Получается, что нам необходимо дать не одно определение, а три. Однако это не должно нас
смущать, поскольку эти дефиниции, в сущности, схожи. Экономическая нация –
воинственное межклассовое сообщество, осознающее собственную особую судьбу,
выражающееся в экономических достижениях. Политическая нация – воинственное
межклассовое сообщество, осознающее собственную особую судьбу, выражающуюся в
развитии политической сферы общества. Культурная нация - воинственное межклассовое
сообщество, осознающее собственную особую судьбу, выражающеюся в культурных
достижениях. Далее мы увидим, как в исторической перспективе шло формирование этих
наций. Но, несмотря на выделенные нами три элемента, конституирующие нации, и,
соответственно, трех типов нации, вполне может быть дано единственное определение
национализма, удовлетворяющее данному нами определению экономической, политической
и культурной наций. Национализм – это социальная практика, направленная, посредством
обращения к и, как следствие, гипертрофирования конститутивного элемента, на
утверждение превосходства своей нации на международной арене. Это не значит, что
национализм должен обязательно предполагать враждебность в отношении иных наций, но
обязательно должно присутствовать некое недоверия и презрение к иным нациям, которое
выражается в появлении стереотипов особого рода, чья цель принизить достоинства
«других». Эти стереотипы закрепились, воспроизводились и воспроизводятся в
повседневном языке и повседневных практиках, служа препятствием для объединения
Европы [см.: Альтерматт 2003; Хобсбаум 1998].
Литература
Альтерматт У. 2003. Этнонационализм в Европе. М.
Бауэр О. 2002. Национальный вопрос и социал-демократия // Нации и национализм.
М.
Каутский К. 1923. Освобождение наций // Марксизм и национальный вопрос:
Сборник статей и материалов в двух частях. М .
Семенов Ю.И. 2003. Философия истории. М .
Сталин И. 1923. Марксизм и национальный вопрос // Марксизм и национальный
вопрос: Сборник статей и материалов в двух частях. М.
Хобсбаум Э. 1998. Нации и национализм после 1780 года. СПб.
Радикальная демократия: в поисках альтернативных возможностей
Барбарук Юрий Владимирович, ассистент
Северо-Восточный государственный университет, Магадан
barbaruk@inbox.ru
В попытках ответить на вопрос о сущности демократии самым логичным поступком
было бы обратиться к словарю, но что он нам может дать кроме сухой формулировки о том,
что демократия – такая форма государственного правления, при которой народ является
источником власти? В самом деле, из всего разнообразия форм государственного правления
именно демократия имеет самое аморфное определение. Только к понятию демократии
можно приладить такое огромное количество разноголосых эпитетов, таких как, например –
демократия развития, новая, молодая, западная, либеративная и т.п . Только демократия
обладает такой двусмысленностью, какой не обладают ни тоталитаризм, ни какая-либо
другая форма правления. Надо полагать, что высокая ценность данного понятия в
современном политическом сознании обусловлена именно его гибкостью. Реальная же
власть всегда наполняет демократию своим собственным смыслом, приделывая к ней какой-
нибудь новый эпитет, либо воскрешая старый.
Вероятно, именно такая многозначительность демократии привела Лаклау к мысли о
том, что «свобода и равенство для всех» действует как пустое означающее, пустая
универсальная форма, над которой пытаются установить гегемонию различные

конкурирующие интерпретации. Содержание интерпретации, устанавливающей гегемонию
над пустым принципом, ведет к исключению других интерпретаций (Глинос, стр. 91).
Так, обращаясь к не столь отдаленному прошлому, можно заметить, что и советская
идеология называла собственный режим истинно демократическим. В тех исторических
условиях это именовалось народной демократией. В современных российских реалиях
стараниями власти демократия превратилась в суверенную.
Не вдаваясь в достоинства и недостатки самого определения, о суверенной
демократии можно сказать следующее: в официальной подаче - это дискурс свободы и
справедливости, не только для личности, но и для нации в целом, она органично присуща
российской политической культуре и национальному характеру. Само же определение
суверенности трактуется как достоинство и умение объективно оценивать свою историю,
означает то, что в ходе мировых интеграционных процессов Россия не должна отказываться
от своего суверенитета. Непринятие данного дискурса, по всей видимости, должно вести к
формированию у индивида чувства вины, за «необъективную» оценку истории и достоинства
своей страны. Подобный механизм маргинализации раскрыл еще М. Фуко в своей «Истории
сексуальности».
Настоящей же целью любого подобного дискурса, обращающегося к идентичности,
является полное господство и гегемония в том смысле, как ее определил А. Грамши:
«Гегемония — такая степень подавления личности, при которой осуществление контроля не
требует дополнительного использования силы. Напротив, признание господства системы
подавления воспринимается как добровольное и естественное положение вещей» (Ушакин,
стр. 136).
Однако такая гегемония убийственна для демократии. Через гомогенизацию
политической системы, ее упрощение, снижение разнообразия составляющих элементов и
типов связей между ними, демократия грозит превратиться в государственную антисистему
(Корявцев, 1996). Истинная же демократия предполагает наличие легитимизирующих власть
альтернатив. Она не является панацеей, она – скорее выражение рутинного процесса по
поиску взаимоприемлемых компромиссов, зачастую, в условиях взаимного неприятия.
В этом отношении французский постструктуралист Клод Лефор прекрасно показал,
что демократия – особая форма общества, при которой на передний план выходит основное
противоречие, возникающее, когда социальный порядок теряет основание. Разрыв – не
следствие демократии, а ее причина, демократия требует институционализации
дисгармонии. Таким образом, не признавать разрыв, значит, отрицать демократию в
принципе (Ставракакис, стр. 199).
Излишний акцент на консенсусе в сочетании с неприятием противоборства, пишет Ш.
Муфф, ведет к апатии и разочарованию в политическом участии. И, что еще хуже, может
произойти обратная реакция, итогом которой станет взрыв антагонизмов, неконтролируемых
демократическим процессом. Цель же демократической политики состоит как раз в
преобразовании «антагонизма» в «агонизм» (Глинос, стр. 88).
«И следует не только отказаться от попыток преодолеть этот сущностный антагонизм,
но и признать, что именно стремление искоренить его приводит к соблазну тоталитаризма:
массовое уничтожение людей и холокост совершались во имя человека...»
-
вторит им
Славой Жижек (Жижек, стр. 13).
Создатели концепции радикальной демократии – Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф
рассматривают свое детище как нечто парадоксальное – эта демократия совсем не
радикальна, радикализм подразумевает то, что мы сможем сохранить демократию только
принимая в расчет ее радикальную недостижимость (Жижек, стр. 14). Такая демократия
предполагает создание неформальных практик, поскольку существующие политические
институты склонны производить господствующие интерпретации, в то время как
неформальные практики не ограничены в производстве альтернативных подходов, которые
являются следствием опыта маргинализации или раздвоенности (Глинос, стр. 86).

Иными словами, современные условия требуют такого подхода к реализации
демократии, который порвал бы с институциональной демократией, либо дистанцировался
от нее. Основной тезис этой концепции заключается в том, что демократию лучше
рассматривать как функцию этоса, а не как институты. Поэтому данный подход придает
особое
значение
неформальным
практикам,
поддерживающим
формально-
институциональные структуры — причем предпочтение отдается решению вопросов
мотивации и этики (Глинос, стр. 87).
От демократии в сегодняшних условиях требуется в первую очередь гибкость и
способность быстро и эффективно отвечать на поступающие вызовы. И именно в наше время
появилась такая уникальная возможность перейти к новым формам политического
регулирования. Возможность эта связана с развитием всемирной информационной сети,
которая помимо глобального информационного пространства, образует еще и национальные
подпространства, создающие поле для борьбы и взаимодействия. Именно сеть может стать
колыбелью для нового демократического этоса в обществе, все более и более исключающем
непосредственные контакты субъектов политического действия.
Литература
1.
Глинос, Дж. Радикальный демократический этос, или что такое подлинное
политическое действие // «Логос», 2003, No 4-5 .
2.
Жижек, С. Возвышенный объект идеологии. - Издательство «Художественный
журнал», 1999.
3.
Корявцев, П.М . (1996). Тоталитаризм и демократия. Государственные
антисистемы. Автореферат, [www — document]. URL http://www.antisys.narod.ru/TDGA.html
4.
Ставракакис, Я. Двусмысленная демократия и этика психоанализа // «Логос»,
2004, No2.
5.
Ушакин, С.А. После модернизма: язык власти или власть языка //
«Общественные науки и современность», 1996, No5.
Коллаборативная фильтрация как альтернативный подход к решению проблемы
интеллектуальной собственности
Безмолитвенный Антон Сергеевич, аспирант
МГУ имени М.В . Ломоносова
organize@list.ru
Цель
доклада
—
исследование
метода
коллаборативной фильтрации,
позиционируемого А. Долгиным в книге «Экономика символического обмена» как
альтернатива традиционным способам решения проблемы интеллектуальной собственности.
Отправной точкой всей проблематики «Экономики символического обмена» является
констатация неэффективности функционирования денег в культуре. Разрешение этой
проблемы позволяет, по мысли автора, снять большую часть накопившихся противоречий в
сфере информационного потребления. Данная ситуация опасна по нескольким причинам:
Во-первых, одинаковые цены на разные произведения, по мнению Долгина, не
способны мотивировать наиболее достойных авторов к написанию качественных
произведений, имплицитно потворствуя наблюдающейся тенденции «ухудшающего отбора»
в культуре.
Во-вторых, отсутствие ценовой дифференциации не позволяет осуществлять
привычную экономическую навигацию на культурном рынке — в то время как на остальных
рынках цены являются по преимуществу информативными, т.е. сигнализируют о качестве
товара, на рынке культуры этот универсальный компас не работает, и типизированный
потребитель оказывается перед выбором — либо становиться экспертом в области
культурной продукции, затрачивая значительную часть своего времени на обнаружение
ценных произведений в океане посредственных, либо слепо довериться рекламе и
коммерциализированным методам ранжирования - например, чартам — и расхожему