Автор: Сухинина Н.
Теги: журналистика очерки основано на реальных событиях сборник очерков тюрьма пенитенциарная система женщины в тюрьмах
ISBN: 978-5-9900622-6-9
Год: 2007
Текст
Наталия Сухинина
БОЛЬ?
Яхрома, Троицкий собор
2007 г.
Наталия Сухинина
БОЛЬ?
Яхрома, Троицкий собор
2007 г.
ISBN 978-5-9900622-6-9
«Какого цвета боль?» - сборник очерков известной журналистки и
писательницы Наталии Сухининой. Говорят, что тюрьма - это «зе-
млетрясение души^, и тем трагичнее и страшнее, когда в эпицентр
этого землетрясения попадает женщина. Главные героини новой кни-
ги Наталии Сухининой - простые женщины, наши современницы,
оказавшиеся в тюрьме. Каждая из них, вне зависимости от возраста,
уже здесь, на земле, несёт неотвратимое наказание за грех, за пре-
ступление против заповедей Божиих. Многим, также согрешающим
«по пустякам», удаётся избежать этого видимого юридического нака-
зания, сохраняя в глазах общества свою приличную репутацию.
А ведь народная мудрость гласит: «от тюрьмы и от сумы не зарекай-
ся». Эти женщины нуждаются не в нашем сочувствии, а только -
в понимании, потому как, помимо суда людского, над ними свершился
ещё и другой Суд - Суд Божий. Через душевные страдания, через боль
и слёзы каждая из них нашла свой путь к вере, к Богу.
В книге нет выдуманных персонажей и выдуманных событий, хотя
изменены имена героинь. Их горький поучительный опыт, возможно,
кого-то заставит остановиться у роковой черты.
Написана книга настолько живым и образным языком, что вряд ли
кто-то из читателей останется равнодушным к судьбам её героинь.
Все права защищены. Запрещается полное или частичное воспроиз-
ведение данного издания без письменного разрешения издателей.
Защиту авторских прав, интеллектуальной собственности и
издательских прав Троицкого собора г. Яхромы на территории РФ
осуществляет юридическая фирма «ГАРАНТИЯ»
(тел./факс: 8 (496) 540-20-48, e-mail: garantia_sp@mail.ru)
© Наталия Сухинина, 2007
© Троицкий собор г. Яхромы, 2007
СЛОВО К ЧИТАТЕЛЯМ
Героини этой книги Наталии Сухининой - прос-
тые девушки и женщины, попавшие за решётку в ре-
зультате собственных ошибок и преступлений. Но,
прежде всего, они оказались здесь вследствие духов-
ной слепоты и невежества, в которых виноваты не
столько они сами, сколько все мы, позволившие греху,
самым низменным порокам пышным цветом расцвес-
ти на нашей некогда святой земле. Каждая из персо-
нальных судеб отображает и продолжает судьбу всей
России, отступившей от Бога и понесшей за это са-
мое тяжкое наказание. И точно так же, как Господь
милует и прощает целые страны и народы за искрен-
нее покаяние, посещает и прощает Сердцеведец этих
заблудших, но не пропащих овец Своего стада.
«Покаяние» и «прощение» - два главных слова в
творчестве Сухининой, что роднит её творчество с
лучшими образцами отечественной классики. Автор
убедительно показывает, что только православная
вера, наивно, по-детски принимаемая оступившими-
ся людьми, есть ключ к истинной свободе. К той
свободе от греха, о которой говорил Спаситель
Христос.
В этой книге много зла. Таков, к сожалению, совре-
менный мир, таким мы его сделали, извратив и пре-
ступив Божественный Закон. Но Наталия Сухинина
3
тонко, без утомительного морализаторства, подво-
дит читателя к весьма важной мысли, отсылающей
нас к первоисточнику - святоотеческому наследию:
сколько бы испытаний не обрушивалось на человека,
Господь всегда даст ему силы понести свой Крест.
Хочу поблагодарить рабу Божию Наталию за по-
несённые труды, за то, что собирала материал для
книги в колонии, расположенной на Самарской земле.
Наша епархия давно и плодотворно сотрудничает с
ГУФСИН по Самарской области, есть у нас и успехи,
главным из которых стало массовое обращение за-
ключённых к Православной вере. Беспристрастная
статистика свидетельствует, что осуждённые,
пришедшие к Богу за колючей проволокой, в колонию
больше не возвращаются. Надеюсь, что на верную и
надёжную дорогу встанут после освобождения и геро-
ини Сухининой.
Убеждён, что книга Наталии Сухининой найдёт
отклик у самого широкого круга читателей.
Архиепископ Самарский и Сызранский
СЕРГИЙ
4
КАКОГО ЦВЕТА БОЛЬ?
на махнула мужу рукой из окошка, дожда-
П I лась, когда его машина скрылась за ближай-
шим домом и стала убеждать себя, что у неё
всё хорошо. Нет, ну правда. Другие вон как живут:
копейки до зарплаты считают, если какая покруп-
ней покупка - залезают в кредит, во всём себе отка-
зывают. А они купили два месяца назад румынскую
спальню, недешёвую, решили не мелочиться, а уже -
без долгов. Муж принёс зарплату, она зарплату и
премию, быстренько покрыли все расходы. Да ещё и
на приличный коньяк хватило - обмыли, как и поло-
жено, покупку.
Спальня действительно хороша. Лариса быстрень-
ко сгребла в мойку грязную посуду после их с мужем
завтрака и решила ещё раз взглянуть на обнову. Но в
спальне было неприбрано, и их покупка не смотре-
лась. Постель всклокочена, одна подушка на полу, в
кресле валяется синий махровый халат мужа, дверца
шкафа открыта нараспашку, муж искал чистую май-
ку, торопился. Он всегда торопится, он всегда дого-
няет поезд. Лариса почувствовала, как к сердцу под-
ступает знакомое чувство раздражения на мужа.
Бесполезно приучать его к порядку, прибранная
квартира бывает только тогда, когда его нет дома. А
как придёт - тут бросит, там не уберёт. Всё, хватит!
5
Лариса привычно поставила себя на место. А другие
как живут? У других-то чего только не бывает. Пьют!
Ох, как пьют мужики. Мало что ли она таких видела?
Вадим тоже не сказать, что трезвенник, но всё в рам-
ках приличия. Так, иногда погудит с друзьями после
бани. А ещё - изменяют. Зачем далеко ходить? Лари-
сина подруга Вика вот уже полгода делит своего му-
жа с женщиной старше его, да ещё и с ребёнком. Уз-
нала случайно, потеряла покой, извелась, а ничего
поделать не может...
Лариса подошла к большому зеркалу в массивной
деревянной раме. На неё смотрела молодая миловид-
ная женщина. Пытливый взгляд, небрежная белоку-
рая прядь. Нежность каким-то непонятным образом
сочеталась в её лице с озорством. Чего было больше?
Сейчас, в это осеннее утро, когда Лариса ещё не успе-
ла включиться в привычную жизнь, пока её ещё не
понесло по кочкам городских бестолковых будней -
больше было нежности и покоя. Озорство подразуме-
вает общение. Лариса была дома одна.
Одна. Вот она, та горестная закавыка, которая
цеплялась за её сердце, задевала его, и оно время от
времени побаливало. Так, легонечко, не остро, а по-
баливало. И напоминало этой болью, что живое, что
страдает. У Ларисы с Вадимом не было детей. Пять
лет совместной жизни достаточно, чтобы задумать-
ся - почему? Достаточно, чтобы этого захотеть. Дос-
таточно, чтобы начать пенять на судьбу. Характер у
Ларисы прямой, даже немного не по-женски жёст-
кий. Она никого не допускала к себе для обсуждения
6
больной темы. Даже больше: демонстрировала пол-
ное безразличие к этому своему обстоятельству. Лу-
кавила в разговорах напропалую: «хотим пока для
себя пожить», «ещё успеем, нарожаем». Но уже дав-
но в кухонных посиделках после работы Лариса и
Вадим серьёзно и озабоченно говорили о будущем
ребёнке, переругивались, упрекали друг друга. Лари-
са давно проверилась у знакомого врача, и врач в
растерянности развёл руками:
- Лариса, у вас всё хорошо, не вижу причины в вас.
Вы здоровая женщина...
- Тогда почему, почему?
- Уговорите мужа пройти обследование.
Уговорила. Не сразу. Вадим сначала отмахивался и
серьёзно её уговоры не воспринимал:
- Ещё чего, по консультациям таскаться! Не проси,
не буду.
- Я тебе не буду!
Лариса брала мужа измором. Каждый день:
- Вадим, ну сходи, что тебе стоит. Ради меня, ради
нашей семьи.
И вот уже врач говорит не Ларисе, а Вадиму:
- У вас всё в порядке. Не вижу причины в вас. Вы
здоровый мужчина.
Два здоровых человека. Мужчина и женщина.
«Тогда почему? Почему?» - спрашивала Лариса Ла-
рису в зеркале. Лариса в зеркале грустно смотрела
из-под белокурой пряди и молчала. Потом усилием
воли сбросила с себя набежавшую грусть и пошла на
работу.
7
к W к
А в это время шёл на работу молодой человек по
имени Славик. По паспорту - Вячеслав Степанович
Устюжанин, но почему-то для всех - Славик. Был он
высоким и стройным, шёл лёгкой походкой гимнаста,
упруго и весело. Три остановки на троллейбусе, десять
минут пешком. И вот она - туристская фирма «Гуд-
вин», небольшая, но вполне благополучная, крепко
стоящая на ногах. Для Славика Устюжанина сегодня
первый рабочий день в фирме. Он уже успел потру-
диться менеджером в паломнической службе «Лампа-
да». Интересно, но платят мало. Здесь, в «Гудвине»,
предложили больше. Ему, Славику, необходима хоро-
шая зарплата. Потому что, во-первых - он женат , во-
вторых - имеет ребёнка, в-третьих - они снимают
квартиру. Им ещё повезло: снимали они квартиру у
родной тёти его жены, а потому не за сумасшедшие
деньги, но для их семейного бюджета немалые. Жена
Славика, Нина, работала в детском саду воспитатель-
ницей, тоже не ахти какие доходы. Работала ради че-
тырёхлетней Дашеньки. Конечно, они старались найти
жильё подешевле, но разве это так просто?
Идёт Славик. И весело ему, и тревожно. В основ-
ном - весело, тревожно - чуть-чуть. Начинать всег-
да чуть-чуть тревожно. Как встретят? Как сложатся
отношения? Славик твёрдо решил представиться на
новой работе солидно: «Вячеслав Степанович Устю-
жанин». Ему было неприятно, что его - мужа, отца,
специалиста - звали Славиком. Но сделать он с этим
ничего не мог.
8
«Вячеслав Степанович Устюжанин», - твердил он
про себя.
Ему очень нравилось своё имя-отчество. Да и фами-
лия не какая-нибудь легкомысленная. Крепкая,
надёжная, мужская - Устюжанин.
Уже к обеду весь «Гудвин» знал: пришёл новый ме-
неджер. Фирма занимала всего-то один этаж, и ди-
ректор, женщина «младшего» пенсионного возраста,
молодящаяся, подтянутая, стуча каблучками, стреми-
тельно пронеслась, подталкивая вперёд Славика, по
этажу с благой вестью:
- Знакомьтесь. Наш новый менеджер Вячеслав Сте-
панович.
Славик улыбался, как и положено по протоколу -
открыто, белозубо. Его попросили зайти в бухгалте-
рию, уточнить кое-какие формальности. Зашёл.
Главный бухгалтер, Лариса Васильевна Королькова,
молодая, но суперделовая, быстро всё Славику рас-
толковала:
- Если что непонятно, обращайтесь.
- Спасибо, но я постараюсь беречь ваше время.
Славик был воспитанным молодым человеком, зна-
комым с этикетом и протокольными хитростями. Он
вообще всегда старался быть вежливым, не конфлик-
товать, даже уступать во имя добрых отношений.
Пока ему нравилось всё. Фирма располагалась сра-
зу за старым городским парком, в небольшом трёх-
этажном особнячке. Немного в стороне от гудящих
магистралей их немаленького города. Парк отсекал от
«Гудвина» суету и, казалось, фирма жила своей раз-
9
меренной, неторопливой жизнью. Но это только каза-
лось. Всё в «Гудвине» было так, как и в любой другой
фирме. Звонки, факсы, светящиеся мониторы. Уже
к вечеру Славик, то есть Вячеслав Степанович, понял,
что от него требуется и особой разницы с прошлой ра-
ботой не увидел. Надо крутиться. И там, в «Лампаде»,
и здесь, в «Гудвине».
День пролетел быстро. И вот он уже заглядывает в
кабинеты коллег - попрощаться. Ему улыбаются, го-
ворят: «До завтра».
Всё бы хорошо, но когда заглянул к директрисе,
секретарша, молоденькая, чернявенькая, с хитрыми
беспокойными глазками, проводила его бессовестным
взглядом до двери, махнула ему рукой как старому
знакомому и прошептала театрально-таинственно:
- Славик... До завтра!
Славик обречённо на неё посмотрел и жалко улыб-
нулся.
Осенний вечер недолог. К этому приходится при-
выкать после щедрого на часы и минуты солнечного
летнего раздолья. Но где та грань между осенью и ле-
том? Её не обнаружишь на глаз, как не всматривайся с
прищуром в календарные горизонты. Темнеет небо и
постепенно, и - вдруг. Вот и Лариса идёт и удивляет-
ся. Только вчера, казалось, она возвращалась с рабо-
ты ещё засветло, а сегодня - уже в сумерках. Старый
городской парк, спускающийся к Волге, весь - сплош-
ные контуры. Этот парк, судя по всему, много повидал
на своём веку. Тропы в нём широки и ухожены, они
10
удобно петляют по парку, и люди почти всегда стара-
ются идти не спеша. Вот и Лариса. Утром не спеша не
получается. Утром Лариса торопится, да и все гудвин-
цы тоже. Выйти из дома пораньше, чтобы прогуляться
по роскошным аллеям приволжского парка - это не
для русского человека. Но вот обратно, с работы...
Листва. Много листвы под ногами. Она шуршит
приятно и однообразно, как шумит прибой. Вот ведь
интересно: однообразные звуки, рождённые самой
природой - шум волн, шелест листвы, потрескивание
дров в костре, стук дождя по крыше, совсем не раз-
дражают, напротив - успокаивают. А если всю ночь
будет скрипеть входная дверь в подъезде? Или за стен-
кой бубнить телевизор? Или под окном кто-то громко
смеётся? Совсем другое дело.
Идёт Лариса. Шуршит листвой и размышляет. До-
мой совсем не хочется. Отлаженная жизнь кажется ей
неинтересной - уж очень предсказуема. Сейчас она
сядет в троллейбус, который, сделав небольшой крюк,
доставит её почти к подъезду. В магазине рядом с до-
мом она купит хлеба, может быть, чего-то сладкого к
чаю. Придёт чуть раньше мужа, переоденется в до-
машние джинсы и футболку, замельтешит челноком
по квартире в мелких заботах и обязанностях. Потом
они поужинают...
- Лариса Васильевна, вам на троллейбус? - её до-
гнал лёгкий и стройный Вячеслав... Степанович, ка-
жется.
- На троллейбус. Но я не тороплюсь. Сегодня так
хорошо в парке.
11
- А я вот, простите, тороплюсь. Дочку из садика
забрать надо, сегодня у жены зачёт в институте, при-
дёт поздно.
- Бегите, бегите...
Она посмотрела ему вслед. Новенький. Приятный мо-
лодой человек. Заботливый - дочку из садика забирает.
Вздохнула, вот и опять по больному. Дочка... Последнее
время почему-то стало царапать всё чаще и чаще.
А вечером поссорилась с мужем. Слово за слово,
ерунда какая-то, он чем-то задел, она не стерпела.
Ушла в спальню, хлопнув дверью, он, хлопнув дверью,
ушёл из дома. Придёт. Походит-побродит, пивка
попьёт, явится. И всё-таки! Лариса начала свой при-
вычный аутотренинг - всё у неё хорошо. Ну поссори-
лись. Так ведь помиримся, не впервой. Все ссорятся,
все мирятся. Зато живут по-людски, копейки не счита-
ют. Она - главный бухгалтер, приличная зарплата, ма-
шина, квартира. Вот спальню купили. Без долгов.
к к к
- Лариса Васильевна, разрешите!
Сотрудники «Гудвина» гуськом-гуськом, бочком-
бочком - выстроились по стеночке её кабинета. Она
поднялась из-за стола, смущённо глянула на сослу-
живцев.
- Дорогая Лариса Васильевна! Да просто - Лариса!
Вы такая молодая и такая красивая. Мы поздравляем
вас с днём рождения! Радуйтесь жизни, а нас радуйте
своим присутствием в нашей фирме, - директриса
слегка приобняла именинницу.
12
- А ещё радуйте нас вовремя выплаченной зарпла-
той, - добавил кто-то.
Все засмеялись.
Ей вручили большую красивую коробку с изящны-
ми тонконогими фужерами. И - цветы. Огромные
лохматые хризантемы. Цветы преподнёс Вячеслав
Степанович, теперь уже окончательно и бесповорот-
но - Славик. Он чмокнул главную бухгалтершу в щё-
ку легко и просто, как старого друга.
- Пусть эти цветы, хоть и осенние, подарят ваше-
му сердцу весну, - торжественно произнёс Славик.
- Долго сочинял?
- Ну это факт, домашняя заготовка!
- Небось с женой репетировал...
Смеялись, шутили. Лариса улыбалась и очень
нравилась сама себе. Сегодня она, конечно же, не
поленилась, чтобы выглядеть особенно хорошо.
Удалось. Лариса забежала утром в парикмахерс-
кую и теперь у неё была летящая причёска, вот
только непослушная прядь то и дело спадала на
лоб, и Лариса небрежным движением откидывала
волосы назад. Она была в ослепительно белой блуз-
ке, воротничок которой был расстёгнут ровно на
столько, чтобы был виден изящный кулон - на тон-
кой серебряной цепочке - крошечная капелька
жемчуга, чистая, радостная слезинка - подарок му-
жа к юбилею свадьбы. Строгая чёрная юбка офис-
ной длины, туфли, в которых она чувствовала себя
очень комфортно, несмотря на высокий тонкий
каблук. Итальянские...
13
Всю вторую половину дня она просуетилась, изо-
бретая офисное застолье. Делала бутерброды, мыла
фрукты, расставляла бокалы. К концу дня пробежала
по кабинетам:
- Не расходитесь, жду вас у себя. По рюмочке за
моё здоровье.
Да с радостью! Сели тесно и дружно. Первый тост -
директриса. Немного официально, зато после него
вскоре и ушла. Все вздохнули с облегчением, повтори-
ли. Жевали бутерброды и молчали. Недолго. Вскоре
за столом стало шумно и бестолково. Кто-то кому-то
подливал, кто-то кого-то о чём-то спрашивал. Как это
и водится на корпоративных вечеринках, заговорили о
работе. О Турции, которая в этом сезоне не котирует-
ся, о новых маршрутах на Север, в Карелию.
Славик рассказывал о Соловках:
- Несколько раз за сезон там был. Ну я вам скажу -
мощь! Сколько священников на этой земле полегло.
Там место одно есть - остров Анзер. Земля кровью
пропитана. Даже берёзы на ней крестом растут.
- Как это крестом? - не поняли.
- В форме креста, вопреки всем законам природы.
Сам видел. Сфотографировал. Могу принести пока-
зать...
Славик рассказывал увлечённо, все с интересом его
слушали. Потом заговорили о предстоящих отпусках.
Кто когда и кто куда.
- Мы с мужем на море давно не были. Хотелось бы
в августе, в августе самое тёплое море, но до августа
ещё дожить надо, - сказала Лариса и вздохнула.
14
- Доживёшь, какие твои годы...
- Поезжай в Эмираты, там всегда море тёплое.
- А мы с женой в этом году хотим на байдарках
сплавиться. По Карелии, - Славик весело жевал бу-
терброд.
- А с кем же дочка? - поинтересовалась Лариса.
- А дочку тёще. Она Дашку любит без памяти, толь-
ко и ждёт, когда мы её попросим с ней посидеть.
- Давайте за детей, - предложил кто-то.
- За детей!
- Конечно, за детей!
Лариса почувствовала, что у неё запершило в горле.
Она из-под непослушной пряди взглянула на жующих
коллег. Как не стыдно! Знают же, ей больно слушать
такие разговоры. Ведь у неё сегодня день рождения!
Вдруг... она встретилась глазами с Славиком. Он смот-
рел на неё сочувственно, чего она меньше всего ожи-
дала. Опустила голову. А Славик встал:
- Ну уж нет, - сказал твёрдо, - мы забыли, по како-
му случаю собрались. У Ларисы Васильевны сегодня
праздник. Я предлагаю тост за неё. Много я видел за
свою долгую трудную жизнь главных бухгалтеров, -
он шутливо, по-стариковски, зашамкал, - но та-акую
красавицу-главбуха - поверьте, вижу первый раз.
Опять смех, бестолковые разговоры, потом анекдо-
ты, потом посплетничали немного для порядка, потом
выпили «за наш замечательный коллектив».
Потихоньку начали расходиться. Лариса задержа-
лась. Надо было прибраться в кабинете, убрать в хо-
лодильник остатки еды.
15
Она шагала к троллейбусу с букетом хризантем,
шагала, как и положено именинницам - голова подня-
та, походка уверенная. Коньяк слегка кружил голову,
размывая острые углы Ларисиного бытия. Действи-
тельно, какие её годы! Всего-то тридцать. Всё у неё бу-
дет. Ещё успеет родить, и не одного, ещё успеет нанян-
читься.
Старый парк - сплошная темнота. Но не страшно.
Тут, как дома, - знаешь каждый уголок. Тропа, она
обязательно приведёт к троллейбусу. Догнал Сла-
вик:
- Вы простите нас, - вдруг сказал он. - Я понял,
взглянул на вас и понял - вам больно слышать про де-
тей. Ведь у вас нет детей?
Он спросил это так просто, без всякого показушно-
го панибратства. Лариса, которая никому не позволя-
ла лезть к себе в душу, тем более обсуждать сердечные
тайны, вдруг опустила голову и тихо произнесла:
- Нет детей. Пять лет живём с мужем, а нет... Мы
уже и проверялись с ним, у меня всё в порядке, и у не-
го тоже. А вот пока одни...
- Не унывайте. Ещё родите. Какие ваши годы, Ла-
риса Васильевна.
- А давайте на ты. Зовите меня Лариса, хорошо?
А я вас тоже буду звать...
- Славик? - он громко вздохнул. - Значит, на ты?
Гостей Лариса и Вадим ждали в выходной. А сегод-
ня, после вечеринки, просто посидели с мужем на кух-
не, он выпил, а она уже не стала. Лариса рассказала,
как хорошо её поздравили в «Гудвине», только о раз-
16
говоре со Славиком о детях промолчала. Не хотелось
сегодня о грустном. Хотя, конечно, какие её годы!
На следующий день Славик заглянул к Ларисе в ка-
бинет и показал соловецкую фотокарточку - берёза в
форме креста:
- Вот смотрите, я рассказывал вчера...
Действительно. Обыкновенная берёза с устремлён-
ным в небо белым стволом. А поперёк этого ствола ещё
один - будто приколоченный, крестом, но с ветками.
- Ничего себе! Неужели такое возможно?
- Всё возможно. Там, на Соловках, земля особен-
ная. Кровью священников полита. Вот и растут берё-
зы - крестом.
Славик освоился в «Гудвине» довольно быстро.
Был он услужлив, предупредителен и - совершенно
неконфликтен. Приходил вовремя, не опаздывал, не
пустословил, целый день занимался делом, звонил,
договаривался о деловых встречах. Когда приходили
клиенты, ещё не решившие, куда им направить свои
стопы, Славик становился незаменимым. Он увлечён-
но рассказывал и о Турции, и о Кипре, и о российских
курортах. Всегда удачно - люди отдавали предпочте-
ние «Гудвину». На правах приятеля (они же на ты)
Славик забегал в бухгалтерию к Ларисе. Попить кофе,
немного поговорить. Ларисе он не докучал, потому
что имел чувство такта.
Девчонки из бухгалтерии хихикали беззлобно,
слегка подкалывали. Славик действительно становил-
ся всеобщим гудвинским любимцем. А Ларисе очень
хотелось взглянуть на фотокарточку жены Славика.
17
Какая она? Блондинка как она, Лариса, или брюнетка?
Какие у неё глаза, какая причёска? Да и вообще...
Она уже знала о Славике всё. Что они с женой
снимают квартиру, однокомнатную, другую им не по
средствам. Нина, жена Славика, из небольшой привол-
жской деревни, у неё там мама, папа умер от инфарк-
та. У самого Славика родители живы, но жилья нет, са-
ми ютятся в однокомнатной. Пока не было Дашеньки,
жили вместе, как-то терпели, но родился ребёнок,
пришлось снимать. Славик, работая в паломнической
службе, много ездил, разрабатывал новые маршруты.
Нине его работа не нравилась: дома бывает редко, де-
нег приносит мало. Стали ссориться на этой почве, и
Славик ради семьи пришёл в «Гудвин». Здесь действи-
тельно платили побольше, командировок поменьше.
Славик охотно рассказывал Ларисе о своём житье-
бытье:
- Представляешь, вчера прихожу, а Дашка мне вы-
дала: «Папа, я замуж вышла за Ромку. Завтра скажем
Ромкиной маме, как думаешь, она не заругается?»
Славику весело, он заглядывает в глаза Ларисе. А
Лариса уже слегка в обиде. Сколько можно слушать о
его Дашке? Ведь он же знает...
Но Славик всегда охотно слушал и Ларису. Когда
он заглядывал в её кабинет и замечал, что Лариса рас-
строена, решительно усаживался напротив:
- Рассказывай.
Она рассказывала. Чаще о ссорах с мужем. Славик
был из тех, кто умел слушать. Лариса уже несколько
раз ловила себя на том, что после таких «исповедей»
18
Славику, ей становилось легче. Славик умел успоко-
ить:
- Не расстраивайся. Всё, что ты рассказала, назы-
вается одним словом - жизнь. Вот и относись так -
жизнь есть жизнь. Ничего страшного пока в твоей
жизни не произошло.
Время шло. Ссоры с мужем продолжались. Бесе-
ды со Славиком становились всё желаннее и длин-
нее. А ещё они теперь вечером всегда вместе шли че-
рез парк домой. Длинная тополиная аллея ровно и
однозначно вела их к троллейбусной остановке.
Каждого - к своей. У кромки парка они расходились
в разные стороны...
***
Служебные романы начинаются стремительно и
смело. Азартно. Ведь есть зрители. Есть наблюдатели.
Союзники. Враги. Никогда Лариса всерьёз не думала
ни о каких, тем более служебных, романах. Воспитан-
ная родителями в строгости, она всегда видела перед
собой добрые семейные отношения, конечно, не без
сбоев. Но именно сбоев, после которых всё возвраща-
лось на круги своя. Единственная дочка, она всегда
чувствовала, как её любят, как о ней заботятся, как
близко к сердцу принимают её проблемы родители.
Измен не было в их семье. А об изменах других они
почти не говорили.
Все служебные романы начинаются красиво. Лёг-
кий, ни к чему не обязывающий флирт кружит голову
лучше любого шампанского. Кажется - ничего, ладно,
19
что тут страшного? И Ларисе так казалось. Она всё
быстрее бежала по старому парку в «Гудвин» и всё
медленнее шла после работы к остановке. Славик до-
рожил этими минутами, и она знала, что дорожил... А
потом он уехал в командировку в Петербург. Всего на
неделю. Она почувствовала: без Славика ей плохо.
Мир «Гудвина» из яркого стал серым и однообраз-
ным. Мир собственного дома, квартиры с румынской
спальней, с грубым и неотёсанным мужем - ну просто
невыносимым. Не выдержала, отправила sms-ку:
«Приезжай скорее, скучаю. Лариса». Отправила и
будто перерезала ленточку в сладкую и греховную
жизнь. Что почувствовала? Облегчение. А ещё томле-
ние сердца, в котором так трудно разобрать, чего
больше - счастья ли, тревоги, а может - стыда?
Надо ли говорить, что с мужем отношения не
улучшались. Вадим всё чаще вскипал, гневался, а она
обижалась и не разговаривала. Думала ли она о Ни-
не, Славиковой жене? О, ещё как думала! Разбирало
любопытство: какая она, Нина? Славик никогда не
показывал ей фотокарточку жены, а она, Лариса,
хотела знать, кто же из них лучше. Злорадная, не-
здоровая мысль, свившая гнездо в нездоровом серд-
це, занимала это сердце всё чаще и чаще, чем другие:
«Я лучше её. Он увлечён мной, я это знаю точно!
Значит, я лучше её».
Еле дождалась счастливого понедельника. Просну-
лась утром в нетерпении, в радости. Славик! Сегодня
он возвращается! Позвонил, сказал, что едет прямо в
«Гудвин», к ней. К ней! Не домой, к Нине! Я лучше...
20
Застучало сердце. Его не обманешь. До пропасти
оставалось всего несколько шагов. Но сердце обожает
обманываться, оно не любит правды, оно прячется от
правды. Вот только стучит. Как стучит! Счастливо.
- Можно? Разрешите войти, Лариса Васильевна?
- Хочу напомнить, что мы на ты...
- Лариса, здравствуй...
Он стоял перед ней красивый, стройный, как гим-
наст. Славик. Смотрел на неё. Не отводил глаз. Она
знает, когда так смотрят. Она не любила на себе таких
взглядов мужчин. Но этот взгляд - он особенный.
Пусть смотрит.
Вечером они пошли до троллейбуса. Как всегда -
вместе. Как всегда - до развилки двух широких аллей.
Но всё равно - уже в одну сторону.
Надо ли рассказывать дальше, как всё произошло?
Произошло так, как происходило и до них, сто, тыся-
чу, десять тысяч раз. Она знала, что измена - это
плохо, это предательство - это некрасиво. Но только
не со Славиком. У них с ним всё по-другому. У них -
красиво.
Лариса бултыхнулась в эту любовь с разбега. Будто
с высокого берега в омут. Встречались на даче у дру-
зей, даже в офисе, изобретали самые невероятные
способы свидеться. Постепенно эта жизнь из прекрас-
ного греховного обмана, из острой, из захватывающей
дух, превратилась в накатанную и - привычную. Не
буду рассказывать подробно о встречах Ларисы и
Славика. Это не главное в нашем с вами повествова-
нии. Главное - другое.
21
Понять и ужаснуться той лёгкости, с которой чело-
век, совсем не падший, а приличный, порядочный, по-
катился вдруг под горку. Всё быстрее и быстрее, наби-
рая скорость и теряя в одночасье все приобретённые
жизнью ценности.
Лариса возненавидела своего мужа. Он вызывал у
неё отвращение и брезгливость. А Вадим - прямой, не-
дипломатичный, не особенно пытался анализировать
состояние жены. Он наскакивал на неё с упрёками, об-
зывал её погаными словами - не церемонился.
Лариса бежала зализывать обиды к Славику. Сла-
вик умел утешать и слушать. «Какие они разные, - ду-
мала Лариса. - Вадим - мужлан неотёсанный, а Сла-
вик - какая у него тонкая, какая красивая душа». От
Славика мысль обязательно текла к Нине. Как хоте-
лось Ларисе хоть одним глазком увидеть жену Слави-
ка. Она завидовала Нине, ведь у них со Славиком об-
щий дом, дочка. Именно к ней, под крышу их с Ниной
дома, возвращался Славик после поспешных и воров-
ских свиданий с Ларисой. Конечно, в «Гудвине» знали
об их романе. Кто-то, может быть, и осуждал. Но в
глаза ничего не говорили, а за глаза - не всё ли равно?
Прошёл год. Лариса даже внешне очень измени-
лась. Грань между нежностью и озорством её облика
стала как-то чётче, грубее. Взгляд голубых глаз слегка
посветлел, будто лёгким ледком подёрнулся. В нём
обозначились дремавшие доселе бойцовские качества
характера. Стойка. Перед жизнью, от которой можно
22
ожидать всего. Перед недругами. Всё знаю. Всё вижу.
Но это моя жизнь, если хотите - судьба. Не сверну, не
уступлю.
Лариса никогда не была расчётливой и алчной
блудницей, торгашкой, знающей все хитрости тусо-
вочного рынка, на котором бойко идут с молотка за-
дёшево, за полцены, совесть, долг и другие чуждые
рынку понятия. Она оказалась на этом рынке случай-
но и поэтому растерянной рохлей озиралась по сторо-
нам: как бы не обкрутили, не обставили, как бы не
упустить возможность самой разменять единствен-
ный оставшийся, а потому и дорогой целковый. Но и
тут прогадала. Целковый был разменян, а ссыпавшая-
ся с её ладони звонкая мелочь, такая желанная для
неё, уже цены не имела. Она давно не внушала себе,
как раньше, что у неё всё хорошо. Да и действитель-
но - нелюбимый муж, семейные разборки, от которых
воротит, потому что сердце рвётся из клетки, туда, на
свободу, к другим рукам, другим глазам, другому
ощущению счастья. У неё всё - плохо. Вадим невыно-
сим, Вадим туп, груб, невоспитан. Она сказала себе -
хватит. Надо, наконец, посмотреть правде в глаза и
признаться себе, что у них с мужем будущего нет.
Но смотреть в глаза правде - наука мудрая. Можно
считать, что смотришь правде в глаза, а на самом деле
от этой правды отворачиваться. Как часто мы не ви-
дим правды, потому что не хотим. Потому что если
увидим - ужаснёмся её определённости. Ларисина
правда и была такой. Она видела только одну сторону
медали. «Хватит. Мы с мужем очень разные. У нас нет
23
ничего общего. У нас даже детей нет! Что это за семья,
в которой нет детей? Нет детей! Нет детей! Нет детей!
Вот главная причина. Я так и скажу ему. Причина раз-
вода - у нас нет детей».
Лариса очень хотела родить ребёнка от Славика. Ей
казалось, тогда он окончательно сделает выбор - уйдёт
от Нины, они распишутся. Квартиру они с Вадимом
разменяют. А Даша? А что - Даша? Лариса сама будет
напоминать Славику, что надо навестить дочку, сама
станет выбирать ей подарки, да если Нина не станет
возражать, они смогут забирать Дашу к себе на выход-
ные. Как красиво, как хорошо. Ларисино сердце захо-
дилось от собственного благородства. Она рисовала
картины одна краше другой и - лукавила. Славик... Он,
конечно, любит её, но готов ли он вот так же как она ра-
ди него, в омут? Готов ли через все препятствия - к ней,
к Ларисе? Чего-то она определённо не хотела видеть.
Услужливое воображение рисовало ей её самого луч-
шего на свете Славика - легкоранимым, утончённым.
Ему трудно, он мечется между двух огней, он любит
дочку и только ради неё терпит свою постылую жену.
Ведь он рассказывал ей много раз о своих семейных
ссорах. О, это самые желанные для Ларисы рассказы
Славика. Она обожала слушать о ссорах, хотя скрыва-
ла это от Славика. Славный Славик...
В тот день он зашёл к ней уже в самом конце рабо-
чего дня. Был расстроен.
- Опять что-то дома? - спросила сочувственно.
Отмахнулся:
- Пустяки, обойдётся.
24
Тут Ларису понесло:
- Не обойдётся, Славик. Пора быть честными. По-
ра уже на что-то решаться.
Он посмотрел на неё печально и нежно:
- Ларик, давай подождём. Я понимаю, как тебе тя-
жело, но и меня пойми. У меня ребёнок...
- А у меня нет ребёнка! - Лариса почти взвизгну-
ла. - У меня нет ребёнка, а годы уходят! Я тоже хочу
быть матерью, понимаешь? Понимаешь...
Она заплакала. Выскочила из-за стола, метнулась к
окну. Знала: он сейчас подойдёт, встанет рядом.
Подошёл. Встал рядом. Кто-то приоткрыл дверь,
но, увидев Славика, прикрыл её снова - в «Гудвине»
давно привыкли к их роману.
- Ларик, ты же умница, ты же у меня целый глав-
ный бухгалтер. Ума палата! Ну потерпи, солнышко,
потерпи...
Он легонько обнял её за плечи. Она утёрла слёзы и
благодарно заглянула в его глаза.
А вечером, решительно тряхнув светлой прядью,
сообщила мужу, что разводится с ним.
- Ну и катись! - гаркнул Вадим, - только имей в ви-
ду, я квартиру разменивать не буду. Так что собирай
вещички и иди... - он грязно ругнулся, и, включив на
всю мощь телевизор, развалился в кресле.
Никаких длинных монологов насчёт детей произ-
носить не пришлось. Лариса удивилась той лёгкости, с
какой Вадим согласился на развод. Ни упрёков, ни
призывов одуматься. Будто и не было шести лет сов-
местной жизни. А может быть, он не воспринимает её
25
заявление всерьёз? Перебесится? Не перебесится! «Я,
Вадим, слов на ветер не бросаю, я отвечаю за свои сло-
ва. Ты думаешь, буду унижаться, да? Не буду. Надо -
уйду! Да вот хоть сейчас, сию минуту. Ночь на дворе?
А я всё равно уйду», - путались в голове мысли.
Она кидала в спортивную сумку какие попало вещи:
пижаму, бижутерию, баночки с кремом, старый сви-
тер. Без разбора, не думая, зло. Надела куртку, будто
с разбега в неё влетела. Надвинула почти на самые
глаза вязаную шапочку. И - шагнула на лестничную
площадку. Как с перрона прыгнула в набирающий
скорость поезд.
Ночевала в офисе. Утром сообщила Славику, что
ушла от мужа. Он ничего не сказал.
•к'к'к
А всё-таки она молодец! Так решительно и навсегда
порвать с прежней жизнью. Лариса сняла квартиру,
небольшую, но очень уютную, с крошечным балкончи-
ком в тихий двор, кухонькой, где было всё: холодиль-
ник, посуда, даже миксер, даже электрическая мясо-
рубка.
Конечно, Вадим позвонил:
- Не дури. Хватит людей смешить.
А она ему! Вот уж отвела душу! Про всё, что копи-
лось и требовало выхода. И - про детей. Нашла очень
больное, унизительное, нечестное слово:
- Импотент.
Смолчал. Потом глухо, почти шёпотом:
~ Аура.
26
Теперь, наверное, всё. Документы - формальности.
Их разведут быстро, потому что у них нет детей. Ла-
риса моет посуду на кухне и почти радуется обретён-
ной вдруг свободе. Сейчас она всё вымоет и будет на-
крывать на стол. Она ждёт Славика. Чем ближе час
встречи, тем сладостнее на душе. Стол накрыт на две
персоны. Красивая скатерть, закуски, бутылка хоро-
шего коньяка. Свечи. Стрелки часов почти у цели. Сей-
час он позвонит в дверь, сейчас...
Лариса больше всего любила эти минуты ожидания.
Ей хотелось встретить Славика чуть загадочной, велико-
душной, элегантной. Она тщательно продумывала наря-
ды, ей нравилось уже дня за два до встречи представлять,
в чём и как встретит она любимого, чем будет угощать, о
чём рассказывать. Вот и сейчас приготовила ему новость,
вернее, просьбу, вернее - свой потрясающий план. Они
вместе полетят в Турцию! На недельку, не больше. Он по
делам фирмы, а она «заболеет» и возьмёт больничный.
Никто ни о чём не догадается. А если и догадаются - пле-
вать. Ей всё равно. Ей уже давно всё равно... Звякнул
звонок в двери. Знакомо, будто вода пробулькала - буль-
буль, потом ещё раз - буль-буль. Это буль-буль - самое
родное буль-буль на свете. Лариса несколько секунд пе-
режидает, не будет же она, как девчонка, лететь со всех
ног к двери. Идёт степенно, не торопясь:
- Это ты... - говорит равнодушно и радостно од-
новременно.
- Это я, Ларик, это я...
Славик с цветами. Вернее, с одной тёмно-бордо-
вой розой. Он всегда приходит с цветами, не то что
27
Вадим. Купит в день рождения нелепый букет в гоф-
рированной юбке, да ещё восьмого марта осчастли-
вит схваченной второпях у метро веткой мимозы. А
Славик... Славик - другое дело. Они ужинают при
свечах. Славик нахваливает Ларисину запечённую с
грибами рыбу:
- Умница, очень вкусно, как всегда...
Потом хлопает себя по лбу:
- Я же подарок тебе принёс, забыл совсем. Ну-ка,
дай руку и закрой глаза.
Лариса послушно и счастливо закрывает глаза.
Славик надевает ей на палец колечко. Серебряное, не-
широкое.
- Смотри, тут написано: «Спаси и сохрани». Носи и
помни, что тут написано.
Лариса крутила колечко на пальце, рассматривая
надпись. Она не была верующим человеком. Нет-нет,
ни в коем случае не атеистом, но как-то обходилась
без молитв, за церковными праздниками не следила, и
уж, конечно, не постилась. А Славик после работы в
паломнической службе «Лампада» был человеком
церковно-грамотным. Он много знал и старался при-
вить интерес к православию Ларисе. Она отмахива-
лась, а иногда, когда он её утомлял разными наставле-
ниями, огрызалась:
- Если ты такой святой, то почему жене изменяешь?
Славик сразу темнел лицом:
- Не всё так просто, как ты думаешь.
Ладно. Сегодня она промолчит. «Спаси и сохрани»,
конечно, неплохо, но только если сам себя сохранишь.
28
Ведь и пословица такая есть: «На Бога надейся, а сам
не плошай». Сегодня она спорить с ним не будет. Но и
откладывать разговор о предстоящей поездке в Тур-
цию тоже. Лариса немного боялась. А что, если возь-
мёт и не согласится?
- Славик, давай куда-нибудь поедем. Ненадолго, на
недельку, например, в Турцию, - решилась наконец.
Тон у неё был заискивающий.
- Да-да, конечно, только не сейчас, попозже. -
Славик и согласился и отмахнулся одновременно.
- Нет, сейчас. У тебя в конце недели командировка
в Анталию. Я возьму больничный...
- Лариса, ну сама подумай, - Славик стал заметно
нервничать, - у меня там каждый час расписан, что ты
будешь делать целыми днями одна, по отелю слоняться?
- По отелю слоняться...
- И вообще! У наших и так мозоли на языках от
сплетен, ещё дров в костёр подкидывать?
- Дров в костёр подкидывать... - Лариса задумчиво
повторяла слова Славика и крутила на пальце сереб-
ряное колечко. Потом вскинула на Славика дерзкий
взгляд. - Значит, спаси и сохрани, говоришь?
Тот насторожился:
- Ты что?
- А вот что, Славик. Хватит дёргать меня за верё-
вочку. Я тебе не кукла, а ты не кукловод. Сколько
можно кормить меня обещаниями? Когда ты, нако-
нец, сообщишь жене обо всём? Ты мне только обеща-
ешь. А я обещаниями сыта. Я ушла от мужа, я сняла
квартиру. А что сделал ты?
29
Лариса почувствовала, как кровь приливает к вис-
кам. Нет-нет, ему надо всё сказать, надо! Сколько
можно слышать одни обещания? Она ими сыта.
- Я сыта твоими обещаниями, сыта! - вдруг закри-
чала она истерично, выскочила из-за стола, бросилась
на диван, ничком уткнулась в подушку.
- Не устраивай истерик! - прикрикнул на неё Славик.
Это было той каплей, которая вконец переполнила
чашу Ларисиного терпения:
- Ах, истерик тебе не устраивать? Не нравятся тебе
мои истерики? Я у себя дома, между прочим. Эту квар-
тиру я снимаю, а не ты. На свои собственные деньги. А
ты у себя дома командуй, понял? Своей женой.
- Понял. Я ухожу. Иду командовать своей женой.
Такой наглости Лариса не ожидала. Она вскочила,
заплаканная, всклокоченная, некрасивая. Ей хотелось
сказать что-то очень обидное, но от злости слов не на-
ходилось. Тогда она сдёрнула с руки подаренное Сла-
виком колечко и швырнула его ему в лицо:
- Забирай! Пусть твою жену оно хранит!
Колечко упало к ногам Славика. Он поднял его.
Смерил Ларису презрительным взглядом. И - ушёл.
Вот уж наревелась вдоволь. Свечи в подсвечнике
давно оплавились и погасли, а она всё плакала. Плака-
ла, а сама надеялась, что Славик вернётся, виноватый,
нежный, сядет рядышком на диван, погладит по плечу.
Она попросит у него прощение за истерику, за дурные
слова. Она скажет ему, что не хочет ни в какую Тур-
цию, вообще никуда, только бы он был рядом, только
бы скорее ушёл от жены, и они заживут прекрасно,
30
благополучно, весело. Ведь должен же он понимать,
как устала она делить его с Ниной, как устала таиться
от людей, как вообще устала...
Заснула Лариса. Поджав ноги, свернувшись кала-
чиком. Выплакав все положенные на сегодня слёзы.
Утром Славик позвонил. Попросил прощения. Ла-
рисино сердце благодарно возликовало. Какая же она
непутёвая, поганый язык - чего только вчера не на-
плела. Надо учиться сдерживаться, она же не какая-
нибудь базарная баба, она - главный бухгалтер, у неё
высшее образование. Славика можно понять. Пришёл
с цветами, с подарком, а она налетела на него как пан-
тера. Кому такое понравится?
- Славик, — сказала она виновато, - ты прости ме-
ня, я вчера не помнила, что творила. Но я... я устала
очень, Славик, давай что-то решать, я не могу больше
так жить.
- Потерпи. Я не могу сказать пока Нине правду.
Пойми меня, ведь у нас дочка, сколько раз собирался
сказать, но - не хватает духу.
- Я могу тебе чем-то помочь?
- Чем, Ларик, чем ты поможешь мне?
Быстро, почти стремительно идёт по старому парку
молодая женщина. На ней тёплая куртка с капюшо-
ном, брюки, из-под капюшона вылезла и слегка
растрепалась светлая прядь. Голубые глаза сосредото-
ченно сощурены, по всему видно - не даёт покоя жен-
щине непростая дума. Старый парк помнит эту женщи-
31
ну другой. Ещё прошлой осенью она охотно шуршала
листвой, не торопясь брела к троллейбусной останов-
ке. Парк не любит, когда по нему торопятся, мельте-
шат, он вообще любит порядок. Вот и деревья его вы-
строились в строгом порядке, хоть большие да важные,
а не нарушают общую геометрию, не сбиваются с рит-
ма прекрасного однообразия аллей. С вершин пови-
давших многое на своём веку тополей, парк смотрит на
суетных людей осуждающе и грустно. И хотя нешуточ-
ные предзимние ветра пообрывали уже всю листву,
парк хранит своё достоинство, как хранит его разорив-
шийся и обносившийся вконец аристократ. Качает го-
лыми ветками, недоумевает, куда постоянно несутся
люди? Туда-сюда, туда-сюда. Стучат каблуками или
шаркают стёртыми подошвами, несут тяжёлые сумки
или размахивают невесомыми пакетами, идут по одно-
му или по двое, или вообще стайкой, если особенно
подростки, но всё равно - торопятся. Будто кто-то,
озорства ради, перевёл их часы назад, и они теперь всё
навёрстывают, всё навёрстывают. Вот и эта женщина.
Куда несётся? Ведь рабочий день закончился, можно и
дух перевести, подышать сыроватым и терпким возду-
хом поздней осени, да и попридержать свой бег. Ста-
рому парку не понять людской торопливости. Ему не
понять, почему смотрит настороженно и колюче моло-
дая женщина, не по сторонам смотрит, а в себя, в глу-
бину своего изболевшегося сердца.
У парка своя правда, а у неё, у Ларисы, своя. Она ре-
шилась на что-то серьёзное. Похоже, что так. Послед-
ние полгода их со Славиком романа, когда она обрела,
32
как ей казалось, настоящую любовь, уравнять её в пра-
вах на Славика с его женой мог только их общий ребё-
нок. Но время шло, и Лариса, как ни прислушивалась к
себе, так ничего обнадёживающего не слышала. Сла-
вик на эту тему никогда разговора не заводил, Лариса
по гордости тоже. Но нервничала всё больше и больше.
- Я могу тебе чем-то помочь? - спросила она его
вчера вновь.
- Чем, Ларик, чем ты поможешь мне...
Действительно, чем? Если бы ребёнок... Тогда всё -
проще. Славику пришлось бы поставить точки над «i».
А так - всё тянет, всё откладывает. Конечно, это не-
просто. Нина, похоже, до сих пор ни о чём не догады-
вается. Удивительно, что никто из гудвинцев, на чьих
глазах практически без стеснения уже который год
«пишется» их роман, не позвонил Нине и не сообщил
потрясающую для неё новость. Не намекнули, что она,
Нина, жила в преддверии беды, а Лариса - в преддве-
рии семейного счастья. Конечно, в глубине души, поч-
ти на самом его донышке, ютилась тревога. Славик ни-
когда не заводил разговор о разводе сам, а Ларисе
всегда отвечал одинаково ласково: «Потерпи».
Счастливое сердце слепо. Лариса гнала от себя тре-
вогу и, как всякая любящая женщина, старалась Сла-
вика оправдать. Ему трудно, его можно понять. Ведь
он говорил, что несколько раз пытался начать разго-
вор, но в последний момент... Да, так он ещё долго
прособирается. А ждать она больше не может. Не мо-
жет она ждать.
И у неё созрел план.
33
'к W к
- Нина Владимировна? Здравствуйте! Меня зовут
Зоя Андреевна. Месяц назад ваш муж обращался ко
мне за помощью - подыскать подешевле квартиру. Вы
ведь ищете квартиру?
- Да-да, наша нас устраивает, но дороговато.
- Есть вариант. Можно посмотреть. Я звонила ва-
шему мужу на работу, но он, сказали, уехал в коман-
дировку.
- Да, он в Турции, ненадолго.
- Я советую его не дожидаться. Вариант неплохой,
посмотрите.
- Я готова. Записываю адрес.
Лариса диктовала Нине свой собственный адрес и
сердце её громко колотилось.
- До встречи. Я вас жду.
Всё. Отступать некуда. Она поможет Славику и всё
возьмёт на себя. Ей тоже нелегко, но всё-таки ему
труднее.
Нина пришла, как и условились, вовремя.
- Зоя Андреевна? Здравствуйте. Я Нина, вы звони-
ли мне?
Так вот она какая, жена моего Славика. Ничего
особенного. Невысокая, чуть полноватая, какая-то
простецкая, что ли. У неё не было никакого шарма, го-
лос глуховатый, курит, наверное. Русые волосы, ко-
роткая, без искусов, стрижка, открытый взгляд. Ну,
очень обыкновенная. Лариса сразу же успокоилась.
Она лучше Нины, бесспорно лучше. Странно, что та-
34
кого особенного разглядел в ней Славик - красавец,
утончённая натура. Чувство превосходства перед Ни-
ной прибавило уверенности. Я смогу найти слова, я
всё ей объясню. Она поймёт.
- Проходите. Не снимайте обувь, не стоит. Может
быть, чаю?
- Я тороплюсь. А квартира маленькая, не больше
нашей. - Нина деловито оглядывалась по сторонам, -
сколько вы за неё хотите?
- Нет-нет, всё-таки от чая вам не отвертеться. Воп-
рос лучше решать за столом. Вы со мной согласны? -
Лариса улыбнулась.
«Я во сто раз лучше Нины. Всё у нас будет хорошо.
Всё у нас со Славиком будет хорошо», - ликовало
сердце.
- Так сколько вы за неё хотите? - Нина села на
краешек стула, развернула конфетку, отхлебнула из
чашки.
- Нина Владимировна, а ваш муж скоро вернётся?
- Скоро. Он ненадолго. Он нас с Дашкой надолго
не оставляет.
- Любит дочку?
- А кто же своих детей не любит? Она на него очень
похожа, вылитый Славик.
Нина рассказывала охотно и искренне. Потом
спохватилась:
- Мне идти пора. Давайте о деле.
- Давайте, - Лариса собралась с духом, - понимае-
те, Нина Владимировна...
- Да просто Нина, можно без отчества.
35
- Нина, когда Славик уезжал, он попросил меня...
- Я знаю. Мы давно подыскиваем подешевле.
- Дело в другом... Я эту квартиру не сдаю.
Нина посмотрела на Ларису растерянно:
- А какую вы сдаёте? По какому адресу?
Всё. Больше тянуть нельзя:
- Никакую. Я пригласила вас поговорить о Слави-
ке. Понимаете...
- Что с ним? Что с ним, я спрашиваю? Он не в Тур-
ции? Где он? - Нина выстреливала в Ларису вопроса-
ми, - и вообще, кто вы такая?
- Успокойтесь. Я вам сейчас всё объясню. Ничего
со Славиком не случилось, он жив-здоров, он в Тур-
ции. Но он... он не вернётся к вам. Он любит другую
женщину. Он попросил меня сказать вам об этом.
Нина вспыхнула. Зло посмотрела на Ларису.
- А вы кто такая? Почему это он вас попросил? Вам
что, в радость выполнять такие грязные поручения?
- Я не могла отказать Славику.
- Его зовут Вячеслав Степанович.
- Для меня он Славик.
- Послушайте, Зоя Андреевна, вы ведёте себя как
гадкая интриганка. Зачем вы меня сюда заманили?
Что, нельзя по телефону было сказать? Или... или вам
доставляет удовольствие...
- Хватит. Дело сделано. Ещё раз повторяю: ваш
муж любит другую женщину. Понятно? Или ещё раз
повторить?
Раздражение Ларисы росло, беседы по душам явно
не получалось.
36
- Да вы всё врёте! Он обожает Дашку и никогда её
не оставит. Так и передайте вашей стерве. Жалко, что
она сама не пришла. Я бы ей...
- Что бы вы ей? Ну что, что? - Лариса пулей выско-
чила из-за стола и вплотную подошла к Нине.
Нина смерила Ларису презрительным взглядом.
Полезла в сумочку, достала фотокарточку дочки.
- Смотри, - она перешла на ты, - смотри, это Даш-
ка. Его радость, смысл его жизни. Да никогда ради ка-
кой-то шлюхи он дочку не оставит. Так и передай...
На Ларису хитренько смотрела девочка-ангелочек.
До боли знакомые глаза сощурились в улыбке, нос
слегка сморщила, ох и весело ей, ох и радостно ей
жить на этом свете! А она, Лариса, шлюха?! У неё нет
ребёнка, и эта ненавистная женщина смеет обзывать
её шлюхой?
Тут она увидела на Нининой руке колечко. Сереб-
ряное, неширокое, с надписью «Спаси и сохрани».
- Откуда у вас это кольцо? - спросила Нину.
Нина такого вопроса не ожидала. Ответила устало,
без злобы:
- Муж подарил. Перед поездкой в Турцию. А что?
Стало темно в глазах от подкатившей лютой нена-
висти.
- А то, - тихо, отчётливо выговаривала каждое
слово Лариса, - это моё кольцо. Мне его подарил Сла-
вик... Мой Славик, поняла? Ты уродина! Никаким ре-
бёнком ты его не удержишь. А теперь пошла вон! - она
толкнула Нину к выходу.
Нина покачнулась, но удержалась на ногах:
37
- Не прикасайся ко мне!
Лариса нервно расхохоталась:
- Нужна ты мне. Прикасаться к тебе. Мараться.
И получила от Нины звонкую пощёчину. Покачну-
лась - и с побелевшим от бешенства лицом - размах-
нулась в ответ. Теперь покачнулась Нина и упала бы
между холодильником и кухонным столом, да удер-
жалась чудом, ухватившись за висевшую над столом
полку.
- Шлюха, поганая шлюха! - крикнула она охрип-
шим голосом, вернее, хотела крикнуть, а получился
шёпот.
От ненависти и бессилия Лариса ударила её ещё
раз. Из носа Нины закапала кровь.
- Что, хватит? Или мало? Уродина.
Нина плюнула Ларисе в лицо, а та, не помня себя, в
бешенстве заорала:
- Пошла вон! Скотина! Скотина!
И вот они уже вцепились друг в друга. Нина в Лари-
сину белокурую прядь, а Лариса в воротник вязаной
Нининой кофточки. Кофта не выдержала силы ненави-
стных рук, ворот растянулся почти до рукава, тонкая
пряжа повисла лохмотьями. Дрались безжалостно. Не
помня себя, наносили друг другу удары - изощрённо и
больно. Они уже не выкрикивали друг другу поганых
слов, дрались молча, сосредоточенно. Летела со стола
посуда, уже и штора, сорванная с карниза, валялась на
полу. Нина, в очередной раз вцепившись в Ларисины во-
лосы, изо всех сил влепила её в стену. Ларисина голова
дёрнулась, сильно ударившись о полку с посудой. Пол-
38
ка с грохотом сорвалась. Посыпались чашки, кастрюли,
ножи и вилки. Лариса потеряла равновесие и рухнула
спиной на весь этот кухонный скарб. Нина бросилась на
неё сверху, придавила и стала тянуть руки к Ларисино-
му горлу. Лариса увёртывалась и чувствовала - слабеет.
Нина нащупала валявшийся рядом нож и хотела уже
вонзить его в ненавистную Зою Андреевну, но Лариса,
вцепившись в Нинину руку, прижала её к полу. Нож всё
же слегка задел Ларису чуть пониже груди, едва царап-
нув, но обдав жаром, словно его успели раскалить. Ни-
на выпустила нож и тут уж Лариса, ловко его перехва-
тив, изо всех сил саданула ножом по Нининому лицу.
Нож глубоко рассёк ей губу и, крепко зажатый в Лари-
синой руке, пробороздил Нинину шею. Нина истошно
закричдла. Алая кровь брызнула из глубокой раны, про-
мочив мгновенно измятую в потасовке, валявшуюся на
полу штору. Лариса, щедро вымазанная в Нининой кро-
ви, валялась на ворохе кухонной посуды, с зажатым в
пальцах ножом. Бледная, с остановившимся от ужаса
взглядом, Нина истошно кричала:
- Помогите!
Потом вдруг затихла и заплакала. Измученно и
обыкновенно, как плачут женщины, которые уже ниче-
го не хотят. Лариса поднялась. Исцарапанное Ниной
лицо припухло, глаза смотрели сухо и сосредоточенно.
Она почему-то подняла с пола измятую, в кровавых
подтёках штору, подставила валявшуюся рядом кухон-
ную табуретку, поднялась на неё и... стала прилаживать
штору к карнизу.
В дверь позвонили.
39
к к к
Она помнит всё до мелочей. Как открыла. Как в
квартиру ворвались три милиционера, вызванные пере-
пуганными грохотом и криками о помощи соседями
снизу. Как чуть позже приехала скорая и увезла исте-
кающую кровью Нину. Как её, Ларису, везли в дежур-
ной машине в отделение, а она смотрела из окна на про-
хожих - спокойно и сосредоточенно. Рассматривала
рекламные щиты. Лишь изредка прикасалась пальцами
к исцарапанной щеке, слегка ойкала и отдёргивала ру-
ку. И допрос она помнит до мелочей. Помнит, что отве-
чала спокойно, говорила всё, как есть.
- Значит, мужика не поделили? Ох, бабы, бабы,
умом-то вас Бог не отметил. Ты хоть знаешь, что тебе
теперь светит? Знаешь?
- Мне всё равно.
Дача показаний, долгая писанина дежурного измо-
тала Ларису вконец. Она хотела рухнуть прямо вот
сейчас, на пол, и заснуть, и не просыпаться. В камеру
её привели уже к вечеру, и она, всё ещё плохо пред-
ставляя, зачем она здесь, свернулась калачиком на
койке и мгновенно заснула.
Утром её разбудила немолодая, круглолицая жен-
щина в грязном цветастом платке. Спросила не цере-
монясь:
- По какой?
- Что по какой? - не поняла Лариса.
- Статья какая, спрашиваю?
- Статья? - Лариса растерянно на неё смотрела. - Я
не понимаю...
40
- Ты что, совсем отмороженная? - женщина хрип-
ло засмеялась, - тебя сюда за что?
- Я... за драку. Отношения с одной выясняли, по-
дрались.
- Побои засвидетельствовала? - деловито спросила
сокамерница.
- Да у меня и нет особых побоев, щека вот толь-
ко... - Лариса дотронулась до ссадины.
- А у подруги твоей?
- Она мне не подруга, - замотала головой Лариса
и вздохнула, - её в больницу увезли с ножевым ране-
нием.
- Я тебя поздравляю, - ещё раз хрипло хохотнула
сокамерница, - сто одиннадцатая тебе обеспечена. От
двух до восьми лет - не меньше.
- Каких восемь лет!?
Лариса смотрела на сокамерницу с ужасом. Навер-
ное, только сейчас она начала осознавать: всё, что
случилось - страшно и непоправимо. Её стал колотить
мелкий озноб и уже через минуту она билась в истери-
ке. Вызвали врача. После укола Лариса затихла. На-
крывшись казённым одеялом, проспала до ужина.
Потом её опять допрашивали. Она отвечала затор-
моженно, подбирая слова. Следователь, пожилая,
излишне полная женщина, с сединой, пробивающей-
ся сквозь крашеные волосы, в массивных очках, въед-
ливо переспрашивала, уточняла. Никаких эмоций на
лице у следователя Лариса не уловила. Вопрос-ответ,
вопрос-ответ. Рассказала всё как было. Чего уж те-
перь юлить, только запутаешься ещё больше.
41
Потянулись, но к удивлению Ларисы не так
медленно, как должно быть, дни к суду. Она притер-
пелась кое-как к маленькой камере с затхлой и слад-
коватой духотой, к своим сокамерницам: двум нарко-
манкам, взятым с товаром на вокзале, и старой,
совсем опустившейся воровкой, с опухшими, изъе-
денными язвами ногами. Здесь, в камере предвари-
тельного заключения, каждый выживал как мог.
Никто почти ни о чём друг друга не спрашивал, и Ла-
рису это устраивало. Она молчала целыми днями и -
думала. Сначала о той сенсации, которую переживёт
её родной «Гудвин». Вот уж наохаются, наахаются,
вот уж посудачат всласть. Главный бухгалтер - и та-
кое! Она представляла лица сослуживцев и в кото-
рый раз ловила себя на том, что сама не верит в про-
исходящее. Думала о Славике. Вот он возвращается
из Турции, а ему говорят, что жена в больнице, поре-
занная его любовницей. Теперь-то Лариса не оболь-
щалась на свой счёт. Конечно, он сразу побежит к
жене в больницу. А потом - к ней? Вряд ли... Теперь
у Нины все козыри: она законная жена, пострадав-
шая от руки распоясавшейся хулиганки. Конечно,
Славик от Нины своё получит, но милые бранятся,
только тешатся. А она будет мотать срок и вспоми-
нать долгими зимними вечерами прекрасные встречи
со Славиком при свечах, его цветы, его сладкие речи,
от которых плыла под ногами земля.
А вдруг он придёт? Бухнется в ноги и будет выма-
ливать прощение за то, что так долго её мучил, за то,
что довёл до нервного срыва. Вряд ли... Но неужели
42
можно вот так сразу всё забыть, неужели можно...
Она лежала на тюремной койке и смотрела в высокий
потолок с крошечной лампочкой посередине. Безра-
достные думы совсем одолели её, она теряла силы, не
высыпалась, потому что старая воровка храпела, а
Лариса только кусала губы и плакала. Но она пони-
мала: главное её испытание впереди.
Время шло к суду.
Славик всё-таки пришёл. Её вывели на свидание к
нему, и она очень смущалась своего вида. Опухшая от
слёз и от недосыпа, в замызганных брюках, несвежем
свитере.
- Здравствуй, - сказала тихонечко, еле слышно.
Он не ответил, только кивнул. Потом заговорил ка-
ким-то чужим голосом:
- Прошу тебя оказать мне услугу. Это в твоих инте-
ресах. Человека, которого ты изувечила, ты не знаешь.
Запомни: не знаешь. Тебя ничего с ним никогда не свя-
зывало. Я настаиваю на этом. Думаю, у тебя хватит
ума сделать так, как я прошу.
Лариса смотрела на него с удивлением. Это был не
Славик. Это был Вячеслав Степанович Устюжанин.
Человек, с которым действительно её ничего не связы-
вает.
- Хорошо, Вячеслав Степанович, я всё поняла. Обе-
щаю выполнить вашу просьбу.
Её повели назад в камеру. Она не оглянулась. За-
ключённым не положено. На следующий день дала но-
вые показания. Женщина, которой она нанесла тяж-
кие телесные повреждения, ей незнакома.
43
- Это правильно, - следователь, сверкая очками,
некоторое время рылась в столе в поисках ручки. -
Надо говорить правду. Почему вы назвались не своим
именем? Потерпевшая говорит, что вы представились
ей как Зоя Андреевна.
- Да, это так. Я хотела сдать ей квартиру, но не хо-
тела называть имя.
- Почему именно ей?
- Мне было всё равно. Пришла она.
- Потерпевшая утверждает, что вы находились в
чужой квартире, и что вы её туда заманили хитростью.
Что вы её... похитили.
- Что?!
- Да, есть такая статья. Очень серьёзная. Если не-
знакомый человек заманивает незнакомого человека...
Это похищение. Но с какой целью вы её похитили?
- Без всякой цели. Я её не знаю.
- И телесные повреждения нанесли ей без всякой
цели?
Запутывалась. Следователь видела это и слушала её
с интересом.
Время суда приближалось. Лариса уже всё хорошо
поняла. Отказавшись от показаний, что ссора с Ни-
ной произошла из-за ревности, так сказать, на быто-
вой почве, Лариса сама сменила себе приговор на бо-
лее серьёзный. Она выполнила просьбу Славика, но
теперь её дела оказались совсем плохи. Версию
ограбления Нины Ларисой следствие отмело, как не-
состоятельную. Были запрошены документы. Благо-
состояние Ларисы оказалось в несколько раз выше,
44
чем у Устюжаниных. У Ларисы с мужем трёхкомнат-
ная квартира, машина, есть сбережения на книжке,
должность у Ларисы солидная, значит и зарплата то-
же. А Устюжанины снимают жильё, получают намно-
го меньше, у них ребёнок, значит, ещё расходы... На
суде прокурор потребовал для Ларисы восемь лет
строгого режима. Дело отправили на дополнительное
расследование, так как многое оставалось непонят-
ным. Через два месяца назначили повторное слу-
шание. Из зала суда Ларису под подписку о невыезде
отпустили домой. Ехать к мужу не хватило духу. Да и
зачем? Она там такая теперь не нужна и, как оказа-
лось, не нужна и Славику. Она вернулась в ту кварти-
ру, которую снимала. Навела порядок, выстирала
шторы, кухонную полку повесить без мужской помо-
щи не смогла, поставила её прямо на стол - и так сго-
дится. Казалось, она уже притерпелась к боли, но -
только казалось. Ей сказали, что восемь лет дадут
вряд ли, немного скостят, но ведь и шесть - вечность.
Это же целых шесть зим, шесть вёсен, всего по шесть.
Это сколько же ей будет, когда она освободится?
Господи, почти сорок! Куда она тогда, без семьи, без
работы? Особенно её пугало два слова - «строгого
режима». Она представляла, что шесть или больше
лет будет сидеть в стылой камере с тараканами, да-
виться тюремной баландой, терпеть изощрённые из-
девательства сокамерниц... Только не это!
Лариса осунулась, подурнела. Она смотрела из
окошка квартиры вниз затравленно и воровато. Боль-
ше смерти она боялась приближения суда. Время шло.
45
Того рассвета она, конечно же, не пропустила. Он
пришёл, как приходят все рассветы и все закаты.
В свой срок. У сотен людей в этот день было много дел
и заморочек: купить продукты, забежать в аптеку,
заплатить за квартиру, сделать прививку собаке, на-
вестить в больнице бабушку, не опоздать на лекцию
в институт. У Ларисы было на этот день всего одно де-
ло: не умереть во время суда.
Лёгким морозцем подёрнулись стылые тротуары.
Скоро Новый год. Опалило сознание: без неё! А она
там, в «строгом режиме», с руками за спиной, с каме-
рой, охраной, баландой. Нет! Не могу! Не хочу! Не бу-
ду! Лариса натянула на глаза вязаную шапочку. Так её
вряд ли узнают знакомые. Хотя сегодня знакомых бу-
дет много. И из «Гудвина» придут, и родственники, да
и Славик придёт, должен прийти, проверить, всё ли
она скажет, как обещала. Нина придёт. Следователь
сообщила, что она уже выписалась.
Подошёл автобус. До горсуда ехать долго, почти до
конечной. Она села и отвернулась к окну, вдруг знако-
мые... Вошла маленькая, сухонькая старушка, всё лицо
в морщинках, глаза живые, радостные. Лариса подня-
лась, уступила место.
- Спасибо, дочка! С праздником тебя. Сегодня Ка-
занская. Вот еду в церковь, тебя как зовут? Да скажи,
не таись, я за тебя свечку поставлю.
- Лариса...
- Имя-то какое красивое, Лариса... Сейчас так и не
называют. Сейчас всё больше Даши да Маши.
46
Разговорчивая старушка стала пробираться к выхо-
ду. И в последний момент, едва не подвернув на сту-
пеньке ногу, Лариса выскочила следом.
Аккуратненькая главка церкви высилась совсем
рядом, за углом. Старушка проворно, как воробушек,
засеменила в сторону храма. Лариса постояла, при-
вычным движением подтянула шапку пониже на глаза,
и решительно пошла... в противоположную сторону.
Куда, зачем? Бог ведает. Она боялась признаться
себе, что приняла самое страшное, самое глупое реше-
ние, которое только можно принять. Она будет скры-
ваться. Сколько? Всегда. Всю жизнь. Плохо представ-
ляя себе, что всё это значит, Лариса, вопреки логике,
здравому смыслу, крепко закусила свои легкомыслен-
ные удила.
Она шла стремительной походкой мимо наворочен-
ных витрин, аптек, парикмахерских, мимо цветочных
стекляшек, мимо лотков с хот-догами. Нет. Ни за что.
Не дамся. Пусть ищут. Пусть. От быстрой ходьбы она
раскраснелась и почувствовала: проголодалась. В пер-
вом попавшемся лотке купила сосиску в тесте и кофе.
Стаканчик с кофе обжигал руки, она еле донесла его
до пустой скамейки. Сидеть было зябко. Нынешняя
Казанская отметилась лёгким морозцем и ветром. Ве-
тер гулял по городским улицам, где хотел. Ему тоже,
как и Ларисе, спешить было некуда. Много пустых
скамеек, сейчас не время для посиделок. Пословицу
вспомнила: «В такую погоду хозяин собаку не выго-
нит.» А она? Как собака непутёвого хозяина. На ули-
це. Одба. Голодная.
47
Куда она пойдёт ночевать? Ни к Вадиму, ни в ту
квартиру, что снимала - нельзя. Её станут искать.
Ещё бы! Подписка о невыезде, не явилась на суд.
Сразу начнут выяснять где прописана. Вадим будет
в шоке.
После долгих раздумий позвонила с мобильника
своей однокласснице Надьке Мироновой. Раньше они
были не разлей вода, потом замуж повыходили. Надь-
ка вскоре развелась. Последний раз виделись летом,
случайно, в магазине, посидели на лавочке в сквере,
никак не могли наговориться.
- Надь, это Лариса! Я тут с Вадимом поцапалась,
ушла, понимаешь? Можно к тебе, ну от силы на не-
дельку?
* * *
Надька круглолицая, голубоглазая. Светлые куд-
ряшки по плечам, нос вздёрнут, по щекам бледненькие,
травленные-перетравленные конопушки. Смотрит ве-
село и любопытно. На столе наскоро отваренные пель-
мени, солёные огурчики прямо в банке - «давай по-
простому», полбутылки коньяка.
- Хороший. Все армянский хвалят - ерунда. Киз-
лярский лучше. Спроси любого знатока - подтвер-
дит - бери кизлярский, не ошибёшься.
Надя сполоснула бокалы, нарезала лимончик - к
коньяку всегда лимончик хорошо. Села напротив.
- Рассказывай.
- Что рассказывать... Последнее время, Надь, одни
скандалы. Устала. Хлопнула дверью, ушла.
48
- Ну и ладно, поживи. Взбрыкнуть иногда тоже на-
до. За что выпьем?
- Давай за праздник... Казанская сегодня.
Коньяк по жилам - отпустило. Лариса раскрасне-
лась, и жаждущее облегчения сердце его получило.
Целую неделю она может ни о чём не думать. Неде-
лю! В тепле, в уюте. Надька, конечно, будет болтать
без остановки, но это можно потерпеть. Неделю...
Лариса залезла в ванную, блаженно закрыла глаза.
Потом они сидели с подругой на диване, поджав но-
ги, и говорили. Говорила в основном Надя. Лариса
поддакивала.
Утро всегда конкретное. Ему чужда таинственная
расплывчатость вечера, его недоговорённость. То, во
что вечер верит безоговорочно, утро пресекает на
корню.
- Лар, тебе к скольким на работу?
Подруга стояла перед проснувшейся Ларисой в си-
реневом махровом халате, с накрученным на голове
полотенцем.
- Сейчас, сейчас, я ухожу.
Она уходила. С утра до вечера. Сначала доезжала
на троллейбусе до конечной. Потом пересаживалась
на автобус, и он вёз её в другой конец города. На та-
кую каждодневную «кругосветку» уходило часа три.
Потом она приезжала в центр, где помноголюдней, и
толкалась в магазинах. Потом где-нибудь на лавочке
выпивала кофе с пирожком. Пирожки брала разные, в
понедельник с капустой, во вторник с творогом, в сре-
ду с картошкой. В пятницу намёрзлась на улице так,
49
что пошла в кино. Смотрела какую-то американскую
дребедень, отогрелась и опять с новыми силами вышла
в ноябрьскую стылость города. Утром в субботу по-
благодарила подругу за приют и - ушла.
- Спасибо! Выручила, Вадим звонил, просил про-
щения, иду на мировую.
- То-то же, - важно тряхнула кудряшками Надеж-
да, - с мужиками так и надо. Ты спуску не давай. Один
раз уступишь, так и будешь всегда уступать. Ну пока,
созвонимся.
Следующую неделю Лариса перекантовалась в дру-
гом месте. Несколько лет назад они с Вадимом отды-
хали в Пицунде, в пансионате, и там познакомились с
милой женщиной, мамой девочки-инвалида. Девочка-
подросток передвигалась с трудом, но была умненькой,
писала стихи, рисовала. Мама, Ольга Кирилловна - са-
ма радость и доброжелательность. В пансионате они
сидели за одним столиком и, конечно, подружились.
Папа, как бывает в таких случаях нередко, их оставил.
Ольга Кирилловна говорила на эту тему легко, без
комплексов:
- Это не каждому по силам. Серёжа единственный
ребёнок в семье и, конечно, избалован, к трудностям
приучен не был. А тут такое! Врачи ведь сразу не дали
нам никакой надежды. На всю жизнь...
Лариса с Вадимом только удивлялись - какое
благородство, не осудить, не озлобиться. Потом
уже они были несколько раз в гостях у Ольги
50
Кирилловны и Настеньки. Приём всегда сердечный,
разговоры приятные. Вот Лариса и решилась. Заго-
товка всё та же: «С Вадимом поссорились. Можно к
вам на недельку? »
Уже через два дня Ольга Кирилловна усадила Ла-
рису рядышком и сказала: «Девочка моя милая, воз-
вращайся к мужу. То, что ты себе позволяешь, неумно,
опрометчиво. Поссорились? Тут же прощение попро-
си. Отношения между супругами - вещь очень хруп-
кая. Так что - прости, к мужу, к мужу...»
Лариса ушла.
Ещё несколько случайных ночёвок у знакомых.
На недельку, на три дня, один раз даже - на месяц.
Начальная версия всё та же: «Поссорилась с мужем.
Надо переждать, обоим успокоиться». И банальный
заключительный аккорд: «Всё, пора возвращаться.
Звонил, просил прощения».
Но надо было придумывать что-то основательное.
Как это деревенские люди носят вёдра на коромыс-
ле? Лариса попробовала, только воду расплескала.
Идти ей неблизко, на край села. Небольшой домик с
облупившимися наличниками аж кричит - требует ре-
монта. А ремонт делать некому. Потому что живёт в
доме согбенная и почти слепая баба Стеша. Живёт од-
на. Давно. Пообвыклась. Хоть и старый дом, а жить
можно. Баба Стеша - дальняя Ларисина родственни-
ца, если точнее, то двоюродная сестра её бабушки. Ба-
бушка навещала сестру часто и Ларису с собой брала,
51
даже несколько раз на каникулы её к ней отправляла.
Тогда баба Стеша была в силе, и косила не хуже му-
жика, и за скотиной ходила, и дрова пилила. Несколь-
ко лет Лариса у бабы Стеши не была. Открыточки к
Праздникам посылала, но сама не выбиралась. И вот -
выбралась. Уже месяц как живёт. Носит воду из ко-
лодца, топит печку, чистит от снега дорожки. Баба
Стеша отказала Ларисе старую телогрейку и стоптан-
ные валенки. И ей хорошо, и старушке в радость.
- Ты, девка, не форси, тебе ещё рожать. Придатки
Застудишь, что будешь делать?
Лариса придумала для бабы Стеши очередную не-
былицу:
- Я тяжело переболела, и врач сказал, что надо ме-
сяц на природе пожить, не меньше. Покупать путёвку
в санатории - это, баб Стеш, такие деньги! Вот и поду-
мала: буду тебе по хозяйству помогать, а ты меня за
это потерпишь.
- Живи, не жалко.
Деревня Фенино в Калужской области. Лариса до-
бралась до неё электричкой, автобусами, один из ко-
торых ходит три раза в день, четыре километра пеш-
ком. Далеко, но зато точно не найдут. Зиму отсижусь,
а там... Что будет «там», Лариса старалась не думать.
Иногда ей очень хотелось рассказать обо всём бабе
Стеше. Прижаться к ней, обрыдаться, сгорая от стыда
и горя. Но она всё не решалась, всё откладывала, а по-
том и вовсе убедила себя - не надо. Особенно мучи-
тельными были вечера. В праздности и горьких думах
°Ни тянулись бесконечно.
52
Читать Лариса не могла, да и книг у бабы Стеши не
было. Когда мысли одолевали совсем, она говорила
себе: «остановись». Как там у классиков? - «об этом я
подумаю завтра».
Снегу навалило! За полдня не расчистить. Лариса
ловко орудовала лопатой - вправо-влево, вправо-вле-
во. Лёгкие с удовольствием впускали в себя морозный
воздух. Лариса раскраснелась. Хорошо. Хорошо, ког-
да есть чем заняться. Вспомнила, как бежала каждый
день через парк в «Гудвин». Каждый день! Ещё и роп-
тала - когда она кончится, эта работа. А вот и кончи-
лась. Позорно, унизительно. Опять?! Опять за своё?
Лариса мысленно на себя прикрикнула. Она распря-
мила спину и ойкнула. Прямо перед ней, на расчищен-
ной от снега дорожке стоял... Вадим.
- Бог в помощь, - буркнул.
И дальше, без вступлений:
- Прячешься? А ты знаешь, что на тебя в розыск по-
дали? Меня менты замучили, пасут как бурёнку. Догу-
лялась, допрыгалась по чужим койкам. А расхлёбы-
вать мне? Врезать бы тебе, чтобы ты в сугроб улетела.
Охолонула бы, дура.
- Вадим, замолчи! Прошу тебя, умоляю тебя, за-
молчи!
Он замолчал и смотрел на жену жалостно, как
смотрят на нищих благополучные и сытые люди.
- Ладно, пойдём в дом, поговорить надо.
Баба Стеша засуетилась, подслеповато, будто в се-
бя, вглядывалась в Вадима. Лариса стала накрывать
на стол. Нарезала хлеб, расставила тарелки. Подума-
53
ла: «Вот я опять кормлю мужа, как раньше...» Вадим
сидел за столом, коренастый, крупный и - злой.
Смотрел на Ларису исподлобья, готовый к новой
брани, но изо всех сил терпел. И тут заворковала ба-
ба Стеша:
- Хорошо сделал, что приехал. Забирай её, жену
свою, а то наплела три короба - санаторий, свежий
воздух. Я сразу смекнула, юлит девка, ой, юлит. Заби-
рай. А если опять забалует, ты её так отходи, чтобы
сидеть больно было.
- Она уже своё получила. Теперь без меня разбе-
рутся.
- Без тебя никак нельзя, ты муж. Муж и приголу-
бит, муж и накажет.
- Ладно, давайте обедать, - скомандовал Вадим. -
Баба Стеш, неси рюмки, с мороза пропустим для со-
грева.
Он поставил по центру стола бутылку водки.
- Я не буду, - отказалась Лариса.
- А мне налей, - баба Стеша придвинула рюмочку
Вадиму, - для аппетита.
Вадим жадно пил одну за другой. Лариса с удивле-
нием наблюдала как быстро он хмелел. Он никогда так
много не пил. С каждой рюмкой становился злей. А
баба Стеша только раззадоривала:
- Лариска, конечно, девка работящая, мне с ней -
куда как с добром. Воды принесёт, печку натопит.
Только я порядок люблю. Муж - иголка, жена -
нитка. За иголкой должна, не сама по себе. Забирай,
забирай...
54
- Баба Стеш, я завтра уеду, можно? Сейчас Вадима
провожу, а завтра сама уеду. Я тебе дров напилю в за-
пас, воды принесу. Ну, пожалуйста...
- Мне что? Как муж скажет, так и делай. Мне хоть
оба оставайтесь. На печке положу, там места много.
Лариса похолодела. Но Вадим уже совсем размяк.
Сидел, тяжело обхватив руками голову. Ещё пара рю-
мок, и он уже плюхнулся на промятый диван под об-
разами. Захрапел.
А наутро баба Стеша налила Вадиму на посошок и
выпроводила супругов восвояси:
- С Богом идите! По одному не приезжайте, не
пущу.
Прошли деревню. Вадим молчал. Видно было -
нервничал.
- Как ты догадался, где я? - спросила Лариса осто-
рожно.
- Вычислил, - усмехнулся Вадим, - подумал хоро-
шо и вычислил.
- Меня правда ищут?
- А ты как думаешь? Три раза приходили. Там ко-
му-то из-за тебя попало. Говорят, они не имели права
тебя домой отпускать. С такой статьёй не отпускают.
Как ты удумала в бега податься?
- Тебе хорошо говорить!
- Мне вообще хорошо! - взвился Вадим. - Мне луч-
ше всех. Сквозь землю от стыда готов провалиться.
Жена - уголовница. Да ещё и в розыске теперь. Что ты
ещё выкинешь? Иди - сдавайся. Отсидишь. Может,
там из тебя человека сделают.
55
Злостью обдало Ларисино сердце. Жестокий, чу-
жой человек. Зачем приехал? Чтобы сделать больно?
Чтобы напомнить, кто она такая? Чтобы унизить и
растоптать?
Они сели в автобус и до самой электрички не про-
ронили ни слова. Наверное, Вадим ждал слов от Ла-
рисы, но она кусала губы и смотрела в окно. И тоже
ждала слов. Других. Хотелось сострадания, участия.
Ведь он видит, как я страдаю. Так зачем по больному?
«Уголовница, отсидишь - человеком станешь». Про-
молчали до самой железнодорожной станции. Купи-
ли билеты. До отхода электрички оставалось минут
пять. В электричке было тепло. Они сели друг против
друга. Лариса взглянула в помятое после вчерашнего
и насупленное лицо мужа: «Чем он поможет ей? И во-
обще, куда они едут? Он, наверное, решил, что я еду
сдаваться? Ни за что! Представляю, с каким удоволь-
ствием он приведёт беглянку-жену в милицию. Ну уж
нет...»
- У тебя есть деньги? - спросила вызывающе.
Вадим достал пятьсот рублей и протянул жене.
- Спасибо, Вадим, я отдам. До свидания.
- Куда ты? - он удивлённо на неё посмотрел.
- В бега. Ментам привет. Скажи, что не там ищут.
Заправив привычным движением руки волосы под
шапку, она пошла к выходу. Еле успела. Двери элек-
трички закрылись, она медленно стала набирать ско-
рость.
56
Постояла в раздумье на платформе и направилась в
станционный буфет. Выпила стакан холодного и про-
тивного сока, медленно, глотками, в злобе. На Вадима,
на бабу Стешу, на Славика, на Нину, на «Гудвин» - на
весь мир. Сердце её болело и трепетало - от обиды и
унижения. А разум... Она не хотела его слушать, пото-
му что он - советчик реальный и безжалостный, под-
сказывал ей один-единственный путь, которого она
больше всего боялась - ни за что...
Мимо мчались машины, обдавая Ларису ошмётками
грязного, тяжёлого снега. Она шла по бетонке - в нику-
да. Шла уже больше часа. День ещё во всю хозяйничал
над бетонкой, но уже чувствовалось - подустал, ждал пе-
редыха и охотно передавал полномочия сумеркам. Шла...
Тормознула машина. Огромная замызганная фура.
- Подвезти? - голос молодой, звонкий, почти маль-
чишеский.
- Не знаю...
- Куда ехать не знаешь? - хохотнул голос. - Зале-
зай, пока не передумал. Не бойся, мне деньги не нуж-
ны. А вот поговорить, это я за милую душу. Особенно
на жизненные темы.
Лариса залезла в высокую кабину. Тепло. Почти
как у бабы Стеши на печке.
- Тепло у вас.
- Озябла? - на неё участливо, по-детски смотрел
молодой жизнерадостный хлопец. Вздёрнутый нос,
белёсые ресницы, улыбка с ямочками. - Может, ко-
фейку? - заглянул в термос. - Вроде осталось.
57
Славный парень, домашний, располагающий. Лари-
са отхлёбывала кофе из пластмассового стаканчика и
смотрела вперёд. Сверху, из кабины, дорога казалась
совсем другой - интересней, чище, накатанней.
- Ну, рассказывай, куда путь держишь. Нет, снача-
ла как зовут скажи, а то не по-русски как-то.
- Зовут Лариса. А вот куда путь держу, сама не
знаю.
Парень недоверчиво покосился:
- Да ладно. Не бывает так. Все куда-то путь держат.
- Значит, не все. Мне без разницы куда.
Парень покосился подозрительно:
- А ты случайно не эта... ну, которые на дорогах
клиентов ловят? Если эта - выходи, не повезу.
- Да нет, не эта, не переживай, - Лариса улыбну-
лась. - А тебя-то как зовут?
- Серёга. Я на фуре уже третий год. Не поверишь -
люблю дорогу. Как больной. Попутчиков люблю брать.
Сколько людей - столько и судеб. Интересно...
Ларисе очень захотелось рассказать парню всё.
Она устала хитрить и лукавить, изболевшееся сердце
хотело искренности и простоты. Как у этого Серёги.
- Знаешь, у меня было всё. Муж, квартира, машина,
должность. Было и было, казалось, будет всегда. А по-
лучилось - всё потеряла. У меня даже паспорта нет,
даже денег всего пятьсот рублей - и те в долг взяла. И
куда еду - не знаю.
- Слушай, не говори загадками, я этого не люблю.
Прямо скажи - бомжиха что ль? - опять покосился, -
непохоже...
58
Рассказать? Что она никакая не бомжиха, а того ху-
же - уголовница, которую разыскивает милиция? А он
возьмёт и подрулит к ближайшему отделению - при-
нимайте, на дороге нашёл! Нет уж. Молчать - оно
всегда лучше.
- Не всё можно сказать прямо. Попала я, Серёга, в
замкнутый круг. Нет работы. Нет денег. Нет денег -
не могу жильё снять. Вот и хожу вдоль дороги.
Серёга помолчал. Потом опять покосился:
- Слушай, почему мне тебя жалко? Ты какая-то, ну,
как побитая. Ладно, не хочешь - не рассказывай, в ду-
шу лезть не буду, не в моих это правилах. А работу
можно попробовать найти... Ты что делать-то умеешь?
- Я бухгалтер. Главным бухгалтером в турфирме
работала.
- Не, в главные бухгалтеры не обещаю, - засмеялся
Серёга, - а вот типа убирать можно попробовать.
- У меня паспорта нет. Так получилось, потеряла.
- Там, кажись, и без паспорта можно. Но узнать
надо. Погоди, приедем скоро.
- Куда?
- А тебе не всё равно, главный бухгалтер? Я домой
еду, в город Троицк. Живу в общежитии. А ещё есть у
меня сестра, с которой не соскучишься. Мне за сестру
год за два засчитывается. Но родственников не выби-
рают. Работать не хочет, деньги любит. Живёт одна, в
старом бабушкином доме. Людкой зовут. Но сообра-
зительная, в меня. И почему мне тебя так жалко? Ни-
чего про себя не рассказала, а помочь хочется.
- Спасибо, Серёга.
59
- Значит так, я завожу тебя к Людке, пару-тройку
ночей тебе обеспечено. А там договаривайся с ней.
Она квартирантов пускает, но это уж как повезёт. На-
мекни ей, мол, на любую работу согласна. И - не рас-
кисай, держи хвост пистолетом. Прорвёмся.
В Троицк приехали уже под вечер. Серёга едва
вписал свою фуру в небольшой переулок с неказис-
тыми домишками. Легко выпрыгнул из кабины, при-
казал ждать. По-хозяйски, кулаком, забарабанил в
калитку.
Вернулся быстро.
- Всё, пристроил. Три дня живёшь, а там - догова-
ривайся. И не кисни. Жизнь, она штука серьёзная, это
я тебе официально заявляю.
Видно, ему было приятно опекать Ларису. Он чув-
ствовал себя крутым, благородным мужчиной. Вот я
какой, Серёга-дальнобойщик, не отмахнулся, не бро-
сил человека в беде.
Скрылась в темноте громадина-фура. И переступи-
ла Лариса порог незнакомого дома.
к-к к
Людка внимательно рассматривала Ларису. А Ла-
риса Людку. Ну и девица! Глаза, и без того слегка вы-
пуклые, жирно подведены зелёным. На губах щедрый
слой фиолетовой помады, взгляд без всякого стесне-
ния, наглый, в ушах - откровенно дешёвые блестящие
серьги-кольца, волосы, измученные частым обесцве-
чиванием, ложились на Людкины плечи непромытыми
прядями. Землистый цвет лица пробивался даже через
60
небрежно нанесённый тональный крем и бесспорно
утверждал Людкино нездоровье.
Людка открыла пачку дешёвых сигарет, кивнула
Ларисе:
- Угощайся.
- Я не курю.
- Значит, пожить надо? - по-деловому спросила
хозяйка, - живи, комната не занята. А деньги у тебя
есть?
- Нет, - вздохнула Лариса, - я Серёгу предупреди-
ла, что я без денег. Но если пустишь, буду работать,
заплачу.
Людка нагло рассматривала Ларису:
- Серёжки у тебя красивые...
Серёжки? Ну конечно! Лариса совсем забыла, что
она в серёжках. Когда шла на суд, сняла кольцо, золо-
тую цепочку. А про серёжки забыла.
- Серебряные, с жемчугом, - Лариса всё поняла, -
хочешь?
- Давай! - в Людкиных, в зелёном обрамлении, гла-
зах, мелькнул интерес. - За серёжки хоть месяц живи,
не жалко.
Целый месяц! Лариса облегчённо вздохнула. Це-
лый месяц не думать о жилье, не бояться наступаю-
щих вечеров, после которых ночь и - куда деваться?
Впервые за последние долгие месяцы она почувство-
вала что-то вроде надежды. Всё устроится. Кто её
здесь, в этом Троицке найдёт, кто её здесь знает? Бу-
дет работать, снимет что-нибудь поприличнее, по-
дальше от этой подозрительной Людки. А пока целый
61
месяц можно жить не таясь, не натягивая на глаза вя-
заную шапочку, выпрямив спину.
И действительно, всё наладилось. Людка предло-
жила ей вариант, который сначала насторожил, а по-
том вполне устроил. Она, Людка, уступает Ларисе
свою «должность» уборщицы в доме престарелых. А
Лариса за это будет отдавать Людке половину зар-
платы. Хитрющая лентяйка! В Троицке так трудно
найти работу, другая бы держалась за неё двумя ру-
ками, а Людка ещё и рассуждает:
- Я брезгливая. Я только вхожу в этот гадюшник,
нос затыкаю. Но что я могу с собой сделать? Такая я...
Меня туда Серёга пристроил, упросил знакомую мед-
сестру, она там уже лет двадцать. Но это его пробле-
мы. Нечего засовывать сестру в разные гадюшники.
Лариса стала уборщицей. И очень скоро глянулась
всем его насельникам. Им много не надо: приходит
вовремя, убирает чисто. Не сквернословит, не курит,
не грубит. Жизнь потихонечку стала налаживаться и
совсем бы наладилась, если бы не Людка. На то, что
Людка водит к себе бесконечных поклонников, Лари-
са старалась внимания не обращать. Уйдёт в свою ка-
морку - и нет ей дела до Людкиного досуга. За стен-
кой пили, ругались. Бывало, и дрались. Порой Ларисе
до утра не удавалось вздремнуть, и она заступала на
вахту с красными от недосыпа глазами. Но это ещё
цветочки. Нередко пьяная Людка ломилась в дверь и
требовала от Ларисы денег. Или, из крайности в край-
ность, приглашала елейным голосом - посидеть. Ла-
риса одинаково боялась как пьяной Людкиной агрес-
62
сии, так и её смиренной обходительности. Потому
что самое страшное для неё было - попасться на гла-
за Людкиным поклонникам, от которых можно ожи-
дать всего.
Людка периодически запивала. Особенно после
получки от Ларисы. Её маленькая, продуваемая вет-
рами холупа, пела Людкиными пьяными подпевками
и нестройно плясала-притоптывала тяжёлой по-
ступью Людкиных ухажёров. Получилось совсем не
так, как думала, вот уже скоро два года находящая-
ся в розыске подсудимая, а теперь и «особо опасная
преступница, находящаяся в розыске» - Лариса Ва-
сильевна Королькова. Она приготовилась терпеть
дом престарелых ради хлеба насущного, а в своей
каморке восстанавливать силы для новых трудовых
будней. Получилось наоборот. Лариса бежала на ра-
боту с радостью, если вообще можно говорить о ра-
дости в её тревожном болящем сердце. А вот до-
мой... Только бы проскользнуть незаметно, только
бы проскользнуть.
Конечно, мизерной зарплаты, из которой половину
она отдавала Людке на пропой, не хватало. Лариса до
минимума свела свои потребности. Хлеб, молоко, кар-
тошка. Она обносилась почти до неприличия, и медсе-
стра дома престарелых Анна Михайловна отказала ей
свою старую, из толстого букле, юбку и совершенно
новый, крупной вязки, свитер («подарили, а он мне
узковат, носи, ты стройная»).
Анна Михайловна всю жизнь при брошенных ста-
риках. А от собственной жалости не устаёт. По голов-
63
ке старика погладит, посидит, терпеливо выслушает
его обиды, давление измерит и капли в глаза закапает.
За что и получила прозвище от сослуживцев - бла-
женная Анна.
Лариса обрадовалась обновкам. Она любила бла-
женную Анну, с ней было очень легко. Анна в душу не
лезла, расспросами не донимала, а наоборот, охотно
рассказывала сама.
Намахавшись шваброй по палатам, Лариса загля-
дывала в крошечную процедурную. Блаженная Анна
заваривала чай, доставала баранки:
- Почаёвничаем, Ларочка. Знаешь хорошую но-
вость? К Полине Станиславовне из четвёртой палаты
сын приезжал! За четыре года первый раз. Она даже
помолодела сразу. Представляешь, на радостях сегод-
ня сама до туалета дошла!
- Она уже поделилась. Я полы в их палате мою, а
она лежит, вся какая-то светлая. Лариса, говорит, на-
конец-то сыну дали командировку и он ко мне вырвал-
ся. Бедная, всему верит.
- Но ведь вспомнил, Ларочка, главное, вспомнил!
Значит, не зачерствела вконец душа.
- А у меня, Анна Михайловна, кажется, совсем за-
черствела. Смотрю на этих стариков, жалко мне их, но
не так, чтобы страдать из-за них.
- Это потому что ты сама страдаешь. Силёнок у те-
бя мало, вот и не хватает их на стариков.
Лариса печально и благодарно посмотрела на Анну
Михайловну.
- А что, видно, да? Что страдаю, видно?
64
- Видно. Дума тебя мучает. Совсем она тебя измо-
тала. В церковь тебе надо, на исповедь. Рассказать всё
на исповеди, покаяться.
- Всё? Всё рассказать?!
- Всё, - спокойно ответила блаженная Анна.
ж *
- Я за деньгами, - Людка вошла без стука, серо-зе-
лёная с похмелья, без своей обычной вызывающей
раскраски, в затрапезном байковом халате. Злая и
наглая.
- Побойся Бога, у меня зарплата через неделю.
- А мне по фигу. Короче - или деньги давай, или...
иди. Не держу.
- Люд, ты человек или кто? Мы же договарива-
лись, - Лариса умоляюще смотрела на хозяйку, но
разве растопишь сердце человека, если у него нестер-
пимо горит нутро и есть только одно проверенное
средство этот пожар залить?
- Не держу, - сказала, - не держу.
Тут Ларису прорвало:
- Ах ты, алкашка несчастная! Совсем совесть поте-
ряла, брат у тебя сокровище, а ты... Ты...
Как она ненавидела Людку! Сколько злобы накопи-
лось в душе за эти два года, за которые, прибитая к
Людкиному берегу, она терпела от неё всё. Попойки с
мужиками, матерщину, ночные крики, грязь, вымога-
тельства, дешёвый шантаж. Эта примитивная девица с
двумя извилинами в голове была Ларисе омерзитель-
на. Ненависть клокотала и рвалась наружу, в безрас-
65
судство, в сведение счётов. Но вдруг, как сигнальная
ракета, выпущенная в ночь чьей-то спасительной ру-
кой, прорвалась сквозь жар ненависти трезвая и спо-
койная мысль: «А ты-то, Лариса, чем лучше этой
алкашки? Да, у тебя побольше извилин, ты образован-
ная, да только Людку эту забулдыжную не ищет мили-
ция, она живёт в своём доме, в своём Троицке, и про-
писка у неё есть, и паспорт, а ты?»
Лариса до боли закусила губу.
- Денег у меня нет, - сказала твёрдо. - Если неделю
подождёшь, спасибо.
- Какую, блин, неделю? Мне сейчас надо.
- Значит, мне действительно придётся уйти.
- Ну и вали отсюда. Пожила - хватит. Я других
квартирантов пущу.
Вещи Лариса собрала быстро. У неё и вещей-то все-
го ничего. Покидала в сумку и уже на улице спохвати-
лась: куда идти? Куда же ещё, конечно, в дом преста-
релых. Утром, когда блаженная Анна открыла свой
процедурный кабинет, она увидела на двух сдвинутых
стульях Ларису. Скрюченную, под головой куртка...
- Что, девочка, ушла от своей беспокойной хозяй-
ки? Ну и ладно, ну и правильно. Не сегодня-завтра до-
играется она, милиция её уже сколько раз предупреж-
дала. Придут - и ты там, подумают, что такая же - и
загребут. Тебе это надо?
Размазывая слёзы по помятому спросонья лицу,
Лариса прихлёбывала жиденький чай и всхлипывала:
- Не могу больше! Требует деньги, а где я возьму?
Мужики к ней страшные ходят. Зовут, в дверь бараба-
66
нят - выходи, поговорить надо. Трясусь всю ночь, по-
ка их не сморит. А теперь мне куда, Анна Миха-а-ай-
ловна...
- Сначала успокоиться надо. Реветь какой прок?
Что-то я не припомню человека, которому рёв помог.
Допивай чаёк, догрызай баранку и на вахту.
Лариса высморкалась, повязалась платком и пошла
по палатам с ведром и шваброй. Мытьё полов она
освоила в совершенстве.
Работала ловко, сноровисто - старички её любили,
но Лариса эту любовь не очень замечала. Слишком бы-
ла сосредоточена на себе, на своей изматывающей ду-
шу думе.
Заглянула к Анне Михайловне. Та мерила давление
сухонькой, горбатенькой старушке из восьмой пала-
ты. Лариса знала, что у старушки в автоаварии погиб-
ли сразу все - сын, жена сына и их ребёнок. Родствен-
ники привезли её сюда и забыли.
Анна Михайловна бережно, под локоть, проводила
старушку до двери. Сунула ей какой-то кулёк.
- Конфетки. Возьми конфетки, чайку попьёшь. Я
тебе потом микстуру дам, чтобы спала хорошо. А ещё
у меня есть микстура... для весёлых снов. Выпьешь и
всю ночь хохотать будешь. Ну иди...
- Анна Михаловна, и как вас на всех этих бедолаг
хватает? Смотрю я на вас и удивляюсь.
- Я, Лариса, их люблю. Когда любишь, всё в радость.
А тебе я вот что скажу - пойдёшь сегодня ко мне ноче-
вать. Не обессудь, у меня тесно, но в тесноте, да не в
обиде. Поживёшь, а там что-нибудь придумаем.
67
- Значит, и меня вы любите?
- И тебя люблю, - засмеялась Анна Михайловна.
Однокомнатная квартира на втором этаже старой
пятиэтажки, на самом краю Троицка, показалась Ла-
рисе просто раем. Никто не орал, не матерился, не ба-
рабанил в дверь. Старый кот Баян великодушно встре-
тил гостью, потёрся об ногу, прыгнул на колени.
- Он разборчивый, он не ко всем так, - засмеялась
Анна, - а тебя признал, радуйся.
В красном уголке иконы. Простенькие, бесхитро-
стные, лампадка теплится. Сердце Ларисы заныло с
новой силой. Как давно не переживала она естест-
венной радости семейного уюта. Вспомнила свою
румынскую спальню, как радовалась она тогда по-
купке, давно это было, очень давно, как говорят,
быльём поросло. В этой квартире румынской мебели
не было, стоял старый диван под клетчатым прос-
теньким пледом, круглый стол, тумбочка с книгами,
кресло-кровать, на полу - потёртый палас. Здесь
жил какой-то особый покой, основательный, неслу-
чайный. Он исходил не от тишины, не от уюта, а от
чего-то более важного, названия чему Лариса не
знала. Непривычно было видеть Анну Михайловну
не в белом халате медсестры, а в весёленьком, синем
в горошек халатике.
- Анна Михайловна, а почему вы меня не спрашива-
ете, зачем я вот так живу - на птичьих правах, как
бомжиха?
- Захочешь - расскажешь. Зачем неволить? Я и так
что мне положено - вижу.
68
- Что видите?
- Вижу, что душа твоя мечется. Разве не так? Вижу,
что беда с тобой стряслась и совсем тебя измучила.
Вижу, что плохо тебе, Ларочка, очень плохо.
- Плохо, Анна Михайловна, плохо...- она зарыда-
ла, и так громко, что Баян, пристроившийся было на её
коленях, спрыгнул с них и важно побрёл на кухню.
Анна Михайловна её не успокаивала. Пусть выпла-
чется. Действительно, скоро пришло облегчение. Рас-
сказать? Но разве трудно догадаться, что Анна Ми-
хайловна скажет. Конечно: «Иди и признавайся». Нет!
Не могу! Не могу!
Недели летели незаметно. Теперь Лариса торопи-
лась домой с работы - в желанный покой, к коту Бая-
ну, к огонёчку лампады в красном углу. Она стара-
лась, чем могла, помочь по дому, а когда получила
свою законную зарплату, купила Анне Михайловне
подарок - шёлковый, очень приятный на ощупь, пла-
ток с неброским орнаментом.
- В храм ходить в нём буду, - обрадовалась Анна
Михайловна, - а ты когда со мной пойдёшь?
Действительно, каждое воскресенье Анна Михай-
ловна шла утром в храм и звала Ларису, но та отгова-
ривалась, оставалась дома.
- Пойми, - втолковывала ей хозяйка, - тебе надо
идти на исповедь. Сколько можно над своей душой из-
деваться? Сразу будет легче, вот увидишь, гора с плеч
свалится.
Лариса не могла понять главного для неё: если она
расскажет батюшке, что в бегах, скрывается от право-
69
судия, то священник просто-напросто сообщит о её
местонахождении. И какая уж тут гора с плеч?
Анна Михайловна будто догадалась о Ларисином
сомнении:
- Тебе стыдно, ты боишься, что кто-то узнает? На-
прасно. Существует тайна исповеди. Священник ни-
когда эту тайну не нарушит. Даже если преступник
покается в своём преступлении, батюшка будет эту
тайну исповеди хранить. Здесь главное другое - пока-
яние. Покаянная душа сразу лёгкой становится. Тебе
легче станет. Измучилась ты.
И она - согласилась. Завтра идём на исповедь. Да-
да, возьму и расскажу всё. Два года как она в бегах, и
что у неё впереди? Опять бега? Сколько это может
продолжаться? Всю жизнь? А может... сказать всё на
исповеди и - прямиком в милицию, там всё расска-
зать? Тогда зачем исповедь? Лучше сразу в милицию.
Нет... Тайна исповеди. Значит, тайна... Пойду. Анна
Михайловна злого не пожелает.
Договорились так: Анна Михайловна забежит на
работу, сделает два обязательных укола, а оттуда -
сразу в храм. А Лариса поедет в церковь прямо из до-
ма. Они встретятся на автобусной остановке.
Лариса пришла даже чуть пораньше. Очень волно-
валась, но была настроена решительно. Она расска-
жет всё, без утайки. Она повинится, как сказала Анна
Михайловна, перед Богом, за всё, что натворила.
Страшно... А вдруг священник не захочет её слушать, а
70
вдруг он ужаснётся, а вдруг станет стыдить. Ну и
пусть. Стерплю. Зато станет легче. Ей очень хотелось
вожделенного облегчения. Только она представляла
себе это состояние с трудом.
Чтобы чуть отвлечься, стала разглядывать объявле-
ния. Чего тут только не продавали, не покупали, не те-
ряли, не отдавали в хорошие руки. И вдруг... на убор-
щицу из дома престарелых Ларочку глянула в упор, без
стеснения, опасная преступница Лариса Васильевна
Королькова. Разыскивается... Лариса не сразу сообра-
зила, как попало сюда, в забытый Богом Троицк, её фо-
то. Но через несколько секунд всё встало на свои места.
Розыск. Конечно, её не просто ищут по родственникам,
её разыскивают серьёзно, по всей России. Лариса боя-
лась повернуться, хотя была на остановке совершенно
одна. Она не мигая смотрела на плохонький ксерокс
своей фотокарточки из паспорта. Жуть. Омерзитель-
ный, животный страх. До боли в животе, до сухости во
рту. Бежать! Бежать отсюда, из Троицка. Ой, да ведь
сейчас придёт Анна Михайловна и - увидит. А может,
уже видела, она и разговаривала со мной, будто на что-
то намекала. А вдруг она уже в милицию сообщила? И в
церковь придёт милиционер, за мной. Вряд ли. Блажен-
ная Анна не такая. Она, скорее всего, ещё не видела фо-
то. Да и узнать Ларису на нём непросто, она и правда,
как преступница на нём, глаза какие-то жабьи, в
чёрных подтёках, вытаращенные. Да не как, а -
преступница. Лариса почти бежала, она свернула в
один переулок, в другой, повернула за угол аптеки, по-
том, запыхавшись, пошла медленно и вышла к железно-
71
дорожному маленькому вокзальчику, одноэтажному
домику в четыре окна, кокетливо и безвкусно выкра-
шенному в противный розовый цвет. Ближайший поезд.
Так, куда и когда ближайший поезд? Хорошо, через со-
рок минут в Краснодар. Недавно была получка, от по-
дарка Анне Михайловне ещё остались деньги. Паспорт!
У неё нет паспорта. Без паспорта ей билет не продадут,
проси не проси. А вдруг и там, у кассира, листочек «ра-
зыскивается...» с её фотокарточкой? «Паспорта нет?
Посмотрим. Так, так, Лариса Васильевна Королькова?
Сейчас за вами придут». Нет, в кассу не пойду. Дож-
дусь поезда и буду просить проводницу взять меня без
билета. Им это не положено, но за деньги... Могут
взять. Деньги всем не лишние.
Действительно взяли. Не сразу. Но в четвёртом ва-
гоне проводница оглядела её равнодушно:
- Тебе куда надо?
- До Нижних Столбов, - она слышала, как в кассе
бравый весёлый солдатик брал один билет до Нижних
Столбов на Краснодарский поезд.
- В конце вагона. Боковое.
Села. Отвернулась к окну. Пассажиры ходили ми-
мо, кто задевал её, кто нет. Приближалось время обе-
да. Запахло колбасой, чесноком, растворимым кофе.
Лариса хотела есть. Анна Михайловна перед службой
есть не разрешила:
- Придём из церкви, пообедаем. Тортик купим.
Бедная Анна блаженная. Вот так верить людям.
Приютила, одежду дала. Теперь будет переживать.
Куда делась? Потом, наверное, в милицию сообщит.
72
Как хочется есть. Но Лариса отдала все свои день-
ги, их и было-то с гулькин нос, а теперь - ни копейки.
А что ей собственно дались эти Нижние Столбы? Она
и раньше может выйти. Вот отъедет подальше от Тро-
ицка и выйдет. Пересидит на станции до утра, а там
видно будет. Добродушный толстяк в трико с вытяну-
тыми коленками попивал пивко и жмурился от удо-
вольствия. На газете - курица гриль с отъеденной
наскоро ножкой.
- Жалко, собачки нет, - сокрушается попутчик, -
для собачки косточки, что твои именины.
Лариса пытается улыбнуться ему в ответ. Получа-
ется кисло.
- Девка, не грусти, - толстяк отхлебнул из бутыл-
ки, с хрустом отломил вторую куриную ножку, поду-
мал, есть не стал. Ещё отхлебнул. - С милым, поди,
рассталась, вот и куксишься. Запомни, что я тебе ска-
жу: разлука - она на пользу. Крепче любить будет.
Лариса ещё раз через силу улыбнулась. Отверну-
лась и стала смотреть в окно.
Домишки, домишки, просека, опять домишки.
Сколько по России таких домишек, и в каждом -
жизнь. А у неё ни дома, ни денег, ни паспорта. Опять...
Она поймала себя на том, что последнее время стала
думать одними и теми же словами, как стихотворение
повторяла: «Ни денег, ни паспорта, ни дома...» Анна
Михайловна говорила ей, что унывать грех. Но хотела
бы она посмотреть на того, кто на её месте приплясы-
вал бы и рассказывал весёленькие анекдоты. Блажен-
ной Анне хорошо говорить, у неё квартира, ласковый
73
Баян об ноги трётся, она старичков убогих жалеет, вот
и её, убогую, приютила. Ей, может и грех унывать. На-
верное, грех унывать, когда всё имеешь, как блаженная
Анна. А когда даже на пирожок не хватает... Опять за-
ныло под ложечкой от голода. Не унывать. Хорошо им
говорить. Они откроют холодильник и возьмут, что ду-
ше угодно. Захотят - яичницу с колбасой поджарят, за-
хотят - кусок сала намажут горчицей и с чёрным хле-
бом. Захотят - курицу. Опять глянула на соседа. Тот
лежал на спине, читал газету, его исполинский живот
вздымался, тяжёлое дыхание выдавало слабые лёгкие.
Долго ещё сидела Лариса, смотрела в окно и терпе-
ла голод. Стало вечереть. Рядом, купе через два, за-
плакал ребёнок, женский голос запел «материнскую
песнь любви»:
- Кушать захотел! Ты мой хороший. Мама сейчас
покормит тебя, какая мама нехорошая, не даёт Ванеч-
ке покушать...
Соседка рядом, напротив толстяка с курицей, стро-
гая, в очках, с завивкой, шепнула Ларисе:
- Я в соседний вагон. У меня там подруга с внуком
едет. Присмотрите?
Лариса кивнула. Толстяк отвернулся к стенке и
захрапел. Негромко, но основательно.
- Подъезжаем к Криницам! - крикнула почти от
двери проводница, - три минуты стоим!
План созрел молниеносно. Лариса решительно от-
кинула со лба прядь, надела куртку, воровски огляну-
лась, схватила со стола курицу вместе с газетой, на ко-
торой она лежала, и - быстро пошла к выходу.
74
- Спасибо, - вежливо улыбнулась она проводни-
це, - вы меня очень выручили. Я сойду здесь.
Как только ноги коснулись перрона, пошла быстро,
быстрее, совсем быстро. Бегом. В маленьком скверике,
в густых кустах сирени, потемневших от вечернего ча-
са, стоя на коленях, она зло кромсала вожделенную
курицу. Животное наслаждение не терпит соперниче-
ства никаких других чувств. Но голод постепенно уто-
лялся, и на его место заступил стыд. Лариса поднялась
с колен, осторожно осмотрелась из кустов. Никого не
было. На замасленной газете «Аргументы и факты»
лежала небольшая горка костей. Лариса распрямила
затёкшую спину: «Как я могла! Опустилась! Украла!
Как беспризорный подросток, ведь за это тоже сажа-
ют в тюрьму! А если бы меня поймали?! Куда ты те-
перь, сытая Лариса Королькова? Криницы, похоже,
маленький городок, а что, если и здесь все столбы об-
клеены твоими фотокарточками? Пройдусь. Поду-
маю. Посмотрю».
Не успела она отойти и пятьсот метров от свидете-
лей её позора кустов, как увидела синюю главку хра-
ма. Храм слегка подсвечивался в вечернем сумраке, и,
казалось, что не он освещён, а сам храм излучает свет,
великодушно проливая его на угомонившийся от суе-
ты городок. И она поняла - теперь не свернёт. Теперь
ей только туда, на этот свет. Темень всё густела, сли-
зывая очертания городка, а храм спокойно светился,
не вызывающе, не задиристо, а будто убеждал эту
темноту, что всё не так уж и плохо.
75
* * *
В храме светилось окошко. Лариса осторожно по-
стучала. На стук вышел молодой бородач:
- Тебе кого, сестра, на ночь глядя?
- Можно я посижу здесь до утра? Мне негде. Так
получилось...
Бородач пристально посмотрел на Ларису.
- Не бойтесь, - заволновалась она, - я тихонечко
посижу, хоть на ступеньках. Сейчас не холодно. Завт-
ра уйду. Мне только на одну ночь.
Бородач провёл Ларису по тёмному коридору в яр-
ко освещённую небольшую комнату. В комнате пахло
красками, ацетоном, лаком. На столе лежала больших
размеров икона.
- До утра поспишь вон в той кладовке. Постельно-
го белья предложить не могу, но два старых тулупа
есть. Один под себя, другим накроешься. Я много раз
пробовал - не умер.
Красивым был этот бородач. Большие карие глаза,
белозубая улыбка, ровный, классический нос. Гово-
рит - не то что командует, а не возразишь. Очень уве-
ренно.
- Но под тулуп немного позже. А сейчас поешь.
Проголодалась поди? У меня есть бутерброд с сыром,
кусок курицы.
- Нет! - Лариса вскинула на бородача испуганные
глаза. - Не хочу курицу.
- А вот перебирать хочу, не хочу, не советую. Ска-
жи: «Слава Богу за всё» и ешь, что дают.
Она ела курицу через силу.
76
- Вы художник? - спросила виновато.
- Иконописец. Зовут Владимир. А твоё, сестра, ка-
кое святое имя?
- Меня Ларисой зовут.
- Лариса по-гречески чайка. Красивое имя. Святая
мученица Лариса за Христа претерпела, именины у те-
бя 8 апреля. В один день с Аллой. И откуда ты, чайка,
в наши края залетела?
- Я с поезда. - Лариса привычно насторожилась.
Она всегда, когда ей приходилось отвечать на по-
добные вопросы, настораживалась - дабы не ляпнуть
чего лишнего.
- Не спрашивайте меня ни о чём, мне очень плохо.
- Ну и не буду, - бородач улыбнулся, - хочешь, я
тебе икону свою покажу? Тяжело пишется, сестра.
Устаю, наверное. Я днём при храме, ну типа старос-
ты, одна беготня целый день, да ещё и дворник. А
ночью сторож - работать могу только ночью. А не
идёт...
- Вам, наверное, деньги очень нужны?
- Нужны, - опять улыбнулся Владимир, - у нас с
женой третий родился. Сын. Лукой назвали. Жена то-
же иконописец, но ей сейчас не до икон. Настя, Танеч-
ка, а теперь вот Луку Бог послал. Кручусь.
Лариса всматривалась в икону и не могла понять, хо-
рошо это или нет. Ангел. В руках Ангела веточка какая-
то, перед Ангелом Дева. Правда, ещё не прописана.
- Это Благовещение. Ангел благую весть Деве Ма-
рии принёс, что быть Ей - Богородицей. У нас Благо-
вещенский храм. Кстати, - он оживился, - как инте-
77
ресно получается - Благовещение 7 апреля, у тебя
именины восьмого. Так что, хочешь не хочешь, а ты
под надёжным покровом Матери Божией.
- Хочу, - неожиданно для себя сказала Лариса. И
уж совсем не собиралась, а спросила: - А у вас ника-
кой работы для меня нет? Я могу полы мыть.
- Нет, - вздохнул Владимир, - у нас храм малень-
кий, батюшка старенький, народу немного. Вот если
бы ты бухгалтером была! У нас прямо беда - надо в
епархию годовой отчёт сдавать, а кто умеет? Я с тру-
дом до десяти считаю, - он хохотнул, - бабули мест-
ные - сама понимаешь... Беда.
- Я бухгалтер, - тихо сказала Лариса, - я несколь-
ко лет в турфирме проработала главным бухгалтером.
Владимир перекрестился и так лучезарно улыбнул-
ся, что хоть зажмуривайся.
- Вот Бог послал! Ну, чайка залетела! Батюшка, ви-
дать, помолился хорошо. И что, правда, ты бухгалтер?
- Правда, - заторопилась Лариса, - я отчёт вам в
два счёта сделаю. Надо только вникнуть. Мне и денег
не надо, только бы было где жить.
- Это как батюшка благословит. Завтра с утра сра-
зу к нему. Скажем, вымолил ты, батюшка, себе бухгал-
тера.
Наутро у Ларисы было всё. Стол для работы в той
же мастерской, где Владимир по ночам писал иконы,
гарантированная, два раза в день, трапеза, ночлег.
Жиденькую подушку принёс из дома Владимир, два
тулупа по его инструкции: один под себя, другим -
накрывайся.
78
Как жадно она работала! Не то, что забыла, кто она
и что с ней, а только думы эти отодвинулись, будто си-
лу потеряли, как спущенный воздушный шарик, был
крепенький, упругий, а тут вдруг сник, стал неинте-
ресный.
Работа была сделана в срок. Владимир повёз отчёт
в епархию. Вернулся с улыбкой до ушей:
- С первого раза приняли! Удивились, где такого
профессионала нашли. А я им - чайка прямо в наш
храм залетела, с бухгалтерским образованием.
Конечно, радость - отчёт приняли. Но теперь-то ку-
да? Батюшка знал, что у Ларисы нет паспорта, «ушла
от мужа в чём была, без паспорта, возвращаться пока
не могу, а есть-пить надо». Стали думать. Одна прихо-
жанка работала в местной автоколонне, по просьбе ба-
тюшки навела справки, и Ларису взяли на целых три
месяца диспетчером, так как диспетчер после серьёз-
ной операции на больничном, надолго... Только пора-
довалась, что есть работа - стало негде жить. Обжитая
и уже полюбившаяся Ларисе каморка понадобилась
под склад стройматериалов, батюшка задумал ремонт
колокольни, а куда прятать банки с краской, мешки с
цементом? Не спрячешь - вмиг украдут. Володя стал
искать для Ларисы постой. Но - безуспешно, то доро-
го, то - опасно. Думали, гадали, батюшка вздыхал,
вздыхал, а потом пристальным взглядом всмотрелся в
Ларисины уставшие глаза и сказал:
- Есть мысль. Но не знаю, согласишься ли... Уж
больно это не для тебя. Хотя, с другой стороны, луч-
ше, чем на улице. Пошли...
79
Они вышли из храма, пересекли церковный двор,
обогнули густые заросли шиповника и по узкой тро-
почке пришли... на кладбище. Главный вход был с дру-
гой стороны, а они через дырку в заборе проникли на
территорию и по ухоженной аллейке направились к
полуразвалившейся кладбищенской сторожке. Ба-
тюшка шёл и поглядывал на Ларису, которая ничего
не понимала. Ей было и любопытно, и страшно, но она
уже давно, с тех пор как в бегах, приучила себя не за-
давать лишних вопросов.
- Эта сторожка наша, церковная, к нашему храму
приписана, но ремонтировать её денег нет, еле-еле на
колокольню наскребли. Жить здесь нельзя. Продува-
ет, полы прогнили, крыша течёт...
Она остановилась перед развалюхой, на которую
без слёз не взглянешь.
- Но если жить здесь нельзя, а больше негде, то -
можно попробовать. Тем более сейчас лето: печка, а
значит, и дрова - без надобности. Половицы не все
прогнили, есть парочка крепеньких, будешь по ним
вытанцовывать, как балерина, - отец Михаил пытался
пошутить, потому что понимал, что сейчас пережива-
ет Лариса.
А у неё сжалось сердце. От ужаса.
- Здесь страшно... - пролепетала она, - я боюсь,
батюшка.
- А ты подумай. Зачем горячку пороть? Вот посиди
у сторожки и - подумай. А мне пора - строители ждут.
Если надумаешь - придёшь, скажешь. Попросим Воло-
дю, чтобы он замок приладил, а то как без замка...
80
Отец Михаил ушёл. А она осталась стоять перед
жалкой развалюхой, напоминавшей давно отживше-
го свой век покойника, которого привезли сюда на
кладбище, но почему-то забыли похоронить. Лариса
робко обошла развалюху. Примяла ногами почти в
рост крапиву, пробралась к трухлявой ступеньке.
Зло пнула её ногой и ойкнула. Испуганная крыса,
мелькнув лысым хвостом, метнулась из-под ступень-
ки в крапивные заросли. Но далеко не побежала.
Схоронившись под крапивным листом, недобро по-
глядывала на Ларису. «Вместе будем жить, под од-
ной крышей. Ты и я, - мысли забились, заторопились
на волю из уставшей сдерживать их головы. - Ты,
крыса, и я, чайка! Залетевшая на это кладбище из те-
перь уже нереальной жизни далекого, как сон, бла-
гополучного города». Она ненавидела эту халупу,
которая будто чувствовала ненависть и испуганно
загораживалась от неё высокими крапивными зарос-
лями. Ненавидела, потому что хорошо понимала,
что, думай не думай, а ей придётся здесь жить. «Нет,
не жить, - замелькали в панике мысли, - не жить, а
пожить немножко, пересидеть. Она будет работать,
она снимет комнату, пока, пока, ненадолго...» Она
прошла вперёд по аллее, нашла лавочку перед справ-
ной могилкой, буквально рухнула на неё без сил и да-
ла волю слезам. Редкие посетители не обращали на
неё никакого внимания, экая диковина - плачущий
на кладбище человек.
А само кладбище веселилось напропалую. Оно ще-
бетало птичьими трелями, искрилось солнечными
81
бликами, пестрило цветами и дышало радостным и
щедрым ароматом лета, которое, с трудом загнав себя
во временные рамки, с опаской поглядывая на слиш-
ком быстро мелькающие календарные листки, берёт
от жизни всё.
Лариса успокоилась. Плач всегда заканчивается
одинаково - усталостью и слегка облегчённым серд-
цем. Уже без прежнего ужаса взглянула она на клад-
бищенскую сторожку и направилась в храм - согла-
шаться на новое место своего временного постоя.
Володя разогнал крыс, заколотил наглухо один
совсем уже рассыпавшийся оконный проём, соору-
дил временную электрическую проводку (не дай Бог,
пожарники засекут, оштрафуют батюшку!), вместо
трухлявой ступеньки поставил небольшой чурбачок,
принёс всё те же два тулупа (один сверху, другой
под себя).
- Живи, сестра. Если что - обращайся.
За работу Лариса держится: не опаздывает,
праздные разговоры не ведёт, на заигрывания води-
телей внимания не обращает. Вот уже летняя Казан-
ская подоспела. Она хорошо запомнила, что в тот
день, когда ушла в бега, была Казанская. Старушка в
троллейбусе её поздравила, а вечером они с Надь-
кой-одноклассницей выпили за праздник. Уже боль-
ше двух лет в розыске. Интересно, вспоминает её
кто-нибудь? Вадим? Славик? Гудвинские обыватели?
Наверное, вспоминают. Вадим обид не терпит, до
сих пор, наверное, не может успокоиться, как она
его приложила в электричке, когда ехали от бабы
82
Стеши. Славик... Тот, конечно, тоже не забыл, но
вспоминает воровски, как воровски ходил к ней и во-
ровски давал обещания. А Нина? Что у неё с лицом?
Перед судом ей собирались делать пластическую
операцию. Шрам от губы до шеи оказался глубоким.
Следователь предупредила, что Лариса, скорее все-
го, будет выплачивать Нине приличную сумму на
операцию. Впервые в душе едва заметно шевельну-
лась жалость к Нине. Ей не позавидуешь. Молодая, а
такой дефект. А что если Славик бросит её с Даш-
кой? Ведь он красавец.... Господи, как опасно жить
на свете! Стоило Ларисе тогда сдержаться - не было
бы этой трагедии, всё бы обошлось. Славик вернулся
бы к Нине - у них ребёнок, ему надо было возвра-
щаться. А она к Вадиму? Нет, вряд ли. Вадим вызы-
вал у неё раздражение своей грубостью, неотёсан-
ностью на фоне приятного во всех отношениях
Славика. Но ведь исчез бы из её жизни Славик, и не
было бы фона. Ведь она, живя с Вадимом до Слави-
ка, вполне неплохо себя чувствовала. Ссорились, но
ведь мирились. А она бойко принялась вить новое се-
мейное гнездо. Всё спланировала, всё обдумала - и
за Вадима, и за Славика, и за себя. А если бы у неё
был ребёнок?! Куда бы она сейчас с ним по людям,
без документов? А если бы её посадили? Ребёнок
преступницы, осуждённой - забрали бы в детдом.
Она в тюрьме, ребёнок в детдоме. Хорошо, что не
дал Бог детей.
83
Конечно, водители к ней приставали. Она (хватит
ей своих приключений) держалась с ними вежливо, но
строго. Пожилые, те звали дочкой, молодые совсем -
Ларисой Васильевной, а ровесники - кто как. Кто сол-
нышком, кто королевой (а ведь не знали, что она Ко-
ролькова, фамилию Лариса себе выбрала Мухина, как
у бабы Стеши). А один черноглазый холостой весель-
чак звал её Ларчик. Он не приставал. Он носил ей шо-
коладки. Сначала «Алёнку».
- Забери. Я «Алёнку» не люблю.
Тогда - «Вдохновение».
- Николай, не надо, не трать деньги.
Тогда - «Молочный пористый».
- Я же сказала, Николай, не возьму, не носи.
А он всё нёс. Складывал шоколадки стопочкой на её
столе. Водители посмеивались. А он нёс. Сломался на
«Ореховом рае».
- Послушай, что ты из себя строишь? Будь попро-
ще, а то губы поджимаешь, как кисейная барышня. Зла
не хватает.
Ларисе Николай не нравился. Несмотря на вырази-
тельные карие глаза, был он некрасив. Нос картош-
кой, уши слегка торчат. Голос какой-то несолидный,
как у старшеклассника, да и росточку невеликого. Не-
казистый. Но она решила не портить с ним отношения,
отшучивалась:
- Говоришь, зла не хватает? Хочешь, взаймы дам? У
меня этого зла... Мало не покажется.
84
- Ларчик, по-хорошему прошу, возьми шоколадки.
А зла твоего не возьму, я на отдачу плохой, отдать за-
буду-
Посмеялись. Лариса шоколадки взяла. Действи-
тельно, как-то неудобно, лежат бесхозные.
Николай принёс цветы. Маленький букетик ланды-
шей. Принёс до прихода Ларисы. Но догадаться было
нетрудно.
- Опять? - спросила Лариса разгневанно-шутли-
вым тоном. Но цветы взяла. Конечно, ей было приятно
внимание Николая. Какой женщине это неприятно?
Тем более той, у которой страх перед будущим и тос-
ка неизбывная давно уже в надёжных паутинках.
Вечерами Лариса возвращалась в свою кладбищен-
скую каморку. Она свыклась с мыслью, что живёт на
кладбище. Ей ли перебирать? В каморке есть свет, а
это значит - чай или сваренные на скорую руку пель-
мени. Есть старый диван, на котором просто блажен-
ство вытянуться после работы. Есть кружка и две та-
релки и даже, что уже совсем по-богатому, маленький
радиоприёмник. Она принесла ландыши домой и по
кладбищенской каморке поплыл пронизанный ожида-
нием счастья аромат.
Иногда, нечасто, она заходила в храм. Как-то не-
спокойно ей там стоялось, всегда уходила рано. Вла-
димир непременно раскланивался с ней, она с ним. А
вот отца Михаила избегала, потому что боялась сло-
ва «исповедь». Теперь ей казалось странным, как
могла она тогда согласиться на уговоры блаженной
Анны? Она заходила в храм из благодарности к отцу
85
Михаилу и Владимиру, что они её приютили на клад-
бище.
Как-то Николай предложил её проводить.
- Вот ещё, - стала она возмущаться, - я тебе, Нико-
лай, сто раз говорила, отстань от меня, отстань, пони-
маешь, что ты привязался?
- Не груби, Ларчик, я ведь без всякого, я по-дру-
жески. Знаю, что ты живёшь одна, а женщине одной
всегда нужна помощь. Ты где живёшь-то?
Сдвинув брови, Лариса пригрозила:
- Отстань по-хорошему, будет хуже.
Шла и гневалась так, что щёки пылали. Проводит
он её, видите ли! Узнает, где я живу, и пойдёт новость
по автоколонне: а наша диспетчерша бомжиха, живёт
на кладбище... Станут любопытствовать. А тут и мили-
ция. Всё. Поведут по этапу. Взялся на мою голову этот
Николай! Шоколадочки, цветочки, а я-то дура. Ну
учёная уже, так нет. Дошутилась. Завтра я ему ска-
жу... А не отстанет, пожалуюсь начальнику колонны.
А у самого кладбища Николай её догнал:
- Ну ты и ястребок! За тобой не угонишься. Ты что,
правда на кладбище живёшь? Мне сказали, я не пове-
рил! Что, говорю, вы несёте, Ларчик - и на кладбище...
Она растерянно и жалко на него смотрела. Про-
молвила:
- Не на кладбище, а при храме...
Они гуляли вдоль могил, пока совсем не стемне-
ло. Николай рассказал, что он три года назад похо-
ронил жену. Заболела сразу, упал гемоглобин, еле
ноги таскала. Сгорела как свечка - рак. Хорошо,
86
детьми не успели обзавестись. Запил. Один, неухо-
женный, свет был не мил. Начал вещи из дома
потаскивать, продавал и - на водку. Женщины поя-
вились, ну все как одна - хитрые. Только его, Нико-
лаева, квартира у них на уме. Неделю походят - же-
нись, прописывай.
- А я вижу - пустая, ну как пробка пустая! Утром я
её пропишу, а она к вечеру на раздел подаст. Ох, и по-
гонял я их, жён этих. Лучше одному, чем с такими.
- А сейчас как насчёт выпивки?
- Завязал. Меня в автоколонну с уговором взяли -
ни-ни. Знаешь, Ларчик, уже не тянет, - помолчал, по-
том посмотрел на Ларису смущённо, - а можно я тебе
могилу жены покажу? Недалеко, вон на той аллее
справа.
Могила была ухоженная. С фотокарточки смотре-
ла простецкая, явно деревенская девушка. Кожемяки-
на Валентина Савельевна.
- Мы хорошо жили. Я прилично зарабатывал. Она
шила - хватало. Жить бы да радоваться. А в один час
всё переменилось.
- И у меня всё в один час, - тихо сказала Лариса. -
Тоже всё было и тоже - ничего.
Помолчали. Вдруг Лариса неожиданно для себя
предложила:
- А хочешь, я буду к ней приходить? Цветы полить,
прополоть. Мне нетрудно.
Николай засветился счастьем как ребёнок. Его ка-
рие глазищи выплеснули на Ларису такую благодар-
ность, что она смутилась.
87
- Мне нетрудно, - повторила ещё раз.
Николай проводил Ларису до каморки. Она просто,
без всякой задней мысли, предложила:
- Заходи. Чаю попьёшь и поедешь.
Зашёл, удивился. Присвистнул даже:
- Ничего себе! Да ты просто бомжиха, у тебя даже
одеяла нет?!
- Сейчас лето, тепло...
Не дожидаясь расспросов, Лариса поторопилась
рассказать Николаю, что ушла от мужа. Квартира
его, вот и осталась без угла. Рассказала, что работала
бухгалтером, но почему-то скрыла, что главным. А
вот что жила в Самаре, не скрыла.
Он ушёл, а она легла на колючий тулуп и очень быст-
ро заснула. Так быстро засыпают, когда отпускает.
На следующий день Николай явился на работу с
тяжелющей спортивной сумкой.
- Это тебе, Ларчик, постельное бельё, два комплек-
та. Не новые, но без дырок - проверял. Одеяло. У ме-
ня два, а дедушка Ленин делиться велел. А это две
кастрюли, сковородка, а то всё чай да чай, желудок
испортишь, потом намучаешься. И ещё... - Николай
смущённо заморгал тёмными ресницами, - я тебе,
Ларчик, принёс, только ты не ругайся, принёс... сапо-
ги Валентинины, новые, ненадёванные, она не успела...
Кожа натуральная, мягкая, может поносишь?
Николай виновато заглядывал ей в глаза. У Ларисы
запершило в горле:
- Ну что ты? Зачем? - слова дежурные, неискрен-
ние.
88
И искренне, тихо,благодарно:
- Спасибо тебе.
Николай приходил часто. Они обязательно посе-
щали могилку Валентины, потом гуляли по кладбищу.
Несколько раз заходили в храм. Стояли почти у двери,
но батюшка и Владимир их видели.
Теперь Николай баловал Ларису не шоколадками, а
покупал ей продукты. То молока принесёт, то картош-
ки, а тут как-то блинов принёс:
- Сам напёк. Поешь вечером.
Вечером в каморке они ели блины вместе. Поздно
стал задерживаться Николай, уже ночью уходил он от
Ларисы, а на следующий день являлся снова. Пока од-
нажды не пришёл Владимир. Он сообщил, не глядя в
глаза, строгим голосом, что она ведёт себя не долж-
ным образом, и батюшка благословил её из каморки
съезжать.
- Куда? - ахнула Лариса.
- Не знаю, только сама пойми, сторожка при хра-
ме, а ты... мужчин водишь. Люди видят, смущаются.
В общем - собирайся. Помогли тебе на первых порах,
больше держать не можем.
Не успела Лариса выплакаться как следует, при-
шёл Николай. С мороженым. Выслушал, да и рукой
махнул:
- Хватит. Собирайся. Ко мне переедешь.
Лариса испуганно на него смотрела. А он перевязал
плотной бечёвкой одеяло, собрал кастрюли, сково-
родку, Валентинины сапоги:
- Знал бы, не носил туда-сюда. Ну, пошли что ли?
89
Они пошли. И стала Лариса гражданской женой
Николая Кожемякина. Без любви, без особого сердеч-
ного расположения, больше - по благодарности и жа-
лости. Мужики в колонне их подкалывали, но вскоре
угомонились.
Началась для Ларисы забытая семейная жизнь. Она
провожала Николая на работу, кормила завтраком,
потом бежала сама. Вечером стирала, убирала - всё
как у всех. Николай заботился о Ларисе нежно и тре-
петно. Приносил продукты, помогал по хозяйству.
Его маленькая однокомнатная квартирка была неухо-
жена и Лариса, истосковавшись по своему углу, при-
нялась наводить порядок. Поменяла шторы на кухне,
обновила клеёнку, завела цветы.
- Я на тебя, Ларчик, сразу глаз положил, - рассуж-
дал Николай, - и знаешь почему? Ты домоседка. С ра-
боты домой, из дома на работу. Ни разу не видел тебя с
подругами. Всё одна. Ни по каким кафе не шастаешь...
«Эх, знал бы ты, дорогой Николай, что никакая я не
домоседка. А домой тороплюсь, потому что боюсь ми-
лиции. Эх, знал бы ты всё, убил бы меня, непутёвую,
жалкую уголовницу». Ей очень было жаль Николая.
Схоронив жену и намаявшись без женской заботы, он
опять влип. Да ещё как. Лариса понимала, что запуты-
вается всё больше, а теперь ещё и хорошего человека
губит. Но - день за днём, день за днём...
Пришло время, Николай стал настаивать:
- Давай распишемся. Чтобы всё как у людей.
90
- Хорошо, хорошо, давай, но попозже, куда торо-
питься?
А сама стала придумывать, как объяснить, что у неё
нет паспорта. Придумала. Встретила его вечером в
«расстроенных чувствах»:
- У меня украли сумку. Наверное, думали, что там
деньги, а там был паспорт.
- Не раскисай, - успокоил Николай. - Подбросят,
зачем им твой паспорт. Передадут в милицию, схо-
дишь - заберёшь.
Лариса усмехнулась - подбросят, как же. Но офи-
циальная регистрация брака отложилась на неопреде-
лённое время. Лариса по-прежнему никуда не ходила.
Вот уж действительно, домоседка. Только иногда в
церковь. Но не в ту, кладбищенскую, а в другую, неда-
леко от дома. В ту обида не пускала. Как могли они -
и батюшка, и Владимир, Ларису оклеветать? Ведь Ни-
колай там, в каморке, ни разу ничего лишнего себе не
позволил. А они! Ещё говорят, осуждать нельзя, а са-
ми? В этой церкви её никто не знал. Она стояла себе
тихонечко, думала, иногда могла всплакнуть. Это бы-
ло единственное место, где она чувствовала себя более
менее спокойно. Николай охотно с ней ходил. Правда,
стоять ему было трудно, он переминался с ноги на но-
гу, а потом, не выдержав, выходил на улицу курить.
Время шло, паспорт «не подбрасывали».
- Не надо торопиться, - настаивала Лариса.
- Надо, Ларчик, надо. Слышала, батюшка в церкви
говорил, что сожительство грех? Значит, мы с тобой
грешники.
91
Вот и лето прошло, и дожди зарядили. Николай и
Лариса так и жили себе, незаметно. Лариса успокои-
лась и совсем не думала о будущем. И вот тут-то оно,
это будущее заявило о себе во весь голос. На крик. Ла-
риса почувствовала, что беременна. Не может быть -
отмахивалась поначалу. Но утренняя, подозрительно
постоянная тошнота убеждала - может. Уже есть.
Сказать, что Лариса испугалась, значит не сказать ни-
чего. Она похолодела от ужаса. Этот ужас, соседствуя
с обязательными дневными заботами, к ночи стано-
вился собственником её сердца и разума. И делал с ни-
ми что хотел. Рисовались картины одна страшнее
другой. Нет уж, увольте, мне ребёнок не нужен. Нико-
лай ей не муж, она его вовсе не любит, прибилась не от
хорошей жизни. Да, он надёжный, заботливый, но раз-
ве можно приказать сердцу? Что делать? Главное,
чтобы Николай не узнал. Буду скрывать, врать, выкру-
чиваться, главное, чтобы не узнал. Потому что если
узнает - беда. А сама день ото дня зеленела. Токсикоз
выворачивал из неё всё, она не могла без омерзения
смотреть на пищу, особенно на мясо - бр-бр-р.
- Ты чего, Ларчик? - беспокоился Николай.
- Нездоровится, - шептала измученно.
- Останься дома, я договорюсь на работе.
Лежала, смотрела в потолок полными ужаса глаза-
ми. Вот ведь как премудро всё устроено. Годы жизни
с Вадимом были сплошным ожиданием ребёнка. Сна-
чала спокойным, но чем дальше жили - паническим.
Почему все вокруг рожают, а я нет? Со Славиком она
просто жаждала ребёнка. Он представлялся прочной
92
верёвочкой, которой можно было удержать любимо-
го рядом. Она ждала, высчитывала по календарю -
всё тщетно. И вот теперь, когда ребёнка никто не
ждёт, когда он не нужен, он пробивается к жизни
всерьёз и настырно. Куда она с ним? В тюрьму? Или в
новые бега, оставив Николая у разбитого корыта?
Ведь ещё не родился, а уже несчастный. Страшная в
своей правде мысль ужаснула. Её ребёнок обречён!
Будет он жить или не будет - всё равно обречён. По-
тому что мать, то есть она, Лариса, уже одарила его
богатым наследством, уже задала ему программу, в
которой не предусмотрено счастье. Так лучше изба-
виться от него. Ларису опять стало выворачивать,
будто её ребёнок, ужаснувшись от вынесенного ма-
терью приговора, стал взывать о помощи и умолять о
пощаде. Лариса знала также, что если она избавится
от ребёнка, то никогда (!) себе этого не простит. А ес-
ли родит - не простит тоже. Да и как она родит, бег-
лянка, без роду и племени, даже в консультацию не
пойдёшь без паспорта, а начнёт новый оформлять, по
компьютеру её быстро вычислят, и - поведут. Бере-
менную! В зону! В зону... И хлопнет по её ребёнку пе-
чать на всю жизнь - мать судимая, покушение на
жизнь, тяжкие телесные повреждения. Теперь её не-
сладкая, да что там - мучительная жизнь без него ка-
залась ей вполне сносной. Одна терпела и мучилась
по собственной дури. Теперь - с ним, который ещё не
родился, а уже несчастный.
Пришёл Николай. Тихонечко, на цыпочках прошёл
на кухню. Зазвенела посуда. Голодный, а у неё хоть по
93
сусекам скреби. Встать приготовить? Нет, не буду, не
хочу, нет сил. Николай заглянул, сел на краешек кро-
вати:
- Ларчик, - его карие, чуть навыкате глаза, смотре-
ли торжественно и смущённо, - я сегодня мужикам
говорю: “Лариска приболела, третий день выворачи-
вает”, а они ржут. Говорят: “Пусть к гинекологу идёт,
он микстуру пропишет.” Ларчик, может и правда у нас
это... ребёнок будет?
- Правда, Коля, правда! - Лариса вцепилась в рукав
Николая, губу закусила, слёзы ручьём, - у нас ребё-
нок будет! Но только, только я не хочу, понимаешь, не
хочу!
У неё началась истерика. Её колотило. Стучали зу-
бы. Николай заметался по квартире, накапал сердеч-
ного, но она не могла сделать даже несколько глотков.
Он силком разжал её губы и влил лекарство. Взял за
руку и держал крепко-крепко. Затихала она долго.
Вот уже совсем, кажется, успокоилась, а потом с но-
вой силой... Рыданья душили Ларису, она, вцепившись
в руку Николая, повторяла:
- Не хочу! Не хочу!
Потом затихла, заснула. А когда проснулась, Ни-
колай так и сидел рядом, так и держал её руку в своей:
- Ну что ты? Что тебя понесло? Одна с ребёнком
не останешься, я тебя давно прошу - давай распи-
шемся. А ты всё - паспорт, паспорт, дался тебе этот
паспорт. Ты только представь - у нас с тобой будет
ребёнок! Мальчик. Но и девочка пойдёт. Тут уж как
получится.
94
Лариса вновь закусила губу, чтобы не расплакать-
ся. Но слёз уже не было. Была усталость и какое-то
равнодушное спокойствие. И она поняла: сейчас или -
никогда. Сейчас:
- Коля, я не могу родить ребёнка. Я в бегах. Меня
ищут.
- Чего?! - брови Николая взметнулись вверх.
'к'к'к
Рассказывала не торопясь, с подробностями. Как
пересказывала фильм, отстранённо. Долго-долго. До
первого своего честного утра.
Николай молчал, сидел насупившись. Иногда делал
ей знак, - помолчи, - и выходил на балкон курить.
Возвращался, кивал, - продолжай.
Заснули они уже днём. А когда Лариса проснулась,
Николая не было. Пришёл ночью - пьяный. Она испу-
галась, за два года совместной жизни она его пьяным
не видела. С отёкшим лицом, ввалившимися глазами, в
мятой рубашке, он плюхнулся в кресло и через мину-
ту захрапел.
Она сняла с него стоптанные кроссовки, расстегну-
ла рубашку. Села напротив. «От ребёнка я избав-
люсь, это точно. Найду частного врача, ему паспорт
не нужен, всё сделают быстро. Деньги... Я же знаю,
где лежат наши с Николаем деньги. Возьму и всё. А
потом уйду. Куда? На кладбище в сторожку уже не
пустят. Опять сяду в первый попавшийся поезд и по-
еду куда глаза глядят. Найду какой-нибудь храм,
попрошусь в сторожа или у подсвечника стоять. За
95
кусок хлеба и стакан чая. Николай переживёт. Ко-
нечно, он не простит, ведь два года, как змея подко-
лодная, сидела она, пригревшись, на его шее. Теперь
он знает всё. Скрывать больше нечего. Теперь я чест-
ная. Но только легче что-то не становится, как обе-
щано мне было. Правда, говорили про исповедь, но
какая, в сущности, разница?» - размышляла она.
Николай проснулся. Она мыла посуду на кухне, он
вошёл и встал в дверях. Опухший, несчастный, лопо-
ухий.
- Значит, так. Завтра пойдёшь в милицию. Сдавать-
ся. И рожать будешь. В зоне. Я узнавал, там можно.
Ребёнка себе заберу, пока ты там. Вернёшься - поже-
нимся.
Ушёл. Вернулся опять вечером, и опять - пьяный.
Опять плюхнулся в чём был в кресло, и опять она стас-
кивала с него кроссовки. Протрезвев, повторил стро-
го:
- Я сказал - завтра пойдёшь в милицию. Не пой-
дёшь, я сам.
Вот чего она больше всего боялась. Пока Николай
ничего не знал, он никак не мог навредить Ларисе. Те-
перь, когда знает всё, может.
- Только попробуй!
- И пробовать нечего, пойду и всё расскажу.
Утром Николай ушёл, она заметалась по квартире
как загнанный зверь. Её то выворачивало, то немного
отпускало, то начинали душить слёзы, то подкатывала
злость. Пусть только попробует! Дура, вот дура-то,
рассказала сама, никто не просил. Теперь возьмёт и
96
приведёт милицию, он настроен решительно. Вспом-
нила, каким серым, истерзанным было у Николая ли-
цо. С горя пил. С отчаянья. А вдруг запьёт по-чёрному,
ведь говорил, что раньше пил. Он сорвался из-за меня,
я, я одна во всём виновата. Да что я за человек такой?
Приношу людям только несчастья. Зачем я живу? И
вдруг - простая и спасительная мысль, откуда-то из
глубины, из подкорки: «Не живи...»
Лариса в удивлении к себе прислушалась.
«Не жить? А как же? А вот так. Не живи, никто не
заставляет».
Ведь действительно, как просто - не жить. Ничего
не чувствовать, ни о чём не думать. Никому не созда-
вать проблем. Уйти и всё - раз и навсегда, пусть ищут.
А ребёнок? Ну и ребёнок с ней - в никуда. Наверное,
это не так и страшно. Потерпеть чуть-чуть и - всё.
Пусть идёт тогда Николай куда хочет и куда хочет за-
являет.
Она решительно встала. Деловая, конкретная
мысль: писать записку или нет? Не писать. Что она
напишет Коле кроме того, что испортила ему жизнь
и очень в этом раскаивается. А может всё-таки на-
писать? С неё не убудет, а ему хоть маленькое уте-
шение. Она по-деловому разорвала тетрадный лис-
ток пополам. «Прости меня, Коля, я тебя очень
люблю, но так будет лучше. Твой Ларчик». Нет,
твой Ларчик - сентиментально. Лучше просто - Ла-
риса. Слова «я тебя очень люблю» - подарок Нико-
лаю. Он-то её подарками баловал, а ему от неё -
только эти слова.
97
Взяла нож и пошла в ванную. Её резко затошнило,
стало рвать. Ребёнок протестовал, рвался в жизнь, он
не хотел в никуда. Неожиданно для себя самой она пе-
рекрестилась. И, склонившись над ванной, - полосну-
ла по руке. Но нож, оставив красную вмятину на за-
пястье, кожу не разрезал. Она зажмурилась и полос-
нула сильнее. Сердце громко стучало, стало трудно
дышать. И - опять лишь вмятина, параллельно первой.
Силы покидали Ларису. Побледнев как полотно, она
полоснула по руке третий раз. Нож не резал! «А ведь
острый, острый, - билась под виском мысль. - Вчера
Коля колбасу резал, тоненько так, ровненько». Совер-
шенно обезумев от страха, она стала пилить руку.
Просочилось немного крови, стало больно.
И тут в ванную ворвался Николай. Бледный, с тря-
сущимися губами. Он вырвал у Ларисы нож и в недо-
умении смотрел на её руки. Маленькая царапина... Он
понял - успел. И, потеряв над собой контроль, стал
бить Ларису. Хлестал её по лицу, матерился, бил наот-
машь. Обзывал площадно. Голова Ларисы беспомощ-
но моталась, ноги подкосились, и она без чувств рух-
нула на холодный кафель.
Очнулась в постели. Николай курил на балконе. Всё
вспомнила, но не было на эмоции сил. Полежала с
закрытыми глазами, припоминая... Николай сел ря-
дом. Молчали. Пауза затягивалась.
- Пить хочешь? - спросил Николай тихо.
- Хочу, - слабо улыбнулась Лариса. - Записку мою
читал?
- Грамотный.
98
Помолчали. Опять замутило. Лариса вспомнила,
что не одна, что там, под сердцем, он, крошечный и
настырный её комочек.
Он жив! Он остался жив... почему-то. Теперь уже у
неё нет шансов забрать его в никуда. Права нет. Пусть
всё будет, как будет. Теперь - только жить. Уйти -
уже не уйдёшь. Пробовала.
Удивительно тихо было на сердце. Удивительно тихо.
- Ты красивая, - сказал Николай и привычно зна-
комо улыбнулся, - вот только на головку больная, а
так ничего.
- А вдруг наш сын будет как ты лопоухий, - не ос-
талась в долгу Лариса.
- Пусть. Лишь бы не дурак как ты.
Он взял её руку, поцеловал. Лариса поняла, что он
ждёт от неё главных слов, без которых будущая их
жизнь смысла не имеет. Голос дрогнул только на сло-
ве «Коля»:
- Коля, я согласна. Я позвоню в милицию.
Он смотрел на неё с жалостью и благодарностью.
- Лежи пока. Успеешь.
Ещё целых три дня они были вместе. Лариса пере-
стирала бельё, наварила большую кастрюлю борща -
на первое время Николаю хватит. Она перегладила
груду Колиных рубашек и развесила их на плечиках.
Тошнить её стало меньше, и она охотно бегала по
квартире, торопилась...
- Вот теперь, кажется, всё.
Но как всё-таки тяжело набрать номер. Николай
видел, что Лариса медлит, мучается.
99
- Можно, я сам?
Лариса благодарно кивнула.
Николай выкурил на балконе сигарету. И - набрал
номер милиции.
Трепещет, колышется на верёвке настиранное
бельё. Колготки, майки, пижамы, да ещё какие ко-
кетливые, да ещё какие пёстрые, платки, трусы -
всё, что необходимо для жизни. Бельё висит плотно
и всё равно занимает большое пространство зоны
между клубом и невысоким, в два этажа помещени-
ем третьего отряда. Я тороплюсь на встречу с Лари-
сой. Меня сопровождает, так положено, сотрудник
колонии, молодая женщина в камуфляжной форме.
Встреча назначена на час.
Её привели вовремя. И я не опоздала.
- Осуждённая Королькова, - представляется она.
На меня смотрит белокурая, с открытым лицом жен-
щина. Густая прядь волос закрывает лоб, и она при-
вычным движением руки её откидывает.
С Ларисой легко говорить. Пытаюсь понять - поче-
му легко, но пока не понимаю. В зоне она второй год.
- А ребёнок?
- Валюшка со мной. Я здесь рожала, у нас в Самаре
для таких как я специальный роддом есть. Меня туда
отвезли, родила - и опять сюда. Теперь мы рядышком.
Я в зоне, а Валюшка в доме матери и ребёнка, по-зеко-
вски - ДМР.
- Видите её часто?
100
- Теперь реже. Когда кормила - часто, каждые три
часа. Сейчас моя Валька уже большая, грудь не берёт.
- А почему назвали Валентина?
- Чтобы мужу приятное сделать. У него ведь первая
жена Валентина, она умерла.
- Лариса, как живётся вам тут, в зоне?
- Да как живётся? Считаем дни, а они так медленно
идут...
- Долго ещё?
- Долго. Мне восемь лет дали. Второй год сижу,
считайте.
- Прошлую жизнь вспоминаете?
- Понимаете, я многое в своей жизни успела. Это
мало кому удаётся, а мне удалось. Я умудрилась пре-
ступить все заповеди Божии. Все. Не убий, не прелю-
бодействуй, не пожелай жены искреннего своего...
Ведь слово «преступник» от слова «преступить». Я -
преступила. И хотела уйти из жизни, чтобы ни за что
не отвечать. Не получилось. Не попустил Господь
безответственности. Чудом оставил меня.
- Чудом?
- Мне уже потом, я в зоне была, Коля рассказал.
Ведь я в церковь ходила не по вере, по малодушию.
Там скрываться легче. А Коля подумал, - вот какая
женщина набожная, дома сидит, никуда не ходит,
только в храм. Завидная жена. Он ошибался, но ведь
из-за того, что ошибался, сам в храм пришёл. Не хотел
от меня отставать. Тогда, когда я чёрное дело задума-
ла, он ведь в храм пошёл, не знал, что со мной делать,
растерялся. Стоит у иконы, молиться толком не умеет,
101
больше по сторонам смотрит. Вдруг видит, под ногами
ножичек валяется, маленький такой, складной. Отку-
да? А у самого сердце аж захолонуло. Почувствовал
беду... Ноги будто сами домой понесли. Дверь закры-
та с той стороны. Саданул по двери. Он, хоть и рос-
точком не вышел, а сильный. Выбил дверь. Я в ванной...
А нож не режет! Николай его накануне точил, пред-
ставляете? Острый, наточенный нож, а не режет. Вот
потому и говорю - чудом меня Господь жить оставил.
- Лариса, а что вы знаете о Вадиме, о Славике?
- Вадим, говорят, спился. Из-за меня. И это мой
грех. Приезжал в прошлом году, просил свидания.
Совсем плох. Знаете, зачем приезжал? Требовал долг
ему вернуть, пятьсот рублей. Совсем опустился. Мне
теперь этот грех вымаливать да вымаливать. Одна ра-
дость - времени много.
- А Славик?
- Честно скажу - не знаю. Ничего о нём не слыша-
ла. Писем от него не получала, но деньги я исправно
плачу, у меня все квитанции есть. Возмещение мораль-
ного ущерба. Наверное, у него всё хорошо, так мне ка-
жется.
- И всё-таки, Лариса, лучшие годы в тюрьме, моло-
дая, полная сил. Наверное, бывает, и отчаянье подсту-
пает?
- Какое отчаянье? Отчаянье было, когда я в бегах
по России моталась. А насчёт того, что лучшие годы...
Я вам сейчас одну фразу скажу, но вы в неё не повери-
те. А я скажу правду: лучшие годы у меня уже нача-
лись. Здесь, в зоне...
102
- Не понимаю.
- Я искупаю здесь свою вину. Перед всеми. Перед
Богом - главное. Заслужила - получи. А я заслужила.
- Вы так говорите, будто радуетесь. Какие уж в зо-
не радости?..
- А хотите, я расскажу про самый мой радостный
день? 23 февраля. Крестины моей Валюшки. В нашем
тюремном храме. Такая благодать была, не передать.
Крёстная - Ольга Коробова из третьего отряда. И
опять чудо! Батюшка имя спрашивает, говорю - Ва-
лентина. Он даже руками всплеснул. Сегодня как раз
память мученицы Валентины!
- Настрадались вы, Лариса...
- Страдание - это когда за кого-то, ради другого. А
если из-за себя - это называется дурь. У меня - дурь.
Знаете, мы в школе, уже в старших классах, с девчон-
ками в одну игру играли. Называется «раскраски».
Какого цвета любовь? Розового! А зависть? Зависть -
ядовито-фиолетового. Какого цвета наивность? Жёл-
того. Я все цвета как орешки щёлкала, а вот какого
цвета боль - сказать не могла. Не знала. Теперь знаю.
- Ну и какого же она цвета, боль?
- Серого. Это если изматывающая, из года в год.
- А если острая?
- Красного, пожалуй.
Наше время истекло. Ларису увели. Я запомнила её
белокурую чёлку, нежный профиль и спокойные гла-
за. И поняла вдруг, почему было так легко с ней раз-
говаривать. Она не мотала срок, она - отбывала нака-
зание. За то, в чём искренне раскаивалась, искренне
ЮЗ
сожалела. И какого цвета боль - она поняла здесь, в
зоне. Боль не только и не столько её, а всех, кто так
или иначе присутствовал в её жизни с начала этой ис-
тории до самого конца. В сострадательной боли эго-
изма нет. В ней есть высший смысл, и ради этого смыс-
ла она переживает здесь свои лучшие годы.
104
ДЕВОЧКА НА ШАРЕ
та девочка любит жизнь. Да только скажите
Д мне, кто её не любит? Любовь к жизни рождает-
ся вместе с первым криком ребёнка. Он кричит,
конечно же, но не оттого, что недоволен свалившейся
на него жизнью, а оттого, что его долго в неё не пус-
кали.
Девочка круглолица и смешлива. Глазки у неё -
хитренькие васильки, маленький носик задорно вздёр-
нут, волосы цвета переспевшей пшеницы стянуты
наскоро обычной резинкой. Про таких говорят - бе-
лобрысая. Про эту девочку так не скажешь, потому
что она хорошенькая. А ведь вроде и не изящна, не
грациозна, и профиль подкачал. В ней другое. В ней
плещущий через край души задор, озорство сорванца,
который, конечно же, добр и никому зла не желает.
Он просто любит жизнь и абсолютно не хочет с этим
бороться.
Зовут девочку Женя. Даже имя это, и мужское, и
женское, ей не просто подходит, оно органично - её.
Ведь хотя и характер у неё мальчишеский, зато голос
звонкий и страхи девчоночьи. Женя боится темноты и
пьяных. Вернее, раньше боялась, когда была малень-
кой, мама часто оставляла её одну в тёмной комнате, а
сама уходила. Мама пила. Потом родился брат Эдик.
Женя знала, что она старшая сестра и заставляла себя
105
не бояться темноты и пьяных. Научилась. И брата на-
учила. Они могли на пару снять с еле стоящей на ногах
мамы сапоги, могли не обращать никакого внимания
на её крики и матерщину, а ещё знали, что если резко
плеснуть в лицо мамы холодной водой, она сразу за-
тихает. Женя маму жалела и пьяницей никогда не на-
зывала. Эдик один раз попробовал и получил от Жени
подзатыльник.
Потом мама умерла. Замёрзла пьяная в кювете на
трассе Самара-Москва. Тогда приехала из деревни
бабушка. Эдика определили в детский дом, а она,
Женя, осталась с бабушкой в их небольшом доме на
краю посёлка. У бабушки болели ноги, она ходила по
дому медленно, и Женька с радостью исполняла роль
«подхвата». Быть на подхвате весело и интересно.
Никогда не знаешь, что тебе сейчас бабушка скоман-
дует:
- Женька, быстро за водой!
Бежит, небыстро она не умеет.
- Милок, достань-ка мне картошечки из погреба.
Достаёт.
- Накапай лекарства, там в шкапике, вверху.
Женя капает.
Бабушка очень часто плакала, особенно, когда они
возвращались от Эдика. Сколько раз она хотела его
забрать, да отговаривали в детдоме:
- Тут он учится, накормлен, присмотрен. Вам за
ним не углядеть, мальчишка шустрый.
И то - правда. Повздыхает, поплачет бабушка и
опять:
106
- Накапай мне, Женя, лекарство.
Бабушка говорила Жене, что маму прибрал Бог.
Она вообще часто говорила внучке о Боге. Но у той в
одно ухо влетит, в другое - вылетит. Разговоры о Бо-
ге были скучные, но Женя не перебивала бабушку из
вежливости. Потом терпение её лопалось:
- Ба, я на улицу.
- Иди, но недолго, уроки ещё не сделала.
На улице раздолье. Женя носилась с одного конца
посёлка на другой, со всеми здоровалась. Рассказыва-
ла, если спрашивали об Эдике:
- Охламон! Три урока физкультуры пропустил, но
мы ему с бабушкой дали.
Но вот умерла и бабушка. Одна. Пока Женя была в
школе. Пришла, а в доме народ, суетятся. Поплакали
они с Эдиком, да и стали продолжать жить. Эдик
в детдоме, а она всё там же. Первое время, конечно,
растерялась, потом взяла себя в руки. По весне поса-
дила картошку (соседи немного помогли), на малень-
кую сиротскую пенсию умудрялась справлять себе не-
хитрые девичьи удовольствия. То шоколадку купит и
схрумкает сразу, то какой-нибудь блестящий ободок в
волосы справит и ходит - светится. Она умела радо-
ваться мелочам. Да собственно других, кроме мелких
радостей, у неё не было. Радостей больших Господь не
посылал.
Она рано поняла, что такое ответственность за
ближнего. Этим ближним был охламон Эдик. Она, как
строгая мама, довольно часто наезжала в детдом, что-
бы быть в курсе братишкиных дел.
107
- Ох, курить бы не начал, - печалилась она, - а то
ещё и совсем плохо - пить. Вдруг наследственность?
Мамка-то у нас, не дай Бог...
Применять эти страхи к себе ей в голову не прихо-
дило. Чтобы она курила? Или чтобы пила? Да что она,
совсем обезумела? Она и подруг своих шугала за по-
добные соблазны. Девчонки огрызались, отмахива-
лись, смеялись, звали занудой, но Женя совсем не
обращала на них внимания, отчитывала так, что мало
им не казалось. Был у Жени родственник по маминой
линии, дядя Миша. Дядя Миша работал в автосервисе.
Редко, но Женя к нему наезжала. Дядя Миша шутник,
и Женя любила с ним поговорить. А ещё Жене нрави-
лось смотреть, как он работает. Важно, как опытный,
знающий себе цену доктор, он обходил вокруг «прибо-
левшего» автомобиля, неспешно открывал капот, об-
глядывал, обстукивал, общупывал его внутренности.
Женя удивлялась, как можно во всём этом разбирать-
ся? Столько винтиков, гаечек, железячек, и - каждая в
дело. Это какую же надо иметь голову! Дядя Миша
имел хорошую голову и - золотые руки. А ещё - серд-
це доброе. Ему было приятно, что Женя смотрит на не-
го как на волшебника. Стал он понемногу рассказы-
вать Жене о хитростях каждой штуковины:
- Это втулка, она как кислород для лёгких. Без неё
автомобиль дышать не сможет.
- А это что, дядя Миш, кругленькая такая?
- Чумазенькая что ли, в мазуте? Это, дочка, пере-
ходник, если он полетит, беда. В чистом поле полетит,
в чистом поле и останешься.
108
- А что такое сцепление? Я слышала, как тебе один
дядька сказал: «Сцепление полетело.»
- А сцепление - это когда с места трогаешься, на
него жмёшь...
Очень нравились Жене такие разговоры с дядей. Она
зачастила к нему в сервис. А уж толковая оказалась!
- Ты, Женька, видать, по ошибке девкой родилась.
Тебе бы шапочки вязать, а ты втулками интересуешься.
Женя от смеха щурит на дядю свои весёлые глазки.
Васильковая синь прямо брызжет из них нетерпением
к жизни.
- Оторва, - говорит дядя, - вот и мать у тебя отор-
вой была. Пока не скрутило её проклятое зелье.
Синева в Жениных глазах тускнеет. Но ненадолго.
Грустные мысли сами по себе в голове не удерживают-
ся, а удерживать их девочка не хочет.
- Давай, дядя Миш, я тебе помогу.
- Руки вымажешь, а мне потом на мыло тратиться?
Но Женя не боится выпачкать руки. Она смело хва-
тается за шестерёнку, с которой капает масло и, сме-
ясь, подаёт её дяде.
- Оторва, - повторяет он ласково, - оторва и есть.
Женя пристрастилась к машинам не хуже парня.
Скоро она уже не задавала наивных вопросов насчёт
сцепления, а деловито уточняла:
- Дядя Миша, кардан менять будем или почистим и
ещё послужит?
Многому научил её дядя Миша. Женя зачищала с
ним ржавчину с крыла, оттирала бензином болты и
гайки.
109
А однажды... Потеплело в Самаре. Подсохли лужи,
обочины дорог обсыпало бесстрашной мелкотой пер-
вых одуванчиков.
- Он сказал поехали, он махнул рукой, - громко
пропел дядя Миша и театрально вскинул вверх чёрную
от мазута ладонь.
Женя смеялась и ни о чём не догадывалась.
- Не понимаешь... Пою ещё раз, даю подсказку: «Я
сказал - поехали, я махнул рукой».
Женя заливалась колокольчиком.
- Опять не понимаешь... Последняя песня из моего
репертуара: «Поедем, красотка, кататься». Если и
сейчас не поймёшь, значит, бестолковая. А я с бестол-
ковыми дел не имею.
- Кататься? Ты меня прокатить хочешь? Я догада-
лась, да?
- Не совсем, - дядя Миша хитро на неё посмот-
рел, - не я тебя буду катать, а ты меня.
Вот уж радость! Куда против неё все вместе взятые
шоколадки и блестящие ободки. Она, Женя, за ру-
лём?! Да быть такого не может. Они выехали за
город, свернули с шоссе на хорошую просёлочную
дорогу. Светило ещё не яркое, но уже набирающее
силу солнышко. Дядя Миша усадил Женю за руль.
Она тронулась с места, как учил дядя Миша, плавно.
Получилось. Она переключила скорость и изо всех
сил вцепилась в руль. Он сначала не слушался, маши-
на выделывала зигзаги, но очень скоро выровня-
лась - и пошла. Пока не совсем уверенно, но для на-
чала отлично.
110
- Вот я и говорю, что ты по ошибке девкой уроди-
лась, - довольный дядя сидел рядышком, - молодец,
скоро гонять будешь только так.
Женя пошла на водительские курсы и сдала экзаме-
ны с первого раза. Это тебе не в школе учить никому
ненужные геометрические теоремы, здесь был инте-
рес и нетерпение. Права получила - радовалась! Не-
сказанно. Только гонять, как сказал дядя Миша, было
ей не на чем. Но она приставала не только к дяде Ми-
ше, но и к другим мастерам сервиса:
- Можно, белую «Ниву» отгоню на стоянку?
- Хотите, на яму «Опель» поставлю?
От неё шутливо отмахивались, но любили. А она
так увлеклась автоделом, что когда позвонили из дет-
дома и сказали, что у Эдика большие неприятности, не
сразу поняла...
Наутро пошла разбираться. Эдик сидел в кабинете
директора и хлюпал носом. Оказывается, в детдомов-
ской кладовке валялось десять пар списанных конь-
ков. Эдик случайно их увидел, взял пару поновее себе,
а остальные раздал другим детдомовцам. Коньки были
тщательно припрятаны до морозов. Но кто-то из вос-
питателей их нашёл, быстро установили основного
грабителя, и решено было передать дело в детскую
комнату милиции.
Женя не сразу всё поняла. Сразу она поняла одно:
Эдик украл. И готова была прямо здесь, в кабинете
директора, надавать ему таких подзатыльников, что-
бы впредь было неповадно, чтобы на всю жизнь за-
рёкся брать чужое. Но они посидели с Эдиком на ла-
111
вочке в детдомовском дворе, и Эдик всё рассказал
сестре.
На следующий день она решительно вошла в дирек-
торский кабинет, поставила все точки над «i»:
- Коньки были списаны и валялись никому ненуж-
ные в кладовке. Так? Тогда по какому праву вы обви-
няете Эдика в воровстве? У кого он что украл?
Директор, не ожидавший такой наглости, молчал.
- Вам не стыдно? Жизнь парню испортить хотите?
Нашли преступника! Милицию подключили! Я буду
жаловаться!
Она решительно вышла из кабинета. Вскоре дирек-
тор позвонил:
- Да мы его попугать хотели, чтобы в следующий
раз спрашивал, - голос у директора был виноватый.
Женя поняла - она победила. Но этого ей показа-
лось мало. Она отнесла в ломбард хранившееся на
чёрный день бабушкино колечко, и на все деньги, ещё
у дяди Миши немного заняла, купила десять пар но-
веньких коньков. Принесла в детдом:
- Катайтесь!
Директор совсем притих. С таким женским харак-
тером встретишься не каждый день.
А Женя просто очень переживала за брата. Её
подростковое время обошлось без проблем. Навер-
ное, потому, что росла без мамы, без бабушки, одна в
доме и надо было хоть как-то выживать, на разные
глупости времени не оставалось. Потом - автодело.
Каждую свободною минуту - к дяде Мише. И Эдик,
конечно, держал. Ответственность за брата отсекала
112
всякую случайную мысль погулять и похороводить.
А Эдик растёт в детдоме. Там через одного - небла-
гополучные дети. А он ещё такой глупый. Не дай Бог,
вляпается в какую-нибудь историю. Не дай Бог,
тюрьма.
Непредсказуемость жизни удивлять не перестаёт.
Тюрьма, самое страшное, что только могло произойти
в жизни её брата - произошло в её жизни. Произошло
нелепо, глупо, но реально, всерьёз. Вернее, пока не
произошло, но произойдёт уже очень скоро...
Сейчас произошло другое: на Женю обратил вни-
мание один человек. У неё дома искрила розетка, и она
пригласила электрика из домоуправления.
- Из взрослых кто дома есть? - спросил электрик,
когда Женя ему открыла.
Женя заливисто рассмеялась:
- Да мне уже девятнадцать, не обижайте!
Электрик посмотрел недоверчиво:
- Надо же, а я думал - школьница.
Электрик и сам был «не стар», где-то к тридцати.
Но - очень солидный. Коренастый, похожий на кре-
пенького, справного медвежонка, с колючим ёжиком
русых волос, широкими плечами, в тугих джинсах и
совершенно легкомысленной майке с улыбающимся
дельфином. Он очень быстро устранил неисправность,
собрал после себя мусор (кусочки проводков) и враз-
валочку направился к двери.
- Сколько я вам должна? - весело и по-деловому
спросила Женя.
Электрик посмотрел на неё снисходительно:
113
- Слушай, взрослая, ты и деньги уже зарабатыва-
ешь?
Женя грустно вздохнула:
- Мало. Я на почте работаю, посылки выдаю.
- Вот оно что, - важно улыбнулся парень - значит,
уже и работаешь, семью содержишь?
Женя грустно вздохнула ещё раз:
- У меня никакой семьи нет. Мама умерла, бабушка
тоже. Брат в детдоме.
- Давно одна живёшь? - ахнул электрик. - Да ты,
девочка, героиня.
- Вот ещё скажете, - Женя засмущалась, - нашли
героиню.
Ей хотелось поблагодарить парня за его сердеч-
ность, за то, что внимательно её слушает, и она прос-
то, без всякого кокетства, предложила:
- А давайте чай пить, у меня мармелада есть
немного.
- А давай! Только сначала познакомимся, я -
Игорь, но меня все Гоша зовут.
- А я Евгения. Можно Женя.
Они просидели до вечера. На следующий день Гоша
пришёл опять:
- Я тебе проводку проверю. Да и выключатели надо
менять, а то у тебя такие допотопные.
- А у меня ещё и утюг не работает! - заливисто рас-
смеялась Женя.
Гоша ей нравился, но он очень взрослый, она ему
даже «ты» не может сказать. Он её начал звать на
«ты» сразу. Мальчишки, которые до Гоши возле неё
114
крутились, были её ровесниками, и Женя с ними не
церемонилась. Она наподдать им могла, высмеять, и,
уж чего греха таить, обозвать. А при Гоше слова
подбирала. Конечно, Гоша всего-навсего электрик,
но он очень хороший - заботливый. Гоше, это было
ясно, тоже понравилась Женя. Он зачастил к ней
всерьёз, хотя его, в свою очередь, смущала Женина
юность.
И наступила встреча, после которой она сказала
ему - ты...
Женя ходила счастливая, её милое, круглое личико
похорошело, глазки светились от любви.
Они уже не таились, все знакомые знали, что у
них - серьёзно. Но было одно обстоятельство, кото-
рое не вписывалось в их общие планы. Гоша жил в
Самаре без прописки. Он приехал сюда из неболь-
шого сибирского городка Демидовска. Приехал
поступать в институт. Но провалился уже на первом
экзамене. Устроился в ЖЭК электриком, добился
комнаты в общежитии. В Демидовске у него жила
мать, уезжал - была здорова, и вдруг, как гром сре-
ди ясного неба - инсульт. Гоша знал, что ухаживать
за матерью особенно некому. Сестра его, Оля, заму-
жем, сама мать троих детей, и ему, Гоше, судя по
всему, придётся возвращаться.
- Я поеду с тобой в Сибирь! - решительно заявила
отважная Женя.
- Ты у меня декабристка, - разулыбался Гоша, - а
если серьёзно, Жень, наверное, мне самому надо сна-
чала уехать, уладить дела, дом на себя оформить, мать
115
давно просила, а мне всё некогда. А уж потом вернусь,
справим свадьбу.
- Нет! - Женя замотала головой, - одного я тебя не
отпущу.
- Ладно, ещё есть время, подумаем.
Как-то, освободившись пораньше, она прибежала к
дяде Мише. Ей давно хотелось рассказать ему о Гоше,
о том, как у них всё серьёзно, спросить разрешение,
можно ли прийти вместе, ведь пора и познакомиться.
Дядя Миша Жене очень обрадовался:
- У меня к тебе дело, уже и звонить хотел. Тут один
заказчик машину поставил на ремонт, а приехать не
может, очень занят. Отгони, будь другом, здесь неда-
леко. Я тебе за это пряников куплю, - он всегда шутил,
её замечательный дядя Миша.
Да она с превеликим удовольствием! Разве её надо
просить? Она только об этом и мечтает.
И она села за руль роскошного «Мерседеса».
Осторожно, знала, что дядя Миша наблюдает, вы-
ехала из автосервиса. Чуть прибавила скорость. По-
том ещё. Как нравилась она себе! Молодая, да просто
юная, уверенная в себе женщина, сидит как влитая, за
рулём дорогой иномарки, смотрит вперёд, раскрепо-
щена совершенно. Ей доверили ответственное дело, и
она не подведёт. Вот бы Гоша меня увидел! Представ-
ляю, как он удивится: его Женька на крутой иномарке!
Подъехать бы к ЖЭКу, тормознуть изящно, выйти и
тихо так, равнодушно сказать:
- Здравствуй, Гоша. А не хочешь ли ты прокатиться
со своей невестой?
116
Он разулыбается... Нет, будет смотреть ошалело.
Нет, скорее всего, он её отругает. Типа, соображаешь,
на чужой машине... Нет, не отругает, он поймёт, что ей
разрешили. А что, если и правда... Это ведь совсем
быстро, тут недалеко. Только туда, там минут пять по-
выпендриваюсь, и обратно. Никто не узнает, это поч-
ти по пути.
Женя решительно свернула в тихий переулок, её
глазки весело щурились в предвкушении Гошиного
удивления. Ну и подъехала. Ну и нарвалась на непри-
ятности:
- Ты что, сдурела? На чужой машине! Ума совсем
нет?
Разозлилась! Непонятая в лучших чувствах, оскор-
блённая Евгения зло впилась своими васильковыми
глазками в обидчика-жениха, губы её задрожали:
- Я хотела...
Её не дослушали. Гоша покрутил у виска и ушёл.
Роскошный, темно-вишнёвый «Мерседес» стоял у
ЖЭКа - растерянный и жалкий. Он хотел покорить
мир, а мир от него отвернулся. А в растерянном и жал-
ком «Мерседесе» сидела растерянная и жалкая девоч-
ка, от которой отвернулся любимый. Девочка не пла-
кала, она злилась. А потом, закусив губу, как удила,
помчалась во весь опор подальше от этого поганого
места, где не понимают лучших человеческих чувств.
Ну она и гнала! Куда? Конечно, к подруге, чтобы по-
плакаться в жилетку.
Подруга Настя, увидев Женю за рулём, вытаращи-
ла восхищённые глаза:
117
- Круто!
- Садись, - небрежно бросила Женя, - прокачу.
Через секунду Настя сидела в салоне рядом с Же-
ней, трогала разные штучки и хихикала. А в Жене всё
кипело. Плакаться Насте в жилетку ей расхотелось, а
вот проучить жестокосердного Гошу - надо, надо, на-
до. Она вновь помчалась вперёд. Настя вертелась, по-
сылала направо и налево воздушные поцелуи, а Женя,
почти не мигая, смотрела на дорогу. Остановились у
небольшого магазинчика.
- Пива хочешь? - спросила Настя «водителя».
- Я за рулём, - напомнила Женя.
- А если нулёвку взять?
- Нулёвку? Давай...
Попив пивка, Женя решила возвращаться. А то дя-
дя Миша наподдаст. Они с Настей помчались, нако-
нец, по нужному адресу. А на повороте... Женя не впи-
салась в поворот, машину слегка занесло, руль Женя
не удержала. Очумевший от быстрой езды «Мерсе-
дес» со всей дури врезался в небольшой бордюр у до-
роги, его занесло ещё раз и, изрядно покорёженный,
он устало ткнулся носом в неглубокий кювет, где за-
тих, обретя, наконец, заслуженный отдых.
Перепуганная Настя ойкала и заглядывала Жене в
глаза:
- Жень, что теперь будет?
- Заткнись, - огрызнулась Женя.
Она не знала, что теперь будет. Если бы было
можно провалиться сквозь землю, Женя сделала бы
это не раздумывая. Но земная твердь не разверзлась,
118
солнце от удара машины о бордюр в осколки не рас-
сыпалось, а часы в салоне продолжали равнодушно
тикать, подталкивая стрелки часов к поре заслужен-
ного отдыха после напряжённого рабочего дня. Что
теперь будет? Что будет? Женя хваталась за голову,
бросалась ничком на траву и лежала, закрыв руками
голову. А на взгорочке понуро сидела Настя и изо
всех сил сочувствующим взглядом смотрела на стра-
дающую подругу.
А в это время в автосервисе творилось что-то
невообразимое. Бледный, с трясущимися губами,
пышнотелый господин нервно щёлкал кнопками мо-
бильника и сиплым от волнения голосом не по перво-
му разу сообщал:
- Угнали. У меня угнали машину! Средь бела дня.
Этот долбаный сервис... Ищут. Да нет, говорят, девка,
но я не верю, это наводчица, втёрлась в доверие.
Облокотившись на капот старой «Нивы», стоял блед-
ный как смерть дядя Миша и обречённо молчал. После
того, как он почти на коленях умолял пышнотелого хо-
зяина не гнать волну, уверял - найдётся, девчонка своя,
в милицию сообщать не надо, он понял - бесполезно.
Пышнотелый позвонил в милицию сразу как примчался
в сервис и узнал, что ещё утром машина должна была
стоять у подъезда его дома. Объявили розыск.
...Женино сердце холодело от ужаса. И даже не
столько оттого, что машина разбита, сколько отто-
го, как(!) она посмотрит в глаза дяде Мише. Что бу-
дет? Ватные ноги отказывались идти в сторону авто-
сервиса.
119
- Насть, - попросила жалобно подругу, - можно я
у тебя переночую?
Настя обречённо кивнула.
Оставив в кювете машину, они ушли.
Утром она всё-таки пошла в автосервис. И первое,
что увидела - раскуроченный «Мерседес», прижатый
в угол двора милицейской машиной с раскрытыми
настежь дверцами. В машине сидели двое. Дядя Миша
увидел её первым. Она, опустив голову, подошла к не-
му. Он долго смотрел на неё и молчал. Потом напра-
вился к милицейской машине, и, кивнув на Женю, ти-
хо сказал сидящим в ней:
- Явилась.
С неё тут же взяли подписку о невыезде. Плохо по-
нимая, что с ней происходит, и вообще - с ней ли, она
всё-таки заставила себя встретиться с Гошей.
На этот раз подъехала к ЖЭКу на самом банальном
громыхающем трамвае. Гоша вышел к ней насуплен-
ный, видать, ещё не успокоился после вчерашнего.
- Ну что, накаталась?
Женя хотела заплакать, но слёз не было. Голос Го-
ши потеплел:
- Ты бы хоть меня спросила, а то всё молчком.
- Гош, меня в тюрьму посадят, - сообщила она
страшную новость.
И опять - слёз не было.
Гоша слушал. Молчал. Даже когда она рассказала
всё, он не проронил ни слова. Проводил до трамвая и
только на прощание бросил:
- До завтра.
120
Явился совсем рано. С большим неподъёмным рюк-
заком:
- Попрощаться зашёл. Уезжаю. Телеграмму от
сестры получил, маме хуже стало.
Даже не обнял её. Как чужой чуть коснулся руки,
правда, смущённо и виновато.
Она осталась одна. И - не верила этому. Её ждал
суд - и этому она не верила. А еще её ждала тюрьма.
Но и это отскакивало от её рассудка, не задержива-
лось в нём, потому что, если бы задержалось, она бы
стала рисовать себе страшные картины с нарами, ляз-
гающими засовами, с вышкой и охранником, обяза-
тельно в валенках.
Уже под утро, когда затренькали первые трамваи,
она подняла с подушки тяжёлую голову, заставила се-
бя встать, и уже в ванной, рассматривая себя в зерка-
ле, вдруг задала себе нелепый вопрос:
- Зэк - это мужчина. А вот как будет зэк - женщи-
на? Зэчка - что ли? Или - зэковка?
- Осуждённая Потапова, - представилась Женя и
посмотрела на меня с нескрываемым любопытством.
«Почему, собственно, вам интересна моя жизнь? -
говорил её взгляд. - И что в ней такого особенного?»
Уж мне ли не знать, что рассматривать человека не-
вежливо, но очень хотелось всмотреться в лицо осуж-
дённой Потаповой. А ещё больше - поговорить. Сер-
дечные беседы этикетом предусмотрены, и я с лёгким
сердцем задала первый вопрос:
121
- В вашей колонии есть храм. Вы в него ходите?
- Хожу, конечно. Мне говорили старые женщины,
осуждённые, которые здесь по третьей ходке, что
раньше не было храма. Не понимаю, как можно без
храма. Ведь это мука просто, отбывать срок в коло-
нии, где нет храма. Мучение одно...
- Так уж и мучение? Ведь и сейчас далеко не все в
него идут. Значит, как-то обходятся...
- Так это же неверующие! Им без разницы: есть
храм - нет храма.
- А вы, Женя, верующая?
- Я - да, - сказала она решительно. - И сына свое-
го верующим воспитаю.
- Сына?!
Удивление скрыть не удалось. А Женя весело сощу-
рила свои хитренькие глазки.
- Да, у меня есть сын. Ну спросите, спросите меня,
кто отец моего сына?
- Спрашиваю...
- Гоша, конечно. Рассказать? Меня вызывают и го-
ворят: «К вам муж приехал». У меня глаза на лоб - ка-
кой такой муж, ошибка, наверное. И представляете?
Гоша! Я так переживала перед судом - вспомнить
страшно. Думала - бросил он меня. А он тоже пере-
живал, уехал к себе в Сибирь, а сам, как он рассказал,
места себе не находит. Пишет письма и рвёт. Решил-
ся - поехал. А мне стыдно! Зима, я в телогрейке с бир-
кой, платком замотана, стыдобища! Зэчка несчастная,
или - зэковка? До сих пор не пойму. А Гоша смотрит и
улыбается. Муж... Нам два дня свидания дали. А через
122
месяц узнаю, что беременная. А я ужасно боюсь боли.
Рожать больно, все говорят. Пишу Гоше - может не
надо сейчас? Вот освобожусь, тогда и о ребёнке поду-
маем. Сама жду ответа и думаю, только бы не напи-
сал - не надо. Сколько живу на свете, никак в себе не
разберусь, не знаю чего хочу. А Гоша такое мне пись-
мо написал. Типа, только попробуй, короче - не для
печати... Ну и родила сына. Назвали Афанасий. Так
Гоша захотел.
- А как с болью справилась?
- Да ничего страшного! Боль эта, оказывается, осо-
бая какая-то. Только ребёнок родился, она и забы-
лась, будто её совсем не было. Зато - человек на свет
появился.
- Расскажите мне про этого человека. Какой он?
- Хорошенький! Ушки крохотные, пальчики как ве-
точки, беленький, реснички пушистые. А покушать
любит, как папа.
- Сколько ему сейчас?
- Двадцать дней всего. Каждые три часа хожу в дом
матери и ребёнка на кормление. Да что там хожу - не-
сусь, как угорелая. Пристаю там ко всем: давайте по-
суду помою, лестницу подмету, лишь бы побыть по-
дольше с Афанасием. А они руками машут, мы сами.
Будто не понимают...
- Хитрите значит?
- А они не понимают. Меня уводят, а я чуть не пла-
чу. Смотрю на часы - скорее бы опять кормить. И бе-
гом, через три ступеньки, на второй этаж, к Афана-
сию.
123
- Долго вам ещё жить поврозь?
- Десять дней. Через десять дней я освобождаюсь.
- Женя, неужели осталось всего десять дней?
- Самой не верится. У нас, осуждённых, у всех есть
один день, который мы называем президентским. То
есть срок на один день у всех меньше. Я раньше думала:
один день - что он решает? Всего один день. Теперь-то
понимаю, на один день меньше, это уже подарок.
- Гоша за вами с Афанасием приедет?
- Он не сможет, он же в Сибири, я сама.
- Что значит сама, Женя?
- Ну до вокзала меня с ребёнком довезут. У нас в
колонии всем помогают до поезда добраться. В поезд
посадят, а там Гоша встретит.
- Он обещал?
- Я пока ему не звонила.
- Женя, а Афанасий крещёный?
- Нет, на воле покрестим.
- У вас в колонии есть храм, отец Андрей рассказы-
вал, что осуждённые своих детей крестят, правда, не-
часто.
- Я лучше дома.
- Дома совсем будет некогда.
- Не буду я его здесь крестить. Боюсь.
- Чего, Женя?
- Зоны боюсь. Окрещу сына в зоне, и он в зону по-
падёт. Я тогда себе этого не прощу.
- Женя, вы же верующая, а то, что вы говорите, са-
мое обыкновенное суеверие.
- Ну и пусть суеверие. Всё равно - не буду.
124
Женю увели. Она оглянулась и улыбнулась мне ви-
новато, будто стыдясь последней резкой фразы - «всё
равно не буду». А я думала совершенно о другом. И
боялась совершенно другого. Я представила себе, как
выходит она через КПП - на свободу. Держит в руках
маленький свёрток - сладко посапывающего Афана-
сия. Сумку с вещами несёт сотрудник зоны. Приезжа-
ют на вокзал, поезд уже стоит. Находят нужный
вагон, устраивают в нём маму с ребёнком. И долгие
проводы, лишние слёзы - уходят. Она разворачивает
одеяльце, чтобы накормить дорогое чадо. Разворачи-
вает неловко, потому что навыки ухода за младенцами
в зоне приобрести не успела. Афанасий, проголодав-
шись, кричит. Хорошо, если пассажиры с пониманием,
но скорее всего, они будут морщиться и очень пере-
живать за предстоящую ночь. А самые уязвимые пой-
дут к проводнику с просьбой переселить их подальше
от беспокойного младенца. Женя, измученная хлопо-
тами последнего дня, так и не сможет сомкнуть глаз,
потому что поезд качает, и не дай Бог, качнёт и Афа-
насия. Она будет клевать носом и ждать утра, потому
что после утра наступит день, и лишь только он подбе-
рётся к вечеру, поезд прибудет на станцию назначе-
ния, где её встретит Гоша.
Вот он, мой страх - а если не встретит? Если не при-
едет, если и не собирается этого делать? Кто он ей, этой
рисковой, отчаянной девочке? У сожителей обязаннос-
тей в сто раз меньше, чем у мужей. Зато прав - неизме-
римо больше. Куда тогда она со своим Афанасием в Си-
бири, где нешуточные морозы и где, как, впрочем, и
125
повсюду, никому нет ни до кого дела? Я отмахиваюсь от
этих страшных мыслей, но они нагоняют меня, не ухо-
дят. То ли маловерие моё празднует именины, то ли
больший, чем у Жени жизненный опыт цинично напо-
минает, что его нельзя сбрасывать со счетов.
С первых минут встречи с Женей мне показалось,
что я уже видела её где-то, что-то до боли знакомое
угадывалось в ней. Даже не во внешности, у Жени са-
мая простая славянская внешность. Мучалась недол-
го. Пикассо! «Девочка на шаре». Я узнала в угловатой
худышке, изо всех сил держащей равновесие на неус-
тойчивом огромном шаре, свою героиню. Храбро за-
бравшись на шар, девочка вряд ли подозревала, как
непросто будет на нём удержаться. Женя тоже приго-
товилась жить взахлёб и жадно глотать пьянящий воз-
дух прекрасной во всех отношениях жизни. Она мень-
ше всего думала о том, что придётся балансировать.
Никто не объяснил ей, что шар, тем более такой ог-
ромный, как земной, не паркет для мазурки и не
скользить по нему надо, не маршировать браво, а
удерживаться, всякий раз преодолевая соблазн лёгко-
го беззаботного падения.
Девочка у Пикассо напряжена каждой своей кле-
точкой - не упасть бы. Напряжение мышц - труд.
Напряжение души - труд великий. Всматриваясь в
жизнь своими весёлыми щёлочками наивных глаз, Же-
ня разглядела в ней только то, что лежит на поверх-
ности. Наивное сердце слепо, и именно оно, наивное
Женино сердце, в своей желанной, счастливой близо-
рукости видело только то, что хотело. Именно этого я
126
и боюсь. А что, если опять не окажется сноровки сба-
лансировать и со всего маху полетит она в тартарары,
недоумённо моргая васильковыми своими очами?
Болит, очень болит душа. Но я усилием воли ставлю
себя на место и напоминаю самой себе, что девочка с
полотна Пикассо всё-таки равновесие держит. А ещё
напоминаю я себе о том, о чём забываю постоянно:
над всеми - Господь. И если уж Он благословил про-
биться на белый свет маленькому Афанасию, Он даст
силы девочке на шаре устоять, не потерять равновесия
и - выжить. А человеку по имени Гоша Он даст разум
испугаться слова «безотцовщина » и стать для девочки
на шаре гарантом мудрого сердца и крепких рук. Как
у Пикассо - фигура монолит наблюдающего за девоч-
кой на шаре мужчины. Он спокоен и уверен в своих си-
лах, потому что могуч. Он подхватит беспечную де-
вочку, только бы не зазевался... А если зазевается? Да
что это опять я? Ведь над всеми - Господь.
127
ПОЕЗД, КОТОРЫЙ НЕ ОПОЗДАЛ
£ а большой, слегка кривобокой сковородке
жарилась, весело скворча, картошка.
- Мам, скоро?
- Потерпите, сейчас всех накормлю.
Попробовала: слегка сыроватая, но уже совсем
скоро.
И вот, наконец, по центру стола взгромоздилась
большая миска с солёными огурцами. Бабуля у авто-
бусной остановки не обманула, огурчики оказались
крепенькими, засола некислого, а в самый раз, то, что
надо - под картошку. Ели с аппетитом, все четверо её
архаровцев, мал мала меньше уже не скажешь, наобо-
рот - по возрастающей. Коле - двадцать, Леночке
восемнадцать, Васильку - шестнадцать, Антоше - че-
тырнадцать.
- Мам, а сделай завтра плов, как там, в Душанбе, -
просил Василёк, аппетитно хрумкая солёным огурчи-
ком.
- Сделаю. Подожди немножко, вот устроимся...
Вздохнула. Потому что хорошо себе представляла,
как непросто найти место под российским солнцем бе-
женцам. А они беженцы. Жили в Душанбе до послед-
него, пока можно было хоть как-то терпеть. Но детям
надо было определяться с работой, с учёбой, а перс-
пектив никаких. Продали практически за копейки
128
свой старый дом на окраине города и уехали в Самару,
по совету тех, кто уехал раньше: «Самара - город
большой, предприятий много, если с умом, устроиться
можно».
Вот они уже в Самаре. Сняли однокомнатную квар-
тиру, кое-как разместились. Четверо детей и она, Га-
лина Петровна, едва успевшая выйти на пенсию, бе-
тонщица механического Душанбинского завода. Муж
у Галины Петровны умер много лет назад, и она давно
привыкла, что всё надо самой. Детей устраивать, о на-
сущном думать, а теперь и о том, как здесь, в Самаре,
обрести, наконец, пристанище для их семьи. Квартиру
сняли неплохую. Но ведь без работы сколько в ней
проживёшь? Нужны деньги. А пока из всей её честной
компании повезло только старшему, Коле, он устро-
ился в охрану, без всяких документов, без трудовой, а
это значит, в любой момент может оказаться на улице.
Антошка стал ходить в Самаре в школу, но скорее все-
го, подыщут какое-нибудь училище. Хочет заняться
автоделом, но нужны знакомства. А какие у них, у бе-
женцев, знакомства? Да, непросто ей, Галине Петров-
не, начинать в пенсионном возрасте жизнь с нуля.
Она часто вспоминала, как работала по молодости
бетонщицей на БАМе. Энтузиазм бил через край. Ут-
ром холодненькой водичкой ополоснётся и - к своей
бетономешалке. Да, молодость... Бывало, всё пела. За
рабочий день весь репертуар Кобзона перепоёт. Напе-
вает себе под нос и напевает. Громко из-за бетономе-
шалки не пела, громыхало очень, а так, тихонечко, в
радость. На БАМе и с мужем познакомилась. Только
129
он очень пил. Потом, когда вернулись с БАМа в Ду-
шанбе, она ему одного за другим и нарожала. Всё ду-
мала, что дети привяжут к семье, не дадут совсем
спиться. Да разве привяжешь? Пил и пил, пока не сго-
рел да и умер от цирроза.
Вот уж не думала никогда, что случится в её жиз-
ни Самара. Из жаркого Таджикистана в продувае-
мый волжскими ветрами, бурлящий как котёл, город.
В котором никого знакомых и который не любит чу-
жих.
Галина Петровна мыла посуду и думала горькую
свою думу. Думала, что завтра она обойдёт все близ-
лежащие магазины и попробует предложить себя в
уборщицы. Зазвонил телефон:
- Галя? Здравствуй. Это твой сосед по дому Тайраз,
помнишь, жили...
- Тайраз, да разве я тебя забыла? Двадцать лет по
соседству. Откуда ты? Где ты? Кто тебе мой телефон
дал?
- Нашёл, нашёл! Ты же знаешь, если мне что надо,
я из-под земли достану.
- Тайраз, ты в Самаре? Заходи. Нам тут так одино-
ко одним, дети обрадуются.
- Я в Москве, Галя. Звоню чисто по-соседски, уз-
нать, может, помощь нужна?
- Нужна, ой, нужна! Мы же без работы, а без денег
сам знаешь...
- Значит, деньги нужны? Так бы сразу и сказала.
Можно помочь.
Галина Петровна насторожилась:
130
- Тайраз, я понимаю. Чтобы в хорошее место
устроиться, заплатить надо. А у меня никаких накоп-
лений. Живём скромно, дети уже от картошки устали,
плов просят. Помнишь, Тайраз, какой мы плов делали?
Все соседи собирались...
- Ой, не говори, Галя, всё помню. Но заработать
можно и без взятки. Могу помочь.
- Не томи, Тайраз, что ты всё вокруг да около. Го-
вори прямо, я работы не боюсь. Что я должна делать?
- Товар перевезти. Из Москвы в Петербург. Это ря-
дом, одна ночь всего. Товар передаёшь, деньги получа-
ешь и все дела. Вот так, Галя. Ты не маленькая, пони-
маешь.
Сердце у Галины Петровны застучало громко, ис-
пуганно. Конечно, она не маленькая, и она - поняла.
Надо было перевезти наркотики.
- Знаешь что, Тайраз, ты ко мне с такими просьба-
ми не обращайся. Мне ещё детей устраивать надо. Не
звони больше.
Рассердилась не на шутку. Вернулась к немытой по-
суде, а у самой всё клокочет внутри. Ей такое предло-
жить! Да как он смел! Даже детям стыдно рассказать.
Ей, пожилой женщине, которая всю жизнь честно
трудилась, предложить такое грязное дело. Ну, Тай-
раз, ну и негодяй.
Дней через десять Тайраз позвонил опять:
- Га-а-аля, может, ты надумала? Деньги будут, Га-
ля, хорошие деньги. Я ведь знаю как тебе тяжело, ты
без работы, дети без работы. А тут - деньги будут. По-
думай только - одна ночь и деньги. За полгода столь-
131
ко не заработаешь. Ну какую ты в Самаре работу най-
дёшь? Уборщицей в магазине? Да там, Галя, копейки. А
ты уже немолодая, прости, что про возраст намекаю.
- Тайраз, я же тебя просила, не звони. Я в тюрьму
не хочу, ты понял?
- Какая тюрьма, Галя? Ты меня не смеши, - захихи-
кал в трубку Тайраз, - люди всю жизнь товар возят и
ничего. Живут, всё имеют. Да ещё и благодарят.
- Вот и проси их, тех, кто благодарит. А меня не
надо.
Опять она злилась. Но уже не просто на Тайраза, а
на свою несуразную жизнь, в которой, как себя пом-
нит, приходилось беречь каждую копейку, отказывать
себе, тянуть детей и терпеть пьяницу мужа. Ведь есть
другая жизнь, но она всё время мимо, мимо... Взять
хотя бы самого Тайраза. Он, сколько она его знает,
всегда какими-то тёмными делишками занимался, его
никто идущего на работу и не видел. Соседи шепта-
лись, а он балагурит, шутит, анекдот расскажет, байку
весёлую сочинит... Весёлым человеком жил он в Ду-
шанбе, и сейчас, чувствуется, не грустит. Не попался.
Значит, и правда - живут же люди.
Как-то самой для себя незаметно Галина Петров-
на стала прикидывать, как бы она распорядилась
непредвиденными своими доходами. Купила бы Ва-
сильку на зиму ботинки и обязательно - спортивный
тёплый костюм, а то вырос из всего, а зима здесь не
душанбинская. Отправила бы Колю на курсы водите-
лей, выучила бы... Ой, а потом можно было бы маши-
ну-развалюху на первое время присмотреть. Машина
132
в городе - как корова в деревне, уже с голоду не пом-
рёшь, всегда можно извозом заработать. Ванечка о
компьютерных курсах мечтает, теперь, говорят, без
компьютера никуда. Это опять деньги. А уж Леноч-
ка - её главная статья расходов. Леночка самая тол-
ковая из детей. Мальчишки с ленцой, а Леночка схва-
тывает всё на лету. Она отличницей окончила школу.
Потом два курса политехнического института, эко-
номический факультет. В институт сразу не поступи-
ла, пошла на подготовительные курсы, но душа её со-
вершенно не лежала к экономике, и она постоянно об
этом сетовала маме. Но - переезд в Самару, обуст-
ройство на новом месте, и Леночка оказалась совер-
шенно не у дел. У Леночки был очевидный талант к
языкам. Она обладала цепкой памятью, чувствовала
мелодику слова, легко определяла логическую связь
между словами. Учителя говорили про талант дочки,
конечно, приятно, но она трезво смотрела на свои
возможности. В Душанбе это было нереально, а уж в
Самаре... А ведь если выучить Лену языкам, потра-
ченные на неё деньги могли бы быстренько окупить-
ся. Два языка - и уже можно существовать, брать
переводы, подрабатывать гидом, заниматься репети-
торством...
- О себе не думаешь, о детях позаботься, - Тайраз
позвонил опять, будто подслушал Галинины мысли, -
дети-то у тебя не устроены, ой, спросят они с тебя,
спросят...
И Галина Петровна сказала:
- Позвони завтра утром, я подумаю.
133
Да, она добросовестно думала всю ночь. Но её ду-
мы были подсчётом преимуществ жизни с деньгами. С
ними, с деньгами, решались многие вопросы незавид-
ной пока доли многодетной и одинокой матери. Без
денег - сплошной мрак и никакого будущего. Не сво-
его, детей, она уже свою жизнь прожила. А риск, а
опасность, а позор, в конце концов? Да ладно. Сколь-
ко она видела профессиональных торговцев наркоти-
ками, пока жила в Душанбе. Достаток, хорошие дома,
дети устроены... Ради детей. Тайраз дисциплиниро-
ванно позвонил утром.
- Куда ехать, Тайраз? Я готова.
Она почувствовала, как обрадовался, разволновал-
ся сосед. Стал что-то быстро говорить, мол, всё будет
хорошо, риска никакого, зато хорошо заработаешь.
Предупредив детей, что ей надо отлучиться на два
дня, наварив большую кастрюлю борща и гречневой
каши, Галина Петровна выехала в Москву.
Тайраз встретил её на вокзале. Поезд в Петербург
уходил поздно ночью, и он пригласил Галину Петров-
ну переждать до вечера у него дома.
- Только у меня гостей понаехало, - извинился.
Действительно, в комнате, которую снимал Тайраз,
было грязно, накурено, ворох посуды в мойке, шторы
в захваченных жирных пятнах, натоптанный пол, кру-
гом банки, бутылки из-под пива, огрызки яблок, сухие
хлебные корки. Пришёл один старый таджик, заулы-
бался, закланялся, узнав, что Галина из Душанбе,
долго шуршал целлофановыми пакетами в большой
спортивной сумке, ушёл. Вскоре пришли ещё двое, по-
134
моложе. Зло и тихо переругивались, попили чаю, на
Галину смотрели подозрительно. Ей захотелось убе-
жать из этого страшного, неприветливого дома, но бе-
жать было некуда, и она, положив на колени сумку,
крепко держала её и напряжённо смотрела по сторо-
нам. Потом пришёл ещё один, русский, с воровскими
бессовестными глазами. Тайраз как-то жалко перед
ним заюлил, стал что-то нашёптывать на ухо, то и де-
ло кивая на Галину Петровну. Ей стало страшновато:
- Может, я пойду, Тайраз? Погуляю, а потом сразу
к поезду.
- Чаю попей, - суетился Тайраз, - налью сейчас,
сиди.
Он пошёл на кухню, где тихо переругивались два
таджика. И тут резко крякнула входная дверь и беспо-
мощно повалилась в комнату. Галина Петровна сразу
поняла, что её выбили и смотрела на дверь, ничего
толком не понимая. Между тем, в комнату заскочили
трое милиционеров, гаркнули во всю силу своих здо-
ровых лёгких:
- Стоять!
Один остался у двери, перегородив выход мощной
грудью. Два других, прижав таджиков к кухонной сте-
не, стали их обыскивать. Галина Петровна глазами, в
которых не умещался ужас, смотрела не мигая на пе-
рекрывшего дверь милиционера, не обращавшего на
неё никакого внимания. Она вжалась в стул и только
судорожно сжимала в руках сумку.
Таджиков допросили. Потом учинили обыск. Что-
то записывали, сдвинув грязную посуду на краешек
135
стола. И только после всего этого пишущий милицио-
нер поднял глаза на дрожащую от страха пенсионерку:
- А вы кто? Приезжая? Из Самары? Значит, в гости
заехали? Значит, это сосед ваш по Душанбе? Так, так...
А документы у вас есть?
У неё были документы. И - в полном порядке. Она
дрожащими руками открыла сумку. Милиционер
всмотрелся в паспорт. Галине Петровне показалось,
что сделал он это без особого интереса, формально,
что-то записал в блокноте, вернул. Буркнул:
- Всё в порядке.
А у неё подкосились ноги, и она не могла сдвинуть-
ся с места. Как только милиция ушла, двое таджиков
принялись громоздить сорванную дверь на место. Ис-
кали молоток, матерились. А Тайраз подошёл к Гали-
не Петровне, улыбался, хотя было видно, что перевол-
новался он изрядно:
- Ну, всё обошлось. Вечером, шестой вагон, как
договорились.
Она вышла в уже вечеревшую Москву. От пережи-
того разболелась голова. В ближайшем аптечном ки-
оске купила анальгин, тут же рядом в лотке неболь-
шую бутылку воды и запила большими глотками сразу
две таблетки. Вскоре ей полегчало и она уже стала по-
нимать, что же всё-таки произошло. Видимо, время от
времени эту квартиру проверяли. В милиции хорошо
известно, какие квартиры проверять. Ничего не наш-
ли. Паспорт у неё действительно посмотрели фор-
мально, уж они-то хорошие психологи. Да и вообще,
разве можно заподозрить в ней торговку наркотика-
136
ми? Перепуганная, жалкая, обмотанная платком... На-
верное, Тайраз потому её и уговаривал, знал, что та-
кие, как Галина Петровна, вне подозрения. А значит,
всё будет хорошо, вернётся она в Самару с деньгами.
И кто знает, может быть, ещё согласится.
У вагона не ждала и пяти минут. Подошёл высокий
парень в очках, волосы до плеч, с небольшой сумкой в
клетку, в таких возят свои товары коробейники-чел-
ноки. Постоял рядом, кивнул на сумку.
Сумка оказалась тяжёлой. Семь килограммов, не
меньше, прикинула Галина Петровна. Уж она привык-
ла носить тяжёлую поклажу, без сумок себя и не
представляла. И эту поклажу понесла в купе легко и
бережно.
Ночь быстро сморила пассажиров. Потолкались
они по вагону, пошуршали пакетами, напились чаю и -
угомонились. До утра. До Петербурга. Галина Пет-
ровна, перед тем как заснуть, порадовалась ещё раз,
что всё так хорошо обошлось в квартире у Тайраза,
подумала про Леночку, что, пожалуй, прежде всего,
справит ей одежду. Потому что Леночка - на выданье,
не просит, потому что скромная, неизбалованная, но
мать и сама должна соображать. На обратном пути, в
Москве, сходит на Черкизовский рынок, там, ей под-
сказали, недорого. А выбор - с ума сойти можно. За-
снула. Крепко, как спят измотанные Москвой, не при-
выкшие к её распорядку, россияне.
Вот и Санкт-Петербург. За окошком метёт. Ещё
не совсем рассвело, но на перроне уже видно встре-
чающих. Сейчас у неё заберут поклажу, дадут день-
137
ги, хорошие (!). Она спросила в Москве у Тайраза:
«Сколько?» Услышав ответ, у неё сладко заныло
сердце. И она - свободна! Скорей в Москву - по ма-
газинам, скорей в Самару - с подарками и покупка-
ми, скорей - к детям.
Она едва только ступила на тронутый первым
снежком перрон. Чья-то рука легонько легла на её
плечо:
- Пройдёмте.
Молоденький, румяный, как гимназист, милицио-
нер смотрел на неё серьёзно и осуждающе. Она расте-
рянно оглядывалась по сторонам. Но поток пассажи-
ров становился всё плотнее и плотнее. И уже те, кто
ступил на перрон после Галины Петровны, даже не
представляли себе удивительную белизну первого пу-
шистого снега. Его затоптали в одночасье сотнями бо-
тинок, сапожек, кроссовок, спешащие к наступающе-
му дню пассажиры. Галину толкали, но румяный
«гимназист» крепко держал её за рукав. Вдруг в толпе
она увидела... Тайраз? Да-да, это он, немного сутул,
худощав и вёрток. Рядом с ним тот самый, в очках, мо-
лодой, который передавал ей сумку. Значит, они еха-
ли в её поезде, в соседнем вагоне. «Тайраз!» - она да-
же махнула рукой, моля о помощи. Но лицо Тайраза
стало вдруг испуганным. Он высоко поднял воротник,
заторопился и скрылся в толпе пассажиров.
Серьёзно и осуждающе румяный «гимназист» вёл
допрос в привокзальном отделении милиции:
- Козлова Галина Петровна?
- Да-
138
- Год рождения?
Всё правда, всё про неё. Они всё про неё знают. Но-
ги ослабли, ей казалось, они вот-вот подкосятся, и она
рухнет на подтаявший и безобразно грязный снег вок-
зальной дежурки. Это не сон. Она уже давно прОСНу_
лась. Долго, обстоятельно, как ученик, решивший, что
ему сегодня надо непременно получить пятёрку, вёл
допрос молоденький сотрудник милиции. Но к концу
допроса слетела с него придуманная важность, он
посмотрел на пожилую женщину с такой жалостью,
что она почувствовала от этого взгляда, что в её дом с
оставленными в нём детьми пришла настоящая беда:
- Вас подставили. Эх, мать, мать, как же тебя под-
ставили.
У неё задрожали губы. Если бы она смотрела про
это кино, она бы увидела, как актриса, играющая Га-
лину Петровну, немолодая, заслуженная, стала бы
медленно опускаться на пол в подоспевшем Вовремя
беспамятстве чувств. Но она не стала опускаться на
пол. Потому что в жизни всё немножко не так.
У неё только задрожали губы.
- Осуждённая Козлова.
Голос у Галины Петровны хриплый, нездоровый. И
какие-то очень тусклые глаза. Такие глаза бывают у
людей, надолго лишённых свежего воздуха. Но осуж-
дённые проводят на воздухе значительное время. Уби-
рают двор, чистят дорожки, и на лавочке Посидеть
иногда не возбраняется. Откуда-то я уже знаю такие
139
глаза, только бы вспомнить. Может быть, так смотрят
долго лежащие в больнице люди? Да нет, по-разному
смотрят и чем ближе к выписке, тем веселее. А может
быть, неизлечимо больные, которые знают точно, что
из больницы им уже не выбраться? Тоже, пожалуй,
нет. В глазах Галины Петровны нет отчаянья. Они, как
раз спокойны. Спокойны и тусклы.
Мы здороваемся. Она садится напротив, как-то
смущённо, на краешек стула. Рядом со мной сотруд-
ник колонии, так положено. По инструкции оставать-
ся один на один с посторонним человеком осуждённо-
му нельзя.
- Галина Петровна, мне сказали, что вы в вашем тю-
ремном храме староста?
- Назначили вот. Я болею очень, мне на тяжёлые
работы нельзя, а здесь совсем нетяжело. Прийти,
храм проветрить, лампадки зажечь, посмотреть, в до-
статке ли свечей. Ну, конечно, пол протру, а то ведь
топчут.
- А чем болеете?
- У меня эпилепсия. Последнее время приступы
один за другим, в любое время может прихватить. Жи-
ву как на пороховой бочке.
- Помоги вам, Господи! А срок у вас какой?
- Семь лет.
- Всё время здесь?
- Да, в третьем отряде. Там подобрались такие как
я, пенсионерки. Я среди них ещё молодая, у нас и за
семьдесят сидят. Цыганка одна есть, так той восемьде-
сят недавно справили.
140
- Господи, а она-то за что?
- За то, за что и я, за наркотики.
- Галина Петровна, вы меня простите, но глядя на
вас, трудно представить, что вы могли на такое ре-
шиться.
- Решилась. Дармовые деньги мне глаза затмили.
Ведь никогда лишней копейки ни у кого не взяла. Все
мои - честные, заработанные.
- Выходит, бес попутал?
- Знаете, мне тут недавно женщина из пятого отря-
да, верующая, рассказала анекдот. Смешной! Монах
Великим постом решил себе в келье яичницу поджа-
рить. А не на чем. Так он что удумал? Взял горящую
свечу и водит ей по дну сковородки. Яичница и жарит-
ся... Заходит другой монах. Увидел это безобразие и
давай обличать: «Как же тебе, брат, не стыдно!» А тот
голову опустил, бормочет: «Прости, брат, бес попу-
тал». А бес выглядывает из-за угла, возмущённый:
«Я, - говорит, - до такого бы не додумался». Так что
на беса нечего валить, он бы до моей «яичницы» не до-
думался. Ведь четверо детей, сама пенсионерка, о ду-
ше бы подумать, а я о чём? О деньгах, побольше чтобы.
А теперь вот ничего не надо, поят, кормят, одевают.
- А дети?
- Старший два года назад женился, уехал к жене в
деревню. Свадьбу сыграли, писал - всё как у людей,
машина с шарами, стол богатый. А жена загуляла. Ко-
ля позора не выдержал, решил отравиться. Еле спасли.
Да видно с головой у него что-то. Замкнутый стал, чуд-
ной. Приезжал как-то на свидание, молчит, словечка
141
не промолвил. Антон, когда узнал, что я под арестом,
письмо мне написал: «Никогда тебе не прощу». А Ва-
силёк забросил свой автосервис, выпивать стал, недав-
но письмо прислал, что уезжает в Китай, пишет: «Ты,
мать, заработать не смогла, так я заработаю». Он хо-
роший, Василёк, только слабохарактерный.
- А Леночка, любимица ваша?
- Сидит моя любимица.
- Господи, как это случилось?
- Когда меня взяли, к ней в Самару приехал Тайраз.
Говорит, матери твоей грозит большой срок, нужен
адвокат. Та в слёзы - денег нет. Тайраз предложил: я
тебе помогу деньги заработать. Передашь груз из рук
в руки, будет тебе на адвоката и ещё останется. Она
уши и развесила. Сначала тоже отказывалась. А Тай-
раз торопит. Матери помощь нужна срочно, после су-
да уже будет поздно. Согласилась. Её и взяли. Тоже
на перроне. Правда, она в Тамбов ехала.
- Галина Петровна, то, что рассказываете, страш-
но. Ведь ни за что молоденькая девушка пострадала.
Хотела мать из беды вызволить... Какой он жуткий че-
ловек, этот Тайраз.
- Знаете, что я вам скажу? Много думала, много...
Ведь я тогда везла в Питер семь килограммов героина.
Семь килограммов! Это сколько людей можно было
этим героином «осчастливить»! Наверное, дети среди
них могли быть, и девочки, как моя Лена. Вот Лена и
понесла мой грех. За меня, за непутёвую и глупую свою
мать. Я всё удивляюсь - как же мы все связаны, согре-
шил, а отвечать другому. Сыну, брату, мужу. А за меня
142
дочка слёзы отливает. Хорошо ещё, что в тюрьме. Даст
Бог, освободится, забудет всё как страшный сон. А что
если сама на наркотики подсядет?
- Молиться надо.
- Да я в храме почти весь день. У нас икона есть,
«Неупиваемая чаша» называется. Говорят, чудес от
неё много, от пьянства, от наркотиков помогает изба-
виться. Я уже акафист ей наизусть выучила. Василёк
вот прикладывается, а если ещё и Лена... Страшно.
- Вы только веру не теряйте, молитесь и верьте.
- А в зоне никак без веры нельзя. Если без веры, мы
здесь в животных превратимся. В каждом своё зло и
своя беда. Каждому кажется, что у него особая обида и
болит у него по-особому, не так как у всех. Вот и носит-
ся со своей обидой, как с писаной торбой. А вера - она
другому учит. Что заработал, то получил. Да ещё мало
получил. Если бы за всё с нас Господь спросил, то уж
точно - вышка. Или, по милости Его - пожизненно.
- Причащаетесь?
- Конечно. Батюшка у нас хороший, строгий. А с
нами по-другому и нельзя. Говорят, он раньше врачом
был. А теперь - священник. Вот это я понимаю, пра-
вильная жизнь. Поработал врачом, надо выше подни-
маться - священник, куда уж выше. Я ничего выше не
знаю. Представляете, крестит, в жизнь благословляет,
и обратно, из жизни - благословляет. Это какая же
ответственность! А я по другому пути пошла, не вверх,
а вниз. Была бетонщицей, стала наркоторговкой. Так
что здесь я на своём законном месте.
- Вам долго ещё?
143
- Полгода осталось. Но я, как другие, деньки не
считаю. Мне идти некуда. Мне тут, в зоне, даже лучше.
- А дети?
- А что дети? У детей самих ничего нет. Я из Душан-
бе выписалась, а в Самаре прописаться не успела. Ку-
да я пойду? Дочка в тюрьме, Коля уехал. Антон видеть
не хочет. Василёк сам в общежитии.
- Нет, ну как же, не может так быть...
- Оказывается, может. Хорошо, что в зону и без
прописки берут. Мне здесь спокойнее, чем на свободе.
За свободу бороться надо. А у меня сил нет, болезнь
совсем измотала. Вот ещё полгода поживу в своё удо-
вольствие и бомжевать пойду.
- Галина Петровна, не говорите так, не оставит вас
Господь, вот увидите.
- Он меня и так не оставил. Он меня вразумил и на
всю оставшуюся жизнь помог усвоить: за всё придётся
отвечать. Я и отвечаю. И ещё вразумил: твой грех мо-
жет другой понести, вот ведь что страшно. Другой, не-
виновный, а будет горбатиться под твоим грехом. Ты,
прежде, чем преступить, подумай. Вот я четверых ро-
дила, вкалывала на стройках, честно копейку зараба-
тывала. И что? Всего раз преступила, а рассыпалась
моя жизнь на кусочки, маленькие, не собрать. Ладно
моя, а детей моих? Ведь у них, как говорили раньше, в
каждом дому по кому. А я многодетная и - одна. Из
тюрьмы пойти некуда. Да ещё эпилепсия привязалась,
ох, она изматывает, не приведи Бог никому.
Увели Галину Петровну. Убрала она под платок се-
дые волосы, поклонилась, да и пошла. В третий отряд,
144
где двухэтажные кровати, и где старая цыганка хра-
пит так, что дрожат окна.
Я поняла, наконец, у кого бывают такие тусклые,
как у осуждённой Козловой, глаза. Они бывают у тех,
кто устал от жизни. Кто устал удивляться и ждать от
наступившего дня хотя бы маленькой радости. И если
её соседки по отряду считают дни до освобождения
от постылых засовов зоны, она не ждёт даже этого.
Но эта её усталость вовсе не повод для малодушия и
уныния. Она приняла зону, как справедливый и един-
ственно правильный образ жизни. Мужественно по-
смотрела на себя со стороны и разглядела даже в сво-
ей пропащей судьбе мудрую Господню десницу. И не
ужаснулась, не завыла в тоске от страшной безысход-
ности. Смолчала. Приняла на свой счёт. И в храм она
приходит, как на работу. Не стоит в умилении у прос-
теньких икон, не кладёт поклоны в сердечной неисто-
вости. Она внимательно следит, чтобы не догорали до
конца свечи, чтобы не переводилось в лампадах мас-
ло, чтобы были заточены карандашики и разрезаны
пополам листочки бумаги для записок. Делает это
она привычно, без эмоций, устало. И батюшку встре-
чает без широкой улыбки и подобострастия. Она идёт
ему навстречу, слегка склоняет голову под благосло-
вение. Если спросит батюшка:
- Как, Петровна, дела?
Отшутится:
- Как сажа бела.
А вот если на исповедь - пойдёт как в бой. Сосредо-
точенно и бесстрашно. Только одного испугается -
145
как бы не прихватила её в этот момент коварная эпи-
лепсия. Только бы успела она договорить, дорасска-
зать, дораскаяться. Успеет, будет на её улице празд-
ник. А не успеет... Значит, угодно Богу, чтобы пожила
ещё с нераскаявшимся сердцем и потрудилась, и пост-
радала, и помучилась. Эта женщина в зоне не любит
отрывать календарные листки и ставить крестики на
прожитых днях. Свобода - нелюбимая её героиня.
Она совсем не манит уставшее сердце, не устремляет
его к прекрасному далёку, где можно начать жизнь с
чистовика, накуражиться вволю, навёрстывая упу-
щенное в зоне время.
Она знает, что жизнь кончена. Что ничего нового
в ней уже не случится, а будет только эхо от преж-
ней жизни. Эхо, гулко и безжалостно отдающее в
каждой клеточке выболевшего почти до бесчувствия
сердца. Этому сердцу неведома жалость к себе, оно
готово страдать, сколько нужно, лишь бы хоть чуть-
чуть выправить крен вины в свою собственную сто-
рону, чтобы не подставить неприкаянных по её вине
детей. И в реальном стремлении к этому - её мате-
ринский подвиг. Сама она, конечно же, ни о каком
подвиге не думает. Она думает только о раскаянии, о
вине перед детьми. Но как ни глубоко прячет она
чувства, которые совсем не читаются в её потухшем
взгляде, раскаявшееся сердце творит работу, кото-
рую невозможно скрыть только по одной простой
причине. Этого не хочет Господь. И нам надо это
увидеть. И это должно закричать в нас, и от этого
крика содрогнётся сердце наше, не обременённое
146
выживанием, привыкшее к благополучию, зарекше-
еся от тюрьмы и от сумы.
Ещё целых полгода останется Галина Петровна
старостой тюремного храма. Всё это время батюшка
будет радоваться порядку и организованности. По-
жилая женщина в старом платке хорошо знает дело и
делает его без лишних слов.
...Каким чистым, пушистым, удивительно доверчи-
вым лежал снег на перроне Санкт-Петербургского
вокзала, когда, теперь уже давно-давно, пришёл туда
поезд из Москвы. Бережно и осторожно ступила на
него пассажирка с тяжёлой клетчатой сумкой. Это
были последние секунды её жизни на свободе. Всё, что
потом - позор, стыд, уныние, страх, отчаяние. Теперь
же, за полгода до освобождения, спокойное, без исте-
рик и экзальтации - осознание своей вины. Перед
детьми. Перед Богом. Перед Его непостижимым гре-
ховной душой Промыслом.
Поезда, случается, опаздывают. Случается, прихо-
дят на другие платформы. А этот - пришёл вовремя.
Минута в минуту. Питерские поезда вообще этим от-
личаются.
147
БАБОЧКА НА ЦЕПОЧКЕ
арк над Волгой. Если к реке - внизу, если
II от реки - вверху. Солнце золотит Волгу и
(, прибрежный парк по-разному. Волгу
щедрыми и яркими мазками, вода от тех мазков волну-
ется мелкой рябью, будто тревожится, что солнцу не
хватит чувства вкуса, и оно переберёт алой краски. За-
то парк спокоен. На нём здоровый румянец наступив-
шего утра. С таким румянцем просыпается счастливый
ребёнок, хорошо усвоивший, что ему рады и его про-
буждения ждут. Ранний час не лучшее время для про-
гулок, но он хорош тем, что не жаден до солнцепёка.
Прохладные аллейки пусты, они только живут ожида-
нием многолюдства. Вот и сегодня, в воскресенье, часа
через два, парк загалдит весёлыми голосами, разрису-
ется пёстрыми лотками со всяческой снедью. Скопив-
шие за ночь силы парковые кафе, бистро и шашлычные
бойко примутся навёрстывать впустую потраченное
ночное время и безжалостно накроют нежный аромат
распустившихся кустов черёмухи противными и густы-
ми запахами подгоревшей свинины.
А пока в прохладе утра, в розовом мареве наступа-
ющего воскресного дня, идут по аллее прибранного
парка две маленькие девочки. Они едва касаются зем-
ли лёгкими ножками в розовых туфельках и напоми-
нают двух прекрасных бабочек, только на миг, на
148
чуть-чуть опустившихся с пронизанных солнцем не-
бес на расцвеченную весенними цветами землю. Идут
и едят мороженое. Неторопливо, размеренно слизы-
вают его маленькими язычками и весело поглядывают
друг на друга. На девочках совершенно одинаковые
платьица с воздушными юбочками, белые роскошные
банты в чёрных с отливом волосах, одинаковые носоч-
ки. Да и сами девочки одинаково прелестны. Если бы
они пришли в парк попозже, то ими любовались бы
все, пройти мимо них и не улыбнуться может лишь
неисправимо чёрствый человек. А пока своими пяти-
летними дочурками-близняшками любовалась только
мама. Она шла чуть позади и с удовольствием подстав-
ляла лицо приятному утреннему солнышку и радова-
лась, что ей удалось осуществить задуманное: в день
рождения Тани и Ани подарить им прогулку на реч-
ном трамвайчике по Волге, выполнять все их желания
(но уж только не капризы), сводить в кафе и побало-
вать чем-то очень вкусным, пусть и дорогим - иногда
можно. Пусть запомнят день своего пятилетия. И по-
года сегодня именинная. И Волга пронизана солнцем,
и - целый день впереди.
Девочки важно ступили на «борт». Развесёлый мат-
рос аж присвистнул:
- Какие бабочки на наше судно залетели! Ну, ба-
бочки! Красавицы. Надо держать покрепче, а то возь-
мут и улетят.
Девочки смущённо переглянулись. А довольная ма-
ма, поправив бант в Аниных волосах, сказала:
- У них сегодня день рождения.
149
Чудесная получилась прогулка! Ветерок ласково
теребил волосы красавиц, их банты и юбки, а они хо-
хотали и шалили. Потом, вернувшись на землю, «ба-
бочки ^-близняшки пошли фотографироваться. Мама
расчесала им волосы, усадила рядышком. Попросила:
«Построже, пожалуйста».
Построже не смогли. Наморщили носы, сощурили
глаза, расхохотались. «Ну и ладно, - подумала ма-
ма, - им ещё рано построже».
К полудню «бабочек» сморило и роскошный обед в
кафе мама заменила домашним застольем. Купили
торт, разной всякой всячины. Потом мама прилегла, а
«бабочки» порхали по квартире, немножко ссори-
лись. В открытую балконную дверь слегка поддувал
лёгкий ветерок. Влетела настоящая бабочка. Близ-
няшки захлопали в ладоши и помчались ловить. Но ба-
бочка, попорхав по квартире, вылетела в ту же бал-
конную дверь. Девочки выскочили на балкон.
- Давай играть в бабочек, - предложила Таня Ане.
- А как? - в любопытных глазках интерес.
- Очень просто. Прыгнем и полетим!
- Я боюсь, - серьёзно сказала Аня.
- А я нет! Я умею летать!
- Не умеешь!
- Нет, умею!
Таня, тряхнув белым бантом, отважно перевеси-
лась через балкон.
- Я маме скажу, - нахмурилась Аня.
- А у бабочек мам не бывает! - весело крикнула де-
вочка и - полетела с пятого этажа вниз...
150
Закричала мама. Услышав мамин крик, заплакала и
Аня. Она смотрела с балкона, но уже видела не сест-
рёнку, а только бело-розовое пятнышко во дворе, ря-
дом с качелями.
Мама очень хотела, чтобы её девочки запомнили
свой день рождения. Аня запомнила его на всю жизнь.
Потому что тогда, в тот пронизанный солнцем весен-
ний день, в её жизни произошло что-то очень непо-
правимо серьёзное. Маму увезли в больницу. Бедная
женщина, потеряв дочь, лишилась рассудка. Правда,
её время от времени отпускало, и она возвращалась
домой, но интерес к жизни был утрачен. Она много
молчала, курила, домашними делами не занималась
совсем. Папа тоже как-то сразу сник. Он водил Аню в
детский сад, где её все сначала жалели. Папа, когда
маму увезли, что-то наспех готовил, очень редко сти-
рал и ещё реже с Аней разговаривал. Аня привыкла к
одиночеству. Ей было интересно думать. О маме, ко-
торая в больнице, о Тане, которая так и не смогла уле-
теть, как бабочка, об игрушках, которые у других де-
тей есть, а у неё нет.
Однажды из детского сада она принесла пушистые,
почти новые, детские варежки.
- Откуда? - спросил отец.
- Взяла у Оксаны, она не видела, не бойся.
- Воровать нельзя, - сказал отец и уткнулся в га-
зету.
И она поняла: можно. Ей стало интересно брать чу-
жое. Чужое всегда лучше, чем своё. Папе она уже ни-
чего не рассказывала, но когда ей удавалось что-ни-
151
будь стащить, весело на папу поглядывала. Несколько
раз её ловили на месте преступления, стыдили, но Аня
уже хорошо усвоила, что воровать интересно. С этим
интересом она училась в школе, подворовывала по ме-
лочам, в основном, деньги из карманов одноклассни-
ков. Очень веселилась, когда ей удавалось разжиться
деньжатами, купить сладостей, пастилы, к примеру, и
угостить того, чьи карманы накануне обчистила.
Смешно. Однажды она на спор угнала от гастронома
велосипед. Через несколько часов вернула на место -
стало неинтересно. Потом, тоже на спор, залезла в па-
латку с продуктами, ухватила по-быстрому пару
килограммов карамелек. Щедро угощала одноклас-
сников. На неё смотрели с восхищением, но дружить
не хотели. Она чувствовала это, злилась и - презирала
всех. После шестого класса практически не училась -
пропускала уроки, врала напропалую и теперь уже
систематически подворовывала. Всё сходило с рук. Её
стыдили, но как-то дежурно. Она уже знала, что ска-
жет, к примеру, математичка на её очередное «не выу-
чила...»: « Я тебя последний раз предупреждаю...»
Да пошли они все! Зачем сушить мозги, если мож-
но распрекрасно жить, не работая и не учась. Аня
считала, что у неё талант к воровству. Она поднима-
ла планку всё выше и выше, и - пошла на новый ре-
корд. Выследила в сберкассе старушку, которая по-
лучала пенсию. Вот она положила деньги в сумку, вот
вышла из сберкассы... Аня, замотавшись шарфом, ос-
тавив только щёлочки для глаз, на бегу вырвала у
старушки сумку. И - дёру. Старушка слабенько за-
152
кричала. А Аня, поскользнувшись, со всего маху вле-
тела в слегка прихваченную ледком лужу и пошла по
ней юзом.
Ей дали один год в колонии для несовершеннолет-
них. Отбыла по-честному, от звонка до звонка. Пока
сидела - умер отец. Мама так и продолжала жить на-
ездами. Денег не было, работы тоже. Какую-то рабо-
ту, наверное, всё-таки найти можно, но навыков, а
главное - желания работать у Ани не было. И тут про-
изошло удивительное событие.
В дверь позвонили. На пороге - небольшого роста
молодой человек в чёрной кожаной куртке. Аккурат-
ные усики, угольки глаз.
- Анна? Я Мустафа, твой брат из Турции. Тебе
письмо от отца.
- Вы, наверное, ошиблись.
- Нет-нет, ты Анна? Да, ты Анна, ты очень похожа
на отца, он просил... - человек говорил медленно, с ак-
центом, но правильно.
- Бред какой-то. Мой отец умер.
- Твой отец живёт в Турции, в Стамбуле. А умер не
отец, а как это...
- Отчим? - переспросила Аня недоверчиво.
- Да-да, - радостно закивал Мустафа. - Твой отец
живёт в Турции.
Она узнала всё. Что их с Таней отец турок, но мама
после рождения девочек прожила с ним всего полгода
и ушла к отчиму. А отец любил девочек, заботился о
них, присылал подарки. Он много раз просил у мамы
разрешение приехать, повидаться с дочками. Но мама
153
не разрешала. Она ничего не сообщила отцу даже о
гибели Тани. А теперь...
- Теперь, - Мустафа тщательно подбирал слова, -
теперь я за тобой приехал. Мама твоя попросила отца,
чтобы он тебя забрал.
- Зачем? - Аня растерялась, - зачем меня забирать?
- Отец сказал: «Привези Аню». Я твой брат, тебе
будет хорошо. У нас большой дом, места хватит.
Аня не верила своим ушам. Зачем мама врала? По-
чему скрывала столько лет? На следующий день побе-
жала к маме в больницу: «Это правда?»
Всё оказалось правдой. Аня засобиралась в Стамбул.
Сначала ей показалось заманчивым уехать из России.
Она любила острые ощущения и любовь эту тюрьма не
поубавила. Но чем больше она думала, тем труднее ей
было понять, почему тревожилось её сердце. Где-то
есть отец, родной, который за неё переживает, а у неё к
этому отцу никаких чувств. Правда, когда Мустафа по-
казал ей фотокарточку отца, она стала жадно в неё
всматриваться. Сомнений не было: копия. Аня разбога-
тела в одночасье: обрела и отца, и брата, и дом в Стам-
буле. А здесь у неё не было практически ничего. Только
мама в больнице, которой давно уже всё безразлично.
Но ведь есть ещё и сердце. Анино сердце вело себя кое-
как. Сердце не ликует, оно беспокоится. Сердце, в отли-
чие от Ани, в Стамбул не рвётся. Оно не хочет терять...
Россию. Когда Аня впервые так подумала, ей стало от
высоких слов конфузно. Терять Россию. А что для неё
Россия? Детский сад, куда ей не хотелось ходить? Шко-
ла, где её презирали все - и учителя, и одноклассники.
154
Отчим, которому было всё по барабану? Мама, несчаст-
ная, озлобившаяся, болящая мама? Ради какого такого
блага она столько лет скрывала, что у Ани есть отец и
брат? Брат есть, а вот сестры Тани уже давно нет...
Аня скрывала от всех, в том числе и от мамы, что
после гибели сестрёнки она стала панически бояться...
бабочек. И птиц. Вообще всего, что летает. Кроме са-
молётов. От вида летящей бабочки холодело Анино
сердце. Дурь какая-то, она очень этого стыдилась.
Краж рисковых не боялась, разборок в зоне, а тут -
бабочки. Ане казалось, что летящая бабочка или пти-
ца вонзится ей в глаз, и она загораживалась, убегала,
плакала. Тогда Аня ещё не понимала, что страх перед
бабочками - это горькая память её травмированного в
детстве сердца. О Тане.
- Не поеду, - твёрдо сказала она приехавшему за
ней на такси Мустафе.
- Отец ждёт, - Мустафа смотрел на неё тревож-
но, - ты должна.
- Да ничего я никому не должна, не поеду и всё! Что
я в твоей Турции не видела? Турков? Да их и здесь пол-
но. Не хочу я ни в какую Турцию, я Россию люблю.
Мустафа понимал не всё, но главное понял: Аня ос-
таётся.
Упрямая.
Она осталась. В России, которую любит, но в кото-
рой совершенно непонятно, как жить. Навыков ника-
ких у Ани не было. Кроме одного - навыка к воровству.
Вот и разберись поди - отсидела в малолетке за во-
ровство, вкусила всех прелестей зоны, а не угомони-
155
лась. Хочется ей новых приключений. И чем дальше -
тем хочется больше. Она долго обдумывала сценарий
своего нового приключения. Ей по душе эта мысли-
тельная работа, она даже получала от неё удоволь-
ствие. И - обдумала всё до мелочей.
Сегодня они с Юлькой идут в кафе. Юлька одна из
немногих Аниных подруг, раньше они были соседями,
а потом родители разменяли квартиру, и Юлька съеха-
ла. Аня выбрала Юльку не случайно. Во-первых, Юль-
ка любит тусоваться, у неё полно друзей. Во-вторых,
она почти супер-модель, значит, у неё богатые знако-
мые, а в третьих - Юлька глупенькая и никогда ничего
не заподозрит, наивная, хоть и старше Ани на три го-
да. Аня очень ответственно отнеслась к тусовке. Она
красиво уложилась феном, нанесла тени, сразу при-
давшие Аниным карим глазам томную загадочность.
Джинсики в обтяжку, элегантная блузка в разлёт, сум-
ка в тон на длинном ремешке. Вперёд, Анна!
Сценарий требует работы талантливого режиссёра.
Аня знала, она - очень даже ничего. После отъезда
брата, она подолгу рассматривала себя в зеркале.
Турчанка... А ведь если приглядеться, действительно
не похожа на русскую. Волосы тёмные, густые, тяжё-
лые. Мама, когда её девочки были малышками, часто
шутила по этому поводу: «Хоть граблями чеши».
Глаза карие и большие. В них будто живёт некая
тайная грусть, хотя иногда грусть забивается разгуль-
ной бесшабашностью. Очень ладная фигурка. Аня не
считала себя красавицей, и слишком уж лелеять свою
внешность ей было скучно, но могла, как та Золушка,
156
если надо, сбросить с себя в одночасье «лохмотья
повседневности» и по команде «считаю до трёх» со-
браться на бал.
Они заняли столик у окна, у тяжёлой зелёной што-
ры. Юлька щебетала не переставая, что очень доволь-
на своей жизнью. Она маникюрша в салоне красоты,
платят неплохо, да ещё постоянные клиенты не ску-
пятся, всегда в форме, ухоженная - своя рука влады-
ка, вниманием мужчин не обижена:
- Прикинь, месяц назад была в Египте.
- И, конечно, не одна, - кокетливо продолжила
Аня.
- Я одна, Ань, практически не бываю, - заважнича-
ла Юлька. - Друг предложил, давай махнём в Хургаду.
На недельку. Отель прямо на берегу, сервис, Ань... -
Юлька щебетала без умолку, Аня слушала и удивля-
лась Юлькиной недалёкости.
Но - потерпим.
- Юль, кто он?
- Прикинь, рок-музыкант, всё забываю, как группа
называется. Да это и неважно, главное...
- Главное, чтобы человек был хороший, - с ирони-
ей поддакнула Аня.
Юля иронии не уловила.
- Классный! Для него музыка - это всё. А вот жена
его не понимает.
- Он женат? - Аня напряглась. По сценарию «он»
должен быть неженат. - А где же вы встречаетесь?
- Да всё как часики отлажено. Жена часто уезжает
к маме в Тулу. Вот и опять собирается...
157
Так, так, рассказывай, Юля, рассказывай, ну очень
интересно, очень...
Они выпили орехового ликёра. Съели по мороже-
ному. Юля болтала, а Аня, внимательно её слушая, в
то же время оглядывала посетителей кафе. Конечно,
совсем неплохо, что «его» жена уезжает, но можно
рассмотреть и другие варианты.
Подсели два парня. Один долговязый, нескладный,
в растянутом почти до колен свитере, другой - в оч-
ках, одет аккуратно, лицо в прыщах.
- Девочки, а не выпить ли нам...
Юлька захихикала. А Аня дерзко сверкнула очами:
- Выпить! Так, быстро заказывайте бутылку фран-
цузского коньяка! Быстро! Официант!
- Ненормальная, - растерявшиеся от такой наглос-
ти парни с позором удалились.
«Нормальная. Просто я очень ценю своё время», -
подумала Аня.
- Слушаю я тебя и завидую, - Аня грустно взгляну-
ла на подругу. - Всё у тебя хорошо, а я, как я устала,
Юлька, быть одна! Встречалась с парнем, так родите-
ли отправили его за кордон учиться. Места себе не на-
хожу, скучаю... Спасибо, что составила мне компа-
нию, отвлеклась хоть. Ты, если что, вспоминай обо
мне. А то я всё дома и дома.
- Ань, тебе, правда, фигово? Ты его любишь, да?
Любишь? И надолго он туда? А куда?
- В Испанию. Надолго. Так что выручай, подруга,
если куда соберёшься, меня с собой приглашай, а то
совсем закисну.
158
- Ань, а давай... - Юля задумалась, - подожди пять
минут, я сейчас.
Она ушла. А Аня оглянулась ещё раз. Она искала
глазами тех, кто без труда вписывался бы в её сцена-
рий. Но ничего заслуживающего внимания она не
нашла. Так, мелочь разная, неимущая, типа тех двух
ботаников. Ну ладно, будем ждать. Вернулась разве-
сёлая, довольная Юля:
- Всё о'кей! Сейчас приедет Паша и - не один!
- Юль, ну зачем, мне новые знакомства не нужны, я
однолюбка.
- Да ладно, - отмахнулась подруга, - посидим, по-
тусуемся, делов-то.
А ведь и правда, приехали. Аня придирчиво огляде-
ла молодых людей, когда они ещё только шли к их
столику. Она почувствовала добычу. Если тот, что
справа, Паша, он в её сценарий впишется...
Молодые люди заказали дорогой коньяк. Выпили
за знакомство. Павел по-хозяйски приобнял Юлю,
которая нежно и кокетливо склонила ему на плечо
голову. Паша был в белой водолазке, светлых
брюках, элегантный, высокий, длинноволосый.
Типичный рок-музыкант. Другого звали Артём. Ко-
ренастый, широкоплечий, ворот рубашки широко
расстёгнут, обнажая волосатую, нехилую грудь. Он
понял, что Аня - на сегодня его вариант и послушно
этот вариант принял. Началась игра, которая очень
забавляла Аню. Юля играла влюблённую девушку и
красовалась перед Аней, которая - одна. А ещё Юля
важничала, потому что она, как настоящая подруга,
159
не осталась в стороне от Аниного одиночества. Па-
ша играл крутого. Дорогие сигареты, коньяк. Меню
он рассматривал равнодушно и чуть презрительно.
Артём играл интерес к Ане. Не переигрывал, осто-
рожничал, но - играл: он хороший друг, если Паша
попросил - всё, не обсуждается. А Аня с упоением
играла сразу несколько ролей: благодарной подру-
ги, девушки с принципами, остроумной собеседни-
цы. Эти роли были для всех. Но ещё одну ей надо бы-
ло играть так, чтобы только один человек из всей
компании её понял. Она играла... интерес к Паше.
Тонко, многозначительно, изящно. Она шла в своей
игре по лезвию ножа и - наслаждалась. Это было
рискованно, остро, прекрасно. Сигаретный дым
плыл над этим спектаклем, собрав в одной пьесе ак-
тёров простеньких - не ахти каких бойких, раскру-
ченных и - гениальных:
- Юля, у вас все подруги такие красивые, как Ан-
на? - это Артём.
- Нет, только самые верные, - это Аня.
- У верных подруг должны быть и друзья верные, -
это Павел.
- Верность друзей требует доказательств, - это
Аня.
- Котёнок, я у тебя верный? - это Паша Юле.
- Докажи... Я хочу мороженого. Как в прошлый
раз, с орехами.
- Если был прошлый раз, значит уже верный, - это
Аня, звонко рассмеявшись и только на несколько се-
кунд вглядевшись Паше в глаза.
160
- Встречаемся завтра здесь же, я тоже хочу быть
верным, - это Артём.
- К экзамену на верность нужна подготовка, я про-
шу неделю, - это опять Аня.
- А я согласна на завтра, - это Юля.
Они шутили, острословили, пили коньяк и всем бы-
ло хорошо.
Слегка захмелевшая Аня раскраснелась. Ей хоте-
лось расслабиться, быть просто самой собой. Но раз-
ве можно отступить от сценария ?
Итак:
- Павел, Юля рассказывала мне, что вы - талантли-
вый музыкант.
- Спросите меня, а не Юлю. Я тоже талантливый,
но до друга мне далеко.
- Да ладно, Артём, таких как я много.
- Нет, Паша, нет, ты единственный, - пискнула Юля.
- Я очень люблю музыку. Так жалко, что не училась
в своё время. Родители заставляли, а я упёрлась и ни в
какую. А вот слушать люблю. Когда-нибудь, Юля и
Павел, пригласите меня послушать...
- Без меня? - шутливо обиделся Артём.
- Почему же без вас? Два талантливых музыканта
лучше, чем один.
- Да я не музыкант, я просто талантливый.
Опять посмеялись. Ещё выпили. Артёма немного
разморило, он сидел, поддерживая кулаками тяжёлую
голову. А Аня, как бы невзначай, глянула на Павла и
будто пойманная на месте преступления, мгновенно
свой взгляд отвела. Паша этот взгляд заметил...
161
- А какая музыка вам нравится, Аня? - спросил он
как можно равнодушнее.
Аня совершенно не знала никакой музыки. Так, са-
мую затрапезную попсу, о которой говорить в музы-
кальных кругах неприлично. В её сценарии про музы-
ку не было ничего. Но редкий режиссёр не отходит от
сценария. Аня глубокомысленно произнесла:
- В талантливом исполнении любая...
Теперь Паша кинул на неё беглый взгляд. И тоже
так, чтобы заметила его только Аня.
- У меня есть предложение, - сказал он, - едем ко
мне! Будем пить кофе и слушать музыку. Сам я сегод-
ня не в форме, но уникальные записи обещаю.
Юля растерянно посмотрела на Пашу:
- А как же...
- Всё будет хорошо! Едем!
Артёма разморило ещё в такси. Паша попросил
таксиста отвезти его домой, дал денег, шепнул адрес.
И они втроём, Юля, Паша и Аня, вошли в небольшую,
со вкусом обставленную квартиру. Аня жадно осмат-
ривалась по сторонам, знала: вскоре ей предстоит
прийти сюда одной, времени будет мало, надо всё хо-
рошо запомнить.
Слушали музыку, которая мало кому была интерес-
на. Юля, вцепившись в рукав Паши, шептала ему на
ухо что-то личное. Аня подчёркнуто скучала. Она
чувствовала, что Павел нервничает, что Юля его тяго-
тит, и он мечется в мыслях, не зная, что бы такое при-
думать, чтобы разрулить ситуацию. А Аня свою уже
давно разрулила. Она пару раз отлучилась из комна-
162
ты, дабы оставить голубков наедине. Легко и быстро
обследовав ящики в прихожей, нашла связку с запас-
ными ключами. До завтра они никому не понадобятся.
Всё идёт хорошо! Всё идёт просто замечательно!
Она посидела ещё минут тридцать и резко поднялась:
- Пора и честь знать. Павел, я вам очень благодар-
на за чудный вечер. А уж тебе, Юля, вообще за всё...
Павел вышел проводить её в прихожую, Юля за
ним. Конечно, она не понимала, что Паша хочет ос-
таться с Аней хотя бы на минутку. Аня понимала.
- Котёнок, я должен посадить Аню в такси.
- Я с тобой.
- Не стоит. Сделай мне кофе, я сейчас.
Подруги расцеловались.
- Созвонимся!
И вот они в лифте. Вдвоём. Павел решительно при-
жимает к себе Аню.
- Я верная подруга, - говорит Аня и отстраняется.
- А я талантливый музыкант и требую к себе повы-
шенного внимания.
Аня смотрит на него многозначительно:
- Только не сегодня. Сегодня ты получишь боль-
шую порцию внимания от моей верной подруги.
Она не просто так сказала ему «ты». Ты — это на-
дежда, это - обещание.
- Когда? Завтра. Я жду тебя завтра. Придёшь?
- И столкнусь в дверях с Юлей, да? Очень забавно
будет.
- Я попробую избавиться от неё сегодня. Я знаю,
как это сделать. У меня есть свои секреты.
163
- А у меня есть свои, - она дерзко посмотрела на
Павла. И - чуть не расхохоталась...
В такси она так развеселилась, что стала напевать
себе под нос: «Отчего так в России берёзы шумят, от-
чего белоствольные всё понимают...»
С утра поехала заказывать себе ключи. Нервнича-
ла, торопилась. А мастер, наоборот, не торопился сов-
сем. Когда она протянула ему два ключа, он достал
термос и стал откручивать крышку.
- У меня мало времени.
- А я голодный. Три минуты подождите, я быстро.
- Ещё раз повторяю, я тороплюсь, - голос Ани за-
звенел от злости.
- Нечего на меня орать, - мастер спокойно наливал
в пластмассовый стаканчик чай, - торопишься, иди,
никто тебя не держит. И имей в виду, я эти ключи бу-
ду делать долго, они непростые.
Аня готова была двинуть мастера по физионо-
мии:
- Козёл, - процедила тихо и ушла.
В другом месте всё сделали быстро. Она успела по
назначенному адресу в срок.
Её ждали. Из кухни плыл раздражающий запах ко-
фе. На столике два бокала, бутылка ликёра.
- Наконец-то! - Паша обнял её уже в прихожей. -
Не бойся, никого нет.
- И жены? - она кокетливо на него посмотрела.
- Жены? Тебе Юлька и про жену рассказала? Жену
я для Юльки придумал, чтобы она не строила насчёт
себя никаких планов...
164
Теперь самое главное: незаметно положить клю-
чи на место. И мотать отсюда побыстрее. Паша был
ей теперь совершенно неинтересен. Она уже, ка-
жется, что-то придумала. Задержалась в прихо-
жей. Быстренько, аккуратно, чтобы не греметь, по-
ложила ключи на место. Зашла в ванную, включила
воду и отправила близкой подруге sms-ку: «Позво-
ни мне через десять минут». Этого времени хвати-
ло, чтобы вернуться в комнату, поговорить с Па-
шей ни о чём, сделать три глотка кофе. Зазвонил
Анин мобильник.
- Когда? А сейчас как? Плохо... - Анино лицо стало
напряжённым, губы задрожали, - еду, сейчас еду...
- Прости, Паша. У меня маму отвезли в больницу.
Давление. Гипертонический криз. Созвонимся.
Она опрометью бросилась из квартиры.
Теперь ей надо какое-то время Павла динамить.
Мобильник ответил сразу. Паша ждал.
- Прости. Маме немного лучше. Я от неё звоню, из
больницы. Давай встретимся сегодня вечером.
- Я буду ждать...
Вечером перезвонила:
- Я у мамы. Наверное, задержусь. Смогу только
завтра утром.
- Завтра меня целый день не будет дома. Давай пос-
лезавтра в любое время, я устал ждать.
Так. Вот это по-нашему. Целый день его не будет
дома! Ты молодец, Паша. Пять баллов. Но начали одо-
левать сомнения. А вдруг это отговорка? Вдруг завтра
к нему придёт Юлька на целый день!
165
Звонит Юльке:
- Привет! Всё нормально. Артём? Да ладно, он не в
моём вкусе. Пьёт много. А за тебя я рада. Знаешь, я за
вами незаметно наблюдала. Паша так тебя любит,
жаль, что он женат...
- Жена его совсем не понимает! Она всё время в
отъезде. Доездится до мамы, дождётся. Правда, пос-
лезавтра возвращается. Паша сказал.
Юлька врать не будет. Если бы они договорились о
встрече завтра, она бы мне обязательно похвалилась.
Похоже, Паши действительно целый день не будет.
Но на всякий случай предложила:
- Юль, давай встретимся завтра, сходим куда-ни-
будь.
- Давай, - обрадовалась подруга. - Я после работы
совершенно свободна.
Похоже, действительно, его целый день не будет...
- Вечером созвонимся, а то вдруг что-нибудь не-
предвиденное. Значит, завтра?
Она хорошо выспалась в эту ночь. Ловко просочи-
лась в переполненный студентами автобус. Была пора
летней сессии. Молодёжь нервничала, листала конс-
пекты, забыв старую русскую пословицу, что перед
смертью не надышишься. Аня высокомерно на них
поглядывала. Учитесь, сушите мозги, а потом будете
считать копейки, стрелять у соседей до зарплаты. Нет,
это не для меня. Если сегодня всё состоится, она без-
бедно поживёт ну - полгода точно. «А если не состою
ится? - прозвучал в ней противный, невежливый го-
лос. - А если опять «юзом по замёрзшей луже», как
166
тогда, перед первой ходкой?» - «Дурная была, ма-
ленькая, самоуверенная, - стала она себя убеждать. -
Мне тогда сколько было? Пятнадцать. А сейчас? Во-
семнадцать. Всё состоится, всё идёт по сценарию».
Она обошла дом Паши с той стороны, откуда практи-
чески никто не ходит. Быстро, по-военному, залезла в
весёлый теремок на детской площадке. Из теремка хо-
рошо видна дверь Пашиного подъезда. Стала ждать.
Спустя минут сорок позвонила. Голос её был вкрадчи-
вым и мягким:
- У тебя ничего не изменилось? Думаю, позвоню,
узнаю...
- Анка, солнышко, убегаю! Опаздываю. Сегодня
никак. У нас концерт, обещают неплохие деньги, вер-
нусь поздно ночью, а завтра я твой...
Аня вздохнула:
- Я буду очень ждать наступления завтра.
Минут через десять подъехала машина, пару раз
посигналила, и из подъезда легко выбежал Паша.
Уехали. Нет, она не кинется в подъезд сразу. Она по-
дождёт. Вдруг он что-то забыл и вернётся. А вот те-
перь - пора. Аня медленно и равнодушно прошлась
мимо дома. Всё тихо. Вышла с собакой девочка-под-
росток. Подъехала белая «Нива». Из неё вышли
двое - мужчина и женщина. Стали доставать из ба-
гажника сумки.
Ключ открыл дверь без всяких проблем, и она оказа-
лась в квартире Павла. Походила по ней не спеша. За-
чем-то заглянула в ванную, постояла у зеркала. На неё
спокойно смотрела кареглазая девушка, которая знала
167
себе цену. «Времени терять нельзя», - подумала девуш-
ка и принялась за дело. Она уложила всё, что присмот-
рела, в яркий вместительный пакет с крепкими ручками.
Особенно её порадовал новенький ноутбук, ещё даже
нераспакованный, его можно нести отдельно. Стала
искать деньги и нашла. Ойкнула - много. В кармане уб-
ранной на лето дублёнки было два конверта. Один с
долларами (потом пересчитаю) и с тысячными рублёвы-
ми купюрами. «Зачем он их разложил отдельно? - ус-
мехнулась Аня. - Всё равно ведь я их объединю».
Дома вечером она устроила себе пир. Купила кури-
цу-гриль, большую, жирную, банку красной икры, ка-
кие-то неведомые ей разносолы типа мидий и щупалец
осьминогов. Такая гадость... Она сидела за уставлен-
ным яствами столом и скучала. Вот и всё. Сценаристом
она оказалась толковым, режиссёром тоже. А уж
актрисой вообще бесподобной. В театральный, что ли,
пойти? Но спектакль кончился, и теперь начинается
рутинная скучная жизнь. Правда, жизнь безбедная.
Да только ей, Анне, это особой радости не доставляет.
Ну купит себе какую-нибудь фирменную тряпку, ну...
в дом что-нибудь. Положит энную сумму на книжку
на чёрный день. Жалко, кончилась эта история, кото-
рая украшала её однообразные будни, гнала по жилам
кровь, будоражила воображение.
Но история эта только начиналась...
Обнаружив кражу, Павел позвонил Артёму. Они
заявили в милицию и стали гадать - кто? Паша разво-
дил руками, а Артём напряжённо думал. Стал анали-
зировать, вспоминать: кто был в квартире у друга в
168
последнее время? Юлька отпала сразу. Глупая, довер-
чивая, недалёкая. А вот Аня... Позвонил Юльке, стал
расспрашивать, куда пропала Аня, надо бы встретить-
ся. А где она работает, где живёт? И Юля, душа неза-
мутнённая, рассказала Артёму всё, что знала. Аня
нигде не работает, и что мама у неё умерла в психуш-
ке, и что она, так говорят, врать не буду, вроде сидела
в малолетке.
Аня раскладывала деньги по кучкам. В дверь позво-
нили. Настойчиво. Ещё. Долго. Требовательно. И в на-
писанный Аней сценарий вписалась очень естественно
её вторая ходка. На этот раз не в малолетку, а в женс-
кую трудовую колонию. Дали ей щедро - пять лет.
Нельзя сказать, что это её подкосило. Она досадова-
ла, что кто-то оказался умнее и хитрее её. Жалеть её
некому. Мама умерла, Таня-бабочка давно улетела, а
с отцом турком и братом Мустафой ничего общего у
неё не было.
Дни шли за днями. Однообразные тюремные дни.
От скуки она стала много читать. Библиотека в коло-
нии хорошая, и она глотала книгу за книгой. Читала
Достоевского, Мопассана, Толстого, всё, что попада-
лось под руку. Взялась за Фрейда, но, испытав какое-
то противное, почти брезгливое чувство, забросила.
Её никто не навещал, не приносил передачи. Иногда,
когда очень хотелось сладкого, она покупала в тюрем-
ном магазине, или, как называли его подруги по отря-
ду - отоваровке, халву. Она по-прежнему любила ду-
мать. Один раз додумалась до того, что сглупила, что
не поехала с Мустафой в Стамбул. Жила бы, забот не
169
знала, а теперь вот мотает срок, и долго ещё мотать ~
долго. Но потом убедила себя, что поступила правиль-
но. Ну что она там, в Турции, забыла? «Россию лю-
бишь? - спросила себя насмешливо. - Ну-ну, люби, да
только любовь эта безответная. Ещё двадцати нет, а
уже вторая ходка. Любуйся российским небом сквозь
колючую проволоку тюремного забора, посылай сво-
их товарок подальше отборным российским матом.
И - считай дни, и думай, думай...»
Четыре дня рождения отметила Аня в зоне. Но да-
же то, что мучительно и долго не настаёт, всё равно,
в конце концов, настанет. Он и настал - день Анино-
го освобождения. Она опять вернулась в свою хру-
щёвку, требующую ремонта, бесхозную, неуютную,
хранящую горькую память её щедрых на невесёлые
события, хотя ещё очень немногих лет. Здесь умер
отчим, здесь погибла Таня, здесь она получила вес-
точку, что в больнице умерла мама, отсюда её брали
два раза и - увозили. Здесь она никогда не была
счастлива. Постылый дом будто стыдился радости,
будто увёртывался от неё, будто прилежно выполнял
чью-то злую волю. Она ходила по квартире и совер-
шенно не знала, с чего начать жить. Ей не было
страшно, ей было всё равно. Без образования, без ра-
боты, без родных, с двумя судимостями. Кому нужна
она в этом мире, где без неё всё хорошо и давно отла-
жено? От безделья и скуки пошла в храм. В зоне бы-
ла церковь, но Аня не ходила в неё ни разу. Ей каза-
лось, что над их тюремным храмом висит какая-то
мутная завеса. Лица женщин, которые туда ходили,
170
были серы и безрадостны. Вера совсем не озаряла
эти лица и эти тусклые глаза. А какой смысл в долгих
стояниях и поклонах? Что она, осуждённая Анна Ка-
линина, должна вымаливать перед этими простень-
кими иконами, если она одна во всём виновата? Так
думала она в зоне. А на свободе пошла в храм - срав-
нить. Здесь-то как?
А в храме было тесно и душно. Всенощная перед
праздником Преображения уже подходила к концу.
Аня пристроилась справа, почти у входа, рядом со
свечным ящиком. Она слышала, как люди всё время о
чём-то спрашивали женщину за прилавком:
- Матушка, я жену схоронил, тяжело, матушка...
- А ты вместо того, чтобы раскисать, молись о ней,
много молись. Часто. И - отпустит. Вот увидишь. А
ей-то, усопшей, какая польза! Наши сродники ото-
шедшие только наших молитв и просят.
Аня замерла от этих неожиданных слов. Молитв
просят?! Выходит, и отчим просит, и мама? И - Таня!
Мысль о том, что Таня просит молитв, удивила боль-
ше всего. А она тут прохлаждается, за всю свою непу-
тёвую жизнь ни разу лба не перекрестила. А кто за Та-
ню помолится кроме неё, родной её и одноутробной
сестры? А как молиться? Спросить стыдно. А почему
собственно стыдно? Все спрашивают - ничего, а мне
нельзя? Смело подошла к женщине:
- Скажите, у меня сестрёнка была. Мы близняшки
с ней, и она... в пять лет полетать хотела, ну, как ба-
бочка, и прыгнула с балкона. Насмерть. Как за неё мо-
литься, кому?
171
Женщина внимательно посмотрела на Аню:
- А ты в храм часто ходишь?
- Вообще не хожу.
- Теперь ходи. Молись слёзно, проси, чтобы Гос-
подь твою сестрёнку в хорошее место определил.
- Как это, в хорошее место?
Женщина взяла с витрины маленькую книжечку и
протянула Ане:
- Читай. Там всё написано. А теперь иди к иконе и -
плачь.
Аня послушно направилась к иконе. И, вот ведь чу-
деса - заплакала. Она удивилась своим слезам, кото-
рые очень редко, а практически никогда не орошают
её лицо. А тут - плакала! Не сказать, что только о бед-
ной Тане. О себе тоже. Собственная жизнь показалась
ей такой убогой, жалкой, что плачущее сердце содрог-
нулось и зашлось от острой боли. Будто терпела она,
терпела, делала хорошую мину при плохой игре, и на-
доело ей это, противно стало притворяться и принаря-
живаться. Невыносимо захотелось завыть. Пусть
стыдно, пусть некрасиво, зато - правда. Тушь разма-
залась по щекам, нос распух и покраснел. Плакала. А
ведь действительно - полегчало. А книжечку она чи-
тать не стала, полистала, да и вернула через пару дней.
- Я ничего тут не поняла.
Стала ходить в храм. Осторожно, нечасто, будто
боялась, что привыкнет. Такая уж была у Ани натура,
она боялась правды в самой себе.
Теперь она уже знала, что женщину зовут Лидия
Трофимовна. В храме она всего около года, ушла с хо-
172
рошей работы, была гидом, а теперь здесь, за свечным
ящиком, за копейки.
- Зачем? - спросила Аня как-то.
И услышала:
- Беда молиться заставила.
Какая такая беда - Аня из вежливости не спросила.
Прошло время. Аня изредка появлялась в храме.
Подходила к свечному ящику. Вскоре Лидия Трофи-
мовна пригласила Аню в гости. Жила она совсем ря-
дом с храмом, только дорогу перейти и свернуть в пе-
реулок.
Наварила борща, налепила пельменей. Познакоми-
ла с сыном-студентом. Сын стеснялся, отвечал одно-
сложно, хотя они были ровесниками и общих тем
могли найти много. Аня сразу поняла, что Лидия Тро-
фимовна пытается разговорить сына, расположить
его к Ане, а Аню к Аркадию.
Конечно, Аркадий пошёл её провожать. Конечно,
они стали встречаться. Аркадий оказался прямодуш-
ным, добрым, как и Лидия Трофимовна, знал два язы-
ка, английский и французский, пробовал писать сти-
хи. Аня сначала стеснялась своей необразованности,
но Аркадий ничем учёности не выказывал, и она со-
вершенно освоилась. И стала ждать, в полной уверен-
ности, что это произойдёт скоро, когда Аркадий сде-
лает ей предложение.
Вот оно, счастье, свалившееся на Аню так неждан-
но, так негаданно. Пылкой любви она к Аркадию не
испытывала. Она вообще такая - девушка без голо-
вокружения. Но встреч с ним ждала, планы строила.
173
Вскоре предложение было сделано. Правда, как-то
немного странно, больше от Лидии Трофимовны:
- Анечка, переезжай к нам. Всё равно жить вместе
будем, одни ещё наживётесь. Мы с Аркадием вчера всё
очень серьёзно обсудили. Ну, Аркаш, ты-то что мол-
чишь, кто жениться собрался, ты или я?
Аркадий торжественно и чуть театрально подошёл
к Ане и низко ей поклонился. Она раскраснелась и по-
чему-то бросилась на шею не Аркадию, а Лидии Тро-
фимовне. Вот уж смеялись! Венчались на Покров. Ти-
хо, без лишнего шума и суеты. Аня была в этот день
хороша необыкновенно. Подвенечное платье купили,
по совету Лидии Трофимовны, не открытое, а цело-
мудренно строгое, кружевная накидка сверху делала
его особенно элегантным. Аркадий серьёзный, дальше
некуда. Мускулы напряжены, глаза долу. Аня ликова-
ла и любила весь мир. Особенно - Лидию Трофимов-
ну, ну и Аркадия, конечно. Свекровь сразу заняла в
Анином сердце особое место. В ней был красивый ве-
личавый покой. Аня не видела, чтобы свекровь суети-
лась, она всё делала ладно, быстро и без лишних слов.
Очень уставала на храмовых послушаниях, но никогда
не позволяла себе роптать и охать. Много читала. Но
ещё больше - молилась. Бывало, что проснувшись сре-
ди ночи, Аня слышала из соседней комнаты молитвен-
ный шёпот. Один раз ночью Ане очень захотелось
встать рядом со свекровью на молитву. Она подня-
лась, стараясь не будить мужа, робко приоткрыла
дверь её комнаты:
- А можно мне с тобой... мама?
174
Первый раз она назвала свекровь мамой. Робела, не
решалась, а получилось просто и естественно.
Лидия Трофимовна благодарно взглянула на не-
вестку:
- Девочка моя, спасибо тебе.
Аня знает теперь, что такое радость молитвы. В
ту удивительную ночь они стояли рядышком, свек-
ровь и невестка, и слова молитвы были общие и об-
щим был дом, и общим будущее. Так вот, оказывает-
ся, что такое семья, это когда нечего делить, когда
даже лишних и пустых слов говорить не надо, а
только вглядываться в глаза друг другу и друг друга
беречь.
Она берегла. Берегла свекровь, берегла Аркадия.
Наконец-то у Ани впервые за двадцать с небольшим
лет появился свой дом. Так вот, оказывается, как надо
жить. Просто, без излишеств, а главное - без вранья.
С каким омерзением она вспоминала свои «подвиги»,
свои гнусные сценарии. Как отвратительно манипули-
ровала она людьми, без жалости, без стеснения - жес-
токо. Лидия Трофимовна несколько раз водила её на
исповедь, и Аня познала благословенное состояние
души, от которой отлегло. Она скучала без свекрови
даже больше, чем без Аркадия, она впервые в жизни
почувствовала, что такое материнское тепло. Она зна-
ла его, но давно, в детстве, когда делила его с сестрой-
близняшкой.
Но недолго радовалась Аня семейному счастью.
Однажды в письменном столе она нашла шприц:
- Мама, что это? Мне страшно...
175
- Да, - сказала свекровь и перекрестилась. - Он бо-
лен. Я думала, что женитьба его обяжет, но пока, де-
вочка моя, надо за него бороться.
- Как бороться? - глухо спросила Аня.
- Молиться. Много молиться. Я молюсь. Я оставила
работу и ушла в храм, да видно - неравны пока силы.
Теперь нас двое, мы вдвоём будем его вымаливать.
Разговора с Аркадием не получилось. Он замахал ру-
ками, стал отказываться от шприца, что-то невнятно
бормотать. Теперь свекровь и невестка стали вместе чи-
тать акафист «Неупиваемой чаше». Вместе ходили к
Причастию. Но Аня делала это больше ради свекрови. В
глубине души она не верила, что можно спасти Аркадия
молитвой. Мать верила. И Аня ради этой самой мате-
ринской молитвы делала всё. Однажды Аркадий пропа-
дал неделю. Аня не находила себе места, а Лидия Тро-
фимовна стояла перед иконой как стойкий оловянный
солдатик. Навытяжку. С сухими и спокойными глазами.
Они нашли его на одной из квартир, где собирают-
ся наркоманы. Привели домой. Он не хотел есть, раз-
говаривать, чистить зубы. Он ничего не хотел. Лидия
Трофимовна гладила его по немытым, нечёсаным во-
лосам и твердила:
- Сынок, хороший мой, пойди к врачу, тебе будет
легче.
Аркадий с трудом приходил в себя. Вроде и брался
за ум, открывал словари, учебники, конспекты. Но
вскоре Аня опять находила шприц, да он уже и не та-
ился, опускался всё ниже и ниже.
- Мама, надо что-то делать!
176
- Девочка моя, чего я только не делала. Прости ме-
ня, я должна была сказать тебе правду перед замуже-
ством. Но он стал выправляться, повеселел. И я -
скрыла. Прости меня.
У Ани никто никогда не просил прощения. Да и
она ни у кого не просила. Она и виноватой-то прак-
тически никогда себя не считала, только-только, ря-
дом со свекровью стало посещать её робкое чувство
вины перед людьми. Однажды ночью резкой вспыш-
кой в сознании увидела она лицо пожилой женщины,
у которой она, ещё девочкой, вырвала сумку с день-
гами. Лицо растерянное, жалкое. Какая же она него-
дяйка! Сказать бы «простите», да где её теперь най-
дёшь... А Юлька! Я же ею как погремушкой играла, её
доверчивость - мой цинизм и моя наглость. А ведь ей
можно сказать «прости», найти её совсем нетрудно.
Но тогда, тогда придётся говорить Юльке всё, и что
замуж за наркомана вышла - тоже. Не смогу. Проти-
вится гордое Анино сердце. Сказать «прости» - это
ведь как с моста в реку, надо решиться. Свекровь
просит прощения, что скрыла. А ведь если бы не
скрыла, я бы никогда не узнала радости пережитого,
увы, счастья. Конечно, Аркадий не ахти какой муж.
Но я-то что, ахти какая жена? Мне-то Аркадий - по-
дарок, прямо принц для Золушки. А уж свекровь.
Мама... Да мне Аркадий маму подарил! Эта неожи-
данная мысль обрадовала несказанно. Подарил ма-
му! А я ещё выкобениваюсь, муж плохой! Он боля-
щий. А больных да немощных в хороших семьях не
бросают. И я не брошу.
177
Аркадий понемногу в очередной раз приходил в се-
бя. Вечером они хорошо поговорили. Она сидела у его
постели и в точности, как свекровь, гладила по голове.
- Давай уедем куда-нибудь? Ну хоть в Турцию?
Нет, - Аня решительно замотала головой, - в Турцию
не хочу. Лучше в Египет, например. Спросим маму,
она лучше знает.
- Я всю жизнь мечтал об Англии. Английский учу, а
в Англии никогда не был. Но это дорого, нам не оси-
лить.
- Займём! Сейчас все так живут. Давай, Аркаш, в
Англию...
- Хорошо бы, - тусклый взгляд устремился в пото-
лок.
Он долго молчал, а она держала его за руку. Потом
муж стал как-то беспокойно ворочаться, руку вырвал,
отворачивался к стене, ложился на живот, вертелся.
Порывался встать.
- Лежи, лежи, вставать тебе нельзя, - а у самой
сердце вот-вот выпрыгнет от предчувствия беды.
Опять начинается...
Он всё-таки вскочил.
- Аня, я сейчас, я на полчасика уйду. Я вспомнил,
мне надо, мне срочно надо.
- Не надо, - Аня решительно преградила ему
путь. - Не пойдёшь никуда. Сейчас мама придёт.
Аркадий заметался, залепетал:
- Я людей подведу, мне очень надо.
- Сказала - не пойдёшь, - она загородила собой
дверь.
178
- Пойду, - он закричал пронзительно, тонко, - го-
ворю же тебе, на полчасика.
- А как же Англия, Аркаш?
- Какая ещё Англия? - Аркадий смотрел затравлен-
но, устало.
Потом опять будто спружинила в нём непонятно
где таившаяся энергия, подскочил и попытался оттол-
кнуть Аню от вожделенной двери. Она устояла. Тогда
Аркадий изо всех сил саданул её кулаком в лицо. Аня
упала, а он стал избивать её жестоко, без памяти. В
глазах у неё потемнело.
Когда вернулась Лидия Трофимовна, Аня лежала
на месте Аркадия, избитая, с синяком под глазом. И
лишь только рука свекрови ласково её коснулась, ста-
ла безутешно плакать и повторять:
- Прости, я не смогла его удержать. Вырвался... Мы
в Англию хотели, денег занять... Вырвался.
- Девочка моя, не кори себя, он много раз выры-
вался.
Свекровь не плакала. Она вздохнула так глубоко,
что из её груди вырвался тихий стон. Она стояла у ок-
на и смотрела в серое дождливое небо. Потом зажгла
лампадку...
Две недели прошло, Аркадия не было. Если бы не
свекровь, Аня махнула бы на всё рукой и тоже, как
Аркадий, лежала бы на спине и смотрела в потолок.
Но Лидия Трофимовна рано поднималась, готовила,
ходила в магазин, и Аня не могла позволить себе уны-
лую праздность. Она через силу вставала, хлестала се-
бя ледяным душем. Даже пыталась молиться, глядя на
179
упорно стоящую перед иконой свекровь. Но у неё не
получалось. Слова молитвы не проникали в сердце, ум
не принимал их, как нежелательную пищу, он жил
своим привычным манером, так ему было проще.
На Сретенье причастились. Служба уже подходила
к концу, когда они, повернувшись, будто кто скоман-
довал, разом, к входной массивной двери, увидели Ар-
кадия. Он вошёл бочком, страдая, винясь, и, хотя тоже
увидел их, не подошёл, продолжал стоять. Аня, забыв
о церковных порядках, подбежала к нему:
- Здравствуй! Ну почему ты не жалеешь нас, ведь
мы тебя любим!
Он молчал, опустив голову.
Пришли домой. Аркадий отмылся. Крепкий кофе
погнал по его слабым жилам истощённую кровь, лёг-
кий румянец тронул щёки. Он поглядывал на Аню с
удивлением и благодарностью. Она его простила? А
Аня ждала покаянных слов от него. Если он скажет
их, значит, жива ещё его душа, не окаменела, значит, у
их семьи есть будущее. А если нет... Мама, мама, ну
почему твоя молитва никак не достигнет цели?
Аркадий молчал. Страдал. Она это видела. И толь-
ко перед самым сном себя пересилил:
- Аня, прости меня, скотину. Я тогда не помнил се-
бя, не ведал, что творил. Я буду держаться, Ань, изо
всех сил буду. Сколько же ты из-за меня терпишь...
У меня тут подарок для тебя есть. Три года живём, а я
тебе ничего не подарил ни разу. Это тебе, Ань...
Он разжал ладонь и Аня увидела медальон на
изящной золотой цепочке. Бабочка... Филигранные
180
крылышки будто сплетены из тончайшей паутины узо-
ром изысканным, диковинным. Крылышки, как два ма-
леньких веера, расходились от крошечной золотой
пластины, на которой крепились три бриллиантовые
капельки. Верхний край пластины, как и положено ба-
бочке, венчался усиками.
Аня едва не вскрикнула. Прежде, чем она успела
понять, что подарок очень дорогой, сердце захоло-
нуло от страха надвигающейся беды. Она отдёрнула
руку:
- Не возьму. Я боюсь бабочек.
Аркадий не понял. Смотрел.
- Где ты взял медальон?
- Меня продать попросили, а я решил себе взять.
Деньги я отдам, не переживай. Порадовать тебя хотел,
я ведь тебе никогда, ничего...
Аня взяла себя в руки:
- Давай сделаем так. Завтра ты скажешь, кому ты
должен деньги за медальон. Мы сходим туда вместе.
Договорились? А сейчас давай спать, - она положила
медальон на тумбочку.
Утром, чуть свет, Аркадий ушёл. Ушёл потихоньку,
ни Аня, ни Лидия Трофимовна не услышали. Надолго
ли? Бог ведает. И опять Лидия Трофимовна обняла
Аню и горько вздохнула:
- Девочка моя, прости.
А через пару часов в квартиру пришли. Два милици-
онера. Им и искать ничего не надо было. Медальон ле-
жал на тумбочке, будто бабочка, устав порхать по
квартире, присела, чтобы перевести дух. А дальше...
181
Дальше так, как в банальных детективах. Аню с её дву-
мя судимостями увезли, как обвиняемую. Напрасно
Лидия Трофимовна пыталась объяснить, что Аня в
этой истории ни при чём. Два раза сидела за воров-
ство, так разве не дано третьего...
Ей дали восемь лет, началась её третья ходка. Она
попала в ту самую колонию, где сидела второй раз.
Многие из её бывших подруг ещё не освободились.
Встретили приветливо. Без удивления.
W * *
Аня была не против встретиться со мной.
- Осуждённая Анна Калинина, третий отряд, -
представилась она.
Села напротив. Заглянула в глаза, слегка улыбну-
лась. Спрашивайте, мол, я готова.
Я не торопилась задавать ей вопросы. Смотрела на
Аню и удивлялась её молодости и тому, как много она
в свои двадцать пять лет успела. Третья ходка. Жизнь
всё время на грани: тюрьма - свобода. И вот опять -
тюрьма. На этот раз так жестоко и несправедливо. Мы
говорим о справедливости:
- Да нет, всё справедливо. Я думать люблю. Уже
здесь, в зоне, додумалась до простой мысли. Всё очень
даже справедливо. Я ведь воровала всю жизнь. И толь-
ко два раза попалась. А если посчитать, сколько бы
мне дали за все мои подвиги? Пожизненно! Так что
третья ходка у меня за старые грешки.
- Аня, а свекровь к вам приходит?
182
- Мама? Конечно. Я жду этих свиданий, как празд-
ников. Если бы мне кто-нибудь рассказал, что такие
люди бывают, не поверила бы. Раньше думала - веру-
ющие, это те, кому делать нечего. Вот они и ходят по
храмам, ноги бьют. Теперь знаю - верующие сильные.
Они запретили себе унывать, опускать руки.
- А вы? Вы верующая?
- Я унываю. Бывает, но редко. Как забуду мамин
пример держать перед собой, так начинается: бедная
я, бедная. Молодая, а всё по тюрьмам, да по ссылкам,
как Ленин...
- Действительно так, молодая, а уже третья ходка.
- Знаете, что я вам скажу? Я вряд ли теперь отсюда
когда-нибудь выберусь. Ну выйду, поживу на свободе,
а потом опять сюда. Судимость - это ведь как печать
на справке, видна первой. Теперь их три. Рецидивист-
ка. Образования у меня нет, на хорошую работу вряд
ли кто возьмёт. Так и будут, где какая прореха - суди-
ма? Три раза? Ну и что ты хочешь? Мне один путь:
приспосабливаться к зоне, как к нормальному образу
жизни. Я и приспосабливаюсь.
- Аня, что вы такое говорите?
- Что думаю, то и говорю. Я ведь не рву на себе во-
лосы, никого не виню. Я воровка! Если бы не мама, я
бы раньше села, так и не узнав, что чувствует человек,
когда его любят.
- Вы об Аркадии?
- Я о свекрови. Мне другой мир открылся. Знаю,
что молитва, это не блажь, не дурь, а подвиг. Вот мы
сейчас с вами беседуем, а мама, скорее всего, молится.
183
- А вы молитесь?
- В храм хожу. Мама сразу после суда на меня
крестик деревянный надела. Тут золотой, серебряный
не положено. У нас каждое воскресенье служба, по-
том молебен.
- А Аркадий, он-то где?
- С тех пор как меня забрали, ничего не знаю о нём.
Да я ещё очень мало сижу, год всего. Объявится, если
жив.
- А вы пробовали наркотики?
- Вот именно: пробовала. Всего один раз, ещё под-
ростком, до первой ходки. Травку курила. Не моё.
Дурь. Я всегда была активным человеком, интересно
было жить. А уходить от жизни, прятаться от неё,
нет - не моё это. У нас в зоне больше половины - нар-
команки. Ну и что? Живут как улитки, Божьего света
не видят. Зачем тогда жить?
- А зачем вообще человек живёт?
- Ой, вы такие вопросы задаёте... Я ведь неуч, у ме-
ня образование шесть классов, с седьмого и в школу
толком не ходила. Зачем живёт человек? Наверное,
чтобы свой долг перед Богом исполнить. Ведь раз Гос-
подь человека в этот мир определил, значит, чего-то
ждёт от него.
- А у вас какой долг?
- Смеяться не будете? Наверное, за свекровь мо-
литься. Я вот тут подумала, она за Аркадия своего не-
мощного колени в кровь протирает, и за меня. Приш-
ла на свидание, просит, напиши мне на бумажке всех
крещёных в твоём отряде, буду за них записки пода-
184
вать. И получается, она за всех, а за неё кто? Никого.
Значит, мне надо. Вот это и есть мой долг.
- Крещёных в колонии много?
- Много. Вот только жалко, не ходят в храм. Отец
Андрей, особенно когда в праздники мало народу,
расстраивается. Я тоже этих людей не пойму. Ведь в
зоне для молитвы все условия. Шикарные условия. А
им на свободе некогда, в тюрьме - лень. Чудные...
- Получается, вера у них слабая.
- Конечно, слабая. Ведь не у всех же есть такая
свекровь, как у меня. Не подумайте только, что я сво-
ей верой хвалюсь, типа вот я какая глубоковерующая.
Так могут говорить только болящие. Но как бы вам
сказать это... осторожно. Я, когда мне стыдно, раду-
юсь, вот! Мама сказала, что стыд - это как и совесть -
глас Божий. Так если мне стыдно, значит, Господь ря-
дом, значит, это я Его голос слышу! Потрясающе,
правда?
- Аня, а чему вы последнее время радовались?
- С удовольствием расскажу. У меня в отряде под-
руга есть, имя называть не буду, это неважно. Она
здесь, в зоне, родила. Так я её Тимошке крёстная!
Недавно годик ему отмечали. Я ему сшила мягкую иг-
рушку, собачку. Купила торт. И свечку в него, одну
пока... Тимошка пока ничего не понимает, а нам ра-
дость.
- А бабочки? По-прежнему боитесь бабочек?
- Над зоной бабочки не летают. Так что я здесь в
безопасности.
185
* * *
Аня ушла. Я смотрела на неё в окно. Она пересек-
ла небольшой тюремный двор, направилась к серому
двухэтажному зданию третьего отряда. Она шла лег-
ко и уверенно, почти так же, как ходят на подиуме
тренированные манекенщицы. Но только их походка
манерна и нарочита. Анина же естественна. Так про-
ходила она всю свою недолгую, пока ещё, жизнь.
Одинаково везде - и в зоне, и на свободе, и по лезвию
ножа, и по намытому полу. Я представила, сколько
ещё раз ей придётся пересечь этот двор и мне стало
страшно. Её крестник Тимошка будет радовать её
своим присутствием в зоне ещё два года. Потом ему
исполнится три и его отправят в детдом, такие в зоне
порядки. А она станет продолжать шить военную
форму, являться на утренние и вечерние переклички,
мести тюремный двор, вставать по команде, а вече-
ром после отбоя забираться на верхнюю койку и
мгновенно, без сновидений засыпать. Жизнь неза-
видная, изматывающая, однообразная. Но случаются
в ней, и Бог даст, будут случаться - праздники. Сре-
ди них светлым лучиком - свидание с Лидией Трофи-
мовной - свекровью, мамой. Она скажет ей: «Девоч-
ка моя», вот только обнять не сможет - не положено.
Но Аня и без прикосновения к свекрови почувствует
тепло её рук и сердца. И она возблагодарит Бога за
эту дарованную ей ни за что, просто так, «бесплат-
но», жертвенную любовь. И устыдится, потому что
она любить так - не умеет. А устыдившись, возраду-
186
ется, потому что знает, что стыд - это Божий глас. А
раз она слышит Его глас, значит, Господь не отошёл
от неё. Он рядом. И она не позволит себе при Нём ни-
какого малодушия.
187
ДЕНЬ, КОГДА САЖАЛИ КАРТОШКУ
есна уже устоялась, окрепла, перестала заис-
L > кивать перед зимой то нешуточным ветерком,
~то осторожным, будто извиняющимся сол-
нышком. Наконец всё определилось в природе, и пос-
ле недолгого, для порядка, выяснения отношений, зи-
ма, махнув в раздражении белым своим рукавом, ушла
восвояси, до срока, в ожидании праздника и на её ули-
це. А весна, облегчённо вздохнув, что тяжба, которая
отбирала у неё столько сил и времени, позади, захло-
потала, засуетилась, застучала молотками, залязгала
пилами, заскрипела застоявшимися за зиму дверями.
Это в городе весна - разнаряженная, истосковавшая-
ся за зиму кокетка, а в деревне она - пятижильная,
кровь с молоком, молодуха, которой любая работа - в
радость, и одна печаль - день очень короток.
Вот потому и сажать картошку встали пораньше.
К Дарье Максимовне и Игнату Ивановичу приехали из
города дети. Сказать, что помочь, будет неправильно,
сами посадят, сами выкопают, увезут, сами и поедят
за зиму. Так-то они приезжают нечасто, сейчас моло-
дым некогда, у города нрав суров - если глаза к небу
поднял да по сторонам осмотрелся, сразу диагноз: до
работы неохоч. Вот и бегают, как заведённые, вот и
твердят друг другу: некогда, некогда... Но сажать кар-
тошку являются всегда, как по повестке. Муж Дарьи
188
Максимовны, известный в деревне балагур, называет
это явление детей перед родительскими очами - ве-
сенним призывом.
Две машины во дворе. Одна старшего, Сергея, тём-
но-синяя, глубоко в чернь, «Тойота». Стоит на свежей
травке, за баней, в стороночке. Сергей купил её уже
давно, но доволен, не подводит. А по центру двора, с
раскрытыми настежь дверцами, стоит Володькин ог-
ненно-красный «Опель». Пылает, как костёр на ветру.
Да ещё и орёт при этом, что есть мочи. Чтобы картош-
ку сажать было нескучно, Володька «сделал погром-
че». А сам и не слушает, что-то весело рассказывает
брату. Разглагольствует и хохочет, заливается.
Дарья Максимовна смотрит с крыльца на две сто-
ящие во дворе машины сыновей и усмехается: «Вот
ведь, и к бабке не ходи, сразу видно, где чья. Сергей
обстоятельный, спокойный, если уж на что решился,
своего добьётся. Настойчивый, знает, чего в жизни
хочет. И машина ему под стать, солидная, цвет спо-
койный. Стоит в стороне, чтобы глаза соседям не
мозолила, а то ведь ещё и позавидуют, и дурным гла-
зом сверкнут. А младший, ну, баламут. Всё куда-то
лезет, что-то организовывает, и - обязательно вля-
пается в историю. Пересидит неприятность, залижет
раны и опять завертится волчком по жизни. И маши-
ну себе выбрал - пылкая, хоть глаза жмурь. Посреди
двора не просто так поставил, а чтобы люди видели.
Похвастаться надо. Вот такой он, Володька, едва
двадцать сравнялось, он себе иномарку справил.
Никто ведь не знает, что он в кредитах, как в шелках.
189
Хорошо, что они с дедом немного подсобили, с пен-
сии откладывали помаленьку на похороны, а потом и
рукой махнули. Двое детей, неужели не похоронят?
Выручили Володьку, он и купил себе эту «пожарку».
Радуется теперь, надувается...»
- Володь, потише сделай! - крикнула с крыльца
сыну.
Прибежал. Убавил звук самую малость, типа, мать
попросила, а «пожарка» как орала, так и орёт. «Ба-
ламут. Два сына, братья, а такие разные. И в кого они
пошли?» - размышляет Дарья Максимовна. Сама-то
она давно определила, кто в кого. Сергей, конечно, в
неё. Он серьёзно к жизни относится. Закончил ин-
ститут, с компьютерами теперь возится, хорошо за-
рабатывает. Женился. Говорит, по любви, а там - кто
знает? Серёжка - кремень, зря языком молоть не бу-
дет. Дарье Максимовне невестка не очень, всё ей ка-
жется, что Сергей у жены под каблуком. Пережива-
ет. А так ничего - живут. Сергей всегда ухожен, на-
кормлен, хозяйка-то Ира хорошая. А уж дочка у них,
просто разумница-умница: и английский учит, и в
бассейн ходит, и рисует. Только бледненькая очень.
Ничего, скоро солнышко пригреет по-летнему, к себе
заберу...
— Лизонька, устала? Поди, отдохни, - кликнула
внучку.
- Ничего, мам, она тут мешается больше, чем помо-
гает, - пробасил Сергей.
Спорить нечего, Сергей в неё. А Володька, тот в от-
ца. Они и внешне похожи: оба щуплые, вёрткие, на
190
словах-то горы своротят, берутся за всё подряд, да ос-
тывают быстро. Душа добрая, да ум слепой, никак не
разглядит ум, куда душе хочется. Ну вот зачем привёз
очередную Олю? Знает, мы с отцом этого не любим.
Ладно бы что-то серьёзное, с родителями познако-
мить: «Познакомьтесь, это моя невеста...» А то ведь
больше на машине прокатить, поважничать. Баламут.
Осенью, когда картошку копали, привёз Кристину.
Тоже лепетал: «Познакомьтесь...» Кристина только
«здрасти» и буркнула, а так всё молчком. А курила!
Без стеснения висла на Володьке, он даже смущался.
Эта хоть не виснет...
- Вовка, налей Оле сока, я из погреба трёхлитро-
вую банку достала!
- Она не хочет! Оль, ты хочешь?
- Не хочу! - звонко крикнула девушка, - спасибо
большое, Дарья Максимовна!
- Она, мам, сказала, что картошкой за работу по
осени возьмёт!
Баламут. А девушка-то неплохая, вроде.
Весело идёт работа. Прыгает, прыгает в борозду
картошка, готовая услужить людям щедрым припло-
дом к осени. Ловко работает лопатой Сергей, невест-
ка Ира едва поспевает кинуть в ямку очередную кар-
тофелину. Лиза вертится рядом, машет оранжевым,
как солнышко, ведёрком. Володька вырвался вперёд,
оглядывается: «Давай, братан, я хоть и младший, а
страсть какой бедовый». За ним поспешает Оля. Дед
тоже без поручения не остался. Дарья Максимовна
шепнула ему пару слов, он сделал важное лицо и - ис-
191
чез. А Дарья стала неспешно накрывать на стол. Пока
туда-сюда, подоспеет время обеда.
В душе её плескалась чистая радость. Приехали сы-
новья. Вместе. Помогают. Всё у неё, как у людей, ла-
дом, на старости лет не одни с дедом, дети их досмот-
рят, а пока силы есть, они ещё потопчутся. Скрипнула
дверка старого, с тусклым зеркалом, шкафа. Дарья
потянулась рукой к верхней полке, и в самом низу ак-
куратной стопки с бельём нащупала жестковатую
льняную скатерть. Что её беречь? Скатерть старая, но
насколько, знала только Дарья. Это был подарок её
брата на Дарьину свадьбу. Много лет прошло, и брата
нет, а скатерть всё жива, потому что хранила её бе-
режно. Иногда, если праздник какой, достанет, рас-
стелет по столу, полюбуется, да и - уберёт. Жалко
такую красоту под тарелки - заляпают, потом не от-
стираешь. А сегодня... Эх, куда беречь, все вместе со-
брались, в кои-то веки...
Накрыла старенький деревянный стол льняная,
роскошная, ручной вышивки скатерть. И словно пре-
образился дом, будто зашла в него заезжая важная
дама, а её дорогой изысканный наряд тут же придал
простой деревенской избе особую торжественность.
Стояла Дарья и любовалась. Вспоминала давнюю
свою свадьбу, не свадьбу даже, а вечеринку. Так, соб-
рались свои, посидели. У неё даже фаты не было, а
вместо подвенечного платья - юбка с блузкой. Юбка
плиссированная, чёрная, а блузка белая, с нежным,
едва голубоватым оттенком. Вот как небо сегодня,
точь-в-точь.
192
Пришёл муж. Важно выставил на кухонный стол
две бутылки водки:
- Две взял, - сказал как можно равнодушнее, - ещё
Васька сосед зайти обещался.
- А я тебе сказала - одну! Не слышал? Или тебе две
послышалось? Ребята не пьют, а вам с Васькой и пяти
бутылок мало.
- Ладно, Даш, что ты начинаешь... Выпьем с устат-
ку, какой грех? Не заводись...
Увидел скатерть:
- Ух ты, гулять так гулять! И как это ты решила её
обнародовать? Помню я, помню, как ты один раз ска-
зала, что на поминки мои её постелешь. Было, было?
Колись, давай!
Игнат говорил беззлобно, больше для того, чтобы
разрядить напряжённую из-за водки обстановку. А
ведь и правда - сказанула однажды со зла. Он ведь ес-
ли начнёт закладывать, может вывести из терпения.
- Я со зла, Игнат, со зла. Ляпнула. Ты меня прос-
ти...
Игнат засмущался и поспешил уйти:
- Я сейчас. Посмотрю, как они там сажают...
Не хотелось Дарье сегодня заводиться. Покой, посе-
лившийся в её сердце» не принимал многословия. Весна
щебетала, радовалась, она торопилась щебетать и радо-
ваться, потому что хорошо знала, что И её дни сочтены.
А разве их дни не сочтены? Разве их с Игнатом старость
не посматривает на часы? Так что уж тут заводиться...
У Дарьи напарено-наготовлено. Ждала этот день.
Холодцу наварила, и вроде удался, не пересолила и
193
застыл хорошо. Картошки с мясом натушила, только
разогреть осталось, напекла пирогов. С капустой -
Сергей любит. Ира больше сладкие, хотя очень боится
располнеть. Лизонька, та никакие, она вообще плохо
ест. Володьке с мясом подавай, а Ольга - в гостях, чем
богаты.
Она опять вышла на крылечко, с которого карто-
фельное поле как на ладони. Игнат что-то рассказы-
вал, махал руками. Сергей слушал и копал себе даль-
ше, Ира разминала затёкшую спину. Володька с Олей
слушали Игната и смеялись белозубо. А Лизоньке
уже давно надоело сажать картошку, оранжевое ве-
дёрко валялось на свежей борозде, а сама она сосре-
доточенно расчёсывала собаку, терпеливо лежащую
возле неё.
Игнат увидел Дарью, она по-хозяйски ему махнула,
он заторопился.
И увидела Дарья, что Игнат старый. Так вроде и не-
заметно, а со стороны видно. Поспешает к ней, а -
неспоро, слегка приседая и согнувшись. Он всегда
немного сутулился, а последнее время согнулся. И ли-
цо какое-то жалкое, будто болит у него что.
- Игнат, старые мы с тобой стали... А всё цапаем-
ся как кошка с собакой. Давай, Игнат, тихо жить, без
шума.
- А давай с завтрашнего дня? Сегодня пошумим ма-
ленько, - он кивнул на накрытый стол, - а завтра ни-
ни, завтра уже без шума.
- Не надоело тебе клоуна из себя строить? Совсем
не умеешь серьёзно с людьми разговаривать.
194
Досадно стало Дарье. Она о важном, а ему всё ха-
ханьки.
- Зови народ. Всё готово, - приказала мужу.
...Чинно сидят, хорошо. Так чинно сидят в деревен-
ском застолье перед первой стопкой. Уже бы и поесть,
но надо прежде слово молвить.
- Давай, отец, не томи. Обед стынет...
Встал Игнат Иванович. Откашлялся. Помолчал.
- Ну давайте, это... со свиданьицем, значит...
Чокнулись. Стали раскладывать по тарелкам в пер-
вую очередь холодец. Затихли, застучали вилками.
Подкладывают ещё.
- По второй что ли? - спросил Игнат осторожно.
- А что? Можно и по второй, - хохотнул Володь-
ка, налив себе до краёв стакан колы, - давай, отец, по
второй.
- Мы же за рулём, пап, - напомнил Сергей. - Мы
сегодня колу... А вот женщины компанию поддер-
жат...
Пригубила Дарья Максимовна. Полрюмочки выпи-
ла Ира. Оля отказалась: «Я водку не пью». Игнат ещё
раз поднялся:
- За здоровье присутствующих. Самое главное -
здоровье.
- Нет здоровья - свет не мил, - поддержала хозяй-
ка. И, оглядев притомившихся работников, улыбну-
лась:
- Ну, вы сегодня по-стахановски. Почти всё махнули.
- Несколько рядов осталось, не успели - ехать надо.
Но отец обещал, что завтра закончит, - сказал Сергей.
195
- Это моя доля, моя, - подтвердил слегка захмелев-
ший Игнат. - Я завтра с утречка и впрягусь.
Славное застолье. Оля положила голову Володьке
на плечо. Лиза сперва залезла Сергею на колени, да
быстро заскучала и убежала.
- С собаками прощаться, - улыбнулась Ирина, -
пока всю деревню не обежит, не успокоится.
- Лиза, далеко не ходи, - строго приказал папа, -
скоро поедем.
И опять Дарья будто тихий звон в сердце услышала.
Так хорошо ей было и от этого звона, и от этого за-
столья, на котором всё просто, по-родственному. Вро-
де и Оля неплохая, да и Кристина в прошлый раз, тоже
девочка хорошая. А Ира... Живут и живут, не наше де-
ло. Чего я сегодня на Игната налетела? Ну любит вы-
пить, теперь уж всё, не перевоспитаешь. А про то, что
чумной он, когда пьяный, про то, что битая была под
его хмельную руку, так про то лучше не вспоминать.
А Игнат Иванович маленько нервничал. Посматри-
вал то на дверь, то на Дарью. Ей расшифровать эти
взгляды - пара пустяков:
- Успокойся, - сказала ему тихо. - Детей прово-
дим, тогда позовёшь своего Ваську. Но чтобы завтра с
утра как огурчик, картошку досадить надо.
- Даш, ты меня знаешь... Если я что обещал...
- Да ладно, обещал... Потому и говорю, что я тебя
хорошо знаю.
Игнат повеселел. Стал интересоваться у Оли её от-
ношением к предстоящим выборам. Но вдруг неожи-
данно сник. Разморило.
196
И как-то сразу все засобирались. Забегали. Дарья
привычно нагрузила две сумки, побольше - Сергею, у
него семья, поменьше - Володьке, пусть сначала же-
нится. Банки с огурцами, варенье, овощи.
- Спасибо, - поблагодарила Ира.
Мамой она Дарью не называла и, чувствуя, что не
права, вообще старалась обращаться к ней без имени.
Сначала свекровь обижалась, а потом поразмыслила:
у других похлеще. Свекрови с невестками на дух друг
друга не переносят, а тут - мамой её не называет, де-
лов-то, обойдусь. И почему ей сегодня так целый день
хочется мира? То ли весна... Скорей всего весна. Вот
уже день на вечер, а ещё светло, дни стали длинные,
неспешные. Сирень цветёт. Ой, я же своим сирени не
нарвала!
- Вовка! - крикнула с крыльца. - Наломай сирени,
возьмите с собой, у бани лучше ломай, там пониже.
Но вот уже все стоят наготове. С неподъёмными
сумками, с сиренью. Расцеловались. Даже Оля чмок-
нула Дарью Михайловну, смутилась, правда. Игнат
балагурит, поглядывает в конец деревни, не терпится
выпить с Васькой. Помахали машинам вслед. И пошла
Дарья Максимовна мыть посуду. Да только расхоте-
лось ей её мыть. Легла она на старый диван у откры-
того настежь окошка. Занавеска совсем не колыха-
лась, было безветренно, тихо. Где-то далеко залаяла
собака, звякнуло у колодца ведро. Она лежала прос-
то так, ничего у неё не болело, позволила себе сегод-
ня. Лежала и думала, где сейчас едут её сыновья? По-
осторожней бы, сейчас все так гоняют, а Володька
197
её - первый. Может, только при Сергее не будет, он
его побаивается. Часы тикали, тикали, а натикали
всего чуть-чуть. Вставать не хотелось. Густо запахло
сиренью, прямо за окном куст. Белая. Надо бы в дом
наломать. Вот уберу посуду, а скатерть пусть себе ос-
таётся. Поставлю сирень на стол, красиво будет.
Задремала...
А проснулась - не сразу поняла, почему это она
разлеглась? Тяжело поднялась, посидела на диване,
свесив ноги. Вспомнила про посуду.
А за столом, обнявшись, аки два голубка, сидели
Игнатий и сосед Васька. Васька был молодой, но вко-
нец спившийся. Жена от него уехала, вот он и наносил
визиты в чужие избы, где его жалели, не гнали, под-
кармливали. Игнат любил выпивать с Васькой. Сосед
слушал, не перебивал, благодарно и преданно смотрел
в глаза Игнату и ни в какие споры не ввязывался. Иг-
нат отводил душу:
- Не пойду голосовать. Сказал - не пойду. И Дарью
не пущу. Пусть придут, попросят, тогда я им всё ска-
жу. Я человек прямой.
- Правильно, Игнат, правильно. Я тоже не пойду.
Пусть попросят. Ну, давай по пять капель, для аппети-
та...
Видать, долго спала Дарья, если они уже оба хоро-
шие.
- Накурили-то, накурили! - Дарья привычно завор-
чала, стала собирать с раскуроченного стола тарелки с
остатками подтаявшего холодца, салата. А им почти
под нос ткнула тарелку с солёными огурцами: закусы-
198
вать. Тут-то она и увидела на её(!) скатерти большую
прожжённую дырку! Видимо, ткнули мужики сигарету
вместо пепельницы аккурат в стол. Скатерть и истлела.
- Алкаши! - закричала Дарья и изо всех сил дёрну-
ла скатерть к себе.
От злости перехватило дыхание. Её скатерть ис-
портили! Столько лет берегла, а они... Испуганные
мужики смотрели осоловевшими глазами и мало что
понимали. Но вдруг они поняли... Поняли, что ополо-
виненная бутылка водки упала, большое, во весь стол,
вонючее пятно расползлось по испорченной скатерти.
Василий схватил бутылку, потряс её, зачем-то загля-
нул внутрь. Растерянно и жалко посмотрел на Игната.
Игнат поднялся, неуверенно пошёл на Дарью.
- Боюсь я тебя! - пресекла Дарья, - скатерть мою
спалили, алкаши проклятые. Не прощу тебе! Век буду
помнить - не прощу...
Заплакала. Игнат постоял перед ней нерешительно,
вернулся к столу, сел, да только какой интерес в пус-
той бутылке? Невесело побрели они с Васькой из из-
бы. Куда? Да пусть куда хотят идут. Мыла посуду и
плакала. В открытое окно всё так же дышала сирень,
вечерние краски теперь уже окончательно загустели,
деревня плотно растворилась в ночи, угомонилась до
утра, до первой зорьки.
А Дарья Максимовна плакала. Нещадно тёрла и без
того чистые тарелки, всё вспоминала, вспоминала...
Лавина больших и маленьких обид, которых она на-
терпелась от своего незадачливого мужа, пошла на
неё таким плотным маршем, что она только успевала
199
вспоминать и ахать. Да, было. А вот тогда? А на Новый
год? А на день рождения Лизы? А недавно, месяц не
помню, но было, было, было! Жизнь её показалась ей
беспросветной, сплошь сотканной из больших и ма-
лых обид и унижений. Она до боли закусила губу и
зашлась в неутешных рыданиях. Потом, конечно, ус-
покоилась. Попила чаю с городскими конфетами, де-
ловито осмотрела дырку на скатерти, но, поняв, что
уже ничем беде не поможешь, заплакала опять, уже
тихонечко и устало...
И тут с крыльца в дверь громко застучали. Поняла
кто. Подошла вплотную к двери, и чтобы всё хорошо
расслышал, выпалила:
- Иди откуда пришёл, понял? Ночевать не пущу!
Игнат заматерился, стал угрожать заплетающимся
языком жене, но она выключила свет, разделась и лег-
ла. Игнат принялся барабанить в дверь - нешуточно,
всерьёз. Она повернулась к стене, накрыла голову вто-
рой подушкой, но уснуть, конечно же, не могла. По-
слышалась возня под окном, треск кустов сирени, ви-
димо, Игнат пробирался к оконному проёму. Дарья
вспомнила, что окно открыто, подскочила, чтобы ус-
петь его захлопнуть, но Игнат крепко вцепился в раму:
- Пусти... Пусти, Даш, я кому гово-о-орю...
- К другу своему иди, к Ваське.
Но поняла: открывать надо. Заснуть он ей не даст
всё равно. Включила свет, сбросила крючок, вышла на
террасу в ночной рубашке, растрёпанная и злая. Иг-
нат стоял перед ней безобразно пьяный, в помятой,
расстёгнутой до пупа рубашке, щурился беспомощно
200
на свет из открытой двери. На брюках широкой, не-
ровной полосой размазано что-то густое, неприятное,
вонючее, кетчуп что ли... В руках Игнат держал ветку
сирени, изрядно поднявшую, дохленькую веточку:
- Тебе нёс. А ты меня как собаку...
- Значит, мне нёс? - голос Дарьи Максимовны
набрал силу и теперь уже эта сила рвалась наружу, и за-
хочешь - не удержишь. - Скотина ты пьяная, ненави-
жу, - и она стала хлестать мужа сиреневой веткой по
ненавистному лицу, брезгливо морщась и приговаривая:
- Значит, мне нёс, значит, мне...
Игнат жмурился и уворачивался, а она уже не мог-
ла остановиться, всё хлестала и хлестала. Ветка обло-
милась, и тогда она стала хлестать широкой, беспо-
щадной своей ладонью.
Игнат потерял равновесие - покатился с высоких
ступенек крыльца вниз к наполненной водой желез-
ной бочке. Раздался глухой короткий звук - он пова-
лился навзничь на выложенную им самим дорожку из
камней, разметал в стороны руки, неожиданно громко
охнул. И - умер...
Дарья сразу поняла: произошло страшное. Она
бросилась к мужу, стала его трясти, но голова Игната
безжизненно болталась на ослабевшей шее, а лицо из
пьяного, потасканного, превратилось в строгое и без-
различное к жизни.
Дарья обессиленно села на ступеньки. Слёз не бы-
ло. Неожиданная сухость во рту вызывала лёгкое по-
кашливание. Вот так, покашливая, она сидела на сту-
пеньках в ночной рубашке и смотрела на лежащего
201
внизу Игната. Похолодало. Она встала, принесла оде-
яло, закуталась в него, посидела ещё. Рядом с ней ва-
лялся обломок сиреневой ветки. Дарья подержала его
в руке и широко запустила в кусты, за бочку. Она
прислонилась к стене, закинула голову и стала смот-
реть на звёзды. И смотрела, пока совсем не продрогла.
А когда продрогла, вошла в избу, неуверенно поверте-
ла в руках мобильник. Сергей сказал, что это совсем
нетрудно, но она никогда не звонила. Всё они сами.
Надела очки и стала сосредоточенно набирать цифры.
- Мам, ты что? - голос Сергея совсем рядом, но
заспанный, вялый. - Мы давно дома, чего тебе не
спится?
- Я отца убила. Приезжайте.
Сергей долго перезванивал, но она уже не отвечала.
Потом опять надела очки, прочитала инструкцию и
отключила телефон.
Уже совсем рассвело. Дарья Максимовна вновь
вышла на крыльцо. Розовый туман стелился над ещё
крепко спящей деревней. Он стелился и над карто-
фельным полем, что справа от бани, где остался не-
большой незасаженный картошкой участок. И вдруг,
громко, весело и беззаботно, как по команде,
зашлись в весеннем восторге птицы. Дарья от неожи-
данности вздрогнула, медленно пошла в избу. Вынес-
ла скатерть. Спустилась к бочке, рядом с которой ле-
жал лицом в розовый рассвет Игнат, и бережно
прикрыла его этой скатертью. Вот и пригодилась ска-
тёрка. Хоть и с дыркой, а пригодилась. Потом она
умылась холодной водой из бочки, тщательно расче-
202
сала седые волосы, уложила их в тугой пучок, оде-
лась. И стала ждать...
- Осуждённая Карпова, - представилась Дарья
Максимовна.
Она вошла, опираясь на палку, и сразу, даже не по-
здоровавшись, пожаловалась:
- Артрит замучил. Без палки совсем ходить не могу.
- Давно он у вас?
- Давно. С воли ещё. А тут обострился. Из больнич-
ки не вылезаю.
- Какой срок вам дали, Дарья Максимовна?
- Два года. Год уже отсидела. Осталось всего ниче-
го - начать и кончить.
- Вот хочу спросить вас, да как-то...
- Да вы спрашивайте, не стесняйтесь. Я тут за год
уже столько раз свою историю рассказала, что как сти-
хотворение могу читать, от зубов отскакивать будет. Я
когда в зону попала, замучилась. Девчонки бойкие,
пристают: «Как на старости лет тебя сюда попасть уго-
раздило? Мы молодые да глупые, а ты жизнь прожила».
Сначала обижалась, больно мне было это слушать. А
потом думаю, чего мне правды бояться? Действительно,
до седины дожила, а ума не скопила. Правы девчонки.
Стала я им рассказывать свою историю. Говорю, вам
жить, отсидите, замуж выйдете, вот и запомните: мож-
но шагать, шагать, да и поскользнуться. Поэтому каж-
дый шаг свой обдумывайте, почаще в себя смотрите,
кто-то может и плох, да я хуже. Иначе - беда.
203
- Говорят, от тюрьмы да от сумы не зарекаются,
правда?
- Правда. Я всегда жалела заключённых, особенно
женщин. Всё думала, как они там, бедненькие? Не-
сколько раз даже деньги в тюрьмы посылала, от Игна-
та скрою, скоплю немного и на почту. А вот и самой
пришлось тюремной баланды похлебать.
- А что, действительно, баланда?
- Да можно жить. И за это спасибо, большего мы не
заслужили.
- Дарья Максимовна, а вы мужа-то похоронить
успели?
- Меня как забрали утром - и всё. Только успела
прикрыть скатёркой.
- Часто его вспоминаете?
- Ой, сердце рвётся и рваться будет, пока в груди
стучит. Тот день, когда картошку сажали, в мелочах
помню. И как он мне сирень принёс, и как я его этой
сиренью по щекам, и как толкнула...
- Да вы уж себя воспоминаниями не мучайте.
- Это помимо моей воли. Наверное, так надо. Не
получается забыть, всё помню. А уж точно - одно му-
чение...
- Дети к вам приезжают?
- Тут тоже не всё просто. Вододька, когда это слу-
чилось, бросился искать мне хороших адвокатов. Ма-
шину свою,«пожарку», продал, глазом не моргнул. Да
деньги не пригодились. Он мне сейчас ближе стал,
Вовка. А Сергей, тот стыдится, что у него мать в тюрь-
ме. Приходит редко, да и то в глаза не смотрит, Ли-
204
зоньку не привёл ни разу. Я не в обиде, здесь ребёнку
делать нечего...
- А Ирина, невестка, была?
- Некогда ей. Крутится: работа, дом, девочка. А Во-
лодька часто бывает. Всё пристаёт: «Чего тебе, мам,
хочется? Может, халвы? Я куплю».
- А вам чего хочется?
- Воли. Умереть дома хочу. Не знаю, успею ли. Ведь
мне ещё год на зоне. Если выйду на свободу, будет уже
семьдесят.
- Скажите, Дарья Максимовна, а осталась у вас на
Игната обида?
- Мне на него обижаться не за что. В жизни всё бы-
вает. Потерпеть надо, а мы не любим терпеть. Всё
взбрыкиваем.
- В храм здесь ходите?
- Бывает. Ноги болят стоять на службе, так
батюшка разрешил - на стульчике. Но я не всё пони-
маю. Ведь на свободе мне церковь была без надоб-
ности. А церковь в трёх шагах, на краю деревни, кра-
савица, хоть и старая. Мой дед, отец рассказывал,
именно эту церковь получил приказ взорвать. Он при
сельсовете работал. Уже всё вымерил, рассчитал как
мог, уже и взрывчаткой запасся. А ночью с ним ин-
сульт приключился. Глазами водит, мычит, а встать-
то и не может, парализовало. В сельсовете паника,
все перепуганы, никто не хочет церковь взрывать.
Бога, значит, перепугались. Так и уцелела наша цер-
ковь. Правда, долго в неё никто не ходил, бурьяном
поросла, заброшенная.
205
- А дед ваш потом каялся?
- Да где там ему каяться! Он после инсульта вроде
как умом тронулся. Кричал на всех: «Подорву, подор-
ву!» Недолго после этого прожил.
- У вас в зоне тоже церковь хорошая...
- Хорошая. Но Евангелие начинают читать, а я ни-
чего не понимаю! Батюшка говорит, ты всё равно слу-
шай, поймёшь, а я, видать, бестолковая, старая, ум
уже не тот.
- Но про терпение вы всё правильно поняли.
- А как тут не понять? Мне в суде всё доходчиво
объяснили, пожалели - два года. А за два года, да ещё
и в тюрьме, обо всём подумаешь, за два года можно
Евангелие наизусть выучить.
- Записочки за Игната подаёте?
- Подаю. Всегда. Начну писать об упокоении уби-
енного Игнатия, а рука-то и дрогнет. Тобой убиенно-
го, тобой! Будто кто кричит во мне, истошно кричит.
Мною убиенного Игнатия... А можно вас попросить?
Вы в разных местах бываете, подавайте записочки за
Игнатия.
Наше свидание закончено. Тяжело опираясь на
палку, Дарья Максимовна ушла. Старая, изработав-
шаяся, исстрадавшаяся женщина. Знающая о крими-
нале только из телевизионных сериалов. Вот уж верно
так верно - от сумы и от тюрьмы не зарекайся. А ещё
нельзя нам, катастрофически нельзя расслабляться,
потому что расслабленное сердце не в полную силу
качает кровь по нашим жилам и плохо питает наш теп-
лохладный мозг. И кажется нам, что беды, настоящие,
206
жуткие, где-то там, на стороне, за забором нашей, не
сказать что очень крепкой, но ещё вполне справной
избы. Мы можем посокрушаться походя, можем уди-
виться - как же это можно вынести, да и заняться
неотложными делами - пилить дрова или сажать кар-
тошку. И невдомёк нам, что живём, как по лезвию но-
жа идём, забудешься, крылышки-то распустишь, и
тряхнёт тебя так, что вчерашняя твоя жизнь, на кото-
рую ты роптал, обернётся сущим благом, даже
вспоминать о нём - отрада сердечная.
Всю жизнь роптала Дарья на мужа. Теперь бы рада
была роптать до конца дней своих, а не на кого. Пом-
ню, говорил мне один батюшка, когда я жалилась ему
на свои незадачи: «Оно, конечно, неприятно, - гово-
рил он, - но ты умом пораскинь: сколько народу с то-
бой хотело бы поменяться, для них твои комариные
укусы - ерунда, у них, деточка моя - скорби».
Вот и у Дарьи Максимовны - скорби. Неравноцен-
ный получился обмен - ропот на скорби. Да разве
только у неё? В зоне много таких нерадивых обмен-
щиц, обменявших ропот на скорби, волю на тюрьму.
Никто не заставлял, - сами. Вспоминаю сейчас слова
Дарьи Максимовны, осуждённой Карповой: «В жиз-
ни всё бывает, потерпеть надо. А мы взбрыкиваем...»
Она не прочитала эти слова в умной книге, не услы-
шала от благоразумного человека. Она их - выстра-
дала. Чужой опыт убеждает плохо. Свой - быстро и
хорошо. Это досадно, жестоко, но это так. Опыт
жизни это то самое сокровище, которым мы оправда-
емся. Или - не оправдаемся. Это то, за что с нас
207
спросится. И на прямые вопросы нам надо будет дать
прямой ответ. Терпел? Да как-то вот... когда как.
Терпел? Редко...
Опыт жизни. Горький, невыносимо страдальчес-
кий. Умение не отвести глаз, а всмотреться в свою
гнойную, вонючую рану, сцепив от боли зубы, разбе-
редить её, прижечь, перевязать. И пусть никто не за-
хочет меняться, но зато приобретёт великий шанс не
оставить без положительного ответа самый главный
вопрос твоей жизни и твоего спасения.
Терпел?
208
КУЛИЧ ЦАРСКОГО ЗАМЕСА
от, наконец, накрыла наши будни великопост-
J ная тишина. Она легла надолго, основательно,
и под её пологом затих гул натруженных жил
неведающей лени земли-матушки. Может быть, не все
и заметили подоспевшую к сроку тишину. Ведь чтобы
ощутить её присутствие, надо вслушаться в звенящий
в проводах ветер, в скрип снега под ногами, всмот-
реться в приправленное синевой небо, и - в кален-
дарь. В нём чёрным по белому обозначено начало
пути. Первый колышек на великопостной дороге -
Прощёное воскресенье. Бойкие ходоки не придают
значения этому колышку, поспешают дальше, мимо,
иные оглянутся, вспомнят, ах да, ну конечно, сегодня
Прощёное воскресенье, значит завтра - начало поста.
А бывает - остановятся. И если умом не зацепятся,
сердцем ощутят обязательную перемену. Вроде и
стрелки часов не сбавляли хода, и кровь в жилах не
застоялась, и всё как всегда, как каждый день, год за
годом. А жить теперь надо - под тишиной. Конечно,
без неё живут, и ничего. Детей растят, машины в кре-
дит покупают, устают, после этого отдыхают. Про-
живают свою единственную жизнь с устоявшимся в
веках понятием - у меня своя голова на плечах. Так
можно, наверное. Но если пропустить великопост-
ную тишину, если не соизмерить с ней свой ход, если
209
не подстроиться под её достойное течение, можно
легко, в два счёта, сбиться с ритма, заданного нашими
предками, и вообще потерять ход, засеменить невпо-
пад, мелко, путано. Да ещё удивляться при этом: что
это я? Неловок, непроворен, неуклюж. Почему не мо-
гу приноровиться к общему ходу?
Вот тут и вспомнить бы про Прощёное воскре-
сенье, которое стоит как полосатая пограничная
будка на пути. Снять бы нам перед ним шапку в ува-
жении нелицемерном. И показать «документы». Мне
надо туда, на дорогу великопостную, которая не ско-
сит, не вильнёт мимо, а прямиком приведёт, страшно
сказать - к Пасхе. Мне надо именно туда и другого
пути у меня нет. «Документы» мои в порядке. А Про-
щёное воскресенье строго вглядится в умоляющие
глаза путника и спросит, не затаил ли он на кого оби-
ды, не держит ли за пазухой какого ни на есть ка-
мушка, простил ли своих недругов и друзей? И если
путник смолчит, опустит глаза или пробормочет что-
то несуразное себе под нос, типа я знаю, но не полу-
чилось, мне очень надо туда, на ту дорогу... Прощё-
ное воскресенье вздохнёт горько: «Иди, раз очень
надо, иди...»
Пойдёт путник, да только опять не коснётся его
благодатная тишина великопостная. Заглушит её
беспокойный стук устыженного сердца. И опять он
не поймёт - почему? Почему так рвутся на эту доро-
гу, так радуются ей, так её жаждут. Что тут особен-
ного? Всё как везде, всё как всегда. И будет путник
плестись разочарованно и стаптывать без пользы
210
свои справные сапоги. Ведь Пасху можно подождать
и дома. А по великопостной дороге пойдут другие,
энергичные, не ведающие лени путники. Они без тру-
да перешли кордон Прощёного воскресенья, и теперь
налегке (ни камня за пазухой, ни тяжести придуман-
ных обид) - идут себе, поспешают. Они-то тишину
слышат. Осторожно, не нарушая её суетными мысля-
ми, приближаются - к Пасхе. Пасха придёт в их
дома, как принято теперь говорить, куличами да кра-
шеными яйцами, да отскакивающим от зубов -
«Христос воскресе!». Всё обязательно произойдёт в
срок, пасхальный сценарий известен и выучен наи-
зусть. Всё будет в порядке, вот только сердце не воз-
ликует пасхальным ликованием. Оно возликует у тех,
кто сам придёт к Пасхе, а не будет поджидать её у се-
бя дома. У тех, кто одолеет дорогу, а не свернёт с неё,
кто по капле, до донышка изопьёт её благодатную ти-
шину и познает на собственном опыте, какой это ве-
ликий дар - незлобливое, всепрощающее сердце.
Блажен, кто идёт к Пасхе сам. Неразумен тот, кто
ждёт её прихода в неприбранном и злобном доме.
Вдвойне неразумен тот, кто, идя к Пасхе, выбирает
обходные пути, минуя кордоны очищающего стыда
Прощёного воскресенья.
Слово за слово - и опять они поссорились. Начали
вспоминать, как погано встретили Рождество, и Таня
не удержалась, произнесла фразу, которую муж не
переносил на дух: «Я же говорила...»
211
Олег вскочил, хотел хлопнуть дверью, но, бросив
взгляд на чашечку только что сваренного Таней кофе,
остался. Сел. Сделал глоток:
- Ну что ты ещё хочешь? Тебе ли меня упрекать?
Посидели в Рождество дома, что в этом страшного?
Да, собирались в Испанию, но не получилось! Не по-
лучилось! У меня же нет печатного станка. Зарабаты-
ваю сколько могу. Другие вон...
- Только не говори мне про других! Это не в твою
пользу. Если я начну про других, тебе мало не пока-
жется.
- Всё, понесло. Сейчас ты вспомнишь про свою под-
ругу Виолетту, которой муж подарил на день рожде-
ния «Опель». Ну давай, давай! Только не забудь
вспомнить, что твоя замечательная Виолетта разбила
семью, увела дурака Вовика, а у него, между прочим,
двое детей, у которых нет ни одной машины.
Долго ещё ругались, делая паузы, чтобы глотнуть
кофейку. Устали, измучились. Разошлись. Он, взвин-
ченный, сел за руль и поехал в телецентр, где вот уже
несколько лет был режиссёром одной из программ. А
она пошла будить сына. Сегодня репетиция вечером и
она целый день может посвятить себе, вот только от-
ведёт сына в садик.
Татьяна после хореографического училища танцева-
ла в балетной студии. Здесь они и познакомились с Оле-
гом, который приехал снимать сюжет к какому-то
празднику. Был он намного старше Татьяны, разведён,
имел сына. Небольшого роста, с изящной фигуркой, то-
чёная как статуэтка, Таня вмиг покорила сердце Олега.
212
Встречались совсем недолго. Вспыхнувшее чувство
продиктовало единственно правильный вариант: быть
вместе. Таню отговаривали: «Двадцать лет разница,
подумай». Но она была настроена решительно и все
доводы «против» отбивала играючи. Ей даже нрави-
лась такая разница. Разве плохо всегда быть девочкой,
опекаемой солидным мужем? А он и правда, не чаял в
Татьяне души, смеясь, потакал капризам - ладно,
пусть себе... В балетной студии Таню окружали такие
же капризные девочки. Многие из них замужем не бы-
ли, но своими поклонниками помыкали как хотели. Эта
тема живо в студии обсуждалась, она вызывала смех,
снисходительность и - зависть. Потому что жизнь на
виду, и всегда есть повод расстроиться: из-за роскош-
ной шубки подруги, после которой на свою глаза не
глядят; из-за колечка, подмигивающего не на твоей ру-
ке наглым бриллиантовым оком; из-за сногсшибатель-
ного банкета - по случаю неважно какого юбилея, на
который тебя приглашали и на котором ломился стол
от яств и напитков - самых экзотических и дорогих...
Татьяна рвалась из последних сил, чтобы соответство-
вать, а Олег рвался из последних сил, чтобы этому со-
ответствию дать надёжную материальную основу. Так
постепенно, незаметно, уходила из их жизни естест-
венная радость семейного бытия, а её место занимало
всё новое и новое недомогание завистливого сердца. А
тут подрулила и очередная Танина блажь:
- Давай встретим Пасху в Иерусалиме? Прикинь,
живём в роскошном отеле, каждое утро просыпаемся
под колокольный звон. Берём напрокат машину и ко-
213
лесим по всему Израилю. А уж ночная пасхальная
служба у гроба Господня! Настя в прошлом году со
своим была, говорит, потрясающе!
- Тань, мы же дачу строим...
- Только не говори - нет денег. Сейчас начнёшь...
Поголубевший было ненадолго небосвод вновь
накрыла скорая на сырость тучка. Олег решил выдер-
жать, не заводиться. Молчал. Говорила Таня:
- Мы же русские, православные люди и никогда не
были в Иерусалиме. Каждый уважающий себя рус-
ский должен это место посетить. И Мишку возьмём,
ему уже не рано. Только не говори - потом. Так мож-
но всю жизнь прособираться.
Таня подошла к Олегу, прижалась к его широкой
груди. Маленькая, хрупкая, точёная статуэтка.
- Ну, Олежка, ну давай, ну поедем...
- Неси ручку, будем считать.
Таня недовольно надула губы, принесла ручку.
Посчитали, даже Таня удивилась:
- Ничего себе, - и, тут же смахнув с лица едва кос-
нувшуюся её озабоченность, капризно произнесла:
- Придумай что-нибудь. Ты же муж. Глава семьи.
Жена хочет, между прочим, в Иерусалим, а не на Ка-
нарские острова. Неужели ничего нельзя придумать?
- Можно, - голос Олега задрожал от злости, - я
сейчас пойду с шапкой к нашей церкви, встану и за-
кричу: «Моя жена хочет в Иерусалим! Помогите, лю-
ди, кто сколько может!»
Таня смерила Олега презрительным взглядом и
лёгкой походкой балерины вышла из кухни. В спаль-
214
не она включила ночник, раскрыла толстый глянце-
вый журнал. Весь её вид показывал только одно: мне
с тобой разговаривать не о чем, потому что - беспо-
лезно. Мы совершенно чужие люди, мы друг друга не
понимаем.
Олег завёлся не на шутку: «Вот ведь ненасытная!
Всё ей мало, всё она что-то химичит, придумывает.
Взяли кредит на строительство дачи, нешуточный, ещё
только начали выплачивать. А ей в Иерусалим приспи-
чило.» Он хлопал дверцами на кухне, искал коньяк.
Надо расслабиться. На работу поехал измученный,
злой. Таня не разговаривала.
Идут, подтягиваются к храму люди. Совсем уже ве-
череет, торопятся. Сгибают в поклонах спины по чину
прощения. Встают на колени:
- Простите...
- Прости...
- Простите...
Нынче на Руси Прощёное воскресенье. Вот и поспе-
шают оставить все свои обиды сегодня, здесь, на этом
берегу календаря. Завтра новый отсчёт. Первый день
Великого поста.
к >’<
Что произошло с Таней? Она накрыла стол, как и
полагается на Руси в масленицу, с блинами, сметаной,
рыбой. Продуманная сервировка. Ненавязчивый ниж-
ний свет. Она поглядывает на часы и ждёт мужа. Что-
215
то определённо задумала. А вот и Олег. Ещё слегка
напряжён, не забыл про утреннюю ссору. Обычно ми-
рился он - наплевать, с меня не убудет. А тут, похоже,
другой расклад:
- Олег, прости меня, сегодня Прощёное воскре-
сенье.
- Да ладно, Танюх, и меня прости. Я сегодня с утра
завёлся, прости.
Привели Мишу. Он бойко, как научили, отбараба-
нил:
- Прости, папа, прости, мама.
И убежал по неотложным делам в свою комнату.
Семейный ужин удался на славу. Вот уже и чайку по-
пили, а Таня не начинала своего главного разговора.
Но надо было, наконец, решаться...
- Олег, а знаешь, я придумала, где нам взять денег
на Иерусалим.
- Танюх, опять за своё?
- Ты только послушай, не перебивай. Мы заработа-
ем. Да-да, заработаем. И я знаю как... Маринку Брайт
помнишь? Ну, рыжая такая, недавно «Пежо» себе ку-
пила? Прикинь, сколько стоит. Так вот, Маринка у нас
в студии самая крутая. А ты наши оклады знаешь. Вот я
и думаю, откуда? Поклонники богатые? Видел бы ты
этих поклонников - слёзы, сами норовят на Маринки-
ны денежки разгуляться. А сегодня мы с ней после ре-
петиции кофейку попили... И она мне намекнула, что
заработать можно, и неплохие деньги, Олег, неплохие.
- Тань, прости, не врубаюсь. Можно попроще и по-
короче?
216
- Ну как бы тебе сказать... Надо продать кое-что.
Ну, ты сам понимаешь...
- Наркотики? - ахнул Олег.
- Только, пожалуйста, не делай большие глаза.
Ну - наркотики. Маринка уже несколько лет этим
приторговывает и - ничего. А мы один раз. Только на
Иерусалим. И - всё. Один раз. С нас не убудет.
- Танька... - Олег пристально посмотрел в глаза
жене, - Танька, я тебе сейчас, наверное, врежу.
Таня по привычке хотела надуться, но тогда на
этом их разговор и закончился бы. А ей надо непре-
менно довести его до конца:
- Я же тебя не призываю заниматься торговлей
постоянно. Боже, упаси! Но один раз, так сказать, це-
левая продажа, на Иерусалим. Вот сегодня Прощёное
воскресенье, не успеешь оглянуться - Пасха. И мы
втроём, прикинь, едем на пасхальные каникулы в
Иерусалим. Олег, меня уже отпустили, я с шефом до-
говорилась.
Олег молчал. Что-либо говорить своей рисковой
жене было бесполезно. Молчание мужа Таня воспри-
няла как добрый знак:
- Между прочим, ты давно не был на кладбище у
своих родителей. А там, в Иерусалиме, мы за них по-
молимся. Знаешь, я сегодня возвращалась домой, а в
нашем храме народу! Все просят друг у друга проще-
ния. Хорошая всё-таки традиция.
Поняла: с Олегом главное - не давить. Отступить-
ся. Уж она-то его изучила. А утром мельком, мимохо-
дом:
217
- Маринке-то что скажем?
- Тань, ты хоть понимаешь, что ты задумала?
- Да ничего страшного! Один раз. Всего один раз.
Зато будут деньги.
Интересно, почему так необходим был Татьяне Ие-
русалим? Ведь в церковь она ходила редко, и о святы-
нях Иерусалима имела очень смутное представление.
Но в их богемной среде это становилось модным. На
Пасху в Иерусалим, куда же ещё? Действительно, ку-
да же ещё? Действительно, не на Канары же. Олег то-
же хорошо изучил свою жену. Знал, теперь она так
просто не отступится, цель поставлена, а он этой цели
помеха. Возьмёт и сама ещё ввяжется, чего доброго, в
какую-нибудь историю. А так - хоть всё будет под
контролем.
- Делай что хочешь, - махнул рукой.
Теперь нет помехи. Теперь - только действовать.
«Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегреше-
ния...»
Первая неделя поста.
Великопостная молитва Ефрема Сирина.
Заболел Миша. Позвонили из детского сада:
- Забирайте, температура очень высокая.
Таня выхаживала его две недели. Мальчик совсем
уже было поправлялся, а потом опять вдруг слабел, на-
чинал хныкать, лекарства принимать отказывался.
218
С больным ребёнком всегда непросто, и Таня измучи-
лась - ведь ей ещё надо было ходить на репетиции. Олег
подменял её, когда мог, но и у него эфир за эфиром. Но
вот Миша выздоровел. Слабенький, бледненький, по-
шёл в садик. На время Таня будто забыла об Иерусали-
ме. Говорили только о сыне, о лекарствах, боялись ос-
ложнений. А вот о пасхальных каникулах - ни слова.
Олег не напоминал. Однажды утром проник в откры-
тую форточку отдалённый колокольный звон, храм на-
ходился не так близко от дома. Таня приоткрыла фор-
точку пошире. Зазвенело увереннее. Какая же красота!
- Мишенька, ты слышишь, как звонят? Тебе нравит-
ся?
- Нравится, - сказал мальчик, - а зачем звонят?
- Сегодня праздник... какой-то. А в праздник всег-
да звонят. Скоро наступит Пасха и мы поедем в Иеру-
салим. Это такой большой, большой город. Там много
церквей и все звонят.
Таня больше ничего не знала об Иерусалиме. Она
хотела поближе к Пасхе заняться своим духовным об-
разованием. Время ещё было. И Миша поправился.
Пора подключать Маринку.
к к к
А на дворе - Благовещение. Потому и звонит коло-
кол, лёгким ветерком посылая в открытые форточки
благую весть о наступившем празднике. А ещё, при-
глашая этот праздник разделить. На великопостной
дороге по-прежнему тесно от путников, их шаг не так
скор, как в первые недели поста, подустали, подрасте-
219
ряли силы, но есть ещё, есть в пороховницах порох.
Идут. К Пасхе. Не она к ним. Они к ней.
Всё в подробностях объяснила Маринка. Толковой
Тане повторять не надо. Она уже заказала тур на тро-
их, через десять дней надо подтвердить заказ, а ещё
через неделю оплатить. И как раз через неделю ей на-
до будет осуществить задуманную операцию. Всё
очень хорошо складывается. Она передаёт сумку с то-
варом по указанному адресу, тут же с ней расплачива-
ются, а на следующий день она идёт и оплачивает тур.
Как у Ильфа и Петрова - утром деньги, вечером
стулья. Таня была абсолютно спокойна. Олег ни о чём
её не расспрашивал, знал, когда надо будет - скажет
сама. Пример Маринки давал ей силы. Несколько лет
уже Маринка приторговывает наркотиками и ничего.
Баба она, конечно, противная, понавесила на себя
бриллиантовых погремушек, но это ведь дело вкуса.
Таня не ради погремушек взялась за эту опасную под-
работку. Её цель другая, особая, благородная. А зна-
чит, всё будет хорошо.
А пока Татьяна энергично и весело готовится к по-
ездке. Она составила список необходимых в путеше-
ствии вещей, предусмотрев, кажется, всё до мелочей.
Кроссовки обязательно, придётся много ходить по
святым местам. Мише какой-нибудь дешёвенький фо-
тоаппарат, пусть щёлкает ради забавы. Тёмные очки
обязательно, там, говорят, очень яркое солнце. Олегу
хорошо бы лёгкую льняную рубашку, есть неплохие
220
на православной ярмарке. Маленькие радости очень
украшают нашу жизнь, и Татьяна самозабвенно им
предавалась. Бегала, искала, примеряла, готовилась.
Бегала...
Замри, всякая тварь. Опусти глаза долу. Преклони
негнущиеся в гордыне колени. Страстная Седмица
пришла на землю. «Господи и Владыко живота моего,
дух праздности, уныния, любоначалия и праздносло-
вия не даждь ми...»
Искала...
Господи и Владыко, не даждь ми!..
Другой, напряжённо звенящей, стала великопост-
ная тишина. Осталось всего несколько шагов. В срав-
нении с пройденным - миг. Но миг, который надо
пережить достойно. Не даждь ми, Господи, малоду-
шия. Дай удержать в себе эти минуты страшной от-
ветственности за дарованную Тобой жизнь.
Примеряла...
Страстной Четверг. Тайная Вечеря, на которой ря-
дом Любовь и Предательство. Высочайшая любовь.
Нижайшее предательство. «Дух же целомудрия, сми-
ренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твое-
му...»
Идут к Чаше. Вся православная Россия ждёт своей
очереди. Трепещут сердца. В преддверии Праздника?
Нет, пока что Беды. Тишина великопостная гудит
набатом. Слова Господней молитвы, как раны. Бо-
лят. «Пусть минует Меня чаша сия». Острая боль
и - беспомощность. Ничего нельзя сделать. Завтра
Великий Пяток.
221
- Завтра пятница. Не забыл?
Олег не забыл. Он переживает. Он уже выпил пол-
бутылки водки. Татьяна шутит:
- Будешь каяться батюшке в Иерусалиме в грехе
винопития.
План такой. Завтра Олег заезжает к Тане на рабо-
ту. Маринка сама давать ей товар не будет, придёт
молодой человек, имя его знать необязательно, он ос-
тавит сумку внизу, в туалете. Олег зайдёт в туалет,
сделает там свои дела, возьмёт сумку и вынесет её в
машину. Таня вскоре к нему спустится. В машине она
позвонит по мобильнику, предупредит, что они едут.
Встретиться договорились у церкви. Подойдут
двое, приметы известны. Сумку надо передать им. Они
отдадут деньги. Как договорились - всю сумму сразу.
От церкви прямиком в турфирму, выкупать путёвки. В
субботу рано утром самолёт.
Олег волновался и едва это скрывал. Ох уж эти му-
жики! Всё чётко. Сумку принесли вовремя. В туалет,
из туалета и она, сумка - в багажнике. Вперёд. Чтобы
как-то разрядить обстановку, Таня попросила Олега
остановиться у супермаркета и купила роскошный,
ароматный кулич в красивой глянцевой коробке.
- С собой возьмём, в Иерусалим, - шепнула Олегу
и чмокнула его в щёку, типа - не дрейфь, всё идёт хо-
рошо.
Они подъехали к церкви чуть раньше. Сидели в ма-
шине и смотрели, как поспешают люди в Божий храм.
В салоне дразняще пахло сдобой.
222
- Кулич-то непростой, царского замеса, так на ко-
робке написано. Ну и аромат! - Таня ткнула пальцем в
коробку и потянула ноздрями воздух.
Хлопнула дверца машины. Таня легко вышла из неё
и так же легко, смело, независимо направилась к церк-
ви. Поднялась на две ступеньки на паперть и пригото-
вилась ждать тех двоих. Двое подошли сверху, от хра-
ма. Приметы их были совсем другие.
- Пройдёмте к вашей машине. Мы хотим посмот-
реть, что у вас в багажнике.
Олег не понял, что это не те - двое. Они ещё только
подходили, а он уже выскочил из машины со словами
«наконец-то» и с облегчением открыл багажник.
- Осуждённая Путилина! - представилась Татьяна.
Чёрная стёганая куртка, юбка из грубой ткани, на
голове - платок. Росточку небольшого, худенькая, вся
какая-то пропорциональная, ладненькая. Если бы не
знала, что её сыну пять лет, подумала бы - подросток.
Татьяна послушно уселась напротив, как студентка
перед преподавателем - вопрос знаю, спрашивайте.
Ну что ж, буду спрашивать. Ведь именно для этого я и
приехала в Самару:
- Татьяна, какой у вас срок?
Даже не вздохнула. Ответила обыденно, будто я
спросила у неё, какой завтра день.
- Восемь лет. Мужу дали десять.
- Где он сейчас?
- В Сибири.
223
- Пишет?
- Пишет. А ещё мы раз в месяц по телефону гово-
рим. Хотелось бы чаще, да не положено.
- А Мишенька ваш, он-то где?
- Миша в детдоме, - вот тут вздохнула. - Воспи-
татели говорят, что очень скучает. Он же домашний
ребёнок, в садик мы его водили больше для обще-
ния.
Надо бы спросить - скучаете? Да ответ и так знаю.
- Его ко мне на свидания приводят. Я для него не-
былицу сочинила. Сказала, что работаю на военном
заводе, что уходить отсюда домой не положено по
инструкции, вот заработаю денежки и выйду. А он
спрашивает - мама, а ты там танцуешь? Нет, говорю, я
делаю танки для армии. А у него глазки загорелись -
вот здоровско, я тоже, когда вырасту, приду сюда ра-
ботать, я люблю танки. Не приведи, Господи, думаю,
не приведи Господи.
- Неужели он не догадывается?
- Думаю, пока нет. Хотя скоро уже догадается,
растёт ведь.
- Сколько вы тут уже?
- Полтора года. Можно сказать, новенькая, только
привыкаю.
- Тяжело привыкаете?
- Как вам сказать? Здесь главное - внутренне при-
выкнуть к мысли: я в тюрьме. Я отбываю срок. Первое
время мне очень трудно было выдавить из себя:
«Осуждённая Путилина». Нам так надо представ-
ляться по инструкции. Ну никак не могла. Осуждён-
224
ная? Я?! Потом поразмыслила, взяла себя в руки. Что
я могу изменить? На стену карабкаться? Так она в ко-
лючей проволоке, сами видели. Заставила я себя в этот
ужас поверить. Да, я осуждённая Путилина. И буду
осуждённой Путилиной восемь лет. Или, если под
УДО подпаду, может быть, скостят немного. Знаете,
что такое УДО? Условно-досрочно освобождение.
- А осуждённый Путилин, он-то как?
- Олег ведь на двадцать лет меня старше. Когда он
выйдет на свободу, ему будет шестьдесят.
- Да, история...
- Если бы я была писателем, назвала бы эту исто-
рию «Кулич по царскому рецепту». Жалко, я писать
не умею, но очень рада, что вы приехали. Напишите.
Можете даже фамилию не менять, пусть все знают.
- Но тогда Миша узнает, и знакомые...
- Да, Миша узнает. Тогда лучше без фамилии. Я
ему потом обязательно всё сама расскажу. А про ку-
лич я, знаете, почему вспомнила? Когда меня брали у
храма, Олег ведь в машине оставался. Мне велено бы-
ло багажник открыть, мы подходим, а Олег ни о чём
не догадывается, выскочил, обрадовался, наконец-то,
говорит, пришли, я запарился вас тут ждать. Забирай-
те, говорит, сумку и чтобы я вас не видел никогда в
жизни. Они сначала не поняли, а потом сообразили,
что он их за перекупщиков принял, смеяться начали.
Ну уж отвели душу. Олег, только когда нас на допрос
привезли, начал понимать, что к чему... Да, кулич!
Ведь в это время куличи освящали. Я попросила:
«Можно мне в церковь зайти, с куличом?» Спасибо,
225
разрешили. Правда, один со мной пошёл, другой с
Олегом остался. Зашла, а в храме людей! Я - к первой
попавшейся старушке. Возьмите, говорю, кулич и по-
молитесь о Татьяне и Олеге - и как-то само собой до-
бавилось, никто ведь не учил - заблудших. А она не
берёт. Богатый, говорит, кулич, не возьму, вдруг он
краденый. Я к другой. Та вообще перепугалась, неког-
да мне, дочка, некогда. Руками машет. Тогда я вышла
на улицу и первому нищему отдала. А он, по лицу вид-
но, запойный, так что мой царский кулич пошёл бом-
жам на закуску.
- А вы здесь в храм ходите?
- Обязательно. Благодаря храму я многое поняла.
И то поняла, что меня Господь и через кулич смирил.
Я, пока следствие шло, такую фразу где-то услышала:
«Как же нас Господь любит!» Ну, думаю, ничего се-
бе - любит! Я в Иерусалим хотела, а Он меня сюда
упёк, странная любовь получается. А здесь, в храме
тюремном, разобралась. Отец Андрей помог. Господь
не допустил святотатства. К грязным деньгам, от ко-
торых бедой за версту разит, не позволил прикоснуть-
ся. Да разве можно было ехать в Иерусалим на эти
деньги? Святая земля... А я наркотиками торганула и
поехала? Уберёг Бог. В тюрьму определил и - уберёг.
Моя вина, мой грех, мне и отвечать. А вот Олегу я
жизнь испортила. И Мишеньке.
- А Олег в храм ходит, там, в Сибири?
- Не хочет. Он сначала вообще не хотел меня ви-
деть. Сказал: «Я к тебе не вернусь, не прощу тебе
этого никогда». Но через три месяца позвонил.
226
Спросил про Мишу. Стали переписываться. В прош-
лое Прощёное воскресенье я попросила разрешения
на переговоры. Прости, говорю, меня, а он: «Да лад-
но, Тань, чего уж сейчас про это говорить». Голос
глухой, чужой какой-то. Переживает очень. Я хоть
Мишеньку вижу иногда. А он там совсем один, в сво-
ей Сибири.
- Наверное, когда праздники, вас просят в концер-
тах станцевать.
- Просили. Но я не могу. Не думайте только, что
из-за гордости, мол, я профессионал и здесь, на
тюремной сцене - ниже моего достоинства. Не в этом
дело. Просто, как бы сказать, не танцевать я здесь
должна, а прощение себе зарабатывать. Хватит - на-
танцевалась.
- Но ведь это ваша профессия. Когда освободитесь,
чем будете на хлеб насущный зарабатывать?
- До этого ещё сто вёрст до небес и всё лесом. Я тут,
между прочим, научилась неплохо метлой махать. Нас
последнее время человек десять сажают в автобус и
везут к прокуратуре. Мы площадь перед прокурату-
рой метём. Девчонки радуются, говорят, хоть поды-
шим вольным воздухом. А мне - хуже пытки.
- Почему?
- Боюсь, увидит меня кто-нибудь. Ведь знакомых у
меня благодаря моим танцам было! Представьте, уви-
дят, как я под ружьём мету асфальт перед прокурату-
рой. Я платок на самые глаза спущу, по сторонам ни-
ни, одну только метлу перед собой вижу. А то ещё кто
увидит и до Миши дойдёт. Пока Бог милует.
227
Таню уводят. Ухожу и я. И прежде чем возвратить-
ся в свою гостиницу, долго брожу по вечерним улицам
Самары. Какой большой и многолюдный город. Как
легко затеряться в нём, раствориться в толпе, которой
нет до тебя никакого дела. Стали зажигаться в окнах
огни. Отработав своё, люди возвращаются домой,
вспоминают пережитый день, готовят ужин. И где-то,
может быть, совсем близко отсюда, сел ужинать маль-
чик, которого зовут Миша Путилин. Но не мама приго-
товит ему ужин, а повариха, не папа прочитает ему на
ночь сказку, а воспитательница. Конечно, в детдоме
Мишу любят, он не крикун, не задира, не ябеда. Но он
часто грустит. Он не сирота, а по нашей жизни очень
даже богатый ребёнок, у него есть мама и папа. Но они
сейчас уехали зарабатывать деньги. Папа в загранко-
мандировку, забыл в какую страну, а мама - в Самаре,
на военном заводе. Миша не любит директора этого
завода, потому что он не выпускает маму на выходные.
Даже у их поварихи Васильевны есть выходной, она
всегда весело предупреждает: «Детки-конфетки, у ме-
ня завтра выходной, меня свои детки-конфетки зажда-
лись». У Васильевны выходной есть, а у мамы нет, раз-
ве это честно? А мама у Миши раньше танцевала, да
ещё как... Миша ходил с папой на концерты и глаз не
спускал с мамы, только одну её и видел. После концер-
тов мама очень уставала и ложилась отдохнуть. Прав-
да, теперь мама делает танки. Наверное, это так же
трудно, как танцевать. Хоть бы глазком посмотреть на
эти танки, но мама говорит - нельзя. Ничего на том за-
воде нельзя. Не успеешь прийти, уже надо уходить -
228
свидание закончено. В следующий раз он обязательно
попросит маму, чтобы она с того дурацкого завода
увольнялась. Ну зачем им денежки? Всё у них есть. Па-
па за ним в садик на машине приезжал, мороженое по-
купал. Он и без мороженого согласен, зачем им денеж-
ки? И папа уехал. Собрался быстро и уехал. Почему-то
один. Они собирались втроём, а получилось: мама на
завод устроилась, Миша в детдом переехал, а папа
уехал, Миша забыл, в какую-то дальнюю страну...
Вспомнил! В Иерусалим! Мама рассказывала, что ког-
да они поедут в Иерусалим, то утром будут просыпать-
ся под колокольный звон. Зачем папа уехал один? Они
же договаривались...
229
эпилог
стою на контрольно-пропускном пункте и
< жду сопровождающего в зону. Документы
мои уже проверены, пропуск выписан, мо-
бильник сдан. Подъехал автобус. Из него поочерёдно,
одна за другой, выпрыгивали осуждённые и гуськом,
под охраной направлялись к КПП. Я отошла к стене,
чтобы дать им дорогу. Они выстроились напротив,
вдоль противоположной стены. Невольно я смотрела
на них, не в упор, без любопытства, но смотрела. Им
тоже пришлось кого-то ждать.
Оказалось, это те, кого возят мести асфальт перед
прокуратурой. Мне рассказывала, помню, об этом
Татьяна, осуждённая Путилина, и лишь подумать о
ней успела - натолкнулась на её взгляд - доброжела-
тельный, смущённый. Разговаривать не положено,
смотреть - можно. Мы киваем друг другу. Выходит
офицер:
- Значит, так. Сейчас обед, потом опять - туда. Все
поняли?
- Согласны, если после этого сразу амнистия, -
смеются самые бедовые.
- Размечтались, - улыбается и офицер.
Вижу на кафельном полу дежурки крошечного
лягушонка. Как он попал сюда, неизвестно, но он за-
травленно мечется, пытаясь выбраться на волю. Лягу-
230
тонка замечаю не только я. Одна из заключённых, с
тяжёлым взглядом излишне вычерненных карандашом
глаз, склоняется над ним, делает гримасу и несколько
раз грубым низким голосом квакает, вроде как пере-
дразнивает лягушонка. Сама довольно смеётся на
свою шутку. Другая, я не вижу её толком, а только
слышу голос, резковатый, дерзкий, смеётся:
- А ты поцелуй её, поцелуй! Она в доброго молодца
превратится. Будет нам жених.
Лязгнули тюремные запоры. Взгляды женщин
устремляются туда. А одна, росточку небольшого,
полненькая, в платке, под шумок, шагает к лягушонку
и быстро прячет его в руке. Я отвожу глаза, чтобы не
смутить женщину. А она то и дело заглядывает в
сжатую ладонь и улыбается.
- По трое, проходим по трое...
Очередь. А та, с лягушонком, быстро, три лёгких
шага, к выходу. Разжата рука и - лягушонок спасён!
Он прыгнул в пожухлую осеннюю траву и дал, скорее
всего, дёру, подальше от этого неживого, ледяного ка-
феля, от лязга замков, на волю. А женщина опять -
три лёгких шага и - в очередь. Мы невольно встреча-
емся с ней глазами. Она смотрит на меня испуганно,
виновато, ведь нарушила инструкцию, вышла из
строя. А я улыбаюсь ей как можно теплее, чтобы зна-
ла, я тоже рада спасению лягушонка.
Женщин уводят. Приходят за мной. Высокая моло-
дая сотрудница в камуфляжной форме ведёт меня че-
рез всю территорию зоны в двухэтажное здание, на
первом этаже которого библиотека, на втором - храм.
231
Сегодня служба, потом водосвятный молебен и крест-
ный ход.
Собираются женщины быстро, по-солдатски. Толь-
ко пять минут назад никого кроме батюшки не было, а
уже полон храм. Кроме осуждённых стоят и сотруд-
ники. Вижу, как хлопочет у подсвечника осуждённая
за продажу наркотиков Галина Петровна Карпова.
Всё в том же пуховом платке, в котором ей слегка
жарковато. Обыкновенная, немолодая, уставшая от
жизни женщина. И если бы не бирочка на заношенной
куртке, то причём тут вообще - зона? Подаёт мне све-
чу. Мы узнаём друг друга. Ставлю её в подсвечник:
- Знаете, за кого я эту свечку поставила? За вас. За
ваше здравие. За рабу Божию Галину.
- Ой, спасибо, - она улыбается, а глаза всё такие
же уставшие.
Её никто не ждёт на воле. Идти ей некуда. Беженка
из солнечного Душанбе, она нашла себе приют в Са-
марской женской колонии на целых семь лет. Приют,
которого и врагам не пожелаешь. Но вот и эти семь
лет проходят и опять она - бесприютная. Дочка сидит,
у сыновей своя жизнь, и в неё никак не вписывается
освободившаяся из заключения мать с страшным ди-
агнозом - эпилепсия.
Галина Петровна принесла большую бутылку лам-
падного масла и осторожно наполнила им две лампад-
ки. Побольше - у Казанской иконы и поменьше - в
подсвечнике у иконы праздничной. А началась служ-
ба - как-то внутренне подтянулась, отступила на шаг
в глубь храма, обернулась к стоящим сзади двум де-
232
вушкам, что-то резко им сказала. Видимо, сделала за-
мечание, что в церкви разговаривать нельзя. Я неза-
метно оглянулась по сторонам. Знакомая синяя курт-
ка справа. Женя. Осуждённая Потапова. Видно, что
она нервничает, то и дело смотрит на часы. После
«Отче наш» стала осторожно пробираться к выходу и
на мой немой вопрос шепнула: «Афанасия кормить.
Но я приду...»
Вот и ещё одна судьба. Незавидная, нелепая. Девоч-
ка, не вписавшаяся в резкие повороты наших широких
автобанов. Через несколько дней ей опять туда, на эти
просторы. Не одной - с сыном, которого она боится
покрестить в зоне, потому что не хочет ему своей
судьбы. Конечно, она поймёт, что дело в другом. Судь-
ба складывается из поступков. Или - ошибок. И если
она научит сына не преступать, то никогда не узнает
Афанасий Игоревич, почём в тюремном магазине, ко-
торый осуждённые называют отоваровкой, килог-
рамм пряников с шоколадной начинкой.
Начинается крестный ход. Батюшка с чашей и кро-
пилом выходит в тюремный двор. За ним тянемся и
мы - прихожане, гости, сотрудники. Вижу Ларису,
осуждённую Королькову из третьего отряда. Она
держит икону «Утоли моя печали». Её путь в зону
был особенно долгим - четыре года бегов, изматыва-
ющего сердце страха. Утолены ли её печали? Господь
знает. Но я хорошо помню нашу беседу, в которой
даже намёком, походя, не прозвучало осуждающее
кого-то слово. А это уже из области серьёзных ду-
ховных побед.
233
Печали утоляются не заламыванием рук. Они уто-
ляются только настрадавшимся сердцем, которое одо-
лело великую науку - благодарность за понесённые
страдания. Если это произошло здесь - значит, надо
честно воздать хвалу симу благословенному месту.
Мы шли крестным ходом по тюремной территории
с приземистыми помещениями отрядов. Было воскре-
сенье и на скамейках сидели женщины. Они обяза-
тельно поднимались, когда крестный ход шёл мимо
них. Стояли, неловко опустив головы и не зная, куда
деть руки. Когда крестный ход проходил, они опять
садились, продолжали прерванные разговоры. А если
холодная святая вода, которой кропил нас священник,
попадала на них, они смеялись и загораживались.
А мы шли дальше. И пришли к странным, закрытым
наглухо зелёным воротам, с нелепым здесь, в зоне, на-
рисованным медвежонком.
- Что это? - спросила идущую рядом охранницу.
- Дом матери и ребёнка.
Вот оно что! Мы постояли перед воротами, и они
вскоре открылись. Нас пустили на территорию. Пе-
сочницы, качели, разрисованные деревянные домики,
всё как в обычном детском саду на воле. На окнах
шторы. Там, за ними, растут и мудреют дети, рождён-
ные в зоне. Не осуждённые пока ни по одной статье,
но уже лишённые права быть свободными. Их лишили
этого права их рисковые матери, не увидевшие в даро-
ванной им самим жизни серьёзного повода для серьёз-
ных раздумий. Но зато они не лишили их другого пра-
ва - жить. А раз дети это право завоевали, кто как: кто
234
огромной ценой, кто бесплатно - значит, у них есть
все шансы познать тепло материнских рук, домашних
праздников и не коллективных дней рождений. Хотя
очень часто бывает и по-другому. Дети в зоне нахо-
дятся с рождения до трёх лет, потом, если мама ещё
срок не отбыла, их отправляют в детский дом. Бывает
и ещё страшнее. Мне рассказали в колонии, как одна
молодая мама, родившая здесь, ходившая в дом мате-
ри и ребёнка кормить его и с ним тетёшкаться, вышла
на свободу, бережно прижимая к себе младенца.
Пришла на автобусную остановку, что в пяти минутах
от колонии, и... оставила своё чадо на скамейке. Через
полчаса после освобождения мамаши её ребёнка при-
несли начальнику колонии, и малыш отправился
«отбывать» срок по легкомысленности вырвавшейся
на свободу мамки.
Мои невесёлые думы прервались самым весёлым
образом. Из дома ребёнка вышла раскрасневшаяся и
счастливая Женя. Она, что называется, с разбегу вли-
лась в крестный ход, заправила под платок выбившие-
ся волосы, приняла из затёкших рук другой осуждён-
ной икону и зашагала бодро в общем строю.
Кто-то слегка тронул меня за рукав. Татьяна.
Осуждённая Путилина:
- Вы когда уезжаете?
- Поезд сегодня, поздно вечером. А что?
- Я вам полотенчико вышила, возьмите... Торопи-
лась, так что если где узелки - простите.
Полотенчико очень славное. Белое, вместо бахро-
мы широкая полоса кружев. По кромке причудливые
235
веточки с красными ягодками, то ли рябина, то ли
клюква.
- Ну вот, а говорите, что только метлой хорошо ме-
тёте. Оказывается, вы, Таня, мастерица.
- Какая мастерица? Вот у нас в пятом отряде Оля
Конкина, та мастерица - такие узоры вышивает! А я
так, для себя. Когда вышиваешь, время быстрее идёт.
Недолго мы шли рядом. Потом то ли я отстала, то ли
Татьяна ушла вперёд, потерялись. Но зато мы прибли-
жались к скамейке, на которой, отложив в сторону пал-
ку, сидела Дарья Максимовна Карпова. Задолго до
приближения крестного хода она поднялась, торжест-
венно выпрямилась, а уж когда поравнялись, отвесила
крестному ходу низкий поклон:
- Не поспеть мне за вами, на службе-то была, а вот
вокруг храма, видать, отходила.
Я шепнула ей, что сегодня уезжаю. Она грустно на
меня посмотрела. Спросила:
- Не забыли? За убиенного Игнатия...
Обещаю ей, что не забуду и сама прошу её молитв.
Она машет руками, конфузится:
- Я-то разве могу? Мне разве положено?
Были в этом её конфузе всем известные нам по
Евангелию о'т Луки слова недостойного мытаря: «Гос-
поди, милостив буди мне, грешному». Подумалось вот
о чём: здесь, в колонии, где беда осязаема и зрима, где
надуманные катастрофы лопаются как мыльные пузы-
ри, легче сделать шаг навстречу Богу. Путь мытаря ко-
роче пути фарисея. Потому что собственное ничтоже-
ство, искреннее осознание собственного непотребства
236
по каким-то чудесным, тайным законам совершает об-
ратное действие: оно возвышает кающегося грешника
в Божьих очах. И ему даруется путь, прямой и здра-
вый, и он уже всё понял про свою нынешнюю и буду-
щую жизнь. Вот почему, наверное, люди так часто
приходят к Богу именно здесь, за колючей проволо-
кой зоны, вдали от родственников, как верных, так и
разлюбивших, рядом с такими же, как они сами, мыта-
рями, считающими себя хуже и ниже всех.
Я ни в коем случае не обобщаю. В женской коло-
нии, которую я посетила, около тысячи осуждённых.
Но моих скромных сил хватило, чтобы встретиться
только с шестью. Я прониклась их судьбой. Эти люди
мне теперь не чужие, и я рада, что не было среди них
ни одной отпетой, конченой уголовницы. Эти люди
живые, потому что у них болит сердце. Болит за себя,
за свою незадавшуюся жизнь, за близких, за несосто-
явшееся своё счастье. Успеют ли они покаяться в соде-
янном? У них есть для этого время. Время - чтобы ду-
мать, храм - чтобы молиться, такой же несчастный
осуждённый рядом - чтобы сострадать. Последний
шанс, который дал им Господь. А последний шанс до-
роже тысячи других шансов, собранных в одну копил-
ку за всю прожитую жизнь.
Лариса, Галина Петровна, Женя, Татьяна, Дарья
Максимовна - со всеми, вроде, попрощалась я перед
дорогой. А Аня? Она-то где? Не видела я её среди моля-
щихся в храме, не видела и во время Крестного хода.
«Приболела. Попросила остаться в отряде», - ска-
зала мне начальник отряда.
237
А я в свою очередь прошу разрешения на минуточ-
ку заглянуть к ней. Попросили подождать. Жду, пото-
му что хорошо понимаю, что - зона, и что всё здесь
серьёзно. Наконец, меня ведут. Вхожу в большое и
достаточно светлое помещение с рядами совершенно
одинаковых двухъярусных кроватей. Все они акку-
ратно застелены и пусты. Кроме одной. На ней, свер-
нувшись калачиком, лежит девушка. Знакомая, чёрная
во весь лоб чёлка. Аня. Она хочет подняться, но я ос-
танавливаю её:
- Лежи. У тебя температура?
- Есть небольшая. Ломит, горло болит.
- Пройдёт. Сейчас время такое, межсезонье.
- Пройдёт, - соглашается она и говорит мне почти
заговорчески, со знакомой хитрецой в знакомых гла-
зах, - а знаете, мне соседи письмо переслали, от Мус-
тафы. Ну, брат из Турции, помните, я вам рассказыва-
ла? Так он опять меня к себе зовёт. Приезжай, я тебе
не чужой и так далее...
- Ты написала ему, что отбываешь наказание? Что
не можешь пока приехать?
- Зачем? Я написала ему, что люблю Россию и нику-
да отсюда не собираюсь.
W Л W
Конечно, мне пришлось поменять имена и фамилии
моих героинь. Но город Самара, женская трудовая
воспитательная колония №15 - адрес реальный. Я
обещала молиться за женщин, о которых рассказала
вам. И если, подавая в храмах записки, вы тоже вспом-
238
ните про кого-то из них и молитвенно воздохнёте, бу-
ду вам признательна. Ведь молитв много не бывает.
Правда, для молитвы нужны не вымышленные, а конк-
ретные имена. Сообщаю их вам. А также имена тех,
чьи истории, рассказанные мне, не вошли по ряду при-
чин в мою книгу. А ещё тех, кто работает в колонии, с
благодарностью за помощь и понимание, и тех, кто
помогал в издании книги.
О здравии:
Аллы
Александры
Нины
Екатерины
Галины
Ирины
Елены
Елены
Марины
Наталии
Галины
Нины
Екатерины
Антонины
Марины
Аюбови
Аидии
Надежды
Нины
Т амары
Елены
Виктории
Ольги
Риммы
Галины
Елены
Аюбови
Зинаиды
Валентины
Т атьяны
Натальи
Анны
Фотиньи
Фотиньи
Ирины
Ирины
Веры
Екатерины
Аюдмилы
Фотиньи
Геннадия
Петра
Зои
Николая
Анатолия
Ларисы
Антония
Ирины
Ники
Антонины
Александры
Ирины
Инны
Елены
Фотиньи
Сергея
Игоря
Серафимы
Илии
иерея Андрея
иерея Максима
Натальи
Натальи
Ольги
Аидии
Елены
Марии
СОДЕРЖАНИЕ:
СЛОВО К ЧИТАТЕЛЯМ 3
КАКОГО ЦВЕТА БОЛЬ? 5
ДЕВОЧКА НА ШАРЕ 105
ПОЕЗД, КОТОРЫЙ НЕ ОПОЗДАЛ 128
БАБОЧКА НА ЦЕПОЧКЕ 148
ДЕНЬ, КОГДА САЖАЛИ КАРТОШКУ 188
КУЛИЧ ЦАРСКОГО ЗАМЕСА 209
ЭПИЛОГ 230
НАТАЛИЯ ЕВГЕНЬЕВНА СУХИНИНА
КАКОГО ЦВЕТА БОЛЬ?
Сборник очерков
Издание второе, исправленное
Главный редактор: Наталья Фрицлер
Юрист-консультант: Марина Емелина
Художник: Елена Орлова
Компьютерная вёрстка: Мария Иванова
Корректоры: Лидия Чаева, Ольга Дмитриева, Юлия Северина
Подписано в печать 30.10.2007. Формат 60x84 i/i6
Печать офсетная. Гарнитура «Мысль». Бумага офсетная. Усл. п/л. 15
Тираж 15 000 экз. Заказ № 0716371.
Адрес редакции: 141840, Московская обл., Дмитровский р-н,
г. Яхрома, ул. Конярова, 12, Троицкий собор
Отпечатано в полном соответствии с качеством
7 предоставленного электронного оригинал-макета
япк в ОАО «Ярославский полиграфкомбинат»
arvato 150049, Ярославль, ул. Свободы, 97