Критика основных концепций современной буржуазной историографии трёх российских революций - Беляев Ю.А., Гребенюк А.В., Емец В.А.

Автор: Беляев Ю.А. Гребенюк А.В. Емец В.А.

Теги: история россии революционное движение

Год: 1983

Похожие

Критика фальсификаций роли ленинской партии в трех революциях

Почему победили большевики. Ответ фальсификаторам истории Великого Октября

История СССР №02

Современная западногерманская буржуазная историография

Текст

Критика
основных концепций
современной
буржуазной
историографии
трех
российских
революций
Академия наук СССР
Институт истории СССР
Критика
основных концепций
современной
буржуазной
историографии
трех
российских
революций
@
Москва
Издательство «Наука»
1983
В книге содержится критический анализ основных кон-
цепций современной буржуазной историографии трех
революций в России, истории гражданской войны и ино-
странной интервенции, показана научная несостоятель-
ность и порочность методологии буржуазных исследова-
ний.
Книга рассчитана как на специалистов, так и на всех,
интересующихся проблемами истории СССР и идеологи-
ческой борьбой на современном этапе.
Редакционная коллегия:
академик И. И. МИНЦ (отв. редактор),
В. П. НАУМОВ, В. И. САЛОВ, С. С. ХРОМОВ
Авторский коллектив:
Ю. А. БЕЛЯЕВ, А. В. ГРЕБЕНЮК, В. А. ЕМЕЦ,
П. Н. ЗЫРЯНОВ, Ю. И. ИГРИЦКИИ, Г. 3. ИОФФЕ,
Н. И. КАНИЩЕВА, Т. П. ПРИДВОРОВА,
В. С. РЫКАЛОВ,
В. И. САЛОВ (руководитель авторского коллектива),
В. В. СЕРГЕЕВА, Э. УРИБЕС, В. В. ШЕЛОХАЕВ.
Научно-организационная работа проведена
Э. УРИБЕС при участии Н. В. КУЗЬМЕНКО
0502000000—184
К ~042(02)—83""N 23—88—II © Издательство «Наука*, 1983 г,
Введение
Двадцатый век — век мирового революционного процес-
са, беспрецедентного в истории по масштабам, составу
участников и движущим силам, глубине и размаху, ре-
зультатам и последствиям. Он охватил почти весь зем-
ной шар, вовлек в активную политическую борьбу сотни
миллионов трудящихся, затронул все сферы обществен-
ного бытия и сознания, воздействуя на судьбу всех
стран и народов мира. У истоков этого великого процес-
са современности находятся три российские революции—
две буржуазно-демократические революции (1905—
1907 гг. и 1917 г.) и Великая Октябрьская социалистиче-
ская революция, выразившие основные закономерности
мирового революционного процесса нашего века.
Революция 1905—1907 гг. в России — первая народ-
ная революция эпохи империализма — стала поворот-
ным пунктом в международном освободительном движе-
нии. Она явилась первой буржуазно-демократической
революцией нового типа, возникшей в эпоху начала
упадка мирового капитализма — эпоху империализма.
Гегемоном ее впервые выступил рабочий класс, воз-
главляемый марксистско-ленинской партией. Революция
в России дала первый могучий импульс созданию еди-
ного антиимпериалистического фронта социалистическо-
го и рабочего движения в развитых капиталистических
государствах и национально-освободительного движения
в колониальных и зависимых странах. Она показала,
что «начался новый период всемирной истории, период
политических потрясений и революционных битв»*. Эта
революция превратила Россию в центр мирового рево-
люционного движения, а российский пролетариат —
в авангард международного пролетариата.
Вторая революция в России, происшедшая в феврале
1917 г., дала новый импульс мировому освободительно-
му процессу. Февральская буржуазно-демократическая
революция — первая победоносная народная революция
3
эпохи империализма вышла за рамки обычной буржуаз-
ной революции, создала важнейшие общественно-поли-
тические предпосылки для перехода к новому, социали-
стическому этапу революции.
Главным событием XX в., коренным образом изме-
нившим ход всемирной истории, давшим ей новое содер-
жание, явилась Великая Октябрьская социалистическая
революция. Если развитие и смена эксплуататорских
формаций в прошлом составляли, по словам К. Маркса,
лишь «предысторию» человечества, то Октябрьская ре-
волюция, впервые утвердившая новый, свободный от
всех форм эксплуатации социально-экономический строй,
ознаменовала собой начало его подлинной истории.
В наше время более или менее объективные бур-
жуазные ученые признают известную социально-эконо-
мическую и политическую предопределенность победы
Октябрьской революции в исторических судьбах России,
ее величайшее воздействие на мировое развитие, превзо-
шедшее последствия и влияние Великой Французской
революции XVIII в. Однако они не приемлют историче-
ской закономерности Великого Октября и не признают,
что он проложил столбовую дорогу мирового разви-
тия — от капитализма к социализму и коммунизму.
Первая в мире социалистическая революция произо-
шла в России, но она была не только российским явле-
нием: она выразила общественную потребность перехода
человечества от капитализма к социализму во всемир-
ном масштабе, открыв эпоху революционного пере-
устройства мира на новых, социалистических основах.
Великая Октябрьская революция была обусловлена
основными закономерностями развития всемирной исто-
рии, всего революционного процесса: Россия являлась
узловым пунктом противоречий мирового империализма
начала XX в., его слабым звеном, где революционный
кризис приобрел наиболее глубокий характер.
В ходе дальнейшего развития революционного про-
цесса выявилось, что революции в России стали прооб-
разом, своего рода гигантским «испытательным полиго-
ном», для всех последующих революций, для всех клас-
совых битв пролетариата и других слоев трудящихся,
битв, составляющих содержание всемирного перехода от
капитализма к социализму2. «Двадцатый век принес с
собой больше перемен, чем любое предшествовавшее
ему столетие. И ни одна страна не внесла в эти переме-
4
йы более весомого вклада, чем Союз Советских Социа-
листических Республик — родина Великого Октября,
первая страна победившего социализма»3.
Неудивительно поэтому, что накал идеологической
борьбы вокруг истории Великого Октября и связанных
с ней проблем общественного развития между марксис-
тами-ленинцами, с одной стороны, и буржуазными
идеологами — с другой, со временем не ослабевает. Со-
ветские историки й обществоведы видят свою задачу в
том, чтобы «вести аргументированную критику буржуаз-
ной идеологии, право- и «лево»-ревизионистских концеп-
ций, разоблачать различного рода фальсификаторов
истории, пытающихся умалить международное значение
Октябрьской революции, пути, пройденного нашей пар-
тией и народом, давать решительный отпор антикомму-
низму и антисоветизму, оппортунизму всех мастей»4.
Разоблачение политической предвзятости и научной
несостоятельности буржуазных авторов в трактовке
истории трех российских революций ведется советскими
учеными по нескольким направлениям: во-первых, это
разработка конкретного исторического материала, пуб-
ликация важнейших источников, исследование важней-
ших проблем революционной эпохи России; во-вторых,
освещение и развитие марксистско-ленинской теории
общественного развития, выявление роли и места в ней
социальных революций, вклада В. И. Ленина в развитие
марксистской теории социальной революции в резуль-
тате анализа и освоения опыта новой эпохи — эпохи
империализма, эпохи вызревания и развертывания про-
летарской революции; наконец, в-третьих, анализ и кри-
тика теоретических и методологических основ буржуаз-
ных и ревизионистских концепций исторического разви-
тия России XIX—XX в., проблем российских революций,
прежде всего Великого Октября.
Приоритет в научной разработке обширного круга
вопросов, связанных с выяснением теоретических вопро-
сов пролетарской революций эпохи империализма, со-
циальных, экономических и политических предпосылок
российских революций, их характера и движущих сил,
их закономерностей и особенностей, содержания и пе-
риодизации каждого этапа, их национального и между-
народного значения принадлежит В. И. Ленину. В его
работах была разработана концепция всемирного и рос-
сийского исторического процесса, обосновывающая за-
5
кономерность социалистической революции в России,
получили отражение важнейшие проблемы истории рос-
сийского революционного движения.
Вместе с тем В. И. Ленин дал образцы научно аргу-
ментированной и в то же время страстно публицистиче-
ской критики буржуазных и мелкобуржуазных концеп-
ций истории российских революций, которые имеют
огромное значение и в выработке научных методов и
приемов критики буржуазной историографии.
Используя научный инструментарий ленинской лабо-
ратории исследования революционного процесса, совет-
ские ученые провели большую работу по критическому
анализу буржуазной литературы истории первой рос-
сийской революции5, Февральской* и в особенности
Великой Октябрьской революции ’. В' последние годы
появились работы обобщающего плана, в которых рас-
сматриваются основные концепции буржуазной исто-
риографии трех российских революций в целом *.
Характерной особенностью советской критики явля-
ется наступление широким фронтом как против методо-
логических принципов и основных концепций буржуаз-
ных исследований российских революций, так и против
фальсификации отдельных узловых проблем: историче-
ских предпосылок революций, движущих сил, союза ра-
бочего класса и крестьянства и т. д. *
Всестороннее осмысление исторического значения ве-
ликого революционного почина народов нашей Родины
вызвало потребность в разработке теоретических и ме-
тодологических проблем революций переходной эпохи от
капитализма к социализму. Советские ученые исследуют
эти проблемы в плане раскрытия и дальнейшего разви-
тия марксистско-ленинской теории социалистической ре-
волюции, выявления объективных условий и субъектив-
ного фактора, закономерностей вызревания и развития
этой революции, международного влияния и неразрыв-
ной органической связи Великой Октябрьской революции
и современного мирового революционного процесса1*.
Вместе с тем советские ученые-обществоведы пока-
зывают научную несостоятельность буржуазной и реви-
зионистской критики ленинской теории социалистиче-
ской революции, подвергают разбору новейшие буржу-
азные и ревизионистские теории «социальной револю-
ции», показывают неспособность буржуазной науки
проникнуть в сущность революционных процессов*'.
6
Органической частью мирового историографического
процесса является зарубежная марксистская литерату-
ра. Среди авторов — руководители стран социалистиче-
ского содружества, видные деятели коммунистического
и рабочего движения, историки-марксисты зарубежных
стран. Основное содержание их работ направлено про-
тив попыток буржуазных идеологов извратить между-
народное значение Великого Октября ”.
В исследованиях историков стран социалистического
содружества акцент делается на критику буржуазных
концепций, в которых фальсифицируется революцион-
ный процесс, характер народно-демократических и на-
ционально-освободительных революций ”.
Историки-марксисты капиталистических стран уде-
ляют значительное внимание критике буржуазных кон-
цепций, предвзято освещающих влияние идей Великого
Октября на мировой революционный процесс, на борьбу
трудящихся масс против монополий, за мир, демокра-
тию и социальный прогресс “.
Достижения советской и зарубежной марксистской
историографии в области критического анализа бур-
жуазных концепций истории трех российских револю-
ций позволяют авторам настоящей монографии продви-
нуться несколько дальше в этом направлении, решить
некоторые новые задачи и рассмотреть возникшие про-
блемы научной полемики с идеологическими противни-
ками. В книге показана эволюция основных идей и
концепций буржуазной историографии конца 60-х —
70-х годов. Авторы не ограничиваются комплексным
рассмотрением буржуазной историографии трех россий-
ских революций. Они подвергают критическому анализу
основные буржуазные концепции истории гражданской
войны и иностранной интервенции — периода непосредст-
венной защиты завоеваний Великого Октября. Впервые
предпринята попытка проанализировать источниковую
основу буржуазной историографии российских револю-
ций и выявить теоретические принципы и наиболее рас-
пространенные приемы фальсификации исторических
источников.
Работая над книгой, авторы руководствовались ле-
нинской идеей о том, что марксистская историческая
наука должна «вести свою линию и бороться со всей
линией враждебных нам-сил и классов»*5.
7
Монография подготовлена в секторе зарубежной исто-
риографии советского общества Института истории СССР
АН СССР.
1 Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и ре-
шениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1978, т. 11,
с. 473.
2 См.: Зародов К. И. Трн революции в России и наше время. М.,
1977, с. 632—633.
3 Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981, с. 79.
4 Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и ре-
шениях съездов, конференций и пленумов ЦК, М.» 1978, т. 12,
с. 444.
5 См.: Иоффе Г. 3. Репетиция Великого Октября.— Вести. АН СССР,
1975, 10; Романовский Н. В,, Угрюмое А. Л. Революция 1905—
1907 гг.: Некоторые вопросы истории и современные буржуазные
фальсификаторы.—Вопр. истории КПСС, 1975, № 7; Зырянов
П. Н., Шелохаев В. В. Первая русская революция в американской
буржуазной историографии. М., 1976; Мишевцев А. Д. Против
извращения современной англо-американской историографией
проблемы классового характера большевистской партии в револю-
ции 1905—1907 гг. в России.—В кн.: Из истории борьбы КПСС
за победу социалистической революции и построение коммуни-
стического общества. М., 1976, вып. 6; Колесников В. Н. Совет-
ская историко-партийная литература о буржуазной фальсифика-
ции истории русской революции 1905—1907 гг.— В кн.: Проблемы
истории КПСС. М., 1977, вып. 8; Первая русская революция —
генеральная репетиция Великого Октября. Тбилиси, 1977; При-
дворова Т. IL, Салов В, И. О современной буржуазной историо-
графии первой русской революции 1905—1907 гг.—В кн.: Исто-
рия и историки, 1975. М., 1978; и др.
* Иоффе Г. 3. О формировании и развитии англо-американской ис-
ториографии Февральской революции 1917 года.— История СССР,
1967, № 2; Косых Г, Т, Февральская революция 1917 года в осве-
щении английской буржуазной историографии.— Вести. ЛГУ. Ис-
тория, яз. и лит., 1967, № 8, вып. 2; Петрова Д. В. Государствен-
ная дума и Февральская революция 1917 года: (Критика буржу-
азных концепций).— Сов. государство и право, 1968, № 12; Иоф-
фе Г. 3., Пушкарева И. М. «Контрюбилейиая» аигло-америкаиская
литература о Февральской революции в России.— В кн.: Сверже-
ние самодержавия. М., 1970; Иоффе Г. 3, Как буржуазные фаль-
сификаторы «отлучают» В. И. Ленина и большевиков от Февраль-
ской революции.— В кн.: Против буржуазных фальсификаторов
истории и политики КПСС. М., 1970; Иоффе Г. 3. Февральская
революция 1917 года в англо-американской буржуазной историо-
графии. М., 1970; Шишкин И, Б. Фальсификация ленинской кон-
цепции Февральской революции в буржуазной историографии.—
Учен, зап. Рязан. пед. ин-та, 1970, т. 91; Романовский И. В.
Июльские события 1917 года (в Петрограде) в современной бур-
жуазной историографии.—История СССР, 1971, № 3; Савелье-
ва В. Г., Яковлев В, П. Проблема власти в Февральской револю-
ции в трактовке Ц. Хасегавы.— Вести. ЛГУ. История, яз. и лит.,
1977, № 14, вып. 3; Салов В. И., Иоффе Г 3. Современная бур-
8
жуазная историография Февраля 1917 г.: Преемственность и пе-
ремены.—В кн.: Советская историография Февральской буржуаз-
но-демократической революции: Ленинская концепция Февраля
и критика ее фальсификаторов. М., 1979; и др. .
7 См.: Салов В. И. Германская историография Великой Октябрьской
социалистической революции. М., 1960; Штейн Б, Е. Великая Ок-
тябрьская социалистическая революция в английской историогра-
фии.— В кн.: Зарубежная литература об Октябрьской революции.
М., 1961; Салов В. И. Современная буржуазная историография
Великой Октябрьской социалистической революции.— Вопр. исто-
рии, 1967, № 11; Чубарьян А, О. Буржуазная историография Ок-
тябрьской революции.— Там же, 1968, № 1; Гапоненко Л. С., Са-
харов А. Н., Соболев Г, Л. Великий Октябрь и его современные
буржуазные критики.—Там же, 1969, № 1; Великий Октябрь в
работах советских и зарубежных историков. М., 1971; Афанасьев
Ю. Н. Современная французская буржуазная историография о
социально-экономических и политических предпосылках Октяб-
ря.—История СССР, 1971, № 3; Голиков Г. Н. Великий Октябрь:
Правда истории и вымыслы советологов.— Коммунист, 1972, № 5;
Игрицкий Ю. И. Мифы буржуазной историографии и реальность
истории: Современная американская и английская историография
Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1974;
Наумов Н. В. Великая Октябрьская социалистическая революция
во французской буржуазной историографии. М., 1975; Романов-
ский Н, В, История Великого Октября на страницах журнала анг-
лийских советологов (The Slavonic and East European Review).—
Вопр. истории, 1975, № 1; Он же, Псевдорадикальная оценка роли
масс в 1917 г.—Там же, 1976, № 9; Великий Октябрь, рабочий
класс и современная буржуазная историография. М., 1977; Заро-
дов К. И, Демократизм Великого Октября: О некоторых фактах
истории и их фальсификации.— Коммунист, 1977, № 5; Игрицкий
Ю, И, Критика буржуазных концепций по вопросу о демократиче-
ском характере Октябрьской революции.— Вопр. истории КПСС,
1977, № 9; Исторический опыт Великого Октября и критика бур-
жуазной историографии. М., 1977; Кунина А, Е. Некоторые во-
просы истории Октября и буржуазные фальсификаторы.— Вопр.
истории КПСС, 1977, № 10; Рыкалов В. С, Октябрьская револю-
ция в современной французской буржуазной историографии.—
История СССР, 1978, № 2; Соболев Г, Л. Октябрьская револю-
ция в американской историографии, 1917—1970-е годы. Л., 1979;
и др.
8 См.: Игрицкий Ю. И„ Романовский Н. В. Критика буржуазной ис-
ториографии трех русских революций в России. М., 1975; Са-
лов В. И, Современная буржуазная историография трех русских
революций.—Вести. АН СССР, 1975, № 11; Романовский Н. В.
Буржуазная историография трех революций в России.— История
СССР, 1976, № 3; Зародов К. И. Указ, соч.; Марушкин Б. И„ Иоф-
фе Г. 3., Романовский И, В, Три русские революции и буржуаз-
ная историография. М., 1977; Петров А, П, Критика фальсифика-
ции аграрно-крестьянского вопроса в трех русских революциях.
М., 1977; Изучение отечественной истории в СССР между XXIV и
XXV съездами КПСС. М., 1978, вып. 1, с. 297—301; Романовский
И. В, Критика фальсификации роли ленинской партии в трех ре-
волюциях. М., 1979; и др.
9
* См.: Кирьянов Ю. И., Крайнева Н. Я., Пронина П. В. Иностранная
литература по истории пролетариата России.— История СССР,
1965, № 2; Крупина Г. Д., Колесниченко Д. А., Соловьева А, М.
История рабочего класса и пролетарской борьбы в современной
буржуазной историографии.— Вопр. истории, 1965, № 3; Шара-
пов Г. В. Критика антикоммунизма по аграрному вопросу. М.,
1966; Кирьянов Ю. И., Панкратова М. Г. Новые тенденции в аме-
риканской историографии предыстории революций 1917 года в
России.— История СССР, 1967, We 1; Корчагова М. Н. Англо-аме-
риканская буржуазная историография о роли крестьянства в ре-
волюциях 1917 г.—Там же, 1970, № 6; Крупина Т. Д. Теория
«модернизации» и некоторые проблемы развития России конца
XIX —начала XX века.— Там же, 1971, № 2; Олегина Я. Я. Ка-
питалистическая и социалистическая индустриализация СССР в
трактовке А. Гершенкроиа.— Там же; Она же. Индустриализация
СССР в английской и американской историографии. Л., 1971;
Порицкий В. А. Ленинский Декрет о земле и его буржуазные
критики. М., 1975; Михайлов И. В. Англо-американская буржуаз-
ная историография о рабочем контроле в период Великого Ок-
тября.— История СССР, 1976, № 5; Бугай Н. Ф„ Корчагова М. Н.
Союз рабочего класса с беднейшим крестьянством в период Вели-
кого Октября и его фальсификации в англо-американской буржу-
азной историографии.— Там же, 1977, № 4; Марушкин Б. И. Ра-
бочий класс в Октябрьской революции: Критика современной
буржуазной историографии.— Вести. АН СССР, 1977, № 9; Яско-
вец Г. А. Правда и ложь о рабочем классе: Критика современной
буржуазной историографии Англии и США о роли пролетариата
в Февральской и Великой Октябрьской социалистической револю-
циях. М., 1978; и др.
10 См.: Великий Октябрь и мировой революционный процесс. М.,
1967; Ковалев А. М. Марксистско-ленинская теория социалисти-
ческой революции и современность. М., 1967; Он же. Содержание
и закономерности мирового революционного процесса. М., 1974;
Красин Ю. А. Ленин, революция, современность: (Проблемы ле-
нинской теории социалистической революции). М., 1967; Он же.
Диалектика революционного процесса: Методологические пробле-
мы. М., 1972; Он же. Теория социалистической революции: Ленин-
ское наследие и современность. М., 1977; Ленинизм и современ-
ность. Опыт Октября и современный революционный процесс. М.,
1969; Ленинская теория социалистической революции и современ-
ность. Л., 1970; Крапивенский С. Э. К анализу категории «социаль-
ная революция». Волгоград, 1971; Романов В. Ф. Ленинское уче-
ние об основном законе революции. Челябинск, 1974; Субъектив-
ный фактор революции: Теоретико-методические проблемы.
Казань, 1974; Водолазов Г. Г. Диалектика и революция: (Мето-
дологические проблемы социальной революции). М., 1975; Пробле-
мы теории социальной революции. М., 1976; Розенталь М. М.
Диалектика ленинского исследования империализма н революция.
М., 1976; Минц И. И. Октябрь и мировой революционный про-
цесс.—История СССР, 1977, № 5; Октябрь, историческая миссия
социализма и современный мнр. М., 1978; и др.
11 См.: Ленинизм н борьба против буржуазной идеологии и анти-
коммунизма на современном этапе. М., 1970; Я кущевский И. Т.
Ленинизм, революция, советология. Л., 1970; Он же. Революция
и современность: Философско-критический анализ концепций со-
10
ветологов. Л., 1977; Игрицкий Ю. И., Иоффе Г, 3. О приемах
изучения трудов В. И. Ленина в буржуазной историографии.—
Вопр. истории КПСС, 1973, № 3; Сирота Н. М., Антипов В, С.
В. И. Ленин о революционном насилии и буржуазные мифы.—
Там же, 1974, № 12; Красин Ю. Л. Революцией устрашенные: Кри-
тический очерк буржуазных концепций социальной революции.
М., 1975; Критика антикоммунистических фальсификаций ленин-
ской теории социалистической революции. М., 1975; Лядов В, И.
Против современных аигло-амернканских буржуазных фальсифи-
каторов ленинской теории перерастания буржуазно-демократиче-
ской революции в социалистическую.— В кн.: Из истории борьбы
КПСС за победу социализма н коммунизма. М., 1975, ч. 5; Ойзер-
ман Т. И, Великая Октябрьская социалистическая революция и
кризис буржуазной идеологии. М., 1977; Соловьев О. Ф. Триумф
В. И. Ленина н банкротство его критиков. М., 1978; Идеологиче-
ская борьба н мировой революционный процесс. М., 1978; Салов
В. И, Революционный процесс и современная буржуазная историо-
графия.— Новая и новейшая история, 1981, № 1; и др.
12 См.: Гусак Г. Ленинское учение о партии и чехословацкая дейст-
вительность.— В кн.: Гусак Г. Избр. статьи и речи. М., 1973; Жив-
ков Т. О новой программе партии.— В кн.: Проблемы строитель-
ства развитого социалистического общества. М., 1976; Кадар Я.
Торжество великих идей.— В кн.: Кадар Я. Избр. статьи и речи
(февраль 1976 —июнь 1979). М., 1980; Ле Зуан. Октябрьская ре-
волюция и борьба вьетнамского народа за независимость и со-
циализм.— Коммунист, 1977, № 5; Хоннекер Э. Великая Октябрь-
ская социалистическая революция — поворот в истории человече-
ства.— Там же, № 16; Цеденбал Ю. Ленин в исторических судь-
бах народов Востока.— Там же, 1980, № 8.
13 См.: Мокану К. Великая Октябрьская социалистическая револю-
ция в румынской историографии.—В кн.: История Великого Ок-
тября и последующих социалистических революций. М., 1977;
вып. 10; Шиклош А. Венгерская историография Великой Октябрь-
ской социалистической революции.— Там же. М., 1978, вып. 11;
Гарсия Л., Мирончук П, Великий Октябрь в кубинской историо-
графии (1967—1977).— В кн.: Великий Октябрь в советской и за-
рубежной исторической литературе. Тбилиси, 1980; Кельм Л.
К некоторым вопросам историографии ГДР о Великой Октябрь-
ской социалистической революции (1968—1978).— Там же; Косто-
ва Э. Болгарская историография об Октябрьской революции и ее
влиянии в Болгарии.— Там же; Меньхарт Л, Великий Октябрь и
венгерская историческая наука.— Там же; Чубиньский Л. Вели-
кая Октябрьская социалистическая революция в польской исто-
риографии (1967—1978).—Там же; Колев С. Българската исто-
риография по някон проблеми на Октомвристската революция и
нейното влияние в България.— Изв. на Инет, по история иа БКП,
София, 1977, № 37; Он же. Българската историческа наука за
первата руска революция от 1905—1907 г.— Ibid., 1979, t. 41; Sob-
czak I. Historiografia polska о Rewolucji Dafdziernikowej (osiag-
niecia ostabniego dwudziestolecia 1957—1976).— Dzieje najnowsze,
Warszawa, 1977, N 2; Tanty M. Historiografia polska о Rewolucji
Pazdziernikowej.— WiadomoSci hist., Warszawa, 1977, N 4; Nacag-
dorz S. Zur Erforschung der Geschichte der Grossen Sozialistischen
Oktoberrevolution in der mongolischen Volksrepublik.— In: Die
Grosse Sozialistische Oktoberrevolution und der revolution^*
11
Weltprozess. Berlin, 1978; Rosenfeld G. Zur Historiographic uber
die Geschichte der Grossen Sozialistischen Oktoberrevolution in der
DDR.— Ibid.; Teh£r A. Die Grosse Sozialistische Oktoberrevolution
in der ungarischen Geschichtsschreibung nach 1945.— Ibid.; Va-
dacz S. Les revolutions russes de 1917 et les reminiscente histori-
qoes.— Annales univ. scientiarum budapestinensis de R. Eotos no-
minatae. Sect, historica, 1978, t. 19.
14 См.: Каштан У. Влияние Великого Октября на современную клас-
совую борьбу и задачи канадских коммунистов.— Вопр. истории
КПСС, 1977, № 11; Холл Г, Революционное рабочее движение и
современный империализм. М., 1974; Аптекер Г. О природе демо-
кратии, свободы и революции. М., 1970; Бесс Г. Ленин — полити-
ческий мыслитель и борец.— Коммунист, 1980, № 1; Дюкло ЛС
Октябрь в жизни революционера.—Там же, 1977, № 17; Коньо Ж-
Социалистическая революция в России н Франция.— Там же,
№ 13.
15 Ленин В. И, Поли. собр. соч., т. 18, с. 364.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Проблемы первой
российской революции
в современной
буржуазной историографии
Истоки зарубежной буржуазной историографии револю-
ции 1905—1907 гг. в России можно найти в откликах
буржуазной прессы и профессуры на события в России
тех лет. В этих первых откликах на развитие револю-
ционного процесса в Российской империи со всей оче-
видностью проявился их классовый характер. Примером
тому могут служить данные, приведенные в книге аме-
риканских историков А. У. Томпсона и Р. А. Харта об
освещении в американской прессе событий первой рус-
ской революции. До той поры, пока революция воспри-
нималась как «революция знакомого типа», как движе-
ние за реформы, которым руководили собственники,
«уважающие права собственности», как «борьба средне-
го класса против деспотизма... за свободу предпринима-
тельства», буржуазные идеологи весьма критически от-
зывались о царе и царизме и сочувствовали освободи-
тельному движению. Весть о «Кровавом воскресенье»
вызвала неодобрение и даже возмущение, и этот акт
самодержавия был расценен как «грубейшая ошибка»1.
Однако по мере развития революционных событий в
России защитники «идеалов западной демократии» рез-
ко изменили свою ориентацию. Главной причиной этого
было то, что революция в России вышла за рамки ли-
берального движения за реформы и что главными дей-
ствующими лицами в ней были не «освобождении»,
а рабочие и социалисты \
До Великой Октябрьской социалистической револю-
ции зарубежная буржуазная историография разделяла
оценки пореформенного развития России, даваемые
либеральными русскими историками, а первую россий-
13
скую революцию оценивала как еще одну буржуазную
революцию типа революции 1848 г. в Европе.
Дальнейшая судьба зарубежной историографии пер-
вой российской революции определилась борьбой идей
вокруг центрального события эпохи — Великой Октябрь-
ской социалистической революции.
Вплоть до середины 50-х годов белоэмигрантская ли-
тература оказывала огромное влияние на выработку
разного рода концепций буржуазной историографии
российских революций. Одним из ее главных тезисов,
предопределивших и освещение вопроса о предпосылках,
характере и движущих силах революции 1905—1907 гг.,
был тезис о надклассовости и надсословности самодер-
жавия и бюрократии, о борьбе государства и «обще-
ства». Это положение получило широкое распростране-
ние в зарубежной бужуазной историографии. Важно
отметить, что белоэмигрантские публицисты и историки
(П. Н. Милюков, В. А. Маклаков, Г. В. Вернадский,
М. Карпович и др.) заложили довольно прочный фун-
дамент основного направления подхода к оценке рево-
люционного движения в России: вопросов о соотноше-
нии стихийности и сознательности в рабочем движении,
о якобы имевшей место «изоляции» социал-демократов,
и особенно большевиков, от масс, об анархичности и
непреодолимой стихийности крестьянского движения,
его будто бы полной оторванности и изоляции от рабо-
чего движения, о гегемонии либералов в освободитель-
ном движении России начала XX в. и т. д. Эти либе-
ральные идеи до сих пор (несмотря на то, что с 60-х го-
дов советология начала пересматривать устаревшие
либерально-кадетские концепции российской истории
начала XX в.) на разный лад варьируются в западной
буржуазной историографии.
Чем дальше во времени отодвигаются события 1917 г.
в России, тем явственнее становится их продолжающее-
ся и усиливающееся воздействие на весь ход всемирно-
исторического процесса. И чем меньше почвы остается
под ногами сторонников тезиса о «случайном» характе-
ре Великого Октября, тем большее внимание уделяют
буржуазные идеологи предоктябрьскому периоду, раз-
витию революционного процесса в России и «генераль-
ной репетиции» Октября. В поисках ответа на главный
для них вопрос, располагала ли царская Россия доста-
точным потенциалом, чтобы следовать общим для Евро-
14
пы капиталистическим путем развития3, они все чаще
обращаются к истории первой российской революции.
Вопрос этот представляет для буржуазных истори-
ков не только теоретический интерес. В эпоху империа-
лизма демократическая и антиимпериалистическая борь-
ба масс все более сближаются и переплетаются.
По признанию буржуазных авторов, в мире то тут,
то’там возникают ситуации, сходные с той, что сложи-
лась в Российской империи в начале XX в., и они при-
лагают все усилия, чтобы «доказать», что лучший вы-
ход из такой ситуации — не путь революционных преоб-
разований, а эволюционный путь реформ. С этих пози-
ций наши идейные противники и переосмысливают при-
чины, характер и основные проблемы первой народной
революции эпохи империализма, пытаясь найти альтер-
нативы «российскому пути».
Современная буржуазная историография, как прави-
ло, рассматривает историю первой русской революции,
как и остальных, в контексте новейших буржуазных тео-
рий глобального исторического развития (теорий инду-
стриализации и модернизации).
Современная буржуазная историография революции
1905—1907 гг. в России представлена как монографиче-
скими исследованиями, так и многочисленными статья-
ми, многие из которых будут рассмотрены в ходе даль-
нейшего анализа*. В значительной своей части это —
работы описательного, эмпирического характера, но все
же и в них можно выделить оценочные моменты и опре-
деленные тенденции. Характерный для буржуазной ме-
тодологии эклектизм проявляется и при рассмотрении
проблем первой революции в России.
Характер и причины
революции 1905—1907 гг. в России
В современной буржуазной историографии существуют
несколько основных точек зрения в вопросе о характере
первой русской революции. Одни буржуазные историки
искусственно приравнивают ее к ранним западноевро-
пейским буржуазным революциям, когда капитализм
еще продолжал развиваться по восходящей линии3.
Другие, напротив, причисляют ее к типу поздних бур-
жуазно-демократических революций 1848 г. в Европе*.
Многие советологи пишут о революции 1905—1907 гг.
15
как о первой революции типа революций «развиваю-
щихся стран»’. Немало буржуазных авторов неправо-
мерно полагают, что термин революция в строгом смыс-
ле слова вообще не применим к событиям 1905—1907 гг.
в России. Так, например, профессор Негевского универ-
ситета Ш. Галай заявляет, что «в прямом смысле слова
это не была революция»*. Те, кто отказываются видеть
в первой русской революции собственно революцию
либо, подобно С. Блэку, представляют ее всего лишь
«судорогами», «конвульсиями» модернизации*, характе-
ризуют ее как простую цепь хаотичных, анархичных
народных движений, бунтов, восстаний масс, вовлечен-
ных в процесс модернизации ‘°. При всем разнообразии
оценок характера первой русской революции, сущест-
вующем в современной буржуазной историографии, им
присуща одна общая черта — непризнание того факта,
что буржуазно-демократическая революция 1905—
1907 гг. представляет собой новый тип буржуазной ре-
волюции, коренным образом отличающийся от западно-
европейских буржуазных революций XIX в., что эта ре-
волюция произошла в новую историческую эпоху, при
принципиально иной расстановке и соотношении клас-
совых сил. Буржуазные историки не хотят признать, что
первая буржуазно-демократическая революция в России
не только имела антифеодальную направленность,
но и несла в себе антиимпериалистический заряд огром-
ной потенциальной силы.
Вопрос о предпосылках первой русской революции
рассматривается современной буржуазной историогра-
фией главным образом в рамках концепции «модерни-
зации». Следует, однако, отметить, что, хотя теория
«модернизации» прочно утвердилась в современной за-
падной историографии, на книжный рынок Запада про-
должают поступать работы, написанные в традициях
русской либеральной историографии, в которой в каче-
стве главной причины революции 1905—1907 гг. высту-
пает борьба государства и «общества», «власти» и
«общественности». Эта концепция развивается в книгах
американских историков Д. Уолкина, Э. Хили, израиль-
ского историка Ш. Галая, а также в ряде статей “.
Внимание авторов работ такого рода поглощено поиска-
ми политических предпосылок революции, борьбой
«образованного и солидного общества» против прави-
тельства, которое «было неспособно осуществить необ-
16
ходимые и своевременные политические реформы в
XIX в.» и непрерывно противодействовало «естествен-
ным» тенденциям развития по либерально-конститу-
ционному пути*4. Правда, они упоминают о некоторых
факторах социально-экономического порядка, которые
«сопутствовали» борьбе государства и «общества», од-
нако им придается второстепенное значение.
Подобный подход к освещению предпосылок револю-
ции 1905—1907 гг. является односторонним и глубоко
тенденциозным, приводит к искажению всей истории ре-
волюции. Исходя из пресловутого тезиса о борьбе госу-
дарства и «общества», буржуазные авторы пытаются
доказать, что на арене освободительной борьбы в Рос-
сии действовали не три, а два политических лагеря:
правительство и либералы, между которыми и шла
основная борьба за власть. Сведением всех событий
первой революции в России к борьбе двух политических
лагерей игнорируются ее глубинные, социально-эконо-
мические причины, явно и тенденциозно принижается
роль трудящихся и их политических партий в рево-
люции.
Подавляющее большинство нынешних советологов,
руководствующихся теорией «модернизации», рассмат-
ривая предпосылки революции 1905—1907 гг., пишут,
что ее непосредственными причинами являлись глубокое
социальное и экономическое напряжение, бедственная
война, упрямый и аполитичный царь, «политические ли-
деры, исполненные фанатичной решимости совершить
революцию», и т. д. Некоторые авторы считают причи-
ной революции то, что в течение последних десятилетий
своего существования царская Россия «находилась в со-
стоянии тяжелого структурного кризиса»,3. Для них
стало общепринятым называть главной причиной этого
кризиса индустриализационный процесс и «модерниза-
цию». Так, Джереми Шнейдерман, повторяя суждения
С. Блэка и других «модернизаторов» о «конвульсиях в
1905—1907 гг.», пишет: «Интенсивная индустриализа-
ция, происходившая в России через полвека после того,
как она осуществилась в Западной Европе, потрясла
основы общества и породила беспрецедентные социаль-
ные проблемы» “.
Буржуазные авторы дают разный ответ на вопрос о
том, почему процесс модернизации в России привел к
революции. Одни, абсолютизируя успехи и возможности
17
модернизации в России, ищут эти причины в субъектив-
ных факторах: в «ошибках» царя и его окружении,
в «просчетах» либералов; нередко в качестве главной
причины революции 1905—1907 гг. выдвигается русско-
японская война". Они недооценивают объективных
факторов. Другие, напротив, подчеркивают отсталость
и специфичность развития России, в особенностях ее
социально-экономического строя видят главную причину
первой русской революции и полагают, что модерниза-
ция методами, типичными для Запада, в России была
невозможна и с неизбежностью вела к революции. Аб-
солютизация различных сторон социально-экономиче-
ского развития предреволюционной России неизбежна
при используемом советологами методе исследования —
сравнивании истории России и Европы посредством та-
ких категорий, как «отсталость» и «модернизация» ".
Сторонники теории «модернизации» подчеркивают ее
комплексный подход, якобы учитывающий все основные
факторы общественной жизни: экономические, социаль-
ные, политические, культурно-психологические и пр. Од-
нако на практике, в конкретных исследованиях они
упорно возвращаются к факторам политическим и
субъективным. Пытаясь ответить на вопрос, что мешало
царскому правительству, которое они изображают аген-
том «модернизации», в этой его деятельности и привело
к революционному взрыву, нынешние советологи пишут
об «администраторах», которые «не признавали новых
тенденций», об «аморфном обществе»", над которым
правительство «не сумело установить эффективный
контроль»; много внимания уделяют «конфликту» между
министерствами внутренних дел и финансов, подчерки-
вают «пропасть между деревенской и городской куль-
турами» *•
Необходимо отметить, что в последнее время наме-
тилась тенденция объяснять причины революционного
кризиса в России в начале XX в. с помощью противо-
поставления «города» «деревне», в котором слышится
отзвук концепций о противоречии между «мировой де-
ревней» и «мировым городом». Этот тезис присутствует,
например, у Д. Филда и у некоторых других авторов.
Профессор Колумбийского университета Л. Хаймсон
пишет о «процессе психологического отдаления» города
от деревни, о «растущей пропасти между политическими
культурами, все еще преобладавшими в российской де-
18
ревне среди миллионов крестьян и господствовавших
над ними помещиков, и более новыми политическими
культурами, которые так быстро развивались и в низ-
ших, и в более высоких стратах городской, промышлен-
ной ’ России» *♦. На основе этой искаженной картины
расстановки классовых сил делается вывод о том, что
отношения крестьянина и рабочего к социальному кон-
фликту отличались коренным образом.
Рассматривая вопрос о причинах революции 1905—
1907 гг. в России, многие авторы пишут о «широком
экономическом недовольстве» среди рабочих и крестьян,
об их крайне тяжелом положении и о происходивших
на этой почве «постоянных социальных и политических
конфликтах».
Растет число авторов, которые перестают видеть в
оппозиционном движении либеральной буржуазии одну
из главных политических причин первой русской рево-
люции и признают таковой массовое революционное
движение российского рабочего класса и крестьянства
в предреволюционные годы. В книге профессора Рурско-
го университета К- Фрёлиха «Появление конституциона-
лизма в России, 1900—1904» отмечается, что к этому вре-
мени «народ», по-видимому, уже перестал играть роль
объекта культурной деятельности «общества» и превра-
тился в субъект политики20. В этом плане показатель-
на и книга испанского историка Мануэля Фояки «Ленин
и революция 1905 г.», в которой волна стачек, забасто-
вок, демонстраций, выступлений крестьянства, сотрясав-
ших царскую Россию накануне революции, представле-
на одной из основных причин первой русской револю-
ции21. Однако при характеристике пролетариата и
крестьянства как классов российского общества, их роли
в социальной структуре России начала XX в. современ-
ная советология в целом лишь обобщила бытовавшие
ранее в западной литературе представления.
Одним из отправных пунктов большинства западных
исследований является тезис о том, что в России не было
сложившегося пролетариата как класса капиталистиче-
ского общества”. Концепция «крестьян-рабочих» про-
должает сохранять прочные позиции в современной бур-
жуазной советологии. Но при тождестве «отправной
позиции» у нынешних советологов не существует един-
ства взглядов в трактовке вопросов частных, что иногда
сказывается на некоторых выводах.
19
В работах авторов, следующих канонам традицион-
ной буржуазной историографии, в которой главным бор-
цом против самодержавия выступает «солидное обра-
зованное общество», вопросам рабочего движения уде-
ляется мало внимания. Д. Уолкин, Э. Хили, Ш. Галай
говорят о росте волнений среди рабочих, о нарастании
забастовочной волны и даже констатируют иногда, что
стачечное движение превратило рабочих «в могучую
антиправительственную силу». Тем не менее, подобно
героям их книг, представителям «солидного общества»,
многие из которых «разочаровались в невежественных
и варварских массах», эти авторы считают чуть ли не
кощунственной мысль о том, что либералы «могли ис-
пользовать деклассированные городские элементы» как
передовой отряд в атаке на существовавший полити-
ческий строй”. Здесь необходимо обратить внимание
на два момента: на характеристику пролетариата Рос-
сии как «деклассированных элементов» и на мысль об
«использовании» его революционной энергии различны-
ми партиями в своих политических целях. Из творче-
ского «субъекта» истории рабочий класс превращается
в сочинениях буржуазных обществоведов в «объект»
политических манипуляций.
В своих взглядах на российский рабочий класс авто-
ры традиционного направления исходят из умозритель-
ного противопоставления его западноевропейскому про-
летариату. Так, Д. Уолкин считает, что поскольку рос-
сийская крупная промышленность, в отличие от запад-
ноевропейской, особенно английской, не развивалась
органически из мелкой и кустарной, то и свои основные
кадры она должна была черпать не из городской, а из
крестьянской среды. Как полагает Уолкин, «вплоть до
1917 г. подавляющее большинство рабочих оставалось
крестьянами, зарегистрированными в сельских общест-
вах, и владельцами надельной земли» 2‘.
Сторонники теории «модернизации» также отказы-
вают российскому рабочему классу в праве называться
пролетариатом ”.
Больше всего современных советологов беспокоит
вопрос, который Р. Зелник сформулировал так: «Как
могло случиться, что меньше чем за 60 лет рабочие са-
мой отсталой из европейских стран превратились из
небольшого сегмента касты крепостных в самый рево-
люционный и обладающий самым высоким классовым
20
сознанием пролетариат?»2*. При этом они не упускают
из виду, что «главные социальные и политические про-
блемы третьего мира порождены непрерывной транс-
формацией крестьян либо в современных рабочих, либо
в неинтегрированную обществом массу нищих обитате-
лей городских трущоб» и что «судьбы мира зависят от
того, каким путем осуществляется эта трансформа-
ция» ”. Концепция «крестьянина-рабочего» использу-
ется в современной советологии для объяснения рево-
люционной активности, «боевитости» российского проле-
тариата. Многие авторы (например, Т. Лауэ, Д. Кип,
П. Аврич) подчеркивают негативные последствия при-
общения крестьян к городской жизни, используя такие
термины, как «отчужденность», «кризис идентичности»
и т. п. Согласно этим доводам, «крестьянин-рабочий»
был лишен корней, сбит с толку новыми условиями жиз-
ни и склонен к бунтарству в традициях крестьянских
восстаний прошлых веков2*. Специфически российское
сочетание крестьянского бунтарства с движением части
населения в промышленные города и нарушением «со-
циальной стабильности» рассматривается этими и дру-
гими авторами как источник боевитости рабочих, а от-
сюда и революций 1905—1907 и 1917 гг.
В 70-е годы в США и Англии было опубликовано
несколько монографий, посвященных исследованию ра-
бочего вопроса в России2*, а также ряд статей и ре-
цензий на работы зарубежных и советских историков
по данной проблематике. В этой литературе намечается
тенденция к некоторому сдвигу в трактовках и расста-
новке акцентов. Так, Р. Зелник признает, что некоторая
часть российских рабочих смогла стряхнуть с себя груз
деревенских традиций и приспособиться к новому, го-
родскому образу жизни; однако он утверждает, что эта
группа была не типичной для рабочего класса, что про-
летарии растворялись в полупролетарской массе. Зелник
характеризует сознание российских рабочих как «исклю-
чительно непостоянное, динамичное, смешанное созна-
ние» и их революционную активность объясняет тем,
что рабочее и крестьянское движения якобы «существо-
вали одновременно внутри рабочего класса в целом и
даже внутри каждого рабочего в отдельности» **.
Канадский историк Р. Ю. Джонсон не согласен с та-
кого рода выводами. Он считает, что «не было дихото-
мии между «прогрессивными» пролетарскими и «прими-
21
тивными» крестьянскими взглядами». Он подчеркивает
также, что «источники дают мало оснований для харак-
теристики российских рабочих-крестьян как дезориенти-
рованных. лишенных корней, несознательных или при-
митивных»**. По-видимому, прийти к этим более объек-
тивным (по сравнению с концепциями Лауэ и Кипа)
выводам Р. Джонсону помогло знакомство с исследо-
ваниями и публикациями советских историков (в част-
ности, с шеститомным изданием документов по истории
рабочего движения в России). Вместе с тем автор иссле-
дует «некоторые особенности индустриализации в
России... по контрасту с Западом», а посему, как и сле-
дует ожидать при таком подходе, приходит к выводу,
что «к российской модели... гораздо ближе страны треть-
его мира»**. Джонсону импонируют идеи антрополога
Э. Вулфа, который в своей книге «Крестьянские войны
двадцатого века»*’ развивает тезис о том, что рост ре-
волюционной активности зависит не столько от роста
промышленного пролетариата как такового, сколько от
увеличения в рабочей среде прослойки, все еще тесно
связанной с деревней ”.
В результате Джонсон усмотрел главную причину
революционности российских «рабочих-крестьян» в их,
как ему показалось, «обособленности по земляческим
признакам». «Коллективное сознание рабочих,— пишет
он,— было не классовым сознанием; они ощущали свое
единство не со всеми рабочими, а с отдельными группа-
ми, и эти связи можно в какой-то степени определить
как «земляческие»”. Известный антикоммунист Л. Ша-
пиро горячо приветствовал это «открытие» Джонсона,
указавшего на «землячество» как на «главный фактор
возникновения забастовок» ”.
Концепция «крестьян-рабочих», и поныне широко
используемая в западной историографии при характери-
стике российского пролетариата, восходит к народниче-
ским, либерально-буржуазным и мелкобуржуазным
течениям, к «легальному марксизму» и меньшевизму.
Еще в 90-е годы прошлого века В. И. Ленин на огромном
фактическом материале доказал несостоятельность по-
добного рода концепций. Он неоднократно подчеркивал,
что в России сложился «особый класс населения, совер-
шенно чуждый старому крестьянству, отличающийся от
него другим строем жизни, другим строем семейных от-
ношений. высшим уровнем потребностей как материаль-
22
ных, так и духовных»9’. Это ленинское положение по-
лучило дальнейшее подкрепление в работах советских
историков, которые показали, что накануне первой
революции российский пролетариат представлял собой
сложившийся класс, противопоставлявший себя господ-
ствующим классам.
В современной советологической литературе можно
найти и реалистические оценки роли российского проле-
тариата в революции 1905—1907 гг. Так, Уолтер Пинт-
нер (ун-т Корнелля, США) подчеркивает, что «городской
рабочий класс впервые в истории России играл в этих
событиях главную политическую роль»9*. Д. Шнейдер:
ман отмечает, что «экономическое и политическое значе-
ние российского пролетариата намного превосходило
его долю в населении страны», и констатирует: «Россий-
ский рабочий класс поставил монархию на колени в
1905 году и сверг ее в 1917 году»9*. Подобные призна-
ния и объективистское освещение отдельных фактов
часто сопровождаются рассуждениями о возможностях
манипулирования рабочим классом либо со стороны
правительства и буржуазии в своих целях, если бы те
не допустили «роковых ошибок», либо со стороны поли-
тических партий в своих чисто партийных интересах.
Тезис о манипулировании революционной энергией и
активностью масс в трех российских революциях со сто-
роны политических партий, главным образом большеви-
ков, становится ныне одним из основных положений
буржуазной историографии.
Таким образом, подавляющее большинство буржуаз-
ных историков продолжает рассматривать рабочее дви-
жение в качестве своеобразного «продолжения» кресть-
янского. Именно в деревне, по мнению большинства
буржуазных историков, лежат истоки первой русской
революции.
Аграрный вопрос действительно входил в число важ-
нейших предпосылок революции 1905—1907 гг., но не
исчерпывал ее содержания. Трактовка аграрной пробле-
мы в буржуазной литературе также отличается односто-
ронностью и тенденциозностью, несмотря на попытку от-
дельных авторов объективистски подойти к существу
аграрной проблемы.
Одной из заметных тенденций развития современной
буржуазной историографии аграрного вопроса в России
является попытка затушевать классовые противоречия
23
между крестьянами и помещиками, исказить экономи-
ческую основу борьбы крестьян за уничтожение поме-
щичьего землевладения. Эта тенденция наиболее отчет-
ливо представлена теми буржуазными авторами, кото-
рые в рамках теории «модернизации» отстаивают кон-
цепцию о возможности мирного, эволюционного, нере-
волюционного пути развития России. В доказательство
этого главного положения своих воззрений на россий-
скую историю конца XIX — начала XX в. они преувели-
чивают успехи модернизации во всех областях жизни
и экономики страны, и особенно в ее наиболее отсталом
секторе — сельском хозяйстве, отягощенном тяжелыми
феодально-крепостническими пережитками.
В основу работ буржуазных авторов указанного на-
правления положены утверждения об усиленном «раз-
дворянивании» предреволюционной России. Согласно
точке зрения этих историков, дворянское землевладение
быстро сокращалось, в результате так же быстро пада-
ла и роль дворянства в организации экономической
деятельности, оно уже не могло поддерживать свои все
еще существующие политические привилегии. Дворян-
ство утрачивало свою былую политическую силу в госу-
дарстве.
С этих позиций выступает один из создателей теории
«модернизации» С. Блэк. «В последние десятилетия им-
перии,— пишет он,— дворяне потеряли многое из своего
особого положения и, за исключением относительно не-
многих семейств с огромным состоянием, не получали
больших выгод от своих формально оставшихся приви-
легий в эволюционизирующем индустриальном общест-
ве»*’. С. Г. Пушкарев, профессор в отставке Йельского
университета (США), утверждает, что к 1905 г. в руках
дворянства «оставалось мало земли», всего «52 млн. де-
сятин, да и те в основном не пахотные»*1. Р. Пайпс
считает, что дворянство после отмены крепостного пра-
ва «чувствовало себя потерянным», а к началу первой
русской революции «утратило треть земель, доставших-
ся ему после реформы 1861 г.». Как класс оно «утрати-
ло свою экономическую базу... а в политическом отно-
шении вообще не представляло никакой силы»*’.
Следует, однако, отметить, что в последнее время в
буржуазной историографии проявилась положительная
тенденция к более правильному освещению предпосылок
революции в деревне. В основном это направление пред-
24
ставлено историками, выражающими сомнения по по-
воду возможности успешной модернизации царской Рос-
сии. В работах этих авторов все отчетливее проявляется
тенденция к признанию «стародворянских наслоений» в
политической и социально-экономической структуре
предреволюционной России. Так, в отличие от Пайпса
его коллега Д. Филд не считает, что дворянство сильно
пострадало в результате реформы. Он подчеркивает, что
«крепостничество было до самого конца основой россий-
ской политики и определяло все социальные и экономи-
ческие отношения или во всяком случае влияло на них».
Живучесть крепостнических пережитков Филд объяс-
няет «систематической поддержкой государства»4’.
Д. Хэмберг, исследовавший вопрос о настроениях рос-
сийского дворянства в канун первой революции, назы-
вает дворян «правящим классом». Он отмечает, что в
предреволюционные годы царское правительство «лиши-
лось надежной поддержки как либерального, так и кон-
сервативного дворянства»44. Основные причины недо-
вольства дворян автор видит в том, что «царь и его
камарилья не смогли справиться с хроническим аграр-
ным кризисом» и оказались неспособными решить
крестьянский вопрос4’. А в результате «с поворотом
консервативных дворян к реформе в 1902 г. и радикали-
зацией дворян-либералов в 1902—1903 гг. создалась одна
из предпосылок революции: правящий класс стал недо-
волен режимом и перестал поддерживать статус-кво»4*.
Известный американский специалист по истории Рос-
сии Л. Хаймсон также пишет, что представители 30 тыс.
семей дворян-помещиков не номинально, а «действитель-
но управляли сельской Россией в силу своего преобла-
дания в органах местного самоуправления и вследствие
того, что в обычных условиях они поддерживали поли-
тический, социальный и экономический контроль над
крестьянами, которые арендовали или обрабатывали их
землю». Дворяне-землевладельцы, добавляет Хаймсон,
по существу определяли и «направление провинциаль-
ной бюрократической машины»47. Однако более объек-
тивная характеристика роли поместного дворянства в
экономической и политической жизни России соседствует
у Хаймсона (и некоторых других авторов) с ложным
тезисом о наличии в России особой «деревенской», так
сказать «помещичье-крестьянской» культуры, противо-
стоявшей культуре городской. Классовые антагонизмы
25
эти авторы отчасти стремятся подменить «культур-
ными».
Распространенная в западной буржуазной историо-
графии тенденция искусственного и усиленного «раздво-
рянивания» предреволюционной России оказала влияние
и на оценку предпосылок аграрного движения 1905—
1907 гг. Буржуазные историки, разделяющие эту точку
зрения, полагают, что главными причинами, приведшими
в конечном счете крестьянство к революции 1905—
1907 гг., были малоземелье, аграрное перенаселение и
тяжелое налоговое бремя. Так, К.-Г. Руффман пишет,
что «крестьяне постоянно ощущали растущий земельный
«голод», недостаток земли, поэтому они стали движу-
щей силой революционного движения»4*. Р. Пайпс
считает, что главной проблемой русской деревни на ру-
беже веков было аграрное перенаселение, а причиной
крестьянских восстаний — «склонность русского мужика
к анархии». Отсюда он заключает, что решение вопроса
вовсе не состояло в том, чтобы «отнять землю у поме-
щиков и передать ее крестьянам» *♦.
Из этих формулировок выпала экономическая зави-
симость пореформенного крестьянства от помещика.
Упомянутые авторы не признают того факта, что сохра-
нение крупного помещичьего землевладения и полукре-
постнической системы эксплуатации крестьянства явля-
лось главным, основным противоречием пореформенной
деревни, источником ее бедственного положения и со-
циальных конфликтов. Те буржуазные авторы, которые
не отрицают наличия «стародворянских» наслоений в
аграрном строе пореформенной России, признают ка-
бальный характер реформы 1861 г. *• Не скрывая про-
тивоположности интересов крестьянства и помещиков,
буржуазные авторы пытаются доказать, что эта проти-
воположность имела второстепенное значение. Они
утверждают, что социально-экономическое положение
крестьянства мало изменилось после реформы 1861 г.,
ибо на место помещика в системе внеэкономической
эксплуатации крестьянства стало государство ”.
Крестьянин помещается в ряд жертв политики «мо-
дернизации», проводимой царским государством, оно-то
и было центральным институтом, который определял
экономическое развитие страны. Буржуазные авторы
пишут о фатальном воздействии на крестьянское хозяй-
ство гигантских налогов и выкупных платежей, введен-
26
ных в целях индустриализации. Д. Гейер утверждает,
что платежи сыграли главную роль в том, что русское
крестьянство стало революционной силой. «...Миллионы
русских крестьян отвечали за издержки индустриально-
го прогресса. Последствия были фатальными»*2.
Стремление к более объективному, чем у большин-
ства западных историков, показу предпосылок револю-
ции в России отличает английскую исследовательницу
М. Перри. В своих работах она использует труды
В. И. Ленина, материалы II и III съездов РСДРП,
работы советских историков. Освещая предпосылки ре-
волюционного движения в деревне, Перри выдвигает
целый комплекс причин, в том числе условия реформы
1861 г., растущее крестьянское малоземелье, «экономи-
ческую зависимость крестьянства от дворян-землевла-
дельцев», тяжесть налогов. Все это вызывало, пишет
автор, «обнищание и пауперизацию массы русского
крестьянства» **.
Разумеется, с рядом выдвинутых Перри положений
нельзя согласиться. В частности, она преувеличивает
значение демографического фактора. Формы кабальной
эксплуатации крестьянства были обусловлены прежде
всего грабительским характером реформы 1861 г.
Не входя в рассмотрение форм кабальной зависи-
мости крестьян от помещиков, западные авторы боль-
шое внимание уделяют односторонне освещаемой ими
проблеме крестьянской общины. Значительно упрощая
аграрный вопрос в России на рубеже двух веков, запад-
ные историки абсолютизируют и выдвигают на первый
план два фактора — крестьянскую общину и правитель-
ственную политику. В оценке общины буржуазная исто-
риография довольно единодушна. Она абсолютизирует
отрицательное воздействие общины на развитие кресть-
янских хозяйств, видит в ней главный тормоз развития
производительных сил страны 5‘. Перечисляя отрица-
тельные последствия общинного земледелия (частые
переделы земли, круговая порука, чересполосица, даль-
ноземелье), буржуазные историки приходят к мнению,
что «институт полевой общины противоречил свободной
частной собственности и капиталистическому ведению
хозяйства» и что «функция общины состояла в простом
отражении существования ее членов». Поскольку общи-
на затрудняла отход крестьянства в город, то она же
являлась, по мнению буржуазных историков, и причи-
27
ной крестьянской перенаселенности, а следовательно,
и крестьянской нищеты. С. Г. Пушкарев подчеркивает
«в высшей степени отрицательное» экономическое зна-
чение общины и добавляет, что правительство охраняло
общину «как элемент социального консерватизма и по-
лицейского порядка в деревне» ”.
Буржуазные историки отмечают также, что одной из
немаловажных причин сохранения общины являлись ин-
тересы государственного фиска. Некоторые авторы пы-
таются доказать, что в России освобождение крестьян
произошло раньше индустриализации и правительство
было «вынуждено» прикрепить крестьян к общине, ибо
промышленность не могла поглотить свободные рабочие
руки.
Упрощенное, тенденциозное толкование аграрного
вопроса в западной историографии доходит до того, что
американский историк Д. Токмаков начинает отрицать
даже крестьянское малоземелье как «причину аграрных
беспорядков». По его мнению, русский крестьянин был
даже более обеспечен землей, чем его западноевропей-
ский собрат, аграрная же проблема в России заключа-
лась в господстве традиционных общинных отношений ”.
Таким образом, если подытожить рассуждения бур-
жуазных историков об истоках крестьянского движения
1905—1907 гг. и роли общины, то получается, что рефор-
ма 1861 г. не была органическим развитием производи-
тельных сил России, но была навязана сверху, она ока-
залась оторванной от развития промышленности. Пра-
вительство было вынуждено при помощи общины удер-
живать в деревне избыточное аграрное население, чтобы
не переполнять города. Но это привело к аграрной пере-
населенности в деревне, малоземелью, нужде, социаль-
ной напряженности.
Поскольку согласно теории «модернизации» главной
определяющей силой всего пореформенного развития
России было государство, то при выявлении причин
первой русской революции, истоков аграрного движения
современная буржуазная историография много места
уделяет поискам ошибок правительственной аграрной
политики. Одни авторы указывают на то, что прави-
тельство якобы переоценило хозяйственные возможности
русских крестьян, возложив на них всю тяжесть модер-
низации ”. Другие видят ошибки правительства в том,
что оно не связало крестьянского освобождения с про-
28
цессом индустриализации”. Третьи считают, что в ре-
зультате правительственной политики сохранения общи-
ны крестьяне были прикреплены к земле, порабощены
«миром», задавлены налогами и т. д. ” В результате
крестьянство превратилось в «огромный резервуар»,
в котором накапливалось недовольство.
В рамках теории «модернизации» аграрный вопрос,
как мы видели, сводится к тормозящему влиянию
крестьянской общины и к ошибкам правительственной
политики. Именно в них усматривается главное препят-
ствие «модернизации» крестьянства, росту его «социаль-
ной мобильности». Отрицая способность русского
крестьянства к созидательной деятельности, буржуаз-
ные авторы считают, что только активные действия пра-
вительства могли решить аграрный вопрос. Последнее
же не ответило своевременно на «требование перемен».
Вместо того чтобы содействовать «модернизации»
крестьянства, оно сделало ставку на общину. В резуль-
тате пришел «пятый год».
Нетрудно заметить, насколько упрощенным и тен-
денциозным выглядит такое освещение аграрного вопро-
са в России начала XX в. Игнорирование полукрепост-
нических пережитков, связанных с сохранением поме-
щичьего землевладения, потребовалось буржуазным
историкам для того, чтобы «доказать» возможность
«мирной модернизации». В самом деле, если успехи
«модернизации» крестьянства зависели от того или ино-
го направления правительственной политики по отноше-
нию к общине, то отпадает необходимость в коренных
революционных преобразованиях, оказывается возмож-
ным просто переменить курс правительственной полити-
ки, исправить «ошибки».
Невозможно, однако, «вычесть» из аграрного вопро-
са помещичье латифундиальное землевладение и полу-
крепостнические формы эксплуатации широких кресть-
янских масс. «Главной и основной помехой развитию
производительных сил сельского хозяйства России,—
писал В. И. Ленин,— являются пережитки крепостниче-
ства, т. е. отработки и кабала прежде всего, затем
крепостнические подати, неравноправность крестьянина,
приниженность его перед высшим сословием и т. д.
и т. д.» ”.
Концепция правительственных ошибок присутствует
и в объяснении буржуазными авторами субъективных,
29
непосредственных предпосылок революционного взрыва
в 1905 г. В частности, именно в этом духе интерпрети-
руются отдельные факты из истории рабочего движения
начала XX в. Нарочито отрывая массу рабочего класса
от его авангарда, от партии, буржуазные авторы счи-
тают, что уровень сознательности русских рабочих был
весьма низок, что они были способны только на выра-
ботку экономических требований и проявляли интерес
лишь к созданию легальных профсоюзов.
Эту тенденцию попытались использовать С. Зубатов
и Г. Гапон, задавшиеся целью создать в рамках сущест-
вующего режима открытую рабочую организацию для
легальной защиты интересов рабочих. По мнению аме-
риканских историков У. Саблинского и Д. Шнейдерма-
на, зубатовско-гапоновские опыты вполне могли приве-
сти к мирному включению рабочего движения в систему
самодержавия. Однако, продолжают авторы, Зубатов и
Гапон натолкнулись на непонимание и упорное сопро-
тивление предпринимателей и влиятельных правительст-
венных кругов. Причем эта оппозиция усиливалась по
мере развития эксперимента, в ходе которого обнаружи-
лось, что полиции не удалось удержать рабочих в рам-
ках строгой легальности. В провале зубатовско-гапонов-
ских начинаний Шнейдерман и Саблинский обвиняют
правительство и предпринимателей (роль большевиков
в разоблачении сущности этих экспериментов авторы
игнорируют). В итоге опыты с созданием рабочей орга-
низации под надзором полиции не привели к мирной
интеграции рабочего движения в систему самодержавия,
а это обстоятельство в свою очередь способствовало
«созданию взрывчатой ситуации в среде рабочих в 1905
ив 1917 гг.»м.
Из этих рассуждений вытекает, что если бы политика
царского правительства в отношении рабочих была иной
и оно пошло бы на своевременные и необходимые уступ-
ки, то недовольство рабочих не переросло бы в револю-
ционную ситуацию. Вместо того чтобы содействовать
зубатовско-гапоновским опытам, правительство тради-
ционными средствами полицейского насилия само под-
толкнуло рабочих на путь открытой революционной
борьбы.
Абсолютизация реформистских тенденций в рабочем
движении потребовалась буржуазным авторам для того,
чтобы попытаться еще раз доказать возможность мир-
30
ной «модернизации». Если успех зубатовского и гапонов-
ского начинаний зависел только от того или иного
направления правительственной политики, то оказыва-
ется, что было достаточно изменить эту политику и
исправить «ошибки», чтобы избежать революционного
взрыва.
В рамках концепции «модернизации», как мы виде-
ли, высказываются различные точки зрения на пробле-
му предпосылок первой русской революции. Однако при
всем кажущемся различии между этими точками зрения
классовая направленность концепции «модернизации»
очевидна. Ее авторы пытаются опровергнуть марксист-
ско-ленинское учение о революционной борьбе народ-
ных масс как движущей силе исторического прогресса.
Отказываясь от такого действенного орудия историче-
ского познания, как классовый анализ общественных
явлений, сторонники концепции «модернизации» обходят
стороной исследование глубинных объективных причин,
приведших к революции 1905—1907 гг. Они не хотят
видеть, что не мирная «модернизация», а радикальное
революционное решение кардинальных вопросов россий-
ской действительности могло обеспечить России подлин-
ный прогресс, освободить трудящиеся массы от полити-
ческого, социального и национального гнета.
Научный анализ предпосылок революции 1905—
1907 гг. возможен лишь с позиций марксистско-ленин-
ской методологии. Вооруженные ею советские историки
убедительно и всесторонне раскрывают объективные и
субъективные предпосылки первой народной революции
эпохи империализма.
Проблемы рабочего движения
На всем протяжении революции 1905—1907 гг. россий-
ский пролетариат являлся гегемоном освободительного
движения, руководителем трудящихся масс города и
деревни, передовым борцом за демократию и социа-
лизм. Между тем большинство западных буржуазных
историков весьма односторонне и тенденциозно освеща-
ет борьбу пролетарских масс в годы первой революции
в России. Как справедливо заметил американский
историк У. Розенберг, «на Западе историки зачастую
затуманивают вопрос о роли и чаяниях самих рабочих
31
обобщениями политического характера, которые иска*
жают социальную действительность... не выявляют
ужасающих условий жизни рабочих и нагромождают
аргументы, которые относятся к иным временам и
иному месту»*4. Западные советологи, как правило,
отрицают руководящую роль рабочего класса в рево*
люции, стремятся ограничить революционное пролетар-
ское движение исключительно рамками 1905 г. и по
существу игнорируют значение борьбы рабочего класса
на втором этапе революции — в 1906—1907 гг. Значи-
тельная часть буржуазных историков сводит рабочее
движение в 1905 г. главным образом к тредъюниони-
стским формам борьбы и замалчивает тот факт, что с
первых дней революции российский пролетариат вел
активную борьбу как против самодержавия, так и
против либеральной буржуазии.
К числу важных проблем истории революции 1905—
1907 гг. относится вопрос о соотношении стихийности
и сознательности в рабочем движении. Советские исто-
рики рассматривают развитие революционного процес-
са под углом зрения диалектического взаимодействия
этих начал, анализируя взаимоотношения массового
народного движения и его пролетарского авангарда во
главе с партией большевиков
В освещении данной проблемы современной бур-
жуазной историографией нет полного единства мнений.
Традиционное направление продолжает и поныне ис-
пользовать такие стершиеся штампы, как «крестьяне-
рабочие» и «русский бунт», абсолютизирует элементы
стихийности в массовом движении. Так, например, за-
падногерманский историк Эрвин Оберлендер пишет,
что «успех революции 1905 г. не был успехом какой-
либо партии или политического направления: успехом
своим она была обязана в первую очередь стихийному
массовому движению, которое охватило почти все слои
общества» *‘. Сходная точка зрения представлена и в
книге эмигранта-меньшевика С. Шварца «Российская
революция 1905 г.», которая вошла в серию изданной
в США «Истории меньшевизма». Перенося пороки
меньшевизма на всю российскую социал-демократию,
автор утверждал, будто российское рабочее движение
развивалось в полном отрыве от социал-демократиче-
ского. Социал-демократия, писал он, была «значитель-
ной силой в политической жизни страны», и «тем более
32
удивительна слабость ее связей с рабочими массами».
(Могла ли социал-демократия быть «значительной си-
лой», не опираясь на массовое рабочее движение,—
этот вопрос Шварц оставил открытым.) Выдвинув те-
зис о слабой связи РСДРП с рабочим движением,
Шварц тем не менее спешит заверить читателя, что
уже в самом начале революции меньшевики якобы*
были «ближе к массам». Однако обе фракции РСДРП,
по его мнению, недооценили значение гапоновского
движения. Это движение, утверждал Шварц, свиде-
тельствовало о стихийной тяге рабочих к легальной
организации *’.
Шварц не одинок в своем стремлении оторвать
партию социал-демократов от рабочего класса. Ш. Га-
лай вопреки фактам утверждает, будто «Союз осво-
бождения» явился инициатором освободительного дви-
жения в стране. Согласно созданной Галаем искусст-
венной схеме, освобожденцы первыми установили
контакты с Гапоном и его окружением, что и «послу-
жило каналом, по которому возбужденное состояние
общества передалось и рабочим». В результате, ут-
верждает Галай, 9 января социал-демократы «опозда-
ли на поезд», а в петицию были включены требования
из программы «Союза освобождения» **.
Более объективен в своих оценках английский
историк Л. Кочен, хотя и он отдает дань традициям
крайне правого направления в буржуазной историо-
графии. Кочен полагает, что январское движение рабо-
чих Петербурга было чисто стихийным и даже’ отчасти
крестьянским. Реальной политической силой в тот пе-
риод была, по его мнению, многотысячная гапоновская
организация, а не социал-демократы. Кочен утвержда-
ет, будто большевиков изгоняли с гапоновских собра-
ний, а их листовки уничтожали. Правда, он все же
признает, что в петицию был включен ряд социал-де-
мократических требований и она в значительной сте-
пени выражала чувства рабочих*7. Но как могли ра-
бочие изгонять большевиков со своих митингов и в то
же время принимать их программные требования?
Этот вопрос автор оставил без ответа. Вместе с тем
Кочен отмечает усиление после январских событий про-
цесса политизации масс и укрепление влияния социал-
демократии. Показателем этого, по его убеждению,
было бойкотирование «под влиянием большевиков» рд.
2 Заказ № 2517 33
бочимн делегатами выборов в комиссию Шидловского.
Однако, он считает, что между социал-демократами и
рабочими существовали серьезные расхождения: соци-
ал-демократы на первое место ставили политические
лозунги, а рабочие — экономические. Правда, Кочен
признает, что осенью 1905 г. политические лозунги за-
няли большее место в требованиях рабочих, нежели в
предшествующие месяцы. Однако и осенью, по его мне-
нию, преобладало стихийное движение рабочих “.
В некоторых работах можно найти и более реали-
стические оценки рабочего движения и связи его с со-
циал-демократией. М. Фояка, например, пишет, что
большевики приняли активное участие в забастовоч-
ном движении накануне Кровавого воскресенья и их
лозунги начали придавать рабочим выступлениям по-
литический характер. Он также констатирует, что пос-
ле Кровавого воскресенья гапоновщина была обречена,
ее влияние быстро убывало. Борьба за руководство ян-
варским движением решилась в пользу большевиков.
Попытки направить рабочее движение в легальное рус-
ло окончились полным крахом". Д. Шнейдерман от-
мечает, что на рубеже двух столетий «рабочие стали
восприимчивы к социалистической пропаганде». Он
пишет также, что реакция рабочих на репрессивные
меры правительства в отношении забастовщиков «под-
твердила предсказания социалистов, утверждавших,
что экономическая борьба со временем приведет рабо-
чих к конфликту с государством и к пониманию необ-
ходимости политических действий»70. Правда, эти
признания у Шнейдермана соседствуют с беспочвенны-
ми утверждениями, будто зубатовские полицейские
союзы «отвлекли рабочее движение от революционных
партий»7*. Д. Сэрх в рецензии на книгу Шнейдермана
характеризует эту точку зрения как «особенно узкую и
недальновидную». Сэрх пишет в этой связи: «В конеч-
ном счете, рабочие делали общее с революционерами
дело»74. Даже Л. Шапиро вынужден констатировать,
что имеются «косвенные доказательства влияния (на
рабочих) радикального движения и агитационной и
подпольной деятельности, которая приняла довольно
широкий размах в это время...»”.
Цель утверждений о мнимом противоречии между
интересами рабочих и требованиями социал-демокра-
тической программы очевидна: оторвать социал-демо-
34
кратию от народных масс. Для «доказательства» чаще
всего используется более или менее произвольная трак-
товка фактов гапоновского движения.
Западные буржуазные авторы признают рост влия-
ния социал-демократии после 9 января. Однако они
пытаются ограничить это влияние рамками «временно-
го союза», продолжают твердить о «слабости корней»
социал-демократии в рабочем движении. Конец 1905 —
начало 1906 г., по мнению большинства буржуазных
авторов, ознаменовались прекращением «временного
союза», полным или частичным выходом рабочих из-
под влияния социал-демократии, победой стихийностип.
История давно доказала, что Программа РСДРП
отвечала коренным интересам рабочего класса и всего
трудового населения России. Социал-демократическая
программа-минимум включала в себя не только требо-
вания радикальной буржуазно-демократической рево-
люции, но и весь комплекс социально-экономических
мероприятий, осуществимых в рамках буржуазной де-
мократии и вплотную подводящих массы к социали-
стической революции ”. Разумеется, проведение этих
мероприятий во всей их полноте требовало прежде все-
го решения общеполитического вопроса, свержения са-
модержавия и установления демократической респуб-
лики. Сама логика классовой борьбы подводила рабо-
чих к пониманию этой истины. Этому способствовала и
социал-демократическая пропаганда. Многолетняя и
неутомимая борьба социал-демократии привела к соз-
данию передового слоя сознательных рабочих. Послед-
нее десятилетие рабочего движения, подчеркивал Ле-
нин в 1905 г., выдвинуло тысячи передовых пролетари-
ев— социал-демократов, которые порвали с верой в
царя. «Оно воспитало десятки тысяч рабочих, у кото-
рых классовый инстинкт, окрепший в стачечной борьбе
и в политической агитации, подорвал все основы такой
веры» ”. К моменту революции социал-демократия
пустила глубокие и прочные корни в рабочем классе.
Конечно, между уровнем сознания авангарда рабо-
чего класса и его основной массы существовал еще до-
вольно значительный разрыв. За десятками тысяч пе-
редовых сознательных рабочих, отмечал Ленин, «стоя-
ли сотни тысяч и миллионы трудящихся и эксплуати-
руемых, унижаемых и оскорбляемых, пролетариев и
полупролетариев», у которых еще сохранялась наивная
35
2*
вера в «доброго» монарха. «Они не могли идти на вос-
стание, они способны были только просить и умо-
лять»”. Это обеспечивало временный успех гапонов-
ского движения. Однако ошибочно и неправомерно
сравнивать, как это делают буржуазные авторы, влия-
ние гапоновской и социал-демократической организа-
ций, исходя только из сопоставления их численности.
Известно, что первая была рыхлой идейно и организа-
ционно. Социал-демократы же распространяли влияние
далеко за пределы своей организации, в том числе и
среди рядовых членов гапоновского собрания ”.
Автором петиции 9 января был не только Гапон”.
Петиция являлась плодом коллективного творчества.
Большевики не одобряли мысль о шествии к дворцу,
но в обсуждении петиции приняли активное участие.
В результате в петицию были включены почти все
экономические и политические требования социал-де-
мократической программы-минимум. Все это говорит о
том, что уже на начальном этапе революции рабочие не
ограничивались только экономическими требованиями,
политические требования социал-демократической про-
граммы находили в их среде самый живой отклик. Вряд
ли можно серьезно говорить о том, что политические
требования петиции были заимствованы из программы
«Союза освобождения». Влияние либералов на рабочих
Петербурга было неизмеримо слабее, чем социал-демо-
кратов, да и программа «Союза освобождения» была
окончательно сформулирована только в марте 1905 г.”
Кроме того, как явствует из воспоминаний одного из
деятелей «Союза» — В. В. Хижнякова, петиция была со-
ставлена до переговоров между освобожденцами и
Г. Гапоном*1.
Большевикам не удалось предотвратить шествие к
Зимнему дворцу, и они решили принять в нем участие.
Однако утверждение о том, что социал-демократы шли
в «хвосте процессии», искажает подлинную картину со-
бытий. Социал-демократы шли и гибли вместе с рабо-
чими. Среди убитых социал-демократов были М. П. Вол-
ков, Г. Г. Ханцев, М. Л. Бердичевская, М. В. Казан-
цев. На стихийно возникавших митингах большевики
призывали к оружию. Вечером того же дня в Петер-
бурге были воздвигнуты баррикады
Признавая рост влияния социал-демократии после
9 января, буржуазные историки не «замечают» тех
36
качественных сдвигов, которые произошли в сознаний
рабочего класса. По их мнению, рабочие по-прежнему
тяготели к созданию легальных организаций в рамках
существующего самодержавного строя для защиты эко-
номических интересов. В связи с этим всячески мусси-
руются требования некоторых отсталых в политиче-
ском отношении групп рабочих о воссоздании отделе-
ний гапоновского собрания.
Большевики использовали кампанию по выборам в
комиссию Шидловского для разоблачения маневров
царизма и для мобилизации масс под лозунгами пар-
тии. На совещании Петербургского комитета РСДРП
с представителями 45 промышленных предприятий были
выработаны условия, на которых рабочие соглашались
участвовать в комиссии Шидловского: свобода слова и
собраний, неприкосновенность личности и жилища,
освобождение арестованных товарищей. Во всей исто-
рии с выборами в комиссию Шидловского важнейшее
значение имел тот факт, что большевистская резолю-
ция была принята представителями передового отряда
петербургского пролетариата — металлистами, что основ-
ные ее пункты вошли в требования, сформулированные
общегородским собранием выборщиков. На сле-
дующий день после предъявления Шидловскому ука-
занных требований по призыву ЦК РСДРП забастова-
ли металлисты, подав тем самым сигнал к всеобщей
политической стачке*’. Что же касается требований
об открытии гапоновских отделений, то эти требования
являлись данью уже прошедшему этапу рабочего дви-
жения и в дальнейшем не повторялись. Поднявшись на
новую ступень революционной активности, рабочие
создали новые, действительно революционные формы
своей организации.
Не выдерживает критики и тезис о том, что меньше-
вики были ближе к массам. В трагические январские
дни большевики не вели переговоров с Гапоном, а всту-
пили в прямой диалог с рядовыми членами его орга-
низации, они возглавили борьбу передового отряда
рабочих-металлистов и повели за собой основную мас-
су столичного пролетариата.
На всем протяжении первой русской революции
движение рабочих возглавлялось социал-демократией.
Это был не «временный союз», а прочное единство
пролетарской революционной армии с ее авангардом.
37
В ходе революции 1905—1907 гг. неизмеримо выросло
классовое сознание пролетариата. В огне революцион-
ных боев он закалился и окреп, окончательно выделив-
шись в самостоятельную политическую силу, занявшую
ведущее место в освободительном движении *‘.
Проблема стихийности и сознательности в рабочем
движении органически связана с вопросом о соотноше-
нии экономических и политических требований в клас-
совой борьбе пролетариата. В соответствии со своими
убеждениями и задачами большинство буржуазных ис-
ториков стремится абсолютизировать экономические
формы борьбы рабочего класса и принизить значение
его политической, борьбы. Так, в изданном в Лондоне
«Справочнике всемирной истории» утверждается, что
«рабочее движение в январе было стихийным, а по
своим целям — экономическим»’*5. С. Шварц тоже до-
казывал, что экономическая борьба рабочих преобла-
дала вплоть до октября 1905 г., политические же ло-
зунги рабочие включали в свои требования якобы лишь
«для красоты документа»**. Но существует и другая
точка зрения: испанский историк И. Сотело пишет, что
в январском движении рабочие выставляли как эконо-
мические, так и политические требования*’. Д. Шней-
дерман уверяет, что зубатовская программа, направ-
ленная будто бы на то, чтобы «обеспечить рабочим
безопасное место в структуре индустриализирующейся
России под властью милостивого монарха», и имеющая
целью помешать рабочим стать политически созна-
тельными, соответствовала интересам рабочего клас-
са **. Комментируя такого рода взгляды, Д. Сэрх
вполне резонно замечает, что Зубатов недооценивал
стойкость и неизбежность классовых конфликтов. По-
пытка организовать рабочих «под знаменем монархии
оказалась преходящей», пишет он, но сама деятель-
ность рабочих «осталась и расцвела под другими зна-
менами в 1905 г. и после»**.
Буржуазные авторы, как правило, акцентируют вни-
мание читателя лишь на одной стороне проблемы,
а именно на экономической борьбе рабочих за улуч-
шение своего материального положения. При этом из
их поля зрения вполне сознательно выпадает другая,
наиболее важная сторона вопроса — рост классовой
сознательности российского пролетариата в ходе рево-
люции, подъем рабочего движения на новую, более вы-
сокую ступень развития.
38
Уже январские события в Петербурге убедительно
показали высокую политическую сознательность рабо-
чего класса. «Пролетарское движение,— писал Ленин,—
сразу поднялось на высшую ступень... Стачка и демон-
страция стали на наших глазах превращаться в восста-
ние» ”. В январе в политических стачках участвовало
123 тыс. человек, всего же за три первых месяца рево-
люции— 206 тыс.*‘ Политическая, а не экономическая
стачка, вопреки утверждениям буржуазных авторов,
стала одним из основных средств мобилизации широ-
ких масс на решительную борьбу с самодержавным
строем, на вооруженное восстание.
Бездоказательное утверждение буржуазных истори-
ков о сугубо экономическом характере рабочего дви-
жения в первый период революции 1905—1907 гг. пре-
следует вполне определенные цели: противопоставить
экономическую и политическую формы борьбы проле-
тариата, с одной стороны, и оторвать рабочее движение
от социал-демократии — с другой. Однако факты сви-
детельствуют (и в работах советских историков под-
робно показано это), что экономическая борьба рабо-
чих, в силу ряда обстоятельств преобладавшая в нача-
ле революции, была органически связана уже в самой
начальной фазе движения с политической борьбой
чролетариата против существующего строя. Как уже
отмечалось, именно тесная взаимосвязь экономической
и политической борьбы являлась наиболее характерной
чертой рабочего движения в годы первой русской ре-
волюции.
«Совершенно очевидно теперь,— писал В. И. Ле-
нин,— какова именно взаимозависимость экономиче-
ской и политической стачки: без их тесной связи дей-
ствительно широкое, действительно массовое движение
невозможно; конкретной же формой этой связи являет-
ся, с одной стороны, то, что в начале движения и при
втягивании новых слоев в движение чисто экономиче-
ская стачка играет преобладающую роль, а с другой
стороны, политическая стачка будит и шевелит отста-
лых, обобщает и расширяет движение, поднимает его
на высшую ступень»**.
Искусственно противопоставляя политические и эко-
номические забастовки, буржуазные историки делают
выводы о будто бы обнаружившейся у российского про-
летариата тяге к чисто экономической борьбе. В дей-
39
ствительности же, как показано советскими историка-
ми, российский пролетариат в 1905 г. выдвинул новую,
более высокую форму движения — массовую револю-
ционную стачку, в которой органически сочетались эко-
номические и политические требования. Массовая ре-
волюционная стачка последовательно охватывала раз-
личные районы страны и отрасли промышленности,
приводила в целом ряде случаев к прямой вооружен-
ной борьбе против самодержавия. Характерной особен-
ностью массовой революционной стачки являлось то,
что она приобретала общенародное значение, ибо про-
летариат выступал в ней как гегемон демократиче-
ских масс. Массовая революционная стачка была не-
разрывно связана с политическими демонстрациями и
вооруженным восстанием **.
На протяжении весны и лета стачечная волна за-
хватила в той или иной степени все промышленные
районы России. Отличительной особенностью забасто-
вочного движения этого периода было увеличение
удельного веса политических стачек. Если в марте в
них участвовало менее 30% всех бастующих, то в по-
следующие месяцы (апрель—август) —от 50 до 75% ♦*.
Таким образом, утверждения о сугубо экономическом
характере рабочего движения в первой половине
1905 г. явно не соответствуют фактам.
В то же время в западной литературе существует
тенденция изображать всеобщую забастовку, разра-
зившуюся в октябре 1905 г., исключительно как поли-
тическую акцию, почти начисто лишенную экономиче-
ских мотивов. При этом буржуазных авторов мало
смущает явное противоречие их концепции: если
вплоть до осени 1905 г. рабочие вели в основном эко-
номическую борьбу, то почему Октябрьская стачка
вдруг приобрела чисто политическое содержание?
Вряд ли они не видят этого противоречия. Однако вый-
ти из него, как мы увидим, невозможно, не повредив
сложившейся в буржуазной историографии общей кон-
цепции первой русской революции.
Шварц расценивал Октябрьскую стачку как обще-
национальную и преимущественно политическую. (Эта
оценка прочно утвердилась в современной советоло-
гии.) Такой характер она приобрела якобы под силь-
ным влиянием либерального «общества». Тем самым
смазывается классовое содержание Октябрьской стач-
40
ки и проводится мысль, будто политическая направ-
ленность рабочего движения зависела от союза с дру-
гими социальными силами, прежде всего с либераль-
ной буржуазией.
В действительности в Октябрьской забастовке диа-
лектически сочетались политические и экономические
требования. В. И. Ленин, отвечая на вопрос, какие
цели преследовала всероссийская стачка в октябре
1905 г., писал: «Экономические и политические вместе.
Экономические касались всего пролетариата, всех ра-
бочих и отчасти даже всех трудящихся, а не одних
только наемных рабочих. Политические цели касались
всего народа, вернее всех народов России. Политиче-
ские цели состояли- в освобождении всех народов Рос-
сии от ига самодержавия, крепостничества, бесправия,
полицейского произвола»*’. Проанализировав данные
об успешности экономической борьбы трудящихся за
три месяца высшего подъема стачечной борьбы (ян-
варь, май и октябрь), В. И. Ленин пришел к выводу,
что «не атмосфера сочувствия», не симпатии буржуа-
зии, а сила натиска играла решающую роль и в эконо-
мической борьбе» **.
Активной организующей силой в период подготовки
и проведения Октябрьской забастовки выступили боль-
шевики. Выполняя решения III съезда РСДРП, они
провели огромную работу по подготовке всероссийской
забастовки. Выступая организаторами и руководителя-
ми Октябрьской стачки, большевики придерживались
тактики «левого блока», отнюдь не вступая в союз с
буржуазией и буржуазными либеральными партиями”.
Всероссийская политическая стачка полностью
подтвердила правильность большевистской стратегии и
тактики в революции, продемонстрировала роль проле-
тариата как гегемона всех трудящихся и эксплуати-
руемых. В октябре 1905 г. продолжали расти и укреп-
ляться союз рабочего класса и крестьянства, боевое
единство пролетариата и трудящихся национальных
окраин России. Октябрьская стачка придала небы-
валый размах национально-освободительному движе-
нию угнетенных царизмом народов, являвшемуся одной
из составных частей буржуазно-демократической рево-
люции. Именно российский рабочий класс, возглавляе-
мый революционной марксистской партией нового типа,
а не либеральная буржуазия (как это тщетно пытают-
41
ся доказать буржуазные авторы) выступал в 1905—
1907 гг. в роли вождя всех трудящихся масс многона-
циональной России.
Крайне тенденциозному освещению в западной бур-
жуазной историографии подвергается проблема проис-
хождения и классовой сущности Советов. При освеще-
нии данной проблемы в буржуазной литературе наме-
тились три направления.
Представители первого из них откровенно пытают-
ся умалить творческую инициативу масс в создании
Советов, явно преувеличивают роль меньшевиков,
искажают взгляды В. И. Ленина и других большевиков
по данному вопросу. Наиболее ярко подобная тенден-
ция обнаруживается в работе С. Шварца, который
стремился доказать, что инициаторами создания Сове-
тов и их руководителями были меньшевики. Большеви-
ки, уверял Шварц, «косо смотрели на самое существо-
вание Совета». Более того, они даже добивались рос-
пуска Петербургского Совета. Согласно домыслам
Шварца, Ленин под давлением других большевиков
якобы отказался от основных положений, сформулиро-
ванных им в статье «Наши задачи и Совет рабочих
депутатов» (в которой говорилось о Совете как о по-
литически руководящем революционном центре**),
и лишь в 1906 г. вернулся к идее Совета как зародыша
революционного правительства.
В отличие от большевиков, как пытался утверждать
Шварц, «меньшевики чувствовали огромную важность
Совета и хотели усилить и сохранить его как возмож-
ную основу движения, которое в конечном счете преоб-
разует социал-демократическую партию в массовую ра-
бочую партию» **. Следует обратить внимание на при-
водимое Шварцем сравнение позиций большевиков
и меньшевиков. Большевики видели в Совете зародыш
революционного правительства, меньшевики — основу
будущего ликвидаторского движения. Сравнение явно
не в пользу меньшевиков, принижавших значение Со-
ветов и стремившихся втиснуть их в узкие рамки со-
циал-реформизма.
Представители второго направления более осторож-
ны в оценках роли меньшевиков и тем более либералов
в создании Советов. Они считают, что Советы возник-
42
ли стихийно, по инициативе самих масс1**. «Советы,—
пишет К. Руффман,— стихийно возникли в годы первой
русской революции непосредственной инициативой тру-
дящихся... как орган так называемого революционного
самоуправления, который представлял не только со-
циальные интересы пролетариата, но и во всевозрастаю-
щей степени его политические интересы»1®1. Примерно
к такому же выводу пришел и Л. Кочен. Более объек-
тивно, чем многие его западные коллеги, освещает он
и отношение большевиков к Советам: «Ленин впервые
проявил интерес к движению за Советы в начале но-
ября 1905 г., незадолго до возвращения в Россию. Он
отверг проводившееся некоторыми большевиками про-
тивопоставление— либо Совет, либо партия». Англий-
ский историк подчеркивает большое политическое зна-
чение Петербургского Совета, который, по его словам,
представлял как бы «альтернативное правительство».
«Начав с ограниченной цели распространения всеобщей
забастовки,— пишет он,— рабочий класс силой своего
давления припер правительство к стене». Подчеркивает
Кочен и факт распространения Советов по другим го»
родам, появление Советов крестьянских и солдатских
депутатов.
Однако Кочен сходится с другими авторами в оцен-
ке экономических мероприятий Совета, который, со-
гласно его версии, сразу же стал уязвим, выйдя за
рамки политической борьбы, поддержав лозунг восьми-
часового рабочего дня и вступив в конфликт со своими
недавними «союзниками». Следует отметить и еще один
момент, который свидетельствует о том, что английский
историк не отказался от господствующих в буржуазной
историографии представлений о российском пролета-
риате. Исходя из концепции «крестьян-рабочих», Кочен
склонен выводить идею Совета из «сельскообщинной
традиции совещания деревенских старейшин»102.
Это вскользь брошенное замечание Кочена было
подхвачено некоторыми представителями «ультралево-
го» направления современной западной историографии.
Американский исследователь П. Аврич попытался связать
возникновение Советов с историческими воспоминания-
ми о старом казачьем «круге»1М. Французский анар-
хист Д. Герэн утверждает, будто идея создания Сове-
тов была подсказана рабочим русскими анархистами1*4.
С идейными установками анархизма связывает возник-
43
новение Советов и западногерманская исследователь*
ница В. Роте105.
Таким образом, несмотря на определенные расхож*
дения в трактовке Советов, буржуазных и мелкобур-
жуазных историков объединяет стремление «оторвать»
от Советов большевистскую партию. При этом часто
наблюдаются попытки либо преувеличить роль мень-
шевиков, либо «приобщить» к созданию Советов либе-
ралов и анархистов. Тем самым заведомо принижается
способность народных масс к самостоятельному исто-
рическому творчеству. Попытки же представить Советы
далеким отзвуком крестьянских мятежей XVII—
XVIII вв. призваны исказить и уменьшить историческое
значение созданных российским пролетариатом центров
революционной борьбы.
Советы представляли собой высшее достижение ре-
волюционного народного творчества, являлись органа-
ми восстания и революционной власти. Они, подчерки-
вал Ленин, не выдуманы какой-либо партией, а воз-
никли по инициативе самих рабочих10*. Их создание
явилось логическим результатом всего предшествующе-
го развития классовой борьбы пролетариата ‘°’.
Совершенно беспочвенными являются попытки не-
которых западных авторов связать создание Советов с
теорией и практикой анархистского движения. Анархи-
сты не принимали участия в организации Советов,
и только позднее, когда Советы проявили себя как
центры революционной борьбы, анархисты стали доби-
ваться включения своих представителей в их состав.
В ответ на эти домогательства Исполком Петербург-
ского Совета 22 ноября 1905 г. принял специальное
постановление с мотивированным отказом предоста-
вить анархистам место в Совете и Исполкоме 10°.
Что же касается факта количественного преоблада-
ния меньшевиков и эсеров в ряде Советов, то он объ-
ясняется конкретно-исторической ситуацией, сложив-
шейся осенью 1905 г. После манифеста 17 октября не-
которая часть отсталых рабочих, главным образом
мелких предприятий, временно была увлечена иллюзи-
ями о возможности мирного развития революции.
Именно эта часть рабочих и стала главной опорой
меньшевиков, поддерживавших и в известной мере по-
ощрявших конституционные иллюзии. Депутаты круп-
ных промышленных предприятий, как правило, были
44
ближе к большевикам. И если их оказалось меньше в
Петербургском Совете, то это было прежде всего свя-
зано с нормами представительства в Совет. Представи-
тели крупных предприятий (с числом рабочих более
500 человек), на которых было сосредоточено 60% всех
рабочих Петербурга, занимали в Совете всего лишь
30% мест1**.
Не выдерживает критики и тезис буржуазных авто-
ров о «враждебности» большевиков к Советам. Боль-
шевики приняли самое активное и непосредственное
участие в создании Советов. Известно, что из 62 Со-
ветов, возникших в период первой русской революции,
47 возглавлялись большевиками или находились под
их влиянием11*. Правда, среди большевиков вопрос о
роли и значении Советов, об их взаимоотношении с
партией был понят не сразу вполне правильно. Некото-
рые члены ЦК РСДРП с недоверием относились к Пе-
тербургскому Совету. Это недоверие усиливалось тем,
что руководство Советом оказалось в руках меньшеви-
ков, склонных рассматривать Советы не как зачаточные
органы революционно-демократической диктатуры про-
летариата и крестьянства, а лишь как органы местного
самоуправления. Меньшевики не связывали деятель-
ность Советов с подготовкой к вооруженному восста-
нию. Все это приводило к тому, что на первых порах
даже такие видные работники Петербургской партий-
ной организации, как Б. М. Кнунянц (Б. Радии),
А. А. Богданов, заявляли о необходимости принятия
Советом Программы РСДРП, считая нецелесообраз-
ным отдельное существование беспартийных Советов.
Они высказывались за уход большевиков из Совета.
Эти ошибочные взгляды отдельных членов ЦК и
ПК РСДРП нашли отражение и в некоторых общепар-
тийных документах: в письме ЦК РСДРП к партий-
ным работникам от 27 октября, резолюции конферен-
ции северных комитетов, происходившей 21—23 ноября
в Москве111.
Буржуазные авторы широко эксплуатируют оши-
бочную позицию отдельных членов ЦК и ПК РСДРП
в отношении Советов, пытаясь выдать ее за тактиче-
скую линию партии в целом. Вопрос о Советах впервые
был рассмотрен В. И. Лениным в статье «Наши зада-
чи и Совет рабочих депутатов (письмо в редакцию)»,
написанной в начале ноября в Стокгольме. В этой
45
статье В. И. Ленин раскрыл историческое значение
Советов как органов революционной власти, наметил
правильное отношение между революционной партией
и Советами. Вместе с тем Ленин выступил с реши-
тельной критикой сектантских ошибок в отношении
Советов. Отвечая на вопрос: «Совет или партия?», по-
ставленный в статье Кнунянца «Совет рабочих депута-
тов или партия?», Ленин писал: «...решение безусловно
должно быть: и Совет рабочих депутатов и партия»
Дальнейшее развитие ленинской идеи о Советах наш-
ло свое отражение в проектах резолюции IV (Объе-
динительного) съезда РСДРП Взгляды большеви-
ков на Советы были выражены в резолюциях съезда
«Временное революционное правительство и местные
органы революционной власти» и «Советы рабочих де-
путатов».
В годы первой русской революции наряду с Совета-
ми рабочих депутатов были созданы Советы рабочих,
солдатских, матросских и крестьянских депутатов. По-
явление этих Советов явилось ярким свидетельством
того, что новая форма революционной организации
трудящихся стала им наиболее близкой, отвечала и*
интересам. Советы давали большевистской партии
возможность объединить в единый революционный по-
ток выступления рабочих, крестьян, солдат, матросов,
трудящихся различных национальностей Как писал
В. И. Ленин, с организацией Советов «создается нечто
великое, новое и небывалое в истории мировой револю-
ции. Советы, которые народ сумел создать вполне са-
мостоятельно, это — форма демократизма, не имею-
щая себе равной ни в одной из стран»
Рассматривая Всероссийскую октябрьскую стачку,
вырвавшую у царя манифест 17 октября, как апогей
первой русской революции, буржуазные авторы едино-
душны в своем стремлении принизить значение Де-
кабрьского вооруженного восстания. Большинство бур-
жуазных авторов сходится в том, что Декабрьское
восстание — «случайный» и притом «печальный» эпи-
зод, «авантюра» большевиков, к которым на первых
порах присоединилась незначительная часть «экстре-
мистски» настроенных рабочих.
Д. Кип называет вооруженное восстание в Москве
большевистским «мифом» и «авантюрой». Лишь в на-
чале восстание, по мнению Кипа, имело «некоторую
46
общественную поддержку», настроение же рабочих
было искусственно «разогрето» социал-демократически-
ми агитаторами. «Когда же стало очевидно, что дело
не имеет шансов на успех, симпатии к повстанцам
ослабели». Московский комитет РСДРП, утверждает
Кип, якобы не имел плана восстания, и вскоре его ру-
ководители «потеряли контроль над событиями». Вос-
стания в других городах, происходившие в этот пери-
од, Кип склонен считать просто «беспорядками» “в.
Кочен, подобно Кипу, пытается низвести вооруженное
восстание на уровень «нескольких плохо подготовлен-
ных, разрозненных стычек, отмеченных большой жесто-
костью со стороны войск» Западногерманский ис-
торик Оскар Анвайлер, в одной из своих рецензий,
также пытается изобразить восстание как «традицион-
ную русскую террористическую акцию»
Таким образом, характерной чертой современной
буржуазной историографии является отрицание зако-
номерности и неизбежности вооруженного восстания.
И это не случайно, ибо буржуазная историография не
желает признавать логичность и закономерность выс-
ших форм революционной борьбы народных масс, ру-
ководимых пролетариатом и его партией.
Буржуазные россиеведы сбрасывают со счетов тот
непреложный исторический факт, что Декабрьское
вооруженное восстание в Москве и других районах
явилось итогом всего предшествующего развития рабо-
чего движения 1905 г. Начиная с первых январских
баррикад в Петербурге революция логически развива-
лась в направлении к вооруженному восстанию. Ок-
тябрьские события 1905 г. показали, что сама по себе
массовая революционная стачка не может привести
к свержению царизма. Для этого было необходимо со-
четание массовой революционной стачки с вооружен-
ной борьбой.
Огромный фактический материал, собранный совет-
скими историками, свидетельствует о том, что Де-
кабрьское вооруженное восстание было не только необ-
ходимо, но и неизбежно. Необходимо — как проверка
решительности и стойкости пролетариата до конца
довести борьбу против самодержавия. Неизбежно —
как вполне закономерный результат развития классовой
борьбы пролетариата против самодержавия. Воору-
женные восстания произошли в ряде крупных промыш-
47
ленных центров и районов страны — в Москве, Харько-
ве, Донбассе, на Екатеринославщине, в Ростове-на-
Дону, на Северном Кавказе — в Новороссийске и
Сочи, в рабочих предместьях Нижнего Новгорода (Сор-
мове и Канавине) и в Перми (Мотовилихе), в Грузии,
Прибалтике, Красноярске, Чите и других районов Рос-
сии
Не выдерживает критики и тезис буржуазных авто-
ров о том, будто большевики чуть ли не насильно
«втянули» рабочих в вооруженное восстание, факты
убедительно свидетельствуют о том, что инициаторами
вооруженного восстания были сами московские рабо-
чие, решившие этот вопрос путем своеобразного рефе-
рендума. 4 декабря на пленуме Московского Совета
почти все ораторы говорили, что большинство рабочих
готово немедленно начать всеобщую забастовку и дав-
но ждет сигнала к началу боевых действий. Настрое-
ние рабочих передалось руководителям. Собравшаяся
5 декабря общегородская конференция московских
большевиков, учитывая боевое настроение рабочих и
солдат, решила предложить Московскому Совету на-
чать всеобщую политическую стачку 7 декабря в
12 часов с тем, чтобы перевести ее в вооруженное вос-
стание. 6 декабря пленум Московского Совета с уча-
стием представителей от конференции железнодорож-
ников, почтово-телеграфного съезда, а также предста-
вителей польского пролетариата постановил начать в
Москве с 12 часов дня 7 декабря всеобщую политиче-
скую стачку — с расчетом перевести ее в вооруженное
восстание. Таким образом, Декабрьское вооруженное
восстание вполне созрело политически, московский
пролетариат под руководством большевиков выступил
его инициатором.
Резюмируя сказанное, можно сделать ряд выводов.
Западная буржуазная историография крайне тенден-
циозно освещает проблемы рабочего движения в годы
первой русской революции. При этом буржуазные ав-
торы преследуют вполне определенные цели: извратить
роль большевистской партии во главе с В. И. Лениным,
роль российского пролетариата как гегемона револю-
ции 1905—1907 гг. Изложенные взгляды современных
буржуазных историков далеко не новы и не ориги-
нальны. Они восходйт к давно опровергнутым теорией
и практикой революционной борьбы концепциям каде-
48
тов и меньшевиков о руководящей роли либералов в
русской революции ‘2*.
Было бы, однако, неверно утверждать, что набор
подобных штампов, явно устарелых или несколько под-
новленных, исчерпывает всю западную историографию
названной проблемы. Некоторые историки (их пока
меньшинство) делают небезуспешные попытки преодо-
леть сложившиеся в буржуазной историографии тради-
ции и дать более объективную оценку роли российско-
го пролетариата в революции 1905—1907 гг. Так, ис-
панский историк Карл фон Верайтер, подчеркивая
подлинно народный характер первой русской револю-
ции, пишет, что «русский пролетариат сыграл решаю-
щую роль в революционном движении России XX века».
Буржуазия же и либеральные дворяне, «напуганные
мощью народных движений, с распростертыми объя-
тиями приняли уступки манифеста Николая П, которые
позволили им спокойно жить в условиях легальности.
Одновременно они перешли к защите царизма, охраняв-
шего их интересы» 12‘.
Русская революция развивалась в новых историче-
ских условиях, когда, в отличие от первых западноев-
ропейских буржуазных революций, на политическую
арену в качестве гегемона выступил пролетариат, ру-
ководимый марксистской партией нового типа. Как
писал В. И. Ленин, на протяжении всего периода пер-
вой русской революции рабочее движение было глав-
ной пружиной развития событий в стране*22.
Проблемы крестьянского движения
В современной западной буржуазной историографии
рассмотрение крестьянского движения 1905—1907 гг.
сводится к следующим основным проблемам: содержа-
ние крестьянских требований, формы крестьянской
борьбы, состав крестьянского движения и, наконец,
взаимоотношения рабочего и крестьянского движений.
Вопрос о содержании требований крестьянских масс,
явившийся одним из кардинальных вопросов кресть-
янского движения в годы первой русской революции,
трактуется западными авторами разноречиво, односто-
ронне и вместе с тем предвзято. Наиболее показатель-
ной в этом отношении является характеристика кресть-
49
янского движения в книге Д. Кипа. Он утверждает,
что крестьяне интересовались главным образом эконо-
мическими вопросами, сохраняя традиционную верность
царю и церкви. «Жестокость полиции, вымогательства
местного священника,— пишет автор,— могли послу-
.жить причиной трений, но это не переходило в осуж-
дение существующей системы в целом»ш. Если же
крестьяне и поддерживали социал-демократические или
эсеровские резолюции, утверждает Кип, то это не го-
ворит о том, что они их понимали. И Кип делает вы-
вод о том, что крестьянское движение в 1905—1907 гг.
было по существу консервативным.
На страницах книги Р. Пайпса «Россия при старом
режиме» крестьянство России предстает как темная и
склонная к насилию и анархии сила, «враждебная по
отношению ко всему внешнему миру», которая дает о
себе знать, как только над ней ослабевает контроль
государства ,2‘. В своей рецензии на эту книгу Кип
солидаризируется с такой оценкой характера крестьян-
ского движения: «Крестьяне были еще менее способны
(чем дворяне.— Авт.) придумать альтернативу само-
державию. Они относились безразлично или враждеб-
но к тем, кто стоял над ними. Они не могли понять,
что такое закон, и отождествляли его с обычаем или
здравым смыслом. Эта политическая близорукость
была самым серьезным наследием крепостничества и
имела гораздо более тяжелые последствия, чем эксцес-
сы собственников, о которых так много говорят»ш.
Наряду с этими крайними точками зрения просле-
живается тенденция несколько иного подхода к рас-
смотрению крестьянских требований в 1905—1907 гг.
Так, Д. Уолкин считает, что в период русско-японской
войны и особенно начавшейся революции крестьяне
стали живо интересоваться политикой. На проводив-
шихся в 1905 г. митингах крестьяне требовали ликви-
дации сословных различий, свободы слова, печати -и
собраний и т. д. От участия в таких митингах крестья-
не отстраняли сельских должностных лиц и земских на-
чальников. В связи с этим автор делает вывод, что
хотя крестьяне и не имели демократических традиций,
но они все же «не были недоступны для политических
устремлений всего общества» ‘и. Как видим, Уолкин
пытается доказать, что политические требования кре-
стьян всецело укладывались в рамки умеренно-либе-
50
ральной программы. Отсюда он делает вывод о клю-
чевой роли либеральной буржуазии в революции
1905—1907 гг., а крестьянское движение изображает в
качестве ее политического резерва.
Кочен также не игнорирует того факта, что в пе-
риод революции крестьяне, помимо экономических, вы-
двинули и целый ряд политических требований. Земля,
отмечает автор, была далеко не единственным требова-
нием крестьян. В круг их требований входили: урав-
нение крестьян в правах и налогообложении с другими
сословиями, снижение косвенных налогов, удовлетвори-
тельная постановка сельских школ, предоставление
возможности среднего и высшего образования, увели-
чение числа больниц, конфискация церковной земли,
удаление полиции, освобождение политических заклю-
ченных и др. Признает Кочен и тот факт, что Кресть-
янский союз высказался за созыв Учредительного со-
брания, отверг манифест 17 октября и осудил участие
в выборах в I Думу. Признавая, что инициатива созда-
ния Крестьянского союза исходила преимущественно от
крестьян, Кочен тем не менее противопоставляет требо-
вания крестьян требованиям Союза. Если последний
придерживался программы радикальных политических
преобразований, то крестьянское движение в изображе-
нии Кочена выглядит замкнутым в рамках местных
поземельных и земскохозяйственных нужд, стихийным,
локальным и неорганизованным.
Как уже отмечалось, английская исследовательни-
ца М. Перри, в отличие от многих своих предшествен-
ников, более объективно подошла к освещению пред-
посылок крестьянского движения. В вопросе же о со-
циально-политических устремлениях крестьянства она
в общем присоединилась к бытующим в западной исто-
риографии концепциям. Так, Перри продолжает счи-
тать российское крестьянство в основе своей «тради-
ционным», хотя и в известной мере затронутым процес-
сом модернизации. Она утверждает, что «масса кре-
стьянства в 1905 г. все еще явно верила в то, что «зем-
ля и воля» могут быть получены в рамках царизма»,
крестьяне не видели необходимости свержения само-
державия и игнорировали призывы социалистов бойко-
тировать выборы в I Думу, веря в то, что этот орган
превратится в подлинный «союз царя и народа». Автор,
правда, оговаривается, что «эти надежды вскоре исчез-
51
ли», не объясняя, имеются ли в виду надежды на царя
или на распущенную Думу *2’.
Рассмотренные точки зрения буржуазных авторов
по вопросу о содержании крестьянских требований в
революции 1905—1907 гг., несмотря на известные от-
личия, сходятся в ряде основных положений. Револю-
ционное движение российского крестьянства 1905—
1907 гг. изображается преимущественно экономиче-
ским, аполитичным, а сами крестьяне — темными, по-
литически индифферентными, сохранявшими верность
царскому самодержавию. И даже те историки (Уолкин,
Кочен), которые признают наличие политических тре-
бований в крестьянском движении, полагают, что
устремления' крестьянства не шли дальше умеренно-ли-
беральных реформ. По мнению большинства буржуаз-
ных авторов, крестьянское движение не выходило за
рамки существующего строя и ни в коей мере не угро-
жало царскому самодержавию.
Подобная трактовка вопроса свидетельствует об
отрицании революционных возможностей российского
крестьянства. Искусственно ограничивая требования
крестьянства рамками местных хозяйственных нужд,
буржуазные авторы стремятся изолировать крестьян-
ское движение от пролетарского, доказать «беспочвен-
ность» большевистской аграрной программы, отсутст-
вие объективной основы для союза рабочего класса и
крестьянства.
Действительные факты свидетельствуют против по-
добных утверждений. В. И. Ленин неоднократно указы-
вал, что крестьянство России в первый же период рус-
ской революции создало «несравненно более сильное,
определенное, политически сознательное»128 движение
по сравнению с предыдущими буржуазными революци-
ями XIX в. Это было связано прежде всего с тем, что,
в отличие от предыдущих буржуазных революций в
Европе, в революции 1905—1907 гг. в качестве гегемо-
на выступил пролетариат во главе с партией больше-
виков. Героическая борьба российского пролетариата,
выдвинувшего требования общенародного характера,
не могла не вызвать сначала сочувственного отношения,
а затем и прямой поддержки со стороны широких
крестьянских масс. В годы революции крестьянство
добивалось ликвидации помещичьего землевладения и
национализации земли. Наряду с экономическими тре-
бованиями крестьяне выдвигали и политические. Орга-
ническое сочетание экономических и политических
требований способствовало широкому размаху кре-
стьянского движения, свидетельствовало о его глубоко
демократическом характере.
Неправомерно и утверждение о полном незнакомст-
ве крестьян с «ценностями демократии». Пропаганду
этих ценностей в среде крестьянства. постоянно вела
демократическая интеллигенция. Некоторые западные
исследователи начинают признавать влияние демокра-
тической пропаганды на крестьянство. Так, Д. Брукс
(колледж Корнелля), опираясь на работы советских
авторов, пишет о том, что крестьяне проявляли большой
интерес к газетам, а «когда не было газет, читали ре-
волюционные листовки»,29.
Кроме того, сами условия пореформенной жизни —
знакомство с городом, с классовой борьбой пролетариа-
та, внутренняя перестройка крестьянского «мира» —
подводили крестьян к пониманию этих ценностей. В этот
период наблюдался распад больших патриархальных
семей. В связи с этим происходило омоложение сель-
ских сходов. Распространение отходничества приводило
к возрастанию роли женщин в сельском хозяйстве. На
сельском сходе, заменяя отсутствующих мужей, появи-
лись женщины. В ряде мест сходы стали фактически
отходить от принципа подворного представительства,
стремясь охватить все взрослое население общины.
И недаром местные власти с неудовольствием отмеча-
ли, что сельский сход превратился в «толпу со всеоб-
щей подачей голосов». Таким образом, в условиях ца-
ризма крестьянство показало свое стремление вопло-
тить в жизнь принцип всеобщей подачи голосовtso.
Демократическая сторона общины с особой силой
сказалась в годы первой русской революции, когда об-
щина использовалась крестьянами как «аппарат для
воздействия на помещичьи усадьбы» *’*.
Классовая борьба крестьянства, обусловленная глу-
бокими социально-экономическими причинами, конеч-
но, была направлена прежде всего против помещиков,
являвшихся главными носителями всех форм полукре-
постнического гнета в деревне. В годы революции про-
изошло 5404 выступления против помещиков, что со-
ставляло 75,4% всех крестьянских выступлений. Одна-
ко количество столкновений с властями, полицией и
53
войсками только в центральных губерниях достигло
также внушительной цифры—1041, или 14,5% ***.
Фактически борьба с царским правительством начина-
лась уже в столкновениях с помещиками. Когда же на
помощь им спешила царская администрация и происхо-
дили ее столкновения с восставшими, крестьянское
движение поднималось на новую ступень.
Конечно, в годы первой русской революции еще не
все крестьянство осознало необходимость свержения
самодержавия. Вместе с тем революция значительно
продвинула вперед те изменения в сознании крестьян,
которые начались еще раньше. Далеко в прошлое ото-
шла эпоха самозванцев, выдававших себя за «доброго»,
«истинного» царя. Уходила в прошлое и патриархаль-
ная вера в «царскую милость», склонявшая крестьян к
пассивному ожиданию новых «указов». Как писал
В. И. Ленин, «монархизм мужика есть отмирающая на-
ивность...» В некоторых местах кровавые экзеку-
ции царских карателей, известия об этих расправах
делали крестьян сознательными противниками монархи-
ческого режима. В 1906 г. крестьяне с. Ильмина Горо-
дищенского уезда Пензенской губернии, изгнав из свое-
го прихода реакционного священника, заявили: «Он
за царя стоит и его беззаконное правительство»w.
Выдвигавшийся во многих крестьянских наказах лозунг
Учредительного собрания ставил под вопрос существо-
вание монархии. Хотя такие факты еще не носили мас-
сового характера, они свидетельствовали о широко на-
чавшемся процессе отмирания наивно-монархических
иллюзий в крестьянстве. Это являлось одним из усло-
вий складывания революционного союза пролетариата и
крестьянства, что в свою очередь способствовало даль-
нейшему изживанию этих иллюзий. Серьезный удар по
ним нанес двукратный разгон Думы.
Некоторые западные историки ставят под сомнение
попытки своих коллег объяснить отказ царского прави-
тельства сотрудничать с Думой ссылками на «неспо-
собность необразованных и неопытных масс сделать ра-
зумный выбор». Возражая против этого «аргумента»,
Р. Эдельмен (Калифорнийский ун-т, США) пишет:
«Крестьяне России избрали в первые две Думы самых
радикальных из имевшихся кандидатов, надеясь таким
путем получить землю, которая была так нужна им.
Неужели и вправду это было так уж «неразумно»?1,5
54
Нельзя согласиться с трактовкой буржуазными ис-
ториками и характера крестьянского движения в годы
первой русской революции, которое рассматривается
ими как нечто статичное, непреодолимо стихийное.
По мнению Уолкина, пока «индивидуальный кре-
стьянин не стал полноправным гражданином, свобод-
ным от деспотического контроля общины», крестьянст-
во «оставалось потенциально разрушительной анархич-
ной силой». Под этим углом зрения Уолкин
рассматривает все крестьянское движение 1905—1907 гг.
Считая вспышки крестьянских волнений бесплодными
и бесперспективными, он вообще склонен отрицать их
значение для хода революции *’•.
Аналогичную точку зрения высказывают Кип и
Пайпс, которые утверждают, что отличительными осо-
бенностями крестьянского движения являлись анар-
хичность, стихийность, неконтролируемость. Кип по
существу отрицает связь Крестьянского союза с кре-
стьянским движением, считая, что «лишь немногих из
его делегатов можно было считать подлинными вырази-
телями крестьянских взглядов». В книге Кипа вскользь
упоминаются крестьянские комитеты, но автор не при-
дает им особого значения и в конце концов делает
вывод, что «аграрное движение по существу не было
политическим явлением»
П. Аврич проводит прямую параллель между кре-
стьянскими восстаниями XVI—XVII вв. и начала XX в.,
считая, что «сходства между ними больше, чем разли-
чий». И в начале XX в., утверждает американский
историк, русские крестьяне и отчасти даже рабочие,
мечтая о «децентрализованном пасторальном рае» и
проникаясь «разрушительной яростью» к привилегиям
и власти, устраивали мятежи, «стихийные, непреднаме-
ренные, неорганизованные»1М.
М. Перри также считает, что на всем протяжении
революции 1905—1907 гг. проблема организации кре-
стьянского движения так и не была решена. Крестьяне
больше полагались на свои локальные «прямые дейст-
вия, чем на подготовку к иллюзорному национальному
вооруженному восстанию, обещанному революционе-
рами» *’*.
Стихийность, анархизм и насилие — таковы в изо-
бражении западных буржуазных авторов важнейшие
черты крестьянского движения. Эти историки, как пра-
55
вило, «не замечают» новых форм организации, выдви-
нутых российским крестьянством в ходе революции.
Мы видели, что западные авторы почти не останав-
ливаются на вопросе о крепостнических пережитках в
деревне и эксплуатации крестьянства со стороны поме-
щиков. Гораздо охотнее буржуазные авторы описыва-
ют разгромы помещичьих усадеб. Между тем это были
взаимосвязанные явления. Между крестьянами и по-
мещиками шла настоящая война, виновниками ее были
помещики, цеплявшиеся за свои привилегии, свою
власть, свои крепостнические доходы. В. И. Ленин рас-
сматривал уничтожение крестьянами помещичьих гнезд,
являвшихся опорными пунктами собственно помещиков
и царских властей, как вполне закономерное явление,
представлявшее собой одну из форм решительной
борьбы крестьянства в период первой русской рево-
люции “°.
Вопреки утверждениям буржуазных историков
борьба крестьян по мере развития революции станови-
лась все более сознательной, целенаправленной.
Высшей формой крестьянских организаций в годы
первой русской революции явились Советы крестьян-
ских депутатов. Зародышами новой революционной
власти стали и «крестьянские республики» Дея-
тельность крестьянских комитетов и «республик» убе-
дительно показывала, что «крестьянство выступает
сознательным творцом нового уклада русской жиз-
ни» “г. В возникновении Советов и «республик» на-
глядно проявился рост классовой сознательности кре-
стьянства, процесс превращения крестьянина из наивг
ного монархиста в радикального республиканца. Все
это свидетельствовало о революционно-демократиче-
ском характере крестьянского движения, об огромных
возможностях крестьянства как союзника пролетариа-
та в буржуазно-демократической революции.
В годы революции крестьянство предприняло попыт-
ки организоваться в общероссийском масштабе. Следу-
ет подчеркнуть . большое значение создания Всерос-
сийского крестьянского союза, одной из самых «могучих
реальностей». Его организация и деятельность были
непосредственно связаны с нарастающим потоком про-
летарского и крестьянского движения в стране. Созда-
ние Всероссийского крестьянского союза с разветвлен-
ной сетью местных организаций представляло собой
56
небывалое явление в истории крестьянского движения
в России, оно показывало возросшую степень его со-
знательности и организованности.
• На втором этапе революции началось создание кре-
стьянской партии — партии трудовиков. Тот факт, что
крестьянские депутаты в I Государственной думе реши-
ли создать самостоятельную фракцию, уже сам по себе
свидетельствовал о недоверии крестьян к «господской
партии» — кадетам Трудовики представляли собой
крестьянскую демократическую организацию, которая
в своем известном думском «проекте 104-х» отрази-
ла подлинные революционно-демократические земель-
ные требования всего российского крестьянства
В. И. Ленин назвал «проект 104-х» выдающимся про-
дуктом «политической мысли крестьянской массы в
одном из важнейших вопросов крестьянской жизни» “5,
«главной и основной платформой всего российского
крестьянства, выступающего как сознательная общест-
венная сила»
В I Думе трудовики сделали дальнейший шаг и в
своем политическом развитии. Постепенно освобожда-
ясь от конституционных иллюзий, трудовики пришли к
выводу о неизбежности борьбы народа с правительст-
вом вне Думы. В результате политической эволюции
трудовиков после разгона I Думы возник Комитет
трудовой группы, который принял последовательно ре-
волюционно-демократическую программу, одобрил ре-
волюционную тактику
Весьма скупо освещен в западной историографии
вопрос о составе участников крестьянского движения.
Как правило, большинство буржуазных авторов пола-
гает, что крестьяне действовали «скопом», всей массой.
Так, Д. Кип считает, что в деревне, в отличие от горо-
да, не было существенных социальных различий
В западной литературе наметилась тенденция изо-
бразить среднее, «традиционное» крестьянство в каче-
стве руководителя крестьянского движения в целом.
Сторонники этой точки зрения пытаются сгладить
противоречия между беднейшим крестьянством и ку-
лачеством с тем, чтобы в конечном итоге «опроверг-
нуть» концепцию двух социальных войн в деревне. Так,
Э. Кингстон-Мэнн пишет, что осенью 1905 г. «в дерев-
не было мало случаев, похожих на классовую войну
между кулаками и пролетариями»
57
М. Перри подчеркивает, что «в большинстве случаев
крестьяне участвовали в движении всей общиной,
со всеми ее социально-экономическими прослойками».
Но некоторые прослойки, замечает автор, были актив-
нее других. По ее мнению, наиболее стабильным во всех
формах движения было участие среднего крестьянства.
Крайние же социальные слои деревни занимали «ко-
леблющуюся позицию». При этом беднейшие и беззе-
мельные крестьяне были более расположены принимать
участие в забастовках наемных рабочих и стачках
арендаторов, а богатые — в «разграблениях», если сами
не становились объектом атак1’0. Таким образом, сме-
шивая две социальные войны в деревне, Перри прихо-
дит к выводу о ведущей роли среднего крестьянства в
революционном движении на селе.
Перри пытается подвергнуть сомнению и само поло-
жение о двух социальных войнах в деревне. По ее мне-
нию, в эту концепцию не укладываются довольно частые
случаи, когда против кулаков выступало то же самое
общинное крестьянство, которое вело войну против по-
мещиков. «Более адекватно», утверждает Перри, дви-
жение против кулаков объясняли эсеры, считавшие все
крестьянское движение классовой борьбой эксплуати-
руемых против эксплуататоров. Но и эсеры, отмечает
Перри, не смогли дать удовлетворительного объяснения
тем случаям, когда кулаки совместно с другими крестья-
нами выступали против помещиков. «Приблизительные
обобщения партийных политических формулировок», как
полагает Перри, не могли объяснить то состояние «теку-
чести», в котором находилась российская деревня в на-
чале XX в.151
«Противоречия» в концепции двух социальных войн,
на которые указывает Перри, пытаясь ее опровергнуть,
возникают только при недиалектичном ее использова-
нии, без учета конкретных условий того или иного вы-
ступления. Дело в том, что на практике между первой
и второй социальными войнами отнюдь не существовало
«китайской стены». В реальной обстановке, когда капи-
талистические и полукрепостнические формы эксплуата-
ции тесно переплетались, нередко происходило и пере-
плетение двух социальных войн. Так, например, заба-
стовки сельскохозяйственных рабочих несли в себе
элементы обеих социальных войн. Поскольку это было
столкновение сельскохозяйственного рабочего с капита-
58
листом-предпринимателем — налицо была вторая со-
циальная война. Вливаясь в общий поток борьбы кресть-
янства с помещичьим землевладением, эти выступления
вписывались в контекст первой социальной войны.
Но и борьба крестьянства против сельской буржуа-
зии нередко несла в себе элементы первой социальной
войны. В конкретной обстановке российской деревни
кулачество также не пренебрегало кабально-отработоч-
ными формами эксплуатации, сочетая их с капиталис-
тическими методами хозяйствования. Весьма часто
основным занятием сельской буржуазии являлись тор-
гово-ростовщические операции, надел же обрабатывал-
ся крестьянами, закабаляемыми при помощи подобных
операций. Определенная часть сельской буржуазии, та-
ким образом, эволюционировала по прусскому (гросс-
бауэрскому) пути, а не по американскому (фермерско-
му) пути*52. Неудивительно, что в ряде случаев кулаки
выступали в защиту помещичьих экономий *”, а среднее
крестьянство, которое вело борьбу с помещиками, в ряде
случаев выступало против кулаков. Элементы второй
социальной войны были ведущими там, где произошло
значительное расслоение деревни, где движение возглав-
лялось беднейшей ее частью.
Вторая социальная война в российской деревне яви-
лась отражением тех качественных сдвигов, которые
произошли в экономике страны в пореформенную эпоху
и особенно усилились с вступлением России в период
империализма. Она была еще одним элементом тех но-
вых явлений, которые произошли в крестьянском движе-
нии после 1861 г. и которых не желают видеть буржуаз-
ные авторы. И это понятно, ибо признание наличия в
деревне второй социальной войны, а стало быть, и срав-
нительно высокого уровня классовой сознательности
российского крестьянства, его огромных потенциальных
революционных возможностей, способности в союзе с
рабочим классом вести решительную и последователь-
ную борьбу за свое политическое и социальное освобож-
дение полностью противоречит буржуазным концепциям
о непреодолимой стихийности и анархизме крестьянско-
го движения в годы первой русской революции.
Особое внимание следует обратить на стремление
буржуазных авторов к отрицанию союза рабочего клас-
са и крестьянства в революции 1905—1907 гг. По мне-
нию ряда буржуазных авторов, для периода 1905—
59
1907 гг. вообще не существует проблемы союза рабочего
класса с крестьянством. Признавая известные контакты
между рабочими и крестьянами, они пытаются изобра*
зить эти контакты как обычное, повседневное проявле-
ние связи «рабочих-крестьян» с «миром» своей деревни.
Вместе с тем буржуазные авторы заявляют об отсут-
ствии влияния социал-демократической партии не толь-
ко на рабочий класс, но и особенно на крестьянство.
Смысл этого утверждения очевиден: «доказать», что со-
циал-демократы оказались «полностью изолированны-
ми» от крестьянства, а их программа не отвечала его
подлинным интересам.
Наиболее откровенно подобная концепция проведена
в работе Кипа. Он утверждает, что влияние всех поли-
тических партий и организаций на крестьянство было
невелико. При этом он ссылается на меньшевика
П. П. Маслова, который писал, что крестьяне соглаша-
лись с любым приехавшим к ним оратором, был ли это
эсер или социал-демократ. Однако, подчеркивает Кип,
там, где был «элемент сознательного выбора, предпочте-
ние явно отдавалось эсерам». Кип пытается убедить
читателя в том, что Программа РСДРП была приспо-
соблена исключительно к нуждам промышленных рабо-
чих ,5‘.
Однако подобные неприкрытые попытки искусствен-
но «отлучить» социал-демократию от крестьянства
встречают поддержку не у всех буржуазных исследова-
телей. В современной западной литературе наметилась
тенденция к пересмотру сложившихся стереотипных оце-
нок. Так, Л. Кочен не отрицает контактов между Петер-
бургским Советом рабочих депутатов и Всероссийским
крестьянским союзом, более внимательно подходит к
проблеме взаимоотношений социал-демократии с кресть-
янским движением. И тем не менее и Кочен недооцени-
вает влияние пролетарской борьбы на развитие кресть-
янского движения
Подобная недооценка присутствует и в статье М. Пер-
ри. До весны 1905 г., утверждает она, интерес социал-
демократов к крестьянству носил главным образом тео-
ретический характер, а их влияние «не простиралось
далее районов, непосредственно соседствующих с про-
мышленными предприятиями». Только после Ш съезда
РСДРП, пишет Перри, «партия, по настоянию Ленина,
стала придерживаться более радикальной политики»,
60
однако в практическом отношений съезд сыграл сравни-
тельно незначительную роль в мобилизации местных со-
циал-демократических организаций, их влияние
«на крестьянство было ограниченным»***.
Э. Кингстон-Мэнн в статье, посвященной рассмотре-
нию взглядов В. И. Ленина на крестьянское движение
в период первой революции в России, отмечает, что
В. И. Ленин «стремился реалистически откликнуться на
крестьянское движение» и что «взгляды Троцкого и
Парвуса, отрицавших возможность союза с крестьянст-
вом, были более утопическими, чем взгляды Ленина» *57.
Однако она фактически солидаризируется с взглядами
сторонников теории «перманентной революции», утверж-
дая, будто «летом и осенью 1905 г.... обнаружилась не-
примиримость традиционного марксизма и крестьянских
требований».
Приведенные высказывания свидетельствуют о том,
что и в современной западной буржуазной историогра-
фии продолжают бытовать давно опровергнутые прак-
тикой революционной борьбы утверждения либераль-
ных, меньшевистских и эсеровских авторов об отсутст-
вии в период первой русской революции союза рабочего
класса и крестьянства, о крайне незначительном влия-
нии социал-демократов, особенно большевиков, на раз-
витие крестьянского движения. Чтобы подкрепить свои
надуманные постулаты, буржуазные авторы искажают
аграрную программу большевистской партии, реше-
ния III и IV съездов РСДРП по аграрному вопросу.
Критикуя домыслы буржуазных и мелкобуржуазных
теоретиков об отсутствии союза рабочего класса и
крестьянства в 1905—1907 гг., В. И. Ленин неоднократ-
но подчеркивал, что союз сил пролетариата и крестьян-
ства характеризовал все крупные события первой рус-
ской революции. «Октябрьская стачка и декабрьское
восстание, с одной стороны, крестьянские восстания на
местах и восстания солдат и матросов,— писал он,—
были именно «союзом сил» пролетариата и крестьян-
ства. Этот союз был стихиен, неоформлен, часто несо-
знан. Эти силы были неорганизованы достаточно, были
раздроблены, были лишены действительно руководяще-
го центрального руководства и т. д., но факт «союза
сил» пролетариата и крестьянства, как главных сил,
проломивших брешь в старом самодержавии, бесспорен.
Не поняв этого факта, нельзя ничего понять в «итогах»
русской революции»*5*.
61
В общенациональном масштабе союз рабочего клас-
са и крестьянства обеспечивался тем, что конечная за-
дача крестьянства в буржуазно-демократической рево-
люции (уничтожение самодержавия и крепостничества,
конфискация помещичьих земель) целиком совпадала с
программой-минимум рабочего класса, руководимого
партией большевиков.
Исходя из идеи гегемонии пролетариата в демокра-
тической революции и опираясь на опыт начавшегося
крестьянского движения в стране, III съезд РСДРП при-
нял развернутую программу борьбы за укрепление сою-
за рабочего класса и крестьянства. Съезд углубил
аграрную программу, принятую на II съезде РСДРП
в 1903 г. В требовании конфискации помещичьих и дру-
гих земель нашла свое отражение линия большевиков
на союз рабочего класса с крестьянством в революции
1905—1907 гг.
III съезд РСДРП выдвинул в качестве практическо-
го лозунга агитации среди крестьянства и как средство
внесения классового сознания в крестьянское движение
немедленную организацию революционных крестьянских
комитетов. Главная задача этих комитетов, подчерки-
валось в резолюциях съезда, состояла не только в устра-
нении всех остатков крепостничества в деревне, но и в
проведении революционно-демократических преобразо-
ваний в интересах избавления крестьянства от полицей-
ско-чиновничьего и помещичьего гнета,s’. В. И. Ленин
связывал создание революционных крестьянских коми-
тетов с осуществлением лозунга революционно-демокра-
тической диктатуры пролетариата и крестьянства.
С принципиально иных позиций подходили к реше-
нию аграрно-крестьянского вопроса меньшевики. Пре-
словутая меньшевистская муниципализация земли сдер-
живала размах крестьянского движения, втискивая его
в провинциальные рамки. Программа и тактика меньше-
виков в отношении крестьянского движения отражали
давно пройденный этап, отставали от уровня развития
этого движения, которое в годы первой русской рево-
люции достигло значительных масштабов “|>.
Органическую неспособность меньшевиков понять
движущие силы и характер революции 1905—1907 гг.
буржуазные историки распространяют на стратегию и
тактику РСДРП в целом, «забывая» о том, что после
II съезда РСДРП по существу возникло две партии: ре-
62
волюционная партия большевиков во главе с В. И. Ле-
ниным, имеющая научно обоснованную программу и так-
тику в буржуазно-демократической революции, и рефор-
мистская, оппортунистическая партия меньшевиков.
Большевики, в отличие от меньшевиков, не только вы-
ражали подлинные интересы широких народных масс,
но и предпринимали конкретные шаги для пропаганды
и агитации своих идей в деревне. Деятельность же мень-
шевиков в деревне, в соответствии с их-теоретическими
установками, была крайне ограниченной, а их связи с
крестьянскими массами — эпизодическими и непрочными.
Советскими исследователями собран огромный -фак-
тический материал, который убедительно доказывает
несостоятельность утверждений буржуазных историков
об отсутствии союза рабочего класса и крестьянства в
революции 1905—1907 гг. *•*
Революция 1905—1907 гг. подтвердила правильность
марксистско-ленинского положения о необходимости и
возможности прочного союза рабочего класса и кресть-
янства при гегемонии пролетариата в освободительной
борьбе.
Противопоставляя этому положению стереотипы
«традиционного крестьянства», концепции «русского
бунта» и другие «теории», извлеченные из кадетско-
меньшевистского идейного багажа, буржуазные авторы
безуспешно пытаются отрицать непреложный факт сою-
за рабочего класса и крестьянства, который был одним
из важнейших итогов первой русской революции.
Поиски либеральной альтернативы
революционному движению
Проблемы русского либерализма в годы первой русской
революции продолжают занимать одно из центральных
мест в современной буржуазной историографии. И это
вполне объяснимо, ибо в либеральной модели буржуаз-
ные авторы усматривают антитезу революционному дви-
жению широких народных масс, которое, как было по-
казано выше, изображается ими как «анархическое»,
«стихийное» и «антигосударственное». «Русскому бунту»
противопоставляются действия «разумных революционе-
ров»— либералов, которые вели борьбу за «обновление»
государственного строя России по конституционно-пар-
63
ламентским образцам. До сих пор предпринимаются
попытки изобразить партию кадетов как некую ось, во-
круг которой вращалась вся жизнь в России в годы
первой революцииПри этом буржуазные историки
не жалеют красок на изображение либерального дви-
жения как отвечающего якобы коренным интересам на-
рода, интересам развития страны по пути буржуазного
прогресса.
Английский историк Вернер Мосс не скрывает, что
обращение к изучению опыта русских либералов «про-
ливает свет на гораздо более широкую проблему при-
емлемости или неприемлемости классической либераль-
ной модели» **’. В общетеоретическом плане эту же
проблему поставил Т. фон Лауэ, пытавшийся в свою
очередь дать ответ на вопрос, почему либеральная мо-
дель оказалась неприемлемой в России. Согласно его
точке зрения, логически вытекающей из его трактовки
процесса «вестернизации» России, «основной помехой
либеральной демократии и вообще любой форме либе-
рализма в России было то, что он не был русским».
Русский либерализм, продолжает Лауэ, был либерализ-
мом «иностранного происхождения» и поэтому как
«культурный трансплантант» не мог выжить на чуждой
ему почве. Русские либералы, считает он, не смогли
реалистически оценить экономические условия и нужды
своей страны. «Их демократические тенденции,— пишет
Лауэ,— заставляли их склоняться в пользу крестьян-
ского большинства населения, их собственные материаль-
ные и духовные узы связывали их с сельским хозяйст-
вом, с деревенским образом жизни — в то время как
всемирное развитие поднимало промышленность и го-
рода» 1М.
Точка зрения Лауэ, предлагающего рассматривать
русский либерализм в «западном контексте», критиче-
ски воспринята рядом буржуазных историков. Напри-
мер, американский историк Ч. Тимберлейк в предисло-
вии к книге, где помещена статья Лауэ, пишет, что
русские либералы «знали не только идеи западных либе-
ралов, но также и уникальные условия России», что они
«разработали оригинальные практические решения мно-
гих проблем российской действительности»1*’.
Как видно, буржуазные авторы предпринимают на-
стойчивые попытки разобраться в причинах краха рус-
ского либерализма, ищут ответ на вопрос: какие уроки
64
следует извлечь господствующим классам из русского
опыта, чтобы избежать «печальной» участи российской
либеральной буржуазии и сохранить как можно дольше
капиталистическую систему? На это обращает внимание
и Т. фон Лауэ. «Наше любопытство по поводу перспек-
тив либеральной демократии в царской России подогре-
валось господствующим психологическим стремлением
видеть либеральную демократию утвердившейся по
всему миру»1**. Аналогичную точку зрения выска-
зывает и американский историк. У. Розенберг. По его
словам, опыт кадетской партии в трех революциях в
России «вполне может быть использован и в современ-
ных условиях» ‘°.
В течение длительного времени в центре внимания
буржуазных авторов находится проблема классовой
природы русского либерализма. До сих пор в работах
буржуазных историков весьма часто встречаются утверж-
дения о том, что русский либерализм имел «внеклассо-
вый», так называемый «интеллигентский» характер.
С таких позиций написана книга Р. Пайпса о П. Б. Стру-
ве ***, уже упоминавшиеся книги Ш. Галая, Д. Уолки-
на и некоторых других авторов. Однако в последние
годы, очевидно в связи с ростом среди западных историков
интереса к роли социально-экономических факторов
в истории, в их работах все чаще встречаются со-
циальные характеристики различных политических пар-
тий и течений, и отсутствие таковых некоторые рецен-
зенты считают недостатком исследования1**. Так,
Р. Дэниэлс, У. Розенберг, Ч. Тимберлейк и некоторые
другие называют кадетов «партией либеральной буржуа-
зии», пишут о «буржуазной кадетской интеллигенции».
Все же многие западные историки продолжают ут-
верждать, будто российский либерализм представлял
собой «внеклассовое» движение, а партия кадетов яв-
лялась подлинной выразительницей «общенациональ-
ных» интересов, «гегемоном» освободительной борьбы
масс против самодержавия. Эти авторы пытаются пред-
ставить программу либералов тем оптимальным вариан-
том, который смог бы обеспечить России мирный бур-
жуазный прогресс и позволил бы избежать социалисти-
ческой революции.
Преувеличивая роль либералов в освободительном
движении в России, буржуазные авторы стремятся
опровергнуть ленинское учение о гегемонии пролетариа-
3 Заказ № 2517
65
та в буржуазно-демократической революции, извратить
сущность революционной борьбы основных движущих
сил революции — рабочих и крестьян, с тем чтобы в
конечном итоге опровергнуть глубоко народный харак-
тер первой русской революции.
Советскими историками убедительно доказана несо-
стоятельность утверждений буржуазных авторов о «вне-
классовом» характере русского либерализма17в. Исто-
рические факты говорят о том, что кадеты в своей про-
грамме отражали широко понятые, очищенные от
фракционной узости интересы вполне определенного
класса — буржуазии
«Не связанная с каким-либо одним определенным
классом буржуазного общества, но вполне буржуазная
по своему составу, по своему характеру, по своим идеа-
лам, эта партия колеблется между демократической
мелкой буржуазией и контрреволюционными элемента-
ми крупной буржуазии»1”,— писал В. И. Ленин.
«Внеклассовое™» кадетов была сознательным обма-
ном широких масс, ибо вся их идеология и политика
были типичными идеологией и политикой буржуазной
классово ограниченной партии.
Западные россиеведы пытаются затушевать тот факт,
что идеалом кадетствующего интеллигента являлось
увековечение буржуазной эксплуатации в упорядочен-
ных, «цивилизованных», парламентских формах. Как по-
казала эволюция кадетов, они выражали преимущест-
венно интересы средних сдоев буржуазии, более или
менее обуржуазившихся помещиков и либеральной ин-
теллигенции, тогда как интересы «второй» буржуазии
(широкие слои мелкой, преимущественно крестьянской
буржуазии) в их программе не получили полного и
сколько-нибудь последовательного выражения.
Недаром В. И. Ленин называл кадетов партией той
части помещиков и буржуазии, которая «совсем приспо-
собилась вести настоящее, хорошее капиталистическое
хозяйство, похожее на то, которое ведется в западно-
европейских странах, основанное также на эксплуата-
ции, на притеснении рабочих, крестьян, городской
бедноты, но на эксплуатации умной, тонкой, искусной, ко-
торую не всякий сразу поймет и раскусит, как сле-
дует»
Диалектика классовой борьбы в России в годы пер-
вой русской революции довольно быстро и бесповоротно
66
развенчала сочинённую самими кадетами легейДу О
«внеклассовости» своей партии, убедительно показав,
как мало общего она имеет с народом и как мало она
может сделать для достижения подлинной свободы. Ка-
деты, неоднократно подчеркивал В. И. Ленин, «сплачи-
вают вокруг себя всех, весь «народ» лишь на почве
конституционных иллюзий, объединяют лишь отрица-
тельной связью: ненавистью к обожравшемуся зверю,—
к самодержавному правительству, против которого всех
левее на данной «легальной» почве стоят сейчас кадеты.
Историческая роль кадетов — переходная, минутная
роль. Они падут вместе с неизбежным и быстрым па-
дением конституционных иллюзий...» *м. Кадеты, являясь
партией мечтаний о «чистеньком» буржуазном об-
ществе, не представляли собой активной политической
силы, способной радикально изменить ход общественно-
го развития. Занимая промежуточное положение в
структуре политических сил, действовавших на арене
освободительного движения, кадеты на протяжении ре-
волюции 1905—1907 гг. колебались между самодержа-
вием и революционной демократией. Однако, несмотря
на колебания, уже в этот период проявилась контрре-
волюционная сущность партии «народной свободы»,
вступившей в сделку с реакцией за спиной народа и за
счет народа.
Большое внимание западные буржуазные авторы
уделяют проблеме взаимоотношений российских либе-
ралов с царским правительством. Вопрос ставится так:
кто виноват — либералы или правительство — в том, что
они так и не нашли общего языка друг с другом в ходе
революции 1905—1907 гг. Одни авторы, вслед за пра-
вым кадетом В. А. Маклаковым, обвиняют в срыве пере-
говоров кадетов, которые так и не смогли избавиться
от «психологии военного времени» и вместо поисков
«прочного мира» с правительством, основанного на ком-
промиссе, продолжали настаивать на борьбе с ним. Эти
авторы, как правило, пытаются представить кадетов
«непримиримыми борцами с самодержавием», бескоры-
стными защитниками «общенародных интересов». Дру-
гие же историки обвиняют в срыве переговоров прави-
тельство, которое своей «неразумной» тактикой толкало
кадетов влево, к сотрудничеству с революционной демо-
кратией. Такие оценки и суждения, характерные для
прокадетской историографии на Западе, все еще ветре-
67
3*
чаются в работах последних лет (например, Э. Хили,
Ш. Галая, М. Шефтеля).
Страх кадетов перед революцией изображается как
«нежелание поощрять массовое насилие и вооруженное
насилие против правительства» Английский исто-
рик Э. Вуд пишет: «Либералы чувствовали себя неловко
на волне насилия, которая влекла их за собой, и они
удовольствовались конституцией, дарованной им
сверху» 17‘.
В 60—70-е годы появилось немало работ, в которых
деятельность либералов рассматривается несколько ина-
че. Так, Л. Кочен признает, что уже после манифеста
17 октября 1905 г. наметился сдвиг кадетов вправо.
Хотя кадеты и отказались войти в правительство
С. Ю. Витте, отмечает автор, они тем не менее «стали
не столь враждебны по отношению к царю». Признает
Кочен и тот факт, что во II Думе кадеты «были не
столь активны, как прежде, чтобы не вызвать прежде-
временного роспуска Думы». Однако эти правильные за-
мечания продолжают уживаться у английского историка
с утверждением о «бескомпромиссной» позиции кадетов
в отношении правительства. П. Н. Милюков, пишет ав-
тор, во время переговоров о думском министерстве «от-
казался принести в жертву кадетскую политику»
Д. Токмаков пишет, что после роспуска I Думы влия-
ние кадетов значительно уменьшилось и это «усилило
шансы Столыпина на привлечение либералов в каби-
нет». В свою очередь кадеты «провели более резкую
грань между собой и левыми» и, несмотря на скептиче-
ское отношение к «искренности правительства», вступи-
ли на путь поддержки его программы
Американский исторйк Д. Циммерман подчеркивает,
что кадеты «никогда не были искренними сторонника-
ми революционного насилия». В декабре 1905 г. они вы-
ступили с «предостережением против вооруженного вос-
стания», а после его неудачи их отношение к «массовой
борьбе стало еще более жестким». После роспуска
I Думы и неудачи с Выборгским воззванием кадеты
«урезали свою избирательную’платформу и основатель-
но изменили свою тактику». «В каждом аспекте думской
работы,—г пишет Циммерман,— от мельчайших деталей
до больших политических вопросов, кадеты последова-
тельно стремились избежать спорных вопросов и потен-
циальных конфликтов» К подобным выводам прихо-
68
Дит и У. Розенберг, который отмечает: «Во всех своих
предложениях кадеты обнаруживали лояльность по от-
ношению к системе, оставаясь в границах, допускаемых
Основными законами»
Р. Пирсон в книге о «российских умеренных партиях
оппозиции» прямо пишет: «Из-за страха перед рабочим
движением и революцией, страха, порожденного опытом
восстания 1905 г., умеренные партии стремились больше
к сохранению конституционного статус-кво, чем к каким-
либо коренным преобразованиям» *•*. Аналогичную ха-
рактеристику дает российским «умеренным» и М. Брей-
нерд, который отмечает, что они стремились свести
социальные масштабы кризиса к конфронтации по консти-
туционным вопросам между образованным «солидным»,
умеренным обществом и правительством. Больше всего,
подчеркивает Брейнерд, «они боялись вовлечения в дви-
жение народных масс, боялись, что им придется выби-
рать между правительством и восставшими рабочими и
крестьянами» т.
Таким образом, легенда о либералах как бескомпро-
миссных борцах против самодержавия отходит в прош-
лое. Тенденция эта сама по себе положительная. Одна-
ко нельзя забывать, что осуществляется она в рамках
теории «модернизации», которая изображает государство
ведущей силой в истории России. Поэтому более трез-
вая оценка кадетов у некоторых советологов сочетается
с попытками частичной апологии царского правите-
льства.
Как показывают реальные исторические факты, ка-
деты не были ни «революционерами», ни «решительными
борцами против самодержавия». Чтобы убедиться в
этом, достаточно ответить на вопрос: в чем заключалась
сущность так называемого конфликта между кадетами
и самодержавием и какими методами пытались кадеты
разрешить этот конфликт?
В начале XX в. политика самодержавия стала тор-
мозом всего общественного прогресса. Эта политика
была неприемлемой для либеральной буржуазии вообще
и либерально-буржуазной интеллигенции в особенности,
ибо, как подчеркивал В. И. Ленин, без элементарных
политических свобод, при отсутствии парламентской
деятельности «господство буржуазии не полно, не без-
раздельно, не обеспечено» ‘°. Поэтому кадеты вступи-
ли в конфликт с правительством в I и II думах, крити-
69
ковали царских министров, вносили законопроекты о
политических свободах и т. д. В представлении кадетов
самодержавие с его «безрассудными» действиями каза-
лось едва ли не «главным» революционером, толкавшим
народные массы на путь революции. В отличие от этой
«преступной» политики кадеты предлагали направить
революционное движение масс в русло парламентской
борьбы. Иными словами, кадеты критиковали самодер-
жавие за то, что оно создает почву для революции,
и предлагали в свою очередь иные методы борьбы с
нарастающим революционным движением пролетариата
и крестьянства.
Кадетская тактика уговоров правительства не была
случайной. Занимая промежуточное положение в струк-
туре политических сил, кадеты не имели за собой ни
сплоченного и действительно революционного класса,
ни сплоченного контрреволюционного класса «Сила»
кадетов, подчеркивал Ленин, «сила» узурпированная,
зависящая от влияния буржуазной интеллигенции на
другие классы, поскольку они не успели еще выработать
себе ясной самостоятельной политической идеологии,
поскольку они подчиняются идейному руководству бур-
жуазной интеллигенции...» *м.
Отсутствие за кадетами поддержки со стороны гос-
подствующих классов (либеральная буржуазия в этот
период лишь кралась к власти за спиной народа) объ-
ясняет их органическую неспособность вести решитель-
ную борьбу против самодержавия. Диалектика классо-
вой борьбы в России начала XX в. была такова, что
либералы больше всего боялись «уронить» самодержа-
вие и взять в свои руки государственную власть, пред-
почитая разделить ее на три части — между царизмом,
буржуазией и народом «Кадеты,— писал Ленин,—
мечтали об освобождении от крепостничества, произво-
ла, самодурства, азиатчины, самодержавия без сверже-
ния старой власти» Все свои политические планы
они связывали с постепенным реформированием госу-
дарственного строя. «В области политики,— писал Ле-
нин о кадетах,— их программа соединяет вместе демо-
кратизм, «народную свободу», и контрреволюцию...»,м.
Фактически кадеты мечтали о создании такой формы
государственной власти, которая бы отвечала интересам
буржуазии, укрепляла и расширяла ее господство, за-
щищала от посягательств революционных народных
70
масс. И до тех пор пока оставалась хоть малейшая
надежда на то, что царизм сможет под нажимом оп-
позиции дать России «элементарный» буржуазный пра-
вопорядок, кадеты готовы были мириться с царизмом
как с «меньшим» по сравнению с революцией злом.
Поэтому, добиваясь политической свободы, кадеты хо-
тели сохранить целый ряд институтов, которые могли
защитить их от революционного народа,— монархию,
чиновничество, старый полицейский аппарат и т. д.,
чтобы «не дать революции дойти до конца...»**’. Отсю-
да и постоянный страх партии «народной свободы» пе-
ред революционным народом, стремление подменить ре-
волюцию думской резолюцией. Кадеты, неоднократно
подчеркивал Ленин, боялись народа больше, чем
реакции.
Начиная с 60-х годов в западной буржуазной исто-
риографии проявилась довольно устойчивая тенденция
к изучению правого крыла русского либерализма —
партии октябристов*”. Исследователи рассматривают
социальный состав, программу и особенно тактику этой
партии на разных этапах ее эволюции, привлекая ар-
хивный материал не только зарубежных (прежде всего
американских), но и советских архивов. Если попытать-
ся суммировать суть этих исследований, то можно ска-
зать, что они, как и работы по истории партии кадетов,
также сводятся к поиску альтернативы происшедшим ре-
волюционным преобразованиям в России. Если ранее
западные историки пытались найти ее по преимуществу
в кадетских рецептах, то в настоящее время фронт этих
поисков расширился до изучения октябристской альтер-
нативы решения вопросов российской действительности
начала XX в. Однако и эти попытки — найти в октяб-
ризме приемлемую либеральную модель преобразования
России по реформистскому пути,— как признают неко-
торые западные авторы, являются не только проблема-
тичными, но и по существу бесперспективными. Так,
западногерманский историк Э. Бирт приходит к весьма
пессимистическому заключению о возможности октяб-
ристской альтернативы. «Даже если абстрагироваться
от сильного консервативного течения в октябризме,—
пишет он,— остается открытым вопрос, являлась ли
вообще либеральная программа октябристов тем выхо-
дом из структурного кризиса, в котором находилось
русское общество в начале XX века; и имелись ли вооб-
71
ще какие-либо возможные альтернативные модели их
практике»‘*‘.
Историческая действительность убедительно свиде-
тельствует о конечной несостоятельности октябристских
и кадетских рецептов «обновления» страны. В резуль-
тате острой классовой борьбы между силами самодер-
жавного строя и силами, идущими ему на смену, победа
закономерно оказалась на стороне трудящихся клас-
сов — пролетариата и крестьянства.
Некоторые аспекты
внутренней политики самодержавия
17 октября W05 г. под натиском революционного дви-
жения трудящихся масс правительство было вынуждено
издать манифест. Американский историк Э. Кингстон-
Мэнн не без иронии пишет об этом событии: «В то вре-
мя как верные правительству казаки пороли крестьян
и жгли деревни, царь издал манифест 17 октября,
в котором обещал законодательную Думу и гражданские
права, а со временем и отмену выкупных платежей»
В либеральной историографии этот день прочно связы-
вается с началом «конституционной эры» в истории
России, а вынужденная уступка царизма объявляется
исключительно заслугой либералов. Эту тенденцию от-
мечают и некоторые современные западные историки.
Так, А. Левин (США), характеризуя реакцию различ-
ных слоев российского общества на манифест, пишет:
«Более консервативные течения и слышать не хотели,
что конституция была навязана царю народным восста-
нием. Они доказывали (и весьма преуспели в стремле-
нии убедить себя в этом), что народ как таковой и не
участвовал в волнениях. Они утверждали, что все это
было результатом действий особо заинтересованных оп-
позиционных групп»1*3. И до сих пор в работах запад-
ных авторов можно встретить утверждения,, будто «ли-
бералы вынудили правительство согласиться на консти-
туцию» ‘*‘. А Д. Уолкин утверждает даже, что «царю,
покинутому почти всеми его бывшими сторонниками,
не оставалось ничего другого, кроме как отказаться от
самодержавия». И хотя в Основных законах, принятых
23 апреля 1906 г., говорилось как раз о самодержавии,
американский историк оценивает их как «начало конца
72
всех недостатков в государственном строе». Уолкин не
отрицает вынужденного характера манифеста 17 октяб-
ря, но он тоже объясняет уступку царизма исключитель-
но заслугами либералов *”.
Г. Мелинджер и Д. Томпсон сосредоточивают основ-
ное внимание на рассмотрении взглядов и деятельности
С. Ю. Витте. Идеи манифеста 17 октября, заявляют
они, довольно точно отражают политические взгляды
Витте в 1905 г. «Витте надеялся возвести новый строй,
призванный покончить с революцией, и приспособить
русское общество к условиям нового мира». Витте, уве-
ряют авторы, не защищал идеалов ни самодержавия,
ни демократии, «он не имел идеологии», он предлагал
«не формулу, а направление» дальнейшего развития *”.
Известное виттевское пренебрежение к принципам в
изображении буржуазных историков оказывается поло-
жительным качеством, а приверженность определенным
политическим принципам — ненужным доктринерством.
С. Блэк призывает читателя не судить о Российской
империи только на основании того, насколько она усвои-
ла «западные образцы таких вещей, как гражданские
свободы, представительное правительство, образование
и роль государства в экономическом развитии» *”.
В приведенном высказывании содержится уже и кос-
венное оправдание того режима второсортных граждан-
ских свобод с сохранением широких полномочий само-
державия, который установился после поражения рево-
люции.
Так или иначе, буржуазным историкам приходится
признать вынужденный характер манифеста 17 октября.
Устойчивый интерес западные буржуазные историки
проявляют к столыпинской аграрной реформе*”. Такое
внимание к названной проблеме в значительной степе-
ни объясняется тем, что в западной немарксистской
историографии до сих пор продолжается дискуссия об
эволюционных возможностях царизма. Именно поэтому
среди буржуазных историков не смолкают споры о це-
лях, ходе и результатах аграрной реформы, начавшей-
ся в 1906 г. и занимавшей видное место в попытках
царизма приспособиться к новым условиям и продлить
свое существование.
Хронологические рамки реформы выходят за преде-
лы первой русской революции. Однако реформа, будучи
ее побочным продуктом, оказала в свою очередь сильное
73
влияние на заключительные события революции. Поэто-
му в рамках настоящего раздела следует сосредоточить-
ся на таких вопросах, как происхождение реформы, ее
цели и характер.
Многие буржуазные авторы рассматривают столы-
пинскую аграрную реформу в отрыве от революции
1905—1907 гг. Американский историк Д. Ейни (Мэри-
лендский ун-т), защитивший докторскую диссертацию на
тему «Правительство Российской империи и столыпин-
ская земельная реформа», опубликовал ряд статей по
этой проблематике. В своих статьях он вовсе не упо-
минает о революции. Он пишет, что реформа развилась
из функционального опыта Министерства внутренних
дел и еще в 1902—1904 гг. в его канцеляриях разраба-
тывалась серия мероприятий, весьма напоминающих
аграрные указы 1906 г.1’* Тема революции отсутствует
и в книге М. Ш. Конрой «П. А. Столыпин и практиче-
ская политика в последние годы царизма в России»2”.
Автор весьма подробно расписывает «проекты Столы-
пина», пытаясь изобразить его «прогрессивным деяте-
лем». Однако она не уделяет внимания реальным
социальным и политическим процессам и даже не пыта-
ется дать развернутую оценку аграрным реформам, ко-
торые получили название «столыпинских».
Что же касается целей реформы, то Д. Ейни усмат-
ривает их в стремлении царских реформаторов «отде-
лить наиболее передовых крестьян... и поддерживать их
прогресс». В результате «длительного и более или ме-
нее беспорядочного» процесса распада общины, продол-
жает он, «постепенно пал бы традиционный крестьянский
социальный порядок, и из-под его обломков возник бы
современный образ жизни» 20‘.
Сходным образом оценивает цели реформы Д. Ток-
маков: политика Столыпина была направлена на «даль-
нейший подрыв глубоко укоренившихся феодальных уз
и пробуждение инстинкта частной собственности, кото-
рый в конце концов должен был создать буржуазное
общество мелких фермеров». При этом, утверждает ав-
тор, правительство заботилось и о самой обездоленной
части сельского населения («основанием» для этого
утверждения явились данные о составе переселен-
цев) 2’2.
Австрийский исследователь А. Морич заявляет, что
целью столыпинской аграрной политики было «создание
74
процветающего крестьянского сословия»ш. Д. Аткин-
сон характеризует реформу как «программу, которая
имела целью обеспечить старт для капиталистического
развития», и даже как «раннюю попытку экономическо-
го планирования»20‘.
Приведенные оценки носят открыто апологетический
характер. Но в западной историографии существуют и
более осторожные оценки столыпинской аграрной рефор-
мы. Так, А. Гершенкрон дает более узкое определение
социально-экономических целей реформы и подчеркивает
их подчиненный характер по отношению к целям поли-
тическим. Создание нового слоя землевладельцев было
важно для правительства не само по себе. «Ставка на
сильных», пишет Гершенкрон, означала для Столыпи-
на создание надежных точек опоры, «которые имело
бы правительство в борьбе против революции»
С. Г. Пушкарев также признает, что «правительство до
самой революции 1905 г. не имело определенных и
сколько-нибудь радикальных планов для решения кресть-
янского вопроса» и только под влиянием революцион-
ных выступлений «обратило внимание на земельное
неустройство в деревне и решило начать борьбу с этим
главным злом» Р. Мантинг также считает, что имен-
но революция 1905—1907 гг. заставила правительство
пойти на изменение аграрной политики. «Революция
1905 г.,— пишет английский историк,—дала правитель-
ству понять, что община является теперь не бастионом
стабильности и порядка, но потенциальным агентом ре-
волюции» 20’.
Подобные оценки, конечно, более приближены к ис-
торической реальности, ибо нет ничего безнадежнее по-
пыток доказывать независимость реформы от революции.
Если бы не революция, в канцеляриях еще очень долго
писались бы проекты. Это было обычной практикой
царского правительственного аппарата.
Буржуазные историки игнорируют полукрепостниче-
скую эксплуатацию крестьянства со стороны помещиков.
Только «позабыв» о существовании помещичьих лати-
фундий, они могли изобразить столыпинскую аграрную
реформу, направленную на ограбление массы общинного
крестьянства ради сохранения помещичьего землевладе-
ния, как широкое, последовательное и «демократиче-
ское» преобразование. Стремление же правительства
при помощи переселения выдворить из российской де-
75
ревни неблагонадежные социальные элементы Токма*
ков стремится изобразить как заботу о последних.
Цели столыпинской реформы были гораздо более
классово ограниченны, чем это пытаются представить
буржуазные авторы. На этот счет имеется прямое сви-
детельство самого Столыпина, известившего в Думе
5 декабря 1908 г. о ставке на крепких и на сильных2М.
Ряд буржуазных историков категорически отвергает
насильственный характер проведения реформы. Многие
насильственные действия администрации, по словам
Ейни, были направлены просто к восстановлению поряд-
ка, поскольку «внутриобщинные споры об укреплении
не всегда носили характер мирной дискуссии»го*.
Л. Страховский пытался даже доказать, будто репрес-
сивная политика правительства, пошедшего на создание
военно-полевых судов, носила «вынужденный характер».
«Строгие меры были совершенно необходимы» 2,ф,—
подчеркивал Страховский.
Д. Токмаков правильно связывает роспуск II Думы
и третьеиюньский государственный переворот с аграр-
ной реформой Столыпина, однако ответственность за эти
акты он пытается возложить на Думу, обвиняя ее в
«доктринерстве», неопытности и отказе пойти на компро-
мисс с правительством Столыпина 2“.
Надо ли говорить о том, насколько неблаговидны эти
попытки оправдать правительственные акты подавления
и насилия. Стремясь любой ценой остаться у власти,
оградить помещичье землевладение и навязать стране
наиболее тяжелый способ разрешения аграрного вопро-
са, царское правительство шло на любые меры произво-
ла и беззакония. 19 августа 1906 г. Совет министров
одобрил указ о военно-полевых судах. По далеко не
полным данным, за восемь месяцев его действия только
к смертной казни было приговорено 1102 человека212.
Однако попытки царизма с помощью террора, не ме-
няя избирательного закона, добиться созыва более по-
слушной Думы потерпели провал. II Дума оказалась в
целом левее первой. Дума не смогла стать подходящим
орудием для проведения правительственного курса, на-
правленного на разрешение аграрного вопроса за счет
общинного крестьянства, и это решило ее судьбу. До-
статочно объективная оценка обстоятельств роспуска
II Думы встречается в работах отдельных западных
исследователей. Так, Л. Хаймсон справедливо отмечает,
76
что столыпинское земельное законодательство «было
главным катализатором государственного переворота
Столыпина в июне 1907 г.— насильственного роспуска
П Думы и произвольного изменения думского избира-
тельного закона»414.
Многие буржуазные историки, оптимистически оцени-
вающие способность царизма к «модернизации», счи-
тают, что столыпинские реформы явились «стабилизи-
рующим фактором» и что «стратегия развития» была
намечена правительством правильно. Однако некоторые
авторы высказывают несогласие с такой оценкой. Так,
Д. Хоскинг (Колчестерский ун-т, Англия) указывает на
«непоследовательность» столыпинской политики и под-
черкивает, что стремление Столыпина «вмешаться в
деятельность земств и упорядочить их функции» затра-
гивало интересы поместного дворянства, «которое было
там в это время господствующей социальной группой...
и все еще располагало огромным политическим влия-
нием»414. У. М. Пинтер (ун-т Корнелля, США), отме-
чая, что правительство Столыпина «сочетало в своей
политике безжалостное подавление беспорядков с твор-
ческими попытками изменить структуру сельского Об-
щества в России», вместе с тем констатирует, что сто-
лыпинские реформы «не смогли решить аграрную про-
блему» 415.
*
Критический разбор буржуазных теорий и концепций
показывает, что своим острием они направлены против
марксистско-ленинского учения о роли социальных ре-
волюций в жизни общества. Буржуазные авторы пыта-
ются отрицать историческую обусловленность первой
русской революции, ее преемственность с двумя после-
дующими революциями в России. Современные россие-
веды не желают признавать, что буржуазно-демократи-
ческая революция 1905—1907 гг. представляет собой
новый тип буржуазной революции, коренным образом
отличающийся от западноевропейских буржуазных
революций XIX в. Они не хотят видеть, что революция
1905—1907 гг. произошла в новую историческую эпоху,
при принципиально иных расстановке и соотношении
классовых сил, что эта революция не только имела
антифеодальную направленность, но и способствовала
77
развитию и углублению борьбы народов против импе-
риализма.
Факты истории неопровержимо свидетельствуют, что
революция 1905—1907 гг. была подлинно демократиче-
ской, народной, закономерно обусловленной всем ходом
общественного развития. Она положила начало новому
периоду всемирной истории — периоду политических
потрясений и революционных битв. Она нанесла мощ-
ный удар по самодержавию, господству помещиков и
капиталистов, вписала яркую страницу в историю клас-
совой борьбы.
Революция 1905—1907 гг. закрепила за Россией
положение центра международного революционного дви-
жения, усилила влияние большевизма на международ-
ной арене. «Глубокое обобщение и мастерское исполь-
зование большевиками накопленного опыта политиче-
ского руководства массами, непримиримая борьба
против оппортунизма и ревизионизма, за единство рабо-
чего класса и его гегемонию в освободительном движе-
нии, за союз пролетариата с широкими слоями трудя-
щихся облегчили и ускорили свержение царизма в фев-
рале 1917 года и победоносный штурм эксплуататорского
строя в дни Великого Октября»
* Thompson A. W., Hart R. A. The Uncertrain Crusade: America and
the Russian Revolution of 1905. Amherst (Mass)., 1970, p. 6, 25,
26, 77.
« Cm.: Ibid., p. 70.
» Cm.: Gorlin R. H. Problems of Tax Reform in Imperial Russia.—
J. of Modern History, 1977, vol. 79, N 2, p. 246.
* О направлении поисков буржуазной историографии революции
1905—1907 гг. в России позволяет судить и перечень неопублико-
ванных докторских диссертаций, защищенных в США и Канаде
в 70-е годы: Бенсмен М. Ч. Конституционные идеи движения «Ос-
вобождение» в России: Борьба за права человека в революции
1905 г. (Висконсинский ун-т); Брэдли Д. К. Мужик и москвич:
Крестьяне в городах России в конце XIX в. (Гарвардский ун-т);
Бушнелл Д. С. Бунтовщики и революционеры: Революция в во-
оруженных силах России 1905—1907 гг. (Индианский ун-т);
Дил 3. Д. Социальные и аграрные перемены в сельских районах
России: Крестьянское хозяйство в Европейской России, 1858—
1918 гг. (ун-т Вандербильта); Дин К. М. Крестьянский вопрос в
начале XX в. (Колумбийский ун-т); Джонс Э. К. Применения и
нарушения ст. 87: (К вопросу о развитии конституционализма в
России, 1906—1907 гг.) (Сиракузский ун-т); Мэйси Д. Д. Поли-
тические и социально-экономические отношения в русской дерев-
не, 1905—1916 гг. (Колумбийский ун-т); Мэннинг Р. Т. Россий-
ские помещики в революции и контрреволюции 1905—1907 гг.
78
(Колумбийский ун-т); Рейхмен Г. Ф. Железнодорожники и рево-
люция 1905 г. в России (Калифорнийский ун-т); Трейвис Б. Л.
Крестьяне, местная администрация и столыпинская аграрная ре-
форма в Тамбовской губернии, 1892—1917 гг. (Принстонский ун-т);
Фишер Д. Ф. Взгляды российских деятелей на аграрные пробле-
мы, 1900—1904 гг. (Торонтский ун-т); Хэмберг Г. М. Аграрная
экономика и общество в царской России: Политика поместного
дворянства в период аграрного кризиса в конце XIX в. (Стэнфорд-
ский ун-т) ; Эйтер Р. Организационный рост партии эсеров, 1901—
1907 гг. (Питсбургский ун-т); Эклоф А. Б. Коллективное насилие
и деревня: Центрально-промышленный район России, 1902—
1917 гг. (Принстонский ун-т); Энгельстайн Л. Москва в револю-
ции 1905 г.: Классовый конфликт и политическая организация
(Стэнфордский ун-т).
5 См. подробнее: Зырянов П. Н., Шелохаев В. В. Первая русская
революция в американской и английской буржуазной историогра-
фии. М., 1976, с. 175.
6 См., например: Wood A. The Russian Revolution. L., 1979, p. 19.
7 См.: Keep J. L. H. The Rise of Social Democracy in Russia. Oxford,
1963, p. V, 300.
8 Galai Sh. The Liberation Movement in Russia, 1900—1905. Camb-
ridge (Mass.), 1973, p. 232.
9 Cm.: Black С. Е.» Jansen M. B., Levin H. S. et al. The Moderniza-
tion of Japan and Russia: A Comparative Study. N. Y., 1975, p. 23.
10 Cm.: Thaaen E. Russia since 1801: The Making of a New Society.
N. Y, 1971, p. 322.
11 Cm.: Walkin J. The Rise of Democracy in Prerevolutionary Russia:
Political and Social Institutions under the Last Three Czars. L.,
1963, p. 183—186; Galai Sh. Op. cit., p. I—3; Healy A. E. Russian
Autocracy in Crisis, 1905^-1907. N. Y., 1976, p. 3—12; Senese D. S. M.
Kravchinskii and the National Front against Autocracy.—Slavic
Review, 1975, vol. 34, N 3, p. 506, et al.
12 Cm.: Pintner IF. M. Russia.— In: The Crisis of Political Develop-
ment in Europe and the United States/Ed. by R. Grew. Princeton,
1978, p. 347.
13 Marxism, Communism and Western Society: A Comparative Ency-
clopedia / Ed. by C. Kernig. N. Y., 1973, vol. 6, p. 133.
14 Schneiderman J. Sergei Zubatov and Revolutionary Marxism: The
Struggle for the Working Class in Tsarist Russia. L., 1976, p. 15.
См. также: Geyer D. Der russische Imperialismus: Studien uber den
Zusammenhang von innerer und auswartiger Politik 1860—1914.
Gottingen, 1977, S. 165, 170.
15 Cm.: Sotelo I. Del leninismo al estalinismo. Modificaciones del mar-
xismo en un medio subdesarollado. Madrid, 1976, p. 88.
18 Cm.: Malia M. Backward History in a Backward Country.—New
York Review of Books, 1971, vol. 17, N 3, p. 36.
17 Taney G. L. The Systematization of Russian Government: Social
Evolution of Imperial Russia, 1711—1905. Urbana; Chicago; Lon-
don, 1973, p. 398.
18 The Politics of Rural Russia, 1905—1914/Ed. by L. H. Haimson.
Bloomington; London, 1979, p. VII—VIII.
19 Cm.: Field D. The End of Serfdom: Nobility and Bureaucracy in Rus-
sia, 1855—1861. Cambridge (Mass.), 1976, p. 358; Tepicht J. A.
Project for Research on the Peasant Revolution of Our Time.— J.
of Peasant Studies, 1975, vol. 2, N 3, p. 258; Nove A. Executing
79
the Marxist Testament—Times Literary Supplement, 1980, Jan. 11,
p. 37; The Politics of Rural Russia, 1905—1914, p. VII.
40 Frdhlich K. The Emergence of Russian Constitutionalism, 1900—
1904: The Relation between Social Mobilization and Political Gro-
up Formation in Pre-Revolutionary Russia. The Hague etc., 1981,
. p. 252.
21 Cm.: Foyaca M. Lenin у la Revolucion de 1905: Preparacion, desa-
rollo у consecuencias. Madrid, 1976, p. 254.
22 Подробнее об этом см.; Крупина Т. Д., Колесниченко Д. Л., Со-
ловьева Л. At История рабочего класса и пролетарской борьбы в
России в современной буржуазной историографии.— Вопр. исто-
рии, 1965, № 3.
23 American Historical Review, 1974, vol. 79, N 3, p. 823.
24 Walkin J. Op. cit., p. 98—99.
См. также: Laue Г. H. The Chances for Liberal Constitutiona-
lism.—Slavic Review, 1965, vol. 24, N 1, p. 43.
25 Cm.: Ruffmann K.-H. Sowjetrussland. Munchen, 1971, S. 93.
23 Zelnik R. E. Russian Workers and Revolutionary Movement.—J. of
Soc. History, 1972—1973, Winter, p. 215—216.
27 Rural Protest: Peasant Movements and Social Change/Ed. by
H. A. Landsberger. London; Basingstoke, 1974, p. IX.
28 Cm.: Laue T. n. Russian Peasants in the Factory, 1892—1904.—
. J. of Econ. History, 1961, Mar., p. 61—80; Keep J. L. H. Op. cit.,
p. 66, 79, et pas.; Avrich P. The Russian Rebels, 1600—1800. N. Y.,
1972, p. 268—269.
29 Cm.: Zelnik R. E. Labour and Society in Tsarist Russia, 1855—1870.
Stanford (Cal.), 1971; Schneiderman J, Sergei Zubatov and Revo-
lutionary Marxism: The Struggle for the Working Class in Tsarist
Russia. L., 1976; Sablinsky W. The Road to Bloody Sunday: Father
Gapon and the Massacre in St. Petersburg of 1905. N. Y., 1976;
Johnson R. E. Peasant and Proletarian: The Working Class of Mos-
cow in the Late Nineteenth Century. Leicester, 1979.
30 J. of Soc. History, 1972—1973, Winter, p. 217—219; Slavic Review,
1974, vol. 33, N 3, p. 524.
31 Johnson R. E. Peasant Migration and the Russian Working Class:
Moscow at the End of the Nineteenth Century.— Slavic Review,
1976, vol. 35, N 4, p. 663, 664.
32 Johnson R. E. Strikes in Moscow, 1880—1900.— Russian History,
1978, vol. 5, N 1, p. 24, 43.
33 Cm.: Wolf E. Peasant Wars of the Twentieth Century. N. Y., 19691
34 Cm.: Russian History, 1978, vol. 5, N 1, p. 44.
35 Ibid., p. 45.
38 Cm.: Times Literary Supplement, 1980, Apr. 11, p. 418.
37 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 3, с. 547.
38 Pintner W. М. Russia.— In: The Crisis of Political Development fn
Europe and the United States, p. 372.
39 Schneiderman J. Op. cit., p. 17, 19.
40 Imperial Russia after 1861: Peaceful Modernization or Revolution?
Boston, 1965, p. 93.
41 Pushkarev S. G. The Emergence of Modern Russia, 1811—1917,
New York, 1963, p. 220—222.
42 Pipes R. Russia under the Old Regime. L., 1974, p. 190.
43 Field D. Op. cit., p. 359—360.
44 Hamburg G. M. The Russian Nobility of the Eve of the 1905 Re-
volution.— Russian Review, 1979, vol. 38, N 3, p. 324.
80
Ibid., 325, 330.
“ См.: Ibid., p. 337—333.
47 The Politics of Rural Russia, 1905—1914, p. 7.
48 Ruffmann K.-H. Op. cit., S. 87.
48 Pipes R. Russia under the Old Regime, p. 168.
•° Cm.: Geyer D. Der russische Imperialismus, S. 24; Schlarp K-H. Re-
volution und okonomische Ruckstandigkeit.—In: Ansichten einer
kiinftigen Geschichtswissenschaft. Munchen, 1974, Bd. 2, S. 107;
Notzold /. Agrarfrage und Industrialisierung am Vorabend des Er-
sten Weltkrieges.— In: Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutio-
naren Russland. Koln, 1975, S. 231; et al.
51 Cm.: Funken K. Die okonomischen Vorraussetzungen der Oktober-
revolution: Zur Entwicklung des Kapitalismus in Russland. Frank-
furt a. M., 1976, S. 6.
52 Geyer D. Die russische Revolution. Stuttgart, 1968, S. 23.
53 Perrie M. The Russian Peasant Movement of 1905—1907: Its Soci-
al Composition and Revolutionary Significance.— Past and Present,
Oxford, 1972, N 57, p. 123—125.
54 Cm.: Russische Revolution. Munchen, 1969, S. 10; Wirtschaft und
Gesellschaft im vorrevolutionaren Russland, S. 232; Funken K* Op.
cit., S. 139; Notzold I. Op. cit., S. 35 et al.
55 Pushkarev S. G. Krestianskaia pozemel’no — peredel’naia obshchina
v Rossii. Newtonvill (Mass.), 1976, p. 130, 151.
58 Cm.: Tokmakoff G. Stolypin’s Agrarian Reform: An Appraisal.—
Russian Review, Stanford, 1971, vol. 30, N 2, p. 125.
57 Cm.: Fischer. Weltgeschichte. Frankfurt a.M., 1972, Bd 31. Russland,
S. 25.
58 Cm.: Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionaren Russland,
S. 231, 228.
58 Cm.: Fischer. Weltgeschichte. Bd 31, Russland, S. 234; Wirtschaft
und Gesellschaft im vorrevolutionaren Russland, S. 325.
80 Ленин В. И. Поли. собр. соч, т. 17, с. 125.
81 См.: Schneiderman J. Op. cit.; Sablinsky W. Op. cit.
82 Rosenberg W. Workers and Workers’Control in the Russian Revo-
lution.— History Workshop, 1978, N 5, p. 89.
83 Подробнее см.: Проблемы гегемонии пролетариата в демократи-
ческой революции (1905 — февраль 1917). М., 1975.
84 Oberlander Е. Politische Parteien in Russland, 1905—1918. Koln,
1970, S. 15.
85 Cm.: Schwarz S. M. The Russian Revolution of 1905: The Workers’
Movement and the Formation of Bolshevism and Menshevism. Chi-
cago; London, 1967, p. 51, 60, 63—64.
88 Cm.: Galai Sh. Op. cit., p. 232, 239, 241.
97 Cm.: Kochan L. Russian in Revolution. L., 1966, p. 73—76.
88 Ibid., p. 81, 83, 85, 90—91, 97.
88 Cm.: Foyaca M. Op. cit., p. 254—257.
70 Schneiderman J. Op. cit., p. 363.
71 Ibid., p. 366.
72 Russian Review, 1978, vol. 37, N 4, p. 461.
73 Times Literary Supplement, 1980, Apr. 11, p. 418.
74 Более подробный критический обзор буржуазной литературы о
деятельности РСДРП в народных массах в период революции
1905—1907 гг. см.: Романовский Н. В. Критика фальсификаций
роли ленинской партии в трех революциях. М., 1979, с. 191—215.
81
75 См.: Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях
и решениях съездов, конференции и пленумов ЦК. М., 1970, т. 1,
с. 60—66.
78 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 9, с. 217.
77 Там же.
78 См.: Мойжес Р. А. К предыстории 9 января 1905 года: (О некото-
рых причинах распространения гапоновщины в Петербурге).—
Вести. ЛГУ. История, яз. и лит., 1960, № 2, вып. 1; Максимова
Л, М. Борьба большевиков против гапоновщины как разновидно-
сти «полицейского социализма» в России (1900—1905 гг.): Канд,
дне. М., 1970.
Этот факт признается и некоторыми буржуазными авторами.
См., например: Surch G. D. Petersburg’s First Labor Organization:
The Assembly of Russian Workers and Father Gapon.— Russian
Review, 1981, Jul., vol. 40, N 3, p. 261—262.
78 У. Саблинский утверждает, будто идея включения в петицию тре-
бования народного представительства в форме Учредительного со-
брания принадлежит Гапону (см.: Sablinsky W. Op. cit., р. 189,
288). Это мнение оспаривается коллегами Саблинского. См.: His-
tory, 1978, vol. 63, N 207, р. 170.
80 См.: Освобождение, 1905, № 69/70, с. 305—307.
81 ЦГИА СССР, ф. 1093, on. 1, д. 235, л. 1—4.
82 См.: История Коммунистической партии Советского Союза. М.,
т. 2, 1966, с. 26.
83 См.: Там же, с. 33.
84 См.: Там же, с. 231.
85 Dictionary of World History/ General ed. G. M. D. Howat. L., 1973,
p. 1018.
88 Schwarz S. M. Op. cit., p. 137—138.
87 Cm.: Sotelo I. Op. cit., p. 91.
88 Cm.: Schneiderman J. Op. cit., p. 365, 363.
89 Russian Review, 1978, vol. 37, N 4, p. 460—61.
90 Ленин В. Я. Поли. собр. соч., т. 9, с. 252.
91 История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1968
т. 6, с. 121.
92 Ленин В. Я. Поля. собр. соч., т. 19, с. 399.
93 Подробнее см.: Иванова Н. А. В. И. Ленин о массовой революци
онной стачке в России. М., 1976.
94 История Коммунистической партии Советского Союза, т. 2, с. 85.
95 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 12, с. 62.
98 Там же, т. 19, с. 406.
97 См.: История Коммунистической партии Советского Союза, т. 2
с. 108—112; Иванов Л. М. Бойкот булыгинской Думы и стачка в
октябре 1905 г.: (К вопросу о расстановке борющихся снл).—
В кн.: Исторические записки. М., 1969, т. 83.
98 См.: Ленин В, И. Поли. собр. соч., т. 12, с. 66.
99 Schwarz S. М. Op. cit., р. 178—195.
Сходную точку зрения высказывают западногерманский исто-
рик Георг фон Раух (См.: Rauch G. Geschichte der Sowjetunion.
Stuttgart, 1969, S. 34) и французский историк Жан Барро (См.:
Barrot J. Communisme et question russe. P., 1972, p. 38, 45).
100 Cm.: Tovaglieri A. Lenin e i soviet nella rivoluzione russa del 1905.
Milano, 1975, p. 7; Giner S. Historia del pensamiento social. Bar-
celona, 1975, p. 510; Foyaca M. Op. cit., p. 436—437; Sotelo I. Op.
cit., p. 94.
82
>•> Ruffmann K.-H. Op. cit., S. 19.
102 Kochan L. Op. cit., p. 96—100.
Диалогичное высказывание есть и у Э. Кннгстон-Мэнн (См.:
Russian Review, 1979, vol. 38, N 4, p. 444.
103 См.: Avrich P. Op. cit., p. 269.
104 Cm.: Guerin D, Anarchismus. Begriff und Praxis. Aus dem Fran-
zosischen ubersetzt. Frankfurt a. M., 1969, S. 83.
105 Cm.: Roihe V. Der russische Anarchismus und die Ratebewegung
1905. Frankfurt a. M.; New York, 1978, S. 154—195.
,oe См.: Ленин В. Я. Поли. собр. соч., т. 35, с. 299.
107 Подробнее см.: Демочкин Н. Н. Советы 1905 года —органы ре-
волюционной власти. М., 1963.
Обзор советской исторической литературы о Советах см.:
Яковлев Н. Н. О Советах 1905 года.— Вопр. истории, 1965, № 12;
Егоров В. Г. Генезис Советов рабочих депутатов 1905 года в ис-
торической литературе 20-х годов.— В кн.: Вопросы историогра-
фии и истории СССР. Воронеж, 1969; Злобин В. И. Историко-
партийная историография первой русской революции.— Вести.
МГУ, Сер. 9. История, 1975, № 3.
108 См.: Канев С. Н. Анархизм и его крах в России.— В кн.: Истори-
ческие записки. М., 1979, т. 103, с. 173.
109 Демочкин Н. Н. Под флагом меньшевистских идей: (Заметки о
современной буржуазной историографии Советов 1905 года).—
История СССР, 1966, № 5, с. 167.
110 См.: Анкудинова П. Е. Советы рабочих депутатов на местах в ре-
волюции 1905—1907 гг.— Учен. зап. ЛГУ. Сер. ист. наук, 1956,
№ 205, вып. 24; Демочкин Н. Н, Партия и Советы в 1905 г.—
Вопр. истории КПСС, 1965, № 1, 2.
111 См.: История Коммунистической партии Советского Союза, т. 2,
с. 104.
1,2 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 12, с. 61.
113 См.: Четвертый (Объединительный) съезд РСДРП: Протоколы.
М., 1959, с. 482—484.
114 См.: Демочкин Н. Н. Советы 1905 года — органы революционной
власти, с. 63—80.
115 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 35, с. 238.
118 Keep L L. Н. Op. cit., р. 242, 243—257.
117 Kochan L Op. cit., р. 101.
118 Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas, 1969, N 4, S. 612.
119 См.: Яковлев H. H. Вооруженные восстания в декабре 1905 года.
М., 1957.
129 Подробнее см.: Волобуев О. В. Революция 1905—1907 гг. в пуб-
лицистике русских буржуазных историков.—В кн.: Исторические
записки. М., 1978, т. 102.
121 Vereiter К. Historia de la Revolucion Russa. Valencia; Barcelona,
1974, t. I, p. 53, 106, 112.
122 См.: Ленин В, И. Поли. собр. соч., т. 19, с. 395.
123 Keep J. L. Я. Op. cit., р. 268.
124 Pipes R. Russia under the Old Regime, p. 168—169.
125 Times Literary Supplement, 1975, Jun. 20, p. 697.
128 Walkin J. Op. cit., p. 207.
127 Past and Present, 1972, N 57, p. 124—125, 154.
128 Ленин В. Я. Поли. собр. соч., т. 17, с. 39.
129 Brooks J. Readers and Reading at the End or the Tsarist Era.—
In: Literature and Society in Imperial Russia, 1800—1914. Stanford
(Cal.), 1978, p. 106, 129, 137—138.
83
130 Подробнее см.: Зырянов П, Н. Некоторые черты эволюции кресть-
янского «мира» в пореформенную эпоху.— В кн.: Ежегодник по
аграрной истории Восточной Европы, 1971 г. Вильнюс, 1974,
с. 383—385.
131 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 16, с. 398 (В. И. Ленин при-
водит выражение социал-демократа, члена II Думы Г. А. Алек-
синского) .
132 Дубровский С. М. Крестьянское движение в революции 1905—
1907 гг. М., 1956, с. 65.
133 Ленин В. Я. Поли. собр. соч., т. 16, с. 425—426.
134 ЦГИА СССР, ф. 797 (канцелярии обер-прокурора Синода), оп. 76,
отд. III, 5 стол, д. 10, л. 586—586 об.
135 American Historical Review, 1977, Feb., p. 153.
138 Walkin J. Op. cit., p. 107, 206—208.
137 Keep J. L. H. Op. cit, p. 160—161, 267—271; Pipes R. Russia under
the Old Regime, p. 168.
138 Avrich P. Op. cit., p. 268—269.
138 Past and Present, 1972, N 57, p. 154.
140 См.: Ленин В. //..Поли. собр. соч., т. 13, с. 319.
141 См.: Тропин В. И. Борьба большевиков за руководство крестьян*
ским движением в 1905 г. М., 1970, с. 125—126.
142 Ленин В. И, Поли. собр. соч., т. 12, с. 94.
143 См. об этом: Колесниченко Д. А. Возникновение и деятельность
Трудовой группы.— История СССР, 1967, № 4.
144 Подробно о «проекте 104-х» см.: Колесниченко Д. А. Аграрные
проекты Трудовой группы в I Государственной думе.— В кн.: Ис-
торические записки. М., 1968, т. 82.
145 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 15, с. 42.
148 Там же, т. 16, с. 245.
147 См.: Колесниченко Д. А. Политическая эволюция трудовиков в
1906 г.— В кн.: Исторические записки. М.» 1973, т. 92.
148 См.: Russian Review, 1977, vol. 36, N 4.
148 Kingston-Mann E. Lenin and the Challenge of Peasant Militance.—
Russian Review, 1979, vol. 38, N 4, p. 442.
158 Cm.: Past and Present, 1972, N 57, p. 138—143.
181 Ibid., p. 143—144.
152 См.: Тарновский К* H. Проблемы аграрно-капиталистической эво-
люции России.— История СССР, 1970, № 3, с. 60—78.
153 См.: Дубровский С. М. Указ, соч., с. 89.
154 Keep J. L Н. Op. cit., р. 270, 271.
155 См.: Kochan L. Op. cit, р. 87—89, 101—103.
158 Past and Present, 1972, N 57, p. 147—149.
157 Russian Review, 1979, vol. 38, N 4, p. 438.
158 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с. 342.
158 См.: Коммунистическая партия Советского Союза в .резолюциях
и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК, т. 1, с. 117.
180 См.: Трапезников С. Я. Ленинизм и аграрио-крестьяиский вопрос.
М., 1974, т. 1. Ленинские аграрные программы в трех русских ре-
волюциях, с. 159—167.
181 Подробный анализ советской литературы по этому вопросу см.:
Симонова М. С. Крестьянское движение 1905—1907 гг. в совет-
ской историографии.— В ки.: Исторические записки. М., 1975,
т. 95.
182 См., например: Healy А. £. Russian Autocracy in Crisis, 1905—
1907, N. Y., 1976.
84
188 Slavonic and East European Review, 1973, vol. 51, N 125, p. 608.
<•< Laue Th, The Prospects of Liberal Democracy in Tsarist Russia:
Essays on Russian Liberalism / Ed. by Ch. E. Timberlake. Columbia
(Missouri), 1972, p. 170—176.
Ibid., p. 16—17.
‘•8 Ibid., p. 181.
187 Rosenberg W. G. Liberals in the Russian Revolution: The Consti-
tutional Democratic Party, 1917—1921. Princeton; New Jersy, 1974,
p. 8.
188 Cm.: Pipes R. Struve: liberal on the Left, 1870—1905. Cambridge
(Mass.), 1970.
В рецензии на эту книгу Р. Уортмен упрекает автора в том,
что он относит к либералам «все оппозиционные течения, высту-
павшие за конституцию, независимо от того, сколь различны были
программы групп, которые они представляли».— J. of Modern
History, 1972, vol. 6, N 4, p. 621.
169 См., например: J. of Modern History, 1965, vol. 37, N 1, p. 106;
History, 1979, vol. 64, N 210, p. 146.
170 См.: Шацилло К. Ф. Русский либерализм на рубеже двух веков.—
В кн.: В. И. Ленин о социальной структуре и политическом строе
капиталистической России. М., 1970; Тютюкин С, В. Оппозиция
его величества (Партия кадетов в 1905—1917 гг.).— Там же.
171 См.: Ленин В, И, Поли. собр. соч., т. 12, с. 291.
172 Там же, с. 286-287.
См. также: Там же, т. 13, с. 144.
173 Ленин В, И, Поли. собр. соч., т. 16, с. 178.
174 Там же, т. 12, с. 294.
175 Pomper Р, The Russian Revolutionary Intelligentsia. N. Y., 1970,
p. 188.
Wood A. Op. cit., p. 19.
Kochan L. Op. cit., p. 94, 111, 119.
178 Cm.: Tokmakoff G, P. A. Stolypin and the Second Duma.— Slavo-
nic and East — European Review, 1972, vol. 50, N 118, p. 49, 55.
179 Zimmerman J, E, The Kadets and the Duma, 1905—1907.— In: Es-
says on Russian Liberalism, p. 120—134.
180 Rosenberg W. G, Kadets and the Politics of Ambivalence.— In: Es-
says on Russian Liberalism, p. 145.
181 Pearson R, The Russian Moderates and the Crisis of Tsarism, 1914—
1917. L., 1977.
В рецензии на эту книгу Р. Б. Маккин счел необходимым от-
метить: «Автор внес ценную коррективу в кадетскую (и запад-
ную) историографию, в которой преувеличивалась роль Думы во-
обще и партии кадетов в частности» (History, 1979, vol. 64, N 210,
р. 145-146).
182 Brainerd М. С, The Octobrists and the Gentry in Russian Social
Crisis of 1913—14.— Russian Review, 1979, vol. 38, N 2, p. 178.
183 Ленин В. И, Поли. собр. соч., т. 22, с. 118.
184 См.: Там же, т. 12, с. 294.
185 Там же, т. 14, с. 191—192.
188 См.: Там же, т. 10, с. 261.
187 Там же, т. 13, с. 309.
188 Там же, т. 12, с. 287; т. 21, с. 181.
189 Там же, т. 12, с. 121.
189 См.: Harrison W. The Octobrists and the Russian Revolution of
1905.— The Durham University Journal, 1963, vol. 55, М2; Hutchin-
85
son J. F. The Octobrists in Russian Politics, 1905—1917. L., 1966;
Menashe L. Alexander Guchkov and the Origins of the Octobrist
Party: The Russian Bourgeoisie in Politics, 1905. N.Y., 1966;
Birth E. Die Oktobristen (1905—1913). Zielvorstellungen und Struk-
tur. Stuttgart, 1974; Brainerd Af. C. The Octobrists and the Gentry,
1905—1907: Leaders and Followers? — In: The Politics of Rural
Russia, 1905—1914.
‘9‘ Birth E. Op. cit., S. 188—189.
192 Russian Review, 1979, vol. 38, N 4, p. 442.
193 Levin A. The Third Duma: Election and Profile. Hemden, 1973,
p. 17.
194 Hamburg G. M. Op. cit., p. 338.
195 Cm.: Walkin J. Op. cit., p. 39, 214.
196 Cm.: Mehlinger H. D., Thompson J. M. Count Witte and the Tsarist
Government in the 1905 Revolution. Bloomington; London, 1972,
p. 29, 34, 36.
197 Imperial Russia after 1861, p. 94.
198 Подробнее см.: Зырянов fl. H. Современная англо-американская
историография столыпинской аграрной реформы.— История СССР,
1973, № 6.
199 См.: Taney G. L. Some Aspects of Imperial Russian Government
on the Eve of the First World War.— Slavonic and East European
Review, 1964, vol. 43, N 100, p. 81—82.
200 Conroy M. S. Peter Arkadievich Stolypin: Practical Politics in Late
Tsarist Russia. Boulder (Col.), 1976.
201 Jane у G. L. The Concept of Stolypin Land Reform.— Slavic Revi-
ew, 1964, vol. 23, N 2, p. 284.
202 Cm.: Tokmakoff G. Stolypin’s Agrarian Reform: An Appraisal,
p. 125—126, 132—133.
203 Moritsch A. Neuere Literatur zur Stolypinschen Agrarreform.
I Teil.— Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas, 1976, vol. 24, N 2,
S 230
204 Atkinson D. Statistics of the Russian Land Commune, 1905—1917.—
Slavic Review, 1973, vol. 32, N 4, p. 773, 784.
203 Gerschenkron A. Continuity in History and Other Essays. Cambrid-
ge. Mass., 1968, p. 239.
См. также: Hennessey R. The Agrarian Question in Russia,
1905—1917: The Inception of the Stolypin Reform. Giessen, 1977.
203 Pushkarev S. G. Pozemel’no-krest’anskaia obshchina v Rossii,
p. 130, 133.
207 Munting R. The Village Commune in European Russia (1861—
1914). Birmingham, 1973, p. 6—7.
208 См.: Государственная Дума: Стеногр. отчеты. Созыв III, сес. II.
СПб., 1908, ч. 1, с. 282.
209 Slavic Review, 1964, vol. 23, N 2, p. 291.
210 Imperial Russian after 1861: Peaceful Modernization or Revoluti-
on?, p. 60—61.
211 Cm.: Tokmakoff G. P. A. Stolypin and the Second Duma, p. 61—62.
212 Полянский H. H. Царские военные суды в борьбе с революцией
1905—1907 гг. М., 1958, с. 215.
213 Haimson L. Preface: The Russian Landed Gentry and the System
of 3 June.— In: The Politics of Rural Russia, p. 15.
214 Slavonic and East European Review, 1979, vol. 57, N 1, p. 132.
215 The Crisis of Political Development in Europe and the united Sla-
tes, p. 368, 373.
218 Коммунист, 1975, № 2, c. 5,
Глава вторая
Вторая
буржуазно-демократическая
революция в России
в трактовке современных
буржуазных историографов
Истоки современной
буржуазной историографии Февраля
Зарубежная советологическая историография Февраль-
ской революции 1917 г. отнюдь не выглядит внушитель-
ной. Можно насчитать лишь несколько монографических
исследований, специально рассматривающих эту тему.
Статей, обзоров, рецензий, конечно, написано значитель-
но больше, но и они без особых усилий поддаются биб-
лиографическому учету. Необходимо, однако, сделать
важную оговорку.
Нужно учитывать, что буржуазная историческая ли-
тература долго не выделяла Февральскую революцию
в особую тему. Обычно она рассматривалась в ее перс-
пективе, т. е. в тесной связи с Великой Октябрь-
ской социалистической революцией, и в ретроспективе,
т. е. в связи с первой русской революцией, а также
последующим за ней периодом реакции и первой миро-
вой войны *. Это обстоятельство не только значительно
расширяет круг зарубежной литературы, освещающей
тему Февральской революции 1917 г., но, что еще более
существенно, как бы совмещает некоторые аспекты ис-
тории всех трех российских революций, вынуждая рас-
сматривать их воедино, в неразрывной связи.
Таким образом, несмотря на кажущуюся количествен-
ную незначительность советологической литературы соб-
ственно о Феврале 1917 г., эта проблема в зарубежной
историографии нашей страны не только существует, но и
87
относится, пожалуй, к числу ее центральных, ключевых
тем.
Генетически она восходит к белоэмигрантской исто-
рической литературе. Эмигрантская историография рево-
люций 1917 г., в том числе Февральской революции,
отнюдь не была однородной. В ней на протяжении
20-х и 30-х годов да и позднее шла острая идейная
борьба.
Не так легко разобраться в этой пронизанной поли-
тическими страстями борьбе. Множество мнений, интер-
претаций по общим и частным вопросам то почти диа-
метрально расходятся, то сближаются, то где-то пере-
секаются, то категорически утверждают или столь же
категорически отрицают. И все же есть в этом «концеп-
ционном нагромождении» некая единая направленность.
В конечном счете все эти трактовки стремились отве-
тить на «больной» для их авторов и последователей во-
прос: кто ответственен за случившееся в феврале 1917 г.,
за сокрушительный крах царизма, за события, привед-
шие в конце концов к Великому Октябрю, к победе
Советской власти? Короче говоря, искали виновного за
ход истории, за такое ее движение, каким оно оказалось
в действительности, и уже тем самым пытались опро-
вергнуть или по крайней мере поставить под сомнение
неизбежность, закономерность случившегося. Происхо-
дили своего рода суды над историей, и эти суды неиз-
бежно приобретали политический характер: обвинялись
вчерашние политические противники, политическим
единомышленникам выносился в основном оправдатель-
ный вердикт.
Попробуем хотя бы в самых общих чертах разобрать-
ся в «судилищах» эмигрантской историографии круше-
ния царизма.
Правый фланг занимает монархическая концепция.
Монархисты были прямой, непосредственной жертвой
Февральской революции и поэтому, вполне естественно,
их отношение к ней было резко отрицательным, враж-
дебным, но не однозначным, как не однозначны были
монархизм и монархисты в канун Февраля. На крайней
позиции стояли сторонники самодержавной монархии,
черносотенные монархисты. В годы гражданской войны,
а затем белой эмиграции их публицисты и «историогра-
фы» (Г. Бостунич, Н. Марков 2-й, И. Якобий и др.)
«выводили» Февральскую революцию из некоего масон-
88
ского заговора, якобы глубоко проникшего в среду глав-
ным образом либеральной интеллигенции и близким к
ней кругам. Они — масоны, стремясь к разрушению
«христианских монархий», расшатали основы царской
власти, соответствовавшей «духу русского народа»,
вследствие чего в момент наивысшего напряжения, свя-
занного с войной, она и рухнула. Главную ответственность
за революцию черносотенно-монархическая концепция
возлагала, таким образом, на «антипатриотическую»,
чуждую «национальным корням» либерально-буржуаз-
ную оппозицию. Что же касается активного участия
в революции широких народных масс, то этот факт
«объяснялся» «затемнением» их сознания, «болезнен-
ным» наваждением, «смутой». Абсурдность такой «трак-
товки» настолько очевидна, что она не могла найти
сколько-нибудь значительного отклика в широких эми-
грантских кругах.
Существовал, однако, и другой, если его можно так
назвать, монархизм октябристско-правокадетский, точку
зрения которого в белоэмигрантской публицистике, ме-
муаристике и историографии выражали такие люди,
как П. Б. Струве, В. А. Маклаков, А. Тыркова-Вильямс
и др. Эти дофевральские либералы правого крыла со-
чувственно встретили февральские события, полагая,
что они, освободив Россию от «темных сил», ограни-
чатся некоторыми буржуазными преобразованиями. Од-
нако по мере углубления революции и особенно после
Октября эти вчерашние либералы во многом раскаялись
в своих «антицаристских прегрешениях». Отвергая чер-
носотенную трактовку Февраля 1917 г., они все же при-
ходили к заключению, что либеральная оппозиция в
своей критике царизма и в своей конфронтации с ним
из-за политических реформ проявляла излишнюю актив-
ность и бескомпромиссность. В конце концов, утвержда-
ли «раскаявшиеся либералы», царская Россия все же
эволюционировала по пути превращения в конституцион-
ную монархию, и, если бы либералы, «умеренные эле-
менты» проявляли большую сдержанность, «традицион-
ная власть» последовательнее шла бы на уступки;
результатом этого явился бы разумный компромисс,
способный исключить революционный взрыв. Таким об-
разом, ответственными за революцию и в данном слу-
чае объявлялись либеральные круги с той, однако, раз-
ницей (по сравнению с черносотенно-монархической
89
версией), что им вменялись в вину ошибки, просчеты
главным образом тактического характера.
Касаясь роли масс, историки этого либерально*мо*
нархического, октябристско-правокадетского направле-
ния, претендовавшего на определенную респектабель-
ность, не могли, конечно, разделять черносотенные бред-
ни о «помутнении сознания» народа и т. п. Но и они
сравнивали его выступления с разбушевавшимся Ахеро-
ном, неудержимой, слепой стихией, способной лишь раз-
рушать, а не созидать. Этот-то Ахерон, вышедший из
своих берегов, в представлении В. А. Маклакова и дру-
гих, и понес утлую ладью «либеральной общественно-
сти», разбив в конце концов и ее. Как черносотенно-мо-
нархическая, так и либерально-монархическая концеп-
ция отвергали историческую целесообразность Февраля.
Далее, несколько левее октябристско-правокадетской
историографии, в белоэмигрантской исторической лите-
ратуре свержения царизма находится, так сказать, клас-
сически кадетская концепция. Пожалуй, наиболее пол-
ное выражение она получила в трудах П. Н. Милюкова.
В соответствии с ней причину краха царизма также
следует искать в неспособности царизма и либеральной
общественности достигнуть компромисса на пути кон-
ституционного реформирования самодержавия. Но в от-
личие от октябристско-правокадетской трактовки в
трактовке Милюкова и его последователей компромисс
этот не состоялся не из-за максималистской позиции ли-
беральной буржуазии и поддерживавшего ее либераль-
ного дворянства, а, напротив, из-за реакционной поли-
тики царизма, упрямо и бездумно отвергавшего почти
все необходимые уступки и реформы. Такая политика
в конце концов завела царизм в порочный круг распу-
тинщины, оттолкнула от него «живые» общественные
силы, ввергла в изоляцию, закончившуюся крахом.
Расходясь, таким образом, с октябристско-правока-
детской трактовкой причин крушения царизма, кадет-
ская точка зрения почти полностью сходится с ней в
оценке участия масс в революции. Это участие представ-
ляется стихийным, политически малосодержательным:
попытки меньшевиков и эсеров канализировать «анар-
хию» в сторону блока с «государственно-мыслящей»
буржуазией не увенчались успехом и всю выгоду из
«разбушевавшейся» народной стихни в октябре 1917 г.
извлекли большевики.
90
На левом фланге эмигрантской литературы о Фев-
ральской революции находится мелкобуржуазная, мень-
шевистская и эсеровская историографии (работы Н. Су-
ханова, В. Чернова, И. Церетели и др.). Содержащие
подчас марксистскую (последнее относится к меньшеви-
стской историографии) терминологию, эти труды, одна-
ко, во многом примыкают к кадетско-буржуазной исто-
риографии, так как в основе их лежит идея ведущей
роли, гегемонии либеральной буржуазии в борьбе с
царизмом. С точки зрения меньшевистских историков
(особенно правого толка), массы, в том числе рабочий
класс, должны были поддерживать эту борьбу, подтал-
кивая либералов к власти в целях буржуазной демокра-
тизации общества. Такая позиция пролетариату пред-
писывалась с учетом его якобы политической незрело-
сти, экономической и культурной неподготовленности к
социалистическому переустройству.
Чтобы завершить обзор историографического эми-
грантского спектра, следует назвать еще близкую к
меньшевистской троцкистскую концепцию Февраля. Она
во многом вытекала из пресловутой теории «перманент-
ной революции» и в соответствии с ней трактовала
Февраль не как пролог Октября, не как необходимый
буржуазно-демократический этап на пути к нему, а как
начало единого революционного процесса, как внешнюю
«оболочку», скрывавшую Октябрь. Но если все другие
интерпретации Февраля рассматривали его под углом
зрения анархии или стихийности, то, по Троцкому, дви-
жение масс в известной мере направлялось так назы-
ваемым «средним комсоставом» партийных работников —
выходцев из самой рабочей среды. Тем самым партия
как единый политический организм и вождь партии —
В. И. Ленин изолировались от Февраля.
В отличие от монархистской и октябристско-право-
кадетской исторической литературы кадетская и мелко-
буржуазная историографии положительно оценивали
Февральскую революцию*.
Таким образом, если рассматривать фронт эмигрант-
ской историографии справа—налево, начиная от черно-
сотенно-монархической и, по крайней мере, до кадет-
ской, то даже при наличии ряда порой существенных
различий в нем можно выделить и нечто общее.
Прежде всего, это, как уже отмечалось, отрицание
(с большей или меньшей категоричностью) неизбежно-
91
сти революции, приведшей царизм и другие пережитки
феодально-крепостнического строя к краху и ликвида-
ции. Революции можно было и нужно было избегать т—
вот первая объединяющая идея монархической и либе-
ральной концепции Февраля. Далее — это поиск непо-
средственных причин революции в «верхах», в их несо-
стоятельности взять «правильную» линию, которая могла
бы отвратить революционный взрыв. Массовые дви-
жения в этих концепциях носят пассивный либо исклю-
чительно разрушительный характер: в конечном счете
народ здесь лишь объект воздействия политических ком-
бинаций различных сил.
Характеристика белоэмигрантской историографии,
данная нами, конечно, лишь самая общая схема. Но
она, на наш взгляд, помогает выявить ту самую гене-
тическую связь советологической историографии круше-
ния царизма с эмигрантской, о которой говорилось выше.
Из приведенной схемы ясно, что наиболее близкой и
приемлемой для зарубежной буржуазной интерпретации
Февральской революции должна была оказаться кадет-
ская историография в ее милюковском, иногда макла-
ковско-милюковском варианте. Черносотенно-монархиче-
ская трактовка отталкивала многих западных историков
компрометирующей одиозностью, а меньшевистско-
эсеровская и троцкистская — принимались за рево-
люционно-демократическую, марксистскую. Без большо-
го риска впасть в преувеличение можно сказать, что
зарубежная историческая литература о кризисе царизма
и Февральской революции на протяжении длительного
времени (примерно до середины 60-х годов) многие свои
концептуальные оценки заимствовала из кадетской эми-
грантской историографии и опиралась на нее как на
основной источник3.
Во второй половине 60-х годов положение стало за-
метно меняться. В исторической советологии усилилась
линия на отказ от ряда явно тенденциозных тезисов и
оценок, берущих свое начало в идейном наследии пе-
риода борьбы российских контрреволюционных партий
с большевиками и Советской властью, а затем и «холод-
ной войны». Новые пополнения советологов, стремясь
предстать в более «академическом облике», стали зна-
чительно расширять источниковую базу своих трудов,
претендовать на их «деидеологизацию», «деполитиза-
цию». Если говорить о работах, посвященных крушению
92
царизма, .то этот процесс проявился в Их определенной
«декадетизации». Трактовки, имеющие главным обра-
зом либерально-буржуазный источник, стали заменяться
или дополняться оценками, в ряде положений вос-
производящими меньшевистские и троцкистские «разра-
ботки». Не обошлось и без влияния советской историче-
ской литературы. В качестве наиболее показательного
примера такого рода работ следует указать на обшир-
ную монографию американского историка Ц. Хасегавы
«Февральская революция. Петроград, 1917 г.», вышедшую
в США и Англии в 1981 г. Для Хасегавы харак-
терно признание массового движения основным, решаю-
щим фактором, определявшим ход Февральской рево-
люции. Он также отвергает тезис о «тотальной стихий-
ности», признает роль революционных организаций4.
Вместе с тем наряду с определенным «полевением»
части советологов во второй половине 60-х — в 70-х го-
дах в зарубежной историографии на первый взгляд не-
сколько неожиданно возникла тенденция отхода от об-
щепринятой либерально-кадетской трактовки Февраля
вправо, в направлении монархической интерпретации.
Правда, большого развития эта тенденция не получила,
но она довольно отчетливо проявилась в монографии
английского автора Д. Каткова «Россия 1917 г. Февраль-
ская революция», неоднократно переиздававшейся (пер-
вый раз вышла в 1967 г.). Сердцевина «концепции»
Каткова — трактовка Февральской революции как след-
ствия «подрывной деятельности германской агентуры и
либералов-масонов» *.
Несмотря на попытки отдельных зарубежных уче-
ных (Ц. Хасегава и др.) подойти к изучению истории
российских революций с более объективных позиций, во
всяком случае, пересмотреть хотя бы отдельные поло-
жения старых, явно несостоятельных концепций Февра-
ля, советология в целом по-прежнему выступает против
теории марксизма-ленинизма, против его строго науч-
ной интерпретации истории Февраля 1917 г. Именно это
обстоятельство и не позволяет ей выйти из ставшего
хроническим кризиса, дать обоснованные, аргументи-
рованные ответы на многочисленные вопросы истории
второй революции в России. Для буржуазных истори-
ков, по их собственному признанию, они по-прежиему
остаются «мучительными».
93
Теперь перейдем к конкретному критическому ана-
лизу наиболее общих и наиболее существенных из них.
Причины крушения царизма.
Предпосылки Февральской революции
По признанию самих советологов, в интерпретации
истории Февраля 1917 г. одно из главных мест зани-
мает вопрос о причинах крушения царизма, предпосыл-
ках Февральской революции. Как пишет Д. Гейер, этот
вопрос входит в число трех основных, связанных друг
с другом проблем западной историографии российских
революций 1917 г.: причины крушения самодержавия,
причины «неуспеха» Февральской революции, причины
победы большевиков в Октябрьской революции и
дальнейшего сохранения ими власти. При этом первый
из обозначенных Д. Гейером вопросов в 60—70-х годах
стал занимать одно из центральных мест. Английский
историк В. Мосс констатировал, что в 60-х—начале
70-х годов «интерес в области современной русской
истории переместился непосредственно с революции...
на последние десятилетия царского режима»6. Объяс-
няя это, другой английский автор, Э. Модели, писал,
что для истории XX в. «причины революции 1917 г.
являются одной из наиболее важных проблем» ’. Но
уже в самой постановке этой проблемы отчетливо вид-
но коренное отличие буржуазного и марксистско-ленин-
ского подхода. Если исследования советских историков
направлены на выявление и интерпретацию фак-
торов закономерно обусловивших революцию, то сове-
тологи стремятся главным образом взвесить хотя бы
теоретические шансы «традиционной», «исторической»
власти (т. е. самодержавия) на «мирную модерниза-
цию», на вероятную альтернативу Февраля и, главное,
Великого Октября. Из истории гибели царизма совето-
логи, как они неоднократно подчеркивали сами, ста-
раются извлечь политические уроки для предотвраще-
ния революционных движений по «русскому образцу»
в современном мире6.
Следует сказать, что на этом пути буржуазная
историография (во всяком случае ее академическая
часть) отказывается от поверхностных суждений вроде
того, что причиной крушения монархии были «сла-
94
бость царя», «истеричность царицы», «пагубное влияние
Распутина», объяснявшееся гемофилией наследника
престола и т. п.* Отнюдь не исключая их полностью
из числа факторов, приведших режим к краху, совето-
логическая литература, претендующая на научную
респектабельность, стремится рассмотреть более глу-
бинные причины революции в социально-экономической
структуре России XIX — начала XX в. Д. Гейер при-
знает, что для буржуазной историографии проблема
причин Февральской революции заключается в реше-
нии вопроса, имелись ли реальные возможности мирно-
го пути разрешения тяжелого структурного кризиса,
в котором находилась царская Россия в последние де-
сятилетия своего существования, в противовес револю-
ционному‘°. Таким образом, наличие «структурного
кризиса» не отрицается. Спор идет вокруг вопроса о
том, должен ли был этот кризис неминуемо вылиться
в революцию, или царизм все же мог каким-то образом
его преодолеть. Какие же точки зрения существуют на
этот счет в буржуазной историографии?
Согласно так называемой «стабилизационной» кон-
цепции, разработанной в США и разделяемой в 60-х
годах большинством советологов, после реформы 1861 г.,
а особенно после революции 1905—1907 гг., в России
шел бурный процесс модернизации почти во всех обла-
стях: в экономике (промышленности и сельском хозяй-
стве), в социальной и политической сферах, культуре
и просвещении и т. д. Достижения промышленного раз-
вития (их предпосылки были заложены С. Ю. Витте в
90-е годы) рассматривались как верный симптом спо-
собности царского режима к «мирной модернизации».
Особую веру в дальнейшее развитие России по эво-
люционному пути вызывала у них столыпинская аграр-
ная реформа, которая якобы была способна преобра-
зовать сельское хозяйство на современный капитали-
стический лад и ликвидировать социальное напряжение
в стране. Политическая система России также, по мне-
нию буржуазных авторов, довольно уверенно повора-
чивала с псевдоконституционного на конституционный
путь после 1905 г. Как утверждал английский совето-
лог Д. Футмен, все указывало на существование шан-
сов построить «свободную и счастливую Россию ле-
гальными средствами». В революционном преобразова-
нии, следовательно, не было необходимости.
95
Нарушила этот процесс, сорвала стабилизацию и
привела к Февральскому революционному перевороту
1917 г. главным образом первая мировая война с ее
тяжелыми потерями, экономическим хаосом, углублен-
ными «некомпетентной», фактически «самоубийствен-
ной» политикой последнего царя, не понявшего необхо-
димости компромисса с буржуазной оппозицией и
стремившегося законсервировать архаические элемен-
ты «российской структуры». «Многие западные истори-
ки,— констатирует американский историк Л. Хайм-
сон,— отмечают опасные признаки, появившиеся нака-
нуне войны в результате растущего столкновения
между реакционной политикой правящих кругов и ли-
беральными ожиданиями общества... Но большинство
из них приходит к заключению, что при отсутствии
войны этот кризис мог быть и был бы завершен без
глубоких потрясений, посредством более или менее
мирной реализации либеральными элементами русско-
го общества своих давнишних требований подлинных
западных парламентских институтов» “.
Сторонников указанной точки зрения, которая в су-
щественных своих частях базируется на либеральной,
кадетской концепции причин Февраля, в США стали
называть «оптимистами», поскольку они в общем опти-
мистически (конечно, ретроспективно) оценивают воз-
можности эволюционной «модернизации» России в ус-
ловиях царского режима. Неизбежность революции
здесь исключается, что полностью соответствует широ-
ко распространенной в советологии концепции, вообще
отвергающей революции как способ решения назревших
исторических проблем. Например, с точки зрения
Р. Петибриджа, считать, что революция в России явля-
лась «рациональным способом осуществления социаль-
ных перемен — это все равно, что полагать, будто зем-
летрясение— хороший способ создать озеро»14. Клас-
совый смысл подобных «рассуждений» очевиден.
Однако примерно с середины 60-х годов, когда, как
уже отмечалось, на авансцену исторической советоло-
гии вышло новое поколение историков, в меньшей сте-
пени подверженных влиянию белоэмигрантской исто-
риографии и более реально учитывающих необратимые
процессы, совершившиеся как в России, так и во всем
мире, точка зрения «оптимистов» стала подвергаться
критике. Инициаторами ее выступили два американ-
96
ских историка — Т. фон Лауэ и Л. Хаймсон. Началась
большая дискуссия по проблемам предреволюционной
России, получившая отражение на страницах амери-
канского журнала «Slavic Review».
Л. Хаймсон и Т. фон Лауэ довольно решительно
отвергли «стабилизационную» концепцию, утверждая,
что глубинные причины краха царизма и революций
1917 г. следует искать еще в довоенной России. Со-
гласно Т. фон Лауэ, центральный фактор неразрешимо-
сти кризиса царизма коренился в его неспособности
осуществить быструю индустриализацию страны (для
ликвидации ее экономической и культурной отстало-
сти), сохранив при этом, с одной стороны, внутреннюю
стабильность и, с другой — положение великой держа-
вы. Если бы темп промышленного развития был мед-
леннее, писал Лауэ, усложнился бы и внешнеполити-
ческий кризис из-за внутренней слабости. Если бы, на-
против, русская индустриализация двигалась на всех
парах вперед ради сохранения суверенитета и усиления
международного авторитета России, обострилась бы
внутренняя ситуация, поскольку ускоренное промыш-
ленное развитие ухудшило бы жизненные условия
масс **.
Л. Хаймсон рассмотрел проблему главным образом
в социально-политическом аспекте. Он отметил две
«поляризации» в русском обществе еще до войны: меж-
ду рабочим классом и буржуазией, с одной стороны,
и между «привилегированным обществом» и цариз-
мом— с другой. При этом степень обеих «поляриза-
ций», как утверждает Хаймсон, была в обоих случаях
фактически равной. Иными словами, противоречия
между буржуазией и царизмом были почти такими же
острыми, как и противоречия между трудящимися и
господствующими классами. Это делало невозможным
«сцепление» общества “.
Т. фон Лауэ, Л. Хаймсона и других американских
историков этого направления окрестили «пессимистами»,
поскольку они явно пессимистически оценивали шан-
сы царизма на «выживание», даже если бы не
случилось войны. Так, уже к кануну «контрпразднова-
ния» 50-летия Октября, по крайней мере в советологи-
ческой американской историографии предыстории кру-
шения самодержавия, начала выкристаллизовываться
концепция обусловленности краха царского режима.
*4 Заказ № 2517 97
Об этом свидетельствовало, в частности, и обсужде-
ние проблемы крушения русского самодержавия на
конференции в Гарвардском университете, состоявшей-
ся в 1968 г. Здесь присутствовали советологи из раз-
ных стран, в том числе из США, Англии, ФРГ, Кана-
ды, Франции, Израиля. С докладом «Крах царской
России» на конференции выступил один из авторитетов
американской советологии, Д. Кеннан. Его доклад был
опубликован в сборнике «Революционная Россия» и
оказал, как нам кажется, определенное влияние на
разработку зарубежными советологами проблемы пред-
посылок крушения царизма. Не отвергая факта быст-
рого прогресса царской России перед первой мировой
войной, Кеннан в то же время указал на несколько
факторов, которые, по его мнению, тормозили и блоки-
ровали этот процесс, ввергая режим в непреодолимый
кризис. К ним Кеннан в порядке убывающей значимо-
сти отнес запоздалость в проведении необходимых по-
литических реформ, великодержавный шовинизм, про-
являвшийся как во внутренней, так и во внешней
политике, «некомпетентность» последнего царя и, нако-
нец (в последнюю очередь!), деятельность революцион-
ных партий. Все эти факторы, отмечал Кеннан, сфор-
мировались не под воздействием войны, а значительно
раньше и, главное, вряд ли могли быть устранены даже
определенными успехами «модернизации». Война лишь
ускорила развязку15.
Точка зрения Д. Кеннана отразила известную эво-
люцию буржуазной историографии, которая постепен-
но стала отказываться (хотя не отказалась полностью)
от концепции сугубо военного происхождения Февраль-
ской революции 1917 г., но которая в то же время про-
должает усматривать основную причину провала бур-
жуазно-конституционного «эксперимента» в царской
России преимущественно в неспособности «верхних»
слоев общества к политической консолидации (не слу-
чайно Кеннан преувеличивает оппозиционность либера-
лов, а революционному движению отводит второсте-
пенное место среди факторов, которые, по его мнению,
обусловили гибель царизма). Массы и их революцион-
ный авангард — партия большевиков — как главный,
решающий фактор, определивший свержение самодер-
жавия, фактически игнорируются.
98
Примечательно, однако, что на Гарвардской конфе-
ренции пересмотр старых, привычных догм встретил
сопротивление. Некоторые из выступавших упорно
утверждали, что «без неудач в войне даже режим Нико-
лая II и Горемыкина мог бы существовать».
По словам английского историка Мосса, «великие
дебаты» между «оптимистами» и «пессимистами» с те-
чением времени не утихли. В частности, это нашло
свое отражение в нескольких сборниках, посвященных
рассматриваемой проблеме. Один из них — сборник
«Россия под властью последнего царя» — содержит
статьи, написанные на основе лекций, прочитанных
видными советологами на семинаре в Миннесотском
университете. Как отмечал рецензент Д. Ейни, в книге
вновь обсуждается вопрос: «Был ли прогресс России
по пути к западному, конституционному правлению
прерван первой мировой войной и личными недостат-
ками Николая II или этот прогресс был обречен с са-
мого начала?» *• Мнения авторов (Т. фон Лауэ,
Д. Тредголда, Т. Рихи и др.) различны; к определен-
ному ответу на поставленный вопрос они не пришли.
В сборнике «Россия вступает в XX век»» ”, помимо
английских авторов (Д. Каткова, М. Футрелла и др.),
приняли участие западногерманские историки Л. Шульц,
Э. Оберлендер, О. Анвайлер и др. По В. Моссу, эта
книга, за некоторыми исключениями, написана «опти-
мистами», т. е. сторонниками старой «стабилизацион-
ной концепции», отрицающими историческую обуслов-
ленность Февраля. Конфронтация «пессимистов» и
«оптимистов» нашла отражение и в исторической ли-
тературе других стран, там, где изучение российских
революций получило более или менее значительное
развитие.
Характерным для западногерманских «оптимистов»
также является вывод о наличии в предвоенной России
всех условий для эволюционных преобразований соци-
ально-экономической и политической системы страны,
способных якобы исключить революционные взрывы.
По мнению директора института права стран Восточ-
ной Европы при Кельнском университете Б. Мейсснера,
Россия «располагала всеми предпосылками для того,
чтобы собственными силами преодолеть экономическую
отсталость»1’. К. Тальгейм утверждает, что в резуль-
тате позитивных сдвигов в промышленном и аграрном
99 4*
Секторах создавались возможности для решения важ-
нейших структурных проблем экономики страны, что,
в свою очередь, повлекло бы за собой и «модерниза-
цию» в социально-политическом аспекте. Используя
терминологию концепции американца У. Ростоу,
К. Тальгейм полагает, что «Россия была в состоянии
преодолеть стартовую фазу» **.
Но все же и в ФРГ с начала 70-х годов спор меж-
ду сторонниками старой «стабилизационной» концеп-
ции и «пессимистами» стал склоняться в пользу
последних. В западногерманской советологии ныне пре-
обладает взгляд, согласно которому социально-эконо-
мические проблемы, стоявшие перед Россией в начале
XX в., были «неразрешимы» традиционными для веду-
щих стран Запада средствами. «В современном эконо-
мико-историческом исследовании,— отмечает уже упо-
минавшийся Д. Гейер,— выражается сомнение по
поводу того, что самодержавие смогло бы до первой
мировой войны разрешить структурные проблемы в це-
лях обеспечения органичного народнохозяйственного
подъема»г*.
Причина этого заключалась, по мнению многих ав-
торов, в отсталости и своеобразии «структурных воз-
можностей» России. Г. Раупах, Ю. Нотцольд, К. Фун-
кен утверждают, что экономика страны вращалась в
так называемом роковом порочном кругу в силу отсут-
ствия необходимого баланса между промышленным и
аграрным секторами Следствием подобной ситуации,
подчеркивают они, был неизбежный крах любых попы-
ток модернизации, аналогичных западноевропейскому
типу. В частности, весьма сдержанно оцениваются до-
стижения столыпинской аграрной реформы “ По сло-
вам Д. Гейера, «столыпинская реформа не смогла об-
легчить бедственное положение внутри аграрного
сектора... масса крестьян осталась, как и прежде, без
широких перспектив» “ Р. Лоренцу, преподавателю
восточноевропейской истории в Высшей школе Касселя,
представляется «по меньшей мере сомнительным», что
с помощью столыпинской реформы «можно было ре-
шить аграрный вопрос»24. Для нынешнего уровня со-
ветологического исследования темы Февраля характе-
рен вывод, что революционные потрясения, которые в
конечном итоге привели к гибели царизма, следует от-
нести к следствиям социально-экономической трансфор-
мации империи.
100
В новейших западногерманских работах подверга-
ются критике традиционные для консервативного кры-
ла советологии схемы, согласно которым крах монар-
хии явился результатом поражений царской России в
первой мировой войне, «недальновидной политики
царизма», «заговора масонов», «максималистской поли-
тики» левых сил и т. д. Справедливо вскрывается несо-
стоятельность утверждений, будто именно война пре-
рвала период подъема и процветания русского общест-
ва во всех его сферах. Напротив, подчеркивается, что
война, по крайней мере на ее начальном этапе, отдали-
ла социальный кризис и революционную развязку, хотя
тяготы многолетней войны в итоге утяжелили ситуа-
цию, обострили уже наличествующий кризис. Не
пользуется поддержкой объяснение причин Февральской
революции и сугубо субъективными факторами, прежде
всего «слабостью» царя. Не ограничиваясь констатаци-
ей кризисного состояния правящей верхушки России,
нынешние советологи пытаются раскрыть объективные
истоки «паралича старой системы», «изоляции монар-
хии от своего окружения и от рычагов власти»2’.
Наиболее последовательно эта точка зрения про-
слеживается в работе профессора новой истории в
Бременском университете И. Гейсса. Он видит «един-
ственную» конструктивную альтернативу революции
«в быстрых и энергичных структурных реформах»,
однако подчеркивает, что «в целом шансы реформ
оставались лишь теоретическими, так как общество
было неспособно осуществить их»*•.
Сходные тенденции обнаруживаются в буржуазной
исторической литературе Франции, Испании и других
стран. В новых работах французских авторов оптими-
стическая концепция явно уступает взглядам сторонни-
ков невозможности решения социально-экономических
и политических проблем царской России начала XX в.
«мирным путем». Наиболее полно это можно просле-
дить в работах таких историков, как М. Ферро, Ж. Ле-
кэн и Ж. Майяр и др.27 Большинство испанских авто-
ров также стоят на точке зрения исторической обус-
ловленности Февральской буржуазно-демократической
революции2*.
После того как мы в общих чертах познакомились
с концепциями «оптимистов» и «пессимистов», можно
попытаться критически оценить их позиции. Начнем с
101
«оптимистов», которые, как уже отмечалось, хотя и
утратили ныне ведущие позиции в буржуазной исто-
риографии, тем не менее продолжают оказывать на нее
заметное влияние. Их позиция, в сущности, базируется
на тезисе, утверждающем, что в основе обстоятельств,
которые привели к революционным взрывам 1917 г.,
лежали преимущественно субъективные факторы. В ка-
честве таковых, как мы уже говорили, обычно указы-
вают на два: тяжесть поражений в ходе мировой войны
и их последствия и «некомпетентная» политика послед-
него самодержца, выразившаяся главным образом в
упрямом отказе от компромисса с либеральной бур-
жуазией и таком же стремлении сохранить «самодер-
жавный принцип».
Однако очевидно, что вступление царской России в
первую мировую войну не являлось для ее правящих
кругов вопросом «свободного выбора». На это указы-
вают даже многие западные историки — «пессимисты»
и примыкающие к ним, хотя они и не признают исто-
рической закономерности самой мировой войны.
Но дело не только в первой мировой войне и уча-
стии в ней буржуазно-помещичьей России. Революцион-
ное движение в России возникло не во время войны,
а задолго до нее. Оживление рабочего движения, на-
чавшееся в 1910 г., переросло затем в новый револю-
ционный подъем. Непосредственно перед войной он
достиг большого размаха. В июле 1914 г. на улицах
Петрограда, Баку, Лодзи и других городов появились
баррикады. Факты, таким образом, свидетельствуют,
что революционная борьба против самодержавия раз-
вернулась еще до войны, а война, ослабив эту борьбу
в начале, затем резко усилила ее, доведя до вооружен-
ного восстания2*. В этом смысле В. И. Ленин назвал
первую мировую войну великим, могучим и всесильным
«режиссером» революции, «который, с одной стороны,
в состоянии был ускорить в громадных размерах тече-
ние всемирной истории, а с другой — породить неви-
данной силы всемирные кризисы, экономические, поли-
тические, национальные и интернациональные»30.
Война, таким образом, не источник российских ре-
волюций, а ее ускоритель. Источник же революций —
глубочайшие социально-экономические и политические
сдвиги, порожденные капиталистическим развитием.
102
Не выдерживает научной критики и другой главный
аргумент «оптимистов», согласно которому к револю-
ции привела «некомпетентность» последнего царя, ока-
завшегося под «дурным влиянием» своей супруги и ее
фаворита — Г. Распутина, склонявших его к сохране-
нию самодержавного принципа любой ценой. Как пи-
шет Л. Кочен, в западной литературе ответственность
за крушение русской монархии возлагается то на сла-
бый характер Николая II, то на дурной характер
Александры Федоровны, то на «божьего человека» Гри-
гория Распутина и т. п.*‘ Но, пожалуй, наиболее часто
источником всех зол считают последнего*2. Он тради-
ционно изображается ключевой фигурой, действовав-
шей через Александру Федоровну, а через нее и на
царя. «Контроль» его, начиная с 1915 г., объявляется
чуть ли не всеобъемлющим ’*.
Следует отметить, что истории последних Романо-
вых в зарубежной историографии вообще уделяется
большое внимание. При этом в современной западной
литературе намечается известная переоценка личности
Николая II: негативные характеристики сменяются ха-
рактеристиками царя как идеалиста, жертвы «разнуз-
данных политических страстей».
Антиисторичность такого подхода очевидна. Каким
бы заурядным человеком ни был Николай II, историче-
ские условия, в которых ему пришлось царствовать, не
сопоставимы ни с эпохой Петра I, ни со временем
Александра II. В начале XX в., особенно после первой
русской революции, царизм самим ходом истории
(дальнейшее развитие капитализма, рост революцион-
ного движения масс, деятельность оппозиции и т. п.)
был поставлен перед дилеммой: либо следовать «само-
державным курсом», отбросив всякие «конституцион-
ные» привески к самодержавию, либо идти по пути
«либерализации», завершив трансформацию своего
рода «конституционного самодержавия» в буржуазную,
конституционную монархию. В предвоенный период
царизм пытался решить эту дилемму бонапартистской
политикой лавирования. Создав в III Государственной
думе два большинства (правооктябристское и октяб-
ристско-кадетское), царское правительство поперемен-
но опиралось то на одно из них, то на другое. Если
бы, уверяют «оптимисты», Николай II более решитель-
но поддерживал таких государственных деятелей, как
103
С. Ю. Витте, П. А. Столыпин и А. В. Кривошеин,
склонных к компромиссу с либералами, то крушения
царизма удалось бы избежать. Но Николай не видел
этих путей спасения.
Здесь, пожалуй, уместно подчеркнуть, что эта тен-
денция особенно ощутима в той части советологии,
которая ориентирована преимущественно на широкую
читательскую публику. В качестве примера можно со-
слаться на претенциозную книгу Э. Крэнкшоу «Тень
Зимнего дворца», где более чем на 400 страницах убо-
ристого текста излагается история последних четырех
царствований, в том числе Николая II. Центральная
идея книги выражена, однако, не столько в заголовке,
сколько в подзаголовке: «Дрейф к революции, 1825—
1917». Крэнкшоу доказывает, что в конце XIX — нача-
ле XX в. Россия заметно «менялась». Правда, «переме-
ны происходили не слишком быстро, но если бы они
все же продолжались, как это было при Столыпине и
даже в первое время после него, то на революцию не
оставалось бы никаких надежд»34. К сожалению (для
Крэнкшоу), царское правительство не способствовало
этому процессу. По мнению автора, эпитафией режиму
последнего царя могли бы стать слова министра внут-
ренних дел Макарова, сказанные им по поводу Лен-
ского расстрела: «Так было и так будет»35.
Если, однако, бросить общий взгляд на историю по-
следнего царствования, то можно увидеть, что царизм
и, в частности, Николай II проявляли известное искус-
ство лавирования, стремясь отодвинуть крах самодер-
жавия. Между прочим, на это обстоятельство указыва-
ет и Ц. Хасегава. Он отмечает довольно умелое «ма-
неврирование» последнего царя в «узком проходе
между двумя крайностями» (т. е. между либералами и
реакционерами). Когда либералы «поднимали голову»,
царское правительство делало им некоторые уступки,
но как только они заходили слишком далеко, начинал-
ся «поворот к реакции». Таким образом, Николай II,
по словам Ц. Хасегавы, неоднократно одерживал «так-
тические победы», но они были недостаточны для уст-
ранения углублявшегося кризиса верхов3*. Действи-
тельно, до тех пор, пока у самодержавия оставались
резервы для политического маневра, оно шло на опре-
деленные уступки буржуазной оппозиции. Но вслед за
тем правительство убеждалось, что уступки не только
104
не приводят к разрядке социальной напряженности и
ослаблению революционного движения, а, напротив,
ведут к их дальнейшему росту. Тогда предпринимались
попытки попятного движения, но и они парадоксаль-
ным образом вели к такому же результату: переход
реакции в наступление также стимулировал рост рево-
люционного движения во главе с рабочим классом и
усиливал либеральную оппозицию. Царизм фактически
оказывался в тупиковой ситуации. Она, и именно она,
а не личные качества последнего самодержца диктова-
ла политический курс царизма — всемерное сохране-
ние самодержавия. Следствием этого была неизбежная
стагнация царизма, то, что широко известно под на-
званием «разложение царизма». Сознание тупика в
свою очередь порождало в «верхах» атмосферу апатии,
равнодушия, безысходности, короче — настроение, оп-
ределяемое поговоркой «после нас хоть потоп». Быст-
рым темпом шло падение моральных устоев, в резуль-
тате чего усиливались такие уродливые явления, как
коррупция, выдвижение' по принципу личных связей
(известно, что царица делила людей на две группы:
«наши» и «не наши»). Как справедливо отметил совет-
ский историк А. Г. Слонимский, если прогрессивный
блок добивался создания министерства общественного
доверия, то царица составляла министерство личного
доверия’7. Короче говоря, атмосфера, царившая в
правящих кругах при последних Романовых, не явля-
лась исключением; она характерна для всех реакцион-
ных режимов периода упадка.
Главной точкой притяжения элементов разложения
оказался Распутин, которого различные проходимцы
рассматривали как наиболее удобную фигуру для
«проталкивания» и «обделывания» своих дел и дели-
шек. Через «прихожую Распутина» волна коррупции и
закулисных интриг докатывалась до «подножия вер-
ховной власти». И хотя Распутин не играл значитель-
ной политической роли’8, распутинщина тем не менее
приобретала острый политический характер. Либераль-
ной оппозиции и связанной с ней части правитель-
ственной бюрократии она давала возможность для ком-
прометации последних Романовых (не царизма, не
монархии, а именно последних Романовых). С другой
стороны, черносотенно-монархические круги, группи-
ровавшиеся вокруг камарильи, стремились через Рас-
105
путина укрепить свое влияние на двор и парализовать
давление либералов. Таким образом, дело было дале-
ко не в одном Распутине и не в «слабости» царя.
Вряд ли будет ошибкой сказать, что во многом эти
«слабость» и «слепота» были социально и политически
обусловлены. Отсюда, конечно, не следует, что разложе-
ние царского режима, особенно наглядно проявившееся
в распутинщине, не представляло собой дополнитель-
ного фактора, подрывавшего силу самодержавия, и не
усиливало борьбу с ним. Главное все же было в
другом.
«Люди реакции...— писал В. И. Ленин,— видят и
знают по опыту, что самая самомалейшая свобода в
России ведет неизбежно к подъему революции. Они
вынуждены поэтому идти все дальше и дальше назад,
разрушать все больше и больше октябрьскую консти-
туцию, задвигать все больше всякими заслонками при-
открытый было политический клапан. Нужно все безгра-
ничное тупоумие российского кадета или беспартийно-
прогрессивного интеллигента, чтобы вопить по этому
поводу о безумии правительства и убеждать его встать
на конституционный путь. Правительство не может по-
ступать иначе, отстаивая царскую власть и помещичьи
земли от ... напора снизу»3*. В. И. Ленин подчеркивал:
«Классы не ошибаются: в общем и целом они намечают
свои интересы и свои политические задачи соответствен-
но условиям борьбы и условиям общественной эволю-
ции» *•.
Таким образом, попытка «оптимистов» вывести рево-
люцию главным образом из субъективных факторов и
гем обосновать тезис о ее незакономерности не выдер-
живает критики. Конечно, эти субъективные факторы,
как мы уже отмечали, сыграли определенную роль,
и даже немаловажную, но они сами были во многом
производными от глубинных, объективных факторов,
обусловливающих закономерность революционного свер-
жения царизма, а затем и буржуазной власти.
Если усилия «оптимистов» направлены на отрицание
идеи обусловленности революции, то «пессимисты» за-
нимают, казалось бы, полярную позицию: в основе их
анализа истории предреволюционной России лежит, как
уже отмечалось, идея обусловленности, может быть,
даже неизбежности крушения царизма. Нельзя не при-
знать, что такая точка зрения представляет собой опре-
106
деленный шаг вперед по сравнению со взглядами зако-
ренелых «оптимистов». Английский историк П. Дьюкс
даже увидел в ней «обширный синтез» результатов ис-
следований, проведенных советскими и западными исто-
риками На самом деле это, конечно, не так. Подход
«пессимистов» к проблеме предпосылок революций
1917 г. далек от марксистско-ленинской концепции
предыстории Февраля.
Нетрудно видеть, что в отличие от «оптимистов»,
подчеркивающих экономический, социально-политиче-
ский и культурный прогресс царской России начала
XX в., «пессимисты» склонны делать упор на ее отста-
лость. Для Т. фон Лауэ это главным образом экономи-
ческая отсталость: в то время как передовые страны
Европы и Америка уже представляли собой «индуст-
риальные общества», России для сохранения статуса
великой державы еще требовалось осуществить инду-
стриализацию. Для Л. Хаймсона это преимущественно
социально-политическая отсталость: «поляризация»
между трудящимися (в том числе пролетариатом) и
«обществом» объясняется прежде всего «крестьянским»
характером русского рабочего, склонного к «анархиче-
скому бунтарству». «Традиционная власть» (царизм),
социальная опора которой к началу XX в. значительно
сузилась, по мнению «пессимистов», не могла уже ре-
шить проблему преодоления отсталости страны для со-
хранения ее положения как великой державы. Из всех
этих рассуждений следует лишь один вывод: поскольку
необходимость преобразования России диктовалась ее
отсталостью, революции «русского типа» имеют почву
в подобного же рода экономически отсталых странах,
но никак не в тех странах, которые уже достигли ста-
дии «индустриального общества». А это значит, что
«русский образец» в целом специфичен, имеет ограни-
ченный характер.
Таким образом, если «оптимисты» вообще отрицают
обусловленность Февраля 1917 г., то «пессимисты»,
признавая эту обусловленность, тем не менее отказы-
вают ей в общеисторической значимости. В Великом
Октябре, путь которому открыла Февральская буржуаз-
но-демократическая революция, они «не видят» пере-
ломного события, положившего начало новой эре в исто-
рии человечества — эре перехода от капитализма к
социализму.
107
В. И. Ленин всегда говорил и писал об относитель-
ной отсталости царской России в ряду первоклассных
империалистических держав, относил ее к странам со
средне-слабой народнохозяйственной системой и. Он не-
однократно отмечал наличие в России самого передового
промышленного и финансового капитализма43, новей-
ше-капиталистического империализма “. На этом важ-
нейшем положении и базировалось ленинское учение о
возможности перерастания революции буржуазно-демо-
кратической в социалистическую. «Без известной высо-
ты капитализма,— указывал В. И. Ленин,— у нас бы
ничего не вышло»
Советские историки в целом ряде исследований раз-
работали это ленинское положение, показав, что «по
своей экономической природе российский монополистиче-
ский капитализм принципиально не отличался от но-
вейшего капиталистического империализма, свойствен-
ного другим странам»44. Но наряду с новейшим
капитализмом в России продолжали сохраняться остат-
ки феодального строя (прежде всего царизм и поме-
щичье землевладение), сковывавшие капиталистическое
развитие страны. Это коренное противоречие и опреде-
лило неизбежность буржуазно-демократической револю-
ции. Суть проблемы не столько в определении уровня
развитости и отсталости России (в ней были элементы
и того и другого), сколько в понимании невозможности
их «уживания», их «сосуществования», противоречивости
всей ситуации, вызванной этим явлением, ее нестабиль-
ности.
Марксистско-ленинская концепция, не отрицая опре-
деленных специфических элементов, наложивших свой
отпечаток на вызревание предпосылок революций
1917 г., в то же время подчеркивает, что эти предпосыл-
ки были характерными для всей системы мирового им-
периализма, одно из звеньев которой составляла цар-
ская Россия4’. Вследствие этого опыт российского ре-
волюционного движения, опыт российских революций
имеет не локальную, а широкую международную значи-
мость.
В буржуазной историографии наметилась также и
некая средняя тенденция, выражающаяся в попытке
сблизить точки зрения «оптимистов» и «пессимистов».
Об этом в определенной мере свидетельствует книга
английского историка Д. Хоскинга «Русский конститу-
108
ционный эксперимент», посвященная взаимоотношениям
царизма и главным образом III Государственной думы,
т. е. периоду с 1907 г. до кануна первой мировой войны.
Содержание этой книги показывает, что в вопросе о
судьбах «конституционного эксперимента» Д. Хоскинг в
общем стоит на позициях «пессимистов». Он приходит
к заключению, что этот «эксперимент» -обнаружил свою
бесплодность еще до начала военного конфликта, а,
стало быть, мирная «модернизация» царской России
не имела серьезных шансов “.
Но главный вопрос заключается все же не в том,
признавалась или отрицалась возможность буржуазной
конституционной трансформации самодержавной Рос-
сии, а в том, почему эта трансформация оказалась не-
возможной.
По Хоскингу, русский конституционный эксперимент
закончился неудачей в основном потому, что участво-
вавшие в нем стороны — «общественность» и царизм —
не сумели прийти к прочному сотрудничеству. Здесь
уже слышится отзвук некоторых «оптимистических» сен-
тенций. Правда, Хоскинг не возлагает прямую ответст-
венность за крушение царизма на либералов или пра-
вых, а говорит о глубокой поляризации, существовавшей
между ними. Но и в этом случае ответ на коренной
вопрос — о причинах неспособности участников «экспе-
римента» договориться—остается не вполне ясным.
На это, между прочим, указывали и некоторые зарубеж-
ные рецензенты книги Хоскинга. Но в третьеиюньском
«конституционном эксперименте» было не два участни-
ка — либералы и царизм. Имелся еще и третий, кото-
рый, казалось, не играл непосредственной роли в поли-
тической борьбе первых двух, но который тем не менее
оказывал на них решающее воздействие. Речь идет о
массах, прежде всего о рабочем классе, в котором,
по признанию даже некоторых зарубежных историков,
уже в предвоенные годы росло влияние большевиков.
Без учета революционного движения масс, во главе ко-
торых шел пролетариат, невозможно понять подлинные
причины провала третьеиюньской системы и краха ца-
ризма в целом.
Таким образом, активные усилия западных авторов
направлены на то, чтобы решить проблему причин кру-
шения царизма, дать ответ на вопрос о предпосылках
Февраля. Однако и сегодня советологи затрудняются
109
прийти к определенному, всей суммой фактов обоснован-
ному выводу об исторической обусловленности Февраль-
ской революции или, напротив, ее во многом случайном
происхождении. Заключения большинства авторов носят
неопределенный, порою противоречивый характер, в зна-
чительной мере объясняющийся их эклектическим под-
ходом.
Поскольку, однако, свержение царизма является ис-
торическим фактом, советологи оказываются перед вто-
рым важным вопросом истории Февральской револю-
ции — вопросом о том, какие социальные слои и как
осуществляли это свержение, т. е. перед вопросом о
движущих силах Февраля 1917 г.
Проблема движущих сил революции
Длительное время буржуазная историография довольно
легко и просто решала этот вопрос, исходя из концеп-
ции, которую она заимствовала в трудах кадетского
происхождения: в отличие от Октября Февральская ре-
волюция изображалась «единодушной» революцией всех
классов, всех общественных сил, объединившихся в
борьбе с царизмом во главе с либералами из Думы и
других «общественных» организаций. Нельзя сказать,
чтобы эта концепция полностью исчезла из советологи-
ческих трудов: она очень удобна для противопоставле-
ния «демократического» Февраля «тоталитарному» Ок-
тябрьскому перевороту. Например, в «Propylaen Geschi-
chte Europas» утверждается: «Февральская революция —
это стихийное и неожиданное движение масс. И именно
это отличает ее от путчистского акта, с помощью кото-
рого Ленин позднее захватил власть» *•. Однако запад-
ные историки, серьезно занимающиеся российскими ре-
волюциями 1917 г., понимают, что дело обстояло гораз-
до сложнее, что те глубинные классовые противоречия
и конфликты, которые с огромной силой проявились в
период назревания и осуществления социалистической
революции, вовсе не были результатом исключительно
большевистской агитации и пропаганды, что зарождение
их следует искать, по крайней мере, на февральском
этапе революции. Усиливается и понимание того, что
главную роль в свержении царизма сыграли народные
массы. Какую именно —это другой вопрос, и его мы
110
коснемся в дальнейшем; здесь же важно подчеркнуть,
что старый тезис о Февральской революции как деле
рук «либеральной интеллигенции» уже не является гос-
подствующим в трудах западных авторов.
Как же конкретно рассматривается вопрос о движу-
щих силах Февральской революции в новейшей истори-
ческой советологии? Для того чтобы получить представ-
ление об этом, необходимо прежде всего выявить, как
в трудах зарубежных авторов соотносятся социально-
политические роли народных масс во главе с рабочим
классом, с одной стороны, и либеральной буржуазии —
с другой. Это поможет определить, кому из этих сил
советология все же отдает приоритет и какую из них
считает политически конструктивной в ходе революцион-
ного переворота.
Для удобства изложения рассмотрим сначала оцен-
ку, которая дается в трудах западных авторов народным
массам, прежде всего пролетариату, а уже затем —
буржуазии.
Для буржуазной историографии традиционным, наи-
более распространенным является взгляд, согласно ко-
торому рабочему классу западного капиталистического
общества свойственна тред-юнионистская форма рабоче-
го движения, являющаяся якобы наиболее политически
зрелой и организованной. В России же, как пишет, на-
пример, Р. Петибридж, связи пролетариата «с аполитич-
ной крестьянской массой были еще очень сильны»и.
В связи с предвоенным промышленным подъемом, а за-
тем с войной новые массы крестьян оказались «выбро-
шенными» из деревень в города, отчего крестьянский
или полукрестьянский характер русского рабочего клас-
са еще более усиливался. К. Раджави утверждает, что
в России затормозилось «образование пролетариата...
отличного от крестьянства» Даже Л. Хаймсон, кото-
рый, как мы уже отмечали, отвергает «оптимистические»
взгляды о якобы происходившей в России в период
между двумя революциями «стабилизации» и отмечает
растущую революционность пролетариата, объясняет ее
главным образом влиянием «сырых» выходцев из де-
ревни и.
Это обстоятельство, по мнению многих советологов,
придавало стачечному движению военных лет преиму-
щественно неорганизованный и в основном стихийный
характер. Здесь необходимо еще раз отметить, что весь-
111
ма длительное время буржуазные историки, за неболь-
шим исключением, фактически вообще игнорировали ра-
бочий класс и рабочее движение России как объект,
заслуживающий специального изучения. Лишь в послед-
ние годы они стали проявлять все больший интерес к
этой теме. Приведенные общие советологические оцен-
ки российского пролетариата и его борьбы в канун ре-
волюции во многом носят априорный характер, не ба-
зируются на необходимых аналитических данных и
изысканиях. В лучшем случае они заимствованы из ра-
бот русских дореволюционных и эмигрантских авторов.
Между тем вопрос о формировании российского ра-
бочего класса решен в трудах советских историков.
В них показано, что уже к концу XIX в. в России в
основном сложился новый класс — пролетариат, дли-
тельное время и не в одном поколении связанный с
трудом в промышленностии. Важно подчеркнуть, что
наименее связанным с деревней был пролетариат Петро-
града, являвшегося, по словам В. И. Ленина, географи-
ческим, политическим, революционным центром всей
России “.
Пролетарское ядро, пролетарский костяк, прошедший
сквозь классовые бои первой русской революции, зака-
ленный опытом борьбы в период столыпинской реакции,
являлся носителем революционных традиций и в воен-
ные годы. «Правдистские газеты и работа «мурановско-
го типа»,— писал В. И. Ленин,— создали единство
‘/5 сознательных рабочих России. Около 40 000 рабочих
покупали «Правду»; много больше читало ее. Пусть
даже впятеро и вдесятеро разобьет их война, тюрьма,
Сибирь, каторга. Уничтожить этого слоя нельзя. Он жив.
Он проникнут революционностью и антишовинизмом. Он
один стоит среди народных масс и в самой глубине их,
как проповедник интернационализма трудящихся, экс-
плуатируемых, угнетенных. Он один устоял в общем раз-
вале. Он один ведет полупролетарские слои от социал-
шовинизма кадетов, трудовиков, Плеханова, „Нашей
Зари“ к социализму» “.
Что же касается попытки вывести революционность
русского рабочего класса из «бунтарской психологии»
крестьянства, то несостоятельность ее признают даже
некоторые буржуазные историки. Так, американский
историк А. Мендель в полемике с Л. Хаймсоном спра-
ведливо заметил, что «идеальному типу крестьянина»
112
свойственны скорее черты «консервативности», осторож-
ности, хитрой покорности и уступчивости»5*.
Действительно, именно та прослойка рабочих, кото-
рая экономически была теснее связана с крестьянским
хозяйством, представляла собой опору мелкобуржуаз-
ных партий и тормозила развитие классовой борьбы про-
летариата. Тем не менее шел процесс неуклонного нара-
стания политических тенденций в выступлениях проле-
тариата предреволюционных Лет. Число политических
стачек, направленных против царизма и войны, в общем
забастовочном движении неуклонно росло. Так, в Петро-
граде в период с июля 1914 г. по июль 1915 г. число
политических и экономических стачек возросло с 59
до 88. С августа 1915 г. по август 1916 г. число полити-
ческих стачек составило 260, а число экономических —
573. А следующие пол года (сентябрь 1916 г.— 22 февра-
ля 1917 г.) дали 406 политических стачек и лишь
124 экономические5’.
Стачечное движение российского пролетариата раз-
вивалось под растущим влиянием большевиков. С осо-
бой очевидностью этот факт проявился в октябрьских
стачках 1916 г. С этого времени политические выступ-
ления рабочего класса определяли весь ход революцион-
ного движения в стране54. Революционизировалась ар-
мия, усиливалось аграрное движение в деревне, все
активнее втягивались в борьбу угнетенные народы
России. Пролетариат шел во главе революционного дви-
жения, был его гегемоном ”.
Выступление пролетариата Петрограда 23 февраля
1917 г. и последовавшие за ним стачки, демонстрации
и восстание рабочих и солдат большинство буржуазных
историков также склонно рассматривать как своего рода
анархическое проявление массового недовольства, воз-
никшего преимущественно на почве продовольственных
трудностей, очередей за хлебом и т. п.44
К тезису о бунтарском, стихийном характере выступ-
лений масс в феврале 1917 г. примыкает иногда встре-
чающееся в работах буржуазных историков утвержде-
ние, согласно которому основной силой, совершившей
Февральскую революцию, явился не рабочий класс,
а солдатские массы, т. е. вчерашние крестьяне. Западно-
германский историк Р. Виттрам вообще считает Фев-
ральскую революцию «военным мятежом»41. При этом
ряд авторов стремится подчеркнуть недисциплинирован-
113
ность солдат, их праздность, деморализацию и тому
подобные отрицательные черты *2.
Однако последнее десятилетие в советологии произо-
шли заметные сдвиги в трактовке вопроса о роли народ-
ных масс в Февральской революции. Ныне наиболее
распространенным является взгляд, согласно которому
главную силу Февраля составляли народные массы.
Прежде всего нужно указать на монографию Ц. Хасе-
гавы. В Февральской революции он видит две основные
силы: восстание масс против существовавшего режима
и «отчуждение» либеральных элементов общества от
царского правительства. При этом, подчеркивает Хасе-
гава, Февральская революция «началась с восстания
масс, и именно этот фактор определял основное содер-
жание революции...» •*. В книге Хасегавы рабочему
классу и его «радикализации» под влиянием агитации
революционных организаций, прежде всего большеви-
ков, посвящены целые разделы. Ц. Хасегава относится
к тем западным историкам, которые допускают наличие
определенных элементов сознательности и организован-
ности в революционном движении российского пролета-
риата кануна и периода Февральской революции.
Но Хасегава не пионер этого нового для буржуазной
историографии подхода. Так, известный французский
исследователь истории Февральской революции М. Фер-
ро еще до него подчеркивал, что «не следует забывать
о том, что массы играли решающую роль в движении» *‘.
Со схожими взглядами выступал и другой француз-
ский историк — Ф. Кокен. Он, в частности, пишет что
Февральская революция развязала «процесс эмансипа-
ции снизу, который впервые объединил крестьянство и
пролетариат воедино». В этом единении сила и успех
Февраля*’. Однако эти верные оценки увязываются у
М. Ферро и Ф. Кокена с концепцией стихийности всего
революционного движения в Феврале 1917 г.
Западногерманские историки в целом также рассмат-
ривают Февральскую революцию как восстание широ-
ких народных масс против ненавистного им царского
режима. Р. Виттрам констатирует: «Сегодня нельзя со-
мневаться в историческом значении масс в Февральской
революции» ’*. Такой же точки зрения ныне придержи-
вается большинство итальянских и испанских историков.
«Народным восстанием», «восстанием масс» называет
Февральскую революцию Ф. Солиан *’. Недовольные
114
крестьяне, составлявшие большинство армии, и в особен-
ности промышленный пролетариат Петербурга соверши-
ли революцию, уточняет X. Гарсиа Диас**.
Но признания такого рода, как мы уже отмечали,
еще не всегда сопровождаются отказом от тезиса о сти-
хийности Февраля. Напротив, у некоторых авторов они
фактически даже усиливают этот тезис, поскольку вы-
ступления масс характеризуются как анархическое про-
явление недовольства экономическим положением и вой-
ной. Общей для советологии является характеристика
Февраля как революции «стихийной», «анархичной»,
«спонтанной», «анонимной», «неожиданной», революции
«без руководителей и директив», «без плана» и «непред-
сказуемой» и т. п.м
Преувеличение элемента стихийности в Февральской
революции, свойственное в целом всей буржуазной исто-
риографии, у некоторых авторов приобретает гипертро-
фированные размеры. Так, К. Д. Гротхузен, профессор
Гамбургского университета, сравнивает Февральскую
революцию с чем-то вроде «стихийного явления приро-
ды», от которого не было спасения”. Лишь немногие
буржуазные авторы избегают подобных оценок Февраля,
тезис о стихийности второй российской революции зву-
чит у них приглушенно и неопределенно71. Пожалуй,
лишь Ц. Хасегава является наиболее решительным про-
тивником «традиционной картины Февральской револю-
ции как стихийной, никем не руководимой».
В тесной связи с тезисом о стихийности Февральской
революции находится интерпретация истории создания
и деятельности Петроградского Совета. До середины
60-х годов в роли инициаторов создания Петроградско-
го Совета в работах советологов, как правило, выступа-
ли меньшевистско-эсеровские лидеры ”. Некоторые ис-
торики вроде Д. Каткова продолжали отстаивать эту
точку зрения и позже. Просто «не представляется ве-
роятным,— пишет он,— чтобы большевики сыграли ка-
кую-либо роль в первой попытке организовать Петро-
градский Совет. Инициатива выборов и контроль над
ними прочно находились в руках меньшевиков, которые
были тесно связаны с рабочей группой Военно-промыш-
ленного комитета» ”.
Приписав создание Совета соглашательским груп-
пам, некоторые буржуазные историки искажают харак-
тер его деятельности как органа власти. Дело представ-
116
ляется таким образом, что сама идея Советов, которые,
по словам меньшевика Церетели, должны были стать
«не органами, конкурирующими с правительством для
захвата власти, а центрами сплочения и политического
воспитания трудящихся классов»’*, была искажена и
извращена массами, хлынувшими в Таврический дворец.
«Завоевав» Совет, неорганизованные толпы рабочих и
солдат превратили его в некую бесформенную и хао-
тическую организацию, не способную к какой-либо кон-
структивной политической деятельности и без всяких
«законных оснований» вмешивающуюся в деятельность
Временного правительства. О. Анвайлер, профессор Пе-
дагогического института при университете в Бохуме, ав-
тор самого крупного на Западе труда по истории Сове-
тов, видит в них отражение «неразвитости» политиче-
ских отношений в стране. По его мнению, Советы воз-
никли как компенсация «отсутствующей крепкой классо-
вой организации», которая могла бы «возглавить дви-
жение» рабочего класса. В период после свершения Фев-
ральской революции Советы, по его словам, играли роль
«заменителя... слабо развитой парламентской системы
на локальном уровне и отсутствующего национального
парламента» ”.
Буржуазные авторы, опираясь на теории русских
меньшевиков, пытаются низвести институт Советов до
уровня органов борьбы, в частности, за восьмичасовой
рабочий день, «органов революционной пропаганды»,
не способных, однако, «по своей структуре, исходно,
стать органом государственной власти»”. А. Улам,
к примеру, утверждает, что Совет имел лишь демокра-
тический «фасад», за которым скрывались его «бесфор-
менность», «организационная неустойчивость» и «неспо-
собность осуществлять даже те ограниченные задачи
управления, которые он ставил перед собой» ”.
Таким образом, буржуазные оценки Советов в Фев-
рале были ориентированы на искажение существа их
деятельности, умаление их политического и социального
значения.
Однако со второй половины 60-х годов вопрос исто-
рии создания и деятельности Советов в Февральской
революции стал освещаться несколько иначе, чем в
предшествующий период.
В новых работах буржуазных авторов преобладает
точка зрения, согласно которой Советы возникли по ини-
116
циативе и в ходе революционной борьбы самих масс.
Так, в книге Г. Пикока «Европа и весь мир» говорится,
что Советы «избирались и контролировались рабочими
на крупнейших промышленных предприятиях, а также
солдатами» и они были гораздо ближе к массам и более
эффективны, чем старые органы власти ’*. Д. Гейер
считает, что «Советы были созданы... революционной
стихийностью масс»’*. Его западногерманский коллега
Э. Фольрат дает следующее определение: «...Советы яв-
ляются формой организации угнетенных, они созданы
при их непосредственном участии и возникли сти-
хийно» ".
Такая постановка вопроса приводит большинство
буржуазных авторов либо к полному отрицанию, либо
к принижению влияния и роли большевиков в движе-
нии масс за создание Советов. В феврале 1917 г. «Со-
веты возникли стихийно, без содействия большеви-
ков»м,— пишет тот же Фольрат. Однако эта явно
искажающая историческую действительность точка зре-
ния уже перестает удовлетворять объективистски на-
строенных буржуазных исследователей, которые начи-
нают признавать важную роль большевиков в создании
Советов в февральские дни 1917 г.“
Современная советология не дает однозначного от-
вета относительно значения деятельности Советов в пе-
риод Февральской революции. Определенная часть бур-
жуазных историков, преимущественно консервативного
направления, продолжает и поныне отстаивать старую
точку зрения, изложенную выше. Эти советологи, иска-
жая и принижая деятельность Советов, делают их от-
ветственными за то тяжелое положение, в котором ока-
залась страна в результате правления Временного пра-
вительства м. Другая часть советологов, напротив,
положительно оценивает деятельность Советов в Фев-
ральской революции, рассматривает их как зародыш
революционной власти. Так, например, А. Ласо пишет,
что «поскольку массы не доверяли буржуазии, они ви-
дели в Совете (Петроградском.—Ред.) своего закон-
ного представителя, и Совет, вопреки решению его ли-
деров отдать государственную власть в руки Вре-
менного правительства, все-таки стал суверенным
органом» В том же ключе характеризует Советы
французский историк Ф. Кокен: «...Советы быстро пре-
вращались в фактическую исполнительную власть, ре-
117
шения которой имели силу закона на заводах, вокза-
лах, почтовых отделениях, в полках. Это был зародыш
спонтанной народной демократии» “
Но для подавляющего большинства буржуазных ис-
ториков, признающих, что Советы представляли органы
революционной власти, характерно непонимание суще-
ства этой власти. Они не видят в Советах качественно
новую форму общественной организации, конкретную
политическую форму революционно-демократической
диктатуры пролетариата и крестьянства, более высо-
кую ступень в развитии демократии, шаг вперед по на-
правлению к социалистической демократии. Исключе-
нием является лишь вполне реалистическая оценка
Р. Лоренца, который признает, что «в лице Советской
власти она (Февральская революция.— Ред.) создала
политическую организационную форму, которая заклю-
чала в себе возможность социалистического обществен-
ного порядка» ”.
В буржуазной историографии наблюдается тенден-
ция противопоставления Советов в Феврале Советам
послеоктябрьским. В первом случае они рассматрива-
ются как своего рода стихийные народные парламенты
и в этом усматриваются их сила и достоинства, во
втором—характеризуются как безликие организации,
подчинившиеся диктатуре партии большевиков, атро-
фировавшиеся органы власти ”.
Как же решается проблема политической сознатель-
ности и организованности народных масс в Февраль-
ские дни в советской историографии? Было бы, конеч-
но, совершенно неправильно отрицать такие факторы,
как безработица, продовольственные трудности и т. п.,
в качестве факторов, способствовавших революционно-
му выступлению масс. Эти выступления всегда имеют
непосредственную практическую основу. Важен, одна-
ко, уровень политической сознательности масс, под-
нявшихся на борьбу, понимания ими социально-поли-
тических причин своего бедственного положения и пу-
тей его преодоления.
Политические цели, стоящие перед восставшими
массами, были четко сформулированы в Манифесте
ЦК РСДРП, выпущенном 27 февраля. «Задача рабоче-
го класса и революционной армии,— говорилось в
нем,— создать Временное революционное правитель-
ство, которое должно встать во главе нового нарождаю-
118
щегося республиканского строя». Временное револю-
ционное правительство должно было осуществить кон-
фискацию помещичьих земель и передать их народу,
ввести восьмичасовой рабочий день и начать револю-
ционную борьбу за демократический мир*4. Эти боль-
шевистские лозунги, под которыми боролся рабочий
класс, отвечали коренным интересам подавляющего
большинства населения России. «...Судьбы рабочего
движения,—писал В. И. Ленин,— теснейшим образом
переплетаются с судьбами русского общественного дви-
жения...»4’. Империалистическая война усилила зави-
симость царизма и русского капитализма от иностран-
ного империализма, поставила Россию перед угрозой
потери самостоятельности и возложила на пролетариат
дело спасения страны, ибо господствующие классы
привязали себя к колеснице мирового империализма.
Война принесла неисчислимые жертвы и поставила на-
род перед необходимостью вручить руководство самому
революционному классу — пролетариату.
Несостоятельны попытки некоторых современных
буржуазных историков обосновать стихийный, «бунтар-
ский» характер выступления масс в феврале 1917 г.
ссылкой на решающую роль в нем частей петроград-
ского гарнизона. Верно, конечно, что присоединение
солдат к рабочим стало переломным моментом в ходе
восстания. Но инициаторами и главной движущей силой
его были рабочие и работницы столицы. До 27 февраля
они фактически одни сражались против самодержавия.
Именно пролетарии своими героическими действиями
«раскачали» солдат. Они не только агитировали их, но
и зачастую брали на себя организацию и руководство
солдатскими массами.
Факт ведущей и направляющей роли пролетариата в
Февральской революции признавали поначалу и сами
буржуазные политические деятели. Так, Туган-Бара-
новский писал в первые послереволюционные дни:
«...гвардейские полки, которые 27 февраля опрокинули
русский трон, пришли без своих офицеров, или если с
офицерами, то лишь с небольшой частью их. Во главе
этих полков стояли не генералы, а толпы рабочих, ко-
торые начали восстание и увлекли за собой солдат...
Не армия, а рабочие начали восстание. Не генералы,
а солдаты пришли к Думе... Таково социальное проис-
хождение русской революции»”. К тому же переход
119
армии на сторону революции совершился отнюдь не
столь неожиданно, как об этом пишут некоторые за-
падные авторы. Рост стачечного движения в стране,
начавшийся с 1915 г., оказал большое влияние на ар-
мию. Красноречивое признание революционных на-
строений, царивших в армии, содержится в особой свод-
ке, представленной председателю Совета министров в
начале 1917 г. Составитель сводки, характеризуя на-
строение солдат, писал: «Возможность того, что войска
будут на стороне переворота и свержения династии,
допустима, так как, любя царя, они (солдаты.— Ред.)
все же слишком недовольны всем управлением стра-
ны*1. Генерал Брусилов свидетельствует, что «к фев-
ралю 1917 г. вся армия — на одном фронте больше, на
другом меньше — была подготовлена к революции»*2.
Важную роль в этой подготовке сыграли большеви-
ки. В середине 1916 г. департамент полиции признал,
что «издаваемые Петроградским комитетом Россий-
ской социал-демократической партии революционные
воззвания получили весьма широкое распространение
за пределами Петрограда и в значительном количестве
попадают в действующую армию и флот»*3. Больше-
вики были единственной партией, которая «всей своей
пропагандой, агитацией, нелегально-организационной
работой с августа 1914 г.» подготовляла армию к уча-
стию в революции*1. Особенно усиленно эта агитация
велась в петроградском гарнизоне, в составе которого
находились десятки тысяч вчерашних рабочих.
Противоречит фактам и подхваченная некоторыми
современными буржуазными авторами меньшевистская
версия создания Совета. Выборы в Совет на петро-
градских заводах и фабриках проходили в то время,
когда лидеры Рабочей группы ЦВПК еще находились
в тюрьме, а «руководящие социалисты» Думы и коопе-
ративные деятели либо отсиживались дома, либо зани-
мались словопрениями по «продовольственному вопро-
су»; «в феврале 1917 года,— писал В. И. Ленин,— мас-
сы создали Советы, раньше даже, чем какая бы то ни
было партия успела провозгласить этот лозунг. Само
глубокое народное творчество, прошедшее через горь-
кий опыт 1905 года, умудренное им,— вот кто создал
эту форму пролетарской власти»**. Подтверждение
этим ленинским словам можно найти в самых раз-
личных источниках. По свидетельству большевика
120
Н. Свешникова, вечером 25 февраля на заседании Вы*
боргского районного комитета отмечалось, что «по за-
водам есть стремление выбирать представителей в Со-
вет рабочих депутатов, выборы которых райком старает-
ся взять в свои руки» м.
Активную роль в пропаганде создания Советов и
их практической организации играли большевики. Про-
вокатор, осведомивший охранку о заседании Русского
бюро ЦК 25 февраля, сообщал, что на нем «поднят воп-
рос о создании Совета рабочих депутатов» и что его
«предполагают создать в ближайшем будущем». «Из-
брание в Совет рабочих депутатов,— сообщал он да-
лее,— произойдет на заводах, вероятно, завтра утром,
и завтра к вечеру Совет рабочих депутатов уже мо-
жет начать свои функции»”. И действительно, в ли-
стовке, выпущенной Бюро ЦК, говорилось: «Для победы
нам нужна организованность. Нам нужен руководя-
щий центр движения. Приступайте немедленно на за-
водах к выборам в заводские стачечные комитеты. Их
представители составят Совет рабочих депутатов, кото-
рый возьмет на себя организующую роль в движении,
который создаст Временное революционное правитель-
ство» ”.
Несостоятельны попытки советологов отказать мас-
сам в праве на самостоятельное творчество. Спору нет,
с точки зрения привычной для буржуазных политиков
парламентской процедуры, Совет и его заседания вы-
глядели необычно. Вместо людей во фраках, чинно
восседавших в мягких креслах, здесь стояли, сидели,
сгрудившись вокруг выступавших ораторов, рабочие в
ватниках и поддевках, солдаты в серых шинелях с вин-
товками на плечах. И не случайно французский ми-
нистр-социалист А. Тома, побывавший в Петербурге и
увидевший обстановку, в которой происходила работа
Совета, воскликнул: «Теперь я лучше начинаю по-
нимать Коммуну!»”.
Некоторая организационная рыхлость Совета перво-
го периода революции была естественной и неизбеж-
ной. Главным в Совете была не его форма, а содержа-
ние. А Петроградский Совет, по словам В. И. Ленина,
вначале был «действительно народным представитель-
ством» *♦♦. «Незаконный» (с точки зрения буржуазных
историков) Совет творил революцию, а «законное» и
заседавшее по всем правилам парламентских кабинетов
121
Временное правительство существовало лишь постоль-
ку, поскольку с этим соглашался Совет. Это признал
не кто иной, как Гучков, который писал, что Временное
правительство осуществляет свою деятельность лишь с
разрешения Совета рабочих и солдатских депутатов,
в руках которого концентрируется реальная власть401.
В последнее время это начинают признавать также
многие буржуазные авторы.
В дальнейшем, под руководством соглашательских
лидеров, Совет, выражавший вначале волю революци-
онного народа, стал превращаться в придаток буржу-
азных органов власти. Улучшалась и налаживалась
процедура его деятельности, но постепенно выхолащи-
валось главное — революционный дух. Таким образом,
утверждение о стихийном, лишенном определенных по-
литических целей движении народных масс в ходе Фев-
ральской революции не имеет оснований. Главной дви-
жущей силой Февральской революции, ее гегемоном
был пролетариат, прошедший школу классовых боев
1905—1907 гг., школу тяжелой борьбы в период столы-
пинской реакции, а также в годы первой мировой
войны.
В трудах советологов на первом плане политиче-
ской борьбы с царизмом накануне революции оказыва-
ется буржуазия, либералы, а якобы «стихийные» вы-
ступления масс являются лишь фоном. Однако в
оценке деятельности либералов западные авторы рас-
ходятся. Консервативная часть историков критикует
либеральных политиков за «неумеренность», максима-
лизм. Так, упрекая царизм за «упрямый» отказ идти
на уступки либералам, многие советологи в то же
время обвиняют и либералов (главным образом каде-
тов) в том, что они не стремились идти на компромисс
с «исторической властью» (т. е. царизмом), «формули-
ровали» и выдвигали конституционные требования, не
учитывая неподготовленности страны к демократиче-
скому образу жизни и т. п. С такого рода оценками ли-
бералов связана «масонская тема», которая получила
некоторое распространение в современной буржуазной
литературе о Феврале. Пожалуй, наиболее концентриро-
ванно ее изложил английский советолог (из эмигрантов)
Д. Катков102. По его утверждению, с начала сен-
тября 1915 г. в России якобы довольно активно дейст-
вовала масонская организация, объединявшая широ-
122
кие оппозиционные силы. «Ядро движения», по словам
Каткова, в 1915—1916 гг. состояло из четырех лиц: Ке-
ренского, Терещенко, Некрасова и Коновалова. Затем
к ним присоединились Ефремов и другие, а «военную
часть», вероятно, возглавил Орлов-Давыдов. Деятель-
ность масонства, по мнению Каткова, проявилась, во-
первых, в подготовке дворцового переворота с целью
устранения Николая II и, во-вторых, в ходе формиро-
вания первого состава Временного правительства, ког-
да при некоторых назначениях были использованы свя-
зи по «масонской линии». Но Катков все же замечает,
что переоценивать «эффективность масонских связей
не следует», поскольку документальных данных о ма-
сонах нет; впрочем, Катков объясняет это особой «ма-
сонской тайной»‘°.
«Ядро» катковских доказательств составляют мате-
риалы, приведенные в книге бывшего меньшевика
Г. Аронсона «Россия накануне революции». Собствен-
но говоря, можно сказать, что Катков всего лишь доб-
росовестно воспроизвел сведения из труда Г. Аронсона,
который пишет: «Существовала в России, может быть,
немногочисленная, но политически влиятельная орга-
низация, представители которой играли весьма важ-
ную роль в переломные годы русской истории — в
1915—1917 гг. Особенностью этой организации была
ее засекреченность, доходящая до того, что спустя мно-
го десятилетий ни один из ее участников не разгласил
ни тайны ее состава, ни тайны ее деятельности. Другой
отличительной чертой этой политической организации
является пестрота, разномастность, разношерстность дея-
телей, которых оуа объединяла — людей, принадлежав-
ших к разным, подчас враждующим между собой пар-
тиям и группам, но стремившихся, несомненно, создать
активный политический центр не межпартийного, а над-
партийного характера. Таковы были русские масоны,
члены последней по времени — до октябрьского пере-
ворота — масонской организации...» ,0‘. После этих за-
явлений Аронсон, однако, признает, что в «период пер-
вой революции масонство активной роли не играло»
(впрочем, один «факт» он все же называет, высказывая
предположение, что разоблачение провокатора Азефа
директором департамента полиции Лопухиным, воз-
можно, не обошлось без участия масонов10*). Далее
Аронсон приводит воспоминания начальника Петер-
123
бургского охранного отделения в период 1905—1910 гг.
А. Герасимова. Герасимов пишет, что охранка, несмот-
ря на все усилия, не могла представить царю, который
интересовался масонами, никаких данных об их дея-
тельности в России. По утверждению Герасимова, ма-
сонские ложи здесь вообще отсутствовали ‘°*. Это от-
носится к 1907 г., но, по словам того же Герасимова,
комиссия по расследованию масонского движения при
департаменте полиции не представила никаких данных
и к 1917 г.
Тем не менее Аронсон все же считает, что в 1915 г.
масонство возродилось, хотя и подчеркивает, что его
главная линия полностью совпадала с линией Прогрес-
сивного блока — «стремиться не доводить неизбежно
нарастающего политического кризиса до революции во
время войны». Осуществить этот план, пишет он, ма-
соны пытались посредством подготовки дворцового
переворота и усиления контактов в «общественных кру-
гах». Но ни то, ни другое не имело практических по-
следствий. Подготовка дворцового переворота не вы-
шла за рамки одних разговоров, а «общественно-поли-
тическая деятельность» масонов, по словам самого
Аронсона, «растворилась в бурном потоке политиче-
ской активности, которую в эти годы представляла со-
бой Россия... и очень трудно будет будущему историку
установить, что именно специфически масонского было
внесено в оживленную работу Земского и Городского
союзов, ЦВПК, Государственной думы и Особых со-
вещаний.... В конце концов цели масонов совпадали с
целями политических деятелей не-масонов, да и методы
работы были те же...»107.
Все это вкратце первоначально было изложено
Аронсоном в статье «О масонах в русской политике»,
опубликованной в газете «Новое русское слово» 8—
12 октября 1959 г. В статье назывались и имена неко-
торых масонов, в частности Керенского. В связи с этим
позднее автор получил много откликов, в том числе
опровержений и т. д. Тогда в подкрепление своего те-
зиса с разрешения Л. О. Дан и Н. В. Вольского
Аронсон опубликовал в упомянутой книге «Россия на-
кануне революции» письма к ним Е. Д. Кусковой, на-
писанные в 1955—1957 гг. Вот краткое их содержание:
масонство «началось после гибели революции 1905 г.»
Оно не имело ничего общего с заграничными масонски-
124
Мй ложами, в том числе французскими. Никакого ри*
туала не было, кроме клятвы молчания. Цели были
исключительно политическими, главная — восстановить
нечто подобное «Союзу освобождения». Стремились
привлечь к нему даже представителей высших сфер:
придворных, генералитет и т. п., и это удавалось. Ор-
ганизационно движение строилось по «пятеркам», со-
бирались «конгрессы»; движение «было огромно», вез-
де находились «свои люди». «К февральской револю-
ции,— уверяла Кускова,— ложами была покрыта вся
Россия».
Любой непредубежденный читатель легко отметит
здесь невероятное нагромождение абсолютно несовме-
стимых, а порой прямо-таки фантастических данных.
Впрочем, еще И. Гессен писал, что для Кусковой были
характерны чрезмерная возбудимость, которая с по-
мощью «услужливых розовых очков легко превращает
желаемое в реальность» Даже Катков, который
широко цитирует письма Кусковой, вынужден был от-
метить, что «темпераментная мадам Кускова» могла и
преувеличить. Действительно, просто невозможно себе
представить, чтобы «огромная масонская организация»
ускользнула из-под бдительного ока царской охранки.
Между тем начальник петербургской охранки А. Гера-
симов, как мы уже отмечали, не мог «зафиксиро-
вать» ее.
В 1965 г. в США были изданы последние мемуары
Керенского (он писал их несколько раз). В связи с
публикациями Аронсона он поместил в них «новеллу»
о масонстве перед крушением царизма. Керенский при-
знал, что в 1912 г. его приняли в масонское «общест-
во», которое в точном смысле слова не являлось тако-
вым. Ложи не имели связей с иностранным масонст-
вом, принимали в свой состав женщин, отвергали
типично масонский ритуал и т. п. Во главе их стоял
«Верховный совет», собиравший съезды. По словам Ке-
ренского, это была некая внепартийная организация,
стремившаяся оъединить различные течения либе-
ральной оппозиции и по возможности сблизить ее с
мелкобуржуазными партиями. Керенский, естественно,
решительно отверг «миф», согласно которому он, Не-
красов, Терещенко и др. составляли во Временном пра-
вительстве особое «масонское ядро», которое якобы
диктовало свою волю ‘°.
125
Несмотря на признания Керенского и другие свиде-
тельства подобного рода, большинство советологов от-
вергло катковскую версию о масонах как одном из фак-
торов крушения царизма, находя, что она основывает-
ся на очень зыбких источниках. Так, например, А. Эшер
охарактеризовал «концепцию» Каткова как весьма
предвзятую, одностороннюю и неубедительную. «По-
хвально,— писал Эшер,— что Катков вознамерился опро-
вергнуть некоторые старые мифы, но, опровергая их,
он создает новые мифы, не менее искусные, чем ста-
рые». Английский историк X. Ситон-Уотсон констати-
ровал, что остается неясным, чего масоны хотели и
«какую роль они сыграли в событиях тех дней». Канад-
ский историк Д. Хатчинсон иронически заметил, что
доктор Катков, возможно, и в состоянии проглотить
такую мешанину (имеется в виду содержание его кни-
ги), но «для большинства читателей это будет трудным
делом».
На упоминавшейся нами «генеральной» конферен-
ции советологов, посвященной 50-летию русской рево-
люции, большинство участников также подвергло кри-
тике катковскую схему. В том же году в американском
журнале «Slavic Review» был напечатан отрывок из
воспоминаний видного кадета В. Оболенского. Он пи-
шет, что с 1910 г. являлся главою одной из петербург-
ских масонских лож, избирался даже в «Верховный со-
вет», который руководил всеми ложами и был поэтому
«полностью информирован обо всем, что происходило в
глубинах русского масонства» “°. «Совершенно невер-
но утверждать,— категорически заявлял Оболенский,—
что революция в России была подготовлена масонами.
Среди масонов были, конечно, люди, которые желали
революции и которые вели революционную пропаганду,
но... большинство во всяком случае отвергло револю-
цию в военное время. Таким образом, как целое ма-
сонство не могло содействовать революции...»1,1 От-
верг «масонскую концепцию» происхождения Февраля
Ц. Хасегава — автор наиболее значительных зарубеж-
ных публикаций по истории Февральской революции.
Ту группу, которая составила «радикальное крыло» во
Временном правительстве,— пишет он,— объединяли не
масонские, а общие политические цели»112. Итак, про-
пагандист «масонской версии» Д. Катков в сущности
остался в одиночестве.
126
Из всей совокупности имеющихся данных (а они в
подавляющем большинстве, как мы видели, носят ме-
муарный характер), можно предположительно сделать
вывод, что накануне Февраля существовали очень не-
многочисленные группы масонского типа (Кускова и
Керенский отмечают, что общим с масонством у них
был только «обет молчания»). Они, вероятно, пытались
содействовать сплочению либеральных и близких к
ним кругов в целях либерализации существовавшего
режима и предотвращения народной революции. В ход
при этом шли главным образом личные связи, что в
какой-то мере, вероятно, могло сказаться и при выдви-
жении определенных лиц во Временное правительство.
Но все это не могло оказать сколько-нибудь существен-
ного влияния на ход и исход февральских событий;
они развивались по линии, определяемой борьбой клас-
сов и политических партий, выражавших интересы этих
классов. Члены так называемых масонских кружков
действовали в определенном политическом направле-
нии не в силу своего «масонства», а по причине при-
надлежности к определенной политической партии или
организации. К революционной борьбе, которая приве-
ла к крушению царизма, масонство никакого отноше-
ния не имело.
Как справедливо отмечает советский историк
В. И. Старцев, «не следует преувеличивать влияния
масонства на политическую жизнь страны даже нака-
нуне Февральской революции, а тем более на массовое
революционное движение» «...Масонские связи,—
пишет он,—быстро рвались под влиянием могучего ды-
хания революции. Рост массового движения, борьба за
влияние заставила разойтись по партийным станам
даже бывших членов руководства «Верховного сове-
та» “4.
Однако покончим с масонами. Мы остановились на
этой теме столь подробно только потому, что она в
определенной мере представляет собой попытку ожи-
вить старую версию об особой роли либералов в низ-
вержении царизма.
Вместе с тем, как уже отмечалось, в советологии в
последнее время появилась тенденция, суть которой
состоит в «декадетизации» Февраля. Можно назвать,
например, книгу Р. Пирсона «Русские умеренные и кри-
зис царизма, 1914—1917 гг.» Автор считает, что русские
127
либералы имели все шансы «взять судьбу России в
свои руки в 1915 или начале 1916 г.», но более всего
думали «о своей шкуре», проявляли «трусость», «двой-
ную мораль», «жалкое раболепство по отношению к
царскому режиму». Такое поведение раскололо их
ряды и во многом способствовало «радикализации
масс» Растет число зарубежных авторов, которые,
отмечая участие в Февральской революции русской
буржуазии, подчеркивают ее страх перед народным
восстанием, стремление всеми средствами предотвра-
тить его
В то же время предпринята попытка найти некий
«сбалансированный» подход к пониманию роли бур-
жуазных либералов в Февральской революции и их
отношения к народным выступлениям. Черты такого
подхода можно проследить, например, в работах аме-
риканского историка Ц. Хасегавы.
Как мы уже отмечали, Февральскую революцию он
рассматривает под углом зрения действия двух сил:
восстания масс и либеральной оппозиции. Если первой
силе — массовому движению — Хасегава отводит роль
«первоисточника», то оценка им роли либеральной бур-
жуазии сложнее. Для него ясно, что вплоть до самого
начала революции либералы «отчаянно пытались... из-
бежать революции снизу», ни в коем случае не хотели
свержения царизма и даже «далеко идущих реформ».
Пределом их желаний было министерство доверия.
«Либералы и правительство враждовали друг с дру-*
гом, но в то же время они были необходимы друг дру-
гу для обоюдного выживания»
Однако, когда революция вопреки их воле и наме-
рениям началась, позиция, занятая либеральными по-
литиками и поддержавшей их «военной верхушкой»,
оказалась весьма важной для хода и исхода Февраля.
В условиях «общего кризиса, созданного народным
восстанием и вездесущим присутствием радикализо-.
ванных масс»думские лидеры определённым обра-
зом повлияли на позицию правительства (прежде все-
го царя), вынудив его от военных методов борьбы с
революцией перейти к методам политическим. Это на-
шло выражение в компромиссе между Временным ко-
митетом Государственной думы и царской Ставкой и,
наконец, в отречении царя.
128
Следует сразу сказать, что, с точки зрения совет-
ской историографии, безусловно, неправильно сбрасы-
вать со счетов деятельность буржуазной оппозиции в
канун Февраля. В. И. Ленин, подчеркивая контррево-
люционность буржуазных либералов, в то же время
писал: «Но если бы из этой контрреволюционности
буржуазных либералов кто-нибудь сделал вывод, что
их оппозиция и недовольство, их конфликты с черно-
сотенными помещиками или вообще соревнование и
борьба различнее фракций буржуазии между собой
не может иметь никакого значения в процессе нараста-
ния нового подъема, то это было бы громадной ошиб-
кой и настоящим меньшевизмом наизнанку. Опыт рус-
ской революции, как и опыт других стран, неопро-
вержимо свидетельствует, что когда есть налицо
объективные условия глубокого политического кризиса,
то самые мелкие и наиболее, казалось бы, удаленные
от настоящего очага революции конфликты могут иметь
самое серьезное значение, как повод, как переполняю-
щая чашу капля, как начало поворота в настроении
и т. д.»
Критика царского правительства, раздававшаяся в
Государственной думе и в других «представительных
организациях» буржуазии, хотели этого сами критико-
вавшие или нет, бесспорно, способствовала подрыву
авторитета самодержавия. Она усиливала антиправи-
тельственные настроения в массах, особенно в Петро-
граде.
Значение столкновений либеральной буржуазии с
царизмом и черносотенной реакцией усилилось с осени
1916 г. в связи с нарастанием революционного подъема.
В такой обстановке выступления лидеров думской оп-
позиции, особенно запрещенные цензурой, приобретали
известную популярность и содействовали росту недо-
вольства масс1*0. Но либералы не только никогда не
были главной силой в борьбе с царизмом, но и вооб-
ще не представляли собой силу, находившуюся в анта-
гонистическом противоречии с ним. Это нетрудно пока-
зать.
Одной из главных причин усиления оппозицион-
ности либералов и их критики правительства был
неуклонный рост рабочего движения. Как писал
В. И. Ленин, боясь реакции, буржуазия и обуржуазив-
шиеся помещики еще более боялись революции. В мио*
$ Зака» W, 2517
129
гочисленных воспоминаниях оппозиционных думских
лидеров, которые так широко используются западными
буржуазными историками, имеются десятки признаний,
свидетельствующих о том, что главные помыслы бур-
жуазно-помещичьих критиков царизма сводились в ос-
новном к тому, чтобы предотвратить назревавшую на-
родную революцию ‘2‘.
Различные ответвления либеральной оппозиции схо-
дились на одном: предупреждении революционного вы-
ступления масс. Разница между оппозиционерами была
только в том, что их правые группировки не выходи-
ли в своей деятельности за рамки исключительно пар-
ламентской борьбы, в то время как левое крыло
(группа прогрессистов и левых кадетов, возглавляе-
мых Коноваловым, Ефремовым, Некрасовым, Мандель-
штамом и др.), по словам охранки, считало «необходи-
мым перенести центр тяжести на организацию масс и
сближение с левее стоящими политическими группами
и более решительную борьбу с правительством не
только на парламентской почве, но и при посредстве
общественных организаций»w. Но и такая позиция
отнюдь не означала, что эти «левые» призывали к ме-
тодам революционной борьбы. Их цель состояла в
ином: в попытке овладения массовым движением для
того, чтобы тормозить развивающуюся активность ра-
бочего класса, держать его в «приемлемых» для себя
рамках. Не следует также забывать, что это «левое»
крыло оппозиции было слабым и не могло оказать
сколько-нибудь существенного влияния как на полити-
ческую линию либералов в целом, так и на револю-
ционно-демократическое, прежде всего рабочее, дви-
жение.
Страх буржуазно-либеральной оппозиции перед ре-
волюцией, перед массами признавали сами ее лидеры.
По словам Родзянки, буржуазии страшно было «пере-
прягать лошадей, когда переезжаешь реку вброд»*23.
Вместе с тем наиболее активные лидеры не могли не
понимать, что «распутинский режим» лишь аккумули-
рует социальную напряженность. Нужны были переме-
ны «наверху», которые могли хотя бы временно и
частично ее разрядить. Стали возникать проекты двор-
цового переворота в целях смещения Николая II и за-
мены его «конституционным регентом» или «конститу-
ционным монархом» великим князем Михаилом Алек-
130
сайдровичем. Но Подготовка дворцового переворота
едва вышла за рамки закулисных толков и перегово-
ров ,2‘. Главной причиной нерешительности оппози-
ции и в этом случае был страх перед возможностью
народной революции
В. И. Ленин еще осенью 1915 г. в статье «Пораже-
ние России чг революционный кризис» так определил
расстановку классовых сил в стране: «Перед нами
ясная позиция монархии и крепостников-помещиков:
«не отдать» России либеральной буржуазии; скорее
сделка с монархией немецкой. Так же ясна позиция
либеральной буржуазии: воспользоваться поражением
и растущей революцией, чтобы добиться у испуганной
монархии уступок и дележа власти с буржуазией. Так
же ясна позиция революционного пролетариата, стре-
мящегося довести революцию до конца, используя ко-
лебания и затруднения правительства и буржуазии»
Накануне Февральской революции это различие
основных классовых позиций выкристаллизовалось еще
более четко. Если революционно-демократический ла-
герь во главе с пролетариатом, руководимым больше-
вистской партией, боролся за полное уничтожение
монархии, то буржуазная оппозиция стремилась спасти
царизм, вынудив его на частичные уступки. Пределом
ее политических намерений было устранение «распутин-
ского» режима и осуществление цели думского прогрес-
сивного блока — создание «министерства доверия». Так
«оппозиционеры» рассчитывали достичь компромисса с
царизмом. В новейших зарубежных работах можно от-
метить все более отчетливое понимание этого факта.
Мы уже цитировали Ц. Хасегаву. Но он не одинок.
П. Дьюкс пишет: «...многие члены Думы считали, что
можно будет достигнуть определенного соглашения
(с правительством.— Ред.) в интересах предотвращения
революции»,и. Перед лицом назревавшей революции
такая позиция должна быть квалифицирована как
контрреволюционная.
Первая реакция буржуазных политиков на «беспо-
рядки», начавшиеся в Петрограде, мало чем отличалась
от реакции правительства: они готовы были «выдать»
революцию царизму. На улицах Петрограда уже ли-
лась кровь борцов с самодержавием, а представители
«цензовых кругов», считавшие, что беспорядки вызва-
ны нехваткой хлеба, лихорадочно обсуждали «продо-
131
5*
боЛьсФвенный вопрос», й а Деясь путем его решения
успокоить массы. Но уже скоро они поняли, что все
это, говоря словами Милюкова, «безнадежно запозда-
ло и направлено не туда, куда нужно. Оставалось при-
бегнуть к войскам, к подавлению силой» 123.
На частном совещании членов Думы, состоявшемся
днем 27 февраля, вносились предложения о введении
военной диктатуры. Основная цель, которую ставил
перед собой Временный комитет Государственной ду-
мы, была сформулирована в его первом воззвании.
В нем говорилось, что Комитет «нашел себя вынуж-
денным» взять в свои руки «восстановление государст-
венного и общественного порядка» *2’. Этот «порядок»
члены Комитета первоначально намеревались «восста-
новить», действуя совместно с еще сохранившимися
царскими властями. Гучков метался от Хабалова к
его помощнику М. Н. Занкевичу в надежде получить
какие-либо части для подавления восстания в столице.
Так, запасному батальону лейб-гвардейского Преобра-
женского полка 1 марта 1917 г. был отдан приказ
«разгонять различные сборища на улицах»,3®.
Однако вскоре стало ясно, что без тяжелейших, не
подлежащих учету внешнеполитических и внутриполи-
тических последствий повести широкую вооруженную
борьбу с революцией не удастся. Наступил момент,
о котором писал Ленин: «Когда революция уже нача-
лась, тогда ее «признают» и либералы и другие враги
ее, признают часто для того, чтобы обмануть и
предать ее» *31.
Буржуазные либералы совершили поворот132. По-
няв, что военный разгром революции невозможен, они,
как пишет С. Мстиславский, от активного противодей-
ствия революционному движению «резким толчком» пе-
решли к «признанию и прославлению революции, кото-
рую с момента определившейся ее победы они (дум-
ские деятели.— Ред.) поспешно провозгласили своей.
Временный комитет, до того времени прятавшийся в
закоулках Таврического дворца, за спиною Совета, за-
говорил другим языком...»133.
«Официально,— свидетельствует В. Б. Станкевич,—
торжествовали, славословили революцию, кричали
„ура“ борцам за свободу, украшали себя бантами и
ходили под красными знаменами... Все говорили „мы“,
„наша** революция, „наша** победа и „наша** свобода. Но
132
в Душе, в разговорах Наедине — ужасались, соДрбгаЛйсЬ
и чувствовали себя пленными враждебной стихии, иду-
щей каким-то неведомым путем... Говорят, представи-
тели прогрессивного блока плакали по домам в исте-
рике от бессильного отчаяния...»
Итак, мы постарались вкратце охарактеризовать
различные советологические трактовки роли либераль-
ной буржуазии в Февральской революции. Как и в во-
просе о предпосылках революции, мы * видим и здесь
подчас полярные взгляды. Но все они, даже те, кто
стремится более объективно подойти к проблеме, обна-
руживают неспособность объяснить оригинальную исто-
рическую ситуацию, сложившуюся в ходе Февраля,
когда, по характеристике В. И. Ленина, «слились
вместе, и замечательно „дружно“ слились, совершенно
различные потоки, совершенно разнородные классовые
интересы, совершенно противоположные политические
и социальные стремления» «Пролетариат,— под-
черкивал В. И. Ленин,— делал революцию, требуя
мира, хлеба и свободы, не имея ничего общего с импе-
риалистской буржуазией...»lse.
Как бы ни интерпретировали буржуазные авторы
деятельность либеральной оппозиции перед крушением
монархии, главной у них все же остается та мысль,
что именно либеральная оппозиция представляла собой
наиболее политически сознательный фактор антипра-
вительственного движения. Однако подлинная истори-
ческая действительность не соответствует картине,
изображаемой в работах буржуазных авторов.
Партия большевиков
в Февральской революции
Как мы уже отмечали, одним из центральных тезисоь
буржуазной историографии российских революций дол-
гое время являлось утверждение о стихийном характе-
ре Февраля. Это проявлялось как в трактовке участия
народных масс во главе с рабочим классом в сверже-
нии царизма, так и в оценке роли большевистской пар-
тии на буржуазно-демократическом этапе революции.
Примерно до середины 60-х годов западная историче-
ская наука была в этом вопросе вполне категорична:
большевики полностью «отлучались» от Февральской
133
революций, в праве на нее им отказывалось абсолют-
но. Следует подчеркнуть, что при этом советологи пы-
тались занять, так сказать, наступательные позиции,
подвергая критике советских авторов и их интерпрета-
цию данной проблемы.
В 60-х годах появились отдельные работы, где дея-
тельность большевистской партии в предфевральский
период и в момент свержения самодержавия оценива-
лась несколько по-иному. Например Р. Голдстон в кни-
ге «Русская революция» писал: «Утверждают, что Фев-
ральская революция не имела руководства... Но в
России в течение ряда лет политически высокообразо-
ванное руководство осуществлялось самими рабочими.
Рядовые большевики, меньшевики и эсеры были подго-
товлены к разъяснению положения своим товарищам
на заводах и солдатам в воинских частях... Они пони-
мали непосредственные политические проблемы и зна-
ли, как объяснить их...». Это обстоятельство, по сло-
вам Р. Голдстона, сыграло немалую роль в «разверты-
вании революционной драмы»
Сегодня немало буржуазных авторов уже признает
факт активного участия и руководства большевиками
народным восстанием в Феврале 1917 г. Так, испанский
историк К- Верайтер пишет: «Никто не может оспорить
роль, которую сыграли большевики в ходе революцион-
ных дней февраля 1917 г.»13*. М. Ферро отмечает, что
25 февраля главными организаторами состоявших-
ся забастовок и демонстраций были большевики,3*.
Ц. Хасегава развивает ту же точку зрения. «Кто руко-
водил революцией? — ставит он вопрос.— Была ли она
стихийной, как часто утверждают западные историки,
или ею руководили большевики, как доказывают совет-
ские историки?» «Было бы ошибкой,— пишет он,— ха-
рактеризовать Февральскую революцию... как самую
стихийную революцию всех времен...» Отвергая «спон-
танную теорию», Хасегава отмечает, что невозможно
игнорировать или преуменьшать деятельность трех ты-
сяч преданных своему делу революционеров во «взрыв-
чатой ситуации» Февраля 1917 г.140
Тем не менее прежний советологический подход к
проблеме «большевики и Февраль» не сдан в архив.
В опубликованном недавно в Лондоне сборнике доку-
ментов по истории русской революции составители на-
шли необходимым подчеркнуть, что «великий взрыв»
134
Февраля 1917 г. «явился неожиданным для всех», в том
числе для В. И. Ленина и большевиков
Западногерманский историк X. Яблоновский счита-
ет вклад большевистской партии в свержение царизма
«политической легендой». «То, что большевистская
пропаганда,— пишет он,— способствовала возникнове-
нию революционных потрясений (в феврале 1917 г.—
Ред.)... к делу не относится» “2 А его коллега
Г. фон Раух заявляет, что «партия большевиков нахо-
дилась ко времени Февраля в состоянии разброда»,
и утверждение о том, что большевики возглавили Фев-
ральскую революцию, он расценивает как «историче-
скую фальсификацию»
Таким образом, критика советологической трактов-
ки проблемы «Февральская революция и большевики»
по-прежнему остается чрезвычайно актуальной. Не-
трудно видеть, что эта трактовка во всех своих вариан-
тах тесно увязана с общей буржуазной концепцией ре-
волюций 1917 г.: в конечном счете она призвана под-
крепить антикоммунистическую версию, согласно
которой Октябрьская революция была переворотом, со-
вершенным группой «экстремистов», которая появилась
на политической арене как сколько-нибудь реальная
сила уже после свержения самодержавия, т. е. всего
лишь за восемь месяцев до захвата власти. В основе
подобного рода утверждений лежит максимальное при-
нижение политической роли большевистской партии в
период, предшествовавший Февральской революции:
после первой русской революции и в годы мировой
войны.
Американский историк Л. Хаймсон свидетельствует,
что картина состояния партии большевиков до начала
первой мировой войны, которую обычно рисуют в ра-
ботах, выходящих на Западе, «весьма мрачна». В ка-
честве типичного примера Хаймсон приводит, книгу
Л. Шапиро «Коммунистическая партия Советского
Союза», можно сказать, настольную книгу антикомму-
нистов и антисоветчиков. В ней утверждается, что к
июлю 1914 г. большевистская партия оказалась в со-
стоянии «политического паралича», в полной изоляции
внутри «политического спектра РСДРП», что она поте-
ряла «популярность среди рабочих» и т. п. «По суще-
ству,— констатирует Л. Хаймсон,— подобно другим за-
падным историкам, Л. Шапиро считает, что к июлю
J3&
1914 г. большевистской партии был вынесен смертный
приговор, и, если бы не война, она прекратила бы
свое существование» Впрочем, не менее мрачной
представляется картина и в первые военные годы:
здесь буржуазные историки всемерно фиксируют вни-
мание читателей на трудном положении, в котором
оказалась партия вследствие обрушившихся на нее
репрессий. Суть этой характеристики вкратце сводится
к следующему: несмотря на некоторые разрозненные
попытки вести пропаганду в массах путем распростра-
нения «незначительного числа листовок», сколько-ни-
будь серьезного успеха большевики добиться не смог-
ли. Д. Катков, повторяя «выводы» целого ряда своих
предшественников, пишет, что те большевистские ор-
ганизации, которые сохранились в военные годы, по
существу не оказывали никакого влияния на «ситуа-
цию в промышленных центрах» “5.
Советские историки, основываясь на огромном конк-
ретном материале, на скрупулезном исследовании фак-
тов, показали, что в условиях реакции партия отсту-
пила в порядке с наименьшими ущербом и деморали-
зацией, что большевики сохранили верность решениям
партии, ее программным и организационным принципам.
Вопреки меньшевикам, которые добивались уничтожения
нелегальной партии, большевики сохранили ее основ-
ные, наиболее сознательные и устойчивые кадры, связь
с массами,и.
Так было в самые тяжелые годы столыпинщины,
а с 1910 г., когда в стране началось оживление рево-
люционного движения, а затем и новый революцион-
ный подъем, сила и влияние большевистских органи-
заций стали неуклонно возрастать. К лету 1914 г.
большевики завоевали большинство в профсоюзах обе-
их столиц, под их влиянием находились рабочие клу-
бы и культурно-просветительные общества Петербурга,
Москвы, Риги, Баку и многих других промышленных
городов, они имели преобладающее влияние в боль-
ничных кассах.
Свое поражение в борьбе за массы в этот период
признавали сами меньшевистские лидеры. В этой свя-
зи следует упомянуть о письмах А. И. Потресова и
Ю. О. Мартова, относящихся к 1908—1913 гг. Отрывки
из этих писем привел Л. Хаймсон в статье «Проблемы
социальной устойчивости в городской России 1905—
J36
196? гг.». Мартов писал в сентябре 1913 г., ч!о пбра-
жение, понесенное меньшевиками на выборах в Союз
металлистов, ясно показало, что меньшевизм «остается
слабеньшим кружком» Анализ переписки Мартова
с Потресовым и некоторых других документов эпохи
привел Хаймсона к выводу, что к началу войны влия-
ние большевиков стало «проникать во многие уголки
жизни рабочего класса» ,4‘. Отойдя • от традицион-
ной для англо-американской литературы концепции,
Л. Хаймсон тем не менее оказался под влиянием
меньшевистских идей. Рост большевизма к 1914 г. он
объясняет «не прочностью его организаций», не «успе-
хами в идеологической пропаганде», а «стихийной
склонностью рабочих к мятежу»
Следует отметить, что и некоторые другие западные
авторы стремятся выйти из круга шаблонных тезисов,
отрицательно характеризующих состояние и деятель-
ность большевистских организаций в годы войны. Так,
например, журнал «Soviet Studies» опубликовал
статью П. Фрэнка и Б. Киркхэма, посвященную возоб-
новлению издания «Правды» после Февральской рево-
люции, и статью С. Миллигэн о деятельности петро-
градских большевиков в больничных кассах с 1914 по
1917 г.,$0 Обе статьи основаны главным образом на
материалах, изданных в Советском Союзе. Авторы
констатируют факт большевистского влияния на мас-
сы в канун Февральской революции. Так обстоит дело
со «смертным приговором», который, как бездоказа-
тельно утверждает Л. Шапиро, история вынесла боль-
шевикам к 1914 г.
В период первой мировой войны на большевистские
организации в России обрушились жесточайшие реп-
рессии и преследования со стороны царских властей.
Систематические аресты вырывали из большевистских
рядов лучших борцов, нарушались связи между отдель-
ными организациями и ячейками, затруднялась и ос-
ложнялась агитационная и пропагандистская работа в
массах, ослаблялись контакты с Заграничным бюро
ЦК и В. И. Лениным. Все это верно, и буржуазные
авторы, как уже отмечалось, усиленно подчеркивают
именно эту сторону. Но они предпочитают умалчивать
о другой стороне, тщательно исследованной советскими
историками, а именно о том, что и в этих чрезвычайно
тяжелых условиях партия большевиков продолжала
137
жить и бороться в предвидении грядущих революцибн-
ных боев.
В ноябре 1914 г. В. И. Ленин писал: «...работа на-
шей партии теперь стала во 100 раз труднее. И все же
мы ее поведем!» В военные годы большевистские
организации разновременно существовали более чем в
200 городах России “г.
Большевистские организации продолжали функцио-
нировать и в армии. Так, на Северном фронте и кораб-
лях Балтийского флота в военные годы существовало
80 партийных ячеек,$3, на Западном — более 30.
Энергично работали большевики и в ряде тыловых
гарнизонов.
В отличие от меньшевиков и эсеров, которые в
годы войны разбились на множество течений и группи-
ровок, большевики к концу 1916 — началу 1917 г. со-
хранили организацию во всероссийском масштабе.
Расширение влияния большевистской партии в массах
вынужден был признать царский департамент полиции.
Кропотливая, самоотверженная работа большевиков
не прошла бесследно. Она во многом подготовила те
массовые выступления рабочих и солдат в феврале
1917 г., которые в буржуазной историографии рассмат-
риваются как чисто стихийные. Как известно, В. И. Ле-
нин дал высокую оценку деятельности партии в период
войны. В «Нескольких тезисах», помещенных в 47-м
номере «Социал-демократа», он писал: «Приведен-
ный в этом номере материал показывает, какую
громадную работу развернул Петербургский комитет
нашей партии. Для России и для всего Интернациона-
ла это — поистине образец социал-демократической
работы во время реакционной войны, при самых труд-
ных условиях»
В трудах тех западных историков, которые умаляют
роль партии большевиков в предфевральский период,
фактически сведено на нет и участие большевиков в
самой Февральской революции. «Хотя многие больше-
вики,— писал, например, Л. Шапиро,— принимали ак-
тивное участие в забастовках и демонстрациях, боль-
шевистские лидеры явно не предвидели, во что они
выльются и к чему приведут. Оказавшись перед лицом
развернувшихся событий, они даже предприняли неко-
торые попытки сдержать стихийный импульс своих бо-
лее крайних последователей...»1И. Составители трех-
138
томной публикации «Русское Временное правительст-
во» Браудер и Керенский во введении к первой части
первого тома так же категорически утверждают: «Боль-
шевистские представители настаивали на том, что вос-
стание безнадежно, обречено на неудачу и приведет к
репрессиям и глубокой реакции»,5S.
Это утверждение Браудер и Керенский (впрочем,
как и многие другие авторы) «обосновывают» воспо-
минаниями эсера В. Зензинова. ЗенЗинов описывает
встречу «представителей некоторых политических и об-
щественных организаций», состоявшуюся на квартире
у Керенского в ночь на 26 февраля. Он уверяет, что
«позиция большевиков на этом собрании была порази-
тельной и для большинства присутствующих неправдо-
подобной и невероятной». Кто же выразил эту «пора-
зительную и невероятную» позицию большевиков? Ока-
зывается, их «представитель»... межрайонец И. Юренев.
Известно, однако, что небольшая по численности груп-
па межрайонцев была принята в большевистскую пар-
тию только на VI съезде (июль 1917 г.).
На совещаниях с представителями других партий
большевики занимали позицию, ничего общего не
имеющую с той, которую приписывают им некоторые
советологи. На одном из таких совещаний представи-
тель Русского бюро ЦК А. Шляпников заявил: «Наша
партия решительно не согласна обманывать рабочих
надеждами на Государственную думу и ее прогрессив-
ный блок. Мы будем выступать, как и раньше, с разо-
блачением политики Государственной думы, в противо-
вес единению с ней и борьбе через нее, будем при-
зывать к немедленной борьбе с царизмом, путем
политической стачки, уличных демонстраций, будем во-
влекать в нашу борьбу солдатские массы и всю прочую
демократию Питера»
В конце февраля перед пролетарскими массами
Петрограда были два пути, две тактики. Одна из
них — тактика оборонцев, которые перед надвигающей-
ся революцией вынуждены были отказаться от своей
идеи «мирного сосуществования» с царизмом на время
войны. Стремясь подчинить пролетарское движение ин-
тересам буржуазии, они теперь призывали рабочих
поддержать своими выступлениями Думу.
Другая тактика — большевистская, тактика уличных
выступлений рабочих, тактика вооруженной борь-
139
бы с царизмом, независимо от Думы и вопреки ее тре-
бованиям создания правительства «спасения страны».
Оборонцы звали рабочих к Таврическому дворцу, к Ду-
ме, чтобы поддержать ее требования; большевики — в
центр города, на Невский, с оружием в руках. Их так-
тика была единственно и последовательно революцион-
ной. Будучи сильнейшей подпольной политической пар-
тией, большевики в борьбе двух тактик — соглашатель-
ской и революционной — одержали победу.
Мы уже отмечали, что проблема руководства вы-
ступлениями масс непосредственно в ходе Февральской
революции в последнее время стала подвергаться пере-
смотру со стороны советологов, например Ц. Хасегавы
и др. Но, отказавшись от точки зрения, корни которой
уходят в эмигрантскую литературу кадетского и мень-
шевистского происхождения, тот же Хасегава не при-
нял и марксистско-ленинской точки зрения. В духе со-
временной советологии он и в этом вопросе попытался
найти «сбалансированный подход». Таковой он увидел
в писаниях Троцкого, который отрицал руководящую
роль большевиков в Февральской революции как пар-
тии, но признавал определенный вклад в подготовку
свержения царизма «среднего комсостава партии», вы-
ходцев из самих «рабочих масс».
Троцкий, таким образом, делил партию на «верхи»,
«элиту» и «рядовую массу», по существу отделяя их
друг от друга. Останавливаясь на этой концепции, Ха-
сегава пишет: «В ходе Февральского восстания имелись
определенные группы людей, которые предпринимали
сознательные усилия к тому, чтобы трансформировать
местное восстание в революцию против существовавше-
го режима. Мы можем назвать этих людей «субэлитой»
в отличие от «верхов» партии, с одной стороны, и рядо-
вой массы — с другой». По словам Хасегавы, «субэли-
та» придавала массовому движению непрерывность,
руководила им на улицах, политически «радикализи-
ровала» его. Представителей «субэлиты» он видит не
только в рабочей среде, но и в солдатских массах158.
Точка зрения, разделяемая Хасегавой, получила в со-
временной советологии определенную поддержку. Так,
англичанин П. Дьюкс в книге «История России» пишет
о Февральской революции: «В то время как централь-
ное руководство не давало ясной директивы, рядовые
большевики, меньшевики и эсеры, несомненно, играли
140
энергичную роль в организации демонстраций, проис-
ходивших в различных районах... Радикальные рабо-
чие, многие из которых уже бастовали, были сердцеви-
ной движения...»,и.
Таким образом, можно констатировать, что некото-
рые современные советологи в вопросе об участии боль-
шевиков в Февральской революции пересмотрели свои
взгляды: кадетско-меньшевистская концепция, полно-
стью отлучающая большевиков от Февраля, частично
(в отдельных работах) заменяется троцкистской.
Дополнением к «аргументации» современной бур-
жуазной историографии в пользу «отлучения» больше-
виков от Февральской революции служит тезис об изо-
ляции вождя партии В. И. Ленина от России в годы,
предшествующие Февральской революции.
Западная литература о Ленине включает в себя не-
мало книг и статей самого различного характера. Наря-
ду с правдивыми работами прогрессивных историков в
США и Англии вышло немало книг тенденциозных,
грубо искажающих образ вождя Коммунистической
партии и основателя первого в мире социалистического
государства. Не касаясь этой литературы в целом, ос-
тановимся только на том, что относится к жизни и дея-
тельности В. И. Ленина, в период его последней, швей-
царской эмиграции. Возьмем одну из последних по
времени выхода книгу — «Запломбированный вагон»,
написанную М. Пирсоном и вышедшую в США в
1975 г. Автор рисует примерно следующую картину:
Ленин якобы почти всеми покинут, изолирован и отор-
ван от России, у него нет связей с Россией. Его дея-
тельность в основном сводится к участию в «конфлик-
тах» между различными эмигрантскими группировками
и группами внутри швейцарского социалистического
движения,м. Другой американский автор, А. Улам
жизнь Ленина в Швейцарии называет периодом его
«острова Эльбы, если даже не Святой Елены»,в*.
Конечно, война значительно затруднила поддержа-
ние регулярной связи между Лениным и большевист-
скими организациями в России. Но многочисленные до-
кументальные материалы (архивные и опубликован-
ные) убедительно свидетельствуют о том, что, несмот-
ря на огромные трудности, связи эти существовали на
протяжении всей войны вплоть до возвращения
В. И. Ленина на родину 3 апреля 1917 г.142
141
Наиболее ярко эти связи характеризует получение
большевистскими организациями в России важнейших
работ Ленина и написанных им партийных документов.
Разработанные Лениным тактические установки и про-
возглашенные им лозунги были основой политической
линии, проводимой большевиками в годы войны и в
канун Февральской революции. В ноябре 1916 г.
А. И. Елизарова писала Ленину в Швейцарию, что
Русское бюро ЦК «выражает солидарность с линией
ЦО, занятой со времени войны». Воспринятые больше-
виками ленинские идеи находили свое отражение в
большевистских листовках и прокламациях, распро-
странявшихся по всей России, становились достоянием
широких трудящихся масс.
Связь Ленина с Россией не была односторонней. Не-
смотря на отдельные перерывы, вызванные трудностя-
ми войны и нелегальной работы, Ленин на протяжении
военных лет получал обширную информацию о положе-
нии дел в России. Об этом говорят прежде всего пись-
ма Ленина, в которых он неоднократно подтверждает
получение по различным каналам тех или иных сооб-
щений о «русских делах» ‘**.
Предвидя неизбежность революции в России, Ле-
нин заранее готовил к ней партию. 30 марта 1917 г. в
письме Я. Ганецкому Ленин, предлагая немедленно пе-
реиздать свои «Несколько тезисов», напечатанных в
47-м номере «Социал-демократа» в октябре 1915 г.,
писал: «Эти тезисы говорят прямо, ясно, точно, как
нам быть при революции в России, говорят за 1*/2 года
до революции. Эти тезисы замечательно, буквально,
подтверждены революцией» ‘®‘.
Но предвидение революции, вера в ее неизбежное
наступление отнюдь не означали возможности опреде-
ления точной даты ее начала. Попытки такого рода
Ленин всегда считал абсурдными: «Мы не можем
знать, с какой быстротой и с каким успехом разовьют-
ся отдельные исторические движения данной эпохи. Но
мы можем знать и мы знаем, какой класс стоит в цент-
ре той или иной эпохи, определяя главное ее содержа-
ние, главное направление ее развития, главные особен-
ности исторической обстановки данной эпохи и
т. д.»1®5. В статье «Крах II Интернационала», указы-
вая, что революционная ситуация в большинстве стран
Европы созрела, Ленин писал: «Долго ли продержится
142
и насколько еще обострится эта ситуация? Приведет ли
она к революции? Этого мы не знаем, и никто не мо-
жет знать этого. Это покажет только опыт развития ре-
волюционных настроений и перехода к революционным
действиям передового класса, пролетариата» ,м.
В то же время Ленин неоднократно указывал, что
в пролетарских массах таится огромный запас револю-
ционной энергии, которая при наличии определенных
условий может «освободиться», произведя «социальный
взрыв» огромной силы. В «Докладе о революции
1905 года» Ленин особенно подробно развил эту мысль
и сделал поистине пророческий вывод: «Нас не должна
обманывать теперешняя гробовая тишина в Европе.
Европа чревата революцией» Это было сказано
9 января 1917 г., примерно за шесть недель до Февраль-
ской революции в России.
Несмотря на эмиграцию и огромные трудности в
поддержании контактов с большевистскими организа-
циями в России, В. И. Ленин в течение всего периода
войны продолжал руководить партией. Всегда скром-
ный в оценке своей деятельности, он писал в «Привет-
ствии съезду итальянской социалистической партии»
в октябре 1916 г.: «Наша партия находится в неизмери-
мо более трудных условиях, чем итальянская. Вся на-
ша печать задушена. Но и из эмиграции нам удалось
помочь борьбе наших товарищей в России» ***.
*
Подводя итоги, следует отметить, что наблюдавшийся
в советологии во второй половине 60-х — в 70-х годах
более реалистический подход к проблеме предпосылок
Февральской революции, попытки выявить обусловив-
шие ее процессы на основе анализа длительного этапа
экономического, социального и политического развития
страны привели к переосмыслению места Февраля в
общем революционном процессе страны. Это сказалось
и в трактовке такого важного вопроса, как соотноше-
ние между двумя российскими революциями 1917 г.—
Февралем и Октябрем. Долгие десятилетия этот вопрос
оставался камнем преткновения для советологии. «Яв-
лялась ли Октябрьская революция,— писал Ф. Кокен в
начале 70-х годов,— завершением Февраля или, напро-
тив, похоронила многообещавшие начала Февраля,
143
Другими словами; имел место разрыв или преемствен-
ность?—Таков основной вопрос, на который сегодня
еще не дан ответ» 16*.
До середины 60-х годов советология, как правило,
решала этот вопрос резким противопоставлением Фев-
ральской революции (характеризуя ее как движение
за установление демократических порядков) «заговор-
щическому», «путчистскому» Октябрю *70. Ныне эта
точка зрения поддерживается в основном лишь консер-
вативным крылом советологии, да и то в несколько
смягченном варианте. Опираясь на положения теории
«модернизации», советологи нового поколения рассмат-
ривают Февраль и Октябрь как составные части единого
процесса, обусловленного структурными преобразова-
ниями царской России. Различия ограничиваются сфе-
рой социально-политических отношений; при этом сни-
маются некоторые реакционные оценки в духе концеп-
ции «тоталитаризма». Так, например, в последних
испанских работах Февральская и Октябрьская рево-
люции рассматриваются как единый революционный
процесс, развивавшийся по восходящей линии. Россий-
ский революционный процесс 1917 г. представлен внут-
ренне единым. Октябрь — конечная веха, завершение
всего революционного процесса 19.17 г., социальная ре-
волюция, воплотившая чаяния трудящихся масс*71.
Однако это не мешает некоторым из авторов бросить
тень на Октябрь и партию большевиков инсинуациями
о том, что большевики будто бы воплотили в жизнь
чаяния народных масс только для того, чтобы прийти к
власти, «оседлать» массы и подчинить их своей дикта-
туре.
Когда победила Февральская революция, буржуаз-
ная и мелкобуржуазная печать объявила ее «чудом».
Однако до сих пор многие буржуазные историки —
даже те, которые принимают во внимание достижения
советской исторической науки,— проявляют неспособ-
ность объяснить «чудо». И в этом, собственно говоря,
нет особой загадки: исходные позиции этих историков
в трактовке истории России вообще и истории России
начала XX в. в частности далеки от науки, от строгого
научного анализа. От либерально-кадетских версий со-
ветологи переходят к трактовкам меньшевистского и
троцкистского происхождения, комбинируют и те и
другие; но поскольку они проникнуты политической
144
генденциозностью, антикоммунизмом, дать верное по-
нимание Февраля они не способны. Только марксизм-
ленинизм дает научную интерпретацию Февральской
революции 1917 г. В соответствии с ним, крушение цар-
ского режима под натиском революционных сил, воз-
главляемых большевистской партией, было неизбеж-
ным, несмотря ни на какие попытки господствующего
класса «модернизировать» прогнивший строй. Завоева-
ния Февральской революции не были «потеряны» или
«утрачены», как это утверждают антикоммунисты. На-
против, они были продолжены и развиты Великой Ок-
тябрьской социалистической революцией. Февраль
явился прологом Великого Октября.
Не будет преувеличением сказать, что все интерпре-
тации буржуазными историками первых двух революций
в России сфокусированы на третью — Великую Ок-
тябрьскую — революцию и во многом зависят от того,
какую ее трактовку буржуазная историография (а так-
же политология и социология) предполагает на том
или ином этапе. Действительно, когда роль народных
масс в Октябре почти полностью игнорировалась (та-
кая ситуация была особенно характерной для запад-
ной советологической литературы первых двух десяти-
летий после окончания второй мировой войны), Фев-
раль также в основном изображался как дело рук
российской антимонархической «либеральной» буржуа-
зии; признание же роста массового революционного
движения в России на протяжении 1917 г. породило в
работах буржуазных исследователей тенденцию к под-
черкиванию стихийного характера свержения самодер-
жавия. Если под углом зрения пресловутого мифа о
«советском тоталитаризме» между Февральской и Ок-
тябрьской революциями нет ничего общего, то теория
«модернизации», наоборот, склонна рассматривать обе
как часть единого процесса. В целом же, как верно
отмечается в советской историографии, современные
советологи заставляют Февраль бросать тень на Ок-
тябрь — иными словами, превознося незавершенный
буржуазный демократизм первой революции 1917 г.,
стремятся дискредитировать советскую социалистиче-
скую демократию, установленную Октябрем,п.
145
1 На это, между проОДм, указывает один из крупнейших западно-
германских историков, директор Института восточноевропейской
истории при Тюбингенском университете Д. Гейер, в историогра-
фической статье об Октябрьской революции. (Marxism, Commu-
nism and Western Society: A Comparative Encyclopedia / Ed. by
C. Kerning. N. Y., 1973, vol. 6, p. 131).
2 Подробнее об этом см.: Бурджалов Э. Н. Источники и литерату-
ра по истории второй русской революции.— В кн.: Свержение са-
модержавия. М., 1970; Советская историография Февральской
буржуазно-демократической революции: Ленинская концепция ис-
тории Февраля и критика ее фальсификаторов. М., 1979, с. 186—
314.
3 См., например: Florinsky М. The End of Russian Empire. New Ha-
ven, 1931; Karpovich M. The Imperial Russia, 1801—1917. N. Y.,
1931; Pares B. The Fall of the Russian Monarchy. L., 1939; и др.
4 См.: Hasegawa T. The February Revolution: Petrograd, 1917. Se-
attle; London, 1981, p. XII, XV.
5 Cm.: Katkov G. Russia, 1917. The February Revolution. L., 1967,
p. XVII, 172.
Эту же версию Д. Катков проводит в работе о корниловском
мятеже. См.: Katkov G. Russia, 1917; The Kornilov Affair. Kerensky
and the break-up of the Russian Army. L.; N. Y., 1980, p. 57—59.
6 Slavonic and East European Review, 1971, vol. 50, N 118, p. 130.
7 Soviet Studies, 1975, vol. 27, N 1, p. 1381.
8 Cm.: Russia under the Last Tsar/Ed. Th. Stavrou. Minneapolis,
1969, p. 14.
9 В качестве примера подобного рода работ можно назвать «нашу-
мевшую» на Западе книгу Р. Мэсси «Николай и Александра».
См.: Massie R. Nicholas and Alexandra. N. Y., 1967.
10 Cm.: Marxism, Communism and Western Society, vol. 6, p. 132.
См. также: Propylaen Geschichte Europas. Frankfurt a. M., Ber-
lin, Wien, 1976, Bd 6. Die Krise Europas, 1917—1975, S. 36—37.
11 Haimson L. The Problem of Social Stability in Urban Russia, 1905—
1917.—Slavic Review, 1964, vol. 23, N 4, p. 620; Essays on Russi-
an Liberalism / Ed. by Ch. Timberlake. N.Y., 1972, p. 165—166.
12 Pethybridge R. Prelude to Stalinism. L., 1974, p. 67.
13 Подробнее см.: Гиндин И. Ф. Концепция капиталистической инду-
стриализации России в работах Теодора фон Лауэ.— История
СССР, 1971, № 4; Зырянов П. Н., Шелохаев В, В, Первая русская
революция в американской и английской буржуазной историогра-
фии. М., 1976, с. 21—25.
14 См.: Кирьянов Ю. И., Панкратова М. Г, Новые тенденции в аме-
риканской историографии предыстории революций 1917 г. в Рос-
сии.— История СССР, 1967, № 1.
15 См.: Revolutionary Russia /Ed. by R. Pipes. N.Y.,, 1968, p. 198—
205.
ie Slavic Review, 1970, vol. 29, N 1, p. 108.
17 Cm.: Russia Enters the 20-th Century/Ed. by G. Katkov, e. a., L.,
1971.
18 Meissner B. Die Wandlungen der Sowjetgesellschaft.— In: Eichwe-
de W., Knirsch P., Meissner B. 60 Jahre Sowjet-Russland. Hanho-
ver, 1977, S. 7.
19 Thalheim K. Die wirtschaftliche Entwicklung Russlands.— In: Russ?
lands Aufbruch ins 20. Jahrhundert, Politik — Gesellschaft —Kultur,
1894—1917. Olten —Freiburg, 1970, S. 110.
146
Geyer D. Russland als Problem der vergleichenden Imperialismus-
forschung.— In: Das Vergangene und die Geschichte. Gedenkschfift
fur R. Wittram I Hrsg. von R. Thadden, Gottingen, 1973, S. 349.
21 Cm.: Raupach H. Wirtschaft und Politik in Osteuropa. Berlin, 1968;
Ndtzold J. Agrarfrage und Industrialisierung am Vorabend des Er-
sten Weltkrieges — In: Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolu-
tionaren Russland / Hrsg. D. Geyer. Koln, 1975, S. 249; Funken K.
Die okonomischen Voraussetzungen der Oktoberrevolution: Zur
Entwicklung des Kapitalismus in Russland. Frankfurt a. M.; Zurich,
1976.
22 Cm.: Ndtzold J, Op. cit., S. 249; Funken K. Op. cit., S. 94.
23 Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionaren Russland, S. 13—
14.
24 Lorenz R. Sozialgeschichte der Sowjetunion. Frankfurt a. M., 1976,
Bd 1. 1917—1945, S. 25.
25 Geyer D. Die Russische Revolution: Historische Probleme und Pers-
pektiven. Stuttgart etc., 1968, S. 60—64.
23 Geiss J, Burgerliche und proletarische Revolution: Skizze zu einem
vergleichenden sozialgeschichtlichen Uberblick.— Aus Politik und
Zeitgeschichte, 1975, N 42, S. 47.
27 Cm.: Ferro M. La revolution de 1917. La Chute du tsarisme et les
origines d’Octobre. P., 1967; Lequin J., Maillard J. L’URSS et le
monde Socialiste Еигорёеп. P., 1967, p. 7—8.
28 Cm.: Garcia Diaz J-A. URSS, 1917—1929: de la revolution a la pla-
nificacion. Madrid, 1969, p. 44; Vereiter K. His tori a de la Revolu-
tion Rusa. Valencia, Barcelona, 1974, t. 1, p. 48, 51, 132—133.
28 Подробнее см.: Минц И. И. История Великого Октября. 2-е изд.
М., 1977. Т. 1.
30 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 31, с. 13.
31 См.: Kochan L. The Last Days of Imperial Russia. L., 1976, p. 7.
32 См., например: Dukes P. A History of Russia. L., 1974, p. 177.
33 Cm.: Crankshaw E. The Shadow of the Winter Palace: The Drift to
Revolution, 1825—1917. L., 1975, p. 393.
34 Ibid., p. 383.
35 Ibid., p. 393.
38 Cm.: Hasegawa T. The February Revolution, p. 576.
37 См.: Слонимский А. Г. Катастрофа русского либерализма. Ду-
шанбе, 1975, с. 128.
38 Подробнее об этом см.: Черменский Е. Д. IV Государственная
дума и свержение царизма в России. М., 1976, с. 234—237; Спи-
рин Л. М. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России.
М., 1977, с. 221—225.
39 Ленин В, И, Поли. собр. соч., т. 14, с. 196.
40 Там же, т. 16, с. 347.
41 См.: Dukes Р, Op. cit., р. 5, 177.
42 См.: Ленинский сборник, т. XI, с. 397.
43 См.: Ленин В. И, Поли. собр. соч., т. 16, с. 417.
44 См.: Там же, т. 27, с. 378.
45 Ленинский сборник, т. XI, с. 397.
48 Об особенностях империализма в России. М., 1963, с. 4.
См. также: История СССР с древнейших времен до наших
дней. М., 1968, т. 6, с. 9.
47 Подробнее см.: Минц И. И. История Великого Октября. Т. 1.
48 См.: Hosking G, The Russian Constitutional Experiment: Govern-
ment and Duma, 1907—1914. Cambridge, 1973, p. 72.
147
49 Propylaen Geschichte Europas, Bd. 6, S. 38.
50 Petnybridge R. The Spread of the Russian Revolution. Essays on
1917. L., 1972, p. 114.
Критику этого тезиса см., например: Зырянов П. Н., Шелоха-
ев В, В. Указ, соч., с. 45—75; Марушкин Б, Я. Советология:
расчеты и просчеты. М., 1976, с. 63—69; Ясковец Г. Я. Правда и
ложь о рабочем классе. М., 1978, с. 25^59.
51 Radjavi К. La dictature du proletariat et le deperissement de 1’Etat
de Marx a Lenin. P., 1975, p. 362.
52 Cm.: Haimson L. The Problem of Social Stability in Russia 1905.—
Slavic Review, 1965, vol. 27, N 1, p. 1—10.
См. также: Brugmann U. Die russischen Gewerkschaffen in Re-
volution und Burgerkrieg, 1917—1919. Frankfurt a. M., 1972, S. 7—8.
53 См.: Рашин А. Г. Формирование промышленного пролетариата в
России. М.» 1943; Волобуев П. В. Пролетариат и буржуазия в
России в 1917 г. М., 1967; Гапоненко Л. С. Рабочий класс в Рос-
сии в 1917 г. М., 1970; Рабочий класс в первой российской рево-
люции 1905—1907 гг. М., 1981.
54 См.: Ленин В. И, Поли. собр. соч.» т. 32, с. 225.
55 Там же, т. 26, с. 175.
Подробнее см.: Гапоненко Л. С. Указ, соч.; Гегемония проле-
тариата в трех русских революциях. М., 1975; Трукан Г. А. Рабо-
чий класс в борьбе за победу и упрочение Советской власти. М.»
1975.
58 Mendel A. Peasant and Worker on the Eve of the First World War.—
Slavic Review, 1965, vol. 24, N 1, p. 29.
57 Лейберов И, П. О революционных выступлениях петроградского
пролетариата в годы первой мировой войны и Февральской рево-
люции.— Вопр. истории, 1964, № 2, с. 65.
58 См.: История Коммунистической партии Советского Союза. М.,
1966, т. 2, с. 582.
59 См.: История СССР с древнейших времен до наших дней, т. 6,
с. 617—621.
80 См.: Carr Е. Н. The Bolshevik Revolution, 1917—1923. L., 1954,
vol. 1, p. 70.
См. также: Wittram R. Die Freiheit als Problem der Russischen
Provisorischen Regierung (Marz bis Juli 1917). Gottingen, 1973,
S. 6—8; The Soviet Union/Ed. by R. W. Davies. London; Boston;
Sydney, 1978, p. 36.
81 Wittram R. Die Freiheit als Problem..., S. 6.
82 Cm.: New York Review of Books, 1977, 9 Jun.
63 Hasegawa T. The February Revolution, p. XIII.
84 Ferro M. La revolution russe de 1917. P., 1977, p. 109.
85 Cm.: Coquin F.-X. La revolution de 1917. P., 1974, p. 13.
88 Wittram R. Studien zum Selbstverstandnis des 1. und 2. Kabinets
der russischen Provisorischen Regierung. Gottingen, Г971, S. 13.
87 Cm.: Soglian F. La Revolucidn Rusa. Barcelona, 1972, p. 121.
88 Cm.: Garcia Diaz L-A. Op. cit., p. 46—47.
См. также: Lazo A. La Revolucion Rusa en el diario ABC de la
ёроса. Sevilla, 1975, p. 27, 37, 39.
89 Cm.: Ferro M. La revolution russe de 1917, p. 31—35, 109; Propy-
laen Geschichte Europas, Bd. 6, S. 38; Russia under the Last Tsar,
p. 72; Schlarp К.-И, Revolution und okonomische RQckstandigkeit:
Die Russische Revolution als Modellfall.— In: Ansichten einer kiinf-
tigen Geschichtswissenschaft. Munchen, 1974, Bd. 2. Revolution.
148
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
Ein historischer Langsschnitt, S. 121; Wittram R. Die Freiheit als
Problem..., S. 6—8.
Cm.: Grothusen K.-D. Von der Februarrevoiution zur Oktoberrevolu-
tion.—In: Die russische Revolution von 1917. Wiesbaden, 1969,
S. 6—7.
См., например: Lazo A. Op. cit., p. 25.
Cm.: Schapiro L, The Communist Party of the Soviet Union. N. Y.,
1960, p. 154, 155.
Katkov G. Op. cit., p. 357.
Церетели И, Г, Воспоминания о Февральской революции. Париж,
1963, кн. 1, с. 23.
См. также: Roobol W. Tsereteli: A Democrat in the Russian Re-
volution. Amsterdam, 1976.
Cm.: Anweiler O, Die Ratebewegung in Russland 1905—1921. Lei-
den; Brill, 1958, S. 64.
Ibid., S. 138, 169.
Ulatn A. Lenin and the Bolsheviks. L., 1965, p. 319—320.
Подробнее см.: Злоказов Г. И. Петроградский Совет на пути
к Октябрю. М., 1978.
См.: Peacock Н. L. Europe and Beyond, 1870—1976. L., 1977, p. 145.
Geyer D. Sowietrussland und die deutsche Arbeiterbewegung 1918—
1923.—Vierteljahrshefte fur Zei tgeschichte, 1976, N 1, S. 11.
Vollrath E. Lenin und Staat. Wuppertal, 1970, S. 39.
См. также: Brugmann U. Op. cit., S. 12; Lazo A. Op. cit., p. 22.
Vollrath E. Op. cit., S. 39.
Cm.: Longley D. The Divisions in the Bolshevik Party in March
1917.—Soviet Studies, 1972, vol. 24, N 1, p. 63; Ferro M. La revo-
lution russe de 1917, p. 43—45; Vereiter K. Op. cit, t. 1, p. 238.
Cm.: BrUgmann U. Op. cit., S. 12; Jablonowski H. Russland, Polen
and Deutschland. Gesammelte Aufsatze. Koln, 1972, S. 163; Witt-
ram R. Die Freiheit als Problem..., S. 13.
Lazo A. Op. cit., p. 91.
Coquin F.-X. La revolution russe. P., 1967, p. 87.
Lorenz R. Op. cit, S. 61.
Cm.: Ferro M. La revolution russe de 1917, p. 110.
См.: Революционное движение в России после свержения самодер-
жавия. М., 1956, с. 4, 3.
Ленин В, И. Поли. собр. соя., т. 22, с. 299.
Биржевые ведомости, 1917, 10 марта.
Былое, 1918, № 1, с. 156.
Брусилов А. Мои воспоминания. М., 1946, с. 236.
Подробнее см.: История Коммунистической партии Советского
Союза, т. 2; Минц И, И, История Великого Октября. Т. 1; Мил-
лер В, И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г. М., 1974;
и др.
См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 40, с. 8.
Там же, т. 36, с. 6.
Свешников FL Отрывки из воспоминаний.— Петроградская прав-
да, 1923,
Былое, 1918, № 1(29), с. 174, 175.
Революционное движение после свержения самодержавия, с. 4, 5.
Vanderwelde Е. Three Aspects of the Russian Revolution. N. Y., 1918,
p. 12.
О деятельности Совета в первый период революционных собы-
тий 1917 г. см.: Токарев Ю. С, Петроградский Совет рабочих и
149
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
НО
ill
112
ИЗ
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
солдатских депутатов в м^рте —апреле 1917 г. Л., 1976; Собо-
лев Г, Л, Революционное сознание рабочих и солдат Петрограда
в 1917 году. Л., 1973.
Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 31, с. 64.
См.: Революционное движение в России после свержения самодер-
жавия, с. 429—430.
Подробнее см.: Старцев В, И. Революция и власть. М., 1978.
До Каткова к ней обращался Л. Хаймсои. Он использовал неко-
торые отрывочные сведения из книги С. П. Мельгунова <На пу-
тях к дворцовому перевороту> (Париж, 1931), из воспоминаний
И. Гессена, П. Н. Милюкова, неопубликованное интервью Б. Ни-
колаевского с меньшевиками Н. Чхеидзе, Гальперном и др.
Л. Хаймсои, однако, пришел к заключению, что незначительные
масонские кружки, если они и были, то не сыграли и не могли
сыграть сколько-нибудь активной роли в свержении царизма.
См.: Katkov G. Op. cit., р. 241, 242.
В советской литературе книгу Каткова рецензировал Ю. И.
Игрицкий. См.: История СССР, 1968, № 3, н др.
Аронсон Г, Россия накануне революции: Исторические этюды.
Нью-Йорк, 1962, с. 109.
См.: Там же, с. 114.
См.: Там же, с. 6, 115.
Там же, с. 125—126.
Цит. по: Аронсон Г. Указ, соч., с. 377.
См.: Kerensky Л. F. Russia and History’s Turning Point, p. 88—90.
Slavic Review, 1968, vol. 27, N 4, p. 606.
Ibid., p. 608.
Hasegawa T. The February Revolution, p. 196.
Старцев В. И, Революция и власть, с. 206.
См. также: Минц И, И. Метаморфозы масонской легенды.—
История СССР, 1980, № 7.
Старцев В. И. Революция и власть, с. 206.
См.: Pearson R. The Russian Moderates and the Crisis of Tsarism,
1914—1917. L., 1977, p. 5, 6, 124.
Cm.: Alba К El marxismo en Espana. Mexico, 1973, t. 1, p. 95;
Garcia Diaz J.-A. Op. cit., p. 46—47.
Hasegawa Г. The February Revolution, p. 574—575.
Hasegawa 7. The Problem of Power in the February Revolution of
1917 in Russia.— Canadian Slavonic Papers, 1972, vol. 14, N 4,
p. 632.
Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с. 280.
См.: Бурджалов 3. Я. Вторая русская революция. М., 1967; Дя-
кин В. С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой
войны (1914—1917). Л., 1967; Слонимский Л. Г. Указ, соч.; Чер-
менский Е. Д. Указ. соч.
См.: Милюков П. Н, История второй русской революции. София,
1921, т. 1, вып. 1, с. 36—37; Шульгин В. Дни. Л., 1925, с. 85; Род-
зянко М. В. Государственная дума и Февральская 1917 года ре-
волюция.— В кн.: Февральская революция: Мемуары. М., 1925,
с. 33—34; Станкевич В. Б. Воспоминания.— Там же, с. 400.
См. об этом: Думова Н. Г, Современная англо-американская
историография о крахе кадетской партии в 1917 г.— История
СССР, 1969, № 7.
Буржуазия накануне Февральской революции. М., 1927, с. 23.
Родзянко М. В. Государственная дума и Февральская 1917 года
революция, с. 34.
150
См.: Черменский Ё. Д. Указ, соч., с. 238—24Й.
Е. Д. Черменский пишет, что многие буржуазные деятели не
только считали дворцовый переворот преждевременным, но «на-
чисто отвергали идею такого акта» (с. 277). Сходную с этой точ-
ку зрения имеют Э. Н. Бурджалов (Вторая русская революция:
Восстание в Петрограде. М., 1967, с. 80); В. С. Дякии (Указ, соч.,
с. 304), А. Г. Слонимский (Указ, соч., с. 137); В. И. Старцев (Рус-
ская буржуазия и самодержавие 1905—1917 гг. Л., 1977, с. 240)
и Л. М. Спирин (Указ, соч., с. 227).
125 См.: Дякин В. С. Указ, соч., с. 298—304; Бурджалов Э. Н. Вторая
русская революция: Восстание в Петрограде, с. 77—80.
126 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 27, с. 28.
127 Dukes Р. Op. cit., р. 209.
128 Милюков П. Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1955, т. 2, с. 287.
129 Революционное движение в России после свержения самодержа-
вия с 149.
130 Красный архив, 1930, т. 4/5, (41/42), с. 101—102.
131 Ленин В. И, Поли. собр. соч., т. 27, с. 46.
132 «Если бы Дума не присоединилась к революции, она была бы
арестована и перебита в полном составе бунтующими войсками»
(Родзянко М. В. Государственная дума и Февральская 1917 года
революция. Ростов и/Д, 1919, с. 41).
133 Мстиславский С. Гибель царизма. Л., 1927, с. 95.
134 Станкевич В. Б. Указ, соч., с. 404.
135 Ленин В, И. Поли. собр. соч., т. 31, с. 16.
138 Там же, с. 73.
137 Goldston R. The Russian Revolution. L., 1967, p. 100, 101.
138 Vereiter K. Op. cit., Valencia, Barcelona, 1974, t. 2, p. 297.
139 Cm.: Ferro M. La revolution russe de 1917, p. 34.
140 Cm.: Hasegawa Г. The February Revolution, p. 579.
441 Cm.: The Russian Revolution and the Soviet State, 1917—1921: Do-
cuments / Selected and edited by M. McCauley. L., 1975, p. 1, 21.
См. также: Propylaen Geschichte Europas, Bd. 6, S. 38.
142 Jablonowski H. Op. cit., p. 159.
143 Rauch G. Geschichte der Sowjetunion. Stuttgart, 1969, S. 49.
144 Haimson L. The Problem of Social Stability in Urban Russia,
1905—1917, p. 624.
145 Cm.: Katkov G. Op. cit., p. 28.
148 См.: История Коммунистической партии Советского Союза, т. 2,
с. 325; Минц И. И. История Великого Октября. 2-е изд. М., 1978,
т. 2, с. 555—570; Пушкарева И. М. Февральская буржуазно-де-
мократическая революция 1917 г. в России. М., 1982, с. 127—180.
Подробнее см.: Шестаков С. В. Историография деятельности
большевистской партии в период первой мировой войны и Фев-
ральской революции. М., 1977.
147 Haimson L. The Problem of Social Stability in Urban Russia,
1905—1917, p. 632.
148 Ibid., p. 638.
149 Ibid., p. 639.
159 Cm.: Frank P., Kirkham B. The Revival of «Pravda» in 1917.— So-
viet Studies, 1969, vol. 20, N 3; Milligan S. The Petrograd Bolshe-
viks and Social Insurance, 1914—1917 —Ibid.
151 Ленин В. И, Поли. собр. соч., т. 49, с. 37.
152 История Коммунистической партии Советского Союза, т. 2, с. 547.
151
Большевистское йЛийпИё на моряков Балтики Аризнают 6 послед-
нее время н некоторые зарубежные советологи, например, англи-
чанин Д. Лонгли (Longley D. Officers and Men. A Study of the De-
velopment of Political Attitudes among the Sailors of the Baltic
Fleet in 1917.— Soviet Studies, 1973, vol. 25, N 1), Э. Модели
(Mawdsley E. The Russian Revolution and the Baltic Fleet: War
and Politics, February 1917 — April 1918. L., 1970).
154 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 27, с. 48.
i W Shapiro L. The Origin of the Communist Autocracy. L., 1958, p. 25.
158 The Russian Provisional Government, 1917: Documents / Ed. by
R. Browder, A. Kerensky. Stanford, 1961, vol. 1, p. 22.
157 Шляпников A. 17 год. Пг.» 1923, кн. 1, с. 53.
158 См.: Hasegawa Т. The Problem of Power in the February Revolu-
tion of 1917 in Russia, p. 613, 615—616. См. также: Idem. The Bol-
sheviks and the Formation of the Petrograd Soviet in the February
Revolution.— Soviet Studies, 1977, vol. Й, N 1.
159 Dukes P. Op. cit., p. 209.
180 Cm.: Pearson M. The Sealed Train. N. Y., 1975, p. 20, 45.
181 Ulam A. Op. cit, p. 308—309.
182 См.: История Коммунистической партии Советского Союза, т. 2,
с. 549.
183 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 49, с. 12—13, 20—21, 63—65,
106—107, 148—150 и др.
184 Там же, т. 49, с. 421.
185 Там же, т. 26, с. 142.
188 Там же, с. 221.
187 Там же, т. 30, с. 327.
188 Там же, с. 149.
188 Coquin F.-X. La revolution de 1917, p. 5.
170 См.: Propylaen Geschichte Europas, Bd. 6, S. 37—38.
171 Cm.: Garcia Diaz J.-A. Op. cit., p. 156; Lazo A. Op. cit., p. 45, €5,
70, 81—82, 126; Vereiter K. Op. cit., t. 1, p. 9.
172 См.: Иоффе Г. 3. Февральская революция 1917 г. в аигло-амери-
канекой буржуазной историографии. М., 1970, с. 212—248.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Великий Октябрь
в освещении современной
буржуазной историографии
Историческое значение
Великой Октябрьской
социалистической революции
и ее закономерность
Большее, чем предыдущим двум российским револю-
циям, внимание, уделяемое Октябрьской революции,
и несравненно более острый накал идеологической
борьбы вокруг проблематики Октября закономерны.
И по своей политической, идеологической, научной
значимости, и по объему возникающих проблем первая
в мире социалистическая революция превосходит все
прочие крупные социальные перевороты в истории че-
ловечества. Диапазон ее исследований затрагивает
множество вопросов не только российской истории
(вызревание объективных предпосылок революции,
развитие революционного движения, политическая и
идейная борьба классов и партий, непосредственная
подготовка и свершение революции, ее распространение
вширь и вглубь), но и выходит далеко за пределы Рос-
сии. Даже буржуазные историки говорят о ней как о
«неотъемлемой части нынешней повседневной жиз-
ни» |-2, имея в виду влияние ее идей и опыта на соци-
альное, экономическое, политическое и идеологическое
развитие всего современного мира.
Хорошо известны признания огромной исторической
значимости Октября, сделанные 15—20 лет назад таки-
ми западными историками, как Р. Уорт, Д. Биллинг-
тон, И. Дейчер, П. Дьюкс; они не раз цитировались в
советской научной литературе. И в последние годы ав-
торы, отнюдь не соглашающиеся с марксистским объ-
яснением исторического процесса, обращали внимание
153
на глубину социальных сдвигов, вызванных событиями
1917 г., на, героизм участников Октябрьской революции
и ее международное значение. Как подчеркнула
Д. Кенкер, американский историк из Принстонского
университета, «эпические и героические аспекты рус-
ской революции давно приковали к себе внимание
мира». «Ни одна современная социальная революция
не была такой глубокой, как русская.— пишет другая
американская исследовательница, Т. Скокпол.—В счи-
танные месяцы 1917—1918 гг. массовые восстания
промышленных рабочих, крестьян и солдат выбили поч-
ву из под классов помещиков и капиталистов и завер-
шили распад государственного механизма царского
режима»3. Австрийский историк Р. Лёв отмечал ог-
ромный внешний резонанс Октября. «Ни одно другое
событие мировой истории,— пишет он,— не оказало
столь решающего влияния на международное рабочее
движение, как русская революция. В разгар глубокого
кризиса старой социал-демократии^ вызванного поли-
тикой большинства партий II Интернационала по от-
ношению к войне, победоносная борьба русских рево-
люционеров вдохновляла массы рабочих в Европе идея-
ми мировой революции и социализма»*. Один из
наиболее авторитетных западных советологов, Э. Карр,
писал: «Пока у человечества сохраняется интерес к
исследованию прошлого, никто не усомнится в том,
что революция 1917 г. была одним из величайших по-
воротных пунктов в истории». Этой оценке он остался
верен и в конце 70-х годов. «Да, я уверен,— заявил
Карр в беседе с корреспондентом журнала «New Left
Review»,— что мир движется вперед. Я не изменил
своего мнения о революции 1917 г. как об одном из
поворотных пунктов истории»5.
Но, разумеется, одной характеристикой Октябрь-
ской революции как крупнейшего, поворотного события
не исчерпывается позиция ни Карра, ни других запад-
ных историков. Да и сам термин «поворот» требует
пояснения: какой поворот? в какую сторону? кем и в
чьих интересах совершенный? Именно в ответах на эти
вопросы наиболее ярко проявляется классовая, идео-
логическая предвзятость буржуазных исследователей,
их зависимость от ходовых постулатов антимарксист-
ской историографии. Карр, правда, поясняет, что «ре-
волюция 1917 года вместе с войной 1914—1918 гг.
154
Ознаменовала Начало конца капиталистической систе-
мы». Однако и он суживает международное значение
Октября до провозвестника революционно-освободи-
тельного подъема в зависимых и отсталых странах.
Большинство же историков-немарксистов дает крайне
превратное толкование этого значения.
Разнородная картина Октябрьской революции, воз-
никающая перед читателем весьма и весьма значитель-
ной по объему западной литературы^ цементируется
теоретическими постулатами и выводами, имеющими
явную антимарксистскую направленность. Этого не
скрывают сами буржуазные исследователи. Так, на
страницах многотомного энциклопедического издания,
вышедшего в США под названием «Марксизм, комму-
низм и западное общество», а в ФРГ — «Советская
система и демократическое общество», автор статьи
«Октябрьская революция» Д. Гейер прямо заявил:
«Сравнение советской и некоммунистической интерпре-
тации обнажает столь фундаментальные различия в
общем подходе и оценках, что ни о каком согласии
даже по частным вопросам не может быть и речи» *.
Можно, пожалуй, несколько скорректировать Гейера:
в последнее время в результате модификации буржуаз-
ных концепций в них появились моменты, свидетельст-
вующие, что некоторые принципиальные положения
марксистской исторической науки уже не могут игно-
рироваться, как ранее. Но это, разумеется, никоим об-
разом не означает, что буржуазные историки начина-
ют переходить на марксистские позиции. Если в ка-
лейдоскопе версий и оценок важнейших аспектов
истории первой в мире социалистической революции
выделить основные, то получится, что при констатации
ряда наиболее очевидных фактов, на которые нельзя
закрыть глаза, буржуазные концепции Октября прямо
или косвенно направлены против марксизма-ленинизма,
призваны опровергнуть его понимание общественного
процесса.
Поясним на примерах. Первый пример уже приве-
ден: большинство буржуазных историков ныне при-
знает, что Октябрь оказал огромное влияние на судь-
бы человечества. Однако, с их точки зрения, это
влияние негативное. И было бы странно, если бы они
рассуждали иначе: ведь сфера экономического, поли-
тического и идейного влияния империализма после
155
i9it г. постоянно сужается. Для того чтобы затушё-
вать закономерность этого процесса, отрицается зако-
номерность самой социалистической революции в Рос-
сии и искажается картина основных причинно-следст-
венных связей в новейшей истории. Так, английский
советолог из лондонской Школы славянских и восточ-
ноевропейских исследований М. Макколей, подобно
Карру, называет Октябрь одним из поворотных пунк-
тов в современной истории. Но и контекст, и под-
текст этого вывода у него совсем другой. «Крайне ле-
вое крыло восторжествовало,— пишет Макколей.— Оно
осуществило первую успешную радикальную револю-
цию современности, которая не уступила контрреволю-
ции. Мир с этих пор уже не будет прежним. Умерен-
ным будет трудно завоевать уважение и авторитет»’.
Ни одной точки над i автором не проставлено. И не
случайно. Он стремится изобразить левый, ультрале-
вый и правый радикализм явлениями одного порядка,
противопоставив им правую социал-демократию и ли-
беральную буржуазию. Мало этого, из сказанного яв-
ствует, что «радикалы» 1917 г. несут ответственность
за все конфликты в мире, имевшие место после них.
Выходит, не социальные противоречия и пороки капи-
тализма породили и порождают революционное движе-
ние, а революционное движение порождает эти поро-
ки, включая установление реакционных диктатур для
подавления революций. Заметим, что смешение поляр-
но противоположных политических сил с целью дискре-
дитации коммунистического движения встречается в
буржуазной литературе довольно часто, а апологетика
буржуазного либерализма с той же целью дополняется
идеализацией прошлого. «В более простом XIX веке
цивилизацию рассматривали как единую и однолиней-
ную,— пишет американский советолог из Калифорний^
ского университета (г. Санта-Барбара) Р. Уэссон.—
Ленин и его последователи раскололи ее политически
с последствиями, еще полностью не оцененными»’.
Воинствующие антикоммунисты типа С. Хука идут
еще дальше — винят Октябрьскую революцию и партию
Ленина в том, что они якобы открыли шлюзы для при-
хода к власти фашизма в Италии и нацизма в Герма-
нии*. В подобных фантастических утверждениях* на-
* Теоретики анархизма и левацкого революцнонаризма присоединя-
ются к подобным обвинениям в адрес ленинизма со своих позн-
156
ЯоДят отражение учащающиеся попытки буржуазны*
идеологов и пропагандистов переложить на коммуни-
стов вину за военно-политические авантюры современ-
ного империализма и правого экстремизма, примене-
ние ими террора и насилия, организацию заговоров
против законно избранных демократическим путем
правительств. Все чаще идеологи правого толка обви-
няют Октябрь в том, что он явился источником неста-
бильности современного мира во всех' ее видах. Про-
фессор Чикагского университета Д. Крэкрафт, также
употребляя выражение «поворотный пункт» в отноше-
нии событий 1917 г. в России, предлагает еще одну,
наиболее зловещую интерпретацию этого определе-
ния — Октябрьская революция, заявляет он, в конечном
счете явилась «исторической катастрофой крупнейшего
масштаба» ”. Может быть, автор рассчитывает, что
найдется наивный читатель, готовый не только пове-
рить в ответственность коммунистов за преступления
империализма с начала века, но и забыть, что первая
мировая война началась за три года до Октябрьской
революции?
Приведем еще один типичный пример извращения
буржуазными идеологами действительного историче-
ского значения Октября. Многие буржуазные историки
согласны с формулировкой историков-марксистов о том,
что Октябрьская революция привела к установлению
нового общества, какого история еще не знала, но пол-
ностью игнорируют социалистический характер Октяб-
ря и установленного им строя. При этом они либо,
напрочь отвергая марксизм, исходят из непризнания
осуществимости социалистических преобразований в
принципе, либо, следуя за ревизионистскими теориями,
объявляют о перерождении социалистического строя,
о неопреодолимости наследия прошлого в России. Про-
исходит своеобразное перекрестное проецирование лож-
ных представлений о реальном социализме на Октябрь
и ложных представлений об Октябре — на реальный
социализм". Какой отправной пункт имеет эта «логи-
ка», для антикоммунизма по сути не имеет значения —
в обоих случаях извращается социально-классовое со-
держание как событий 1917 г., так и последующих
ций, заявляя, что создание партии нового типа в России означало
«трансформацию» революционного движения, потерю им «истин-
но» революционного духа (Le Nouvelle observateur, 1980, 17 mar).
157
66 лет развития советского общества. Именно с этих
позиций историк из Центра международных исследова-
ний при Университете Джонса Гопкинса в Вашингтоне
Г. Динерстайн, а также сотрудники Федерального ин-
ститута по изучению Востока и международных отно-
шений в Кельне Г. Брам, X. Хёман и X. Майер назы-
вают тезис об Октябрьской революции как провозвест-
нике новой эпохи в развитии мира «мифом»12. По
мнению буржуазных исследователей правого крыла,
в СССР сформировался не социалистический строй,
а «тоталитарный режим», отличающийся от буржуаз-
ного общества меньшим объемом демократизма и
гражданских прав.
Для освещения буржуазными историками непосред-
ственно событий 1917 г. также характерны сочетание
ложного методологического подхода с констатацией
некоторых очевидных фактов, неспособность сделать на
их основе дальнейшие верные выводы. Так, они при-
знают, что Временное правительство игнорировало ко-
ренные интересы и требования трудящихся масс, но
объясняют это не его классовой природой и политикой,
а «ошибками», обусловленными неопытностью и нере-
шительностью входивших в него деятелей 13. Напротив,
в действиях большевиков всячески подчеркиваются ре-
шительность и дисциплинированность — что, разумеет-
ся, соответствует историческим фактам. Однако заяв-
ляется, что эти качества помогли партии Ленина либо
осуществить революцию без сколько-нибудь значитель-
ной поддержки масс, либо умело подчинить массы
своей воле.
Характерной для современной буржуазной историо-
графии является трактовка причин Октября историком
эмигрантского происхождения Б. Дмитришиным (ун-т
штата Орегон, США), выделяющим шесть факторов:
«I) неспособность Временного правительства сформу-
лировать реалистическую внутреннюю и внешнюю по-
литику для уставших от войны и возбужденных рево-
люцией масс; 2) искусство большевиков разъединять
своих противников; 3) их способность и готовность
дать больше обещаний, чем их противники; 4) их же-
лание и готовность углублять все кризисы; 5) их уме-
ние объяснить в простых выражениях народу значение
большевистской программы для всех; 6) их тщательно
приуроченное ко времени и искусно осуществленное
158
свержение Временного правительства военными сила-
ми»1*. Как видим, верно подмеченные причины побе-
ды Октября (например, с формулировкой пятого фак-
тора нельзя не согласиться) соседствуют с традицион-
ными клише, согласно которым большевистская партия
легко давала народу обещания, но не выполняла их,
а также приведенным выше тезисом о виновности
«радикалов» в возникновении и углублении кризисов
буржуазного общества.
Казалось бы, не противоречит исторической правде
объяснение, разумеется далеко не полное, причин Ок-
тябрьской революции, предлагаемое исследовательни-
цей из Бирмингемского университета М. Перри: Вре-
менное правительство, будучи некомпетентным, тем не
менее осталось бы у власти, подобно многим другим
некомпетентным правительствам в других странах и в
другие времена, если бы у него не было такого дееспо-
собного соперника, как большевистская партия Но
помимо того, что это объяснение берет лишь один ас-
пект революции — вопрос о прочности власти, оно
опять-таки оставляет в стороне главное: кто стоял за
«некомпетентным» Временным правительством и кто —
за большевиками, чьи интересы выражало первое и
чьи — вторые. В конце концов именно в составе Вре-
менного правительства было немало профессионально
подготовленных юристов и экономистов (Милюков,
Гучков, Терещенко, Керенский, Прокопович и др.).
Однако это не помогло ему, ибо оно проводило анти-
народную политику, руководствуясь интересами при-
вилегированных классов, составлявших менее 3% на-
селения России. Не смогло буржуазно-помещичье пра-
вительство ни преодолеть дезорганизацию народного
хозяйства страны, ни провести отвечающее требовани-
ям времени законодательство. Напротив, большевист-
ская партия и в борьбе за власть, и у власти оказа-
лась дееспособной потому, что выражала интересы
трудящихся масс.
Неспособность буржуазной историографии опреде-
лить и проанализировать все стороны исторических яв-
лений и процессов в их взаимосвязи является ее основ-
ным методологическим пороком. Вековой давности и
прочности каноны позитивизма приучили буржуазных
историков, социологов, философов истории следовать
внешней, лежащей на поверхности канве событий, де
159
задумываясь о глубинных истоках и социальных пру-
жинах революций. Релятивизм добавил к этому при-
вычку ставить на одну доску далеко не равнозначные
исторические факторы, пренебрегать объективно суще-
ствующими различиями между главным и второстепен-
ным. Как с подчеркнутой игривостью писалось не так
давно во французском журнале «Les temps modernes»,
«историю, конечно, можно рассматривать как историю
борьбы классов, но к ней можно относиться и как к
пяти тысячелетиям, заполненным приключениями и лю-
бовью... Любовная история может быть равной госу-
дарственному перевороту» “.
Методология буржуазной философии истории неиз-
бежно сказывается на анализе современными западны-
ми советологами причин и характера событий 1917 г.
в России. В одной из книг последчих лет, претендую-
щей на методологическое объяснение причин и харак-
тера Октябрьской революции, заявляется, что по-
скольку «все революции были делом случая» (револю-
ционеры умело «использовали подвертывавшиеся им
шансы»), то и Октябрь не был в этом отношении
исключением ”. Известный английский историк А. Тей-
лор, пытаясь внести в субъективистский подход долю
объективизма, предлагает следующую формулировку:
русская революция «имела глубокие причины», но тем
не менее «произошла более или менее случайно» ”.
Вместе с тем было бы неверно упускать из виду
и привходящие, политико-идеологические моменты в
формировании взглядов советологов. Сами буржуазные
ученые, исследующие социальные функции науки, отме-
чают, что у западных обществоведов существует «под-
спудное» идеологическое кредо, которое и формирует
их концепции, а на их профессиональный образ мыш-
ления накладывает отпечаток понимание политической
значимости собственной работы”. Это особенно верно
в отношении тех, кто занимается изучением историче-
ских проблем, сохраняющих свою политическую и на-
учную актуальность. Научно-теоретический «плюра-
лизм» буржуазных обществоведов, как и институт
многопартийности в капиталистических странах, допу-
скается в определенных рамках, которые, с одной сто-
роны, складываются десятилетиями, а с другой — мо-
гут быть расширены или сужены господствующими
классами в зависимости от политической конъюнктуры,
160
от соотношения классовых сил на том или ином этапе.
Главное условие, при котором буржуазное общество
согласно мириться с существованием внутри себя лю-
бых оппозиционных, «ревизионистских», неортодоксаль-
ных идейно-политических течений, состоит в том, чтобы
не поставить под угрозу сложившуюся систему отно-
шений власти и собственности, а также духовных, ми-
ровоззренческих ценностей, подкрепляющих эту систе-
му. Внутри же этих рамок и с учетом данного условия
модус вивенди ученых-теоретиков и власть имущих в
капиталистическом обществе может быть осуществлен
на различной основе, которая и создает видимость сво-
боды мнений и идейного плюрализма.
Поэтому не следует удивляться наличию в работах
немарксистских буржуазных историков об Октябрьской
революции (как и в советологии вообще) множества
противоречивых оценок и выводов, некоторые из кото-
рых создают впечатление разрыва с буржуазной идео-
логией и методологией истории. В действительности про-
исходит эклектическое смешение различных точек зре-
ния на те или иные исторические факты, которое не
ставит под угрозу теории и концепции, наиболее отве-
чающие интересам развития буржуазной идеологии на
данном отрезке времени. В этом эклектическом смеше-
нии допускаются и вкрапления марксизма, чаще всего
преподносимые так, чтобы можно было изобразить
Маркса буржуазным либералом и противопоставить
Ленину. «Политические идеи Маркса в действительности
следует расценивать как возможное логическое заверше-
ние либерализма XIX в., а не теоретическую основу со-
ветской политики, выработанной Лениным и Стали-
ным»,— такую рекомендацию на сей счет дает англий-
ский советолог Грей**.
Вместе с тем в буржуазной историографии на про-
тяжении десятилетий наблюдается постоянство целого
ряда представлений об Октябрьской революции, кото-
рые призваны противостоять освещению ее истории с
позиций марксистско-ленинской науки. Так, например,
согласно Л. Лоутону, У. Батселлу и другим буржуаз-
ным историкам и публицистам 20-х годов, корни ок-
тябрьских дней лежат в «особом» пути развития России,
ее «отсталости» и «варварстве». И ныне Д. Футмен уве-
ряет, что Россия «всегда чем-то отличалась от Европы»,
Д. Вествуд заявляет, что большевики сражались не с
6. Заказ № 2517 161
буржуазией, а с «десятью веками русской истории»,
М. Мална называет Октябрь «новой пугачевщиной».
Около 40 лет назад М. Фарбмен писал, что «ни к одной
другой стране мира марксизм не является менее приме-
нимым, чем к России». И теперь Р. Дэниэлс утвержда-
ет, что «реальное советское государственное управление
по всем пунктам противоречит марксистской теории».
Д. Мейвор в 1928 г. искусственно расчленял Октябрь-
скую революцию на две, проходившие параллельно, но
не соединенно—в «низах» и «верхах». Сейчас на тех же
позициях стоит Д. Кармайкл. Б. Пейрс объявлял Со-
ветскую власть «диктатурой кучки интеллигентов». Так
же поступил 30 лет спустя А. Мурхед. Р. Лонг, П. Гре-
вениц, А. Сак еще в 1918—1919 гг. твердили о «разгуле
анархии» в России как главной причине Октябрьского
переворота. Ныне А. Улам называет этот переворот «са-
мой анархической из всех революций»2*.
Своеобразной «сверхзадачей» буржуазных истори-
ков, философов, социологов всегда было убедить свою
аудиторию в том, что Октябрь, во-первых, не был отра-
жением закономерностей общественного развития в марк-
систском понимании, т. е. от низших формаций — к выс-
шей, коммунистической, а, во-вторых, привел к установ-
лению власти, дающей народу меньше демократических
прав и свобод, чем буржуазное общество. Любая кон-
цепция, любой труд по истории Октябрьской революции,
какие бы неортодоксальные допущения, заимствования
марксистских положений, фактические признания в них
ни содержались, считаются приемлемыми с точки зрения
буржуазной идеологии, если они в конечном счете слу-
жат выполнению этой «сверхзадачи».
Возьмем в качестве примера довольно распростра-
ненный в буржуазной историографии вывод о том, что
буржуазно-демократический путь в России был невоз-
можен, а прожекты звавшей на него кадетской партии
нереальны ввиду ее зависимости от самодержавия в
условиях назревавшей революции*. Казалось бы, этот
* К такому выводу пришел, например, западногерманский историк
К. Фрелих, работавший в Международном институте социальной
истории в Амстердаме и выпустивший в серии трудов этого инсти-
тута книгу «Возникновение российского конституционализма». См.:
Frohlich К. The Emergence of Russian Constitutionalism, 1900—
1904. Hague, 1981, p. 251—252.
162
вывод — верный сам по себе — сужает историческую
роль и масштабы применимости капиталистической прак-
тики и потому невыгоден буржуазным идеологам. Од-
нако он приобретает совершенно иное звучание в кон-
тексте изображения царизма и его наиболее неприми-
римого противника — большевизма некими «родствен-
ными» политическими силами, одинаково враждебными
принципам буржуазного демократизма. .
В силу сказанного вполне объяснимо существование
в буржуазной историографии нескольких вариантов об-
основания незакономерности Октября в общемировом
масштабе и его мнимой недемократичностн. Октябрь
изображается переворотом: а) происшедшим совершен-
но случайно, вследствие причудливого совпадения обсто-
ятельств; б) обусловленным исторической спецификой
одной-единственной страны — России; в) характерным
только для так называемых отсталых стран, вознамерив-
шихся как можно быстрее догнать «передовой Запад» в
развитии социально-экономической структуры, склады-
вающейся в основном по западному образцу. Эти три
варианта расположены здесь по принципу нарастающе-
го признания объективной, не зависящей от воли случая
и отдельных лиц обусловленности Октябрьской револю-
ции; однако нн в одном из них она не рассматривается
как событие, ознаменовавшее начало смены капитализ-
ма социализмом — как более прогрессивным обществен-
ным строем.
Три версии ныне различимы и внутри общей концеп-
ции недемократичностн Октябрьской революции: а) она
была узковерхушечной, совершенной при полной или
почти полной пассивности масс; б) большевики захвати-
ли власть благодаря тому, что возникшие без их уча-
стия массовые движения протеста в промышленных
центрах, деревне, армии, национальных окраинах рас-
шатали фундамент существовавшего режима; в) боль-
шевистская партия сумела с помощью разных «хитро-
стей» навязать массам свои идеалы, руководство и ме-
тоды борьбы с Временным правительством. Эти версии
также изложены здесь по принципу нарастающего при-
знания участия трудящихся масс в событиях 1917 г. и
соединения стихийного революционного движения с ор-
ганизационной работой партии Ленина. Но все они от-
рицают единство интересов и целей коммунистов и на-
рода в революции; коммунистам, заявляют буржуазные
163
6*
идеологи, важно прийти к власти с помощью импони-
рующих массам лозунгов, после чего они забывают о
данных народу обещаниях.
В конкретном изложении и третий вариант концеп-
ции общемировой незакономерности Октября, и третья
версия его недемократичности имеют немало точек со-
прикосновения с современными социнтерновскими, пра-
во- и леворевизионистскими теориями. Пожалуй, именно
они составляют основу, на которой возможно даль-
нейшее сближение буржуазной и ревизионистской идео-
логии, ибо явно субъективистские, игнорирующие исто-
рические закономерности и возрастающую роль масс
построения вряд ли приемлемы для партий, объявляю-
щих себя марксистскими и стремящихся завоевать под-
держку масс. Пока различие между буржуазными и
ревизионистскими интерпретациями Октябрьской револю-
ции заключается в том, что приверженцы вторых расце-
нивают и Октябрь, и развитие советского общества как
«деформацию» исторического процесса, предначертанно-
го Марксом. Социализм, утверждают они вслед за тео-
ретиками II Интернационала, должен начинаться с раз-
витых капиталистических стран. Эта позиция в принци-
пе неприемлема для буржуазных идеологов, и мирятся
они с ней постольку, поскольку практика правых социа-
листов и социал-демократов идет вразрез с их теорией.
Ввиду того что концепции незакономерности и неде-
мократичности Октябрьской революции в том виде,
в каком они излагались буржуазными историками в
60-х — начале 70-х годов, достаточно полно проанализи-
рованы в советской литературе, представляется целесо-
образным проследить их дальнейшее развитие, акцен-
тируя внимание на некоторых особенностях, присущих
буржуазной советологии этого периода.
Одна из этих особенностей заключается в более
интенсивном, чем в предыдущее десятилетие, внимании
к проблематике общего и специфического в истории Рос-
сии с явной заданностью (у идеологов правой ориента-
ции) на подчеркивание специфического и противопостав-
ление исторического пути России так называемому «за-
падному» пути. Конечно, эта заданность не нова, и в
прошлые века ей следовали не только в Западной Евро-
пе, но н в самой России (например, православная цер-
ковь, славянофилы, народники). Но в идеологической
борьбе, ведущейся ныне империалистическими кругами
164
против мира социализма, антитеза Россия — Запад ио-
сит заметный налет русофобии и антисоветизма. Q ка-
ких-либо концептуальных недоработках, недоразуме-
ниях, недопониманиях, вызванных (как это имело место
ранее) нехваткой информации, простым незнанием исто-
рии России, сейчас уже не может быть речи.
Данная ситуация объясняется довольно просто, если
учесть сложившиеся ныне условия противоборства двух
основных общественных систем. Первая половина 70-х
годов засвидетельствовала существенное изменение по-
литического соотношения сил в мире в пользу социализ-
ма при достижении Советским Союзом военного пари-
тета с Соединенными Штатами. Не сумев достичь пере-
веса ни на путях войны (достаточно указать на крах
военной авантюры США во Вьетнаме), ни на путях
разрядки (ставка делалась на более успешное, чем ра-
нее, идеологическое проникновение в мир социализма и
развивающиеся страны), империализм во второй поло-
вине 70-х годов стал все чаще использовать накоплен-
ные им в предыдущие десятилетия методы ведения «хо-
лодной войны», включавшие противопоставление «хоро-
шего Запада» и «плохого Востока». Уже тогда под
«Востоком», в отличие от XIX — начала XX в., имелась в
виду не столько Азия в целом, сколько социалистиче-
ские страны. Но приписывались им все отрицательные
черты, которые, с точки зрения идеологов империализма,
были имманентно присущи азиатским народам: полити-
ческая апатия и недостаток экономического рациона-
лизма, склонность мириться с деспотизмом, отсутствие
тяги к новаторству, некоего «протестантского духа». При-
писывались прежде всего наиболее крупным по числен-
ности народам — советскому и китайскому. Заметим,
что в последние годы противопоставление Востока За-
паду на страницах буржуазных политических изданий
все чаще обходит Китай, оставляя в качестве мишени
для идеологического обстрела только Советский Союз.
Именно поэтому выше и говорится об антитезе Рос-
сия — Запад, имеющей явную антирусскую и антисо-
ветскую направленность.
Гальванизация русофобии происходит на фоне обще-
го роста неоконсервативных тенденций в духовной и
политической жизни крупнейших капиталистических
стран, которые также являются реакцией правых кру-
гов этих стран на изменившееся соотношение сил в
165
мире18. Застопорить рост идейно-политического влия-
ния левых сил в мире и вернуть утраченное военное
превосходство над социализмом—это кредо военно-
промышленного комплекса и супермонополий буржуаз-
ного общества не могло не отразиться в мышлении его
идеологов.
Известные перемены заметны и в теоретическом ар-
сенале буржуазных историков, социологов, политологов,
изучающих Россию, СССР, мир социализма в целом с
глобальной точки зрения и в сравнении с «Западом».
В 50-х годах Советский Союз рассматривался в основ-
ном через призму концепции «тоталитаризма». Не раз-
бирая основных постулатов этой концепции в прило-
жении к нашей стране **, заметим, что она ставила
целью изобразить социалистическое общество застыв-
шим социальным организмом со сверхцентрализованной
политической властью, регламентирующей все и вся, не-
развитыми классовыми и групповыми отношениями и
слепой верой индивидов в коллективный идеал. Истоки
«советского тоталитаризма» выискивались в ленинской
концепции пролетарской партии нового типа и в одно-
партийной системе, установленной в СССР в ходе Ок-
тябрьской революции и гражданской войны. Буржуаз-
ная пропаганда использовала эту концепцию прежде
всего для очернения советской (как и социалистической
вообще) демократии и противопоставления ей якобы
«истинной» или, во всяком случае, более полной буржу-
азной демократии развитых капиталистических госу-
дарств Западной Европы и США. В гипертрофированно
антикоммунистическом варианте концепция «тоталита-
ризма» ассоциирует понимаемый таким образом «Запад»
с началами «добра» в мировой политике, а «Восток» —
исключительно со «злом». Неудивительно, что, допуская
столь примитивное, в корне ненаучное толкование про-
тиворечий двух общественных систем современности,
эта концепция вызвала острую критику более трезво-
мыслящих буржуазных идеологов. Французский полито-
лог Ж. Г. Колиньон, например, указывал, что в совето-
логии подход с позиций «тоталитаризма» оказался
негодным «как вследствие своей внутренней несостоя-
тельности, так и из-за развития советской системы», оп-
ровергшего представления о ее неспособности к эволю-
ции Столь же резкой критике подверглась тотали-
тарная концепция со стороны ряда западногерманских
166
советологов. Сотрудник факультета социологии при
университете в Билефельде П. Лудц отмечает, что «кон-
цепция тоталитаризма, плодотворная особенно для 30-х
и 40-х годов, в настоящее время превращается скорее
в препятствие на пути познания политико-социальной
ситуации» ”. Еще более откровенно высказывается
Г. Кайзер. По его словам, «эвристическая польза» от
тоталитарной модели «с самого начала была значитель-
но меньше, нежели ее пропагандистский эффект».
«...Давно хранимые клише и стереотипы о так называе-
мой застывшей, монолитной, «тоталитарной» системе
советского образца оказались,— подчеркивает Г. Кай-
зер,— недостаточными, чтобы учесть сложные, большей
частью непредсказуемые изменения»2*. Английский
историк и социолог Д. Лейн отметил, что главное раз-
личие между советским и западным обществом кроется
отнюдь не в существовании однопартийной системы в
СССР. «Господствующие политические партии в запад-
ных демократических государствах не расходятся по
важнейшим вопросам устройства капиталистического
общества,— пишет Лейн.— Хотя между ними есть суще-
ственные различия, ни одну крупную политическую пар-
тию в «стабильно демократических» странах нельзя
рассматривать как угрозу целостности капиталистиче-'
скому обществу. Допустимо, что различия между, ска-
жем, лейбористской и консервативной партиями в Анг-
лии могли бы существовать в рамках одной-единствен-
ной партии»27.
В 60-х годах и особенно со второй их половины все
большее число буржуазных исследователей стало рас-
сматривать историю России периода капитализма, Ок-
тябрьскую революцию и развитие советского общества
через призму так называемой теории «модерниза-
ции» — ровесницы буржуазных теорий «стадийности» и
«индустриального общества»2*. Если апологеты «тота-
литарной» концепции ложно истолковывают коренные
различия и противоречия между социалистическим и ка-
питалистическим строем, то теоретики «модернизации»,
наоборот, преуменьшают эти различия. Октябрьская ре-
волюция, по этой теории, знаменовала этап «ускоренной
модернизации» (в результате прихода к власти больше-
виков— «модернизаторов»), объективным назначением
которой было догнать Запад в экономическом отноше-
нии и создать схожую социальную структуру — квали-
167
фицированный рабочий класс, управленческий аппарат,
широкий слой научно-технических работников.
Преувеличиваемые и ложно понимаемые моменты
сходства в развитии различных общественных систем и
дают возможность конструирования «стадий роста»,
«индустриального» и «постиндустриального» общества.
«Существование специфического постиндустриального
общества скорее постулировано, чем доказано...—
справедливо пишет шведский историк-экономист Б. Гус-
тафсон.— Термин «постиндустриальное общество» име-
ет малую смысловую ценность; он просто описателен.
Он сообщает нам, что традиционная индустрия каким-
то неопределенным образом потеряла свое былое значе-
ние, но не объясняет природу новой стадии. Как и пред-
шествовавший ему термин «индустриальное общество»,
он обращает наше внимание на технико-экономические
аспекты общества»2*.
Гипертрофированным выражением присущих тео-
рии «модернизации» идей сциентизма и технологиче-
ского детерминизма является родившаяся, как это ни
странно, еще раньше теория конвергенции, постулирую-
щая не только схожесть, но и постепенное уподобление
друг другу двух основных общественных систем совре-
менности’*. Начиная с 60-х годов, теоретики «тотали-
таризма» и конвергенции ведут между собой необъяв-
ленную войну, в которой обе стороны максимально ис-
пользуют очевидные просчеты друг друга. Престиж
«конвергенционистов», а в известной степени и сторон-
ников теории «модернизации», оказался значительно
подорванным после краха надежд на «либерально-ры-
ночное» перерождение социализма в результате хозяй-
ственных реформ второй половины 60-х годов. Это по-
зволило приободриться и выступить в защиту своих по-
зиций «тоталитаристам», которым к тому же оказалось
весьма наруку общее оживление консервативных, анти-
коммунистических тенденций в буржуазной политике и
идеологии, начавшееся примерно с середины 70-х годов.
Сторонники этой самой произвольной из всех произволь-
ных теорий буржуазного обществоведения, используе-
мых в освещении Октябрьской революции и развития
советского общества, в настоящее время перегруппиро-
вали свои силы и отказались от ряда наиболее одиоз-
ных элементов своих версий. Если 20—25 лет назад
исторические прецеденты «тоталитаризма» обнаружива-
168
лись в истории Римской империи после Диоклетиана и
в феодальной Европе, например в Англии династии Тю-
доров’4, то сейчас подобные экскурсы в прошлое го-
раздо более редки. И дело не только в том, что они
были подвергнуты убедительной критике самими же
буржуазными учеными. Неоконсерватизм, а точнее го-
воря антикоммунизм второй половины 70-х— начала
80-х годов, требует, как отмечалось выше, возврата к
антитезе Россия — Запад, которую трудно отстаивать,
если обнаруживать примеры «сверхцентрализации» го-
сударственной власти в истории не только России, но и
Западной Европы ”.
Отсюда ясно, что на нынешнем этапе и сохраняю-
щаяся пропаганда мифа о «советском тоталитаризме»,
и его видоизменения, несущие столь сильный заряд анти-
коммунизма, нередко строятся на основе стародавней
концепции специфики русской истории, преемственно-
сти дооктябрьского и советского ее этапов, извечной
враждебности России Западной Европе. Октябрьской
революции в этой концепции отводится роль наиболее
яркого выразителя «русских традиций» — взрывной
склонности народных масс к бунтарству и анархизму,
оторванности от масс всех «элит», как правящих, так
и оппозиционных (под последними имеются в виду ре-
волюционные партии), бурных сотрясений общества,
вслед за которыми происходит возврат к старым тради-
циям. Что же касается идеологии марксизма-ленинизма,
то она, по мнению буржуазных историков, усилила ре-
волюционный катаклизм и ломку старых устоев в
1917 г. и последующие годы, еще больше обострила ан-
тагонизм между Россией и Западом.
Русофобский вариант концепции «преемственности»
начал набирать силу после Хельсинкского совещания по
общеевропейской безопасности и сотрудничеству и мно-
гостороннего кризиса, охватившего буржуазное общест-
во в середине 70-х годов. Профессор Лондонского уни-
верситета X. Ситон-Уотсон выступил в ноябре 1976 г. с
ожесточенными нападками на исторические и культур-
ные традиции России, заявив, что Октябрьская револю-
ция гипертрофировала худшие черты русского прошло-
го”. Американский антикоммунист Р. Уэссон объявил,
что коммунистическая идеология возникает вследствие
неравенства не классов, а государств, и она, оказывает-
ся, представляла для Ленина и большевистской партии
169
способ выразить протест против Запада и самоутвер-
диться после «унижений, нанесенных России»’4. Про-
фессор политологии Массачусетского технологического
института У. Гриффит обнаружил существование «из-
вечной русской мечты — взять верх над Западом» ”.
Концепция преемственности самодержавной и совет-
ской России приуменьшает значение Октябрьской рево-
люции в рамках не только общемировой, но и россий-
ской истории, низводя ее до одной из вех в развитии
некоего то ли «авторитарного», то ли «тоталитарного»,
одним словом, сверхцентрализованного государства.
Больше того, порой буржуазные историки склонны оце-
нивать Октябрь как второстепенную веху исторического
пути России. Свидетельством этого служит статья про-
фессора Чикагского университета Р. Хелли «Структура
современной русской истории: на пути к динамической
модели», с которой недавно возникший американский
журнал «Русская история», издающийся в г. Темпи
(штат Аризона), начал публикацию материалов дискус-
сии о структуре' истории России и СССР. «Вестерниза-
ция царя Алексея и его сына Петра Великого, модерни-
зирующие реформы 1860-х годов, даже большевистская
революция 1917—1924 гг.,— пишет Хелли,— не представ-
ляют собой эпохи, сильно отличающиеся одна от другой,
а скорее представляют поворотные и переходные пунк-
ты общего, непрерывного исторического развития» ”.
Подняв таким образом на щит тезис о преемственности,
автор обнаруживает «главный постоянный элемент рус-
ской истории»— «гарнизонное государство», сложившее-
ся в результате «трех революций служилого класса».
Что же это за революции? Первая, по Хелли, произошла
при Иване III, который и создал «средний служилый
класс», чтобы защищать русские земли от татар; вто-
рую совершил Петр I, использовавший дворянство на
военной и государственной службе с помощью Табеля
о рангах; третья же была осуществлена в 30-е годы на-
шего века”. Как видим, в схеме Хелли места для Ок-
тябрьской революции нет вообще.
Сама идея надклассового государства не раз возни-
кала в историографии и социологии, однако не выдер-
живала проверки временем. Тем более наивно объяснять
возникновение и развитие сильного централизованного
государства исключительно внешней угрозой и полагать,
как это делает Хелли, что такое государство в течение
170
пяти веков держалось на одном и тот же «служилом
классе». На протяжении истории большинство сущест-
вующих государств стремилось обезопасить себя от
внешней угрозы, воевало с соседями, использовало в ар-
мии наемников, опираясь при этом на господствующие
классы и выражая их интересы. И если русское дворян-
ство должно было исправно нести государственную
службу, получая за это привилегии, то при сильных мо-
нархах в аналогичной ситуации не раз оказывалось и
дворянство Западной Европы. Обращая внимание на
искусственное выискивание «специфики Востока», анг-
лийский историк-экономист А. Ноув указывает, что
возникновение широкой чиновничьей прослойки, полу-
чающей от государства немалые привилегии, было ха-
рактерно не только для России. Так, пишет Ноув, «бри-
танский чиновник, достигший ранга помощника секре-
таря, получает право иметь собственного секретаря, ка-
бинет определенного размера, более свободный доступ
к казенной машине, ковер», причем последний «не дол-
жен превышать х кв. метров»33.
Критически отнеслись к версии о «гарнизонном го-
сударстве» и партнеры Хелли по дискуссии о структу-
ре современной русской истории. Р. Уортмен из Прин-
стонского университета возразил Хелли, что, во-первых,
нельзя равнять друг с другом наемных воинов, которых
великие князья одаривали землей, дворян как сложив-
шийся класс собственников и советских служащих; во-
вторых, термин «гарнизонное государство» игнорирует
динамику экономического, культурного и политического
развития России; в-третьих, если, скажем, политическая
система допетровской эпохи культивировала традицион-
ные и религиозные ценности, то советский строй ставит
целью экономические преобразования с участием широ-
ких масс, и поэтому их нельзя считать однотипными3*.
При всей своей открытой тенденциозности схема
Хелли импонирует тем, кто старается всеми историче-
скими неправдами протащить антитезу «плохой Во-
сток»— «хороший Запад» и особенно запугать читателя
мифом о традиционной угрозе Западу, исходящей якобы
от России. Среди них — адвокаты военно-промышлен-
ного комплекса, заявляющие, что «военно-политическая
традиция царской империи» в результате Октября была
«генетически передана советскому режиму» ‘°.
171
Может показаться парадоксальным, но сторонники
концепции преемственности дореволюционной и совет-
ской России более склонны согласиться с идеей зако-
номерности в истории, чем те буржуазные историки,
которые признают, что в 1917 г. произошел резкий
разрыв с традициями и устоями прошлого. Последние
стремятся доказать, что прорыв цепи капиталистиче-
ского строя в России произошел случайно или полуслу-
чайно, благодаря действиям ряда субъективных факто-
ров. Первые же, наоборот, «обнаруживают» в истории
нашей страны закономерности, но такие, которых в дей-
ствительности не существовало и не существует.
Разумеется, и те и другие крайне негативно относят-
ся к ленинизму, деятельности большевистской партии,
Октябрьской революции и рожденному ею обществу.
Буржуазные историки, признающие (хотя и истолковы-
вающие по-своему) разрыв преемственности с прошлым
в октябре 1917 г., противопоставляют «Западу» не
«всю» Россию, а только послеоктябрьскую. Среди них
находятся и такие, которым до сих пор импонируют
кадетские воззрения на исторический путь и потенциал
России “. К ним относится Д. Крэкрафт, оппонировав-
ший Хелли на страницах «Russian History/Histoire
russe» с иных, по сравнению с Уортменом, позиций.
Споря с Хелли, а также другими американскими исто-
риками, разделяющими его взгляды относительно «гар-
низонных» традиций России (среди них он называет
Э. Кинена и Р. Пайпса), Крэкрафт возмущается преж-
де всего тем, что, согласно их якобы «детерминистиче-
скому взгляду» на русскую историю, Октябрьская ре-
волюция выглядит неизбежной благой необходимостью,
выведшей Россию на. один уровень с Западом (разу-
меется, ни Хелли, ни тем более Пайпс никогда ничего
подобного не писали). В действительности, заявляет
Крэкрафт, Октябрь был «исторической катастрофой»,
ибо он разъединил Россию и Запад. Поднимая на щит
самодержавие, автор пишет: «К 1855 г. российский
режим отличался от других континентальных монархий
количественно, а не качественно, а с тех пор и до
20-х гг. русское культурное развитие совпадало с
центрально- и восточноевропейским потоком»42. Пер-
вая приведенная автором дата — это, видимо, конец
царствования Николая I, а вторая—окончание граж-
данской войны, перечеркнувшее последние надежды на
172
крах Советской власти и восстановление старой влас-
ти в России.
Еще более определенно связал Октябрьскую рево-
люцию с возникновением якобы враждебной и чуждой
Западу России известный французский философ, со-
циолог, историк Р. Арон. «Россия в 1917 г. ушла из
Европы»,— заявил он *’. Но разве Европа в 1917 г.
(или когда бы то ни было еще) представляла собой
единое целое, противостоящее остальному миру? На-
против, ее раздирали острейшие экономические, соци-
альные и политические, в том числе межнациональные,
межимпериалистические противоречия, апогеем кото-
рых явилась первая мировая война. Из какой же Ев-
ропы ушла новая Россия, и, уйдя из одной Европы —
империалистической, разве не соединилась она более
тесно с другой Европой — Европой трудящихся масс,
борющихся за мир, демократию и социализм? Наконец,
даже капиталистической Европе Советское правитель-
ство с первых лет своего существования предложило
взаимоприемлемый модус вивенди на основе ленинской
политики мирного сосуществования. Все это остается у
Арона за кадром.
Возрождение проникнутой духом «холодной войны»
антитезы Россия — Запад сопровождается участившими-
ся в последние годы апологетикой капиталистического
строя и преданием анафеме социализма. Примером это-
го может служить симпозиум «Капитализм, социализм
и демократия», организованный в 1978 г. американ-
ским журналом «Commentary». Историк Р. Пайпс, фи-
лософ С. Хук, социолог П. Бергер, экономист
М. Фридмен и другие буржуазные ученые-консервато-
ры единодушно обвинили социализм в отсутствии де-
мократии, а капиталистическое общество объявили са-
мым свободным. Один из немногих участников симпо-
зиума, чей голос прозвучал диссонансом в этом хоре
антикоммунистов, профессор истории Рочестерского уни-
верситета Ю. Дженовезе, недоуменно вопрошал: если
авторам и редакторам «Commentary» так доподлинно
известно, что «западное — это хорошее, а восточное—
плохое», и даже фашизм —«пустячок», то к чему дис-
кутировать на эту тему? Однако, продолжал Дженове-
зе, вряд ли стоит поднимать вопрос о демократии,
потому что капитализм ныне обанкротился и не в со-
стоянии ее обеспечивать**.
173
Все сказанное служит свидетельством того, что про-
блема необходимости, закономерности и случайности в
приложении к истории нашей страны трактуется бур-
жуазными историками далеко неоднозначно, и призна-
ние исторической обусловленности Октября, если оно
делается в рамках концепции преемственности доок-
тябрьской и послеоктябрьской России, не -менее пред-
взято, чем сведение социалистической революции к
игре случая. Ибо в такого рода «признании», помимо
антимарксизма и антикоммунизма, в последнее время
в особенности явственно слышатся антирусские нотки.
Уже говорилось, что теория «модернизации», в све-
те которой революция предстает как рычаг преодоле-
ния отсталости, не исключает исторический путь Рос-
сии из общемирового развития, а, наоборот, включает.
Однако делается это на ложной методологической ос-
нове: пока Россия не претерпела «модернизации», гово-
рят нам, она относилась к отсталым, подверженным
революционным потрясениям странам; осуществив «мо-
дернизацию», она перешла в разряд индустриальных
государств, которым не угрожает революция. Преодо-
лев таким образом крайний субъективизм концепции
исключительности исторического пути России, эта тео-
рия не смогла, да и не ставила целью преодолеть уз-
коапологетический подход к капиталистическому строю,
который, даже если вещи прямо не называются свои-
ми именами, мыслится как вершина общественного раз-
вития. Правда, ряд буржуазных исследователей разли-
чает два пути модернизации — западноевропейского
(а также североамериканского) и советского образца,
которые, по их мнению, ставят общие цели экономиче-
ского подъема, повышения благосостояния, укрепления
национальной мощи и безопасности, но идут к этим
целям с различающимися политическими института-
ми. «Коммунистические революции,— пишет, например,
Р. Уэссон,— имели успех только там, где было сильное
тяготение к модернизации»*’. Однако он тут же добав-
ляет, что путь социализма является не лучшим путем
модернизации.
Подобно сторонникам концепции «тоталитаризма»
и специфически русского «гарнизонного государства»,
сторонники теории «модернизации» игнорируют соци-
ально-классовую природу государственного строя. Это
особенно заметно в работах, написанных в историко-
174
политологическом ключе. Современная буржуазная по*
литическая наука, даже если ее представители и учи-
тывают общественные противоречия, стремится ис-
толковывать их под углом зрения так называемого
структурно-функционального подхода, рассматривающе-
го классовые отношения как второстепенные и исходя-
щего из того, что равновесие, стабильность являются
естественным состоянием систем-обществ. В этом ска-
зывается и более чем вековое наследие буржуазной
науки, изучающей государство и общество. И сейчас
сохраняют свою актуальность слова В. И. Ленина:
«Едва ли найдется другой вопрос, столь запутанный
умышленно и неумышленно представителями буржуаз-
ной науки, философии, юриспруденции, политической
экономии и публицистики, как вопрос о государству...
Вопрос этот так запутан и сложен потому, что он
(уступая в этом отношении только основаниям эконо-
мической науки) затрагивает интересы господствую-
щих классов больше, чем какой-либо другой вопрос»
То же самое можно сказать о теориях революции,
выдвигаемых буржуазными обществоведами. Их ко-
ренным методологическим пороком является изучение
революционных процессов в отрыве от общих законо-
мерностей общественного развития. Как верно подмеча-
ет Ю. А. Красин, «в одних случаях содержание рево-
люционных процессов, происходящих в мире, сводится
к изменениям технического базиса общества. Замалчи-
ваются и остаются в тени социально-экономические
преобразования, составляющие главное содержание со-
циальной революции. В других случаях гипертрофиру-
ются некоторые стороны поведения социальных групп
и отдельных личностей, причины революции выводят-
ся исключительно из психики. Нередко абсолютизиру-
ется постепенность и непрерывность общественного раз-
вития, игнорируются перерывы постепенности, скачки
в социальном процессе. В некоторых работах общест-
венная жизнь рассматривается в статичном состоянии,
а всякая революция, нарушающая статус-кво, изобра-
жается как болезненное отклонение от нормального хода
событий»
Действительно, в буржуазной литературе нет согла-
сия ни в отношении определения революции, ни ее со-
держания, ни места в истории. Согласно одной из
крайних точек зрения, революция равносильна разру-
175
шению общественного порядка48. Другая крайняя точ-
ка зрения, наоборот, склонна приуменьшать историче-
скую роль революций и глубину разрыва со старым
общественным порядком, который в ходе их осуществ-
ляется. «Революции следует понимать как строго со-
временный феномен, возникающий вследствие сложно-
го процесса индустриализации со всеми ее многими
экономическими, социальными и политическими пос-
ледствиями»,— пишет, например, профессор истории
Бременского университета И. Гейсс**. Диалектика
частного и общего, единства противоположностей, от-
рицания отрицания, хотя ее начали развивать еще до
Маркса Гегель и другие мыслители дворянско-буржуаз-
ного общества, осталась непонятной для современных
буржуазных ученых и непознанной ими.
Нередко в работах буржуазных авторов диалекти-
ческий подход подменяется дихотомическим, предель-
но упрощающим - общественные явления. Например,
президент Американской ассоциации поощрения науки
К. Боулдинг в книге «Экодинамика. Новая теория об-
щественной эволюции» делит все человечество на рево-
люционеров и эволюционистов независимо от их идеалов
и деятельности ’°.
Такое положение вещей, естественно, сказывается и
в теориях, которые строятся на попытках обобщить
историческое значение Октября и других социалисти-
ческих революций XX в. В теории «модернизации», по-
жалуй, наиболее наглядно проявляются и тот макси-
мум обобщения, на который ныне способна буржуазная
общественная наука, и явная недостаточность этого
«максимума» для действительно глубокого и всесто-
роннего анализа пути, пройденного человеческим об-
ществом. Обратимся к книге «Революция и трансфор-
мация общества», написанной одним из творцов теории
«модернизации», профессором Иерусалимского универ-
ситета С. Эйзенштадтом. Автор выражает неудовле-
творенность анализом в западной литературе взаимо-
связи между революциями и процессом модернизации,
подвергает критике структурно-функциональный под-
ход за пренебрежение к внутренним противоречиям,
присущим любому обществу, но сам и к этим проти-
воречиям, и к венчающим их революциям подходит с
вневременных позиций, позволяющих смешивать сущест-
венно различающиеся процессы и явления.
176
Характеризуя общественную структуру, Эйзенш-
тедт широко пользуется понятием «центр» или «цент-
ральная зона общества» (разработанным американ-
ским социологом Э. Шилзом), которое включает в себя
господствующие в том или ином обществе порядки,
нормы и мораль, а также социальные слои, являющие-
ся носителями этих порядков. Именно в этих центрах,
по концепции Шилза и Эйзенштадта, формируются об-
щественные институты, а с ними и некие «основные
правила» развития всех сфер общественной жизни
(политика, культура, религия и т. д.). Помимо «цент-
ров», в обществе имеется «периферия», т. е. неприви-
легированные слои со своими нормами и моралью,
и именно от стабильности связей между «центром» и
«периферией» зависит устойчивость общества в це-
лом “. Как же вписывается русская история в эту
схему? «Среди империй,— пишет автор,— Россия отли-
чалась одним из наиболее низких уровней самостоя-
тельного доступа и продвижения периферии к центру»,
в силу чего генератором сколько-нибудь значительных
экономических и социальных изменений мог быть толь-
ко «центр»52. Такой путь «модернизации», начавшийся
со времен реформ Петра I, Эйзенштадт именует «им-
перским» или «феодально-имперским», значительно от-
личающимся от западноевропейского пути, где «пери-
ферия» всегда имела более широкие институционально
оформленные связи с «центром» и каналы влияния на
него. Поэтому замена старого «центра» новым в России
должна была произойти и произошла (в октябре
1917 г.) в результате мощного революционного взрыва,
который полностью смел старые порядки. А далее Эй-
зенштадт, следуя давно утвердившимся в буржуазной
советологии образцам, заявляет, что и новый «центр»
возродил традицию ограничения влияния «периферии»,
но, заключает он, поскольку «модернизация» в СССР
уже произошла, стабильность советского общества так
же несомненна, как и стабильность крупнейших капи-
талистических государств.
Таким образом, хотя в трудах теоретиков «модер-
низации» российское самодержавие и Советское го-
сударство не предстают этаким гоббсовским Левиа-
фаном, как у Хелли или апологетов концепции «то-
талитаризма», определенное гипертрофирование соци-
альной роли и функций государства налицо. Некото-
177
рые западные историки даже называют главным ре-
зультатом Октябрьской революции «огромное развитие
идеи государственности», создание на практике госу-
дарства-демиурга ”. Конечно же, отрыв государства
(будь то в России, СССР или Западной Европе) от тех
классов и слоев общества, чьи интересы оно выражает,
чреват созданием кособокой картины истории той или
иной страны. В первую очередь это отражается на ос-
вещении причинно-следственных связей в истории. Так,
проходить мимо того факта, что российское самодер-
жавное государство представляло интересы крупных
землевладельцев и всего класса помещиков в целом,
значит не замечать, что крестьянское движение в
1917 г. было направлено одновременно против сущест-
вующей системы власти и собственности. И действи-
тельно, находятся буржуазные историки, считающие
выступления крестьян накануне Октября выражением
духа традиционного слепого бунтарства и тяги к раз-
рушению ”.
Далее, если не видеть на верхушке социально-поли-
тической пирамиды российского общества ничего, кро-
ме самодержавного государства, то легко прийти к вы-
воду (как это и делается), что в России не было или
почти не было буржуазии, а стало быть, и пролета-
риата.
Так, У. Гриффит заявляет, что в царской России
отсутствовал «частный капитализм», а Октябрьская
революция привела к власти «в основном крестьянскую,
одержимую ксенофобией большевистскую элиту»”. До-
пустим, Гриффит — политолог-международник — плохо
знает социально-политическую историю России. Но в
подтверждение своего вывода он ссылается на небе-
зызвестного историка-россиеведа Р. Пайпса, который в
книге «Россия при старом режиме» утверждал то же
самое. В главе этой книги, которая так и называлась
«Отсутствующая буржуазия», Пайпс писал, что Рос-
сия упустила свой шанс создать буржуазию в период
мануфактур и свободной конкуренции, а в век ги-
гантских корпораций и банков, дескать, это было
уже поздно сделать”. Выходит, крупная промышлен-
ная и финансовая буржуазия уже не является буржуа-
зией? Думается, что тут Пайпс грешит не только
против истории России, но и против основ ортодоксаль-
ной теории политической экономии капитализма, за-
178
кладывавшихся такими буржуазными учеными, как
Гильфердинг и Шумпетер, Кейнс и Самуэльсон *.
Историки-марксисты допускают, что надстроечные
институты могут обладать известной независимостью
от базисных отношений. И государственная власть на
протяжении истории в разных странах обладала раз-
ной степенью централизации, причем усиление центра-
лизации открывало большой простор для принятия
волевых решений в обществах, характеризующихся со-
циальным неравенством и отсутствием подлинно демо-
кратической, народной основы власти. Бывали в исто-
рии и монархи-деспоты, и просвещенные властители.
Однако за ними всегда стояли и стоят определенные
классы, которым в целом централизация власти всег-
да приносила больше выгод, чем неудобств. Самодер-
жавие в России, подчеркивал В. И. Ленин, хотя й об-
ладало громадной самостоятельностью”, но вместе с
тем оно представляло «самый могучий оплот» крепост-
ного порядка, оно «не имело никакой возможности»
идти против «сановитых дворян», и неудивительно, ибо
«царь сам помещик и дворянин»”. Точно так же
интересы аристократии и феодалов-землевладельцев,
а после буржуазных революций также промышленно-
торговой и финансовой буржуазии выражало государ-
ство в странах остальной части Европы.
Тезис о государстве-демиурге, самовоспроизводя-
щем, имеющем свои особые, отличные от классовых
интересы и зажавшем все остальное общество в желез-
ных тисках, выгоден как раз тем, чью реальную эконо-
мическую власть он призван заслонить; ни средневеко-
вая, ни новая, ни новейшая история этот тезис не
подтверждают. Понимание этого можно встретить и в
буржуазной историографии. «Никакое государство не
может постоянно опираться на силу или ведать всеми
делами, и русское государство в этом отношении не
было исключением»,— пишет А. Клеймола, американ-
ская исследовательница, дискутируя с Хелли”. С дру-
гой стороны, «никогда не существовало нерегулируемого
* В более осторожной форме ту же мысль высказывает Д. Кип. Рос-
сийские марксисты, пишет он, «полагали, что в России была бур-
жуазия, с чем многие современные историки могли бы не соглат
ситься» (Keep J. The Bolshevik Revolution: Prototype or Myth? The
Anatomy of Communist Takeovers / Ed. by Th. T. Hammond. New
Haven; London, 1975, p. 53).
179
общества,— пишет известный английский публицист
М. Джонс.— Государство и закон постоянно осуществ-
ляли власть имущих классов над арендаторами
в Англии времен Бэрка, рабами в Вирджинии времен
Джефферсона и крепостными в царской России.
На моей собственной памяти диктаторская власть и
жестокие репрессии оказывались полностью совмести-
мыми со свободным предпринимательством, как в ко-
лониальном мире, так и в Европе в обличье фашиз-
ма— и всегда во имя ликвидации „анархии" и „беспо-
рядка"» м. Уместно вспомнить, что один из самых ав-
торитетных западных советологов, никогда не разде-
лявший марксистского взгляда на историю, Д. Кеннан,
заметил, что суть концепции «тоталитаризма» легче по-
нять, прочитав произведения писателей Кафки и Орвел-
ла, чем научные труды •*.
Историки-марксисты отнюдь не отрицают существо-
вания в истории каждой страны, каждого народа спе-
цифических черт, присущих только этой стране или
группе стран, или тем более проявления определенных
исторических феноменов в одних обществах в большей
степени, чем в других. Никогда никто из марксистов
не выступал за нивелировку исторических путей раз-
личных государств и наций. Когда В. И. Ленин под-
черкивал необходимость самостоятельной дальнейшей
разработки вопросов теории марксизма российскими
социал-демократами, он делел упор в первую очередь
на то, что «эта теория дает лишь общие руководящие
положения, которые применяются в частности к Анг-
лии иначе, чем к Франции, к Франции иначе, чем к
Германии, к Германии иначе, чем к России»’2.
Вместе с тем марксистская методология истории
исходит из того, что при наличии специфических
особенностей развития отдельных стран и регионов
существуют общемировые закономерности, вне которых
невозможно полностью ни представить картину общест-
венного процесса в целом, ни постичь сами эти осо-
бенности. Примечательно, что в то время, когда бур-
жуазное общество самоутверждалось в Европе в борь-
бе с отживающими феодальными устоями, идея органи-
ческой связи общего и частного, подчинения второго
первому гораздо более импонировала передовым мыс-
лителям правящих классов, и прежде всего идеологам
буржуазии. Это нашло отражение н в диалектике Ге-
180
геля, и в классической буржуазной политэкономии
XIX в., и в признании историками роли классовой
борьбы (Л. фон Штейн, М. Гесс, А. Тьерри).
Совершенно иным подходом руководствуются со-
временные буржуазные историки, рассматривающие
историю России с субъективистских и релятивистских
позиций. Они гиперболизируют роль самодержавия и
его деспотические черты, превращают в доминанту раз-
вития России в XX в. ее промышленное' отставание от
крупнейших капиталистических стран и относительную
слабость русской буржуазии, строят совершенно произ-
вольные умозаключения о культурной и политической
«незрелости» русского народа, его «разрушительных
инстинктах» и т. д. и т. п. При этом словно забывает-
ся, что централизованная государственная власть в
Западной Европе складывалась также в напряженной
и кровопролитной борьбе с феодальной раздробленно-
стью; что террор инквизиции, нередко действовавшей в
союзе с королевской властью, не уступал проявлениям
так называемого азиатского деспотизма; что крестьян-
ские войны в Германии, Франции, Англии полыхали не
менее ярко, чем в России.
Показательно, что попытки искусственно отделить
исторические пути России и Западной Европы вступа-
ют в противоречие с часто проводимыми в буржуазной
историографии параллелями между Великой Француз-
ской буржуазной революцией конца XIX в. и Великой
Октябрьской социалистической революцией. Профессор
Кельнского университета Т. Шидер в одной из статей
энциклопедического издания «Марксизм, коммунизм и
западное общество» исследовал «основные формы ре-
волюций» и пришел к выводу, что революционные вос-
стания 1789 и 1917 гг. не отличаются существенно по
форме. Далее, если одни буржуазные авторы (А. Мей-
ер, Л. Шапиро, С. Томпкинс) объявляют ленинизм спе-
цифическим русским явлением, то другие (Э. Карр,
И. Дейчер) признают идеологическую преемственность
работ Маркса и Ленина. Иными словами, вопрос о ме-
сте России в общемировой истории во все большей сте-
пени становится предметом дискуссий самих западных
исследователей.
Научно правильная постановка этого вопроса требу-
ет не выстраивать искусственный ряд «сугубо русских»
факторов исторического развития, причисляя к нему и
181
саму Октябрьскую революцию, а рассматривать исто-
рию России, в том числе и историю Октября, в контек-
сте важнейших тенденций общемирового развития. И в
этом отношении на первый план выдвигаются законо-
мерности развития капитализма как общественного
строя. Непреложным фактом является ускоренное раз-
витие капитализма в России в конце XIX — начале
XX в., перерастание его (как и в других крупнейших
мировых державах) в империализм. Все процессы, ха-
рактерные для монополистической стадии капитализма,
проявлялись в России и Западной Европе в одну и
ту же историческую эпоху, практически одновременно.
Другое дело, что эти процессы протекали разными
темпами, обусловливая неравномерность развития ка-
питализма в его последней стадии.
Показателем неравномерности развития мирового
капитализма являлась и экономическая отсталость
России от таких стран, как США, Англия, Германия,
Франция. Но эта отсталость была не абсолютной, как
представляют дело буржуазные историки, а относи-
тельной. По удельному весу в мировой промышленно-
сти Россия занимала пятое место, уступая выше-
упомянутым державам, но опережая Австро-Венгрию,
Италию и Японию, которые никто из современных за-
падных авторов не относит к отсталым странам. Россия
шла впереди этих стран и по целому ряду показа-
телей выработки промышленной продукции на душу
населения и.
Важным фактором развития капитализма в России
были высбкие темпы промышленного роста. В свой
монополистический период капиталистическая экономи-
ка России несколько раз переживала подъемы и деп-
рессии, но в ряде ключевых промышленных производств
развивалась опережающими темпами по сравнению с
другими европейскими державами и США
С точки зрения политического и социального разви-
тия российского общества огромную роль играло обра-
зование крупных промышленных центров с концентра-
цией труда, формирование кадрового индустриального
пролетариата, чье классовое сознание непрерывно рос-
ло. К началу первой мировой войны на одно крупное
предприятие в России приходилось 1400 рабочих про-
тив 110 в самой передовой капиталистической стра-
не— США. Всего же на крупных заводах и фабриках
162
страны было сконцентрировано более половины всей
промышленной рабочей силы, в то время как в США —
одна треть*5. Это создавало благоприятные объектив*
ные посылки для сплочения рабочих, активизации их
экономической и политической борьбы. Если учесть не*
обычайную остроту социально-классовых конфликтов в
России, станет вполне понятным, почему минимум чис-
ла стачечников в России за три года первой революции
(1905—1907) превысил максимум, когда-либо наблю-
давшийся в крупнейших капиталистических странах**.
В целом, несмотря на то, что в начале XX в. соци-
ально-экономическая структура России имела некото-
рые общие черты со структурой западноевропейских
стран в раннекапиталистический период (феодально-кре-
постнические пережитки в сельском хозяйстве, грубей-
шие формы и методы эксплуатации как в сельском хо-
зяйстве, так и в промышленности), у нее было гораздо
больше общих черт со структурой крупнейших капита-
листических стран современного ей периода. Россия,
как и США, Англия, Германия, Франция, Япония, Авст-
ро-Венгрия, Италия, вступила в империалистическую
стадию, которая знаменовала канун эры пролетарских,
социалистических революций п.
Конечно, было бы неправильно полагать, будто
искусственное разделение «западного» и «восточного»,
«русского», путей развития полностью доминирует в
буржуазной историографии. Пароксизм выискивания
«антизападных» черт истории России и СССР охватил
далеко не всех буржуазных россиеведов и советологов.
Хотя «историческое прошлое России очевидно имеет не-
которое отношение к настоящему», пишет А. Ноув, «исто-
рическая традиция—многосторонняя вещь», и нельзя
утверждать, что большевизм или современная социаль-
ная структура СССР стали «неизбежными» из-за рус-
ских традиций **. Автор не разделяет марксистской точ-
ки зрения на необходимость и закономерность в ис-
тории, но важно уже то, что он выступает против
преувеличения специфики развития России и ее обособ-
ленности от Западной Европы. Ноув далее критикует
подход, который он называет «контрфактологическим»:
выдвижение гипотез о том, что случилось бы, если бы в
цепи событий вместо одного звена оказалось бы другое,
например, если бы все же в октябре 1917 г. в России
не была бы установлена власть Советов**. Аналогич-
183
йЫм образом рассуждав! американский историк А. Лин*
деман в книге, посвященной взаимовлиянию и взаимо-
связям европейских социалистических партий с партией
Ленина в 1919—1921 гг. «Революция,— пишет он, имея
в виду Октябрь,— была составной частью мирового кри-
зиса 1919—1920 гг., и поэтому совершенно нереалистич-
но строить гипотезы о том, что могло бы случиться в
других местах, если бы в России не разразилась рево-
люция» ”.
Представляется целесообразным особо выделить в
этом плане книгу историка из Абердинского универси-
тета П. Дьюкса «Октябрь и мир», вышедшую в 1979 г.,
когда правые империалистические круги шире, чем
раньше, развернули кампанию по разжиганию антисо-
ветских и антирусских настроений. Дьюкс разделяет
основные посылки теории «модернизации»; он также
исходит из того, что «русская революция... созревала
веками»’1. Вместе с тем Дьюкс не считает, что Россия
должна была идти каким-то специфическим путем «мо-
дернизации» или, тем более, своим особым историче-
ским путем. Его книга, напротив, убедительно опровер-
гает надуманную аргументацию апологетов концепций
«русской исключительности», «тоталитарного», «автори-
тарного» или «гарнизонного» характера государства в
России.
Начиная анализ проблемы «Россия — Запад» из глу-
бины веков, английский историк указывает на тенден-
циозное использование в современной западной историо-
графии свидетельств и оценок современников тех эпох.
Тенденциозность заключается в обращении только к
источникам, авторы которых негативно относились к
русскому народу, обществу и его традициям. Дьюкс при-
водит целый ряд примеров прямо противоположного от-
ношения к России наблюдателей XVII—XVIII вв. Так,
Джон Милтон в «Краткой истории Московии», вышед-
шей в Лондоне в 1682 г., относил Московское княжест-
во к «самому северному региону Европы, имеющему
репутацию цивилизованного», и неоднократно подчерки-
вал, что оно является составной частью Европы, сравни-
мой с Англией с точки зрения традиций, религии и го-
сударственного управления. Проанализировав имеющие-
ся документы и свидетельства, П. Дьюкс делает вывод,
что в XVII в. «экономические, дипломатические и куль-
турные связи с окружающим миром, от Западной Европы
184
до Китая, полностью объединяли Россию с остальной
Евразией, если и не со всем светом» ”.
Эта тенденция, продолжает автор, усилилась в
XVIII в. после реформ Петра I и Екатерины II. Возра-
жая сторонникам концепции «атлантической революции
XVIII в.», якобы отделившей Западную Европу от Во-
сточной в экономическом, политическом и культурном
отношениях, Дьюкс пишет: «Конечно, Россия была в
некоторых отношениях отсталой... Но разрыв между
Россией и другими необходимо измерить. Например,
насколько опережала Россию Екатерины II Франция
Людовика XVI?». Автор сам отвечает на свой вопрос:
экономическая политика Екатерины была очень либе-
ральной по сравнению с политикой Людовика, она устра-
нила внутренние таможенные барьеры еще в 1750 г.,
способствуя ограничению натурального хозяйства, кото-
рое сохранило господствующие позиции во многих ча-
стях Европы того времени; во внешней торговле Рос-
сия конца XVIII в. не отставала от Франции (она была,
например, крупнейшим в мире производителем железа
и больше всех экспортировала железо в Англию); вооб-
ще в экономике отставала не очень сильно. На Западе
также недооценивают распространение знаний и куль-
туры в России того времени, в частности, идей Великой
Французской буржуазной революции’*. Если цари и их
сановники, справедливо подчеркивает Дьюкс, сплоти-
лись в Священном союзе с другими монархами Европы
для подавления революционного движения, то «русские
революционеры от декабристов до большевиков пола-
гались на французские (в меньшей степени американ-
ские) традиции свободы и равенства». «По стандартам
XVIII в.,— заключает автор,— ни экономика, ни обще-
ство в России не были безнадежно отсталыми. Ее поли-
тика была явно европейской, ее дипломатическая и
культурная деятельность также брала глубокие истоки
в западном мире»
П. Дьюкс спорит и с теми западными историками,
которые считают, что Россия оказалась обойденной пре-
словутой «мирной модернизацией» XIX в. Была ли во-
обще эта «мирная модернизация», даже в Европе? —
спрашивает автор. «Отсутствие насилия,— пишет он,—
было относительным, многих людей с их укладом жизни
безжалостно угнетали, даже если режим мог продол-
жить свое существование без радикальных изменений.
185
Беззаконие и жестокость модернизации в Англии и дру-
гих странах должным образом зафиксированы рядом
наблюдателей, в том числе Марксом и Энгельсом» ”.
Но что касается ликвидации крепостного права и бур-
ного экономического развития России в конце XIX в.,
то они, продолжает Дьюкс, соответствовали аналогич-
ным процессам в США (ликвидация рабства) и Запад-
ной Европе. Отсталость России, делает вывод автор,
«была не более, чем относительной в течение периода
новой истории», и «в начале XX в. царизм был нераз-
рывно связан с мировой цепью империализма» ”.
Таким же подходом руководствуется английский
историк и в оценке Октябрьской революции, которую, по
его мнению, следует рассматривать именно в «глобаль-
ном, историческом контексте». «Ее чаяния,— пишет он,—
были всеобщими, и поэтому она принадлежит не од-
ному региону, а всему миру». Дьюкс проводит парал-
лель между Октябрем и другими крупнейшими социаль-
ными революциями в истории Западной Европы и США,
обнаруживая то общее, что их объединяло: они подня-
ли людей «на борьбу за свержение старого, несправед-
ливого общества и введение нового, справедливого» ”.
Демократизм Великого Октября
и советологические мифы
Искажение действительной исторической роли и обус-
ловленности Октябрьской революции тесно взаимосвя-
зано в буржуазной историографии с искажением ее
истинно народного, демократического характера. Концеп-
ции «тоталитаризма» и «гарнизонного государства»
либо вообще исключают народ из поля зрения ис-
следователя, либо отводят ему роль объекта (а не субъ-
екта) исторического действия, в лучшем случае пред-
ставляющего стихийную силу, которой управляют те
или иные «элиты». Мало интересуется ролью масс в
истории и теория «модернизации», ибо в качестве субъ-
ективного фактора, осуществляющего модернизацион-
ные преобразования в интересах национального прогрес-
са, в ней всегда выступают те же «элиты» или «группы
интересов».
Аналогичным образом обстоит дело с трактовкой в
буржуазной литературе другого неотъемлемого призна-
186
ка демократического характера революции—осуществле-
ния ею преобразований в интересах широких народных
масс. Если установленное революцией государство име-
нуется «(тоталитарным», это на языке буржуазных идео-
логов означает, что оно может бесконтрольно управлять
народом, не заботясь о его насущных нуждах. Если ре-
волюция приводит к власти «модернизаторов», то, хотя
они и не пренебрегают этими нуждами полностью, глав-
ными и для них опять-таки служат интересы тех «элит»
(управленческой, научно-технической, военной), на ко-
торые государство должно опереться при осуществлении
модернизации.
И тем не менее на протяжении последнего десятиле-
тия участию российских тудящихся в революционных
событиях 1917 г. буржуазная историография уделяет
все больше внимания ”. Это вызывается возросшим
признанием исторической роли масс в буржуазной со-
циологии в целом, а также усилением интереса к совет-
ской исторической науке, к ее выводам и используемым
ею документальным материалам. Интерпретация Ок-
тябрьской революции как узковерхушечного явления
находит все меньше приверженцев среди буржуазных
историков, а версия о «большевистском заговоре», со-
вершенном якобы с помощью немецких денег, постепен-
но исчезает из идейного арсенала антикоммунизма, хотя
и наблюдаются ее рецидивы”. Но тут же сами буржу-
азные исследователи подают голос протеста, заявляя,
что в науке со столь бездоказательными гипотезами де-
лать нечего'". Разве что в историографической кунст-
камере можно найти место и для фантастической леген-
ды, придуманной ярым антикоммунистом из Гуверов-
ского института войны, революции и мира Э. Саттоном.
«Существует продолжительный, хотя и тайный, союз
международных политиков-капиталистов и международ-
рых революционных социалистов»,— вещает сей автор,
поясняя далее, что, поскольку монополии являются
злейшими врагами свободного предпринимательства и
сторонниками «тоталитарного социалистического госу-.
дарства» с его обширным рынком сбыта, их предводи-
тели (Морган, Дюпон, Рокфеллер, Форд и др.) якобы
«помогали коммунистической революции» ”. О такого
рода «исследователях», выискивающих причины Октябрь-
ской революции в «сговоре» большевиков и неких
внешних сил, американский историк А. Сенн метко ска-
187
зал, что у них «уотергейтская психика»; между тем
«Октябрьская революция остается историческим фак-
том, который нужно рассматривать во взаимосвязи с
эпохой, а не как заговор»
Отказавшись от версии «заговора», большинство бур-
жуазных историков тем не менее отнюдь не пришло к
достоверному изображению роли народных масс в рево-
люции. Следует заметить в этой связи, что признание
буржуазной историографией решающего значения для
исхода событий 1917 г. деятельности большевистской
партии (ее организованности, дисциплинированности,
сплоченности, умения использовать ошибки противни-
ков) не отражает понимания действительной историче-
ской роли Ленина и его единомышленников во всей пол-
ноте и взаимосвязи с другими факторами. Как раз на-
оборот: большевики изображаются в той или иной
степени оторванными от масс, массы — от партии. Иг-
норирование общности интересов и взаимосвязи тех и
других, являющееся типичным для работ буржуазных
историков, закладывает фундамент искажения народно-
го характера Октября 83. Речь может идти лишь о боль-
шей или меньшей степени «отрыва» партии от трудя-
щихся, большей или меньшей степени признания полити-
ческой активности масс в буржуазной литературе.
О разногласиях по этим вопросам, существующих в
современной буржуазной историографии, свидетельст-
вует дискуссия, развернувшаяся на страницах журнала
«The New York Review of Books» после опубликования
в нем рецензии Л. Шапиро на книгу А. Рабиновича
«Большевики приходят к власти. Революция в Петро-
граде»84. Основные положения этой книги были крити-
чески рассмотрены в советской исторической литерату-
ре88; поэтому, не останавливаясь на них, ограничимся
замечаниями о двойственном впечатлении, которое она
производит. С одной стороны, Рабинович называет Ок-
тябрь революцией, совершенной с участием народных
масс и соответствующей их чаяниям. С другой стороны,
это соответствие целей революции целям масс дости-
галось, по его мнению, вопреки расчетам руководства
большевистской партии. Следуя концепции «расколотой
партии», которую он начал обосновывать еще в первой
книге, посвященной событиям 1917 г. в Петрограде
(а именно июльским дням), автор противопоставляет
Ленину и его ближайшим соратникам, настаивавшим
188
якобы на однопартийной форме послереволюционной
власти, низовые эшелоны партии, которые, оказывает-
ся, мало в чем расходились с соглашателями, выступая
вопреки Ленину за объединенную правительственную
коалицию всех социалистических партий. Таким обра-
зом, Рабинович отступает от одной традиции немарксист-
ской историографии, отрывающей большевистскую пар-
тию от народа и берущей истоки в эсеро-меньшеви-
стской идеологии, но взамен пытается’ утвердить или
скорее возродить другую традицию, обнаруживающую
идейный раскол внутри самой партии и идущую от
троцкизма. В этом Рабиновича поддержали его амери-
канские коллеги, настроенные «ревизионистски», крити-
чески по отношению ко многим постулатам официозного
направления в общественных науках Соединенных Шта-
тов; один из них назвал его книгу «блестящей, убеди-
тельной и волнующей» **.
Однако, с точки зрения наиболее консервативных
буржуазных историков, которым требуется доказать,
что Октябрь нес с собою «русский авторитаризм» в но-
вом, обличье, вторая традиция уводит читателя в сторо-
ну и бьет мимо главной цели.
Позиции представителей этого направления и выра-
зил Л. Шапиро в рецензии на книгу Рабиновича. Шапи-
ро излагал свои мысли невнятно, противоречиво, места-
ми пел дифирамбы Рабиновичу, но в целом повторял
то же самое, что и раньше во всех своих работах: Ок-
тябрьский переворот был верхушечным, поддержали его
не кадровые рабочие Петрограда, которых волновала не
политика, а свои профессиональные и материальные ин-
тересы, а разные деклассированные элементы, в первую
очередь солдаты столичного гарнизона, не желавшие
отправляться на фронт *\
Рабинович выступил на страницах того же журнала
с ответом, в котором, надо отдать ему должное, изло-
жил суть предвзятой концепции Шапиро более четко,
чем тот сам. Шапиро, писал Рабинович, уверяет, что
серьезные западные ученые не рассматривали Октябрь
как «историческую случайность» или верхушечный пе-
реворот «авторитарной заговорщической организации».
Но это неверно; именно так, например, расценивал Ок-
тябрьскую революцию известный гарвардский советолог
М. Фейнсод. Более того, сам Шапиро обычно изобра-
жает свержение Временного правительства как «зама-
189
скированный» военный переворот, оторванный от револю-
ции снизу, которую он, Шапиро, трактует как выступление
безответственных крестьян, рабочих, солдат, матросов,
некоего своекорыстного «сброда», лишенного полити-
ческого сознания ". «Главная тема моей книги,—
подчеркнул Рабинович—состоит в том, что большеви-
ки победили в борьбе за власть в Петрограде в 1917 г.
прежде всего потому, что их главные цели (как их по-
нимали массы и большинство членов партии) — переход
государственной власти в руки демократического, цели-
ком социалистического советского правительства, немед-
ленный мир и т. д.— соответствовали народным чаяни-
ям; в то же самое время Временное правительство и
умеренное социалистическое руководство Советов ока-
зались широко дискредитированными вследствие своей
поддержки войны и оттяжек в осуществлении существен-
ных внутренних реформ» ".
Но и здесь Рабинович не удержался, чтобы не про-
тивопоставить широкие партийные массы «традиционной
ленинистской модели» и не заявить, что низовые партий-
ные комитеты были более «отзывчивы» к мнению тру-
дящихся, более «чутко» реагировали на быстро меняю-
щиеся политические реалии, чем большевистское руко-
водство. Похоже, что стремление, разойдясь во мнениях
с реакционерами типа Шапиро, во что бы то ни стало
выступить и против марксистской исторической науки
оказалось для автора дороже истины. Иначе трудно по-
нять, как он мог пройти мимо фактов единения партии
вокруг выработанной именно Лениным тактики борьбы
за интересы трудящихся, за социалистическую револю-
цию в апреле, июле — августе и октябре 1917 г. Авто-
ритет Ленина в партии, конечно же, не был мистиче-
ским, непостижимым, как любили и любят изображать
дело противники ленинизма; он основывался на умении
Ленина одновременно просто и глубоко верно оценить
складывающуюся ситуацию и разъяснить ее своим спо-
движникам. Тот факт, что Ленину приходилось по ходу
событий 1917 г. полемизировать с колеблющимися в ря-
дах собственной партии и убеждать их в своей правоте,
лишь подчеркивает, насколько чутко именно он реаги-
ровал на изменение политической обстановки. Рабино-
вич, очевидно, исходил либо из абстрактной модели по-
литической партии, разработанной буржуазной полито-
логией и предусматривающей непременное наличие
190
внутри нее враждующих фракций, либо из действитель-
но существовавших острых разногласий в рядах мень-
шевиков и эсеров, приписав их и большевикам. Но ведь
именно с принципиальных расхождений по вопросу об
организационных принципах и составе партии начался
раскол в среде российской социал-демократии. За Ле-
ниным пошли те, кто верил, что только с помощью спло-
ченной и дисциплинированной организации единомыш-
ленников можно осуществить пролетарскую революцию.
Так обстояло дело и в 1903, и в 1917 гг.— эти принци-
пы не изменились.
Вместе с Рабиновичем, но еще более резко, чем Ра-
бинович, против шапировской интерпретации роли на-
родных масс в Октябрьской революции выступил
М. Скривенер. «Леонард Шапиро,-г-писал Скривенер,—
выразил заботу о том, что он назвал исторической
«объективностью», но я сомневаюсь в его собственной
объективности... Когда помещики приобретают больше
земли, автор, я полагаю, назовет это расширением хо-
зяйства, если же это делают крестьяне вне рамок зако-
на, созданного богатыми для богатых, это называется
«захватом». Порядок, который рушился, вполне заслу-
живал краха». Массы, продолжал Скривенер, «осуще-
ствили социальную революцию на собственных усло-
виях, чтобы удовлетворить собственные нужды. Не
принимать это всерьез—значит занимать высокомер-
ную, элитарную позицию, вряд ли подобающую объек-'
тивному историку». И вообще о каком «порядке» может,
идти речь в революции? О новом или о старом? Не
уточнять этого,— значит вводить читателя в заблужде-
ние. «Я также оспариваю объективность его (Шапиро.—
Ред.) замечаний о петроградских солдатах. Он выска-
зывается скорее в духе Карлайла, описывающего Фран-
цузскую революцию, а не ответственного историка, когда
называет солдат «праздной, деморализованной и раз-
вращенной толпой». Почему это солдаты «праздны»?
Потому что они не участвуют в националистической
войне? А деморализованы они по отношению к войне или
к революции? «Развращенная»? «Толпа»? Это слишком
огульные выражения, чтобы историк мог ими бросаться.
Но Шапиро продолжает утверждать, что солдаты («тол-
па») имели «свои интересы в революции, поскольку-мно-
гие солдаты и матросы убили столько офицеров, что их
повесили бы в случае поражения революции». Выходит,
191
надо сожалеть, что их не повесили?.. Сказать, что сол-
даты имели «свои интересы» в революции, потому что
они восставали против командиров, смешно; это как
если бы сказать, что многие американские колонисты
имели свои интересы в борьбе с англичанами, посколь-
ку в случае поражения американцев многих из них по-
весили бы за измену» ”.
Текст письма М. Скривенера в редакцию «The
New York Review of Books» приведен здесь так подроб-
но для того, чтобы было ясно: разглагольствования об
абстрактном, внеклассовом «порядке», «стабильности»,
игнорирование угнетенных классов как субъекта исто-
рии все чаще вызывает чувство протеста у читателей
работ буржуазных историков. Это тем более важно, что
Скривенер, судя по другим его высказываниям, отнюдь
не является приверженцем марксизма-ленинизма.
И когда Шапиро — что еще ему оставалось делать? —
прибег к затасканному аргументу антикоммунистов и
обвинил своего оппонента в том, что на него оказала
влияние «советская пропаганда», он, вне сомнения, сно-
ва погрешил против истины.
Поворот, если можно так выразиться, буржуазных
историков «лицом к массам» вынуждает их уделять
больше внимания социально-экономическим предпосыл-
кам важнейших переломных моментов в истории. Эти
процессы, развившиеся в современной буржуазной
исторической науке в целом под влиянием идей марк-
сизма и реалий мирового развития’1, в известной
мере отразились и в литературе по Октябрьской рево-
люции.
В качестве примера можно привести две книги,
вышедшие в Англии в 1979 г.: «Большевистская пар-
тия в революции» Р. Сервиса и «Крестьяне и прави-
тельство в русской революции» Г. Гилла. Автор пер-
вой из них критически относится к трактовкам Ок-
тября, предлагаемым исследователями-антикоммуни-
стами типа Шапиро, Фейнсода, Дэниэлса, которые
«изображают большевистскую идеологию как перво-
родный грех», одновременно вознося меньшевиков,
«хотя сами едва скрывают свои антипатии к социа-
лизму как к идее». Это, резюмирует Р. Сервис, «от-
кровенно антисоветские взгляды, преобладавшие в
атмосфере холодной войны»92. Он выступает против
тезиса о разобщении большевиков и российских трудя-
192
щихся масс, неоднократно подчеркивая: революцион-
ный радикализм Ленина на VII партийной конферен-
ции в апреле 1917 г. совпал с радикальными настрое-
ниями рядовой массы социал-демократов; «нет
серьезных сомнений в том, что крупные отряды рабо-
чего класса, как квалифицированного, так и неквали-
фицированного, обеспечили большевикам твердую под-
держку в индустриальных районах и служили для них
барометром настроений народа»; «политическая про-
грамма большевиков доказала, что она была все более
и более привлекательной для масс рабочих, солдат и
крестьян по мере того, как социальные неурядицы и
экономическая разруха достигли своего апогея поздней
осенью. Если бы не это, не было бы и Октябрьской
революции»**. Однако Р. Сервис, как и А. Рабино-
вич, отдает дань концепции «расколотой партии», за-
являя, что «центробежные силы доминировали в пар-
тийной жизни в 1917 г.»’4, а в освещении истории
первых октябрьских лет фактически встает на позиции
современных левацких теоретиков, заявляющих о
«перерождении» партии.
Преподаватель Тасманийского университета Г. Гилл,
автор книги «Крестьяне и правительство в русской ре-
волюции», исходит из того, что на протяжении десяти-
летий в России зрело народное недовольство, которое
наиболее бурно проявилось в 1917 г. Избрав главной
темой своего исследования дихотомию «верхи» и «низы»
(точнее, сельские низы) в революции, Гилл, как и оп-
поненты Шапиро в дискуссии на страницах «The New
York Review of Books», отдает свои симпатии «низам»,
крестьянам *. Отмечая, что многие российские крестья-
не в начале XX в. влачили существование «на грани
катастрофы», он объясняет это, во-первых, тем, что
ущерб крестьянам несли в себе уже самые условия их
раскрепощения; во-вторых, поражением революции
1905—1907 гг. и неудачей столыпинской аграрной ре-
формы; в-третьих, первой мировой войной, поглотившей
половину самодеятельного населения деревни. «56 лет
между началом раскрепощения в 1861 г. и падением
царизма в феврале 1917 г. засвидетельствовали повсе-
местный рост крестьянского разочарования, гнева и
* Как ни парадоксально, во время подготовки диссертации в Лон-
донской школе экономики и политических наук научным руково-
дителем Гилла был Шапиро.
7 Заказ Mi 2517 193
недовольства»,— констатирует автор •*. Поэтому, когда
с крахом самодержавия в деревне рухнула вся систе-
ма отношений власти, собственности и социальной
иерархии, наиболее важным проявлением крестьянских
волнений закономерно стал самочинный захват поме-
щичьей и государственной земли, немалую часть кото-
рой они не медля начали обрабатывать; с апреля
1917 г. эта форма крестьянской борьбы заменила до-
минировавшие в марте разрушительные формы ”.
Следуя, видимо, канонам современной буржуазной
историографии проблемы”, Г. Гилл заявляет, что
крестьянское движение в 1917 г. было «традиционным
во всех отношениях» — по характеру, мотивам и идео-
логии”. Это, конечно, преувеличение. И приобретение
своей, пусть плохой, земли после раскрепощения, и
миграция рабочей силы между деревней и городом, уси-
лившаяся с 90-х годов XIX в., и земское просветитель-
ство, и ломка общинных отношений вследствие сто-
лыпинских реформ, и империалистическая война, и,
конечно же, приток в деревню агитаторов, среди которых
были большевики, в 1917 г.— все это расшатывало
старые традиции и закладывало фундамент новых. Не-
даром же, как писал в своих воспоминаниях один из
смоленских крестьян, в 1917 г. «громадный взрыв
300 лет удерживаемого народного негодования... вы-
лился в огромные волны забастовочного (!) движения
против помещиков» ”. Однако важно, что автор отда-
ет должное и росту политического сознания российско-
го крестьянства — это явление крайне редкое в бур-
жуазной историографии *. В своих нуждах, пишет
Гилл, крестьяне винили не «мистические и безликие
силы, неподвластные людям», а политическую систему
и власть имущих, существующие законы и Временное
правительство; был у них и минимум понимания струк-
туры власти и собственности в их собственных райо-
нах — недаром они требовали передачи им помещичьей
земли и захватывали ее самочинно
О рабочем движении Гилл говорит скупо, но в ос-
новном верно: «Быстрая индустриализация принесла с
* Российское крестьянство начала XX в. изображается в западной
литературе по истории России в основном «единым», «солидарным»,
причем утверждается, что столыпинская реформа лишь немного
ускорила его расслоение. См.: Mackenzie D., Curran М. W. A His-
tory of Russia and the Soviet Union. Homewood, 1977, p. 352, 407.
194
собой социальные требования огромного размаха»
«Плохие жилищные условия, рост цен, низкая заработ-
ная плата, длинный рабочий день, необеспеченность и
неудовлетворенность трудом отразились в росте недо-
вольства пролетариата»,— констатирует автор, указывая,
что в 1917 г. бедствия рабочих в результате саботажа
и локаутов предпринимателей еще более усилились,
а вместе с тем обострились и «классрвые антагониз-
мы» 102. «Главнейшей причиной падения Временного
правительства была его неспособность сохранить под-
держку масс населения, что сделало его уязвимым
перед штурмом большевиков»,— таков окончательный
вывод Гилла *03. Этот вывод разделяется многими дру-
гими буржуазными историками ‘°*.
Отходом от традиционных для буржуазной историо-
графии схем является и статья американского историка
из Филадельфии Д. Кенкер в журнале «Soviet Studi-
es», в которой признается, что политика большевист-
ской партии отвечала требованиям рабочего класса,
испытывавшего сильную классовую ненависть к капи-
талистам. Автор делает вывод о совпадении интересов
большевиков и рабочих на материалах исследования
рабочего движения в Москве в 1917 г. и указывает,
что процесс завоевания большевиками политической
поддержки пролетариата протекал в то время «во
многих городах и районах рушащейся Российской им-
перии»
Весьма выпукло изменение подхода к оценке при-
чин и характера Октябрьской революции прослежива-
ется при сравнении двух книг: «Как правят Россией»
М. Фейнсода («классическое» пособие буржуазных
советологов, переведенное на несколько языков) и пе-
реработанное и дополненное Д. Хафом новое издание
этой книги, опубликованной под названием «Как уп-
равляется Советский Союз». «Большевизм как движе-
ние явился внутренней авторитарной реакцией на ус-
ловия царского асболютизма, которые его взлелея-
ли»,— утверждал в свое время Фейнсод, являвшийся
рьяным поборником концепции «советского тоталита-
ризма» Хаф, переработавший книгу Фейнсода уже
после его смерти, выбросил из этой фразы словечко
«авторитарной», заменил окончание фразы «которые его
взлелеяли» на «из которых он возник» и добавил пояс-
нение, отсутствовавшее ранее: «Его (большевизма.—
7*
195
Ред.) успех следует объяснить привлекательностью
для более глубоких сил социального брожения, кото-
рые вызвали падение царского режима... Ни одно по-
литическое течение не может быть успешным, если оно
не представляет интересов весьма значительных соци-
альных сил и не взывает к национальным символам и
традициям»1”. Если Фейнсод писал: «Большевистская
революция не была движением большинства», то Хаф
уточнил: «Хотя большевизм не был движением боль-
шинства, он имел значительные резервы силы»
Как видно, Хаф выступил против полного «отрыва»
большевистской партии от социальной базы революции,
характерного для работ многих буржуазных историков.
К сожалению, работы, в которых приводится немало
верных фактов и выводов о крестьянском и рабочем
движении в России (хотя, конечно, есть и положения,
с которыми трудно согласиться), в буржуазной лите-
ратуре об Октябрьской революции являются исключе-
нием. В большинстве же случаев буржуазные историки,
хотя и не в силах более отрицать большевизацию масс
в период перерастания буржуазно-демократической ре-
волюции в России в социалистическую, тем не менее
объясняют ее не тем, что большевики выражали инте-
ресы трудящихся масс, а в основном тактическим пове-
дением большевиков, будто бы воспринявших требова-
ния масс с одной целью — захватить власть. После
чего, по мнению советологов, пути трудящихся масс и
большевиков должны были разойтись. Этот тезис, в ча-
стности, лежит в основе всех работ М. Ферро о рос-
сийских революциях 1917 г. Он же служит ему от-
правным моментом для вымыслов о «бюрократизации»
и «перерождении» Великой Октябрьской социалистиче-
ской революции.
До сих пор в буржуазной историографии встречают-
ся утверждения, будто народные массы не участвовали
в революции и взирали на борьбу за власть, ведущую-
ся политическими партиями, с «безразличием»Ис-
следовательница из Бирмингемского университета
М. Перри оспаривает правомерность ленинского тезиса
о существовании в России в 1917 г. революционной си-
туации. «Успех большевистской революции,— заявляет
Перри,— попросту показывает, что Россия в 1917 г.
была особенно уязвима перед хорошо организованным,
эффективно осуществленным переворотом со стороны
196
небольшой дисциплинированной фракции революционе-
ров, которые оказались способными ассоциировать
себя с проявлениями народного недовольства в страте-
гических центрах и городах и в вооруженных силах»
Автор настойчиво утверждает, будто крестьянство не
поддерживало большевиков и на II Всероссийском
съезде Советов, провозгласившем победу Октябрьского
вооруженного восстания, не было якобы представите-
лей интересов крестьян; лишь Декрет о земле помог
большевикам заручиться их «пассивным нейтралите-
том»
Перри, таким образом, воспроизвела слегка моди-
фицированный вариант стародавней концепции узко-
верхушечного переворота. Модификация выразилась в
признании «проявлений народного недовольства» рабо-
чих и солдат, с которыми Ленин и его соратники, ока-
зывается, всего лишь «ассоциировали себя» *. Крестья-
нам же автор, судя по всему, отказывает в револю-
ционных настроениях вообще “2.
Хорошо известно, что практическая борьба россий-
ского крестьянства за землю после Февральской рево-
люции не была поддержана ни одной политической
партией, кроме большевистской. В этой борьбе
крестьяне нередко проявляли себя силой организован-
ной, осознающей классовую расстановку сил в стране.
Показательно, что земельные комитеты, боровшиеся за
проведение в жизнь крестьянских требований, осенью
1917 г. все чаще переходили на сторону большевиков,
освобождаясь из под влияния. эсеров; по мере роста
их числа резко возрастали и антипомещичьи, антипра-
вительственные выступления крестьянской массы”3.
Утверждение о том, что на II съезде Советов не
были представлены интересы крестьян, является грубой
передержкой. Помимо того, что из 649 делегатов
съезда 138 были крестьянами, интересы крестьян выра-
жали присутствовавшие на съезде солдаты, входившие
в делегации 336 Советов из общего числа 402, пред-
ставленных на съезде Да и как можно говорить о
безразличии к интересам крестьянства на форуме, пе-
* В современной буржуазной историографии существует и форму-
лировка, согласно которой Октябрь представлял «вооруженное
восстание партийных кадров, рабочих и солдат» (Uldricks Т. J.
Diplomacy and Ideology: The Origins of Soviet Foreign Relations,
1917—1930. London; Beverly Hills, 1979, p. 15).
197,
редавшем им безвозмездно помещичью землю, за само-
чинный захват которой Временное правительство посы-
лало против них войска и жандармов? Как следствие
отнюдь не «пассивной нейтральности» крестьянства по
отношению к большевистской партии, а неуклонного
роста доверия к ней, увеличивалось число большеви-
ков среди делегатов съездов крестьянских Советов.
Крестьянство в целом левело от одного своего съезда
к другомуИ5. Если на I съезде Советов крестьянских
депутатов большевиков было всего несколько человек
из более чем тысячи присутствовавших, то на II съез-
де большевики составляли 11,5% среди делегатов
(а поддерживавшие их левые эсеры 44,3%), на III —
43,6% В марте 1918 г. на IV Всероссийском съез-
де Советов было 69,8% большевиков-делегатов.
В оценке отношения крестьянства к партии Ленина
в период гражданской войны с М. Перри разошелся
бывший директор Центра по изучению России и Вос-
точной Европы в Бирмингемском университете Р. Дэ-
вис. Если Перри считает, что по окончании граж-
данской войны крестьяне испытывали к Советскому
правительству еще большее недоверие, чем в 1917 г.,
то Дэвис, в целом недооценивающий результаты прово-
димого партией курса на укрепление союза рабочего
класса и трудового крестьянства, все же полагает, что,
имея возможность сравнить в годы гражданской войны
политику белогвардейских режимов и большевиков,
труженики села стали относиться к большевикам с
большим, чем раньше, пониманием
Следует заметить, что наряду с принижением роли
крестьянского движения и отрицанием заинтересован-
ности крестьян в социалистической революции в выхо-
дящей на Западе литературе встречаются и выводы о
том, что в 1917 г. крестьянские восстания имели для
успешного свержения старого строя более важное
значение, чем рабочее движениеи*. Эти выводы, по
существу смыкающиеся с современными леворадикаль-
ными теориями, не получили широкого распростране-
ния в буржуазной историографии. Однако в позициях
тех, кто пытается критиковать Октябрь «справа» и
«слева», есть немало общего, например, недооценка со-
знательного участия масс в революции, отдающая ари-
стократизмом и сектантством презумпция, согласно ко-
торой уделом масс является жертвенный бунт, расчи-
198
ща|К*щий путь для революционной «элиты». «Народ
никогда не совершает революций, а только участвует
в них — так формулирует эту мысль французский поли-
толог М. Маффесоли.— Народ никогда не захватывает
власть, он лишь способствует ее захвату элитой, кото-
рая опирается либо на его прямую поддержку, либо на
его нейтралитет»
Самое парадоксальное заключается в том, что по-
добные взгляды буржуазные историки с готовностью
приписывают Ленину и его соратникам, изображая Ок-
тябрьскую революцию делом рук не столь уж большой
группы людей, не опирающейся на массы. Так, и Пер-
ри, и Дэвис солидарны в том, что исход революции и
гражданской войны решила «эффективная» и «успеш-
ная» организация меньшинства. Перри вообще харак-
теризует Октябрь как революцию меньшинства.
И здесь неискушенный читатель может попасть на
удочку двойной недомолвки. Во-первых, ни в одной
революции весь народ, все угнетенные и эксплуатиру-
емые массы не брались и не могли взяться за оружие
в целях свержения существующего порядка. Этого и
не требуется, если взятие власти в столице, а затем
на местах, замена старой структуры власти новой,
осуществление революционных социальных преобразо-
ваний происходят с относительно малым кровопроли-
тием. Так и было в ходе Октября, во время триум-
фального шествия Советской власти, пока контррево-
люция не развязала гражданскую войну. Во-вторых,
революционный авангард никогда не сможет свергнуть
старый строй, если он не будет выражать интересы
широких народных масс. Уместно вспомнить, что еще
в конце прошлого века Ф. Энгельс, отмечая, что время
узковерхушечных революций прошло, что «там, где
дело идет о полном преобразовании общественного
строя, массы сами должны принимать в этом участие,
сами должны понимать, за что идет борьба, за что
они проливают кровь и жертвуют жизнью», пояснял,
в чем коренится залог успеха пролетарских револю-
ций: в них активное, возглавляющее революционное
движение меньшинство действует «не в интересах
меньшинства, а в самых доподлинных интересах боль-
шинства», которое начинает по крайней мере смутно
ощущать, что идеи рабочего класса представляют ясное,
разумное выражение его потребностей. Наоборот, под-
199
черкивали Маркс й Энгельс, революции терпят пора-
жение, если для массы народа «принцип революции не
был ее действительным интересом, не был ее собствен-
ным революционным принципом» п*. Трудовое крес-
тьянство России потому и поддержало Советскую власть,
что именно она дала ему землю и защитила от рестав-
рации власти помещиков в годы гражданской войны.
Следует сказать и о том, что понятие «меньшинст-
во», относимое непосредственно к политической армии
революции, вводит в заблуждение, если не указать
хотя бы примерную его численность. Отсюда легко
вернуться к упоминавшимся интерпретациям Октябрь-
ской революции как «заговора», как это по существу
делают А. Тейлор и профессор университета штата
Джорджия (США) Г. Берч, заявляя, что Октябрь был
совершен «небольшой группой» революционеров «на
манер Бланки», создавших «заговорщицкую военную
организацию» (очевидно, имеется в виду петроград-
ский военревком) ,2‘. Выходит, 350 тыс. членов боль-
шевистской партии накануне октябрьских событий —
это всего лишь «небольшая группа»? А ведь за парти-
ей шли миллионы рабочих, солдат, крестьян. Сам
Берч признает, что лозунги большевиков привлекали
широкие слои народа, но о революционных действиях
масс предпочитает умолчать.
Некоторые западные историки пытаются противопо-
ставить Октябрьскую революцию как «революцию
меньшинства» некоей «революции широкого большин-
ства в марксистском понимании» (терминология Т. Ши-
дера) w. На сходных с Шидером позициях стоит
профессор Стэнфордского университета А. Даллин, за-
являющий, что в отличие от «идеалистических представ-
лений XIX в.», предусматривающих поддержку рево-
люции массами или даже большинством населения,
для В. И. Ленина и большевиков активное участие в
революции масс было лишь желательным, но не «су-
щественным» ,2’.
Прежде всего, следует заметить, что низвержение
капиталистического строя Маркс, Энгельс и созданный
ими Союз коммунистов связывали не с туманно опре-
деляемой «революцией широкого большинства», а с
имеющей четкое классовое содержание пролетарской
«Коммунистической Революцией». Другое дело, что
пролетарское движение они рассматривали как «само-
200
стоятельмое движение огромного большинства в инте-
ресах огромного большинства» ,2‘. Основоположники
научного коммунизма подчеркивали, во-первых, гро-
мадное численное превосходство угнетаемого рабочего
класса над угнетающей его буржуазией и, во-вторых,
присущую только рабочему классу потенциальную силу
на месте старого общества с его классовыми антаго-
низмами создать общество, в котором «'свободное разви-
тие каждого является условием свободного развития
всех»
В то же время Маркс и Энгельс учитывали, что в
борьбе с буржуазным обществом у пролетариата нет
союзников, которые обладали бы столь же высокой
революционной сознательностью и последовательно-
стью, как и он сам. Это не означало негативного отно-
шения к союзу рабочих с крестьянством, как уверяют
западные марксологи. «Как демократы объединяются
с крестьянами, так и рабочие должны объединиться с
сельским пролетариатом»,— указывали Маркс и Энгельс
в обращении Центрального Комитета к Союзу коммуни-
стов 1М. Успех пролетарского восстания, подчеркивал
Маркс, зависит особенно от того, будет ли оно поддержа-
но революционной борьбой крестьян*27.
Что касается крестьян — мелких собственников —
и городской мелкой буржуазии, то отношение револю-
ционной рабочей партии к ним принципиально должно
быть таковым: идти вместе с ними в борьбе против
крупной буржуазии и крупных землевладельцев; идти
против них «во всех случаях, когда мелкобуржуазная
демократия хочет упрочить свое положение в своих
собственных интересах», «закончить революцию», сде-
лав лишь «более сносным и удобным существующее об-
щество»12*. Маркс и Энгельс особо подчеркивали, что
пролетариату «следует отказаться самым решитель-
ным образом» от такого объединения с мелкобуржуаз-
ной демократией, которое привело бы к утрате им са-
мостоятельности в общем демократическом движении;
напротив, «рабочие и прежде всего Союз должны до-
биваться того, чтобы наряду с официальными демо-
кратами создать самостоятельную тайную и открытую
организацию рабочей партии»,2*. Как видим, эта точ-
ка зрения отнюдь не тождественна лозунгу «революции
широкого большинства», о котором пишет Т. Шидер,
не уточняя, из кого именно формируется «большинство».
201
Что касается Октябрьской революций, то именно ее,
в отличие от западноевропейских революций 1848 г.,
опыт которых обобщали Маркс и Энгельс, поддержива-
ли, помимо большинства промышленного пролетариа-
та, примерно половина армии и основная масса кре-
стьянской бедноты. Собственно, еще первая русская
революция 1905—1907 гг. была народной, демократи-
ческой революцией, охватившей широкие слои трудя-
щихся города и деревни. Сохранение феодальных пе-
режитков в российской деревне превращало крестьян-
ство в союзника рабочего класса в борьбе против
самодержавия. Дальнейшее социальное расслоение
крестьянства вело к численному увеличению сельского
пролетариата и острому столкновению кулаков и сель-
ской бедноты. Данных об активном участии трудящихся
масс России в революционных событиях 1917 г. так мно-
го, что только историк, ослепленный политической пре-
дубежденностью, может игнорировать их.
Одним из факторов высокой организованности ра-
бочих России было наличие боевого испытанного
авангарда — партии рабочего класса, партии больше-
виков. К октябрю большевистская партия насчитывала
350 тыс. человек, 56% из них составляли рабочие
Революционное творчество народных масс с особой
силой проявилось в организации Советов, фабрично-за-
водских комитетов, профсоюзов, рабочей милиции, от-
рядов Красной гвардии.
В марте 1917 г. в 393 городах и населенных пунк-
тах возникло более 500 Советов, в том числе 242 Со-
вета рабочих депутатов. Осенью Советы рабочих, сол-
датских и крестьянских депутатов охватывали более
20 млн. человек трудового населения, причем пролета-
риат в них был основной цементирующей силой ***.
С помощью профсоюзов партия привлекала широкие
массы трудящихся к выступлениям против политики
Временного правительства. Представители, этих орга-
низаций пролетариата входили во все руководящие ор-
ганы по проведению Октябрьского вооруженного вос-
стания, добывали и хранили оружие, организовывали
отряды Красной гвардии.
Повсеместно создаваемые на предприятиях промыш-
ленности и транспорте фабрично-заводские комитеты с
марта по май 1917 г. отстранили администрацию на бо-
лее чем 100 фабриках и заводах ”2.
202
К октябрю 1917 г. рабочий класс России фактиче-
ски имел свою вооруженную силу в лице отрядов
Красной гвардии. Общая численность отрядов Крас-
ной гвардии накануне революции составляла 75 тыс.
вооруженных рабочих, а в ходе восстания и свержения
власти буржуазии ее отряды выросли до 200 тыс. Кре-
стьянское восстание охватило 26 губерний европей-
ской части России. Началась фактически ликвидация
помещичьего аграрного строя
Такого широкого вовлечения народных масс в
борьбу против существующих порядков не знали бур-
жуазные революции ни в XIX, ни в XX в. Большевист-
ская партия не могла бы прийти к власти, не распола-
гай она поддержкой большинства народа, ибо Октябрь
осуществил не просто смену одной формы правления
имущих классов другой, как это чаще всего случалось
в буржуазных революциях, но вызвал коренные соци-
альные сдвиги, ломку всей старой общественной струк-
туры, уход со сцены паразитирующих классов и слоев.
Искусственно суживает социальную базу Октябрь-
ской революции, принижает роль революционной ак-
тивности российского рабочего класса и выдвинутая
американским историком У. Розенбергом концепция,
согласно которой профессиональное сознание и профес-
сиональная солидарность доминировали у рабочих над
классовым сознанием и классовой солидарностью. Ут-
верждая примат отраслевых, заводских,и даже цехо-
вых интересов над общепролетарскими, У. Розенберг
по существу дробит рабочий класс на множество обо-
собленных профессиональных ячеек, лишь формально
связанных между собой общностью целей и задач. Анг-
лийский историк С. Смит, преподающий в университете
графства Эссекс, назвал тезис Розенберга стимулирую-
щим, однако в корне разошелся с ним по существу.
По его мнению, руководство рабочего класса в России,
отличавшееся от консервативного бюрократического
руководства в Германии и других западноевропейских
странах, преодолело цеховщину, сумело выразить инте-
ресы всего класса и по ходу революций 1917 г. двига-
лось влево; главное же, еще быстрее и радикальнее ле-
вели массы. Смит указывает, что воздействие сверже-
ния царизма, хозяйственной разрухи, непопулярной
войны, бездеятельности Временного правительства,
крестьянских волнений и большевистской агитации
203
«убедили рабочих в том, что они имели общие интере-
сы со всеми трудящимися—единство ради того, чтобы
положить конец угнетению»
С концепцией «революции меньшинства» тесно пере-
плетается версия о так называемой «запланированной
революции», отстаиваемая в ряде работ буржуазных
историков последнего десятилетия. «Не соглашаясь с
марксистско-ленинским взглядом на историю,— пишет
Р. Уэссон,— мы вполне можем согласиться с тем, что
захват власти большевиками и возникновение Советско-
го государства были, возможно, самым важным запла-
нированным политическим событием истории» *•*. Из
формулировки Уэссона ясно лишь то, что он отказыва-
ется видеть в Октябрьской революции проявление об-
щих закономерностей общественного процесса. Какое
именно антимарксистское содержание вкладывается в
понятие «запланированной революции», объясняет за-
падногерманский историк Т. Шидер. «Октябрьская ре-
волюция 1917 г. может быть понята как результат по-
следовательного применения ленинской теории револю-
ции,— пишет Шидер.— По своему происхождению — это
запланированная революция, чьей движущей силой
была большевистская партийная элита, совершившая
революцию меньшинства, а не революцию широкого
большинства в марксистском понимании» *зв.
Конечно, противопоставляя ленинскую теорию социа-
листической революции марксизму, Шидер не блещет
оригинальностью — буржуазные историки занимаются
этим не один десяток лет. Да и в самом термине «за-
планированная революция» можно услышать отзвук
эсеро-меньшевистских утверждений о путчистском харак-
тере Октября *. В этом отношении данная концепция
служит, как и.многие другие, обоснованию якобы неза-
кономерного и недемократичного характера Октябрь-
ской революции. Но появление ее на свет в настоящее
время не случайно, оно связано с невозможностью пол-
ного игнорирования исторического творчества масс,
о котором говорилось выше. Поворот буржуазных исто-
риков и социологов к изучению масс вызвал возникно-
вение доктрин «массового общества» и «массовой поли-
тики», согласно которым рост политической активности
* Правый эсер М. Вишняк заявлял, например, что Октябрь «не про-
изошел. а был сделан» (Цит. по: Сивохина Т. В. Крах мелкобур-
жуазной оппозиции. М., 1973, с. 36).
204
масс контролируется «элитами» и «олигархиями» совре-
менного общества с помощью различных средств «ма-
нипуляции» Эти «манипулятивные» доктрины, бе-
рущие истоки в изучении политики буржуазных партий
капиталистического мира, переносятся в советологию.
Развитием этой идеи служат оценки западногерманско-
го советолога К.-Г. Руффмана, который пытается втис-
нуть процесс' Октябрьской революции в надуманную
схему «комбинации организованного, тщательно подго-
товленного заговора меньшинства и общего, но неясно-
го и потому легко управляемого, массового течения» *’•.
Еще в середине 60-х годов Т. фон Лауэ в книге «Пе-
реоценка русской революции 1900—1930 гг.» (эти хро-
нологические рамки становятся понятными, если вспом-
нить, что, согласно теории «модернизации», главным со-
держанием процесса революционных изменений в Рос-
сии XX в. явилась ее индустриализация) заявил, что из
всех политических партий в России в 1917 г. «только
большевики пошли в русле революционного потока»,
выдвинув лозунги мира, земли и социальной справедли-
вости, т. е. проводили действительно массовую полити-
ку13*. Основу этой политики, по Лауэ, составляло пони-
мание того, что в «век массовой мобилизации», т. е. ак-
тивности масс, ни одна политическая партия не может
рассчитывать на успех, если она не выдвинет программы,
близкой и понятной широким народным слоям. Сама по
себе такая постановка вопроса является правильной.
Но далее она развивается в духе антибольшевизма и
антисоветизма. Автор заявляет, что большевики, внеш-
не действуя в одном революционном потоке с трудящи-
мися, «внутренне оставались вне масс в качестве мани-
пуляторов волей народа, а на ее агентов» “°. Каким
же именно образом большевики «манипулировали» во-
лей российских трудящихся масс? Ответ Лауэ: «путем
пропаганды и тысяч других форм руководства», «при-
способления лозунгов и других доходчивых призывов к
эмоциям, а не к разуму рядовых людей». Однако, не-
смотря на хорошо разработанную «технику массовой
политики», большевики, утверждает он, «так и не смог-
ли довести массы до нужного уровня сознания»; «между
стихийностью и сознательностью оставалась пропасть —
круг не замыкался»
В 70-е годы тезис о «манипуляции», которую якобы
совершала партия Ленина с трудящимися в период
205
от Февраля к Октябрю, несколько видоизменился.
Хотя противники ленинизма по-прежнему приписывают
В. И. Ленину убеждение, что «сознанием масс можно и
должно манипулировать» применительно к событиям
1917 г. в буржуазной историографии стал все чаще
употребляться термин «мобилизация». Однако суть того,
что буржуазные историки внушают читателям, осталась
прежней: большевики распропагандировали и мобили-
зовали массы, которые пошли за ними, не ведая, что
поступают вопреки собственным интересам. Так, Л. Ша-
пиро заявляет, что большевистский лозунг «Вся власть
Советам» был «повстанческим приемом с целью моби-
лизации революционного духа и подрыва позиции Вре-
менного правительства», не отражая действительных
устремлений Ленина, его соратников
Д. Кип пытается обосновать ту же мысль в книге
с характерным названием «Русская революция. Опыт
мобилизации масс». С помощью этой мобилизации,
заявляет он, большевики установили «контроль дис-
циплинированного ядра партии» над массовыми ор-
ганизациями российских трудящихся в 1917 г.‘“ Как
же им удалось это сделать? Ответ Кипа (предлагае-
мый им в другой книге) более чем наивен: большеви-
кам «повезло», пишет он, поскольку «простые люди»
в России, на фронте и в тылу «были не в настроении
хладнокровно изучить их лозунги»1М.
Таким образом, с помощью версий о «манипуляции»
и «мобилизации» западные советологи одновременно
как бы отдали дань изучению роли масс, не пройдя
мимо новых веяний в буржуазных общественных нау-
ках, и сохранили верность антиленинским, антикомму-
нистическим догмам, низведя эту роль до слепого сле-
дования за «ловкими» большевиками. Однако при этом
все-таки оставался открытым вопрос, участвовали мас-
сы в Октябрьской революции или не участвовали, «де-
лали» они ее или нет. Если рабочих и солдат большеви-
кам удалось «мобилизовать», то выходит (как могли
рассудить читатели), они все же были причастны к
свержению старой власти.
Такой ответ мало устраивал буржуазных историков
правого крыла, которым требовалось больше отделить
большевистскую партию от народа, чем это позволяли
работы, делавшие акцент на «мобилизации» масс боль-
шевиками. Не дать увянуть мифу о «волюнтаризме»
206
Ленина и его последователей, заполнить вакуум, образо-
вавшийся после банкротства старых субъективистских
трактовок Октября,— вот цели, которые преследует вер-
сия о «запланированной революции». Она включает в
себя традиционное «отторжение» ленинизма от марксиз-
ма и большевиков от широких народных масс, но в то
же время, по мысли ее апологетов, дает ответ на вопрос,
каким же образом большевистская партия пришла к
власти, если народ ее не поддерживал: с помощью «тща-
тельно спланированных действий» Оказывается, ре-
волюционерам совершенно не обязательно опираться на
массы, если сплоченная и знающая свое дело организа-
ция все «продумает» и «решит»!
Такая позиция в чем-то перекликается с некоторыми
ультралевыми псевдореволюционными теориями, и это,
видимо, устраивает буржуазных историков.
Концепция «запланированной революции» удобна
идеологам антикоммунизма еще и тем, что ее можно
употребить для «объяснения» не только Октябрьской ре-
волюции, но и последующих событий. Так, согласно
Т. Шидеру, продолжением заранее продуманной рево-
люционной стратегии В. И. Ленина были «подрывные
действия» в отношении Запада, якобы осуществлявшие-
ся Коминтерном Иными словами, «новое» теорети-
ческое обрамление получил и затасканный миф о «руке
Москвы».
Трудно сказать, чего больше в рассуждениях запад-
ногерманского историка — политической предвзятости
или теоретической путаницы. Броский термин «запла-
нированная революция» обретает хоть какое-то подобие
смысла, лишь если иметь в виду акцент на фактор
организованности политической армии революции. Но
и в этом случае совершенно неправомерны абсолютиза-
ция этого фактора, отрыв организованности от стихийно-
сти в революционном движении. Оба элемента неотъем-
лемо присутствуют в любой революции. Если массовому
революционному движению не хватает организованности,
то максимум, во что оно может вылиться, это в попыт-
ку восстания (хотя даже такая попытка требует подго-
товки). Если революционная организация не распола-
гает сколько-нибудь широкой поддержкой в массах, то
она обречена на сектантское существование — как это
случилось с народовольцами в России. Ясно, что орга-
низованность и стихийность в революционном движении
207
не взаимоисключают, а взаимодополняют друг друга,
и именно от того, насколько хорошо они взаимосвязаны,
зависит успех революции. В 1871 г. Парижскую Комму-
ну не поддержала решительным действием остальная
трудовая Франция, и это (в числе прочих причин) сыг-
рало немалую роль в поражении коммунаров.
Организованность революционного движения в эпоху
империализма, охватывающего невиданные дотоле массы
народа, но сталкивающегося со столь же беспрецедент-
но мощным союзом правящих классов и государства,
требует наличия дисциплинированной н сплоченной пар-
тии, руководствующейся научно обоснованной револю-
ционной стратегией, которая должна отвечать на вопро-
сы, при каких социальных, экономических и политиче-
ских условиях рабочий класс может рассчитывать на
победу революции, когда и где именно, в союзе с кем и
каким путем он должен начать борьбу за власть. На
все эти вопросы давала ответ ленинская теория социа-
листической революции, явившаяся творческим разви-
тием марксизма в XX в. Ленин и его соратники стреми-
лись довести азбуку марксизма до сознания как можно
более широких слоев рабочих всех промышленных рай-
онов России, и в контактах большевиков с рабочими
массами, в распространении большевистской печати на
фабриках и заводах, в пополнении рядов партии за счет
притока рабочей молодежи рождался тот сплав стихий-
ности и сознательности, который обеспечил победу Ок-
тябрьского вооруженного восстания. Такое понимание
фактора революционной организованности в событиях
1917 г. гораздо более конкретно и емко, чем представ-
ление о «планируемое™» революций.
Да мыслимо ли вообще «планировать» революции?
Называя искусством подготовку восстания революцион-
ной марксистской партией, В. И. Ленин указывал , три
условия победы этого восстания: опора его не только на
партию, но на передовой класс; революционный подъем
народа; умение правильно выбрать «переломный пункт
в истории нарастающей революции, когда активность
передовых рядов народа наибольшая, когда всего силь-
нее колебания в рядах врагов и в рядах слабых поло-
винчатых нерешительных друзей революции» Все
эти три условия возникают как следствие такого объек-
тивно складывающегося социального, экономического и
политического развития общества, которое ведет к обо-
208
стрению классовых противоречий до революционной си-
туации и национального кризиса. Всей своей деятель-
ностью партия также подготавливает эти условия в той
мере, в какой вообще субъективный фактор оказывает
влияние на ход истории; но без наличия объективного
фактора, без нарастания всех общественных противоре-
чий до взрывной точки никакая партия не сможет осу-
ществить социальную революцию, ведущую к смене об-
щественного строя.
Невозможно и с точностью загодя «планировать»
переломный момент в соотношении сил. Искусство рево-
люционеров-марксистов, указывал В. И. Ленин, состоит
в том, чтобы точно уловить этот момент, когда он на-
ступит, и не упустить его, ибо промедление чревато кон-
солидацией сил реакции и поражением революции. Так,
еще в июльские дни 1917 г. не было объективных усло-
вий, необходимых для победы восстания; «потому,—
писал В. И. Ленин,— 3—4 июля восстание было бы
ошибкой: мы не удержали бы власти ни физически, ни
политически» Эти условия созрели осенью 1917 г.,
и Ленин, четко и полно охарактеризовав их в работах
«Марксизм и восстание», «Кризис назрел», «Удержат
ли большевики государственную власть?» и других, под-
черкивал, что теперь «промедление смерти подобно»*м,
Взяв курс на подготовку вооруженного восстания на
VI съезде, партия большевиков в октябре 1917 г., как
значится в резолюциях ЦК РСДРП (б) от 10 и 16 ок-
тября, поставила на повестку дня решение конкретных
практических вопросов, всестороннейшую и усиленней-
шую подготовку вооруженного восстания *5‘.
Концепция «запланированной революции» столь же
несостоятельна, сколь и представляющая другую край-
ность версия о том, что большевистская партия подни-
мала народ на революцию, не имея четкой программы
действий и представлений о том, что делать после взя-
тия власти. В конце 60-х годов американский историк
Р. Дэниэльс, стремясь произвести сенсацию, утверждал,
что у большевиков вообще не было плана вооруженного
восстания. Сейчас буржуазные историки не рискуют
воспроизводить подобные утверждения, неправомоч-
ность которых была убедительно показана советскими
учеными, и прежде всего академиком И. И. Минцем ш.
Однако в ходу выводы о том, что «в ноябре 1917 г. цели
большевиков были неясны» *$3, что В. И. Ленин, упо-
209
вая на победу пролетарской революции в России лишь
в случае ее поддержки рабочим классом Западной Ев-
ропы, не задумывался серьезно над проблемой, как
строить социализм, что вследствие этого он сам был
едва ли не более всех удивлен успехом Октябрьского
вооруженного восстания,и. В более широком плане
подобные выводы призваны подкрепить далеко не но-
вую концепцию (находящую, однако, и по сей день при-
верженцев среди буржуазных историков’55), согласно
которой Октябрьская революция явилась порождением
анархии, благодаря которой большевистская партия
смогла взять власть в свои руки.
Рассуждать таким образом могут только люди, либо
незнакомые с работами Ленина и документами больше-
вистской партии, либо сознательно вводящие читателя
в заблуждение.
Тем и отличалась партия Ленина от других рабочих
и социалистических организаций начала XX в., что она
разрабатывала и принимала программные установки,
определяющие на основе научного социализма цели,
стратегию и тактику ее действий в борьбе за социали-
стическую революцию и построение социализма. Осенью
1917 г., после того, как на VI съезде РСДРП (б) был
принят курс на вооруженное восстание, Ленин много-
кратно ставил вопрос о конструктивных задачах рево-
люции в случае его успеха и определил направления
первых социалистических преобразований. Этому были
посвящены его работы «Грозящая катастрофа и как с
ней бороться», «Задачи революции», «Удержат ли боль-
шевики государственную власть?», «К пересмотру пар-
тийной программы». В числе мер, которые предстояло
осуществить победоносной революции, вождь большеви-
ков указывал: переход власти в руки Советов по всей
стране и в армии с их немедленными перевыборами;
мир народам; безвозмездную передачу всей помещичьей
земли с инвентарем в ведение крестьянских комитетов;
слом старой государственной машины и замену ее но-
вой, Советской; перевод большинства служащих част-
ных учреждений, находящихся в пролетарском и полу-
пролетарском положении, на положение государствен-
ных служащих; введение всеобщей трудовой повинности
(«кто не работает, тот не должен есть»”*); национа-
лизацию банков и синдикатов с отменой коммерческой
тайны; рабочий контроль за производством и распреде-
210
лением продукции; строжайший учет производимой про-
дукции и всех ресурсов; борьба с голодом и разрухой;
обеспечение жильем рабочих путем вселения их в квар-
тиры зажиточных слоев; предоставление народам права
на самоопределение и отделение; борьба с контрреволю-
цией и т. д.,и
Подчеркивая, что задачи построения социализма, тем
более в стране столь истощенной войной, как Россия,
будут неизмеримо сложнее задач, связанных с непо-
средственным свержением Временного правительства и
взятием власти, В. И. Ленин тем не менее был убежден
в их разрешимости и именно поэтому столь настойчиво
призывал своих соратников не медлить с вооружен-
ным выступлением. Будучи реалистом, лишенным и гра-
на утопических иллюзий, он понимал, что «любой чер-
норабочий и любая кухарка не способны сейчас же
вступить в управление государством», но указывал на
необходимость того, чтобы «к обучению этому немедлен-
но начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту»
Он писал: «Мы не знаем, как скоро после нашей победы
придет революция на Западе» “• Однако он никоим
образом не ставил победу российского пролетариата в
зависимость от триумфа социалистической революции
в странах Западной Европы. Если Россией управляли
в своих своекорыстных интересах «посредством беско-
нечных насилий» 130 тыс. помещиков, рассуждал Ленин,
то тем более смогут управлять ею в интересах боль-
шинства народа 240 тыс. членов партии большевиков *м.
Октябрь впервые в истории привел к власти рабочий
класс. «Ни один пролетариат в мире, кроме русского,
не одержал полной победы над буржуазией,— подчер-
кивал Ленин.— Если же это удалось нам, то только по-
тому, что крестьяне и рабочие знали, что борются за
свою землю и за свою власть... Все, чего мы достигли,
показывает, что мы опираемся на самую чудесную в
мире силу — на силу рабочих и крестьян»<м. Для пе-
рестройки общества на социалистических принципах
особо важное значение приобретало привлечение тру-
дящихся к государственному и хозяйственному управле-
нию, накопление ими опыта этого управления. Нет, по-
жалуй, ни одной послеоктябрьской работы Ленина, по-
священной созидательным задачам Советской власти,
в которой данная задача не акцентировалась бы.
211
Между тем в буржуазной историографии предлага-
ется совершенно иная, в корне ложная, трактовка основ
политической системы Советской России, заложенных в
первые послеоктябрьские месяцы. Буржуазные и реви-
зионистские историки единодушно выдвигают версию о
некоем «нарушении» большевиками «принципов демо-
кратии» сразу после установления Советской власти.
В наборе «обвинений» в адрес Ленина и большевист-
ской партии, используемых при этом, мы видим и
туманные разглагольствования о том, будто власть
«ускользнула» из рук рабочих после Октябрьской
революции*’2, и клеветнические заявления, что с прихо-
дом к власти большевиков Советы «были обречены», по-
скольку Ленин перестал доверять им и негодование
по поводу роспуска Учредительного собрания,м. Из
академических изданий эти домыслы перекочевывают
на страницы популярных иллюстративных книг, в ко-
торых можно встретить утверждения, что Ленин еще до
революции выдвигал требование однопартийной систе-
мы в России **’.
Консервативное крыло буржуазной историографии
(к которому, помимо ренегатов марксизма типа Б. Воль-
фа и С. Хука и таких ветеранов советологии, как Л. Ша-
пиро, относятся представители различных поколений
эмигрантских историков) стремится пресечь все попыт-
ки своих более умеренных коллег подправить одиозные
штампы антикоммунистической историографии. Приме-
ром этого является атака эмигранта первого поколения
С. Пушкарева на преподавателя университета штата
Индиана А. Рабиновича на страницах журнала «Slavic
Review». А. Рабинович в своем выступлении в том же
журнале указал, что в книге кадета С. П. Мельгунова
«Захват власти большевиками», изданной в США, не
были затронуты многие важные вопросы истории Ок-
тября, в частности вопрос о чаяниях рабочих, солдат и
матросов, выступавших за власть Советов1”. С. Пуш-
карев немедленно взял Мельгунова под защиту, заявив,
что «в действительности перехода власти к Советам так
и не произошло», ибо ее захватила большевистская
партия. «Главная ценность книги Мельгунова,—декла-
рировал Пушкарев,— в том, что она существенно кор-
ректирует построения официальной советской историо-
графии, которую, к сожалению, продолжают восприни-
мать серьезно некоторые западные историки»
212
Наследие российской контрреволюционной эмигра-
ции, как буржуазного, так и мелкобуржуазного толка,
ценно для современной буржуазной идеологии тем, что
из него можно в изобилии черпать антисоветские идеи
и концепции, при этом ссылаясь (или, наоборот, не ссы-
лаясь) на труды и мемуары контрреволюционеров как
на «исторический источник». Именно оттуда заимствова-
ны все вымыслы о «недемократической» политике боль-
шевиков после их прихода к власти. Однако ни один
эмигрантский или современный буржуазный историк не
смог представить в их пользу сколько-нибудь убеди-
тельную аргументацию. Совершенно беспочвенны, на-
пример, утверждения о том, что якобы Ленин и его со-
ратники еще в предоктябрьский период предвкушали
создание в России правления одной большевистской
партии. Ни в речах, ни в статьях Ленина нет ни ма-
лейших подтверждений этому. Знаменитая ленинская
реплика на I Всероссийском съезде Советов о том, что
партия большевиков «каждую минуту... готова взять
власть целиком» *•’, была ответом на слова одного из
лидеров меньшевиков И. Церетели об отсутствии в Рос-
сии партий, обладавших способностью и решимостью
принять на себя бразды государственного управления.
По сути, Церетели, как и вся меньшевистская верхушка,
убеждал народ в том, что без участия буржуазии в ре-
шении государственных дел Россия оказалась бы вверг-
нутой в хаос. Ленин же и его партия, наоборот, дока-
зывали, что только рабоче-крестьянское правительство
могло вывести страну из империалистической войны,
уберечь от хозяйственной разрухи и последовательно
провести демократические преобразования.
Из всех партий, представленных на I Всероссийском
съезде Советов, только большевики имели ясную и чет-
кую программу, которая была выработана на Апрель-
ской конференции. Ее стержень составляло требование
перехода власти к Советам. «Единовластие Советов ра-
бочих, солдатских, крестьянских и т. д. депутатов, снизу
доверху, во всей стране» было единственным единовла-
стием, которого добивалась партия Ленина,и. На осно-
ве поддержки этого единовластия большевики были го-
товы сотрудничать с другими партиями, имеющими вли-
яние среди трудящихся, но на протяжении всего 1917 г.
ни меньшевики, ни эсеры не поддерживали лозунг рес-
публики Советов. После свержения Временного прави-
213
тельства они сами ушли со II съезда Советов, поставив
себя в оппозицию к новой власти, а затем начали ак-
тивную контрреволюционную деятельность.
Только патологическим антисоветизмом можно объ-
яснить заявления, будто Ленин и его единомышленники
после прихода к власти вознамерились «уничтожить»
всю оппозицию*”. И после победы Октябрьского во-
оруженного восстания большевики соглашались на фор-
мирование правительственной коалиции со всеми пар-
тиями, поддерживающими власть Советов рабочих,
солдатских и крестьянских депутатов. «Центральный
Комитет подтверждает, что, не исключая никого со
II Всероссийского съезда Советов, он и сейчас вполне го-
тов вернуть ушедших и признать коалицию этих ушед-
ших в пределах Советов, что, следовательно, абсолютно
ложны речи, будто большевики ни с кем не хотят разде-
лить власти»,— говорилось в резолюции ЦК РСДРП (б)
от 2(15) ноября 1917 г. Эту позицию ЦК повторил в обра-
щении к трудящимся России 7(20) ноября 1917 г.: «...Мы
были согласны и остаемся согласны разделить власть
с меньшинством Советов, при условии лояльного, чест-
ного обязательства этого меньшинства подчиняться боль-
шинству и проводить программу, одобренную всем Все-
российским Вторым съездом Советов и состоящую в по-
степенных, но твердых и неуклонных шагах к социа-
лизму» *’*.
Левые эсеры после колебаний приняли это условие
и вошли в Советское правительство. Правые эсеры и
меньшевики не только никогда не соглашались признать
правомочность решений II съезда Советов, но и актив-
но выступили против его программы. В кулуарах съезда
они ратовали за коалицию не социалистических партий,
а буржуазных. Как писал впоследствии меньшевик
Н. Суханов, «в предпарламенте и буржуазной коали-
ции— другое дело, там они могли оставаться. С бур-
жуазией и корниловцами можно, а с рабочими и кре-
стьянами нельзя» *”. В. И. Ленин имел все основания
заявить: «Не наша вина, что эсеры и меньшевики ушли.
Им предлагали разделить власть, но они хотят подо-
ждать, пока кончится борьба с Керенским» *”. 29 ок-
тября 1917 г. ЦК эсеров исключил из партии всех ее
членов, оставшихся на II съезде Советов, а IV съезд
партии эсеров, состоявшийся в конце ноября, утвердил
это решение. Когда левые эсеры Штейнберг и Трутов-
214
ский попытались объяснить свой позиции делегатам эсе-
ровского съезда, им устроили обструкцию и заставили
покинуть зал
Дело не ограничилось пассивным неприятием плат-
формы Советской власти соглашательскими партиями.
Сразу же после II съезда Советов меньшевистско-эсе-
ровская печать, не говоря уже о кадетской, начала по-
носить большевиков. Центральные комитеты всех этих
партий превратились в своеобразные штабы, вырабаты-
вавшие планы борьбы с революцией, борьбы не только
словом, но и делом. «Оппозиция», которая, согласно кон-
цепциям буржуазных историков, воплощала принципы
«демократии» в России, прибегла к тайным заговорам
с целью вооруженного свержения Советского правитель-
ства, причем монархисты, кадеты, правые эсеры и мень-
шевики нередко шли в одном ряду заговорщиков.
В современной буржуазной историографии можно
встретить утверждения, что Ленин «не был заинтересо-
ван в переговорах с меньшевиками» В действитель-
ности все было наоборот. Лидеры меньшевиков неодно-
кратно заявляли о необходимости вести вооруженную
борьбу против большевизма. Во второй половине дня
25 октября, когда вооруженное восстание в Петрогра-
де победило, ЦК меньшевистской партии объявил, что
он «не признает нового правительства, организованного
большевиками с помощью военного заговора, и органи-
зует борьбу с ним» Бывший министр внутренних
дел меньшевик Скобелев через два дня заявил: «В той
борьбе, которую нам придется вести, нам необходимо
опираться на физическую силу» 29 октября ЦК
меньшевиков принял резолюцию *, в которой говори-
лось: «Впредь до полной ликвидации большевистской
авантюры всякое соглашение с партией большевиков
относительно совместной с ними организации власти со-
вершенно недопустимо»in. На чрезвычайном съезде
меньшевиков в конце ноября 1917 г. один из их лидеров,
Либер, призывал к поддержке кадетов в борьбе «за эле-
ментарные свободы против большевиков» и подстрекал
народ на восстание1’*.
* С этой позицией меньшевиков на заседании при Викжеле пол-
ностью солидаризировались эсеры Гендельман и Брянский. См.:
Октябрьское вооруженное восстание: Семнадцатый год в Петро-
граде. Л., 1967, кн. 2, с. 405.
215
В буржуазной литературе одним из основных прие-
мов дискредитации политики большевиков и Советской
власти служит апологетика Учредительного собрания.
Этот орган именуется в буржуазной историографии
единственно правомочным и представительным демокра-
тическим собранием в России, незаконно и жестоко ра-
зогнанным большевиками |М.
С. Хук объявляет кульминацией «недемократизма»
мышления Ленина его «Тезисы об Учредительном собра-
нии» В действительности же Ленин, выдвигая тре-
бование о безоговорочном признании Учредительным
собранием Советской власти, отвергал формально-юри-
дические каноны буржуазной демократии, демократии
меньшинства, и выступал в защиту интересов трудящих-
ся классов, составлявших большинство населения стра-
ны. Ленин подчеркивал, что выборы в Учредительное
собрание произошли тогда, когда подавляющее боль-
шинство народа еще не полностью представляло себе
всего значения новой, Советской власти, и что партия
эсеров, собравшая на выборах в Учредительное собра-
ние наибольшее число голосов и таким образом пред-
ставленная в нем как бы монолитно, на деле расколо-
лась сразу после Октябрьской революции Списки
кандидатов в Учредительное собрание были составлены
еще до Октября, и уже один этот факт делал неправо-
мочным сей орган.
Главным же обстоятельством, развеивающим дово-
ды современных буржуазных защитников Учредительно-
го собрания и контрреволюционных партий, является
широкая поддержка трудящимися массами России вла-
сти Советов и большевистской платформы. Крестьянст-
во, на которое возлагали наибольшие надежды правые
эсеры, отказало в вотуме доверия Учредительному со-
бранию. На III Всероссийском съезде Советов кресть-
янских депутатов 322 делегата из 422 поддержали его
роспуск. Одобрил этот акт Советской власти, направ-
ленный на защиту завоеваний Октября, и III Всерос-
сийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьян-
ских депутатов. Свидетельством возросшего доверия со
стороны широких трудящихся масс к партии Ленина
был тот факт, что на этом съезде (январь 1918 г.) бо-
лее 62% делегатов являлись большевиками, а на IV Все-
российском съезде Советов (март 1918 г.)—68%. Пози-
ции большевиков укреплялись на всех уровнях систе-
216
мы Советов. Так, в первой половине 1918 г. на област-
ных съездах Советов среди делегатов было более 66%
большевиков и сочувствующих *•*.
Извращение классового характера и принижение
роли Советов является характерной чертой буржуазной
историографии. Так, на страницах энциклопедического
издания «Марксизм, коммунизм и западное общество»
Л. Шапиро утверждает, будто после Октябрьской рево-
люции произошла «атрофия» Советов как органов вла-
сти Известный французский историк М. Ферро, вы-
ступающий скорее с леворадикальных позиций и нахо-
дящийся под влиянием неотроцкистских идей, заявляет,
что Советы (как и фабзавкомы) еще до октябрьских
дней претерпевали процесс «бюрократизации», который
усилился после прихода большевистской партии к
власти
В действительности Советы, несмотря на необходи-
мость всемерной централизации государственного управ-
ления в условиях гражданской войны и хозяйственной
разрухи, оставались самыми демократическими органами
государственного управления, какие когда-либо знала
история. Как подчеркивает Е. Г. Гимпельсон, всесто-
ронне исследовавший деятельность всех ступеней Сове-
тов в 1918—1920 гг., демократизм Советов ярко про-
явился уже в первые годы Советской власти в создании
многих новых форм вовлечения рабочих и крестьян в по-
литическую жизнь — проведении беспартийных конфе-
ренций рабочих, крестьян и красноармейцев, выездных
сессий и заседаний исполкомов Советов на предприя-
тиях, организации постоянных комиссий и секций Сове-
тов из депутатов и актива избирателей, привлечении к
работе в аппарате Советов женщин. Крайне важными
для укрепления Советов как органов подлинного на-
родовластия были отчеты депутатов на предприятиях,
где они работали,— это означало, что деятельность де-
путатов находится под постоянным контролем произ-
водственных коллективов,м.
Политическая активность Советов, их социальный и
партийный состав обеспечивали первостепенное соблю-
дение интересов рабочего класса. Удельный вес проле-
тарской прослойки на съездах и в исполкомах Советов
был значительно выше процента рабочих в составе на-
селения. На 80 губернских съездах Советов, состояв-
шихся в 1920 г. в РСФСР, среди 14,5 тыс. делегатов
217
было около 5 тыс. рабочих. Рабочие составляли 31,9%
членов исполкомов уездных, 36,5% губернских, 44,8%
уездных городских исполкомов Советов **7. Эти процес-
сы были закономерными, они отражали руководящую
роль рабочего класса и его авангарда — Коммунисти-
ческой партии — в советском обществе.
Нередко миф о замене в СССР диктатуры пролета-
риата «диктатурой партии» обосновывается в буржуаз-
ной историографии с помощью домыслов об утере рос-
сийским рабочим классом после Октября своих полити-
ческих и экономических завоеваний. Как констатирует
У. Розенберг (из Чикагского университета), до сих пор
«на английском языке нет ни одной серьезной моногра-
фии, посвященной социальной истории рабочего класса
в революционный период». Западные исследователи, ко-
торые обращаются к тем или иным аспектам этой исто-
рии, в частности к рабочему контролю, проявляют пред-
убежденность и либо, сетуя на крушение «либеральных
институтов» в 1917 г., отождествляют контроль с «анар-
хией» и «хаосом», либо рассматривают его как средст-
во расширения рабочей демократии, которую больше-
вики якобы подавили потом «именем самих рабо-
чих» **’. Действительно, по концепции Д. Кипа, суще-
ствовали «фундаментальные» различия между интере-
сами партии и рабочего класса, которые выявились пос-
ле прихода большевиков к власти***. На место проле-
тариата Ленин, по словам А. Даллина, поставил свою
партию1”. Австралийский советолог Т. Ригби считает,
что большевики так и не осуществили «пролетаризации
и дебюрократизации рабочих органов государства» ***.
Утверждается, что Ленин то ли «так и не разъяснил»
суть и функции рабочего контроля **2, то ли разочаро-
вался в способности рабочего класса управлять произ-
водством *”, что политика партии ставила целью огра-
ничение участия рабочих в управлении экономикой и
государством ,м. Подобные версии разделяются и лево-
радикальными идеологами, представляющими дело так,
будто большевистская партия сдерживала и подавляла
революционный потенциал рабочего класса, дабы пра-
вить страной без его участия *”.
Нетрудно заметить, что столь абсурдное противопо-
ставление большевиков рабочим совершенно не прини-
мает во внимание единство интересов и целей тех и
других в свершении социалистической революции. И бур-
218
жуазные историки, и представители «новых левых»
словно «не замечают», что большевистская партия и в
политическом, и в социальном отношении была партией
рабочего класса — как до Октября, так и после него.
Вся ее политика была направлена на вовлечение ра-
бочих и широких масс трудящихся в процесс решения
вопросов, возникающих во всех сферах социалистическо-
го общества. Позиция самого В. И. Ленина по этому во-
просу была ясной и неизменной. В период подготовки
Октябрьского вооруженного восстания Ленин неустанно
убеждал своих соратников-рабочих, что именно они,
чьими руками будет совершена революция, должны при-
нять участие в управлении государством. «Нужны чест-
ные, проверенные самой революционной жизнью люди —
рабочие»,— говорил он10в. «Угнетенные массы сами
создадут власть,— провозгласил вождь большевиков в
первый же день победы Октябрьского вооруженного
восстания.— В корне будет разбит старый государствен-
ный аппарат и будет создан новый аппарат управления
в лице советских организаций» И по прошествии
трех с лишним лет Советской власти на посту главы
Советского государства Ленин подчеркивал, что «рабо-
чий класс должен увеличивать число администраторов
из своей среды, создавать школы, подготовлять в госу-
дарственном масштабе кадры работников»
Рабочий класс стал важным источником формирова-
ния руководящего аппарата и управленческих кадров
во всех сферах жизни нового общества. Выше говори-
лось о широком рабочем представительстве во всех
звеньях системы Советов. Рабочие преобладали в со-
ставе военно-революционных комитетов, осуществляв-
ших наряду с Советами руководство на местах непо-
средственно после Октябрьской революции Они
принимали активное участие в организации деятельно-
сти народных комиссариатов, вливаясь в их состав. Так,
в Наркоминдел пришли бывшие матросы и рабочие
завода «Сименс-Шуккерт», в Наркомвнудел — путилов-
цы, в Наркомат путей сообщения — железнодорожники
Петрограда и Москвы 200. Детальное изучение мате-
риалов профессиональной переписи рабочих 1918 г. по-
казало, что слой рабочих, занятый в органах общест-
венного управления на производстве, стал «источником
и кузницей кадров хозяйственного руководства во всех
сферах экономической жизни»20*.
219
В интересах рабочего класса разрабатывалась н
осуществлялась вся огромная по объему социальная по-
литика Советского государства. Она включала декрети-
рование восьмичасового рабочего дня (причем этот де-
крет был шире по содержанию, чем соглашение Петро-
совета и Общества фабрикантов от 10 марта 1917 г., он
предусматривал меры наказания за его нарушение
вплоть до года лишения свободы), облегчение труда под-
ростков и женщин, упорядочение сверхурочных работ,
выходных, отпусков, оплаты труда (с введением мини-
мума зарплаты и ее общим повышением для рабочих),
создание фонда помощи безработным, организацию об-
щественных столовых, переселение рабочих в квартиры
буржуазии и т. д.202
Большое значение в осуществлении рабочим классом
его руководящей роли играл рабочий контроль 203. Во-
преки заявлениям западных советологов, в позиции Ле-
нина по отношению к рабочему контролю не было ни-
чего неясного. Основные принципы рабочего контроля
В. И. Ленин сформулировал еще в «Письмах из далека»
в марте 1917 г. и развил в «Апрельских тезисах»,
«Письмах о тактике» и целом ряде других работ, напи-
санных весной — летом того же года. В резолюции VII
(Апрельской) Всероссийской конференции большевиков,
предложенной Лениным, обращалось внимание на необ-
ходимость «всесторонне развивать, организовывать и
усиливать самочинные действия, направленные к осу-
ществлению свобод, к смещению контрреволюционных
властей, к проведению мероприятий экономического ха-
рактера — контроль над производством и распределени-
ем и т. п.» 20‘.
Принятый в ноябре 1917 г. по проекту В. И. Лени-
на декрет о рабочем контроле был одним из важней-
ших в политическом и экономическом отношениях зако-
нодательных актов Советской власти. Ленин, а по его
указаниям и другие руководящие работники партии и
СНК тщательнейшим образом работали над текстом
этого декрета, проводя идею всеобщего, всеохватываю-
щего характера контроля — как в отношении числа
предприятий, так и в отношении объема дел на пред-
приятиях, включая те дела, которые ранее составляли
коммерческую тайну буржуазии 205. Декрет предусмат-
ривал развитие стройной системы рабочего надзора в
промышленности, в которой низшим звеном были фаб-
220
завкомы, а высшим — Всероссийский Совет рабочего
контроля. «Положение о рабочем контроле», подписан*
ное Лениным, не ограничивало инициативу трудящихся
в отношении форм и масштабов осуществления контро-
ля. «Товарищи трудящиеся!—пояснял В. И. Ленин в
обращении «К населению».— Помните, что вы сами
теперь управляете государством»20в.
Инициатива рабочих не заставила себя долго ждать.
Она приняла широкий размах, охватив все промыш-
ленные центры страны и распространившись на окраи-
ны, хотя масштабы, темпы и эффективность рабочего
контроля не всюду были одинаковы2<”. В тех случа-
ях, когда предприниматели чинили саботаж, пытались
сорвать рабочий контроль, задерживали выплату зарп-
латы рабочим, последние целиком брали в свои руки
управление фабриками и заводами. Так поступили, на-
пример, рабочие одного из крупнейших в стране, Сор-
мовского машиностроительного завода в январе 1918 г?"
Своеобразной «лабораторией» рабочего контроля, поро-
дившей к жизни и подвергнувшей проверке различные
его формы, стал промышленный Урал, где вследствие
особо упорного саботажа капиталистов классовая борь-
ба протекала необычайно остро2W.
Рабочий контроль осуществлялся, как правило,
в рамках фабзавкомов и был подотчетен областным
совнархозам или Высшему Совету Народного Хозяйст-
ва. И контрольные комиссии, и фабзавкомы, и ВСНХ
представляли собой различные органы, формы и сту-
пени одной и той же системы рабочего управления про-
мышленностью. Противопоставлять их друг другу так
же нелепо, как противопоставлять низшие звенья госу-
дарственного управления высшим — функциональные
различия не дают основания для этого. Между тем
именно так поступают буржуазные советологи, пытаясь
убедить читателя в том, что с помощью ВСНХ и фаб-
завкомов большевистская партия пыталась перехватить
у рабочих экономическую власть210. По логике автора
подобных инсинуаций, профессора университета штата
Мичиган Ф. Каплана, доказать свою приверженность
интересам рабочих большевики и Советское правитель-
ство могли, лишь доверив органам рабочего контроля
управление всем народным хозяйством! Трудно ска-
зать, чего больше в книге Каплана — наивного анархо-
синдикализма или рассчитанной спекуляции на попу-
221
лярности анархо-синдикалистских лозунгов среди неко-
торых отрядов современного рабочего движения.
Другой симпатизирующий «левому» радикализму
автор, англичанин М. Бринтон утверждает, что боль-
шевики, поддерживавшие фабзавкомы весной и летом
1917 г., после прихода к власти вознамерились свести
их функции к хозяйственным будням 2“. По мнению
же М. Ферро, даже органы рабочего контроля и проф-
союзы представляли интересы не рабочего класса,
а «тех, кто пользовался его доверием, говорил и дейст-
вовал от его имени»212.
Перед нами примеры непонимания или намеренного
искажения роли фабзавкомов и СНХ. Экономическая
деятельность фабзавкомов имела огромное значение
для преодоления хозяйственного хаоса, а следователь-
но, для сохранения и укрепления Советской власти в
горниле гражданской войны и приобретала в силу это-
го важнейший политический смысл. В 1918 г. фабзав-
комы существовали примерно на половине всех пред-
приятий страны, а среди крупных заводов и фабрик с
числом рабочих от 500 до 1000 человек—на 88,3%
предприятий 212. Пуск стоявших заводов и фабрик, срыв
локаутов, увеличение выпуска продукции повышали
экономический потенциал революционной власти и са-
мым прямым образом способствовали улучшению ма-
териального положения трудящихся — политической
армии этой власти. В этом были одинаково заинтересова-
ны и большевики, и беспартийные рабочие, и те, кто
трудились у станка, и те, кто входили в высшие госу-
дарственные и хозяйственные органы, одним словом,
все, кто вершили Октябрьскую революцию.
Деятельность рабочего контроля и фабзавкомов
имела «прямые выходы» в сферу политики. Глубоко по-
литическими акциями, продиктованными революцион-
ной сознательностью и решимостью, явилось изгнание
рабочими из контрольных комиссий меньшевиков и
эсеров за пособничество буржуазии 21‘.
Ф. Каплан считает одним из доказательств «отчуж-
дения» рабочего класса от власти в СССР то, что
ВСНХ, ведающий рабочим контролем, был подчинен
Совету Народных Комиссаров, состоявшему «исключи-
тельно из ведущих членов большевистской партии»215.
«Аргумент» несостоятельный, если учесть, что именно
партия большевиков привела российский рабочий класс
222
к власти; больше того, без центрального правительст-
ва, преданного делу революции, не были бы сколько-
нибудь эффективными ни рабочий контроль, ни дея-
тельность других рабочих организаций. Совнарком
оказывал органам рабочего контроля действенную и во
многих случаях решающую для их успеха помощь. Вот
характерный пример. В начале декабря 1917 г.
Я. М. Свердлов и В. И. Ленин приняли представителей
фабрично-заводского комитета Богословского горного
округа, ходатайствовавших о национализации Надеж-
динского завода и рудников этого округа вследствие
саботажа хозяев. 7 декабря Совнарком утвердил дек-
рет о конфискации имущества Акционерного общества
Богословского горного округа и национализации при-
надлежавших ему предприятий
Со всех концов страны обращались за помощью не
только в Совнарком, но и в высшие партийные инстан-
ции. Только с октября 1917 г. по февраль 1918 г. в
ЦК РСДРП (б) побывало около 1500 делегатов с
мест2П.
Необходимость централизованного управления на-
родным хозяйством диктовалась объективными причи-
нами. Без такого управления нельзя было бы ни про-
вести национализацию промышленности и банков на
огромной территории России, ни координировать хозяй-
ственное развитие в интересах всей республики, ни мо-
билизовать производство на решение оборонных задач
перед лицом выступлений внутренней контрреволюции и
военной интервенции извне. Органы рабочего контроля
усердно, а порой и героически пытались решить хозяй-
ственные задачи на местах, но их усилия до создания
ВСНХ оставались разрозненными, ставить и решать
проблемы регулирования экономики в масштабах всей
страны они физически не могли. Кроме того в действи-
ях ряда самостоятельно функционировавших рабочих
организаций явственно обозначились тенденции к мест-
ничеству и анархо-синдикализму, приводившие к на-
рушению баланса и дезорганизации хозяйства. Прео-
долеть эти тенденции, обеспечить такое развитие
экономики, которое одновременно было бы сбалансиро-
ванным и позволяло концентрировать усилия на ре-
шающих в каждый данный момент участках, мог только
ВСНХ, ставший своеобразным штабом управления на-
родным хозяйством 2”.
223
Таким образом, все версии западных советологов о
политическом или экономическом «отчуждении> рабоче-
го класса сразу после Октябрьской революции, о воз-
никновении некоей диктатуры партии вместо диктатуры
пролетариата лишены оснований. Да и было бы стран-
но, если бы было иначе. Рабочий класс Советской Рос-
сии сохранил все лучшие качества, приобретенные им
до Октября; революционная же сознательность и ини-
циативность его еще более возросли. Именно сочетание
этих двух черт полностью оправдало на практике ту
руководящую в социалистической революции и социа-
листическом строительстве роль, которую справедливо
отводила ему теория научного социализма, а также об-
условило широкий приток рабочих в Коммунистическую
партию в годы гражданской войны.
Оценивая эволюцию буржуазной историографии по
таким узловым проблемам, как историческое значение,
обусловленность и социальный характер Великого Ок-
тября, можно констатировать определенные сдвиги в их
трактовке. Отрицая историческую закономерность Ок-
тября как социалистической революции, открывшей
путь человечеству от капитализма к социализму и ком-
мунизму, многие буржуазные ученые в то же время
оказались вынужденными признать известную соци-
ально-экономическую и политическую предопределен-
ность ее победы, ее величайшее воздействие на миро-
вое развитие, равное или даже превзошедшее влияние
и последствия Великой Французской революции, ее
народный характер. Как эти новые явления, так и со-
хранение ошибочного методологического подхода в
оценке причин и классового характера революционного
движения в России не могли не сказаться и на трак-
товке истории гражданской войны и иностранной ин-
тервенции.
1-2 Carmichael J. A Short History of the Russian Revolution. L., 1966,
p. 219.
* Koenker D. Moscow and the 1917 Revolution. Princeton, 1981, p. 3;
Skocpol Th. States and Social Revolutions: A Comparative Analy-
sis of France, Russia and China. N. Y.; L., 1979, p. 206.
* Low R. Otto Bauer und die russische Revolution. Wien, 1980, p. 1.
* Carr E. H. The Bolshevik Revolution. L„ 1950, vol. 1, p. V; Idem.
The Russian Revolution and the West.— New Left Review, 1978,
September — October, p. 35.
224
• Marxism» Communism and Western Society: A Comparative Encyc-
lopedia/Ed. by C. Kernig. N. Y., 1973, vol. 6, p. 146.
7 The Russian Revolution and the Soviet State, 1917—1921: Docu-
ments / Selaned. by M. McCauley. L., 1975, p. XI!!.
• Wesson R. G. Communism and Communist Systems. Englewood
Cliffs, 1978, p. IX.
См. также: Encounter, 1977, vol. 57, N 1, p. 3—47.
• Cm.: Hook S. The Hero in History: Myth, Power or Moral Ideal.
Stanford, 1978, p. 1'0.
* • Cracraft J. Soft Spots in the Hard Line.— Russian History / Histoi-
re russe, 1977, vol. 4, pt. 1, p. 33.
11 Cm.: Coquin F.-X. La revolution de 1917. P., 1974; Vereiter K. Hls-
tori de la Revolucion Rusa. Valencia; Barcelona, 1974, t. 1, p. 8—
11, p. 23; Ferro M. La revolution russe de 1917. P., 1977, p. 110.
12 Cm.: Dinerstein H. The Soviet Union and the Communist World.—
Survey, 1973, vol. 19, N 2, p. 140—141; Brahm H., Hohmann H.-H.,
Meier Chr. Sowjetische Politik heute: Probleme und Alternativen.
Koln, 1978, S. 2.
13 Подробнее см.: Васюков В. С,, Салов В. И, Великий Октябрь и его
буржуазные интерпретаторы.— В кн.: Критика буржуазной исто-
риографии советского общества. М., 1972, с. 33—36; И грацкий
Ю. И. Мифы буржуазной историографии и реальность истории:
Современная американская и английская историография Великой
Октябрьской социалистической революции. М., 1974, с. 114—125;
Марушкин Б. И., Иоффе Г. 3., Романовский Н. В. Три революции
в России и буржуазная историография. М., 1977, с. 172.
14 Dmytryshyn В. A History of Russia. Englewood Cliffs, 1977, p. 478.
15 Cm.: The Soviet Union/Ed. by R. W. Davies. L., 1978, p. 38—39.
18 Les temps modernes, 1978, N 388, p. 636, 640.
17 Wood A. The Russian Revolution. L., 1979, p. VIII.
18 Taylor Аг/. P. Revolutions and Revolutionaries. L., 1980, p. 141.
18 Cm.: Ladd E. S., Lipset S. M. The Divided Academy: Professors and
Politics. New York; Toronto; London, 1975, p. 51; Horowitz L L.
Ideology and Utopia in the United States, 1956—1976. London;
Oxford; New York, 1977, p. 398; Nimmo D., Combs L E. Sublimi-
nal Politics: Myths and Mythmakers in America. Englewood Cliffs,
1980, p. 214—215.
20 Cm.: Political Culture and Political Change in Communist States/
Ed. by A. Brown, J. Gray. L., 1977, p. 259.
21 См.: Игрицкий Ю. И. Указ, соч., с. 267—268.
22 Подробнее см.: Мельвиль А. Ю. Идеология американского неокон-
серватизма.—США: Экономика. Политика. Идеология, 1978, № 10.
Плеханов С. М. Сдвиг вправо — мнимый и реальный.—Там же,
1979, № 12, с. 13—25.
См. также: Galbraith L К. The Conservative Onslaught.— The
New York Review of Books, 1980, vol. 27, N 21/22, p. 30—36.
23 Критику этой концепции см.: Красин Ю. А. Социология револю-
ции против революции. М., 1966, с. 51^—63;. Перфильев М. Н. Со-
ветская демократия и буржуазная советология. М., 1971; Титарен-
ко С. Л. Некоторые вопросы критики фальсификации истории и
политики КПСС в современной буржуазной историографии. М.,
1974, с. 58—91; Фарукшин М. Ф. Социалистическая демократия и
буржуазная «советология». Казань, 1976.
24 Collgnon L-G. De TisolationismS au comparatisme.— Revue fran-
caise de science politique, 1976, N 3, p. 461.
8 Заказ № 2517 225
M Ludz Р. Chr. Entwurf elner soziologischen Theorie totality verfass- >
ter Gesellschaft—In: Wege der Totalitarismus — Forschung I Hrsg.
B. Seidel, S. Jenker. Darmstadt, 1968, S. 532, 540.
t9 Kaiser H. Vom Totalitarismus — zum Mobilisierungs-ModelL— Neue
Politische Literatur, 1973, H. 2, S. 141, 143.
17 Lane D. The Socialst Industrial States. L., 1976, p. 96.
*• См.: Крупина T. Д. Теория «модернизации* и некоторые пробле-
мы развития России конца XIX — начала XX в.—История СССР,
1971, № 1.
«• Post-Industrial Society/Ed. by В. Gustaffson. L., 1979, p. 7-8, 11.
’* См., например: Современные буржуазные теории о слиянии капи-
тализма и социализма: Сб. статей. М., 1970; Мейсснер Г, Теория
конвергенции и реальность: Пер. с нем. М., 1973; Иванов Г. И.
Социальная сущность теории конвергенции. М., 1975; Смоленский
В. Г. От теорий «конвергенции* к «планетарному сознанию*.—
Коммунист, 1978, № 10.
81 См.: Totalitarianism: Temporary Madness or Permanent Danger?
Boston, 1967, p. 31—32; Schapiro L. Totalitarianism. L., 1972, p. 94.
91 В качестве примера можно сослаться на книгу М. Кертиса, изо-
билующую надуманными историческими параллелями (См.: Cur-
tie М. Totalitarianism. 'New Brunswick; London, 1980). Правда,
М. Кертис прослеживает не только «восточные* корни «тотали-
таризма* (православная церковь, правление Ивана Грозного и
Петра I), но и «западные* (особенно идеология Великой Француз-
ской буржуазной революции, породившая «деспотизм свободы*).
83 См.: Encounter, 1976, Nov., р. 24—35.
84 Wesson R. G. Communism and Communist Systems, p. 59—60, 68.
Griffith W. E. The Soviet Union and Eastern Europe: An Overvi-
ew.—In: The Soviet Empire: Expansion and Detente. Lexington;
Toronto, 1976, p. 2.
8d Hellie R. The Structure of Modern Russian History: Toward a Dy-
namic Model.—Russian History / Histoire russe, 1977, vol. 4, pt. 1,
p. 21—22.
87 Cm.: Ibid., p. 3—7.
88 CM.: Nove A. Political Economy and Soviet Socialism. L., 1979,
p. 9.
88 Cm.: Wortman R. Remarks on the Service State Interpretation.—
Russian History/Histoire russe, 1977, vol. 4, pt. 1, p. 39—41.
40 Odom W. E. The «Militarization* of Soviet Society.—Problems of
Communism, 1976, September — October, p. 51.
41 Подробнее см.: Думова H. Г. Современная англо-американская
историография о крахе кадетской партии в 1917 г.— История
СССР, 1969, № 4; Зырянов И. Н., Шелохаев В. В. Первая рус-
ская революция в американской и английской буржуазной исто-
риографии. М., 1976, с. 124—154.
48 Cracraft L Op. cit., р. 33.
48 Aibn R. The Crisis of the European Idea; Government and Opposi-
tion.—A J. of Comparative Politics, 1976, Winter, p. 8—9.
44 CM.: Commentary, 1978, April, p. 41—42.
48 WesSoh R. G. Communism and Communist Systems, p. 2.
48 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 66.
47 Красин Ю. А. Революцией устрашенные: Критический очерк бур-
жуазных концепций социальной революции. М., 1975, с. 21.
См. также: Искендеров А. А. Основные черты и этапы кризи-
са буржуазной исторической науки.—Новая и новейшая история,
226
1980, № 5, с. 56—57; Могильницкий Б. Я. Современный этап кри-
зиса буржуазной исторической науки.— Вопр. истории, 1980, № 9,
с. 71.
48 См.: Lasky М. Utopia and Revolution. Chicago; London, 1976, p. 86.
49 Giess 1. Sources of Contemporary Conflict.—Coexistence, 1977,
vol. 14, N 1, p. 12.
50 Cm.: Boulding K. Ecodynamics: A New Theory of Societal Evolu-
tion. Beverly Hills; London, 1978, p. 350.
51 Cm.: Eisenstadt S. N. Revolution and Transformation of Societies:
A Comparative Study of Civilizations. New York; London, 1978,
p. 37—38.
52 Ibid., p. 127.
53 Cm.: Essays in Honour of E. H. Carr / Ed. by C. Abramsky. L., 1974,
p. VII.
54 Cm.: Avrich P. The Russian Rebels, 1600—1800. N.Y., 1972, p. 268—
269; Boeiicher E, Okonomische Gesetze und Wirtschaftsplanung —
die Bedeutung der Industrialisierungsdebatte in der UdSSR.— In:
Macht und okonomisches Gesetz/Hrsg. von H. K. Schneider,
Chr. Watrin. Berlin, 1973, Bd 1, S. 493—523.
55 Griffith W, E. The Soviet Union and Eastern Europe, p. 1.
56 Cm.: Pipes R. Russia under the Old Regime. L., 1974, p. 218.
57 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 21, с. 58.
58 Там же, т. 6, с. 205—206; т. 7, с. 135.
58 Kleimola A. The Muscovy Redux.— Russian History / Histoire russe,
1977, vol. 4, pt. 1, p. 24.
80 Cm.: New Statesman, 1976,12 March, p. 314.
81 Cm.: Totalitarianism, p. XI.
82 Ленин В. Я. Поли. собр. соч., т. 4, с. 184.
83 См.: Минц Я. Я. История Великого Октября. 2-е изд. М., 1977,
т. 1, с. 38—39.
84 См.: История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1968,
т. 6, с. 261.
85 Минц И. И. История Великого Октября, т. 1, с. 86.
88 См.: Ленин В. Я. Поли. собр. соч., т. 19, с. 380.
87 См.: Там же, т. 32, с. 151.
88 См.: Nove A. Political Economy and Soviet Socialism, p. 3.
89 Cm.: Ibid., p. 220, 227.
70 Lindeman A. S. The Red Years: European Socialism vs. Bolshevism,
1919—1921. Berkeley; Los Angeles; London, 1974, p. 292.
71 Dukes P. October and the World: Perspectives on the Russian Re-
volution. L., 1979, p. VII.
72 Ibid., p. 22.
73 Cm.: Ibid., p. 24—29.
74 Ibid., p. 48.
75 Ibid., p. 50.
78 Ibid., p. 74.
77 Ibid., p. 189.
78 Cm.: Ferro M La revolution de 1917s Octobre: Naissance d’une so-
ciete. P., 1976; Lazo A. La Revolution Rusa en el diario ABC de
la epoca. Sevilla, 1975; Vereiter K. Op. cit. Valencia; Barcelona,
1974. T. 2; Keep J. The Russian Revolution: A Study in Maas Mo-
bilisation. L., 1976; Mawdsley E. The Russian Revolution and the
Baltic Fleet: War and Politics, February 1917 —April 1918. L., 1978;
et al.
227
8е
78 См.: Perason М. The Sealed Train: Journey to Revolution. Lenin,
1917. L., 1975, p. 289—292; Wood 4. Op. cit., p. 24.
•° Cm.: Slavic Review, 1976, vol. 35, N 2, p. 334.
81 Sutton 4. G. Wall Street and the Bolshevik Revolution. N. Y., 1974,
p. 17, 169.
82 Senn 4. E. The Myth of German Money during the First World
War.— Soviet Studies, 1976, vol. 28, N 3, p. 90.
83 См., например: Ferro M. La revolution de 1917. Octobre. Naissan-
ce d’une societe; Vereiter K. Op. cit, t. 2.
84 Cm.: Rabinowitch 4. The Bolsheviks Come to Power: The Revolu-
tion of 1917 in Petrograd. N. Y., 1976.
85 См.: Марушкин Б. И., Иоффе Г. 3., Романовский Н. В. Указ, соч.,
с. 227; Соболев Г. Л. Октябрьская революция в американской ис-
ториографии, 1917—1970-е годы. Л., 1979, с. 223—227.
88 Plastrik S. The Russian Revolution Revisited.— Dissent, 1977, FalL
p. 446.
87 Cm.: Schapiro L. Two Years that Shook the World.— The New York
Review of Books, 1977, 31 March, p. 3. На такой же позиции стоят
Р. Уэссон (см.: Wesson R. G. Communism and Communist Sys-
tems, p. 70) и западногерманский советолог У. Брюгмаи (см.:
Brugmann U. Die russischen Gewerkschaften in Revolution und
Burgerkrieg, 1917—1919. Frankfurt a.M., 1972, S. 12, 85).
88 Cm.: The New York Review of Books, 1977, 9 June, p. 46.
88 Ibid.
80 Ibid., p. 47.
81 См.: Жуков Соколов О. История и общество: К итогам XIV
Международного конгресса исторических наук.— Коммунист, 1976,
№ 2; История и общество.— Вопр. истории, 1977, № 1.
82 Service R. The Bolshevik Party in Revolution: A Study in Organi-
sational Chang, 1917—1923. London; Basingstoke, 1979, p. 6.
83 Ibid., p. 46—47, 54, 62.
84 Ibid.» p. 61.
85 Gill G. J. Peasants and Government in the Russian Revolution. Lon-
don; Basingstoke, 1979, p. 16.
88 Cm.: Ibid., p. 44, 170.
87 См.: Селунская H. Б. Современная англо-американская буржуаз-
ная историография аграрного строя России эпохи капитализма.—
История СССР, 1979, № 4, с. 240.
88 Gill G. L Peasants and Government in the Russian Revolution,
p. 171. См. также: Gill G. J. The Mainspring of Peasant Action
in 1917.— Soviet Studies, 1978, Jan., p. 84, 86.
88 1917 год в деревне: (Воспоминания крестьян). М., 1967, с. 103.
100 См.: Gill G. J, Peasants and Government in the Russian Revolution,
p. 172.
101 Ibid., p. 174.
182 Ibid., p. 185—186.
103 Ibid., p. 186.
184 Cm.: Lorenz R. Sozialgeschichte der Sowjetunion. Frankfurt a.M,
1976, Bd 1. 1917—1945, S. 68—69; Lazo 4. Op. cit, p. 71—72, 90—
91, 98; Vereiter K. Op. cit., t. 1, p. 250—251, 265, t. 2, p. 398, 487.
185 Koenker D. The Evolution of Party Consciousness in 1917: The
Case of the Moscow Workers.— Soviet Studies, 1978, Jan., p. 56, 62.
188 Fainsod M. How Russia is Ruled. Cambridge (Mass.), 1955, p. 3.
187 Hough J. F„ Fainsod M. How the Soviet Union is Governed. Camb-
ridge (Mass.); London, 1979, p. 3—4.
228
Ibid., p. ft.
109 Cm.: Bradley J. F. N. Civil War in Russia, 1917—1920. London;
Sydney, 1975, p. 184; Nove A. Stalinism and after. L., 1975, p. 22;
В or eke A. Die Urspringe des Bolschewismus: Die jakobunische tra-
dition in Russland und die theorie der revolutionaren Diktatur. Mun-
chen, 1977, S. 523.
110 The Soviet Union, p. 40.
111 Cm.: Ibid., p. 37—38.
112 Cm.: Ibid.
1 ,8 См.: Кострикин В. И, Земельные комитеты в 1917 г. М., 1975,
с. 280—314.
114 Андреев Л. Af. Советы рабочих и солдатских депутатов накануне
Октября. М., 1967, с. 390.
1,5 См.: Смирнов Л. С. Крестьянские съезды в 1917 г. М., 1979.
119 Першин Я. Я. Аграрная революция в России. М., 1966, кн. 1,
с. 466.
117 The Soviet Union, р. 56.
118 См.: Skocpol Th. States and Social Revolutions: A Comparative
Analysis of France, Russia and China. N. Y.; L., 1979, p. 112—113,
235—236.
119 MaffesoU M. La violence totalitaire: Essai d’anthropologie politique.
P., 1979, p. 132.
120 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 544, 534—535; т. 2,
с. 89.
121 См.: Taylor Л. Л Р. Op. cit., р. 154; Bertsch G. К. Power and Po-
licy in Communist Systems. N. Y., 1978, p. 15.
122 Cm.: Marxism, Communism and Western Society. N. Y., 1973, vol. 7,
p. 240.
128 Cm.: Dallin Л. Retreat from Optimism: On Marxist Models of Re-
volution.— In: Radicalism in Contemporary Age / Ed. by S. Bia-
ler. Boulder (Colorado), 1977, vol. 3. Strategies and Impact of Con-
temporary Radicalism, p. 128.
124 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 435.
125 Там же, с. 447.
128 Там же, т. 7, с. 265.
127 См.: Там же, т. 22, с. 544.
128 Там же, т. 7, с. 260—261.
129 Там же, с. 262.
130 История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1967,
т. 3, кн. 1, с. 243—244.
181 См.: Минц И. И. История Великого Октября, т. 1, с. 913—914; Га-
поненко Л. С. Рабочий класс России в 1917 году. М., 1970, с. 467.
132 История СССР с древнейших времен до наших дней, т. 7, с. 297—
301.
133 См.: История Коммунистической паотии Советского Союза, т. 3,
кн. 1, с. 264; Минц И. И. История Великого Октября. М., 1967,
т. 2, с. 985, 734.
Об участии масс в революционных событиях 1917 г. см., напри-
мер: Соболев Г. Л. Революционное сознание рабочих и солдат
Петрограда в 1917 г. Л., 1973; Токарев Ю. С. Петроградский Со-
вет рабочих и солдатских депутатов в марте — апреле 1917 г. Л.,
1976; Грунт Л. Я. Москва, 1917-й: Революция и контрреволюция.
М., 1976; Ацаркин Л. Я. Жизнь и борьба рабочей молодежи в Рос-
сии, 1900—1917. М., 1976; Цыпкин Г. Л., Цыпкина Р. Г. Красная
гвардия — ударная сила пролетариата в Октябрьской революции.
229
М., 1977; Старцев В. Й. Революция и власть: Петроградски* Со-
вет и Временное правительство в марте —апреле 1917 г. М., 1978;
Бакланова И. А. Рабочие Петрограда в период мирного развития
революции (март — апрель 1917 г.). Л., 1978; Лейберов И. П. На
штурм самодержавия: Петроградский пролетариат в годы первой
мировой войны и Февральской революции (июль 1914 г.—март
1917 г.). М., 1979.
1,4 Rosenberg W. Workers and Workers’Control in the Russian Revo-
lution— History Workshop» 1978, Spring, N 5, p. 94; Smith S.
Craft Consciousness, Class Consciousness: Petrograd, 1917.—Ibid.,
1981, Spring, N 11, p. 51—52.
135 Wesson R. G. The Soviet Russian State. N. Y., 1972, p. 2.
133 Marxism, Communism and Western Society, vol. 7, p. 240.
137 См.: Ашин Г. К. Доктрина «массового общества». М., 1971,
с. 136—142.
133 Ruffmann К.-Н. Sowjetrussland: Struktur und Entfaltung einer
Weltmacht. Munchen, 1971, S. 30—31.
133 Laue Th. H. Why Lenin? Why Stalin?: A Reappraisal of the Russi-
an Revolution, 1900—1930. Philadelphia; New York, 1964, p. 127.
143 Ibid.
141 Ibid., p. 109—110.
142 Griffith W. E. Communist Propaganda.— In: Propaganda and Com-
munication in World History/Ed. by H. Lasswell et al. Honolulu,
1980, vol. 2, p. 241.
143 Marxism, Communism and Western Society. N. Y., 1972, vol. 1,
p. 278.
144 Keep J. The Russian Revolution, p. 471.
145 The Debate on Soviet Power: The Minutes of the All-Russian Cent-
ral Executive Committee of Soviets. Second Convocation, October
1917 —January 1918/Ed. by J. Keep. L.; N. Y., 1979, p. 7.
143 Marxism, Communism and Western Society, vol. 7, p. 240.
147 Cm.: Ibid.
143 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 242—243.
143 Там же, с. 244.
153 Там же, с. 390.
151 См.: Там же, с. 393, 397.
152 Минц И. И. Невероятные шансы г-на Даниэльса.— Коммунист,
1969, № 5.
133 Mackenzie D., Curran М. W. Op. cit., р. 471.
154 См.: Salisbury Н. Russia in Revolution. 1900—1930. L., 1978, p. 147;
Uldricks T. J. Op. cit., p. 15; Baradat L. P. Political Ideologies: The-
ir Origins and Impact. Englewood Cliffs, 1979, p. 202.
155 См., например: Ulam A. The Unfinished Revolution. Marxism and
Communism in the Modern World. Rev. ed., L., 1979, p. 161.
153 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 311.
137 См.: Там же, с. 155—199, 229-238, 290—339, 353—381.
153 Там же, с. 315.
153 Там же, с. 374.
133 Там же, с. 313.
131 Там же, т. 44, с. 234.
132 См.: Girardin L С. On the Marxist Theory of the State.—Politics
and Society, 1974, Winter, p. 206.
133 Cm.: Social Research. An International Quarterly of Social Sciences,
1977, Spring, p. 78; Bendix R. Kings or People. Power and the Man-
date to Rule. Berkeley; Los Angeles; London, 1978, p. 577; Bel-
230
Us P. Marxism and the USSR. London; Basingstoke, 197$, p. 36;
The Debates on Soviet Power, p. 23.
*84 Cm.: Hook S. Myth and Fact in the Marxist Theory of Revolution
and Violence.— In: Violence and Agression in the Histoiy of Ideas.
New Brunswick, 1974, p. 264; Mackenzie t)., Curran M. W. Op. cit.,
p. 470.
ie5 Cm.: Charlesworth M. Revolution in Perspective. N.Y., 1974, p. 58.
Cm.: Slavic Review, 1975, vol. 34, N 2, p. 396.
i«7 Ibid., N 4, p. 879—880.
i«8 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 32, с. 267.
189 Там же, т. 31, с. 197.
170 См.: Resolutions and Decisions of the Communist Party of the So-
viet Union/Ed. by R. Gregor. Toronto; Buffalo, 1974, vol. 2, p. 4.
i7i Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 35, с. 45, 76.
172 Суханов Н. Записки о революции. Берлин; Прага; Москва, 1923,
кн. 7, с. 192.
173 Ленин В. И, Поли. собр. соч., т. 35, с. 36.
174 См.: Гусев К. В., Ерицян X. А. От соглашательства к контррево-
люции: (Очерки истории политического банкротства и гибели пар-
тии социал-революционеров). М., 1968, с. 177.
175 Ascher A, Pavel Axelrod and the Development of Menshevlsm.
Cambridge (Mass.), 1972, p. 337.
173 Спирин Л. M. Классы и партии в гражданской войне в России,
1917—1920. М., 1968, с. 85.
177 Цит. по: Рубан Н. В. Октябрьская революция и крах меньшевиз-
ма. М., 1968, с. 328.
i’e Октябрьское вооруженное восстание: Семнадцатый год в Петро-
граде. Л., 1967, кн. 2, с. 405.
179 См.: Хесин С. С. Становление пролетарской диктатуры в России:
Вопросы установления Советской власти и складывания пролетар-
ской государственной системы (ноябрь 1917 — март 1918 г.). М.,
1975, с. 172.
189 См., например: Fainsod М. How Russia is Ruled. Cambridge
(Mass.), 1963, p. 291—294; Hingley R. A Concise History of Rus-
sia. N. Y., 1972, p. 158; Brown D. Doomsday 1017. The Destruction
of the Russian Ruling Class. L., 1975, p. 160; et al.
181 Hook S. Myth and Fact in the Marxist Theory of Revolution and
Violence, p. 264.
182 См.: Ленин В. И, Поли. собр. соч., т. 35, с. 163.
188 Триумфальное шествие Советской власти: Док. и материалы. М.,
1963, ч. 2, с. 371; История СССР с древнейших времен до наших
дней, т. 7, с. 280, 347; Серебрякова 3. Л. Областные съезды Со-
ветов в 1918 г. (январь — нюнь).— В кн.: Исторический Опыт Ве-
ликого Октября: К 80-летию лауреата Ленинской премии акад.
И. И. Минца. М., 1975, с. 192.
184 Marxism, Communism and Western Society, vol. 1, p. 278.
185 Cm.: Ferro M. October 1917: A Social History of the Russian Re-
volution. L., 1980.
188 См.: Гимпельсон E. Г Советы в годы интервенции и гражданской
войны. М., 1968, с. 473—474.
187 Гимпельсон Е. Г. Советский рабочий класс, 1918—1920 гг. М.,
1974 с. 59.
188 Rosenberg W. Op. cit, р. 89—90.
189 См.: Keep J. The Russian Revolution, p. 471.
198 Cm.: Dallin A. Op. cit., p. 130.
231
121 Rigby 7*. Я. Lenin’s Government: Sovnarkom 1917—1922. London;
New York; Melbourne, 1979, p. 12—13.
1W Nove Л. Stalinism and After, p. 22.
133 Cm.: Pethybridge R. The Social Prelude to Stalinism. L., 1974, p. 59.
134 Cm.: Brodersen A. The Soviet Worker: Labor and Government in
Soviet Society. N. Y., 1966, p. 23—25.
135 Cm.: Brinton M. The Bolsheviks and the Workers'Control, 1917—
1921. The State and Counter-Revolution. L., 1970, p. IX—ХШ; Al-
bert M. What Is to Be Undone: A Modern Political Discussion of
Classical Left Ideologies. Boston, 1974, p. 127—128; Rucker R. D.
Workers' Control of Production in the October Revolution and Civil
War.— Science and Society, 1979, vol. 43, N 2.
133 Петроград в дни Великого Октября: Сб. воспоминаний. Л., 1967,
с. 201.
137 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 35, с. 2.
133 Там же, т. 40, с. 270.
133 Цыпкина Р. Г. Военно-революционные комитеты в Октябрьской
революции. М., 1980, с. 83.
200 См.: Поляков Ю. Л. Великая Октябрьская. М., 1977, с. 116—117.
201 Дробижев В. 3., Соколов Л. К, Устинов В. Л. Рабочий класс Со-
ветской России в первый год пролетарской диктатуры. М., 1975,
с. 209—210.
203 См.: Баева Л. К. Социальная политика Октябрьской революции.
М., 1977.
203 Критику антимарксистских интерпретаций проблемы см.: Михай-
лов И. В. Англо-американская буржуазная историография о рабо-
чем контроле в период Великого Октября.— История СССР, 1976,
№ 6.
234 Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и ре-
шениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1970, т. 1,
с. 441.
235 См.: Журавлев В. В. Декреты Советской власти 1917—1920 гг. как
исторический источник. М., 1979, с. 40—56.
233 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 35, с. 66. #
237 См.: Виноградов В. Л. Ленинские идеи рабочего контроля в дей-
ствии. М., 1969, с. 110—126.
233 См.: Воскресенская Н. Л. В. И. Ленин — организатор социали-
стического контроля. М., 1970, с. 88.
233 См.: Городецкий Е. Н. Рождение Советского государства. М.» 1965,
с. 226—230.
2,3 См.: Kaplan F. Bolshevik Ideology and the Ethics of Soviet Labor,
1917—1920: The Formative Years. N.Y., 1968, p. 97, 123.
211 Cm.: Brinton M. Op. cit., p. IX.
212 Ferro M. Russie 1917. Naissance et departs du 1’autogestion ouvrie-
re.— Autogestion et socialisme, 1976, N 35/36, p. 34.
213 Дробижев В, 3. Социалистическое обобществление промышленно-
сти в СССР: (По материалам промышленной переписи 1918 г.).—
Вопр. истории, 1964, № 6, с. 46.
214 См.: Там же, с. 138.
215 Kaplan F. Op. cit., р. 123.
213 См.: Городецкий Ё. Н. Указ, соч., с. 228; Воскресенская Н. Л.
Указ, соч., с. 82—85.
217 История Коммунистической партии Советского Союза, т. 3, кн. 1,
с. 448.
213 См.: Дробижев В. 3. Главный штаб социалистической промыш-
ленности: Очерки истории ВСНХ, 1917—1932. М., 1966.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Защита завоеваний
Великого Октября
в интерпретации современной
буржуазной историографии
Словами «всякая революция лишь тогда чего-нибудь
стоит, если она умеет защищаться»', В. И. Ленин
сформулировал не только одну из коренных, неотъем-
лемых черт социалистической революции, ио и основ-
ную заповедь марксизма, действенность которой неод-
нократно подтверждалась ходом исторического процес-
са, ибо «социализм может утвердиться лишь в том
случае, если власть трудящихся сумеет защитить рево-
люцию от любых атак классового врага (а такие ата-
ки неизбежны — как внутри, так, скорее всего, и из-
вне)»*.
Гражданская война
и строительство Красной Армии
Классическое определение гражданской войны принад-
лежит В. И. Ленину: «...гражданская война есть наибо-
лее острая форма классовой борьбы, когда ряд столк-
новений и битв экономических и политических, повто-
ряясь, накапливаясь, расширяясь, заостряясь, доходит
до превращения этих столкновений в борьбу с оружием
в руках одного класса против другого класса»*.
В выступлении на VII съезде Советов в 1919 г.
Ленин, подводя итоги двух лет гражданской войны,
вновь подчеркнул ее классовый характер: «Наша война
является продолжением политики революции, полити-
ки свержения эксплуататоров, капиталистов и поме-
щиков»4.
Подавление очагов сопротивления внутренней
контрреволюции в первые годы Советской власти вы-
233
лилось в гражданскую войну, которая приобрела пре-
имущество перед другими формами борьбы, поскольку
капитал сопротивлялся по-военному, а военное сопро-
тивление нельзя было сломить иначе, как военными
средствами *.
Проблемы защиты революционных завоеваний
В. И. Ленин рассматривал через призму соотношения
классовых сил после победы социалистической рево-
люции, раскрывая ответственность буржуазии за раз-
вязывание гражданской войны. Именно буржуазия до-
вела свою борьбу против Советов до гражданской вой-
ны. «...Логика борьбы и сопротивление буржуазии,—
писал В. И. Ленин,— заставили нас перейти к самым
крайним, к самым отчаянным, ни с чем не считающи-
мся приемам гражданской борьбы...»* Отмечая необ-
ходимость военного подавления сопротивления экс-
плуататоров, В. И. Ленин вместе с тем указывал и на
возможность иных путей борьбы. «В том государстве,
где буржуазия не окажет такого бешеного сопротив-
ления,— говорил в 1919 г. В. И. Ленин,— задачи Со-
ветской власти будут легче, она сможет работать без
того насилия, без того кровавого пути, который нам
навязали господа Керенские и империалисты» ’.
Руководствуясь ленинскими положениями, советские
историки добились заметных успехов в изучении
истории гражданской войны и иностранной военной ин-
тервенции в СССР*. Это позволяет им успешно вести
борьбу против фальсификации этой проблематики в
работах советологов *, интерес которых к этому перио-
ду в истории нашей страны значительно возрос. И это
не случайно: проблема защиты революционных завое-
ваний является одной из актуальнейших проблем в со-
временном мире.
Наиболее серьезные из буржуазных авторов при-
знают, что в основе их растущего интереса к проблема-
тике гражданской войны лежит решение вопроса о при-
чинах победы и упрочения в России иной, чем на Запа-
де, социальной системы. Показательна точка зрения
швейцарского историка А. Шмида, работающего в на-
стоящее время в Вашингтоне. В работе «Частная война
Черчилля», посвященной проблемам интервенции и
контрреволюции в России, он высказал мнение, что
«в русской гражданской войне речь шла о том, сможет
ли утвердиться оппозиция капиталистическому общест*
234
венному порядку, впервые организованная на государ-
ственном уровне» **.
Одним из важнейших пунктов идейного противобор-
ства является марксистско-ленинская концепция созда-
ния вооруженных сил революции, процесс строительства
Красной Армйй. В работе английского историка
Э. Вуда «Русская революция» выдвигается тезис О том,
будто «у большевиков было некое смутное представле-
ние о защите революции всем народом» “. В несколь-
ко ином ракурсе подобные идеи развиваются в работах
буржуазных историков, посвященных анализу взгля-
дов основоположников марксизма-ленинизма на роль
армии в революционном процессе **. Среди этой литера-
туры выделяется книга американского историка
М. Верджера «Энгельс. Армии и революции: револю-
ционная тактика классического марксизма». Приписы-
вая Энгельсу приверженность к «теории исчезающей
армии», автор в то же время пишет о возможности Пре-
вращения армии в революционную силу, которая и обе-
спечивает победу революции. Признавая неизбежным
раскол буржуазной армии, автор утверждает, будто
бы рабочие не представляют собой «военной силы»,
способной обеспечить победу революции. При этом он
сознательно умалчивает о создании вооруженной рабо-
чей милиции. Автору это нужно для того, чтобы «до-
казать», будто любое восстание рабочих должно окан-
чиваться поражением
В центре внимания многих современных буржуаз-
ных историков находится деятельность В. И. Ленина
по организации и совершенствованию Красной Армий.
Некоторые из них отмечают, что «Ленин был убежден
силой обстоятельств, сложившихся после Октябрьской
революции, в необходимости создания крупной регуляр-
ной армии» и что на это решение особенно повлияло
приближение немецких войск к Петрограду “.
Другие же современные буржуазные историки, пре-
имущественно консервативного толка, исходят из Тен-
денциозной трактовки советского государства как не-
коего «режима, основанного на враждебном отношении
ко всем существующим режимам» “. В рамках этой
трактовки развивается фальсификаторская версия об
«экспорте революций», якобы проводимой Советским
государством. Английский историк Д. Эриксон, отмечая,
что Красная Армия «была образована как политическая
235
армия, «меч и щит революции», тут же заявляет, будто
бы армия победившего пролетариата стала орудием
«экспорта революции» в другие страны *•.
Вся система доказательств строится в обход обще-
известных фактов, тогда как в ленинских трудах со
всей научной обстоятельностью доказано, что создание
военной организации пролетариата является объектив-
ной закономерностью социалистической революции:
«господствующий класс, пролетариат, если только он
хочет и будет господствовать, должен доказать это и
своей военной организацией» ”.
Ленинская теория военного строительства преду-
сматривала создание пролетарским государством ар-
мии нового типа — социалистической армии. «Именно
потому, что мы сторонники защиты отечества,— под-
черкивал В. И. Ленин,— мы говорим себе: для обороны
нужна твердая и крепкая армия»**. В другом месте
В. И. Ленин писал: «С крепкой Красной Армией мы не-
победимы»**. О том, что после победы социалистиче-
ской революции партии большевиков придется вести
войну в защиту своего Отечества, В. И. Ленин преду-
преждал еще накануне Октября2*. Сразу же после по-
беды Октябрьского вооруженного восстания В. И. Ле-
нин поручил Военной организации при ЦК партии за-
няться вопросами защиты Советской Республики 2‘.
27 октября ЦК РСДРП (б), СНК и ВРК создали комис-
сию во главе с Лениным для разгрома мятежа Керен-
ского—Краснова. Обобщая опыт Октябрьской револю-
ции и революций в других странах, I конгресс Комин-
терна состоявшийся 2—6 марта 1919 г., отметил, что
для завоевания и упрочения политической власти рабо-
чего класса необходимо «сосредоточение в руках проле-
тариата реальной силы, разоружение буржуазии, контр-
революционного офицерства и белой гвардии и воору-
жение пролетариата, революционных солдат и Красной
рабочей гвардии»22.
Вместе с тем В. И. Ленин обосновал организующую
роль партии в создании вооруженных сил революции.
Суть ленинской идеи состояла в том, что «в эпоху граж-
данской войны идеалом партии пролетариата является
воюющая партия»
Победив в Октябрьские дни 1917 г., партия стала
партией защиты завоеваний революции, защиты социа-
листического Отечества. «Мы — оборонцы теперь, с
236
25 октября 1917 г.,— говорил Ленин,— мы—за защиту
отечества с этого дня» “.
В период тяжелой борьбы с интервенцией и внут-
ренней контрреволюцией партия и правительство под
руководством Ленина решали самые сложные вопросы
организации обороны молодого Советского государства
и строительства Красной Армии — вооруженной силы,
знающей, «за что она воюет» м.
Историческое предназначение армии социалистиче-
ского государства В. И. Ленин видел в защите дела
революции от покушений внешних и внутренних клас-
совых врагов. Провозглашая задачу создания револю-
ционной армии или «социалистической армии»,
В. И. Ленин 1 января 1918 г. подчеркивал, что новая
армия «призывается оберегать завоевания революции,
нашу народную власть, Советы солдатских, рабочих и
крестьянских депутатов, весь новый, истинно демокра-
тический строй от всех врагов народа, которые ныне
употребляют все средства, чтобы погубить револю-
цию» г*. Создание, последующее совершенствование и
укрепление военной организации пролетариата — мера
вынужденная, вызванная стремлением внутренней и внеш-
ней контрреволюции уничтожить первое на земле со-
циалистическое государство, и отнюдь не связана с
«экспортом революции», который в принципе отвергается
марксистско-ленинской теорией и практикой.
Современные буржуазные историки отрицают клас-
совый характер Красной Армии, пишут о ее якобы «над-
классовости». Для этого они преднамеренно искажают
историю создания Красной Армии. Так, одну из основ-
ных трудностей построения Красной Армии они видят
в необходимости «искоренения антивоенного отношения
масс к идее армии»”. Одновременно они подвергают
сомнению эффективность принципа добровольности при
создании Красной Армии и видят в нем причину того,
что пришлось привлечь офицеров бывшей царской ар-
мии. Добровольческая основа новой армии, утверждают
они, привела только к созданию анархической и дезор-
ганизованной силы, остро нуждающейся в офицерах,
а это предопределило якобы «преемственность» в целях
и задачах армии, рожденной революцией, и армии ста-
рого режима, ее внеклассовый характер.
Советские авторы, характеризуя сложный процесс
формирования армии защиты пролетарской революции,
S37
раскрывают классовую сущность Красной Армии, вы-
являют то, что предопределило превращение ее в мас-
совую армию, защитницу интересов трудящихся".
Они подчеркивают, что еще Ф. Энгельс обращал вни-
мание на то, как важно в ходе пролетарской революции
«привлечь на свою сторону возможно большее количе-
ство офицеров»". Политика партии в вопросе привле-
чения в Красную Армию старых военных специалистов
оказалась верной и эффективной. Под контролем воен-
ных комиссаров военспецы внесли свой вклад в процесс
становления и укрепления рабоче-крестьянской ар-
мии". Только за первую половину 1918 г. в Красную
Армию добровольно вступило около 8 тыс. бывших цар-
ских офицеров и генералов". Однако классовый ха-
рактер Красной Армии как орудия «социалистической
самообороны пролетариата и деревенской бедноты»"
остался при этом отчетливо выраженным и явился га-
рантией ее решающих военных побед ".
Некоторые советологи не могут не отметить эффек-
тивность института военных комиссаров (Д. Мэк,
Р. Эриксон, Р. Лакет, Б. Джелавич)". Хотя и здесь
не обходится без антисоветских выпадов и домыслов.
Р. Петибридж, например, признавая комиссаров «дей-
ственной силой» в Красной Армии, пытается приписать
ее высокую боеспособность строгому контролю над ней
со стороны ВЧК". Э. Карр видит в интернационали-
стской деятельности Красной Армии пример некоей
«национальной» политики большевистской партии,
которой якобы свойственны какие-то «великорусские
оттенки» ".
В современной буржуазной советологии встречают»
ся отдельные признания подлинной роли Красной Ар-
мии в годы гражданской войны и борьбы с интервен-
тами: «Красная Армия и большевистская партия,—
пишет Р. Петибридж,— были единственными массовы-
ми организациями, эффективно функционирующими в
период гражданской войны»37. В целом же буржуаз-
ные авторы, несмотря на отдельные оговорки, не вы-
ходят за рамки стандартов буржуазной историографии
при оценке данной проблемы.
Несомненная и очевидная черта новейшей буржуаз-
ной историографии состоит в стремлении реабилитиро-
вать силы внутренней и внешней контрреволюции. Со-
ветские авторы, руководствуясь ленинским положением
238
о том, что «всемирный империализм... вызвал у нас,
в сущности говоря, гражданскую войну и виновен в ее
затягивании...» ”, вскрывают антисоветский, классовый
характер этих устремлений”.
Стародавняя концепция о вооруженном вмешатель-
стве во внутренние дела Советской России —якобы по
причине царившего там хаоса и желания помочь рус-
скому народу в наведении порядка у себя на Роди-
не— сейчас уже не находит поддержки у буржуазных
историков, за исключением немногих авторов44. Дру-
гая не менее избитая версия, согласно которой глав-
ной причиной гражданской войны был сам факт свер-
шения пролетарской революции в России (причем
Октябрь истолковывается в данном случае как верху-
шечный военный переворот), оказалась более живучей*
В работе Л. Кочена «Создание современной России»,
выдержавшей на Западе восемь изданий, говорится:
«Образование большевистского Совета Народных Ко-
миссаров и начало гражданской войны были двумя
сторонами одной и той же монеты». Английский исто-
рик Д. Кип в работе «1917-й год. Тирания Парижа над
Петроградом», проводя аналогию между характером
Советской власти и природой власти якобинцев док
диктатурами меньшинства, считает, что это якобы и
должно было предопределить перерастание политиче-
ского конфликта в открытую гражданскую войну41.
Гражданская война нередко предстает как некая «здо-
ровая реакция» большинства на удавшийся государст-
венный переворот меньшинства. Пропагандируя этот
тезис, П. О’Коннор уверяет, что «сам факт граждан-
ской войны не был сюрпризом». Его коллега А. Лин-
деман пускается в рассуждения о том, что граж-
данская война в России стала-де неизбежной потому,
что «большевики, являясь незначительной фракцией»,
сталкивались со «все усиливающейся враждебно-
стью»42.
Буржуазные историки пытаются найти и юридиче-
ски-правовое оправдание развязыванию гражданской
войны противниками Советской власти, стараясь пред-
ставить их в качестве лояльных защитников россий-
ского «легитимизма». При этом под «легитимизмом»
подразумевается вся система государственно-правовых
и социально-экономических институтов в дооктябрь-
ской России. Основным доказательством «аитидемо*
239
кратичных» планов большевиков и одновременно аргу-
ментом, оправдывающим действия контрреволюционных
сил, является ссылка на итоги выборов в Учредитель-
ное собрание. Так, принадлежащий к консервативному
крылу старейший советолог ФРГ Г. Раух, указывая на
«партийно-политический» мотив развязывания граж-
данской войны, пишет в «Истории Советского Союза»:
«...после большевистского государственного переворо-
та, направленного против Учредительного собрания,
было достаточно причин для рассмотрения Советского
правительства в качестве узурпаторского режима, кото-
рый не посчитался с суверенными демократическими
представителями народа»и. В подобной интерпрета-
ции контрреволюционные действия предстают в виде
«справедливых» акций поборников демократии и бор-
цов за идею «либерализма» против «узурпаторства»
большевиков.
Небезынтересно, что подобная интерпретация вос-
ходит к одному из самых первых постулатов зарубеж-
ного советоведения (еще раньше с аналогичной «тео-
рией» генезиса гражданской войны выступили правые
эсеры и меньшевики44). Еще в 1921 г. бывший посол
США в России Д. Фрэнсис, вошедший в историю как
один из самых непримиримых врагов Октябрьской ре-
волюции, считал роспуск Учредительного собрания
Советским правительством и «запрещение» оппози-
ционных газет причинами, приведшими к граждан-
ской войне44. Вслед за Фрэнсисом идет в своем опи-
сании однодневной деятельности Учредительного со-
брания и профессор истории Техасского университета
О. Рэдки, пытаясь апологетически представить его как
якобы полноправный законодательный орган страны,
в котором мелкобуржуазные партии видели «универ-
сальное средство решения всех наболевших вопросов
1917 года»44. Но в противоречии с авторской позици-
ей находятся как свидетельства эсеровского лидера в
Учредительном собрании В. Чернова, возлагавшего на-
дежды только на вооруженное выступление против
большевиков411, так и дальнейшие рассуждения само-
го О. Рэдки, который вынужден признать, что попытка
Чернова создать свое небольшевистское правительство,
опираясь на армейские части, не была реализована
только потому, что 1, 3, 5 и 10-я армии поддержали
новое Советское правительство4*. К тому же в преды-
240
дущей книге «Аграрные противники большевизма» (она
посвящена анализу политической деятельности партии
эсеров, ставшей после Февральской революции в коа*
лиции с меньшевиками правящей партией в стране)
Рэдки оказывается не в состоянии объяснить, почему
проходили месяцы, а выборы в Учредительное собра-
ние, «самый священный из эсеровских символов», не
проводились °.
Аналогично О. Рэдки характеризуют Учредитель-
ное собрание и отношение к нему со стороны больше-
виков и другие авторы ”.
Под несколько необычным углом зрения рассмат-
ривает роспуск большевиками Учредительного собра-
ния английский советолог Д. Силверлайт — в плане
внешнеполитических связей и влияний того времени.
Он пишет, что роспуск Учредительного собрания Совет-
ской властью усилил за рубежом позиции сторонников
вооруженной интервенции ”. Действительно, и отече-
ственная контрреволюция, и государственные и полити-
ческие деятели союзных стран возлагали большие на-
дежды на открытие российского Учредительного собра-
ния, рассчитывая, что оно, имея эсеровское большинство,
отстранит большевиков от власти. Когда же их прогно-
зы не оправдались, в их среде, естественно, стали
брать верх сторонники свержения Советской власти
насильственным путем, посредством интервенции.
Судьба же Учредительного собрания зависела не
от волюнтаристских решений политических деятелей
того или иного рода, а от того, что в условиях новой,
быстро меняющейся политической и социальной дейст-
вительности оно потеряло свое прежнее революционное
значение и могло играть только роль реставратора
прежних, уже не приемлемых народом государственных
и правовых форм. Под флагом Учредительного собра-
ния объединились все противники новой Советской вла-
сти, от монархистов до правых эсеров, бывших союз-
ников большевиков в их борьбе против самодержавия.
«Результаты выборов,— признает Э. Карр,— показали,
что Учредительное собрание будет служить сборным
пунктом оппозиции советскому режиму и справа, и сле-
ва» и. Вопрос о функционировании Учредительного со-
брания в то время был равнозначен вопросу о классо-
вом характере государственной власти ”, поэтому не-
удивительно, что политика ВЦИК и Совнаркома была
241
одобрена и на Ш Всероссийском съезде Советов рабо-
чих и крестьянских депутатов, и на III съезде кре-
стьянских депутатов ”. Л. Кочен, хотя и утверждает,
что выборы, в Учредительное собрание показали, что
«Россия проголосовала за социализм, но не за боль-
шевизм», все же вынужден признать, что на роспуск
Учредительного собрания в стране не последовало ни-
какой спонтанной реакции*9. А Э. Карр приходит к
выводу, что отсутствие протестов среди населения
«было еще одной демонстрацией того, что в России от-
сутствовала серьезная основа для учреждения прин-
ципов буржуазной демократии» ”.
В разрешении конфликта новой рабоче-крестьянской
власти с оппозицией (в форме Учредительного собра-
ния) важную роль сыграло то, что крестьянство все-
таки ставило на первое место Советскую власть, по-
скольку она выражала волю трудового народа. В со-
ветской историографии хорошо показан этот приоритет
Советской власти в общественном сознании трудящихся
масс, позволивший ликвидировать буржуазно-парла-
ментскую форму государственной власти как не отве-
чающую чаяниям трудящихся ”.
За последние годы в современной буржуазной исто-
риографии советского общества усилилась и другая
антинаучная тенденция: интерпретировать граждан-
скую войну как некую борьбу «центробежных» и
«центростремительных» сил на политической арене
России, как попытки национализма добиться для себя
права на государственность, как столкновение сепара-
тистских настроений различных регионов страны с
«объединяющим началом великодержавности». В этом
случае акцент ставится на «национальном» начале как
первопричине и движущей силе гражданской войны в
Советской России ”. Г. Раух утверждает: «После
большевистского государственного переворота, совер-
шенного 5/6 (18/19) января 1918 года против Учреди-
тельного собрания, даже лояльным до тех пор предста-
вителям народов окраин России стало совершенно ясно,
что не могло быть речи о реализации планов создания
общерусской федерации буржуазного или социалисти-
ческого образца. Последствия этого вывода должны
были поэтому очень быстро проявиться». Не имея воз-
можности умолчать о «Декларации прав народов Рос-
сии», Г. Раух пытается дискредитировать ее значение,
242
заявляя, что она имела «только теоретический и декла-
ративный характер, т. к. захват власти большевиками
практически повел Россию по совершенно другому рус-
лу» Стремление различных национальностей и на-
родностей России к «независимости от центральных
властей» рассматривают в качестве основной причины
гражданской войны и некоторые другие советологи °.
В антиисторической концепции национализма как
фактора гражданской войны видное место Отводится
Украине. Культивируя национализм в качестве сопер-
ника коммунизма, авторы идеализируют кратковремен-
ное правление Центральной Рады и акцентируют вни-
мание читателей на том, что идея независимого укра-
инского государства выжила и даже окрепла в период
австро-немецкой оккупации •*.
Поднимание на щит национализма имеет очевидную
связь с политическим колоритом текущего момента,
когда на национализм делают Основную ставку против-
ники социализма
В советской историографии дана развернутая крити-
ка националистических концепций буржуазных совето-
логов*’. Сейчас даже в среде консервативных истори-
ков Запада находятся исследователи, понимающие всю
вздорность политического гипертрофирования нацио-
нализма народов Советской России. Д. Уилер в работе
«Национализм против коммунизма», например, призна-
ет, что «из разнообразных оппозиционных движений,
возникших среди азиатских народов в период граж-
данской войны, лишь немногие преследовали отчетливо
выраженные националистические цели»**. «Нацио-
нально-сепаратистская» концепция не находит поддерж-
ки и у другого английского советолога, Ф. Лонгуорта,
отмечающего, что отказ воевать против Советской
власти был характерным явлением для большинства
казачьих регионов*’. Однако подобные здравые суж-
дения не превалируют в буржуазной историографии.
Живучесть «националистических» концепций, оче-
видно, во многом объясняется тем, что советологи пы-
таются отыскать в истории гражданской войны какие-
либо силы, которые можно было бы восстановить в
исторической ретроспективе как действенную альтер-
нативу партии большевиков **.
В буржуазной историографий предпринимаются не-
устанные попытки извлечь из истории партий кадетов,
243
эсеров, меньшевиков хоть что-то, что могло бы слу-
жить историческим оправданием национализма Не-
состоятельность этих попыток проявляется уже в том,
что националистические концепции объясняются ссыл-
ками на немарксистское понятие «нация», согласно ко-
торому «нация» идеалистически трактуется как единое
консолидированное целое с приматом духовной и куль-
турной общности. Исключение элементов классовости,
сословности и социальности делает невозможным объек-
тивный исторический анализ той роли, которую нацио-
нализм играл в период гражданской войны. В «Крити-
ческих заметках по национальному вопросу» В. И. Ле-
нин как раз и указывал на классовую сущность понятия
нации, подчеркивая, что в каждой современной нации
есть две нации м.
Опровержением псевдоисторических теорий служит
и политика большевиков в национальном вопросе. Со-
ветская власть провозгласила «человеческий принцип
равенства» наций " и декларировала их право на са-
моопределение вплоть до отделения. Один из тезисов
ленинского реферата по национальному вопросу гла-
сит: «Отпор национализму русского мужика не только
в требовании неугнетения наций, не только в автономии,
а обязательно в праве отделения» 70_7‘. Соблюдение
этого принципа на практике и предопределило победу
Советской власти.
Испанские историки, выделяя период с мая 1918 по
1921 г., определяют его как период интервенционист-
ского военно-гражданского конфликта, т. е. граждан-
ской войны, отягощенной интервенцией. Так, в Барсе-
лонской энциклопедии говорится: «Интервенционист-
ская война — это гражданская война при одновремен-
ной интервенции извне». Далее разъясняется, что она
является результатом соединения двух сил: внутренней
оппозиции (руководимой такими генералами, как Де-
никин, Корнилов и др.) и действий иностранных держав
(Японии, Великобритании, Франции, США), которые
«опасались распространения идей революции и одно-
временно стремились вернуть утраченные экономиче-
ские привилегии, завоевать себе новый рынок»п.
В данном объективном подходе, по-видимому, сказыва-
ется влияние советской историографии и собственного
исторического опыта Испании.
244
Описывая белое движение в России, буржуазные
советологи останавливают свое внимание главным об-
разом на лидерах контрреволюционного лагеря; упре-
ки в их адрес объясняются глубоким чувством сожале-
ния по поводу полного краха антибольшевистской дея-
тельности.
Видные деятели белого движения — генералы Алек-
сеев, Деникин, Врангель, адмирал Колчак, белоказа-
чьи атаманы Каледин и Краснов — вот главные пер-
сонажи работ советологов по гражданской войне. Из
белогвардейских генералов наибольший интерес у бур-
жуазных авторов вызывает фигура престарелого гене-
рала Алексеева, который восхваляется за то, что «добро-
вольно взял на себя обязанность организовать, коорди-
нировать и собирать офицерство», установив при этом
контакты с Милюковым и другими политиками контр-
революционных партий и организаций. Иногда пишут
о «политическом реализме» барона Врангеля. О рядо-
вых участниках белого движения буржуазные авторы,
как правило, не пишут. И все же в некоторых работах
встречаются весьма небезынтересные факты. П. Кенез,
в частности, приводит следующий пример: когда гене-
ралу Корнилову привезли из Ростова-на-Дону список
добровольцев, то он, прочитав его, в негодовании вос-
кликнул: «Это — все офицеры, а где же солдаты?» ”.
Советологи вынуждены отметить, что в начальный
период гражданской войны белые армии испытывали
острую нехватку не только солдатских, но и офицер-
ских кадров. П. Кенез видит одно из объяснений по-
добного нежелания большинства русского офицерства
участвовать в гражданской войне против большевиков
в том, что оно, устав от тягот многолетней войны со
странами Четверного союза, не было согласно с руко-
водящей верхушкой белого движения в вопросе о необ-
ходимости продолжать в дальнейшем кровопролитную
войну с Германией”.
В тот период формирующиеся белые силы не были
поддержаны и донским казачеством, сыгравшим важ-
ную роль в деникинском наступлении летом 1919 г.
Ленин следующим образом характеризовал этот приви-
легированный слой: «Что касается до казачества, то
здесь мы имеем слой населения из богатых, мелких или
средних землевладельцев (среднее землевладение около
50 десятин) одной из окраин России, сохранивших осо-
245
бенйо много средневековых черт жизнн, хозяйства,
быта. Здесь можно усмотреть социально-экономиче-
скую основу для русской Вандеи» ”. Действительно,
верхушка донского казачества уже в первые дни суще-
ствования новой государственной власти недвусмыслен-
но заявила о своей оппозиции”. Однако притягатель-
ность идей Декрета о мире, принятого Советским пра-
вительством, и начавшаяся классовая борьба на Дону
привели к тому, что в своей основе казачество Дона не
захотело поддержать военно-политические авантюры
атамана Каледина и его окружения. Д. Футмен расце-
нивает падение режима Каледина как результат конф-
ликта двух поколений казаков — старшего, поддержав-
шего антибольшевистские планы генерала Каледина,
и младшего, для которого установление новой Совет-
ской власти означало мир и возможность вернуться
домой. Для подтверждения политической безысходно-
сти ситуации Футмен цитирует самого атамана Каледи-
на: «Я даю приказы, а их никто не выполняет»”.
Затем автор приводит пример, ярко иллюстрирующий
калединское признание: когда 10 декабря 1917 г. в Рос-
гове-на-Дону вспыхнуло восстание и в городе была
установлена Советская власть, казачьи части Каледина
отказались выступить против восставших
Английский историк совершает ошибку, пытаясь
рассматривать события на Дону как конфликт поколе-
ний. Правильным критерием может быть только прин-.
цип социально-имущественного расслоения. Именно
рядовые массы казачества не проявили враждебности
по отношению к Советской власти. Футмен вынужден
признать сильное влияние большевиков даже в этом
социально-консервативном регионе: на выборах в Учре-
дительное собрание по всей Донской области они были
третьими по числу полученных голосов, после каза-
ков — сторонников независимого Дона, и эсеров, а в
Ростове-на-Дону — первыми ”.
В оценке сепаратистских тенденций донского каза-
чества английский историк допускает преувеличение:
«Казаки (к разочарованию русских консерваторов ста-
рой выучки) оказались незаинтересованными ни в рус-
ской монархии, ни в остальной России»м. Такой под-
ход ошибочен: автор полностью игнорирует острую
классовую борьбу, разгоревшуюся в период граждан-
ской войны между богатыми казаками, владевшими
246
двумя третями всей пахотной земли, и малоземельными
и безземельными крестьянами Дона.
Заслуживает внимания вывод, к которому приходит
английский ученый, анализируя ход гражданской войны
в южных областях России в начальный период. Фут-
мен пишет, что только германское наступление спасло
белое движение на юге России от полного разгрома
При характеристике социальных сил контрреволю-
ции буржуазные авторы, трактующие Октябрьскую ре-
волюцию как верхушечный переворот, предпочитают
умалчивать, интересы каких социальных групп, классов
определяли деятельность контрреволюционного лагеря,
какие круги стояли во главе белого движения. Поэтому
основной упор они делают на показе «недовольства ши-
роких народных масс», дабы лишний раз «подтвердить»
отсутствие у пришедшей к власти большевистской пар-
тии массовой социальной опоры. Как правило, на пер-
вый план выдвигается недовольство крестьян и, как
уже отмечалось, антибольшевистская позиция казаче-
ства. Так, Г. Штёкль пишет: «...нескольких месяцев
большевистского господства хватило, чтобы превратить
настроение безразличия, царившее в деревне, в озлоб-
ление и вражду и чтобы сделать казаков убежденными
антибольшевиками» *г. Ему вторит Г. Раух: «Социаль-
ный элемент гражданской войны следует искать прежде
всего в пассивном сопротивлении крестьянства» м.
Следует, однако, отметить, что в середине 70-х го-
дов в западной советологии усилились позиции более
умеренно настроенных историков, которые стремятся к
более объективному изложению фактов и корректиро-
ванию некоторых явно устаревших трактовок. В дан-
ном случае изложенному выше одностороннему подхо-
ду противостоит вполне реалистическая оценка клас-
совых сил контрреволюции, которая содержится в
работе западногерманского буржуазного историка
Р. Лоренца. Во главе контрреволюционного движе-
ния, пишет Р. Лоренц, стояли «ведущие группы бур-
жуазных партий, старого чиновничества, царской ар-
мии и бывших имущих классов» “.
Несмотря на частичное признание реальных фактов
и процессов отдельными буржуазными авторами, веду-
щей тенденцией в современной советологии остается
тенденция сокрытия классовой сущности гражданской
войны, подлинной истории ее возникновения.
247
Буржуазные концепции
антисоветской интервенции
Борьба революционных и контрреволюционных сил в
России приняла форму гражданской войны лишь в ре-
зультате «необъявленной войны» — вооруженного вме-
шательства США и других империалистических держав
в дела молодой Советской России. Эта интервенция
привела к обострению и расширению борьбы между
силами революции и силами низвергнутой реакции,
стремившейся к восстановлению утерянных позиций.
В создавшейся обстановке усилия интервентов и внут-
ренней контрреволюции объединились. «Их война с вой-
ной гражданской сливается в одно единое целое»,—
говорил В. И. Ленин 29 июля 1918 г. и добавлял: «...и
это составляет главный источник трудностей настояще-
го момента, когда на сцену опять выдвинулся вопрос
военный, военных событий, как главный, коренной
вопрос революции» **.
Примечательно, что развитие современной буржу-
азной историографии гражданской войны и интервен-
ции по-прежнему происходит в плане преимуществен-
ной разработки сюжетов иностранной интервенции, ко-
торым отдается предпочтение в сравнении с анализом
гражданской войны. По мнению Ф. Эпштейна, «исто-
рия интервенции» относится «на Западе к одной из
наиболее подробно изучаемых тем новой русской исто-
рии» •*. Очевидно, в определенной степени это связа-
но с ретроспективными поисками истоков конфронта-
ции Востока и Запада. Недаром некоторые западные
историки оценивают союзническую интервенцию как
«горячее начало холодной войны»*7. А. Шмид, напри-
мер, рассматривает свою книгу «Частная война Чер-
чилля. Интервенция и контрреволюция в граждан-
ской войне в России. Ноябрь 1918 — март 1920» как
«вклад» в дискуссию о «холодной войне». Связывая ге-
незис конфликта «Восток» — «Запад» с периодом до
второй мировой войны, он, по его же словам, «стре-
мился показать внутриобщественные корни антагониз-
ма, перенесенного во внешнеполитическую сферу» **.
Иностранная интервенция является для буржуаз-
ных историков проблемой, разработка которой связа-
на с проблемой реакции империалистических держав
на рождение молодого Советского государства. По
248
признанию вашингтонского профессора Г. Динерстай-
на, «интервенция против коммунизма — проблема,
вставшая перед американской политикой одновременно
с рождением самого коммунизма»**. Ее изучение в
буржуазной историографии связано с обоснованием и
оправданием контрреволюционного интервенционализ-
ма и милитаристской амбиции.
Злободневность данной проблемы отчетливо выяв-
ляется в работе американского профессора Р. Голд-
херста «Полуночная война. Американская интервенция
в России, 1918—1920». Автор связывает трактовку про-
блемы интервенции с вопросом о гегемонистских
устремлениях США и рассматривает ее интервенциони-
стские действия как необходимое условие сохранения
«статуса великой державы». «Интервенция,— рассуж-
дает автор,— конечно же является необходимостью для
великих держав, которые не могут жить в мире, не
поддерживая мира, независимо от того, что означает
такое поддержание мира: подавление недовольства, со-
здание марионеточных режимов или заботу о том, что-
бы другие народы всегда принимали их всерьез». Ха-
рактеризуя далее позицию американского правительст-
ва, Р. Голдхерст пишет: «Вильсон был первым прези-
дентом, который ясно осознал, что Америка стала ве-
ликой мировой державой и должна взять на себя соот-
ветствующие обязательства, если она хочет оставаться
таковой. Объясняя имперский синдром, Вильсон сказал
американским избирателям, что он послал войска в
Россию, чтобы помочь русскому народу создать само-
управление» *°. Автор сетует по поводу того, что ин-
тервенция была «задумана в панике» **.
Многие из проповедников различного рода методов
насаждения милитаристского мышления пытаются
вообще поставить под сомнение всякую возможность
плодотворного изучения генезиса иностранной военной
интервенции в России. Рассуждая о том, что история
союзнической интервенции в Советской России являет-
ся «одним из самых запутанных и противоречивых эпи-
зодов во всей истории XX века», они пытаются завуа-
лировать свое стремление обелить интервенционист-
скую политику международного империализма. По их
словам, эта интервенция «не являлась результатом со-
гласованной политики», а «предпринималась каждой
из держав по различным мотивам» *г.
249
Американские и английские авторы создали миф
об антигерманских мотивах интервенции — о существо-
вании военной угрозы со стороны австро-немецких
военнопленных, об опасениях союзников, что в руки
этих пленных могут попасть склады с военными запа-
сами, находившиеся в Сибири.
Исходным пунктом концепции западногерманских
советологов является положение о том, что «интервен-
ция союзников подчинялась вначале закону все еще
продолжавшейся войны» ”. Приводятся примеры дей-
ствия этого закона. Склады, пишет Г. Раух, «не
должны были попасть в немецкие руки ни там, ни
где-либо в другом месте». Наступление войск Антанты
на Юге Г. Раух расценивает как меру, «предохраняв-
шую от немецкого вторжения в район Кавказа и от
внезапного удара по нефтяному центру в Баку, который
мог быть сравнительно легко реализован также турец-
кой стороной» ”.
Оказывается, если верить буржуазным авторам,
союзники «воспринимали интервенцию как часть вой-
ны против Германии» и всячески демонстрировали свое
желание «не вмешиваться во внутренние дела рус-
ских». Профессор Манчестерского университета Д. Брэд-
ли утверждает, что «только очень немногие лидеры
союзников думали о прямой интервенции с целью
свержения большевистского правительства»”, а его
коллега Д. Стэси уверяет, что «для держав Антанты
военные мотивы интервенции значили гораздо больше,
чем идеологическое неприятие нового строя» ”. Им
вторит профессор политологии в Академии ВВС США
Р. Россер, заверяя, будто «если и была какая-нибудь
одна основная причина союзнической интервенции, то
это — война». «Побудительным моментом для непосред-
ственной союзнической акции в России,— разъясняет
Р. Россер,— было немецкое наступление на Западе, на-
чатое в марте 1918 года. И англичане, и французы с
этого времени горели желанием предпринять интервен-
цию в любой форме, лишь бы отразить немецкое дав-
ление на Западном фронте» ”. Воспроизводя концеп-
цию о военных мотивах интервенции, чикагский исто-
рик Д. Вудворд пишет, что англичане, «стимулируя
японцев к интервенции, планировали организовать с их
помощью новый Восточный фронт и создать крепкое
антигерманское правительство»”. Своеобразной моди-
250
фикацией этой концепции является Точка зрения амери-
канского политолога Р. Литла, считающего, что среди
мотивов интервенции было стремление правительств
Антанты «предотвратить образование на Юге России
влиятельной государственной структуры, которая мог-
ла бы установить дружественные отношения с Герма-
нией» ”.
Многие французские буржуазные историки также
являются сторонниками концепции военных мотивов
интервенции. В их трактовках в качестве главного мо-
тива интервенции выдвигается необходимость выполне-
ния союзнического долга перед Россией в борьбе с
Германией и сохранение Восточного фронта *м.
Этот антигерманский камуфляж понадобился бур-
жуазным авторам, чтобы прикрыть курс на оправдание
антисоветской интервенции.
Сторонники более либеральных позиций, в частно-
сти А. Шмид, ставят под сомнение официальную вер-
сию мотивов иностранного вторжения. А. Шмид заме-
чает, что «немцы отступили в то время, когда
интервенция на севере России только еще по-настояще-
му разворачивалась»1в*. Поэтому никакая реальная
опасность не угрожала складам в северных портовых
городах России. Вместе с тем А. Шмид не отрицает
определяющей роли военных соображений в действиях
интервентов. «Союзническая интервенция,— пишет он,—
была предпринята после выхода России из первой
мировой войны с целью восстановления Восточного
фронта»т. К числу основных целей интервенции на
период до ноября 1918 г. А. Шмид относит следующее:
«1) воспрепятствовать Германии в использовании рус-
ских людских ресурсов и военных материалов; 2) при-
вязать к Восточному фронту возможно большее коли-
чество немецких войск»
Выдвигая в качестве первопричины интервенции ан-
тигерманские военные планы союзников, советологи,
с одной стороны, затушевывают антибольшевистский
характер интервенции, а с другой стороны, по сущест-
ву оправдывают действия интервентов, списывая вину
за происходившее на ситуацию незаконченной мировой
войны, на необходимость проведения военных акций с
целью ослабления противника. Ни в одной из работ нет
признания того факта, что иностранная интервенция
явилась прямым вмешательством во внутренние дела
251
Советской Республики. Даже хорошо извёсТное анТлб-
французское соглашение, предусматривавшее раздел
России на сферы влияния, буржуазные авторы пытают*
ся оправдать как чисто военную вынужденную меру по
защите безопасности Антанты от экспансии Германии.
Так, в интерпретации А. Шмида, англо-французское
соглашение — «преимущественно военная мера без-
опасности» 1М. По мнению Ф. Эпштейна, речь в этом
соглашении шла об «установлении сфер действий про-
тив дальнейшей экспансии немцев». «Нельзя не ви-
деть,— уточняет он далее,— что это соглашение было
равнозначно отречению петроградских властителей,
которые настаивали на совместных переговорах Антан-
ты и России с немцами; сверх того, оно означало со-
трудничество союзников с антибольшевистски и анти-
германски настроенными группами на юге России. Это
обстоятельство не должно все же скрывать, что в ос-
нове соглашения в первую очередь лежали военные
соображения ведения войны против Германии» *’5.
Конечно, желание удержать Россию в военных дей-
ствиях против держав Четверного союза во многом
предопределяло интервенционистские планы союзни-
ческих правительств. Ленин накануне интервенции
еще ранней весной 1918 г. писал: «Взгляните на факты
относительно поведения англо-французской буржуазии.
Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией,
обещает нам миллионы благ... Она хочет, чтобы мы
теперь воевали с Германией.
Понятно, почему она должна хотеть этого: потому
что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил.
Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы
крахнуть легче всего от несвоевременной военной схват-
ки с германским империализмом»‘°*. Здесь Ленин
четко указывает на оба аспекта, определившие мотивы
антисоветской интервенционистской политики. Союзни-
ки стремились в данной ситуации одним выстрелом
убить двух зайцев. Но из этого ничего не вышло. Вождь
большевистской партии оказался прозорливее, и боль-
шевики не подставили под неотвратимый удар герман-
ского империализма завоевания Октября.
Тезис о чисто военном характере союзнической ин-
тервенции в СССР ставится под сомнение некоторыми
буржуазными авторами. С оговорками они признают
превращение антигерманской интервенции в антиболь-
252
шевистскую. Американский историк Д. Трэск пишет,
что, помимо желания восстановить Восточный фронт,
«стремление к интервенции отражало также огромный
страх и ненависть к социальным революционным докт-
ринам Ленина и его сподвижников»107. Если бы ино-
странная военная интервенция в Советской России
понималась только как средство восстановления Вос-
точного фронта, отмечает американский советолог
Л. Фишер, то она должна была бы закончиться 11 но-
ября 1918 г., когда Германия капитулировала. Автор
резонно указывает, что Компьенское перемирие лишь
усилило военную эффективность союзнической интер-
венции10*. Подобные заключения в определенной сте-
пени делаются под влиянием советской исторической
науки, которая придерживается строгой ленинской
интерпретации генезиса гражданской войны и интер-
венции в Советской России, подвергая развернутой и
убедительной критике концепцию «военных моти-
вов» 10*.
Особое значение в анализе начального этапа интер-
венционистских действий империалистических держав
имеют события белочешского мятежа. Ленин считал
мировой империализм непосредственным и прямым ор-
ганизатором антисоветского выступления интернируе-
мых чехословаков: «На чехословацкое восстание мно-
гие сначала смотрели, как на один из эпизодов контр-
революционных бунтов. Мы недостаточно оценивали
сведения из газет об участии англо-французского капи-
тала, об участии англо-французских империалистов в
этом восстании. Теперь следует припомнить, как раз-
вернулись события на Мурмане, в сибирских войсках,
на Кубани, как англо-французы в союзе с чехослова-
ками, при ближайшем участии английской буржуазии,
стремились свергнуть Советы» 110. Говоря о том, что в
результате союзнической интервенции «наша страна
попала опять в войну», В. И. Ленин тут же подчерки-
вал, что «исход революции зависит теперь всецело от
того, кто победит в этой войне, главными представите-
лями которой являются чехословаки, а на самом деле
руководителями, двигателями, толкателями в этой
войне являются англо-французские империалисты»
Руководствуясь этим ленинским положением, совет-
ские историки проделали большую работу по выявлению
фактов и освещению белочешского мятежа. Пози-
253
цию мирового международного империализма в «чехо-
словацком вопросе» хорошо иллюстрируют многочис-
ленные факты. Приведем лишь один из них: 4 июня
Наркомннделу представителями Англии, Франции, Ита-
лии и США было сделано заявление по вопросу о че-
хословацком выступлении, в котором говорилось, что
«если разоружение чехословаков будет приведено в
исполнение, то перечисленные правительства будут рас-
сматривать это как недружелюбный акт, направленный
против них, так как чехословацкие отряды являются
союзными войсками и находятся под покровительством
и заботою держав Согласия»,,г.
Тем не менее большинство буржуазных ученых от-
рицает организующую роль международного капитала
в подготовке чехословацкого восстания. «Было бы не-
верно искать причины мятежа в области идеологии
или мировоззрения, как это делают историки-марксисты.
Его причины были совсем иными»,— говорится в рабо-
те западногерманского историка Г. Тунинг-Нитнера
«Чехословацкий легион в России» Оказывается,
легионерам «прежде всего необходимо было обеспечить
свою безопасность», а поэтому они-де «выступали про-
тив тех, кто угрожал им, а именно против красногвар-
дейцев и местных Советов»
Тезис о «нежелании» чехословаков воевать против
Советской власти, который пропагандирует большинст-
во буржуазных исследователей в США и Англии, ис-
пользуется ими в качестве оправдания восстания,
а также как доказательство случайности мятежа и
непричастности к нему правящих кругов Антанты.
Буржуазные историки усматривают в антисоветском
мятеже белочехов «нарушение» союзнических обяза-
тельств последних по отношению к Антанте, утвержда-
ют, что, мол, чехословаки в их стремлении достичь
консолидации своего положения в районе Поволжья
действовали в ослушанье союзнических указаний. Лишь
немногие из авторов обращают внимание на активное
стремление военного министерства Англии использо-
вать чехословаков в России, на то, что французы «хо-
тели использовать чехов на Западе, но не были увере-
ны, не лучше ли ввести их в действие на месте (т. е.
в России.— Ред.)*
Р. Голдхерст пишет, что англичане и французы, ста-
раясь «уговорить, убедить или как-то обмануть Вильсона,
254
пустили в ход козырного туза—чехословацкий ле-
гион»
Буржуазные историки, пытаясь отделить восстание
чехословацкого легиона от общих планов антисоветских
интервенционистских акций, усиленно защищают тезис
о неподготовленности восстания и соответственно о его
внезапности. По словам Д. Кеннана, это восстание было
подобно «манне небесной» для союзных держав
При этом умалчивается о тех финансовых затратах,
на которые пошли союзники для удовлетворения нужд
корпуса, преследуя в конечном счете свои собственные
цели. За неполных три месяца, предшествовавших на-
чалу мятежа, командование чехословацкого легиона
получило от англичан и французов около 15 млн.
руб.“* В письме Кларе Цеткин от 26 июля 1918 г.
Ленин прямо обвинил империалистов Антанты в фи-
нансовой подготовке белочешской акции Правда,
в настоящее время финансовую поддержку корпуса со
стороны Антанты признают и некоторые зарубежные
историки, отмечающие, что 9 января 1918 г. корпус
«был включен в состав французской армии и, таким
образом, принят на содержание Франции»,м.
Для многих западных историков белочешская ак-
ция служит начальной точкой гражданской войны в
России, своего рода «поворотным пунктом в истории
русской гражданской войны», которая до этого была,
мол, «ограничена изолированными очагами борьбы».
Они видят в начале чехословацкого мятежа «сигнал»
для антикоммунистических сил «сбросить местные Со-
веты и уничтожить власть Москвы» Говоря об эс-
калации союзнической интервенции в Советской России,
американский профессор У. Вильямс, принадлежащий
к либерально-прогрессивному направлению американ-
ской историографии, акцентирует внимание на том
моменте, что «действия чехов в Сибири приготовили
сцену для интервенции»т. В своей работе «Проис-
хождение французского вмешательства в русскую граж-
данскую войну» чикагский ученый М. Карди исходит
из факта, что восстание чехословацкого легиона яви-
лось «необходимым предлогом» для осуществления ин-
тервенционистских планов Антанты12’. Р. Литл при-
знает: «И англичане, и американцы видели, что чехи
служат механизмом, достаточным для легитимизации
нх „независимой инициативы"» Словом, буржуаз-
255
ные историки видят в восстании белочехов основную
причину и, в какой-то степени, оправдание союзниче-
ского участия в антисоветской интервенции в Сибири.
Значение антисоветского мятежа белочехов дейст-
вительно велико, и в истории гражданской войны и
интервенции в России это событие выходит за рамки
частного эпизода. Восстание чехословацких легионе-
ров, соединившихся с силами внутренней контрреволю-
ции, поставило под угрозу само существование моло-
дой Советской Республики. 1 августа 1918 г. Предсе-
датель СНК Советской России В. И. Ленин, оценивая
серьезность и опасность создавшейся ситуации, писал:
«Сейчас вся судьба революции стоит на одной карте:
быстрая победа над чехословаками на фронте Ка-
зань — Урал — Самара.
Все зависит от этого» т.
Советские историки указывают на то, что восста-
ние чехословацкого легиона не явилось началом граж-
данской войны, а лишь усилило ее, поскольку еще до
25 мая 1918 г. в стране шла кровопролитная вооружен-
ная борьба сторонников Советской власти с ее против-
никами, и что «взятие Казани и Симбирска означало
полный разгром чехословацкого корпуса и войск учре-
дилки»
Д. Брэдли пишет, что в самом начале белочешско-
го мятежа, при взятии Пензы, чехи сражались против
чехов, что в сентябре 1918 г. после победного наступ-
ления Красной Армии в чехословацком легионе «от-
крылась пропасть между военными лидерами и их
солдатами. Это была борьба генералов, а не простых
солдат» ,2Т. Английский историк, таким образом, при-
знает наличие явной политической дифференциации в
рядах легиона, который некоторые из его коллег хоте-
ли бы представить как монолитное целое, проникнутое
негасимым духом антибольшевизма.
Оценивая белочешский мятеж, В. И. Ленин писал:
«Против Советской власти идут не чехословаки, а их
контрреволюционный офицерский состав»
Восстание чехословацкого легиона сыграло роль
катализатора в консолидации всех антибольшевистских
сил в России и стало дополнительным стимулом для
держав Антанты в расширении интервенции против Со-
ветской России. Первый шаг в этом направлении был
сделан империалистической Японией, которая 5 апре-
256
ля после неуклюжей провокации — инсценировки убий-
ства двух японских граждан во Владивостоке — выса-
дила в этом городе вооруженный десант. В. И. Ленин
в этой связи писал: «...японцы наверное будут насту-
пать. Это неизбежно. Им помогут, вероятно, все без
изъятия союзники» **•. Действительность подтвердила
прогнозы председателя Совнаркома. Вслед за японской
акцией на Советском Дальнем Востоке империалисты
Антанты приступили к конкретной реализации плана
оккупации районов Советского Севера.
В современной буржуазной историографии уделяет-
ся достаточное внимание союзнической интервенцио-
нистской акции в Архангельске и Мурманске, что объ-
ясняется не в последнюю очередь историографической
традицией предшествующих лет, согласно которой
действия интервентов в этом регионе якобы носили наи-
более «благородный» характер. С этой целью буржу-
азные авторы выдвигают три следующих тезиса: воен-
ная необходимость оккупации Советского Севера; вы-
садка войск в связи с получением приглашения от
Мурманского Совета депутатов; незначительность
масштабов военных операций союзников на Советском
Севере.
В советской исторической науке союзническая ин-
тервенция и ход гражданской войны на Советском Се-
вере получили широкое освещение *м. Сейчас многие
из буржуазных историков, изучающих интервенцию в
этом районе, вынуждены ссылаться на работы совет-
ских авторов по данной проблематике. Однако выводы,
к которым приходят западные советологи, в большин-
стве своем разительно отличаются от выводов совет-
ских историков.
Заявление У. Черчилля в Палате Общин от 29 июля
1918 г.'о том, что союзники боялись прёвращёния Ар-
хангельска в базу германских подлодок, несмотря на
свой отчетливо маскировочный характер, все ещё ока-
зывает существенное влияние на выводы современных
буржуазных историков. Профессор Лондонской высшей
школы экономики Ф. Нортедж пишет об антигерман-
ских мотивах появления союзников в Северной РбёсИи,
хотя и отмечает, что эта акция носила антисоветский
характер ш.
Для оправдания этой антисоветской акции союзных
держав в современной буржуазной историографии по-
9 Зака» М 2SI7 257
пуляризируется и версия о высадке союзнических войск
на Советском Севере по приглашению Мурманского
Совдепа, председателем которого был в это время
бывший судовой кочегар Юрьев, близкий по своим по-
литическим взглядам к анархистам.
Советское правительство ясно дало понять, что
осознает ту угрозу, которую могло бы создать пребыва-
ние иностранных войск на советской территории. Кро-
ме того, сами союзники не могли не видеть, что при-
глашение, полученное ими от Юрьева, неизбежно втя-
гивало их в гражданскую войну в России. Иначе
нельзя классифицировать провоцирующее заявление
местных властей о том, что Мурманский Краевой Со-
вет <в твердом сознании своего долга перед Россией
и перед доверившимся ему населением края постано-
вил: 1. Требование об удалении отсюда союзников...
исполнению не подлежит; 2. Союзники должны остать-
ся, чтобы помочь высшей русской местной власти —
краевому Совету — защищать край от захвата герма-
но-финнами, в формировании русской армии и подня-
тии экономического благосостояния края» У. Чер-
чилль откровенно заявил в свое время, что «англичане
приложили немало усилий, чтобы получить какое-либо
формальное приглашение в Россию» *33, в чем им и
удалось преуспеть в результате преступной деятельно-
сти Троцкого. В книге американского либерального
историка Ф. Шумана говорится, что «империалисты
возлагали большие надежды на Троцкого, за антипар-
тийной деятельностью которого они внимательно на-
блюдали» ,3*. Один из лидеров белого движения в Се-
верной России, генерал В. В. Марушевский, вспоминал:
«Фактически полным хозяином края был британской
службы генерал Мейнард, который командовал всеми
оккупационными силами союзников»*3$. И Кеннан,
и некоторые другие его коллеги вынуждены признать,
что переворот в Архангельске, произведенный Чапли-
ным, не может быть отделен от «присутствия союзных
войск», которое обеспечивало сохранность антибольше-
вистского режима в данном регионе: «Моральный авто-
ритет нового режима быстро падал. Ему не было
брошено открытого вызова ввиду присутствия союзни-
ческих войск, но он не пользовался ни уважением, ни
даже широким повиновением масс» *3*-137.
258
Всего на Севере Советской России было высажено
более 40 тыс. офицеров и солдат войск союзных госу-
дарств, из них 13 тыс. американцев и 28 тыс. англи-
чан Эти цифры служат опровержением утвержде-
ний буржуазных историков, будто бы интервенция в
практическом аспекте была крайне незначительной и
явилась на самом деле политическим, а не военным ме-
роприятием **•. Говоря о поражении и. последовавшей
в результате этого эвакуации войск союзников, бур-
жуазные авторы сетуют по поводу дипломатической
неподготовленности экспедиции, разногласий среди
союзнического командования, противоречий между со-
юзниками и белогвардейцами, а также и среди самих
белогвардейцев. «Ситуация была близкой к хаосу»,—
с грустью восклицает Кеннан, сознательно, как и неко-
торые его коллеги, упуская из виду, что в этом «хаосе»
проявилось определяющее, целенаправленное начало:
воля народа молодой Советской России изгнать интер-
вентов со своей земли и отстоять завоевания социали-
стической революции
Прежде чем перейти к характеристике буржуазной
историографии американской интервенции в Сибири,
отметим, что в советской историографии на обильном
фактическом материале глубоко проанализирована и
убедительно показана роль Соединенных Штатов Аме-
рики в антисоветской интервенции империалистических
государств Антанты, тщательно прослежена в ее раз-
витии политика правящих кругов США в отношении
Советской России в зависимости от внешнеполитиче-
ских и внешнеэкономических интересов американского
монополистического капитала, от внутренней политиче-
ской и экономической конъюнктуры США, от роста и
усиления движения солидарности американских трудя-
щихся с народами Советской России Следует от-
метить, что в последние годы в советской исторической
науке появились также фундаментальные издания доку-
ментов, освещающих, в частности, и вопросы советско-
американских отношений периода гражданской войны
и интервенции
Успехи советской исторической науки не могли не
сказаться на буржуазной историографии, представите-
ли которой называют военную интервенцию в Сибири
и на Дальнем Востоке «одной из самых странных аван-
тюр в американской дипломатической и военной исто-
259
9»
рии» Основное внимание авторы обращают на изу-
чение двух групп вопросов: вопросов, связанных с
выяснением причин участия США в антисоветской ин-
тервенции в Сибири и на Дальнем Востоке; вопросов,
касающихся доказательства «особой роли» США в
интервенции и степени американского военного присут-
ствия.
Генезис американской интервенции — тема актуаль-
ная в США, особенно в связи с многолетним участием
Соединенных Штатов в военной акции во Вьетнаме.
Американские историки выдвигают четыре концепции
генезиса данной интервенции. Согласно одной из них,
причины вооруженного вмешательства сводятся глав-
ным образом к антибольшевизму и к «желанию сверг-
нуть режим Ленина»; в рамках другой — американские
усилия рассматриваются как «результат надежды на
спасение 50 тыс. лояльных чехословаков, пробивающих
себе дорогу на восток в борьбе с гиперболизированной
ордой австро-германских военнопленных». Политику
Вильсона объясняют как попытку «остановить» проник-
новение японского империализма в Восточную Сибирь
и Северную Маньчжурию и защитить американскую
традиционную политику «открытых дверей». Некоторые
же считают, что интервенция была «прямо направлена
против кайзеризма» Рассматривая перечисленные
концепции, американская исследовательница профессор
Б. Антербергер утверждает, что «первоначальной идеей
интервенции не было... развязывание войны против
большевизма, а было желание восстановить русскую уг-
розу восточной Германии» *‘5. С другой стороны, Ан-
тербергер считает, что одной из причин, почему
В. Вильсон согласился на участие в союзнической ин-
тервёнции в Сибири, служила возможность контролиро-
вать поведение союзников в осуществлении этого пла-
на Не случайно глава, написанная Антербергер для
сборника «Американская интервенция в гражданской
войне в России», который она редактировала, так и оза-
главлена: «Американская интервенция: тормоз для
союзников?». Как частный случай вышеприведенной
концепции можно рассматривать утверждение Б. Антер-
бергер о том, что Америка не вывела свои войска после
заключения перемирия с Германией из-за боязни пре-
доставить Японии свободу действия в Сибири,м. По-
казательно и то, что Антербергер выделяет особо мотив .
260
недоверия к союзникам, тем самым невольно разобла-
чая миф о джентльменской дипломатии в отношении
дружественных США государств. Но эта концепция не
прижилась в американской историографии. Ее исполь-
зуют лишь применительно к Японии.
Еще один автор этого сборника, Т. Бейли, так же,
как и Б. Антербергер, придерживается версии об анти-
японских мотивах американской интервенции в Си-
бири
Другие концепции представлены в сборнике статья-
ми Д. Кеннана, Г. Левина и У. Вильямса. Из назван-
ных авторов резко отличается концепция, защищаемая
У. Вильямсом, который разоблачает антисоветский ха-
рактер интервенции Его статья называется «Амери-
канская интервенция: явно антибольшевистская». В то
же время американский профессор истории Г. Левин
выступает с концепцией, являющейся конгломератом
почти всех остальных версий об американских мотивах
участия в интервенции: «Решение администрации пре-
зидента Вильсона об интервенции в Сибири летом
1918 г. было основано, главным образам, на желании
Вильсона использовать американское влияние для
поддержки русского либерального национализма про-
тив угроз как. со стороны германского империализма,
так и русского большевизма» Утверждением мно-
жественности мотивов автор пытается затушевать ан-
тисоветскую сущность американского вооруженного
вмешательства во внутренние дела молодой Советской
Республики.
Версия об участии США в интервенции в Сибири с
целью восстановления Восточного фронта не выдержи-
вает никакой критики. Принятие этого тезиса ведет к
искажению конкретной исторической действительности,
к превращению ее в субъективистскую хронику, где
предположения, допущения и домыслы занимают место
реальной исторической фактографии. Антигерманские
мотивы интервенции не фигурируют даже в официаль-
ных документах американского правительства. 17 июля
1918 г. Вудро Вильсон в памятной записке, разосланной
государственным секретарем США послам союзных
стран, излагая позицию Америки в вопросе об интер-
венции, указывал, что силы вмешательства не имеют
целью восстановить Восточный фронт для продолжения
военного участия России в продолжавшейся борьбе
261
с ГерманиейНеудивительно, что концепция анти-
германских мотивов появления американских войск в
Сибири, будучи полностью несостоятельной, не поль-
зуется популярностью и в современной буржуазной
историографии. Мнение К. Дэша о том, что «правитель-
ство США так и не приняло концепцию интервенции
как восстановление Восточного фронта»*”, является
типичным для многих западных историков.
А вот тезис об антияпонской направленности амери-
канской интервенции в Сибири имеет широкое распро-
странение в англоязычной исторической литературе
Формулируя данную версию, авторы ищут «корни во-
влеченности в азиатские дела» США в их «серьезной
озабоченности по поводу возвышения сильной и по-
тенциально воинственной Японии» ***.
Нельзя не признать того факта, что империалисти-
ческие противоречия между союзниками, в особенности
между США и Японией, играли важную политическую
роль и сказывались определенным образом на полити-
ке США в отношении Советской России. М. В. Фрунзе
в 1918 г. обращал внимание на это обстоятельство:
«До сих пор лишь противоположность интересов Япо-
нии и Северо-Американских Соединенных Штатов слу-
жила известной охраной на Дальнем Востоке непри-
косновенности наших границ»*”.
Если советская историография, принимая во внима-
ние существование в США ярко выраженной японофо-
бии, повлиявшей на выработку внешнеполитического
курса США в отношении Советской России, считает
американскую интервенцию в Сибири и на Дальнем
Востоке антисоветской и по характеру, и по целям, то
американские советологи, сторонники анализируемой
концепции, по-прежнему отрицают антисоветский ха-
рактер интервенции. Существование антисоветских мо-
тивов допускается лишь при условии подчиненности их
антияпонским мотивам.
Теория антияпонских мотивов интервенции служит
целям противопоставления двух империализмов: аме-
риканского и японского. Причем если первый посред-
ством этой теории в англо-американской литературе
«облагораживается», то последний подвергается резко-
му осуждению. Отмечая «неэтические» цели Японии,
авторы указывают, что японские генералы «использо-
вали антибольшевизм как удобное одеяние для планов
262
построения японской империи за русский счет», и при-
водят при этом небезынтересные факты. Так, призна-
ется, что «уже через несколько недель после больше-
вистского переворота в Петрограде японский кабинет
министров и клика Кошу пришли к общему соглашению
о желательности интервенции в район Приамурья»
Однако и данная версия об антияпонских мотивах
вызывает в буржуазной историографии острую крити-
ку. Тот же К. Лэш считает концепцию антияпонских
мотивов американской интервенции в Сибири и на
Дальнем Востоке «чисто ретроспективной» и служащей
пропагандистским целям данного момента
Все большее распространение получает концепция
«союзнической солидарности», согласно которой уча-
стие Америки в интервенции в Сибири изображается
«жестом солидарности с союзниками», стремлением ук-
репить «военное единство союзников»|И. Версия о
«союзнической солидарности» объективно направлена
на оправдание сил вооруженного вмешательства США
в дела молодой Советской Республики. Дальнейшим
развитием данной версии является тезис о «вынужден-
ном» участии США в интервенции: «Если бы не' было
союзнического давления, то не было бы и американской
интервенции» *’*.
Советские историки считают, что основным мотивом
американской интервенции был антисоветизм, стремле-
ние задушить молодую Советскую Республику . Все
остальные причины подчинялись этой главной цели.
Некоторые зарубежные историки понимают это и идут
на частичное признание антисоветского характера аме-
риканской интервенции. Так, американский историк
Кариди вынужден признать скрытый антисоветский ха-
рактер интервенции в Сибири и на Дальнем Востоке
Иногда смысл оговорок состоит в стремлении амери-
канских авторов оправдать общесоюзническую интер-
венцию политикой Англин и Франции. Адъюнкт-про-
фессор международных отношений Вашингтонского
университета П. Пул, например, утверждает, что США
согласились на интервенцию лишь под давлением анг-
личан и французов,м. У некоторых авторов на перед-
ний план выдвигается при этом апологетическая харак-
теристика В. Вильсона, много говорится о его якобы
«упрямой оппозиции» и «очевидном нежелании» поддер-
жать общесоюзническую интервенцию ,M~W.
263
Советские историки, характеризуя интервенцию со-
юзнических держав, исходят из ленинской оценки.
В ноябре 1918 г. Ленин в своем выступлении поставил
американских империалистов на одну доску с британ-
скими, указывая тем самым на тождество антисоветских
замыслов мирового империализма: «Во всяком случае
задача, которая перед нами стоит,— это отчаянная борь-
ба с англо-американским империализмом»
В заключение следует подчеркнуть, что, несмотря
на различные точки зрения по конкретным вопросам,
доминирующей тенденцией современной буржуазной
историографии является стремление оправдать ино-
странную интервенцию империалистических держав,
скрыть ее антисоветский характер.
Причины победы
молодой Советской власти
над вооруженными силами внутренней
и международной контрреволюции
Империалисты Антанты непосредственно участвовали
в создании белых армий, обеспечивая их вооружением,
обмундированием, деньгами, военно-техническими со-
ветниками. 700 тыс. винтовок, 3150 пулеметов, 530 ору-
дий, 30 самолетов, миллионы снарядов и патронов —
таков объем помощи, оказанной США и другими союз-
ными державами колчаковской армии в период до
весны' 1919 г.‘м Не менее внушительной была иност-
ранная помощь и другим белогвардейским генералам.
Эти и другие факты иллюстрируют тезис ленинской
концепции гражданской войны. Оценивая армии Кол-
чака и Деникина, В. И. Ленин писал: «Не будь помощи
им со стороны Антанты (Англия, Франция, Америка),
они бы давно развалились. Только помощь Антанты де-
лает их силой» *•’.
Сейчас некоторые буржуазные историки вынуждены
признать значение, которое имела для белых армий
военно-техническая поддержка извне. Они пишут, что
белые могли сражаться в течение трех лет только бла-
годаря помощи из-за рубежа, и в подтверждение при-
водят характерное высказывание Буллита о том, что
«никакое другое правительство, кроме социалистиче-
264
ского, не может прийти к власти в сегодняшней России,,
кроме как при помощи иностранных штыков»
Однако многие буржуазные советологи стараются
приуменьшить как роль иностранной военной интервен-
ции, так и помощь Антанты силам внутренней контрре-
волюции. У. Розенберг утверждает, будто «союзники
так и не смогли заставить себя оказать белым помощь
в необходимом размере» **. Г. Штёкль уверяет, будто
«военное значение интервенции союзнических войск
было ничтожно. Участие практически ограничивалось
выполнением задач по охране и нигде не вело к серьез-
ным столкновениям с Красной Армией»
Нельзя не отметить, что адепты антикоммунизма
продолжают изыскивать альтернативные пути, которые
могли бы «изменить» общий ход гражданской войны в
пользу имущих и власть придержащих. Альтернативу
они усматривают в усилении присутствия и военного'
давления союзных войск. Западногерманский исследо-
ватель В. Цуррер, подводя итоги своему исследованию
о борьбе великих держав за «перевал между Черным
и Каспийским морями», приходит к выводу, будто бо-
лее массивное вмешательство союзнических войск мог-
ло бы воспрепятствовать утверждению Советской вла-
сти в Закавказье”1. Критикуя «нерешительность»
Антанты, западногерманские историки Г. Раух и
И. Неандер пишут о «недостаточной материальной под-
держке белых армий со стороны союзников», что эта
«поддержка была слишком слаба, чтобы привести к
успеху»
Некоторые же буржуазные историки не только от-
рицают значение интервенции и иностранной помощи
для консолидации сил внутренней контрреволюции в
России, но и объявляют их отрицательным фактором,
считая, что пользу из интервенции извлекли большеви-
ки, а не их политические противники П. Пул в кни-
ге «Америка в мировой политике» прямо заявляет, что
иностранное вмешательство «значительно помогло
большевикам в упрочении их власти» Самим фак-
том поддержки, сетует А. Шмид, интервенты способст-
вовали дискредитации «белого движения» в глазах ши-
роких народных масс
Авторами данной концепции руководит желание
представить победу Советской власти в гражданской
войне в России как результат политических просчетов
265
союзнических правительств. Однако, тезис о «нежелан-
ной» для правительств Антанты интервенции в России
является грубым искажением исторической реально-
сти. Причины «ограниченных» масштабов интервенции
коренились во внутренней силе молодого Советского
государства и во внешнеполитической ситуации, небла-
гоприятствовавшей реализации интервенционистских
замыслов. Это признается некоторыми буржуазными
историками. Р. Джэксон, например, вынужден отме-
тить, что «отпор со стороны советских войск вызвал у
интервентов нежелание продолжать войну»
Действенным фактором в срыве антисоветских за-
мыслов мирового империализма оказалось могучее про-
явление пролетарского интернационализма. В. И. Ле-
нин писал: «Моральной силой русского рабочего было
то, что он знал, чувствовал, осязал помощь, поддержку
в этой борьбе, которая была оказана ему пролетариа-
том всех передовых стран в Европе» Именно сочув-
ствие мирового пролетариата борьбе рабочих и трудя-
щихся крестьян против империалистов Антанты нанес-
ло сокрушительный удар по антисоветским планам
интервентов. По образному ленинскому выражению,
«трудящиеся стран Антанты оказались ближе к нам,
чем к своему собственному правительству» *’*. Неко-
торые буржуазные авторы отмечают широкое народное
возмущение в США в связи с американским посяга-
тельством на революционные завоевания народов Рос-
сии |М. Именно интернациональная солидарность
трудящихся стран Антанты сделала абсолютно нере-
альными планы, подобные проекту Д. Фрэнсиса, призы-
вавшего послать в Россию 50-тысячный американский
экспедиционный корпус, составленный из регулярных
американских частей или из добровольцев, для занятия
Петрограда с последующим проведением в России но-
вых выборов под контролем Антанты *м.
Английский профессор Л. Вудворд также обращает
внимание читателя на то, что правительство Соеди-
ненного Королевства все время испытывало давление
рабочего класса в вопросе интервенции, что в значи-
тельной мере ухудшило возможности сторонников ин-
тервенционистского курса ,#|.
Солдаты же экспедиционных войск держав Антан-
ты, сталкиваясь с революционной действительностью,
становились также абсолютно непригодными для вы-
266
полнения интервенционистских замыслов международ*
ного империализма. Резюмируй эти факты, В. И. Ленин
писал: «Эта победа, которую мы одержали, вынудив
убрать английские и французские войска, была самой
главной победой, которую мы одержали над Антан-
той. Мы у нее отняли ее солдат. Мы на ее бесконечное
военное и техническое превосходство ответили тем, что
отняли это превосходство солидарностью трудящихся
против империалистических правительств» **2.
Большинство советологов подчеркивает слабость
контрреволюционных сил, которая вытекала, по их
мнению, во-первых, из уязвимости их программы, во-
вторых, из их разобщенности как в политическом, так
и в военном отношении. И. Неандер, например, заявля-
ет в этой связи: «Все они («белые») в принципе были
слабыми, несмотря на относительно большое число
войск, которые они поначалу могли выставить»1М.
Помимо неудач в выработке программы, автор видит
причину слабости «в разногласиях, царящих среди
„белых" по вопросу о будущем облике России».
К.-Г. Руффман также отмечает отсутствие единства в
рядах контрреволюции, отказ от взаимного сотрудни-
чества как один из важнейших факторов их поражения.
Противники большевиков, по его словам, «были едины
только в безусловном отрицании советско-коммунисти-
ческого режима, в остальном они были разъединены,
внутренне истерзаны глубокими политическими, соци-
альными и частично также национальными противоре-
чиями». «Соответственно этому,— указывает далее
Руффман,— их военные планы и акции... были совер-
шенно недостаточно координированы» Р. Лоренц
подчеркивает, что «внутренним силам контрреволюции...
не хватало централизованной организации, единого
руководства, а также необходимых военных средств, они
также не располагали среди населения достаточной
массовой базой» Поэтому, с точки зрения Р. Ло-
ренца, внутренняя контрреволюция была «слишком
слаба», чтобы «в одиночку», без вмешательства Антан-
ты, «обеспечить длительное Сопротивление» *м. К это-
му мнению присоединяются Г. Раух, А. Шмид, отмечая,
что «без помощи союзников гражданская война воз-
можно закончилась бы уже летом 1919 года»,в7. Об-
щий итог подводит В. Баумгарт, который пишет, что
«организации контрреволюционных сил были действи-
267
тельно неспособны создать и руководить антибольше-
вистским движением, опирающимся на народ»
Объясняя причины победы сторонников Октября,
советологи пытаются создать впечатление, что эта по-
беда не была закономерно обусловлена, а явилась
следствием единовременного стечения обстоятельств.
При этом далеко не все советологи готовы признать
объективное превосходство большевиков, стараются
представить его как относительное, как следствие сла-
бости их противников. С этой целью в числе причин
победы большевиков К.-Г. Руффман перечисляет иск-
лючительно просчеты и ошибки контрреволюционного
лагеря1М. Ф. Эпштейн, поддерживающий ту же точку
зрения, обвиняет советскую историографию в необъек-
тивной оценке возможностей контрреволюции. «Совет-
ская историография,— указывает он,— исходит в своих
суждениях из того, что победа была достигнута над
численно сильным (если не превосходящим) врагом.
При этом слишком мало внимания уделяется безнадеж-
ной раздробленности, незначительной боеспособности и
прогрессирующей деморализации антисоветских отря-
дов с тем, чтобы более четко выделить триумф Крас-
ной Армии» ***,
Попытки преуменьшить значение побед Красной Ар-
мии за счет преувеличения слабости сил контрреволю-
ции искажают историческую действительность. Несмот-
ря на социально-классовую разнородность и, вследст-
вие этого, политическую разобщенность контрреволюции,
несмотря на постоянное сужение ее социальной базы,
«белое движение» представляло собой весьма грозную
опасность для Советской Республики. Сторонники
свергнутых классов оказывали упорное сопротивление,
вели отчаянную борьбу за возвращение утраченных по-
зиций.
Ряд буржуазных историков выступают с концепци-
ей «пассивности масс» как решающего фактора в по-
беде защитников Октября. Пытаясь ответить на воп-
рос, почему большевики взяли верх в борьбе за массы,
эти историки уверяют, что «большевики сумели хоро-
шо согласовать рационалистическую доктрину своего
руководства и хаотическое подсознание масс» *•*.
Некоторые советологи объясняют исход граждан-
ской войны военными и политическими ошибками бело-
гвардейских генералов. Особенно часто лидеров бело-
268
го движения критикуют за неуступчивость в нацио-
нальном вопросе***, хотя великодержавный шовинизм
был характерной чертой всего белого движения.
Пользуется популярностью в буржуазной историо-
графии и геополитическая концепция причин победы
Советской власти в гражданской войне *”. И здесь
расчет прост: свести все к игре случайных факторов и
обстоятельств, не зависящих ни от идеологии, ни от
социального генезиса. Буржуазные историки приписы-
вают «красному террору» существенное значение в чис-
ле причин победы Советской власти.
В советской исторической литературе на большом
фактическом материале показана антинародная сущ-
ность белогвардейских правительств, проводимая ими
политика террора и насилия **‘. Военные диктатуры
белых режимов оказались не способными к решению
актуальных социальных и политических вопросов, тем
самым породив антагонистические противоречия между
собой и гражданским населением.
Изредка в работах буржуазных историков проскаль-
зывают критические нотки в описании белого движе-
ния в России. Л. Кочен так характеризует режим, уста-
новленный Деникиным: «Как и в остальных белых ар-
миях, его правление было отмечено коррупцией,
грабежами и политической реакцией» **s. Но, даже
признавая в отдельных случаях антинародный харак-
тер белогвардейских режимов, буржуазные советологи
стараются объяснить ненависть населения к этим ре-
жимам личными качествами того или иного деятеля
антибольшевистского движения и его ближайшего ок-
ружения. В работе «Дилемма победителей» Д. Силвер-
лайт называет адмирала Колчака самым ненавистным
политическим деятелем для гражданского населения
России***. Д. Брэдли, описывая политическую жизнь
на территории, занятой колчаковскими войсками, под-
черкивает его внутреннюю нестабильность: «В полити-
ческом отношении режим был бедствием, и реакционе-
ры, и либералы страдали от инертности и проявляли
энтузиазм только в междоусобной борьбе» **7. По мне-
нию У. Розенберга, «традиционный элитизм кадетских
интеллектуалов смешивался с близорукой тенденцией
военного руководства рассматривать все в свете воен-
ных операций», что и привело Добровольческую армию
к изоляции от народных масс ***.
269
Некоторые западные советологи отмечают и белый
террор антибольшевистских режимов, раскрывающий
их антинародность. Так, У. Розенберг пишет, что бе-
лые проявляли такую жестокость, словно они были за-
воевателями в оккупированной стране ***. Обращая
внимание на то, что гражданскую войну «нельзя была
выиграть силами одной только армии, даже с доста-
точной финансовой и материальной поддержкой», он
усматривает суть проблемы в том, что генералы, «иг-
норируя социальные и политические вопросы, деклари-
ровали свое безразличие к проблемам, которые 150 млн.
их соотечественников считали жизненно важными; та-
ким образом, они воспринимали Россию почти как
вражескую территорию» 4в0.
Некоторые буржуазные авторы указывают на не-
прочность тыла белых армий, являвшуюся следствием
широкого партизанского движения. Ко времени раз-
грома Колчака, пишет Д. Кеннан, «в Сибири сущест-
вовало сильное и хорошо организованное коммунисти-
ческое движение, превосходящее любую другую русскую
политическую силу в этом регионе и готовое взять
власть в Сибири сразу же после ухода союзников» м,.‘
Сравнительно редко в буржуазной историографии
появляются признания социально-классовых причин
победы Советской власти и поражения ее политиче-
ских оппонентов. Ряд советологов в объяснении причин
провала контрреволюции нащупывает верное направле-
ние поисков. Если раньше буржуазные авторы отказы-
вались признать главное — то, что контрреволюция
ставила своей целью реставрацию буржуазно-поме-
щичьего строя и поэтому не могла рассчитывать на
поддержку народных масс, то сейчас выводы отдельных
советологов приобретают иное содержание. Первопри-
чину поражения они ищут во внутренней обстановке,
в социально-экономическом и политическом курсе ли-
деров контрреволюции. Так, Э. Кэрол видит причину
поражения белогвардейских генералов в «их неспособ-
ности завоевать доверие и лояльность крестьянства»w.
По мнению Д. Кипа, «земельная реформа стала козыр-
ной картой советского режима в его трехлетней борь-
бе с белыми» *•’. Он пишет, что «для многих крестьян
приход белых означал реставрацию старого строя»*•*.
Пониманием социальной природы победы Советской
власти отличается позиция Э. Карра: «Едва завуали-
270
рованные амбиции белых генералов реставрировать
прежнюю систему землевладения и владения промыш-
ленными предприятиями привлекли на сторону Советов
колеблющееся большинство крестьян и рабочих» 205.
Как реставраторов свергнутого строя характеризует
противников Советской власти английский историк и
публицист Д. Браун: «Везде, где бы белые ни приходи-
ли к власти, они восстанавливали старые порядки»2*‘.
В этом же видит причины краха белых и Л. Кочен:
«Главная причина успеха большевиков в том, что бе-
лые армии боролись за реставрацию прошлого»2”.
«Несомненно, причиной их (белых) поражения,— раздо-
садованно пишет О. Рэдки,— было слишком явное
стремление восстановить помещичье землевладение,
из-за чего от них отшатнулось крестьянство». Одним
из важных факторов он считает также и явное намере-
ние белых армий «воскресить национализм», на кото-
рый ориентировался царизм2**. Силы белых, вторит
Э. Вуд, «политически были разделены, и крестьяне на
местах оказывали им мало поддержки, так как считали
белых представителями класса помещиков»2”.
Во время гражданской войны, говорится в Барсе-
лонской энциклопедии, «советский режим умело вос-
пользовался разногласиями в белогвардейском стане и
тем, что белогвардейские генералы утратили доверие
класса крестьян, защищая крупное землевладение. Ока-
завшись перед выбором между реставрацией старого
режима и новым советским строем, крестьяне отдали
предпочтение последнему, ибо он дал им землю» ***.
Столь же определенные характеристики встречаются и
в работах некоторых западногерманских авторов. «Окон-
чательную победу красных,— пишет Г. Римша,— сле-
дует объяснять не только как результат недостаточной
помощи и колеблющейся политики держав — участниц
интервенции. Исход в большей степени решила пози-
ция крестьянского населения. Белым не удалось при-
влечь крестьян на свою сторону; недоверие по отноше-
нию к «господам» и страх перед восстановлением гос-
подства помещиков были непреодолимы, несмотря на
все праздничные заявления белых «правительств» ...По-
ставленные перед альтернативой принять чью-либо
сторону, они больше склонялись к красным, нежели к
белым» К этому мнению присоединяется Г. Штёкль,
указывая, что «не военные ошибки были ответственны
274
за политический провал контрреволюции, а, наоборот,
политическая несостоятельность белых обусловила так-
же и военные катастрофы»2*2.
Однако в современной буржуазной историографии
не изжита и старая концепция*, объясняющая победу
Советской власти чем угодно, только не коренными со-
циально-идеологическими причинами. Наиболее после-
довательно она выражена у Д. Брэдли: «Большевики
представляли собой незначительное меньшинство насе-
ления России, которое благодаря лучшей организации,
бескомпромиссной решимости и эффективной пропаган-
де вырвало победу из рук неэффективно действующего,
разделенного и молчаливого большинства»2|2.
Анализируя причины победы Красной Армии, неко-
торые авторы правильно называют в качестве решаю-
щего фактора, обусловившего победу Советской вла-
сти, идейную убежденность ее сторонников. «Основная
причина, по которой красные победили в гражданской
войне,— отмечает английский советолог П. Дьюкс,—
заключалась в их вере в правоту своего дела» 2“.
Подобной точки зрения придерживается и Р. Джэксон.
Рассматривая причины краха иностранной военной ин-
тервенции в Советской России, этот американский исто-
рик приходит к выводу, что Красная Армия знала, за
что она воюет, войска союзников не знали. Невозмож-
но успешно сражаться против воодушевленного про-
тивника, пишет автор, независимо от того, сколько
иметь войск: несколько тысяч или полмиллиона ш.
Некоторые советологи не считают возможным умол-
чать о моральном превосходстве Красной Армии. Одна-
ко при этом искажается природа этого бесспорного яв-
ления, поскольку оно объясняется исключительно «фа-
натизмом» большевиков. «Исход гражданской войны,—
пишет западногерманский профессор Г. Штёкль,—был
бы непонятен, если не принять в расчет моральное пре-
восходство Красной Армии, обеспеченное благодаря
фанатичным действиям членов Коммунистической пар-
тии»2". Как видим, здесь совершенно игнорируются
истинные причины, социально-идеологические корни мо-
рального превосходства Красной Армии: народ защи-
щал свои кровные интересы, боролся против реставра-
ции прежних порядков угнетения и эксплуатации.
Раскрывая истоки всемирно-исторической победы
над внешней и внутренней контрреволюцией, В. И. Ле-
Й72
нин выделял социальный смысл борьбы за завоевания
Великого Октября, прочность и непоколебимость сою-
за рабочих и крестьян, возглавляемого ведущей силой
общества — партией большевиков, а также движение
международной солидарности мирового пролетариата с
Советской Россией. Подчеркивая специфику граждан-
ской войны2П, вождь пролетарской революции в Рос-
сии писал, что «исторически побеждает, тот класс, ко-
торый может вести за собой массу населения»2‘2. Опыт
гражданской войны явился блестящим подтверждением
этой ленинской мысли.
Буржуазные авторы не могут не признать, что в
основе победы Советской власти лежала поддержка,
оказанная ей со стороны широких слоев населения,
в том числе и со стороны крестьянства, что граждан-
ская война «расширила социальную базу Советской
власти» 2‘*. Вместе с тем это признание сопровождает-
ся целым рядом оговорок, преследующих определенную
цель — приуменьшить значение данного фактора. Наи-
более отчетливо это проявляется в игнорировании зна-
чения военно-политического союза рабочего класса и
трудящегося крестьянства как основного фактора побе-
ды Советской власти в гражданской войне. Так, К.-Г.
Руффман утверждает, что «крестьянское население ви-
дело в коммунистичёском советском режиме... мень-
шее из двух зол» (по сравнению с белым движением.—
Ред.)22’. Кенез уверяет, что большевики выиграли
войну без поддержки крестьянства 22‘. О. Рэдки счита-
ет, что «было бы точнее сказать, что большевики вы-
играли потому, что крестьяне не поддержали белых» 222.
И. Неандер упоминает лишь о «пассивном сопротивле-
нии» крестьян в «оккупированных белыми областях» 222.
Тем не менее она отмечает, что Красная Армия могла
постоянно восполнять свои людские потери, а «бе-
лые»— нет 224, и это свидетельствует о косвенном при-
знании автором того факта, что Советская власть
пользовалась поддержкой широких социальных слоев.
Многие советологи придерживаются точки зрения,
согласно которой основной порок политического курса
контрреволюционных сил состоял в том, что ими не
была разработана позитивная социально-экономиче-
ская программа. «Белые... потерпели поражение,— под*
черкивает Г. Раух,— потому что они не располагали
никакой конструктириой, ориентированной на буду*
10 Эакдэ № 2517
273
щее программой, которая соответствовала бы полити-
ческим и социальным чаяниям масс»2”. Этот же кар-
динальный момент отмечает К-Т. Руффман: «У них
(сил контрреволюции.— Ред.) не было конструктивной
общественно-политической программы и, что особенно
важно,— аграрной программы»«Как известно, нель-
зя жить, исходя только из «анти»,— приходит к вы-
воду И. Неандер,— и нельзя только на этой основе
что-либо строить»22’. Еще более откровенно высказы-
вается Г. Штёкль: «Дело зависело не столько от того,
чья кавалерия захватит больше городов, сколько от того,
кто завоюет на свою сторону народ. «Народ» — русские
крестьяне и национальные меньшинства. Злым роком
контрреволюции стало то, что она не поддерживала нн
радикальную аграрную реформу, ни федеративные
принципы государственного строительства, что она не
была готова признать завоевания революции, т. е. фак-
тически уже существующее положение, в качестве ис-
ходного базиса своей политической программы» *2’.
Приведенные выводы буржуазных авторов, отражая
некоторые верные моменты, являются в то же время
лишь констатацией конечного результата происходив-
шего процесса и не вскрывают причины создавшейся
ситуации. Отсутствие позитивной программы у контр-
революционных сил объяснялось не тактическими про-
счетами лидеров движения, не злым роком, а закономер-
но обусловливалось их классовой позицией. Основная
цель контрреволюционных сил состояла в возвра-
те прежней власти, своих привилегий и экономического
могущества. Поэтому программа контрреволюции мог-
ла строиться единственно на основе отрицания настоя-
щего и попытках возродить прошлые общественные по-
рядки.
Буржуазные характеристики политической ориента-j
ции белого движения свидетельствуют (вольно или не5>
вольно) о том, что контрреволюция не смогла противо-
поставить большевикам никакой конструктивной обще-
ственной альтернативы. Единственная прогрессивная;
социальная перспектива опиралась на преобразования,’
осуществленные в ходе Октябрьской революции.
В ходе объяснения причин краха иностранной интер-
венции сейчас проявляются и некоторые новые аспект
ты. Американский историк Р. Голдхерст, например, за^
рстрил внимание на том, что антисоветская интервен т
274
ция была не первой интервенцией США. Но если все
предыдущие интервенции (в Мексике, Гватемале, Ки-
тае) были «успешными, в том смысле, что в результа-
те их были достигнуты поставленные в каждом из этих
случаев цели», то интервенция в России, по его словам,
«окончилась полным и бесславным крахом». «...Амери-
канская интервенция в России,— констатируется далее
горькая истина,— была первой интервенцией, в кото-
рой Соединенные Штаты не могли даже притвориться,
что они достигли поставленной ими цели. Сотни моло-
дых американцев погибли на чужбине за безнадежное
дело»
Изучая уроки войны и интервенции, историческая
наука призвана сделать все, чтобы не повторялись тра-
гедии прошлого. Но так ли поступают буржуазные ав-
торы? Они сами признают, что нет. Так, например,
Р. Голдхерст не без основания пишет: «Еще более тра-
гично сознавать, что уроки, которые могли бы быть
извлечены из интервенции в России, не были извлече-
ны» гз°. И он вполне резонно объясняет это тем, что
«в последующие годы американские политики, пресса и
историки старались скрыть или игнорировать жестокие
факты провала интервенции». «Если бы об этих фактах
говорилось открыто, подобных интервенций, обреченных
на провал, можно было бы избежать в будущем»23*.
Однако такого рода признания встречаются лишь у от-
дельных представителей нынешней буржуазной исто-
риографии, да и делается это ими в плане рекоменда-
ций своим правительствам на будущее: «Не повторяй-
те ошибок прошлого».
В связи с изложенным уместно привести здравое
суждение Р. Голдхерста: несмотря на то, что интер-
венция «закончилась крахом в силу ряда причин»,
«главной из них было то, что большевики сражались до
полного разгрома интервентов»232. И далее Р. Голд-
херст еще раз подчеркивает: «Жестокая реальность за-
ключалась (для интервентов.— Ред.) в том, что боль-
шевики ‘были единственной сильной партией в Рос-
сии» 233.
Отдельные признания буржуазных авторов не ме-
няют общей преобладающей направленности советоло-
гической науки. Даже соглашаясь с некоторыми фак-
тами объективной реальности, представители буржу-
азной историографии все же стремятся превратно их
275
10*
йбтоЛкойаТь, как это еЩе раз йаглЯДйб йрбйвилбсь в
вышедшей недавно монографии А. Картера «Автокра-
тия и демократия». Автор считает, что, «хотя больше-
викам и удалось привести своих соотечественников к
военной победе над белыми армиями и интервентами,
Все же это было достигнуто за счет потери поддержки
населения* и в конечном итоге обернулось моральным
поражением» 234. А общий итог гражданской войны
выразился, как утверждают советологи, в изменениях
«политического характера» Советской власти в сторо-
ну «закрепления тоталитаризма» 235. С позиций анти-
советизма буржуазные историки рассматривают и ме-
роприятия Советской власти по установлению строгой
централизации и жесткого контроля. Эти меры, обус-
ловленные тяжелыми условиями гражданской войны,
интерпретируются ими как свидетельство «кристалли-
зации структур тоталитаризма», «уничтожения» внут-
ригосударственной и внутрипартийной демократии23в.
Хотя подобные рассуждения буржуазных авторов
выходят за пределы научных изысканий, однако они
обязывают нас вести последовательную и бескомпро-
миссную работу по критическому освоению литературы
наших научных противников, разоблачению выводов,
имеющих целью очернить героический подвиг советско-
го народа, народа, первым в мире совершившего соци-
алистическую революцию и отстоявшего ее завоевания
в тяжелой вооруженной борьбе против внутренних и
внешних врагов.
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч.» т. 37, с. 122.
2 Брежнев Л. И, Актуальные вопросы идеологической работы КПСС
М., 1978, т. 2, с. 398.
3 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 215.
4 Там же, т. 39, с. 406.
5 См.: Там же, т. 36, с. 177.
Подробнее см.: Поликарпов В. Д. Пролог гражданской войны в
России. М., 1976.
6 Ленин В. И. Поли. собр. соч.» т. 44, с. 204.
7 Там же, т. 38, с. 261.
3 См.: Шерман И. Л. Советская историография гражданской войны
в СССР (1920—1931). Харьков, 1954; Наумов В. П. Летопись ге-
роической борьбы: Советская историография гражданской войны
и империалистической интервенции в СССР. М., 1972.
9 См.: Иноятов X. Ш, Победа Советской власти в Узбекистане в ос-
вещении буржуазных историков.— Обществ, науки в Узбекиста-
не, 1967, № 10; Игрицкий Ю. И. Гражданская война и интервен-
ция в СССР в новейших работах западных историков.— История
276
СССР, 1969, № 2; Фоминых С. Ф. Партизанское Движение в Си-
бири (1918—1920 гг.) в освещении современных англо-американ-
ских буржуазных историков —Тр. Томск, ун-та, 1969, т. 214;
Борьба большевиков за армию в трех русских революциях. М.,
1969; Салов В. И., Рыкалов В. С. К критике антимарксистской
историографии гражданской войны и иностранной интервенции.—
В кн.: Критика буржуазной историографии советского общества.
М., 1972; Соловьев О. Ф. Современная буржуазная историография
Запада об антисоветской интервенции Антанты в 1917—1920 гг.—
В кн.: История и историки, 1971. М., 1973; Смирнов Ю. Д. О не-
которых тенденциях развития англо-американской историографии
войны буржуазно-помещичьей Польши против Советской страны
в 1920 г.— В кн.: Вопросы историографии источниковедения оте-
чественной истории: Сб. трудов. М., 1974; Суслов А. И. Современ-
ная англо-американская историография о продовольственной по-
литике в первые годы Советской власти.— История СССР, 1978,
№ 3; Бруз В. С. К критике буржуазных концепций причин ино-
странной военной интервенции в Советской России.— Вестн. Киев,
ун-та. Сер. Междунар. отношения и междунар. право, 1978, вып. 6
и т. д.
10 Schmid A. Churchill’s privater Krieg: Intervention und Konterrevo-
lution im russischen Biirgerkrieg, November 1918 —Marz 1920. Zu-
rich; Freiburg, 1974, S. 7. 4
11 Wood A. The Russian Revolution. L., 1979, p. 57.
12 Критический разбор этих работ см.: Селезнев К. Л. Военно-теоре-
тические проблемы в буржуазной и мелкобуржуазной «марксоло-
гии» 70-х годов XX в.— Вопр. истории КПСС, 1979, № 7.
13 См.: Berger М. Engels. Armies and Revolutions: The Revolutionary
Tactics of Classical Marxism. Hamden (Conn.), 1977; Idem. En-
gels’ Theory of the Vanishing Army: A Key to the Development of
Marxist Revolutionary Tactics.— The Historian, 1975, vol. 27, N 3.
14 Pethybridge R. The Social Prelude to Stalinism. L., 1974, p. 74.
15 Hamburg R. Soviet Perspectives on Military Intervention.— In:
The Limits of Military Intervention / Ed. by E. Stern. L., 1977,
p. 46.
16 Cm.: Erikson D. The Soviet High Command. L., 1962, p. 9; Idem.
The Origin of the Red Army — Revolutionary Russia. N. Y., 1969;
Doorn J. The Soldier and Social Change: Comparative Studies in
the History and Sociology of the Military. Beverly Hills (Calif.),
1975; Feld M. The Structure of Violence: Armed Forces as Social
Systems. Beverly Hills (Calif), 1977.
17 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 38, с. 139.
18 Там же, т. 36, с. 342.
19 Там же, т. 39, с. 153.
20 См.: Там же, т. 34, с. 245.
21 См.: Ленин в 1917 году: Даты жизни и деятельности. М., 1957,
с. 111; Кораблев Ю. И. В. И. Ленин и создание Красной Армии.
М., 1970, с. 163; Он же. В. И. Ленин и защита завоеваний Вели-
кого Октября. М., 1979.
22 В. И. Ленин и Коммунистический Интернационал. М., 1970, с. 130.
23 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 14, с. 8.
24 Там же, т. 35, с. 395.
Подробнее см.: Кораблев Ю. И. В. И. Ленин и защита завоеваний
Великого Октября; Кириллов А. А. Социалистическая революция
и армия. М., 1972.
277
15 Ленин Ё. И. Поли. собр. соч., т. 38, с. 211.
2# Там же т. 35 с. 216.
27 См.: Doorn J. Op. cit., р. 69; Miller W. Who are Russians? A Histo-
ry of Russian People. L., 1973, p. 127; Jones D. The Officers and
the October Revolution.— Soviet Studies, 1976, vol. 32, N 2; Fer-
ro M. The Russian Soldier in 1917: Undisciplined, Patriotic and Re-
volutionary.— Slavic Review, 1971, vol. 30, N 3, p. 483—511; Erik-
son D. The Soviet High Command, p. 19—25; Luckett R. The White
Generals. L., 1971, p. 234—236.
28 См.: Липицкий С. В. Военная деятельность ЦК РКП (б). М., 1973;
КПСС — организатор защиты социалистического отечества. М.,
1974; Верхось В. П. Красная гвардия в Октябрьской революции.
М., 1976; Вооруженные силы Великого Октября. М., 1977.
28 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 519.
30 См.: Федюкин С. А. Великий Октябрь и интеллигенция. М., 1968,
с. 110—142; Вооруженные силы Великого Октября, с. 236—244;
Кузьмин Г. В, Разгром интервентов и белогвардейцев в 1917—
1922 гг. М., 1977, с. 110—111.
31 История гражданской войны в СССР, т. 3, с. 226.
32 Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и ре-
шениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М., 1970, т. 2, с. 68.
33 См.: 50 лет Вооруженных Сил СССР. М., 1968, с. 158.
34 См.: Mack D. W, Lenin and the Russian Revolution. L., 1970, p. 83;
Erikson D. The Soviet High Command, p. 41; Jelavich B. St. Petes-
burg and Moscow: Tsarist and Soviet Foreign Policy, 1814—1974.
L., 1974, p. 300.
35 Cm.: Pethybridge R. Op. cit., p. 88.
38 Cm.: Carr E. H. The Bolshevik Revolution, 1917—1923. L., 1968,
vol. 1, p. 372.
37 Pethybridge R. Op. cit., p. 109.
38 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 343.
39 Салов В. И., Рыкалов В. С. Указ, соч.; Соловьев О. Ф. Указ, соч.;
Наумов В. П., Косаковский А. А. История гражданской вбйиы и
интервенции в СССР (Современная буржуазная историография).
М., 1976; Бруз В. С. Указ. соч.
40 См.: Kochan L. The Making of Modern Russia. L., 1970, p. 280;
Langer W. Explorations in Crisis. Cambridge (Mass.), 1969, p. 49L
41 Cm.: Keep J. 1917. The Tyranny of Paris over Petrograd.—Soviet
Studies, 1968, vol. 20, N 1, p. 22—35.
42 Cm.: O'Connor P. Russian Revolutions. L., Г968, p. 32; Lindemann
A. S. The <Red Years»: European Socialism Versus Bolchevism,
1919—1921. Berkeley, 1974, p. 35; Biggart J. The Astrakhan Re-
bellion: An Episode in the Career of Sergey Mironovich Kirov.—
Slavonic and East European Review, 1976, vol. 54, N 2, p. 231.
43 Rauch G. Geschichte der Sowjetunion. Stuttgart, 1969, S. 91.
44 См.: Год русской революции (1917—1918). M., 1918.
45 См.: Francis D. Russia from the American Embassy. N. Y., 1921,
p. 204.
48 Radkey O. The Sickle under the Hammer: The Russian Socialist —
Revolutionaries in the Early Months of Soviet Rule. N. Y., 1963,
p. 389, 394—395.
47 См.: Чернов В. Перед бурей: Воспоминания. Нью-Йорк, 1953, с. 386.
48 См.: Radkey О. The Sickle under the Hammer: The Russian Socia-
list — Revolutionaries in the Early Months of Soviet Rule, p. 73—77.
49 Cm.: Radkey O, The Agrarian Foes of Bolshevism. N. Y., 1958,
p. 139, 356.
278
50
51
52
53
54
55
50
57
58
59
80
01
62
03
04
05
80
См.: Cornwell R. D. World History in the Twentieth Century. L.,
1969, p. 10; Hingley R. A Concise History of Russia. N. Y., 1972,
p. 158; Brinton M. The Bolsheviks and Workers* Control 1917 to
1921. L., 1974, p. V; Rosenberg W. Liberals in the Russian Revo-
lution: The Constitutional Democratic Party, 1917—1921. Prince-
ton, 1974, p. 282—283.
Cm.: Silverlight J. Victor’s Dilemma: Allied Intervention in the
Russian Civil War. L., 1970, p. 15.
Carr E. H. Op. cit., p. 122.
См.: Поликарпов В. Д. Пролог гражданской войны в России,
с. 311—312, 334.
См., например: Гусев К. В. Крах партии левых эсеров. М., 1963,
с. 111; Сивохина Г. А. Крах мелкобуржуазной оппозиции. М., 1973,
с. 101, 108; Городецкий Е. Н. Рождение советского государства,
1917—1918 гг. М., 1965.
См.: Kochan L. The Russian Revolution. L., 1970, p. 91.
Carr E. H. Op. cit., p. 130.
См.: Гусев К. В., Ерицян X. А. От соглашательства к контррево-
люции: (Очерки истории политического банкротства и гибели пар-
тии социалистов-революционеров). М., 1968, с. 204; Спирин Л. Af.
Классы и партии в гражданской войне в России (1917—1920 гг.).
М., 1968, с. 113—120; Игрицкий Ю. И. Мифы буржуазной историо-
графии и реальность истории. М., 1974, с. 242—264; Гусев К. В.
Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контр-
революции. М., 1975, с. 206—207; Зародов К, И. Три революции в
России и наше время. М., 1975, с. 439—440.
См.: Janke А. Е. The Don Cossacks on the Road to Independence.—
Canadian Slavonic Papers, 1970, vol. 12, N 3.
Rauch G. Op. cit., S. 98, 101.
Cm.: Neander I. Grundzuge der russischen Geschichte. Darmstadt,
1970, S. 213.
Cm.: Reshetar J. Ukrainian Revolution in Retrospect.— Canadian
Slavonic Papers, 1968, vol. 10, N 2; Fedyshyn O, S. Germany’s Dri-
ve to the East and the Ukrainian Revolution, 1917—1918. New
Brunswick, 1971, p. 260; Guthier S. L. The Popular Base of the Uk-
rainian Nationalism in 1917.—Slavic Review, 1979, vol 39, N 1.
См.: Материалы XXIV съезда КПСС. M., 1971, с. 21.
См.: Галоян Г. А. Социалистическая революция в Закавказье в
освещении буржуазной историографии. М., 1960; Иноятов X, Ш.
Ответ фальсификаторам истории Средней Азии и Казахстана.
Ташкент, 1962; Марушкин Б. И, История и политика. М., 1969;
Зенушкина И. С. Советская национальная политика и буржуазные
историки. М., 1971; Салов В. И., РыкаЛов В. С. Указ, соч.; Рома-
новский Н, В. Образование СССР в буржуазной историографии.—
История СССР, 1971, № 6; Салов В. И. Критика современной бур-
жуазной историографии ленинской политики по национальному
вопросу. М., 1973; Грошев И. И., Чеченкина О. Я. Критика бур-
жуазной фальсификации национальной политики КПСС. М., 1974;
и др.
Wheeler G. Nationalism Versus Communism in Asia.— Asian Af-
fairs, 1977, vol. 64, pt 1, p. 41.
Cm.: Longworth Ph. The Cossacks. L., 1971, p. 290—297.
Peters V. Nestor Makhno: The Life of Anarchist. Winnipeg, 1970;
Palij M. The Anarchism of Nestor Makhno, 1918—1921: An Aspect
of the Ukrainian Revolution. Seattle, 1976; и др.
279
87 См.: Rosenberg W. G. Op. cit.; The Mensheviks in the Russian Re-
volution/Ed. by A. Asher. L., 1976; и др.
68 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 24, с. 129.
69 Там же, т. 26, с. 108.
70-71 там же> т 24, с. 391.
72 Diccionario enciclopedico Salvat. Barcelona, 1974, t. 20, p. 141.
73 Cm.: Kenez P. Civil War in South Russia, 1918. Los Angeles, 1977,
p. 72.
74 Cm.: Ibid., p. 70—71.
75 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 219.
78 См.: Борьба за власть Советов на Дону. Ростов н/Д., 1957,
с. 144—145.
77 См.: Footman D. Civil War in Russia. L., 1961, p. 45.
78 Cm.: Ibid., p. 47.
79 Cm.: Ibid., p. 41.
89 Ibid., p. 42.
81 Cm.: Ibid., p. 25.
82 Stokl G. Russische Geschichte von den Anfangen bis zur Gegen-
wart Stuttgart, 1973, S. 671.
83 Rauch G. Op. cit., S. 91.
84 Lorenz R. Sozialgeschichte der Sowjetunion. Frankfurt a. M., 1976,
Bd 1. 1917—1918, S. 96.
85 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 37, с. 14.
88 Epstein F, Aussenpolitik in Revolution und Biirgerkrieg, 1917—
1920.— In: Osteuropa Handbuch. Sowjetunion. Aussenpolitik, 1917—
1955. Koln; Wien, 1972, S. 120.
87 Cm.: Times Literary Supplement, 1978, Jul. 18, p. 758.
88 Cm.: Schmid A. Op. cit., S. 7.
89 Dinerstein H. Interventions against Communism. Baltimore, 1967,
p. 3.
90 Goldhurst R. The Midnight War: The American Intervention in
Russia, 1918—1920. N.Y., 1978, p. 260.
91 Ibid., p. XIV.
92 Jackson R. At War with the Bolsheviks. Allied Intervention in Rus-
sia, 1918—1920. L., 1972, p. 74.
93 Stokl G. Op. cit., S. 672.
94 Rauch G. Op. cit., S. 106—107.
95 Bradley J. Civil War in Russia. L., 1975, p. 52; Idem. Allied Inter-
vention in Russia. L., 1968, p. 107.
98 Stacey T. Britain and Russia from the Crimean to the Second World
War. L., 1969, p. 40.
97 Rosser R. F. An Introduction to Soviet Foreign Policy. N. Y., 1969,
p. 102, 104; Kettle №. The Allies and the Russian Collapse. L.,
1981, p. 258.
98 Woodward D. R. The British Government and Japanese Intervention
in Russia during World War I.— J. of Modern History, 1974, vol. 46,
N 4, p. 682.
См. также: The Russian Revolution and the Soviet State, 1917—
1921: Documents / Ed. by M. McCauley. N.Y., 1975, p. 134; Encyc-
lopedia of American History. N. Y., 1976, p. 373.
99 Little R. Intervention: External Involvement in Civil Wars. Otta-
wa, 1975, p. 51.
100 Cm.: Mordal J, Versailles ou la paix impossible. P., 1970, p. 144—
145; Remond R. Introduction & 1’histoire de notre temps. P4 1974,
f. 3. Le XX-e siecle: De 1914 £ nos jours, p. 59.
280
«п Schmid A. Op. cit., S. 24.
«02 Ibid., S. 9.
юз ibid., S. 35.
i°4 Ibid.
i°5 Epstein F. Op. cit., S. 121.
i°e Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 35, с. 352.
См.: Trask D. Victory without Peace: American Foreign Relations
in the Twentieth Century. N. Y., 1974, p. 70—74.
i°8 Cm.: Fischer L. Russia's Road from Peace to War. Soviet Foreign
Relations 1917—1941. N. Y., 1969, p. 32.
109 См.: Всемирная история. M., 1967, т. 8, с/ 237—239; История
СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1967, т. 8, с. 359—
360; История Коммунистической партии Советского Союза. М.,
1968, т. 3, кн. 2, с. 69—70; Коротков Г. И. Критика буржуазных
фальсификаторов военной истории. М., 1970, с. 14—15; Наумов
В. П.> Косаковский А. А. Указ, соч., с. 26—30; и др.
110 Ленин В, И. Поли. собр. соч., т. 37, с. 1.
111 Там же, с. 15.
112 Документы внешней политики СССР. М., 1957, т. 1, с. 356—357.
113 Tuning-Nitiner G. Die tschechoslowakische Legion im Russland.
Wiesbaden, 1970, S. 115.
114 Cm.: Kennan G. The Decision to Intervene. N. Y., 1967, p. 142; Ame-
rican Views of Soviet Russia. Homewood, 1968, p. 21; Jelavich B.
Op. cit., p. 304.
1,5 Bradley J, Allied Intervention in Russia, p. 69, 72—73.
118 Goldhurst R. Op. cit., p. 7.
117 Cm.: Kennan G. Russia and the West under Lenin and Stalin. N. Y.,
1964, p. 99.
118 Андреев А, Г. Фальсификация истории возникновения иностран-
ной военной интервенции в Советскую Россию в работах амери-
канских и английских буржуазных авторов.— В кн.: Против бур-
жуазной фальсификации истории советского общества. М., 1967,
с. 33.
119 См.: Ленинский сборник XXI, с. 249.
120 См.: Игрицкий Ю. И. Гражданская война и интервенция в СССР
в новейших работах западных историков, с. 232.
121 Daniels R. Russia. Englewood Cliffs, 1964, p. 87.
122 Williams W. American-Russian Relations, 1781—1947. N. Y., 1952,
p. 151.
123 Cm.: Cardey M. J. The Origins of the French Intervention in the
Russian Civil War, January — May 1918: A ReappraisalJ. of Mo-
dem History. 1976, vol. 48, N 3, p. 438.
124 Little R. Op. cit., p. 71.
125 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 50, с. 133.
126 Октябрь в Поволжье. Саратов, 1967, с. 469.
127 Bradley J. Allied Intervention in Russia, p. 96, 104.
128 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 426.
129 Там же, с. 216.
130 См., например: Ветошкин М, К. Революция и гражданская война
на Севере. Вологда, 1927; Кедров М. С, Без большевистского ру-
ководства (Из истории интервенции на Мурмане). Л., 1930; Кор-
натовский Н. Северная контрреволюция. М., 1931; Минц И. И.
Английская интервенция н северная контрреволюция. М.; Л., 1931;
Мымрин Г., Пирогов М., Кузнецов Г. Разгром интервентов и бе-
логвардейцев на Севере. Архангельск, 1940; Мымрин Г, Е. Англо-
281
Американская военная интервенция на Севере й ее разгром
(1918—1920 гг.). Архангельск, 1953; Он же. Октябрь на Севере.
Архангельск, 1967; Шумилов М. И. Борьба за власть Советов на
Севере России, 1917—1922. Петрозаводск, 1967; Едошин В. М.
На Онежском направлении. Архангельск, 1972; и др.
131 См.: Northedge F. S. The Troubled Giant: Britain among the Great
Powers, 1916—1939. New York; Washington, 1970, p. 67.
132 Карело-Мурманскнй край, 1927, № 10/11, с. 16.
1зз Черчилль У. Мировой кризис. М.; Л., 1932, с. 52.
134 См.: Schuman г. L. American Policy toward Russia since 1917.
N. Y, 1928, p. 74.
135 Марушевский В. В. Белые в Архангельске. М, 1930, с. 62.
136-137 Kennan G. Russia and the West under Lenin and Stalin, p. 84.
138 История дипломатии. M, 1958, т. 3, с. 227.
139 См.: Ulam A. Expansion and Coexistence: A History of Soviet Fo-
reign Policy, 1917. N.Y., 1968; Thomson D. England in the Twen-
tieth Century. L, 1968; Heim P. I. Modern British History. L., 1968.
Pt 2; Cootes R. G, Britain since 1700. L., 1969; etc.
140 Cm.: Kennan G. Russia and the West under Lenin and Stalin, p. 85.
141 См.: Павлович M. Советская Россия и капиталистическая Амери-
ка. М, 1922; Майский И. М. Внешняя политика РСФСР, 1917—
1922. М, 1923; Левидов М. К истории союзной интервенции в Рос-
сии. Дипломатическая подготовка. Л., 1925; Гуковский А. И. Ан-
танта и Октябрьская революция. М, 1931; Мельчал А. И. Амери-
канская интервенция на Советском Дальнем Востоке в 1918—
1920 гг. М, 1951; Боярский В. А. Вторжение империалистов США
в Советскую Россию и его провал. М, 1961; Березин А. В. США —
активный организатор и участник военной интервенции против
Советской России (1918—1920 гг.). М, 1952; Беляев В. Крах аме-
риканской агрессии в Сибири в 1918—1920 гг. Новосибирск, 1952;
Гулыга А., Геронимус А. Крах антисоветской интервенции США
1918—1920 гг. М., 1952; Иванов С. Американская агрессия на
советском Дальнем Востоке. Владивосток, 1952; Кунина А. Е.
Провал американских планов завоевания мирового господства в
1918—1920 гг. М, 1954; Кунина А. £, Марушкин Б. И. Миф о ми-
ролюбии США. М., 1960; Григорцевич С. С. Американская и япон-
ская интервенция на советском Дальнем Востоке и ее разгром
(1918—1922 гг.). М., 1957; Попова Е. И. Политика США на Даль-
нем Востоке (1918—1922 гг.). М, 1967; Гвишиани Л. А. Советская
Россия и США (1917—1920). М, 1970; Ганелин Р. Ш. Советско-
американские отношения в конце 1917 —начале 1918 гг. Л., 1975;
Проблемы истории Октябрьской революции и гражданской войны
в СССР. Томск, 1975; Кузьмин Г. В. Разгром интервентов и
белогвардейцев в 1917—1922 гг. М, 1977.
142 См.: Документы внешней политики СССР. М, 1957—1967. Т. 1—12;
Из истории гражданской войны в СССР: Сб. док. и материалов.
М, 1960-1961. Т. 1—3.
143 American Intervention in Russian Civil War. Lexington, 1969, p. V.
144 Ibid., p. 6.
145 Ibid, p. 61.
146 Cm.: Ibid, p. 67.
“7 Cm.: Ibid, p. 71.
148 Cm.: Ibid, p. 8.
149 Cm.: Ibid, p. 95.
150 Ibid, p. 97.
282
15i См.: Гвишиани Л, А. Советская Россия и США (1917—1920),
с. 113.
152 Lasch Chr. American Intervention in Siberia: Reinterpretation.—
Political Science Quarterly, 1962, vol. 77, N 2, p. 206.
<53 Cm.: Hart R. The Eccentric Tradition: American Diplomacy in the
Far East. N. Y., 1976, p. 90.
154 Cm.: Williams A. R. Journey into Revolution. Chicago, 1969, p. 5;
Kulp M., Abel E. Roots of Involvement. U.S. in Asia, 1784—1971.
N. Y., 1971, p. 81.
155 фрунзе M. В. Избр. произв. M., 1957, с. 74.
i 5e Morley J. W. The Japanese Thrust into Siberia, 1918. N. Y., 1957,
p. 56.
157 Lasch Chr. Op. cit., p. 208.
158 vigor pt H. Soviet View of War, Peace and Neutrality. L., 1975,
p. 46.
153 Trani E. P. Woodrow Wilson and the Decision to Intervene in Rus-
sia: A Reconsideration.—J. of Modern History, 1976, vol. 48, N 3,
p. 445.
160 См.: Якимов A. T. Дальний Восток в огне борьбы с интервентами
и белогвардейцами (1920—1922). М., 1972; Мухачев Б. И. Борцы
за власть Советов на Камчатке. Петропавловск-Камчатский, 1977.
161 См.: Caridy R. Т. 20-th Century American Foreign Policy. Engle-
wood Cliffs, 1974, p. 98.
162 Cm.: Poole P. A. America in World Politics: Foreign Policy and Po-
licy-Makers since 1898. N. Y., 1975, p. 58; Lewin G. Woodrow Wil-
son and the World Politics, p. 1; Werstein 1. Shattered Decade,
1919—1929. N. Y., 1970, p. 30—34.
163-164 cM . Lasch Ch. Op. cit., p. 205.
165 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 37, с. 224.
166 Спирин Л. М. Коммунистическая партия — организатор разгрома
Колчака.— Вопр. истории, 1956, № 6, с. 18.
167 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 46.
168 Williams R. Culture in Exile. L., 1974, p. 102.
См. также: Little R. Op. cit., p. 109; Dictionary of World History/
Ed. by G. Howat. L., 1973, p. 1317; The Mensheviks in the Russian
Revolution, p. 32—33; et al.
189 Rosenberg W. Op. cit., p. 437.
170 Stokl G. Op. cit., S. 693.
171 Cm.: Zurrer W. Kaukasien, 1918—1921: Die Kampf der Grossmachte
um die Landbrucke zwischen Schwarzem und Kaspischen Meer.
Dfisseldorf, 1978.
172 Neander I. Op. cit, S. 217; Rauch G. Op. cit., S. 139.
173 Cm.: Luckett R. Op. cit, p. 173; Jelavich B. Op. cit., p. 300; Lis-
ton R. A. The United States and the Soviet Union. N. Y., 1973, p. 24,
et al.
174 Poole P. A. Op. cit, p. 58.
175 Cm.: Schmid A. Op. cit., S. 319.
178 Jackson R. Op. cit., p. 235.
177 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 43, с. 134.
178 Там же, т. 40, с. 68.
179 См., например: Silverlight J. Op. cit., р. 196.
180 См.: Francis D. Op. cit., p. 306, 310.
181 Cm.: Woodward D. Op. cit., p. 684.
182 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 39, с. 391.
188 Neander 1. Op. cit, S. 217.
283
184 Ruffmann К.-Н. Sowjetrussland 1917—1977. Muncheh, 1977, S. 48.
185 Lorenz R. Op. cit., S. 97.
*88 Ibid., S. 96—97.
187 Rauch G. Op. cit, S. 139; Schmid Л. Op. cit, S. 18.
188 Baumgart W. Deutsche Ostpolitik 1918—1926. RuBland— Deut-
schland— Amerika. Wiesbaden, 1978, S. 244.
189 Cm.: Ruffmann K.-H. Op. cit., S. 48—49.
190 Epstein F. Op. cit, S. 114.
191 Cm.: Rauch G. Op. cit., S. 138; Berk S. M. The Democratic Coun-
terrevolution: Komuch and the Civil War on the Volga.— Canadian-
American Slavic Studies, 1973, vol. 7, N 4, p. 451—456; Kenez P.
Civil War in South Russia, 1918, p. 278.
192 Cm.: Kenez P. А. I. Denikin.— Russian Review, 1974, vol. 33, N 2,
p. 141; Benningsen A. The Muslims of European Russia and the
Caucasus.— In: Russia and Asia: Essays on the Influence of Russia
on the Asian Peoples. N. Y., 1974, p. 154; Idem, The Bolshevik Con-
quest of the Moslem Borderlands.— In: The Anatomy of Communist
Takeovers. L., 1975, p. 68; Bradley J, Civil War in Russia, p. 163.
193 Cm.: Hingley R, Op. cit., p. 163; Bradley J, Civil War in Russia,
p. 162.
194 См.: История гражданской войны в СССР, т. 4, с. 233; Кузьмин
Г, В, Указ, соч., с. 208—210, 244—245; Крах первого нашествия
империалистов на Страну Советов. М., 1973, с. 222—223; Голин-
ков Д. Л, Крушение антисоветского подполья в СССР. М., 1975,
с. 297—299; и др.
195 Kochan L. The Making of Modern Russia, p. 264.
i9e Cm.: Silverlight J. Op. cit., p. 260. >
197 Bradley J, Allied Intervention in Russia, p. 118.
В книге «Civil War in Russia», p. 184 автор дает отрицательную
оценку вообще всем белым генералам.
198 Rosenberg W. Op. cit., р. 343.
199 См.: Ibid., р. 340.
290 Ibid., р. 334.
20\ Kennan G. Russia and the West under Lenin and Stalin, p. 115.
202 Garr oil E. M. Soviet Communism and Western Opinion, 1917—1920.
Chapel-Hills, 1965, p. 4.
203 Keep J. H. The Russian Revolution: A Study in Mass Mobilisation.
L., 1975, p. 464.
294 Ibid., p. 269.
См. также: Smith C. F. Vladivostok under Red and White Rule.
Seattle; L., 1975, p. 171; Dukes P. The Emergence of the Super-Po-
wers: A Short Comparative History of the USA and the USSR. L.,
1970, p. 104.
295 Carr E. H. Op. cit., p. 330.
298 Brown D. Doomsday 1917. The Destruction of Russia’s Ruling Class.
L., 1975, p. 169.
297 Kochan L. The Russian Revolution, p. 98.
298 Cm.: Slavic Review, 1979, vol. 38, N 2, p. 302.
209 Wood A. Op. cit, p. 60.
219 Diccionario enciclopedico Salvat, p. 141.
211 Rimscha H. Geschichte Russlands. Darmstadt, 1972, S. 585—586(2).
212 Stokl G. Op. cit., S. 139.
213 Bradley J, Civil War in Russia, p. 184.
214 Dukes P. A History of Russia. L., 1974, p. 226.
215 Jackson R. Op. cit., p. 234.
284
210
217
218
219
220
221
222
223
224
225
220
227
228
229
230
231
232
233
234
235
230
Stokl G, 0|p. cit., S. 674.
См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 127—129.
Там же, т. 39, с. 351.
Civil Wars in Twentieth Century. Lexington, 1972, p. 8.
Ruffmann K.-H. Op. cit., S. 49.
Cm.: Kenez P. Civil War in South Russia, 1918, p. 316—317.
Slavic Review, 1979, vol. 30, N 2, p. 302.
Neander /. Op. cit., S. 218.
Ibid.
Rauch G. Op. cit., S. 138.
Ruffmann K.-H. Op. cit., S. 48.
Neander I. Op. cit., S. 217.
Stokl G. Op. cit., S. 676.
Goldhurst R. Op. cit., p. XV.
Ibid., p. XV, 268.
Ibid., p. XIV.
Ibid.
Ibid., p. 270.
Carter A. The Autocracy and the Democracy. L., 1979, p. 81—82.
Schmid A. Op. cit., S. 320.
Cm.: Lorenz R. Op. cit., S. 98—99.
ГЛАВА ПЯТАЯ T^.L.
Теория и практика у
буржуазного источниковедения
трех революций в России
Анализ основных концепций современной буржуазной
историографии трех российских революций тесно свя-
зан с исследованием ее источниковедческого механиз-
ма, с выявлением как теоретических основ этого про-
цесса, так и источниковедческой практики буржуазных
историков.
Теоретические основы
Единой теории источниковедения у буржуазных исто-
риографов нет. Методика и техника конкретного источ-
никового анализа восходит к традиции наивно-реали-
стической, позитивистской методологии. Будучи осно-
ванными на объективно-идеалистических постулатах и
вере: история пишется «так, как это было в действитель-
ности», они не могут быть адекватно теоретически ос-
мыслены в условиях господства субъективно-идеалисти-
чёского мировоззрения в современной буржуазной фи-
лософии и методологии истории.
Однако, если говорить об общей тенденции буржу-
азного источниковедения, плюралистический подход не
столько разделяет взгляды отдельных историков на
сущность исторического источника и способы его ин-
терпретации, сколько сближает их. Рассмотрение этих
взглядов в их совокупности позволяет очертить грани
субъективизма, релятивизма, иррационализма и эклек-
тичности теоретического мышления представителей бур-
жуазной историографии применительно к проблемам
исторического источниковедения.
Принципиальное значение для понимания исходный
теоретико-методологических посылок современной бур-
жуазной историографии и источниковедения имеет во-
286
прос о характере исторической истины. «Историческая
истина,— признает, например, американский историк
X. Гилл иэмл—основная проблема XX века»1. Те из
буржуазных Методологов, которые пытаются решить
вопрос о познаваемости истории с идеалистических по-
зиций, неизбежно приходят к отрицанию объективного
характера исторической истины. Поэтому многие бур-
жуазные теоретики истории считают необходимым вооб-
ще исключить даже само понятие «истина» из катего-
риального аппарата историографии как лишенное смыс-
ла и тем самым снять вопрос о гносеологических
корнях как самой историографии, так и исторического
источниковедения, которое поставляет информацию о
фактах и событиях 2.
Закономерным итогом возведения агностицизма в
норму историографии стала ревизия вопроса о природе
и функциях исторического факта. Буржуазное источни-
коведение основывается на «импрессионистской» интер-
претации исторического факта. Американский историк
Ж. Барзан провозглашает: «Факт — необходимое, но не
самое существенное с точки зрения истины», а посему
«историк может... позволить себе отклоняться (от фак-
тов), чтобы высказать свое мнение, поспорить, объяс-
нить, заняться спекуляциями, морализировать, сравни-
вать». Такой подход, заключает он, «крайне желате-
лен», ибо сам «документ» по своему «созидательному
эффекту» — ничто3. Написание «исторического нарра-
тива», по мнению профессора Калифорнийского универ-
ситета Р. Келли, не требует точности в изложении фак-
тов, так как воспроизведение прошлого основывается
на «проницательности воображения и артистизме изло-
жения»4. Эту же мысль развивает и американец
М. Ласки, который утверждает, что источники играют
маловажную роль и что указание на них—это всего
лишь «дань долгу». «Фрагменты, которые он (историк.—
Ред.) привносит в свое исследование в результате
изучения книг и документов,— пишет М. Ласки,— под-
час были задолго до того связаны воедино в его соб-
ственном уме». Свою основную мысль, объявляемую
«солипсизмом интеллектуального историка», он форму-
лирует так: «Историк обязан искать, если собирается
найти, но он всегда находит то, что ищет». И тут же
добавляет, что интерпретация фактов является не чем
иным, как личностным самовыражением ретроспектив-
287
ных пророчеств историка5. Для тех, кто думает, как
М. Ласки, традиционные <)юрмы изложения событий
прошлого — это пропаганда «полезной мысли», потому-
де, что иных форм историография не зна^ так же, как
и истины *. И поскольку здесь господствует субъекти-
визм в отборе источников и фактов, то' о привлечения
максимально возможного количества /фактов и речи
идти не может.
Трудно не согласиться с прогрессивным американ-
ским историком У._ Уильямсом, который пишет, что
«историю гораздо чаще рассматривают как мешок мо-
шенника, из которого выхватываются сноски для (под-
крепления) априорного мнения»7. Строго говоря, бур-
жуазные историки остается в границах порочного кру-
га субъективистского эмпиризма, который афористично
охарактеризовал К. Беккер, сказав, что любой историк
в науке в качестве кредо считает: «Я есть, я мыслю,
следовательно, я прав» •.
Разумеется, не все западные авторы столь катего-
ричны в подчеркивании субъективного характера исто-
рического познания, интерпретации документальных
свидетельств. Сторонники так называемого реализма,
или традиционной методики источниковедения, призна-
ют объективный характер исторического источника, рас-
сматривая его как продукт «действительного прошлого».
Американский историк А. Кузминский (Гавайский ун-т)
в историко-философском эссе «В защиту исторического
реализма» пишет: «Факт остается фактом, что мы спо-
собны достаточно хорошо представлять (в исследова-
ниях) самостоятельно существующие явления, не буду-
чи в состоянии объяснить, как мы это делаем»’. Под
источником, разъясняет А. Кузминский, реалисты под-
разумевают «эмпирические сообщения», представляю-
щие собой самостоятельные, но «вынужденные свиде-
тельства», способствующие дескриптивному изображе-
нию прошлого,0.
Традиционное источниковедение, объективно-идеа-
листические устои которого пытаются поддержать «реа-
листы», для сторонников субъективно-идеалистических
концепций исторического познания стало помехой на
путях утверждения безраздельного господства автор-
ского субъективизма. Поэтому они стремятся подменить
провозглашаемый «реалистами» тезис о примате источ-
ника и факта над интерпретацией идеями, которые ут-
288
йерждают Прайс историка йа ничем не ограниченное
творчество по поводу фактов, основанное на внутрен-
нем опыте и «воображении» исследователя.
Современные буржуазные историографы и источни-
коведы активно пропагандируют методы «образной ре-
конструкции» и «исторического анамнезиса», припомина-
ния, которые позволяют, как поясняет английский
«марксолог» Г. Лефф (Манчестерский ун-т), сделать
прошлое, воспринимаемое на основе- источников, «ин-
теллигибельным», т. е. имеющим смысл, поскольку-де
сами по себе исторические источники и факты не име-
ют познавательной ценности. «...Историк выводит
смысл... свидетельства,— пишет Г. Лефф,— из комби-
нации контекстуальных и общих норм», «переводит»
хаотические источники в «живые ситуации», тем самым
придавая им «реальный смысл» “. Иными словами,
историк, руководствуясь субъективными нормами, как
бы заново творит источники и согласно своему «пере-
осмыслению» фактов сам определяет порядок событий
прошлого ‘2. При этом источниковая информация при-
звана только возбуждать воображение историка, не
более того. Невозможность постижения какой-либо
объективности является для Г. Леффа аксиомой, ибо,
пользуясь подобным методом, научной истины попро-
сту нельзя достичь. Впрочем, сам автор и не стремит-
ся указать пути установления истины: для него «вся
концепция объективности как концепция подчинения
фактам — вещь неуместная в исторической науке»
Для американского историка Д. Лукача история —
это не основанное на объективных источниках, а «вспо-
минаемое» прошлое, где «различные свойства письмен-
ных исторических источников являются различными об-
разами памяти» «История неполна, фрагментарна и
неточна, так как она — припоминаемое прошлое,'—разъ-
ясняет он далее.— Мы не помним всего, наша память
необычайно избирательна: среди прочих вещей мы чаще
помним именно то, что хотим помнить (курсив наш.—
Ред.)». При этом принцип «верификации» теоретиче-
ских построений, по Лукачу, заключается в следую-
щем: выражая личную точку зрения, воплощенную в
утверждениях — «это верно», «это интересно», «это
действительно произошло», историк подразумевает, что
его индивидуальное знание, будучи человеческим, по-
289
Тёйцйальйб должно разделяться Мнбгимй «чеЛОВечёйкй-
ми существами», могущими аналогично мыслит^'*.
Профессор Нью-Йоркского университета Э/ вэн Хааг
считает, что историография является «инстйтуцнализи-
рованной памятью прошлого», и главную функцию исто-
рического источника усматривает в том, что он гальва-
низирует «память» и «внутренний опыт» историка.
Документы, изучаемые историком, поясняет Хааг, «про-
являют события, ибо они воскрешают факты из его
личного опыта, а он (историк) воскрешает их для
нас» ". Смысл источника ставится в зависимость от
того, как его «переосмысливает» историк. «События,
которые могут казаться важными только ретроспектив-
но, передают смысл совершенно отличный от того, что
опытно воспринималось современниками, не обладав-
шими нашим опытом управления своими ощущения-
ми»". Иными словами, смысл источника становится
доступным современному историку лишь благодаря
проецированию исторического текста на его «внутрен-
ний опыт» и «память».
Рассуждая о специфике исторического познания,
американский историк М. Дабермен выделяет «два ог-
раничивающих фактора», которые якобы имманентно
присущи творчеству историков-исследователей во время
их работы с источниками и предопределяют их фаль-
сификацию. Первый — это «скудость и недостаточ-
ность данных», делающая в подавляющем большинстве
случаев невозможной полную интерпретацию и деталь-
ную картину исторической реконструкции, обеспеченную
фактами; второй — способность ученого часто оши-
баться в комментировании источников. Поэтому исто-
рик, как утверждает М. Дабермен, лишь каталогизиру-
ет частности прошлого, будучи не в состоянии познать
общее, а перенося собственную перспективу на извле-
ченные им ограниченные данные, неизбежно фальсифи-
цирует источники в дальнейшем ходе исследования “
Коллега Дабермена X. Хьюз, считающий историю вет-
вью литературы, отождествляет исторический факт с
его восприятием на уровне субъективного опыта: «То,
что мы привычно именуем историческим событием, яв-
ляется просто сегментом бесконечной паутины опыта,
который мы вырвали из контекста ради более ясного
понимания»**. Таким образом, оказывается, что в
«опыте» историка заключено априорное знание о -со-
290
бытиях прошлого, а исторический источник лишь реали-
зует функцию «пробуждения» такого «опыта».
В исторической науке никаких объективных норм
источниковедческого анализа не существует, считает
американский историк Г. Зинн. Поэтому историк, пишет
он, «волен придавать тот или иной смысл событиям
прошедшего». А так как прочтение источника зависит
от сознания историка и преследуемых им практических
целей и реализации прагматических мотивов, то и
смысл всякой интерпретации источников, по мнению
Г. Зинна, заключается в том, какое воздействие долж-
на оказать эта интерпретация на впечатление субъек-
та, восприятие читателя. «Это,— заключает автор,— де-
лает смысл любого исторического сообщения динамич-
ным, субъективным, текучим, релятивным» ”.
Представители французской буржуазной историо-
графии ставят под сомнение объективный характер ис-
торической реальности, отраженной в источнике. Про-
фессор А.-И. Марру, наиболее видный представитель
неоидеалистнческой «критической философии истории»,
хотя и признает, с оговорками, объективный характер
исторической реальности, отраженной в источнике,
практически отрицает возможность адекватного позна-
ния этой реальностй. «Если говорить прямо,— пишет
он,—то история — это всего лишь то, что мы считаем
разумным принять за истину в нашем понимании той
части Прошлого, которую открывают наши докумен-
ты» ^рем самым он практически отрицает историю
как науку, способную к раскрытию объективной истины.
Во mhotqm схожие с А. Марру взгляды на источ-
ник отстаивает и профессор «Коллеж де Франс» П. Вейн
в своей работе «Как пишут историю. Очерк эпистемо-
логии». Отмечая, что история — это, «по существу, по-
знание посредством документов», он в то же время
считает, что на события, отраженные в документах,
налагает отпечаток собственная интерпретация -оче-
видцев этих событий. Поэтому, считает Вейн, история
как повествование, основывающееся на документах,
не может отражать объективную истину”. С этой по-
сылкой субъективистского характера соглашаются и
западногерманские теоретики. По их мнению, нельзя
проверить «сходство» или «несходство» представлений
историка, созданных на основе изучения источников,
с самим источником, который «утрачивает» качества
291
«оригинала» после того, как он был истолкован ис-
следователем 23.
Буржуазные историки, подчиняя отбор, источников
своей авторской концепции, создают тем самым воз-
можность для весьма вольного обращения с ними, усу-
губляют имманентно присущий буржуазной историоло-
гии субъективизм. Английский историк Э. X. Дане
признает, что ложные взгляды аудитории создаются не
вследствие неаккуратности цитирования «утвержде-
ний»-фактов, но благодаря преднамеренному их от-
бору “.
Буржуазные идеологи не желают признать, что на
отбор источника и интерпретацию исторического факта
неизменно влияет классовая позиция исследователя.
Классовый характер «интереса» историка к отбору ис-
точников подменяется в буржуазном источниковедении
«субъективными ощущениями историка», якобы позво-
ляющими ему ориентироваться при отборе источников
и фактов, «игнорировать» одни и включать в сферу
своего исследования другие. На этот счет предельно
лаконично выразился Р. Келли: «...историки, которые по
своей природе предрасположены реагировать на один
класс источников, игнорируя все другие, очевидно по-
дойдут к вопросу иначе, чем их коллеги. Они «обяза-
тельно увидят» некоторые источники (близкие им по
духу — Ред.), оставаясь слепыми к другим материалам,
не по причине сознательных пристрастий, а из-за того,
что так действуют их ощущения»г5.
С особой настойчивостью буржуазные источникове-
ды защищают тезис о примате источников личного про-
исхождения над официальными — государственными, пар-
тийными и иными подобными документами. Таковые,
по их утверждению, часто отличаются печатью «лично-
стной» свободы их авторов, в то время как содержание
последних помечено господствующей идеологией и по-
этому они подлежат «деидеологизации», т. е. освобож-
дению от классового содержания. Американские авторы
определенно выделяют персонифицированные источни-
ки. «История пишется в основном с использованием та-
ких документов, как личные и официальные записи, га-
зеты, дневники, письма, мемуары, анналы и другие
сообщения, записанные людьми...»,— утверждают Б. Нор-
линг и Ч. Пойнсат в своем учебном пособии по мето-
дологии и философии истории м.
292
Профессор Вермонтского университета Р. Дэниэлс
пишет: «Первичный источник» — это часть самого собы-
тия: «сочинения и выступления лидеров, заметки оче-
видцев, письма, дневники и воспоминания участников»,
а также сообщения журналистов 27.
Его коллега Д. Лукач считает, что «чем менее пер-
сонален документ, тем менее историческим он являет-
ся»
Рассуждая о репрезентативности «первичных» источ-
ников, буржуазные историки с оговорками, но все же
признают, что в них содержатся не только действитель-
ные факты, но и всевозможные домыслы. Так, Р. Дэни-
элс подчеркивает, что все «первичные» источники, «соз-
данные в пылу событий, автоматически пристрастны»,
хотя эти «пристрастия» и бессознательны. Он отмечает,
что «первичные источники часто противоречивы, непо-
средственные свидетели делают ошибки и даже ут-
верждают в качестве факта события, которые на самом
деле никогда не происходили...»2’. А Д. У. Мэк, ха-
рактеризуя мемуары такого рода, пишет, что «их сооб-
щения пристрастны, потому что авторы их стремятся
доказать, как они были мудры и правы, а их против-
ники — дурны, преступны и не правы» ’°.
Не менее критичен в своей оценке источников этого
рода и А. Невинс: «Один — во время события, другой —
после события, но многие персональные хроникеры ста-
рались подтасовывать позже приобретенную мудрость
в качестве ранней проницательности. Большинство из
ведущих дневник пишут сознательно или бессознатель-
но для публикации», заранее и ясно представляя, какое
впечатление они произведут на потомков. Многие пись-
ма, документы, разделы автобиографий впоследствии
из тех же соображений корректировались и изменя-
лись до такой степени, пишет далее А. Невинс, что
стали недостойны доверия ”.
Тем не менее, уверяют буржуазные авторы, к подоб-
ным источникам не следует относиться отрицательно,
так как историческая наука занимается «изучением
уникальной последовательности индивидуумов, собы-
тий, ситуаций, идей, учреждений, происходящей в одном
измерении необратимого потока жизни» **, а исто-
рический источник выполняет функцию «реконструк-
ции» той уникальной ситуации», которая изучается ав-
тором.
293
Даже у некоторых представителей буржуазной ис-
торической науки «импрессионистские спекуляции» с
фактами вызывают озабоченность, поскольку они ведут
к углублению разрыва между «историографической тео-
рией и практикой» и тем самым «обесценивают истори-
ческую науку»33. Американский профессор Б. Норлинг
с тревогой констатирует: «...То, что предполагают как
существующее, становится значительно важнее того, что
логик назвал бы «реальностями». Современная «исто-
рия»,— продолжает автор,— кажется, скоро превратит-
ся не в собирание фактов, которые могут быть докумен-
тированы в архивах, а в то, что мы помним, во что
верим и что воображаем» 3‘. Эти суждения подтверж-
даются источниковедческой пр^тикой буржуазных
историков.
Использование источников
в буржуазной историографии
трех российских революций
Количество источников по истории трех революций в
России, особенно Великого Октября, чрезвычайно вели-
ко. И это отмечается буржуазными авторами. «Часто,
когда люди изучают прошлое... они оказываются в за-
труднении из-за того, что у них слишком мало инфор-
мации,— пишет английский историк Д. У. Мэк.— Не
так обстоит дело с Российской революцией: о ней на-
писано так много, что вряд ли можно надеяться про-
честь все в течение жизни; это признак того, насколь-
ко значительным является данное событие» ”.
Источниковая основа трех российских революций
отличается многослойностью, и тот или иной ее пласт
становится понятным лишь при учете его классового и
партийного происхождения, характера и объема заклю-
ченной в нем социально значимой информации; Об этом
обстоятельстве буржуазные историки предпочитают, как
правило, умалчивать. Из огромного числа источников
по исследуемой теме они отбирают то, что соответст-
вует их авторской концепции.
В предыдущих главах, в ходе конкретного историо-
графического анализа отмечалось, что приспособление
буржуазной историографии к изменяющейся обстановке
в мире влечет за собой определенную переориентацию
294
её йс16чниковой базы. Наряду с традиционными источ-
никами кадетско-эмигрантского происхождения все
шире привлекаются источники меньшевистского, эсеров-
ского и троцкистского происхождения, из которых ны-
нешние советологи заимствуют некоторые трактовки,
аргументы и фальсифицированные в антибольшевист-
ском и антисоветском духе «факты».
Буржуазные авторы, претендующие на «научность»
своих трудов, используют большой документальный ма-
териал (в том числе и из советских архивов), приводят
выдержки из трудов классиков марксизма-ленинизма,
ссылаются на работы советских историков,' вступают с
ними в полемику.
Вместе с тем они явно избегают обращения к таким
принципиально важным источникам, как материалы
съездов и конференций КПСС, постановления ЦК пар-
тии, без использования которых немыслимо исследова-
ние никакой проблемы, по истории трех российских ре-
волюций. Любому непредубежденному исследователю
ясно, что вместе с трудами В. И. Ленина эти материа-
лы образуют прочную основу для изучения процесса
разработки и реализации ленинской концепции россий-
ских революций.
Буржуазные историки всячески принижают познава-
тельное значение советских документов и материалов
под предлогом, будто эти источники «приспособлены к
догмам марксизма». Рассуждая о некоем «контроле
партии» над историографией, они заявляют, что в со-
ветской исторической науке якобы «отсутствует методо-
логия источниковедения», которая бы обеспечила науч-
ное обращение с источником, а существующие издания
якобы представляют собой «сборники избранных источ-
ников», выдержанные в «духе марксистских догм» ”.
Практически советологи ставят под сомнение точность
отображения в советской историографии подлинной
истории российских революций, объясняя это принци-
пом партийности, которому неуклонно следует советская
историческая наука.
Партийность советологи трактуют как «ретроспек-
тивное искажение истории в интересах партии, как
«оправдание», «узаконение» ее «прагматического поли-
тического курса»”. Так, в предисловии к вышедшей
сравнительно недавно во Франкфурте-на-Майне книге
советского историка А. М. Панкратовой «Фабзавкомы
295
России в борьбе за социалистическую фабрику» X. Ме-
рингер, сотрудник Мюнхенского института современной
истории, голословно утверждает, что история Октябрь-
ской революции якобы «подменяется официальной пар-
тийной историей», изложенной в партийных протоколах
и статьях центральных органов прессы ”.
Д. Кип называет советские сборники документаль-
ных источников всего лишь «полезным инструментом
для ссылок», с которым надо «обращаться крайне осто-
рожно». Он утверждает, что введение в историографи-
ческий обиход новых документальных материалов яко-
бы не меняет точек зрения советских историков,
которые будто бы «боятся» этих материалов”. В дей-
ствительности дело обстоит иначе. Именно буржуаз-
ные авторы чураются тех документов, введением кото-
рых в научный оборот подрываются антикоммунисти-
ческие и антисоветские концепции. Ведь и сам Д. Кип
больше озабочен тем, чтобы предохранить буржуазную
историографию от марксистско-ленинского влияния, ибо,
по его наблюдениям, западный исследователь, внима-
тельно читающий марксистскую историческую литерату-
ру, в итоге начинает разделять марксистскую концеп-
цию
Отводя источниковедению «охранительную» функ-
цию в буржуазной историографии, ее представители
не осваивают в полной мере источниковой информации,
поскольку правящая буржуазия задает «рецепты» ин-
терпретации.
Расширение источниковой базы буржуазных публи-
каций не означает, как уже подчеркивалось выше, что
в буржуазной историографии трех революций в России
происходит радикальная переоценка взглядов. Как
справедливо отметил профессор Манчестерского уни-
верситета Д. Брэдли, несмотря на доступность большог
го числа источников по истории Октябрьской револю-
ции и гражданской войны, «...не было предпринято
попыток создать новые интерпретации; вместо этого
западные толкования (этих источников.— Ред.)... ис-
пользуются для поддержки стародавних аргументов и
создают горючий материал для новых противоречий».
Он осторожно высказывает мысль, что это происхо-
дит, «вероятно, по идеологическим причинам» “.
Примером субъективистского отбора источников и
подчинения источникового материала заданной концеп-
296
ции в современной буржуазной историографии может
служить двухтомная работа французского историка
М. Ферро «Революция 1917 г.», освещающая события
Февральской революции и Великого Октября ‘2.
М. Ферро считается одним из наиболее авторитет-
ных французских советологов и специалистов по исто-
рии революции 1917 г. в России. Его двухтомник про-
изводит впечатление солидного академического труда,
оснащенного богатой источниковой информацией и ос-
новательным научным аппаратом. Автор широко ис-
пользовал советские архивы (в общей сложности 38
единиц хранения из ведущих советских архивов). Од-
нако отбор источников и их интерпретация определя-
ются общей левацко-анархической направленностью ра-
боты Ферро.
Советские историки, подвергшие критическому ана-
лизу эту работу, с полным основанием отмечают, что
«Ферро постоянно уходит от вопроса о репрезентатив-
ности используемых им источников, как правило, огра-
ничивается лишь иллюстративным методом при обосно-
вании своих выводов, а нередко — вообще одними лишь
декларациями» “.
Приведем лишь несколько примеров манипулиро-
вания источниками в работе Ферро, приспособления их
к авторской концепции российских революций.
Ферро утверждает, например, будто после Февраль-
ской революции рабочие были заинтересованы только
в повышении зарплаты и более человеческих условиях
жизни и что будто бы их требования не затрагивали
основ существующего строя. Тем самым он игнорирует
многочисленные резолюции, в которых рабочие выдви-
гали политические требования. А это понадобилось
Ферро для того, чтобы «обосновать» расхожий среди сове-
тологов и утверждаемый самим Ферро тезис о «незре-
лости российского пролетариата», его «неподготовлен-
ности к социальному переустройству».
Зато в другом случае Ферро оказывается достаточ-
но одного решения одного низового коллектива (моло-
дых рабочих Выборга) —о создании молодежной орга-
низации и самостоятельном выступлении На одной из
общих демонстраций, чтобы объявить это решение про-
явлением «процесса бюрократизации общества», кото-
рый Ферро отождествляет с процессом установления
Советской власти.
Ж
В главе, тенденциозно озаглавленной «От Советов —
к бюрократии», Ферро в целях «обоснования» наду-
манного тезиса о «бюрократизации Советов» исполь-
зует в качестве источников главным образом клевет-
нические публикации вроде книг К. Касториадеса
«Бюрократическое общество», П. Навиля «Бюрократия
и революция» и т. п.
Некоторые из своих антиисторичных выводов Фер-
ро пытается обосновать ссылками на советские худо-
жественные фильмы, посвященные революционной те-
матике, которые вряд ли могут быть отнесены к раз-
ряду бесспорных исторических источников.
Произвол, который М. Ферро проявляет в отноше-
нии исторических фактов, вызвал негативную реакцию
даже со стороны его западных коллег. Так, например,
С. Смит (Эссекский ун-т) отметил, что таблицы, при-
званные подкрепить утверждение Ферро, «не отража-
ют действительности» или «неправильно переведены с
русского языка», что интерпретации документов в ряде
случаев «сомнительны», а факты, которые приводит
Ферро, чтобы показать «процесс бюрократизации» мас-
совых организаций, «не выдерживают критики»**.
«В результате,— пишет далее С. Смит,— создается в
высшей степени обманчивая картина революции, в кото-
рой крайне преувеличивается степень бюрократизации
в 1917 году и совершенно игнорируется поразительная
жизнеспособность демократии низовых организаций»4*.
Соотечественник М. Ферро профессор Ф. Кокен так-
же выпустил книгу о российских революциях 1917 г.,
в которой наряду с авторским текстом дается перевод
ряда документов, относящихся к этому периоду. И в
авторской части, и в приложении Кокен привлекает в
основном документы меньшевистской и эсеровской пар^
тий и материалы, связанные с деятельностью Времен-
ного правительства, а документы большевистской пар-
тии почти не использует. Из советских документаль-
ных материалов автор, под тенденциозным заголовком
«К установлению монопольной власти большевиков», по-
мещает лишь тексты декрета о печати от 27 октября
1917 г., запрещающего публикацию клеветнических ма-
териалов в буржуазной прессе, и декрета о роспуске
Учредительного собрания. Цель подобной подборки
усматривается без труда — показать «ущемление» де-
мократии, которое якобы осуществлялось с первых
29а
дней победы революция и составляло «суть» происхо-
дящих событий. В то же время из поля зрения автора
«выпали» важнейшие декреты' и декларации Советской
власти, и прежде всего декреты о мире, о земле, Дек-
ларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа
и др., убедительно свидетельствующие о подлинно де-
мократическом характере Октябрьской революции.
Аграрный вопрос в России накануне революции ис-
следуется Ф. Кокеном лишь на основании эсеровской
программы от 18 июля 1917 г. и статей из «Русских
ведомостей» о якобы царящей анархии в деревне и в
то же время полностью игнорируются документы боль-
шевиков по этому вопросу.
Пытаясь создать видимость объективности в отбо-
ре документов, Ф. Кокен в разделе, озаглавленном
«Война и мир», публикует как призывы большевиков
от 10 июля 1917 г. о немедленном заключении мира и
листовку большевиков от конца августа, разоблачаю-
щую контрреволюционные амбиции Корнилова, так и
«оборонческую» прокламацию".
Подтверждая вывод буржуазных историологов о
том, что «историк всегда находит то, что ищет»,
Д. У. Мэк находит аргументы в обоснование тезиса о
волюнтаристском характере Октября в таком сомни-
тельном источнике, как мемуары Керенского, а Р. Дэ-
ниэлс подробно воспроизводит фальсификации, состря-
панные по указке Временного правительства «желтой
прессой» летом 1917 г. для оправдания открытой борь-
бы с большевиками.
Нередко утверждения буржуазных историков, тре-
бующие, по логике вещей, документального подтвержде-
ния, бывают лишены вообще какого-либо обоснования.
Французский профессор Ж. Лефранк, например, в ра-
боте «История труда и трудящихся», пускаясь в рас-
суждения о том, что Октябрьская революция не приве-
ла к установлению власти рабочих в производственной
сфере, утверждает, будто большевики «на следующий
день после победы Октябрьской революции отклонили
идею Шляпникова и группы рабочей оппозиции, кото-
рые желали вновь передать заводы рабочим и доверить
им самоуправление. Профсоюзы не обладали никакой
независимостью перед Советским государством и пар-
тией»4*. Однако автор не приводит ни одного докумен-
та, который бы подтвердил эту клеветническую версию.
299
Ж. Лефранк игнорирует такие важнейшие документы,
как декрет о рабочем контроле от 14 ноября 1917 г.,
декрет ВЦИК и Совнаркома о создании ВСНХ, Труды
I Всероссийского съезда Советов Народного Хозяйст-
ва Именно из этих документов явствует, что дея-
тельность советских хозяйственных органов опиралась
на организации рабочего класса — фабзавкомы и проф-
союзы.
Следует сказать, что некоторые буржуазные иссле-
дователи указывают на полезность обращения к совет-
ским документальным и историографическим источни-
кам. Характерно в этом смысле высказывание профес-
сора политических наук Принстонского университета
С. Коэна: «Доступ к советским архивам,— пишет он,—
поднял уровень американских научных исследований,
неизмеримо улучшив качество американских исследо-
ваний и всю американскую интеллектуальную жизнь»”.
Р. Б. Маккей, сравнивая две работы о «думской мо-
нархии» — Р. Пирсона”, «написанную на широком
круге источников, изученных в Москве и Ленингра-
де», и М. Шефтеля”, использовавшего только неар-
хивные материалы, подчеркивает явное превосходство
книги Пирсона. При этом он отмечает, что «автор внес
ценную коррективу в кадетскую (и западную) историо-
графию, в которой преувеличивалась роль Думы вооб-
ще и кадетов в частности» ”.
В рецензиях на работы своих коллег по сюжетам
трех российских революций буржуазные историки иног-
да отмечают случаи использования несостоятельных в
научном отношении источников и откровенной тенден-
циозности в обращении с фактами. Так, Р. Эдельмен
(Калифорнийский ун-т) в рецензии на книгу Энн Хили
«Кризис российского самодержавия 1905—1907 гг.»54
пишет: «У читателя-неспециалиста может сложиться
неправильное представление, будто осью, вокруг кото-
рой вращалась вся жизнь в России после 1905 г., была
конституционно-демократическая партия. Возможно,
что это неверное впечатление создается из-за того, что
автор использует в качестве источника исключительно
кадетскую «Речь» ”. Э. Хили, продолжает рецензент,
вообще не привлекла никаких архивных материалов и
«игнорировала или недостаточно использовала некото-
рые серьезные работы, опубликованные на русском
языке». Такой отбор источников был, очевидно, не слу-
300
чаем, если учесть «заметную аитяреволюционную пред-
взятость» Э. Хили **.
А. Келли (Кембриджский ун-т) указывает на необо-
снованность выводов в книге профессора Гарвардского
ун-та А. Улама «Именем народа: пророки и заговорщи-
ки в предреволюционной России» ”. В соответствии со
сложившейся в американской историографии традицией,
отмечает рецензент, А. Улам пытается доказать, что
большевики якобы «заимствовали у революционного на-
родничества... метод навязывания социалистической
идеологии с помощью насильственных действий элиты
профессиональных революционеров». Рецензент обра-
щает внимание на то, что «стройность теоретических
построений автора достигается методом такого отбора
и выделения материала, при котором существенно иска-
жаются приводимые им исторические факты». По об-
разному выражению А. Келли, А. Улам, используя
«психологический» метод, «покрывает стержень интер-
претации тонким слоем фактов» и при этом «сильно
искажает» и даже «насилует факты», а выводы в кни-
ге делаются с помощью «сокрытия истины под таким
густым слоем мифов, что вся эта история теряет свой
дидактический смысл» и.
В предыдущих главах отмечались факты отдельных
«корректив», признаний, пересмотра некоторых уста-
ревших трактовок и положений в современной буржу-
азной историографии трех российских революций. И в
этом определенную роль играет более широкое знаком-
ство представителей буржуазной исторической науки с
советскими архивами и публикациями. Однако, как это
неоднократно подчеркивалось, их выводы не выходят
за рамки утвердившихся в советологии концепций.
К тому же на книжном рынке Запада продолжает
появляться весьма значительное число работ, в кото-
рых практически игнорируются документальные источ-
ники, а используются только «вторичные» источники.
Американский историк Р. Уэссон, например, в своей
«Истории КПСС» 662 раза процитировал своих коллег-
советологов и лишь однажды использовал (для консуль-
тации!) советское издание59.
А теперь перейдем к рассмотрению приемов, кото-
рые применяют буржуазные историки при цитировании
источников, на примере такого авторитетнейшего ис-
точника по истории трех революций в России, какими
301
являются труды В. И. Ленина. «Охранительная» функ-
ция буржуазного источниковедения нагляднее всего про-
является в обращении советологов с ленинскими тру-
дами.
Гений В. И. Ленина, международное значение его
теоретического наследия столь велики, что ныне невоз-
можно, как в недалеком прошлом, игнорировать ленин-
ские труды — этот важнейший источник по истории
революционного движения в России. Поэтому предста-
вители буржуазной историографии избрали иную ли-
нию поведения — они характеризуют произведения
вождя российского пролетариата лишь как разновид-
ность теоретических трудов, исключая их из системы
«исторический источник»*’. Буржуазные авторы стре-
мятся всячески закамуфлировать применяемые ими
приемы недобросовестного цитирования, изложения,
интерпретирования и иные способы деформирования
мыслей В. И. Ленина.
Еще К. Маркс подчеркивал, что в отношении ком-
мунистов буржуазная историография применяет «фаль-
сификацию дат и подложность цитат» “. В. И. Лени-
ну также не раз приходилось разоблачать фальсифика-
ции при цитировании его буржуазной печатью: и путем
вырывания части предложения из контекста, и вследст-
вие отсутствия отточия, указывающего на неполное
цитирование,— из-за чего «получается дикость и бес-
смыслица»,— и с помощью «опечаток», в корне меняю-
щих суть предложения. В результате, писал В. И. Ленин
в статье «Странное извращение цитат», «получается
самая полная противоположность тому, что я показал
на деле» *г.
Приемы цитирования, охарактеризованные К. Марк-
сом и В. И. Лениным, не претерпели существенных из-
менений и до настоящего времени. Чаще всего сущность
ленинского учения искажается до своей противополож-
ности на уровне интерпретации, а для придания науко-
образности своим оценкам советологи ссылаются на
подтасованные ими цитаты.
Как осуществляется «подложность цитат» примени-
тельно к ленинскому наследию, можно продемонстриро-
вать на некоторых примерах фальсифицирования бур-
жуазными авторами высказываний В. И. Ленина о
большевистской партии, ее роли в революции и ее свя-
зях с рабочим классом, с массами.
302
В сравнительно недавно опубликованной объемной
работе, посвященной анализу «истоков большевизма»,
западногерманский советолог А. Борке пыталась с по-
мощью ссылок на ленинские работы доказать абсурд-
ный тезис о «тоталитарном» характере действий боль-
шевистской партии *’ и убедить читателя в том, что
Ленин сам осознавал, что его концепция имела «анти-
либеральную и в конечном счете тоталитарную логику»
развития •*. В качестве доказательства автор приводит
две цитаты. Первая из них взята из ленинской работы
«Социалистическая революция и право наций на само-
определение». В изложении А. Борке Ленин «уже в
1916 году пришел к выводу, что в условиях уже на-
чавшегося штурма пролетариата на основы власти бур-
жуазии» «все чисто демократические требования» спо-
собны «в известном смысле играть роль препятствия
революции» •*.
Факт грубой фальсификации становится бесспорным,
если восстановить смысловую ткань ленинского текста.
Речь идет о задачах пролетариата в близящейся социа-
листической революции и о возможных приемах проти-
водействия свершению революции со стороны буржуа-
зии. «Социалистическая революция,— писал В. И. Ле-
нин,— может начаться в самом близком будущем.
Перед пролетариатом в этом случае встанет немедлен-
ная задача завоевания власти, экспроприации банков и
осуществления других диктаторских мер. Буржуазия —
и особенно интеллигенция типа фабианцев и каутски-
анцев — постарается в такой момент раздробить и за-
тормозить революцию, навязывая ей ограниченные, де-
мократические цели. Если все чисто демократические
требования способны,, при условии уже начавшегося
штурма пролетариев против основ власти буржуазии,
сыграть в известном смысле роль помехи революции, то
необходимость провозгласить и осуществить свободу
всех угнетенных народов (т. е. их право на самоопре-
деление) будет так же насущна в социалистической ре-
волюции, как насущна она была для победы буржуаз-
но-демократической революции, например, в Германии
1848 г. или России 1905 г.»“. Несомненно, что
В. И. Ленин говорит о тормозящей роли демократиче-
ских требований лишь в том значении, в каком эти тре-
бования могли быть использованы буржуазией, имевшей
целью удержать революционное движение в рамках
303
борьбы за утверждение идей буржуазной демократии и
помешать утверждению власти рабочего класса.
Собственно, требования демократизации обществен-
но-политической системы всегда включались в програм-
му большевистской партии и в полной мере были реа-
лизованы в результате победы Великого Октября. Вме-
сте с тем В. И. Ленин предостерегал от опасности
ориентации на промежуточные цели. Задача оконча-
тельной ликвидации «остатков средневековья» имела
побочное, подчиненное, второстепенное значение. «Мы,—
отмечал В. И. Ленин,— решали вопросы буржуазно-де-
мократической революции походя, мимоходом, как «по-
бочный продукт» нашей главной и настоящей, проле-
тарски-революционной, социалистической работы» ”.
Касаясь второй ссылки, помещенной в работе
А. Борке, следует прежде всего отметить «некоррект-
ность» справочного аппарата, так как речь идет не о
ленинской цитате, а о выдержке из письма Ф. Энгель-
са А. Бебелю, приведенной в докладе В. И. Ленина на
III конгрессе Интернационала. Как и в первом случае,
А. Борке стремится с помощью цитаты подтвердить
мысль, прямо противоположную смыслу цитируемого
текста. «В конце концов он,— пишет автор о Ленине,—
заявил в 1921 г. с жестокой откровенностью: «Вся реак-
ция... сплоченно группировалась вокруг чистой демокра-
тии» ”. А. Борке легкомысленно полагает, что и этой
вырванной из контекста фразы вполне достаточно для
«разоблачения антидемократизма» ленинского курса,
и расчет здесь явно на неосведомленность западного
читателя в отношении вопроса о «чистой демокра-
тии». А суть проблемы заключалась именно в том, что
понимать под этим термином. Как известно, марксист-
ско-ленинская наука отрицает это понятие, как несоот-
ветствующее реальным социально-политическим про-
цессам. «Мы в «абсолюты» не верим,— отмечал В. И. Ле-
нин.— Мы над «чистой демократией» смеемся» ”. Подвер-
гая резкой критике оппортунизм Каутского, В. И. Ленин
неоднократно подчеркивал, что при рассмотрении сущ-
ности демократии должен строго соблюдаться клас-
совый подход. В связи с этим Ленин ставил вопрос:
демократия — для какого класса? «Если не издеваться
над здравым смыслом и над историей, то ясно, что
нельзя говорить о «чистой демократии», пока сущест-
304
вуют различные классы, а можно говорить только о
классовой демократии»,— указывал он ”.
Выдергивая отдельную фразу из текста, А. Борке
умышленно оставляет за рамками цитирования ту его
часть, в которой Ф. Энгельс поясняет классовую основу
«чистой демократии» в период развертывания конкрет-
ных революционных событий. В ленинском докладе вы-
держка из письма Ф. Энгельса дана в следующем виде:
«Чистая демократия приобретает значение в момент ре-
волюции в качестве последней буржуазной партии, ка-
ковой она явилась уже во Франкфурте, став якорем спа-
сения всего буржуазного, даже феодального хозяйства...
Так, вся бюрократическая масса в 1848 году, от марта
до сентября, поддерживала либералов с целью подав-
ления революционных масс... Во всяком случае, в день
кризиса и назавтра, нашим единственным противником
будет группирующаяся вокруг чистой демократии реак-
ция, и это обстоятельство, думается мне, не следует
упускать из виду» ”. Очевидно, что «главного против-
ника» Ф. Энгельс видел не в абстрактной идее демо-
кратии, а в тех классовых силах, которые, называя
себя борцами за «чистую демократию», на деле зани-
мали контрреволюционную позицию и отчаянно цепля-
лись за устои отживающего строя.
Д. У. Мэк, который тяготеет к волюнтаристской
трактовке характера Октябрьской революции, в своей
книге «Ленин и русская революция» пытается дока-
зать, будто в Октябре большевики победили благо-
даря «бланкизму». В доказательство своего тезиса
Д. У. Мэк приводит следующую «цитату»: «Комму-
нист,— как-то писал Ленин,— должен быть готов при-
нести любую жертву и, если необходимо, обращаться к
любым ухищрениям, использовать нелегальные методы,
скрывать правду для того, чтобы проникнуть в проф-
союзы, остаться там и вести в них революционную ра-
боту»72. С помощью подобного «цитирования» англий-
ский советолог внедряет в сознание читателей мысль о
том, что коммунисты-де действуют обманом, хитроум-
ными приемами, чтобы войти в доверие к рабочему
классу. При этом он не указывает, из какой ленинской
работы заимствовано это высказывание.
Западногерманский историк В. Баумгарт пытается
провести ту же мысль уже со ссылкой на конкретное
произведение В. И. Ленина. В «Детской болезни «ле-
Н Закм № 2517
305
визны»,— пишет он,— Ленин открыто, перед всем ми-
ром призвал своих соратников, наряду с использовани-
ем силы, к применению «всех возможных уловок, хит-
ростей, нелегальных приемов, умолчаний, сокрытия
правды», чтобы обмануть противника» ”.
Напомним, что в труде «Детская болезнь «левизны»
в коммунизме» В. И. Ленин подчеркивал необходи-
мость работы коммунистов в реакционных профсоюзах:
«Нет сомнения, господа «вожди» оппортунизма прибег-
нут ко всяческим проделкам буржуазной дипломатии,
к помощи буржуазных правительств, попов, полиции,
судов, чтобы не допустить коммунистов в профсоюзы,
всячески вытеснить их оттуда, сделать им работу внут-
ри профсоюзов возможно более неприятной, оскорб-
лять, травить, преследовать их. Надо уметь проти-
востоять всему этому, пойти на все и всякие жертвы,
даже — в случае .надобности — пойти на всяческие
уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, со-
крытие правды, лишь бы проникнуть в профсоюзы, ос-
таться в них, вести в них во что бы то ни стало комму-
нистическую работу»
Из приведенного текста становится ясно, что
В. И. Ленин имеет в виду тактический прием в борьбе
против оппортунизма и «рабочей аристократии» для
высвобождения рабочего класса из-под буржуазного
влияния в развитых капиталистических странах, а от-
нюдь не для обмана рабочего класса. Однако эта
мысль у Д. У. Мэка и В. Баумгарта, как мы смогли
убедиться, заметно «исправлена», упрощена, причем
акцент сознательно перемещен на нелегальные формы
работы. Таким образом, фальсификация путем подачи
цитаты в произвольном (противоположном ленинско-
му) контексте, а также частичное искажение мысли
налицо.
Преподаватель Бруклинского колледжа (Нью-
Йорк) А. Эшер также решил «подкрепить» свои анти-
коммунистические тезисы ссылкой на труды В. И. Ле-
нина. Во введении к сборнику документов «Меньшеви-
ки в русской революции» он пытается представить
меньшевиков сторонниками «демократической широкой
партии», а большевиков-ленинцев — борцами за «эли-
тарную конспиративную организацию». Основным ар-
гументом А. Эшера является цитата опять же из ле-
нинской работы «Что делать?», почерпнутая, однако, по
306
его словам, из книги Д. Кипа «Подъем социал-демок-
ратии в России»: «Социал-демократическое созна-
ние,— цитирует слова В. И. Ленина А. Эшер,—не мо-
жет существовать * среди рабочих. Оно может быть
внесено * только извне... Учение социализма разви-
лось из философских, экономических и исторических
теорий, выработанных образованными представителя-
ми имущего класса, интеллектуалами» ”.
В действительности эта мысль имеет совершенно
иной смысл: «...Социал-демократического сознания у
рабочих и не могло быть. Оно могло быть, принесено
только извне. История всех стран свидетельствует, что
исключительно своими собственными силами рабочий
класс в состоянии выработать лишь сознание тред-
юнионистское, т. е. убеждение в необходимости объ-
единяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добивать-
ся от правительства издания тех или иных необходи-
мых для рабочих законов и т. п. Учение же социализма
выросло из тех философских, исторических, экономиче-
ских теорий, которые разрабатывались образованными
представителями имущих классов, интеллигенцией» ”.
В «цитате» же А. Эшера — Д. Кипа заключена про-
тивоположная идея: марксистская идеология вообще-
де не может быть принята рабочими, так как, будучи
созданием интеллектуалов, чужда им и поэтому искус-
ственно каждый раз привносится извне. Однако авто-
рами этой «цитаты» выпущена существенная, объясня-
ющая контекст фраза о тред-юнионистской идеологии,
что в совокупности с искажением перевода приводит
к фальсификации ленинской мысли. В таком пре-
парированном виде она действительно способна вве-
сти в заблуждение относительно характера большевист-
ской партии, чего, как видно, и добивается А. Эшер,
протаскивающий в своей работе антикоммунистические
идеи, которые базируются не только на «усечении», но
и на прямой фальсификации источника.
В работе французских политологов Л. Лефевра и
Ж. Жоржа тезис о пресловутом «бланкизме» партии
большевиков призвана подкрепить «цитата» из «Ап-
рельских тезисов»: «Своеобразие текущего момента в
России состоит в переходе от первого этапа револю-
ции [...] ко второму ее этапу, который должен дать
* Выделено Д. Кнпом.— Ред.
307
11
ВЛасТь В руки пролетариата и беднейших слоев кресть-
янства» ”. Однако авторы изъяли из этого положения
ленинскую характеристику первого этапа, «давшего
власть буржуазии в силу недостаточной сознательно-
сти и организованности пролетариата» ”, без которой
остается неясным, чем вызвана такая периодизация
событий революции. Игнорируя акценты, расставлен-
ные В. И. Лениным в докладе на Апрельской конфе-
ренции (а они отражали конкретно-исторические изме-
нения в политической обстановке, поляризацию клас-
совых сил и эволюцию в сознании широких народных
масс, что и давало возможность поставить на повестку
дня вопрос о переходе ко второму этапу революции
мирным путем), французские историки намереваются
внушить читателям мнение о большевиках как «рабах
конспиративного плана», выступавших против буржуаз-
ной «свободы и демократии» во имя установления
«диктатуры революционной элиты». Ничего общего «с
ленинизмом эта установка не имеет. В. И. Ленин все-
мерно подчеркивал: «С одним авангардом победить
нельзя. Бросить один только авангард в решительный
бой, пока весь класс, пока широкие массы не заняли
позиции либо прямой поддержки авангарда, либо, по
крайней мере, благожелательного нейтралитета по от-
ношению к нему и полной неспособности поддерживать
его противника, было бы не только глупостью, но и
преступлением»”. Силу большевистской партии вождь
Октября видел в органической связи партии с револю-
ционной энергией рабочего класса и его политических
союзников.
Некоторые буржуазные авторы отыскивают свои
аргументы среди комментариев своих коллег к тому
или иному тезису В. И. Ленина. Так, профессор Женев-
ского университета П. Лобье, говоря об истории обра-
зования Петроградского Совета в 1905 г., толкует о не-
коей «подозрительности и враждебности» партии боль-
шевиков к массовому рабочему движению и Советам
как массовым организациям. Лобье утверждает, будто
большевикам казалось, что «Советы, и в частности Со-
вет Санкт-Петербурга, влекут рабочий класс на бес-
перспективный в революционном отношении путь», и что
будто большевики боялись «преобладающей роли мень-
шевиков в столичном Совете»*’. При этом автор при-
водит цитаты, заимствованные из работы меньшеви-
308
ка С. Шварца «Русская революция 1905 г.», издан-
ной в 1967 г. в США в серии «История меньшевизма».
Для Лобье комментарии С. Шварца к ленинской рабо-
те «Социалистическая партия и беспартийная револю-
ционность»81 (которая, кстати, не называется им) по-
служили основанием для вывода, будто у Ленина речь
идет о некоей «первой формулировке большевистского
контроля над нейтральными организациями»88. По
существу, П. Лобье воспроизводит ' меньшевистскую
фальсификацию произведений В. И. Ленина.
Американские советологи У. Чейс и Д. Гетти отме-
тили, что, хотя вопрос о большевистских кадрах в
российских революциях «западными историками не
изучен», это, однако, не помешало им «сформировать
мнение, каковы были эти кадры и какова была их
роль». Мнение это, вынуждены признать Чейс и Гетти,
«порождено антисоветскими взглядами самих этих ис-
ториков» 83. С этим выводом нельзя не согласиться.
Примеров произвольного толкования и монтажа ци-
тат, грубо искажающих содержание трудов В. И. Ле-
нина, в буржуазной историографии трех российских ре-
волюций — множество 8‘.
В подавляющем большинстве случаев цитирование
произведений В. И. Ленина в сборниках документов по
нашей проблематике также подвергается фальсифика-
ции. Хотя форма выглядит иной — цитаты даются как
бы вне субъективной интерпретации,— сущность извра-
щения идей марксизма-ленинизма не изменяется; ав-
торский субъективизм опосредован, скрыт за организа-
цией материала и его выборочным цитированием. Рас-
смотрим, к примеру, как подобраны, изложены и
истолкованы материалы в «Русской революции», из-
данной в 1972 г. под редакцией Р. В. Дэниэлса88. Рас-
сказ о большевиках, их программе ведется исключи-
тельно со слов их противников: Фрэнсиса, Керенского,
кн. Львова, Суханова. Даже ленинские «Апрельские
тезисы» приведены не в оригинале, а в изложении Ми-
люкова, который, естественно, искажает их содержание
до неузнаваемости м.
Для характеристики подготовки Октябрьского во-
оруженного восстания Р. В. Дэниэлс включил в сбор-
ник выдержки из ленинских статей: «Большевики
должны взять власть», «Марксизм и восстание», «Кри-
зис назрел»8’ и даже отдельные фразы из некоторых
309
других произведений В. И. Ленина, не названных ре-
дактором. Все эти материалы скомпонованы так,
что создается впечатление цельного текста. Однако
Р. В. Дэниэлс отнюдь не желает представить читателю
содержание ленинского плана вооруженного восстания,
прежде всего объективные и субъективные предпосыл-
ки его победы. Он акцентирует внимание лишь на
субъективных предпосылках восстания — роли партий-
ной организации большевиков, игнорируя и замалчи-
вая при этом объективные предпосылки, о которых по-
дробно говорит В. И. Ленин в своих статьях. Более то-
го, Дэниэлс стремится максимально усилить впечатле-
ние, что большевики, будучи якобы «бланкистами» не
имели опоры в массах и рассчитывали только на силы
своей партии: «Одна наша партия может захватить
власть»м, тогда как в оригинале говорится: «Только
наша партия, взяв власть, может обеспечить созыв
Учредительного собрания и, взяв власть, она обвинит
другие партии в оттяжке и докажет обвинение» •*. Оче-
редное, весьма целенаправленное и существенное ис-
кажение!
Манера подачи материала и логика составителя
служат чрезмерному выпячиванию роли «одной пар-
тии» при забвении других, объективных предпосылок
успеха революции, что ничего общего с ленинским пла-
ном вооруженного восстания не имеет, но зато пол-
ностью соответствует представлениям Дэниэлса об Ок-
тябрьской революции как о «рискованной игре больше-
виков» **.
Таким образом, изложение содержания произведе-
ний В. И. Ленина в буржуазной литературе тесно свя-
зано с их ложной интерпретацией посредством выхола-
щивания конкретного содержания. Оригинал текста
искажается как при его воспроизведении в докумен-
тальных сборниках, так и при его цитировании. Конеч-
ной целью является обычно создание «общей фразы»,
объявляемой «принципом» или «догмой» марксизма-
ленинизма, которая при помещении в канву, очерчен-
ную редакторским субъективизмом, приобретает силу
аргумента для концепции, чуждой революционной тео-
рии и практике. Тем самым извращается сущность
марксизма-ленинизма, который подменяется антиком-
мунистическими рассуждениями или тем, что буржуаз-
310
ным авторам выгодно отождествлять с марксизмом.
В. И. Ленин называл подобную методику извращения
его идей не иначе как «подлогом» м.
Своеобразной, хотя и не обладающей ясной очер-
ченностью, является роль «устной традиции» в буржу-
азном источниковедении. В данном случае это, как
правило, изустные сообщения о событиях революции и
гражданской войны, в которых участвовали или кото-
рые непосредственно наблюдали рассказчики, а то и во-
обще воспоминания со слов родственников, знакомых
и т. д. Смысл обращения к «устной традиции», родст-
вен целенаправленному отбору источников, который
основывается на постановке характерных вопросов.
Р. Б. Дэй пишет о том, что, обращаясь к источнику,
можно «ставить правильные» и «поднимать неправиль-
ные вопросы» ”, чтобы получить желаемые ответы.
В этой связи американский историограф Р. У. Уинкс
отмечает, что «постановку вопросов» надо начинать с
«вопросов, на которые исследователи хотят получить
ответ»*’. В результате, как справедливо замечает анг-
лийский историк, преподаватель новейшей истории в
Кембридже Д. Томсон, изучение исторических проблем
осуществляется «не при помощи источников как тако-
вых... а из «вторых рук»., через конфликтные мнения
избранных исторических писателей...» *4. Именно к та-
кого рода «вторичным» источникам и обращаются ав-
торы, пропагандирующие фальсификаторскую концеп-
цию о так называемых «германских деньгах», якобы
заплаченных большевикам. Хорошо известно, что ника-
ких письменных свидетельств, хотя бы косвенно упоми-
нающих подобный факт, среди «первичных источников»
нет ”.
Вот и другие примеры. Профессор Стэнфордского
университета Р. А. Уэйд при написании истории борь-
бы России за выход из империалистической войны ча-
сто черпает факты из воспоминаний А. Бургуниной —
женщины, близкой к окружению Церетели, и многие
его выводы, очевидно, навеяны ее «устной традици-
ей» **. Л. Хаймсон на основании «устной традиции»
представителей меньшевистских кругов российской
эмиграции, обосновавшейся в США, создал целое науч-
ное «исследование по истории меньшевизма». В период
подготовки этого труда он предоставил престарелым
311
«революционерам» сводить личные счеты на «семина-
рах», которые стенографировались, а затем попытался
«сверить» полученные данные с письменными источни-
ками, часто созданными теми же людьми. Обработка
текста проводилась уже профессиональными советоло-
гами, вынужденными сглаживать явные противоречия
в разных источниках”. И если профессор Р. Лакет
убежден, что беседы с белогвардейскими эмигранта-
ми — бывшими офицерами — «скорректировали» его
концепцию, то американский историк Ц. Гительмен
активно использовал всю «устную традицию» антисо-
ветского толка, начиная от рассказов очевидцев собы-
тий и кончая мнениями сотрудников архивов**.
Обращаясь к подобного рода источникам, советологи
готовы закрывать глаза на такой элементарный факт,
как возможная неискренность рассказчиков во имя
«самовозвеличения». Интерпретатора, чрезмерно дове-
ряющегося «устной традиции», подстерегают подвод-
ные камни и опасность быть дезориентированным. Но
многие советологи, увлеченные «новизной» этого типа
информации, склонны этим пренебрегать.
Налет саморекламы присущ и ряду «документаль-
ных изданий фамильного характера», которые так-
же не отличаются взвешенностью выводов, объектив-
ностью оценок. Идеализация белогвардейщины харак-
терна для книги дочери белогвардейского генерала
А. И. Деникина М. Грей «Ледовый поход. Россия
1918 г.». В ней совершенно четко прослеживается
стремление автора оправдать с помощью ссылок на ма-
териалы семейного архива русскую контрреволюцию,
указывая на соображения «морального» характера.
В качестве основного «морального» довода для развя-
зывания выступления белогвардейцев в 1918 г. и их по-
хода на Кубань М. Грей ссылается на подписание
большевиками Брестского договора, изображая бело-
гвардейцев лишь «идейными противниками» этого до-
говора. В качестве другого довода М. Грей пытается
внушить читателю мысль, будто русский народ не под-
держивал большевиков, а вот, мол, белогвардейцы яв-
лялись выразителями его чаяний **.
Спекулируя на интересе широких читательских кру-
гов к теме русской революции, западные издатели вво-
дят в мутный поток антисоветской литературы и такие
«источники», как воспоминания О. Андреевой-Черно-
312
вой (падчерицы В. Чернова), которая в 1917 г. была
еще подростком *°°, и сына полковника царской охра-
ны П. Граббе, не достигшего в годы революции даже
подросткового возраста*°‘, и даже обобщенные, так
сказать «усередненные», «Воспоминания английской
гувернантки», составленные на основе всякого рода
опубликованных и неопубликованных материалов и ин-
тервью с бывшими английскими гувернантками в бога-
тых семьях в России*02. Если книга О. Черновой, как
признается в рецензиях, «состоит в основном из анек-
дотов» и «читая ее, никогда не подумаешь, что описан-
ные в ней события происходили во время одной из ве-
личайших революций» *02, то «воспоминания гувер-
нантки» имеют куда более определенную тенденцию.
«Во время революции,— пишет Н. Фриден в рецензии
на эту книгу,— гувернантки идентифицировали себя с
представителями высших классов... и разделяли их
страх перед крестьянами и солдатами» *°*.
Можно было бы продолжить перечень новых доку-
ментальных изданий, претендующих на обогащение ис-
ториографии новыми «первичными источниками».
В 1972 г. издательство Кентского университета (Огайо,
США) выпустило «Письма из России (1916—1919 гг.)»
Э. Т. Хилда ‘°*, бывшего в годы гражданской войны
членом организации помощи жертвам войны и Крас-
ного Креста стран Антанты. В предисловии к изданию
профессор университета Б. Гинди всячески превозносит
«объективность» автора как «точного» наблюдателя,
«беспристрастно, терпеливо и с искусством», описы-
вающего события. «Беспристрастность» Э. Т. Хилда
тесно связана с его «беспартийностью», считает
Б. Гинди*00.
При внимательном исследовании «писем из России»
оказывается, что чаще всего они созданы по принципу
«я не видел сам, но мне сказали». Э. Т. Хилд в «пись-
мах» «беспристрастен» лишь в отношении контррево-
люции и весьма «пристрастен» к Красной армии и
революции. Этот «источник» аккумулирует с удивитель-
ной классовой избирательностью все инсинуации бур-
жуазной прессы, направленные против партии больше-
виков, и по сути представляет собой «сообщения о слу-
хах», а никак не свидетельство очевидца о событиях
революции.
313
Пополнилась новым изданием и историография
меньшевизма. «Мемуары революционера» Е. Брой-
до107. видной меньшевички, близкой к возглавлявшим
эту фракцию Аксельроду, Дану, Мартову, не являются
произведением самой Е. Бройдо, а представляют собой
лишь литературную обработку тех ее рассказов и пере-
ложение тех набросков воспоминаний, которые были в
распоряжении ее дочерей в 60-е годы. Поэтому соотно-
шение авторского творчества и его интерпретации в
данном случае установить невозможно, но то, что вос-
поминания Е. Бройдо не оригинальное произведение,
наложило свой глубокий отпечаток на его содержание:
в канву мемуаров вплетены современные оценки анти-
большевистского характера. Повествование доведено
до Февральской революции, что не случайно: авторы
считают ее торжеством идеалов меньшевизма. Осталь-
ной период жизни Е. Бройдо представлен в форме
краткой биографической справки. Справка исключает
период двоевластия, когда особенно отчетливо про-
явился соглашательский характер политики меньшеви-
ков. Очень мало отражен период Октябрьской револю-
ции и гражданской войны, ознаменовавших идейный и
политический крах меньшевизма. Такая подача мате-
риала способствует созданию ложного представления о
меньшевиках и их действительной роли в Великой Ок-
тябрьской социалистической революции. «Мемуары ре-
волюционера» служат оправданием меньшевизма.
*
Методологические и источниковедческие принципы мо-
рального узаконения и оправдания субъективизма на-
ходят свое непосредственное отражение в практике со-
временной историографии трех российских революций.
Буржуазные авторы вносят в свои работы нечто «искус-
ственное»: преднамеренность личного выбора источни-
ка, фрагментарность в его изложении, субъективистский
монтаж отраженных фактов. Подобный исследова-
тельский произвол, стремление — вольное или неволь-
ное— навязать читательской аудитории, с помощью це-
ленаправленно отобранных источников, свою точку зре-
ния приводят к тому, что утрачиваются цельность и
масштабность исследовательского видения, а глав-
ное— способность отражать исторические факты в их
314
многообразии и взаимосвязи, что обусловливает несо-
стоятельность источниковой основы современной бур-
жуазной историографии трех революций в России.
1 GiUlam Н. The Dialectics of Realism in Modern Historiographic The-
ory.—History and Theory, 1976, vol. 25, N 3, p. 247.
2 Cm.: Leff G. History and Social Theory. L., 1969, p. 125; Fischer D.H.
Historians* Fallacies. New York; Evanston; London, 1970, p. 66;
Zinn H. The Politics of History. Philadelphia, 1971, p. 39—41; Da-
niels R. V. Studying History. How and Why? Englewood Cliffs,
1972, p. 86—89; Wise G. American Historical Explanation. Home-
wood, 1973, p. 50—51.
3 Cm.: Barzun J. History: The Muse and Her Doctors.— American His-
torical Review, 1972, vol. 69, N 1, p. 56—60.
4 Kelley R. The Shaping of the American Past. Englewood Cliffs,
1978, p. XXVI.
3 Cm.: Lasky AL /. Utopia and Revolution. Chicago; London, 1976,
p. XI—XII.
• Cm.: Chiaromonte N. The Paradox of History. English transl. L.,
1970, p. 133—134.
7 Williams W. A. History as a Way of Learning. N. Y., 1974, p. 7.
3 Цит. no: The Historian and the Climate of Opinion /Ed. by
R. A. Skotheim. Massachusets, 1969, p. 48.
3 Kuzminski A. Defending Historical Realism.—History and Theory,
1979, vol. 18, N 3, p. 341.
10 Ibid., t>. 317.
11 Leff G. History and Social Theory, p. 122.
12 Cm.: Ibid., p. 119.
13 Ibid., p. 125.
14 Lukacs J. Historical Consciousness or the Remembered Past New
York; Evanston; London, 1968, p. 33.
13 Cm.: Ibid., p. 34, 236.
13 Haag E. History as Factualised Fiction.— In: Philosophy and Histo-
ry: A Symposium / Ed. by S. Hook. N. Y., 1963, p. 212.
47 Ibid., p. 217.
13 Cm.: Duberman M. The Uncompleted Past. N.Y., 1969, p. 336.
13 Hughes H. S. History as Art and as Science: Twin Vistas on the
Past. N.Y., 1964, p. 6—7.
23 Zinn H. Op. cit., p. 275—276.
21 Marrou H. L L*Histoire et ses methodes. P., 1961, p. 1524.
22 Cm.: Veyne P. Comment on ecrit 1’histoire: Essai d*£pist£mologie.
P., 1977, p. 40.
23 Cm.: Ritter G. Leistungen: Probleme und Aufgaben der internatio-
nalen Geschichtschreibung.—In: Relatione del X Congresso Inter-
nationale di scienze storiche, Firenze, 1955, vol. 6, p. 325; Gada-
mer H.-G. Wahrheit und Methode: Grundzuge einer pnilosophischen
Hermeneutik. Tfibingen, 1965, S. 158; Hedinger H.-W Subjektivitdt
und Geschichtwissenschaft. B., 1969, S. 61.
24 Cm.: Dance E. H. History the Betrayer: A Study in Bias. Westport
(Connecticut), 1975, 2nd ed., p. 56.
23 Kelley R. Op. cit., p. XXIV.
23 Poinsatte C. R. Norling B. Understanding History through the Ame-
rican Experience. Notre-Dame; London, 1976, p. 54.
315
27 См.: Daniels R. V. Studying History: How and Why?, p. 89.
22 Lukacs J. Op. cit., p. 60.
29 The Russian Revolution / Ed. by R. V. Daniels. Englewood Cliffs,
1972, p. 6.
20 Mack D. W. Lenin and the Russian Revolution. L., 1970, p. 98.
31 Cm.: Nevins A. The Case of Cheating Documents.— In: The Histo-
rian as Detective: Essays on Evidence./Ed. by P. W. Winks. N. Y.;
L., 1969» p. 197—203.
32 Daniels R. V, Studing History. How and Why?, p. 8, 34.
33 Cm.: Benson £. Toward the Scientific Study of History. Philadel-
phia, 1972, p. 112—114.
34 NorUng B. Timeless Problems in History. Notre-Dame; London,
1970, p. 8.
35 Mack D. W. Op. cit., p. 98.
32 Cm.: Baron S. H., Heer N. W. Preface.— In: Windows on the Rus-
sian Past. Essays on Soviet Historiography since Stalin/Ed. by
S. H. Baron, N. W. Heer. Columbus (Ohio), 1977, p. 1; Keep J. The
Great October Socialist Revolution.— Ibid., p. 141.
37 Cm.: Objektivitat und Parteilichkeit in der Geschichtswissenschaft /
Hrag. von R. Koselleck, W. J. Mommsen, J. Russen. Mfinchen, 1977,
Bd 1, S. 169.
32 Mehringer H. Einleitung.— In: Pankratova A. M. Fabrikrate in
Russland: Der Kampf urn die sozialistische Fabrik. Frankfurt a. M.,
1976, S. 9—10.
32 Cm.: Keep J. The Great October Socialist Revolution, p. 139—142.
40 Ibid., p. 142.
41 Bradley J. F, N. Civil War in Russia 1917—1920. London; Sydney,
1975, p. 12.
42 Ferro M. La Revolution de 1917. P., 1967, T. 1. La chute du tsaris-
me et les origines d’octobre; Ibid., Paris, 1976. T. 2. Octobre: Nais-
sance d’une societe.
43 Афанасьев Ю. H. 50 лет эволюции французской исторической шко-
лы «Анналов»: от идеи глобальной истории к идеологии антире-
волюционности.— В кн.: История и историки, 1977. М., 1980, с. 212.
44 Soviet Studies, 1981, vol. 33, N 3, July, p. 457.
45 Ibid., p. 457.
42 Coquin F.-X. La revolution de 1917. P., 1974.
47 Cm.: Ibid., p. 50—57.
42 Lefranc G. Histoire du Travail et des travailleurs. P., 1975, p. 402.
42 Декреты Советской власти. M., 1957, т. 1, с. 83—85, 172—173.
52 New York Times, 1980, Febr., 22, p. A6.
21 Pearson R. The Russian Moderates and the Crisis of Tsarism 1914—
1917. L., 1977.
52 Szeftel M. The Russian Constitution of April 23, 1906; Political In-
stitutions of the Duma Monarch!. Brussels, 1976.
53 History, 1979, vol. 64, N 210, Febr., p. 145—146.
24 Healy A. E. Russian Autocracy in Crisis, 1905—1907. N. Y., 1976.
22 The American Historical Review, 1977, Febr., p. 153.
22 Ibid.
27 Cm.: Ulam A. B. In the Name of the People: Prophets and Conspi-
rators in Prerevolutionary Russia. N. Y., 1977.
22 New York Review of Books, 1977, 23 Jun., p. 10.
22 Cm.: Wesson R. G. Lenin’s Legacy: The Story of the CPSU. Stan-
ford, 1978.
316
•° См.: Heer N. W. Politics and History in the Soviet Union. Cam-
bridge (Mass.), 1973, p. 18—20.
81 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 29, с. 29.
82 См.: Ленин В. Я. Поли. собр. соч., т. 32, с. 354.
93 См.: Borcke Л. Die Ursprunge des Bolschewismus: Die jakobinische
Tradition in Russland und die Theorie der revolutionaren Diktatur.
Munchen, 1977, S. 473.
84 Cm.: Ibid.
85 Ibid.
99 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 27, с. 262—263.
67 Там же, т. 44, с. 147.
88 Borcke Л. Op. cit, S. 478.
99 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 44, с. 78.
70 Там же, т. 37, с. 251.
71 См.: Там же, т. 44, с. 52.
78 Mack D. W. Op. cit., р. 93.
73 Baumgart W. Deutsche Ostpolitik, 1918—1926.— In: Russland —
Deutschland — Amerika. Wiesbaden, 1978, S. 249.
74 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 41, с. 38.
75 См.: The Mensheviks in the Russian Revolution Ed. by A. Ascher
L., 1976, p. 9.
См. также: Keep J. L. H. The Rise of Social-Democracy in Russia.
Oxford, 1963, p. 89.
19 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 6, с. 30.
77 Lefevre L., Georges J. Les temps contemporains. P., 1973, p. 295.
78 Ленин В. Я. Поли. собр. соч., т. 31, с. 114.
79 Там же, т. 41, с. 77—78.
80 Laubier Р. La greve ginfcrale en 1905: Le my the fran^ais et la rea-
lite russe. P., 1979, p. 233.
81 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 12, с. 133—144.
82 Laubier Р. Op. cit.
83 Chase F., Getty J. Л. The Moscow Bolshevik Cadres of 1917: A Pro-
sopographic Analysis.— Russian History, 1978, vol. 5, Pt 1, p. 85.
84 Cm.: Rimscha H. Geschichte Russlands. Darmstadt, 1972, S. 584;
Ferro M. La revolution de 1917, p. 387; Bettelheim Ch. Les Luttes
de classes en URSS: Premiere pfcriode, 1917—1923. P., 1974, p. 78,
402—403; Gras Ch. Les 6tats marxistes-teninistes de 1917 a nos
jours. P., 1978, p. 21; Uldricks T. J. Diplomacy and Ideology: The
Origins of Soviet Foreign Relations, 1917—1936. London; Beverly
Hills, 1979, p. 12—14.
85 Russian Revolution / Ed. by R. V. Daniels. Englewood Cliffs (New
Jersey), 1972.
99 Cm.: Ibid., p. 41-42.
87 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 240—241, 245—247,
280—283.
88 Russian Revolution, р. 93.
89 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 34, с. 240.
99 См.: Daniels R. V. Red October: The Bolshevik Revolution of 1917.
Englewood Cliffs (New Jersey), 1967, p. 215—216.
91 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 37, с. 299—300.
92 Day R. В. Leon Trotsky and the Politics of Economic Isolation.
Cambr., 1973, p. 4.
93 Winks R. W., Introduction to «The Historian as Detective», p. XXL
94 Thomson D. The Aims of History, p. 27.
317
95 Исчерпывающий источниковедческий анализ всех существующих
фальсификаций см. в исследовании: Мшщ И, И. История Велико-
го Октября. М., 1978, т. 2, с. 81—83.
•• Wade R. A. The Russian Search for Peace. Stanford, 1969, p. VI-
VI!, 89—92, 143—148.
97 The History of Menshevism / Ed. by L. Haimson. Chicago; London.
1974, p. XII—XIV.
•• Luckett R. The White Generals, p. XIII; Gitelman Z. У. Jewish. Na-
tionality and Soviet Politics. Princeton, 1972, p. VII—IX.
* Cm.: Grey M. La campagne de glace Russie 1918. P., 1978, p. 14—15.
1M Andreyev 0. (Chernov). Cold Spring in Russia. L., 1918.
101 Grabbe P. Windows on the Neva: A Memoir. N. Y., 1977.
102 Pitcher H. When Miss Emmie Was in Russia. English Governesses
Before, During and After the October Revolution. L., 1977.
403 Choice, 1978, Sept., p. 15.
104 Russian Review, 1979, Jan., p. 95.
195 Heald E, T. Witness to Revolution. Letters from Russia 1916—1919.
Kent (Ohio), 1972.
109 Ibid., p. XIII—XVII.
Broido E. Memoirs of a Revolutionary Oxford. 1967.
Заключение
Конец 60-х — 70-е годы демонстрируют нам ускорение
процесса создания общей концептуальной базы совето-
логического знания. Однако общеупотребимые концеп-
ции далеко не однозначно преломляются в работах
буржуазных историков. Важную роль играет здесь и
социально-политическая среда, и историографические
традиции, на которые опирается данный ученый, и его
собственная историко-политическая позиция.
Создание «универсальной», не разделенной геогра-
фическими границами картины западного советоведе-
ния позволяет выделить основные проблемные узлы,
ставшие объектом наиболее острых и оживленных дис-
куссий, очертить общие тенденции эволюции и в то же
время подчеркнуть отличия, и даже противоречия
взглядов советологов по ряду вопросов революционной
истории России.
Анализ общих и особенных черт буржуазной исто-
риографии различных стран Запада, определение комп-
лекса факторов, влияющих на изменение трактовок,—
задача, решение которой начато в данной монографии,
представляется перспективным и плодотворным путем
в деле дальнейшей критики советологической литера-
туры.
В монографии рассматриваются как работы, издан-
ные в 60-е годы, так и — особенно пристально—лите-
ратура 70-х годов. Это позволяет проследить динамику
изменения взглядов буржуазных авторов на современ-
ном этапе и одновременно заострить внимание на пре-
емственности позиций.
Можно сказать, что 60-е годы явились определен-
ным рубежом в развитии западной буржуазной истори-
ографии. Вынужденные считаться с реальной действи-
тельностью, с изменением условий идеологической
борьбы, советологи отказываются от некоторых явно
тенденциозных, проникнутых духом примитивного ан-
тикоммунизма оценок и заняты поиском новых, более
319
изощренных приемов и методов утверждения буржуаз-
ной интерпретации русских революций.
Изучение советологической литературы свидетельст-
вует о том, что борьба идей вокруг центрального собы-
тия нашей эпохи—Великой Октябрьской социалистиче-
ской революции определяет буржуазные трактовки ре-
волюционного процесса в России в целом. По мере то-
го как версия о «случайности» Октября теряет свою
популярность, советологи, стремясь определить причи-
ны революции, обращаются к исследованию «долговре-
менных» тенденций развития царской России, ставят
перед собой задачу выявить исторические связи между
двумя буржуазно-демократическими революциями и
и Великим Октябрем.
Одним из показателей новых веяний в западной со-
ветологии стало рассмотрение истории России начала
XX в. в контексте буржуазных социологических теорий
глобального исторического процесса. Попытки теорети-
ческого осмысления революционного опыта России
приводят к тому, что трактовки русских революций
вплетаются в социологически обобщенные схемы до- и
послеоктябрьского развития страны.
Для современной советологии характерна переори-
ентация на изучение социально-экономической пробле-
матики. Это неизбежно повлекло за собой соответст-
вующую корректировку в вопросах предпосылок и ха-
рактера революций, их обусловленности. Начался про-
цесс девальвации либерально-кадетской концепции
истории революционной России. В настоящее время
среди советологов распространено положение о «струк-
турном кризисе» Российской империи. Значительная
часть буржуазных историков склоняется к выводу, что
социально-экономические проблемы, отягощавшие стра-
ну в начале века, не поддавались решению тради-
ционными для Запада средствами, что, следовательно,
революционный путь России был в определенной сте-
пени обусловлен.
Делая несомненные уступки в вопросе исторической
обусловленности российских революций, советологи,
однако, ни в коей мере не посягают на свои кардиналь-
ные, мировоззренческие установки. Советологи не мо-
гут согласиться с тем, что события Великого Октября
подтвердили неизбежность крушения капиталистиче-
ского строя и перехода к более высокой общественно-
320
экономической формации. Поэтому усилившееся в по-
следнее время внимание советологов к проблематике
общих и особенных черт в истории России нацелено в
первую очередь на всемерное подчеркивание «русской
специфики», на локализацию, в большей или меньшей
степени, значения российских революций.
Ряд советологов предпочитают объяснять револю-
ционный процесс «логикой конкретной ситуации», про-
пагандируя тезис об индивидуальном характере при-
чинно-следственной зависимости. Более распространен-
ным является соотнесение «русского примера» с «мо-
делью развивающейся страны», что, однако, ведет лишь
к рассмотрению революционного опыта России на ре-
гиональном уровне. Отрицая применимость категории
всеобщего, буржуазные авторы перечеркивают универ-
сальную сущность локального и регионального, раст-
воряют общее — как выражение закономерности — в
национальных и региональных особенностях.
Изучение советологами революционного прошлого
России пронизано идеей альтернативности истории.
Поиски действенных альтернатив большевизму перено-
сятся не только на дооктябрьский, но и на советский
период. На это направлена современная буржуазная
историография гражданской войны и иностранной ин-
тервенции. Стремясь реабилитировать силы внутренней
и внешней контрреволюции, советологи одновременно
избегают признания объективного превосходства боль-
шевиков, пытаются смоделировать комплекс условий,
позволивших якобы «изменить» общий ход и результа-
ты гражданской войны.
На протяжении 60—70-х годов советология пришла
к вынужденному признанию исторической роли народ-
ных масс в революционных событиях. С пересмотром
позиции связано появление новых сюжетных линий в
буржуазном исследовании: анализ социально-классо-
вой структуры Российской империи, истории рабочего и
крестьянского движений и т. д.
Наметившиеся изменения отражают поиски совето-
логами «сбалансированного» подхода. Соглашаясь с
фактом широкого участия народных масс в русских ре-
волюциях, они в то же время всеми силами затушевы-
вают классовые противоречия, представляют револю-
ционное движение неосознанным, стихийным, анархич-
ным.
321
Буржуазные историки решительно отрицают гегемо-
нию пролетариата, способность российских рабочих
повести за собой крестьянство, трудящихся угнетенных
национальностей. В советологии активно поддержива-
ется тезис о «раздробленности» революционных сил,
«автономности» или «независимости» революционных
потоков. Советологи сознательно закрывают глаза на
то, что своей борьбой против власти капитала пролета-
риат «экономически и политически выражает действи-
тельные интересы громадного большинства трудящихся
при капитализме»1.
Буржуазная историография искусственно противо-
поставляет экономические и политические требования
масс, не признает закономерности последовательного
развертывания революционной борьбы от низших форм
к высшим. В конечном счете советологи отказывают
массам в праве на самостоятельное революционное
творчество. Взамен устарелой версии «заговора» вы-
двигаются «мобилизационная» или «манипуляционная»
концепция, которые сводят роль масс к слепому ис-
полнению воли партийных «элит». Следовательно, как
и раньше, буржуазные идеологи отрывают социал-де-
мократию (а в дальнейшем — большевистскую пар-
тию) от народа, исходят из отсутствия единства целей
ленинской партии и широких слоев трудящихся.
Проблема большевистского руководства выступле-
ниями масс привлекает внимание многих советологов.
Эта область буржуазного исследования концентрирует
наиболее субъективистские версии, наглядно демонст-
рирующие классовую предвзятость их авторов. Однако
и в освещении партийной проблематики на протяжении
последних лет заметна определенная эволюция взгля-
дов. В отличие от прежнего упора на либерально-ка-
детские доктрины советологи отдают ныне большее
предпочтение более изощренным антимарксистским
трактовкам меньшевистского и троцкистского проис-
хождения.
В целом реформистские и ревизионистские пред-
ставления играют на современном этапе значительную
роль в буржуазной историографии русских революций.
Современная западная советология представлена
широким спектром позиций, сложным переплетением
взглядов и взаимоисключающих положений. При мно-
жестве и разнообразии концепций в буржуазной исто-
322
риографии русских революций удается выделить два
основных направления: правое, реакционно-консерва-
тивное, проникнутое идеями крайнего антикоммунизма
и антисоветизма, и умеренно-либеральное, тяготеющее
к более трезвому и реальному освещению исторических
процессов. Однако нельзя не отметить зыбкость границ
между различными направлениями, их изменчивость,
которая обнаруживается как во временном срезе — в
ходе модификации представлений ряда советологов на
конкретную исследовательскую тему, так и на проблем-
ном уровне — в ходе сопоставления взглядов буржуаз-
ных авторов по различным аспектам истории.
Наряду с некоторым «полевением» определенной
части буржуазных историков, проявившемся в их от-
казе от многих поверхностных, субъективистских оце-
нок, активизировались усилия правого крыла, что при-
вело к интенсивной поляризации взглядов. Новый по-
ворот в развитии советологии, связанный с оживлением
наиболее реакционных течений мирового империализ-
ма, ростом неоконсервативных тенденций в буржуазной
идеологии, обозначился в конце 70-х годов. Подвиж-
ность ориентации буржуазной историографии в зависи-
мости от внутри- и внешнеполитической конъюнктуры,
от стратегического курса империализма возможна в
силу единых классовых целей, неизменной антикомму-
нистической направленности советологических трудов.
Общая для советологов позиция противодействия
марксистско-ленинскому мировоззрению, восприятие
исторического развития с точки зрения класса, ставше-
го тормозом социального прогресса, несовместимы с
подлинно научным освещением объективной действи-
тельности.
Попытки усовершенствовать исследовательскую тех-
нику и активное привлечение вспомогательных исто-
рических дисциплин также неспособны дать надежное
средство выхода из кризиса буржуазной исторической
науки. Проведенный в монографии анализ буржуазной
источниковедческой практики вскрывает субъективист-
ские приемы советологов: произвольность выбора и ци-
тирования источника, навязывание источнику изначаль-
но заданной концепции и т. д.
Развитие буржуазной историографии, отмирание
устарелых доктрин и возникновение новых требуют со-
хранения постоянной идеологической бдительности,
323
ведения активной наступательной борьбы с любыми
искажениями революционной истории России. Актуаль-
ность этой задачи особенно очевидна, когда фактом яв-
ляется «заметное обострение идеологической борьбы»2.
В числе основных направлений работы обществоведов,
как указывалось на XXVI съезде КПСС, является «кри-
тика антикоммунизма, буржуазных и ревизионистских
концепций общественного развития, разоблачение фаль-
сификаторов марксизма-ленинизма»’.
Усилия советологов, направленные на отрицание все-
мирно-исторической значимости российских революций,
не достигают цели.
«Ныне пройдена большая дистанция по пути социаль-
ного обновления мира, по пути реализации революцион-
ных целей и идеалов рабочего класса,— отметил Гене-
ральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов. ...Вместе
с тем у человечества появилось много новых, в том числе
очень непростых забот... И самое главное, что волнует
сегодня народы,— необходимость сохранить мир, пре-
дотвратить термоядерную катастрофу. Нет ничего важ-
нее этого в международном плане для нашей партии,
Советского государства, всех народов планеты»*.
Буржуазные идеологи бессильны изменить поступа-
тельный ход истории. Развитие мирового революционно-
го процесса подтверждает истинность марксистско-ленин-
ского учения, жизненность и силу преобразующих идей
Октября.
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 40, с. 23.
2 Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981, с. 9.
3 Там же, с. 146.
‘ Андропов Ю. Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социа-
листического строительства.— Коммунист, 1983, № 3, с. 23.
Указатель имен
Абель Э. (Abel Е.) 283
Аврич П. (Avrich Р.) 21, 43, 55,
80 83 84 227
Алдрикс Т. (Uldricks Т.) 197, 230,
317
Алексеев М. М. 245
Алексинский Г. А. 84
Альба В. (Alba V.) 150
Альберт М. (Albert М.) 232
Анвайлер О. (Anweiler О.) 47, 99,
116, 149
Андреев А. Г. 281
Андреев А. М. 229
Андропов Ю. В. 324
Анкудинова П. Е. 83
Антербергер Б. М. (Unterberger
В. М.) 260, 261
Антипов В. С. 10
Аптекер Г. (Aptheker G.) 12
Арон Р. (Aron R.) 173, 226
Аронсон Г. 123, 124, 150
Аткинсон Д. (Atkinson D.) 75,
86
Афанасьев Ю. Н. 9, 316
Ашин Г К. 230
Ацаркин А. Н. 229
Баева Л. К. 232
Бакланова И. А. 230
Барадат Л. П. (Baradat L. Р.)
230
Барзан Ж. (Barzun X) 287, 315
Барро Ж. (Barrot X) 82
Батселл У. (Batsell W.) 161
Баумгарт В. (Baumgart W.) 267,
284, 305, 306, 317
Бебель A. (Bebel А.) 304
Беллис П. (Bellis Р.) 230—231
Беляев Б. 282
Бендикс Р. (Bendix R.) 230
Беннингсеи A. (Benningsen А.)
284
Бенсон Л. (Benson L.) 316
Бейсмен М. (Bensman М.) 78
Бергер П. (Berger Р.) 173
Берджер М. (Berger М.) 235, 277
325
Бердичевская М. Л. 36
Березин А. В. 282
Берк С. (Berk S.) 284
Берч Г. К. (Bertsch G. К.) 200,
229
Бесс Г. (Bess G.) 12
Беттельхейм HL (Bettelheim Ch.)
317
Бётхер Е. (Boettcher Е.) 227
Биггарт Д. (Biggart X) 278
Биллингтон Д. (Billington X)
Бирт Э. (Birth Е.) 71, 86
Блэк С. (Black С.) 16, 17, 24, 75,
79
Богданов А. А. 45
Борке А. (Borcke А.) 229, 303—
305, 316, 317
Бостунич Г. 88
Боулдинг К. (Boulding К.) 176,
227
Боярский В. А. 282
Брам Г. (Brahm Н.) 158, 225
Браудер Р. (Browder R.) 139,
152
Браун Д. (Brown D.) 231, 271,
284
Брежнев Л. И. 276
Брейнерд М. (Brainerd М.) 69,
85, 86
Бринтон М. (Brinton М.) 222,
232, 279
Бродерсен A. (Brodersen А.)
232
Бройдо Е. (Broido Е.) 313, 314,
318
Бруз В. С. 277, 278
Брукс Д. (Brooks X) 53, 83
Брусилов А. А. 120, 149
Брэдли Д. Ф. Н. (Bradley J. F.
N.) 229, 250, 255, 269, 272, 280,
281, 284, 296, 316
Брэдли Д. К. (Bradley X К.) 78
Брюгман У. (Brfigma'd U.) 148,
149, 228
Бугай Н. Ф. 10
Бурджалов Э. Н. 146, 150, 151
Бушнелл Д. С. (Bushnell J. S.)
78
Бэрон С. (Baron S.) 316
Вадаш С. (Vadasz S.) 11
Вандервельде Э. (Vanderwel-
de Е.) 149
Васюков В. С. 225
Вейн П. (Veyne Р.) 291, 315
Верайтер К. (Vereiter К.) 49,
83, 134, 147, 149, 151, 152, 225,
227, 228
Вернадский Г. В. (Vernadsky
G. V) 14
Верстайн И. (Werstein I.) 283
Верхось В. П. 278
Вествуд Д. Н. (Westwood J. N.)
161
Ветошкин М. К- 281
Внгор П. (Vigor Р. Н) 283
Вильсон В. (Wilson W.) 249, 255,
260, 261, 263
Вильямс Э. Р. (Williams A. R.)
283
Вильямс Р. (Williams R.) 283
Вильямс У. (Williams W.) 255,
261, 281
Виноградов В. А. 232
Витте С. Ю. 68, 73, 95, 104
Внттрам Р. (Wittram R.) 113,
114, 147, 148, 149
Водолазов Г. Г. 10
Волков М. П. 36
Волобуев О. В. 83
Волобуев П. В. 148
Вольф Б. (Wolfe В.) 212
Воскресенская Н. А. 232
Врангель П. Н. 245
Вуд Э. (Wood А.) 79, 85, 225,
235, 271, 277, 284
Вудворд Д. (Woodward D.) 250,
280
Вудворд Л. (Woodward L.) 266,
283
Вулф 9. (Wolf Е.) 22, 80
Гадамер Г.-Г. (Gadamer H.-G.)
315
Галай Ш. (Galai Sh.) 16, 20,
33, 65, 68, 79, 81
Галоян Г. А. 279
Ганелин Р. Ш. 282
Ганецкий Я. С. 142
Гапон Г. А. 30, 33, 36, 37, 80, 82
Гапоненко Л. С. 9, 148
Гарсия А. 11
Гарсия Диас Х.-А. (Garcia Dias
J.-A.) 115, 147, 148, 150, 152
Гвишиани Л. А. 282, 283
Гегель Г. В.-Ф. (Hegel G. W. F.)
176, 180-181
Гейер Д. (Geyer D.) 27, 79, 81,
94, 95, 100, 117, 146, 147, 149,
155
Гейсс И. (Geiss I.) 101, 147, 176,
227
Геронимус А. И. 282
Гершенкрон A. (Gerschenkron А.)
10, 75, 86
Герэн Д. (Guerin D.) 43, 83
Гетти Д. (Getty J. А.) 309, 317.
Гилл Г. (Gill G.) 192—195, 228
Гиллиэм X. (Gilliam Н.) 287, 315
Гимпельсои Е. Г. 217, 231
Гинди Б. (Gindi В.) 313
Гиндин И. Ф. 146
Гнтельмен 3. (Gitelman Z.) 312,
318
Голдстон Р. (Goldston R.) 131,
151
Голдхерст Р. (Goldhurst R.) 249,
251, 274, 275, 280, 281, 285
Голиков Г. Н. 9
Голинков Д. Л. 284
Горемыкин И. Л. 99
Горлин Р. (Gorlin R.) 78
Горовиц И. Л. (Horowitz I. L.)
225
Городецкий Е. Н. 232, 279
Гра Ш. (Gras Ch.) 317
Гревениц П. {Grewenitz Р.) 162
Грей Д. (Gray J.) 161, 225
Грей М. (Grey М.) 312, 318
Григорцевич С. С. 282
Гриффит У. (Griffith W.) 170,
178, 226, 227, 230
Гротхузен К.-Д. (Grothusen K.-D.)
115, 149
Грошев И. И. 279
Грунт А. Я. 229
Гуковский А. И. 282
Гулыга А. В. 282
Гусак Г. (Husak G.) 11
Гусев К. В. 231, 279
Густафсон Б. (Gustaffson В.)
168 226
Гучков А. И. 122, 132, 159
Гэлбрайт Д. К. (Galbraith J. К.)
225
326
Дабермен М. (Duberman М.)
290 315
Даллии A. (Dallin А.) 200, 229,
231
Дан Л. О. 124
Дан Ф. И. 314
Дане Э. (Dance Е. Н.) 292, 315
Дейчер И. (Deutscher I.) 153,181
Деникин А. И. 244, 245, 264, 269,
312
Дёмочкин Н. Н. 83
Джелавич Б. (Jelavich В.) 238,
281
Дженовезе Ю. (Genovese Е.) 173
Джонс Д. (Jones D.) 278
Джонс М. (Jones М.) 180
Джонс Э. К. (Jones Е. К.) 78
Джонсон Р. (Johnson R.) 21, 22,
80
Джэксон Р. (Jackson R.) 266,
272, 280, 283, 284
Джэнк A. (Janke А.) 279
Джэнсен М. Б. (Jansen М. В.)
79
Дил 3. Д. (Deal Z. J.) 78
Динерстайн Г. С. (Dinerstein
Н. S.) 158, 225, 249, 280
Дмитришин Б. (Dmytryshyn В.)
158, 225
Доорн Ж. (Doorn J.) 277, 278
Дробижев В. 3. 232
Дубровский С. М. 84
Думова Н. Г. 150, 226
Дьюкс П. (Dukes Р.) 107, 131,
140, 147, 151—153, 184—186,
227 272 284
Дэвис Р. У. (Davies R. W.) 148,
198, 199, 225
Дэй Р. Б. (Day R. В.) 311, 317
Дэииэлс Р. В. (Daniels R. V.) 65,
162, 192, 209, 281, 293, 299,
309, 310, 315, 317
Дюкло Ж. (Duclos J.) 12
Дякин В. С. 150, 151
Егоров В. Г. 83
Едошин В. М. 282
Ейни Д. (Yaney G. В.) 74, 79,
86,99
Екатерина II 185
Елизарова (Ульянова) А. И. 142
Ернцян X. А. 231, 279
Ефремов И. Н. 123, 130
Живков Т. II
Жн^ардэн Ж. (Girardin J. С.)
327
Жорж Ж. (Georges J.) 307
Жуков Е. М. 228
Журавлев В. В. 232
Занкевнч М. FL 132
Зародов К. И. 8, 9, 279
Зелник Р. (Zelnik R,) 20, 21, 80
Зензинов В. М. 139
Зенушкина.И. С. 279
Зинн Г. (Zinn Н.) 291, 315
Злобин В. И. 83
Злоказов Г. И. 149
Зубатов С. В. 30, 38, 80
Зырянов П. Н. 8, 79, 84, 86, 146,
148, 226
Иванов Е И. 226
Иванов Л. М. 82
Иванов С. 282
Иванова Н. А. 82
Игрицкий Ю. И. 9, 10, 150, 225,
276, 279, 281
Иноятов X. Ш. 276, 279
Иоффе Г. 3. 8, 9, 10, 225, 228
Искендеров А. А. 226
Кадар Я. (Kadar J.) 11
Кайзер Г. (Kaiser Н.) 167, 226
Каледин А. М. 245, 246
Калп М. (Kulp М.) 283
Канев С. Н. 83
Каплан Ф. (Kaplan F.) 22, 222,
232
Кар ди М. (Cardey М.) 255, 281
Кариди Р. Т. (Caridy R. Т.) 263,
283
Кармайкл Д. (Carmichael J.) 162,
224
Карпович М. М. 14, 146
Карр Э. X. (Carr Е. Н.) 148,
154, 156, 181, 224, 227, 238,241,
242, 270, 278, 284
Картер A. (Carter А.) 276, 285
Катков Г. (Katkov G.) 93, 99,
115, 122, 125, 126, 136, 146,
149 150 151
Каштан У. (Kashtan W.) 12
Кедров М. К. 281
Келли A. (Kelly А.) 301, 316
Келли Р. (Kelley R.) 287, 292,
315
Кельм Л. 11
Кенез П. (Kenez Р.) 245, 273,
280, 284, 285
Кенкер Д. (Koenker t).) 154, 195,
224 228
Кеннан Д. (Kennan G.) 98, 180,
255, 259, 261, 270, 281, 282, 284
Керран М. (Curran М.) 230, 231
Керенский А. Ф. 123, 125—127,
139, 146, 150, 152, 159, 214,
299 309
Кертнс М. (Curtis М.) 226
Кетл М. (Kettle М.) 280
Кингстон-Мэнн Э. (Kingston*
Mann Е.) 57, 61, 72, 84
Кннан Э. Л. (Keenan Е. L.) 172
Кип Д. (Keep J. Н. L.) 21, 22,
46, 47, 50, 55, 57, 60, 61, 79, 80,
83, 84, 179, 206, 218, 227, 230,
231, 239, 270, 278, 284, 296, 307,
316, 317
Кириллов А. А. 277
Киркхэм Б. (Kirkham В.) 137,
151
Кирьянов Ю. И. 9, 146
Клеймола Э. М. (Kleimola А. М.)
179, 227
Кнунянц Б. М. (Радин Б.) 45,
46
Ковалёв А. М. 10
Кокэн Ф.-К. (Coquin F.-X.) 114,
117, 143, 148, 149, 152, 225,
298, 299, 316
Колев С. 11
Колесников В. Н. 8
Колесниченко Д. А. 9, 80, 84
Колиньон Ж.-Ж. (Colignon J.-G.)
166, 225
Колчак А. В. 245, 264, 270, 283
Комбс Д. (Combs D.) 225
Коновалов А. И. 123, 130
Коирой М. Ш. (Conroy М. Sh.)
74, 86
Коньо Ж. (Cognoit G.) 12
Кораблёв Ю. И. 277
Корнатовский Н. 281
Корнуэлл Р. Д. (Cornwell R. D.)
279
Корнилов Л. Г. 146, 244
Коротков Г. И. 281
Корчагова М. Н. 10
Косаковский А. А. 278, 281
Костова Э. 11
Кострнкин В. И. 229
Косых Г. Т. 8
Кочен Л. (Kochan L.) 33, 34, 43,
47, 51, 60, 68, 81, 83—85, 103,
147, 239, 242, 269, 271, 278, 279,
284
Коэн С. (Cohen S.) 300
Крайнева Н. Я. 9
Крапивеский С. Э. 10
Красин Ю. А. 10, 175, 225, 226
Краснов П. Н. 245
Кривошеин А. В. 104
Крупина Т. Д. 9, 10,80, 226
Крэкрафт Д. (Cracraft J.) 157,
172, 225, 226
Крэикшоу Э. (Krankshow Е.)
104, 147
Кузминский A. (Kuzminski А.)
288, 315
Кузнецов Г. 281
Кузьмин Г. В. 278, 282, 284
Кунина А. Е. 9, 282
Кускова Е. Д. 124, 125, 127
Кутс Р. Г. (Cootes R. G.) 282
Кэрол Ю. М. (Carroll Е. М.)
270, 284
Лакет Р. (Luckett R.) 238, 278,
283 318
Ласки М. (Lasky М.) 227, 287,
288 315
ЛауэТ. (Laue Th.) 21, 22, 64, 65,
80, 85, 97, 99, 107, 146, 205, 230
Левидов М. 282
Левин A. (Levin А.) 72, 86
Левин Г. (Lewin G.) 261, 283
Левин Г. С. (Levin Н. S.) 79
Ле Зуан (L6 Dudn) 11
Лейберов И. П. 148, 230
Лейн Д. (Lane D.) 167, 226
Лекэн Ж. (Lequin J.) 101, 147
Ленин В. И. 5, 6, 10, 12, 22, 27,
29, 35, 39, 41—43, 45, 46, 48,
49, 52, 54, 56, 57, 60—62, 66,
67, 69—72, 80-85, 91, 102, 106,
108, ПО, 112, 119—121, 129,
131—133, 135, 137, 138, 141—
143, 147—152, 156, 158, 161, 163,
169, 175, 179—181, 184, 188—
191, 193, 197, 199, 200, 205—216,
223, 226—228, 230—237, 244—
245, 248—252, 253, 255—257,
260, 264, 266, 267, 272—273,
276—278, 280, 281, 283, 285, 295,
302—311, 316, 317, 324
Лефевр Л. (Lefevre L.) 307, 317
Лефранк Ж. (Lefranc G.) 299,
300, 316
Лефф Г. (Leff G.) 289, 315
328
Лёв Р. (Low R.) 154, 224
Либер М. И. 215
Линдеман А. С. (Lindeman A. S.)
184, 227, 239, 278
Липицкий С. В. 278
Липсет С. М. (Lipset S. М.) 225
Листон Р. (Liston R.) 283
Литл Р. (Little R.) 251, 255, 280,
281 283
Лобье П. (Loubier Р.) 308, 309,
317
Лонг Р. (Long R.) 162
Лонглн Д. (Longley D.) 149, 152
Лонгуорт Ф. (Longworth Ph.)
243, 279
Лоренц Р. (Lorenz R.) 100, 118,
147, 149, 228, 247, 267, 280, 284,
285
Лоутон Л. (Lowton L.) 161
Лудц П. (Ludz Р. Ch.) 167, 226
Лукач Д. (Lukacz J.) 289, 293,
315
Лэдд Э. С. (Ladd Е. S.) 225
Лэнгер У. (Langer W.) 278
Лэш К. (Lasch Ch.) 262, 263,
283
Лядов В. И. 11
Майер X. (Meier Ch.) 158, 225
Майский И. М. 282
Маккензи Д. (Mackenzie D.) 230,
231
Маклаков В. А. 14, 67, 89, 90
Макколей М. (McCauley М.) 151,
156, 225, 280
Максимова Л. М. 82
Малия М. (Malia М.) 79, 162
Мантинг Р. (Munting R.) 75, 86
Марков Н. 88
Маркс К. 4, 148, 161, 164, 176,
181, 186, 200—202, 229, 278,
302, 316
Марру A. (Marrou Н.) 291, 315
Мартов Л. (Цедербаум Ю. О.)
136, 137
Марушевский В. В. 258, 282
Марушкин Б. И. 9, 10, 148, 225,
228, 279, 282
Маслов П. П. 60
Маффесоли М. (Maffesoli М.)
199 229
Мейвор Д. (Mavor D.) 162
Мейер A. (Meyer А.) 181
Мейсснер Б. (Meissner В.) 99,.
146
Мейсснер Г. (Meissner Н.) 226
Мейяр Ж. (Maillard J.) 101, 147
Мелинджер Г. (Mehlinger Н.) 73,
86
Мельвнль А. Ю. 225
Мельгунов С. П. 150, 212
Мельчин А. И. 282
Менаш Л. (Menashe L.) 86
Мендель A. (Mendel А.) 112, 148
Меньхарт Л\ 11
Мерингер Г. (Mehringer Н.) 296,
316
Миллер В. И. 149
Мнллигэн С. (Milligan S.) 151
Мильтон Д. (Milton J.) 184
Милюков П. Н. 14, 68, 90, 132,
150, 151, 159, 245
Минц И. И. 10, 147, 149—151,
209, 227, 229—231, 281, 317
Мирончук П. 11
Мишевцев А. Д. 8
Михайлов И. В. 10, 232
Могильницкий Б. И. 227
Модели Э. (Mawdsley Е.) 94
152, 227
Мойжес Р. А. 82
Мокану К. И
Мордаль Ж. (Mordal J.) 280
Морли Д. У. (Morley J. W.) 289
Морич A. (Moritsch А.) 74, 86
Мосс В. (Mosse W.) 64, 94, 99
Мстиславский С. 132, 151
Мухачев Б. И. 283
Мымрин Г. Е. 281
Мэк Д. У. (Mack D. W.) 238,
278, 293, 294, 299, 305, 306,
315—317
Мэннинг Р. Т. (Manning R. Т.)
78
Мэсси Р. (Massie R.) 146
Наумов В. П. 276, 278, 281
Наумов Н. В. 9
Неандер И. (Neander I.) 265,
273—274, 279, 283, 285
Невинс A. (Nevins А.) 293, 315
Некрасов Н. В. 123, 125, 130
Николаевский Б. Н. 150
Николай II (Романов) 49, 99, 103,
19Q 1ЧП 179
Ниммо Д. (Nimmo D.) 225
Норлннг Б. (Norling В.) 292,
294, 315, 316
Нортедж Ф. С. (Northedge F. S.)
257, 282
329
Нотцольд Ю. (Notzold J.) 81,
100, 146
Ноув A. (Nove А.) 70, 171, 183,
226, 227, 232
Оберлэндер Э. (Oberlander Е.)
32, 81, 99
Оболенский В. 126
Одом У. Р. (Odom W. R.) 226
Ойзермаи Г. И. И
Олегина И. Н. 10
О’Коннор П. (О’Коппог Р.) 239,
276
Пайпс Р. (Pipes R.) 24—26, 50,
65, 80, 81, 83, 85, 146, 171, 173,
178. 227
Палий М. (Palij М.) 279
Панкратова М. Г. 9, 146, 295, 316
Парвус (Гельфанд) А. Л. 61
Перри М. (Perry М.) 27, 51и 55,
58, 60, 81, 159, 196—199
Перфильев М. Н. 225
Петибридж Р. (Pethybridge R.)
96, 111, 146, 148, 232, 238, 277,
278
Петр I 103, 170, 177
Петров А. П. 9
Пикок Г. Л. (Peacock Н. L.)
117, 149
Пинтнер У. (Pintner W.) 23, 77,
79, 80
Пирогов М. 281
Пирсон М. (Pearson М.) 85, 127,
141, 150, 152, 228, 300, 316
Пирсон Р. (Pearson R.) 69
Пластрик С. (Plastrik S.) 228
Плеханов Г. В. 112
Плеханов С. М. 225
Пойнсатт Ч. (Poinsatte Ch. R.)
292 315
Поликарпов В. Д. 276, 279
Поляков Ю. А. 232
Полянский Н. Н. 86
Помпер Ф. (Pomper Ph.) 85
Попов Е. И. 282
Потресов А. Н. 136, 137
Порицкий В. А. 10
Придворова Т. П. 8
Пронина П. В. 9
Пул П. (Poole Р.) 263, 265, 283
Пушкарев С. Г. 24, 28, 75, 80
81,86, 212
Пушкарева И. М. 8, 151
Пэйрс Б. (Pares В.) 146, 162
Рабинович A. (Rabinovitch А.)
188—191, 193, 212, 228
Раджави К. (Radjavi К.) 111,
148
Ракер Р. Д. (Rucker R. D.) 232
Распутин (Новых) Г. Е. 95, 103,
105, 106
Раупах Г. (Raupach Н.) 100, 147
Раух Г. (Rauch G.) 82, 135, 151,
240, 242, 247, 250, 265, 267, 273,
278—280, 284, 285
Рашин А. Г. 148
Ремон Р. (Remond R.) 280
Решетар Д. С. (Reshetar J. S.)
279
Рнгби Т. (Rigby Т.) 218, 232
Римша Г. (Rimscha Н.) 271, 284,
317
Риттер Г. (Ritter G.) 315
Риха Т. (Riha Т.) 99
Родзянко М. В. 130, 150, 151
Розенберг У. (Rosenberg W.) 31,
65, 69, 81, 85, 203, 218, 230,
265, 269, 270, 279, 280, 283, 284
Розенфельд Г. (Rosenfeld GJ И
Розенталь М. М. 10
Романов В. Ф. 10
Романовский Н. В. 8, 9, 81, 225,
228 279
Рообол В. (Roobol W.) 149
Россер Р. (Rosser R.) 250, 280
Ростоу У. (Rostow WJ 100
Роте В. 'Rothe V.) 83
Рубаи Н. В. 231
Руффман К.-Г, (Ruffman К.-Н.)
26, 43, 80, 81, 83, 205, 230, 267,
268, 273, 274, 284, 285
Рыка лов В. С. 9, 277—279
Рэдки О. (Radkey О.) 240, 241,
271, 273, 278
Саблииский У. (Sablinsky W.) 30,
80-82
Савельева В. Г. 8
Салов В. И. 8, 9, 11, 277—279
Саттон Э. (Sutton А.) 187, 228
Сахаров А. Н. 9
Свердлов Я- М. 223
Свешников Н. Ф. 121, 149
Селезнев К. Л. 277
Селунская Н. Б. 228
Сенн А. Э. (Senn А. Е.) 187, 228
Сервис Р. (Service R.) 192, 193,
228
Серебрякова 3. Л. 231
330
Сивохина Т. А. 204, 279
Силверлайт Д. (Silverlight X)
241, 269, 279, 283, 284
Симонова М. С. 84
Синиз Д. (Senese D.) 79
Сирота Н. М. 10
Ситон-Уотсон X. (Seton-Watson
Н.) 126, 169
Скривенер М. (Skrivener М.) 191,
192
Скокпол Т. (Scocpol TJ 154, 224,
229
Слонимский А. Г. 105, 147, 150,
151
Смирнов А. С. 229
Смирнов Ю. Д. 277
Смит К. Ф. (Smith С. F.) 203,
284
Смит С. (Smith S.) 230, 298
Смолянскнй В. Г. 226
Соболев Г. Л. 9, 150, 228, 229
Соколов А. К. 232
Соколов О. 228
Соловьёв О. Ф. 11, 277, 278
Соловьева А. М. 9, 80
Солсбери Е (Salisbury Н.) 230
Солиан Ф. (Soglian F.) 114, 148
Сотело И. (Sotelo I.) 38, 79, 82
Спирин Л. М. 147, 151, 231, 279,
283
Ставру Т. (Stavrou Т.) 146
Сталин И. В. 161, 316
Станкевич В. Б. 132, 150, 151
Старцев В. И. 127, 150, 151, 230
Столыпин П. А. 74—77, 104
Страховский Л. И. 76
Струве ГГ Б. 65, 89
Стэси Т. (Stacey TJ 280
Суслов А. И. 277
Суханов Н. (Гиммер Н. Н.) 91,
214, 231, 309
Сэрх Д. (Surh G.) 34, 38, 82
Тадеи Э. (Thaden EJ 79
Тальгейм К. (Thalheim К.) 99,
100, 146
Таити М. (Tanty М.) 11
Тарковский К. Н. 84
Тейлор А. Д. П. (Taylor А. X Р.)
160, 200, 225, 229
Терещенко М. И. 123, 125, 159
Тимберлейк Ч. (Timberlake С.)
64, 65, 85, 146
Титаренко С. Л. 225
Товальерн A. (Tovaglieri А.) 82
Токарев Ю. С. 149, 229
Токмаков Д. (Tokmakoff G.) 28,
68, 74, 76, 81, 85, 86
Тома A. (Thomas А.) 121
Томпкинс С. Р. (Tompkins S. R.)
Томпсон А. У. (Thompson A. W.)
13, 78
Томпсон Д. (Thompson J. М.) 73,
86
Томсон Д. '(Thomson D.) 282,
311, 317
Трани Ю. П. (Trany Е. Р.) 283
Трапезников С. П. 84
Тредголд Д. (Treadgold D.) 99
Тропин В. И. 84
Троцкий Л. Д. 61, 91, 140, 258,
317
Трукан Г. А. 148
Трэск Д. (Trask D.) 253, 281
Туган-Барановский М. И. 119
Тунннг-Нитнер Г. (Tuning-Nitt-
ner G.) 254, 281
Тыркова-Вильямс А. 89
Тэер A. (Teher А.) 11
Тэпихт Д. (Tepicht J. А.) 79
Тютюкии С. В. 85
Уайз Г. (Wise GJ 315
Угрюмов А. Л. 8 •
Уилер Д. (Wheeler G.) 243
Уильямс У. (Williams W. AJ 288
Уинкс Р. (Winks R. WJ 311, 315,
317
Улам А. Б. (Ulam А. В.) 116, 141,
149, 162, 230, 282, 301, 316
Уолкии Д. (Walkin X) 16, 20, 50,
55, 65, 72, 73, 79, 80, 83, 84, 86
Уорт Р. (Worth R.) 153
Уортмен Р. (Wortman R. SJ 85,
171, 226
Устинов В. А. 332
Уэйд Р. A. (Wade R. А.) 311, 317
Уэссон Р. (Wesson R. GJ 156,
169, 174, 204, 225, 226, 228,
230, 301, 316
Фарбмеи М. (Farbman М.) 162
Фарукшин М. Ф. 225
Федышии О. С. (Fedyshyn О. SJ
279
Федюкин С. А. 278
Фейнсод М. (Fainsod М.) 189,
192, 195, 196, 228
Фелд М. (Feld MJ 277
331
Ферро М. (Ferro М.) 101, 134,
147—149, 151, 196, 197, 217,
222, 225, 227, 228, 231, 232,
270, 297, 298, 316
Филд Д. (Fild D.) 18, 25, 79, 80
Фишер Д. Н, (Fischer D. N.) 315
Фишер Л. (Fischer L.) 253
Флоринский М. (Florinsky М.)
146
Фольрат Э. (Vollrath Е.) 117,
149
Фоминых С. Ф. 277
Фояка М. (Foyaca М.) 19, 34,
80-82
Фрёлих К. (Frolich К.) 19, 80,
162
Фрунзе М. В. 262, 283
Фрэнк П. (Frank Р.) 137, 151
Фрэнсис Д. (Francis D.) 240,
266, 278, 283, 309
Функен К. (Funken К.) 81, 100
Футмен Д. (Fottman D.) 95,
161, 246, 247, 280
Футрелл М. (Futrell М.) 99
Хааг Э. (Haag Е.) 290, 315
Хинер С. (Giner S.) 82
Хабалов С. С. 132
Хаймсон Л. (Haimson L.) 18,25,
76, 86, 96, 97, 107, 111, 112,
135—137, 150, 151, 311, 317
Ханцев Г. Г. 36
Харрисон У. (Harrison W.) 85
Харт Р. (Hart R.) 13, 78, 283
Хасегава Ц. (Hasegawa Ts.) 8,
93, 104, 114, 115, 126, 128, 131,
134, 140, 146, 148, 150—152
Хатчинсон Д. (Hutchinson J. F.)
85—86, 126
Хаф Д. Ф. (Hough J. F.) 195,
196 228
Хелли Р. (Hellie R.) 170—172,
177, 179, 226
Хесин С. С. 231
Хёман X. (Hohman Н.) 158, 225
Хижняков В. В. 36
Хилд Э. Т. (Heald Е. Т.) 313, 318
Хили Э. (Healy А. Е.) 16, 20, 68,
79, 84, 300, 301, 316
Хиигли Р. (Hingly R.) 231, 279,
284
Хир Н. У. (Heer N. W.) 316
Хонеккер Э. (Honecker Е.) 11
Хопл Г. (Hall G.) 12
Хоскинг Д. (Hosking G.) 77, 108,
109, 147
Хук С. (Hook S.) 156, 173, 212,
216, 225, 231
Хьюз X. С. (Hughes Н. S.) 290,
Хэмберг Р. (Hamberg Р.) 79, 277
Хэмберг Г. М. (Hamberg G. М.)
25,80
Цеденбал Ю. 11
Церетели И. Е 91, 116, 149, 213,
311
Цеткин К. 255
Циммерман Д. (Zimmerman J. Е.)
68, 85
Цуррер В. (Zurrer W.) 265, 283
Цыпкин Г. А. 229
Цыпкина Р. Г. 229, 232
Чарлзуорт М. (Charlesworth М.)
231
Чейс У. (Chase W.) 309, 317
Черменский Е. Д. 147, 150
Чернов В. М. 91, 240, 278, 312
Черчилль У. (Churchill W.) 234,
257, 282
Чечеикина О. И. 279
Чиаромонте Н. (Chiaromonte N.)
315
Чубарьян А. О. 9
Чубиньский А. 11
Чхеидзе Н. С. 150
Шапиро Л. (Schapiro L.) 22, 34,
135, 137, 138, 149, 152, 181, 188-
ЮЗ, 206, 212, 217, 226—228
Шарапов Е В. 9
Шацилло К» Ф. 85
Шварц С. М. (Schwarz S. М.)
32, 33, 38, 42, 81, 82
Шелохаев В. В. 8, 79, 146, 148,
226
Шерман И. Л. 276
Шестаков С. В. 151
Шефтель М. (Szeftel М.) 68, 300,
316
Шидер Т. (Schieder Th.) 181, 200,
201, 204, 207
Шидловский Н. В. 34, 37
Шиклош Л. 11
Шилз Э. (Shiels Е.) 177
Шишкин И. Б. 8
Шларп К. (Schlarp К.-Н.) 81,
148
332
Шляпников А. Г. 139, 152, 29$
Шмид A. (Schmid А.) 234, 248,
251, 265, 267, 280, 281, 283—
285
Шнейдерман Д. (Schneiderman J.)
17, 23, 30, 34, 38, 79, 80—82
Штейн Б. Е. 8
Штёкль Г. (Stokl G.) 247, 265,
271, 272, 274, 280, 283—285
Шульгин В. В. 150
Шульц Л. (Schulz L.) 99
Шуман Ф. Л, (Schuman F. L.)
258, 282
Шумилов М. И. 282
Эдельмеи Р. (Edelman R.) 54,
300
Эйзенштадт С. (Eisenstadt S.)
176, 177, 227
Эйтер П. (Eiter Р.) 79
Эклофф А. Б. (Ekloff А. В.) 79
Энгельс Ф. 186, 199—202, 229,
235, 238, 277, 278, 304, 305, 316
Энгельстайн Л. (Engelstein L.)
79
Эпштейн Ф. (Epstein R) 248,
252, 268, 280, 281
Эриксон Д. (Erikson D.) 235, 238,
277, 278
Эшер A. (Ascher А.) 126, 231,
306, 307, 317
Юренев К. К. 139
Яблоновски X. (Jablonowski Н.)
135, 151
Якимов А. Т. 283
Якобий И. 88
Яковлев В. П. 8, 83
Якушевский И. Т. 10
Ясковец Г. Я. Ю, 148
Оглавление
Введение
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Проблемы первой российской революции в со-
временной буржуазной историографии 13
Характер и причины революции 1905—1907 гг. в России 15
Проблемы рабочего движения......................... 31
Проблемы крестьянского движения.................... 49
Поиски либеральной альтернативы революционному
движению........................................... 63
Некоторые аспекты внутренней политики самодержавия 72
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вторая буржуазно-демократическая револю-
ция в России в трактовке современных буржу-
азных историографов 87
Истоки современной буржуазной историографии Фев-
раля . ............................................ 87
Причины крушения царизма. Предпосылки Февральской
революции.......................................... 94
Проблема движущих сил революции..................110
Партия большевиков в Февральской революции . . . 133
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Великий Октябрь в освещении современной
буржуазной историографии 153
Историческое значение Великой Октябрьской социали-
стической революции и ее закономерность............153
Цемократизм Великого Октября и советологические мифы 186
334
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Защита завоеваний Великого Октября в ин-
терпретации современной буржуазной исто-
риографии
Гражданская война н строительство Красной Армин
Буржуазные концепции антисоветской интервенции . .
Причины победы молодой Советской власти над воору-
женными силами внутренней и международной контрре-
волюции .....................................
ГЛАВА ПЯТАЯ
Теория и практика буржуазного источнико-
ведения трех революций в России
Теоретические основы ........................
Использование источников в буржуазной историографии
трех российских революций....................
Заключение 319
в m
Критика
основных концепций
современной
буржуазной историографии
трех российских революций
Утверждено к печати
Институтом истории СССР
Академии наук СССР
Редактор издательства
Г. Н. Кухтенкова
Художник
С. И. Сергеев
Художественный редактор
Н. А. Фильчагина
Технический редактор
Н. П. Кузнецова
Корректоры
Ю. Л. Косорыгни, Р. В. Молоканова
ИБ № 26693
Сдано в набор 03.02.83
Подписано к печати 21.04.83
Т-09902. Формат 84Х108*/»
Бумага типографская № 1
Гарнитура литературная
Печать высокая
Усл. печ. л. 17.6. Усл. кр.-отт. 17,6.
Уч.-изд. л. 19,8.
Тираж 3750 экз. Тип. зак. 2517
Цена 2 р. 10 к.
Издательство «Наука*
117864 ГСП-7, Москва, В-485, Профсоюзная ул., 90
2-я типография издательства «Наука»
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 10