Автор: Тургенев И.С.
Теги: литература литературоведение художественная литература
ISBN: 978-5-905712-41-8
Год: 2019
Текст
Иван Тургенев
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ
И РАССКАЗЫ
с КОММЕНТАРИЯМИ
R@sebud
PUBLISHING
Москва, 2019
И.С. Тургенев
Таинственные
повести и рассказы
Москва
Rosebud Publishing
2019
УДК 82
ББК 84(2)
Т87
ИВАН ТУРГЕНЕВ
«Таинственные повести и рассказы»
Составление и вступительные статьи А. В. Вдовин, А. С. Федотов
Редактор-составитель Андрей Борейко
Оформление Филипп Нуруллин
Издания рассказов Тургенева под такой «шапкой» до сих пор не существует,
но оно напрашивается, поскольку так называемые «таинственные» повести
Тургенева занимают в его творчестве особое место и давно привлекают
внимание, хотя не все из них хорошо известны широкому читателю.
В сборник включено девять повестей и рассказов, написанных Тургеневым
с 1860 по 1882 гг. и посвященных странным, мистическим и своего рода
паранормальным явлениям. Особенность мистики позднего Тургенева
в том, что она существенно отличается от фантастики романтической эпохи,
поскольку основана на рациональной вере в науку и научное объяснение
сверхъестественных феноменов. Сборник открывается двумя вступительными
статьями — о цикле таинственных повестей и восприятии науки Тургеневым.
Тексты снабжены краткими комментариями об истории создания повестей
и разъяснением некоторых реалий.
© А. В. Вдовин, 2019
© А. С. Федотов, 2019
© ООО «Роузбад Интерэктив», 2019
ISBN 978-5-905712-41-8
СОДЕРЖАНИЕ
Таинственные повести Тургенева как цикл
(А. С. Федотов).......................................6
Тургенев между мистикой и наукой (А. В. Вдовин)......17
Призраки.............................................39
Собака...............................................79
История лейтенанта Ергунова.........................102
Странная история....................................144
Стук... стук... стук!...............................175
Сон.................................................211
Рассказ отца Алексея................................237
Песнь торжествующей любви...........................254
Клара Милич (После смерти)..........................282
Таинственные повести
Тургенева как цикл
А. С. Федотов
В настоящем издании впервые под одной обложкой пу-
бликуются так называемые «таинственные повести» И. С. Тур-
генева. «Таинственные повести» — несобранный цикл новелл
и рассказов, в которых человек непременно сталкивается с по-
тусторонними явлениями, магией, на первый взгляд рацио-
нально не объяснимыми совпадениями. Герои этих произведе-
ний встречаются с опасными привидениями и путешествуют
с ними, стремительно перемещаясь в пространстве и времени
(«Призраки»), сталкиваются с ожившими мертвецами («Сон»,
«Клара Милич», «Песнь торжествующей любви»), бывают одер-
жимы дьяволом («Рассказ отца Алексея»), участвуют в спирити-
ческих и гипнотических сеансах («Странная история»), попада-
ют в руки не то колдунов, не то аферистов, которые пользуются
одурманивающими средствами («История лейтенанта Ергуно-
ва», «Песнь торжествующей любви»). Эти тексты объединяет
одна существенная особенность, характерная для позднего
Тургенева: все они побуждают читателя к рациональному тол-
кованию «таинственного», даже если сами герои считают его
необъяснимым и сверхъестественным. Основанием для такого
объяснения служит наука, которая чрезвычайно интересовала
Тургенева на протяжении всей жизни и особенно в поздние
годы (см. вторую вступительную статью А. В. Вдовина).
«Несобранными» (иногда — неавторскими, исследователь-
скими) называются обычно циклы, состоящие из произве-
дений, которые сам автор никогда не пытался опубликовать
вместе, вероятно, не рассматривая их в качестве частей неко-
торого единства. Несобранные циклы противопоставляются
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
7
авторским циклам, то есть таким, состав и взаиморасположе-
ние частей которых были определены самими писателями,
и таким, которые с самого начала или с определенного момен-
та в развитии замысла виделись их авторам как художествен-
ное целое. Яркими примерами авторских циклов в русской ли-
тературной традиции являются, например, «Вечера на хуторе
близ Диканьки» Н. В. Гоголя или «Повести покойного Ивана
Петровича Белкина» А. С. Пушкина. Чтение входящих в состав
этих циклов произведений по отдельности вполне допустимо
и активно практикуется, например, в средней школе, однако
полноценное понимание этих текстов без учета их места в со-
ставе цикла, разумеется, невозможно.
Существует и другой тип авторского цикла. Он предпола-
гает долгую, иногда растягивающуюся на десятилетия, подчас
с длительными паузами, работу. Состав такого цикла может
определяться автором не сразу и не всегда точно, а в основе
его будет лежать не оформившийся с самого начала единый
замысел (поддержанный в приведенных примерах из Гоголя
и Пушкина единой повествовательной рамкой), а нечто дру-
гое. Таковы, например, «Сказки для детей изрядного возрас-
та» М. Е. Салтыкова-Щедрина, создававшиеся в 1869-1886 гг.
В этом случае структурообразующим для цикла становится
придуманный писателем уникальный жанр на стыке светского
очерка, салонной аллегорической сказки, фольклора и басни.
Этот жанр позволял эффективно «зашивать» в аллегорическую
форму актуальное политическое содержание. Границы цикла
«Сказки» более или менее очевидны, однако самим автором
цикл никогда не был собран целиком (самое полное прижиз-
ненное издание включало 23 сказки из 32) в силу отчасти твор-
ческих, отчасти цензурных причин.
Долго создавались и «Праведники» Н. С. Лескова, а изна-
чальный план, видимо, претерпел серьезные изменения. Более
того, как утверждает исследователь «праведнического цикла»,
«ни в отдельных прижизненных сборниках прозы Лескова, ни
8
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
в первом собрании сочинений этот цикл рассказов не приоб-
рел черт законченной серии, строго канонического состава,
композиционной упорядоченности»1, «между тем сознатель-
ная циклизация лишь некоторых произведений самим авто-
ром — факт непреложный»2. Ядро цикла составили рассказы
«Однодум», «Пигмей», «Кадетский монастырь», «Русский демо-
крат в Польше» и «Шерамур», вошедшие в сборник «Три пра-
ведника и один Шерамур» (1880), однако, готовя том с заголов-
ком «Праведники» для собрания своих сочинений (т. 2, 1889),
Лесков включил в цикл еще пять произведений, в том числе,
например, «Очарованного странника», написанного задолго
до сборника 1880 г. и добавленного в книгу о праведниках «за-
дним числом».
Свой авторский цикл есть и у Тургенева. Это знаменитые
«Записки охотника» (1847-1852) — книга, принесшая своему
автору славу и многими считающаяся лучшим произведением
Тургенева. «Записки» объединяются общей фигурой рассказ-
чика, странствующего ружейного охотника, общей повество-
вательной техникой и единой проблематикой: очерки цикла
посвящены крепостному праву и его воздействию на человека,
характерологии русского крестьянина, экологической (в широ-
ком смысле слова) теме.
Разумеется, само слово «цикл» применительно к публику-
емым в этой книге повестям и рассказам имеет совершенно
другое значение. Несмотря на то, что фантастические расска-
зы осознавались критиками и, вероятно, самим писателем как
особая часть его творчества, Тургенев не предпринял попытки
соединить эти рассказы в одну книгу на русском языке, а его
письма и рукописи не содержат никаких указаний на то, что
«Сон», «Собаку», «Призраков» и подобные им тексты следовало
бы воспринимать как части одного цикла. Рискнем предполо-
1. Горелов А. А. «Праведники» и «праведнический» цикл в творческой
эволюции Н. С. Лескова // Лесков и русская литература. М.: Наука, 1988. С. 39-
2. Там же. С. 40.
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
9
жить, что появление такой книги при жизни Тургенева было
невозможно и по чисто коммерческим, и по репутационным
соображениям1. Как увидит читатель комментария к настоя-
щему изданию, чаще всего литературная критика восприни-
мала «таинственные повести» с насмешкой, раздражением
и недоумением. Статус Тургенева как безусловного реалиста,
быстро реагирующего на злободневные общественные темы
(вспомним романы «Отцы и дети» или «Новь»), автоматически
делал «таинственные повести» побочным продуктом творче-
ской деятельности писателя, «безделками», «игрушками» и т. д.
Кроме того, русская литературная критика 1840-1870-х гг. во-
обще с подозрением относилась к фантастике. Тут, видимо,
не обошлось без влияния В. Г. Белинского, пронесшего через
всю свою сложную и наполненную весьма радикальными сме-
нами духовных ориентиров жизнь стойкое неприятие к лю-
бым формам фантастического.
Похожие на тургеневский «циклы» такого типа в русской
литературе тоже есть. К ним можно отнести знаменитые «Пе-
тербургские повести» Гоголя — произведения, действительно
связанные общим местом действия и, видимо, присущими
этому месту коллизиями, но не задумывавшиеся Гоголем в ка-
честве серии. Оформление таких циклов в читательской, а за-
тем часто в педагогической и вообще культурной традициях
есть результат усилий литературной критики и академиче-
ской науки, отчасти фиксирующих объективную связанность
1. Исключение составляет изданный в 1873 году в Париже у издательского
партнера Тургенева Пьера-Жюля Этцеля сборник переведенных на
французский рассказов под названием «Странные истории» («Etranges
histoires»), куда вошли «Странная история», «Степной король Лир», «Стук...
стук... стук!..» и «Несчастная». Понятно, что Тургенев спешил представить
французской публике все свои недавние рассказы, но выбор заглавия
наводит на мысль, что в его сознании они явно объединялись в серию.
Характерно и то, что сборник с таким названием Тургенев издал не в России,
где «Странные истории» повредили бы его репутации, а во Франции, где они
оказывались совершенно в ином контексте.
10
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
набора текстов, отчасти же — навязывающих читателям соб-
ственную классификацию. Так или иначе, с течением времени,
независимо от степени интерпретационного насилия, совер-
шенного когда-то профессиональными читателями над корпу-
сом произведений того или иного автора, несобранные циклы
зачастую объективно закрепляются в культурной памяти, при-
обретают право на жизнь. Так произошло и с «таинственными
повестями».
Первым выделил «таинственные повести» в отдель-
ный цикл выдающийся русский филолог Л. В. Пумпянский
в статье «Группа таинственных повестей» (1929), сопро-
вождавшей седьмой том собрания сочинений Тургенева
в 12 томах (М.-Л., 1928-1934). Появление у Тургенева интере-
са к сверхъестественному Пумпянский объясняет через по-
нятие «реликта», разработанного в лингвистической теории
популярного и авторитетного тогда языковеда Н. Я. Марра.
Реликт в лингвистике — остаточные элементы предшеству-
ющих стадий развития языка. Пумпянский предлагает по-
нятие реликта «распространить на изучение всей области
идеологического творчества», считать реликтом, например,
религии в век торжества материализма. Политическая реак-
ция, по Пумпянскому, всегда мобилизует «психологическую
влиятельность реликтов»1. Пример — реактуализация «па-
триотизма», «национальных чувств» в эпоху империалисти-
ческих войн. Простота этого случая в том, что у сохранения
этих реликтов есть прямые бенефициары, а их поддержка
граничит с обманом. Более сложным случаем оказывает-
ся, на первый взгляд, противоестественный, но на глубин-
ном уровне закономерный союз буржуазного позитивизма
и веры в сверхъестественное, сложившийся в 1850-е гг. и вы-
разившийся в таких, например, явлениях, как мода на меди-
1. Пумпянский Л. В. Группа таинственных повестей // Пумпянский Л. В.
Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. М.,
2000. С. 450.
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
11
умов, спиритов, вера в привидения и возможность общения
с мертвыми.
По Пумпянскому, «таинственные повести» Тургенева яв-
ляются проявлением этого реликта и, таким образом, прямо
вытекают из политической реакции. При этом важно обратить
внимание на тот факт, что фантастические истории Тургенева
всегда предлагают двойное толкование: изображенное собы-
тие может быть объяснено и как прямое вмешательство поту-
сторонних сил в нашу реальность, и как случайное совпадение,
и как результат вполне объяснимых научным образом явле-
ний, скажем, действия наркотика. Парадоксальным образом,
эта интерпретативная зыбкость уравнивает в правах мистиче-
ское и научное толкование, а значит, не разрушает, а наоборот,
закрепляет веру в возможность потустороннего. Именно это
делает мистику Тургенева идеологически более опасной, чем,
скажем, мистика романтиков. В «Пиковой даме» Пушкина, как
изящно выразился Пумпянский, «мертвая графиня является
не читателю, а только Германну, так что сверхъестественное
явление заключено внутрь того магического ободка, кото-
рым художественное произведение отделено от реальности»1.
Таинственное же у Тургенева «как раз тем и плохо, что оно
не есть “волшебная сказка” и представляет собой особую кате-
горию “возможного”, логически уродливую форму “возможной
невозможности”»2.
Заметим, что само явление «фантастического» совершенно
не обязательно понимать как «реликт», связывать с реакцией.
Так, в книге знаменитого болгарско-французского гуманита-
рия-структуралиста Цветана Тодорова «Введение в фантасти-
ческую литературу» (1970)3 фантастическое понимается как
категория (жанр в терминологии Тодорова), присущая литера-
1. Там же. С. 453-
2. Там же.
3. Русский перевод: Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. М.,
1999-
12
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
туре изначально и оцениваемая потому совершенно нейтраль-
но. Определяя социальные функции фантастического, иссле-
дователь заключает только, что этот жанр позволял писателям
в обход внутренней и внешней цензуры говорить о запретном,
табуированном. В изящной формуле Тодорова фантастика об-
служивала в литературе те интеллектуальные и психологиче-
ские потребности, которыми позднее займется психоанализ.
Приведем, кстати, определение фантастического по Тодо-
рову. Фантастический жанр «требует выполнения трех условий.
Прежде всего, художественный текст должен заставить читателя
рассматривать мир персонажей как мир живых людей и испы-
тывать колебания в выборе между естественным и сверхъесте-
ственным объяснением изображаемых событий. Далее, такие же
колебания может испытывать и персонаж; таким образом роль
читателя как бы доверяется персонажу, и одновременно сами
колебания становятся предметом изображения, одной из тем
произведения; в случае наивного прочтения реальный читатель
отождествляет себя с персонажем. И, наконец, важно, чтобы чи-
татель занял определенную позицию по отношению к тексту: он
должен отказаться как от аллегорического, так и от „поэтическо-
го" толкования»1. Читатель нашей книги может убедиться, что
«таинственные повести» Тургенева отвечают этим условиям.
Пумпянский отнес к «таинственным» одиннадцать про-
изведений, разделив их на три группы. Ядро «таинственных
повестей» составляют четыре новеллы, «в которых сверхъесте-
ственное явление стоит в центре развивающегося действия»2:
«Призраки» (1863), «Собака» (1866), «Сон» и «Рассказ отца
Алексея» (1877). К этому ядру примыкают еще четыре повести,
«в которых таинственное явление входит как более или менее
важная часть (или деталь) в общее развитие действия иного
порядка (бытового, психологического и т. д.)»3: «Фауст» (1855),
1. Тодоров Ц. Указ. соч. С. 31.
2. Пумпянский Л. В. Указ. соч. С. 448.
3. Пумпянский Л. В. Указ. соч. С. 449-
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
13
«Несчастная» (1868), «Песнь торжествующей любви» (1881)
и «Клара Милич» (1882). Условно к циклу, по Пумпянскому, мо-
гут быть отнесены рассказы «Странная история» (1869), «Стук...
стук... стук!..» (1870) и «Часы» (187S). Состав цикла с момен-
та появления статьи Пумпянского обсуждался многократно,
а сами «таинственные повести» породили целую литературу1.
Предлагаемая читателю книга не полностью следует «списку»
Пумпянского. Она не включает рассказы «Несчастная» и «Часы»,
самим Пумпянским признанные явной периферией цикла. Так,
таинственное в «Несчастной» заключается только в том, что «в
ночь, когда умирает Сусанна, герою «внутренний голос» говорит,
что у Ратчей в эту минуту происходит что-то страшное». Одна-
ко эти интуиции ведь совершенно не случайны: несложно подо-
зревать мрачное развитие событий после загадочного ночного
появления Сусанны у рассказчика, и без того явно нарушающего
обыденный ход вещей. Постоянное возвращение часов в расска-
1. Разумеется, «таинственные повести» разбираются во множестве
общих работ о Тургеневе. Укажем только на некоторые специальные
исследования о «таинственных повестях»: Курляндская Г. Б. «Таинственные
повести» И. С. Тургенева (Проблема метода и мировоззрения) // Третий
межвузовский тургеневский сборник. Орел, 1971; Натова Н. Мистические
повести Тургенева // Transactions of the Association of Russian-American
scholars in U.S.A.: Turgenev Commemorative Volume, 1818-1883. New York,
1983; Осьмакова fl. H. «Таинственные» повести и рассказы И. С. Тургенева
в контексте естественнонаучных открытий второй половины XIX века //
Научные доклады высшей школы. Филологические науки, 1984. № 1 (139);
Муратов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., 1985 (Глава «Таинственные повести»);
Топоров В. Н. Странный Тургенев (Четыре главы). М., 1998; Лазарева К. В.
Мифопоэтика «таинственных повестей» И. С. Тургенева. Ульяновск, 2008.
Выделим и некоторые диссертации, посвященные группе «таинственных
повестей»: Турьян М. А. «Таинственные повести» В. Ф. Одоевского
и И. С. Тургенева и проблемы русской психологической прозы. Дисс. канд.
филол. наук. Л., 1980; Улыбина О. Б. Проблемы поэтики «таинственных
повестей» И. С. Тургенева. Дисс. канд. филол. наук. Коломна, 1996;
Науменко Е. В. Система мотивов «Таинственных повестей» И. С. Тургенева.
Дисс. канд. филол. наук. Псков, 2006; Скуднякова Е. В. Фантастическое
в поэтике «таинственных повестей» И. С. Тургенева. Дисс. канд. филол. наук.
Саранск, 2009.
14
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
зе «Часы», действительно, может выглядеть странно, однако важ-
но не только то, что всякий раз очередное появление артефакта
получает рациональное объяснение, но и то, что сама история
с часами по ходу рассказа все более и более вытесняется вполне
«реалистической» историей отношений Черногубки и Давыда.
Отчасти по той же причине в книгу не вошел самый ран-
ний из перечисленных у Пумпянского рассказов — «Фауст».
Столкновение со сверхъестественным в группе републикуе-
мых «таинственных повестей» оказывается всегда в центре по-
вествования, тогда как в «Фаусте» появление призрака старшей
Ельцовой — лишь эпизод, пусть и крайне важный. Фантастиче-
ское здесь конкурирует с другой темой, темой влияния худо-
жественной литературы на душу и, следовательно, на судьбу
человека. Героиню рассказа Веру убивает не только призрак
(который, кстати, видит она одна), но и переворачивающее ее
сознание и ее жизнь чтение великой книги Гёте. Отметим так-
же еще одну особенность этого произведения. В поздних «та-
инственных повестях» встреча с потусторонним возбуждает
интерес героев, заставляет их попытаться рационализировать
случившееся, в позитивистском духе истолковать его в пользу
реальности (не всегда, впрочем, это получается), а в «Фаусте»
вызывает лишь ужас и завершается затворничеством героя,
бегством его в «глушь» и провозглашенным отречением от
счастья1. Этот итог связывает рассказ с предшествующей, ро-
мантической традицией изображения столкновения человека
с непознаваемым. В целом это не характерно для «таинствен-
ных повестей».
Кроме того, мы включили в книгу «Историю лейтенанта
Ергунова», вовсе не упомянутую Пумпянским. Рассказываемая
здесь история множеством важных деталей связывает рассказ
с группой «таинственных повестей». Бесследное исчезновение
1. См. об этом: Пильд Л. Рассказ И. С. Тургенева «Фауст»: семантика
эпиграфа // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia. IV: Свое и чужое
в русской культуре. Тарту, 1995- С. 167-178.
ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
15
Шмульке и ее подельников напоминает исчезновение отца
и слуги в «Сне». Как в «Песни торжествующей любви», герой
попадает во власть негодяев под влиянием одурманивающих
средств. Фантастический сон и эротическая тема «Истории
лейтенанта Ергунова» также многократно используются в дру-
гих произведениях этой группы.
Исключая из книги «Фауста», «Часы» и «Несчастную», мы
отдаем себе отчет в том, что эти рассказы примыкают к «та-
инственным повестям», составляя, на наш взгляд, их перифе-
рию. В то же время включение «Истории лейтенанта Ергунова»
позволяет задуматься об окончательности и точности списка
Пумпянского. В этом, на наш взгляд, и заключается специфика
публикуемого цикла — его состав и границы являются прин-
ципиально подвижными, если не сказать зыбкими, поскольку
«тема неведомого, странного, страшного, непонятного — одна
из основных тем творчества Тургенева вообще и в той или
иной мере присутствует в каждом произведении писателя»1.
Нашей книгой мы не пытаемся закрепить и оформить то,
что по самой своей природе сопротивляется окончательному
оформлению. Сборник, таким образом, только представляет
читателю отдельную линию в творчестве Тургенева, призывая
задуматься о ее специфике. Книга позволяет вспомнить о Тур-
геневе не только как о выдающемся бытописателе и психоло-
ге, но и как о психоаналитике, прорабатывающем странные,
травматические случаи из своей и чужой жизни, где сверхъе-
стественное становится частью реальности.
По нашему мнению, эта часть тургеневского наследия
нуждается в более пристальном внимании, поскольку выпала
из школьного канона и во многом из культурного канона вто-
рой половины XX — начала XXI вв. Как показали юбилейные
торжества 2018 г. (200-летие со дня рождения), Тургенев боль-
ше памятен и известен как автор романов, социально-психо-
Муратов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., 1985. С. 65.
16 ТАИНСТВЕННЫЕ ПОВЕСТИ ТУРГЕНЕВА КАК ЦИКЛ
логических рассказов («Муму») и любовных повестей («Ася»).
Таинственные же повести, несмотря на волну исследований
о них последних лет, продолжают оставаться наименее востре-
бованной частью его творчества.
Тексты повестей печатаются по академическому изданию:
Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем в 30 тт. М., 1978-2014.
Сопроводительные статьи и комментарии не претендуют на
оригинальность и представляют собой выдержки из коммен-
тария к указанному собранию с некоторыми существенными
дополнениями и изменениями. Реальные комментарии, пере-
воды иностранных фраз и пояснения к устаревшим словам и
понятиям вынесены в постраничные сноски. Хотя такое реше-
ние расходится со сложившейся издательской традицией, мы
исходим из того, что части наших читателей такое расположе-
ние комментариев покажется более удобным.
Тургенев между
мистикой и наукой
А. В. Вдовин
К середине XX в. творчество И. С. Тургенева предстало
перед читателями в совершенно неожиданном свете. Одна за
другой в русской эмиграции и в зарубежной науке стали появ-
ляться статьи и книги об устойчивом влечении писателя к ми-
стическому, потустороннему — как в жизни и быту, так и в про-
изведениях. Лучше всего это веяние сформулировал известный
философ-эмигрант В. Н. Ильин в статье 1963 г. с весьма пока-
зательным названием «Оккультизм Тургенева»: «Можно даже
смело сказать, что Тургенев первый мистик в истории русской
литературы нового времени. И это тем более парадоксально,
что сам он считал себя просвещенным западником-позитиви-
стом, маловером»1.
В этой и других статьях2 Ильин очень плодотворно, но
подчас категорично и без должного анализа текстов, пытал-
ся разглядеть в произведениях и биографии Тургенева этот
лейтмотив — обсессивное обращение к видениям, потусто-
роннему, необъяснимому. Более того, назвав этот пласт «ок-
культизмом», Ильин открыл ящик Пандоры: столь велик был
с тех пор соблазн подверстать всего Тургенева под ярлык веры
в существование скрытых от науки сил природы, постичь ко-
торые могут только люди избранные, отмеченные какими-ли-
1. Ильин В. Н. Оккультизм Тургенева // Ильин В. Н. Вавилон и Иерусалим:
демоническое и святое в литературе. СПб., 2011. С. 336.
2. Ильин В. Н. Тургенев — мистик и метапсихик // Ильин В. Н. Арфа Давида:
религиозно-философские мотивы русской литературы. СПб., 2009. С. 169-198.
Здесь Ильин анализирует повесть «Призраки».
18
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
бо специальными способностями (юродивые, маги, лунатики,
сектанты, эпилептики и прочие).
За Ильиным пошли многие: и в англоязычном тургене-
ведении, и в русском, хотя и с опозданием, появились работы
о «странном Тургеневе». Именно так называлась замечательная
книга В. Н. Топорова 1998 г., в которой впервые на русском язы-
ке были проанализированы многочисленные лейтмотивы таин-
ственных (и не только) повестей, где так или иначе дает о себе
знать агностицизм Тургенева, его увлечение толкованиями
снов, галлюцинациями, видениями, интерес к биологической
наследственности, психологическим курьезам, гипнозу и пр.1
Однако мы полагаем, что путь, проложенный Ильиным
и во многом поддержанный Топоровым и другими, все же уво-
дит нас от логически непротиворечивого и исторически пра-
вильного понимания тургеневских взглядов. Курс на «остран-
нение» Тургенева, превращение его в мистика и оккультиста,
с одной стороны, делает из него «белую ворону» на фоне услов-
но «здоровых» авторов типа Толстого или Чехова, а с другой —
воскрешает давнюю символистскую веру в то, что Тургенев
был предшественником и духовным отцом русского декаданса
и символизма (Д. С. Мережковский). И в том, и в другом есть
доля правды, но лишь отчасти.
Более адекватный подход к Тургеневу и его мировоз-
зрению, по нашему мнению, лежит в другой плоскости2. Мы
поймем в нем и его текстах гораздо больше, если увидим
в его безверии и отчаянной погоне за сверхъестественным
симптом очень характерной для второй половины XIX в.
1. Топоров В. Н. Странный Тургенев (Четыре главы). М., 1998.
2. Этот подход в советском тургеневедении был плодотворнее всего
разработан в трудах А. Б. Муратова: Муратов А. Б. «Таинственные
повести» // Муратов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., 1985. С. 65-106. См. также
первопроходческую статью: Осьмакова Л. Н. «Таинственные» повести
и рассказы И. С. Тургенева в контексте естественнонаучных открытий второй
половины XIX века // филологические науки. 1984. № 1 (139). С. 9-13-
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
19
«иронической веры», как назвал ее Майкл Сэйлер1, иссле-
дователь предыстории фэнтези и виртуальной реальности.
Дело в том, что в эпоху, когда религия сдавала позиции есте-
ственным наукам, претендующим на тотальное объяснение
мира, сознание человека находилось в трудном положении.
С одной стороны, верить в Бога и в божественность рожде-
ния, смерти и всех других процессов на земле после откры-
тий Дарвина, Фарадея, Шлейдена и Шванна и других физи-
ков, биологов, химиков становилось все труднее. Многие
склонные к сомнению люди, и Тургенев, несомненно, в их
числе, окончательно разуверились в провиденциальности
и божественном происхождении жизни на земле и довери-
лись науке. С другой стороны, тогдашнее научное знание
еще не было способно объяснить все досконально и порож-
дало такие квазинаучные с современной точки зрения фено-
мены и практики, как, например, спиритизм, захлестнувший
США и Европу с 1850-х гг. Именно в такой ситуации, когда
вера уже не та, а научная картина мира еще на устоялась,
и рождается «ироническое верование», которое сочетает
в себе веру в некий общий замысел мироздания, идеалисти-
ческое представление о существовании единого миропо-
рядка и при этом уже весьма развитое критическое и анали-
тическое мышление, опирающееся на последние открытия
естественных наук.
Мировоззрение Тургенева, каким оно предстает нам в его
письмах, воспоминаниях о нем и в его прозе, лучше всего мо-
жет быть описано именно в очерченных рамках и категори-
ях. Тургенев неоднократно подчеркивал, особенно в поздние
годы, что в Бога он не верил, и главной проблемой, занимав-
шей его на протяжении всей жизни, было противостояние
индивидуального сознания, «Я», всеобщему универсальному
1. Seder, М. As If: Modern Enchantment and the Literary Prehistory of Virtual
Reality. Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 3-24.
20
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
закону (будь то Природа или Бог, неважно)1. Чем больше Турге-
нев двигался в сторону такой философии религии и познания
мировых законов, тем больше его интересовали научные от-
крытия, которые могли бы дать ему ясные ответы на мучитель-
ные вопросы о том, почему жизнями людей управляют законы
наследственности, что будет после смерти, как будет проте-
кать умирание его мозга, что будет с его сознанием после фи-
зической смерти тела и т. д. На последние темы Тургенев даже
сочинил несколько стихотворений в прозе (например, «Когда
меня не будет»), не напечатанных при жизни: видимо, слиш-
ком радикальными казались ему поставленные вопросы.
Теперь самое время проследить, как сложился и эволю-
ционировал интерес Тургенева к естественным наукам и как
он повлиял на его мировоззрение и художественный мир его
произведений.
Тургенев в Берлинском университете
Начнем мы с простых биографических фактов: как, в ка-
кие годы, с какими естественнонаучными теориями своего
времени Тургенев познакомился? Естественно, Тургенев, по-
лучивший блестящее домашнее и пансионерское образование
и очень хорошее, качественное образование на философском
факультете Санкт-Петербургского университета, со студенче-
ских лет был знаком с ключевыми исследованиями того вре-
мени. Другое дело, что они относились скорее к гуманитарным
наукам, нежели к естественным. Исключением в конце 1830-
х гг. стал для Тургенева лишь страстный интерес к философии
природы Гёте. В переписке со своими университетскими од-
нокашниками Тургенев постоянно обращается к натурфилосо-
1. Тиме Г. А. К вопросу о вере и религиозности в творчестве
И. С. Тургенева // Ivan S. Turgenev. Leben, Werk und Wirkung. Herausgegeben
von Peter Thiergen. Munchen: Verlag Otto Sagner (Vortrage und Abhandlungen zur
Slavistik, 27), 1995- C. 183. О неверии Тургенева см. также: Топоров В. Н. Указ,
соч. С. 45-47.
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
21
фии Гёте, который был не только великим писателем, государ-
ственным деятелем, но и естествоиспытателем, оставившим
несколько научных сочинений, в частности, труды по морфо-
логии растений и трактат «Ктеории цвета».
Однако более серьезный интерес к разным наукам, есте-
ственным в частности, сформировался у Тургенева во время
его пребывания в Берлинском университете, когда в течение
двух семестров 1839-1840 гг. он слушал лекции известных
европейских профессоров того времени. Среди них были, на-
пример, философ-классик Карл Вердер и влиятельный географ
и картограф Карл Риттер. Через семейство Фроловых познако-
мился Тургенев и с крупнейшим естествоиспытателем и гео-
графом того времени Александром фон Гумбольдтом, в бу-
дущем автором «Космоса» — энциклопедического описания
физического мира Земли. В гуманитарных науках Тургенев
также столкнулся с позитивистами — историю в Берлине тогда
преподавал Леопольд фон Ранке, основатель «позитивистской
историографии» с ее знаменитым лозунгом «Задача истори-
ка — выяснить, как все было на самом деле».
После возвращения в Россию и на протяжении конца
1840-х и первой половины 1850-х гг. упоминания ученых и их
сочинений в переписке Тургенева почти сходят на нет. Он це-
ликом погружен сначала в службу (в Министерстве внутренних
дел), путешествует по Европе с семейством Луи и Полины Ви-
ардо, а затем, за некролог Гоголю, оказывается в ссылке в Спас-
ском. Все эти годы наполнены интенсивной творческой рабо-
той, которая, судя по всему, оставляла мало места для чтения
научных трудов.
Книги Базарова
Все изменилось в самом конце 1850-х гг., когда Тургенев
задумал свой, пожалуй, самый известный и удачный роман —
«Отцы и дети». Как всем памятно, в центре повествования
не просто студент, но естественник — будущий врач, медик,
22
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
естествоиспытатель Евгений Базаров. Разумно предположить,
что для создания характера и мировоззрения Базарова Тур-
геневу нужно было прочесть хотя бы те химические и физио-
логические труды, которые Базаров сам упоминает в романе.
К ним принадлежит, например, исследование «апостола» есте-
ственных наук того времени Людвига Бюхнера «Сила и мате-
рия» («Kraft und Stoff», 1855). Вероятно, Тургенев по крайней
мере пролистал эту книгу, хотя прямых свидетельств об этом
не сохранилось.
Зато сохранились другие. В письме Афанасию Фету 27 мая
1860 г., то есть аккурат перед написанием «Отцов и детей», Тур-
генев сообщал: «Я собираюсь работать, или, собственно говоря,
читать. Я давно ничего путного не читал и отстал. Принялся за
Карла Фогта. Ужасно умен и тонок этот гнусный материалист!»1
Кто такой Карл Фогт? Может быть, многим Карл Фогт изве-
стен как персонаж «Былого и дум» Александра Герцена. Там он
упоминается в ряду известных интеллектуалов и ученых Евро-
пы, с которыми Герцен состоял в переписке, обсуждая научные
и революционные дела. Начиная с середины XIX в. Карл Фогт
был знаком всем, кто интересуется естественными науками,
как автор бестселлера — книги «Физиологические письма»,
вышедшей в 1846 г. в Лейпциге и переведенной на все евро-
пейские языки, в том числе на русский, в 1860-е гг.
Тургенев читал Фогта, конечно, по-немецки. Если мы от-
кроем эту книгу, то увидим, что ученый затрагивает в ней клю-
чевые проблемы строения человеческого тела: огромная глава
посвящена системе кроветворения, другие большие разделы —
психике и психологии человека, в том числе тому, как физио-
логия человека соотносится с его психологией. Не случайно
Тургенев отмечает в письме Фету, что «невозможно просто
1. Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма: В 18 тт. Т. 4. Л.,
1987. С. 199.
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
23
так отмахнуться от этого гнусного материалиста», ибо он был
крупнейшим и серьезным ученым своего времени.
Увлечение физиологией
К роману «Отцы и дети» мы еще непременно вернемся,
а пока посмотрим, как развивался интерес Тургенева к науке
в 1860-е гг. Дело в том, что именно в этот период наблюдает-
ся подъем интереса писателя к физиологии. Эти годы прихо-
дятся на так называемый «баденский период», когда Тургенев
с 1863 г. жил в Баден-Бадене и работал над романом «Дым».
В его начальных главах сатирически изображена студенческая
подпольно-революционная жизнь Гейдельбергского универ-
ситета, куда Тургенев выезжал из Бадена-Бадена. Один из ге-
роев, Бамбаев, говорит: «Здесь не один только Губарев, здесь
целая фаланга отличнейших, умнейших молодых людей, рус-
ских — и все занимаются естественными науками, все с та-
кими благороднейшими убеждениями!» Примечательно, что
еще в финале «Отцов и детей» автор приводит Кукшину в Гей-
дельберг, где она изучает, впрочем, уже не естественные нау-
ки, а архитектуру. Хотя Тургенев дает понять, что заниматься
естественными науками, особенно в эмигрантской среде, —
это часто всего лишь мода, сам он в конце 1860-х гг. все более
серьезно штудирует научные труды по физиологии.
В 1868 г., когда выходит «Дым», Тургенев заказывает и про-
читывает диссертацию русского физиолога М. М. Троицкого
«Немецкая психология в текущем столетии» (М., 1867)1. Это са-
мый подробный тогда на русском языке обзор представлений
о соотношении тела и души от Спинозы до Вильгельма Вунд-
та — основателя современной экспериментальной психологии,
который в 1860-х гг. в Европе открывает свои первые лабора-
тории. Можно предполагать, что интерес к исследованию Тро-
1. Об этом Тургенев сообщает в письме П. В. Анненкову 22 декабря 1867 г.
(Тургенев И. С. Указ. соч. Письма: В 18 тт. Т. 8. М., 1981. С. 87).
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
ицкого был подготовлен чтением в начале 1860-х гг. научных
статей в журнале «Русское слово». Как установила Л. А. Балы-
кова, Тургенев читал здесь статьи о Дарвине, обзоры критика
В. А. Зайцева, переводные статьи М. Ф. К. Биша (Bichat) «Фи-
зиологические исследования о жизни и смерти» (1800)1. Судя
по всему, с 1867 г. Тургенев выписывал новый научный журнал
«Revue de la Philosophic positive», издаваемый известным уче-
ным Э. Литтре и эмигрантом Г. Н. Вырубовым с 1867 г. и пу-
бликовавший статьи не только по философии и этике, но и по
медицине, биологии, физиологии и другим наукам2.
На конец 1860-х приходится и наиболее пристальное вни-
мание Тургенева к передовому краю физиологии — психофизи-
ологии. Главным «поставщиком» таких сведений для писателя
оказался его старый друг и оппонент — А. И. Герцен. В письме
8 (20) декабря 1867 г. Герцен сообщал о своей поездке в Милан
к сыну Александру, где тот занял место доцента и читал лекции:
«Я только что из Флоренции. Все процветают, Саша заменил
Савонаролу и читает проповеди о желудке — там, где тот читал
о духе. Посылаю одну тебе»3. Какую же брошюру получил Турге-
нев? В комментариях к полному собранию сочинений Герцена и,
соответственно, в Летописи жизни и творчества Тургенева оши-
бочно указана гораздо более поздняя и известная книга Алек-
сандра Герцена-младшего «Conversations physiologiques» («Фи-
зиологические беседы», 1899)4. В 1867 г. А. А. Герцен находился
лишь в начале своей научной карьеры и публиковал во Флорен-
ции тонкие брошюрки в серии «La scienza del popolo» — свои
публичные лекции. Герцен-отец мог послать Тургеневу един-
ственную к тому времени напечатанную 47-страничную лекцию
1. Балыкова Л. А. Тургенев-читатель. Орел, 2005. С. 103-104.
2. Журнал хранился в Парижской библиотеке Тургенева (Балыкова Л. А.
Указ. соч. С. 138).
3. Цит. по: Переписка И. С. Тургенева: в 2 тт. Т. 1. М., 1986. С. 255-
4. Мостовская Н. Н. Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева. 1867-
1870. СПб., 1997- С. 51.
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
25
«Fisiologia del sistema nervoso: lettura fatta al Museo di fisica e storia
naturale in Firenze il 6 gennaio 1867» (Firenze, 1867; «Физиология
нервной системы»1). Мог Тургенев прочесть и последовавшие за
этой брошюры Герцена-младшего — «Sulla parentela fra 1'uomo
e le scimie: lettura del dott. Alessandro Herzen fatta a Firenze nel
Reale Museo di storia naturale, il 21 marzo 1869 (Firenze, 1869;
«О родстве между человеком и обезьяной») и «Analisi fisiologica
del libero arbitrio umano» (Firenze, 1870; «Анализ свободной воли
человека на основе физиологии»).
Очевидно, по прочтении этих книг между Тургеневым
и А. А. Герценом в 1868 г. завязалась несохранившаяся перепи-
ска, благодаря которой писатель получил от ученого его док-
торскую диссертацию2. Об этом Тургенев сообщал А. И. Герце-
ну 27 февраля (11 марта) 1869 г.: «Сын твой прислал мне свою
диссертацию, которую я прочел с интересом» (Письма, IX, 165).
Комментарий в полном собрании сочинений к этой фразе от-
сутствует, однако сегодня без труда можно установить, что
речь идет о работе «Experiences sur les centres moderateurs de
Faction reflexe» (Turin: H. Loescher, 1864; «Опыты с центрами,
регулирующими рефлексы»), развивавшей идеи научного ру-
ководителя диссертанта Морица Шиффа и цикл работ о реф-
лексах головного мозга И. М. Сеченова.
Наконец, 13 (26) октября 1869 г. Тургенев возобновляет
переписку с А. А. Герценом и сообщает ему, в частности, о вы-
сокой оценке его трудов: «Я всегда с большим удовольствием
читал ваши дельные и умные брошюры и с участием следил
за вашей карьерой. Я знаю, что вы занимаете во Флоренции
видное место и что ваша деятельность встречает сочувствие
и одобрение» (Письма, X, 68). Комментарий в полном собрании
сочинений скупо сообщает, что в этом году «началась самосто-
1. За помощь в переводе с итальянского благодарим Франческу Лаццарин.
2. Сохранилось лишь два письма А. А. Герцена Тургеневу за 1869 г. по
поводу переводов романа «Дым» на итальянский язык. См.: Тургеневский
сборник. Вып. 1. Л., 1964. С. 444-446.
2б
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
ятельная научная деятельность А. А. Герцена» (Письма, IX, 394).
Речь идет о том, что ученый, с 1863 г. бывший ассистентом во
флорентийской лаборатории своего учителя Морица Шиффа,
стал доцентом и постоянно читал уже упомянутые публичные
лекции. Через десять лет Герцен станет крупнейшим европей-
ским физиологом, предшественником И. П. Павлова и авто-
ром переведенных на русский язык «Физиологических бесед»
и «Физиологии души»1.
Можно предполагать, что интенсивное чтение исследо-
ваний крупнейших европейских физиологов в 1867-1869 гг.
побудило Тургенева обратить внимание и на их русских кол-
лег. В начале марта 1871 г. Тургенев в письме к Полине Виар-
до сообщал о посещении публичной лекции И. М. Сеченова:
«Вчера я присутствовал на публичной лекции одного из наших
лучших физиологов, г-на Сеченова. Он объяснял функции гла-
за — очень ясно и научно. Я сидел совсем близко от него — он
предложил мне принять участие в некоторых опытах — как
приятелю»2. Согласно комментарию к письму, Тургенев посе-
тил лекции ученого в клубе художников. Воспоминания само-
го Сеченова позволяют дополнить этот эпизод любопытными
подробностями:
В зиму 1868 года я читал в Художественном клубе пу-
бличные лекции, и на одну из них пришел И. С. Тургенев. Ему,
как почетному гостю, отвели место с боку кафедры. Читал
я в этот вечер о пространственном видении, и когда речь
дошла до влияния степени сведения глаз на кажущуюся ве-
личину предметов — факта, видимого лишь в стереоскоп
при сдвигании и раздвигании стереоскопических рисун-
ков, — Иван Сергеевич был так любезен, что согласился за-
1. Подробнее о научной карьере А. А. Герцена и его спорах с отцом см.:
Сироткина И. Герцен-отец и Герцен-сын: спор о науке и человеке // Вопросы
истории естествознания и техники. 2001. № 4. С. 5-24.
2. Тургенев И. С. Указ. соч. Письма: В 18 тт. Т. 11. М., 1983. С. 324.
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
27
свидетельствовать перед публикой справедливость факта,
посмотрел в зеркальный стереоскоп Уитстона, стоявший
на кафедре, и заявил громким голосом, что действительно
видел изменение величин образов в сказанном направлении'.
Точный в воспроизведении сути эксперимента, Сеченов
неверно датирует эту встречу зимой 1868 г.: эту зиму Турге-
нев провел в Баден-Бадене и в Петербурге быть не мог, а ока-
зался там и посетил лекции ученого три года спустя. Попутно
возникает вопрос, прочел ли писатель в 1860-е гг. резонанс-
ную книгу Сеченова «Рефлексы головного мозга», прошту-
дированную, например, Ф. М. Достоевским. Пока не удалось
найти документальных подтверждений этому, однако можно
предполагать, что прочел. По крайней мере, он знал теорию
Сеченова по ее резюме в диссертации А. А. Герцена. А в 1879 г.
Тургенев в «Вестнике Европы» прочел работу ученика Сечено-
ва И. Р. Тарханова «Психомоторные центры у человека и жи-
вотных», которую оценил очень высоко1 2.
Собственно, что все эти сведения о пристальном внима-
нии Тургенева к физиологии нам дают для понимания его
мировоззрения и творчества? Во-первых, они дополняют есте-
ственнонаучный фон, на котором писались «таинственные по-
вести» — от «Призраков» до «Клары Милич»3. Очень часто в ос-
нове интриги и сюжета в поздних рассказах Тургенева лежит
какой-либо недавно открытый или обсуждаемый физический
феномен. Во-вторых, увлечение Тургенева физиологией от-
разилось и на его стиле — на том, как физиологично, гораздо
1. Сеченое И. М. Автобиографические записки. М., 1907. С. 139-140.
2. О других работах по философии и методологии науки, находившихся
в поле зрения Тургенева, см. короткую, но емкую заметку: Ростовская Н. Н.
Был ли Тургенев «странным»? // Русская литература. 1999. № 3. С. 230-231.
3. См., например: Скуднякова Е. В. «Таинственные повести» И. С. Тургенева
в русле развития естественнонаучных тенденций второй половины XIX века:
повесть «Клара Милич (После смерти)» // Вестник Поморского университета.
Серия: Гуманитарные и социальные науки (Архангельск). 2007. № 8. С. 127-131-
28
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
более телесно писатель стал изображать человека по сравне-
нию со своим ранним творчеством. Посмотрим на примерах из
тургеневских произведений, как это происходит.
Наука в романе «Отцы и дети»
Взглянем, как и обещали, на роман «Отцы и дети» с точки
зрения того, как в нем отражается естественнонаучная про-
блематика. К сожалению, в школе больше внимания уделя-
ется нигилизму Базарова, его трагической внезапной смерти
от тифа. Но на протяжении всего романа, как мы помним,
Базаров, где бы он ни находился, ставил опыты — на лягуш-
ках. Это препарирование лягушек, приводящее в ужас равно
местных крестьян и Павла Петровича Кирсанова, выступает
в романе своеобразным символом научного метода и научно-
го познания.
Хотя сама процедура препарирования восходит к Сред-
ним векам и раннему Новому времени, в русском культурном
пространстве 1860-х гг. она стала резонансной и начала ассо-
циироваться с позитивизмом, естественнонаучным методом,
со стилем жизни и особым поведением. Из-за нее можно было
даже оказаться в центре скандала, как это случилось с Сечено-
вым. Поразительно, что очень часто исследователи Тургенева
ассоциируют Базарова именно с Сеченовым, который посвя-
щает первые главы своих «Рефлексов головного мозга» как раз
описанию того, как он режет лягушек и на лягушках проверяет
работу рефлекторной дуги, как дергаются у лягушки ножки,
если отрезать голову. При этом часто забывают, что роман Тур-
генева был опубликован до выхода книги Сеченова «Рефлексы
головного мозга» (она напечатана впервые в газете «Медицин-
ский вестник» в конце 1863 г.)!
Сеченов вспоминал, что его после выхода книги стали об-
винять в нигилизме, подрыве общественной морали, отрица-
нии Бога, потому что «Рефлексы головного мозга» заканчива-
лась отрицанием свободы воли человека. Сеченов доказывал,
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
29
что не только простейшие движения мышц управляются реф-
лексами и рефлекторной дугой, но и сложнейшие процессы
высшей нервной деятельности человека, которые происходят
в мозге, тоже состоят из простейших рефлексов. Соответ-
ственно, представление о том, что у человека есть свободная
воля и он может поступать, как ему вздумается, например,
сгибать произвольно палец, — это иллюзия. Все управляется
рефлексами. Парадокс заключается в том, что образ Базаро-
ва и его нигилистическая философия наложились в обще-
ственном сознании на фигуру Сеченова и дали скандальный
эффект.
Таким образом, Тургенев еще до подъема российской фи-
зиологии в 1860-е гг. фиксирует и художественно осмысляет
очень важный феномен и изображает его с помощью Базарова.
Это тестирование того, как устроено научное мышление и что
значит объяснять жизнь и окружающий мир научно, позити-
вистски, — та самая проблема, о которой мы упоминали в на-
чале, описывая происходящие в сознании человека середины
XIX в. перемены.
В такой перспективе можно говорить, что сюжет романа
«Отцы и дети» построен на том, как Базаров пытается укро-
тить жизнь, подчинить ее сугубо научной, рациональной ло-
гике. Однако он терпит фиаско и сам становится в конце ро-
мана тем, кого он отрицал, — поэтом, говорящим метафорами.
Умирающий Базаров, который отрицал литературу, красоту
и искусство, перед смертью, когда Одинцова приходит к нему
проститься, говорит: «Дуньте на умирающую лампаду, пусть
она потухнет». Такими поэтическими образами он описывает
свою смерть, как бы признавая, что вся его естественнонауч-
ная концепция реальности терпит крах.
Роман «Отцы и дети» был только первым подступом Тур-
генева-писателя к изображению науки и научного мышления
как средства познания мира. Дальше произошло еще более
интересное.
30
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
«Таинственные повести»
С начала 1860-х гг. Тургенев почти каждый год создает по
повести или рассказу, которые часто называют «таинственны-
ми». О них уже шла речь в первой вступительной статье. На
первый взгляд, эти повести могут показаться фантастическими,
мистическими, как будто возвращающими читателей в пред-
шествующую романтическую эпоху 1810-20-х гг., когда евро-
пейский и русский романтизм породил целую серию текстов
о ведьмах, колдунах, сомнамбулизме, привидениях, вампирах.
Надо сказать, что критика конца 1860-х гг. примерно так
и реагировала на эти повести Тургенева. Например, даже такой
проницательный критик, как Н. Н. Страхов, собеседник Тол-
стого и Достоевского, прочитав рассказы Тургенева «Странная
история» и «Степной король Лир», недоумевал и говорил, что
Тургенев как будто решил повернуть время вспять и вернуться
в эру романтизма в тот момент, когда выходят романы Досто-
евского и Толстого.
Еще более резко высказался М. А. Авдеев, ныне забытый
писатель, который в частном письме Тургеневу упрекнул его
в том, что он «ударился в мистицизм» и в «поэтико-молитвен-
ное увлечение». На это Тургенев парировал: «Вы <т. е. Авдеев. —
А. В.> находите, что я увлекаюсь мистицизмом и приводите
в пример „Странную историю", „Призраков", „Историю лейте-
нанта Ергунова". Но могу вас уверить, что меня исключительно
интересует одно: физиономия жизни и правдивая ее передача,
а к мистицизму во всех формах я совершенно равнодушен»1.
То же отрицание мистики отразилось и в нескольких воспо-
минаниях современников о позднем Тургеневе. Вот как, напри-
мер, молодая писательница Л. Ф. Нелидова вспоминала об этом
в связи с «Кларой Милич» и «Песнью торжествующей любви»:
1. Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В зот. Письма: В 18 гг. Т. 10. М.,
1994. С. 132.
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ 31
Мне понравился рассказ, и Тургеневу было видимо при-
ятно мое восхищение. Он много смеялся, между прочим, над
моей боязнью привидений и уверял, что у привидений кар-
тонные носы и что стоит крикнуть на них: У-у! — и они
исчезнут.
В то время он решительно отвергал все мистическое,
а между тем так скоро пришлось встретиться с мистициз-
мом в его же собственных произведениях: в «Кларе Милич»
и в «Песни торжествующей любви».
Но уже и в то время он охотно и много говорил... о све-
топреставлении. Я рассказывала ему, как моя няня ждала
светопреставления каждую ночь, и я вместе с нею привыкла
бояться и также ждать. А он рассказывал, как он вообра-
жает себе светопреставление. Я вспомнила эти разговоры,
когда читала два стихотворения в прозе на эту тему'.
В таком же духе высказывался и один из самых близких
к писателю друзей, известный поэт Я. П. Полонский, сам, кста-
ти, большой симпатизант мистики и спиритизма:
Повторять теперь все, что я именно говорил Ивану
Сергеевичу, — значит, написать уже не то, что я говорил,
а стенографически никто нашего разговора на записывал.
Добавлю только следующее: когда появился в печати рас-
сказ Тургенева «Собака», рассказ, им самим слышанный от
очевидца, им со слов его записанный и уже затем обрабо-
танный, — наша критика напала на него как на страшного
и опасного мистика. На «Собаку» стали появляться паро-
дии. Рассказы его «Призраки» и «Странная история» тоже
многих заставляли предполагать, что Тургенев сам верит
1. Нелидова Л. Ф. Памяти И. С. Тургенева // Тургенев в воспоминаниях
современников: В 2 тт. М., 1983. Т. 2. С. 237-
32
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
в таинственные, необъяснимые явления; но ничего не может
быть ошибочнее такого мнения о Тургеневе.
— Ничего нет страшнее, — говорил он однажды, —
страшнее мысли, что нет ничего страшного, все обыкновен-
но. И это-то самое обыкновенное, самое ежедневное и есть
самое страшное. Не привидение страшно, а страшно ничто-
жество нашей жизни...'
Как это утверждение Тургенева сочетается с мистически-
ми сюжетами упомянутых повестей? Не повторял ли он его,
как заклинание, чтобы отогнать наступающие на него самого
волны мистицизма? Не лукавил ли он? Как нам представля-
ется, правильнее объяснять это не лукавством, а, повторим,
особым сочетанием агностицизма, безверия и веры в науку.
В сознании и восприятии самого Тургенева здесь никакого
противоречия и не было. Был лишь страх смерти и небытия,
о котором Тургенев беседовал со Львом Толстым во время их
последней встречи в Ясной Поляне и о котором хорошо напи-
сал Иннокентий Анненский в эссе «Умирающий Тургенев»1 2.
Дело еще и в том, что многие современники Тургенева,
тот же Достоевский и многие европейские писатели, также на-
стойчиво интересовались наукой — физиологией и психологи-
ей, не говоря уж о таком повальном увлечении, как спиритизм.
Многие тогда верили, что наука позволит наконец объяснить
1. Полонский Я. П. Тургенев у себя в его последний приезд на родину //
Тургенев в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 362.
2. Анненский И. Ф. Книги отражений. М., 1979 (Серия «Литературные
памятники»). С. 36-43- Мнительность Тургенева доходила до абсурда,
о чем свидетельствует его близкий приятель П. В. Анненков: «Уединение,
создаваемое недугом, он употреблял на чтение популярных медицинских
сочинений и приобрел столько познаний в медицине, что, по слову Гейне,
всегда мог отравить себя, но он желал только знать страдания человечества,
а слушался единственно докторов и по временам, более чем нужно было,
эмпириков» (Анненков П. В. Шесть лет переписки с Тургеневым // Тургенев
в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 248).
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
33
феномены, которые прежде только и оставалось что списывать
на вмешательство либо Бога, либо потусторонних сил.
Это подтверждается тем, как в XIX в. воспринимался спи-
ритизм. Сейчас мы видим в нем скорее пережиток, атавизм,
признак отсталости сознания. Но ISO лет назад люди совер-
шенно иначе его воспринимали. Напомним, что спиритизм
появился только в конце 1840-х гг. в США — до этого времени
подобного феномена не существовало. Распространился он по
всему миру именно как эпидемия рациональной веры в то, что
можно с помощью специальных процедур установить науч-
ный, реальный контакт с потусторонним миром’.
С этой точки зрения обращение Тургенева в «таинствен-
ных повестях» к мистическим сюжетам — это не откат к идеа-
лизму и романтизму, а, наоборот, следование духу времени.
Сны, гипноз, транс
Как именно Тургенев осмыслял потусторонне феномены,
с которыми человек чаще всего сталкивается в снах и других
пограничных состояниях сознания? Писатель пытался худо-
жественно исследовать, как они устроены с научной точки
зрения. Сразу в несколько рассказах 1860-70-х гг. Тургенев
изображает сны, видения, изменение сознания человека в со-
стоянии гипноза, транса. Надо сказать, что их исследование
также было научным трендом того времени. В 1865 г. француз-
ский ученый-историк и архивист Луи Альфред Мори (Maury)
выпустил книгу «Сон и сновидения», где проанализировал
около 3000 свидетельств людей о своих снах. Книга Мори стала
популярной (была переведена на русский в 1867 г.) и задала це-
лое направление в изучении сновидений, прямо ведущее к ра-
ботам Зигмунда Фрейда1 2.
1. См.: Vinitsky Ilya. Ghostly Paradoxes: Modern Spiritualism and Russian
Culture in the Age of Realism. Toronto, 2009.
2. О связи книге Мори с рассказами Тургенева см.: Муратов А. Б. Тургенев-
новеллист. С. 76-79.
34
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
Теперь несколько примеров из Тургенева. В рассказе
«Странная история» рассказчик попадает на сеанс вызова ду-
хов к юродивому Василию, который этим зарабатывает. Васи-
лий проделывает над рассказчиком странные манипуляции,
пассы, и герой, про себя загадавший, не сказав об этом Васи-
лию, персону того духа, которого он хочет увидеть, непостижи-
мым образом его видит.
Вот как Тургенев описывает сеанс:
Он <Василий> все глядел на меня; я все ощущал некото-
рую неловкость и страх и все думал о французе <загаданный
рассказчиком француз-гувернер Дессер. — А.В.>. Раза два
я попытался сказать самому себе: «Что за вздор! что за ко-
медия!», попытался улыбнуться, пожать плечом... Напрас-
но! Всякое решение во мне тотчас «застывало», — я другого
слова подобрать не умею. Мною овладевало какое-то оце-
пенение. Вдруг я заметил, что тот уже отделился от двери
и стоял на шаг или на два ближе ко мне; потом он чуть-
чуть подпрыгнул, обеими ногами разом, и стал еще ближе...
Потом еще... потом еще; а грозные глаза так и упирались
во все мое лицо, и руки оставались за спиною, и широкая
грудь дышала усиленно. Мне эти прыжки показались смеш-
ными, но и жутко мне становилось, и, что я уже никак по-
нять не мог, сонливость вдруг начала находить на меня.
Веки мои слипались... косматая фигура с белесоватыми гла-
зами в синей чуйке задвоилась передо мной — и вдруг совсем
исчезла!.. Я встрепенулся: он опять стоял между дверью
и мною, но уже гораздо ближе... Потом он опять исчез... его
трудное, почти храпевшее дыхание уже добегало до меня...
Опять надвинулся туман, и вдруг из этого тумана, начиная
с белых, кверху приподнятых волос, явственно стала выри-
совываться голова старика Дессера! Да; вот его бородавки,
его черные брови, его нос крючком!» <Сеанс заканчивается,
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
35
и Василий>, «задыхаясь как запаленная лошадь, хриплым го-
лосом проговорил: «Чаю!»
Заметно, что состояние транса и особенно сам гипнотизер
Василий поданы здесь весьма физиологично. Такого натурали-
стического, с физиологическими, телесными подробностями
описания транса мы не найдем в романтической прозе первой
половины XIX в. Тургенев, как мы видим, уснащает описание
телесными подробностями — например, крупной бородавкой,
которую видит на лице своего гувернера-француза рассказчик
и т. д. Это можно назвать протонатурализмом, стилистическим
натурализмом в творчестве Тургенева в конце 1860-х гг. и па-
раллельным тому натурализму, который практиковал во Фран-
ции его близкий приятель Эмиль Золя.
Или другой пример. В рассказе «История лейтенанта Ергу-
нова» Тургенев описывает злоключения незадачливого лейте-
нанта, с большой суммой казенных денег попадающего в лапы
мошенников — аферистки по имени Колибри, которая зама-
нивает его на съемную квартиру, подмешивает ему в напиток
какое-то наркотическое снадобье и с помощью сообщников
обкрадывает, тащит его тело в канаву, где они пытаются убить
его. Ергунов чудом выживает.
Повествовательный трюк истории заключается в том, что
сначала читатель получает мистическое описание событий —
романтического транса, в который Колибри вводит Ергунова.
Потом, когда через пять недель лейтенант приходит в себя
в госпитале, читатель вместе с героем узнает, что его ударили
шашкой по голове и он должен был умереть в канаве.
Тургенев строит повествование так, что даже описание
транса содержит указания (как сказал бы Фрейд, сгущающая
работа сновидения), по которым можно понять, что с героем
происходит на самом деле. Вот, например, Тургенев описыва-
ет красных гагар и розовые пятна, мелькающие перед глазами
лейтенанта Ергунова. И как читатель потом может догадать-
36
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
ся, это тот момент, когда герою по голове ударяют шашкой
и кровь приливает ему к глазам.
В «Песни торжествующей любви», тонкой стилизации под
новеллу XVI в., мы можем найти еще одно описание транса
и гипнотического состояния, в которое загадочный немой ма-
лаец вводит главного героя Муция с помощью восточных ку-
рительных смесей.
Магия фотографии
Еще один поздний шедевр Тургенева — «Клара Милич» —
с другой стороны показывает нам увлечение Тургенева послед-
ними достижениями прогресса. Речь идет о фотографии. «По-
сле смерти (Клара Милич)» повествует о странной и фатальной
загробной любви Якова Аратова к покончившей с собой певи-
це Кларе Милич. Не пересказывая сюжета этой захватывающей
повести, укажем лишь на один из важнейших эпизодов, когда
Аратов, раздобыв у казанских родственников Милич ее фото-
карточку, устанавливает ее в стереоскоп... и образ героини как
будто оживает.
Действие повести происходит в конце 1870-х гг., в России
и Европе на каждом шагу открыты фотоателье, где люди с удо-
вольствием делают фотопортреты, визитные фотокарточки,
семейные фотографии. Яков страстно увлекается фотографи-
ей. Он «также верил в науку, в ее достоинство и важность. В по-
следнее время он пристрастился к фотографии. Запах употре-
бляемых снадобий очень беспокоил старуху тетку, <с которой
он жил>».
Зачем Тургенев наделяет героя таким увлечением фотогра-
фией? Дело в том, что после того, как Аратов обрел фотокарточ-
ку умершей Клары, «он начал ее воспроизводить, увеличивать.
Потом он вздумал ее приладить к стереоскопу. Хлопот ему было
много... наконец это ему удалось. Он так и вздрогнул, когда уви-
дал сквозь стекло ее фигуру, получившую подобие телесности.
Но фигура эта была серая, словно запыленная... и к тому же гла-
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
37
за... глаза все смотрели в сторону... Он стал долго, долго глядеть
на них, как бы ожидая, что вот они направятся в его сторону, он
даже нарочно прищуривался... но глаза оставались неподвиж-
ными, и вся фигура принимала вид какой-то куклы».
Можно утверждать, что здесь в зачаточном виде мы на-
блюдаем знаменитую ситуацию, которую представили зри-
телю и читателю два гениальных художника XX века — Хулио
Кортасар в новелле «Слюни дьявола» (1959) и Микеланджело
Антониони, снявший по мотивам Кортасара свой знаменитый
фильм «Фотоувеличение» (1966).
По сюжету в обоих произведениях фотограф случайно,
снимая разные сцены в одном случае на набережной Сены,
в другом — в лондонском парке, оказывается свидетелем пре-
ступления. Дома герой проявляет пленку, делает фотоувеличе-
ние, и на фотографиях становится видим преступник — в од-
ном случае сидящий в машине, во втором — притаившийся
в кустах. У Тургенева Яков тоже увеличивает фотографию Кла-
ры, оживляет ее с помощью стереоскопа, и она становится как
будто бы живой, еще больше захватывает его и тянет, манит
в загробный мир.
Такое отношение к фотографии может показаться стран-
ным в век цифровой съемки, но современные исследования
показывают, что люди XIX века относились к фотографии
не просто как к точному воспроизведению реальности, а как
к мистическому, окруженному магическим ореолом объекту,
который позволяет запечатлеть моменты, недоступные глазу.
Именно поэтому в середине XIX века в Европе было модно фо-
тографироваться с мертвыми. Родители фотографировались
на фоне умерших детей, как будто бы пытаясь на фотографии
запечатлеть момент отхода души или надеясь, что каким-то
образом душа умершего человека может дать о себе знать.
В предсмертной повести Тургенев, очевидно, откликался на
эту мистическую и в то же время вполне рациональную функ-
цию, связанную с фотографией как с чисто техническим сред-
38
ТУРГЕНЕВ МЕЖДУ МИСТИКОЙ И НАУКОЙ
ством, которое позволяет тем не менее проникнуть в сферу, до
того недоступную человеческому взгляду.
И снова физиология
В заключение — еще один пример из повести, не вошед-
шей в наш сборник, но одной из самых сильных у позднего
Тургенева. Это «Степной король Лир» (1870), в котором нет ни-
какой фантастики, но в стиле ощутимо влияние пристального
интереса Тургенева к физиологии. Автор очень натуралистич-
но описывает смерть главного героя Мартына Харлова, кото-
рый погибает на крыше своего дома, разрушая его, чтобы он
не достался его дочерям, обманувшим отца и нарушившим его
волю:
«Конец!» — подумал я... Но Харлов открыл еще все тот
же правый глаз (левая века не шевелилась, каку мертвеца)...
Но вдруг ноги Харлова как-то безобразно повело и живот
тоже; по лицу, снизу вверх, прошла нервная судорога — точ-
но так же исказилось и задрожало лицо <его дочери> Евлам-
пии... Мне стало жутко, я побежал к воротам... Мартына
Петровича не стало. Ему брусом затылок проломило, и грудь
он себе раздробил, как оказалось при вскрытии.
Тургенев 1840-1850-х гг. так писать не умел. Для создания
такой экспрессии понадобились годы чтения физиологических
исследований. И это лишь одно из многих качеств Тургенева,
которое еще может нас удивить.
Призраки
Фантазия
Миг один... и нет волшебной сказки —
И душа опять полна возможным...1
А. Фет
Я долго не мог заснуть и беспрестанно переворачивался
с боку на бок. «Чёрт бы побрал эти глупости с вертящимися
столами!2 — подумал я, — только нервы расстраивать...» Дре-
мота начала наконец одолевать меня...
Вдруг мне почудилось, как будто в комнате слабо и жалоб-
но прозвенела струна.
Я приподнял голову. Луна стояла низко на небе и прямо
глянула мне в глаза. Белый как мел лежал ее свет на полу... Яв-
ственно повторился странный звук.
Я оперся на локоть. Легкий страх щипнул меня за сердце.
Прошла минута, другая... Где-то далеко прокричал петух; еще
дальше отозвался другой.
Я опустил голову на подушку. «Вот до чего можно довести
себя, — подумал я опять, — в ушах звенеть станет».
1. Неточная цитата из стихотворения А. А. Фета «Фантазия» (1847).
Подзаголовок рассказа также отсылает к этому произведению.
2. Столоверчение — распространенный вариант спиритического сеанса.
Его участники клали руки на стол с вращающейся столешницей. В результате
определенных ритуалов считалось возможным вступить в общение с духами
умерших и задать им вопросы. Отвечал за призраков сам столик, его
вращения, скрипы или стуки интерпретировались в соответствии со своего
рода «словарем».
40
ПРИЗРАКИ
Спустя немного я заснул — или мне казалось, что я заснул.
Мне привиделся необыкновенный сон. Мне чудилось, что
я лежу в моей спальне, на моей постели — и не сплю и даже
глаз не могу закрыть. Вот опять раздается звук... Я оборачива-
юсь... След луны на полу начинает тихонько приподнимать-
ся, выпрямляется, слегка округляется сверху... Передо мной,
сквозя как туман, неподвижно стоит белая женщина.
— Кто ты? — спрашиваю я с усилием. Голос отвечает, подоб-
ный шелесту листьев:
— Это я... я... я... Я пришла за тобой.
— За мной? Да кто ты?
— Приходи ночью на угол леса, где старый дуб. Я там буду.
Я хочу вглядеться в черты таинственной женщины —
и вдруг невольно вздрагиваю: на меня пахнуло холодом.
И вот я уже не лежу, а сижу в своей постели — и там, где,
казалось, стоял призрак, свет луны белеется длинной чертою
по полу.
II
День прошел кое-как. Я, помнится, принимался читать,
работать... ничего не клеилось. Настала ночь. Сердце билось
во мне, как будто ждало чего-то. Я лег и повернулся лицом
к стене.
— Отчего же ты не пришел? — раздался в комнате явствен-
ный шёпот.
Я быстро оглянулся.
Опять она... опять таинственный призрак. Неподвижные
глаза на неподвижном лице — и взор исполнен печали.
— Приходи! — слышится снова шёпот.
— Приду, — отвечаю я с невольным ужасом. Призрак тихо
качнулся вперед, смешался весь, легко волнуясь, как дым, —
и луна опять мирно забелела на гладком полу.
ПРИЗРАКИ
41
III
Я провел день в волнении. За ужином я выпил почти целую
бутылку вина, вышел было на крыльцо, но вернулся и бросился
в постель. Кровь тяжело колыхалась во мне.
Опять послышался звук... Я вздрогнул, но не оглянул-
ся. Вдруг я почувствовал, что кто-то тесно обнял меня сзади
и в самое ухо мне лепечет: «Приди, приди, приди...» Затрепе-
тав от испуга, я простонал:
— Приду! — и выпрямился.
Женщина стояла наклонясь возле самого моего изголовья.
Она слабо улыбнулась и исчезла. Я, однако, успел разглядеть
ее лицо. Мне показалось, что я видел ее прежде; но где, ког-
да? Я встал поздно и целый день бродил по полям, подходил
к старому дубу на окраине леса и внимательно осматривался
кругом.
Перед вечером я сел у раскрытого окна в своем кабинете.
Старуха ключница поставила передо мною чашку чаю — но я не
прикасался к ней... Я всё недоумевал и спрашивал себя: «Не
с ума ли я схожу?» Солнце только что закатилось, и не одно небо
зарделось — весь воздух внезапно наполнился каким-то почти
неестественным багрянцем: листья и травы, словно покрытые
свежим лаком, не шевелились; в их окаменелой неподвижно-
сти, в резкой яркости их очертаний, в этом сочетании сильного
блеска и мертвой тишины было что-то странное, загадочное.
Довольно большая серая птица вдруг, безо всякого шума, при-
летела и села на самый край окна... Я посмотрел на нее — и она
посмотрела на меня сбоку своим круглым темным глазом. «Уж
не прислали ли тебя, чтобы напомнить?» — подумал я.
Птица тотчас взмахнула своими мягкими крыльями и уле-
тела по-прежнему без шума. Я долго еще сидел у окна, но я уже
не предавался недоуменью: я как будто попал в заколдован-
ный круг — и неодолимая, хотя тихая сила увлекала меня, по-
добно тому, как, еще задолго до водопада, стремление пото-
42
ПРИЗРАКИ
ка увлекает лодку. Я встрепенулся наконец. Багрянец воздуха
давно исчез, краски потемнели, и прекратилась заколдованная
тишина. Ветерок запорхал, луна всё ярче выступала на поси-
невшем небе, — и скоро листья деревьев заиграли серебром
и чернью в ее холодных лучах. Моя старуха вошла в кабинет
с зажженной свечкой, но из окна дохнуло на нее — и пламя по-
гасло. Я не мог выдержать более, вскочил, нахлобучил шапку
и отправился на угол леса к старому дубу.
IV
В этот дуб, много лет тому назад, ударила молния; вер-
хушка переломилась и засохла, но жизни еще сохранилось
в нем на несколько столетий. Когда я стал подходить к нему,
на луну набежала тучка: было очень темно под его широкими
ветвями. Сперва я не заметил ничего особенного; но глянул
в сторону — и сердце во мне так и упало: белая фигура стоя-
ла неподвижно возле высокого куста, между дубом и лесом.
Волосы слегка зашевелились у меня на голове; но я собрался
с духом — и пошел к лесу.
Да, это была она, моя ночная гостья. Когда я приблизил-
ся к ней, месяц засиял снова. Она казалась вся как бы соткана
из полупрозрачного, молочного тумана — сквозь ее лицо мне
виднелась ветка, тихо колеблемая ветром, — только волосы да
глаза чуть-чуть чернели, да на одном из пальцев сложенных
рук блистало бледным золотом узкое кольцо. Я остановился
перед нею и хотел заговорить; но голос замер у меня в груди,
хотя собственно страха я уже не ощущал. Ее глаза обратились
на меня: взгляд их выражал не скорбь и не радость, а какое-то
безжизненное внимание. Я ждал, не произнесет ли она слова,
но она оставалась неподвижной и безмолвной и всё глядела на
меня своим мертвенно-пристальным взглядом. Мне опять ста-
ло жутко.
— Я пришел! — воскликнул я наконец с усилием.
Глухо и чудно раздался мой голос.
ПРИЗРАКИ
43
— Я тебя люблю, — послышался шёпот.
— Ты меня любишь! — повторил я с изумлением.
— Отдайся мне, — снова прошелестело мне в ответ.
— Отдаться тебе! Но ты призрак — у тебя и тела нет. —
Странное одушевление овладело мною. — Что ты такое, дым,
воздух, пар? Отдаться тебе! Отвечай мне сперва, кто ты? Жила
ли ты на земле? Откуда ты явилась?
— Отдайся мне. Я тебе зла не сделаю. Скажи только два сло-
ва: возьми меня.
Я посмотрел на нее. «Что это она говорит? — подумал
я. — Что это всё значит? И как же она возьмет меня? Или
попытаться?»
— Ну, хорошо, — произнес я вслух и неожиданно громко,
словно кто сзади меня подтолкнул. — Возьми меня!
Не успел я произнести эти слова, как таинственная фигура
с каким-то внутренним смехом, от которого на миг задрожало
ее лицо, покачнулась вперед, руки ее отделились и протяну-
лись... Я хотел было отскочить; но я уже был в ее власти. Она
обхватила меня, тело мое поднялось на пол-аршина от зем-
ли — и мы оба понеслись плавно и не слишком быстро над не-
подвижной мокрой травой.
V
Сперва у меня голова закружилась — и я невольно закрыл
глаза... Минуту спустя я открыл их снова. Мы неслись по-преж-
нему. Но уже леса не было видно; под нами расстилалась рав-
нина, усеянная темными пятнами. Я с ужасом убедился, что мы
поднялись на страшную высоту.
«Я пропал, я во власти сатаны», — сверкнуло во мне, как
молния. До того мгновенья мысль о наважденье нечистой
силы, о возможности погибели мне в голову не приходила. Мы
всё мчались и, казалось, забирали всё выше и выше.
— Куда ты несешь меня? — простонал я наконец.
hh
ПРИЗРАКИ
— Куда хочешь, — отвечала моя спутница. Она вся приль-
нула ко мне; лицо ее почти прислонилось к моему лицу. Впро-
чем, я едва ощущал ее прикосновение.
— Опусти меня на землю; мне дурно на этой высоте.
— Хорошо; только закрой глаза и не дыши.
Я послушался — и тотчас же почувствовал, что падаю, как
брошенный камень... воздух засвистал в моих волосах. Когда
я опомнился, мы опять плавно неслись над самой землей, так
что цеплялись за верхушки высоких трав.
— Поставь меня на ноги, — начал я. — Что за удовольствие
летать? Я не птица.
— Я думала, что тебе приятно будет. У нас другого занятия
нет.
— У вас? Да кто вы такие?
Ответа не было.
— Ты не смеешь мне это сказать?
Жалобный звук, подобный тому, который разбудил меня
в первую ночь, задрожал в моих ушах. Между тем мы продол-
жали чуть заметно двигаться по влажному ночному воздуху.
— Пусти же меня! — промолвил я. Спутница моя тихо от-
клонилась — и я очутился на ногах. Она остановилась пере-
до мной и снова сложила руки. Я успокоился и посмотрел ей
в лицо: по-прежнему оно выражало покорную грусть.
— Где мы? — спросил я. Я не узнавал окрестных мест.
— Далеко от твоего дома, но ты можешь быть там в одно
мгновенье.
— Каким это образом? опять довериться тебе?
— Я не сделала тебе зла и не сделаю. Полетаем с тобой до
зари, вот и всё. Я могу тебя отнести, куда только ты вздума-
ешь — во все края земли. Отдайся мне! Скажи опять: возьми
меня!
— Ну... возьми меня!
Она опять припала ко мне, ноги мои опять отделились от
земли — и мы полетели.
ПРИЗРАКИ
45
VI
— Куда? — спросила она меня.
— Прямо, всё прямо.
— Но тут лес.
— Поднимись над лесом — только тише.
Мы взмыли кверху, как вальдшнеп, налетевший на березу,
и опять понеслись в прямом направлении. Вместо травы вер-
шины деревьев мелькали у нас под ногами. Чудно было видеть
лес сверху, его щетинистую спину, освещенную луной. Он ка-
зался каким-то огромным, заснувшим зверем и сопровождал
нас широким непрестанным шорохом, похожим на невнятное
ворчанье. Кое-где попадалась небольшая поляна; красиво чер-
нела с одной ее стороны зубчатая полоса тени... Заяц изредка
жалобно кричал внизу; вверху сова свистала, тоже жалобно;
в воздухе пахло грибами, почками, зорей-травою; лунный свет
так и разливался во все стороны — холодно и строго; «стожары»
блистали над самой головой1. Вот и лес остался назади; в поле
протянулась полоса тумана: это река текла. Мы понеслись
вдоль одного из ее берегов над кустами, отяжелевшими и не-
подвижными от сырости. Волны на реке то лоснились синим
лоском, то катились темные и словно злые. Местами стран-
но двигался над ними тонкий пар — и чашки водяных лилий
девственно и пышно белели всеми своими распустившимися
лепестками, точно знали, что до них добраться невозможно.
Мне вздумалось сорвать одну из них — и вот я уже очутился
над самой гладью реки... Сырость неприязненно ударила мне
в лицо, как только я перервал тугой стебель крупного цветка.
Мы начали перелетывать с берега на берег, как кулички-пе-
сочники, которых мы то и дело будили и за которыми гнались.
Нам не раз случалось налетать на семейку диких уток, располо-
женных кружком на чистом местечке между тростниками, но
они не шевелились; разве одна из них торопливо вынет шею
Стожары — народное название созвездия Плеяды.
46
ПРИЗРАКИ
из-под крыла, посмотрит, посмотрит и хлопотливо засунет
опять нос в пушистые перья, а другая слабо крякнет, причем
всё ее тело немножко дрогнет. Мы вспугнули одну цаплю: она
поднялась из ракитового куста, болтая ногами и с неуклюжим
усилием махая крыльями; тут она мне показалась действи-
тельно похожей на немца. Рыба нигде не плескалась — спала
тоже. Я начинал привыкать к ощущению полета и даже нахо-
дил в нем приятность: меня поймет всякий, кому случалось ле-
тать во сне. Я принялся с большим вниманием рассматривать
странное существо, по милости которого со мной совершались
такие неправдоподобные события.
VII
Это была женщина с маленьким нерусским лицом. Иссе-
ра-беловатое, полупрозрачное, с едва означенными тенями,
оно напоминало фигуры на алебастровой, извнутри освещен-
ной вазе — и опять показалось мне знакомым.
— Можно с тобой говорить? — спросил я.
— Говори.
— Я вижу у тебя кольцо на пальце; ты, стало быть, жила на
земле — ты была замужем?
Я остановился... Ответа не было.
— Как тебя зовут — или звали по крайней мере?
— Зови меня Эллис.
— Эллис! Это английское имя! Ты англичанка? Ты знала
меня прежде?
— Нет.
— Отчего же ты именно ко мне явилась?
— Я тебя люблю.
— И ты довольна?
— Да; мы носимся, мы кружимся с тобою по чистому
воздуху.
— Эллис! — сказал я вдруг, — ты, может быть, преступная,
осужденная душа?
ПРИЗРАКИ
47
Голова моей спутницы наклонилась.
— Я тебя не понимаю, — шепнула она.
— Заклинаю тебя именем бога... — начал было я.
— Что ты говоришь? — промолвила она с недоумением. —
Я не понимаю. — Мне показалось, что рука, лежавшая холодно-
ватым поясом вокруг моего стана, тихо шевельнулась...
— Не бойся, — промолвила Эллис, — не бойся, мой ми-
лый! — Ее лицо обернулось и придвинулась к моему лицу...
Я почувствовал на губах моих какое-то странное ощущение,
как бы прикосновение тонкого и мягкого жала... Незлые пияв-
ки так берутся.
VIII
Я взглянул вниз. Мы уже опять успели подняться на до-
вольно значительную вышину. Мы пролетали над неизвест-
ным мне уездным городом, расположенным на скате широко-
го холма. Церкви высились среди темной массы деревянных
крыш, фруктовых садов; длинный мост чернел на изгибе реки;
всё молчало, отягченное сном. Самые куполы и кресты, каза-
лось, блестели безмолвным блеском; безмолвно торчали высо-
кие шесты колодцев возле круглых шапок ракит; белесоватое
шоссе узкой стрелой безмолвно впивалось в один конец города
и безмолвно выбегало из противоположного конца на сумрач-
ный простор однообразных полей.
— Что это за город? — спросил я.
— ...сов.
— ...сов в ...ой губернии?
-Да.
— Далеко же я от дому!
— Для нас отдаленности нет.
— В самом деле? — Внезапная удаль вспыхнула во мне. —
Так неси же меня в Южную Америку!
— В Америку не могу. Там теперь день.
48
ПРИЗРАКИ
— А мы с тобой ночные птицы. Ну, куда-нибудь, куда мож-
но, только подальше.
— Закрой глаза и не дыши, — отвечала Эллис, — и мы пом-
чались с быстротою вихря. С потрясающим шумом врывался
воздух в мои уши.
Мы остановились, но шум не прекращался. Напротив: он
превратился в какой-то грозный рев, в громовой гул...
— Теперь можешь открыть глаза, — сказала Эллис.
IX
Я повиновался... Боже мой, где я?
Над головой тяжелые дымные тучи; они теснятся, они бе-
гут, как стадо злобных чудовищ... а там, внизу, другое чудови-
ще: разъяренное, именно разъяренное море... Белая пена судо-
рожно сверкает и кипит на нем буграми— и, вздымая косматые
волны, с грубым грохотом бьет оно в громадный, как смоль
черный, утес. Завывание бури, леденящее дыхание расколы-
хавшейся бездны, тяжкий плеск прибоя, в котором по време-
нам чудится что-то похожее на вопли, на далекие пушечные
выстрелы, на колокольный звон, раздирающий визг и скрежет
прибрежных голышей, внезапный крик невидимой чайки, на
мутном небосклоне шаткий остов корабля — всюду смерть,
смерть и ужас... Голова у меня закружилась — и я снова с зами-
ранием закрыл глаза...
— Что это? где мы?
— На южном берегу острова Уайт1, перед утесом Блак-
ганг, где так часто разбиваются корабли, — промолвила Эллис,
на этот раз особенно отчетливо и, как мне показалось, не без
злорадства.
— Неси меня прочь, прочь отсюда... домой! домой!
Я сжался весь, стиснул лицо руками... Я чувствовал, что
мы понеслись еще быстрее прежнего; ветер уже не выл и не
Остров у южного берега Британии. Тургенев посетил его в августе i860 г.
ПРИЗРАКИ
49
свистал — он визжал в моих волосах, в моем платье... дух
захватывало...
— Стань же на ноги, — раздался голос Эллис.
Я силился овладеть собою, своим сознанием... Я ощущал
под подошвами землю и не слышал ничего, точно всё замер-
ло кругом... только в виски неровно стучала кровь и с слабым
внутренним звоном всё еще кружилась голова. Я выпрямился
и открыл глаза.
X
Мы находились на плотине моего пруда. Прямо передо
мною, сквозь острые листья ракит, виднелась его широкая
гладь с кое-где приставшими волокнами пушистого тумана.
Направо тускло лоснилось ржаное поле; налево вздымались
деревья сада, длинные, неподвижные и как будто сырые... Утро
уже дохнуло на них. По чистому серому небу тянулись, словно
полосы дыма, две-три косые тучки; они казались желтоваты-
ми — первый слабый отблеск зари падал на них бог весть от-
куда: глаз еще не мог различить на побелевшем небосклоне то
место, где она должна была заняться. Звезды исчезали; ничего
еще не шевелилось, хотя всё уже просыпалось в очарованной
тишине раннего полусвета.
— Утро! вот утро! — воскликнула над самым моим ухом Эл-
лис... — Прощай! До завтра!
Я обернулся... Легко отделяясь от земли, она плыла мимо —
и вдруг подняла обе руки над головою. Эта голова, и руки,
и плечи мгновенно вспыхнули телесным, теплым цветом;
в темных глазах дрогнули живые искры; усмешка тайной неги
шевельнула покрасневшие губы... Прелестная женщина вне-
запно возникла передо мною... Но, как бы падая в обморок, она
тотчас опрокинулась назад и растаяла, как пар.
Я остался недвижим.
Когда я опомнился и оглянулся, мне показалось, что теле-
сная, бледно-розовая краска, пробежавшая по фигуре моего
50
ПРИЗРАКИ
призрака, всё еще не исчезла и, разлитая в воздухе, обдава-
ла меня кругом... Это заря загоралась. Я вдруг почувствовал
крайнюю усталость и отправился домой. Проходя мимо пти-
чьего двора, я услыхал первое утреннее лепетанье гусенят
(раньше их ни одна птица не просыпается); вдоль крыши на
конце каждой притужины сидело по галке — и все они хлопо-
тливо и молча очищались, четко рисуясь на молочном небе.
Изредка они разом все поднимались — и, полетав немного,
садились опять рядком, без крика... Из недальнего леса два
раза принеслось сипло-свежее чуфыканье черныша-тетерева,
только что слетевшего в росистую, ягодами заросшую траву...
С легкой дрожью в теле я добрался до постели и скоро заснул
крепким сном.
XI
На следующую ночь, когда я стал подходить к старому дубу,
Эллис понеслась мне навстречу, как к знакомому. Я не боялся
ее по-вчерашнему, я почти обрадовался ей; я даже не старался
понять, что со мной происходило; мне только хотелось поле-
тать подальше по любопытным местам.
Рука Эллис опять обвилась вокруг меня — и мы опять
помчались.
— Отправимся в Италию, — шепнул я ей на ухо.
— Куда хочешь, мой милый, — отвечала она торжественно
и тихо — и тихо и торжественно повернула ко мне свое лицо.
Оно показалось мне не столь прозрачным, как накануне; более
женственное и более важное, оно напомнило мне то прекрас-
ное создание, которое мелькнуло передо мной на утренней
заре перед разлукой.
— Нынешняя ночь — великая ночь, — продолжала Эллис. —
Она наступает редко — когда семь раз тринадцать...
Тут я не дослушал несколько слов.
— Теперь можно видеть, что бывает закрыто в другое
время.
ПРИЗРАКИ
51
— Эллис! — взмолился я, — да кто же ты? скажи мне,
наконец!
Она молча подняла свою длинную белую руку. На темном
небе, там, куда указывал ее палец, среди мелких звезд красно-
ватой чертой сияла комета.
— Как мне понять тебя? — начал я. — Или ты — как эта ко-
мета носится между планетами и солнцем — носишься между
людьми... и чем?
Но рука Эллис внезапно надвинулась на мои глаза... Слов-
но белый туман из сырой долины обдал меня...
— В Италию! в Италию! — послышался ее шёпот. — Эта
ночь — великая ночь!
XII
Туман перед моими глазами рассеялся, и я увидал под со-
бою бесконечную равнину. Но уже по одному прикосновению
теплого и мягкого воздуха к моим щекам я мог понять, что я не
в России; да и равнина та не походила на наши русские рав-
нины. Это было огромное тусклое пространство, по-видимому,
не поросшее травой и пустое; там и сям, по всему его протяже-
нию, подобно небольшим обломкам зеркала, блистали стоячие
воды; вдали смутно виднелось неслышное, недвижное море.
Крупные звезды сияли в промежутках больших красивых об-
лаков; тысячеголосная, немолчная и все-таки негромкая трель
поднималась отовсюду — и чуден был этот пронзительный
и дремотный гул, этот ночной голос пустыни...
— Понтийские болота1, — промолвила Эллис. — Слышишь
лягушек? Чувствуешь запах серы?
— Понтийские болота... — повторил я, и ощущение велича-
вой унылости охватило меня. — Но зачем принесла ты меня сюда,
в этот печальный, заброшенный край? Полетим лучше к Риму.
— Рим близок, — отвечала Эллис... — Приготовься!
Болотистая местность юго-восточнее Рима.
52
ПРИЗРАКИ
Мы спустились и помчались вдоль старинной латинской
дороги1. Буйвол медленно поднял из вязкой тины свою косма-
тую чудовищную голову с короткими вихрами щетины между
криво назад загнутыми рогами. Он косо повел белками бес-
смысленно-злобных глаз и тяжело фыркнул мокрыми ноздря-
ми, словно почуял нас.
— Рим, Рим близок... — шептала Эллис. — Гляди, гляди
вперед...
Я поднял глаза.
Что это чернеет на окраине ночного неба? Высокие ли арки
громадного моста? Над какой рекой он перекинут? Зачем он
порван местами? Нет, это не мост, это древний водопровод.
Кругом священная земля Кампании, а там, вдали, Албанские
горы — и вершины их и седая спина старого водопровода слабо
блестят в лучах только что взошедшей луны...
Мы внезапно взвились и повисли на воздухе перед уеди-
ненной развалиной. Никто бы не мог сказать, чем она была
прежде: гробницей, чертогом, башней... Черный плющ обли-
вал ее всю своей мертвенной силой — а внизу раскрывался, как
зев, полуобрушенный свод. Тяжелым запахом погреба веяло
мне в лицо от этой груды мелких, тесно сплоченных камней,
с которых давно свалилась гранитная оболочка стены.
— Здесь, — произнесла Эллис и подняла руку. — Здесь! Про-
говори громко, три раза сряду, имя великого римлянина.
— Что же будет?
— Ты увидишь.
Я задумался.
— Divus Cajus Julius Caesar!..2 — воскликнул я вдруг, — divus
Cajus Julius Caesar! — повторил я протяжно. — Caesar!
1. Каменная Аппиева дорога между Римом и Капуей, проложенная в 312 г.
до н. э.
2. Божественный Кай Юлий Цезарь!., (лат.). Имеется в виду древнеримский
государственный и политический деятель, полководец, писатель Гай Юлий
Цезарь (100-44 г. до н. э.).
ПРИЗРАКИ
53
XIII
Последние отзвучия моего голоса не успели еще замереть,
как мне послышалось...
Мне трудно сказать, что именно. Сперва мне послышался
смутный, ухом едва уловимый, но бесконечно повторявший-
ся взрыв трубных звуков и рукоплесканий. Казалось, где-то,
страшно далеко, в какой-то бездонной глубине, внезапно за-
шевелилась несметная толпа — и поднималась, поднималась,
волнуясь и перекликаясь чуть слышно, как бы сквозь сон, сквозь
подавляющий, многовековный сон. Потом воздух заструился
и потемнел над развалиной... Мне начали мерещиться тени,
мириады теней, миллионы очертаний, то округленных, как
шлемы, то протянутых, как копья; лучи луны дробились мгно-
венными синеватыми искорками на этих копьях и шлемах —
и вся эта армия, эта толпа надвигалась ближе и ближе, росла,
колыхалась усиленно... Несказанное напряжение, напряжение,
достаточное для того, чтобы приподнять целый мир, чувство-
валось в ней; но ни один образ не выдавался ясно... И вдруг
мне почудилось, как будто трепет пробежал кругом, как буд-
то отхлынули и расступились какие-то громадные волны...
«Caesar, Caesar venit!»1, — зашумели голоса, подобно листьям
леса, на который внезапно налетела буря... Прокатился глухой
удар — и голова бледная, строгая, в лавровом венке, с опущен-
ными веками, голова императора стала медленно выдвигаться
из-за развалины...
На языке человеческом нету слов для выражения ужаса,
который сжал мое сердце. Мне казалось, что раскрой эта голо-
ва свои глаза, разверзи свои губы — и я тотчас же умру.
— Эллис! — простонал я, — я не хочу, я не могу, не надо мне
Рима, грубого, грозного Рима... Прочь, прочь отсюда!
«Цезарь, Цезарь идет!» (лат.).
54
ПРИЗРАКИ
— Малодушный! — шепнула она, — и мы умчались. Я успел
еще услыхать за собою железный, громовый на этот раз, крик
легионов... Потом всё потемнело.
XIV
— Оглянись, — сказала мне Эллис, — и успокойся.
Я послушался — и, помню, первое мое впечатление было
до того сладостно, что я мог только вздохнуть. Какой-то
дымчато-голубой, серебристо-мягкий не то свет, не то ту-
ман — обливал меня со всех сторон. Сперва я не различал
ничего: меня слепил этот лазоревый блеск — но вот понем-
ногу начали выступать очертания прекрасных гор, лесов;
озеро раскинулось подо мною с дрожавшими в глубине звез-
дами, с ласковым ропотом прибоя. Запах померанцев обдал
меня волной — и вместе с ним и тоже как будто волною при-
неслись сильные, чистые звуки молодого женского голоса.
Этот запах, эти звуки так и потянули меня вниз — и я начал
спускаться... спускаться к роскошному мраморному дворцу,
приветно белевшему среди кипарисной рощи. Звуки лились
из его настежь раскрытых окон; волны озера, усеянного пы-
лью цветов, плескались в его стены — и прямо напротив, весь
одетый темной зеленью померанцев и лавров, весь облитый
лучезарным паром, весь усеянный статуями, стройными ко-
лоннами, портиками храмов, поднимался из лона вод высо-
кий круглый остров...
— Isola Bella! — проговорила Эллис. — Lago Maggiore...1
Я промолвил только: а! и продолжал спускаться. Женский
голос всё громче, всё ярче раздавался во дворце; меня влекло
к нему неотразимо... я хотел взглянуть в лицо певице, огла-
шавшей такими звуками такую ночь. Мы остановились перед
окном.
1. Остров Изола-Белла на озере Лаго-Маджоре в северной части Италии.
Тургенев посетил его в 1840 г.
ПРИЗРАКИ
55
Посреди комнаты, убранной в помпейяновском вкусе1
и более похожей на древнюю храмину, чем на новейшую залу,
окруженная греческими изваяниями, этрусскими вазами2, ред-
кими растениями, дорогими тканягми, освещенная сверху мяг-
кими лучами двух ламп, заключенных в хрустальные шары, —
сидела за фортепьянами молодая женщина. Слегка закинув
голову и до половины закрыв глнза, она пела итальянскую
арию; она пела и улыбалась, и в то же время черты ее выража-
ли важность, даже строгость... признак полного наслаждения!
Она улыбалась... и Праксителев Фавн3, ленивый, молодой, как
она, изнеженный, сладострастный, тоже, казалось, улыбался ей
из угла, из-за ветвей олеандра, сквозь тонкий дым, поднимав-
шийся с бронзовой курильницы на древнем треножнике. Кра-
савица была одна. Очарованный звуками, красотою, блеском
и благовонием ночи, потрясенный до глубины сердца зрели-
щем этого молодого, спокойного, светлого счастья, я позабыл
совершенно о моей спутнице, забыл о том, каким странным об-
разом я стал свидетелем этой столь отдаленной, столь чуждой
мне жизни, — и я хотел уже ступить на окно, хотел заговорить...
Всё мое тело вздрогнуло от сильного толчка — точно я кос-
нулся лейденской банки4. Я оглянулся... Лицо Эллис было — при
всей своей прозрачности — мрачно и грозно; в ее внезапно
раскрывшихся глазах тускло горела злоба...
— Прочь! — бешено шепнула она, и снова вихрь, и мрак,
и головокружение... Только на этот раз не крик легионов,
а голос певицы, оборванный на высокой ноте, остался у меня
в ушах...
1. Стиль зданий города Помпеи, уничтоженного извержением Везувия в 79
году н. э. См. знаменитую картину К. П. Брюллова «Последний день Помпеи».
2. Глиняные вазы с росписью, созданные этрусками, племенем,
заселявшим древнюю Италию.
3. Статуя бога плодородия Фавна, созданная греческим скульптором
Праксителем (IV в. до н. э.).
4. Лейденская банка — первый электрический конденсатор, созданный
Питером ван Мушенбруком в 1745 г. в Лейдене.
56
ПРИЗРАКИ
Мы остановились. Высокая нота, та же нота, всё звенела
и не переставала звенеть, хотя я чувствовал совсем другой воз-
дух, другой запах... На меня веяло крепительной свежестью,
как от большой реки, — и пахло сеном, дымом, коноплей. За
долго протянутой нотой последовала другая, потом третья, но
с таким несомненным оттенком, с таким знакомым, родным
переливом, что я тотчас же сказал себе: «Это русский человек
поет русскую песню» — и в то же мгновенье мне всё кругом ста-
ло ясно.
XV
Мы находились над плоским берегом. Налево тянулись,
терялись в бесконечность скошенные луга, уставленные гро-
мадными скирдами; направо в такую же бесконечность ухо-
дила ровная гладь великой многоводной реки. Недалеко от
берега большие темные барки тихонько переваливались на
якорях, слегка двигая остриями своих мачт, как указатель-
ными перстами. С одной из этих барок долетали до меня
звуки разливистого голоса, и на ней же горел огонек, дрожа
и покачиваясь в воде своим длинным, красным отраженьем.
Кое-где, и на реке, и в полях, непонятно для глаза — близко
ли, далеко ли — мигали другие огоньки; они то жмурились,
то вдруг выдвигались лучистыми крупными точками; бес-
численные кузнечики немолчно стрекотали, не хуже лягу-
шек понтийских болот, и под безоблачным, но низко навис-
шим темным небом изредка кричали неведомые птицы.
— Мы в России? — спросил я Эллис.
— Это Волга, — отвечала она. Мы понеслись вдоль берега.
— Отчего ты меня вырвала оттуда, из того прекрасного
края? — начал я. — Завидно тебе стало, что ли? Уж не ревность
ли в тебе пробудилась?
Губы Эллис чуть-чуть дрогнули, и в глазах опять мелькнула
угроза... Но всё лицо тотчас же вновь оцепенело.
— Я хочу домой, — проговорил я.
ПРИЗРАКИ
57
— Погоди, погоди, — отвечала Эллис. — Теперешняя ночь —
великая ночь. Она не скоро вернется. Ты можешь быть свиде-
телем... Погоди.
И мы вдруг полетели через Волгу, в косвенном направле-
нии, над самой водой, низко и порывисто, как ласточки перед
бурей. Широкие волны тяжко журчали под нами, резкий реч-
ной ветер бил нас своим холодным, сильным крылом... Высо-
кий правый берег скоро начал воздыматься перед нами в пол-
умраке. Показались крутые горы с большими расселинами. Мы
приблизились к ним.
— Крикни: «Сарынь на кичку!»1 — шепнула мне Эллис.
Я вспомнил ужас, испытанный мною при появлении рим-
ских призраков, я чувствовал усталость и какую-то странную
тоску, словно сердце во мне таяло, — я не хотел произнести ро-
ковые слова, я знал заранее, что в ответ на них появится, как
в Волчьей Долине Фрейшюца2, что-то чудовищное, — но губы
мои раскрылись против воли, и я закричал, тоже против воли,
слабым напряженным голосом: «Сарынь на кичку!»
XVI
Сперва всё осталось безмолвным, как и перед римской раз-
валиной, но вдруг возле самого моего уха раздался грубый бур-
лацкий смех — и что-то со стоном упало в воду и стало захлебы-
ваться... Я оглянулся: никого нигде не было видно, но с берега
отпрянуло эхо — и разом и отовсюду поднялся оглушительный
гам. Чего только не было в этом хаосе звуков: крики и визги,
яростная ругань и хохот, хохот пуще всего, удары весел и то-
поров, треск как от взлома дверей и сундуков, скрып снастей
и колес, и лошадиное скакание, звон набата и лязг цепей, гул
и рев пожара, пьяные песни и скрежещущая скороговорка, неу-
1. Клич волжских разбойников, призывающий всех собраться на носу
корабля.
2. Отсылка к опере Карла-Марии Вебера «Волшебный стрелок».
Фрейшюц — с нем. букв, «вольный стрелок».
58
ПРИЗРАКИ
тешный плач, моление жалобное, отчаянное, и повелительные
восклицанья, предсмертное хрипенье, и удалой посвист, гар-
канье и топот пляски... «Бей! вешай! топи! режь! любо! любо!
так! не жалей!» — слышалось явственно, слышалось даже пре-
рывистое дыхание запыхавшихся людей, — а между тем кру-
гом, насколько глаз доставал, ничего не показывалось, ничего
не изменялось: река катилась мимо, таинственно, почти угрю-
мо; самый берег казался пустынней и одичалей — и только.
Я обратился к Эллис, но она положила палец на губы...
— Степан Тимофеич!1 Степан Тимофеич идет! — зашумело
вокруг, — идет наш батюшка, атаман наш, наш кормилец! —
Я по-прежнему ничего не видел, но мне внезапно почудилось,
как будто громадное тело надвигается прямо на меня... —
Фролка! где ты, пес?2 — загремел страшный голос. — Зажигай
со всех концов — да в топоры их, белоручек!
На меня пахнуло жаром близкого пламени, горькой гарью
дыма — и в то же мгновенье что-то теплое, словно кровь, брыз-
нуло мне в лицо и на руки... Дикий хохот грянул кругом...
Я лишился чувств — и когда опомнился, мы с Эллис тихо
скользили вдоль знакомой опушки моего леса, прямо к старо-
му дубу...
— Видишь ту дорожку? — сказала мне Эллис, — там, где ме-
сяц тускло светит и свесились две березки?.. Хочешь туда?
Но я чувствовал себя до того разбитым и истощенным, что
мог только проговорить в ответ:
— Домой... домой!..
— Ты дома, — отвечала Эллис.
Я действительно стоял перед самой дверью моего дома —
один. Эллис исчезла. Дворовая собака подошла было, подозри-
тельно оглянула меня — и с йоем бросилась прочь.
Я с трудом дотащился до постели и заснул, не раздеваясь.
1. Степан Тимофеевич Разин, предводитель крестьянского восстания
1667-1671 гг.
2. Фрол Тимофеевич Разин, брат Степана Разина.
ПРИЗРАКИ
59
XVII
Всё следующее утро у меня голова болела, и я едва пере-
двигал ноги; но я не обращал внимания на телесное мое рас-
стройство, раскаяние меня грызло, досада душила.
Я был до крайности недоволен собою. «Малодушный! —
твердил я беспрестанно, — да, Эллис права. Чего я испугался?
как было не воспользоваться случаем?.. Я мог увидеть самого
Цезаря — и я замер от страха, я запищал, я отвернулся, как ре-
бенок от розги. Ну, Разин — это дело другое. В качестве дворя-
нина и землевладельца... Впрочем, и тут, чего же я собственно
испугался? Малодушный, малодушный!..»
— Да уж не во сне ли я всё это вижу? — спросил я себя нако-
нец. Я позвал ключницу.
— Марфа, в котором часу я легвчера в постель — не помнишь?
— Да кто ж тебя знает, кормилец... Чай, поздно. В сумереч-
ки ты из дома вышел; а в спальне-то ты каблучищами-то за
полночь стукал. Под самое под утро — да. Вот и третьего дня
тож. Знать, забота у тебя завелась какая.
«Эге-ге! — подумал я. — Летанье-то, значит, не подле-
жит сомнению». — Ну, а с лица я сегодня каков? — прибавил
я громко.
— С лица-то? Дай погляжу. Осунулся маленько. Да и бледен
же ты, кормилец: вот как есть ни кровинки в лице.
Меня слегка покоробило... Я отпустил Марфу.
«Ведь этак умрешь, пожалуй, или сойдешь с ума, — рас-
суждал я, сидя в раздумье под окном. — Надо это всё бросить.
Это опасно. Вон и сердце как странно бьется. А когда я летаю,
мне всё кажется, что его кто-то сосет или как будто из него
что-то сочится, — вот как весной сок из березы, если воткнуть
в нее топор. А все-таки жалко. Да и Эллис... Она играет со мной,
как кошка с мышью... А впрочем, едва ли она желает мне зла.
Отдамся ей в последний раз — нагляжусь — а там... Но если
она пьет мою кровь? Это ужасно. Притом такое быстрое пере-
60
ПРИЗРАКИ
движение не может не быть вредным; говорят, и в Англии, на
железных дорогах, запрещено ехать более ста двадцати верст
в час...»
Так я размышлял с самим собою — но в десятом часу вече-
ра я уже стоял перед старым дубом.
XVIII
Ночь была холодная, тусклая, серая; в воздухе пахло дож-
дем. К удивлению моему, я никого не нашел под дубом; я про-
шелся несколько раз вокруг, доходил до опушки леса, возвра-
щался, тщательно вглядывался в темноту... Всё было пусто.
Я подождал немного, потом несколько раз сряду произнес имя
Эллис всё громче и громче... но она не появлялась. Мне стало
грустно, почти больно; прежние мои опасенья исчезли: я не
мог примириться с мыслью, что моя спутница уже не вернется
ко мне.
— Эллис! Эллис! приди же! Неужели ты не придешь? — за-
кричал я в последний раз.
Ворон, которого мой голос разбудил, внезапно завозился
в вершине соседнего дерева и, путаясь в ветвях, захлопал кры-
льями... Но Эллис не появлялась.
Понурив голову, я отправился домой. Впереди уже чернели
ракиты на плотине пруда, и свет в окне моей комнаты мель-
кнул между яблонями сада, мелькнул и скрылся, словно глаз
человека, который бы меня караулил, — как вдруг сзади меня
послышался тонкий свист быстро рассекаемого воздуха, и что-
то разом обняло и подхватило меня снизу вверх: кобчик так
подхватывает когтем, «чокает» перепела... Это Эллис на меня
налетела. Я почувствовал ее щеку на моей щеке, кольцо ее руки
вокруг моего тела — и как острый холодок вонзился мне в ухо
ее шёпот: «Вот и я». Я и испугался и обрадовался в одно и то же
время... Мы неслись невысоко над землей.
— Ты не хотела прийти сегодня? — промолвил я.
— А ты соскучился по мне? Ты меня любишь? О, ты мой!
ПРИЗРАКИ
61
Последние слова Эллис меня смутили... Я не знал, что
сказать.
— Меня задержали, — продолжала она, — меня караулили.
— Кто мог тебя задержать?
— Куда ты хочешь? — спросила Эллис, по обыкновению
не отвечая на мой вопрос.
— Понеси меня в Италию, к тому озеру — помнишь? Эл-
лис слегка отклонилась и отрицательно покачала головой.
Тут я в первый раз заметил, что она перестала быть прозрач-
ной. И лицо ее как будто окрасилось; по туманной его белизне
разливался алый оттенок. Я взглянул в ее глаза... и мне стало
жутко: в этих глазах что-то двигалось — медленным, безоста-
новочным и зловещим движением свернувшейся и застывшей
змеи, которую начинает отогревать солнце.
— Эллис! — воскликнул я, — кто ты? Скажи же мне, кто ты?
Эллис только плечом пожала.
Мне стало досадно... мне захотелось отомстить ей, —
и вдруг мне пришло на ум велеть ей перенестись со мною в Па-
риж. «Вот уж где придется тебе ревновать», — подумал я.
— Эллис! — промолвил я вслух, — ты не боишься больших
городов, Парижа, например?
— Нет.
— Нет? Даже тех мест, где так светло, как на бульварах?
— Это не дневной свет.
— Прекрасно; так неси же меня сейчас на Италиянский
бульвар.
Эллис накинула мне на голову конец своего длинного
висячего рукава. Меня тотчас охватила какая-то белая мгла
с снотворным запахом мака. Всё исчезло разом: всякий свет,
всякий звук — и самое почти сознание. Одно ощущение жизни
осталось — и это не было неприятно.
Внезапно мгла исчезла: Эллис сняла рукав с моей головы,
и я увидел под собою громаду столпившихся зданий, полную
блеска, движения, грохота... Я увидел Париж.
62
ПРИЗРАКИ
XIX
Я прежде бывал в Париже и потому тотчас узнал место,
к которому направлялась Эллис. Это был Тюльерийский сад1,
с его старыми каштановыми деревьями, железными решетка-
ми, крепостным рвом и звероподобными зуавами на часах2.
Минуя дворец, минуя церковь св. Роха, на ступенях которой
первый Наполеон в первый раз пролил французскую кровь3,
мы остановились высоко над Италиянским бульваром, где тре-
тий Наполеон сделал то же самое4 и с тем же успехом. Толпы
народа, молодые и старые щеголи, блузники, женщины в пыш-
ных платьях теснились по панелям; раззолоченные рестора-
ны и кофейные горели огнями; омнибусы, кареты всех родов
и видов сновали вдоль бульвара; всё так и кипело, так и сияло,
всё, куда ни падал взор... Но, странное дело! мне не захотелось
покинуть мою чистую, темную, воздушную высь, не захотелось
приблизиться к этому человеческому муравейнику. Казалось,
горячий, тяжелый, рдяный пар поднимался оттуда, не то па-
хучий, не то смрадный: уж очень много жизней сбилось там
в одну кучу. Я колебался... Но вот резкий, как лязг железных
полос, голос уличной лоретки внезапно долетел до меня; как
наглый язык, высунулся он наружу, этот голос; он кольнул
меня, как жало гадины. Я тотчас представил себе каменное,
скулистое, жадное, плоское парижское лицо, ростовщичьи
глаза, белила, румяны, взбитые волосы и букет ярких поддель-
ных цветов под остроконечной шляпой, выскребленные ногти
вроде когтей, безобразный кринолин... Я представил себе так-
1. Сад Тюильри, примыкавший к дворцу французских королей в центре
Парижа.
2. Зуавы — французская легкая пехота, рекрутировавшаяся из жителей
Северной Африки в 1830-е гг.
3. Имеется в виду кровавое подавление Наполеоном восстания
монархистов против Конвента 4 октября 1795 г. Особенно кровопролитным
было столкновение у церкви св. Роха.
4. Четвертого декабря 1851 г. Наполеон III жестоко подавил мятеж
противников государственного переворота.
ПРИЗРАКИ
63
же и нашего брата степняка, бегущего дрянной припрыжкой
за продажной куклой... Я представил себе, как он, конфузясь
до грубости и насильственно картавя, старается подражать
в манерах гарсонам Вефура1, пищит, подслуживается, юлит. —
и чувство омерзения охватило меня... «Нет, — подумал я, —
здесь Эллис ревновать не придется...»
Между тем я заметил, что мы понемногу начали понижать-
ся... Париж вздымался к нам навстречу со всем своим гамом
и чадом...
— Остановись! — обратился я к Эллис. — Неужели тебе
не душно здесь, не тяжело?
— Ты сам просил меня перенести тебя сюда.
— Я виноват, я беру назад свое слово. Неси меня прочь, Эл-
лис, прошу тебя. Так и есть: вот и князь Кульмаметов ковыля-
ет по бульвару, и друг его, Серж Вараксин, машет ему ручкой
и кричит: «Иван Степаныч, аллон супэ2 3, скорей, же ангаже5
самое Ригольбош!4» Неси меня прочь от этих мабилей и ме-
зон-дорё, от ганденов и бишей, от Жокей-клуба5 и Фигаро6, от
выбритых солдатских лбов и вылощенных казарм, от сержан-
девилей7 с эспаньолками и стаканов мутного абсенту, от игро-
ков в домино по кофейным и игроков на бирже, от красных
ленточек в петлице сюртука и в петлице пальто, от господина
1. Имеется в виду парижский ресторан Вефур. Гарсон — официант (от фр.
gar^on — мальчик).
2. Пойдем ужинать (франц.).
3. Я пригласил (франц.).
4. Ригольбош — прозвище Маргариты Бодель, знаменитой французской
танцовщицы.
5. Мобиль (или Мабий) — место публичных балов. Мезон-дорэ —
парижский ресторан. Ганден — франц, «богатый бездельник», слово
происходит от фамилии героя пьесы «Парижане» (1855) Т. Барьера. Бишь —
уличная проститутка. Жокей-клуб — клуб любителей конного спорта (с 1833 г.)
6. Герой комедий Бомарше «Севильский цирюльник» и «Женитьба
Фигаро», в переносном значении сводник.
7. Сержандевиль — полицейский (фр. sergent de ville).
64
ПРИЗРАКИ
де Фуа1, изобретателя «специальности браков» и даровых кон-
сультаций д-ра Шарля Альбера2 3, от либеральных лекций и пра-
вительственных брошюр, от парижских комедий и парижских
опер, от парижских острот и парижского невежества... Прочь!
прочь! прочь!
— Взгляни вниз, — отвечала мне Эллис, — ты уже не над
Парижем.
Я опустил глаза... Точно. Темная равнина, кой-где пересе-
ченная беловатыми чертами дорог, быстро бежала под нами,
и только назади, на небосклоне, как зарево огромного пожара,
било кверху широкое отражение бесчисленных огней мировой
столицы.
XX
Опять упала пелена на глаза мои... Опять я забылся. Она
рассеялась наконец.
Что это там внизу? Какой это парк с аллеями стриженых
лип, с отдельными елками в виде зонтиков, с портиками и хра-
мами во вкусе помпадур5, с изваяниями сатиров и нимф бер-
ниниевской школы4, с тритонами рококо на средине изогнутых
прудов, окаймленных низкими перилами из почерневшего
мрамора? Не Версаль ли это? Нет, это не Версаль. Небольшой
дворец, тоже рококо, выглядывает из-за купы кудрявых дубов.
Луна неясно светит, окутанная паром, и по земле как будто ра-
зостлался тончайший дым. Глаз не может разобрать, что это
такое: лунный свет или туман? Вон на одном из прудов спит
лебедь: его длинная спина белеет, как снег степей, прохвачен-
1. Франсуа Фуа (1793-1867) — французский фармацевт.
2. Шарль Альбер — парижский врач-венеролог.
3. Имеется в виду стиль рококо, распространению которого содействовала
фаворитка Людовика XV маркиза Помпадур (1721-1764).
4. Дж. Л. Бернини (1598-1680) — итальянский архитектор, представитель
искусства барокко.
ПРИЗРАКИ
65
ных морозом, — а вон светляки горят алмазами в голубоватой
тени у подножья статуй.
— Мы возле Мангейма1, — промолвила Эллис, — это Шве-
цингенский сад2.
«Так мы в Германии!» — подумал я и начал прислушивать-
ся. Всё было безмолвно; только где-то уединенно и незримо
плескалась и болтала струйка падавшей воды. Казалось, она
твердила всё одни и те же слова: «Да, да, да, всегда, да». И вдруг
мне почудилось, как будто по самой середине одной из ал-
лей, между стенами стриженой зелени, жеманно подавая руку
даме в напудренной прическе и пестром роброне, выступал на
красных каблуках кавалер, в золоченом кафтане и кружевных
манжетках, с легкой стальной шпагой на бедре... Странные,
бледные лица... Я хочу вглядеться в них... Но уже всё исчезло,
и только по-прежнему болтает вода.
— Это сны бродят, — шепнула Эллис, — вчера можно было
увидеть много... много. Сегодня и сны бегут человеческого гла-
за. Вперед! Вперед!
Мы поднялись кверху и полетели дальше. Так плавен и ро-
вен был наш полет, что казалось: не мы двигались, а всё, напро-
тив, к нам двигалось навстречу. Появились горы, темные, вол-
нистые, покрытые лесом; они выросли и поплыли на нас... Вот
уже они протекают под нами со всеми своими извилинами,
ложбинами, узкими лугами, с огненными точками в заснувших
деревушках у быстрых ручьев на дне долин; а впереди опять
вырастают и плывут другие горы... Мы в недрах Шварцвальда3.
Горы, всё горы... и лес, прекрасный, старый, могучий лес.
Ночное небо ясно: я могу признать каждую породу деревьев;
1. Мангейм — город великого герцогства Баденского. Тургенев посетил его
в 1840 г.
2. Швецингенский сад — парк в городе Швецинген в великом герцогстве
Баденском.
3- Шварцвальд — горный хребет на юго-западе Германии. Название
получил по хвойному лесу, покрывающему его склоны (Шварцвальд — букв,
«черный лес»).
66
ПРИЗРАКИ
особенно великолепны пихты с их белыми прямыми стволами.
Кое-где на опушках виднеются дикие козы; стройно и чутко
стоят они на своих тонких ножках и прислушиваются, красиво
повернув головы и насторожив большие трубчатые уши. Раз-
валина башни печально и слепо выставляет с вершины голого
утеса свои полуобрушенные зубцы; над старыми, забытыми
камнями мирно теплится золотая звездочка. Из небольшого,
почти черного озера поднимается, как таинственная жалоба,
стенящее укание маленьких жаб. Мне чудятся другие звуки,
длинные, томные, подобные звукам эоловой арфы1... Вот она,
страна легенд! Тот же самый тонкий лунный дым, который по-
разил меня в Швецингене, разлит здесь повсюду, и чем дальше
расходятся горы, тем гуще этот дым. Я насчитываю пять, шесть,
десять различных тонов, различных пластов тени по уступам
гор, и над всем этим безмолвным разнообразием задумчиво
царит луна. Воздух струится мягко и легко. Мне самому легко
и как-то возвышенно спокойно и грустно...
— Эллис, ты должна любить этот край!
— Я ничего не люблю.
— Как же это? А меня?
— Да... тебя! — отвечает она равнодушно.
Мне сдается, что ее рука теснее прежнего обвивает мой
стан.
— Вперед! Вперед! — говорит Эллис с каким-то холодным
увлеченьем.
— Вперед! — повторяю я.
XXI
Сильный, переливчатый, звонкий кряк раздался внезапно
над нами и тотчас же повторился уже немного впереди.
1. Эолова арфа — струнный музыкальный инструмент; струны в нем звучат
от дуновения ветра. Эол — бог ветра в Древней Греции.
ПРИЗРАКИ
67
— Это запоздалые журавли летят к вам, на север, — сказала
Эллис, — хочешь к ним присоединиться?
— Да, да! подними меня к ним...
Мы взвились и в один миг очутились рядом с пролетавшей
станицей.
Крупные красивые птицы (их всего было тринадцать) ле-
тели трехугольником, резко и редко махая выпуклыми кры-
льями. Туго вытянув голову и ноги, круто выставив грудь, они
стремились неудержимо и до того быстро, что воздух свистал
вокруг. Чудно было видеть на такой вышине, в таком удалении
от всего живого такую горячую, сильную жизнь, такую неуклон-
ную волю. Не переставая победоносно рассекать пространство,
журавли изредка перекликались с передовым товарищем, с во-
жаком, и было что-то гордое, важное, что-то несокрушимо-са-
моуверенное в этих громких возгласах, в этом подоблачном
разговоре. «Мы долетим небось, хоть и трудно», — казалось, го-
ворили они, ободряя друг друга. И тут мне пришло в голову, что
таких людей, каковы были эти птицы, в России — где в России!
в целом свете немного.
— Мы теперь летим в Россию, — промолвила Эллис. Я уже
не в первый раз мог заметить, что она почти всегда знала,
о чем я думаю. — Хочешь вернуться?
— Вернемся... или нет! Я был в Париже; неси меня
в Петербург.
— Теперь?
— Сейчас... Только закрой мне голову твоей пеленой, а то
мне дурно делается.
Эллис подняла руку... но прежде чем туман охватил меня,
я успел почувствовать на губах моих прикосновение того мяг-
кого, тупого жала...
XXII
«Слуша-а-а-а-ай!» — раздался в ушах моих протяжный
крик. «Слуша-а-а-а-ай!» — словно с отчаянием отозвалось
68
ПРИЗРАКИ
в отдалении. «Слуша-а-а-а-ай!» — замерло где-то на конце
света. Я встрепенулся. Высокий золотой шпиль бросился мне
в глаза: я узнал Петропавловскую крепость. Северная, бледная
ночь! Да и ночь ли это? Не бледный, не больной ли это день?
Я никогда не любил петербургских ночей; но на этот раз мне
даже страшно стало: облик Эллис исчезал совершенно, таял,
как утренний туман на июльском солнце, и я ясно видел всё
свое тело, как оно грузно и одиноко висело в уровень Алек-
сандровской колонны. Так вот Петербург! Да, это он, точ-
но. Эти пустые, широкие, серые улицы; эти серо-беловатые,
желто-серые, серо-лиловые, оштукатуренные и облупленные
дома, с их впалыми окнами, яркими вывесками, железными
навесами над крыльцами и дрянными овощными лавчонка-
ми; эти фронтоны, надписи, будки, колоды; золотая шапка
Исаакия; ненужная пестрая биржа; гранитные стены крепости
и взломанная деревянная мостовая; эти барки с сеном и дро-
вами; этот запах пыли, капусты, рогожи и конюшни, эти ока-
менелые дворники в тулупах у ворот, эти скорченные мерт-
венным сном извозчики на продавленных дрожках, — да, это
она, наша Северная Пальмира1. Всё видно кругом; всё ясно, до
жуткости четко и ясно, и всё печально спит, странно громоз-
дясь и рисуясь в тускло-прозрачном воздухе. Румянец вечер-
ней зари — чахоточный румянец — не сошел еще, и не сойдет
до утра с белого; беззвездного неба; он ложится полосами по
шелковистой глади Невы, а она чуть журчит и чуть колышется,
торопя вперед свои холодные синие воды...
— Улетим, — взмолилась Эллис.
И, не дожидаясь моего ответа, она понесла меня через
Неву, через Дворцовую площадь, к Литейной. Шаги и голоса
послышались внизу: по улице шла кучка молодых людей с ис-
питыми лицами и толковала о танцклассах. «Подпоручик Стол-
1. Северная Пальмира — Санкт-Петербург, который с XVIII в. сравнивали
с древним сирийским городом Пальмирой по безупречности архитектуры.
ПРИЗРАКИ
69
паков седьмый!» — крикнул вдруг спросонку солдат, стоявший
на часах у пирамидки ржавых ядер, а несколько подальше,
у раскрытого окна высокого дома, я увидел девицу в измятом
шелковом платье, без рукавчиков, с жемчужной сеткой на во-
лосах и с папироской во рту. Она благоговейно читала книгу:
это был том сочинений одного из новейших Ювеналов1.
— Улетим! — сказал я Эллис.
Минута, и уже мелькали под нами гнилые еловые лесишки
и моховые болота, окружающие Петербург. Мы направлялись
прямо к югу: небо и земля, всё становилось понемногу темней
и темней. Больная ночь, больной день, больной город — всё
осталось назади.
XXIII
Мы летели тише обыкновенного, и я имел возможность
уследить глазами, как постепенно развертывалось передо
мною, подобно свитку нескончаемой панорамы, обшир-
ное пространство родной земли. Леса, кусты, поля, овраги,
реки — изредка деревни, церкви — и опять поля, и леса, и ку-
сты, и овраги... Грустно стало мне и как-то равнодушно скуч-
но. И не потому стало мне грустно и скучно, что пролетал
я именно над Россией. Нет! Сама земля, эта плоская поверх-
ность, которая расстилалась подо мною; весь земной шар
с его населением, мгновенным, немощным, подавленным
нуждою, горем, болезнями, прикованным к глыбе презрен-
ного праха; эта хрупкая, шероховатая кора, этот нарост на
огненной песчинке нашей планеты, по которому проступи-
ла плесень, величаемая нами органическим, растительным
царством; эти люди-мухи, в тысячу раз ничтожнее мух; их
слепленные из грязи жилища, крохотные следы их мелкой,
однообразной возни, их забавной борьбы с неизменяемым
1. Ювенал (ок. 6о — ок. 127 г.), римский поэт-сатирик. Речь идет об одном из
русских литераторов-обличителей рубежа 1850-1860-х гг.
70
ПРИЗРАКИ
и неизбежным, — как это мне вдруг всё опротивело! Сердце
во мне медленно перевернулось, и не захотелось мне более
глазеть на эти незначительные картины, на эту пошлую вы-
ставку... Да, мне стало скучно — хуже чем скучно. Даже жа-
лости я не ощущал к своим собратьям: все чувства во мне
потонули в одном, которое я назвать едва дерзаю: в чувстве
отвращения, и сильнее всего, и более всего во мне было от-
вращение — к самому себе.
— Перестань, — шепнула Эллис, — перестань, а то я тебя
не снесу. Ты тяжел становишься.
— Ступай домой, —• отвечал я ей тем же голосом, каким
я говаривал эти слова моему кучеру, выходя в четвертом часу
ночи от московских приятелей, с которыми с самого обеда тол-
ковал о будущности России и значении общины. — Ступай до-
мой, — повторил я и закрыл глаза.
XXIV
Но я скоро раскрыл их. Эллис как-то странно ко мне при-
жималась; она почти толкала меня. Я посмотрел на нее —
и кровь во мне застыла. Кому случалось увидать на лице друго-
го внезапное выражение глубокого ужаса, причину которого он
не подозревает, — тот меня поймет. Ужас, томительный ужас
кривил, искажал бледные, почти стертые черты Эллис. Я не
видал ничего подобного даже на живом человеческом лице.
Безжизненный, туманный призрак, тень... и этот замирающий
страх...
— Эллис, что с тобой? — проговорил я наконец.
— Она... она... — отвечала она с усилием, — она!
— Она? Кто она?
— Не называй ее, не называй, — торопливо пролепетала
Эллис. — Надо спасаться, а то всему конец — и навсегда... По-
смотри: вон там!
Я обернул голову в сторону, куда указывала мне трепещу-
щая рука, — и увидал нечто... нечто действительно страшное.
ПРИЗРАКИ
71
Это нечто было тем страшнее, что не имело определенно-
го образа. Что-то тяжелое, мрачное, изжелта-черное, пестрое,
как брюхо ящерицы, — не туча и не дым, медленно, змеиным
движением, двигалось над землей. Мерное, широкое колеба-
ние сверху вниз и снизу вверх, колебание, напоминающее зло-
вещий размах крыльев хищной птицы, когда она ищет свою
добычу; по временам неизъяснимо противное приникание
к земле, — паук так приникает к пойманной мухе... Кто ты, что
ты, грозная масса? Под ее веянием — я это видел, я это чувство-
вал — всё уничтожалось, всё немело... Гнилым, тлетворным
холодком несло от нее — от этого холодка тошнило на сердце
и в глазах темнело, и волосы вставали дыбом. Это сила шла; та
сила, которой нет сопротивления, которой всё подвластно, ко-
торая без зрения, без образа, без смысла — всё видит, всё знает,
и как хищная птица выбирает свои жертвы, как змея их давит
и лижет своим мерзлым жалом...
— Эллис! Эллис! — закричал я как исступленный. — Это
смерть! сама смерть!
Жалобный звук, уже прежде слышанный мною, вырвался
из уст Эллис — на этот раз он скорее походил на человеческий
отчаянный вопль — и мы понеслись. Но наш полет был странно
и страшно неровен; Эллис кувыркалась на воздухе, падала, бро-
салась из стороны в сторону, как куропатка, смертельно ранен-
ная или желающая отвлечь собаку от своих детей. А между тем,
вслед за нами, отделившись от неизъяснимо-ужасной массы,
покатились какие-то длинные, волнистые отпрыски, словно
протянутые руки, словно когти... Громадный образ закутан-
ной фигуры на бледном коне мгновенно встал и взвился под
самое небо... Еще тревожнее, еще отчаяннее заметалась Эллис.
«Она увидела! Всё кончено! Я пропала!.. — слышался ее преры-
вистый шёпот. — О, я несчастная! Я могла бы воспользоваться,
набраться жизни... а теперь... Ничтожество, ничтожество!»
Это было слишком невыносимо... Я лишился чувств.
72
ПРИЗРАКИ
XXV
Когда я опомнился — я лежал навзничь в траве и чувство-
вал во всем теле глухую боль, как от сильного ушиба. На небе
брезжило утро: я мог ясно различать предметы. Невдалеке,
вдоль березовой рощицы, шла дорога, усаженная ракитами:
места мне казались знакомые. Я начал припоминать, что про-
изошло со мною, — и содрогнулся весь, как только пришло мне
на ум то последнее безобразное видение...
«Но чего же испугалась Эллис? — подумал я. — Ужели и она
подлежит ее власти? Разве она не бессмертна? Разве и она об-
речена ничтожеству, разрушению? как это возможно?»
Тихий стон раздался вблизи. Я повернул голову. В двух
шагах от меня недвижно лежала распростертая молодая жен-
щина в белом платье, с разбросанными густыми волосами,
с обнаженным плечом. Одна рука закинулась за голову, другая
упала на грудь. Глаза были закрыты, и на стиснутых губах вы-
ступила легкая алая пена. Неужели это Эллис? Но Эллис — при-
зрак, а я видел перед собою живую женщину. Я подполз к ней,
наклонился...
— Эллис? ты ли это? — воскликнул я. Вдруг, медленно за-
трепетав, приподнялись широкие веки; темные пронзитель-
ные глаза впились в меня — и в то же мгновенье в меня впились
и губы, теплые, влажные, с кровяным запахом... мягкие руки
крепко обвились вокруг моей шеи, горячая полная грудь судо-
рожно прижалась к моей.
— Прощай! прощай навек! — явственно произнес замирав-
ший голос — и всё исчезло.
Я приподнялся, шатаясь на ногах словно пьяный — и, про-
ведя несколько раз руками по лицу, огляделся внимательно.
Я находился возле большой ...ой дороги, в двух верстах от сво-
ей усадьбы. Солнце уже встало, когда я добрался домой.
ПРИЗРАКИ
73
***
Все следующие ночи я ждал — и, признаюсь, не без стра-
ха — появления моего призрака; но он не посещал меня более.
Я даже отправился однажды в сумерки к старому дубу, но и там
не произошло ничего необыкновенного. Впрочем, я не слиш-
ком жалел о прекращении такого странного знакомства. Я мно-
го и долго размышлял об этом непонятном, почти бестолковом
казусе — и я убедился, что не только наука его не объясняет, но
что даже в сказках, в легендах не встречается ничего подобно-
го. Что такое Эллис в самом деле? Привидение, скитающаяся
душа, злой дух, сильфида1, вампир, наконец? Иногда мне опять
казалось, что Эллис — женщина, которую я когда-то знал, —
и я делал страшные усилия, чтобы припомнить, где я ее видел...
Вот-вот — казалось иногда — сейчас, сию минуту вспомню...
Куда! всё опять расплывалось как сон. Да, я думал много и, как
водится, ни до чего не додумался. Спросить совета или мнения
других людей я не решался, боясь прослыть за сумасшедшего.
Я, наконец, бросил все свои размышления: правду сказать, мне
было не до того. С одной стороны, подвернулась эманципация2 3
с разверстанием угодий и пр. и пр.; а с другой, собственное
здоровье расстроилось: грудь заболела, бессонница, кашель.
Всё тело сохнет. Лицо желтое, как у мертвеца. Доктор уверя-
ет, что у меня крови мало, называет мою болезнь греческим
именем «анемией» — и посылает меня в Гастейн5. А посредник
божится4, что без меня с крестьянами «не сообразишь»...
Вот тут и соображай!
1. Сильфида — дух воздуха в кельтской и германской мифологии.
2. Имеется в виду освобождение крепостных крестьян в 1861 г.
3. Гастейн — ныне Бадгастайн, австрийский курорт недалеко от
Зальцбурга.
4. Имеется в виду мировой посредник. Эта чиновничья должность
возникла в 1859 г. В задачу мировых посредников входил разбор земельных
споров между крестьянами и помещиками.
74
ПРИЗРАКИ
Но что значат те пронзительно чистые и острые звуки, зву-
ки гармоники, которые я слышу, как только заговорят при мне
о чьей-нибудь смерти? Они становятся всё громче, всё прон-
зительней... И зачем я так мучительно содрогаюсь при одной
мысли о ничтожестве?
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр.
соч. и писем: В 30 тт. Сочинения: В 12 тт. Т. 7. М., 1981. С. 191-
219 (использованы комментарии А. П. Могилянского).
Впервые опубликовано: Эпоха. 1864. № 1-2.
Замысел рассказа «Призраки» появился в 1855 г. Тургенев
обещал закончить произведение с таким названием для «Рус-
ского вестника» М. Н. Каткова к середине декабря этого года.
Писатель, однако, не выполнил этого обещания, по-видимо-
му, увлекшись работой над рассказом «Фауст». Его появление
в «Современнике» привело к публичным обвинениям в адрес
Тургенева со стороны Каткова, возможно, считавшего, что
«Фауст» и есть обещанная «Русскому вестнику» вещь. Чтобы
оправдаться, Тургенев собирался быстро закончить «Призра-
ков» и поместить их в том же «Современнике», но и это наме-
рение осталось нереализованным.
К работе над рассказом Тургенев возвратился осенью
1861 г. после завершения романа «Отцы и дети». Произве-
дение на этот раз было предложено в новый журнал братьев
Достоевских — «Время». Тургенев пересмотрел черновой на-
бросок рассказа, сделанный в 1855 г. (в частности — отказался
от принятой сначала формы повествования от третьего лица),
и записал план, который состоял из перечисления «картин»,
наблюдаемых главным героем, и который с этого момента бо-
лее не менялся: «1. Высоко наверху. 2. Над лесом. 3. Над рекой.
4. Уездный город. 5. Остр<ов> Уайт. 6. Пруд. Дома. 7. Понтий-
ские болота. 8. Окрес<тности> Рима. 9. Лаго Маджиоре. 10. Вол-
76
ПРИЗРАКИ. КОММЕНТАРИЙ
га. И. Париж. 12. Швецинген. 13. Шварцвальд. 14. Петербург.
15. Общий вид России».
Несмотря на обещание закончить рассказ в ближайшее
время, Тургенев работал над ним с большими перерывами
(так, разгоревшаяся в 1862 г. полемика вокруг «Отцов и детей»
отвлекла писателя почти на год) и закончил только 1 (13) июня
1863 г. Рукописи рассказа содержат большой объем правки,
главным образом стилистической. В то же время некоторые
изменения носят содержательный характер. Так, видимо, по
совету Достоевского Тургенев делает образ Эллис более нео-
пределенным, удаляя из текста предположение героя, что пе-
ред ним упырь или вампир.
Устойчивость первоначального плана объясняется его
замыслом — связать воедино ряд картин, эскизов, волновав-
ших воображение писателя. Фантастическая часть, полеты
в объятиях призрака Эллис, включая произведение в цикл
«таинственных повестей», одновременно выполняла ра-
мочную функцию, позволяла соединить «картины» в единое
художественное целое. Неоднократно было замечено, что
в основе «картин» «Призраков» лежат личный опыт писате-
ля (Лаго-Маджоре, Понтийские болота, остров Уайт, римская
часть) и семейные предания: глава о Степане Разине была,
видимо, вдохновлена историей о расправе казаков Разина над
царицынским воеводой Т. И. Тургеневым, изложенной в ис-
следовании Н. Н. Костомарова «Бунт Стеньки Разина» (изд. 2-е.
СПб., 1859). В изображении усадьбы героя обнаруживают сход-
ство с имением Спасское-Лутовиново.
В то же время у «Призраков» есть и литературные источни-
ки. Указывали на произведения В. Ф. Одоевского и Н. В. Гого-
ля, А. Ф. Вельтмана, В. А. Соллогуба, Т. Г. Шевченко. Говорилось
о сходствах рассказа Тургенева с «Фаустом» Гете и другими
произведениями.
«Призраки» на определенном уровне отражают увлече-
ние Тургенева философией Шопенгауэра. Пессимистический
ПРИЗРАКИ. КОММЕНТАРИЙ
77
взгляд на историю и перспективы западной и русской культур,
присутствующий в рассказе, возможно, базируется на пред-
ставлениях немецкого философа, а текст содержит прямые
реминисценции из его сочинений. Так, в одной из рукописей
рассказа присутствует запись «Вид земли (Шопенгауэр)»: по
всей видимости, изображение земли с высоты птичьего полета
навеяно соответствующими местами из книги «Мир как воля
и представление».
Первой журнальной публикации «Призраков» было пред-
послано следующее вступление: «Вместо предисловия. Всякое
настоящее произведение искусства должно говорить само за
себя, стоять на своих ногах — а потому не нуждается в пред-
варительных объяснениях и толкованиях. Не имея убеждения,
что „Призраки" принадлежат к подобного рода произведени-
ям, я решаюсь просить читателя, который, быть может, вправе
ожидать от меня что-нибудь посерьезнее, не искать в предла-
гаемой фантазии никакой аллегории или скрытого значенья,
а просто видеть в ней ряд картин, связанных между собою
довольно поверхностно». Это вступление одновременно при-
зывало относиться к «фантазии» снисходительно и не искать
в ней аллегорий.
Среди первых читателей «Призраков» был Ф. М. Досто-
евский, высказавший противоречивые суждения о рассказе.
С одной стороны, редактор «Эпохи» отмечал в качестве поло-
жительной стороны содержания «Призраков» «тоску развито-
го и сознающего существа, живущего в наше время» (письмо
Тургеневу 23 декабря 1863 г.), с другой — видел в «фантазии»
«что-то гаденькое, больное, старческое, неверующее от бесси-
лия» (письмо М. М. Достоевскому 26 марта 1864 г.).
Критика встретила появление «Призраков» сдержанно.
Пренебрежительные отзывы о рассказе оставили М. А. Антоно-
вич (Современник. 1864. № 4. Современное обозрение. С. 236),
Д. И. Писарев (см. статью «Реалисты» в: Писарев Д. И. Поли,
собр. соч. в 12 тт. Т. 6. М., 2003. С. 321), В. Р. Зотов (Северное
78
ПРИЗРАКИ. КОММЕНТАРИЙ
сияние. 1865. Т. 4. С. 78) и др. Произведение называли «бессвяз-
ным», относили к «пустякам», признавали «художественным
капризом» Тургенева. Сатирические журналы «Искра» (1864,
№ 13) и «Будильник» (1865, № 58) напечатали пародии на по-
лет героя рассказа.
В качестве тревожного симптома охлаждения Тургенева
к «судьбам родной страны», вытеснения «горячего участия»
«холодной, бессильной грустью» рассматривал «Призраков»
критик Е. Н. Эдельсон (Библиотека для чтения. 1864. № 4-5.
С. 5). В статье «И. С. Тургенев и развитие русского общества»
(Вестник народной воли. 1884. № 2. С. 102) П. Л. Лавров назвал
«Призраки» в числе тех произведений писателя, которые сви-
детельствуют о наступлении общественной реакции.
Позднее оценка «Призраков» стала более взвешенной, осо-
бенно среди поклонников творчества Тургенева в Европе. Так,
переводчик писателя на немецкий Людвиг Пич писал: «Первое
произведение Тургенева, написанное им в Баден-Бадене, был
фантастический рассказ «Призраки», в котором старались най-
ти символическое значение, тогда как он не что иное, как сон
реалиста» (Лич Л. Из «Воспоминаний» // Тургенев в воспоми-
наниях современников, тт. 1-2. М., 1983. Т. 2. С. 251).
«Призраки» были переведены на немецкий (1865), фран-
цузский (1866), датский (1873) и шведский (1876) языки. Не-
мецкий перевод Ф. Боденштедта авторизован и отредакти-
рован самим Тургеневым. Французский перевод П. Мериме
(1866) был затем исправлен Тургеневым при подготовке сбор-
ника «Nouvelles moscovites» (1869).
Собака
— Но если допустить возможность сверхъестественного,
возможность его вмешательства в действительную жизнь, то
позвольте спросить, какую роль после этого должен играть
здравый рассудок? — провозгласил Антон Степаныч и скре-
стил руки на желудке.
Антон Степаныч состоял в чине статского советника, слу-
жил в каком-то мудреном департаменте и, говоря с расстанов-
кой, туго и басом, пользовался всеобщим уважением. Ему не-
задолго перед тем, по выражению его завистников, «влепили
станислашку»1.
— Это совершенно справедливо, — заметил Скворевич.
— Об этом и спорить никто не станет, — прибавил
Кинаревич.
— И я согласен, — поддакнул фистулой из угла хозяин дома,
г. Финоплентов2.
— А я, признаюсь, согласиться не могу, потому что со мной
самим произошло нечто сверхъестественное, — проговорил
мужчина среднего роста и средних лет, с брюшком и лысиной,
безмолвно до тех пор сидевший за печкой. Взоры всех нахо-
дившихся в комнате с любопытством и недоуменьем обрати-
лись на него — и воцарилось молчанье.
Этот мужчина был небогатый калужский помещик, не-
давно приехавший в Петербург. Он некогда служил в гусарах,
1. Статский советник — гражданский чин пятого класса в Табели о рангах.
Орден св. Станислава — один из низших орденов Российской империи.
2. Фамилия Финоплентова составлена из двух латинских корней: fino —
наконец и plenus — полный, толстый, что иронически характеризует героя.
80
СОБАКА
проигрался, вышел в отставку и поселился в деревне. Новей
шие хозяйственные перемены сократили его доходы1, и он
отправился в столицу поискать удобного местечка. Он не об-
ладал никакими способностями и не имел никаких связей; но
он крепко надеялся на дружбу одного старинного сослуживца,
который вдруг ни с того ни с сего выскочил в люди и которо-
му он однажды помог приколотить шулера. Сверх того он рас-
считывал на свое счастье — и оно ему не изменило; несколь-
ко дней спустя он получил место надзирателя над казенными
магазинами2, место выгодное, даже почетное и не требовав-
шее отменных талантов; самые магазины существовали толь-
ко в предположении и даже не было с точностью известно,
чем их наполнят, — а придумали их в видах государственной
экономии.
Антон Степаныч первый прервал общее оцепенение.
— Как, милостивый государь мой! — начал он, — вы не шутя
утверждаете, что с вами произошло нечто сверхъестествен-
ное — я хочу сказать: нечто не сообразное с законами натуры?
— Утверждаю, — возразил «милостивый государь мой», на-
стоящее имя которого было Порфирий Капитоныч.
— Не сообразное с законами натуры! — повторил с сердцем
Антон Степаныч, которому, видимо, понравилась эта фраза.
— Именно... да; вот именно такое, как вы изволите
говорить.
— Это удивительно! Как вы полагаете, господа? — Антон
Степаныч потщился придать чертам своим выражение иро-
ническое, но ничего не вышло или, говоря правильнее, вышло
только то, что вот, мол, господин статский советник дурной за-
пах почуял. — Не потрудитесь ли вы, милостивый государь, —
продолжал он, обращаясь к калужскому помещику, — передать
нам подробности такого любопытного события?
1. Имеется в виду отмена крепостного права в 1861 г.
2. Государственные склады.
СОБАКА
81
— Отчего же? Можно! — отвечал помещик и, развязно по-
додвинувшись к середине комнаты, заговорил так:
— У меня, господа, как вам, вероятно, известно — а может
быть, и неизвестно — небольшое именье в Козельском уезде.
Прежде я извлекал из него некоторую пользу — но теперь, раз-
умеется, ничего, кроме неприятностей, предвидеть нельзя.
Однако побоку политику! Ну-с, в этом самом именье у меня
усадьба «махенькая»: огород, как водится, прудишко с кара-
сишками, строения кой-какие — ну, и флигелек для собственно-
го грешного тела... Дело холостое. Вот-с, однажды — годов этак
шесть тому назад — вернулся я к себе домой довольно поздно:
у соседа в картишки перекинул, — но притом, прошу заметить,
ни в одном, как говорится, глазе; разделся, лег, задул свечку.
И представьте вы себе, господа: только что я задул свечку, за-
возилось у меня под кроватью! Думаю — крыса? Нет, не крыса:
скребет, возится, чешется... Наконец ушами захлопало!
Понятное дело: собака. Но откуда собаке взяться? Сам я не
держу; разве, думаю, забежала какая-нибудь «заболтущая»?
Я кликнул своего слугу; Филькой он у меня прозывается. Вошел
слуга со свечкой. «Что это, — я говорю, — братец Филька, какие
у тебя беспорядки! Ко мне собака под кровать затесалась». —
«Какая, говорит, собака?» — «А я почем знаю? — говорю я, — это
твое дело — барина до беспокойства не допущать». Нагнулся
мой Филька, стал свечкой под кроватью водить. «Да тут, гово-
рит, никакой собаки нету». Нагнулся и я: точно, нет собаки. —
Что за притча! — Вскинул я глазами на Фильку, а он улыбается.
«Дурак, — говорю я ему, — что ты зубы-то скалишь? Собака-то,
вероятно, как ты стал отворять дверь, взяла да и шмыгнула
в переднюю. А ты, ротозей, ничего не заметил, потому что ты
вечно спишь. Уж не воображаешь ли ты, что я пьян?» Он за-
хотел было возражать, но я его прогнал, свернулся калачиком
и в ту ночь уже ничего не слыхал.
Но на следующую ночь — вообразите! — то же самое повто-
рилось. Как только я свечку задул, опять скребет, ушами хлопа-
82
СОБАКА
ет. Опять я позвал Фильку, опять он поглядел под кроватью —
опять ничего! Услал я его, задул свечку — тьфу ты чёрт! собака
тут как тут. И как есть собака: так вот и слышно, как она дышит,
как зубами по шерсти перебирает, блох ищет... Явственно та-
ково! «Филька! — говорю я, — войди-ка сюда без свечки!» Тот
вошел. «Ну, что, говорю, слышишь?» — «Слышу», — говорит. Са-
мого-то мне его не видать, но чувствую я, что струхнул малый.
«Как, говорю, ты это понимаешь?» — «А как мне это понимать
прикажете, Порфирий Капитоныч? — Наваждение!» — «Ты, —
я говорю, — беспутный человек, молчи с наваждением-то
с своим...» А у обоих-то у нас голоса словно птичьи, и дро-
жим-то мы как в лихорадке — в темноте-то. Зажег я свечку: ни
собаки нет, ни шума никакого, — а только оба мы с Филькой —
белые, как глина. Так свечка у меня до утра и горела. И доложу
я вам, господа, — верьте вы мне или нет — а только с самой той
ночи в течение шести недель та же история со мной повторя-
лась. Под конец я даже привык и свечку гасить стал, потому
мне при свете не спится. Пусть, мол, возится! Ведь зла она мне
не делает.
— Однако, я вижу, вы не трусливого десятка, — с полупре-
зрительным, полуснисходительным смехом перебил Антон
Степаныч. — Сейчас видно гусара!
— Вас-то я бы ни в каком случае не испугался, — промолвил
Порфирий Капитоныч и на мгновенье действительно посмо-
трел гусаром. — Но слушайте далее. Приезжает ко мне один со-
сед, тот самый, с которым я в картишки перекидывал. Пообедал
он у меня чем бог послал, спустил мне рубликов пятьдесят за
визит; ночь на дворе — убираться пора. А у меня свои сообра-
жения. «Останься, говорю, ночевать у меня, Василий Васильич;
завтра отыграешься, даст бог». Подумал, подумал мой Василий
Васильич, остался. Я ему кровать у себя же в спальне поста-
вить приказал... Ну-с, легли мы, покурили, покалякали — всё
больше о женском поле, как оно и приличествует в холостой
компании, посмеялись, разумеется; смотрю: погасил Василий
СОБАКА
83
Васильич свою свечку и спиной ко мне повернулся; значит:
«шлафензиволь»1. Я подождал маленько и тоже погасил свеч-
ку. И представьте: не успел я подумать, что, мол, теперь какой
карамболь произойдет?2 как уже завозилась моя голубушка. Да
мало что завозилась: из-под кровати вылезла, через комнату
пошла, когтями по полу стучит, ушами мотает, да вдруг как
толкнет самый стул, что возле Василия Васильевичевой кро-
вати! «Порфирий Капитоныч, — говорит тот, и таким, знаете,
равнодушным голосом, — а я и не знал, что ты собаку приобрел.
Какая она, легавая, что ли?» — «У меня, говорю, собаки ника-
кой нет и не бывало никогда!» — «Как нет? а это что?» — «Что
это? — говорю я, — а вот зажги свечку, так сам узнаешь». — «Это
не собака?» — «Нет». Повернулся Василий Васильич на постели.
«Да ты шутишь, чёрт?» — «Нет, не шучу». Слышу я: он чёрк, чёрк
спичкой, а та-то, та-то всё не унимается, бок себе чешет. Заго-
релся огонек... и баста! След простыл! Глядит на меня Василий
Васильич — и я на него гляжу. «Это, говорит, что за фокус?» — «А
это, — говорю я, — такой фокус, что посади ты с одной стороны
самого Сократа, а с другой Фридриха Великого, так и те ничего
не разберут». И тут же я ему всё в подробности рассказал. Как
вскочит мой Василий Васильич! Словно обожженный! В са-
поги-то никак не попадет. «Лошадей! — кричит, — лошадей!»
Стал я его уговаривать, так куда! Так и взахался. «Не останусь,
кричит, ни минуты! — Ты, значит, после этого оглашенный че-
ловек! — Лошадей!..» Однако я его уломал. Только кровать его
перетащили в другую комнату — и ночники везде запалили.
Поутру, за чаем, он остепенился; стал советы мне давать. «Ты
бы, говорит, Порфирий Капитоныч, попробовал на несколько
дней из дому отлучиться: может, эта пакость от тебя бы от-
стала». А надо вам сказать: человек он — сосед мой — был ума
1. От нем. Schlafen Sie wohl — спокойной ночи.
2. Карамболь — прием в бильярдной партии из трех шаров, когда один
шар, ударив второй и отразившись, должен задеть третий шар; здесь
употреблено в значении «сложная ситуация».
84
СОБАКА
обширного! Тещу свою, между прочим, так обработал чудесно:
вексель ей подсунул; значит, выбрал же самый чувствитель-
ный час! Шёлковая стала; доверенность дала на управление
всем имением — чего больше? А ведь это какое дело — тещу-то
скрутить, а? Сами изволите посудить. Однако уехал он от меня
в некотором неудовольствии: я-таки его опять рубликов на
сотню наказал. Даже ругал меня; говорил, что ты-де неблаго-
дарен, не чувствуешь; а я чем же тут виноват? Ну, это само со-
бою, — а совет я его к сведению принял: в тот же день укатил
в город, да и поселился на постоялом дворе у знакомого ста-
ричка из раскольников. Почтенный был старичок, хотя и суров
маленько по причине одиночества: вся семья у него перемер-
ла. Только уж очень табаку не жаловал и к собакам чувствовал
омерзенье великое; кажется, чем, например, ему собаку в ком-
нату впустить согласиться — скорей бы сам себя пополам пере-
рвал! «Потому, говорит, как же возможно! Тут у меня в светли-
це на стене сама Владычица1 пребывать изволит, и тут же пес
поганый рыло свое нечестивое уставит». Известно — необра-
зованно! А впрочем, я такого мнения: кому какая премудрость
далась, тот той и придерживайся!
— Да вы, я вижу, великий филозоф, — вторично и с тою же
усмешкой перебил Антон Степаныч.
Порфирий Капитоныч на этот раз даже нахмурился.
— Какой я филозоф, это еще неизвестно, — промолвил он
с угрюмым подергиваньем усов, — но вас бы я охотно взял
в науку.
Мы все так и впились в Антона Степаныча; всякий из нас
ожидал горделивого ответа или хотя молниеносного взгля-
да... Но господин статский советник перевел свою усмешку
из презрительной в равнодушную, потом зевнул, поболтал
ножкой — и только!
1.
Икона Божьей Матери.
СОБАКА
85
— Вот у этого-то старичка я и поселился, — продолжал Пор-
фирий Капитоныч. — Комнатку он мне отвел, по знакомству,
не из лучших; сам он помещался тут же за перегородкой —
а мне только этого и нужно. Однако принял я в те поры муки!
Комнатка небольшая, жара, этта, духота, мухи, да какие-то
клейкие; в углу Киотище необыкновенный, с древнейшими
образами; ризы на них тусклые да дутые; маслом так и разит,
да еще какою-то специей; на кровати два пуховика; подушку
пошевелишь, а из-под нее таракан бежит... я уж со скуки чаю
до невероятности напился — просто беда! Лег я; спать нет
возможности — а за перегородкой хозяин вздыхает, кряхтит,
молитвы читает. Ну, однако, угомонился, наконец. Слышу: по-
храпывать стал — да так полегоньку, по-старомодному, веж-
ливенько. Свечку-то я давно загасил — только лампадка перед
образами горит... Помеха, значит! Вот я возьми да встань ти-
хохонько, на босу ногу; подмостился к лампадке да и дунул на
нее... Ничего. «Эге! — думаю, — знать, у чужих-то не берет...»
Да только что опустился на постель — опять пошла тревога!
И скребет, и чешет, и ушами хлопает... ну, как быть следует!
Хорошо. Я лежу, жду, что будет? Слышу: просыпается старик.
«Барин, говорит, а барин?» — «Что, мол?» — «Это ты лампад-
ку погасил?» Да ответа моего не дождавшись, как залопочет
вдруг: «Что это? что это? собака? собака! Ах ты, никонианец
окаянный!»' — «Погоди, говорю, старик, браниться — а ты луч-
ше приди-ка сам сюда. Тут, я говорю, дела совершаются удив-
ления достойные». Повозился старик за перегородкой и вошел
ко мне со свечкой, тоненькой-претоненькой, из желтого воску;
и удивился же я, на него глядючи! Сам весь шершавый, уши
мохнатые, глаза злобные, как у хорька, на голове шапонька бе-
лая войлочная, борода по пояс, тоже белая, и жилет с медными
пуговицами на рубахе, а на ногах меховые сапоги — и пахнет
1. Никонианцами раскольники называли православных, последователей
патриарха Никона (1605—1681), реформатора русской церкви.
86
СОБАКА
от него можжевельником. Подошел он в этаком виде к обра-
зам, перекрестился три раза крестом двуперстным, лампадку
засветил, опять перекрестился — и, обернувшись ко мне, толь-
ко хрюкнул: объясняй, мол! И тут я ему, нимало не медля, всё
обстоятельно сообщил. Выслушал все мои объяснения старина
и хоть бы словечко проронил: только знай головой потряхива-
ет. Присел он потом, этта, ко мне на кроватку — и всё молчит.
Чешет себе грудь, затылок и прочее — и молчит. «Что ж, — го-
ворю я, — Федул Иваныч, как ты полагаешь: наваждение это
какое, что ли?» Старик посмотрел на меня. «Что выдумал! на-
важдение! Добро бы у тебя, табашника, — а то здесь! Ты толь-
ко то сообрази: что тут святости! Наваждения захотел!» — «А
коли это не наваждение — так что же?» Старик опять помолчал,
опять почесался и говорит наконец, — да глухо так, потому усы
в рот лезут: «Ступай ты в град Белев. Окромя одного человека,
тебе помочь некому. И живет сей человек в Белеве, из наших1.
Захочет он тебе поспособствовать — твое счастье; не захочет —
так тому и быть». — «А как мне его найти, человека сего?» — го-
ворю я. «Это мы тебя направить можем, — говорит, — а только
какое это наваждение? Это есть явление, а либо знамение; да
ты этого не постигнешь: не твоего полета. Ложись-ка теперь
спать, с батюшкой со Христом; я ладанком покурю; а на утрие
мы побеседуем. Утро, знаешь, вечера мудренее».
Ну-с, и побеседовали мы на утрие — а только от этого от
самого ладану я чуть не задохнулся. И дал мне старик настав-
ление такого свойства: что, приехавши в Белев, пойти мне на
площадь и во второй лавке направо спросить некоего Прохо-
рыча; а отыскавши Прохорыча, вручить ему грамотку. И вся-
то грамотка заключалась в клочке бумаги, на которой стояло
следующее: «Во имя отца и сына и святаго духа. Аминь. Сер-
1. То есть из раскольников, старообрядцев. Белёв — город в Тульской
губернии.
СОБАКА
87
гию Прохоровичу Первушину. Сему верь. Феодулий Иванович».
А внизу: «Капустки пришли, бога для».
Поблагодарил я старика — да без дальнейших рассуждений
велел заложить тарантас и отправился в Белев. Потому я так
соображал: хотя, положим, от моего ночного посетителя мне
большой печали нет, однако все-таки оно жутко, да и, наконец,
не совсем прилично дворянину и офицеру — как вы полагаете?
— И неужели вы поехали в Белев? — прошептал г.
Финоплентов.
— Прямо в Белев. Пошел я на площадь, спросил во второй
лавке направо Прохорыча. «Есть, мол, говорю, такой чело-
век?» — «Есть», — говорят. «А где живет?» — «На Оке, за ого-
родами». — «В чьем доме?» — «В своем». Отправился я на Оку,
отыскал его дом, то есть в сущности не дом, а простую лачугу.
Вижу: человек в синей свитке с заплатами и в рваном картузе,
так... мещанинишко по наружности, стоит ко мне спиной, ко-
пается в капустнике. Я подошел к нему. «Вы, мол, такой-то?»
Он обернулся — и доложу вам поистине: этаких проница-
тельных глаз я отроду не видывал. А впрочем, всё лицо с ку-
лачок, бородка клином, и губы ввалились: старый человек.
«Я такой-то, — говорит, — что вам надобе?» — «А вот, мол, что
мне надобе», — да и грамоту ему в руку. Он посмотрел на меня
пристально таково да и говорит: «Пожалуйте в комнату; я без
очков читать не могу». Ну-с, пошли мы с ним в его хибарку —
и уж точно хибарка: бедно, голо, криво; как только держится.
На стене образ старого письма, как уголь черный: одни бел-
ки на ликах так и горят. Достал он из столика железные кру-
глые очки, надел себе на нос, прочел грамотку да через очки
опять на меня посмотрел. «Вам до меня нужда имеется?» —
«Имеется, говорю, точно». — «Ну, говорит, коли имеется, так
докладывайте, а мы послушаем». И представьте вы себе: сам
сел и платок клетчатый из кармана достал и у себя на коле-
нях разложил — и платок-то дырявый — да так важно на меня
взирает, хоть бы сенатору или министру какому, и не сажает
88
СОБАКА
меня. И что еще удивительнее: чувствую я вдруг, что робею, так
робею... просто душа в пятки уходит. Нижет он меня глазами
насквозь, да и полно! Однако я поправился да и рассказал ему
всю мою историю. Он помолчал, поежился, пожевал губами, да
и ну спрашивать меня, опять-таки как сенатор, величественно
так, не торопясь: «Имя, мол, ваше как? Лета? Кто были родные?
В холостом ли звании или женаты?» Потом он опять губами по-
жевал, нахмурился, палец уставил да и говорит: «Иконе святой
поклонитесь, честным преподобным соловецким святителям
Зосиме и Савватию»1. Я поклонился в землю — и так уж и не
поднимаюсь; такой в себе страх к тому человеку ощущаю и та-
кую покорность, что, кажется, что бы он ни прикажи, исполню
тотчас же!.. Вы вот, я вижу, господа, ухмыляетесь, а мне не до
смеху было тогда, ей-ей. «Встаньте, господин, — проговорил он
наконец. — Вам помочь можно. Это вам не в наказание насла-
но, а в предостережение; это, значит, попечение о вас имеется;
добре, знать, кто за вас молится. Ступайте вы теперь на базар
и купите вы себе собаку-щенка, которого вы при себе держите
неотлучно — день и ночь. Ваши виденья прекратятся, да и, кро-
ме того, будет вам та собака на потребу».
Меня вдруг точно светом озарило: уж как же мне эти слова
полюбились! Поклонился я Прохорычу и хотел было уйти, да
вспомнил, что нельзя же мне его не поблагодарить, — достал из
кошелька трехрублевую бумажку. Только он мою руку отвел от
себя прочь и говорит мне: «Отдайте, говорит, в часовенку нашу
али бедным, а услуга та неоплатная». Я опять ему поклонил-
ся — чуть не в пояс — и тотчас марш на базар! И вообразите:
только что стал я подходить к лавкам — глядь, ползет ко мне
навстречу фризовая шинель2 и под мышкой несет легавого
щенка, двухмесячного, коричневой шерсти, белогубого, с бе-
1. Монахи Савватий (ум. в 1434 г.) и Зосима (ум. в 1478 г.) — основатели
Соловецкого монастыря на Белом море.
2. Шинель из дешевой шерстяной ткани — характерный элемент костюма
бедного чиновника.
СОБАКА
89
лыми передними лапками. «Стой! — говорю я шинели, — за
сколько продаешь?» — «А за два целковых». — «Возьми три!»
Тот удивился, думает, с ума барин спятил — а я ему ассигна-
цию1 в зубы, щенка в охапку, да в тарантас! Кучер живо запряг
лошадей, и в тот же вечер я был дома. Щенок всю дорогу у меня
за пазухой сидел — и хоть бы пикнул; а я ему всё: «Трезорушко!
Трезорушко!» Тотчас его накормил, напоил, велел соломы при-
нести, уложил его, и сам шмыг в постель! Дунул на свечку: сде-
лалась темнота. «Ну, говорю, начинай!» Молчит. «Начинай же,
говорю, такая-сякая!» Ни гугу, хоть бы на смех. Я куражиться
стал: «Да начинай, ну же, растакая, сякая и этакая!» Ан не тут-
то было — шабаш! Только и слышно, как щенок пыхтит. «Филь-
ка! — кричу, — Филька! Поди сюда, глупый человек!» — Тот во-
шел. — «Слышишь ты собаку?» — «Нет, говорит, барин, ничего
не слышу», — а сам смеется. — «И не услышишь, говорю, уже
больше никогда! Полтинник тебе на водку!» — «Пожалуйте руч-
ку», — говорит дурак и впотьмах-то лезет на меня... Радость,
доложу вам, была большая.
— И так всё и кончилось? — спросил Антон Степаныч уже
без иронии.
— Видения кончились, точно — и уже беспокойств никаких
не было — но, погодите, всей штуке еще не конец. Стал мой
Трезорушко расти — вышел из него гусь лапчатый. Толстохво-
стый, тяжелый, вислоухий, брылястый — настоящий «пиль-а-
ванц»2. И притом ко мне привязался чрезвычайно. Охота в на-
ших краях плохая — ну, а все-таки, как завел собаку, пришлось
и ружьишком запастись. Стал я со своим Трезором таскаться
по окрестностям: иногда зайца подшибешь (уж и гонялся же он
за этими зайцами, боже мой!), а иногда и перепелку или уточ-
ку. Но только главное: Трезор от меня ни на шаг. Куда я — туда
1. Ассигнации — бумажные деньги того времени.
2. Брылястый — толсторылый, с большими отвислыми губами;
«лиль-аванц» — легавая собака, делающая стойку на дичь (от франц, piller —
хватать и avance — шаг вперед).
90
СОБАКА
и он; даже и в баню его с собой водил, право! Одна наша бары-
ня меня за самого за этого Трезора из гостиной приказала было
вывести, да я такую штурму поднял: что одних стекол у ней пе-
ребил! Вот-с, однажды, дело было летом... И, скажу вам, засуха
стояла тогда такая, что никто и не запомнит; в воздухе не то
дым, не то туман, пахнет гарью, мгла, солнце, как ядро раска-
ленное, а что пыли — не прочихнешь! Люди так разинувши рты
и ходят, не хуже ворон. Соскучилось мне этак дома всё сидеть,
в полнейшем дезабилье1, за закрытыми ставнями; кстати же
жара начинала сваливать... И пошел я, государи мои, к одной
своей соседке. Жила же оная соседка от меня в версте — и уж
точно благодетельная была дама. В молодых еще цветущих
летах и наружности самой располагающей; только нрав имела
непостоянный. Да это в женском поле не беда; даже удоволь-
ствие доставляет... Вот добрался я до ее крылечка — и солоно
же мне показалось это путешествие! Ну, думаю, ублаготво-
рит меня теперь Нимфодора Семеновна брусничной водой,
ну и другими прохладами — и уже за ручку двери взялся, как
вдруг за углом дворовой избы поднялся топот, визг, крик маль-
чишек... Я оглядываюсь. Господи боже мой! прямо на меня не-
сется огромный рыжий зверь, которого я с первого взгляда и за
собаку-то не признал: раскрытая пасть, кровавые глаза, шерсть
дыбом... Не успел я дыхание перевести, как уж это чудовище
вскочило, на крыльцо, поднялось на задние лапы и прямо ко
мне на грудь — каково положение? Я замер от ужаса и руки
не могу поднять, одурел вовсе... вижу только страшные белые
клыки перед самым носом, красный язык, весь в пене. Но в то
же мгновенье другое, темное тело взвилось передо мною, как
мячик, — это мой голубчик Трезор заступился за меня; да как
пиявка тому-то, зверю-то, в горло! Тот захрипел, заскрежетал,
отшатнулся... Я разом рванул дверь и очутился в передней.
Стою, сам не свой, всем телом на замок налег, а на крыльце, В
В домашнем платье, полураздетый (франц.).
СОБАКА
91
слышу, происходит баталья отчаянная. Я стал кричать, звать
на помощь; все в доме всполошились. Нимфодора Семенов-
на прибежала с распущенной косой, на дворе загомонили го-
лоса — и вдруг послышалось: «Держи, держи, запри ворота!»
Я отворил дверь — так, чуточку — гляжу: чудовища уже нет на
крыльце, люди в беспорядке мечутся по двору, махают руками,
поднимают с земли поленья — как есть очумели. «На деревню!
на деревню убегла!» — визжит какая-то баба в кичке необык-
новенных размеров1, высунувшись в слуховое окно. Я вышел из
дома. «Где, мол, Трезор?» — и тут же увидал моего спасителя.
Он шел от ворот, хромой, весь искусанный, в крови... «Да что
такое, наконец?» — спрашиваю у людей, а они кружатся по дво-
ру, как угорелые. «Бешеная собака! — отвечают мне, — граф-
ская; со вчерашнего дня здесь мотается».
У нас был сосед, граф; тот заморских собак навез, престра-
шенных. Поджилки у меня затряслись; бросился к зеркалу, по-
смотреть, не укушен ли я? Нет, слава богу, ничего не видать;
только рожа, натурально, вся зеленая; а Нимфодора Семеновна
лежит на диване и клохчет курицей. Да оно и понятно: во-пер-
вых, нервы, во-вторых, чувствительность. Ну, однако, пришла
в себя и спрашивает меня, томно так: жив ли я? Я говорю, жив,
и Трезор мой избавитель. «Ах. говорит, какое благородство!
И стало быть, бешеная собака его задушила?» — «Нет, говорю,
не задушила, а ранила сильно». — «Ах, говорит, в таком случае
его надо сию минуту пристрелить!» — «Ну, нет, говорю, я на это
не согласен; я попробую его вылечить...» Тем временем Трезор
стал скрестись в дверь: я было пошел ему отворять. — «Ах, го-
ворит, что вы это? Да он нас всех перекусает!» — «Помилуйте,
говорю, яд не так скоро действует». — «Ах, говорит, как это воз-
можно! Да вы с ума сошли!» — «Нимфочка, говорю, успокой-
ся, прими резон...» А она как крикнет вдруг: «Уйдите, уйдите
1. Кичка — головной убор замужних женщин в древнерусском быту
и в быту южновеликорусских губерний XIX в.
92
СОБАКА
сейчас с вашей противной собакой!» — «И уйду», — говорю. —
«Сейчас, говорит, сию секунду! Удались, говорит, разбойник,
и на глаза мне не смей никогда показываться. Ты сам можешь
взбеситься!» — «Очень хорошо-с, — говорю я, — только дайте
мне экипаж, потому что я теперь пешком идти домой опаса-
юсь». Она уставилась на меня. «Дать, дать ему коляску, карету,
дрожки, что хочет, лишь бы провалился поскорее. Ах, какие гла-
за! ах, какие у него глаза!» Да с этими словами из комнаты вон,
да встрешную девку по щеке — и слышу, с ней опять припадок.
И поверите ли вы мне, господа, или нет, а только с самого того
дня я с Нимфодорой Семеновной всякое знакомство прекра-
тил; а по зрелом соображении всех вещей не могу не приба-
вить, что и за это обстоятельство я обязан моему другу Трезору
благодарностью по самую гробовую доску. Ну-с, велел я зало-
жить коляску, усадил в нее Трезора и поехал к себе домой. Дома
я его осмотрел, обмыл его раны — да и думаю: повезу я его зав-
тра чуть свет к бабке в Ефремовский уезд. А бабка эта — старый
мужик, удивительный: пошепчет на воду — а другие толкуют,
что он в нее змеиную слюну пущает, даст выпить — как рукою
снимет. Кстати, думаю, в Ефремове себе кровь брошу1: оно про-
тив испуга хорошо бывает; только, разумеется, не из руки, а из
соколка.
— А где это место — соколок? — с застенчивым любопыт-
ством спросил г. Финоплентов.
— А вы не знаете? Самое вот это место, на кулаке, подле
большого пальца, куда из рожка табак насыпают — вот тут! Для
кровопускания первый пункт; потому сами посудите: из руки
пойдет кровь жильная, а тут она — наигранная. Доктора это-
го не знают и не умеют; где им, дармоедам, немчуре? Больше
кузнецы упражняются. И какие есть ловкие! Наставит долото,
молотком тюкнет — и готово!.. Ну-с, пока я этаким образом
1. «Пущу кровь...» Распространенная профилактическая операция того
времени.
СОБАКА
93
размышлял, на дворе совсем стемнело, пора на боковую. Лег
я в постель — и Трезор, разумеется, тут же. Но от испуга ли, от
духоты ли, от блох или от мыслей — только не могу заснуть,
хоть ты что! Тоска такая напала, что и описать невозможно;
и воду-то я пил, и окошко отворял, и на гитаре «камаринского»
с итальянскими вариациями разыграл1... нет! Прет меня вон из
комнаты — да и полно! Я решился наконец: взял подушку, оде-
яло, простыню да и отправился через сад в сенной сарай; ну
и расположился там. И так мне стало, господа, приятно: ночь
тихая, претихая, только изредка ветерок словно женской руч-
кой по щеке тебе проведет, свежо таково; сено пахнет, что твой
чай, на яблонях кузнечики потрюкивают; там вдруг перепел
грянет — и чувствуешь ты, что и ему, канашке2, хорошо, в ро-
се-то с подружкой сидючи... А на небе такое благолепие: звез-
дочки теплятся, а то тучка наплывет, белая, как вата, да и та еле
движется...
На этом месте рассказа Скворевич чихнул; чихнул и Кина-
ревич, никогда и ни в чем не отстававший от своего товарища.
Антон Степаныч посмотрел одобрительно на обоих.
— Ну-с, — продолжал Порфирий Капитоныч, — вот так-
то лежу я и опять-таки заснуть не могу. Размышление нашло
на меня; а размышлял я больше о премудрости: что вот как,
мол, это Прохорыч мне справедливо объяснил насчет предо-
стереженья — и почему это именно надо мной такие чудеса
совершаются?.. Я удивляюсь собственно потому, что ничего
не понимаю, а Трезорушко повизгивает, свернувшись в сене:
больно ему от ран-то. И еще я вам скажу, что мне спать ме-
шало — вы не поверите: месяц! Стоит он прямо передо мной,
этакий круглый, большой, желтый, плоский, и сдается мне, что
уставился он на меня, ей-богу; да так нагло, назойливо... Я ему
даже язык наконец высунул, право. Ну чего, думаю, любопыт-
1. «Камаринская» — русская народная плясовая песня, героем которой
является «камаринский мужик».
2. Уменьшительное от «каналья».
94
СОБАКА
ствуешь? Отвернусь я от него — а он мне в ухо лезет, затылок
мне озаряет, так вот и обдает, словно дождем; открою глаза —
что же? Былинку каждую, каждый дрянной сучок в сене, пау-
тинку самую ничтожную — так и чеканит, так и чеканит! На,
мол, смотри! Нечего делать: опер я голову на руку, стал смо-
треть. Да и нельзя: поверите ли, глаза у меня, как у зайца, так
и пучатся, так и раскрываются — словно им и неизвестно, что
за сон бывает за такой. Так, кажется, и съел бы всё этими са-
мыми глазами. Ворота сарая открыты настежь; верст на пять
в поле видно: и явственно и нет, как оно всегда бывает в лун-
ную ночь. Вот гляжу я, гляжу — и не смигну даже... И вдруг мне
показалось, как будто что-то мотанулось — далеко, далеко...
так, словно что померещилось. Прошло несколько времени:
опять тень проскочила — уже немножко ближе; потом опять,
еще поближе. Что, думаю, это такое? заяц, что ли? Нет, думаю,
это будет покрупнее зайца — да и побежка не та. Гляжу: опять
тень показалась, и движется она уже по выгону (а выгон-то от
луны белесоватый) этаким крупным пятном; понятное дело:
зверь, лисица или волк. Сердце во мне ёкнуло... а чего, кажись,
я испугался? Мало ли всякого зверя ночью по полю бегает? Но
любопытство-то еще пуще страха; приподнялся я, глаза вы-
таращил, а сам вдруг похолодел весь, так-таки застыл, точно
меня в лед по уши зарыли, а отчего? Господь ведает! И вижу я:
тень всё растет, растет, значит, прямо на сарай катит... И вот
уж мне понятно становится, что это — точно зверь, большой,
головастый... Мчится он вихрем, пулей... Батюшки! что это?
Он разом остановился, словно почуял что... Да это... это сегод-
няшняя бешеная собака! Она... она! Господи! А я-то пошевель-
нуться не могу, крикнуть не могу... Она подскочила к воротам,
сверкнула глазами, взвыла — и по сену прямо на меня!
А из сена-то, как лев, мой Трезор — и вот он! Пасть с па-
стью так и вцепились оба — да клубом оземь! Что уж тут про-
исходило — не помню; помню только, что я, как был, кубарем
через них, да в сад, да домой, к себе в спальню!.. Чуть под кро-
СОБАКА
95
вать не забился — что греха таить. А какие скачки, какие лан-
сады по саду задавал!1 Кажется, самая первая танцорка, что
у императора Наполеона2 в день его ангела пляшет, — и та за
мной бы не угналась. Однако, опомнившись немного, я тотчас
же весь дом на ноги поднял; велел всем вооружиться, сам взял
саблю и револьвер. (Я, признаться, этот револьвер вскоре по-
сле эманципации купил, знаете, на всякий случай3 — только
такой попался бестия разносчик, из трех выстрелов непремен-
но две осечки.) Ну-с, взял я всё это, и таким манером мы це-
лой оравой, с дрекольями, с фонарями и отправились в сарай.
Подходим, окликаем — не слыхать ничего; входим, наконец,
в сарай... И что же мы видим? Лежит мой бедный Трезорушко
мертвый, с перерванным горлом — а той-то, проклятой, и след
простыл.
И тут я, господа, взвыл как теленок и, не стыдясь, скажу:
припал я к моему двукратному, так сказать, избавителю и дол-
го лобзал его в голову. И пробыл я в этом положении до тех пор,
пока в чувство меня не привела моя старая ключница Праско-
вья (она тоже прибежала на гвалт). «Что это вы, Порфирий
Капитоныч, — промолвила она, — так обо псе убиваетесь? Да
и простудитесь еще, боже сохрани! (Очень уж я был налегке.)
А коли пес этот, вас спасаючи, жизни решился, так для него это
за великую милость почесть можно!»
Я хотя с Прасковьей не согласился, однако пошел домой.
А бешеную собаку на следующий день гарнизонный солдат из
ружья застрелил. И, стало быть, уж ей такой был предел поло-
жен: в первый раз отродясь солдат-то из ружья выпалил, хоть
и медаль имел за двенадцатый год. Так вот какое со мной про-
изошло сверхъестественное событие.
1. То есть кидался, прыгал (от франц, se lancer — бросаться).
2. Речь идет о французском императоре Наполеоне III (1808-1873).
3. Намек на обстановку после отмены крепостного права, когда были
часты волнения крестьян.
96
СОБАКА
Рассказчик умолк и стал набивать себе трубку. А мы все пе-
реглянулись в недоумении.
— Да вы, может быть, очень праведной жизни, — начал
было г. Финоплентов, — так в возмездие... — Но на этом слове
он запнулся, ибо увидал, что у Порфирия Капитоныча щеки на-
дулись и покраснели и глаза съежились — вот сейчас прыснет
человек...
— Но если допустить возможность сверхъестественного,
возможность его вмешательства в ежедневную, так сказать,
жизнь, — начал снова Антон Степаныч, — то какую же роль по-
сле этого должен играть здравый рассудок?
Никто из нас ничего не нашелся ответить — и мы по-преж-
нему пребывали в недоумении.
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр.
соч. и писем: В 30 тт. Сочинения: В 12 тт. Т. 7. М., 1981. С. 232-
246 (использованы комментарии Н. Н. Мостовской).
Впервые опубликовано: Санкт-Петербургские Ведомости.
1866. № 85. 31 марта (12 апреля). С. 1—2.
Замысел рассказа возник в 1859 г. По воспоминаниям
дальней родственницы Тургенева, «в один из этих памятных
вечеров <1859 г.> он рассказывал фантастическую повесть
«Собачки», которая только через несколько лет после явилась
в печати; он сам только что слышал ее на постоялом дворе от
мещанина, с которым это случилось» (Тобольские губернские
ведомости. 1893. № 27. 7 июля. С. 413). Рассказ мещанина за-
помнился Тургеневу, и в начале 1860-х гг. он, судя по всему,
неоднократно устно рассказывал его в различных компаниях.
«Собака» была написана за два весенних дня 1864 г., что
следует из записи на титульном листе чернового автографа:
«Собака. (Отрывок). Ив. Тургенев. 3-го — 5-го апр./22-го —
24 марта 1864. Париж». На протяжении мая-июня 1864 г. Тур-
генев читал рассказ в кружках литераторов и петербургских
салонах. Мнение ближайших к писателю критиков оказалось
неблагоприятным. Реагируя на колебания Тургенева по пово-
ду публикации «Собаки», В. П. Боткин писал ему 4 (16) ноября
1864 г.: «Отзывы читавших твою «Собаку» все очень неутеши-
тельны. И — судя по впечатлению, оставленному во мне твоим
чтением ее, — я вполне разделяю эти отзывы. Она плоха, го-
воря откровенно, и, по мнению моему, печатать ее не следу-
ет. Довольно одной неудачи в виде «Призраков» (В. П. Боткин
98
СОБАКА. КОММЕНТАРИЙ
и И. С. Тургенев: Неизданная переписка. М.-Л., 1930. С. 219).
Тургенев отдает рукопись рассказа на хранение П. В. Аннен-
кову и на время забывает о ней. Однако в конце 1864 г. русские
газеты «Северная почта», «Русский инвалид», а также журнал
«Книжный вестник» опубликовали анонсы скорой публикации
«Собаки», очевидно, на основании многочисленных салонных
слухов.
Не без их влияния Ф. М. Достоевский просил у Тургенева
рукопись рассказа для своего нового журнала «Эпоха», но по-
лучил твердый отказ: автор считал «Собаку» «покойной». Од-
нако в марте 1865 г. Анненков сообщил Тургеневу, что руко-
пись была читана в кружке А. Д. Блудовой в Ницце и снискала
большой успех. Пользуясь колебанием Тургенева, Анненков
переслал Тургеневу письмо редактора Санкт-Петербургских
ведомостей В. Ф. Корша, который просил писателя о разреше-
нии на публикацию рассказа. В итоге Тургенев сдался, и «Со-
бака» была напечатана в этой газете после очередной, в основ-
ном стилистической, правки.
Считается, что в сказовой манере рассказа, имитирую-
щей устную речь и сатирически представляющей участников
«вечера у г-на Финоплентова», отразилось влияние манеры
Н. В. Гоголя. Однако этот пласт в тексте незначителен. «Соба-
ка» скорее развивает направление «Призраков» и посвящена
исследованию странных и мистических совпадений в повсед-
невной жизни героя. Как и другие рассказы 1860-70-х гг. (на-
пример, «Странная история»), «Собака» вырастает из анекдо-
та и превращается в нечто большее — описание психологии
и мировоззрения «простого человека», подверженного суе-
вериям. В основе сюжета — вторжение сверхъестественного
в повседневную жизнь обывателя. При этом два кульминаци-
онных события рассказа — посещение Прохорыча и явление
бешеной собаки — напрямую связаны с религиозной пробле-
матикой. Прохорыч, советующий герою избавление от наваж-
дения, — старообрядец, т. е. гонимый официальной церковью
СОБАКА. КОММЕНТАРИЙ
99
и властью сектант. Описание большой рыжей собаки, приве-
зенной графом из-за границы, овеяно ассоциациями с дья-
волом: рыжий цвет, пасть, страшные белые клыки, красный
язык в пене. Борьба с мистическим наваждением тем самым
предстает как борьба с бесом, хотя рассказ героя подчеркнуто
прозаичен, анекдотичен и на первый взгляд никак не связан
с вопросами веры.
Одним из первых, кто обратил внимание на мистику в «Со-
баке», был Ф. М. Достоевский. В его Записной тетради (1875—
1876 гг.) содержится помета: «Тургенев. «Собака». Этюд мисти-
ческо<го> в человеке» (Литературное наследство. Т. 83. С. 409).
Бытовой же колорит и речь героев рассказа вызвали у Достоев-
ского критику: «В повести «Собака» <Тургенев> совсем не уме-
ет выводить рассказчиков, не знает быта. Никто не говорит
в обществе: милостивый государь мой, и никто не говорит: бе-
жал, такие лансады делал, что у Наполеона первая танцовщи-
ца, которая в день его ангела танцует, не догнала бы. NB. Очень
выделанно и придумано. Так не говорят» (Там же. С. 376).
Отзывы современной Тургеневу критики были малочис-
ленны. Лишь Н. Н. Страхов довольно подробно остановился на
рассказе в статье «Последние произведения Тургенева», уви-
дев в нем своеобразную проблему — контраст «явлений более
высокого порядка» с «пошлостью русского быта»: «Пошлость
русского быта, общая низменность нравов и характеров со-
ставляет необыкновенно яркий контраст с порывами сильных
страстей, с исключительными событиями и лицами, в которых
как бы открывается иная природа, мир явлений более высоко-
го порядка. Вот девушка, исполненная самоотвержения и пла-
менной религиозности. Куда же ушли эти силы? Она стала
спутницею грязного и дикого юродивого. Вот фантастическое
явление Собаки, достойное воплотить в себе глубокий смысл,
быть страшным откровением человеческих тайн. С кем же оно
случилось? С пошляком-помещиком, к которому оно так же
идет, как к корове седло. Да мало того — в этом чуде нет ника-
100
СОБАКА. КОММЕНТАРИЙ
кого смысла ни для него, ни для нас» (Заря. 1871. № 2. Отд. II.
С. 27-28).
П. И. Вейнберг (псевдоним Меланхолик) откликнулся на
рассказ эпиграммой «И. С. Тургеневу», напечатанной в «Бу-
дильнике» (1866. № 25.12 апреля. С. 100), в которой высмеива-
лась незначительность темы рассказа:
Я прочитал твою «Собаку»,
И с этих пор
В моем мозгу скребется что-то,
Как твой Трезор.
Скребется днем, скребется ночью,
Не отстает
И очень странные вопросы
Мне задает:
«Что значит русский литератор?
Зачем, зачем
По большей части он кончает
Чёрт знает чем?»
Другие популярные критики 1860-х — М. Е. Салтыков-Ще-
дрин и П. Н. Ткачев — также скептически и очень кратко от-
кликнулись на «Собаку» как на безделку, которая не достойна
пера мастера.
Как это произошло и с другими «таинственными пове-
стями», «Собака» лишь в конце XIX в. начала воспринимать-
ся серьезно — не как заблуждение, но как экспериментальный
текст. Так, символист Д. С. Мережковский в 1893 г. особым
образом выделял именно поздние рассказы писателя, в част-
ности «Собаку». В них он видел Тургенева — «властелина по-
луфантастического, ему одному доступного мира» (Мережков-
ский Д. С. О причинах упадка и о новых течениях современной
русской литературы. СПб., 1893, с. 44-46). Высоко оценил «Со-
баку» и А. П. Чехов в письме А. С. Суворину 1893 г.: «Очень хо-
СОБАКА. КОММЕНТАРИЙ
101
роша «Собака»: тут язык удивительный. Прочтите, пожалуйста,
если забыли» (Чехов А. П. Поли. собр. соч. и писем. Письма, т. 5.
М., 1977. С. 174).
При жизни Тургенева «Собака» была дважды переведена
на французский (в газете «Le Nord», 1866, и для французского
издания сочинений писателя — П. Мериме в 1869 г.) и англий-
ский (1870) языки.
История
лейтенанта Ергунова
।
...В тот вечер Кузьма Васильевич Ергунов рассказал нам
опять свою историю. Он повторял ее аккуратно раз в месяц,
и мы слушали ее каждый раз с новым удовольствием, хотя знали
ее чуть не наизусть, со всеми ее подробностями. Подробности
эти обросли, если можно так выразиться, первоначальный ствол
самой истории, как опенки обрастают срубленный пень. Слиш-
ком хорошо зная характер нашего собеседника, мы не затрудня-
лись пополнять его недомолвки и пропуски. Но с тех пор Кузьма
Васильевич умер, и уже рассказывать его историю будет некому,
а потому мы и решаемся довести ее до всеобщего сведения.
II
Случилась она лет сорок тому назад, во время молодости
Кузьмы Васильевича. Сам он говорил про себя, что был он тогда
франт и красавец, кровь с молоком, губы имел румяные, волосы
кудрявые и очи соколиные. Мы верили ему на слово, хотя ничего
подобного в нем не находили: на наши глаза Кузьма Васильевич
представлялся человеком наружности весьма обыкновенной,
с простым и как бы заспанным лицом, грузным и нескладным
телом. Но и то сказать: годы хоть какую красоту исказят! Следы
франтовства более ясно сохранились в Кузьме Васильевиче. Он
до старости носил узкие панталоны со штрипками1, перетягивал
свой дебелый стан, на затылке стриг, на лбу завивал свои воло-
1. Узкая полоска ткани, пришивавшаяся к нижнему краю брюк
и продевавшаяся под каблук, чтобы брюки были натянуты.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
103
сы, и усы красил персидскою фаброй1, которая, впрочем, отли-
вала больше багрянцем и даже зеленью, чем чернотой. Со всем
тем Кузьма Васильевич был весьма достойный дворянин, хотя
за преферансом любил «запускать глазенапа» к соседям, то есть
заглядывать им в карты; но это он делал не столько из жадности,
сколько из бережливости, ибо не любил попусту тратить деньги.
Однако в сторону прибаутки: приступим к самому делу.
Ill
Дело это происходило весной, в тогда еще новом городе
Николаеве2, куда Кузьма Васильевич был откомандирован по
казенному поручению. (Он служил лейтенантом во флоте3.)
Начальство вверило ему, как надежному и благоразумному
офицеру, надзор за какими-то морскими постройками и от
времени до времени выдавало в его распоряжение довольно
значительные суммы, которые он, для большей безопасности,
постоянно носил в кожаном поясе на теле. Кузьма Василье-
вич действительно отличался благоразумием и, несмотря на
свои молодые годы, вел себя примерно; всяких неприлич-
ных поступков избегал тщательно, не прикасался карт, вина
не пил и даже общества чуждался, так что товарищи его,
смирные — прозывали его красною девицей, а буйные — мям-
лей и рохлей. За Кузьмой Васильевичем водился один только
грешок: он питал сердечную склонность к прекрасному полу;
однако и тут умел сдерживать свои порывы и никакого «мало-
душества» себе не позволял. Он вставал и ложился спать рано,
добросовестно исполнял свою обязанность, и единственное
1. Косметическая мазь, которую наносили на усы, чтобы они не свисали
и сохраняли темный цвет.
2. Николаев был основан в 1789 г. Он расположен в Южной Украине на
реке Южный Буг, недалеко ее от впадения в Черное море.
3. Лейтенант — десятый чин по Табели о рангах. Уточнение «во флоте»
необходимо, потому что армейские, гвардейские и флотские чины
не совпадали. Лейтенант во флоте равен штабс-капитану в пехоте, штабс-
ротмистру в кавалерии или гвардейскому подпоручику.
104
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
его развлечение состояло в вечерних, довольно продолжи-
тельных, прогулках по загородным улицам Николаева. Книг
он не читал, ибо боялся приливов в голове; каждую весну
он пил особый декокт против полнокровия1. Надев мундир
и старательно обчистившись веничком, Кузьма Васильевич
отправлялся степенным шагом вдоль заборов фруктовых
садов, часто останавливался, любовался красотами приро-
ды, срывал цветок на память и чувствовал некоторое удо-
вольствие; но особенное наслаждение испытывал он только
тогда, когда ему случалось встретить «купидончика», то есть
хорошенькую мещаночку, спешившую домой в накинутой на
плечи душегрейке2, с узелком в голенькой ручке и с пестрым
платочком на голове. Будучи, как он сам выражался, ком-
плекции чувствительной, но скромной, Кузьма Васильевич
не заговаривал с «купидончиком», зато приветливо улыбался
ему, долго и внимательно глядел ему вслед... Потом вздыхал
глубоко, отправлялся тем же степенным шагом домой, садил-
ся у окошка и мечтал с полчасика, бережно покуривая креп-
кий вагштаф из большой пенковой трубки3, подаренной ему
крестным отцом, квартальным надзирателем4 из немцев. Так
проходили дни, ни весело, ни скучно.
IV
Вот однажды, возвращаясь перед сумерками пустым пере-
улком к себе на квартиру, Кузьма Васильевич услышал за собой
торопливые шаги и прерывистые слова, смешанные с рыда-
1. Отвар из трав, фруктов и овощей, который выписывался доктором
или аптекарем и должен был препятствовать застою крови, нарушению
кровообращения.
2. Душегрейка — плотная женская кофта без рукавов.
3. Обычно «вакштаф» — недорогой сорт табака. Пенковые трубки
изготавливались из белого морского минерала, собственно «пенки», были
недороги и распространены в среде военных в XIX в.
4. Служащий городской полиции, отвечающий за порядок в определенном
квартале.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
105
ньями. Он оглянулся и увидел девушку лет двадцати, с чрез-
вычайно приятным, но совершенно расстроенным и запла-
канным лицом. Казалось, ее постигло большое и неожиданное
горе: она бежала и спотыкалась на бегу, говорила сама с собой,
охала, махала руками; ее белокурые волосы растрепались, а ко-
сынка (тогда еще не знали ни бурнусов, ни мантилий)1 сосколь-
знула с плеч и держалась на одной булавке. Одета была девуш-
ка как барышня, не как мещанка.
Кузьма Васильевич посторонился; чувство сострадания
победило в нем опасение смалодушничать, и когда она с ним
поравнялась, он вежливо прикоснулся к козырьку своего киве-
ра и спросил ее о причине ее слез.
— Потому, — прибавил он и положил руку на кортик, — я,
как военный человек, могу помочь.
Девушка остановилась и, по-видимому, в первое мгно-
венье не совсем ясно поняла, чего он хотел от нее; но тотчас
же, как бы обрадовавшись случаю высказаться, заговорила на
не совсем чистом русском языке.
— Помилуйте, господин офицер, — начала она, и слезы
посыпались дождем по ее миловидным щекам, — что же это
такое! Это ужасти, это бог знает что! Нас совсем ограбили,
помилуйте! Кухарка всё, всё унесла, всё — сервиз, щикатулку
и платье... да... и платье даже, и чулки, и белье... да... и тетень-
кин ридикюль2, там еще была двадцатипятирублевая бумажка
в такой маленький футляр, и две ложки апликэ3... и еще салоп4,
и всё... И это я всё говорю господину квартальному поручи-
ку, а господин квартальный поручик говорит: «Подите вон,
1. Бурнус и мантилья — виды женской верхней одежды. Бурнус —
плаще капюшоном без рукавов. Мантилья — шелковый или кружевной
шарф-вуаль, закрывающий спину и плечи и закрепленный с помощью
специального гребня в волосах.
2. Женская сумочка на длинном шнурке.
3. То есть посеребренные.
4. Салоп — женская верхняя одежда, широкая накидка с прорезями для
рук или короткими рукавами.
106
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
не верю, не верю... Слышать, слышать не хочу, вы сами такие
же!» Я говорю: «Помилуйте, салоп...», а он: «Слышать, слышать
не хочу!» Так обидно, господин офицер! Подите, говорит, вон...
вон!.. Да куда же я пойду?
Девушка судорожно, почти с воплем зарыдала и, совер-
шенно растерявшись, приклонилась к рукаву Кузьмы Василье-
вича... Он смутился в свою очередь — и замер на месте, толь-
ко изредка повторяя: «Полноте, полноте!», а сам всё глядел
на тонкий, беспрестанно вздрагивавший затылок огорченной
девушки.
— Позвольте, я провожу вас, — сказал он наконец, слегка
касаясь указательным пальцем ее плеча, — а то тут на улице, вы
понимаете, никак невозможно. Вы объясните мне ваше неудо-
вольствие, и, конечно, я приложу всё старание... как офицер.
Девушка приподняла голову и, казалось, в первый раз хо-
рошенько разглядела молодого человека, который, можно ска-
зать, держал ее в своих объятиях. Она застыдилась, отверну-
лась и, всё еще всхлипывая, отошла немного в сторону. Кузьма
Васильевич возобновил свое предложение. Девушка посмотре-
ла на него искоса, сквозь мокрые от слез волосы, падавшие ей
на лицо (Кузьма Васильевич на этом месте рассказа всякий раз
уверял нас, что этот взгляд пронзил его «словно шилом», а од-
нажды даже попытался представить нам этот удивительный
взгляд), и, положив свою руку на подставленную калачиком
руку услужливого лейтенанта, отправилась вместе с ним на
свою квартиру.
V
Кузьма Васильевич в жизни своей мало имел обращения
с дамами и потому затруднялся, с чего бы начать беседу, но
спутница его сама залепетала весьма речисто, беспрестанно
утирая беспрестанно накоплявшиеся слезы. Несколько мгно-
вений спустя Кузьма Васильевич уже знал, что ее звали Эми-
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
107
лией Карловной, что она была родом из Риги1, а в Николаев
приехала погостить к своей тетеньке, которая тоже была из
Риги, что ее папенька также служил в военной службе, но умер
«от груди»; что у тетеньки была кухарка из русских, очень хо-
рошая и дешевая, только без паспорта, и что самая та кухарка
в самый тот день их обокрала и сбежала неизвестно куда. Надо
было идти в полицию — in die Polizei... Но тут воспоминания
о квартальном, о нанесенной обиде нахлынули снова... и снова
разразились рыданья. Кузьма Васильевич опять затруднился,
что бы сказать такое утешительное... Но девушка, у которой,
по-видимому, все впечатления и приходили и уходили очень
скоро, внезапно остановилась и, протянув руку, спокойно
промолвила:
— А вот наша квартира!
VI
Квартира эта состояла из плохенького, словно в землю
вросшего домика, с четырьмя крошечными окошками на ули-
цу. Темная зелень гераниума застилала их изнутри, в одном
из них теплилась свечка: ночь уже надвигалась. От самого
домика и почти в уровень с ним тянулся бревенчатый забор
с едва заметною калиткой. Девушка подошла к ней и, найдя ее
запертою, нетерпеливо заколотила железным кольцом заржа-
велого замка. Послышались за забором тяжелые шаги, словно
кто шел, небрежно шаркая, в стоптанных туфлях, и хриплый
женский голос спросил что-то по-немецки, чего Кузьма Васи-
льевич не понял: он, как истый моряк, не знал ни одного языка,
кроме русского. Девушка отвечала тоже по-немецки; калитка
чуть-чуть отворилась и, впустив девушку, тотчас захлопнулась
перед самым носом Кузьмы Васильевича, который, однако,
успел разглядеть среди полумрака летних сумерек облик тол-
1. В XIX в. немки из Прибалтики пользовались дурной репутацией
проституток и содержательниц публичных домов.
108
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
стой старухи в красном платье, с тусклым фонарем в руке. По-
раженный изумленьем, Кузьма Васильевич остался некоторое
время неподвижен на улице; но при мысли, что с ним, воен-
ным офицером, так невежливо поступают (Кузьма Васильевич
весьма дорожил своим званием), он почувствовал прилив не-
годования, круто повернул налево кругом и направился домой.
Он еще десяти шагов не отошел, как калитка опять отворилась,
и девушка, уже успевшая пошептаться со старухой, показалась
на пороге и громко воскликнула:
— Куда же вы, господин офицер! Пожалуйте к нам!
Кузьма Васильевич поколебался немного, однако вернулся.
VII
Его новая знакомая, которую мы отныне будем звать Эми-
лией, ввела его чрез темный и сырой чуланчик в довольно
большую, но низкую и неопрятную комнату, с громадным шка-
фом у задней стены, клеенчатым диваном, облупившимися
портретами двух архиереев в клобуках и одного турка в чалме
над дверями и между окон, картонами и коробками по углам,
разрозненными стульями и кривоногим ломберным столом’,
на котором лежала мужская фуражка возле недопитого стака-
на с квасом. Вслед за Кузьмой Васильевичем вошла в комнату
и замеченная им у калитки старуха в красном платье, которая
оказалась весьма неблагообразною жидовкой, с угрюмыми
свиными глазками и седыми усами на одутловатой верхней
губе. Эмилия указала на нее Кузьме Васильевичу и промолвила:
— А вот моя тетенька, мадам Фритче.
Кузьма Васильевич несколько удивился, однако почел дол-
гом отрекомендоваться. Мадам Фритче посмотрела на него
исподлобья, ничего ему не ответила и спросила свою племян-
ницу по-русски: не хочет ли она чаю?
Небольшой стол для карточной игры, обычно складной.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
109
— Ах да, чаю! — подхватила Эмилия, — не правда ли, госпо-
дин офицер, вы будете кушать чай? Да, тантушка, дайте чаю!..
Но что же вы стоите, господин офицер? Садитесь! Ах, какой вы
церемонный! Позвольте, я сниму косынку.
Когда Эмилия говорила, она беспрестанно поворачивала
голову из стороны в сторону и подергивала плечиками; птицы
так делают, когда сидят на высокой голой ветке и со всех сто-
рон освещены солнцем.
Кузьма Васильевич опустился на стул и, придав осанке
своей надлежащую важность, а именно подпершись кортиком
и устремив глаза на пол, навел речь на покражу. Но Эмилия
тотчас перебила его.
— Не беспокойтесь, это ничего; тетенька мне сейчас ска-
зала, что главные вещи сысканы. (Мадам Фритче проворчала
что-то себе под нос и вышла вон.) И совсем не надо было хо-
дить в Polizei; но я никак не могу утерпеть, потому я такая... Вы
не понимаете по-немецки?., такая быстрая, immer so rasch! Но
я уже не думаю об этом... aber auch gar nichtI1
Кузьма Васильевич посмотрел на Эмилию. Действительно,
лицо ее приняло выражение самое беззаботное. Всё в нем улы-
балось, в этом хорошеньком личике: и опушенные почти бе-
лыми ресницами глаза, и губы, и щеки, и подбородок, и ямочка
на подбородке, и самый даже кончик вздернутого носа. Она
подошла к маленькому зеркальцу возле шкафа и, попевая
сквозь зубы и щурясь, стала поправлять волосы. Кузьма Васи-
льевич пристально следил за ее движениями... Очень она ему
нравилась.
VIII
— Вы меня извините, — заговорила она снова, слегка по-
вертываясь перед зеркалом, — что я вас так... привела к себе.
Может быть, вам неприятно?
1.
Ну, даже нисколько! (нем.).
110
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
— О, помилуйте!
— Я вам уже сказала: я такая быстрая. Сперва сделаю, по-
том подумаю. А иногда даже и не подумаю... Как вас зовут, го-
сподин офицер? Можно спросить? — прибавила она, подойдя
к нему и скрестив руки.
— Меня зовут Ергунов, Кузьма Васильев.
— Ергу... Ах, это имя не хорошо!.. То есть трудно для меня.
Я буду вас звать господин Флбрестан. У нас в Риге был один
господин Флбрестан. Он продавал отличный гроденапль1
в магазине и был красавец. Не хуже вас. Но какой вы широ-
коплечий! Настоящий русский молодец! Я люблю русских...
я сама русская... мой папенька был офицер. А руки у меня бе-
лее ваших! — Она подняла их над головой, помахала ими не-
сколько раз по воздуху для того, чтобы кровь от них оттекла,
и тотчас их опустила. — Видите? Я их мою греческим мылом...
с духами... Понюхайте... Ах! да не целуйте... Я не затем... Где
вы служите?
— Я служу в девятнадцатом черноморском экипаже, во
флоте2.
— А! Вы моряк! А что же, у вас большое жалованье?
— Нет... не очень-с.
— Вы, должно быть, очень храбры. Это сейчас видно по ва-
шим глазам. Какие у вас густые брови! Говорят, их надо на ночь
салом мазать, чтобы росли. Но отчего у вас усов нет?
— По форме не полагается.
— Ах, это нехорошо! Что это у вас, кинжал?
— Это кортик; кортик, так сказать, принадлежность
моряков.
— А, кортик! Что, он острый? Можно посмотреть? — Она
с усилием, закусив губы и щурясь, вытащила лезвие из ножен
1. Плотная шелковая ткань.
2. Экипаж (военная часть во флоте) входил в состав бригады
и соответствовал армейскому полку.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
111
и приложилась к нему носом. — О, какой тупой! Этак я вас сей-
час убить могу. Она замахнулась на Кузьму Васильевича. Он
притворился, что испугался, и засмеялся. И она засмеялась.
— Ihr habt pardon, вы помилованы, — промолвила она,
приняв величественную позу. — На, возьмите ваше оружие!
А сколько вам лет? — спросила она вдруг.
— Двадцать пять.
— А мне девятнадцать! Как это смешно! Ах!
И Эмилия залилась таким звонким хохотом, что даже на-
зад немного опрокинулась. Кузьма Васильевич не поднимал-
ся со стула и еще пристальнее прежнего глядел на ее розовое,
трепетавшее от смеха лицо, и нравилась она ему всё больше
и больше.
Эмилия вдруг умолкла и, напевая сквозь зубы — такая у ней
была привычка, — снова подошла к зеркалу.
— Вы умеете петь, господин Флбрестан?
— Никак нет-с. Не выучен-с.
— А играть на гитаре? Тоже нет? А я умею. У меня есть
гитара с перленмуттер1, только струны порваны. Надо будет
купить. Вы мне дадите денег, господин офицер? Я вам спою
прекрасный немецкий романс. — Она вздохнула и закрыла
глаза. — Ах, такой прекрасный! Но танцевать вы умеете? И это
нет? Unmoglich!2 Я вас выучу. Лакосез и вальс-казак3. Тра-ла-ла,
тра-ла-ла, тра-ла-ла... — Эмилия подпрыгнула раза два. — По-
смотрите, какие у меня ботинки! «З’Варшавы». О! мы будем
танцевать с вами, господин Флорестан! Но как вы называть
меня будете?
Кузьма Васильевич осклабился и покраснел до ушей.
— Я буду вас звать: прекраснейшая Эмилия!
1. Перламутром (нем.).
2. Невозможно! (нем.).
3. Лакосез и вальс-казак — популярные танцы; лакосез — искаж. экосез,
шотландский парно-групповой танец, особенно популярен в России
в первой четверти XIX в., затем вытеснен более современными танцами.
112
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
— Нет! нет! Вы должны звать меня: Mein Schatzchen, mein
Zuckerpiippchen!1 Повторяйте за мною.
— С величайшим моим удовольствием, но я боюсь, для
меня будет затруднительно...
— Всё равно, всё равно. Скажите: Mein...
— Мэ... ин...
— Zucker...
— Цук... кер...
— Piippchen! Piippchen! Piippchen!
— Пю... Пю... Этого я не могу-с. Нехорошо что-то выходит.
— Нет! Вы должны... Вы должны! А вы знаете, что это зна-
чит? Это по-немецки самое приятное для барышень слово.
Я вам это растолкую после. А теперь вот тетенька нам самовар
несет. Браво! браво! Тетенька, я буду пить чай со сливками...
Есть сливки?
— So schweige doch!2 — отвечала тетенька.
IX
Кузьма Васильевич просидел у мадам Фритче до полу-
ночи. С самого своего приезда в Николаев он еще не прово-
дил такого приятного вечера. Правда, ему не раз приходило
в голову, что офицеру и дворянину не следовало бы знаться
с особами вроде рижской уроженки и ее «тантушки», но Эми-
лия такая была хорошенькая, так забавно болтала, так ласково
на него поглядывала, что он махнул рукой на свое происхож-
дение, звание и решился на этот раз пожить в «собственное
удовольствие». Одно только обстоятельство его смутило
и оставило в нем впечатление не совсем приятное. В самом
разгаре разговора между им, Эмилией и мадам Фритча дверь
из передней комнаты чуть-чуть растворилась, и мужская рука
1. Сокровище мое, душенька! Буквально: Сокровище мое, сахарная
куколка! (нем.).
2. Да замолчи же! (нем.).
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
113
в темном обшлаге1 с тремя крошечными серебряными пугов-
ками тихонько высунулась и тихонько положила на стул воз-
ле двери довольно большой узел. Обе дамы тотчас бросились
к стулу и начали рассматривать принесенное. «Да это не те
ложки!» — воскликнула Эмилия, но тетка толкнула ее локтем
и унесла узел, не завязав концов. Кузьме Васильевичу пока-
залось, как будто один из них был запачкан чем-то красным,
словно кровью...
— Что это? — спросил он Эмилию. — Вам еще несколько
краденых вещей возвратили?
— Да, — отвечала Эмилия, как бы нехотя, — еще.
— Эта слуга ваш их отыскал?
Эмилия нахмурилась.
— Какой слуга? У нас нет никакого слуги.
— Так другой какой мужчина?
— К нам мужчины не ходят.
— Однако позвольте, позвольте... Я видел обшлаг мужского
сюртука или венгерки2. И, наконец, эта фуражка...
— К нам никогда, никогда мужчины не ходят... — настойчи-
во повторила Эмилия. — Что вы видели... Ничего вы не видели!
А фуражка эта моя.
— Как так?
— Да так. Случится в маскарад... Нуда, моя, und Punctum!3
— А кто ж вам узел-то принес?
Эмилия ничего не отвечала и, надув губы, вышла из комна-
ты вслед за мадам Фритче. Спустя минут десять она вернулась
одна, без тетки, и когда Кузьма Васильевич снова принялся ее
расспрашивать, она посмотрела ему в лоб, сказала, что стыдно
быть кавалеру любопытным (при этих словах лицо ее немного
1. Обшлаг — отворот на рукаве мужской одежды, обычно — военной
формы.
2. Венгерка — короткая куртка с шнурками на груди, элемент военной
формы русских гусар.
3. И точка! (нем.).
114
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
изменилось, словно потемнело) и, достав из ломберного стола
колоду старых карт, попросила его погадать на ее счастье и на
червонного короля1.
Кузьма Васильевич засмеялся, взял карты, и всякие нехо-
рошие мысли тотчас выскочили у него из головы.
Но они еще раз вернулись к нему в тот же день. А имен-
но: он уже вышел из калитки на улицу, уже простился с Эми-
лией, в последний раз крикнув ей «Adieu, Zuckerpiippchen!»2,
как вдруг мимо его прошмыгнул человек невысокого роста и,
обернувшись на миг в его сторону (ночь давно наступила, но
луна светила довольно ярко), выставил цыганское худощавое
лицо с черными густыми бровями и усами, черными глазами
и крючковатым носом. Человек этот тотчас бросился за угол,
а Кузьме Васильевичу показалось, что он узнал не лицо его, —
он никогда не видал его прежде, — а обшлаг его рукава: три
серебряные пуговки явственно сверкнули на луне. Тревожное
недоумение зашевелилось в душе осторожного лейтенанта;
вернувшись домой, он не закурил, по обыкновению, своей пен-
ковой трубки. Впрочем, неожиданное знакомство с любезною
Эмилией и приятные часы, проведенные в ее обществе, спо-
собствовали взволнованному настроению его чувств.
X
Какие бы ни были опасения Кузьмы Васильевича, они рас-
сеялись скоро и не оставили следа. Он стал частенько наведы-
ваться к обеим дамам из Риги. Влюбчивый лейтенант сблизил-
ся с Эмилией. Сперва он стыдился этой близости, скрывал свои
посещения, потом перестал стыдиться и скрываться; кончи-
лось тем, что он охотнее сидел у своих новых знакомых, чем
у кого бы то ни было, не говоря уже о собственных не слишком
веселых четырех стенах. Сама мадам Фритче уже не возбужда-
1. То есть на успех в любви.
2. Прощай, душенька! Буквально: Прощай, сахарная куколка! (нем.).
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
115
ла в нем неприятных ощущений, хотя обращалась с ним не-
приветливо и угрюмо по-прежнему. Особы мало зажиточные,
подобные госпоже Фритче, в гостях своих преимущественно
ценят щедрость; а Кузьма Васильевич был скупенек и дарил
больше изюмом, грецкими орехами, пряниками... Только раз
он, по собственному выражению, «разорился», поднес Эми-
лии легонькую розовую косынку настоящей французской ма-
терии; а она в тот же день прожгла на свечке его подарок. Он
стал ей выговаривать: она нацепила косынку на хвост кошке;
он рассердился; она рассмеялась ему в нос. Кузьма Васильевич
должен был, наконец, самому себе сознаться, что он не толь-
ко не пользовался уважением дам из Риги, но даже доверия их
не заслужил: его никогда не впускали разом, без предваритель-
ного осмотра; иногда заставляли дожидаться, иногда отсылали
прочь безо всякой церемонии и, желая что-нибудь скрыть от
него, беседовали при нем по-немецки. Эмилия не отдавала ему
никакого отчета в своих поступках и на его вопросы отвечала
как-то вскользь, словно не расслышав его слов; а главное: неко-
торые комнаты в доме мадам Фритче, который был довольно
обширен, хотя с улицы казался лачужкой, оставались для него
постоянно закрытыми. За всем тем Кузьма Васильевич не пре-
кращал своих посещений, а, напротив, учащал их: он все-таки
живых людей видел. Самолюбие его удовлетворялось также
и тем, что Эмилия продолжала называть его Флорестаном, на-
ходила его красавцем необыкновенным и уверяла, что у него
глаза, каку райской птицы, «wie die Augen eines Paradiesvogels!»
XI
Однажды, в самый развал лета, в полдень, Кузьма Васи-
льевич, провозившись целое утро на солнце с подрядчиками
и работниками, притащился измученный, разбитый к калитке
слишком известного ему домика. Он постучался; его впустили.
Он ввалился в так называемую гостиную и тотчас же прикор-
116
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
нул на диване. Эмилия подошла к нему и отерла платком его
взмокший лоб.
— Как он устал, мой крошка! Как ему жарко! — проговорила
она с соболезнованием. — Боже мой! хоть бы воротник расстег-
нул. Господи! Так душка и прыгает.
— Умаялся я, дружок, — простонал Кузьма Васильевич. —
С утра на ногах, да на самом всё припеке. Беда! Домой хотел
идти. Там опять эти аспиды, подрядчики! А у вас ТУТ прохла-
да... кажется, соснул бы.
— Ну что же? Почивай, мой цыпленочек; здесь никто
не мешает...
— Да совестно как будто...
— В-вот, что за совесть! Почивай. А я тебя буДУ--- как это
по-вашему?., байбайкать. «Schlaf, mein Kindchen, schlafe!»1 —
запела она.
— Водицы бы сперва испить...
— Вот тебе стакан воды. Свежая! Как кристалл! Постой,
я подушечку под голову положу... А вот это от мух.
Она закрыла ему лицо платком.
— Спасибо, купидончик... Я только так..- вздремну
маленько...
Кузьма Васильевич закрыл глаза и заснул немедленно.
— «Schlaf, mein Kindchen, schlafe!» — напевала Эмилия, по-
качиваясь из стороны в сторону и сама тихонько подсмеиваясь
и песенке своей и своим движениям.
«Какое у меня большое дитя! — думала она. — Мальчик!»
XII
Часа через полтора лейтенант проснулся. ЕМУ чудилось
сквозь сон, как будто кто-то его трогает, наклоняется, дышит
над ним. Он ощупался, сдернул платок. Эмилия стояла на ко-
ленях близехонько возле него; выражение ее дИЦа показа-
1.
Спи, дитятко, усни! (нем.).
Ь|СТ0РИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА 117
л(>сь ему страны ым Она тотчас же вскочила, отошла к окошку
и спрятала что-1'О в карман.
Кузьма Васи.ль6|;ич потянулся.
— Однако ж я-таки всхрапнул лихо! — промолвил он зе-
в^я. — Поди-ка сюда, мэйне зюссе фрейлен!’
Эмилия подвида к нему. Он проворно приподнялся, сунул
руку в ее кармац и достал небольшие ножницы.
— Ach, Herr Je!1 2 невольно воскликнула Эмилия.
— Это... это Ножницы? — пробормотал Кузьма Васильевич.
— Ну да, ко^(сч1ю. А ты что думал... пистолет? Ах, какое
У -себя смешное /цнц! Измято, как подушка, и волосы на затыл-
ка все кверху... TJ не смеется... Ах, ах! И глаза опухли... Ах!
Эмилия захсххо г.’ла.
— Ну, будет, _ проворчал Кузьма Васильевич и встал с ди-
вйна. — Будет забыто без толку скалить. Коли ничего умнее
придумать не можешь, я ведь уйду... Я уйду, — повторил он,
врдя, что она не унимается.
Эмилия умотлкл#.
— Ну, полно, оставайся; я не стану... Только волосы попра-
вить надо...
— Нет, что жч оставь! Я лучше уйду, — сказал Кузьма Васи-
левич и взялся 'та фуражку.
Эмилия надулась.
— Фуй, какой} здой! Настоящий русский! Все русские злые!
ВС’Т он уходит. Ф>уй| Вчера мне пять рублей обещал, а сегодня
нечего не дает и уходит.
— У меня с собой денег нет, — буркнул Кузьма Васильевич
уя<е в дверях. - Г1ро1цай!
Эмилия посмотрела ему вслед и погрозилась пальцем.
1 Правильно: mei n sjj|5es Fraulein — милая барышня! Буквально: сахарная
6арышня! (нем.).
2 Ах, господи Иисусе (нем.).
118
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
— Денег нет! Слышите, слышите, что говорит! Ох, какие
обманщики эти русские! Но погодите, мопс вы этакой... Тан-
тушка, пожалуйте-ка сюда, я вам что скажу.
Вечером того же дня Кузьма Васильевич, ложась спать
и раздеваясь, заметил, что в верхнем крае его кожаного пояса
вершка на полтора1 распоролся шов. Как человек аккуратный,
он тотчас достал иголку и нитку, навощил ее и сам зашил про-
реху, а впрочем, не обратил никакого внимания на это, по-ви-
димому, ничтожное обстоятельство.
XIII
Весь следующий день Кузьма Васильевич посвятил служеб-
ным обязанностям; он не выходил из дому даже после обеда —
и вплоть до ночи, в поте лица, строчил и переписывал набело
рапорт к начальству, немилосердно путая буквы ять и е2, вся-
кий раз ставя после «но» восклицательный знак, а после «впро-
чем» — точку с запятой. На другое утро босоногий жиденок,
в изорванном халате, принес ему письмо от Эмилии — пер-
вое письмо, полученное от нее Кузьмой Васильевичем: «Mein
allerliebster Florestan3 — писала она ему, — неушта ты так рас-
сердился на твою Zuckerpiippchen, што не пришел вчирась?
Пожалуста, не сердись, если ты не хочешь, штоп твоя веселая
Эмилия очень много плакала, и приходи непременно сиводни
в 5 часов вечера». (Цифра 5 была окружена двумя венками.) «Я
очень, очень буду рада. Твоя любезная Эмилия». Кузьма Васи-
льевич внутренне подивился учености своей любезной, дал
жиденку грош и велел сказать, что хорошо, мол, приду.
1. То есть примерно на 6,7 см. Вершок — 4,445 см.
2. В дореформенной орфографии.звук «э» обозначался не двумя, как
сейчас, а тремя буквами, в том числе ятем. Ср. бЬс, вЬк, дЬд, лЬс, но берег,
верх и проч.
3. Любезнейший Флорестан (нем.).
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
119
XIV
Кузьма Васильевич сдержал слово: пяти часов еще не про-
било, как уж он стоял перед калиткой госпожи Фритче. Но,
к удивлению своему, он не застал Эмилии дома; его встретила
сама хозяйка и, сделав предварительно — о, чудо! — книксен1,
сообщила ему, что по непредвиденным обстоятельствам Эми-
лия принуждена была отлучиться, но что она скоро вернется
и просит его подождать ее. На госпоже Фритче был опрятный
белый чепец2; она улыбалась, говорила вкрадчивым голосом и,
очевидно, старалась придать приветливое выражение своему
угрюмому лицу, которое, впрочем, нисколько от этого не выи-
грывало, а, напротив, принимало какой-то зловещий оттенок.
— Вы, господин, присядьте, присядьте, — твердила она,
подвигая кресло, — а мы вас, если позволите, попотчуем!
Мадам Фритче еще раз сделала книксен, вышла из ком-
наты и скоро вернулась с чашкой шоколада на маленьком же-
лезном подносе. Шоколад оказался качества сомнительного,
однако Кузьма Васильевич выпил всю чашку с удовольствием,
хотя решительно не мог понять, откуда бралась такая прыть
у мадам Фритче и что всё это значило? Со всем тем Эми-
лия не приходила, и он начинал терять терпение и скучать,
как вдруг ему послышались за стеной звуки гитары. Сперва
раздался один аккорд, потом другой, третий, четвертый —
всё громче, громче и полней. Кузьма Васильевич изумился:
у Эмилии точно была гитара, но с тремя струнами; он всё еще
не собрался купить ей остальные; притом же Эмилии дома
не было. Кто ж это мог быть? Опять раздался аккорд, и так
звонко, словно в самой комнате... Кузьма Васильевич обер-
нулся и чуть не вскрикнул от испуга. Перед ним, на пороге
низенькой двери, которой он до тех пор не заметил, — тяже-
лый шкаф ее задвигал, — стояло неизвестное существо: дитя
1. Поклон девушки с приседанием.
2. Чепец — домашний женский головной убор.
120
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
не дитя, и не взрослая девушка. Одета она была в белое пла-
тьице с пестрыми разводами и красные башмаки с каблучка-
ми; прихваченные сверху золотым ободком, густые черные
волосы падали в виде плаща с небольшой головки на худень-
кое тело. Из-под мягкой их громады блестели темным бле-
ском огромные глаза; голые смуглые ручки, обремененные
запястьями и кольцами, неподвижно держали гитару. Лица
почти не было видно: так оно казалось мало и темно, только
губы алели да обозначался узкий прямой нос. Кузьма Васи-
льевич долго стоял как вкопанный и пристально, не смигнув
ни разу, глядел на это странное существо; и оно на него гля-
дело и тоже не мигало и не шевелилось. Наконец он очнулся
и маленькими шажками подошел к нему.
Темное личико начало понемногу улыбаться, белые зубки
сверкнули вдруг, головка приподнялась и, чуть-чуть встряхнув
кудрями, показалась во всей своей резкой и тонкой красоте.
«Это что за бесенок?» — подумал Кузьма Васильевич и, нагнув-
шись еще поближе, промолвил вполголоса:
— Фигурка! Эй, фигурка! Кто вы такая?
— Сюда, сюда, — промолвила немного сиплым голоском,
нерусским, медлительным говором и с неверными ударения-
ми «фигурка» и подалась назад шага на два.
Кузьма Васильевич вслед за ней переступил порог и очу-
тился в крохотной комнатке без окон, обитой по стенам и по
полу толстыми коврами из верблюжьей шерсти. Сильный за-
пах мускуса1 так и обдал его. Две желтые восковые свечи го-
рели на круглом столике перед низким турецким диванчиком.
В углу стояла кроватка под кисейным пологом с шелковыми
полосками, и длинные янтарные четки, с красною кистью на
конце, висели близ изголовья.
1. Мускус — сильнолахнущее вещество, вырабатываемое некоторыми
видами животных и применяемое в парфюмерии.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
121
— Да позвольте наконец, кто вы такая? — повторил Кузьма
Васильевич.
— Сестра... сестра Эмилии.
— Вы ее сестра? И здесь живете?
-Да... да...
Кузьма Васильевич захотел прикоснуться к «фигурке». Она
отшатнулась.
— Как же это она никогда мне о вас не говорила?
— А нельзя... нельзя...
— Вы, стало быть, скрываетесь... прячетесь?
-Да...
— Есть такая причина?
— Есте... есте.
— Гм! — Кузьма Васильевич опять захотел прикоснуть-
ся к «фигурке», она опять отшатнулась. — То-то я вас никогда
не заметил. Я, признаюсь, и существования вашего не подозре-
вал. И мадам Фритче, старуха эта, вам тоже доводится теткой?
— Да...тбтка.
— Гм! Вы как будто по-русски плохо понимаете. Как вас зо-
вут, позвольте узнать?
— Колибри.
-Как?
— Колибри.
— Колибри? Вот необыкновенное имя! Это, помнится,
в Африке бывают такие насекомые?
XV
Колибри засмеялась коротким странным смехом... точно
у ней в горле стеклышки столкнулись. Она покачала головой,
повела кругом глазами, положила гитару на стол и, проворно
подойдя к двери, разом ее притворила. Она двигалась живо
и ловко, с едва слышным быстрым шумом, как ящерица; сзади
ее волосы спускались ниже колен.
122
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
— А зачем вы дверь-то заперли? — спросил Кузьма Васи-
льевич. Колибри приложила палец к губам:
— Эмилия... Не надо... ее не надо.
Кузьма Васильевич ухмыльнулся.
— Уж не ревнуете ли вы?
Колибри приподняла брови.
-Цо?
— Ревнуете... сердитесь, — объяснил Кузьма Васильевич.
-Ода!
— Вот как! Много чести!.. Послушайте, сколько вам лет?
— Семинадцать.
— Семнадцать, вы хотите сказать?
-Да.
Кузьма Васильевич окинул внимательным взором свою
фантастическую собеседницу.
— Какая же вы красоточка, — проговорил он внушитель-
но. — Чудо, просто чудо! Что за волосы! Глаза! А брови-то, бро-
ви!.. У!
Колибри опять засмеялась и опять повела своими велико-
лепными глазами.
— Да, я красавица! Садитесь, и я сяду... подле.
— Извольте, извольте... Но, воля ваша, какая же вы сестра
Эмилии? Вы на нее нисколько не похожи.
— Нет... я сестра... куджйна. Вот... возьмите... светбк. Хо-
роший светбк. Пахнет. — Она вынула из-за пояса ветку бе-
лой сирени, понюхала, откусила лепесток и подала ему всю
ветку. — Хотите варенья? Хорошее... из Константинополй...
шербет. — Колибри достала из небольшого комода обернутую
в кусок алой шелковой материи, со стальными блестками, раз-
золоченную баночку, серебряную ложечку, хрустальный гра-
неный графинчик с водой и такой же стаканчик. — Кушайте
шербет, господин; он очень прекрасный. Я вам буду петь... Хо-
тите? — Она схватила гитару.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
123
— А вы поете? — спросил Кузьма Васильевич, кладя себе
в рот ложку действительно превосходного шербету.
— О да! — Она откинула назад свою косу, наклонила голову
набок и взяла несколько аккордов, старательно глядя на концы
своих пальцев и на ручку гитары... потом вдруг запела не по ро-
сту сильным и приятным, но гортанным и для уха Кузьмы Ва-
сильевича несколько диким голосом. «Ах ты, моя кошечка!» —
подумал он. Пела она песню заунывную, нисколько не русскую
и на языке, совершенно Кузьме Васильевичу не знакомом. По
его уверению, звуки: «кха, гха» — то и дело слышались в пении,
а под конец она протяжно повторила: «синтамар» или «синци-
мар», что-то в этом вкусе, подперлась рукой, вздохнула и опу-
стила гитару на колени. — Хорошо? — спросила она. — Еще
хотите?
— С моим удовольствием, — отвечал Кузьма Васильевич. —
Только зачем это у вас такое лицо, словно всё печальное? Вы
бы шербету откушали.
— Нет... вы сами. А я еще... Эта будет веселей. — Она спела
другую песенку, вроде плясовой, на том же непонятном языке.
Опять послышались Кузьме Васильевичу прежние гортанные
звуки. Ее смуглые пальчики так и бегали по струнам, «как па-
учки». И кончила она этот раз тем, что бойко крикнула: «Ган-
да!» или «Гасса!» — и застучала кулачком по столу, сверкая
глазами...
XVI
Кузьма Васильевич сидел как отуманенный. Голова
у него кружилась. Так это всё было неожиданно... Да и за-
пах этот, пение... свечи днем... шербет с ванилью... А тут
Колибри всё ближе к нему подвигается, волосы ее блестят
и шуршат, и пышет от нее жаром, и это печальное лицо...
«Русалка!» — подумал Кузьма Васильевич. Неловко ему что-
то становилось.
124
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
— Душечка моя, — промолвил он, — признайтесь, что вам
вздумалось меня сегодня к себе позвать?
— Вы молодой, хорошенький... Я таких люблю.
— А, вот что! Но что скажет Эмилия? Она мне письмо напи-
сала: она должна сейчас прийти.
— Вы не говорите ей... ничего! Беда! Убьет!
Кузьма Васильевич засмеялся.
— Будто она такая злая?
Колибри несколько раз с важностью качнула головой.
— И мадам Фритче тоже ничего. Ни! ни! ни! — Она тихонь-
ко постучала себе по лбу. — Понимаешь, офицер?
Кузьма Васильевич нахмурил брови.
— Тайна, значит?
-Да... да.
— Ну, пожалуй... словечка не пророню. Только за это ты по-
целовать меня должна.
— Нет, после... когда уйдешь.
— Вот еще что выдумала! — Кузьма Васильевич нагнулся
было к ней, но она медленно отклонилась и выпрямилась, как
уж, на которого набрели в лесной траве. Кузьма Васильевич
уставился на нее. — Вишь ты, — промолвил он наконец, — злю-
ка какая! Ну, господь с тобою!
Колибри задумалась и обернулась к лейтенанту... Вдруг три
мерных глухих удара раздались где-то в доме. Колибри усмех-
нулась, почти фыркнула.
— Сегодня — нет, завтра — да. Завтра приходи.
— В котором часу?
— В семь... вечером.
— А как быть с Эмилией?
— Эмилия... нет; не будет.
— Ты думаешь? Ну, хорошо. А только ты завтра скажешь
мне...
— Цо? (лицо Колибри всякий раз, когда она что спрашива-
ла, принимало детское выражение).
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
125
— Зачем ты от меня так долго пряталась?
— Да... да; завтра всё будет; конец будет.
— Смотри же, а я тебе подарочек принесу...
— Нет... не надо.
— Отчего же? Ты вот, я вижу, наряжаться любишь.
— Не надо. Это... это... это... — и она указала пальцем на
свое платье, на свои кольца, запястья, на всё, что ее окружа-
ло, — это всё мое. Не подарок. Я не беру.
— Как знаешь! А теперь уйти надо?
-Ода!
Кузьма Васильевич приподнялся. Колибри тоже встала.
— Прощай, игрушечка! А когда ж поцелуй-то?
Колибри вдруг легко подпрыгнула и, проворно вскинув обе
руки вокруг шеи молодого лейтенанта, не поцеловала, а словно
клюнула его в губы. Он хотел поцеловать ее в свою очередь, но
она мгновенно отскочила прочь и стала за диванчик.
— Так завтра в семь часов? — промолвил он не без
смущения.
Она кивнула ему головой и, взяв за конец двумя пальца-
ми длинную прядь собственных волос, прикусила ее своими
острыми зубками.
Кузьма Васильевич сделал ей ручкой, вышел и потянул за
собою дверь. Он слышал, как Колибри тотчас к ней подбежа-
ла... Ключ звонко щелкнул в замке.
XVII
В гостиной госпожи Фритче никого не было. Кузьма Васи-
льевич немедленно отправился в переднюю. Ему не хотелось
столкнуться с Эмилией. Хозяйка встретила его на крыльце.
— А! Вы уходите, господин лейтенант... — промолвила она
с тою же приторною и зловещею ужимкой. — Эмилии ждать
не будете?
Кузьма Васильевич надел фуражку.
126
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
— Мне, доложу вам, сударыня, некогда больше ждать.
Я и завтра, может быть, не приду. Так вы ей и скажите.
— Хорошо, скажу. Но ведь вы не соскучились, господин
лейтенант?
— Нет-с; я не соскучился.
— То-то же. Прощения просим-с.
— Прощайте-с.
Кузьма Васильевич пришел домой и, растянувшись на по-
стели, погрузился в размышления. Он недоумевал несказан-
но. «Что за притча во языцех!» — воскликнул он не однажды.
И зачем Эмилия ему писала? Назначила свидание и не при-
шла?.. Он достал ее записку, повертел ее в руках, понюхал —
пахло от нее табаком, и в одном месте он заметил поправку:
стояло «плакала», а сперва было написано «плакал». Но что же
можно извлечь из этого? И возможно ли, чтобы хозяйка ни-
чего не знала? И она... Кто она? Да, кто она? Очаровательная
Колибри, эта «игрушечка», эта «фигурка» не выходила у него
из головы, и он с нетерпением дожидался завтрашнего вече-
ра, хотя втайне чуть не побаивался самой этой «игрушечки»
и «фигурки».
XVIII
На следующий день Кузьма Васильевич отправился перед
обедом в ряды и, настойчиво поторговавшись, купил крошеч-
ный золотой крестик на бархатной ленточке. «Хотя она и уве-
ряет, — так размышлял он, — что ей никакого подарка не требу-
ется, но нам хорошо известно, что подобные слова обозначают;
а наконец, если точно нрав у нее такой бескорыстный — Эми-
лия не побрезгает». Так размышлял николаевский Дон-Жуан',
вероятно, даже не подозревавший в то время, чем был и чем
остался в памяти людской настоящий Дон-Жуан. В шестом
1. Одна из немногих деталей рассказа, позволяющих определить время
действия. Николаевское царствование началось в 1826 г.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
127
часу вечера Кузьма Васильевич выбрился тщательно и, послав
за знакомым цирюльником, велел хорошенько напомадить
и завить себе хохол, что тот и исполнил с особенным рвением,
не жалея казенной бумаги на папильотки1; потом Кузьма Ва-
сильевич надел новый, с иголочки, мундир, взял в правую руку
пару новых замшевых перчаток и, побрызгав на себя лодела-
ваном2, вышел из дому. Кузьма Васильевич в этот раз гораздо
больше хлопотал о своей наружности, чем когда шел на сви-
дание с «Zuckerpiippchen», не потому, что Колибри ему больше
нравилась, чем Эмилия, но в «игрушечке» было нечто загадоч-
ное, нечто такое, что невольно возбуждало даже то ленивое во-
ображение, каким обладал молодой лейтенант.
XIX
Мадам Фритче встретила его по-вчерашнему и, как бы
стакнувшись с ним в условной лжи, снова объявила ему, что
Эмилия отлучилась на короткое время и просит ее подо-
ждать. Кузьма Васильевич наклонил голову в знак согласия
и присел на стул. Мадам Фритче опять улыбнулась, то есть
показала свои желтые клыки, и удалилась, не предложив ему
шоколаду.
Кузьма Васильевич тотчас вперил взоры в таинственную
дверь. Она оставалась закрытою. Он громко кашлянул раза
два, как бы давая знать о своем присутствии... Дверь не ше-
лохнулась. Он затаил дыханье, приник ухом... Хоть бы ма-
лейший шум или шорох ему послышался; точно всё вымерло
кругом... Кузьма Васильевич встал, на цыпочках приблизился
к двери — и, напрасно пошарив пальцами, нажал на нее коле-
ном... Не тут-то было. Тогда он нагнулся и раза два произнес
усиленным шёпотом: «Колибри, Колибри... Игрушечка!» Никто
не отозвался. Кузьма Васильевич выпрямился, одернул мун-
1. Папильотка — бумажный жгут, на который накручивали волосы для
завивки до изобретения бигудей.
2. Лоделаван — лавандовым одеколоном.
128
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
дир — и, постояв немного на месте, уже более твердыми шага-
ми подошел к окну и забарабанил по стеклам. Он начинал чув-
ствовать досаду, негодование; офицерский гонор заговорил
в нем: «Что за вздор! — подумал он наконец, — за кого меня
принимают? Коли так, ведь я кулаками застучу. Принуждена
она будет откликнуться! Старуха услышит... Ну что ж? Не я ви-
новат!» Он быстро повернулся на каблуках... Дверь стояла рас-
крытою наполовину.
XX
Кузьма Васильевич немедленно и снова на цыпочках
устремился в потаенную комнатку. На диване, в белом пла-
тье с широким красным поясом, лежала Колибри и, закрыв
нижнюю часть лица платком, смеялась без шума, но от души.
Волосы свои она убрала на этот раз, заплела их в две тугие
длинные косы и перевила красными лентами; вчерашние
башмачки красовались на ее крошечных, крест-накрест по-
ложенных ножках; но самые эти ножки были голы: глядя на
них, можно было подумать, что она надела темные шелковые
чулки. Диван стоял иначе, чем накануне: ближе к стене; а на
столе, на китайском подносе, виднелся толстобрюхий пе-
стрый кофейник, рядом с граненою сахарницей и двумя го-
лубенькими фарфоровыми чашечками. Тут же лежала гитара,
и сизый дымок бежал тонкою струйкой с верхушки крупной
курительной свечки.
Кузьма Васильевич подошел к дивану и наклонился к Ко-
либри, но, прежде чем он успел промолвить слово, она протя-
нула руку и, не переставая смеяться в платок, запустила свои
небольшие жесткие пальцы в его волосы и мгновенно растре-
пала его благоустроенный кок.
— Это что еще? — воскликнул Кузьма Васильевич, не впол-
не довольный подобною нецеремонностью в обращении. — Ах
ты, шалунья!
Колибри приняла платок от лица.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
129
— Нехорошо так; этак лучше. — Она отодвинулась к одному
концу дивана и подобрала ноги. — Садитесь... там.
Кузьма Васильевич сел, куда она ему указывала.
— Зачем же ты удаляешься? — промолвил он после неболь-
шого молчанья. — Или ты меня боишься?
Колибри свернулась в клубочек и посмотрела на него сбоку.
— Я не боюсь... Нет.
— Ты не должна меня дичиться, — продолжал наставитель-
ным тоном Кузьма Васильевич. — Ты ведь помнишь свое вче-
рашнее обещание поцеловать меня?
Колибри обхватила свои колени обеими руками, положила
на них голову и опять посмотрела на него.
— Помню.
— То-то же. И ты должна сдержать свое слово.
— Да... должна.
— В таком случае... — начал Кузьма Васильевич и пододви-
нулся было к ней.
Колибри высвободила свои косы, которые она захватила
вместе с коленями, и одною из них ударила его по руке.
— Потише, господин!
Кузьма Васильевич сконфузился.
— Какие у нее глаза, у разбойницы, — пробормотал он как
бы про себя. — Однако, — прибавил он, возвысив голос, — зачем
же ты звала меня... в таком случае?
Колибри вытянула шею, как птица... Она прислушивалась.
Кузьма Васильевич перетревожился.
— Эмилия? — произнес он вопросительно.
— Нет.
— Кто-нибудь другой?
Колибри пожала плечом.
— Да ты что-нибудь слышишь?
— Ничего. — Колибри отвела назад, и тоже птичьим дви-
жением, свою небольшую яйцевидную головку, с краси-
вым пробором и короткими вихрами курчавых завитушек
130
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
на затылке, там, где начинались косы, и опять в клубочек
свернулась. — Ничего.
— Ничего! Так я теперь... — Кузьма Васильевич потянулся
к Колибри, но тотчас же отдернул руку. На пальце у него по-
казалась капля крови. — Что за глупости такие! — воскликнул
он, встряхивая пальцем. — Вечные эти ваши булавки! Да и ка-
кая это к чёрту булавка, — прибавил он, взглянув на длинную
золотую шпильку, которую Колибри медленно втыкала себе
в пояс. — Это целый кинжал, это жало... Да, да, это твое жало,
и ты оса, вот ты кто, оса, понимаешь?
Колибри, по-видимому, очень понравилось сравненье
Кузьмы Васильевича: она залилась тонким хохотом и несколь-
ко раз сряду повторила:
— Да, я ужалю... я ужалю.
Кузьма Васильевич глядел на нее и думал: «Ведь вот смеет-
ся, а лицо всё печальное...»
— Посмотри-ка, что я тебе покажу, — промолвил он громко.
-Цо?
— Зачем ты говоришь: цо? Разве ты полька?
-Ни.
— Теперь вот: «ни!» Ну, да всё равно! — Кузьма Васильевич
достал свой подарочек и повертел им на воздухе. — Глянь-ка
сюда... Хороша штучка?
Колибри равнодушно вскинула глазами.
— А! Крест! Мы не носимо.
— Как? Креста не носите? Да ты жидовка, что ли?
— Не носимо, — повторила Колибри и, вдруг встрепенув-
шись, глянула назад через плечо. — Хотите, я петь буду?.. — то-
ропливо спросила она.
Кузьма Васильевич сунул крестик в карман мундира и огля-
нулся тоже. Ему почудился легкий треск за стеной...
— Что такое? — пробормотал он.
— Мышь... мышь, — поспешно проговорила Колибри
и вдруг, совершенно неожиданно для Кузьмы Васильевича, об-
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
131
няла его голову своими гибкими гладкими руками, и быстрый
поцелуй обжег его щеку... точно уголек к ней приложился.
Он стиснул Колибри в своих объятиях, но она выскользну-
ла, как змея, — ее стан был немного толще змеиного тулови-
ща — и вскочила на ноги.
— Постой, — шепнула она, — прежде надо кофе пить...
— Полно! Что за кофе! После.
— Нет, теперь. Теперь горячий, после холодный. — Она ух-
ватила кофейник за ручку и, высоко приподняв его, стала лить
в обе чашки. Кофе падал тонкою, как бы перекрученною стру-
ей; Колибри положила голову на плечо и смотрела, как он лил-
ся. — Вот, клади сахару... пей... и я буду!
Кузьма Васильевич бросил в чашку кусок сахару и выпил ее
разом. Кофе ему показался очень крепким и горьким. Колибри
глядела на него, улыбаясь и чуть-чуть расширяя ноздри над
краем своей чашки. Она тихонько опустила ее на стол.
— Что же ты не пьешь? — спросил Кузьма Васильевич.
— Я... понемножку... — отвечала она.
Кузьма Васильевич пришел в азарт.
— Да сядь же, наконец, возле меня!
— Сейчас. — Она нагнула голову и, всё не спуская глаз
с Кузьмы Васильевича, взялась за гитару. — Только прежде
я петь буду.
— Да, да, только сядь.
— И танцевать буду. Хочешь?
— Ты танцуешь? Ну, это бы я посмотрел. Но нельзя ли
после?
— Нет, теперь... А я тебя очень люблю.
— Ты меня любишь! Смотри же... а впрочем, танцуй, чудач-
ка ты этакая!
XXI
Колибри стала по ту сторону стола и, пробежав несколь-
ко раз пальцами по струнам гитары, затянула, к удивлению
132
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
Кузьмы Васильевича, который ожидал веселого, живого на-
пева, — затянула какой-то медлительный, однообразный ре-
читатив, сопровождая каждый отдельный, как бы с усилием
выталкиваемый звук мерным раскачиванием всего тела на-
право и налево. Она не улыбалась и даже брови свои сдвину-
ла, свои высокие, круглые, тонкие брови, между которыми
резко выступал синий знак, похожий на восточную букву,
вероятно, вытравленный порохом. Глаза она почти закры-
ла, но зрачки ее тускло светились из-под нависших ресниц,
по-прежнему упорно вперяясь в Кузьму Васильевича. И он
также не мог отвести взора от этих чудных, грозных глаз, от
этого смуглого постепенно разгоравшегося лица, от полу-
раскрытых и неподвижных губ, от двух черных змей, мерно
колебавшихся по обеим сторонам стройной головы. Колибри
продолжала раскачиваться, не сходя с места, и только ноги
ее пришли в движение: она слегка их передвигала, припод-
нимая то носок, то каблук. Раз она вдруг быстро переверну-
лась и пронзительно вскрикнула, высоко встряхнув в возду-
хе гитарой... Потом опять началась прежняя однообразная
пляска, сопровождаемая тем же однообразным пением.
Кузьма Васильевич сидел между тем преспокойно на диване
и продолжал глядеть на Колибри. Он ощущал в себе нечто
странное, необычайное: ему было очень легко и свободно,
даже слишком легко; он как будто тела своего не чувствовал,
как будто плавал, и в то же время мурашки по нем полза-
ли, какое-то приятное бессилие распространялось по ногам,
и дремота щекотала ему веки и губы. Он уже ничего не же-
лал, не думал ни о чем, а только ему было очень хорошо,
словно кто его баюкал, «байбайкал», как выразилась Эми-
лия, и шептал он про себя: «Игрушечка!» По временам лицо
«игрушечки» заволакивалось... «Отчего бы это?» — спраши-
вал себя Кузьма Васильевич. «От курева, — успокоивал он
себя... — Такой есть тут синий дымок». И опять его кто-то
баюкал и даже рассказывал ему на ухо что-то такое хоро-
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
133
шее... Только почему-то всё не договаривал. Но вот вдруг на
лице «игрушечки» глаза открылись огромные, величины не-
бывалой, настоящие мостовые арки... Гитара покатилась и,
ударившись о пол, прозвенела где-то за тридевятые земля-
ми... Какой-то очень близкий и короткий приятель Кузьмы
Васильевича нежно и плотно обнял его сзади и галстук ему
поправил. Кузьма Васильевич увидал перед самым лицом
своим крючковатый нос, густые усы и пронзительные глаза
незнакомца с обшлагом о трех пуговках... ц хотя глаза нахо-
дились на месте усов, и усы на месте глаз, и самый нос яв-
лялся опрокинутым, однако Кузьма Васильевич не удивился
нисколько, а, напротив, нашел, что так оно и следовало; он
собрался даже сказать этому носу: «Здорово, брат Григорий»,
но отменил свое намерение и предпочел... предпочел не-
медленно отправиться с Колибри в Царьград1 для предстоя-
щего бракосочетания, так как она была турчанка, а государь
его пожаловал в действительные турки2.
XXII
Кстати ж перед ним очутилась лодочка; он занес в нее
ногу, и хотя по неловкости споткнулся и ушибся довольно
сильно, так что некоторое время не знал, где что находит-
ся, однако справился и, сев на лавочку, поплыл по той са-
мой большой реке, которая в виде Реки Времен протекает
на карте на стене Николаевской гимназии3, в Царьград. С ве-
ликим удовольствием плыл он по той реке и наблюдал за
множеством красных гагар, беспрестанно ему попадавших-
ся; они, однако, не подпускали его и, ныряя, превращались
1. То есть в Константинополь.
2. Комическое проникновение бюрократических реалий николаевской
России в бредовое видение Ергунова. Ср. чины «действительного тайного
советника» (2 кл.) или «действительного статского советника» (4 кл.).
3. То есть гимназии в г. Николаеве, а не гимназии, названной в честь
императора (Царскосельская императорская николаевская гимназия будет
открыта только в 1870 г.).
134
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
в круглые розовые пятна. И Колибри с ним ехала; но, желая
предохранить себя от зноя, поместилась под лодкой и из-
редка стучала в дно... Вот наконец и Царьград. Дома, как
следует быть домам, в виде тирольских шляп; и у турок всё
такие крупные, степенные лица; только не годится долго на
них глядеть: они начинают корчиться, рожи строить, а после
и совсем распадаются, как талый снег. Вот и дворец, в ко-
тором он будет жить с Колибри... И так всё в нем отлично
устроено! Стены с генеральским шитьем, везде эполеты, по
углам люди трубят, и на лодке можно въехать в гостиную.
Ну, разумеется, портрет Магомета... Только Колибри бежит
всё вперед по комнатам, и косы ее волочатся за нею по полу,
и никак она не хочет обернуться, и всё меньше она стано-
вится, всё меньше... Уже это не Колибри, а мальчик в кур-
точке, и он его гувернер, и он должен влезать вслед за этим
мальчиком в подзорную трубку, и труба та всё уже, уже, вот
уж и двинуться нельзя... ни вперед, ни назад, и дышать не-
возможно, и что-то обрушилось на спину... и земля в рот...
XXIII
Кузьма Васильевич открыл глаза. Светло кругом, тихо...
пахнет уксусом, мятой. Над ним и по бокам что-то белое; он
вглядывается: полог постельный. Он хочет голову припод-
нять... нельзя; руку... нельзя тоже. Что такое значит? Он опу-
скает глаза... Какое-то длинное тело протянуто перед ним,
и на том теле шерстяное одеяло, желтое с коричневою кай-
мой. Тело оказывается его, Кузьмы Васильевича. Он пытается
крикнуть... ничего не выходит. Он пытается опять, напряга-
ет все свои силы... дряхлый стон раздается и дрожит под его
носом. Слышатся тяжелые шаги, жилистая рука раздвигает
полог. Седой инвалид1 в военной заплатанной шинели стоит
1. Здесь — ветеран боевых действий. Значение «человек с физическими
увечьями» у слова «инвалид» появилось позднее.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
135
перед ним и глядит на него... И он глядит на инвалида. Боль-
шая оловянная кружка придвигается к губам Кузьмы Василье-
вича. Кузьма Васильевич жадно пьет холодную воду. Язык его
развязывается.
«Где я? — Инвалид еще раз взглядывает на него, уходит
и возвращается с другим человеком, в темном мундире. — Где
я?» — повторяет Кузьма Васильевич. — «Ну, теперь будет жив, —
говорит человек в мундире. — Вы в госпитале, — прибавляет
он громко, — но извольте почивать. Вам вредно разговари-
вать». Кузьма Васильевич готов удивиться, но снова впадает
в забытье...
На другое утро явился доктор. Кузьма Васильевич пришел
в себя. Доктор поздравил его с выздоровлением и велел пере-
вязать ему голову.
— Как? голову? Да разве у меня...
— Вы не должны говорить, не должны беспокоиться, — пе-
ребил его доктор. — А теперь лежите смирно и благодарите
всевышнего создателя. Где компрессы, Поплевкин?
— Да где же деньги... казенные...
— Ну, опять стал бредить... Побольше льду, Поплевкин!
XXIV
Прошла еще неделя. Кузьма Васильевич настолько опра-
вился, что доктора нашли возможным сообщить ему случив-
шееся с ним происшествие. Вот что он узнал.
Шестнадцатого июня, в семь часов вечера, посетил он
в последний раз дом госпожи Фритче, а семнадцатого июня,
к обеду, то есть почти через сутки, пастух нашел его в овраге
возле большой Херсонской дороги, в двух верстах от Никола-
ева, бесчувственного, с разрубленною головой, с багровыми
пятнами на шее. Мундир и жилетка на нем были расстегну-
ты, все карманы выворочены, фуражки и кортика не оказа-
лось, кожаного пояса с деньгами тоже. По измятой траве,
по широкому следу в песке и глине можно было заключить,
136
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
что несчастного лейтенанта волоком волокли на дно оврага
и только там нанесли ему удар в голову, не топором, а саблей,
вероятно, его же кортиком: вдоль всего следа от самой дороги
не замечалось ни капли крови, а вокруг головы стояла целая
лужа. Не оставалось сомнения в том, что убийцы его сперва
опоили, потом пытались придушить и, отвезя ночью за город,
стащили в овраг и там окончательно прихлопнули. Кузьма
Васильевич не умер благодаря лишь своему поистине желез-
ному сложению. Пришел он в себя двадцать второго июля, то
есть целых пять недель спустя.
XXV
Кузьма Васильевич немедленно довел до сведения началь-
ства постигшее его несчастье, изложил все обстоятельства дела
изустно и на бумаге, сообщил адрес мадам Фритче. Полиция
бросилась в указанный дом, но никого в нем не нашла: птич-
ки уже вылетели из гнезда. Схватились за хозяина дома; но от
этого хозяина, престарелого и глухого мещанина, большого
толку не добились. Сам он проживал в другом квартале и знал
одно: четыре месяца тому назад отдал он свой дом внаймы од-
ной еврейке с паспортом, по имени Шмуль или Шмульке, кото-
рую он тогда же и прописал в части. «Приезжала к ней другая
жинка, — так показывал он, — тоже с пачпортом, — но каким
рукомеслом они обе занимались, и то ему неизвестно; и были
ли у них другие постояльцы, тоже не слыхал и не знает; а какой
паренек у него в том доме жил дворником или караульщиком,
и тот сошел не то в Одесть1, не то в Питер; а новый дворник по-
ступил недавно, с первого числа июля». Навели справки в по-
лиции и по околотку; оказалось, что Шмульке, вместе с товар-
кой, настоящее имя которой было Фридерика Бенгель, выехала
из Николаева около двадцатого июня, а куда — неизвестно. Та-
инственного человека с цыганским лицом и тремя пуговками
1. То есть в Одессу.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
137
на обшлаге, а равно и черномазой девки-иностранки с огром-
ною косой никто и не видывал. Кузьма Васильевич, как только
выписался из госпиталя, сам посетил роковой для него дом.
В маленькой комнатке, где он беседовал с Колибри и где всё
еще пахло мускусом, находилась другая, тоже скрытая дверь;
к ней-то, во второе его посещение, был придвинут диван, и че-
рез нее вошел, вероятно, убийца и обхватил его сзади. Кузьма
Васильевич подал жалобу по форме; началось дело. Несколько
занумерованных отношений и предписаний полетело в раз-
ные стороны; поступили в свое время надлежащие отписки
и справки... но тем всё и кончилось. Подозрительные личности
так и канули в воду — а вместе с ними исчезли и похищенные
казенные деньги, тысяча девятьсот семнадцать рублей с ко-
пейками, ассигнациями и золотом. Сумма немаловажная в ту
эпоху! Целых десять лет потом их выплачивал Кузьма Василье-
вич, пока не попал под всемилостивейший манифест1.
XXVI
Сам он на первых порах был твердо убежден в том, что
виной всей беды, начальницей заговора, была Эмилия, его ко-
варная «Zuckerpiippchen». Он вспомнил, как в самый день по-
следнего свидания с нею он неосторожно задремал на диване,
как, проснувшись, увидел ее возле себя на коленках, и как она
смешалась, и как, наконец, он в тот же вечер открыл прореху
в своем поясе, прореху, очевидно, проделанную ее ножницами.
«Она увидела, — думал Кузьма Васильевич, — она сказала ста-
рой чертовке и тем двум диаволам, она залучила меня, написав
ко мне письмо... меня и обработали. Но кто бы мог это от нее
ожидать!» Он представлял себе хорошенькое, добренькое лицо
Эмилии, ее светлые глазки... «Женщины, женщины! — твердил
он, скрежеща зубами, — крокодилово исчадие!» Но, переехав
1. То есть под амнистию, которую объявляли, как правило, по
торжественным случаям.
138
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
окончательно из госпиталя к себе домой, он узнал одно обсто-
ятельство, которое привело его в недоумение, поставило его
в тупик. В самый тот день, когда его, полумертвого, привезли
в город, девушка, по всем приметам, как две капли воды по-
хожая на Эмилию, прибежала, вся в слезах, с растрепанными
волосами, к нему на квартиру и, осведомившись о нем у ден-
щика, бросилась, как сумасшедшая, в госпиталь. В госпитале
ей сказали, что Кузьма Васильевич непременно должен уме-
реть, и она тотчас скрылась, ломая руки, с выражением отча-
яния на лице. Явно было, что она не предвидела, не ожидала
убийства. Или, может быть, ее самое обманули — не выдали ей
обещанной части? Раскаяние ею вдруг овладело? Но, однако ж,
она потом выехала из Николаева вместе с тою отвратительною
старухой, которая, наверное, всё знала... Кузьма Васильевич
терялся в догадках и порядком-таки наскучил своему денщи-
ку, беспрестанно заставляя его сызнова описывать наружность
прибежавшей девушки и повторять ее слова.
XXVII
Целые полтора года спустя Кузьма Васильевич получил от
Эмилии — alias' Фридерики Бенгель — письмо на немецком
языке, которое он немедленно велел себе перевести и впо-
следствии неоднократно нам показывал. Оно было испещрено
орфографическими ошибками и восклицательными знаками;
на куверте стоял штемпель: «Бреславль1 2». Вот по возможности
верный перевод этого письма:
«Мой дорогой, незабвенный и несравненный Флорестан!
Господин лейтенант Ергенгоф!
Сколько раз я порывалась к вам писать! И всегда, к сожа-
лению, откладывала, хотя мысль, что вы меня можете считать
участницей в том ужасном злодеянии, была всегда для меня са-
1. Иначе (лат.).
2. Бреславль — русское название польского города Вроцлава.
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
139
мая убийственная мысль! О, мой милый господин лейтенант!
Поверьте мне, день, когда я узнала, что вы остались живы и здо-
ровы, был самый счастливый день в моей жизни! Но я не наме-
рена вполне себя оправдывать! Я не буду лгать! Я, точно, пер-
вая открыла вашу привычку носить деньги на вашем желудке!
(Впрочем, в наших краях все мясники и торговцы мясом так по-
ступают!) И имела неосторожность немножко сказать об этом!
Я даже в шутку тогда сказала, что вот было бы хорошо взять у вас
немножко этих денег! Но старая злодейка (господин Флорестан!
она не была моею теткой) вступила в заговор с этим безбожным
извергом Луиджи и его сообщницей! Клянусь вам гробом моей
матери, я до сих пор не знаю, кто были эти люди! Знаю только,
что имя его было Луиджи и что они оба приехали из Бухарешта,
и были, наверное, большие преступники, и прятались от поли-
ции, и имели деньги и драгоценные вещи! Луиджи был ужас-
ный субъект (ein schrockliches Subject), убить себе подобного
(einen Mitmenschen) для него ничего не значило! Он говорил на
всех языках — и это он тогда возвратил вещи от нашей кухар-
ки! Не спрашивайте, как! Он всё, всё мог сделать, он был ужас-
ный человек! Он уверял старуху, что только опоит вас немного
и потом вывезет и бросит, и будет говорить, что ничего не знает
и что вы сами виноваты — где-нибудь много вкусили вина! Но
злодей уже тогда имел в уме, что лучше вас совсем убить, дабы
ни один петух о том не прокричал! Письмо от моего имени он
к вам написал, а меня старуха удалила лукавством! Я ничего
не подозревала, и я ужасно боялась Луиджи! Он говорил мне:
«Я зарежу, зарежу тебя, как цыпленка!» И так при этом страшно
шевелил усами! Притом меня увезли в одну компанию... Мне
очень стыдно, господин лейтенант! И я даже теперь плачу горь-
кими слезами при этих мыслях!.. Мне кажется... ах! я не была
рождена для таких занятий... Но этому помочь нельзя и вот как
всё случилось. Потом я ужасно испугалась и поневоле уехала,
потому что если бы полиция нас открыла — что бы было со мной
тогда? Проклятый Луиджи тотчас бежал, как только узнал, что
140
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА
вы остались живы. Но я вскорости с ними со всеми рассталась,
и хотя я теперь без куска хлеба часто сижу, однако душа моя
покойна! Вы меня, может быть, спросите, зачем я приезжала
в Николаев? Но я не могу ничего отвечать! Я клялась! Кончаю
просьбой очень, очень для меня важною: пожалуйста, когда вы
будете вспоминать о вашей маленькой приятельнице Эмилии,
не думайте о ней, как о черной преступнице! Вечный бог ви-
дит мое сердце. Я имею дурную нравственность (Ich habe eine
schlechte Moralitat) и я ветрена, но я не злодейка. И я всегда буду
вас любить и помнить, мой несравненный Флорестан, и всегда
буду вам желать всего хорошего на земном шаре (auf diesem
Erdenrund)! Не знаю, дойдет ли до вас мое письмо, но если дой-
дет, то напишите мне несколько строк, чтобы я видела, что вы
получили мое письмо! Этим вы очень осчастливите вашу вам
неизменно преданную Эмилию.
Р. S. Пишите под буквами F. Е. poste restante1 в Бреславль,
в Силезию.
Р. S. S. Я писала вам по-немецки; я иначе не могла выразить
свои чувства; но вы мне пишите по-русски».
XXVIII
— Ну, и что же? Отвечали вы ей? — спрашивали мы Кузьму
Васильевича.
— Собирался, много раз собирался. Да как написать?
По-немецки я не умею, а по-русски... Кто бы перевел ей? Так
и не написал.
И всякий раз, окончив свой рассказ, Кузьма Васильевич
вздыхал, качал головою, говорил: «Вот что значит молодость!»
И если в числе слушателей находился новичок, в первый раз оз-
накомившийся с знаменитою историей, он брал его руку, клал
себе на череп и заставлял щупать шрам от раны... Рана действи-
тельно была страшная, и шрам шел от одного до другого уха.
1. До востребования (франц.).
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр.
соч. и писем: В 30 тт. Сочинения: В 12 тт. Т. 8. М., 1981. С. 7-38
(использованы комментарии Л. М. Лотман).
Впервые опубликовано: Русский вестник. 1868. № 1.
Рассказ начат в апреле 1866 г. и закончен в Баден-Бадене
в ночь с 1(13) на 2(14) февраля 1867 г., «с середы на четверг
в 3 / 4 1-го» («Последние 22 страницы написаны в один день»).
На следующий день писатель сообщал П. Виардо: «Пользуюсь
моим небольшим досугом и работаю с ожесточением; вчера
провел 11 часов, — повторяю: одиннадцать часов, — за писа-
нием. Я написал тот причудливый рассказ, о котором вам го-
ворил и который принял более значительные размеры, нежели
я предполагал сначала».
Первые главы рассказа писались в основном легко и глад-
ко. Наибольшей доработки потребовали эпизоды, рисующие
свидания Ергунова с девушками в притоне авантюристов (XI,
XIV, XV, XVI и XX главы окончательного текста).
Вернувшись из Германии в Петербург, 26 февраля (10 мар-
та) 1867 г. Тургенев прочел свой рассказ знакомым литерато-
рам и критикам В. П. Боткину, П. В. Анненкову, Б. М. Маркевичу
и В. А. Соллогубу, одобрившим произведение, хотя и сделав-
шим некоторые замечания. После этого Тургенев читал «Исто-
рию лейтенанта Ергунова» в Москве у М. Н. Каткова, в том чис-
ле для возможной публикации в «Русском вестнике», который
платил высокие гонорары. Судя по тому, что решение о публи-
кации было принято лишь поздней осенью 1867 г., Катков и его
окружение попросило Тургенева что-то изменить в тексте.
142
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА. КОММЕНТАРИЙ
19 ноября писатель уверил издателя, что рассказ несколько
«сглажен».
После публикации в России Тургенев сам перевел текст на
французский для П. Виардо и опубликовал его в престижном
французском журнале «Revue des Deux Mondes» (1868, 1 апре-
ля) под заглавием: «L’Aventure du lieutenant Yergounof». При
жизни Тургенева рассказ был переведен на немецкий и швед-
ский языки.
Немногочисленные отзывы критики были прохладны:
Тургенева упрекали в возврате к романтической прозе и ми-
стицизму, ничтожности предмета изображения, фельетон-
ной манере. В письме к М. В. Авдееву от 13 (25) января 1870 г.
Тургенев, раздраженный таким приемом, оспаривал мнения
критиков и дал наиболее важную характеристику поставлен-
ной в рассказе чисто художественной задачи: «...что собствен-
но мистического в „Ергунове", я понять не могу — ибо хотел
только представить незаметность перехода из действитель-
ности в сон, что всякий на себе испытал; но могу Вас уверить,
что меня исключительно интересует одно: физиономия жизни
и правдивая ее передача; а к мистицизму во всех его формах
я совершенно равнодушен...».
Как показали исследования уже XX века, Тургенев в этом
рассказе предпринял попытку художественно изобразить гал-
люцинации сознания под действием наркотических веществ,
а также ощущения человека, которого в таком состоянии по-
пытались убить. Повествовательный трюк рассказа заключа-
ется в том, что читатель сначала знакомится с мистическим
описанием транса, в который Колибри вводит лейтенанта Ер-
гунова, и лишь затем, когда через пять недель лейтенант Ер-
гунов очнулся в госпитале с перевязанной головой и выжил,
читатель вместе с героем узнает, что его ударили шашкой по
голове и он должен был умереть в канаве.
В описании транса Ергунова все детали подобраны так, что
сгущают его ощущения и обозначают внешние, настоящие со-
ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ЕРГУНОВА. КОММЕНТАРИЙ
143
бытия, которые на самом деле с ним происходят, но в состо-
янии измененного сознания герою не доступны. Например,
красные гагары и розовые пятна, мелькающие перед глазами
лейтенанта, — это прилив крови из-за страшного удара шаш-
кой по голове (подробнее см.: Муратов А. Б. Повести И. С. Тур-
генева 1867-1871 годов. Л., 1980. С. 171-178).
Рассказ сложно устроен и на уровне отсылок к другим тек-
стам. Сюжетная коллизия «Истории лейтентанта Ергунова»
явно перекликается с «Таманью» Лермонтова, воспроизводя
ситуацию романтического приключения незадачливого героя,
попавшего в лапы мошенников.
На идеологическом уровне рассказ затрагивает проблему
многосоставности и мультиэтничности Российской империи.
Действие происходит в «тогда еще новом» городе Николае-
ве на берегу Черного моря. Ергунов представлен как истинно
русский офицер, падающий жертвой группы «инородцев»-мо-
шенников сомнительного, так до конца и не проясненного
в тексте происхождения, в которую входят немка Фритче, ев-
рейка Шмульке, цыган «Луиджи» (см. об этом: ФоминаЕ. Прин-
ципы изображения национальности в «Истории лейтенанта
Ергунова» // Русская филология. 22: Сб. науч, работ молодых
филологов. Тарту, 2011. С. 48-55).
Странная история
Рассказ
— Лет пятнадцать тому назад, — начал г-н X..., — обязан-
ности службы заставили меня прожить несколько дней в гу-
бернском городе Т...1 Я остановился в порядочной гостини-
це, устроенной за полгода до моего приезда разбогатевшим
портным из евреев. Говорят — она процветала недолго, что
у нас весьма обыкновенно; но я застал ее еще в полном блеске:
новые мебели стреляли по ночам как из пистолетов, постель-
ное белье, скатерти и салфетки пахли мылом, а от крашеных
полов несло олифой, что, впрочем, по мнению полового, че-
ловека весьма изящного, хоть и не совсем опрятного, препят-
ствовало распространению насекомых. Половой этот, бывший
камердинер князя Г., отличался развязностию обращения и са-
моуверенностию; ходил постоянно во фраке с чужого плеча
и стоптанных башмаках, носил под мышкой салфетку и мно-
жество угрей на щеках и, свободно размахивая потными рука-
ми, произносил короткие, но внушительные речи. Он оказы-
вал мне некоторое покровительство, как человеку, способному
оценить его образованность и знание света; но на собственную
судьбу взирал несколько разочарованным оком. «Известно, —
сказал он мне однажды, — какое наше теперь положение? За
хвост да и на солнце!» Звали его Ардалионом.
1. Место действия рассказа условно. Реальный случай, послуживший
основой сюжета, очевидно, произошел в Орле. Однако Тургенев, после
некоторого колебания, обозначил как место действия город Т... и «С...кую
губернию, находящуюся, как известно, рядом с губернией Т...ской» (с. 152),
т. е. Тамбов и граничившую с Тамбовской (смежной также с Орловской)
Саратовскую губернию.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
145
***
Мне предстояло сделать несколько визитов чиновным
лицам города. Тот же Ардалион достал мне коляску и ла-
кея, одинаково развинченных и потертых; но на лакее была
ливрея1, — а коляску украшали гербы. Окончив все официаль-
ные посещения, я заехал к одному помещику, старинному зна-
комому моего отца, с давних пор поселившемуся в городе Т...
Я с ним лет двадцать не видался; он успел жениться, развести
порядочное семейство, овдоветь и разбогатеть. Он занимал-
ся откупами, то есть ссужал откупщиков залогами за крупные
проценты2... «Риск — благородное дело!» Впрочем, и риску
было мало. В течение нашей беседы в комнату нерешительны-
ми, но легкими шагами, словно на цыпочках, вошла девушка
лет семнадцати, тоненькая и худенькая. «Вот, — сказал мне мой
знакомый, — старшая моя дочь Софи, рекомендую; заменила
мне покойницу; хозяйничает в доме, за братьями и сестрами
наблюдает». Я вторично поклонился вошедшей девушке (она
между тем молча опустилась на стул) и подумал про себя, что
на хозяйку, на воспитательницу она мало похожа. Лицо у ней
было совсем детское, круглое, с маленькими приятными, но
неподвижными чертами; голубые глазки, под высокими, тоже
неподвижными, неровными бровями, глядели внимательно —
почти изумленно, точно они начали замечать что-то для них
неожиданное; пухлый ротик с приподнятой верхней губой
не только не улыбался, но, казалось, не имел этой привычки
вовсе; на щеках нежными продолговатыми пятнами, не при-
бавляясь и не уменьшаясь, стояла розовая кровь под тонкой
кожей. Пушистые белокурые волосы висели легкими гроз-
дьями с обеих сторон небольшой головы. Грудь дышала тихо,
1. Ливрея — форменная одежда специального покроя и цвета,
отличающая слуг.
2. Откуп — форма монопольного сбора налогов или оказания услуг
населению, которое государство отдавало частному лицу в России XIX в. за
определенную плату.
14б
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
и руки как-то неловко и строго прижимались к узкому стану.
Голубое платье падало без складок — по-детски — на малень-
кие ножки. Общее впечатление, производимое этой девушкой,
было не то чтобы болезненное, но загадочное. Я видел перед
собою не просто робевшую провинциальную барышню, но
существо с особенным, для меня неясным отпечатком. Оно
меня не привлекало и не отталкивало; я его не вполне пони-
мал и только чувствовал, что мне еще не удавалось встретить
более искреннюю душу. Жалость... да! жалость возбуждала во
мне эта молодая, серьезная, настороженная жизнь — бог веда-
ет почему! «Не от земли сея», — думалось мне, хотя собственно
в выражении лица не было ничего «идеального» и хотя в гости-
ную mademoiselle Sophie, очевидно, появилась для того, чтобы
исполнить роль хозяйки, на которую намекал ее отец.
***
Он начал говорить о жизни в городе Т..., об общественных
удовольствиях и удобствах, доставляемых ею. «У нас смирно, —
заметил он, — губернатор — меланхолик, губернский предво-
дитель — холостяк. А впрочем, послезавтра в дворянском со-
брании большой бал. Советую съездить: здесь не без красавиц.
Ну и всю нашу интеллигенцию вы увидите».
Мой знакомый, как человек, некогда обучавшийся в уни-
верситете, любил употреблять выражения ученые. Он произ-
носил их с иронией, но и с уважением. Притом известно, что
занятие откупами, вместе с солидностию, развивало в людях
некоторое глубокомыслие.
— Позвольте спросить, вы будете на этом бале? — обратил-
ся я к дочери моего знакомого. Мне хотелось услыхать звук ее
голоса.
— Папенька намерен поехать, — отвечала она, — и я с ним.
Голос у ней оказался тихий и медленный, и выговаривала
она каждое слово, точно недоумевала.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
147
— В таком случае позвольте пригласить вас на первую
кадриль. — Она наклонила голову в знак согласия, но и тут
не улыбнулась.
Я вскоре удалился, и, помнится, взгляд ее глаз, пристально
на меня устремленных, показался мне до того странным, что
я невольно посмотрел себе через плечо, уж не видит ли она ко-
го-нибудь или что-нибудь у меня за спиною?
***
Вернувшись в гостиницу и пообедав неизменным «суп-жу-
льен», котлетами с горошком и просушенным до черноты ряб-
чиком, я присел на диван и предался размышлениям. Предме-
том их была эта София, эта загадочная дочь моего знакомого;
но убиравший со стола Ардалион растолковал по-своему мою
задумчивость: он приписал ее скуке.
— Оченно у нас в городе мало развлечения для господ
проезжающих, — заговорил он с обычной развязной снисхо-
дительностию, в то же время продолжая похлопывать грязной
салфеткой по спинкам стульев: это похлопывание, как извест-
но, свойственно одним лишь образованным слугам. — Очень
мало! — Он помолчал, а громадные стенные часы, с лиловой
розой на белом циферблате, своим однообразным и сиплым
чиканием тоже как бы подтверждали его слова. «О... чень!
о-чень!» — щелкали они. — Ни концертов никаких, ни теа-
тров, — продолжал Ардалион (он ездил с своим барином за гра-
ницу и чуть ли не побывал в Париже; он хорошо знал, что одни
мужики говорят: киятр), — ни танцев, например, или вечерних
приемов между господами дворянами, ничего этого не суще-
ствует. (Он остановился на мгновение, вероятно, для того, что-
бы дать мне заметить отборность своего слога.) — Даже друг
друга видят редко. Сидит каждый у себя на тычке, как «кётик»
148
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
какой1. И выходит, что заезжим посетителям деваться быва-
ет — просто некуда.
Ардалион глянул на меня искоса.
— Разве вот что, — продолжал он с расстановкой. — В слу-
чае, если имеется такое ваше расположение...
Он вторично глянул на меня и даже усмехнулся, но, должно
быть, надлежащего расположения во мне не заметил.
Изящный слуга подошел к двери, подумал, вернулся и, по-
мявшись немного на месте, нагнулся к моему уху и с игривой
улыбкой промолвил:
— Не желаете ли вы мертвых видеть?
***
Я с изумлением посмотрел на него.
— Да, — продолжал он уже шёпотом, — у нас есть тут такой
человек. Из простых мещан и даже безграмотный, а дела со-
вершает чудные. Если, например, вы к нему отъявитесь и по-
желаете увидать какого ни на есть покойника из ваших знако-
мых, он вам его беспременно покажет.
— Каким же это образом?
— Это уж его секрет. Потому, хотя он и человек безграмот-
ный, прямо сказать, бессловесный, но в божественности очень
силен! Большое от купечества к ним уважение!
— И всем это в городе известно?
— Кому нужно — знают-с; ну, а конечно, от полиции опасе-
ние соблюдается. Потому, что ни толкуй, дела все-таки запре-
щенные, и для простого народа — соблазн; простой народ —
чернь, значит, известно — сейчас в кулаки!
— Вам он мертвецов показывал? — спросил я Ардалиона.
Такого образованного смертного я не решался «тыкать».
Ардалион качнул головою.
— Показывал-с; родителя как живого представил.
1.
То есть у всех на виду; кетик (киргиз.) — зазубрина, щербина.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
149
Я уставился на Ардалиона. Он посмеивался и поигрывал
салфеткой — и снисходительно, но с твердостью поглядывал
на меня.
— Да это очень любопытно! — воскликнул я наконец. —
Нельзя ли мне с этим мещанином познакомиться?
— С ними прямо никак нельзя-с; а через ихнюю мамыньку
нужно действовать. Старушка почтенная; на мосту мочеными
яблоками торгует. Если прикажете, я ее спрошу-с.
— Сделайте одолжение.
Ардалион кашлянул в руку.
— И благодарность, какую вы положите, небольшую, разу-
меется, тоже ей вручить следует, той самой старушке. А я с сво-
ей стороны ей доложу-с, что опасаться вас нечего, так как вы
господин заезжий, барин — ну и, конечно, можете понимать,
что сие есть тайна, и до неприятности ни в каком случае ее
не доведете.
Ардалион взял поднос в одну руку и, грациозно виляя
и собственным станом и подносом, направился к двери.
— Так я могу на вас надеяться? — крикнул я ему вслед.
— Будьте благонадежны! — раздался его самоуверенный
голос. — Побеседуем со старушкой и ответ вам передадим
в аккурате.
***
Не стану распространяться о том, какие мысли возбудил
во мне необычайный факт, сообщенный Ардалионом; но го-
тов сознаться, что с нетерпением ожидал обещанного ответа.
Поздно вечером вошел ко мне Ардалион и объявил свою доса-
ду: он не мог отыскать старушку. Я все-таки, в видах поощре-
ния, вручил ему трехрублевую бумажку. На следующее утро он
снова, и с радостным лицом, явился в мою комнату: старушка
соглашалась на свидание со мною.
— Эй, мальчуга! — крикнул Ардалион в коридор, — масте-
ровой! Поди-ка сюда! — Вошел младенец лет шести, весь пере-
150
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
пачканный в саже, как котенок, с остриженной, местами даже
голой головой, в изорванном полосатом халате и огромных
калошах на босу ногу. — Вот ты их проведешь, куда знаешь, —
промолвил Ардалион, обращаясь к «мастеровому» и указывая
на меня. — А вы, господин, как придете, спросите Мастридию
Карповну.
Мальчик издал сиплый звук, и мы отправились.
Мы шли довольно долго по немощеным улицам горо-
да Т...; наконец в одной из них, едва ли не самой пустынной
и унылой, мой вожатый остановился перед ветхим двухэтаж-
ным деревянным домиком и, утерев нос всем рукавом халата,
проговорил:
— Здеся; направо ступайте.
Я вошел через крылечко в сени, толкнулся направо: ни-
зенькая дверь завизжала на ржавых петлях, и я увидел перед
собою толстую старушку в коричневой, зайцем подбитой каца-
вейке и пестром платочке на голове.
— Мастридия Карповна? — спросил я.
— Она самая и есть, — отвечала мне старушка пискливым
голоском. — Милости просим. На стульчик не угодно ли?
Комната, в которую ввела меня старушка, была до того за-
валена всяким хламом, тряпьем, подушками, перинами, меш-
ками, что повернуться в ней почти не было возможности. Сол-
нечный свет едва пробивался сквозь два запыленные окошка;
в одном углу, за грудой наставленных друг на дружку коробов,
слабо охал и жаловался... неизвестно кто: быть может, больной
ребенок, а быть может — щенок. Я уселся на стул, а старушка
стала прямо предо мною. Лицо у ней было желтое, полупро-
зрачное, как восковое; губы до того ввалились, что среди мно-
жества морщин представляли одну поперечную; клок белых
волос торчал из-под головного платка, но воспаленные серые
глазки умно и бойко выглядывали из-под нависшей лобной ко-
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
151
сти; а заостренный носик так и выдавался шилом, так и нюхал
воздух: плут, мол, я! «Ну! ты баба не промах!» — подумалось
мне; притом же от нее попахивало водочкой.
Я объяснил ей причину моего посещения, которая, впро-
чем, как я заметил, должна была ей быть известной. Она вы-
слушала меня, быстро помаргивая глазами, и только еще вос-
трее выдвинула свой нос, словно клюнуть им собиралась.
— Так-с, так-с, — заговорила она наконец, — Ардалион
Матвеич нам сказывали-с, точно-с; вам сыночка моего, Ва-
сеньки, искусство понадобилось... Только сумлеваемся мы, го-
сударь мой...
— Отчего же? — перебил я. — На мой счет вы можете быть
совершенно спокойны... Я не доносчик.
— Ох, батюшка вы мой, — поспешно подхватила старуш-
ка, — что вы это? Смеем мы про ваше благородие такое думать!
Да и доносить-то на нас с какой стати? Разве мы что грешное
затеваем? Не таковский мой сыночек, батюшка, чтобы ему на
какое нечистое дело согласиться... или каким колдовством ба-
ловаться... да сохрани бог, мать пресвятая богородица! (Ста-
рушка три раза перекрестилась.) По всей губернии первый
постник и молельщик; первый, батюшка вы мой, ваше благо-
родие! А это точно: милость его посетила великая. Что ж! Это
дело не его рук. Это, голубчик мой, свыше; да.
— Так вы согласны? — спросил я. — Когда я могу с вашим
сыном повидаться?
Старушка опять заморгала глазами и раза два перепихнула
скатанный носовой платок из рукава в рукав.
— Ох, государь мой, государь мой, сумлеваемся мы...
— Позвольте, Мастридия Карповна, вручить вам следую-
щее, — перебил я ее и подал ей десятирублевую бумажку.
Старушка тотчас схватила ее своими пухлыми кривыми
пальцами, напоминавшими мясистые когти совы, проворно
засунула ее в рукав, подумала немного и, как бы внезапно ре-
шившись, хлопнула себя обеими ладонями по ляжкам.
152
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
— Приходи сюда сегодня вечером, в восьмом часу, — за-
говорила она не своим обычным, а другим, более важным
и тихим голосом, — только не в эту комнату, а прямо изволь
подняться во второй этаж; и будет тебе дверь налево, и ты ту
дверь отвори; и войдешь ты, ваше благородие, в пустую комна-
ту, и в той комнате увидишь стул. Сядь ты на этот стул и жди;
и что бы ты ни видел, никаких слов не произноси и не делай
ничего; и с сыночком моим тоже не изволь разговаривать; по-
тому — он еще млад, да он же у меня в падучке1. Испугать его
очень легко: затрепещется, затрепещется словно цыпленок ка-
кой... беда!
Я посмотрел на Мастридию.
— Вы говорите, он молод, но коли он ваш сын...
— По духу, батюшка, по духу!2 Много у меня сирот-то! —
прибавила она, мотнув головою в направлении угла, откуда
раздался жалобный писк. — О-ох, господи боже ты мой, пре-
святая мать богородица! А вы, батюшка мой, ваше благородие,
прежде чем сюда пожалуете, извольте-ка подумать хорошень-
ко, кого вам из ваших покойных сродственников или знако-
мых — царство им небесное! — увидеть желательно. Перебери-
те своих покойничков, и которого выберете, так уж его в уме
держите, всё держите, пока сыночек придет!
— А разве я не должен сказать вашему сыну, кого именно...
— Ни, ни, батюшка, ни единого слова. Он сам в ваших
мыслях откроет, что ему нужно. А вы только знакомца вашего
хороше...енько в уме держите; да за обеденным столом вин-
ца выпейте — стаканчика два, три; винцо никогда не меша-
1. То есть болен падучей, как тогда называли эпилепсию.
2. Эти и другие слова Мастридии, тайна, которой сопровождается
посещение ее дома, а также некоторые речи Василия дали основание
Н. Л. Бродскому считать Мастридию, все ее окружение, а в конечном счете
и Софью Владимировну Б. сектантами (см.: Бродский Н. П. И. С. Тургенев
и русские сектанты. М., 1922. С. 25-38).
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
153
ет. — Старуха рассмеялась, облизнулась, провела рукою по рту
и вздохнула.
— Так в половине восьмого? — спросил я, поднимаясь со
стула.
— В половине восьмого, батюшка, ваше благородие, в по-
ловине восьмого, — успокоительно отвечала Мастридия
Карповна.
***
Я простился со старухой и вернулся в гостиницу. Я не со-
мневался в том, что меня собирались одурачить, но каким об-
разом? Вот что возбуждало мое любопытство. С Ардалионом
я поменялся всего двумя, тремя словами.
— Допустила? — спросил он меня, нахмурив брови, и на
мой утвердительный ответ воскликнул: — Баба министр!
Я принялся, по совету «министра», перебирать своих по-
койничков. После довольно долгих колебаний я остановился,
наконец, на одном давно умершем старичке, французе, быв-
шем моем гувернере. Я выбрал именно его не потому, чтобы
чувствовал особенное к нему влечение; но вся фигура его была
так оригинальна, так не походила на современные фигуры, что
подделаться под нее было совершенно невозможно. Он имел
огромную голову, зачесанные назад пушистые белые волосы,
густые черные брови, крючковатый нос и две большие боро-
давки лилового цвета посредине лба, носил зеленый фрак
с медными гладкими пуговицами, полосатый жилет со стоя-
чим воротником, жабо и маншетки. «Коли он мне моего стари-
ка Дессёра покажет, — подумал я, — ну, надо будет согласиться,
что он колдун!»
За обедом я, по совету старухи, выпил бутылку лафиту1
первейшего сорта, по уверению Ардалиона, но с сильнейшим
1.
Французское красное вино из региона Бордо.
154
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
вкусом жженой пробки и с густым осадком сандала1 на дне ка-
ждой рюмки.
***
Ровно в половине восьмого я находился перед домом,
в котором беседовал с почтенной Мастридией Карповной. Все
ставни окон были заперты, но дверь была раскрыта.
Я вошел в дом, взобрался по шаткой лестнице во второй
этаж и, отворив дверь налево, очутился, как мне предсказы-
вала старушка, в совершенно пустой, довольно просторной
комнате; сальная свечка, поставленная на подоконник, тускло
ее освещала: у стены, напротив двери, стоял плетеный стул.
Я снял со свечки, которая порядком успела нагореть, уселся на
стул и начал ждать.
Первые десять минут прошли довольно скоро; в самой
комнате решительно ничто не могло привлечь мое внимание;
но я прислушивался к каждому шороху, внимательно глядел на
закрытую дверь... Сердце билось. За первыми десятью минута-
ми прошли другие; потом полчаса, три четверти часа — и хоть
бы что пошевельнулось кругом! Я несколько раз кашлянул,
чтобы дать знать о моем присутствии; я начинал скучать, сер-
диться: этаким образом быть одураченным не входило в мои
расчеты. Я уже собирался подняться со стула и, взяв свечку
с окна, пойти вниз... Я посмотрел на нее, светильня опять на-
горела грибом; но, отведши взоры от окна к двери, я невольно
вздрогнул: прислонясь к этой самой двери, стоял человек. Он
так проворно и без шума вошел, что я ничего не слышал.
На нем была простая синяя чуйка2; росту он был среднего
и довольно плотен. Закинув руки за спину и потупив голову,
он уставился на меня. При тусклом свете свечки я не мог хоро-
шенько разглядеть его черты: я видел только косматую гриву
1. Красный краситель, получаемый из сандалового дерева или
выделяемый из пробки.
2. Длинный кафтан из сукна.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
155
спутанных волос, падавших на лоб, да крупные, слегка искри-
вленные губы, да белесоватые глаза. Я хотел было заговорить
с ним, но вспомнил наставление Мастридии и закусил губы.
Вошедший человек продолжал глядеть на меня, я также глядел
на него и, странное дело! в одно и то же время я почувствовал
нечто вроде страха и, словно по приказанию, немедленно при-
нялся думать о моем старом гувернере. Тот всё стоял у двери
и дышал усиленно, точно на гору взбирался или ношу подни-
мал, а глаза его как будто расширялись, как будто приближа-
лись ко мне — и неловко мне становилось под их упорным,
тяжелым, грозным взором; по временам эти глаза загорались
зловещим внутренним огоньком; подобный огонек замечал
я у борзой собаки, когда она «воззрится» в зайца, и, подобно
борзой собаке, тот весь устремлялся своим взором вслед за
моим, когда я «делал угонку», то есть пробовал отвести глаза
в сторону.
Так прошло не знаю сколько времени: быть может, ми-
нута; быть может, четверть часа. Он всё глядел на меня; я всё
ощущал некоторую неловкость и страх и всё думал о францу-
зе. Раза два я попытался сказать самому себе: «Что за вздор!
что за комедия!», попытался улыбнуться, пожать плечом...
Напрасно! Всякое решение во мне тотчас «застывало», —
я другого слова подобрать не умею. Мною овладевало како-
е-то оцепенение. Вдруг я заметил, что тот уже отделился от
двери и стоял на шаг или на два ближе ко мне; потом он чуть-
чуть подпрыгнул, обеими ногами разом, и стал еще ближе...
Потом еще... потом еще; а грозные глаза так и упирались во
всё мое лицо, и руки оставались за спиною, и широкая грудь
дышала усиленно. Мне эти прыжки показались смешными, но
и жутко мне становилось, и, что я уже никак понять не мог,
сонливость вдруг начала находить на меня. Веки мои сли-
пались... косматая фигура с белесоватыми глазами в синей
чуйке задвоилась передо мной — и вдруг совсем исчезла!..
Я встрепенулся: он опять стоял между дверью и мною, но уже
156
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
гораздо ближе... Потом он опять исчез — словно туман набе-
жал на него; опять появился... исчез опять... появился опять...
и всё ближе, ближе — его трудное, почти храпевшее дыхание
уже добегало до меня... Опять надвинулся туман, и вдруг из
этого тумана, начиная с белых, кверху приподнятых волос,
явственно стала вырисовываться голова старика Дессёра! Да;
вот его бородавки, его черные брови, его нос крючком! Вот
и зеленый фрак с медными пуговицами, и полосатый жилет,
и жабо... Я вскрикнул, я приподнялся... Старик исчез, и на ме-
сте его я снова увидел человека в синей чуйке. Он подошел,
шатаясь, к стене, уперся в нее головой и обеими руками и,
задыхаясь как запаленная лошадь, хриплым голосом прого-
ворил: «Чаю!» Откуда ни возьмись, Мастридия подскочила
к нему и, приговаривая: «Васенька, Васенька», — принялась
заботливо утирать пот, который так и струился с его волос
и лица. Я было приблизился к ней, но она так убедительно,
таким раздирающим голосом воскликнула:
— Ваше благородие! отец милостивый, не губите, уйди-
те, Христа ради! — что я повиновался; а она снова обратилась
к своему сыночку. — Кормилец, голубчик, — успокаивала она
его, — сейчас тебе будет чай, сейчас. Да и вы, батюшка, чайку
у себя дома выкушайте! — крикнула она мне вслед.
Вернувшись домой, я послушался Мастридии и велел по-
дать себе чаю; я чувствовал усталость — даже слабость.
— Ну что-с? — спросил меня Ардалион, — были-с? видели-с?
— Он мне точно показал что-то... чего я, признаюсь,
не ожидал, — отвечал я.
— Великой премудрости человек! — заметил Ардали-
он, вынося самовар, — от купечества к ним — ба-аль-шое
уважение!
Ложась спать и размышляя о случившейся со мной исто-
рии, я наконец вообразил, что добился ее объяснения. Чело-
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
157
век этот несомненно обладал значительной магнетической1
силой; действуя, конечно, непонятным для меня способом на
мои нервы, он так ясно, так определенно возбудил во мне об-
раз старика, о котором я думал, что мне, наконец, показалось,
что я его вижу перед глазами... Науке известны подобные «ме-
тастазы» — перестановления ощущений. Прекрасно; но сила,
способная производить такие действия, все-таки оставалась
чем-то удивительным и таинственным. «Что ни говори, —
думал я, — я видел, своими глазами видел покойного моего
гувернера!»
На следующий день происходил бал в дворянском собра-
нии. Отец Софи заехал ко мне и напомнил мне приглашение,
которое я сделал его дочери. В десятом часу вечера я уже стоял
рядом с нею посреди залы, освещенной множеством медных
ламп, и готовился выделывать немудреные па французской
кадрили под громогласные завывания военного оркестра. На-
роду съехалось пропасть; особенно много было дам, и прехо-
рошеньких; но пальма первенства между ними непременно
осталась бы за моей дамой, если бы не несколько странный,
несколько даже дикий ее взор. Я заметил, что она очень ред-
ко мигала; несомненное выражение искренности в ее глазах
не выкупало того, что в них было необычного. Но сложена она
была прелестно и двигалась грациозно, хоть и застенчиво.
Когда она вальсировала и, немного перегнув назад свой стан,
наклоняла тонкую шею к правому плечу, как бы желая отда-
литься от своего танцора, ничего более трогательно-молодого
и чистого нельзя было себе представить. Она была вся в белом,
с бирюзовым крестиком на черной ленточке.
Я пригласил ее на мазурку и постарался разговорить ее. Но
она отвечала мало и неохотно, а слушала внимательно, с тем
же выражением задумчивого изумления, которое поразило
1. Животным магнетизмом в XIX вв. называлась способность вводить
человек в транс, гипнотизировать.
158
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
меня в первое мое свидание с нею. Никакой тени кокетства
в ее лета, с ее наружностию, и отсутствие улыбки, и эти глаза,
постоянно и прямо устремленные в глаза собеседника, — эти
глаза, которые в то же время как будто видят что-то другое,
чем-то другим озабочены... Что за странное существо! Не зная,
наконец, чем расшевелить ее, я вздумал рассказать ей мое вче-
рашнее приключение.
Она выслушала меня до конца с видимым любопытством,
но, чего я никак не ожидал, не удивилась моему рассказу
и только спросила меня, не Василием ли зовут его? Я вспом-
нил, что старуха при мне называла его «Васенькой».
— Да; его имя Василий, — отвечал я, — разве вы его знаете?
— Здесь живет один богоугодный человек, которого зовут
Василием, — промолвила она, — я подумала, не он ли?
— Богоугодность тут ни к чему, — заметил я, — это про-
стое действие магнетизма — факт, интересный для докторов
и естествоиспытателей.
Я принялся излагать свои воззрения на ту особенную силу,
которую зовут магнетизмом, на возможность подчинения воли
одного человека воле другого и т. п.; но мои, правда, несколь-
ко сбивчивые объяснения, казалось, не производили впечат-
ления на мою собеседницу. Софи слушала, уронив на колени
скрещенные руки с неподвижно лежавшим в них веером; она
не играла им, она вообще не шевелила пальцами, и я чувство-
вал, что все мои слова отскакивали от нее, как от каменной
статуи. Она понимала их, но у ней, видимо, были свои, незы-
блемые и неискоренимые убеждения.
— Не допускаете же вы чудес! — воскликнул я.
— Конечно, допускаю, — спокойно промолвила она. — Да
и как возможно не допускать их? Разве не сказано в евангелии,
что у кого на одно горчишное семя веры, тот может горы под-
нимать с места?1 Нужно только веру иметь, — чудеса будут.
1. Софи пересказывает Евангелие от Матфея (17:20).
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
159
— Видно, мало веры в наше время стало, — возразил я, —
что-то не слыхать про чудеса!
— Однако вот бывают же; вы сами видели. Нет; вера не пе-
ревелась в наше время; а начало веры...
— Начало премудрости страх божий, — перебил я.
— Начало веры, — продолжала Софи, нисколько не смутив-
шись, — самоотвержение... уничижение!
— Даже уничижение? — спросил я.
— Да. Гордость человеческая, гордыня, высокомерие, вот
что надо искоренить дотла. Вы вот упомянули о воле... ее-то
и надо сломить.
Я окинул взором всю фигуру молоденькой девушки, про-
износившей такие речи... «А ведь этот ребенок не шутит!» —
подумалось мне. Я взглянул на наших соседей по мазурке: они
также взглянули на меня, и мне показалось, что мое удивление
их забавляло; один из них даже улыбнулся мне сочувственно,
как бы желая сказать: «А? что? какова у нас барышня-чудачка?
Здесь все ее за такую знают».
— Вы попытались сломить свою волю? — обратился я снова
к Софи.
— Всякий обязан делать то, что ему кажется правдой, — от-
вечала она каким-то догматическим тоном.
— Позвольте вас спросить, — начал я после небольшого
молчания, — верите ли вы в возможность вызывать мертвых?
Софи тихо покачала головою.
— Мертвых нет.
— Как нет?
— Душ мертвых нет; они бессмертны и могут всегда явить-
ся, когда захотят... Они постоянно окружают нас.
— Как? Вы полагаете, что, например, подле того гарнизон-
ного майора, с красным носом, может в эту минуту витать бес-
смертная душа?
— Почему же нет? Солнечный свет освещает же его и его
нос — а разве солнечный свет, всякий свет, не от бога? И что
160
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
такое наружность? Для чистого нет ничего нечистого! Лишь бы
учителя найти! наставника найти!
— Да позвольте, позвольте, — вмешался я, признаюсь,
не без злорадства. — Вы желаете наставника... а духовник ваш
на что?
Софи холодно посмотрела на меня.
— Вы, кажется, хотите смеяться надо мною. Батюшка мой
духовный говорит мне, что я должна делать; но мне нужен та-
кой наставник, который сам бы мне на деле показал, как жерт-
вуют собою!
Она подняла глаза к потолку. Своим детским лицом и этим
выражением неподвижной задумчивости, тайного, постоянно-
го изумления, она напоминала мне дорафаэлевских мадонн...
— Я читала где-то, — продолжала она, не оборачиваясь ко
мне и едва шевеля губами, — что один вельможа велел себя
похоронить под папертью церковною для того, чтобы все при-
ходившие люди ногами попирали его, топтали... Вот это надо
еще при жизни сделать...
Бум! бум! тра-ра-рах! — гремели с хоров литавры... При-
знаюсь, подобный разговор на бале показался мне чересчур
эксцентричным: он невольно возбуждал во мне мысли... свой-
ства, совершенно противоположного религиозному. Я восполь-
зовался приглашением моей дамы на одну из фигур мазурки,
чтобы уже не возобновлять наших quasi1 богословских прений.
Четверть часа спустя я отвел mademoiselle Sophie к ее ро-
дителю, а дня через два я покинул город Т..., и образ девушки
с детским лицом и непроницаемой, точно каменной, душой
скоро изгладился из моей памяти.
Минуло два года, и этому образу опять пришлось возник-
нуть предо мною. А именно: я разговаривал с одним сослужив-
1.
Мнимо (лат.).
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
161
цем, только что вернувшимся из поездки по южной России. Он
прожил несколько времени в городе Т... и сообщил мне к<ое-ка-
кие сведения о тамошнем обществе.
— Кстати! — воскликнул он, — ведь ты, кажется, х(3рОШо
знаком с В. Г. Б.?
— Как же, знаком.
— И дочь его, Софью, ты знаешь?
— Я видел ее раза два.
— Представь: сбежала!
— Как так?
— Да так же. Вот уже три месяца, как без вести припала.
И удивительно то, что никто не может сказать, с кем он а сбе-
жала. Представь, никакой догадки, ни малейшего подозре-
ния! Она всем женихам отказывала. И поведения была Рамого
скромного. Уж эти мне тихони да богомолки! Скандал по гу-
бернии ужасный! Б. в отчаянии... И какая ей была нужда бе-
жать? Отец во всем исполнял ее волю. Главное, непост1джимо
то, что все губернские ловеласы налицо, все до единого.
— И ее до сих пор не отыскали?
— Говорят тебе, как в воду канула! Одной богатой нерестой
на свете меньше, вот что скверно.
Известие это меня очень удивило. Оно никак не вязалось
с тем воспоминанием, которое я сохранил о Софии Б. Нс> мало
ли чего не бывает!
Осенью того же года меня, опять-таки по служебном де-
лам, судьба закинула в С...кую губернию, находящуюся, как
известно, рядом с губернией Т...ской. Погода стояла дождли-
вая и холодная; изнуренные почтовые лошаденки едва та-
щили мой легонький тарантас по растворившемуся чернозе-
му большой дороги. Помнится, один день выдался особенно
неудачный: раза три пришлось «сидеть» в грязи по стуПИЦу;
ямщик мой то и дело бросал одну колею и с гиканием и завы-
162
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
ванием переползал в другую; но и в той не было легче. Сло-
вом, к вечеру я так измучился, что, добравшись до станции,
решился переночевать на постоялом дворе. Мне отвели ком-
натку с деревянным продавленным диваном, покривившим-
ся полом и оборванными бумажками по стенам; в ней пахло
квасом, рогожей1, луком и даже скипидаром, и мухи роями
сидели повсюду; но по крайней мере от непогоды можно
было укрыться; а дождь, как говорится, зарядил на целые сут-
ки. Я велел поставить самовар и, присев на диван, предался
тем дорожным нерадостным думам, которые так знакомы пу-
тешественникам на Руси.
Они были прерваны тяжелым стуком, раздавшимся в об-
щей избе, от которой моя комната отделялась дощатой пе-
регородкой. Стук этот сопровождался отрывочным зычным
бряцанием, подобным лязгу цепей, и внезапно гаркнул грубый
мужской голос: «Благослови бог всех сущих у дому сему. Благо-
слови бог!» «Благослови бог! Аминь, аминь, рассыпься!» — по-
вторил голос, как-то нескладно и дико вытягивая последний
слог каждого слова... Послышался шумный вздох, и грузное
тело с тем же бряцаньем опустилось на лавку.
— Акулина! Раба божия, подь сюда! — заговорил опять го-
лос, — зри, яко наг, яко благ... Ха-ха-ха! Тьфу! Господи боже
мой, господи боже мой, господи боже мой, — загудел голос, как
дьячок на клиросе, — господи боже мой, владыка живота моего,
воззри на окаянство мое... О-хо-хо! Ха-ха... Тьфу! А дому сему
благодать в час седьмый!
— Кто это? — спросил я тароватую мещанку-хозяйку, во-
шедшую ко мне с самоваром.
— А это, батюшка вы мой, — отвечала она мне торопливым
шёпотом, — блаженный, божий человек. В наших краях недав-
но проявился; вот и нас посетить изволил. В экую непогодь!
1.
Грубая ткань, из которой делались мешки, половики, рабочая одежда.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
163
Так с него, голубчика, ручьями и льет! И вериги, вы бы посмо-
трели, на нем какие — страсть!
— Благослови бог! Благослови бог! — раздался снова го-
лос. — Акулина! А Акулина! Акулинушка, друг! И где наш рай?
Рай наш прекрасный? В пустыне наш рай... рай... А дому сему,
на почине веку сего... радости велии... о... о... о... — Голос за-
бормотал что-то невнятное, и вдруг, вслед за протяжным зев-
ком, опять послышался сиплый хохот. Хохот этот вырывался
всякий раз как бы невольно, и всякий раз после него слыша-
лось негодующее плевание.
— Эх-ма! Степаныча нет! вот наше горе-то! — словно про
себя промолвила хозяйка, со всеми признаками глубочайшего
внимания остановившаяся у двери. — Словцо какое спаситель-
ное скажет, а мне бабе и невдомек! — Она проворно вышла.
***
В перегородке была щель; я приложился к ней глазом.
Юродивый сидел на лавке ко мне задом: я видел только его
громадную, как пивной котел, косматую голову, да широкую,
сгорбленную спину под заплатанным мокрым рубищем. Перед
ним, на земляном полу, стояла на коленях тщедушная жен-
щина в старом, тоже мокром, мещанском шушуне' с темным
платком, надвинутым на самые глаза. Она силилась стащить
сапоге ноги юродивого, пальцы ее скользили по загрязненной,
осклизлой коже. Хозяйка стояла возле нее со сложенными на
груди руками и благоговейно взирала на «божьего человека».
Он по-прежнему бурчал какие-то невнятные речи.
Наконец женщине в шушуне удалось сдернуть сапог. Она
чуть навзничь не упала, однако справилась и принялась раз-
матывать онучи юродивого. На подъеме ноги оказалась рана...
Я отвернулся.
1.
Женская верхняя одежда наподобие кофты или телогрейки.
164
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
— Чайком не прикажешь ли попотчевать, родимый? — по-
слышался подобострастный голос хозяйки.
— Что выдумала! — отозвался юродивый. — Грешное тело
баловать... Охо-хо! Все кости ему сокрушить... а она — чай! Ох,
ох, старица почтенная, сатана в нас силен! На него глад, на него
хлад, на него хляби небесные, дожди проливные, пронзитель-
ные, а он ничего, живуч! Помни день покрова богородицы! Бу-
дет тебе, будет много!
Хозяйка легонько даже ахнула от удивления.
— Только ты слушай меня! Всё отдай, голову отдай, рубаху
отдай! И просить не будут, а ты отдай! Потому, бог видит! Али
крышу долго разметать? Дал он тебе, милостивец, хлеба, ну
и сажай его в печь! А он всё видит! Ви...и...ди...ит! Глаз в треу-
гольнике чей? сказывай... чей?
Хозяйка украдкой перекрестилась под косынкой.
— Древлий враг, адамант!1 А...да...мант! А... да... мант, — по-
вторил несколько раз юродивый со скрежетом зубов. — Древ-
лий змий! Но да воскреснет бог! Да воскреснет бог и расто-
чатся врази его! Я всех мертвых призову! На врага его пойду...
Ха-ха-ха! Тьфу!
— Маслица нет ли у вас, — произнес другой, едва слыш-
ный голос, — дайте на ранку приложить... Тряпочка у меня
чистая есть.
Я снова глянул сквозь щель: женщина в шушуне всё еще
возилась с больной ногой юродивого. «Магдалина!» — по-
думал я.
— Сейчас, сейчас, голубушка, — промолвила хозяйка и,
войдя ко мне в комнату, достала ложечкой масла из лампадки
перед образом.
— Кто это ему прислуживает? — спросил я.
1. Здесь в значении крепкий, трудно побеждаемый змей-искуситель (от
устар, адамант — алмаз, бриллиант).
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
165
— А не знаем, батюшка, кто такая; тоже спасается, чай, гре-
хи заслуживает. Ну да уж и святой же человек!
— Акулинушка, чадушко мое милое, дочка моя любезная, —
твердил между тем юродивый и вдруг заплакал.
Стоявшая перед ним на коленях женщина возвела на него
свои глаза... Боже мой, где видел я эти глаза?
Хозяйка подошла к ней с ложечкой масла. Та кончила свою
операцию и, поднявшись с полу, спросила, нет ли чистого чу-
ланчика да сенца немного... «Василий Никитич на сене почи-
вать любит», — прибавила она.
— Как не быть, пожалуйте, — отвечала хозяйка, — пожалуй,
родименький, — обратилась она к юродивому, — обсушись,
отдохни.
Тот закряхтел, медлительно поднялся с лавки — его вериги
опять звякнули — и, обернувшись ко мне лицом и поискав об-
разов глазами, начал креститься большим крестом наотмашь.
Я тотчас узнал его: это был тот самый мещанин Василий,
который некогда показал мне моего покойного гувернера!
Черты его мало изменились; только выражение их стало
еще необычнее, еще страшнее... Нижняя часть опухшего лица
обросла взъерошенною бородою. Оборванный, грязный, оди-
чалый, он внушал мне еще больше отвращения, чем ужаса. Он
перестал креститься, но продолжал блуждать бессмысленным
взором по углам, по полу, словно ждал чего-то...
— Василий Никитич, пожалуйте, — промолвила с поклоном
женщина в шушуне. Он вдруг взмахнул головой и повернулся,
да запутался ногами, зашатался... Спутница его тотчас к нему
подскочила и поддержала его под мышку. Судя по голосу да по
стану, она казалась еще молодой женщиной: лица ее почти не-
возможно было видеть.
— Акулинушка, друг! — проговорил еще раз юродивый ка-
ким-то потрясающим голосом и, широко раскрыв рот и ударив
себя кулаком в грудь, простонал глухим, со дна души подняв-
шимся стоном. Оба вышли из комнаты вслед за хозяйкой.
166
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
Я лег на свой жесткий диван и долго размышлял о том, что
видел. Мой магнетизер стал окончательно юродивым. Вот куда
повернула его та сила, которую нельзя было не признать в нем!
***
На следующее утро я собрался в путь. Дождь лил по-вче-
рашнему, но я не мог долее мешкать. На лице моего слуги, по-
дававшего мне умываться, играла особенная, сдержанно-на-
смешливая улыбочка. Я хорошо понимал эту улыбочку: она
обозначала, что слуга мой узнал что-нибудь невыгодное или
даже неприличное насчет господ. Он, видимо, сгорал нетерпе-
нием сообщить мне это.
— Ну, что такое? — спросил я наконец.
— Вчерашнего юродивца изволили видеть? — немедленно
заговорил мой слуга.
— Видел; что же далее?
— А товарку ихнюю тоже видели-с?
— Видел и ее.
— Она-с барышня; дворянского происхождения.
-Как?
— Истину вам докладываю-с; купцы сегодня из Т... про-
езжали; признали ее. Фамилию даже называли: только
я запамятовал-с...
Меня как молнией осветило.
— Юродивый еще здесь или уже ушел? — спросил я.
— Кажись, еще не уходил. Давеча сидел под воротами и му-
дреное такое творил, что и постигнуть невозможно. Благует
с жиру; потому выгоду в том себе находит.
Слуга мой принадлежал к тому же разряду образованных
дворовых, как и Ардалион.
— И барышня с ним?
— С ними-с; дежурят тоже.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
167
***
Я вышел на крыльцо и увидел юродивого. Он сидел на
лавочке под воротами и, упершись в нее обеими ладонями,
раскачивал направо и налево понуренную голову, — ни дать
ни взять дикий зверь в клетке. Густые космы курчавых волос
закрывали ему глаза и мотались из стороны в сторону так же,
как и отвисшие губы. Странное, почти нечеловеческое бормо-
тание вырывалось из них. Спутница его только что умылась
из висевшего на жердочке кувшинка и, не успев еще накинуть
платок себе на голову, пробиралась назад к воротам по узкой
дощечке, положенной через темные лужицы навозного дво-
ра. Я взглянул на эту, теперь со всех сторон открытую, голову
и невольно всплеснул руками от изумления: предо мной была
Софи Б.!
Она быстро обернулась и уставила на меня свои голубые,
по-прежнему неподвижные глаза. Она очень похудела, кожа
загрубела и приняла изжелта-красный оттенок загара, нос
заострился, и губы обозначились резче. Но она не подурне-
ла; только к прежнему задумчиво-изумленному выражению
присоединилось другое, решительное, почти смелое, сосредо-
точенно-восторженное выражение. Детского в этом лице уже
не оставалось ни следа.
Я приблизился к ней.
— Софья Владимировна, — воскликнул я, — неужели это
вы? В этом платье... в этом обществе...
Она вздрогнула, еще пристальнее взглянула на меня, как
бы желая узнать, кто с ней заговаривает, и, не ответив мне ни
слова, так и бросилась к своему товарищу.
— Акулинушка, — залепетал он, тяжело вздохнув, — грехи
наши, грехи...
— Василий Никитич, идемте сейчас! Слышите, сейчас, сей-
час, — промолвила она, одной рукой надергивая платок себе
168
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
на лоб, а другой подхватывая юродивого под локоть, — идемте,
Василий Никитич. Здесь опасно.
— Иду, матушка, иду, — покорно ответил юродивый и, пе-
регнувшись всем телом вперед, приподнялся с лавочки. — Вот
только цепочечку-то подвязать...
Я еще раз подошел к Софье и назвал себя, я начал умолять
ее выслушать меня, сказать мне одно слово, я указывал ей на
дождь, который полил как из ведра, я попросил ее пощадить
собственное здоровье, здоровье ее товарища, я упомянул об ее
отце... Но ею овладело какое-то злое, какое-то беспощадное
одушевление. Не обращая на меня никакого внимания, стис-
нув зубы и прерывисто дыша, она вполголоса, короткими, по-
велительными словами понукала растерявшегося юродивого,
подпоясала его, подвязала его вериги, нахлобучила ему на во-
лосы суконный детский картуз с изломанным козырьком, всу-
нула ему палку в руку, накинула самой себе на плечи котомку
и вышла с ним за ворота, на улицу... Остановить ее силой я не
имел права, да оно ни к чему бы и не послужило; а на послед-
ний мой отчаянный возглас она даже не обернулась. Поддер-
живая «божьего человека» под руку, она проворно шагала по
черной уличной грязи, и чрез несколько мгновений, сквозь
тусклую мглу туманного утра, сквозь частую сетку падавшего
дождя, в последний раз мелькнули предо мною обе фигуры,
юродивого и Софьи... Они завернули за угол выдавшейся избы
и исчезли навсегда.
***
Я вернулся к себе в комнату. Раздумье нашло на меня.
Я ничего не понимал; я не понимал, как могла такая хорошо
воспитанная, молодая, богатая девушка бросить всё и всех,
родной дом, семью, знакомых, махнуть рукой на все привычки,
на все удобства жизни, и для чего? Для того, чтобы пойти вслед
полусумасшедшему бродяге, чтоб сделаться его прислужни-
цей? Ни на одно мгновение нельзя было остановиться на мыс-
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
169
ли, что поводом к подобному решению была сердечная, хоть
и извращенная, наклонность, любовь или страсть... Стоило
взглянуть на отталкивающую фигуру «божьего человека», чтоб
тотчас выкинуть подобную мысль из головы! Нет, Софи оста-
лась чистой; и, как она однажды сказала мне, для нее не было
ничего нечистого. Я не понимал поступка Софи; но я не осу-
ждал ее, как не осуждал впоследствии других девушек, так же
пожертвовавших всем тому, что они считали правдой, в чем
они видели свое призвание. Я не мог не сожалеть, что Софи
пошла именно этим путем, но отказать ей в удивлении, скажу
более, в уважении, я также не мог. Недаром она говорила мне
о самоотвержении, об уничижении... у ней слова не рознились
с делом. Она искала наставника и вождя, и нашла его... в ком,
боже мой!
Да, она заставила топтать, попирать себя ногами... В по-
следствии времени до меня дошли слухи, что семье удалось,
наконец, отыскать заблудшую овцу и вернуть ее домой. Но
дома она пожила недолго и умерла «молчальницей», не гово-
рившей ни с кем.
Мир сердцу твоему, бедное, загадочное существо! Василий
Никитич, вероятно, до сих пор юродствует; железное здоровье
подобных людей поистине изумительно. Разве падучая его
сломила.
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр.
соч. и писем: В 30 тт. Сочинения: В 12 тт. Т. 8. М., 1981. С. 7-38
(использованы комментарии Л. М. Лотман).
Впервые: на немецком в журнале «Der Salon fur Literatur,
Kunst und Gesellschaft», октябре 1869 г. (№ 10. Bd. V. S. 69—86)
под заглавием «Eine wunderliche Geschichte».
Русский оригинал: Вестник Европы. 1870. № 1.
На обложке чернового автографа стоят даты работы авто-
ра над рассказом: «Начат в Бадене около 15-го / 3 июля. Кон-
чен в Бадене, в Тиргартенштрассе 3, в четверг 29/ 17-го июля,
в 3 часа пополудни». Даты относятся к 1869 г.
По окончании рассказ подвергся значительной правке, ко-
торая касалась в основном образа главной героини. Чтобы хотя
бы как-то мотивировать странный выбор Софи Б., оставившей
родной дом ради юродивого Василия, Тургенев добавил раз-
говор рассказчика с героиней, раскрывающий ее внутренние
побуждения, чуть далее вставил указание на самоотверженное
ее отношение к юродивому. Кроме того, в начале рассказа по-
явилось упоминание о роде занятий отца Софи — откупщика,
занимавшегося еще и ростовщичеством, что соотносилось
с идеей героини отмолить его грехи.
Уточнялся и образ Василия, который в окончательном
тексте приобрел черты стихийной и даже животной бессоз-
нательности, а его внешность стала более отталкивающей
и болезненной.
Закончив рассказ, Тургенев послал его Юлиусу Роден-
бергу, который очень хотел поддержать свой журнал «Salon»
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ. КОММЕНТАРИЙ
171
каким-нибудь текстом мэтра. Именно поэтому «Странная
история» появилась на иностранном языке раньше, чем в ори-
гинале, что беспрецедентно для творчества Тургенева. При
этом сохранившиеся в архиве Роденберга в Веймаре немец-
кие корректуры «Странной истории» показывают, как Турге-
нев скрупулезно правил перевод, чтобы добиться адекватной
передачи сложных для немецкой аудитории явлений вроде
юродства и сектантства, и сопроводил текст рассказа автор-
скими комментариями, объясняющими смысл этих понятий.
Появление «Странной истории» сначала в немецком пере-
воде имело для Тургенева неприятные последствия. Восполь-
зовавшись отсутствием конвенции об авторском праве между
Германией и Россией, редактор газеты «Голос» А. А. Краевский
напечатал сокращенный перевод «Странной истории» (номер
от 10 (22) декабря 1869 г.), чтобы с одной стороны, привлечь
подписчиков, а с другой — в очередной раз подчеркнуть, что
Тургенев «отрекся от России». Вместе с подлинным русским
текстом рассказа Тургенев напечатал в «Вестнике Европы»
и протестное письмо в адрес Краевского.
Рассказ встретил прохладные и в основном критические
отзывы. Так, ведущие газеты «Московские ведомости» и «Но-
вое время» неодобрительно отозвались о новом произведении.
Критик «Московских ведомостей» признавал художественные
достоинства «Странной истории», но писал, что «повесть до-
вольно ничтожна по содержанию». Рецензент «Нового време-
ни» утверждал даже, что перевод с немецкого перевода, напе-
чатанный Краевским в «Голосе», мог бы читателям заменить
подлинник.
Даже такой чуткий критик, как Н. Н. Страхов, высоко оце-
нивая рассказы писателя и «Странную историю» в частности,
хотя и признавал достоверность изображаемых в них русских
типов, отмечал их неполноту и односторонность («Последние
произведения Тургенева», 1871).
172
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ. КОММЕНТАРИЙ
Тургенев завязал спор об актуальности «Странной исто-
рии» в переписке со своим корреспондентом М. В. Авдеевым,
который писал: «Она («Странная история») мне очень понрави-
лась и идет к картинам русской жизни, которых Вы дали много,
но самый конец Вы осветили, по-моему, неверно <...> В осно-
вании всякого фанатизма лежит сила, но сила глупая, и Софи
во мне, кроме презрительного сожаления, никакого участия
не шевельнула <...> Ваша Софи устарела» (Тургеневский сбор-
ник. Вып. 1. Л., 1964. С. 430-431). Отвечая Авдееву 13 (25) ян-
варя 1870 г., Тургенев писал: «... неужели вы до того потонули
в «современности», что не допускаете никаких не современных
типов? Я «отстал» с своей Софи: еще бы! Да я, пожалуй, еще
дальше назад хвачу; Софи не возбуждает ничего, кроме «пре-
зрительного сожаления»; и этого, по-моему, еще много. Неу-
жели каждый характер должен непременно быть чем-то вроде
прописи: вот, мол, как надо или не надо поступать? Подобные
лица жили, стало быть, имеют право на воспроизведение ис-
кусством. Другого бессмертия я не допускаю, а это бессмертие,
бессмертие человеческой жизни — в глазах искусства и исто-
рии — лежит в основании всей нашей деятельности».
В основу сюжета рассказа легло реальное происшествие.
Л. Фридлендер, ссылаясь на признание самого Тургенева, заяв-
лял: «Странная история» взята из жизни. Молодая мечтатель-
ница, бросающая родительский дом для того, чтобы сопрово-
ждать в качестве служанки юродивого, была дочь директора
одной казенной зеркальной фабрики. Своим поступком она
хотела загладить грехи отца, который грабил казну. Впрочем,
молодая девушка вернулась в родительский дом и даже вы-
шла замуж» (Вестник Европы. 1906. № 10. С. 831). Сам Тургенев
в письме к И. П. Борисову от 23 декабря 1869 г. (4 января 1870 г.)
также вспоминал, что рассказ «Странная история» составил-
ся у него «из двух анекдотов», из которых один он «слышал,
а другой сам пережил». Реальную основу рассказа «Странная
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ. КОММЕНТАРИЙ
173
история» подчеркивал и Н. С. Лесков, утверждавший в 1869 г.
в статье «Русские общественные заметки»: «Содержание ее
вполне не вымышленное, а истинное: это давняя история жив-
шего в тридцатых годах в городе Орле «блаженного Васи» и од-
ной орловской же девицы, отрекшейся от света и пошедшей
„угождать юродивому”» (Лесков Н. С. Собрание сочинений. М.:
Гослитиздат, 1958. Т. 10. С. 85).
Более глубокое осмысление «Странной истории» началось
гораздо позже, в начале XX в., когда И. Ф. Анненский посвятил
ей эссе «Белый экстаз» во «Второй книге отражений» (1909).
Критик одним из первых обратил внимание на авторское соот-
несение экстатического самопожертвования Софи и упомяну-
того в финале рассказа фанатизма других девушек — народниц
и социалисток. Анненский истолковывает это соположение
не в пользу Софи: ее жертва экстатична и бесплодна, замкнута
на самой себе, а не на цели, в отличие от желания социалисток
улучшить мир вокруг себя. Благодаря наблюдению Анненско-
го, в «Странной истории» начали видеть не просто курьез, де-
монстрирующий остатки религиозного фанатизма в русском
народе, но более широкую проблему страданий во имя других,
самоуничижения, самоотречения, характерных для разных пе-
риодов русской истории. Самоотречение Софи, ее понимание
своего долга соотнесено Тургеневым с молодыми революци-
онерками, благодаря чему хронологические рамки рассказа
раздвинуты до современной автору России конца 1860-х гг.
Современные исследователи также указывают на глубину по-
ставленной Тургеневым проблемы религиозного и фанатиче-
ского самоотвержения в русской истории (см.: Головко В. М.
И. С. Тургенев: искусство художественного философствования.
М., 2018. С. 73-86).
По мнению тургеневедов, «Странная история» затрагивает
сразу несколько проблем, весьма актуальных для 1860-х гг.: это
и обсуждение национального характера (особенно после отме-
ны крепостного права), и соотношение научной и религиозной
МЦь СТРАННАЯ ИСТОРИЯ. КОММЕНТАРИЙ
картины мира, и полемика о западном или восточном пути
развития России. С точки зрения проблематики «таинственно-
го» важно, что эпизод с вызыванием духа на сеансе у Василия
рассказчик объясняет научно — действием магнетизма, но при
этом он не может найти объяснения загадочному поступку
Софи, предоставляя читателю собрать детали ее биографии
и самому реконструировать глубинные причины ее ухода (см.:
Муратов А. Б. Повести и рассказы И. С. Тургенева 1867-1871
годов. Л., 1980. С. 19-26).
При жизни писателя «Странная история» была переведе-
на на французский язык П. Мериме («Revue des Deux Mondes»,
1870) и на английский В. Рольстоном (под названием «The
Idiot», «Temple Ваг», 1870, vol. XXIX), а также на датский и швед-
ский языки.
Стук... стук... стук!..
Студия
I
...Мы все уселись в кружок — и Александр Васильевич Ри-
дель, наш хороший знакомый (фамилия у него была немецкая,
но он был коренной русак), — Александр Васильевич начал так:
— Я расскажу вам, господа, историю, случившуюся со мной
в тридцатых годах... лет сорок тому назад, как видите. Я буду
краток, а вы не прерывайте меня.
Я жил тогда в Петербурге — и только что вышел из уни-
верситета. Мой брат служил в конной гвардейской артиллерии
прапорщиком. Батарея его стояла в Красном Селе1 — дело было
летом. Брат квартировал собственно не в Красном Селе, а в од-
ной из окрестных деревушек; я не раз гостил у него и перезна-
комился со всеми его товарищами. Он помещался в довольно
опрятной избе вместе с другим офицером его батареи. Звали
этого офицера Теглевым, Ильей Степанычем. С ним я особенно
сблизился.
Марлинский теперь устарел — никто его не читает и даже
над именем его глумятся; но в тридцатых годах он гремел2, как
никто, — и Пушкин, по понятию тогдашней молодежи, не мог
идти в сравнение с ним. Он не только пользовался славой пер-
вого русского писателя; он даже — что гораздо труднее и реже
встречается — до некоторой степени наложил свою печать на
современное ему поколение. Герои а 1а Марлинский попада-
1. Село к югу от Петербурга, которое в XIX в. было местом главных летних
военных учений гвардии.
2. Марлинский - литературный псевдоним А. А. Бестужева, известного
декабриста и популярного беллетриста 1830-х годов.
176
СТУК... СТУК... СТУК!..
лись везде, особенно в провинции и особенно между армей-
цами и артиллеристами; они разговаривали, переписывались
его языком; в обществе держались сумрачно, сдержанно — «с
бурей в душе и пламенем в крови», как лейтенант Белозор
«Фрегата Надежды»1. Женские сердца «пожирались» ими. Про
них сложилось тогда прозвище: «фатальный». Тип этот, как
известно, сохранялся долго, до времен Печорина. Чего-чего
не было в этом типе? И байронизм2, и романтизм; воспоми-
нания о французской революции, о декабристах — и обожа-
ние Наполеона; вера в судьбу, в звезду, в силу характера, поза
и фраза — итоска пустоты; тревожные волнения мелкого само-
любия — и действительная сила и отвага; благородные стрем-
ленья — и плохое воспитание, невежество; аристократические
замашки — и щеголяние игрушками... Но, однако, довольно
философствовать... Я обещался рассказывать.
II
Подпоручик Теглев принадлежал к числу именно таких
«фатальных» людей, хотя и не обладал наружностью, обыкно-
венно этим личностям присвояемой: он, например, нисколько
не походил на лермонтовского «фаталиста»3. Это был человек
среднего роста, довольно плотный, сутуловатый, белокурый,
почти белобрысый; лицо имел круглое, свежее, краснощекое,
вздернутый нос, низкий, на висках заросший лоб и крупные,
правильные, вечно неподвижные губы: он никогда не смеял-
ся, не улыбался даже. Лишь изредка, когда он уставал и зады-
хался, выказывались четырехугольные зубы, белые, как сахар.
Та же искусственная неподвижность была распространена по
1. Тургенев смешал здесь два произведения Марлинского — «Лейтенант
Белозор» (главный герой Белозор) и «фрегат Надежда» (главный герой
Правин).
2. Байронизм — происходящий от фамилии английского поэта Байрона
тип бунтарского поведения.
3. То есть на Вулича, героя части «Фаталист» из романа «Герой нашего
времени».
СТУК... СТУК... СТУК!..
177
всем его чертам: не будь ее, они бы являли вид добродушный.
Во всем его лице не совсем обыкновенны были только глаза,
небольшие, с зелеными зрачками и желтыми ресницами: пра-
вый глаз был чуть-чуть выше левого, и на левом глазу века
поднималась меньше, чем на правом, что придавало его взору
какую-то разность, и странность, и сонливость. Физиономия
Теглева, не лишенная, впрочем, некоторой приятности, почти
постоянно выражала неудовольствие с примесью недоумения:
точно он следил внутри себя за невеселой мыслию, которую
никак уловить не мог. Со всем тем он не производил впечатле-
ния гордеца: его скорей можно было принять за обиженного,
чем за гордого человека. Говорил он очень мало, с запинками,
сиплым голосом, без нужды повторяя слова. В противность
большей части фаталистов, он особенно вычурных выражений
не употреблял — и прибегал к ним только на письме; почерк
имел совершенно детский. Начальство считало его офицером —
«так себе», не слишком способным и не довольно усердным.
«Есть пунктуальность, но аккуратности нет», — говорил о нем
бригадный генерал немецкого происхождения. И для солдат
Теглев был «так себе» — ни рыба ни мясо. Жил он скромно, по
состоянию. Девяти лет от роду он остался круглым сиротою:
отец и мать его утонули весною, в половодье, переправляясь на
пароме через Оку. Он получил воспитание в частном пансионе,
где считался одним из самых тупых и самых смирных учени-
ков; поступил, по собственному настоятельному желанию и по
рекомендации двоюродного дяди, человека влиятельного, юн-
кером в гвардейскую конную артиллерию — и, хотя с трудом,
однако выдержал экзамен сперва на прапорщика, потом на
подпоручика. С другими офицерами он находился в отноше-
ниях натянутых. Его не любили, посещали его редко — и сам
он почти ни к кому не ходил. Присутствие посторонних людей
его стесняло; он тотчас становился неестественным, нелов-
ким... в нем не было ничего товарищеского — и ни с кем он
не «тыкался». Но его уважали; и уважали его не за его характер
178
СТУК... СТУК... СТУК!..
или ум и образованность, а потому, что признавали на нем ту
особенную печать, которою отмечены «фатальные» люди. «Те-
глев сделает карьеру, Теглев чем-нибудь отличится» — этого
никто из его сослуживцев не ожидал; но «Теглев выкинет ка-
кую-нибудь необыкновенную штуку» или «Теглев возьмет да
вдруг выйдет в Наполеоны» — это не считалось невозможным.
Потому, тут действует «звезда» — и человек он с «предопреде-
лением», как бывают люди «со вздохом» и «со слезою».
Ill
Два случая, ознаменовавшие самое начало его офицерской
службы, много способствовали к упрочению за ним его фаталь-
ной репутации. А именно:
В самый первый день его производства — около половины
марта месяца — он, вместе с другими, только что выпущенны-
ми офицерами, шел в полной парадной форме по набереж-
ной. В тот год весна наступила рано, Нева вскрылась; большие
льдины уже прошли, но всю реку запрудил мелкий, сплошной,
пропитанный водою лед. Молодые люди разговаривали, смея-
лись... Вдруг один из них остановился: он увидал на медленно
двигавшейся поверхности реки, шагах в двадцати от берега,
небольшую собачку. Взобравшись на выдававшуюся льдину,
она дрожала всем телом и визжала. «А ведь она погибнет», —
проговорил офицер сквозь зубы. Собачку тихонько проносило
мимо одного из спусков, устроенных вдоль набережной. Вдруг
Теглев, ни слова не говоря, сбежал по этому самому спуску —
и, перепрыгивая по тонкому льду, проваливаясь и выскакивая,
добрался до собачки, схватил ее за шиворот и, благополучно
вернувшись на берег, бросил ее на мостовую. Опасность, кото-
рой подвергался Теглев, была так велика, поступок его был так
неожидан, что товарищи его словно окаменели — и только тог-
да заговорили все разом, когда он подозвал извозчика, чтобы
ехать к себе домой; весь мундир на нем был мокр. В ответ на их
СТУК... СТУК... СТУК!..
179
восклицания Теглев равнодушно промолвил, что кому что на
роду написано, тот того не минует, — и велел извозчику ехать.
— Да ты собаку-то возьми с собой на память, — крикнул
один из офицеров. Но Теглев только рукой махнул — и товари-
щи его переглянулись в молчаливом изумлении.
Другой случай произошел несколько дней спустя, на кар-
точном вечере у батарейного командира. Теглев сидел в углу
и не участвовал в игре. «Эх, кабы мне, как в пушкинской „Пи-
ковой даме»1, бабушка наперед сказала, какие карты должны
выиграть!» — воскликнул один прапорщик, спускавший свою
третью тысячу. Теглев молча приблизился к столу, взял колоду,
снял и, проговорив: «Шестерка бубен!» — перевернул колоду:
внизу была шестерка бубен. «Туз треф!» — провозгласил он
и снял опять: снизу оказался туз треф. «Король бубен!» — про-
молвил он в третий раз сердитым шёпотом, сквозь стиснутые
зубы — отгадал в третий раз... и вдруг весь покраснел. Веро-
ятно, он сам этого не ожидал. «Отличный фокус! Покажите-ка
еще», — заметил батарейный командир. «Я фокусами не за-
нимаюсь», — сухо ответил Теглев и вышел в другую комнату.
Каким образом это так случилось, что он заранее отгадывал
карту, — я растолковать не берусь; но видел я это собственны-
ми глазами. После него многие из присутствовавших игроков
пытались сделать то же самое — и никому оно не удалось: одну
карту еще иной и угадает; но уже две сряду — никак. А у Тегле-
ва вышло целых три! Этот случай еще более утвердил за ним
репутацию таинственного, фатального человека. Мне после ча-
сто приходило на ум, что не удайся ему фокус с картами — кто
знает, какой бы она приняла оборот и как бы он сам взглянул
на себя; но эта неожиданная удача окончательно решила дело.
1. Призрак старой графини открывает пушкинскому Германну три карты
(тройку, семерку, туз), которые должны выиграть.
180
СТУК... СТУК... СТУК!..
IV
Понятно, что Теглев тотчас ухватился за эту репутацию.
Она придавала ему особое значение, особый колорит... «Се1а
le posait»1, как выражаются французы, — и при небольшом его
уме, незначительных познаниях и громадном самолюбии та-
кая репутация приходилась ему как раз под руку. Заслужить
ее было трудно, а поддержать ее — ничего не значило: стои-
ло только молчать и дичиться. Но не в силу этой репутации
я сошелся с Теглевым и, можно сказать, полюбил его. Полюбил
я его, во-первых, потому, что сам был порядочный дичок и ви-
дел в нем собрата; а во-вторых, и потому, что человек он был
добрый и в сущности очень простосердечный. Он внушал мне
нечто вроде сожаления; мне казалось, что, помимо его напуск-
ной фатальности, над ним действительно тяготеет трагиче-
ская судьба, которой он сам не подозревает. Разумеется, этого
чувства я ему не высказывал: внушать сожаление — может ли
быть обида хуже для «фатального» человека? И Теглев чувство-
вал расположение ко мне: со мной было ему легко, со мной он
разговаривал — в моем присутствии он решался покидать тот
странный пьедестал, на который не то попал, не то взобрался.
Мучительно, болезненно самолюбивый, он, вероятно, все-та-
ки сознавал в глубине души своей, что ничем не оправдывает
своего самолюбия — и что другие, пожалуй, могут смотреть на
него свысока... а я, девятнадцатилетний мальчик, не стеснял
его; страх сказать что-нибудь неумное, неуместное при мне
не сжимал его вечно настороженного сердца. Он даже ино-
гда впадал в болтливость; и благо ему, что никто, кроме меня,
не слыхал его речей! Его репутация недолго бы удержалась.
Он не только знал очень мало — он почти ничего не читал
и ограничивался тем, что набирался подходящих анекдотов
и историй. Он верил в предчувствия, предсказания, приметы,
встречи, в счастливые и несчастные дни, в преследование или
1.
Это давало ему положение (франц.).
СТУК... СТУК... СТУК!..
181
благоволение судьбы, в значительность жизни, одним словом.
Он даже верил в какие-то «климатерические» годы1, о которых
кто-то упомянул при нем и значение которых он сам не пони-
мал хорошенько. Фатальным людям настоящего закала не сле-
дует выказывать подобные верованья: они должны внушать их
другим... Но Теглева с этой стороны знал я один.
V
Однажды, помнится, в самый Ильин день, 20 июля, я пое-
хал гостить к брату — и не застал его: на целую неделю куда-то
его откомандировали. Вернуться в Петербург я не хотел; по-
таскался с ружьем по окрестным болотцам, убил парочку бе-
касов, а вечер провел с Теглевым под навесом пустого сарая,
в котором он устроил, как он выражался, летнюю свою рези-
денцию. Мы покалякали кой о чем, а впрочем, большей частью
пили чай, курили трубки и разговаривали то с хозяином, об-
русевшим чухонцем2, то с мотавшимся около батареи разно-
счиком, продавцом «пельцинов3, лимонов хоро-о-ших», ми-
лым человеком и балагуром, который, кроме других талантов,
умел играть на гитаре и рассказывал нам о несчастной люб-
ви, которую он в «младости» питал к дочери хожалого. Войдя
в лета, этот Дон-Жуан в александрийской рубахе4 уже не знал
несчастных привязанностей. Перед воротами нашего сарая
расстилалась, постепенно углубляясь, широкая равнина; ма-
ленькая речка блистала местами в извилинах ложбин; дальше,
на небосклоне, виднелись низкие леса. Ночь приближалась,
и мы остались одни. Вместе с ночью спускался на землю тон-
кий сырой пар, который, всё более и более разрастаясь, пре-
1. От франц, climaterique — критический, рубежный (согласно
каббалистическим представлениям).
2. Чухонцами в XIX веке называли эстонцев или финнов.
3. Апельсинов (просторечие).
4. Красная рубашка из хлопчатобумажной ткани, с рисунками, которую
носили в основном бедные слои населения.
182
СТУК... СТУК... СТУК!..
вратился, наконец, в густой туман. На небо взошел месяц: весь
туман проникнулся насквозь и как бы позлатился его сиянием.
Всё странно передвинулось, закуталось и смешалось; далекое
казалось близким, близкое далеким, большое малым, малое
большим... Всё стало светло и неясно. Мы словно перенеслись
в сказочное царство, в царство бело-золотистой мглы, тишины
глубокой, чуткого сна... И как таинственно, какими серебри-
стыми искорками сквозили сверху звезды! Мы оба умолкли.
Фантастический облик этой ночи подействовал на нас: он на-
строил нас на фантастическое.
VI
Теглев первый заговорил, с обычными запинками, недо-
молвками и повторениями, о предчувствиях... о привидениях.
В такую точно ночь, по его словам, один его знакомый студент,
только что поступивший в гувернеры к двум сиротам и поме-
щенный с ними в павильоне, в саду, — увидал женскую фигуру,
наклоненную над их постелями, и на следующий день узнал
эту фигуру в незамеченном им до тех пор портрете, изобра-
жавшем мать этих самых сирот. Потом Теглев рассказал мне,
будто родителям его, за несколько дней до их гибели, всё чу-
дился шум воды; будто дедушка его в бородинском сражении
избавился от смерти тем, что, увидав на земле простой серый
голыш, внезапно нагнулся и поднял его, — а в это самое мгно-
венье картечь пролетела над его головою и сломила его длин-
ный черный султан1. Теглев даже обещался показать мне этот
самый голыш, спасший его деда и вделанный им в медальон.
Потом он упомянул о призвании каждого человека и о своем
в особенности и прибавил, что он доселе в него верит и что
если в нем когда-нибудь на этот счет возникнут сомнения,
то он сумеет разделаться с ними и с жизнью, ибо жизнь тогда
потеряет для него всякое значение. «Вы, может быть, полагае-
1.
Украшение на военном головном уборе (кивере, каске) из перьев.
СТУК... СТУК... СТУК!..
183
те, — промолвил он, искоса глянув на меня, — что на это у меня
не хватит духа? Вы меня не знаете... У меня воля железная!»
«Хорошо сказано», — подумал я про себя.
Теглев задумался, глубоко вздохнул и, выпустив из руки чу-
бук, объявил мне, что нынешний день для него очень важный.
— Нынче Ильин день — я именинник... Это... это для меня
всегда тяжелая пора.
Я ничего не отвечал и только глядел на него, как он сидел
передо мною, согнутый, сутулый, неповоротливый, с уставлен-
ным на землю сонливым и пасмурным взором.
— Сегодня, — продолжал он, — одна старушка нищая (Те-
глев не пропускал ни одного нищего, не подав ему милостыни)
сказала мне, что она о моей душеньке помолится... Разве это
не странно?
«Охота же человеку всё с собою возиться!» — подумал
я опять. Я должен, однако, прибавить, что в последнее время
я стал замечать необычное выражение заботы и тревоги на
лице Теглева, и не «фатальная» то была меланхолия: его что-то
действительно грызло и мучило. И в этот раз меня поразила
унылость, распространенная по его чертам. Уж не начинали ли
возникать в нем те сомненья, о которых он мне говорил? Мне
сказывали товарищи Теглева, что он незадолго перед тем по-
давал начальству проект о каких-то переформированиях «по
лафетной части» и что этот проект был ему возвращен с «над-
писью»,™ есть с выговором. Зная его характер, я не сомневал-
ся в том, что подобное пренебрежение начальства глубоко его
оскорбило. Но то, что мне чудилось в Теглеве, походило более
на грусть, имело более личный оттенок.
— Однако сыро становится, — промолвил он вдруг и повел
плечами. — Пойдемте в избу — да и спать пора. — У него была
привычка поводить плечами и поворачивать голову со сторо-
ны на сторону, точно ему галстух становился тесным, причем
он брался правой рукою за горло. Характер Теглева выражал-
184
СТУК... СТУК... СТУК!..
ся — так по крайней мере мне казалось — в этом тоскливом
и нервическом движении. Ему тоже было тесно на свете.
Мы вернулись в избу и легли, каждый на лавке, он в крас-
ном углу, я в переднем, на постланном сене.
VII
Теглев долго ворочался на своей лавке, и я не мог заснуть.
Рассказы ли его взволновали мои нервы, странная ли эта ночь
раздражала мою кровь — не знаю; только я заснуть не мог.
Всякое даже желание сна исчезло наконец, и я лежал с раскры-
тыми глазами да думал, напряженно думал, бог знает о чем,
о самых бессмысленных пустяках, — как это всегда бывает во
время бессонницы. Переворачиваясь с боку на бок, я протянул
руку... Палец мой ударился об одно из бревен стены. Раздался
слабый, но гулкий и как бы протяжный звук... Я, должно быть,
попал на пустое место.
Я вторично ударил пальцем... уже нарочно. Звук повторил-
ся. Я еще... Вдруг Теглев приподнял голову.
— Ридель, — промолвил он, — слышите, кто-то стучит под
окном.
Я притворился спящим. Мне вдруг пришла охота потрунить
над моим фатальным товарищем. Всё равно мне не спалось.
Он опустил голову на подушку. Я подождал немного
и опять постучал три раза сряду.
Теглев опять приподнялся и стал прислушиваться.
Я постучал опять. Я лежал к нему лицом, но мою руку он
не мог видеть... я ее назад закинул, под одеяло.
— Ридель! — крикнул Теглев. Я не отозвался.
— Ридель! — повторил он громко. — Ридель!
— А? Что такое? — проговорил я, словно спросонья.
— Вы не слышите, кто-то всё стучит под окном. В избу, что
ли, просится.
— Прохожий... — пролепетал я.
— Так надо его впустить или узнать, что за человек?
СТУК... СТУК... СТУК!..
185
Но я уже не отвечал и снова притворился спящим.
Прошло несколько минут... Я опять за свое...
«Стук... стук... стук!..»
Теглев тотчас выпрямился и стал слушать.
«Стук... стук... стук! Стук... стук... стук!»
Сквозь полузакрытые веки, при белесоватом свете ночи,
я хорошо мог видеть все его движенья. Он обращал лицо то
к окну, то к двери. Действительно, трудно было понять, откуда
шел звук: он словно облетал комнату, словно скользил вдоль
стен. Я случайно попал на акустическую жилку.
«Стук... стук... стук!..»
— Ридель! — закричал наконец Теглев. — Ридель! Ридель!
— Да что такое? — промолвил я зевая.
— Неужели вы ничего не слышите? Стучит кто-то.
— Ну, бог с ним! — ответил я и опять показал вид, что за-
снул, захрапел даже...
Теглев успокоился.
«Стук... стук... стук!..»
— Кто там? — закричал Теглев. — Войди!
Никто, разумеется, не отвечал.
«Стук... стук... стук!»
Теглев вскочил с постели, открыл окно и, высунув голову
наружу, диким голосом спросил: «Кто там? Кто стучит?» Потом
он отворил дверь и повторил свой вопрос. В отдаленье проржа-
ла лошадь — и только.
Он вернулся к своей постели...
«Стук... стук... стук!»
Теглев мгновенно перевернулся и сел.
«Стук... стук... стук!»
Теглев проворно надел сапоги, накинул шинель на плечи
и, отцепив со стены саблю, вышел из избы. Я слышал, как он
два раза обошел ее кругом и всё спрашивал: «Кто тут? Кто тут
ходит? Кто стучит?» Потом он вдруг умолк, постоял на одном
186
СТУК... СТУК... СТУК!..
месте на улице, недалеко от угла, где я лежал, и, уже ни слова
больше не говоря, вернулся в избу и лег, не раздеваясь.
«Стук... стук... стук!» — начал я снова. «Стук... стук... стук!»
Но Теглев не шевелился, не спрашивал, кто стучит, а только
подпер голову рукою.
Видя, что это больше не действует, я спустя немного вре-
мени притворился, что просыпаюсь, и, вглядевшись в Теглева,
принял удивленный вид.
— Вы разве куда ходили? — спросил я.
— Да, — равнодушно отвечал он.
— Вы всё продолжали слышать стук?
-Да.
— И никого не встретили?
— Нет.
— И стук прекратился?
— Не знаю. Теперь мне всё равно.
— Теперь? Почему же именно теперь?
Теглев не отвечал.
Мне стало немножко совестно и немножко досадно на
него. Сознаться в своей шалости я, однако, не решался.
— Знаете ли что? — начал я. — Я убежден, что всё это — одно
ваше воображение.
Теглев нахмурился.
— А, вы полагаете!
— Вы говорите: вы слышали стук...
— Я не один стук слышал, — перебил он меня.
— Что же еще?
Теглев качнулся вперед — и закусил губы. Он, видимо,
колебался...
— Меня звали! — промолвил он наконец вполголоса и от-
вернул лицо.
— Вас звали? Кто же вас звал?
СТУК... СТУК... СТУК!..
187
— Одна... — Теглев продолжал глядеть в сторону. — Одно
существо, про которое я до сих пор только полагал, что оно
умерло... а теперь я это наверное знаю.
— Клянусь вам, Илья Степаныч, — воскликнул я, — это всё
одно воображение!
— Воображение? — повторил он. — Хотите сами убедиться
на деле?
— Хочу.
— Ну, так выйдемте на улицу.
VIII
Я наскоро оделся и вместе с Теглевым вышел из избы.
Против нее, по ту сторону улицы, не было домов, а тянул-
ся низкий, местами сломанный плетень, за которым начи-
нался довольно крутой спуск на равнину. Туман по-преж-
нему окутывал все предметы — и за двадцать шагов
почти ничего не было видно. Мы с Теглевым дошли до плет-
ня и остановились.
— Вот здесь, — промолвил он и понурил голову. — Стойте,
молчите — и слушайте! — Я, так же как он, приник ухом — и,
кроме обычного, до крайности слабого, но повсеместного ноч-
ного гула, этого дыханья ночи, не услышал ничего. Изредка
переглядываясь друг с другом, простояли мы неподвижно не-
сколько минут — и уже собирались идти дальше...
«Илюша!» — почудился мне шёпот из-за плетня.
Я глянул на Теглева — но он, казалось, ничего не слыхал —
и по-прежнему держал голову понуро.
«Илюша... а Илюша...» — раздалось явственнее прежнего —
настолько явственно, что можно было понять: эти слова про-
изнесла женщина.
Мы оба разом вздрогнули — и уставились друг на друга.
— Что? — спросил меня шёпотом Теглев. — Теперь не буде-
те сомневаться?
188
СТУК... СТУК... СТУК!..
— Постойте, — отвечал я ему так же тихо, — это еще ниче-
го не доказывает. Надо посмотреть, нет ли кого? Какой-нибудь
шутник...
Я перескочил через плетень — и пошел по тому направле-
нию, откуда, сколько я мог судить, принесся голос.
Под ногами я почувствовал мягкую, рыхлую землю; длин-
ные полосы гряд пропадали в тумане. Я находился в огороде.
Но ничего не шевелилось ни вокруг меня, ни впереди. Всё как
бы замерло в онемении сна. Я сделал еще несколько шагов.
— Кто тут? — закричал я не хуже Теглева.
Прррр! — вспугнутый перепел выскочил из-под самых ног
моих и полетел прочь, прямо, как пуля. Я невольно пошатнул-
ся... Что за глупость!
Я глянул назад. Теглев виднелся на том же самом месте, где
я его оставил. Я приблизился к нему.
— Напрасно вы будете звать, — промолвил он. — Этот голос
дошел до нас... до меня... издалека.
Он провел рукой по лицу — и тихими шагами направил-
ся через улицу домой. Но я не хотел так скоро сдаться и вер-
нулся в огород. Что действительно кто-то три раза кликнул
«Илюшу» — в этом я никак сомневаться не мог; что в этом зове
было что-то жалобное и таинственное — в этом я тоже должен
был самому себе признаться... Но кто знает, быть может, всё
это только казалось непонятным, а на деле объяснялось так же
просто, как и тот стук, который взволновал Теглева?
Я отправился вдоль плетня, от времени до времени оста-
навливаясь и посматривая кругом. Подле самого плетня, в не-
дальнем расстоянии от нашей избы, росла старая кудрявая
ветла; большим черным пятном выдавалась она среди общей
белизны тумана, той тусклой белизны, которая хуже темноты
слепит и притупляет взор. Вдруг мне почудилось, будто что-
то, довольно крупное, живое, ворохнулось на земле возле той
ветлы. С восклицанием: «Стой! Кто это?» — бросился я вперед.
Послышались легкие, словно заячьи шаги; мимо меня быстро
СТУК... СТУК... СТУК!..
189
шмыгнула скорченная фигура, мужская ли, женская ли — я ра-
зобрать не мог... Я хотел схватить ее, но не успел, споткнул-
ся, упал и обжег лицо о крапиву. Приподнимаясь и опираясь
на землю, я почувствовал что-то жесткое под рукою: то был
резной медный гребешок на шнурке, вроде тех, которые наши
крестьяне носят на поясе.
Дальнейшие мои разыскания остались тщетными —
и я с гребешком в руке и с остреканными щеками вернулся
в избу.
IX
Я застал Теглева сидящим на лавке. Перед ним на столе го-
рела свечка — и он что-то записывал в небольшой альбомчик,
который постоянно носил с собою. Увидав меня, он проворно
сунул альбомчик в карман и принялся набивать трубку.
— Вот, батюшка, — начал я, — какой трофей я из моего по-
хода принес! — Я показал ему гребешок и рассказал, что со
мной случилось около ветлы. — Я, должно быть, вора вспуг-
нул, — прибавил я. — Вы слышали, вчера у нашего соседа укра-
ли лошадь?
Теглев холодно улыбнулся и закурил трубку. Я уселся
возле него.
— И вы всё по-прежнему уверены, Илья Степаныч, — про-
молвил я, — что голос, который мы слышали, прилетел из тех
неведомых стран...
Он остановил меня повелительным движением руки.
— Ридель, — начал он, — мне не до шуток, и потому прошу
вас также не шутить.
Теглеву действительно было не до шуток. Лицо его изме-
нилось. Оно казалось бледнее, выразительнее — и длиннее. Его
странные, «разные» глаза тихо блуждали.
— Не думал я, — заговорил он снова, — что я когда-нибудь
сообщу другому... другому человеку то, что вы сейчас услыши-
190
СТУК... СТУК... СТУК!..
те и что должно было умереть... да, умереть в груди моей; но,
видно, так нужно — да и выбору мне нет. Судьба! Слушайте.
И он сообщил мне целую историю.
Я уже сказал вам, господа, что повествователь он был пло-
хой; но не одним неумением передавать случившиеся с ним
самим события поразил он меня в ту ночь; самый звук его
голоса, его взгляды, движения, которые он производил паль-
цами, руками — всё в нем, одним словом, казалось неестест-
венным, ненужным, фальшью наконец. Я был еще очень молод
и неопытен тогда — и не знал, что привычка риторически вы-
ражаться, ложность интонаций и манер до того может въесться
в человека, что он уже никак не в состоянии отделаться от нее:
это своего рода проклятие. В последствии времени мне случи-
лось встретиться с одной дамой, которая таким напыщенным
языком, с такими театральными жестами, с таким мелодра-
матическим трясением головы и закатыванием глаз расска-
зывала мне о впечатлении, произведенном на нее смертью ее
сына — об ее «неизмеримом» горе, об ее страхе за собственный
рассудок, что я подумал про себя: «Как эта барыня врет и ло-
мается! Она своего сына вовсе не любила!» А неделю спустя
я узнал, что бедная женщина действительно с ума сошла. С тех
пор я стал гораздо осторожнее в своих суждениях и гораздо
меньше доверял собственным впечатлениям.
X
История, которую рассказал мне Теглев, была вкратце сле-
дующая. У него в Петербурге, кроме сановного дяди, жила тет-
ка, женщина не сановная, но с состоянием. Будучи бездетной,
она взяла к себе в приемыши девочку, сиротку, из мещанского
сословия, дала ей приличное воспитание и обращалась с ней
как с дочерью. Звали ее Машей. Теглев виделся с нею чуть
не каждый день. Кончилось тем, что они оба друг в друга влю-
бились, и Маша отдалась ему. Это вышло наружу. Тетка Теглева
страшно рассердилась, с позором прогнала несчастную девуш-
СТУК... СТУК... СТУК!..
191
ку из своего дома и переехала в Москву, где взяла барышню
из благородных к себе в воспитанницы и наследницы. Вернув-
шись к прежним родственникам, людям бедным и пьяным,
Маша терпела участь горькую. Теглев обещался жениться на
ней — и не исполнил своего обещания. В последнее свое сви-
дание с нею он принужден был высказаться: она хотела узнать
правду — и добилась ее. «Ну, — промолвила она, — коли мне
не быть твоей женою, так я знаю, что мне остается сделать».
С этого последнего свиданья прошло недели две с лишком.
— Я ни на минуту не обманывался насчет значения ее по-
следних слов, — прибавил Теглев, — я уверен, что она покончи-
ла с жизнью, и... и что это был ее голос, что это она звала меня
туда... за собою... Я узнал ее голос... Что ж, один конец!
— Но отчего же вы не женились на ней, Илья Степаныч? —
спросил я. — Вы её разлюбили?
— Нет; я до сих пор люблю ее страстно!
Тут я, господа, уставился на Теглева. Вспомнился мне дру-
гой мой знакомый, человек очень смышленый, который, обла-
дая весьма некрасивой, неумной и небогатой женой и будучи
очень несчастлив в супружестве, на сделанный ему при мне
вопрос: почему же он женился? вероятно, по любви? — отве-
чал: «Вовсе не по любви! А так!» А тут Теглев любит страстно
девушку и не женится. Что ж, и это тоже — так?!
— Отчего же вы не женитесь? — спросил я вторично. Сон-
ливо-странные глаза Теглева забегали по столу.
— Этого... в немногих словах... не скажешь, — начал он
запинаясь. — Были причины... Да притом она... мещанка. Ну
и дядя... я должен был принять и его в соображение.
— Дядю вашего? — вскрикнул я. — Но на какой чёрт вам
ваш дядя, которого вы только и видите, что в Новый год, когда
с поздравлением ездите? На его богатство рассчитываете? Да
у него самого чуть не дюжина детей!
Я говорил с жаром... Теглева покоробило, и он покраснел...
покраснел неровно, пятнами...
192
СТУК... СТУК... СТУК!..
— Прошу не читать мне нотаций, — промолвил он глухо. —
Впрочем, я не оправдываюсь. Загубил я ее жизнь — и теперь
надо будет долг выплатить...
Он опустил голову — и умолк. Я тоже ничего сказать
не нашелся.
XI
Так мы сидели с четверть часа. Он глядел в сторону, а я гля-
дел на него и заметил, что волосы у него надо лбом как-то осо-
бенно приподнялись и завились кудрями, что, по замечанию
одного военного лекаря, на руках которого перебывало мно-
го раненых, всегда служит признаком сильного и сухого жара
в мозгах... Опять мне пришло в голову, что над этим человеком
действительно тяготеет рука судьбы и что товарищи его неда-
ром видели в нем нечто фатальное. И в то же время я внутрен-
не осуждал его. «Мещанка! — думалось мне, — да какой же ты
аристократ?»
— Может быть, вы меня осуждаете, Ридель, — начал вдруг
Теглев, как бы угадав, о чем я думал. — Мне самому... очень тя-
жело. Но как быть? Как быть?
Он оперся подбородком на ладонь и принялся покусывать
широкие и плоские ногти своих коротких и красных, как желе-
зо твердых пальцев.
— Я того мнения, Илья Степаныч, что надо вам сперва удо-
стовериться, точно ли ваши предположения справедливы...
Быть может, ваша любезная здравствует. («Сказать ему о на-
стоящей причине стука? — мелькнуло у меня в голове. — Нет,
после».)
— Она мне ни разу не писала с тех пор, как мы в лагере, —
заметил Теглев.
— Это еще ничего не доказывает, Илья Степаныч.
Теглев махнул рукою.
— Нет! Ее уже наверное больше на свете нет. Она меня
звала...
СТУК... СТУК... СТУК!..
193
Он вдруг повернулся лицом к окну.
— Опять кто-то стучит!
Я невольно засмеялся.
— Ну, уж извините, Илья Степаныч! На сей раз это у вас не-
рвы. Видите: рассветает. Через десять минут солнце взойдет —
теперь уже четвертый час, а привиденья днем не действуют.
Теглев бросил на меня сумрачный взгляд и, промолвив
сквозь зубы: «Прощайте-с», лег на лавку и повернулся ко мне
спиною.
Я тоже лег — и, помнится, прежде чем заснул, подумал, что
к чему это Теглев всё намекает на то, что намерен... лишить
себя жизни! Что за вздор! что за фраза! По собственной воле
не женился... бросил... а тут вдруг убить себя хочет! Смысла нет
человеческого! Нельзя не порисоваться!
С этими мыслями я заснул очень крепко, и когда я открыл
глаза, солнце стояло уже высоко на небе — и Теглева не было
в избе...
Он, по словам его слуги, уехал в город.
XII
Я провел весьма томительный и скучный день. Теглев
не возвратился ни к обеду, ни к ужину; брата я и не ожи-
дал. К вечеру опять распространился густой туман, еще пуще
вчерашнего. Я лег спать довольно рано. Стук под окном раз-
будил меня.
Пришла моя очередь вздрогнуть!
Стук повторился — да так настойчиво-явственно, что со-
мневаться в его действительности было невозможно. Я встал,
отворил окно и увидал Теглева. Закутанный шинелью, в надви-
нутой на глаза фуражке, он стоял неподвижно.
— Илья Степаныч! — воскликнул я, — это вы? Мы прожда-
лись вас. Войдите. Али дверь заперта?
Теглев отрицательно покачал головою.
194
СТУК... СТУК... СТУК!..
— Я не намерен войти, — произнес он глухо, — я хотел толь-
ко попросить вас передать завтра это письмо батарейному
командиру.
Он протянул мне большой куверт, запечатанный пятью пе-
чатями. Я изумился — однако машинально взял куверт. Теглев
тотчас отошел на середину улицы.
— Постойте, постойте, — начал я, — куда же вы? Вы только
теперь приехали? И что это за письмо?
— Вы обещаетесь доставить его по адресу? — промолвил
Теглев и отступил еще на несколько шагов. Туман запушил
очертания его фигуры. — Обещаетесь?
— Обещаюсь... но сперва...
Теглев отодвинулся еще дальше — и стал продолговатым,
темным пятном.
— Прощайте! — раздался его голос. — Прощайте, Ридель,
не поминайте меня лихом... И Семена не забудьте...
И самое пятно исчезло.
Это было слишком. «О фразер проклятый! — подумал я. —
Нужно же тебе всё на эффект бить!» Однако мне стало жутко;
невольный страх стеснял мне грудь. Я накинул шинель и выбе-
жал на улицу.
XIII
Да; но куда было идти? Туман охватил меня со всех сто-
рон. На пять, на шесть шагов вокруг он еще сквозил немного,
а дальше так и громоздился стеною, рыхлый и белый, как вата.
Я взял направо по улице деревушки, которая тут же прекра-
щалась: наша изба была предпоследняя с краю, а там начи-
налось пустынное поле, кое-где поросшее кустами; за полем,
с четверть версты от деревни, находилась березовая рощица —
и через нее протекала та самая речка, которая несколько ниже
огибала деревню. Всё это я знал хорошо, потому что много раз
видел всё это днем; теперь же я ничего не видел — и только
по большей густоте и белизне тумана мог догадываться, где
СТУК... СТУК... СТУК!..
195
опускалась почва и протекала речка. На небе бледным пятном
стоял месяц — но свет его не в силах был, как в прошлую ночь,
одолеть дымную плотность тумана и висел наверху широким
матовым пологом. Я выбрался на поле — прислушался... Нигде
ни звука; только кулички посвистывали.
— Теглев! — крикнул я. — Илья Степаныч!! Теглев!!
Голос мой замирал вокруг меня без ответа; казалось, са-
мый туман не пускал его дальше.
— Теглев! — повторил я.
Никто не отозвался.
Я пошел вперед наобум. Раза два я наткнулся на плетень,
раз чуть не свалился в канаву, чуть не споткнулся о лежавшую
на земле крестьянскую лошаденку...
— Теглев! Теглев! — кричал я.
Вдруг, позади меня, в самом близком расстоянии, послы-
шался негромкий голос:
— Ну вот я... Что вы хотите от меня?
Я быстро обернулся...
Передо мною, с опущенными руками, без фуражки на голо-
ве стоял Теглев. Лицо его было бледно; но глаза казались ожив-
ленными и больше обыкновенного... Он протяжно и сильно
дышал сквозь раскрытые губы.
— Слава богу!.. — воскликнул я в порыве радости — и схва-
тил его за обе руки. — Слава богу! Я уже отчаивался найти вас.
И не стыдно вам так пугать меня? Илья Степаныч, помилуйте!
— Что вы хотите от меня? — повторил Теглев.
— Я хочу... я хочу, во-первых, чтобы вы вместе со мною
вернулись домой. А во-вторых, я хочу, я требую, требую от вас,
как от друга, чтобы вы немедленно мне объяснили, что зна-
чат ваши поступки — и это письмо к полковнику? Разве с вами
в Петербурге случилось что-нибудь неожиданное?
— Я в Петербурге нашел именно то, что ожидал, — отвечал
Теглев, всё не трогаясь с места.
— То есть... вы хотите сказать... ваша знакомая... эта Маша...
196
СТУК... СТУК... СТУК!..
— Она лишила себя жизни, — торопливо и как бы со зло-
стью подхватил Теглев. — Третьего дня ее похоронили. Она
не оставила мне даже записки. Она отравилась.
Теглев поспешно произносил эти страшные слова, а сам
всё стоял неподвижно, как каменный. Я всплеснул руками.
— Неужели? Какое несчастье! Ваше предчувствие сбы-
лось... Это ужасно!
В смущении я умолк. Теглев тихо и как бы с торжеством
скрестил руки.
— Однако, — начал я, — что же мы стоим здесь? Пойдемте
домой.
— Пойдемте, — сказал Теглев. — Но как мы найдем дорогу
в этом тумане?
— В нашей избе огонь в окнах светит — мы и будем дер-
жаться на него. Пойдемте.
— Ступайте вперед, — ответил Теглев. — Я за вами.
Мы отправились. Минут с пять шли мы — и путевод-
ный наш свет не показывался; наконец он блеснул впереди
двумя красными точками. Теглев мерно выступал за мною.
Мне ужасно хотелось поскорей добраться домой и узнать от
него все подробности его несчастной поездки в Петербург.
Пораженный тем, что он сказал мне, я, в припадке раская-
ния и некоторого суеверного страха, не дойдя еще до на-
шей избы, сознался ему, что вчерашний таинственный стук
производил я... И какой трагический оборот приняла эта
шутка!
Теглев ограничился замечанием, что я тут ни при чем — что
рукой моей водило нечто другое и что это только доказывает,
как мало я его знаю. Голос его, странно спокойный и ровный,
звучал над самым моим ухом.
— Но вы меня узнаете, — прибавил он. — Я видел, как вы
вчера улыбнулись, когда я упомянул о силе воли. Вы меня уз-
наете — и вы вспомните мои слова.
СТУК... СТУК... СТУК!..
197
Первая изба деревни, как некое темное чудище, выплыла
из тумана перед нами... вот вынырнула и вторая, наша изба —
и моя лягавая собака залаяла, вероятно, почуявши меня.
Я постучал в окошко.
— Семен! — крикнул я теглевскому слуге, — эй, Семен! от-
вори нам поскорей калитку.
Калитка стукнула и распахнулась; Семен шагнул через
порог.
— Илья Степаныч, пожалуйте, — промолвил я и оглянулся...
Но никакого Ильи Степаныча уже не было за мною. Теглев
исчез, словно в землю провалился.
Я вошел в избу, как ошалелый.
XIV
Досада на Теглева, на самого себя сменила изумление, ко-
торое сначала овладело мною.
— Сумасшедший твой барин! — накинулся я на Семена, —
как есть сумасшедший! Поскакал в Петербург, потом вер-
нулся — да и бегает зря! Я было залучил его, до самых ворот
привел, и вдруг — хвать! опять удрал! В этакую ночь не сидеть
дома! Нашел время гулять!
«И зачем это я выпустил его руку!» — укорял я самого себя.
Семен молча поглядывал на меня, как бы собираясь ска-
зать что-то, но, по обычаю тогдашних слуг, только потоптался
немножко на месте.
— В котором часу он уехал в город? — спросил я строго.
— В шесть часов утра.
— И что же — он казался озабоченным, грустным?
Семен потупился.
— Наш барин — мудреный, — начал он, — кто его понять
может? Как собрался в город, новый мундир подать себе ве-
лел — ну и завился.
— Как завился?
— Волосы завил. Я им и щипцы приспособлял.
198
СТУК... СТУК... СТУК!..
Этого я, признаюсь, не ожидал.
— Известна тебе одна барышня, — спросил я Семена, —
Ильи Степаныча приятельница — зовут ее Машей?
— Как нам Марьи Анемподистовны не знать? Барышня
хорошая.
— Твой барин в нее влюблен, в эту Марью... ну и так далее?
Семен вздохнул.
— От этой от самой от барышни и пропадать Илье Степа-
нычу. Потому: любят они ее ужаственно, а в супружество взять
не решаются — и бросить ее тоже жаль. От этого от самого их-
него малодушия. Уж очень они ее любят.
— Да что, она — хорошенькая? — полюбопытствовал я.
Семен принял серьезный вид.
— Господа таких любят.
— А на твой вкус?
— Для нас... статья не подходящая — вовсе.
— А что?
— Телом оченно худы.
— Если бы она умерла, — начал я снова, — ты полагаешь,
Илья Степанович ее не пережил бы?
Семен опять вздохнул.
— Этого мы сказать не смеем — дело господское... а только
барин наш — мудреный!
Я взял со стола большое и довольно толстое письмо, отдан-
ное мне Теглевым, повертел его в руках... Адрес на имя «его
высокородия, господина батарейного командира, полковника
и кавалера», с обозначением имени, отчества и фамилии, был
очень четко и тщательно написан. В верхнем углу куверта сто-
яло слово: «Нужное», дважды подчеркнутое.
— Послушай, Семен, — начал я. — Я боюсь за твоего барина.
У него, кажется, недобрые мысли на уме. Надо будет отыскать
его непременно.
— Слушаю-с, — отвечал Семен.
СТУК... СТУК... СТУК!..
199
— Правда, на дворе туман такой, что на два аршина ничего
рассмотреть нельзя; но всё равно: надо попытаться. Мы возь-
мем по фонарю, а в каждом окне зажжем по свечке — на всякий
случай.
— Слушаю-с, — повторил Семен, зажег фонари и свечки,
и мы отправились.
XV
Как мы с ним блуждали, как путались — это передать не-
возможно! Фонари нисколько не помогали нам; они нисколько
не разгоняли той белой, почти светлой мглы, которая нас окру-
жала. Мы с Семеном несколько раз теряли друг друга, несмотря
на то, что перекликались, аукались и то и дело взывали — я:
«Теглев! Илья Степаныч!» — он: «Господин Теглев! Ваше благо-
родие!» Туман до того сбивал нас с толку, что мы бродили, как
во сне; мы оба скоро охрипли: сырость проникала до самого
дна груди. Кое-как мы опять, по милости свечек в окнах, со-
шлись у избы. Наши совокупные поиски ни к чему не повели —
мы только связывали друг друга, а потому мы и положили уже
не думать о том, как бы не разбиться, а идти каждому своей
дорогой. Он взял налево, я направо и скоро перестал слышать
его голос. Туман, казалось, пробрался в самую мою голову —
и я бродил как отуманенный да только покрикивал: «Теглев!
Теглев!»
— Я! — раздалось вдруг мне в ответ.
Батюшки! как я обрадовался! как бросился туда, где послы-
шался мне голос... Человеческая фигура зачернела впереди...
я к ней... Наконец-то!
Но вместо Теглева я увидел перед собою другого офицера
той же батареи, которого звали Телепневым.
— Это вы мне отозвались? — спросил я его.
— А это вы меня звали? — спросил он в свою очередь.
— Нет; я звал Теглева.
200
СТУК... СТУК... СТУК!..
— Теглева? Да я сию минуту его встретил. Какая дурацкая
ночь! Никак к себе домой не попадешь.
— Вы видали Теглева? Куда он шел?
— Кажись, туда! — Офицер провел рукой по воздуху. — Но
теперь ничего понять нельзя. Вот, например, известно ли вам,
где деревня? Одно спасение — собака залает. Предурацкая
ночь! Позвольте закурить сигарку... все-таки как будто путь
себе освещаешь.
Офицер был, сколько я заметил, немного навеселе.
— Вам Теглев ничего не сказал? — спросил я.
— Как же! Я ему говорю: «Брат, здорово!» — а он мне: «Про-
щай, брат!» — «Как прощай! Почему прощай?» — «Да я, говорит,
хочу с’час застрелиться из пистолета». Чудак!
У меня дух захватило.
— Вы говорите, он вам сказал...
— Чудак! — повторил офицер и поплелся от меня прочь.
Не успел я еще прийти в себя от заявления офицера — как
мое собственное имя, несколько раз с усилием выкрикнутое,
поразило мой слух. Я узнал голос Семена.
Я отозвался... Он подошел ко мне.
XVI
— Ну что? — спросил я его. — Нашел ты Илью Степаныча?
— Нашел-с.
-Где?
— А тут, недалече.
— Как же ты... нашел его? Он жив?
— Помилуйте — я с ними разговаривал. (У меня от серд-
ца отлегло.) Сидят под березкой, в шинели... и ничего. Я им
докладываю: пожалуйте, мол, Илья Степаныч, на квартиру;
Александр Васильич оченно о вас беспокоятся. А они мне гово-
рят: охота ему беспокоиться! Я на чистом воздухе быть желаю.
У меня голова болит. Ступай, мол, домой. А я приду после.
— И ты ушел! — воскликнул я и всплеснул руками.
СТУК... СТУК... СТУК!..
201
— А то как же-с? Приказали идти... как же я останусь?
Все мои страхи ко мне вернулись разом.
— Сию минуту веди меня к нему — слышишь? Сию минуту!
Ах, Семен, Семен, не ожидал я этого от тебя! Ты говоришь, он
недалеко отсюда?
— Близехонько, вот где роща началась, — тут и сидят. От
речки — от берегу — сажени с две, не больше. Я по речке их
и нашел.
— Ну веди, веди!
Семен отправился вперед.
— Вот извольте, пожалуйте... Только к речке спуститься —
а там сейчас...
Но вместо того, чтобы спуститься к речке, мы зашли в ка-
кую-то ложбину и очутились перед пустым сарайчиком...
— Э! стой! — воскликнул вдруг Семен. — Это я, знать, впра-
во забрал... Надо будет сюда, полевее...
Мы пошли полевее — и попали в такой густой бурьян, что
едва могли выбраться... Сколько я помнил, вблизи нашей де-
ревни и не было нигде такого сплошного бурьяна. А там вдруг
болото захлюпало у нас под ногами, показались круглые мо-
ховые кочки, которых я тоже никогда не видал... Мы пошли
назад — перед нами вырос крутой холмик, а на холмике сто-
ит шалаш и в нем храпит кто-то. Мы с Семеном несколько раз
крикнули в шалаш: что-то заворочалось в его глубине, затре-
щала солома — и хриплый голос произнес: кар-раул-лю!
Мы опять назад... Поле, поле, бесконечное поле...
Я готов был заплакать... Вспомнились мне слова шута
в «Короле Лире»: «Эта ночь нас всех с ума сведет, наконец...»1
— Куда ж идти? — обратился я с отчаянием к Семену.
— Нас, барин, знать, леший обошел, — отвечал растеряв-
шийся слуга. — Это неспроста... Дело это нечистое!
1.
«Король Лир», д. Ill, сцена 4.
202
СТУК... СТУК... СТУК!..
Я было хотел прикрикнуть на него, но в это мгновенье до
слуха моего долетел отдельный негромкий звук, который тот-
час привлек всё мое внимание. Что-то слабо пукнуло, вот как
если б кто вытащил тугую пробку из узкого горлышка бутылки.
Раздался этот звук недалеко от того места, где я стоял. Почему
этот звук показался мне особенным и странным — я сказать
не умею — но я тотчас пошел по его направлению.
Семен последовал за мною. Через несколько мгновений
что-то высокое и широкое зачернело сквозь туман.
— Роща! вот она, роща! — воскликнул радостно Семен, —
да, вон... вон и барин сидит под березой... Где я его оставил,
там и сидит. Он самый и есть!
Я вгляделся. Действительно: на земле, у корня березы, спи-
ною к нам, неуклюже сгорбившись, сидел человек. Я быстро
приблизился к нему — и узнал шинель Теглева, узнал его фигу-
ру, его наклоненную на грудь голову.
— Теглев! — крикнул я... но он не отозвался.
— Теглев! — повторил я и положил ему руку на плечо.
Тогда он вдруг покачнулся вперед, послушно и скоро, слов-
но он ожидал моего толчка, и повалился на траву. Мы с Се-
меном тотчас его подняли и повернули лицом кверху. Оно
не было бледно, но безжизненно-неподвижно; стиснутые зубы
белели — а глаза, тоже неподвижные и не закрытые, сохраняли
обычный, сонливый и «разный» взгляд...
— Господи! — промолвил вдруг Семен и показал мне свою
обагренную кровью руку... Кровь эта выходила из-под расстег-
нутой шинели Теглева, с левой стороны его груди.
Он застрелился из небольшого одноствольного пистоле-
та, который лежал тут же возле него. Слабый звук, слышанный
мною, — был звук, произведенный роковым выстрелом.
XVII
Самоубийство Теглева не слишком удивило его товарищей.
Я уже сказывал вам, что, по их понятию, он, как человек «фа-
СТУК... СТУК... СТУК!..
203
тальный», должен был выкинуть какую-нибудь необыкновен-
ную штуку, хотя именно этой штуки они, быть может, от него
и не ожидали. В письме к батарейному командиру он просил
его, во-первых: распорядиться о выключении из списков под-
поручика Ильи Теглева, яко самовольно умершего, причем он
заявлял, что у него в шкатулке найдется больше наличных де-
нег, чем сколько на нем может оказаться долгов; а во-вторых:
доставить важному лицу, командовавшему тогда всем гвар-
дейским корпусом1, другое, незапечатанное письмо, находив-
шееся в том же куверте. Это второе письмо мы, разумеется, все
прочитали, некоторые из нас взяли с него копии. Теглев, види-
мо, трудился над сочинением этого письма. «Вот, Ваше В-ство
(так, помнится, начиналось оно), как вы бываете строги и взы-
скиваете за малейшую неисправность в мундире, за ничтож-
нейшее отступление от формы, когда к вам является бледный,
трепещущий офицер; а вот я теперь являюсь перед нашего
общего, неподкупного, неумытного Судию, перед Верховное
Существо, перед Существо, которое неизмеримо значительнее
даже Вашего В-ства, — и являюсь запросто, в шинели, даже без
галстуха на шее...» Ах, какое тяжелое и неприятное впечатле-
ние произвела на меня эта фраза, каждое слово, каждая буква
которой старательно были выведены детским почерком по-
койного! Неужели, спрашивал я самого себя, неужели стоило
придумывать такой вздор в такую минуту? А Теглеву, очевид-
но понравилась эта фраза: он для нее пустил в ход все бывшие
тогда в моде нагромождения эпитетов и амплификаций2 а 1а
Марлинский. Дальше он упоминал о судьбе, о гонениях, о сво-
ем призвании, которое так и осталось неисполненным, о тай-
1. Командиром гвардейского корпуса с 1826 по 1844 г. был великий князь
Михаил Павлович. В сокращении «Ваше В-ство» подразумевается: «Ваше
Высочество». Письменное обращение к великому князю не по форме: «Вот,
Ваше В<ысоче>ство» (вместо «Ваше Императорское Высочество») — было
величайшей дерзостью.
2. В риторике — прилагательные и развернутые определения.
204
СТУК... СТУК... СТУК!..
не, которую он унесет в могилу, о людях, которые не хотели
его понять; приводил даже стихи какого-то поэта, который го-
ворил о толпе, что она носит жизнь, «как ошейник», и в порок
въедается, «как репейник», — и всё это не без орфографических
ошибок. Правду сказать, это предсмертное письмо бедного Те-
глева было довольно пошло — и я воображаю презрительное
недоумение высокой особы, на имя которой оно было адресо-
вано, — воображаю, каким тоном она произнесла: «Дрянной
офицер! Дурную траву из поля вон!» Перед самым только кон-
цом письма вырвался из сердца Теглева искренний крик. «Ах,
Ваше В-ство! — так заключал он свое послание, — я сирота, меня
некому было любить смолоду — и все меня чуждались... а един-
ственное сердце, которое отдалось мне, — я сам загубил!»
В кармане шинели у Теглева Семен нашел альбомчик, с ко-
торым его господин не расставался. Но почти все листы были
вырваны; уцелел только один,
вычисление:
Наполеон род. 15-го августа 1769 года
1769
15
8 (август -8-й мес. в году)
Итого 1792
1
7
9
2_______
Итого 19!
Наполеон умер 5-го мая 1825 года1
1825
5
5 (май - 5-Й мес, в году).
Итого 1835
1
8
3
5_______
Итого 17!
на котором стояло следующее
Илья Теглев род. 7-го января 1811 года
1811
7
1 (январь — 1-й мес, в году).
Итого 1819
1
8
1
9_______
Итого 19!
Илья Теглев умер 21-го июля 1834 года
1834
21
7 (июль - 7-Й мес, в году).
Итого 1862
1
8
6
2_______
Итого 17!
Дата смерти Наполеона у Теглева неверна: Наполеон умер 5 мая 1821 г.
СТУК,.. СТУК... СТУК!..
205
Бедняк! уж не оттого ли он и пошел в артиллеристы?1
Его похоронили, как самоубийцу — вне кладбища, — и не-
медленно о нем позабыли.
XVIII
На другой день после похорон Теглева (я находился еще
в деревне, в ожидании брата) Семен вошел в избу и доложил,
что Илья желает меня видеть.
— Какой Илья? — спросил я.
— А наш разносчик.
Я велел позвать его.
Он явился. Пожалел слегка о господине подпоручике; уди-
вился, что, мол, это с ним такое попритчилось...
— Он остался тебе должен? — спросил я.
— Никак нет-с. Они что забирали — всё сейчас выплачива-
ли в аккурате. А вот что-с... — Тут разносчик осклабился. — До-
сталась вам одна моя вещица...
— Какая такая вещица?
— А самая вот эта-с. — Он показал пальцем на резной гребе-
шок, лежавший на туалетном столике. — Вещица малой важно-
сти-с, — продолжал балагур, — но как я ее получил в подарок...
Я вдруг поднял голову. Меня как светом озарило.
— Твое имя Илья?
— Точно так-с.
— Так уж это не тебя ли я... намедни... под ветлою?
Разносчик подмигнул глазом и еще пуще осклабился.
— Меня-с.
— И это тебя звали?...
— Меня-с, — повторил разносчик с игривой скромностью. —
Тут есть одна девица, — продолжал он фальцетом, — которая,
по причине очень большой строгости со стороны родителей...
1. Наполеон начал свою карьеру офицером артиллерии.
206
СТУК... СТУК... СТУК!..
— Хорошо, хорошо, — перебил я его, вручил ему гребешок
и выпроводил его вон.
Так вот кто был «Илюша», — подумал я и погрузился в фи-
лософические рассуждения, которые я, впрочем, вам навязы-
вать не стану, ибо никому не намерен мешать верить в судьбу,
предопределение и прочие фатальности.
Вернувшись в Петербург, я собрал сведения о Маше. Я даже
отыскал доктора, который ее лечил. К изумлению моему, я ус-
лышал от него, что она умерла не от отравы, а от холеры! Я со-
общил ему то, что слышал от Теглева.
— Э! э! — воскликнул вдруг доктор. — Этот Теглев — артил-
лерийский офицер, среднего росту, сутулый, пришепетывает?
-Да.
— Ну, так и есть. Этот господин отъявился ко мне — я его
тут в первый раз увидел — и начал настаивать на том, что та
девушка отравилась. «Холера», — говорю я. «Яд», — говорит он.
«Да холера же», — говорю я. «Да яд же», — говорит он. Я вижу,
человек какой-то словно помешанный, с широким затылком,
значит упрямый, пристает ко мне не с коротким... Всё рав-
но, думаю, субъект ведь помер... Ну, говорю, отравилась она,
коли вам этак приятнее. Он поблагодарил меня, даже руку
пожал — и скрылся.
Я рассказал доктору, каким образом этот самый офицер
в тот же самый день застрелился.
Доктор даже бровью не повел — а только заметил, что на
свете чудаки бывают разные.
— Бывают, — повторил за ним и я.
Да, справедливо сказал кто-то про самоубийц: пока они
не исполнят своего намерения — никто им не верит; а испол-
нят — никто о них не пожалеет.
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр.
соч. и писем: В 30 тт. Сочинения: В 12 т. Т. 8. М., 1981. С. 228-254
(использованы комментарии Л. М. Лотман).
Впервые: Вестник Европы. 1871. № 1.
Рассказ написан в августе — сентябре 1870 г. 3 (15) сентя-
бря 1870 г. Тургенев сообщал из Баден-Бадена П. В. Анненкову:
«У меня находится совсем готовый и переписанный рассказ,
которым я разрешился в течение месяца. Его можно было бы
поместить в «Вестнике Европы» за будущий год». Однако рабо-
та над рассказом продолжалась и в октябре 1870 г. Собираясь
отправить рассказ в Россию, Тургенев торопил Стасюлевича
с его публикацией и ссылался на то, что этот рассказ должен
войти в дополнительный том его сочинений, издаваемых Са-
лаевым. Просьба эта была повторена после отправления рас-
сказа (см. письма Тургенева Стасюлевичу от 4 (16) октября
и 3 (15) ноября 1870 г.). Стасюлевич отнесся с большим вни-
манием к пожеланиям автора рассказа. Он напечатал, согласно
просьбе Тургенева, «Стук... стук... стук!..» в № 1 своего журна-
ла за 1871 г. Вскоре этот рассказ появился в 8-й, дополнитель-
ной, части издания сочинений писателя, без каких-либо из-
менений. Тургенев характеризовал в письме к И. П. Борисову
от 1 (13) октября 1870 г. рассказ словами «тоже воспоминание
молодости», объединяя таким образом в отношении источни-
ка сюжета «Стук... стук... стук!..» со «Степным королем Лиром».
Черновики рассказа не сохранились.
Автобиографизм рассказа связан с образом рассказчика —
офицера Риделя («Я расскажу вам, господа, историю, случив-
208
СТУК... СТУК... СТУК!... КОММЕНТАРИЙ
шуюся со мной в тридцатых годах <...> Я жил тогда в Петер-
бурге — и только что вышел из университета. Мой брат служил
в конной гвардейской артиллерии прапорщиком»), В 1830-е гг.
Тургенев учился в Петербургском университете (1834-1837),
а брат его служил в гвардейской конной артиллерии. Судя по
раннему, незаконченному рассказу Тургенева «Похождения
подпоручика Бубнова», у обоих текстов был какой-то реальный
прототип, поскольку Бубнов предстает офицером, любимым
размышлением которого было «что бы он стал делать, если
б он был Наполеон» (см.: Алексеев М. П. Тургенев и Марлин-
ский Ц Творческий путь Тургенева: сборник статей. Пг., 1923.
С. 195-196).
Л. М. Лотман справедливо полагала, что главный герой
Теглев, фанатично верящий в «судьбу» и, вопреки логике
и разуму, убежденный в своем высшем предназначении, по
характеру близок к старообрядческим вождям и сектантским
пророкам, психология которых занимала писателя во время
его работы над замыслом романа о Никите Пустосвяте, над
«Странной историей» и «Степным королем Лиром». Суеверия
Теглева, однако, никак не связаны с религией и обусловлены
невежественностью, малообразованностью героя. Тем не ме-
нее, для Тургенева фанатизм, иррационализм или, наоборот,
ультрарационализм любой природы как раз и представлял со-
бой феномен, подлежащий художественному исследованию.
Обращение Тургенева к творчеству и влиянию А. А. Бе-
стужева-Марлинского могло быть вызвано оживлением об-
щественного интереса к нему и его драматической судьбе.
М. И. Семевский предпринял в шестидесятых годах публи-
кацию писем и биографических материалов Марлинского.
В «Отечественных записках» (1860. №№ 5-7) были напеча-
таны 96 писем Бестужева и библиография его произведений;
в 1861 г. Семевский продолжает публикацию материалов, свя-
занных с изучением литературной деятельности Бестужева,
а К. А. Полевой печатает 58 писем Бестужева в «Русском вест-
СТУК... СТУК... СТУК!... КОММЕНТАРИЙ
209
нике» (кн. 3 и 4). В 1870 г. в «Русском вестнике» (№№ 5-7) пе-
чатаются 73 письма Бестужева с Кавказа.
В образе Теглева, тем не менее, отсутствуют многие черты
подлинной личности Бестужева. Тургенев наделяет его лишь
одной чертой сложного комплекса, характерного для моды
на баройнического, демонического героя, тип «фатального
человека» в русской культуре 1830-х гг. Неслучайны поэтому
отсылки к «Герою нашего времени» Лермонтова и к его главе
«Фаталист»: «он <Теглев> <...> нисколько не походил на лер-
монтовского „фаталиста"».
Тургенев оставил мнение о смысле рассказа и трактовке
главного героя в письме С. К. Брюлловой 4 (16) января 1877 г.:
«Представьте, что я считаю эту вещь не то, чтоб удавшейся —
исполнение, быть может, недостаточно и слабо — но одной из
самых серьезных, которые я когда-либо написал. Это студия
самоубийства, именно русского современного, самолюбивого,
тупого, суеверного — и нелепого, фразистого самоубийства —
и составляло <так!> предмет столь же интересный, столь же
важный, сколь может быть важным любой общественный, со-
циальный ит.д. вопрос» (ТургеневИ. С. Поли, собр.соч. и писем:
В 30 тт. Письма: В 18 т. Т. 15. Кн. 2. М., 2014. С. 13). Обращение
Тургенева к проблеме самоубийства совершенно не случайно
и вызвано волной суицидов 1860-х гг., о которой много писали
тогда газеты и журналы и которая отразилась во многих клас-
сических произведениях той эпохи: так, например в романе
Достоевского «Бесы» Кириллов сочиняет статью о «причинах
участившихся случаев самоубийства в России» (см. об этом
контексте: Муратов А. Б. Повести и рассказы И. С. Тургенева
1867-1871 годов. Л., 1980. С. 31-33; Паперно И. Самоубийство
как культурный институт. М., 1999).
Произведение «Стук... стук... стук!..», которое принято
причислять к циклу таинственных повестей Тургенева, пол-
ностью таинственным назвать все-таки нельзя. Всем ирраци-
ональным событиям в конце концов находятся реальные объ-
210
СТУК... СТУК... СТУК!... КОММЕНТАРИЙ
яснения. Иррациональна лишь вера Теглева в таинственную
логику его судьбы, какую он мучительно пытается постичь,
усыпляя свой разум.
Подобный литературный прием можно найти и в произ-
ведении Марлинского «Страшное гаданье» (1831), сюжет ко-
торого в некоторых чертах предвосхищает коллизию рассказа
Тургенева. У Марлинского также присутствует эпизод, когда
мистический стук якобы мертвеца в дверь оказывается ро-
зыгрышем, а в конце мистические события, произошедшие
с главным героем, объясняются ужасным ночным кошмаром.
Синхронные критические отзывы о «Стук... стук... стук!..»
были предсказуемо малочисленными. Единственный серьез-
ный разбор был дан Н. Н. Страховым, который усматривал
в рассказе Тургенева «раздражительное недовольство нашим
народным характером» (Страхов Н. Последние произведения
Тургенева // Заря. 1871. Февраль. Критика. С. 27). «В „Стук...
стук... стук!..“ выставлен пошлый, тупой, неуклюжий и без-
душный офицер, который вздумал разыгрывать из себя героя.
Ни в нем самом, ни вокруг него нет ничего героического, не-
обыкновенного, способного возбудить и питать фантазию. Но
он выдумывает, сочиняет себе несчастия, действия судьбы,
чудесные явления. Эти безмерно-упрямые попытки поднять-
ся в идеальный мир оканчиваются тем, что герой убивает себя
без всякой на то причины, единственно из желания выдержать
роль рокового человека. Тут изображен контраст между низ-
менною и тупою натурою и идеальными стремлениями. Вот
как русские люди иногда пытаются быть героями! Они не име-
ют на это ни прав, ни способностей», — писал Страхов (Там же.
С. 29).
При жизни Тургенева рассказ был переведен на французский
(в петербургской французской газете «Journal de St. Petersbourg»
в 1871 г. и в 1873 г. в Париже, в издательстве Этцеля), немецкий
(в «Sonntagsblatt», 1872) и на датский (1874) языки.
Сон
Рассказ
I
Я жил тогда с моей матушкой в небольшом приморском
городе. Мне минуло семнадцать лет, а матушке не было и три-
дцати пяти; она очень молода вышла замуж. Когда мой отец
скончался, мне пошел всего седьмой год, но я хорошо его пом-
нил. Матушка моя была небольшого роста белокурая женщина
с прелестным, но вечно печальным лицом, с тихим, усталым
голосом, робкими телодвижениями. В молодости она слави-
лась красотой и до конца оставалась привлекательной и милой.
Я не видывал более глубоких, более нежных и грустных глаз,
более тонких и мягких волос; не видывал рук более изящных.
Я ее обожал, и она любила меня... Но жизнь наша проходила
невесело: казалось, тайное, неизлечимое и незаслуженное горе
постоянно подтачивало самый корень ее существования. Это
горе не объяснялось одной печалью об отце, как велика она ни
была, как страстно моя мать его ни любила, как свято ни со-
храняла память о нем... Нет! тут еще что-то таилось, чего я не
понимал, но что я чувствовал, чувствовал смутно и сильно, как
только, бывало, взглядывал на эти тихие и неподвижные глаза,
на эти прекрасные, тоже неподвижные, не горько сжатые, но
словно навек застывшие губы.
Я сказал, что матушка меня любила; но бывали минуты,
когда она меня отталкивала, когда мое присутствие ей было
тягостным, невыносимым. Она чувствовала тогда как бы не-
вольное отвращение ко мне — и ужасалась потом, винилась
со слезами, прижимала меня к своему сердцу. Я приписывал
эти мгновенные вспышки вражды расстройству ее здоровья,
212
СОН
ее несчастью... Правда, эти враждебные ощущения могли бы,
до некоторой степени, быть вызваны какими-то странными,
для меня самого непонятными порывами злых и преступных
чувств, которые изредка поднимались во мне... Но эти порывы
не совпадали с теми минутами отвращения.
Матушка ходила постоянно в черном, точно в трауре.
Жили мы на довольно большую ногу, хотя почти ни с кем
не знались.
II
Матушка сосредоточила на мне все свои помыслы и за-
боты. Ее жизнь слилась с моей жизнью. Такого рода отно-
шения между родителями и детьми не всегда полезны для
детей... они скорее вредны бывают. Притом я у матушки был
один... а единственные дети большею частью развиваются
неправильно. Воспитывая их, родители столько же заботят-
ся о самих себе, сколько о них... Это не дело. Я не избаловал-
ся и не ожесточился (то и другое случается с единственными
детьми), но нервы мои до времени расстроились; к тому же
и здоровьем я был довольно слаб — в матушку, на которую
я и лицом очень походил. Я избегал общества своих одно-
летков; я вообще чуждался людей; я даже с матушкой раз-
говаривал мало. Я пуще всего любил читать, гулять наеди-
не — и мечтать, мечтать! О чем были мои мечты — сказать
трудно: мне, право, иногда чудилось, будто я стою перед
полузакрытой дверью, за которой скрываются неведомые
тайны, стою и жду, и млею, и не переступаю порога — и всё
размышляю о том, что там такое находится впереди, — и всё
жду и замираю... или засыпаю. Если бы во мне билась поэти-
ческая жилка — я бы, вероятно, принялся писать стихи; если
б я чувствовал наклонность к набожности, я бы, может быть,
пошел в монахи; но у меня ничего этого не было — и я про-
должал мечтать... и ждать.
сон
213
III
Я сейчас упомянул о том, как я засыпал иногда под наи-
тием неясных дум и мечтаний. Я вообще спал много — и сны
играли в моей жизни значительную роль; я видел сны почти
каждую ночь. Я не забывал их, я придавал им значение, считал
их предсказаниями, старался разгадать их тайный смысл; не-
которые из них повторялись от времени до времени, что всег-
да казалось мне удивительным и странным. Особенно смущал
меня один сон. Мне казалось, что я иду по узкой, дурно вы-
мощенной улице старинного города, между многоэтажными
каменными домами с остроконечными крышами. Я отыски-
ваю моего отца, который не умер, но почему-то прячется от
нас и живет именно в одном из этих домов. И вот я вступаю
в низкие, темные ворота, перехожу длинный двор, заваленный
бревнами и досками, и проникаю наконец в маленькую ком-
нату с двумя круглыми окнами. Посредине комнаты стоит мой
отец в шлафроке1 и курит трубку. Он нисколько не похож на
моего настоящего отца: он высок ростом, худощав, черново-
лос, нос у него крючком, глаза угрюмые и пронзительные; на
вид ему лет сорок. Он недоволен тем, что я его отыскал; я тоже
нисколько не радуюсь нашему свиданию — и стою в недоуме-
нии. Он слегка отворачивается, начинает что-то бормотать
и расхаживать взад и вперед небольшими шагами... Потом
он понемногу удаляется, не переставая бормотать и то и дело
оглядываться назад, через плечо; комната расширяется и про-
падает в тумане... Мне вдруг становится страшно при мысли,
что я снова теряю моего отца, я бросаюсь вслед за ним, но я уже
его не вижу — и только слышится мне его сердитое, точно мед-
вежье, бормотанье... Сердце во мне замирает — я просыпаюсь
и долго не могу заснуть опять... Весь следующий день я думаю
об этом сне и, конечно, ни до чего додуматься не могу.
1. Шлафрок — просторный халат до лодыжек, исключительно домашняя
одежда.
214
СОН
IV
Наступил июнь месяц. Город, в котором мы жили с матуш-
кой, об эту пору оживлялся необыкновенно. Множество кора-
блей прибывало в пристань, множество новых лиц появлялось
на улицах. Я любил тогда бродить по набережной, мимо кофей-
ных домов и гостиниц, засматриваться на разнородные фигу-
ры матросов и других людей, сидевших под полотняными на-
весами, перед небольшими белыми столиками, за оловянными
кружками, налитыми пивом.
Вот однажды, проходя перед одной кофейной, я увидал че-
ловека, который тотчас же приковал к себе всё мое внимание.
Одетый в длинный черный балахон, с нахлобученной на глаза
соломенной шляпой, он сидел неподвижно, скрестив руки на
груди. Жидкие завитки черных волос спускались почти до са-
мого носа; тонкие губы стискивали мундштук короткой трубки.
Человек этот до того показался мне знакомым, каждая черта
его смуглого, желчного лица, вся его фигура до того несомнен-
но запечатлелась в моей памяти, что я не мог не остановиться
перед ним, не мог не задать себе вопроса: кто этот человек? где
я его видел? Почувствовав, вероятно, мой пристальный взгляд,
он возвел на меня свои черные, колючие глаза... Я невольно
ахнул...
Этот человек был тот отец, которого я отыскивал, которого
я видел во сне!
Не было возможности ошибиться, — сходство было слиш-
ком поразительно. Самый даже долгополый балахон, облекав-
ший его худощавые члены, цветом и складом напоминал тот
шлафрок, в котором являлся мне мой отец.
«Уж не сплю ли я?» — подумалось мне... Нет... Теперь день,
кругом шумит толпа, солнце ярко светит с голубого неба, и пе-
редо мной не призрак, а живой человек.
сон
215
Я подошел к порожнему столику, спросил себе кружку
пива, газету1 — и сел в недальнем расстоянии от того загадоч-
ного существа.
V
Поставив лист газеты в уровень лица, я продолжал по-
жирать незнакомца глазами. Он почти не шевелился и лишь
изредка приподнимал понурую голову. Он явно ждал ко-
го-то. Я глядел, глядел... Иногда мне казалось, что я всё это
выдумал, что сходства собственно никакого нет, что я под-
дался полуневольному обману воображения... Но «тот» вдруг
повернется немного на стуле или руку слегка поднимет —
и я опять чуть не ахну, опять вижу пред собой моего «ноч-
ного» отца!
Он, наконец, заметил мое неотвязчивое внимание и, спер-
ва с недоумением, потом с досадой взглянув в мою сторону,
собрался было встать — и уронил небольшую тросточку, при-
слоненную им к столу. Я мгновенно вскочил, поднял и подал
ему ее. Сердце во мне сильно билось.
Он натянуто улыбнулся, поблагодарил меня и, приблизив
свое лицо к моему лицу, поднял брови и раскрыл немного губы,
словно что его поразило.
— Вы очень вежливы, молодой человек, — заговорил он
вдруг сухим и резким, гнусливым голосом. — В теперешнее
время это редкость. Позвольте вас поздравить: вы получили
хорошее воспитание.
Не помню, что именно я ответил ему; но разговор скоро за-
вязался между нами. Я узнал, что он мой соотечественник, что
он недавно вернулся из Америки, где прожил много лет, и ско-
ро опять туда отправляется. Он назвал себя бароном2... имени
1. В XIX в. кофейни выписывали основные газеты. Многие посетители
приходили в кофейни именно ради чтения газет.
2. Барон — дворянский титул, существовавший в разных европейских
государствах и потому не позволяющий определить национальность отца героя.
216
СОН
я не мог хорошенько расслышать. Он так же, как мой «ночной»
отец, оканчивал каждую свою речь каким-то неясным внутрен-
ним бормотаньем. Он пожелал узнать мою фамилию... Услыхав
ее, он опять как будто изумился; потом он спросил меня, давно
ли я живу в этом городе и с кем. Я отвечал ему, что живу с моей
матерью.
— А батюшка ваш?
— Мой отец давно умер.
Он осведомился о христианском имени1 моей матери
и тотчас же рассмеялся неловким смехом — а потом извинил-
ся, говоря, что у него такая американская манера и что вообще
он чудак порядочный. Потом он полюбопытствовал узнать, где
находится наша квартира. Я сказал ему.
VI
Волнение, овладевшее мною в начале нашего разгово-
ра, постепенно утихло; я находил наше сближение несколько
странным — и только. Мне не нравилась улыбочка, с которой
г-н барон меня расспрашивал; не нравилось также выражение
его глаз, когда он их словно вонзал в меня... В них было что-
то хищное и покровительственное... что-то жуткое. Этих глаз
я во сне не видел. Странное было лицо у барона! Поблеклое,
усталое и в то же время моложавое, неприятно моложавое!
У моего «ночного» отца не было также того глубокого шрама,
который косвенно пересекал весь лоб моего нового знаком-
ца и которого я не заметил до тех пор, пока не пододвинулся
к нему поближе.
Не успел я сообщить барону название улицы и нумер дома,
где мы жили, как высокого роста арап2, закутанный в плащ по
самые брови, подошел к нему сзади и тихонько постучал ему
1. Христиане при крещении получают имена, которые не обязательно
совпадают с гражданскими и домашними именами.
2. Арап — темнокожий слуга. Мода на таких слуг существовала в XVIII —
первой половине XIX вв.
сон
217
по плечу. Барон обернулся, промолвил: «Ага! наконец-то!» —
и, слегка кивнув мне головою, отправился вместе с арапом
в кофейную. Я остался под навесом, я хотел дождаться выхода
барона, не столько для того, чтобы снова заговорить с ним (я
собственно не знал, о чем бы я мог повести с ним речь), сколь-
ко для того, чтобы снова проверить свое первое впечатление.
Но минуло полчаса; минул час... Барон не появлялся. Я вошел
в кофейную, пробежал по всем комнатам — но нигде не увидал
ни барона, ни арапа... Они оба, должно быть, удалились через
заднюю дверь.
У меня голова немного разболелась — и я, чтобы осве-
житься, отправился вдоль морского берега до пространного
загородного парка, разведенного лет двести тому назад. По-
гуляв часа два в тени громадных дубов и платанов, я вернулся
домой.
VII
Служанка наша бросилась мне навстречу, вся перетрево-
женная, как только я появился в передней. Я тотчас догадался
по выражению ее лица, что во время моего отсутствия что-то
недоброе произошло в нашем доме. И точно: я узнал, что час
тому назад в спальне моей матери внезапно раздался страш-
ный крик; вбежавшая служанка нашла ее на полу, в обморо-
ке, который продолжался несколько минут. Матушка наконец
пришла в чувство — но принуждена была лечь в постель и вид
имела испуганный и странный; ни слова не говорила, не от-
вечала на расспросы — всё только оглядывалась и вздрагива-
ла. Служанка послала садовника за доктором. Доктор пришел
и прописал успокоительное средство; но и ему матушка ничего
сказать не хотела. Садовник уверял, что несколько мгновений
после того, как в матушкиной комнате раздался крик, он уви-
дел незнакомого человека, поспешно бежавшего через клумбы
сада к уличным воротам. (Мы жили в одноэтажном доме, вы-
ходившем окнами в довольно большой сад.) Садовник не успел
218
сон
рассмотреть лицо этого человека; но из себя он был худощав,
носил низкую соломенную шляпу и длиннополый сюртук...
«Одежда барона!» — тотчас мелькнуло у меня в голове. Догнать
его садовник не мог; к тому же его немедленно позвали в дом
и послали за доктором. Я вошел к матушке; она лежала на по-
стели, бледней подушки, на которой покоилась ее голова. Уз-
нав меня, она слабо улыбнулась и протянула мне руку. Я под-
сел к ней, стал ее расспрашивать; сперва она всё отнекивалась;
наконец, однако, созналась, что увидела нечто такое, что очень
ее испугало.
— Кто-нибудь входил сюда? — спросил я.
— Нет, — торопливо ответила она, — никто не приходил, но
мне показалось... мне привиделось...
Она умолкла и закрыла глаза рукой. Я хотел было сообщить
ей то, что узнал от садовника, да кстати рассказать мою встре-
чу с бароном... но почему-то слова замерли у меня на губах.
Я решился, однако, заметить матушке, что привидения обык-
новенно не показываются днем...
— Оставь, — прошептала она, — пожалуйста; не мучь меня
теперь. Ты когда-нибудь узнаешь...
Она умолкла опять. Руки у нее были холодные и пульс бился
скоро и неровно. Я дал ей выпить лекарство и отошел немного
в сторону, чтобы не беспокоить ее. Целый день она не вставала.
Она лежала неподвижно и тихо, лишь изредка глубоко вздыхая
и пугливо раскрывая глаза. Все в доме недоумевали.
VIII
К ночи с матушкой сделалась небольшая лихорадка —
и она отослала меня. Я, однако, не ушел к себе, а лег в соседней
комнате на диване. Каждые четверть часа я вставал, подходил
на цыпочках к двери, слушал... Всё оставалось безмолвным —
но матушка едва ли заснула в ту ночь. Когда я рано поутру
вошел к ней — лицо ее казалось воспаленным, глаза блестели
неестественным блеском. В течение дня ей несколько полег-
сон
219
чало, но к вечеру жар опять усилился. До тех пор она упорно
молчала, а тут вдруг начала говорить уторопленным, преры-
вистым голосом. Она не бредила, в ее словах был смысл — но
не было никакой связи. Незадолго до полуночи она внезапно,
судорожным движением, приподнялась в постели (я сидел воз-
ле нее) и тем же поспешным голосом, беспрестанно отпивая
воду глотками из стакана, слабо помахивая руками и ни разу
не взглянув на меня, принялась рассказывать... Она останав-
ливалась, делала над собой усилие и продолжала снова... Так
это всё было странно, точно она всё это делала во сне, точно
она сама отсутствовала, а кто-то другой говорил ее устами или
заставлял ее говорить.
IX
— Послушай, что я тебе расскажу, — начала она, — ты уже
не молодой мальчик; надо тебе всё знать. У меня была хоро-
шая приятельница... Она вышла за человека, которого любила
всем сердцем, — и она была очень счастлива с своим мужем.
В первый же год брака они поехали оба в столицу, чтобы про-
вести там несколько недель и повеселиться. Они остановились
в хорошей гостинице и много выезжали по театрам и собра-
ниям. Моя приятельница была очень недурна собой — ее все
замечали, молодые люди за ней ухаживали, — но был между
ними один... офицер. Он следил за нею неотступно, и где бы
она ни была, она всюду видела его черные, злые глаза. Он с ней
не познакомился и ни разу с ней не говорил, только всё глядел
на нее — так дерзко и странно. Все удовольствия столицы были
отравлены его присутствием — она начала уговаривать мужа
уехать поскорее, и они уже совсем собрались в путь. Однажды
муж ее отправился в клуб1: его пригласили офицеры — одного
полка с тем офицером — играть в карты... Она в первый раз
1. Клуб — исключительно мужское заведение, где обедали, обменивались
новостями и играли в азартные игры.
220
СОН
осталась одна. Муж долго не возвращался — она отпустила слу-
жанку, легла в постель... И вдруг ей стало очень жутко — так
что она даже вся похолодела и затряслась. Ей почудился легкий
стук за стеною — так собака царапает, — и она начала глядеть
на ту стену. В углу горела лампада; комната была вся обита
штофом1... Вдруг что-то там шевельнулось, приподнялось, рас-
крылось... И прямо из стены, весь черный, длинный, вышел тот
ужасный человек с злыми глазами! Она хотела закричать и не
могла. Она совсем замерла от испуга. Он подошел к ней быстро,
как хищный зверь, бросил ей что-то на голову, что-то душное,
тяжелое, белое... Что было потом, не помню... не помню! Это
походило на смерть, на убийство... Когда, наконец, рассеялся
тот страшный туман — когда я... когда приятельница моя при-
шла в себя, в комнате не было никого. Она опять — и долго —
не в силах была закричать, закричала наконец... потом опять
всё смешалось...
Потом она увидела возле себя мужа, которого до двух ча-
сов ночи задержали в клубе... На нем лица не было. Он стал
ее расспрашивать, но она ему ничего не сказала... Потом она
занемогла... Однако, помнится, оставшись одна в комнате, она
осмотрела то место в стене... Под штофной обивкой оказалась
потаенная дверь. А у самой у ней с руки пропало обручальное
кольцо. Это кольцо было необыкновенной формы: на нем че-
редовалось семь золотых звездочек с семью серебряными; это
была старинная семейная драгоценность. Муж спрашивал ее,
что сталось с кольцом: она ничего не могла ответить. Муж по-
думал, что она как-нибудь его обронила, искал везде, но нигде
не нашел. Тоска на него нашла, он решился как можно скорей
домой уехать, и как только доктор позволил — они покинули
столицу... Но представь! В самый день отъезда они на улице
вдруг наткнулись на носилки... На этих носилках лежал толь-
ко что убитый человек с разрубленной головой — и представь!
То есть обоями из плотной шерстяной или шелковой ткани.
сон
221
этот человек был тот самый страшный ночной гость с злыми
глазами... Его убили за карточной игрой!
Потом моя приятельница уехала в деревню... сделалась
матерью в первый раз... и прожила с мужем несколько лет. Он
никогда ничего не узнал, да и что могла она сказать? Она сама
ничего не знала.
Но прежнее счастье исчезло. Темно стало в их жизни —
и никогда уже не прекращалась эта темнота... Других детей
у них не было ни прежде, ни после... а этот сын...
Матушка вся затрепетала и закрыла лицо руками...
— Но скажи теперь, — продолжала она с удвоенной силой, —
разве моя знакомая в чем-нибудь виновата? В чем она могла
упрекнуть себя? Она была наказана, но разве она не вправе
перед самим богом объявить, что наказание, которое ее по-
стигло, несправедливо? Так почему же ей, как преступнице,
которую терзают угрызения совести, почему может ей пред-
ставиться прошедшее в таком ужасном виде, после стольких
лет? Макбет убил Банко — так не удивительно, что ему может
мерещиться...1 а я...
Но тут речь матушки до того запуталась и смешалась, что
я перестал ее понимать... Я уже не сомневался в том, что она
бредит.
X
Какое потрясающее впечатление произвел на меня рассказ
матушки — легко поймет всякий! Я с первого ее слова догадал-
ся, что она говорит о самой себе, а не о какой-то своей зна-
комой; ее обмолвка только подтвердила мою догадку. Стало
быть, это точно был мой отец, которого я отыскивал во сне,
которого я видел наяву! Он не был убит, как полагала матушка,
1. Отсылка к трагедии Шекспира «Макбет». Среди жертв ее заглавного
героя — близкий друг, полководец Банко. Призрак Банко является затем на
пиру у Макбета. Он виден только Макбету, вызывает в нем сильное душевное
потрясение.
222
СОН
а только ранен... И он приходил к ней и бежал, испуганный ее
испугом. Всё мне стало вдруг понятно: и чувство невольного
отвращения ко мне, которое иногда пробуждалось в моей ма-
тери, и ее постоянная грусть, и наша уединенная жизнь... Пом-
нится, голова у меня ходила кругом — и я хватался за нее обеи-
ми руками, как бы желая ее удержать на месте. Но одна мысль
засела во мне гвоздем: я решился непременно, во что бы то ни
стало, снова найти этого человека! Зачем? с какою целью? —
я не давал себе отчета, но отыскать... отыскать его — это сде-
лалось для меня вопросом жизни или смерти! На следующее
утро матушка, наконец, успокоилась... лихорадка прошла... она
заснула. Препоручив ее попечениям наших хозяев и слуг, я от-
правился на поиски.
XI
Прежде всего я, разумеется, направился в кофейную, где
я встретил барона, но в кофейной никто не знал и даже не за-
метил его; он был случайным ее посетителем. Арапа хозяева
заметили — фигура его слишком бросалась в глаза; но кто он
был, где пребывал — также никто не ведал. Оставив на всякий
случай мой адрес в кофейной, я принялся ходить по улицам
и набережным города, около пристани, по бульварам, загля-
дывал во все публичные заведения и нигде не нашел ничего
похожего ни на барона, ни на его товарища!.. Не расслыхав
фамилии барона, я был лишен возможности обратиться к по-
лиции; однако дал знать под рукою двум-трем блюстителям
общественного порядка (правда, они с изумлением смотрели
на меня и не совсем мне доверяли), что вознагражу щедро их
усердие, если им удастся напасть на след тех двух личностей,
наружность которых я постарался описать им сколь возмож-
но точнее. Прорыскав таким образом до самого обеда, я вер-
нулся домой изнуренный. Матушка поднялась с постели; но
к обычной ее грусти примешивалось что-то новое, какое-то
задумчивое недоумение, которое как ножом меня резало по
сон
223
сердцу. Вечер я просидел с нею. Мы почти ничего не говори-
ли: она раскладывала пасьянс, я молча смотрел ей в карты.
Она ни единым словом не упомянула ни о своем рассказе,
ни о том, что случилось накануне. Мы точно оба тайно уго-
ворились не касаться всех этих жутких и странных происше-
ствий... Ей как будто было досадно на себя и совестно того,
что у нее вырвалось невольно; о может быть, она и не пом-
нила хорошенько, что она такое сказала в полугорячечном
бреду, — и надеялась, что я ее пощажу... Да и точно, я щадил
ее, и она это чувствовала; она по-вчерашнему избегала моего
взора. Всю ночь я не мог заснуть. На дворе внезапно подня-
лась страшная буря. Ветер выл и рвался неистово, стекла окон
звенели и дребезжали, в воздухе носились отчаянные визги
и стоны, точно что-то там, наверху, разрывалось и с бешеным
плачем пролетало над потрясенными домами. Перед зарей
я забылся дремотой... Вдруг мне почудилось, что кто-то во-
шел ко мне в комнату и позвал меня, произнес мое имя — не-
громким, но решительным голосом. Я приподнял голову и не
увидел никого; но странное дело! я не только не испугался —
я обрадовался; во мне внезапно явилась уверенность, что те-
перь я непременно достигну цели. Я наскоро оделся и вышел
из дому.
XII
Буря утихла... но еще чувствовались ее последние трепе-
тания. Время было раннее — на улицах не попадались люди,
во многих местах валялись обломки труб, черепицы, доски
разметанных заборов, сломанные сучья деревьев... «Что про-
исходило ночью на море!» — невольно думалось при виде сле-
дов, оставленных бурей. Я хотел было пойти на пристань, но
мои ноги, как бы повинуясь неотразимому влечению, понес-
ли меня в другую сторону. Не прошло десяти минут, как уже
я находился в части города, никогда до тех пор мною не посе-
щенной. Я шел не быстро, но не останавливаясь, шаг за шагом,
224
СОН
с странным ощущением на сердце; я ожидал чего-то необык-
новенного, невозможного, и в то же время я был уверен, что
это необыкновенное сбудется.
XIII
И вот оно наступило, это необыкновенное, это ожидан-
ное! Внезапно, шагах в двадцати впереди меня, я увидел того
самого арапа, который в кофейной заговорил при мне с баро-
ном! Закутанный в тот самый плащ, который я уже тогда за-
метил на нем, он словно вынырнул из земли и, повернувшись
ко мне спиною, шел проворными шагами по узкому тротуару
кривого переулка! Я тотчас бросился ему вдогонку, но и он
удвоил шаги, хоть и не оглянулся назад, и вдруг круто виль-
нул за угол выдвинувшегося дома. Я добежал до этого угла,
обогнул его так же скоро, как арап... Что за чудо! Передо мною
длинная, узкая и совершенно пустая улица; утренний туман
залил ее всю своим тусклым свинцом, — но взор мой прони-
кает до самого ее конца, я могу перечесть все ее строения...
и ни одно живое существо нигде не шевелится! Высокий арап
в плаще так же внезапно исчез, как и появился! Я изумился...
но на одно только мгновение. Другое чувство тотчас овладело
мною: эта улица, которая растянулась перед моими глазами,
вся немая и как бы мертвая, — я ее узнал! Это была улица мо-
его сна. Я вздрагиваю, я пожимаюсь — утро так свежо — и тот-
час же, нимало не колеблясь, с каким-то испугом уверенности
отправляюсь вперед!
Я начинаю искать глазами... Да вот он: вот направо, вы-
ходя углом на тротуар, вот и дом моего сна, вот и старин-
ные ворота с каменными завитушками по обеим сторо-
нам... Правда, окна дома не круглые, а четырехугольные...
но это неважно... Я стучусь в ворота, стучусь два, три раза,
всё громче и громче... Ворота отворяются медленно, с тяже-
лым скрыпом, как бы зевая. Передо мной молодая служанка
сон
225
с растрепанной головой, с заспанными глазами. Она, видно,
только что проснулась.
— Здесь живет барон? — спрашиваю я, а сам обегаю бы-
стрым взором глубокий тесный двор... Так; всё так... вот и до-
ски и бревна, виденные мною во сне.
— Нет, — отвечает мне служанка, — барон здесь не живет.
— Как нет! не может быть!
— Теперь его нет. Он вчера уехал.
- Куда?
— В Америку.
— В Америку! — повторил я невольно. — Да он вернется?
Служанка подозрительно взглянула на меня.
— Этого мы не знаем. Может быть, совсем не вернется.
— Да долго ли он здесь жил?
— Недолго, с неделю. Теперь его совсем нет.
— А как его звали по фамилии, этого барона?
Служанка уставилась на меня.
— Вы не знаете его фамилии? Мы его просто звали баро-
ном. Эй! Петр! — крикнула она, видя, что я порываюсь впе-
ред. — Иди-ка сюда; какой-то чужой здесь всё расспрашивает.
Из дому появилась нескладная фигура дюжего работника.
— Что такое? Что надо? — спросил он сиплым голосом — и,
угрюмо выслушав меня, повторил сказанное служанкой.
— Да кто же здесь живет? — промолвил я.
— Наш хозяин.
— А кто он?
— Столяр. По этой улице все столяры.
— Можно его видеть?
— Нельзя теперь, он спит.
— А в дом нельзя войти?
— Нельзя. Ступайте.
— Ну, а после можно будет вашего хозяина видеть?
— Отчего же? Можно. Его всегда можно... На то он торго-
вец. Только теперь ступайте. Вишь, какая рань.
226
СОН
— Ну, а тот арап? — спросил я вдруг.
Работнике недоумением посмотрел сперва на меня, потом
на служанку.
— Какой тут арап? — проговорил он наконец. — Ступайте,
господин. После можете прийти. С хозяином потолкуете.
Я вышел на улицу. Ворота разом захлопнулись за мною
тяжко и резко, без скрыпу на этот раз.
Я хорошенько заметил улицу, дом и пошел прочь, толь-
ко не домой. Я ощущал нечто вроде разочарования. Всё, что
случилось со мной, было так странно, так необыкновенно, —
а между тем как оно глупо кончилось! Я был уверен, я был убе-
жден, что я увижу в этом доме знакомую мне комнату, — и по-
среди ее моего отца, барона, в шлафроке и с трубкой... А вместо
того — хозяином дома столяр, и его можно посещать сколько
угодно и, пожалуй, мебель ему заказать...
А отец уехал в Америку! И что мне теперь остается де-
лать?.. Рассказать всё матери — или навек схоронить самое
воспоминание об этой встрече? Я решительно не был в состоя-
нии помириться с мыслью, что к такому сверхъестественному,
таинственному началу мог примкнуть такой бессмысленный,
такой ординарный конец!
Я не хотел вернуться домой и пошел куда глаза глядят, вон
из города.
XIV
Я шел, понурив голову, без мыслей, почти без ощущений,
но весь погруженный в самого себя. Равномерный, глухой
и сердитый шум вывел меня из оцепенения. Я поднял голову:
то шумело и гудело море, шагах в пятидесяти от меня. Я уви-
дал, что я иду по песку дюны. Расколебленное ночной бурей,
море до самого горизонта белело барашками, и крутые греб-
ни длинных валов чередою катились и разбивались о плоский
берег. Я приблизился к ним и пошел вдоль самой черты, остав-
ляемой их отливом и приливом на желтом рубчатом песке,
сон
227
усеянном обрывками морских тягучих растений, обломками
раковин, змеевидными лентами осоки. Острокрылые чайки,
с жалким криком налетая по ветру из далекой воздушной без-
дны, вздымались белые, как снег, на сером облачном небе, па-
дали круто и, словно перескакивая с волны на волну, уходили
вновь и пропадали серебряными искрами в полосах клубив-
шейся пены. Некоторые из них, я заметил, упорно вились над
крупным камнем, одиноко торчавшим среди однообразной
скатерти песчаных берегов. Грубая морская осока росла не-
ровными кучками с одной стороны камня; а там, где ее спу-
танные стебли выходили из желтого солончака, что-то черне-
ло, что-то длинноватое, округленное, не слишком большое...
Я стал присматриваться... Какой-то темный предмет лежал
там, лежал неподвижно возле камня... Предмет этот стано-
вился всё яснее, всё определеннее, чем ближе я подходил...
Мне оставалось до камня всего шагов тридцать...
Да это очертание человеческого тела! Это труп; это уто-
пленник, выброшенный морем! Я приблизился к самому
камню.
Это труп барона, моего отца! Я остановился как вкопан-
ный. Тут только я понял, что меня с самого утра водили каки-
е-то неведомые силы, что я в их власти, — и в течение несколь-
ких мгновений ничего в моей душе не было, кроме немолчного
морского плеска — и немого страха перед овладевшей мною
судьбой...
XV
Он лежал на спине, склонясь немного на бок, закинув ле-
вую руку за голову... правая была подвернута под его перег-
нутое тело. Вязкая тина всосала концы ног, обутых в высокие
матросские сапоги; короткая синяя куртка, вся пропитанная
морскою солью, не расстегнулась; красный шарф обхваты-
вал тугим узлом его шею. Смуглое лицо, обращенное к небу,
как будто посмеивалось; из-под вздернутой верхней губы
228
СОН
виднелись частые мелкие зубы; тусклые зрачки полузакры-
тых глаз едва отличались от потемневших белков; покры-
тые пузырьками пены, засоренные волосы рассыпались по
земле и обнажили гладкий лоб с лиловатою чертою шрама;
узкий нос вздымался резкой беловатой чертой между впа-
лыми щеками. Буря прошедшей ночи сделала свое дело... Он
не увидел Америки! Человек, оскорбивший мою мать, обе-
зобразивший ее жизнь, — мой отец — да! мой отец — в этом
я не мог сомневаться, — лежал, бессильно распростертый,
в грязи у ног моих. Я испытывал чувство удовлетворен-
ной мести, и жалости, и отвращения, и ужаса, пуще всего...
двойного ужаса: и перед тем, что я видел, и перед тем, что
свершилось. То злое, то преступное, о котором я уже гово-
рил, те непонятные порывы поднимались во мне... душили
меня. «Ага! — думалось мне, — вот отчего я такой... вот когда
сказывается кровь!» Я стоял возле трупа, и глядел, и ждал:
не шевельнутся ли эти мертвые зрачки, не дрогнут ли эти
окоченелые губы? — Нет! всё неподвижно; самая осока, куда
забросил его прибой, точно замерла; даже чайки отлетели —
ни одного обломка нигде, ни доски, ни разбитой снасти. Пу-
стота всюду... только он — да я — да шумевшее вдали море.
Я оглянулся назад: та же пустота и там: цепь безжизненных
холмов на небосклоне... вот и всё! Жутко мне было оставить
этого несчастного в этом одиночестве, в прибрежной тине,
на съедение рыбам и птицам; внутренний голос говорил
мне, что я должен был отыскать, позвать людей, если не для
помощи — где уж тут! — так хоть для того, чтобы прибрать,
отнести его под жилой кров... Но несказанный страх вдруг
обнял меня. Мне показалось, что этот мертвый человек зна-
ет, что я пришел сюда, что он сам устроил эту последнюю
встречу, — мне даже почудилось то знакомое, глухое бор-
мотанье... Я отбежал в сторону... оглянулся еще раз... Что-то
блестящее бросилось мне в глаза: оно остановило меня. То
был золотой ободок на откинутой руке трупа... Я узнал об-
сон
229
ручальное кольцо моей матери. Помню, как я заставил себя
вернуться, подойти, нагнуться... помню клейкое прикосно-
вение холодных пальцев, помню, как я задыхался, и жмурил-
ся, и скрипел зубами, срывая упорное кольцо...
Наконец оно сорвано — и я бегу, бегу прочь сломя голову —
и что-то несется за мною, и настигает, и ловит меня.
XVI
Всё, что я испытал и перечувствовал, было, вероятно, на-
писано на моем лице, когда я вернулся домой. Матушка, как
только я вошел в ее комнату, внезапно выпрямилась и так на-
стойчиво-вопросительно поглядела на меня, что я, безуспешно
попытавшись объясниться, кончил тем, что молча протянул ей
кольцо. Она побледнела страшно, глаза ее раскрылись необы-
чайно и помертвели, как у того, — она слабо крикнула, схватила
кольцо, пошатнулась, упала ко мне на грудь и так и замерла на
ней, закинув голову назад и пожирая меня этими широкими,
обезумевшими глазами. Я обнял ее стан обеими руками и, стоя
на месте, не шевелясь, не спеша, рассказал ей тихим голосом
всё; без малейшей утайки: мой сон и встречу; и всё, всё... Она
выслушала меня до конца, не промолвив ни единого слова,
только грудь всё сильней и сильней дышала — и глаза вне-
запно оживились и опустились. Потом она надела кольцо на
безымянный палец и, отойдя немного, начала доставать ман-
тилью и шляпу. Я ее спросил, куда она собирается идти. Она
подняла на меня удивленный взор и хотела ответить, но го-
лос изменил ей. Она содрогнулась несколько раз, потерла себе
руки, как бы стараясь согреться, и наконец проговорила: «Пой-
дем сейчас туда».
— Куда, матушка?
— Где он лежит... я хочу видеть... я хочу узнать... я узнаю...
Я попытался было уговорить ее не ходить; но с ней чуть
не сделалось нервического припадка. Я понял, что противить-
ся ее желанию было невозможно, — и мы отправились.
230
СОН
XVII
И вот я опять иду по песку дюны, но иду уже не один.
Я веду под руку матушку. Море отодвинулось, ушло еще даль-
ше; оно утихает — но и ослабевший его шум всё так же грозен
и зловещ. Вот, наконец, показался впереди одинокий камень —
вот и осока. Я вглядываюсь, я стараюсь различить тот окру-
гленный, лежавший на земле предмет — но я ничего не вижу.
Мы подходим ближе; я невольно замедляю шаги. Но где же то
черное, неподвижное? Одни стебли осоки темнеют над песком,
уже засохшим. Мы подходим к самому камню... Трупа нет ни-
где — и только на том месте, где он лежал, еще осталась впади-
на, и можно понять, где находились руки, ноги... Кругом осока
как будто помята — и заметны следы ступней одного человека;
они идут через дюну — потом пропадают, достигнув кремни-
стого кряжа.
Мы с матушкой переглядываемся и сами пугаемся того,
что прочли на своих лицах...
Уж не встал ли он сам и удалился?
— Ведь ты его мертвым видел? — спрашивает она шёпотом.
Я мог только головой кивнуть. Трех часов не прошло с тех
пор, как я наткнулся на труп барона... Кто-нибудь открыл и унес
его. Надо было отыскать: кто это сделал и что с ним сталось?
Но прежде надо было озаботиться о матушке.
XVIII
Пока она шла к роковому месту, ее била лихорадка, но
она владела собою. Исчезновение трупа поразило ее, как
окончательное несчастье. На нее нашел столбняк. Я боял-
ся за ее рассудок. С большим трудом доставил я ее домой.
Я ее опять уложил в постель, опять приставил к ней доктора;
но как только матушка несколько опомнилась, она тотчас
потребовала, чтобы я немедленно отправился отыскивать
«этого человека». Я повиновался. Но, несмотря на всевоз-
сон
231
можные меры, я ничего не открыл. Я был несколько раз
в полиции, посетил все близ лежавшие деревни, напечатал
несколько объявлений в газетах, собирал всюду справки —
и напрасно! Правда, до меня дошло известие, что в одну из
приморских деревушек был доставлен утопленник... Я тот-
час поскакал туда, но его уже похоронили, да и по приме-
там он не походил на барона. Я узнал, на каком корабле он
уплыл в Америку; сперва все были уверены, что корабль этот
погиб во время бури; но несколько месяцев спустя стали хо-
дить слухи, что его видели на якоре в нью-йоркской гавани.
Не зная, что предпринять, я принялся отыскивать виденного
мною арапа, предлагал ему через газеты довольно значи-
тельную сумму денег, если он отъявится в наш дом. Какой-то
высокий арап, в плаще, действительно приходил к нам в мое
отсутствие... Но, порасспросив служанку, он внезапно уда-
лился и не возвращался более.
Так и простыл след моего... моего отца; так и канул он
безвозвратно в немую тьму. С матушкой мы никогда не го-
ворили о нем; только однажды, помнится, она подивилась,
отчего это я прежде никогда не упоминал о моем странном
сне; и тут же прибавила: «Значит, он точно...» — и не дого-
ворила своей мысли. Матушка долго была больна, да и после
выздоровления прежние наши отношения не возобновились.
Ей было неловко со мною — до самой ее смерти... Именно не-
ловко. А этому горю нельзя помочь. Всё сглаживается, воспо-
минания о самых трагических семейных событиях постепен-
но теряют свою силу и жгучесть; но если чувство неловкости
водворилось между двумя близкими людьми — этого ничем
истребить нельзя! Я уже никогда не видывал того сна, кото-
рый, бывало,так меня тревожил; я уже не «отыскиваю» своего
отца; но иногда мне чудилось — и чудится до сих пор — во
сне, что я слышу какие-то далекие вопли, какие-то несмолка-
емые, заунывные жалобы; звучат они где-то за высокой сте-
ною, через которую перелезть невозможно, надрывают они
232
СОН
мне сердце — и плачу я с закрытыми глазами, и никак я не
в состоянии понять, что это: живой ли человек стонет, или
это мне слышится протяжный и дикий вой взволнованного
моря? И вот он снова переходит в то звериное бормотание —
и я просыпаюсь с тоской и ужасом на душе.
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр. соч.
и писем: В 30тт. Сочинения: В 12тт.Т.9. М., 1982. С. 102-120 (ис-
пользованы комментарии Г. Ф. Перминова и Н. Н. Мостовской).
Впервые опубликовано: Новое время. 1877. № 303 и 304.
Тургенев работал над рассказом в Париже в январе-мае
1876 г. В мае же, незадолго до выезда в Россию, рассказ был
прочитан в кругу парижских знакомых. По дороге Тургенев за-
езжал в Баден-Баден, где читал «Сон» П. В. Анненкову. Затем
произведение обсуждалось и в Петербурге, в письмах Турге-
нева есть сведения о чтении рассказа у издателя «Вестника
Европы» М. М. Стасюлевича. По всей видимости, Стасюлеви-
ча рассказ не заинтересовал, а потому вопреки обыкновению
впервые появился по-русски в другом издании.
Переговоры с «Новым временем» были осложнены неко-
торыми нюансами. Тургенев несколько раз корректировал
желательную дату публикации (не ранее 1 января 1877 г., за-
тем — не ранее 8 января), так как параллельно вел переговоры
с редактором журнала «Die Gegenwart» П. Линдау об издании
немецкого перевода рассказа. Синхронизировать эти публи-
кации нужно было для того, чтобы, с одной стороны, не выпу-
стить рассказ по-русски раньше выхода романа «Новь», а с дру-
гой — избежать ситуации, когда обратный перевод рассказа
с немецкого на русский опередил бы публикацию в «Новом
времени». В итоге Линдау по недоразумению все-таки напе-
чатал рассказ первым, что вызвало неудовольствие редакции
«Нового времени». Впоследствии обстоятельства публикации
«Сна» всплывут в ходе публичного скандала вокруг издания
234
СОН. КОММЕНТАРИЙ
«Новым временем» обратного перевода с французского «Рас-
сказа отца Алексея»1.
Сам Тургенев, по-видимому, не придавал большого зна-
чения «Сну», отзывался о нем как о «безделке», но при этом
воспринимал его как «полуфантастический, полуфизиологи-
ческий» (см.: Муратов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., 1985. С. 74).
И это неслучайно, так как затронутые в рассказе темы вклю-
чают его не только в серию «таинственных» повестей и тем
самым делают закономерной частью целой линии в твор-
честве Тургенева, но и подключают к большой европейской
традиции — как художественной, так и естественнонаучной.
Иррациональное в человеческом сознании, влияние дурной
наследственности и «генетической памяти» на психику, соот-
ношение сна и реальности и мистические свойства сна, вопрос
о предопределении в человеческой жизни, наконец, потенци-
ально травмирующие отношения между детьми и родителя-
ми — все это темы, вполне характерные как для Тургенева, так
и для литературы середины XIX в. в целом. Так, исследователи
отмечали связь «Сна» с произведениями В. Ф. Одоевского (Ту-
рьян М. А. «Таинственные повести» В. Ф. Одоевского и И. С. Тур-
генева и проблемы русской психологической прозы. Дис. канд.
филол. наук. Л., 1980), рассказами Э. По «Повесть Скалистых
гор» и «Лигейя» (Турьян М. А. Тургенев и Эдгар По. (К поста-
новке проблемы) // Studia Slavica, 1973. Т. XIX. Fasc. 1—4; Мура-
тов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., 1985. С. 79-80), романом ан-
глийской писательницы М.-Э. Брэддон «Мертвые плоды моря»
(Шагинян М. Опять в Англии // Шагинян М. Собр. соч. М., 1973.
Т. 5. С. 352-353).
Следует заметить, что по сравнению с другими «таин-
ственными» повестями мир «Сна» предельно условен (на этом
основании Л. В. Пумпянский выделял «Сон» как «единственное
произведение Тургенева, лежащее целиком вне пушкинской
См. комментарии к этому произведению в наст. изд. на С. 253-
СОН. КОММЕНТАРИЙ
235
поэтической культуры», и заявлял о необходимости поиска за-
падноевропейских источников новеллы, см.: Пумпянский Л. В.
Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской
литературы. М., 2000. С. 462). Читатель не имеет возможности
понять даже, когда и где протекает действие, разве что точ-
но не в Америке, которая отделена от места действия морем.
Пунктирно прописан и образ главного героя, без уточнения
остаются его профессиональные, сословные, интеллектуаль-
ные характеристики, видимо, для того, чтобы сосредоточиться
на самой истории о загадочном явлении отца. Граница меж-
ду реальностью и сновидением, настоящим и потусторонним
прочерчена неясно: читатель не должен получить окончатель-
ного ответа на вопрос, где именно заканчивается нормальное
течение жизни и начинается мистический сдвиг. Более того,
само по себе мистическое постоянно ставится под сомнение:
улица, на которой герой обнаруживает дом отца, действитель-
но никогда ранее ему не встречалась или ее попросту не суще-
ствует? Труп отца унесен кем-то с песчаной дюны, отец ожил
и ушел сам или вовсе не было никакого трупа? Подозрение,
что события могут быть продуктом иррационального, не впол-
не обычного сознания героя, возникает в самом начале: ге-
рой признается, что постоянно видит сны, запоминает их,
а некоторые из них навязчиво повторяются. Исследователи
давно соотнесли этот интерес Тургенева к работе сновиде-
ний с вышедшей в 1867 г. в русском переводе книгой А. Мори
«Сон и сновидения», в которой подобные случаи описывались
и классифицировались как «гипногогические галлюцинации»
(Муратов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., 1985. С. 77). При этом
в тексте остается намек на объяснение мистического исчез-
новения трупа отца безудержной фантазией героя: «Я реши-
тельно не был в состоянии помириться с мыслью, что к такому
сверхъестественному, таинственному началу мог примкнуть
такой бессмысленный, такой ординарный конец».
236
СОН. КОММЕНТАРИЙ
Как можно было ожидать, на фоне обсуждения романа
«Новь» рассказ «Сон» прошел почти незамеченным. Крити-
ка встретила «Сон» прохладно. Указывали на то, что фанта-
стические повести Тургенева совершенно инородны русской
литературе, а такие рассказы, как «Сон», пишутся только для
французской публики (см.: Московские ведомости. 1877. № 47).
Рассказ характеризовали как «полуфантастическую безделку»
и «литературный десерт» (см.: Русский Мир. 1877. № 18 (20 ян-
варя); анонимный рецензент этой газеты, впрочем, признавал
стилистические достоинства произведения и ставил его выше
«Пунина и Бабурина» и «Часов»). А. М. Скабичевский в «Бирже-
вых ведомостях» брезгливо отмахнулся от «чудовищной фан-
тасмагории», «творческого греха» Тургенева (см.: Биржевые
ведомости. 1877. № И (12 января). Нашлись, впрочем, и кри-
тики, отнесшиеся к рассказу более благосклонно: В. Печкин
(предположительно псевд. Н. В. Успенского) отмечал «художе-
ственные приемы и умение очерчивать в нескольких фразах
самые глубокие психологические явления, изящество рисунка,
тонкость штрихов и изумительную гармонию красок» (Сын
отечества. 1877. № 2 (9 января). С. 15-19).
При жизни Тургенева «Сон» был переведен, кроме немец-
кого и французского языков, на датский язык. Перевод на ан-
глийский язык не состоялся из-за отказа В. Рольстона.
Рассказ отца Алексея
...Лет двадцать тому назад мне пришлось объехать — в ка-
честве частного ревизора — все, довольно многочисленные,
имения моей тетки. Приходские священники, с которыми
я считал своей обязанностью познакомиться, оказывались
личностями довольно однообразными и как бы на одну мер-
ку сшитыми; наконец, чуть ли не в последнем из обозренных
мною имений, я наткнулся на священника, не похожего на сво-
их собратьев. Это был человек весьма старый, почти дряхлый;
и если бы не усиленные просьбы прихожан, которые его лю-
били и уважали, он бы давно отпросился на покой. Меня по-
разили в отце Алексее (так звали священника) две особенно-
сти. Во-первых, он не только ничего не выпросил для себя, но
прямо заявил, что ни в чем не нуждается, а во-вторых, я ни на
каком человеческом лице не видывал более грустного, вполне
безучастного, — как говорится, — «убитого» выражения. Черты
этого лица были обыкновенные, деревенского типа: морщини-
стый лоб, маленькие серые глазки, крупный нос, бородка кли-
ном, кожа смуглая и загорелая... Но выражение!., выражение!..
В тусклом взгляде едва — и то скорбно — теплилась жизнь;
и голос был какой-то тоже неживой, тоже тусклый. Я занемог
и пролежал несколько дней; отец Алексей заходил ко мне по
вечерам — не беседовать, а играть в дурачки. Игра в карты,
казалось, развлекала его еще больше, чем меня. Однажды,
оставшись несколько раз сряду в дураках (чему отец Алексей
порадовался немало), я завел речь о его прошлой жизни, о тех
горестях, которые оставили на нем такой явный след. Отец
Алексей сперва долго упирался, но кончил тем, что рассказал
238
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
мне свою историю. Я ему, должно быть, чем-нибудь да полю-
бился; а то бы он не был со мною так откровенен.
Я постараюсь передать его рассказ его же словами. Отец
Алексей говорил очень просто и толково, без всяких семи-
нарских или провинциальных замашек1 и оборотов речи.
Я не в первый раз заметил, что сильно поломанные и сми-
рившиеся русские люди всех сословий и званий выражаются
именно таким языком.
***
— ...У меня была жена добрая и степенная, — так начал
он, — я ее любил душевно и прижил с нею восемь человек де-
тей; но почти все умерли в младых летах. Один мой сын вы-
шел в архиереи — и скончался не так давно у себя в епархии;
о другом сыне — Яковом его звали — я вот теперь расскажу вам.
Отдал я его в семинарию, в город Т...; и скоро стал получать са-
мые утешительные о нем известия: первым был учеником по
всем предметам! Он и дома, в отрочестве, отличался прилежа-
нием и скромностью; бывало, день пройдет — и не услышишь
его... всё с книжкой сидит да читает. Никогда он нам с попадь-
ей не причинил неприятности самомалейшей; смиренник был.
Только иногда задумывался не по летам и здоровьем был сла-
бенек. Раз с ним чудное нечто произошло. Десять лет ему тогда
минуло. Отлучился он из дому — под самый Петров день2 — на
зорьке, да почти целое утро пропадал. Наконец воротился. Мы
с женой спрашиваем его: «Где был?» — «В лес, говорит, гулять
ходил — да встретил там некоего зеленого старичка, который
со мною много разговаривал и такие мне вкусные орешки
дал!» — «Какой такой зеленый старичок?» — спрашиваем мы.
«Не знаю, говорит, никогда его доселе не видывал. Маленький
1. Духовные семинарии обладали дурной репутацией заведений с крайне
агрессивной и обскурантистской средой.
2. В день святых апостолов Петра и Павла, 29 июня (12 июля по новому
стилю).
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
239
старичок, с горбиною, ножками всё семенит и посмеивается —
и весь, как лист, зеленый». — «Как, — говорим мы, — и лицо зе-
леное?» — «И лицо, и волосы, и самые даже глаза». Никогда наш
сын не лгал; но тут мы с женой усомнились. «Ты, чай, заснул
в лесу, на припеке, да и видел старичка того во сне». — «Не спал
я, говорит, николй; да что, говорит, вы не верите? — Вот у меня
в кармане и орешек один остался». Вынул Яков из кармана тот
орешек, показывает нам... Ядрышко небольшое вроде каштан-
чика, словно шероховатое; на наши обыкновенные орехи
не похоже. Я его спрятал, хотел было доктору показать... да за-
пропастилось оно... не нашел потом.
Ну-с, отдали мы его в семинарию — и, как я вам уже до-
кладывал, веселил он нас своими успехами! Так мы с супругой
и полагали, что выйдет из него человек! На побывку домой
придет — любо на него глядеть: такой благообразный, озорства
за ним никакого; всем-то он нравится, все нас поздравляют.
Только всё телом худенек — и в лице настоящей краски нет. Вот
уже девятнадцатый год ему наступил — скоро ученью конец!
И получаем мы тут вдруг от него письмо. Пишет он нам:
«Батюшка и матушка, не прогневайтесь на меня, разреши-
те мне идти по-светскому; не лежит сердце мое к духовному
званию, ужасаюсь я ответственности, боюсь греха — сомнения
во мне возродились! Без вашего родительского разрешения
и благословения ни на что не отважусь — но скажу вам одно:
боюсь я самого себя, ибо много размышлять начал».
Доложу я вам, милостивый государь: опечалился я гораздо
от этого письма — словно рогатиной мне против сердца тол-
кнуло — потому, вижу: не будет мне на моем месте преемника!
Старший сын — монах; а этот вовсе из своего звания высту-
пить желает. Горько мне еще потому: в нашем приходе близко
двухсот годов всё из нашей семьи священники живали! Однако
думаю: нечего против рожна переть; знать, уж такое ему пре-
допределение вышло. Что уж за пастырь, коли сомнение в себе
240
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
допустил! Посоветовался я с женою — и написал ему в таком
смысле:
«Сын мой, Яков, одумайся хорошенько — десять раз при-
мерь, один раз отрежь — трудности на светской службе пребы-
вают великие, холод да голод, да к нашему сословию пренебре-
жение! И знай ты наперед: никто руку помощи тебе не подаст;
не пеняй потом, смотри! Желание мое, ты сам знаешь, всегда
было такое, чтобы ты меня заменил; но ежели ты точно в своем
призвании усомнился и пошатнулся в вере — то и удерживать
тебя мне не приходится. Буди воля господня! Мы с матерью
твоею в благословении тебе не отказываем».
Отвечал мне Яков благодарственным письмом. «Обрадо-
вал ты меня, мол, батюшка; есть мое намерение посвятить себя
ученому званию — и протекция у меня есть; поступлю в уни-
верситет, буду доктором; потому — к науке большую склон-
ность чувствую».
Прочел я Яшино письмо и пуще опечалился; а поделиться
горем скоро стало не с кем: старуха моя о ту пору простуди-
лась сильно и скончалась — от этой ли самой простуды, или
господь ее, любя, прибрал — неизвестно. Заплачу, заплачу я,
бывало, вдовец одинокий — а что поделаешь? Так тому, знать,
и быть. И рад бы в землю уйти... да тверда она... не расступа-
ется. А сам сына поджидаю; потому — он известил меня: «Пре-
жде, мол, чем в Москву поеду, домой наведаюсь». И точно: при-
ехал он в родительский дом — но только пожил в нем недолго.
Словно что его торопило: так бы, кажись, на крылах полетел
в Москву, в университет свой любезный! Стал я расспрашивать
его о сомнениях — какая, дескать, причина? — но и разговоров
больших от него не услышал: одна мысль затесалась в голову —
и полно! Ближним, говорит, хочу помогать. Ну-с, поехал он от
меня — почитай, что ни гроша с собой не взял, только малость
из платья. Уж очень он на себя надеялся! И не попусту. Экзамен
выдержал отлично, в студенты поступил, уроки по частным
домам приобрел... Тверд он был в древних-то языках! И как
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
241
вы полагаете? Мне же деньги высылать вздумал. Повеселел
я маленько — конечно, не из-за денег — я их ему назад отослал
и побранил его даже; а повеселел, потому что вижу: путь в ма-
лом будет. Только недолго длилось мое веселье!
Приехал он на первые вакации... И что за чудо! Не узнаю
я моего Якова! Скучный такой стал, угрюмый — слова от него
не добьешься. И в лице переменился: почитай, на десять лет
постарел. Он и прежде застенчив был, что и говорить! Чуть
что — сейчас заробеет и закраснеется весь, как девица... Но
поднимет он глаза — так ты и видишь, что светлехонько у него
на душе! А теперь не то. Не робеет он — а дичится, словно волк,
и глядит всё исподлобья. Ни тебе улыбки, ни тебе привета —
как есть камень! Примусь я его расспрашивать — либо молчит,
либо огрызается. Стал я думать: уж не запил ли он — сохрани
бог! либо к картам пристрастья не получил ли? или вот еще на-
счет женской слабости не приключилось ли что? В юные лета
присухи’ действуют сильно — ну, да в таком большом городе,
как Москва, не без худых примеров и оказий! Однако нет: ни-
чего подобного не видать. Питье его — квас да вода; на женский
пол не взирает — да и вообще с людьми не знается. И что мне
было горше всего: нету в нем прежнего доверья ко мне — рав-
нодушие какое-то проявилось: точно ему всё свое опостылело.
Заведу я беседу о науках, об университете — и тут настоящего
ответа добиться не могу. В церковь он, однако, ходил, но тоже
не без странности: везде-то он суров да хмур — а тут, в церк-
ви-то, всё словно ухмыляется. Пожил он у меня таким мане-
ром недель с шесть — да опять в Москву! Из Москвы написал
мне раза два — и показалось мне из его писем, будто он опять
приходит в чувство. Но представьте вы себе мое удивление,
милостивый государь! Вдруг в самый развал зимы, перед свят-
ками — является он ко мне! Каким манером? Как? Что? Знаю я,
1. Присухи — приворотные обряды и заклинания, призванные влюбить
молодого человека в ту или иную девушку.
242
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
что об эту пору вакаций нет. «Ты из Москвы?» — спрашиваю я. —
«Из Москвы». — «А как же... Университет-то?» — «Университет
я бросил». — «Бросил?» — «Точно так». — «Навсегда?» — «Навсег-
да». — «Да ты, Яков, болен, что ли?» — «Нет, говорит, батюшка,
я не болен; а только вы, батюшка, меня не тревожьте и не рас-
спрашивайте; а то я отсюда уйду — только вы меня и видали».
Говорит мне Яков: не болен — а у самого лицо такое, что я даже
ужаснулся! Страшное, темное, не человеческое словно! Щеки
этта подтянуло, скулы выпятились, кости да кожа, голос как из
бочки... а глаза... Господи владыко! Что это за глаза? Грозные,
дикие, всё по сторонам мечутся — и поймать их нельзя; бро-
ви сдвинуты, губы тоже как-то набок скрючены... Что сталось
с моим Иосифом прекрасным1, с тихоней моим? Ума не прило-
жу. «Уж не рехнулся ли он?» — думаю я так-то. Скитается, как
привидение, по ночам не спит, а то вдруг возьмет да уставится
в угол и словно весь окоченеет... Жутко таково! Хоть он и гро-
зил мне, что уйдет из дому, если я его в покое не оставлю, но
ведь я отец! Последняя моя надежда разрушается — а я молчи?
Вот однажды, улуча время, стал я слезно молить Якова, памя-
тью покойницы его матери заклинать его стал: «Скажи, мол,
мне, как отцу по плоти и по духу, Яша, что с тобою? Не убивай
ты меня — объяснись, облегчи свое сердце! Уж не загубил ли
ты какую христианскую душу? Так покайся!» — «Ну, батюш-
ка, — говорит он мне вдруг (а дело-то пришлось к ночи), — раз-
жалобил ты меня; скажу я тебе всю правду! Души я никакой
не загубил — а моя собственная душа пропадает». — «Каким это
образом?» — «А вот как... — И тут Яков впервое на меня глаза
поднял... — Вот уже четвертый месяц», — начал он... Но вдруг
у него речь оборвалась — и тяжело дышать он стал. «Что такое
1. Персонаж Ветхого Завета, сын Иакова от Рахили. Был продан
завидовавшими ему братьями в рабство в Египет, где благодаря дару
толкования снов и способности к предсказаниям не только вышел из
темницы, но и стал приближенным фараона. Позволил роду Израиля
спастись от голода и переселиться в Египет.
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
243
четвертый месяц? Сказывай, не томи!» — «Четвертый месяц,
как я его вижу». — «Его? Кого его?» — «Да того... что к ночи на-
зывать неудобно». Я так и похолодел весь и затрясся. «Как?! —
говорю, — ты его видишь?» — «Да». — «И теперь видишь?» —
«Да». — «Где?» А сам я и обернуться не смею — и говорим мы
оба шёпотом. «А вон где... — И глазами мне указывает... — вон,
в углу». Я таки осмелился... глянул в угол: ничего там нету! «Да
там ничего нет, Яков, помилуй!» — «Ты не видишь — а я вижу».
Я опять глянул... опять ничего. Вспомнился мне вдруг старичок
в лесу, что каштанчик ему подарил. «Какой он из себя? — го-
ворю... — зеленый?» — «Нет, не зеленый, а черный». — «С ро-
гами?» — «Нет, он как человек — только весь черный». Яков
сам говорит, а у самого зубы оскалились — и побледнел он, как
мертвец, и жмется он ко мне со страху; а глаза словно выско-
чить хотят — и глядит он всё в угол. «Да это тень тебе мере-
щится, — говорю я, — это чернота от тени, а ты ее за человека
принимаешь». — «Как бы не так! Я и глаза его вижу: вон он во-
рочает белками, вон руку поднимает, зовет». — «Яков, Яков, ты
бы попробовал, помолился: наваждение это бы рассеялось. Да
воскреснет бог и расточатся врази его!1» — «Пробовал, говорит,
да ничего не действует». — «Постой, постой, Яков, не малоду-
шествуй; я ладаном покурю, молитву почитаю, святой водой
кругом тебя окроплю». Яков только рукой махнул. «Ни в ладан
я твой не верю, ни в воду святую; не помогают они ни на грош.
Мне с ним теперь уж не расстаться. Как пришел он ко мне ны-
нешним летом в один проклятый день — так с тех пор уж он
мой гость неизменный, и выжить его нельзя. Ты это знай, отец,
и больше моему поведению не дивись — и меня не мучь». —
«В какой же это день пришел он к тебе? — спрашиваю я его,
а сам всё его крещу. — Уж не тогда ли, когда ты о сомнении пи-
сал?» Яков отвел мою руку. «Оставь ты меня, говорит, батюшка,
1. Начало молитвы честному Кресту Господню, читаемой в бесовских
напастях и искушениях. В ней молящийся просит Бога прогнать и истребить
бесов.
244
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
не вводи ты меня в досаду, чтобы хуже чего не было. Мне ведь
на себя и руку наложить недолго». Можете себе представить,
милостивый государь, каково мне было это слушать!.. Помнит-
ся, я всю ночь проплакал. «Чем, думаю, заслужил я такой гнев
господень?»
Тут отец Алексей достал из кармана клетчатый носовой
платок и стал сморкаться — да, кстати, утер украдкой глаза.
— Худое пошло тогда наше житье! — продолжал он. — Уж
я только об одном и думаю: как бы он не сбег или, сохрани
господи, в самом деле над собою какого зла не учинил! Кара-
улю я его на каждом шагу — а в разговор и вступать-то боюсь.
И проживала в ту пору вблизи нас соседка, полковница1, вдо-
ва, — Марфой Савишной ее звали; большое я к ней уважение
питал — потому женщина рассудительная и тихая, даром что
молодая и собой пригожая; хаживал я к ней часто — и она моим
званием не гнушалась. С горя да с тоски, не зная, что уж и при-
думать, я возьми да всё ей и расскажи. Сперва она очень ужас-
нулась и даже всполошилась вся; а потом раздумье на нее на-
шло. Долго она изволила сидеть этак молча; а потом пожелала
сына моего видеть и побеседовать с ним. И почувствовал я тут,
что беспременно мне следует исполнить ее волю; ибо не жен-
ское любопытство в этом случае действует, а нечто иное. Вер-
нувшись домой, стал я убеждать Якова: «Поди, мол, со мною
к госпоже полковнице». Так он и руками и ногами! «Не пойду,
говорит, ни за что! О чем я с ней буду беседовать!» Даже кри-
чать на меня стал. Однако я, наконец, уломал его — и, запрягши
саночки, повез его к Марфе Савишне, да, по уговору, оставил
его с нею наедине. Самому мне удивительно, как это он скоро
1. Жена (в данном случае — вдова) полковника или коллежского
советника, чиновника шестого класса по табели о рангах. В России женщины
не имели собственного чина, а для определения их социального статуса
указывали на чин мужа. Чиновников гражданской службы часто в обиходе
называли армейскими чинами, соответствовавшими их чину в табели
о рангах. Так, слово «генерал» могло означать чиновника четвертого класса
и выше.
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
245
согласился? Ну, ничего, — посмотрим. Часа через три или четы-
ре возвращается мой Яков. «Ну, — спрашиваю я, — как тебе со-
седка наша понравилась?» Ничего он мне не отвечает. Я опять
его пытать. «Добродетельная, говорю, дама... Обласкала, чай,
тебя?» — «Да, говорит, она не как прочие». Вижу я, он как будто
помягче стал. И решился я тут его спросить... «А наваждение,
говорю, как?» Глянул Яков на меня, как кнутом стеганул, —
и опять ничего не промолвил. Не стал я его больше тревожить,
убрался из комнаты вон; а час спустя подошел я к двери, по-
смотрел сквозь замочную скважину... И что же вы думаете? —
спит мой Яков! Лег на постельку и спит. Перекрестился я тут
несколько раз кряду. Пошли, мол, господь, всякой благодати
Марфе Савишне! Видно, сумела, голубушка, ожесточенное его
сердце тронуть!
На следующий день, смотрю, берет Яков шапку... Думаю —
спросить его: куда, мол, идешь? — да нет, лучше не спраши-
вать... наверное к ней!.. И точно — к ней, к Марфе Савишне
отправился Яков и еще дольше прежнего у ней просидел; а на
следующий день — опять! А там через день — опять! Начал
я воскресать духом; потому вижу: происходит в сыне переме-
на, — и лицо у него другое стало — и в глаза ему глядеть стало
возможно: не отворачивается. Унылость всё в нем та же, да
отчаянности прежней, ужаса прежнего нет. Но не успел я обо-
дриться маленько, как опять всё разом оборвалось! Опять
одичал Яков, опять приступиться к нему нельзя. Сидит, за-
першись, в каморке — и полно ходить к полковнице! «Неужто,
думаю, он ее чем-нибудь обидел — и она ему от дому отказа-
ла? Да нет, думаю... он хоть и несчастный, но на это не отва-
жится; да и она не такая!» Не вытерпел я, наконец, — спраши-
ваю я у него: «А что, Яков, — соседка наша... Ты, кажется, ее
совсем позабыл?» А он как гаркнет на меня: «Соседка? Или
ты хочешь, чтобы он смеялся надо мною?» — «Как?» — гово-
рю. Так он тут даже кулаки стиснул... освирепел вовсе! «Да! —
говорит, — прежде он только так торчал, а теперь смеяться
246
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
начал, зубы скалит! — Прочь! уйди!» Кому он эти слова об-
ращал — я уж и не знаю; едва ноги меня вынесли — до того
я перепугался. Вы только представьте: лицо, как медь крас-
ная, пена у рта, голос хриплый, словно кто его давит!.. И по-
ехал я — сирота-сиротою — в тот же день к Марфе Савишне...
В большой ее застал печали. Даже в теле она изменилась:
похудел лик. Но разговаривать со мной о сыне она не захо-
тела. Только одно сказала: что никакая тут людская помощь
действительна быть не может; молитесь, мол, батюшка! А там
вынесла мне сто рублей. «Для бедных и больных вашего при-
хода», говорит. И опять повторила: «Молитесь!» Господи! как
будто я и без того не молился — денно и нощно!
Отец Алексей тут снова достал платок и снова утер свои
слезы — но уж не украдкой на этот раз — и, отдохнув немного,
продолжал свою невеселую повесть.
— Покатились мы тут с Яковом, словно снежный ком под
гору, и видать нам обоим, что под горою пропасть — а как удер-
жаться — и что предпринять? И скрыть это не было никакой
возможности: по всему приходу пошло смущение великое, что
вот-де у священника сын оказывается бесноватым — и что сле-
дует-де начальство обо всем этом известить. И известили бы
непременно, да прихожане мои — спасибо им! — меня жале-
ли. Тем временем зима миновала — и наступила весна. И та-
кую весну послал бог — красную да светлую, какой даже ста-
рые люди не запоминали: солнышко целый день, безветрие,
теплынь! И пришла мне тут благая мысль: уговорить Якова
сходить со мною на поклонение к Митрофанию, в Воронеж!1
«Коли, думаю, и это последнее средство не поможет, — ну, тогда
одна надежда: могила!»
Вот сижу я однажды, перед вечерком, на крылечке —
а зорька разгорается на небе, жаворонки поют, яблони в цвету,
1. Мощи святителя Митрофана хранились в Благовещенском соборе
Митрофанова монастыря в Воронеже. К мощам Митрофана обращались
в том числе для помощи одержимым.
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
247
муравка зеленеет... сижу и думаю, как бы сообщить мое на-
мерение Якову? Вдруг, смотрю, выходит он на крыльцо; по-
стоял, поглядел, вздохнул и прикорнул на ступеньке со мною
рядышком. Я даже испугался на радости — но только молчок.
А он сидит, смотрит на зарю — и тоже ни слова! И показалось
мне, словно умиление на него нашло: морщины на лбу разгла-
дились, глаза даже посветлели... еще бы, кажется, немножко —
и слеза бы прошибла! Усмотревши таковую в нем перемену,
я — виноват! — осмелился. «Яков, — говорю я ему, — выслушай
ты меня без гнева...» Да и рассказал ему о моем намерении:
как нам вдвоем к Митрофанию пойти — пешечком; а от нас до
Воронежа верст полтораста будет; и как оно приятно будет —
вдвоем, весенним холодочком, до зорьки поднявшись, — идти
да идти по зеленой травке, по большой дороге; и как, если мы
хорошенько припадем да помолимся у раки святого угодника,
быть может, — кто знает? господь бог над нами и смилуется —
и получит он исцеление, чему уже многие бывали примеры!
И представьте вы, милостивый государь, мое счастье! «Хоро-
шо, — говорит Яков, — а сам не оборачивается, всё в небо смо-
трит, — я согласен. Пойдем». Я так и обомлел... «Друг, говорю,
голубчик, благодетель!...» А он у меня спрашивает: «Когда же
мы отправимся?» — «Да хоть завтра», говорю.
Так на другой день мы и отправились. Надели котомочки,
взяли посохи в руки — и пошли. Целых семь дней мы шли, и всё
время нам погода благоприятствовала — даже удивительно!
Ни зноя, ни дождя; муха не кусает, пыль не зудит. И с каждым
днем Яков мой всё в лучший вид приходит. Надо вам сказать,
что на вольном воздухе Яков и прежде — того-то не видал, но
чувствовал его за собою, за самой спиною; а не то тень его сбо-
ку как будто скользила, что очень моего сына мутило. А в этот
раз ничего такого не происходило; и на постоялых дворах, где
нам ночевать приходилось, тоже ничего не являлось. Мало мы
с ним разговаривали... но уж как нам хорошо было — особенно
мне! Вижу я: воскресает мой бедняк. Не могу я вам описать,
248
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
милостивый государь, что я тогда чувствовал. Ну, добрались
мы наконец до Воронежа. Пообчистились, пообмылись —
и в собор, к угоднику! Целых три дня почти что не выходили
из храма. Сколько молебнов отслужили, свечей сколько по-
наставили! И всё ладно, всё прекрасно; дни — благочестивые,
ночи — тихие; спит мой Яша, как младенец. Сам со мной за-
говаривать стал. Бывало, спросит: «Батюшка, ты ничего не ви-
дишь?» — а сам улыбается. «Не вижу, — говорю я, — ничего». —
«Ну и я, говорит, не вижу». Чего еще требовать? Благодарность
моя к угоднику — без границ.
Прошли три дня; и говорю я Якову: «Ну, теперь, сынок, всё
дело поправилось; на нашей улице праздник. Остается одно:
исповедайся ты, причастись; а там с богом восвояси — и, от-
дохнувши как следует да по хозяйству поработавши, для укре-
пления сил, можно будет похлопотать, место поискать или что.
Марфа Савишна, говорю, наверное в этом нам поможет». —
«Нет, — говорит Яков, — зачем мы ее будем беспокоить; а вот
я ей колечко с Митрофаниевой ручки принесу»1. Я тут совсем
раскуражился: «Смотри, говорю, бери серебряное, а не золо-
тое — не обручальное!» Покраснел мой Яков и только повто-
рил, что не следует ее беспокоить, — а впрочем, тотчас на всё
согласился. Пошли мы на следующий день в собор; исповедал-
ся мой Яков, и так перед тем молился усердно! — а там и к при-
частию приступил. Я стою так-то в сторонке — и земли под со-
бою не чувствую... На небесах ангелам не слаще бывает! Только
смотрю я: что это значит! Причастился мой Яков — а не идет
испить теплоты!2 Стоит он ко мне спиною... Я к нему. «Яков,
1. То есть кольцо, освященное на мощах святителя Митрофана. Освящение
различных предметов на мощах святых — широко распространенная
практика у христиан.
2. К этому месту во французской публикации рассказа Тургеневым сделано
специальное примечание: «Яков причастился и не идет к чаше с теплым
вином, чтобы отпить из нее, как поступает каждый добрый христианин,
который только что вкусил от тела Христова».
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ 249
говорю, что же ты стоишь?» Как он обернется вдруг! Верите ли,
я назад отскочил, до того испугался! Бывало, страшное было
у него лицо, а теперь какое-то зверское, ужасное стало! Бле-
ден как смерть, волосы дыбом, глаза перекосились... У меня
от испуга даже голос пропал; хочу говорить, не могу — обмер
я совсем... А он — как бросится вон из церкви! Я за ним... а он
прямо на постоялый двор, где ночевка наша была, котомку на
плечи — да и вон. «Куда? — кричу я ему, — Яков, что с тобой!
Постой, погоди!» А Яков хоть бы слово мне в ответ, побежал как
заяц — и догнать его нет никакой возможности! Так и скрылся.
Я сейчас верть назад, телегу нанял, а сам весь трясусь и только
и могу говорить, что «господи!» да «господи!» И ничего не по-
нимаю: что это такое над нами стряслось? Пустился я домой —
потому думаю: наверное он туда побежал. И точно. На шестой
версте от города — вижу: шагает он по большаку. Я его догнал,
соскочил с телеги да к нему. «Яша! Яша!» Остановился он, по-
вернулся ко мне лицом, а глаза в землю упер и губы стиснул.
И что я ему ни говорю — стоит он, как истукан какой, и только
и видно, что дышит. А наконец — опять пошел вперед по доро-
ге. Что было делать! Поплелся и я за ним...
Ах, какое же это было путешествие, милостивый государь!
Сколь нам было радостно идти в Воронеж — столь ужасно было
возвращение! Стану я ему говорить — так он даже зубами ля-
скает, этак через плечо, ни дать ни взять тигр или гиена! Как
я тут ума не лишился — доселе не постигаю! И вот, наконец,
однажды ночью — в крестьянской курной избе — сидел он на
полатях, свесивши ноги да озираясь по сторонам, — пал я тут
перед ним на коленки и заплакал, и горьким взмолился моле-
ньем: «Не убивай, дескать, старика отца окончательно, не дай
ему в отчаянность впасть — скажи, что приключилось с то-
бою?» Вбззрелся он в меня — а то он словно и не видел, кто
перед ним стоит, — и вдруг заговорил — да таким голосом, что
он у меня до сих пор в ушах отдается. «Слушай, говорит, батька.
Хочешь ты знать всю правду? Так вот она тебе. Когда, ты пом-
250
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ
нишь, я причастился — и частицу еще во рту держал, — вдруг он
(в церкви-то это, белым-то днем!) встал передо мною, словно
из земли выскочил, и шепчет он мне (а прежде никогда ничего
не говаривал)... — шепчет: выплюнь да разотри! Я так и сделал:
выплюнул — и ногой растер. И стало быть, я теперь навсегда
пропащий — потому что всякое преступление отпускается, но
только не преступление против святого духа...»
И, сказав эти ужасные слова, сын мой повалился на пола-
ти, — а я опустился на избяной пол... Ноги у меня подкосились...
Отец Алексей умолк на мгновенье — и закрыл глаза рукою.
— Однако, — продолжал он, — что же я буду дольше томить
вас, да и самого себя! Дотащились мы с сыном до дому, а тут
скоро и конец его настал — и лишился я моего Якова! Перед
смертью он несколько дней не пил, не ел — всё по комнате взад
и вперед бегал да твердил, что греху его не может быть отпу-
щения... но его уж он больше не видел. Погубил он, дескать,
мою душу; теперь зачем же ему больше ходить? А как слег
Яков, сейчас в беспамятство впал, и так, без покаяния, как бес-
смысленный червь, отошел от сей жизни в вечную...
Но не хочу я верить, чтобы господь стал судить его своим
строгим судом...
И, между прочим, я этому потому не хочу верить, что уж
очень он хорош лежал в гробу: совсем словно помолодел и стал
на прежнего похож Якова. Лицо такое тихое, чистое, волосы
колечками завились — а на губах улыбка. Марфа Савишна при-
ходила смотреть на него — и то же самое говорила. Она же его
обставила всего цветами и на сердце ему цветы положила —
и камень надгробный на свой счет поставила.
А я остался одиноким... И вот отчего, милостивый госу-
дарь, вы изволили усмотреть на лице моем печаль великую...
Не пройдет она никогда — да и не может пройти.
Хотел я сказать отцу Алексею слово утешения... но никако-
го слова не нашел.
Мы скоро потом расстались.
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр.
соч. и писем: В 30 тт. Сочинения: В 12 тт. Т. 9. Л., 1982. С. 121-
132 (использована преамбула И. А. Битюговой).
Впервые опубликован: Вестник Европы. 1877. № 5.
Рассказ написан в Париже в январе 1877 г., однако в фев-
рале-марте 1877 г. Тургенев продолжал вносить в него разно-
образную, весьма значительную правку. Наибольшим измене-
ниям подвергся образ отца Алексея: была углублена его вера
и страх перед сверхъестественным, подчеркнуто чувство вос-
хищения перед красотой природы. Конкретизированы галлю-
цинации Якова. Вписан важный фрагмент о колечке, которое
Яков собирался принести Марфе Савишне из паломничества.
Эта деталь намекала на возможное любовное чувство между
героями. Сделаны и другие дополнения и уточнения.
По содержательному типу рассказ примыкал к опублико-
ванному в начале 1877 г. «Сну». Оба рассказа включают фанта-
стические элементы, которые могут быть прочитаны по-раз-
ному: как прямое вторжение потусторонних сил в реальность
или как результат не осознанного рассказчиками психическо-
го расстройства. Эта группа произведений создавалась парал-
лельно с более типичными для Тургенева социально-психо-
логическими текстами (ср. роман «Новь») и воспринималась
критикой как принципиально им противопоставленная. Сле-
дует заметить, что общественная проблематика в «Рассказе»
все же есть: произведение фиксирует болезненный процесс
разрыва молодых выходцев из духовного сословия со своей
средой (род отца Алексея давал священников 200 лет), резко
252
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ. КОММЕНТАРИЙ
интенсифицировавшийся в эпоху народнического движения
(См. об этом: Манчестер Л. Поповичи в миру. Духовенство, ин-
теллигенция и становление современного самосознания в Рос-
сии. М., 2015).
«Рассказ отца Алексея» не только связан с другими «таин-
ственными» повестями, но имеет и другие источники, почти
не описанные в исследовательской традиции. Так, редкое для
Тургенева обращение к быту и эмоциональной жизни приход-
ского священника происходит на фоне появления знаменитых
«Соборян» (журн. публ. 1868-1872, отд. публ. — 1878) и дру-
гих произведений Н. С. Лескова, посвященных изображению
духовного сословия. С другой стороны, система персонажей
«Рассказа», включающая сына, радикально порывающего со
своими родовыми корнями, отца, испытывающего смесь гор-
дости и смущения в общении с более прогрессивным сыном,
и молодую дворянку-вдову, оказывающую на сына сильное
воздействие и, видимо, покоряющую его сердце, можно об-
наружить уже в «Отцах и детях» самого Тургенева. Более того,
трагическая история об угасании сына священника в некото-
рых существенных эпизодах похожа на рассказ М. П. Погодина
«Черная немочь» (1829) — о болезни (отчасти вызванной тягой
к образованию) купеческого сына Гаврилы. Маленький рассказ
Тургенева, таким образом, многосоставен и отражает работу
писателя с разными литературными тенденциями.
Критическое обсуждение рассказа фактически не состоя-
лось. Единственный развернутый отклик был помещен в газе-
те «Северный вестник» (IV. Новости русской беллетристики //
Северный вестник. 1877, № 10,10 мая). Анонимный рецензент
подчеркнул второстепенное значение «повестей с преобла-
дающим фантастическим оттенком» в творчестве Тургенева,
указал на своеобразие нарративной структуры произведения
(история сельского священника пересказывается рамочным
повествователем, объезжающим имения тетки) и посетовал
на то, что внутренняя драма Якова, оторвавшегося от духов-
РАССКАЗ ОТЦА АЛЕКСЕЯ. КОММЕНТАРИЙ
253
ной среды, но испытывающего манию, «какая могла бы толь-
ко зародиться у крайне набожно настроенного человека», так
и остается неразгаданной. Большинство критиков высказались
о «Рассказе» как о произведении проходном, ничего не добав-
ляющем к репутации Тургенева.
Характер критической рецепции «Рассказа отца Алексея»
определялся не только представлением о невысоком значении
этого текста. Обсуждение рассказа фактически было вытесне-
но публичным скандалом, связанным с его публикацией. Дело
в том, что до публикации в «Вестнике Европы» рассказ во фран-
цузском переводе (выполненном или авторизованном Турге-
невым) вышел на страницах еженедельника «La Republique des
Lettres». Опередив «Вестник Европы», «Новое время» А. С. Су-
ворина в апреле 1877 г. напечатало обратный перевод рассказа
под заглавием «Сын попа» (пер. фр. заглавия «Le fils du pope»).
Суворинский перевод не только не включал массу «штрихов»,
добавленных Тургеневым в феврале-марте 1877 г., но и, есте-
ственно, существенно упрощал, спрямлял стилистические осо-
бенности рассказа и речевые характеристики героев.
Тургенев выступил с серией протестов в газете «Наш век».
Завязалась полемика, в которой разные издания («Гражданин»,
«Русский мир», «Голос» и др.) выступали на стороне Тургенева
и Суворина. В центре ее оказались не художественные досто-
инства рассказа Тургенева, а вопросы издательской добросо-
вестности и авторского права.
При жизни Тургенева рассказ был переведен на француз-
ский («La Republique des Lettres», 1877) и немецкий (выполнен-
ный П. Линдау для журнала «Gegenwart», 1877) языки.
Песнь торжествующей любви
[MDXLII]1
Посвящается памяти Гюстава Флобера2
Wage Du zu irren und zu traumen!3
Schiller
Вот что я вычитал в одной старинной итальянской
рукописи:
I
Около половины XVI столетия проживало в Ферраре4
(она процветала тогда под скипетром своих великолепных
герцогов, покровителей искусств и поэзии) — проживало
два молодых человека, по имени Фабий и Муций. Ровесни-
ки годами, близкие родственники, они почти никогда не раз-
лучались; сердечная дружба связала их с раннего детства...
одинаковость судьбы скрепила эту связь. Оба принадлежали
к старинным фамилиям; оба были богаты, независимы и бес-
семейны; вкусы, наклонности были схожие у обоих. Муций
занимался музыкой, Фабий — живописью. Вся Феррара гор-
дилась ими, как лучшим украшением двора, общества и го-
1. MDXLII — время действия рассказа, 1542 г.
2. Флобер и Тургенев были близкими друзьями, французский писатель
скончался 8 мая 1880 г., то есть за полтора года до публикации произведения
Тургенева.
3- «Дерзай заблуждаться и мечтать!», строка из стихотворения Шиллера
«Текла».
4. В XV-XVI вв. Феррара переживала расцвет и была одним из
важнейших культурных центров. Герцоги д'Эсте, управлявшие Феррарой,
покровительствовали искусствам. При их дворе в разное время работали,
например, Ариосто и Тициан.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
255
рода. Наружностью они, однако, не походили друг на друга,
хотя оба отличались стройной юношеской красотою: Фабий
был выше ростом, бел лицом и волосом рус, а глаза имел го-
лубые; Муций, напротив, имел лицо смуглое, волосы черные,
и в темно-карих его глазах не было того веселого блеска, на
губах той приветливой улыбки, как у Фабия; его густые брови
надвигались на узкие веки — тогда как золотистые брови Фа-
бия уходили тонкими полукругами на чистый и ровный лоб.
Муций и в разговоре был менее жив; со всем тем оба друга
одинаково нравились дамам, ибо недаром были образцами
рыцарской угодливости и щедрости.
В одно и то же время с ними проживала в Ферраре девица
по имени Валерия. Ее считали одной из первых красавиц го-
рода, хотя видеть ее можно было очень редко, так как она вела
жизнь уединенную и выходила из дому только в церковь — да
в большие праздники на гулянье. Она жила с своей матерью,
благородной, но небогатой вдовою, у которой не было дру-
гих детей. Всякому, кому только ни встречалась Валерия, она
внушала чувство невольного удивления и столь же невольно-
го, нежного уважения: так скромна была ее осанка, так мало,
казалось, сознавала она сама всю силу своих прелестей. Иные,
правда, находили ее несколько бледной; взгляд ее глаз, почти
всегда опущенных, выражал некоторую застенчивость и даже
боязливость; ее губы улыбались редко — и то слегка; голос ее
едва ли кто слышал. Но ходила молва, что он был у нее прекра-
сен и что, запершись у себя в комнате, ранним утром, когда всё
в городе еще дремало, она любила напевать старинные песни,
под звуки лютни, на которой сама играла. Несмотря на блед-
ность лица, Валерия цвела здоровьем; и даже старые люди,
глядя на нее, не могли не подумать: «О, как счастлив будет
тот юноша, для кого распустится наконец этот еще свернутый
в лепестках своих, еще нетронутый и девственный цветок!»
256
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
II
Фабий и Муций увидали Валерию в первый раз на пыш-
ном народном празднике, устроенном по повелению герцога
Феррарского, Эркола, сына знаменитой Лукреции Борджиа',
в честь знатных вельмож, прибывших из Парижа по пригла-
шению герцогини, дочери французского короля Людовика
XII1 2. Рядом с своею матерью сидела Валерия посреди изящной
трибуны, возведенной по рисунку Палладия3 на главной фер-
рарской площади для почетнейших дам города. Оба — и Фабий
и Муций — страстно в нее влюбились в тот же день; и так как
они ничего не скрывали друг от друга, то каждый из них скоро
узнал, что происходило в сердце товарища. Они положили меж-
ду собою: постараться обоим сблизиться с Валерией — и если
она удостоит избрать кого-нибудь из них, то другой безропот-
но покорится ее решению. Несколько недель спустя благодаря
доброй славе, которой они пользовались по праву, им удалось
проникнуть в труднодоступный дом вдовы; она позволила им
посещать ее. С тех пор они почти каждый день могли видеть
Валерию и беседовать с нею — и с каждым днем огонь, зажжен-
ный в сердцах обоих юношей, разгорался сильнее и сильнее;
однако Валерия ни одному из них не оказывала предпочтения,
хотя присутствие их ей видимо нравилось. С Муцием она за-
нималась музыкой; но разговаривала больше с Фабием; с ним
она меньше робела. Наконец они решились узнать оконча-
тельно свою участь — и послали к Валерии письмо, в котором
просили ее объясниться и сказать, кому она готова отдать свою
руку. Валерия показала это письмо матери — и объявила ей, что
1. Речь идет об Эрколе II, управлявшем Феррарой в 1534-1559 гг. Он
был сыном от третьего брака знаменитой Лукреции Борджиа, ставшей
политической игрушкой в руках брата, жестокого тирана Цезаря Борджиа.
2. Речь идет о Ренате Французской (1510—1575), в 1528 г. выданной замуж за
Эрколе д’Эсте (будущего герцога Феррары Эрколе II).
3. Андреа Палладио (1508-1580) — архитектор и теоретик архитектуры
позднего Возрождения, работавший главным образом в Венеции и Виченце.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
257
готова остаться в девицах; но если мать находит, что ей пора
вступить в брак, то она выйдет за того, на кого укажет ее выбор.
Почтенная вдова пролила несколько слез при мысли о разлуке
с любимым детищем; однако отказать женихам не было при-
чины: она считала их обоих равно достойными руки ее дочери.
Но, втайне предпочитая Фабия и подозревая, что и Валерии он
приходится более по нраву, она указала на него. На другой же
день Фабий узнал о своем счастье; а Муцию осталось сдержать
свое слово — и покориться.
Он так и сделал; но быть свидетелем торжества своего
друга, своего соперника — он не мог. Немедленно продал он
большую часть своего имущества и, собрав несколько тысяч
дукатов1, отправился в дальнее путешествие на Восток. Про-
щаясь с Фабием, он сказал ему, что вернется не прежде, чем
почувствует, что последние следы страсти в нем исчезли. Тя-
жело было Фабию расстаться с другом детства и юности... но
радостное ожидание близкого блаженства вскоре поглотило
всякие другие ощущения — и он отдался весь восторгам увен-
чанной любви.
Вскоре он вступил в брак с Валерией — и только тогда уз-
нал всю цену сокровища, которым ему довелось обладать.
У него была прекрасная вилла, окруженная тенистым садом,
в недальнем расстоянии от Феррары; он переехал туда вместе
с женою и ее матерью. Светлое время наступило для них тог-
да. Супружеская жизнь выказала в новом пленительном свете
все совершенства Валерии; Фабий становился замечательным
живописцем — уже не простым любителем, а мастером. Мать
Валерии радовалась и благодарила бога, глядя на счастливую
чету. Четыре года промчались незаметно, как блаженный сон.
Одного недоставало молодым супругам; одно завелось у них
горе: детей у них не было... но надежда не покидала их. К кон-
1. Европейская денежная единица. Дукаты были впервые выпущены
в 1284 году Венецианской республикой и были широко распространены как
универсальная валюта.
258
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
цу четвертого года их посетило великое, на этот раз настоящее
горе: мать Валерии скончалась, поболев несколько дней.
Много слез пролила Валерия; долго не могла привыкнуть
к своей утрате. Но прошел еще год, жизнь опять вступила
в свои права, потекла прежним руслом. И вот в один прекрас-
ный летний вечер, никого не предупредив, в Феррару вернулся
Муций.
Ill
Во все пять лет, прошедших с его отъезда, никто о нем
ничего не ведал; всякие слухи о нем замерли, точно он исчез
с лица земли. Когда Фабий встретил своего друга на одной из
улиц Феррары, он чуть не закричал, сперва от испуга, потом
от радости — и тотчас пригласил его в свою виллу. Там у него
в саду находился отдельный, поместительный павильон; он
предложил своему другу поселиться в этом павильоне. Муций
охотно согласился и в тот же день переехал туда вместе с своим
слугою, немым малайцем — немым, но не глухим, и даже, судя
по живости его взгляда, очень понятливым человеком... Язык
у него был вырезан. Муций привез с собою десятки сундуков,
наполненных разнообразными драгоценностями, собран-
ными им во время своих продолжительных странствований.
Валерия обрадовалась возвращению Муция; и он ее привет-
ствовал дружески весело, но спокойно: по всему видно было,
что он сдержал слово, данное Фабию. В течение дня он успел
устроиться в своем павильоне; выложил, с помощью малайца,
привезенные редкости: ковры, шелковые ткани, бархатные
и парчовые одежды, оружия, чаши, блюда и кубки, украшенные
финифтью1, золотые, серебряные вещи, обделанные в жемчуг
и бирюзу, резные ящики из янтаря и слоновой кости, гране-
ные бутыли, пряности, курева, звериные шкуры, перья неведо-
мых птиц и множество других предметов, самое употребление
Эмаль с рисунком или узором.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
259
которых казалось таинственным и непонятным. В числе всех
этих драгоценностей находилось богатое жемчужное ожере-
лье, полученное Муцием от персидского шаха за некоторую
великую и тайную услугу; он попросил позволения у Валерии
собственноручно возложить ей это ожерелье на шею; оно по-
казалось ей тяжелым и одаренным какой-то странной тепло-
той... оно так и прильнуло к коже. К вечеру, после обеда, сидя
на террасе виллы, в тени олеандров и лавров, Муций принял-
ся рассказывать свои похождения. Он говорил о виденных им
далеких странах, заоблачных горах, безводных пустынях, о ре-
ках, подобных морям; говорил о громадных зданиях и храмах,
о тысячелетних деревьях, о радужных цветах и птицах; назы-
вал посещенные им города и народы... чем-то сказочным вея-
ло от одних их имен. Весь Восток был знаком Муцию: он про-
ехал Персию, Аравию, где кони благороднее и красивее всех
других живых существ, проник в самую глубь Индии, где род
людской подобен величественным растениям, достиг границ
Китая и Тибета, где живой бог, по имени Далай-Лама, обита-
ет на земле во образе безмолвного человека с узкими глаза-
ми1. Чудны были его рассказы! Как очарованные, слушали его
и Фабий и Валерия. Собственно черты Муциева лица мало
изменились: с детства смуглое, оно еще потемнело, загорело
под лучами более яркого солнца, глаза казались углубленнее
прежнего — и только; но выражение этого лица стало другое:
сосредоточенное, важное, оно не оживлялось даже тогда, ког-
да он упоминал об опасностях, которым подвергался ночью,
в лесах, оглашаемых воем тигров, или днем, на пустых дорогах,
где путешественников караулят изуверы, которые удавливают
их в честь железной богини, требующей человеческих жертв.
И голос Муция стал глуше и ровнее; движения рук, всего тела
утратили развязность, свойственную итальянскому племени.
1. Далай-лама — духовный лидер буддистов, воплощающий
Авалокитешвара, бесконечное сострадание. Его душа после смерти
переселяется в нового Далай-ламу, поэтому он считается бессмертным.
260
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
С помощью слуги своего, раболепно-проворного малайца, он
показал хозяевам своим несколько фокусов, которым научили
его индийские брамины1. Так, например, он, предварительно
скрыв себя занавесом, явился вдруг сидящим на воздухе с под-
жатыми ногами, слегка опираясь концами пальцев на отвесно
поставленную бамбуковую трость, что немало удивило Фабия,
а Валерию даже испугало... «Уж не чернокнижник ли он?»2 —
подумалось ей. Когда же он принялся вызывать, насвистывая
на маленькой флейте, из закрытой корзины ручных змей,
когда, шевеля жалами, показались из-под пестрой ткани их
темные плоские головки, Валерия пришла в ужас и попроси-
ла Муция спрятать поскорей этих ненавистных гадов. За ужи-
ном Муций попотчевал своих друзей ширазским вином3 из
круглой бутыли с длинным горлышком; чрезвычайно пахучее
и густое, золотистого цвета с зеленоватым отливом, оно за-
гадочно блестело, налитое в крошечные яшмовые чашечки4.
Вкусом оно не походило на европейские вина; оно было очень
сладко и пряно и, выпитое медленно, небольшими глотками,
возбуждало во всех членах ощущение приятной дремоты. Му-
ций заставил и Фабия и Валерию откушать по чашечке и выпил
сам. Над ее чашечкой он, наклонясь, что-то прошептал, потряс
пальцами. Валерия это заметила; но так как вообще в приемах
Муция, во всей его повадке проявлялось нечто чуждое и не-
бывалое, то она только подумала: «Не принял ли он в Индии
новой какой веры, или у них там обычаи такие?» Потом, по-
молчав немного, она спросила его: продолжал ли он, во время
своего путешествия, заниматься музыкой? В ответ ей Муций
приказал малайцу принести свою индийскую скрипку. Она по-
ходила на нынешние, только вместо четырех струн у ней было
1. Брамины — жреческая каста в Индии.
2. То есть колдун, занимающийся черной магией.
3. Вино из винограда сорта «сира», выведенного, по легенде, в древнем
персидском городе Шираз (ныне в город в Иране).
4. Яшма — полудрагоценный камень.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
261
три, верх ее обтягивала голубоватая змеиная кожа, и тонкий
тростниковый смычок имел вид полукруглый, а на самом его
конце блистал заостренный алмаз.
Муций сыграл сперва несколько заунывных, по его сло-
вам, народных песен, странных и даже диких для итальянско-
го уха; звук металлических струн был жалобен и слаб. Но когда
Муций начал последнюю песнь — этот самый звук внезапно
окреп, затрепетал звонко и сильно; страстная мелодия поли-
лась из-под широко проводимого смычка, полилась, красиво
изгибаясь, как та змея, что покрывала своей кожей скрипич-
ный верх; и таким огнем, такой торжествующей радостью си-
яла и горела эта мелодия, что и Фабию и Валерии стало жутко
на сердце, и слезы выступили на глаза... а Муций, с наклонен-
ной, прижатой к скрипке головою, с побледневшими щеками,
с бровями, сдвинутыми в одну черту, казался еще сосредото-
ченней и важней — и алмаз на конце смычка бросал на ходу
лучистые искры, как бы тоже зажженный огнем той дивной
песни. Когда же Муций кончил и, всё еще крепко стискивая
скрипку между подбородком и плечом, уронил руку, держав-
шую смычок, «Что это такое? Что ты нам сыграл?» — восклик-
нул Фабий. Валерия не промолвила ни слова — но, казалось,
всё ее существо повторило вопрос ее мужа. Муций положил
скрипку на стол — и, слегка встряхнув волосами, с вежливой
улыбкой промолвил: «Это? Эту мелодию... эту песнь я услы-
шал раз на острове Цейлоне. Эта песнь слывет там, между
народом, песнью счастливой, удовлетворенной любви». —
«Повтори», — прошептал было Фабий. «Нет; этого повторить
нельзя, — ответил Муций, — теперь же поздно. Синьоре Вале-
рии следует отдохнуть; и мне пора... я устал». В течение цело-
го дня Муций обращался с Валерией почтительно-просто, как
давнишний друг; но уходя, он пожал ей руку крепко-накреп-
ко, надавив пальцами на ее ладонь и так настойчиво загляды-
вая ей в лицо, что она, хоть и не поднимала век, однако почув-
ствовала этот взгляд на внезапно вспыхнувших своих щеках.
2б2
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
Она ничего не сказала Муцию, но отдернула руку, а когда он
удалился, посмотрела на дверь, через которую он вышел. Она
вспомнила, как и в прежние годы она его побаивалась... и те-
перь нашло на нее недоумение. Муций ушел в свой павильон;
супруги отправились в спальню.
IV
Валерия не скоро заснула; кровь ее тихо и томно волнова-
лась, и в голове слегка звенело... от странного того вина, как
она полагала, а может быть, и от рассказов Муция, от игры его
на скрипке... К утру она наконец заснула, и ей привиделся не-
обычайный сон.
Ей почудилось, что вступает она в просторную комнату
с низким сводом... Такой комнаты она в жизни не видывала.
Все стены выложены мелкими голубыми изразцами с золо-
тыми «травами»; тонкие резные столбы из алебастра подпи-
рают мраморный свод; самый этот свод и столбы кажутся по-
лупрозрачными... бледно-розовый свет отовсюду проникает
в комнату, озаряя все предметы таинственно и однообразно;
парчовые подушки лежат на узком ковре по самой середине
гладкого, как зеркало, пола. По углам едва заметно дымятся
высокие курильницы, представляющие чудовищных зверей;
окон нет нигде; дверь, завешенная бархатным пологом, без-
молвно чернеет во впадине стены. И вдруг этот полог тихонько
скользит, отодвигается... и входит Муций. Он кланяется, рас-
крывает объятия, смеется... Его жесткие руки обвивают стан
Валерии; его сухие губы обожгли ее всю... Она падает навзничь,
на подушки...
***
Стеня от ужаса, после долгих усилий, проснулась Валерия.
Еще не понимая, где она и что с нею, она приподнимается на
кровати, озирается... Дрожь пробегает по всему ее телу... Фа-
бий лежит с нею рядом. Он спит; но лицо его, при свете кру-
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
263
глой и яркой луны, глядящей в окна, бледно, как у мертвеца...
оно печальнее мертвого лица. Валерия разбудила мужа — и как
только он взглянул на нее, «Что с тобою?» — воскликнул он. «Я
видела... я видела страшный сон», — прошептала она, всё еще
содрогаясь...
Но в это мгновенье со стороны павильона принеслись
сильные звуки, и оба — и Фабий и Валерия — узнали мелодию,
которую сыграл им Муций, называя ее песней удовлетворен-
ной, торжествующей любви. Фабий с недоумением посмотрел
на Валерию... она закрыла глаза, отвернулась — и оба, притаив
дыхание, прослушали песнь до конца. Когда замер последний
звук, луна зашла за облако, в комнате вдруг потемнело... Оба
супруга опустили головы на подушки, не обменявшись сло-
вом, — и ни один из них не заметил, когда заснул другой.
V
На другое утро Муций пришел к завтраку; он казался
довольным — и весело приветствовал Валерию. С замеша-
тельством ответила она ему — взглянула на него мельком —
и страшно ей стало от этого довольного, веселого лица, от этих
пронзительных и любопытных глаз. Муций принялся было
снова рассказывать... но Фабий перервал его на первом слове.
Ты, видно, не мог заснуть на новом месте? Мы с женою
слышали, как ты сыграл вчерашнюю песнь.
— Да? вы слышали? — промолвил Муций. — Я ее сыграл
точно, но я спал перед тем и даже видел удивительный сон.
Валерия насторожилась.
— Какой сон? — спросил Фабий.
— Я видел, — отвечал Муций, не спуская глаз с Валерии, —
будто я вступаю в просторную комнату со сводом, убранную
по-восточному. Резные столбы подпирали свод, стены были
покрыты изразцами, и хотя не было ни окон, ни свечей, всю
комнату наполнял розовый свет, точно она вся была сложена
из прозрачного камня. По углам дымились китайские куриль-
2б4
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
ницы, на полу лежали парчовые подушки вдоль узкого ковра.
Я вошел через дверь, завешенную пологом, а из другой двери,
прямо напротив — появилась женщина, которую я любил ког-
да-то. И до того она мне показалась прекрасной, что я загорел-
ся весь прежнею любовью...
Муций знаменательно умолк. Валерия сидела неподвижно
и только медленно бледнела... и дыхание ее стало глубже.
— Тогда, — продолжал Муций, — я проснулся и сыграл ту
песнь.
— Но кто была эта женщина? — проговорил Фабий.
— Кто она была? Жена одного индийца. Я встретился с нею
в городе Дели... Ее уже теперь нет в живых. Она умерла.
— А муж? — спросил Фабий, сам не зная, зачем он это
спрашивает.
— Муж тоже, говорят, умер. Я их обоих скоро потерял из
виду.
— Странно! — заметил Фабий. — Моя жена тоже видела
нынешней ночью необыкновенный сон, — Муций пристально
взглянул на Валерию, — который она мне не рассказала, — до-
бавил Фабий.
Но тут Валерия встала и вышла из комнаты. Тотчас по-
сле завтрака Муций тоже ушел, объявив, что ему нужно быть
в Ферраре по делам и что он раньше вечера не вернется.
VI
За несколько недель до возвращения Муция Фабий начал
портрет своей жены, изобразив ее с атрибутами святой Це-
цилии1. Он значительно подвинулся в своем искусстве; зна-
менитый Луини, ученик Леонардо да Винчи, приезжал к нему
в Феррару2 — и, помогая ему собственными советами, переда-
1. Католическая святая, дева, принесшая обет целомудрия,
покровительница музыки и музыкантов.
2. Бернардино Луини (ок. 1480—1532), ученик Леонардо, автор знаменитых
фресок в Милане и других итальянских городах.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
265
вал также наставления своего великого учителя. Портрет был
почти совсем готов; оставалось докончить лицо несколькими
штрихами — и Фабий мог бы по справедливости гордиться сво-
им произведением. Отпустивши Муция в Феррару, он отпра-
вился в свою студию, где Валерия обыкновенно его ожидала;
но он не нашел ее там; кликнул ее — она не отозвалась. Фа-
бием овладело тайное беспокойство; он принялся ее отыски-
вать. В доме ее не было; Фабий побежал в сад — и там, в одной
из отдаленнейших аллей, он увидел Валерию. С опущенной на
грудь головою, со скрещенными на коленях руками, она сидела
на скамье — а за ней, выделяясь из темной зелени кипариса,
мраморный сатир, с искаженным злорадной усмешкой лицом,
прикладывал к свирели свои заостренные губы. Валерия за-
метно обрадовалась появлению мужа — и на его тревожные во-
просы ответила, что у ней немного болит голова; но что это ни-
чего не значит и что она готова пойти на сеанс. Фабий привел
ее в студию, усадил, взялся за кисть; но к великой своей досаде
никак не мог кончить лица так, как бы он того желал. И не по-
тому, что оно было несколько бледно и казалось утомленным...
нет; но того чистого, святого выражения, которое так ему в нем
нравилось и которое навело его на мысль представить Вале-
рию в образе святой Цецилии, — он сегодня не находил. Он
наконец бросил кисть, сказал жене, что он не в ударе, что и ей
не мешало бы прилечь, так как на вид она кажется не совсем
здоровой, — и поставил мольберт с картиной лицом к стене.
Валерия согласилась с ним, что ей следует отдохнуть, и, повто-
рив свою жалобу на головную боль, удалилась к себе в спальню.
Фабий остался в студии. Он чувствовал странное, ему само-
му непонятное смущение. Пребывание Муция под его кровом,
пребывание, на которое он, Фабий, сам напросился, стесняло
его. И не то, чтобы он ревновал... возможно ли было ревновать
Валерию! — но в своем друге он не узнавал прежнего товари-
ща. Всё то чуждое, неизвестное, новое, что Муций вынес с со-
бою из тех далеких стран — и что, казалось, вошло ему в плоть
266
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
и кровь, — все эти магические приемы, песни, странные напит-
ки, этот немой малаец, самый даже пряный запах, которым
отдавало от одежды Муция, от его волос, от его дыхания, — всё
это внушало Фабию чувство, похожее на недоверчивость, по-
жалуй, даже на робость. И отчего этот малаец, служа за столом,
с таким неприятным вниманием глядит на него, Фабия? Право,
иной мог бы подумать, что он понимает по-итальянски. Муций
говорил о нем, что, поплатившись языком, этот малаец принес
великую жертву — и зато обладает теперь великою силой. Какою
силою? и как он мог приобрести ее ценою языка? Всё это очень
странно! очень непонятно! Фабий пошел к жене в спальню; она
лежала на постели, одетая — но не спала. Услышав его шаги, она
вздрогнула, потом опять обрадовалась ему так же, как и в саду.
Фабий сел возле кровати, взял Валерию за руку и, помолчав не-
много, спросил ее: какой это необыкновенный сон напугал ее
нынешней ночью? И был ли он вроде того сна, о котором рас-
сказывал Муций? Валерия покраснела и поспешно промолви-
ла: «О нет! нет! я видела... какое-то чудовище, которое хотело
растерзать меня». — «Чудовище? В образе человека?» — спросил
Фабий. «Нет, зверя... зверя!» — И Валерия отвернулась и скрыла
в подушки свое пылавшее лицо. Фабий еще некоторое время по-
держал руку жены; молча поднес ее к губам своим — и удалился.
Невесело провели этот день оба супруга. Казалось, что-то
темное нависло над их головами... но что это было — они на-
звать не могли. Им хотелось быть вместе — словно опасность
им грозила; а что сказать друг другу — они не знали. Фабий по-
пытался было взяться за портрет, читать Ариоста, поэма кото-
рого, недавно перед тем появившаяся в Ферраре, уже гремела
по Италии1; но ничего не удавалось... Поздно вечером, к само-
му ужину, вернулся Муций.
1. Имеется в виду великая поэма «Неистовый Роланд» поэта Лудовико
Ариосто (1474-1533), пользовавшегося покровительством герцога
феррарского Альфонсо I д'Эсте. Заметим, что между окончанием работы над
поэмой (1532 г.) и временем действия новеллы проходит ю лет.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
267
VII
Он казался спокойным и довольным — но рассказывал
мало; всё больше расспрашивал Фабия о прежних общих зна-
комых, о немецком походе, об императоре Карле1; говорил
о своем желании съездить в Рим, посмотреть на нового папу2.
Он опять предложил Валерии ширазского вина — и, в ответ на
ее отказ, промолвил, словно про себя: «Теперь уже не нужно».
Вернувшись с женою в спальню, Фабий скоро заснул... и, про-
снувшись час спустя, мог убедиться, что никто не разделял его
ложа: Валерии не было с ним. Он быстро приподнялся — и в то
же мгновенье увидел жену, в ночном платье, входившую из
сада в комнату. Луна светила ярко, хотя незадолго перед тем
пробежал легкий дождик. С закрытыми глазами, с выражени-
ем тайного ужаса на неподвижном лице, Валерия приблизи-
лась к постели и, ощупав ее протянутыми вперед руками, легла
поспешно и молча. Фабий обратился к ней с вопросом — но она
ничего не ответила; казалось, она спала. Он коснулся ее и по-
чувствовал на ее одежде, на ее волосах дождевые капли, а на по-
дошвах ее обнаженных ног — песчинки. Тогда он вскочил и по-
бежал в сад через полуоткрытую дверь. Лунный, до жесткости
яркий свет обливал все предметы. Фабий оглянулся — и увидел
на песку дорожки следы двойной пары ног — одна пара была
босая; и вели эти следы к беседке из жасминов, находившейся
в стороне между павильоном и домом. Он остановился в не-
доумении — и вот внезапно снова раздаются звуки той песни,
которую он уже слышал в прошлую ночь! Фабий вздрагивает,
вбегает в павильон... Муций стоит посреди комнаты и играет
на скрипке. Фабий бросается к нему.
— Ты был в саду, ты выходил, твое платье мокро от дождя?
1. О каком именно походе говорит Муций, не вполне ясно.
2. Здесь у Тургенева неточность. Папа Павел III Фарнезе вступил на
престол в 1534 г. и умер в 1549 г. Муций странствовал пять лет, то есть уехал из
Феррары ок. 1537 г. В 1542 г. не появился «новый» папа, а Павел III ни в каком
смысле не мог быть «новым» для Муция.
268
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
— Нет... не знаю... кажется... не выходил... — с расстанов-
кой отвечает Муций, словно удивленный приходом Фабия
и его волнением.
Фабий схватывает его за руку.
— И почему ты опять играешь эту мелодию? Разве ты опять
видел сон?
Муций взглядывает на Фабия с тем же удивлением —
и молчит.
— Отвечай же!
Месяц стал, как круглый щит.
Как змея, река блестит...
Друг проснулся, недруг спит —
Ястреб курочку когтит...
Помогай! —
бормочет Муций нараспев, как бы в забытьи.
Фабий отступил шага на два, уставился на Муция, поду-
мал... и вернулся в дом, в спальню.
Склонив голову на плечо и бессильно раскинув руки, Ва-
лерия спала тяжелым сном. Он не скоро ее добудился... но как
только она увидала его, она бросилась к нему на шею, обняла
его судорожно; всё тело ее трепетало.
— Что с тобой, моя дорогая, что с тобою? — повторял Фа-
бий, стараясь ее успокоить. Но она продолжала замирать на его
груди.
— Ах, какие страшные сны я вижу, — шептала она, прижи-
маясь к нему лицом. Фабий хотел было ее расспросить... но она
только содрогалась...
Ранним отблеском утра заалелись стекла окон, когда она
наконец задремала в его объятиях.
VIII
На другой день Муций исчез с утра, а Валерия объявила
мужу, что намерена съездить в соседний монастырь, где про-
живал ее духовный отец, старый и степенный монах, к кото-
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
269
рому она питала безграничное доверие. На расспросы Фабия
она ответила, что желает облегчить исповедью свою душу,
обремененную необычайными впечатлениями последних
дней. Глядя на осунувшееся лицо Валерии, слушая ее угасший
голос, Фабий и сам одобрил ее намерение: почтенный отец
Лоренцо мог преподать ей полезный совет, рассеять ее сомне-
ния... Под охраной четырех провожатых Валерия отправилась
в монастырь, а Фабий остался дома и, до возвращения жены,
пробродил по саду, стараясь понять, что происходило с нею —
и чувствуя постоянный страх, и гнев, и боль неопределенных
подозрений... Он не раз заходил в павильон; но Муций не воз-
вращался — а малаец глядел на Фабия, как истукан, подобо-
страстно наклонив голову, с далеко — так по крайней мере по-
казалось Фабию — далеко затаенной усмешкой на бронзовом
лице. Между тем Валерия на исповеди всё рассказала своему
духовнику, не столько стыдясь, сколько ужасаясь. Духовник
выслушал ее внимательно, благословил ее, отпустил ей ее не-
вольный грех — а сам про себя подумал: «Колдовство, чары
бесовские... это так оставить нельзя»... и вместе с Валерией от-
правился в ее виллу, как бы для того, чтобы окончательно ее
успокоить и утешить. При виде духовника Фабий несколько
перетревожился; но многоопытный старец заранее обдумал,
как поступить ему следовало. Оставшись наедине с Фабием,
он, конечно, не выдал тайны исповеди, однако посоветовал
ему удалить, буде возможно, из дому приглашенного им гостя,
который своими рассказами, песнями, всем поведением своим
расстраивал воображение Валерии. Притом, по мнению стари-
ка, Муций и прежде, помнится, не совсем был тверд в вере, а,
побывав такое долгое время в странах, не озаренных светом
христианства, мог вынести оттуда заразу ложных учений, мог
даже спознаться с тайнами магии; а потому хотя старинная
дружба и предъявляла свои права, однако благоразумная осто-
рожность указывала на необходимость разлуки! Фабий вполне
согласился с почтенным монахом, Валерия даже просветлела
270
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
вся, когда муж сообщил ей совет ее духовника, — и, напутству-
емый благими пожеланиями обоих супругов, снабженный бо-
гатыми подарками для монастыря и для бедных, отец Лоренцо
отправился домой.
Фабий намеревался тотчас после ужина объясниться с Му-
цием; но странный его гость не возвратился к ужину. Тогда Фа-
бий решил отсрочить разговор с Муцием до следующего дня —
и оба супруга удалились в свою опочивальню.
IX
Валерия скоро заснула; но Фабий заснуть не мог. В ночной
тишине ему живее представлялось всё виденное, всё прочув-
ствованное им; он еще настойчивее задавал себе вопросы,
на которые по-прежнему не находил ответа. Точно ли Муций
стал чернокнижником — и уж не отравил ли он Валерию? Она
больна... но какою болезнью? Пока он, положив голову на руку
и сдерживая горячее дыхание, предавался тяжелому разду-
мью — луна опять взошла на безоблачное небо; и вместе с ее
лучами, сквозь полупрозрачные стекла окон, со стороны па-
вильона — или это почудилось Фабию? — стало вливаться ду-
новение, подобное легкой, пахучей струе... вот слышится на-
зойливое, страстное шептание... и в тот же миг он заметил, что
Валерия начинает слабо шевелиться. Он встрепенулся, смо-
трит: она приподнимается, опускает сперва одну ногу, потом
другую с постели — и, как лунатик, безжизненно устремив пря-
мо перед собою потускневшие глаза, протянув вперед руки, на-
правляется к двери сада! Фабий мгновенно выскочил в другую
дверь спальни — и, проворно обежав угол дома, припер ту, что
вела в сад... Едва он успел ухватиться за замок, как уже почув-
ствовал, что кто-то силится отворить дверь изнутри, налегает
на нее... еще и еще... потом раздались трепетные стенанья...
«Но ведь Муций не вернулся из города», — мелькнуло в го-
лове у Фабия, — и он бросился к павильону...
Что же он видит?
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
271
Навстречу ему, по дороге, ярко залитой блеском месяч-
ных лучей, идет, тоже как лунатик, тоже протянув руки вперед
и безжизненно раскрыв глаза, — идет Муций... Фабий подбега-
ет к нему — но тот, не замечая его, идет, мерно выступая шаг
за шагом — и недвижное лицо его смеется при свете луны,
как у малайца. Фабий хочет кликнуть его по имени... но в это
мгновение он слышит: сзади его, в доме, стукнуло окно... Он
оглядывается...
Действительно: окно спальни распахнулось сверху дони-
зу — и, занеся ногу через порог, стоит в окне Валерия... руки ее
как будто ищут Муция... она вся тянется к нему.
Несказанное бешенство залило грудь Фабия внезапно нах-
лынувшей волной. «Проклятый колдун!» — возопил он неисто-
во — и, схватив Муция одной рукою за горло, он нащупал дру-
гою кинжал в его поясе — и по самую рукоятку воткнул лезвие
ему в бок.
Пронзительно закричал Муций и, притиснув ладонью
рану, побежал, спотыкаясь, назад в павильон... Но в самый тот
миг, когда его ударил Фабий, так же пронзительно закричала
Валерия и, как подкошенная, упала на землю.
Фабий бросился к ней, поднял ее, понес на кровать, заго-
ворил с нею...
Она долго лежала неподвижно; но открыла наконец глаза,
вздохнула глубоко, прерывисто и радостно, как человек, только
что спасенный от неминучей смерти, — увидала мужа — и, об-
вив его шею руками, прижалась к его груди. «Ты, ты, это ты», —
лепетала она. Понемногу руки ее разжались, голова откинулась
назад и, прошептав с блаженной улыбкой: «Слава богу, всё кон-
чено... Но как я устала!» — она заснула крепким, но не тяжелым
сном.
X
Фабий опустился возле ее ложа — и, не спуская глаз с ее
бледного и похудевшего, но уже успокоенного лица, начал раз-
272
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
мышлять о том, что произошло... а также о том, как поступить
ему теперь? Что предпринять? Если он убил Муция, — а вспом-
нив о том, как глубоко вошло лезвие кинжала, он в этом сомне-
ваться не мог, — если он убил Муция, то нельзя же это скрыть!
Следовало довести это до сведения герцога, судей... но как
объяснить, как рассказать такое непонятное дело? Он, Фабий,
убил, у себя в доме, своего родственника, своего лучшего друга!
Станут спрашивать: за что? по какому поводу?.. Но если Му-
ций не убит? Фабий не в силах был оставаться долее в неве-
дении — и, удостоверившись, что Валерия спит, он осторожно
встал с кресла, вышел из дому и направился к павильону. Всё
в нем было тихо; только в одном окне виднелся свет. С зами-
равшим сердцем раскрыл он наружную дверь (на ней остался
след окровавленных пальцев, и по песку дороги чернели капли
крови) — перешел первую темную комнату... и остановился на
пороге, пораженный изумлением.
Посередине комнаты, на персидском ковре, с парчовой
подушкой под головою, покрытый широкой красной ша-
лью с черными разводами, лежал, прямо вытянув все чле-
ны, Муций. Лицо его, желтое, как воск, с закрытыми глазами,
с посинелыми веками было обращено к потолку, не было за-
метно дыхания: он казался мертвецом. У ног его, тоже заку-
танный в красную шаль, стоял на коленях малаец. Он держал
в левой руке ветку неведомого растения, похожего на папо-
ротник, и, наклонившись слегка наперед, неотвратно глядел
на своего господина. Небольшой факел, воткнутый в пол,
горел зеленоватым огнем и один освещал комнату. Пламя
не колебалось и не дымилось. Малаец не пошевельнулся
при входе Фабия, только вскинул на него глазами — и опять
устремил их на Муция. От времени до времени он припод-
нимал и опускал ветку, потрясал ею в воздухе, — и немые его
губы медленно раскрывались и двигались, как бы произнося
беззвучные слова. Между малайцем и Муцием лежал на полу
кинжал, которым Фабий поразил своего друга; малаец раз
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
273
ударил той веткой по окровавленному лезвию. Прошла ми-
нута... другая. Фабий приблизился к малайцу и, нагнувшись
к нему, промолвил вполголоса: «Умер?» — Малаец наклонил
голову сверху вниз и, высвободив из-под шали свою правую
руку, указал повелительно на дверь. Фабий хотел было по-
вторить свой вопрос, но повелевающая рука возобновила
свое движение — и Фабий вышел вон, негодуя и дивясь, но
повинуясь.
Он нашел Валерию спавшею по-прежнему, с еще более
успокоенным лицом. Он не разделся, присел под окном, под-
перся рукою — и снова погрузился в думу. Поднявшееся солнце
застало его на том же самом месте. Валерия не просыпалась.
XI
Фабий хотел дождаться ее пробуждения и уехать в Фер-
рару — как вдруг кто-то легонько постучался в дверь спальни.
Фабий вышел и увидел перед собою своего старого дворецкого
Антонио.
— Синьор, — начал старик, — малаец нам сейчас объявил,
что синьор Муций занемог и желает перебраться со всеми сво-
ими пожитками в город; а потому просит вас, чтоб вы дали
ему в помощь людей для укладки вещей, а к обеду прислали
бы вьючных и верховых лошадей да несколько провожатых. Вы
позволяете?
— Малаец тебе объявил это? — спросил Фабий. — Каким об-
разом? Ведь он немой.
— Вот, синьор, бумага, на которой он это всё написал на
нашем языке — очень правильно.
— И Муций, ты говоришь, болен?
— Да, очень болен — и видеть его нельзя.
— За врачом не посылали?
— Нет. Малаец не позволил.
— И это написал тебе малаец?
— Да, он. — Фабий помолчал.
Tlk
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
— Ну, что ж — распорядись, — промолвил он наконец. Ан-
тонио удалился.
Фабий с недоуменьем посмотрел вслед своему слуге. «Ста-
ло быть, не убит?» — подумалось ему... и он не знал, радоваться
ли — или сожалеть. — Болен? Но несколько часов тому назад —
ведь мертвеца же он видел!
Фабий вернулся к Валерии. Она проснулась и приподняла
голову. Супруги обменялись долгим, значительным взглядом.
«Его уже нет?» — промолвила вдруг Валерия. Фабий вздрогнул.
«Как... нет? Ты разве...» — «Он уехал?» — продолжала она. Фа-
бию отлегло от сердца. «Нет еще; но он уезжает сегодня». — «И
я его больше никогда, никогда не увижу?» — «Никогда». — «И те
сны не повторятся?» — «Нет». Валерия опять радостно вздох-
нула; блаженная улыбка появилась опять на ее губах. Она про-
тянула обе руки мужу. «И мы не будем никогда говорить о нем,
никогда, слышишь, мой милый? И я из комнаты не выйду —
пока он не уедет. А ты теперь пришли мне моих служанок...
да постой: возьми ты эту вещь! — она указала на жемчужное
ожерелье, лежавшее на ночном столике, ожерелье, данное ей
Муцием, — и брось ее тотчас в самый наш глубокий колодезь.
Обними меня — я твоя Валерия — и не приходи ко мне, пока...
тот не уедет». Фабий взял ожерелье — жемчужины показались
ему потускневшими — и исполнил приказание своей жены. По-
том он стал скитаться по саду, издали поглядывая на павильон,
около которого уже началась возня укладки. Люди выносили
сундуки, вьючили лошадей... но малайца не было между ними.
Неотразимое чувство влекло Фабия посмотреть еще раз на то,
что происходило в павильоне. Он вспомнил, что на заднем его
фасе находилась потаенная дверь, через которую можно было
проникнуть во внутренность комнаты, где утром лежал Муций.
Он подкрался к той двери, нашел ее незапертою и, раздвинув
полости тяжелого занавеса, бросил нерешительный взгляд.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
275
XII
Муций уже не лежал на ковре. Одетый в дорожное платье,
он сидел в кресле, но казался трупом, так же как в первое посе-
щение Фабия. Окаменелая голова завалилась на спинку кресла,
и протянутые, плашмя положенные руки недвижно желтели на
коленях. Грудь не поднималась. Около кресла, на полу,усеянном
засохшими травами, стояло несколько плоских чашек с темной
жидкостью, издававшей сильный, почти удушливый запах, за-
пах мускуса. Вокруг каждой чашки свернулась, изредка сверкая
золотыми глазками, небольшая змейка медного цвета; а прямо
перед Муцием, в двух шагах от него, возвышалась длинная фи-
гура малайца, облеченного в парчовую пеструю хламиду, под-
поясанную хвостом тигра, с высокой шляпой в виде рогатой
тиары1 на голове. Но он не был неподвижен; он то благоговей-
но кланялся и словно молился, то опять выпрямлялся во весь
рост, становился даже на цыпочки; то мерно и широко разво-
дил руками, то настойчиво двигал ими в направлении Муция и,
казалось, грозил или повелевал, хмурил брови и топал ногою.
Все эти движения, видимо, стоили ему большого труда, при-
чиняли даже страдания: он дышал тяжело, пот лил с его лица.
Вдруг он замер на месте и, набрав в грудь воздуха, наморщив-
ши лоб, напряг и потянул к себе свои сжатые руки, точно он
вожжи в них держал... и, к неописанному ужасу Фабия, голова
Муция медленно отделилась от спинки кресла и потянулась
вслед за руками малайца... Малаец отпустил их — и Муциева
голова опять тяжело откинулась назад; малаец повторил свои
движения — и послушная голова повторила их за ними. Темная
жидкость в чашках закипела; самые чашки зазвенели тонким
звоном, и медные змейки волнообразно зашевелились вокруг
каждой из них. Тогда малаец ступил шаг вперед и, высоко под-
няв брови и расширив до огромности глаза, качнул головою на
Муция... и веки мертвеца затрепетали, неровно расклеились,
Древний головной убор в виде высокой шапки, атрибут царей и жрецов.
276
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
и из-под них показались тусклые, как свинец, зеницы. Гордым
торжеством и радостью, радостью почти злобной, просияло
лицо малайца; он широко раскрыл свои губы, и из самой глу-
бины его гортани с усилием вырвался протяжный вой... Губы
Муция раскрылись тоже, и слабый стон задрожал на них в от-
вет тому нечеловеческому звуку...
Но тут Фабий не выдержал более: ему представилось, что
он присутствует на каких-то бесовских заклинаниях! Он тоже
закричал и бросился бежать без оглядки домой, скорей домой,
творя молитвы и крестясь.
XIII
Часа три спустя Антонио явился к нему с докладом, что всё
готово, все вещи уложены, и синьор Муций собирается в отъ-
езд. Ни слова не ответив своему слуге, Фабий вышел на террасу,
откуда был виден павильон. Несколько вьючных лошадей ску-
чилось перед ним; к самому крыльцу был подведен могучий
вороной жеребец с широким седлом, приспособленным для
двух седоков. Тут же стояли слуги с обнаженными головами,
вооруженные провожатаи. Дверь павильона растворилась, и,
поддерживаемый малайцем, снова надевшим обычное платье,
появился Муций. Лицо его было мертвенно и руки висели, как
у мертвеца, — но он переступал... да! Переступал ногами и, по-
саженный на коня, держался прямо и ощупью нашел поводья.
Малаец вдел ему ноги в стремена, вскочил сзади его на седло,
охватил рукой его стан — и весь поезд двинулся. Лошади шли
шагом, и когда они заворачивали перед домом, Фабию почуди-
лось, что на темном лице Муция мелькнуло два белых пятныш-
ка... Неужели это он к нему обратил свои зрачки? Один малаец
ему поклонился... насмешливо, по обыкновению.
Видела ли это всё Валерия? Жалузи ее окон были закры-
ты... но, может быть, она стояла позади их.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ
277
XIV
К обеду она пришла в столовую и очень была тиха и ласко-
ва; однако всё еще жаловалась на усталость. Но ни тревоги Уже
не было в ней, ни прежнего постоянного изумления и тайного
страха; и когда, на другой день после отъезда Муция, фдбий
снова принялся за ее портрет, он нашел в ее чертах то чистое
выражение, мгновенное затмение которого так смутило его...
и кисть побежала по полотну легко и верно.
Супруги зажили прежней жизнью. Муций для них исчез,
как будто его никогда не существовало. И Фабий и Валерия,
оба точно условились не упоминать о нем ни единым звуком,
не осведомляться об его дальнейшей судьбе: она, впрочем,
и для всех осталась тайной. Муций действительно исчез, трчно
провалился сквозь землю. Фабию однажды показалось, что он
обязан рассказать Валерии, что именно произошло в ту роко-
вую ночь... но она, вероятно, угадала его намерение и притаи-
ла дыхание, глаза ее прищурились, точно она ожидала удара...
И Фабий ее понял: он не нанес ей этого удара.
В один прекрасный осенний день Фабий оканчивал изо-
бражение своей Цецилии; Валерия сидела перед органом,
и пальцы ее бродили по клавишам... Внезапно, помимо ее
воли, под ее руками зазвучала та песнь торжествующей лк’бви,
которую некогда играл Муций, — и в тот же миг, в первый Раз
после ее брака, она почувствовала внутри себя трепет нс>вой,
зарождающейся жизни... Валерия вздрогнула, остановилась...
Что это значило? Неужели же...
На этом слове оканчивалась рукопись.
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр.
соч. и писем: В 30 тт. Сочинения: В 12 тт. Т. 10. М., 1982. С. 47-66
(использованы комментарии А. Б. Муратова).
Впервые опубликовано: Вестник Европы. 1881. № И.
Работа над повестью была начата в ноябре 1879 г. в Бужи-
вале, но растянулась на два года. При этом основная фабула
повести определилась уже в начале работы и нашла отражение
в раннем ее конспекте, на уровне содержания в дальнейшем
усложнялись и модифицировались нюансы. Сохранившиеся
рукописи отражают в основном стилистическую правку текста,
направленную на имитацию слога «старинной итальянской ру-
кописи», «италиянского пастиччио». Стремление к тому, чтобы
«тон был выдержан до малейших подробностей», обозначено
в письме к издателю «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу от
И (23) сентября 1881 г.
В то же время некоторые фрагменты текста были измене-
ны весьма основательно. Так, был существенно доработан фи-
нал повести, которая в ранней редакции заканчивалась собы-
тиями из IX главки: после удара кинжалом Муций погибал, но
одновременно с ним умирала и Валерия. Новый финал с изо-
бражением загадочного обряда над телом Муция и его после-
дующего (квази)воскрешения из мертвых резко изменял ме-
сто слуги-малайца в системе персонажей произведения. Если
в первой редакции немой слуга был лишь одной из эмблем
злой силы, угрожающей главным героям, то в окончательном
тексте он едва ли не воплощает эту силу вообще — именно он
осуществляет главное чудо, оживляя тело своего хозяина.
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ. КОММЕНТАРИЙ
279
В целом изменения, сделанные Тургеневым в ходе работы
над повестью, свидетельствуют о его стремлении исключить
возможность однозначного толкования случившегося, напри-
мер, как результата действия на героиню одурманивающих
напитков и благовоний и гипнотического влияния восточной
музыки. Окончательный вариант допускает и такое, физиоло-
гическое, и напротив, чисто магическое объяснение событий.
По наблюдению исследователей, изображенные в повести фе-
номены лунатизма, введения в транс под действием одурма-
нивающих веществ или музыки в 1860-70-е гг. получили ши-
рокое и популярное освещение в научных трудах европейских
ученых (физиологов, химиков, психологов), так что интерес
к ним Тургенева вполне закономерен и мало связан с мисти-
кой (см.: Муратов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., 1985. С. 86-87).
Повесть содержит явные переклички с более ранними
повестями Тургенева о рабской природе любви и подчине-
нии воли («Затишье», «Первая любовь», «Переписка»), а также
с другими таинственными новеллами Тургенева. Так, тема на-
силия над женой друга, мотив оживающего мертвеца, несколь-
ко условный (хотя и в совсем другой мере) хронотоп сближа-
ет «Песнь торжествующей любви» со «Сном» (1877, см. в наст,
изд.). Использование музыки, специального питья и курений
для введения жертвы в транс и контроля над ней отсылает, на-
пример, к «Истории лейтенанта Ергунова». Итальянская тема
ранее звучала в «Призраках». Ряд можно продолжить.
В то же время повесть примыкает и к большой европей-
ской и русской традиции. В специальных исследованиях по-
казаны многочисленные интертекстуальные связи повести со
стилизациями Стендаля, Г. Флобера (посвящение Флоберу не-
случайно), П. Мериме под восточные и средневековые тексты;
новеллами Э. По, Э. Т. А. Гофмана, Г. де Мопассана, романом
Бульвера-Литтона «Странная история» (1875) и др. (См.: Мура-
тов А. Б. Тургенев-новеллист. Л., 1985. С. 90-95). В то же время
повесть Тургенева оказала влияние и на русскую прозу — на-
280
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ. КОММЕНТАРИЙ
пример, на позднего Лескова (Кучерская М. А. «Песнь торже-
ствующей любви» И. С. Тургенева как претекст неоконченного
рассказа и «Тупейного художника» Лескова // Спасский вест-
ник. 2014. № 22. С. 53-60).
Тургенев с тревогой ожидал от литературной критики по-
тока брани, регулярно встречавшего его фантастические про-
изведения. Однако новая повесть была воспринята в целом
благосклонно. В письмах Тургенев не без удивления констати-
ровал, что «Песнь торжествующей любви» — едва ли не самое
успешное из его фантастических сочинений.
В то же время к повести предъявлялись вполне традици-
онные для таинственных повестей претензии. Так, с резкой
критикой «Песни торжествующей любви» выступил Н. К. Ми-
хайловский. Повесть послужила для него поводом для очеред-
ного разговора о праве художника на чистый эстетизм. Критик
заключал, что стремление к чистой форме всегда приводит пи-
сателя к «низменному содержанию». «Песнь торжествующей
любви» охарактеризована в этой рецензии как «очень скудная
история из области низменных инстинктов, поль-де-коков-
ский анекдот, который решительно не стоило вставлять в та-
кую блистающую роскошью фантазии рамку» (Отечественные
записки. 1881. № 12. С. 199-198).
На этот раз, однако, нашлись критики, выразившие готов-
ность встать на сторону Тургенева. Например, Арс. И. Введен-
ский в своем отзыве защищал право автора на независимый от
пожеланий критики выбор темы, трактовал повесть как произ-
ведение «в флоберовском роде», отмечал тонкий психологиче-
ский анализ, только усиленный фантастическими элементами.
Именно психологизм «Песни торжествующей любви» позволял
критику говорить о современности (понимаемой не как злобо-
дневность, но как общечеловеческая значимость) этого произ-
ведения (см.: Порядок. 1881. № 313.13 (25) ноября).
Полемика о повести «Песнь торжествующей любви» едва
не оказалась отражена прямо в другом художественном про-
ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ. КОММЕНТАРИЙ
281
изведении. Во вступлении к незаконченному рассказу Леско-
ва «Богинька Рунькэ» изображался спор вокруг новой повести
Тургенева. Большинство его участников сходились во мнении,
что Тургенев в своей фантастической вещи превзошел Фло-
бера. Один из спорщиков должен был рассказать мордовское
предание, которое подтвердило бы возможность представлен-
ных у Тургенева событий.
Некоторые отзывы о «Песни» анекдотичны. В декабре
1881 г. Тургенев писал П. В. Анненкову: «Одна русская дама
пресерьезно уверяла меня, что в России разгадали настоящее
значение «Песни торж<ествующей> любви». Валерия — это
Россия; Фабий — правительство; Муций, который хотя и поги-
бает, но все же оплодотворяет Россию, — нигилизм; а немой
малаец — русский мужик (тоже немой), который воскрешает
нигилизм к жизни! Какова неожиданная аллегория!?» Такая
интерпретация отражает, конечно, неготовность некоторой
части русской публики принять чистую фантастику и охот-
нее соглашающейся увидеть в таинственной повести шифр,
аллегорию.
Вскоре после публикации в «Вестнике Европы» вышли не-
мецкий, французский (подготовленный Тургеневым и П. Виар-
до), английский (в Америке) и датские переводы повести.
Клара Милич
(После смерти)
।
Весной 1878 года проживал в Москве, в небольшом дере-
вянном домике на Шаболовке, молодой человек, лет двадцати
пяти, по имени Яков Аратов. С ним проживала его тетка, ста-
рая девица, лет пятидесяти с лишком, сестра его отца, Пла-
тонида Ивановна. Она заведовала его хозяйством и вела его
расходы, на что Аратов совершенно не был способен. Других
родных у него не было. Несколько лет тому назад отец его, не-
богатый дворянчик Т...Й губернии, переехал в Москву вместе
с ним и Платонидой Ивановной, которую, впрочем, всегда звал
Платошей; и племянник так же ее звал. Покинув деревню, в ко-
торой они все до тех пор постоянно жили, старик Аратов посе-
лился в столице с целью поместить сына в университет, к кото-
рому сам его подготовил; купил за бесценок домик в одной из
отдаленных улиц и устроился в нем со всеми своими книгами
и «препаратами». А книг и препаратов у него было много — ибо
человек он был не лишенный учености... «чудак преестест-
венный», по словам соседей. Он даже слыл у них чернокниж-
ником; даже прозвище получил «инсектонаблюдателя»'. Он
занимался химией, минералогией, энтомологией, ботаникой
и медициной; лечил добровольных пациентов травами и ме-
таллическими порошками собственного изобретения, по мето-
де Парацельсия2. Этими самыми порошками он свел в могилу
1. То есть наблюдатель за насекомыми.
2. Речь идет о знаменитом швейцарском враче и естествоиспытателе
Парацельсе (Paracelsus) Теофрасте Бомбасте (1493—1541). Смысл отсылки
в том, что Парацельс ввел в медицинский обиход окислы металлов.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
283
свою молоденькую, хорошенькую, но уж слишком тоненькую
жену, которую любил страстно и от которой имел единствен-
ного сына. Теми же металлическими порошками он порядком
попортил здоровье также и сына, которое, напротив, желал
подкрепить, находя в его организме анемию1 и склонность
к чахотке, унаследованные от матери. Имя «чернокнижника»
он, между прочим, получил оттого, что считал себя правну-
ком — не по прямой линии, конечно, — знаменитого Брюса2,
в честь которого он и сына назвал Яковом. Человек он был, что
называется, «добрейший», но нрава меланхолического, копот-
ливый, робкий, — склонный ко всему таинственному, мистиче-
скому... Полушёпотом произнесенное «А!» было его обычным
восклицанием; он и умер с этим восклицанием на устах — года
два спустя после переселения в Москву.
Сын его Яков наружностью не походил на отца, который
был некрасив собою, неуклюж и неловок; он скорей напоминал
свою мать. Те же тонкие, миловидные черты, те же мягкие во-
лосы пепельного цвета, тот же маленький нос с горбиной, те же
выпуклые детские губки — и большие зеленовато-серые глаза
с поволокой и пушистыми ресницами. Зато нравом он походил
на отца; и несхожее с отцовским лицо носило отпечаток отцов-
ского выражения, и руки имел он узловатые, и впалую грудь,
как старик Аратов, которого, впрочем, едва ли следует назы-
вать стариком, так как он и до пятидесяти лет не дотянул. Еще
при жизни его Яков поступил в университет, по физико-мате-
матическому факультету; однако курса не кончил — не по лено-
сти, а потому что, по его понятиям, в университете не узнаешь
больше того, чему можно научиться и дома; а за дипломом
он не гонялся, так как на службу поступить не рассчитывал.
Он дичился своих товарищей, почти ни с кем не знакомился,
1. Малокровие, недостаток гемоглобина.
2. Брюс Яков Вилимович (1670-1735) — один из самых просвещенных
сподвижников Петра I, который вскоре после смерти последнего «удалился
от службы» и «со страстью» предался науке.
284
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
в особенности чуждался женщин и жил очень уединенно, по-
груженный в книги. Он чуждался женщин, хотя сердце имел
очень нежное и пленялся красотою... Он даже приобрел ро-
скошный английский кипсэк — и (о позор!) любовался «укра-
шавшими» его изображениями разных восхитительных Гюль-
нар и Медор1... Но его постоянно сдерживала прирожденная
стыдливость. В доме он занимал бывший отцовский кабинет,
который был также его спальней; и постель его была та же са-
мая, на которой скончался его отец.
Великим подспорьем всего его существования, неизмен-
ным товарищем и другом была ему его тетка, та Платоша,
с которой он едва ли менялся десятью словами в день, но без
которой он не мог бы ступить шагу. Это было длиннолицее,
длиннозубое существо, с бледными глазами на бледном лице,
с неизменным выражением не то грусти, не то озабоченного
испуга. Вечно одетая в серое платье и серую шаль, от которой
пахло камфорой2, она скиталась по дому, как тень, неслышны-
ми шагами; вздыхала, шептала молитвы — особенно одну, лю-
бимую, состоявшую всего из двух слов: «Господи, помози!» —
и очень дельно распоряжалась по хозяйству, берегла каждую
копейку и всё закупала сама. Племянника своего она обожала;
постоянно кручинилась об его здоровье, всего боялась — не за
себя, а за него — и, бывало, чуть что ей покажется, сейчас ти-
хонько подойдет и поставит ему на письменный стол чашку
грудного чаю или погладит его по спине своими мягкими, как
вата, руками. Яков не тяготился этим ухаживаньем — грудного
чаю, однако, не пил — и только одобрительно покачивал голо-
вою. Впрочем, здоровьем он тоже похвастаться не мог. Очень
он был впечатлителен, нервен, мнителен, страдал сердцебие-
ньем, иногда одышкой; подобно отцу, верил, что существуют
1. Кипсэк (англ, keepsake) — альбом с гравюрами, подарочное издание для
дам. Гюльнара и Медора — героини поэмы Байрона «Корсар» (1814). Здесь
имеются в виду портреты или фотографии балерин, исполнявших эти роли.
2. Эфирное масло, используемое в медицинских и ароматических целях.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
285
в природе и в душе человеческой тайны, которые можно ино-
гда прозревать, но постигнуть — невозможно; верил в присут-
ствие некоторых сил и веяний, иногда благосклонных, но чаще
враждебных... и верил также в науку, в ее достоинство и важ-
ность. В последнее время он пристрастился к фотографии. За-
пах употребляемых при этом снадобий очень беспокоил стару-
ху тетку — опять-таки не для себя, а для Яши, для его груди; но,
при всей мягкости нрава, в нем было немало упорства — и он
настойчиво продолжал полюбившееся ему занятие. Платоша
покорилась и только пуще прежнего вздыхала и шептала: «Го-
споди, помози!», глядя на его окрашенные иодом пальцы.
Яков, как уже сказано, чуждался товарищей; однако с од-
ним из них сошелся довольно близко и видал его часто, даже
после того, как этот товарищ, выйдя из университета, посту-
пил на службу, мало, впрочем, обязательную: он, говоря его
словами, «примостился» к постройке Храма Спасителя1, ни-
чего, конечно, в архитектуре не смысля. Странное дело: этот
единственный приятель Аратова, по фамилии Купфер, немец
до того обрусевший, что ни одного слова по-немецки не знал
и даже ругался «немцем», — этот приятель не имел с ним,
по-видимому, ничего общего. Это был чернокудрый, красно-
щекий малый, весельчак, говорун и большой любитель того са-
мого женского общества, которого так избегал Аратов. Правда,
Купфер и завтракал и обедал у него частенько — и даже, бу-
дучи человеком небогатым, занимал у него небольшие суммы;
но не это заставляло развязного немчика прилежно посещать
укромный домик на Шаболовке. Душевная чистота, «идеаль-
ность» Якова ему полюбилась, быть может, как противоречие
тому, что он каждый день встречал и видел; или, быть может,
в этом самом влечении к «идеальному» юноше сказывалась его
все-таки германская кровь. А Якову нравилась добродушная
1. Строительство этого храма в Москве (в ознаменование спасения от
нашествия Наполеона в 1812 г.) продолжалось более 30 лет и было закончено
в 1883 г.
286
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
откровенность Купфера; да, кроме того, рассказы его о театрах,
о концертах, о балах, где он был завсегдатаем, — вообще о том
чуждом мире, куда Яков не решался проникнуть, — тайно зани-
мали и даже волновали молодого отшельника, не возбуждая,
впрочем, в нем желания изведать всё это собственным опы-
том. И Платоша жаловала Купфера; правда, она находила его
иногда чересчур бесцеремонным, но, инстинктивно чувствуя
и понимая, что он искренне привязан к ее дорогому Яше, она
не только терпела шумного гостя, но благоволила к нему.
II
В то время, о котором идет наша речь, обреталась в Москве
некая вдова, грузинская княгиня — личность неопределенная,
почти подозрительная. Ей было уже под сорок лет; в молодо-
сти она, вероятно, цвела той особенной восточной красотой,
которая так скоро блекнет; теперь она белилась, румянилась
и красила волосы в желтую краску. О ней ходили разные, не со-
всем выгодные и не совсем ясные слухи; мужа ее никто не зна-
вал — и ни в одном городе она подолгу не живала. Ни детей,
ни состояния у ней не было; но она жила открыто — в долг или
иначе; держала, как говорится, салон и принимала довольно
смешанное общество — большей частью молодежь. Всё в ее
доме, начиная с ее собственного туалета, мебели, стола и кон-
чая экипажем и прислугой, носило печать чего-то недобро-
качественного, поддельного, временного... но и сама княгиня
и ее гости, по-видимому, ничего лучшего не требовали. Кня-
гиня слыла любительницей музыки, литературы, покровитель-
ницей артистов и художников; да и действительно интересова-
лась всеми этими «вопросами», даже до восторженности — и до
восторженности не совсем напускной. Эстетическая жилка
в ней, несомненно, билась. К тому же она была очень доступна,
любезна, без чванливости и ломания — и, чего многие не по-
дозревали, в сущности очень добра, мягкосердечна и снисхо-
дительна... Качества редкие — и тем более дорогие — именно
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
287
в подобного рода личностях! «Пустая баба! — выразился о ней
один умник, — а в рай попадет непременно! Потому: всё про-
щает — и ей всё простится!» О ней говорили также, что когда
она исчезала из какого-нибудь города — она всегда оставляла
в нем столько же заимодавцев, сколько людей, облагодетель-
ствованных ею. Мягкое сердце в какую хочешь сторону гнется.
Купфер, как и следовало ожидать, попал в ее дом и стал
к ней близким... злые языки уверяли: слишком близким чело-
веком. Сам же он всегда отзывался о ней не только дружески,
но с уважением; величал ее золотою женщиной — что там ни
толкуй! — и твердо верил и в ее любовь к искусству и в понима-
ние ею искусства! Вот однажды, после обеда у Аратовых, разго-
ворившись о княгине и об ее вечерах, он начал убеждать Якова
нарушить хоть раз свою анахоретскую жизнь и позволить ему,
Купферу, представить его своей приятельнице. Яков сперва
и слушать не хотел.
— Да ты что думаешь? — воскликнул наконец Купфер, —
о каком представлении речь? Просто возьму тебя, вот как ты
теперь сидишь, в сюртуке — и повезу тебя к ней на вечер. Ни-
каких там, брат, этикетов не водится! Ты вот и ученый, и лите-
ратуру любишь, и музыку (у Аратова в кабинете действитель-
но находилось пианино, на котором он изредка брал аккорды
с уменьшенной септимой1) — а у ней в доме всего этого добра
вдоволь!.. И людей ты там встретишь симпатических, безо вся-
ких претензий! Да и, наконец, нельзя же в твои годы, с твоей
наружностью (Аратов опустил глаза и махнул рукою) — да,
да, с твоей наружностью, так чуждаться общества, света! Ведь
не к генералам я тебя везу! Впрочем, я сам генералов не знаю!
Не упирайся, голубчик! Нравственность — дело хорошее, по-
1. Имеются в виду так называемые уменьшенные септаккорды —
диссонирующие созвучия, служившие излюбленным средством для
характеристики остродраматических ситуаций в операх XVIII—XIX вв.
С середины XIX в. широкое пользование уменьшенными септаккордами стало
считаться избитым приемом.
288
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
чтенное... Но зачем же в аскетизм вдаваться? Не в монахи же
ты себя готовишь!
Аратов, однако, продолжал упираться; но на подмогу Куп-
феру неожиданно явилась Платонида Ивановна. Хотя она и не
поняла хорошенько, что это за слово такое, аскетизм — одна-
ко тоже нашла, что Яшеньке не худо развлечься, на людей по-
смотреть и себя показать. «Тем более, — прибавила она, — что
я уверена в Федор Федорыче! В дурное место он тебя не по-
везет!..» — «Во всей непорочности представлю его вам обрат-
но!» — вскричал Купфер, на которого Платонида Ивановна,
несмотря на свою уверенность, бросала беспокойные взгляды.
Аратов покраснел до ушей — но возражать перестал.
Кончилось тем, что на следующий день Купфер повез его
на вечер к княгине. Но Аратов недолго там остался. Во-первых,
он нашел у ней человек двадцать гостей, мужчин и женщин,
положим, и симпатических, но все-таки чужих; и это его стес-
няло, хотя беседовать ему пришлось очень немного: а этого он
больше всего боялся. Во-вторых, сама хозяйка ему не понрави-
лась, хотя она и приняла его очень радушно и просто. Всё в ней
ему не понравилось: и раскрашенное лицо, и взбитые кудри,
и хрипловато-слащавый голос, визгливый смех, манера зака-
тывать глаза под лоб, излишнее декольте — и эти пухлые, глян-
цевитые пальцы со множеством колец!.. Забившись в угол, он
то быстро пробегал глазами по всем лицам гостей, как-то даже
не различая их, то упорно глядел себе на ноги. Когда же, на-
конец, один заезжий артист с испитым лицом, длиннейшими
волосами и стеклышком под съёженной бровью сел за рояль
и, ударив с размаху руками по клавишам, а ногой по педали,
начал валять фантазию Листа на вагнеровские темы1 — Ара-
тов не выдержал и улизнул, унося в душе смутное и тяжелое
впечатление, сквозь которое, однако, пробивалось нечто ему
самому непонятное, но значительное и даже тревожное.
1.
Речь идет об одном из переложений Листа на темы из опер Вагнера.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
289
III
Купфер пришел на другой день обедать; однако распро-
страняться о вчерашнем вечере не стал, даже не попрекнул
Аратова за его поспешное бегство — и только пожалел о том,
что он не дождался ужина, за которым подавали шампанское!
(Нижегородского изделия, заметим в скобках.) Купфер, веро-
ятно, понял, что напрасно вздумал расшевелить своего прия-
теля — и что Аратов к тому обществу и образу жизни человек
решительно «не подходящий». С своей стороны, Аратов тоже
не заговаривал ни о княгине, ни о вчерашнем вечере. Плато-
нида Ивановна не знала, радоваться ли неуспеху этой первой
попытки, или сожалеть о нем? Она решила наконец, что здоро-
вье Яши могло пострадать от подобных выездов, — и успокои-
лась. Купфер ушел тотчас после обеда и целую неделю потом
не показывался. И не то, чтобы он дулся на Аратова за неудачу
своей рекомендации — добряк на это не был способен, — но
он, очевидно, нашел некоторое занятие, которое поглощало
всё его время, все его помыслы, потому что и впоследствии яв-
лялся редко к Аратовым, вид имел рассеянный, говорил мало
и вскорости исчезал... Аратов продолжал жить по-прежнему;
но какая-то, если можно так выразиться, закорючка засела ему
в душу. Он всё что-то припоминал, сам не зная хорошенько,
что именно — и это «что-то» относилось к вечеру, проведен-
ному у княгини. Со всем тем вернуться к ней он не желал ни-
сколько — и свет, часть которого он улицезрел у нее в доме, от-
талкивал его больше чем когда-либо. Так прошло недель шесть.
И вот в одно утро опять предстал перед ним Купфер, на
этот раз с несколько смущенным лицом.
— Я знаю, — начал он с принужденным смехом, — что тебе
не по вкусу пришелся твой тогдашний визит; но я надеюсь, что
ты все-таки согласишься на мое предложение... не откажешь
мне в моей просьбе!
— В чем дело? — спросил Аратов.
290
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
— Вот, видишь ли, — продолжал Купфер, всё более и более
оживляясь, — здесь есть одно общество любителей, артистов,
которое от времени до времени устраивает чтения, концерты,
даже театральные представления с благотворительной целью...
— И княгиня участвует? — перебил Аратов.
— Княгиня всегда в добрых делах участвует — но это ни-
чего. Мы затеяли литературно-музыкальное утро... и на этом
утре ты можешь услышать девушку... необыкновенную девуш-
ку! Мы еще не знаем хорошенько: Рашель она или Виардо?..1
потому что она и поет превосходно, и декламирует, и играет...
Талант, братец ты мой, первоклассный! Без преувеличения го-
ворю. Так вот... не возьмешь ли ты билет? Пять рублей, если
в первом ряду.
— А откуда взялась эта удивительная девушка? — спросил
Аратов.
Купфер осклабился.
— Уж этого я не могу сказать... В последнее время она при-
ютилась у княгини. Княгиня, ты знаешь, всем таким покрови-
тельствует... Да ты ее, вероятно, видел на том вечере.
Аратов дрогнул — внутренне, слабо... но ничего
не промолвил.
— Она даже играла где-то в провинции, — продолжал Куп-
фер, — и вообще она создана для театра. Вот ты сам увидишь!
— Как ее имя? — спросил Аратов.
— Клара...
— Клара? — вторично перебил Аратов. — Не может быть!
— Отчего не может быть? Клара... Клара Милич; это не на-
стоящее ее имя... но ее так называют. Петь она будет глинкин-
ский романс... и Чайковского; а потом письмо из «Евгения
Онегина» прочтет. Что ж? берешь билет?
— А когда это будет?
1. Рашель (Rachel), настоящее имя Элиза Феликс (1820-1858) — знаменитая
французская трагическая актриса, гастролировавшая в России в 1850-х гг. (в
Петербурге — в 1853 г., в Москве — в начале 1854 г.).
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
291
— Завтра... завтра в половине второго, в частной зале,
на Остоженке... Я заеду за тобой. В пять рублей билет?.. Вот
он... нет — это трехрублевый. Вот. Вот и афишка. Я один из
распорядителей.
Аратов задумался, Платонида Ивановна вошла в эту мину-
ту и, взглянув ему в лицо, вдруг перетревожилась.
— Яша, — воскликнула она, — что с тобою? Отчего ты такой
смущенный? Федор Федорыч, что вы ему такое сказали?
Но Аратов не дал своему приятелю ответить на вопрос
тетки — и, торопливо выхватив протянутый к нему билет,
приказал Платониде Ивановне сейчас выдать Купферу пять
рублей.
Та удивилась, глазами заморгала... Однако вручила Купфе-
ру деньги молча. Очень уж строго крикнул на нее Яшенька.
— Я тебе говорю, чудо из чудес! — воскликнул Купфер
и бросился к дверям. — Жди меня завтра!
— У ней черные глаза? — промолвил ему вслед Аратов.
— Как уголь! — весело гаркнул Купфер и исчез.
Аратов ушел к себе в комнату, а Платонида Ивановна так
и осталась на месте, шёпотом повторяя: «Помози, господи! Го-
споди, помози!»
IV
Большая зала в частном доме на Остоженке уже наполовину
была полна посетителями, когда Аратов с Купфером прибыли
туда. В этой зале давались иногда театральные представления,
но на этот раз не было видно ни декораций, ни занавеса. Уч-
редители «утра» ограничились тем, что воздвигнули на одном
конце эстраду, поставили на ней фортепиано, пару пюпитров,
несколько стульев, стол с графином воды и стакан — да завесили
красным сукном дверь, которая вела в комнату, предоставлен-
ную артистам. В первом ряду уже сидела княгиня в ярко-зеле-
ном платье; Аратов поместился в некотором от нее расстоянье,
едва обменявшись с ней поклоном. Публика была, что назы-
292
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
вается, разношерстная; всё больше молодые люди из учебных
заведений. Купфер, как один из распорядителей, с белым бан-
том на обшлаге фрака, суетился и хлопотал изо всех сил; кня-
гиня видимо волновалась, оглядывалась, посылала во все сто-
роны улыбки, заговаривала с соседями... около нее были одни
мужчины. Первым на эстраде явился флейтист чахоточного
вида и престарательно проплевал... то бишь! просвистал пьеску
тоже чахоточного свойства; два человека закричали: «Браво!»
Потом какой-то толстый господин в очках, очень на вид солид-
ный и даже угрюмый, прочел басом щедринский очерк1; хлопа-
ли очерку, не ему; потом явился фортепианист, уже знакомый
Аратову, и пробарабанил ту же листовскую фантазию; форте-
пианист удостоился вызова. Он кланялся, опершись рукою на
спинку стула, и после каждого поклона взмахивал волосами,
совсем как Лист! Наконец, после довольно долгого промежутка,
красное сукно на двери за эстрадой зашевелилось, распахнулось
широко — и появилась Клара Милич. Зала огласилась рукопле-
сканиями. Нерешительными шагами подошла она к передней
части эстрады, остановилась и осталась неподвижной, сложив
перед собою большие красивые руки без перчаток, не приседая,
не наклоняя головы и не улыбаясь.
Это была девушка лет девятнадцати, высокая, несколько
широкоплечая, но хорошо сложенная. Лицо смуглое, не то ев-
рейского, не то цыганского типа, глаза небольшие, черные, под
густыми, почти сросшимися бровями, нос прямой, слегка вздер-
нутый, тонкие губы с красивым, но резким выгибом, громадная
черная коса, тяжелая даже на вид, низкий неподвижный, точно
каменный, лоб, крошечные уши... всё лицо задумчивое, почти
суровое. Натура страстная, своевольная — и едва ли добрая, едва
ли очень умная, но даровитая — сказывалась во всем.
1. Возможно, имеется в виду один из очерков «Современной идиллии»
Салтыкова-Щедрина; они печатались в 1877-1878 гг. в «Отечественных
записках» (действие повести Тургенева происходит весной 1878 г.).
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
293
Она некоторое время не поднимала глаз, но вдруг встре-
пенулась и провела по рядам зрителей свой пристальный, но
невнимательный, словно в себя углубленный взгляд... «Какие
у нее трагические глаза!» — заметил сидевший позади Аратова
некий седоволосый фат с лицом кокотки из Ревеля1, известный
по Москве сотрудник и соглядатай. Фат был глуп и хотел сказать
глупость... а сказал правду! Аратов, который с самого появления
Клары не спускал с нее взора, только тут вспомнил, что он дей-
ствительно видел ее у княгини; и не только видел ее, но даже
заметил, что она несколько раз с особенной настойчивостью по-
смотрела на него своими темными, пристальными глазами. Да
и теперь... или это ему показалось? — она, увидав его в первом
ряду, как будто обрадовалась, как будто покраснела — и опять
настойчиво посмотрела на него. Потом она, не оборачиваясь,
отступила шага два в направлении фортепиано, за которым уже
сидел ее аккомпаниатор, длинноволосый чужестранец. Ей при-
ходилось исполнить романс Глинки: «Только узнал я тебя...»2
Она тотчас начала петь, не переменив положения рук и не гля-
дя в ноты. Голос у ней был звучный и мягкий — контральто, —
слова она выговаривала отчетливо и веско, пела однообразно,
без оттенков, но с сильным выражением. «С убежденьем поет
девка», — промолвил тот же фат, сидевший за спиной Аратова, —
и опять сказал правду. Крики: «Bis! браво!» раздались кругом...
но она бросила быстрый взгляд на Аратова, который не кричал
и не хлопал — ему не особенно понравилось ее пение, — слег-
ка поклонилась и ушла, не приняв подставленной калачиком
руки волосатого пианиста. Ее вызвали... Она не скоро появи-
лась, теми же нерешительными шагами подошла к фортепиа-
но — и, шепнув слова два аккомпаниатору, которому пришлось
достать и положить перед собою не приготовленные, а другие
1. Ревелем в XIX в. назывался Таллинн (Эстония).
2. Глинка написал этот романс в 1834 г. на слова «Романса» А. А. Дельвига
(1823); первая строфа его: «Только узнал я тебя — // И трепетом сладким
впервые // Сердце забилось во мне».
294
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
ноты, — начала романс Чайковского: «Нет, только тот, кто знал
свиданья жажду...»1 Этот романс она спела иначе, чем первый —
вполголоса, словно усталая... и только на предпоследнем стихе:
«Поймет, как я страдал» — у нее вырвался звенящий, горячий
крик. Последний стих: «И какя стражду...» — она почти прошеп-
тала, горестно растянув последнее слово. Романс этот произвел
меньшее впечатление на публику, чем глинкинский; однако
хлопанья было много... Особенно отличался Купфер: склады-
вая ладони при ударе особенным манером, в виде бочонка, он
производил необыкновенно гулкий звук. Княгиня передала ему
большой растрепанный букет с тем, чтобы он преподнес его пе-
вице; но она словно не заметила наклоненной фигуры Купфера,
его вытянутой с букетом руки, повернулась и ушла, вторично
не дождавшись пианиста, который поспешнее прежнего вско-
чил, чтобы ее проводить, — и, оставшись ни при чем, так взмах-
нул волосами, как, вероятно, сам Лист никогда не взмахивал!
Во всё время пения Аратов наблюдал лицо Клары. Ему
казалось, что глаза ее, сквозь прищуренные ресницы, были
обращены опять-таки на него; но его в особенности порази-
ла неподвижность этого лица, лба, бровей — и только при ее
страстном вскрике он заметил, как сквозь едва раскрытые губы
тепло сверкнул ряд белых, тесно поставленных зубов. Купфер
подошел к нему.
— Ну что, брат, как ты находишь? — спросил он, весь сияя
удовольствием.
— Голос хороший, — ответил Аратов, — но она петь еще
не умеет, настоящей школы нет. (Почему он это сказал и какое
он сам имел понятие о «школе» — господь ведает!)
Купфер удивился.
1. Романс написан в 1869 г. на слова Гете в переводе Л. А. Мея (1857);
первая строфа: «Нет, только тот, кто знал // Свиданья жажду, // Поймет, как
я страдал // И как я стражду».
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
295
— Школы нет, — повторил он с расстановкой... — Ну, это...
Она еще подучиться может. Зато какая душа! Да вот погоди: ты
ее в письме Татьяны послушаешь.
Он отбежал прочь от Аратова, а тот подумал: «Душа! С эта-
ким неподвижным лицом!» Он находил, что она и держится
и движется, как намагнетизированная, как сомнамбула1. И в то
же время она несомненно... да! несомненно смотрит на него.
Между тем «утро» продолжалось. Толстый человек в очках
появился опять; несмотря на свою серьезную наружность, он
воображал себя комиком — и прочел сцену из Гоголя, не вы-
звавши на этот раз ни единого знака одобрения. Промелькнул
опять флейтист, прогремел опять пианист; двенадцатилетний
мальчик, напомаженный и завитой, но со следами слез на ще-
ках, пропиликал какие-то вариации на скрипке. Странным
могло показаться то, что в промежутках чтения и музыки из
комнаты артистов изредка доносились отрывистые звуки вал-
торны; между тем этот инструмент так и остался без употре-
бления. Впоследствии выяснилось, что любитель, вызвавший-
ся поиграть на нем, заробел в момент выхода перед публику.
Вот, наконец, опять появилась Клара Милич.
Она держала в руке томик Пушкина; однако во время чте-
ния ни разу в него не заглянула... Она явно робела; небольшая
книжка слегка дрожала в ее пальцах. Аратов заметил также вы-
ражение унылости, разлитое теперь по всем ее строгим чертам.
Первый стих: «Я к вам пишу... чего же боле?» — она произнесла
чрезвычайно просто, почти наивно — и с наивным, искренним,
беспомощным жестом протянула обе руки вперед. Потом она
стала немного спешить; но уже начиная со стихов: «Другой!..
Нет, никому на свете не отдала бы сердца я!» — она овладела
собою, оживилась — и когда она дошла до слов: «Вся жизнь моя
была залогом свиданья верного с тобой», — ее до тех пор до-
вольно глухой голос зазвенел восторженно и смело — а глаза
То есть лунатик.
296
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
ее так же смело и прямо вперились в Аратова. С таким же ув-
леченьем продолжала она — и только к концу голос ее опять
понизился, и в нем и на лице отразилась прежняя унылость.
Последнее четверостишие она совсем, как говорится, скомка-
ла — томик Пушкина вдруг выскользнул из ее рук, — и она по-
спешно удалилась.
Публика принялась рукоплескать отчаянно, вызывать...
Один семинарист из малороссов, между прочим, так гро-
могласно орал: «Мылыч! Мылыч!», что его сосед вежливо,
с участьем попросил его «пощадить в себе будущего протодья-
кона!» Но Аратов тотчас встал и направился к выходу. Купфер
нагнал его...
— Помилуй, куда же ты? — возопил он, — хочешь, я тебя
представлю Кларе?
— Нет, спасибо, — торопливо возразил Аратов — и почти
бегом пустился домой.
V
Странные, ему самому неясные ощущения волновали его.
В сущности чтение Клары тоже не совсем ему понравилось...
хоть он и не мог себе отдать отчета: почему именно? Оно его
беспокоило, это чтение; оно казалось ему резким, негармони-
ческим... Оно как будто нарушало что-то в нем, являлось ка-
ким-то насилием. И эти пристальные, настойчивые, почти на-
вязчивые взгляды — к чему они? Что они значат?
Скромность Аратова не допускала в нем даже мгновенной
мысли о том, что он мог понравиться этой странной девушке,
мог внушить ей чувство, похожее на любовь, на страсть!.. Да
и он сам совсем не такою представлял себе ту, еще неведомую
женщину, ту девушку, которой он отдастся весь, которая и его
полюбит, станет его невестой, его женой... Он редко мечтал об
этом: он и душой и телом был девственник; но чистый образ,
возникавший тогда в его воображении, был навеян другим об-
разом — образом его покойной матери, которую он едва пом-
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
297
нил, но портрет которой он сохранял как святыню. Портрет
этот был писан акварелью, довольно неискусно, приятельни-
цей-соседкой; но сходство, по уверенью всех, было порази-
тельное. Такой же нежный профиль, такие же добрые, светлые
глаза, такие же шелковистые волосы, такую же улыбку, такое
же ясное выражение должна была иметь та женщина, та девуш-
ка, которой он даже еще не осмеливался ожидать...
А эта черномазая, смуглая, с грубыми волосами, с усиками
на губе, она наверно недобрая, взбалмошная... «Цыганка» (Ара-
тов не мог придумать худшего выражения), — что она ему?1
И между тем Аратов не в силах был выкинуть из головы
своей эту черномазую цыганку, — пение и чтение и самая на-
ружность которой ему не нравились. Он недоумевал, он сер-
дился на себя. Незадолго перед тем он прочел роман Вальтера
Скотта: «Сен-Ронанские воды»2 (полное собрание сочинений
Вальтера Скотта находилось в библиотеке его отца, который
уважал в английском романисте серьезного, чуть не научного
писателя). Героиня этого романа называется Клара Мобрай.
Поэт сороковых годов, Красов, написал на нее стихотворение,
оканчивающееся словами:
Несчастная Клара! безумная Клара!
Несчастная Клара Мобрай!3
1. «Цыганкой» мать писателя, В. П. Тургенева, называла Полину Виардо.
2. «St.-Ronan’s Well» (1823); французский перевод был напечатан
в Париже в 1824 г. и вскоре появился в книжных лавках Петербурга
и Москвы. В 1828 г. был издан русский перевод под заглавием, указанным
Тургеневым. «Сен-Ронанские воды» — роман из жизни современной Англии
(единственный среди исторических романов В. Скотта). Главная сюжетная
линия его — трагическая судьба Клары Моврай (правильнее — Моубрей) и ее
возлюбленного Тирреля.
3- Имеется в виду стихотворение В. И. Красова (1810-1854) «Клара Моврай»
(1839), написанное после чтения романа Вальтера Скотта «Сен-Ронанские
воды». Тургенев цитирует его неточно. У Красова заключительные строки:
«Ты, бедная Клара, безумная Клара, // Злосчастная Клара Моврай!» (см.:
Красов В. И. Стихотворения. М., 1859. С. ill).
298
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
Аратов знал также это стихотворение... И вот теперь эти
слова беспрестанно приходили ему на память... «Несчастная
Клара! безумная Клара!..» (Оттого он и удивился так, когда
Купфер назвал ему Клару Милич.) Сама Платоша заметила —
не то чтобы перемену в настроении Якова, — в нем собственно
никакой перемены не произошло, — а что-то неладное в его
взглядах, в его речах. Она осторожно расспросила его о ли-
тературном утре, на котором он присутствовал; пошептала,
повздыхала, поглядела на него спереди, поглядела сбоку, сза-
ди — и вдруг, хлопнув ладонями себе по ляжкам, воскликнула:
— Ну, Яша! Я вижу, в чем дело!
— Что такое? — переспросил Аратов.
— Ты, наверное, на этом утре встретил какую-нибудь из
этих хвостовозок... (Платонида Ивановна называла так всех
барынь, носящих модные платья.) Рожица у ней смазливая —
и так она ломается, и сяк кривляется (Платоша представила
всё это в лицах), и глазами такие круги описывает (и это она
представила, проводя указательным пальцем большие круги
по воздуху)... Тебе с непривычки и показалось... но ведь это ни-
чего, Яша... ни-и-чего не значит! Выпей чайку на ночь... и ко-
нец!.. Господи, помози!
Платоша умолкла и удалилась... Она отроду едва ли про-
износила такую длинную и оживленную речь... а Аратов поду-
мал: «Тетка-то, чай, права... С непривычки всё это... (Ему дей-
ствительно в первый раз пришлось возбудить к себе внимание
особы женского пола... во всяком случае он этого прежде не за-
мечал.) Баловать себя не надо».
И он принялся за свои книги, а на ночь напился липово-
го чаю — и даже спал хорошо всю эту ночь — и снов не видел.
На следующее утро он опять как ни в чем не бывало занялся
фотографией...
Но к вечеру его душевный покой возмутился снова.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
299
VI
А именно: рассыльный принес ему записку следующего
содержания, написанную неправильным и крупным женским
почерком:
«Если Вы догадываетесь, кто Вам пишет, и если это Вам
не скучно, приходите завтра после обеда на Тверской буль-
вар — около пяти часов — и ждите. Вас задержат недолго. Но
это очень важно. Придите».
Подписи не было. Аратов тотчас догадался, кто была
его корреспондентка, — и это именно его возмутило. «Что за
вздор! — промолвил он почти вслух, — этого еще недостава-
ло. Разумеется, я не пойду». Он, однако, велел позвать рас-
сыльного, от которого узнал только то, что письмо ему было
вручено горничной на улице. Отпустив его, Аратов перечел
письмо, бросил его на пол... Но погодя немного поднял и опять
перечел; вторично воскликнул: «Вздор!» — однако на пол
письма уже не бросил, а спрятал в ящик. Аратов принялся за
свои обычные занятия, то за одно, то за другое; но дело у него
не спорилось и не клеилось. Он вдруг заметил за самим собою,
что ожидает Купфера! Хотел ли он расспросить его, или, быть
может, даже сообщить ему... Но Купфер не являлся. Потом Ара-
тов достал Пушкина, прочел письмо Татьяны и снова убедился,
что та «цыганка» совсем не поняла настоящего смысла этого
письма. А этот шут Купфер кричит: «Рашель! Виардо!» Потом
он подошел к своему пианино, как-то бессознательно припод-
нял его крышку, попытался отыскать на память мелодию ро-
манса Чайковского; но тотчас же с досадой захлопнул пианино
и пошел к тетке, в ее особенную, всегда жарко натопленную
комнату, с вечным запахом мяты, шалфея и других целебных
трав и с таким множеством ковриков, этажерок, скамеечек, по-
душечек и разной мягкой мебели, что непривычному человеку
и повернуться было в этой комнате трудно и дышать стесни-
тельно. Платонида Ивановна сидела под окном со спицами
300
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
в руках (она вязала Яшеньке шарф, счетом в течение его жиз-
ни — тридцать восьмой!) — и очень изумилась. Аратов заходил
к ней редко и, если ему было что нужно, всякий раз кричал то-
неньким голосом из своего кабинета: «Тетя Платоша!» Однако
она его усадила и в ожидании его первых слов насторожилась,
глядя на него одним глазом через круглые очки, другим выше
их. Она не осведомилась о его здоровье и не предложила ему
чаю, ибо видела, что он пришел не за тем. Аратов немного по-
мялся... потом заговорил... заговорил о своей матери, о том,
как она жила с отцом и как отец с ней познакомился. Всё это
он знал очень хорошо... но ему хотелось говорить именно об
этом. На его беду, Платоша совсем беседовать не умела; отве-
чала очень кратко, словно она подозревала, что и не за этим
пришел Яша.
— Что ж! — повторяла она, поспешно, чуть не с досадой
шевеля спицами. — Известно: мать твоя была голубка... голуб-
ка, как есть... И отец твой любил ее, как следует мужу, верно
и честно, по самый гроб; и никакой другой женщины он не лю-
бил, — прибавила она, возвысив голос и сняв очки.
— А робкого она была нрава? — спросил, помолчав, Аратов.
— Известно, робкого. Как следует женскому полу. Смелы-
е-то в последнее время завелись.
— А в ваше время смелых не было?
— Было и в наше... как не быть! Да ведь кто? Так, потаскуш-
ка какая-нибудь, бесстыжая. Зашлюндает подол — да и мечет-
ся зря... Ей что? Какая печаль? Подвернется дурачок — ей и на
руку. А степенные люди пренебрегали. Ты вспомни, разве ты
в нашем доме таких видал?
Аратов ничего не ответил и вернулся к себе в кабинет.
Платонида Ивановна посмотрела ему вслед, покачала головою
и опять надела очки, опять взялась за шарф... но не раз заду-
мывалась и роняла спицы на колени.
А Аратов до самой ночи — нет, нет, да и начнет опять с той
же досадой, с тем же озлоблением размышлять об этой запи-
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
301
ске, о «цыганке», о назначенном свидании, на которое он на-
верное не пойдет! И ночью она его беспокоила. Ему всё мере-
щились ее глаза, то прищуренные, то широко раскрытые, с их
настойчивым, прямо на него устремленным взглядом, — и эти
неподвижные черты с их властительным выражением...
На следующее утро он опять почему-то всё ожидал Купфе-
ра; чуть-чуть было не написал ему письма... а впрочем, ничего
не делал... всё больше расхаживал по своему кабинету. Он ни
на одно мгновенье не допускал в себе даже мысли, что пой-
дет на этот глупый «рандеву»... и в половине четвертого часа,
после торопливо проглоченного обеда, внезапно надев шинель
и нахлобучив шапку, украдкой от тетки выскочил на улицу
и отправился на Тверской бульвар.
VII
Аратов застал на нем немного прохожих. Погода стояла
сырая и довольно холодная. Он старался не размышлять о том,
что делал, заставлял себя обращать внимание на все попадав-
шиеся предметы и как бы уверял себя, что и он так же вышел
погулять, как и те прохожие... Вчерашнее письмо находилось
у него в боковом кармане, и он постоянно чувствовал его при-
сутствие. Он прошелся раза два по бульвару, зорко вглядыва-
ясь в каждую подходившую к нему женскую фигуру, — и серд-
це его билось, билось... Он почувствовал усталость и присел на
лавочку. И вдруг ему пришло в голову: «Ну, а если это письмо
написано не ею, а кем-нибудь другим, другой женщиной?»
По-настоящему, это для него должно было быть всё едино... и,
однако же, он должен был самому себе признаться, что этого
он не желал. «Уж очень было бы глупо, — подумалось ему, —
еще глупей того!» Нервное беспокойство начинало овладевать
им; он стал зябнуть — не извне, а изнутри. Он несколько раз
вынул часы из кармана жилета, глядел на циферблат, клал их
обратно и всякий раз забывал, сколько оставалось минут до
пяти часов. Ему казалось, что все мимо идущие как-то особен-
302
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
но, с каким-то насмешливым удивлением и любопытством
оглядывали его. Дрянная собачонка подбежала, понюхала его
ноги и стала вертеть хвостом. Он сердито на нее замахнулся.
Больше всех надоедал ему фабричный мальчик, в затрапезном
халате, который уселся на скамье, по той стороне бульвара —
и, то посвистывая, то почесываясь и болтая ногами в громад-
ных прорванных сапогах, то и дело посматривал на него. «Ведь
вот, — думал Аратов, — хозяин наверное его ждет — а он тут,
лентяй, баклуши бьет...»
Но в это самое мгновенье ему почудилось, что кто-то подо-
шел и близко стал сзади его... чем-то теплым повеяло оттуда...
Он оглянулся... Она!
Он тотчас узнал ее, хотя густая темно-синяя вуаль закрыва-
ла ее черты. Он мгновенно вскочил со скамьи — да так и остал-
ся, и слова не мог промолвить. Она тоже молчала. Он чувство-
вал большое смущение... но и ее смущенье было не меньше:
Аратов даже сквозь вуаль не мог не заметить, как мертвенно
она побледнела. Однако она заговорила первая.
— Спасибо, — начала она прерывистым голосом, — спа-
сибо, что пришли. Я не надеялась... — Она слегка отвернулась
и пошла по бульвару. Аратов отправился вслед за нею.
— Вы, может быть, меня осудили, — продолжала она,
не оборачивая головы. — Действительно, мой поступок очень
странен... Но я много слышала о вас... да нет! Я... не по этой
причине... Если б вы знали... Я так много хотела вам сказать,
боже мой!.. Но как это сделать... Как это сделать!
Аратов шел с ней рядом, немного позади. Он не видел ее
лица; он видел только ее шляпу да часть вуали... да длинную,
черную, уже поношенную мантилью. Вся его досада и на нее
и на себя вдруг к нему вернулась; всё смешное, всё нелепое
этого свиданья, этих объяснений между совершенно незнако-
мыми людьми, на публичном бульваре, предстало ему вдруг.
— Я явился на ваше приглашение, — начал он в свою оче-
редь, — явился, милостивая государыня (ее плеча тихонько
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
зоз
дрогнули — она свернула на боковую дорожку, он последо-
вал за ней), для того только, чтобы разъяснить, чтобы узнать,
вследствие какого странного недоразумения вам было угодно
обратиться ко мне, человеку вам чужому, который... который
потому только и догадался — как вы выразились в вашем пись-
ме, — что писали ему именно вы... потому догадался, что вам,
в течение того литературного утра, захотелось выказать ему
слишком... слишком явное внимание!
Вся эта небольшая речь была произнесена Аратовым тем,
хоть и звонким, но нетвердым голосом, каким очень еще моло-
дые люди отвечают на экзамене по предмету, к которому они
хорошо приготовились... Он сердился; он гневался... Этот-то
самый гнев и развязал его в обыкновенное время не очень сво-
бодный язык.
Она продолжала идти по дорожке несколько замедлен-
ными шагами... Аратов по-прежнему шел за нею и по-преж-
нему видел одну эту старенькую мантилью да шляпку, тоже
не совсем новую. Самолюбие его страдало при мысли, что вот
теперь она должна думать: «Мне стоило только знак подать —
и он тотчас прибежал!»
Аратов молчал... он ожидал, что она ему ответит; но она
не произносила ни слова.
— Я готов выслушать вас, — начал он опять, — и очень
даже буду рад, если могу быть вам чем-нибудь полезен... хотя
все-таки мне, признаюсь, удивительно... При моей уединенной
жизни...
Но при последних его словах Клара внезапно к нему обер-
нулась — и он увидал такое испуганное, такое глубоко опеча-
ленное лицо, с такими светлыми большими слезами на глазах,
с таким горестным выражением вокруг раскрытых губ — и так
было это лицо прекрасно, что он невольно запнулся и сам по-
чувствовал нечто вроде испуга — и сожаления и умиления.
— Ах, зачем... зачем вы так... — промолвила она с неотраз-
имо искренней и правдивой силой — и как трогательно зазве-
304
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
нел ее голос! — Неужели мое обращение к вам могло оскорбить
вас... неужели вы ничего не поняли?... Ах да! Вы не поняли
ничего, вы не поняли, что я вам говорила, вы бог знает что
вообразили обо мне, вы даже не подумали, чего мне это сто-
ило — написать вам!.. Вы только о себе заботились, о своем
достоинстве, о своем покое!.. Да разве я (она так сильно стис-
нула свои поднесенные к губам руки, что пальцы явственно
хрустнули)... Точно я какие требования к вам предъявляла,
точно нужны были сперва разъяснения... «Милостивая госуда-
рыня...», «мне даже удивительно...», «я могу быть полезным...»
Ах я, безумная! Я обманулась в вас, в вашем лице!.. Когда я уви-
дала вас в первый раз... Вот... Вы стоите... И хоть бы слово!
Так-таки ни слова?
Она умолкла... Лицо ее внезапно вспыхнуло — и так же
внезапно приняло злое и дерзкое выражение.
— Господи! как это глупо! — воскликнула она вдруг с рез-
ким хохотом. — Как наше свидание глупо! Как я глупа!., да
и вы... Фуй!
Она презрительно двинула рукою, словно отстраняя
его прочь с дороги, и, минуя его, быстро сбежала с бульвара
и исчезла.
Это движение рукою, этот оскорбительный хохот, это по-
следнее восклицание разом возвратили Аратову его прежнее
настроение и заглушили в нем то чувство, которое возникло
в его душе, когда с слезами на глазах она к нему обратилась.
Он опять рассердился — и чуть не закричал вслед удалявшейся
девушке: «Из вас может выйти хорошая актриса — но зачем вы
вздумали надо мной-то комедию ломать?»
Большими шагами вернулся он домой — и хотя продолжал
и досадовать и негодовать в течение всей дороги, однако в то
же время сквозь все эти нехорошие, враждебные чувства не-
вольно пробивалось воспоминание о том чудном лице, кото-
рое он видел один только миг... Он даже поставил себе вопрос:
«Отчего я не ответил ей, когда она требовала от меня хоть ело-
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
305
во? Я не успел... — думал он... — Она мне не дала произнести
это слово. И какое слово я бы произнес?»
Но он тотчас тряхнул головою и с укоризной промолвил:
«Актерка!»
И опять-таки в то же время — самолюбие неопытного,
нервического юноши, сперва оскорбленное, теперь как будто
было польщено тем, что вот, однако, какую он внушил страсть...
«Но зато в эту минуту, — продолжал он свои размышле-
ния, — всё это, разумеется, кончено... Я должен был показаться
ей смешным...»
Эта мысль ему была неприятна — и он снова сердился...
и на нее... и на себя. Возвратившись домой, он заперся в своем
кабинете. Ему не хотелось видеться с Платошей. Добрая ста-
рушка раза два подходила к его двери — прикладывалась ухом
к замочной скважине — и только вздыхала да шептала свою
молитву...
«Началось! — думалось ей... — А ему всего двадцать пятый
год... Ах, рано, рано!»
VIII
Весь следующий день Аратов был очень не в духе. «Что
это, Яша? — говорила ему Платонида Ивановна, — ты сегодня
какой-то растрепанный?!» На своеобразном языке старушки
выражение это довольно верно определяло нравственное со-
стояние Аратова. Работать он не мог, да и сам не знал, чего
ему желалось? То он опять поджидал Купфера (он подозревал,
что Клара именно от Купфера получила его адрес... да и кто
другой мог ей «много говорить» о нем?); то он недоумевал:
неужели так и должно кончиться его знакомство с нею? то он
воображал, что она ему напишет опять; то он себя спраши-
вал, не следует ли ему написать ей письмо, в котором он всё
объяснит, так как он всё же не желает оставить невыгодное
о себе мнение... Но собственно — что объяснить? То он воз-
буждал в себе чуть не отвращение к ней, к ее назойливости,
зоб
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
дерзости; то ему снова представлялось это несказанно тро-
гательное лицо и слышался неотразимый голос; то он припо-
минал ее пенье, ее чтенье — и не знал: прав ли он был в своем
огульном осуждении? Одним словом, растрепанный человек!
Наконец это ему всё надоело — и он решился, как говорится,
«взять на себя» и похерить всю эту историю, так как она, несо-
мненно, мешала его занятиям и нарушала его покой. Не так-
то легко далось ему исполнить это решение... Более нежели
неделя прошла, прежде чем он опять попал в обычную колею.
К счастью, Купфер совсем не являлся: точно его и в Москве
не было. Незадолго до «истории» Аратов начал заниматься
живописью для фотографических целей; он с удвоенным рве-
нием принялся за нее.
Так, незаметно, с некоторыми, как выражаются доктора,
«возвратными припадками», состоявшими, например, в том,
что он раз чуть не отправился с визитом к княгине; — прошло
два... прошло три месяца... и Аратов стал прежним Аратовым.
Только там, внизу, под поверхностью его жизни, что-то тяже-
лое и темное тайно сопровождало его на всех его путях. Так
большая, только что пойманная на крючок, но еще не выхва-
ченная рыба плывет по дну глубокой реки под самой той лод-
кой, на которой сидит рыбак с крепкой лесою в руке.
И вот однажды, пробегая уже не совсем свежие «Мо-
сковские ведомости», Аратов наткнулся на следующую
корреспонденцию:
«С великим прискорбием, — писал некий местный лите-
ратор из Казани, — заносим мы в нашу театральную летопись
весть о внезапной кончине нашей даровитой актрисы Клары
Милич, успевшей в короткое время ее ангажемента сделаться
любимицей нашей разборчивой публики. Прискорбие наше
тем сильнее, что г-жа Милич самовольно покончила со своей
молодой, столь много обещавшей жизнью, — посредством от-
равления. И это отравление тем ужаснее, что артистка приняла
яд в самом театре! Ее едва довезли домой, где она, к общему
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
307
сожалению, скончалась. В городе ходят слухи, что неудовлет-
воренная любовь довела ее до этого страшного поступка».
Аратов тихонько положил номер газеты на стол. На вид
он остался совершенно спокойным... но что-то разом толкну-
ло его в грудь и голову — и медленно поплыло потом по всем
его членам. Он встал, постоял немного на месте — и опять сел,
опять перечел эту корреспонденцию. Потом он опять встал, лег
на кровать и, заложив руки за голову, как отуманенный, долго
глядел на стену. Понемногу эта стена словно сгладилась... ис-
чезла... и он увидал перед собою и бульвар под серым небом
и ее в черной мантилье... потом ее же на эстраде... увидал даже
самого себя возле нее. То, что так сильно толкнуло его в грудь
в первое мгновенье, стало теперь подниматься... подниматься
к горлу... Он хотел откашляться, хотел позвать кого-нибудь, но
голос изменил ему — и, к собственному его изумлению, из его
глаз неудержимо покатились слезы... Что вызвало эти слезы?
Жалость? Раскаяние? Или просто нервы не выдержали внезап-
ного потрясения? Ведь для него она была ничем? Не так ли?
«Да, может быть, это еще неправда? — вдруг осенила его
мысль. — Надо узнать! Но от кого? От княгини? Нет, от Куп-
фера... от Купфера! Да его, говорят, в Москве нет? Всё равно!
Сперва к нему надо!»
С этими соображениями в голове Аратов наскоро оделся,
взял извозчика и поскакал к Купферу.
IX
Не надеялся он его застать... а застал. Купфер точно отлу-
чался из Москвы на некоторое время, но уже с неделю как вер-
нулся и даже снова собирался посетить Аратова. Он встретил
его с обычным радушием и начал было ему что-то объяснять...
но Аратов тотчас перебил его нетерпеливым вопросом:
— Ты читал? Правда?
— Что правда? — отвечал озадаченный Купфер.
— Насчет Клары Милич?
308
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
Лицо Купфера выразило сожаление.
— Да, да, брат, правда; отравилась! Такое горе!
Аратов помолчал.
— Да ты тоже в газете вычитал? — спросил он, — или, может
быть, сам ездил в Казань?
— Я ездил в Казань точно; мы с княгиней ее туда отвезли.
Она на сцену там поступила — и большой успех имела. Только
до самой катастрофы я там не дожил... Я в Ярославле был.
— В Ярославле?
— Да. Я княгиню туда проводил... Она теперь в Ярославле
поселилась.
— Но ты имеешь верные сведения?
— Вернейшие... из первых рук! Я в Казани с ее семейством
познакомился. Да постой, брат... тебя, кажется, это известие
очень волнует? А, помнится, тебе Клара тогда не понравилась?
Напрасно! Чудная была девушка — только голова! Бедовая го-
лова! Очень я о ней сокрушался!
Аратов не промолвил слова, опустился на стул — и погодя
немного попросил Купфера рассказать ему... Он запнулся.
— Что? — спросил Купфер.
— Да... всё, — ответил с расстановкой Аратов. — Вот хоть
насчет ее семейства... и прочего. Всё, что знаешь!
— А это тебя интересует? Изволь!
И Купфер, по лицу которого вовсе нельзя было заметить,
чтобы он уж очень так сокрушался о Кларе, начал рассказывать.
Из его слов Аратов узнал, что настоящее имя Клары Милич
было Катерина Миловидова; что отец ее, теперь уже умерший,
был штатным учителем рисования в Казани, писал плохие пор-
треты и казенные образа — да к тому же слыл за пьяницу и за
домашнего тирана... а еще образованный человек!., (тут Куп-
фер самодовольно засмеялся, намекая тем на сделанный им
каламбур); что после него остались, во-первых: вдова из купе-
ческого рода, совсем глупая баба, прямо из комедий Остров-
ского; а во-вторых: дочь, гораздо старше Клары и на нее не по-
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
309
хожая — девушка очень умная, только восторженная, больная,
замечательная девушка — и преразвитая, братец ты мой! Что
живут они обе — и вдова и дочь — безбедно, в порядочном
домике, приобретенном от продажи тех плохих портретов
и образов; что Клара... или Катя, как хочешь, с детских лет
поражала всех своей даровитостью, но нрава была непокор-
ного, капризного — и постоянно грызлась с отцом; что, имея
врожденную страсть к театру, на шестнадцатом году убежала
из родительского дома с актрисой...
— С актером? — перебил Аратов.
— Нет, не с актером, а с актрисой, к которой привязалась...
Правда, у этой актрисы был покровитель, богатый и уже старый
барин, который потому только на ней не женился, что сам был
женат, — да и актриса, кажется, была женщина замужняя. — Да-
лее Купфер сообщил Аратову, что Клара уже до приезда в Мо-
скву играла и пела на провинциальных театрах; что, потеряв
свою приятельницу актрису (барин тоже, кажется, умер или
опять с женой сошелся — этого Купфер хорошенько не пом-
нил...), познакомилась с княгиней, этой золотой женщиной,
которую ты, друг мой, Яков Андреич, — прибавил с чувством
рассказчик, — не умел оценить как следует; что, наконец, Кла-
ре предложили ангажемент в Казани — и что она его приня-
ла, хотя перед тем уверяла, что Москвы никогда не покинет!
Зато как казанцы ее полюбили — даже удивительно! Что ни
представление — букеты и подарок! букеты и подарок! Хлеб-
ный торговец, первый по губернии туз, тот даже золотую чер-
нильницу преподнес! — Купфер рассказал всё это с большим
оживлением, не выказывая, впрочем, особой сентименталь-
ности и перерывая речь вопросами: «Это тебе зачем?..» или:
«Это на что?» — когда Аратов, слушавший его с пожирающим
вниманием, требовал всё больших да больших подробностей.
Всё было высказано наконец, и Купфер умолк, наградив себя
за труд сигаркой.
310
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
— А отчего же она отравилась? — спросил Аратов. — В газе-
те напечатано...
Купфер взмахнул руками.
— Ну... этого я не могу сказать... Не знаю. А газета врет.
Вела себя Клара примерно... амуров никаких... Да и где с ее
гордостью! Горда она была — как сам сатана — и неприступна!
Бедовая голова! Тверда, как камень! Веришь ли ты мне — уж на
что я ее близко знал, а никогда на ее глазах слез не видел!
«А я видел», — подумал про себя Аратов.
— Только вот что, — продолжал Купфер, — в последнее
время я большую перемену в ней заметил: скучная такая ста-
ла, молчит, по целым часам слова от нее не добьешься. Уж я ее
спрашивал: не обидел ли кто вас, Катерина Семеновна? Пото-
му я знал ее нрав: обиду перенести она не могла! Молчит, да
и баста! Даже успехи на сцене ее не веселили; букеты сыплют-
ся... а она и не улыбнется! На золотую чернильницу взглянула
раз — и в сторону! Жаловалась, что настоящей роли, как она ее
понимает, никто ей не напишет. И петь совсем бросила. Я, брат,
виноват!., передал ей тогда, что ты в ней школы не находишь.
Но все-таки... отчего она отравилась — непостижимо! Да и как
отравилась!..
— В какой роли она больше имела успеха? — Аратов хотел
было узнать, в какой роли она выступила в последний раз, — но
почему-то спросил другое.
— Помнится, в «Груне» Островского1. Но повторяю
тебе: амуров никаких! Ты одно посуди: жила она у матери
в доме... Знаешь — есть такие купеческие дома: в каждом
углу киот и лампадка2 перед киотом, духота смертельная,
пахнет кислятиной, в гостиной по стенам одни стулья, на
окнах ерань, а приедет гость — хозяйка взахается, словно
неприятель подступает. Какие уж тут ферлакуры3 да амуры?
1. Пьесы под таким названием у Островского нет.
2. Киот — ЯЩИК ДЛЯ ИКОН.
3. Устаревшее (с франц.) — волокита, ловелас.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
311
Бывало, даже меня не пускают. Служанка ихняя, баба здоро-
венная, в кумачном сарафане, с отвислыми грудями, станет
в передней поперек да и рычит: «Куды?» Нет, я решительно
не понимаю, с чего она отравилась. Жить, значит, надое-
ло, — философически заключил Купфер свои рассуждения.
Аратов сидел, потупя голову.
— Можешь ты мне дать адрес этого дома в Казани? — про-
молвил он наконец.
— Могу; но на что тебе? Или ты письмо туда послать
хочешь?
— Может быть.
— Ну, как знаешь. Только старуха тебе не ответит, ибо без-
грамотна. Вот разве сестра... О, сестра умница! Но опять-таки
удивляюсь, брат, тебе! Какое прежде равнодушие... а теперь ка-
кое внимание! Всё это, любезный, от одиночества!
Аратов ничего не ответил на это замечание и ушел, запас-
шись казанским адресом.
Когда он ехал к Купферу, на лице его изображалось вол-
нение, изумление, ожидание... Теперь он шел ровной поход-
кой, с опущенными глазами, с надвинутой на лоб шляпой;
почти каждый встречный прохожий провожал его пыт-
ливым взором... но он не замечал прохожих... не то что на
бульваре!..
«Несчастная Клара! безумная Клара!» — звучало у него на
душе.
X
Однако следующий день Аратов провел довольно спокой-
но. Он даже мог предаться обычным занятиям. Одно только:
и во время занятий, и в свободное время он постоянно думал
о Кларе, о том, что ему накануне сказал Купфер. Правда, его
думы были тоже довольно мирного свойства. Ему казалось,
что эта странная девушка интересовала его с психологиче-
ской точки зрения, как нечто вроде загадки, над разрешением
312
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
которой стоило бы поломать голову. «Убежала с актрисой на
содержании, — думалось ему, — отдалась под покровитель-
ство этой княгини, у которой, кажется, жила, — и никаких
амуров? Неправдоподобно!.. Купфер говорит: гордость! Но,
во-первых, мы знаем (Аратову следовало сказать: мы вычита-
ли в книгах)... мы знаем, что гордость уживается с легкомыс-
ленным поведением; а во-вторых, как же она, такая гордая,
назначила свидание человеку, который мог оказать ей пре-
зрение... и оказал... да еще в публичном месте... на бульваре!»
Тут Аратову вспомнилась вся сцена на бульваре — и он спро-
сил себя:
«Точно ли он оказал Кларе презрение? Нет, — решил он...
Это было другое чувство... чувство недоумения... недоверчи-
вости наконец! Несчастная Клара! — снова прозвучало у него
в голове. — Да, несчастная, — решил он опять... — Это самое
подходящее слово. А коли так — я был несправедлив. Она вер-
но сказала, что я ее не понял. Жаль! Такое, быть может, заме-
чательное существо прошло так близко мимо... и я не восполь-
зовался, я оттолкнул... Ну, ничего! Жизнь еще вся впереди.
Пожалуй, еще не такие случатся встречи!
Но с какой стати она именно меня выбрала? — Он взглянул
на зеркало, мимо которого проходил. — Что во мне особенно-
го? И какой я красавец? — Так лицо... как все лица... Впрочем,
и она не красавица.
Не красавица... а какое выразительное лицо! Неподвиж-
ное... а выразительное! Я такого лица еще не встречал. И та-
лант у ней есть... то есть был, несомненный. Дикий, неразви-
тый, даже грубый... но несомненный. И в этом случае я был
к ней несправедлив. — Аратов мысленно перенесся на лите-
ратурно-музыкальное утро... и сам заметил за собою, что он
чрезвычайно ясно вспоминал каждое пропетое и сказанное ею
слово, каждую интонацию... — Этого бы не случилось, если б
она была лишена таланта.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
313
И теперь всё это в могиле, куда она сама себя толкнула...
Но я тут ни при чем... Я не виноват! Было бы даже смешно ду-
мать, что я виноват. — Аратову опять пришло в голову, что если
бы даже и было у ней «что-нибудь такое» — его поведение во
время свидания, несомненно, ее разочаровало... Оттого-то она
так жестоко и рассмеялась на прощание. — Да и где доказатель-
ство, что она отравилась от несчастной любви? Это одни газет-
ные корреспонденты всякую подобную смерть приписывают
несчастной любви! Людям с таким характером, как у Клары,
жизнь легко становится постылой... скучной. Да, скучной. Куп-
фер прав: просто ей надоело жить.
Несмотря на успехи, на овации?»
Аратов задумался. Ему даже приятен был психологический
анализ, которому он предавался. Чуждый до сих пор всякого
соприкосновения с женщинами, он и не подозревал, как зна-
менательно было для него самого это напряженное разбира-
тельство женской души.
«Значит, — продолжал он свои размышления, — искусство
не удовлетворяло ее, не наполняло пустоты ее жизни. Насто-
ящие художники только и существуют для художества, для
театра... Всё остальное бледнеет перед тем, что они считают
своим призваньем... Она была дилетантка!»
Тут Аратов опять задумался. Нет, слово «дилетантка»
не вязалось с тем лицом, с выражением того лица, тех глаз...
И перед ним опять всплыл образ Клары с устремленным на
него, залитым слезами взором, с приподнятыми к губам стис-
нутыми руками...
«Ах, не надо, не надо... — прошептал он... — К чему?»
Так прошел целый день. За обедом Аратов много разгова-
ривал с Платошей, расспрашивал ее о старине, которую она,
впрочем, и помнила и передавала плохо, так как не очень-то
владела языком и, кроме своего Яши, в течение своей жизни
почти ничего не замечала. Она только радовалась тому, что вот
314
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
он какой сегодня добрый да ласковый! К вечеру Аратов затих
до того, что сыграл несколько раз с теткой в свои козыри.
Так прошел день... — зато ночь!!
XI
Началась она хорошо; он скоро заснул, и когда тетка вошла
к нему на цыпочках, чтобы трижды перекрестить его спяще-
го — она это делала каждую ночь, — он лежал и дышал спокой-
но, как дитя. Но перед зарею ему привиделся сон.
Ему снилось:
Он шел по голой степи, усеянной камнями, под низким не-
бом. Между камнями вилась тропинка; он пошел по ней.
Вдруг перед ним поднялось нечто вроде тонкого облач-
ка. Он вглядывается; облачко стало женщиной в белом платье
с светлым поясом вокруг стана. Она спешит от него прочь. Он
не видел ни лица ее, ни волос... их закрывала длинная ткань. Но
он непременно хотел догнать ее и заглянуть ей в глаза. Только
как он ни торопился — она шла проворнее его.
На тропинке лежал широкий, плоский камень, подобный
могильной плите. Он преградил ей дорогу... Женщина остано-
вилась. Аратов подбежал к ней. Она к нему обернулась — но он
все-таки не увидал ее глаз... они были закрыты. Лицо ее было
белое, белое как снег; руки висели неподвижно. Она походила
на статую.
Медленно, не сгибаясь ни одним членом, отклонилась она
назад и опустилась на ту плиту... И вот Аратов уже лежит с ней
рядом, вытянутый весь, как могильное изваяние, и руки его
сложены, как у мертвеца.
Но тут женщина вдруг приподнялась — и пошла прочь.
Аратов хочет тоже подняться... но ни пошевельнуться, ни раз-
жать рук он не может и только с отчаяньем глядит ей вслед.
Тогда женщина внезапно обернулась — и он увидал свет-
лые, живые глаза на живом, но незнакомом лице. Она смеется,
она манит его рукою... а он всё не может пошевельнуться...
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
315
Она засмеялась еще раз — и быстро удалилась, весело ка-
чая головою, на которой заалел венок из маленьких роз.
Аратов силится закричать, силится нарушить этот стран-
ный кошемар...
Вдруг всё кругом потемнело... и женщина возвратилась
к нему. Но это уже не та незнакомая статуя... это Клара. Она
остановилась перед ним, скрестила руки — и строго и внима-
тельно смотрит на него. Губы ее сжаты — но Аратову чудится,
что он слышит слова:
«Коли хочешь знать, кто я, поезжай туда!..»
«Куда?» — спрашивает он.
«Туда! — слышится стенящий ответ. — Туда!»
Аратов проснулся.
Он приподнялся в постели, зажег свечку, стоявшую на ноч-
ном столике, но не встал — и долго сидел, весь похолоделый,
медленно осматриваясь кругом. Ему казалось, что с ним что-
то свершилось с тех пор, как он лег; что в него что-то внедри-
лось... что-то завладело им. «Да разве это возможно? — шептал
он бессознательно. — Разве существует такая власть?»
Он не мог остаться в постели. Он тихонько оделся — и до
утра пробродил по комнате. И странное дело! О Кларе он не ду-
мал ни минуты — и не думал оттого, что решился на другой же
день ехать в Казань!
Он думал только об этой поездке; о том, как это сделать,
и что с собою взять, и как он там все разыщет и узнает — и успо-
коится. «Не поедешь, — рассуждал он сам с собою, — пожалуй,
с ума сойдешь!» Он боялся этого; боялся своих нервов. Он был
уверен, что, как только он там всё это увидит воочию, всякие
наваждения разлетятся — как тот ночной кошемар. «И всего-то
на поездку пойдет неделя... — думал он, — что такое неделя?
а иначе не отделаешься».
Вставшее солнце осветило его комнату; но свет дневной
не разогнал налегших на него ночных теней и не изменил его
решения.
316
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
С Платошей чуть не сделался удар, когда он сообщил ей это
решение. Она даже на корточки присела... ноги у ней подкоси-
лись. «Как в Казань? зачем в Казань?» — шептала она, выпучив
и без того слепые глаза. Она бы не больше удивилась, если б
узнала, что ее Яша женится на соседней булочнице или уезжает
в Америку.
— И надолго в Казань?
— Я через неделю вернусь, — отвечал Аратов, стоя в полуо-
борот к тетке, всё еще сидевшей на полу.
Платонида Ивановна хотела еще возражать — но Аратов
совершенно неожиданным и необыкновенным образом закри-
чал на нее.
— Я не ребенок, — закричал он и весь побледнел, и губы его
задрожали, и глаза сверкнули злобно. — Мне двадцать шестой
год, я знаю, что делаю, — я волен делать, что хочу! Я никому
не позволю... Дайте мне денег на дорогу, приготовьте чемодан
с бельем и платьем... и не мучьте меня! Я через неделю вер-
нусь, Платоша, — прибавил он более мягким голосом.
Платоша приподнялась кряхтя и, уже не возражая более,
поплелась в свою комнатку. Яша испугал ее. «Не голова у меня
на плечах, — говорила она кухарке, помогавшей ей уклады-
вать Яшины вещи, — не голова, а улей... и какие там пчелы
жужжат — не знаю. В Казань уезжает, мать моя, в Каза-ань!»
Кухарка, видевшая накануне, что дворник их о чем-то долго
беседовал с городовым, хотела было доложить об этом обсто-
ятельстве своей госпоже — да не посмела и только подумала:
«В Казань? Как бы не подальше куда-нибудь!»1 А Платонида
Ивановна до того растерялась, что даже обычной молитвы сво-
ей не произносила. В такой беде и господь бог помочь не мог!
В тот же день Аратов уехал в Казань.
1. Имеется в виду ссылка в Сибирь. Аресты и последующая ссылка
молодежи, особенно студенчества, были обычным явлением в 1870-е гг.,
в частности, в Москве.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
317
XII
Не успел он прибыть в этот город и занять номер в гости-
нице — как уже бросился отыскивать дом вдовы Миловидовой.
Во время всего путешествия он находился в каком-то оцепе-
нении, что, впрочем, нисколько не мешало ему принимать все
нужные меры, в Нижнем Новгороде перебраться с железной
дороги на пароход, кушать на станциях и т. п. Он по-прежне-
му был уверен, что там всё разрешится — и потому отгонял
от себя всякие воспоминания и соображения, удовлетворяясь
одним: мысленным приготовлением того спича, в котором он
изложит перед семейством Клары Милич настоящую причину
своей поездки. Вот он наконец добрался до цели своего стрем-
ленья, велел о себе доложить. Его впустили... с недоумением
и испугом — но впустили.
Дом вдовы Миловидовой оказался действительно таким, ка-
ким описал его Купфер; и сама вдова точно походила на одну из
купчих Островского, хотя была чиновница: муж ее состоял в чине
коллежского асессора1. Не без некоторого затруднения Аратов,
предварительно извинясь в своей смелости, в странности свое-
го посещения, произнес приготовленный спич о том, как бы ему
хотелось собрать все нужные сведения о столь рано погибшей
даровитой артистке; как им руководит в этом случае не празд-
ное любопытство, а глубокое сочувствие к ее таланту, которого
он был поклонником (он так и сказал: поклонником); как, нако-
нец, было бы грешно оставить публику в неведении о том, что она
потеряла — и почему не сбылись ее надежды! Г-жа Миловидова
не прерывала Аратова; она едва ли хорошо понимала, что такое
ей говорит этот незнакомый гость, — и только пучилась слегка
и таращила на него глаза, находя, однако, что вид у него смирный,
одет он прилично — и не мазурик какой... денег не попросит.
— Вы это о Кате? — спросила она, как только Аратов умолк.
— Точно так... о вашей дочери.
Гражданский чин восьмого класса по Табели о рангах.
318
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
— И вы для этого из Москвы приехали?
— Из Москвы.
— Только для этого?
— Для этого.
Г-жа Миловидова вдруг встрепенулась.
— Да вы — сочинитель? В журналах пишете?
— Нет, я не сочинитель — и в журналах до сих пор не писал.
Вдова наклонила голову. Она недоумевала.
— Стало быть... по собственной охоте? — спросила она
вдруг. Аратов не тотчас нашелся что ответить.
— По сочувствию, из уважения к таланту, — промолвил он
наконец.
Слово «уважение» понравилось г-же Миловидовой.
— Что ж!.. — произнесла она со вздохом. — Я хоть и мать
ее — и очень о ней горевала... Ведь такое вдруг несчастье!.. Но
должна сказать: шальная она была всегда — и покончила таким
же манером!.. Страм такой... Посудите: каково это для матери?
Уж на том спасибо, что похоронили ее по-христиански... — Г-жа
Миловидова перекрестилась. — Сызмала она никому не по-
корялась — родительский дом покинула... и наконец — легко
сказать! — в актерки пошла! Известно: от дому я ей не отка-
зала: ведь я любила ее! Ведь я все-таки мать! Не у чужих же
ей жить — да побираться!.. — Тут вдова прослезилась. — А если
у вас, господин, — заговорила она снова, утирая глаза концами
косынки, — точно есть такое намерение и вы против нас ника-
кого бесчестия не замышляете — а, напротив, хотите внимание
оказать — так вы вот с моей другой дочкой поговорите. Она всё
вам расскажет лучше моего... Анночка! — кликнула г-жа Мило-
видова, — Анночка, подь сюда! Вот здесь какой-то господин из
Москвы насчет Кати побеседовать желает!
Что-то стукнуло в соседней комнате, но никто не появлялся.
— Анночка! — кликнула опять вдова, — Анна Семеновна!
Иди, говорят тебе!
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
319
Дверь тихонько растворилась, и на пороге показалась де-
вушка, уже немолодая, болезненного вида и некрасивая — но
с очень кроткими и грустными глазами. Аратов поднялся с ме-
ста ей навстречу и отрекомендовался, причем назвал своего
друга Купфера.
— А! Федор Федорыч! — тихонько произнесла девушка
и тихонько опустилась на стул.
— Ну вот, побеседуй с господином, — промолвила г-жа Ми-
ловидова, грузно поднимаясь с места, — потрудился, нарочно
из Москвы приехал, — о Кате сведения собрать желает. А вы
меня, господин, — прибавила она, обращаясь к Аратову, — из-
вините... Я уйду, по хозяйству. С Анночкой вы можете хорошо
объясниться — она вам и о театре расскажет... и всё такое. Она
у меня умница, образованная: по-французски говорит и книж-
ки читает, не хуже сестры ее покойницы. Она же ее, можно ска-
зать, воспитывала... Старше ее была — ну, и занялась.
Г-жа Миловидова удалилась. Оставшись наедине с Ан-
ной Семеновной, Аратов повторил ей свой спич; но с первого
же взгляду поняв, что имеет дело с девушкой действительно
образованной, не с купеческой дочкой, — несколько распро-
странился и выражения другие употребил; а под конец сам
разволновался, покраснел и почувствовал, что сердце у него
застучало. Анна слушала его молча, положив руку на руку; пе-
чальная улыбка не сходила с ее лица... горькое, не переболев-
шее горе сказывалось в этой улыбке.
— Вы знали мою сестру? — спросила она Аратова.
— Нет; я ее собственно не знал, — отвечал он. — Виделся
с нею и слышал ее раз... но вашу сестру стоило раз увидеть
и услышать...
— Вы хотите ее биографию написать? — спросила опять
Анна.
Аратов не ожидал этого слова; однако тотчас же отве-
тил, что — отчего же нет? Но главное, он хотел познакомить
публику...
320
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
Анна остановила его движением руки.
— Это на что же? Публика ей без того много горя наделала;
да и Катя только что начинала жить. Но если вы сами (Анна
посмотрела на него и опять улыбнулась той же печальной, но
уже более приветной улыбкой... она как будто подумала: да,
ты внушаешь мне доверие)... если вы сами питаете к ней такое
участие, то позвольте вас попросить прийти к нам сегодня ве-
чером... после обеда. Я теперь не могу... так вдруг... Я соберусь
с силами... Я попытаюсь... Ах, я слишком любила ее!
Анна отвернулась; она готова была зарыдать.
Аратов проворно поднялся со стула, поблагодарил за
предложение, сказал, что придет непременно... непремен-
но! — и ушел, унося в душе впечатление тихого голоса, кротких
и грустных глаз — и сгорая томленьем ожидания.
XIII
Аратов в тот же день вернулся к Миловидовым и целых три
часа пробеседовал с Анной Семеновной. Г-жа Миловидова ло-
жилась спать тотчас после обеда — в два часа — и «отдыхала» до
вечернего чаю, до семи часов. Разговор Аратова с сестрою Кла-
ры не был собственно беседой: она говорила почти одна, спер-
ва с запинкой, с смущеньем, но потом с неудержимым жаром.
Она, очевидно, боготворила свою сестру. Доверие, внушенное
ей Аратовым, росло и крепло; она уже не стеснялась; она даже
раза два, молча, всплакнула перед ним. Он казался ей достой-
ным ее откровенных сообщений и излияний... в ее собствен-
ной глухой жизни ничего такого еще не случалось!.. А он... он
впивал каждое ее слово.
Вот что он узнал... многое, конечно, из недомолвок... мно-
гое он дополнил сам.
В детстве Клара была, несомненно, неприятным ребенком;
и в девушках она была немногим мягче: своевольная, вспыль-
чивая, самолюбивая, она не ладила особенно с отцом, которого
презирала — и за пьянство и за бездарность. Он это чувствовал
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
321
и не прощал ей этого. Музыкальные способности в ней оказались
рано; отец не давал им ходу, признавая художеством одну живо-
пись, в которой так мало сам преуспел, но которая кормила и его
и семью. Мать свою Клара любила... небрежно, как няню; сестру
обожала, хоть и дралась с ней и кусала ее... Правда, она потом
становилась на колени перед нею и целовала укушенные места.
Она была вся — огонь, вся — страсть и вся — противоречие: мсти-
тельна и добра, великодушна и злопамятна; верила в судьбу —
и не верила в бога (эти слова Анна прошептала с ужасом); люби-
ла всё красивое, а сама о своей красоте не заботилась и одевалась
как попало; терпеть не могла, чтобы за ней ухаживали молодые
люди, а в книгах перечитывала только те страницы, где речь идет
о любви; не хотела нравиться, не любила ласки и никогда ласки
не забывала, как и не забывала оскорбления; боялась смерти
и сама себя убила! Она говаривала иногда: «Такого, как я хочу,
я не встречу... а других мне не надо!» — «Ну а если встретишь?» —
спрашивала Анна. «Встречу... возьму». — «А если не дастся?» —
«Ну, тогда... с собой покончу. Значит, не гожусь». Отец Клары (он
иногда с пьяных глаз спрашивал у жены: «От кого у тебя этот бе-
сенок черномазый? — не от меня!») — отец Клары, стараясь ее
сбыть поскорее с рук, просватал было ее за богатого молодого
купчика, преглупенького, — из «образованных». За две недели до
свадьбы (ей было всего шестнадцать лет) она подошла к своему
жениху, скрестивши руки и играя пальцами по локтям (любимая
ее поза), да вдруг как хлоп его по румяной щеке своей большой
сильной рукой! Он вскочил и только рот разинул — надо сказать,
что он был смертельно в нее влюблен... Спрашивает: «За что?»
Она засмеялась и ушла. «Я тут же, в комнате, находилась, — рас-
сказывала Анна, — была свидетельницей. Побежала за ней да го-
ворю ей: „Катя, помилуй, что ты это?" А она мне в ответ: „Коли
б настоящий был человек — прибил бы меня, а то — курица мо-
края! И еще спрашивает: за что? Коли любишь и не отомстил, так
терпи и не спрашивай: за что? Ничего ему от меня не будет — во
веки веков!" Так она замуж за него и не пошла. Тут же скоро она
322
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
с той актрисой познакомилась — и оставила наш дом. Матушка
поплакала, а отец только сказал: „Строптивую козу из стада вон!“
И хлопотать, разыскивать не стал. Отец не понимал Клары. Меня
она, накануне своего бегства, — прибавила Анна, — чуть не за-
душила в своих объятиях — и всё повторяла: „Не могу! не могу
иначе!.. Сердце пополам, а не могу. Клетка ваша мала... не по
крыльям! Да и своей судьбы не минуешь..."»
— После этого, — заметила Анна, — мы с ней редко вида-
лись... Когда умер отец, она приехала на два дня, ничего из на-
следства не взяла — и опять скрылась. Ей у нас было тяжело...
я это видела. Потом она приехала в Казань уже актрисой.
Аратов начал расспрашивать Анну о театре, о ролях, в ко-
торых появлялась Клара, об ее успехах... Анна отвечала под-
робно, с тем же горестным, хоть и живым увлечением. Она
даже показала Аратову фотографическую карточку, на кото-
рой Клара была представлена в костюме одной из ее ролей.
На карточке она глядела в сторону, словно отворачивалась от
зрителей; перевитая лентой густая коса падала змеей на об-
наженную руку. Аратов долго рассматривал эту карточку, на-
шел ее схожей, спросил, не участвовала ли Клара в публичных
чтениях, и узнал, что нет; что ей нужно было возбуждение те-
атра, сцены... но другой вопрос горел у него на губах.
— Анна Семеновна! — воскликнул он наконец, не громко,
но с особенной силой, — скажите, умоляю вас, скажите, отчего
она... отчего она решилась на тот ужасный поступок?..
Анна опустила глаза.
— Не знаю! — промолвила она спустя несколько мгнове-
ний. — Ей-богу, не знаю!.. — продолжала она стремительно, за-
метив, что Аратов развел руками, как бы не веря ей. — С самого
приезда сюда она точно была задумчива, мрачна. С ней непре-
менно что-нибудь в Москве случилось, чего я не могла разга-
дать! Но, напротив, в тот роковой день она как будто была...
если не веселее, то спокойнее обыкновенного. Даже у меня
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
323
никаких предчувствий не было, — прибавила Анна с горькой
усмешкой, как бы упрекая себя в этом.
— Видите ли, — заговорила она опять, — у Кати словно на
роду было написано, что она будет несчастна. С ранних лет
она была в этом убеждена. Подопрется так рукою, задумается
и скажет: «Мне не долго жить!» У ней бывали предчувствия.
Представьте, что она даже заранее — иногда во сне, а иногда
и так — видела, что с ней будет! «Не могу жить, как хочу, так
и не надо...» — тоже была ее поговорка. «Ведь наша жизнь в на-
шей руке!» И она это доказала!
Анна закрыла лицо руками — и умолкла.
— Анна Семеновна, — начал погодя немного Аратов, — вы,
может быть, слышали, чему приписывали газеты...
— Несчастной любви? — перебила Анна, разом отдернув
руки от лица. — Это клевета, клевета, выдумка!.. Моя нетро-
нутая, неприступная Катя... Катя!., и несчастная, отвергнутая
любовь?!! И я бы этого не знала?.. В нее, в нее все влюблялись...
а она... И кого бы она здесь полюбила? Кто изо всех этих лю-
дей, кто был ее достоин? Кто дорос до того идеала честности,
правдивости, чистоты, главное, чистоты, который, при всех ее
недостатках, постоянно носился перед нею?.. Ее отвергнуть...
ее...
Голос перервался у Анны... Ее пальцы слегка задрожа-
ли. Она вдруг вся покраснела... покраснела от негодования,
и в этот миг — и только на миг стала похожа на сестру.
Аратов начал было извиняться.
— Послушайте, — опять перебила Анна, — я непременно
хочу, чтобы вы и сами не верили в эту клевету и рассеяли бы
ее, если это возможно! Вот вы хотите написать о ней статью,
что ли, вот вам случай защитить ее память! Я оттого и говорю
с вами так откровенно. Послушайте: от Кати остался дневник...
Аратов вздрогнул.
— Дневник, — прошептал он...
324
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
— Да, дневник... то есть всего несколько страничек. Катя
не любила писать... по целым месяцам ничего не записывала...
и письма ее были такие короткие. Но она всегда, всегда была
правдива, она никогда не лгала... С ее самолюбием да лгать!
Я... я вам покажу этот дневник! Вы увидите сами, был ли в нем
хотя намек на какую-то несчастную любовь!
Анна торопливо достала из столового ящика тоненькую те-
традку, страниц в десять, не более, и протянула ее Аратову. Тот
схватил ее с жадностью, узнал неправильный, размашистый
почерк, почерк того безымянного письма, развернул ее науда-
чу — и тотчас же напал на следующие строки:
«Москва. Вторник ...го июня. Пела и читала на литератур-
ном утре. Сегодня для меня знаменательный день. Он должен
решить мою участь. (Эти слова были дважды подчеркнуты.)
Я опять увидала...» Тут следовало несколько тщательно зама-
ранных строк. И потом: «Нет! нет! нет!.. Надо опять за прежнее,
если только...»
Аратов опустил руку, в которой он держал тетрадку, и голо-
ва его тихо свесилась на грудь.
— Читайте! — воскликнула Анна. — Что ж вы не читаете?
Прочтите с начала... Тут всего на пять минут чтения, хоть и на
целых два года тянется этот дневник. В Казани она уже ничего
не записывала...
Аратов медленно поднялся со стула и так и обрушился на
колени перед Анной.
Та просто окаменела от удивления и испуга.
— Дайте... дайте мне этот дневник, — заговорил Аратов
замиравшим голосом, — и протянул к Анне обе руки. — Дайте
мне его... и карточку... у вас, наверное, есть другая — а дневник
я вам возвращу... Но мне нужно, нужно...
В его мольбе, в искаженных чертах его лица было что-то
до того отчаянное, что оно походило даже на злобу, на стра-
дание... Да он и страдал действительно. Он словно сам не мог
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
325
предвидеть, что над ним стрясется такая беда, — и раздражен-
но молил о пощаде, о спасении...
— Дайте, — повторял он.
— Да... вы... вы были влюблены в мою сестру? — прогово-
рила наконец Анна.
Аратов продолжал стоять на коленях.
— Я ее всего два раза видел... верьте мне!., и если бы меня
не побуждали причины, которые я сам ни понять, ни изъяс-
нить хорошенько не могу... если б не была надо мною какая-то
власть, сильнее меня... я не стал бы вас просить... я бы не при-
ехал сюда. Мне нужно... я должен... ведь вы сами сказали, что
я обязан восстановить ее образ!
— И вы не были влюблены в сестру? — спросила Анна
вторично.
Аратов не тотчас ответил — и отвернулся слегка, как от
боли.
— Ну, да! был! был! Я и теперь влюблен... — воскликнул он
с тем же отчаяньем.
Послышались шаги в соседней комнате.
— Встаньте... встаньте... — поспешно промолвила Анна. —
К нам матушка идет.
Аратов приподнялся.
— И возьмите дневник и карточку, боге вами! Бедная, бед-
ная Катя!.. Но вы дневник мне возвратите, — прибавила она
с живостью. — И если вы что напишете, пришлите мне непре-
менно... Слышите?
Появление г-жи Миловидовой избавило Аратова от необ-
ходимости отвечать. Он успел, однако, шепнуть:
— Вы ангел! Спасибо! Пришлю всё, что напишу...
Г-жа Миловидова спросонья ни о чем не догадалась.
Так Аратов и уехал из Казани с фотографической карточ-
кой в боковом кармане сюртука. Тетрадку он возвратил Анне —
но, незаметно для нее, вырезал листик, на котором находились
подчеркнутые слова.
326
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
На обратном пути в Москву им опять овладело оцепене-
ние. Хоть он и радовался втайне, что добился-таки того, зачем
ездил, однако все помышления о Кларе он откладывал до воз-
вращения домой. Он гораздо больше думал о ее сестре Анне.
«Вот, — думал он, — чудесное, симпатическое существо! Какое
тонкое понимание всего, какое любящее сердце, какое отсут-
ствие эгоизма! И как это у нас в провинции — да еще в такой
обстановке — расцветают такие девушки! Она и болезненна,
и собой дурна, и не молода, — а какой бы отличной была подру-
гой для порядочного, образованного человека! Вот в кого сле-
довало бы влюбиться!..» Аратов думал так... но по прибытии
в Москву дело приняло совсем другой оборот.
XIV
Платонида Ивановна несказанно обрадовалась возвраще-
нию своего племянника. Чего-чего она не передумала в его от-
сутствие! «По меньшей мере, в Сибирь! — шептала она, сидя
неподвижно в своей комнатке, — по меньшей мере на год!»
К тому же и кухарка пугала ее, сообщая наивернейшие изве-
стия об исчезновении то того, то другого молодого человека
по соседству. Совершенная невинность и благонадежность
Яши нисколько не успокоивали старушку. «Потому... мало ли
что! — фотографией занимается... ну и довольно! Бери его!»
И вот ее Яшенька вернулся цел и невредим! Правда, она за-
метила, что он как будто похужел и в личике осунулся — дело
понятное... без призора! — но расспрашивать его об его путе-
шествии не посмела. Спросила за обедом: «А хороший город
Казань?» — «Хороший», — отвечал Аратов. «Чай, там всё татары
живут?» — «Не одни татары». — «А халата оттуда не привез?» —
«Нет, не привез». Тем и кончился разговор.
Но как только Аратов очутился один в своем кабинете — он
немедленно почувствовал, что его как бы кругом что-то охвати-
ло, что он опять находится во власти, именно во власти другой
жизни, другого существа. Хоть он и сказал Анне — в том порыве
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
327
внезапного исступления, — что он влюблен в Клару, но это сло-
во ему самому теперь казалось бессмысленным и диким. Нет, он
не влюблен, да и как влюбиться в мертвую, которая даже при жиз-
ни ему не нравилась, которую он почти забыл? Нет! но он во вла-
сти... в ее власти... он не принадлежит себе более. Он — взят. Взят
до того, что даже не пытается освободиться ни насмешкой над
собственной нелепостью, ни возбужденьем в себе если не уве-
ренности, то хоть надежды, что это всё пройдет, что это — одни
нервы, ни приискиваньем к тому доказательств, ни чем иным!
«Встречу — возьму», — вспомнились ему слова Клары, передан-
ные Анной... вот он и взят. «Да ведь она — мертвая? Да; тело ее
мертвое... а душа? разве она не бессмертная... разве ей нужны
земные органы, чтобы проявить свою власть? Вон магнетизм
нам доказал влияние живой человеческой души на другую жи-
вую человеческую душу... Отчего же это влияние не продолжится
и после смерти — коли душа остается живою? Да с какой целью?
Что из этого может выйти? Но разве мы — вообще — постигаем,
какая цель всего, что совершается вокруг нас?» Эти мысли до того
занимали Аратова, что он внезапно, за чаем, спросил Платошу:
верит ли она в бессмертие души? Та сначала не поняла, что он
такое спрашивает, — а потом перекрестилась и ответила, что еще
бы — душе да не быть бессмертной! «А коли так, может она дей-
ствовать после смерти?» — опять спросил Аратов. Старушка отве-
чала, что может... за нас молиться то есть; и то, когда пройдет все
мытарства — в ожиданье страшного суда. А первые сорок дней
она только витает около того места, где ей смерть приключилась.
— Первые сорок дней?
— Да; а потом пойдут мытарства.
Аратов подивился познаньям тетки — и ушел к себе. И опять
почувствовал то же, ту же власть над собой. Власть эта сказыва-
лась и в том, что ему беспрестанно представлялся образ Клары,
до малейших подробностей, до таких подробностей, которые он
при жизни ее как будто и не замечал: он видел... видел ее паль-
цы, ногти, грядки волос на щеках под висками, небольшую ро-
328
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
динку под левым глазом; видел движения ее губ, ноздрей, бро-
вей... и какая у ней походка — и как она держит голову немного на
правый бок... всё видел он! Он вовсе не любовался всем этим; он
только не мог об этом не думать и не видеть. В первую ночь после
своего возвращения она, однако, ему не снилась... он очень устал
и спал как убитый. Зато, как только он проснулся, она снова во-
шла в его комнату — и так и осталась в ней, точно хозяйка; точно
она своей добровольной смертью купила себе это право, не спро-
сись его и не нуждаясь в его позволенье. Он взял ее фотографиче-
скую карточку; начал ее воспроизводить, увеличивать. Потом он
вздумал ее приладить к стереоскопу1. Хлопот ему было много...
наконец это ему удалось. Он так и вздрогнул, когда увидел сквозь
стекло ее фигуру, получившую подобие телесности. Но фигура
эта была серая, словно запыленная... и к тому же глаза... глаза всё
смотрели в сторону, всё как будто отворачивались. Он стал долго,
долго глядеть на них, как бы ожидая, что вот они направятся в его
сторону... он даже нарочно прищуривался... но глаза оставались
неподвижными и вся фигура принимала вид какой-то куклы. Он
отошел прочь, бросился в кресло, достал вырванный листик ее
дневника с подчеркнутыми словами — и подумал: «Ведь вот, го-
ворят, влюбленные целуют строки, написанные милой рукою, —
а мне этого не хочется делать — да и почерк мне кажется некраси-
вым. Но в этой строке — мой приговор». Тут ему пришло в голову
обещанье, данное Анне насчет статьи. Он сел за стол и принялся
было ее писать; но всё у него выходило так ложно, так риторич-
но... главное, так ложно... точно он не верил ни в то, что он пи-
сал, ни в собственные чувства... да и сама Клара показалась ему
незнакомой, непонятной! Она не давалась ему. «Нет! — подумал
он, бросая перо... — либо сочинительство вообще не мое дело,
либо еще подождать надо!» Он стал припоминать свое посеще-
ние у Миловидовых и весь рассказ Анны, этой доброй, чудной
1. Оптический прибор, изобретенный в 1837 г. Чарльзом Уитстоном для
просмотра «объемных» фотографий. Во второй половине века массово
производились и были широко распространены.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
329
Анны... Сказанное ею слово «Нетронутая!» внезапно поразило
его... Словно что и обожгло его и осветило.
— Да, — промолвил он громко, — она нетронутая — и я не-
тронутый... Вот что дало ей эту власть!
Мысли о бессмертии души, о жизни за гробом снова посетили
его. Разве не сказано в Библии: «Смерть, где жало твое?»1 А у Шил-
лера: «И мертвые будут жить!» (Auch die Todten sollen leben!)2 Или
вот еще, кажется, у Мицкевича: «Я буду любить до скончания века...
и по скончании века!»3 А один английский писатель сказал: «Лю-
бовь сильнее смерти!»4 Библейское изречение особенно подей-
ствовало на Аратова. Он хотел отыскать место, где находятся эти
слова... Библии у него не было; он пошел попросить ее у Платоши.
Та удивилась; однако достала старую-старую книгу в покороблен-
ном кожаном переплете, с медными застежками, всю закапанную
воском — и вручила ее Аратову. Он унес ее к себе в комнату — но
долго не находил того изречения... зато ему попалось другое:
«Большее сея любве никто же имать, да кто душу свою по-
ложит за други своя...» (Ев. от Иоанна, XV гл., 13 ст.).
Он подумал: «Не так сказано. Надо было сказать: «Большее
сея власти никто же имать...»
1. По поводу этого места П. В. Анненков писал Тургеневу 1 октября
н. ст. 1882 г.: «Справьтесь, пожалуйста, кажется, ни в одном Евангелии
нет восклицания: «Смерть, где твое жало?», а только в каком-то гимне
или проповеди». Действительно, в Евангелии нет этого изречения —
оно содержится в «Слове Иоанна Златоуста», произносимом во время
пасхальной заутрени, и взято из Ветхого Завета (Книга пр. Осип, гл. 13, ст. 14).
2. Близкую по смыслу строку см. в стихотворении Шиллера «Siegesfest»
(1803): «Und die Todten dauern immer» («А мертвецы продолжают жить»,
в переводе Жуковского — «Жизнь отживших неизменна»).
3. У Мицкевича эта мысль выражена в заключительных строках
стихотворения «Разговор» («Rozmowa», 1825): «I tak rozmawiac godziny, dni,
lata //Do konca swiata i po koncu swiata» <И говорить так часы, дни, годы //
До конца мира и после конца мира>.
4- Тургенев, видимо, ошибся. Словами: «L’amour est plus fort que la Mort, a
dit Salomon...» («Любовь сильнее смерти, сказал Соломон...») — начинается
рассказ «Vera» («Вера») французского писателя Вилье де Лиль Адана,
впервые опубликованный в «Semaine Parisienne» 7 мая 1874 г.
330
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
«А если она вовсе не за меня положила свою душу? Если
она только потому покончила с собою, что жизнь ей стала в тя-
гость? Если она, наконец, вовсе не для любовных объяснений
пришла на свидание?»
Но в это мгновенье ему представилась Клара перед разлу-
кой на бульваре... Он вспомнил то горестное выражение на ее
лице — и те слезы, и те слова: «Ах, вы ничего не поняли!..»
Нет! он не мог сомневаться в том, из-за чего и для кого она
положила свою душу...
Так прошел весь этот день до ночи.
XV
Аратов лег рано, без особенного желания спать; но он на-
деялся найти отдых в постели. Напряженное состояние его
нервов причинило ему утомление, гораздо более несносное,
чем физическая усталость путешествия и дороги. Однако, как
ни было велико его утомление, заснуть он не мог. Он попытал-
ся читать... но строки путались перед его глазами. Оп погасил
свечку — и мрак водворился в его комнате. Но он продолжал
лежать без сна, с закрытыми глазами... И вот ему почудилось:
кто-то шепчет ему на ухо... «Стук сердца, шелест крови...», —
подумал он. Но шёпот перешел в связную речь. Кто-то говорил
по-русски, торопливо, жалобно — и невнятно. Ни одного от-
дельного слова нельзя было уловить... Но это был голос Клары!
Аратов открыл глаза, приподнялся, облокотился... Го-
лос стал слабее, но продолжал свою жалобную, поспешную,
по-прежнему невнятную речь...
Это, несомненно, голос Клары!
Чьи-то пальцы пробежали легкими арпеджиями1 по кла-
вишам пианино... Потом голос опять заговорил. Послышались
1. Арпеджио (итал. arpeggio — «как на арфе») — исполнение звуков
аккорда вразбивку, большей частью начиная с нижнего тона. Применяется
при игре на арфе, фортепьяно и других музыкальных инструментах.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
331
более протяжные звуки... как бы стоны... всё одни и те же.
А там начали выделяться слова...
«Розы... розы... розы...»
— Розы, — повторил шёпотом Аратов. — Ах, да! Это те розы,
которые я видел на голове той женщины во сне...
«Розы», — послышалось опять.
— Ты ли это? — спросил тем же шёпотом Аратов.
Голос вдруг умолк.
Аратов подождал... подождал — и уронил голову на подуш-
ку. «Галлюцинация слуха, — подумал он. — Ну, а если... если она
точно здесь, близко?.. Если бы я ее увидел — испугался ли бы
я? Или обрадовался? Но чего бы я испугался? Чему бы обрадо-
вался? Разве вот чему: это было бы доказательством, что есть
другой мир, что душа бессмертна. Но, впрочем, если бы я даже
что-нибудь увидел — ведь это могло бы тоже быть галлюцина-
цией зренья...»
Однако он зажег свечку — и быстрым взором, не без неко-
торого страха, обежал всю комнату... и ничего в ней необык-
новенного не увидел. Он встал, подошел к стереоскопу... опять
та же серая кукла с глазами, смотрящими в сторону. Чувство
страха заменилось в Аратове чувством досады. Он как будто
обманулся в своих ожиданьях... да и смешны ему показались
эти самые ожиданья. «Ведь это, наконец, глупо!» — пробормо-
тал он, снова ложась в постель, и задул свечку. Опять водвори-
лась глубокая темнота.
Аратов решился заснуть на этот раз... Но в нем возникло но-
вое ощущение. Ему показалось, что кто-то стоит посреди ком-
наты, недалеко от него — и чуть заметно дышит. Он поспешно
обернулся, раскрыл глаза... Но что же можно было видеть в этой
непроницаемой темноте? Он стал отыскивать спичку на ночном
столике... и вдруг ему почудилось, что какой-то мягкий, бес-
шумный вихрь пронесся через всю комнату, через него, сквозь
него — и слово «Я!» явственно раздалось в его ушах...
«Я!.. Я!..»
332
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
Прошло несколько мгновений, прежде чем он успел за-
жечь свечку.
В комнате опять никого не было — и он уже не слышал ни-
чего, кроме порывистого стука собственного сердца. Он выпил
стакан воды — и остался неподвижен, опершись головою на
руку. Он ждал.
Он подумал: «Буду ждать. Либо это всё вздор... либо она
здесь. Не станет же она играть со мною, как кошка с мышью!» Он
ждал, ждал долго... так долго, что рука, которой он поддерживал
голову, отекла... но ни одно из прежних ощущений не повто-
рялось. Раза два глаза его слипались... Он тотчас открывал их...
по крайней мере ему казалось, что он их открывал. Понемногу
они устремились на дверь и остановились на ней. Свеча нагоре-
ла — и в комнате стало опять темно... но дверь белела длинным
пятном среди полумрака. И вот это пятно шевельнулось, умень-
шилось, исчезло... и на его месте, на пороге двери, показалась
женская фигура. Аратов всматривается... Клара! И на этот раз
она прямо смотрит на него, подвигается к нему... На голове у ней
венок из красных роз... Он весь всколыхнулся, приподнялся...
Перед ним стоит его тетка, в ночном чепце с большим
красным бантом и в белой кофте.
— Платоша! — с трудом проговорил он. — Это вы?
— Это я, — ответила Платонида Ивановна. — Я, Яшенёно-
чек, я.
— Зачем вы пришли?
— Да ты меня разбудил. Сперва всё как будто стонал... а по-
том вдруг как закричишь: «Спасите! помогите!»
— Я кричал?
— Да; кричал — и хрипло так: «Спасите!» Я подумала: «Го-
споди! Уж не болен ли он?» Я и вошла. Ты здоров?
— Совершенно здоров.
— Ну, значит, тебе дурной сон приснился. Хочешь, ладан-
ком покурю?
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
333
Аратов еще раз пристально вгляделся в тетку — и громко
засмеялся... Фигура доброй старушки в чепце и кофте, с испу-
ганным, вытянутым лицом, была действительно очень забав-
на. Всё то таинственное, что его окружало, что давило его, —
все эти чары разлетелись разом.
— Нет, Платоша, голубушка, не надо, — промолвил он. —
Извините, пожалуйста, что я нехотя вас потревожил. Почивай-
те спокойно — и я усну.
Платонида Ивановна постояла еще немного на месте, по-
казала на свечку, поворчала: зачем, мол, не гасишь... долго ли
до беды! — и уходя, не могла удержаться, чтобы хоть издали, да
не перекрестить его.
Аратов немедленно заснул — и спал до утра. Он и встал
в хорошем расположении духа... хотя ему и было жаль че-
го-то... Он чувствовал себя легко и свободно. «Экие романтиче-
ские затеи, подумаешь», — говорил он самому себе с улыбкой.
Он ни разу не взглянул ни на стереоскоп, ни на вырванный им
листик. Однако тотчас после завтрака отправился к Купферу.
Что его туда влекло... он сознавал смутно.
XVI
Аратов застал своего сангвинического приятеля дома. По-
болтал с ним немного, попрекнул ему, что он совсем их с тет-
кой забывает, — выслушал новые похвалы золотой женщине,
княгине, от которой Купфер только что получил из Ярослав-
ля ермолку, вышитую рыбьей чешуей... и вдруг, усевшись пе-
ред Купфером и глядя ему прямо в глаза, объявил, что ездил
в Казань.
— Ты ездил в Казань? Это зачем?
— Да вот хотел собрать сведения об этой... Кларе Милич.
— О той, что отравилась?
-Да.
Купфер покачал головою.
334
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
— Вишь ты какой! А еще тихоня! Тысячу верст отломал туда
и сюда... из-за чего? А? И хоть бы женский интерес тут был ка-
кой! Тогда я всё понимаю! всё! всякие безумства! — Купфер
взъерошил себе волосы. — Но чтобы одни материалы собирать,
как это у вас говорится — у ученых мужей... Слуга покорный!
На это существует статистический комитет! Ну и что ж, позна-
комился ты со старухой и с сестрой? Не правда ли, чудесная
девушка?
— Чудесная, — подтвердил Аратов. — Она мне много любо-
пытного сообщила.
— Сказала она тебе, как именно отравилась Клара?
— То есть... как же?
— Да; каким манером?
— Нет... Она еще так была огорчена... Я не посмел слиш-
ком-™ расспрашивать. А разве было что особенное?
— Конечно, было. Представь: она должна была в самый тот
день играть — и играла. Взяла с собою стклянку яду1 в театр,
перед первым актом выпила — и так и доиграла весь этот акт.
С ядом-то внутри! Какова сила воли? Характер каков? И, го-
ворят, никогда она с таким чувством, с таким жаром не про-
водила своей роли! Публика ничего не подозревает, хлопает,
вызывает... А как только занавес опустился — и она тут же, на
сцене, упала. Корчи... корчи... и через час и дух вон! Да разве
я тебе этого не рассказывал? И в газетах об этом было!
У Аратова внезапно похолодели руки и в груди задрожало.
— Нет, ты мне этого не рассказывал, — промолвил он нако-
нец. — И ты не знаешь, какая это была пьеса?
Купфер задумался.
— Называли мне эту пьесу... в ней является обманутая де-
вушка..? Должно быть, драма какая-нибудь. Клара была рожде-
1. Прототип Клары Милич — Е. П. Кадмина, отравившись на сцене
Харьковского театра во время спектакля, умерла не в театре, а дома, через
несколько дней.
2. Возможно, имеется в виду «Бесприданница» Островского, впервые
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
335
на для драматических ролей... Самая ее наружность... Но куда
же ты? — перебил самого себя Купфер, видя, что Аратов берется
за шапку.
— Мне что-то нездоровится, — отвечал Аратов. — Прощай...
Я в другой раз зайду.
Купфер остановил его и заглянул ему в лицо.
— Экой ты, брат, нервический человек! Посмотри-ка на
себя... Побелел, как глина.
— Мне нездоровится, — повторил Аратов, освободился от
руки Купфера и отправился восвояси. Только в это мгновение
ему стало ясно, что он и приходил-то к Купферу с единствен-
ной целью поговорить о Кларе...
«О безумной, о несчастной Кларе...»
Однако, придя домой, он опять скоро успокоился — до не-
которой степени.
Обстоятельства, сопровождавшие смерть Клары, сначала
произвели на него потрясающее впечатление; но потом эта игра
«с ядом внутри», как выразился Купфер, показалась ему какой-то
уродливой фразой, бравировкой — и он уже старался не думать
об этом, боясь возбудить в себе чувство, похожее на отвращение.
А за обедом, сидя перед Платошей, он вдруг вспомнил ее полу-
ночное появление, вспомнил эту куцую кофту, этот чепец с высо-
ким бантом (и к чему бант на ночном чепце?!), всю эту смешную
фигуру, от которой, как от свистка машиниста в фантастическом
балете, все его видения рассыпались прахом! Он даже заставил
Платошу повторить рассказ о том, как она услышала его крик, ис-
пугалась, вскочила, не могла разом попасть ни в свою, ни в его
дверь, и т. д. Вечером он с ней поиграл в карты и ушел в свою ком-
нату немного грустный, но опять-таки довольно спокойный.
поставленная в Москве на сцене Малого театра ю ноября 1878 г.
и в Петербурге — 22 ноября того же года (роль Ларисы здесь исполняла
М. Г. Савина). В таком случае Тургенев допускает анахронизм: Е. П. Кадмина
выступала в этой драме позднее, в 1881 г.
336
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
Аратов не думал о предстоявшей ночи и не боялся ее: он
был уверен, что проведет ее как нельзя лучше. Мысль о Кла-
ре от времени до времени пробуждалась в нем; но он тотчас
вспоминал, как она «фразисто» себя уморила и отворачивал-
ся. Это «безобразие» мешало другим воспоминаниям о ней.
Взглянувши мельком на стереоскоп, ему даже показалось, что
она оттого смотрела в сторону, что ей было стыдно. Прямо
над стереоскопом на стене висел портрет его матери. Аратов
снял его с гвоздя, долго его рассматривал, поцеловал и береж-
но спрятал в ящик. Отчего он это сделал? Оттого ли, что тому
портрету не следовало находиться в соседстве той женщины...
или по другой какой причине — Аратов не отдал себе отчета.
Но портрет матери возбудил в нем воспоминание об отце... об
отце, которого он видел умирающим в этой же самой комнате,
на этой постели. «Что ты думаешь обо всем этом, отец? — об-
ратился он мысленно к нему. — Ты всё это понимал; ты тоже
верил в шиллеровский „мир духов"»1. Дай мне совет!»
— Отец дал бы мне совет все эти глупости бросить, — про-
молвил Аратов громко и взялся за книгу. Читать он, однако,
долго не мог и, чувствуя какое-то отяжеление всего тела, рань-
ше обыкновенного лег в постель в полной уверенности, что за-
снет немедленно.
Оно так и случилось... но не оправдались его надежды на
мирную ночь.
XVII
Полночь еще не успела пробить, как ему уже привиделся
необычайный, угрожающий сон.
Ему казалось, что он находится в богатом помещичьем доме,
которого он был хозяином. Он недавно купил и дом этот и всё
прилегавшее к нему имение. И всё ему думается: «Хорошо, те-
1. Возможно, имеется в виду незаконченный роман Шиллера «Духовидец»
(1789).
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
337
перь хорошо, а быть худу!» Возле него вертится маленький чело-
вечек, его управляющий; он всё смеется, кланяется и хочет пока-
зать Аратову, как у него в доме и имении всё отлично устроено.
«Пожалуйте, пожалуйте, — твердит он, хихикая при каждом сло-
ве, — посмотрите, как у вас всё благополучно! Вот лошади... экие
чудесные лошади!» И Аратов видит ряд громадных лошадей.
Они стоят к нему задом, в стойлах; гривы и хвосты у них удиви-
тельные... но как только Аратов проходит мимо, головы лошадей
поворачиваются к нему — и скверно скалят зубы. «Хорошо... —
думает Аратов, — а быть худу!» — «Пожалуйте, пожалуйте, —
опять твердит управляющий, — пожалуйте в сад: посмотрите,
какие у вас чудесные яблоки». Яблоки точно чудесные, красные,
круглые; но как только Аратов взглядывает на них, они морщат-
ся и падают... «Быть худу», — думает он. «А вот и озеро, — лепе-
чет управляющий, — какое оно синее да гладкое! Вот и лодочка
золотая... Угодно на ней прокатиться?.. Она сама поплывет». —
«Не сяду! — думает Аратов, — быть худу!» — и все-таки садится
в лодочку. На дне лежит, скорчившись, какое-то маленькое суще-
ство, похожее на обезьяну; оно держит в лапе стклянку с темной
жидкостью. «Не извольте беспокоиться, — кричит с берегу управ-
ляющий... — Это ничего! Это смерть! Счастливого пути!» Лодка
быстро мчится... но вдруг налетает вихрь, не вроде вчерашнего,
бесшумного, мягкого — нет; черный, страшный, воющий вихрь!
Всё мешается кругом — и среди крутящейся мглы Аратов видит
Клару в театральном костюме: она подносит стклянку к губам,
слышатся отдаленные: «Браво! браво!» — и чей-то грубый голос
кричит Аратову на ухо: «А! ты думал, это всё комедией кончится?
Нет, это трагедия! трагедия!»
Весь трепеща, проснулся Аратов. В комнате не темно... От-
куда-то льется слабый свет и печально и неподвижно освеща-
ет все предметы. Аратов не отдает себе отчета, откуда льется
этот свет... Он чувствует одно: Клара здесь, в этой комнате...
он ощущает ее присутствие... он опять и навсегда в ее власти!
Из губ его исторгается крик:
338
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
— Клара, ты здесь?
— Да! — раздается явственно среди неподвижно освещен-
ной комнаты.
Аратов беззвучно повторяет свой вопрос...
— Да! — слышится снова.
— Так я хочу тебя видеть! — вскрикивает он и соскакивает
с постели.
Несколько мгновений простоял он на одном месте, попи-
рая голыми ногами холодный пол. Взоры его блуждали. «Где
же? где?» — шептали его губы...
Ничего не видать, не слыхать...
Он осмотрелся — и заметил, что слабый свет, наполнявший
комнату, происходил от ночника, заслоненного листом бума-
ги и поставленного в углу, вероятно, Платошей, в то время как
он спал. Он даже почувствовал запах ладана... тоже, вероятно,
дело ее рук.
Он поспешно оделся. Оставаться в постели, спать — было
немыслимо. Потом он остановился посреди комнаты и скре-
стил руки. Ощущение присутствия Клары было в нем сильнее,
чем когда-либо.
И вот он заговорил не громким голосом, но с торжествен-
ной медленностью, как произносятся заклинания.
— Клара, — так начал он, — если ты точно здесь, если ты меня
видишь, если ты меня слышишь — явись!.. Если эта власть, ко-
торую я чувствую над собой, точно твоя власть — явись! Если ты
понимаешь, как горько я раскаиваюсь в том, что не понял, что
оттолкнул тебя, — явись! Если то, что я слышал, — точно твой го-
лос; если чувство, которое овладело мною, — любовь; если ты
теперь уверена, что я люблю тебя, я, который до сих пор и не
любил и не знал ни одной женщины; если ты знаешь, что я по-
сле твоей смерти полюбил тебя страстно, неотразимо, если ты
не хочешь, чтобы я сошел с ума, — явись, Клара!
Аратов еще не успел произнести это последнее слово, как
вдруг почувствовал, что кто-то быстро подошел к нему сзади —
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
339
как тогда, на бульваре — и положил ему руку на плечо. Он обер-
нулся — и никого не увидел. Но то ощущение ее присутствия
стало таким явственным, таким несомненным, что он опять
торопливо оглянулся...
Что это?! На его кресле, в двух шагах от него, сидит женщи-
на, вся в черном. Голова отклонена в сторону, как в стереоско-
пе... Это она! Это Клара! Но какое строгое, какое унылое лицо!
Аратов тихо опустился на колени. Да; он был прав тогда: ни
испуга, ни радости не было в нем — ни даже удивления... Даже
сердце его стало тише биться. Одно в нем было сознание, одно
чувство: «А! наконец! наконец!»
— Клара, — заговорил он слабым, но ровным голосом, —
отчего ты не смотришь на меня? Я знаю, что это ты... но ведь
я могу подумать, что мое воображение создало образ, подобный
тому... (Он указал рукою в направлении стереоскопа.) Докажи
мне, что это ты... обернись ко мне, посмотри на меня, Клара!
Рука Клары медленно приподнялась... и упала снова.
— Клара, Клара! обернись ко мне!
И голова Клары тихо повернулась, опущенные веки рас-
крылись, и темные зрачки ее глаз вперились в Аратова.
Он подался немного назад — и произнес одно протяжное,
трепетное:
-А!
Клара пристально смотрела на него... но ее глаза, ее чер-
ты сохраняли прежнее задумчиво-строгое, почти недовольное
выражение. С этим именно выражением на лице явилась она
на эстраду в день литературного утра — прежде чем увидела
Аратова. И так же, как в тот раз, она вдруг покраснела, лицо
оживилось, вспыхнул взор — и радостная, торжествующая
улыбка раскрыла ее губы...
— Я прощен! — воскликнул Аратов. — Ты победила... Возь-
ми же меня! Ведь я твой — и ты моя!
Он ринулся к ней, он хотел поцеловать эти улыбающиеся, эти
торжествующие губы — и он поцеловал их, он почувствовал их
340
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
горячее прикосновение, он почувствовал даже влажный холодок
ее зубов — и восторженный крик огласил полутемную комнату.
Вбежавшая Платонида Ивановна нашла его в обмороке.
Он стоял на коленях; голова его лежала на кресле; протянутые
вперед руки бессильно свисли; бледное лицо дышало упоени-
ем безмерного счастия.
Платонида Ивановна так и упала возле него, обняла его
стан,залепетала:
— Яша! Яшенька! Яшенёночек!! — попыталась приподнять
его своими костлявыми руками... он не шевелился. Тогда Пла-
тонида Ивановна принялась кричать не своим голосом. Вбежа-
ла служанка. Вдвоем они кое-как его подняли, усадили, начали
прыскать в него водою — да еще с образа...
Он пришел в себя. Но на расспросы тетки он только улыбал-
ся — да с таким блаженным видом, что она еще пуще перетрево-
жилась — и то его крестила, то себя... Аратов, наконец, отвел ее
руку и всё с тем же блаженным выраженьем на лице промолвил:
— Да, Платоша, что с вами?
— С тобой-то что, Яшенька?
— Со мной? Я счастлив... счастлив, Платоша... вот что со
мной. А теперь я желаю лечь да спать. — Он хотел было при-
подняться — но такую почувствовал в ногах, да и во всем теле,
слабость, что без помощи тетки да служанки не был бы в состо-
янии раздеться и лечь в постель. Зато он заснул очень скоро,
сохраняя на лице всё то же блаженно-восторженное выраже-
ние. Только лицо его было очень бледно.
XVIII
Когда на следующее утро Платонида Ивановна вошла
к нему — он находился всё в том же положении... но слабость
не прошла, и он даже предпочел остаться в постели. Бледность
его лица особенно не понравилась Платониде Ивановне. «Что
это, господи! — думалось ей, — кровинки в лице нет, от бульо-
на отказывается, лежит да посмеивается — и всё уверяет, что
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
341
здоровехонек!» Он отказался и от завтрака. «Что же это ты,
Яша? — спрашивала она его, — так весь день и намерен проле-
жать?» — «А хоть бы и так?» — ответил ласково Аратов. Самая
эта ласковость опять-таки не понравилась Платониде Иванов-
не. Аратов имел вид человека, который узнал великую, для
него очень приятную тайну — и ревниво держит и хранит ее
про себя. Он дожидался ночи — не то что с нетерпеньем, а с лю-
бопытством. «Что же далее? — спрашивал он себя, — что бу-
дет?» Изумляться, недоумевать он перестал; он не сомневался
в том, что вступил в сообщение е Кларой; что они любят друг
друга... И в этом он не сомневался. Только... что же может вы-
йти из такой любви? Вспоминал он тот поцелуй... и чудный хо-
лод быстро и сладко пробегал по всем его членам.
«Таким поцелуем, — думалось ему, — и Ромео и Джульет-
та не менялись! Но в другой раз я лучше выдержу... Я буду об-
ладать ею... Она придет в венке из маленьких роз на черных
кудрях...
Но как же дальше? Ведь вместе жить нам нельзя же? Стало
быть, мне придется умереть, чтобы быть вместе с нею? Не за
этим ли она приходила — и не так ли она хочет меня взять?
Ну так что же? Умереть — так умереть. Смерть теперь
не страшит меня нисколько. Уничтожить она меня ведь не мо-
жет? Напротив, только так и там я буду счастлив... как не был
счастлив в жизни, как и она не была... Ведь мы оба — нетрону-
тые! О, этот поцелуй!»
Платонида Ивановна то и дело заходила к Аратову в комна-
ту; не беспокоила его вопросами, только взглядывала на него,
шептала, вздыхала — и уходила опять. Но вот он отказался и от
обеда... Это было уже из рук вон плохо. Старушка отправилась
за своим знакомым участковым лекарем, в которого она ве-
рила только потому, что человек он был непьющий и женил-
ся на немке. Аратов удивился, когда она привела его к нему;
342
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
но Платонида Ивановна так настойчиво стала просить своего
Яшеньку позволить Парамону Парамонычу (так звали лекаря)
осмотреть его — ну хоть для нее! — что Аратов согласился. Па-
рамон Парамоныч пощупал у него пульс, посмотрел на язык —
кое-что порасспросил — и объявил наконец, что необходимо
нужно его «поавскультировать»1. Аратов был в таком повад-
ливом настроении духа, что и на это согласился. Лекарь дели-
катно обнажил его грудь, деликатно постучал, послушал, пох-
мыкал — прописал капли да микстуру, а главное: посоветовал
быть спокойным и воздерживаться от сильных впечатлений.
«Вот как! — подумал Аратов... — Ну, брат, поздно хватился!»
— Что такое с Яшей? — спросила Платонида Ивановна, вручая
Парамону Парамонычу на пороге двери трехрублевую ассигнацию.
Участковый лекарь, который, как все современные медики — осо-
бенно те из них, что мундир носят, — любил пощеголять учеными
терминами, объявил ей, что у ее племянника все «диоптрические
симптомы нервозной кардиалгии — да и фебрис есть»2. «Ты, одна-
ко, батюшка, говори попроще, — отрезала Платонида Ивановна, —
латынью-то не пугай; ты не в аптеке!» — «Сердце не в порядке, —
объяснил лекарь, — ну и лихорадочка...» — и повторил свой совет
насчет спокойствия и воздержания. «Да ведь опасности нет?» —
с строгостью спросила Платонида Ивановна (смотри, мол, опять
в латынь не заезжай!). — «Пока не предвидится!»
Лекарь ушел — а Платонида Ивановна пригорюнилась... од-
нако послала в аптеку за лекарством, которое Аратов не принял,
несмотря на ее просьбы. Он отказался также и от грудного чаю.
«И чего вы так беспокоитесь, голубушка? — говорил он ей, — уве-
ряю вас, я теперь самый здоровый и счастливый человек в це-
лом свете!» Платонида Ивановна только головой качала. К ве-
черу с ним сделался небольшой жар; и все-таки он настоял на
том, чтобы она не оставалась в его комнате и ушла спать к себе.
1. То есть выслушать (лат. мед.).
2. Латинские медицинские термины: видимые боли в сердце и лихорадка.
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ)
343
Платонида Ивановна повиновалась, но не разделась и не легла;
села в кресло — и всё прислушивалась да шептала свою молитву.
Она начала было дремать, как вдруг страшный, пронзи-
тельный крик разбудил ее. Она вскочила, бросилась в кабинет
к Аратову — и по-вчерашнему нашла его лежавшим на полу.
Но он не пришел в себя по-вчерашнему, как ни бились над
ним. С ним в ту же ночь сделалась горячка, усложненная вос-
палением сердца.
Через несколько дней он скончался.
Странное обстоятельство сопровождало его второй об-
морок. Когда его подняли и уложили, в его стиснутой правой
руке оказалась небольшая прядь черных женских волос. Отку-
да взялись эти волосы? У Анны Семеновны была такая прядь,
оставшаяся от Клары; но с какой стати было ей отдать Аратову
такую для нее дорогую вещь? Разве как-нибудь в дневник она
ее заложила — и не заметила, как отдала?
В предсмертном бреду Аратов называл себя Ромео... после
отравы1; говорил о заключенном, о совершенном браке; о том,
что он знает теперь, что такое наслаждение. Особенно ужас-
на была для Платоши минута, когда Аратов, несколько придя
в себя и увидав ее возле своей постели, сказал ей:
— Тетя, что ты плачешь? тому, что я умереть должен? Да
разве ты не знаешь, что любовь сильнее смерти?.. Смерть!
Смерть, где жало твое? Не плакать, а радоваться должно — так
же, как и я радуюсь....
И опять на лице умирающего засияла та блаженная улыб-
ка, от которой так жутко становилось бедной старухе.
1. Отсылка к сюжету трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта», где главный
герой принимает яд, видя находящуюся в искусственном сне Джульетту.
Комментарий
Текст печатается по изданию: Тургенев И. С. Поли. собр.
соч. и писем: В 30 тт. Сочинения: В 12 тт. Т. 10. М., 1982. С. 67-
117 (использованы комментарии Л. Н. Назаровой).
Впервые опубликовано: Вестник Европы. 1883. № 1.
Тургенев задумался о будущей повести «Клара Милич»
в декабре 1881 г., но лишь в августе 1882 г. начал работу и 23 ав-
густа (4 сентября) закончил черновую версию. В сентябре ру-
копись была отправлена П. В. Анненкову, высоко оценившему
ее и рекомендовавшему ее к публикации. Как всегда, перед
напечатанием повесть подверглась правке Тургенева. Были
добавлены такие существенные характеристики Аратова, как
его боязнь общения с женщинами, а позже — одержимость
историей Клары. В обрисовке характера Клары была усилена ее
чистота, соотносимая с непорочностью главного героя. В октя-
бре 1882 г. рукопись была получена редактором «Вестника Ев-
ропы» М. М. Стасюлевичем, который заменил заглавие — вме-
сто «После смерти» синим карандашом вписал «Клара Милич».
Тургенев согласился с заменой, однако Анненков с возмуще-
нием писал ему 7 (19) декабря 1882 г.: «Негодую на Стасюле-
вича за перемену заглавия Вашей повести. Глупее этого ничего
сделать нельзя. Не подумал, осел, что именные заглавия выра-
жают намерение автора представить тот или другой тип, а тут
не в типе дело, а в редком и замечательном психическом яв-
лении» (Анненков П. В. Письма к И. С. Тургеневу: в 2 кн. СПб.,
200S.KH. 2. С. 168).
Сюжет «Клары Милич» основан на реальной истории, о ко-
торой Тургеневу впервые сообщила Ж. А. Полонская: «Пре-
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ). КОММЕНТАРИЙ
345
замечательный психологический факт — сообщенная Вами
посмертная влюбленность Аленицына! Из этого можно бы
сделать полуфантастический рассказ вроде Эдгара По» (пись-
мо Тургенева к Ж. А. Полонской от 20 декабря 1881 г. (1 января
1882 г.). В. Д. Аленицын (1846-1910), магистр зоологии, с кото-
рым Тургенев встречался у Я. П. и Ж. А. Полонских, влюбился
в певицу Е. П. Кадмину (1853—1881). После ее трагического са-
моубийства (приняла яд во время спектакля по пьесе «Васи-
лиса Мелентьева» в одноименной пьесе А. Н. Островского на
сцене драматического театра в Харькове) любовь Аленицына
к ней лишь усилилась и перешла в психоз (См.: С. У. <С. Ума-
нец>. Мозаика (из старых записных книжек) // Исторический
вестник. 1912. № 12. С. 1029-1030).
Однако другие мемуаристы свидетельствуют, что Але-
ницын влюбился в Кадмину только после ее смерти (свиде-
тельство Л. Ф. Нелидовой). Так или иначе, эта история широ-
ко обсуждалась в театральных и литературных кругах начала
1880-х гг., и Тургенев знал о ней от артисток М. Г. Савиной
и Л. Ф. Нелидовой. Например, Тургенев благодарил Савину
ее за предложение «достать фотографию Кадминой» и при-
бавлял: «Теперь она <фотография> мне не нужна», так как
повесть уже «окончена и переписана». Л. Ф. Нелидова в своих
мемуарах «Памяти И. С. Тургенева» пишет: «Помню длинный
разговор о том, в какой мере и каким путем художник может
пользоваться действительностью как материалом для своего
литературного творчества. Тургенев разрешил этот вопрос на-
глядным примером, написав «Клару Милич». Я долго не знала,
с какой целью он подробно и настойчиво расспрашивал меня
о моем знакомстве с А<леницыным>, с певицей К<админой>.
Те же вопросы предлагал он также Ж. А. Полонской. А затем
мы обе прочли прекрасную повесть — и узнавали и не узнава-
ли свои рассказы в художественном их претворении» (Вестник
Европы. 1909. № 9. С. 225-226).
346 КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ). КОММЕНТАРИЙ
У исследователей нет сомнений, что Кадмина «послужи-
ла действительным прототипом Клары Милич — она была
не только исходным пунктом для Тургенева при создании Кла-
ры, но в своих основных чертах, конечно, творчески преобра-
женных, перешла в художественный образ». В. Д. Аленицын же
послужил лишь отправным пунктом для создания образа Ара-
това (Поляк Л. М. История повести Тургенева «Клара Милич» //
Творческая история. Исследования по русской литературе/ Под
ред. Н. К. Пиксанова. М., 1927. С. 237, 232). Вся линия взаимоот-
ношений Аратова и Клары Тургеневым вымышлена, т. к. Кад-
мина не знала даже о существовании Аленицына. Об этом пи-
сатель сообщал в письме Л.Б.Бертенсону 19 (31) января 1883 г.:
«История Кадминой (лично с которой, т. е. с Кадминой, я зна-
ком не был) послужила мне только толчком к написанию моей
повести. Биография Клары (Милич) мною вымышлена, а также
и отношения ее к Аратову — типу, сохранившемуся в моей па-
мяти еще со времен молодости».
После выхода повести Тургенев получил ряд частных от-
кликов от ближнего круга друзей. Так, Ж. А. Полонская в неда-
тированном письме (по-видимому, от февраля 1883 г.) сообща-
ла автору: «Ваш рассказ «Клара Милич» я прочла в ночь после
первого дня нового года. Он мне очень понравился и произвел
на меня сильное впечатление; долго я уснуть не могла <...>
Аленицын пробежал Ваш рассказ, узнал Кадмину и остался не-
доволен — нашел, что Вы ее не поняли и не могли понять и что,
кроме его, никто не только не поймет, но и не вправе ее понять,
сам же он пишет драму «Актриса», где он ее выставил будто
так, как следует <...> досадует на меня, — зачем я Вам писала
о Кадминой, так как Кадмина его собственность» (Звенья. М.,
1950. Т. 8. С. 247).
Анненков в письме 6 февраля н. ст. 1883 г. хвалил повесть:
«Перечел «Клару Милич», еще раз облизался и остаюсь при
прежнем мнении. Дело совсем не в разительном сходстве пор-
трета с несчастной Кадминой, чем, кажется, всего более заня-
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ). КОММЕНТАРИЙ
347
та публика, а в психическом процессе, вызванном ее страстью
у человека, не распознавшего ее при жизни» (Анненков П.В.
Письма к Тургеневу. Кн. 2. С. 171).
Многие писатели оставили хвалебные оценки послед-
ней повести Тургенева. Так, Стасюлевич в письме к жене
12 (24) сентября 1883 г. сообщал, что Гончаров «говорил о Тур-
геневе без горечи и Очень хвалил его «Клару Милич» (Стасюле-
вич и его современники в их переписке: В 5 т. СПб., 1912. Т. 3.
С. 235). О восторженном отношении к этому произведению
Н. С. Лескова рассказывает его сын, А. Н. Лесков: «Я помню по-
явление «Клары Милич». В течение 2-3 месяцев отец никому
не давал проходу и со всеми говорил только о новой тургенев-
ской повести.
— Вы не читали «Клары Милич»?
Отрицательный ответ вызывал в нем чувство, смешанное
из сострадания к вашему невежеству и глубокого недоумения»
(Лесков А. Н. Н. С. Лесков по воспоминаниям сына // Вестник
литературы. 1920. № 7/19. С. 6).
Первые отклики критики на «Клару Милич» были также по-
ложительными, что дало повод Тургеневу записать 15 (27) ян-
варя 1883 г. в дневнике: «Повесть моя появилась и в Петербур-
ге и в Москве — и, кажется, и там и тут понравилась. Чего! даже
Суворин в «Новом времени» расхвалил». Действительно, Не-
знакомец (А. С. Суворин), назвав это произведение «перлом»,
отмечал, что образ Клары Милич навеян Кадминой, которая
подверглась идеализации под пером писателя, и что понять ее
«глубокий талант <...>, заставить жалеть об этом таланте, кото-
рого ждала лучезарная слава, об этой женщине, которая соеди-
нила в себе лучшие дары артистки, мог только большой талант
и такой искренний гуманист, как Тургенев» (Новое время. 1883.
№ 2460. 3 января).
Арс. И. Введенский также причислил повесть к «поэтиче-
ским перлам, свидетельствующим о полной еще силе поэтиче-
ского таланта автора» (Голос. 1883. № 6. 6 января). В. В. Чуйко
348
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ). КОММЕНТАРИЙ
в «Литературной хронике» также упомянул о Кадминой. Он,
однако, находил, что ее портрет у Тургенева «несколько иде-
ализирован и почти наверное в нем существуют черты, не су-
ществовавшие в оригинале» (Новости и Биржевая газета. 1883.
№ 6. 8 (20) января).
Вполне сочувственным оказался и отзыв пожилого к тому
времени критика А. П. Милюкова, отмечавшего, что, «несмотря
на некоторую эксцентричность в характере лиц и фантастиче-
скую исключительность в развязке рассказа, он приковывает
к себе читателей своими подробностями и самостоятельностью
взгляда, свойственного истинному дарованию» (Санкт-Петер-
бургские ведомости. 1883. № 18. 18 января).
В штыки встретили «Клару Милич» лишь радикальные
журналы 1880-х гг. Так, известный критик журнала «Дело»
М. А. Протопопов обвинил Тургенева в увлечении спиритиз-
мом (1883. № 2), а критик «Русского богатства» Л. Е. Оболенский
сравнивал «Клару Милич» с «Фаустом» Гёте явно не в пользу
Тургенева (1883. № 2).
Одна из самых интересных интерпретаций «Клары Милич»
в дореволюционной критике принадлежит И. Ф. Анненскому,
который почти в духе психоанализа увидел в истории Арато-
ва проекцию тургеневской «драмы умирания» (Анненский И. Ф.
Книги отражений. М., 1979. С. 38). Критик впервые обратил
внимание на многочисленные анахронизмы в повести: несмо-
тря на 1878 г., Аратов читает роман Вальтера Скотта, наслажда-
ется изображениями героинь Байрона, а Купфер поклоняется
певице Виардо и актрисе Рашели, пик популярности которых
пришелся на 1840-е гг. Все это, по мнению Анненского, указы-
вает на то, что «в Аратове расположился старый больной Тур-
генев, который инстинктивно боится наплыва жизни» (Там же.
С. 39).
Хотя поводом к написанию повести послужила реальная
история, в творчестве Тургенева и ранее часто возникал мотив
любви после смерти — например, в «Фаусте» (1855) и в «Не-
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ). КОММЕНТАРИЙ
349
счастной» (1868). Планируя рассказ «вроде Эдгара По», Турге-
нев, впрочем, не подражал американскому писателю. По авто-
ритетному мнению Л. В. Пумпянского, «Тургенев тщательно
стушевывает таинственный характер явления, растворяет его
в рассказе, обставляет рядом чужеродных элементов». Пум-
пянский справедливо указывал, что Тургенев вводит двойные
мотивировки таинственных событий: так, в сцене с прядью во-
лос Клары в руке Аратова даны два объяснения — мистическое
и рациональное. Эта особенность позволяет говорить о «Кларе
Милич» как о фантастической в понимании, предложенном
Цветаном Тодоровым (см. вступительную статью А. С. Федото-
ва). Более того, на эту повествовательную технику указал еще
Анненков в письме Тургеневу: «...самая искренняя вера в ре-
альность галлюцинаций Аратова не покидает читателей, меж-
ду тем как под ними он чувствует все время невидимую струю
натурального объяснения дела. Это и составляет премудрость
художника» (Анненков П. В. Письма к Тургеневу. Кн. 2. С. 162).
«Клара Милич» глубоко укоренена в европейской лите-
ратурной традиции. В первую очередь, она связана с творче-
ством Э. По, хотя тургеневеды в целом отрицали возможность
прямого воздействия классика американской литературы на
Тургенева (Турьян М. Тургенев и Эдгар По. (К постановке про-
блемы)//Studia Slavica. Budapest. 1973. Т. 19. Fasc.4. Р. 411-415).
Гораздо больше перекличек у «Клары Милич» (в сюжете и в не-
которых деталях) с рассказом французского писателя Вилье
де Лиль Адана (Villiers de L’lsle-Adam А., 1840—1889) «Vera»).
С. И. Родзевич в статье «Тургенев и символизм» первым указал
на элементы сходства между «Кларой Милич» и «Верой» Вилье
де Лиль Адана. В то же время он отметил, что, хотя «иррацио-
нальная» стихия нашла в последней повести Тургенева «доста-
точно яркое выражение», с нею «соединяется доля врожденно-
го скептицизма», чего не наблюдается в «Вере» Вилье де Лиль
Адана (Родзевич С. И. Тургенев. К 100-летию со дня рождения...
Статьи. 1. Киев, 1918. С. 134).
350
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ). КОММЕНТАРИЙ
По мнению Г. А. Вялого, «таинственное» у Тургенева
(в частности, и в «Кларе Милич») связано с интересом писате-
ля к «положительному», эмпирическому естествознанию (см.:
Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962. С. 209-213,
220-221; Скуднякова Е. В. «Таинственные повести» И. С. Турге-
нева в русле развития естественнонаучных тенденций второй
половины XIX века: повесть «Клара Милич (После смерти)» //
Вестник Поморского университета. Серия: Гуманитарные и со-
циальные науки (Архангельск). 2007. № 8. С. 127-131).
В «Кларе Милич» сложно переплетается старое, романти-
ческое представление о науке (чернокнижие отца Якова) и но-
вые формы научного знания (фотография, стереоскопы, мно-
гочисленные упоминания о нервах, крови и физиологических
реакциях). Научное знание сосредоточено в образе Аратова,
подобно гетевскому Фаусту познающего мир, в то время как
непознаваемая, загадочная его часть заключена в образе Кла-
ры. Еще И. Ф. Анненский проницательно отметил, что «разъяс-
нив нам Аратова дарвинистически, Тургенев как бы нарочно
оставил Клару феноменом, парадоксом» (Анненский И. Ф. Кни-
ги отражений. М., 1979. С. 42). В самом деле, если биологиче-
ское и духовное происхождение Якова описано в повести ис-
черпывающе (фигура его отца), то вопрос отца Клары, учителя
рисования из Казани, «И откуда у тебя этот чертенок чернома-
зый», — остается в повести без ответа. Восточные (цыганские
или еврейские) черты героини можно объяснить лишь гипоте-
тической татарской кровью отца или матери-купчихи.
В описании страсти Аратова к фотографии и стереоско-
пам Тургенев допустил ошибку, которую заметил немецкий
друг и переводчик писателя Людвиг Пич: обыкновенную фо-
тографию (глава XIV) технически невозможно превратить
в стереоскопическую. 13 (25) декабря 1882 г. Тургенев, отвечая
Л. Пичу, писал ему: «Вы правы, я сделал изрядную ошибку со
стереоскопом. В оригинале этого теперь, к сожалению, испра-
вить нельзя. В переводе Вы легко можете это сделать. Напри-
КЛАРА МИЛИЧ (ПОСЛЕ СМЕРТИ). КОММЕНТАРИЙ 351
мер, вместо того, чтоб самому изготовлять стереоскопический
снимок, Аратов может приобрести его у фотографа (Клара, бу-
дучи актрисой, снялась так в Москве — в той же позе, что и на
фотографии), или же сестра вместо фотографии дает Аратову
стереоскопический снимок. Предоставляю Вам, как говорят,
carte blanche на этот счет». (Подробнее о функции фотографии
в повести см. во вступительной статье А. В. Вдовина.)
При жизни и в первые годы после смерти Тургенева по-
весть была переведена на французский (1883 г. — под заглави-
ем «Apres la mort» в «Nouvelle Revue»), немецкий (1883, отдель-
ное издание в Мюнхене), английский (1884, «The independent»),
чешский (1883), болгарский (1883) и сербский (1884) языки.
В 1909 г. композитор А. Д. Кастальский создал оперу с однои-
менным заглавием.
ИВАН ТУРГЕНЕВ
Таинственные повести и рассказы
Ответственный редактор Виктор Зацепин
Корректор Анна Марченко
Вёрстка Владимир Харитонов
В оформлении обложки использован шрифт Rosebud Serif
Издательство Rosebud Publishing
www.rosebud.ru
books@rosebud.ru
ООО «Роузбад Интерэктив»
119526, Москва, проспект Вернадского, д. 105, корп. 2, кв. 91
12+ | Издание не рекомендуется детям младше 12 лет
Пописано в печать 05.07.2019
Формат 84*108
Гарнитуры PT Serif, Fira Sans
Тираж 1000 экз.
Печать офсетная
Заказ № 142850
Отпечатано в типографии «Т8 Издательские технологии»
Atexizonrdv
Такого Тургенева мы в школе не проходили.
Признанный художник слова и писатель-
реалист в период с 1860 по 1882 годы наряду
с хрестоматийными произведениями написал
с десяток повестей и рассказов, посвященных
странным и, как бы сказали сейчас, паранор-
мальным явлениям. Что за странное увлечение
двигало рукой прогрессиста и властителя дум?
Литературоведы Андрей Федотов и Алексей
Вдовин при поддержке проекта «Магистерия»
собрали эти тексты под одной обложкой,
снабдили вступительными статьями и ком-
ментариями, и вот перед вами - мистический
Иван Тургенев. Необычный, непривычный,
загадочный, но от того еще более увлекательный
писатель земли русской.
iagisteria
IIIIIIIIIIIII
9 7859051'712418 и