Николай Фомичев
ВО ИМЯ ИСТИНЫ
И ДОБРОДЕТЕЛИ
V\OHep-
ЗНАЧИТ
^£РВЫЙ
О тех, кто первым ступил на неизведанные земли
О мужественных людях — революционерах,
Кто в мир пришел, чтобы сделать его лучше.
О тех, кто проторил пути в науке и искусстве,
Кто с детства был настойчивым в стремлениях
И беззаветно к цели шел своей.
СОКРАТ
Выпуск 82
Николай Фомичев
во имя истины
И ДОБРОДЕТЕЛИ
ПОВЕСТЬ-ЛЕГЕНДА
МОСКВА
«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»
1984
87.3
Ф 76
Рецензенты:
доктор исторических наук
В. И. КУЗИЩИИ,
доктор филологических наук
А. А. ТАХО-ГОДИ
Жизнь Сократа, которого Маркс назвал «олицетворением фи-
лософии», хотя и отдалена от нас тысячелетиями, — ярчайший
пример нерасторжимости Слова и Дела, бескорыстного служения
Истине и Добру, пренебрежения личным благополучием и го-
товности пойти на смерть за Идею.
Великий древнегреческий философ не оставил после себя ни-
каких литературных произведений. Учение его дошло до нас в
письменных свидетельствах его современников, прежде всего его
любимых учеников — Платона и Ксенофонта. Они рассказали
в своих философских трудах и некоторые эпизоды из жизни
учителя.
В повесть-легенду включены извлечения из этих сочинений,
а также фрагменты из «Истории» Фукидида и сочинений Диогена
Лаэртского.
А 4303010102— ЗЗв
Ф 078(02)—84	259—85
© Издательство «Молодая гвардия», 1984 г.
Глава первая
ПОД ЗНАКОМ АПОЛЛОНА
Mens Sana in corpore sano *
рожден нареченный Сократом в Афинах, на
четвертом годе Семьдесят Седьмой Олим-
пиады ** ***, в славном месяце Фаргелпон
освященном рождеством божественных двой-
няшек, светозарного Аполлона и защитни-
цы плебеев и рабов, целомудренной Арте-
* «В здоровом теле здоровый дух» — латинская поговорка.
(Здесь и далее примеч. авт.)
*** 469 г. до н. э.
*** Май—июнь по современному календарю.
миды \ Явили же его на свет благонравные супруги
ваятель Софрониск и повитуха Фенарета.	’
Когда же вопросил Софрониск оракула, как обращать-
ся с новоявленным Сократом, то получил ответ: «Пусть
мальчик поступает так, как хочет, не мешай ему и не
удерживай его, а молись великому Зевсу и музам о бла-
гом исходе дела. Ни в каких заботах он не нуждается,
ибо одарен с рождения внутренним голосом — даймо-
нием (гением), предостерегающим от недобрых поступ-
ков, и этот даймоний не заменят тысячи наставников».
И, следуя воле богов, не досаждал Софрониск сыну ни
запретами, ни поучениями, но мальчик как привязан-
ный крутился во дворе, между глыбами мрамора, и едва
набрался сил держать в руках молоток, стал подражать
отцу в искусстве ваяния.
Если же Софрониск отправлялся в город, увязывался
с ним и маленький Сократ — побродить среди людей на
пестром, шумном рынке, послушать перепалку риторов на
агоре * **, подивиться кораблям-триерам в гавани Пирей...
И вышел сын в отца — общительностью и добронра-
вием, за что и сподобился преданной дружбы сверстни-
ков афинян, сына колбасника Эсхина и отпрыска знат-
ного рода Критона. Там-то, в доме Притонов, узрел Сок-
рат великое множество закрытых золотыми крышками
футляров с вложенными в них пергаментными свитками,
испещренными переводами египетских, древнееврейских,
вавилонских и персидских авторов, а равно сочинениями
знаменитых эллинов: Гомера, Гесиода, Анакреонта, Пин-
дара и других; и, в удивлении бессмертием мудрого сло-
ва, возжаждал сын Софрониска учиться грамоте и пер-
вые навыки чтения приобрел у Критона. А погодя опре-
делили всех троих в гимнасий, доступный лишь свооод-
ным афинянам.
* Аполлон — сып царя богов Зевса, бог-целитель и прори-
цатель, покровитель искусств. Артемида — дочь Зевса, боги-
ня охоты. Аполлон и Артемида — мифические близнецы.
** Агора — городская площадь, центр общественной жизни.
6
Тело укрепляли мальчики в палестре *, а вкус и
разум — на поприще муз, поэзии, искусства театральных
зрелищ, музыки, ваяния, математики, а также и начал
риторики и философии. И удивлялись сотоварищи Сок-
рата, как он, не стремившись к первенству, если была
нужда, упорством духа одерживал верх в палестре на
состязаниях с сильнейшими, а в риторстве п философии
равных ему не было среди учеников гимнасия. Дерзал
он даже возражать учителям, и с одним из них, пифаго-
рейцем, утверждавшим, как и сам Пифагор, будто об-
разы цифр таят в себе предначертания богов: семерка —
здоровье, восьмерка — любовь, десятка — счастье и про-
чее. Сократ сошелся в споре^ показав путем простого рас-
суждения, что, если человеческое не божественно, что
всем известно, то и установления человеческого разума,
цифры, божественного смысла не имеют; и поставлен был
в тупик пифагореец, хотя и выспорил потом победу, ска-
зав, что счет дарован человеку сыном богов, титаном
Прометеем...
Когда же достиг Сократ поры эфебов**, то призван
был служить, как Эсхин и Критон, в пограничной кре-
пости Мунихий около Пирея, чему предшествовал торже-
ственный обряд присяги:
«Не посрамлю священного оружия, — с твердостью
изрек Сократ слова обета, никогда им не нарушенного,—
и не покину товарища в бою, но буду защищать и храмы
и святыни — с другими вместе и один. Отечество остав-
лю большим и лучшим, чем сам его унаследовал. И буду
предан власти, а законам, которые установил народ, по-
слушен. Непризнания законов никем не допущу, но буду
защищать их — с другими вместе и один. И чтить
клянусь отцов святую веру. Да будут мне свидетели
боги!»
* Палестра — открытая площадка для упражнений в
борьбе.
** Эфебы — юноши в возрасте 18—20 лет, несшие погранич-
ную военную службу.
7
Но не были законы равными для всех, и оттого сын
знатного, Критон, отбывал повинность в коннице, Сократа
же с Эсхином приписали к пехотинцам-гоплитам.
Тяжка была участь афинского воина, ибо республика
Афины, в исконном окружении врагов своих, персов,
египтян и варваров, то непрерывно воевала с ними, то
готовилась к войне, укрепляя флот и войско; нерадение
в военном деле пресекалось, и бывало, что стратегов, про-
игравших битву, осуждали на смерть; и хотя война — с
персами — кончалась в пользу афинян, вождь демокра-
тов и стратег Перикл держал узду военной подготовки
так же крепко, как делал это прежде Фемистокл *.
Больше же других муштровали гоплитов, составляв-
ших ядро афинского войска. И облаченные в шлем с вы-
соким петушиным гребнем, медный панцирь и медные
поножи, с деревянным щитом, обитым кожей, учились
гоплиты в схватках друг с другом драться мечом и кин-
жалом, метать точнее и дальше дротики и с помощью
щита отражать молниеносные удары противника. И, уж
тут Сократ во всем был первым: в гимнастике, в беге,
метании дротика в цель и в поединках гоплита с гоп-
литом.
И, желая закалить у новобранцев дух и тело, гоняли
их военачальники по Аттике ** многодневными маршами
в стужу и в зной, без еды и без сна, и некоторые падали
от изнурения. Сократ же стойко сносил все тяготы похо-
дов, и когда однажды Эсхин вывернул ногу на горной
круче, так что от боли терял сознание, Сократ взвалил
его на себя и тащил до самого лагеря.
Сносить же лишения помогала ему привычка не ду-
мать о них: упорно погрузивши мысль в себя, он шел,
в забвении усталости, как бы во сне, занятый одолевав-
шими его загадками жизни: что есть космос, зачем рас-
* Фемистокл — афинский полководец, вождь демократи-
ческой группировки (ок. 525—460 гг. до в. э.).	о
** Аттика — область в Греции, центром которой были
Афины.
8
сеяны по небу мириады зеркально сверкающих звезд,
что они такое, звезды, что такое земля, природа, откуда
появилась мысль, и почему олпмпппцы-боги, породившие
людей, как говорят, по образу и подобию своему, пре-
спокойно дозволяют людям истреблять свое подобие в
мучительных, смертельных войнах?
Больше же всего занимали Сократа мысли о солпце,
неустанно льющем животворное тепло и свет на землю:
что оно такое? И, вспомнив утверждение философа Анак-
сагора, что солнце — раскаленный камень величиной с
Пелопоннес *, недоумевал Сократ: ведь глыба камня,
как бы ни была она раскалена, стоит только вытащить ее
из гориа, тут же теряет тепло и становится скоро холод-
ной; почему же солнце, находясь, как утверждают, мил-
лионы лет в холодном космосе, не охладевает, даже не
тускнеет? Все имеет начало и конец, а солнечный жар,
выходит, бесконечен? И, не найдя разгадки солнца, со-
крушался юноша Сократ: «Как же скуден мой ум! Как
мало я знаю!» — и хотелось скорее домой, засесть за
свитки из библиотеки Критопа: не в них ли кроется
ответ?
Но, не зная, что есть солнце, полюбил его Сократ и
стал встречать восход воздетой вверх рукой и словом:
«Тебя, кто щедро дарит животворящий свет земле и
людям, приветствую и славлю!»
И гоплиты потешались над его причудой, пока им это
не приелось, ибо Сократ не обращал ни на кого внима-
ния и каждый восход встречал приветствием. Когда же и
Эсхин, молящийся богам, выразил удивление, что Сократ
не олимпийцам поклоняется, а бездушному светилу, он
ответил:
— Я потому славлю солнце, что, хотя и не знаю, что
оно такое, есть ли у него душа или оно бездушно, но по-
стоянно его ощущаю и вижу его благие деяния. Богов же
я совсем не ощущаю и деяний их не вижу, кроме тех,
* Пелопоннес — южный полуостров Греции.
которые творят природа или смертные, а приписывают
богам.
„ — Сократ, как ты можешь утверждать о незнании то-
бой божественных деяний! — вспылил Эсхин. — Все
ведь только и говорят о них, и народ в своих домах, и
жрецы в храмах. Да и поэты о том же пишут. Или ты
не доверяешь и свидетельству Гомера?
И сказал Сократ с усмешкой:
— Да в том-то и дело, дорогой Эсхин, что говорят
о бессмертных те же люди. К тому же я сильно сомне-
ваюсь, чтобы те, кто восхваляет олимпийцев и славит их
деяния — хоть те же жрецы или даже Гомер, ощущали
их сами или видели хоть разочек...
Ужаснулся речи Сократа Эсхин и из любви к нему
умолял для его же блага не высказывать хотя бы на лю-
дях подобного святотатства.
— А не кажется ли тебе, дружище, — спросил его
Сократ, — что пришла нам пора, если только мы хотим
истинного знания, положиться на собственный ум, а на
веру слов не принимать?
Но Эсхин не понял сомнений друга своего, Критон же
находился в Мунихии, ибо гоплитов-афинян перевели в
то время на границу с враждебной Беотией * в крепость
Филы...
Доспехи же воинов сняли Сократ и Эсхин, чтоб на-
деть на себя хитоны ** в достопамятный канун сраже-
ния у города Саламина, что на Кипре, где персидские
войска были уничтожены афинскими и тем положен ко-
нец греко-персидским войнам.
С радостной душой ступили юноши на землю родины,
ибо здоровы и сильны были их натренированные, опален-
ные солнцем тела. Гармоничностью сложения они могли
сравниться с «Дискоболом» знаменитого ваятеля Миро-
на, и ждала их скорая встреча с родными, с Критоном,
а может, и с любимыми...
* Беотия — соседняя с Аттикой область.
** Хитон — длинная подпоясаиная рубаха без рукавов.
10
Но не радостью встретил отчий дом Сократа в доме
Алопеки*, а трауром: в одночасье взял Аид** обоих,
Софрониска и Фенарету, и тела их были похоронены.
Тогда пришли к горюющему другу Эсхин и возмужав-
ший и серьезный Критон, и Крптон в утешение това-
рища подарил ему свиток сочинений философов, учивших
хладнокровно сносить любые удары судьбы; Эсхин же
утешил Сократа строфой поэта:
Слишком в бедо по горюй,
И ие радуйся слишком при счастье:
То и другое умей
Доблестно в сердце носить ***.
И, оправившись от горя, взял Сократ тоскующей по
созиданию рукой отцовский молоток ваятеля и принялся
за обработку камней, высекая из мрамора на продажу
трех юных и прекрасных спутниц Афродиты****, богинь
дружбы и радости Харит. Но общительность души Сок-
рата влекла его к людям, и, оставив молоток, он уходил
на агору, на рынок, послушать новости и повидать
друзей.
Новостями же в ту пору славились Афины, особенно
теми, которые касались имени красавицы Аспасии и глав-
ного из десяти афинских стратегов, Перикла, выходца из
древнего аристократического рода Алкмеонидов. Говорили,
что род этот проклят богами за осквернение храма убий-
ством скрывшихся в нем мятежников. Но Перикла на-
рекли «достойнейшим из эллинов» за благие дела защит-
ника прав народа, укрепление Морского союза ***** и
* Ал опека — район Афин, где родился и жил Сократ.
** Аид — бог царства мертвых.
*** Элегия Феогнида из «Мегары» (вторая половина VI века
До н. э.).
**** Афродита — богиня любви и красоты, дочь царя бо-
гов Зевса.
***** «Делосский» (Морской) союз древнегреческих примор-
ских городов и островов Эгейского моря в 478—404 гг. до н. э.
во главе с Афинами.
11
победу над персами, а еще Громоверящем за исключи-
тельный риторский дар: будто молниями, разил он ре-
чами своих противников в совете, аристократов, и речами
же утихомиривал бушующие страсти народа, склоняя
большинство на свою сторону.
По увидевши впервые Перикла, шествующим па аго-
ру, подивился Сократ невзрачности именитого человека,
его дынеобразной голове, его обыкновенной поступи про-
столюдина — пи величия в ней, ни надменности; к тому
же он шагал, чуть отвернув голову в сторону, как ходят
одноглазые; с виду был он прост и серьезен и на каждое
приветствие встречных вежливо вскидывал вверх правую
руку.
Услышав же речи Перикла заново подивился Сок-
рат: смуглое, малоподвижное лицо вождя демократии
вдруг ожило, облагородилось, как озаренное светом ума,
огненный взгляд, устремившись в толпу, заворожил ее,
как взгляд заклинателя, весь он будто вырос и издали
напоминал фигуру Громовержца, облаченного в хитон;
суть же речей его Сократ одобрял: убедить народное со-
брание в необходимости расходовать казну не столько
на желудки, сколько на цели военного и культурного воз-
вышения города. И, восхитившись умом и красноречием
Перикла, подумал тут Сократ: «Так вот почему Аспасия
предпочла красавцам, домогавшимся ее любви, немоло-
дого, некрасивого стратега...»
Не видел он еще Аспасии, но толки о ней возбуждали
его любознательность. Рассказывали, что эта чужеземка
из Милета *, дочь купца Аксиоха, не только хороша со-
бой, но образована не хуже юношей, окончивших гимна-
сий, и что она, обладая врожденным даром красноречия,
обучала милетян риторике. В Афины же- она приехала
к родным да так здесь и осталась, не из любви к самому
городу, такому же пыльному и знойному, как ее родной
* М и л е т — крупнейший город Ионии, центральной части
малоазиатского побережья Эгейского моря.
12
Милет, и занятому, как и везде, заботами о хлебе на-
сущном, а покоренная мыслью Перикла превратить Афи-
ны в просвещенный центр Эллады. Как говорили, давала
она бесплатные уроки красноречия в домах своих соро-
дичей, произнося речи на заданную тему, и состязалась
в диалектике * с друзьями. И оттого, что в этих домах
общалась она без всякого стеснения с мужчинами, про-
звали ее строгие в правах афиняне гетерой**. Когда же
в дом, где проживала чужеземка, стал заглядывать чаще
и чаще Перикл, сплетники не преминули объявить Аспа-
сиго его наложницей...
И, желая познакомиться с Аспасией, просил Сократ
содействия в том философа Анаксагора, ибо сам не был
вхож пи к состоятельным ее родным, ни к друзьям ее
родных.
К ученикам же Анаксагора Сократ пристал вскоре как
вернулся из Филы, чтобы лучше, в живой беседе, по-
знать его учение, а также из почтения к его великоду-
шию и простоте. Родом был Анаксагор из Клазомен, что
в Малой Азии, и философии учился у Анаксимена, того
самого, кто говорил, что первоначало всего сущего
воздух и беспредельность и что светила-звезды движутся
ие над землей, а вокруг нее, утверждая тем самым шаро-
образие земли и беспредельность материи. И, будучи по
рождению знатным и богатым, раздал Анаксагор свое
наследство родственникам, а на их упреки, что он не за-
ботится о своем добре, ответил: «Так почему бы вам о
нем не позаботиться?» И, оставшись ни с чем, занялся
умозрением природы, так углубившись в это занятие, что
когда его спросили, зачем он явился на свет, Анаксагор
сказал: «Для наблюдения солнца, луны и звездного
неба».
* Диалектика — так называлось у древних искусство ве-
сти беседу, спор, с целью познания явлений действительности в
их развитии и самодвижении.
** Гетера — «подруга», незамужняя женщпна, ведущая сво-
бодный образ жизни.
13
Учение свое он излагал как в письменном виде, так
и устно, в гимнасии Академа. Много лет живя в Афинах,
как говорили, на приношения друзей, он был готов на
философский спор с любым, кто пожелает, хоть на ули-
це, на рынке или даже в лесхе *. И доказывая, что «все-
му в мире сообщает порядок и всему служит причиной
Ум», настолько он его возвысил, что даже оспаривал —
в кругу учеников — существование богов на том осно-
вании, что во льдах Олимпа они бы замерзли, на раска-
ленной глыбе солнца сгорели, а в морской пучине,
так же как и под землей, задохнулись бы без воздуха.
II Сократу, который и сам высказывал сомнения в бо-
жественных деяниях, да только говорил об этом на
ухо друзьям, жутко становилось от таких речей Анак-
сагора, ибо знал: карают Афины безбожников смертной
казнью.
Как прославленный философ и учитель Перикла, был
Анаксагор желанным гостем у Аспасии, и привести с
собой Сократа ему не составляло никаких хлопот.
И вот перед закатом летнего солнца отправились они
к Аспасии, держа в руке свои подушки ** и двигаясь в
тени оливковых деревьев и запыленных пиний, седоборо-
дый, величественный даже в стареньком холщовом хи-
тоне Анаксагор и в таком же одеянии, в сандалиях мо-
лодой, атлетически сложенный Сократ; голова его с вы-
дающейся на высоком лбу выпуклостью-шишкой была
обрамлена от подбородка до самого темени густой, кур-
чавой порослью волос, и над верхней губой свисали мяг-
кие, чуть вьющиеся усы.
В портике дома, украшенного дорическими колоннами,
увитыми виноградными лозами, встретил их нубиец-раб
и, кланяясь, провел во внутренние покои, затененные от
солнца занавесками. И при виде молодых мужчин в ла-
* Л е с х а — постоялый двор.
** По обычаю древпих греков, приглашенные в гости возлежа-
ли на собственных подушках.
14
зурных хитонах и женщин в шафрановых пеплосах "'J,
полукругом возлежащих на богатом ковре и расшитых
шелком подушках, оробел сперва Сократ, но, обнадежен-
ный спокойствием Анаксагора, сел возле него, за спи-
нами гостей, сунув под себя подушку. В центре же по-
лукруга возлежал какой-то молодой поэт-декламатор, чи-
тая звучным и немножко грустным голосом Ана-
креонта **.
Принеси мне чашу, отрок, — осушу ее я разом!
Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять —
хмельной браги,
И тогда, объятый Вакхом ***, Вакха я прославлю чинно.
Ведь пирушку мы наладим не по-скифски: не допустим
Мы ни гомона, ни криков, но под звуки дивной песни
Отпивать гй чаши будем...
И не заметил Сократ, как в музыку стихов и в тон-
кий аромат благовоний, плывущих из медных куриль-
ниц, вступило матово-томное пение невидимой флейты-
авлоса ****, смягчая сердце умиротворением. И подумав:
«Вот оно, божественное, порожденное людьми!», увидел
тут Сократ Аспасию и сразу же узнал ее со слов людей:
сидела она в сторонке, у самой стены, в низеньком пле-
теном кресле, и в невесомой ткани пеплоса, как сквозь
струи воды, просвечивали очертания ее изящного тела,
совершенством пластики напомнив Сократу одну из спут-
ниц Афродиты, хариту Талию, «цветущую»...
И, подивившись красоте Аспасии, подивился он и
скромности ее, ибо не было на ней ни драгоценностей,
ни украшений, лишь веточка лавра была искусно впле-
тена в густые русые локоны; короной поднимались они
. * Пеплос — женская рубаха, подобная хитону, но откры-
тая сбоку.
** Анапкреонт — поэт-лирик (570—478 гг. до н. э.!. в пе-
реводе Г. Церетели.
**♦ Вакх — бог вина и веселья, он же Дионис.
**** Дудка в двумя створами при одном мундштуке, считалась
инструментом вульгарным, так как надутые щеки уродовали лицо.
15
вверх и ниспадали на виски и уши; естественный румя-
нец, как отсвет костра, окрашивал лилейные щеки, и
только длинные ресницы, затенявшие блестящие минда-
левидные глаза, казались чернеными.
И восхитило его выражение лица ее: она внимала
музыке, как очарованная девочка, с летучей улыбкой;
улыбка расходилась от уголков губ к щекам, как вод-
ные круги от капель дождя, и тогда на подбородке появ-
лялась ямка...
Когда же, следом за гостями наградив рукоплескания-
ми поэта, заговорила Аспасия, сказав:
— Не самое ли время, любезные друзья, перейти те-
перь к искусству диалектики, раз уж нас почтил присут-
ствием Анаксагор... — при первых звуках голоса ее, ме-
лодичного, как свирель, вдруг сладостно кольнуло сердце
у Сократа и, сказав себе: «Вот и наказан ты, Сократ, за
непризнание божественных деяний: ведь это бог Эрос *
пронзил тебя стрелой», не мог больше глаз оторвать от
Аспасии.
— ...Его-то мы и попросим судить состязание, — про-
должала Аспасия, улыбнувшись философу.
И сказал Анаксагор:
— С радостью, дорогая Аспасия, — и подкрепил сло-
ва улыбкой, простодушно-ласковой, как у ребенка.
Тогда, пересев проворно на место декламатора, вы-
звался на состязание с Аспасией молодой рыжеволосый
афинянин, в ком признал Сократ знакомца по гимнасию,
человека более хитрого, нежели умного, к тому же кичив-
шегося своим происхождением, ведущим начало от знат-
ного рода Антемионов, — некоего Анита. Но прежде по
знаку Аспасии внесла служанка амфору и кратер ** и,
размешав уполовником вино с водой, наполненные кубки
разнесла гостям. И вкусивши из серебряного кубка, на-
чала хозяйка:
* Эрос — бог любви.
** Амфора — глиняный сосуд для вина. Кратер — сосуд
с широким устьем для разбавления вина.
16
— Не будешь ли ты против, любезный Анит, рас-
смотреть какой-нибудь из парадоксов Зенона *.
— Я готов, — отозвался Анит.
— Скажи мне, Анит, производит ли шум падение
пшенного зернышка или тысячная доля его?
— Нет, Аспасия, не производит, — тут же ответил
Анит.
— А медимп** пшена, производит ли он при паде-
нии шум?
— Как же иначе! — смеясь воскликнул Анит.
— Что же, выходит, существуют количественные от-
ношения между медпмпом пшена и пшенным зерныш-
ком, или не существуют?
— Конечно, существуют!
— Не будут ли в таком случае и у шумов те же са-
мые взаимные отношения, какие имеют предметы, произ-
водящие шум?
— Те же самые отношения, Аспасия, будут и у шу-
мов, — согласился Анит, пригубив вина.
И тонко улыбнувшись, спросила Аспасия:
— Но если это так, если медимн пшена производит
шум, то, выходит, производит шум и одно зерно и даже
тысячная доля его... А ведь ты, Апит, утверждал, что
пшенное зерно не производит шума...
И Анит, маскируя внезапную краску стыда на лице,
покаянно прижал ладонь к груди, сказав с поклоном:
— Признаю свое поражение, милая Аспасия. И готов
их потерпеть от тебя сколько угодно!.. Испытай меня
еще разок!
И, подняв точеную руку, в то время как другой сжи-
мала кубок, погрозила Аспасия спорщику пальчиком:
— Ты рано сдался, Анит... Ведь падение тысячной до-
ли зернышка, случись ей упасть даже на звонкую стру-
* Зенон из Элеи (ок. 490—430 гг. до н. э.) — основатель
диалектики как способа ведения спора, знаменит своими «апория-
ми», парадоксами.
** А т т и я е с к и й медимн — 52,5 литра.
2 H. Фомичев
17
ну кифары*, И в самом деле никому не слышно! Разве
не так?
~ Думаю, что никому не слышно, — пробормотал
сконфуженный Анпт.
— Но ведь мы только что доказали, что даже тысяч-
ная доля зернышка производит при падении шум! Где
же истина, Анит?
— В самом деле, это — неразрешимый парадокс! —
ободрился было Анит.
Но Аспасия сказала:
— В том-то и дело, Анит, что разрешимый! Истина
в том, что падение зернышка в одно и то же время про-
изводит шум и — для нашего уха — не производит его!
Не так ли?..
— Ты еще раз одержала победу, несравненная Аспа-
сия! — признался Анит и под легкий смех гостей скрыл-
ся за чужие спины.
И тогда Аспасия сказала, улыбнувшись:
— А вот судить, кто выиграл состязание, мы попро-
сим тебя, Анаксагор!
И, повернувши головы к философу, услышали гости
его приговор:
— Позвольте мне ответить вам, милейшие, словами
моего учителя, великого Парменида **:
Пусть не принудит тебя накопленный опыт привычки
Зренье свое утруждать, язык и нечуткие уппт.
Разумом ты разреши труднейшую эту задачу,
Данную мною тебе...
Порыв рукоплесканий ответом был на стихотворный
приговор, после чего Аспасия сказала:
— Анаксагор прав: как всегда, побеждает Разум-
Вот почему было бы поучительно, мне кажется, послу-
* Кифара — семиструнная лира, на которой играли костя-
ным бряцалом.
** Парменид из Элеи (IV в. до и. э.) — философ, осно-
ватель элейской школы.
18
шать рассуждения о Разуме, если у тебя, Анаксагор,
имеется на то желание и если среди нас найдется, кто
осмелился бы возражать тебе. Сама я заранее отсту-
паюсь от спора с тобой.
И сказал тогда Анаксагор:
— Что ж, я готов вызвать любого, желающего опро-
вергнуть мое утверждение, всем вам известное, что
Ум — причина всего сущего...
И так велики были чары Аспасии, пленившие сердце
Сократа, что для себя самого неожиданно дерзнул он вы-
сказать опровержение, давно им продуманное, Уму
Анаксагора и негромко сказал:
— Учитель, я хотел бы возразить тебе, если ты, ко-
нечно, позволишь...
Анаксагор же, в удивлении учеником, одним из са-
мых молчаливых до сих пор, кивнул ему; и, повинуясь
жесту Аспасии, переместились оба со своими подушками
на дальний край ковра, лицом к гостям, вполоборота к
хозяйке.
И тут в сопровождении раба-нубийца явился в покои
Перикл, облаченный в светлый хитон.
И, увидев, как вошел он, бесшумно, но уверенно, и
поприветствовал собрание гостей вскинутой рукой, как
тут же, без промедления, уселся чуть левее хозяйки,
почти к ногам ее, на скамеечку, подставленную нубийцем,
понял Сократ, что свой человек здесь Перикл; мгновен-
ный же, как молния, перегляд между вошедшим и Аспа-
сией, радостно расширившей глаза, сказал и другое: люди
не лгут, и сердце Аспасии занял Перикл...
И снова кольнуло сердце Сократа, на сей раз горечью
ревности, и сбилось возбуждение ума, настроенного к
схватке с Анаксагором, но случай помог ему: пока слуга
по знаку госпожи зажигал задымившие маслом светиль-
ники на стенах, приказал себе Сократ не думать ни о чем
другом, кроме как о предстоящем споре; когда же с
уходом слуги овладел собой Сократ, то начал так, глядя
в мудрые глаза философа:
2*
19
— Говоря, что Ум дает всему порядок и причину,
что ты под этим понимаешь, учитель?
И сказал Анаксагор:
— Я понимаю под этим мировой порядок, Сократ.
— Значит лп это, что, наблюдая что-либо на земле
или в небе, мы можем объяснить его причину Умом?
— Именно так!
— Наблюдая, к примеру, падение камней на землю,
тех самых, которые прочерчивают в небе огненный след
и которые, как ты полагаешь, прилетают к нам с Солнца,
можем ли мы сказать, учитель, что причиной их падения
является Ум?
И добродушно усмехнувшись, Анаксагор сказал:
— Ни в коем случае, Сократ! Причина падения сол-
нечных камней в движении эфира!
Сократ же спросил:
— А в чем причина, что Луна светит не собствен-
ным, а отраженным светом Солнца?
— Тем, Сократ, что Луна — холодный камень, а хо-
лодные тела светить не могут.
— А извержения вулканов, землетрясения, чем их
можно объяснить?
*— Движением подземных газов, Сократ.
— А лунные затмения, отчего они происходят?
Анаксагор же удивился и сказал:
— Зачем. Сократ, ты спрашиваешь о том, что извест-
но из моих сочинений? Я же там показал: в падении на
Луну тени Земли причина лунных затмений.
— Я спрашиваю, учитель, чтобы лучше уяснить суть
нашего спора. И еще спрошу: не скажешь ли ты, что
дает начало всему тому, о чем мы говорили: движению
эфира, перемещению небесных тел, образованию подзем-
ных газов и прочему подобному? Может быть, причиной
этих причин и является Ум?
И сказал Анаксагор:
— Причину всего этого, Сократ, надлежит искать в
природе эфира, небесных тел, воды и газов.
20

— Выходит, Ум не имеет к этому никакого отноше-
ния? — допытывался Сократ.
— Ни малейшего! Ум дает начало и порядок в мире
семемам вещей, так или иначе сцепляя их между собой...
И тогда Сократ спросил:
— Как же можно, дорогой Анаксагор, утверждать,
что Ум всему в мире, как ты сказал, дает начало и по-
рядок, если он объясняет лишь причину вещей, а объ-
яснить причину явлений отказывается?
И, застигнутый врасплох опровержением, задумался
Анаксагор, поглаживая бороду. Сократ же продолжал в
тиши внимания гостей:
— Так не разумнее ли будет признать, учитель, что
Ум не может быть началом всего сущего, раз имеется
еще и другая причина мирового порядка, нам пока неиз-
вестная?
И, склонивши голову перед Сократом, Анаксагор
сказал:
— Я это признаю, Сократ. И признаю другое: ум уче-
ника превзошел сегодня ум учителя...
И, как признание великодушия учителя и первенства
ученика его, послышались рукоплескания гостей, в то
время как Аспасия, поднявшись с кресла, подошла к Сок-
рату. И вынув из своей прически веточку лавра, вплела
ее в густые кудри победителя с улыбкой и словами:
— Сократову уму, одержавшему верх над умом Анак-
сагора!
Сократ же, розовый от смущения, поднявшись вслед
за всеми с ковра, ответил:
— Не ум мой одержал сегодня верх, Аспасия, а мои
неразрешимые сомнения...
— Так приходи их разрешать сюда, на состязания в
риторике и диалектике! — сказала Аспасия.
Сократ же, поклонившись благодарно, ушел и, уходя,
услышал, как Перикл сказал Анаксагору:
— Боги, несомненно, наделили твоего ученика неза-
урядной даровитостью...
22
И шел Сократ по улице и размышлял над силой, бо-
лее властной, чем разум, — красотой прекрасной жен-
щины.
...С тех-то пор и зачастил Сократ в кружок Аспасии,
не столько занимаясь диалектикой, сколько наслаждаясь
лицезрением хозяйки. К тому же дискуссии спорщиков
о камнях, воде, земле, эфире быстро приелись Сократу,
ибо мысль его влекло все больше к живому средоточию
природы, человеку. Но человек не занимал друзей Ас-
пасии: истину они искали в неживой природе, и, не зная,
что она такое, тщились объяснить ее, и каждый убеждал
другого, что его объяснения истинны.
И понял Сократ: из мира вещей и рассуждений о них
воздвигли эти диалектики башню и отгородились ею от
людей и жизни, как узники, добровольно заточившие се-
бя в темницу. Одна лишь красота Аспасии влекла Сок-
рата в ее дом, и эта красота постепенно одолевала его
у.м и сердце.
И горько было замечать ревнивому взгляду Сократа,
как при виде стратега вспыхивала Аспасия, как счастьем
озарялись ее глаза, как сдержанный Перикл чуть уло-
вимым выражением умиротворенной гордости влюблен-
ного на сухом удлиненном лице, даже не глядя на Аспа-
сию, а только сидя рядом, посылает ей незримую при-
знательность...
Тогда, желая одолеть безумие ревности, сказал себе
Сократ: «Не мучайся, не ходи сюда!» И прекратил хож-
дение к Аспасии. И, дабы позабыть ее, бросился как
исступленный ваять своих харит, но в мраморной гар-
монии прекрасных спутниц Афродиты чудилась ему Аспа-
сия... Когда же после столь же исступленных упражне-
ний в палестре и купания в Плиссе * шел по улице,
ноги несли его к дому Аспасии, и только силой духа он
заворачивал себя назад. И от горячки сердца кидался в
* И л и с с — река, протекавшая под стенами древних Афин.
23
голову Сократа жар, а сильное тело трясло и ломало
ознобом, и мутилось сознание...
Когда же верный Критон поднял больного на ноги
настоем хинного дерева, пришел не менее верный Эсхин
с сочньш кругом кровяной колбасы и, заставив друга
пожевать, сказал лукаво:
— А почему бы тебе, Сократ, не жениться? Все ведь
знают, что от женского сердца одно спасение — другое
женское сердце... К тому же есть у меня на примете од-
на прелестница, дочь Аристида Справедливого, военачаль-
ника, кто среди прочих, как ты знаешь, одержал победу
в Марафонском и Саламинском сражениях *. А звать
эту прелестницу Миртб. После смерти Аристида она,
можно сказать, осталась сиротой, и за душой у нее ниче-
гошеньки нет, если не считать за приданое добрый нрав
и пригожесть...
И Эсхин, который сам уже успел жениться, пустился
в похвалы семейной жизни...
Сократ же, дав уговорить себя Эсхину, побрел за ним
на рынок, где Мирто торговала молоком своей козы, един-
ственной живности, которая осталась ей в наследство
от родителей. И, шутливо побеседовав с Мирто, уверился
Сократ, что она и вправду добродетельна, скромна и хо-
роша собой. К тому же обличьем напоминала она Аспа-
сию, только другой, крестьянской породы; и были у нее
смолисто-черные волосы, стекавшие по спине и стянутые
у затылка синей ленточкой, и черные озорные глаза.
И решил Сократ на ней жениться, ибо хотел быстрей
забыть Аспасию, да и время подошло ему, как истинному
гражданину, обзавестись семьей. Тогда пришел ои в до-
мик к престарелой тетушке, пригревшей сироту, и по-
сватался.
Так и случилось, что в одну из теплых летних ночей
подружки Мирто и друзья Сократа, держа в руках пы-
* Марафон — место победы афинян над персами в 490 г.
до н. э., Сапамин — остров, место решающей победы грече-
ского флота над персидским в 480 г. до н. э.
24
лающие факелы, проводили молодых к Сократу в дом;
и приданое Мирто, ее коза, помещена была в сарай, где
жевал свою жвачку осел, подаренный Сократу накануне
свадьбы щедрым Крптоном.
И преодолев, как думалось Сократу, любовь свою к
Аспасии, вернулся он к ваянию, которым зарабатывал
на хлеб, и к размышлениям об истине обыкновенной,
будней жизни, ибо видел: хоть и сам народ, с помощью
Перикла правит государством, неравенство в Афинах не
исчезло, одни щеголяли в дорогих тарептийских одеждах,
живя среди прислужников-рабов, в богатых каменных
домах, другие же хлеб насущный добывали трудом соб-
ственных рук, и добродетелей в Афинах но прибавилось,
и неправедности меньше не стало: куда ни глянешь,
гнездились всюду эгоизм, обман, мздоимство, властолю-
бие, черная зависть и распущенные нравы... И мнилось
Сократу, что вызволить Афины из беды должна не боже-
ская истина, а истина житейская, еще неведомая людям,
но которая научит их разумно жить и праведно вести
дела.
И не зная, что это за истина и где ее искать, поспе-
шил Сократ к софистам *, устремившимся на зов Перик-
ла со всей Эллады, дабы просвещать умы афинян. И бы-
ли среди них кеосец Продик, Эвен с Пароса, Гиппий из
Элиды, сицилиец Горгий Леонтийский и самый имени-
тый — Протагор из Абдер, кто начал дровоносцем (и при-
думал, говорили, наспинную подкладку для носильщи-
ков) и слыл теперь философом по прозвищу Мудрость.
И хотя не нравилось Сократу, что берут приезжие мзду
за ученье, и немалую — тому же Продику платили афи-
няне за полное обучение 50 драхм **, — не отходил он
от софистов, слушая их споры в гимнасии, на агоре, па
улицах, с молодыми афинянами, а также и между собой.
И поначалу до того был покорен Сократ их красноре-
* Софисты — профессиональные учителя философии и ри-
торики, выступавшие с критикой традиционной морали.
** Драхма — серебряная монета весом 4,366 г.
25
чием и живостью ума, что даже взял урок — за драх-
му — эристики * у громогласного кеосца Продика.
С неустрашимостью ума кинулись софисты сокрушать
лживую истинность мифов, поверий, прав, законов и ли-
цемерие домашней жизни афинян. Все привычное пере-
вернул их гибкий, дерзновенный разум и на место сверг-
нутых мыслью богов водрузил человека. И, оборотив свет
мысли с неживой природы на живую жизнь людей, до-
казывали, что, подобно тому, как потребности тела ро-
дили земледелие, торговлю, скотоводство и ремесленные
города, а непомерность телесных желаний — войны, раб-
ство и насилие, так и стремление духа человеческого по-
рождает новую, высшую жизнь — искусство и культуру.
И дерзали они утверждать, о чем втихомолку догады-
вались сами афиняне, что гражданское право не есть
установление богов, а всего лишь соглашение между
людьми. Другой же из софистов, Алкидам, бесстрашно
осудив в Элладе рабство, доказывал, что люди все равны
перед богами и только случай делает одних свободными,
а других рабами, и потому-то рабство нужно уничто-
жить...
Когда же, насытившись зрелищем красноречивых со-
стязаний софистов, глубже заглянул Сократ в их кла-
дезь мудрости, то увидал на дне его темную воду незна-
ния. Игрою слов подменяли софисты поиск истины, тем-
ное выдавали за светлое, а светлое за темное, небыв-
шее — за бывшее, ради смеха говоря зевакам: «То, чего
ты не терял, ты имеешь; ты не терял рогов, значит, ты
рогат!», а другим — что «самая распрекрасная жизнь
безобразна, потому что кончается смертью». Жизнь свою
они растрачивали в суетливых спорах о словах, и нередко
споры мудрецов кончались немудрящей потасовкой.
И стал Сократ ниспровергать своих кумиров, бросив
им как обвинение народную поговорку: «Хвалить и ху-
лить одну и ту же вещь нечестно!» А Протагора из Аб-
* Эристика — искусство спора.
26
дер, утверждавшего: «Человек есть мера всем вещам —
существованию существующего и несуществованию несу-
ществующего», спросил: «Какой человек? Ведь люди раз-
нятся между собой, как звезды от песчинок!» И, не най-
дя ответа в разуме своем, твердил мудрейший из софи-
стов: «Просто человек...» И тогда, опровергая главпое из
утверждений Протагора, будто «все на свете истинно»,
сказал Сократ: «Ну да, ложь ведь тоже истинна, если ее
истинно высказывает лживый человек; но ведь от этого
ложь не становится истиной!» И напоследок потешил
софистов шуткой на их же манер: «Все, что храпит, не
теряя, богатство твоего ума, Протагор, он имеет; не терял
же он лживости; значит, ум твой богат ложыо!»
И сказав себе: «Не истину ищут они, приезжие учи-
теля софистики, а забавляются, как пьяные, разгулом
разума!», покинул молодой Сократ софистов и замыслил
странствие в другие государства, где, по слухам, жили
мудрецы, владевшие познанием необходимой истины...
Покидал же он Афины и ласковую, домовитую Мирто,
ходившую тяжелой первенцем Сократа, нетерпеливо, ибо
хотел еще найти забвение своей любви к Аспасии, в дом
которой его все время звало сердце. И быть попутчиком
Сократа вызвался Эсхин. Тогда-то, занятый торговыми
делами, Критон и посадил друзей в Пирее на парусник
отца, отплывавший в Милет, не позабыв им сунуть на
дорогу тяжелый кошелек...
Глава вторая
ПРИЗЫВ ДЕЛЬФИЙСКОГО ХРАМА
Познай самого себя.
Изречение, начертанное на
храме Аполлона в Дельфах *
в странствии по цветущей Ионии, явившей
на свет немало мудрецов, известных всей
fwETl Элладе, прежде прочих городов посетил Сок-
w	Рат с Эсхином родину Аспасии — Милет,
г^е также был рожден градостроитель Гип-
подам **, по строгому плану которого со-
оружалась афинская гавань Пирей.
* Приписывается одному из семи мудрецов древности, спар-
танцу Xилону.
** Гипподам — древнегреческий градостроитель (V в.
до н. о.).
28
Но не встретили путники тех мудрецов, кто знал бы
тайну истины житейской, и повстречали только одного —
ученика Анаксагора, Архелая по прозванию Физик, кто
первый высказал догадку, что звук есть сотрясение воз-
духа. И сказал он странствующим афинянам, что спра-
ведливое и прекрасное существуют по по велению при-
роды, а установлением людей. На вопрос же Сократа,
считать ли справедливым или несправедливым установ-
ленное одними как справедливое, а другими как неспра-
ведливое, не нашел ответа Архелай в разуме своем, и
покинули его Сократ с Эсхином в познании большем.
Когда же приплыли на остров-государство Самос,
славный военным могуществом, то беседовали там с муд-
рым Дамоном, наставлявшим юношей посредством музы-
ки, ибо учил, что благозвучность способствует смягче-
нию нравов, а неблагозвучность его огрубляет.
И выслушав Дамона, утверждавшего, что политиче-
ские перевороты происходят от перемены музыкальных
стилей в государствах, рассмеялся Сократ и увел с собой
Эсхина, говоря: «Что тирания может иногда способство-
вать расцвету похоронной музыки и маршей, в это каж-
дый поверит, по то, что будто музыка, даже самая слад-
козвучная, способна свергнуть тиранию, в это и ребенок
не поверит...»
И отправились афиняне назад и, переплывши Эгей-
ское море, высадились в Истме *, дабы насладиться зре-
лищем Истмийских игр, где в честь морского бога Посей-
дона состязались в телесной красоте и ловкости гимна-
сты и конники, а в благозвучии — музыканты и поэты.
Из Истма же пришли они в Дельфы **, знаменитые на
всю Элладу Пифийскими играми ***, а еще того боль-
* Истма — город на Коринфском перешейке.
** Дельфы — город в юго-западной Фокиде, общегреческлй
религиозный центр.
*** Празднества и музыкально-спортивные состязанпя, вторые
по значению после олимпийских.
29
ше — храмом Аполлона, чтобы узнать у пифии * ис-
тину, философам неведомую: о добродетели, что она та-
кое н как ее познать. Но не пришлось им вопрошать ора-
кула, пбо нужную истину узрел Сократ начертанной у
входа в храм: «Познай самого себя».
И так потрясла эта надпись Сократа, что долгое вре-
мя стоял он в безмолвии, впившись глазами в призыв-
ную надпись храма, говоря себе бесконечно: «Так вот
оно то, что так долго искал!»
И юный Эсхин, привыкнув к тому, что Сократ по-
долгу стоял и сидел, осененный мыслями, так долго ждал
его на этот раз, что, испугавшись за друга, не напасть ли
навалилась на него, решил схватить его за руку, чтобы
отвлечь от мысленных грез. И повернув стопы домой,
в Афины, говорил Сократ Эсхину:
— Познать самого себя, вот что нам нужно, Эсхин!
— Чем же тебя поразили эти слова? Растолкуй мне,
Сократ, — сказал удивленный Эсхин, шагая рядом по
пыльной каменистой дороге.
И Сократ спросил:
— Скажи, Эсхин, в чем причина того, что одни из
людей добродетельны, а другие злы?
— Мне кажется, Сократ, что это происходит от раз-
личного сочетания злых и добрых семян в человеке.
— Не хочешь ли ты сказать, — спросил тогда Сок-
рат, — что это различие бывает у человека с рождения?
— Ни в коем случае, Сократ! Все ведь знают, что мла-
денцы рождаются добрыми, дурными же их делает
жизнь.
— Клянусь харитами, ты верно сказал, Эсхин! Но по-
чему она, эта самая жизнь, одних превращает в злых,
а других сохраняет добрыми?
— Трудно сказать, Сократ...
— Ну а если бы у нас, — допытывался Сократ, —
была возможность наблюдать живого человека изнутри,
* Пифия — жрица-прорицательница.
30
с тем чтобы выяснить, как и почему в одном случае в
нем одерживают верх семена добра, а в другом дурные
семена, могли бы мы тогда путем рассуждения прибли-
зиться к загадке добродетели?
— Наверно бы, смогли, Сократ. — И Эсхин рас-
смеялся. — Только как нам забраться внутрь живого че-
ловека, вот в чем загвоздка!
И тогда сказал Сократ:
— Ио разве мы сами, ты и я, пе можем сойти за тех
людей, в ком добродетельное и дурное легко наблюдать,
стоит только погрузиться мыслью в самого себя?!
И, задумавшись, сказал Эсхин:
— В самом деле! Ведь в нас, как и в других, наме-
шано всякого, и добродетельного и дурного. Только мы
с тобой, мне кажется, бываем чаще добрыми...
—- И дурными тоже бываем, Эсхин. Вот почему и
пужно нам, если мы хотим познать природу добродетели,
начать с познания ее в самом себе. А. сделать это можно,
пристально себя наблюдая...
И подивился Эсхин уже в который раз простоте и
верности Сократовых рассуждений...
...В странствии по городам Эллады заглушил Сократ
в себе любовь к Аспасии и в Афины возвращался в роб-
кой надежде обрести любовь к жене своей Мирто, ибо
добронравие ее открылось его сердцу в разлуке. Но не
встретила мужа жена, а встретили соседи — вестью о
смерти Мирто: слабая еще от родов младенца, наречен-
ного Лампроклом, отправилась она стирать белье на бе-
рег Илисса и, свалившись с подмостков, не умевши пла-
вать, утянута была водоворотом в речные глуби, да так,
что только дети малые, игравшие на берегу, видели ее
погибель; тело же Мирто, сколько после ни искали, не
нашли...
И, отдавшись скорби, долго в недвижности сидел Сок-
рат у дома на обломке камня, а когда совсем стемнело,
побрел к Критоиу, чья жена, как говорили, только что
31
родившая девочку, была кормилицей Лампроклу. Кри-
тон же, ласково встретивший друга, сказал:
— Пусть твой Лампрокл поживет пока у меня. Тебо
же, Сократ, как видно, боги воспрещают отлучаться из
дому: первая отлучка стоила тебе потери Софрониска с
Фенаретой, вторая — утраты Мирто. Утешься, Сократ:
Мирто оставила тебе прекрасное наследство, ведь малыш,
лицом по крайней мере, весь в тебя.
Когда удалось Сократу стряхнуть с себя оцепенение
горя, вернулся он к старым привычкам — ваянию ха-
рит на продажу, занятиям борьбой в палестре, а пииту
любознательности находя на агоре. И первая весть, кото-
рую узнал, была о любящих супругах, хотя и незакон-
ных, Перикле и Аспасии, ибо с прошлого лета еще, гово-
рили, вошла мплетянка к любимому в дом и жила там
уже как жена.
Не сразу поверили афиняне в любовь стратега к Ас-
пасии: ведь сам Перикл, гордясь чистотой своей родо-
словной, провел закон, налагавший запрет на женитьбу
афинян с иноземками. И когда узнали вдруг Афины, что
Перикл, которому давно минуло сорок, развелся со своей
родовитой женой, ограниченной и своенравной, чтобы
привести в свой дом вместо нее чужеземку-гетеру, даже
тогда смотрели афиняне на этот поступок как на прихоть
Перикла.
Когда же разнесла молва, что их сурово-сдержанный
стратег взял за обычай, уходя и возвратясь, нежно цело-
вать Аспасию, каждый раз заботливо о ней справляясь
как о самом близком существе, — и тут усомнились го-
рожане в возвышенности чувств Перикла, не желая ве-
рить, что соединяет его с милетянкой не одно телесное
влечение, но и близость душ и разума. Родство же духов-
ное между ними видели все, кто бывал у Перикла в доме,
превращенном Аспасией с недавних пор в мусическип
* М у с и ч е с к и й — относящийся к искусству в широком
смысле, включая философию, неотделимую в то время от науки.
32
кружок, где сама она, как говорили, блистает широтой
познаний среди таких гостей, как философы Анаксагор
й Протагор, поэты-трагики Софокл и Еврипид, скульптор
Фидий, архитекторы Иктин и Каллистрат, начавшие
строительство Парфенона *, историк Геродот, юный вра-
чеватель Гиппократ, прочие именитые люди... И многие
мужчины-афиняие осуждали вольность милетянки, ибо
искони привыкли содержать жену, как узницу, в гине-
кее **, из дому ее выпускали лишь по случаю торжеств
и похорон, да и то выходила она, сдвинув шаль на самые
глаза, а нарушившей обычай грозил немалый денежный
штраф. «Женщина может появляться на улице лини, в
том возрасте, когда о ней не спросят, чья она жена, а
спросят, чья она мать», — говорили афиняне, и самому
Периклу принадлежали давние еще слова: «Афинская
женщина должна мечтать об одном: чтобы никто не мог
сказать о пей пи хорошего, ни дурного». Потому-то воз-
мущался кое-кто из горожан Периклом, что волю дал
Аспасии, уравняв ее в правах с мужчинами; а жены
знатных и богатых злились на Аспасию из зависти; про-
свещенные же люди радовались, что такая женщина
живет в Афинах.
И вознамерился Сократ пойти к Аспасии, ибо чувство-
вал: угасшая в сердце любовь уже не вернется, и, как
старый знакомец, вошел к Периклу в дом и, встречен-
ный слугой его, престарелым Евангелом, был одарен при
встрече с госпожой ее улыбкой и расспросами... Была
Аспасия все так же прекрасна, ио складки просторного
пеплоса не скрыли от глаз Сократа, что готовится жена
Перикла к материнству...
И введенный в мусический кружок Аспасии, отметил
Сократ про себя скромность Перикловых пиршеств: при-
глашенным гостям подавали к столу ореховые и медовые
лепешки, рыбу, сыры, маслины и фиги, а больше всего
* Парфенон — «Храм Девы», главное святилище Афин, по-
строенный при Перикле.
** Гинекей — женская половина дома.
3 Н. Фомичев
33
винограда; «огненной росы», вина, разбавленного водой
пили гости не чтобы опьянеть, а для легкого возбуждения
ума, ибо наслаждались здесь не пиршеством, а остро-
умием, блеском мысли, шутками. И, чувствуя себя в круж-
ке Аспасии как дома, изощрялся Сократ в острословии
иронии и неожиданных поворотах мысли от веселой шут-
ки к строгому логическому рассуждению...
Когда же приходили зодчий Иктин с ваятелем Фиди-
ем, прерывались словесные состязания, на столе, осво-
божденном от еды, расстилались листы пергаментных пла-
нов будущих Афин с их Длинными стенами *, эскизы
восстановления разрушенных персами храмов Акропо-
ля** и чертежи заветной мечты Перикла — Парфено-
на, унизанного с четырех сторон склоненными чуть к
центру дорическими колоннами, с цветными — синими,
красными, желтыми — фронтонами, с цветным же
скульптурным изображением праздника Панафиней ***
на главном фризе, с гигантским изваянием богини Афи-
ны внутри храма, изваянием, украшенным золотом, сло-
новой костью, драгоценными каменьями.
И тогда уже Перикл, ваятель этих новых Афин, муж
сдержанный и малословный, поражал гостей умом и
страстью красноречия. И так же, как в собрании, когда
он покорял толпу речами, молодой отвагой зажигались
мудрые, усталые глаза стратега, и вдохновлялся, как у
прорицателя, его суровый лик, когда он рисовал вообра-
жением грядущий город справедливости и красоты; и тот
же лик бледнел, взгляд угасал, тень печали ложилась ему
на глаза, когда он говорил о кознях своих противников-
аристократов, чинивших препятствия его начинаниям, о
недовольстве союзных городов, не желавших возвышения
* Укрепления, защищавшие дорогу из Афин в порт Пирей и
обеспечивающие выход к морю.
** Акрополь — городская крепость на самом высоком хол-
ме Афин, здесь находились главные святилища города, в том чи-
сле Парфенон.
♦** Один из главных афинских праздников.
34
Афин за счет общесоюзной казны, о невежестве народа,
осуждавшего расточительный размах деяний Перикла.
И однажды заявил стратег в собрании, что готов расхо-
ды на постройки отнести на собственный счет (доходы
же Перикла от садов и виноградников были немалые)...
Тогда-то, в доме Перикла, и сдружились Фидий и
Сократ, и ваятель именитый доверил молодому высекать
харит для Акрополя. И стал Сократ ходить на Акрополь,
высекая из трех кусков снежио-белого мрамора одетых
богинь дружбы и радости, помещенных после над входом
в пропилеи * в самом центре.
...И работая, любил Сократ окинуть взглядом афин-
ские холмы и улицы, где кипела созидающая жизнь, ибо
волею Перикла для украшения домов и храмов стекались
в город толпы искуснейших чеканщиков, каменотесов,
ваятелей, живописцев, ткачей: день за днем двигались
по дороге повозки — с пеителико неким ** мрамором,
с драгоценным кедром из Ливана, караваны ишаков из
Африки, навьюченных слоновой костью, золотом, черным
эбеновым деревом...
И замечал Сократ, что так же, как ремесла, расцве-
тает в городе торговля, соблазняя афинян обилием това-
ров, изделиями из металла, разноцветных тканей, кера-
мики, оружием, предметами роскоши. А вкус толпы очи-
щают в театре Диониса драматические представления
Еврипида и Софокла, и дабы приохотить бедняков к ис-
кусству театральных зрелищ, ссужаются собранием для
них «зрелищные деньги».
И желая перевеса голосов на холме Пникс, где реша-
ли афиняне важнейшие дела, заигрывали с бедняками бо-
гачи, устраивая им пиры и угощения. И цвел потихоньку
порок, и возбуждалась у народа страсть к вину, водою не
разбавленному...
* Подъем и вход на афинский Акрополь, оборудованный при
Перикле колоннадой.
** Пентеликон — нагорье на северо-востоке Афин, место-
рождение мрамора.
Тайны этой жизни, скрытой от глаз, тянули Сократа
окунуться в ее лоно, как тянет к себе запах варева го-
лодного человека. Оставив молоток ваятеля, спускался
он к соседу своему, ритору Симону, любившему пиры и
разгул больше, чем риторику, и отправлялся с ним на
гульбище.
И вкусив из чаши удовольствий винных возлияний и
чревоугодия, познал Сократ их низменную сущность и
спросил Симона:
— Не потому ли, Симон, нас так прельщают губи-
тельные наслаждения, что мы не знаем лучших?
И Симон, мучаясь от прошлого похмелья, сказал:
— Да существуют ли они, лучшие наслаждения,
Сократ?
— Думаю, что существуют. Только давай сперва рас-
смотрим, что такое лучшие наслаждения. Не те ли, вку-
шая которые, мы пресыщаемся до отвращения, как это
случилось у нас с тобой, Симон?
— Конечно, нет, Сократ.
— И которые вдобавок ко всему разрушают наше те-
ло, как это делает вино, воспалившее мои глаза, а нос
твой превратившее в сизую сливу...
— Стыдно это сознавать, Сократ...
— А не кажется ли тебе, Симон, что прекрасные ста-
туи, какие, например, ваяет несравненный Фидий, или
красота целомудренной танцовщицы, сколько бы мы их
ни созерцали, никогда не приедаются и доставляют на-
слаждения, полезные еще и тем, что способствуют очи-
щению вкуса? Да ведь и от риторского искусства мы
тоже получаем наслаждение...
— Клянусь богами, ты прав, Сократ!
— Вот мы и нашли с тобой источник лучших наслаж-
дений, нежели те, что получаем от вкушения порока...
— В самом деле, Сократ! Прекрасное — лучшее из
наслаждений!
— А теперь скажи, что ты ощущаешь, если пресле-
36
дуешь умом ускользающую истину? Не возникает ли в
тебе при этом некий усладительный азарт сродни тому,
который ощущает охотник, преследующий редкую дичь?
— Да, Сократ, ощущение сходное.
— А когда ты настиг ее, эту истину, не испытываешь
ли ты ликования, как охотник, сразивший наконец до-
бычу?
— Такую же точно радость, Сократ, испытывал я не
раз, выудив из своей головы новую мысль!
И сказал Сократ с улыбкой:
— Вот видишь, Симон, мы отыскали с тобой еще одно
из лучших наслаждений — от поиска истины...
Симон же спросил:
— Отчего же, Сократ, тонким наслаждениям ума и
духа предпочитают афиняне чувственные удовольствия.
— А отчего и нас с тобой тянуло к тому же самому,
до сегодняшнего дня по крайней мере? — спросил Сократ.
И Симон ответил:
— По невежеству, я так думаю, Сократ.
— Клянусь харитами, именно так, Симон! И порок
от невежества, и зло от невежества, и неправда от не-
го же!..
— Как было бы хорошо, — сказал Симон, — исце-
лить людей от этого источника всех зол, невежества!
И Сократ сказал на это:
— Кто хочет сдвинуть мир, пусть сдвинет себя!
И, погруженный этими словами в глубокую задумчи-
вость, сказал Симон:
— Сдвигай себя, Сократ! Я сдвину себя следом!..
С тех-то пор и стали Сократ н Симон удовольствия
получать в размышлениях об истине и прекрасном, в по-
требностях же тела довольствовались малым: по городу
ходили босиком, одетые в старые хитоны и гиматип *,
пищу ели самую простую, какую потребляют бедняки
* Гима тий — мужской (иногда и женский) длинный плащ,
который носили поверх хитона.
37
крестьяне, вина, не смешанного с водой, не принима-
ли; если же случалось им попасть на угощение к бога-
чу, они и там придерживались правила: «Ничего сверх
меры».
Когда же афиняне потешались над нищенским житьем
и пропитанием друзей, Сократ им отвечал с достоинством:
«Лучше всего ешь тогда, когда не думаешь о закуске, ^ка-
кая она, и лучше всего пьешь, когда не ждешь другого
питья, кроме воды: чем меньше человеку надо, тем
ближе он к богам». И прослышав о том, бросил колбас-
ное дело отца Эсхин и присоединился к Сократу и Си-
мону.
И бродили они по базару, по заезжим дворам и под
предлогом дарового обучения риторике желающих всту-
пали с афинянами в беседы о добродетели. И удивлялись
сотоварищи Сократа способности его убеждать и раз-
убеждать собеседников своими доводами, извлеченными
из примеров самых обыденных, каждому понятных. Так,
желая упрекнуть сограждан в пристрастии к вещам и
деньгам, говаривал Сократ, кивая на великое множество
рыночных товаров: «Сколько же здесь ненужных вещей!»
И желая показать, как низко ценят афиняне друзей, го-
ворил: «Сколько у кого овец, каждый скажет без труда,
а вот сколько у кого друзей, ответит не всякий». А в до-
казательство того, что барыши для горожан дороже соб-
ственной души, пенял им так: «Сколько стоят горшки,
все вы прекрасно знаете, а вот честно ли живете, об этом
и думать никто не желает!»
Когда же, передав законченных харит Фидию, рас-
стался Сократ навсегда с искусством ваяния и даже кам-
ни мрамора в родном дворе продал знакомому камено-
тесу, спросил его Критон: «Зачем ты жертвуешь таким
доходным делом?», и Сократ ответил другу: «Чтобы
камню придать подобие человека, бьется огромное число
ваятелей, а вот как нам самим не стать подобием камня,
никто подумать не хочет».
Юношам внушал Сократ, что хорошее начало в любом
38
деле — не мелочь, хотя начинается с мелочи. А на во-
прос одного человека, в чем добродетель юноши, ответил:
«В соблюдении правила: ничего сверх меры!» Юношам
советовал он чаще смотреться в зеркало: красивым —
чтобы не срамить своей красоты, некрасивым — чтобы
воспитанием ума скрасить свою некрасивость...
И, в восхищении Сократом, спросил его Эсхин: <?3<v
чем, Сократ, ты не записываешь собственные мысли?»
Сократ же сказал: «Нужное слово надежней, чем перга-
мент, помнит память людей, а ненужное записывать не
стоит». Но Эсхин, возвращаясь домой, неведомо для дру-
га изречения его записывал в особый свиток.
Понявши, что причиной всех причин дурного в людях
служит их невежество, ибо не знают они, что есть истин-
ное благо, и стремятся к ложному: богатству, власти, по-
честям, роскошеству и неге, стал Сократ в беседах с афи-
нянами, подобно повитухе, помогающей рождению плода,
содействовать рождению истины и делал это тщательно
продуманными вопросами.
И бывало, что собеседники его, им уличенные в неве-
жестве и осмеянные зеваками, бросались на Сократа с
кулаками и поколачивали его, а какая-то торговка, мстя
за униженного мужа, вылила на философа полный ушат
помоев — и это все Сократ сносил безропотно, не пыта-
ясь даже защищаться, а только добродушно посмеиваясь
над гневом невежд; когда же пылкий характером Эсхин,
возмутившись, кинулся в драку с обидчиками своего
учителя, тот силой остановил его; а однажды, получив
пипок, стерпел Сократ и это унижение. Критону же, ко-
торый уговаривал его судиться с оскорбителем, сказал:
«Зачем? Ведь на ослов, когда они лягаются, в суд не
подают». И покоренный душевной щедростью Сократа,
взял Критон его самого и сына его Лампрокла на полное
свое содержание, так чтобы Сократ не нуждался ни в чем
необходимом и отдался любимому делу, не думая о про-
питании. Ученики же его, которых звал он всегда друзь-
ями, Эсхин, Симон и Критон, заразившись от Сократа
39
страстью к познанию истины, занялись философским со-
чинительством...
И уразумев со временем, что, вызывая на спор, Сократ
унизить никого не хочет, а лишь желает им добра, взы-
вая к добродетели, и оценив к тому же незлобивость его
и шутливый нрав, сменили афиняне гнев на милость и
не только с большею охотой начали вступать в беседы
с ним, но и рождали славу его разуму.
И как-то раз, привлеченный слухами о мудрости фило-
софа, почтил его присутствием седоголовый Делон, чти-
мый афинянами за доблести в войнах с персами, и при-
вел с собой юношу сына. Следом же во двор к Сокра-
ту ввалилась гурьба любопытных. И усевшись на зава-
линку возле Сократа, сказал старик, кивнув на юношу
Делона:
— Вот этот самый сын мой женился и зажил отдель-
ной семьей. Теперь он хочет знать, как прожить свою
жизнь честно и праведно. Я не могу ему дать совета в
этом. Сам я в одном умудрен: в ратном деле. — И Делон
коснулся шрамов на своей прокопченной солнцем гру-
ди. — Тебя же, Сократ, нарек народ любителем мудро-
сти. Так вразуми его, ради богов...
И спросил Сократ молодого Делона:
— Но прежде я хотел бы узнать у тебя вот о чем.
Ведь жить — это значит стремиться к какому-то благу,
не так ли? Так можешь ты сказать, какое благо тебя
прельщает?
— То, к которому стремится большинство, Сократ.
— Что же это за благо?
— Не так уж трудно ответить на это, — сказал моло-
дой Делон. — Жить в достатке, справляться с делами,
благодетельствуя при этом друзьям и вредя врагам, а в
свободное время наслаждаться зрелищем состязаний бор-
цов, гимнастов и беседой за кружкой вина — вот благо,
к которому стремится большинство.
И спросил, улыбнувшись, Сократ:
— Скажи, дружище, а если бы тем, кто стремится к
40
такому достатку, предоставили жить в богатстве, они бы
отказались, как ты считаешь?
— Ни в коем случае! Ведь богатство — большее бла-
го, чем просто достаток.
— А не знаешь ли ты благо, которому предпочитают
богатство?
— Как же не знать! — усмехнулся юный Делон. —
Власть и почести — вот что выше богатства!
— И какое же из этих благ ты бы выбрал себе?
— Конечно, власть, Сократ. Всем ведь известно, что
у власти карманы никогда не бывают пусты. Но я че-
ловек маленький: куда мне о власти думать. А вот от бо-
гатства и я бы не отказался.
— Ладно, — кивнул Сократ. — Повелевать людьми и
наживать деньги — это благо, как ты сказал. А заботить-
ся о душе и истине — это ие благо, по-твоему, раз ты
даже не упомянул о них...
И смутился юноша, говоря:
— Ну что ты, Сократ! Я просто упустил сказать об
этом. И я ведь тоже считаю, что забота о душе есть выс-
шее благо. Да только я не знаю, как проверить свою ду-
шу в том, верно ли она живет или иет. Для того-то мы с
отцом и пришли к тебе!
И старик Делон повторил:
— Для того-то мы и пришли к тебе, Сократ.
— Один совет я мог бы, пожалуй, дать на этот счет, —
сказал Сократ. — Но сначала, мне кажется, нужпо еще
доказать, что забота о своей душе не менее важное дело,
чем забота о своем животе. — И глядя на толпу, Сократ,
улыбнувшись, погладил бороду. — Не знаю только, по-
казать ли это путем рассуждения или с помощью мифа,
какой рассказывают старики молодым. Я же слышал его
из уст Протагора.
И голос из толпы ответил:
— Как тебе угодно.
— Как тебе угодно, Сократ, — согласился и Делон.
И Сократ сказал:
41
— Тогда приятнее мне будет рассказать вам миф..,
С тех пор как Прометей, пробравшись в мастерскую бо-
гов, украл у Гефеста* огонь для людей — за что, как
вы знаете, самого Прометея постигла тяжкая кара, —
человек стал причастен божественному уделу. Он стал
членораздельно говорить и изобрел жилища, одежду,
обувь, постель и добыл пропитание из почвы. Устроив-
шись таким образом, люди сначала жили разбросанно,
городов еще не было, и гибли они от зверей, так как были
* Г е ф ест — бог огня и кузнечного ремесла, сын Зевса.
42
слабее их. И вот они стали стремиться жить вместе и
строить города для своей безопасности. Но чуть они со-
бирались вместе, как сейчас же начинали обижать друг
друга, потому что не было у них умения жить сообща.
И снова им приходилось расселяться и гибнуть.
Тогда Зевс, испугавшись, как бы не погиб весь паш
род, посылает вестника богов Гермеса ввести среди людей
Стыд и Правду, чтобы они служили украшением городов
и дружественной связью.
Вот и спрашивает Гермес Громовержца, каким же об-
43
разом дать людям Стыд и Правду. «Так ли их распреде-
лить, как ремесла: что одного, владеющего, к примеру,
врачеванием, хватает на многих, не сведущих в нем; то
же и со всеми прочими мастерами. Значит, правду и стыд
мне таким же образом распределить между людьми, или
же уделить их всем поровну?» — «Всем поровну, — ска-
зал Зевс, — пусть все будут к ним причастны. Не бывать
государствам, если только немногие будут этим владеть.
И закон положи от меня: всякого, кто не причастен сты-
ду и правде, убивать как язву общества!»
И сказал, улыбнувшись, Сократ:
— А вот тебе и совет, Делон: живи добродетельно —
и будешь счастлив...
И, задумавшись, молчали оба, старый и юный, а любо-
пытные глубокомысленно качали головами...
Тут вбежала во двор молодая непричесанная женщи-
на и, плача, бросилась к Сократу, говоря:
— Сократ, помоги! Муж мой, Леонид, чтоб ему тошно
было, выгнал меня из дому, а себе привел гетеру.
И засмеялись, захихикали стоявшие вокруг зеваки.
Сократ же спросил, лукаво прищурясь:
— И что же, эта гетера красивая девка?
— Красивая, чтоб ей лопнуть! — сквозь слезы отве-
тила женщина.
И сказал Сократ:
— Вернуть тебе твоего Леонида я не смогу — ведь я
не заклинатель. А вот разобраться в этом деле давай по-
пробуем. Скажи, о муже ты пеклась?
— Как же еще о нем печься! И обстираешь его, й на-
поишь, и накормишь — а какие лепешки я печь масте-
рица! — и благовониями умаслишь... А домой загляни ко
мне: чистота, ни соринки, не хуже, чем в доме Пенело-
пы *. Только ей рабы прислуживали, а я одна кручусь...
— Ты не сказала, мне кажется, главного: все ли ты
делала, чтобы нравиться мужу как женщина?
* Пенелопа — супруга мифического героя Одиссея.

И женщина, потупясь, сказала:
— Признаюсь тебе, Сократ, что за собой я не боль-
по-то слежу. Намотаешься за день по хозяйству п
спишь как убитая. Но ведь оп взял меня ио любви.
А раз женился по любви, должен жить со мной до
смерти...
— Хорош ли он собой, твой Леонид? — спросил то-
гда Сократ.
И женщина сказала:
— Не стану врать, Сократ. Парень оп хоть куда. А уж
сильней его и не сыщешь. Оп ведь кузнец. Бывало, возь-
мет меня в охапку и давай к потолку подбрасывать —
аж дух захватывает...
Сократ же спросил:
— Скажи мне, женщина. Если бы у твоей красавицы
подруги муж опустился от беспорядочной жизни, обрюзг,
а изо рта его исходил бы нехороший запах, и твоя по-
друга изменила ему с красивым парнем, ты бы осу-
дила ее?
— Вряд ли, Сократ, — призналась женщина.
— А теперь посмотри на себя, — сказал Сократ, огля-
дывая ее тощую, плоскую как доска, фигуру. — Много ли
осталось от твоей былой пригожести?
И, всхлипнув, сказала женщина:
— Всю мою пригожесть, Сократ, съели у меня до-
машние заботы...
— Теперь ты поняла, — сказал Сократ, — что винить
в случившемся одного Леонида было бы несправедливо?
А ведь ты за тем и пришла, чтобы я обвинил его? Разве
не так?
И, ломая руки, в отчаянье спросила жена Леонида:
— Что же мне делать, Сократ?!
И глядя на нее, сказал Сократ:
— Вернуть себе женскую прелесть и тем самым му-
жа, я бы так сказал...
— Легко сказать, да как это сделать...
— Все прекрасное — трудно, а красота женщины —
45
это прекрасно. Так потрудись же, милая, и время найди,
чтобы стать пригожей...
И в задумчивости удалилась женщина, а с нею и тол-
па вздыхающих зевак...
С тех-то пор и зачастили в дом к Сократу афиняне,
испрашивая у него совета в разных житейских делах;
Сократ же рад был услужить согражданам и, исполняя
просьбу афинян, мирил соседей, братьев и родителей с
детьми, давал советы о выборе друзей и подходящих
каждому занятий, беседовал на рынке, в лесхе и гимна-
сии на темы о политике и важности телесных упражне-
ний. И оттого, что был Сократ со всеми добр, покладист и
как никто другой умел развеселить людей неожиданной
шуткой, с большой охотой вступали с ним в беседы и
знатные и бедняки, и не было в Афинах человека, кото-
рый бы не знал философа Сократа или не слыхал о нем.
Глава третья
АФИНСКИЙ МАРСИЙ
Человек должен из себя развить, в себе
найти, понять то, что составляет его на-
значение, его цель, конечную цель .чира,
он должен собою дойти до истины. — вот
мета, которой Сократ достигает во всем.
А. И. Герцен
повторяя природу отца, Софронпскгк стал
Сократ с годами лысеть, тучнеть и летам
к сорока благодаря своей лысине, выступаю-
щему животу и массивному шишковатому
лбу, словно надвинутому на выпученные
глаза, своим мясистым губам и короткому
вздернутому носу, уподобился при своей низкорослости
силену * Марсию, кого художники изображают козлоно-
* Силен — мифическое существо, спутник бега гика и ве-
селья.
гим уродом, так истово дующим в дудку, что щеки у не-
го готовы лопнуть от натуги. Но не только обликом на-
поминал Сократ мифического Марсия, но и воздействием
на собеседников силой своих речей, ибо завораживали
они людей не меньше, чем флейта Марсия.
И, обманутые внешностью Сократа, бывало, не раз
потешались над ним заезжие чужеземцы, а сириец Зо-
пир, физиогном * и маг, по первому взгляду определил
его как человека ограниченного и к тому же склонного
к пороку, за что и был осмеян учениками Сократа. Со-
крат же сказал: «Да, именно таким я и был, Зопир:
знаний ограниченных, а страстей безграничных. Но, ви-
дят боги, с помощью разума мне удалось обуздать свои
пороки».
И, уязвленный славой афинского Марсия, пришел к
нему юный отпрыск славного рода Солонов **, Кри-
тий, учившийся у софистов философии и риторике, и,
желая возвыситься в глазах афинян ниспровержением
Сократа, спросил, найдя его с друзьями сидящим в тени
смоковницы:
— Слышал я, будто Сократ внушает всем и каждо-
му, что есть только одно благо — знание и одно только
зло — невежество. Так ли это?
И Сократ сказал, жестом усадивши Крития напротив,
на траву:
— Именно так, почтенный Критий.
— Значит ли это, почтенный Сократ, что причина
всякого зла есть незнание?
— Точнее было бы сказать, что причина зла кроется fa
в незнании.
— Пусть так. Тогда ответь, можно ли считать невеж-
* Последователь учения о выражении человека в чертах лица
и формах тела.
** Солон — афинский законодатель, поэт, один из семи муд-
рецов древности (VI в. до н. э.).
48
дамп Писистратидов *, Гиппия с Гиппархом? Ведь,
унаследовав власть отца, они совершили не одно крова-
вое злодеяние...
— А разве Критий сомневается в невежестве Пнси-
стратидов?
И Критий сказал, насмешливо блестя глазами:
— Не только не сомневаюсь, Сократ, но даже уверен,
что уж в чем, в чем, а в невежестве их упрекнуть ни-
кто не сможет: ведь они правили Афинами семнадцать
лет!
— Важно не сколько, а как править, Критий. А пра-
вили они, злодействуя, как сам ты только что признал,
за что и поплатились: одного афиняне убили, а другого
изгнали...
— Как же ты, Сократ, не понимаешь, что злодейство
Гиппия и Гиппарха было разумным! Иначе с ними са-
мими еще раньше расправились бы их противники! В чем
же невежество Писистратидов? — И вновь у Критпя гла-
за блеснули насмешкой.
Сократ же спросил:
— Скажи мне, Критий, назовем ли мы правителем то-
го, кто иосит скипетр, или того, кто правит умело?
— Того, кто правит умело, конечно.
— А не кажется ли тебе, что «править умело» — это
значит благодетельствовать подданным своим, а не себе?
— Именно так...
— Можем ли мы тогда назвать невеждой правителя,
не разумеющего этой истины?
— Как же еще его назвать?
— Но ведь Гиппий и Гиппарх как раз и не счита-
лись с этой истиной! Притесняя афинян, они обогащали
себя и родных своих. Именно это и вызвало недовольство
народа, на что Писистратиды ответили казнями и кон-
фискацией имущества в свою пользу. Не вправе ли мы
* Сыновья афинского тирана Писистрата (VI в. до н. э.).
4 H. Фомичев
49
сказать теперь, Критий, что Гиппия и Гиппарха сгубило
их невежество?
И Критий сказал задумчиво:
— Клянусь Гераклом, ты прав, Сократ!
Но, признавши правоту Сократа на словах, не признал
ее Критий в душе, ибо смолоду был болен честолюбием
и за место за столом у власти готов был заплатить лю-
бой ценой. Разум же его сказал ему: «Умен Сократ и
мудр, и овладевший Сократовой мудростью быстрее до-
стигнет цели, чем одним своим умом». И, следуя зову
рассудка, пристал к ученикам Сократа Критий, учась у
афинского Марсия искусству риторства и спора. Но едва
проворный разум Крития схватил подход Сократа к сло-
жению ораторских речей и к поискам истины в споре,
возжаждал он в глазах сограждан помериться при слу-
чае умом с самим учителем. И когда Сократ, беседуя с
друзьями все о той же справедливости, сказал:
— У кого научиться тому или другому ремеслу, это
знают все и не знают более важного — к кому обратить-
ся для изучения справедливости...
Критий перебил его, с насмешкой глядя на друзей и
почитателей Сократа:
— Учитель, сколько можно говорить об одном и том
же! Не пора ли тебе избрать другой предмет для спора?
Все ведь слышали по многу раз рассуждения твои о
справедливости и главное из них — «справедливо то, что
законно»...
— Более того, Критий, — с улыбкой подхватил Со-
крат, — я не только об одном и том же говорю, но и одно
и то же. А вот уж ты в силу своего многознания, навер-
но, никогда не выражаешься одинаково об одном и
том же?
— Да, Сократ, уж я-то всегда стараюсь сказать что-
либо новое о старом предмете.
— Что же, и относительно общепринятого, к примеру,
в правилах грамматики или арифметики, ты отвечаешь
каждый раз по-разному? Если тебя спросят, сколько букв
50
в слове «Сократ» пли сколько будет дважды пять, ты от-
вечаешь неодинаково?
— Э, нет! Здесь я, так же как и ты, говорю всегда
одно и то же, но что касается справедливости, Сократ, то
относительно ее я могу сказать нечто новое...
И, оборотясь к ученикам своим, сидевшим рядом, под
деревом, сказал Сократ лукаво:
— Что же, друзья, я думаю, мы с удовольствием по-
слушаем Крития: ведь новое так редко приходит на ум!
Так что ты, Критий, можешь нового сказать о справед-
ливости?
И Критий изрек:
— Справедливым я считаю все, с помощью чего дости-
гают блага!
— Блага для себя или для государства? — спросил
Сократ.
— Конечно, для себя, Сократ! Каждый стремится к
благу!
— Пусть будет так. И что же за «все» ты позволяешь
стремящимся к благу? Украсть или ограбить в целях на-
живы, это ты тоже считаешь справедливым?
— Ни в коем случае, Сократ! Ясно, что под словом
«все» я понимаю поступки, не вредящие всем осталь-
ным.
— И как же ты определяешь, Критий, какой из тво-
их поступков вреден людям, а какой безвреден?
И, рассмеявшись, Критий сказал:
— Какой же ты недогадливый, Сократ! Конечно, с по-
мощью разума! Не ты ли нас учил во всем полагаться на
разум?..
— Было бы прекрасно, Критий, если бы все люди
руководствовались разумом, но ведь в жизни так не бы-
вает...
И сказал смущенный Критий:
— В самом деле, Сократ, ведь на разум могут пола-
гаться лишь сознательные граждане... Пожалуй, мое по-
нимание справедливости надлежит дополнить словом «со-
4*
51
звательный» или «разумный». Справеливо все, с помощью
чего достигает блага разумный! Именно так, Сократ!
И тогда рассмеялся Сократ:
— Думаю, что совсем не так! Ведь и разумный не
всегда полагается на разум, когда его одолевают страсти.
Да и можно ли считать справедливым то, что подходит
для одних и не подходит для других?
И, краснея, признался Критий:
— В самом деле, здесь я дал какую-то промашку,
Сократ...
— Тогда подумай, Критий, и скажи: что всего надеж-
нее предохраняет граждан от посягательств со стороны
других людей? Молчишь? Так я тебе скажу: законы!
Только они, законы, охраняют одних и удерживают дру-
гих, разумных, не желающих прислушиваться к голосу
разума, и неразумных, всех без исключения, от поступ-
ков, наносящих вред другим людям! Разве не так?
— Именно так, Сократ...
— Не вправе ли мы тогда сказать, что и в данном
случае, при стремлении к какому угодно благу, справед-
ливо лишь то, что законно?
— Да, Сократ, теперь я понял, почему ты вновь и
вновь говоришь об одном и том же.
— И прибавь еще — одно и то же! — улыбнулся
Сократ и под смех своих друзей-учеников потрепал рас-
терянного Крития по голове.
И, в сильной досаде за свое поражение, отправился
Критий домой, не сдвинувшись ни к скромности, ни к
доброте...
Но больше даже, чем первенство Сократа в спорах,
злила Крития праведность жизни учителя, ибо не только
призывал он обуздывать страсти, но и показывал при-
меры воздержания во всем, к чему стремилось тело. Сам
же Критий, развращенный с детства вольным воспита-
нием, в удовольствии удержу не знал и лишаться их не
собирался. Следуя для виду обету воздержания, тайно
предавался он порокам и, не веря в праведность Сократа,
52
потому как о людях судил по себе, замыслил его совра-
тить красою женщины и тем ославить в глазах афинян.
Курчавый, статный, как Гермес, одетый в лазурного
цвета атласный хитон, был Критий любим красивейшей
гетерой Лайдой, и хотя давно преклонялась она перед
умом Сократа, Критий с помощью богатого преподноше-
ния, ожерелья из жемчуга, добился от нее согласия быть
искусительницей мудреца...
Когда же истек положенный по уговору срок, созвал
к себе Критий друзей — всех знатного рода, — коих
держал пока в неведенье о замысле своем, и, дождавшись
прихода Лайды, настроился вкусить ее рассказ о совра-
щении Сократа.
И белокурая Лайда, чью лебединую шею и грудь укра-
шало жемчужное ожерелье, расположившись на ковре
перед мужчинами и пригубив из кубка вина, повела с
улыбкой речь *:
— Так слушайте, люди! Я собираюсь сказать о Со-
крате правду, а если ненароком совру, перебейте меня.
Так вот, Сократ, как вы знаете, более всего похож на
Марсия. Только Марсий завораживал людей силой своих
уст, с помощью флейты, а Сократ достигает того же са-
мого своими речами. Когда я слушаю его, сердце мое
бьется сильней, чем у беснующихся колдунов, а из глаз
моих льются слезы. Только перед ним одним испытываю
я то, чего бы за мной никто не заподозрил, — чувство
стыда. Я стыжусь его, ибо сознаю, что ничем не могу
опровергнуть его наставлений. А стоит мне покинуть
его — соблазняюсь успехом, которым я пользуюсь у муж-
чин. Да-да, я пускаюсь от него наутек, потому что мне
совестно. А теперь послушайте, какой удивительной си-
лой обладает этот силен. Все знают, что Сократ любит
красивых, восхищается ими. И вот, полагая, что он давно
неравнодушен к моей цветущей красоте, я сочла ее ве-
ликим даром и счастливой своей удачей: ведь благодаря
Трансформированный эпизод из «Пира» Платона.
ей я могла, уступив Сократу, доказать самой себе, что
красота сильнее мудрости, и освободить себя от угрызе-
ний, в которые повергали меня речи этого Марсия. Вот
какого я была невероятного мнения о своей красоте.
С такими-то мыслями я отпустила однажды провожатого*
без которого я до той поры не встречалась с Сократом’
и осталась с ним с глазу на глаз — скажу уж вам, так
и быть, всю правду, и тебе, Критий, тоже...
Итак, друзья, мы оказались наедине, и я ждала, что
он заговорит со мной тем языком, каким говорят влюб-
ленные без свидетелей, — и я заранее радовалась. Но ни-
чего такого не случилось. Проведя со мной день в обыч-
ных беседах, он удалился. Тогда я решила взять его
приступом: пригласить его поужинать со мной, ну прямо
как влюбленная, готовящая ловушку любимому. Даже
эту просьбу выполнил он не сразу, но в конце концов
все же принял мое приглашение...
Явившись в первый раз, он сразу после ужина по-
желал уйти, и я, застеснявшись, отпустила его. Залучив
его во второй раз, я болтала с ним до поздней ночи, а
когда он собрался уходить, сослалась на поздний час и
заставила его остаться. Он лег на соседнее с моим ложе,
на котором возлежал после ужина, и никого, кроме нас,
в комнате этой не было. Так вот, несмотря на все мои
ухищрения, Сократ одержал верх и пренебрег цветущей
моей красотой. А я-то думала, что она хоть что-то да
значит! Ибо, клянусь вам всеми богами и богинями,
побыв со мной рядом всю ночь, он даже не притронул-
ся ко мне!.. Я была беспомощна и растерянна. Он поко-
рил меня так, как никто не покорял. Вот каков этот
афинский Марсий! — И сняв с себя жемчужное оже-
релье, протянула Лайда его бледному от гнева Критию,
говоря: — Возвращаю, Критий, твой подарок в знак при-
знания бессилия моих женских чар!..
Но Критий, маскируя гнев улыбкой, накинул вновь
ожерелье на шею гетеры, сказав:
— Клянусь Гераклом, ты заслужила подарок, Лаи-
54
да... муками, которые испытывала, всю ночь пытаясь уку-
сить собственный локоть! — И, поощренный друж-
ным смехом гостей, поднял полный кубок. — Так вы-
пьем, друзья, во славу моего учителя Сократа!
...Сократ же в ночь состязаний с Лайдой понял: нет
чище женщины, чем законная жена, п замыслил скорее
жениться. Давно уже он присматривал подругу жизни, да
только было нелегко найти такую, которая была бы и
собой пригожа, и домовита, а сыну Мирто — доброй
матерью, ибо пришла пора вернуть Лампрокла из семьи
Критона. И как-то раз, идя по базару, услышал он задор-
ный девичий клич из керамического ряда:
— Горшки! Покупайте горшки! Звонкие, тонкие, гла-
зурованные — о, какие! И варить годятся, и тушить, и
голову постылому разбить! Кому горшки?!
И, рассмеявшись, подошел Сократ к горшечному при-
лавку и увидал саму горшечиицу; а была опа белолица,
черными искристыми глазами и черной прядыо волос
напоминала персиянку.
— Сколько стоят твои горшки, девица? — спросил
Сократ, дивясь на ее красоту.
Девица же, взглянув на драный хитон Сократа, отво-
ротилась от него.
— Почем горшки? — в другой раз спросил Сократ.
И тогда горшечница сказала:
— Да на какие же шиши ты собрался горшки поку-
пать, оборванец? У тебя небось и обола * за душой не сы-
щешь?
— Покупать горшки я, может быть, и не собирался,
а вот завладеть ими вместе с тобой, красавица, я, по-
жалуй бы, смог, — лукаво ответил Сократ, привлекая
любопытство горожан, знавших, что там, где появляется
афинский Марсий, всегда найдется место для веселой
шутки.
* Обол — мелкая монета, 1 /б драхмы.
55
— Уж не хочешь ли ты ко мне посвататься? _____ рас-
смеялась горшечница, показав свои ровные, как чесно-
чники, зубы.
— А почему бы и нет? — улыбнулся Сократ.
Она же сказала, весело подбоченясь:
— Вот умора! Да кому ты нужен с этаким брюхом?!
И смех послышался в толпе зевак, а голос чей-то
сказал:
— Так ведь это же Сократ, Ксантиппа!
— A-а, так это ты и есть Сократ! — удивилась Ксан-
типпа. — Слышала я, что ты не больно-то красив, но
такого лысого урода и представить не могла! Ладно, Со-
крат: пошутил — и будет, некогда мне с тобой лясы
точить...
И сказал Сократ, качая головой:
— Да вовсе я и не шучу, Ксантиппа: ты ведь мне и
в самом деле приглянулась. Так что почему бы нам не
пожениться, а?..
И, всплеснув руками, Ксантиппа сказала:
— Вы поглядите на него! Я ему приглянулась! Да
ты-то мне не больно! Да и какой из тебя муж! Ты же
гол как сокол!..
И напомнил кто-то из толпы:
— Да разве голова Сократа ничего не стоит?..
Ксантиппа же сказала:
— А толку что с его головы, если мудрость свою она
расточает всем бесплатно? Или, может быть, при нужде
прикажете сдавать эту голову ростовщику-меняле?
И сказал Сократ с улыбкой:
— Напрасно, Ксантиппа, ты думаешь, что у Сократа
ничего больше нет, кроме этой бесполезной головы. У не-
го еще имеется в придачу пара рук, пригодных в хозяй-
стве! — Ис этими словами, выхватив из-за прилавка за-
визжавшую Ксантиппу, играючи вскинул ее над своей
головой Сократ и усадил на самый большой горшок, сто-
явший рядом.
Ксантиппа же, от стыда за наготу своих статных ног,
56

вынырнувших из-под пеплоса по самые коленки, размах-
нувшись, шлепнула Сократа по щеке.
— Вот это женщина! — восхитился Сократ, поглажи-
вая щеку.
А кто-то из хохочущих зевак сказал:
— Нет, Сократ! Не подойдет она тебе: уж больно
норовиста!..
— Ошибаешься, приятель, — возразил ему Сократ. —
Тому из наезников большая слава, у кого норовистая
лошадь! — и помог освободить из устья горшка круто-
бедрую Ксантиппу...
И в тот же день, отвезя тележку с непроданными
горшками Ксантиппы в дом к отцу ее, гончарному масте-
ру Нактеру, посватался Сократ, а погодя неделю, в празд-
ник Кружек, справили они с Ксантиппой свадьбу в со-
провождении друзей и факельного шествия. В приданое
же дочери отдал Нактер пятьсот кустов виноградника из
своего участка в близлежащей деревушке Гуди.
...И Сократ не ошибся в Ксантиппе: несмотря на но-
ровистый нрав, сделалась она и любящей женой, и домо-
витой хозяйкой, а Лампроклу — матерью, строгой, но
справедливой. Была, как говорили, и Ксантиппа счастли-
ва мужем, и только одно огорчало ее: нужда глядела в
доме из каждого угла, Сократ же не стремился к денеж-
ной жизни; сам довольствуясь малым, он призывал к тому
же сына и жену, говоря: «Мы едим, чтобы жить, а дру-
гие живут, чтобы есть». Когда Ксантиппа ссылалась на
богатых, у кого рабы живут лучше, чем Сократова семья,
он отвечал: «А что проку от богатства? Оно лишь раз-
вращает человека». И повторял: «Серебряные сосуды и
пурпурные одежды в театре хороши, а в жизни —
смешны!»
И позвал он однажды к обеду богатых гостей, Ксан-
типпе же сделалось стыдно за скудность стола, но Сократ
ее утешил, говоря: «Не тревожься. Если они люди поря-
дочные, они нас не осудят, а если пустые, то нам до них
дела нет».
58
Своим привычкам он не изменил, большую часть вре-
мени проводя в беседах с афинянами, и только появлял-
ся перед ними не в драном хитоне, как прежде, а в чи-
сто выстиранном и заштопанном Ксантиппой; когда же
отправлялся к именитым людям или в театр, то, по на-
стоянию жены, надевал еще сандалии. В ответ па упреки
Ксантиппы, что-де, имея возможность хорошо зарабаты-
вать, беря за свои собеседования какую-либо плату, оп
этого не делает и делать не хочет, спросил ее Сократ:
— Какой из божественных даров, Ксантиппа, мы бо-
лее всего ценим в женщине?
— Ее красоту, наверно, — ответила жена, вспомнив
о своей пригожести.
— Ав мужчине?
— Думаю, что разум...
— А теперь скажи: как мы называем женщину, кто
главный дар богов, свою красу, продаст за деньги?
— Продажной девкой! Как же еще!
— Так не вправе ли мы и мужчину, торгующего сво-
им умом, уподобить продажной девке?
— Но ведь софисты-мудрецы берут за обученье пла-
ту! — нашла что возразить Ксантиппа.
Сократ же сказал:
— Потому-то я уподобляю их блудницам!..
Когда же не хватало у Сократа слов образумить же-
ну, хватал он ее в охапку и, целуя, душил в своих
могучих объятиях, а не то — смеясь, пускался перед нею
в пляс; плясал он часто и охотно, говоря Лампроклу, что
такое упражнение полезно для крепости тела, и сын, хо-
хоча, пускался в пляс с отцом...
И отступившись, наконец, от нареканий мужу, сми-
рилась Ксантиппа с участью своей, довольствуясь веде-
нием хозяйства на средства, что приносил им виноград-
ник в Гуди да выводок кур...
...И, подобно горящему факелу, что освещает темные
своды нещеры, неустанная мысль и слово Сократа оза-
ряли светом разума учеников его, рождая в их лице со-
59
здателей неведомой в Афинах нравственной философии,
ибо обращались в сочинениях своих не к мертвому кос-
мосу, не к загадкам физики и математики, а к тайиам
человеческой души и разума.
И, в подражание Сократовых речей, форму для писа-
ний выбрали ученики доступную для всех, в вопросах и
ответах. Темы же их философских диалогов ясны из их
названий: «О том, что люди не от ученья хороши»,
«Об избытке», «Что нужно человеку», «О дурном поведе-
нии» —- назывались сочинения Критона, призывавшие к
добру и истине; и тому же самому учили диалоги Симо-
на, названные после «Кожевническими» (ибо держал Си-
мон для пропитания семьи кожевню): «О справедливом»,
«О том, что добродетели нельзя научиться», «О мужестве»,
«О предводительстве над народом», «О чести», «Об усер-
дии и труде», «О стяжательстве», «О похвальбе» и прочие.
Диалоги же колбасника Эсхина отличали столь искусный
слог и сила мысли, что лучшие из них злословы припи-
сали после самому Сократу, хотя речей своих тот не за-
писывал.
И замыслив переплюнуть творения друзей Сократа,
самозваный ученик его Критий сочинил в ту пору фи-
лософскую драму «Сизиф» *, но, подобно тому, как не
утаить шила в мешке, так же и дару поэта Крития не
удалось сокрыть в «Сизифе» честолюбивого зломыслия,
ибо доказывал он в драме, что вера и законы есть уста-
новление правителей, а не богов и не народа. Когда же,
в день успеха представления «Сизифа» в театре Диони-
сия, явился Критий с лавровым генком па голове, в ши-
том золотом лазурном хитоне к афинскому Марсию, да-
бы насладиться похвалой его, Сократ, сидевший на
крыльце своей хибары в окружении друзей, спросил его:
* Сизиф — мифический царь Коринфа, в ослушание богов
приговоренный в подземном мире вечно вкатывать на гору ка-
мень. который, достигнув вершины, каждый раз срывался вниз;
отсюда выражение «сизифов труд» — тяжелая, бесполезная ра-
бота.
60
— Судя ио тому, с какой поспешностью ты к нам
пришел, любезный Критий, тебе не терпится услышать
похвалу «Сизифу», не так ли?
— Ты очень прозорлив, учитель, — ответствовал
Критий, потупя глаза.
Сократ же сказал:
— Так разве тебе не хватило похвал, которые ты по-
лучил в театре? Я слышал, тебе устроили овацию...
— Да не в этом дело, Сократ, —- смутился Критий. —
Не скрою, что я был бы рад твоей похвале. Только мне
куда важнее выслушать твое суждение. Мне говорили,
ты прочел «Сизифа»...
— Вот теперь ты выразился верно, Критий: мое суж-
дение тебе важнее всех похвал.
— Да, Сократ, важнее и оваций и поношений.
— Клянусь харитами, славно сказано, Критий! Вид-
но, ты и впрямь считаешь меня сведущим в этом деле.
Признаюсь, что и для меня мнение одного сведущего
дороже мнений тысяч людей несведущих. А ведь среди
тех, кто был на представлении, наверняка немало и та-
ких, кто больше обращает внимание на костюмы лице-
деев и красоту декламации, чем вдумывается в смысл
драматического сочинения.
И Критий, усмехнувшись, признал:
— Невежд там было предостаточно, Сократ!
— А драма твоя вот, — сказал Сократ, вытащив из-за
пазухи свиток и отдав его Критию. — Не потеряй ее.
А теперь мое суждение: мысль «Сизифа» мне кажется и
неверной, и даже порочной.
— Но почему, Сократ?! — воскликнул растерянный
Критий. — А может, ты меня неверно понял?
— Что ж, давай рассмотрим, понял или нет.
— С радостью, учитель! — приободрился было
Критий.
— А утверждается тобою, Критий, вот что: подобно
сизифову труду, тщетны упования людей, что будто бы
законы и веру для них устанавливают боги. — И доба-
61
вил Сократ, поглядев на друзей: — Для тех, кто, как
Критий, богов не признает, давайте считать под этим
словом совесть. Так вот, а тщетны эти упования людей
потому, как сказано в «Сизифе», что иа самом-то деле
и законы и вера есть хитроумные изобретения правите-
лей, чтобы держать народ в повиновении. Так ли я по-
нял, Критий?
— Клянусь Гераклом, ты правильно понял! Но поче-
му, Сократ, ты эту мысль назвал неверной?
— Сейчас узнаешь. А сперва ответь: справедливы ли
законы Драконта *?
— Ни в коем случае!
— А законы Ликурга ** и Солона?
— Конечно, справедливы...
— Почему же? Не потому ли, что они, в отличие от
законов Драконта, выражали единомыслие граждан?
— Именно поэтому!
— Можем ли мы сказать тогда о законах Ликурга и
Солона, что, хотя они и названы по именам правителей,
па самом-то деле они установления богов, то есть совести,
если тебе так больше подходит, Критий?
— Да, Сократ, хотя они, эти законы, и исходили от
правителей, но выражали добрую волю граждан.
И тогда сказал Сократ:
— Но ведь ты в своем «Сизифе» утверждаешь, что
законы и вера — хитроумные изобретения правителей
для укрепления собственной власти!
И в замешательстве сказал краснеющий Критий:
— В самом деле, Сократ, пожалуй, мне следует уточ-
нить в стихах, что речь идет о законах и вере непра-
ведных.
Сократ же сказал:
* Драконт — афинский законодатель (621 г. до н. э.), зако-
ны которого отличались крайней жестокостью, отсюда «драко-
новские законы».
** Ликург — легендарный спартанский законодатель IX—
VIII вв. до н. э.
62
— Говоря по-другому, речь идет о беззаконии: ведь
законно только то, что справедливо, Критий! Потому-то
я и назвал твое сочинение вдобавок ко всему порочным,
что ты в нем славишь беззаконие правителей!
И, давя в себе гнев перед глазами Критона, Эсхина,
Симона и прочих, сидевших рядом, Критий сказал, скло-
нивши голову:
— Как всегда, ты прав, учитель! Мне стоит хоро-
шенько подумать над моим «Сизифом».
Когда же он ушел, Сократ сказал, поведя своими вы-
пуклыми, грустными глазами в сторону друзей:
— Судя по всему, Критий ушел от нас и разгневан-
ным и обиженным, так и не поняв, что я совсем не со-
бирался ославить его, а лишь искал с его помощью ис-
тину...
И Критон, осторожный во всем, заметил на это:
— И все же ты его ославил... Да и впредь, Сократ,
для твоего же блага, не мешало бы тебе считаться с са-
молюбием людей: все ведь сочинители, особенно юные,
как Критий, больны самолюбием. Не нажить бы тебе
врага в его лице.
Сократ же спросил:
— Тогда скажи, дружище Критон, как, оспаривая
мысль человека, не задеть его самолюбия?
И не нашел Критон ответа в разуме своем.
Ославленный же Критий с тех пор навсегда отошел от
Сократа и, затаив в душе своей ненависть к учителю,
утешался лаврами, которые пожинал с представлений
«Сизифа», не изменив в нем ни строфы.
...А на место Крития пристал к ученикам Сократа
некий Антисфен *, учившийся риторике у Горгия. Живя
в Пирее, пришел однажды Антисфен послушать афин-
ского Марсия, но, завороженный речами его, стал ходить
* Антисфен — будущий основатель философского учения
киников.
63
к нему каждый день, проделывая путь в сорок стади-
ев *. И, в подражание Сократу, отпустил себе бородку
юный Аптисфен, сбросил сандалии, дорогую трость сме-
нил на сучковатый посох, а трибои **, проделав в нем
несколько дыр, надел на голое тело. Сократ же, заметив
проделку с трибоном, сказал перед лицом друзей своих:
«Сквозь дыры этого плаща, Антисфен, просвечивает твое
тщеславие!» — и так устыдил новичка, что тот залатал
свой трибои и впредь слыл среди Сократовых учеников
скромнейшим.
И в ту же пору позвал к себе Сократа престарелый
Перикл, прося направить на путь истинный своего юно-
го племянника, Алкивиада. Сократ же, взглянув на кра-
савца юношу, сказал: «Воспитывают тех, кто поперек
постели умещается, тому же, кто вдоль — добродетели не
научиться». — «Научи его самопознанию», — сказал Пе-
рикл, и о том же просила Аспасия, блистающую красо-
ту которой не смогли одолеть ни роды ребенка, ни со-
рокалетие прожитой жизни. Юный же Алкивиад, при-
влеченный необычной внешностью афинского Марсия,
сам вызвался в ученики его. Сократ же сказал добродуш-
но: «Путь к истине никому не заказан: хочешь найти ее,
следуй за мной».
И, восхищаясь праведным образом жизни Сократа и
друзей его, не смог, однако же, Алкивиад расстаться
с роскошью, привычной ему с детства, и, следуя в кругу
Сократовых учеников, выглядел средь них как белая во-
рона, ибо облачался в неизменно дорогой хитон, укра-
шенный золотым шитвом орнамента: египетская пирами-
да, пальма и сфинкс, или в белую хламиду***, расшитую
желтыми цветами лотоса; в руке сжимал эбеновый посох
с набалдашником из чистого золота; черные блестящие
* Восемь километров, расстояние от порта Пирей до Афин.
** Трибои — короткий грубый плащ спартанского образца.
*** Хламида — короткий плащ для верховой езды.
64
кудри подвивал и повсюду за собой таскал любимую со-
баку Дариона, у которой еще раньше смеха ради отру-
бил ее длинный хвост. И отличаясь широтой души, про-
должал Алкивиад закатывать пиры с друзьями.
Но обманчив был изнеженный облик Алкивиада, ибо
во всех делах, касалось ли то постижения мусических
искусств или состязаний в ловкости и силе на ристали-
щах, одерживал он верх, потому как исступленно
упражнял свой дух в гимпасии, а тело — в палестре.
И, оценив любознательность Алкивиада, его живой, сво-
бодный ум, веселый незлобивый нрав и мужество в гим-
настических поединках, возлюбил его Сократ как сына,
и той же монетой платил учителю Алкивиад, влюбившись
навсегда в божественный дар афинского Марсия: ища во
всем истину, идти по пути добродетели. Но не успел Ал-
кивиад последовать примеру учителя, ибо сгустились ту-
чи над афинским государством и, разразившись войной,
прервали надолго просвещение умов в Афинах...
...Ветер же, собравший грозовые тучи над головами
афинян, дул уже давно — из аристократического Корин-
фа, соперника Афин в торговом могуществе. И дабы
ослабить власть соперницы, внушали коринфяне недо-
вольство в дружеских Афинам городах, что-де они лишь
данники этой царицы морей, бездумно расточающей
союзную казну на роскошные строительные прихоти Пе-
рикла. Главу же своего, Пелопоннесского союза, Спарту,
настраивали коринфяне против укрепления военной мо-
щи афинян, готовя тем самым войну.
И желая развалить к тому же народовластие в Афи-
нах изнутри, вступили коринфяне в сговор с афинскими
аристократами, толкая их на то, чтобы свалить сла-
бевшего от старости Перикла. И начали враги Перик-
ла плести вокруг него и близких его тенеты лжи и
сплетен.
И первой жертвой происков аристократов пал Анак-
сагор: играя на невежестве парода, обвинили богачи фи-
лософа в безбожии, и грозила казнь ему за тяжесть пре-
5 Н. Фомичев
65
ступлепия. И первый кинулся Сократ спасать учителя
но сколько ни доказывал согражданам нелепость распра-
вы над старцем по прозвищу Ум, бросили Анаксагора
в темницу. Тогда, собрав остатки слабнущего красноре-
чия, выступил в Собрании Перикл и вопросил народ:
— Дает ли жизнь моя, благородные афиняне, хоть ка-
кой-то повод к осуждению и нареканиям?
И народ, ,чтя творения Перикла — Пропилеи, Пар-
фенон, Одеон * и Длинные стены, а самого создателя мо-
гущества Афин — за ум и справедливость, закричал еди-
нодушно:
— Нет, Перикл! Никаких тебе нареканий нет, а толь-
ко лишь хвала!
И тогда сказал прославленный стратег:
— А между тем, сограждане, всем, что есть во мне
хорошего, я обязан Анаксагору! Так не поддавайтесь же
клевете, отпустите этого человека!
И Собрание постановило: вместо казни над безбож-
ником Анаксагором изгнать его!
И, кляня невежество людское, проводил Сократ уби-
того горем учителя в Пирей, откуда тот отплыл в Дамп-
сак, что в Геллеспонте **.
По прибытии же на место спросил его великодушный
управитель города:
— Что я могу для тебя сделать, Анаксагор?
Анаксагор же пожелал:
— Пусть, когда умру, на тот месяц всегда освобож-
дают от занятий школьников.
И, не вынеся обиды от любимых им Афин, в изнемо-
жении духа, лишил себя жизни старый философ. Но
предсмертную волю его исполнил правитель Лампсака,
* О д с о п — здание округлой формы для музыкальных пред-
ставлений и состязаний.
** Геллеспонт — древнее название Дарданелл, пролива
между Европой и Азией, соединяющего Эгейское море с Мра-
морным.
66
и освобождение школьников па месяц смерти Анаксагора
сделал обычаем города, а на могильной плите философа
распорядился высечь надпись:
Тот, кто здесь погребен,
перешел пределы познанья —
Истину космоса ведавший Анаксагор.
Жертвой же второй врагов Перикла сделался ближай-
ший друг его, ваятель Фидий, ложно обвиненный в кра-
же золота, назначенного украшать скульптуры. И так
искусно сработан был обман — золото подкинули Фидию
в дом, после чего «нашли» его при обыске, — что даже
Перикл бессилен оказался доказать обман и тем спасти
от расправы друга. И бросили великого ваятеля в тюрь-
му, где он и умер вскоре, больше от позора, чем от ли-
шений.
И, осмелев, решились посягнуть противники Перик-
ла на святая святых его — Аспасию и, дабы исподволь
ее ославить, публично обвинили сперва друзей ее, софи-
стов, в злокозненном безбожии; поскольку же софисты и
вправду открывали людям тайны, неведомые богам, и тем
возвышали власть ума над властью олимпийцев, то го-
лосами возмутившихся жрецов и прорицателей, кормя-
щихся на жертвенные подношения молящихся, пригово-
рили чужеземных мудрецов к изгнанию из города, после
чего подали в суд и на саму единомышленницу изгнан-
ных; и дабы большую злобу родить в сердцах афинян,
пустили обвинители слух, что будто бы Аспасия в своем
мусическом кружке толкает юных девушек на путь раз-
врата, и сплетню эту подхватили давние завистницы
судьбы прекрасной милетяпкп, невежественные жены бо-
гачей...
И состоялся суд по обвинению Аспасии в безбожии и
дурном влиянии па юных девушек, суд, невиданный для
афинян, ибо казнь грозила прекраснейшей из женщин, а
защищал ее первый в государстве муж. И едва начавши
защитительную речь, Перикл, кого сограждане привыкли
видеть каменно-бесстрастным, человек, казалось, несло-
5*	67
собный вообще на чувственные излияния, вдруг зарыдал
и оросил свой мужественный лик таким обилием слез
что судьи онемели: в обычае судов афинских было при-
бегать для обвиняемых к слезам, дабы смягчить сердца
обвинителей, но увидеть плачущим железного страте-
га — этого не ожидал никто; и была Аспасия оправда-
на. И заключив, как тень, исхудавшую от горестей жену
в объятия, повел ее Перикл домой...
Тогда-то, кознями противников Перикла подорвав
единство и былую мощь Афин, и натравили коринфяне
Спарту на своих соперников, выставив условие: распус-
тить Морской союз, иначе быть войне. И, не приняв усло-
вие врагов, пожали афиняне убийственную бурю войны*.
И в тот же самый день, как только тяжело вооружен-
ные полчища спартанского царя Архидама вторглись
в Аттику, вырубая сады, оливковые рощи и безжалост-
но выжигая деревни, надели Сократ и друзья его до-
спехи воинов и, приписанные каждый к войску своему,
пошли защищать родное государство.
* Пелопоннесская война, крупнейшая в истории Эллады, меж-
ду союзами городов: Морским (Делосским) во главе с Афинами
и Пелопоннесским во главе со Спартой, длилась с 431 по 404 г.
до н. э.
68
Глава четвертая
МУДРЕЦ-ВОИТЕЛЬ
Сократ, как истинный грек, есть мудрец.
Мудрецов могла производить только древ-
ность, где все стихии жизни были слиты
в органическое целое... где мыслить зна-
чило веровать, и веровать значило мыс-
лить; где иметь нравственное убеждение
значило быть готовым умереть за него...
В. Белинский
бросили двухтысячный отряд гоплитов, где
служил Сократ, на сорока триерах * пока-
рать изменницу Морскому союзу Поти-
дею **. И, высадившись в Македонии, афин-
ские войска, подкрепленные конницей ма-
кедонцев, ведомые стратегом Каллием, по-
* Триера (трирема) — боевое судно с тремя рядами весел,
расположенных один над другим в шахматном порядке.
** П о т и д е я — город на северном берегу Эгейского моря,
бывшая колония коринфян.
69
шли на Потидею, в то время как объединенная флоти-
лия, семьдесят триер, отплыла туда же вдоль побережья.
И сделав несколько кратких бросков, расположился Кал-
лий лагерем в местечке Гигон, вблизи Потидеи, отделен-
ной от него небольшим перешейком. Когда же наутро
афиняне двинули войска к стенам Потидеи, то на пере-
шейке встретило их войско потидейцев и двухтысячный
отряд коринфян во главе с Аристеем. И ринулись гоп-
литы на гоплитов, пращники на пращников, и, громых-
нув громоподобно, началась кровавая сеча...
В той битве Ника * улыбнулась афинянам, а уце-
левшие враги бежали под защиту потидейских стен. По-
тидейцы же, в знак признания своего поражения, похо-
ронили, с разрешения афинян, своих павших воинов.
Но не сдались войска, укрывшиеся в Потидее, и, окру-
женные с суши и с моря, много месяцев еще держали
оборону...
Тогда-то и смог убедиться Сократ, насколько важна
для него, немолодого воина, телесная закалка юных лет,
ибо и голод, когда случалась при осаде нехватка еды, и
летний зной, и холод зимней стужи сносил он удивитель-
но стойко. И как-то раз, когда обрушился на Потидею
страшной силы буран, что только смельчаки рискнули
выходить наружу, сперва напялив па себя овчины и уку-
тав ноги войлоком, так Сократ и в эту непогодь выхо-
дил из палатки в одном плаще и босой шагал по снегу
и льду, не чувствуя холода и изумляя обутых.
Сносить же лишения в его немолодые годы помогала
Сократу давняя еще привычка: не думая о постороннем,
уходить в размышления. Однажды — дело было уже ле-
том — вышел он па улицу и, погрузившись в мысли,
простоял на месте целый день. И воины смотрели на пе-
го, дивясь, качали головами и выразительно крутили
пальцем возле лба. Отужинав и забрав свои подстилки,
вышли они из палатки и, готовясь ко сну на свежем
* Н и к а — богиня победы.
70
воздухе, косились на Сократа: мол, долго ли так простоит
этот чудак. Сократ же, не видя ничего вокруг, простоял
всю ночь и только на рассвете, помолившись солнцу,
ушел.,.
А мучила, терзала ум Сократа загадка бытия, вечная
для всех живущих: зачем разумные существа убивают
себе же подобных? И, зная, что корень злейшего из
зол — в соперничестве богачей, подлинных владельцев
государств, за овладение все большими богатствами и
большей властью, вопрошал: «О боги! Что есть алчность
человеческая? Для чего она?.. Зачем, наевшись досыта,
человек продолжает есть? Зачем, напившись допьяна,
он продолжает пить? Зачем выигравший в кости кучу
денег не ограничится на том, а ставит ее на кон? Зачем
вкусивший славы жаждет все большей и большей? Зачем
овладевший одной ступенью власти стремится к следую-
щей? Зачем скопивший несметные сокровища не остано-
вится на том, а продолжает их копить и дальше?»
И отвечал себе Сократ: «Затем же, зачем творец доб-
ра продолжает творить его до смерти; затем же, зачем
творящий прекрасное в художестве, не останавливаясь,
продолжает творить его; затем же, зачем служитель исти-
ны идет за нее на муки и смерть... Затем, Сократ, что
все, о чем ты думаешь, есть страсти человеческие!»...
«Так что же они такое, эти страсти, о боги?! Отчего им
дана такая власть над поступками? Не потому ли, что
происхождением своим страсти древнее разума?»... И не
нашел Сократ ответа в разуме своем и продолжал тер-
зать его все новыми вопросами...
Но, погружаясь в мысли, не забывал Сократ о долге
перед родиной, и с первым звуком военной трубы, звав-
шей в поход или на битву, мудрец превращался в вои-
теля. Встретив же под Потидеей беспутного ученика сво-
его, Алкивиада, был рад ему Сократ, как сыну, ибо
юный племянник Перикла, облаченный в хорошо подо-
гнанные по его изящной фигуре доспехи, блистал военной
доблестью так же, как в Афинах на поприще муз п со-
71
стязаниях в ловкости. И даже в пылу сражений, находясь
с ним плечом к плечу и видя, с какой отчаянной отвагой
владеет ученик его копьем, мечом и дротиками, как бес-
страшно рвется в гущу схватки, не упускал возможности
Сократ полюбоваться юношей, уподобляя все его дви-
жения грации молодого, сильного зверя. А в главной
Потидейской битве, в то время как левое крыло афинян
одерживало стремительную победу, а правое, где сража-
лись Сократ с Алкивиадом, потеряв убитым Каллия, под
страшным натиском гоплитов Аристея обратилось в бег-
ство, и, когда случилось, что, раненный дротиком в голо-
72
ву, Алкивиад свалился наземь, Сократ с мечом в руке про-
бился к нему сквозь толпу коринфских наемников и вы-
нес с поля битвы его самого и его оружие. Придя же
в себя уже после боя, Алкивиад просил военачальников
наградить своего спасителя, но Сократ воспротивился
этому, ратуя за то, чтобы был награжден за воин-
скую доблесть Алкивиад; и лишь снисходя к высоте
положения племянника Перикла, награду получил
Алкивиад...
Когда же потидейцы, продержавшись за степами го-
рода два года и дойдя от изнурения до людоедства, сда-
73
лись на милость победителя (и были выпущены на сво-
боду), афинские войска, оставив в Потидее гарнизон, вы-
ступили против вражеского города Спартолы, что в Ма-
кедонии, но, разбитые могучей конницей халкидян *,
бежали назад в Потидею. Тогда-то с уцелевшим отрядом
гоплитов, отправленным в Афины, вернулись Сократ
с Алкивиадом домой.
...И сжалось сердце Сократа при виде родины, затя-
нутой вонючими дымами погребальных костров, ибо вот
уже третий год свирепствовала в Афинах чума, как гово-
рили, занесенная сюда из Эфиопии спартанцами, тайно
отравившими водоемы Пирея.
И хотя застал Сократ Ксантиппу и Лампрокла жи-
выми и здоровыми, радость от встречи родных была омра-
чена зрелищем смерти, гулявшей по городу: мор никого
не щадил, ни крестьян, бежавших в Афины из сожжен-
ных врагом деревень, ни богатых олигархов, ни ремес-
ленный люд, ни рабов, ни детей, ни женщин; на улицах,
в домах, у подножий храмов и общественных зданий,
везде, распространяя гнойное зловоние, лежали умираю-
щие, с кроваво-красными от жара глазами, с распухшим
языком; больные корчились от рези в животе и от мучи-
тельной икоты, тела их были усыпаны язвами; и, мучи-
мые непрестанной жаждой, подползали люди к колод-
цам, во, сколько ни пили, напиться не могли; и, обесси-
ленные поносами, на седьмые-девятые сутки больные
умирали; у выживших же нередко отсыхали конечности,
некоторые слепли, другие теряли память и пе узнавали
родных...
И поскольку не хватало человеческих рук, дабы очи-
стить город от гниющей скверны, взял Сократ длинный
крюк и, прокоптив себя дымом, целыми днями стаскивал
трупы в костры и погребальные ямы. И мучила совесть
его за людские страдания и безразличие умов, ибо при
первых признаках болезни теряли афиияпе волю к жизни
* /Кители Халкиды, города Этолии — области Греции.
74
и лишь молились богам в переполненных храмах. 'Ге
же, кого пока еще щадила чума, смотрели со степ осаж-
денных Афин па пожарища всемирно известных оливко-
вых рощ в Ахарнах * и, проклиная войну, гнев свой из-
ливали на Перикла, виня во всем его и Аспасию, в угоду
которой он якобы начал войну. И терял свою власть над
народом Перикл, невольно уступая первенство грубому
и ограниченному демагогу ** Клеону...
И чума не пощадила дом Перикла, унеся в могилу
двух его сыновей от первой жены. И, предчувствуя близ-
кую смерть свою, озаботился Перикл судьбой единствен-
ного своего наследника, сына от Аспасии, названного
также Периклом; и, дабы исхлопотать ему, родившемуся
от милетапки, законное гражданство и тем самым —
право на наследство, выступил отец Перикл с такою
речью, что даже безразличное от горестей народное со-
брание привел в изумление, ибо требовал невозможного:
отмены древнего закона, дававшего право быть гражда-
нином Афин лишь тому, у кого оба родителя коренные
афиняне.
И, придя на агору послушать Перикла, стал Сократ
свидетелем необычайной суматохи, поднявшейся в Со-
брании: «Он выжил из ума!» — кричали одни, «Его сло-
мили несчастья!» — кричали другие, третьи разразились
хохотом, а четвертые орали «Долой!». И хотя закон оста-
вили в силе, большинство из уважения к прошлым за-
слугам Перикла-отца даровало его сыну право граж-
данства...
Чума же, теряя силы, уже на отлете, зацепила чер-
ным крылом своим последние несколько жертв и в их
числе Перикла. И Аспаспя, давно не признававшая ни
заклинаний, ни поверий, ни власти магии, как тонущий,
хватающийся за соломинку, кинулась спасать любимого
человека талисманами и начертанными на пергаменте за-
* Ах ар я а — дем, округ в Аттике.
** Демагог — буквально и по первоначальному смыслу —
вождь народа; постепенно термин получил отрицательный смысл.
75
говорами, которые подкладывала под подушку Периклу
Но рок уже свершил свой приговор: в месяце Боедро-
мионе Третьего года Восемьдесят Шестой Олимпиады *
его не стало...
И, шествуя в похоронной процессии за плачущей Ас-
пасией, облаченной в белые одежды **, смотрел Сократ
на строгий лик того, кто был олицетворением мудрости
государственной и чьи прекрасные и в вечном молчании
уста были прикрыты, как дань Харону ***, серебряной
монетой, и, вспоминая жизнь его, с грустью радовался,
что по вине стратега Перикла, слава богам, никто из
афинян траурную тризну по родным не справлял.
...А вскорости, едва успели очистить город от послед-
ствий мора, из Саламина, чей мыс обращен на Афины,
сигнальными огнями дали знать о нападении на остров
спартанского флота, и в городе поднялась суматоха небы-
валая.
И думали уже, что враг, захватив Саламин, вот-вот
войдет в Пирей (опасность же такая, и верно, была, ибо
военных кораблей для охраны гавани царица морей не
держала), и, созвав народных ополченцев и других, кто,
как Сократ, нес службу в городе, бросились афиняне на
помощь в Пирей и, спустивши на воду сто резервных
кораблей, в смятении отплыли на остров, тогда как пе-
хотинцы, и Сократ среди них, оцепили Пирей. Спартан-
цы же, узнав об этом, погрузились на корабли и спеш-
но отплыли в Нисею ****, успев, однако, опустошить боль-
шую часть острова. И, не застав врагов у Саламина, вер-
нулись афиняне назад и, усилив охрану Пирея, вход
в гавань стали запирать.
С тех пор, определенный к караульной службе в га-
* Сентябрь — октябрь 429 г. до н. э.
** В Древней Элладе в знак траура одевались в белые одежды.
*** Харон — мифический перевозчик душ умерших в под-
земном царстве.
““ Гавань государства Мегары в Пелопоннесах.
7G
ваии, Сократ и жил в Пирее, лишь изредка наведываясь
домой.
Когда же наступило лето, четвертое лето войны, то
в пору созревания хлебов снова вторгся Архидам
в окрестности Афин и начал выжигать поля; и хотя
афинская конница, мешая врагу, производила на него
налет за налетом, легковооруженное войско спартанцев,
оказавшись сильней, отошло не раньше, чем иссякли
у них запасы продовольствия.
И, заручившись поддержкой Архидама, зная, что
мощь афинян ослаблена чумой, огромными военными
расходами, а военная флотилия разобщена маневрами
у берегов Пелопоннеса, подняли восстание против Афин
лесбосцы.
Афиняне же, желая отомстить предателям, снарядили
на Лесбос * корабли под началом стратега Пахета, и
в тысячный отряд его гоплитов, сформированный из
опытнейших воинов, исполнявших к тому же по недо-
статку средств обязанности гребцов, попал и Сократ.
И, участвуя в осаде, длившейся год, главного города
Лесбоса, Митилены, обложенного войском афинян с су-
ши и с моря, убеждался еще раз Сократ, что в городах,
даже там, где установлено народовластие, не народ гла-
венствует, а богачи, ибо в той же Митилене, как расска-
зывали перебежчики, народ к измене понудили угрозами
и подкупом аристократы, вступившие в сговор со Спар-
той, дабы восстановить на острове власть знатных и бо-
гатых, олигархию **.
Зиму и лето прождали осажденные обещанную Архи-
дамом помощь, и хотя посланник царя, Салеф, еще зи-
мой пробравшись тайно в Митилену, уверял, что на Лес-
бос идет под началом самого наварха *** Алкида спар-
танский флот, терпение осажденных, как и запасы про-
довольствия, истощались, и народ роптал.
* Лесбос — остров в Эгейском море.
** Олигархия •— буквально: «правление немногих».
*** II а в а р х — в Древней Спарте — адмирал.
77
И тогда Салеф, и сам потерявших! надежду на ско-
рое прибытие Алкида, взял командование на себя и, со-
бравшись сделать вылазку, вооружил народ тяжелым
оружием. И тут, заполучив оружие, народ оборотил его
против властей, требуя от богатеев, чтобы те открыто
объявили о своих запасах хлеба и раздали их всем по-
ровну, иначе-де они договорятся сами с афинянами о
сдаче города. И, бессильные как-либо помещать бун-
тующим простолюдинам, олигархи именем всех граждан
Митилены предложили договор Пахету: пусть участь
митиленцев решит в Афинах народ, Пахет же сам не
должен никого ни убивать, ни заключать в оковы, ни
обращать в рабов; митиленцы же, впустив победителей
в город, отправят в Афины послов.
И, приняв условие, ввел Пахет войска. И с болью
в душе воин Сократ наблюдал митиленцев, бежавших
к алтарям и севших там в молящейся позе *. Но не тро-
нули афиняне никого из них и лишь главных сторонни-
ков Спарты, олигархов, заключили под стражу, пока их
участь не решит народное Собрание. Однако Салефа,
сокрывавшегося в городе, Пахет разыскал, пленил и от-
правил в Афины вместе с большей частью воинов, пре-
поручив его Сократу.
Когда же пленника, сопутствуемого посольством мити-
ленцев, доставили в Афины, Собрание без промедления
приговорило его к смерти, и, хотя спартанец клялся и бо-
жился, что в обмен на жизнь его спартанцы снимут осаду
с союзной афинянам Платеи **, Салефа казнили, затем
стали решать судьбу митиленцев.
И снова дивился Сократ, как тяжкие лишения войны,
накаляя страсти, затуманивают злобой разум даже самых
добродушных граждан, ибо озлобленный народ обрушил
* Религиозный обычай эллинов запрещал им убивать моля-
щихся.
** Платея — город Беотии; после четырехлетней осады взят
и разрушен спартанцами до основания, из 480 человек гарнизона
212 спаслись, 225, оказавшись в плену, были казнены.
78
гнев на голову послов восставших; и более других него-
довал и злобствовал на Митилену демагог Клеон, дока-
зывая афинянам, что лесбосское восстание не было вне-
запным, а подготовлено давно, и действовали митпленцы
по заранее обдуманному плану, а потому заслуживают
смерти.
И, распаленное речью Клеона, никого и ничего уже
не слушая, Собрание решило: всех митилепцев казнить,
детей же и женщин продать как рабов...
Когда же наутро отправилась триера с приказом Па-
кету кончать с митиленцами, заметил Сократ смятение
на многих лицах афинян, втайне сожалевших за поспеш-
ность своего жестокого решения. И, радуясь, что жива
добродетель сограждан и вот-вот готова вырваться из
плена остывающего зла, кинулся Сократ к друзьям, Кри-
тону и Алкивиаду, служившим в коннице афипского гар-
низона, и, вовлекая в замысел друзей своих друзей, всех,
кто в эту пору оказался в городе, собрал немалое число
сторонников пересмотреть вчерашнее решение.
И тогда послы Митилены, заручившись поддержкой
афинских гостеприимнее *, обратились к властям, прося
вторично обсудить вопрос, и архонты **, видя, что и на-
род того же хочет, созвали Собрание. И, найдя оратора
Диодота, бывшего в то время членом Совета Пятисот и
накануне протестовавшего против казни митиленцев,
Сократ с друзьями уговорили его выступить на Собра-
нии с речью. Но первым слово взял лысоголовый Клеон
и, разгневанный новым оборотом дела, сказал:
— Мне и прежде приходилось убеждаться в неспо-
собности демократии властвовать над другими, и ваше
сомнение, афиняне, относительно приговора над мити-
ленцами подтверждает это еще раз. Союзники повинуют-
ся вам отнюдь не за то, что вы угождаете им себе во
* Гостеприимен — «проксен» — лицо, оказавшее госте-
приимство гражданам другого государства и получившее от по-
следнего ряд привилегий.
** Архонты — высшие должностные лица в Афинах.
79
вред. На верность их вы можете рассчитывать в одном
случае — если ваша власть над ними будет тиранией
ибо подчиняются, лишь уступая силе! Но хуже нет
в этом деле сомнений и колебаний, свойственных тем, кто
умствует и волыюмыслит! Однако как раз они-то, эти
люди, и хотят верховодить в Собрании, хотя их умство-
вания приносят только вред! Необразованность при на-
личии благонамеренности куда полезнее умствующего
вольномыслия! Ведь простые, немудрящие люди не оспа-
ривают то, что верно высказано другими. Так надо дей-
ствовать и нам: не увлекаться красноречием и не бли-
стать умом, а выступать согласно собственным убежде-
ниям. Я же сразу скажу, что остаюсь при своем вчераш-
нем мнении и только удивляюсь тем, кто додумался
вновь назначить собрание по делу митиленцев. Ведь со
временем гнев пострадавшего остывает, и он менее строго
карает обидчика, тогда как самое справедливое возмез-
дие может последовать лишь сразу за обидой. Меня по-
ражают те, кто пытается выгородить митиленцев. И я по-
пытаюсь отвратить вас, граждане, от этого заблуждения.
Я мог бы понять, афиняне, измену того союзника, ко-
му наша власть над ним была бы слишком в тягость.
Но разве Митилепа не была под нашей властью само-
стоятельным, свободным государством? Наоборот, сидя
за крепкими стенами на своем острове, открытом нападе-
нию разве только с моря, да и здесь надежно защищен-
ные своим сильным флотом, они благодаря нашему не-
вмешательству в их гражданские дела и благодаря на-
шей военной поддержке были неуязвимы для любого
врага! И чем же они нам ответили за независимость, ко-
торую мы им даровали? Предательством! Ибо слово «вос-
стание» предполагает угнетение, которого в данном слу-
чае не было *. Поистине, афиняне, чрезмерное счастье,
выпавшее какому-нибудь городу, обычно порождает за-
* На самом деле, как свидетельствует «История» Фукидида,
равноправие Митилен давно тяготило Афины.
80
носчивость. Так случилось и с Митиленой, которая всту-
пила в союз с нашим смертельным врагом! Как видно,
их ничему не научила участь соседей, чьи восстания
были уже раньше подавлены нами *. И винить в преда-
тельстве митиленцев одних только олигархов, оставляя
безнаказанным народ, вы не должны! Ведь к Спарте
они примкнули единодушно, никаких распрей на этот
счет у народа с олигархами не было. Так пусть все по-
несут заслуженную кару! Что же касается великодушия,
то оно уместно по отношению к тем, кто может его над-
лежащим образом оценить, но не к врагам. К тому же,
если вы намерены и дальше властвовать, то заботиться
о справедливости вам ни к чему, иначе вам придется от-
казаться от господства над союзниками и мирно красо-
ваться своим великодушием.
Итак, не предавайте себя, афиняне. Подумайте, как
митиленцы расправились бы с вами, если бы одержали
верх. Отомстите им тем же, чем они грозились вам. По-
карайте их и покажите остальным союзникам на их при-
мере, что карой за измену будет смерть!
И, кончив, бледный от гнева Клеон уселся на свою
скамью. Народ же огласил просторы каменного здания:
одни — аплодисментами, другие — их было меньше —
шиканьем и топаньем. Сократ же думал, глядя на со-
граждан, многих из которых знал в лицо: «Насколько же
невежествен народ, вверяющий судьбу свою и государ-
ства таким, как демагог Клеон...»
И вышел говорить оратор Диодот, расположивший
публику сперва красиво расшитым хитоном и приятным
голосом, а позже — доводами. И сказал Диодот:
— Я не одобряю противников повторного обсужде-
ния столь важного дела. По моему мнению, больше все-
го препятствуют правильным решениям два обстоятель-
ства — поспешность, которая бывает следствием безрас-
* Афиняне жестоко карали любую попытку отмежеваться от
Морского (Делосского) союза.
6 Н. Фомичев	81
судства, и раздражение, которое бывает следствием гру-
бости и невоспитанности. Всякий, кто возражает против
того, что речи — учителя дел *, — неразумен, ибо ни-
чем иным, как обсуждением, к истине прийти нельзя.
Такой человек, зная, что словами ему не скрасить нераз-
умное дело, обращается к поношениям, выдавая ум и
красноречие за нечто вредное и запугивая ими против-
ников и публику. Ясно, что город, слушаясь таких лю-
дей, может только пострадать, потому что боязнь ума и
красноречия лишит его лучших советчиков. Хороший
гражданин должен доказывать свою правоту не запуги-
ванием противника, а в честном споре как равный с рав-
ным. Мы же поступаем как раз наоборот: всякому, кто
явно желает добра Афинам, граждане отплачивают за
это подозрением, что он втайне хочет чем-то поживить-
ся. А ведь вам, афиняне, следовало бы помнить, что мы,
ораторы, ответственны за наши советы, тогда как вы за
то, что их принимаете, не отвечаете ни перед кем. А на-
до бы сделать так, чтобы не только тот, кто подает дур-
ной совет, но и те, кто следует ему, несли одинаковую
ответственность, тогда и приговоры ваши были бы и раз-
умнее и умереннее.
Я выступаю здесь не как защитник митиленцев и не
их обвинитель, а пекусь лишь о том, какое решение нам
следует принять в интересах нашего государства. И если
Клеон настаивает на смертной казни митиленцев, то я
решительно утверждаю обратное. И вот почему.
За многие тяжкие преступления государства карают
смертной казнью, однако и от этой меры преступность
не уменьшилась, ибо в тех или других житейских обстоя-
тельствах снова и снова с неодолимой силой разжигаются
в человеке слепые страсти; то бедность, угпетая челове-
ка, внушает ему дерзость преступить закон, то избыток
в сочетании с высокомерием возбуждает в пем стремле-
ние добиться большего в обход законам, и эти певиди-
* Мысль Перикла.
82
мые страсти гораздо сильнее действуют на человека, чем
зрелище самых страшных казней. Нечто подобное про-
исходит и с государствами, только здесь побуждают на-
рушить закон более важные причины — стремление
к свободе или к господству. Потому-то и не следует при-
менять к мятежникам столь суровую кару. Ведь, узнав
о вашей жестокости, другой союзный город, случись ему
восстать против нас, а затем, убедившись в собственной
слабости, — раскаяться, оружие не сложит, а будет за-
щищаться до последней крайности. Так разве, афиняне,
вы не пострадаете от этого? Наши средства мы истра-
тим на долгую осаду не желающих сдаваться. И если все
же мы захватим город, то нам достанется лишь груда
развалин, от которых никаких доходов не получишь.
Подумаем еще и вот о чем. Если вы казните жителей
Митилены, которые добровольно сдали вам город, то
уничтожите тем самым всех ваших доброжелателей, а
олигархии окажете огромную услугу. Ведь случись оли-
гархам склонить город к восстанию, народ, зная, что вы
караете одинаково виновных и невинных, пойдет за ни-
ми. И вы не должны допустить перехода еще оставших-
ся у нас друзей в лагерь врага. Вот почему я считаю,
что вы совершите величайшую ошибку, последовав со-
вету Клеона.
И если вы признаете, что мое предложение полезнее
для Афин, то оставьте народ Митилены в покое, а глав-
ных сторонников Спарты, олигархов, накажите. Такая
мера, мне кажется, послужит для наших возможных вра-
гов достаточным предупреждением: ведь мудрые реше-
ния дают нам большее преимущество, нежели безрассуд-
ное насилие!
И, кончив, удалился Диодот на место, народ же снова
зашумел, затопал и после бурных споров проголосовал
за предложение Диодота.
И сказал Сократ сидевшему рядом Критону:
— Слава богам, Критон, что народ внял голосу раз-
ума и митиленцы будут спасены...
6*	83
Но рано ликовал Сократ с друзьями спасению народа
Митилены, ибо не знал никто, догонит ли триера с но-
вым приказом Пахету первую, отправленную на Лесбос
сутками раньше.
Митиленские же послы, отправившись в погоню на
второй триере, запаслись для экипажа маслом, ячменной
мукой и вином, обещая к тому же гребцам щедрое воз-
награждение, если те догонят первую триеру. И афин-
ские гребцы с усердным рвением гребли, и пока одни
работали веслами, другие спали; питались же они ячмен-
ной мукой, замешенной на масле и вине. И, к счастью,
спокойно, безветренно было на море, а первая триера,
везущая приказ о смертном приговоре, плыла не спеша.
Но как ни гнали вторую триеру измученные гребцы,
первая ее опередила, и когда, причалив к берегу, послы
вбежали в палатку Пахета, тот, прочитав уже смертный
приговор, давал распоряжения о казни. И, будучи на
волосок от гибели, митиленцы спаслись...
Сократ же, вновь справлявший в гавани Пирей кара-
ульную службу, все глаза проглядел, дожидаясь возвра-
щения триер с Лесбоса.
И, когда вошла наконец-то в Пирей долгожданная
триера с афинянами, сопровождавшими тридцать зако-
ванных Пахетом главных виновников мятежа *, и толпа
горожан, запрудившая пристань, узнала от посланцев
о спасении народа Митилены, радости встречающих не
было предела. Сократ же с друзьями во славу богов-спа-
сителей закатили добрую пирушку в доме Критона.
...В ту же пору получили афиняне весть сигнальными
огнями с острова Левкада **, что наварх Алкид с пятью-
десятью кораблями штурмует Керкиру***, снарядили
афиняне шестьдесят кораблей с эпибатами**** и гопли-
* Впоследствии, по предложению Клеона, казненных.
** Левкада — остров у берегов Акарнании, области на за-
паде Средней Греции.
*** Совр. Корфу — союзный афинянам остров в Ионийском
море.
**** Эпибаты — морские пехотинцы.
84
тами на борту, и вместе с ними на помощь керкиряиам
отплыл добровольцем Сократ. Алкид же, узнав о прибли-
жении противника, развернул флотилию и вернулся
домой.
И, высадившись с войском на Керкире, узнал Сок-
рат из уст очевидцев трагедию керкирян.
Давно уже шла на острове междупартийпая борьба,
ибо тянулись олигархи к Спарте, а народ к Афинам.
Когда же по прибытии на остров выступили перед кер-
кирянами послы афинский и коринфские!, каждый скло-
няя их на свою сторону, враждующие партии услови-
лись, оставив в силе договор с Афинами *, возобновить
свою прежнюю дружбу со спартанцами. Но стоило трие-
рам с послами отплыть, как керкирские олигархи при-
влекли к суду вождя демократов Пифия, ложно обвинив
его в намерении подчинить Керкиру афипскому господ-
ству.
И, с трудом оправдавшись, Пифий обвинил ответно
пятерых самых богатых противников в том, что они вы-
рубили подпорки виноградных лоз в священной роще
Зевса. Тщетно умоляли богачи, присужденные к огром-
ному штрафу, разрешить его выплату в рассрочку: Пи-
фий, и как демагог, и как член Совета, настоял, чтобы
виновные ответили по всей строгости закона.
И тогда, замыслив заговор и вооружившись кинжала-
ми, ворвались богачи и их сторонники в помещение Со-
вета и закололи Пифия и шестьдесят советников из про-
стого народа. И, созвав Собрание, сказали олигархи,
будто заговор их во благо и необходим для избавления
от ига афинян; впредь же гавань Керкира должна быть
заперта для обоих враждующих союзов.
И, склонив народное Собрание одобрить это предложе-
ние, снарядили олигархи посольство к афинянам, желая
перед ними выставить переворот в выгодном свете. Афи-
няне же, схватив послов, заключили их под стражу как
мятежников. Тогда богатеи Керкиры, взявшись за ору-
* Союз был только оборонительный.
85
жие, напали на народ и, одержав победу, установили
в городе власть олигархии. Демократы же, отойдя с на-
ступлением ночи к Гиллайской гавани и закрепившись
здесь, сманили к себе обещанием свободы рабов из
окрестных полей и, усилившись таким образом, пошли
на олигархов.
В сражении, где наравне с мужчинами участвовали
женщины, бросавшие на голову врагу черепицу с крыш
и стойко выдержавшие смятение битвы, олигархи потер-
пели поражение. И, спасаясь от народа, не щадили оли-
гархи ни своих, ни чужих домов, предавая их огню, так
что пожар уничтожил множество купеческих товаров, да
и город стал бы добычей пламени, не отбрось его ветер
в противную сторону.
Лишь ночь прекратила сражение. С наступлением
же утра вошли в Гиллайскую гавань двенадцать кораб-
лей афинского стратега Никострата с полтысячью гопли-
тов, и стратегу удалось примирить керкирян, согласив-
шихся предать суду десять наиболее виновных в смуте
лиц (впрочем, тут же убежавших).
Когда же Никострат готовился в обратный путь, при-
шли вожди народной партии и, желая положить конец
посягательствам олигархов, упросили оставить в гавани
пять афинских кораблей, а взамен снарядили пять сво-
их, где, кроме невольников-гребцов, экипаж эпибатов по
традиции комплектовался олигархами. Когда же призван-
ные в эпибаты олигархи отказались плыть в Афины и
бежали под защиту храма Диоскуров *, у демократов
проснулась жажда мести, и принялись они уничтожать
своих противников всех подряд. И даже тех, кого угово-
рили служить эпибатами, высадив безоружных с кораб-
лей, всех изрубили мечами. И, уговорив молящихся
выйти из святилищ, дабы предстать перед судом, тех,
кто вышел, осудили на смерть. Большая же часть из
* Мифические божества, символизирующие братскую нераз-
лучную дружбу.
86
них, узнав о расправе, стала уоивать друг друга у самого
алтаря. Другие, охваченные ужасом, вешались на де-
ревьях, прочие кончали с собой кто как мог...
Все же дальнейшее происходило на глазах Сократа
и его товарищей, ибо и стратег Евридемонт оказался бес-
сильным остановить разгул кровопролития. Семь дней,
пока афинский флот оставался на острове, народ продол-
жал избиение олигархов, виня их в покушении на демо-
кратию, но нередко — из личной вражды и долговой за-
висимости.
И сжималось сердце Сократа при виде красных от
крови мостовых и стен домов, и окровавленных ступеней
храмов, и ум отказывался понимать, как могут сыновья
керкирян убивать своих отцов, а отцы — своих сынов,
и как возможно молящих о защите силой отрывать от
алтарей и тут же, в храме, расправляться с ними, следы
же крови говорили, что возможно...
Когда же узнал Евридемонт, что демократы заживо
замуровали олигархов в храме Диониса, содрогнулось
сердце сурового воина, и дал он приказ к отплытию до-
мой *. И Сократ, глядя с палубы на блещущую синевой
равнину моря, все глубже уходил в один и тот же мучи-
тельный вопрос: «Отчего же политические узы крепче
даже кровных и земляческих?.. И раньше бывали в Эл-
ладе гражданские войны, но до такой жестокости, как
на Керкире, никогда еще не доходило. Как, какими до-
водами разума остановить разгул братоубийственных
страстей? Какими силами свернуть государства на путь
добродетели?» — и, не найдя ответа в разуме своем, со-
крушался Сократ скудности своих познаний...
И в ту же зиму старое несчастье пережил Сократ —
чуму, косившую сограждан целый год, так что, не считая
великого множества мирного населения, унесла она из
гарнизона триста всадников и четыре с лишком тысячи
* По свидетельству историка Фукидида, изгнанные из Керкиры
олигархи, захватив укрепление на материке, долго еще соверша-
ли опустошительные набеги на своих соотечественников.
87
гоплитов; Сократа же мор пощадил, возможно, оттого
что, забывая о себе, взялся он снова за крюк и, записав-
шись в похоронную команду, очищал Афины от гниющей
скверны трупов...
И, словно наказание богов-олимпийцев враждующим
эллинам, родным по языку, обычаям, вере и взрастившей
их всех земле, обрушились на Элладу земле- и моретря-
сения такой страшной силы, что царь Агис, сын Архида-
ма, двинувшись на Аттику, дошел до Истма и, застиг-
нутый землетрясением, в страхе повернул назад; на мно-
гих же соседних островах снесла стихия укрепления, до-
ма, разбила корабли, а жителей, не успевших бежать на
высоты, похоронила под обломками...
И, сколько ни молились, ни взывали к олимпийцам
афипские жрецы, какие только жертвы не возлагали на
храмовые алтари, в тот же мрачный год, шестой от на-
чала войны, вести получали афиняне одну печальнее
другой. Там воинственные этолийцы, разбив войска Де-
мосфена *, загнали их в лес и, запалив его, сожгли по-
жаром многих воинов; там сиракузяны — в Сицилии —
дерзким нападением уничтожили союзный арьергард от-
ряда афинян, напавших на город Инессу; там акарна-
ны с амфилохами **, после ухода афинян заключив союз
с ампракиотами ***, отпали от Афин; там, рукой подать
из Аттики — в Трахинии, — основали вдруг пелопон-
несцы крепость — колонию Гераклею и спешно здесь со-
оружали верфь. В тех же случаях, когда успех сопут-
ствовал афинским войскам — в опустошенной ими Та-
нагре ****, в битве при Олпах, городе амфилохов, и
в других местах, — жертвы афинян слишком были вели-
кА, чтобы успехи радовали победителей...
Что же касалось Сократа, то более всего его трево-
* Демосфен — афинский военачальник.
** Племена Акарнании.
*** Ампракиоты— жители коринфской колонии Ампра-
кии в Эпире.
**** Танагра — город Беотии.
88
жила кровавая междоусобица эллинов: начавшись в Кер-
кире, как чумный мор, перекидывалась она из города
в город. Воевали друг с другом сицилийские эллины, про-
должали враждовать керкиряне, лесбосцы, аргосцы *, бео-
тийцы... да и весь остальной эллинский мир был потря-
саем междоусобицей. До войны подобного междоусобного
ожесточения Сократ не помнил. Теперь же обе партии,
стремясь к верховенству и надеясь на помощь извне,
призывали чужеземцев, олигархи — спартанцев, демо-
краты — афинян, и это еще больше разжигало вражду.
Будто из распахнутого ящика Пандоры **, обруши-
лись на эллинские города всевозможные несчастья, ибо
война, этот учитель насилия, сорвала с законов все за-
преты, перевернув в сознании людей само понимание
добродетели: и тот, кто, вечно всем недовольный, поно-
сил других, пользовался у вождей доверием, а люди
молчаливые вызывали подозрение; любой доносчик, ин-
триган, заранее раскрывший замыслы, чаще всего мни-
мые, противника, удостаивался похвалы, а уклонявших-
ся от интриг считали трусами и врагами своей партии.
Отомстить за обиду считалось выше, чем простить ее,
взаимная верность людей поддерживалась не соблюдени-
ем божеских законов, а скорее их попранием. Взаимные
клятвы являлись лишь средством выиграть время, чтобы,
собравшись с силами, нанести противнику новый удар.
И разумел Сократ, что причина всех этих зол — все
в той же жажде наживы и власти, ибо, прикрывшись за-
весой из красивых слов о «равноправии для всех» и
«умеренной аристократии», утверждая, что будто борют-
ся за благо государства, главари обеих партий преследо-
вали собственные выгоды. Благочестие и страх перед
богатыми словно не существовали и, добившись власти
в городе тем или иным путем, партии спешили утолить
свою иенависть к противнику; те же из граждан, кто не
* Жители города Аргоса на северо-востоке Пелопоннеса.
** В ящике Пандоры согласно воле Зевса хранились все чело-
веческие несчастья.
89
желал примкнуть ни к той, ни к другой стороне, нередко
становились жертвами обеих. Да и в жизни самих Афин
охваченных междоусобицей, наблюдал Сократ все боль-
шее расстройство; пороки и нечестия цвели, а простота
и добродетельность словно исчезли, делаясь предметом
поношений. И в этом состязании неразумных страстей
с добродетельным разумом одерживало верх невежество,
ибо чернь, желавшая возвыситься над людьми здраво-
мыслящими и сдержанными, не брезговала ни доноси-
тельством, ни клеветой.
И, в угнетении мрачных мыслей, дабы избавиться от
них, откликнулся Сократ охотно на зов афинского стра-
тега Гиппократа и, вступивши добровольцем в его вой-
ско, отправился на оборону Делия *, отбитого у беотий-
цев, и здесь ждала его радость неожиданной встречи
с Алкивиадом, служившим в коннице. Потолковать же
было недосуг учителю с учеником, ибо в ожидании бео-
тийцев, идущих на Делий из Танагры, трудились афиня-
не с зари до зари на укреплении города рвом, земля ко-
торого укладывалась в насыпь.
На пятый же день этих работ, перед заходом солнца,
едва только успели афиняне вбить сверх возведенной на-
сыпи крепкие колья, переплетенные виноградными лоза-
ми делийского святилища Аполлона, а сами отойти на
десять стадий ** в сторону, готовясь к бою, как на верху
холма, разделявшего позиции противников, показалось
многотысячное войско беотарха*** Пагонда. Тогда и до-
велось Сократу в кровопролитнейшем сражении лицом
к лицу сойтись со смертью, ибо в ту минуту, когда афин-
ские войска в жестокой рукопашной схватке, где щиты
разбивали щиты, вмяли беотийцев в их правое крыло,
из-за холма вдруг выскочила конница Пагонда и вреза-
лась с налету в афинян, афиняне же, приняв ее за све-
* Беотийский город на границе с Аттикой.
** Около двух километров.
*** Беотархи — высшие должностные лица в Беотии.
90
жее, неизвестное войско, бросились бежать, поддавшись
панике.
Сократ отходил плечом к плечу с полководцем Лахе-
том; мечи того и другого почти непрерывно стучали и
лязгали, скрестившись с мечами врага; полуразбитые щи-
ты едва успевали прикрыть их от стремительных дроти-
ков; пыль, взбитая толпой отступающих, ела глаза, су-
шила горло; и помнил Сократ, как в эту тяжкую минуту
к ним поспешил Алкивиад на потном, хрипящем коне и,
ринувшись тараном на вражеских гоплитов, остановил их
продвижение мечом, после чего в блистающем шлеме
с гребнем, во вдохновении битвы прекрасный, как бог
Арес *, сказал: «Не падайте духом! Я вас не брошу!»
Заметив же, как Лахет, воин исключительного муже-
ства, отражая новый натиск противника, в изнеможении
вдруг пошатнулся, Сократ загородил его собой и, отразив
удары, дал ему опомниться. И зная, что в битве пресле-
дуют тех, кто бежит без оглядки, Сократ отступал в спо-
койствии, чинно глядя то на врагов, то на друзей, и за-
вершил отход с Лахетом вместе благополучно под защиту
гарнизона Делии.
И был свидетелем Сократ скоропостижной сдачи кре-
пости, ибо, штурмуя Делию, использовали беотийцы, кро-
ме пращников и метателей дротиков, осадные огневые
машины, устроенные из полых, изнутри окованных бре-
вен и подвешенных к ним на цепях котлов, горящую
смолу в которых раздували с другого конца огромные
кузнечные мехи; и бушующее пламя как слизнуло
укрепления из оплетенных виноградными лозами кольев,
так что гарнизон, спасаясь от огня, стекой окружившего
город, бежал к кораблям и снялся с якоря. Так, сража-
ясь в Делии, вернулись вместе Сократ с Алкивнадом
домой.
В ту же зиму ждала афинян еще одна неудача: поте-
* Л р е с — сын Зевса и Геры, бог войны (тождествен рим-
скому Марсу).
91
ря колонии Амфиполь *, что на реке Стримоне, захвачен-
ной с помощью измены в городе отважнейшим спартан-
ским полководцем Брасидом. И, не желая расставаться
с Амфиполем, поставлявшим корабельный лес в Афины
жаждуя кары мятежникам Скионы и Менды, городов Пал-
лены **, без боя открывших ворота Брасиду, двинули
афиняне войска на север и, ворвавшись в Менду (ис-
пользуя отсутствие Брасида, воюющего с варварами, и
содействие восставшего в городе народа), дочиста ее раз-
грабив, осадили Скиону; дальнейшие же действия афин-
ских войск остановило перемирие со спартанцами сро-
ком на год. И следующим летом, когда истек срок пере-
мирия, вызвался Клеон, уже как стратег, отличившийся
прежде взятием на измор Пилоса ***, снарядить флоти-
лию на север, и в тысячном отряде гоплитов отправился
с Клеоном Сократ.
И прибыв к осажденной Скионе, штурмовал Клеон
с суши и с моря Торону **** и, двигаясь к Амфиполю, за-
хватил попутно колонию Фасоса *****, Галепс, после чего
расположился лагерем напротив Амфиполя, на крутом
холме, окруженном болотистой низиной, спускавшейся
к реке Стримон.
Спартанец же Брасид, засевший с войском в Амфи-
поле, замыслил против афинян военную хитрость: раз-
делив свои войска на две неравные половины и располо-
жив одну из них, под началом Клеарида, у главных во-
рот, Брасид с единственным отрядом гоплитов притаился
у ворот, смотревших в сторону афинян.
И едва только Клеон, узнав о готовности противника
к вылазке и не желая до подхода подкрепления риско-
вать, дал сигнал войскам отходить к городу Эйтону, Бра-
сид, внезапно распахнув ворота, бегом устремил своих
* Город на Фракийском побережье.
** Западный полуостров Халкидики.
*f* Город Лаконии, области в Пелопоннесе.
**** Торона — город Халкидики.
***** Остров у берегов Фракии.
92
гоплитов напрямую, в центр отступающих афинян, а
Клеарид из главных амфипольских ворот ударил в левое
крыло афинского войска. И, атакованные с двух сторон,
пришли афиняне в такое замешательство, что левое кры-
ло уже по дороге в Эйон кинулось бежать и было смято
Клеаридом; Брасид же со своим отрядом ринулся в ата-
ку на правое крыло противника.
И в этой схватке, кровопролитнейшей из всех, какие
выпали на долю Сократа, отбивавшегося в правом крыле,
убиты были оба полководца, Брасид и Клеон; остатки же
афинских войск, теснимые спартанской конницей, обра-
тились в бегство...
И через горы, терпя лишения, с трудом добрались
афиняне до Эйона, а оттуда морем прибыли на родину...
Видевший при отступлении многие примеры мужества
афинских воинов, Сократ в ответ на упреки невежд
в трусости вернувшихся из амфипольского сражения
с насмешкой говорил: «Как! Разве, отступая, бить врага
до смерти — это трусость?!»
Но горечь афинян от поражения была облегчена пе-
реговорами враждующих сторон, ибо Никий, главный
стратег афинян, и спартанский царь Плистоанакт, пола-
гая наилучшей защитой от опасности мир, заключили его
на целые полвека; и хотя с первых же дней договор то
здесь, то там неоднократно нарушался, кончилась боль-
шая война, и афиняне наконец вкусили прелесть мира...
Глава пятая
«Я ЗНАЮ, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ»
Сократ был изумлен, узнав, что бог муд-
рости присвоил ему прозвище мудреца.
М. М о нтеиь
олодной, неустроенной была еще послевоен-
ная жизнь афипского простолюдина, но, по-
добно человеку, одержавшему верх в состя-
зании с тяжелой болезнью, приходили Афи-
ны в себя: отхлынули из города толпы бе-
женцев; вернулись в разоренные деревни
крестьяне, скинули мужчины одеяния воинов и занялись
гражданскими, делами, починяя дома, дороги, храмы и
вновь высаживая во дворах фруктовые деревья.
Вновь зеленели на опустошенных улицах посадки

лавра, тамариска, пиний и олив, оживлялась суетой и
красками товаров богатевшая базарная торговля; и
солнце, поднявшись из-за моря, уже не пугало людей
ожиданием нового дня страданий и мрачных вестей: и
дымились в храмах жертвоприношения богам за ниспо-
сланный мир.
И, молясь светилу, радовался и Сократ приметам
мирной жизни: неожиданному крику петуха на зорьке,
трубному гласу осла в своем сарае, смеху ребятишек,
бегавших взапуски по дворам, пригожести и добронра-
вию — в покойную Мирто — Лампрокла, ходившего уже
в гимнасий, даже вздорному ворчанию жены, ибо тяготы
голодной жизни, иссушив Ксантиппу, сделали ее свар-
ливой, как мегера *.
И, выходя на улицу, на агору, бывая на народе, ти-
хонько ликовал Сократ, что в жизни афинян все боль-
шие права приобретает разум, а слепые страсти прячутся
на дно души. И, в былую пору общего жестокосердия
совсем уж было разуверившись в разумном слове, вновь
воспрянул философский дух Сократа и, воспрянув, под-
толкнул его на прежнее деяние. И снова в потертом пла-
ще или хитоне, босой, непритязательный к пище и удоб-
ствам, бродил Сократ по городу и бесконечными беседа-
ми склонял умы сограждан к знанию, а их сердца —
к добру.
Как и прежде, шествовали за Сократом, слушая, запо-
миная и учась искусству Сократовой диалектики, его
друзья, вернувшиеся здравыми с войны: Критон, Эсхин,
Симон, Антисфен и трое новых — фиванец ** Спммпп.
киренец *** Аристипп и афинянин Херефонт, Алкивиад
же редко появлялся среди них, предпочитая время про-
водить в увеселениях. Но однажды ни свет ни заря оп
явился в дом к Сократу.
Сократ же, как всегда, поднявшись с восходом солнца
* Олицетворение гнева и мстительности.
** Житель беотийского города Фивы.
*** Житель ливийского города Кпрены.
и выйдя в исподнем из-под летнего навеса, где еще спали
Ксантиппа и Лампрокл, оборотился на восток, алевший
восходом, и, помолившись светилу, выглянувшему из-за
крыш, вернулся назад. И, склонившись над Ксантиппой,
от доброго расположения вскричал Сократ петухом. Ксан-
типпа же, испуганно вскочив, набросилась на мужа
с бранью:
— Чтоб тебе провалиться с твоим дурачеством! —
И бросила в Сократа башмаком.
Сократ же, рассмеявшись, сказал:
— Вот теперь и вправду наступило утро! Полей-ка
мне воды, Ксантиппа. — И, отойдя к тутовнику, возле
которого стояли ведра с водой, согнулся в ожидании.
Ксантиппа же, одергивая пеплос и закидывая за пле-
чо свои длинные полуседые волосы, не унялась:
— Полей! Подай! Принеси! Нашел дармовую рабу! —
И, схватив ведро с водой, со злостью выплеснула ее на
голую спину мужа.
И сказал Сократ добродушно:
— Так я и знал, Ксантиппа: у тебя сперва гром, а
после — дождь. — И, сгоняя воду с лица и груди, ра-
достно крякнул: — Хорошо! Недаром Фалес* утверждал,
что вода — основа жизни...
— Только и забот у тебя: умыться, пожрать да целы-
ми днями шататься по базару от безделья! — И, ныр-
нув под навес, Ксантиппа сдернула с Лампрокла покры-
вало. — Подымайся, соня несчастный! Разве ты забыл,
что в Гуди пора заняться виноградником!
Сократ же, растирая полотенцем свое плотное, иссе-
ченное шрамами тело, спросил лукаво:
— Знаешь ли ты, что такое безделье, женщина?
И Ксантиппа, оправлявшая постели, сказала, косясь
на заспанного пасынка, бредущего к ведрам с водой:
— Поживей не можешь?! — После чего ответила
* Фалес — родоначальник античной философии и науки
(ок. 625 — 547 до н. э.).
96
мужу: — Безделье — это все равно что дармоедство, не-
путевая твоя голова!
И сказал Сократ улыбаясь:
— Нет, Ксантиппа. Бездельное время — это сестра
свободы. А знаешь ли, что такое свобода?
Ксантиппа же, ополаскивая лицо водой, сказала:
— Ты сам сказал — сестра безделья!
— Нет, Ксантиппа, свобода — это мать философии.
И, ставя па стол тяжелые кружки, амфору с козьим
молоком и блюдо с кукурузными лепешками, ответила
Ксантиппа:
— Да уж языком трепать ты умеешь!
— Было бы плохо, если бы я не умел этого делать,—
сказал Сократ, садяс£ за стол возле сына. — Ведь теперь
язык — мое единственное оружие.
— Да много ли'‘ты заработал своим оружием! —
возмутилась жена, наполнив кружки молоком. — Ты пи
единой драхмы в дом пе принес! А мое оружие пот! —
Ксантиппа показала жилистые руки. — Вот этими ру-
ками я целыми днями пластаю в саду и в огороде, за
вами с Лампроклом хожу, как за малыми детьми. Да вы
бы с голоду сдохли, если бы пе это вот оружие! Ты же,
хоть в войну, хоть теперь, воды ведре! не принесешь.
Плетень вой завалился — не поправишь! Чтоб ты
лопнул со своей философией! — И, завернув с собой
лепешки в холстину, кинулась Ксантиппа в сарай, что-
бы взять бечевку для подвязывания лозы.
Тут-то и появился в распахнутой калитке Алкивиад
в своем лазурном хитоне с египетским орнаментом и ве-
село сказал, помахивая эбеновым посохом:
— Мир дому твоему, Сократ!
И в ответ на приглашающий жест учителя сесть
остался стоять и прохаживаться взад-вперед, говоря:
— Опять твоя Ксантиппа бранится?
— Женщина, Алкивиад, гневается, дабы вызвать от-
ветный гнев, это вроде взаимности в любви, — ответил
Сократ.
7 H. Фомичев
97
Ксантиппа же, выходя с мотком бечевки и не заме-
чая Алкивиада, которого считала за распутника, турнула
пасынка из-за стола, говоря:
— А ну, сейчас же новый хитон надень! Через город
пойдем. Пусть видят в тебе парня достойного, а не рвань-
голытьбу, как твой непутевый отец!
Алкивиад же, поглядывая на Ксантиппу, беззвучно
смеялся.
И, собрав в корзину все необходимое, спросила Ксан-
типпа, метнув на мужа взгляд своих черных, сверкаю-
щих глаз:
— Ты придешь на подвязку лозы?
— Если не представится дела важнее, — мирно отве-
тил Сократ.
И, выходя с корзиной в руке за Лампроклом, бросила
Ксантиппа за калиткой:
— Ладно! Ужо попросишь у меня пожрать, шалопут
ты этакий!
И когда Ксантиппа с пасынком ушли, Алкивиад спро-
сил:
— Как ты можешь, Сократ, унижать себя такой свар-
ливой женщиной?
И Сократ сказал, допив молоко:
— Сварливая жена для меня все равно что для тебя
норовистые кони: ведь, одолев такого коня, ты легко
справляешься с остальными. Так же и я на вздорном
нраве Ксантиппы учусь обхождению с норовистыми
людьми.
Алкивиад же, вспомнив, зачем он пришел, сказал, по-
хаживая и тщеславно улыбаясь:
— Как бы ты посмотрел, Сократ, если бы я, заняв-
шись государственными делами, предложил избрать себя
на какую-либо высшую должность? Ведь из наших ар-
хонтов, стратегов песок сыплется, потому-то и не способ-
ны они, избавив страну от лишений, вернуть Афинам сла-
ву первого города Эллады...
И Сократ сказал:
98
— По разве возраст определяет пригодность человека
к высшим должностям, а не уменье разумно управлять
делами?
— Об этом-то я и хотел спросить тебя, Сократ: что
значит уметь разумно управлять делами государства и
гожусь ли я для этого?
Сократ же, подумав, сказал:
— Пожалуй, лучше ответить на это словами мифа, ко-
торый я слышал от софиста Процика, когда в молодости
брал у него урок красноречия.
— С радостью тебя послушаю, Сократ, — кивнул Ал-
кивиад.
— Только сядь сперва, ради богов, — попросил его
Сократ. — Я не умею говорить, когда передо мной стоят
навытяжку, как подданные перед царем...
И когда Алкивиад присел на лавку, опершись на край
стола своим могучим, как у Геракла, локтем, Сократ про-
должал:
— «Геракл на распутье» — так называется миф. Так
вот, когда Геракл, достигнув юношеских лет, спрашивал
себя, по какому из путей ему пойти дальше, явились пе-
ред ним в образе двух прекрасных женщин Порок и
Добродетель, и каждая из них принялась расхваливать
свои достоинства, черня свою соперницу. И, выслушав
обеих, понял Геракл, что удовольствия порока, хотя они
и легко достижимы и па первый взгляд сулят человеку
счастье, на самом деле скоротечны и чреваты множеством
несчастий для его души и тела; добродетель же — един-
ственно разумный путь для ищущих счастья, ибо она не
разрушает, а укрепляет тело идущего по этому пути, а
душу его радует благодарностью тех, кому он делает доб-
ро. Но есть у добродетели одно большое неудобство: путь
этот долог и труден необычайно, ибо требует от человека
жить меньше для себя и больше для других, а на такое
способен далеко не каждый. И в пояснении того, что доб-
родетельный путь требует еще умения, сказала доброде-
тель-женщина Гераклу вот что: «Из всего, что существу-
7*
99
ет доброго и прекрасного, боги ничего не даруют челове-
ку без забот и труда. Так что если ты, Геракл, желаешь
благодетельствовать людям землепашеством, извлекая из
пего обильную жатву, трудись в поте лица своего на зем-
ле; если хочешь получать богатства для людей из стада
ты должен заботиться без устали о стадах; если ты стре-
мишься к добродетельной славе во время войны, чтобы
нести свободу друзьям и защищать сограждан, ты дол-
жен изучать военные науки и упражняться неустанно в
их применении; если же ты хочешь заслужить уважение
родного города, ты должен благодетельствовать городу;
если же мечтаешь о благодарности со стороны Эллады,
добро ты должен делать всей Элладе».
И, выслушав Сократа, сказал Алкивиад:
— Клянусь богами, я понял тебя, Сократ! Управление
государством должно быть смыслом жизни того, кто к
этому стремится, и еще; умению управлять народом нуж-
но учиться так же, как любому другому делу.
— Я бы сказал, более чем какому-либо другому, —
поправил Сократ.
Алкивиад же, в возбуждении честолюбивых мыслей
стремительно поднявшись, вновь принялся расхаживать
перед Сократом, говоря:
— Можешь обвинить меня в нескромности, Сократ,
только сдается мне, что боги наделили меня этим умени-
ем — управлять людьми. Открылся же мне мой дар
вчера, когда сограждане собрались в Толе * для доб-
ровольных пожертвований на восстановление Афин. По-
жертвовав крупную сумму и увидев, что другие богатеи
не спешат последовать моему примеру, я взорвался и не-
ожиданно для самого себя произнес по этому поводу та-
кую речь, что мне устроили овацию, а число пожертвова-
ний и сумма оказались наивысшими за всю историю го-
рода. И многие, в восхищении от такого исхода дела,
стали упрекать меня за то, что я не добиваюсь государ-
* Т о л — правительственное здание.
100
ственной должности. Тогда-то, Сократ, я и решил попы-
тать свое счастье на нынешних выборах в стратеги.
Сократ же спросил:
— И чьи интересы ты собираешься отстаивать?
— Конечно же, народные, Сократ! Ведь справедливее
народовластия нет правления! Что ты мне пожелаешь на
этом добродетельном пути?
И Сократ сказал:
— Если уж тебя зовет, как ты сказал, твоя одарен-
ность, следуй за ней. Только помни, Алкивиад: многие
правители начинали путь добродетельно, да немногие его
кончали так же...
И, обняв Сократа за совет, ушел Алкивиад. Сократ
же, прибрав со стола и захватив сучковатую палку — от
дурных и бешеных собак, расплодившихся после войны
во множестве, — тоже вышел из дому.
...Каждый день ходил Сократ на агору, где было на-
ибольшее скопление людей и где всегда поджидал его
кто-либо из друзей-учеников, и, усевшись где-нибудь в
тени платана или портика, вступал в беседы с каждым,
кто этого желал, была бы только возможность прибли-
зиться к неуловимой, вечно ускользающей Истине. И афи-
няне, зная, что этот человек, низкорослый, с выступаю-
щим животом, с шишковатой лысой головой и выпуклыми
умными глазами, бескорыстен и отзывчив на любую
просьбу, дать ли житейский совет, разобраться ли в за-
путанном споре или же посостязаться в диалектике, гово-
рили о нем: «Вызвать Сократа на разговор все равно что
позвать ездока в чистое поле: спрашивай и услышишь*.
И лето, знойное и пыльное в Афинах, сменялось вет-
реной холодной зимой, зима сменялась летом, Сократ же
все ходил по городу и, неустанными беседами разобла-
чая беззакония, несправедливости и ложь, побуждал со-
граждан к добродетельному знанию; и к тому же звали
сочинения его друзей.
Но в иную бессонную ночь мучили Сократа тяжкие
сомнения в возможность разума исправить нрав людской,
101
ибо видел: как и прежде, как всегда, гнездится в народ-
ных Афинах зло и рядом с нищенством многих цветет не-
померная роскошь немногих, и алчность, мздоимство об-
ман, корысть властолюбия, ложь и невежество правящих
подтачивают государство, как точит ржа железо.
И утешал себя мудрец надеждами, что плоды доброде-
тели его самого и друзей его не сгинут безвозвратно, что
рано или поздно семена от них, найдя благодатную поч-
ву в сердцах, прорежутся новыми всходами, а всходы
вновь дадут побеги добродетели, ибо вечна она, доброде-
тель, и ведет свой бесконечный путь из века в век, вла-
ствуя над временным торжествованьем зла... Но слабо
утешала эта мысль, ибо нечестие текущей жизни афинян,
едва он вспоминал о ней, оборачивалось для него тще-
той взывающего к добродетели ума; и хотя доказывал
сам, что научиться добродетели нельзя, а зарождается
она от добродетельного семени родителей и воспитания в
младенчестве, более всего был угнетен Сократ неправед-
ностью своего ученика, Алкивиада.
И подобно старому Анаксагору, устремившему свой
зоркий глаз в ночное небо, дабы понять закономерности
физической природы, наблюдал теперь Сократ судьбу
Алкивиада, видя в ней загадку человеческой природы с
извечными метаньями от зла к добру. И подлинно: как
буря лодку без ветрил, швыряло честолюбие Алкивиада
из крайности в крайность, то вознося его в глазах людей
в герои, то низвергая в омут безрассудства, ибо с тех са-
мых пор, как афиняне, отдавая дань родовитости и ора-
торскому дару тридцатилетнего Алкивиада, выбрали его
в стратеги, совершил он такое мноя?ество противореча-
щих деяний, что сделался предметом пересудов для Афин
и даже всей Эллады на долгие годы вперед.
Начал же Алкивиад с того, что, жаждуя первепства
среди стратегов, расставил сети Никию, мудрейшему из
них, и с помощью различных козней мешал ему крепить
мирный договор со спартанцами и, вызвав этим недо-
вольство Никнем у афинян, хитросплетением речей по-
102
средника между враждующими сторонами поссорил со
спартанцами элейцев, маптинейцев и аргосцев, македон-
ский Эпидавр толкнул к войне с аргосцами и, выждав
случай, восстановил через своих сторонников народовла-
стие, выгодное для Афин, в Аргосе, Маптинсе и Элее: и
затмив тем самым как политик Пикия, замыслил моло-
дой стратег купить расположение народа щедростью,
взял па полное свое содержание пленных в Пилосе спар-
танцев, а для афинской бедноты выставил в своем дворе,
перед домом-дворцом, множество столов с едой и выпив-
кой, чтобы каждый, кто захочет, приходил сюда и ел хоть
каждый день.
Но более всего удручала Сократа нескромность Алки-
виада в житейских делах, ибо муж государственный, бу-
дучи па виду, отвечает не только за слова и за дела па
общественном поприще, и личная жизнь его должна
быть добродетельным ггримером.
Алкивиад же показывал примеры расточительного
своеволия. Тысячи голодных и холодных ютились еще па
окраинах Афин, а он, как некогда Крез, утопал в рос-
кошествах. Хиос * доставлял ему отборнейший корм для
его многочисленных лошадей, Лесбос слал корабли, гру-
женные бочками самого дорогого в Элладе вина, Эфес**
прислал ему царский дар — походную палатку из ат-
ласа, тканного совместно с золотыми нитями; а на людях
он появлялся в пурпурных одеяниях царей, окруженный
толпой восхищенных почитателей; в доме же его висели,
поражая глаз друзей, золотые доспехи воина.
И в страстях своих не знал он удержу. Замыслив
уподобить красотою внутренности дома храмам афин-
ским, дерзнул Алкивиад похитить художника Агатарха и,
заточив его в своем дворце, не выпустил оттуда, пока име-
нитый художник не украсил степы покоев росписью, изо-
бражавшей подвиги Геракла. И в гневе мог Алкивиад уда-
* Остров в Эгейском море.
'** Город в Ионии.
103
рить человека по лицу, и, ударив как-то раз аристократа
Таврия, откупился от пего потом богатым подношением.
И в гульбищах дошел Алкивиад до святотатства, ибо
тайно созвал к себе в дом друзей и там при свете жерт-
венных огней показал им представление элевсинских ми-
стерий * и храмовый танец полуобнаженных юных
жриц Деметры под волшебные звуки флейт и колено-
преклонения перед самым изваянием богини, кончил пья-
ной оргией. И такое кощунство стратега, благодаря его
же друзьям переставшее быть тайной для немногих,
встревожило Сократа: ведь за одно лишь разглашение об-
ряда мистерий карали виновного смертью.
Но уповал Сократ на благой исход этой выходки, ибо
видел: еще больше, чем его беспутство множило ему вра-
гов, множили ему друзей его щедроты и гимнастическая
доблесть; ведь Алкивиад, любя свое тело не меньше са-
мого себя, не только услаждал его негой и роскошью, но
и постоянно укреплял его борьбой и упражнениями в па-
лестре. Женщины превозносили его за мужественную
красоту, а однажды даже самые суровые из афинянок
признали его первенство среди мужей: это было в день,
когда жена Алкивиада, Гиппорета, доведенная до отчая-
ния изменами его, подала на развод, а он, явившись в суд,
выхватил у судей из-под носа Гиппорету и, вскинув ее
на руки, плачущую и брыкающуюся, понес ее через весь
город домой, осыпая поцелуями ее лицо и шею. И раз-
неслась среди сограждан весть: «Алкивиад опять отли-
чился: похитил собственную жену!» — и за этот посту-
пок простили ему все его беспутства.
И снова изумил Алкивиад сограждан, когда вернулся
из Немей ** с конных состязаний на семи снаряженных
им самим колесницах, увенчанный сразу тремя награда-
ми, первой, второй и четвертой.
* Богослужения в честь богипи плодородия Деметры, совер-
шавшиеся в аттическом городе Элевсине. Считалось, что это по-
священно облегчает участь человеческой души после смерти.
** Город Этолии в Греции.
104
И, видя в этой буйной натуре столько же доблестно-
го, сколь и порочного, вспоминал Сократ слова афинского
стратега Архестрата, сказанные как-то в Собрании: «Двух
Алкивиадов афиняне бы не вынесли». И, желая говорить
с учеником своим, пришел Сократ к нему домой, и вве-
денный рабом-эфиопом в перистиль *, окруженный до-
рической колоннадой, присел на мраморные ступени. F?o-
гда же, вынырнув из-за колонн, явился перед ним Алки-
виад в роскошной хламиде, спросил его Сократ вместо
приветствия:
— Как чувствует себя Алкивиад, миновавший рас-
путье?..
Алкивиад же, слегка хмельной перед вечерней трапе-
зой, сказал, усаживаясь рядом:
— На избранном пути Алкивиада озадачивает новое
распутье...
Тут, неслышно появившись, подал им чаши с вином
раб и так же неслышно исчез.
И, отпив лесбосского вина, спросил Сократ, вгляды-
ваясь в ястребиные глаза Алкивиада и смуглое его лицо,
красиво окаймленное черной сирийской бородкой:
— Ив чем же оно, твое новое распутье?
И Алкивиад, готовивший поход на остров Мелос ** и
замышлявший другой — в богатую Эгесту***, сказал, с
улыбкой отхлебнув из серебряной чаши:
— Сделать ли мне добро Афинам за счет мелосцев
или же за счет эгестян...
Сократ же, опорожнив чашу, сказал:
— А я-то думал, ты совсем перед другим распутьем —
страстей и разума...
— Э, нет, учитель! Здесь выбор сделан. Клянусь бо-
гами, нет выше счастья, чем наслаждения, которые пи-
тают паши страсти!.. Еще вина, Сократ?..
* Перистиль — внутренний двор дома.
** Колония Спарты в Эгейском море.
*** Город Сицилии.
105
И Сократ сказал:
— А не кажется ли тебе, дорогой Алкивиад, что вла-
ствовать над своими страстями — высшее счастье? —
И с этими словами отставил чашу в сторону. — Благода-
рю, больше мне не позволяет разум...
Алкивиад же сказал:
— Жить по-спартански в Афинах — такое под силу
лишь Сократу... и немногим друзьям его.
— И ты не сожалеешь, что нет среди них тебя?
И, рассмеявшись, сказал Алкивиад:
— Как видно, боги не даровали мне воздержанности,
Сократ! — И, приняв новую чашу с вином, медленно, с
наслаждением, осушил ее.
Сократ же сказал:
— А почему бы тебе не поупражняться в воздержании?
— Каким образом, Сократ?
— Попробуй сделать так. Явившись из палестры из-
нуренным от борьбы и голодным, как сотня волков, по-
дойди к столу с роскошными яствами, а затем, отдав всю
эту роскошь на съедение рабам, удовлетвори свою голод-
ную страсть обычной незатейливой едой, вроде жареной
рыбы с лепешками...
И, не дослушав Сократа, разразился хохотом Алкиви-
ад. Сократ же, с сожалением подумав: «Этому уж, видно,
не вернуться на путь добродетели», — поднялся и, кив-
нув хозяину, направился к выходу. Но Алкивиад остано-
вил его:
— Постой, учитель. Я хочу отблагодарить тебя: ведь
ты немало способствовал моим ораторским успехам. —
И, достав из-под хламиды свиток, протянул его Сокра-
ту. — Здесь дарственная на все принадлежащие мне
земли в Гуди. Можешь там выстроить дом...
Сократ же, отстраняя свиток, сказал с усмешкой:
— Если бы мне нужны были сандалии, а ты предло-
жил бы для них целую бычачью шкуру, разве пе смешон
был бы я с таким подарком? — И пошел, сказав иа про-
щанье: — Подумай вот пад чем, Алкивиад: что разум-
ею
нее, жить, властвуя над своими страстями или потвор-
ствуя и покоряясь им? Прощай!..
И тем же летом, на семнадцатый год от начала Пело-
поннесской войны, когда отправился Алкивиад с флоти-
лией на остров Мелос, пришла в Афины весть, ужаснув-
шая Сократа, ибо. покорив этот древнейший город, устро-
ил там Алкивиад кровавую резню, мужчин до одного пе-
ребил, а женщин и детей продал в рабство.
И сердцем отшатнулся от него Сократ; лишь дивился
он афинянам: потакая честолюбию Алкивиада, жажду-
щего хотя бы даже ценой опасностей для родины стяжать
себе славу, они опять его избрали стратегом-военачальни-
ком, замысливая новый военный поход — на Сиракузы *.
Как ни убеждал сограждан миролюбец Никий, что на-
падение на Сиракузы, случись сиракузянам прибегнуть к
помощи спартанцев, может обернуться для Афин боль-
шой войной, афиняне его не послушались: большинство
вняло доводам Алкивиада, что-де, напротив, завоевание
Сицилии лишь укрепит афинское могущество, и сто три-
дцать снаряженных триер двинулись на Сиракузы, ведо-
мые Алкивиадом, Ламахом и, против собственной воли,
Никнем. И в час, когда, завороженные посулами Алки-
виада несметных трофейных богатств Афинам, устреми-
лись толпы горожан в Пирей на проводы армады, сказал
им вслед Сократ, обращаясь к друзьям: «Поистине до-
стойно удивления, что глупая надежда на блага в этом
явно безнадежном деле ослепляет такое множество лю-
дей».
...И был еще одйн, в судьбе кого Сократ пытался раз-
гадать природу человеческого зла, — драматический поэт
и ритор Критий.
Так же, как Алкивиад, был мучим самозваный уче-
ник Сократа жаждой власти, он, сдержанный нравом, в
действиях не спешил, а, выступая в судах и народных
собраниях, продолжал укреплять свою славу оратора.
* Главный город Сицилии.
107
Теперь же, с отплытием флота в Сицилию, представился
Критик» случай смести с дороги главного из домогавших-
ся высшей власти соперников — Алкивиада. И, будучи
с ним в родстве, обвинил его Критий устами сообщни-
ков своих и к тому же задним числом в кощунстве над
священными гермами *.
Ночное надругательство над божествами — у всех бы-
ли отбиты носы, подбородки и уши — кто-то совершил во
время снаряжения сицилийской экспедиции, но только
теперь, как заявили сообщники Крития, нашлись свиде-
тели кощунства и показали па Алкивиада и его друзей.
И, дабы действовать наверняка, решился Критий, выудив
из забвения давшою проделку Алкивиада, всенародно об-
винить его в другом тягчайшем преступлении — как дав-
него осквернителя мистерий.
И, спешно снарядив государственный корабль «Сала-
минию», отправился к Катану **, где расположился ла-
герь афинян, с наказом посланным: не беря Алкивиада
под стражу (из боязни возмущения в войсках), доставить
его для защиты перед афинским судом. Когда же Алки-
виад и приближенные — друзья его, плывущие на соб-
ственной триере в сопровождении «Саламинии», зашли в
непогоду в италийский город Фурию, то, предвидя их
ждавшую в Афинах смерть, бежали с корабля и, поль-
зуясь ночным временем, скрылись. И, узнав об этом, про-
тивники Алкивиада добились своего: афиняне приговори-
ли беглецов заочно к смертной казни...
И, видя в том судилище торжествование зла, ибо не
столько доводами истины, как клеветой и лжесвидетель-
ством обвиняем был Алкивиад с друзьями, что это клеве-
та понудила доверчивый народ приговорить вчерашнего
любимца к смерти, что ораторское красноречие того же
* Гермы — культовые изваяния в виде четырехгранного
столба с головой Гермеса, божественного покровителя торговли,
и других божеств; устанавливались на перекрестках, у дорог,
у входа в дома.
** Катана — город Сицилии.
108

Крития, расположившего к себе сограждан славословием
афинской демократии и тут же возбудившего в нем нена-
висть к Алкивиаду, угрожавшему Афинам тиранией, что
это лишь туман, скрывавший черную корысть алчущего
власти, все это видя, спрашивал Сократ в бесчисленных
беседах: «Так что оно такое, зло? Отчего рождается в
разумном человеке?» И прежний довод «зло — это
невежество» к таким, как Критий, как будто бы не
подходил, ибо был он человеком знающим. «Отчего же,—
продолжал пытать Сократ вопросами друзей и самого се-
бя, — отчего одни, будучи невежественными, выказыва-
ют добродетель, а другие, самые, казалось бы, разум-
ные, — злонравие? Отчего в одном из малолетних братьев
растет источник зла, в другом же источник добра? Не
вправе ли мы утверждать тогда, что это заброшенные в
человека волею богов в тех или иных пропорциях злые и
добрые семена разум одних отравляют злонравием, а ра-
зум других смягчают добронравием? Недаром же в наро-
де говорят: «Ум злой» и «Ум добрый». А не чаще ли
бывает так, что один и тот же человек при разных пово-
ротах жизни выказывает то озлобленность, то доброту?
Выходит, в нем противоборствуют оба ума, злой и доб-
рый? Так кто же управляет этим состязанием?» И чем
больше размышлял Сократ об этом, тем чаще говорил се-
бе: «Не знаю... Не знаю... Познать эту загадку мой ра-
зум бессилен». И обращал свой мысленный взгляд к Ал-
кивиаду, предчувствуя, что этот пленник собственных
страстей, отвергнутый отечеством изгнанник, способен в
гневе на любое безрассудство.
И не был изумлен Сократ внезапной вестью, вызвав-
шей смятение в Афинах: что Алкивиад. найдя убежище
у знатных покровителей в Спарте, склоняет спартанцев
изгнать афинян из Сицилии и двинуться походом в Атти-
ку. И, вняв его призыву стать первыми в Элладе, спар-
танцы снарядили флот ла помощь Сиракузам, а весной,
на девятнадцатый год от начала войны, вторглись в Ат-
тику войска спартанского царя Агиса и, опустошив окре-
110
стпости, закрепились в ста двадцати стадиях * от Афин,
в Декелее...
И, отставленный от воинского дела по возрасту**,
вновь с душевной болыо узнавал Сократ о новостях, одна
тревожнее другой. Почти вся Аттика оказалась в руках
врага, непрерывные набеги Агиса истощали страну, воен-
ные расходы множились, а доходы падали, к тому же
двадцать тысяч рабов-ремесленников бежали к спартан-
цам; скотина погибла, хлеба были выжжены, конница,
пе пополняемая свежими лошадьми, погибала от ран и бо-
лезней...
И вновь Афины превратились в воинский лагерь,
вновь наводнились беженцами; и Сократ, не могущий
быть равнодушным к тяготам родного города, пошел в
ополченцы, чтобы вместе с другими поочередно нести ка-
раулы у брустверов, а ночью — на крепостной стене и в
гавани Пирей. Самой же трагичной вестью была весть из
Сицилии, где совместные силы спартанцев и сиракузян
на реке Ассинаре, красной от крови, разбили войско Ни-
кия, самого его казнили, а сорок тысяч пленных прода-
ли в рабство.
И горько было наблюдать Сократу, как афиняне, так
дружно проголосовавшие за Сицилийский поход, теперь,
горюя о гибели близких и каждую минуту ожидая напа-
дения сиракузян на Пирей, с бранью обрушились на ора-
торов, заклинателей, прорицателей, всех кто, вторя дово-
дам Алкивиада, внушал им надежду на успех в Сицилии.
И вновь в волнение пришла Эллада, и, видя, что по-
дорвано могущество Афин, города-союзники то там, то
здесь перебегали на сторону спартанцев, а несоюзные
дерзали выступать против царицы морей самостийно...
И в эту пору выпало па долю Сократа отцовское не-
счастье, ибо от болезни неизвестной умер в одночасье
единственный сын его, Лампрокл, справлявший службу
* Около двадцати километров.
** Сократу шел тогда 57-й год.
ill
в гавани Пирей; и пролила над ним материнские слезы
Ксантиппа, Сократ же, с молчаливым мужеством снеся
и это горе, снова погружался разумом в себя: «Всякий
человек, родившись, обречен. Но отчего же жизнь одно-
го уносят боги смолоду, а другому продляют ее до глу-
бокой старости? Отчего иного не берет ни мор, пи меч,
ни морская пучина, а какой-нибудь насморк сводит в мо-
гилу? И отвечающих на это односложно: «Случайность»,
спросить хочу: «А что же есть «случайность»? А может,
это не случайность, а рок, божественное предписание
судьбы жить столько, а не столько, родиться тем, а не
другим?» И, размышляя, отвечал себе: «Не знаю... Нет, и
этого не знает разум мой». А погодя еще одно событие
подбросило Сократу пищу для ума — олигархический пе-
реворот в Афинах...
Уже давно ходили слухи о подпольных гетериях *,
объединивших юных сыновей аристократов, да только им
никто не придавал значения. Заговорщики же из гетерий,
укрепившись, начали с того, что тайно убили самого вли-
ятельного из народных вождей, Андрокла, а за ним и не-
сколько других, и, совершивши это злодеяние, пришли
они в народное собрание и предложили, чтобы в государ-
ственных делах участвовали не все, как было раньше**,
а не больше пяти тысяч граждан, полезных государству
личным дарованием или своим имуществом.
И поскольку народ, запуганный тайными убийствами,
оказавшись без вождей, хранил молчание, а выступали
лишь единомышленники заговорщиков, предложение
прошло; и хотя народное собрание и Совет Пятисот созы-
вались теперь как обычно, заправилами там были заго-
ворщики, ибо страх оказаться жертвой заговора был на-
столько силен, что афиняне не только не осмеливались
* Гетерии — политические организации (клубы) в Афинах,
объединявшие золотую молодежь.
** В работе народного собрания мог по желанию участвовать
и вносить предложения любой афинский гражданин.
112
выступить против, но отказались даже от намерений ра-
зыскать убийц своих вождей.
К той-то поре и вернулся в город главный вдохнови-
тель молодежи из гетерий, Писандр, тот самый, кто, бу-
дучи отправлен послом на Самос *, служивший главной
военной базой афинян, присоединился там к олигархиче-
скому мятежу, возникшему в афинском флоте, а затем,
возвращаясь домой, свергнул демократию во всех попут-
ных городах-союзниках.
И, созвав народное собрание, Писандр и три других
вдохновителя переворота, первейший из ораторов Анти-
фонт, самозваный ученик Сократа Критий и ученик со-
фиста Продика, аристократ Ферамен, понудили народ
угрозами расправы над теми, кто проголосует против, из-
брать четыреста граждан с неограниченными полномочи-
ями, созыв же остальных пяти тысяч узаконить как не-
обязательный и лишь по усмотрению «Четырехсот»
И пользуясь тем, что большинство сограждан несет
караульную службу в городе, ибо Агис с войсками все
еще стоял поблизости, в Декелее, «Четыреста» в сопро-
вождении ста двадцати членов гетерий проникли в здание
Совета, каждый с кинжалом под плащом, и, выдав засе-
давшим там советникам «Пятисот» причитающееся жало-
ванье, велели им убраться; и Совет безропотно покинул
здание. Хранил молчание и остальной народ, напуганный
переворотом.
И, выбрав из своей среды по жребию прптанов-пред-
седателей, совершили заговорщики положенное в этих
случаях молебствие и жертвоприношение богам. Так бы-
ло свергнуто столетнее народовластие ** в Афинах...
И снова стал Сократ свидетелем жестокости, разгул
которой наблюдал в Керкире, ибо, опасаясь мести де-
мократов, начали «Четыреста» расправу над противника-
ми и одних казнили тайно, других гноили в тюрьмах,
третьих изгнали из города.
* Самос — остров Эгейского моря.
** Со времен падения тирании Писпстратпдов в 510 г. до н. э.
8 Н. Фомичев	113
Не пощадили олигархи даже славного софиста Прота-
гора — Мудрость, доживавшего свой век в Афинах, и
обвинив его в развращении народа богопротивной бол-
товней, притащили старца в суд и, найдя в его сочине-
ниях «О богах» важное признание в безбожии: «О богах
я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слиш-
ком многое препятствует такому знанию, — к вопрос те-
мен, и людская жизнь коротка», — по требованию одно-
го из «Четырехсот», Пифодора, выгнали из города; и да-
же давний почитатель софистов, Критий, не желая пят-
нать себя в глазах «Четырехсот» участием к главе софи-
стики, не поднял голоса в защиту мудреца.
Сократ же с Притоном, услышав о судилище, пришли
просить за Протагора к Ферамену, которого знали как че-
ловека честного и рассудительною, но Ферамен, и без то-
го вызвавший недовольство «Четырехсот» своими проте-
стами против казней, бессилен оказался помешать рас-
праве. И правители, изгнав Протагора, свитки его сочине-
ний, отобранные у всех, кто имел, сожгли на агоре все-
народно...
...Но Сократ, будучи не очень-то возвышенного пред-
ставления о народе, не умалял и достоинств его — сво-
бодолюбия и доблести в борьбе с врагами — и потому
предчувствовал недолговечность олигархии. И вещим ока-
залось предчувствие, ибо едва разнесся слух о том, что
«Четыреста» замышляют тайный сговор с Агисом и что
Алкивиад, воевавший у союзника пелопоннесцев Тисса-
ферна *, а нынче удостоенный (за свои посулы сманить
на сторону Афин Тиссаферна) избрания стратегом афин-
ского флота на Самосе, потребовал именем моряков свер-
жения олигархии и восстановления народовластия, угро-
жая при этом блокадой Пирея, как афиняне начали роп-
тать и, собравшись на сходки, стали поносить правителей,
требуя демократии.
* Тиссаферн — малоазиатский сатрап персидского царя
Дария II Ох.
114
И, видя возмущение народа, а также опасаясь напа-
дения на гавань кораблей Алкивиада, подняли голос за
восстановление правительства «Пяти тысяч» наиболее ра-
зумные из олигархов, стратег Аристократ, Ферамен и
другие, занимавшие высокие посты в правительстве «Че-
тырехсот».
Тогда особо ярые противники народовластия, Фрипих,
бывший на Самосе стратегом п замененный Алкпвиадом,
стратег Аристарх, Писандр, Аптифонт и, конечно же,
Критий, вступив в переговоры со Спартой о миро на лю-
бых приемлемых условиях, приказали срочно укрепить
плотину близ Пирея.
И проведав, что в возводимом укреплении предусмот-
рены тайные лазейки для врага, стратеги Аристократ и
Ферамен, примкнув к народу, открыли тайные намеренья
«Четырехсот», и афиняне с кличем «Всякий желающий
правительства «Пяти тысяч» вместо «Четырехсот» пусть
идет разрушать укрепления олигархов!» кинулись их
разрушать, после чего, взявшись за оружие, собрались иа
Пниксе и, отстранив от власти «Четырехсот», передали
управление государством пяти тысячам граждан, способ-
ным добыть себе тяжелое вооружение. Главари же оли-
гархов при первых признаках восстания бежали в Деке-
лею, к Агису, все, кроме раскаявшегося Крития. Ари-
стократа же и Ферамена, признавая их заслуги в свер-
жении олигархии, народ оставил стратегами.
Тогда-то, как только кончилась четырехмесячная сму-
та в Афинах, отправился к Сократу лысоголовый Фера-
мен, смахивающий обличьем на Перикла, и, найдя фило-
софа сидящим с друзьями в тени базарного портика,
спросил:
— Что бы ты сказал, Сократ, если бы тебя избрали в
Совет на какую-либо государственную должность? Ведь
многие афиняне тебя почитают, и, будучи их избранни-
ком, ты бы мог, мне кажется, способствовать общему
благу...
Сократ же сказал, улыбнувшись:
8*
115
— Л что бы сказал ты сам, Ферамен, если бы я пред-
ложил тебе заняться философией? Ведь ты брал уроки
философии у самого Продика и выказал при этом нема-
лые способности...
И Ферамен ответил:
— Мой внутренний голос, даймоний, не велит мне за-
ниматься философией, а зовет меня в политику...
— То же самое скажу и я, Ферамен: мой даймоний
возбраняет мне домогаться государственных должностей
и какой-либо власти... К тому же, если бы я начал зани-
маться государственными делами, то по причине своей
открытости и прямоты давно бы угодил в темницу или
погиб, не принеся никакой пользы ни себе, ни афиня-
нам. Да ты ведь лучше меня знаешь, что многие госу-
дарственные мужи, которые пытались открыто проти-
виться неверно принимаемым решениям или беззаконию,
поплатились за это. Нет, если уж даже такой выдаю-
щийся человек, как Перикл, подвергался гонениям и пре-
следованиям, то уж мне, если я впредь собрался рато-
вать за истину, и соваться нечего на общественное по-
прище...
Ферамен же спросил:
— А не кажется ли тебе, Сократ, что, если бы ты ра-
товал за справедливость в Собрании или Совете, поль-
за от этого была бы куда большая, чем от твоих бе-
сед?
И Сократ сказал:
— Как ты полагаешь, Ферамен, когда я больше бы
принес пользы: занимаясь сам политикой или поставляя
как можно больше разумных политиков?
— Думаю, что поставляя больше политиков.
— Так ведь я этим и занимаюсь всю жизнь, Ферамен.
Да не сочти меня нескромным за такое признание. Толь-
ко много ли ты найдешь выборных афинян, кто бы преж-
де, да и теперь, не участвовал в наших беседах о спра-
ведливости, о знании и других необходимейших поли-
тику понятиях?..
116
— Пожалуй, ты прав, Сократ. Занимайся своим делом,
я займусь своим, — дружески сказал Ферамен и с тем
ушел.
...И минуло еще два года войны, косившей людей,
родных по языку, обычаям и верованиям, то с той, то с
другой стороны с переменным успехом. А следующий
выдался счастливым для Сократа, ибо сварливая, но лю-
бящая Ксантиппа подарила мужу малыша, нареченного
в честь деда Софроииском. А для всех афинян был па-
мятен этот же год счастливым возвращением Алкивиада:
ведь, выиграв, помимо прочих, три крупных морских сра-
жения: при Абидосе, Кизике и Византии *, и вернув тем
самым первенство Афинам на море, был встречен опаль-
ный стратег как царь.
И забыли афиняне, что сами же семь лет назад осу-
дили его на смерть; забыли, что именно он речами пре-
дателя толкнул спартанцев на возобновление войны; за-
были афиняне зло, которое им нес разящий меч Алкиви-
ада, совершавшего набеги на родную Аттику конником
царя Агиса; забыли афиняне горе городов-союзников, чьи
корабли во множестве потоплены морским сатрапом Тис-
саферна, Алкивиадом; забыли и о том, что для его тщес-
лавия властолюбца не существует ни богов, ни родины, а
только жажда первенства любой ценой и под любой эги-
дой, будь то олигархия, народовластие иль тирания.
И, забыв все это, помнили теперь афиняне одно: что этот
человек вернул былую славу афинскому морскому могу-
ществу.
И был увенчан изменник-герой золотым венком по-
бедителя, и простили ему все грехи, и вернули богат-
ство, и славили его превыше, чем царей; и даже скрытый
враг его, Критий, заискивая перед родичем, напоминал
* Абидос — колония милетян в Малой Азии. К и з и к — го-
род на побережье Пропонтиды (совр. Мраморное море). Визан-
тий — город в Геллеспонте.
117
в стихотворном письме, что это он, Критий, сразу же пос-
ле свержения «Четырехсот», выхлопотал у Собрания про-
щение опальному Алкивиаду:
О возвращенье твоем говорил я открыто, пред всеми,
Речь произнес, записал, дело твое завершил,
Крепкой печатью, однако, уста я своп запечатал...
Лишь одно омрачало радость суеверных афинян:
Алкивиад вернулся в Праздник Омовения Афины Пал-
лады, когда, совершив уже обряд, богиню одели; возвра-
щение же в этот день считалось к бедствию...
Но изворотливый Алкивиад нашел возможность осед-
лать само предзнаменование, предложив верховному жре-
цу Феодору заключительное шествие мистерий в Элев-
синский храм совершить не морем (этот путь был менее
опасен, но и менее торжествен), а как положено —
по суше, для чего и выделял надежную охрану, ибо
путь в Элевсин проходил через захваченную врагом Де-
келею.
И, получив согласие жреца, с рассветом выслал в
Элевсин скороходов, а следом в окружении вооруженной
стражи из отборных воинов двинулось торжественное
шествие священнослужителей с горящими факелами во
главе с самим Феодором. И, благополучно проводив та-
ким образом шествие мимо удивленных спартанцев в
Элевсин и обратно, в Афины, снискал Алкивиад всеоб-
щую любовь. Сократ же, когда Алкивиад, желая с ним
беседовать, прислал слугу, уклонился от встречи.
И, опасаясь, как бы афиняне не провозгласили своего
любимца тираном *, поспешили тайные противники ге-
роя спровадить его в море для разгрома союзника Спар-
ты, Ионии. И, снарядив Алкивиаду сто триешйустроили
ему Афины пышные проводы...
И, вглядываясь в земляков, сейчас ликующих, а зав-
* В древности понятие «тиран» имело двоякое значение: ти-
раном называли и незаконно захватившего единоличную власть
в государстве, а также и любого правителя, отличавшегося лич-
ной жестокостью.
118
тра негодующих, сегодня славящих своих вождей, а зав-
тра проклинающих, сегодня сдержанных и мудрых, а
завтра безрассудных и разнузданных, сегодня доброде-
тельных, завтра злонравных, таких разноречивых и не-
постоянных, как дети в запале уличной игры, Сократ все
чаще вопрошал: «О, боги! Что же есть народ?.. Что пре-
вращает разумную массу людей в стадо баранов, в нерас-
суждающую толпу? Отчего даже самый разумный,
угодив в толпу, следует ее слепым страстям, сам зара-
жаясь ими? Почему один и тот же парод от речей орато-
ров и вожаков преображается то в скопище все сокрушаю-
щих варваров, то в надежный бесстрашный заслон род-
ных святынь?» И, не найдя ответа в разуме своем,
сокрушался: «Но если я не знаю, что такое народ, как
могу я указывать людям, образующим народ, дорогу к
добродетели? »
И в эту-то пору сомнений Сократа Херефопт, предан-
нейший ученик его, тайком пробравшись из Афин в
Фокиду, явился в Дельфы и, совершив омовение у Кас-
тальского ключа *, вошел в храм Аполлона, желая спро-
сить у оракула, есть ли кто на свете мудрее Сократа.
И пифия, отпив глоток воды из священного ручья Кассо-
тиды и пожевав листочки священного лавра, уселась в
сокровенной части храма на трепожник золотой, постав-
ленный над трещиной в скале, и, закатив глаза, приня-
лась выкрикивать слова, понятные только жрецам; и
дельфийские жрецы, угадывая волю высших священно-
служителей всех эллинских храмов, так огласили проро-
чество:
«В мудрости никто не сравнится с Сократом!»
И отправился домой ликующий Херефонт, и, войдя в
Афины при закате солнца, направился прямиком к Со-
крату, возглашая встречным:
— Дельфийская пророчица нарекла Сократа мудрей-
шим!..
* Кастальский ключ — источник на горе Парнас близ
Дельфийского храма.
119
И, найдя учителя сидевшим дома па крылечке, сказал
Херефонт:
— Сократ, я вернулся из Дельф и привез тебе весть:
пифия сказала, что никто не сравнится с тобой в мудро-
сти!
И Сократ, удивившись, спросил:
— Не путаешь ли ты, Херефонт?..
— Клянусь Аполлоном, Сократ, таково боя?ественное
пророчество...
И, усаживая рядом Херефонта, рассмеялся Сократ:
— Поистине достойна удивления воля богов-олим-
пийцев. Да какой же я мудрец, скажи на милость, если
я знаю только то, что ничего не знаю?!
И Херефонт сказал:
— Да разве может ничего не знающий владеть нау-
кой отыскивать истину, как этим ты владеешь!
— Никакой иной наукой, дорогой Херефонт, я не
владею, — возразил Сократ, — кроме одной — наукой
противоречия.
— И все же, мне думается, боги, даже устами пифии,
солгать не могут.
— Ксантиппа! — закричал тут Сократ, оборотясь к
раскрытой двери дома. — Подай-ка нам с Херефонтом по
чаше вина во славу богов!..
...К утру весть о дельфийском пророчестве облетела
весь город, но толпы афинян, устремившихся к дому Со-
крата с радостными поздравлениями, там его не нашли:
Сократ спрятался у Критона.
Глава шестая
ВЕЛИКИЙ ГРАЖДАНИН
Тридцать тиранов окружали Сократа —
и не сломили его мужества. — Разве де-
ло в том, сколько господ? Рабство всегда
одно! Кто его презрел, тот и в толпе по-
велителей будет свободен,
Сенека
хотя Сократу возбранял его даймоний зани-
маться политикой, пришлось и ему, дабы ува-
жить избравших его земляков, послужить
не только философской, но и гражданской
истине на посту высоком и почетном — пря-
тана * в тяжкую пору военных неудач.
* Афинский Совет Пятисот делился на десять «прптанпй» по
50 человек, каждая из которых по очереди председательствовала
в Совете в течение 7ю года.
121
Тяжело приходилось афинянам как никогда, ибо во-
все развалился Морской союз, и Афины сражались одип
на один со спартанцами и помогавшими им персами.
И терпели афиняне поражение за поражением, и круп-
нейшее из них — у мыса Нотий *, где спартанский
полководец Лисандр потопил немалое число афипских
кораблей; пе оправдал надежд и всеобщий любимец
Алкивиад: ему хотя и удалось разбить ионялский флот у
острова Андроса **, но ни сам Андрос, пи остров Хиос
покорить не сумел, а значит, из войны, как обещал,
Иопию, не вывел.
И раздраженные неудачами афиняне ожесточились до
того, что даже пленных эллинов нередко обращали в
рабство, а то и казнили, а тем, кого оставляли в живых,
было решено по совету стратега Филокла отрубать боль-
шой палец на правой руке, дабы могли они быть гребца-
ми, ио не копьеметателями; и тот же Филокл, захватив
однажды два вражеских корабля, приказал плененных
матросов живыми сбросить в пропасть.
И не радовали афинян редкие военные успехи, так
что, когда, с великим трудом снарядив последние сто де-
сять триер (экипажи которых набирали даже из мете-
ков*** и рабов с обещанием дать тем и другим право
гражданства), вышли афипяне в море и в сражении у Ар-
гинусских островов **** разбили вражеский флот, потопив
девять из десяти спартанских кораблей и шестьдесят ко-
раблей их союзников, в Афинах вместо ликования потре-
бовали судить одержавших победу стратегов, обвинив их
в святотатстве.
Святотатство же стратегов заключалось в том, что из-
за сильной бури, разразившейся после сражения, не су-
мели они ни тонущих сограждан спасти, ни погибших
* В Ионии.
** Один из Кикладских островов Эгейского моря.
*** Метеки — поселенцы, иногородние по рождению, но жи-
вущие в Афинах и потому считавшиеся неполноправными.
**** Острова у западного побережья Малой Азии.
Г22
подобрать, дабы их похоронить, как то предписало рели-
гиозным обычаем.
Когда же вернулись стратеги домой — шестеро из
десяти, ибо остальные предпочли отсидеться пока что за
морем, — то демагог Калликсеи и четверо других обви-
нителей потребовали в нарушение закона *• пригово-
рить огульно всех стратегов к смерти.
И оказались в числе обвиняемых стратеги Аристократ
и младший Перикл, только что похоронивший мать, Ас-
пасию, до конца своих вдовьих дней посвящавшую себя
воспитанию сына. И как ни доказывал Сократ, обраща-
ясь к Собранию, незаконность огульного суда над страте-
гами, как ни упрекал сограждан в неблагодарности по
отношению к Аристократу, которому обязаны в сверже-
нии «Четырехсот», как ни упрашивал пощадить, хотя бы
из почтения к светлой памяти Перикла, единственного
сына его, — никто и слушать не хотел. И тогда сказал
Сократ галдящим афинянам с укоризной:
— Афиняне! Вы же счастливые победители, а не не-
счастные побежденные! Зачем же вам творить неспра-
ведливость, подвергая казни тех, кто принес вам
победу?..
И потонули слова благоразумия в неистовых выкри-
ках, топоте и свисте, и скорые на расправу афиняне ста-
ли слать угрозы Сократу и поддержавшему его Ферамену
привлечь к ответственности заодно и их, чтобы-де не
противились воле большинства.
Сократ же, безразличный к угрозам, властью, данной
ему в тот день как дежурному притану — эпистату, —
пресек беззаконие, и судилище не состоялось.
Но афиняне, в предчувствии поражения в войне охва-
ченные подозрительностью, в каждом должностном лице
готовые видеть предателя, не угомонились, и на следую-
* Специальным постановлением народного собрания (так на-
зываемая «Псефизма Каннона») требовалось, чтобы дело каждо-
го обвиняемого рассматривалось отдельно.
i23
щий день при другом, более сговорчивом эпистате, скорое
на расправу Собрание проголосовало за смертную казнь
всем шестерым, не пощадив и Перикла-младшего. И бро-
сили закованных стратегов в тюрьму, выбитую в скали-
стом подножии холма Ппикс, и в урочный час, на рас-
свете, простившись с рыдающими родственниками, вы-
пил каждый узник чашу с цикутой *.
И говорил Сократ друзьям, сетующим на бессмыслен-
ную злобу афинян: «Разве вы их не знаете? Удовлетво-
рив свою мстительность, они начнут теперь горько рас-
каиваться». И Сократ оказался прав: афиняне вскоре же
раскаялись и повелели злобных обвинителей схватить,
дабы привлечь их за обман к ответу, да только те успели
бежать**. И, раскаявшись в жестокосердии, раскаялись
потом в великодушии, что увенчали золотьш венком и
непомерной славой Алкивиада, негодуя на недавнего лю-
бимца, что медлит он разбить Лисандра, и грозили пока-
рать его, не приняв и во внимание, что не снабдили его
флот ни деньгами, пи продовольствием.
И, узнав о недовольстве афинян Алкивиадом, подняли
его помощники мятеж на кораблях, бросивших якоря для
добычи продовольствия у Эгоспостамов *** и отрешили
стратега от должности.
Алкивиад же, видя намерение сограждан броситься в
бой к стоявшему на рейде флоту Лисандра, стал угова-
ривать и умолять их не спешить, ибо нет на берегу Эгос-
постамов ни гавани надежной, ни крепостных сооруже-
ний на случай отступления, и предлагал, пока не поздно,
сменить негодную позицию. Но не слушали его мятеж-
ные матросы и, бросив ему в лодку личное его оружие,
* Цикута — ядовитый сок некоторых болотистых трав се-
мейства зонтичных.
** По свидетельству историка Ксенофонта, главный из обви-
нителей-стратегов, Калликсен, получив позднее возможность вер-
нуться в Афины, умер голодной смертью, всеми ненавидимый.
*** Устье впадающих в море одноименных рек на европейском
берегу Геллеспонта (Дарданелл).
124
высадили на берег. И, кляня судьбу свою, бежал Алки-
виад в Вифипию *, к персидскому сатрапу Фарпабазу,
просить через него у Атаксеркса для Афин военной по-
мощи, надеясь в случае успеха вновь завоевать любовь
народа.
И, не прислушавшись к голосу разума, вещавшего
устами Алкивиада, остались у Эгоспостамов афинские ко-
рабли и приняли бой, и были разбиты Лисандром наго-
лову; лишь восемь триер, ускользнувших в суматохе сра-
жения, добрались до Афин с горестным известием.
И не успели афиняне оплакать страшную потерю и
погибших в битве родичей, как флотоводец Лисапдр, в
отместку за жестокости Филокла казнивший при Эгоспо-
стамах всех афинских пленных (и самого Филокла среди
них), двинул корабли в Пирей и осадил Афины, а гопли-
ты спартанского царя Павсапия блокировали город с су-
ши. И, сжатые в кольце, не видя помощи извне, сдались
изнуренные голодом афиняне.
И со всеми вместе горевал Сократ утратам родины,
ибо, обреченные принять условия врага, распустили афи-
няне Морской союз, признали верховенство Спарты над
Элладой, а детище Перикла, Длинные стены, подвергли
разрушению...
Горче же всего была потеря демократии, ибо настояли
победители, Лисандр с Павсанием, чтобы власть в Афи-
нах взяли тридцать «лучших», олигархов. И утвердилось
в городе правление «Тридцати», нареченное пародом вла-
стью «Тридцати тиранов». Возглавил же олигархиче-
скую тиранию, вынырнув из политической тени, власто-
любивый Критий, и одно условие поставил спартанскому
царю — уничтожение того, кто может вернуть афинянам
свободу, — Алкивиада. И через Спарту отдан был наказ
союзнику спартанцев Атаксерксу, а от него — сатра-
пу Фарнабазу убить Алкивиада.
Изгнанник же Алкивиад в ожидании обещанной пер-
* Область Малой Азии между Босфором и Мраморным морем.
125
сами помощи скрывался во фракийском лесу, в своем
укрепленном бревенчатом доме, и ночью, когда он спал
в объятиях любимой, Тимандры, наемники сатрапа Фар-
пабаза, по рискуя взять укрепление штурмом, подожгли
его со всех сторон. И когда Алкивиад, обмотав вместо
щита свою левую руку плащом, а голову укутав одеялом,
вдруг выскочил из пламени с мечом в одной руке и за-
кутанной в тряпье Тимапдрой в другой, в страхе отшат-
нулись от него наемники под защиту деревьев. И то-
гда Алкивиад, откинув Тимандру в кусты, встал спи-
ной к пожарищу и, подняв свой меч, крикнул в лесную
чащобу:
— Эй, вы! Если в ваших жилах кровь бойцов, а не
вода убийц, выходи сразиться с афинским воином!
Но градом стрел ответили убийцы, и, проколотый ле-
тящей смертью, упал Алкивиад...
А наутро, умаслив любимого благовониями, обернув
его в белые одежды и водрузив на чело венок из листьев
тамариска, похоронила его афинянка Тимандра и с пе-
чалью в душе тронулась в путь па родину.
И, услышав о конце Алкивиада, пожалел его Сократ,
сказав друзьям: «Вот человек, в ком боги столько наме-
шали всякого, и добродетельно! о и порочного, что хва-
тило бы па десятерых обыкновенных людей. Для врагов
он был непобедим, его сгубили собственные страсти.
Умей он властвовать собой, он мог бы стать для афинян
вторым Периклом. Мир праху его!»
И ревностно следил Сократ за другим великим често-
любцем, Критием.
Начав с убийства, глава «Тридцати» уже не мог оста-
новиться, ибо страх быть низвергнутым каким-либо про-
тивником, боязнь убийц и отравителей толкали его на
новые злодеяния, все более кровавые, так что многие
вожди демократии и даже видные противники Крития из
олигархов бросали семьи и бежали из Афин куда глаза
глядят. К тому же устранение врагов выгодно было для
126
Крития обогащением: ведь изъятое у казненных имуще-
ство прежде других попадало в его алчные руки. И, ог-
радив себя от случайностей надежной охраной, а власть
свою — доносительством сикофантов *, стал Критий не-
доступен даже для своих сторонников, и когда более
уравновешенный и мудрый Ферамен, второй человек в
правлении «Тридцати», осмелился спросить у Крития,
не слишком ли много жертв и не пора ли прекратить су-
дилища и казни, глава тирании сказал с колкой усмеш-
кой:
— Ты очень наивен, Ферамен, если полагаешь, что
только единоличная тирания требует жестких мер для
своей защиты. То, что нас тридцать, а не один, нисколь-
ко не меняет дела.
Когда же Ферамен, противник как крайней демокра-
тии с ее зависимостью государственных дел от стихии
толпы, так и крайней олигархии с ее ущемлением свобо-
ды и жестокостью, дерзнул открыто выступить в совете
«Тридцати» за установление умеренной олигархии, ска-
зав:
— Я прежде был и теперь остаюсь сторонником та-
кого правления, чтобы власть принадлежала тем, кто в
состоянии защитить государство от врага, сражаясь на
коне или в тяжелом вооружении **. И, чтобы исключить
возможность мятежа, вызванного нашими крайностями,
я предлагаю расширить совет «Тридцати» до возможно
большего числа имущих граждан! — Критий, возмутив-
шись, здесь же обвинил Ферамена в предательстве, ссы-
лаясь на то, что он, Ферамен, толкает совет нару-
шить волю спартанцев, установивших власть «Три-
дцати», и тем самым ставит под угрозу независимость
Афин...
И, обвинив в предательстве, двадцать девять тиранов
* Сикофант — профессиональный доносчик-шантажист
в Афинах.
** Ферамен выступал за наделение^ политическими пра-
вами лишь имущих граждан, минуя свободных бедняков.
127
лишили Ферамена прав гражданства, распространявших-
ся — по указу «Тридцати» — всего па три тысячи сво-
бодных.
И строптивый Ферамен, лишившись гражданства, уже
без суда был приговорен тиранами к смертной казни...
Сократ же, сидевший в это время у портика, на аго-
ре, и занятый беседой с Эсхином и Симмием, увидев Фе-
рамена, в окружении усиленной охраны ведомого в тюрь-
му, кинулся с обоими учениками к нему и, громко созы-
вая граждан на помощь, пытался вырвать узника из рук
тюремных стражей. Но Ферамен, примеры стойкости
128
бравший с Сократа и мужественно сносивший приговор
тиранов, сказал:
— Я глубоко тронут, друзья, вашей дружбой ко мне
и мужеством вашим. Но для меня было бы величайшим
несчастьем, если бы я оказался виновником смерти столь
благородных людей. Прощайте!
И Сократ с учениками, не видя помощи запуганных
граждан, отступились от стражников.
И, услыхав затем, что смерть встретил Ферамен спо-
койно и даже насмешливо, что, осушив бокал с цикутой,
он выплеснул остатки отравы на пол, как делают воз-
9 Н. Фомичев
129
лияние богам афиняне на веселых пирушках, сказав при
этом: «Это я дарю моему ненаглядному Критию!» —
узнав об этом, восхитился Сократ стойкостью Ферамепа
и заметил друзьям:
— Он был не только «прекрасным и добрым» *, и не
только мудрым государственным мужем, он был к тому
же самым мужественным в сопротивлении беззаконию,
а это важнее всего в добродетели! Мир праху его!..
И в ту же пору напасть пристала к доброму другу
Сократа, Критону, кто в самые черные дни войны и бло-
кады не раз спасал Сократову семью от голода. Напасть
же заключалась в том, что начали преследовать его сико-
фанты Крития; и седобородый, лысоватый уже от прожи-
тых лет, но моложавый лицом Критон признался однаж-
ды Сократу:
— Одолевают меня сикофанты, Сократ, спасу от них
нет. Куда ни пойдешь, они за мной увяжутся. Где ни
присядешь — и тут же они. То попрошайкой прикинут-
ся, то затешутся среди гостей хозяина, пригласившего
меня на обед, то нагло лезут в друзья, оглядываясь по
сторонам, и нашептывают на ухо мне проклятия Кри-
тию, печалясь об утраченной нами свободе. Играют про-
стачков, мошенники, не хуже актеров, и все это затем,
чтобы выудить у меня ненароком какое-либо неосторож-
ное слово. Я уж и на улицу боюсь выйти...
И сказал Сократ добродушно:
— Я думаю, Критон, что зарятся эти волки на твое
немалое богатство. Но разве ты, как добрый хозяин, не
вправе заиметь хорошего волкодава для спасения стада
от своры волков?
Критон же, послушавшись совета, пригласил к себе
знакомца одного, помогавшего ему в торговом деле, Архи-
дема, человека молодого и смышленого и немало к тому
же обязанного хозяину за милости с его стороны, и
предложил ему стать «волкодавом». И, согласившись,
* Формула античного аристократического идеала.
130
выказал Архидем такое рвение на новом поприще, что,
затесавшись в ряды сикофантов и открывши множество
совершенных ими преступлений и имена оклеветанных
ими, очень скоро заставил их прекратить преследование
своего хозяина, а самого главного из них, которому раз-
облачение его делишек грозило телесным наказанием и
крупным денежным штрафом, вынудил не только отсту-
питься от Критона, ио внести еще и откупную плату са-
мому «волкодаву»... И Сократ, узнав, чем кончилось
противоборство волков с «волкодавом», долго, до слез,
хохотал и радовался за Критона...
Сократ же не был столь осторожен па слово, как Кри-
тон, и, слишком часто подвергая себя опасности быть под-
слушанным, не уберегся от доносительства. Однажды,
уподобив в споре Крития негодному пастуху, спросил
Сократ: «Пастух ли тот, кто уменьшает стадо?»... — и
сикофанты немедля донесли о прозрачном намеке главе
тиранов. В другой раз, узнав, что Критий вовлекает в
свои гульбища афинских юношей, тем самым склоняя их
к пороку, Сократ назвал его «свиньей», — и это тоже
донесли хозяину. И, затаивши злобу на неугомонного ста-
рика, которому минуло в эту пору шестьдесят пять лет,
вызвал его к тиранам сам Критий с помощником по осо-
бым делам Хариклом, и спросил, знает ли он о только
что оглашенном законе, запрещающем беседы философов
с молодежью. И Сократ сказал:
— Слыхать-то я слыхал о таком законе, да только
хотел бы уточнить содержание запрета, чтобы правиль-
ней его исполнять...
И лупоглазый Харикл сх.азал:
— Мы готовы дать тебе любые разъяснения. Спра-
шивай!
И Сократ спросил, глядя на Крития, в свои пятьдесят
с небольшим похожего на дряхлого старика от желчной
подозрительности и пороков:
— Касаясь искусства речи, запрещает этот закон ис-
тинные суждения или ложные?..
9*
131
И, усмехнувшись, промолчал Критий, ответил же Со-
крату Харикл:
— Да как ты не поймешь, что тебе запрещено отны-
не вести любые беседы с молодыми людьми!
— Хорошо, — сказал Сократ, — в таком случае чтобы
не было у меня и здесь сомнений, то определите, до ко-
торого года нужно считать человека молодым?
— Пока у человека, — с важностью ответил Ха-
рикл, — по незрелости его рассудка, нет права высту-
пать в совете. То есть тебе запрещено вести беседы с
людьми моложе тридцати лет!
— Значит ли это, — спросил Сократ, — что если
человек моложе тридцати продает что-нибудь, то и тогда
мне не спрашивать, почем он продает?
— Об этом можешь спрашивать...
— А если юноша спросит меня, и я буду знать, где
живет Харикл, отвечать мне или нет?
— Конечно, отвечать. Но ведь твои расспросы и от-
веты совсем другого рода! — И Харикл подозрительно
прищурил мутный глаз.
И Критий, видя, что помощнику морочат голову,
сказал, кольнув Сократа желчным взглядом:
— Короче говоря, Сократ, ты должен отказаться от
этих дурацких сравнений государственных мужей с ко-
жевниками, кузнецами, плотниками и прочим ремеслен-
ным людом. Я думаю, тебе самому эти сравнения набили
оскомину.
Сократ же спросил:
— Но, отказавшись от этого, я должен, выходит, от-
казаться и от сравнения знания с незнанием, истинности
с лживостью, доброты с жестокостью?..
И Харикл сказал:
— Именно от этих разговоров с молодежью ты и дол-
жен отказаться. — И добавил: — И от «пастухов» —
тоже! Иначе гляди, чтобы тебе самому не уменьшить со-
бой стадо овец этого пастуха! Ступай!
И, чувствуя угрозу расправы над собой, ушел Со-
132
крат, ио бесед своих не прекратил. И тогда из боязни на-
влечь на себя гнев дельфийских жрецов, узаконивших
мудрость Сократа, а также недовольство и своих спартан-
ских повелителей, считавшихся с волей жрецов, тираны
не решились устранить именитого мудреца, по, дабы на-
влечь на него гнев афинян, замыслили втянуть его в
какое-либо грязное дело. И дело такое нашлось...
...Жил в Афинах уважаемый гражданин по имени
Леопт, кто вместе с Никнем и другими именитыми му-
жами подписал со Спартой мирный договор, после по-
хода афинян па Сиракузы разорванный спартанцами,
кто, будучи затем военачальником и флотоводцем, про-
славился многими блестящими победами над хиосцами
и родосцами и кто в числе стратегов-победителей коман-
довал афипским флотом в сражении при Аргииусских
островах, после чего, благоразумно переждав за морем
гнев афинян, казнивших шестерых стратегов, па родину
вернулся, лишь когда сограждане раскаялись в содеян-
ном.
И этого заслуженного человека, героя Пелопоннес-
ской войны, тираны, страшась с его стороны возможного
мятежа против них, решили казнить. И Критий, желая
втянуть в это грязное дело Сократа еще и затем, чтобы
внушить афинянам веру, будто расправа с Леоитом дело
справедливое, раз в нем участвует мудрейший из элли-
нов, вызвал Сократа в Тол и приказал ему в числе пяте-
рых старейших граждан отправиться на Саламин, чтобы
доставить Леонта в суд.
И, видя бессмысленность каких-либо увещеваний Кри-
тия, молча выслушал Сократ приказ, ио когда все
пятеро вышли из Тола, он так сказал старейшим афи-
нянам:
— Неужели вы, афиняне, так дрожите за ваши уже
немолодые жизни, что соглашаетесь участвовать в этой
гнусной расправе?
И старейшие ответили:
— Не так, Сократ, мы дрожим за свою жизнь, как
133
больше опасаемся за свои семьи, ведь тираны не оста-
новятся, расправившись с нами, а начнут преследовать
и наших сыновей, и наших внуков. Прости нас, Со-
крат! — и отправились в дорогу.
Сократ же, отделившись от них, побрел домой.
И доставили старейшие Леонта в суд, и был приго-
ворен он по навету к смерти и казнен испитием чаши с
цикутой. Сократу же грозила кара за неповиновение
властям, но, видно, боги этого не допустили, ибо в день,
когда пришел к Сократу посланный с приказом явиться
завтра в Тол, радостная весть разнеслась по городу: фло-
товодец Фрасибул, один из самых истинных сторонников
народовластия, высадившись в Пирее и Мунихии, раз-
громил отряды олигархов и провозгласил в Афинах де-
мократию; бесславный же глава тиранов Критий был
убит в этом сражении...
И возрадовался Сократ падению кровавой тирании,
но вскоре же и опечалился, узнав, что верховодит в на-
родном собрании ставший демагогом кожевник Анит, тот
самый рыжеволосый однокашник Сократа по гимнасию,
кто потерпел позорное поражение от прекрасной Аспа-
сии, состязаясь с нею в диалектике при рассмотрении
парадокса Зенона.
С годами облысел Анит, рыжей оставалась у него
лишь борода, а голова походила на голое колено. И хотя
Анит из стихийной ненависти ко всем софистам, к кото-
рым причислял он и Сократа, уговорил еще до войны
комедиографа Аристофана высмеять афинского Марсия в
комедии «Облака» как словесного обманщика и дурака,
Сократ не чувствовал к Аниту личной вражды. И только
дивился, что афиняне сделали Анита вожаком лишь по-
тому, что был он изгнан олигархами как демократ из го-
рода и, высадившись с Фрасибулом в Пирее, участвовал
в свержении тирании «Тридцати».
Все ведь знали о нечестии Анита, все помнили, как в
начале войны, командуя флотилией, послан был Анит для
134
спасения одной из морских крепостей, по, струсив, пред-
почел отсидеться за мысом, а крепость тем временем
пала; его судили после, по он оправдался толстым ко-
шельком... Как видно, старый хитрец сумел заговорить
народ посулами и обещаниями возродить справедливую
жизнь в Афинах.
И размышлял Сократ: чего же ради этот выходец из
знатного рода Антемионов связал свои властолюбивые
намерения с демократией? Не оттого ли, что ограничен-
ность его ума не оставила ему надежд на главенство
среди олигархов, тогда как для невежественных бедня-
ков он вполне годился в демагоги?
И замечал Сократ: тая в душе озлобленность к ари-
стократам, Анит, став вожаком народа, пи в чем не про-
являл жестокости, наоборот: он сразу объявил амнистию
противникам, и не только видным олигархам, по и самим
оставшимся в живых во время мятежа тиранам и среди
них даже Хариклу с его кровавыми руками, и принял к
тому же закон, под страхом смерти запрещавший пресле-
дование олигархов.
«Слава богам, пришел конец кровопролитию в Афи-
нах!» — радовались афиняне; простаки же, увидев в том
заслугу своего вождя, прославляли доброту его души.
И мало кто знал из сограждан, что умиротворение Анита
исходит не из добродетели его, а из трезвого расчета —
подольше насладиться властью, ибо Спарта, глаз не спус-
кавшая с Афин, узнай она о расправе над олигархами,
сейчас бы свергла народовластие...
И, владея множеством кожевен, которые ему вернул
народ, будучи богат, Анит, подлаживаясь к беднякам,
ходил в простом, суровой ткани хитоне, речи свои усна-
щал простонародными выражениями, многих бедняков
знал в лицо и по имени. Запросто расхаживал по агоре,
заглядывая на базар, останавливался поболтать с наро-
дом, расспрашивал знакомых о семье, здоровье, а, задаб-
ривая нищих и голодных, расплодившихся в войну во
множестве, распорядился выставить для них у прита-
135
нея * котлы с горячей похлебкой, которой, бывало, и сам
не гнушался отведать черпак, говоря для очереди бедня-
ков: «Неплохо! Совсем неплохо».
Страждущих он успокаивал щедрыми посулами ско-
рых перемен к богатой, сытой жизни, а пока что выдавал
по жребию пособия нуждающимся, и те, кому посчаст-
ливилось выиграть вспоможение, кричали: «Слава
Аниту!»
И пока Анит задабривал простолюдинов похлебкой,
подачками и сладкими речами, демократы-богачи, в вой-
ну набившие себе карманы поставками оружия и снаря-
жения для войск и кораблей, все больше богатели на
базарной спекуляции продуктами, и в то время как про-
стой народ бедствовал, едва сводя концы с концами, бо-
гатеи в окружении прислужников-рабов жирели в роско-
ши и удовольствиях; и снова расцветал порок, и падала
вера в богов у сограждан...
Но видел, замечал Сократ, как вместо пошатнувшейся
веры в божественные установления пробуждается у афи-
нян, особенно из молодежи, стремление найти источник
всех несчастий и неравенства в Афинах; и устремился к
страждущим, дабы вместе с ними в нескончаемых бесе-
дах о добре и зле, невежестве и знании, красоте и безо-
бразии стараться в меру сил своих просвещать умы со-
граждан...
И, прослышав о Сократовых беседах, шли к нему на
выучку все новые из любознательных: Гермоген, Аристо-
дем, Федон, Критобул и самый юный из учеников Сокра-
та Аполлодор, а также и другие; а за ними следом хлы-
нули в Афины изгнанные прежде софисты, предлагая
всем желающим уроки красноречия за плату.
И, научаясь мыслить по-сократовски, стремились под-
ражать ему ученики и в добронравии, и поэтому ссор
между ними не было; когда же постаревший и седой, но
все еще горячий Эсхин поссорился с Критобулом, а кто-
* Общественное здание, где заседали (и кормились за счет
государства) пританы.
136
то посторонний, желая укорить Эсхина, спросил его:
«Куда же девалась ваша дружба с Критобулом?», то
Эсхин ответил: «Она спит, но я разбужу ее», и, отпра-
вившись к Критобулу, спросил: «Неужели ты считаешь
меня таким жалким и неисправимым, что я в твоих
глазах не заслуживаю даже вразумления?» — «Нет ничего
удивительного, — ответил ему Критобул, — что именно
ты, стоящий выше меня во всех отношениях, первым по-
нял и в этом случае, как надо поступить». И ссоры как
не бывало.
С великой любовью к Сократу вкушали общение с
ним ученики его, и даже те, кто по какой-либо причине
отходил от учителя, не забывали его. И когда случилось
киренянину Аристиппу, расставшись с Сократом, зарабо-
тать в чужеземных городах кучу денег за уроки красно-
речия, то в подарок учителю прислал он двадцать мин *.
Да только Сократ, сказав, что даймоний его запрещает
ему принимать эти деньги, отослал их обратно, несмотря
на брань и слезы Ксантиппы, которой надоела вечная в
доме нужда.
...Как-то раз шел Сократ по городу и, встретив в пере-
улке приятного собой и скромного по виду молодого че-
ловека с живым, любознательным взглядом, загородил
ему дорогу посохом и спросил:
— Не скажешь ли ты, любезный юноша, куда сле-
дует пойти за мукой и маслом?
И юноша бойко ответил:
— На рынок, конечно!
— А за мудростью? — спросил лукаво Сократ.
И удивленный юноша не нашел что сказать.
— Ступай за мной, я покажу, — пообещал Сократ
и привел к своим друзьям нового ученика, Ксенофонта **.
* Мина — довольно крупная денежная единица, приравнива-
лась к 100 драхмам, тогда как стоимость быка во времена Сокра-
та составляла 50 драхм.
** Впоследствии великого историка древности, кроме историче-
ских и философских сочинений, написавшего воспоминания о
Сократе.
137
А вскоре обрел Сократ другого юношу-ученика, Ари-
стокла по прозвищу Платон *, что значит «широкий»
и встрече этой предшествовал сон Сократа, что будто сел
ему на грудь птенец священной птицы лебедя и, вдруг
покрывшись перьями, взлетел под небеса с дивным пе-
нием. И, проснувшись, все недоумевал Сократ, к чему бы
этот сон, а на следующий день у театра Диониса, где он
беседовал с друзьями, подошел к нему Платон, и, пого-
ворив с ним, Сократ вдруг вспомнил сои и сказал Кри-
тону: «Вот он, мой лебедь!»
Грамоте учился Аристокл у некоего Дионисия, а гим-
настике — у борца Аристона из Аргоса, который и дал
ему прозвище Платон за крепость телосложения. И, вы-
ступая борцом, участвуя в Истмийских играх, призван
был Платон мусическими музами для живописи и сочи-
нения стихов и стихотворных драм, и в день, когда встре-
тился с Сократом, нес он свою трагедию в театр, дабы
выступить с ней в состязаниях, но, услыхав беседу Со-
крата, так был поражен, что пришел домой и сжег свои
сочинения, воскликнув словами Гомера:
— Бог огня, поспеши: ты надобен нынче Платону!..
И с той поры не отходил Платон от учителя.
И, выйдя из пределов Аттики, проникло почитание
Сократа в чужеземные города, и, прислав к нему богатые
дары, приглашали его погостить и царь Македонии Архе-
лай, и правитель Краннона Скопас, и властитель Ла-
рисы ** Еврилох, и прочие другие. Но Сократ с улыбкой
отвергал подарки владык и родину покинуть отказался,
говоря:
— Правителям угодпы льстецы, а я льстить не умею.
Да и какая польза от странствий, если ты повсюду тас-
каешь самого себя?..
* Впоследствии крупнейший представитель античного идеа-
лизма.
** Города-государства Фессалии.
138
И гневалась Ксантиппа за отвергнутые дары, и кори-
ла его непрестанно, ибо, кроме первенца Софрониска,
вступившего в седьмой год жизни, родила Ксантиппа в ату
пору малыша Менексена, и требовалось быстро подраста-
ющих детей кормить и одевать, доходы же Сократа от ви-
ноградника, осла, козы и десятка кур слишком были не-
значительны. И лишь один Критон умел утихомирить
Ксантиппу кошельком с серебряными драхмами, тайны-
ми для Сократа, ибо денег он не принимал и от друзей,
а лишь съестное вспоможение.
Глава седьмая
ПОЗНАЮЩЕМУ ВОЗДАМ!
Сократ... осмелился поставить истину вы-
ше Афин, разум — выше узкой нацио-
нальности.
А. И. Герцен
вскоре же. па четвертом году от конца вой-
ны * объявился у Сократа слушатель —
сын демагога Анита юноша Анит. И видя
его постоянно в роскошных, царских одея-
ниях, всегда навеселе от каждодневных воз-
лияний Вакху и к тому же грубым и занос-
чивым, вознамерились прогнать его друзья Сократа, но
учитель не велел, говоря, что всякому, кто бы он ни был,
* В 399 г. до н. э.
140
необходимо открывать дорогу к знанию и добродетели.
И, побеседовав с Анитом-младшим, определил его Со-
крат как юношу глубокомысленного и добродетели умом
не чуждого.
Сын же Анита, покоренный речами Сократа и непри-
хотливостью жизни его самого и учеников его, скинул с
себя дорогой, топазового цвета хитон, расшитый золоты-
ми цветами лотоса и, опростившись, ходил теперь за Со-
кратом в домотканом хитоне, босой и вместо трости эбе-
нового дерева с обыкновенной сучковатой палкой в руке.
И, слушая Сократа, молодой Анит наведывался к со-
фистам, беря у них уроки диалектики и красноречия.
И открылись глаза ему на неправедную жизнь отца сво-
его, Анита, и стал он изводить того укорами властолю-
бивому нечестию его и лицемерию.
Анит же старший, встревожившись за сына, предста-
вил дело так, что на него дурно влияют софисты и еще—
Сократ, которого он с давних пор уподоблял софистам,
не делая разницы между ниспровергающей все и вся со-
фистикой и стройным, познающим истину учением Со-
крата.
И, желая убедиться самому, насколько пагубны для
молодых сердец беседы и споры софистов, отправился
Анит-отец послушать их на месте и наткнулся на Сокра-
та и его учеников, сидевших в полуденный зной в тени
базарного портика; и были здесь все старые друзья Со-
крата, а из новых — Аполлодор, Платон и младший
Анит. И шла у них беседа о добродетели, ибо, будучи
наслышан о Сократе, приехал из Пелопоннеса стражду-
щий познаний молодой лаконец * с суровым обветрен-
ным лицом бывалого воина и спросил, поклонившись
Сократу:
— Можешь ли научить меня добродетели, мудрец?
И Сократ, с улыбкой взглянув на него, ответил:
— Разве добродетели можно научиться?
♦ Житель Лаконии.
141
— Как же иначе? — удивился лаконец.
— Что касается меня, чужеземец, то я вообще не
знаю, что такое добродетель. А если я ие знаю, то как я
могу научить?
И спросил лаконец:
— Так мне и сказать у себя дома?
— И не только это скажи, но и о том, что я, кажется,
нигде не встречал человека, который бы знал это.
— Но почему же нельзя научиться добродетели, Со-
крат?
Тут-то и приблизился к беседующим демагог Анит,
увидав которого, сказал Сократ:
— Вот как кстати ты пришел, Анит. Не хочешь ли
поучаствовать в нашей беседе? Ведь как-никак ты сын
самого Антемиона, человека мудрого и богатого, разбога-
тевшего не случайно и не как счастливец, получивший
Поликратовы сокровища *, но благодаря собственной муд-
рости и усердию. И сына воспитал он достойно, как счи-
тает большинство афинян, выбирающих тебя на самые
высокие должности. С такими-то, как ты, и надо исследо-
вать истину. Усадите-ка его поудобнее, друзья мои.
И, усевшись на ступеньке портика, спросил Анит,
делая вид, что не уловил насмешки в славословии Со-
крата:
— О чем же беседа?
И Сократ спросил:
— Скажи, Анит, если мы хотим сына твоего Анита
сделать искусным врачом, к каким учителям мы его по-
шлем? Не к врачам ли?
— Только к врачам, — сказал Анит.
— А если захотим сделать из него хорошего кожев-
ника?
— К кожевникам, конечно.
— А к кому пошлем его, если он желает научиться
* По имени самосского тирана Поликрата (VI в. до н. а.), об-
ладателя несметных сокровищ.
142
добродетели? Не к тем ли, кто провозгласил себя учи-
телями добродетели?
— Кого ты имеешь в виду? — насторожился Анит.
— Ты и сам понимаешь, что я имею в виду софис-
тов, — сказал Сократ, — ибо именно софисты всем твер-
дили, что они — учителя добродетели.
И сказал Анит с негодованием:
— О боги! Разве ты не знаешь, что софисты — оче-
видная гибель и порча для всех умов?!
— Что ты говоришь, Анит? — И Сократ лукаво ус-
мехнулся. — Тогда они просто безумцы, а не мудрецы.
— Вовсе они не безумны, — начал сердиться Анит,
косясь на сына, пристально внимающего спору. —- Ско-
рее уж безумны юноши, платящие деньги софистам, еще
безумнее родители, вверяющие своих сыновей этим об-
манщикам, а того безумнее граждане, позволяющие им
въезжать в наши города!
— Уж не обидел ли тебя, Анит, кто-нибудь из софи-
стов, что ты так зол на них? — спросил Сократ.
— С чего бы мне злиться на них? Слава богам, ни с
одним из них я даже не знаком.
— Ну, хорошо, — согласился Сократ, — тогда сам
назови нам тех, у кого вот этот молодой лаконец может
сподобиться добродетели.
И Анит сказал:
— Да любой достойный афинянин поможет стать ему
лучше.
— Скажи-ка, Анит, а что, эти достойные афиняне
сами собой стали такими, ни от кого не учась?
— Почему же? Они обучались у тех достойных граж-
дан, кто жил раньше их. Или, по-твоему, мало рождалось
в нап/ем городе доблестных мужей?
— А были ли они, эти доблестные мужи, и хорошими
учителями добродетели, вот что хотелось бы знать. Со-
гласен ли ты, к примеру, что Фемистокл был доблестный
человек?
— Еще бы!
143
— Значит ли это, что, если кто и был хорошим учи-
телем добродетели, так это он?
— Думаю, что так!
— Тогда вспомни: его сын, Клеофан, был отличней-
шим наездником. Он умел и прямо стоять на лошади, и
па полном скаку, стоя бросать с нее дротики, и вытворял
еще немало чудес; и все это преподал ему отец. Ты, вер-
но, слышал об этом от стариков?
— Слышал.
— Так что сказать, будто сын Фемистокла был безда-
рен по природе, нельзя?
— Как видно, нельзя.
— Но слышал ли ты, что Клеофан был добродете-
лен в том же, в чем его отец, в государственной муд-
рости?
— Совсем напротив...
— Вот, видишь... Так что же, Фемистокл нарочно не
захотел приобщить своего сына к мудрости, которой сам
был славен?
— Как видно, не захотел! — уцепился Анит за Со-
кратово предположение.
И Сократ сказал:
— Вот тебе и великий учитель добродетели! А ведь
ты, Анит, признал его одним из лучших среди наших
предков...
И не зная, что сказать, молчал Анит- краснея. И, по-
глядывая на отца, усмехался младший Анит.
И тогда сказал Платон, шевельнув могучими пле-
чами:
— Хотел бы и я привести пример, Сократ. Ты ведь
знаешь, Анит, что Перикл, человек и вовсе выдающейся
мудрости, воспитал двух сыновей от первой жены, Пара-
ла и Ксантиппа?
— И что же? — нехотя откликнулся Анит.
— Так неужели он не хотел их сделать мудрыми?
А что из этого получилось? Оба они были известны боль-
ше своей глупостью, чем добродетелями.
144
— А может быть, Периклу недосуг было запяться
сыновьями? — сердито вопросил Анит.
Ответил же ему Сократ:
— Но ведь он был первым гражданином в пашем го-
сударстве! Уж ои-то мог бы позаботиться пайти учите-
лей, кто сделал бы его сыновей доблестными. Вот и'полу-
чается, Анит, что, видно, добродетели обучить нельзя...
И рассмеялись поражению Анита все свидетели, а
сын его с таким презрением кольнул отца глазами, что
в гневе вскочил демагог и оказал, грозя Сократу толстым
пальцем:
— Что-то больно легко ты порочишь государственных
мужей, Сократ! Я бы посоветовал тебе поостеречься де-
лать это впредь! А тебе торчать здесь нечего! — оборо-
тился он к Аниту-младшему, но, встретив насмешливый
взгляд его, стукнул в гневе посохом и ушел.
Сократ же сказал с сожалением:
— Мне кажется, Анит не на шутку рассердился...
И, зло блеснув глазами в сторону отца, сказал его
сын:
— В рассказе Эзопа говорится, что если тронуть сви-
нью, она начинает визжать. У свиньи ведь пет ни шер-
сти, ни молока, нет ничего, кроме мяса. И как только ее
тронешь, она визжит, думая, что ее хотят извести для
мяса. Так же и люди, подобные отцу, вечно исполнены
подозреншг и правды страшатся пуще огня. А больше
всего, учитель, зол отец из-за меня...
— Чем же мы досадили твоему отцу? — спросил
Сократ.
— Тем, что я теперь сторонюсь его.
И Платон, рассмеявшись, сказал:
— В таком случае, прибавим на счет Сократа еще
одно доброе дело.
— Но давай закончим спор, — оказал лаконец. —
Откуда же берутся хорошие люди, если добродетели, как
говорит Сократ, научиться нельзя?
И, подумав, сказал Сократ:
10 Н. Фомичев
145
— Хорошим, мне кажется, становится тот, кого от
рождения делает таким семья, мать и отец, а также и те
кто познает себя, чтобы сделаться лучше...	’
И лаконец сказал:
— Прежде я думал, что знаю что-то о добродетели.
Теперь же и в этом сомневаюсь...
И друзья Сократа добродушно рассмеялись на его
слова, а Сократ сказал с улыбкой:
— Но ведь сомнение, мой дорогой лаконец, и есть
начало познания...
— И еще просили узнать у тебя, как сделать граж-
дан счастливыми? — Спросил лаконец Сократа.
И в задумчивости покачал Сократ своей высоколобой,
шишковатой головой, сказав:
— Трудный вопрос ты поставил, лаконец...
Платон же сказал:
— Я тоже размышлял над этим, учитель. И вот к че-
му пришел: до тех пор, пока в городах не будут править
искренние философы либо правители искренне и удов-
летворительно философствовать, — до тех пор счастья не
жди.
— Ты хорошо сказал, Платон, — кивнул Сократ. —
Но об этом мы поговорим в другой раз, потому что надо
пообедать.
А несколько дней спустя, когда Сократ, оставленный
Ксантиппой нянчить Менексена, сидел с малышом на
крыльце, быстро вошел Критон и, озираясь по сторонам,
спросил:
— Помнишь ли, Сократ, как ты недавно уличил в не-
вежестве Анита-старшего?
— Как же, — ответил Сократ. — Мы спорили тогда о
добродетели.
— Так вот, Анит решил отомстить тебе за это униже-
ние, а заодно и за сына, который, наслушавшись твоих
бесед, совсем не признает отца.
— И каким же образом он собрался мне отомстить?—
с улыбкой спросил Сократ.
146
И Критон сказал:
— Зря ты смеешься, Сократ. От верных людей я
узнал, что Анит готовит на тебя донос.
— Смешно было бы мне, старику, бояться доносов.
— А разве ты не должен думать о детях? Ведь
случись с тобой какое несчастье, сыновьям твоим при-
дется испытать все то, что выпадает на сиротскую
долю.
— Аниту не в чем обвинить меня.
— Клевета, вот что может быть обвинением. Ну мо-
жешь ты хотя бы на время отказаться от своих обличи-
тельных споров?
И, простодушно улыбнувшись, спросил Сократ:
— Как бы ты ответил на такой вопрос: в чем, по-
твоему, сущность философа?
— В разуме, я бы сказал.
— Ав чем еще? Не в том ли, что истина — смысл
его жизни?
— Ив этом также.
— Тогда ответь: запершись ли в четырех стенах мы
ищем и находим истину или же в споре с людьми?
— Споря с людьми, конечно.
— Так не кажется ли тебе, что возможность спорить
и свободно говорить необходима философу так же, как
воздух для дыхания человеку?
— Наверно, так.
— Но если запретить ему дышать этим воздухом сво-
боды, не будет ли он обречен как философ?
— Ты прав, Сократ.
— Но, предлагая мне, для которого философствовать
значит жить, отказаться от споров, не обрекаешь ли ты
меня тем самым на смерть?
Критон же возразил с обидой:
— Что ты, Сократ. Как можешь ты думать такое.
И Сократ сказал:
— Тогда не предлагай мне невозможное и не пугай
меня Анитом.
10*
147
— И все-таки, будь осторожен, Сократ, — попросил
Критон и, ласково похлопав друга по плечу, ушел.
Но Сократ не умел быть осторожным, если он разоб-
лачал невежество. Как-то раз под вечер он привел гос-
тей, Платона и Аполлодора, и Ксантиппа, выбежав на-
встречу из дому, с бранью накинулась на мужа, коря
его за то, что нечем угостить людей. И юные друзья Со-
крата, смутившись, хотели уйти, но Сократ их удержал и,
выждав, пока Кстантиппа вернется в дом, где заревел
Менексен, сказал:
— Ну а если бы к нам на стол влетела курица и
произвела переполох, разве мы бы стали волноваться?
Гости рассмеялись, Сократ же, принеся из кладовки
амфору с самодельным вином, кружки и блюдо с олив-
ками и виноградом, усадил гостей за стол, стоявший под
тутовым деревом, и наполнил кружки. И, отпив вина,
Аполло дор заметил:
— А все-таки, Сократ, твоя Ксантиппа воистину не-
сносная женщина...
И Сократ сказал:
— Я уже давно привык к ее брани, как при-
выкают к непрестанному шуму мельничного колеса. Но
ведь, кажется, и ты, Аполлодор, смирился с гоготом своих
гусей.
— Да, — кивнул Аполлодор, — но они приносят мне
яйца и птенцов.
— А мне Ксантиппа — детей, — отшутился Сократ,
опять рассмешив друзей.
Тут-то и вбежал во двор белобрысый сын Сократа,
Софрониск и, крикнув отцу:
— Гости к нам важные! — умчался назад, гонять по
улице.
К дому же Сократа, спросив у мальчишек дорогу, под-
ходили двое — молодой трагический поэт Мелет с замор-
ской дорогой собачкой на поводке и красавица гетера Ла-
мия; и был облачен женоподобный Мелет в небесного
цвета хитон, расшитый золотыми индийскими слонами,
148
149
которые от колебания складок шевелились, как живые.
11 говорил сияющий Мелет подруге:
— Сократ, моя дорогая, мало что смыслит в искус-
стве, так что я заранее предвкушаю победу и удоволь-
ствие, которое при этом доставлю тебе, если, конечно, эта
лысая образина посмеет вступить со мной в состязание.
Друзья же Сократа издали, поверх плетня, разглядели
гостей, и Платон узнал обоих:
— Это Мелет к тебе пожаловал, учитель, а с ним ге-
тера Ламия.
— Не тот ли это Мелет, — спросил Аполлодор, —
который преследовал при тиранах демократов и голосо-
вал за казнь Леонта Саламинского?
— Тот самый, — усмехнулся Сократ. — Только он
теперь перекрасился и зашибает звонкую монету, славя
народ.
И Ламия, входя в калитку, сказала с улыбкой:
— Поклонники твоей мудрости, Сократ, не расстают-
ся с тобой. И все-таки я сильнее тебя: ведь ты не можешь
отбить моих друзей, а я, стоит мне захотеть, переманю
к себе твоих.
И Сократ, улыбнувшись, ответил:
— Вполне понятно: ведь ты ведешь их под гору поро-
ка, а я заставляю карабкаться на гору добродетели, а это
слишком трудная дорога. Садись, дорогая Ламия. И ты
садись, Мелет.
И, усадив гостей напротив, на свободную скамейку,
предложил Сократ гостям вина, но они вежливо отказа-
лись. И тогда спросил Сократ Мелета:
— Откуда ты к нам?
— Из Эпидавра*, — сияя, ответил Мелет.
— Выходит, ты участвовал в состязаниях поэтов? И с
каким же успехом?
Мелет же с гордостью изрек:
* Город Пелопоннеса, где проводились мусические состязания
в честь бога врачевания Асклепия.
150
— Мы получили первую награду, Сократ!
— Вот как, — сказал Сократ. — Смотри же, чтобы мы
победили и на празднике Панафпией.
— Думаю, что так и будет, — заверил Мелет.
Сократ же сказал*:
— Да, Мелет, мне остается только завидовать вам,
поэтам. Ведь для того, чтобы стать хорошим поэтом, нуж-
но понимать природу прекрасного, не так ли?
— Да, Сократ, и для меня постижение прекрасного
было самым трудным в искусстве.
— Как хорошо, Мелет, — продолжал Сократ, отпи-
вая из кружки прохладное, кисловатое вино. — Л то
представь себе, совсем недавно меня поставили в труд-
ное положение, задав такой вопрос: «Давай-ка посмот-
рим, Сократ, сможешь ли ты сказать, что именно пре-
красно и что безобразно?» И я стал недоумевать и пе
мог ответить как следует, пока совсем пе рассердился на
себя. Вот как кстати вы пришли, Мелет и Ламия.
— Какое совпадение! — усмехнулся Мелет. — Ведь
мы и пришли к тебе именно затем, чтобы потолковать с
тобой о природе прекрасного...
И Сократ спросил:
— В таком случае, ты, верно, не откажешь научить
меня, как понимать прекрасное?
— С радостью, Сократ!
— Так постарайся точнее сказать мне, что же оно
такое, прекрасное. Ведь это, определенно, малая толика
твоих многочисленных знаний.
— Мне думается, вряд ли кто имеет столько инте-
ресных мыслей о прекрасном, как я, — заверил Мелет, и
Ламия толкнула его под столом, чтобы он не очень за-
знавался.
Сократ же сказал:
— Значит, я легко научусь от тебя, и никто больше
не изобличит меня в невежестве?
* Аналогичный спор о красоте известен как диалог Сократа с
Гиппием (Платон).
151
— Разумеется, никто, ведь иначе я оказался бы ни-1
чтожным, заурядным человеком.
И снова Ламия толкнула под столом Мелета.
— Только, если ты не против, — предложил Со-
крат, — я буду возражать тебе, чтобы лучше выучиться.
— Что ж, возражай.
— Так что такое прекрасное, Мелет?
И воскликнул Мелет с величественным жестом:
— Так знай же, Сократ, что прекрасное — это пре-
красная девушка!
— Славный ответ, клянусь собакой! — сказал Сократ,
а Платон с Аполлодором, чтобы скрыть насмешку, заго-
родили губы кружкой с вином. — Не правда ли, Мелет,
если я так отвечу, уж меня никто тогда не опровергнет?
И, довольно рассмеявшись, спросил Мелет:
— Да кто же тебя опровергнет, если каждый подтвер-
дит, что ты говоришь правильно!
— Ну а если мне возразят: «Хорош же ты, Сократ!
А разве прекрасная кобылица не есть прекрасное?»
Что мы тогда ответим?
— Ты верно говоришь, — согласился Мелет. — Ведь
кобылицы у нас бывают прекраснейшие.
— Вот, видишь, — улыбнулся Сократ. — А потом ме-
ня спросят: «Дорогой мой, а что же такое прекрасный
горшок? Разве не прекрасное?» Что я на это отвечу?
И сказал возмущенно Мелет:
— Да кто посмеет так невоспитанно и дерзко произ-
носить столь низменные слова в таком серьезном деле?!
— Представь себе, что есть такой, — вздохнул Со-
крат, отхлебнув глоток вина. — Но надо все-таки ему
ответить. И я заранее заявляю: если горшок вылеплен
искусным гончаром, какие лепил, к примеру, покойный
отец Ксантиппы, Нактер, если горшок округл, гладок и
хорошо обожжен, как некоторые горшки с двумя руч-
ками из тех прекрасных во всех отношениях горшков,
что обычно вмещают шесть таких вот кружек, — если я
спрашиваю о таком горшке, надо ведь признать, что он
152
прекрасен. Как можно назвать не прекрасным то, что
прекрасно?
— Да, Сократ, — кивнул снисходительно Мелет. —
Прекрасный горшок — тоже прекрасное. Но в целом он
недостоин сравниться с прекрасной кобылицей, девушкой
и со всем остальным прекрасным.
И Сократ сказал:
— Я понимаю, Мелет, что возражать тому, кто задает
подобные вопросы, следует, приведя изречение Геракли-
та: «Из обезьян прекраснейшая безобразна, если ее срав-
нивать с человеческим родом». И прекраснейший горшок
безобразен, если сравнивать его с девичьим родом, не так
ли, Мелет?
— Конечно, Сократ, ты верно ответил!
— Но ведь тот человек может сказать: «Как же так,
Сократ? А если мы сравним девичий род с родом богов,
не покажется ли прекраснейшая девушка безобразной
по сравнению с той же Афродитой?»
И Мелет сказал:
— Кто стал бы возражать против этого? Каждому
ясно, что по сравнению с богами род людской не пре-
красен.
— Но ведь тому-то человеку мы опять не угодим. Ме-
лет. Он посмеется над нами! А если к тому же у него
окажется палка, он еще и постарается вздуть меня.
— Что ты городишь?! — возмутился Мелет. — Раз-
ве у нас нет суда в государстве, чтобы каждый кто захо-
чет бил другого без всякого повода?
— В том-то и дело, Мелет, что он за дело меня по-
колотит.
— Не понимаю тебя, Сократ.
— Так наберись немножко терпения и послушай, что
скажет мне тот человек. А скажет он вот что: «Эх, Со-
крат! Я спрашиваю тебя о том, что такое прекрасное са-
мо по себе, а ты приводишь в ответ нечто такое, что
прекрасно не больше, чем безобразно. Нет, ты скажи
мне, приятель, что такое прекрасное вообще, то, благо-
153
даря чему и девушка, и кобылица, и горшок становятся
прекрасными».
— В самом деле, нелепость какая-то получается, —
смутился Мелет.
— Что бы мне тогда осталось, как не сослаться на
тебя, дорогой?
И Мелет в сильном замешательстве спросил:
— Так ты добиваешься, чтобы... чтобы я назвал такое
прекрасное, которое никогда никому не покажется без-
образным?..
— Да, Мелет, теперь ты это прекрасно понял...
И, красный от стыда, мучительно молчал Мелет, мор-
гая глазами.
И Ламия сказала:
— Ты видишь, Мелет, сколько хлопот доставило нам
прекрасное. И пока оно, разгневавшись, не убежало от
тебя дальше, давай лучше мы уйдем от него...
Мелет же, поднявшись, забормотал:
— Такой ответ, Сократ... его найти нетрудно... Мне
только нужно уединиться и поразмыслить самому с собой,
и тогда я скажу тебе это точнее точного. — И, взятый под
руку Ламией, поспешил к раскрытой калитке, держа на
поводке повеселевшую собачку.
Друзья же Сократа, дав себе волю наконец-то, друж-
но рассмеялись, после чего Аполлодор сказал:
— За твою победу, Сократ! — и поднял свою кружку.
— Много славы будет этому Мелету пить за победу
над ним, — заметил Платон и предложил продолжить
беседу о прекрасном.
...И не знали Сократ и друзья его, что тем же вечером
встретил Мелета у дома его Анит и повел с ним такую
беседу:
— Не узнаю тебя, Мелет. Куда девалась обычная твоя
веселость?
— Какая же может быть радость, Анит, если любому
бродяге дозволено унижать достойнейших граждан!
— Уж не тебя ли кто обидел, Мелет?
154
— Представь себе, эта лысая образина, Сократ, вы-
ставил меня сегодня посмешищем!
И, задумавшись, сказал Анит:
— А не кажется ли тебе, Мелет, что мы слишком
долго терпим словесные бредни этого софиста? Ведь для
него нет ничего святого, ни богов, ни власти. Своим при-
мером он давно развращает молодежь, а это может плохо
кончиться...
И, расстроенный, сказал Мелет:
— А что мы можем? Ведь у нас теперь свобода: каж-
дому разрешено болтать все, что ему взбредет в голову.
И сказал Анит, понизив голос:
— Но ведь и мы с тобой как граждане вольны... по-
дать, к примеру, в суд на тех, кто возмущает спокойствие
граждан...
— Да, по где мы найдем доказательства и свиде-
телей?
— Найдем! — уверенно сказал Анит.
— Но у Сократа много друзей, — засомневался Ме-
лет, — да и народ ему потворствует...
— Ошибаешься, Мелет. Своим длинным языком он от-
вратил от себя и большинство простого люда... Совсем не-
давно он обвинил афинян в том, что будто бы они без-
думно избирают на государственные должности недостой-
ных людей и высмеял наше священное право — голосо-
вание!
— Что-то я не слышал об этом...
— Но ты же был в отъезде... Когда в собрании за-
шла речь о нехватке в Афинах лошадей, этот вздорный
старик посоветовал... что бы ты думал?., решить вопрос
голосованием и ослов превратить в лошадей!
— Какая наглость!
— Я надеюсь, теперь-то ты согласен выступить со
мной против Сократа?
— Да наберем ли мы пятую часть голосов в суде?
Ведь иначе нас самих присудят к штрафу, и немалому —
в тысячу драхм!
155
— Не тревожься, — успокоил Анит. — Слупись у нас
неудача, я оплачу штраф за нас обоих. И третьего обви?
цителя подыскать я тоже возьмусь. Так как, Мелет?..
— Больно уж рискованное дело, — еще посомневался
для вида Мелет.
— Скажи, Мелет, — сказал тогда Анит вкрадчивым
голосом, — а не желал бы ты видеть свои прекрасные тра-
гедии увековеченными искусной каллиграфией на сшитых
вместе листах, одетых в красивую толстую кожу?..
— О! — встрепенулся Мелет. — Я давно мечтаю об
этом. Но ведь это страшно дорого стоит...
— Не дороже денег, — усмехнулся Анит. — И мы
тебе это сделаем...
И, вспомнив о своей победе в мусических состязаниях,
вновь обрадовался Мелет, спросив Анита:
— Ты, наверно, слышал, дорогой Анит, что на празд-
нике в Эпидавре я опять был первым из поэтов?..
— Прими мои поздравления, Мелет.. Так ты согла-
сен?..
— Видит Зевс, ты убедил меня, — сказал Мелет.
...А вскоре, сам того не желая, нажил себе Сократ и
третьего врага... Случилось же это в лесхе, на Празднике
Кружек в честь бога виноделия Диониса, где за широки-
ми столами бражничали молодые афиняне и среди них
друзья Сократа. И зашел у них разговор о любви, затеянг
ный гетерой Ламией, сбежавшей от Мелета. И спросила
Ламия друзей Сократа:
— Раз уж мы заговорили о любви, хотелось бы спро-
сить, не знает ли кто из вас, как относится к этому чув-
ству Сократ? Сама я стесняюсь задать ему такой вопрос.
И бывший среди них Критон сказал:
— Да лучше спросим об этом у самого Сократа. Ведь
это он нас пригласил сюда, заметив, что «к людям до-
стойным на пир достойный без зова приходит».
— И правильно он сказал. Так где же он сам?
— Он всю дорогу отставал, — ответил Платон, сидев-
ший здесь же, — а когда мы остановились его подождать,
156
велел нам с Критоном идти вперед. Но с ним остался
Аполлодор...
Тут-то и явился в дверях улыбающийся чему-то Апол-
лодор, и Платон спросил:
— Но где же Сократ?
И, садясь на скамью, сказал Аполлодор:
— Мы почти уже дошли, как вдруг Сократ повернул
назад и теперь стоит в сенях соседнего дома, а на зов ид-
ти отказывается...
— Что за вздор! — поднялся с места Платон. — Сей-
час я позову его.
— Оставьте его в покое, — вмешался Критон. — Сядь,
Платон... Такая уж привычка у Сократа: отойдет куда-
нибудь в сторону и станет там, задумавшись. Он скоро
сам явится. Не надо только мешать ему...
Тут вышел на средину лесхи хозяин ее, добродушный
с виду толстяк, и громко возгласил:
— Эй, слуги! Считайте, что меня и всех этих добрых
людей вы пригласили на обед, и ублажайте нас, как са-
мых дорогих гостей! Да поживее!..
И забегали между столами слуги, загремели посу-
дой, со стуком опускали на столешницы амфоры с вином
и кратеры с водой, подкладывали в блюда кисти виногра-
да, фрукты и оливки. И поднимались под сладкое звуча-
нье флейт кружки с разбавленным вином и возглашали
здравицы покровителю виноделия Дионису. И в этот-то
разгар веселого пиршества вошел седобородый Сократ в
своем поношенном, но чисто выстиранном хитоне.
И дружным хором голосов встретили его друзья и, уса-
дивши рядом с Ламией, поднесли ему кружку вина.
И Критон сказал:
— Без тебя, Сократ, мы начали разговор о любви.
Не хочешь ли продолжить его?
Гетера же добавила, улыбаясь:
— А я, Сократ, готова вступить с тобой в состязание.
Ведь эти достойные люди, твои друзья, считают меня зна-
током любви.
157
И сказал Сократ:
— Я рад беседовать с тобой, милая Ламия. Но сна-
чала хотелось бы знать, к чему вы пришли, споря об
этом?
— Большинство, а также и я, пришло к тому, что
Любовь есть красота, хотя вот Платон не согласился с
этим, но сам он не успел нас опровергнуть.
— Итак, любовь есть красота и благо, ты говоришь.
Такое начало мне по душе. — И лукаво улыбнувшись,
продолжал Сократ: — А теперь попытайся ответить, что
ты понимаешь под этим: просто любовь или любовь к
кому-то или к чему-то?
— Конечно, к кому-то или к чему-то, Сократ.
— Так вот, запомни это покрепче и не забывай. А те-
перь пока скажи, когда мы любим: когда обладаем пред-
метом любви или когда не обладаем?
— По всей вероятности, когда не обладаем.
— А может быть, это не просто вероятность, а необхо-
димость? Не кажется ли тебе, дорогая Ламия, что то, в
чем нет недостатка, не может вызвать желания? Разве по-
желал бы, к примеру, рослый быть рослым, а здоровый
здоровым?
— Вряд ли...
— Следовательно, любят то, в чем нуждаются или
чего не имеют, не так ли?
— Правильно.
— А теперь скажи, любовью к чему назвала бы ты
сердечное влечение?
— Нетрудно ответить на это, Сократ: к прекрасному,
поскольку любви к безобразному не бывает.
— Справедливо. Но не получается ли в таком случае,
что любовь лишена красоты, раз нуждается в ней?
И в замешательстве признала Ламия:
— Выходит, что так...
— Так неужели ты называешь прекрасным то, что
лишено красоты?
— Нет, конечно.
158
— И ты все еще утверждаешь, что прекрасна любовь,
а не стремление к ней?
И, рассмеявшись, сказала гетера:
— Я не в силах спорить с тобой, Сократ.
— Нет, милая, — улыбнулся Сократ, — ты не в си-
лах спорить с истиной, а спорить с Сократом дело нехит-
рое...
И тогда Аполлодор вскричал:
— А все же бог любви, друзья, достоин того, чтобы
мы восславили его, клянусь Гераклом! Поднимем чаши,
друзья!..
И величественно, как царь, вошел к пирующим оратор
Ликон, друг демагога Анита, — в атласном хитоне и с
царским золоченым посохом в руке. И Сократ привет-
ствовал его с чуть заметной насмешкой:
— А, Ликон! Славный и мудрый! Наконец-то ты вер-
нулся в Афины!
И, расхаживая важно меж столами, ответствовал Ли-
кон:
— Все недосуг, Сократ. Всякий раз, как булевтам *
нужно вести переговоры с каким-нибудь государством,
они обращаются ко мне, считая меня наиболее подхо-
дящим вестником речей, которые произносятся от имени
государства. Много раз бывал я послом в различных
странах, и сейчас только что вернулся из Спарты.
Сократ же сказал:
— Подсаживайся к нам, Ликон, и выпей во славу Дио-
ниса!
И, садясь к столу возле хозяина, сказал Ликои:
— Да, друзья мои, однажды я прибыл в Сицилию,
когда там находился Протагор, человек прославленный
и много старше меня, и, несмотря на это, я в короткое
время заработал больше, чем Протагор вместе со своими
учениками!
И, оставляя без внимания знаки, которые делал Кри-
* Булевт — высшее должностное лицо в совете «Пятисот».
159
топ, прося не задевать лучшего друга Анита, Сократ ска-
зал, остановив взгляд йа узком, морщинистом лбу Ли-
копа *:
— Да, Ликон, ты приводишь прекрасное и важное
доказательство мудрости... А вот с Анаксагором, говорят,
произошло обратное тому, что случается с вами: ему
остались по наследству большие деньги, а он по безза-
ботности роздал их беднякам — каким же неразумным
мудрецом он был! Многие теперь согласятся, что мудрец
должен быть прежде всего мудрым для самого себя, а
доказывается это так: мудр тот, кто зарабатывает боль-
ше денег... — И, видя, что и этим не проймешь невозму-
тимого оратора, добавил: — Но ведь, если ты зарабаты-
ваешь уйму денег искусством красноречия, то, верно, ты
здорово в нем разбираешься?
— Что за вопрос, Сократ! — ответил Ликон, осушив-
ши чашу вина и закусывая виноградом.
— Стало быть, начнем, — кивнул Сократ. — Так
в чем, собственно, состоит твое искусство? Вот ткаче-
ство, например, состоит в изготовлении одеяний. Так
я говорю?
- Да.
— А музыка — в сочинении напевов?
- Да.
— Клянусь харитами, Ликон, я восхищен твоей крат-
костью!
— Бывает, Сократ, когда пространные ответы неиз-
бежны. Тем не менее никому не превзойти меня в крат-
кости выражений.
— Ты прав. Теперь ответь мне так же кратко и толь-
ко насчет красноречия: что оно такое?
— Это самое великое, Сократ, и самое прекрасное из
всех человеческих дел!
— Ах, Ликон, ты отвечаешь уклончиво. Ведь против
тебя тотчас же выступят врач, учитель, делец и станут
* Трансформированный диалог из «Гортил» Платона.
160
доказывать, что не твое, а их искусство есть величайшее
из дел. Так что объясни, пожалуйста, почему ты отда-
ешь предпочтение красноречию?
И сказал Ликон:
— Искусство красноречия есть потому величайшее
благо, что оно способно убеждать словом и судей в суде,
и советников в Совете, и народ в Собрании. Владея такой
силой, я всех могу держать в повиновении: и врача, и
учителя, и ремесленника.
— Понял тебя, Ликоп. Тогда давай рассмотрим вот
что. Если бы тебя спросили: «Бывает ли вера истинной и
ложной?» — ты бы, я полагаю, ответил, что бывает?
- Да.
— Ну а знание? Может ли оно быть истинным и
ложным?
— Никоим образом! Только истинным!
— Стало быть, «узнать» и «поверить» — это не одно
и то же?
— Ты прав.
— А между тем убеждением обладают и узнавшие и
поверившие.
— Правильно.
— Какое же убеждение создается красноречием в су-
дах и других сборищах? То, из которого возникает вера
без знания или из которого знание?
— Ясно, что из которого вера.
— Значит, оратор в судах и других общественных
местах лишь внушает веру, и только?
— Конечно. Ведь толпа не смогла бы сама разобрать-
ся в короткое время, что справедливо, а что несправед-
ливо.
— Иными словами, в том, что внушает ей оратор,
толпа невежественна?
— Как же иначе!
— Так что же ты, Ликон, смеешься надо мной?
спросил Сократ.
— То есть как «смеюсь»?! — возмутился Ликон.
П Н. Фомичев
161
— Да разве не ты только что пытался убедить меня,
что искусство красноречия самое прекрасное из челове-
ческих дел?
— Я и сейчас утверждаю это.
— Да как же можно назвать прекрасным то, посред-
ством чего внушается вера невеждам?
И, заметив усмешки на лицах гостей, сказал Ликон
растерянно:
— Ты сбил меня с толку своими вопросами. Но, мо-
жет быть, мы отложим наш спор? Надо ведь и о присут-
ствующих подумать.
Но хозяин сказал:
— Разве вы сами, Ликон и Сократ, не видите, с ка-
ким удовольствием слушают вас эти люди?
И гости дружно поддержали:
— Продолжай, Сократ. Говорите хоть весь дець, сде-
лайте милость. Спешить нам некуда.
— Так как, Ликон, — спросил Сократ, — ты согла-
сен продолжать?
И Ликон сказал:
— Для меня было бы теперь позором отказаться, Со-
крат. Только, если ты не против, я сам хочу задать тебе
несколько вопросов.
— Так задавай.
— Раз уж я зашел в тупик, то что скажешь о красно-
речии ты сам?
— Сказать тебе правду, Ликон, по-моему, это вообще
не искусство.
— Не искусство?! Так что же оно такое?
— Я боюсь, как бы правда не прозвучала слишком
грубо и как бы ты не подумал, будто я поднимаю на
смех твое занятие, Ликон, но то, что я называю красно-
речием, — это часть дела, которое прекрасным никак не
назовешь.
— Какого дела, Сократ? Не стесняйся, говори.
И Сократ сказал:
— Угодничества.
162
— По-твоему, красноречие — угодничество? — рас-
смеялся Ликон.
— Я сказал, часть угодничества.
— Стало быть, ораторы мало что значат в своих го-
родах, раз они всего лишь льстивые угодники?
— По-моему, они вообще ничего не значат.
— Как! — вскричал Ликон и даже подскочил на ме-
сте. — Разве они не всесильны в своих городах? Разве они,
словно тираны, не убивают, кого захотят, не отнимают
имущество? Не изгоняют из города, кого сочтут нужным?
— Еще раз повторяю: ораторы и тираны обладают в
своих городах силой самой незначительной.
— Ну, Сократ, ты несешь несусветный вздор!
— Не бранись, бесценнейший мой, а лучше покажи,
в чем я заблуждаюсь. Если нет, давай лучше спрашивать
буду я.
И, вскочив, сказал Ликон, в раздражении расхаживая
меж столами:
— Спрашивай! Может быть, я пойму, наконец, что ты
имеешь в виду.
И Сократ спросил:
— Скажи, как ты назовешь того, который, убивая или
изгоняя другого, делает это несправедливо: сильным или
слабым — будь то тиран или оратор?
— Сильным назову его.
— Но ведь, судя по твоим словам, сила есть благо, а
как же можно благо примирять с несправедливостью?
— Я и не собираюсь их примирять, но скажу, что
слаб и жалок тот, кто несправедливо убит пли изгнан.
— Вот тут-то мы и расходимся, Ликон, потому что
убийцу я считаю еще более жалким и несчастным.
— Это почему же?
— Потому что худшее на свете зло — это творить
несправедливость.
И Ликон, усмехнувшись, спросил:
— Выходит, чем чинить несправедливость, ты хотел
бы скорее терпеть ее?
11*
163
— Я не хотел бы ни того, ни другого. Но если бы ока-
залось неизбежным либо творить несправедливость, либо
переносить ее, я предпочел бы переносить.
И, встав перед Сократом, сказал возмущенный Ликон:
— Выходит, если человек несправедливо стал тира-
ном, а его схватили, оскопили, истерзали всевозможными
пытками, да еще заставили смотреть, как пытают его де-
тей и жену, а в конце концов распяли или сожгли на
медленном огне — в этом случае он будет счастливее, чем
если бы ему удалось спастись и стать тираном и править
городом до конца дней своих, поступая как вздумается и
возбуждая зависть сограждан?
И сказал Сократ:
— По-моему, Ликон, человек несправедливый и пре-
ступный несчастлив при всех обстоятельствах, но он осо-
бенно несчастлив, если уходит от возмездия и остается
безнаказанным. Поэтому-то я и считаю, что для того, что-
бы оправдать несправедливость собственную или своих
родителей, детей, отечества, красноречие нам совершенно
ни к чему. Вот разве что кто обратится к нему с проти-
воположными намерениями, — чтобы обвинить прежде
всего самого себя, а затем любого из родичей и друзей,
кто б ни совершил несправедливость, и не скрывать про-
ступка, а выставлять его на свет: пусть провинившийся
понесет наказание и выздоровеет; чтобы упорно убеждать
самого себя и остальных не страшиться, а крепко зажму-
рившись, сохранять мужество, как в те мгновения, когда
ложишься под нож или раскаленное железо врача, и
устремляться к благу и прекрасному, о боли же не ду-
мать вовсе; и если проступок твой заслуживает плетей —
пусть тебя бичуют, если оков — пусть заковывают, если
изгнания — уходи в изгнание, если смерти — умирай, и
сам будешь первым обвинителем, и своим и своих близ-
ких. Вот на это и употребляй красноречие, чтобы пре-
ступления были до конца изобличены, а виновные избав-
лены от величайшего зла — от несправедливости!
И, с яростью ударив по столу кулаком, заорал Ликон:
164
— Хватит! Я не позволю дольше издеваться над вели-
чайшей святыней государства — риторским искусством!
И тогда вскочил из-за стола Платон и со словами:
— На грубость я привык отвечать грубостью! — схва-
тил Дикона за шиворот и вытолкнул его разжиревшую
тушу в дверь.
И хохот гостей приветствовал поступок Платона, и хо-
зяин сказал, подняв бокал:
— Выпьем, друзья, за новую победу Сократа!
Критон же, перегнувшись через стол, шепнул Со-
крату:
— Боюсь, дружище, что эта победа слишком дорого
тебе обойдется. Да и Платон оказал тебе плохую услугу...
— Что ты имеешь в виду? — спросил Сократ.
— Ты будто дитя, Сократ. Разве ты забыл, что Ли-
кон — лучший друг Анита?..
И Сократ, рассмеявшись, сказал:
— Тебе все козни врагов мерещатся! Выпей-ка лучше
вина, Критон!
И кончили спор друзья умеренным возлиянием.
...И то, чего Сократ по старости лет и спокойствию со-
вести своей не ожидал, но чего опасался Критон, знавший
хорошо коварство врагов Сократа, свершилось вскоре же:
Анит, Мелет и Ликон, объединившись, подали на Сокра-
та в суд, обвинив его в непочитании богов и порче мо-
лодежи.
Когда же именитейший на всю Элладу ритор Лисий,
собравшись защищать Сократа, показал ему заранее на-
писанную речь, мудрец, ознакомившись с ней, сказал:
«Прекрасная речь, мой Лисий, но для меня неподходя-
щая». «Как же хорошая речь может быть неподходя-
щей?» — удивился Лисий. И Сократ сказал: «А разве
прекрасные наряды были бы подходящи для меня?»
И пришел к нему государственный вестник и повел
его на суд афинян...
Глава восьмая
ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕТЕЛИ
Цикута окончательно сделала Сократа
великим,
Сенека
ввели Сократа в здание суда, огороженное
с четырех сторон, но открытое сверху, где
прямо на земле сидело несколько сот гал-
дящих афинян и многие из них лузгали
орешки, выплевывая кожуру в спины со-
седей; судейское же место впереди обозна-
чал квадрат подстилки из кошмы и две конусные кучки
камешков, одна — белых, а другая — черных.
И, усевшись калачиком против судейского места, по-
ближе к поджидавшим его друзьям, Критону, Эсхину,
166
Симону, Симмию, Критобулу, Платону и Аполлодору,
улыбнулся им Сократ своей спокойной лукавой улыбкой
и как-то незаметно погрузился мыслью в разрешение
давно его занимавшей загадки того, что есть парод и
в чем его отличие от скопища толпы. И унесся в эти
мысли так далеко, что не видел и не слышал, как вошли
из боковой калитки судьи в черных хитонах и, усевшись
на кошму, открыли суд, и только как сквозь сон увидел
выступившую из толпы сидящих фигуру Мелета в крас-
ном одеянии и с длинным свитком обвинительной речи
в руках, но смысл того, что он зачитывал, стал дохо-
дить до Сократа не скоро и лишь тогда, когда осозпа-
лись слова обвинений. Мелет же, упиваясь звуками соб-
ственного голоса, читал, как читают декламаторы в те-
атре:
— ...И вот, когда народ, не щадя своих сил, укреп-
ляет самую справедливую власть в Элладе, нашелся че-
ловек, который порождает скверну неверия в душах лю-
дей, человек, за свой образ жизни и злонамеренные речи
давно осужденный народпьш мнением, но по какой-то
иронии судьбы до сих пор пребывающий па свободе.
Я выступаю обвинителем, судьи, по воле голоса спра-
ведливости, дабы вы, афиняне, своим приговором изба-
вили всех нас от зла, распространяемого этим человеком!
Ибо как можно еще назвать все то, чему он учит нашу
молодежь! Как долго, афиняне, будет он ие признавать
богов, которым поклоняются Афины? Как можно позво-
лять ему кичиться дерзостью, с которой он хулит имени-
тых ваших избранников, афиняне?! Неужели не тревожит
вас разврат умов, в котором погрязает наша молодежь,
прельщенная его умением выдавать за правду ложь? Раз-
ве мы не видим, что Сократ преступает закон? И может
ли закон быть снисходительным к такой безрассудной
наглости? Ведь Сократ не бежал от позора, как сделал
бы всякий, в ком осталась хоть крупица совести, а нагло
явился в суд! Уж не рассчитывает ли он разжалобить
судей своим хваленым красноречием? Нет, Сократ, сего-
167
дня это тебе не удастся, тебе пе избежать справедливой
кары! Ибо для тех, кто развращает молодежь, надежду
нашу, и вместо богов признает знамения каких-то даймо-
ниев, уготовано единственное наказание — смерть!
И когда Мелет, окинув самодовольным взглядом су-
дей и парод, сел на место, где-то справа, у ограды, Сок-
рата ткнули потихоньку в бок, и голос Аполлодора про-
изнес над ухом:
— Учитель! Твое слово!
И медленно поднявшись, словно воспрянув ото сна,
обвел Сократ своим задумчивым взглядом сограждан и
судей и сказал среди внезапной тишины:
— Стало быть, афиняне, мне следует опровергнуть
клевету, ибо то, в чем обвиняет меня Мелет, не более
как клевета. Вы вправе, однако, спросить: «Откуда по-
шла на тебя клевета, Сократ? Если бы ты жил тихо и
мирно, как живет большинство, то, наверно, и не воз-
никло бы столько слухов и толков о тебе». Вот это, мне
кажется, верно, и я постараюсь вам показать, что имен-
но дало мне известность и навлекло на меня клевету.
Так слушайте...
Вы знаете, афиняне, когда Херефонт спросил у дель-
фийского оракула, кто самый мудрый человек в Элладе,
пифия сказала, что никого нет мудрее Сократа...
И тотчас гневный шум прервал Сократа и злобные
выкрики:
— Кончай бахвалиться, Сократ!
Сократ же, подняв руку, укоризненно сказал:
— Прошу вас, не шумите, афиняне, даже если вам
покажется, что говорю я несколько высокомерно, выслу-
шайте меня...
Долго я недоумевал, что же имела в виду пифия, и
в конце концов прибегнул к такому решению: пошел я
к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая,
что уж где-где, а тут я скорее всего опровергну прори-
цание, объявив оракулу: «Вот этот мудрее меня, а ты
меня назвал самым мудрым». Но когда я присмотрелся
168
к этому человеку, побеседовал с ним, и не раз, — на-
звать его нет никакой необходимости, скажу только, что
был он государственный муж, — так вот, когда я оценил
его ум, то понял, что этот человек только кажется муд-
рым и другим и самому себе, а на самом деле не мудр.
Я попробовал показать ему в споре совсем недавно, что
он только мнит себя мудрым. Из-за этого-то и сам он,
и его прислужники возненавидели меня. Тогда я рассу-
дил, что этого-то человека я определенно мудрее, потому
что, хотя мы оба ничего путного не знаем, но он, не
зная, воображает, будто что-то знает, а я, если уж не
знаю, то и не воображаю, что знаю.
После государственных людей прислушался я к по-
этам, чтобы научиться от них чему-нибудь. Стыдно при-
знаться, афиняне, а сказать все же следует: чуть ли не
любой посторонний с улицы лучше мог объяснить твор-
чество этих поэтов, чем они сами! И в то же время из-за
своего поэтического дарования они считали себя мудрей-
шими из людей и во всем прочем, а на деле этого не
было. И от них я ушел, думая, что превосхожу их тем
же самым, чем и государственных мужей.
Наконец пошел я к людям ремесла. Тут я не ошибся:
в самом деле, они умели делать то, чего я не умел, и
в этом были мудрее меня. Но, афиняне, мне показалось,
что их просчет был в том же, в чем и у поэтов: оттого,
что были они хорошими мастерами, каждый из них счи-
тал себя мудрым и во всем прочем, даже в самых важ-
ных государственных вопросах, и это заблуждение засло-
няло собой ту мудрость, какая у них была.
Из-за этого-то любознательные люди стали прозывать
меня мудрецом, потому что думали, будто, если я дока-
зываю, что кто-то в чем-то не мудр, то сам я в этом
весьма мудр. А другие возненавидели меня за мою науку
противоречия. Вот почему накинулись на меня Ликон.
Мелет и Анит...
А теперь я постараюсь защитить себя от Мелета. Он
обвиняет меня в том, что я преступно порчу молодежь.
169
а я, афиняне, утверждаю, что преступно действует Ме-
лет, потому что шутит он серьезными вещами.
Встань, Мелет, и скажи: кто делает молодых афинян
лучше? Развратителя ты нашел, раз ты вытребовал меня
в суд и обвиняешь в этом. А назови-ка теперь того, кто
делает их лучше. Что ж ты молчишь, Мелет? Кто делает
молодежь лучше?
И, поднявшись с места, изрек Мелет:
— Законы!
— Да не об этом я спрашиваю, — сказал Сократ, —
а кто эти люди: ведь они прежде всего их и знают, эти
законы.
— А вот они, — показал Мелет, — судьи.
— Что ты говоришь, Мелет! Вот эти самые люди спо-
собны воспитывать юношей и делать их лучше?
И Мелет сказал:
— Как нельзя более.
— Все они способны на это, или одни способны, а
другие нет?
- Все!
— Хорошо же ты говоришь, клянусь харитами! И ка-
кое изобилие людей, полезных для других! — И, обра-
тив внимание на лузгающих орешки афинян, спросил
Сократ: — Ну а вот эти, кто нас слушает сейчас, они
делают юношей лучше или нет?
— И они тоже, — подтвердил Мелет.
— А. члены Совета?
— И члены Совета.
— Но, в таком случае, любезнейший, уж не портят
ли юношей те, кто участвует в народном собрании? Или
и те тоже, все до единого, делают их лучше?
— И те — тоже, — не очень-то уверенно изрек
Мелет.
— Так что же получается? — воззвал Сократ к на-
роду. — Выходит, все афиняне делают молодежь без-
упречной и только я один ее порчу? Не глупость ли ты
говоришь, Мелет?
170
И дружный хохот афинян покрыл слова Сократа, и
сел на место сконфуженный Мелет. Сократ же про-
должал:
— А еще, афиняне, обвиняют меня Анит, Мелет и
Ликон в безбожии, что будто я вместо богов признаю
знамения каких-то гениев, даймониев. Да кто же из вас,
афиняне, не знает, что даймоний есть внутренний голос,
воспрещающий нам бесчестие, как же не понять, афи-
няне, что этот голос, может принадлежать лишь воле
богов? Так как же можно назвать безбожником того, кто
признает богов, хотя бы и каких-то других?..
И гулом одобрения ответило собрание Сократу.
— Обвинители меня пугают смертью, — продолжал
Сократ. — Но разве человек о смерти должен печься?
Пока он жив, он должен печься об одном: поступает ли
он справедливо или несправедливо, достойно или недо-
стойно! А бояться смерти это не что иное как приписы-
вать себе мудрость, которой не обладаешь, ибо никто не
знает, что такое смерть.
И если бы теперь, афиняне, вы отпустили меня
с условием, чтобы я оставил философию — ибо именно
этого хотят от меня мои обвинители, — если бы это
условие вы мне поставили даже в обмен на мою жизнь,
то и тогда бы я сказал: «Я вам предан, афиняне, и люблю
вас, но слушаться буду скорее судьбу, чем вас, и я не
перестану философствовать и убеждать каждого из вас,
говоря: «Ты — лучший из людей, раз ты афинянин,
гражданин великого государства, больше всех прослав-
ленного мудростью и могуществом, так не стыдно ли тебе
заботиться о деньгах, славе, почестях, а о разуме, об
истине и душе своей не тревожиться?» Смешно сказать,
афиняне, но я приставлен к нашему городу, как к коню,
большому и благородному, но обленившемуся от тучности
и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-ни-
будь шмель. Вот, по-моему, боги и послали меня в Афи-
ны, чтобы я, целый день носясь повсюду, каждого из го-
рожан будил, уговаривал, упрекал непрестанно, чтобы
171
люди оглянулись на себя и захотели сделаться лучше.
Вот почему я могу сказать вам: «Афиняне, послушае-
тесь вы Анита, Мелета и Ликона или нет, отпустите
меня или пет, но жить по-другому я не могу и не буду,
даже если бы мне предстояло умереть много раз...»
И, усмотрев заносчивость в словах Сократа, вновь
возмущенно загалдели афиняне, но Сократ их при-
стыдил:
— Ну, вот, опять вы расшумелись! Уймитесь же, на-
конец! Самое лучшее в моем положении — это было бы
разжалобить вас. Но делать это в мои годы и с моим
прозванием мудреца — заслуженно оно или нет — смеш-
но. Да и приятно все же думать, что Сократ отличается
чем-то от тех почтенных граждан, которые, едва их при-
влекут к суду, трясутся от страха, как будто они стали
бы бессмертными, если бы их не казнили. Нет! Я этого
делать не буду. Я кончил!
И с этими словами сел Сократ на место, встречен-
ный одобрительными улыбками друзей.
И вышел вперед главный судья и сказал железным
голосом:
— Мы ждали от тебя раскаянья, Сократ, но ты пре-
небрег такой возможностью! Так пожинай плоды своего
безрассудства! Голосуйте, судьи!
И устремились выборные судьи к кучкам камешков и,
беря кто белый, кто черный, стали их бросать отдельно:
черные к черным, белые к белым. И когда вернулись все
на место, подсчитали счетоводы голоса, и возгласил глав-
ный судья:
— Итак, граждане, за оправдание Сократа голосова-
ло 221 человек, против — 280! А теперь, Сократ, надле-
жит тебе самому избрать себе кару. Выбирай же —
смерть или изгнание!
И, поднявшись, сказал Сократ с добродушной улыб-
кой:
— Признаться, не думал я, афиняне, что перевес го-
лосов будет так мал. Что же касается наказания, то
172
смерть и изгнание для меня равносильны. Но я пред-
почел бы какое-нибудь третье...
И спросил главный судья:
— Какое? Говори!
И сказал Сократ, тая в губах лукавую усмешку:
— Что же мне выбрать? Что кстати человеку бед-
ному и старому, кто нуждается к тому же в ваших нази-
даниях? Да вот что — поместите-ка меня в обиталище
священных змей на Акрополе. Там я для вас буду без-
опасен и вы мне не станете докучать. И хорошо бы, если
каждое утро вы приносили к моим дверям несколько
штук медовых лепешек, которые вы столько веков бла-
гоговейно подносите Змею Эрехтею, сыну Афины Палла-
ды. Ведь я, как мне кажется, сделал больше доброго и
меньше злого, чем какая-то божественная скотина...
И ценящие шутку афиняне разразились хохотом и
шумом одобрения.
Сократ же продолжал:
— Выходит, вы одобряете мой выбор? Ну, вот, види-
те: сами вы, оказывается, не способны даже придумать
осужденному должное наказание! А раз так, то ваше
жалованье, судьи, по праву принадлежит мне!..
Но, истолковав неверно эту шутку, бранью встретили
ее разгневанные афиняне:
— A-а, так ты вздумал поносить наших судей!
— Вспомните, сограждане, ведь изменник Алкивиад
и узурпатор Критий — ученики Сократа! Вот кого го-
товит нам из молодежи его хваленая мудрость!
— Пусть изопьет горькую чашу до дна!
— Смерть ему, а не изгнание!
И в ярости кинулась ближайшая толпа, чтобы побить
Сократа, но, поднявшись с мест, стеной заслонили учи-
теля друзья его, а стражники разогнали толпу. П. пере-
крикивая вопли афинян, возгласил главный судья:
— Выборные! Голосуйте за приговор! — И тем вос-
становил в пароде мертвую тишину.
И, косясь на Сократа одни озлобленно, другие с со-
173
жалением, потянулись судьи к кучкам камешков, черные
кидая влево, а белые вправо. И, посчитав в обеих — и
на глаз было видно — не равновеликих кучках камешки,
сообщил счетовод на ухо главному судье результат, и
железный голос объявил:
— Итак, за изгнание — сто сорок один! За смерт-
ный приговор — триста шестьдесят! Последнее слово те-
бе, Сократ!
И, выступив вперед, сказал Сократ, потрясенный ско-
рой расправой над ним:
— Я ухожу отсюда, приговоренный вами, афиняне,
к смерти, а мои обвинители уходят, уличенные в злодей-
стве и несправедливости. Вы думаете, что, умерщвляя
людей, вы принудите других таких же, как я, отказать-
ся от порицания нечестия вашей жизни? Заблуждае-
тесь! Такой способ самовыгораживания и не вполне на-
дежен и не чист. А вот вам способ самый надежный и
легкий: самим стараться быть как можно лучше, а рты
другим не затыкать, потому что свобода говорить и спо-
рить есть величайшее благо для людей! Но уже пора
идти отсюда, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить,
а что из этого лучше, никому не ведомо, кроме богов!..
И в молчании сограждан вытянул руки Сократ, и, на-
дев на них железные оковы, повел его стражник
в тюрьму...
Когда же вышел из суда Сократ, встретила его ры-
дающая Ксантиппа и, пробившись сквозь толпу зевак,
громко возопила мужу:
— Ты осужден безвинно, Сокра-ат!
— А ты бы хотела, чтобы заслуженно? — ответил ей
Сократ и попросил друзей проводить Ксантиппу домой.
...Но скорый суд не завершился скорой казнью, и
суждено было Сократу тридцать дней еще прожить
в тюрьме, ибо накануне дня судилища настал делосский
праздник Аполлона, и отправились на остров Делос ко-
рабли со священным посольством и с хорами из лучших
певцов и, по древнему обычаю, всем казням в Афинах да-
174
валась отсрочка в праздник — до возврата кораблей из
Делоса домой. И, в просветлении духа, с невозмути-
мостью сносил Сократ холодный мрак своей темницы, ра-
дуясь что боги предоставили ему еще одну возможность
беседовать с друзьями и размышлять.
И в один из последних дней отсрочки, па рассвете,
со скрежетом железным отворилась дверь к Сократу
в каменную одиночку, и, пробужденный ото спа, при-
поднялся с деревянного ложа Сократ и, увидев благооб-
разное лицо Критона, спросил:
— Что это ты пришел в такое время, Критон? Или не
так уж рано?
— Едва светает, — сказал Критон, садясь в ногах
Сократа.
— Удивляюсь, как это тюремный страж впустил
тебя.
— Он ко мне уже привык, к тому же я отчасти и
ублаготворил его. Удивляюсь я тебе, Сократ, — с улыб-
кой продолжал Критон, — как сладко ты спишь, невзи-
рая на беду, постигшую тебя. И прежде я часто дивился
твоему счастливому характеру и тем более дивлюсь те-
перь...
— Но ведь было бы нелепо, Критон, в мои-то годы
роптать на то, что приходится умирать.
— И другим, Сократ, случалось на старости лет по-
падать в такую же беду, однако же их старость ни-
сколько не мешала им роптать на свою судьбу.
— Это правда... Но ты не сказал, зачем так рано
пришел.
— Я пришел с тягостным известием, Сократ, тягост-
ным и мрачным...
— Уж не прибыл ли с Делоса священный корабль?
— Он еще не прибыл, но его ждут не сегодня завтра.
И тогда, Сократ, тебе необходимо будет кончить жизнь.
— В добрый час, Критон. Если так угодно богам,
пусть так и будет.
— А почему бы тебе не бежать, Сократ? Ведь не
175
так уж много требуют денег те, кто берется вызволить
тебя отсюда. В твоем распоряжении все мое имущество.
К тому же у нас с тобой немало друзей, готовых запла-
тить за тебя. Зря ты качаешь головой, Сократ. Разве
это справедливо: предать самого себя, если есть возмож-
ность спастись. Кроме того, отказавшись от побега, ты
предал бы и собственных сыновей: ты собрался их по-
кинуть, между тем как мог бы их взрастить и воспитать.
Подумай... впрочем, думать уже некогда. Решай, дру-
жище!
И сказал Сократ:
— Милый Критон, твое усердие было бы очень
ценно, если бы оно было еще и верно направлено. Да-
вай-ка обсудим, следует ли мне бежать отсюда. Пред-
ставь себе, что, как только мы собрались удирать, при-
шли вдруг Законы и Государство и, заступив нам до-
рогу, спросили: «Послушай-ка, Сократ, что это ты замыс-
лил? Или, по-твоему, возможно государство, в котором
судебные приговоры не имеют никакой силы?» Что мы
на это ответим, Критон? Или, может быть, так оправ-
даемся: «Государство поступило с нами несправедливо»?
— Именно так, клянусь Зевсом, Сократ!
— А Законы бы ответили: «Скажи, порицаешь ли ты
те из нас, Законов, которые имеют отношение к браку?
Ведь на основе их произвели тебя отец и мать». Нет, не
порицаю, ответил бы я на это. «А те, которые относятся
к воспитанию ребенка и его образованию? Ведь ты сам
был воспитан согласно им! И разве не хорошо распоря-
дились те из нас, Законов, в чьем ведении это находит-
ся?» Хорошо, сказал бы я. «Так неужто ты настолько
мудр, что уже не замечаешь, что отечество дороже и ма-
тери и отца, что оно и более почтенно и более свято?
И если оно к чему приговорит, то долг повелевает нам
терпеть невозмутимо, будут ли то побои или оковы, по-
шлет ли оно на войну, на раны и смерть. Все это нужно
выполнить, ибо в этом заключается высшая справедли-
вость!» Правду ли говорят Законы или нет, Критон?..
176
— Кажется, правду...
— А дальше они сказали бы вот что: «У нас, Сократ,
есть много доказательств того, что тебе нравились и мы,
и наше государство. Ты почти не выезжал из нашего
города, разве что на войну. Ты никогда не путешество-
вал подолгу, как другие люди, и не нападала на тебя
охота увидеть другие города с другими законами. С тебя
было довольно нас и нашего города — вот как ты лю-
бил пас... Наконец, если бы захотел, ты еще на суде мог
бы попросить себе изгнание и сделал бы тогда с согла-
сия Государства то самое, что замыслил теперь без его
согласия. Но в то время ты напускал па себя благород-
ство, и как будто бы не смущался мыслью о смерти, и
твердил, будто предпочитаешь смерть изгнанию. А те-
перь тех своих слов не стыдишься, нас, Законы, отвер-
гаешь и пытаешься бежать, как раб!» Не согласимся ли
мы с этим Критон?
— Непременно согласимся.
— «Но, положим, — мне скажут Законы, — ты ушел
бы из родных тебе мест и прибыл, к примеру, в Фесса-
лию, к друзьям Критона. Там величайшая распущен-
ность и неустройство, но там, наверно, с удовольствием
бы посмеялись твоему рассказу о том, как, скрывшись из
тюрьмы и переряженный в козью шкуру или еще во что-
нибудь, чтобы быть неузнанным, ты скитался, как бег-
лый раб. И вот будешь ты жить в Фессалии, пресмы-
каясь перед каждым и прислуживаясь, и ничего тебе не
останется, кроме как услаждать себя жратвой твоих чу-
жеземных благодетелей, как будто ты отправился в чу-
жую страну на обед. А что же станет, Сократ, с твоими
беседами о справедливости и добродетели?» Уверяю тебя,
милый мой Критон, что отголосок этих речей гудит во
мне так, что я не могу слышать ничего другого. Вот ты
и знай, каково мое мнение о побеге. Если же ты станешь
мне противоречить, то будешь говорить понапрасну.
Впрочем, если думаешь одолеть меня, говори!
— Но мне нечего сказать, Сократ...
12 Н. Фомичев	1^7
— Так перестань же, дорогой мой, уговаривать меня,
чтобы я ушел отсюда вопреки Законам...
И с тем покинул друга Критон.
...И настал последний час Сократа, и пришла к нему
Ксантиппа и, бросившись к ногам закованного мужа,
заплакала-запричитала:
— Да на кого ж ты меня покидаешь, Сократ! Чем
тебе не мила была жизнь, что ты связался с этой фило-
софией, будь она трижды проклята! Да что ж ты пе сло-
мил свою гордыню перед судьями, непутящая твоя голо-
178
ва! О, заступники-боги! отвратите Аид от души Сократа.
О великий Зевс-громовержец! смилуйся над моими сирот-
ками!..
— Уймись, женщина, — сказал Сократ, ласково кос-
нувшись рукой вздрагивающих плеч жены.
И тут вошли один за другим Критон, Эсхин, Симон,
Симмий и Аполлодор с заплаканными лицами и, усев-
шись па лавку у стены, понуро покосились па Ксан-
типпу.
— Ой, Сократ! — истошно закричала Ксантиппа, хва-
12*
179
таясь за окованные ноги мужа. — Да неужто ты по-
следний раз видишься с друзьями, а друзья с тобой?!
Да неужто ты покинешь нас навсегда!.. — Й начала
Ксантиппа биться головой о ложе, и попросил Сократ со-
седа:
— Симон, пожалуйста, уведи ее домой...
И Симон, подойдя, почти силком увел Ксантиппу.
И вошел тотчас прислужник, дабы снять ножные оковы
с узника, и пока снимал, Сократ спросил:
— А что же Платон не пришел? Уж не случилось ли
с ним что-нибудь?
— Он болен, Сократ, — тихо ответил Критон. —
К тому же, я думаю, было бы слишком тяжело для него
присутствовать при твоей кончине. Ты ведь знаешь, как
он любит тебя.
— Так передайте ему: пусть на время бежит из Афин.
Было бы величайшим несчастьем, если бы участь старика
Сократа разделил бы еще и Платон. Пусть он продолжит
то, что не успел и не сумел его учитель.
И Критон сказал:
— Волю твою исполним, Сократ...
Сократ же, едва ушел прислужник, унося оковы, стал
блаженно потирать натертые ими ноги, говоря:
— Что за странная вещь, которую называют «прият-
ным))! Как удивительно, на мой взгляд, относится оно
к тому, что называют «мучительным»! Вместе разом они
в человеке не уживаются, по как только появляется одно,
следом спешит и другое. Ведь только что ногам было
больно от оков, а теперь уже — приятно...
— Однако ты слишком много говоришь, Сократ, —
осторожно перебил его Критон. — Служитель, который
стирает яд, уже много раз просил предупредить тебя,
чтобы ты разговаривал как можно меньше: оживленный
разговор, дескать, горячит, а всего, что горячит, следует
избегать: оно мешает действию яда. Кто эти правила не
соблюдает, тому иной раз приходится пить отраву дваж-
ды и даже трижды.
180
— Да пусть его, — сказал Сократ. — Скажи только,
чтобы делал свое дело. Пусть даст мне отравы дважды
или трижды, если понадобится.
— Я так и сказал, а он все свое твердит.
— Ему ведь все равно пе попять, что тот, кто по-
святил себя философии, смерти не боится. — И, улыбнув-
шись, добавил Сократ: — Да и нелепо, всю жизнь стре-
мясь к одной цели, негодовать на нее, когда опа оказы-
вается рядом...
И со слезами на глазах укорил его Аполлодор:
— Ты еще можешь шутить, учитель. Большинство
людей, услыхав тебя, решило бы, что философы па са-
мом деле желают умереть, а стало быть, и заслуживают
этой участи.
И Сократ сказал:
— И правильно решили бы, Аполлодор. Только вот
в каком смысле желают умереть истинные философы и
какой именно заслуживают смерти, они не понимают.
Ведь большинство печется о телесных удовольствиях и
потому страшится только одной смерти — телесной.
По себе они судят и о тех, кто предан философии. Ис-
тинный же философ может бояться лишь духовной смер-
ти, забвения. Но те, кто всю жизнь стремился к радости
познания, а душу украшал подлинными украшениями —
воздержанностью, справедливостью, мужеством, свободой,
истиной, — тот может не тревожиться о себе и смело
пускаться в Аид тотчас, как позовет судьба. Вы, Критон,
Эсхин, Симон, Аполлодор и те, кто уже простился со
мной, тоже отправитесь этим путем, каждый в свой час,
а меня уже ныне «призывает судьба» —• так, вероятно
выразился бы какой-нибудь герой трагедии. Ну, пора
мне, пожалуй, и мыться: я думаю, лучше выпить яд
после мытья и избавить женщин от лишних хлопот — не
надо будет обмывать мертвое тело.
— Но не хочешь ли ты, Сократ, оставить какие-ни-
будь распоряжения насчет детей или еще чего? — спро-
сил Критон.
181
— Ничего нового я пе скажу, Критон, кроме того, что
говорил всегда: живите праведной жизнью на земле!
Изменяйтесь! Изменяйте мир!
И Критон сказал:
— Да, Сократ, мы постараемся исполнить все, как ты
велишь. А как нам похоронить тебя?
И Сократ, улыбнувшись, ответил:
— Как угодно, если, конечно, сумеете меня схватить
и я не убегу от вас.
Аполлодор же, развернув узелок, с которым пришел,
извлек из него дорогой атласный хитон голубого цвета
и такой же гиматий и протянул учителю:
— Возьми, Сократ, и надень вот эти подарки мои и
моего отца...
И спросил Сократ с насмешкой:
— Как? Выходит, моя собственная одежда была до-
статочно хороша, чтобы в ней жить, но не годится, что-
бы в ней умереть?
— Как всегда, ты прав, учитель, — сказал Аполлодор
и заплакал.
И подойдя к нему, потрепал Сократ ученика по кур-
чавой голове:
— Не теряй мужества, Аполлодор! А ты, Критон, не
позабудь, что хоронить вам придется не меня, а только
мою мертвую оболочку, поэтому и хороните как вам за-
благорассудится и как, по вашему мнению, требует
обычай...
И с этими словами вышел Сократ, чтобы помыться
в соседнем помещении служителей. И едва он ушел, как
волю дали слезам друзья его, и больше всех рыдал юно-
ша Аполлодор...
Тут вошел пожилой, добродушного вида служитель,
дабы успокоить плачущих, сказал:
— На Сократа мне уж точно не придется жаловать-
ся, как обычно жалуюсь на тех, кто бушует и проклинает
меня, когда я по приказу властей объявляю им, что пора
пить яд. Я уже и раньше убедился, что это самый смир-
182
ный, самый лучший из людей, какие когда-либо сюда по-
падали. И теперь я уверен, что он не прогневается на
меня...
Тут вошел умытый Сократ в полотняном хитоне, и
служитель сказал:
— Прости, Сократ, но ты уж, видно, понял, с какой
вестью я пришел... Так что прощай и постарайся как
можно легче снести неизбежное... — И, не сдержавшись,
сам расплакался.
— Прощай и ты, — сказал ему Сократ. — А мы ис-
полним все как надо.
Когда же ушел плачущий служитель, Сократ обратил-
ся к друзьям:
— Какой обходительный человек! Он все навещал
меня в моем одиночестве, а иногда и беседовал со мной.
Просто замечательный человек! Вот и теперь, как ис-
кренне он меня оплакивает. Однако, Критон, послушаем-
ся его: пусть принесут яд, если уж стерли...
И, выйдя, тут же вернулся Критон с молодым рабом
эфиопом, в руке которого покоилась чаша с растертой ци-
кутой. И, увидав раба, сказал Сократ:
— Вот и прекрасно, любезный. Ты со всем этим зна-
ком, что надо делать?
И эфиоп объяснил:
— Да ничего. Просто выпей и ходи до тех пор, по-
ка не появится тяжесть в ногах, а тогда ляг. Оно дей-
ствует само. — Ис этими словами протянул Сократу
чашу.
И, приняв ее, спросил Сократ раба:
— Как, по-твоему, этим напитком можно сделать воз-
лияние кому-нибудь из богов или нет?
— Мы стираем ровно столько, Сократ, сколько надо
выпить, и если ты сделаешь возлияние, яда не хватит
для полного действия.
— Понимаю, — кивнул Сократ и, обращаясь к друзь-
ям, улыбнулся. — Но ведь молиться богам неооходпмо,
чтобы переселение из этого мира в иной было удачным.
1S3
Об этом я и молю, и да будет так! — И спокойно, как
вино, выпил чашу с ядом до дна.
И, не сдержавшись, громко зарыдали друзья Сократа,
и Сократ их пристыдил:
— Ну что вы, чудаки такие! Я для того главным об-
разом услал отсюда женщин и Ксантиппу, чтобы они не
устраивали подобного бесчинства: ведь меня учили, что
умирать должно в благоговейном молчании. Тише же,
сдержите себя!
И, овладев собой, притихли друзья. Сократ же, мед-
ленно прохаживаясь взад-вперед, сказал:
— Что-то ноги, однако, тяжелеют. — И, подойдя
к ложу, лег на спину.
И, ухватив ему ступню рукой и крепко сжав, спро-
сил Сократа эфиоп:
— Ты чувствуешь, Сократ?
Но Сократ покачал головой.
И, щупая голени Сократа, вел эфиоп рукой все выше,
к животу, и знаками показывая простившимся, как коче-
неет тело, сказал негромко:
— Как только холод подступит к сердцу, он отойдет...
И вздрогнул вдруг Сократ и, резко вытянувшись, за-
катил померкшие глаза. И подошел к нему Эсхин и, по-
ложив ему на веки по оболу, накрыл его могучий шиш-
коватый лоб венком из свежесорванного лавра...
В жизни Сократ хорошо служил истине,
но еще большую службу сослужил он
своей смертью,
//. II е р у
И дабы избежать преследования властей, покинули
ученики Сократа родину и, поселившись временно в Ме-
гарах, не забывали слать оттуда вспоможение Ксантиппе
и деньгами и вещами, прося ее от всей души пе прини-
мать ничьей иной, как только помощи друзей — учени-
ков Сократа.
...И пришел, как всегда, с запозданием, день торже-
ствующей истины, и — в который уж раз — раскаяв-
шись в содеянном, приговорили афиняне обвинителя-кле-
ветника Мелета к смерти, а доносчиков Анита и Лико-на
к позорному изгнанию.
Сократу же воздвигли земляки бронзовую статую вая-
теля Лисиппа, поместив ее в хранилище священной ут-
185
вари для торжественных шествий в афинском музее Пом-
пейон.
Память же духовную увековечили о нем ученики и
продолжатели Сократа, собравшие изустные творения
великого учителя в своих воспоминаниях о нем и «аполо-
гиях» его ума.
И, протянувшись сквозь века, живет и будет вечно
жить в сердцах всех любознательных потомков Сократо-
ва духа неугасимый свет его исканий Истины и Добро-
детели.
ИЗРЕЧЕНИЯ О СОКРАТЕ
ФИЛОСОФОВ И ИСТОРИКОВ
Таков был Сократ... — так... справедлив, что никому
не делал пи малейшего вреда, а приносил огромную
пользу лицам, бывшим в общении с ним, так воздержан,
что никогда не отдавал предпочтения приятному перед
полезным, так разумен, что никогда не ошибался в су-
ждении о хорошем и дурном и не нуждался для этого
в помощи, но сам был достаточно силен для решения та-
ких вопросов и способен как сам говорить на подобные
темы и давать определение таким понятиям, так и оце-
нивать мнение других, опровергать их ошибки и направ-
лять их к добродетели и нравственному совершенству.
Что касается меня, то при этих достоинствах своих он
казался мне именно таким, каким может быть человек
идеально хороший и счастливый.
Ксенофонт Афинский
...Сократа... мы считаем поистине великим п выдаю-
щимся среди людей своей мудростью. Все поведение Сок-
рата отличалось целеустремленностью и решимостью,
как бы исходя из единого твердого изначального су-
ждения.
Плутарх
187
Пей у Зевса в чертоге, Сократ! Ты назван от бога
Мудрым, а мудрость сама разве не истинный
бог?
Ты смертоносную принял цикуту от судей
афинских —
Но пе тебе, а себе смерть обрели они в ней.
Диоген Лаэртский
Поистине легче говорить, как Аристотель, и жить, как
Цезарь, чем говорить и жить, как Сократ.
Жизнь Сократа принадлежала не ему, она должна
была служить примером для всего мира.
...В смерти Сократа есть нечто... невыразимо пре-
красное.
М. Монтень
Важнейшая эпоха греческой философии начинается...
с Сократа. Именно он дал философскому духу... совершен-
но новое, практическое направление. Вместе с тем он был
почти единственным из всех людей, в поведении которого
идея мудреца нашла самое близкое выражение.
И. Кант
Сократ... представляет собой не только в высшей сте-
пени важную фигуру в истории философии и, может
быть, самую интересную в древней философии, а также
и всемирно-историческую личность. Ибо главный пово-
ротный пункт духа, обращение его к самому себе, вопло-
тился в нем в форме философской мысли.
...С него начинается подлинный поворот греческого
самосознания.
Гегель
188
Сократ действительно явился тем мыслителем, кото-
рый в хаотической путанице софистики отделил истинное
от неистинного, свет от темноты.
Л. Фейербах
Сократ оказывается не таинственным, а ясным и свет-
лым, не пророком, а общительным человеком... Он... во-
площает в себе — как в своей жизни, так и в своем уче-
нии — цель, добро. Он мудрец в том виде, в каком он
вошел в практическое движение.
К. Маркс, Ф. Энгельс
Сократ... осмелился поставить истину выше Афин, ра-
зум — выше узкой национальности; он относительно
Афин стал так, как Петр I относительно Руси. Торже-
ственнейшая сторона Сократа — он сам, его величавое,
трагическое лицо, его практическая деятельность, его
смерть; он — тип и представитель той слитности в древ-
ней жизни, о которой мы упоминали несколько раз, —
человек, живущий беспрестанно в общественном разго-
воре, художник, воин, судья и участник во всех теорети-
ческих и практических вопросах своего века и везде яс-
ный, равный себе, везде жаждущий блага и все покоря-
ющий разуму, т. е. все освобождающий в нравственном
сознании.
А. И. Герцен
ЛИТЕРАТУРА О СОКРАТЕ И
ЕГО ВРЕМЕНИ
Асмус В. Сократ. — В кн.: История античной диалектики. М.,
1972, гл. X.
Аристотель. Соч. в 4-х т., т. I. М., 1975.
Аристофан. Облака. Избранные комедии. М., 1974.
Боннар А. Греческая цивилизация, т. II. М., 1969.
Герцен А. И. Письма об изучении природы. Собр. соч. в
8-ми т., т. II. М., 1975.
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях зна-
менитых философов. М., 1979.
Кессиди Ф. X. Сократ. М., 1976.
Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Пла-
тон. М., 1969.
Нерсесянц В. С. Сократ. М., 1976.
Платон. Соч. в 3-х т., т. I. М., 1968.
Плутарх. О демоне Сократа. Соч. М., 1983.
Фейербах Л. История философии, т. II. М., 1974.
Фролов Э. Д. Нравственный императив Сократа. — В кп.: Огни
диоскуров. Л., 1984.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава первая. ПОД ЗНАКОМ АПОЛЛОНА . .	5
Глава вторая. ПРИЗЫВ ДЕЛЬФИЙСКОГО
ХРАМА............................. .	28
Глава третья. АФИНСКИЙ МАРСИЙ........47
Глава четвертая. МУДРЕЦ-ВОИТЕЛЬ .... 69
Глава пятая. «Я ЗНАЮ, ЧТО НИЧЕГО НЕ
ЗНАЮ»..............................94
Глава шестая. ВЕЛИКИЙ ГРАЖДАНИН ... 121
Глава седьмая. ПОЗНАЮЩЕМУ ВОЗДАМ! ... 140
Глава восьмая. ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕ-
ТЕЛИ ...............................166
ЭПИЛОГ..............................185
Изречения о Сократе философов и историков 187
Литература о Сократе и сто времени..190
Фомичев Н. А.
Ф 76 Во имя Истины и Добродетели : Сократ. По-
весть-легенда.— М. :Мол. гвардия, 1984.— 191 с.
ил. — (Пионер — значит первый; Вып. 82).
В пер. 45 к. 100 000 экз.
Жизнь Сократа, которого Маркс назвал «олицетворением
философии», имеет для нас современное звучание как ярчай-
ший пример нерасторжимости Слова и Дела, бескорыстного
служения Истине и Добру, пренебрежения личным благопо-
лучием и готовности пойти на смерть за Идею.
Книга адресована школьникам среднего и старшего воз-
раста.
4803010102—336
ф 078(02)—84	259—85
ББК 87.3
1Ф
ИБ Na 4159
Николай Алексеевич Фомичев
ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕТЕЛИ
Редактор Ольга Снегова
Художник Надежда Белякова
Художественный редактор Татьяна Погуди на
Технический редактор Валентина Пилнова
Корректор Надежда Самойлова
Сдано в набор 26.06.84. Подписано в печать 28.11.84. А15152.
Формат 70Х108‘/з2. Бумага типографская № 1. Гарнитура
«Обыкновенная новая». Печать высокая. Условн. печ. л. 8,4.
Усл. кр.-отт. 8,64. Учетно-изд. л. 8,7. Тираж 100 000 экз.
(1-й завод — 50 000 экз.). Цена 45 коп. Заказ 1037.
Типография ордена Трудового Красного Знамени издательства
ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Адрес издательства и типо-
графии: 103030, Москва, К-30, Сущевская, 21.
45 коп.
В СЕРИИ «ПИОНЕР — ЗНАЧИТ ПЕРВЫЙ»
НЕДАВНО ВЫШЛИ КНИГИ:
Е Сапарина
ПОСЛЕДНЯЯ ТАЙНА ЖИЗНИ (Павлов)
Б. Емельянов
О СМЕЛОМ ВСАДНИКЕ (Гайдар)
оскобойников
РЕВОЛЮЦИИ (Энгельс)
В. В
СОЛДАТ
м. п
«НАМ ВОЛЬНОСТЬ
одгородников
ПЕРВЫЙ ПРОРИЦАЛ» (Радищев)