Сергей Георгиевич КУРЗЕНКОВ


9(с)27
К-93


ТАК НАЧИНАЛАСЬ ЖИЗНЬ...
Летом 1933 года в Москве, в клубе имени Кухмистерова, работала комиссия по отбору молодежи в авиаучилища. Она состояла из врачей и военных моряков, у которых на левых рукавах кителей, выше локтя, блестели авиационные трафареты. Вскоре выяснилось, что это представители Ейской военной школы морских летчиков.
Врачи казались нам безжалостными: кандидатов браковали через одного. Об этом в основном и говорили молодые парни, толпившиеся в коридоре. Не обходилось без шуток и острот.
Мое внимание привлек высокий, худощавый парень со светлыми волосами. Молчаливый и спокойный, он, казалось, безразлично относился к тому, зачислят его в школу морских летчиков или нет.
Мы разговорились. Незнакомец оказался москвичом Павлом Орловым. Из-за своего роста он сразу же стал мишенью для острословов:
— И зачем такой детина собрался идти в авиацию?!
— Да он и не усядется в кабине. А если втиснется, то в полете переломится от напора воздуха.
— Ему не летать, а воробышков доставать из гнездышка...
Один из остряков, похлопав своего приятеля по широким плечам, сказал:
— Вот кто рожден летать!.. Настоящий дубок!.. Скоро подошла очередь «дубка» переступить порог
3


врачебного кабинета. К удивлению всех, он задержался там дольше других. А когда вышел оттуда, по его лицу нетрудно было догадаться, какой приговор вынесли врачи.
— Неужели дубок на корню подгнил? — успел кто-то бросить реплику.
Словно оправдываясь, «дубок» упавшим голосом сказал:
— Сердце, ребята, оказывается, того... расширилось, и клапан какой-то шумит.
— Есть нужно поменьше и бегать побольше, тогда и сердце будет работать как часы, — заметил парень с фигурой атлета.
Пока шла словесная пикировка, в кабинете терапевта побывал Павел Орлов.
Не в пример «дубку», он вернулся от врача очень быстро.
— Ну как? — спросил я.
— Годен, — тихо ответил Орлов. — Не забраковали.
После медицинского осмотра мы прошли не менее
строгую мандатную комиссию. Наконец нам объявили: «Зачислены курсантами в школу военных морских летчиков...»
В Ейск мы приехали в знаменательный день — 18 августа: страна первый раз отмечала День Воздушного Флота. После праздника начались учебные будни.
Еще в дороге мы с Павлом решили проситься в морскую эскадрилью, чтобы летать на лодочном самолете. Но нас разлучили: Павла назначили в сухопутную эскадрилью, а меня — в морскую.
Приближалась зима. Солнце светило, но почти не грело.
В один из таких дней к нам в общежитие зашел руководитель полетов и спросил, кто желает помогать ему на старте.
Охотников оказалось больше, чем требовалось.
Тогда он начал выбирать:
— Пойдете вот вы...
— Старшина Сибирцев! — отчеканил курсант.
— Вы, товарищ...
— Курсант Шведов!
— Курсант Морозов!
— Курсант Орлов!
4


— А теперь, товарищи курсанты, — заключил руководитель полетов, — оденьтесь потеплее — и на аэродром.
В этот день летали инструкторы на двухместном «Р-1». Чтобы в воздухе не нарушалась весовая симметрия самолета, во вторую его кабину клали мешок с песком.
— Какая несправедливость! — заявил Орлов старшине Сибирцеву. — Мешки с песком летают, а курсанты сидят на земле...
Набравшись смелости, старшина спросил у руководителя полетов:
— Товарищ командир, нельзя ли вместо мешков нам полетать?
— Полетать? Пожалуйста! Сколько хотите! Только не забудьте привязываться в кабине ремнями, чтобы не вывалиться.
Весь день мы летали. Правда, с непривычки два курсанта не выдержали до конца воздушных прогулок: один «укачался», другой пожаловался на холод. Лучше всех держался Павел Орлов. Он не покидал машины до окончания полетов. А потом подошел ко мне и сказал:
— Давай, Сергей, поможем техникам. Надо «пощупать» самолет своими руками.
Мы остались. Драили кабины, помогали заправлять баки бензином. Так увлеклись, что забыли про ужин.
Когда возвращались в общежитие, Павел с нескрываемым восторгом говорил о прошедших полетах. Я с уважением поглядывал на него.
Во время летной учебы мы редко виделись с Павлом: находились на разных аэродромах. Однако я постоянно интересовался успехами товарища. Дела у него шли хорошо.
Мы уже летали самостоятельно, когда в училище произошел редкостный случай.
Стояла необычная для этих мест зима — снежная, морозная. Самолет «Р-1», пилотируемый летчиком-ин- структором Сидоровым, поднялся в воздух. Во второй кабине сидел техник Моторин.
Летчик пришел в заданную зону и начал пилотаж. Машина, поблескивая на солнце крыльями, легко
5


выписывала сложные фигуры. Вдруг Сидоров ощутил толчок: самолет клюнул носом. Летчик посмотрел
вниз: передний амортизатор левой лыжи оборвался, под напором встречного воздуха лыжа повернулась и замерла вертикально. Посадить машину в таком положении было невозможно. Что делать?
— Товарищ командир, — закричал Моторин на ухо Сидорову, — я закреплюсь ремнями, спущусь на стойку шасси и попытаюсь выправить лыжу! А вы сажайте самолет!
Летчик колебался, но, поняв, что другого выхода нет, согласно кивнул головой. Скорость достигала ста сорока километров в час. Пронзительный ветер рвал одежду. Лицо нестерпимо кололи ледяные иглы. Моторин осторожно вылез на крыло и, цепко держась за стойку, начал спускаться. С большим трудом ему удалось сесть верхом на лыжную ось. Отдохнув немного, он приподнялся и стал выжимать лыжу ногами. Она не поддавалась. Техник сделал еще одно усилие, и наконец лыжа, медленно поворачиваясь, встала на место. А внизу расстилалось белое поле аэродрома с маленькими темными точками. Самолет шел на посадку. Вот он мягко коснулся лыжами снега и, оставляя позади белые вихри, заскользил по полосе.
Отстегнув ремни, Сидоров выскочил из кабины и бросился к другу. Моторин, словно окаменев, стоял на покатой лыже, обхватив мертвой хваткой шасси. Привязные ремни свисали с передней кромки крыла. Они оказались короткими, и техник отвязал их. Иначе ему не удалось бы поставить лыжу на место.
Моторин с трудом разжал руки и упал на снег. Подбежавший летчик быстро поднял своего бесстрашного друга...
За находчивость и мужество летчик Сидоров и техник Моторин были удостоены высшей награды — ордена Ленина.
В школе только и разговоров было об этом подвиге...
— Как ты думаешь, Сергей? — спросил меня Орлов. — А мы смогли бы так поступить?
— Не знаю, Павел... Трудно ответить...
Два с половиной года напряженной учебы пролетели. Наступил декабрь 1935 года. Из Москвы при¬
6


шел приказ Наркома обороны о нашем назначении. Мы стали военными морскими летчиками. Отлично окончившим учебу командование училища предложило остаться инструкторами. Орлов и я дали согласие.
Началась новая, теперь уже самостоятельная служба. Павел Орлов вскоре стал серьезным, вдумчивым педагогом. В его группе не было безнадежных курсантов. Его ученики раньше всех вылетали самостоятельно.
В 1939 году мы с Орловым оказались наконец в одной эскадрилье. Совместная работа позволила еще лучше узнать друга. Павла любили все за его спокойный, уравновешенный характер. В шутку его звали «ходячей энциклопедией». Он прекрасно знал самолет, теорию полета, требования наставлений.
Особое внимание Орлов уделял воспитанию у будущих летчиков навыков осмотрительности. Тем, кто не любил «вертеть головой» и утверждал, что в воздухе всем места хватит, он говорил:
— Да, небо просторное, но и в океане можно столкнуться, если не глядеть в оба. А в воздушном бою без хорошей осмотрительности вообще нельзя рассчитывать на победу.
Вскоре мы на собственном опыте убедились в правоте Орлова.
Шел 1941 год...
Мы с Павлом Орловым уже командовали звеньями в Военно-морском авиационном училище, находившемся в Николаеве. Все дни были до отказа заполнены полетами.
Вслед за дружной весной наступило жаркое лето. Ярко светило солнце. Никто из нас, конечно, не подозревал, что за порогом уже стоит война...
И вот на рассвете 22 июня кончилась мирная жизнь. Узнав, что Гитлер развязал войну, все мы, будто сговорившись, стали проситься на фронт. Посылали рапорты, а ответ один — отказ. Мы, опытные летчики, были, как никогда, нужны для подготовки авиационных кадров.
С юга Украины наше училище эвакуировалось в тыл. Продолжая летать над раздольными, порыжевшими от летнего зноя заволжскими степями, мы не теряли надежды попасть на фронт.
7


Наступил сентябрь 1941 года. Дни стояли по-летнему солнечные, теплые. В один из таких дней к нам прилетел начальник Военно-воздушных сил Военно- Морского Флота генерал-лейтенант авиации С. Ф. Жаворонков.
На аэродроме выстроился весь личный состав. Обходя строй, начальник ВВС по очереди спрашивал:
— Ваша фамилия, товарищ старший лейтенант?
— Командир звена старший лейтенант Орлов.
— Претензии есть?
— Есть, товарищ генерал! Хочу воевать!
— А других претензий у вас нет?
— Нет, товарищ генерал.
— Ну что ж, хорошо!.. Ваша фамилия, товарищ старший лейтенант?
— Инструктор-летчик старший лейтенант Морозов.
— Какие у вас претензии, товарищ Морозов?
— Хочу на фронт.
К кому бы ни обращался генерал, он неизменно слышал в ответ: «Отправьте на фронт!»
— Это что, сговор? — с напускной строгостью спросил Жаворонков, обращаясь к командиру эскадрильи Маркевичу. Но, подумав немного, сказал: —Ваше благородное желание, товарищи, мне понятно. Однако удовлетворить его я, к сожалению, не могу. Вы очень нужны в училище. Хочу также спросить: а на каком самолете вы собрались воевать? На этом?
— На любом, товарищ генерал, — ответил за всех инструктор Дмитрий Селезнев.
— На любом? Но ведь на освоение истребителя нужно месяца два, а таким временем мы не располагаем. Вот если бы вы управились с этим, скажем, за пять дней, другое дело.
— И тогда вы разрешите поехать на фронт, товарищ генерал? — вырвалось у Алексея Шведова.
— Если освоите, да...
Пять дней — срок небольшой. Но при сильном желании человек может добиться даже невозможного.
От зари до зари, не смолкая, гудели над аэродромом два наших истребителя. Промчались пять незабываемых, напряженных дней. Мы освоили боевой самолет.
8


Генерал сдержал слово — подписал приказ.
На сборы и проводы нам отвели один день. Вечером командование училища устроило прощальный товарищеский ужин. Были речи, тосты, пожелания. Спели комсомольскую песню «Дан приказ: ему — на запад...».
Весело,и немного грустно. Весело от сознания, что мечта сбылась: мы стали истребителями и уезжаем на фронт. Грустно при мысли, что расстаемся с друзьями и не знаем, свидимся ли с ними опять...
Рано утром на станции Безенчук собрались все отъезжающие. Пришли знакомые л друзья. Начальник училища сказал напутственную речь, пожелал боевых успехов. Мы дали клятву драться до победы.
Подошел поезд. Оркестр умолк. Последние объятия, поцелуи, слезы...
Расставаться с близкими всегда грустно. Мы погрузились в пустой вагон. Прощально ударил станционный колокол. Залязгав буферами, поезд тронулся. Духовой оркестр грянул авиационный марш, и в памяти ожили знакомые слова:
Все выше, и выше, и выше Стремим мы полет наших птиц;
И в каждом пропеллере дышит Спокойствие наших границ...
Сон хорошо лечит усталость и грусть. Под стук колес вскоре все уснули.
Разбудила нас тишина. Поезд, стоял на станции Саранск. Здесь пришлось испытать первую неприятность, связанную с войной. Когда мы объяснили военному коменданту, куда едем, и попросили побыстрее нас отправить, он ответил-:
— Пассажирские поезда на Москву не пропускаем. Идут только воинские эшелоны. Так что поезжайте на север другим путем. — Комендант подошел к железнодорожной карте, висевшей на стене, и продолжал:— Советую ехать так: сейчас — на Муром, оттуда — на Вологду, а потом — прямо на Архангельск...
— По карте-то легко ездить, товарищ комендант,— заметил Сергей Морозов.
— Вы не лишены наблюдательности, товарищ старший лейтенант, — последовал ответ. — Но вернемся к делу... Сколько вас?
9


— Десять летчиков и столько же техников.
— Очень хорошо. Даю один товарный вагон. Прицепим его к первому^же поезду, который пойдет в сторону Мурома. Согласны?
Капитан Маркевич сдвинул у переносицы черные брови, немного подумал и спросил:
— Как, товарищи летчики?
— Товарищ командир! — обратился к нему Митя Селезнев. — Это же здорово! Будем ехать в своем вагоне.
Все поддержали Митю. Товарный вагон с двумя рядами нар получили без задержки. Перенесли туда вещи, расположились и стали ждать... Эшелоны шли пока только на Москву. Ночью нас разбудил резкий толчок. Вскочили с нар и принялись открывать тяжелую дверь. В вагон ворвался холод.
Высунувшись, стали напряженно ждать, куда потянет нас паровоз. Наш вагон прицепили к хвосту какого-то товарного состава. Сцепщик сказал:
— Эшелон уходит в Муром.
Обрадованные, мы закрыли дверь и снова забрались на нары...
До Мурома ползли четверо суток.
Там нас застала настоящая зима, морозная, вьюжная. В вагоне стало нестерпимо холодно.
Созданный в пути «военный совет» постановил: раздобыть и установить печку. Выполнить это задание поручили моему звену, в которое входили Дмитрий Селезнев и Сергей Морозов.
На станции Муром пошли к военному коменданту. Тот только руками развел:
— Печек нет!
— Как нет?
— Очень просто, товарищи летчики. Все розданы.
Продолжать разговор — лишь время терять. Отправились на поиски. У откоса заметили полуразвалив- шуюся железнодорожную будку. Я — туда. Заглянул в разбитое окно и вижу: стоит настоящая вагонная печка. Правда, без трубы.
Находчивый Митя Селезнев разрешил и «трубный» вопрос. Осматривая станционные постройки, он заметил болтающиеся на проволоке три колена водосточ¬
10


ной трубы. Печка была установлена, растоплена, и вагон наполнился теплом.
На семнадцатые сутки мы приехали в Архангельск. Улицы его были завалены снегом. Но огибающая город полноводная Северная Двина была свободна ото льда.
В Архангельске не рассчитывали задерживаться. Думали: сядем на пароход — и прямо до Мурманска. А вышло далеко не так.
Военный комендант морского порта ошеломил нас своим ответом:
— Пароходы на Мурманск не идут.
Оказывается, сильные арктические ветры пригнали из океана торосистый лед. Он-то и забил наглухо узкое горло Белого моря.
Опять заседал «военный совет». Обсуждался вопрос: как попасть в Мурманск!
Было рассмотрено три варианта.
Воздушный сразу отпал — нет самолетов. Железнодорожный тоже оказался неподходящим: ехать
пришлось бы суток десять.
Оставался последний: грузимся на какую-нибудь «посудину», идем по Белому морю до Кандалакши, там пересаживаемся на первый попавшийся поезд и добирдемся до Мурманска.
Непрерывно атакуя военного коменданта морского порта, наконец узнали, что вечером на Кандалакшу пойдет небольшое судно с рыбьим названием: не то «Камбала», не то «Белуга». Разыскали это суденышко. Осевшее почти по самую ватерлинию, оно стояло у пирса. Нас встретил пожилой моряк с седоватой бородкой и пожелтевшими от табака усами. По- вологодски окая, он спросил, кого нам нужно.
Я сказал, что разыскиваем корабль, уходящий на Кандалакшу.
Старый моряк ответил:
— Вот этот корабль. Я капитан.
Наш командир передал ему предписание военного коменданта.
Окинув нас взглядом, капитан с возмущением сказал:
— Да что он, с ума спятил! Как можно на таком корабле отправлять... летчиков.
11


Не зная причины, вызвавшей недовольство у старого моряка, мы наперебой стали уговаривать его.
Он молча слушал наши доводы. Потом не спеша достал большие карманные часы на длинной цепочке, посмотрел на них и хрипловатым голосом произнес :
— К коменданту идти уже поздно. Отчаливать надо. Не обессудьте, товарищи летчики, не хотел вас обижать. А то, что вспылил, — причина есть. Ну да ладно, грузитесь. Вижу: тоже спешите.
Мы не стали ждать повторного приглашения. Капитан провел нас к корме. Спустившись в трюм, вошли в просторный теплый кубрик с двухъярусными койками. Техники и несколько летчиков, боясь морской качки, решили сразу лечь спать.
Корабль вышел из устья Двины и, рассекая волны Белого моря, взял курс на север. С разрешения капитана Дмитрий Селезнев, Сергей Морозов, Иван Булычев и я поднялись на мостик.
Качало... Палуба все чаще уходила из-под ног. Лишь старый капитан словно врос в нее и не замечал качки. Пристально вглядываясь в глухую темень, он изредка подавал охрипшим голосом отрывистые команды рулевому.
А ветер крепчал. Скоро он стал штормовым, и Белое море вскипело волнами.
Нашу «посудину» швыряло как щепку. На палубу с грохотом обрушивались тонны воды. Выдержит ли такую трепку небольшой, перегруженный корабль?
Шторм бушевал всю ночь...
Но вот на востоке появилась алая полоска зари. Небо светлело, ветер ослабевал, а когда из воды медленно выплыло солнце, совсем утих.
Старого капитана сменил на мостике молодой помощник.
Солнце поднялось высоко, озаряя голубую гладь успокоившегося моря. Любуясь северной природой, мы шутили, вспоминая минувшую штормовую ночь. Лишь несколько техников не совсем оправились от морской болезни...
К вечеру добрались до Кандалакши. Когда мы покидали корабль, повеселевший капитан сказал:
— Вот и дошли, слава богу. Вы уж простите ме¬
12


ня, старого... Скрыл от вас, какой в трюме груз... Боеприпасов в кем доверху!..
Поблагодарив капитана, мы сошли на берег.
Потрескивал мороз. В небе блестели звезды. Мы шли к железнодорожной станции. Под ногами скрипел снег...
В Кандалакше не удалось попасть даже в товарный вагон. Пришлось довольствоваться платформой.
Была глубокая ночь, когда затемненный длинный поезд неожиданно выскочил из-за сопок. Скрипнув тормозами, он резко остановился. Мы бросились вдоль состава — ни одного свободного вагона. Нас охватила тревога...
— Есть предложение! — выкрикнул находчивый Митя Селезнев. — В эшелоне две платформы с ящиками. Ехать можно! Как решаем?
Побросав на платформу вещи, влезли туда и сами. Поезд тронулся. Вначале нам было тепло. Мы смеялись, шутили. Состав набирал скорость. Засвистел леденящий ветер. Шутки смолкли.
Сопки и запушенные снегом сосны слились в сплошную серую массу. Ночь казалась бесконечной. Продрогшие, измученные, мы ждали рассвета, словно он мог принести нам избавление от холода.
Под утро налетел снежный ураган—«заряд», как его называют на севере. Мы лежали лицом вниз и не шевелились. Лютый холод пронизывал насквозь. Нам, потерявшим счет времени, казалось, что непогода неистовствует целую вечность.
Но вот поезд замедлил ход и остановился. Послышались приглушенные пароходные гудки. Это был Мурманск.


БОРИС САФОНОВ
Пока мы отогревались в привокзальной комнате, из штаба Военно-воздушных сил Северного флота пришли две автомашины, крытые брезентом.
Погрузив свои вещи, мы двинулись в путь. По утонувшим в снегу улицам Мурманска ехали медленно. У восточной окраины города, круто повернув на север, машины пошли на подъем. За перевалом началось царство невысоких холмистых сопок. Искристый, чистый снег завалил ущелья, запушил разлапистые редкие сосны и карликовые березки. Было свое, неповторимое очарование в суровой красоте заполярного края.
Примерно через час машины свернули в сторону, и вскоре впереди показался Кольский залив, зажатый скалистыми берегами. Где-то поблизости находился штаб морской авиации — наша конечная цель.
В глубоком гранитном подземелье нас тепло встретил командующий Военно-воздушными силами Северного флота генерал-майор авиации А. А. Кузнецов. Выслушав рапорт Алексея Маркевича, он поздоровался и сказал:
— Рад вашему приезду. Как раз сейчас формируется новый полк. Командовать им будет Герой Советского Союза Борис Сафонов. Слышали о нем?
— Да, товарищ командующий, — ответил капитан Маркевич.
— Восьмерых из вас назначаю к Сафонову, двоих — в другой полк.
14


По окончании беседы нас пригласили в столовую. Впервые после долгого и утомительного путешествия мы по-домашнему посидели в уютном зале, с завидным аппетитом съели по две тарелки наваристого флотского борща и по хорошей порции жареной курицы.
Немного отдохнув, выехали на аэродром.
Когда впереди показалась узкая, блестящая, словно каток, полоса, окруженная сопками, у многих на лицах появилось недоумение: как же здесь летать? Ведь мы привыкли к просторным южным аэродромам с открытыми подходами.
У границы аэродрома машина остановилась. Мы сошли на плотно укатанный снег и начали осматриваться. Чтобы попасть на командный пункт, нужно было подняться вверх по крутой припорошенной лестнице. Я поднял голову и увидел словно вышедшего из гранитной скалы летчика в черном кожаном пальто- реглане и такого же цвета меховых унтах. Шлем был расстегнут, сдвинутые на лоб очки поблескивали на солнце.
Летчик немного постоял, разглядывая нас, потом начал быстро спускаться по лестнице. Все сразу узнали его. Это был Сафонов, прославленный истребитель, Герой Советского Союза, портреты которого мы часто встречали в газетах и журналах.
Борис Феоктистович подошел к нам, пожал каждому руку и пригласил на командный пункт. В скромно обставленном небольшом кубрике, оборудованном в гранитной скале, мы просидели несколько часов. Познакомившись с каждым, Сафонов начал расспрашивать о самочувствии, настроении. Ответ был один: «Хотим как можно скорее вступить в строй боевых истребителей и бить фашистов».
— Могу только приветствовать ваше желание, — сказал Борис Феоктистович. — Однако спешить не надо. Осмотритесь получше, привыкните к местным условиям. Здесь не юг. Сопки кругом, да и бои придется вести не учебные... Погибнуть легко... А нам побеждать надо...
Задушевный разговор с командиром, который беспокоился о нашем будущем, произвел на каждого из нас сильное впечатление. Во время беседы я невольно любовался Сафоновым. У него было открытое, муже¬
15


ственное лицо, смуглое от загара, густые темные брови. Из-под длинных ресниц глядели добрые серые глаза.
Вскоре мы узнали и о славных боевых делах нашего командира. Он первым из летчиков Заполярья открыл боевой счет. 24 июня 1941 года Борис Сафонов, тогда старший лейтенант, командир авиационной истребительной эскадрильи, на самолете «И-16» сбил фашистского воздушного разведчика.
Двухмоторный «Хейнкель-111» летел в сторону Мурманска на высоте шесть тысяч метров. Сафонов поднялся наперехват. Маскируясь в лучах солнца, он незаметно для врага набрал высоту и стремительно пошел в атаку. Воздушные стрелки «хейнкеля» хлестали по нему из пулеметов, но он не отвернул. Сблизившись с «хейнкелем», советский летчик открыл огонь и длинной пулеметной очередью, словно бритвой, отрезал ему хвост. Победа Сафонова окрылила всех летчиков. Она убедительно доказала, что фашистов можно бить.
От боя к бою росло мастерство Сафонова. Увеличивался и счет сбитых им самолетов противника. Он стал грозой для врага. Завидев его самолет, фашистские летчики открытым текстом передавали по радио:
— Ахтунг! Ахтунг! В воздухе Сафон! В воздухе Сафон!
Очень тяжелыми оказались для североморских летчиков первые месяцы войны. У фашистов было больше самолетов, и, не считаясь с потерями, они рвались к Мурманску.
По пяти, шести, а иногда и по десяти боевых вылетов в день приходилось совершать Сафонову и его летчикам. От перегрузки сдавали даже моторы, но человеческие сердца выдерживали. Времени для нормального отдыха у летчиков-истребителей не было. Подложив под голову парашюты, они спали прямо под крыльями своих самолетов, пока техники заправляли баки горючим и заполняли пулеметными лентами патронные ящики. Пятнадцать, редко двадцать минут длился такой сон. Потом снова боевое дежурство, снова вылеты и схватки с врагом...
За первые три месяца войны летчики Сафонова сбили сорок девять вражеских самолетов. Пятнадцать
16


из них уничтожил сам командир. Эскадрилья потерь не имела.
Два воздушных боя, проведенные Борисом Феоктистовичем 15 сентября 1941 года, вошли в историю военно-морской авиации.
Рано утром Сафонов во главе пятерки истребителей вылетел на задание. При подходе к переднему краю он заметил сорок вражеских самолетов. «Навязать противнику бой. Не дать ему возможности нанести удар по нашим наземным войскам!» — такое решение принял командир.
И пять советских летчиков врезались в неприятельский строй. Сафонов и его ведомые, Максимович и Покровский, атаковали бомбардировщиков, капитан Коваленко со своим напарником прикрывал командира.
Удар был ошеломляющим. Сафонов и Покровский сбили по два бомбардировщика. Фашистские летчики не выдержали. Нарушив боевой порядок, они повернули обратно, сбросив бомбы на свои войска. Воспользовавшись замешательством противника, наши летчики подожгли еще один «мессершмитт».
А несколько часов спустя Сафонов опять поднялся в воздух во главе семерки истребителей. Над линией фронта советские летчики встретили пятьдесят два вражеских самолета. Снова завязался ожесточенный бой. На этот раз наши истребители сбили пять самолетов противника, не потеряв ни одного своего.
— В бою нельзя горячиться, — внушал Сафонов.— Если действовать безрассудно, не спасут ни опыт, ни высокие летные качества машины... Главное — хладнокровие, трезвый расчет, уверенность в своем превосходстве над врагом. Навязывайте противнику свою волю, и тогда победите!
Истребители-сафоновцы дрались умело и дружно: один за всех и все за одного. Сафонов крепко взыскивал с тех, кто впустую расстреливал снаряды и патроны.
В полку долго говорили о случае со старшим лейтенантом Дмитрием Реутовым. Борис Феоктистович, ценивший и уважавший всех своих подчиненных, к нему относился с особой симпатией. Да и нельзя было не любить этого скромного, храброго летчика. Однаж¬
17


ды во время яростной бомбежки Реутов прибежал на стоянку, поднял на плечо тяжелый хвост самолета и, задыхаясь от напряжения, перекатил машину в укрытие. Через несколько минут там, где только что стоял его истребитель, разорвалась тяжелая фугасная бомба.
...На очередном разборе воздушного боя Сафонов, отличавшийся острой наблюдательностью, заметил Реутову:
— Товарищ старший лейтенант, сегодня в бою вы расстреляли весь боекомплект, не сбив ни одного самолета противника. Сколько раз вы атаковали?
— Два, — смущенно ответил Реутов.
— Хорошо! В первом случае вы висели в хвосте у «юнкерса». А с какой дальности открыли огонь?
Реутов чуть замешкался с ответом:
— Так, метров с двухсот.
— Во-первых, товарищ старший лейтенант, почему такая неточность в определении дальности стрельбы? И во-вторых, почему начали вести огонь с такого большого расстояния?
Опустив голову, Реутов виновато промолвил:
— Боялся, как бы фашист не ушел.
— А сколько вы дали по нему очередей?
— Успел только одну... Длинную...
— Во втором случае вы атаковали «мессершмит- та», тоже сумели зайти ему в хвост? Так ведь?
— Да, товарищ командир.
— Но опять с большой дальности дали длинную очередь и промазали. Как видите, вы не использовали своих возможностей, и враг ушел невредимым. Так в чем же причины ваших промахов?
Реутов, глядя в глаза Сафонову, откровенно признался :
— Виноват, товарищ командир... Можете наложить на меня любое взыскание, но до сих пор не пойму, что происходило со мной во время последних боев и почему я так позорно мажу.
— Зачем же мне вас наказывать, когда вы сами себя уже наказали, — с едва уловимой улыбкой ответил Сафонов. — И коль сами не можете объяснить причины своих промахов, я помогу вам в этом. С сегодняшнего дня будете моим ведомым...
18


Среди летчиков прошел шумок одобрения. Но каждый в душе завидовал Реутову. В полку не было такого пилота, который бы не посчитал за честь стать ведомым этого выдающегося мастера огня и маневра.
Наступал новый фронтовой день. Реутов пришел на стоянку еще до рассвета.
— Это правда, товарищ старший лейтенант, что командир взял вас к себе в напарники? — спросил у Реутова техник.
— Правда.
— Видно, уважает он вас.
— Понимаешь, — с горечью признался летчик, — у меня что-то стрельба не клеится. Все в белый свет... И если теперь, защищая командира, я промажу, то вот тебе клятва: направлю истребитель в самолет врага.
Вскоре раздался сигнал боевой тревоги. Посты воздушного наблюдения сообщили о появлении на большой высоте вражеского разведчика. Наперехват вылетели командир полка и его новый ведомый Реутов.
Зная повадки врага, Сафонов с Реутовым набрали высоту несколько в стороне от маршрута разведчика. Ждать пришлось недолго. Под ними появился грязносерый, двухмоторный самолет с черными крестами на крыльях. Это был «Юнкерс-88». Он шел ровно, не меняя ни курса, ни скорости, ни высоты. Значит, не видел наших истребителей.
— Товарищ старший лейтенант, выходите вперед! Атакуйте! Я вас прикрываю! — приказал Сафонов.
С волнением новичка Реутов энергично отжал ручку от себя и одновременно двинул вперед до отказа сектор газа. Истребитель ринулся с высоты, развивая скорость. Брызнули две трассы пуль — и обе прошли мимо цели: одна выше, другая ниже.
— Ну разве так стреляют? — спокойно сказал по радио Сафонов, увидев, как напуганный внезапной атакой фашистский летчик пытается удрать, а воздушный стрелок уже хлещет пулеметными очередями.
Самолет Сафонова вырвался вперед и, слегка перемещаясь из стороны в сторону, повис за хвостом «юн- керса» в необстреливаемом секторе.
19


— Смотрите, как надо! — услышал Дмитрий по радио голос командира. — Дальность пятьдесят метров, даю короткую очередь, бью по кабине стрелка. Наблюдайте!
Это была поистине снайперская стрельба! Вражеский пулемет сразу же захлебнулся, его ствол вздернулся вверх и замер.
Приблизившись еще больше к хвосту «юнкерса», Сафонов продолжал давать пояснения по радио. Он говорил спокойно, словно это было не в бою, а в зоне учебных стрельб.
Выпустив по кабине стрелка еще одну короткую очередь для гарантии, Сафонов ударил по левому мотору разведчика. Он загорелся.
Сбить пламя вражескому летчику не удалось — за самолетом потянулся густой черный дым.
— Ну а теперь выходите вперед вы, — приказал Сафонов ведомому. — И повторите все, что я вам сейчас показывал.
Командир отвалил от «юнкерса», а ведомый занял его место.
— Хорошо! — одобрил Сафонов действия Реутова. — Но не надо спешить... Слишком длинная очередь. Расходуйте на каждую не больше трех-четырех патронов. Поняли?
— Понял!
— Теперь бейте по правому мотору.
Реутов чуть-чуть довернул самолет и открыл огонь. На этот раз две короткие очереди угодили в цель. Вспыхнул и правый мотор «юнкерса».
— Совсем другое дело! — удовлетворенно сказал Сафонов,
В следующий раз Реутов вел бой намного уверенней и энергичней. Борис Феоктистович предоставил ему возможность один на один расправиться с фашистским самолетом. Подбитый «юнкере» приземлился на нашей территории. Его экипаж попытался убежать в сопки. Сафонов и Реутов стали в круг и произвели одну за другой несколько атак. Фашисты были прижаты ко льду. Летчики до тех пор кружили над озером, пока не показались наши лыжники.
Гитлеровцы с поднятыми руками пошли им навстречу.
20


Вечером из штаба флота сообщили:
«Захвачен в плен экипаж сбитого самолета и группа диверсантов-разведчиков».
Вместе с нами на аэродроме базировалось крыло английских истребителей, по нашему — полк. Англичане прилетели с авианосца, чтобы передать нам новенькие «хаукер-харрикейны». Не раз они самостоятельно и вместе с нами поднимались в воздух, смело и дружно дрались с фашистами. За три месяца союзники сбили пятнадцать вражеских самолетов, потеряв лишь одну машину. Особенно отличились жизнерадостный капитан Рук и подвижной, как юла, сержант Хоу. Они уничтожили по три фашиста. Наше правительство высоко оценило подвиги английских летчиков. Пятеро из них, в том числе сержант Хоу, были награждены орденом Ленина.
В свою очередь и английское командование наградило орденом Авиационного креста пять прославленных советских летчиков во главе с нашим командиром Героем Советского Союза Борисом Сафоновым.
Прилетев на наш аэродром, английские летчики любезно подарили нам два своих истребителя. В ответ наше командование преподнесло англичанам «чайку» и «И-16».
Свободное от полетов время Сафонов использовал на изучение «хаукер-харрикейна». Не прошло и недели, как он освоил эту машину.
Ясным морозным днем, когда в воздухе было спокойно и над аэродромом по-мирному голубело небо, один из «харрикейнов» вывели на старт. К нему подошел Борис Феоктистович, одетый в летное обмундирование. Все англичане высыпали на аэродром посмотреть, как будет взлетать советский летчик.
Сафонов сел в кабину, опробовал мотор и дал ему максимальные обороты. Оставляя позади снеяшый вихрь, самолет сорвался с места и стремительно пошел на взлет. Молчаливо наблюдавшие за ним англичане вдруг, как по команде, свистнули и начали скандировать :
— Сафон, ол райт! Сафон, ол райт! Вери гуд, Са- фон!
21


Сафонов взлетел безукоризненно. Описав круг над аэродромом, он набрал высоту и начал выполнять такие фигуры, которые союзники даже не пытались делать. Затем он снизился до бреющего, прошел над летным полем и, точно рассчитав, приземлил машину у посадочного знака.
Сафонов подрулил самолет к стоянке, вылез на плоскость и... сразу попал в руки восторженных англичан. Подбрасывая летчика в воздух, они кричали:
— Ол райт, Сафон! Бери гуд, Сафон!
С легкой руки Бориса Феоктистовича мы тоже через неделю стали летать на «харрикейнах».
Английские летчики, техники, мотористы в большинстве своем оказались веселыми и общительными парнями. Им нравилась наша русская зима, и в свободное от дежурств время они не засиживались в землянках: играли в снежки, валялись в огромных сугробах, катались на фанерных листах, «буксируемых» легковыми автомашинами.
Особой любовью пользовался у них футбол. Они и нас «заразили» этой игрой. Не раз на аэродроме проводились «международные» состязания.
Как-то один из англичан выбил мяч далеко за пределы летного поля. И тотчас оттуда, из-за гранитных глыб, к нам пулей вылетела черно-бурая лисица. Выхватив пистолеты, английские летчики бросились за ней. Началось такое, что все повыскакивали из землянок...
Наконец лисе удалось вырваться из кольца. По узкому рукаву она устремилась к самолетной стоянке, где стоял часовой. И тут не стерпело сердце солдата, в прошлом таежного охотника. Вскинув винтовку, он первым же выстрелом уложил чернобурку.
Удивленные снайперской стрельбой советского солдата, английские летчики подняли лису и положили ее к ногам часового.
В этот момент из землянки вышел Борис Феоктистович. Желая узнать, что случилось, он направился к часовому, стоявшему в окружении англичан.
Смущенный солдат вытянулся по стойке «смирно» и сказал:
— Виноват, товарищ командир... Не утерпел... Примите в подарок.
22


— Спасибо... — ответил Сафонов.
Зная, что один из английских летчиков женат, он подошел к нему и предложил:
— Возьмите на память. Пусть эта черно-бурая лиса * напоминает вам о Советском Севере...
Павел Орлов, Сергей Морозов, Василий Меньшиков, Леонид Мозеров и я оказались во второй эскадрилье.
Алексей Маркевич, Алексей Шведов, Иван Булычев и Василий М. — в третьей. И только двое из наших однокашников попали в соседний полк: Николай Жидков и Дмитрий Селезнев.
Сначала всех нас, не имеющих боевого опыта, назначили рядовыми летчиками. Николай Жидков пробыл на фронте всего около месяца. В одном из полетов на боевое задание у него отказал мотор. При вынужденной посадке летчик получил ранение, и его отправили в тыл. На Север он не вернулся.
Старший лейтенант М., фамилию которого я не хочу называть, не оправдал наших надежд. Летал он неплохо. За год до войны на соревнованиях по технике пилотирования занял первое место в училище и был награжден именными часами. Но на фронте Василий М. оказался просто трусом. Боязнь появилась у него после полетов на поиск пропавшего звена, когда он своими глазами увидел три сбитых наших истребителя. Василий, никогда не жаловавшийся на здоровье, вдруг заболел... Его отправили в госпиталь. Случилось так, что и я попал туда после ранения. Прямо скажу: очень неприятно было видеть слоняющегося по палатам румяного, крепко сбитого парня.
Навещая меня, Василий все время жаловался:
— Ноги болят в коленях... Растираю их каждый день — и все без толку. Ходить не могу...
Он лечился несколько месяцев, затем добился перевода в тыл, в учебно-тренировочный полк. А на Балтике в это время истребитель Леонид Белоусов без
* Черно-бурая лиса убежала из питомника, который находился вблизи Мурманска. (Прим, авт.)
23


ноги дрался с фашистами. С протезами летали также на выполнение боевых заданий черноморский летчик Иван Любимов и мой однополчанин Захар Сорокин.
...Немецко-фашистские асы оказались неприспособленными к русской зиме. Они больше сидели на засыпанных снегом аэродромах, чем находились в воздухе. Это затишье было нам на руку: мы успели неплохо освоить недавно полученный иностранный истребитель и потренироваться в стрельбе.
В начале декабря фашисты активизировались. Их самолеты, особенно истребители, стали все чаще появляться в воздухе.
Дежурили летчики третьей эскадрильи. Близился рассвет. Посты воздушного наблюдения вдруг передали :
— В районе Зимняя Мотовка группа «мессеров» пересекла линию фронта. Курс — сто, высота — двести метров.
Я выскочил из землянки, на ходу застегивая шлем. Звено третьей эскадрильи уже успело взлететь. Его повел прославленный летчик, бывший донецкий шахтер Симоненко.
Техник помог мне быстро надеть парашют, и я сел в кабину. Прошло десять минут, полчаса, а сигнала на взлет почему-то не было. Не возвращалось и звено Симоненко, хотя его полетное время уже истекло.
«Может быть, попали под снежный «заряд»,— размышлял я. — Нет. Обычного в таких случаях сильного ветра не наблюдалось. Поскольку у них кончился бензин, они, видимо, сели на аэродром армейцев».
Мои размышления прервал подбежавший к капониру адъютант эскадрильи.
— Товарищ старший лейтенант, — крикнул он, — запускайте мотор и выруливайте! В составе шестерки полетите на поиск звена Симоненко. Ведущий — командир эскадрильи.
Мы с техником запустили мотор. Словно из-под земли, мой истребитель выскочил на взлетную полосу. Здесь уже стояли машины командира эскадрильи и его ведомого. Подруливали другие самолеты.
Взлетели попарно. Около часа носились мы между сопками, разыскивая пропавшие самолеты, но их нигде не было. Под крыльями проплывали заснежен¬
24


ные озера, мелькали похожие иа головки сахара вершины сопок.
— Пошли домой! — приказал командир.
Развернувшись, мы полетели назад.
И вдруг... на пологом склоне одной из сопок мы заметили три наших истребителя. Как они смогли там сесть? За всю летную жизнь никому из нас не приходилось видеть подобной посадки.
Замкнув круг, мы снизились до предельно малой высоты. Удалось разглядеть: два истребителя целы, у третьего сильно повреждено левое крыло. Фонари кабин всех самолетов закрыты, но человеческих следов на снегу не видно.
«Что же произошло? Живы ли летчики? Почему все три самолета сели на сопку одновременно?» Эти вопросы ни на минуту не выходили из моей головы.
Когда мы возвратились на аэродром, к месту посадки звена Симоненко была снаряжена специальная экспедиция. Через несколько дней она вернулась.
— Самолеты сбиты вражескими истребителями- охотниками, летчики убиты, — услышали мы печальную весть.
Трагическая гибель товарищей потрясла нас. Какой дорогой ценой приходилось платить за плохую осмотрительность!  ★★


ГОРЬКИЙ УРОК
Нас, новичков, охватило нетерпение: скорее, как можно скорее вступить в схватку с ненавистным врагом. «Настоящий истребитель всегда ищет боя»,  — вспоминал я слова Сафонова.
После гибели Симоненко прошло уже несколько дней, а подходящего случая отомстить за него все не было. И вот однажды...
Короткий заполярный день подходил к концу. Сгущались сумерки. Пройдет еще немного времени, и на морозном небе вспыхнут всеми цветами радуги сполохи северного сияния.
Я сидел в кабине укрытого в капонире истребителя и читал письмо. Вначале ничего не мог понять. Почему мне пишет какая-то незнакомая медицинская сестра? Наконец дошло до сознания. «Ваш отец,— сообщала девушка, — умер у меня на руках. Он был тяжело ранен фашистской бомбой в городе Наро-Фоминске, его эвакуировали в тыл, и он попал в наш госпиталь».
Меня будто оглушило. Я даже потерял способность соображать. В этот миг темнеющее небо прочертила ракета. Описав кривую, она с треском рассыпалась на множество оранжевых звездочек. Боевая тревога! Сигнал на вылет! Я очнулся. Быстро включил зажигание и крикнул технику:
— Контакт!
Мотор завелся сразу. Истребитель выскочил из капонира на сверкающее белизной летное поле.
26


Я летел в сторону Мурманска. Высотомер показывал три тысячи метров. Небо с каждой минутой темнело. Только на западе светлела узкая полоска. На фоне ее я вдруг увидел силуэт самолета. Двукилевой и двухмоторный бомбардировщик, пролетев над Мурманском, держал курс на восток.
«Ягуар»! — решил я.
Немцы называли так свой «Мессершмитт-110».
Сблизились быстро. Меня охватило волнение. Пока соображал, что делать, «ягуар» проскочил вперед. Опомнившись, я пристроился к нему в хвост, стал догонять. А он, свалившись в пике, устремился прямо на аэродром, обрамленный стартовыми огнями. Там— я знал — шли ночные полеты, тренировались молодые летчики.
При мысли, что пропустил «ягуара», стало жутко. Отвесно падая, погнался за ним, а он уходил...
Тогда я толкнул сектор газа за защелку. Расстояние между нами стало быстро сокращаться. Через несколько секунд «ягуар» оказался в прицеле. Я нажал на гашетку. От пулеметной стрельбы мой самолет задрожал. Огненные трассы метнулись к «ягуару». Он пробкой выскочил из пике. Успеваю дать по нему вторую короткую очередь. И вдруг на лобовое стекло моей кабины плеснул антифриз.
«Успел, гад! Наверное, попал в мотор!» — пронеслась мысль.
Но поток встречного ветра моментально сдул капли антифриза. Стекло снова стало прозрачным. Мотор работал нормально. Напрасно я носился над облаками, пикировал, набирал высоту—«ягуар» исчез.
«Или завалился, или удрал», — решил я.
Посадив самолет на аэродром, подрулил к капониру. Техник кинулся ко мне с расспросами:
— Товарищ командир, стреляли?!
— Стрелял!
— В кого?
— В «сто десятого».
— И как?
— Думаю, далеко не уйдет... Завалится.
— С победой вас, товарищ командир!
Не успел я ответить на поздравление, как услышал знакомый голос заместителя командира эскадрильи
27


капитана Родина. Подбежав ко мне, он резко спросил:
— Кого сбил?!
— Как кого? — ответил я, все еще находясь под впечатлением боя.— «Мессера», сто десятого.
— Посмотри, какого «мессера»! — зло крикнул Родин.
В это время для обеспечения посадки очередного истребителя включили прожектор. Его луч осветил все поле и западную кромку аэродрома. У самого обрыва лежал на фюзеляже двухмоторный двукилевой самолет с погнутыми винтами, но это был не «мессер- шмитт», а наш пикировщик «Петляков-2».
Словно рыба, выброшенная на берег, я беспомощно открыл рот:
— А людей не побил?..
— Твое счастье... Люди целы... — буркнул немного успокоившийся капитан. — Пойдемте на командный пункт.
Опустив голову, я медленно поплелся на КП. Следом шел Родин и не переставал меня «драить».
— Стой! Кто идет?
От неожиданного окрика я вздрогнул и остановился.
— Капитан Родин с подчиненным! — последовал ответ.
— Проходите!..
Я не мог двинуться с места, будто подошвы примерзли к снегу.
— Ну чего остановился? — подхлестнул меня резкий голос капитана.
По ступенькам лестницы мы поднялись на скалу, где находился КП. Волнение мое росло: «Как встретит командир полка, как посмотрю ему в глаза?»
Перешагнув невысокий порог, я увидел Сафонова. На нем был темно-синий китель с тремя орденами и золотой звездочкой Героя. Глаза наши встретились.
Взгляд Бориса Феоктистовича, выражал скорее сочувствие, чем гнев. Убитый горем, я, вместо того чтобы по-уставному доложить о своем прибытии, стоял и молчал...
Зато Родин сразу нашелся:
28


— Товарищ гвардии майор! По вашему приказанию...
Сафонов не дал ему закончить.
— Здесь командующий ВВС, — спокойно заметил он.
Капитан Родин хотел было рапортовать командующему, но тот, энергично встав со стула, коротко бросил:
— Сафонов, передайте дело в трибунал. Судить... Как врага!..
Меня будто обухом по голове ударили. Не сдержавшись, я запальчиво ответил:
— Вы... Вы не имеете права называть меня врагом. Я никогда им не был и не стану.
— Что?! Вас предупреждали о полете «Пе-2»?
— Нет!
— Как нет?!
— Товарищ командующий, если не верите, можете спросить техника. Он все время был в капонире и не отходил от самолета.
— И по радио вам ничего но передавали?..
— Не слышал.
— Товарищ командующий! — спокойно, будто ничего не случилось, обратился к нему Сафонов. — Разрешите?
— Пожалуйста.
— Произошло большое несчастье. Но вина здесь не только старшего лейтенанта. Поэтому прошу вас назначить расследование.
— Хорошо! А летчика — под арест!..
Когда командующий покинул КП, капитан Родин отобрал у меня пистолет, финский нож, ремень, документы. Потом вызвал конвоира.
Все это походило на кошмарный сон. Впервые за свою летную службу я покидал аэродром в сопровождении такого попутчика.
На гауптвахте меня посадили в одиночную камеру с маленьким зарешеченным оконцем почти у самого потолка. Кроме деревянного топчана, там ничего не было. Под сетчатым колпачком тускло светила небольшая электрическая лампочка.
Через несколько часов конвоир повел меня к следователю. Ночь была темная. С Кольского залива дул
29


холодный порывистый ветер. Он заглушал голос конвоира, а я не знал, куда идти. Вдруг в спину мне уперся ствол автомата. Я пошел. Когда нужно было повернуть вправо или влево, конвоир тихонько постукивал оружием по моей руке.
Так мы добрели до знакомого каменного дома. В кабинете следователя за письменным столом сидел пожилой майор с усталым лицом и гладко зачесанными седыми волосами.
Я остановился в трех шагах от него, не зная, как вести себя дальше.
— Прошу садиться, товарищ старший лейтенант,— сказал он, не отрывая взгляда от бумаг. — Разговор будет не минутный.
И мне действительно пришлось ответить на несколько вопросов: предупреждали ли меня о полете «Пе-2»; откуда и каким курсом летел пикировщик; отвечал ли его экипаж на мои позывные; в каком положении и над каким местом я атаковал самолет?
Когда меня спросили, как случилось, что моя рация оказалась выключенной, я задумался. Хорошо помню, что включал ее перед вылетом, но почему же она не действовала?..
В голове мелькнула догадка. Очевидно, при работе секторами газа я зацепил рычажок командного прибора и выключил рацию.
— Возможно, и так, Сергей Георгиевич, — заметил майор, — но нужно все проверить. А пока особенно не волнуйтесь. Разберемся.
Прошло трое суток, но меня никуда не вызывали.
На четвертый день я в сопровождении конвоира снова вышел на улицу. Стояла удивительно хорошая, безветренная погода. Безоблачное небо отливало синевой. Под ногами скрипел искристый снег. Мы шли к центру города.
— Товарищ, здесь меня многие знают, не хочется с ними встречаться. Если можешь, проведи через сопки:... — попросил я конвоира.
— А вы не убежите? — сказал он.
Меня рассмешил наивный вопрос этого молодого белобрысого солдата.
— Дорогой мой! Бежать мне некуда и незачем. Провинился—отвечать должен. Так что не беспокойся.
30


Конвоир смутился,
— Не подумайте, что хотел обидеть. Пойдемте.
Когда перебрались через крутую заснеженную сопку, он вдруг спросил:
— Вы летчик?
— Да.
— И сбили свой самолет?
— Да.
— Как же это могло случиться.?
— Сам не пойму. Вот уже четвертые сутки ломаю голову.
Около часа пробирались мы по бездорожью, пока не вышли на окраину другого городка. В клубе меня ждал военный следователь. Снова пришлось отвечать на вопросы. И опять разговор остался незаконченным. Потянулись еще более томительные дни и ночи.
Лишь на девятые сутки меня вывели из камеры. Рядом с гауптвахтой стояла автомашина. Меня повезли на аэродром.
«Значит, судить будут в присутствии всех однополчан, — подумал я. — Интересно, что сказали следователю члены сбитого экипажа. Если они не покривили душой, меня не засудят, моей вины нет... А вдруг они, защищая себя, скажут неправду?»
Машина остановилась неподалеку от командного пункта полка. Сердце у меня защемило. С трудом открыв дверь КП, я увидел командира.
— Здравствуй, сынку! — сказал он. — А ну-ка подойди поближе, дай на тебя погляжу. Э как похудел! И борода выросла. Что, брат, досталось? Будешь теперь знать, как сбивать свои самолеты...
От этих слов Сафонова я растерялся. А он с той же веселостью в голосе продолжал:
— Молодец! Здорово стрелял! Знаешь, сколько попаданий сделал?
— Нет, не знаю, — ответил я машинально.
— Сто тридцать восемь! Вот так и стреляй. Только не по своим, конечно.
Постепенно мысли стали проясняться. Наконец я понял, что обвинение отпало. Спазмы сжали горло, по щекам потекли непрошеные слезы.
Сафонов рассказал о благородном поведении чле¬
31


нов сбитого экипажа. Их правдивые показания позволили следователю снять с меня тяжелое обвинение.
Из разговора с командиром я узнал, что экипаж бомбардировщика не пострадал. Летчик сумел благополучно посадить сильно поврежденную машину на фюзеляж.
Возвращая оружие и документы, Сафонов сказал:
— Получай свое имущество и — в эскадрилью. Я знал, что вернешься, поэтому никому не разрешал летать на твоем самолете. Он ждет тебя.
Поблагодарив командира за внимание и заботу, я поспешил на аэродром. Хотелось поскорее увидеть друзей, пожать их добрые руки, поделиться с ними своей радостью.  ★★


ПОКОЙ НАМ
только снится
Над линией фронта повадился летать «Хеншель-126». Чуть ли не каждый день он утюжил воздух вблизи нашего переднего края. Фашисты не только вели разведку, но и корректировали огонь своей артиллерии. Очень уж надоел нашим наземным войскам этот «костыль», как прозвали его солдаты за уродливый вид. Но сами они не могли сбить хорошо бронированный «хеншель» и обратились к нам:
— Товарищи летчики, уничтожьте «костыля». Большое солдатское спасибо вам скажем...
Но и для нас эта задача оказалась нелегкой. Как только мы подлетали к линии фронта, «хеншель», предупрежденный своими постами наблюдения, быстро скрывался.
Утром 4 января 1942 года наше звено вылетело на очередную охоту за вражеским корректировщиком.
Около часа мы летали вдоль линии фронта, а «хен- шеля» так и не подловили. Развернулись и пошли домой. Я замыкал тройку, делая небольшие отвороты то влево, то вправо.
Во время такого маневра над прибрежными скалами Урагубского залива я увидел: на нас несутся несколько вражеских истребителей.
— Сзади, справа атакуют «мессеры». Иду в лоб! Поддержите! — успел я крикнуть по радио, выполняя полупереворот.
Фашисты открыли огонь.
— Не отворачивать! Не отворачивать! — твердил
33


я себе, припав глазами к оптическому прицелу. Несколько раз нажимал кнопку, но ни один из четырех реактивных снарядов — «катюш» — не отделился от самолета. Тогда надавил гашетку пулеметов. Ливень трассирующих пуль хлынул из двенадцати стволов. Самолет лихорадочно задрожал.
Крутым разворотом фашист ушел за сопку. В воздухе остался лишь след черного дыма. Я отпустил гашетку. Пулеметы смолкли. Пара «мессеров» пронеслась рядом слева. Бросив взгляд вправо, увидел еще двух «мессершмиттов». Ринулся во вторую лобовую атаку. Но «мессеры» не приняли боя. Один отвернул вправо, другой влево.
Почувствовав недоброе, я оглянулся. Так и есть! К хвосту моего самолета пристраивался «мессер» из первой пары. Его желтый нос угрожающе приближался.
Я рванул истребитель в разворот с таким глубоким креном, что чуть не врезался в скалу. Но длинная пушечно-пулеметная очередь противника все-таки зацепила крыло моей машины, а сам я почувствовал острую боль в правом бедре.
Скрывшись за сопку, я оценил обстановку. Она оказалась очень тяжелой для меня. Товарищей я не видел, сигналов по радио не слышал. А главное — нужно было одному сражаться против четырех истребителей врага.
И вот началось... Став в круг, «мессеры» один за другим пикировали на меня и вели огонь, не жалея снарядов и патронов. Я еле успевал увертываться от их ударов, прикрываясь сопками, ныряя в ущелья.
Жарко мне было в первые минуты неравного боя. Но постепенно «привык», стал действовать хладнокровней, расчетливей.
Вдруг новая беда: сразу отказали все двенадцать пулеметов. Очевидно, вышла из строя воздухосистема пневматического спуска. Я оказался безоружным. Фашисты поняли это и совершенно обнаглели.
Мотаясь вокруг сопок и вдоль ущелий, я увидел столб черного дыма — догорал наш самолет. А неподалеку от него валялся, уткнувшись носом в землю, второй наш истребитель.
Гибель товарищей потрясла меня. Я готов был пой¬
34


ти на таран, но вдруг вспомнил про реактивные снаряды. Почему они не сработали?
Улучив момент, я нагнулся и взглянул на левый борт, где была укреплена небольшая коробочка с вращающимся барабанчиком в центре. Так и есть! Он провернулся. Быстро установив его на место, подготовил «катюши» к действию.
Но мне не повезло. Я расстрелял все снаряды, и ни один из них не попал в цель. Правда, наступательный пыл у фашистов поубавился.
Бросив взгляд на приборную доску, увидел: кончается бензин. Его осталось на десять — пятнадцать минут полета.
Включил радио.
— Я «Сокол»! Я «Сокол»! Веду бой! Район Ура- губа. Вышлите помощь!!!
Уклоняясь от атак «мессеров», стал оттягиваться на восток, к району расположения наших зенитных батарей, прикрывавших военно-морскую базу. Вдруг вижу: над белыми вершинами сопок несутся шесть наших истребителей. И фашисты их заметили. Прекратив атаки, они стали уходить на запад.
Я за ними...
Наши истребители догнали меня. Ведущий, Павел Орлов, кричит по радио:
— Ты что же, сначала звал на помощь, а теперь один решил гнать четырех «мессеров». Скорей на аэродром. За тобой тянется след.
Напоминание товарища отрезвило меня. Я прекратил погоню и взял курс на аэродром.
Посадка была трудной. Мне только перегрузкой удалось выпустить шасси. Гидросистема оказалась поврежденной. Не действовали и «воздушные тормоза» — щитки. Как ни старался, а приземлил самолет лишь на середине летного поля и только на два колеса. С поднятым хвостом мой истребитель понесся к границе аэродрома, где чернели огромные валуны. Напрасно я жал гашетку — тормоза не работали.
Тогда я резко толкнул левой ногой педаль руля поворота в расчете, что стойки шасси не выдержат и машина упадет на фюзеляж. А вышло другое: самолет, словно флюгер на ветру, развернулся и, не опуская хвоста, помчался обратно. Он прокатился почти
35


через весь аэродром и наконец остановился. Я хотел было выпрыгнуть из кабины, но не смог: все закружилось перед глазами.
Вскочив на крыло, летчики подхватили меня под руки и вытащили из машины.
— Ой, братцы! — невольно вскрикнул я, ощутив острую боль в правой ноге. — Кажется, ранен...
— Ну конечно, ранен. Смотри, все брюки в крови...
Через полчаса я уже лежал на операционном столе нашего авиационного госпиталя. Хирург Сергей Иванович Дерналов искал осколок снаряда, пробивший мне бедро.
На следующий день я узнал о судьбе моих товарищей. Один погиб, другой сумел посадить подбитый истребитель на пологий скат сопки и остался жив. Он пешком вернулся в полк.
А вскоре наши авиационные техники побывали в районе, над которым мы вели воздушный бой. В сопках, близ Ура-Губы, они нашли сбитый мною фашистский самолет. Погибший летчик оказался обер-лейте- нантом, награжденным двумя Железными крестами.
Госпитальная жизнь проходила однообразно, скучно. Друзья навещали редко. Вражеская авиация активизировалась, и нашим ребятам приходилось летать почти без отдыха.
Однажды ко мне забежал Паша Орлов. Лицо его светилось радостью.
— Кончили играть с «костылем» в кошки-мышки, — сказал он. — Вчера срезал его двумя очередями.
Я поздравил друга с победой. Он ушел, и на душе у меня стало еще тоскливее. Товарищи летают, а я лежу, прикованный к постели. Рана почему-то заживала очень плохо.
Так прошел месяц.
Наконец мне разрешили вставать и даже прогуливаться по коридору. Во время одной из таких прогулок мимо меня пронесли на носилках раненого. В исхудавшем бородатом летчике я узнал своего однополчанина Захара Сорокина. Его привезли из Полярного, из военно-морского госпиталя, куда он попал после
36


тяжелого воздушного боя и необычного приключения в тундре.
...Звено наших «мигов» под командой Сорокина атаковало группу «мессершмиттов». Захар тут же поджег ведущего. Остальные рассыпались и стали отходить. Захар погнался за одним из них и не заметил, как сзади подкрался к нему другой фашист.
Пулеметная очередь резанула по крылу и кабине. Сорокин был ранен в ногу, кончалось горючее, но он из боя не вышел. Фашист непрерывно маневрировал. И все-таки Сорокину удалось поймать его в прицел. Он нажал на гашетку, но пулеметы молчали: патроны кончились. Тогда летчик решился на последний шаг: догнал «мессершмитта» и винтом ударил его по хвосту. Тот круто пошел к земле. Начал снижаться и поврежденный истребитель Сорокина.
Внизу громоздились заснеженные сопки, вдали темнело ущелье. Сорокин направил машину туда. Внезапно за гранитной скалой открылся ледяной простор горного озера. Не выпуская шасси, летчик посадил самолет на фюзеляж.
Когда осела взвихренная при посадке снежная пыль, Захар увидел прямо перед собой, в тени отвесной скалы, двухмоторный «Мессершмитт-110» с погнутыми лопастями винтов. В его кабине стоял фашист с огромной овчаркой на поводке.
Только успел Захар отстегнуть ремни, как собака вскочила на крыло его машины. Промедли он несколько секунд, и овчарка вонзила бы в него свои острые клыки. Захар не растерялся, выхватил пистолет и выстрелил.
Смертельно раненная собака упала и забилась в судорогах, царапая лапами снег. Тотчас лее прозвучал ответный выстрел. Пуля ударилась о металлическую обшивку машины и с визгом отскочила в сторону.
Стрелял бежавший по снегу фашист. Уловив момент, Сорокин дважды разрядил в него свой пистолет. Фашист, будто споткнувшись, выпустил парабеллум и, схватившись руками за живот, свалился в снег.
Захар выпрыгнул из кабины. Мучила жажда, хотелось пить. Летчик нагнулся, чтобы взять пригоршню снега, и вдруг увидел второго фашиста. Сорокин вскинул пистолет, нажал курок, но выстрела не последо¬
37


вало. Осечка. Перезаряжая оружие, он бросился было к гранитному валуну, но немец настиг его и е силой ударил ножом в лицо.
Сорокин потерял сознание... Очнулся от удушья. Навалившись, фашист сжимал ему горло. Чувство смертельной опасности придало силы. Коленом здоровой ноги Захар пнул врага в живот. Взвыв от боли, фашист разжал руки. Дышать стало легче. Рядом лежал пистолет. Захар схватил его и выстрелил в фашиста...
Обливаясь кровью, Сорокин встал и, шатаясь, подошел к гранитному валуну. Он то и дело хватал пригоршнями снег и прикладывал его к ране. Но боль не утихала...
Подул пронизывающий ветер, поднимая вихри снега. Наступала ночь. Захар, как мог, перевязал шарфом рану и, захватив бортовой паек, покинул озеро.
Без сна и отдыха пробирался он через сопки, срывался в ущелья, карабкался по обледеневшим скалам, не раз проваливался в запорошенные снегом незамерзшие ручьи. Промокший меховой комбинезон превратился в тяжелый ледяной панцирь. Только воля к жизни заставляла летчика идти вперед.
На исходе шестых суток, обмороженный, обессиленный, набрел он на матроса. Воспаленные глаза успели разглядеть красную звездочку на шапке-ушанке. Внезапно силы оставили летчика.
В сознание Захар пришел в военно-морском госпитале города Полярного. Крепкий, натренированный организм, воля летчика и искусство врачей победили смерть. Но отмороженных ног спасти не удалось — часть ступней пришлось ампутировать.
Захара Сорокина эвакуировали в тыл.
Заканчивался второй месяц моего лечения. В один из дней я вышел на улицу, глотнул полной грудью морозного воздуха и почувствовал, что сил прибавляется. Ходил долго. Сильно натрудил ногу. Ночью спал плохо. Проснулся — повязка мокрая.
Пришла сестра. Она разбинтовала ногу, осмотрела рану и обрадовалась:
— Теперь пойдете на поправку. Смотрите, почему рана не затягивалась.
38


Сестра показала небольшой серый комочек. Это была вата из моих летных брюк, занесенная в бедро осколком снаряда.
Дней через пять рану затянуло. Настроение поднялось. Отпросился у врача съездить на аэродром. Очень уж нетерпелось повидать друзей. А когда встретился с ними, возвращаться в госпиталь уже не захотелось. Попросил у Сафонова разрешения остаться в эскадрилье.
— А как нога?
— Ничего, товарищ командир, заживает... Видите, уже хожу.
— Вижу... Только с помощником, — кивнул Сафонов на палку.
— Это, товарищ командир, на всякий случай. Вдруг от кого-либо отбиваться придется.
— Не от врачей ли? — пошутил Сафонов.
— Что вы! Это самый замечательный народ!
— Все ясно. Летать хочешь?
— Очень! Терпеть больше нет сил.
— А не сделаешь себе хуже?
— Нет, рана уже затянулась!
— Ну, смотри. Скажешь комэску, что я допустил тебя к полетам на боевое дежурство. Не забудь позвонить в госпиталь. А то шум поднимут...
— Есть, товарищ командир, доложить комэску и позвонить в госпиталь! — одним духом выпалил я.
— Желаю успехов!
Через три дня я уже выполнял боевое задание.
4 марта наш воздушный разведчик, пролетев по тылам противника, сфотографировал несколько важных объектов. Почти вся восточная окраина аэродрома Луастари оказалась забитой бомбардировщиками и истребителями. Гитлеровцы готовились к новому наступлению.
Командующий Северным флотом вице-адмирал А. Г. Головко решил нанести по аэродрому удар с воздуха. Выполнить эту задачу поручили истребителям.
Борис Феоктистович Сафонов создал три группы, по шесть машин в каждой. Шестерка капитана Алагу- рова должна была нанести удар по стоянке фашистских самолетов. Нашей группе, которую возглавлял капитан Родин, предстояло подавлять огонь вражеских зе¬
39


нитчиков, а группе капитана Калошина — отражать атаки истребителей. Взлетели, быстро собрались на маршруте и, не теряя ни минуты, бреющим понеслись на запад.
Для внезапности штурмового удара требовалось тщательно соблюдать маскировку. Летели мы так низко, что порой казалось, будто воздушные винты вот- вот начнут рубить снег, сверкающий на вершинах сопок.
К аэродрому Луастари, окруженному высокими соснами, выскочили неожиданно для фашистов. Даже их дежурные истребители не успели подняться в воздух. Правда, один решился было взлететь, но летчики нашей группы тут же пришили его к земле меткими пулеметными очередями.
Истребители шестерки Алагурова пронеслись вдоль восточной стоянки аэродрома, в упор расстреливая вражеские машины. Мы хорошо видели, как реактивные снаряды крошили «юнкерсов» и «мессершмиттов». Неожиданный налет парализовал зенитчиков, они молчали.
Штурмовка подходила к концу. Капитан Алагуров подал по радио команду:
— Домой!
Мне стало обидно: придется везти обратно почти весь боекомплект. Вдруг я увидел на опушке леса два уцелевших «юнкерса» и укрытый в капонире «мессер- шмитт». Быстро спикировал и выпустил первый реактивный снаряд. Затем сделал еще две атаки.
Когда возвратился на свой аэродром и вылез из кабины, ко мне подошли начальник Военно-воздушных сил Военно-Морского Флота генерал-лейтенант С. Ф. Жаворонков, командующий ВВС Северного флота генерал-майор А. А. Кузнецов и командир полка Б. Ф. Сафонов. Я смутился. Жаворонков, очевидно, угадал мое состояние, улыбнулся и спросил:
— Вы и есть тот самый летчик, который сбил свой самолет? С задания вернулись?
— Так точно, товарищ генерал!
— А какое у вас было задание?
Я ответил и тут же рассказал, что при отходе от аэродрома расстрелял два «юнкерса» и один «мессер- шмитт».
40


Невольно подумал: «Будет мне нагоняй за такую инициативу».
Но генерал, наоборот, одобрил мои действия:
— Правильно поступили. Зачем назад везти снаряды, если можно ударить по врагу.
Немного помолчав, Жаворонков вдруг спросил:
— Вы знаете, где сейчас находится ваш брат?
— Нет, товарищ генерал. В самом начале войны потерял с Ним связь...
— Он воюет на Балтике. Отличный летчик.
...Через два часа мы снова полетели на штурмовку аэродрома Луастари. На подступах к нему встретили тридцать шесть «мессеров». Бой был жестоким. Мы сбили пять самолетов противника, но и своих потеряли четыре. Трем нашим летчикам удалось на подбитых самолетах приземлиться на своей территории. Четвертый же — мой друг Алеша Шведов — упал в расположении врага.
Алексей был сбит не из-за собственной оплошности. Он прикрыл своей машиной молодого, неопытного летчика сержанта Савина.
Для меня гибель Шведова была особенно тяжелой утратой. Мы с ним стали добрыми товарищами еще в военной школе морских летчиков. Особенно окрепла наша дружба за два предвоенных года. Мы служили тогда в одной эскадрилье. Летали много, соревнуясь, кто больше сделает полетов с курсантами и лучше выполнит учебные задания. «Противниками» становились только за шахматами, соперничали также на спортивных площадках.
Внешний облик Шведова мне навсегда врезался в память: крупные черты лица, припухлые губы, чуть вздернутый нос, умные, немного грустные карие глаза. Человек недюжинной силы, он в то же время отличался завидным спокойствием и добротой. Его уважали все товарищи.
На фронте Алексей Шведов меньше чем за полгода вырос от рядового летчика до командира эскадрильи. Но успехи не кружили ему голову. Не падал он духом и при неудачах. Воевал как-то просто, словно выполнял повседневную, привычную работу.
В свободное от вахты и полетов время Алешу ред¬
41


ко видели в землянке. Он полюбил Заполярье — край заснеженных сопок, прозрачных озер и рек.
«Красотища-то какая кругом!»—восхищался Шведов, делая наброски видов этой суровой, самобытной природы.
И вот друга не стало...
Воздушная разведка подтвердила результаты нашей штурмовки. Как показала фотопленка, мы нанесли врагу серьезный урон.
Так начиналась первая фронтовая весна — радостью побед и печалью утрат. Большинство участников штурмовки были отмечены наградами. Я тоже получил первое поощрение. Меня сфотографировали у развернутого Знамени полка.
После налета на аэродром Луастари наступило затишье. Фашисты не показывались в небе. Мы несли боевое дежурство, летали на разведку, прикрывали караваны транспортных кораблей, приходивших в Мурманск издалека.
В очередной такой полет я вылетел в паре с капитаном Маркевичем. Небо было затянуто серыми облаками. Под крылом проплывали хорошо знакомые сопки и озера. Наконец впереди показалась широкая темная лента никогда не замерзающего Кольского залива.
Мы летели с Алексеем крылом к крылу, изредка переглядываясь через стекла кабин. Иногда мне казалось, что самолет ведущего неподвижно висит в воздухе. Между тем стрелка прибора показывала скорость триста пятьдесят километров в час.
Противник пока не появлялся. Радиостанция нашего командного пункта молчала. Вдруг самолет Мар кевича стал резко дергаться, из выхлопных патрубков появились клубы сизо-белого дыма.
— Что случилось? — спрашиваю Алексея по радио.
— Падают обороты, — отвечает он, как всегда, спокойно.
— Пока не поздно — возвращайся!
— А кто будет выполнять задание? — резковато спросил он.
42


— Напрасно сердишься. Патрулировать буду один. Понадобится помощь — вызову.
Алексей продолжал полет. Мотор его самолета по- прежнему давал перебои. Зная упрямый характер Маркевича, я решил не спорить. Но он сам, заметив, что теряет высоту, энергично ввел машину в разворот и вышел на обратный курс.
«Не перетянет через Кольский залив», — подумал я и крикнул по радио:
— Садись на озеро!
— Ломать самолет? Не хочу! — упрямо ответил Алексей. Он все еще надеялся дотянуть до берега. Но струя дыма за его истребителем становилась все гуще. А над заливом мотор остановился.
«Самолет ведущего садится на воду в губе Грязная. Немедленно вышлите катер!» — радировал я на командный пункт.
Самолет Маркевича скользнул по зеркалу залива и стремительно пошел ко дну. Я вздрогнул, будто сам ощутил обжигающий холод воды.
Но вот на водной глади появилось темное пятнышко. Это был Маркевич. Он неуклюже стал грести к берегу.
— Плыви! Плыви! Иначе замерзнешь! — кричал я, словно Алексей мог меня услышать.
Медлить нельзя было ни секунды: Маркевич вот- вот мог погибнуть. Снова открытым текстом я передал по радио, чтобы немедленно выслали катер.
Катера стояли совсем недалеко.
Чуть не задевая за их мачты, я вихрем пронесся над ними. Уходя ввысь, дал длинную пулеметную очередь, потом бросил самолет в пике, низко пролетел над Маркевичем и опять помчался к катерникам. Но моряки не понимали моего сигнала. Катера по-прежнему стояли у пирса. Меня душила злость.
Снова пролетел, но теперь вдоль улицы городка, заставив пригнуться от страха прохожих. За городом резко перевел машину в набор высоты и дал еще две длинные пулеметные очереди. Потом опять начал кружить над Маркевичем. Моряки наконец поняли меня. Катер отвалил от пристани.
А часа через два я был уже в госпитале, у койки спасенного друга. Алексей, сильно исхудавший, даже
43


почерневший, вяло пожал мне руку и чуть слышно сказал:
— Упрямый дурак! Самолет утопил...
— Перестань, Алеша! Главное, что сам жив остался, — успокоил я его. — А самолет поднимут. Отлежишься и опять будешь на нем летать.
— Нет, не поднимут, Сергей, — со вздохом отозвался он и отвернулся к стене.
Я поправил на нем одеяло и тихо вышел из палаты...
...В полк пришло радостное известие: Алеша Шведов жив, находится в госпитале. Вместе с сержантом Савиным, которого Алексей спас в последнем бою, я немедленно поехал в Мурманск. Но состояние нашего товарища было настолько тяжелым, что нас даже не пустили к нему.
Лишь недели через две ему стало легче. Шведова перевезли из Мурманска в авиационный госпиталь. Тогда мы и узнали историю его спасения.
Пулеметная очередь вывела из строя мотор истребителя. Шведову пришлось садиться в узком длинном ущелье. Три «мессершмитта» стали в круг и, поочередно пикируя, начали его расстреливать. Фашисты вели огонь до последнего патрона. Когда у них кончились боеприпасы, они победно пронеслись вдоль ущелья и скрылись за снежными вершинами сопок.
Тяжело раненный, Алексей с трудом выбрался из кабины, рассовал по карманам бортпаек и аптечку, достал из фюзелялса лыжи, встал на них и пошел на восток. Когда первая сопка осталась позади, он вдруг вспомнил, что забыл разбить уцелевшие самолетные приборы и радиостанцию.
Пришлось возвратиться. Но как досадовал он, увидев, что от приборного оборудования и рации почти ничего не осталось. Зачем тратил силы, зачем подвергал себя опасности. Ведь на место вынужденной посадки самолета в любой момент могли нагрянуть фашисты. Их аэродром был рядом.
Превозмогая боль, Шведов снова двинулся в путь. Вечером сделал первый привал. Осторожно ощупал
44


раны на лице. Ухо было оборвано, передние зубы выбиты.
Но особенно сильно болела нога. Алексей с трудом снял унт, разрезал брючину и перевязал раненую голень.
Обулся — и снова в путь. Шел всю ночь. Горела голова. Мучила жажда. Пытался утолить ее снегом, но не мог открыть распухший рот.
Временами во тьме мелькали зеленые огоньки. Когда волки подходили близко, Алексей останавливался и стрелял по ним из пистолета. Хищники с воем убегали.
На рассвете Шведов увидел группу лыжников. Кто они? А вдруг фашисты? Нет, лучше их не окликать. Неизвестные, обогнув сопку, скрылись...
Прошло два дня. Алексей продвигался медленно, часто останавливался, осматривая местность.
Ночью подул ветер, затем разразилась пурга. Идти стало невозможно. Шведов с трудом нашел укрытие. Усталость и сон валили с ног. Хотелось лечь прямо в снег и спать, спать...
Но летчик даже не решился сесть. Прислонившись к скале, он все время твердил про себя: «Не засыпай! Не засыпай! Глаза закрыть можно, а спать нельзя! Нельзя».
Но вдруг в нем заговорил другой голос: «Почему нельзя? Можно! Только не садись, спи стоя. Да, стоя... Если крепко заснешь, упадешь и проснешься...»
Алексей на время забылся. Очнулся он от острой боли. Чудовищным напряжением воли заставил себя встать на лыжи и пойти.
Минул день, наступила третья ночь. Шведов все шел и шел...
В полночь до него донесся отдаленный, неясный шум.
Неужели опять пурга? Однако ветра не было. Не вихрилась под ногами и поземка — предвестница непогоды. Шум все усиливался. И вот показалось стадо оленей. Они пронеслись вблизи и свернули за сопку. Слышался лишь стук копыт и храп животных.
С пистолетом в руках Алексей долго стоял на горе, ожидая серых хищников, от которых уходили олени. Но волки не появлялись.
45


Так осталась позади еще одна ночь. Мучил голод. Силы истощались, Алексей все чаще отдыхал. Спал стоя.
После четвертой ночи он потерял счет времени. Шел как в тумане. И вот однажды, когда совсем выбился из сил, услышал человеческие голоса. Из-за сопки появилась оленья упряжка. Алексей хотел крикнуть — и не смог: рот не открывался. Тогда он выхватил пистолет и стал стрелять...
Очнулся Шведов в постели. Вокруг стояли оленеводы. Они принялись его расспрашивать.
— Я ничего не чувствую, — тихо и невнятно ответил Алексей, — хочу спать...
Он не спал девять суток...
Восполнив потери в самолетах, вражеская авиация заметно активизировалась. С 24 марта по 15 апреля она пыталась бомбить Мурманск. В каждом налете участвовало по шестьдесят — семьдесят бомбардировщиков и истребителей. Но им не удалось прорваться к цели.
Мы встречали врага на дальних подступах к городу. Только на нашей территории фашисты оставили более тридцати изуродованных самолетов. Это охладило их наступательный пыл. Активность вражеской авиации резко снизилась.
В мартовских воздушных боях особенно отличился мой друг Павел Орлов. Он по-сафоновски внезапно атаковывал строй «юнкерсов» и уничтожал их с малых дистанций.
Летчик одерживал одну победу за другой. Его прозвали «королем лобовых атак». Мы не раз дрались вместе, помогая друг другу, и я видел, как хладнокровен и настойчив он в бою.
Как-то Павел Орлов сошелся в поединке с опытным и, видимо, смелым немецким летчиком. Иначе тот не решился бы на лобовую атаку. А может быть, фашист переоценил достоинства своей пушки, надеясь открыть упреждающий огонь с такой дальности, когда пулеметы нашего истребителя будут еще не страшны.
Сближение началось. Скорости максимальные. Че¬
46


рез несколько секунд трассирующие снаряды тугими струями брызнули из носовой части «мессершмитта». А Павел, форсируя мотор, несся на фашиста, не открывая ответного огня.
Восемьсот, пятьсот... Триста метров оставалось до врага, но Орлов не стрелял. Казалось, еще миг — и, если кто-нибудь из летчиков не свернет, грохот столкнувшихся машин потрясет небо.
И все-таки у фашиста не выдержали нервы. Прекратив огонь, он бросил машину в разворот. Серо-белое брюхо «мессера», мелькнувшее в прицеле, Орлов прошил меткой пулеметной очередью.
Перевалившись через крыло, вражеский самолет отвесно пошел вниз, и вскоре на месте его падения взметнулся фонтан огня и дыма.
Мы любили Павла Орлова и за то, что он никогда не оставлял товарищей в беде. При отражении одного из налетов на Мурманск восьмерка наших истребителей вступила в бой с двадцатью пятью вражескими самолетами. Лобовой атакой Орлов сбил одного «мессера» и спас жизнь старшему сержанту Николаю Бокию.
В первую военную весну, в конце апреля, когда над штормовым Баренцевым морем и Кольским полуостровом бушевала пурга, на скалистое побережье у мыса Пекшуева, занятое противником, высадился с кораблей Северного флота наш десант.
Моряки страшнее снежного урагана обрушились на фашистов, спасавшихся от непогоды в землянках. Они уничтожили все вражеские пулеметные точки, артиллерийские батареи, минометные гнезда и посты наблюдения. Чтобы развить успех, командир десанта решил, пока бушует пурга, прорваться дальше в тыл противника и оседлать одну из двух горных дорог, по которым гитлеровцы доставляли к фронту боеприпасы и продовольствие. Фашисты поняли это и, спасая положение, бросили против десанта горных егерей.
А тут, как назло, резко улучшилась погода. Вихревые снежные «заряды» пролетели, небо очистилось, под ярким солнцем хрусталем заискрились сугробы снега.
47


На помощь своим егерям фашисты немедленно бросили авиацию. Они решили отрезать десантникам пути отхода к берегу, окружить их и уничтожить.
Под натиском превосходящих сил противника моряки медленно отходили к берегу, карабкаясь по обледеневшим скалам, увязая в глубоком снегу. Им осталось преодолеть совсем небольшое расстояние до места стоянки наших кораблей, но кольцо вокруг них замкнулось. Фашисты из дивизии «Эдельвейс» предложили десантникам сложить оружие. Они обещали пленным не только сохранить жизнь, но даже выдать денежное вознаграждение.
— Советские моряки в плен не сдаются! — ответили десантники.
Надев вместо касок бескозырки, они бросились в лихую атаку. Но штыком и гранатой им не удалось прорвать вражеское кольцо.
На выручку десантникам поспешили их верные боевые друзья — морские летчики. В течение нескольких дней мы надежно прикрывали моряков с воздуха и одновременно наносили штурмовые удары по наземным вражеским войскам.
Один из таких вылетов не забудется никогда. В нем участвовали три шестерки наших истребителей. Первая состояла из тихоходных «чаек» — бипланов устаревшей конструкции. Они должны были штурмовать фашистов с бреющего полета.
Вторую шестерку, шедшую несколько выше «чаек», составляли тупоносые монопланы «И-16», прозванные «ишаками». Они тоже уступали «мессершмиттам» в скорости и вооружении. Летчикам этой группы поставили задачу подавлять зенитные огневые точки противника.
Еще выше находилась наша, третья шестерка. Мы должны были прикрыть «ишаков» и «чаек» от возможных атак вражеских истребителей.
Завидев нас, окруженные десантники начали подбрасывать вверх бескозырки.
Первыми приступили к «работе» «чайки». Став в круг, они одна за другой срывались в пике, сбрасывали бомбы и реактивные снаряды, обстреливали фашистов из пулеметов. Над «чайками» виражили «ишаки». Их летчики внимательно наблюдали за сопками,
48


готовые в любую секунду атаковать вражескую зенитку, если она откроет огонь но штурмовикам. Но пока «работы» у них не было.
Над «чайками» и «ишаками» носилась наша шестерка. Мы зорко следили за воздушной обстановкой.
Вдруг на западе, над сверкающими белизной вершинами сопок, появились черные точки. Они быстро увеличивались в размерах. На нас мчались двенадцать «мессершмиттов».
Предупредив товарищей о появлении противника, мы изготовились к бою. На помощь к нам подошла четверка «ишаков». Первыми же дерзкими атаками мы лишили врага численного превосходства. Два «мессершмитта» были сбиты. А вскоре еще два немецких истребителя вышли из боя и, распустив дымные хвосты, повернули на запад. Прикрывая их, остальные «мессеры» тоже стали отходить.
Пока мы сражались с «мессершмиттами», «чайки» непрерывно штурмовали позиции горных егерей. Вражеская зенитная артиллерия вначале молчала. Но с появлением немецких истребителей гитлеровцы осмелели и открыли сильный огонь из скорострельных автоматов и пулеметов. Один из снарядов угодил в самолет командира звена старшего лейтенанта Афанасенко. Охваченная огнем, «чайка» стала круто снижаться в ущелье и, не выпуская шасси, плюхнулась на снег. Летчик поспешно выскочил из кабины. Одежда на нем горела. Сделав несколько шагов, он провалился^ ногами в рыхлый снег и упал...
«Все, — с тревогой подумал я. — Потерял сознание... Сгорит!..»
Но Афанасенко шевельнулся и стал откатываться подальше от горящей «чайки».
— Скорей, скорей! — кричал я по радио, забыв о том, что летчик никак не мог меня услышать.
Мы кружились низко над ущельем, стараясь хоть этим ободрить товарища.
Вскоре ща месте падения «чайки» взметнулся фонтан взрыва. Горящие обломки самолета разлетелись по всему ущелью. Возле одного из таких костров лежал Афанасенко, раскинув руки в стороны.
Наблюдавшие эту картину матросы-десантники решили спасти крылатого друга. Трое из них, одетые
49


в белые маскировочные халаты, перелезли через гранитный гребень и по-пластунски поползли вниз. Фашисты заметили смельчаков и открыли огонь из минометов. Моряки вынуждены были вернуться в укрытие.
После нескольких наших атак фашисты прекратили обстрел. У нас скоро кончились боеприпасы. Пролетев низко над ущельем, в знак прощания» мы взяли курс на аэродром.
Позже я узнал, что десантники не оставили своих попыток спасти летчика. Когда наступила темнота, четыре дюжих матроса, захватив с собой саперные лопатки, бухту тонкого пенькового троса и два лишних маскхалата, начали спускаться вниз. Броски они делали в тот момент, когда гасла очередная осветительная ракета, вылущенная гитлеровцами. Там, где не было никаких укрытий, моряки вгрызались лопатками в толщу снега и прокладывали траншею.
Больше часа пробивались десантники к Афанасенко и наконец добрались до него. Пока на смену погасшей ракете вверх с шипением неслась новая, они успели накрыть летчика белыми халатами и втащить в траншею. На месте, где он лежал, были оставлены бушлат и брюки, чтобы фашисты не сразу заметили его исчезновение.
Афанасенко застонал. Старший группы зажал ему рот ладонью и прошептал на ухо:
— Свои мы, браток... Потерпи... А не то услышат егеря...
Афанасенко перестал стонать.
Распустив бухту пенькового троса, матросы одним концом обвязали летчика под мышками, а за другой — стали осторожно тянуть, поднимая раненого вверх по траншее на сопку. Очень трудным был этот подъем. От физического перенапряжения немели мышцы, горели натертые ладони. Но моряки не сдавались.
На одном из самых крутых участков склона шедший впереди старший группы поскользнулся и сорвался. Товарищи удержали его, но в этот момент всех их осветила ракета.
И тотчас же в воздухе противно завыли мины. Сле- ьа и справа загрохотали взрывы, засвистели осколки.
50


Десантники залегли в траншее, закрыв своими телами летчика. Так, рискуя жизнью, они доставили его на медпункт.
Несколько дней вели мы ожесточенные воздушные бои, помогая десантникам вырваться из окружения. Я потерял двух своих друзей: Сергея Морозова и
Алешу Шведова, недавно вернувшегося в эскадрилью. Особенно нелепой казалась гибель Алексея. Вот как это было.
Утром 26 апреля наша шестерка вылетела на очередное задание. Повел ее Шведов. Ведомым у него был сержант Савин. Мы спешили, чтобы успеть перехватить бомбардировщиков над территорией, занятой противником.
Когда приблизились к линии фронта, со стороны Мотовского залива появилась группа «юнкерсов». Поскольку высота у нас была малая, Шведов принял решение: уничтожать фашистские самолеты на выходе их из пикирования. А чтобы удобнее было атаковать, он приказал перестроиться из правого пеленга в левый. Тотчас же ведущий сбавил скорость. Но ведомый поспешил прибавить газу. Его машина стала налезать на самолет ведущего. Потянув ручку управления на себя, Савин поднялся выше и закрыл плоскостью истребитель Шведова. Потеряв командира из виду, он тем не менее продолжал переход и ударом крыла отрубил хвост самолета Шведова.
Мы ахнуть не успели, как произошла катастрофа. Два самолета — один с отбытым хвостом, другой без крыла — ринулись вниз. Высота была малая.
Ни Шведов, ни виновник этого несчастья сержант Савин не успели воспользоваться парашютами. Первый самолет, падая отвесно, врезался в ущелье и вместе с летчиком исчез в торфянистом грунте. Истребитель Савина, отсчитав полтора витка, упал на покатый склон сопки и взорвался. Внизу блеснуло оранжевое пламя...
Всех охватило оцепенение, наш строй распался. Опомнившись, я взял команду на себя.
«Юнкерсы», поспешно сбросив бомбы, повернули на запад. Видимо, горевший самолет Савина немцы приняли за свой.
51


Голубело небо. На сопке догорал зловещий костер.
Я передал на командный пункт о случившемся. Сафонов приказал возвращаться на аэродром.
Я летел и думал: «Какая жестокая несправедливость — Алеша Шведов спас жизнь Савину, а теперь вот погиб из-за него».
Для меня весенние бои закончились несколькими победами. 29 апреля одержал десятую. Защищая в Мотовском заливе «морских охотников» — они доставляли боезапас десанту, — я реактивными снарядами разнес на куски «Мессершмитт-110». Мой заместитель старший лейтенант Дмитрий Амосов сбил второго «мессера». Остальные самолеты противника перешли на бреющий полет и скрылись.
В эти дни у фашистов появился камуфлированный истребитель «Мессершмитт-109». Полосатый «мессер» и его ведомый в групповых боях никогда не участвовали. Они нападали только на зазевавшихся и оторвавшихся от строя летчиков.
Мы стали охотиться за «полосатым», но фашистский ас избегал встреч.
В ночь на 1 мая разыгралась снежная буря. Утомленные за день воздушными боями и убаюканные воем ветра, мы крепко спали в своей теплой землянке, вырытой на границе аэродрома, у подножия западных сопок.
Под утро, часа в три, тишину нарушил чей-то истошный крик:
— Братцы! Тонем! Спасайся кто может!
— Что случилось? — крикнул я. — Тревога?!
— Нет, командир, тонем, — повторил чернобровый кубанский казак Леонид Мозеров. — В землянке полно воды.
— И приснится же такое казаку! — громко позевывая, заметил рыжеволосый Митя Амосов, балагур и весельчак, страстный поклонник романсов Даргомыжского.
— А ты, рыжий «мельник», опусти-ка с кровати свою дивную ножку, — парировал казак.
— Командир, а казак-то прав. Точно, тонем! — выкрикнул всегда невозмутимый Паша Орлов.
52


— Дневальный! — крикнул я со своего «второго этажа». — Включите свет!..
— Товарищ командир, света нет!
— Как нет?!
— Выключился!
В ход пошли карманные электрические фонари. Желтоватые зайчики запрыгали по невесть откуда взявшейся воде. Она заметно прибывала.
Кто в чем мы покидали теплые постели и, как суслики из залитой норы, мокрые выскакивали на заснеженную землю.
А ночь стояла тихая, морозная. Как память о пролетевшей буре, в небе плыли облака. Через просветы в них то и дело выглядывала полная луна.
Чтобы летчики не простудились, я приказал всем плясать. И началась хореографическая самодеятельность. Летчики высоко вскидывали босые ноги, словно хотели подольше не касаться ими обжигающего снега.
Коренастый казак Леонид Мозеров лихо отплясывал лезгинку. Смешил всех длинноногий Паша Орлов, походивший на Дон-Кихота без рыцарских доспехов. А Дима Амосов, встав на руки, болтал ногами и под общий смех приговаривал:
— Погреем пятки под луной.
Мне тоже пришлось поплясать у телефона, прилаженного к сосне. Не попадая зуб на зуб, я звонил командиру полка.
Борис Сафонов примчался к нам на санитарном автомобиле. С ним приехали врач и интенданты.
Увидев нелепые пляски на снегу, Сафонов не удержался от смеха:
— Вот это ансамбль! Ай да молодцы! Здорово у вас получается!..
Обращаясь к врачу, он спросил:
— Что нужно сделать для профилактики от простуды?
— Прежде всего выдать каждому по сто граммов водки, — ответил врач. И с улыбкой добавил:—Для растирки.
— Отлично! — согласился Сафонов. — К своей лечебной дозе добавьте такую же и от меня в знак благодарности талантам от поклонника.
53


Недалеко от землянки стоял большой самолетный ящик, приспособленный нашими техниками под мастерскую* Мы пошли туда, растопили печку, стало тепло. После растирания спиртом переоделись в сухое белье, а командирскую добавку приняли «во внутрь». Потом расставили двухэтажные кровати.
Командир полка освободил нашу эскадрилью от боевого дежурства. До завтрака было еще далеко, и я дал команду «добрать» минуток сто двадцать, послушать, как «скрипит» земная ось...
Пока мы спали, пожарники своими мощными помпами откачали из землянки воду. Выяснилось, что «в гостях» у нас побывала освободившаяся ото льда небольшая горная речушка. Но жить в землянке из-за сырости все равно оказалось невозможно. Нашим домом стал самолетный ящик.
Разбудили нас знакомые звуки: ухали зенитки.
Тревога!
Летчиков словно ветром сдуло с кроватей. Одеваясь на ходу, мы выскакивали на аэродром. В небе плыли высокие облака. В их голубых просветах появлялись черные шапки разрывов.
Едва последний летчик покинул ящик, как с высоты с нарастающим воем посыпались бомбы. Мы тут же упали, плотно прижавшись к снегу. Над головой просвистели куски мерзлой земли, осколки бомб и гранита. Потом снова наступила тишина, приятная, радостная.
— Ну как, братцы, все целы?—спросил я.
— Как будто все, — ответил Павел Орлов и с усмешкой добавил: —А знаете, почему фашисты бомбили нас?
— Нет, не знаем.
— Казак демаскировал...
— Казак?.. Мозеров?
— Он самый...
— Почему?
— Снег чистый, белый, а он черный... Заметили его фашисты и сбросили бомбы.
Ожидая взрыва бомб замедленного действия, мы еще несколько минут лежали на снегу, перебрасываясь шутками. Потом встали, осмотрели воронки и наш самолетный ящик. Стенки его были изрешечены
51


осколками. Плохо пришлось бы тому, кто в нем остался.
Фашистские летчики хотели омрачить наш праздник. Но у них ничего не получилось. 1 Мая мы отметили по-настоящему. Наши дорогие земляки — москвичи — прислали подарки. В посылках были конфеты, шоколад, носовые платки и письма, проникнутые теплотой и любовью к нам, фронтовикам.
В шестой раз мы летим сегодня на боевое задание. Сопровождаем бомбардировщиков, которые должны своими ударами с воздуха помочь нашим морским десантникам прорвать кольцо окружения. Группу из шести «СВ» ведет Андрей Стоянов. Сквозь прозрачный фонарь кабины хорошо вижу его улыбающееся лицо с пышными «гвардейскими» усами.
Стрелка высотомера показывает четыре тысячи метров. Под крылом проплывают сопки, ущелья. Справа тянется скалистый, изрезанный бухтами берег залива. Яркие солнечные лучи слепят глаза.
— Внимание! — слышится в наушниках. — Прямо выше три группы самолетов противника! Лучше смотрите за воздухом. Не отрывайтесь!
Едва заметные вначале точки быстро увеличиваются. И вот уже на фоне голубого неба отчетливо видны три группы «мессершмиттов», по двенадцати в каждой.
Две шестерки «сто девятых» чуть отворачивают и идут прямо на нас. Напряжение растет. Они открывают огонь. Слишком рано! Берут на испуг. Мы ждем... Но вот звучит команда нашего ведущего. Я нажимаю на гашетки пулеметов. «Мессеры» резко набирают высоту и расходятся в разные стороны.
Снизу бьют вражеские зенитки. Цветные шапки разрывов пятнают небо.
Набрав высоту, гитлеровцы снова бросаются на нас в атаку. Красновато-огненные трассы пушечных очередей секут воздух.
Наши бомбардировщики по-прежнему идут крылом к крылу, ни на градус не отклоняясь от заданного курса. Сбросив на цель смертоносный груз, они начинают разворачиваться обратно. «Мессершмитты»
55


атакуют их с разных сторон, но всякий раз, попадая под наш огонь, отступают. Два из них уже сбиты.
Фашисты приходят в ярость. Бой становится ожесточеннее. Падает еще один «мессер». Но и наши два самолета дымят — подбиты Мозеров и Кравченко. Отбиваясь от врагов, они покидают строй. Длинной пулеметной очередью, выпущенной почти в упор, Кравченко срезает фашиста. Однако он тут же попадает под обстрел двух других гитлеровцев, и его самолет разваливается на куски.
Чуть в стороне ведет неравный бой Леонид Мозеров. На выручку к нему спешит Павел Орлов. Опоздал... Самолет казака, окутанный паутиной огненных трасс, вспыхивает и идет к земле.
Почему летчик не прыгает? Ведь у него еще есть возможность покинуть машину! Убит? Нет, жив! Пылающий истребитель Мозерова вдруг взмывает и подобно молнии врезается в «мессершмитта» снизу. Обе машины — вражеская и наша—взрываются в воздухе.
Теперь мы всемером защищаем своих бомбардировщиков. Они летят по-прежнему строем.
Внезапно мой истребитель сотрясается от сильного удара. Мотор останавливается. Я с силой толкаю ручку вперед, и машина переходит в отвесное пике. В голове мелькает мысль: «Все! Снаряд угодил в мотор».
Быстро осматриваюсь. Поблизости ни одного вражеского истребителя. Бросаю взгляд на нос самолета и вижу: из пробитого капота торчит оторванный шатун. Не выдержал мотор перегрузки.
Подо мной — территория, занятая фашистами. Невдалеке снова появились их истребители с желтыми носами и черными крестами на усеченных крыльях. Спешу разогнать скорость и поглубже «провалиться» вниз. Но гитлеровцы заметили мой пикирующий самолет. Три двухмоторных «Ме-110» устремляются за мной. Отчетливо вижу их в сферическом зеркале, укрепленном на лобовом стекле фонаря.
Они догоняют меня: один слева, другой справа, третий позади. Задний поливает огнем из пушек. Трассы проносятся совсем рядом. Прижимаясь к бронеспинке, чувствую, как все тело пронизывает озноб. Во рту становится сухо...
56


Чтобы затруднить фашисту прицеливание, слегка «раскачиваю» самолет. Но сколько можно так качаться. Если фашист не расстреляет меня сейчас, то непременно доконает на выходе из пикирования. Ведь так или иначе придется брать ручку на себя: подо мной сопки.
«Мессер», находившийся слева, стал выходить вперед. Видимо, вражеский летчик решил дать возможность своему стрелку вести по мне огонь.
Я энергично потянул ручку управления на себя. Мой истребитель, выскочив из пике, оказался в хвосте у врага.
— Получай, гад! — крикнул я и ударил в упор из всех пулеметов.
Двухкилевой хвост с черной свастикой сразу отвалился. На какое-то мгновение «мессер» словно зависает в воздухе, а затем, кувыркаясь, несется к земле.
Радуясь победе, делаю переворот через левое крыло и снова пикирую. Оглядываюсь: «мессершмитты» значительно выше, уходят на запад. Уменьшив угол пикирования, разворачиваю машину к югу, чтобы дотянуть хотя бы до нейтральной полосы.
До сопок остается метров пятьсот. Вдруг подомной проносится истребитель. Наш! По хвостовому номеру узнаю: Павел Орлов! За ним на форсаже мчится желтоносый «мессер». Он у лее догоняет моего товарища. Вот-вот откроет огонь. Раздумывать некогда. Я опережаю фашиста. Ловлю его в прицел и даю длинную очередь. Вражеский истребитель взрывается.
Появляются еще два «мессершмитта». Сначала они шарахаются в сторону, но, заметив, что мой самолет планирует с остановившимся мотором, быстро приходят в себя и бросаются на меня.
■— Паша, — кричу по радио, — иду на вынужденную, прикрой!
Но рация не работает, Орлов не слышит. Его истребитель скрывается в лабиринте ущелий...
Из-за малой высоты и скорости не могу маневрировать. Планирую по прямой. Фашисты пристраиваются ко мне и несколько секунд летят рядом. Прижавшись к бронеспинке, жду обстрела. В зеркале хорошо вижу кабину «мессера» и сидящего в ней фашиста с одутловатым лицом. Он поднимает руку и
57


показывает мне кулак: ну, мол, Иван, держись! Я ответил ему такой же «любезностью».
Из носовой пушки «мессершмитта» брызнул огонь. Мою машину затрясло. На правом крыле появилось несколько рваных пробоин.
Открыл стрельбу и второй фашист. Снаряды и пули застучали по бронеспинке. Вдруг из правого крыла моего самолета вырвался клуб черного дыма, а затем показались языки пламени. Резко развернув машину влево, скрываюсь в ущелье. Вражеские истребители проскакивают мимо. Их больше не видно. Мне удалось сбить пламя с правого крыла.
Вывожу самолет из скольжения, решив посадить его в ущелье. Но скорость велика, а площадка слишком короткая. Прямо впереди вырастает скала. Столкновение кажется неизбежным. Снова тяну ручку на себя. Взмывая, истребитель перескакивает препятствие.
Обшаривая глазами местность, ищу другое ущелье. Вот оно, слева. Но опять очень короткое, а за ним темной стеной высится гранитный утес. Плавно отдаю ручку от себя, а самого охватывает тревога: нет, не сяду* разобьюсь... И снова скольжу на крыло... Страшный по силе удар обрывает мои мысли...
Прихожу в себя от холода и мучительной боли во всем теле. Долго не могу понять, где я, что со мной случилось, почему так тихо. Разгреб руками снег и увидел прямо перед собой отвесную стену.
Голова кружится. Пытаюсь встать и не могу: что- то мешает. Черт возьми, да это же парашют! Поверх лямок болтаются привязные ремни. Освободившись от парашюта, с трудом поднимаюсь и снова чуть не падаю от удивления: ударная волна отбросила меня метров на двадцать от места падения самолета.
Ничего себе, думаю, хорошо, что там оказался глубокий сугроб. Повезло...
По пояс увязая в снегу, я добрался до самолета. Жалкий у него был вид. На месте воздушного винта торчали расщепленные осколки дерева. Левое крыло стало похоже на растянутые мехи гармошки, правое почернело, перекосилось, в нем зияли дыры. Сорванный с болтов мотор въехал в кабину, раздробил приборную доску и наглухо прижал к сиденью ручку уп¬
58


равления. Я невольно вздрогнул: что стало бы со мной, если бы меня не выбросило из кабины?
Влез на крыло. Рассматривая разбитую кабину, заглянул в сферическое зеркало, укрепленное в верхней части фонаря за лобовым стеклом. Вид у меня был ужасный: на лбу, у левого виска, кровоточила рана, кровь залила глаз и половину лица. Неужели отлетался?.. Я достал носовой платок и осторожно стер запекшуюся кровь. Мне стало легче: глаз оказался неповрежденным и видел, как прежде.
Потом я осмотрел ту часть фюзеляжа, которую оторвало вместе с хвостовым оперением. Там хранились аптечка, бортпаек и лыжи е палками. Сейчас все это мне было очень необходимо.
От аптечки остались лишь посеченные осколками бинты, флакон с йодом. Перед сферическим зеркалом я, как мог, обработал себе рану и забинтовал голову. Затем достал брезентовый мешок с бортпайком, из которого тоже сохранилось немногое. А вот лыжи и палки чудом уцелели.
Немного подкрепившись, я двинулся в путь. Надо было поскорее выбраться с нейтральной полосы. В любое время здесь могли появиться вражеские разведчики. А я располагал лишь пистолетом да финским ножом.
Вначале шел как пьяный, еле переставляя ноги. Но постепенно втянулся. Головная боль тоже немного утихла.
Каменистые, обледенелые сопки и коварные, запорошенные снегом расщелины, изматывающие крутые подъемы и опасные спуски — сколько их уже осталось позади. А дороге, казалось, не будет и конца.
Часы показывали за полночь, а вокруг было светло как днем. В это время на Севере солнце уже не заходит, его потускневший диск медленно катится над горизонтом, освещая все вокруг неярким призрачным светом.
Натолкнувшись на узкое, но глубокое ущелье с говорливой речушкой на дне, решил прыгать. Все, что было при мне тяжелого, перебросил на противоположную сторону. А вот мешок с бортпайком, к моему ужасу, скатился в ущелье. Я чуть не бросился за ним, но приглушенный всплеск воды отрезвил меня.
59


Мучимый голодом и усталостью, досадуя на свою оплошность, побрел я дальше. Шел, изредка останавливаясь, утоляя жажду снегом. В четвертом часу утра, после десятичасового пути, сделал очередную остановку.
Прижавшись к гранитной глыбе, отдыхал стоя... Болела голова. Подташнивало. Слипались глаза, а усталость буквально валила с ног. Борясь со сном, то и дело умывался снегом. И выдержал.
Но за упрямство снежная пустыня все же отомстила мне. На одном из спусков я налетел на валун и сломал лыжу. Пришлось бросить и вторую.
Идти пешком стало неизмеримо труднее. Местами снег доходил до пояса.
С трудом вскарабкавшись на вершину сопки, я увидел море. Это удивило меня. Значит, я отклонился на север и, преодолев около ста километров трудного пути, вышел к западным скалам залива Ура-Губа.
Осмотревшись, увидел в одной из бухт восточного берега рыбацкий траулер с красным флагом. Очень обрадовался. Но как попасть на ту сторону залива? В обход по сопкам? Но на то, чтобы пройти семь-восемь километров, у меня уже не было сил.
Вспомнил, что при отливе дно сильно обнажается. Если я не опоздал, путь можно будет сократить вдвое, чтобы приблизиться к кораблю. Не раздумывая начал спускаться по отвесным кручам к берегу. Но, ступив на обледенелые камни, понял, что ошибся. Подошвы унтов скользили, и я падал на каждом шагу.
Мне удалось пройти лишь половину пути. Начался прилив. Ледяная вода заметно наступала, заливая узкую полоску каменистого берега. Надо было скорее идти назад, выбираться наверх. Пока искал уступы на скале, вода догнала меня, уже касалась моих унтов. Опасность придала мне новые силы, и я сумел подняться на гранитную кручу.
Но силы мои иссякли. Не только ноги, все тело вдруг налилось свинцом. Опустившись на снег, я посмотрел вверх. По небу низко плыли облака. А вскоре подул порывистый ветер. Задымились гребни скал и вершины сопок. Погружаясь в дремоту, я успел вытащить из-за пояса ракетницу и выстрелить вверх...
Очнулся от ощущения спирта во рту. Рядом разда¬
60


вались голоса людей. Не понимая, что происходит, открыл глаза. Чьи-то сильные руки потянулись к моим плечам и поставили меня на ноги...
Смутно помню путь до палубы корабля. Там меня встретил капитан и пригласил к себе в каюту. Уже немолодой, но крепкий помор оказался очень гостеприимным хозяином. Отведав свежей ухи, я лег спать. А на следующее утро, когда траулер добрался до Мурманского порта, меня отправили в военный госпиталь.
Я попал в палату, где лежали тяжелораненые морские десантники. Моим соседом по койке оказался сильно обожженный летчик. Это был старший лейтенант Афанасенко, спасенный нашими друзьями-мо- ряками.
Недели две я пролежал в тяжелом состоянии: сотрясение мозга. Потом мне стало немного лучше. Познакомился с соседями по палате. Все они оказались стойкими, мужественными бойцами. Никто не стонал, никогда не жаловался на боли своих ран.
Особую симпатию к себе вызывал разведчик-моряк — человек удивительной фронтовой судьбы. Шныряя по тылам противника, он с товарищами побывал даже в Северной Норвегии.
Много интересного рассказал разведчик, но одна история наиболее глубоко врезалась в мою память. Сам он слышал ее от рыбака-норвежца — очевидца героической гибели экипажа советского самолета. Правда, фамилий летчиков наш скандинавский друг не успел узнать...
...Стояла тихая морозная ночь. Темнота затушевала, сравняла заснеженные сопки и ущелья, замерзшие озера и порожистые реки. Казалось, и нет войны.
Но вот в тишину ворвался приглушенный лай зенитных орудий.
Набросив на плечи подбитую оленьим мехом короткую куртку, норвежский рыбак вышел из избушки. На западе, за ближайшей грядой сопок, где находился немецкий аэродром, сверкали вспышки разрывов, лениво покачивались копья прожекторных лучей.
61


До слуха иногда доносился и гул моторов. Очевидно, фашисты вели огонь по советским бомбардировщикам.
Вскоре за сопками прогремело несколько взрывов, а затем появилось зарево пожара. Видимо, бомбы угодили в склад с горючим и боеприпасами.
Стрельба зениток прекратилась, прожекторы погасли. И тут над головой рыбака со свистом пронесся темный силуэт самолета. Быстро снизившись, бомбардировщик плюхнулся на снежную целину замерзшего озера.
«Это советский, — без колебаний решил норвежец. — Надо пойти посмотреть. Может быть, летчики живы и нуждаются в помощи». Запихнув в карман бинты и вату, он привычно встал на лыжи и размашистыми шагами заскользил к озеру.
Когда до самолета осталось метров двадцать, послышался окрик:
— Стой! Кто идет? Стрелять буду!
Рыбак замер в нерешительности, а затем, подбирая русские слова, ответил:
— Товарищ! Не стреляйт... Я друг иорвеге!.. Мы помогайт... Фашист близко, нужно уходит...
— Куда уходить?.. — спросил взволнованный летчик. — Все мои товарищи ранены и не могут идти.
— Понимайт, совьетен летчик плох... Но иорвеге помогайт друг. Мой рыбак хижин для летчик...
— Спасибо, друг. Тогда помоги мне перенести туда товарищей.
— О, пожалуйст!
Коренастый, среднего роста летчик, одетый в меховой комбинезон, показался рыбаку неуклюжим. Но, к его удивлению, русский с необыкновенной легкостью вскочил на крыло и нырнул в кабину.
— Друг, помоги, — услышал норвежец голос летчика, подбежал и принял раненого на свои сильные руки.
Тот застонал.
— Маленько лежишь,.. Отдыхайт, потом мой хижин.
Второй летчик тоже был ранен. Он тяжело дышал, при каждом глубоком вдохе в груди у него клокотало.
Доставленных в хижину раненых сразу же пере-
62


вязали. У одного была сильно повреждена голень ноги, другому осколок снаряда угодил прямо в грудь.
Немного отдохнув, летчик и норвежец снова пошли к самолету. Сняли пулеметы, взяли патронные ленты, неприкосновенный бортовой запас продуктов, десятка два гранат, находившихся в кабине стрелка- радиста, — и все это перенесли в рыбацкое жилище.
...Желтоватый язычок фонаря, подвешенного к потолочной балке, тускло освещал хижину и дощатый стол, за которым сидели норвежский рыбак и советский летчик. Погрузившись в иевеселые думы, они молчали. Тишину нарушали лишь стоны раненых. Один из них лежал на деревянной кровати, второй — на широкой скамье, возле крохотного оконца, завешенного курткой хозяина.
Грузно склонившись над столом, широкоплечий, немного сутуловатый рыбак посасывал трубку. Его крупное продолговатое лицо, испещренное морщинами, казалось суровым. Только глаза, серые, немного усталые, светились добротой из-под густых седоватых бровей.
Первым заговорил летчик, тихо, чтобы не тревожить раненых:
— Положение наше безнадежное. Не вижу пока никакого выхода... Но товарищей не брошу, что бы ни случилось. А вам рисковать нельзя. На рассвете здесь появятся фашисты. Наш самолет наверняка привлечет их внимание. Мы будем драться до последнего патрона, а вы должны уйти.
— Зачем так говорийт? Я только думайт, как хорош помойч. Нужен мой товарищ, норвеге. Понимайт?
— Понимаю, но это опасно.
— Норвег — друг совьет человек!..
Рыбак быстро оделся, перебросил через плечо охотничье ружье и направился к выходу. Его остановил голос раненого:
— Командир! Я слышал ваш разговор. Ты должен жить. Оставь нас, уходи с норвежским товарищем в сопки...
— Ты что, забыл наш закон? Разве советский человек может покинуть товарища в беде? Будем вместе до конца. И дешево мы свои жизни врагу не от¬
63


дадим, — кивнул он на сложенные у стены пулеметы и гранаты.
Помолчав, тоном приказа закончил:
— Говорю это как командир и коммунист. Впредь — никаких подобных разговоров!
...Рыбак торопился. Много повидал он за свою жизнь. Плавая матросом на кораблях, побывал в разных странах. Три незабываемых года провел в Советской России. Во время промысла трески и палтуса в Баренцевом море шторм потопил их старую шхуну. Три рыбака погибли, а остальных, в том числе и его, русские спасли и доставили в Архангельск. Болел он долго, но все-таки его выходили.
Так норвежский рыбак подружился с русскими людьми, полюбил их всем сердцем. Здесь, в Архангельске, он узнал о свершившейся Октябрьской социалистической революции, о том, что такие же, как он, простые труженики стали хозяевами своей судьбы. Наступила пора возвращаться на родину. Но в это время в России началась гражданская война. Два с лишним года норвежский рыбак вместе с русскими братьями сражался против английских интервентов и белогвардейцев, защищая пролетарскую революцию...
Воспоминания о прошлом придавали силы норвежцу. Он шел, не чувствуя стужи, забыв про усталость. Брезжил рассвет. Гасли звезды.
Впереди показался родной поселок — несколько домов с остроконечными крышами. Из труб в безоблачное небо лениво поднимались столбики дыма.
«Значит, погода будет хорошая, — с досадой подумал рыбак. — Уж лучше бы налетели злые снежные «заряды». Тогда бы фашисты не высунули носа на улицу».
До слуха донесся нарастающий гул мотора. Норвежец поднял голову и увидел над сопками уродливого «хеншеля» —немецкого воздушного разведчика.
К удивлению жены, рыбак пробыл дома лишь несколько минут. Наскоро перекусил, выпил кружку ячменного кофе и скорее за дверь. На улице уже ждали товарищи с лыжами и двумя легкими санями, похожими на оленьи нарты. Для маскировки они захватили с собой рыболовные снасти.
Более двух часов длился обратный путь норвеж¬
64


цев. Они шли по бездорожью, минуя посты наблюдения фашистов.
И вот когда осталось преодолеть последнюю гряду сопок, со стороны озера послышались треск автоматов, глухие взрывы гранат, дробный перестук пулеметов. Ясно, что там шел бой. Они опоздали...
Спрятав в ущелье сани и лыжи, норвежцы поднялись на самую высокую сопку. Оттуда все было видно как на ладони. Почти у самого берега озера, уткнувшись носом в сугроб, лежал на животе двухмоторный советский бомбардировщик. На его краснозвездных крыльях и фюзеляжах зияли пробоины. Позади тянулась широкая борозда, пропаханная в снегу.
Рядом с бомбардировщиком стоял «хеншель». Возле него копошились гитлеровцы в белых маскировочных халатах. Ближе к избушке виднелись отрытые в снегу окопы фашистских егерей.
Советские летчики стреляли редко, видно, экономили патроны. Один пулемет бил через окно избушки, второй — через проем открытой двери.
Зато фашисты не жалели патронов. Вскоре они с криком бросились в атаку. Но огонь советских пулеметов заставил их снова залечь и зарыться в снег.
Через некоторое время на озеро сел еще один фашистский самолет. Он доставил два миномета и несколько ящиков с минами. И тут началось...
Рыбацкая хижина потонула в дыму разрывов. Казалось, все кончено. Егеря бросились в новую атаку. Но им удалось сделать лишь несколько шагов. Из дверного проема избушки брызнула огненная струя ожившего пулемета. Бежавшие впереди гитлеровцы рухнули в снег, чтобы уж никогда не подняться, остальные, охваченные страхом, стали поспешно отползать к окопам.
Целый день продолжался этот неравный бой. Лишь ночью фашистам удалось поджечь рыбацкую хижину. Но никто из советских летчиков не покинул своей горящей крепости. Умирая, они громко запели песню. Старый рыбак, проживший три года в России, узнал ее мотив. Герои-летчики в последние минуты своей жизни пели о героической гибели «Варяга»...
...Здоровье пошло на поправку. По моей просьбе
65


меня перевезли в наш авиационный госпиталь, который находился недалеко от аэродрома.
А на улице уже была весна. Правда, не такая, как, скажем, в Подмосковье, но все же весна. Потемнел снег, зажурчали ручейки, теплей и ароматней стал воздух, прогретый ласковыми лучами незаходящего солнца.
Радостно было и грустно: чудесная пора застала меня в госпитале...
Однажды утром в нашей палате появился новый больной. Его бледное лицо тонкими чертами походило на девичье. Резко выделялись заострившийся нос и ввалившиеся глаза. На лбу, поверх бинта, торчали спутанные светло-русые волосы. Лицо раненого показалось знакомым, но, как ни напрягал память, не мог вспомнить, когда и где видел его.
На помощь пришел хирург нашего госпиталя Сергей Иванович Дерналов.
— Кто это? — тихо спросил я, показывая глазами на соседа.
— Летчик, — так же тихо ответил он и добавил: — Армеец. Хлобыстов Алексей — знаешь такого?
— Старший лейтенант ХлобыстоЕ? Кто ж его не знает! А что с ним случилось?.. Что-нибудь серьезное?
— Для нас, врачей, серьезное, а для вас — пустяки. Вот проснется и, как все вы, начнет доказывать, что здоров, что в госпитале ему делать нечего, а «царапина», мол, еще лучше заживет в части.
— Но что же все-таки с ним? Сбили? — допытывался я.
— Таких не сбивают, — многозначительно произнес хирург. — Три тарана сделал...
Приподнявшись на локте, я с восхищением поглядел на товарища.
Уходя, Сергей Иванович предупредил:
— Только не вздумайте будить. Сейчас ему нужен покой. Сон иногда помогает лучше, чем мы, доктора...
Каше знакомство с Алексеем произошло не на земле, а высок?) в небе, близ Мурманска, 15 апреля 1942 года.
Под вечер, когда солнце опускалось к западу, в воздухе появилось несколько групп вражеских «юн*
66


керсов» к «мессершмиттов». Маскируясь в лучах заката, они хотели незаметно подойти к Мурманску и нанести мощный бомбовый удар.
Посты наблюдения своевременно обнаружили фашистов. Морские истребители двумя полками и армейцы одним взлетели по тревоге со своих аэродромов.
Первый эшелон вражеских самолетов на дальних подступах к городу был встречен полком армейцев, где одной из эскадрилий командовал старший лейтенант Хлобыстов.
Вскоре и мы, моряки, вступили в бой с тремя эшелонами бомбардировщиков и истребителей.
Западнее Мурманска, начиная с высоты шесть тысяч метров и до вершин сопок, завертелась сумасшедшая карусель. С обеих сторон в бою участвовало более ста самолетов.
Ревя моторами, распуская шлейфы дыма, самолеты виражили, кувыркались, падали в отвесное пике, свечой уходили ввысь, мелькали черными крестами, красными звездами, исхлестывая гудящий воздух разноцветными трассами.
На сопках горело множество костров, а с неба под большими, ослепительно белыми зонтами медленно опускались сбитые летчики.
В том бою мы уничтожили более двадцати вражеских самолетов, а остальных долго гнали на запад.
Тогда-то я и познакомился с Алексеем Хлобыстовым. Еще через несколько дней, встретившись в офицерском клубе, мы скрепили нашу дружбу.
И вот новая, на этот раз молчаливая встреча. Он молчал потому, что спал, а я потому, что боялся его разбудить...
В тишине палаты, казалось, я слышал тихие, но сильные удары мужественного Алешиного сердца.
Прошел обед, настало время ужина, а Хлобыстов не просыпался. Он лишь изредка вздрагивал, бредил... На его лице уже не было прежней бледности, губы порозовели, и ввалившиеся щеки покрылись легким румянцем.
Проснулся Алексей лишь на следующее утро. Открыв глаза, долго старался понять, где он находится. Повернул голову в мою сторону. Наши глаза встретились.
67


Вначале он не узнал меня: моя голова тоже была забинтована, а глаза обведены большими, как очки, синяками.
— Что, не узнаешь?
— Да нет, кажется, узнаю, — нерешительно произнес он и спросил: —А как ты сюда попал, к нам?
— К вам? Так ведь не я у вас, а ты у нас в гостях. У нас, в военно-морском госпитале. Понятно?
— Понятно, да не совсем, — произнес Хлобыстов слабым голосом. — Как же меня угораздило попасть к вам?
— А очень просто. В этом тебе помогла морская пехота.
— Ну, коль моряки — молчу. Поживем — увидим, какая она, ваша служба морская. А что с тобой? — спросил он меня.
— Так... Тоже не поладил с «мессерами»... А ты, я слышал, вчера опять не по правилам дрался — фашисты жалуются.
— Что, телеграмму прислали? Кстати, когда у вас здесь завтрак?
— По распорядку в девять.
— В девять? — переспросил он. — А сейчас сколько времени? Мои часы почему-то стоят.
Посмотрев на свои, я сказал:
— Семь.
— Выходит, ждать недолго. Каких-то сто двадцать минут. Раньше не накормят.
— Как гостя — могут...
— Это исключение ни к чему. Потерплю!
Я знал, что Алеша не ел больше суток. Взяв в тумбочке плитку шоколада «Золотой ярлык», протянул ему. Он брезгливо сморщил лицо.
— Шоколад? Благодарю! Эта дамская пища мне так надоела, что голодать буду, а в рот не возьму. Угощай тех, кто его любит.
В это время дверь открылась и вошла в сверкающем белизной халате и такой же косынке с красным крестиком сестра Машенька.
— Вы уже проснулись? — прозвенел ее голосок. — Очень хорошо! С добрым утром. Как вы себя чувствуете, товарищ старший лейтенант? Как спали?
Машенька подошла к кровати Хлобыстова.
68


— Чувствую себя прекрасно, сестричка! Спал без сновидений! — озорно отчеканил Алексей. — А за внимание примите вот...
И, взяв у меня из рук плитку шоколада, он протянул ее сестре.
— Товарищ старший лейтенант! — строго сказала Маша. — В мои обязанности не входит принимать подарки от раненых.
— Да разве это подарок, товарищ сестра? Это же шоколад!
— Все равно.
— Виноват! Простите! Не хотел вас обидеть...
Маша встряхнула термометры, передала мне и
Хлобыстову и поспешно вышла из палаты.
Алексей произнес нараспев:
— Сестричка-то строга...
В палату вошла санитарка Аня. В руках у нее были тазик и кувшин с водой.
— А, Аннушка! Здравствуйте! — приветствовал я вошедшую.
— Здравствуйте, товарищ капитан!
— Аннушка, познакомьтесь, это мой товарищ, старший лейтенант Хлобыстов.
— Здравствуйте, товарищ летчик!
— Здравствуйте! Здравствуйте, Аня! — ответил ей Алексей и удивленно спросил: — Да, никак, вы собираетесь нас умывать?
— А как же. Вы тяжелобольные, двигаться нельзя, вот и умою...
— Кто такую ерунду придумал? Умываться буду сам! — И Алеша резко приподнялся, пытаясь встать с кровати.
Аннушка быстро поставила на стул таз с кувшином и вмиг оказалась возле Хлобыстова.
— Нельзя! Нельзя, товарищ старший лейтенант! Пожалуйста, ложитесь. Если доктор увидит, вам и мне сильно попадет... Ложитесь!
Решительность Аннушки подействовала на Алексея. Он повиновался.
Хлобыстову был предписан строгий постельный режим. Это вызвало у него бурю протестов. Но врачи— безжалостный народ: пришлось подчиниться.
69


— Ну как, Алеша, понравилась наша служба морская?
— Понравилась, — буркнул он и добавил:—Все равно убегу!
— Не убежишь. Поймают, и отлежишь положенное.
Алексей собирался еще что-то сказать, когда дверь
распахнулась и в палату ввалились несколько армейских летчиков в небрежно наброшенных на плечи халатах. За ними вошли врачи, сестры, санитары, почти все ходячие больные, многие — на костылях.
Летчики, окружив Хлобыстова плотной стеной, наперебой поздравляли и целовали его. За невиданный в истории авиации подвиг Алексею Хлобыстову было присвоено звание Героя Советского Союза.
Когда поток гостей иссяк, мы остались вдвоем в палате. Наконец и я мог поздравить Алешу с высокой наградой. Думал сказать много, но, взглянув на его сияющее лицо, понял: и без моих торжественных фраз он переполнен счастьем. Поэтому просто сказал:
— Алеша! Прими мое сердечное поздравление.
— Спасибо, Сергей! Все так неожиданно, будто сон. Как уцелел, не знаю...
Несколько дней к нам в палату никого не пускали. Алеше был нужен строгий постельный режим. Дня три Алексей выполнял предписания врачей, а потом стал требовать отправки в полк.
Хирургу госпиталя Сергею Ивановичу Дерыалову, прекрасному врачу и душевному человеку, стоило немалого труда удержать беспокойного пациента в госпитале. И все лее недели через две Алексей добился своего — покинул госпиталь.
Пока Алеша Хлобыстов был моим соседом по палате, мы успели о многом переговорить. Только о последних воздушных боях, в которых он трижды таранил вражеские самолеты, рассказывал неохотно.
— Ничего интересного... Рубанул троих, и все... Одного — крылом по хвосту, второго — этим же крылом на лобовой, ну а третьего... Того — всем горящим истребителем... Ясно?
— Ясно, да не совсем, — ответил я, пытаясь во всех подробностях представить себе эти беспримерные в истории авиации три таранных удара в двух воздушных боях.
70


Самобытным по натуре, интересным по характеру был этот светловолосый русак, родившийся на земле Рязанской. Вихрастый, сероглазый, небольшого роста, но косая сажень в плечах. Весь из мускулов.
Алеша лихо отплясывал русскую «барыню», любил шуткой повеселить товарищей и за словом в карман не лез.
Однажды произошел такой случай. К ним в полк приехал молодой, но настойчивый журналист брать интервью у Хлобыстова. Алексей всячески избегал его. То улетит на задание, то убежит на командный пункт или еще что-нибудь придумает. Но и журналист не сдавался. Он перехватил Хлобыстова в землянке, когда командир эскадрильи проводил с летчиками разбор воздушного боя.
Журналист присутствовал там, слушал внимательно, делал записи в блокнот, но так и не узнал о подвиге самого командира.
Разбор закончился. Журналист — в атаку на Хлобыстова:
— Товарищ командир, расскажите о своих действиях в бою.
— Не могу. Нет времени...
— Товарищ командир! — умолял журналист. — Ну ответьте хотя бы на вопросы биографического характера.
— Ну, если на биографические, так и быть. Слушайте, Имя, отчество, фамилия вам известны. Год рождения тоже. Ну а что касается национальности, напишите — рязанский!
Никогда не унывающий, всегда подтянутый, энергичный, умный, расчетливый и необыкновенно храбрый в боях, Алеша Хлобыстов снискал любовь и уважение у всего личного состава полка.
Меньше чем за год самого тяжелого времени войны Алеша совершил двести шестьдесят шесть боевых вылетов. На его счету шесть вражеских самолетов, сбитых лично, и четыре — в групповых боях. Два ордена Красного Знамени лучше всяких документов подтверждали высокое мастерство летчика, его доблесть и отвагу. И вот теперь он достиг новой вершины воинского мужества — совершил три тарана в двух воздушных боях.
71


Первый воздушный бой произошел 8 апреля 1942 года вблизи государственной границы, у поселка Рестикент. Двадцать восемь вражеских самолетов — «Ме-109» и «Ме-110»—прикрывали своих бомбардировщиков, которые летели бомбить наши объекты. Им преградили путь шесть советских летчиков-истребите- лей. Силы были неравные... Но наши соколы, воюя не числом, а умением, разогнали «юыкерсов».
В атаку на них ринулись «мессершмитты». И завертелась карусель воздушного боя.
Вот молодые летчики Бычков и Симоиенков зажали «Мессершмитта-110». Огрызаясь огнем, тот пытается уйти. У него скорость больше. Хлобыстов, только что уничтоживший «юнкерса», поспешил им на помощь. Но вот беда — пулеметы отказали... Недолго раздумывая, Алексей догнал «мессера» и ударил его правым крылом по хвосту. Хвост «мессершмитта» отлетел, как картонный. Пострадало и крыло самолета Хлобыстова: срезало консоль. Но машина слушалась рулей.
Едва летчик пришел в себя от удара, как заметил, что на него несутся восемь «сто девятых». Фашисты, видимо, решили добить наш поврежденный истребитель. Но на подмогу командиру подоспели летчики Поздняков и Фатеев. Враги отказались от своего намерения и веером разошлись в стороны с набором высоты. Однако этот маневр был лишь отвлекающим. Удар же намеревалась нанести отдельная пара асов. Она атаковала в лоб. Алексей Хлобыстов не отвернул. Он принял вызов врага, даже будучи безоружным: пулеметы заклинились, не стреляли.
«Мессершмитты» открыли огонь из пушек и пулеметов. Но Хлобыстов, кажется, не видел несущихся к нему трасс. Уткнувшись в прицел, он буквально слился с истребителем. В эти секунды Алексей боялся одного: не промахнуться бы, не успел бы враг отвернуть.
Но «мессер» не отвернул. Не промахнулся и Хлобыстов. Своим правым, уже поврежденным крылом он ударил по правому крылу фашиста.
Удар, рывок... На какой-то миг — резкая боль и туман в голове. Мотор ревет, а самолет уже спиралит, стараясь лечь на спину. Энергично действуя рулями,
72


Алексей вывел машину из ненормального положения. И когда она пошла по прямой, с оторванной консолью и загнутым вверх крылом, вражеских истребителей поблизости уже не было. Небо осталось за нашими летчиками...
Прикрываемый боевыми друзьями, Алексей Хлобыстов действительно, как поется в английской песне, летел «на честном слове и на одном крыле». У самого аэродрома три вражеских «охотника» попытались было атаковать его, но Поздняков и Фатеев с такой решительностью бросились на «мессеров», что те моментально снизились до бреющего и ушли на запад.
Когда с земли увидели, в каком состоянии машина Хлобыстова, и, опасаясь за его жизнь при посадке, ему предложили выброситься с парашютом.
— Бросать истребитель?! Ни за что! — недовольным голосом ответил Алексей по радио. — Иду на посадку!
И он блестяще посадил свой искалеченный самолет.
А через день спасенную машину техники, мотористы и механики снова возвратили в строй. Они трудились без сна и отдыха, не обращая внимания на мороз. К подвигу летчика прибавился подвиг тружеников аэродрома.
Прошло немногим больше месяца, и Алексею Хлобыстову опять пришлось вести неравный, тяжелый бой в воздухе. Несмотря на тройное превосходство противника, наши летчики дрались смело, упорно и сбили несколько «мессеров». Правда, сами они тоже понесли потери.
Вражеским истребителям удалось оторвать ведомого Хлобыстова и зажать в тесное кольцо. Положение летчика казалось безвыходным. Жертвуя собой, командир бросился ему на выручку и дерзкой атакой спас ведомого от гибели. Но в это время по самолету Хлобыстова выпустил пушечную очередь другой «мессершмитт». Машина ведущего загорелась.
Алексей мгновенно освободился от привязных ремней и сбросил фонарь. Только хотел он покинуть кабину, как сквозь огонь и дым увидел перед собой того самого «мессера», который поджег его. Фашист, ви¬
73


димо, надумал посмотреть, как ведет себя советский летчик в горящей машине.
Обозленный Хлобыстов моментально изменил свое решение. Поймав ручку управления, он двинул левой рукой сектор газа до отказа вперед, дал мотору полный форсаж и направил полыхающий истребитель на врага. Громовой удар потряс небо. Горящие обломки двух самолетов полетели вниз.
В момент столкновения огромная сила вырвала Хлобыстова из кабины и швырнула вперед. При этом летчик сильно ударился головой о прицел и потерял сознание.
Не приходя в чувство, Алексей падал почти до самой земли, пролетев более пяти тысяч метров. Лишь за несколько секунд до падения он очнулся на миг и успел выдернуть вытяжное кольцо парашюта.
Первыми к Алексею Хлобыстову подбежали морские пехотинцы — свидетели его бесстрашного таранного удара.
Летчик недвижно лежал вниз лицом, словно обнимая раскинутыми руками холодный гранит родной сопки.
Моряки осторожно перевернули героя. На груди у него они увидели два ордена Красного Знамени, а в кармане гимнастерки нашли маленькую красную книжечку с силуэтом Ленина на обложке. Это был комсомольский билет отважного летчика.
Боевые друзья попытались привести Алексея в чувство, но это им не удалось. Тогда они быстро сделали из парашюта носилки и доставили его в военно- морской авиационный госпиталь.
...Хлобыстов оказался верен своему слову. Он действительно сбежал из госпиталя, не закончив курса лечения. Ненадолго задержала Алексея в госпитале и сделанная ему операция.
Позлее Сергей Иванович Дерналов рассказал по сехерету: «Ох и пациент мне достался. Рвется на аэродром, и все, ничего не признает. А ведь у него сотрясение мозга, ему нужен покой. Несколысо дней ломал голову над тем, как его удержать хотя бы недели на две. И надумал, пошел на риск.
Осматриваю 1сак-то вашего приятеля, а он все вре¬
74


мя твердит: «Доктор, хватит лечить. Я здоров. Выписывайте. Не выпишете — убегу!»
Я ему опять стал говорить о сотрясении мозга, о возможных последствиях, а он — свое: убегу... Меня даже зло взяло. Ну как его заставить лежать? Не привязывать же к койке... И вдруг осенило: а что, если ему вырезать аппендицит? Хочет не хочет, а девять суток отлежит как миленький. Решил рискнуть.
Ощупывая живот больного, я вдруг сделал серьезное лицо и спросил:
— А здесь боли не чувствуете?
— Нет, — отвечает он.
— Странно, — говорю, — должны чувствовать. У вас ведь, батенька, аппендицит вот-вот лопнет. Тогда — беда. Нужно срочно делать операцию.
— Операцию? — удивился Хлобыстов.
— Да. И чем скорее, тем лучше.
— А надолго эта операция задержит меня в постели?
— Ну суток на десять. Если, конечно, пройдет благополучно.
— Эх, черт возьми. Этого еще не хватало. Ну раз нельзя без нее обойтись — делайте.
Как вам известно, я сделал Хлобыстову операцию. Отлежал он еще десять суток и... сбежал».


зо
мая 1942 года. Хмурое утро. Северный ветер гонит низко над водой грязносерые облака. Баренцево море вздыблено волнами. Большой конвой кораблей с условным названием «F-16» приближался к берегам нашей Родины. Он шел к нам издалека. Ему оставалось пройти еще пятьдесят миль. А там — Кольский залив и Мурманский порт. На кораблях был ценный военный груз: самолеты,
танки, орудия, боеприпасы.
На уничтожение конвоя фашисты бросили большие силы авиации. От моряков пришла тревожная телеграмма. Они просили прикрыть их истребителями.
Получив боевой приказ на прикрытие кораблей, командир полка гвардии-подполковник Борис Сафонов учел все: и сложные метеорологические условия, и численное превосходство вражеской авиации, и удаленность района предстоящих воздушных боев. Эта задача была по плечу лишь очень опытным летчикам. Бот почему Сафонов решил сам возглавить четверку истребителей, выделенных для защиты конвоя с воздуха. Кроме него в группу вошли его помощник майор Кухаренко и два командира звена — старшие лейтенанты Павел Орлов и Владимир Покровский.
Почему на такое ответственное задание решили послать всего четыре самолета? Ведь туда требовалось направить не менее эскадрильи. Да потому, что на большее мы были просто не способны. Более пятидесяти из имеющихся в полку истребителей стояли в ожидании ремонта.


Летали мы тогда на устаревших американских и английских самолетах «китти-хаук» и «хаукер-харри- кейн», имеющих очень невысокие боевые качества. Кроме того, к нам поступали они с сильно изношенными моторами и без воздушных фильтров.
С наступлением весны, когда аэродромы очистились от снега, песчаная пыль стала нашим бичом. Попадая в моторы, ока быстро выводила их из строя. Исправных машин с каждым днем становилось все меньше, участились тяжелые аварии.
Многие летчики погибли из-за отказа моторов. Среди них оказался и мой близкий друг Митя Селезнев.
В то роковое утро он вместе с другими летчиками вылетел на перехват вражеских бомбардировщиков, шедших бомбить Мурманск. Не успел набрать нужную высоту, как мотор его «харрикейиа» застучал и остановился: оборвался шатун. Садиться прямо перед собой, как требует наставление по производству полетов, Селезнев не мог — там находились гранитные сопки. И летчик пошел на риск: без достаточного запаса высоты и скорости энергично ввел истребитель в левый разворот. Едва машина успела описать полукруг — на пути выросла сопка. Чтобы не врезаться в нее, Дмитрий легонько взял ручку управления на себя. Это движение оказалось гибельным. Истребитель резко свалился на нос. А высоты для вывода его из пикирования было уже мало. Врезавшись в гранитную сопку, самолет взорвался. Так трагически оборвалась жизнь отважного летчика-нстребителя Мити Селезнева.
Как видим, моторы «харрикейнов» часто отказывали в самом начале полета. А группе Сафонова предстоял очень далекий путь. Летчикам пришлось даже подцепить к самолетам дополнительные пятисоткилограммовые бачки для того, чтобы обеспечить себя горючим на обратный маршрут.
Полет был тяжелым. Низкие сплошные облака прижимали самолеты к воде. Огромные волны, казалось, вот-вот дотянутся до них своими седыми гребнями. Ориентиров никаких. Порой все впереди сливалось, и трудно было различить — где море, где небо...
77


С полпути Алексей Кухаренко вернулся назад: забарахлил мотор. В группе остались трое.
Первым заметив мачты и расстилающиеся над ними темные дымы, Сафонов, как всегда, спокойно передал по радио:
— Впереди конвой. Будьте внимательны!
Еще минута стремительного полета, и летчики увидели на горизонте корабли. Глубоко зарываясь в волны, они шли в кильватере. По частым вспышкам над ними летчики определили, что корабельные зенитчики ведут ожесточенный бой с вражескими бомбардировщиками.
Сафонов и его ведомые с ходу атаковали противника. Сблизившись с «юнкерсом», Борис Феоктистович дал две короткие очереди, и тот вспыхнул.
Из облаков вывалилась еще одна группа вражеских самолетов. Сафонов атаковал их в лоб. Ведущий «юнкере», объятый пламенем, нырнул в волны.
Павел Орлов и Владимир Покровский тоже успели сбить по бомбардировщику.
Сафонов настиг третьего торпедоносца. Стрелок «юекерса» хлестнул по нему из пулемета. Словно не замечая смертельных трасс, Сафонов сблизился и в упор расстрелял воздушного стрелка. Еще две короткие очереди он послал сначала но левому, потом по правому мотору. И третий «юнкере» загорелся.
Когда наш командир стал преследовать четвертого торпедоносца, под ним, невидимый на фоне волн, пронесся другой самолет врага. Воздушный стрелок «юнкерса» успел дать пулеметную очередь. Самолет Сафонова резко взмыл, потерял скорость и, перейдя в отвесное пике, врезался в волны бушующего моря...
Нас удручала гибель любого товарища, но эта потеря была самая тяжелая. Не верилось, что такой человек мог погибнуть. Долго ходили разные слухи. Одни утверждали, что Сафонова спасли корабли конвоя. Но конвой пришел в Мурманск, а нашего командира там не было. Другие говорили, что его подобрала какая-то наша подводная лодка. Но и лодки возвращались без Сафонова.
Однако все мы на что-то надеялись. Ждали своего командира...
Борис Феоктистович Сафонов провоевал только
78


одиннадцать месяцев. Но каких! Это был самый тяжелый период войны. Он совершил двести двадцать четыре боевых полета, провел тридцать четыре воздушных боя, сбил двадцать пять вражеских самолетов *.
Указом Президиума Верховного Совета СССР Борис Феоктистович был посмертно награжден второй медалью «Золотая Звезда». На всем необъятном фронте Великой Отечественной войны он был первым, кому дважды присвоено зто самое высокое звание..
Забегая вперед, скажу, что после войны на аэродроме, с которого летал в бой прославленный летчик, ему поставили памятник.
Воплощенный в скульптуре герой смотрит в синеву неба. Там совершал он боевые подвиги во имя счастья нашего народа.
В начале июля, после двухмесячного лечения, я вернулся в родной полк. Еще в госпитале узнал, что им теперь командует один из соратников Сафонова, опытный боевой летчик майор Туманов, Первым делом отправился доложить командиру о своем прибытии.
Когда подошел к сопке, увидел знакомую тропинку, которая вела на командный пункт, И все ожило в памяти. Сколько раз по этой тропинке Борис Феоктистович спускался на аэродром! Здесь он встретил нас, новичков-истребителей. По ней, убитый горем после злосчастного боя с нашим самолетом, я поднимался на командный пункт, а затем, окрыленный ласковой улыбкой и сердечными словами командира, бежал в эскадрилью. Казалось, и сейчас вот увижу его. Опять он встретит меня словами:
— Ну-ка, ну-ка. Дай-ка посмотреть на тебя, сынку!
На этот раз никто не спускался навстречу. Замшелые гранитные скалы грустно молчали.
Поднявшись к вырубленному в скале проему, открыл скрипучую дверь. Узкий длинный коридор будто стал теснее и ниже. С бьющимся сердцем вошел в комнату. Она показалась мне неуютной и холодной, словно, уходя в последний полет, Сафонов унес с собой Есе ее тепло.
* Такого количества сбитых самолетов врага к этому времени не имел еще ни один советский летчик. (Прим, ает.)
79


Командир полка майор Иван Туманов встретил меня очень приветливо, поздравил с возвращением в строй и с наградами. В ближайшие дни мне предстояло получить два ордена Красного Знамени. Он был представлен к ним еще Борисом Феоктистовичем Сафоновым.
Тяжелым оказался для нас июль. Стояла необычная для Заполярья жара. Дули сильные ветры. На сопках горели пересохшие карликовые березки и торф. Над Кольским полуостровом висели облака дыма и гари.
Иссушающая жара и сильный ветер оказались на руку фашистам. Вражеские самолеты сбросили листовки, угрожая оставить от Мурманска один пепел.
От слов гитлеровцы перешли к делу. Их авиация совершила ряд массированных налетов на город.
У нас по-прежнему не хватало истребителей, а самолеты американо-английского производства стояли на ремонте. Отражать частые налеты врага было нелегко.
Нескольким бомбардировщикам удалось прорваться к Мурманску и сбросить зажигательные бомбы. Сильная жара и ветер затрудняли борьбу с огнем: почти все деревянные постройки в центре сгорели, однако уничтожить город и порт фашистам не удалось.
Чаще всего мы дрались с врагом малыми группами, а порой и в одиночку, но своего неба ему не уступали.
Однажды во время сильной жары ветер неожиданно принес с моря влажный воздух. Плотные туманы расползлись по сопкам, окутали все аэродромы. Не закрытым сверху остался лишь Мурманск. Пролетавший вражеский самолет-разведчик заметил это. Фашисты поспешили поднять в воздух несколько групп бомбардировщиков.
Посты наблюдения за воздухом доносили на наш аэродром:
«Группа самолетов курсом сто. Высота шесть тысяч».
80


«Группа самолетов курсом сто двадцать. Высота шесть тысяч».
«Группа самолетов курсом сто десять. Высота пять тысяч».
В сторону Мурманска шли вражеские самолеты, а зенитные батареи, охранявшие город, из-за тумана оказались бессильными помешать им.
Старший сержант Климов и его ведомый сержант Юдин все-таки взлетели. Пробив белесую толщу, они стали набирать высоту.
Когда приборы показали шесть тысяч метров, истребители перешли в горизонтальный полет. Под ними клубилось седое сказочное море. Вдруг Климов заметил чуть выше кромки туманной пелены едва различимые пунктрфы. Они быстро превратились в знакомые силуэты двухмоторных «юнкерсов». Летела первая шестерка.
Фашисты не видели наших истребителей в слепящих лучах солнца. Климов спешил добрать высоту.
— Не отрываться! Иду в лоб! — предупредил он по радио ведомого.
Гитлеровцы не успели опомниться, как Климов открыл огонь. Ведущий «юнкере» перевернулся через крыло и нырнул в глубину тумана. Климов ударил по второму бомбардировщику и тоже прошил его точным огнем из крупнокалиберных пулеметов.
Строй вражеских самолетов распался. Фашисты, охваченные паникой, развернулись и стали удирать на запад. Догоняя их, Павел Климов уничтожил еще одного «юнкерса».
Мурманчане горячо аплодировали неизвестному летчику, низвергнувшему с неба трех вражеских бомбардировщиков. Один из сбитых Климовым «юнкер- сов» свалился на улицу имени 25-го Октября. Его отломившийся хвост отлетел к боковой стене многоэтажного дома и будто приклеился к ней. Второй бомбардировщик нырнул в воды Кольского залива близ порта, третий грохнулся на сопку западнее Мурманска.
Предупрежденные уцелевшими экипажами первой шестерки остальные вражеские бомбардировщики не решились лететь на Мурманск. Развернувшись, они на повышенной скорости ушли на запад.
81


Более часа два отважных летчика-истребителя охраняли город и порт на Кольском заливе. А когда горючее в самолетных баках подошло к концу, Павел Климов и его ведомый возвратились домой. К этому времени подувший с моря ветер уже рассеял туман и аэродромы были открыты. Летчики приземлились благополучно.
Небо над Мурманском в этот день оставалось чистым. Фашистские бомбардировщики больше не осмеливались совершать на город налеты.
Сражаясь до последнего дня Великой Отечественной войны, Павел Климов сделал более трехсот боевых вылетов. В пятидесяти двух воздушных боях он сбил одиннадцать вражеских самолетов лично и несколько совместно с товарищами. За успешное выполнение боевых заданий Павла наградили двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени и многими боевыми медалями. А 24 июля 1943 года ему указом Президиума Верховного Совета Союза ССР было присвоено звание Героя Советского Союза.
Не принес нам передышки и август. Жара не спадала, воздушные бои не утихали. Вражеская авиация, все еще сохранявшая численное превосходство, настойчиво пыталась завоевать господство в воздухе. Но как ни старались фашисты, им этого не удалось достичь. Наши летчики-истребители продолжали наносить им тяжелые потери. 5 августа гитлеровцы предприняли попытку блокировать наши аэродромы с воздуха. Но они были своевременно замечены нашими наземными постами воздушного наблюдения. С соседнего аэродрома навстречу фашистам вылетела небольшая группа истребителей во главе с командиром эскадрильи Петром Сгибневым. В числе перехватчиков был и Эмиль Диланян.
Первый удар наши летчики решили нанести по бомбардировщикам, чтобы не дать им возможности прорваться к аэродромам. Но «юнкерсы» не полезли на рожон. Они сразу же повернули назад. Петр Сгибнев и его летчики стали было преследовать «юнкерсов», когда на них навалились «мессеры».
82


Завязался неравный бой. На стороне противника было не только численное превосходство, но и преимущество в высоте.
Для наших летчиков обстановка сложилась очень тяжелая. Однако дрались они умело, храбро и, главное, дружно: один за всех и все за одного. Петр Сгиб- нев и его друзья отразили все атаки и сбили два «мес- сершмитта».
В этом бою исключительный героизм pi самообладание проявил сын Армении Эмиль Диланян. Сбив вражеского истребителя, он вдруг увидел, что из облаков вынырнула пара «мессершмиттов» и устремилась на командира звена Петра Коломийца.
Раздумывать было некогда. Хотя Диланян находился в невыгодном для атаки положении, он с виртуозной ловкостью развернул машину и, развивая скорость, бросился навстречу врагу.
Сближение заняло всего несколько секунд. Диланян быстро поймал «мессера» в оптический прицел и с силой надавил на гашетку. Самолет затрясся как в лихорадке. Восемь огненных струй понеслись навстречу врагу. Вот они, будто притянутые мощным магнитом, сошлись на тонком фюзеляже и крыльях ведущего «мессершмитта».
Вражеский истребитель как ужаленный выскочил из пике и, словно налетев на препятствие, завис. Затем он перевалился через левое крыло и, оставляя позади дымную борозду, отвесно нырнул в море тумана.
Отважный летчик Диланян спас от гибели своего командира звена Петра Коломийца. Но когда он выходил из атаки, по нему почти в упор открыли огонь два других «мессера», внезапно вывалившиеся из облаков.
Вспышки разрывов, подобно близкому разряду молнии, резанули по глазам летчика и ослепили его. Эмилю показалось, что у него кто-то вырвал ручку управления. Истребитель вздыбился и полез на высоту...
Правой рукой Диланян энергично отжал ручку управления, чтобы парировать кобрирование. Однако она легко, без усилия пошла вперед, а самолет упорно шел вверх, совершенно не слушаясь рулей глубины.
Летчик попытался потянуть на себя сектор газа, чтобы уменьшить обороты мотора. Но из этого тоже
83


ничего не получилось. Эмиль не ощутил своей левой руки...
Что же произошло? Перед глазами вдруг появились и поплыли багряные круги, голова закружилась, горло сдавила чья-то невидимая рука.
Через несколько секунд неуправляемый истребитель Диланяна загорелся, потом, прекратив набор, завис, медленно перевалился на нос и, набирая скорость, устремился к земле. Сила инерции отрывала летчика от сиденья, но прочные привязные ремни, врезавшись в плечи, удержали его на месте.
Резкий динамический рывок вывел Диланяна из полузабытья. Задыхаясь от едкого дыма, бензина и какого-то красноватого пара, летчик ощутил нестерпимую боль в пальцах левой руки. Чуть наклонив голову, он увидел лишь обрывок рукава летной куртки, из которого хлестала кровь. Завихренный воздух распылял ее по кабине.
Самолет продолжал гореть и падать. Диланяна бросало из стороны в сторону. С невероятным трудом ему удалось одной рукой откинуть защелку замка, привязные ремни распались. Потом он дотянулся до рычага, расположенного справа от сиденья, и рванул его вверх. Закопченный фонарь кабины приподнялся и с шумом отлетел прочь.
И уж совсем нечеловеческое усилие потребовалось летчику для того, чтобы встать на ноги, перевалиться через борт кабины, нырнуть, словно в бездну, вниз...
«Падать, падать, падать!» — твердил себе Дила- нян, зная, что в воздухе носятся «мессеры», и если сразу раскрыть парашют, то можно стать их легкой добычей.
«Дергай за кольцо! Не теряй времени! Сопки близко! Разобьешься!»—шептал ему другой голос под свист холодного ветра.
И летчик падал. Он раскрыл парашют буквально в сотне метров от вершины каменистой сопки. Дернул кольцо и... потерял сознание.
Эмиль Диланян прошел курс лечения в военно- морском госпитале № 71. После выздоровления ему пришлось покинуть фронт и товарищей. Он сделал все, что мог, для нашей победы над фашистской Германией.
Эмиля провожали не только его однополчане, но
84


и летчики нашей части. До этих проводов мы не были с ним знакомы. Когда я узнал о его подвиге, то представил себе могучего парня, чуть ли не сказочного богатыря. А теперь вот передо мной стоял невысокий, застенчивый юноша, с черными глазами на худощавом, чуть бледноватом лице. До слез обидно было видеть пустой рукав его морского кителя, и я старался глядеть Эмилю в лицо или на грудь, украшенную орденами Красного Знамени и Красной Звезды.
Прощаясь, каждый из нас говорил Эмилю много теплых сердечных слов. А он смущался, будто не заслужил этой почести.
Когда автомашина тронулась, один из летчиков сказал мне:
— Замечательный человек, душевный друг. А какой был прекрасный летчик-истребитель! И вот трагедия — потерял и руку и крылья. Видели, как он переживал, какими глазами смотрел на нас, на небо? Навсегда прощался с родной стихией.
— Все видел, — ответил я. — Но верю, что человек такого мужества и воли не пропадет. Он обретет новые крылья...
Перенасыщенный воздушными боями, август был таким жарким, что в отдельные дни неутомимые труженики и наши верные помощники — техники, механики и мотористы — едва успевали готовить машины. От перегрузки уставали не только они и мы, летчики, но и самолеты. Особенно доставалось моторам.
К концу дня 25 августа забарахлил мотор моего самолета. Техник, механик и моторист работали всю ночь, чтобы к утру устранить неисправность и поставить машину в строй. Но дефектов оказалось много, и ремонт затянулся.
Во второй половине следующего дня техник доложил мне:
— Мотор исправлен. Можно проверять в воздухе.
У меня, как командира эскадрильи, была срочная работа, и я не смог принять от техника истребитель, и тем более, опробовать его в полете. Решив сделать это попозже, включил самолет в число дежурных. А через полчаса моей эскадрилье приказали перейти
85


на боевую готовность номер один, то есть быть готовой к немедленному вылету.
Подбежав к истребителю, я сел в кабину и, в ожидании сигнала на вылет, проверил работу мотора на слух. Успокоившись, выключил его. На основных режимах он вел себя нормально.
Через некоторое время в небе с треском разорвалась ракета. Я быстро запустил мотор и прямо со стоянки пошел на взлет.
Первый вылет закончился благополучно. Мотор работал исправно. Второй раз я поднялся в воздух уже без всяких сомнений в исправности техники.
Мы находились километрах в двадцати от аэродрома, на высоте около двух тысяч метров, когда мотор неожиданно сделал перебой. Бросив взгляд на приборную доску, я заметил, что падает давление бензина.
«Наверное, отказал бензонасос», — подумал я и переключил кран на резервный бак.
Однако это не спасло положения. Мотор, сбавляя обороты, дрогнул и остановился. Наступила непривычная тишина. Теперь свистел только воздух, обтекая быстро снижающийся самолет.
Мне нужно было планировать до аэродрома. Среди бесчисленных гранитных сопок, озер и порожистых речек он — единственный островок спасения. Я делал все, чтобы сохранять высоту, а она быстро падала... Под крыльями, похожие на расплавленный свинец, рябили неприветливые воды Кольского залива. Впереди — скалистый берег, сопки и сосны. Между сопками — узкие и короткие ущелья да кое-где озера. Аэродром за горой. Через нее не перетянуть...
Оставались считанные метры спасительной высоты. И еще меньше времени, чтобы принять решение, куда сесть — на воду или в сопки.
Я вспомнил: к юго-востоку от нашего городка, извиваясь лентой по склонам сопок, проходит дорога. Перед Кольским заливом она спускается в ущелье. Вот там я и решил садиться. Два энергичных разворота, и самолет вышел на прямую.
Но на пути оказалась сопка с соснами. Она закрывала ущелье, не позволяя приблизиться к нему на малой высоте.
86


Чуть не задевая за вершины сосен, самолет перетянул через эту преграду. И я увидел: до дна ущелья еще метров пятнадцать. Теперь избыток высоты стал моим врагом. Требовалось как можно быстрее ее потерять, а это можно было сделать только скольжением. Накренившись, истребитель заскользил, падая на крыло. Над серединой ущелья я выровнял самолет, но все попытки «притереть» его к темно-зеленому мху оказались напрасными. Скорость не погасла, и самолет не «хотел» садиться.
За эти секунды, пока истребитель «брил», я определил : ущелье короткое. Впереди — темная отвесная скала. Если не отверну — врежусь в нее на скорости около двухсот километров в час.
«Чем лобовой удар в скалу, лучше в сосны»,— пронеслась мысль, и я резким движением ноги развернул самолет вправо.
Один за другим последовали удары. Это крылья срубили две сосны толщиной с телеграфный столб. Но и сами они отлетели. А не потерявший скорости бескрылый фюзеляж стремительно, со страшным скрежетом и визгом скользнул между соснами, вверх по сопке, и замер на ее вершине.
Еще грохотало уходящее в сопки эхо, когда я уловил запах гари и выскочил из кабины. Пожар? Однако огня не увидел. Рядом, чуть завалившись набок, лежал фюзеляж.
Ниже, у подножия сопки, голубела плоскость одного крыла. Второе стояло на ребре, прижавшись к соснам. Самолет разбит, а я невредим. Стало жаль крылатого друга, словно он был живым существом. Первое, о чем я подумал: какая причина вызвала остановку мотора и кто в этом виноват? Раздумья прервал чей-то голос:
— Смотрите! Летчик-то живой!
Я обернулся. Метрах в десяти по сопке пологой спиралью спускалась дорога. На ней стояли автобус и грузовик. Рядом какие-то люди. Они испуганно смотрели на меня. Молчание длилось недолго. Я не успел даже бегло всех рассмотреть, как оказался окруженным мужчинами и женщинами в штатском. Посыпались вопросы:
87


— Неужели вы невредимы? Не ранены и не ушиблись? Может, вам помочь?
И каждый, словно не веря глазам своим, осторожно дотрагивался до меня. Незнакомцы оказались актерами из фронтовой бригады Малого театра.
— Из Москвы! — обрадовался я.
Встреча была короткой. На горизонте, изрезанном вершинами сопок, догорала заря. С залива тянуло прохладой. Наступил вечер. Артистам надо было спешить. Часа через полтора они покажут спектакль, и я оказался первым, кто получил персональное приглашение посмотреть пьесу А. Н. Островского «Волки и овцы».
Уезжая, актеры предложили мне отправиться с ними. Я отказался. Пока не прибудет охрана, не имею права покинуть разбитый самолет. Я только попросил сообщить дежурному по гарнизону о моей вынужденной посадке. Актеры уехали, взяв с меня слово быть на их спектакле.
Оставшись один, сел неподалеку от самолета на замшелый камень и, мучительно переживая аварию, закурил.
Я не слышал, как к вершине сопки подъехал «виллис». Из задумчивого состояния вывел раскатистый бас:
— Товарищ капитан, грустить не положено! Нужно радоваться, что уцелели!
Я поднял голову и увидел спускающихся по сопке инженера полка и с ним двух матросов с автоматами.
Наш инженер был среднего роста, крепкого сложения, хороший специалист с характером оптимиста. Он не спеша подошел, осмотрел меня с ног до головы, потряс за плечи крепкими, как тиски, руками и, обратившись к матросам, сказал:
— Вот вам доказательство! ВВС — страна чудес. Самолет разбит, а летчик цел... И посмотрите на него, он еще недоволен...
— А чему тут радоваться, товарищ инженер? — с укором ответил я. — Да, я невредим, а на что похож самолет?
— Самолет? Сейчас тоже осмотрим, — невозмутимо проговорил инженер, подходя к фюзеляжу. — Ну и молодец, капитан! Крылышки ему оторвал как по за¬
88


казу, даже узлов крепления не повредил. Помята нижняя обшивка... Сущий пустяк...
И, как врач у постели больного, поставил диагноз:
— Завтра вывезем его на аэродром. Подвесим другие крылышки, на вал мотора — новую «вертушку», выправим обшивку, а на следующий день, капитан, пожалуйста, в полет... Самолетик будет лучше нового... Сами знаете, сколько за битого небитых дают!
— Мне кажется, за таких битых арест дают, — не замедлил ответить я.
— Ну что вы, капитан! По-моему, на вас такое не распространяется.
Оставив у самолета охрану, мы сели в машину и поехали на командный пункт.
Выслушав доклад, командир полка майор Туманов приказал мне отдыхать двое суток. Окруженный друзьями, я смотрел веселый спектакль москвичей, но тревожная мысль: «Кто виноват?» — не покидала
меня.
На другой день сообщили: комиссия установила причину остановки мотора. Техник забыл законтрить штуцерную гайку бензопровода. От вибрации она отвернулась, и бензин из баков дождем вылился на сопки.
Вроде я был не виноват. Командование даже отметило выдержку и правильность моих действий в столь сложных условиях посадки. Но я испытывал другое чувство. Я забыл о нашем золотом правиле: «Доверяй, но проверяй». Если бы я помнил его, проверил работу техника, может быть, этой аварии и не произошло.
★


ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ
Сентябрь прервал жару дождями. Началась плакучая осень. Над нашим Заполярьем чаще висели свинцово-темные, моросящие облака, чем светило солнце. Все вокруг посерело, выглядело уныло. Зелено-пестрые сопки покрыла желтизна — предвестница конца короткого северного лета. Даже замшелый гранит изменил цвет: от частых дождей и непросыхающей влаги он выглядел неприветливым, серым. Невысокие коряжистые белоствольные березки, еще не полностью сбросив свой наряд, трепетали поредевшими ржавыми листьями. Только приземистые разлапистые сосны не тронуло время: вечнозеленая хвоя скрадывала печаль дождливой осени.
Из-за непогоды, низкой облачности, частых дождей резко сократились полеты. Наступила передышка, хотя боевые дежурства не прекращались.
В моей эскадрилье прибавилось несколько исправных самолетов, однако их все равно не хватало. Каждый день дежурила половина летчиков, для остальных боевой работы не было.
Люди, привыкшие к повседневной напряженной жизни, порой не знали, куда себя деть. Одни, отоспавшись, читали книги, газеты, играли в шахматы, на бильярде, другие, если не было дождя, гоняли в футбол. Не отдыхали, а, скорее, томились, стараясь как- нибудь убить время.
Народ скучал, надо было придумать какое-то занятие, которое бы вывело всех из однообразия аэродром¬
90


ной жизни. У меня родилась мысль: время осеннее, в сопках много грибов, ягод, куропаток. Быстрые речки с хрустальной водой кишат форелью. Вот и занятие для свободных от боевого дежурства — собирать грибы, ягоды, стрелять куропаток, ловить рыбу.
Предложение понравилось. Рыбаки в первый же день принесли ведро серебристой, с красно-черными крапинками на боках форели, грибники — несколько ведер ядреных красноголовых подосиновиков и подберезовиков с тугими темными шляпками, ягодники— ведро черники и два ведра клюквы. Только охотники вернулись с пустыми патронными дисками автоматов и... без куропаток. Охота требовала навыка, а практики у наших не было. Правда, каждый охотник, как гирляндами, был увешан грибами, нанизанными на прутья.
Первый ужин с жареной форелью, грибами и киселем из черники убедил всех: отдыхать можно с
пользой. Теперь уже некогда было скучать, на безделье не оставалось времени.
Наступила зима. Формировался новый истребительный авиационный полк. Командиром назначили Алексея Маркевича, меня — заместителем. Однако Маркевич лечился в тылу, и формирование новой части легло на мои плечи.
Скоро в полк стали прибывать молодые пилоты. Многие из них прошли ускоренный курс обучения в военных авиационных училищах. Комсомольцы-добровольцы рвались в бой. А подготовка их оставляла желать много лучшего. Пришлось немало полетать с каждым, чтобы привить необходимые боевые навыки.
С первых дней нового, 1943 года полк вступил в число действующих. Только служить в нем довелось мне недолго...
С наступлением темноты 28 февраля в Мурманском порту причалили три больших океанских транспорта. Они пришли издалека, трюмы их были заполнены ценной военной техникой. Портовикам предстояла тяжелая работа. За ночь при сильном морозе нужно было извлечь из трюмов весь груз — несколько десятков тысяч тонн — и затем вывезти его за пределы города, в сопки.
91


Фашисты охотились за транспортами еще в Баренцевом море, но неудачно. Когда же корабли оказались у причалов, они решили разбомбить их в порту.
В морозном безоблачном небе густела синева. На подступах к Мурманску показался фашистский разведчик. За ним потянулись на разных высотах бомбардировщики — двухмоторные « юнкерсы ». Предпри няв так называемый «звездный» налет, фашисты хотели распылить огонь нашей зенитной артиллерии, усложнить работу прожектористов и, отыскав брешь, прорваться к Мурманску.
Как ни старались «юнкерсы» найти в небе лазейку, всюду они натыкались на мощную огневую завесу зенитных батарей.
Английские моряки, будучи частыми гостями северного порта, с похвалой отзывались о зенитчиках.
— Ваш Мурманск по огню — маленький Лондон,— говорили англичане.
Мы не видели работы зенитчиков Лондона, но наши артиллеристы действительно вели ураганный заградительный огонь. И несмотря на это, фашисты усиливали натиск.
Мне поставили задачу найти вражеский ночной аэродром и нанести по нему первый штурмовой удар. За мной последуют другие экипажи.
Скоро я был уже в воздухе... Кругом черным-чер- но. Небо усыпано звездами. Кажется, чем выше уходит самолет, тем они ближе. Высота — четыре тысячи метров.
Монотонно гудит мотор. Раскаленные выхлопные газы непрерывно текут из патрубков, слегка освещая борта самолета.
По времени подо мной должна быть линия фронта. Вглядываюсь вниз — так и есть. В темноте мелькают частые вспышки. Это по моему самолету ведут огонь зенитчики врага. Правда, фашисты стреляют на редкость плохо: снаряды рвутся далеко позади. Не изменяя высоты, скорости и курса, иду дальше на запад.
Фронт пройден...
Справа, в черной глубине, чуть поблескивает Пет- самовский залив. Хороший ориентир! Отхожу от него и начинаю поиск вражеского аэродрома. Ношусь с во¬
92


стока на запад и затем обратно, постепенно перемещаясь к югу, до рези в глазах осматриваю скрытую темнотой местность, но ничего на земле не вижу. Ни одного огонька. Фашисты хорошо замаскировали свои аэродромы.
«А может быть, они летают из Северной Норвегии?» — подумал я и взял курс на запад.
Вот справа, у одного из заливов Варангер-фьорда, показался самый северный норвежский город — Кир- кенес. Но и в его окрестностях нет никаких признаков действующего аэродрома.
Бензин в баках подходит к концу. Придется вернуться, не выполнив боевого задания. Лечу на восток и думаю: «Зря проболтался около часа».
Под левым крылом истребителя снова показался едва различимый Петсамовский залив. Вдруг вижу: ниже, впереди замигали вперемежку три огонька — красный, зеленый, белый. Самолет! Наш? Конечно нет. Зачем бы тогда ему включать бортовые огни над вражеской территорией... Может, это фашистские истребители? Тоже нет! Я знал, что по ночам они не летают.
«Бомбардировщик! — догадался я. — Наверное, его подбили, он дотянул кое-как и теперь просит посадку. Боится завалиться в сопки».
Только подумал так, гляжу: правее от меня скользнул по снегу голубоватый луч. Прожектор осветил хорошо знакомый мне по дневным налетам Луастарский аэродром. В луче садился самолет. По силуэту я сразу узнал в нем двухмоторный «Ю-88».
Правый мотор бомбардировщика не работал. Воздушный винт застыл в неподвижности.
«Ах, вот почему вы так спешили на посадку... Ну теперь, господа фашисты, я подобью ваш и левый мотор! Так сказать, для симметрии».
С этой мыслью я бросил самолет в отвесное пике. Мой истребитель был на полпути, когда «юнкере» успел приземлиться. Прожектор погас, и ночная мгла поглотила цель. С досады я даже выругался. Добыча ускользнула прямо из-под носа.
И все же я продолжал пикировать. Под крыльями моего самолета висели две небольшие осколочные бомбы. Их нужно было сбросить на рулящий «юн-
93


керс». И непременно с малой высоты, чтобы не промахнуться.
Приняв подбитый бомбардировщик, фашисты демаскировали свой аэродром. Теперь им незачем было проявлять осторожность. Все их многочисленные зенитные установки открыли сильный заградительный огонь.
Отблески выстрелов слились в багровое зарево и осветили аэродром. На его восточной окраине, примыкавшей к сосновому бору, стояли в ряд, как на параде, двухмоторные «Ю-88».
«Вот вы откуда летаете, гады! Сейчас получите».
Только успел я довернуть самолет, как ощутил тяжелый удар. Яркая вспышка ослепила меня, острая боль пронзила правую ногу.
На правом крыле заплясали языки пламени, хотя самолет пикировал. Когда до земли осталось метров четыреста, я нажал кнопку на ручке управления. Бомбы пошли вниз. Через несколько секунд на земле появились сначала два огненных всплеска, а затем два костра. Загорелись «юнкерсы».
Не выводя самолет из пике, нажал на вторую кнопку. Застучали пушки. Одной очередью выпустил все снаряды. Я знал, что при такой стрельбе стволы пушек могут сгореть, но это меня уже не беспокоило: они мне больше не понадобятся.
Перед самой землей вдруг вспомнил: забыл передать по радио, что обнаружил действующий аэродром. Я так рванул ручку управления на себя, что самолет мгновенно выскочил из пике и полез на высоту.
Мне нужно было забраться как можно выше, чтобы с помощью ультракоротковолновой радиостанции передать донесение.
О моем намерении, может быть, догадались и вражеские зенитчики. Они усилили огонь. Горящий истребитель в темном небе был для них отличной мишенью.
Наконец мне удалось вырваться из зоны зенитного огня. Я облегченно вздохнул и взглянул на приборную доску, чтобы узнать высоту. Но вместо светящихся циферблатов увидел зияющую пустоту. Вырванная взрывом зенитного снаряда доска с приборами перевернулась и повисла над моими ногами.
94


В ночном полете приборы — глаза летчика. Без них он слеп.
С тревогой включил радиостанцию: а вдруг и она разбита? Начал передавать донесение:
— «Казбек»! «Казбек»! Я «Сокол»! Я «Сокол»! Действует аэродром квадрат номер... Самолет горит. Сам ранен. Лететь не знаю куда. Дайте курс! Я «Со- кол», я «Сокол»... Прием, прием...
Ответа ждал какие-то секунды! Но какими долгими они показались...
— «Сокол»! «Сокол»! Я «Казбек»! Я «Казбек»! Вас не понял. Вас не понял. Повторите. Повторите! Включаем пеленгаторы. Давайте позывные, давайте позывные. Прием, прием!
Меня охватило еще большее волнение. Повторив донесение, я отсчитал позывные для настройки пеленгаторов.
— Вы уклонились вправо... Сильно вправо! Доверните сорок влево! Сорок влево! Понятно?!
— Понятно! — крикнул я в ответ, доворачивая самолет.
Выйдя на курс, дал мотору форсаж. Истребитель, как подстегнутый, рванулся и на максимальной скорости понесся вперед, выбрасывая языки пламени. Я хорошо знал, что при таком режиме работы мотор минут через десять может взорваться от перегрузки. Но другого выхода не было. Требовалось как можно скорее проскочить безлюдную горную тундру.
На форсаже пролетел немного. Нестерпимая боль в раненой ноге мешала пилотировать. Пришлось снять ее с педали.
А тут подкралась новая беда: видимость стала ухудшаться. Сквозь прозрачное стекло фонаря едва различались звезды, служившие мне ориентирами.
«Неужели попал в облака? — пронеслась в голове тревожная мысль. — Не должно быть. Прогноз оказался точным. Облаков на маршруте нет. Это дым закоптил стекло. Что делать? Сбросить фонарь? Тогда огонь начнет жечь лицо. Но и иначе поступить нельзя. Вслепую долго не пролетишь, завалишься!»
Перехватив левой рукой ручку управления, правой нажимаю на аварийный рычаг. Фонарь немного приподнялся. Бешеный поток встречного ветра быстро
95


сорвал его. Кабина открылась. Я увидел звездное небо. Огонь с крыла стал временами залетать ко мне в кабину. А ведь пожар — самое страшное в полете.
Заслонив лицо кожаной рукавицей, я наклонился вперед и прижался лбом к стеклу кабины. Машиной управлял левой рукой и левой ногой.
В таком неудобном положении пролетел еще немного. А огонь, несмотря на то что я все время сбивал его скольжением на левое крыло, разгорался все сильнее. Я терял кровь. Силы меня оставляли...
Сознание подсказывало, что нужно сейчас же, не дожидаясь взрыва бензиновых баков, выброситься с парашютом. Но от этого шага удерживала другая опасность: в каменистых сопках, заваленных глубоким снегом, с перебитой ногой далеко не уйдешь. И я тянул, тянул до последней возможности...
Вдруг далеко внизу, на фоне снежного покрова, отчетливо проступила темно-матовая лента. Подо мной был Кольский залив.
От сердца отлегло: до аэродрома — рукой подать. Появилась надежда на спасение. Не теряя ни секунды, я передал последнюю радиограмму:
— Немедленно включайте прожекторы! Садиться буду с ходу, с остановленным мотором. Включайте прожекторы!..
Только приготовился было слушать ответ с земли, как раздался грохот. Взорвались бензиновые баки.
В одно мгновение я освободился от привязных ремней. Подтянувшись на руках, хотел перевалиться через борт, но не смог: сильно ослабел из-за большой потери крови.
«Сгорю!»—пронзила голову страшная мысль. Мне снова удалось поймать ручку управления и резко подать ее до отказа вправо. Самолет, еще послушный элеронам, перевернулся через крыло и лег на спину. Оказавшись вниз головой, я сразу же толкнул ручку от себя — вперед. Теперь сработали рули глубины, и моя охваченная огнем машина резко перешла на вертикаль.
Сила инерции подобно катапульте вышвырнула меня из кабины. Не успел я опомниться, как в ушах засвистел ветер. Ледяной и колючий, он жег, перехва¬
96


тывал дыхание. Казалось, что лечу в бездонную черную пропасть.
Уже в самом начале, когда падал «нормально» — лицом вниз, — я начал правой рукой судорожно искать на левой стороне груди вытяжное прямоугольное кольцо. Хотел схватить его, сжать намертво и рвануть в сторону... Но пока я нащупывал кольцо, меня вдруг перевернуло на спину. Тут я увидел страшную картину. Горящий истребитель несся за мной следом.
Открывать парашют было нельзя. Самолет сразу бы догнал меня и сжег.
Нужно было ждать... и контролировать падение, отсчитывая в уме секунды.
Трудно, невероятно трудно в такой обстановке сохранить самообладание и выдержку. Мне помог в этом спорт. Еще до войны я увлекался парашютными прыжками. Особенно любил затяжные.
Я падал... и считал секунды. Тридцать, тридцать пять, сорок. Потеряно уясе более двух тысяч метров высоты. Дальше медлить нельзя. Стальное кольцо у меня уже в руке... Рывок... Но что это? Тросик, открывающий ранец парашюта, почему-то не выдернулся из гибкого шланга. Двумя руками удается все-таки вырвать его... За спиной послышался знакомый шелест шелка, и тело вздрогнуло от сильного динамического удара. Унты и левая рукавица отлетели прочь. Парашют раскрылся. Падение сразу же замедлилось, но не надолго. В этот миг я с ужасом увидел, что шелковый купол, складываясь, быстро удаляется от меня. Все стало ясно: силовые лямки парашюта, перебитые осколками зенитного снаряда, не выдержали рывка и оборвались.
Снова заунывно засвистел ветер, обжигая лицо и перехватывая дыхание. Я падал, мучительно сознавая скорую неотвратимую смерть. Короткий, резкий удар о гранит, и от меня останется лишь мокрое пятно. Страшно стало. Как не хотелось умирать! Мысли мои оборвались внезапно...
Сколько я находился без сознания, не знаю. Очнулся от невыносимой боли во всем теле. Изо рта шла кровь. Вначале не понял, что со мной произошло. Но постепенно сознание стало проясняться. Вспомнил и сам не поверил, что остался жив.
97


А уцелел я случайно, только потому, что упал на скалу сопки под скользящим углом и угодил ногами в глубокий сугроб. Пронизал его насквозь, но землю не зацепил. Словом, произошел редчайший случай.
...В горячке попытался встать, но боль, как электрический ток, пронзила все тело и бросила меня снова в снег. Я лежал без унтов и левой перчатки. Все это осталось в кабине при выброске из самолета. И не было сил защититься от холода.
Тишина... Ночное безмолвие окутало сопки. Лишь гранит иногда потрескивает от мороза. Кажется, слышу, как перестает пульсировать кровь в коченеющих ногах и в левой руке.
Веки будто наливаются свинцом. Хочется заснуть. Но какой-то внутренний голос настойчиво подсказывает мне: «Не засыпай! Не засыпай! Открой глаза!»
До слуха донесся скрип снега. Кто-то идет... А может быть, это только показалось. Хотел крикнуть и чуть не захлебнулся кровью. Шаги удалялись... Что делать? Что делать? Вспомнил: у меня же есть пистолет! К счастью, перед вылетом я зарядил его не по правилам. Кроме положенной обоймы взял девятый патрон и загнал его в канал ствола. Так что перезаряжать оружие было не нужно. Нащупав пистолет, я вынул его из кобуры, снял с предохранителя и дал два выстрела. Еще не улеглось эхо, как раздался чей- то голос:
— Кто стреляет?!
Вместо ответа я выстрелил еще два раза. Кто-то подошел ко мне и, наклонившись, спросил:
— Вы кто? Что с вами случилось?
— Летчик... Командир... Разбился... Отмерзают ноги... — процедил я сквозь зубы.
Не раздумывая, неизвестный сбросил с себя полушубок и завернул в него мои замерзшие ноги. Потом снял с шеи шерстяной шарф и замотал мне левую руку.
— Товарищ командир! Потерпите. Смотрите не засыпайте. Я сбегаю на аэродром, за народом.
Неизвестный скрылся в темноте. Это был солдат с нашего аэродрома. Он шел от друзей с зенитной батареи и оказался здесь случайно.
98


Сколько времени прошло, пока за мной явились люди, не знаю. Помню только, что это были летчики. В спешке они забыли взять носилки и несли меня на полушубке до аэродрома. Оттуда я был немедленно доставлен на санитарной автомашине в госпиталь.
Просвечивание закончилось. Я лежал на холодном столе в рентгеновском кабинете. Врачи отошли в сторону и, словно заговорщики, начали тихо совещаться, перемешивая русскую речь с латынью.
Мой обостренный слух уловил:
— Травмы внутренних органов... Смерть наступит через несколько часов.
Неутихающая боль истерзала меня. А разговор врачей возмутил...
— Вы... вы... жестокие, бессердечные люди... Я все слышал. Не мучьте меня больше... Дайте что-нибудь! — выкрикнул я.
— Товарищ летчик! Не надо волноваться. Потерпите, дорогой. Мы постараемся вам помочь... Потерпите, — ласково и взволнованно говорила женщина- врач, склонившись надо мной.
Я требовал:
— Дайте что-нибудь! Дайте!
Врачи у столика продолжали совещаться. Их разговор прервал чей-то громкий голос:
— Сестра, вот ключи. В кабинете в шкафу на верхней полке — склянка. Принесите, пожалуйста, ее.
Дверь открылась. Из коридора в кабинет на мгновение ворвался свет. Женщина-врач держала мою руку, проверяя пульс.
Снова открылась дверь. Шаги...
— Принесли? Дайте ему выпить.
Я слышал, как булькала жидкость. Потом стакан поднесли к моим пересохшим губам, чуть-чуть приподняв мне голову.
— Выпейте, товарищ летчик, и вам будет легче.
Я пил не отрываясь. Пил, не ощущая ни запаха, ни вкуса, пока не осушил стакан. Сестра осторожно опустила мою голову. Прошло минуты две-три. Боль будто улетучилась, а силы стали прибывать. Я рывком поднялся. Сел, опустив со стола ноги, и крикнул:
99


— Безобразие! Как вам не стыдно? Почему меня раздели! Отдайте белье. Где летное обмундирование? Завтра полеты. Будут летать молодые летчики. Я должен быть с ними... Отдайте! Пустите!
Перепуганная сестра и подоспевшие врачи уложили меня.
Теперь зашумел начальник.
— Сестра! С какой полки вы взяли склянку?
— Со средней, товарищ начальник.
— Так и знал. Перепутали. Ведь я же вам ясно говорил: с верхней, с верхней полки. А вы... вы принесли ректификат. Вы дали ему стакан неразбавленного спирта.
Начальник госпиталя метал громы и молнии, отчитывая провинившуюся медицинскую сестру, а я вдруг почувствовал себя более чем хорошо. Стакан спирта не только заглушил боль, но и, как потом говорили врачи, вывел меня из шока, грозившего смертью.
Воспользовавшись моим «веселым» настроением, врачи вправили мне выбитую из сустава левую руку, обработали рану на ноге и наложили гипс. Затем меня перенесли в отдельную палату, которая ранее была кабинетом начальника госпиталя...
О моем несчастье стало известно командующему Северным флотом адмиралу Арсению Григорьевичу Головко, который любил своих подчиненных, дорожил жизнью каждого моряка. Он немедленно вызвал ко мне главного хирурга флота, полковника медицинской службы, профессора Дмитрия Алексеевича Арапова. А тот находился далеко, идти ему пришлось морем на быстроходном торпедном катере.
Трудным был этот переход вблизи скалистых берегов. Почти всю ночь моряки мужественно боролись с волнами, штормовым ветром, слепящим снегом и на рассвете доставили хирурга в госпиталь.
Ночью меня мучили кошмара, только перед утром немного забылся. Очнулся от прикосновения чьей-то руки и увидел склонившегося надо мной пожилого человека с побеленными сединой волосами. Из-под густых темных бровей смотрели добрые карие глаза. Это был Дмитрий Алексеевич Арапов.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он. — Где болит?
100


— Все болит... Это, наверное, конец?..
— Что вы. И жить будете, и даже летать. Хотите летать?
— Авиация — моя жизнь.
— Значит, будете летать, — спокойно и уверенно произнес Дмитрий Алексеевич. — А сейчас придется немного потерпеть. Хочу осмотреть вас.
Хирург простукивал меня и ощупывал. А я терпел, кусая губы, чтобы не закричать.
— Что больше всего вас беспокоит?
— Нога. Ступню нестерпимо жжет.
Дмитрий Алексеевич приказал снять с ноги гипс.
— Где сильнее всего болит?
— В пятке.
— Дайте снимок, — потребовал главный хирург у одного из врачей.
— Ясно, — задумчиво произнес он, просмотрев пленку на свет. — Нерв ущемлен. Нужно удалить осколок.
— Но больного нельзя трогать с места, — заметил главный врач госпиталя.
Дмитрий Алексеевич задумался.
— Попробуем оперировать прямо на кровати.
Операция длилась около часа. Осколок долго не
могли найти. Немного подумав, главный хирург сказал:
— Перенесем его в рентгеновский кабинет.
С осторожностью, на какую только способны человеческие руки, меня переложили с кровати на носилки и понесли. Под рентгеноскопом операция продолжалась еще минут сорок. Наркоз давно перестал действовать. Наконец Дмитрий Алексеевич нашел и извлек из сухожилий маленький кусочек темного металла. Вместе с осколком он словно вынул и боль. Ногу перестало жечь.
Прошло двое суток. И вот я снова лежу на операционном столе — предстоит операция правой почки. Она травмирована и не перестает кровоточить. Лицо мне накрыли марлевой салфеткой. Не знаю почему, но я чуть сдвинул ее и мог видеть все, что происходит вокруг. Дмитрий Алексеевич, в белой шапочке, с повязкой на лице и в фартуке, стоял рядом. Вдруг стало очень светло...
101


Чувствую, как правый бок мне протирают спиртом, как вонзается в кожу игла. Операцию делали под местной анестезией, опасаясь, что общего наркоза не выдержит сердце.
— Скальпель! — произнес Дмитрий Алексеевич.
«Началось», — подумал я.
Я почти не чувствовал боли. Было лишь неприятное ощущение скрипа кожи под скальпелем.
Неожиданно из разреза брызнула кровь, облив профессору повязку на лице и клеенчатый фартук. Дмитрий Алексеевич что-то крикнул, а я ощутил невероятную боль. Его правая рука стремительно ворвалась ко мне внутрь и будто сжала там все тисками.
— Что вы делаете?! — не своим голосом закричал я. — Не могу терпеть! Дайте наркоз!
Дмитрий Алексеевич тоже кричал:
— Пульс! Пульс! Сердце!..
Больше я не слышал его слов.
От боли я «зашелся».
Проснулся... Мне было хорошо. Никакой боли. Светит яркое солнце. Поют птицы. Журчит струями фонтан. И страшно хочется пить!
— Дмитрий Алексеевич! Он открыл глаза... — произнесла стоявшая рядом женщина в белом.
Вода перестала журчать. До меня донеслись гулкие шаги, и я увидел Дмитрия Алексеевича.
— Проснулись? Очень хорошо. Как себя чувствуете? Боль есть?
— Нет... Стало лучше, — ответил я.
— Ну вот и хорошо. Так и должно быть.
— Дмитрий Алексеевич, я отлетался? Почку-то, наверное, оттяпали?
— Зачем? Она еще понадобится... Почка была травмирована. Пришлось подштопать разрыв.
Тринадцать суток моя жизнь висела на волоске. На четырнадцатые — наступил кризис, и я уснул. Спал, не просыпаясь, более двадцати часов.
Когда проснулся, у кровати стоял Дмитрий Алексеевич. Он сказал:
— Молодец! Выдержал! Теперь дело на поправку пойдет!..
Вскоре, по моей просьбе, меня перевели из отдельной палаты в общую. Стало веселее. Часто навещали
102


друзья. Они приносили новости и печальные и радостные.
Особенно обрадовала меня весть о победе летчи- ков-гвардейцев под командованием Героя Советского Союза Петра Сгибнева над «неуловимым» фашистским асом Рудольфом Мюллером. Приказом командира полка этот сбитый самолет записан на боевой счет молодого летчика Николая Бокия, начавшего войну в звании сержанта.
Взятый в плен обер-фельдфебель Мюллер оказался кавалером высшего Рыцарского креста и многих других орденов, любимцем самого шефа гитлеровской авиации. По приказу Геринга для него построили особый, несерийный «мессершмитт» со сверхмощным мотором и высокими аэродинамическими качествами. Истребитель обладал гораздо большей, чем у его собратьев, скоростью, маневренностью, скороподъемностью.
После многих побед на Западе над английскими и американскими летчиками шеф послал Рудольфа Мюллера «выправить положение» на восточный фронт, помочь завоевать господство в воздухе. Так фашистский ас оказался в далеком Заполярье, за 69-й параллелью.
И надо признать, Мюллер за короткий срок причинил нам немало неприятностей. Трудность борьбы с ним заключалась в том, что он избегал воздушных боев, не участвовал в них даже тогда, когда его коллегам приходилось очень туго. Во время таких схваток гитлеровский ас со своим ведомым держался выше всех и, как хищник, высматривал добычу. Стоило кому-либо из наших летчиков оторваться от своей группы, как он внезапно налетал на него и почти в упор открывал огонь. А стрелял Мюллер довольно неплохо, уничтожал цели обычно с первой атаки. Жертвами его становились обычно молодые, неопытные истребители.
Мы не раз пытались перехватить Мюллера, но безуспешно. Завидев советских истребителей, он немедленно уходил.
Фашистский ас казался действительно неуловимым. Но, как говорится, сколько веревочке не виться, а быть концу. Подобрали к нему «ключик» советские летчики
103


во главе со своим двадцатидвухлетним командиром Петром Сгибневым.
Однажды этот герой, подобно ракете, влетел в нашу палату. Невысокого роста, сероглазый, с тонкими чертами лица, капитан весело и громко произнес:
— О, сколько вас тут! Я не лишний?!
— Что ты, друг, — ответил я за всех. — Очень рады видеть тебя.
— Коли так, коллегам салют! — и Сгибнев, пожимая руки друзьям, подошел к моей кровати. — Как здоровье?!
— Спасибо, Петя... Потихоньку поправляюсь. Скоро разрешат прогулки...
— Рад за тебя... Ну, а чтобы ты быстрее пошел на поправку, вот тебе витамины настоящие: лук репчатый, чеснок ароматный. Сам ешь на здоровье и соседей угощай. Твои земляки-москвичи прислали...
Под одобрительные замечания и смех присутствующих Петр выложил содержимое своих карманов на тумбочку, где стояли графин с морсом и стаканы.
— Вот вам, братцы, и готовый натюрморт: графинчик, лучок, чесночок! Чем не картина? Ваше мнение, товарищ художник? — весело спросил Сгибнев моего соседа-капитана, который неплохо рисовал.
— Что ж, — улыбаясь, ответил капитан. — Натюрморт что надо. Можно выпить и закусить...
— Спасибо, Петя! — поблагодарил я. — А теперь разреши от себя и всех присутствующих поздравить тебя с победой над Мюллером! Мы только что говорили о тебе. Легок ты на помине...
— Не меня нужно поздравлять, а Николая Бо- кия, — лукаво сощурив озорные глаза, отозвался Сгибнев. — Ведь на его счет записана победа над Мюллером.
— Это нам известно, Петя... Но мы слышали про ваш бой от третьих лиц. А ты, так сказать, первоисточник. Расскажи, как же вы подловили «неуловимого».
— Просим! Просим! — хором поддержали меня соседи по палате...
Петр Сгибнев с виду был похож на мальчика. Но у этого мальчика на кителе уже красовались: Золотая Звезда Героя, орден Ленина, два ордена Красного Зна¬
104


мени. Капитан поправил сползающий с плеч белый халат, пристроился на одной из коек и неторопливо начал рассказ.
— Этот воздушный бой летчики моего полка начали без меня. Я с ведомым выполнял другое задание. Сопровождал до Лов-озера транспортный самолет ♦Ли-2». Проводили мы подопечного до безопасного района, развернулись и легли на обратный курс.
Летим... Высота четыре тысячи. На небе — ни облачка, ни дымки. Видимость редкостная. Под крылом — пятнистая тундра, справа Баренцево море, будто перепаханное серо-зеленое поле.
Полпути пролетели спокойно. В эфире — тишина. Вдруг заговорил «Казбек» — аэродромная радиостанция:
— «Кама-30»! «Кама-30»! Курс сто двадцать. Зимняя Мотовка, Зимняя Мотовка. Большая группа истребителей противника. Большая группа истребителей противника!..
Эге, думаю. Ребята уже в воздухе. А «Кама-30», как положено, отвечает:
— Вас понял! Вас понял!
Выслушав разговор по радио, спрашиваю у ведомого:
— Поняли обстановку?
— Понял, — отвечает он.
— Тогда поднаберем высоту, пригодится..#
Снова заговорил «Казбек». Он передал «Каме», что
группа новых самолетов «Фокке-Вульф-190» в сопровождении «мессершмиттов» продолжает полет к Мурманску.
Ведущий нашей группы истребителей тут же определил, кому какие цели атаковать. Через несколько секунд мои орлы, перехватив фашистов, навязали им воздушный бой.
— Началось! — говорю ведомому.
Мы увеличили скорость... Далеко внизу показались наши аэродромы. Над ними на разных высотах в вихре боя кружились наши и вражеские самолеты.
— Поможем! — говорю ведомому, а сам, по привычке, осматриваю небо. Вдруг замечаю над каруселью дерущихся пару «мессеров». Впереди идет по¬
105


лосатый, за ним второй, на вытянутой дистанции — обычной, грязно-серой окраски.
— Видишь полосатого? —- спрашиваю ведомого, а сам начинаю волноваться. Знаю, что этот камуфлированный истребитель пилотирует Мюллер.
— Вижу! — отвечает напарник.
— Хорошо... Используем тот же прием, которым пользуется этот фашист. Пошли на солнце!
Дали моторам полные обороты, винты на малый шаг и в набор. Район боя обошли южнее, не спуская глаз с Мюллера и его ведомого. Фашисты не заметили нас. Упоенные легкими победами, они, видимо, даже мысли не допускали о том, что выше их может кто- либо находиться, и поэтому глядели только вниз, высматривая добычу.
Когда мы набрали семь тысяч метров и заняли выгодную позицию, я приказал ведомому:
— Иду в атаку! Оставайся на высоте. В случае чего прикроешь.
Дальше все было разыграно как по нотам. Пикируя по лучу солнца, я быстро сблизился с Мюллером. Правда, он каким-то чутьем угадал грозящую опасность и, чтобы выйти из-под удара, бросил машину в переворот. Но я успел поймать в прицел правое крыло «мессера» и выпустил очередь из тридцатисемимиллиметровой пушки. От полосатого полетели огненные брызги и куски дюраля.
Пока Мюллер соображал, что с ним произошло, его подбитый истребитель уже успел войти в спираль и, сделав два витка, оказался на высоте, где шел воздушный бой. Тут ему порцию снарядов добавил не- растерявшийся Николай Бокий. Меткой очередью он разбил радиатор полосатого. Мотор «мессершмитта» заклинило.
Мюллеру пришлось выбирать одно из двух: или выпрыгнуть с парашютом и сдаться в плен, или планировать до последней возможности, рискуя разбиться при посадке в сопках.
Но он, видимо, еще не терял надежды на спасение и повернул на юг, рассчитывая подальше уйти в тундру.
Уверенный, что Бокий добил Мюллера, я бросился
106


на перехват его ведомого. Но тот, форсируя мотор, поспешил удрать. Я за другим. Догнал. Шлепнул...
Вдруг меня охватила тревога: а где же сам ас? Наконец увидел его. Всеми силами сохраняя высоту, он искал место для посадки. Надо было срочно принимать меры. Если Мюллер где-либо благополучно приземлится, то встанет на лыжи и уйдет! Опыт у него есть: два раза уходил после вынужденных посадок.
Дотянув до заснеженного озера, расположенного в пяти километрах южнее нашего аэродрома, полосатый с ходу сел...
Я немедленно сообщил об этом по радио в полк и приказал подготовить к вылету «По-2» на лыжах.
Мы с ведомым сели. Смотрю «По-2» уже ждет меня с работающим мотором, а рядом стоит инженер по вооружению с автоматом. Я подрулил к нему, выскочил из кабины истребителя и крикнул:
— Скорей в самолет! Надо ловить Мюллера!
Спустя несколько минут, мы уже кружили на
«По-2» над озером. «Мессершмитт», оставив на снегу глубокую борозду, лежал на животе с погнутым винтом. Его кабина была открыта. От самолета к скалистому берегу тянулся лыжный след. Мюллер ушел. Лыжня обрывалась среди лобастых валунов. Возможно, там он и затаился.
Возвратившись к озеру, я с ходу сел и подрулил к полосатому. Не выключая мотора, мы с инженером выскочили из кабин и поспешили к «мессеру». Все его приборы оказались целыми. Следов крови не было видно. Значит, осколки снарядов не зацепили летчика. Не побился он и на посадке.
На сиденье лежал парашют. Я вытащил его на крыло, осмотрел. В кармашке ранца оказалась карточка, похожая на визитную: «Обер-фельдфебель Рудольф Мюллер».
— Мы не ошиблись! — сказал я с досадой. — Это был неуловимый Мюллер... Опять удрал...
— Видно, спортсмен, — заметил инженер. — Если на лыжах хорошо ходит, за ночь далеко махнет...
— На этот раз не уйдет! — твердо возразил я.— Поймаем его, голубчика!.. Летим обратно, а то скоро совсем стемнеет.
107


Возвратившись на аэродром, я сел в машину и поехал к командующему ВВС и обо всем ему доложил.
Были немедленно приняты меры для поимки Мюллера. Пограничникам приказали усилить наблюдение на том участке, где он, возможно, попытается перейти государственную границу.
На следующее утро мы с инженером снова вылетели на «По-2» искать фашистского аса. Нам удалось напасть на его след. Мюллер оказался отличным лыжником. За ночь он прошел около девяноста километров от места вынужденной посадки. Далее лыжня терялась в лесном массиве.
Данные разведки мы передали по радио пограничникам. Они выслали навстречу Мюллеру группу лыжников с собаками. На исходе дня пограничники нашли наконец беглеца. Он спал под нависшей скалой, утомленный стопятидесятикилометровым лыжным марафоном.
«Непобедимый» Мюллер не сопротивлялся. Покинув свою берлогу, он вскинул руки, побледнел и нев нятно залепетал по-русски:
— Рус, не стреляйт! Гитлер капут!..
Когда Рудольфа Мюллера доставили к нам на аэродром, все свободные от боевого дежурства летчи ки захотели взглянуть на фашистского аса. Не скрою, и я надеялся услышать от него много интересного. Но разрекламированный гитлеровцами воздушный «рыцарь» меня глубоко разочаровал. Представитель «высшей арийской расы» оказался с мелкой и жалкой душонкой. С необычайной легкостью он отказался от фашистских идей, от своего кумира Гитлера и заботливого покровителя Геринга. Мюллер охотно рассказал о себе, о начальниках и летчиках, которых знал, назвал все известные ему аэродромы и раскрыл систему их охраны. Ради спасения собственной шкуры он готов был пойти на все.
В общем, жалкое впечатление произвел на нас любимец Геринга, — закончил свой рассказ Герой Советского Союза Петр Сгибнев.
Вскоре я узнал еще одну интересную новость. Мой товарищ Захар Сорокин вернулся из тыла в полк. Кто бы мог подумать, что он с двумя протезами ног будет летать на боевом истребителе, останется в строю до
108


конца войны, проведет много воздушных боев, собьет двенадцать вражеских самолетов и получит высокое звание Героя Советского Союза.
Во второй половине апреля меня навестил Орлов, ставший уже прославленным летчиком. На его счету было двенадцать сбитых самолетов врага. Павел командовал эскадрильей. Грудь моего друга украшали два боевых ордена Красного Знамени. За исключительное мужество, проявленное в боях, он был представлен к высшей награде — званию Героя Советского Союза.
Меня все больше и больше охватывала тревога: поправлюсь, но летать больше не придется. А это было самым страшным. Узнав о моем настроении, Павел сказал:
— Ты напрасно так тяжело переживаешь. Ведь этой участи не минует никто из нас. Один уходит с летной работы раньше, другой позлее. Всю жизнь не просидишь в самолете. Рано или поздно, а штабной работы не миновать. Поправишься, поступай в академию. Скажу по секрету о своей мечте. Выполню последний боевой полет и попрошусь на учебу.
— Чтобы перейти на штабную работу? — поймал я Орлова на слове.
— Зачем же сразу на штабную? Еще немного полетаю, — чуть смутившись, ответил Павел.
— Ну вот, а меня успокаиваешь.
— Нет, не успокаиваю. Просто говорю правду. Я хорошо понимаю твое состояние, но ведь безвыходных положений не бывает, и жизнь твоя не зашла в тупик. Если поискать выход — найдешь. Твой характер я знаю. Потому и говорю уверенно...
Вот так теплым, дружеским словом Павел поддержал меня в трудную, очень трудную минуту.
Разговаривая с Орловым, я заметил в его глазах затаенную грусть.
— А ты, Паша, тоже что-то невесел?
— Верно... Устал немного и очень соскучился по дому, по родным... Понимаешь, по малышу тоскую... В последние дни почему-то особенно, сам не пойму...
— Наверное, много думаешь о семье?
— А кто не думает?
Он уклонился от прямого ответа, но я, зная о неж¬
109


ной любви Орлова к семье, больше не стал задавать ему вопросов.
Прощаясь, Павел пожал мне руку и сказал:
— Не грусти, поправляйся скорее, а там будет видно...
Тогда я не предполагал, что эта встреча с Павлом окажется последней.
В конце апреля 1943 года фашистские бомбардировщики пытались бомбить Мурманск. Фашистов не только не пропустили, но и крепко потрепали.
Один из подбитых вражеских бомбардировщиков сел вблизи Мурманска на заснеженное озеро. В составе экипажа «юнкерса» оказался большой авиационный командир, которого фашисты решили спасти.
Уже на рассвете посты наблюдения передали на наши аэродромы:
— На бреющем полете, курсом сто пролетел легкий транспортный самолет в сопровождении восьми « мессершмиттов ».
На перехват вражеских самолетов поднялись наши гвардейские истребители. Был среди них и Павел Орлов.
Встреча произошла над озером, где лежал, распластав свои темно-серые крылья с черными крестами, фашистский бомбардировщик. Начался воздушный бой, Он шел на очень малой высоте и при плохой видимости. Над сопками, чуть не задевая за их вершины, плыли с севера мрачные облака, местами сея крупу.
Наши летчики заставили фашистов повернуть назад. Началось преследование...
Тогда фашисты вызвали подкрепление. Прилетело несколько новых истребителей «Фокке-Вульф-190».
Обстановка сильно усложнилась. Сил у противника оказалось теперь больше. В этом бою фашисты не досчитались нескольких своих самолетов, но и наши летчики понесли тяжелую утрату. Погиб Павел Орлов.
А дни летели... Вскоре меня проведал Дмитрий Алексеевич Арапов, который стал самым близким мне человеком. Его сопровождали три врача, старшая сестра госпиталя и «хозяйка» нашей палаты Машенька.
Главный хирург флота приветливо поздоровался со всеми, а затем подошел к моей койке.
110


— Ну, как себя чувствуем? Как настроение? — спросил он, взяв мою руку, чтобы проверить пульс.
— Спасибо, Дмитрий Алексеевич! — отвечал я. — Теперь лучше. Только лежать надоело. Хочется хотя бы немного постоять на ногах.
— Приятно слышать, — улыбнулся Дмитрий Алексеевич, отпуская мою руку. — Пульс хороший... Как думаете? — спросил он врачей. — Дадим ему постоять?..
— Конечно... можно, — ответили врачи.
— Вот и отлично.
Осмотрев других больных, Дмитрий Алексеевич снова вернулся ко мне. С его помощью я встал с постели. Ноги были будто ватные.
Задыхаясь от волнения, я даже шагнул вперед, поддерживаемый сильными и добрыми руками главного хирурга. Это был мой первый шаг к прежней, нормальной жизни.
Перед уходом Дмитрий Алексеевич сказал:
— Вашим здоровьем интересовался командующий флотом адмирал Головко. Зная ограниченные возможности фронтового госпиталя, он посоветовал мне эвакуировать вас в тыл.
— Что вы, Дмитрий Алексеевич! — запротестовал я. — Никуда отсюда не поеду. Не хочу покидать Север, фронт! Попрошу передать командующему большое спасибо за внимание и мою просьбу не отправлять меня в тыл. Поправлюсь и здесь.
— Волноваться не надо, — как всегда, спокойно возразил Арапов. — Вашу просьбу выполню. Подумаем, как лучше организовать ваше дальнейшее лечение. Поправляйтесь! До скорой встречи...
Жизнь брала свое. Вначале я научился стоять возле кровати, затем с помощью товарищей стал потихоньку ходить по палате, а в конце апреля мне разрешили первую прогулку.
Трудно передать мое состояние, когда я, выйдя из госпиталя, вдохнул полной грудью пьянящий аромат морского воздуха, окинул взглядом сопки, поросшие карликовыми березками, взглянул на голубое небо, от которого уже отвыкли глаза. Все радовало, все пере-
111


подняло счастьем. Опираясь на плечо санитара, добрел до небольшой бухты, где находился причал для катеров, и присел на прогретый весенним солнцем уступ гранита. Передо мной поблескивал зеленоватыми волнами величественный и суровый Кольский залив. Метрах в двухстах от берега, при входе в бухту, усеченным конусом выпирал из воды небольшой безымянный островок. Примерно год назад он был немым свидетелем вынужденной посадки на воду моего друга Алексея Маркевича. Мотор его истребителя остановился над серединой Кольского залива, на предельно малой высоте...
Навеяла воспоминания и высокая сопка с одинокой березкой на плоской, как стол, вершине. В августе прошлого года на нее, после неравного воздушного боя, опустился на парашюте тяжело раненный летчик- истребитель Эмиль Дилаиян.
С залива долетел гул мотора. Я поднял голову и увидел катер. Он шел на большой скорости, отваливая по сторонам, словно огромными лемехами, пенисто-зеленые волны.
Когда он, застопорив моторы, подходил к пирсу, я узнал его. Это был катер адмирала А. Г. Головко.
«Никак сам командующий пожаловал к нам?» — подумал я, приподнимаясь с гранита.
Но среди офицеров, сошедших на пирс, адмирала Головко не было. Зато я сразу узнал Дмитрия Алексеевича Арапова и заковылял ему навстречу.
Главный хирург подошел ко мне и с доброй улыбкой протянул руку:
— Гуляете? Похвально! Здравствуйте!
— Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич!
— Ну какой вы молодец! Хоть сейчас отправляй в полет...
— Эх, если бы так! Не скоро мне, видно, доведется подняться в небо...
— Почему не скоро? Окрепнете, наберетесь сил и опять будете летать. Не надо только спешить. А то, как говорится, поспешишь — людей насмешишь...
— Что верно, то верно. Буду строго следовать вашим советам.
— Вот и отлично... А я привез для вас приятную весть... Командующий флотом дал согласие долечи¬
112


вать вас здесь, в условиях севера. Так что эвакуация в тыл отменена...
— Вот здорово! — воскликнул я обрадованно. — Спасибо вам, Дмитрий Алексеевич!
— Ну, ладно, ладно... Вы готовы к отъезду?
— Хоть сейчас! Как по тревоге!
— Зачем же по тревоге. Зайдем в госпиталь, поговорим с врачами, тогда и в путь.
— А куда?
— В Кильдинстрой... Бывали там — в доме отдыха флота?
— Как же, два раза, после первого и второго ранений. Чудный уголок. Тишина, покой. Хороший уход.
— Рад, что там вам понравилось. А сейчас в Киль- динстрое будет особенно хорошо: весна наступает.
За разговором мы с Дмитрием Алексеевичем незаметно дошли до госпиталя. Я вернулся в палату и объявил:
— Дорогие друзья, желаю вам быстрой поправки. А я уезжаю в Кильдинстрой. Буду жить в доме отдыха Флота, а долечиваться в армейском госпитале.
— Ну что ж, капитан, желаем и тебе скорого выздоровления! — ответил за всех мой сосед по койке.
— Спасибо!
Я быстро собрал свои вещи, раздал папиросы, которые приносили мне друзья, и покинул палату.
Затем попрощался с врачами и сестрами, высказав им искреннюю благодарность за заботу и внимание.
Сотрудники дома отдыха тепло встретили нас. Для меня была приготовлена отдельная уютная комната. После обеда мы побывали в армейском госпитале. Там Дмитрий Алексеевич рассказал врачам обо всем, что произошло со мной, посоветовал, как меня дальше лечить.
Летели дни. Прошла весна, наступило лето, на редкость жаркое. Все вокруг тонуло в цветах и зелени. Наслаждаясь красотой природы, я любил бродить по сопкам. Домой возвращался всегда с букетом ярких северных цветов.
Однажды — это было уже в конце июня — меня встретили с прогулки моряки-североморцы.
113


— Товарищ майор! — заговорили они наперебой.— Есть приятная для вас новость. С вас причитается... Согласны?
— Смотря за что, — ответил я...
— А вот за что — читайте!
Один из моряков-подводников передал мне нашу центральную газету «Красный Флот».
Прочитав сообщение, опубликованное на первой полосе, я был тоже приятно удивлен. Там говорилось, что меня в числе девяти военных моряков, представленных Советским правительством, президент Соединенных Штатов Америки Франклин-Делано Рузвельт наградил высшим морским орденом США «Нейви— крое», то есть «Морским крестом». Очень приятная неожиданность!
Уже наступили июльские белые ночи, когда я закончил курс лечения. Меня вызвал в город Полярный командующий Северным флотом А. Г. Головко.
Я не успел доложить о прибытии, как адмирал вышел из-за стола, подал руку и слегка картавя, сказал:
— Рад вас видеть. Как здоровье, самочувствие, настроение?..
— Благодарю вас, товарищ командующий. Здоровье улучшилось. Самочувствие неплохое. Настроение — скорее вступить в строй.
— Очень хорошо. Знаете, зачем я вас вызвал?
— Нет, товарищ командующий.
— Решить вопрос о вашей дальнейшей службе.
Эти слова меня насторожили.
— Мы думаем отправить вас в штаб авиации Военно-Морского Флота.
— Товарищ командующий! Нельзя ли изменить приказ? Оставьте меня здесь, на флоте.
— Товарищ майор, это решение не мое. Я бы оставил вас, да медицинское заключение не позволяет. Климат Севера вам противопоказан. Поезжайте спокойно в Москву. Свой долг перед Родиной вы выполнили.
Я был расстроен...
Командующий неожиданно перевел разговор на другую тему.
— Вы любите футбол?
114


Я с удивлением посмотрел на него, стараясь понять, к чему этот вопрос.
— Люблю, товарищ командующий.
— Давно не видели игры?
— Давно.
— Так вот, — взглянув на часы, продолжал адмирал. — Через десять минут на нашем стадионе начнется футбольный матч. Играют подводники с командой торпедных катеров. Пойдемте «поболеем»...
Футбольное поле Полярного, окруженное темными гранитными скалами, выглядело большой ареной. Футболисты делали разминку.
— За кого будете болеть, товарищ командующий? — спросил я.
— За тех, кто лучше играет.
Но сильных и слабых не оказалось. Игра закончилась вничью.
После матча командующий предложил посмотреть подводные лодки. Мы прошли вдоль пирса, где пришвартованные одна к другой стояли сигарообразные властелины морских глубин.
— Вот это «малютка», — говорил адмирал, указывая на самую маленькую из лодок. — Это «щуки», а вон та — подводный крейсер.
Командующий познакомил меня с подводниками.
Когда разговаривали, к нам подбежал ординарец.
— Товарищ командующий! — задыхаясь от бега, произнес он. — Вас вызывает Москва!
— Товарищ Каутский, — обратился адмирал к капитану третьего ранга, командиру «щуки», — оставлю майора на ваше попечение. В обиду не давайте... Не забудьте про морское гостеприимство.
— Не беспокойтесь, товарищ командующий... У нас, подводников, с морскими летчиками давняя дружба.
— Сергей Георгиевич! — сказал мне на прощание адмирал. — Не вешайте носа... Еще все впереди. Желаю всего хорошего...
— Спасибо, товарищ командующий!
В гостях у подводников я пробыл несколько дней. Потом наступил день моего отъезда в Москву.
Итак, я покидал Север. Меня провожали однополчане — прославленные летчики Герои Советского
115


Союза Павел Климов, Владимир Покровский, Николай Бокий, Василий Адонкин, Александр Коваленко и все остальные, с кем вместе служил и летал крыло к крылу, сражаясь за Родину.
Попрощался я и с теми друзьями, которые навсегда остались в этом далеком, но родном северном крае. Постоял у небольших обелисков, озаренных косыми лучами солнца, и положил к подножию цветы. Паша и Митя любили их, как саму жизнь.


БУКЕТ РОЗ
Война разметала нашу семью... Я воевал в далеком Заполярье и не знал, где мать, братья, сестры. Все попытки узнать об их судьбе ни к чему не привели. Мысль о родных не покидала меня ни на один день.
Шел 1943 год — год коренного перелома на всех фронтах. Наши наземные войска, военно-морские силы и авиация громили фашистов, нанося им сокрушительные удары. Закончилось победой советского оружия грандиозное Белгородско-Курское сражение.
С каждым днем фронт уходил все дальше на запад. Все чаще салютовала Москва в честь героических побед советских войск. Смоленск! Брянск! Харьков! Полтава! Сотни больших и малых городов, тысячи сел и деревень были освобождены от врага.
Жарким летним днем 1943 года я оказался в Москве... С волнением и тревогой подходил к дому на улице Фрунзе, где жила моя младшая сестра... Ее комнату занимали теперь чужие люди. Ни от них, ни от управляющего домом я ничего о сестре не узнал...
Поехал в родной Наро-Фоминск, где жили мать, старшая сестра и младший братишка.
В 1941 году война докатилась и до нашего города. Линия фронта, проходившая по реке Наре, разрезала город пополам. На правом берегу были фашисты, на левом — наши войска. Гитлеровцы рвались к Москве, но им не удалось с ходу преодолеть сравнительно не117


широкую Нару. Их остановили и, разгромив, отбросили далеко на запад.
Город был очень разрушен. От фабрики, где я работал до военной службы, остались лишь руины да коробки зданий с почерневшими стенами. Сильно пострадали и бывшие рабочие казармы.
Деревянный дом, половину которого когда-то занимала наша семья, чудом уцелел. Он находился на левом берегу Нары, скрытый в лощине. Его четыре маленьких окошка с резными наличниками были заколочены. На двери висел замок.
От соседей я узнал: старшая сестра в первые дни войны ушла на фронт. Когда фашисты тяжело ранили моего отца, его эвакуировали в глубокий тыл, кажется, в Среднюю Азию. Вместе с жим выехали мать и младший брат.
Из Наро-Фоминска отправился в село Таширово, где прошло мое детство. Но от него остались лишь головешки, пепел и печные трубы. Фашисты стерли его с лица земли. Из двухсот дворов остался только один — на западной окраине.
Большинство наших родственников погибло от рук гитлеровцев. Не стало и многих моих товарищей.
Через день, на приеме у командующего авиацией Военно-Морского Флота генерал-полковника авиации Семена Федоровича Жаворонкова, я рассказывал о судьбе своих родных. Командующий сочувственно отнесся ко мне и порадовал сообщением о брате Саше, тоже морском летчике. Он успешно воевал на Балтике.
Тут же генерал-полковник позвонил начальнику отдела кадров морской авиации полковнику Смирнову и сказал:
— Возьмите личное дело балтийского летчика Александра Курзенкова и зайдите ко мне.
Когда Смирнов принес папку с документами, я многое узнал о боевых делах Саши. Генерал с улыбкой заметил:
— Парню всего двадцать третий год, а какой молодец! Отлично воюет! Начал войну сержантом, а уже лейтенант. Лучший воздушный разведчик Балтики. Награжден двумя орденами Красного Знамени.
«Сашка! Мой маленький курносый братишка! Жив! Воюет! Два боевых ордена! Какая радость!»
118


За такое сообщение я был готов расцеловать генерала. А тот продолжал:
— Скоро он вас догонит, товарищ майор, и, пожалуй, обгонит. Мы представляем его к высшей награде. А что касается вашей семьи, думаю, вам следует съездить в Алма-Ату. Кстати, скоро в Ташкент полетит наш транспортный самолет. Вот на нем и отправляйтесь!
В конце беседы командующий спросил:
— А почему у вас такой затрапезный вид?
Я рассказал, что мое офицерское обмундирование пропало в городе Николаеве во время эвакуации училища, а нового еще не получал...
— Нет, так не годится, товарищ майор! Офицер должен и внешне хорошо выглядеть.
Командующий позвонил начальнику тыла. Пришел генерал-лейтенант А. К. Купреев.
— Товарищ генерал, вам нравится внешний вид этого офицера?
— Скажу прямо — не очень.
— Мне тоже. Дайте распоряжение в самый короткий срок сшить майору все, что необходимо.
Через три дня я оделся, что называется, с иголочки. Жрхл в гостинице «Москва». После шумного фронта понемногу привыкал к тишине.
Стояла на редкость теплая, солнечная погода. В те дни я обошел много улиц и площадей любимой столицы.
Днем на улицах по-мирному бурлила жизнь. И только с наступлением вечера она затихала. Город погружался в таинственный мрак затемнения.
Все свободные вечера я отдавал театру. Смотрел спектакли, балеты, слушал оперы.
На десятый день безмятежной жизни мне позвонили из наградного отдела Наркомата Военно-Морского Флота. Сообщили:
— Завтра к одиннадцати часам явиться в Кремль для получения ордена Ленина и Золотой Звезды Героя Советского Союза.
В эту ночь я спал плохо и встал очень рано. Открыв оконные шторы, полюбовался с высоты четырнадцатого этажа восходом солнца. На утреннюю зарядку и завтрак ушло полчаса. До одиннадцати оста¬
119


валось много времени. Чтобы скоротать его, вышел из гостиницы...
Москва еще не проснулась. Было тихо и безлюдно. Только дворники старательно наводили чистоту на улицах.
Когда куранты Спасской башни пробили половину одиннадцатого, я был уже на Красной площади. Предъявив пропуск, миновал часовых.
Не помню, как вошел в здание Верховного Совета и очутился в просторном круглом зале, освещенном ярким солнечным светом. Поразила тишина, хотя в креслах сидело уже много народу. Я тоже сел, а сам подумал: «Неужели опоздал?»
С улицы донесся бой курантов. Как только отзвучал последний, одиннадцатый удар, открылась дверь и в зал вошел Михаил Иванович Калинин вместе с секретарем и еще одним помощником. Все, бурно аплодируя, встали. Мне казалось, что я хлопаю громче всех.
Секретарь Президиума Верховного Совета стал читать Указ. Вскоре он назвал и мою фамилию.
Я быстро встал, подошел к трибуне. Михаил Иванович поздравил меня, пожал руку, подал Грамоту и две красные коробочки. В одной лежал орден с барельефом незабвенного Ильича, в другой — золотая звездочка.
После вручения наград М. И. Калинин еще раз сердечно поздравил нас, а затем выступали награжденные.
Предоставили слово и мне.
Хотелось сказать много, но на трибуне все мысли выскочили из головы, в горле пересохло. И я взволнованно произнес лишь одну фразу:
— Спасибо тебе, Родина!
От Кремля до гостиницы «Москва»—путь короткий. От счастья глаза мои сияли, наверное, сильнее, чем орден и звездочка на груди. Встречные дарили улыбки, а многие подходили и, как хорошие знакомые, пожимали мне руку, поздравляли с наградой. Как хотелось, чтобы в эту минуту рядом со мной шли мои родные, отец, мать, отдавшие столько сил воспитанию нас, детей.
У гостиницы меня окликнул женский голос:
120


— Товарищ майор! Товарищ майор!
Я обернулся и увидел красивую девушку с большим букетом роз. Покраснев и волнуясь, она выпалила:
— Товарищ майор! Вы меня не знаете, но разрешите поздравить вас с получением высокой награды. И примите мой скромный подарок.
Признаться, я растерялся от такого внимания незнакомки. Может, она ошиблась?
— Вы, наверное, приняли меня за другого?
— Нет, товарищ майор, я не ошиблась. Букет вам.
— Мне?.. Благодарю! От всего сердца... А можно узнать, как вас зовут?
— Марина...
— А отчество?
— Просто Марина...
Подарив на прощание свою улыбку, она скрылась в толпе.
Когда я поднялся на свой этаж, дежурная поздравила меня с наградой и, обратив внимание на букет, сказала:
— Значит, дождалась вас Марина... Чудесная девушка!..
Дежурная раскрыла «тайну» букета. Оказывается, Марина — москвичка, моя соседка по этажу. Приехала в командировку из Сибири. Она там в эвакуации и сегодня покидает столицу...
Я часто вспоминаю эти розы, Марину, с которой больше не пришлось встретиться. Вспоминаю не как приятный случай в своей жизни, а как проявление безграничной любви нашего народа к воинам, ко всей нашей Советской Армии...
Я жил одной мыслью: как можно быстрее вылететь с попутным самолетом в Ташкент. Но неожиданно заболел. К концу второй недели, когда почувствовал себя лучше, вышел погулять. Но на улице пробыл недолго: наступил комендантский час.
Дожидаясь лифта, я стоял под аркой, когда с улицы вошли двое. Их походка показалась мне странной, неуверенной, словно они поддерживали друг друга.
Когда незнакомцы приблизились, я увидел: пожилой мужчина в штатском костюме ведет под руку невысокого светловолосого капитана. Грудь его укра¬
121


шали Золотая Звезда Героя и боевые ордена. На осунувшемся бледном лице чернела повязка. Мне ни разу не приходилось встречать слепого летчика, да еще Героя Советского Союза.
Один из лифтов спустился. Лифтерша, пожилая женщина, открыла дверь и пригласила войти. Летчик и его сопровождающий осторожно шагнули в кабину.
— Ну вот вы и в лифте, — сказал провожатый капитану.
— Спасибо, товарищ, — ответил летчик.
— А может быть, мне провести вас до номера?
— Спасибо, не беспокойтесь, сам доберусь.
Пожав летчику руку, незнакомец покинул кабину,
а я вошел в нее и встал напротив капитана.
Лифтерша, посмотрев на черную повязку летчика, прослезилась и, закрывая дверь лифта, тихо спросила :
— Товарищ капитан, вам на какой этаж?
— Мне? — переспросил он и, обернувшись на голос, ответил: —Шестой...
Лифт шел на подъем. Не отрывая взгляда, я смотрел на капитана, а он стоял, гордо подняв голову, словно смотрел в безграничную даль родного ему голубого неба и не мог оторваться.
«Слепой летчик! Как это могло случиться?» Мне не терпелось заговорить с ним.
— Товарищ капитан, разрешите с вами познакомиться...
— Кто это говорит? — спросил он.
— Ваш коллега. Морской летчик-истребитель, — и я назвал свою фамилию и имя.
— Очень приятно!.. Кузнецов... Александр. Бывший штурмовик.
Лифт остановился.
— Шестой этаж... — произнесла лифтерша, открывая дверь.
Вытянув перед собой руки, капитан стал искать выход.
— Товарищ Кузнецов, разрешите проводить вас.
— Буду благодарен...
Мы вышли из кабины, взяли у дежурной ключ. Когда я открыл дверь номера, Кузнецов предложил посидеть у него.
122


Я с удовольствием остался.
Он интересовался моей боевой жизнью, потом я слушал его захватывающий рассказ. Мое воображение до мельчайших подробностей нарисовало все, что произошло с Александром.
Это был обычный боевой день. Эскадрилья капитана Кузнецова «обрабатывала» немецкие позиции близ переднего края. Зенитки, автоматы, пулеметы не умолкали, засыпая снарядами и пулями носящихся на малой высоте штурмовиков. Казалось, какое-то чудо спасает наших летчиков. А чуда никакого не было: их надежно защищала стальная броня.
И все же случилось несчастье. Крупный зенитный снаряд угодил в самолет командира эскадрильи. Мотор захлебнулся. Пока был небольшой запас высоты, Кузнецов хотел развернуться на обратный курс, перетянуть линию фронта и сесть в расположении своих войск.
Только он ввел подбитый самолет в разворот — рядом пронеслись вражеские истребители «Ме-109». Один из них, размалеванный черно-желтыми полосами, словно хищник, набросился на Кузнецова.
Фашист надеялся поживиться легкой добычей, но штурмовик энергичным маневром ушел из-под удара. «Мессершмитт» проскочил. Он хотел повторить атаку, но тут на помощь Кузнецову пришли боевые друзья. Огнем из пушек и пулеметов они заставили «мессера» уйти на высоту.
Выручили летчики своего командира, а больше сделать ничего не могли... Маневрируя при атаке «мессершмитта», Кузнецов потерял остаток спасительной высоты и теперь вынужден был садиться прямо перед собой, на маленькой полянке в тылу врага.
Чтобы самолет не достался фашистам целым, капитан приземлил его на фюзеляж. Со скрежетом и треском штурмовик пробороздил полянку и остановился...
Освободившись от привязных ремней и парашюта, Кузнецов выхватил из кобуры пистолет, перезарядил его и выскочил из кабины. Рядом были кусты. Только успел он укрыться, как над полянкой пронесся тот самый полосатый «мессершмитт», который хотел добить его. Развернувшись влево, «мессер» сделал над полянкой два круга и вдруг пошел на посадку.
123


«Зачем же он садится на исправном истребителе на какую-то маленькую полянку?»
Кузнецов не знал, что эта полянка совсем недавно служила аэродромом для истребителей-перехватчиков и только приблизившийся фронт заставил фашистов убраться отсюда.
«Мессершмитт» на низкой высоте подошел к полянке. Еще миг — и его колеса коснулись земли. На пробеге несколько раз скрипуче провизжали тормоза, и истребитель замер невдалеке от разбитого штурмовика.
Смотрит Кузнецов и не верит глазам: фашист вылезает из кабины. Постоял он на крыле с пистолетом в руке, осмотрелся, спрыгнул на землю и — бегом к штурмовику.
Понял тогда наш летчик, что надумал фашист. Не добившись победы в воздухе, он решил закончить схватку на земле.
Кузнецову не терпелось открыть огонь из пистолета, но гитлеровец бежал на приличном удалении. Промах мог лишь предупредить его. И капитан опустил пистолет. Мысли роем теснились в его голове, и вдруг он решился на дерзкий план.
«Мессершмитт», покинутый хозяином, стоял недалеко. Мотор работал, вращая винт на малых оборотах. Кузнецов по-пластунски пополз вперед. Фашист, хотя и оглядывался, не видел его в траве...
Когда до самолета осталось совсем немного, капитан вскочил на ноги и сделал последний стремительный бросок. Фашист заметил его, но слишком поздно...
Советский летчик уже сидел в кабине «мессера». Ошеломленный гитлеровец истошно заорал и, беспорядочно стреляя, бросился к своему истребителю. А Кузнецов, сжав ручку управления, ломал голову— какой из секторов подать вперед. Бросив быстрый взгляд на левый борт, он подал первый... Мотор прибавил обороты... «Значит, этот!» — решил капитан, посылая сектор газа вперед до упора.
Мотор взревел. Самолет, как подстегнутый скакун, сорвался с места и, ускоряя бег, пошел на взлет...
Теперь Кузнецов не видел бегущего фашиста, не слышал его выстрелов. Он внимательно смотрел вперед. Толчок — и земля стала опускаться вниз. Летчик
124


чуть-чуть отдал ручку от себя. «Мессершмитт» послушно опустил желтый нос...
Скорость нарастала, Кузнецов чувствовал это по ручке управления, которая с силой давила ему на правую руку.
«Наверное, можно набирать высоту!» — решил он и привычно скосил взгляд на приборную доску, отыскивая указатель скорости. Но, увы, перед глазами пульсировали стрелки многочисленных и очень похожих между собой приборов. Не смог Александр сразу определить, где спидометр. Пришлось управлять самолетом «на ощупь».
Полосатый «мессершмитт», урча мотором, уже летел над фашистскими войсками. Гитлеровцы, наверное, смотрели в небо и никак не могли понять, почему истребитель летит на малой высоте с большой скоростью, но с неубранными колесами. Гадали они или нет, неизвестно, главное, не стреляли.
Когда же самолет стал подходить к линии фронта, его встретили огнем наши зенитчики. Снаряды рвались близко.
Защемило у капитана сердце. Не хотелось быть сбитым. А лететь нужно через фронт. И тогда решил Александр: «Двум смертям не бывать, одной — не
миновать... Полечу, как привык летать на своем штурмовике». Бросил он полосатого «мессера» к земле и, чуть не задевая ее колесами, пошел куролесить над войсками. Прекратили стрельбу наши солдаты, по-еи- димому решив: управляет «мессером» какой-то* сумасшедший фашист, вот-вот зацепится колесами за землю...
Но Кузнецов не зацепился... Прибавил газу и дальше — на восток.
Вырвался на простор, где пушки не стреляли, осмотрелся, а под ним мелькает родная земля: поля, леса, деревни. В голубом небе — ни облачка. Сбоку светит яркое солнце. Так стало хорошо — хоть песню пой. Только петь ему не пришлось.
Навстречу, несколько выше, неслись четыре наших истребителя. Увидев их, Александр решил: «Все, эти жизни дадут!»
Растеряйся он на минуту — и быть бы ему сбитым.
125


Вспомнив про самолетный камуфляж, летчик снова прижался к земле.
Истребители не заметили, пронеслись выше и пошли дальше на запад. А Кузнецов спешил на восток.
Подлетает он к родному аэродрому, и снова охватывает его волнение. «Как сажать полосатого? По всем правилам или нарушить их?» Опасаясь огня зенитчиков, решил садиться с ходу. Притер «мессера» на все три точки, будто всю жизнь на нем летал.
Увидев «мессера», наши летчики и техники решили : фашист заблудился. Вооружились кто чем — и скорей к нему.
«Мессершмитт» закончил пробег, остановился. Опасаясь «торжественной» встречи, Александр крикнул из кабины:
— Не вздумайте стрелять! Свой!
Окружившие его люди оторопели... Фашистский
истребитель... и русская речь?!
Подошли поближе и рты раскрыли от удивления. В кабине сидел командир эскадрильи капитан Кузнецов.
Ну и началось тут...
Качают друзья героя, подбрасывают высоко, а переполох на аэродроме продолжается. Дежурный докладывает по телефону командиру полка:
— У нас необычное происшествие. Фашист заблудился и сел на наш аэродром...
— Примите меры, чтобы не улетел!.. — предупредил командир.
— Не беспокойтесь, не улетит... Его уже окружили...
Командир полка не устоял перед искушением взглянуть на вражеского летчика. Сел в автомашину и — на аэродром.
Подъезжает. Смотрит. Точно... Стоит полосатый «мессершмитт», высоко задрав желтый нос, а возле него летчики, техники, мотористы качают кого-то.
— Кого это они, с какой радости? — раздраженно бросил он, выскакивая из машины.
Едва успел сделать несколько шагов, как навстречу ему бежит капитан Кузнецов. Сияя от счастья, летчик громко рапортует о выполнении боевого задания.
Выслушав рапорт, командир смерил подчиненного
126


взглядом, будто видел его впервые, подошел к нему и крепко расцеловал.
Потом они осмотрели трофей. Истребитель был новый. Видно, фашист только недавно получил его и сразу сделал «ценный подарок» советскому летчику.
Прошло несколько дней. Командир эскадрильи капитан Кузнецов снова летал на штурмовике, выполняя боевые задания. На груди у него появилась новая награда — орден Ленина и Золотая Звезда Героя.
Записывая рассказ Кузнецова, я все время думал о черной повязке. «Почему она у него на глазах? Какой трагический случай лишил его зрения?»
Расспрашивать об этом было неудобно. А вскоре Кузнецов куда-то уехал.
И вот однажды мне позвонили из ЦК ВЛКСМ, попросили приехать в Вешняки на встречу с слушателями комсомольской школы.
Вечером к подъезду гостиницы подали легковую автомашину.
Я подошел к ней и увидел Александра Кузнецова. Он тоже ехал в Вешняки. Мы обрадовались встрече.
После выступления Кузнецову была подана записка с просьбой рассказать, при каких обстоятельствах он потерял зрение.
И вот что довелось мне услышать...
Кузнецов со своими летчиками заканчивал штурмовку вражеских войск. Фашисты вели сильный зенитный обстрел. Один снаряд, пробив броню, разорвался в кабине самолета. Осколки резанули Кузнецова по глазам... Кровь и боль ослепили его. Александр бросил штурвал, сектор газа и закрыл ладонями лицо.
Неуправляемый штурмовик стал терять скорость и, угрожающе рыская из стороны в сторону, вошел в разворот. Воздушный стрелок, сидевший во второй кабине, решил, что летчик убит, и собрался прыгать!..
Отстегнув привязные ремни, он бросил в пилотскую кабину последний взгляд. В сферическом зеркале увидел: командир еще жив. Он закрывает лицо руками, руки залиты кровью.
По переговорному устройству стрелок крикнул:
127


— Товарищ командир! Самолет падает! Падает!.. Возьмите управление! Возьмите управление!..
Голос стрелка отрезвил Александра. Он отнял от лица руки, правой поймал штурвал, но управлять машиной не мог...
— Я ничего не вижу, — услышал стрелок тихий голос командира. — Помогай!
— Скорость падает! Скорость падает! — кричал в телефон стрелок.
Кузнецов отжал ручку от себя. Самолет опустил нос, продолжая разворачиваться.
— Самолет виражит влево! Влево! — подсказывал стрелок.
Летчик энергично отвел штурвал вправо и тут же поставил его в нейтральное положение. Штурмовик вышел на прямую.
— Хорошо! Хорошо! — обрадованно кричал стрелок. — Так держите! Летим в свою сторону...
Будто окаменев, сидел Александр, чувствуя, что с каждой минутой слабеет...
— Где мы? — услышал стрелок его глухой голос.
— Над своей землей, товарищ командир.
— Выбирай скорей площадку. Будем садиться... Лететь больше не могу!
Стрелок приподнялся в кабине, чтобы лучше видеть местность. Впереди было поле...
— Товарищ командир, слева впереди поле, сесть можно...
— Хорошо. Будем садиться. Выводи на него!..
Стрелок подсказывал.
Слушая его команды, Александр вывел самолет на прямую.
— Товарищ командир, можно убирать газ!
Кузнецов потянул сектор на себя, слегка отжимая
штурвал.
Штурмовик перешел в планирующий полет.
— Товарищ командир! Скорость растет!.. Хорошо! Хорошо! Так держите!
Александр потянул штурвал на себя.
Высота быстро падала. Надвигалась земля. Казалось, еще миг — и самолет врежется в нее. Стрелок, не обращая внимания на сильный напор встречного
128


воздуха, следил за приближением земли. Когда до нее остались считанные метры, он предупредил:
— Товарищ командир, можно выравнивать!
Кузнецов нерешительно выбрал ручку на себя.
— Еще, еще тяните!..
Александр подтянул штурвал. Штурмовик вышел из планирующего полета. До земли оставалось чуть больше метра.
Вдруг самолет начал быстро опускать нос.
Стрелок замер в напряжении, ожидая удара, и тут же закричал:
— Штурвал! Штурвал! Тяните на себя!
Александр, как автомат, выполнил приказ. Он
спокойно выбрал ручку до отказа на себя.
Самолет будто неохотно приподнял нос и коснулся фюзеляжем земли. Раздался приглушенный скользящий удар. За ним — скрежет, треск; поднялся столб пыли. Стрелок быстро выскочил из кабины на крыло. Рывком открыл фонарь.
Залитый кровью, капитан Кузнецов висел на ремнях, не выпустив из рук штурвала.
...В сознание Александр пришел уже в прифронтовом госпитале. Врачи спасли ему жизнь. Но вернуть герою зрение они оказались бессильными.  **


КОГДА ВОКРУГ ДРУЗЬЯ
Под крылом воздушного корабля на сотни километров  простиралась степь. «Си-47» летел в Ташкент. А немного спустя я впервые ступил на узбекскую землю. Начальник Ташкентского аэропорта встретил меня любезно, но тут же разочаровал:
— В ближайшие дни, — сказал он, — вылета самолетов на Алма-Ату не предвидится.
Я попытался уехать по железной дороге, но поезда ходили редко и, как правило, были забиты до отказа.
Расстроенный, вернулся с вокзала. Начальник аэропорта сказал:
— Не надо раньше времени беспокоиться. Утро вечера мудренее.
И он оказался прав...
Во второй половине дня в аэропорту приземлился двухмоторный транспортный самолет. Это прилетел Алексей Николаевич Косыгин, в ту пору заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров СССР и Председатель Совнаркома РСФСР. Его встречали члены узбекского правительства.
Вечером я узнал, что из Ташкента А. Н. Косыгин полетит в Алма-Ату. Вот тогда и зародилась мысль попросить его взять меня на самолет. Своей думкой я поделился с начальником аэропорта, он одобрил мою идею.
Из-за непривычной жары и волнения я не спал всю ночь, а когда рассвело, увидел: воздушный ко¬
130


рабль, на котором прилетел А. Н. Косыгин, готовится к отлету.
Разорвав тишину раннего утра, прогремели опробуемые моторы и снова стихли. Потом одна за другой к самолету промчались несколько легковых автомашин. В первой сидел А. Н. Косыгин.
Я поспешил к самолету. Неподалеку от воздушного корабля меня остановил майор в форме войск НКВД.
— Вам куда, товарищ майор?
— К товарищу Косыгину, — ответил я.
— К Косыгину? А по какому вопросу?
— По личному...
— По личному?.. — с удивлением переспросил майор.
А. Н. Косыгин беседовал с членами узбекского правительства. Вдруг он услышал наш разговор.
— Что случилось?
— Да вот, товарищ Косыгин, морской летчик желает обратиться к вам.
— Так пропустите его...
Я быстро подошел к Алексею Николаевичу, представился и рассказал, что мне нужно попасть в Алма- Ату.
— Какой же может быть разговор? Мы как раз летим туда. Рад вам помочь. А где ваши вещи?
— В аэропорту...
— Товарищ майор, — обратился Алексей Николаевич Косыгин к тому майору, который задержал меня,—не сочтите за труд, возьмите машину и быстренько привезите вещи нашего нового попутчика. Они в аэропорту...
Майор уехал. Пока Алексей Николаевич расспрашивал меня о том, где я воевал, как был ранен, мои два чемодана погрузили в самолет. Скоро командир доложил о готовности к вылету, и А. Н. Косыгин пригласил нас занять места.
Из-за гор, маячивших на горизонте, поднималось большое, слепящее солнце. Наш воздушный корабль взлетел и, набирая высоту, взял курс на восток. Монотонно пели знакомую песню моторы. Самолет, казалось, не летел, а висел. Под ним проплывали, словно сшитые из цветных лоскутов, поля и сады. Потом по¬
131


шли холмы, а за ними горные хребты величественного Тянь-Шаня.
Я сидел в мягком кресле в последнем ряду и незаметно заснул...
Разбудило меня чье-то легкое прикосновение. Открыл глаза и увидел перед собой А. Н. Косыгина.
— Жаль вас будить, но завтрак ждет. Прошу, товарищ майор, к столу...
— Спасибо! Спасибо, Алексей Николаевич! Я не голоден.
— Спасибо положено говорить после... Мы ждем вас...
В Алма-Атинском аэропорту Косыгина и его спутников встречали члены правительства Казахстана. Я остался в самолете и через открытую дверь наблюдал за всем происходящим.
Поздоровавшись со всеми, Косыгин вдруг посмотрел вокруг, словно разыскивая кого-то, и спросил у своего помощника Алексея Кузьмича Горчакова:
— А где наш попутчик?
Алексей Кузьмич быстро подошел к самолету и, увидев меня сидящим в кресле, сказал:
— А вы, товарищ майор, почему не выходите? Давайте-ка спускайтесь на землю.
Я сошел по трапу. Косыгин, обращаясь ко всем присутствующим, произнес:
— Прошу познакомиться! Герой Советского Союза. Морской летчик-истребитель. Прилетел в вашу столицу за семьей. Здесь, в эвакуации, живут его мать, сестра, брат...
По указанию Председателя Верховного Совета Казахской ССР в мое распоряжение был выделен автомобиль... Поблагодарив Алексея Николаевича, я поехал разыскивать родных.
Адреса у меня не было, но с помощью местных работников милиции мне сравнительно быстро удалось найти семью. Она жила на окраине города, за головным арыком, у самого подножия Ала-Тау.
Трудно передать радость встречи. Мой приезд в Алма-Ату был подобен выпавшему снегу в разгар жаркого лета. До матери дошли слухи, что я погиб. С тех пор не было ни дня ни ночи, чтобы она не оплакивала меня. И вдруг я живой стою перед ней...
132


В Алма-Ате встретил и старшую сестру. Она вернулась с фронта после тяжелого ранения.
Десять дней пролетели быстро. А на одиннадцатый мы уже ехали поездом в Москву.
Работники Верховного Совета Казахской ССР проявили большую заботу, обеспечив моих родных бесплатными железнодорожными билетами и продуктами питания на дорогу.
Я снова побывал на приеме у командующего генерал-полковника авиации С. Ф. Жаворонкова, рассказал про путешествие в Среднюю Азию, о том, что нашел родных. Командующего заинтересовала судьба моего младшего брата Николая.
— Где он? — спросил Семен Федорович.
— Учится в авиаучилище в городе Кзыл-Орда, — ответил я. — Училище готовит кадры для армейской авиации.
— Как же так случилось? Два брата морские летчики, а третий им «изменил»? Считаю непорядком!..
Я согласился.
А Жаворонков продолжал:
— Я попрошу главкома ВВС Советской Армии перевести вашего брата в Ейское авиационное училище. Пусть и он пойдет по пути старших братьев.
Генерал-полковник авиации С. Ф. Жаворонков не только сдержал свое слово. Ему наша семья была обязана и тем, что младший брат, Николай, перед праздником Великого Октября приехал в Москву.
Наступило шестое ноября. Незабываемым остался в памяти этот теплый день. Солнце ласковыми лучами заливало скромно украшенные здания и улицы Москвы. После работы москвичи спешили в магазины, чтобы закупить по карточкам продукты и приготовиться к празднику.
День уже клонился к вечеру, когда радио принесло новую радостную весть с фронта. Наши войска освободили столицу Украины Киев. Мы всей семьей вышли на улицу. Когда пришли на Каменный мост, лучи солнца в последний раз отразились в золоте церковных куполов и рубинах кремлевских звезд.
133


Угасла вечерняя заря. Быстро густели сумерки, затушевывая призрачно-голубоватой дымкой неподвижный воздух. Без единого огонька, еще затемненная, Москва погружалась в предпраздничную ночь. Улицы были полны народа. Все ждали салюта... И вот брызнули над крышами домов россыпи разноцветных ракет. Сотрясая тишину, загрохотали раскаты артиллерийских залпов.
Отгремел салют, прозвучал Гимн, но москвичи не расходились по домам. Мы тоже долго бродили по улицам. Прошли через Красную площадь, а потом вернулись домой.
Мать и сестры накрыли праздничный стол. Собралась почти вся семья. Не было только отца да среднего братишки Саши. Он сражался в балтийском небе, защищая Ленинград. Очень хотелось, чтобы и Александр сидел с нами рядом. Я предложил:
— Давайте одно место за столом не будем занимать. Пусть оно останется за Сашей. Символически закрепим его фотокарточкой.
Мое предложение понравилось всем. Почетное место за столом оставили за Сашей. Озорной, жизнерадостный, он улыбался с фотокарточки так хорошо знакомой нам улыбкой.
Только мы собрались провозгласить первый тост в честь светлого праздника, как вдруг дверь открылась и в комнату ввалились три летчика в зимних лётных костюмах, с большими тюками в руках. Это были Саша и его боевые друзья-одногодки — штурман самолета Гриша Давиденко и стрелок-радист Коля Якушев.
Трудно передать нашу радость.
— Сашенька, родненький, сыночек ты мой! Да, никак, ты с неба свалился? — причитая, бросилась к нему мама.
— Точно! С неба! — целуя мать, ответил- Александр.
За столом Саша рассказал, как они попали «с корабля на бал».
Перед праздником им, воздушным разведчикам Балтики, пришлось много летать в тыл к фашистам. За успешную боевую работу экипаж в третий раз на¬
134


градили орденами и Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ. Саша получил третий орден Красного Знамени.
— А сегодня утром, — продолжал свой рассказ Сдша, — позвонил командующий ВВС Балтийского флота. Он передал приказ генерал-полковника авиации Жаворонкова, чтобы мы немедленно вылетали в Москву на праздник.
— Ох и переполох был в эскадрилье! Как по бое¬
вой тревоге! Нас завалили консервами, шоколадом, всякими продуктами. Летим, а сами не верим... Неужели в Москву? И такое волнение охватило, какое не испытывали даже при самых сложных полетах на разведку... Нам казалось, что и самолет-то летит медленно... И дует сильный встречный ветер, и темнота наступает раньше времени! Но вот показалась Москва, и от волнений не осталось и следа. На аэродроме сели благополучно. Только подрулили на стоянку, смотрим, подъезжает «эмка»... Шофер сказал: «Коман¬
дующий морской авиацией приказал доставить вас на улицу Фрунзе».
Я смотрел на Сашу и думал: «Как он изменился! По годам молод, по делам — взрослый. Можно гордиться. Только вот балагуром как был, так и остался».
Вот так, в канун великого праздника, собралась вся наша семья. Эту радость нам подарили хорошие, отзывчивые люди, вместе с которыми мы боролись с врагом, отстаивали счастье грядущего светлого мира, рожденного Великим Октябрем.
★


ТРИ ТОВАРИЩА
Саша, Гриша Давиденко, Коля Якушев, неразлучные «три мушкетера», как окрестили их знакомые, гостили в Москве неделю. Дома не сидели. Мне стоило большого труда заставить их рассказать о своих фронтовых делах. И вообще они считали, что им не о чем говорить. Воюют, как все летчики. А Саша отмахнулся от меня и смеясь заметил:
— Сергей, разве ты не знаешь, как воюют? Очень просто... Взлетел... Полетел... Увидел фашистов — бомбы вытряс. Щелкнул «АФА» *. Прилетел. Задание выполнено!
Я же настаивал на своем. Мы с ним не виделись более трех лет. Мне было интересно узнать, как он, сержант-пилот бомбардировочного полка ВВС Черноморского флота, начал войну. Почему оказался на Балтике. Как стал офицером и воздушным разведчиком. За какие славные дела он, двадцатитрехлетний паренек, удостоен трех орденов Красного Знамени.
А Саша отбивался шутками да прибаутками:
— Ну что ты, брат, ко мне пристал! Тебя я уважаю. Как старшего, должен слушать, но я так долго не видел Москву! Соскучился. Дай мне побродить по ней, в театры походить и немного отдохнуть.
— Хорошо, Саша, иду на компромисс. Ты слышал, как трудился бог? Шесть дней не покладая рук творил мир, а на седьмой отдыхал. Следуя примеру бога,
* «АФА» — фотоаппарат для плановой аэрофотосъемки.
136


с тобой поступаю наоборот. Даю тебе шесть дней на отдых, а седьмой на разговор со мной. Согласен?
— Ну, если по-божески, согласен!..
...Перед самой войной Саша окончил Военно-морское авиационное училище в Ейске. Сержантом начал службу военного летчика в одном из бомбардировочных полков военно-воздушных сил Черноморского флота.
Только успел войти в строй, началась война. Полк сразу был приведен в боевую готовность. Подвесили летчики бомбы на самолеты, заполнили ящики пулеметными лентами и стали ждать сигнала на вылет. Вскоре разведка донесла, что у румынского берега, оккупированного фашистами, скопились боевые корабли и транспорты. Летчикам бомбардировочного полка приказали уничтожить их.
Первый боевой полет... Как и все летчики, Саша сильно волновался. Но после взлета успокоился. Позади растаял в дымке берег крымской земли. Набрав высоту, летчики-черноморцы пошли над морем, курсом на запад.
В плотном строю летел с друзьями и Саша, точно удерживая свое место. Он внимательно следил за воздушной обстановкой и лишь время от времени бросал короткие взгляды на приборную доску. Больше часа прошло, а румынского берега на горизонте пока не было.
Но вот Саша увидел, как ведущий девятки покачал крыльями. Сигнал означал: «Внимание! Сомкнуть строй! Впереди цель!»
В журавлином строю—«клин»—девятка, сохраняя заданную скорость и высоту, легла на боевой курс.
Но что это?! Вокруг засверкали золотистые вспышки и появились дымные шапки. Саша понял: поблизости рвутся зенитные снаряды. Разноцветных дымков становилось все больше. Фашисты вели огонь из многочисленных орудий. Из крыла летящего справа самолета показались языки пламени и клубы черного, как деготь, дыма. Бомбардировщик резко отвалил в сторону и нырнул в глубину.
«Сбили, гады!» — подумал Саша, ощутив в груди щемящую боль и неприятный привкус во рту. В эти секунды ему хотелось, как он потом признался, свер¬
137


нуть с боевого курса и уйти подальше от сверкающих вспышек. Но спокойный голос штурмана вернул ему душевное равновесие.
— Лево пять!—услышал Саша штурмана, который в это время смотрел в трубу оптического прицела.
— Хорошо! Хорошо! Так держать! Право два... Два градуса вправо! Так держать!..
Теперь Александр перестал замечать разрывы зенитных снарядов. Он только успевал бросать взгляды то на самолет своего ведущего, то на приборы.
Вдруг Саша ощутил легкий металлический удар. В голове пронеслась тревожная мысль: «Снаряд? Нет- Это открылся бомболюк».
— Скорость! Держите скорость! — закричал штурман.
Саша чуть заметно потянул штурвал на себя. Стрелка спидометра подошла к заданной цифре.
— Так держать! Хорошо, Сашок! Еще немного... Сейчас будем бросать бомбы...
Самолет так сильно тряхнуло, что штурвал чуть не вырвался из рук Саши. Раздался грохот, словно несколько тяжелых молотов одновременно ударили по правому крылу. Серебристая его поверхность покрылась рваными темными пробоинами, из которых потянулись струи дыма и огня.
Саша мог свернуть с боевого курса и заставить штурмана беспорядочно сбросить бомбы, но он удержал самолет, пока вновь не услышал голос штурмана:
— Молодец, Сашка! Бомбы сброшены на цель.
Освобожденный от груза самолет подкинуло вверх.
Саша энергично отжал от себя штурвал и пошел за ведущим. С крутым снижением, подскальзывая на левое крыло, он оторвался от строя и отдал приказ стрелку-радисту:
— Передать командиру: самолет горит. Тянем в сторону Одессы!
— Есть, передать командиру! — повторил стрелок- радист и тут лее закричал: — Товарищ командир! Позади, слева, ниже — вражеские истребители!..
— Следить за ними! — ответил коротко Саша и, изменив курс, направил самолет в сторону моря...
Пока опоздавшие вражеские истребители набирали высоту, наш бомбардировщик был далеко. Фашисты
138


не рискнули его преследовать и отвернули в сторону Констанцы. Тогда Саша изменил курс — пошел на Одессу.
Крыло бомбардировщика лизало пламя. Не давая ему разгореться, Саша часто бросал самолет в скольжение. Поток сильного воздуха срывал огонь с крыла.
Так Саше удалось довести машину до нашего берега.
Но Одесса была еще далеко. А баки вот-вот могли взорваться. Саша предупредил друзей:
— До Одессы не дотянем! Есть предложение идти на вынужденную. Как решаем?
— Садиться, товарищ командир!..
Чтобы не убить штурмана при посадке на фюзеляж, Саша приказал ему выброситься с парашютом. Штурман выпрыгнул, а когда под самолетом мелькнул белым зонтом его парашют, Саша открыл фонарь своей кабины и стал снижаться.
При ударе о землю полыхнуло пламенем крыло. Огонь ворвался в открытую кабину: его языки лизнули Сашу и воспламенили комбинезон. Погнув винты моторов, бомбардировщик е грохотом пробороздил полянку у околицы села и, резко развернувшись влево, закончил пробег.
Опасаясь взрыва бензобаков, стрелок-радист и Саша выскочили из своих кабин и отбежали подальше от самолета. Саша сразу же упал на землю и начал кататься, чтобы погасить огонь. Подбежал стрелок-радист. С его помощью Саша потушил горевшую одежду. Бензобаки не взорвались, но крыло продолжало гореть. Ребята, не раздумывая, бросились к самолету и стали забрасывать песком пробоины в крыле. На помощь прибежали люди из ближнего села. Самолет был спасен.
Это один из немногих боевых вылетов Александра на Черноморском флоте. Некоторое время спустя он получил новое назначение — в Чамзинку. Там формировался полк пикирующих бомбардировщиков.
В Чамзинке Саша освоил новый самолет — двухмоторный пикирующий бомбардировщик «Пе-2», на¬
139


званный так по имени его создателя — авиаконструктора В. М. Петлякова.
В состав экипажа были назначены штурман Григорий Давиденко, худенький, застенчивый паренек из- под Полтавы, и стрелок-радист Николай Якушев со Смоленщины, широкий в плечах юноша, наделенный юмором, добротой, силой и меткостью снайпера.
Вновь сформированный полк включили в состав ВВС Краснознаменного Балтийского флота.
Обстановка под Ленинградом была тяжелой. Фашисты, не считаясь с потерями, стремились прорваться к городу. Личному составу нового полка пикировщиков сразу же пришлось включиться в боевую работу.
В один из зимних дней «петляковы», нагруженные бомбами, поднялись с заснеженного аэродрома. Вместе со всеми летчиками эскадрильи взлетел и Саша. Вдруг на его машине сразу отказали оба мотора. Самолет стал быстро терять высоту. Нужно скорее садиться. А бомбы?.. Что делать? Сбросить их. Куда?.. Под самолетом у границы аэродрома виднелись постройки, дома. Не мог Саша сбросить бомбы и, рискуя подорваться на них, перевел самолет на снижение.
Перед заходом на посадку пришлось сделать крутой разворот. Вспоминая о нем, Саша говорил:
— До сих пор не могу понять, как удалось удержать перегруженный самолет на этом бешеном развороте и не сорваться в штопор.
После разворота, уточняя расчет на посадку, Саша понял: если выпустить шасси, самолет не дотянет до посадочной полосы и приземлится раньше. Это — катастрофа. Пришлось снова рисковать...
Бомбардировщик планировал. Земля приближалась. А когда она стремительным потоком понеслась под крыло, Саша успел выпустить шасси. Расчет оказался точным: колеса бомбардировщика бесшумно коснулись посадочной полосы. Пикировщик остановился.
Ничего не сказав своим друзьям, Саша выскочил из кабины на крыло, спрыгнул на землю и, прижавшись к стойке шасси, вдруг разрыдался. Плакал он не от пережитого страха, а с досады, из-за проклятого невезения...
140


Не видел Саша, как подошел к нему начальник Военно-воздушных сил Военно-Морского Флота генерал-лейтенант авиации Семен Федорович Жаворонков с группой офицеров.
— Товарищ сержант, что это с вами? Почему слезы? — спросил Сашу генерал.
А Саша, не поворачиваясь, ответил:
— Мне... Мне просто не везет... На Черном море чуть не сбили — зажгли. Здесь в первом же вылете отказали моторы.
— Ах вот в чем дело! Все это, может быть, и так, но, когда подходит генерал со старшими офицерами, подчиненные не плачут, а, как положено, отдают начальнику рапорт.
Саша обернулся. Увидев генерала, офицеров, он растерялся и что-то невнятно залепетал, ожидая страшного разноса. А Жаворонков, обращаясь к офицерам, сказал:
— Нет, вы только посмотрите на него, товарищи офицеры. Он плачет. А то, что в очень сложной обстановке блестяще посадил самолет с бомбами, это не считает, что ему повезло... Да вы же просто молодец, сержант, — ласково произнес генерал-лейтенант. — Из вас получится отличный летчик! За выдержку в столь сложной обстановке, за отличную посадку самолета с бомбами объявляю вам, старший сержант, благодарность!
— Служу Советскому Союзу! — ответил брат.
Начальник ВВС подал ему руку и, пожелав боевых успехов, ушел.
— Благодарность начальника ВВС и присвоение внеочередного звания старшего сержанта, — подытожил Саша, — вселили уверенность, дали силу. Этот памятный день стал переломным в моей летной жизни.
Боевые полеты скрепили дружбу экипажа. Александр, Григорий и Николай стали неразлучными и на земле.
Летали они много. Бесстрашно. Бомбили фашистов на суше, на море, и, как правило, мастерски. Александр научился отвесно пикировать так, что дух захватывало, Григорий — снайперски бросать бомбы, а
141


Николай — глядеть в оба и точным огнем своего крупнокалиберного пулемета отгонять «мессеров».
И вот однажды, когда они в составе эскадрильи бомбили в Финском заливе корабли фашистов, с ними произошел редкостный случай.
Все шло как обычно. Корабельные зенитки вели заградительный огонь. Наши летчики, замкнув круг, падали один за другим в пике и бросали на корабли стокилограммовые бомбы.
Сбросил три бомбы и Григорий. Под крылом оставалась еще одна. Делая последний заход, Александр ввел самолет в отвесное, глубокое пике...
Бомбардировщик со свистом понесся вниз. Скорость нарастала быстро. Чтобы не промахнуться, штурман не спешил. Добившись точной наводки, он на расчетной высоте утопил кнопку сбрасывателя, и последняя стокилограммовая бомба пошла на цель.
— Сбросил! — кричал Григорий. — Выводи.
Саша изо всех сил потянул штурвал на себя. И только начал «петляков» свой плавный выход из пике, как произошло невероятное. Обогнав сброшенную бомбу, самолет левым крылом подцепил ее. Словно притянутая магнитом, она прилипла к верхней обшивке крыла, у самого элерона. Все онемели от ужаса.
Потеряв несколько сот метров высоты, самолет с бомбой на крыле медленно вышел из пике.
Теперь весь огонь фашисты сосредоточили на одиноком «Пе-2». Летчики не видели ни цветных трасс, ни разрывов снарядов. Их взгляды приковала к себе лежавшая поперек крыла сигарообразная, темно-зеленая, с пластинчатым стабилизатором бомба. В головной части ее уже не было предохранительного колпачка с ветрянкой. Оголенный взрыватель, который от самого легкого нажима мог сработать, тускло мерцал бронзой.
Ребята боялись пошевелиться. Не решались даже говорить...
Бомбардировщик пронесся над кораблями, вышел из зоны обстрела, а бомба, не двигаясь с места, угрожающе лежала на плоскости.
Первым нарушил молчание Саша:
142


— Ну, братья-кролики, как вам нравится «гостья»?
— Сашок, — осмелел Григорий, — а ты ее тряхани с крылышка.
— Она так тряханет, что твоя Ганочка тебя и не найдет... Посмотри-ка на взрыватель!..
— А может, пикнуть? — предложил Николай.
— Тебе бы только пикировать! А где высота?
— Что же будем делать? — в один голос спросили командира штурман и стрелок.
— На аэродром везти не собираюсь. Попросим ее ласково скатиться с крылышка.
— Каким образом?
— А вот каким... Вы смотрите лучше за воздухом, а я начну ее «уговаривать».
Александр осторожно чуть-чуть накренил самолет влево. Крыло опустилось, а бомба и не шевельнулась. Он сделал крен побольше, и бомба вдруг лениво повернулась на четверть оборота.
Саша выровнял машину. Бомба замерла. Отдышавшись, он снова стал кренить самолет. Бомба сделала еще четверть оборота...
Раз десять Александр накренял самолет, перекатывая постепенно бомбу к консоли крыла. Фугаска приблизилась к краю. Саша снова накренил самолет, бомба повернулась и плавно соскользнула с крыла...
Провожая ее взглядом, Александр вдруг ощутил озноб, а руки и ноги противно дрожали.
Через несколько секунд позади самолета над гладью Финского залива взметнулся в небо водяной столб с шапкой оранжевого дыма.
Александру стало жарко. Он сбросил шлем. Штурман вдруг увидел: у правого виска командира появилась седая прядь.
Наступила вторая балтийская военная зима. Погода стояла сырая, неустойчивая. Часто дули северо-западные ветры, принося моросящие дожди или снег. Несмотря на непогоду, боевая жизнь у летчиков не затихала.
Зажав город в кольцо блокады, фашисты усиленно подбрасывали морем резервы из Германии. В один
143


из таких дней наш воздушный разведчик обнаружил в Балтийском море конвой вражеских кораблей. Бомбить их полетела эскадрилья пикировщиков, в которой служил Александр. Летчики, используя облака, застилавшие небо, успешно отбомбились и легли на обратный курс.
Экипажи находились еще далеко над морем, когда погода стала быстро портиться. Вначале резко ухудшилась видимость, затем повалил мокрый снег. Его хлопья залепили стекла кабин. Пришлось пилотировать самолет по приборам.
Держаться в строю становилось опасно — можно столкнуться, и командир эскадрильи отдал по радио приказ:
— Выходить на свои высоты. Возвращаться на аэродром самостоятельно.
Как было определено заранее, отвалил от строя и «Пе-2» Александра, нырнув в густую снеговую кашу. Лететь было очень трудно. Самолет обледеневал, его бросало, как щепку в океане, а главное, ни зги не было видно.
Предстояло строго выдерживать курс, скорость, высоту. Сжимая штурвал, летчик неотрывно смотрел на стрелки навигационных приборов, быстро реагировал рулями на малейшие отклонения. Слепой полет требует большого умения и выдержки. Для экипажа он оказался серьезным экзаменом. Примерно через час штурман посмотрел на хронометр и обрадованно воскликнул:
— Братцы-ленинградцы! Под нами аэродром!
Гриша произнес эти слова с такой уверенностью,
будто и в самом деле видел сквозь толщу облаков знакомые контуры аэродрома.
— Ура штурману! — крикнул Николай.
— Отставить! Рано радоваться. Нужно выйти из облаков и сесть! — Эти слова Саша пытался произнести строго, а сам не удержался от вздоха облегчения.
■— Николай, свяжись с аэродромом... Запроси, возможна ли посадка...
Якушев ключом отстучал запрос.
— Товарищ командир! — доложил стрелок-радист. — Посадку разрешают. До нижней кромки облаков двести метров.
144


— Отлично! Идем на посадку!
Минут через пять пикировщик выскочил из облаков. Взору летчиков, уставших от невероятного напряжения, открылась пятнистая земля, желанная, родная, близкая.
— Земля! Земля! Вон аэродром! — кричали Григорий и Николай наперебой.
Прогрохотав моторами, «петляков» низко описал над аэродромом круг. Зашел по «Т», выпустил шасси, воздушные тормоза и мягко коснулся земли.
Долго ждали возвращения с боевого задания других экипажей, но они так и не прилетели. Позднее стало известно: не пробившись сквозь пургу, летчики посадили машины на другие наши аэродромы.
За отлично выполненный слепой полет и посадку на своем аэродроме «три мушкетера» получили от командующего ВВС Балтийского флота благодарность и внеочередные звания: Александр стал младшим лейтенантом, Григорий Давиденко — старшиной, Николай Якушев — старшим сержантом.
Но не только благодарность и внеочередные звания получил комсомольский экипаж. Этот слепой полет решил их дальнейшую боевую судьбу.
Александра и Григория вызвал к себе командующий ВВС Краснознаменного Балтийского флота генерал-лейтенант авиации М. И. Самохин. Выслушав доклад о слепом полете, генерал неожиданно спросил их:
— А как вы посмотрите, если я переведу вас из бомбардировочного в другой полк?
— Товарищ командующий, — обратился к нему Саша, — а можно узнать, за какую провинность и в какой полк?
— Вины за вами никакой нет. А полк разведывательный.
— Разведывательный? — переспросил расстроенный Александр. — Это тот, где летчики летают, не бомбят и не стреляют, а всегда от всех удирают?
— Не ожидал, младший лейтенант, что вы имеете столь примитивное понятие... Воздушный разведчик — наши глаза и уши. Без разведки нельзя вести современную войну. Вот вы сегодня успешно бомбили конвой кораблей врага в море. А кто обнаружил его? Кто указал вам цель? Воздушный разведчик.
145


Не обнаружила бы его наша разведка — и он пришел бы в порт назначения: Таллин или Ригу. Корабли разгрузились бы, и все, что они везли — войска, технику, — фашисты бросили бы на фронт! Понятно?
— Так точно, товарищ командующий, теперь понятно! — заявил Саша.
— Ну вот и хорошо, что поняли. Нам до зарезу нужны летчики для разведки. Отличные летчики, которые умели бы летать в любую погоду, днем и ночью. Вот почему я решил перевести вас в разведывательный полк. Приказ будет завтра, а сейчас, —генерал посмотрел на часы, — время ужина. Прошу к столу...
На следующее утро командир бомбардировочного полка вызвал «трех мушкетеров» и зачитал приказ о переводе их в разведывательный полк.
— Жаль отпускать вас, ребята, — сказал он, — но приказ есть приказ. Большой вам удачи на новой службе!
Часа через два, распростившись с друзьями, экипаж перелетел на аэродром воздушных разведчиков и прибыл на доклад к новому командиру.
Тот увидел безусых пареньков и, не скрывая раздражения, бросил:
— Вы... ко мне, в полк? Е разведку? Да что у меня, детский сад, что ли?
Саша вспыхнул от этих обидных слов и за всех ответил:
— Товарищ майор, вы извините, но мы уже давно вышли из этого возраста.
— О, да вы, я вижу, ершистый!
— Вам виднее со стороны, — буркнул Саша.
— Прекратить разговоры, младший лейтенант! — обрезал Александра командир полка и, сняв телефонную трубку, отрывисто произнес: —На телефоне! Соедините с командующим. Товарищ командующий, докладывает майор... Вы требуете от меня хороших результатов разведки, а мне присылают детей. Что я с ними должен делать?
— Что за тон у вас, товарищ майор? — ответил командующий. — Эти дети могут поучить некоторых ваших стариков полетам в сложных условиях погоды. Вы слышали о вчерашнем полете пикировщиков? Они бомбили корабли. Так вот у вас находятся те «дети»,
146


которые пробились сквозь пургу и сели на свой аэродром. Понятно?
— Прошу извинить, товарищ командующий. Немного погорячился. Посмотрел на них, вот и решил: детишки. Ну а коль они орлы, такие мне подходят... Спасибо, товарищ командующий. Спасибо!
Закончив телефонный разговор, повеселевший майор тут же вызвал к себе начальника штаба.
— Товарищ капитан, прошу любить и жаловать. Принимайте новое пополнение... Прибыли по личному распоряжению командующего... Ребята — орлы! — произнес с ударением майор, но, заметив на лице капитана ничуть не скрываемое удивление, добавил: — Удивляетесь, капитан?.. Малы ростом? А они малы, да удалы! Экипаж не разбивать. Отдайте приказом в первую эскадрилью. Зачислить с сегодняшнего дня на все виды довольствия!
★


ВОЗДУШНЫЕ
РАЗВЕДЧИКИ
Друзья быстро освоились на новом месте. Опытные летчики познакомили их с методами ведения воздушной разведки. Через несколько дней они уже летали на боевые задания. Опасная, наполненная романтикой работа увлекла ребят.
Уже в первых, смелых до дерзости полетах члены комсомольского экипажа проявили незаурядные качества настойчивых, умных разведчиков.
Блокада Ленинграда лишила авиацию Балтийского флота большинства прибрежных аэродромов. Пришлось базироваться на тех, что остались внутри кольца. Очень сложно и опасно стало в таких условиях выполнять задания. Не успеет самолет набрать высоту, как его уже начинают обстреливать вражеские зенитки. Чтобы не попасть под снаряды, приходилось сразу после взлета прижимать машину как можно ближе к воде, проноситься бреющим вдоль Финского залива и уже над морем переходить в набор.
Лучшими союзниками разведчиков стали облака. В ясные дни они прибегали к хитрости: сначала летели в свой тыл, за Ладожское озеро, там набирали высоту, затем пересекали линию фронта и шли в район разведки.
Саша всячески избегал шаблона, однообразия в действиях.
— Разведчик, — говорил он друзьям, — должен быть не только находчивым, смелым, всевидящим, но и хитрым.
148


Перед каждым вылетом экипаж тщательно изучал район разведки, обсуждал, как лучше использовать высоту, солнце, облака, местность.
И не было случая, чтобы он не выполнил боевого задания. Друзья руководствовались правилом: не
удалось — уйди, снова вернись, перехитри врага и добейся своего. Добытые разведчиками данные позволяли авиации Краснознаменного Балтийского флота наносить противнику сокрушительные торпедные и бомбо-штурмовые удары. Экипаж скоро стал орденоносным.
Истребители врага постоянно охотились за неуловимыми воздушными следопытами, устраивали засады, но перехватить их не могли. Бывало, фашисты стерегут «петлякова» на большой высоте, а он проносится на малой; ждут его над сушей, а он пролетает бреющим над морем.
Огневые заслоны неприятельских зенитных батарей тоже не останавливали храбрецов. Они словно завороженные проходили сквозь свинцовые ливни.
Фашисты распространили слух, что балтийские разведчики летают на особом, сильно бронированном самолете, оборудованном специальной аппаратурой, что сами они отборные асы.
Гитлеровцы глубоко заблуждались, приписывая «Пе-2» то, чего он не имел. А вот летчики были действительно необычными — замечательными советскими людьми, беспредельно преданными своей Отчизне.
В июле 1943 года на Балтике стояла теплая ясная погода. Не радовала она только воздушных разведчиков. Им больше нравилось небо, затянутое облаками.
Но ничего не поделаешь. Война была в разгаре, требовалось летать в любых условиях.
В один из июльских дней Александр получил задание разведать морскую базу Котка в Финском заливе. Там, по предварительным данным, стали сосредоточиваться вражеские боевые корабли и транспорты.
С первого захода прорваться к цели не удалось. Многочисленные зенитные батареи береговой и корабельной артиллерии противника били настолько точ¬
149


но по высоте и курсу, что пришлось свернуть и уйти в сторону.
Когда вражеские зенитчики немного успокоились, наши разведчики решили подойти к базе с другого направления и на повышенной скорости.
Фашисты снова открыли ураганный огонь, но их снаряды теперь рвались позади и выше. Хитрость удалась. Самолет пронесся над Коткой. Фотоаппарат запечатлел на пленку и базу, и прилегающие к ней шхеры, где укрывались корабли.
При отходе от цели стрелок-радист доложил:
— Со стороны солнца атакуют шесть «фокке-вуль- фов».
За счет резкого снижения Александр увеличил скорость. Но вражеские истребители подходили все ближе и ближе.
Их силуэты росли. Наблюдая за ними через сферическое кабинное зеркало, Саша предупредил штурмана и стрелка:
— Не подпускать фашистов.
Приблизившись на тысячу метров, «фоккеры» разделились: ведущий — с белым винтовым коком и белой ломаной стрелой на борту — резко свалился в пике. За ним последовал его ведомый. Две другие пары веером разошлись вправо и влево. Сближаясь с разведчиком, они открыли пушечный огонь.
Увидев огненные трассы, Александр начал маневрировать и предупредил экипаж:
— Гриня, нас берут на испуг. Бей по тем, что идут по бокам. Не подпускай близко... Коля, смотри за парой, что ушла вниз! Она будет атаковать на «горке».
Перебрасывая пулемет с одного борта на другой, штурман посылал короткие очереди, не давая четверке приблизиться. Потом Саша услышал перестук второго пулемета. Это стрелял Якушев по той паре «фок- ке-вульфов», которая пыталась атаковать разведчика снизу.
Истребитель с изображением молнии на фюзеляже, поднявшись на «горку», открыл огонь с большой дистанции. Но * Николай меткой очередью заставил его замолчать. «Фокке-вульф», переваливаясь через крыло, подставил под огонь брюхо. Якушев не прозевал выгодного момента и дал вторую очередь. Полу¬
150


чив добавку еще и от штурмана, «белая стрела» отвесно пошла вниз.
Такая же участь постигла и «фоккера», который ее прикрывал. Правда, одна пушечная очередь, выпущенная этим фашистом, попала в нашу «пешку».
Воспользовавшись замешательством фашистов, Александр бросил самолет в отвесное пике. Гитлеровцы спохватились, но поздно. Разведчику удалось оторваться от них.
Обшивка побитого крыла «Пе-2» вибрировала. За ним тянулась струя дыма.
Разогнав самолет до предельной скорости, Александр вывел его из пике у самой воды. Под крылом были уже свои острова. Но как пробиться к Ленинграду?
Фашисты наверняка подкарауливают нашего разведчика над заливом. Ведь они знают, что иного пути к городу нет.
Саша мучительно искал выход. Сделав вираж над островом, он вдруг заметил среди темного гранита маленькую площадку. Снизился, прикинул на глаз ее длину и передал экипажу:
— Лететь домой нельзя... Собьют... Будем садиться на остров.
Штурман возразил:
— Там же нет аэродрома! Не сядем...
— Будем садиться! Приготовьтесь! — твердо заявил командир.
Саша стал выпускать шасси, а они — ни с места.
— Штурман, давай вручную! — крикнул Александр, делая еще один круг над островом.
Шасси вышли.
Увидели матросы с острова, что бомбардировщик идет на посадку, и давай махать бескозырками: садиться, дескать, нельзя. Но Саша, сделав точный расчет, вел машину на посадку. И он сумел приземлить ее на этом крохотном пятачке.
Не успел «петляков» закончить пробег, как к нему подкатила санитарная автомашина. Из кабины с брезентовой сумкой через плечо выскочила молоденькая медицинская сестра в морской форме.
А летчики оказались как в мышеловке. Фонарь
151


кабины не открывался. Полозки, по которым он двигался, зацепил снаряд, и они расклепались.
Первым из самолета через верхний астролюк выбрался Якушев. Схватив кусок гранита, он бросился под фюзеляж и стал бить по замку, закрывавшему нижний люк. Медицинская сестра подбежала к Николаю и, волнуясь, спросила:
— Раненые есть?
■— Есть! Спасайте! Спирт есть?!
— Есть...
— Давайте скорей!
Сестра поспешно открыла сумку и подала Якушеву небольшую плоскую бутылочку со спиртом. Не проронив ни слова, Николай положил склянку в карман комбинезона и снова принялся стучать. Наконец замок подался. Люк открылся, и через него на землю выпрыгнули Александр и Григорий. Словно не замечая сероглазой медсестры, ребята бросились обниматься и целоваться.
— Друзья! — лукаво подмигнув, сказал Николай.
— По случаю благополучного выхода из неравного боя и отличной посадки на пятачок есть предложение пригубить вот из этой скляночки.
— Гриня! Ты только посмотри на него! — воскликнул Саша. — Вот это ловкач! Не успел оказаться на земле, как уже сумел раздобыть склянку со спиртом. Откуда она у тебя?
— Товарищ командир, это... подарок... От морской русалки...
— Ну, коль от русалки, пригубим...
И ребята пригубили. Склянка тут же опустела.
А «морская русалка», наблюдавшая эту картину, подбежала к Николаю и с гневом обрушилась на него:
— Что вы сделали, товарищ летчик? Где же раненые?
— Здесь все раненые, — не моргнув глазом, ответил Николай. — Главное — машина раненая. Посмотрите, сколько у нее ран, и из каждой течет самолетная кровь. Вот мы в медицинских целях и пригубили... Не обижайтесь!
Осмотрев машину разведчики убедились, что она повреждена очень серьезно. Они немедленно сообщили об этом в полк.
152


Вскоре на остров катером прибыли авиационные техники. Работа закипела. Через несколько дней самолет выглядел как новенький.
И вот все готово к отлету. Но как взлететь? Площадка явно коротка для разбега.
Решили все-таки взлетать. Саша попросил моряков помочь им. Матросы откатили самолет к самой границе пятачка и крепко уцепились за хвост. Экипаж занял свои места. Саша опробовал моторы и стал постепенно увеличивать обороты. Когда они достигли максимальных, Саша кивнул Грише головой.
Штурман выстрелил из ракетницы. Это был сигнал: «Отпускайте хвост». Матросы бросились в стороны. Самолет, словно выброшенный катапультой, сорвался с места... Александр как бы слился с машиной.
Считанные секунды продолжался этот бешеный разбег. С невероятной быстротой приближались гранитные глыбы, а «Пе-2» не отрывался... Катастрофа казалась неминуемой.
Все, кто наблюдали за взлетом, тревожно затаили дыхание. И вдруг в нескольких метрах от валунов самолет, словно подпрыгнув, оторвался от площадки. Саша «подорвал» его и в один миг для уменьшения сопротивления воздуха убрал шасси.
Скорость нарастала. Александр убрал подкрылки, уменьшил обороты моторов и на малой высоте сделал прощальный круг. Покачиванием крыльев он поблагодарил моряков за помощь и гостеприимство.
Спустя несколько минут пикировщик приземлился на своем аэродроме. Однополчане радостно встретили разведчиков.
Оказалось, что фашистские летчики, не дождавшись появления нашего самолета над Финским заливом, решили, что он сбит. Открытым текстом они радировали своему командованию:
«Разведчик перехвачен. Атаковали. Летать больше не будет. Отправили на дно».
За крохотными оконцами землянки воет ветер. У Саши неспокойно на сердце. Не спится.
Днем из разведки не вернулся один экипаж. Он
153


погиб, не выполнив очень важного боевого задания.
Ворочаясь с боку на бок, Александр думал о погибших товарищах. Не хотелось верить, что таких хороших, веселых ребят уже нет в живых...
Саша не мог больше лежать. Встал, подошел к карте, которая висела на стене, и направил на нее луч электрического фонарика.
— Сашок, ты что? — подал голос штурман.
— Не спится, Гриня. Думаю. А ты?
— Тоже думаю...
Зашевелился на своем «втором этаже» и Николай Якушев. Свесив с кровати голову, он спросил:
— Что, товарищ командир, подъем?
— Если не спишь — подъем!
Все трое прильнули к карте. Финский залив. Узкая полоска его южного берега — от пригорода Ленинграда до Ораниенбаума — занята фашистами. Здесь левый фланг вражеского фронта.
— Вот эту береговую полоску, — тихо заговорил Александр, — и нужно заснять перспективно с высоты триста метров. Длина ее тридцать километров, а ширина всего восемьсот метров.
— Да, — задумчиво отозвался Гриша Давиденко,— при такой высоте полета и удалении от берега по нашему «петлякову» будут стрелять все, кому не лень.
— Минометчики и те начнут швырять в нас мины, — заметил стрелок-радист Коля Якушев.
— Что и говорить, огонька дадут, — согласился командир.
— А если проскочить на максимальной?
— Не поможет, Гриня! Сам знаешь, лететь по прямой нужно минут пять. Зенитчики пристреляются.
— Так что же будем делать?
— Вот и я ломаю голову над этим, — ответил Саша.— Скоростеночки прибавить бы нашей «пешечке», километров так сто — сто пятьдесят. Тогда бы наверняка проскочили.
Забрезжил рассвет. Он густо засинил в морозном узоре оконце, и мутный луч света проник в землянку.
— Нашел, братцы! — обрадованно воскликнул Саша. — Значит, так... Забираемся тысяч на семь. Оттуда отвесно пикируем. Разгоняем «пешечку» до звона. Выходим из пике и на заданной высоте несемся вдоль
154


берега. Скорость семьсот. Фашисты стреляют, а их снаряды рвутся... Гриня, где?
— За нашим хвостиком...
— Правильно, штурман... А ты в это время, не теряясь, щелкаешь фотоаппаратом. И берег заснят... Ну как идея?
— Ты просто гений!
— Пожалуйста, без подхалимажа, Гриня. А ты, Николка, как смотришь на мой план?
— Мне что... План хорош... Бока выдержат.
— Ну а коль бока выдержат, быстренько одевайтесь. Поможем техникам подготовить «пешечку». Погода разгуливается. Слетаем сперва в свой тыл, попробуем, как получится...
Через несколько минут дружная троица уже шагала на аэродром.
— Денек сегодня как по заказу, — радовался командир. — Ни облачка.
— Я вчера разговаривал с синоптиками, — вспомнил штурман. — Они сказали: снежная заваруха к утру закончится, а потом дня три будет ясно.
— Не очень-то я верю этим «колдунам». У них как правило: либо будет, либо нет.
— Зря, командир, нападаешь на них. Синоптики не всегда ошибаются, бывает, и точно говорят, — с иронией сказал Гриша. — На сегодня-то погоду правильно предсказали. А ты—«либо будет, либо нет».
За разговорами друзья незаметно дошли до стоянки. Возле самолета техник и мотористы разжигали специальные лампы-примусы для прогрева моторов.
Увидев командира, техник скомандовал: «Смир¬
но!»— подбежал и доложил:
— Товарищ командир, самолет готовится к полетам. Техник-лейтенант...
Саша не дал ему закончить:
— Вольно!
Поздоровавшись с каждым за руку, сказал:
— Сегодня нам предстоит сделать несколько опытных полетов. Поэтому «пешечку» нужно подготовить побыстрей... Вот пришли вам помочь.
— Товарищ командир! Ну зачем вы поднялись чуть свет? Разве мы сами не управимся? Скажете, и
155


к любому часу подготовим самолет... Вам отдыхать надо.
— Ничего! Ничего! Закончится война, отдохнем... Мы уже договорились: в первый день после победы будем спать, не поднимаясь, все двадцать четыре часа... Потом встанем... Немножко заправимся, чтобы сны были веселее, и опять добирать. Отоспимся, побреемся, брюки отутюжим, пуговицы на кителях надраим, воротнички сменим, ордена на грудь — и в Ленинград, невест выбирать. А потом и свадьбы закатим... Все вместе, за одним столом... Правда, орлы?
— Так точно, товарищ командир! Закатим свадьбы и пир на весь Ленинград! — смеясь, ответили друзья.
— Ну, хватит... Делу время, потехе час. За работу!
На востоке багряно пламенел небосклон. Потом из-за горизонта медленно выплыло слепящее солнце. Под его лучами снег заискрился тысячами огоньков.
Морозный воздух огласился гулом моторов. На аэродроме воздушных разведчиков начался новый боевой день...
Самолет осмотрен и заправлен, аппаратура и оружие проверены. Техник и мотористы опробовали моторы и закрыли их теплыми чехлами. Александр весело скомандовал:
— Кончай работу! На завтрак, братцы-ленинградцы!
После завтрака Саша доложил командиру полка свой план. Тот выслушал, одобрил и разрешил в порядке тренировки произвести съемку южного берега Ладожского озера.
И вот «пет л яков» в воздухе. Внизу белое пятно Ладожского озера, очерченное темной береговой линией. Высота семь тысяч... Все члены экипажа в кислородных масках. За стеклами кабины температура воздуха упала до минус пятидесяти шести градусов.
Сжимая штурвал, Александр перевел машину в горизонтальный полет. Он слышит по телефону, как Николай Якушев мурлычет себе под нос песенку про землянку, где в тесной печурке бьется огонь и на поленьях смола, как слеза..*
156


«Раз Николка поет, значит, в воздухе спокойно»,— подумал Саша.
Григорий, склонившись над планшетом, с навигационной линейкой и карандашом в руках уточнял расчеты. Рукавицы он сбросил: неудобно работать, но руки коченеют, и штурман, сдвигая с лица маску, то и дело подносит их ко рту.
Расчеты закончены. Давиденко снял кислородную маску, отложил в сторону планшет и линейку. Прильнув к окуляру оптического прицела, он стал помогать командиру вывести самолет к точке начала пикирования. Наконец махнул рукой и голосом продублировал по телефону:
— Пошел, Сашок!..
— Внимание! Приготовиться!—скомандовал Александр. Убрав газ, он перевел самолет в отвесное пике.
Засвистел воздух, рассекаемый бомбардировщиком. От напряжения запел дюраль.
Скорость — семьсот километров в час. Земля стремительно несется навстречу. До нее уже не более полутора тысяч метров. Приложив к штурвалу всю силу рук, Саша потянул его на себя. Проседая на выходе, самолет потерял около тысячи метров, вышел на горизонтальную прямую и, подстегнутый моторами, на повышенной скорости пронесся вдоль южного берега Ладожского озера.
Напрасно штурман старался приподняться. Возникшая при выходе из пике перегрузка наделено впрессовала его в сиденье. Григорий не смог даже пошевельнуть рукой. Пока он приходил в себя, самолет уже пролетел весь берег, который предстояло сфотографировать.
Расстроенными вернулись друзья на аэродром. Они поняли: так задания им не выполнить.
Командира осенила новая мысль: «А что, если снять берег обыкновенным «АФА», предназначенным для плановой съемки? Укрепить его под углом к борту, а в фюзеляже прорезать для объектива отверстие. Привод для аппарата подтянуть к сиденью так, чтобы кнопка включения находилась у штурмана в руках. Тогда он сумеет ее нажать при любой перегрузке.
После этой находки Саше стало не до сна. Он не утерпел, разбудил товарищей.
157


— Братцы-ленинградцы! Придумал новый вариант!
И Саша рассказал...
— А ведь это здорово! — одобрил Гриша. — Как дважды два! И как это сразу мы не додумались?
Сон как рукой сняло... Почти всю ночь вспоминали геометрию, аэронавигацию, теорию аэрофотосъемки, рассчитывали, чертили, спорили...
Пришли к выводу, что кронштейн для «АФА» надо крепить под углом тридцать пять градусов к левому борту фюзеляжа.
К середине дня заказанный утром кронштейн был готов и поставлен на самолет. Затем опробовали установку. Фотоаппарат работал нормально. Но это — на земле... А как «АФА» будет работать в полете, в условиях больших скоростей и перегрузок?
С новой установкой самолет ушел в воздух. Над Ладогой снова падали в отвесное пике, испытывая нечеловеческую перегрузку при выходе. На этот раз Грише не нужно было подниматься с сиденья, и в нужный момент он только нажал кнопку включения...
Аэродром... Посадка... Волнения... Скорее бы проявили пленку. И вдруг радость! Результаты перспективной съемки берега при помощи «АФА» превзошли все ожидания. Эксперимент удался!
После доклада командиру полка последовал приказ:
«Завтра утром вылететь на боевое задание: за¬
снять в перспективе берег Финского залива, занятый фашистами».
Ночь... Землянка... Все летчики спят. Друзья тоже улеглись, но сон к ним нейдет.
Саша тихо спрашивает:
— Гринь, спишь?
— Сплю... А ты почему не спишь?
— Сам не знаю...
— Молодые, а уже бессонницей страдают, — вступает в разговор Николай. — Спать надо!.. — И тут же тихо, словно про себя, добавляет: —А не укрепить ли нам «АФА» для гарантии еш(е растяжками, чтобы его не сорвало при выходе из пике?
158


— Да у тебя, Николка, ума палата, — обрадованно говорит Саша. — Гриня, а Николка-то, пожалуй, дельный совет дал.
— Верно, примем его рационализаторское предложение. Ну а вознаграждение после выполнения задания...
— Знаю, что на ветер слов не бросаете, согласен! — парирует Коля...
Перед рассветом друзья забылись крепким, недолгим сном.
Первым проснулся командир. Вскочив с кровати, он растормошил Гришу, стянул одеяло с Николая.
— Что, что случилось? Тревога?
— Тревога. Посмотрите на часы, чуть не проспали. Скорее одевайтесь — и на аэродром.
Когда прибежали к самолету, он уже дышал теплом своих моторов. Техник отрапортовал о готовности машины.
Осмотрев установку, разведчики определили, как лучше подсоединить растяжки дополнительного крепления «АФА». Были вызваны мастера из авиамастерской. Они быстро выполнили эту работу.
Приближалось время вылета. Идти в столовую было уже поздно. Техник самолета послал туда моториста. Тот вернулся с официанткой. Завтрак принесли в термосе. Друзья наскоро поели, поблагодарили товарищей и сели в самолет...
Набирая высоту, Александр вел машину на восток. Григорий замерял ветер, производил штурманские расчеты. Николай наблюдал за воздухом, поддерживая радиосвязь с аэродромом.
Высота семь тысяч метров. Легли на обратный курс. Под самолетом — запорошенный снегом Ленинград, темная лента незамерзшей Невы.
Расчетная точка... Команда — и «петляков» с ходу брошен в отвесное пике.
Заговорили многочисленные вражеские зенитки. На расчетной высоте, чтобы не снизить скорости, Саша энергично выхватил из пике гудящую машину. Страшная сила перегрузки на какой-то миг сковала летчика, штурмана и стрелка. Особенно сильно ощутил ее Николай...
Пикировщик, просев около тысячи метров, вышел
159


на прямую и, не сбавляя скорости, пронесся вдоль берега, занятого врагом. Аппарат «АФА», включенный штурманом, пощелкивал затвором.
Противник неистовствовал. Его зенитки били беспрестанно, но снаряды рвались далеко за хвостом самолета. Не ожидали фашисты, что у «петлякова» может быть такая скорость...
Выполнив боевое задание, экипаж благополучно возвратился на аэродром. После посадки друзья стали нетерпеливо ждать результата полета.
Не обошлось без розыгрыша. Техник по фото, закончив проявление пленки, вышел из лаборатории и взволнованно сказал:
— Что ж... Наверное, придется вам повторить свой воздушный трюк.
Но, увидев, как вытянулись и помрачнели лица разведчиков, понял, что шутка неуместна.
— Извините, — сказал он. — Снимочки хоть на выставку. Вся фашистская оборона как на ладони. Молодцы, ребята! Поздравляю!..
Благодаря этим снимкам не одной тысяче наших солдат, матросов и офицеров удалось сохранить при наступлении жизнь!
Неделя отпуска пролетела как один день. Наступил час расставания. Три неразлучных друга улетали на фронт.
Прощаясь с Сашей, Гришей и Колей, наша мама сказала:
— Берегите себя, сыночки, а ты, Саша, летай пониже да потише.
— Хорошо, мама, постараюсь, — смеясь, отвечал Александр. — Только если я последую твоему совету, буду летать низко и тихо, — собьют фашисты.
— Ну тогда, Сашенька, летай как знаешь, только храни себя и своих товарищей!
На Ленинградском фронте продолжалась подготовка к прорыву вражеской блокады. Армейские и морские воздушные разведчики настойчиво вели аэрофотосъемку. В те дни, нередко попадая в самое пекло, непрерывно подвергаясь атакам фашистских истребителей, экипаж моего брата заснял весь фронт обороны
160


противника от второго городка имени Кирова до южного берега Финского залива, площадь этого района составляла свыше четырехсот двадцати квадратных километров.
14 января 1944 года начался решительный штурм вражеской обороны под Ленинградом. Наступление развивалось успешно. В этом успехе была немалая доля ратного труда воздушных разведчиков.
22 января за геройские подвиги, проявленные при выполнении боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками, Президиум Верховного Совета СССР присвоил Александру Курзенкову и Григорию Давиденко звание Героя Советского Союза. Их боевой друг Николай Якушев был награжден орденом Красного Знамени.
Весть о присвоении моему брату высокого звания дошла до Наро-Фоминска. Наши земляки решили сделать подарок. Они собрали полмиллиона рублей и на эти деньги купили два истребителя «Як-9д» Александру и мне.
Вскоре состоялось вручение самолетов. В один из морозных зимних дней на подмосковном аэродроме председатель Наро-Фоминского городского Совета депутатов трудящихся Н. И. Кучеров с делегацией земляков передал нам в торжественной обстановке два новеньких истребителя «Як-9д».
В то время как раз закончил военно-морское авиационное училище и наш младший брат, Николай. Он стал летчиком-истребителем и был направлен в один из гвардейских полков ВВС Черноморского флота.
До последнего дня Великой Отечественной войны Александр, Григорий Давиденко и Николай Якушев сражались с фашистами в рядах балтийских летчиков.
За четыре года войны Александр совершил более двухсот боевых вылетов, из них сто двадцать семь на разведку удаленных военно-морских баз и аэродромов противника. Тридцать раз ему пришлось вступать в бой с истребителями врага. К концу войны Саша уже командовал эскадрильей. Григорий был его штурманом, Николай — начальником связи.
Брату Саше и Грише Давиденко, хотя и дошли они до конца войны, счастья победы увидеть не довелось.
161


Наступило 8 мая 1945 года. Вечером я дежурил по штабу авиации Военно-Морского Флота, где узнал, что война закончилась — гитлеровская Германия капитулировала.
Долгожданная весть быстро разнеслась по Москве. В те часы никто не оставался дома. Все были на улицах и площадях столицы. Над людским морем витала радость победы. Народ ликовал. Незнакомые обнимались, поздравляя друг друга. Военных всюду качали, осыпая цветами.
Сильное, окрыляющее чувство переполнило и мою душу. Хотелось тоже быть на улице, пройти с москвичами на Красную площадь, к Мавзолею Ленина.
А с флотов в штаб авиации еще поступали сводки боевых действий... Кое-где враг сопротивлялся. Не капитулировала и окруженная так называемая курляндская группировка, занимавшая порты Либава и Вин- дава на побережье Балтийского моря. Гитлеровцы, надеясь избежать плена, старались выиграть время, погрузиться на корабли, уйти в нейтральные страны.
Полк воздушных разведчиков, в котором служил Александр, базировался вблизи окруженной группировки и продолжал боевую работу. Откровенно говоря, я беспокоился за судьбу брата. Он еще воевал...
В дежурной комнате раздался телефонный звонок. Вызывал командующий.
Маршал авиации С. Ф. Жаворонков встретил меня у входа в кабинет и тихо, взволнованно сказал:
— Товарищ Курзенков, я должен вам сообщить печальную весть. Ваш брат Александр, Грачев и Да- виденко не вернулись сегодня с боевых заданий.
Я был оглушен. Не мог поверить. В последний день войны... Нет, не может быть...
Маршал молчал, потом проговорил:
— Я понимаю, вам очень тяжело... Тяжело и мне терять таких летчиков, да еще теперь, когда кончилась война. Считаю, что вам необходимо полететь туда, на место, и расследовать обстоятельства гибели.
На другой день я был на Балтике...
В ночь на 8 мая фашистам удалось на двадцати шести транспортных судах выйти из Либавы. На поиск кораблей в первой половине дня на самолете «Петляков-2» вылетел Герой Советского Союза Грачев.
162


В составе его экипажа полетел штурман эскадрильи Герой Советского Союза Григорий Давиденко. Их полет длился более часа, затем радиосвязь внезапно оборвалась...
Ждали экипаж час, два, три, четыре... Обзвонили все аэродромы соседей. Ни на одном не садился наш «петляков». Позднее стало известно, что экипаж подвергся атаке истребителей врага, внезапно вывалившихся из облаков. Фашистам удалось сбить наш самолет. Он упал в море. Так в последний день войны погиб Григорий Давиденко, самый близкий фронтовой друг моего брата.
Не было предела Сашиному горю. Оно душило его. До самого вечера он не мог найти себе места.
На исходе восемнадцатого часа командир полка вызвал к себе Александра и приказал:
— Парой на «Як-9» вылететь на поиск вражеского конвоя.
Александр откровенно доложил, что после гибели товарищей он очень плохо себя чувствует, и попросил отстранить его от вылета. Командир полка майор Усачев отчитал брата, обвинив его в малодушии:
— Нечего слезы лить. Война продолжается. Выполняйте боевое задание.
— Товарищ командир, — вспомнил Саша, — к тому же у меня самолет неисправен.
— Отставить разговоры... Вы что, не можете взять любой самолет в эскадрилье?
— Есть, взять любой самолет и лететь на задание!
Александр повернулся и вышел из кабинета командира полка.
Саша решил лететь на самолете своего заместителя. Подошел к технику, который заканчивал какую-то работу, и спросил:
— Самолет исправен?
— Так точно, товарищ командир, исправен...
— Еще раз проверить. Подготовить. Вылетаю в 19.00.
У брата еще было в запасе время. Он зашел к себе в эскадрилью и приказал своему ведомому собираться в полет. Разговор услышал находившийся в комнате молодой летчик, восемнадцатилетний юноша, несколь¬
163


ко дней назад прибывший из училища. Он подошел к Саше и попросил:
— Товарищ капитан! Война окончилась, а я так и не сделал ни одного боевого вылета. Разрешите лететь с вами!
— Ну что ж, летите... — с каким-то безразличием ответил молодому летчику Александр.
В 19.00 два истребителя ушли в воздух и взяли курс на запад — в сторону Балтийского моря. Над ним, на высоте три тысячи метров, висела многослойная облачность.
Набрав высоту, Саша с ведомым прижался к нижней кромке облаков и, маскируясь, полетел дальше. Милях в пятидесяти от берега опытный глаз воздушного разведчика обнаружил вражеский конвой. Корабли разного тоннажа, похожие на маленькие челноки, с тонкими ниточками темных дымов растянулись в длинную кильватерную колонну.
— Вижу двадцать шесть вымпелов разного тоннажа, — передал Александр по радио на аэродром.
— Заснять перспективно! — последовал приказ командира полка.
— Есть, заснять перспективно, — повторил Саша и, перед тем как бросить истребитель в пике, приказал ведомому: — Останьтесь под облаками. Следите внимательно за воздухом. Если появятся истребители фашистов, передайте по радио.
Летчик повторил приказ командира, остался под облаками, а Александр бросил самолет в пике. Стремительно потеряв высоту, он энергично выхватил «яка» на небольшом удалении от конвоя и, строго выдерживая скорость, высоту, курс, приступил к съемке. «Як» пролетел уже половину пути, когда вдруг из облаков, как саранча, один за другим вывалилось около сорока истребителей «Фокке-Вульф-190». Ведя съемку и не имея возможности наблюдать за воздухом, командир положился на своего ведомого... А ведомый, увидев стаю фашистских истребителей, растерялся... С перепугу он ушел в облака, забыв про свой долг передать командиру о грозящей ему смертельной опасности.
Саша увидел фашистов, когда в его сторону сверху уже потянулись разноцветные трассы пушечных
164


очередей. Начался неравный воздушный бой. Он продолжался несколько минут.
. Врагам удалось подбить мотор «яка», он стал давать перебои... Саше удалось сделать энергичный переворот через крыло и спикировать почти до самых волн...
Фашисты, видимо опасаясь появления наших бомбардировщиков и торпедоносцев, не стали преследовать подбитый истребитель. Они остались над своим конвоем, прикрывая его с воздуха.
Пока тянул мотор, Саша летел к берегу, передавая по радио все, что с ним произошло. Он сообщил, как вел бой, как удалось выйти из него. Передал:
— Мотор поврежден, тяну к берегу, осталось несколько миль...
Потом:
— Мотор сдал... Сажусь на воду... Квадрат... Высылайте катера! Катера!
И вдруг раздался отчаянный возглас:
— Фонарь! Фонарь заклинило!.. Не могу открыть... Не могу...
Так трагически оборвалась жизнь моего брата, прославленного воздушного разведчика дважды Краснознаменной Балтики. Оборвалась в те часы, когда на обожженную и изуродованную войной родную землю вместе с весной пришла долгожданная Победа.
Но никто не забыт, ничто не забыто. Благодарный советский народ свято чтит память тех, кто отдал все для нашей Победы над проклятым фашизмом, но сам не увидел ее.
Погибшим в Великой Отечественной войне уже сооружены и будут еще воздвигаться новые памятники. Герои увековечиваются в бронзе и мраморе. Их имена присваивают улицам городов и поселков, фабрикам и цехам, школам и пионерским дружинам. О них пишут книги, слагают стихи, песни и легенды.
Герои живут на экранах кино и сценах театров. Их подвиги запечатлены на картинах художников. Они будут вечно жить в памяти народной, в сердцах благодарных советских людей.
Не забыто и имя моего брата героя. Оно присвоено нескольким школам и пионерским дружинам. Александр навечно зачислен в списки тружеников Москов¬
165


ского дважды ордена Ленина и ордена трудового Красного Знамени автозавода имени Лихачева. Там он когда-то окончил школу ФЗУ, а затем работал токарем инструментального цеха № 1.
В Доме офицеров Московского военного округа установлена мемориальная доска. На ней среди ге- роев-москвичей, отдавших жизнь за честь, свободу и независимость нашей Родины, есть имя и моего брата.
Увековечено имя Саши и в нашем родном Наро- Фоминске. Его носит теперь одна из улиц города текстильщиков, примыкающая к железнодорожному вокзалу. Раньше она называлась Привокзальной.
Уже давно ушли в историю суровые годы Великой Отечественной войны. Нас, соратников Бориса Сафонова, осталось совсем немного в живых, а в строю и того меньше.
Продолжает служить в авиации и летает на современных реактивных самолетах Павел Климов. Это тот самый сержант, который, взлетев в сплошном тумане, сбил на подступах к Мурманску трех вражеских бомбардировщиков, а остальных разогнал и заставил повернуть на запад.
В послевоенные годы Павел Климов успешно окончил сначала Военно-воздушную академию, а затем высшую академию Генерального штаба Советской Армии.
Прославленный летчик, Герой Советского Союза, он передает теперь свой богатый боевой опыт нашей крылатой молодежи.
Но большинство оставшихся в живых однополчан сейчас в запасе или в отставке. Сказались и невзгоды, перенесенные во время войны, и ранения, и возраст. Но все они — Герои Советского Союза Александр Коваленко, Владимир Покровский, Захар Сорокин, Николай Бокий, Петр Коломиец и другие — честно трудятся в меру своих сил на благо любимой Родины.
Очень долго пришлось мне разыскивать того неизвестного солдата, который в незабываемую ночь 28 февраля случайно нашел меня в сопках после катастрофы и спас, от верной гибели. И вот, когда все мои попытки оказались тщетными, он вдруг объявился.
22 июня 1961 года, в двадцатую годовщину нача¬
166


ла Великой Отечественной войны, я вместе с другими фронтовиками-ветеранами выступал по Центральному телевидению. Меня попросили рассказать о необычном случае, приключившемся со мной в ночном полете на боевое задание. Я рассказал, а затем обратился к телезрителям с просьбой помочь мне разыскать того неизвестного солдата.
Уже на следующее утро посыпались телефонные звонки. Незнакомые люди рассказывали о спасении летчиков. Но все эти случаи имели место на других фронтах.
Вечером я услышал в телефонной трубке еще один взволнованный голос:
— Товарищ полковник?
— Да.
— Извините. С вами говорит неизвестный вам Рябов, шофер одной московской автобазы.
— Слушаю вас.
— Вы разыскиваете неизвестного, спасшего вас на фронте, ночью, в Заполярье. Я там воевал и, кажется, могу вам помочь отыскать этого солдата.
— Что ж, буду очень рад.
На другой день ко мне на квартиру пришел невысокий светловолосый крепыш с открытым лицом и живыми серыми глазами.
Мы познакомились, разговорились. Александр Иванович Рябов рассказал, что тогда ему шел лишь семнадцатый год. Сколько труда он приложил, чтобы добиться зачисления добровольцем в армию.
Однако на фронт все равно не пустили. При распределении в Мурманске Рябова и еще нескольких несовершеннолетних ребят определили в аэродромную команду, которая обслуживала морских летчиков-ист- ребителей.
В ту ночь, когда я разбился, молодой солдат возвращался на аэродром с зенитной батареи. Ходил ненадолго к товарищам. Шел он по малоизвестной тропинке, петлявшей между сопок. В пути его застал воздушный налет на Мурманск.
Рябов остановился и стал смотреть на небо, где восемь лучей прожекторов поймали какой-то самолет. В ярком свете самолет весь засеребрился. Потом его правое крыло загорелось.
167


Зенитчики перестали стрелять. Погасли прожекторы. Охваченная пламенем машина описала полукруг и понеслась вниз.
На сопке, где она упала, взметнулся сноп огня.
«Все, — решил Рябов, — летчик не успел выпрыгнуть».
Но в это время в небе раздался хлопок, похожий на отдаленный разрыв зенитного снаряда, но зенитки уже не стреляли.
Ничего не поняв, солдат постоял еще немного и зашагал по скрипучему снегу дальше.
Почти у самого аэродрома два пистолетных выстрела заставили Рябова остановиться. Вглядываясь в темень, он крикнул:
— Кто стреляет?!
В ответ раздались еще два выстрела. Солдат осторожно направился туда, где заметил вспышки.
О том, что было дальше я уже рассказывал. И вот теперь передо мной сидел тот человек, которого мне так долго не удавалось разыскать.
— Александр Иванович, а почему вы потом не поинтересовались моей дальнейшей судьбой? — спросил я у Рябова.
— Скажу откровенно, — ответил, смутившись, он, — считал, что вас уже нет на этом свете. И не только потому, что вы были тогда в безнадежном состоянии. Когда санитарная машина увозила вас с аэродрома, кто-то определенно сказал, что вы уже скончались.
Рябов помолчал немного и продолжал:
— Не будь этой телепередачи, мы до сих пор бы с вами не встретились. Правда, сам я ее не видел. Мне о ней друзья рассказали. Пришел я утром на работу, а они спрашивают:
— Слушай, пехота, — это так по-свойски зовут меня товарищи, — ты вчера телевизор смотрел?
— Нет, — отвечаю, — а что?
— Вчера выступал морской летчик-истребитель, Герой Советского Союза, полковник. Он воевал в Заполярье. С ним произошел редчайший случай. Ночью он выпрыгнул из горящего самолета, открыл парашют, а лямки через некоторое время оборвались. Летчик упал на заснеженную сопку, но остался жив. Тяжело
168


раненного и замерзшего, его спас неизвестный солдат. Ты ведь воевал в Заполярье. Не слышал про такой случай?
— Ой, братцы! — говорю им. — Мне тоже довелось тогда подобрать разбившегося летчика. Но тот, как я помню, умер, когда его увозила «санитарка».
— А ты, пехота, все же позвони ему, — настойчиво посоветовали они. — Может быть, это тот самый, из мертвых воскрес... Всякое бывает...
И вот я позвонил вам.
— А почему же мне не удалось вас тогда найти? — спросил я у Александра Ивановича.
— На то была веская причина... Дней через пять после того, как случилось с вами несчастье, меня отправили наконец на фронт. Воевал я в пехоте на скалах Муета-Туктури. Там меня ранило. Некоторое время скитался по тыловым госпиталям. Когда поправился, снова вернулся в Заполярье, бил фашистов до нашей победы, дошел до Северной Норвегии. Затем с товарищами подался на Дальний Восток бить самураев...
После войны старший сержант Александр Иванович Рябов демобилизовался и приехал в Москву. Сейчас работает шофером на автобазе научно-исследовательского института. У него хорошая семья.
Двадцать четыре года мне ничего не было известно и о судьбе отважного летчика-истребителя Эмиля Диланяна. И вот радость — 31 января 1966 года я с помощью работников Всесоюзного радио разыскал его. Встретились мы с ним в Ереване.
Этого мужественного человека, потерявшего руку в боях с фашистами, не сломило несчастье. Уволившись после лечения в запас, он вернулся в родную Армению и сразу же поступил в Ереванский политехнический институт.
Учился Диланян успешно и диплом защитил с отличной оценкой. Молодому инженеру доверили ответственную работу. Он стал заведовать отделом промышленности одного из райкомов партии города Еревана.
Дальнейшая жизнь Диланяна — это жизнь ученого. Закончив аспирантуру при Московском энергетическом институте, он защитил кандидатскую диссер¬
169


тацию и вернулся в родной Ереванский политехнический институт.
Сначала Эмиль был ассистентом, а затем стал деканом факультета. Его избирали депутатом Верховного Совета Армянской ССР.
Сейчас Эмиль Маркосович Диланян заведует кафедрой в Ереванском политехническом институте. Вместе с группой ученых он работает над проблемой автоматизации технологических процессов на заводе «Поли- виниацетат».
С небом и морем я не расставался до сентября 1950 года. А потом заболел — сказались раны, полученные на фронте. В госпитале врачи вынесли мне неумолимый приговор. Пришлось оставить военную службу и уволиться в запас.
Передо мной встал вопрос: что делать дальше? Пытаясь осуществить свою давнюю мечту, стал писать. Иногда печатался, но настоящего удовлетворения не получал! Чувствовал, что мне недостает литературной подготовки.
О своей думке поступить в институт рассказал товарищам. Многие из них удивленно развели руками: «Учиться? В сорок лет? С твоим здоровьем? Да ты ненормальный. И что человеку надо? Жил бы в свое удовольствие... Чудак!»
Совсем по-иному отнеслись к моим планам поэты Сергей Александрович Васильев и Александр Алексеевич Жаров. Они одобрили мое намерение и во многом помогли.
Сергей Васильев говорил насчет меня даже с генеральным секретарем Союза советских писателей Фадеевым. Александр Александрович сказал: «Пусть товарищ поступает, а что касается возраста, препятствий чинить не будем».
Написанные мною рассказы отвечали требованиям приемной комиссии. Вступительные экзамены я тоже сдал успешно. Тройку получил лишь по иностранному языку.
Меня зачислили на первый курс Литературного института имени А. М. Горького при Союзе советских писателей.
С увлечением я слушал и конспектировал лекции. Передо мной, как перед прозревшим слепцом, откры¬
170


вался новый, чудесный мир. Познать его мне помогли профессор Валентина Александровна Дынник, увлекательно читавшая лекции по классической французской литературе; бывший фронтовик доцент Владимир Александрович Архипов, прекрасный знаток классической русской литературы XIX века. Послушать его приходили студенты не только нашего института, но и других гуманитарных вузов.
А разве забудешь лекции профессора Павла Ивановича Новицкого по советской литературе, доцента Михаила Александровича Водолагина по истории СССР, кандидата филологических наук Нины Петровны Утехиной, открывавшей студентам неисчерпаемую сокровищницу великого русского языка!..
Известный писатель Владимир Германович Лидин, наш наставник, учил меня литературному мастерству и трудолюбию.
И вот пять лет учебы остались позади. Защищен диплом — рассказы о летчиках. Сданы государственные экзамены. Настала пора расстаться с друзьями и товарищами. Одни уехали в города и села необъятной нашей страны, другие — за ее пределы: в Болгарию, Румынию, Чехословакию, Польшу. Но расстояния не мешают нашей дружбе. Она продолжается.
С окончанием института передо мной открылась интересная творческая жизнь. И хотя теперь в руке у меня вечное перо, а не ручка управления истребителя, я по-прежнему нахожусь в строю военных летчиков. Любимая авиация навсегда осталась в моем сердце.
★


Б. Ф. Сафонов
П. Г. Сгибнев


Братья Курзенковы (справа налево): Cepreii, Николай, Александр
Делегация трудящихся Наро-Фоминска передает боевой самолет Александру Курзенкову


А. Г. Головко
А. М. Каутский
3. А. Сорокин
Д. А. Арапов


Д. А. Реутов
А. А. Шведов
Слева направо: П. И. Орлов, А. А. Коваленко, В. II. Покровский


СОДЕРЖАНИЕ
Стр.
Так начиналась жизнь… 3Борис Сафонов 14
Горький урок 26
Покой нам только снится 33
Тяжелые дни 76
Последний полет 90
Букет роз 117
Когда вокруг друзья 130
Три товарища 136
Воздушные разведчики 148


Сергей Георгиевич Курзенков ПОД НАМИ — ЗЕМЛЯ и МОРЕ
Редактор И. И. Свпридочкин Художественный редактор А. М. Голикова Художник И. И. Пильщиков Технический редактор Л. Г. Репнина Корректор С. Н. Штынова
Г-47264 Сдано в набор 5. 4. 67.
Подписано к печати 19.7.67 Формат 84Xl0873i печ. л. 51/* (уел. печ. л. 5,02 j-f 1 вкл. печ. л. 0,063 (уел. печ. л. 0,103; -f 1 накидка печ. л. 0,125 (уел. печ. л. 0,205) уч.-изд. л. 9,129 Бумага типографская № 2 Тираж 65 000 зкз.
Изд. № 3/9251 Цена 49 коп. Зак. 717
Военное издательство Министерства обороны СССР Москва, К*160 1-я типография
Военного издательства Министерства обороны СССР Москва, К-6, проезд Скворцова-Степанова, дом 3


ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ!
Военные мемуары к 50-летию Советской власти:
Н. А. X о в р и н — Балтийцы идут на штурм.
С. Н. Б а р а н о в — Ветер с Балтики.
Сборники воспоминаний — «Октябрь на фронте», «Посланцы партии», «Реввоенсовет нас в бой зовег».
Курзенков С. Г.
Под нами — земля и море. Изд. 2-е, дополн. и исправл. Военное издательство.
176 С. + 1 накидка. Военные мемуары. 65 000 экз., 49 к.
Летчик-истребитель Герой Советского Союза Сергей Георгиевич Курзенков в годы Великой Отечественной войны сражался в небе Заполярья. Он совершил 225 боевых вылетов и уничтожил 12 фашистских самолетов.
Нелегко сложилась фронтовая судьба летчика. 28 февраля 1943 года, возвращаясь с боевого задания, С. Г. Курзенков вынужден был оставить подожженный противником самолет. Был поврежден и парашют. Казалось, катастрофа неминуема. И только счастливая случайность предотвратила ее: приземление произошло на склоне заснеженной сопки под скользящим углом.
Об этом и многих других эпизодах из своей боевой практики, а также из жизни боевых товарищей рассказывает автор книги. Он убедительно показывает истоки массового героизма нашей молодежи, воспитанной Коммунистической партией и ленинским комсомолом.
1-12-2-7
77-67 9(с)27
К93