,  пронизывают  болью  все  существо,  как  мечта
о  недосягаемом  счастье.  Неужели  же  так  и  погибнуть  в
этом  сумасшедшем  доме?  Нет,  невозможно,  надо  все  пе¬
режить  и  перебороть,  но  дождаться  конца  этого  безумия.
 3/VII  —  Бои  на  улицах  Севастополя.  Даже  трудно
понять,  почему  мне  от  этого  так  больно.  Наш  Крым,  мой
Севастополь.  Что-то  выше  сознания  бунтуется  и  протес¬
тует  против  этого  немецкого  нашествия  в  такие  дорогие,
такие  любимые,  свои  уголки  страны.  И  какой  ужас  ждет
защитников  и  население,  притиснутое  к  морю,  обречен¬
ное  на  безвыходность.  Прямо  не  понимаю,  почему  я  так
раскисла,  но  я  едва  удерживаюсь  от  слез.
 5/VII  —  На  всех  столах  у  меня  стоят  букеты:  неза¬
тейливые  сорняки  с  нашего  пустыря,  которые  раньше  и
за  цветы  не  считались  —  сурепка,  бело-розовая  кашка,
клевер.  В  первый  раз  у  меня  нашлись  глаза  и  время  для

412
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 чего-то,  помимо  съедобной  травки.  Правда,  идиллическое
это  занятие  —  сбор  цветов  —  происходило  под  аккомпа¬
немент  зениток,  паливших  со  всех  сторон.  Но  тревоги
сейчас  бывают  редко.  Такая  пальба  сплошь  и  рядом  об¬
ходится  без  сирен  и  отсиживания  на  посту.  Днем  был
опять  зверский  обстрел,  снаряд  за  снарядом.  Я  в  это
время  священнодейственно  приступала  к  обеду,  а  это  у
нас  занятие,  которое  не  терпит  помех,  и  была  только  одна
мысль  —  только  бы  не  вздумали  собирать  команды.  Сна¬
ряды  ложились  так  часто,  что  никого  не  пускали  через
двор,  так  что  я  беспрепятственно  съела  свою  пшенную
кашу  и  суп-фантазию  —  отварную  мать-мачеху  на  отстой¬
ной  водичке  из  соевого  молока.  Успела  только  выскочить,
закрыть  ставни  —  вечная  моя  забота  о  стеклах  в  окне,
такая  драгоценность.  Осколки  при  этом  щелкали  вокруг
как  град.  Уже  позже,  вечером,  я  заинтересовалась,  сколь¬
ко  выстрелов  может  уместиться  в  коротенький  период
обстрела  —  обычно  15-20  минут.  Александр  Иван[ович]
уверяет,  что  свыше  200.  Мне  не  раз  хотелось  подсчи¬
тать  и  ни  разу  не  удавалось  сосредоточиться  без  помех
на  подсчетах.  Сегодня  были  попадания  и  в  территорию
станции,  но  удачно,  не  в  здания.  Рассадило  только  забор
рядом  с  моими  грядками.  Если  его  не  починят  быстро  —
придется  распрощаться  и  с  той  скудной  растительностью,
которая  пробилась  у  меня  после  столь  многих  трудов.
У  других  все-таки  кое-что  растет,  а  на  моем  и  соседних
участках  такая  никудышная  земля,  что  все  наши  салаты,
свеклы,  огурцы  отстали  в  росте  наполовину,  не  считая
того,  сколько  у  нас  уже  потаскали.  Самыми  безопасными
оказались  уличные  огороды.  Вдоль  Большого  проспекта
идут  сплошные  гряды  и  многие  из  них  выглядят  очень
привлекательно,  так  и  кудрявятся  зеленью.  Хозяева  их
уже  снимают  первый  урожай  салата,  редиски.  Все  это
большое  подспорье  на  лето,  но  поможет  ли  это  тем,  кто
останется  на  зиму?  И  какая  это  будет  зима?  О  военных

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 413
 событиях  не  хочется  и  думать.  Там,  где  они  активизиро¬
вались  —  в  Крыму,  под  Харьковом,  под  Курском,  —  мы
опять  отступаем.  Севастополь  сдан  3  июля.  Нет,  лучше
не  думать,  а  собирать  цветочки  и  заниматься  статисти¬
кой  и  прочей  не  очень  нужной  мелочишкой,  пока  жизнь
это  позволяет.
 13/УН  —  Слушаю  передачу  объявлений  по  радио:
вновь  открыт  зоологический  сад127,  производится  набор
басов  в  хор  радиокомитета,  передается  репертуар  театров
и  кино  —  все  как  будто  в  порядке.  Можно  забыть  и  про
осаду,  и  про  грозные  вести  из-под  Воронежа.  К  эпизоди¬
ческой  стрельбе  привыкаешь  как  к  необходимой  принад¬
лежности  будней.  А  между  тем  атмосфера  где-то  сгущает¬
ся.  Надежды  на  разряжение  в  ближайшем  будущем  нет.
Лето  переломилось  на  вторую  половину.  Надвигается
вторая  военная  зима,  еще  более  страшная,  чем  предыду¬
щая.  А  мы  увлечены  огородами,  заняты  каждодневными
заботами,  и  только  многочисленные  эвакуируемые  чув¬
ствуют  себя  сорванными  с  места  военным  вихрем.  Идет
перерегистрация  паспортов128  —  отсев  трудоспособного  и
нужного  Ленинграду  населения.  Уезжает  бесчисленное
множество  народа.  Решение  своей  судьбы  я  приурочиваю
мысленно  к  сентябрю-октябрю,  но  мысль  об  отъезде  ста¬
новится  все  более  привычной.  Бывая  дома,  я  мысленно
уже  откладываю,  что  надо  брать  с  собой,  что  попытаться
сохранить,  что  бросить.  Но  готовиться  по-настоящему  нет
возможности  из-за  проклятого  казарменного  положения.
 18/УН  —  Вечером  вышла  поглядеть  на  свой  огород,
но  с  полдороги  вернулась  из-за  обстрела.  Снаряды  ло¬
жились  в  стороне,  но  над  головой  стоял  непрерывный
свист  и  шелест,  какой-то  медлительный,  так  что  тянуло
глазом  поискать,  где  это  они  летят  так  близко.  Это  сей¬
час  редко  бывает,  с  тех  пор,  как  начались  эти  страшные

414
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 бои  под  Воронежем.  Но  когда  третьего  дня  мы  ездили  на
горполе129  разгружать  торф  и  дрова,  то  там  нас  встретил
такой  же  густой,  непрерывный  обстрел,  от  которого  при¬
шлось  с  полчаса  отсиживаться  в  укрытиях.  Работали  мы
немного,  часа  2,5.  На  торфе  мне  дело  удавалось  отлично.
Я  одна  разгрузила  четверть  вагона,  но  когда  пришлось
выкидывать  из  вагонов  громадные  сырые  стволы  в  два
метра,  я  выдохлась  мгновенно  и  дошла  до  небывалого
еще  состояния  бессилия,  когда  руки  при  самом  большом
напряжении  виснут  как  тряпки  и  не  способны  ни  на  ка¬
кое  движение.  Любопытно,  что  эта  усталость,  давшая  еще
на  другой  день  мотающую  слабость,  не  давит  на  психику.
В  общем,  я  чувствовала  себя  очень  бодрой,  особенно  по¬
сле  того,  как  поспала  почти  до  9  часов.  Это  в  рабочий-то
день  и  после  всех  призывов  крепить  труддисциплину.  Но
важно,  что  все-таки  есть  еще  физические  силы.  Мож¬
но  их  собрать,  когда  надо.  Иногда,  правда,  даже  полив¬
ка  огорода  делается  через  не  могу,  медленно-медленно,
но  это,  по-моему,  чаще  всего  тогда,  когда  засидишься.
Я  определенно  страдаю  от  отсутствия  движения,  и  дни,
которые  я  просиживаю  на  своем  стуле,  бывают  днями
наибольшей  слабости.  Но,  в  общем,  я  поправилась  даже
на  ощупь,  и  право  же,  сейчас  есть  основные  элементы  пи¬
тания,  плюс  травка  для  сытости.  Сегодня  у  меня  и  каша
с  топленым  маслом,  которое  идет  и  вместо  сливочного  к
хлебу,  и  крепкий  чай  с  шоколадом,  и  соевая  простокваша.
Завтра  получу  400  гр.  колбасы.  Думаю,  что  за  рубежом
многие  питаются  скуднее.  Правда,  количественно  травка
составляет  половину,  если  не  больше,  дневного  питания,
но  скоро  ее  должны  будут  заменить  настоящие  овощи.
Это  поразительно,  какую  работу  проделали  наши  огород¬
ники.  Какая  прекрасная  капуста,  брюква,  свекла  растет  на
городских  улицах,  во  всех  садах,  на  пустырях  и  площад¬
ках.  Трудно  даже  учесть,  сколько  тонн  овощей  снимут
с  этих  бесчисленных  гряд.  Правда,  картошки  почти  нет.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 415
 Это  роскошь,  которую  я  видела  только  около  Смольно¬
го,  но  капусты  и  корнеплодов  уйма.  Очень  обидно  за
собственную  неудачу  —  мой  огород  плохо  выправляется.
 23/УН  —  Третий  или  четвертый  день  непрерывная
канонада  и  днем  и  ночью.  Вчера  сообщили  по  радио,  что
отбит  важный  оборонительный  узел  «И».  Мы  гадали  над
этой  буквой  всячески,  но,  по-видимому,  это  Петергоф.
Неужели  сдвинулись  с  мертвой  точки?  Даже  боишься
верить  этому,  хотя  момент  как  будто  наиболее  благопри¬
ятный,  пока  немцы  так  ужасающе  пробиваются  вперед  на
юге.  Последний  месяц  нас  почти  оставили  в  покое.  Ни
тревог,  ни  тяжелых  обстрелов.  Эпизодические  мы  уже  ни
во  что  не  ставим.  Это  неизбежная  принадлежность  наших
будней.  Июль  кончается,  и  у  меня  такое  чувство,  что
приближаются  какие-то  решающие  сроки.  Все  чаще  разго¬
воры  о  консервации  станции.  Ведутся  всякие  подготови¬
тельные  расчеты.  Персонала  у  нас  осталось  едва  половина
против  нормального  штата  и  все  продолжают  убывать.
Город  лихорадочно  эвакуирует  все,  что  может  явиться
балластом  в  тяжелых  условиях.  Повторной  смертельной
зимы  надо  избежать  всеми  силами.  Кто  уезжает,  кого  и
выпроваживают  —  по  возрасту,  по  состоянию  здоровья,
по  семейности.  С  1-го  числа,  говорят,  уже  почти  не  будет
иждивенческих  продкарточек.  Да  и  то  сказать,  на  стан¬
ции  из  многочисленного  детского  населения,  еще  недавно
наполнявшего  палисадник,  остались  только  директорские
два  мальчугана  и  Люся  Крачак.  У  Крачак  действительно
положение  безвыходное,  старуха-мать  —  живые  мощи,
которая  не  живет  и  не  умирает,  и  девочка,  которую  надо
увозить  отсюда.  Сегодня  она  пришла  ко  мне  и  говорит:
«Знаете,  я  устала  жить».  Она  пренеприятный,  колючий
человек,  но  тут  я  не  могла  ей  не  посочувствовать.  И  ужас¬
но,  что  надо  желать,  как  единственного  выхода,  смерти
матери.  И  в  наших  жестоких  условиях  можно  говорить

416
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 об  этом  без  лицемерной  чувствительности.  Какие  все-таки
бесчеловечные  времена  мы  переживаем.  По  радио  переда¬
вали  газетную  статью  о  разрушении  Лидице130.  Это  нельзя
было  слушать  равнодушно.  Каждое  слово,  каждый  штрих
этой  скупой  фактической  повести  падал  камнем,  нарастал
давящей  тяжестью  —  просто  дышать  нельзя  было.  И  это
ведь  не  исключительное,  а  каждодневное  явление.  Только
когда  читаешь  об  этом  изо  дня  в  день,  воображение  уже
перестает  работать  и  не  доходит  полностью  до  созна¬
ния  —  вернее  до  сердца,  все,  что  кроется  под  словесной
шелухой.  И  сами  мы  стали  жестоки  и  бесчувственны,
достаточно  вспомнить  эту  зиму  и  как  мы  ее  переживали.
Недавно  мне  пришлось  перелистать  расчетную  ведомость
прошлого  года,  и  я  должна  была  встать  и  выйти  в  другую
комнату,  спасаясь  от  наваждения.  Такая  страшная  вере¬
ница  погибших  прошла  перед  глазами.  Скрюченный  на
полу  Агафонов,  Токаева  с  глазами,  выеденными  крысой,
мальчик  Зеленков  и  его  тоненькая  шея.  Как  он  прилипал
к  столовой  загородке  не  в  силах  отойти  от  зрелища  еды,
которой  он  не  мог  получить.  Старый  Фролов,  вымали¬
вающий  второй  «супчик»,  драчливый  буян  Большаков,
тяжелой  глыбой  лежащий  Синявский  и  так  без  конца.
Что  ни  фамилия,  то  покойник.  Ведь  у  нас  умерло  около
100  человек  из  штата  в  250  чел.  И  гибель  почти  каждо¬
го  проходила  у  меня  на  глазах,  но  тогда  не  охватывало
такое  мучительное  чувство  как  сейчас,  когда  это  уже  в
прошлом.  Ужасались,  говорили  какие-то  взволнованные
слова,  но  внутри  точно  нетающий  кусок  льда  лежал,  и
только  сейчас,  летом,  с  возвращением  физических  сил
вернулись  в  какой-то  мере  и  человеческие  чувства.  Ко¬
гда  я  недавно  получила  открытку  со  справкой  о  Бори¬
ной  смерти,  я  плакала,  меня  душило  горе  больнее,  чем
четыре  месяца  назад,  когда  все  это  стряслось.  И  сейчас
он  часто  днями  не  выходит  у  меня  из  головы.  Вижу  его
как  живого  в  отдельные  минуты  последних  его  месяцев.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 417
 Как  мы  не  сберегли  такого  юношу,  что  мы  не  сделали
для  него  и  что  могли  сделать?  Как  будто  не  учитывали,
недооценивали  всю  надвигающуюся  грозную  опасность,
несмотря  на  бесчисленные  примеры  вокруг.  Все  казалось,
что  у  нас-то  не  до  такой  степени  плохо.  Да,  лучше  бы  ему
на  войне  погибнуть,  чем  ленинградской  смертью.
 З/УШ  —  Иногда  я  думаю,  что  наша  нынешняя
жизнь  —  вот  как  она  протекает  в  эти  летние  месяцы  —
в  недалеком  будущем  покажется  нам  пределом  благопо¬
лучия.  Дни  текут  равномерно,  загруженные  обыденными
заботами,  артиллерия  и  налеты  нас  почти  не  беспокоят,
где-то  под  боком  рокочет  орудиями  фронт.  Все  это  ста¬
ло  привычным  и  будничным.  Но  что  ждет  нас  —  страну,
город,  каждого  из  нас  завтра?  Сердце  сжимается,  до  того
беспросветным  кажется  это  завтра.  Вот  уже  две  недели,
как  все  утра  отравлены  сообщениями  с  Южного  фронта.
Со  страхом  считаешь  оставшиеся  летние  —  уже  не  меся¬
цы,  а  недели.  С  одной  стороны,  их  слишком  много  для
дальнейшего  немецкого  наступления,  пока  его  не  примо¬
розят  опять  холода.  А  с  другой  —  так  мало  до  страшной
зимы.  Как  ни  готовятся  к  ней,  как  ни  учитывают  опыт
прошлого  года,  все  же  неотвратимо  надвигается  темнота,
холод  и  прочие  козни  северные.  Станция  уже  неминуемо
обречена  на  консервацию.  Мы  и  сейчас  уже,  по  сути  дела,
стоим,  и  на  зиму  наш  спасательный  оазис  перестанет  су¬
ществовать.  Меня  уже  пытались  перетянуть  на  работу  в
Ленэнерго.  Я  отбиваюсь  всеми  силами,  но  надо  считать
неизбежным  какой-то  полный  сдвиг  судьбы  этой  осенью.
 З/УШ  —  Вечером.  Наш  покой  —  это  тоненькая  ко¬
рочка  на  кипящей  лаве.  Это  верно,  что  все  мы  как-то
умудряемся  отгораживаться  от  всяческих  потрясений,
пока  они  не  валятся  на  нас  непосредственно.  И  точно
из  чувства  самосохранения  выкидываем  из  сознания  все

418
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 тяжелое,  что  продолжает  жить  и  давить  в  подсознатель¬
ном.  Сегодня  была  сплошная  канонада  почти  весь  день.
Вечером  пулеметная  стрельба  совсем  близко.  Самолеты
непрерывно  гудят  над  головой.  Каждую  минуту  ждешь
тревоги.  Орудия  стреляли  так  слитно  и  близко,  что  мы
все  были  уверены,  что  наши  долбят  немецкую  линию
укреплений.  Но  кто-то  под  вечер  слазил  на  вышку  и
принес  совсем  другую  информацию:  это  не  мы,  а  немцы
садят  по  нашей  первой  линии.  Ведут  жестокий  обстрел
из  района  Пулкова,  т.  е.  совсем  под  боком.  Поэтому  так  и
слышно,  а  сверху  видны  и  орудийные  вспышки,  и  взры¬
вы.  Такое  положение  сразу  дало  другой  оборот  мыслям
и  все  утешительные  соображения  о  нашей  развивающей¬
ся  активности  разлетелись  в  прах.  Много  говорят  о  со¬
кращении  эвакуации.  Есть  ухудшение  на  питательном
фронте  —  когда  все  это  сопоставишь,  то  уж  не  до  покоя.
 4/УШ  —  Непрерывно  звенят  стекла  от  канонады.  Что
делается  на  фронте!  Во  всяком  случае,  с  нашей,  южной
стороны  он  продолжает  оставаться  на  прежней  линии.
С  вышки  нашей  видна  артиллерийская  дуэль  как  на  ла¬
дони  —  вспышки  пламени,  сигнальные  ракеты,  отдельные
попадания.  Вчера  наши  наблюдали  воздушный  бой  и  ви¬
дели  сбитый  и  вспыхнувший  самолет.  Город  с  воздуха  не
тревожат  —  или  заняты  фронтом,  или  из-за  погоды.  Весь
июль  стоял  собачий  холод  и  сейчас  еще  хуже,  как  глухая
осень:  льет  дождь,  я  сижу,  укутавшись  в  теплый  пла¬
ток,  в  окне  заставлены  и  законопачены  все  битые  стекла.
Около  меня  почти  неправдоподобная  тишина.  Весь  вечер
я  одна.  Станция  стоит,  безлюдье,  покой,  только  дождь
плещет  за  окном  да  радио  тикает.  Страшно  спугнуть,
нарушить  это  затишье,  может,  последнее  в  жизни.
 Вот  опять  грохает  зенитка,  так  близко,  как  будто
вплотную  за  окном.  Мое  тихое  болотце  все  вздрагивает
и  звенит.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 419
 10/VIII  —  Приходится  иногда  делать  усилие  над  со¬
бой,  чтобы  вернуться  к  реальности  жизни.  Все  проис¬
ходящее  до  того  неразумно,  больше  —  безумно,  до  того
непередаваемо  жутко  в  своей  бессмыслице,  что  иногда
ощущаешь  его  как  страшное  наваждение.  И  кажется  —
нужно  только  встряхнуться,  придти  в  себя,  и  опять  за¬
кипит  город  простой  и  нормальной  жизнью,  исчезнут
развалины,  пойдут  вереницей  трамваи  и  автобусы.  В  них
будут  сидеть  люди  с  живыми  лицами,  а  не  с  землистыми,
осветятся  магазины,  полные  еды  и  вещей.  Вчера,  когда
я  ходила  по  городу,  это  чувство  нереальности  реального
охватило  меня  с  невероятной  силой,  даже  голова  задур-
манилась.  Я  пыталась  попасть  в  Филармонию  на  первое
исполнение  7-й  симфонии  Шостаковича131,  и  может,  от¬
туда,  из  этого  знакомого  белого  вестибюля,  от  знакомых
слов  —  на  сегодня  билеты  все  проданы  —  и  родилось  это
чувство.  Я  как  будто  была  даже  довольна,  что  билеты  все
продаются,  как  в  мирное  время.  Вместо  Филармонии  я
пошла  в  кино.  Там  билеты  были,  несмотря  на  воскре¬
сенье,  —  это  уже  не  по-прежнему.  Не  могу  сказать,  чтобы
мне  очень  хотелось  в  кино,  но  я  как  будто  заставляю  себя
воссоздавать  по  мере  возможности  образ  жизни,  свой¬
ственный  довоенному  времени,  чтобы  чувствовать  себя
живым,  нераздавленным  человеком,  сохраняющим  свой
внутренний  склад.  От  мыслей,  которые  кишат  каждое
утро,  когда  слушаешь  очередную  сводку,  точно  каменная
гора  наваливается  на  весь  день  и  грозит  раздавить,  по¬
грести  под  собою  все  человеческое.  А  тогда  подломится
и  способность  к  сопротивлению,  которую  надо  сохранить
во  имя  восстановления  разумной  жизни.
 Вокруг  пока  прежняя  предгрозовая  тишина,  есть  вре¬
мя  заниматься  своими  размышлениями  и  переживани¬
ями.  Последние  дни  даже  с  фронта  ничего  не  слышно,
а  единичные  шальные  выстрелы  зениток  не  считаются.
Небо  все  время  в  густой  облачности,  солнца  почти  не

420
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 видим  и  холод  такой,  что  я  заткнула  все  продухи  в  окне
и  сижу,  закутавшись  в  теплый  платок,  с  застывшими  но¬
гами.  Хорошо,  хоть  станция  опять  заработала  немного.
Это  все-таки  жизнь.  Шумят  моторы  в  насосной,  плещется
вода  в  душе.  А  то,  когда  мы  простаиваем,  внутренняя  ти¬
шина  усугубляется  внешней  и  становится  совсем  мертво.
 17/VIII  —  Сводка  сегодня  ужасная:  сдан  Майкоп132,
отступление  на  ряде  участков,  проказа  расползается  все
шире,  захватывает  Северный  Кавказ,  подступает  к  Волге.
Наш  хлеб,  наш  уголь,  нефть,  новые  сахарные  заводы  вза¬
мен  украинских  —  все  загребает  жадная  вражеская  орда.
Когда  же  они  споткнутся,  когда  наступит  предел  этому
ожесточенному  натиску,  который  мы  никак  не  можем
преградить.  Я  пишу  Наташе  длинные  успокоительные
письма  в  ответ  на  ее,  полные  безнадежности  и  мрака,
утешаю  ее  текучестью  событий  и  исторической  неизбеж¬
ностью  подъема  после  падения,  но  сама  думаю:  какой
же  промежуток  времени  понадобится,  чтобы  залечить
ужасные  раны,  нанесенные  этой  войной?  И  тянуться  она
может  несколько  лет,  и  восстанавливать  разрушенное
придется  не  один  год.  Моей  жизни,  пожалуй,  уже  не
захватить  лучших  времен,  а  Наташины  лучшие  молодые
годы  будут  задавлены  этой  бедственной  эпохой.
 Вечером  у  нас  партсобрание,  вопросы  о  труддисцип-
лине,  об  авторитете  коммунистов,  но  в  разговорах  из¬
мельченные,  разменянные  на  каждодневные  наши  мелкие
недочеты.  Один  Чистяков  дельно  и  четко  ставит  вопросы.
Я  так  рада,  что  именно  он  стал  руководителем  партор¬
ганизации,  но  и  он  не  горит  и  вообще  все  мы  слишком
спокойны.  Мы  с  готовностью  погружаемся  в  эту  обвола¬
кивающую  тишину,  наслаждаемся  предоставленной  нам
передышкой.  Последнее  время  ни  тревог,  ни  обстрелов,
мы  отдыхаем,  но  не  пользуемся  этим  отдыхом,  чтобы
скопить  силы  для  удара.  А  уж  более  подходящего  мо-

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 421
 мента  для  разрыва  блокады  не  найти,  пока  немцы  цели¬
ком  поглощены  южными  операциями.  Тем  не  менее  мы
только  отдыхаем.  Иногда  это  затишье  вызывает  жестокое
раздражение,  как  застой,  гибельный  и  непоправимый.
 18*/УШ  —  По  случаю  вчерашних  разговоров  о  дис¬
циплине  я  сама  проснулась  и  разбудила  уважаемого  сек¬
ретаря  парторганизации  без  пяти  мин.  8  часов.  В  общем,
надо  сознаться,  что  работать  мы  начинаем  не  в  8  часов,
а  уж  поближе  к  10-ти,  и,  если  сбросить  еще  время,  по¬
траченное  на  обед,  то  рабочий  день  будет  не  больше
пяти  часов.  Правда,  зато  ему  нет  конца,  и  вечером  почти
никогда  не  бываешь  свободна.  Или  занятия  МПВО,  или
собрания,  трудповинность,  общественные  дела,  но  себе
начинаешь  принадлежать  не  раньше  9-10  час.  вечера,
и,  в  общем,  получается  впечатление  большой  занятости
и  вечной  нехватки  времени.
 Сейчас  в  случайном  разговоре  вспомнили  работу
столовой  в  октябре—декабре  прошлого  года.  Какой  все-
таки  был  непередаваемый  кошмар.  Даже  столько  време¬
ни  спустя  от  этих  воспоминаний  хочется  зажмуриться,
оттолкнуть  их  от  себя.  Теперь-то  мы  более  или  менее
сыты,  но  та  эпоха  оставила  свои  пока  еще  непоправимые
следы  —  и  приступы  психического  голода,  и  невоздер¬
жанность  перед  любой  едой,  и  вообще  гипертрофиро¬
ванное  место,  какое  занимает  продовольственный  вопрос
в  нашем  быту.  Мы  получаем  сейчас  обеды  в  столовой
Радищева.  Я  не  очень  от  нее  в  восторге.  По-прежнему
кормят  водяными  супами  и  детскими  порциями  каши,
даже  в  апреле-мае  было  лучше.  Зелень,  которая  появи¬
лась  в  городе  в  изобилии,  мы  получаем  только  в  виде
бескарточных  щей,  варенных  из  самой  бросовой  ботвы,
часто  горьких  или  со  вкусом  плесени  и  без  признаков
 *  В  тексте  ошибочно:  17.

422
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 масла.  Мне  до  того  надоело  таскаться  с  кастрюльками,
что  я  перешла  на  котловое  питание  и  прикрепилась  на
«Севкабеле».  Там  свои  неприятности:  очереди,  грубые
подавальщицы  и  тоже  детские  порции  —  две  столовых
ложки  каши.  С  магазинной  карточкой,  особенно  рабочей,
хоть  4-5  раз  в  месяц,  в  дни  мясных  выдач,  можно  было
поесть  вдосталь,  сделав  себе  какое-нибудь  полноценное
блюдо,  полученное  на  руки  масло  тоже  было  чувстви¬
тельным  плюсом,  хоть  его  и  не  хватало  на  все  время.  По¬
том  можно  было  взять  хороших  конфект  или  шоколада.
Это  все  хоть  скудные,  но  конкретные  блага.  Столовая  же
точно  задается  целью  все  обесценить  и  вместо  того,  что¬
бы  дать  те  же  продукты  в  более  вкусном  и  питательном
виде,  кормит  голодных  людей  как  пташек.  А  я  вдобавок
с  трудом  подавляю  специфическое  нервное  раздражение,
которое  рождается  от  всяких  неприятностей,  связанных
с  питанием.  Оно  меня  угнетает  и  самым  фактом  своего
существования,  и  тем,  что  мне  так  трудно  с  ним  спра¬
виться.  Это  смешно,  но  грубый  окрик  подавальщицы  мо¬
жет  довести  меня  до  слез.  Право,  я  гораздо  спокойнее
и  довольнее  была,  сидя  на  своей  травке  без  масла,  на
одной  воде  с  горчицей,  чем  сейчас,  ползшая  две  ложки
каши,  размазанных  по  тарелке  с  10  гр.  сливочного  мас¬
ла.  Ох,  вообще  на  нас  трудно  сейчас  угодить.  Эта  ужас¬
ная  желудочная  нервность  и  раздражительность  —  факт
неоспоримый,  но  все  же  и  наши  столовые  поставлены
возмутительно.  Сегодня  даже  Чистяков  возмутился,  хотя
его-то  кормят  супом  не  нашим  щам  чета.
 22/УШ  —  Последние  дни  чаще  выхожу  на  волю.  Слу¬
чаются  всякие  поручения  и  предлоги.  Только  теперь  ста¬
ло  заметно,  как  малолюден  Ленинград.  Даже  трамваи  при
их  малочисленности  и  то  днем  ходят  полупустые.  Но  все
еще  много  ходячих  скелетов.  Даже  лето  с  теплом  и  зе¬
ленью,  и  витаминами  не  в  силах  их  поправить.  Среди  этих

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 423
 страшных,  обреченных  людей  глаз  с  особым  чувством
вылавливает  здоровые,  цветущие  лица.  Это,  главным  об¬
разом,  девушки,  и  если  они  не  в  военной  форме,  то,  конеч¬
но,  можно  заподозрить  в  них  «девушек  из  столовой»,  эту
единственную  зимой  прослойку  населения,  сохранившую
нормальный  вид,  хотя  и  без  особой  чести  для  себя.  Но
сейчас  уже  не  вдаешься  в  эти  подробности.  Просто  ра¬
дуешься  свежей  здоровой  молодости  рядом  с  такими  же
девушками,  высохшими  как  хвощ,  на  неправдоподобно
тоненьких  ножках-палочках  или,  наоборот,  на  отекших
как  тумбы,  в  бинтах  и  перевязках,  от  вида  которых  сжи¬
мается  сердце.  С  каким  трудом  они  вскарабкиваются  на
ступеньку  трамвая,  в  то  время  как  сзади  всегда  какой-
нибудь  озлобленный  голос  ругает  их  за  медлительность.
Люди  стали  нервны  и  злы,  и  если  раньше  трамвайная
публика  не  отличалась  кротостью,  то  сейчас  прямо  жутко,
то  и  дело  вспыхивают  грубые  стычки  из-за  всякой  мало¬
сти.  Да,  нервы  у  нас  так  себе.  Это  и  на  себе  чувствуешь.
 Почему-то  очень  много  засохших  деревьев  на  улицах.
Вдоль  Кировского  чудесные  круглые  липы  на  добрую
половину  торчат  как  обтрепанные  черные  метлы,  но  цвет¬
ники  зато  опять  появились  к  концу  лета.  То  там,  то  сям
пестрят  веселые  клумбы,  и  это  радостно  тоже,  как  при¬
знак  возвратившейся  жизни.  Пользуясь  относительной
свободой,  я  не  поленилась  с  Обводного  отправиться  на
Петроградскую  в  Ботанический.  Мне  давно  хотелось  по¬
смотреть  выставку  съедобных  диких  растений133.  Самый
Ботанический  превращен  в  громадный  огород,  для  входа,
конечно,  закрыт,  и  на  выставку  пришлось  пробираться
с  Песочной.  Выставка  —  одна  комнатка  в  деревянном
доме  —  оказалась  на  замке,  и  я  проявила  много  настой¬
чивости,  пока  нашла  сотрудника  сада,  который  для  меня,
единственной  посетительницы,  ее  отпер.  Посмотрела  не
без  интереса  и  в  частности  установила,  что  сама  я  от¬
кармливалась  непризнанными  травками  —  мать-мачехой

424
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 и  моей  любимой  кудрявой,  которая  из  опроса  ботаников
оказалась  чернобыльником134,  совсем  не  рекомендован¬
ным  для  питания.  Но  на  мне  эксперимент  дал  только
удачные  результаты,  о  чем  я  им  и  доложила  в  порядке
расширения  опыта.  Оранжереи  в  эту  зиму  почти  все  по¬
гибли.  Сотрудники  говорят  об  этом,  с  болью  отворачива¬
ясь.  И  действительно,  это  боль  —  гибель  такой  мировой
сокровищницы,  пережившей  [19]18-[19]19  годы.  Я  спро¬
сила,  почему  же  тогда  умудрились  сохранить,  а  сейчас
не  удалось.  И  мне  ответили:  условия  были  такие  же,  но
люди  такими  не  были.
 ЗО/УШ  —  В  Ленинграде  продолжается  затишье.  Вся
тревога,  все  напряжение  скопилось  на  юге.  Последние  два
дня  сводки  немного  лучше.  Хоть  немного  задержалась
эта  страшная  лавина,  кое-какую  инициативу  проявляют
наши  под  Москвой.  Правда,  успехи  еще  далеко  не  про¬
порциональны  потерям,  но  так  жадно  ловишь  всякий
проблеск  надежды.  А  все-таки  в  период  такой  страшной
опасности  мы  —  отдельные  люди  и  громадная  страна,  не
почувствовавшая  еще  прямых  ударов  войны,  —  мы  слиш¬
ком  спокойно  живем.  Недавно  была  статья  Эренбурга,
взывающая  к  тому,  чего  нам  не  хватает,  —  к  целеуст¬
ремленности.  Как  и  всякая  газетная  статья,  она  звучит
на  слишком  высокой  ноте,  но  из  всех  наших  журна¬
листов  и  просто  газетчиков  только  Эренбург  находит
иногда  настоящие,  жгучие  слова.  И  вот,  что-то  из  этой
статьи  дошло  до  меня,  заставило  оглянуться  вокруг  и
с  беспощадной  ясностью  констатировать,  что  все  мы,
даже  обитатели  фронтового  города,  живем  своими  ин¬
тересами,  своим  бытом,  самосохранением  и  т.  д.  и  очень
мало  —  войной,  фронтом.  И  когда  они  не  напоминают  о
себе  воздушной  тревогой,  свистом  снарядов,  мы  совсем
успокаиваемся,  забываем,  погружаемся  в  блаженное  от¬
дохновение  от  внешней  и  внутренней  тревоги.  Это  зна¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 425
 чит  —  нет  напряжения  всех  сил,  захватывающего  всех  и
каждого,  которое  одно  может  противопоставить  что-то
немецкому  целеустремленному  натиску.  Такая  мелочь,
перерастающая  в  важный  факт,  —  наши  девушки  в  сво¬
бодное  время  вяжут  бесконечные  кружева.  Я  сама  мас¬
терю  какие-то  платочки  и  вышивки,  а  между  тем  это
время  можно  использовать  на  шитье  для  армии.  Я  дала
себе  слово  наладить  хоть  это  дело.  Тут  же  поговорила
с  Чистяковым,  но  вот  уже  три  дня  прошло,  а  ничего  я
еще  не  сделала.  То  же  самое  и  с  РОККовскими  делами.
Можно  и  должно  многое  сделать  при  достаточном  напря¬
жении  воли,  но,  как  я  сама  говорю  беспомощно,  —  руки
не  доходят.  И  ведь  как  будто  действительно  некогда,  но,
по  совести,  полдня  занято  своими  бытовыми  делишками,
а  остальная  половина  служебными  и  общественными  и
нужными,  и  не  очень  нужными.  В  конце  концов,  мы  за¬
служиваем  свою  судьбу.  Сейчас  не  такое  время,  чтобы
можно  было  рассчитывать,  что  кто-то  тебя  защитит,  за
тебя  сделает  самое  важное.  Нет,  каждый  должен  делать
это  важное  и  не  забывать  о  нем  ни  на  минуту.
 5/1Х  —  Еще  одна  потеря  —  умер  наш  старенький  Алек¬
сандр  Александрович],  так  мужественно  боровшийся  всю
зиму.  Все-таки  цинга  и  дистрофия  свалили  его,  и  доко¬
нало  пребывание  в  больнице.  Я  по-деревенски  начинаю
бояться  больничной  обстановки,  и  если  следовать  моей
теории,  то  зло  ее  заключается  в  том,  что  она  действует
угнетающе  и  отнимает  у  человека  мужество  и  волю  к  со¬
противлению,  и  это  приводит  его  к  гибели,  а  не  болезнь.
Ведь  выкарабкался  тот  же  Александр]  Алекс[андрович]
зимой  в  холоде  и  темноте,  когда  от  слабости  и  истоще¬
ния  он  падал  и  его  подобрали  на  улице  и  притащили
домой  какие-то  моряки,  чуть  живого  и  полузамерзшего.
Но  дома,  в  привычной  обстановке,  с  уходом  энергичной
и  бодрой  жены  он  встал  на  ноги.  А  когда  его  отправили

426
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 в  больницу  с  необоснованным  подозрением  на  брюшной
тиф,  там  уложили  в  постель  и  обрекли  на  медленное
угасание,  и  его  бодрая  душа  не  выдержала.  Он  очень
хотел  меня  видеть  перед  смертью.  Вчера  я  вырвалась  и
поехала  к  нему,  и  опоздала  на  4  часа,  —  так  и  осталось
неизвестным,  что  он  хотел  мне  сказать.  Он  и  жена  его
Вера  Петровна  были  образцовой  парой  бездетных  друзей-
супругов.  У  них  в  доме  приятная  атмосфера  дружеской
интеллигентной  семейственности.  Я  очень  оцыганилась
на  своем  бивуачном  житье,  правда,  более  комфортабель¬
ном,  чем  любые  современные  домашние  условия,  но  тем
более  хорошо,  мне  кажется,  иногда  побыть  в  домашней
обстановке.  А  у  них  мне  приходилось  неоднократно  бы¬
вать  за  две  его  длительных  болезни  и  из  симпатии  к  нему,
и  ради  удовольствия  побыть  в  семейной  обстановке,  я  по¬
могла  ему  чем  могла,  поддерживая  связь  его  со  станцией
и  ее  благами.  Но  вот  и  он  ушел.  Все  меньше  становится
людей,  родственных  по  духу  и  интересам.
 Надвигается  вплотную  какой-то  перелом  в  нашей,
сложившейся  жизни.  В  новых  комбинациях  объединяют
управление  неработающих  и  чуть-чуть  работающих,  вроде
нас,  предприятий  Ленэнерго.  Пуще  всего  боюсь  переброски
в  Управление,  попытка  которой  была  уже  сделана.  Прямо
до  жути  боюсь.  Лучше  уж  на  третью  ГЭС135,  хотя  это  тоже
будет  связано  с  отрывом  от  теплого  угла  на  7-й.  Вопрос,
конечно,  будут  ли  теплые  углы  в  эту  зиму,  как  ни  гото¬
вятся  к  ней  по  страшному  опыту  прошлого  года.  С  каким
страхом  все  ждут  эту  зиму.  Опять  ледяной  холод,  темнота,
остановившийся  трамвай,  замерзшие  водопроводы.  Как  ни
стращают  вперед  нерадивых  управхозов,  не  верю  я,  чтобы
эта  уродливая  порода  способна  была  в  массе  совершить  по¬
двиг  —  оберечь  дома  от  замерзания  и  одичания  в  морозы.
Это  такие  в  большинстве  тупые,  равнодушные  и  бездарные
люди,  точно  специальный  отсев  людей  второго  сорта  дает
управхозов.  А  на  станции,  если  перестанем  работать,  по¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 427
 лучится  классическая  картина:  начальство  себя  обеспечит
максимально  возможным  комфортом,  а  остальные  будут
перебиваться  и  устраиваться  кто  во  что  горазд.
 17/IX  —  Ленинградские  будни  действительно  стано¬
вятся  буднями.  День  на  день  похож  как  стертый  пятак  и
даже  извне  ничем  не  нарушается  этот  покой.  Воздушных
тревог  не  было  полтора  месяца.  Обстрелы  тоже  прекра¬
тились136.  Иногда  только  ночью  стекла  звенят  от  дальних
артиллерийских  раскатов.  Но  это  последние  покойные
дни  перед  зимними  неприятностями.  Надо  было  к  ним
готовиться  энергичнее,  но  что-то  ничего  не  выходит.
Единственно,  что  я  делаю,  —  это  с  увлечением  копаю
на  огороде  коренья  цикория  и  лопуха  и  заготовляю  себе
из  них  кофе.  Но  все  это  такая  трудоемкая  канитель,  что
она  прямо  берет  в  плен  и  суток  на  нее  не  хватает.  А  мне
хочется  еще  что-то  сделать  и  для  Веры  Петровны.  Поче¬
му-то  думается,  что  Александр]  Александрович]  в  своей
невысказанной  предсмертной  просьбе  хотел  поручить  мне
ее,  просить  о  дружеской  поддержке,  т.к.  она  осталась
совсем  одна  с  инвалидной  сестрой  на  руках.  Как  бы  то
ни  было,  мне  приятно  опять  о  ком-то  думать,  с  кем-то
поделиться  своим  хозяйством,  а  не  только  все  в  себя  и
в  себя.  Но  обе  мы  так  заняты,  и  я  лично  так  связана,
что  все  самые  лучшие  намерения  растягиваются  на  не¬
дели.  Я  помогла  ей  похоронить  Александра]  Алексан¬
дровича],  только  мы  двое  и  были.  Софья  Ефимовна  и
та  малодушно  уклонилась  от  проводов.  Сейчас  с  12-го
оформляю  ей  больничный  лист.  Даже  это  простое  дело
требует  целой  недели.  Всякое  дело  на  станции  сейчас
осложняется  отсутствием  то  того,  то  другого  работни¬
ка  —  весь  штат  разогнан:  на  дрова,  в  командировках,  кто
куда.  Нас  осталось  меньше  50%  довоенного  количества,
и  это  уж  последки  перед  ликвидацией,  в  ожидании  ко¬
торой  нас  сливают  с  3-й  ГЭС.  Могут  перебросить  туда

428
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 на  работу.  Есть  распоряжение  о  выселении  работников
с  предприятий  по  домам.  Словом,  завтрашний  день  оку¬
тан  густым  туманом  и  одно  несомненно,  что  он  будет
иным,  чем  сегодняшний.  Жалко  мне  мою  спасительную
раковинку  с  душем,  но  усидеть  в  ней  никак  не  удается.
 Вчера  ездила  я  на  Охту  с  бригадой  на  разборку  дома
на  дрова137.  Поездка  вышла  замечательная  —  как  поезд¬
ка.  Был  чудесный  теплый  солнечный  день.  Мы  погре¬
лись  на  солнышке,  обдуло  нас  вольным  ветром,  но  что
касается  дела  —  работа  была  аховая.  Провели  мы  там
часов  шесть.  Из  них  работали  немногим  больше  двух.
Только  и  сделали,  что  убрали  доски  и  кровельное  желе¬
зо.  А  дом  остался  дожидаться  разборки.  С  этой  разбор¬
кой  разор  идет  по  всем  окраинам.  Жильцов  выселяют
в  центральные  районы,  а  на  Охте,  на  Ржевке,  в  Новой
Деревне  вокруг  обреченных  деревянных  домиков  и  ого¬
роды,  и  сарайчики  с  курами  и  козлами  —  все  провинци¬
альное  хозяйство,  которое  приходится  рушить  и  бросать.
Многие  упорно  не  выезжают,  уж  имея  ордера  на  руках,
и  доживают  до  того,  что  над  головами  начинают  ломать
крышу.  Дом,  который  мы  вчера  разбирали,  только  что
покинут  жильцами,  в  комнатах  точно  война  пришла:  пе¬
ревернутая  мебель,  распоротые  матрацы,  груды  тряпья,
посуды  и  прочего  хозяйственного  хлама.  Наш  «рабочий»
день  ушел  частично  на  посещение  огородов,  к  счастью,
платное,  т.  к.  накануне  группа  наших  работниц  попалась
с  бесплатным  капустным  урожаем.  Был  страшный  скан¬
дал,  и  все  были  напуганы.  А  вторая  половина  занята
была  раскопками  хлама  в  поисках  нужного  и  ненужного
барахла.  В  общем,  все  уехали  нагруженные  до  отказа,
кто  мешками  с  ботвой,  кто  с  узлами  тряпья,  а  Семенова
увезла  целый  будуарный  фонарь  розового  стекла.  Я,  по
обыкновению,  занялась  спасанием  книг  и  в  груде  тряпья,
пересыпанного  обильно  бельевой  синькой,  выкопала  не¬
сколько  хороших  книжек.  Эти  книжки  да  букет  ноготков

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 429
 были  моими  единственными  трофеями.  А  надо  бы  поду¬
мать  о  капусте  и  свекле.  Зимой  я,  наверное,  буду  горько
жалеть  о  своей  беспечности.
 20/1Х  —  Наташа  продолжает  с  маниакальным  упор¬
ством  звать  меня  из  Ленинграда.  Она  умоляет,  упрекает,
сердится,  письма  ее  на  всех  четырех  страницах  полны  од¬
ним  —  выезжай,  выезжай,  не  откладывая  ни  на  день.  Все,
что  я  ей  пишу  о  невозможности  выезда,  все  мои  доводы
отскакивают  от  нее,  не  доходя  до  ее  сознания.  Я  дошла
до  того,  что  начинаю  досадовать  на  такое  непонимание
и  упорство.  Как  могу  я  уехать  или  даже  заговорить  об
отъезде,  когда  я  здорова,  окрепла  и  могу  работать?  Даже
сейчас,  когда  неизбежно  предстоит  резкое  ухудшение  бы¬
товых  условий,  больше  нагрузки,  больше  мотания,  и  то  я
не  могу  раскрыть  рот  для  разговора  об  эвакуации.  Прав¬
да,  зима  страшна,  иногда  сердце  замирает  при  мысли  о
предстоящих  трудностях  и  самое  главное  —  нет  прежней
уверенности  в  своих  силах,  в  своей  выносливости  и  воле  к
борьбе.  Но  сдаваться  нельзя.  Попробуем  еще  побороться.
Пожалуй,  самое  страшное  —  это  одиночество  и  заведомое
равнодушие  всех  окружающих  в  случае,  если  нагрянет
слабость.  Не  помогут,  не  поддержат  —  только  на  себя
можно  рассчитывать.  Слишком  много  этого  равнодушия
прошло  перед  глазами.  В  конце  концов,  все  сводится  к
вопросам  питания.  Вот  уже  четыре  месяца,  как  я  сыта,  но
моя  первая  категория  висит  на  волоске  и  общие  условия
снабжения  тоже  ненадежная  вещь.  Одним  пайком  невоз¬
можно  прожить,  особенно  принимая  во  внимание  остав¬
шуюся  в  наследие  от  прошлой  зимы  неуравновешенность.
Я  до  сих  пор  не  вошла  в  норму:  я  должна  есть  раз  5-6  в
день.  Я  спокойна  только  тогда,  когда  все  съедобное  унич¬
тожено,  иначе  оставшийся  кусочек  хлеба  может  мучить
как  наваждение,  пока  с  ним  не  расправишься,  и  тогда
сразу  наступает  успокоение,  будь  этот  кусочек  с  орех

430
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 величиной.  Экономить,  откладывать,  делить  пищу,  как
мы  раньше  это  делали,  я  стала  совершенно  неспособна,
убедившись,  что  борьба  с  собой  истощает  и  изматывает
гораздо  больше,  чем  легкое  воздержание,  «дотерплива-
ние»  до  следующей  трапезы.  Часто,  пообедав  до  такой
сытости,  что  едва  встаешь  со  стула,  через  какой-нибудь
час  начинаешь  глотать  остывшие  остатки  пустых  щей,  как
самое  лакомое  блюдо,  и  не  можешь  остановиться,  пока  не
съешь  все.  Сейчас  в  основе  мы  кормимся  зеленью,  причем
часто  это  такая  дрянь,  какую  раньше  хороший  хозяин  не
дал  бы  балованной  скотине.  Я  второй  месяц  кормлюсь  на
рационе  в  «Севкабеле».  Там  лучше  кормят,  чем  на  Ра¬
дищевском,  где  питается  сейчас  станция,  но  это  «лучше»
сводится  к  несколько  большему  разнообразию  или  капле
соуса  к  какому-нибудь  блюду.  А  в  остальном  —  те  же  щи
из  отбросов  зелени,  с  палками  и  песком,  те  же  микроско¬
пические  порции  каши  в  две  столовых  ложки,  утомитель¬
ная  принудиловка  в  части  хлеба,  который  в  обязательном
порядке  выдается  в  три  приема,  так  что  ни  разу  за  день
нельзя  поесть  досыта,  хотя  бы  в  ущерб  следующей  тра¬
пезе.  А  обстановка  в  столовой?  В  Радищевской  совсем
отвратно:  низкое,  холодное  помещение,  плохо  освещенное,
на  столах  клеенка  с  непросыхающими  лужами  супа,  та¬
релки  под  залог  пропуска,  грубые  подавальщицы,  которые
облают  тебя  за  всякую  малость  как  девчонку.  Все  наши
рационщики  бежали  в  сентябре  на  «Севкабель».  Что  же
они  там  получили?  Правда,  столовая  там  уютнее,  на  сто¬
лах  скатерти,  но  в  первый  же  день  они  становятся  тако¬
го  же  цвета,  как  спецовки,  в  которых  обедают  рабочие.
Подача  идет  медленно,  народ  нервен  особой  желудочной
нервностью,  из-за  всякого  пустяка  вспыхивают  колкости
и  стычки  и  между  соседями,  и  с  официантками.  Каждое
появление  подавальщицы  сопровождается  разноголосым
криком  в  ее  «ряду»,  каждый  стол  старается  зазвать  ее  и
опередить  соседний  —  прямо  как  растревоженная  галочья

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 431
 стая.  Сами  посетители  едят  грязно,  неаппетитно  до  от-
вратности,  немытыми  руками  собирают  пищу  с  тарелок,
вытирают  их  корками  до  блеска  или  вылизывают,  невзи¬
рая  на  специальные  плакаты,  запрещающие  такие  спосо¬
бы.  Когда  подается  рыба,  за  стол  страшно  сесть  —  кости
складывают  прямо  на  скатерть  вокруг  тарелок.  Косточки
из  компота  разгрызают  и  шелуху  плюют  тут  же  на  стол.
С  начала  организации  рациона  была  заведена  посуда,  лож¬
ки,  стаканы,  но  все  это,  по  обыкновению,  растащили  в
первые  же  две  недели,  и  сейчас  приходится  брать  с  собой
полный  прибор,  кроме  глубокой  тарелки.  Этих  пока  хва¬
тает,  и  если  нет  с  собой  посуды  на  чай  или  кофе,  то  их
подают  в  глубокой  тарелке.  Мы  привыкли  ко  всему,  ста¬
ли  неприхотливы  до  ужаса,  но  иногда  точно  раскроются
глаза  и  отвращение  сжимает  горло,  и  стараешься  съесть
свою  порцию  быстрее,  быстрее,  не  поднимая  глаз,  или
взять  с  собой  и  спокойно  поесть  у  себя  в  кабинете.  Все
равно  после  рационного  завтрака  или  обеда  устраиваешь
себе  второй,  более  обстоятельный,  пока  выручает  зелень  с
огорода.  Так  вот  и  получается,  что  даже  при  сравнительно
благополучном  положении,  когда  можно  кормиться  три
раза  в  день,  когда  паек  выдается  с  календарной  точно¬
стью,  когда  качество  хлеба  не  оставляет  желать  лучшего,
все-таки  мы  все  несыты,  раздражены  и  находимся  в  вечно
неуравновешенном  состоянии.  Вопросы  питания  все  еще
в  стадии  гипертрофии,  хотя,  пожалуй,  перестали  быть
единственной  темой  для  разговоров,  как  зимой.
 Так  вот,  чего  можно  ожидать  при  этих  условиях  в
дальнейшем?  Правда,  и  организации,  и  население  заго¬
товляют  сейчас  запасы,  но  это  почти  исключительно  зе¬
лень  худшего  качества  —  ботва  свекольная,  грубая  серая
капуста  —  «хряпа».  На  рынке  цены  на  корнеплоды  очень
устойчивы:  40-50  руб.  кгр.,  кочанная  капуста  —  100  руб.,
картофель  в  цене  хлеба  —  350-400  р.  Безземельным  пло¬
хо  приходится,  зато  огородники  богатеют,  и  богатели  бы

432
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 еще  больше,  если  бы  не  бесчисленные  кражи.  На  наших
станционных  огородах  начался  усиленный  сбор  урожая,
иначе  хозяева  рискуют  остаться  ни  с  чем.
 30/1Х  —  Вчера  совершилось,  наконец,  «изгнание  из
рая»,  которое  висело  над  нами  весь  сентябрь.  Всех  ра¬
ботников  станции,  имеющих  свою  жилплощадь  и  не  на¬
ходящихся  на  казарменном  положении,  выселили  с  тер¬
ритории  станции  по  домам,  в  том  числе  и  меня.  Мое
казарменное  положение  ликвидировалось  вместе  с  чином
командира  отделения  МПВО,  который  я  потеряла  в  ре¬
зультате  учебной  тревоги,  когда  на  мою  голову  свалился
ряд  неприятностей.  Я,  очевидно,  стала  совсем  взрослой,
потому  что  даже  такое  поношение  моих  рабочих  качеств
перенесла  довольно  хладнокровно,  в  то  время  как  год-
другой  тому  назад  я,  наверное,  переживала  бы  все  много
острее.  Но  сейчас  одно  к  одному,  все  равно  не  миновать
расставаться  со  станцией  в  ближайшем  будущем.  Мар-
каров  систематически  выжимает  меня  со  всех  позиций,
а  ради  работы  под  его  компетентным  руководством  мне
бороться  не  хочется.  Пока  же  приказом  в  двухдневный
срок  нас  выдворили  по  домам.  Объявили,  конечно,  в  са¬
мое  неудобное  время  —  в  воскресенье  вечером,  когда
свободный  день  уже  пропал  для  домашнего  устройства,
а  в  будни  мы  освобождаемся  от  работы  после  трудповин-
ности  —  в  8  час.  вечера  —  затемно  и  дома  сделать  уже
ничего  нельзя.  Вчера  я  ушла  рано,  но  потеряла  еще  час
на  рационе  и  попала  домой  в  полные  сумерки.  Конечно,
нечего  было  и  думать  «устраиваться»  на  холоду,  в  гря¬
зи  и  беспорядке,  без  света,  и  я  пошла  просить  приюта
у  Веры  Петровны,  которая  меня  и  устроила  у  себя  на
ночь.  Начинается  жизнь  по  чужим  диванам  —  у  себя  в
одиночку  я,  пожалуй,  не  выдержу.  Но  самое  странное,
что,  несмотря  на  лишение  станционных  благ  и  невеселые
перспективы  домашнего  житья,  я  весь  день  чувствовала

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 433
 какой-то  подъем  и  вместо  уныния  пребывала  в  очень
бодром  настроении.  Оснований  для  него,  правду  сказать,
очень  мало  —  только  проблеск  некоторой  свободы  после
казарменного  положения,  очень  условной  при  12-часовом
пребывании  на  станции,  и,  главное,  какая-то  перемена.
В  ближайшие  дни  придется  все-таки  и  насчет  работы
поразузнать.  Вдобавок  ко  всему  я  получила  на  октябрь
карточку  2-й  категории,  но  даже  это  очень  огорчительное
обстоятельство  почему-то  не  проняло  меня  как  следует.
Да,  любопытство  к  завтрашнему  дню,  когда  он  обещает
быть  непохожим  на  сегодняшний,  иногда  бывает  у  меня
сильнее  благоразумия.  И  потом,  ведь  я  одна  —  никто
не  пострадает  вместе  со  мною.  Это  такое  облегчение  во
всех  превратностях.
 9/Х  —  Какие  черные  ночи  стоят  —  прямо  самой  непо¬
нятно,  как  умудряешься  в  этой  чернильной  тьме  ходить
более  или  менее  ровным  и  быстрым  шагом.  Проблема
ухода  домой  для  избалованных  станционных  жителей
становится  все  острее  и  неприятней.  Я-то  устроилась
пока  терпимо,  хотя  и  не  очень  почтенно:  каждый  вечер
я  устраиваю  инсценировку  ухода,  тушу  свет,  захлопываю
наглухо  дверь,  ключ  в  карман  —  и  тут  же,  кругом  —  че¬
рез  душ  прохожу  опять  в  свой  кабинет  и  разворачиваю
свою  обычную  вечернюю  жизнь  за  запертыми  дверьми.
В  соседней  комнате,  у  Чистякова,  ежевечерне  дуются  в
козла,  играют  шумно,  хохочут,  щелкают  оглушительно
костяшками,  так  что  я  могу  даже  не  очень  заглушать
свои  движения.  Вода,  уборная,  плитка  —  все  у  меня  под
руками,  и  так  я  продолжаю  свой  обычный  образ  жизни,
невзирая  ни  на  какие  постановления.  Вчера,  между  про¬
чим,  пришел  приказ  по  Управлению,  где  предлагается
на  зиму  концентрировать  персонал  поближе  к  станции,
что  противоречит  политике  разгона,  принятой  по  почи¬
ну  Ленсовета.  И  вообще  все  уверены,  что  это  ненадолго.

434
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 К  зиме  опять  все  сползутся  к  станционному  уюту,  если
станция  будет  работать.  Очень  многие  из  выселенных
попали  в  тяжелое  положение:  прописывались  на  площа¬
ди  эвакуированных  или  родных,  спасая  вещи,  закрепляя
площадь,  часто  очень  далеко  от  станции  и  сейчас,  ко¬
гда  приходится  обживать  эту  фиктивную  площадь,  люди
предпочитают  ночевать  на  полу  в  общежитии,  белье,  тю¬
фяки,  подушки  —  все  у  нас  поотбирали.  Директор  на¬
пускается  на  коменданта,  грозит  всякими  репрессиями
за  проживание  непрописанных.  Добродушный  Яковлев
стоит  перед  перспективой  насильственного  выселения,
заколачивания  дверей  и  т.  п.,  что  его  не  на  шутку  угнета¬
ет.  Особенно  попалась  Крачак  —  прописалась  в  комнате
своей  умершей  матери  около  Смольного,  сырой,  нежилой,
и  принуждена  мотаться  туда  с  ребенком  на  двух  трам¬
ваях  плюс  около  часу  пешего  хождения,  в  общем,  часа
два  на  дорогу  в  один  конец.  Начальство  проявляет  по
отношению  к  ней  недопустимую  жестокость,  не  допуская
никаких  компромиссов  и  не  считаясь  с  ее  положением.
Само  же  начальство  на  себя  никак  не  распространяет  эти
обязательные  меры,  все  семьи  живут  здесь  по-прежнему,
недосягаемые  для  неприятностей,  постигающих  простых
смертных.  Вообще  много  глухого  раздражения  вызывает
привилегированное  положение  группки  руководителей
по  сравнению  с  бытовыми  условиями  рядовых  работни¬
ков,  особенно  их  питание.  Как  ни  обособлено  я  живу,  но
и  до  меня  докатывается  ропот  на  их  белый  хлеб,  на  их
обеды  и  проч.  Всего  курьезнее,  когда  этот  ропот  сопро¬
вождается  воззваниями  к  справедливости.  Большего  не¬
равенства,  чем  сейчас,  нарочно  не  придумаешь,  оно  ярко
написано  на  лицах.  Нельзя  не  задумываться  над  этим,
когда  рядом  видишь  жуткую  коричневую  маску  дистро¬
фика-служащего,  питающегося  на  убогой  второй  катего¬
рии,  и  рядом  цветущее  лицо  какой-нибудь  начальствен¬
ной  личности  или  «девушки  из  столовой».  Сама  я  после

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 435
 четырех  месяцев  благополучия  опять  посажена  на  2-ю
категорию  и,  как  ни  стараюсь  философски  относиться  к
этому,  все  же  ежедневно  испытываю  чувство  незаслужен¬
ной  обиды,  когда  в  столовой  мне  подают  половину  той
не  слишком  богатой  порции,  которую  получают  рабочие:
кашу  без  масла,  запеканку  без  масла.  Выручает  меня
Колина  посылка  —  сахар  и  масло,  которые  я  уничто¬
жаю  с  преступной  расточительностью.  Эта  посылка  до¬
шла  благополучно  и  помимо  ее  материальной  ценности
она  принесла  мне  отрадное  ощущение  чьей-то  заботы
и  тепла,  которые  в  моем  одиночестве  особенно  дороги.
Как  хорошо,  что  жизнь  не  дает  задумываться  над  собой.
Дни  катятся  однообразные,  заполненные  будничной  ме-
ледой138,  и  за  ней  не  замечаешь  своей,  по  сути  дела,  изо¬
ляции  ото  всего  на  свете  —  от  близких  в  первую  очередь.
 20/Х  —  Опять  каждое  утро  со  страхом  ждешь  свод¬
ки  —  судьба  Сталинграда  висит  на  волоске,  а  с  ней  и
наша  судьба,  потому  что  после  Волги  и  Сев[ерного]
Кавказа  настанет  наша  очередь.  Пока  длится  полное  за¬
тишье.  На  днях  два-три  дня  грохала  артиллерия,  был
обстрел,  и  это  стало  уже  непривычно  и  почему-то  нер¬
вирует  больше,  чем  раньше,  когда  все  эти  неприятности
были  каждодневными.  Не  думаю,  чтобы  нас  укрепила  эта
передышка,  хотя  можно  было  бы  ее  использовать  широ¬
ко.  Все  внимание  последних  месяцев  было  сосредоточено
на  дровах  и  ремонте  жилищ.  Люди  почти  не  работали
на  своих  местах,  а  целыми  предприятиями  ездили  на
сломки  домов,  сидели  на  участках  по  ремонту,  ездили
на  огороды.  Многое  сделано,  но  все-таки  домашний  быт
жесток  и  труден.  Когда  я  хожу  на  свои  кочевые  ночевки,
я  это  ощущаю  со  всей  силой  после  станционного  света
и  тепла.  Сиденье  в  полутьме  с  коптилкой,  закопченные
руки,  спанье  в  холоде,  когда  снова  надо  практиковаться  в
искусном  подтыкании  одеял,  пальто  и  прочих  покрышек

436
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 вокруг  себя,  в  упрятывании  зябнущего  носа  и  проч.  А  в
это  время  в  своем  пустом  кабинете  отопление  работает
вовсю,  стоит  райская  теплынь,  как  я  говорю  —  ни  себе,  ни
людям.  Правда,  это  изгнание  —  бесцельная  жестокость.
Так  я  доложила  Чистякову.  Но  пока  не  очень  холодно,
я  терплю  безропотно,  берегу  свою  самозащиту  для  худ¬
ших  времен,  и  потом  всякими  правдами  и  неправдами
большую  часть  ночей  я  умудряюсь  все-таки  проводить
на  станции  и  легально,  и  нелегально.  Сейчас  еще  боль¬
шая  забота  с  продкарточкой:  была  у  председателя  райсо¬
вета  с  жалобой.  Познакомилась  с  этой  примечательной
фигурой  —  маленький  и  совершенно  круглый  жирный
пузырь  —  и  третий  день  жду  решения  судеб.  Попутно
пошла  и  по  другой  линии  —  пытаюсь  стать  донором.  Это
стоило  мне  уже  массы  времени  и  пока  не  дало  никаких
результатов.  <...>  Очереди  в  Институте  переливания  кро¬
ви139  потрясающие,  и  говорят,  что  это  еще  мало  народу.
Сейчас  как  раз  резко  сократили  донорский  паек  и,  соот¬
ветственно,  сократился  и  приток  новых  доноров.  Тем  не
менее  только  предварительные  этапы  —  запись,  анализы,
освидетельствование  —  заняли  у  меня  в  два  приема  ча¬
сов  семь,  а  вообще  в  дни  сдачи,  по  рассказам  доноров,
приходится  иногда  просиживать  весь  день  с  9  до  5  часов.
В  коридорах  холодно.  Я  иззябла,  устала,  словом,  к  крови
приходится  еще  докладывать  нервов.  Но  раз  уж  ввяза¬
лась  в  это  дело,  надо  довести  до  конца.  Досадно  только
будет,  если  все  окажется  зря,  а  решение  будет  зависеть
от  результатов  рентгена.  Если  и  тут  сорвется  —  не  вижу,
как  я  дальше  буду  выворачиваться.  Разве  обстоятельства
откроют  опять  какую-нибудь  лазейку.
 23/Х  —  Три  дня  работаю  по  заданию  райкома  на
обследовании  соседнего  завода.  Тема  обследования  —
режим  экономии140.  Но  мы  по-прежнему  по-рассейски
расточительны  от  бедности.  Все  время  наталкиваешься

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 437
 на  отсутствие  учета,  отсутствие  хозяйского  глаза,  бес¬
контрольность  и  формализм.  Извне  как  будто  делаются
попытки  к  упорядочению  хозяйства,  но  по  одному  тому,
как  много  сваливается  на  военные  условия,  чувствуется,
как  все  это  поверхностно.  Конечно,  во  многом  виновата
прошедшая  зима,  омертвившая  на  такой  долгий  период  и
людей,  и  работу,  приучившая  жить  на  пониженных  требо¬
ваниях  к  себе  и  к  делу.  Завод  работает  едва  на  четверть
своей  мощности,  исключительно  по  военным  заказам,
но  возможности  работы,  запасы  материалов,  уцелевшее
оборудование  —  все  это  есть.  В  значительной  степени
их  работа  зависит  от  нас  и  то,  что  мы  еще  оставлены  в
живых,  диктуется  как  раз  нуждами  соседних  предприя¬
тий,  особенно  этого.  Я  интересовалась,  что  из  их  бога¬
тых  материальных  запасов  завезено  во  время  блокады  и,
оказывается,  порядочно.  Вагонами  доставлялось  кое-ка¬
кое  необходимое  сырье.  Эта  неэффективность  блокады
все-таки  очень  утешительная  вещь.  Мы  выжили,  живем
и  твердо  намереваемся  жить  и  дальше.  Но  с  моей  огра¬
ниченной  позиции  трудно  судить,  сколько  тут  затрачива¬
ется  волевого  усилия.  Иногда  кажется,  что  жизнь  льется
сама  собой  как  река,  одним  своим  напором  по  инерции
разметывая  препятствия.
 В  результате  этой  работы  мне  опять  остро  захотелось
быть  захваченной  этим  течением,  ощущать  его  каждо¬
дневно  вместо  того  почти  невероятного  в  наших  условиях
застоя,  который  засасывает  нас  все  лето.  Тогда  мень¬
ше  выпячивалась  бы  борьба  за  личное  существование,
которую  приходится  вести  с  таким  упорством,  с  такой
утомительной  тратой  сил  и  нервов.  Сегодня  я  ходила
на  рентген  (для  донорства)  и  промоталась  зря,  току  нет
и  рентген  не  работает,  причем  это  случается  системати¬
чески.  Как  дальше  выходить  из  этого  положения  —  не
представляю  себе.  Ездить  наугад  два  раза  в  неделю  в
чаянии  удачного  дня  с  током  —  невозможно,  а  без  этого

438
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 меня  не  пропускают.  После  неудачи  с  рентгеном  я  зашла
в  институт  и  ошалела:  очереди  унизывали  все  коридоры,
все  подходы  к  кабинетам,  что-то  прямо  пугающее,  даже  в
раздевалку  не  попадешь  попросту.  Что  делать  дальше  —
не  знаю.  Надо  феноменальное  упорство,  чтобы  добиться
там  результатов,  но,  с  другой  стороны,  это  моя  последняя
надежда,  иначе  придется  расставаться  со  станцией,  а  мне
это  трудно,  как  улитке  оторваться  от  своей  раковины.
Стара  я,  что  ли,  стала,  что  так  боюсь  нырнуть  в  неизвест¬
ное.  Но,  даже  объективно  рассуждая,  станционное  тепло
и  свет,  пока  они  есть,  —  это  такой  источник  жизни,  не
менее  важный,  чем  питание,  и  отойти  от  него  не  так-то
просто.  Вот  и  хочется,  чтобы  жизнь  сама  сорвала  с  этой
позиции  самосохранения  и  втолкнула  в  самое  течение,
чтобы  поменьше  думать  о  себе.  Мне  это  здорово  надоело.
 26/Х  —  Вчера  опять  ночевала  на  диване  у  Веры  Пет¬
ровны.  По  дороге  всякий  раз  захожу  домой  с  мыслью,
а  может,  остаться  там  на  ночь?  Но  так  холодно,  такая
пустыня  —  я  одна  на  всю  квартиру  и,  кажется,  даже  на
весь  шестой  этаж.  Для  себя  возиться  с  печкой,  разводить
канитель  с  ужином  —  ну  прямо  тошно.  И  кончается  тем,
что  я  опять  иду  к  чужому  огоньку.  Принимают  меня
более  чем  радушно,  и  как  ни  замучена  Вера  Петров¬
на  работой,  с  ней  можно  поговорить,  у  нас  есть  общий
язык  и  много  общего  в  интересах,  вкусах,  воспитании.
Но  живется  ей  много  труднее,  чем  мне,  не  говоря  уже
о  недавней  потере.  Непривычная  к  физической  работе,
она  8  часов  отсиживает,  не  вставая,  в  мастерской,  вы¬
полняет  все  виды  трудповинности,  начиная  с  таскания
кирпичей  и  кончая  охраной  дров  ночью  на  загородном
пустыре.  А  вечером  дома  стирка,  стряпня,  тасканье  воды,
превращение  столов  и  шкафов  в  дрова,  забота  о  больной
полупарализованной  сестре.  И  все  это  в  55  лет  с  боль¬
ным  сердцем.  Ее  мужество  и  энергия  внушают  невольное

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 439
 уважение,  особенно  принимая  во  внимание,  что  она  при
этом  не  теряет  бодрого  жизнеспособного  настроения.  Это
уже  совсем  в  моем  духе.  Я  стараюсь  чем  могу  помочь  ей
в  ее  хлопотах,  связанных  со  станционными  делами  пос¬
ле  смерти  Александра]  Александровича],  помогала  бы
и  дома,  но  тут  мы  еще  недостаточно  близки  и  просты.
Приходится  оказывать  мелкие  услуги  «с  бою».  В  конце
концов,  она  почти  также  одинока  и  предоставлена  самой
себе,  как  и  я,  и  моя  задача  помочь  ей,  разгрузить  хоть
немножко,  только  таким  способом  я  могу  отплатить  ей
за  гостеприимство.
 3/Х1-42.  После  такого  длительного  перерыва  опять
тревоги,  недлинные,  не  очень  шумные,  но  все-таки  вот
сегодня  сидели  на  постах  с  21-30  до  часу  ночи  в  два
приема.  Отвыкли  мы  все  и  избаловались,  стали  рассчи¬
тывать  все  дневные  дела  без  учета  этих  помех,  а  сейчас
опять,  видимо,  нужно  ловить  момент  спокойствия  и  не
откладывать,  не  растягивать  ни  одного  дела.  Хорошего,  в
общем,  мало,  но,  как  ни  странно,  у  меня  где-то  в  глубине
шевелится  нелепое  чувство  удовлетворения,  будто  кон¬
чился  какой-то  предательский  обман  и  вещи  и  события
принимают  свой  истинный  облик.  Слишком  неправдопо¬
добной  была  эта  летняя  тишина.  Но,  вообще-то,  скверно
и  муторно  на  сердце.  Сегодня  сообщение  о  сдаче  Наль¬
чика141.  За  целое  лето  мы  столько  потеряли  и  ничего  не
приобрели,  ни  в  силах,  ни  в  уверенности,  кроме  разве
одного  твердого  убеждения,  что  наши  «союзники»  скорее
готовы  предать  нас,  чем  помочь  нам.
 10/Х1  —  Кончено  наше  мирное  житие:  каждый  день
3-4  тревоги  и  днем  и  ночью.  В  городе  новые  разрушения,
битые  стекла,  срывается  столько  выстраданное  отепле¬
ние  —  опять  начинается  сизифов  труд.  Но  у  меня  на  фоне
этих  невеселых  событий  выдалось  пять  дней  прекрасного

440
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 отдыха.  Я  заранее  приставала  к  Александру]  Ивано¬
вичу]  с  просьбой  послать  меня  делегатом  на  фронт  на
праздники,  и  он  устроил  мне  это,  причем  неожиданно
вместо  однодневной  поездки,  как  в  прошлый  раз,  по¬
лучились  каникулы  с  4-го  по  8-е.  Собраться  поэтому
пришлось  очень  впопыхах.  Многое,  предназначенное  для
подарков,  не  было  ни  сшито,  ни  собрано.  Но  в  райсовете
вещей  были  груды,  и  перед  выездом  несколько  часов  мы
комплектовали  пакеты  в  атмосфере  приятной  суматохи.
Все  было  очень  скромно,  белье,  в  большинстве  ношенное,
но  много  теплого,  мыло,  писчебумажные  принадлежно¬
сти,  носовые  платки,  носки  и,  главное,  табак  и  папиросы.
Там  на  месте  оказался  такой  табачный  голод,  что  из  всего
нашего  привоза  это  оказалось  самым  драгоценным  даром.
Попали  мы  опять  не  на  передовые  позиции,  а  в  учебную
часть  —  лыжный  батальон,  расположенный  километрах
в  двенадцати  от  настоящего  фронта  и  размещенный  в
больших  четырехэтажных  корпусах  бывшего  военного
городка.  Нас,  делегатов,  было  18  человек.  Разместили
нас  в  двух  комнатах  на  четвертом  этаже.  Ложа  устро¬
или  походные  —  мешки  с  сеном  прямо  на  полу.  Сено
оказалось  промерзшее  и  начало  под  нами  таять.  Сырость
была  страшная.  Спасали  только  плащ-палатки,  которыми
были  покрыты  сверху  тюфяки.  Батальон  составлен  из
всех  родов  войск.  Нас  всех  разгруппировали  и  прикрепи¬
ли  по  2-3  человека  к  разным  подразделениям.  Я  попала
с  одной  краснощекой  работницей  Пищеторга  к  истреби-
телям-бронебойщикам.  Это  было  бы  очень  интересно,
если  бы  командиры  оказались  такие  же  гостеприимные,
как  в  других  подразделениях,  где  шефам  показывали
ученье,  давали  стрелять  и  т.д.  Нам  же  не  повезло.  Мы
попали  в  недружную  компанию  с  внутренней  натяну¬
тостью  между  отдельными  ее  членами,  заметной  даже
для  нас,  случайных  гостей.  Это  результат  перетасовки
чинов  после  ликвидации  института  комиссаров142,  когда

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 441
 в  ряде  случаев  младшие  по  чину  молодые  командиры
становились  начальниками  пожилых  политработников.
В  результате  всяких  мелких  неурядиц  мне  не  удалось
почти  побывать  у  бойцов  запросто,  не  на  официальных
встречах,  и  поэтому  я  пошла,  как  я  выразилась,  «парти¬
занить».  Нашла  курсы  мл[адших]  командиров,  какого-то
другого  подчинения,  которые  наша  делегация  совсем  не
обслуживала,  познакомилась  с  начальником  курсов,  по¬
бывала  у  бойцов,  провела  у  них  торжественное  собра¬
ние  с  раздачей  подарков.  Словом,  проделала  по  второму
разу  всю  программу.  И,  главное,  угостила  табачком.  Это,
кажется,  был  главный  источник  симпатий,  завоеванных
делегацией.  Бойцы  не  получали  табаку  около  полутора
месяцев.  Курильщики  прямо  изголодались,  подбирают
бычки,  курят  одну  завертку  три-четыре  человека,  а  пятый
стоит  рядом  и  выпрашивает  —  «дай  дыхнуть».  На  празд¬
ник  они  получили  по  20  гр.  махорки  и  водки  100  гр.,
и  я  уверена,  что  многие  охотно  отказались  бы  от  водки
ради  табака.  При  общем  хорошем  снабжении  армии  этот
прорыв  с  табаком  заставляет  задуматься  —  случайный  ли
это  перебой  с  подвозом  или  результат  военных  действий
на  Южном  фронте.
 Как  раз  в  день  нашего  отъезда  очень  мягкая  осенняя
погода  сразу  сменилась  сильным  сухим  морозом.  За  го¬
родом  это  было  очень  приятно  —  безоблачная  синева,
редковатый  сосновый  лес  кругом,  речка  в  овраге,  куда
мы  ходили  умываться  пронзительно-холодной  водой  из-
под  ледяной  корочки,  и  звонкая,  закованная  накрепко
холодом  песчаная  земля.  Но  на  параде  было  несосвети¬
мо143  холодно.  Мы  стояли  на  трибуне,  пропуская  мимо
с  приветствиями  все  части,  на  ледяном  ветре,  и  как  ни
хотелось  досмотреть  до  конца,  я  сбежала,  не  поглядев  на
боевую  инсценировку.  Все-таки  это  была  демонстрация,
парад,  как  в  мирное  время,  и  условия  там  позволяли
это,  как  это  ни  странно.  За  все  дни  не  было  ни  тревог,

442
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 ни  стрельбы,  изредка  только  жужжали  самолеты  и  если
доносились  дальние  раскаты  орудий,  то  только  из  Ленин¬
града,  который  все  это  время  не  вылезал  из  ВТ.  Вообще,
надо  сказать,  что  настроения  там  прямо-таки  тыловые,
отвратительная  светомаскировка,  никаких  противогазов,
7-го  числа  почти  все  начальство  было  пьяно  в  дым.  На¬
кануне,  6-го,  мы  покутили  у  своих  подшефных  почти  до
3  часов  ночи,  а  7-го  был  прямо  пропащий  день  —  нику¬
да  нельзя  было  сунуться,  т.  к.  везде  встречали  чрезмерно
радушные  и  вдребезги  пьяные  хозяева.  Проводить  время
на  наших  сырых  подстилках  было  совсем  неинтересно,
и  я  кончила  тем,  что  спаслась  к  своим  курсантам,  и  там,
в  кабинете  начальника  курсов,  прекрасно  отдохнула  с
книжкой  на  мягком  диване  и  в  отрадном  одиночестве.
Сам  начальник  курсов  в  это  время  носился  где-то  по
своим  бесчисленным  делам.  Любопытная  фигура,  до  чрез¬
вычайности  советская.  Не  знаю,  где  еще  можно  встретить
такого  юношу.  Маленького  роста,  подвижный  и  веселый
до  озорства,  в  23  года  на  руководящей  работе  и  руко¬
водитель  авторитетный.  Я  следила  внимательно  за  дру¬
жественным  и  в  то  же  время  твердым  тоном,  в  каком  он
говорил  со  своими  младшими  командирами.  На  полочке
много  политической  литературы  —  Маяковский,  Диккенс,
Лермонтов.  Когда  я  в  первый  раз  попала  к  нему,  момент
был  немного  неподходящий  —  его  брила  молоденькая
девочка  с  круглым  и  пухлым  личиком,  мобилизованная
парикмахерша  и,  как  потом  оказалось,  его  жена.  В  следу¬
ющий  мой  визит  мы  как  будто  уже  давно  были  знакомы,
и  солидный  начальник,  не  смущаясь,  возился  со  своей
пухлощекой  женой  как  молодой  щенок.  И  в  заключение,
когда  мы  остались  с  ним  вдвоем  и  разговор  перешел  на
семейные  дела,  он  вдруг  сказал  мне:  «Если  меня  убьют,
я  по  крайней  мере  ни  в  чем  перед  Люсей  виноват  не  буду.
Я  знал  ее  до  войны,  и  сейчас  мы  уже  5  месяцев  женаты,
но  я  всегда  к  ней  относился  честно,  и,  случись  что  со

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 443
 мной,  —  она  останется  девушкой.  Только  пусть  поминает
добром  то  время,  что  вместе  прожили».  Я  была  поражена
этим  признанием  после  тех  взрывов  неуклюжей  мальчи¬
шеской  нежности,  свидетельницей  которых  я  была.  И  этот
комсомолец,  проявляющий  такую  силу  характера  и  такое
человеческое  чувство  высшего  порядка  к  своей  подруге,
стал  мне  необыкновенно  мил.  Я  все  вспоминаю  его  задор¬
ную  и  ребячливую  улыбку,  и  является  желание  что-то  для
него  сделать,  послать  что-нибудь  на  память,  хоть  в  чем-то
проявить  расположение,  которое  он  мне  внушил.  Вообще
одним  из  преимуществ  поездки  были  встречи  с  разно¬
образными  и  любопытными  людьми,  сущность  которых
при  таком  мимолетном  знакомстве  схватывается  иногда
четко  и  ярко,  как  фотоснимок.  Один  вечер  я  проспорила
с  критиком  Кричевским,  который  там  читал  исторические
лекции.  Пожилой  человек,  отмеченный  всеми  отрицатель¬
ными  стигматами144  литературщины:  хвастливость,  актер¬
ствующий  тон,  изобилие  цитат,  чрезмерно  литературные
обороты  речи,  частые  упоминания  о  знакомых  знаменито¬
стях,  раздражающая  наигранность  слов  и  жестов  при  де¬
монстративных  заявлениях  —  «Люблю  простых  людей!».
Но  одновременно  уменье  вытащить  спорную  проблему,
ловкие  выпады  и  реплики  в  споре,  иногда  неожиданные
и  свежие  мысли.  Темой  спора  было  предстоящее  введе¬
ние  погон  в  армии145  и  шире  —  возвращение  к  старой
терминологии  и  т.д.  Я  никак  не  могу  принять  все  эти
внешние  формы,  ставшие  одиозными  со  времен  Граждан¬
ской  войны,  а  он  защищал  их  и  оправдывал  внутренней
необходимостью.  Между  прочим,  все  чаще  командиров
называют  офицерами,  и  я  опять-таки  не  могу  усвоить,
что  этим  определяется  и  зачем  это  может  быть  нужно.
Потом  был  старший  лейтенант  Смирнов  в  нашем  под¬
разделении  —  очень  красивый  парень,  хороший  образчик
мужской  породы,  лет  тридцати  на  вид,  но  с  усталыми,  пре¬
зрительно  старыми  глазами,  с  каким-то  неблагополучием

444
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 в  сердцевине.  С  ним  был  длинный  разговор  под  хмельком,
когда  мы  встречали  праздник  6-го  числа  в  их  компании,
а  в  день  отъезда,  во  время  нашего  прощального  визита,
он  много  интересного  рассказывал  о  нашей  иранской  экс¬
педиции146,  в  которой  он  принимал  участие.  И  множество
других:  лейтенант  —  украинец,  читавший  в  подвыпитии
Шевченко,  целая  плеяда  других  украинцев,  из  которых
чуть  не  целиком  подобран  начсостав,  толстяк-миномет¬
чик,  невероятного  гостеприимства  человек,  разнообразные
лица  бойцов,  среди  которых  много  18-летних  мальчиков.
И  под  сурдинку,  лейтмотивом  всех  впечатлений  в  голове
навязчиво  засели  две  строчки  трагического  пожелания  из
песни:  «Если  смерти,  то  —  мгновенной,  Если  раны,  —  не¬
большой»147.
 24/Х1  —  Последнюю  неделю  у  меня  держалось  какое-
то  необыкновенно  оптимистическое  настроение  —  будто
вдруг  не  стало  этого  угнетающего  мрака,  в  котором  скры¬
вается  каждый  завтрашний  день.  Это  было  совершенно
необоснованно,  африканские  события  были  явно  недоста¬
точны148  для  оптимистического  прогноза  на  ближайшее
время.  И  вот,  вечером  22-го  сообщение  о  наступлении  под
Сталинградом,  которое  я  услышала  сидя  на  дежурстве
в  штабе.  После  первых  минут  захватывающей  радости
я  точно  исчерпалась  и  сейчас  у  меня  состояние  осто¬
рожного  спокойствия  —  иначе  не  умею  его  определить.
Точно  боишься  шагом  ступить  на  лед.  И  вокруг  я  не
вижу  той  припадочной,  почти  истерической  радости,  ко¬
торой  встречались  в  прошлом  году  события  под  Москвой
в  декабре  месяце.  Но  все  стали  как  будто  увереннее  и
жизнерадостней.  Вчера  были  военные  занятия.  Человек
тридцать  пять  присутствовало.  Я  посмотрела  вдоль  вы¬
строенных  рядов  и  тут  испытала  прилив  большой  радо¬
сти.  Это  стояли  здоровые,  нормальные  люди,  способные
улыбаться  и  шутить.  И  этих  же  людей  я  вспомнила  в  не¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 445
 давнее,  даже  летнее  еще  время,  угрюмых,  необщительных,
поглощенных  своими  невеселыми  мыслями  и  питатель¬
ными  заботами.  Да,  мы  еще  воскреснем  и  будем  жить,
даже  мы,  а  не  только  наши  дети,  когда  кончится  это
проклятое  наваждение.
 Военные  занятия  у  нас  протекают  с  серьезной  миной,
хотя  присутствие  девушек,  неумелых  и  забавных  в  своих
воинских  приемах,  придает  им  иногда  юмористический
оттенок.  Любопытно,  что  не  слышно  обычной  воркот¬
ни  на  всякие  сверхсметные  занятия.  Я  по  возрасту  не
подлежу  обучению,  но  включена  по  партийной  линии  и
должна  сказать,  что  занимаюсь  с  интересом,  главным  об¬
разом  по  принципу  «всякое  знание  ко  благу».  И  даже  моя
сверхштатская  натура  не  протестует  против  маршировки
и  обучения  штыковому  бою,  хотя  «длинным  —  коли!»
у  меня  получается,  наверное,  анекдотически.  Но  любопыт¬
но,  что  даже  тяжесть  винтовки,  с  первого  раза  показав¬
шаяся  непосильной,  после  двух-трех  приемов  становится
привычной  и  начинаешь  уже  с  ней  справляться.  Но  хочу
все-таки  надеяться,  что  не  придется  пробовать  на  деле
искусство  всаживать  штык  в  живое  тело,  даже  немецкое.
 Под  воскресенье  я  пошла  к  Вере  Петровне.  Осталась
у  нее  ночевать  и  на  другой  день  сидела  там  полдня,  раз¬
бирала  библиотеку  Александра  Александровича].  Как
всегда,  ушла  от  них  точно  омытая  и  освеженная  их  сер¬
дечностью  и  дружелюбием.  Поделилась  с  ними  своим
необоснованным  оптимизмом  и,  к  удивлению  своему,
встретила  полный  отклик,  не  только  у  Веры  Петров¬
ны,  которая  вообще  удивительна  по  своей  неистощимой
бодрости  духа  при  физической  слабости  и  многотрудной
жизни,  но  даже  у  Евгении  Петровны,  полупараличной,
с  заплетающимся  языком,  с  такой  печальной  ограничен¬
ностью  всех  физических  проявлений  живого  еще  духа.
Между  прочим,  у  них  был  очень  интересный  во  многих
смыслах  визит  накануне.  Как  они  рассказывали,  утром

446
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Евгения  Петровна  встала  в  очень  тяжелом  нервном  со¬
стоянии  и  вдруг  без  причины  начала  громко  и  неутешно
рыдать.  На  все  тревожные  вопросы  Веры  Петровны  она
отвечала  только  одно:  «Мне  очень  тяжело,  но  я  знаю,  что
сейчас  меня  кто-то  утешит  и  ободрит,  и  мне  будет  совсем
хорошо».  Не  успела  она  успокоиться  —  звонок.  Вера  Пет¬
ровна  спрашивает  —  кто?  Из-за  двери  отвечает  мужской
голос,  спрашивает  Евгению  Петровну  Доброву.  Напу¬
ганная  случаями  грабежей,  Вера  Петровна  продолжает
добиваться  —  кто  это.  Посетитель  отвечает:  «Я  военный
цензор.  Хочу  видеть  Евгению  Петровну».  После  долгих
осторожных  расспросов  его  впустили.  Оказался  молодой
человек,  военный,  отрекомендовался  военным  цензором
и  сказал,  что,  прочитывая  письма  Евгении  Петровны  к
брату,  он  узнал  об  ее  инвалидности  и  был  поражен  ее
бодрым  тоном  и  шутливостью  редких  жалоб,  особенно
на  холод.  И  под  впечатлением  ее  писем  он  захотел  с  ней
познакомиться  и  узнать,  в  чем  она  нуждается,  чем  ей  по¬
мочь.  Можно  себе  представить,  как  обе  сестры  были  по¬
ражены  и  тронуты  этим  посетителем.  Ни  на  что  особенно
они  ему  не  пожаловались,  кроме  холода,  т.к.  они  сидят
без  дров  и  топят  мебелью,  к  тому  же  очень  экономно.
Он  обещал  помочь  им  в  этом  отношении,  распростил¬
ся  и  ушел,  оставив  их  в  полном  радостном  изумлении.
Меня  этот  случай  чрезвычайно  заинтересовал,  с  одной
стороны,  как  выступление  военного  цензора  в  неожидан¬
ной  роли  (это  очень  по-советски  получилось),  а  с  другой
точки  зрения  предшествующих  обстоятельств.  Впервые  я
столкнулась  сама,  а  не  с  чужих  слов,  со  случаем  прояв¬
ления  высших  нервных  свойств  человеческой  природы
и  особенно  в  таких  характерных  условиях,  у  больной  с
подавленной  психофизиологической  деятельностью  в  ре¬
зультате  мозгового  кровоизлияния.  Я  рассматриваю  это
как  компенсаторное  развитие  участков  головного  мозга,
деятельность  которых  у  нас,  нормальных  людей,  нахо¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 447
 дится  в  зачаточном  состоянии.  Это  дало  большой  толчок
многим  мыслям  и  обоснование  для  целого  ряда  заключе¬
ний,  к  которым  я  до  сих  пор  подходила  очень  осторожно.
 7/XII  —  Да,  безусловно,  мы  ожили  и  вернулись  к  нор¬
мальному  восприятию  жизни  в  эту  зиму.  Сегодня,  идя
по  улице,  я  натолкнулась  на  такую  сцену:  стояла  группа
женщин,  чистивших  снег,  рядом  из  громкоговорителя
звучал  веселый  плясовой  мотив.  И  одна  из  женщин  очень
ловко  откалывала  па  русского,  ловко  и  задорно,  несмотря
на  неуклюжую,  громоздкую  обувь.  Она  плясала  ко  мне
спиной.  Я  обогнула  ее  и  заглянула  в  лицо.  Это  была  ти¬
пичная  изможденная  ленинградка,  немолодая,  желтоли¬
цая,  нездорового  вида.  Но  у  нее  была  улыбка  во  весь  рот,
и  все  вокруг  нее  улыбались,  и  метельщицы,  и  встречные
прохожие.  Разве  можно  было  увидеть  что-либо  подобное
в  прошлую  зиму?  Наша  молодежь,  жившая  полтора  года
как  бесполые  существа,  стала  ухаживать  и  влюбляться,
и  когда  кто-то  вздумал  разводить  мораль  на  эту  тему,
я  сказала:  «Я  так  радуюсь  всякому  пробуждению  жизни
после  ужасной  мертвечины,  в  которую  мы  целый  год
были  погружены,  что  готова  смотреть  благожелательно
даже  на  эти  маленькие  романы  мужей  эвакуированных
жен».  Все  лучше,  чем  эта  подавленность  всех  живых  ин¬
стинктов,  владевшая  нами  больше  года.  И  сейчас  еще
многие  недоедают,  на  улицах,  в  трамваях  полно  дист¬
рофиков.  Сегодня  мне  говорили,  что  резко  увеличилось
поступление  их  в  больницы,  увеличилась  смертность,
кто-то  уже  видел  трупы  на  улицах,  но  это  все  не  то,  не
тот  беспросветный  мрак,  что  мы  переживали  прошлой
зимой.  Любопытно,  как  недавно  у  меня  на  глазах  вос¬
крес  человек.  Появилась  у  нас  уборщица  новая  —  кар¬
точка  второй  категории,  типичный  дистрофик.  Работала
едва-едва.  В  свободные  минуты  сидела,  свесив  голову
и  руки  в  позе  полной  раздавленности.  С  каждым  днем

448
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 ее  состояние  ухудшалось,  глаза  заплывали  отеками,  она
слабела  на  глазах.  Я  расспросила  ее  —  оказалось,  у  нее
четырехлетний  ребенок,  такой  же  заморенный,  и  припев
во  всех  рассказах:  «видно  придется  помирать».  У  меня
опять  вспыхнуло  то  курьезное  гневное  ожесточение,  ко¬
торое  нападает  на  меня  вместо  сочувствия  при  столкно¬
вении  с  такими  дряблыми,  безвольными,  не  борющимися
людьми.  Я  отругала  ее  на  все  корки,  сколько  сил  хватило
и  за  нее  самое,  и  за  ребенка:  «Почему  довела  себя  до  это¬
го,  почему  не  устроила  девочку  в  детсад?»  —  «Ноги  не
ходят,  не  могу  дойти  с  ней  в  райсовет  и  в  поликлинику».
Я  в  сердцах  взялась  за  это  дело,  достала  ей  направле¬
ние  в  детсад  из  райсовета,  ее  самое  устроили  на  рацион
с  начала  месяца,  и  женщина  буквально  в  неделю  стала
неузнаваема:  лицо  опало,  настроение  взбодрилось,  ста¬
ла  двигаться  как  следует,  работать,  улыбаться.  Каждый
день  мне  докладывает,  как  она  довольна  и  спокойна,  как
ее  девочка  поправляется  в  детсаде,  какой  вкусный  был
обед  на  рационе  и  т.д.  Так  немного  было  нужно,  чтобы
человек  вернулся  к  жизни.  А  ведь  была  совсем  обре¬
ченная,  из  тех,  что  от  упадка  духа  теряют  и  последние
физические  силы.
 Сегодня  заполняю  анкету  по  приему  в  партию.  Этот
дальнейший  шаг  волнует  меня  почему-то  больше,  чем
вступление  в  кандидаты.  Я  до  сих  пор  не  знаю,  как  я
уложусь  в  партийную  дисциплину  и  не  грозит  ли  это
мне  в  дальнейшем  внутренней  ломкой.  Но  раздумывать
об  этом  уже  поздно.
 19/ХП  —  Редко  пишу,  занята  последнее  время  до  пре¬
дела,  а  жизнь  устоялась,  течет  изо  дня  в  день  заполненная
работой  до  отказа,  без  всяких  событий  и  впечатлений
извне.  Из  внутренних  же  событий  самое  значительное  —
это  то,  что  вчера  меня  в  райкоме  провели  в  члены  пар¬
тии.  Год  три  месяца  кандидатского  стажа  пролетели  так

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 449
 быстро,  несмотря  на  всю  исключительность  этого  года.
Если  проверить  себя  —  чем  оправдала  я  этот  год?  Были
и  большие  плюсы,  и  большие  минусы.  Одно  только  ясно
вижу  в  себе  после  горького  опыта  этого  тяжкого  года  —
экзамена  —  есть  во  мне  бесстрашие  перед  физической
опасностью,  есть  упорная  воля  к  борьбе  с  трудностями
и  малодушием,  но  нет  этой  самой  воли  в  ряде  мелочей,
заводивших  иногда  далеко  от  прямолинейного  поведения.
А  так  как  сознание  у  меня  всегда  ясное  и  беспощадное
к  себе,  то  мои  компромиссы  с  совестью  менее  прости¬
тельны,  чем  у  кого-либо  другого.  Этот  разлад  сознания
и  воли  всегда  был  у  меня,  и,  подходя  к  старости,  я  еще
не  разделалась  с  ним,  как  следовало  бы.  И  еще  одному
я  выучилась,  что  своя  жизнь  становится  осмысленной
и  ценной,  только  когда  делаешь  что-нибудь  для  других.
Все,  что  делаешь  для  себя,  это  пустоцвет.  Я  далека  от
нарочитого  самопожертвования,  считаю  всякое  насилие
над  собой  в  этом  отношении  вредным  и  бесплодным.
Только  то,  что  делается  легко  от  сердца,  —  дает  внешние
результаты  и  внутреннюю  радость.  Но  это  все  только
азбука  великой  науки,  которой  надо  учиться  до  послед¬
него  дня  жизни.  Тут  мой  опыт  вплотную  подводит  меня
к  тому  партийному  содержанию,  которым  должна  быть
наполнена  жизнь.  Идеи  коллективизма,  взаимопомощи,
пресловутая  чуткость  к  людям,  так  опошленная  чину¬
шами  от  партии  и  затасканная  газетными  статьями  до
неузнаваемости,  —  суть  их  остается  все  же  высшим  дости¬
жением  в  человеческом  общежитии  и  нисколько  не  ума¬
ляется  тем,  что  люди  —  носители  этих  идей  —  так  малы
по  сравнению  с  ними.  Эти  идеи  еще  не  по  плечу  нашему
поколению.  Оттуда  и  противоречия  между  нашей  соци¬
альной  теорией  и  практикой.  Но  об  этом  можно  и  писать,
и  думать  без  конца.  Еще  одно  только  надо  добавить:  весь
комплекс  фашистской  идеологии  является  прямой  про¬
тивоположностью  этим  идеям,  и  все,  что  направлено  на

450
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 борьбу  с  этой  глубоко  враждебной  идеологией,  должно
быть  поддержано.  Я  иногда  ощущаю  радостное  изумление
перед  той  стихийной,  прямо-таки  поразительной  верой  в
победу  —  нашу  победу,  которая  пронизывает  наше  созна¬
ние,  нашу  жизнь.  Чего  стоит  одно  воскресение  Ленин¬
града  из  мертвых.  Разве  возможно  оно  было  бы  после
ужасов  прошлой  зимы,  если  бы  не  эта  вера?  По-преж¬
нему  душит  город  блокада,  по-прежнему  бьет  немецкая
артиллерия  по  городу,  немцы  сидят  цепко,  как  впившиеся
клещи,  в  Петергофе,  Стрельне,  в  незабываемо-прекрас¬
ном  Павловске.  Еще  не  видно,  когда  и  как  разомкнется
это  убийственное  кольцо.  А  в  газете  маленькая  заметка  —
художники,  архитекторы,  историки  Ленинграда  собирают
материалы  для  восстановления  исторических  пригородов
Ленинграда,  лежащих  сейчас  в  развалинах.  Трудно  пере¬
дать,  как  могут  взволновать  и  наполнить  надеждой  такие
вещи.  И  то,  что  город  упрямо  налаживает  нормальную
жизнь,  борясь  не  только  с  внешними  препятствиями,  но
и  с  внутренним  врагом  —  косностью,  ленью,  равнодуши¬
ем,  неповоротливостью,  —  это  тоже  источник  надежды.
Очень  часто  выполнение  безнадежно  отстает  от  задания:
сказано  обеспечить  город  водой,  а  люди  еще  бегают  с
ведрами  к  соседним  водоразборам  (но  уже  не  на  Неву),
сказано  дать  свет  в  квартиры,  а  осветительная  сеть  в
беспорядке,  сказано  наладить  бани,  а  там  по-прежнему
многочасовые  очереди  и  перебои  с  водой.  Но  задание
дано,  дан  толчок,  и  он  делает  свое,  прошибая  матери¬
альные  препятствия  и  медные  лбы  иных  исполнителей.
Вчера,  из  райкома,  я  зашла  к  Верочке  Королевой.  На
лестнице,  как  всегда,  чернильная  темнота,  при  зажжен¬
ной  спичке  прочитала  на  дверях  записку  —  искать  ее  в
соседней  квартире.  Едва  достучалась,  открыла  соседка,
самой  Верочки  не  оказалось  дома.  Спрашиваю  —  в  чем
дело,  почему  переехала?  Оказывается,  взрывной  волной
высадило  у  нее  все  окна  и  рамы,  испортило  ей  новоселье,

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 451
 а  она  только  перед  этим  перебралась  туда  из  верхнего
этажа.  В  квартире  такая  же  тьма,  как  и  на  лестнице,
соседка  ощупью  провела  меня  к  себе  на  кухню,  где  она
живет.  Тесно,  грязно,  завалено  барахлом,  и  все  это  при
свете  коптилки  выглядит  бесконечно  уныло.  Я  скоро  со¬
бралась  уходить.  Вышла  в  тот  же  чернильный  коридор  и
вижу  какой-то  свет.  Пошла  на  него  —  в  ванной  комнате
горит  электричество!  Я  кричу  ей  об  этом  радостном  от¬
крытии.  Из  соседней  комнаты  выскакивают  какие-то  де¬
вушки,  прямо  визжат  от  восторга  —  свет,  свет!  Этот  дом
поврежденный,  изувеченный  дом  через  свет  возвращается
к  жизни,  выкарабкивается  со  всем  своим  поредевшим  на¬
селением  из  темноты,  в  которую  был  погружен  больше
года.  Повреждения  отремонтируют,  люди  вернутся,  будет
и  свет,  и  тепло,  и  вода,  будет  жизнь,  одним  словом,  и  эта
лампочка,  загоревшаяся  неожиданно  в  ванной,  —  как  сиг¬
нал  будущего  благополучия.  Все  вернется  для  живых,  не
вернутся  только  люди,  павшие  жертвами  на  этом  трудном
пути.  Память  о  Борисе  чем  дальше,  тем  мучительней.
Боль  о  нем  вспыхивает  в  самые  неожиданные  минуты.
Точно  голос  какой-то  вдруг  подымается  внутри  —  Боря,
Боря!  —  и  все  становится  бесцельным  и  ненужным,  со¬
вестно  и  страшно  радоваться  хорошей  погоде,  музыке,
ощущать  свое  благополучие,  сознавать  себя  живой.  Горло
сжимается,  и  на  какой-то  промежуток  времени  все  ста¬
новится  черным  и  безнадежным  и,  кажется,  сама  живешь
по  какому-то  недоразумению.  Когда  придется  умирать,
память  о  Бориной  безвременной  гибели  должна  прийти
на  помощь  в  преодолении  этого  рубежа,  потому  что  и
сейчас  единственное,  что  дает  разрядку  этой  муке,  —  это
мысль:  «и  ты  умрешь».
 18  января
 Был  обычный  день  и  обычный  вечер,  большая  уста¬
лость  после  целодневного  мотанья  и  поездка  в  Ленэнерго.

452
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Часов  в  девять  я  легла  отдохнуть,  уснула  и  проснулась  пе¬
ред  самым  новым  выпуском  последних  известий.  И  около
одиннадцати  внезапно  эти  слова:  Волхов,  Шлиссельбург
и  самые  долгожданные  —  прорыв  блокады.
 Я  стремительно  растолкала  спящую  Паню,  и  мы  слу¬
шали  второй  и  третий  раз  и  плакали,  и  сердце  так  билось,
что  заглушало  передачу.  Потом  забарабанили  в  дверь  —  в
красный  уголок  на  митинг.  Собрались  почти  все  свобод¬
ные  от  вахты  обитатели  станции.  Поздравления,  поце¬
луи  —  прямо  светлый  праздник.  Девушки  пустились  в
пляс,  как  были,  в  валенках  и  шубах,  с  таким  увлечением,
что  пыль  буквально  поднялась  столбом.  Едва  угомони¬
лись,  когда  начался  коротенький  митинг.  Сейчас  уже
3  часа  ночи.  Сижу  в  своей  комнате  в  общежитии.  Радио
не  умолкает  —  песни,  передачи  с  митингов,  выступления
писателей,  производственников,  военных.  А  у  меня  после
первого  прилива  радости  опять  приступ  тоски,  думаю  об
ушедших,  не  доживших.  И  уж  не  знаю,  от  печали  или
от  радости  так  тесно  в  груди  и  подступают  слезы.  Боже
мой,  какие  полтора  года  за  плечами!  И  ведь  это  еще  не
конец,  едва  начало  его,  только  первый  шаг  ֊  может  быть,
самый  трудный.  Но  сколько  еще  тяжкой  черной  работы,
сколько  этой  заразы  вокруг!  Правда,  надежда  —  великая
сила  и  недаром  с  началом  этого  года  как  будто  проясне¬
ло  что-то  впереди.
 После  сдвигов  на  южных  фронтах  как  мы  ждали  это¬
го  движения  воды  под  Ленинградом!  Последние  десять
дней  были  непрерывные  ночные  тревоги.  Мы  отсиживали
на  постах  иногда  по  4-5  часов,  вскакивая  по  несколько
раз  в  ночь,  напряжение  зрело  ощутимо.  И  вот  наконец
разрешилось  сегодняшним  сообщением.  Дышать  легче,
будем  ждать  развития  событий.
 28/Ш  —  Столько  приходилось  писать  писем  за  по¬
следнее  время,  что  больше  не  оставалось  ни  времени,  ни

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 453
 охоты  повторяться.  Все  укладывалось  в  беседе  с  близки¬
ми.  Сейчас  перебой.  Опять  реже  стали  появляться  эти
бесценные  конвертики  и  уголки,  взрезанные,  грубо  за¬
клеенные  и  такие  дорогие.  Особенно  от  Наташи  уже
недели  две  нет  ничего,  а  ведь  она  на  ремонтном  поезде,
на  путях  и  не  так  далеко  от  фронта.
 Чем  мы  жили  это  время?  Три  месяца  главным  содер¬
жанием,  центром  каждых  суток  было  сообщение  в  по¬
следний  час.  Я  почти  ни  одного  вечера  не  ложилась,  пока
не  дождусь  сообщения,  как  бы  ни  был  утомителен  день.
Потом  период  молчания  на  юге,  небольшое  движение
вперед  на  Западном  фронте  и  в  конце  концов  —  трагиче¬
ское  отступление,  отдача  Краснодара,  центра  Донбасса  и
Харькова149.  Трудно  передать,  как  больно  отзывались  эти
известия,  какими  темными  стали  опять  дни.  Но  терпенье
с  нами,  выдержка  и  уверенность  в  будущем  не  изменя¬
ют.  Только  еще  на  несколько  шагов  становится  дальше
желанный  конец  и  еще  больше  крови  будет  стоить.
 Наша  станционная  жизнь  за  последние  три  месяца
резко  изменилась  к  худшему.  В  январе  появился  новый
директор,  заставивший  горько  сожалеть  о  безвредном  и
добродушном  Маркарове.  А  этот  —  Борисов  —  ставлен¬
ник  и  приятель  нового  управляющего  Ленэнерго,  класси¬
ческий  образчик  того,  к  какому  уродству  может  привести
беззастенчивый  протекционизм.  Как  законченный  и  рез¬
ко  выраженный  отрицательный  тип  он  даже  интересен,
но  не  с  этой  точки  зрения  приходится  оценивать  руко¬
водителя  предприятия.  Невежда  полный  в  технических
вопросах,  невероятно  грубый  в  обращении  с  людьми,
глупый  и  самонадеянный  самодур  и  вдобавок  еще  трус  —
редко  встретишь  набор  таких  качеств  в  одном  человеке.
Я  сразу  же  дала  резкий  отпор  его  попыткам  кричать  на
меня  и  действовать  угрозами.  Он  быстро  осел  и  стал  поч¬
ти  вежлив,  но  работать  от  этого  было  не  легче.  Беззакон¬
ные  распоряжения,  возмутительные  денежные  траты  на

454
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 свою  автомашину,  на  обстановку  кабинета,  бестолковые
и  противоречивые  приказы,  град  выговоров  и  наказаний
«без  обеда»,  половина  которых  на  другой  день  отменяет¬
ся  как  необоснованная,  —  ну,  прямо  сумасшедший  дом.
Из  директорского  кабинета  по  утрам  разносится  истош¬
ный  крик,  потом  наступает  тишина  —  директор  изволил
отбыть  на  своем  Шеврале150,  причем  цель  этих  поездок
в  основном  раздобывание  бензина  и  водки,  а  вечером
опять  в  кабинете  гам*,  гармошка  —  директор  предается
заслуженному  отдыху.
 Любопытно,  что  это  растлевающее  влияние  распро¬
странилось  на  всю  станцию.  Такие  люди,  как  Махлышев
и  Шестаков,  с  готовностью  восприняли  новые  методы
администрирования  криком  и  палкой,  а  Чистяков,  на
которого  я  возлагала  некоторые  надежды,  оказался  ма¬
лодушным  трусом.  В  страхе  перед  управляющим  он  не
рискнул  вступить  в  открытую  борьбу  с  этим  хамом  и
вдобавок  устроил  себе  командировку  к  семье  на  Большую
землю.  Это,  я  считаю,  цена  его  отступления.  К  счастью,
и  помимо  Чистякова  нашлись  члены  партии,  не  поми¬
рившиеся  с  появлением  такого  «руководителя».  Райком
очень  заинтересовался  его  образом  правления,  да  и  бы¬
товым  обликом  тоже,  и  я  надеюсь,  что  скоро  положит
конец  такому  беспримерному  безобразию.  Но  —  пока
солнце  взойдет,  роса  очи  выест.  Несмотря  на  относитель¬
но  миролюбивое  отношение  ко  мне  лично  (еще  бы,  кем
только  я  не  была  за  это  время,  начиная  с  нач[альника]
спецотдела  и  кончая  машинисткой),  —  все-таки  так  угне¬
тала  атмосфера  разложения  на  станции,  такая  нетерпимая
создалась  обстановка,  что  я  решила  уходить  и  вот  уже
второй  месяц  пробиваюсь  в  этом  направлении.  Сейчас
меня  выцарапывает  уже  райком.  Самой  бы  ни  за  что  не
освободиться.  Вероятно,  с  апреля  уже  перейду  на  новую
 *  В  тексте:  там.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 455
 работу  в  отдел  по  устройству  семей  военнослужащих.  Это
сейчас  боевой  и  ответственный  участок.  Дело  должно
быть  живое,  не  бумажное,  и  я  рада  буду  отдохнуть  от
цифр  и  ненужной  статистики.  В  глубине  души  мне  до
боли  жалко  станцию.  Кажется  —  немножко  изменись  к
лучшему  обстановка,  и  я  с  дорогой  душой  осталась  бы.
Жалко  бросать  свою  налаженную  библиотеку,  которую  и
передать-то  некому,  жалко  отрываться  от  жизни  на  про¬
изводстве.  Но  жребий  брошен,  об  отступлении  не  может
быть  и  речи.  В  части  своего  бытового  устройства  я  иду
прямо-таки  на  авантюру:  завтра  меня  лишат  крова  на
станции,  и  я  буквально  не  знаю,  где  придется  ютиться.
Только  не  дома,  на  8-й  линии.  Там  ледяная  пустыня  на
 6-м  этаже.  Ни  дров,  ни  воды,  ни  живой  души  на  весь  верх
громадного  дома.  Но  я  так  уверена,  что  течение  жизни
к  какому-нибудь  берегу  да  прибьет,  только  бы  самой  не
плошать,  что  не  очень  пугаюсь  этой  неопределенности.
Пока  я  еще  не  сдаю  дела  на  станции  —  некому.  Авось  не
сразу  меня  выпроводят,  а  там  огляжусь  и,  так  или  иначе,
устроюсь.  Иногда  только  вылезают  в  воображении  слож¬
ные  в  нынешних  условиях  бытовые  подробности:  а  как
будет  со  стиркой?  с  холодом?  с  горячим  чаем  вечерком?
И  тут  же  себя  осаживаешь:  эка  важность,  в  нашей  полу-
бивуачной  жизни  надо  приспособляться  всячески,  только
бы  сил  хватило.  И  опять-таки  говорит  под  сурдинку  вера
в  неизбежность  и  логическую  связь  событий:  будет  то,
что  должно  быть.  Недаром  так  скопились  все  обстоятель¬
ства,  способствующие  моему  освобождению,  начиная  с
разгрузки  от  совместительств  и  кончая  отсутствием  Чи¬
стякова,  который  не  дал  бы  мне  уйти  так  легко.
 5/1V  —  Пятидневка  на  новой  работе  и  совершенно
неясное  внутреннее  состояние:  не  могу  сама  понять,  нра¬
вится  мне  или  не  нравится.  Вся  суть  работы  сводится  к
помощи  людям  в  самых  разнообразных  формах,  начиная

456
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 с  добывания  дров  или  обуви  и  кончая  повышением  квали¬
фикации.  Без  конца  идут  женщины  со  своими  нуждами  и
горестями,  большинство  жалкие,  истощенные,  заезженные
жизнью,  почти  все  плачут,  почти  все  не  говорят,  а  ноют,
и  поди  разберись,  у  которой  это  предел  человеческой
выносливости,  а  у  которой  коммерческий  расчет  —  вы¬
плакать  побольше.  Большинство  из  них  такие  измятые,
жалкие,  сдавшиеся  в  борьбе,  что  нет  к  ним  настоящей  жа¬
лости.  Но  кто  меня  трогает  до  глубины  души  —  это  дети,
одинокие,  по-взрослому  ведущие  борьбу  за  жизнь  в  наше
время,  которое  не  всякому  взрослому  под  силу.  Вчера  и
сегодня  приходили  две  девочки-школьницы  лет  по  13-14.
Одна  хлопотала  насчет  пособия  за  отца,  причем  просила
выдать  документы  не  общие  с  матерью,  а  отдельно.  По¬
чему?  Оказывается,  мать  из  одичалых  людей,  у  которых
голод  и  лишения  приглушили  даже  материнское  чувство.
Она  бросила  дочь,  живет  отдельно  и  не  только  не  по¬
могает  ей,  но  еще  отбирает  последнее.  Девочка  осталась
одна,  но  школу  не  бросила,  отлично  учится,  учительница
дает  о  ней  самые  лучшие  отзывы.  Сама  себя  обшивает,
обстирывает,  выглядит  чистенько,  говорит  бодро,  улыба¬
ясь,  и  только  в  заключение,  вернувшись  от  двери,  просит,
краснея  и  смущаясь:  «Вы  только  маме  не  говорите,  когда
она  придет,  что  я  просила  отдельные  книжки  выдать,  а  то
она  обидится».  Другая  девочка  —  сирота,  отец  не  подает
вестей  с  фронта,  мать  убита  при  артобстреле,  квартиру
разбомбило,  живет  одна  в  новой  комнатке  на  12  метрах
и  плату  за  нее  вносит  по  максимальному  тарифу,  хотя
имеет  все  права  на  льготы.  Пришла  просить  пересмотра
квартплаты  и  снятия  задолженности.  Тоже  учится.  Денеж¬
ную  поддержку  получает  от  тети,  но  во  всех  остальных
бытовых  подробностях  предоставлена  самой  себе.  Какую
школу  проходят  эти  дети!  Можно  надеяться,  что  это  будут
люди  с  характером,  а  не  такие  тряпицы  и  мочалки,  как
многочисленные  мамаши  и  тетеньки  старшего  поколения.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 457
 Мои  товарищи  по  работе  в  основном  только  еще  два
инспектора  —  нас  всего  трое.  Старший  инспектор,  Не-
злобина,  принимает  заявления  и  с  ними  основной  по¬
ток  слез,  жалоб,  а  подчас  и  брани.  Незаметная  на  вид,
деловитая  женщина,  лет  сорока,  с  деловой  точки  зрения
сразу  меня  оценила.  Я  это  почувствовала,  и  поэтому  есть
надежда  сработаться  с  ней.  Кроме  того,  нас  сблизила
общность  семейных  интересов  —  у  нее  тоже  две  дочери,
помоложе  моих,  эвакуированы  в  Свердловскую  область.
Второй  инспектор  —  по  бытовым  вопросам  —  совсем
еще  девочка  на  вид,  румяная  и  кареглазая.  Мне  приятно,
что  ее  зовут  Наташа,  что  она  производит  впечатление
простодушия  и  прямоты.  Ее  обязанность  —  квартирные
обследования,  работа  тяжелая  и  физически,  и  морально.
Она  говорила,  что  на  первых  порах  ни  спать,  ни  есть  [не]
могла,  столько  приходилось  за  день  навидаться  нужды,
горя,  человеческих  раздавленных  жизнью  существ.  Муж
у  нее  лежит  тяжело  раненный  в  госпитале.  Вчера  она  хо¬
дила  его  навещать,  а  сегодня  в  минутку  редкого  затишья
в  отделе  рассказала  мне  свой  роман  —  действительно
точно  выдуманный  писательской  фантазией.  Прошлой
зимой  муж  ее  приехал  в  Ленинград,  и  на  квартире,  от¬
куда  Наташа  уехала,  ему  сказали,  что  она  умерла  с  го¬
лода.  Она  же,  не  получая  от  него  вестей,  тоже  считала
его  погибшим.  В  декабре  Наташа  поехала  с  делегацией
на  фронт,  и  там,  в  воинской  части,  один  из  командиров,
занимая  ее,  стал  показывать  ей  фотоснимки,  на  одном
из  которых  она  узнала  своего  мужа.  Она  была  так  по¬
ражена,  что  спросила:  «А  это  кто?»  и  на  ответ:  «Это
мой  близкий  друг»,  возразила  с  гневом:  «Это  мой  друг,
а  не  ваш»,  —  и  ушла,  не  входя  в  дальнейшие  расспро¬
сы.  Ее  собеседник,  зная  о  потере  и  о  горе  своего  друга,
заподозрил  что-то  странное  и  послал  за  тем  в  часть  за
20  клм.  И  на  другой  день  произошла  встреча  —  воскре¬
сение  из  мертвых.  Меня  чем-то  невыразимо  порадовал

458
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 этот  рассказ,  может  быть,  как  оправдание  радости  и  са¬
мой  безрассудной  надежды,  хоть  изредка  сбывающейся
для  немногих  счастливцев.  Правда,  сейчас  один  из  этих
счастливцев  лежит  на  больничной  койке,  а  другая  может
в  любой  момент  стать  жертвой  военной  случайности,  ви¬
сящей  повседневно  над  нашими  головами.  Но  все-таки
на  их  долю  пала  вспышка  счастья  и  удачи,  и  я  не  могу
этому  не  радоваться  и  не  могу  одновременно  не  испыты¬
вать  приступа  тоски  при  мысли  о  судьбе  моей  Наташи.
Как  мы  все-таки  беззащитны  сейчас  перед  этим  вихрем
несчастий,  который  ежеминутно  может  изувечить  нас  и
наших  близких!  Моя  Наталочка  сейчас  тоже  на  фронто¬
вой  полосе,  и  такие  места,  как  железнодорожные  пути,
станции,  мосты,  с  которыми  связана  ее  работа,  —  это  же
излюбленная  цель  для  нападений  всех  видов.  Но  что
поделаешь  с  этой  тревогой?  Только  запрячешь  ее  по¬
глубже,  прикроешь  всякими  дневными  заботами  с  тем,
чтобы  жить  от  письма  до  письма.  Также  и  девочки  обо
мне  тревожатся,  и  если  бы  они  слышали,  какой  вокруг
нас  сейчас  грохот  зениток,  как  дрожит  здание  станции
и  звенят  стекла  —  им  было  бы  еще  тревожнее.  А  вот
мне  по-прежнему  все  равно,  и  зачастившие  за  последнее
время  тревоги  раздражают  только  тем,  что  нарушают
нормальный  ход  жизни.
 8/1У  —  Сижу  на  вечернем  дежурстве  в  отделе,  в  ка¬
бинете  Макановой.  Стекла  дрожат  от  дальней  канонады,
но  в  кабинете  тепло,  уютно,  стоит  мягкая  кожаная  ме¬
бель,  даже  свет  есть,  которого  не  было  во  всем  городе
несколько  дней.  Последние  налеты  много  напакостили.
За  день  у  нас  проходит  столько  народа  со  всякими  беда¬
ми  и  жалобами,  и  в  их  числе  и  пострадавшие  от  бомбе¬
жек.  Странно,  но  есть  люди,  которые  точно  специально
обречены  на  такие  неприятности:  по  три-четыре  раза
разгромлены  квартиры,  куда  бы  их  ни  переселяли.  Дей¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 459
 ствительно,  можно  пасть  духом  и  получить  отвращение
к  такой  жизни.  А  тут  еще  дети,  испуганные,  засыпан¬
ные  стеклами  и  известкой.  Бедные  дети,  они  выглядят
и  ведут  себя  совсем  как  взрослые,  подавленные  забо¬
тами.  Вечером  прибежали  два  мальчугана  из  соседней
квартиры  —  позвонить  по  телефону.  Бледные  рожицы,
большеглазые,  с  черными  длинными  ресницами,  очень
похожие.  Старший,  десятилетний,  очень  толково  объ¬
яснил,  что  маме  плохо,  у  нее  желудочная  цинга,  очень
сильные  боли  и  вздувает,  надо  вызвать  папу  домой  с
Выборгской.  Младший,  7  лет,  ростом  вполовину  мень¬
ше  брата,  старается  держаться  также  солидно.  Когда  я
спросила  большого  мальчика,  где  он  учится,  маленький
горделиво  похлопал  его  по  рукаву:  он  уже  взрослый,
в  школе.  И  такие  малыши  одни  дома  с  больной  матерью
несут  все  хозяйственные  заботы.  Это  одни  из  наших
клиентов.  Разнообразие  их  чрезвычайное,  их  нужды  и
жалобы  тоже,  обстановка,  в  которой  многие  живут,  не¬
человеческая:  потопы  из  уборной,  намерзающее  в  ком¬
нате  наводнение,  вышибленные  окна  и  двери  и  нужда,
нужда  материальная.  Удивительно  мало  жалоб  слышишь
на  питание.  Сейчас  другая  беда  —  не  на  что  выкупить
паек.  Нет  денег.  Многие  женщины  —  дворники,  сторожа,
чернорабочие  ֊  зарабатывают  по  150-200  рублей  и  жи¬
вут  с  2-3  детьми.  Наша  задача  —  не  только  оказать  им
единовременную  помощь,  но  и  выделить  среди  них  весь
мало-мальски  работоспособный  элемент  и  продвинуть
на  более  квалифицированную  и  лучше  оплачиваемую
работу.  Это  как  раз  мой  участок,  на  котором  придется
сидеть,  познакомиться  со  всеми  предприятиями  райо¬
на,  руководить  и  контролировать  все  трудоустройство.
Не  знаю  еще,  как  я  справлюсь.  Пока  только  чуть-чуть
начинаю  ориентироваться.  Во  всяком  случае,  это  много
лучше  работы  Незлобиной,  которая  утопает  в  заявлени¬
ях,  биографиях,  слезах,  требованиях  —  целый  день  мимо

460
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 нее  дефилирует  человеческая  толпа  далеко  не  из  луч¬
ших  своих  представителей.  И  если,  с  одной  стороны,  она
должна  быть  полна  пресловутой  чуткости,  то  с  другой  —
все  время  надо  быть  настороже  против  многочисленных
пройдох,  которые  ищут,  где  бы  что  сорвать.  Приходит,
например,  почтенная  пожилая  женщина  просить  денеж¬
ной  помощи,  а  при  проверке  выясняется,  что  у  нее  сын
лейтенант  и  она  получает  по  аттестату151  650  рублей.  Или
обдерганная  до  последней  степени  старушка  затопляет
слезами  и  жалобами  на  нужду,  в  армии  у  нее  5  сыно¬
вей,  но  она  умалчивает,  что  из  них  есть  комсостав,  и  она
получает  деньги  даже  не  по  одному  аттестату.  И  так  да¬
лее  —  случаи  паразитизма,  прибеднивания,  нарочитого
нытья,  наряду  с  настоящей  безвыходной  нуждой.  И  во
всем  этом  надо  разобраться,  на  все  быстро  реагировать
и  одновременно  вести  бумажный  учет,  т.к.  сверху  уже
посыпались  формы,  и  статистика  вступает  в  свои  права.
 13/1У  —  Три  дня  пришлось  убить  на  дровяные  дела  —
добывание  машины,  рабочей  силы,  развозку  дров  по  квар¬
тирам.  Очередь  заниматься  этим  делом  выпала  мне,  т.  к.
все  остальные  убили  в  свое  время  массу  сил  и  времени  на
это.  Картина  получается  очень  характерная  и  невеселая.
В  воскресенье  у  меня  была  команда  девушек  в  15  чело¬
век.  Шел  дождь,  холод  был  пронизывающий,  и  команда
моя  забастовала  после  второй  машины,  а  я  не  сумела  с
ними  справиться,  и  доставка  была  выполнена  едва  напо¬
ловину.  А  сегодня  вышло  еще  хуже.  Пятерка  девушек,
добытая  через  военкомат,  оказалась  безнадежно  неради¬
вой,  работала  из-под  палки,  огрызаясь,  и  после  первой
же  возки  разбежалась  обедать.  Я  обила  все  мыслимые
пороги  в  поисках  рабочей  силы.  Машина  простояла  два
часа,  и  когда  дело  казалось  уже  безнадежным,  я  налетела
на  улице  на  всю  пятерку  во  главе  с  бригадиром  с  косич¬
ками,  которая  беспечно  шествовала  с  обеда,  нисколько

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 461
 не  намереваясь  возвращаться  на  работу.  Я  сгребла  их  на
ходу,  так  что  они  и  опомниться  не  успели,  заставила  по¬
грузить  и  развезти  еще  6  кубометров  дров.  Нужно  было
добить  последнюю  партию,  и  тут  они  опять  посадили
меня,  повернув  спины,  как  только  была  сброшена  послед¬
няя  доска.  В  общем,  маята  получилась  здоровая:  я  грузи¬
ла  машины  наравне  с  ними,  бегала  по  лестницам  и  дво¬
рам  в  поисках  адресатов,  бранилась,  подгоняла,  возилась
с  ордерами  и  расписками.  И  самое  удивительное  —  не
очень  изнервничалась  и  устала,  хотя  до  обеда  дорвалась
только  в  б  часов  вечера.  Ужасное  впечатление  оставила
разоренная  Гавань,  где  мы  брали  дрова,  т.  е.  лом  с  разо¬
бранных  домов.  Это  хаотическая  пустыня,  груды  кирпича
и  железного  лома,  торчащие  трубы,  полуразрушенные
лестничные  клетки  в  2-3  этажа,  бесчисленные  железные
кровати  и  пружинные  матрацы,  которые  вообще  являют¬
ся  самой  характерной  подробностью  ленинградского  пей¬
зажа.  Эта  разборка  домов  создала  больше  разоренья,  чем
военные  напасти,  хотя  и  последних  тоже  хватает.  Если
год  назад  я  писала,  что  город  сохранил  свою  целостность
и  язвы  его  не  так  заметны,  то  сейчас  этого  уже  не  ска¬
жешь.  Военные  разрушения,  снос  деревянного  города  на
дрова,  бесхозность  многих  домов  —  все  это  соединилось
в  картину  великого  уныния.  И  если  уличные  фасады
иногда  еще  обманывают  глаз  приличным  видом,  то  дворы
зато  ужасны.  И  без  того  невеселые  кварталы  старинной
стройки  Острова  сейчас  выглядят  так,  что  сердце  сжима¬
ется  за  людей,  вынужденных  жить  в  этих  темных,  сырых,
безнадежно  угрюмых  закоулках.  Как  я  сама  буду  жить
в  ближайшее  время,  даже  не  представляю  себе.
 Сегодня  поругалась  с  директором  из-за  его  предатель¬
ской  политики,  которой  он  платит  мне  за  идиотскую
добросовестность  в  выполнении  всех  моих  прежних  обя¬
занностей.  Поставила  ему  ультиматум,  и  в  случае,  если
он  будет  отвергнут,  через  три  дня  порву  со  станцией.

462
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 Это  будет  не  так  уж  болезненно,  т.к.  исчез  основной
плюс  —  тепло.  Котлы  стоят  вторую  неделю,  топлива  нет
и  не  предвидится,  кажется,  наступила-таки  худая  череда,
которую  всякими  правдами  и  неправдами  отодвигали
полтора  года.  В  кабинете  у  меня  почти  уличная  темпе¬
ратура.  Сижу  в  валенках  и  теплом  платке,  отогреваюсь
только  в  постели,  спрятавшись  с  головой  под  все  налич¬
ные  теплые  покрышки.  В  общем,  как  я  говорю,  трени¬
ровка  к  городским  условиям.
 А  в  общем  —  право,  все  равно:  авось  без  крыши  над
головой  не  останусь.  Обстановка  к  лету  обостряется,
опять  ежедневные  и  особенно  длинные  ночные  тревоги,
на  подступах  к  городу  все  время  идут  воздушные  бои.
Вот  и  сейчас  12  часов  ночи.  С  10  часов  тревога.  Радио
лихорадочно  тикает.  Я  все  эти  две  недели  продолжала
являться  по  тревогам.  Сегодня  первый  день,  что  назна¬
чен  новый  помощник  командира,  и  я  свободна.  Надо  ло¬
житься.  Замерзла,  а  сплю  я  под  выстрелы  по-прежнему
как  блаженная*.
 21/1У  —  Три  недели  на  новой  работе  и  несколько
дней  новоселья.  Спрашиваю  себя:  хорошо  мне  или  пло¬
хо?  Скорее  хорошо,  хотя  и  не  в  такой  степени,  как  я
расписала  в  письмах  девочкам.  Сейчас,  например,  до¬
вольно  грустно  уже  из-за  одной  коптилки,  третий  день
нет  света.  Ночлег  прекрасный  —  диван  в  кабинете  Юлии
Тимофеевны.  Печку  я  топлю  сама,  очень  тепло.  Но,  по
сути  дела,  беспризорно.  Часть  необходимых  вещей  в
письменном  столе,  часть  лежит  в  пустой  комнате,  ко¬
торую  я  намечаю  себе  под  жилье  на  лето,  буфет  устро¬
ен  в  диванной  тумбе,  причем,  когда  Юлия  Тимофеевна
 *  В  записи  за  13  апреля  последние  два  абзаца  (со  слов:  «Сегодня
поругалась  с  директором...»  до  слов:  «...как  блаженная»),  судя  по  со¬
держанию,  относятся  к  более  раннему  времени,  когда  автор  работала
еще  на  станции.

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 463
 на  месте,  мне  в  него  не  попасть.  Впрочем,  так  оно  и
должно  быть,  как  будто  место  работы  оторвано  от  места
жительства,  как  и  у  всех  людей.  Днем  много  и  не  торо¬
пясь  хожу  по  району.  В  дождь  это  не  слишком  прият¬
но,  но  сегодня  погода  весь  день  была  очаровательная,
по-весеннему  теплая  и  солнечная,  и  я  совершала  свои
рейсы  с  истинным  удовольствием.  Работа  на  предприя¬
тиях  организационно-контрольного  характера  и  хороша
тем,  что  знакомит  с  районом,  сталкивает  с  множеством
новых  людей.  Менее  приятно  принимать  посетителей,
из  которых  каждый  второй  человек  обязательно  плачет
и  выглядит,  а  иногда  и  старается  выглядеть  жалким  и
раскисшим,  как  кисель,  и  еще  неприятнее  домашние  об¬
следования.  Тут  я  начинаю  понимать  Наташу,  нашего
третьего  инспектора  специально  по  бытовым  вопросам,
которая  после  своих  хождений  приходит  совершенно
подавленная  и  плачет  не  лучше  своих  клиентов.  Боже,
в  каких  трущобах,  в  каких  условиях  живут  люди!  Эти
лестницы,  темные  и  извилистые,  глухие  коридоры  с  ме¬
бельными  баррикадами,  комнаты  без  света,  заморожен¬
ные,  захламленные.  Сегодня  я  была  по  двум  адресам  у
санитарок  детской  консультации152.  Обе  жалуются,  что  не
могут  жить  на  вторую  категорию,  просят  материальной
помощи  или  освобождения  от  работы.  Первая,  Иванова,
живет  в  большом  приличном  на  вид  доме,  но  квартира!
Две  комнатки  по  9  метров,  узкие  как  щелки  —  от  стенки
к  стенке  можно  руками  достать.  Битком  набито  вещами
и  ее,  и  прежних  хозяев,  которые  то  ли  эвакуировались,
то  ли  умерли.  Дымоходы  не  работают  во  всем  доме,
даже  лестница  полна  дыму,  а  в  комнате  я  едва  высидела
15  минут,  все  глаза  выело.  Дети  в  оккупированной  обла¬
сти.  Муж  тяжело  ранен.  Лишился  ноги,  а  потом  отняли
и  вторую  ногу  и  левую  руку.  Несколько  раз  она  мне
сказала,  что  лежит  он  в  «Нижнем  Новгороде»,  а  когда
показала  его  письмо,  то  оказался  Нижний-то  Нижний,

464
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 но  не  Новгород,  а  Тагил.  И  в  письме  раненый  жалуется,
что  ни  одного  письма  от  жены  не  получает,  что  и  не¬
мудрено,  раз  письма  адресовались  в  Нижний  Новгород.
Сама  она  пожилая,  хворая,  глупая  и  болтливая  и  такая
вся  несчастная  недотепа.  Другая,  Нестеренко,  молодая
женщина,  живет  в  хорошей,  чисто  прибранной  комнате,
даже  окно  цело,  но  выходит  оно  в  глухой  выступ  дома
в  метре  расстояния,  и  в  комнате  целодневный  полумрак.
Холод  жуткий,  комната  не  отапливалась  всю  зиму,  отоп¬
ление  центральное,  и  ни  печки,  ни  буржуйки  —  говорит,
не  хватило  денег  купить  трубы.  Муж  в  армии,  сын  8  лет,
всю  зиму  в  больнице,  операция  коленного  сустава,  ходит
на  костылях.  Я  представляю  себе  ее  сейчас  —  одна  в
ледяной  комнате,  без  света,  полуголодная  на  своей  зло¬
счастной  второй  категории  —  да,  тут  можно  затосковать.
И  такие  они  все  беспомощные,  даже  в  своих  попытках
выбраться  из  тесного  переплета.  Такие  тупо-растерянные,
хуже  маленьких  детей.
 Неосторожно  вздохнула  на  этом  месте,  и  коптилка  по¬
гасла.  Надо  ложиться.  Жгу  драгоценное  горючее.  Опять
с  полчаса  началась  тревога,  стреляют  где-то  далеко,  но
окно  у  меня  дребезжит,  как  расхлябанный  трамвай,  от
малейшего  сотрясения.  У  нас  в  отделе  окна  —  половина
фанера,  половина  составное  из  кусочков  стекло.  До  чего
вся  жизнь  стала  уродлива  —  минутами  просто  за  горло
берет  отвращение.  Хорошо,  что  ненадолго,  некогда  за¬
думываться.
 25/1V  —  Теплынь,  первая  гроза  с  проливным  дож¬
дем  и  Пасха  —  и  настроение  на  редкость  праздничное,
без  более  основательных  поводов.  День  хоть  воскрес¬
ный,  но  рабочий,  я  дежурила  в  отделе  и  билась  все
время  отсидки  с  разными  нескладицами.  Во-первых,
опять  дрова:  на  этот  раз  я  достала  прекрасную  рабочую
силу  —  пять  здоровых  парней-пожарников.  Так  надо

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 465
 же,  чтобы  случиться  такому  греху  —  не  пришла  маши¬
на.  Опять  ожидания  двадцати  человек  обмануты.  Опять
завтра  они  явятся  с  жалобами,  слезами  и  негодовани¬
ем.  Юлия  Тимофеевна  перезвонила  по  всем  телефонам,
но  драгоценное  время  уже  ушло.  Пришлось  распустить
не  менее  драгоценную  рабочую  силу.  Потом  весь  день
шли  люди  за  пенсиями  и  пособиями,  не  известно  по
чьей  вине  вызванные  повестками  на  выходной  день,
и  перед  каждой  посетительницей  я  расшаркивалась  и
извинялась  за  чужое  растяпство.  Не  далее  как  вчера
я  сказала  Юлии  Тимофеевне  по  поводу  моего  визи¬
та  в  радиоузел,  где  сидит  коллекция  отборных  чинуш,
что  я  удивляюсь  иногда,  как  еще  наша  государственная
машина  скрипит  с  такими  людьми.  Наверное,  все  дви¬
жется  утроенными  усилиями  некоторого  меньшинства,
компенсирующими  тупость,  лень  и  разгильдяйство  про¬
чих  работничков.  Мы  ставим  своей  задачей  работать
без  формализма,  возможно  четко,  не  раздражая  людей
отказами,  мотаньем,  гонкой  от  стола  к  столу.  Но  что
можно  поделать  с  таким  автодровяным  случаем,  как
сегодняшний?  А  ответственность  ближайшая  ложится
на  нас.  Мне  иногда  жаль  бывает  Юлию  Тимофеевну,
которая  первая  бьется  в  паутине  наших  учрежденских
порядков  и  несет  на  себе  весь  груз  связанных  с  ними
неприятностей.  Одна  из  положительных  сторон  моей
новой  работы  —  это  общение  с  таким  «начальством».
Я  ставлю  кавычки  потому,  что  в  ней  ни  на  каплю  нет
ничего  начальственного,  нет  ненавистного  и  неумного
генеральства,  зато  много  товарищеского,  всегда  ровная
приветливость  и  мягкость  в  обращении.
 Если  прибавить  к  этому,  что  она  разумный  человек,
полный  простого  и  столь  редкого  здравого  смысла,  то  боль¬
ше  и  требовать  нечего.  Она  всегда  была  мне  мила,  даже
во  время  случайных  встреч  на  станции,  когда  она  была
прикреплена  к  нам  от  райкома,  и  сейчас  расположение

466
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 к  ней  при  ближайшем  знакомстве  только  укрепляется  и
переходит  в  горячее  дружелюбие.  Вообще,  чем  дальше,  тем
больше  я  довольна  уходом  со  станции.  Это  действительно
был  изжитый  период.  Там  я  сидела  как  в  тесной  комнате,
за  семью  замками  проходной  и  казарменного  положения:
одни  и  те  же  лица,  одна  и  та  же  работа.  А  сейчас  я  окуну¬
лась  в  житейскую  гущу.  Множество  новых  людей  прохо¬
дит  перед  глазами,  заглядываешь  в  их  быт,  чувствуешь,  чем
живет  и  дышит  эта  масса,  знакомишься  с  предприятиями
и  с  увлечением  улавливаешь  на  каждом  его  собственный
дух,  что-то  такое  же  индивидуальное,  как  и  в  отдельных
людях.  Что  много  безрадостных  впечатлений  —  ничего  не
поделаешь,  такова  сейчас  жизнь.  Но  я  чувствую,  как  во
мне  воскресает  притупившаяся  было  наблюдательность,
как  ежедневно,  так  или  иначе,  пополняется  внутренний
опыт.  И  может  быть,  в  этом  калейдоскопе  лиц  встретятся
еще  милые,  родственные  люди,  по  которым  так  иногда  тос¬
куешь.  Или  хотя  бы  просто  интересные  и  содержательные
и  это  бы  хорошо.
 Сегодня  вечером  была  у  Веры  Петровны  —  в  неко¬
тором  роде  пасхальный  визит.  Она  поправилась  все  же
после  своей  тяжкой  болезни,  когда  я  боялась  за  ее  жизнь,
но  и  сейчас  страшновато  —  давление  крови  260-270.
Это  же  непрерывная  угроза  над  головой.  Нужен  покой,
а  жизнь  требует  своего.  Приходится  хозяйничать,  нерв¬
ничать,  напрягаться.  И  все-таки  душа  в  ней  жива  и  воля
не  сломлена.  Я  принесла  им  букетик  желтой  мать-мачехи
со  станционного  пустыря  —  это  более  эффектный  пас¬
хальный  подарок,  чем  жалкие  кусочки  сыру  и  конфеты,
которыми  я  пыталась  отметить  праздничное  чаепитие.
Дождь  лил  как  из  ведра.  Пересидеть  его  не  удалось,  и  я
ушла  домой  (т.  е.  в  отдел),  понадеявшись  на  зонтик  и  га¬
лоши.  Через  три  минуты  ноги  были  насквозь  мокрые,
но  что-то  было  такое  радостное  в  этом  теплом  весеннем
дожде,  что  я  махнула  рукой  на  трамвай  и  пешком  про¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 467
 шла  весь  Большой,  не  торопясь,  как  на  прогулке.  Начисто
вымытый  асфальт,  щеточки  зеленеющей  травы  и  попе¬
рек  тротуаров  на  каждом  шагу  бледно-розовые  шнурочки
ползущих  дождевых  червей.  Тишина,  безлюдье,  синицы
свищут,  несмотря  на  дождь,  —  ну  прямо  тихая  провин¬
ция,  а  не  Ленинград.
 30/1V  —  Я  наслаждаюсь  общением  с  Юлией  Тимо¬
феевной,  давно  уже  ни  с  кем  не  было  мне  так  легко  и
отрадно.  Несмотря  на  то,  что  мы  все  так  заняты,  уже
не  раз  бывало,  что  к  вечеру,  когда  схлынут  посетители,
наш  последний  деловой  разговор  переходит  незаметно
в  частный,  и  час-полтора  мы  с  увлечением  говорим  на
самые  разнообразные  темы.  Какая-то  атмосфера  искрен¬
ности,  простоты  и  человечности  от  нее  исходит,  вызы¬
вает  на  откровенность,  и  чувствуешь,  как  каждое  слово
доходит  по  адресу  и  встречает  дружественный  отклик.
Она  одинаково  отзывается  и  на  серьезную  мысль,  и  на
острое  слово,  которое  вызывает  у  нее  взрыв  жизнера¬
достного,  почти  детского  по  искренности  смеха.  И  такое
милое  при  этом  у  нее  лицо,  с  его  мягкой  округлостью  и
украинскими  бровями  дугой,  гладко  причесанные  волосы
над  выпуклым,  тоже  по-детски,  лбом.  Сегодня  я  до  того
разговорилась,  что  выложила  ей  вкратце  свою  биогра¬
фию  и  от  этого  от  ее  внимательного  и  мягкого  взгляда
смягчилась  подпольная  тоска,  угрызавшая  меня  послед¬
ние  дня  два.  Праздники  всегда  обостряют  одиночество,
в  котором  стараешься  не  отдавать  себе  отчета,  и  два  сво¬
бодных  дня  скорее  страшат,  чем  привлекают.  Вчера  по
случаю  своих  именин  была  у  Веры  Петровны,  которая,
несмотря  на  болезнь  и  немыслимую  для  нее  усталость
от  предпраздничных  очередей,  все-таки  смастерила  пирог
и  чаепитие  с  гостями.  Но  у  меня  этот  пирог  становился
поперек  горла  при  мысли,  какого  напряжения  всех  сил
он  ей  стоил.  Ей  нужен  полный  покой,  а  она  весь  день

468
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 тормошится  по  хозяйству  —  плита,  уборка,  сырые  дрова
или  полное  их  отсутствие  и  стряпня  на  бумаге  и  щепоч¬
ках,  таскание  воды  или,  при  пуске,  —  потоп  с  потолка.
Это  не  жизнь,  а  самоубийство.  И  так  мне  жаль  ее,  и  до
того  ничем  реальным  не  могу  я  ей  помочь  —  просто  от
своей  беспомощности  перед  этой  героической  борьбой  за
жизнь  можно  затосковать.
 Скоро  полночь,  только  что  сбегала  в  энный  раз  в
магазин  за  вином  —  наконец  разделалась  с  тягостной
добычей  праздничных  выдач.  На  улице  тьма,  глаза  за¬
лепляет  мокрым  снегом,  погода  как  раз  первомайская.
А  в  моем  уютном  пристанище  яркий  свет  от  настоль¬
ной  лампы  (хоть  бы  дали  ей  погореть  после  12-ти153  по
случаю  праздника!),  тепло  и  даже  пахнет  блинами  после
пиршественного  ужина.  Надо  сознаться,  ленинградцев  ба¬
луют  после  перенесенных  испытаний.  У  меня  сегодня  две
плитки  шоколада,  полкило  хорошего  сыра,  вино,  водка,
пиво  (эти  три  пункта  —  валюта),  на  ужин  были  котлеты,
каша  со  шпиком  и  оладьи  со  сметаной.  Не  думаю,  чтобы
много  народу  в  Союзе  также  встречало  праздник.  Когда
подумаешь  о  нашей  потрясенной  до  основания  экономи¬
ке,  о  чудовищном  уничтожении  материальных  ценностей,
пожираемых  ежедневно  войной,  как  ненасытным  Моло¬
хом154,  этот  шоколад  и  сыр  приобретают  совсем  особое
значение.  А  я  рада  еще,  что  завтра  смогу  угостить  ими
Веру  Петровну  с  сестрой.  Они,  бедняги,  живут  на  свои
магазинные  карточки  более  чем  скудно.
 1/У  —  Праздничный  день  начался,  как  и  следовало
ожидать,  с  немецких  штучек155.  С  раннего  утра  обстрел,
коварный,  методический:  несколько  внезапных,  частых
взрывов  и  длительное  обманчивое  молчание.  Народ  успо¬
каивается,  начинается  движение  по  улицам  и  опять  один
за  другим  пять—шесть—десять  ударов.  Попало  в  верхний
этаж  большого  дома  на  18-й  [линии].  Вся  улица  заму¬

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 469
 сорена,  и  немедленно,  как  муравьи,  сбежались  охотники
за  дровами.  Копаются  не  только  на  улице,  но  на  обру¬
шенную  крышу  лезут,  с  опасностью  для  жизни  добывая
каждую  щепку.  День  холодный,  но  сухой.  На  крышах,  на
трамваях,  с  утра  лежит  снег.  Я  дежурю  в  отделе,  но  фак¬
тически  больше  бегаю  из-за  столовского  прикрепления.
Никак  не  могу  благополучно  решить  свою  питательную
судьбу  на  май.  И  хлеба  до  середины  дня  не  достала.
В  булочных  невыносимые  очереди  за  белым  пайком.  Пи¬
таюсь  сыром  и  пивом.  Очень  вкусно,  но  экстравагантно.
 Не  прошло  и  часу,  как  я  закрыла  тетрадку  —  за  ок¬
ном,  совсем  близко  пронзительный  взвизг  снаряда  и  из-
за  пожарной  части,  прямо  против  моего  окна,  взлетает
фонтан  кирпича,  мусора,  дыма.  Снаряд  попал  в  детскую
консультацию  на  21-й  линии.  За  день  немцы  столько
напакостили  по  всему  Острову  —  почти  ни  одной  линии
не  было  без  поражений.  В  других  районах  города  такая
же  картина.  Много  пострадавших.  В  трамвайном  парке
сварщику  оторвало  обе  руки,  убило  мужа  нашей  маши¬
нистки  с  7-й  ГЭС  —  инвалида  войны,  а  сколько  таких
повестей  среди  наших  клиентов!
 6/У  —  Если  бы  я  легко  поддавалась  чужому  влиянию,
у  меня  должно  бы  быть  очень  пониженное  настроение.
И  Анна  Яковлевна,  и  Наташа  —  обе  только  и  знают,  что
жалуются  на  свою  работу  и  ругают  ее  —  и  сухая-то,  и  чи¬
новничья,  и  пользы  от  нее  никакой,  и  не  растешь  на  ней.
То  есть  как  раз  обратное  тому,  что  эта  работа  с  живыми
и  в  большей  части  несчастными  людьми  требует.  То,  что
мы  должны  делать  для  них  и  делаем,  это  капля  в  море,
в  море  нужды  и  несчастий,  которое  не  вычерпать  нашими
слабыми  силенками.  Но  меня  привлекает  в  этой  работе
другое.  Когда  я  теперь  попадаю  на  станцию,  она  кажется

470
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 мне  душной,  наглухо  закрытой  коробкой,  из  которой  я
вытолкнута  в  гущу  жизни.  Постоянное  соприкоснове¬
ние  с  разнообразнейшими  людьми,  к  каждому  особый
подход,  у  каждого  изыскиваешь  что-то  его  собственное,
своеобразное.  Есть  люди,  которыми  занимаешься  с  удо¬
вольствием,  есть  такие,  которые  сразу  отталкивают,  ли¬
цемерные  плаксы,  которых  не  стесняешься  отругать  от
души,  храбрые  и  малодушные,  борющиеся  и  раскисшие.
Сегодня  я  все  утро  провозилась  со  старухой-грузинкой,
которую  я  устраиваю  на  работу.  Там  ее  мытарят  вторую
неделю  —  грубость,  формалистика,  дошло  до  того,  что  я
написала  жалобу  директору.  Попутно  выяснилось,  что
попала  она  в  Ленинград  случайно  перед  войной,  застряла
здесь,  муж  умер,  с  семьей  связь  она  потеряла,  в  убеж¬
дении,  что  немцы  отрезали  всякое  сообщение  с  Кавка¬
зом.  Я  уговорила  ее  послать  телеграмму,  пошла  с  ней
на  почту,  отправила  и  сейчас  сама  живо  заинтересована,
что  из  этого  выйдет.  Есть  семья,  где  я  должна  помочь
одеться  двум  большим  завшивевшим  подросткам.  Есть
больные,  которым  надо  подыскать  легкую  работу.  Это
все  индивидуальные  случаи,  а  кроме  того,  знакомства  с
работниками  предприятий,  налаживание  с  ними  связи,
проникновение  —  правда,  пока  еще  очень  слабое  —  в
жизнь  этих  предприятий.  На  улицах  у  меня  появилось
много  знакомых,  которые  здороваются,  часто  останавли¬
вают  с  разговорами,  иной  раз  тут  же,  на  ходу,  открываешь
летучую  консультацию.  Я  стараюсь  не  принимать  близко
к  сердцу  жалобы  и  ругань  недовольных  —  всех  ведь  не
ублаготворишь,  и  слишком  часто  слышишь:  «только  по
радио  кричат,  а  на  деле  никакой  помочи  нету».  Зато  ко¬
гда  слышишь  слова  благодарности  за  чтобы  то  ни  было,
иногда  просто  за  совет,  за  доброжелательный  разговор  ֊
это  радует  и  взбадривает.  Так  вот  и  крутишься  весь  день,
и  дня  не  хватает.  Погода  стоит  чудесная.  Сегодня  было
даже  жарко.  Все  распускается.  Моя  беготня  по  району

КОГДА  Я  БУДУ  ЗАНЯТА,  ТО  БУДУ  СЧАСТЛИВА
 471
 только  приятна.  А  вечером  ужин  и  чай  в  чистой,  уют¬
ной  комнате,  письма  детям,  крепкий  сон,  который  не
портится  даже  от  сумасшедшей  стрельбы  зениток,  по¬
вторяющейся  почти  каждую  ночь.  Тревоги  начинаются
и  кончаются  где-то  там,  за  пределами  моего  сознания,
иногда  только  проснешься,  когда  дрогнет  дом  от  взрыва
или  особенно  сильно  задребезжат  окна.  Поморщишься
да  с  жалостью  подумаешь  о  бедных  гэсовских  командах,
спящих  на  стульях  и  столах  во  время  тревоги.
 Приходила  мать  просить  помочь  вернуть  в  Ленинград
ребенка  из  бывшей  оккупированной  территории.  Было
двое  детей  —  мальчик  постарше,  горбатенький,  и  девоч¬
ка  8-ми  лет.  Девочка  умерла  зимой,  а  мальчик  пишет,
умоляет  мать  взять  его.  При  немцах  ходил  с  сестрой
побираться.  Немцы  ловили  их  и  по  суткам  держали  в
пустом  сарае  запертыми  —  в  январе,  феврале  месяце.
Мальчик  стал  весь  седой.
 Санитарка  Иванова,  у  которой  муж  с  ампутирован¬
ными  тремя  конечностями  в  госпитале  в  Нижнем  Та¬
гиле,  получила  письмо  от  дочери  из-под  Вязьмы.  Сына
15  лет  немцы  расстреляли,  девочка  осталась  одна  бес¬
призорная.  Голодает,  тоже  просит  мать  спасти  ее.  Мать
из  раскисших,  написала  ей  в  ответ,  что  ничем  не  может
ей  помочь  —  «сама  на  служащей  карточке».  Написали  ей
ходатайство  об  устройстве  девочки  в  детдом.
 Моя  клиентка,  которую  я  проталкиваю  в  трест  столо¬
вых,  —  после  паралича,  дрожат  руки,  совершенно  беспа¬
мятная.  Пока  моталась  между  отделом  кадров  и  столовой,
украли  у  нее  карточки  и  паспорт.  Вид  непохороненной

472
 И.  Д.  ЗЕЛЕНСКАЯ
 покойницы.  Что  с  ней  делать?  Есть  сорт  тонущих  лю¬
дей,  которые  не  только  сами  уже  не  могут  выплыть,  но
и  с  собой  любого  утопят.  Почему-то  нет  у  меня  к  таким
жалости.
 Зеленская  Ирина*
 ЦГАИПД  СПб.  Ф.  4000.  Оп.  11.  Д.  35.  Л.  2-123  об.
Авторизованная  машинописная  копия.
 *  Вписано  чернилами.

КОММЕНТАРИИ

ДНЕВНИК  Т.  К.  ВЕЛИКОТНОЙ
 1  Между  тем  началось  быстрое  снижение  хлебного  пайка...  ֊
Карточная  система  распределения  некоторых  продуктов  питания
была  введена  в  Ленинграде,  как  и  в  ряде  других  городов  страны,
в  соответствии  с  решением  СНК  СССР  от  18  июля  1941  г.  Ра¬
бочие  и  ИТР  получали  по  800  г  хлеба,  служащие  —  600  г,  ижди¬
венцы  и  дети  до  12  лет  —  по  400  г.  Со  2  сентября  того  же  года
норма  продажи  хлеба  по  карточкам  была  снижена:  для  рабочих
и  ИТР  —  до  600  г,  для  служащих  —  до  400  г,  для  иждивенцев  и
детей  —  до  300  г.  Всего  через  10  дней  хлебные  нормы  были  еще
раз  ощутимо  сокращены  и  составили  для  рабочих  и  ИТР  по  400  г,
для  остальных  категорий  населения  —  по  200  г.  В  ноябре  1941  г.
последовало  еще  два  уменьшения  хлебного  пайка:  13  ноября  —  до
300  г  для  рабочих  и  ИТР  и  до  150  г  для  служащих,  иждивенцев
и  детей,  а  с  20  ноября  до  трагически  известных  250  г  для  рабо¬
чих  и  ИТР  и  125  г  для  остальных  категорий  ленинградцев  (См.:
ЦГАИПД  СПб.  Ф.  4000.  Оп.  20.  Д.  4.  Л.  20).
 2  ...кашей-саламатой...  —  Саламата  —  кисель  или  жидкая  каша
из  муки  с  салом  или  маслом.
 3  Когда  нас  посадили  (служащего  и  иждивенца)  на  125  г  хле¬
ба...  —  См.  примеч.  1.
 4  ...в  ноябре  и  дек[абре]  не  было  никакой  выдачи  жиров  и  кру¬
пы...  —  По  утверждению  уполномоченного  ГКО  по  продоволь¬
ственному  снабжению  войск  Ленинградского  фронта  и  населения
Ленинграда  Д.  В.  Павлова,  в  ноябре  1941  г.  выдача  жиров  и  крупы
была,  но  с  задержкой  и  перебоями.  В  декабре  ленинградцы  полу¬
чали  жиры  лишь  во  второй  декаде,  50-60%  от  месячной  нормы
для  различных  категорий.  Крупа  и  макароны  выдавались  в  первой
и  второй  декадах  декабря.  Их  объем  составил  53-67  %  от  месяч¬
ной  нормы  для  рабочих,  служащих,  ИТР  и  иждивенцев.  Дети  до
12  лет  получили  эти  продукты  в  ноябре  и  декабре  полностью.

476
 КОММЕНТАРИИ
 В  то  же  время  Д.  В.  Павлов  отмечает,  что  «в  ноябре  и  особенно  в
декабре  не  было  ни  масла,  ни  его  заменителей»,  а  взамен  крупы  во
второй  декаде  декабря  «выдавали  ржаную  муку  с  50-процентной
примесью  муки  из  льняного  жмыха»  (См.:  Павлов  Д.  В.  Ленинград
в  блокаде  (1941  год).  М.,  1961.  С.  89,  90).
 5  Дуранда  —  остатки  семян  масличных  растений  после  выжи¬
мания  из  них  масла,  жмых.
 6  ...с  описанием  страшной  катастрофы  в  Лад[ожском]  озе¬
ре.  —  А.  Н.  Великотный,  очевидец  этого  события,  вспоминал
шесть  с  лишним  десятилетий  спустя:  «Следующая  встреча  с  Ла¬
дожским  озером  была  трагической.  В  начале  сентября  1941  года
наш  4-й  батальон  Отдельной  курсантской  бригады  вывели  с
рубежей  Нарвского  направления  Ленинградского  фронта  для
отправки  в  тыл  для  продолжения  учебы.  Однако  8  сентября
Ленинград  оказался  блокированным  с  суши  и  единственным
путем  эвакуации  оставалось  Ладожское  озеро.  16  сентября  нас
доставили  поездом  к  селению  Осиновец.  Там,  около  каменного
мола,  стояли  буксирный  пароход  „Орел“  и  деревянные  баржи.
<...>  Нас  погрузили  в  баржу,  и  „Орел“  в  23  часа  взял  баржу  на
буксир  и  вышел  из  гавани  в  направлении  Новой  Ладоги.  Ночью
во  время  перехода  разыгрался  шторм.  К  утру  17  сентября  кру¬
тые  волны  разбили  баржу,  сорвали  с  нее  палубу.  Более  тысячи
двухсот  человек  оказались  в  ледяной  воде.  В  течение  четырех
часов  „Орел“  собирал  тонущих,  но,  погрузившись  до  фальшборта,
смог  спасти  только  165  человек.  Остальных  скрыли  воды  Ладо¬
ги...»  {Великотный  А.  Н.  Очевидец  всех  этих  событий  //  Ладога.
2004,  16  января).
 7  С  26  дек[абря]  была  прибавка  хлеба  на  75  грамм.  —  Автор
допускает  неточность.  Хлебные  нормы  повысились  с  25  декабря
1941  г.  и  составили:  350  г  для  рабочих  и  ИТР  и  по  200  г  для
остальных  категорий  населения.
 8  Дровни  —  сани  с  плоским  настилом  для  перевозки  грузов.
 9  Рамоли  —  расслабленный,  немощный,  впавший  в  слабоумие
человек.
 10  ...не  дожил  2-х  дней  до  прибавки,  ее  дали  24-го:  300  г  —
служ[ащим],  250  —  иждивенцам.  —  С  24  января  1942  г.  хлебные
нормы  были  вновь  повышены  и  составили:  для  рабочих  и  ИТР  по
400  г,  для  служащих  —  300  г,  а  для  иждивенцев  и  детей  —  по  250  г.
 11  ...псалом  90...  —  Псалом  «Живый  в  помощи»  считается  охра¬
нительной  молитвой  и  читается  при  возникновении  любой  опас¬
ности  или  угрозы.

КОММЕНТАРИИ
 477
 12  ...з[аво]д  Микояна.  —  Видимо,  речь  идет  о  кондитерской
фабрике  им.  Микояна,  находившейся  на  пр.  К.  Маркса  (Большой
Сампсониевский  пр.,  77/7).
 13  Двадцатка  —  приходский  актив.  По  постановлению  ВЦИК  и
СНК  РСФСР  «О  религиозных  объединениях»  от  8  апреля  1929  г.
храм  открывали  только  после  регистрации  в  органах  государ¬
ственной  власти  приходского  общества  этого  храма,  состоящего
из  20  человек,  достигших  18-летнего  возраста.
 14  ..мы  не  имели  за  всю  эту  5-дневку,  начиная  с  26-го,  хлеба,
произошел  какой-то  перебой  в  транспорте...  —  В  связи  с  острой  не¬
хваткой  электроэнергии  и  временным  отключением  главной  водо¬
проводной  станции  в  эти  дни  работали  с  перебоями  хлебозаводы.
 15  Жакт  —  жилищно-арендное  кооперативное  товарищество.
Жакты  существовали  с  1924  по  1937  г.  По  постановлению  пра¬
вительства,  принятому  в  октябре  1937  г.,  они  были  упразднены,
а  жилой  фонд  передан  в  непосредственное  ведение  местных  со¬
ветов.  Вместе  с  тем  во  многих  источниках  блокадной  поры  слово
«жакт»  по  привычке  употреблялось  как  обозначение  нового  органа
жилищного  управления.
 16  «Башкиров»  —  неофициальное  название  магазина.
 17  Управхоз  —  управляющий  хозяйством.  Вероятно,  термины
«управдом»  (управляющий  домом)  и  «управхоз»  употреблялись
как  синонимы  и  обозначали  управляющего  домохозяйством.  В  по¬
становлении  ЦИК  и  СНК  СССР  от  17  октября  1937  г.  «О  сохра¬
нении  жилищного  фонда  и  улучшении  жилищного  хозяйства  в
городах»  непосредственное  управление  отдельным  домом  (груп¬
пой  домов)  возлагалось  на  управдома,  назначаемого  жилищным
управлением  местного  совета.  Управдом  отвечал:  «а)  за  правильное
ведение  домового  хозяйства;  б)  за  своевременный  ремонт  дома  и
надлежащее  качество  ремонта;  в)  за  содержание  в  порядке  дома
и  его  санитарно-технических  устройств  и  мест  общего  пользования
в  квартирах  (отопление,  освещение,  кухни,  лестницы,  уборные,
газ,  ванны,  лифт  и  пр.)»  (http://www.knukimedu.kiev.il/download/
2акопу855НДЫ:а04Лех16496.11йп  —  дата  обращения  —  28.06.2013).
 18  ..Лидочка  рассматривает  Живое  Слово...  —  Под  таким  назва¬
нием  до  революции  1917  г.  выходили  букварь,  книги  для  чтения,
пособие  для  наглядного  обучения  в  семье  и  школе,  еженедельный
литературно-художественный  и  общественно-политический  жур¬
нал,  сборники  поучений.
 19  Прибавка  хлеба  прошла!  —  С  И  февраля  1942  г.  иждивенцы  и
дети  до  12  лет  получали  по  300  г  хлеба  в  день,  служащие  —  400  г,

478
 КОММЕНТАРИИ
 рабочие  и  ИТР  —  500  г,  а  рабочие  горячих  цехов  —  700  г.  (См.:  Ле¬
нинград  в  Великой  Отечественной  войне.  Т.  1.  Л.,  1944.  С.  119).
 20  ...в  рынке  «Светлана»...  —  «Светлановский»  колхозный  ры¬
нок  располагался  по  адресу:  пр.  Энгельса,  12.
 21  Индустриальный  институт  —  имеется  в  виду  Ленинградский
индустриальный  институт  (ЛИИ),  созданный  в  1934  г.  путем  объ¬
единения  шести  технических  институтов,  ранее  образованных  на
основе  Ленинградского  политехнического  института.  В  1940  г.  ЛИИ
был  переименован  в  Ленинградский  политехнический  институт.
Видимо,  автор  дневника  по  привычке  употребляет  старое  название.
 22  Бриз-бисы  —  занавески  на  нижнюю  часть  окна.
 23  «История  дипломатии»  —  речь  идет  об  издании  «История
дипломатии»  под  ред.  В.  П.  Потемкина  в  трех  томах,  первый  из
которых  вышел  в  1941  г.,  остальные  в  1945  г.
 24  ...кисель  из  столярного  клея.  —  Столярный  клей  делался  из
копыт  и  рогов  домашних  животных.
 25  Оттоманка  —  широкий  мягкий  диван  с  подушками,  заме¬
няющими  спинку.
 26  Вигоневый  —  сделанный  из  вигони  —  сорта  ткани  из  шерс¬
ти  млекопитающего  вида  ламы.  За  изделие  из  вигони  выдавали
иногда  подделку  из  отбросов  хлопка  с  примесью  шерсти.
 27  Капли  Иноземцева  —  настойка,  предложенная  профессором
Ф.  И.  Иноземцевым  для  лечения  холеры.  Впоследствии  исполь¬
зовалась  при  желудочно-кишечных  расстройствах  под  названием
«капли  Иноземцева».
 28  Спичек  совсем  не  будут  выдавать...  —  В  феврале  1942  г.  ни
одна  из  категорий  ленинградцев  не  получила  спичек,  в  марте  ра¬
бочим,  ИТР  и  служащим  выдали  по  два  коробка,  иждивенцам  —
один  (ЦГАИПД  СПб.  Ф.  4000.  Оп.  20.  Д.  46.  Л.  12).
 29  ...я  попала  в  баню.  —  Из-за  отсутствия  воды  и  электроэнергии
бани  (за  исключением  двух,  работавших  с  перебоями)  закрылись  в
конце  января  1942  г.  Решение  бюро  горкома  ВКП(б)  об  открытии
бань  было  принято  10  февраля  1942  г.,  и  в  этом  месяце  открылись
отдельные  классы  в  15  банях  города.  По  сведениям  Управления
коммунального  обслуживания,  на  14  марта  того  же  года  в  городе
не  на  полную  мощность  работали  25  бань  с  4208  банными  ме¬
стами  (900  героических  дней.  Сборник  документов  и  материалов
о  героической  борьбе  трудящихся  Ленинграда  в  1941-1944  гг.
М.-Л.,  1966.  С.  254-255,  303).  Входная  плата  составляла  15  копеек.
 30  Стационар  —  форма  лечебно-питательных  пунктов,  со¬
зданных  в  Ленинграде  по  решению  Ленгорисполкома  от  29  де¬

КОММЕНТАРИИ
 479
 кабря  1941  г.  Помимо  городского  и  районных  в  течение  первой
блокадной  зимы  работали  стационары  на  многих  предприятиях
и  в  учреждениях.
 31  ...их  дом  пойдет  на  слом...  —  Совместное  постановление  горкома
ВКП(б)  и  Ленгорисполкома  о  разборке  на  дрова  деревянных  соору¬
жений  и  зданий,  а  также  ветхих  жилых  домов  было  принято  24  де¬
кабря  1941  г.  В  течение  последующих  зимних  месяцев  аналогичные
решения  принимались  еще  дважды.  В  результате  было  заготовлено
 35-40  тысяч  кубометров  дров  (Манаков  H.A.  В  кольце  блокады.
Хозяйство  и  быт  осажденного  Ленинграда.  Л.,  1961.  С.  121-122).
 32  ...почитаю  «Изгнанника»  Всев.  Соловьева.  —  Возможно,  речь
идет  об  издании:  Соловьев  В.  С.  Изгнанник.  Исторический  роман
[Хроника  четырех  поколений].  В  2-х  частях.  СПб.,  1885.  Роман
также  печатался  в  многотомных  собраниях  сочинений  писателя,
выходивших  в  Петербурге-Петрограде  в  1880-х  —  1910-х  гг.
 33  Эбере,  Георг  Мориц  ("1837-1898)  —  немецкий  египтолог  и
писатель.  В  1896-1899  гг.  в  Петербурге  было  издано  13-томное
собрание  его  сочинений.
 34  ФедерНу  Карл  (1868-1942)  —  немецкий  писатель.  Далее  в
дневнике  упоминается  его  книга  «Данте  и  его  время»,  изданная
на  русском  языке  в  Москве  в  1911  г.
 ДНЕВНИК  В.  К.  БЕРХМАН
 1  ...трамваи  ездят  давно.  —  Окончательно  трамвайное  дви¬
жение  в  Ленинграде  прекратилось  3  января  1942  г.  Через  три  с
небольшим  месяца  —  с  8  марта  —  открылось  постоянное  грузовое
трамвайное  движение,  а  с  15  апреля  —  регулярное  пассажирское
трамвайное  движение  по  пяти  маршрутам.
 2  Фабрика  Самойловой  —  1-я  Государственная  бисквитно-шо¬
коладная  фабрика  им.  Конкордии  Самойловой  (бывш.  «Шоколад¬
ная  фабрика  Жоржа  Бормана»,  основанная  в  1863  г.).
 3  ...он  дистрофик  //,  а  не  III.  —  Имеются  в  виду  степени  тяже¬
сти  дистрофии:  II  степень  —  среднетяжелая  (20-30-процентный
дефицит  массы  тела  по  отношению  к  росту),  III  степень  —  тяжелая
(дефицит  массы  тела  превышает  30%).
 4  Зубная  фабрика  —  Ленинградский  завод  искусственных  зу¬
бов  и  зубных  цементов  на  ул.  Чапаева.
 5  ...Зинаиды  Ив[ановны]...—  Речь  идет  о  писательнице  Зинаиде
Ивановне  Цесоренко  (в  замужестве  Быковой).  Материалы  о  ней

480
 КОММЕНТАРИИ
 хранятся  в  фонде  ее  супруга  —  поэта,  прозаика,  историка  литерату¬
ры  Петра  Васильевича  Быкова  (1843-1930)  (См.:  ОР  РНБ.  Ф.  118).
В  описи  к  фонду  указан  год  смерти  3.  И.  Цесоренко  —  1941-й.
Запись  в  дневнике  позволяет  установить  точную  дату  смерти.
 6  ...с  благими  обещаньями,  которыми  ад  вымощен...  —  Посло¬
вица,  восходящая  к  одному  из  изречений  Книги  Премудрости
Иисуса,  сына  Сирахова  («Путь  грешников  вымощен  камнями,  но
на  конце  его  —  пропасть  ада»,  21:11),  одной  из  т.н.  второканони¬
ческих  книг  Ветхого  Завета.
 7  Повечерие  —  служба  суточного  богослужебного  круга  (ве¬
ликое  и  малое  повечерие),  совершаемая  в  дни,  установленные
Типиконом.
 8  Черный  творог  —  по  утверждению  автора,  это  «торфяная
земля».
 9  Сначала  на  Минеральные...  Затем  —  на  Балашов...  —  имеются
в  виду  город  Минеральные  Воды  в  Ставропольском  крае  и  Бала¬
шов  —  город  в  Саратовской  области.
 10  Буржуйка  —  металлическая  печь  с  металлическим  же  ды¬
моходом  для  обогрева  помещения.
 11  Как  Псковитянка  Вера  Шелога.  —  Намек  на  главную  геро¬
иню  одноактной  оперы  Н.  А.  Римского-Корсакова  «Боярыня  Вера
Шелога»,  пролог  к  музыкальной  драме  «Псковитянка».
 12  Н.  К.  Ч-в  —  Николай  Кириллович  Чуков  (в  миру)  —  в  1945-
1955  г.  митрополит  Ленинградский  и  Новгородский  Григорий.
В  1935  г.  выслан  из  Ленинграда  в  Саратов.  В  блокадную  зиму
он  потерял  троих  детей  и  жену.
 13  Я  делаю  чернила  из  карандаша...  —  Речь  идет  о  так  называемом
чернильном  или  химическом  карандаше,  который  готовят  из  смеси
графита,  глины,  анилиновых  красок  и  связующих  веществ.  При  сма¬
чивании  графит  пишет  как  чернила,  отсюда  и  название  карандаша.
 14  Танте.  —  Автор  намекает  на  немецкое  происхождение  этого
слова,  означающего  «тетя»,  «тетка»,  «тетушка».
 15  Серафимовское  —  одно  из  петербургских  кладбищ.  Во  время
войны  оно  стало  вторым  после  Пискаревского  кладбища  местом
массового  захоронения  ленинградцев  и  защитников  города.  Здесь
было  похоронено,  по  одним  сведениям,  свыше  100  тыс.,  по  дру¬
гим  —  200-300  тыс.  человек.
 16  ...«подруга  дней  моих  суровых»...  —  Начальная  строка  знаме¬
нитого  стихотворения  А.  С.  Пушкина  «Няне»  (1826).
 17  «Но  я  не  один,  потому  что  Отец  со  Мною».  —  «Вот  приходит
час,  и  пришел,  что  вы  рассеетесь,  каждый  к  себе,  и  Меня  оста¬

КОММЕНТАРИИ
 481
 вите  одного;  но  Я  не  один,  потому  что  Отец  со  Мною»  (Библия,
Новый  Завет.  Евангелие  от  Иоанна.  16.  32.).
 18  Больница  Эрисмана  —  имеется  в  виду  Петропавловская
больница,  открытая  в  1835  г.  Впоследствии  она  получила  имя
известного  гигиениста  Ф.  Ф.  Эрисмана.  Накануне  войны  она  явля¬
лась  клинической  больницей  1-го  Ленинградского  медицинского
института  им.  акад.  Павлова.  Сейчас  больница  входит  в  состав
Санкт-Петербургского  государственного  медицинского  универси¬
тета.
 19  ...сапоги...  коньковые...  —  Сапоги,  к  которым  можно  было  при¬
креплять  коньки.  Считается,  что  первым,  кто  прикрепил  лезвия
коньков  к  сапогам,  был  Петр  I.
 20  ...идти  на  М.  Гельца...  —  Речь  идет  о  заводе  им.  Макса  Тель¬
ца,  имя  которого  с  1922  г.  носил  Государственный  завод  точного
машиностроения,  выросший  из  механических  (машиностроитель¬
ных)  мастерских,  основанных  в  1890  г.  инженером-технологом
И.  А.  Семеновым.  В  годы  Великой  Отечественной  войны  завод
получил  номерное  обозначение  —  №810,  а  с  1946  г.  стал  назы¬
ваться  Заводом  полиграфических  машин.
 21  «Ныне  отпущаеши»  —  слова  Симеона  Богоприимца,  произ¬
несенные  им  в  Иерусалимском  храме  в  день  Сретения  (Евангелие
от  Луки.  2:  29-32).  Произведение  С.  В.  Рахманинова,  одна  из  пес¬
ней,  написанной  им  в  1915  г.  «Всенощной  для  смешанного  хора»
(посвященной  памяти  С.  В.  Смоленского).
 22  ...выйти...  на  пенсию.  —  В  СССР  пенсии  по  старости  были
введены  в  1928  г.  в  отдельных  отраслях  промышленности,  в  1932  г.
они  были  распространены  на  всех  рабочих,  а  в  1937  г.  —  на  слу¬
жащих.  Пенсионный  возраст  по  старости  был  установлен  для  жен¬
щин  в  возрасте  55  лет,  для  мужчин  в  возрасте  60  лет.
 23  «Терпя,  потерпех  Господа»...  —  «Терпя  потерпех  Господа,
и  внят  мя,  и  услыша  молитву  мою»  (Псалтырь.  Псалом  39.  Пса¬
лом  Давида).
 24  «Мейн  херц,  тут  мир  ее».  —  «Mein  Herz  tut  mir  weh»  —
«Щемит  мое  сердце»  (слова  из  немецкой  песни).
 25  Где-то  большая  земля.  —  Большой  землей  ленинградцы  на¬
зывали  советскую  территорию,  лежащую  за  пределами  блокадного
кольца.
 26  Песня  «Сулико»  —  популярная  грузинская  песня  на  слова
А.  Церетели.
 27  Летом  —  лекарский  помощник.  Специальную  статью,  посвя¬
щенную  статусу  лекарского  помощника  в  иерархии  медицинских

482
 КОММЕНТАРИИ
 чинов  см.:  В.  В.  Шаповал.  ЛЕКПОМ,  ЛЕПИЛА  ’врач’  И  ЛАШЛА
’враг’  //  http://www.philology.ru/marginalia/shapovall5.htm.
 28  Жигалка  —  двукрылое  насекомое  семейства  настоящих  мух.
 29  Благословенная  ВладычицаI  Просвети  нас  Светом  Сына  Твое-
го!  —  припев  одного  из  тропарей  («Ангельский  собор  удивися,  зря
Тебе  в  мертвых  вменившуюся...»),  исполнявшихся  в  день  Успения
Богородицы,  а  также  одно  из  обращений  молящихся  к  Богоматери.
 30  РУ  —  ремесленное  училище.  Созданные  в  1940  г.,  эти  про¬
фессионально-технические  учебные  заведения  готовили  квалифи¬
цированных  рабочих.  В  РУ  принимали  окончивших,  как  прави¬
ло,  7  классов  общеобразовательной  школы.  В  1959  г.  РУ  были
преобразованы  в  профессионально-технические  училища  (ПТУ).
 31  Тропарь  —  молитвенные  стихи  и  песнопения  православной
церкви  в  честь  какого-либо  праздника  или  святого.
 32  Скоково  —  сельцо  Скоково  Опочецкого  уезда  Псковской
губернии,  принадлежавшее  Берхманам.
 33  Успенская  плащаница  —  имеется  в  виду  плащаница  Христо¬
ва  —  шитое  изображение  Христа,  лежащего  в  гробу  —  выносивша¬
яся  в  Великую  пятницу  из  главного  алтаря.  На  Страстной  неделе
плащаницу  вносят  в  алтарь,  в  течение  сорока  дней  после  Пасхи
она  лежит  на  престоле.  В  Князь-Владимирском  соборе  плащаница
несколько  иная,  на  ней  изображена  многофигурная  композиция
оплакивания  Христа.
 34  «Светлана»  —  завод  «Светлана»  по  выпуску  ламп  накали¬
вания.
 35  Кубовый  —  синий,  густого  яркого  оттенка.
 36  Филе  —  вышивка  на  сетке  из  ниток,  обычно  сделанной  пу¬
тем  выдергивания  нитей  из  ткани.
 37  ...дом  ее  на  сломку.  —  Необходимость  подготовки  к  очередной
зиме  требовала  организации  работ  по  заготовке  топлива.  В  этих
целях  деревянные  строения  шли  на  слом  (полученные  материалы
частично  шли  также  на  строительство  т.н.  «огневых  валов»  на
отдельных  участках  линии  фронта).
 38  «Всякое  даяние  благо  и  всяк  дар  совершен»  —  неточное  ци¬
тирование  из  послания  апостола  Иакова  («Всякое  даяние  доброе
и  всякий  дар  совершенный  нисходит  свыше,  от  Отца  светов...»  —
Послание  Иакова.  1.  17).
 39  Геморрагия  —  кровотечение,  кровоизлияние.
 40  «Помолись  о  нищейу  о  потерянной,  о  моей  живой  душе»  —  на¬
чальные  строки  из  одноименного  стихотворения  А.  А.  Ахматовой,
вошедшего  в  сборник  «Четки»  (1914).

КОММЕНТАРИИ
 483
 41  «...не  было  мира  в  костях  моих»...  —  Неточная  цитата  из
Псалтыри  («...нет  мира  в  костях  моих  от  грехов  моих».  Пс.  37.  4).
 42  «...се  Жених  грядет  в  полунощи».  —  Троекратно  исполняемый
в  первые  три  дня  Страстной  седмицы  особый  тропарь.
 43  «Гемюзе»  —  gemüse  —  овощи,  зелень  (нем.).
 44  «Пилъце»  —  pilze  —  грибы  (нем.).
 45  Дигиталис  —  наперстянка,  род  травянистых  растений  се¬
мейства  норичниковых.  Дигиталис  содержит  гликозиды,  которые
применяются  в  медицине.
 46  «Звездочка»  —  марка  папирос.
 47  ...атлас  Шпатенгольца...  —  трехтомный  «Атлас  анатомии  че¬
ловека»  Вернера  Шпальтегольца  (1862-1940),  выдающегося  не¬
мецкого  анатома.  О  котором  из  пяти  дореволюционных  изданий
атласа  идет  речь,  сказать  затруднительно.
 48  ...в  зиму  финской  войны...  —  Имеется  в  виду  Советско-фин¬
ляндская  война  1939-1940  гг.
 49  «Дорожите  временем,  дни  лукавы  суть».  —  Неточная  цитата
из  Послания  апостола  Павла  ефесянам  (5.  16):  «Дорожите  време¬
нем,  ибо  дни  лукавы».
 50  ...посвященное  Б[ожией]  Матери  Знаменской  в  Д[етском]
Селе.  —  Речь  идет  о  чудотворной  иконе  Божией  Матери  «Знаме¬
ние».  Она  была  подарена  царю  Алексею  Михайловичу,  а  в  1747  г.
по  приказу  императрицы  Елизаветы  Петровны  икону  перенесли  в
новопостроенную  Знаменскую  церковь  в  Царском  Селе.  В  1944  г.
фашисты  при  отступлении  увезли  икону,  но  ее  удалось  обнару¬
жить  в  Риге.  С  1946  г.  икона  находится  в  церкви  Святого  апостола
и  евангелиста  Иоанна  Богослова  Санкт-Петербургских  духовных
школ  (Старилова  Людмила.  Церковь  иконы  Божией  Матери  в  Цар¬
ском  Селе  //  Интернет-журнал  Сретенского  монастыря  (http://
www.pravoslavie.ru/jurnal/679.  htm  —  дата  обращения  30.06.2013)
 51  ...была  в  Ботаническом...  —  Имеется  в  виду  Ботанический
сад,  одно  из  старейших  научно-исследовательских  и  культурно-
просветительных  учреждений  России.  Созданный  в  1714  г.  по
указу  Петра  I  как  Аптекарский  огород,  он  с  1931  г.  находится
в  составе  Ботанического  института  Российской  Академии  наук.
 52  О.  Михаил  —  священник  и  богослов  Михаил  Иванович  Пос¬
пелов  (1878—?).  В  1900  г.  он  окончил  Петербургскую  духовную
академию,  затем  преподавал  закон  Божий  и  историю  церкви  в
Морском  корпусе  и  Александровском  лицее  (1903-1915  гг.),  был
настоятелем  церкви  Александровского  лицея  (1903-1915  гг.)
и  церкви  Благовещения  Пресвятой  Богородицы  на  Васильевском

484
 КОММЕНТАРИИ
 острове  (1915-1920  гг.),  а  в  1907  г.  стал  судовым  священником
на  крейсере  «Аврора».  В  1933  г.  репрессирован  и  выслан  из  Ле¬
нинграда  в  Костромскую  обл.  Посмертно  был  реабилитирован.
 53  Исчез  и  поцелуй  свиданья  —//  Но  жду  его,  он  за  тобой...—
Неточное  воспроизведение  двух  последних  строк  стихотворения
 А. 	С.  Пушкина  «Для  берегов  отчизны  дальней...»  (1830).
 54  В  20-м  давка.  30-ка  подошла  быстро.  —  20-й  и  30-й  —  но¬
мера  трамвайных  маршрутов.
 55  «Давайте  и  дастся  вам.  Мерою  доброю,  утрясенною,  нагне¬
тенною  и  переполненною  отсыплют  вам  в  лоно  ваше,  ибо,  какою
мерою  мерите,  такою  же  отмерится  и  вам».  —  Неточное  цитиро¬
вание  Евангелия  от  Луки:  «Давайте,  и  дастся  вам:  мерою  доброю,
утрясенною,  нагнетенною  и  переполненною  отсыплют  вам  в  лоно
ваше;  ибо,  какою  мерой  мерите,  такою  же  отмерится  и  вам».  —
Евангелие  от  Луки.  6.  38.
 56  «#о  вы  любите  врагов  ваших...»  —  Евангелие  от  Луки:  «Но
вам  слушающим  говорю:  любите  врагов  ваших...»  (Евангелие  от
Луки.  6.  27).
 57  ...начались  прививки...  —  Решение  о  массовых  профилактиче¬
ских  прививках  горком  партии  и  горисполком  приняли  в  1942  г.
 58  1  карточка  —  т.  е.  карточка  первой  категории.
 59  «В  чем  застану,  в  том  и  сужу!»  —  так  называемая  агра¬
фа  —  изречение  Иисуса  Христа,  не  вошедшее  в  четыре  Еванге¬
лия,  а  дошедшее  через  творения  древних  христианских  авторов.
Цитируемые  В.  Берхман  слова  встречаются  у  св.  м.  Иустина  Фи¬
лософа.
 60  ..хлебную  декаду  —  т.  е.  хлебные  карточки  на  10  дней.
 61  ...ездила  к  кн.  Владимиру...  —  т.  е.  в  Князь-Владимирский
собор,  построенный  в  1741-1742  гг.  по  проекту  М.  Г.  Земцова  под
руководством  П.Трезини.  Собор  оставался  в  числе  нескольких
православных  церквей,  работавших  во  время  войны.
 62  ...сборник  стихов  В.  Инбер...  —  В  период  блокады  вышли  два
сборника  стихов  В.  Инбер  —  «Душа  Ленинграда»  (1942)  и  «Пул¬
ковский  меридиан»  (1943).
 63  Прецшитатная  мазь  —  мазь,  используемая  при  лечении
поверхностных  дрожжевых  поражений  кожи.
 64  Карболон  —  правильно  «карболонг»  —  энтеросорбент,  свя¬
зывающий  и  удаляющий  из  организма  токсичные  соединения,
образующиеся  при  различных  заболеваниях.
 65  Киотик  —  уменып.  от  «киот».  Киот  —  особый  шкафчик
(часто  створчатый,  с  резьбой)  или  застекленная  полка  для  икон.

КОММЕНТАРИИ
 485
 66  «Тихая  ночь,  святая  ночь»  —  одно  из  рождественских  пес¬
нопений,  написано  в  1818  г.,  слова  —  германского  священника
Йозефа  Мора,  музыка  —  Франца  Грубера.
 67  Снова  прикрепилась  к  магазину...  —  т.  е.  снялась  с  котлового
довольствия.
 68  Бим-бом  —  карамель  «Бим-Бом».
 69  Сыпняк  —  сыпной  тиф.
 70  «Всегда  и  ныне,  и  присно,  и  во  веки  веков  —  аминь»  —  слова,
которыми  часто  заканчиваются  молитвы  и  литургические  возгла¬
шения  священнослужителей.
 71  Лития  —  часть  всенощного  бдения,  следующая  за  проси¬
тельной  ектенией.
 72  Бракераж  —  проверка  соответствия  качества  товара,  его
оформления  и  упаковки,  соответствия  стандартам.
 73  Гематоген  —  лекарственный  препарат,  изготовляемый  из
дефибринированной  крови  убойного  скота  с  добавлением  сахар¬
ного  сиропа  и  этилового  спирта.
 74  ...к  дому  Кгиесинской.  —  Особняк  Матильды  Кшесинской  на
Большой  Дворянской  ул.  (ул.  Куйбышева).
 75  Белозерские  бани  —  имеются  в  виду  бывшие  Белозерские
бани,  принадлежавшие  П.  И.  Шорохову.  Здание  было  построено
по  проекту  акад.  архитектуры  графа  П.  Ю.  Сюзора  на  средства
князей  Белозерских,  передавших  баню  городу.  Находились  на
Кронверкской  ул.,  10.
 76  «Русские  подвижники  19  века»  —  имеется  в  виду  книга  Ев¬
гения  Николаевича  Погожина  (1870-1931),  писавшего  под  псев¬
донимом  Е.  Поселянин,  изданная  в  Петербурге  в  1910  г.
 77  Блаженная  Ксения  —  святая  блаженная  Ксения  Петер¬
бургская  (Ксения  Григорьевна  Петрова)  (родилась  между  1719
и  1730  гг.,  скончалась  не  позднее  1806  г.).
 78  Волково  —  имеется  в  виду  Волковское  кладбище  (общее
название  кладбищ,  возникших  в  Петербурге  в  середине  XVIII  в.
по  обоим  берегам  р.  Волковки)  в  районе  Волковой  деревни;  на
левом  берегу  —  Волковское  православное  кладбище  с  некропо¬
лем  Литераторские  мостки,  на  правом  —  Волковское  лютеран¬
ское  кладбище,  в  северной  части  которого  были  Старообрядческое
и  Единоверческое  кладбища.
 79  «Отвне  —  нападения,  внутри  —  страхи».  —  Второе  посла¬
ние  апостола  Павла  коринфянам,  7.  5:  «Ибо  когда  пришли  мы  в
Македонию,  плоть  наша  не  имела  никакого  покоя,  но  мы  были
стеснены  отовсюду:  отвне  —  нападения,  внутри  страхи».

486
 КОММЕНТАРИИ
 80  «Тебе  поем».  —  Одна  из  песен  литургии  Иоанна  Златоуста
С.  В.  Рахманинова.
 81  ...наши  взяли  Орел  и  Белград.  —  Правильно  —  Белгород.  Оба
города  были  освобождены  от  немецких  войск  5  августа  1943  г.
 82  «Смирился  Господь  до  смерти,  и  смерти  крестной»  —  посла¬
ние  апостола  Павла  Филиппийцам,  2.  8:  «Он  себя  смирил,  став
послушным  до  смерти  —  даже  до  смерти  крестной».
 83  Кодрант  —  мелкая  древнеримская  монета.
 84  ...«Блаженство  Души»  Метерлинка.  —  Скорее  всего,  речь
идет  об  издании:  Метерлинк  Морис.  Блаженство  души  (Сокровище
смиренных).  СПб.:  Труд  и  Польза,  1901.
 85  ..медали  за  оборону  Ленинграда.  —  Медаль  «За  оборону  Ле¬
нинграда»  была  учреждена  Указом  Президиума  Верховного  Сове¬
та  СССР  от  22  декабря  1942  г.  Автор  проекта  медали  —  худож¬
ник  Н.  И.  Москалев.  Награждение  медалью  началось  практически
сразу  после  опубликования  Указа.
 86  Наши  взяли  Харьков...  —  Имеется  в  виду  т.  н.  «второе»  осво¬
бождение  Харькова  —  23  августа  1943  г.
 87  ...у  Газа...  —  Речь  идет  об  областной  тюремной  больнице
им.  Ф.  П.  Гааза,  находившейся  в  ведении  отдела  трудовых  ко¬
лоний  Управления  НКВД  по  Лен.  области.  В  настоящее  время
областная  больница  Управления  Федеральной  службы  испол¬
нения  наказаний  РФ.
 88  ...на  Арсенальной.  —  Арсенальная  набережная  на  правом  бе¬
регу  Невы.  На  ней  находился  следственный  изолятор  «Кресты».
 89  ...занятия  по  ГСО.  —  Имеются  в  виду  занятия  «Готов  к
санитарной  обороне  СССР».  Занятия  включали  в  себя  не  толь¬
ко  вопросы  военно-санитарной,  санитарной  грамоты  по  противо¬
воздушной  обороне,  но  также  вопросы  гигиены  жилья,  питания,
личной  гигиены,  физкультуры.
 90  «Кто  не  со  мной,  тот  против  Меняу  и  кто  не  собирает  со
Мною,  тот  расточает».  —  Цитата  из  Евангелия  от  Матфея,  12.  30.
 91  ...«в  лености  житие  свое  изжих»  и  «студными  окаях  душу
грехьми».  —  Правильно:  «в  лености  все  житие  мое  иждих»  «студ¬
ными  бо  окалех  душу  грехми».  Слова  покаянного  тропаря  («...ибо
я  осквернил  душу  свою  постыдными  грехами  и  всю  жизнь  провел
в  лености...»).
 92  Дирихобий.  —  Значение  слова  не  установлено.
 93  Крокет  —  вид  печенья.
 94  ...По  Вульфовой...  —  Речь  идет  либо  о  Малой  Вульфовой
ул.  (ул.  Котовского)  или  Большой  Вульфовой  ул.  (ул.  Чапаева).

КОММЕНТАРИИ
 487
 95  Евхаристия  —  в  православной  Церкви  евхаристия  —  таин¬
ство,  заключающееся  в  освящении  хлеба  и  вина  в  особом  статусе
и  последующем  их  вкушении.  Является  основой  литургии.
 96  «примиритеся  тя  опечалившим»  —  слова  молитвы  («Бо¬
жественную  же  пия  Кровь  ко  общению,  первее  примирися  тя
опечалившим»),  которая  читается  перед  причащением  Святых
Христовых  Тайн.
 ДНЕВНИК  И.  Д.  ЗЕЛЕНСКОЙ
 1  ..мы  четыре  дня  отдыхаем  от  трудповинности.  —  Уже
22  июня  1941  г.  Президиум  Верховного  Совета  СССР  Указом
«О  военном  положении»  предоставил  военным  властям  право
привлекать  граждан  к  трудовой  повинности.  Соответствующее
решение  Ленгорисполком  принял  27  июня  1941  г.  Согласно  ему,
для  выполнения  оборонных  работ  привлекались  все  трудоспособ¬
ные  ленинградцы:  мужчины  в  возрасте  от  16  до  50  лет  и  жен¬
щины  —  от  16  до  45  лет,  за  исключением  отдельных  категорий
горожан.  После  семи  дней  работ  по  трудповинности  ленинградцам
предоставлялся  перерыв  длительностью  не  менее  четырех  дней
(См.:  900  героических  дней.  Сборник  документов  и  материалов  о
героической  борьбе  трудящихся  Ленинграда  в  1941-1944  гг.  М.:
Л.,  1966.  С.  35-37).
 2  ...о  «превосходящих»  силах  противника  на  Островском  на¬
правлении.  —  В  вечернем  сообщении  Совинформбюро  9  июля
1941  г.  говорилось  о  том,  что  «на  Островском  направлении  наши
войска  ведут  упорные  бои,  сдерживая  наступление  превосходящих
сил  противника»  (См.:  Сообщения  Советского  Информбюро.  Т.  1.
М.,  1944.  Июнь—декабрь  1941  года.  С.  40).
 3  Сейчас  в  основном  удаляется  из  города  все  неработоспособ¬
ное  и  нерабочее  население...  —  По  постановлению  Военного  совета
Северного  фронта  от  28  июня  1941  г.  первоочередной  эвакуации
подлежали  «квалифицированные  рабочие,  инженеры  и  служащие
вместе  с  эвакуированными  с  фронта  предприятиями,  население,
в  первую  очередь  молодежь,  годная  для  военной  службы,  ответствен¬
ные  и  партийные  работники»  (См.:  900  героических  дней.  С.  40).
 4  ...Смоленское  направление,  Невельское.  —  Утром  и  вечером
20  июля  1941  г.  Совинформбюро  сообщало,  что  «в  течение  ночи  на
20  июля  продолжались  напряженные  бои  на  Полоцко-Невельском,
Смоленском  и  Новоград-Волынском  направлениях.  На  остальных

488
 КОММЕНТАРИИ
 участках  фронта  чего-либо  существенного  не  произошло»  (См.:
Сообщения  Советского  Информбюро.  Т.  1.  С.  67).
 5  ...о  налете  200  бомбардировщиков  на  Москву...  —  Первый  мас¬
сированный  налет  на  Москву  более  200  самолетов  фашистской
авиации  совершили  в  ночь  на  22  июля  1941  г.  Налет  продолжался
с  позднего  вечера  до  4  часов  утра.  В  сводке  Совинформбюро  «О  ре¬
зультатах  налетов  немецких  самолетов  на  Москву  в  ночь  на  22,  23
и  24  июля»  упоминалось  о  налетах  150-200  самолетов,  в  большин¬
стве  своем  вынужденных  сбросить  боезапас  на  подлете  к  столице.
 6  Эрнст  Генри  (псевдоним  Семена  Николаевича  Ростовского)
(1906-1990)  —  советский  разведчик,  публицист.
 7  ...книга  Эрнста  Генри  «Гитлер  против  СССР»,  прочитанная
еще  три  года  назад.  —  Речь  идет  о  книге:  Э.  Генри  «Гитлер  против
СССР.  Грядущая  схватка  между  фашистскими  и  социалистически¬
ми  армиями»,  первое  издание  которой  вышло  в  Москве  в  1937  г.
Книга  переиздавалась  и  в  последующие  годы.
 8  Кексгольм  —  ныне  г.  Приозерск.
 9  ...все  мужчины  и  женщины  от  17  до  55  лет  призывались  в
ряды  ополчения.  —  В  приказе  главнокомандующего  Северо-Запад¬
ным  направлением  об  организации  обороны  Ленинграда  от  20  ав¬
густа  1941  г.  говорилось  о  формировании  150  рабочих  батальонов
численностью  600  человек  каждый.  В  эти  батальоны  предлагалось
включать  «женщин  на  добровольных  началах,  а  также  организо¬
вать  группу  подростков  для  разведки,  связи,  снабжения  личного
состава  батальонов  боепитанием,  продовольствием,  водой  и  т.  д.»
(См.:  900  героических  дней.  С.  55).
 10  ...в  довоенное  время...  —  Подразумевается  время  до  начала
Первой  мировой  войны.
 11  ...северная  дорога...  —  Имеется  в  виду  Северная  железная
дорога.
 12  ...уже  перерезана  Октябрьская  дорога,  по-видимому,  взяты
Любань  и  Tocho...  —  Фашисты  захватили  г.  Любань  25  августа,  пос.
Tocho  —  27  августа.  Октябрьская  железная  дорога  была  перерезана
30  августа  с  потерей  нашими  войсками  ст.  Мга.
 13  ...как  будто  еще  держится  Выборг...  —  Выборг  был  оставлен
войсками  Красной  Армии  29  августа  1941  г.
 14  ...Кексгольм  взят.  —  Кексгольм  был  занят  финляндскими
войсками  21  августа  1941  г.
 15  В  Колпине  это  уже  привело  к  многочисленным  жертвам...  —
Видимо,  автор  имеет  в  виду  налет  немецкой  авиации  на  северо-
западный  район  ст.  Колпино  1  сентября  1941  г.

КОММЕНТАРИИ
 489
 16  Убавили  хлеба,  нормировали  отпуск  спичек  и  соли...  —  См.
примеч.  1  к  дневнику  Т.  К.  Великотной.  С  сентября  по  ноябрь
1941  г.  включительно  по  6  коробков  спичек  получали  рабочие,
ИТР  и  служащие,  по  3  коробка  —  иждивенцы.  На  детскую  кар¬
точку  спички  не  выдавались  (См.  ЦГАИПД  СПб.  Ф.  4000.  Оп.  20.
Д.  46.  Л.  12).  Соль  по  карточкам  стали  продавать  с  декабря  1941  г.,
однако,  видимо,  уже  с  сентября  была  установлена  норма  ее  от¬
пуска  в  одни  руки.  В  октябре  1941  г.  эта  норма  составляла  500  г
(ЦГАИПД  СПб.  Ф.  4000.  Оп.  20.  Д.  1.  Л.  27).
 17  Военно-медицинская  академия  —  Военно-медицинская  акаде¬
мия,  носившая  тогда  имя  С.  М.  Кирова  (ул.  Академика  Лебедева,  6),
в  ноябре  1941  —  январе  1942  г.  была  эвакуирована  в  Самарканд.
 18  Пришли  поезда  из  Москвы...  —  После  того  как  30  августа
ст.  Мга  была  захвачена  немцами,  по  Октябрьской  железной  до¬
роге  поезда  из  Москвы  прийти  не  могли.  Возможно,  речь  идет
о  каких-то  поездах,  шедших  в  Ленинград  вкруговую.
 19  Райком  —  Имеется  в  виду  райком  Свердловского  райо¬
на,  располагавшийся  по  адресу:  В.  О.,  пр.  Пролетарской  Победы
(Большой  пр.),  55.
 20  Коксохимический  завод  —  точнее:  Коксогазовый  завод  (наб.
Обводного  канала,  72-74).  Был  организован  в  советское  время  на
базе  Второго  газового  «Общества  столичного  освещения»,  осно¬
ванного  в  1858  г.  Комплекс  сооружений  его  «Главного  газового
завода»  был  построен  на  Обводном  канале.  Выходящий  сегодня
на  набережную  гигантский  кирпичный  цилиндр  —  один  из  газ¬
гольдеров  второй  очереди  (1881-1882  гг.,  арх.  Р.  Б.  и  В.  Р.  Берн¬
гарды).
 21  1-я  ГЭС  —  Государственная  электростанция  №  1  была  по¬
строена  в  конце  XIX  в.  на  наб.  Обводного  канала,  96,  неподалеку
от  Московского  пр.
 22  Горел  не  завод,  а  продовольственные  склады,  и  это  уже  чув¬
ствительно  ударило  по  норме.  —  Хотя  данные  о  количестве  сгорев¬
шего  на  Бадаевских  складах  продовольствия  разнятся,  все  исто¬
рики  сходятся  во  мнении,  что  хранившихся  здесь  запасов  хватило
бы  по  существовавшим  тогда  нормам  всего  на  несколько  дней.  На
ухудшение  продовольственного  положения  главное  влияние  ока¬
зал  не  пожар,  а  установление  блокады,  о  чем  власти  официально
не  извещали  население  еще  два  месяца.
 23  Бывший  главный  энергетик  ГЭС  и  секретарь  ее  партий¬
ной  организации  А.  И.  Чистяков  дает  иное  написание  фамилии:
Стрельцин,  уточняя,  что  речь  идет  о  помощнике  начальника

490
 КОММЕНТАРИИ
 ремонтного  цеха  (См.:  НИАСПбИИ  РАН.  Ф.  332.  On.  1.  Д.  138.
Стенограмма  сообщения  А.  И.  Чистякова.  Л.  3).
 24  Хлебный  паек  в  3  дня  скатился  с  400  до  200  гр.  для  служа¬
щих  и  с  600  до  400  для  рабочих...  —  См.  примеч.  1  к  дневнику
Т.  К.  Великотной.
 25  «Севкабель»  —  кабельный  завод  Торгового  дома  «Сименс
и  Гальске»,  основанный  в  1879  г.,  в  1918  г.  получил  название
«Севкабель».  Находится  на  Васильевском  острове  (Кожевенная
линия,  40).  Во  время  Великой  Отечественной  войны  был  частично
эвакуирован  в  Куйбышев.
 26  Дворец  Труда  —  бывший  дворец  великого  князя  Николая
Николаевича  (пл.  Труда,  4),  в  котором  в  советское  время  размес¬
тились  ленинградские  профсоюзы.
 27  Взяты  Шлиссельбург  и  Дубровка.  С  юга  немцы  уже  в  Лигове.  —
Город  Шлиссельбург  был  захвачен  немцами  8  сентября  1941  г.,  одна¬
ко  одноименная  крепость  осталась  в  руках  советских  воинов.  Лигово,
переименованное  в  1918  г.  в  Урицк,  немцы  заняли  16  сентября.
 28  Пантофельная  почта  —  аналог  «сарафанного  радио»;  от  «пан¬
туфель»  (польск.),  что  обозначает:  туфель,  легкая  обувь,  прикры¬
вающая  лишь  боковые  части  ступни  и  пальцы,  часто  без  каблука.
 29  ..линкор  «Марат»  на  рейде.  —  В  первые  месяцы  войны  лин¬
кор  «Марат»  стоял  «на  огневой  позиции  в  бассейне  Ленинградско¬
го  морского  канала»,  а  18  сентября  перешел  в  Кронштадт  (http://
www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/Midel/07/04.htm  (28.10.2009)).
 30  ...в  милицию  на  6-ю  линию.  —  В  доме  15  на  6-й  линии  Ва¬
сильевского  острова  размещалось  15-е  отделение  милиции.
 31  ...около  Ленэнерго...  —  «Ленэнерго»  (Марсово  поле,  1)  созда¬
но  в  1918  г.  (первоначально  «ОГЭС»,  затем  трест  «Петроток»,
с  1932  г.  —  «Ленэнерго»)  для  управления  городскими  электростан¬
циями.  По  сведениям  А.  В.  Бурова,  в  этот  день  на  Марсовом  поле
разорвалось  шесть  снарядов  (См.:  Буров  А.  В.  Блокада  день  за  днем
22  июня  1941  года  —  27  января  1944  года.  Л.:  Лениздат,  1979.  С.  60).
 32  Площадь  Александра  Невского.
 33  Вчера  В.  О.  был  наводнен  переселенцами  из  Автова  и  других
южных  окраин.  —  Постановление  о  переселении  лечебных  учреж¬
дений  и  женщин  с  детьми  из  южных  в  северные  районы  Ленин¬
града  Военный  совет  Ленинградского  фронта  принял  16  сентября
1941  г.  (См.:  Ленинград  в  осаде.  Сборник  документов  о  героиче¬
ской  обороне  Ленинграда  в  годы  Великой  Отечественной  войны.
СПб.,  1995.  С.  56-57).  Однако  стихийное  переселение  началось
уже  после  первых  обстрелов.

КОММЕНТАРИИ
 491
 34  По  городу  выключены  почти  все  частные  телефоны.  —  По¬
становление  о  немедленном  выключении  до  особого  распоряже¬
ния  телефонов  индивидуального  и  коллективного  пользования
за  исключением  телефонов  отдельных  абонентов  Военный  совет
Ленинградского  фронта  принял  13  сентября  1941  г.  Были  так¬
же  выключены  телефоны-автоматы  общественного  пользования
и  телефоны  общего  пользования  в  учреждениях  и  организациях.
Вместо  них  предлагалось  в  каждом  городском  районе  открыть  «по
4-5  переговорных  комнат  с  телефонами-автоматами  для  пользо¬
вания  граждан»  (Ленинград  в  осаде.  С.  50,  55).
 35  Разбита  Мариинка,  архив  на  Сенатской...  —  Фугасная  бомба,
попавшая  19  сентября  в  здание  театра  оперы  и  балета  им.  Кирова,
разрушила  правую  сторону  ярусов  (См.:  Ленинградский  государ¬
ственный  ордена  Ленина  академический  театр  оперы  и  балета
имени  С.  М.  Кирова.  Л.,  1967.  С.  33).  В  здание  Сената  за  годы
войны  было  пять  попаданий  снарядов  и  бомб  (См.:  Бахарева  Ю.
Реставрация  памятников  Ленинграда  в  годы  блокады.  Сентябрь
1941  г.  ֊  январь  1944  г.  //  АРДиС.  СПб.,  2008.  №2(38)  (http://
www.d-c.spb.ru/archiv/38/17.html  (07.10.2009)).
 36  Фабрика-кухня  —  возможно,  речь  идет  не  о  Василеостров-
ской  фабрике-кухне  (В.  О.,  пр.  Пролетарской  Победы  (Большой
пр.),  68),  построенной  в  1930-1931  гг.  по  проекту  арх.  А.  К.  Барут-
чева,  И.  А.  Гильтера,  И.  А.  Меерзона,  Я.  О.  Рубанчика,  а  о  фабрике-
кухне  какого-то  близлежащего  предприятия.  Такая  фабрика-кухня
была,  например,  на  судостроительном  заводе  им.  А.  А.  Жданова.
Когда  зимой  1941-1942  гг.  Ленгорисполком  постановил  все  фаб¬
рики-кухни  изъять  из  ведения  предприятий  и  подчинить  их  тресту
столовых,  ждановцам  удалось  отстоять  ее  (См.:  Боголюбов  С.  А.
Ждановцы  на  переднем  крае  //  На  стапелях  под  огнем:  Сборник
воспоминаний  и  очерков.  Л.:  Лениздат,  1986.  С.  48).
 37  ...оборонялась  от  загоняльщиков...  —  т.  е.  от  бойцов  МПВО.
 38  ...поют  Лазаря...  —  т.  е.  жалуются  на  судьбу,  прикидываются
несчастными.
 39  ...это  обозначает  верную  безработицу  и  голод.  —  Уволенным
с  работы  полагалась  иждивенческая  карточка,  по  которой  нормы
отпускаемых  продуктов  были  самыми  маленькими.
 40  ...бомбойу  попавшей  в  мастерскую  теплых  вещей  в  Гостином,
где  погибло  около  200  человек.  —  Большой  ущерб  зданию  Гостиного
двора  был  нанесен  во  время  авианалета  22  сентября  1941  г.  По
воспоминаниям  начальника  МПВО  Ленинграда  Е.  С.  Лагуткина,
«пять  корпусов  во  дворе  разрушены  до  основания.  Более  100  че¬

492
 КОММЕНТАРИИ
 ловек  было  убито,  много  ранено  и  завалено  обломками  обрушив¬
шихся  зданий»  (См.:  Лагуткин  Е.  С.  [Воспоминания]  //  Оборона
Ленинграда  1941-1944.  Воспоминания  и  дневники  участников.
Л.,  1968.  С.  396).  Помимо  меховой  фабрики  оказались  разрушен¬
ными  помещения  издательства  «Советский  писатель».  Писатель
П.  Н.  Лукницкий  упоминает,  что  «бомбу  сбросила  немка-летчица,
наши  зенитки  сбили  ее  над  Кузнечным  переулком»  (Лукницкий
П.Н.  Ленинград  действует...  Фронтовой  дневник.  Кн.  1.  М.,  1978.
С.  162).Через  два  дня  в  здание  универмага  попала  еще  одна  фу¬
гасная  бомба,  а  разрывом  снаряда  был  разрушен  четырехэтажный
дворовый  корпус.  Большие  пожары  в  Гостином  дворе  были  также
в  ночь  на  12  января  1942  г.  и  в  марте  1942  г.
 41  ...горел  завод  Свердлова...  —  Станкостроительный  завод
им.  Я.  М.  Свердлова  (Свердловская  наб.,  29-а),  основанный  в
1868  г.,  серийно  производил  горизонтально-расточные  и  продоль¬
но-строгальные  станки  общего  назначения.  Во  время  войны  часть
рабочих  и  оборудования  была  вывезена  на  Урал,  а  на  оставшемся
оборудовании  налажено  производство  снарядов.
 42  ...за  фабрикой  Урицкого...  —  1-я  Государственная  табачная
фабрика  им.  М.  С.  Урицкого  (В.  О.,  пр.  Мусоргского  (Средний),
 36-40),  основанная  в  1852  г.,  в  годы  войны  частично  была  эва¬
куирована  в  г.  Прокопьевск.
 43  ...зияющие  окна  Этнографического  музея  на  Михайлов¬
ской...  —  Речь  идет  о  Государственном  музее  этнографии  (ныне
Российский  этнографический  музей)  на  Инженерной  (Михайлов¬
ской)  ул.  Верхний  этаж  здания  музея  был  поврежден  в  результате
бомбардировки  28  сентября  1941  г.  (См.:  Буров  А.  В.  Блокада  день
за  днем.  С.  67).
 44  Куда-то  исчез  памятник  Коннетабля  перед  Инженерным  зам¬
ком...  —  Имеется  в  виду  памятник  Петру  I  скульптора  Б.  К.  Раст¬
релли,  установленный  в  1800  г.  Во  время  блокады  скульптура
была  зарыта  в  землю.
 45  Перед  Елисеевским  магазином  на  Невском  груда  битого  зе¬
леноватого  стекла.  —  После  одной  из  бомбардировок  стеклянная
стена  в  здании,  где  располагались  гастроном  №  1  (Елисеевский
магазин)  и  Ленинградский  театр  комедии,  была  разрушена.  Театр
переехал  в  пустующее  помещение  Большого  драматического  теат¬
ра  на  Фонтанке,  где,  кроме  того,  имелось  бомбоубежище.
 46  ...обеспечили  питанием  казарменных...  —  т.  е.  работников,  на¬
ходившихся  постоянно  на  территории  предприятия,  на  казармен¬
ном  положении.

КОММЕНТАРИИ
 493
 47  ...сдан  Орел.  —  Орел  был  занят  немецкими  войсками  3  ок¬
тября  1941  г.
 48  Каталь  —  рабочий,  занимающийся  выкаткой  или  подвозом
грузов.
 49  ...сдан  Брянск.  —  Брянск  был  оставлен  советскими  войсками
6  октября  1941  г.
 50  Горели  цеха  на  Гвоздильщике...  —  Имеется  в  виду  Сталепро¬
катный,  проволочно-канатный  завод  им.  В.  М.  Молотова  (В.  О.,
25-я  линия,  8),  основанный  в  1857  г.  и  с  1919  по  1940  г.  назы¬
вавшийся  Проволочно-гвоздильным  заводом  «Красный  Гвоздиль¬
щик».  Во  время  войны  большая  часть  оборудования  завода  была
эвакуирована  в  Каменск-Уральский  Свердловской  области.  На
оставшемся  в  Ленинграде  оборудовании  выпускали  пружины  для
пистолетов-пулеметов  Дегтярева.
 51  Эвакуирована  Одесса.  —  Эвакуация  Одессы  была  завершена
16  октября  1941  г.
 52  ...от  горящих  американских  гор  в  Нардоме.  —  Аттракцион
«американские  горы»  размещался  в  Саду  Госнардома,  являвшемся
частью  парка  им.  В.  И.  Ленина  (Александровский)  на  Петроград¬
ской  стороне.  «Американские  горы»  сгорели  во  время  немецкой
бомбардировки  16  октября  1941  г.
 53  ...Балтийский  завод...  —  Балтийский  завод  им.  Серго  Орджо¬
никидзе  находился  на  Васильевском  острове  (Косая  линия,  16)
и  занимался  строительством  судов.
 54  Сдан  Харьков.  —  Харьков  был  занят  немецкими  войсками
24  октября  1941  г.
 55  ...на  завод  Радищева...  —  Речь  идет  о  Кожевенном  заводе
им.  А.  Н.  Радищева  (В.  О.,  Косая  линия,  15-6),  основанном  в  1847  г.
 56  ...в  хлебозавод  на  углу  Косой  линии.  —  Имеется  в  виду  хле¬
бозавод  №  8  «Красноармеец»  (В.  О.,  Косая  линия,  26/28).
 57  ...на  фабрике  В.  Слуцкой...  —  Всесоюзная  ситценабивная  фаб¬
рика  им.  Веры  Слуцкой  (В.  О.,  Кожевенная  линия,  34),  основанная
в  1834  г.,  занималась  отделкой  хлопчатобумажной  ткани.  С  декаб¬
ря  1941  г.  по  1  июля  1942  г.  фабрика  не  работала.
 58  Сделали  свое  дело  листовки  с  угрозами  на  эти  дни...  —  Не¬
мецкие  листовки  сбрасывались  на  город  почти  с  начала  войны.
В  них,  как  правило,  предлагалось  спастись,  прекратив  сопротив¬
ление.  Солдатам,  перешедшим  линию  фронта,  обещалось  хорошее
обращение  и  работа  по  специальности.  «В  конце  октября  1941  г.
на  город  посыпались  предупреждения:  „До  седьмого  спите,  седьмо¬
го  —  ждите“,  —  отмечает  писатель  Н.  Синдаловский.  —  Авторство

494
 КОММЕНТАРИИ
 некоторых  подобных  агиток  приписывалось  лично  фюреру»  (См.:
Синдаловский  Н.  Героический  фольклор  войны  и  блокады  //  Нева.
1999.  №  1.  С.  174-183).
 59  По  утверждению  А.  В.  Бурова,  бомбы  замедленного  действия
с  часовыми  механизмами  и  противосъемными  приспособлениями
были  впервые  сброшены  на  Ленинград  6  ноября  1941  г.  (См.:  Бу¬
ров  А.  В.  Блокада  день  за  днем.  С.  85).
 60  ...книжка  «Суворов».  —  Вероятнее  всего,  речь  может  идти
о  двух  книгах.  Одна  из  них:  Калинин  С.  «Суворов.  Очерк  жизни
и  деятельности  великого  русского  полководца»  —  была  издана
дважды  в  Москве  в  1938  г.,  причем  второе  издание  отпечатано  в
одной  из  ленинградских  типографий.  Вторая  книга  издавалась  уже
в  военном  Ленинграде:  Раковский  J1.  И.  Генералиссимус  Суворов.
Л.:  Советский  писатель,  1941.
 61  Универмаг  —  накануне  войны  в  Ленинграде  было  24  уни¬
вермага  с  филиалами.  Самыми  крупными  из  них  являлись:  по¬
казательный  универмаг  ДЛТ;  Ленинградский  универмаг  Пассаж;
Показательный  универмаг  №  1  (Гостиный  двор,  Садовая  линия,
пом.  83-86)  и  Фрунзенский  показательный  универмаг.
 62  Мой  турецкий  фатализм...  —  В  русской  художественной
культуре  еще  в  XIX  столетии  укоренилось  мнение  о  присущем
туркам  (тюркам  вообще)  фатализме,  вере  в  неодолимость  судьбы,
рока,  позволяющим  им  спокойно  относиться  как  к  поражениям
и  унижениям,  так  и  к  победам.  В  силу  этого  турок  «стремителен  в
атаке,  проворен  в  отступлении  и  решителен  в  бегстве».  Возможно,
у  Зеленской  представления  о  турецком  фатализме  основывались
на  известных  ей  размышлениях  лермонтовского  Печорина.  Впро¬
чем,  поэт  не  раз  обращался  к  теме  именно  «турецкого  фатализма».
Достаточно  привести  в  данном  случае  цитату  из  стихотворения
М.  Ю.  Лермонтова  «Валерик»  («Я  к  вам  пишу  случайно;  право...»):
 Судьбе,  как  турок  иль  татарин,
 За  все  я  ровно  благодарен
У  Бога  счастья  не  прошу
И  молча  зло  переношу.
 Быть  может,  небеса  Востока
Меня  с  ученьем  их  Пророка
Невольно  сблизили.
 63  ...с  «Кр[асного]металлиста»...  —  Имеется  в  виду  завод  подъ¬
емно-транспортного  оборудования  «Красный  металлист»  (В.  О.,
17-я  линия,  54),  преобразованный  в  1882  г.  из  кузницы.  В  годы

КОММЕНТАРИИ
 495
 блокады  на  заводе  производился  ремонт  бомбардировщиков
и  истребителей.
 64  ...поступление  добровольцем  в  ополчение.  —  В  этот  период
формирование  народного  ополчения  уже  не  проводилось.  Видимо,
автор  имела  в  виду  одну  из  форм  военного  обучения  горожан.
 65  ...вместо  бесконечно  однообразной  матани  на  гармошке...  —
Матаня  —  специфическая  манера  игры  на  гармони,  баяне.
 66  ...у  Казанского...  —  Имеется  в  виду  Казанский  собор.
 67  ...и  канала...  —  Речь  идет  о  канале  Грибоедова,  к  которому
выходят  начало  и  конец  Гражданской  ул.
 68  ...статья  из  «Ленправды»  о  необходимости  жертв  и  неиз¬
бежности  лишений.  —  В  передовой  статье  «Напряжем  все  силы
для  победы  над  врагом»,  опубликованной  в  «Ленинградской  прав¬
де»  12  ноября  1941  г.,  в  частности,  говорилось:  «Мы  вынуждены
уменьшать  нормы  выдачи  продуктов,  чтобы  продержаться  до  тех
пор,  пока  враг  не  будет  отброшен,  пока  не  будет  прорвано  коль¬
цо  блокады».
 69  ...и  к  чаю  пралинэ...  —  В  1671  г.  французский  маршал  Сезар
де  Шуазель,  первый  герцог  де  Шуазель,  граф  д’Отель,  граф  дю
Плесси-Прален  (Ркззхз-РгаэНп),  виконт  де  Сен-Жан  (1598-1675)
создал  сладкий  десерт,  позже  названный  пралине.  Фирменный  де¬
серт  приготавливался  из  тертого  миндаля  с  другими  орехами,  пе¬
ремешанный  с  засахаренным  медом  и  кусочками  шоколада,  смесь
обливалась  жженым  сахаром  (два  века  спустя  вместо  него  станут
использовать  шоколад).  И.  Д.  Зеленская,  скорее  всего,  имеет  в  виду
просто  смесь  тертых  орехов  с  сахаром.
 70  ...ввести  официально  11-часовой  рабочий  день...  —  Право  на
введение  обязательных  сверхурочных  работ  «продолжительностью
от  1  до  3  часов  в  день»  было  предоставлено  «директорам  пред¬
приятий  промышленности,  транспорта,  сельского  хозяйства  и  тор¬
говли»  в  соответствии  с  Указом  Президиума  Верховного  Совета
СССР  от  26  июня  1941  г.  «О  режиме  рабочего  времени  рабочих
и  служащих  в  военное  время»  (См.:  Ведомости  Верховного  Со¬
вета  СССР.  1941.  №30).
 71  Это  Энергосбыт  от  большого  ума  вынес  туда  разбиратель¬
ство  дел  о  лимитах  на  электроэнергию.  —  По  решению  исполкома
Ленгорсовета  от  17  ноября  1941  г.  «О  пользовании  электроэнерги¬
ей  учреждениями  и  организациями  г.  Ленинграда»  список  потре¬
бителей  электроэнергии  резко  сокращался.  В  него  вошли  Смоль¬
ный,  штаб  МПВО,  Главпочтамт,  Управление  пожарной  охраны
и  некоторые  иные  организации.  Остальным  учреждениям  запре¬

496
 КОММЕНТАРИИ
 щалось  пользоваться  электричеством  «для  осветительных  нужд»
«за  исключением  минимума  в  дежурных  помещениях,  а  также  в
помещениях,  лишенных  естественного  освещения»  (См.:  Бюлле¬
тень  Ленинградского  городского  совета  депутатов  трудящихся.
1941.  N°  41-42  (28  ноября  1941  г.).  С.  15;  Буров  A.B.  Блокада
день  за  днем.  С.  92).
 72  ...посмотрела  на  жутко  разрушенный  вчера  дом  на  углу  Нев¬
ского  и  кан.  Грибоедова.  —  Дом  N°  30  по  пр.  25  Октября  (Невский),
так  называемый  дом  Энгельгардта,  был  разрушен  бомбой  21  но¬
ября  1941  г.  При  этом  37  человек  были  убиты,  83  ранены  (См.:
Буров  А.  В.  Блокада  день  за  днем.  С.  94).
 73  Вчера  на  бюро  райкома  меня  приняли  в  партию.  —  В  данном
случае  речь  идет  о  приеме  кандидатом  в  члены  ВКП(б).  Членом
партии  И.  Д.  Зеленская  стала  через  год.  См.  запись  в  дневнике  за
19  декабря  1942  г.
 74  ...правила  хождения  по  ВТ...  —  До  конца  января  1942  г.  ленин¬
градцы  были  обязаны  выполнять  «Правила  поведения  населения  и
обязанности  администрации  во  время  воздушного  нападения  про¬
тивника»,  утвержденные  президиумом  Ленсовета  еще  14  августа
1939  г.  и  опубликованные  в  №41  «Бюллетеня  Ленсовета»  в  том
же  году.  Решением  исполкома  Ленгорсовета  от  28  января  1942  г.
были  введены  «Обязанности  населения  и  администрации  во  время
воздушного  нападения  и  артиллерийского  обстрела  города  против¬
ником».  Необходимость  подобной  замены,  как  нетрудно  заметить
даже  из  названия,  вызывалась  существованием  с  сентября  1941  г.
новой  опасности  —  артиллерийского  обстрела.
 75  ...3-го  было  сообщение  о  занятии  немцами  Тихвина.  —  Немец¬
кие  танки  вошли  в  Тихвин  вечером  8  ноября  1941  г.
 76  Километров  200  надо  идти  путь  через  Ладогу.  —  Это  не
единственное  упоминание  в  документах  того  времени  о  планах
пешего  перехода  через  Ладожское  озеро.  Об  этом  писал  в  днев¬
нике  театральный  актер  Ф.  А.  Грязнов  (См.:  Грязное  Ф.А.  Днев¬
ник.  7  сентября  1941  г.  —  7  февраля  1942  г.  //  «Доживем  ли  мы
до  тишины?»:  Записки  из  блокадного  Ленинграда.  СПб.,  2009.
С.  134),  вспоминал  заместитель  директора  завода  им.  Молотова
Г.  Я.  Соколов  (См.:  НИА  СПбИИ  РАН.  Ф.  332.  Оп.  1.  Д.  117.
Стенограмма  сообщения  Г.  Я.  Соколова.  Л.  3).  Об  этом  же  сооб¬
щалось  в  одном  из  перлюстрированных  писем:  «Нам  предстоит
тяжелый  путь,  придется  идти  пешком  200-250  км»  (Цит.  по:  Ло¬
магин  H.A.  В  тисках  голода.  Блокада  Ленинграда  в  документах
германских  спецслужб  и  НКВД.  СПб.,  2000.  С.  164).  Аналогичные

КОММЕНТАРИИ
 497
 утверждения  содержались  и  в  других  блокадных  записях  (см.:
Пянкевич  B.JI.  Слухи  в  блокадном  Ленинграде  //  Великая  Оте¬
чественная  война:  правда  и  вымысел.  Вып.  6.  СПб.,  2009.  С.  52,
53).  Видимо,  частично  эти  планы  осуществились.  В  «Отчете  го¬
родской  эвакуационной  комиссии  об  эвакуации  из  Ленинграда  с
29  июня  1941  г.  по  15  апреля  1942  г.»  говорилось:  «Походным
порядком  через  Ладожское  озеро  и  неорганизованно  автотранспор¬
том  за  период  с  конца  декабря  1941  г.  по  22.1.42  г.  эвакуировано
(население  не  Ленинграда)  36  118  чел.»  (См.:  Ленинград  в  осаде.
С.  302).  Эти  же  сведения  приводит  в  своей  книге  Н.  А.  Манаков
(См.:  Манаков  H.A.  В  кольце  блокады.  Хозяйство  и  быт  осажден¬
ного  Ленинграда.  Л.:  Лениздат,  1961.  С.  84).
 77  Зольщик  —  или  шлаковщик  —  рабочий,  отвечавший  за  удале¬
ние  из  печей  золы  и  шлака  вручную  или  механическим  способом.
 78  ...с  завода  Молотова...  —  Арматурный  завод  им.  Молотова
(такое  название  он  получил  в  1931  г.)  ведет  свое  начало  от  Бронзо¬
литейных  и  механических  мастерских  Р.  К.  Гроша.  В  марте  1939  г.
завод  (завод  №  346;  с  1944  г.  —  завод  Nb  457)  был  передан  в  сис¬
тему  судостроительной  промышленности  СССР  и  стал  основным
поставщиком  судовой  арматуры.  21  августа  1941  г.  ГКО  принял
постановление  «Об  эвакуации  Ленинградского  завода  им.  Молото¬
ва».  Оборудование  должно  было  быть  демонтировано  и  вывезено
в  Синары,  Белорецк  и  Магнитогорск.
 79  «Электроаппарат».  —  Предшественником  Государственного
союзного  завода  «Электроаппарат»  (В.  О.,  24-я  линия,  3/7)  был
чугунно-меднолитейный  механический  и  котельный  завод  братьев
Пульман.  «Электроаппарат»  занимался  производством  высоко¬
вольтной  аппаратуры.  Во  время  Отечественной  войны  часть  завода
была  эвакуирована  в  Свердловск  (Екатеринбург).
 80  ..мучиться  танталовыми  муками.  —  В  греческой  мифологии
Тантал  —  лидийский  или  фригийский  царь,  обреченный  богами
на  вечные  муки.
 81  Удалось  сесть  в  троллейбус...  —  Троллейбусное  движение  в
Ленинграде  окончательно  прекратилось  через  два  дня  —  20  декаб¬
ря  1941  г.  (См.:  Трамвай  и  троллейбус  Санкт-Петербурга.  СПб.,
1997.  С.  60).
 82  Талес  (талет)  —  ритуальная  мужская  шаль  с  бахромой,  на¬
деваемая  исповедующими  иудаизм  поверх  одежды  во  время  ут¬
ренней  молитвы.
 83  ...на  Охтинское  кладбище...  —  Захоронения  на  Охтинском
кладбище  (берег  реки  Чернавки,  приток  реки  Охты)  производи¬

498
 КОММЕНТАРИИ
 лись  с  1727  по  1770-е  гг.  Затем  оно  было  закрыто,  а  рядом  с  ним
открылось  Большеохтинское  кладбище,  которое  и  имела  в  виду
И.  Д.  Зеленская.
 84  ...отдала  в  эту  получку  100  рублей  на  лотерею...  —  СНК
СССР  принял  постановление  «О  проведении  денежно-вещевой
лотереи»  27  ноября  1941  г.  Были  выпущены  билеты  достоин¬
ством  в  10  руб.  на  общую  сумму  200  млн  рублей.  Среди  1,5  млн
выигрышей  значились  каракулевые  дамские  пальто,  ковры,  часы
золоченые  и  серебряные,  отрезы  на  мужские  и  дамские  костюмы,
обувь  мужская  и  дамская,  письменные  приборы  и  др.,  а  так¬
же  денежные  суммы  от  100  до  50  000  рублей  (См.:  Бюллетень
Ленинградского  городского  совета  депутатов  трудящихся.  1941.
№  43-44  (18  декабря  1941  г.).  С.  2-3).  В  домохозяйствах  силами
политорганизаторов  при  проведении  первой  денежно-вещевой  ло¬
тереи  было  выручено  1  млн  689  тыс.  рублей  (См.:  Романов  А.  С.
Советская  устная  пропаганда  в  блокадном  Ленинграде  (сентябрь
 1941  —  февраль  1942)  (http://zhumal.lib.rU/r/romanow_a_s/so
wetskajaustnajapropagandawblokadnomleningradesentjabгxl941-
fewralxl942gg.shtml  —  дата  обращения  —  22.10.2009).  Общесо¬
юзные  лотереи  проводились  в  годы  войны  ежегодно.  Кроме  того,
отдельные  предприятия  и  учреждения  сами  могли  организовы¬
вать  для  коллективов  лотереи.
 85  ...освобожден  Тихвин  хлеба  прибавили!  —  Тихвин  был  за¬
нят  частями  РККА  9  декабря  1941  г.  После  восстановления  же¬
лезнодорожных  путей  и  мостов  в  него  перевели  базу  снабжения
Ленинграда  с  дальних  станций  Заборье  и  Подборовье.  Это  позво¬
лило  сократить  протяженность  автомобильной  трассы  с  320  до
110  км,  нарастить  объемы  подвоза  продовольствия  и  с  25  декабря
увеличить  хлебный  паек  на  75-100  граммов.
 86  ...в  районе  Советских.  —  Имеются  в  виду  Советские  улицы,
которых  в  Петербурге  насчитывается  десять.
 87  Полова  —  мякина,  остатки  колосьев,  стеблей  и  другие  от¬
ходы  при  молотьбе.
 88  ...за  100  граммов  хлеба  отдают  все,  что  угодно  —  Архитектор
Э.  Г.  Левина  записала  в  дневнике  16  января  1942  г.:  «Знаю,  что
зав.  булочной  на  краденый  хлеб  купила  любовнику  4  пары  золо¬
тых  часов,  2  швейных  машины,  3  патефона;  знаю,  что  он  рыщет
по  городу,  скупая  золотые  безделушки,  а  вчера  за  буханку  хлеба
принес  фрак  и  цилиндр»  (См.:  Левина  Э.Г.  Дневник  12  января
 1942  —  23  июля  1944  г.  //  Человек  в  блокаде.  Новые  свидетель¬
ства.  СПб.:  Остров,  2008.  С.  147).

КОММЕНТАРИИ
 499
 89  Вчера  по  радио  передавали  речь  Попкова  с  обещаниями  вос¬
становить  снабжение  Ленинграда  в  ближайшие  дни.  —  Видимо,
этот  же  текст  под  названием  «О  продовольственном  положении
Ленинграда.  Беседа  с  председателем  исполкома  Ленинградского
городского  совета  депутатов  трудящихся  П.  С.  Попковым»  был
опубликован  13  января  1942  г.  в  «Ленинградской  правде».  Оце¬
нивая  состояние  с  продуктами  питания,  Попков  заверил  горожан,
что  «самые  трудные  дни  уже  позади».
 90  ..лтеба  от  350  до  525  гр.  в  день.  —  Как  уже  отмечалось,
с  25  декабря  1941  г.  служащие,  иждивенцы  и  дети  до  12  лет  по¬
лучали  200  г  хлеба  в  день,  рабочие  и  ИТР  —  350  г,  а  рабочие
горячих  цехов  —  500  г  (См.:  Ленинград  в  Великой  Отечественной
войне.  Т.  1.  Л.,  1944.  С.  119).  По-видимому,  часть  работников  ГЭС
имела  какие-то  дополнительные  пайки.
 91  По  неофициальным  сведениям,  суточная  смертность  в  Ле¬
нинграде  достигает  7-8  тысяч  человек  и  все  продолжает  нара¬
стать.  —  Согласно  «Справке  УНКВД  ЛО  в  ОК  и  ГК  ВКП(б)  о
смертности  населения  города  в  январе—марте  1942  г.»  в  январе
в  Ленинграде  умерли  96  751  чел.  (См.:  Ленинград  в  осаде.  С.  298).
По  итогам  перерегистрации  паспортов,  проведенной  в  июле—авгу¬
сте  1942  г.,  в  Ленинграде,  Колпине  и  Кронштадте  в  январе  1942  г.
умерли  126  989  чел.  (См.:  Ковальчук  В.  М.  900  дней  блокады.  Ле¬
нинград  1941-1944.  СПб.,  2005.  С.  81).
 92  Смоленское  кладбище  —  Смоленское  православное  кладби¬
ще  на  Васильевском  острове  Петербурга  было  основано  по  указу
Сената  в  1756  г.  Свое  название  получило  от  храма  во  имя  Смо¬
ленской  иконы  Божией  Матери.
 93  Арифмометр  —  настольный  или  портативный  механический
прибор,  предназначенный  для  точного  умножения,  деления,  вы¬
читания  и  сложения.
 94  ...развились  постоянные  нападения  и  грабежи.  —  Немногим
ранее,  13  января  1942  г.,  «Ленинградская  правда»  опубликова¬
ла  сообщение  Военного  трибунала,  который  приговорил  5  чело¬
век  к  расстрелу  за  бандитизм  —  подстрекательство  и  участие  в
ограблении  двух  магазинов.  В  целом  же  в  январе  1942  г.,  как
явствовало  из  справки  начальника  городского  управления  мили¬
ции  Е.  С.  Грушко,  направленной  П.  С.  Попкову,  за  хищение  хлеба
в  булочных  было  задержано  235  чел.  «За  последние  дни  наблю¬
даются  факты,  —  сообщал  он  далее,  —  когда  отдельные  граждане,
собравшиеся  группами,  расхищают  хлеб  во  время  доставки  его  с
хлебозаводов  по  булочным  на  санках  и  тележках.  Для  ликвидации

500
 КОММЕНТАРИИ
 такого  рода  преступлений  мною  проводится  по  отдельным  марш¬
рутам  патрулирование  оперативных  нарядов...»  (См.:  Ленинград
в  осаде.  С.  420).
 95  ..все  еще  миллионное  население...  —  Точное  количество  жи¬
телей  Ленинграда  в  конце  января  1942  г.  не  известно.  В  феврале
1942  г.  Городским  управлением  по  учету  и  выдаче  продовольствен¬
ных  и  промтоварных  карточек  было  выдано  2151,  9  тыс.  карточек
(См.:  Ленинград  в  осаде.  С.  229).  Однако  количество  карточек
всегда  превышало  (и  порой  заметно)  численность  населения.
 96  ..муки,  по֊видимому,  очень  много,  но  нет  воды,  топлива,  энер¬
гии.  —  По  воспоминаниям  главного  инженера  кабельной  сети  Ле¬
нэнерго  И.  И.  Ежова,  записанным  в  ноябре  1944  г.,  «было  два  дня,
когда  вообще  все  было  отключено.  Это  было  числа  25-го  января
(1942  г.  —  Сост.).  В  эти  дни  по  всему  городу  было  выработа¬
но  всего  72  тыс.  киловатт-часов.  Это  был  критический  момент.
Полностью  были  отключены  госпитали  и  больницы.  Мы  давали
только  энергию  на  хлебозаводы  и  водопровод,  за  исключением
этих  двух  дней.  Эти  два  дня  станции  работали  только  на  самих
себя,  чтобы  не  замерзнуть.  Топлива  совсем  не  было.  Водопровод
до  весны  после  этого  так  и  не  работал.  Хлебозаводы  же  стали  ра¬
ботать.  Воду  им  давали  пожарные  части»  (НИА  СПбИИ  РАН.  Ф.
332.  On.  1.  Д.  43.  Стенограмма  сообщения  И.  И.  Ежова.  Л.  3  об.).
 97  ...к  Иса[а]кию...  —  Имеется  в  виду  Исаакиевский  собор,  ко¬
торый  находится  недалеко  от  Невы.
 98  Эвакуации  нет.  —  22  января  1942  г.  ГКО  принял  специаль¬
ное  постановление  об  эвакуации  из  Ленинграда  500  тыс.  жителей,
прежде  всего  нетрудоспособного  населения:  детей,  женщин  с  деть¬
ми,  престарелых,  раненых,  больных  и  инвалидов.  В  этот  же  день
начался  и  новый  этап  эвакуации.
 99  ...взятии  Лозовой...  —  Станция  Лозовая  была  освобождена
советскими  войсками  27  января  1942  г.
 100  Поддерживаемся  только  покойницкими  талонами...  —  Это
являлось  нарушением  инструкции,  согласно  которой  после  смер¬
ти  гражданина  карточки  должны  были  аннулироваться,  однако
в  связи  с  кризисным  продовольственным  положением  сокры¬
тие  их  приняло  такие  размеры,  что  7  февраля  1942  г.  начальник
Управления  милиции  Ленинграда  Е.  С.  Грушко  специальным  цир¬
куляром  запретил  милиционерам  изымать  продовольственные  и
хлебные  карточки  при  оформлении  смертей  на  квартирах  (См.:
Иванов  В.  А.  Особенности  реализации  чрезвычайных  мер  по  под¬
держанию  в  блокадном  Ленинграде  режима  военного  времени  //

КОММЕНТАРИИ
 501
 Государство.  Право.  Война:  60-летие  Великой  Победы.  СПб.,  2005.
С.  475,  примеч.).
 101  ...сизифова  работа...  —  Тяжелая  бесплодная  работа.
 102  При  600  гр.  хлеба  в  день...  —  После  очередного  повышения
хлебного  пайка  24  января  1942  г.  он  составлял  для  иждивенцев
и  детей  до  12  лет  по  250  г  в  день,  для  служащих  —  300  г,  рабо¬
чих  и  ИТР  —  400  г  и  для  рабочих  горячих  цехов  —  575  г  (См.:
Ленинград  в  Великой  Отечественной  войне.  Т.  1.  С.  119).  Как  и
в  первом  случае  (см.  примеч.  90),  речь  может  идти  о  дополни¬
тельных  пайках  для  работников  электростанции.
 103  В  11  часов  —  предельное  время  хождения  по  улицам...  —  Со¬
гласно  приказу  по  гарнизону  г.  Ленинграда  от  9  февраля  1942  г.
воспрещалось  всякое  уличное  движение  лиц  и  автотранспорта  по
городу  с  23.00  до  5.00  час.  Работа  предприятий  зрелищных,  тор¬
говых,  коммунального  обслуживания  и  общественного  питания
должна  была  заканчиваться  не  позднее  21  час.  Ранее  выданные  для
хождения  по  городу  пропуска  отменялись  с  14  февраля,  а  новые
выдавались  за  подписью  коменданта  гарнизона  города  только  ли¬
цам,  которым  по  роду  их  деятельности  действительно  необходимо
было  передвигаться  по  городу  в  запретные  часы  (Ленинградская
правда.  1942.  10  февраля).
 104  ...в  Палевскую  за  Невской  заставой.  —  Палевская  больница
(ныне  больница  №23)  расположена  на  Палевском  (Елизарова)
пр.,  32.  Здание  построено  в  1930  г.  по  проекту  арх.  Л.  Руднева  и
И.  Фомина.  Первоначально  являлась  профилакторием  фабрики
«Т  екстилыцица».
 105  Больница  Карла  Маркса  —  комплекс  зданий  на  Оренбург¬
ской  ул.,  в  которых  до  1917  г.  находилась  больница  Общины
сестер  милосердия  св.  Георгия  Российского  общества  Красного
Креста,  открытая  в  начале  1880-х  гг.  После  революции  1917  г.
больница  получила  имя  Карла  Маркса.  В  1985  г.  она  была  пере¬
ведена  в  новое  здание  в  Озерках.
 106  Хряпа  —  капустные  верхние  листья  в  кочане,  не  идущие
в  пищу.
 107  Сейчас  из  Ленинграда  идет  уже  не  эвакуация,  а  повальное
бегство.  —  С  22  января  1942  г.  по  15  апреля  1942  г.  было  эвакуи¬
ровано  в  глубь  страны  554  463  чел.,  причем  большая  часть  в  мар¬
те-апреле  (См.:  Уродков  С.  А.  Эвакуация  населения  Ленинграда
в  1941-1942  гг.  //  Вестник  Ленинградского  университета.  1958.
№  8.  С.  88-102).  В  «Отчете  городской  эвакуационной  комиссии  об
эвакуации  из  Ленинграда  с  29  июня  1941  г.  по  15  апреля  1942  г.»

502
 КОММЕНТАРИИ
 приводятся  иные  данные:  за  период  с  22  января  по  15  апреля
1942  г.  «по  Ледяной  дороге»  было  эвакуировано  554  186  чел.  (См.:
Ленинград  в  осаде.  С.  302).
 108  В  больнице  Ленина...  —  Речь  идет  о  больнице  им.  Ленина
(В.  О.,  пр.  Пролетарской  Победы,  77  (Большой  пр.,  85)),  основан¬
ной  в  1859  г.  при  Покровской  общине  сестер  милосердия.
 109  ...наблюдала  толпы  народу,  вышедшего  на  воскресник  по
очистке  улиц.  —  Первые  массовые  воскресники  (один  по  очистке
города  от  снега  и  грязи,  второй  —  по  разборке  и  доставке  писем)
были  проведены  8  марта  1942  г.  Следующие  воскресники  состо¬
ялись  15  и  22  марта,  а  решением  Ленгорисполкома  от  25  марта
все  трудоспособные  горожане  объявлялись  мобилизованными  на
уборку  города  на  время  с  27  марта  по  8  апреля.  Позднее  этот
срок  продлили  до  15  апреля  (См.:  Буров  A.B.  Блокада  день  за
днем.  С.  153,  156;  Манаков  H.A.  В  кольце  блокады.  С.  143-144).
 110  Кое-где  ходят  уже  грузовые  трамваи.  —  Первые  грузовые
трамвайные  вагоны  прошли  по  Загородному  пр.  и  пл.  Труда  ве¬
чером  7  марта  1942  г.,  а  на  следующий  день  открылось  грузовое
трамвайное  движение  (См.:  Ленинградский  трамвай  1941-1945.
СПб.,  1995.  С.  122).
 111  Если  в  декабре-январе  смертность  по  городу  составляла
8-9  тыс.  человек  в  день,  то  теперь  она,  говорят,  дошла  до  15  ООО.  —
Согласно  «Справке  УНКВД  ЛО  в  OK  и  ГК  ВКП(б)  о  смертности
населения  города  в  январе—марте  1942  г.»  в  марте  в  Ленинграде
умерли  81  507  чел.  (См.:  Ленинград  в  осаде.  С.  298).  По  итогам
перерегистрации  паспортов,  проведенной  в  июле—августе  1942  г.,
в  Ленинграде,  Колпине  и  Кронштадте  в  марте  1942  г.  умерли
98481  чел.  (См.:  Ковальчук  В.  М.  900  дней  блокады...  С.  81-82).
 112  ...около  Балтийского.  —  Имеется  в  виду  Балтийский  вокзал.
 113  Гемоколит  —  заболевание,  вызываемое  кишечной  трихо-
монадой,  проявлениями  которого  являются  частый  жидкий  стул
с  большим  количеством  мутной  слизи,  нередко  зелени  и  крови.
 114  Бактериофаги  —  вирусы,  избирательно  поражающие  бакте¬
риальные  клетки;  областью  применения  бактериофагов  является
антибактериальная  терапия,  альтернативная  приему  антибиотиков.
 115  Пудовик  —  в  переносном  смысле  что-то  тяжелое,  большое.
 116  Много  случаев  людоедства...  —  С  октября  1941  г.  по  декабрь
1942  г.  за  преступления,  связанные  с  людоедством  и  трупоедством,
в  Ленинграде  и  области  были  арестованы  1979  чел.,  из  них  в  городе
1553  чел.  (См.:  Иванов  В.  А.  Миссия  ордена:  Механизм  массовых
репрессий  в  Советской  России  в  конце  20-40-х  гг.  (На  материа¬

КОММЕНТАРИИ
 503
 лах  Северо-Запада  РСФСР.)  СПб.,  1997.  С.  449;  Дзенискевич  А.  Р.
Бандитизм  (особая  категория)  в  блокированном  Ленинграде  //
История  Петербурга.  СПб.,  2001.  №  1.  С.  50).
 117  Проводили  сегодня  подписку  на  заем...  —  Постановление  о
выпуске  Государственного  военного  займа  1942  г.  «в  целях  привле¬
чения  дополнительных  средств  на  финансирование  мероприятий,
связанных  с  войной  против  немецких  захватчиков»,  СНК  СССР
принял  13  апреля  1942  г.  Подписка  на  него  началась  14  апреля
и  25  апреля  уже  была  прекращена,  так  как  вместо  планируемых
10  млрд  руб.  заем  был  размещен  на  сумму  12  860  831000  руб¬
лей,  т.  е.  с  превышением  почти  на  3  млрд  руб.  (Ленинградская
правда.  1942,  14,  25  апреля).  Подобные  займы  проводились  и  в
1943-1945  гг.  Как  правило,  предлагалось  подписаться  на  заем
в  объеме  зарплаты  за  несколько  недель.
 118  ...спасение  по  образцу  1918  года  едва  ли  понадобится.  —  Воз¬
можно,  Зеленская  имела  в  виду  германское  наступление  на  Пет¬
роград  в  феврале—марте  1918  г.,  когда  советские  военные  власти
опасались  газовой  атаки  со  стороны  немцев.  В  связи  с  этим  Коми¬
тет  революционной  обороны  Петрограда  2  марта  1918  г.  выпустил
обращение  к  населению  города  и  его  окрестностей,  в  котором,
в  частности,  излагались  подробные  инструкции  о  поведении  жи¬
телей  в  случае  авиационных  налетов  противника  и  применения
им  отравляющих  веществ  (См.:  Фрайман  A.JI.  Революционная
защита  Петрограда  в  феврале—марте  1918  г.  М.-Л.,  1964.  С.  208).
 119  Андреевский  рынок  —  рынок  на  Большом  пр.  Васильевского
острова  между  5-й  и  6-й  линиями.  Свое  название  он  получил  от
стоявшей  рядом  церкви  Андрея  Первозванного.
 120  Сейчас  стационары  ликвидируются...  —  В  конце  апреля
1942  г.  по  решению  горкома  ВКП(б)  и  исполкома  Ленгорсовета
вместо  стационаров  стали  организовываться  специальные  столо¬
вые  лечебного  (или  усиленного)  питания,  рассчитанные  примерно
на  100  тыс.  чел.  Столовые  обслуживали  больных  дистрофией  пер¬
вой  и  второй  степени,  получавших  сюда  от  врачей  направление
на  2-3  недели.  На  пребывание  в  стационаре  разрешение  давала
администрация  предприятия,  из-за  чего  туда  не  могли  попасть,
например,  домохозяйки  или  горожане,  не  работающие  по  разным
причинам,  в  том  числе  и  вследствие  болезни  (См.:  Манаков  H.A.
В  кольце  блокады.  С.  108).
 121  ...опять  правша  уличного  движения...  —  20  апреля  1942  г.
начальник  Управления  милиции  Ленинграда  Е.  С.  Грушко  издал
приказ  «Об  усилении  борьбы  с  нарушителями  правил  уличного

504
 КОММЕНТАРИИ
 движения»,  в  котором,  в  частности,  подчеркивалось,  под  угро¬
зой  привлечения  к  самой  строгой  ответственности  нарушителей,
требование  соблюдения  этих  правил  пешеходами  и  водителями
(См.:  Государственная  автомобильная  инспекция  Санкт-Петер¬
бурга  и  Ленинградской  области.  СПб.,  1996.  С.  90).
 122  Очень  много  разговоров  о  химической  опасности...  Насто¬
ящей  подготовки  нет  и  некому  ее  вести...  —  Отметим,  что  оцен¬
ка  И.  Д.  Зеленской  совпадает  с  оценкой  помощника  начальника
I  отдела  УХЗ  ГВХУ  РККА  майора  Лазурина,  отраженной  в  его
докладе  начальнику  УХЗ  ГВХУ  РККА  о  результатах  проверки
готовности  к  химической  защите  населения  Ленинграда,  проведен¬
ной  16-19  мая  1942  г.  Лазурин,  в  частности,  констатировал:  «Су¬
ществующая  вышковая  система  наблюдения  во  многих  случаях  не
позволит  установить  начало  химнападения.  Ранее  существовавшая
система  наземного  химнаблюдения  (по  линии  групп  самозащиты
населения)  ныне  не  существует.  В  домохозяйствах  если  и  выстав¬
ляются  дежурные,  то  они  в  большинстве  своем  являются  прос¬
тыми  сторожами,  химнаблюдения  не  ведут  и  определить  начало
химнападения  не  смогут.  Поэтому  сигнал  химтревоги  (особенно
ночью)  своевременно  подан  не  будет...  Распавшиеся  за  зиму  груп¬
пы  самозащиты  были  в  апреле  с.  г.  юридически  восстановлены,
но  на  день  проверки  список  групп  уже  не  соответствовал  дейст¬
вительности...  Химимущество  частично  растеряно,  некомплект¬
но...  Учет  противогазов  крайне  запутан.  В  Штабе  МПВО  города
не  знают,  сколько  противогазов  имеется  в  Ленинграде».  Лазурин
предлагал  комплекс  мер  для  исправления  ситуации,  в  т.  ч.  уста¬
новить  в  каждом  домохозяйстве  круглосуточное  наземное  наблю¬
дение,  ликвидировать  текучесть  групп  самозащиты  и  провести
их  элементарное  химическое  обучение,  организовать  занятия  с
начсоставом,  обязать  все  население  носить  противогазы  при  себе,
изготовлять  в  месяц  50  ООО  влажных  противогазов  и  снабдить
ими  детей  и  т.д.  (Составители  благодарны  Э.Л.Коршунову  за
предоставленную  копию  документа.)
 123  ...пойду  с  заявлением  об  эвакуации...  —  С  27  мая  1942  г.  на¬
чался  третий  этап  эвакуации  населения  Ленинграда.  В  мае  1942  г.
было  эвакуировано  2334  чел.,  в  июне  —  83  993,  июле  —  227  583,
августе  —  91642,  сентябре  —  24  216,  октябре  —  15  586,  ноябре  —
3340  чел.  (См.:  Уродков  С.  Л.  Эвакуация  населения  Ленинграда
в  1941-1942  гг.  С.  100-101).
 124  ...работников  на  станции  оставят  немного  и  только  эксплу¬
атационных...  —  Немногим  позже,  5  июля  1942  г.  Военный  совет

КОММЕНТАРИИ
 505
 Ленинградского  фронта  принял  постановление  «О  необходимых
мероприятиях  по  г.  Ленинграду»,  предусматривавшее  завершение
работ  по  превращению  Ленинграда  во  фронтовой  город.  Поста¬
новлением,  в  частности,  предусматривалась  эвакуация  нетрудоспо¬
собного  населения  и  части  высококвалифицированных  рабочих
и  оборудования  (См.:  Непокоренный  Ленинград.  Краткий  очерк
истории  города  в  период  Великой  Отечественной  войны.  Л.,  1985.
3-е  изд.  С.  162).  К  лету  того  же  года  по  решению  Ленинградского
горкома  ВКП(б)  в  городе  оставалось  175  частично  действующих
предприятий,  а  остальные  должны  были  быть  законсервированы
(См.:  Дзенискевич  А.  Р.  Накануне  и  в  дни  испытаний.  Ленинград¬
ские  рабочие  в  1938-1945  гг.  Л.,  1990.  С.  89).
 125  Прорвана  оборона  Севастополя.  —  7  июня  1942  г.  немецкие
войска  предприняли  третий  штурм  Севастополя.  Первого  серьез¬
ного  успеха  им  удалось  добиться  17  июня.  30  июня  был  получен
приказ  Ставки  об  оставлении  города,  и  3  июля  после  250-дневной
обороны  советские  войска  покинули  Севастополь.
 126  ...сдан  Тобрук...  —  Тобрук,  город  в  Ливии,  21  июня  1942  г.
был  занят  германо-итальянскими  войсками.
 127  ...вновь  открыт  зоологический  сад...  —  Ленинградский  зоосад
закрылся  осенью  1941  г.  и  был  вновь  торжественно  открыт  8  июля
1942  г.  (http://www.spbzoo.ru/section/?id=458&mid=693  —  дата
обращения  —  23.09.2009).
 128  Идет  перерегистрация  паспортов...  —  По  постановлению
ГКО  СССР  от  21  февраля  1942  г.  в  режимных  зонах  и  погра¬
ничных  полосах  необходимо  было  провести  перерегистрацию  пас¬
портов,  чтобы  выявить  лиц,  которым  запрещалось  проживать  на
данных  территориях.  В  Ленинграде  ее  обязывали  провести  в  срок
с  15  апреля  по  1  июля.  Однако  в  действительности  перерегист¬
рация  в  городе  была  проведена  позже:  с  8  июля  по  25  августа
1942  г.  В  результате  ее  была  установлена  реальная  численность
ленинградцев,  что  позволило  значительно  уменьшить  число  вы¬
даваемых  продовольственных  карточек  (См.:  Ленинград  в  осаде.
С.  313,  592).
 129  Горполе  —  Горячее  поле  —  территория  около  Московско¬
го  пр.  южнее  Обводного  канала,  ранее  служившая  местом  для
свалки  городского  мусора.
 130  В  тексте  неточно  ֊  Либице.  Лидице  —  шахтерский  поселок
в  Чехии  в  20  км  к  западу  от  Праги  —  был  уничтожен  немцами
10  июня  1942  г.  после  совершенного  27  мая  в  Праге  убийства
имперского  протектора  Богемии  и  Моравии  Р.  Гейдриха.

506
 КОММЕНТАРИИ
 131  ...на  первое  исполнение  7-й  симфонии  Шостаковича...  —  В  Ле¬
нинграде  впервые  Седьмая  симфония  Д.  Д.  Шостаковича  была
исполнена  9  августа  1942  г.  в  Большом  зале  Ленинградской  фи¬
лармонии.
 132  ...сдан  Майкоп...  —  Об  оставлении  советскими  войсками
Майкопа  Совинформбюро  сообщило  вечером  16  августа  1942  г.
(См.:  Сообщения  Советского  Информбюро.  Т.  3.  М.,  1944.  Июль-
декабрь  1942  года.  С.  108).
 133  ..хотелось  посмотреть  выставку  съедобных  диких  расте¬
ний.  —  Постановление  бюро  Ленинградского  горкома  ВКП(б)  об
организации,  в  том  числе  и  Ботаническим  институтом  АН  СССР,
разъяснительной  работы  среди  горожан  по  поводу  использования
в  пищу  дикорастущих  трав  было  принято  И  мая  1942  г.,  а  к  концу
того  же  месяца  в  Ботаническом  саду  института  уже  проводились
популярные  лекции  и  работала  специальная  выставка  (См.:  Бу¬
ров  А.  В.  Блокада  день  за  днем.  С.  185,  193).
 134  Чернобыльник  —  полынь  обыкновенная.  Как  лекарственное
растение  применяется  для  улучшения  аппетита,  в  качестве  успо¬
каивающего  и  противосудорожного  средства,  а  также  при  ряде
болезней.
 135  ...на  третью  ГЭС...  —  Расположенная  по  адресу:  наб.  Фон¬
танки,  104,  она  была  построена  в  конце  XIX  в.
 136  Воздушных  тревог  не  было  полтора  месяца.  Обстрелы  тоже
прекратились.  —  В  книге  А.  В.  Бурова  отмечено,  что  воздушные
тревоги  в  Ленинграде  не  объявлялись  со  2  августа  по  28  сентября
1942  г.  (См.:  Буров  А.  В.  Блокада  день  за  днем.  С.  223,  248).  Что
же  касается  обстрелов,  то  И.  Д.  Зеленская  ошибается.  Отдельные
снаряды  рвались  на  ленинградских  улицах  и  13,  и  16,  и  17  сен¬
тября  (См.:  Буров  А.  В.  Блокада  день  за  днем.  С.  242,  244,  245).
 137  ...на  разборку  дома  на  дрова.  —  С  1  сентября  1942  г.  испол¬
ком  Ленгорсовета  и  бюро  горкома  ВКП(б)  объявили  месячник  по
разборке  деревянных  жилых  домов  и  заготовке  дров  в  пригород¬
ных  лесах.  Мобилизации  подлежали  мужчины  в  возрасте  от  16  до
55  лет  и  женщины  от  16  до  45  лет.  Каждый  ленинградец  должен
был  заготовить  не  менее  4  кубометров  дров,  из  которых  половину
получал  для  себя  (См.:  Манаков  H.A.  В  кольце  блокады.  С.  128).
 138  Меледа  —  что-либо  незначительное,  мелкое,  но  требующее
много  времени.
 139  Институт  переливания  крови  —  имеется  в  виду  Ленинград¬
ский  научно-исследовательский  институт  переливания  крови  (2-я
Советская  ул.,  16).

КОММЕНТАРИИ
 507
 140  Тема  обследования  —  режим  экономии.  —  Постановление
«О  проведении  неотложных  мероприятий  по  экономии  в  народном
хозяйстве  города  Ленинграда»  исполком  Ленгорсовета  и  горком
ВКП(б)  приняли  в  августе  1942  г.  (См.:  Манаков  H.A.  В  кольце
блокады.  С.  68).
 141  ...сообщение  о  сдаче  Нальчика...  —  Об  этом  было  передано
в  вечернем  сообщении  Совинформбюро  2  ноября  1942  г.  (См.:
Сообщения  Советского  Информбюро.  Т.  3.  С.  279).
 142  ...после  ликвидации  института  комиссаров...  —  Институт
военных  комиссаров,  введенный  16  июля  1941  г.,  был  упразднен
9  октября  1942  г.
 143  Несосветимо  —  то  же,  что  несусветно.
 144  Стигмат  —  пятно,  клеймо.
 145  ...предстоящее  введение  погон  в  армии...  —  6  января  1943  г.
был  подписан  Указ  Президиума  Верховного  Совета  СССР  «О  вве¬
дении  новых  знаков  различия  для  личного  состава  Красной  Ар¬
мии»,  которым  вводились  взамен  существующих  новые  знаки  раз¬
личия  —  погоны  для  личного  состава  Красной  Армии.
 146  ...о  нашей  иранской  экспедиции...  —  По  всей  вероятности,
речь  идет  о  совместной  англо-советской  операции  по  оккупации
Ирана  (25  августа  —  17  сентября  1941  г.),  призванной  защитить
иранские  нефтяные  месторождения  от  войск  Германии  и  ее  со¬
юзников,  а  также  транспортный  коридор,  по  которому  союзники
вели  поставки  для  СССР.
 147  «Если  смерти,  то  —  мгновенной,  Если  раны,  —  небольшой»  —
строки  из  песни  «Прощание»  (стихи  М.  В.  Исаковского,  музыка
Д.  Я.  Покрасса).
 148  ...африканские  события  были  явно  недостаточны...  —
И.  Д.  Зеленская  имеет  в  виду,  по  всей  вероятности,  наступление
союзников  в  Тунис  из  Алжира  и  захват  англичанами  Тобрука.
 149  ...отдача  Краснодара,  центра  Донбасса  и  Харькова.  —
В  Краснодар  советские  войска  вошли  12  февраля  1943  г.  В  том
же  месяце  Красная  Армия  освободила  Донбасс  и  Харьков,  но  в
результате  немецкого  контрнаступления  в  марте  1943  г.  часть
Донбасса  и  Харьков  снова  перешли  в  руки  противника.
 150  Шевроле  —  имеется  в  виду  автомобиль  марки  фирмы  «Шев¬
роле»  (Chevrolet).
 151  Аттестат  —  письменный  официальный  документ,  удо¬
стоверяющий  право  военнослужащего  на  получение  денежного  и
вещевого  довольствия  либо  право  его  иждивенца  на  получение
части  денежного  довольствия.

508
 КОММЕНТАРИИ
 152  Детская  консультация  —  имеется  в  виду  пункт  охраны
материнства  и  младенчества  №  16  Свердловского  района  (В.  О.,
21-я  линия,  12).
 153  ..хоть  бы  дали  ей  погореть  после  12-ти...  —  В  декабре  1942  г.
исполком  Ленгорсовета  принял  решение  об  отпуске  электроэнер¬
гии  для  освещения  квартир,  красных  уголков  в  домах  и  домовых
контор  в  пределах  80  тыс.  киловатт-часов.  В  квартиры  свет  пода¬
вался  с  19  до  24  час.,  причем  каждая  семья  могла  пользоваться
в  это  время  только  40-ваттной  лампочкой,  чтобы  не  выйти  из
отпущенного  ей  лимита  потребления  электроэнергии  —  два  гек¬
товатт-часа  (См.:  Манаков  H.A.  В  кольце  блокады.  С.  134).
 154  Молох  —  божество  западно-семитских  племен,  неоднократно
упоминающееся  в  Библии.  В  нарицательном  смысле  —  ненасыт¬
ная,  страшная  сила,  постоянно  требующая  человеческих  жертв.
 155  Праздничный  день  начался,  как  и  следовало  ожидать,  с  не¬
мецких  штучек.  —  В  книге  А.  В.  Бурова  отмечается,  что  «обстрел
города  начался  в  8  часов  54  минуты...»  В  течение  дня  в  Ленингра¬
де  разорвались  288  снарядов;  20  человек  были  убиты,  147  ранены
(См.:  Буров  A.B.  Блокада  день  за  днем.  С.  344).

ХРОНОЛОГИЯ  СОБЫТИЙ  В  ЛЕНИНГРАДЕ
в  июне  1941  —  мае  1945  годов
 1941,  22  июня  —  начало  Великой
Отечественной  войны.
 1941,  27  июня  —  постановление
Военного  совета  Северного  фронта
об  организации  в  Ленинграде  армии
народного  ополчения.
 1941,  27  июня  —  решение  Ленгор-
исполкома  о  привлечении  граждан
Ленинграда  и  пригородов  к  трудовой
повинности  —  к  строительству  обо¬
ронительных  укреплений.
 1941,  28  июня  —  решение  Лен-
горисполкома  «О  сдаче  населени¬
ем  радиоприемных  и  передающих
устройств».
 1941,  10  июля  —  вторжение  фа¬
шистских  войск  в  пределы  Ленин¬
градской  области  и  начало  наступле¬
ния  непосредственно  на  Ленинград.
 1941,  18  июля  —  два  немецких  са¬
молета,  прорвавшись  на  южную  окра¬
ину  Ленинграда,  сбросили  две  бомбы
на  дом  №  27  по  Сызранскому  пр.
 1941,  18  июля  —  решение  СНК
СССР  о  введении  карточной  системы
в  Москве,  Ленинграде  и  некоторых
городах  Московской  и  Ленинград¬
ской  областей.
 1941,  июль  —  август  —  оборони¬
тельные  бои  на  Лужском  рубеже,  про¬
тянувшемся  на  250  км  от  Финского
залива  до  оз.  Ильмень.
 1941,  2  сентября  —  первое  сни¬
жение  нормы  хлебного  пайка.
 1941,  4  сентября  —  первый  ар¬
тиллерийский  обстрел  города.
 1941,  6  сентября  —  авиационная
бомбардировка  Ленинграда,  в  резуль¬
тате  которой  убито  и  ранено  38  че¬
ловек.
 1941,  8  сентября  —  первый  мас¬
сированный  налет  фашистской  авиа¬
ции  на  Ленинград.
 1941,  8  сентября  —  пожар  на  Ба¬
даевских  продовольственных  складах,
в  результате  которого  сгорели  38  про¬
довольственных  кладовых  и  11  про¬
чих  построек.
 1941,  8  сентября  —  захват  фа¬
шистскими  войсками  г.  Шлиссель¬
бурга,  начало  блокады  Ленинграда.
 1941,  12  сентября  —  второе  сни¬
жение  нормы  хлебного  пайка.
 1941,  13  сентября  —  постановле¬
ние  Военного  совета  Ленинградского
фронта  о  немедленном  выключении
до  особого  распоряжения  телефонов
индивидуального  и  коллективного
пользования  за  исключением  теле¬
фонов  отдельных  абонентов.
 1941,  13  ноября  —  третье  сниже¬
ние  нормы  хлебного  пайка.
 1941,  20  ноября  —  четвертое  сни¬
жение  нормы  хлебного  пайка.
 1941,  21  ноября  —  конно-санный
обоз  по  льду  Ладожского  озера  до¬
ставил  первые  десятки  тонн  муки  для
блокированных  ленинградцев.
 1941,  6  декабря  —  прекраще¬
ние  центрального  отопления  жилых
зданий.
 1941,  20  декабря  —  окончатель¬
ное  прекращение  троллейбусного
движения  в  Ленинграде.
 1941,  24  декабря  —  совместное
постановление  горкома  ВКП(б)  и
исполкома  Ленгорсовета  о  разборке
на  дрова  деревянных  сооружений  и
зданий  в  районах,  подвергшихся  раз¬
рушениям,  а  также  ветхих  жилых
домов.
 1941,  25  декабря  —  первое  повы¬
шение  нормы  хлебного  пайка.
 1942,  3  января  —  окончательное
прекращение  трамвайного  движения
в  городе.

510
 ХРОНОЛОГИЯ  СОБЫТИЙ  В  ЛЕНИНГРАДЕ
 1942,  13  января  —  впервые  в
газете  «Ленинградская  правда»  напе¬
чатано  извещение  от  городского  от¬
дела  торговли  исполкома  Ленгорсо-
вета  о  продаже  населению  продуктов
по  продовольственным  карточкам  в
счет  месячных  норм.  Отныне  такие
извещения  публиковались  регулярно.
 1942,  24  января  —  второе  повы¬
шение  норм  хлебного  пайка.
 1942,  конец  января  —  начало
февраля  —  из-за  нехватки  электро¬
энергии  в  городе  произошли  пере¬
бои  с  хлебом  и  задержка  с  выдачей
продовольственных  карточек  на  фев¬
раль,  что  привело  к  дополнительному
увеличению  смертности  среди  ленин¬
градцев.
 1942,  10  февраля  —  решение
бюро  горкома  ВКП(б)  об  открытии
бань  в  городе.
 1942,  И  февраля  —  третье  повы¬
шение  нормы  хлебного  пайка.
 1942,  7  марта  —  решение  сужен¬
ного  заседания  Ленгорисполкома  об
организации  на  1-м  кирпичном  заводе
крематория.
 1942,  8  марта  —  первый  массовый
воскресник  по  очистке  города.
 1942,15  апреля  —  открытие  регу¬
лярного  пассажирского  трамвайного
движения.
 1943,  18  января  —  прорыв  бло¬
кады  Ленинграда.  Соединение  частей
Ленинградского  и  Волховского  фрон¬
тов  в  Рабочих  поселках  №  1  и  №  5
в  районе  Синявино.
 1943,  7  февраля  —  прибытие  в
Ленинград  первого  поезда  с  продо¬
вольствием  с  Большой  земли.
 1943,  22  февраля  —  четвертое  по¬
вышение  норм  выдачи  хлеба.
 1943,  3  июня  —  началось  вруче¬
ние  медали  «За  оборону  Ленинграда».
 1943,  12  октября  —  немецким
снарядом,  попавшим  в  трамвайный
вагон  на  углу  Лесного  пр.  и  Литов¬
ской  ул.,  убит  21  человек  и  ранено  38.
 1943,  17  октября  —  последний  на¬
лет  вражеской  авиации  на  Ленинград.
 1944,  22  января  —  последний
артиллерийский  обстрел  города,  при
котором  погиб  один  человек  и  ране¬
но  трое.
 1944,  27  января  —  полное  осво¬
бождение  Ленинграда  от  блокады.
Торжественный  артиллерийский  са¬
лют  из  324  орудий  в  Ленинграде.
 1944,  30  апреля  —  открытие  вы¬
ставки  «Героическая  оборона  Ленин¬
града».
 1944,  21  июля  —  решение  Лен¬
горисполкома  об  организации  Дома
моделей.
 1945,  26  января  —  Указ  Пре¬
зидиума  Верховного  Совета  СССР
о  награждении  Ленинграда  орденом
Ленина  «за  выдающиеся  заслуги  тру¬
дящихся  Ленинграда  перед  Родиной,
за  мужество  и  героизм,  дисциплину
и  стойкость,  проявленные  в  борьбе  с
немецкими  захватчиками  в  трудных
условиях  вражеской  блокады».
 1945,  9  мая  —  окончание  Великой
Отечественной  войны.
 За  годы  блокады:
 —  на  город  было  обрушено  бо¬
лее  107  000  фугасных  и  зажигатель¬
ных  авиабомб  и  свыше  150  000  ар¬
тиллерийских  снарядов.  На  каждый
квадратный  километр  площади  Ле¬
нинграда  приходилось  480  артилле¬
рийских  снарядов,  320  зажигательных
и  16  фугасных  авиабомб.
 —  от  голода,  холода,  снаря¬
дов,  бомб  и  болезней  погибло  до
750000  ленинградцев.
 —  разрушено  и  повреждено
187  исторических  зданий  города.

СОДЕРЖАНИЕ
 A.  И.  Рупасов,  А.  Н.  Чистиков.  Блокадные  дневники:
 катастрофа  в  реальном  времени 	7
 Т.  К.  Великотная.  Дневник  нашей  печальной  жизни 	 15
 B.  К.  Берхман.  Записки  оставшейся  в  живых 	 81
 Письма  В.  К.  Берхман  к  Е.  П.  Богдановой  	234
 И.  Д.  Зеленская.  Когда  я  буду  занята,  то  буду  счастлива  243
 Комментарии,  хронология.  В.  М.  Ковальчук;  А.  И.  Рупасов,
 А.  Н.  Чистиков 	473

Литературно-художественное  издание
СЕРИЯ  «ЛЕНИЗДАТ»
 ЗАПИСКИ  ОСТАВШЕЙСЯ  В  ЖИВЫХ
 БЛОКАДНЫЕ  ДНЕВНИКИ
Татьяны  Великотной,
 Веры  Берхман,  Ирины  Зеленской
 Ответственный  редактор  Наталия  Соколовская
Художественный  редактор  Вадим  Обласов
Технический  редактор  Сергей  Малахов
Верстка  Александра  Савастени
Корректоры  Валентина  Кононова,  Татьяна  Никонова
 Директор  издательства  Максим  Крютченко
 Подписано  в  печать  20.11.2013.  Формат  60x90  1/16.
Гарнитура  Chartere.  Печать  офсетная.  Уел.  печ.  л.  32.
Тираж  3000  экз.  Заказ  №  B3K-06799-13.
 ООО  «Команда  А»  —  обладатель  товарного  знака  ЛЕНИЗДАТ®
 ООО  «Команда  А»
 191014,  Санкт-Петербург,  ул.  Чехова,  д.  9,  лит.  А,  пом.  6Н
Тел./факс  (812)  331-50-02
 Отпечатано  в  соответствии
с  предоставленными  материалами
в  ОАО  «Первая  Образцовая  типография»,
филиал  «Дом  печати  —  ВЯТКА»
 610033,  г.  Киров,  ул.  Московская,  122