Автор: Жеребкин С. Берд Ш.
Теги: социальная стратификация социальная дифференциация социология психология гендерное равноправие
ISBN: 978-5-91419-149-5
Год: 2008
Текст
ENDER STUDIES
Книжная серия
«ГЕНДЕРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ»
основана в 2001 году
при поддержке
Фонда Дж. Д. и К. Т. Макартуров
Редакционный совет серии
Рози Брайдотти
Ольга Воронина
Елена Ганова
Элизабет Гросс
Татьяна Жданова
Ирина Жеребкина —
председатель
Елена Здравомыслова
Татьяна Клименкова
Игорь Кон
Тереза де Лауретис
Джулиет Митчелл
Миглена Николчина
Наталья Пушкарева
Джоан Скотт
Анна Темкина
АЛЕТЕЙЯ
ИСТОРИЧЕСКАЯ
КНИГА
НАСЛАЖДЕНИЕ
БЫТЬ
МУЖЧИНОЙ
Западные теории маскулинности
и постсоветские практики
Под редакцией
Шерон Берд и Сергея Жеребкина
Санкт-Петербург
А Л Е Т Е Й Я
2 0 0 8
УДК 316.34
ББК 60.542.22
Н31
Издание осуществлено при поддержке
Фонда Дж.Д. и К.Т. Макартуров
в рамках проекта «Университетская сеть
по гендерным исследованиям для стран бывшего СССР»
Наслаждение быть мужчиной: западные теории маскулинно-
Н31 сти и постсоветские практики / под ред. Шерон Берд и Сергея
Жеребкина. — СПб. : Алетейя, 2008. — 296 с. — (Серия «Ген-
дерные исследования»).
ISBN 978-5-91419-149-5
Книга посвящена особой дисциплине в области гендерных иссле-
дований — исследованиям мужчин и маскулинности как такого соци-
ального конструкта, который имеет амбивалентное значение в поли-
тической истории России и других постсоветских стран. В собранных
статьях известных зарубежных и отечественных авторов представле-
ны основные направления и подходы к маскулинности в западных муж-
ских исследованиях; стратегии деконструкции маскулинности в запад-
ных психоанализе и феминистской теории; исследования советской
и постсоветской маскулинности (уличная, животная, национальная
и др. маскулинности в бывшем СССР); маскулинность в классической
и современной литературе, живописи, фотографии. Одним из интри-
гующих вопросов книги является вопрос о том, возможен ли мужской
феминизм?
Для всех, интересующихся исследованиями маскулинности и ген-
дерной проблематикой в целом.
УДК 316.34
ББК 60.542.22
ISBN 978-5-91419-149-5
785914
©Коллектив авторов, 2008
©Издательство «Алетейя» (СПб.), 2008
©«Алетейя. Историческая книга», 2008
Содержание
Конструируя маскулинности
Шерон Бёрд. Теоретизируя маскулинности:
современные тенденции в социальных науках....7
Майкл Киммел. Маскулинность как гомофобия:
страх, стыд и молчание в конструировании
гендерной идентичности......................38
Кажи Силверман. Мазохизм и мужская субъективность.58
Клаус Тхевеляйт. Женщина как агрессор.............88
Деконструируя маскулинности
Аленка Зупанчич. Эдип, или изгой Означающего......97
Ирина Жеребкина. К вопросу о мужской сексуальности
в эпоху сталинского тоталитаризма..........109
Мужчина в феминизме
Стефен Хиз. Мужской феминизм..................133
Рози Брайдотти. Зависть, или «с твоими мозгами
и моей красотой...»........................150
Постсоветские маскулинности
Советская маскулинность
Елена Здравомыслова. «Земной свой путь
пройдя до половины» .......................162
6
Животная маскулинность
Мила Бредихина. Те же и Скотинин.................195
Сергей Зимовец. Мужское дело.....................201
Национальная маскулинность
Наталья Загурская. Украинское мужское тело
как травмированный объект........................203
Сергей Жеребкин. Наслаждение быть украинцем:
украинская маскулинность и Оранжевая революция...224
Александр Шашкин, Александр Салагаев. Уличная
маскулинность: насилие и виктимизация............246
Сопротивление маскулинности
Анна Альчук!Тактика и стратегия противостояния
маскулинной культуре в рамках одного долговременного
художественного проекта...................264
Феминистские комментарии
Олег Аронсон. Заметки о «Крейцеровой сонате»
Льва Толстого......................................277
Сергей Зимовец. Евангелие от Толстого..................286
Наталья Загурская. Мужчины мельчают....................289
КОНСТРУИРУЯ МАСКУЛИННОСТИ
Теоретизируя маскулинности:
современные тенденции в социальных науках
Шерон Бёрд
Введение
Теоретические и эмпирические исследования мужчин и маску-
линности становятся все более популярными в социальных науках в по-
следние десятилетия. Проводимые как гендерными исследователями, за-
интересованными в анализе жизни мужчин как «мужского», так и теми,
кто ориентирован на изучение маскулинной природы повседневных
практик, правил функционирования организаций и социальных струк-
тур, таких, как сферы образования, труда, семьи и государства, мужские
исследования в настоящее время являются отдельной областью анали-
за в большинстве социальных наук (так же, как в гуманитарных науках,
искусстве и других академических дисциплинах) (Connell, Hearn, and
Kimmel 2005:1-3). Осознавая множественность, зачастую фрагментар-
ность и иногда противоречивость практик и значений, составляющих то,
что обобщенно называется «маскулинность», исследователи предпочита-
ют использовать понятие «маскулинности» для более точного отражения
этой области теории и исследований. Данная статья представляет собой
обзор некоторых наиболее заметных тем в современных мужских иссле-
дованиях в социальных науках, однако в большей степени здесь изложе-
ны идеи, развиваемые в странах Западной Европы и Америки. Признавая
эту предвзятость и испытывая потребность в теории и исследованиях
маскулинностей, анализирующих опыт, практики и социальные структу-
ры другой части мира, я являюсь сторонником использования локальных
Перевод с английского языка Елены Минчени
8
Шерон Бёрд
знаний для формирования более полного и точного понимания глобаль-
ных маскулинностей.
В начале данной статьи я представлю общепринятое определение
маскулинности, а также то, как понимание маскулинности и феминин-
ности формировалось в Европе и Соединенных Штатах Америки. Далее
я обращусь к социо-биологическому толкованию гендера и маскулинно-
сти, изложу идеи психоаналитического подхода, теории социализации и
ролевой теории, социально-психологических теорий «Я» и идентично-
сти, а также представлю современные исследования гегемонной маску-
линности и гендерный анализ властных структур. В заключении я рас-
смотрю проблему связи маскулинности и национализма. Формат статьи
не позволяет более полно представить теории маскулинности, связанные
с конкретным социальным контекстом. Тем не менее, отмечу, что многие
современные теории маскулинности и ключевые эмпирические исследо-
вания сосредоточиваются непосредственно на том, как практики маску-
линности встроены в структуры занятости, семьи, спорта, СМИ, образо-
вания, политики, религии и в другие сферы социальной жизни.
Понятие маскулинности и его история
Маскулинность - понятие, обозначающее социально сконструи-
рованные ожидания, касающиеся поведения, представлений, пережива-
ний, стиля социального взаимодействия, соответствующего мужчинам,
представленные в определенной культуре и субкультуре в определен-
ное время. Исторически это понятие основывалось на представлениях о
мужчинах и женщинах как естественно различающихся группах, о бе-
лом мужчине (в Западной Европе и Северной Америке и других частях
мира) как изначально превосходящем «небелого» мужчину, о мужчине,
имеющем материальные ресурсы и особенно являющемся гражданином
экономически развитого государства как заслуживающем более высоко-
го статуса и большей власти, чем тот, кто не имеет этого (Bonilla-Silva
2001; Cornell 1995,2002,2005; Glenn 2002; Nagel 1998). Существующее
понимание маскулинности, как это объяснено ниже, является социально
конструируемым, исторически и культурно специфичным, оно отсылает
к социальным структурам и институциональным практикам так же, как
и к индивидуальным действиям. Тем не менее, многие продолжают рас-
сматривать маскулинность как определенный набор личностных харак-
теристик, поведения и представлений, включающих физическую силу, на-
пористость, эмоциональную сдержанность, соревновательность, а также
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 9
убеждение в том, что мужчины более подходят для позиций, связанных с
управлением и принятием решений.
Хотя это и не подтверждается данными научных исследований,
многие считают, что маскулинность - определяемая как набор личност-
ных характеристик и особенностей поведения - основывается на био-
логии. Идея естественности биологических половых различий и, соот-
ветственно, различий в мужских и женских способностях (женщины
эмоциональны, мужчины рациональны) и направленности (ролях) свя-
зана с политическим движением 19-го века в Западной Европе и Сое-
диненных Штатах. В то время как белые, преимущественно среднего
класса женщины боролись за основные права человека, такие как право
голоса и право собственности на землю, белые исследователи-мужчины
все большее внимание уделяли исследованию биологических различий
между полами как средству доказательства идеи женской подчиненно-
сти (Carrigan, Cornell and Lee 1985; Fausto-Sterling 2000; Maclnnes 2001).
Концепция маскулинности «начала развиваться как консервативный кон-
цепт - попытка примирить патриархат с призывом равного и мужского, и
женского участия в истории» (Maclnnes 2001, с. 312; см. также Carrigan,
Connell and Lee 1985). Мужчины, уже обладающие властной позицией
и привилегиями в отношении к женщинам, цветным мужчинам, бедным
мужчинам, не-гражданам, искали идеологию, законы и механизмы для
поддержания этих преимуществ (Glenn 2002).
Конец 19 - начало 20-го века также обозначается как «кризис
маскулинности» в Европе и Соединенных Штатах Америки (Chauncey
1985; D’Emilio and Freedman 1988). Политическое движение в защиту
женских прав было в то время заметным и дискуссионным. Так называе-
мый кризис маскулинности был спровоцирован явной потерей контроля
и возможностей, которую переживали мужчины господствующего клас-
са и расы, поскольку в связи с развитием промышленного производства
работа становилась более однообразной и специализированной, и конку-
ренция за рабочие места со стороны не статусных мужских групп более
интенсивной (Glenn 2002; Kimmel 1996; Roper 1994). Популярность идеи
кризиса маскулинности способствовала поиску научных доказательств
превосходства мужчин и белой расы. Ученые и социальные деятели дока-
зывали, что «социальная неуправляемость биологическими различиями»
(Fausto-Sterling 2000, с. 156) приведет к феминизации естественного пре-
восходства мальчиков и мужчин, что, в свою очередь, подвергнет опас-
ности здоровье наций (Fausto-Sterling 2000; Kimmel 1996).
Биологические объяснения различий между полами также под-
питывались идеями эволюционных теорий. В середине 20-го века эво-
10
Шерон Бёрд
люционные теории являлись основанием социобиологических позиций
(Nielsen 1994). Логика рассуждения с точки зрения социобиологическо-
го подхода (например, Wilson 1978), существующая и сегодня, состоит
в формировании в процессе эволюции явления полового диморфизма,
т.е. двух различающихся категорий людей: одной из которых оказались
свойственны физическая агрессия, соревновательность, эмоциональная
независимость и инструментальный подход к решению проблем, другой
- пассивность, склонность к сотрудничеству, эмоциональная зависимость
и склонность к заботе. Биологические особи мужского пола соответству-
ют первой категории, женского пола - второй.
Хотя, как отмечалось выше, многие полагают, что психологиче-
ские и социальные различия между мужчинами и женщинами обуслов-
лены биологическими факторами, научные доказательства этой связи
отсутствуют. Скорее наоборот, исследования предоставляют большое ко-
личество неподтвержающих ее результатов (Kemper 1990; Fausto-Sterling
2000; Kessler and McKenna 1978). Среди того, что делает проблематич-
ным утверждение зависимости психологических и социальных различий
между мужчинами и женщинами от биологических факторов, следует
обозначить тот факт, что характеристик, по которым мужчины и женщин
схожи, значительно больше, чем тех, по которым они предполагаются
различными (Kessler and McKenna 1978). Не менее затрудняет биологи-
ческую аргументацию то, что не все люди рождаются явно «мальчиком»
или «девочкой». Некоторые рождаются гермафродитами (Fausto-Sterling
2000). Тем не менее, представление о дихотомичности половых различий
заставляет исследователей фокусироваться преимущественно на дихото-
мичности гендерных различий, даже в отношении тех, кто не соответ-
ствует этой дихотомии. Еще одной сложностью является доказательство
причинно-следственной связи. Является ли агрессия у мужчин результа-
том более высокого уровня тестостерона, или агрессия и доминирующее
поведение влияют на продуцирование более высокого уровня тестосте-
рона (Kemper 1990)?
Несмотря на то, что биологический детерминизм продолжает
формировать социальные представления об «истинной природе» мужчин
и маскулинности и в 20-ом веке, психоаналитические теории, психоло-
гические теории идентичности и ролевые теории середины века также
распространены в академическом и массовом дискурсе.
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 11
Психоаналитические теории маскулинности
Определение гендера как идентичности было предложено в на-
чале 20-го века в работах Зигмунда Фрейда. Психоаналитическая тео-
рия Фрейда утверждает, что индивидуальные различия, ассоциируемые
с маскулинностью и фе-мининностью, являются результатом сложного
процесса решения бессознательного конфликта, характерного для ран-
него возраста. Зрелая личность с этой точки зрения представляет собой
результат эмоционального развития в детстве. Согласно Коннеллу (1987,
с. 204):
«Результат различного структурирования комплекса Эдипа
является основанием для толкования фемининности и маскулин-
ности Фрейдом. В отношении девочек процесс разрешения комп-
лекса Эдипа протекает как отказ от аморального и нереализуемого
желания пениса, которое трансформируется в желание ребенка
и мужчины, способного его дать. Что касается мальчиков, мать
остается для них объектом желания, и катексис со временем сме-
щается на других женщин. Желание матери подавляется страхом
кастрации со стороны отца, что также провоцирует идентифика-
цию с ним, усвоение запретов и формирование сильного супер-
эго. В то же время нет подобного процесса, стимулирующего
формирование супер-эго у девочек. То, что описано выше, пред-
ставляет собой типичное разрешение комплекса Эдипа. Однако
это может проходить и зачастую происходит с нарушениями.»
Последователи Фрейда развили его идеи в различных, иногда про-
тиворечащих друг другу направлениях. Некоторые понятия Фрейда были
адаптированы и включены психологами и психиатрами в теории идентич-
ности. Так, психолог Эрик Эриксон принял основные положения теории
Фрейда, при этом изменив фокус внимания с разрешения бессознательных
конфликтов на познавательные аспекты развития идентичности (Connell
2002, с. 87). Психиатр Роберт Столлер, основывающийся на работах Эрик-
сона, определил развитие идентичности как процесс, который выстраива-
ется на гендерной идентичности, формирующейся в раннем возрасте, а не
являющейся постоянным внутренним напряжением и конфликтом, про-
должающимся на протяжении взрослой жизни (Connell 1995; Williams
1989). Представление о гендерной идентичности, которая формируется в
процессе социализации и определяет когнитивное и эмоциональное раз-
витие, остается основным принципом перспективы анализа маскулинно-
сти как идентичности. Тем не менее, как будет представлено ниже, соци-
12
Шерон Бёрд
альные психологи, работающие в рамках психологии и социологии в США,
разработали модели гендерной социализации и идентичности, практиче-
ски не отсылающие к работам Фрейда.
В рамках психоаналитической традиции процесс развития гендерной
идентичности исследован достаточно глубоко. Например, Чодороу (1979)
фокусируется на том, как разделение труда в семье определяет процесс
бессознательной мотивации и подавления желания у мальчиков и девочек.
В рамках гендерного разделения труда в индустриальном капиталистиче-
ском западном обществе, в нуклеарной гетеросексуальной семье пережи-
вание независимого «Я» у мальчиков формируется в отношении с мате-
ринской фигурой, присутствие которой постоянно и длительно, и фигурой
отца, чье присутствие фрагментарно, редко, единично (что связано с его
ролью на оплачиваемом рынке труда). По причине такого распределения
ролей младенец ассоциирует мать с удовлетворением всех потребностей
и желаний, воспринимая ее как источник наслаждений. Тем не менее,
эмоциональная привязанность к матери у мальчика трансформируется от
переживания своей цельности с матерью к уникальности-в-отношениях с
матерью, что является интенсивным чувством обладания. Это чувство об-
ладания матерью заставляет мальчика воспринимать отца как соперника
в борьбе за материнскую любовь (Di Stephano 1991:45-48). Переживание
угрозы, связанное с отношениями с отцом, наряду с потребностью опреде-
лить себя как не-женщину порождают внутренний конфликт. Преодоление
этой шаткой позиции требует идентификации мальчика с отцом (Chodor-
ow 1978). Для развития идентичности, отдельной от матери, мальчик
определяет себя через то, что не является женским (Chodorow 1978:96-97;
Parsons 1964). Таким образом, обособленность становится центральной
характеристикой его идентичности и отношений с другими (Messner 1992;
Gilligan 1982). Эти психодинамические процессы способствуют развитию
такой маскулинной идентичности, которая является эмоционально неза-
висимой, склонной к соревнованию, вынужденной контролировать других
в социальных отношениях, включая близкие отношения с женщинами (cf.
Johnson 1988).
Другие исследователи отмечают, что психоаналитическая теория
объектных отношений, например, концепция Чодороу, предполагает
унифицирующее толкование «Я» и идентичности. Так, Коннелл (1987;
1995) утверждает, что сам Фрейд не признавал, что в результате про-
цесса личностного развития формируются две отдельные категории лю-
дей с определенным, присущим каждой группе набором характеристик:
«Фрейд оставался убежденным в сложности формирования гендера и ме-
ханизмов, посредством которых фемининность всегда является частью
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 13
характера мужчины» (Connell 1995:10). Основываясь на экзистенциаль-
ной психоаналитической теории Сартра, Коннелл развил понятие «ген-
дерного проекта», которое рассматривает гендер не как фиксированную
идентичность, но как «систему символических отношений» (1995:20).
Прошлые привязанности, зачастую подавленные, имеют последствия для
будущих действий. Эмоциональные противоречия и конфликты, которые
появляются, когда мальчик проходит через до-эдипальную и эдипальную
стадии, продуцируют целый ряд возможных последствий для индивида.
Многочисленные конфликтующие эмоции, которые переживает мальчик
в процессе развития идентичности, будут влиять на то, как он спроекти-
рует себя «в будущее», и таким образом, на позицию, которую он займет
в символическом порядке (Connell 1987:211). Более высокий статус муж-
чин в обществе и существующие властные отношения между мужчинами
и женщинами и между мужчинами и другими мужчинами свидетельству-
ют, что у всех мальчиков формируется понимание власти, ассоциируемое
с мужским доминированием над женщинами и доминированием некото-
рых мужчин над другими мужчинами.
Но мужские гендерные проекты имеют разные формы, одни из ко-
торых включают в себя специфичные для определенной культуры идеа-
лы маскулинности и практики мужского доминирования, другие - нет.
«Проблема - утверждает Коннелл, - состоит в том, что ни один паттерн
развития не может быть признан универсальным даже в рамках опреде-
ленного социального контекста, изученного Фрейдом» (Connell 1987:206).
«Властные отношения в обществе становятся конституирующим прин-
ципом для личностной динамики посредством их адаптации как личност-
ного проекта» (Connell 1987:215; выделено мной Тем не менее, это
не значит, что все мужчины (или те, кто признаются за мужчин) принима-
ют один и тот же гендерный проект (Chen 1999; Collinson 2003; Ferguson
2001; Messerschmidt 2000).
Психоаналитические теории предлагают определенное толкование
маскулинности как элемента или организующего принципа самости сре-
ди других концепций, разработанных в социальных науках. Социально-
психологическая перспектива, представленная в психологии и социо-
логии, также концептуализирует маскулинность на индивидуальном
уровне. Тем не менее, эта перспектива фокусируется не столько на эле-
ментах бессознательного, сколько на развитии идентичности в процессе
социализации. Модели социализации определяют «Я» как совокупность
идентичностей, каждая из которых соответствует определенной позиции
в социальной структуре. Ниже я рассмотрю теории социализации, а затем
социально-психологические теории маскулинности как идентичности.
14
Шерон Бёрд
Теории социализации. Маскулинность как гендерная роль
На протяжении 20-го века в социальных науках наиболее общепри-
нятой концепцией для понимания специфики «мужского» была теория по-
ловых ролей и социализации. Концепт «половые роли» был разработан в
середине 20-го века Т. Парсонсом (Parsons 1964; Parsons and Bales 1953). С
точки зрения концепции гендерной социализации, существуют значитель-
ные различия между мужчинами и женщинами как социальными субъ-
ектами. Эти различия преимущественно являются результатом процесса
социализации, который формирует женщин и мужчин для различных, но
взаимодополняющих ролей. Парсонс утверждает, что структурная диф-
ференциация является требованием общества, и разделение труда внутри
семьи между «инструментальным» мужчиной и «экспрессивной» женщи-
ной необходимо для адекватной социализации молодого поколения.
Теории социализации предполагают, что ребенок обучается пове-
дению и чертам, соответствующим девочке или мальчику, в семье, среди
сверстников, в школе и других социальных институтах, и в результате
усваивает гендерно специфические, «подходящие» его полу психологиче-
ские характеристики и поведение. Моделирование поведения, поощрения
и наказания, получаемых детьми за их действия, способствует процессу
социализации. В когнитивном подходе к проблеме гендерной социализа-
ции утверждается, что ребенок, определив себя в категории по полу как
мальчика или девочку, выбирает занятия, поведение, модели презента-
ции, которые способствуют получению подтверждения от окружающих
его мужественности или женственности (Kohlberg 1966). Модель соци-
ального познания полагает, что социальное окружение, частью которо-
го мы являемся, определяет наше поведение и чувства. Для того, чтобы
справиться с избытком информации, обрушивающейся на человека в по-
вседневной жизни, он ищет способ наиболее эффективного определения
того, чему следует уделять внимание, что в свою очередь приводит к ис-
пользованию социальных категорий для организации социального мира.
Пол как категория и соответствующие гендерные схемы или когнитивные
структуры, которые позволяют человеку структурировать социальную
информацию о себе и различных группах в обществе, определяют, на что
он обращает внимание и что он запоминает о себе и других, и влияют на
ожидания от себя самого и других людей (Вет 1983; 1993). С этой пози-
ции, стереотипы и ожидания, связанные с мужчинами и женщинами в об-
ществе, сохраняются, потому что они способствуют функционированию
когнитивных структур и чувству онтологической безопасности человека
(Howard and Hollander 1997:88).
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 15
Теории социализации широко критикуются в литературе по
исследованиям маскулинности и еще более - в работах по гендерным ис-
следованиям (например, Connell 1979; Gerson and Peiss 1985; Lopata and
Thome 1978). Прежде всего, ранние теории социализации приравнива-
ют маскулинность к тому, чем являются мужчины в наиболее властной
позиции в обществе (а фемининности - к тому, что характерно только
некоторым женщинам) (Howard and Hollander 1997; Smiler 2004). Пред-
положительно, мальчики усваивают социально заданные значения ма-
скулинности, а девочки -социально заданные значения фемининности.
Мальчики и девочки, не следующие этому предписанному пути, вос-
принимаются как девиация (Schur 1984). Утверждая, что «нормальные»
мужчины интернализируют модель нормативной маскулинности, а «нор-
мальные» женщины - нормативной фемининности, эта перспектива не
включает специфику властных структур в гендерный анализ (Connell
1987; Gerson and Peiss 1985). Как отмечали феминистские теоретики расы
более чем десятилетие назад, группы, обладающие большей властью в
обществе, имеют большее влияние на конструирование нормативного
значения гендера (Collins 1989; King 1988). Так, например, нормативная
маскулинность в Америке - это маскулинность американца, гетеросек-
суальной ориентации, дееспособного, говорящего по-английски и при-
надлежащего к среднему или высшему классу, в большей мере, нежели
маскулинность мужчины другой расы или этнической категории, уровня
физической дееспособности, говорящего на другом языке и относящего-
ся к другому классу.
Кроме того, модели социализации критикуются за упрощение про-
цессов, с помощью которых человек приходит к пониманию того, как
гендер организует социальную реальность, и ограниченное понимание
гендера как интернализированных ожиданий, поведения, идеологии.
Люди, особенно дети, экспериментируют с поведением и воспринимают
обратную связь, которую они получают в ответ на свои действия, различ-
ным образом. Предоставленные сами себе, дети следуют или не следу-
ют гендерным схемам, поддерживаемым взрослыми. Дети комбинируют
гендерные схемы (Thome 1993) и изменяют гендерный символизм соглас-
но своим целям, зачастую таким образом, что это бросает вызов простой
дихотомической категоризации (Messner 2000; McGuffy and Rich 1999).
Некоторые мальчики получают удовольствие, воспроизводя практики,
поддерживающие приемлемую модель маскулинности, однако другие
мальчики получают удовольствие, воспроизводя практики, соответству-
ющие нормативной фемининности. Обратная связь, которую мальчики
получают в ответ на свои действия, и характер ее восприятия различа-
16
Шерон Бёрд
ются. Идея состоит в том, что обучение тому, что является социально
принятым для мальчиков и девочек, мужчин и женщин в определенной
социальной среде не совпадает с тем, что принимается как часть своей
идентичности.
Критика теорий социализации состоит также в том, что они по-
лагают, что изменения в представлениях о маскулинности и фемининно-
сти и культурные различия в этих представлениях являются результатом
изменений в социальной структуре и/или кросскультурных различий в
социальной структуре. Например, доминирующее толкование маскулин-
ности в период капиталистической индустриализации на Западе оцени-
вало физический труд как центральный компонент маскулинности (Roper
1994; Rotundo 1993). Мужчины доминировали в сельском хозяйстве и на
производстве в течение 19-го и 20-го вв. Упадок этих сфер производства,
наряду с возрастающей потребностью в технических знаниях, положили
начало формальному образованию и способствовали появлению новых
идеалов маскулинности. С точки зрения теории социализации, мужчи-
ны в этот период времени приняли и усвоили соответствующую их полу
гендерную роль. Таким образом, теории социализации предлагают объяс-
нения, не включающие обсуждение борьбы за власть между различными
группами мужчин или между мужчинами и женщинами. Традиционно
в рамках данных теорий не анализируется структура власти и неравен-
ства, которая определяет социальное познание и процессы социализации
(Howard 1988; Howard and Hollander 1997).
Социальные изменения, бесспорно, важны для конструирования
гендера. Тем не менее, теории социализации уделяют мало внимания
тому, как индивиды сопротивляются доминирующему определению ма-
скулинности (или фемининности). Модели социализации не способны
объяснить, как человек трансформирует значение гендерных категорий
(Connell 1987). Кроме того, они скрывают проблему гендерного неравен-
ства за процессом социализации, представленной как процесс формиро-
вания самости, а не воспроизводства структурного гендерного неравен-
ства (Howard and Hollander 1997:32; см. также Ferree and Hall 1996).
Социально-психологические теории «Я»,
идентичности и маскулинности
Социально-психологические теории «Я», идентичности и маску-
линности развиваются в рамках как психологии, так и социологии. С
одной стороны, эти два подхода во многом совпадают, но в то же время и
различаются в важных моментах. Психологическая перспектива исследова-
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 17
ния маскулинности и фемининности в середине 1990-х гг. рассматривала
гендер как совокупность черт и аттитюдов, которые отражают естествен-
ное «Я» человека как биологического мужчины или женщины (напри-
мер, Terman and Miles 1936), или то, что в итоге было названо «половой
ролью». Будучи осведомленной о теории Фрейда о психодинамических
процессах личности, эта перспектива игнорировала фрейдистское толко-
вание развития «Я» как сложного процесса, полного противоречий и по-
тенциальной нестабильности (Connell 1987; 1995). Так, Терман и Майлс
полагают (1936, с. 1):
«Общее представление состоит в том, что мужчины и женщины
как разные группы демонстрируют половые различия в своем поведении,
и эти различия так глубоки и всепроникающи, что формируют опреде-
ленный характер и личность в целом.»
Одна из первых концепций половой роли и идентичности опре-
деляет маскулинность как психологическую идентификацию мужчины
со своим биологическим полом, а фемининность - как психологиче-
скую идентификацию женщины со своим биологическим полом (Pieck
1984:12). С той точки зрения маскулинность и фемининность представ-
ляют собой сущностную и естественную оппозицию. Индивидуальная
идентификация с противоположным полом считается психологическим
отклонением (Terman and Miles 1936). Как отмечалось выше, поиск сви-
детельств, подтверждающих представление о том, что существуют оп-
ределенные исключительно мужские или женские черты, аттитюды или
поведение, не был успешен (Maccoby and Jacklin 1974). Исследования
также не смогли доказать, что идентификация с противоположным полом
приводит к психологическому нездоровью (Constantinople 1973; Kessler
and McKenna 1978; Pieck 1984).
Современные психологи (например, Bern 1974, 1979) полагают,
что социальное научение и социальное познание способствуют форми-
рованию у индивида организующих схем, основывающихся на категории
пола, что, тем не менее, не означает признания существования биологи-
ческой идентичности (Вет 1974; 1979). Дети формируют эти организую-
щие схемы и обучаются восприятию других и себя самих посредством
процесса социализации, как было представлено выше. В 1970-х гг. Бем
(1974; 1979) также отмечала, что, поскольку гендер является социальным
конструктом и маскулинность и фемининность представляют собой два
отдельных проявления гендера, индивиды могут формировать гендер-
ную идентичность, которая интегрирует стереотипы и представления,
относящиеся как к доминирующему конструкту маскулинности, так и
к конструкту фемининности (андрогиния). Тем не менее, Бем и другие
18
Шерон Бёрд
(например, Pieck 1984) также признают, что, поскольку представления о
гендерном дуализме столь распространены в обществе и ожидания, что
мужчины должны следовать идеализированным моделям маскулинности,
очень сильны, те мужчины, чья идентичность не согласуется с общепри-
нятыми канонами маскулинности, могут переживать отвержение и отсут-
ствие безопасности.
Социологические теории «Я» и идентичности, в сравнении с
психологическими теориями, вырастают из другой теоретической тради-
ции - символического интеракционизма. Несмотря на то, что оба направ-
ления сегодня делают акцент на когнитивных процессах (вместо биоло-
гического детерминизма, бессознательных процессов и бихевиоризма)
(например, Kohlberg 1966), социологические теории идентичности осно-
вываются на работах Уильяма Джеймса ([ 1890] 1991) и Джорджа Гербер-
та Мида (1934). С этой точки зрения понятие самости, «Я», включает в
себя активное переживающее «Я» и соответствующее восприятие себя
как объекта, или «Мое Я». Эти два компонента делают возможным само-
сознание и, таким образом, идентичность.
Социологические теории также утверждают, что социальные свя-
зи, частью которых является человек, влияют на те роли, которые он/она
выполняет по отношению к другим людям (т.е. определяются ролями,
выполняемыми другими людьми) (Burke and Tully 1977). Определенная
социальная сеть является частью более широких социальных структур
и таким образом оформляется и этими структурами (Stryker and Burke
2000: 285). Общее представление о себе формируется посредством того,
что человек видит себя таким, каким, по его мнению, видят его другие,
или посредством «принятия роли» (Cast 2004; Cast and Bird 2005). «Иден-
тичность - это внутреннее переживание, состоящее из интернализирован-
ных значений и ожиданий, связанных с ролью» (Stryker and Burke 2000:
289). В то время как «Я» является более стабильным конструктом, раз-
вивающимся на протяжении жизни, идентичности часто меняются в зави-
симости от конкретных социальных условий или контекста. Тем не менее,
символический интеракционизм утверждает, что гендер, в отличие от дру-
гих ролевых идентичностей, может быть назван базовой идентичностью,
поскольку не связан с конкретной институциональной ролью, а скорее
определяет то, как индивиды воспринимают себя и других во множестве
различных контекстов (Ridgeway and Lovin 1999; Stets and Burke 1996).
Вовлеченность гендерной идентичности различно у разных людей
и у одного и того же человека в разных контекстах. Тем не менее, Берке
и Талли (1977:893) утверждают, что гендерная идентичность «однажды
сформировавшись, изменяется сложно». В этом смысле их позиция близ-
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 19
ка к взглядам психологов на гендерную идентичность. Кроме того, сим-
волический интеракционизм полагает, что включенность в одну группу и
исключенность из другой группы определяет получаемые человеком воз-
действия на сущность его идентичностей. Идентичности, образующие
самость, мотивируют поведение индивида, а также определяют поддерж-
ку у других людей тех ролей, которые подтверждают наиболее важные
идентичности самого индивида (McCall and Simmons 1978).
Символический интеракционизм полагает, что мужественность
можно обозначить как степень, в которой человек идентифицируется со
стереотипными личностными характеристиками, признаваемыми в обще-
стве мужскими, и что мужественность, и женственность представляют со-
бой противоположные концы одного континуума (Burke and Cast 1997).
Таким образом, маскулинность определяется как агрессивность, независи-
мость, невозмутимость в кризисных ситуациях, активность, грубость, со-
ревновательность, и т.д. (см. Burke and Cast 1997; Burke and Tully 1977).
Критика психологических и социологических теорий гендера
и идентичности во многом схожа с критикой теорий социализации. Ни
один из этих подходов не объясняет, как структура власти и неравенства
определяет процесс формирования идентичности (Howard and Hollander
1997). Например, символический интеракционизм утверждает, что муж-
чины, чье самовосприятие соответствует тому, что традиционно считается
женским, будут или иметь низкое самоуважение, или настаивать на сво-
ем восприятии типичных гендерных ролевых характеристик для людей
одного с ними пола как защитной стратегии (Burke and Tully 1977:894). С
этой позиции несовпадение индивидуального и доминирующего идеалов
маскулинности трактуется как личностная проблема и социальная девиа-
ция. Символический интеракционизм не предполагает ни анализа того,
как доминирующие идеалы маскулинности конструируются, ни анализа
преимуществ следования этим идеалам, а также последствий, переживае-
мых теми, чья жизнь им не соответствует.
Недостаток психологических и социологических теорий идентич-
ности состоит в том, что они не анализируют процесс взаимодействия
таких категорий социального различия и неравенства, как класс, раса,
сексуальная ориентация, и того, как они участвуют в процессах доми-
нирования, сопротивления и создания стандартов маскулинности (Chen
1999; Collinson and Hearn 1994; Martin 1996; Nonn 2003). Наконец, пони-
мание маскулинности-как-идентичности поддерживает представление о
гендерном дуализме и в связи с этим минимизирует и затемняет различия
между мужчинами и женщинами.
20
Шерон Бёрд
Маскулинности, гегемонная маскулинность
и гендер как отношение
Современные профеминистские теории маскулинности, как
утверждают Уайтхед и Беррет (2001: 10), в целом отрицают биологи-
ческий детерминизм и эволюционную психологию как основание для
понимания гендера. Эти исследования акцентируют иерархический ха-
рактер социально конструируемых маскулинностей и анализируют то,
как гендерные практики, идеологии и социальные структуры определя-
ют друг друга, а также те символические и материальные отношения, в
которых формируется представление индивида о маскулинности (Hearn
and Collinson 1994; Connell 1995; Martin 2001; Messner 1992; Connell and
Messerschmidt 2005; Whitehead 2002). Обозначенные выше проблемы
наиболее ярко представлены в литературе.
Во-первых, профеминистские гендерные исследователи подчеркива-
ют, что «маскулинность» представляет собой не совокупность определен-
ных практик, представлений или характеристик, но скорее объединяет мно-
жественность практик, представлений и характеристик, которые не только
усвоены индивидом, но также включены в повседневность и институцио-
нализированы посредством дискурсивных практик и материальных от-
ношений (например, в организациях) и являются объектом обсуждения и
переговоров между группами и индивидами. Поэтому предметом теории
и эмпирического исследования является не маскулинность, а маскулинно-
сти (Carrigan, Connell and Lee 1985; Collinson and Hearn 1994; Connell 1987,
1995; Hearn 1998; Whitehead 2002).
Во-вторых, маскулинности конструируются и реконструируются в
отношениях (Connell 1987, 1995; Messner 1992). Гендер как понятие под-
черкивает, что тела обладают полом. Это означает, что, хотя тела и разли-
чаются и физические различия формируют разнообразные физиологиче-
ские потребности, эти различия не определяют те реальные практики, в
которые вовлечены люди. Более того, социальная принадлежность транс-
формирует тела (Connell 2002:50). Согласно Коннеллу (2002:10), маску-
линности и фемининности являются совокупностью практик опреде-
ляемой (но не полностью) «структуры социальных отношений, центром
которой является репродуктивная сфера». «Репродуктивная сфера» здесь
означает не репродукцию как «биологическую основу» социальных кате-
горий «мужчина» и «женщина», но сферу социальных процессов. То, как
люди действуют, индивидуально или в группе, или как часть какой-либо
организации, имеет отношение к другим людям. Эти практики существу-
ют как паттерны отношений, которые связывают и разъединяют индиви-
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 21
дов, а также навязывают практики, в которые индивиды вовлечены. Кон-
нелл (1995; 2002) подчеркивает четыре взаимосвязанных составляющих
гендера как отношения: властные отношения, трудовые отношения, эмо-
циональные отношения и символические отношения. То, как мужчины
связаны с женщинами и другими мужчинами, и как женщины связаны с
мужчинами и другими женщинами, определяется каждым из этих четы-
рех типов отношений.
Осмысление гендера как отношения также подчеркивает «раз-
личные материальные интересы, которыми обладают группы в неравном
обществе» (Connell 2002:71). Например, мужчины показывают меньшую
заинтересованность, чем женщины, в изменении политических и эконо-
мических структур, которые в целом приносят больше выгод мужчинам,
чем женщинам. Женщины же объединяются и борются за эти изменения.
Происходящие структурные изменения отражаются на каждой состав-
ляющей гендерных отношений, обозначенной выше (власть, производ-
ство, эмоции, символы). Так, когда женщины занимают рабочие места
и позиции, ранее принадлежавшие мужчинам, их присутствие не только
меняет положение на оплачиваемом рынке труда, но также сдвигает сим-
волические границы того, что конструируется как «мужское» и как «жен-
ское» (Lorber 1994; Martin 2004). Обозначение и узнавание определенных
практик, представлений и характеристик как маскулинных приводит к от-
делению этих практик, представлений и характеристик от других, опреде-
ляемых как не-маскулинные и/или не истинно маскулинные (Bordo 1993).
Мужчины в большей степени, чем женщины поддерживают существова-
ние категории «женщина» как «другой», в противопоставлении с которой
они самоопределяются, поскольку это разделение утверждает иллюзию
гендерных различий и мужского превосходства. Подобным образом бе-
лые мужчины среднего и высшего класса заинтересованы в сохранении
структурной и символической «друговости», которая способствует их
коллективным преимуществам перед подавляемыми расами, этническими
группами и мужчинами из низших социально-экономических классов.
Например, белые, принадлежащие к среднему и высшему классу
мужчины в США исторически ограничивали доступ к механизмам до-
стижения статуса, определяемым доминирующими нормами общества,
таким как высшее образование и профессиональная карьера. В современ-
ной Америке белые мужчины среднего и высшего классов ограничива-
ют доступ к ресурсам, прежде всего, поддерживая существующее обра-
зование, структуру и процессы профессиональных достижений. Члены
подчиненных групп, мужчины не-белой расы, рабочие и представители
низшего класса, продолжают сталкиваться с институциональными барье-
22
Шерон Бёрд
рами в сфере образования и в возможностях профессиональной карье-
ры (Ferguson 2001; Lewis 2004; MacLeod 1995; Majors and Billson 1992;
Willis 1977). Например, Фергюсон (2001) и Левис (2004) показывают, как
доступ и контроль родителей над экономическим, социальным, культур-
ным и символическим капиталом в Америке, который различается в за-
висимости от расы и этнической принадлежности, ограничивает их воз-
можность обеспечить лучшее образование своим детям и защитить их от
расистских практик (одновременно очевидных и неуловимых) в системе
образования. Белые, принадлежащие к среднему и высшему классу ро-
дители практически не заинтересованы в изменении структур, которые
ограничивают доступ к ресурсам детям другой расы. И когда дети другой
расы бросают вызов системе неравенства и добиваются доступа к меха-
низмам, используемым доминирующей группой для достижения статуса,
их достижения часто воспринимаются как подозрительные, незаконные
или как некоторое исключение (Demetriou 2001).
Третья характеристика современных гендерных исследований
мужчин и маскулинностей состоит в том, что наиболее важными для ана-
лиза видятся отношения доминирования и подчинения. Гегемонная ма-
скулинность, общепринятая концептуальная рамка для выражения этих
отношений, отсылает к «структуре гендерной практики, которая вопло-
щает приемлемый способ легитимации патриархата и гарантирует (или
используется как гарантирующая) доминирующее положение мужчин и
подчиненное положение женщин» (Connell 1995:77). Гегемонная маску-
линность состоит из практик, которые делают возможной и поддержи-
вают гегемонию мужчин над женщинами в целом (внешнее измерение)
и некоторых мужчин над другими мужчинами (внутреннее измерение)
(Connell 1987, 1995; Demetriou 2001). Коннелл полагает, что в обществе
существуют модели, которые репрезентируют культурные идеалы ге-
гемонной маскулинности (т.е. практики, определяющие возможность и
поддерживающие превосходство). Тем не менее, статус модели мало до-
стижим и тот, кто подходит для этого статуса, сохраняет его на ограни-
ченный период времени. Поскольку практики, составляющие гегемонную
маскулинность, меняются в зависимости от времени и социального кон-
текста, то, что требуется для получения статуса модели, также меняется.
И поскольку индивидуальные тела, сознания, эмоциональные состояния
меняются на протяжении жизни, ни один человек не может быть вовле-
ченным в практики, определяющие статус модели, на протяжении всей
жизни. Хотя все мужчины (и те, кто признается мужчинами (Halberstam
1998)) являются субъектами, с которыми ассоциируются ожидания, свя-
занные с гегемонной маскулинностью, не многие из них действительно
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 23
соответствуют этим ожиданиям (Dellinger 2004; Messerschmidt 2000;
Messner 1992; Roper 1994).
Например, мужчины, которые вовлечены в практики той группы,
чей уровень власти в обществе ниже большинства других групп (рабочий
класс относительно среднего и высшего классов), не воспринимают себя
и не воспринимаются другими как модель гегемонной маскулинности
для общества в целом (Chen 1999; Gerschick and Miller 1994; Henson and
Rogers 2001). Финансовое обеспечение семьи, статус главного кормильца
семьи, независимость и авторитет среди других на оплачиваемом рынке
труда являются примерами практик, относимых к статусу модели в со-
временной Америке и Западной Европе. Но не все мужчины способны
или имеют возможность быть такими. Подобным образом, не все муж-
чины имеют физические способности для реализации практик, демон-
стрирующих контроль над собой и другими: атлетизм и превосходную
физическую форму.
Тем не менее, большинство мужчин поддерживают идею, что по-
добные практики отличают мужчин и ставят их выше женщин (реже дру-
гих мужчин), а также легитимируют и предоставляют статус мужчинам,
которые являются эталонами этих практик. Почему? Потому что муж-
чины получают «патриархальные дивиденды», поступая таким образом
(Connell 1987; 1995; см. также Chen 1999). Коннелл определяет патри-
архальные дивиденды как выгоду, получаемую мужчинами от институ-
ционализации власти, статусного и материального неравенств между
мужчинами и женщинами в обществе. Мужчины разделяют интерес к со-
хранению социально конструируемых гендерных различий, потому что
это помогает утвердить экономическую и политическую власть мужчин и
их более высокий статус относительно женщин в целом. Хотя отношения
власти и подчинения по признаку класса, расы, этнической и религиоз-
ной принадлежности, сексуальной ориентации, гендера, дееспособности
дают некоторым мужчинам больший доступ к коллективным преимуще-
ствам, исходящим от власти мужчин и их статуса в отношении женщин,
мужчины, имеющие маргинальное или подчиненное положение, редко
поддерживают полную деконструкцию гендерного порядка, поскольку
даже они выигрывают от своего статуса «мужчины», пока мужское и ма-
скулинность конструируются как отличные и превосходящие женское и
фемининность (Whitehead 2002). Более того, мужчины, обладающие боль-
шим статусом, создают мнимое впечатление, что они, по крайней мере, в
некоторой степени идентифицируются с подчиненными группами муж-
чин как с частью более широкого сообщества, превосходящего женщин.
Согласно Джекмену (1994), механизм, обеспечивающий стабильность
24
Шерон Бёрд
властно-подчиненных отношений между группами, сложен. Наиболее
эффективное применение власти доминирующей группой состоит в том,
чтобы не привлекать грубую силу, явное принуждение и таким образом
не вызывать сопротивления.
Менее представленным в современной теории и исследованиях
является анализ индивидуального и коллективного сопротивления геге-
монным императивам маскулинности (Gerschick 1998; Majors and Billson
1992). Например, Гершик (1998) утверждает, что, пока некоторые мужчи-
ны с физической недееспособностью разделяют идеалы маскулинности,
реализовать которые могут только здоровые мужчины, другие отрицают
общепринятые значения гегемонной маскулинности и создают свои соб-
ственные. Здесь очень важно прояснить, как конкретные практики согла-
суются с гегемонной маскулинностью. Существуют практики и соответ-
ствующие им значения маскулинности, которые мужчины (и женщины)
в определенном историческом и структурном контексте превозносят над
остальными. Эти «эталонные» практики обладают социальной значимо-
стью. Некоторые мужчины (и те, кто признаются мужчинами) воплоща-
ют отдельные или даже большинство этих эталонных практик. В то же
время, возможность для кого-либо реализовывать эти практики частично
зависит от наличия ресурсов (например, физического, культурного, со-
циального и человеческого капитала), частично требует разрешения и
частично связана с ожиданиями от реализации этих практик. В целом,
практики и соответствующие характеристики, определяемые как эталон-
ные, могут быть в большей или меньшей степени приняты и воплощены
различными мужчинами. И даже если мужчина воспримет некоторые,
большинство или все значения гегемонной маскулинности, тем не менее,
он может оставаться соучастником этих значений.
Проблема сопротивления гегемонным императивам маскулинно-
сти привлекает внимание к другой важной теме профеминистских ис-
следований маскулинности: субъективность и идентичность. Согласно
Коллинсону и Херну, профеминистские теоретики в области мужских ис-
следований отрицают идею «унитарного и рационального субъекта, об-
наруживаемого в большинстве социальных наук», в пользу «субъектив-
ности как воплощения доминирующих властных отношений, дискурсов
и практик и как определенного исторического продукта, который неодно-
значен, фрагментарен, прерывист, множествен и иногда фундаментально
нерационален и зачастую противоречив» (1994:7-8; см. также Kerfoot and
Knights 1993; 1998; Gutterman 2001).
Тем не менее, не все из этих теоретиков согласны с пониманием
процессов, которые продуцируют фрагментарную, прерывистую и про-
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 25
тиворечивую субъективность, и даже с полезностью концепта идентич-
ности (Connell and Messerschmidt 2005; Connell 2002; Gutterman 2001;
Whitehead 2002). Некоторые утверждают, что в постмодернизме и пост-
структурализме акцентируется ген-дерная идентичность как функция дис-
курса, слишком много внимания уделяется символическому измерению
гендера и его отношениям с властью и недостаточно рассматриваются
ограничения дискурсивной гибкости (чьей-либо способности следовать
или сопротивляться доминирующим дискурсам), которую предоставляют
тело и институциональная история (Connell and Messerschmidt 2005:842).
Выступая против понятия дискурсивной гибкости, Коннелл (2002) пред-
лагает понятие гендера как «личного проекта», которое акцентирует «де-
ятельность обучаемого и устойчивость гендерных структур» (2002:82).
С другой стороны, Уайтхед отрицает концепцию Коннелла, которая рас-
сматривает гендер как «личный» проект в рамках более широкого ген-
дерного порядка, характеризующегося гегемонной маскулинностью, как
полностью детерминистскую. В свою очередь, Уайтхед (2002) предла-
гает концепт субъективности, который подчеркивает конструирование
маскулинной идентичности посредством дискурса и соответствующих
дискурсивных практик, легитимирующих мужское доминирование над
женщинами и доминирование некоторых мужчин над другими мужчина-
ми. В целом, несмотря на то, что исследователи не согласны в деталях,
они разделяют представление о том, что маскулинная субъективность не
унифицирована или стабильна, а постоянно создается и проговаривается
(например, Collinson and Hearn 1994; 2005).
Профеминистские исследования маскулинности анализируют
темы, представленные выше в различных контекстах, включая работу в
организациях (например, Bird 2003, 2006; Britton 2000, 2003; Kerfoot and
Knights 1993,1998; Dellinger 2004; Martin 1996,2001; Pierce 1995; Wharton
and Bird 1996; Williams 1995), семью (например, Marsiglio and Pieck 2005;
Adams and Coltrane 2005), спорт (например, Messner 1992; 2004), престу-
пления и насилие (Messershmidt 2000), СМИ (McKay, Mikosza and Hutchins
2005), образование (Ferguson 2001; Lewis 2004; McGuffey and Rich 1999;
Swain 2005), досуг (Bird 1996; Bird and Sokolofski 2005; Campbell 2000).
В последнее время гендерные теоретики в области мужских исследова-
ний фокусируют свое внимание на проблемах нации и сравнительных
кросскультурных исследований. Исследователи стараются пролить свет
на процесс макроконструирования маскулинности и отношения между
национализмом, империализмом и глобализацией.
26
Шерон Бёрд
Маскулинность, национализм и глобализация
Феминистски ориентированные гендерные исследователи анали-
зируют связи между социальными конструктами маскулинности и нацио-
нализмом уже более двух десятилетий (например, Васа Zinn 1982; Enloe
1990). Согласно Эн-лоуи (1990:44), «национализм типично проистекает
из маскулинизированной памяти, унижения и надежды. Злость оказаться
“немаскулинными” или сведенными к “нации прислуживающих мальчи-
ков” является естественным топливом для воспламенения национального
движения».
Национализм - это разделяемые сообществом представления,
основанные на общей истории и ожидании общего будущего (Enloe
1989:45). Национализм определяет как идеологию, так и действие. Наци-
онализм подчеркивает «наше» в противопоставлении к «их». Идеология
национализма состоит из представлений об общем образе жизни и правах
на суверенность. Эти представления являются основой коллективных дей-
ствий по национальному строительству, включая участие в вооруженных
конфликтах (Nagel 2005). Продвижение националистических идей позво-
ляет оправдать доминирование одного государства над другим в период
колониализма и империализма (Hooper 1999; Mosse 1996; Nagel 1998).
Кроме того, многие исследователи полагают, что на рубеже веков в Евро-
пе и Соединенных Штатах Америки период колониализма, империализ-
ма и национализма совпадал с так называемым кризисом маскулинности
(Enloe 1990; Nagel 2005; Rutundo 1993). Появление и распространение
в 19 веке гендерной идеологии, конструирующей маскулинность и фе-
мининность как идентичности и роли, к которым мужчины и женщины
предрасположены по своей природе, и (зачастую противоречивого) дис-
курса большей или меньшей мужественности, было инструментом коло-
ниального и империалистического завоевания и национализма (Banerjee
2005:4-5; Connell 2005; Enloe 1989:42-51; Nagel 1998,2005).
На протяжении всей истории можно обозначить три общие темы
националистического движения, касающиеся женщин. Во-первых, на-
ционализм конструирует женщину как символ национальной чести.
Во-вторых, националистическая риторика низводит женщин до роли
поддержки (как правило, в приватной сфере) и не принимает феминист-
ской цели достижения равенства. В-третьих, националиЗхМ как мужской
дискурс рассматривает женщин как военные трофеи (Banerjee 2005;
Bracewell 2000; Enloe 1990; Nagel 1996). В отношении мужчин национа-
лизм развивает представление и идеологию идеальной мужественности,
которая репрезентирует их собственную национальную идентичность
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 'll
как сильных, смелых, независимых и зрелых в сравнении с другими
мужчинами, которые слабы, пассивны и примитивны. Внутренние же
оппоненты представляются трусливыми и женоподобными. Другими
словами, мужчины-колонизаторы, империалисты и националисты по-
следовательно оформляют «других» мужчин как не-настоящих мужчин
(Banerjee 2005:1-19).
Позиционирование колонизаторов относительно колонизируемых,
империалистов относительно тех, кто был завоеван, верноподданных
и патриотов относительно «трусов», сограждан-мужчин относительно
сограждан-женщин вовлекает властные процессы, которые не могут быть
поняты до конца вне обдумывания того, как социальное конструирование
пола, расы и этничности связано с оформлением националистических
движений и глобализацией. Например, во время Европейской колониза-
ции британский и французский националистический дискурс создавал
образ африканских мужчин как диких и нецивилизованных, а восточных
как женоподобных. Так же как во время холодной войны американский
националистический дискурс конструировал мужчин, сомневающихся в
антикоммунистической позиции правительства, как женственных. А на
заре и в середине 20-го в. националистический дискурс Соединенных
Штатов определял категории расы и этнических различий как критерий
истинной мужественности (соответствующий праву на гражданство)
в пределах самой Америки. Например, белые мужчины рассматривали
мужчин-африканцев и афро-американцев, азиатов и азиатов американ-
ского происхождения, мексиканцев и американских мексиканцев (так
же, как кубинцев и других латиноамериканцев) как глупых, нецивили-
зованных, женоподобных, похотливых. Контроль белого мужчины над
законодательными и юридическими органами способствовал созданию
материальных и символических структур, делающих правдоподобным
такое конструирование расы, этничности и гендера для большинства чле-
нов доминирующей и большого количества представителей подчинен-
ных социальных групп (Glenn 2002). В начале и середине 20-го в. в США
мужчины, уже занимающие подчиненное положение по признаку расы,
этничности, религиозной принадлежности или сексуальной ориентации,
зачастую воспринимались и как неспособные выполнить военный долг в
служении своей стране. Таким образом обеспечивалось их исключение не
только из формального права на гражданство, но также из национально
признаваемого пути «истинной» маскулинности (Bracewell 2000; Glenn
2002; Hooper 1999; Kimmel 2005).
Борцы с колониальным господством и внутренние подчиненные
группы мужчин могли противостоять империальному, колониальному и
28
Шерон Бёрд
внутреннему подавлению, продвигая гипермаскулинные образы и прак-
тики, которые отражали их собственную героическую и исключительно
мужскую борьбу (Васа Zinn 1982; Bracewell 2000; Connell 2005). Тем не
менее, движение сопротивления и дисциплинирование мужчин различ-
ных рас, этносов, классов и национальностей получает мало внимания в
литературе по проблемам маскулинностей и национализма в последние
десятилетия (Hooper 1999). Подавляющая власть гендерной и маскулин-
ной иерархий внутри нации и то, что Коннелл (1998; 2005) обозначил
как форму гегемонной маскулинности на глобальном уровне, в большей
степени представлено в литературе.
Связь между национализмом и конструированием гегемонной ма-
скулинности остается сильной (например, Banerjee 2005; Bracewell 2000;
Zherebkin 2006). Нации, стремящиеся конструировать или поддерживать
национальное единство, преданность и силу, особенно военную силу, ис-
пользуют образы, властные отношения, разделение труда и эмоциональ-
ные отношения, ассоциируемые с возникающими глобальными моделями
гегемонной маскулинности (Connell 1998; Hooper 1998). В то время как
Коннелл (1998, 2005) утверждает, что появляющаяся глобальная гегемон-
ная маскулинность фокусируется в транснациональных бизнес-практиках
(и отмечает как возможного «соперника» военные практики маскулин-
ности), Хупер (1998) полагает, что практики в области международной
политики являются основой для глобальной гегемонной маскулинности.
Это один из многих нерешенных вопросов, которые требуют дальнейше-
го изучения и предполагают сотрудничество между континентами и стра-
нами в исследовании маскулинностей (Critical Research on Men in Europe
2005; Gutmann and Vigoya 2005; Morrell and Swart 2005; Taga 2005).
Заключение
В своем обзоре современных теорий о мужчинах и маскулинно-
стях я попыталась очертить наиболее известные подходы и обобщить
ключевые критические замечания и дебаты по этой проблеме в социаль-
ных науках. Одна из тенденции последних двух десятилетии состоит в
отходе от простого описания существующих маскулинностей и того, как
мужские практики и структуры организуют социальную жизнь, к пони-
манию процессов, с помощью которых маскулинность конструируется,
поддерживается и оспаривается. Другая тенденция состоит в том, что,
с одной стороны, существует необходимость в кросс-культурной, срав-
нительной перспективе, а с другой стороны, происходит движение от
сравнения к размышлению о том, как локальные и региональные маску-
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 29
линности оформляют и оформляются глобальными маскулинностями.
Последующие исследования должны обратиться не только к анализу этих
проблем, но также должны подчеркивать движение к будущему гендер-
ному равенству. Как отмечает Холтер (2005:31), «современные гендерные
исследования предлагают карту, но они плохо ориентированы». Теории
должны основываться на идее гендерного равенства и предлагать прак-
тические шаги по искоренению неравенства как в краткосрочной, так и в
долгосрочной перспективе, должны быть направлены на сложное взаимо-
действие различных форм неравенства и подавления, а также должны во-
влекать как мужчин, так и женщин в достижение желаемых изменений.
Литература
Adams, Michele and Scott Coltrane. 2005. «Boys and Men in Families:
The Domestic Production of Gender, Power and Privilege.» Pp. 249-269
in Michael S. Kimmel, Jeff Hearn, and R.W. Connell (eds.), Handbook
of Studies on Men and Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage
Publications.
Baca Zinn, Maxine. 1982. «Chicano Men and Masculinity.» Journal of Ethnic
Studies 10(2): 31-44.
Banerjee, Sikata. 2005. Make me a Man!: Masculinity, Hinduism, and
Nationalism in India. Albany, NY: State University of New York Press.
Bern, Sandra L. 1974. «The Measurement of Psychological Androgyny.»
Journal of Consulting and Clinical Psychology 42:155-162.
Bern, Sandra L. 1979. «Theory and Measurement of Androgyny: A Reply
to the Pedhazur-Tetenbaum and Locksley-Colten Critiques.» Journal of
Personality and Social Psychology 37:1047-1054.
Bern, Sandra L. 1983. «Gender Schema Theory and Its Implications for Child
Development: Raising Gender-aschematic Children in a Gender-schematic
Society.» Signs 8:598-616.
Bern, Sandra L. 1993. The Lenses of Gender. New Haven, CT: Yale University
Press.
Bird, Sharon R. forthcoming (2006). «Masculinities in Rural Small Business
Ownership: Between Community and Capitalism.» Forthcoming in M.
Bell and H. Campbell (eds.) Country Boys: Masculinity and Rural Life.
University Park Pennsylvania: The Pennsylvania State University Press.
30
Шерон Бёрд
Bird, Sharon R. 2003. «Sex Composition, Masculinities and the Quality of
Men’s Workplace Social Relations.» Gender, Work and Organization 10
(5): 579-604.
Bird, Sharon R. 1996. “Welcome to the Men’s Club: Homosociality and the
Maintenance of Hegemonic Masculinity.” Gender & Society 10:120-132.
Bordo, Susan. 1993. Unbearable Weight: Feminism, Western Culture and the
Body. Berkeley, CA: University of California Press.
Boyd, Todd. 1997. Ami Black Enough for You?: Popular Culture from the
‘Hood and Beyond. Bloomington, IN: University of Indiana Press.
Bracewell, Wendy. 2000. «Rape in Kosovo: Masculinity and Serbian
Nationalism.» Nations and Nationalism 6(4):563-590.
Britton, Dana M. 2003. At Work in the Iron Cage: The Prison as Gendered
Organization. New York: New York University Press.
Britton, Dana M.2000. «The Epistemology of The Gendered Organization.»
Gender & Society! 4(3) :418-434.
Burke, Peter J. and Alicia D. Cast. 1997. «Stability and Change in The Gender
Identities of Newly Married Couples.» Social Psychology Quarterly
60(4):277-290.
Burke, Peter J. and Judy C. Tully. 1977. «The Measurement of Role Identity.»
Social Force 55(4):881-897.
Bonilla-Silva, Eduardo. 2001. White Supremacy and Racism in the Post Civil
Rights Era. Boulder, CO: Lynne Reinner.
Campbell, Hugh. 2000. «Masculinity and Drinking in Rural New Zealand.»
Rural Sociology 65:562-581.
Carrigan, Tim, Robert W Connell, and John Lee. 1985. «Toward a New Sociol-
ogy of Masculinity.» Theory and Society 14(5): 551-604.
Cast, Alicia D. 2004. «Role-Taking in Interaction.» Social Psychology Quarterly
67:296-309.
Cast, Alicia D. and Sharon R. Bird. 2005. «Participation in ‘Non-Traditional’
Spheres and the Perspective-Taking of Husbands and Wives.» Social
Psychology Quarterly 68:143-159.
Chauncey, G., Jr. 1985. Christian Brotherhood or Sexual Perversion?
Homsexual Identities and the Construction of Sexual Boundaries in the
World War 1 Era.» Journal of Social History 19:189-212.
Chen, Anthony S. 1999. «Lives at the Center of the Periphery, Lives at the
Periphery of the Center: Chinese American Masculinities and Bargaining
with Hegemony.» Gender & Society 13(5): 584-607.
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 31
Chodorow, Nancy. 1978. The Reproduction of Mothering: Psychoanalysis and
the Sociology of Gender. Berkeley, CA: University of California Press.
Collins, Patricia Hill. 1989. «The Social Construction of Black Feminist
Thought.» Signs 14(4):745-773.
Collinson, David L. 2003. «Identities and Insecurities: Selves at Work.»
Organization 10(3):527-547.
Collinson, David L. and Jeff Heam. 2005. «Men and Masculinities in Work,
Organizations, and Management. Pp. 289-310 in Michael S. Kimmel, Jeff
Heam, and R.W. Connell (eds.), Handbook of Studies on Men and Masculini-
ties. Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
Collinson, David L. and Jeff Heam. 1994. «Naming Men as Men: Implications
for Work, Organization and Management.» Gender, Work and Organization
l(l):2-22.
Connell, Robert W. 2005. «Globalization, Imperialism, and Masculinities.»
Pp. 71-89 in Michael S. Kimmel, Jeff Heam, and R.W. Connell (eds.),
Handbook of Studies on Men and Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage
Publications.
Connell, Robert W. 2002. Gender. Cambridge: Polity Press.
Connell, Robert W. 1998. «Masculinities and Globalization.» Men and
Masculinities l(l):3-23.
Connell, Robert W. 1995. Masculinities. Berkeley, CA: University of California
Press.
Connell, Robert W. 1987. Gender and Power. Berkeley, CA: University of
California Press.
Connell, Robert W. 1985, «Theorizing Gender.» Sociology 19:262-264.
Connell, Robert W. 1979. «The Concept of «Role» And What To Do with It.» Aus-
tralian and New Zealand Journal of Sociology 15:7-17.
Connell, R. W. and James W. Messerschmidt. 2005. «Hegemonic Masculinity:
Rethinking the Concept.» Gender & Society 19(6):829-859.
Connell, R.W., Jeff Heam, and Michael S. Kimmel. 2005. «Introduction.» Pp.
1-12 in in Michael S. Kimmel, Jeff Heam, and R.W. Connell (eds.), Hand-
book of Studies on Men and Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage Pub-
lications.
Constantinople, Anne. 1973. «Masculinity-Femininity: An Exception to a
Famous Dictum?» Psychological Bulletin 80:389-407.
Critical Research on Men in Europe. 2005. «Men, Masculinities, and “Europe”.»
Pp. 141-162 in Michael S. Kimmel, Jeff Heam, and R.W. Connell (eds.),
32
Шерон Бёрд
Handbook of Studies on Men and Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage
Publications.
Dellinger, Kirsten. 2004. «Masculinities in «Safe» and «Embattled»
Organizations: Accounting for Pornographic and Feminist Magazines.
Gender & Society 2004 18(5): 545-566.
Demetriou, Demetrakis Z. 2001. «Cornell’s Concept of Hegemonic Masculinity:
A Critique.» Theory and Society 30:377-361.
D’Emilio, J. and E. B. Freedman. 1988. Intimate Matters: A History of Sexuality
in the America. New York: Harper and Row.
De Stefano, Christine. 1991. Configurations of Masculinity: A Feminist Perspective
on Modern Political Theory. Ithaca, NY: Cornell University Press.
Enloe, Cynthia. 1990. Bananas, Beaches & Bases: Making Sense of
International Politics. Berkeley, CA: University of California Press.
Fausto-Sterling, Anne. 2000. Sexing the Body: Gender Politics and the
Construction of Sexuality. New York: Basic Books.
Ferguson, Ann Arnett. 2001. Bad Boys: Public Schools in the Making of Black
Masculinity. Ann Arbor, MI: The University of Michigan Press.
Ferree, Myra Marx, and Elaine J. Hall. 1996. «Rethinking Stratification from a
Feminist Perspective: Gender, Race, and Class in Mainstream Textbooks.
American Sociological Review 61(6):929-950.
Freud, Sigmund. 1905. «Three Essays on the Theory of Sexuality,» pp. 125-
245 in Standard Edition of the Complete Psychological Works, volume 7. Lon-
don: Hogarth Press and Institue of Psycho-Analysis.
Freud. Sigmund. 1923. «The Ego and the Id,» pp. 3-59 in Standard Edition of
the Complete Psychological Works, volume 19. London: Hogarth Press and
Institue of Psycho-Analysis.
Gerschick, Thomas J. 1998. «Sisyphus in a Wheelchair: Men with Physical
Disabilities Confront Gender Domination.» Pp. 189-211 in Jody O’Brien
and Judith Howard (eds.) Everyday Inequalities: Critical Inquiries. Oxford,
England: Blackwell.
Gershick, Thomas J. and Adam Stephen Miller. 1994. «Gender Identities at
the Crossroads of Masculinity and Physical Disability.» Masculinities 2(1):
34-55.
Gerson, Judith M. and Kathy Peiss. 1985. «Boundaries, Negotiation,
Consciousness: Reconceptualizing Gender Relations.» Social Problems
32:317-31.
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 33
Gerson, Kathleen. 1993. No Mans Land: Mens Changing Commitments to
Family and Work. New York: Basic Books.
Gilligan, Carol. 1982. In a Different Voice: Psychological Theory and Women s
Development. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Glenn, Evelyn Nakano. 2002. Unequal Freedom: How Race and Gender Shaped
American Citizenship and Labor. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Griswold. Robert L. 1993. Fatherhood in America: A History. New York: The
Free Press.
Gutterman, David S. 2001. «Postmodernism and the Interrogation of
Masculinity.» Pp.56-71 in Stephen M. Whitehead and Frank J. Barrett
(eds.), The Masculinities Reader. Cambridge, UK: Polity Press.
Gutmann, Matthew C. and Mara Viveros Vigoya. 2005. «Masculnities in Latin
America.» Pp. 114-128 in Michael S. Kimmel, Jeff Hearn, and R.W. Connell
(ete.\Handbook ofStudies on Men and Masculinities. Thousand Oaks, CA:
Sage Publications.
Halberstam, Judith. 1998. Female Masculinity. Durham, NC: Duke University
Press.
Hearn, Jeff. 1994. «Changing Men and Changing Managements: Social Change,
Social Research and Social Action.» Pp. 192-209 in Women in Manage-
ment: Current Research Issues, edited by M. Davidson and R. Burke. Lon-
don: Paul Chapman, LTD.
Hearn, Jeff. 1998. «Theorizing Men and Men’s Theorizing: Men’s Discursive
Practices in Theorizing Men.» Theory and Society 27(6): 781-816.
Henson, Kevin D. and Jackie Krasas Rogers. 2001. «“Why Marcia You’ve
Changed!»: Male Clerical Temporary Workers Doing Masculinity in a Femi-
nized Occupation.» Gender & Society 15(2): 218-238.
Holter, Ulystein Gullveg. 2005. «Social Theories for Researching Men
and Masculinities: Direct Gender Hierarchy and Structural Inequality.
Pp. 15-34 in Michael S. Kimmel, Jeff Hearn, and R.W. Connell (eds),
Handbook of Studies on Men and Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage
Publications.
Hooper, Charlotte. 1999. «Masculinities, IR and the «Gender Variable”.» Re-
view of International Studies 25: 475-491.
Hooper, Charlotte. 1998. «Masculinist Practices and Gender Politics: The
Operation of Multiple Masculinities in International Relations. Pp. 28-53
in M. Zalewski & J. Parpart (eds.), The «Man» Question in International
Relations. Boulder, CO: Westview.
34
Шерон Бёрд
Howard, Judith. 1988. Gender Differences in Sexual Attitudes: Conservatism
or Powerlessness?» Gender & Society 1:103-114.
Howard, Judith and Jocelyn Hollander. 1991 .Gendered Situations, Gendered
Selves. Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
Jackman, Mary R. The Velvet Glove: Paternalism and Conflict in Gender, Class,
and RaceRelations. Berkeley: University of California.
James, William. ([1890] 1991). The Principles of Psychology. Volume 1.
Cambridge, MA: Harvard University Press.
Johnson, Miriam. 1988. Strong Mothers, Weak Wives. Berkeley, CA: University
of California Press.
Kemper, Theodore D. 1990. Social Structure and Testosterone: Explorations of
the Socio-bio-social Chain. New Brunswick, NY: Rutgers University Press.
Kerfoot, Deborah, and David Knights. 1998. «Managing Masculinity in
Contemporary Organizational Life.» Organization 5(1)7-26.
Kerfoot, Deborah, and David Knights. 1993. «Management, Masculinity
and Manipulation: From Paternalism to Corporate Strategy in Financial
Services in Britain.» Journal of Management Studies 30(4): 659-667.
Kessler, Suzanne J. and Wendy McKenna. 1978. Gender: AnEthnomethodological
Approach. Chicago: University of Chicago Press.
Kimmel, Michael S. 2005. «Globalization and Its Mal(e)contents: The Gendered
Moral and Political Economy of Terrorism.» Pp. 414-431 in Michael S.
Kimmel, Jeff Heam, and R.W. Connell (eds.), Handbook of Studies on Men
and Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
Kimmel, Michael S. 1996. Manhood in America. New York: The Free Press.
King, Deborah. 1988. «Multiple Jeopardy, Multiple Consciousness: The
Context of Black Feminist Ideology.» Signs 13:42-72.
Kohlbeig, Lawrence A. 1966. «А Cognitive-Developmental Analysis of Children’s Sex
Role Concepts and Attitudes.» Pp. 82-172 in The Development of Sex Differences,
edited by Elenor E. Maccoby. Stanford, CA: Stanford University Press.
Lewis, Amanda. 2004. Race in the Schoolyard: Negotiating the Color Line in
Classrooms and Communities. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press.
Lopata, Helena Z. and Barrie Thome. 1978. «On the Term «Sex Roles”.»
Signs 3(3):718-721.
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 35
Lorber, Judith. 1996. Paradoxes of Gender New Haven: Yale University Press.
Maccoby, Eleanor E. and Carol Jacklin. 1974. The Psychology of Sex
Differences. Stanford, CA: Stanford University Press.
Machines, John. 2001. «The Crisis of Masculinity and the Politics of Identity.»
Pp.311329 in Stephen M. Whitehead and Frank J. Barrett, The Masculinities
Reader. Cambridge, United Kingdom: Polity Press.
MacLeod, Jay. 1995. Ain’t No Makin’ It: Aspirations and Attainment in a Low-
Income Neighborhood. Boulder, CO: Westview Press.
Majors, Richard and Janet Billson. 1992. Cool Pose: The Dilemmas of Black
Manhood in America. New York, NY: Simon and Schuster.
Marsiglio, William and Joseph H. Pieck. 2005. «Fatherhood and Masculinities.»
Pp. 249-269 in Michael S. Kimmel, Jeff Heam, and R.W. Connell (eds.),
Handbook of Studies on Men and Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage
Publications.
Martin, Patricia Yancey. 2004. «Gender as Social Institution.», Social Forces 82(4):
1249-1273.
Martin, Patricia Yancey. 2001. «“Mobilizing masculinities»: women’s
experiences of men at work.» Organization. 8(4):584-618.
Martin, Patricia Yancey. 1996. Men, masculinities and managements: gender-
ing and evaluating dynamics. In D.L. Collinson and J. Heam (eds.) Men
as Managers, Managers as Men: Critical Perspectives on Masculinity, 186-
209. London: Sage.
McCall, George J. and J. L. Simmons. 1978. Identities and Interactions: An
Examination of Human Associations in Everyday Life. New York: The Free
Press.
McGuffey C. Shawn and B. Lindsay Rich. 1999. «Playing in the Gender
Transgression Zone: Race, Class, and Hegemonic Masculinity in Middle
Childhood.» Gender & Society 13(5): 608-627.
McKay, Jim, Janine Mikosza and Brett Hutchins. 2005. «“Gentlemen, the
Lunchbox has Landed”: Representations of Men’s Bodies in Popular
Media,» in Michael S. Kimmel, Jeff Heam, and R.W. Connell (eds.),
Handbook of Studies on Men and Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage
Publications.
Mead, George Herbert. 1934. Mind, Self, and Society. Chicago: University of
Chicago Press.
Messerschmidt, James. 2000. Nine Lives: Adolescent Masculinities, The Body
and Violence. Boulder, CO: Westview Press.
36
Шерон Бёрд
Messner, Michael А. 1992. Power at Play: Sports and the Problem of
Masculinity. Boston: Beacon Press.
Messner, Michael A. 2000. «Barbie Girls Versus Sea Monsters: Children
Constructing Gender.» Gender & Society 14(6):765-784.
Morrell, Robert and Sandra Swart. 2005. «Men in the Third World: Postcolonial
Perspectives on Masculinity.» Pp. 90-113 in Michael S. Kimmel, JeffHeam,
and R.W. Connell (eds.), Handbook of Studies on Men and Masculinities.
Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
Mosse, George L. 1996. The Image of Man: The Creation of Modern
Masculinity. New York: Oxford University Press.
Nagel, Joane. 2005. «Nation.» Pp. 397-413 in Michael S. Kimmel, JeffHeam,
and R.W. Connell (eds.), Handbook of Studies on Men and Masculinities.
Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
Nagel, Joane. 1998. «Masculinity and Nationalism: Gender and Sexuality in the
Making of Nations.» Ethnic and Racial Studies 21(2): 242-269.
Nielsen, Francois. 1994. «Sociobiology and Sociology.» Annual Review of
Sociology 20:267-303.
Nonn, Timothy. 2003. «Hitting Bottom: Homelessness, Poverty and Masculinity,»
Pp. 258-267 in Michael Kimmel and Michael Messner (eds.), Mens Lives, 6th
edition. Boston, MA: Allyn and Bacon.
Parsons, Talcott. 1964. Essays in Sociological Theory. New York: The Free
Press.
Parsons, Talcott. [1964] 1970. Social Structure and Personality. New York: The
Free Press.
Parsons, Talcott and Robert F. Bales. 1953. Family, Socialization and Interac-
tion Process. London: Routledge and Kegan Paul.
Pierce, Jennifer L. 1995. Gender Trials. Berkeley, CA: University of California
Press.
Pieck, Joseph H. 1984. The Myth of Masculinity. Cambridge, MA: Massachu-
setts Institute of Technology Press.
Ridgeway, Cecilia L. and Lynn Smith Lovin. 1999. «The Gender System and
Interaction.» Annual Review of Sociology 25:191 -216.
Roper, Michael. 1994. Masculinity and the British Organization Man since
1945. Oxford: Oxford University Press.
Rotundo, E. Anthony. 1993. American Manhood. New York: Basic Books.
Schur, Edwin M. 1984. Labeling Women Deviant: Gender, Stigma and Social
Control. New York: Random House.
Теоретизируя маскулинности: современные тенценции в социальных науках 37
Smiler, Andrew Р. 2004. «Thirty Years After the Discovery of Gender:
Psychological Concepts and Measures of Masculinity.» Sex Roles
50(1/2): 15-26.
Stets, Jan E. and Peter J. Burke. 1996. «Gender, Control and Interaction.» So-
cial Psychology Quarterly 59:193-220.
Stryker, Sheldon and Peter J. Burke. 2000. «The Past, Present, and Future of an
Identity Theory.» Social Psychology Quarterly 63(4):284-297.
Swain, Jon. 2005. «Masculinities in Education.» Pp. 213-229 in Michael S.
Kimmel, Jeff Heam, and R.W. Connell (eds),Handbook of Studies on Men and
Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
Taga, Futoshi. 2005. «East Asian Masculinities.» Pp. 129-140 in Michael S.
Kimmel, Jeff Heam, and R.W. Connell (eds.), Handbookoj”Studies on Men and
Masculinities. Thousand Oaks, CA: Sage Publications.
Terman, Lewis M. and С. C Miles. 1936. Sex and Personality: Studies in Mascu-
linity and Femininity. New York: McGraw-Hill.
Thome, Barrie. 1993. Gender Play. Berkeley, CA: University of California
Press.
Wharton, Amy S. and Sharon R. Bird. «Stand by Your Man: Homosociality,
Work Groups and Men’s Perceptions of Difference.» Pp. 97-114 in Cliff
Cheng (ed.) Masculinities in Organizations. Thousand Oaks, California:
Sage Publications.
Whitehead, Stephen M. 2002. Men and Masculinities: Key Themes and New
Directions. Cambridge, UK: Polity Press.
West, Candice and Don Zimmerman. 1987. «Doing Gender»
Williams, Christine L. 1995. Stilla Mans World: Men Who Do Womens Work.
Berkeley, CA: University of California Press.
Williams, Christine L. 1989. Gender Differences at Work: Women and Men in
Nontraditional Occupations. Berkeley, CA: University of California Press.
Willis, Paul. 1911 .Learning to Labour. London: Saxon House.
Wilson, Edward O. 1978. On Human Nature. Cambridge, MA: Harvard
University Press.
Zherebkin, Sergei. 2006. «“Male Fantasies» in Ukraine: «Fucking Women
and Building nation”», in Edith Saurer, Margareth Lanzinger and
Elizabeth Frysak, eds., Women’s Movements. Networks and Debates in
Post-communist Countries in the 19th and 20th Centuries (L’Homme
Schriftenvol.13) (Koeln, Weimar, Wien: Boehlau, 2006), p. 259-279.
Маскулинность как гомофобия:
страх, стыд и молчание в конструировании
гендерной идентичности* *
Майкл Киммел
Мы понимаем под мужественностью вечную вневременную сущ-
ность, которая глубоко заложена в сердце каждого мужчины. Мы пони-
маем под мужественностью вещь, качество, которое человек либо имеет,
либо не имеет. Мы понимаем под мужественностью нечто врожденное,
заключенное в особой биологической конструкции мужчины, результат
андрогенов или наличия пениса. Мы понимаем под мужественностью
трансцендентное, осязаемое свойство, которое каждый мужчина должен
проявлять в мире, награду, даруемую с особой торжественностью юноше-
новичку старшими за успешное выполнение трудного ритуала инициации.
По словам поэта Роберта Блая**, «структура, лежащая в основании мужско-
го духа, еще столь же крепка, как и двадцать тысячелетий тому назад»1.
В этой главе я рассматриваю маскулинность как постоянно меня-
ющуюся совокупность значений, которые мы конструируем через наши
отношения с самими собой, друг с другом и с нашим миром. Мужествен-
ность не является ни неизменной, ни вневременной; она исторична. Му-
жественность не есть проявление внутренней сущности; она социально
конструируется. Мужественность не вырывается в сознание из нашей
© Sage Publication, 1994
Перевод Ивана Кривушина выполнен по изданию Michael S. Kimmel, «Mas-
culinity as Homophobia: Fear, Shame, and Silence in the Construction of Gender
Identity», in Theorizing Masculinities, in Harry Brad and Michael Kaufman, eds.
(Thousand Oaks: Sage Publication, 1994), p. 119-141.
* Данный текст представляет собой детальный эскиз теоретической главы из
книги Мужественность в Америке: Культурная история. Я признателен
Тиму Бенеке, Харри Броду, Майклу Кауфману, Ионе Мара-Дрита и Лилиан
Рабин за замечания, высказанные по поводу первых вариантов этого текста.
** Блай Роберт (род. 1926 г.) - американский поэт и переводчик; лидер мифопоэ-
тического мужского движения в США (прим, пер.)
Маскулинностъ как гомофобия
39
биологической организации. Мужественность означает разные вещи в
разные времена и для разных людей. Мы приходим к пониманию того,
что значит быть мужчиной в нашей культуре, путем противопоставления
наших определений набору «других» - расовых меньшинств, сексуаль-
ных меньшинств и, главным образом, женщин.
Наши определения мужественности постоянно меняются, выве-
триваясь в политическом и социальном поле, где теряют прежний смысл
взаимоотношения между мужчинами и женщинами. Действительно, поиск
трансцендентного вневременного определения мужественности представ-
ляет сам по себе социологический феномен - мы стремимся искать вневре-
менное и вечное в моменты кризиса, в те переходные периоды, когда старые
определения больше не работают, а новые пока еще полностью не утверди-
лись.
Из представления, что мужественность социально конструируема
и исторически изменчива, не следует, что речь идет о каком-то недостат-
ке, о чем-то, что обедняет мужчин. На самом деле, оно обеспечивает нам
нечто исключительно ценное - деятельность, способность действовать.
Оно дает нам ощущение исторических возможностей вместо безнадежной
покорности, неизменно сопутствующей вневременным внеисторическим
сущностям. Наши поступки суть не просто «сама человеческая природа»,
когда «мальчики всегда остаются мальчиками». Из материала, который на-
ходится вокруг нас в нашей культуре (другие люди, идеи, предметы), мы
активно творим наши миры, наши идентичности. Мужчины, как индиви-
дуально, так и коллективно, обречены на изменение.
В этой главе я исследую социальное и историческое констру-
ирование как гегемонной, так и остальных форм маскулинности с
намерением предложить новую теоретическую модель американской
мужественности2. Чтобы выполнить свою задачу, мне придется сначала
выявить некоторые из гендерных смыслов, скрывающихся в классиче-
ских социологических и политологических формулировках, что позволит
мне поместить возникновение современной мужественности в специфи-
ческие исторические и социальные контексты. Затем я покажу, каким
образом этот вариант маскулинности возник в США, прочертив одно-
временно и психоаналитический порядок эволюции, и историческую
траекторию развития рыночных отношений.
[В этой версии очерка опущены две части - Классическая соци-
альная теория как скрытое размышление о мужественности и Маску-
линность как история и история маскулинности. В первой из этих двух
частей М. Киммел анализирует четыре цитаты из Карла Маркса/Фридриха
40
Майкл С. Киммел
Энгельса, Алексиса де Токвиля*, Макса Вебера и Зигмунда Фрейда и по-
казывает, как эти внешне безобидные утверждения отражают западные
концепции мужественности и, особенно, суть американской идеологии
«мужчины, сделавшего самого себя». Во второй части М. Киммел иден-
тифицирует две превалирующие модели американской мужественности в
конце 18 - начале 19 вв.: «благовоспитанный патриарх» и «героический
ремесленник». Он выясняет также, каким образом эти модели затмил
«рыночный мужчина», новая маскулинная идентичность, появившаяся в
1830-х гг. Большая часть данного исследования представлена в книге Му-
жественность в Америке: Культурная история3.]
Маскулинности как властные отношения
Термин «рыночная маскулинность» является нормативным
определением американской маскулинности. Он фиксирует ее характери-
стики - агрессию, конкуренцию, тревожность - и пространство, в котором
эти характеристики работают - общественную сферу, рынок. Если рынок
представляет собой арену, где мужественность тестируется и доказывает-
ся, он оказывается гендерной ареной, где означиваются формы напряжен-
ности между мужчинами и женщинами и между различными группами
мужчин. Эти формы свидетельствуют, что культурные определения ген-
дера теряют свой исходный смысл на спорной территории и сами по себе
выступают как властные отношения.
Никакая маскулинность не предполагает равенства; или, точнее,
хотя мы все и созданы равными, любое гипотетическое равенство бы-
стро испаряется, поскольку наши определения маскулинности имеют
неравную ценность в нашем обществе. Существует некая дефиниция
мужественности, принятая за стандарт, исходя из которого измеряются
и оцениваются все другие ее формы. В доминантной культуре маскулин-
ность, прилагаемая к белому мужчине, принадлежащему к среднему классу
и находящемуся в начале зрелого возраста, устанавливает стандарты для
других мужчин; исходя из этих стандартов оцениваются другие мужчины,
которые в своем большинстве признаются не соответствующими им. Социо-
лог Эрвин Гоффман писал, что в Америке существует лишь «один совер-
шенный и не стыдящийся себя мужчина»: «молодой, женатый, белый горо-
жанин, гетеросексуал с севера, протестант, отец, получивший образование
в колледже, полностью занятый, хорошего телосложения, сильный и высо-
* Токвиль Алексис де (1805-1859 гг.) - французский историк и социолог
консервативного направления (прим, пер.)
Маскулинность как гомофобия
41
кий, недавний обладатель спортивных достижений. Каждый американский
мужчина стремится смотреть на мир с такой точки зрения... Любой, кому не
удается квалифицировать себя через какой-нибудь из этих признаков, веро-
ятно, считает себя... недостойным, несовершенным и худшим»4.
Мы назовем такую маскулинность «гегемонной», образцом
маскулинности мужчин, обладающих властью, который стал стандартом в
психологических оценках, в социологических исследованиях и в пособиях,
призванных научить молодых людей стать «настоящими мужчинами»5. Эта
дефиниция гегемонией мужественности представляет мужчину у власти,
мужчину с властью и мужчину власти. Мы приравниваем мужественность к
умению быть сильным, успешным, способным, надежным и контролирую-
щим ситуацию. Сущностные определения мужественности, которые мы раз-
работали в нашей культуре, обслуживают власть одних мужчин над другими
мужчинами и мужчин над женщинами.
Дефиниция маскулинности в нашей культуре, таким образом,
имеет одновременно несколько прочтений. Она касается стремления от-
дельного мужчины аккумулировать культурные символы, денотаты муже-
ственности, показатели того, что он на самом деле достиг ее. Она касается
стандартов, используемых против женщин с целью помешать их включению
в общественную жизнь и приписать их к обесцененной частной сфере. Она
касается различной степени доступа разных типов мужчин к культурным
ресурсам, дарующим мужественность, и тех способов, с помощью кото-
рых каждая из этих групп, соответственно, развивает свои собственные
модификации данной дефиниции, чтобы реализовать свои претензии на
мужественность. Она касается способности самих этих определений слу-
жить сохранению в реальной жизни власти мужчин над женщинами и
некоторых мужчин над другими мужчинами. <.. .>
Но мы продолжаем смело и амбициозно пытаться соответствовать
[установленным критериям]. Американская маскулинность является не-
устанным испытанием6 .<...> Какими бы ни были вариации, связанные с
расой, классом, возрастом, этнической принадлежностью или с сексуаль-
ной ориентацией, быть мужчиной означает «не быть похожим на женщин».
Эта идея антифемининности лежит в основе современных и исторических
концепций мужественности; иными словами, маскулинность определяется в
большей степени от противного, то есть исходя из того, чего нет у того или
иного индивида, а не из того, чем он обладает.
42
Майкл С. Киммел
Маскулинность как бегство от фемининного
В историческом и эволюционном плане маскулинность была опре-
делена как бегство от женщин, как отрицание фемининности. Начиная
с 3. Фрейда, мы пришли к пониманию того, что в эволюционном плане
главная задача, с которой каждому маленькому мальчику приходится стол-
кнуться, заключается в том, чтобы надежно утвердить свою идентичность
в качестве мужчины. <.. .>
В этой модели маскулинность неизбежно связана с сексуальностью.
Сексуальность мальчика станет отныне соответствовать сексуальности его
отца (или, по крайней мере, конструируемому им образу отца) - угрожаю-
щей, хищнической, собственнической и, возможно, карающей. Прежде маль-
чик стремился идентифицировать себя со своим угнетателем; теперь он сам
может стать угнетателем. Но страх остается, страх, что юношу разоблачат
как обманщика, как мужчину, не полностью и не окончательно отделен-
ного от матери. Обязательно найдутся другие мужчины, которые осуществят
такое разоблачение. Неудача будет способствовать де-сексуализации мужчины,
формированию мнения о его мужской неполноценности. Его будут считать
маменькиным сынком, «девчонкой». <.. .>
Бегство от фемининности является болезненным и нелегким, по-
скольку мать своей властью может без труда отнять у мальчика мужествен-
ность, утверждая его зависимость или, по крайней мере, напоминая ему о
ней. Такое бегство постоянно; мужественность становится растянувшейся
на всю жизнь попыткой демонстрировать факт ее достижения, поскольку
нужно доказывать другим недоказуемое, в котором мы сами не уверены.
Женщины редко ощущают необходимость «доказывать свою женствен-
ность» - фраза, сама по себе звучащая нелепо. Женщины знают разные
типы кризиса гендерной идентичности; их раздражительность и уязвлен-
ность, как и свойственные им симптомы депрессии, идут скорее от их
статуса исключенности [из социума], чем от сомнений по поводу того,
достаточно ли они женственны7.
Желание отречься от матери как свидетельство приобретения
маскулинной гендерной идентичности имеет для мальчика три послед-
ствия. Во-первых, он отвергает свою реальную мать с ее чертами - забот-
ливостью, жалостью и нежностью, воплощением которых она, возможно,
была. Во-вторых, он подавляет эти черты в себе, поскольку они показы-
вают его неполное отделение от матери. Его жизнь становится постоянно
осуществляемым проектом, призванным продемонстрировать отсутствие
у него свойств, присущих его матери. Маскулинная идентичность рож-
дается в отрицании фемининного, а не в непосредственном утверждении
Маскулинность как гомофобия
43
маскулинного, что делает маскулинную гендерную идентичность рас-
плывчатой и хрупкой.
В-третьих, <.. .> мальчик, кроме того, учится девальвировать в своем
окружении всех женщин как живых воплощений тех черт, которые он сам
уже научился презирать. 3. Фрейд, сознательно или нет, также находил истоки
сексизма - систематической девальвации женщин - в отчаянных усилиях
мальчика отделиться от матери. Мы можем хотеть «девчонку», как ту дев-
чонку, которая «вышла замуж за дорогого старого папочку», как поется в на-
родной песне, но мы без сомнений не хотим быть похожими на нее. <.. .>
Когда это кончится? Никогда. Принять слабость, принять хрупкость
и болезненность - значит вызвать отношение к себе как к «девчонке», а не
как к настоящему мужчине. Но отношение со стороны кого?
Маскулинность как гомосоциальный спектакль
Ответ: со стороны других мужчин. Мы находимся под постоянным
испытующим взглядом других мужчин. Другие мужчины наблюдают за
нами, оценивают нас, соглашаются допустить нас в царство мужествен-
ности. Именно другие мужчины оценивают исполнение [нами этой роли].
Литературный критик Дэвид Леверенц доказывает, что «идеологии муже-
ственности функционировали в первую очередь в зависимости от бди-
тельного надзора мужчин, равных [по возрасту и положению], и мужско-
го авторитета»8. Вспомните о том, как мужчины хвастаются перед кем-то
другим своими достижениями - от их последней сексуальной победы до
размеров пойманной ими рыбы - и как мы постоянно выставляем напоказ
признаки мужественности - богатство, власть, статус, сексуальных жен-
щин - перед другими мужчинами, страстно желая их одобрения.
То, что мужчины доказывают свою мужественность в глазах других
мужчин, есть одновременно и результат сексизма, и одна из его главных
характерных черт. «Женщины занимают в сознании мужчин столь низкое
положение на социальной лестнице в этой стране, что бессмысленно ис-
кать признания со стороны женщин, - заметил драматург Дэвид Мемит*. -
То, чего мужчины жаждут, так это одобрения со стороны себе подобных».
Женщины становятся видом валюты, которую мужчины используют для
повышения своего статуса на маскулинной социальной шкале. (Даже эпи-
зоды героических побед над женщинами несут, по моему мнению, элемент
гомосоциальной оценки). Маскулинность является гомосоциальным
спектаклем. Мы испытываем сами себя, совершаем героические подвиги,
Мемит Дэвид (род. 1947 г.) — американский драматург и кинорежиссер (прим. пер.).
44
Майкл С. Киммел
идем на непомерные риски, и все потому, что мы желаем получить от дру-
гих признание нашей мужественности.
Маскулинность как гомосоциальный спектакль чревата опасно-
стью, риском неудачи и активной безжалостной конкуренцией. «Любой
встреченный вами мужчина обладает рейтингом или оценкой самого себя,
с которой он никогда не расстается и которую он никогда не забывает», -
писал Кеннет Уэйн в своей популярной книге советов в начале 20-го века.9
Почти столетие спустя другой мужчина сказал психологу Сэму Ошертону
что «ко времени, когда ты становишься взрослым, ясно понимаешь, что на-
ходишься в постоянной конкуренции с мужчинами за внимание женщин,
в спорте, на работе»10.
Маскулинность как гомофобия
Если маскулинность является гомосоциальным спектаклем, то ее
главной эмоцией является страх. Во фрейдовской модели страх перед
властью отца охватывает мальчика, заставляя его отказываться от своего
страстного влечения к матери и идентифицировать себя с отцом. Эта мо-
дель связывает гендерную идентичность с сексуальной ориентацией: иден-
тификация мальчика с отцом (обретение маскулинного) позволяет ему теперь
вступить в сексуальные отношения с женщинами (он становится гетеросек-
суалом). Исходя из этого мы можем «прочитывать» чью-либо сексуальную
ориентацию по успешной реализации гендерной идентичности. Во-вторых,
испытывая такой страх, мальчик не пытается укрыться под властью матери,
чтобы защититься от своего отца. Наоборот, он считает, что преодолеет
свой страх посредством идентификации с источником этого страха. Мы
обретаем маскулинность, идентифицируясь с нашим угнетателем.
Но здесь возникает определенная проблема, которую сам 3. Фрейд
обозначил, но не разрешил11. Когда мальчик на доэдиповой стадии идентифи-
цирует себя с матерью, он смотрит на мир глазами матери. Таким обра-
зом, при столкновении с отцом во время великого Эдипова кризиса его зре-
ние оказывается расщепленным: он смотрит на своего отца так же, как и его
мать, смешивая благоговение, удивление, страх и влечение; одновременно
он смотрит на отца так, как он хотел бы смотреть на него, будучи мальчиком,
то есть не как на объект влечения, а как на соперника. Отрицание матери и
идентификация с отцом только частично разрешает его дилемму. Что же он
должен делать с этим гомоэротическим влечением, влечением, которое он
испытывал, поскольку смотрел на отца глазами матери?
Он должен подавить его. Гомоэротическое влечение считается фе-
мининным влечением, влечением к другим мужчинам. Гомофобия есть
Маскулинность как гомофобия
45
попытка подавить это влечение, очистить все отношения с другими муж-
чинами, с женщинами и с детьми от какой-либо его примеси и гаранти-
ровать, что никто и никогда не сможет принять его за гомосексуалиста.
Гомофобное бегство от интимных отношений с другими мужчинами пред-
ставляет собой отрицание гомосексуального начала внутри себя, которое
никогда не бывает полным и поэтому постоянно вновь разыгрывается в
любой системе гомосоциальных связей. «Жизнь большинства американ-
ских мужчин находится в тисках, их повседневные интересы ограничены
постоянной необходимостью доказывать своим близким и самим себе, что
они не «девчонки» и не гомосексуалисты, -пишет историк психоанализа
Джеффри Горер. - Любой интерес или занятие, которые идентифициру-
ются как фемининный интерес или фемининное занятие, вызывает глубо-
кое подозрение у мужчин»12.
Даже если мы и не подписываемся под психоаналитическими идея-
ми 3. Фрейда, мы, тем не менее, можем сказать, оставив в стороне сексуа-
лизированную точку зрения, что отец оказывается первым мужчиной, ко-
торый оценивает маскулинное поведение мальчика, первой парой мужских
глаз, перед которыми он пытаетс^Кутвердить себя. Эти глаза будут преследо-
вать его всю оставшуюся жизнь. К этим глазам присоединятся глаза других
мужчин -глаза тех, кто исполняет такие стандартные роли, как роль учите-
ля, тренера, босса или героев экрана; глаза его сверстников, его друзей, его
товарищей по работе; и глаза миллионов других мужчин, живых и мертвых,
от чьего постоянного испытующего взгляда, следящего за его поведением,
он никогда не сможет избавиться. «Традиции умерших поколений тяготе-
ют, как кошмар, над умами живых», - так Карл Маркс сформулировал это
более столетия тому назад13. А вот как говорят об этом два современных
психолога: «Свойство, которое каждый американский мужчина получает от
рождения, - это хроническое ощущение личной неадекватности»14.
Кошмар, от которого мы, кажется, никогда не избавимся, - кош-
мар, что другие мужчины заметят это ощущение неадекватности, заметят,
что мы в наших собственных глазах не являемся теми, кем мы стремимся
быть. То, что мы называем маскулинностью, - это часто преграда, препят-
ствующая разоблачению нас как самозванцев, то есть чрезмерно расши-
ренный круг видов деятельности, мешающий другим проникнуть в нашу
суть, и непомерное усилие, чтобы загнать страхи внутрь себя. Наш под-
линный страх - «не страх перед женщинами, а страх быть опозоренными
или униженными перед другими мужчинами или оказаться в подчинении
у более сильных мужчин»15.
Такова, следовательно, великая тайна американской мужественно-
сти: мы боимся других мужчин. Гомофобия является главным организую-
46
Майкл С. Киммел
щим принципом нашей культурной дефиниции мужественности. Гомофо-
бия - это нечто большее, чем иррациональная боязнь гомосексуалистов,
чем страх быть принятыми за геев. «Слово «faggot»* не имеет никакого от-
ношения к гомосексуальному опыту или даже к боязни гомосексуалистов,
- утверждает Дэвид Леверенц. - Оно идет из глубин мужественности:
это крайне уничижительное прозвище для любого, кто кажется «девчон-
кой», некрепким и несобранным»16. Гомофобия представляет собой страх
того, что другие мужчины разоблачат нас, перестанут признавать за нами
мужественность, продемонстрируют нам и миру, что мы не соответствуем
ее [критериям]. Страх заставляет нас стыдиться, ибо признание страха в
самих себе доказывает нам самим, что мы не столь мужественны, как это
представляем, что мы подобны молодому мужчине в поэме У.Б. Йитса**,
«который хорохорится, скрывая под мужественным видом свое робкое
сердце». Наш страх - это страх быть униженным. Мы стыдимся бояться.
Стыд ведет к молчанию - молчанию, которое побуждает других
людей думать, что мы действительно одобряем все то, что совершается
в нашей культуре по отношению к женщинам, к меньшинствам, к геям
и лесбиянкам. Тому испуганному молчанию, когда мы спешно проходим
мимо женщины, к которой мужчины пристают на улице. Тому скрытому
молчанию, когда мужчины отпускают сексистские или расистские шут-
ки в баре. Тому липкому молчанию, когда парни в офисе делают оскор-
бительные замечания в адрес геев. Наши страхи суть источники нашего
молчания, и молчание мужчин - это как раз то, что позволяет такой систе-
ме функционировать. Это, возможно, объясняет, почему женщины часто
жалуются, что их друзья или партнеры мужского пола нередко проявляют
чуткость, когда они одни, но реагируют смехом на сексистские шутки или
даже сами отпускают их, когда они оказываются в компании.
Страх, что тебя посчитают «девчонкой», доминирует в культурных
дефинициях мужественности. Он возникает очень рано. «Мальчики в
мальчишеской среде стыдятся быть немужественными», - написал один
воспитатель в 1871 г.17 Я заключил пожизненное пари с одним другом, что
я могу прийти на любую спортивную площадку в Америке, где беззаботно
играют шестилетние мальчики, и вызову драку, задав один единственный
вопрос. Этот вопрос прост: «Кто тут девчонка?». Как только вопрос постав-
лен, вызов брошен. Обычно происходит одно из двух. Какой-то мальчик об-
винит другого в том, что он - девчонка, на что тот ответит, что он - не дев-
чонка, а что девчонка - это как раз сам его обвинитель. Они могут вступить
* Faggot - вязанка, в переносном смысле гомосексуалист (прим, пер.)
** Йитс Уильям Батлер (1865-1939 гт.) - ирландский поэт-символист и драматург
(прим. пер.).
Маскулинность как гомофобия 47
в драку, чтобы решить, кто лжет. Или же целая группа мальчиков окру-
жит одного, и все закричат: «Он, он»!». Этот мальчик либо расплачется и
убежит домой в слезах, опозоренный, либо сразу бросится на нескольких
мальчишек, чтобы доказать, что он - не девчонка. (А что отец или старшие
братья скажут ему, если он предпочтет убежать домой в слезах?). Потребу-
ется некоторое время, чтобы он вновь обрел чувство самоуважения.
Насилие является нередко единственным и наиболее очевидным
признаком мужественности. Точнее, речь идет о готовности к борьбе, о
желании драться. Происхождение нашей поговорки «ходить с щепкой на
плече» обязано обычаю, существовавшему в сельской местности или в не-
большом городке в начале 20-го века, когда подросток действительно про-
гуливался с щепкой на плече - сигнал его готовности потягаться силой с
любым, кто попытается сбить ее18.
Подобно подросткам, мы, взрослые, знаем, что наши сверстники
представляют собой разновидность гендерной полиции, постоянно угро-
жающей разоблачить нас как женственных, как «девчонок». Одной из лю-
бимых проделок в мою бытность подростком было попросить какого-либо
мальчика посмотреть на свои ногти. Если он подносил внутреннюю сто-
рону ладони к своему лицу и сгибал пальцы внутрь, чтобы посмотреть
на них, он выдерживал испытание. Он смотрел на свои ногти, «подобно
мужчине». Но если он отводил внешнюю сторону ладони от своего лица и
рассматривал свои ногти, вытянув руку, его сразу же высмеивали как «дев-
чонку». Став молодыми мужчинами, мы постоянно объезжаем эти гендер-
ные границы, проверяя ограждения, установленные нами по периметру, га-
рантируя, что через них не проникнет ничто даже отдаленно фемининное.
Перспектива быть разоблаченными подстерегает нас повсюду. Кажущаяся
самой незначительной вещь может представлять угрозу или активировать пре-
следующий нас страх. В день, когда студентам, слушавшим мой курс «Социо-
логия мужчин и маскулинностей», предстояло обсуждать проблему гомофо-
бии и дружеских отношений между мужчинами, один из них дал трогательную
иллюстрацию [поставленной проблемы]. Увидев, что был прекрасный день,
первый день весны после суровой северо-восточной зимы, он возымел наме-
рение прийти на занятия в шортах. «У меня есть действительно великолепная
пара новых мадрасских шорт», - пояснил он. - Но затем я вспомнил, что на
них изображены лаванда и гвоздика. Тема сегодняшнего занятия - гомофобия.
Возможно, сегодня не самый лучший день, чтобы носить такие шорты».
Наши попытки сохранить мужественный вид распространяются
на все, что мы делаем. Что мы носим. Как мы говорим. Как мы ходим. Что
мы едим. Любой жест, любое движение содержат закодированный гендер-
ный язык. Подумайте, например, о том, что бы вы ответили на вопрос:
48
Майкл С. Киммел
«Как вы «узнаете», что тот или иной мужчина - гомосексуалист?». Когда
я задавал этот вопрос на лекциях или на семинарах, респонденты неизмен-
но давали довольно стандартный перечень стереотипно женственных ви-
дов поведения. Он ходит определенным образом, говорит определенным
образом, действует определенным образом. Он очень эмоционален; он по-
казывает свои чувства. Одна женщина сказала, что она «распознает» в
мужчине гея, если он действительно о ней заботится; другая же заявила,
что определяет гея по тому, что он не проявляет к ней интереса и оставляет
ее одну.
Теперь изменим вопрос и спросим, что должны делать мужчины-
гетеро-сексуалы, чтобы исключить возможность возникновения у кого бы
то ни было «ложного представления» по их поводу. Ответы обычно указы-
вают на исходные стереотипы, на этот раз в виде серии правил того, как
не следует себя вести: никогда не одеваться, не разговаривать и не ходить
подобным образом; никогда не показывать свои чувства или быть эмо-
циональным. Всегда быть готовым демонстрировать сексуальный интерес
к женщинам, которых ты встречаешь, чтобы ни у одной из них не возникло
о тебе «ложного представления». Таким образом, гомофобия, боязнь, что
тебя воспримут как гея, а не как настоящего мужчину, побуждает мужчин
чрезмерно подчеркивать все традиционные черты маскулинности, вклю-
чая роль сексуального хищника по отношению к женщинам. Гомофобия
и сексизм идут рука об руку.
Риск того, что тебя посчитают «девчонкой», огромен - иногда
это вопрос жизни и смерти. Мы идем на непомерные риски ради дока-
зательства своей мужественности, неразумно подвергая опасности свое
здоровье, совершая опрометчивые поступки на работе и рискуя получить
болезни, связанные со стрессами. Мужчины идут на самоубийство в три
раза чаще, чем женщины. Психиатр Уиллард Гейлин объясняет, что это
случается «постоянно из-за ощущаемого социального унижения»19, чаще
всего связанного с неудачей в бизнесе. <.. .>
При одном обследовании женщин и мужчин спрашивали, чего они
более всего боятся. Женщины отвечали, что они более всего боятся быть
изнасилованными и убитыми. Мужчины отвечали, что они более всего
боятся быть поднятыми на смех20.
Гомофобия как причина сексизма, гетеросексизма и расизма
Гомофобия тесно связана как с сексизмом, так и с расизмом. Страх
(иногда сознательный, иногда нет), что другие могут принять нас за
гомосексуалистов, побуждает мужчин разыгрывать всевозможные формы
Маскулинность как гомофобия
49
излишне подчеркнутого маскулинного поведения и маскулинных отно-
шений с целью гарантировать, что ни у кого не возникнет о них ложного
представления. Один из главных элементов этой преувеличенной маску-
линности -принижение женщин либо путем исключения их из обществен-
ной сферы, либо путем ежедневной их дискредитации в речах и моделях
поведения, организующих повседневную жизнь американского мужчины.
Женщины и мужчины-геи составляют «иное», в противовес которому гете-
росексуальные мужчины проектируют свою идентичность; противодей-
ствуя им, эти последние подтасовывают карты, создавая такие условия
для состязания, в которых они всегда окажутся победителями, то есть, по-
давляя женщин и геев, мужчины могут подтвердить свою собственную
претензию на мужественность. Женщины несут угрозу распыления муже-
ственности, если берут на себя ответственность за дом, работу и семью,
и поэтому их право на это отрицается как смехотворное. Мужчины-геи
исторически играли роль истинной «девчонки» в американской народной
культуре, поскольку гомосексуализм рассматривается как инверсия нор-
мального гендерного развития. Были и другие «иные». В ходе американ-
ской истории «девчонок», немужчин, представляли разные группы, через
отрицание которых американские мужчины трансформировали свои соб-
ственные дефиниции мужественности, часто с печальными последствия-
ми. На самом деле, эти сменяющиеся группы показывают любопытную
картину американского исторического развития.
В начале 19-го века контрастирующей величиной для американских
мужчин являлись европейцы и дети. «Истинный американец был силь-
ным, мужественным и прямодушным, неизнеженным и неиспорченным в
противовес существовавшему образу европейца, - пишет Руперт Уилкин-
сон. - Он одевался скорее скромно, чем нарядно, предпочитая непритя-
зательность стремлению к роскоши; он был обычным свободолюбивым
гражданином или джентльменом от природы в гораздо большей степени,
чем аристократом-угнетателем или сервильным миньоном»21. «Настоя-
щий мужчина» начала 19-го века не был ни знатным, ни крепостным. К
середине столетия, однако, место изнеженного аристократа заняли черные
рабы. Рабов считали зависимыми, беспомощными мужчинами, не способ-
ными защитить своих женщин и детей, а следовательно, лишенными му-
жественности. На коренных жителей Америки смотрели как на глупых и
наивных детей, поэтому их можно было называть «краснокожими детьми
великого белого отца» и тем самым не признавать за ними полноценной
мужественности.
К концу 19-го века список ненастоящих мужчин пополнили новые
европейские эмигранты, особенно ирландцы и итальянцы, которые счита-
50
Майкл С. Киммел
лись слишком страстными и эмоционально неустойчивыми, чтобы быть
сдержанными и твердыми, как дубы, и евреи, которые считались слишком
книжно изнеженными и слишком физически хилыми, чтобы в должной
мере удовлетворять [критериям мужественности]. В середине 20-го века
шаблонами немужественности, против которых американские мужчины
направляли свой гендерный гнев, служили выходцы из Азии - сначала,
во время Второй мировой войны, японцы, позже, в период Вьетнамской
войны, вьетнамцы. Азиатские мужчины воспринимались как маленькие,
мягкие и женственные - не как мужчины в полном смысле этого слова.
Такой перечень «полуамериканцев» - итальянцев, евреев, ирланд-
цев, африканцев, индейцев, азиатов, геев - представляет большинство
американских мужчин. Следовательно, мужественность возможна лишь
относительно особого меньшинства, и ее дефиниция была сконструиро-
вана, чтобы воспрепятствовать остальным достичь этого качества. Инте-
ресно, что это непризнание за врагами мужественности имеет обратную
сторону, причем в равной степени гендерную. Те самые группы, которые
исторически рассматривались как лишенные мужественности, одновре-
менно также часто характеризовались как супермаскулинные, как сексу-
ально агрессивные, как дикие хищные звери, против которых «цивилизо-
ванные» мужчины должны решительно бороться и таким путем спасать
цивилизацию. Так, черные мужчины изображались неистовыми сексуаль-
ными животными, женщины - плотоядно-чувственными, мужчины-геи -
сексуально ненасытными, южноевропейские мужчины - хищными и про-
жорливыми, а мужчины из Азии - порочными и жестокими мучителями,
безнравственно равнодушными к самой жизни, желающими принести в
жертву своим прихотям всех и вся. Но независимо от того, воспринима-
лись ли эти группы как группы женственных «девчонок» или жестоких
нецивилизованных зверей, понятия, в которых они трактовались, были ген-
дерными. Эти группы становились «иными» - экранами, отражаясь от ко-
торых, формировались традиционные концепции мужественности.
Быть признанным недостаточно мужественным - таков страх,
который побуждает американских мужчин отказывать в мужественно-
сти другим, что представляет собой способ доказать недоказуемое: кто-то
обладает мужественностью в полной мере. Маскулинность оказывается
формой защиты против осознаваемой угрозы унижения в глазах других
мужчин, формой, реализуемой посредством «последовательности по-
ложений» - вещей, о которых мы можем говорить, которые мы можем
совершать и которые мы можем даже обдумывать, но которые, если мы
хорошенько поразмыслим о них, заставят нас устыдиться самих себя22. В
конце концов, сколь многие из нас отпускали гомофобские или сексистские
Маскулинность как гомофобия
51
замечания, рассказывали расистские анекдоты или делали непристойные
комментарии в адрес женщин на улице? Сколь многие из нас превращали
эти идеи и эти слова в поступки, когда с кулаками нападали на мужчин-
геев или принуждали то силой, то хитростью какую-либо женщину, даже
если она на самом деле этого не хотела, к сексуальным отношениям, по-
тому что это было важно для пополнения списка своих побед?
Власть и бессилие в жизни мужчин
Я доказал, что гомофобия, страх мужчин перед другими мужчи-
нами, является определяющим условием доминантной дефиниции ма-
скулинности в Америке; что господствующая дефиниция маскулинности
представляет собой защитное средство, призванное предотвратить утрату
мужественности. В контексте наших усилий по подавлению или преодо-
лению этих страхов доминантная культура взыскивает огромную цену с
тех, кто считается недостаточно мужественным, - с женщин, мужчин-
геев, мужчин, рожденных за пределами Америки, цветных мужчин. Такая
перспектива, возможно, помогает объяснить парадокс в жизни мужчин,
когда они действительно обладают всей властью и, однако, не чувствуют
себя могущественными23.
Мужественность приравнивается к власти - над женщинами, над
другими мужчинами. Куда бы мы ни бросили взгляд, мы видим инсти-
туциональное выражение этой власти - в Конгрессе и законодательных
собраниях штатов, в советах директоров любой крупной американской
корпорации или юридической фирмы, в администрации любой школы и
больницы. Женщины уже давно поняли это, и феминистки вот уже три
десятилетия бросают вызов как общественным, так и частным формам
выражения мужской власти и своему страху перед мужчинами. Феми-
низм как система теорий, с одной стороны, объясняет страх женщин
перед мужчинами, а с другой, вдохновляет их на борьбу с ним и в обще-
ственной, и в частной сфере. Женщины-феминистки выдвинули положе-
ние, что маскулинность связана со стремлением к доминированию, со
стремлением к власти, к завоеванию.
Эта феминистская дефиниция маскулинности как стремление к
власти есть результат теоретизирования с позиции женщин. В ней от-
ражается женское восприятие маскулинности. Она предполагает симме-
трию между общественным и частным, которая не соответствует мужско-
му опыту. Феминистки считают, что женщины как группа не обладают
властью в нашем обществе. Они также считают, что и каждая женщина
в отдельности не ощущает себя сильной. Женщины чувствуют страх и
52
Майкл С. Киммел
уязвимость. Их представления о социальной действительности и их ин-
дивидуальный опыт, следовательно, симметричны. В отличие от них, с
точки зрения феминизма, мужчины как группа обладают властью. Сле-
довательно, исходя из того же самого принципа симметрии, феминизм
склонен признавать, что и в индивидуальном отношении мужчины неиз-
бежно чувствуют себя сильными.
Именно поэтому феминистская критика маскулинности часто на-
талкивается на непонимание со стороны мужчин. Услышав мнение, что
они обладают всей полнотой власти, многие мужчины реагируют на это
скептически: «Что вы имеете в виду, говоря, что мужчины имеют всю
власть? - спрашивают они. - О чем вы толкуете? Моя жена командует
мной. Мои дети командуют мной. Мой босс командует мной. У меня нет
никакой власти! Я совершенно бессилен!».
Подобные ощущения мужчин - это не ощущения сильных людей, но
ощущения тех, кто считает себя бессильным. Подобные ощущения неизбеж-
но рождаются из разрыва между социальным и психологическим, между
общим анализом, показывающим, что мужчины как группа находятся у
власти, и психологическим фактом, что они как индивидуумы не осозна-
ют себя сильными. Это чувства мужчин, которых воспитали в вере, что
они должны чувствовать эту силу, но они ее не чувствуют. Неудивительно,
что многие мужчины оказываются уязвленными и недовольными.
Это может объяснить недавнюю популярность мужских семина-
ров (workshops) и уикенд-конференций (retreats), призванных помочь
мужчинам утвердить свою «внутреннюю» силу, свою «глубинную муже-
ственность» или своего «внутреннего воина». Такие авторы, как Р. Блай24,
Р. Мурр и Д. Джил-лет25, У Фаррел26 и С. Кин27, с пониманием и уважением
относятся к мужским ощущениям бессилия и признают их подлинными
и реальными. «Они дают белым мужчинам видимость силы, - замечает
Джон Ли, один из руководителей этих уикенд-конференций. - Мы позво-
лим вам управлять страной, но в то же время никаких эмоций, никаких
разговоров, и продолжайте терпеть свою боль и свою обиду»28. (Нам не
говорят, кто «они» такие.)
Часто идеологи мифопоэтического мужского движения*, под чьей
обширной кроной укрываются все группы, помогающие мужчинам вер-
нуть себе эту мифическую глубинную мужественность, используют образ
шофера для описания положения современного мужчины. Кажется, что
* Мифопоэтическое мужское движение - общественное движение в США в
конце 1970-х -начале 1980-х гг., стремившееся рассматривать проблемы муж-
чин сквозь призму мифологии и поэзии; делало акцент на индивидуальную
форму мужского существования (прим. пер.).
Маскулинность как гомофобия 53
шофер имеет власть -он носит униформу, занимает место водителя и зна-
ет, куда он едет. То есть для стороннего наблюдателя шофер выглядит как
человек, осуществляющий управление. Но для самого шофера, замечают
они, он - просто тот, кто исполняет приказы. Он вообще не руководит29.
Несмотря на то, что любому известно, что шоферы не имеют власти,
этот образ остается привлекательным для мужчин, когда те слышат о нем
на уикенд-семинарах. Но в предлагаемом образе существует недостающее
звено, звено, остающееся скрытым, поскольку образ этот воспринимается
с точки зрения индивидуального мужского опыта, [а не мужчин как груп-
пы]. Это недостающее звено заключается в том, что человек, отдающий
приказы, также является мужчиной. Следовательно, речь идет о взаимоот-
ношениях между мужчинами -между мужчинами, отдающими приказы,
и мужчинами, их получающими. Мужчина, который идентифицируется с
шофером, притязает на право быть мужчиной, но на самом деле таковым
не становится. (Оказывается, что «они» -это другие мужчины.)
Такие параметры власти включаются в мужской опыт не только как
продукт индивидуального опыта, но также как продукт отношений с други-
ми мужчинами. В этом смысле мужской опыт бессилия реален - мужчи-
ны действительно ощущают его и, несомненно, реагируют на него, - но
не соответствует истине, то есть он не точно описывает это состояние. В
отличие от жизни женщин, жизнь мужчин структурируется вокруг власт-
ных отношений и различного доступа к власти, как в индивидуальном,
так и в групповом плане. Наш несовершенный анализ нашего собствен-
ного положения приводит нас к выводу, что мы, мужчины, нуждаемся в
большей власти, а не в том, чтобы принуждать себя поддерживать по-
пытки феминисток реорганизовать властные отношения по более спра-
ведливому принципу.
Философ Ханна Арендт полностью осознала этот противоречивый
опыт социальной и индивидуальной власти: «Власть удовлетворяет спо-
собности человека не просто действовать, но действовать сообща. Власть
никогда не является достоянием индивидуума; она принадлежит группе
и продолжает существовать только до тех пор, пока группа остается спло-
ченной. Когда мы говорим, что некто находится «у власти», мы, в дей-
ствительности, имеем в виду, что определенное число людей облекает его
полномочиями действовать от их имени. В тот момент, когда группа, где
зародилась власть, ... исчезает, «его власть» также приходит к концу»30.
Почему же американские мужчины чувствуют себя такими бес-
сильными? Отчасти ответ заключается в том, что мы сконструировали
правила мужественности таким образом, что лишь очень незначительная
часть мужчин может считать себя самыми важными из колесиков, самы-
54
Майкл С. Киммел
ми крепкими из дубов, наиболее полно порвавшими с фемининностью,
самыми смелыми и агрессивными. Нам удалось отказать в праве быть
сильными подавляющему большинству американских мужчин различны-
ми способами, например, путем дискриминации по принципу расовой,
классовой, этнической, возрастной или сексуальной принадлежности.
Мужские уикенд-конференции, призванные восстановить уязвленную
глубинную маскулинность, представляют собой лишь одно из средств, с
помощью которых американские мужчины в настоящее время борются со
своими страхами и со своим стыдом. К сожалению, в то самое время, ког-
да мужское движение прилагает усилия для ликвидации изолированности,
царящей в мире мужчин, помогая им выразить эти страхи и этот стыд, оно
не принимает в расчет ту социальную власть, которую мужчины продол-
жают осуществлять над женщинами, и те привилегии, из которых они
(ведь основной контингент таких уикенд-конференций составляют белые
мужчины среднего возраста из среднего класса) продолжают извлекать
выгоду, независимо от их опыта уязвленных жертв деспотической мужской
социализации31.
Другие по-прежнему говорят о политике исключения; очищая
игровую площадку незыблемой гендерной идентичности от всех, кого мы
считаем немужественными, - от женщин, мужчин-геев, мужчин, рожден-
ных вне Америки, цветных мужчин - гетеросексуальные белые мужчины
из среднего класса получают возможность снова утвердить свое самоо-
щущение и избавиться от преследующих их страхов и затаенного стыда,
что они недостаточно мужественны и что их разоблачат другие мужчины.
Это мужественность, основанная на расизме, сексизме, гомофобии. Это
мужественность, которая столь хронически ненадежна, что дрожит при
мысли о снятии запрета геям служить в армии, мужественность, кото-
рая чувствует такую угрозу со стороны работающих женщин, что те ста-
новятся объектами сексуального насилия, мужественность, которая на-
столько страшится равенства, что ей приходится создавать такие условия
мужской конкуренции, при которых любой новичок неизбежно окажется
в проигрыше.
Исключение и бегство были главными методами, которые амери-
канские мужчины использовали, чтобы справиться со страхом унижения.
Страх перед тем, что другие мужчины откажут тебе в мужественности,
унизят, воспримут как «девчонку», является лейтмотивом моей трактовки
истории американской мужественности. Маскулинность стала ^прекра-
щающимся испытанием, посредством которого мы доказываем другим
мужчинам, женщинам и, в конечном итоге, самим себе, что мы успешно
исполнили нашу роль. Чувство тревоги, которую ощущают сегодня муж-
Маскулинность как гомофобия 55
чины, - совсем не новое явление в американской истории; мы ощущали
тревогу и беспокойство в течение почти двух столетий. Никакое исключе-
ние, никакое бегство никогда не приносили нам того освобождения, к ко-
торому мы стремились, и нет оснований полагать, что либо первое, либо
второе решит наши проблемы в настоящее время. Душевное равновесие,
освобождение от гендерной борьбы будут достигнуты только благодаря
политике включения, а не исключения, благодаря защите равенства и
справедливости, а не бегству.
1 Bly, R. Iron John: A book about men (Reading (MA): Addison-Wesley, 1990), p.
230.
2 Конечно, выражение «американская мужественность» одновременно содер-
жит несколько фиктивных смыслов. Не существует никакой единой дефини-
ции мужественности, которая охватывала бы всех американских мужчин: под
«Америкой» подразумеваются собственно Соединенные Штаты, и есть важ-
ные признаки, указывающие, что эта «американская мужественность» является
результатом действия сил, выходящих за пределы гендера и нации, а именно,
глобального экономического развития индустриального капитализма. Я ис-
пользую данное выражение, следовательно, для описания специфической ге-
гемонной версии маскулинности в Соединенных Штатах, той нормативной
совокупности отношений, характерных черт и видов поведения, ставших
стандартными, исходя из которых оцениваются все остальные маску-
линности, и исходя из которых каждый отдельный мужчина измеряет
результативность своих гендерных достижений.
3 Manhood in America: A Cultural History (New York: Free Press, 1996).
4 Goffinan, E. Stigma (Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1963), p. 128.
5 Connell, R.W. Gender and power (Stanford (CA): Stanford University Press,
1987).
6 Хотя здесь я рассматриваю лишь американскую маскулинность, я учитываю,
что другие исследователи связали эту хроническую нестабильность и попыт-
ки доказать свою мужественность с особыми культурными и экономически-
ми института ми западного общества. Еще Жан Кальвин страстно осуждал
позор «мужчин, превращающихся в женщин», и бесчисленное множество
других теоретиков трудилось над разработкой механизмов доказательства му-
жественности. См., напр.: Seidler, V. Unreasonable men: Masculinity and social
theory (New York: Routledge, 1994).
7 Я не собираюсь доказывать, что женщины не испытывают беспокойства по
поводу того, достаточно ли они женственны. Спросите у любой из них, что
она чувствует, если ее называют агрессивной; это вызовет дрожь в ее сердце,
56
Майкл С. Киммел
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
поскольку под подозрением оказывается ее фемининность. (Я полагаю, что
причина недавней огромной популярности эротического нижнего белья среди
женщин заключается в том, что оно напоминает им, что они еще остаются
женственными под их профессиональным деловым костюмом — костюмом,
имитирующим маскулинный стиль). Но я думаю, что ставки в этой игре для
женщин не столь велики, и что женщины обладают большей, чем мужчины, сво-
бодой при определении своей идентичности в таких вопросах. Таков парадокс
сексизма. Сильные имеют более ограничейный круг возможностей, чем сла-
бые, потому что слабые могут также подражать сильным и «выйти сухими из
воды». Подражание сильным может даже повысить статус, если это делается с шар-
мом и грацией — то есть когда не несет угрозу. Для сильных же любой намек на
поведение, напоминающее поведение слабых, является выпадением из нормы.
Leverenz, D. «The last real man in America: From Natty Bumppo to Batman»,
American Literary Review, no. 3, 1991, p. 769.
Wayne, K. Building the young man (Chicago: A.C. McClurg, 1912), p. 18.
Osherson, S. Wrestling with love: How men struggle with intimacy, with women,
children, parents and each other (New York: Fawcett, 1992), p. 291.
Это сделали некоторые из последователей 3. Фрейда, такие как Анна Фрейд
и Альфред Адлер. См., прежде всего: Adler, A. Cooperation between the sexes:
Writings on women, love and marriage, sexuality and its disorders, in H. Ansbacher
& R. Ansbacher eds., trans. (New York: Jason Aronson, 1980). Я признателен Тер-
ри Каперсу за помощь при обсуждении идей А. Адлера.
Gorer, G. The American people: A study in national character (New York: Norton,
1964), p. 129.
Marx, K., Engels, F. «The communist manifesto», in The Marx-Engels reader, in
R. Tucker ed. (New York: Norton, 1848/1964), p. 11.
Woolfolk, R.L., Richardson, R. Sanity, stress and survival (New York: Signet,
1978), p. 57.
Leverenz, D. «Manhood, humiliation and public life: Some stories», Southwest
Review, no. 71, 1986, p. 451.
Leverenz, D. «Manhood, humiliation and public life...», p. 455.
Цит. no: Rotundo, E A. American manhood: Transformations in masculinity from
the revolution to the modern era (York: Basic Books, 1993), p. 264.
Gorer, G. Op. cit., p. 38; Mead, M. And keep your powder dry (New York: William
Morrow, 1965).
Gaylin, W. The male ego (New York: Viking, 1992).
Noble, V. «А helping hand from the guys», in Women respond to the mens
movement, in K.L. Haganed. (San Francisco: HarperCollins, 1992), p. 105-106.
Маскулинность как гомофобия
57
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
Wilkinson, R. American tough: The tough-guy tradition and American character
(New York: Harper & Row, 1986), p. 96.
Savran, D. Communists, cowboys, and queers: The politics of masculinity in
the work of Arthur Miller and Tennessee Williams (Minneapolis: University of
Minnesota Press, 1992), p. 16.
Kaufman, M. Cracking the armour: Power and pain in the lives of men (Toronto:
Viking Canada, 1993).
Bly, R. Op. cit.
Moore, R., Gillette, D. King, warrior, magician, lover (New York: HarperCollins,
1991); Idem. The king within: Accessing the king in the male psyche (New York:
William Morrow, 1992); Idem. The warrior within: Accessing the warrior in the
male psyche (1993); Idem. The magician within: Accessing the magician in the
male psyche (New York: William Morrow, 1993).
Farrell, W. Why men are the way they are (New York: McGraw-Hill, 1986); Idem.
The myth of male power: Why men are the disposable sex (New York: Simon &
Schuster, 1993).
Keen, S. Fire in the bell (New York: Bantam, 1991).
Цит. no: Newsweek, p. 41.
Этот образ взят из выступления Уоррена Фаррела на семинаре, участником
которого я был, во время Первой международной мужской конференции в
Остине (Техас) в октябре 1991 г.
Arendt, Н. On revolution (New York: Viking, 1970), p. 44.
Критику этих мифопоэтических уикенд-конференций см.: Kimmel, M.S. Op.
cit. Ch. 14; in Theorizing Masculinities, in H. Brad & M. Kaufman eds. (Thousand
Oaks (CA): Sage, 1994).
Мазохизм и мужская субъективность
Кажи Силверман
Перверсия: Отклонение от истинного или правильного; переход к
недолжному использованию (ОАК**)
Что есть «истинное» или «правильное», от которых отсчитывается
это отклонение, и что значит «недолжное использование»? Оксфордский
английский словарь некоторым образом отвечает на эти вопросы, когда
приводит в качестве иллюстрации слова Френсиса Бэкона: «Женщины
управляют мужчинами... рабы - свободными..., что является полным на-
рушением и извращением законов природы и людей» («Women to govern
men... slaves freemen... being total violations and perversions of the laws of
nature and nations»). Согласно этой грамматически «девиантной» цитате,
перверсия есть отклонение как от биологии, так и от социального поряд-
ка, и она становится таковой через недолжное использование или отрица-
ние бинаризмов, на которых основывается любая система, - бинаризмов,
взаимно крепящих друг друга не только в социально-классовом, но и в
гендерном пространстве. «Истинное» или «правильное», ниспровергае-
мое при таком использовании, есть исходный принцип иерархии.
Во фрейдовском описании феномена перверсии также подчер-
кивается его девиационный и децентрированный характер. Перверсии,
пишет он в Трех очерках по теории сексуальности, «представляют собой
или: а) выход за анатомические границы частей тела, предназначенных
для полового соединения, или б) остановку на промежуточных отноше-
ниях к сексуальному объекту, которые в норме быстро исчезают на пути к
© Blackwell Publishers Ltd., 2002
Перевод Ивана Кривушина выполнен по изданию Silverman, К. «Masochism and
Male Subjectivity», in The Masculinity Studies Reader, R. Adams and D. Savran ed.,
(Bodmin, Cornwall: MPG Books Ltd.), p. 21-40.
Выдержки из книги Silverman, К. Male Subjectivity at the Margins (New
York;London: Routledge, 1992), p. 185-206, 208-210, 413-416.
Оксфордский английский словарь (OxfordEnglish Dictionary) - нормативный тол-
ковый словарь английского языка в 12 томах; впервые издан в 1928 (прим. пер.).
Мазохизм и мужская субъективность
59
окончательной сексуальной цели1. Здесь с полным пренебрежением к за-
падной метафизике «истинное» или «правильное» понимается лишь как
гетеросексуальное соитие. Все иные формы сексуального акта относятся
либо к категории «предварительных ласк» (fore-play), когда они строго
подчинены «цели получения удовольствия», либо к перверсиям.
Коитус «в идеале» является воспроизведением в миниатюре исто-
рии детской сексуальности, истории, которая начинается с орального удо-
влетворения и кульминирует в половом влечении к объекту противопо-
ложного поля. Здесь также субъект должен направлять свое внимание на
финальный момент и проходить как можно быстрее все предварительные
стадии. Но в обоих случаях перверсия возникает как искушение приоб-
щиться к иному типу эротического нарратива, чья организация является
в большей степени случайной и паратактической, чем направленной и
гипотактической; такая форма предпочитает предварительное удоволь-
ствие финальному и не концентрирует внимание на акте освобождения.
Поскольку любой внешний или внутренний орган способен стать эро-
генной зоной, сексуальность не обязательно ограничивается тремя ста-
диями, которые Зигмунд Фрейд установил для мальчиков, и четырьмя,
установленными им для девочек. Детская сексуальность есть полиморф-
ная перверсия, и даже в эротической деятельности самых «нормальных»
взрослых остаются «элементы, развитие которых ведет к отклонениям, ко-
торые были описаны как перверсии»2.
Я не собираюсь утверждать, что полиморфная сексуальность бо-
лее «естественна», чем сексуальность половая. Не существует ни одной
формы человеческой сексуальности, которая не маргинализировала бы
потребность в подлинном и живом объекте или не заменяла бы его во-
ображаемым. Как объясняет Жан Лапланш, «Сексуальность... - это ло-
кализованное аутоэротическое удовольствие, удовольствие от конкрет-
ного органа, в противовес функциональному удовольствию; последнее
подразумевает процесс движения к цели... Таким образом, естественный
функциональный ритм (ритм полового возбуждения) нарушается, когда
где-то возникает иной порядок следования, который невозможно осо-
знать, не задействовав такие категории, как подавление, воспоминание,
продумывание, «отсроченное действие»»3.
Понятие «отсроченное действие» особенно уместно при нашем
анализе, поскольку детская сексуальность обретает нарративную целост-
ность «стадий», когда начинаешь рассматривать ее с точки зрения Эди-
пова комплекса. Понятие «перверсия» также можно осмыслить только в
контексте Эдипова комплекса, поскольку оно выводит весь свой смысл и
важность из своего отношения к этому структурирующему моменту и из
60
Кажи Силверман
той значимости, которую оно придает генитальной сексуальности. Здесь
можно было бы, хотя и не совсем точно, назвать детскую сексуальность
«полиморфной перверсией», ибо сексуальность становится перверсией
только там, где она оказывается или отклонением от Эдиповой структуры
или же нарушением того, что та предписывает. Перверсия всегда несет на
себе след Эдипа - она всегда в определенной степени организована тем,
что она же и ниспровергает.
Авторы, рассматривающие тему перверсии в теоретическом клю-
че, обычно абсолютизируют один аспект в ущерб другим. Для Мишеля
Фуко, который занимает одну из крайних позиций, перверсия не имеет
никакого ниспровергающего оттенка; она просто служит для расшире-
ния пространства, где реализуется сексуальная энергия. Он настаивает в
Истории сексуальности, что «полиморфные виды поведения на самом
деле обусловливаются телесным в людях и их удовольствиями» по типу
«паноптикума», то есть, что перверсия «извлекается, обнаруживается,
изолируется, усиливается и инкорпорируется через разнообразные энер-
гетические механизмы»4. На противоположном полюсе находится один
из номеров Семиотпекстпа5, посвященный многообразию видов сексуаль-
ности, где с неистовой неутомимостью нагромождается извращение на
извращение в тщетной попытке навсегда похоронить Эдипа. Но ни та, ни
другая позиция не передает сложности поставленных проблем.
По иронии судьбы, именно Жанин Шасге-Смиржель, которая в своей
весьма язвительной книге встает на защиту отца, «зрелой» сексуальности
и стойко обороняющегося «Я», кажется, лучше всего почувствовала вы-
зов, который перверсия бросает символическому порядку. Она предосте-
регает: «Извращенец пытается высвободиться из отцовского пространства
и пут закона. Он хочет создать новый вид реальности и ниспровергнуть
Бога-Отца»6. Трактовка перверсии у Ж. Шасге-Смиржель подразумевает,
что значение этого феномена выходит за пределы собственно сексуально-
го пространства (если такое пространство вообще когда-либо существо-
вало в действительности), то есть, перверсия оказывается отклонением не
Только от иерархии и генитальной сексуальности, но и от патерналистской
знаковой системы, высшей инстанции «истинного» и «правильного». Как
я попытаюсь продемонстрировать ниже, при анализе мазохизма, в некото-
рые моменты перверсия может представлять собой столь радикальный вы-
зов сексуальной дифференциации, что она начинает точно соответствовать
сценарию, осуждаемому Ф. Бэконом.
Теоретический интерес к проблеме перверсии шире вопроса о раз-
рушительном влиянии, которое она оказывает на гендерные отношения.
Перверсия лишает сексуальность любой функциональности - как био-
Мазохизм и мужская субъективность
61
логической, так и социальной; в гораздо более экстремальной форме, чем
«нормальная сексуальность», она использует тело и предметный мир та-
ким способом, который не имеет ничего общего ни с одним видом «им-
манентного» намерения или цели. Помимо того, перверсия ниспроверга-
ет многие из тех бинарных оппозиций, на которых покоится социальный
порядок: она нарушает границу, отделяющую пищу от экскрементов (ко-
профилия), человеческое от животного (скотоложество), жизнь от смерти
(некрофилия), взрослого человека от ребенка (педерастия) и наслаждение
от боли (мазохизм).
Конечно, не все виды перверсии в равной степени деструктивны
или хотя бы вызывают равный интерес. К сожалению, хотя это и неуди-
вительно, перверсия, приковавшая к себе основное внимание литераторов
и теоретиков - садизм - является как раз самой совместимой с общепри-
нятой гетеросексуальностью. (Первое, что 3. Фрейд говорит о садизме
в Трех очерках, так это то, что «сексуальность большинства мужчин со-
держит примесь агрессивности, склонности к насильственному преодо-
лению». Он добавляет, что «биологическое значение» этого сочетания,
«состоит, вероятно, в необходимости преодолеть сопротивление сексу-
ального объекта еще и иначе, не только посредством актов ухаживания.
Садизм в таком случае соответствовал бы ставшему самостоятельным,
преувеличенному, выдвинутому благодаря смещению на главное место
агрессивному компоненту сексуального влечения»7. В работе Я и Оно
3. Фрейд, трактуя садизм, описывает соединение в нем жестокости и эро-
тизма как «устойчивый бессознательный сплав»8). Творчество маркиза де
Сада имеет огромный интеллектуальный престиж - нечто немыслимое
для романов Леопольда фон Захер-Мазоха, спасенного из забвения Жи-
лем Делезом9. Об этом говорят не только труды Жоржа Батая10, Ролана
Барта11 и Джейн Геллоп12 но и специально посвященные Саду два номера
журнала Облик (Obliques)13, которые включают, кроме прочих, статьи*
ЖанаБенуа,ПьераКлоссовски**,МорисаБланшо***,АленаРоб-Грийе****,
«Андрогин в презентации Сада» П. Клоссовски (L ‘androgyne dans la
representation sadienne), «Сад и пикантное» (Sade et lejoli) А. Роб-Грийе, «Разо-
чарование Сада» Ж. Полана (La duception de Sade) и т.д.
Клоссовски Пьер (1905-2001 гг.) - французский писатель-романист; его главная
работа о Саде — Сад, мои ближний (Sade топ prochain', 1947 г.) (прим. пер.).
Бланшо Морис (1907-2003 гг.) - французский писатель, романист и эссеист;
его главная работа о Саде - Лотреамон и Сад (Lautreamont et Sade', 1949 г.)
(прим. пер.).
**** Роб-Грийе Ален (род. 1922 г.) - французский писатель-романист; посвятил Саду
работу «Порядок и его двойник» (L’ordre et son double', 1976 г.) (прим. пер.).
62
Кажи Силверман
Филиппа Соллерса*, Жана Полана**, Андре Бретона***, Андре Пьейра де
Мандьярга****, Андре Массона***** и Феликса Лабисса******.
Главный предмет нашего эссе - перверсия, которую чаще других
связывают с садизмом, иногда как его компонент или же как его бес-
сознательную противоположность. Я, конечно, имею в виду мазохизм14,
определяемый 3. Фрейдом то как чрезвычайно опасное либидинальное
нарушение15, то как одно из «самых легких»16.
Три вида мазохизма
В работе Экономическая проблема мазохизма, где рассматрива-
ются многие аспекты этой перверсии, 3. Фрейд выделяет три ее формы:
«эрогенную», «женскую» (фемининную) и «моральную»17. Однако, как
только границы между этими формами устанавливаются, они сразу же
начинают размываться. Эрогенный мазохизм, определенный 3. Фрейдом
как «наслаждение от боли», оказывается физиологической основой для
фемининного и морального мазохизма. Это трехчастное деление, таким
образом, весьма быстро открывает путь к одному из тех столь любимых
3. Фрейдом дуализмов, когда фемининная и моральная формы мазохизма
«просачиваются» друг в друга в точке, в которой каждая соприкасается с
мазохизмом эрогенным.
Определение «эрогенный» 3. Фрейд обычно прилагает к терми-
ну «зона», которым он обозначает часть тела, где концентрируется сек-
Соллерс Филипп (род. 1936 г.) - французский писатель-романист; его главная
работа о Саде - «Сад против Высшего существа» (Sade contre I'Etre supreme',
1992 г.) (прим. пер.).
Полан Жан (1884-1968 гг.) - французский писатель и литературный критик;
автор эссе «Маркиз де Сад и его сообщница» (Le marquis de Sade etsa complice,
ou les Revanches de la pudeur', 1951 г.) (прим. nep.).
Бретон Андре - французский поэт и прозаик, основатель сюрреализма, направ-
ления, для которого Сад стал одной из самых знаковых фигур (прим. пер.).
**** Мандьярг Пьейр де (1909-1991 гг.) - французский поэт, романист и эссеист;
об интерпретации им Сада см. : Kober, М. «Eros est ип dieu noir Mandiargues
et Sade», Europe, 1988, no. 835-836, p. 87-89.
...Масон Андре (1896-1987 гг.) - французский художник-сюрреалист, иллюстра-
тор произведений Сада; автор работы «Заметки о воображении Сада» (Notes
sur Г imagination sadique', 1947 г.) (прим. пер.).
...Феликс Лабисс (1905-1992 гг.) - французский художник, театральный деко-
ратор и иллюстратор (прим. пер.).
Мазохизм и мужская субъективность 63
суальное возбуждение. Следовательно, в понятии «мазохизм», будь то
фемининный или моральный, кажется, имплицитно присутствует опыт
телесного наслаждения или - чтобы быть более точным - телесного на-
слаждения от боли. Такое уточнение не порождает каких-либо реальных
концептуальных трудностей относительно первой из этих категорий;
эрогенный мазохизм, кажется, находится буквально «в нижней части»
(at the bottom) мазохизма фемининного, который 3. Фрейд ассоциирует
с фантазиями быть связанным и избитым и с желанием, чтобы с тобой
«обращались, как ... со скверным ребенком»18. Гораздо менее ясно, вправе
ли мы говорить, что моральный мазохизм имеет обязательный физиоло-
гический субстрат, если вспомнить, что «Я» для 3. Фрейда - это «прежде
всего «телесное Я»»19; или, как Джеймс Стречи толкует в своем коммента-
рии к фрейдовскому тексту, «проистекающее из телесных ощущений, глав-
ным образом из тех, которые возникают на поверхности тела»20. Если, как
предполагается в Экономической проблеме мазохизма, «настоящий мазо-
хист всегда подставляет щеку там, где видит возможность получить удар»21,
щекой морального мазохиста оказывается «Я». Речь идет о выборе эроген-
ной зоны, места, по которому он или она желает получить удар.
Любопытно, что, охарактеризовав фемининный мазохизм как тот,
который «легче всего доступен нашему наблюдению»*, 3. Фрейд заявляет,
что из-за находящегося в [его] распоряжении материала, он ограничит
свой анализ этой формы либидинальной организации исключительно
пациентами-мужчинами22. Вывод очевиден: фемининный мазохизм есть
специфически мужская патология, названная так потому, что она ставит
страдающего ею в положение женщины. 3. Фрейд, действительно, гово-
рит следующее: «Если же возникает возможность изучить те случаи, в
которых мазохистские фантазии испытали особенно богатую разработ-
ку, тогда легко сделать открытие, что они перемещают мазохиста в ситуа-
цию, характерную для женственности, т.е. обозначают [его превращение
в] существо кастрированное, выступающее объектом коита, рожающее.
Поэтому я и назвал мазохизм в этом его проявлении женским, как бы а
potiori”, хотя столь многие его элементы отсылают к детскому периоду
жизни»23.
Читатель, возможно, здесь возразит, что всего пятью годами ранее
3. Фрейд четко идентифицировал фантазию битья преимущественно с
женщинами. (Из шести пациентов, на материале которых основана его
Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3. Экономическая проблема мазохиз-
ма, с. 352.
По преобладающему признаку (лат.) (прим. пер.).
64
Кажи Силверман
работа Ребенка бьют, - четверо женщин и только двое мужчин)24. На-
чиная с Трех очерков вплоть до Новых вводных лекций 3. Фрейд конста-
тировал, несмотря на некоторые существенные оговорки, наличие связи
между фемининностью и мазохизмом25. Однако Экономическая пробле-
ма мазохизма — не единственная крупная работа о мазохизме, фокуси-
рующая внимание в первую очередь на пациентах-мужчинах. Рихард фон
Краффт-Эбинг, назвавший эту перверсию «мазохизмом» (причем по имени
мазохиста-мужчины - Л. фон Захер-Мазоха) и давший ему первое опреде-
ление, приводит тридцать три случая мужского мазохизма и только четыре
женского26. В работе Мазохизм в сексе и обществе Теодор Рейк пришел к
сходным результатам и сделал вывод, что «мужской пол более подвержен
мазохизму, чем женский»27. В своем исследовании проблемы жестокости,
материалом для которой послужили романы Л. фон Захер-Мазоха, Ж. Делез
сконструировал теоретическую модель мазохизма, в которой страдатель-
ная позиция практически неизбежно мужская. Как же решить вопрос об
этой аномалии, отталкиваясь из которой, 3. Фрейд называет «феминин-
ным» психическое расстройство, чьей жертвой оказываются преимуще-
ственно мужчины? Хотя идея Т. Рейка, что мужчины в большей степени
мазохисты, чем женщины, представляется мне спорной, я, тем не менее,
полагаю, что лишь в случае с мужчинами фемининный мазохизм может
рассматриваться как приобретающий патологическую форму. Несмотря
на то, что этот психический феномен нередко становится главным струк-
турирующим элементом как мужской, так и женской потребности в подчи-
нении, только в случае с женщиной его можно признать неопасным. Он
является признанным и действительно необходимым компонентом «нор-
мальной» женской потребности к подчинению, обеспечивая ключевой
механизм для эротизации ущемленности и покорности. Мужчина-субъект,
напротив, не может признаться в фемининном мазохизме, не подвергая
сомнению свою маскулинную идентичность. Все это еще раз подтверж-
дает, что то, что приемлемо для женщины-субъекта, является патологией
для субъекта-мужчины. 3. Фрейд часто указывает на это, говоря нам, что
если фантазию битья можно без труда согласовать с позитивным Эдипо-
вым комплексом у маленькой девочки, то применительно к мальчику ее
можно вместить только в рамки негативного Эдипова комплекса28. Иными
словами, фемининный мазохизм всегда предполагает страстное влечение
к отцу и идентификацию с матерью -ситуацию, которая нормативна для
женщины-субъекта и «девиантна» для субъекта-мужчины.
Разрушительные последствия мужского мазохизма подчеркивают-
ся и в необычном отрывке из работы Т. Рейка, где проводится различие
между мазохистскими фантазиями женщин и мужчин: «По сравнению с
Мазохизм и мужская субъективность
65
мужским мазохизмом, мазохизм женщин выглядит несколько смягчен-
ным, так что можно даже говорить о его анемичном характере. Он пред-
ставляет собой не столько вторжение на вражескую территорию, сколько
нарушение рамок буржуазной благопристойности, которое, правда, никем
не осознается. Мазохистская фантазия женщины очень редко достигает
стадии животной страсти, экстаза, как это происходит в случае с мужчи-
ной. Даже оргия в фантазии не становится столь чудовищно извращенной.
В ней нет ничего от неистовости прикованного Прометея, скорее нечто от
покорности Ганимеда. Здесь совсем не чувствуется ураганного характера,
который часто ассоциируется с мужским мазохизмом, этой слепой без-
удержной жаждой самоуничтожения. Мазохистская фантазия женщины
характеризуется уступчивостью и готовностью к капитуляции, в отли-
чие от стремительного напора, оргиастического нагнетания, самозабвения
мужчины»29. Т. Рейк тем самым дает понять, что женщина-мазохистка даже
в клиническом варианте не выходит в реальности за рамки свойственного
ей стремления к покорности; она просто натягивает его удила. Напро-
тив, мужчина-мазохист полностью изменяет своей социальной идентич-
ности - по сути дела отказывается от своего «Я» - и переходит на «вра-
жескую территорию» фемининного. Ниже я буду подробнее говорить о
«разрушительных»30 качествах мужского мазохизма; здесь же ограничусь
замечанием, что сексуальные фантазии, процитированные Т. Рейком, как
и данные, приведенные Р. фон Краффт-Эбингом, в полной мере подтверж-
дают такую характеристику.
Выясняется, что фемининный мазохизм имеет столь же мало об-
щего с женщинами, как и моральный мазохизм - с добродетелью. Хотя
моральный мазохист, кажется, находится под властью какой-то сверхчув-
ствительной совести, его или ее желание наказания оказывается настолько
сильным, что порождает постоянное искушение совершать «греховные»
поступки, которые затем должны быть «искуплены». 3. Фрейд предупре-
ждает, что моральный мазохизм на самом деле способен совершенно по-
глотить совесть, извратить ее изнутри31 . Эта незримая диверсия реализу-
ется через полное реверсирование процесса, посредством которого Эдипов
комплекс был до этого «растворен», то есть реверсирование операции,
позволяющей интернализовать отцовский зов и имаго как «Сверх-Я». Вы-
водя эротическое удовлетворение из цензуры и наказания «Сверх-Я»,
морально-мазохистское «Я» не только занимает положение, аналогичное
положению, занимаемому его или ее более явным «фемининным» партне-
ром в фантазии или в реальной сексуальной практике, но и воскрешает
Эдипов комплекс32.
66
Кажи Силверман
Знаменательно, что с новой интенсивностью реактивируется та
форма Эдипова комплекса, которая является позитивной для женщины-
субъекта, но негативной для субъекта-мужчины, - та форма, которая ори-
ентирована на страстное влечение к отцу и идентификацию с матерью.
3. Фрейд совершенно определенно говорит об этом: «Мы смогли пере-
вести выражение «бессознательное чувство вины» как потребность в на-
казании от рук какой-то родительской силы. Теперь мы знаем, что столь
часто встречающееся в фантазиях желание быть избитым отцом стоит
весьма близко к другому желанию - вступить с ним в пассивную (жен-
скую) сексуальную связь, - и является не чем иным, как его регрессив-
ным искажением. Если вложить это объяснение в содержание морального
мазохизма, то нам станет ясен его тайный смысл»33. Таким образом, по-
средством морального мазохизма «Я» оказывается объектом избиения/
любви со стороны отца - ситуация, опять же «нормальная» для женщины-
субъекта, но «а-нормальная» для субъекта-мужчины.
В результате, может показаться, что моральная и фемининная фор-
мы мазохизма развиваются, если использовать термин Жана Лапланша
и Жана-Бернара Понталиса34, из точно такого же «фантазматического», то
есть бессознательного структурирования сценария или действия. Однако
моральный мазохист не обращает внимания на страсть к самоуничтоже-
нию, которая яростно пылает внутри него; 3. Фрейд отмечает, что если
садизм «Сверх-Я» «по большей части оказывается кричаще сознатель-
ным», мазохистская тенденция «Я», «как правило, остается скрытой от
субъекта и должна раскрываться из его поведения»35. С фемининным ма-
зохистом, напротив, фантазия битья принимает очертания, поддающиеся
если не рациональному анализу, то хотя бы осознанию.
Позвольте мне далее рассмотреть более обстоятельно эти две ка-
тегории мазохизма и формы, которые они обретают как в сознании, так и в
подсознании.
Моральный мазохизм
С откровенностью, которая скорее пугает, чем привлекает, 3. Фрейд
признаетъЯи Оно, что в определенных обстоятельствах «Сверх-Я» сти-
мулирует «чистую культуру смерти [побуждение]»36. Чем сильнее эта пси-
хическая сущность, то есть чем глубже была подчиненность субъекта за-
прету и ограничению, тем больше возможность, что «Я» будет доведено
до крайней точки. В моральном мазохизме «Сверх-Я» приобретает гигант-
ские размеры, но даже при гораздо более благоприятных условиях его дав-
ление и жесткость оказываются столь значительными, что дают серьезные
Мазохизм и мужская субъективность
67
основания сомневаться в «здоровье» субъекта, особенно тогда, когда речь
идет о субъекте, о котором можно сказать, что он занимает доминирующее
или контролирующее положение. Поскольку обычная потребность в под-
чинении довольно тесно соприкасается с моральным мазохизмом, я наме-
реваюсь, прежде чем вновь обратиться к ее патологическому корреляту,
кратко обследовать ее сквозь призму поздней фрейдовской топографии.
Напомним, что «Сверх-Я» представляет собой посредника, благо-
даря которому нейтрализуется Эдипов комплекс, однако воздействие по-
следнего продолжает неявно иметь место. «Сверх-Я» формируется через
фантазматическое конструирование и интроекцию (вкладывание) того, чем
невозможно обладать в реальности и от чего, следовательно, должно от-
казаться, - родителей. Этот процесс интроекции весьма сложен; 3. Фрейд
в Я и Оно скорее намекает на него, чем дает ему точное определение, но
в Новых вводных лекциях по психоанализу он несколько проясняет его37.
Этот процесс развивается из двух систем отношений, одна из которых си-
нонимична позитивному Эдипову комплексу, а другая эквивалентна не-
гативному Эдипову комплексу; к этому вопросу я в свое время вернусь.
«Сверх-Я», как кажется, также предполагает два разных типа интроекции,
один из которых я охарактеризую как «образный», а другой как «символи-
ческий». Я понимаю под «образной интроекцией» психический процесс,
посредством которого некогда любимые образы используются для самого
себя как субъективные модели или примеры, то есть когда формируется
такой образ или группа образов, в которых «Я» видит в себе то, что ему
хочется видеть. С другой стороны, символическая интроекция обозначает
психический процесс, посредством которого субъект подчиняется Закону
и Действующему под именем Отца. Хотя категория «Сверх-Я» включает,
по 3. Фрейду, оба вида интроекции, она скорее обозначает продукт симво-
лической интроекции. В то же время результатом образной интроекции
является, строго говоря, «Я-идеал».
Поскольку субъект обычно проходит как через негативный, так и
через позитивный Эдипов комплекс, он или она в результате этого ком-
плекса оказываются задействованными в двух системах идентификации:
то с имаго матери, то с имаго отца38. Одна из этих идентификаций обыч-
но гораздо сильнее, и она стремится затмить другую. Если все происходит
согласно культурному плану, более сильная идентификация соответству-
ет позитивному Эдипову комплексу. Тем не менее, каждая из них играет
роль в пространстве, которое они формируют внутри «Я», в простран-
стве, описанном 3. Фрейдом как «Я-идеал» или «Сверх-Я», но которому
больше подходит первое из этих наименований.
68
Кажи Силверман
По моему мнению, «Я-идеал» не эквивалентен «Сверх-Я», но
представляет лишь одну его сферу или функцию, а именно тот «лик» каж-
дого родителя, который вызывает скорее любовь, чем страх. Он выражает
идеальную идентичность, к которой стремится «Я» и, исходя из которой,
он постоянно оценивает себя, но которая всегда оказывается для него не-
достижимой. Это зеркало, в котором субъект хотел бы видеть себя отра-
женным, вместилище всего, чем он восхищается.
3. Фрейд доказывает в Я и Оно, что интроекция этих родитель-
ских образов десексуализирует их, причем позитивный Эдипов комплекс
сводит на нет выбор объекта негативного комплекса, а негативный Эди-
пов комплекс - выбор объекта позитивного комплекса. Иными словами,
страстное влечение к отцу открывает путь к идентификации с ним, а
страстное влечение к матери -к идентификации с ней: «...идентификация
с отцом удерживает объект-мать позитивного комплекса и одновременно
заменяет объект-отца обратного комплекса; аналогичные явления имеют
место при идентификации с матерью»39. Эта десексуализация имеет се-
рьезные последствия для «Я», ибо приводит к снижению чувственной на-
пряженности: когда объект-либидо заменяется нарциссическим либидо (то
есть когда любовь замещается идентификацией), агрессия, которая прежде
примешивалась к объект-либидо, также утрачивает свою ценность и обра-
щается на самого субъекта. Выйдя из защитного поля эроса, эта агрессия
оказывается под властью «Сверх-Я», которое направляет ее против «Я»40.
3. Фрейд высказывает ряд очень противоречивых соображений по
поводу гендерной принадлежности «Сверх-Я». В работе Я и Оно ученый
в некоторых случаях ассоциирует его с обоими родителями, как мы это
уже увидели, но в других связывает его исключительно с отцом. В одном
весьма важном отрывке, где он особо подчеркивает отцовскую идентич-
ность «Сверх-Я», 3. Фрейд ссылается на «двуликость» этой психической
сущности, которую он приравнивает к двум взаимоисключающим импе-
ративам: «Ты должен быть таким же (как отец)» и «Таким (как отец) ты не
смеешь быть, т.е. не смеешь делать все то, что делает отец; некоторые по-
ступки остаются его исключительным правом»41. Первый из этих импера-
тивов явно вытекает из «Я-идеала», чья функция - стимулировать подобие
между ним и «Я», но откуда же появляется второй императив?
Он рождается, как свидетельствует фрейдовское указание на «дву-
ликость», из другого компонента «Сверх-Я», чья гендерная принадлеж-
ность гораздо более четко делимитирована, чем у «Я-идеала». Этот дру-
гой компонент возникает благодаря интроекции скорее символического
отца, чем его воображаемого двойника - через интернализацию отца как
Закона, как Бдящего Ока, как Голоса Свыше. Этот элемент «Сверх-Я»
Мазохизм и мужская субъективность
не обязательно связан с каким-либо реальным лицом, но его гендер неиз-
бежно маскулинный, по крайней мере в рамках настоящего социального
порядка. Совершенно естественно, что это - отцовская функция, а «Я»
всегда и изначально виновно по отношению к нему, виновно уже в силу
Эдипова желания.
С точки зрения двойного родительского комплекса, провоцирующего
ожидание, что оба родителя должны участвовать в создании «Сверх-Я»,
любопытно утверждение 3. Фрейда в Я и Оно, что эта сущность всег-
да является «заменителем страстного влечения к отцу»42. Из контекста,
в котором ученый делает это наблюдение, явствует, что речь идет не
о «Я-идеале», но о том, что в самом строгом смысле этого слова есть
«Сверх-Я». 3. Фрейд добавляет, что «Я-идеал» «в качестве заменителя
страстного влечения к отцу... содержит в себе зерно, из которого вырос-
ли все религии», и выносит «суждение о собственной недостаточности
при сравнении «Я» со своим идеалом»*. Этот отрывок из Я и Оно, следо-
вательно, содержит ошеломляющий подтекст. 3. Фрейд дает понять, что
реальной проблемой, возникающей при разрушении мужского Эдипова
комплекса (что и побуждает ученого столь упорно настаивать на оконча-
тельном его исчезновении) становится гомосексуальная склонность к отцу
мужчины-субъекта. Связь мужского «Я» с «Сверх-Я», кажется, вырастает
из романа между отцом и сыном (и «в идеале» уничтожает его) - или,
если быть более точным, из либидинальной организации негативного
Эдипова комплекса, крепящейся на страстном влечении к отцу и на иден-
тификации с матерью43.
Проблема оказывается еще более острой, чем это было показано
выше. То положение, в которое помещают мужчину-субъекта, фунда-
ментально невозможно, и это связано с саморазрушающейся структурой
Эдипова императива. Единственный механизм, с помощью которого сын
может преодолеть свое страстное влечение к отцу, заключается в превра-
щении объекта-либидо в нарциссическое либидо, в ходе которого делает-
ся попытка стать (символическим) отцом. Однако эта метаморфоза яв-
ляется именно тем, что «Сверх-Я» запрещает, предписывая: «Ты должен
быть таким же (как отец)» и «Таким (как отец) ты не смеешь быть, т.е. не
смеешь делать все то, что делает отец; некоторые поступки остаются его
исключительным правом». Отцовский закон, тем самым, способствует как
раз тому, что его суровость призвана предотвратить, - противоречие, кото-
рому приходится выполнять функцию постоянного побудительного мотива
для восстановления негативного Эдипова комплекса.
Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3. Я и Оно, с. 439 (прим. пер.).
70
Кажи Силверман
В такой перспективе не стоит удивляться, что связь «Я» со
«Сверх-Я» подвергается сексуализации; эрос, в действительности, всег-
да рядом. Но какую форму принимает эта «сексуальность»? 3. Фрейд не
оставляет нас в сомнении по этому конкретному вопросу. В Неудобствах
культуры он описывает ситуацию, где «Я» получает наслаждение от боли,
причиняемой ему «Сверх-Я», где страх наказания уступает место желанию
наказания, а жестокость и кара символизируют любовь: «Чувство вины,
суровость «Сверх-Я», таким образом, есть то же самое, что и строгость
совести: это - присущее «Я» ощущение, что за ним ведется наблюдение,
это - определитель напряжения между его стремлениями и требованиями
«Сверх-Я»; а лежащий в основе всех этих взаимоотношений страх перед
этой критической инстанцией, потребность в наказании выражает влече-
ние «Я», ставшее под влиянием садистского «Сверх-Я» мазохистским,
то есть использует часть имеющегося в нем влечения к внутреннему раз-
рушению для эротической связи со «Сверх-Я»»44. Это описание в точно-
сти соответствует тому, что 3. Фрейд немного позже назовет «моральным
мазохизмом». Однако та ситуация, которую оно фиксирует, отличается от
«нормы» лишь по уровню и по эротической интенции. В классическом
варианте мужчина-субъект бесконечно колеблется между взаимоисклю-
чающими требованиями (мужского) «Я-идеала» и «Сверх-Я», желая одно-
временно и любить отца, и быть отцом, но не располагая возможностью
реализовать ни то, ни другое. Мужчина-субъект, являющийся моральным
мазохистом, отказался от желания быть отцом и мог в действительности
перейти от отцовского «Я-идеала» к материнскому и от идентификации с
отцом к идентификации с матерью. Но он полон горячей приверженности
к суровостям «Сверх-Я». Фемининный мазохист, о котором я буду гово-
рить ниже в этой главе, буквально воспринимает фантазию битья и делает
свое тело ареной этой жестокой драмы.
Христианский мазохизм
Исследование Т. Рейка Мазохизм в сексе и обществе, несмотря на
свой исчерпывающий характер, заставляет нас снова обратиться к данной
теме в силу двух причин: во-первых, из-за жесткой критики в его адрес
Ж. Делеза и, во-вторых, из-за чрезмерного интереса автора к формальным
чертам этой патологии. Хотя исследование начинается с описания мазо-
хизма как сексуальной перверсии, описания, содержащего примеры чрез-
вычайно необычных фантазий, к одной из которых мы позже вернемся, в
его фокусе прежде всего оказывается моральный (или, по Т. Рейку, «со-
циальный») мазохизм. Ученый характеризует этот психический феномен
Мазохизм и мужская субъективность
71
как замкнутый и аутореферентный и ассоциирует его с эксгибиционизмом
или «демонстративностью», революционной страстью, а также с «тре-
вожным ожиданием» - сочетание, которое, на первый взгляд, кажется па-
радоксальным. Как я попытаюсь показать, некоторые составляющие этого
определения явно возвращают нас к модели морального мазохизма, кото-
рую 3. Фрейд связывает с механизмом «Я»/«Сверх-Я»; другие же указы-
вают на совсем иную парадигму.
Подобно 3. Фрейду, Т. Рейк подчеркивает, что в моральном или
социальном мазохизме субъект действует и как жертва, и как мучитель,
обходясь без потребности в каком-либо внешнем объекте. Даже когда на-
казание, кажется, исходит из внешнего мира, оно, в действительности,
является результатом ловкой бессознательной манипуляции с «неблаго-
приятными случаями»45. Психическая структура морального мазохизма,
следовательно, удивительно автономна: «... социальный мазохизм рожда-
ется из промежуточной фазы развития фантазии, когда личность, при-
чиняющая боль, и личность, испытывающая боль, идентичны, обезли-
чивая (выделено мной. - К.С.) одновременно и объект, и субъект. Так и
в мазохистском отношении к жизни обычно нет объекта, отличимого от
того, кто доставляет страдание, и независимого от «Я». Он, несомненно,
существует в фантазии, но не проявляется в реальности и остается в тени,
где сливается с «Я». Этот тип мазохистской личности действует практи-
чески аутоэротично»46. Однако Т. Рейк не выдвигает «Сверх-Я» на аванс-
цену морального мазохизма; любопытно, что в его тексте внутренний
механизм наказания остается нерасшифрованным. Кроме того, в рамках
морального мазохизма он отводит фантазии более привилегированное по-
ложение, чем это делает 3. Фрейд; по сути дела он утверждает, что фантазия
играет главную структурирующую роль как в моральном мазохизме, так
и в мазохизме, который он называет «перверсивным». Здесь вновь акцент
делается исключительно на «Я»; даже когда в этих фантазиях возникают
другие фигуры, они по существу остаются историями с одним персона-
жем. В итоге Т. Рейк заявляет, что фантазии, лежащие в основе мазохиз-
ма, связаны исключительно с подсознанием, и что они всегда выражают
одно и то же желание - желание быть вознагражденным за хорошее пове-
дение. Следовательно, если они неизменно и драматизируют страдания и
неудачи фантазирующего субъекта, так это «только затем, чтобы финаль-
ная победа стала как можно более славной и триумфальной»47....
Второе из перечисленных выше качеств - эксгибиционизм или «де-
монстративность» - Т. Рейк считает неотъемлемой чертой не только мораль-
ного или социального мазохизма, но всякого мазохизма вообще: «... нельзя
не учитывать того факта, что в любой форме мазохизма демонстрируются
72
Кажи Силверман
и, так сказать, выставлены напоказ страдание, дискомфорт, унижение и
позор... В практиках мазохистов это самообнажение и выставление на-
показ со всеми сопутствующими им психическими феноменами играют
столь значительную роль, что возникает необходимость признать посто-
янную связь между мазохизмом и эксгибиционизмом»48. Как мы увидим
ниже в этой главе, демонстративность занимает видное место в описании
Т. Рейком фемининного или «перверсивного» мазохизма. Однако многие из
самых ярких примеров эксгибиционизма, им приводимых, берутся из прак-
тики морального или социального мазохизма. И вновь это ставит ученого в
оппозицию к 3. Фрейду с его утверждением, что в моральном мазохизме
желание «Сверх-Я» причинять боль обычно «кричаще» очевидно, тогда как
желание «Я» быть наказанным, как правило, ускользает от внимания и
самого субъекта, и остальных. Как же нам объяснить это расхождение?
Беглый обзор примеров Т. Рейка наводит на мысль, что его вни-
мание, видимо, было сфокусировано на иной разновидности морального
мазохизма, нежели та, которая была высвечена 3. Фрейдом, то есть, что
его интерес мог быть в конечном счете связан с христианским мазохиз-
мом, даже там, где он рассматривает скорее светские случаи. Он не толь-
ко посвящает целую главу «парадоксам Христа», но и берет большинство
других случаев морального мазохизма, им цитируемых, из житий святых и
мучеников. Как и во фрейдовском описании морального мазохизма, типич-
ный субъект у Т. Рейка, кажется, со всей страстью предается самоумерщ-
влению самого разного рода (одна общая мера наказания функционирует
как нечто подобное окну на экране дисплея, открывающего «Бенедикт,
катающийся по шипам*, Макарий, сидящий голым на муравейнике, [и]
Антоний, непрестанно бичующий себя»49), однако психический механизм
здесь совершенно иной50. Прежде всего, присутствие зрителей является
структурной необходимостью, хотя они могут быть как земными, так и не-
бесными. Во-вторых, в центре показа - тело, независимо от того, едят ли
его муравьи или терзает огонь. И, наконец, за всеми этими «сценами» или
«экспонатами» есть главная картина или коллективная фантазия: Христос,
пригвожденный к кресту, его голова в терновом венке, кровь, капающая
из его ран. Здесь подвергается истязанию не столько тело как «плоть», а
то, что за ним - грех как таковой и весь падший мир.
Последняя мишень ставит христианского мазохиста в оппозицию к
обществу, в котором он живет, делает из него мятежника и даже своего рода
революционера. В этой особой разновидности морального мазохизма, та-
ким образом, присутствует сильный гетерокосмический импульс - жела-
Св. Бенедикт, чтобы избежать дьявольского искушения, лег обнаженным в
крапиву и шипы, растущие перед его гротом (прим. пер.).
Мазохизм и мужская субъективность
73
ние придать миру совершенно иную форму, выстроить иной культурный
порядок. Образцовый христианский мазохист также стремится сконструи-
ровать себя по модели страдающего Христа, истинного воплощения земных
лишений и утрат. В той мере, в какой подобная идентификация предпола-
гает полное и абсолютное отрицание всех фаллических ценностей, христи-
анский мазохизм заключает в себе глубокий подтекст кастрирования и в
своих наиболее чистых формах сущностно не совместим с претензиями
на маскулинность51. И поскольку его исходный образец - скорее субъект-
мужчина, а не субъект-женщина, этот подтекст, по всей видимости, невоз-
можно игнорировать. Следует отметить, что христианство переосмысли-
ло также и патерналистскую традицию; в конце концов, именно благодаря
положению [сына], которое он занимает в небесной иерархии, Христос
утверждается в роли страдающего и лишенного гендерных признаков.
Качество демонстративности, по моему мнению, делает весьма
уязвимой посылку Т. Рейка, что движущей силой морального мазохизма
является победа и вознаграждение «Я». Т. Рейк дает понять в одном фраг-
менте, что моральный мазохист стремится быть «вознесенным на невиди-
мый пьедестал»52, но отрывок, процитированный мной выше, полностью
опровергает эту формулировку. В нем ученый хотя и связывает все формы
мазохизма с эксгибиционизмом или саморекламой, но одновременно при-
знает, что в мазохистской практике бросается в глаза скорее не величие
или триумф субъекта, а его «страдание», «дискомфорт», «унижение» и
«позор». Помимо того, признак демонстративности противоречит идее,
что моральный мазохизм представляет собой в целом совершенно зам-
кнутую систему, поскольку в нем - по крайней мере, в христианских при-
мерах у Т. Рейка - взгляд явно сфокусирован на действии, будь то земная
или небесная сцена. Существуют и иные способы, посредством которых
моральный мазохизм открывается миру, по отношению к которому он
якобы закрыт, независимо от того, принимает ли он форму, описанную
3. Фрейдом, или форму, сконструированную Т. Рейком. «Сверх-Я» явля-
ется результатом интроекции отцовской функции, а «Я» - идентификации
субъекта как со своим собственным телесным имаго, так и с целой серией
других внешних образов. Тем самым, внутренняя драма оказывается пре-
ломлением семейной структуры, сущностно связанной со всем социаль-
ным порядком. Христианский мазохизм, как мы уже увидели, включает в
себя подобную систему индентификации53.
Последнее из качеств, ассоциируемых Т. Рейком с моральным ма-
зохизмом, - «тревожное ожидание» - кажется, является ядром всех форм
мазохизма и, вдобавок, одним из условий, из которых развивается типич-
ная потребность в подчинении. Т. Рейк несколько усложняет смысловую
74
Кажи Силверман
структуру этого термина, связывая его с неопределенностью, медлитель-
ностью, предвосхищением удовольствия или неудовольствия, внешней
бесконечностью и, наконец, возбуждением. Мазохизм тем или иным
образом развивает эти темы, потому что он всегда стремится увеличить
длительность подготовительной стадии и ритуала за счет кульминации
и достижения цели. Поскольку в моральном мазохизме это предполага-
ет бесконечную отсрочку момента, в который страдание уступает место
вознаграждению, а победа - поражению, тревожное ожидание явно спо-
собствует обеспечению приоритета боли над наслаждением и, в результате,
дальнейшему разрушению «Я»...
Моральный мазохист у 3. Фрейда также живет в тревожном ожи-
дании, но без перспективы искупительного финала-наслаждения. Здесь
тревожное ожидание оказывается двуликим. Оно означает как бесконечное
откладывание либидинального удовлетворения, так и постоянное состояние
беспокойства и страха, которое является результатом этой задержки и без-
жалостного контроля «Сверх-Я». Конечно, формы тревожного ожидания
свойственны не только моральному мазохисту; они также являются элемен-
том культурного наследия даже самых традиционно структурированных
субъектов. Первого от последних отличает лишь то, что его или ее «Я»
стремится скорее усилить, чем ослабить данное напряжение либо через
совершение проступков, которые затем повлекут наказание, либо - более
классический случай - через свое педантичное повиновение. 3. Фрейд
предупреждает нас, что, чем точнее «Я» соответствует требованиям
«Сверх-Я», тем более жестоким и суровым становится этот механизм цен-
зуры54. Таким образом, кажется, что «добродетель» у «Я» может действи-
тельно стать заявкой на избиение: моральный мазохист пытается интенси-
фицировать обе формы тревожного ожидания, столь (внешне) нетерпимые
для «морального» субъекта. 3. Фрейд совершенно ясно формулирует свое
мнение по поводу угрозы, которую вышесказанное представляет для ста-
бильности и здоровья «Я», замечая в Экономической проблеме мазохизма,
что ради провоцирования наказания от [«Сверх-Я»] «мазохист должен
делать нечто нецелесообразное, работать против собственной выгоды,
разрушать те перспективы, которые открываются ему в реальном мире и,
возможно даже, покончить со своим реальным существованием»55.
Фемининный мазохизм
Позвольте мне перейти теперь к фемининному мазохизму, используя
работу Ребенка бьют, без сомнения являющуюся наиболее важным текстом
для понимания данной перверсии. Существенно, что, хотя 3. Фрейд кон-
Мазохизм и мужская субъективность
75
центрирует здесь внимание преимущественно на пациентках-женщинах,
ему удается сформулировать мазохистское желание, которое он приписыва-
ет им, лишь прибегая к помощи одного из своих пациентов-мужчин, озву-
чивающего то, чего не могут они, а именно: вторую фазу фантазии битья56.
Разрешите мне осуществить обратную операцию и подойти к мужской вер-
сии фантазии битья через ее женский аналог. Это позволит нам увидеть,
насколько радикально такая фантазия нарушает различие полов.
Женская фантазия включает три фазы, первая и третья из которых
доступны анализу, но вторая остается в сфере подсознания. Здесь приводит-
ся их полная последовательность, согласно тому, как их «лечил» 3. Фрейд
(фразы в квадратных скобках представляют либо его собственные интер-
поляции, либо добавления, сделанные пациентом по его подсказке):
Фаза 1: «Отец бьет ребенка, [ненавистного мне].»
Фаза 2: «Я избиваюсь отцом.»
Фаза 3: «Каких-то мальчиков бьют. [Я, наверное, наблюдаю.]»
3. Фрейд говорит по поводу первой фазы, что она не является ни
отчетливо сексуальной, ни садистской, но представляет собой «тот ма-
териал, из которого обе должны позднее возникнуть»57. Он добавляет, что
она не обязательно может быть составной частью собственно фантазии, а
просто являться воспоминанием, из которого впоследствии развивается
эта фантазия. Она придает эротическое значение, которое возникает по
принципу обратного действия, значение, транслируемое 3. Фрейдом во
фразе «Отец не любит этого другого ребенка, он любит лишь меня».
Эдипово желание и его запрет вступают в игру между первой и
второй фазами фантазии битья. Ставя себя на воображаемой сцене в положе-
ние, прежде занятое другим ребенком, девочка делает себя объектом наказа-
ния со стороны отца и поэтому искупает свою инцестуозную вину. Эта но-
вая фантазия вызывает интенсивное чувство наслаждения, указывающее,
однако, как на эротическое, так и на «карательное» содержание. Вторая
фаза («Я избиваюсь отцом»), таким образом, оказывается механизмом,
осуществляющим регрессию к более ранней стадии сексуальности; ины-
ми словами, желание, блокированное в районе гениталий, реализуется
вместо этого в районе ануса.
В силу своего запретительного смысла вторая фаза подвергается ре-
прессии. Она замещается на уровне сознания третьей фазой, которая ма-
скирует идентичность как избиваемого, так и осуществляющего наказание.
Множество мальчиков теперь заменяет маленькую девочку, а заместитель
из отцовского ряда - отца. Фантазирующий субъект вписывается в этот сце-
нарий в качестве неопределенного зрителя58. Первая и третья фазы представ-
ляются садистскими. Лишь вторая фаза - безоговорочно мазохистская.
76
Кажи Силверман
Исходя из той же логики, которая побудила господина Д. из короткой
новеллы Э. По оставить похищенное письмо на открытом месте, 3. Фрейд
обезоруживает своего критика, допуская, что можно сделать совсем иные
выводы относительно второй фазы; он признается, что сам придумал та-
кую последовательность стадий фантазии и сделал ее основой всей своей
интерпретации: «Эта вторая фаза - самая важная из всех, и она больше
других отягощена последствиями. Но о ней, в известном смысле, можно
сказать, что она никогда не имела реального существования. Ни в одном
из случаев ее не вспоминают, ей так и не удалось пробиться к осозна-
нию. Она представляет собой аналитическую конструкцию, но из-за этого
ее необходимость не становится меньшей»59. Каждый раз, когда я читаю
этот отрывок, меня сразу же парализует как смелость признания 3. Фрей-
да, так и мысль о том, что подвергать сомнению право ученого говорить
таким образом относительно его пациенток-женщин означало бы напра-
вить мое риторическое искусство на защиту «реального» в противовес
«сконструированному», «подлинного» в противовес «неподлинному».
Однако, преодолевая, как я всегда пытаюсь сделать, этот паралич,
я не обнаруживаю в описании 3. Фрейдом второй фазы ничего, что можно
было бы оспорить, за исключением того факта, что он находит искомое
им в истории болезни одного из его пациентов-мужчин. Смена активной
формы глагола «бить» на страдательную форму от первой фазы к третьей
может осуществляться только через посредство бессознательной транс-
формации, которая связана со второй фазой. Иными словами, переход от
первой фазы к третьей ведет субъекта от гетероагрессии к тому, что внеш-
не является садизмом, и, следовательно, от простого самосохранения к
сексуальности. Как неоспоримо доказал Ж. Лапланш, это смена обуслов-
ливает не только связь сексуальности с агрессией (то есть с инстинктом
смерти), но и обращение этой сексуализированной агрессии на личность
самого фантазирующего субъекта60. Лишь при втором изменении ныне
эротизированная агрессия может быть вновь перенаправлена на внешний
объект, на этот раз - в форме садизма. Я, поэтому, склонна согласиться с
3. Фрейдом, что то, что он выделяет как вторую фазу, имеет место после
третьей фазы и что в этот более поздний момент неявно происходит мазо-
хистская идентификация с избитым ребенком.
В то же время я не думаю, что вторая и третья фазы могут вообще
не реализоваться или что желание боли, доставляющей наслаждение, ис-
черпывает смысл последней из них. Больше внимания следовало бы уде-
лить здесь эксплицитному содержанию сознательной фантазии и замене
в ней девочки на мальчиков. Финальная фаза свидетельствует о трех де-
структивных желаниях, по поводу которых 3. Фрейд не высказывается, но
Мазохизм и мужская субъективность
77
которые настойчиво требуют моего внимания: во-первых, желание, чтобы
именно мальчиков, а не девочек, любили/наказывали таким способом; во-
вторых, желание быть мальчиком, когда с тобой так обращается отец; и,
наконец, желание занять позицию мужчины-субъекта в некотором более
общем смысле, но скорее под знаком фемининности, чем маскулинности.
Эти три желания очевидно пересекаются в одном пункте - нарцис-
сическом занятии субъект-позиции, что было бы нарушением для муж-
чины и практически немыслимым для женщины, поскольку оно предпо-
лагает идентификацию с мужской гомосексуальностью. Почему же данная
идентификация выходит столь далеко за социальные рамки? Потому что
даже то, что обычно принимается за «девиацию», считается признанной и
«управляемой» парадигмой, то есть тем, что подкрепляет бинарную логи-
ку различия полов, несмотря на ее инвертирование. Таким образом, если
женщина не идентифицируется с классической женской позицией, ожи-
дают ее идентификации с классической мужской, и vice versa в случае
с мужчиной. Женская версия фантазии битья, следовательно, фиксирует
стремление к образным вариациям, которые оказываются вне пределов
психоаналитической парадигмы.
В двух случаях 3. Фрейд близко подходит к тому, чтобы проком-
ментировать последнее из перечисленных выше желаний, но оба раза он
отступает от того, что находится на периферии его исследования. В конце
четвертой части он замечает, что: «Когда они [девочки] отворачиваются
от инцестуозной любви к отцу с ее генитальным смыслом, они вообще с
легкостью порывают со своей женской ролью, оживляют свой «комплекс
мужественности»... и впредь желают быть исключительно мальчиками.
Поэтому и мальчики для битья из их [фантазий], представляющие их са-
мих, - это именно мальчики»61. Здесь 3. Фрейд не замечает противоречия
между обладанием «комплекса мужественности» и представлением о себе
как о множестве «мальчиков для битья». Ниже, однако, он указывает, что
идентификация девочки с мужской ролью не предполагает идентифика-
ции с соответствующим поведением («[девочка] в своих фантазиях вооб-
ражает себя мужчиной, не делаясь сама по-мужски активной»62).
В шестой части работы Ребенка бьют 3. Фрейд дает понять, что в
третьей фазе фантазии битья женщина-субъект исполняет не только одну, но
две нетрадиционные маскулинные роли. Описывая различные изменения,
происходящие в процессе развития фантазии битья, он прямо утверждает,
что в третьей фазе девочка меняет свой пол, воображая себя мальчика-
ми63. Несколькими страницами ниже ученый, однако, указывает, что как
зритель сцены битья девочка исполняет иную роль, которая служит инди-
В обратном порядке (лат.) (прим. пер.).
78
Кажи Силверман
катором нарушенной маскулинности. Заметив, что девочка «в своих фан-
тазиях воображает себя мужчиной, не делаясь сама по-мужски активной»,
он добавляет, что она «уже лишь в качестве зрителя присутствует при том
акте, которым замещается у нее половой акт»64.
Первая из этих маскулинных ролей - роль (пассивной) мужской го-
мосексуальности - характеризуется тем, что мужчина-субъект помещает
себя в маскулинную версию фантазии битья, и поэтому она приобретает
подчеркнуто материнский смысл; по мысли 3. Фрейда, она «происходит
от женственной установки по отношению к отцу»65, то есть из негатив-
ного Эдипова комплекса. Мужчина-субъект, таким образом, обеспечивает
себе доступ к фемининности путем идентификации с матерью. Женщина-
субъект, превращая себя в фантазиях в «мальчиков для битья», получает в
свою очередь воображаемый доступ к этой «заимствованной» феминин-
ности через образ мужского тела. В результате фемининность полностью
утрачивает свои сущностные качества и одновременно постулируется
как главный ориентир благодаря возникновению удивительной системы
переключения между двумя версиями фантазии битья. Но в этом случае
также появляется неизбежное различие, ибо для девочки в социальном
или даже в психическом плане быть любимой/избитой отцом -совсем не
то же самое, что для мальчика. Через свою идентификацию с «мальчика-
ми для битья» в третьей фазе девочка устанавливает воображаемую связь
не только с феминизированной маскулинностью, но и с тем, что лежит в
основе этого различия. Не здесь ли рождается сексуальное отношение?
Менее ясно, каким образом роль зрителя у девочки в третьей фазе
приобщает ее к «немужественной» маскулинности. Потребность в созер-
цании эротических сцен была жестко закодирована в западной культуре как
форма мужской деятельности и ассоциировалась с агрессией и садизмом.
В нашем случае, однако, маскулинность, агрессия и садизм безусловно
также присутствуют, концентрируясь в образе заместителя из отцовско-
го ряда, который осуществляет наказание. Как и ребенок в главной сцене,
виртуальный зритель скорее подчиняется, чем подчиняет. Пробный харак-
тер исполнения пациентками 3. Фрейда этой роли («Я, наверное, наблю-
даю»), указывает на ее аморфность; здесь речь идет скорее не о контро-
лирующем, а о наблюдающем взгляде, благодаря которому происходит
идентификация с группой мальчиков.
Прежде чем закончить разговор о женской фантазии битья, мне хо-
чется отметить бросающееся в глаза отсутствие местоимения «Я» в тех
ее эпизодах, которые доступны сознанию, если не считать беглой характе-
ристики процесса наблюдения; действительно, оно фигурирует, что весь-
ма знаменательно, только во фразе, являющейся «конструкцией психоана-
Мазохизм и мужская субъективность
79
лиза» - деталь, которую я связываю с гетеропатической идентификацией
(см. одну из последующих глав моей монографии Мужская субъектив-
ность в маргиналиях). Гетеропатическая идентификация является обрат-
ной стороной идеопатической идентификации; в то время как последняя
соответствует корпоративной модели, конструирующей «Я» за счет дру-
гого, который в результате «поглощается», первая следует экстериоризи-
рующей логике и помещает «Я» на место другого. При гетеропатической
идентификации один живет, страдает и испытывает наслаждение посред-
ством другого66. В третьей фазе женской фантазии битья этот другой, не-
сомненно, - мужчина-субъект.
В мужском варианте фантазии битья все три фазы, включая со-
знательную, начинаются с утверждения местоименной принадлежности.
Субъект-позиция, предусмотренная каждой фазой, однако, поворачивает
это «Я» в «фемининном» направлении:
Фаза 1: «Я любим отцом.»
Фаза 2: «Я избиваюсь отцом.»
Фаза 3: «Я избиваюсь матерью.»
Кроме того, фантазии битья, в которых признавались 3. Фрейду его
пациенты-мужчины, в меньшей степени цензурировались и искажались,
чем в рассказах его пациенток. Единственное значительное различие
между сознательным сценарием (третья фаза) и бессознательным сцена-
рием (вторая фаза) касается идентичности личности, осуществляющей
наказание; сознательная фантазия передается словесной формулой «Я из-
биваюсь матерью», тогда как бессознательная - «Я избиваюсь отцом»67. Но
даже эта маскировка легко изнашивается, поскольку избивающая женщи-
на проявляет столь агрессивно-маскулинные качества, что, несомненно,
становится похожей на фигуру отца. (Первая фаза, которая предположи-
тельно скрывается за второй, не доступна сознанию).
В конечном итоге, несмотря на некоторые усилия по сокрытию го-
мосексуального содержания сознательной фантазии, не делается никакой
адекватной попытки утаить ее мазохистское содержание; оба пациента-
мужчины, обследованные 3. Фрейдом, как и упомянутые Р. фон Краффт-
Эбингом, Т. Рейком и Ж. Делезом, открыто «щеголяют» своим желанием
быть наказанными и униженными как в их сознательных фантазиях, так и
в их сексуальной практике. Мы, очевидно, находим здесь крайний пример
того, что Т. Рейк называет «демонстративным признаком». В сознатель-
ных фантазиях четырех пациенток, напротив, мазохизм скрыт за садиз-
мом, хотя он и более совместим с их культурной позицией.
Что же точно демонстрирует мужчина-мазохист и каковы последствия
этого самообнажения? Прежде всего, он с упорством и не соблюдая меры
80
Кажи Силверман
создает базовые условия культурной подчиненности, условия, которые
обычно отвергаются. Он громогласно заявляет, что его понимание идет
к нему от Другого, он унижается перед надзирающим оком каждый раз,
когда выступает в роли просителя, выставляет на всеобщее обозрение
свою половую ущербность и упивается жертвенной составляющей соци-
ального контракта. Мужчина-мазохист преувеличивает неудачи и барьеры,
на которых основывается культурная идентичность, отказываясь от ком-
пенсации и вознаграждения. Он излучает негативную энергию, враждеб-
ную социальному порядку...
Склонность к обезличиванию еще более заметна в фемининном
мазохизме, чем в моральном (или, по крайней мере, христианском); это
вполне естественно, принимая во внимание его сущностную связь с по-
зиционированием субъекта и гендерными «ролями». [В опущенной части
этой главы] нами тщательно рассматривался один чрезвычайно яркий
ментальный маскарад, который меняет возраст своего «автора», его исто-
рическое время, его национальную идентичность, а также обстоятельства
его жизни (и смерти). Создатель фантазии Молоха конструирует для себя,
кроме того, иные идентичности, включая ту, где он является португаль-
цем, ставшим узником ацтеков, которые сначала заставляют его смотреть,
как с нескольких мужчин живьем сдирают кожу, а затем подвергают его
той же участи. Р. фон Краффт-Эбинг приводит многочисленные случаи
мужчин-мазохистов, которые исполняли роль раба или пажа, а другие
предпочитали роли собаки, лошади, животного, отправленного на бой-
ню, поверхности (например, пола), по которой ходят женщины, и сосуда
для мочи, экскрементов и менструальной крови. «Герой» Венеры в мехах Я.
фон Захер-Мазоха в основной части этого романа принимает облик слуги,
а ближе к финалу - быка68.
Те, кто практикуют фемининный мазохизм в сексуальной форме,
обычно расширяют этот маскарад также за счет включения в него персона-
жа, причиняющего боль или унижение, и, еще шире, всей «сцены» эроти-
ческого приключения, в результате переделывая мир. Гетерокосмический
импульс сразу бросается в глаза в Венере в мехах, где Северин и Ванда
действительно оставляют страну, в которой живут, ради другой, где им
было бы легче выдавать себя за госпожу и раба. Здесь встает важный во-
прос: или этот гетерокосмический импульс полностью исчерпывает себя
в будуаре, или «игра» распространяется также на социальные отношения,
оскверняя гендерные, классовые и расовые приличия69.
3. Фрейд утверждает, что не только на уровне своей сексуаль-
ной жизни, но также и на уровне своих фантазий и своего moi мужчина-
мазохист занимает женскую позицию. В Ребенка бьют он пишет, что фе-
Мазохизм и мужская субъективность
81
мининность для мужчины-мазохиста приобретает статус «субъективной
достоверности»70, то есть он дает понять, что тот ощущает себя женщиной
в самой сердцевине своего желания и своей идентичности. В заключи-
тельной части Ребенка бьют он также отмечает, что фантазия телесного
наказания проявляется только у «женоподобных мальчиков» и «мужеподоб-
ных девочек» и что именно «ответственность за возникновение пассивной
фантазии у мальчика и ее вытеснение у девочки следует возложить на
черты женственности в мальчике и мужественности в девочке»71. Степень,
с которой эта фемининность проявляется в сознательной жизни мужчины-
мазохиста, зависит, конечно, от силы «мужского протеста»72, который он
обращает против нее, то есть от того, защищается ли он или нет от «жен-
щины» внутри себя. Показательно, однако, что третья фаза мужской вер-
сии фантазии битья не содержит ни одной попытки замаскировать мазо-
хистскую позицию фантазирующего субъекта, хотя, когда речь заходит о
его гомосексуальности, она демонстрирует некоторую скрытность. Более
того, по иронии, смена отца на мать в качестве агента наказания на самом
деле способствует акцентированию фемининности мужчины-мазохиста,
поскольку она приводит к столь радикальной и абсолютной перемене тра-
диционных гендерных ролей.
3. Фрейд делает в Ребенка бьют удивительное наблюдение: в ма-
зохистском подсознании - и в мужском, и в женском - нет следов желания
быть любимым отцом, то есть табуированного желания, из которого будто
бы рождается вся ситуация мазохизма. При регрессии на анальную ста-
дию сексуальности мазохисту удается, по-видимому, уничтожить всякое
воспоминание о том варианте Эдиповой генитальной организации, кото-
рый обычно считается позитивным для девочки и негативным для мальчи-
ка: «Все то, что для сознания оказывается вытесненным и замещенным,
в бессознательном сохраняется и остается дееспособным. Иначе обстоит
дело с эффектом регрессии на более раннюю ступень сексуальной органи-
зации. О ней мы вправе полагать, что она изменяет и положение дел в бес-
сознательном, так что после вытеснения у обоих полов в бессознательном
остается если и не (пассивная) фантазия быть любимым отцом, то все же
мазохистская фантазия быть им избиваемым»73. Если верить 3. Фрейду в
этом вопросе, то мужской мазохизм представляет собой настоящее герме-
невтическое преступление. Отрывок, только что мною процитированный,
указывает, что первая фаза мужской фантазии битья («Я любим отцом»)
в полной мере является психоаналитической конструкцией, причем в го-
раздо большей степени, чем это можно сказать по поводу второй стадии
женской версии. Текст также свидетельствует, что бессознательная при-
рода данной фантазии всецело исчерпывается второй фазой, которая, как
82
Кажи Силверман
было мной уже отмечено, отличается от третьей фазы только гендерной
принадлежностью персонажа, осуществляющего наказание. Здесь нет
никакого резкого разрыва между эксплицитным и имплицитным содер-
жанием. Нет необходимости искать дверь в подсознание, она уже слегка
приоткрыта и готова поддаться при малейшем давлении.
Имеются также и другие подтексты. Если нельзя найти в подсо-
знании никаких следов желания быть объектом генитальной любви отца,
мужчина-мазохист не может быть подчинен путем замены хлыста пени-
сом. Его (практически) подавленное желание прямо препятствует како-
му бы то ни было примирению между отцом и сыном, неопровержимо
свидетельствуя о нарушении семейного и культурного контракта. Более
того, его сексуальность следует рассматривать как всецело находящуюся
во власти инстинкта смерти, как лишенную какой-либо возможной про-
дуктивности или позитивной функции. Не удивительно, что 3. Фрейд
отказывается обещать психоаналитическое «выздоровление» в случае с
фемининным мазохистом74.
1 Freud, S. Three Essays on the Theory of Sexuality, in Freud, S. The Standard
Editionof the Complete Psychological Works, trans. J. Strachey (London: Hogarth
Press, 1953), vol. 7, p. 150. Перевод дан по изданию: Фрейд 3. «Три очер-
ка по теориисексуальности», Фрейд 3. Психология бессознательного (М.:
Просвещение, 1990), с. 133.
2 Freud, S. Three Essays..., р. 149. Перевод дан по изданию: Фрейд 3. «Три очер-
ка...», с. 133.
3 Laplanche, J. Life and Death in Psychoanalysis, trans. J. Melhman (Baltimore:
Johns Hopkins University Press, 1976), p. 28, 30.
4 Foucault, M. The History of Sexuality, vol. V. An Introduction, trans. R. Hurley
(New York: Vintage Books, 1980), p. 47-48.
5 Semiotext(e), vol. 4, no. 1, 1981.
6 Chasseguet-Smirgel, J. Creativity and Perversion (New York: Norton, 1984), p.
12.
7 Freud, S. Three Essays..., p. 157-158. Перевод дан по изданию: Фрейд 3. «Три
очерка...», с. 139.
8 Freud, S. The Ego and the Id, in Freud, S. Standard Edition... vol. 19, p. 41.
9 Deleuze G. Masochism: An Interpretation of Coldness and Cruelty, trans. J. McNeil
(New York: George Braziller, 1971).
Мазохизм и мужская субъективность
83
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
См.: Bataille, G. «The Use Value of D. A. F. de Sade», in Visions of Excess: Selected
Writings, 1927-1939, trans. A. Stoekl (Minneapolis: University of Minnesota Press,
1985), p. 91-102; Idem. Literature and Evil, trans. A. Hamilton (New York: Urizen
Books, 1973), p. 83-107.
Barthes, R. Sade, Fourier, Loyola, trans. R. Miller (New York: Hill and Wang,
1976), p. 15-37, 123-171.
Gallop, J. Intersections: A Reading of Sade with Bataille, Blanchot, and Klossowski
(Lincoln: University of Nebraska Press, 1981).
Obliques, no. 12 & 13, 1977.
Я часто возвращалась к этой теме в течение последних восьми лет, но всегда
на литературном и кинематографическом материале. См., напр.: Silverman, К.
«Histoire d’O: The Story of a Disciplined and Punished Body», Enclitic, vol. 7,
no. 2, 1983, p. 63-81; Idem. «Changing the Fantasmatic Scene», Framework, vol.
20, p. 27-36; Idem. «Male Subjectivity and the Celestial Suture: It’s a Wonderful
life», Framework, vol. 14, 1981, p. 16-21; Idem. «Masochism and Subjectivity»,
Framework, vol. 12, 1980, p. 2-9. На этот раз подход будет более подчеркнуто
теоретическим и спекулятив ным.
Freud, S. «The Economic Problem of Masochism», in Freud, S. Standard Edition...
vol. 19, p. 159.
Cm.: Freud, S. «Economic Problem of Masochism», p. 166; Idem. «Dostoevsky and
Parricide», Freud, S. Standard Edition... vol. 21, p. 179.
Freud, S. «Economic Problem of Masochism», p. 161.
Ibid., p. 162. Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3. Экономическая про-
блема мазохизма И Захер-Мазох Л. фон. Венера в мехах. Делез Ж. Представ-
ление Захер-Мазоха. Фрейд 3. Работы о мазохизме. М., 1992, с. 353.
Freud S. The Ego and the Id, p. 26. Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3.
Я и Оно, Фрейд 3. Психология бессознательного, с. 433.
Ibid., р. 26f
Freud, S. «Economie Problem of Masochism», p. 165. Русский перевод дан по
изданию: Фрейд 3. Экономическая проблема мазохизма, с. 358.
Ibid., р. 161.
Freud, S. «Economie Problem of Masochism», p. 162. Русский перевод дан по
изданию: Фрейд 3. Экономическая проблема мазохизма, с. 353.
Freud, S. «А Child is Being Beaten», Freud,S. Standard Edition... vol. 17, p. 175-
204.
Самое ключевое из фрейдовских замечаний по этому вопросу, конечно, явля-
ется центральным для настоящего обсуждения — замечание, что хотя «феми-
84
Кажи Силверман
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
нинность» может в действительности подразумевать пассивность и во многих
случаях мазохизм, не существует обязательной связи между «женщиной» и
«фемининностью». О крайне интересной дискуссии по поводу соотношения
между этими двумя категориями см.: Freud, S. Civilization and its Discontents,
Freud S. Standard Edition.... vol. 21, p. 105f.
Krafft-Ebing, R. von. Psychopathia Sexualis: A Medico-Forensic Study, trans. F S.
Klaf (New York: Stein and Day, 1965), p. 86-143.
Reik, Th. Masochism in Sex and Society, trans. M H. Beigel and G. M.Kurth (New
York: Grove Press, 1962), p. 243.
Freud, S. «Л Child is Being Beaten», p. 194-198.
Reik, Th. Masochism..., p. 216.
Я заимствую понятие «разрушительный» (shattering) у Лео Берсани, который
подробно разрабатывает его в своей известной книге Тело по Фрейду: Психоа-
нализ и искусство. См.: Bersani, L. The Freudian Body: Psychoanalysis and Art
(New York: Columbia University Press, 1986).
Freud, S. «The Economic Problem of Masochism», p. 169.
Ibid.
Ibid. Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3. Экономическая проблема
мазо хизма, с. 362.
В Словаре психоанализа Ж. Лапланш и Ж.-Б. Понталис утверждают, что
«жизнь субъекта в целом... кажется, формируется и управляется тем, что
можно опреде лить, акцентируя структурирующую роль этого действия, как
«фантазматическое». Не следует понимать это просто как тематическое - ни
даже как то, что характери зуется отличными специфическими чертами для
каждого субъекта, - ибо оно имеет свою собственную динамику, в которой
структуры фантазии стремятся выразить себя и проникнуть в сознание и
действие, и они постоянно используют новый материал» (Laplanche, J. and
Pontalis, J.-B. Language of Psycho-Analysis, trans. D. Nicholson-Smith (New
York: Norton, 1973), p. 317; русский перевод дан по изданию: Лапланш Ж.,
Понталис Ж.-Б. Словарь психоанализа, пер. Н. С. Автономова (М: Высшая
школа, 1996), с. 298).
Freud, S. «Economic Problem of Masochism», p. 169. Русский перевод дан по
изданию: Фрейд 3. Экономическая проблема мазохизма, с. 362.
Freud, S. The Ego and the Id, p. 53.
Freud, S. New Introductory Lectures on Psycho-Analysis, Standard Edition, vol.
22, p.60-68.
Freud, S. The Ego and the Id, p. 31 -34.
Мазохизм и мужская субъективность
85
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
Freud, S. The Ego and the Id, p. 34. Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3.
Я и Оно, с. 437.
Ibid, р. 54-55.
Ibid., р. 34. Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3. Я и Оно, с. 437-438.
Ibid., р. 37.
Касательно широкой дискуссии о женской версии негативного Эдипова ком-
плекса и его отношении к феминизму см. четвертую и пятую главы моей
работы Акустическое зеркало: Женский голос в психоанализе и в кино. См.
: Silverman, К. The Acoustic Mirror: The female Voice in Psychoanalysis and
Cinema (Bloomington: Indiana University Press, 1988). По поводу углубленного
анализа мужской версии см.: Bersani, L. Op. cit., р. 49 ...
Freud S. Civilization and its Discontents, p. 136. Русский перевод дан по изда-
нию: Фрейд 3. Неудобства культуры, пер. Р. Ф. Додельцева, Фрейд 3. Худож-
ник и фантазирование (М.: Республика, 1995), с. 332.
Reik, Th. Masochism..., р. 304.
Ibid., р. 333.
Ibid., р. 314,315.
Ibid., р. 72.
Reik, Th. Masochism..., p. 351.
Существует удивительное сходство между видами унижения, которые Т. Рейк
ассоциирует с христианским мазохихмом, и теми его формами, которые Р.
Фон Краффт-Эбинг связывает с сексуальной мазохистской перверсией. См.,
напр., случаи № 80, 81,82 и 83 в Сексуальной психопатии (Richard von Krafft-
Ebing. Op. cit).
Конечно, христианский мазохизм редко существует в форме, здесь мной опи-
сан ной. Он гораздо чаще используется как средство обеспечения земного или
небес ного совершенствования, то есть ориентирован на внешнее примене-
ние. Рассмат ривая механизмы, посредством которых может быть достигнуто
такое страдание, Т. Рейк ошибочно принимает самоусовершенствование за
неотъемлемый компо нент христианского мазохизма.
Reik, Th. Masochism..., р. 315.
Здесь также наличествует имплицитный семейный прототип, который обу-
словлен отношением Бога-Отца к Христу. Христианин моделирует себя по
образу после днего и обращает на себя то, что предстает в итоге как «боже-
ственное» наказание.
Freud, S. The Ego and the Id, p. 54.
86
Кажи Силверман
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
Freud, S. «Economic Problem of Masochism», p. 169-170. Русский перевод дан
по изданию: Фрейд 3. Экономическая проблема мазохизма, с. 363.
3. Фрейд конструирует вторую фазу фантазии битья у девочки, меняя порядок
тре тьей фазу фантазии битья у мальчика - дискурсивный акт, указывающий
на асси-метричную симметрию этих двух версий.
Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 187. Русский перевод дан по изданию:
Фрейд 3. «Ребенка бьют»', к вопросу о происхождении сексуальных извраще-
ний // Захер-Мазох Л. фон. Венера в мехах. Делез Ж. Представление Захер-
Мазоха. Фрейд 3. Работы о мазохизме, с. 327.
Иную оценку Ребенка бьют в общем и третьей фазы этой фантазии у девочки
в частности см. у Д. Н. Родовика: Rodowick, D. N. The Difficulty of Difference:
Psychoanalysis, Sexual Difference, and Film Theory (New York: Routledge, 1991),
p. 1-17.
Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 185. Русский перевод дан по изданию:
Фрейд 3. «Ребенка бьют»..., с. 325.
Laplanche, J. Op. cit., р. 85-102.
Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 191. Русский перевод дан по
изданию:Фрейд 3. «Ребенка бьют»..., с. 332-333.
Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 199. Русский перевод дан по изданию:
Фрейд 3. «Ребенка бьют»..., с. 342.
Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 196.
Ibid., p. 199. Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3. «Ребенка бьют»...,
с.342-343.
Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 198. Русский перевод дан по изданию:
Фрейд 3. «Ребенка бьют»..., с. 341.
Понятия «идеопатической идентификации» и «гетеропатической идентифи-
кации» берутся у Макса Шел ера. См.: Scheier М. The Nature of Sympathy, trans.
P. Heath (Hamden (Conn.): Archon, 1970).
Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 198.
Sacher-Masoch, L. von. Venus in Furs, in Deleuze, G. Op. cit., p. 80-130; Deleuze,
G. Op. cit., p. 96.
Мэри Руссо в Женских гротесках высказывает ряд очень глубоких сообра-
жений по поводу социального и политического подтекстов маскарада. См. :
Russo, М. «Female Grotesques: Carnival and Theory», in Feminist Studies/Critical
Studies, in T. de Lauretis, ed. (Bloomington: Indiana University Press, 1986), p.
213-229.
Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 197.
Мазохизм и мужская субъективность
87
71 Ibid., р. 202. Русский перевод дан по изданию: Фрейд 3. «Ребенка бьют»...,
с. 346.
72 В работе Ребенка бьют 3. Фрейд пишет, что «...мужской протест достигает, как
будто, полного успеха лишь у девочки... У мальчика результат не всецело удо-
влетворителен, женская линия им не покидается, в своей сознательной мазо-
хистской фантазии мальчик определенно не оказывается «сверху»» (Freud, S.
«А Child is Being Beaten», p. 203; русский перевод дан по изданию: Фрейд 3.
«Ребенка бьют»..., с. 346). В эссе, критикующем статью, из которой роди-
лась эта глава, Пол Смит доказывает, что мазохизм всегда является не более
чем случайным моментом в мужской потребности к подчинению (Smith, Р.
«Action Movie Hysteria, or Eastwood Bound», Differences, vol. 1, no. 3, 1989,
p. 106). Хотя я совершенно не принимаю этой формулировки, я соглашаюсь
с его утверждением, что мазохизм в нарратив ной форме обычно присутству-
ет в голливудском кинематографе. Это, однако, меньше говорит нам о месте
мазохизма в мужской потребности к подчинению, чем о стандартизирующих
операциях доминантного литературного дискурса.
73 Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 199-200. Русский перевод дан по изда-
нию: Фрейд 3. «Ребенка бьют»..., с. 343.
74 Freud, S. «А Child is Being Beaten», p. 197.
Женщина как агрессор
Клаус Тхевеляйт
Есть кое-что и о женщинах. Их образ часто возникает в ассоциа-
ции с чем-то жутким, зловещим. Первое упоминание о женщине в работе
«Борьба как внутренний опыт» (Der Kampf als inneres Erlebnis) Эрнста
Юнгера, например, таково:
«Осторожно кружили мы по выжженным руинам богатых поме-
стий, смутно опасаясь столкнуться вдруг с призраками тех, кто был
вырван из своего мирного существования.
... Что может скрываться во тьме подвалов? Труп женщины со
спутанными волосами, плавающий в черной воде?».1
Ничто не принуждает автора вызывать тут в своем воображении
образ мертвой женщины - ничего, кроме его собственной фантазии.
Женщины также появляются как агенты деструкции. Ф. В. Хайнц
был членом бригады Эрхардта2 и «Консула»;3 лидером организации «са-
мозащиты» в Верхней Силезии и Сталхельмского подразделения, высту-
павшего против французов в Руре в 1923. После 1933 он был директо-
ром Литературного Совета Рейха, а в 1938 вошел в окружение генерала
Вицлебена, планировавшего устранение Гитлера и возврат к монархии во
главе с принцем Вильгельмом, старшим сыном кронпринца.4 Хайнц при-
писывает поражение польских войск в битве возле Аннаберга в 1921 влия-
нию женщин (хотя он никогда на самом деле не видел эти войска):
«Эти двадцать тысяч мужчин неподвижно стояли лагерем во-
круг больших городов, где они постепенно приводились в состоя-
ние ступора совместным распиванием виски и беспорядочным
развратом».5
Также и Боги слав фон Зельхов, лейтенант военно-морских сил
во время Первой мировой, никогда не «видел» того, о чем писал. (После
службы в ВМС фон Зельхов начал учебу в Марбурге, где он командовал
Марбургским студенческим корпусом, получившим зловещую извест-
Перевод Завена Баблояна выполнен по изданию Klaus Theweleit, Male Fantasies.
Volume 1 (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1993), pp 63-69.
Женщина как агрессор
89
ность после зверского убийства пятнадцати рабочих, захваченных воз-
ле Таля в Тюрингии.) Вот как он описывает бой быков, который посетил,
когда служил офицером в Мехико:
«Вот это сюрприз: протагонистами четвертого акта были женщи-
ны. Юные прекрасные амазонки грациозно выскользнули на арену.
... На мгновенье даже бык был ошеломлен такой красотой. Он учу-
ял запах женщины. ... Выглядело это гнусно. Благородное живот-
ное не заслужило такого отношения. Бой? Ну что ж, замечательно.
Но театр? Нет, для этого он был слишком хорош».
В финале одна из женщин опаляет шкуру быка петардой:
«Бык поднял свою мощную голову. Кто это сделал? Бык ощу-
щал непристойность того, что только что произошло. ... Серебря-
ная амазонка бросилась удирать по песку, но бык, подгоняемый
уязвленной гордостью, был быстрее. Добежит ли она до «таблас»?
Все затаили дыхание. Бык вздевает ее на рога. Он подбрасывает
ее высоко в воздух. Кровавое месиво, серебро и лазурь, лежит на
песке».
Здесь быка приканчивает настоящий мужчина.
«В молчании мы возвращались на корабль.
“Скоты”, - сказал кто-то.
Он имел в виду людей, не животных.
“Мне их жаль”.
“Кого, быков?”
“Нет, людей, которые всегда были только зрителями. Я завидую
быку. Есть ли что-либо более восхитительное, чем короткая, безза-
ботная жизнь, что заканчивается несколькими краткими мгнове-
ниями высшего героизма?”».6
Бык - ошеломленный красотой, чующий «запах женщины», ощуща-
ющий «непристойность» того, что случилось, «подгоняемый уязвленной
гордостью», - все его чувства разом - это чувства фон Зельхова, взбешен-
ного появлением женщин, вооруженных пиками. Он не скрывает своего
удовлетворения, созерцая «кровавое месиво», которое больше не может
«грациозно скользить». Механизм введения напряжения фразами «Добежит
ли она до “таблас”? Все затаили дыхание» служит усилению удовольствия
от созерцания уничтоженного трансгрессора-женщины. Она получила то,
что заслуживала, а бык проявил «высший героизм». Перевоплощаясь в
быка (персонажа, что служит священной жертвой), фон Зельхов совершает
приносящее глубокое удовлетворение, хладнокровное убийство.
90
Клаус Тхевеляйт
Как правило, женщины как существа угрожающие, ослабляющие,
непристойные или агрессивные появляются в двух формах:
«А в тылу наших войск, расположившихся на переднем крае сраже-
ния, по улицам бродили шлюхи. Они ходили вразвалочку вверх и вниз по
Фридрихштрассе, а мы вели огонь из-под липовых деревьев. Окутанные
своей аурой невыразимой странности, они набрасывались на нас, когда
мы задерживались для краткого отдыха под прикрытием домов, а клещи
законов хаотического сражения не отпускали нас, и враг маячил в наших
глазах. Не их вышептываемые предложения были столь невыносимыми -
но спокойная, деловая манера, в которой они щупали наши тела, тела, что
только что были открыты ярости пулеметного огня».7
«Шлюха», которая в своей «спокойной и деловой манере» не пони-
мает, что солдат, бросающий свой пулемет, прекращает всякую сексуаль-
ную активность, - это одна из манифестаций женщины как агрессора. От-
личительным знаком другой, также описанной Эрнстом фон Заломоном,
является «синева».8 Женщины такого типа появляются большой массой,
как в этой антивоенной демонстрации против добровольческого корпуса
Бертольда в Гамбурге:
«Потрясая кулаками, перед нами визжат женщины. Полетели
камни, горшки, какие-то обломки. ... Они врезаются в нас, дюжие
бабы, одетые в синее, в мокрых фартуках и грязных юбках, их
красные помятые лица шипят на нас из-под всклокоченных волос, в
руках у них палки и камни, трубы и тарелки. Они плюются, ругаются,
визжат... Женщины хуже всего. Мужчина дерется кулаками, но жен-
щина еще плюется и ругается - ты не можешь просто всадить свой
кулак в ее мерзкую манду».
Женщины, пробуждающие это сильное желание у Заломона -
женщины-рабочие. Горе тому мужчине, что попал в «грязные лапы хам-
борнских потаскух»;10 от него буквально ничего не осталось. «Шлюх» и
«женщин-рабочих» трудно отделить друг от друга. В такой конструкции,
как «хамборнские потаскухи», они сливаются в одно.
Возвращаясь из путешествия по цитадели рабочего класса, Рур-
ской долине, шпион Двингера Файнхальс отчитывается:
«Но самые дикие там - женщины. Теперь я верю всему, что нам
рассказывали о людях Бертольда! И такого рода женщин у них там
всегда было достаточно - в этом отношении они были подготовле-
ны лучше нас».11
(Слышали же они, что люди Бертольда были растерзаны на куски сотней
Женщина как агрессор
91
разгневанных женщин).12
В «документальном романе» Тора Гооте о Бертольде женщины
заходят еще дальше:
«Женщины набросились на него, плюясь, царапаясь, кусаясь.
Женщины, визжа, вывернули из плеча его руку, вспыхнувшую
тысячью мук, рвали с него цепь, ранили его в грудь и спину, пинали
его тело. “Пощадите моих людей”, - таков был его последний стон.
Затем, клочок за клочком, женщины содрали всю одежду с его тела.
Прогремели выстрелы».13
Переносясь к сцене убийства, происшедшего в тот же вечер, Гоо-
те замечает «браслетик», который носил Бертольд, «блеснувший на руке
проститутки» доказательством ее вины.14 Самое отчетливое выражение
отождествления женщин-пролетариев со шлюхами мы слышим от Ган-
са и Берты Краффтов, образцовой немецкой пары из романа Цёберляйна
«Веление совести» (Befehl des Gewissens):
«Добрые глаза на распутных лицах этих незрелых детей до-
статочно ясно говорили о том, откуда они. Проходя мимо, они
услышали наглый голос одного из бесстыжих чертенят: “На полу
еще так холодно”. Без всякого смущения перед прохожими другой
юный мерзавец, засмеявшись, отметил: “В постели было бы гораз-
до лучше, согласен?”. На что первый скороспело посетовал: “Вот
если б только старики все время не пялились”.
Ганс и Берта, шокированные, обменялись взглядами. “Вот как они
делают пролетариев”, - сказал он. Берта содрогнулась, будто натолкнув-
шись на какую-то омерзительную гадость, и затем ответила: “Полагаю,
они вырастут и будут чувствовать себя совершенно как дома в компании
сутенеров и бродяг”».15
На «омерзительную гадость» часто наталкиваются и солдаты, когда
они вступают в контакт с пролетариатом. Вот снова Заломон, он описыва-
ет обыски в Берлине:
«Когда мы вошли, две женщины все еще лежали в постели, каж-
дая с ребенком. Одна из них пронзительно и хрипло засмеялась,
а другие столпились вокруг ее двери. Капрал подошел ближе. С
быстротой молнии она подняла одеяло и свою одежду; гладкие бе-
лые ягодицы издали громкий неприличный звук. Отскочив от них,
мы услышали, как остальные принялись визжать, буйно хохотать,
92
Клаус Тхевеляйт
хлопая себя по бедрам, они никак не могли насмеяться, смеялись
даже дети».16
Майор Дельмар натыкается на нечто очень похожее во время «взя-
тия» борделя, который оказался зажатым непосредственно между двумя
фронтами в обороняющемся промышленном районе:
«Толька одна из них, рыжая, осмелилась вылезти передо мной
голой, смеясь мне в лицо. Она смеялась, а ее тяжелые груди с боль-
шими коричневыми сосками прыгали вверх-вниз. Ее вид был мне
отвратителен. Рыжая дьяволица, должно быть, прочла мои мысли,
потому что внезапно она обернулась с громким визгом и продемон-
стрировала мне свой зад, по нему похлопывая».17
Описание пролетарской женщины как монстра, как скотины, обра-
щение с которой, к сожалению, не сводится только к «всаживанию кулака»
в «мерзкую манду», вряд ли соотносится с реальным поведением женщин
в ситуациях, подобных описанным выше. Скорее его можно вывести из
попытки сконструировать фантастическое существо, которое ругается,
визжит, плюется, царапается, громко пускает ветры, кусается, бросает-
ся, разрывает на куски; существо неряшливое, растрепанное, шипящее и
красное от натуги, непристойное; существо, занимающееся развратом, что
хлопает себя по голым бедрам и никак не может насмеяться над этими
мужчинами. В ответ на какую-то тайную потребность этот монстр ото-
ждествляется с женщиной-пролетарием - наиболее отчетливо эта идея
выражается в следующем примере из Дельмара:
«Ненависть - это самая пролетарская из всех эмоций!»
«Возможно, именно к этой зловещей истине мы можем обра-
титься за объяснениями, когда в донесениях с поля боя первых не-
дель войны читаем об увечьях, наносимых раненым. Почти без ис-
ключений именно женщины и девушки из промышленных районов
практиковали эти жестокости. В сельскохозяйственных районах та-
кие случаи происходили гораздо реже. Эти безобразия были вызва-
ны пробуждением мстительных инстинктов в сердцах женщин, ко-
торые силою природы были лишены всех человеческих чувств».18
Очевидным указанием на то, что Дельмар здесь не следует фактам,
служит его спонтанное «знание», при виде якобы изувеченных трупов, что
это работа, «почти без исключений», «женщин и девушек». Он ощущает
месть со стороны женщин-пролетариев, чьи сердца «силою природы» ста-
ли «лишенными всех человеческих чувств». И затем он приписывает им
стремление «увечить» мужчин (включая и его самого).
Женщина как агрессор
93
Когда начались боевые действия, даже в преимущественно сельских
областях, таких, как Латвия, именно «в особенности латышские женщины-
рабочие»19 широко фигурировали как виновники кровавой жестокости.
Дельмар возводит «природное» отсутствие человеческих чувств у
этих женщин к их сексуальному поведению:
«Отношение к такой ценности, как девственность, которое мы
встречаем здесь, составляет резкий контраст с буржуазным обще-
ством, и говорит о том, что духовные основания стыдливости здесь
полностью разрушены».20
Пролетарки бесстыдны. К этому же заключению приходит и
Бертольд-Гооте, когда он получает увольнительную домой и посещает
жену своего наблюдателя Юппа, бывшего рабочего, чтобы сообщить ей
о смерти Юппа:
«Он сворачивает в узкий мрачный переулок, но не видит никого
у подъездов. Только одну женщину, что выхватывает открытку из
руки почтальона с боязливой поспешностью, будто она в бегах.
Он карабкается по странной крутой и мрачной лестнице. Вто-
рой этаж, третий этаж. Наконец он видит дверь и керамическую
табличку, которую они пытались найти раньше, в волнении ло-
мая незажигающиеся спички. Он склоняется к табличке, чтобы
прочесть имя, и слышит за стеклянной дверью мужской голос.
“Ради чего я вообще сюда пришел?” - думает он. Наощупь он спу-
скается по рахитичной лестнице и выходит на улицу».21
Пролетарка - это шлюха. Мужчина-пролетарий, такой как Юпп,
в крайнем случае может действовать как товарищ, пока он является по-
лезным членом мужского сообщества в рядах армии.22 Только тогда он
может выйти из мрака опасности, связанной с женщинами из мрачных
квартир в пригородах. Женщины представляют собой угрозу еще и потому,
среди прочих причин, что они не девственны. Сексуальный опыт, который
ощущают за ними солдаты националистической армии, похоже, вызывает
особенно сильный страх. Этот страх ассоциативно связывается со словом
«коммунизм». Снова Дельмар:
«У женщин первая же теоретическая реализация коммунисти-
ческих идеалов всегда относится к половому влечению».
В своем посвященном добровольческому корпусу романе «Мир и
порядок» (Ruhe und Ordnung) Эрнст Оттвальд, позже член Коммунисти-
ческой партии Германии, приходит к тому же выводу. Он вспоминает:
94
Клаус Тхевеляйт
«в этом отношении, термины “публичный дом”, “бар”, “преступ-
ник” и “ком-мунист” были неразрывно и многообразно связаны в
моем сознании».24
Те же самые «многообразно связанные» понятия снова появляются
в Цёберляйновском графическом описании Кати, изображенной как жен-
щина, реально управляющая Мюнхенскими рабочими и солдатскими со-
ветами. Она устраивает оргию:
«Наконец-то пролетарии могут причаститься этим удовольстви-
ям. О, если б он знал, что жизнь может быть так прекрасна! Толь-
ко посмотрите на Катю; дьявол вселился в ее восточное русское
тело. Каждый изгиб и каждое движение - провокация. Она смеется
с каждым и целуется со всеми. Спереди она прикрыта прозрач-
ным шелковым фиговым листком, а сзади— ничем. ... Он должен
многое еще познать, если не хочет потерять связь с новым обще-
ством, что провозгласила республика.... Да здравствует свободная
любовь! Иди ко мне, Катя! Смеясь, она мурлычет и извивается в
его лапах, как кошка. Оскалясь, Сиги выключает свет».25
(Более точно было бы «удушает свет»). Больше Цёберляйн ничего нам не
откроет: неописуемое предано тьме. Его страх перед всяким более кон-
кретным описанием весьма примечателен. И в самом деле, как бы он смог
описать нечто, что, наверное, никогда не существовало в полной мере при
свете дня; или, если и существовало, то очень отличалось от того, что под-
разумевается здесь под терминами «свободная любовь» и «коммунизм» -
что бы это ни было?
Омерзительность этих монстров воображения, «пролетарок» и
«коммунисток», вне всякого сомнения относится к сексуальным идеям, за-
ряженным еще более интенсивными страхами, страхами столь большими,
что их даже невозможно выразить. «Пролетарки» оказываются именем
для того ужаса, что фактически остается без имени в языке «мужчин-
воинов». Что же это собственно за ужас, остается неясным.
Однако один момент все же ясен. Эти мужчины не пытаются уста-
новить, что же представляет собой угрозу. Зачем, ведь они уже безусловно
знают, что это: (женский) коммунизм.
Процесс именования здесь очень значим, поскольку он весьма
характеристичен для формирования всех центральных фашистских кон-
цептов, ядро которых всегда составляет некоторое замещение описанного
выше типа. Можно считать, что язык фашистов перенимает некоторые
особенности тайного языка - хотя он защищает себя от «расшифровки»,
представляясь абсолютно пустым, бессмысленным. Доморощенные кри-
Женщина как агрессор
95
тики со стороны буржуазной интеллигенции (так же, как Коммунисти-
ческая партия Германии в двадцатых годах) слишком легко принимали
то, что подразумевалось этой пустотой, а именно что всем этим вообще
не стоит себя утруждать. Буржуазная интеллигенция ретировалась с над-
менной улыбкой на устах - устах соучастника, а коммунисты обратили
свои взоры к плакату со Сталиным-силачом, на которого в конце концов
можно было рассчитывать в деле устранения неприятностей такого рода.
Эротические отношения между мужчинами и женщина-
ми - жестокие, бесчувственные женщины - угроза мужчине - грязь,
пошлость - проституция - пролетарки - коммунизм.
1 Ernst Jtwger, Der Kampf als inneres Erlebnis (Berlin, 1922), p. 16.
2 Одно из наиболее известных формирований добровольческого корпуса. -
Прим, перев.
3 «Консул», Organisation Consul —экстремистская националистическая органи-
зация, из числа преемников добровольческого корпуса, функционировавшая
в Германии в начале 20-х и специализировавшаяся на политических убий-
ствах. - Прим, перев.
4 Robert G. L. Waite, Vanguard of Nazism: The Free Corps Movement in Postwar Ger-
many 1918-1923 (Cambridge, Mass., 1952), appendix.
5 Friedrich Wilhelm Heinz, “Die Friekorps retten Oberschlesien”, in Curt Hotzel, ed.,
Deutscher Aufstand: Die Revolution des Nachkriegs (Stuttgart, 1934), p. 81.
6 Bogislav von Seichow, Hundert Tage aus meinem Leben (Leipzig, 1963), p. 35ff.
В Das Deutsche Fuhrerlexikon 1934/35 (Berlin, 1934) Зельхов упоминается
как «философ истории». У него были большие планы. Вот что о нем гово-
рит Fiihrerlexikon'. «в 1919 году стал студентом; в марте 1920, будучи лидером
Марбургского студенческого корпуса, подавлял коммунистическое восстание
в Тюбингене; вместе с адвокатом, доктором Лютгебрюне, проводил длившие-
ся два года судебное разбирательство по обвинению в убийстве пятнадцати
членов его добровольческого корпуса; вернув шись с Тюрингской кампании,
стал лидером Оргеша на западе Германии (Orgesch, Organisation Escherich -
“организация Эшериха”, одна из военизированных нацио налистических ор-
ганизаций в начале двадцатых в Германии - прим, перев.); решившись про-
вести 10 лет в полной изоляции, до конца 1933 года писал смелую работу
по философии истории, заложившую интеллектуальные основания для новой
Германии» (54). Похоже, из этого последнего проекта ничего не вышло. Что
касается роли Зельхова в Тюрингене (он эту роль чрезвычайно преувеличива-
ет) и суда над убийцами пятнадцати рабочих из Таля, см. Henning Duderstadt,
96
Клаус Тхевеляйт
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
Der Schrei nach dem Recht (Marburg, 1920).
Ernst Salomon, Die Geachteten (Berlin, 1930), p. 39ff.
Напомним, что «синий воротник», «blue collar» - это обозначение принадлеж-
ности к рабочему классу. - Прим, перев.
Ibid., 180, 184ff.
Tiidel Weller, Peter Monkemann: Ein hohes des Freikorpskampers an der Ruhr
(Berlin, 1936), p. 125.
Edwin Erich Dwinger, Aufhalbem Wege (Jena, 1935), p. 432ff.
Ibid., p. 204.
Thor Goote, Kamerad Berthold der “ unver leichliche FrankeBild eines deutschen
Soldaten (Hamburg, n.d.), p. 353.
Ibid., p. 354.
Hans Zoberlein, DerBefehl des Gewissens (Munich, 1937).
Salomon, Die Geachteten, 51.
Maximilian Delmar, Franzdsische Frauen: Erlebnisse und Beobachtungen,
Reflexionen, Paradoxe (Freiburg, 1925), p. 114. Книга Дельмара здесь исклю-
чение. Он не входил в добровольческий корпус, не писал он и о Германии
«послевоенной эпохи». Но он писал о женщинах: редкий случай для майора
имперской армии, случай, от которого я не хотел бы отказываться как от ис-
точника, тем более что идеи Дельмара о женщинах в сущности те же, что и у
других авторов, с которыми мы встречаемся, но выражены более открыто.
Delmar, Franzdsische Frauen, р. 133.
Georg Heinrich Hartmann, “Erinnerungen aus den Kampfen der Baltischen
Landeswehr”, in: Ernst Jtinger, ed., DerKampf urn das Reich (Essen, 1929), p. 119.
Delmar, Franzdsische Frauen, p. 126.
Goote, Kamerad Berthold, 126ff.
«Скотские кровавые оргии по ночам наутро сменялись митингом против
“гиен революции”, организованным под предводительством забастовщиков-
революционеров» (запись в берлинском дневнике Хайнца от 3-4 марта 1919
года). Мужчины: день; женщины: ночь.
Delmar, Franzdsische Frauen, р. 153.
Ernst Ottwald, Ruhe und Ordnung: Roman aus dem Leben der nationalgesinnten
Jugend (Berlin, 1929), p. 107.
Zoberlein, Der Befehl des Gewissens, p. 171.
ДЕКОНСТРУИРУЯ МАСКУЛИННОСТИ
Эдип, или изгой Означающего
Мать взамен украденного желания
Аленка Зупанчич
Историю Эдипа часто используют в качестве примера, чтобы
проиллюстрировать, как субъект принимает свою случайную (и, как пра-
вило, несчастную) судьбу в качестве необходимости, обретая в ней, в ко-
нечном итоге, смысл своего существования. Эта история иллюстрирует
процесс, когда субъект возлагает на себя неизбывную вину и, поступая
таким образом, «интернализует» свою случайную судьбу и придает ей
смысл. Если даже Эдип на самом деле не виноват в своем преступлении
(ведь оно было предсказано задолго до его рождения), он героически бе-
рет на себя ответственность за свои действия, смиряется с судьбой и не-
сет это бремя до конца своих дней. Эдип, таким образом, фигурирует как
«прототип» экзистенциального человеческого условия, в соответствии с
которым мы все рождаемся виновными, с бременем такого символиче-
ского долга, который не может быть оплачен - другими словами, явля-
емся рожденными внутри заданного не нами символического порядка, в
котором мы тем не менее должны осознать смысл своего существования.
И именно эта экзистенциальная ситуация признается источником челове-
ческой трагедии.
Однако в пьесе Софокла, несмотря на ее популярность, мы найдем
не много из того, что может поддержать данное прочтение истории Эди-
па. Правда, что Эдип появляется на свет в ситуации, когда течение его
судьбы заранее предопределено. Но ведь все, что он делает, он делает для
того, чтобы избежать этого предопределенного хода событий и прокля-
© Alenka Zupandic, 2000
Перевод Надежды Гусаковской выполнен по изданию Zupancic, Alenka. Ethics of the
Real: Kant, Lacan (London, New York: Verso, 2000), p. 175-186.
98
Аленка Зу панич
тия, которое его сопровождает. И хотя в конце концов оказывается, что,
пытаясь освободиться от пророчества, он тем самым способствует его
осуществлению, этот факт в то же время не дает никаких оснований под-
твердить интерпретацию, согласно которой он принимает свою судьбу,
смиряется с ней и героически выдерживает ее. Наоборот, как только Эдип
узнает, что же случилось «на самом деле», он ослепляет себя.
Как мы можем понять этот жест Эдипа, который, конечно же, был
проинтерпретирован множество раз? Слова тех, кто были свидетелями
его жеста самоослепления, как и слова самого Эдипа, подтверждают ин-
терпретацию, которой нельзя пренебречь: Эдип отказывается узнавать -
в наиболее буквальном смысле этого слова - себя в «своих» поступках.
Кто-то может возразить, что его самонаказание (то, что он выка-
лывает себе глаза) как раз и говорит о том, что Эдип признает свою вину.
Но в этом и заключается вопрос: можем ли мы на самом деле сводить
действия Эдипа к акту самонаказания? Вся заключительная часть пьесы
опровергает подобное толкование. Когда в конце пьесы Эдип и его собе-
седники говорят о его самоослеплении, речь не идет о (само)наказании:
они рассуждают в терминах узнавания и не-узнавания (или неправиль-
ного узнавания). Так, вестник, который рассказывает историю о том, как
Эдип ослепил себя, говорит:
«Он срывает ее броши, золотые длинные пряжки, удержива-
ющие ее платья - и подняв их вверх, устремив взор прямо на ост-
рые иглы, вонзает их себе в глазницы, восклицая: «Вот вам! Не
видеть вам отныне боли, что меня терзала, всей боли, причинен-
ной мной одним! Вы слишком долго лицезрели тех, кого не должно
было видеть вам. В кромешной тьме пускай потонут те, кого так
жаждали вы видеть, знать! Сию минуту! Слепота - в кромешной
тьме!»1.
Все становится еще более интересным, когда спустя некоторое
время Эдип появляется перед дворцом с кровоточащим лицом. Он прямо
заявляет: «Убейте пастуха, который предотвратил когда-то мою смерть
и обрек меня на еще большее несчастье. Если бы не этот человек, я бы
никогда не убил своего отца и не спал бы со своей матерью». И далее:
«О, если в мире есть беда всем бедам, она - моя, такова судьба!»
В первом приближении можно подумать, что в этих словах Эдип
«узнает себя» и, наконец, принимает свою судьбу. Но в конце диалога
ситуация диаметрально меняется. Например, глава Хора, который быстро
соглашается, что для Эдипа лучше было бы умереть сразу после рожде-
ния, тут же, пользуясь случаем, добавляет: «Действительно, что ты, еще
Эдип, или изгой Означающего
99
живой, здесь делаешь? Ведь у тебя есть прекрасная возможность и оправ-
дание закончить жизнь у тела Иокасты». «Лучше умереть, - продолжает
он, - чем быть живым, но слепым».2
Этическая составляющая этого «лучше умереть, чем...» очевид-
на. Удивительно, что сам Эдип не приходит к тому же «героическому»
заключению, основанному на логике «нехватки бытия», которая, отдавая
предпочтение смерти, подчеркивает бремя человеческого существования.
Также стоит обратить внимание на вторую часть фразы главы Хора: «Луч-
ше умереть, чем быть живым, но слепым». Фраза эта прекрасна и двус-
мысленна, потому что, с одной стороны, она относится к настоящему, к
тому моменту в пьесе, когда она, собственно, и произносится (Эдипу луч-
ше было бы убить себя, а не ослепить), и - в то же время - она относится к
прошлому Эдипа (было бы лучше, если бы Эдип умер, как только родился:
если бы он никогда не жил, то никогда не натворил бы в своем слепом не-
ведении таких постыдных дел). В сущности, Эдип был слеп всегда, всю
свою жизнь, но тогда, когда он прозрел, когда увидел, что он наделал, он
- тем не менее - буквально «вырвал свои глаза», как бы говоря тем самым
«Я и дальше предпочитаю оставаться слепым». Именно по этой причине
Эдип жестко отвечает Хору: «Не учите меня!» И добавляет, что у него нет
ни малейшего желания идти в Аид, где он снова должен будет увидеть
своего отца и свою мать.
Может показаться, что такая манера речи не к лицу эпическому
герою. Ведь вместо того, чтобы взять на себя свои символические долги и
расплатиться за них собственной смертью, Эдип начинает уклоняться от
своей судьбы, протестовать, даже пререкаться: цена кажется ему чрезмер-
ной. Он - жертва несправедливости. Этот драматический лейтмотив уси-
лится в «Эдипе в Колоне» и составит основное содержание этой пьесы.
В работах Лакана мы можем встретить несколько амбивалентные
интерпретации такого поведения Эдипа. В нескольких местах «Этики
психоанализа» Лакан обращает особое внимание на это уклонение Эдипа
и несогласие признать свою судьбу3. В то же время, в других работах он
высказывает мнение, которое по видимости идет в разрез с предложен-
ной нами интерпретацией. Например:
Me phynai - это «если бы меня не было» или «если бы я вооб-
ще никогда не рождался в прошлом» - вот какова ставка в случае
Эдипа. Это те phynai указывает на нечто такое, что появляется в
пьесе через предписание судьбы, довлеющей над человеком, и че-
рез обмен, предписанный структурой родительства, то есть нечто
скрытое, что ввергает человека, как только он приходит в этот мир,
в неизбежную игру долга. Ведь в конце концов Эдип оказывается
100
Аленка Зупанич
виновным только потому, что он отдает долги Ате*, долги, выпи-
санные ему еще до его появления на свет4.
Допустим, Лакан прав, и Эдип с рождения ввергнут в неотвратимую
игру долга, но позиция, которую он принимает в отношении этой игры
долга, весьма двусмысленна. Mephynai - слова, которые Лакан часто при-
писывает Эдипу, слова, внутреннюю логику которых он критикует в сво-
ей поздней работе, говоря, что они прославляют нехватку (при том, что в
ситуации конца анализа следует учитывать, что анализ (кон)центрируется
единственно на означающем) - слова эти на самом деле произнесены не
Эдипом. Как и в случае со строкой «Лучше умереть, чем быть живым,
но слепым», которая следует той же логике, «Me phynai» поет не Эдип,
а Хор. Здесь позиция Эдипа также принципиально отличается от точки
зрения Хора. На самом деле Эдип не прославляет «нехватку бытия»; ско-
рее, он прославляет «бытие в изгнании». Он живет как изгой означаю-
щего, как его отброс, выкинутый, выплюнутый им. И в финале «Царя
Эдипа» Эдип не выбирает самоубийство: это сделало бы невозможным
его существование в изгнании и повернуло бы трагедию вспять, к чистой
артикуляции означающего, когда все долги аккуратно оплачены. Вместо
этого он «выбирает» продолжение своего существования в качестве ски-
тающегося и слепого изгоя.
Если бы мы соотнесли финал трагедии с разнообразными
высказываниями Лакана о конце анализа, то увидели бы, что Эдип скорее
иллюстрирует лакановский тезис «пересечение фантазии - идентифика-
ция с симптомом», чем подтверждает то, что субъект в конечном счете
принимает свою вину и «интернализует» случайную судьбу. Эдип не иден-
тифицируется со своей судьбой. Он идентифицируется - а это отнюдь не
одно и то же! - с той вещью в себе, которая делает возможным свершение
его судьбы: он идентифицируется со своей слепотой. Поэтому в финале
трагедии мы имеем дело не с «субъекти-вацией» (процессом, в котором
субъект ретроактивно распознает свое субъективное бытие там, где он
являлся всего лишь игрушкой в руках судьбы), а, напротив, с «объекти-
вацией» или «материализацией». В финале Эдип выступает как отврати-
тельный объект в лакановском смысле слова. Если бы Эдип, узнав ужасную
правду, не ослепил, а убил бы себя (как советовал ему Хор), тем самым он
включил бы себя в процесс субъективации. Продолжение же его «слепого
существования» заставляет развиваться события по-другому.
* Ата (Аге) - богиня зла, вреда, разрушения в греческой мифологии. - Прим, пере-
водчика.
Эдип, или изгой Означающего
101
На самом деле, стоит разобраться с тем фактом, что Эдип не уми-
рает в финале пьесы. Такая концовка для трагедии, мягко говоря, не-
типична, потому что она не дает свершиться катарсису. Если бы Эдип
умер, отцеубийство и инцест оказались бы центральной Вещью, скрытой
под образом Эдипа и его судьбы единственно для того, чтобы с их по-
мощью удерживать и захватывать наше желание (так Лакан определяет
катарсис в трагедии «Антигона»: совершенный образ Антигоны «между
двумя смертями» привлекает наше желание и в то же время захватывает
его - увлеченные им, мы колеблемся, говоря себе: «мы не хотим идти
дальше», «мы видели уже достаточно»5). Но что вместо этого происходит
с Эдипом? Эдип сам становится Вещью своей трагедии, изгоем. По крас-
норечивому описанию Креонта, Эдип - «воплощение вины, чудовище,
наводящее ужас на землю, на дождь, льющийся с небес, на свет дня». В
финале «Царя Эдипа» нет возвышенного образа; для того, чтобы полу-
чить его, нам придется дочитать до конца «Эдипа в Колоне».
Итак, Эдип не умирает в конце пьесы. Более того, он становится
главным действующим лицом в «сиквеле» «Эдип в Колоне», и таким об-
разом его жизнь, можно сказать, увековечивается как жизнь слепца в изгна-
нии. Поэтому на самом деле одним из лейтмотивов «Эдипа в Колоне» явля-
ется именно неспособность Эдипа смириться с судьбой, его отказ признать
себя виновным. Вот несколько отрывков, в которых развивается эта тема:
ХОР: Что сделал ты!
ЭДИП: Нет, я не делал.
ХОР: Так как же?
ЭДИП: Получено, получено как дар, вознагражденье, разби-
вающее сердце. О, если бы по воле бога я никогда бы не служил ни
городу, ни гражданам моим, и никогда бы я не взял вознагражде-
нья, которое они мне навязали!6
ЭДИП: Скажу тебе: кого убил я, тем был убит я раньше! Я неви-
новен! Чист перед лицом закона, слепой, несведущий, я понял это!7
ЭДИП: Кровопролитие, инцест, страдание. Бранитесь на меня,
все это пережито мной, все против моей воли! И таково желание
богов!...8
ЭДИП: Приди, скажи мне: если так хотели боги, чтоб смерто-
102
Аленка Зупанич
носная судьба определила, что мой отец погибнет от рук сына, как
можете по совести меня судить вы.9
И в дополнение ко всему - исчерпывающий ответ Креонту который
пришел к Эдипу предложить перемирие (так как по новому предсказанию
Эдип вновь полезен для Фив), ответ, который, перефразируя лакановский
«не-Знак», может быть определен как «не-Эдип»: «Нет, я не виновен,
нет, твое поведение несправедливо, и нет, я не помогу тебе теперь!»
Давайте же остановимся на утверждении Эдипа, что он невиновен.
Когда он говорит это, мы ему верим. Нам и в голову не приходит восклик-
нуть: «Какое неубедительное оправдание!». Когда Эдип говорит «это была
не моя вина», он не вкладывает в эти слова смысл, который вкладывает в
них, например, Вальмон в «Опасных связях». Вальмон говорит в свою за-
щиту, что проект соблазнения мадам де Турвель отнимает все его время,
но что в этом нет его вины - таковы правила «охоты». Тем не менее мар-
киза де Мертей, перед которой он оправдывается, сразу же понимает, что
Вальмон с готовностью принимает все эти трудности, которые на самом
деле нравятся ему, и нравятся они ему именно потому, что он использует
их в качестве оправдания.
И все же опрометчиво на основе такого примера выводить различие
между классическим и современным героями, как будто только в класси-
ческих произведениях мы сталкиваемся с понятием вины в строгом смыс-
ле этого слова. К тому же уже сам Эдип отличается от типичных класси-
ческих героев, поскольку он не испытывает чувства вины.
Несмотря на то, что в основе греческой трагедии лежит подчинение
человеческих существ воле богов, в ней всегда оставалась возможность
обвинить самого человека в его поступках. Хорошим примером служит
«Агамемнон» Эсхила. Когда Агамемнон приносит в жертву свою дочь
Ифигению, он делает это ex anankes, по необходимости. Он должен под-
чиниться воле Артемиды, высказанной устами прорицателя Калханта. И
он не может расторгнуть военный союз, целью которого является разру-
шение Трои, при этом сама эта цель была поставлена Зевсом. Агамемнон,
таким образом, сталкивается с неотвратимостью: боги хотят, чтобы он по-
шел на Трою, и боги говорят, что он должен принести в жертву свою дочь,
дабы утихли ветра, что позволило бы отплыть ахейским кораблям. Мы
можем сказать, что он убивает свою дочь «по необходимости». Тем не ме-
нее, он несет полную ответственность за это убийство, за которое в итоге
и будет наказан. Но почему? Разве не мог он сказать в свою защиту, что
был всего лишь игрушкой в руках богов и что в любом случае он не мог
бы поступить иначе? Нет, Агамемнон не мог сказать так, потому что:
Эдип, или изгой Означающего
103
«То, что Агамемнон был вынужден сделать по необходимости,
он жаждал сделать всей душой, как будто только такой ценой он
мог одержать победу. То, что Агамемнон провозглашает как волю
богов, вовсе не является поступком, совершенным против его воли.
Скорее наоборот - это и есть его самое сокровенное желание: сде-
лать все, что могло бы расчистить путь его армии»10.
Эта ситуация «желания и вины» вновь повторяется в сцене нака-
зания Агамемнона - справедливость восстанавливает Клитемнестра. Не-
смотря на то, что
«этого возмездия требуют Эринии и желает Зевс, убийство грече-
ского царя (Агамемнона) подготовлено, решено и свершено его
женой, по ее личным причинам, и в соответствие с ее характером.
Ей выгодно апеллировать к Эриниям или Зевсу, но это ее ненависть
к своему мужу, ее пагубная страсть к Эгисту, ее мужская воля к вла-
сти, которая заставляет ее действовать»11.
Таким образом, хотя и Агамемнон, и Клитемнестра всего лишь ис-
полняют волю богов, оба они делают это с готовностью (то есть они име-
ют личные причины поступать так), и именно поэтому они непоправимо
виновны.
Если принять во внимание такую трактовку вины, то известную
формулу Лакана - «желание есть желание Другого» - можно перевернуть
и прочесть наоборот: субъект становится виновным в тот момент, когда
желание Другого становится желанием субъекта, то есть когда субъект
извлекает выгоду из того, что «объективно необходимо», и находит в этом
добавочное наслаждение. И тогда оказывается, что это желание (субъекта)
поддерживает объективную необходимость (или «судьбу»).
Теперь вернемся к Эдипу. Что же делает Эдипа, в отличие от
Агамемнона и Клитемнестры, невиновным? Что удерживает нас от иро-
ничного высказывания: «Конечно, то, что случилось с Эдипом, случилось
по воле богов, и это было предопределено задолго до его рождения, хотя
это и не помешало ему отлично провести время»? Почему мы не поры-
ваемся сказать: «Здесь ничего нельзя отрицать, здесь не бывает невино-
вных»? Чтобы ответить на этот вопрос, попробуем для начала опреде-
лить, что же такое вина.
Мы уже сказали, что вина в качестве символического долга появля-
ется, когда субъект знает, что Другой знает. Без этого знания нет вины. Что-
бы доказать это, давайте представим себе, чем была бы драма «Гамлет»,
если бы она не начиналась с появления Другого (призрака отца Гамлета),
который знает (что Он мертв) и дает знать об этом главному герою. Допу-
104
Аленка Зупанич
стам, завязка состояла бы в том, что Гамлет находит некоторые обстоятель-
ства смерти своего отца подозрительными и решает расследовать это дело.
Безусловно, перед нами был бы совсем иной вид драмы - скорее всего
что-то вроде детектива12. Но разве разница между детективной историей
и трагедией «Гамлет» не заключается именно в статусе вины? В детек-
тивной повести вина «разрешается», как только преступление объяснено,
а убийца разоблачен. В то время как в трагедии «Гамлет» разоблачение
только обозначает вину, ставит героя в положение «без вины виновато-
го»: он оказывается экзистенциально виновным, виновным только пото-
му, что он знает. Но что же значит быть «экзистенциально виновным»?
И как это знание проникает в историю?
Знание это двойственно. С одной стороны, Лакан определяет его как
«знание преступления Эдипа». С другой стороны, явление мертвого отца,
который знает, что он мертв, и тем самым подтверждает, что смерть не
приносит забвения, имеет отношение к тому, что можно назвать «знанием
смерти». Это последнее измерение знания, несомненно, связано с темой
«несведенных счетов». Бывшего короля, отца Гамлета, убили, когда он,
погрязший в грехах, не успел ни разобраться с ними, ни раскаяться, и
он попал на тот свет со всеми своими недостатками и грехами. Другими
словами, смерть «заморозила активы» отца Гамлета в тот момент, когда
он не ожидал этого; в результате отец Гамлета после финального расчета
остался равен сумме собственных грехов.
Но месть сына за смерть своего отца - далеко не все, что составляет
суть трагедии «Гамлет». Наказание убийцы (дяди Гамлета) вовсе не явля-
ется главной задачей Гамлета. Его основная цель - погасить счет отца
(выплатить его долги), чтобы жизнь его отца могла наконец завершиться.
Вот что делает его миссию такой трудной. В «Гамлете» необходимо раз-
личать два уровня драмы, которые обычно объединяют. На самом деле
двигателем драмы являются два разных преступления - преступление
Клавдия, вследствие которого произошло перераспределение власти, и
преступление/я отца Гамлета, в которых у него не было времени раскаять-
ся. Лакан утверждает, что именно тот, «кто знает» (отец Гамлета), и явля-
ется тем, кто не оплатил преступление своего существования. Это может
иметь тяжелые последствия для будущих поколений, и именно поэтому
Гамлет должен позаботиться о том, чтобы долг был оплачен. Мы не знаем
ничего конкретного о преступлениях его отца, но достаточно видеть те
мучения, которые он испытывает. Он говорит Гамлету, что даже описание
малой толики его страданий «могло бы разорвать твою душу заледенить
твою юную кровь, сделать твои глаза подобными звездам, сходящим со
Эдип, или изгой Означающего
105
своих орбит, могло бы расплести твои спутанные волосы, и каждый во-
лосок встал бы дыбом, словно иглы на растревоженном дикобразе».
Смерть не приносит забвения отцу Гамлета. Вместо этого она пред-
лагает ему дьявольское наваждение - блуждать в пространстве между дву-
мя мирами.
Однако отец Гамлета не обречен на вечное скитание «между двумя
смертями», не приговорен к пребыванию в этом ужасном месте, пото-
му что он жертва коварного трусливого нападения, и, главное, потому что
смерть застала его врасплох: он не был готов к ней. Наказав его убийцу,
нельзя изменить ситуацию, так как проблема отца Гамлета лежит в другой
плоскости. Гамлету недостаточно отомстить за своего отца, чтобы опла-
тить его долги: так он только поможет Клавдию оплатить его (Клавдия)
непомерный долг. И вопрос, который мучит Гамлета, - что делать мне? -
это не вопрос о том, стоит или не стоит убивать Клавдия. На самом деле
это вопрос о том, что он может сделать, чтобы долг отца был оплачен до
того, как убийца сможет покрыть свой собственный долг! Эта задача
значительно более сложная, чем просто задача отомстить, и это объясняет
знаменитое гамлетовское: «Порвалась связь времен».
Со смертью короля время остановилось в мертвой точке. В этой точ-
ке нет места будущему, потому что бывший король не способен простить-
ся со своим королевством и «почить в мире». Призрак не возвращается
в Эльсинор: он здесь живет. Это не та ситуация, когда «нечто ужасное»
в настоящем появляется как «след» темного сокрытого прошлого. Эльси-
нор вообще не существует в настоящем, дворец обречен жить в прошлом.
Главные действующие лица пьесы - прежде всего Гамлет - фактически
являются пленниками прошлого, заложниками неосуществленной исто-
рии отца и короля. Мир катится дальше, все идет своим чередом, но для
Гамлета время остановилось. Гамлет ввергнут во временное измерение
жизни своего отца, жизни, которую он должен подвести к концу, завер-
шить так, чтобы его собственное время (время Гамлета) могло продол-
жить свое течение.
Гамлет сможет выполнить эту задачу только в другом времени («во
времени Другого»), в момент (собственной) смерти: в том безвременном
интервале, который открывается между моментом, когда Гамлет получает
смертоносную стрелу Лаэрта, и моментом своей смерти. Он может выпол-
нить эту задачу только пожертвовав собой, замкнув на себе ту «связь»,
которая восстановит правильное течение времени, то есть, только ока-
завшись во времени своего отца, живого мертвеца, в пространстве между
двух смертей, откуда и звучат его последние слова. Только так он имеет
возможность не только отомстить за смерть отца, но и убедиться, что дол-
106
Аленка Зупанич
ги его отца оплачены. Смерть Гамлета ставит точку в истории отца, за-
вершает ее - словно с какого-то момента жизнь Гамлета была ничем иным,
как продолжением истории отца. И это подтверждает наш тезис о том, что
Гамлета можно считать виновным в самом факте его существования, ви-
новным в том, что он существует.
А теперь вернемся к нашей исходной проблеме. Почему Эдип не-
виновен? Мы уже сказали, что вина появляется тогда, когда Другой знает
и дает знать субъекту, что Он знает. Но что знает Эдип? Дело не в том,
что Другой (заранее) знает о судьбе субъекта и открывает ему это знание.
Знание, о котором идет речь в нашем случае, нельзя уложить в формулу
«Ты убьешь своего отца и будешь спать со своей матерью», потому что
такое знание в некотором роде бесполезно (что и подтверждается в пье-
се): оно является всего лишь еще одной формой слепоты. Здесь мы, ско-
рее, имеем дело с тем, что можно было бы обозначить как «добавочное
знание», знание, к которому прикрепляется желание субъекта. Это «до-
бавочное знание» (перефразируя «добавочное удовольствие» Лакана) со-
относится с местом, из которого это знание исходит (например, знание об
отцеубийстве и кровосмешении). В основе трагедии Эдипа лежит то, что
знание в его случае «смещено», отделено от места его озвучивания. Про-
рицатель рассказывает Эдипу о его судьбе, когда тот уже живет в Корин-
фе в доме своих приемных родителей, которые взяли его на воспитание.
Эдип верит, что колесо судьбы начинает набирать обороты в Коринфе, и
не имеет ни малейшего представления о том, что на самом деле маховик
его судьбы уже запущен в Фивах еще в момент его рождения. Этого рас-
хождения оказывается достаточно, чтобы Эдип до дна испил судьбоносную
чашу, даже не подозревая о ее постыдном содержимом. Другими словами,
путешествие Эдипа начинается в Фивах, в то время как знание (а вместе с
ним и желание), открываются ему уже в пути - в Коринфе. Вот что делает
трагедию Эдипа уникальной и позволяет нам описать ее словами Лака-
на, который, в свою очередь, ссылается на Клоделя: «У кого-то отбирают
желание, а его самого - взамен - отдают кому-то другому; в данном слу-
чае - социальному порядку». Или иными словами: «У субъекта отбирают
желание, а его самого - взамен - отдают на рынок, и предлагают его тому,
кто может за него заплатить наивысшую цену»13.
Так почему же Эдип невиновен? Потому что с самого начала у него
выкрали желание (которое единственно и могло сделать его виновным),
а самого Эдипа - взамен - отдали кому-то другому: «социальному по-
рядку» (престолу) и Иокасте. Позже он назовет это смертоносным даром
взамен на свои услуги. Давайте еще раз воспроизведем диалог об инцесте
между Эдипом и Хором:
Эдип, или изгой Означающего
107
ХОР: Что сделал ты!
ЭДИП: Нет, я не делал этого.
ХОР: Да как же так?
ЭДИП: Получено, получено как дар, как вознагражденье, раз-
бивающее сердце. О, если бы по воле бога я никогда бы не служил
ни городу, ни гражданам моим, и никогда бы я не взял вознагражде-
нья, которое они мне навязали!
Может быть, именно в этих словах судьба Эдипа выражена лучше
всего: «мать взамен украденного желания».
1 «Oedipus the King», in Sophocles, The Three Theban Plays, trans. Robert Fagles
(Harmondsworth: Penguin Classics, 1984), p. 237 (verses 1402-09). Далее цити-
руется по этому изданию. Перевод мой - Н. Русаковская.
2 Там же, с. 242.
3 «Для Эдипа абсолютная власть его желания разыгрывается между двумя, что стано-
вится совершенно очевидно из факта, что он показан исполненным решимости сле-
довать до конца, требующим всего, ни от чего не отказывающиймся и абсолютно
непримиримым» (Lacan, Jacques. The Ethics of Psychoanalysis (London: Rout-
ledge, 1992), p. 310).
4 Lacan, J. Le transfert, p. 354.
5 Сравните с отрывком: «И мы очищаемся (искупаем вину)... посредством втор-
жения одного образа в ряд других. И вот здесь возникает вопрос. Как объяснить
эту рассеивающую власть центрального образа относительно всех остальных,
которые внезапно блекнут перед ним и исчезают?.. Проходя через эту зону, сия-
ние желания одновременно отражается и преломляется, пока не гаснет, одаряя
нас одним из самых странных и сильных эффектов - эффектом воздействия
красоты на желание» (Lacan, The Ethics of Psychoanalysis, p. 248).
6 «Oedipus the King», c 316.
7 Там же, с. 317.
8 Там же, с. 344.
9 Там же, с. 344.
10 Vemant, Jean-Pierre. «Ebauches de la volonte dans la tragedie grecque», in J.-P. Ver-
nant and Pierre Vidal-Naquet, Mythe et tragedie en Grece ancienne (Paris: Librairie
108
Аленка Зупанич
Francois Maspero, 1972), р. 64.
11 Там же.
12 Интересно отметить, что в противоположность Гамлету история Эдипа ча-
сто рассматривается как относящаяся к жанру детектива. Многие идут еще
дальше и рассматривают «Царя Эдипа» как прототип жанра noir. Так, «Царь
Эдип» появляется в «черной серии» («noir series») французского издательства
«Gallimard» («перевод с мифа» Дидье Ламезона). То, что сближает историю
Эдипа с универсумом «noir» - это, конечно, факт, что герой - детектив - сам
того не зная, вовлечен в преступление, которое он расследует. Можно даже
сказать, что история Эдипа лежит в основе «новой волны» film noir - таких
фильмов как «Сердце Ангела» (Angel Heart) или «Бегущий по лезвию» (Blade
Runner), в которых оказывается, что герой и есть тот самый преступник, кото-
рого он разыскивает.
13 Lacan, Le transfert, р. 380.
К вопросу о мужской сексуальности
в эпоху сталинского тоталитаризма
Ирина Жеребкина
1. Сексуальность под пыткой:
«Даже тронуть тебя удавалось», или
«А я очень люблю коммунистов»
Славой Жижек утверждает, что сталинский тоталитаризм - пер-
версивное общество, организованное не по эдипальному принципу удо-
вольствия, а по принципу непристойного наслаждения. При этом, по его
мнению, наивысшая сексуальная свобода в этот период состоит не в со-
вершении «ужасных» эротических преступлений, которые должны на-
рушить естественные законы своим эротико-разрушительным произво-
лом (поступками, которые не обусловлены естественной цепью причин и
следствий), но в абсолютном произволе самого закона желания, который
вторгается в однородную стабильность нашей ориентированной на удо-
вольствие жизни и оказывается не средством сдерживания, а, напротив,
чрезмерной силой желания, нарушающей гомеостатический принцип удо-
вольствия. Не отсюда ли, с одной стороны, обнаруженные после 20 съез-
да КПСС всем известные сексуальные перверсии высшей сталинской но-
менклатуры, а с другой - буквальная возвышенность фигур Сталина и его
круга в виде пропагандистских икон, обусловленная таким нарушением
«нормального» желания, когда у ординарной субъективности в результате
нет и не может быть идентификации с уровнем желания, находящегося по
ту сторону «нормального» и «бытового» принципа удовольствия1.
Другими словами, теоретический тезис Жижека нарушает привыч-
ное представление об эпохе сталинизма как асексуальной. С одной сто-
роны, Светлана Аллилуева вспоминает, как однажды в детстве на юге в
Сочи попалась отцу на глаза в детском платьице с короткими рукавами,
и Сталин в ужасе закричал: «Ты почему голая ходишь?», демонстрируя
таким образом крайне пуританское отношение к проблеме детской сексу-
альности (более того, после этого он принес гувернантке дочери свои но-
вые кальсоны и велел пошить из них Светлане длинное платье, способное
но
Ирина Жеребкина
прикрыть голенькие ручки и ножки девочки). С другой стороны, узкий
круг высшей номенклатуры кремлевских обитателей, по многим свиде-
тельствам2, ведет достаточно бурную и неординарную сексуальную жизнь.
Воспитывающаяся в Кремле в семье старого большевика Лидия Шатунов-
ская, на бытовом уровне наблюдавшая жизнь сталинской номенклатуры
и опубликовавшая в 1982 году в Нью-Йорке свои скандальные воспомина-
ния, приводит примеры обычных кремлевских разговоров: «..по многим
догадкам и намекам моего мужа и по осторожным рассказам Евгении Ал-
лилуевой я думаю, что сексуальный потенциал Сталина был очень неве-
лик, несмотря на его кавказское происхождение, и что молодая, темпера-
ментная Надежда от этого очень страдала. ...Об одной из таких измен - о
связи Сталина с балериной Семеновой, которая позже стала женой вид-
ного советского дипломата Карахана, - говорил тогда весь город»3 и т.д.
и т.п. Отнюдь не случайно поэтому критика сталинской эпохи началась с
разоблачения ее откровенной и непристойной сексуальности (например,
творчество Комара и Меламида и т.п.). Полину Жемчужину, Василия Ста-
лина, Авеля Енукидзе, Лаврентия Берия и многих других в следственных
заключениях перед арестами или расстрелами обвиняли в сексуальном
разврате. Возможно, главным потрясением для советских обывателей
после знаменитого 20 съезда КПСС была как раз обнаруженная сексу-
альная непристойность высшей партийной номенклатуры: в частности, в
разосланном на места перед подготовкой съезда специальном партийном
документе чтение описаний особенностей сексуальных преступлений Бе-
рия на местных партийный собраниях занимало, по данным Абдурахмана
Авторханова в книге Загадка смерти Сталина (заговор Берия) (1976), не
менее трех часов.
Наиболее шокирующей для современного читателя оказывается
при этом не ординарная гетеросексуальность, а перверсивная гомосек-
суальность высшей сталинской номенклатуры. Сочувствующий Моло-
тову писатель и журналист Феликс Чуев свидетельствует, что, когда во
время одного из кремлевских банкетов подвыпивший премьер-министр
Румынии Петру Гроза признался Сталину: «Вы знаете, я очень люблю
женщин», то Сталин в ответ на это гетеросексуальное признание строго
ответил: «А я очень люблю коммунистов»4. Не являются ли знаменитые
ежедневные вечеринки соратников Сталина с их обязательным совмест-
ным пением и совместными танцами без женщин на сталинской ближней
даче («признанный» танцор Микоян, по выражению Хрущева, прекрасно
танцевал перед соратниками лезгинку, Булганин вытаптывал в такт что-
то русское, Сталин тоже передвигал ногами и расставлял руки»5) прямым
свидетельством этого предположения? Не случайно, возможно, в этой
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 111
среде были приняты ласковые гомосексуальные прозвища - «Ягодка»
зовет Ягоду Горький, Сталин зовет гомосексуалиста Ежова «Ежевикой»,
а Берия - «мой дорогой Ежик». Не случайно поэтому гомосексуализм ис-
пользовался зачастую и в оперативных целях: частности, по свидетель-
ству Судоплатова, одно из обвинений против министра госбезопасности
Абакумова, поставленного Сталиным на должность после Берия с целью
собирать компромат на Берию и других членов Политбюро, гласило, что
«гомосексуалисты Гаврилов и Леонтьев, внедренные в американское
посольство, были двойными агентами ЦРУ и МГБ»6. Возможно, не по-
следнюю роль в разоблачениях Хрущевым культа личности Сталина на
20 съезде КПСС сыграла латентная гомосексуальность коммунистиче-
ских соратников, которая в этот исторический период проявляется в двух
основных видах - неявная (возмущающие Хрущева ночные застолья и
танцы, их ночные посиделки без жен и детей до утра, ревность старого
Сталина к близким отношениям соратников между собой и т.д и т.п.) и
явная, наиболее откровенно проявляющаяся под пыткой.
Конечно, искушенный в литературе, посвященной психологиче-
ским и сексуальным перверсиям, Сталин не верил признаниям под пыт-
кой в той же степени, в какой не верил признаниям на исповеди. В то же
время большую роль в пересмотре его взглядов на природу человеческой
сексуальности произвели несанкционированные им признания из дела
Ежова, от которых «Ежевика» не отказался даже под повторными пыт-
ками: «Имел половые сношения с мужчинами, используя служебное по-
ложение» или «В октябре или ноябре 1938 года у меня на квартире я имел
интимную связь с женой подчиненного и с ее мужем, с которым имел
педерастическую связь...» и т.д и т.п.7.
Николай Бухарин в 1927 году на праздновании десятилетия ГПУ
констатировал тот факт, что «ГПУ совершило величайшее чудо всех вре-
мен. Оно сумело изменить саму природу русского человека»8. Не можем
ли мы в контексте вышесказанного утверждать, что традиционно контро-
лируемая, сведенная к понятию «духовности» сама, по словам Бухарина,
«природа русского человека» в этот период должна была с необходимо-
стью (тем более под влиянием ГПУ) оборачиваться эксцессивной сексу-
альностью, которую репрезентируют в том числе, и неистовые партийные
чистки на фоне полной контролируемости и прозрачности социальной
жизни. Например, маленькая Елена Боннэр, из-за портьеры «красного
уголка» наблюдая за партийной чисткой своего отца Григория Алихано-
ва, узнала, что до брака с мамой у папы, оказывается, была первая жена, а
также о том, что «некоторые люди бьют своих жен и пьют много водки»9.
Не является ли это своеобразным «возвратом вытесненного» как обрат-
112
Ирина Жеребкина
ной стороной полной социальной управляемости и рационализма в эпоху
сталинского тоталитаризма?
Свидетельством страстной эксцессивной любви в эту по видимо-
сти асексуальную эпоху является поздняя любовь Николая Бухарина к
Сталину, выраженная, как и всякая любовь, ретроактивно в знаменитых
44 письмах Бухарина к Сталину перед смертью:
«Ночь 15 апреля 1937 года. Коба!.. Вот уж несколько ночей я
собираюсь тебе написать. Просто потому, что хочу тебе написать,
не могу не писать, ибо и теперь ощущаю тебя как какого-то близко-
го (пусть сколько угодно хихикают в кулак, кому нравится)...».
«Я тебя сейчас действительно люблю - горячо, запоздалой лю-
бовью. Я знаю, что ты подозрителен и часто бываешь мудр в своей
подозрительности...»10.
«Все мои мечты последнего времени шли только к тому, что-
бы прилепиться к руководству, к тебе в частности... Чтобы можно
было работать в полную силу, целиком подчиняясь твоему сове-
ту, указаниям, требованиям. Я видел, как дух Ильича почиет на
тебе. Кто решился бы на новую тактику Коминтерна? На железное
проведение второй пятилетки, на вооружение Дальнего Востока...
на организацию реформы, на новую Конституцию? Никто... Мне
было необыкновенно, когда удавалось бывать с тобой... Даже тро-
нуть тебя удавалось».
«Я стал к тебе питать такое же чувство, как к Ильичу, - чувство
родственной близости, громадной любви, доверия безграничного,
как к человеку, которому можно сказать все, все написать, на все
пожаловаться...»11.
В интенсивной и страстной экономии новых и неожиданно обру-
шившихся на него отношений со Сталиным Бухарин чувствует себя вы-
нужденным оправдываться перед ним даже за свои прежние гетеросексу-
альные отношения. «Хочу сказать тебе прямо и открыто о личной жизни: я
вообще в своей жизни знал близко только четырех женщин,» - признается
он Сталину12. «Ты напрасно считал, что у меня «10 жен», - дальше оправ-
дывается он за свои гетеросексуальные отношения с женщинами, - я ни-
когда одновременно не жил»13. Ситуация представляется трагической,
если учитывать, что у Бухарина совсем недавно родился ребенок от мо-
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 113
лодой жены Анны, которую он преданно любил, которая оставалась ему
верной до конца своих дней после расстрела и социальной смерти мужа
в бывшем СССР и которая была настолько красива, что, когда Берия вы-
зывал ее на допросы, то, отдавая дань ее уникальной красоте, предлагал
ей взамен лагерей удостоить его возможностью интимных отношений.
Однако гордая и красивая Анна Ларина отказалась даже от сэндвича,
предложенного ей Берия на допросе, предпочтя 20 лет лагерей и верность
мужу интимным отношениям с известным сексуальным маньяком.
Трагедия и парадокс любовных отношений Бухарина к Сталину
(как и других сталинских соратников) состояли в том, что все они
были трагически безответны - просто потому, что Сталин не верил в
искреннюю любовь соратников и исходил из того, что все они лгут. Ведь
даже любимый Алеша Сванидзе, по поводу расстрела которого Сталин так
горько рыдал, вместо того, чтобы честно признаться в своих преступлениях,
даже перед выстрелом лживо закричал «долгой жизни Сталину!». Сталин
с горечью откомментировал это: «Свинья! Он соврал в своем последнем
вздохе»14.
Проблема лжи рассмотрена Аленкой Зупанчич на примере анализа
трагической лжи истериков, которые не отдают и не могут отдать отчет
в своих действиях. Кроме того, истерика страшит процедура «сведения
к объекту» - как, например, страшит она Ипполита в знаменитой софо-
кловской «Федре», когда он не хочет быть всего лишь объектом страстной
любви несчастной мачехи (потому что истерик всегда хочет быть «боль-
ше, чем он есть»). Однако точно так же Бухарин и Алеша Сванидзе в
их отношениях со Сталиным не хотят быть просто объектами его любви,
они - можно сказать, в соответствии с современными активистскими гей-
лесбийским или квир-политиками - сами хотят любить его и на этой осно-
ве формировать собственные, индивидуальные и творческие, основанные
на ситуации «свободного выбора» стратегии любви. Например, Бухарин,
видя, что Сталин не отвечает на его письма, то есть что он для Стали-
на - всего лишь объект (сидящий в тюрьме), требует тем не менее от него
признать себя в качестве субъекта, настойчиво пишет ему письма вновь
и вновь, давая в свою очередь Сталину возможность основания обвинять
Бухарина о том, что он претендует быть «больше, чем он есть» и по-
настоящему эгоистически любит только себя и свом гениальные страст-
ные письма (а отнюдь не одинокого и страдающего адресата своей любви
Сталина). Точно так же и Алеша Сванидзе не удовлетворяется гетеросек-
суальными отношениями со своей женой-красавицей оперной певицей
Марией Сванидзе и претендует на статус личных отношений с вождем в
качестве лакановского субъекта («того, кто знает») при Сталине. Другими
114
Ирина Жеребкина
словами, Алеша Сванидзе не хочет быть не только «объектом», но и даже
просто «субъектом» при Сталине, претендуя фактически на статус лака-
новского Большого Другого, что, конечно же, не могло не травмировать
Сталина. «Сталина вздумали перехитрить! Смотри-ка, Сталина захотели
обмануть!» - говорил он о самом себе в третьем лице, как бы со стороны
наблюдая каких-то жалких людей, которые пытаются провести его», по
воспоминаниям Светланы15.
По той же схеме строились любовные отношения Сталина с Ор-
джоникидзе: по свидетельству Серго Берия, всю жизнь Сталин не мог
простить Орджоникидзе его предательство (в виде самоубийства), про-
неся эту горечь, как и горечь от предательства жены, до конца своих дней.
(Перед самоубийством Орджоникидзе Сталин, по свидетельству Серго,
«предоставил ему выбор, который на самом деле не был выбором: либо
открыто вступить с ним (Сталиным - И.Ж.) в оппозицию, либо поддер-
жать все его гнусности»16. Орджоникидзе в этой ситуации выбора покон-
чил жизнь самоубийством. «По мнению моего отца, - пишет Серго, - Ор-
джоникидзе был слабым», однако Берия постоянно помогал ему).
В результате можно сказать, что хотя сам Сталин хорошо владел по-
литическими технологиями предательства и учил своих сотрудников ис-
пользовать их в качестве политически эффективных (в частности, по его рас-
поряжению все агенты ГПУ использовались «в темную» даже в гуманных
целях; например, некий «Макс» должен был при личной встрече с другом
Сталина Броз Тито выпустить в него из одежды бактерии легочной чумы;
чтобы сам «Макс» остался при этом жить, ему планировалось опять же «в
темную» гуманно привить противочумную сыворотку17 и т.д и т.п.), однако
в своей личной жизни бесконечно страдал из-за предательств самых близ-
ких и любимых людей - Надежды, Яши, Серго Орджоникидзе, Алеши
Сванидзе и остальных, неожиданно обнаруживая себя традиционным па-
триархатным приверженцем верности и любви.
Именно поэтому Сталин так отчаянно сопротивлялся всем направ-
ленным на него любовным стратегиям окружающих, именно поэтому так
радикально не хотел, чтобы его любили, повторяя при этом жижековский
парадокс любовных требований миллиардера, мечтающего, чтобы его люби-
ли за его миллиарды, а не за «прекрасную душу» (иначе его просто преда-
дут, будучи нарциссически наваждены на самом деле своей собственной
субъективностью, в то время как гарант миллиардов обеспечивает милли-
ардеру гарантию любви по договору).
В результате в своей личной жизни и неразрывно связанной с ней
политической стратегии Сталин предпочитал, по свидетельству Роя Мед-
ведева, чтобы его боялись, а не любили. В этом смысле его личные по-
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 115
литические стратегии можно, скорее, назвать тем, что Жижек называет
«сексуальными стратегиями извращенца»: ведь извращенец, в отличие от
неконтролирующего себя и потому лгущего истерика, прекрасно знает, чем
он является для Другого - всего лишь объектом наслаждения, репрезенти-
рующим только то, что Другой хочет.
1 С другой стороны, хотя политическая жизнь Сталина базируется на
перверсиях (гомосексуальных и прочих), одновременно с этим всю жизнь
он совершает отчаянную попытку сделать обмен в любви равным.
2. К вопросу о сексуальных домогательствах,
или что такое «настоящая любовь»
Вопрос о сексуальных перверсиях как одной из основных характе-
ристик эпохи сталинизма не может обойтись без обращения к фигуре того,
кто, как известно, как раз и воплощает в истории советской Коммунистиче-
ской партии антикоммунистический порок эксцессивной сексуальности,
вылившийся в форму многочисленных «сексуальных домогательств», а
именно - к зловещей фигуре Лаврентия Берия, знаменитого сталинского
палача и выдающегося сексуального маньяка в культуре 20 века.
Берия известен тем, что, продолжая наиболее передовые, ленин-
ские политики использования сексуальности Коммунистической партией
(одна из самых известных - история соблазнения и убийства Саввы Моро-
зова с помощью любовницы Горького Марии Андреевой), так же цинично
и откровенно использовал сексуальность в политических целях. В част-
ности, еще в Грузии он использовал детскую сексуальность для сверже-
ния своего друга коммунистического лидера Абхазии Нестора Лакобы, а
именно - организовал изнасилование Лакобой 15-летней дочери комин-
терновского чина Гельмгольца, которую Берия подпоил и подсунул Лакобе
в постель; эта история скандально закончилась тем, что девушка после
изнасилования застрелилась. И хотя в ходе следствия была доказана не-
виновность Лакобы (так как девушка была пьяна и с детства развращена,
сама по своей коварной воле напросилась в нему в постель, а потом сама
же и застрелилась и т.п., воплотив, по словам жены Лакобы красавицы
Сарии обычную стратегию «пьяных и развратных русских женщин»),
тем не менее считается, что этот базированный на сексуальной провока-
ции шаг в бериевской национальной политике был первым на его пути к
единовластию на Кавказе при формировании им Закавказской Федерации.
Собственно, и другому своему другу Мир-Джафару Багирову, первому
секретарю ЦК Компартии Азербайджана (безжалостно расстрелянному
Хрущевым после свержения Берии) Берия, по утверждению Владимира
116
Ирина Жеребкина
Аллилуева, помог зверски убить свою первую жену и организовать потом
то, что называли «особым гаремом» Багирова (он жил одновременно со
своей второй женой-немкой и ее двумя сестрами), чтобы заставить таким
образом первого секретаря ЦК КПСС Азербайджана навсегда подчинять-
ся своим политическим требованиям, в том числе в сфере национальной
политики на Кавказе.
История его женитьбы на Нине Гегечкори, сестре министра вну-
тренних дел Грузии и председателя ревкома Грузии Саши Гегечкори также
в этом контексте связана с изнасилованием в политических целях - с це-
лью укрепления своего статуса никому не известного тогда бедняка, отчаян-
но делающего чекистскую коммунистическую карьеру в среде грузинской
политической элиты. По воспоминаниям Светланы Аллилуевой, «Нина
жила в менгрельской деревне. Узнав, что приехал сам начальник ГПУ
Грузии, Лаврентий Берия, она пошла попросить его о своем брате, кото-
рый был арестован. Берия приехал в специальном вагоне. Нина вошла в
вагон и уже никогда больше не видела родной деревни. Ее увезли, потому
что она была красива и понравилась начальнику. Он запер ее в купе, и так
она стала его женой»18.
Конечно, Берия неизменно нравился женщинам: ведь, по свиде-
тельству современников, он был спортсмен, прекрасно плавал, играл в тен-
нис, прекрасно одевался и следил за своей внешностью, заботился о сво-
ем имидже, и даже маленькая Нами Микоян, отца которой он фактически
убил, находила его предельно обаятельным, даже в детские годы чувствуя
невероятный мужской шарм Берии. Именно поэтому Берия и стал одним
из самых известных сексуальных маньяков в истории 20 века: как стало
известно после 20 съезда КПСС, Берия, хватая на улицах Москвы и сажая
в свой страшный автомобиль, изнасиловал 760 женщин, множество из
которых были несовершеннолетними.
На первый взгляд, сексуальная стратегия Берии сродни сексуальному
рационализму знаменитого Дона Жуана, для которого, по мнению Славоя
Жижека, рациональную цель познания (женщин в качестве сексуального
объекта) представляло лишь абстрактное их количество при полной ни-
велировке конкретных характеристик, способных, как и любое конкрет-
ное, поставить под сомнение и нарушить общую стратегию абстрактной
(сексуальной) гносеологической рационализации. Однако, возможно, от-
ношения Берии с многочисленными женщинами строились в терминах
современной теории «сексуальных домогательств», которая стала столь
популярной в современной философии после шокирующей формулиров-
ки Славоя Жижека о том, что без сексуальных домогательств не может
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 117
быть и самой любви? Напомним, что Жижек понимает сексуальные до-
могательства как структуру лакановского «прибавочного наслаждения»,
которое всегда больше, чем сама его цель. В этом смысле сексуальные
домогательства, по Жижеку - это всего лишь страстное желание jouis-
sance Другого, зависть к наслаждению Другого, на которое Другой нео-
жиданно отвечает ...мерами по ограждению себя от любящего его субъ-
екта (не менее, чем на сто ярдов, по ироничному свидетельству Жижека,
как в некоторых современных американских законодательствах)19. И не
в соответствии ли с этими мерами по ограждению себя и своей идентич-
ности поступали многочисленные и ординарные советские женщины по
отношению к страстному неординарному сексуальному желанию Берии,
огораживая себя от него, поскольку оно фрустрировало и подрывало их
привычную рациональную асексуальную советскую жизнь, вводя в нее
критерий нерационального фантазматического «прибавочного наслажде-
ния», вычеркнутого из рутинной советской повседневности? Ведь даже
если попытаться объяснить сексуальные перверсии Берии рационально
его корыстными политическими интересами - например, желанием стать
главной потентной политической фигурой в стране, способной заменить
великого Сталина и т.д и т.п., то сама цифра 760 свидетельствует о неве-
роятном. Не поэтому ли даже следствие по его уголовному делу, организо-
ванному членами Политбюро исключительно с целью прямого и немед-
ленного физического уничтожения Берии (из-за страха быть физически
уничтоженными им), не только не смогло утилизовать 760 показаний, но
и не смогло провести ни одной необходимой в этом случае экспертизы,
просто не справившись с этим потоком свидетельств «прибавочного на-
слаждения»? Из всего потока женских заявлений об изнасилованиях до-
казательным в материалах уголовного дела осталось, по свидетельству
Андрея Сухомлинова, лишь одно - от молоденькой Ляли Дроздовой, пре-
данной любовницы Берия, родившей от него сына, которую он взаимно лю-
бил и что доставило истинную боль Нине Теймуразовне в последние годы
жизни с мужем («29 марта 1949 г. умерла внезапно моя бабушка, мами-
на мама. Мама потеряла сознание и ее отправили в больницу. Я осталась
одна под присмотром соседей. Однажды я пошла в магазин за хлебом
по ул. М. Никитской, в это время вышел из машины старик в пенсне, с
ним был полковник в форме М.Г.Б., когда старик стал меня рассматри-
вать, я испугалась и убежала, за мной пошел мужчина до дома. На другой
день 7 мая к нам пришел полковник, оказавшийся в последствии Сарки-
совым. Саркисов, обманным путем под видом оказания помощи маме и
ее спасения от смерти, завел меня в дом по М. Никитской и стал гово-
рить, что маму спасет его товарищ, очень большой работник и очень до-
118
Ирина Жеребкина
брый, очень любит детей и помогает всем больным. В 5-6 часов вечера,
7 мая 1949 года, пришел старик в пенсне, т.е. Берия, очень ласково со
мной поздоровавшись, сказал, что не надо плакать, маму вылечат и все
будет хорошо. Нам дали обед. Я поверила, что это добрый человек, в такое
тяжелое для меня время (умерла бабушка и при смерти мама). Мне было
16 лет, я училась в 7 классе...» и т.п.20).
Отсюда возникает теоретический вопрос - так можно ли Берия
вслед за его сыном Серго назвать рациональным субъектом в отличие от
безумного Сталина, если его сексуальные стратегии строятся по лаканов-
ской схеме нерационального «прибавочного наслаждения» (по аналогии,
например, с нерациональными стратегиями Била Клинтона в его нераци-
ональных сексуальных отношениях с Моникой Левински)? И хотя именно
сексуальные перверсии оказались в результате не только одной из основ-
ных причин его последующего расстрела, но и позже основной причиной
отказа власти от его посмертной реабилитации, однако Славой Жижек об-
ращает внимание на тот парадокс действия, что если человек совершает
свое действие нерационально, в частности, по приказу, когда действие и
не является собственно «его» действием, то и в факте наказания оно тем
более так и не станет «его» действием, оставаясь по-прежнему таким же
посторонним субъекту, как и в момент его свершения.
Уникальная цифра 760 может указывать, скорее, на другое - что
отнюдь не «объект», а сама любовь как структура («непатологическая
любовь»21), которая не зависит от своего случайного объекта (760 разных
женщин) и мотивируется не определенным объектом, а только формой
любви - я люблю ради самой любви, а не ради того, что отличает ее
объект22 - является главной формой сексуальной стратегии Лаврентия
Берия.
В этом смысле безусловно правы как Серго Берия, который в сво-
ей знаменитой книге Берия, мой отец (1994, 2002) даже не упоминает
про такую гнусную ложь, как примитивный сексуальный разврат отца,
так и жена Берия Нина Теймуразовна, которая, по свидетельству Ларисы Ва-
сильевой, автора книги Кремлевские жены, с презрением отвергла исто-
рию про 760 изнасилованных женщин, утверждая, что на самом деле они
были агентами Берия в его тяжелой и ответственной работе разведчика, в
том числе в работе по созданию атомной бомбы, но из страха признаться в
рабочих связях с арестованным боссом предпочли признаться в интимных
отношениях с ним23.
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 119
3. Мужской гомосексуализм и лесбийские отношения:
некоторые особенности в эпоху сталинского тоталитаризма
Несмотря на поиски «прибавочного наслаждения» внутри структу-
ры гетеросексуальной любви, Берия одновременно - в противовес масс-
медийным представлениям о Сталине как об «азиате», «необразованном
дикаре» и т.п. - по свидетельству его сына Серго, находится во власти
исключительного сталинского обаяния: даже когда Сталин публично со-
вершает всем известные нерациональные и произвольные действия (не-
рациональное уничтожение собственной семьи, нерациональные и жесто-
кие массовые репрессии, нерациональный расстрел высшего военного
командования перед войной и т.п.), по видимости направленные на са-
моразрушение, Берия, со слов Серго, утверждает, что «это не паранойя,
это его метод, который он использует давно, как я понял, когда изучал его
архив»24. По его мнению, псевдоним «Коба» возник на самом деле из сло-
ва «кобра», поскольку Сталин смотрит на людей «как кобра на кролика»,
другими словами, он как искушенный политик делит людей на тех, «кто
понимает» и на все остальное человечество, с которым можно было не
считаться25.
Обаяние Сталина было столь велико для его близкого (мужского и
женского) окружения, что, несмотря на причиненную им семейную тра-
гедию, Серго Берия признается в любви к нему даже в момент семейной
катастрофы, то есть ареста отца и последующего за ним собственного
ареста и ареста мамы: «Если бы он попросил пожертвовать моей жизнью
ради него, я подчинился бы без колебания»26.
Рассмотрим на примере Серго Берия и Светланы Аллилуевой не-
которые особенности перверсивных сексуальных практик политической
субъективации в этот период. Их общим отличием является тот очевидный
факт, что если дочь Светлана предала своего великого фаллического отца,
восстав против него и совершив тем самым один из первых феминистских
жестов в советской культуре, то сын Серго, напротив, даже под угрозой
расстрела не предал «палача и сексуального маньяка» Берию, преобразуя
его в прекрасного и заботливого отца и сам выступив при этом верным сы-
ном, восставшим против традиционной русской практики отцеубийства.
По словам Светланы, все началось с того момента, когда она в
одном американском журнале неожиданно прочла о том, что мама покон-
чила с собой, и ей с тех пор «не было покоя. Я вспоминала то, что могла
помнить. Я думала об отце, о его характере, о том, как в самом деле, труд-
но с ним; я искала причин, но никто не хотел мне толком объяснить...
120
Ирина Жеребкина
Что-то рухнуло во мне самой и в моем беспрекословном подчинении воле,
слову, мнениям отца...»27. Конечно, ее история - это история связанных
с отцовской патриархатной репрессией женских травм. Сначала ранние,
когда она чувствовала прямое физическое отвращение со стороны отца -
и когда в детстве он отдал гувернантке свои кальсоны, чтобы пошить
платье и прикрыть ее детское тело, и когда в подростковом возрасте она
впервые влюбилась (в сорокалетнего Каплера), претендуя на статус само-
стоятельной взрослой женской сексуальности (««Любишь!» - выкрикнул
отец с невыразимой злостью к самому этому слову - и я получила две по-
щечины, - впервые в своей жизни»28), и когда он не пришел в роддом, ког-
да Светлана родила дочку Катю, ограничившись письмом о том, что «госу-
дарству нужны люди». Серго в книге своих воспоминаний рассказывает,
что, когда Светлана спросила отца, была ли мама красивой, Сталин рассме-
ялся и сказал: «У нее были лошадиные зубы», а Хрущев вспоминает, как
Сталин на глазах всех членов Политбюро схватил взрослую Светлану за во-
лосы, принуждая ее танцевать в их пьяной гомосексуальной компании.
В результате компенсацией для Светланы становятся ее отношения
с женщинами - с няней и гувернанткой, с бабушкой и тетями, с подруга-
ми матери (Полиной Жемчужиной, Дорой Хазан, супругой Андреева), с
подругами по школе и однокурсницами по университету, после отъезда
в Америку - с новыми американскими подругами (Присциллой Джон-
сон, Розой Шенд, Френсис Ллойд Райт и др.). Когда она находилась в
промежуточном состоянии политического выбора на родине своего ин-
дийского мужа в Индии, выбирая между СССР и США, она также была
окружена исключительно женщинами, разделявшими с ней ее участь;
собственно, и ее муж-индиец был выбран ею по критериям женского: он
был пацифист, не разрешал убивать комаров или мух, очень трепетно и
деликатно относился к чужой жизни, и только ему она могла доверить
свои душевные муки. Особое место в воспоминаниях Светланы занимает
ее особая любовь к красавице и умнице Нине Берия: именно поэтому она
радикально, против общепринятой советской пропаганды утверждает в
книге Только один гол (1969), что неправильно искусственно возлагать
вину за коллективные преступления только на мужа Нины Лаврентия
Берия. В результате ее поступок предательства по отношению к отцу и
жест идентификации с женщинами на теоретическом уровне может быть
сравнен с известным радикальным феминистским жестом фрейдовской
Доры с ее лесбийским желанием не в отношении отца или господина К.,
но госпожи К.
Более того, в терминах феминистских практик субъективации
Светлана нисколько не сожалеет о предательстве, но, напротив, принци-
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 121
пиально отвергает традиционную патриархатную структуру вины: «И
сейчас смотря, как в перевернутый бинокль, на всю его жизнь и на него
самого, я чувствую, как далеко от меня все это. И радуюсь непривычно-
му, легкому чувству внутреннего освобождения»29. Западные теоретики
лесбийской культуры объясняют такое поведение тем, что в лесбийской
культуре вообще - поскольку отсутствует функция фаллоса - отсутству-
ет и традиционный фаллический модус предательства и связанное с ним
чувство вины (что когда-то не смогла понять Марина Цветаева в ее отно-
шениях с Софией Парнок).
Более того, также по аналогии с Цветаевой в ее отношениях с Пар-
нок, Светлана не сожалеет и об оставленных ею в бывшем СССР детях. И
напротив, в терминах современной западной феминистской теории тре-
бует от них, что они должны понять и принять ее индивидуальный сво-
бодный выбор, одной из немногих женщин в русской культуре отстаивая
свою функцию индивидуального женского по отношению к традиционной
функции материнского.
В отличие от Светланы, Серго, как уже было сказано, не предает
своего отца даже ценой собственной жизни, повторяя в этом логическом
жесте выбор своего друга Василия Сталина. Когда его повели на рас-
стрел, требуя предать отца и дать порочащие его показания, он ни капли
не сомневался в своем поведении, и только одно оскорбило его достоин-
ство - что стрелять в него будут какие-то бездарные плебеи: «Неужели я
умру от рук этих подлецов?». Поэтому он гордо крикнул своим палачам:
«Скоро придет и ваш черед!»30. Примечательно при этом, что в мемуа-
рах Серго Лаврентий Берия - не мерзкий сталинский палач, насилующий
женщин и собственноручно убивающий людей во время пыток на допро-
сах, а бескомпромиссный борец против сталинской системы власти и ее
логической абсурдности: и действительно, именно Берия, как известно,
оказался единственным из всего сталинского Политбюро в тот роковой
день 1 марта 1953 года, когда Сталина хватил инсульт, кто решительно от-
казался помочь лежащему на полу в луже собственной мочи умирающему
диктатору, безнадежно протягивающему к соратникам руку за помощью
(«Я до сих пор помню этот его неясный жест», вспоминает Молотов...).
Подчеркнуто игнорируя протянутую сталинскую руку, Берия, как извест-
но, выскочил за дверь со знаменитыми словами «Хрусталев, машину!»,
оставив диктатора умирать.
Одновременно мемуары Серго Берия примечательны тем, что он,
делая отца бескомпромиссным борцом против Сталина, использует в
пользу этого аргумента факт неординарной любви Берия не к вождю (как
122
Ирина Жеребкина
традиционно у гомосексуально ориентированных подчиненных в тота-
литарных обществах), но к семье на фоне ненормальных неантропологи-
ческих отношений в семьях сталинского Политбюро, которые «сдавали»
своих родственников и в которых не было ни любви мужей к некрасивым
и невыразительным женам (и которых они потому и сдавали в лагеря, как
Ворошилов, Молотов, Калинин или Поскребышев), ни любви к детям
(Сталин позволил одному сыну стать алкоголиком, а второго не обменял на
немецкого маршала во время войны; Микоян позволил арестовать своих
двух несовершеннолетних сыновей, даже не спросив у Сталина об аресте
и покорно дожидаясь, пока сам Сталин не соизволил через несколько ме-
сяцев отпустить их обратно к отцу и т.д., и т.п.).
Серго принадлежал к советской элите и одновременно к княжеско-
му грузинскому роду: Сталин говорил в связи с этим, что Нина Берия -
единственная женщина, которой он может позволить себе поцеловать
руку31. Экономка семьи Берия княжна Такашвили с раннего детства объ-
яснила маленькому Серго, что поскольку он происходит из княжеского
рода, то имеет «абсолютное право на все эти привилегии»32. С рождения к
нему была приставлена немецкая бонна, которая полностью организова-
ла быт ребенка на немецкий лад, а Нина Теймуразовна, по словам Свет-
ланы, «отдала все силы единственному сыну, и достигла хороших резуль-
татов: сын получил хорошее образование, знал немецкий и английский, и
стал одним из первых инженеров-ракетчиков в стране, создавшим первые
управляемые снаряды»33.
Поэтому и в момент расстрела Серго совершает княжеский жест,
гордо бросив своим палачам: «Скоро придет и ваш черед!». Поразившись
его преданности отцу, эти бездарные русские «подлецы» отпустили его
из тюрьмы, позволив вместе с матерью уехать на Урал, предложив только
поменять фамилию отца (Берия) на фамилию матери (Гегечкори).
И здесь происходит неожиданное - если борющийся за честь отца
Гамлет, как известно, трагически умирает от шпаги Лаэрта, а Василий Ста-
лин в той же ситуации выбора категорически отказывается поменять фа-
милию отца, предпочитая остаться в тюрьме и умереть (от алкоголизма),
то гордый и независимый княжеского рода Серго Берия после выдержан-
ного испытания расстрелом неожиданно предает отца. Уже в безопасной
для жизни ситуации он, во-первых, соглашается поменять фамилию отца
на фамилию матери (от чего отказался Василий Сталин) и, во-вторых, со-
глашается верно служить системе убившей его отца новой власти, достигая
в конце концов высокого места в системе ее иерархий. В терминах Лака-
на, Серго Берия предпочел неожиданно модусу «чести» модус «жизни»,
осуществляя так называемый «выбор раба» против «выбора господина».
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 123
Трагедия превращается в комедию: если обычно трагедия есть субъекти-
вация через вину, то Серго за счет преданной службы новой советской
власти стремится доказать свою невиновность перед ней, совершая таким
образом противоположный самому жанру трагедии жест отказа от вины.
Выбор в пользу невинности настолько радикален, что даже Нами Микоян,
всю жизнь мечтавшая посмотреть Серго в глаза с единственной целью
запроса о вине, встретив чрез годы добродушного семи десятилетнего Сер-
го, теряет свой упрек и неожиданно мирно сплетничает с ним о бывших
знакомых. Другими словами, Серго Берия не хочет признать себя в тех дей-
ствиях, которые являются его действиями, предпочитая, как Эдип, мета-
форически выколоть глаза.
Видимой причиной такой метаморфозы субъективности можно
было бы назвать страх после перенесенной инсценировки расстрела не
столько за свою жизнь, сколько за жизнь «невинной жертвы» - мамы
Нины Теймуразовны, однако гордая Нина Теймуразовна не допустила бы
этого.
Возможно, причиной уникального статуса Серго «ни невинный, ни
виноватый»2* является логический жест перекладывания вины на Друго-
го: виновен не «я», а «другие» - например, грубые и примитивные кон-
куренты отца Хрущев, Булганин или Маленков и т.п. Именно по такой
схеме, по мнению Аленки Зупанчич, строится также и защита Эдипа пе-
ред афинским хором, обвиняющим его в совершенных им преступлениях:
если бы не встреченные мною случайные «другие» (случайный агрессив-
ный прохожий на дороге (Лай) или случайно встреченная правительница
чужого государства (Иокаста)), «я никогда бы не убил своего отца и не
спал бы со своей матерью».
Однако, возможно, у гордого Серго базовым является не этот коми-
ческий психотический жест перекладывания вины на другого. Возможно,
напротив, в жесте отказа от вины Серго является отнюдь не комическим
(как Эдип), а трагическим (как Гамлет) героем, фабрикующим миф, в ко-
тором из-за трагической нехватки идентификации удваивает отцовскую и/
или материнскую фигуры и приписывает этому двойнику все те качества,
которые отсутствуют в эмпирических фигурах. Что-то в отце, в частно-
сти то, что больше, чем эмпирический отец иногда воплощается в другой
мужской фигуре (у Гамлета или Нами Микоян они воплощаются, напри-
мер, в фигуре дяди), а то в матери, что больше, чем материнская роль,
не просто материнский асексуальный, но женский сексуальный объект
воплощается в фигуре другой женщины (для Светланы Аллилуевой такой
фигурой оказалась красавица и умница Нина Берия, которая нравилась
124
Ирина Жеребкина
Светлане на самом деле гораздо больше, чем Нинин сын Серго, за кото-
рого она так отчаянно и упорно, и назло Нине стремилась выйти замуж).
В случае Гамлета такой символической фигурой «больше, чем отец» яв-
ляется, по утверждению Аленки Зупанчич, не обманутый отравленный
отец Гамлета, но его грозный Призрак. Однако здесь мы можем отме-
тить, что и в случае верного по видимости сына Лаврентия Берия Серго
структурой «больше, чем отец» неожиданно оказывается не обманутый
соратниками и уничтоженный ими его эмпирический отец (Лаврентий
Берия), а восставший после позорной эмпирической смерти в луже мочи
символический фаллический Сталин, в качестве мертвого символическо-
го сумевший победить и уничтожить его эмпирического обманутого отца,
оказавшегося не равным своей функции фаллического отцовства. Именно
поэтому Серго в книге воспоминаний, мучаясь и размышляя, не может в
принципе ответить на мучительный вопрос о том, почему его умный и ра-
циональный отец допустил свое падение уже после смерти своего главно-
го противника, уступив таким политическим ничтожествам, как Хрущев
или Маленков. Не эти ли трагические, оставленные без ответа размыш-
ления являются главной трагедией пережившего ради отца собственный
расстрел Серго, равной по силе трагедии Гамлета?
Что же было основным результатом сыновней трагедии и трагиче-
ских размышлений Серго? И здесь мы можем предположить причину, бо-
лее парадоксальную, чем та, которая была названа выше. Основной при-
чиной сыновней трагедии Серго было неявное и щемящее чувство, что это
не он, Серго, предал отца, а, напротив, это отец предал его (и красавицу
и умницу маму) после своей смерти, обманув их фаллические ожидания.
Сыновняя трагедия Серго Берия - того же уровня, что и знаменитая ла-
кановская, прозвучавшая в известном вопросе мертвого сына отцу, не су-
мевшему спасти его от гибели: «Отец, разве ты не видишь, что я горю?»
Именно отсюда безумное и трагическое признание Серго Берия по отно-
шению к чужому отцу Сталину в момент гибели собственной семьи по
приказу последнего: «Если бы он попросил пожертвовать моей жизнью
ради него, я подчинился бы без колебания»...
4. К вопросу о квир-сексуальности в сталинский период:
Сталин, Жанна д’Арк и Ленин
Если мы согласны с тезисом Славоя Жижека о том, что тотали-
таризм, подчиняясь принципу непристойного наслаждения, не попадает
под простую дефиницию сексуальности, связанную с идентификацией по
принципу удовольствия, то мы должны признать также и тезис о транс-
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 125
грессивной сексуальности, выходящей за рамки перверсивного принципа
удовольствия и перверсивной идентификаторной метафизики.
Рассмотрим в этом контексте отношения самой известной комму-
нистической копулы современности - Ленина и Сталина, которые только
на первый взгляд вписываются в ту схему перверсивной гомосексуально-
сти, которую мы описали выше.
Почему Сталин так преданно и неизменно любил Ленина всю свою
жизнь? Апелляция к Ленину была первичной в сталинской системе цен-
ностей до конца его дней: например, даже в трагический для страны мо-
мент поражения в начале войны в 1941 году Сталин, по утверждению
Хрущева, думал не о стране и даже не о себе, а о возможной потере за-
воеваний Ленина - «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда»35. Ведь
даже Серго Берия, которому отец откровенно рассказывал о выдающемся
цинизме Сталина, отмечает, что никогда не слышал, чтобы Сталин что-то
плохое сказал о Ленине.
Укладывается ли эта любовь в описанную нами выше перверсивную
структуру гомосексуальности?
На первый взгляд, безусловно, да. Отношение «чудесного грузи-
на» к Ленину было таково, что Сталин, страдая с молодой женой Екате-
риной Сванидзе и сыном Яшей от голода в предреволюционном Тбилиси,
не давал тем не менее добытых в апроприациях денег ребенку на молоко,
а все до последней копейки пересылал за границу Ленину.
Этот факт не может быть объяснен ординарно сентиментальностью
ординарного тирана. Только неординарный субъект мог, как Сталин, в
возрасте 18 лет сознательно выдать полиции, по свидетельству Автор-
ханова, свой марксистский кружок в Тифлисской духовной семинарии с
тем, чтобы заставить кружковцев пройти суровые тюремные испытания и
сделать их тем самым настоящими революционерами. Сидя вместе с ними
в тюрьме, он, с детства привязанный к книжной культуре, единственный
проходил под ударами тюремщиков сквозь строй с книгой в руках, ни на
секунду не отвлекаясь от чтения и преподнося тем самым уроки неорди-
нарного «стального» мужества своим молодым товарищам36.
Отсылая все деньги Ленину, сам Сталин ходит в одном и том же
черном пальто и одной серой шляпе. Именно таким в 1913 году в Вене
его впервые увидел Троцкий в квартире у Скобелева - сына бакинского
богача и своего поклонника. «Внезапно без стука открылась дверь и... на
пороге появилась странная фигура: очень худой человек невысокого роста
со смугло-серым отливом лица, на котором ясно виднелись следы оспы.
Во взгляде его не было ничего похожего на дружелюбие. Незнакомец из-
дал гортанный звук, который можно было принять за приветствие, налил
126
Ирина Жеребкина
молча стакан чаю и молча вышел»37. Ленин в это же время пишет о Сталине
Горькому с расистским пренебрежением аристократа без упоминания име-
ни или фамилии: «У нас один чудесный грузин засел и пишет большую
статью»38.
Тот факт, что внешне Ленин - «не великан», по выражению Стали-
на в одном из писем после состоявшегося в Лондоне личного знакомства,
потрясло его еще больше, чем заворожившие его ленинские тексты.
Сталин настолько был предан Ленину, что, как и Малиновский, стал
провокатором по его поручению39. Тем более ему было обидно, что, когда
полиция поняла его двойную игру и перестала помогать («и возможно,
Малиновскому позволили его выдать...»40), то Ленин пожертвовал им:
выполнять поручения Ленина из-за границы стали другие «товарищи».
Во всяком случае, Ленин не ответил ни на одно письма Сталина из Ту-
руханской ссылки и впервые неожиданно не дал приказа бежать. Когда
же с образованием Русского бюро ЦК интерес к Кобе вновь возродился,
Ленин не мог вспомнить даже его фамилию: «Большая просьба, узнайте
фамилию Кобы (Иосиф ДЖ.?..)»41.
И несмотря на предательство, классовую и расовую дискримина-
цию, любовь Сталина к Ленину была абсолютной.
Очевидно, причиной этой абсолютной любви является сложная и
гетерогенная структура ленинской субъективности, вызывающая у Стали-
на интенсивный чувственный отклик. По мнению современных исследо-
вателей, Ленин не имеет единой структуры субъективности и распадается
по меньшей мере на две части - традиционный гуманный образ Ленина на
фоне «кощунственного» Сталина и негуманный, еще более жестокий и «ко-
щунственный», чем сам «кощунственный» Сталин. Например, известный
исследователь эпохи тоталитаризма Дмитрий Волкогонов обнаруживает,
что гуманист и демократ Ленин был способен на жестокость даже боль-
шую, чем «этот азиат». С одной стороны, Волкогонов вынужден отметить
гуманизм Ленина в отношениях с близкими - семьей, Крупской и Инес-
сой Арманд, его, в частности, высокую этичность в личных отношениях
с Крупской, чему трагически должна была подчиниться Инесса Арманд (в
терминах Славоя Жижека эту ситуацию можно было бы объяснить тем,
что Ленину, как и всякому мужу, нравилось такое положение дел, чтобы
на самом деле не соединяться с' возлюбленной). С другой стороны, изучая
официальные документы, Волкогонов обнаруживает бессмысленную и не-
рациональную, а потому произвольную жестокость Ленина во многих его
приказах и постановлениях (например, в приказе «перейти границу хоть на
одну версту и повесить там 100-1000 их чиновников и богачей»42 и т.п.), что
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 127
радикально противоречит его скромному и заботливому личному этическо-
му поведению.
В результате, вслед за известным исследователем феномена Ле-
нина Славоем Жижеком, можно утверждать, что в структуре ленинской
субъективности переплетены два уровня ее функционирования: первый -
безусловно-этическое (что проявляется в отношениях с конкретными
людьми), второй - прагматически-политическое этическое (что прояв-
ляется на уровне выполнения абстрактных революционных задач), или,
используя терминологию Жижека, «безусловное этическое предписание,
которое невозможно выполнить» (или «принципы») в первом случае и «по-
ступки» во втором, между которыми лежит нередуцируемый разрыв43. Воз-
можно, логической причиной сталинской любви угнетенного к угнетателю,
ученика к учителю и было признание нового смысла этического катего-
рического императива, базированного на категорической двойственности и
вышеназванном разрыве между «принципами» и «поступками. Ведь, сле-
дуя утверждению Жижека, Ленин действует как лакановский «господин»,
который не боится исповедовать мораль и этический аристократизм «госпо-
дина» ради революционной ситуации - в отличие от Сталина, который хотя
и является в новой постреволюционной ситуации новым «господином»,
однако не желает признавать, что он является таковым и преподносит себя
в виде простого «слуги» народа44. (Сталин при этом, конечно же, учениче-
ски тщательно старался всю жизнь следовать двойственному этическому
императиву Ленина: например, заботливое постановление о дальнейшем
сохранении ленинской мумии в Кремле и безжалостное постановление о
расстреле мирных жителей в белорусской Катыне он подписывает в один
военный день 1941 года.)
Почему же Ленин, по мнению Сталина, имеет этот знаменитый ла-
кановский статус «господина», который сам Сталин не может присвоить и
легализовать? Потому что Ленин (недаром соратники за мудрость даже
в молодости называли его «стариком»), в отличие от Сталина, не подчи-
няется сформулированному Жижеком «правилу удвоения» (я никогда не
бываю в полной мере тем, кем, согласно своему символическому ман-
дату, я являюсь; удвоение и означает на самом деле разрыв), реализую
такую стратегию репрезентации, когда субъект и его место совпадают45.
Иллюзия жеста «господина», которая принадлежала, безусловно, Ленину,
в истории их сложных и мучительных для Сталина взаимоотношений (бо-
лее трагических даже - как и всегда в таких случаях - с мертвым Лени-
ным, чем с живым), заключается в полном совпадении между уровнем
128
Ирина Жеребкина
высказывания и уровнем высказанного содержания, оформляясь в струк-
туру речевого акта, который полностью поглощает я, в котором «я - это то,
что я говорю»46, то есть полностью осуществленный и самодостаточный
перформатив, перед которым Сталин не может устоять, тем более, что эф-
фект перформатива реализуется на практике в успешном революционном
действии по преобразованию социальной действительности.
И не дай Бог самому «господину», по мнению Жижека, задаться во-
просом, что же на самом деле делает его «господином»! В то время как про-
блема Сталина, в отличие от Ленина, как раз и состояла в том, что Сталин
задавал этот мучительный вопрос не только в молодости. Всю жизнь Сталин
мучился знаменитым лакановским вопросом «Вы говорите мне это, но что
вы хотите этим сказать?», подразумевающим в пределе необходимость пыт-
ки, в то же время трагически понимая, что на пыточный вопрос никогда не
будет найден истинный ответ, так как все ответы одинаково фантазматичны
(поэтому он и не верил Алешиному крику перед смертью, любви окружаю-
щих, женщинам Аллилуевым и т.п.).
В результате Сталин вынужден был, как уже было сказано по сви-
детельству Бориса Илизарова, так много читать, только из книг приобретая
категорическую двойственность и безумие («господина»), а не обладая
им априорно, по рождению. По этой же причине Сталин всю жизнь вы-
нужден был много работать, не отдыхать, даже почти не пить и постоянно
рефлектировать. Отсюда и вечно горящее по ночам окно в его кабинете
в Кремле, о чем было известно любому советскому человеку. Известен
пример, когда, войдя в кабинет, подчиненный о чем-то спросил Сталина,
но Сталин молчал, и только через 20 минут, когда подчиненный, не до-
ждавшись ответа, выходил из кабинета, Сталин, наконец-то, продумав все
возможные варианты, ответил: «Нет» (эта медлительная и вынужденная
расчетливость, которую так ценят и одновременно боятся Лаврентий и
Серго Берия, на самом деле была тайной трагедией Сталина по сравнению
с мгновенно реагирующим Лениным).
По критерию успешных социальных результатов политического
действия в рамках неидентификаторной метафизики мы можем сравнить
политическую субъективность Ленина разве что с уникальной политиче-
ской субъективностью Жанны д'Арк, в политической репрезентации ко-
торой, направленной на спасение Франции, также, по мнению Славоя Жи-
жека в книге Вторая смерть оперы (2002), характерен не разрыв действия
и желания (или воображаемого и желания), как у требующей захоронения
брата Полиника античной политической героини Антигоны (поскольку у
Антигоны совпадение этих двух разных модусов реальности - политиче-
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 129
ского действия сопротивления и сексуального инцестуозного желания -
происходит только в эксцессе празднования самоубийства как удостовере-
ния «чистого желания», а не ее политических требований), а совпадение.
Ведь Жанна д'Арк, как и позже Ленин, в качестве политического деятеля
делает именно то, что она желает: она хочет спасти Францию и она спаса-
ет ее. У нее при этом нет ни сексуальных желаний (так как она девственни-
ца), ни желания власти (так как она отдает ее королю). В результате Жанна
д'Арк делает только то, что нужно для спасения Франции - возглавляет
войска не из-за личного честолюбия (как это позже делала, например, ста-
линская номенклатура), а исключительно потому, что народ просит ее об
этом, и одерживает победы, потому что они нужны Франции. Совпадение
с революционной стратегией политического действия Ленина состоит в
том, что у них обоих отсутствует конечное разочарование в своем «из-
быточном поступке» (обычно действующее по схеме разочарования, что
достигнутое некое «это» - на самом деле «не то», то есть отсутствует тра-
диционное для логики желания конечное меланхолическое разочарование47.
Оба они воплощают в своей политической деятельности политический
жест во всей его чистоте - то есть реализуют не определенные политиче-
ские интересы (например, интересы пролетариата в случае Ленина или
женские политически интересы в случае Жанны д'Арк), а политику как
чистую универсальность: для всех. Ведь Жанна, так же как и Ленин, сра-
жалась за общий национальный интерес своей страны (России или Фран-
ции). Такое универсальное требование обычно невозможно перевести в
определенный социальный порядок; отличие Ленина от Жанны д'Арк и его
радикализм в этом вопросе состоит в его революционном эксперименте
по созданию совершенно нового социального порядка, а не отстаивании
общих универсальных интересов старого.
Вошедший в историю политический радикализм Жанны состоит,
как известно, и в том, что она не пожертвовала своей политической инди-
видуальностью (ношением мужской одежды в качестве лидера войска) под
угрозой смерти (именно аргумент мужской перверсивной одежды оказался
тем аргументом, по причине которого, воспользовавшись им, церковные
обвинители отдали приказ о сожжении Жанны), совершив политиче-
ский выбор «господина» - выбор смерти (и чести) против выбора жизни.
Для современного американского квир-теоретика Джудит Батлер квир-
переодевание является одной из самых эффективных практик современ-
ной политической борьбы, на которую способны, по ее мнению, только
квир-неидентифицированные, отказывающиеся в своем трансгрессив-
ном политическом действии обслуживать традиционные (сексуальные)
идентификации власти. Но всем известно и о переодеваниях Ленина в ту
130
Ирина Жеребкина
роковую ночь по пути в Смольный, которая стала, как известно, ночью
Революции. И хотя из-за этого переодевания его часто, как и Керенского,
обвиняют в политической трусости, однако именно этот ночной жест по-
литической трансгрессии обеспечил в результате всем известный утрен-
ний результат - взятие Зимнего и смену старого социального порядка.
«Избыточный» политический «поступок», в котором нет компро-
миссного и прагматического разрыва и где уровень желания совпадает с
уровнем воображения, позволяет Ленину успешно действовать и утром
после. Для находящегося в 1918 году в Царицыне Сталина чистым безу-
мием выглядит телеграмма Ленина от 7 июля 1918 года Кобе в Царицын,
где в ситуации безнадежного военного поражения озверевший от отчая-
ния и водки Коба не может собрать с разоренных войной территорий тре-
буемый в Центр хлеб: «Повсюду необходимо беспощадно подавить этих
жалких и истеричных авантюристов. Итак, будьте беспощадны против
левых эсеров и извещайте почаще». Не веря в этот жалкий фантазмати-
ческий бредовый приказ, Коба тем не менее механически сделал то, что
велел Ленин и был поражен результатами: к 18 июля уже пять вагонов с
хлебом пошли в Москву48.
Впереди был выигрыш в Гражданской войне и выигрыш коммуни-
стической системы в целом...
1 Жижек Славой. Ирак: история про чайник (М.: Праксис, 2004), с. 213-216
2 См., например, Montefiore, Simon Sebac. Stalin: The Court of the Red Tsar (New
York: Alfred A. Knope, 2004).
3 Шатуновская Лидия. Жизнь в Кремле (New York: Chalidze Publications, 1982),
c. 190.
4 Гусляров E.H. Сталин в жизни. Систематизированный свод воспоминаний
современников, документов эпохи, версий историков (М.: ОЛМА-ПРЕСС
Звездный мир, 2003), с. 574.
5 Судоплатов Павел. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930-1950 годы (М.:
ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2003), с. 576.
6 Там же, с. 520.
7 Радзинский Эдвард. Сталин (М.: Вагриус, 1997), с. 459-460.
8 Там же, с. 257.
9 Боннэр Елена. Дочки-матери (Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1991), с. 161.
10 Радзинский Эдвард. Сталин, с. 393.
К вопросу о мужской сексуальности в эпоху сталинского тоталитаризма 131
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
Там же, с. 403.
Там же, с. 402.
Там же, с. 403.
Bena, Sergo. Beria. Му Father. Inside Stalin s Kremlin (Duckworth, London, 2001),
p. 147.
Аллилуева Светлана. Только один год (New York and Evanston: Harper&Row,
1969), c 340.
Берия Серго. Мой отец Берия. В коридорах сталинской власти (М.: ОЛМА-
ПРЕСС, 2004), с. 32.
Судоплатов Павел. Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930-1950 годы (М.:
ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2003), с. 529-530.
Аллилуева Светлана. Только один год, с. 355-356.
См. Жижек Славой. 13 опытов оЛенине (М.: Ад Маргинем, 2003), с. 84-94.
Цит. по: Сухомлинов Андрей. Кто вы, Лаврентий Берия? Неизвестные стра-
ницы уголовного дела (М.: Детектив-Пресс, 2004), с. 225-226.
Жижек Славой. 13 опытов о Ленине (М.: Ад Маргинем, 2003), с. 92.
Там же, с. 92.
Vasilieva, Larisa. Kremlin wives (New York: Arcade Publishing, 1994), p. 185.
Beria, Sergo. Beria. My Father. Inside Stalin s Kremlin , p. 158.
Beria, Sergo. Beria. My Father. Inside Stalin s Kremlin (Duckworth, London, 2001),
p. 145
Ibidem, p. 143.
Аллилуева Светлана. Двадцать писем к другу, с. 159.
Там же, с. 169.
Там же, с. 341.
Beria, Sergo. Beria. Му Father. Inside Stalin s Kremlin, p. 141
Ibidem, p. 14.
Ibidem, p. 14.
Аллилуева Светлана. Двадцать писем к другу, с. 356.
Zupancic, Alenka. Ethics of the Real. Kant, Lacan (L.: Verso, 2000), p. 174.
Цит. по Авторханов Абдурахман. Загадка смерти Сталина (заговор Берия)
(Frankfurt: Посев, 1976), с. 12.
132
Ирина Жеребкина
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
Авторханов Абдурахман. Загадка смерти Сталина (заговор Берия) (Frankfurt:
Посев, 1976), с. 132.
Радзинский Эдвард. Сталин (М.: Вагриус, 1997), с. 82.
Там же, с. 83.
Там же, с. 91-93.
Там же, с. 93.
Там же, с. 93.
Волкогонов Дмитрий. Ленин. Политический портрет. Книга 1. (М.: Новости,
1994), с. 10.
См. Жижек Славой. Ирак: история про чайник (М.: Праксис, 2004),
с. 105-106.
Там же, с. 159.
Там же, с. 161.
Там же, с. 163.
Zizek, Slavoj and Dolar, Mladen. Opera s Second Death (New York; London:
Routledge, 2002), p. 188.
Радзинскии Эдвард. Сталин, с. 158.
МУЖЧИНА В ФЕМИНИЗМЕ
Мужской феминизм
Стефен Хиз
Отношения мужчин с феминизмом - это невозможные отношения.
Я говорю это без горечи, без раздражения (хотя горечь и раздражение -
известные и обычные реакции), но политически. Мужчины имеют отно-
шение к феминизму по необходимости - суть в конечном итоге в том, что
феминизм должен изменить их тоже, что он предполагает постижение
новых способов того, что это значит - быть мужчиной и быть женщиной,
в противоположность способам, существующим на сегодняшний день, и
с целью положить конец подавлению женщин. Это отношение в каком-
то смысле обязательно отношение исключения - суть в конечном итоге
в том, что это важно для женщин, это их голоса и их действия должны
определить изменение и переопределение. Их голоса и их действия - не
наши, неважно, насколько мы «искренние» или «сочувствующие» и т.п. -
мы всегда все равно остаемся мужчинами - позиция, которая несет в себе
все последствия доминирования и присвоения, то есть именно то, что и
ставится под вопрос, что и должно быть изменено. Женщины - субъекты
феминизма, его инициаторы, его создатели, его движущая сила. Суть пере-
хода от «быть женщиной» к «быть феминисткой» - в схватывании этой
субъектности. Мужчины - объекты, предмет анализа, агенты структуры,
которая должна быть изменена, представители патриархального порядка
и носители патриархальных взглядов; в таком случае, мое желание быть
субъектом там, в феминизме, быть феминистом - это просто последний
хитроумный маневр в долгой истории колонизации женщин. Что, конечно
же, не означает, что я ничего не могу предпринимать в моей жизни, что
© Methuen, 1987.
Перевод Лины Казаковой выполнен по изданию Heath, Stephen. «Mail
Feminism», in Men in Feminism, Alice Jardine and Paul Smith, eds. (New York
and London: Routledge, 1989), p. 1-32 (публикуется с сокращениями).
134
Стефен Хиз
никакие действия для меня невозможны, что я не могу откликаться на фе-
минизм и изменяться под его влиянием (это было бы вариацией обычного
оправдания существующего положения вещей - мужчины есть мужчины,
и ничего тут не поделаешь), это просто означает, что я должен, тем не
менее, отдавать себе отчет - и это попытка объяснить, а не повторить
банальность - что я не нахожусь там, где находятся они, и я не могу при-
творяться, что нахожусь (хотя мужчины именно так и делают, колонизи-
руя, как они привыкли), в чем и состоит невозможность моих, мужчины,
отношений с феминизмом.
Ничего из сказанного выше не содержит предположения критерия
буквальности. Женщины не являются феминистками просто в силу того
факта, что они женщины: феминизм - это социополитическая реальность,
борьба, самоотверженность, преданность идее; феминистками женщины
становятся. Говоря проще, их жизненный опыт находится в непосред-
ственной связи с феминизмом, феминизм перерабатывает этот опыт как
свой материал, свою энергию, производя из него знания для действия, для
изменений. Те противоречия, которые могут существовать между, скажем,
опытом женщины в семье, где она выступает в традиционных ролях жены,
домохозяйки и матери, которые она может воспринимать как естествен-
ные условия своего существования (там она - на самом деле «она»), и
тем взглядом на эти роли и эти условия, который предлагает феминизм -
эти противоречия, собственно, и составляют суть феминизма, то, на что
он ориентируется, то, из чего он исходит, позволяя осуществить указан-
ный переход - от женщины к феминистке. Для мужчины это движение
блокировано, эта связь вдвойне противоречива: его опыт - этот опыт ее
угнетения, и в результате любая попытка сближения, которую он пред-
принимает, заканчивается в итоге открытием именно этого факта - здесь,
с него самого и начинается феминизм. Отвергать это противостояние, иг-
норировать, подавлять, забывать, проецировать на «других мужчин» этот
факт - значит для мужчины отрицать феминизм, не слышать, что тот ему
говорит, представлять для самоуспокоения возможные отношения вместо
того, чтобы пойти по пути трудного, противоречивого, самокритичного,
болезненного осознания невозможности отношений - состояния, в кото-
ром мужчинам приходится в настоящий момент на самом деле жить.
[•••]
В данный момент, однако, меня волнует проблема мужского фе-
минизма. Я писал однажды, цитируя фразу, придуманную Робин Морган
и используемую в движениях женщин против порнографии: ««Порно-
графия - это теория, изнасилование - практика» - научиться понимать
правоту этого утверждения, и понимать ее лично, соотнося со своей соб-
Мужской феминизм 135
ственной жизнью - это политическая и этическая необходимость»1. Я дей-
ствительно верю, что это необходимо - для мужчин: если мужчины на
самом деле не поймут этого, не пропустят это сквозь себя, тогда, я думаю,
социальная структура сексуального угнетения останется для них абстрак-
цией, а феминизм - пустым звуком, где-то там, за пределами их реаль-
ности. Это не означает, конечно, что феминизм можно свести к проблеме
порнографии, это означает только, что порнография в наших обществах,
капитализированное производство и обращение сексуальных образов
женщин как предметов потребления - это красноречивая иллюстрация
существующей социальной структуры и существующего в ней угнетения
(есть множество других), неважно, считаются эти образы насильственны-
ми или нет. «Порнография - это теория, изнасилование - практика» - вот
что в точности говорится, и даже если упрек, который не раз звучал - это
совершенно незрелая позиция, и понимание феминистских дебатов сквозь
призму вышеупомянутых проблем только усложняет и запутывает вопрос,
это все равно должно быть сказано, исходя из того, что это необходимо - для
мужчин. Хотим ли мы это замалчивать, хотим ли опять увиливать и зани-
мать оборонительную позицию?
Один их способов понять систему отношений между мужчина-
ми, на самом деле, имеет отношение к порнографии в таком аспекте: в
какое соучастие в маскулинности вовлекает меня порнография? Имею
или не имею я к ней какое-то отношение, в данном контексте абсолют-
но неважно (нет нужды демонстрировать собственную благопристой-
ность), она имеет отношение ко мне неизбежно не только потому, что я
живу в этом обществе, но также потому, что порнография несет в себе
представление о сексуальном, предъявляет мне некий завершенный об-
раз сексуального (как я могу отделить себя от этого образа, и разве сама
попытка отделения не подтверждает мою связь с ним, его присутствие
во мне?). Это же представление наличествует и в теории. После долгих
лет разработки и развития психоанализа Фрейд в конечном итоге напишет:
«отрицание женственности должно быть на самом деле биологическим
фактом, частью великой загадки пола»2. Обрамленный «женственно-
стью», объектом и границей, объяснением и тайной, психоанализ снова
и снова возвращается к своим затруднениям, все его прозрения и его ту-
пики сводятся к окончательной усталости Фрейда, мрачному пониманию
«отрицания женственности». Порнография в ее типичном современном
выражении только этим и занимается: она «поставляет» «женскую сек-
суальность», которая соответствует отрицанию и подпитывает его. Пор-
нография репрезентирует эту сексуальность как фаллическую - такую,
какой она функционирует в маскулинной сексуальной экономике, и жен-
136
Стефен Хиз
щину как пассивную, слабую, в точности - отдельную, вторую половину,
противоположный пол, которого требует эта экономика, подавляя страх
отсутствия идентичности мужчины, того, что на самом деле мужчина
тоже может быть женственным и пассивным («мужественный» и «жен-
ственный» - эти термины, которые Фрейд отвергает как «бесполезные»
в психологии, но которые продолжает употреблять, вкладывая в них зна-
чения «активный» и «пассивный», и которые он обнаруживает в основе
любой - мужской или женской - индивидуальности: мужчины боятся
пассивности, женщины завидуют пенису, женственность отрицается).
Порнография создана о «мужчинах в совокупности» во всех смыслах: все
фигуры в ее системе - мужчины, маскулинность - от начала до конца; ее
потребление определяет границы сообщества мужчин; ее цель - моя иден-
тичность как однозначно мужская, совокупная, не затронутая реальными
отношениями сексуального различия, которые включают меня в само это
различие, в сексуальность, являющуюся гетерогенной, проблематичной,
нестабильной, процессом моей индивидуальной истории, а не единого и
единственного пола, заданно гетеросексуального. Возвращаясь к теории
и к мужскому феминизму, я полагаю, здесь уместно задать следующий во-
прос: можно ли сказать, что эта сексуальная система, эта «совместность»
всегда находятся под угрозой «быть переигранными»: современная тео-
рия как воссоединение мужчин вокруг «женского» (что именно происхо-
дит, когда Деррида провозглашает, что он хочет писать «как женщина»,
и все эти «деконструирующие» профессора уединяются в каком-нибудь
традиционно женском пространстве (соблюдая условие «отсутствия ме-
ста»), чтобы поработать над статьей или книгой, зная, что «не существует
никакой истины»3?), мужской феминизм, который снова уцепился - в по-
следний ли раз? - за вопрос о женщине (можем ли мы быть уверены, что
ушли так уж далеко от обычного интереса культуры к женщине, «осво-
бождению», сексуальному, всем этим культурным формам «восстановле-
ния сил»?). Усталость и раздражение Паяжковской могут выступать как
противовес усталости Фрейда: отрицание женственности и «прикладной»
феминизм, феминизм как самовыражение женщин, который становится
для меня предметом изучения, еще один способ по-лучить ее обратно -
по-хорошему - как свою собственную, новый взгляд на старую загадку,
опять женщина. Попробуем поставить вопрос так: не существует ли по-
тенциальной возможности, что в мужском феминизме, в мужском отноше-
нии к феминизму всегда возникает порнографический эффект?
Я говорю это с трудом, осознавая те противоречия, которые суще-
ствуют в социальной реальности для мужчин, которые ассоциируют себя
с феминизмом. Фрейд настаивал, что общество уходит корнями в мужскую
Мужской феминизм
137
гомосексуальную любовь, именно она сочеталась с совместной работой;
женщины закладывали основы цивилизации потребностями своей любви,
но в то же время, по его мнению, в дальнейшем оказывали на нее тормо-
зящее и сдерживающее влияние, поскольку они в гораздо меньшей степе-
ни, чем мужчины, способны на сублимацию инстинктов. Итак, общество
зиждется на союзе мужчин, репрессированной гомосексуальности, а
поддерживается в своих патриархальных формах абсолютным разграни-
чением полов: мужчин как мужчин, а затем другого - она как отличное,
«темный континент», мужское «неизвестное». Недавно Розалинд Ковард
написала, что, на самом деле, это «мужские тела и мужская сексуальность
являются «темным континентом» в нашем обществе»4. Проблема взаимо-
отношений мужчин с феминизмом состоит в существовании риска, что
феминизм останется для них «мужским делом», дискуссией о женщинах,
за которой спрятаны мужские интересы, которая снова и снова уходит,
позиционируя женщину как хранителя нашей идентичности, от реальной
проблемы, от главного, что с необходимостью должно измениться - от нас
самих; конец маскулинности, который, конечно же, означает и конец «жен-
щины» тоже.
[•••]
Феминизм - это тема (subject) для женщин, которые именно и явля-
ются его субъектами, теми, кто его создает; феминизм - это их дело. Фе-
минизм также является темой для мужчин, поскольку он имеет к ним оче-
видное отношение; мужчины должны научиться сделать его своим делом,
помочь нам всем включить его в свои жизни. Феминизм говорит со мной,
не прямо, не на равных, но говорит и со мной тоже: определения, и образы,
и истории, и законы, и институты, подавляющие женщин, которые феми-
низм ставит под вопрос, которые он пытается изменить или уничтожить,
включают и меня - и не только потому, что я играю определенную роль в
их воспроизводстве, но и потому, что я тоже нахожусь в их ловушке - яв-
ляясь «мужчиной» в их представлении, замкнутым в этом пространстве,
которое в таком случае репрезентируется как «мое». Я писал об этом, пи-
сал на темы, важные для феминизма, например, в книге «Ловушка пола»
(The Sexual Fix), цитированной выше, по поводу современного конструи-
рования сексуальности мужчин и женщин, или в эссе «Различие» - о пси-
хоанализе и сексуальном различии5. Но я вовсе не думаю и тем более не
утверждаю, что эти работы можно отнести к феминистскому письму: они
просто были бы невозможны без того, что я почерпнул из феминизма.
Это, как мне кажется, самое большее, что каждый мужчина может сделать
на сегодняшний день: учиться, узнавать и пытаться писать, или говорить,
или действовать в соответствии с феминизмом и таким образом пытаться
138
Стефен Хиз
ни в каком качестве не быть антифеминистом, не поддерживать старые
структуры угнетения. Все остальное, любое утверждение о том, что мож-
но написать феминистскую книгу или быть феминистом - это миф, муж-
ское воображаемое с реальностью подавления и доминирования, стоящей
за ним. Но кто я такой, чтобы это утверждать? И в то же время, разве я не
могу предложить то, что мне кажется правильным видением этого вопро-
са, частью современной этики полового различия?
[•••]
Я ощущаю себя неловко - нечто вроде критического дискомфорта -
читая тексты мужчин о женской сексуальности: как могут они..., неуже-
ли он до сих пор предполагает...? Но потом я думаю о противоположной
ситуации: женщина, пишущая о мужской сексуальности, Кейт Миллет в
«Сексуальной политике», например, или тексты о порнографии Андреа
Дворкин, Анжелы Картер, Сьюзан Гриффин и многих других. Я думаю,
что они знают, что Она знает что-то принципиально важное о мужской
сексуальности, что кажется мне очевидным. Я учусь у них. Таким обра-
зом, возвращаясь к исходной посылке, мужчины могут писать о женской
сексуальности, и женщины тоже могут узнать что-то из этих текстов.
Я в нерешительности, я чувствую неловкость... Все эти попытки
рассмотреть обратную ситуацию были бы замечательны, если бы не тот
факт, что две стороны никогда не бывают равными и симметричными, они
попросту неодинаковы. И это можно увидеть в самой идее женской сексу-
альности, ее сконструированности как темы, предмета, о котором можно
писать. Возьмем Фрейда: эссе под названием «Женская сексуальность»,
но никакого эссе под названием «Мужская сексуальность»; глава в «Но-
вых лекциях по введению в психоанализ» о «Фемининности», но никакой
главы о «Маскулинности». Конечно, Фрейд везде пишет о мужчинах и сек-
суальности, о мужской сексуальности, но это норма, отправной пункт, сам
по себе - не проблематичный, не вызывающий вопросов и который нет
необходимости ставить под вопрос. Когда женщины, окружавшие Фрейда,
писали о женской сексуальности (Андреас-Саломе, Бонапарт, Дойч, Хор-
ни...) подчас с вызовом, они тоже находились в ловушке его постановки
этого вопроса, как позже у Лакана, с высокомерным презрением ждущего,
что женщины напишут хоть что-то заслуживающее внимания: «с тех пор
мы умоляем их, умоляем на коленях - я имею в виду женщин-аналитиков -
попытаться сказать нам что-нибудь... - и что в результате? - ни слова! Ни
разу не получилось вытянуть из них хоть что-то»6. Он прав. Они не могут
сказать ничего интересного. Но как могут они сказать, когда все, чего от них
ждут - это ответ на этот вопрос, который всегда находится за пределами
всего того, что они могут сказать или ответить, поскольку этот вопрос -
Мужской феминизм 139
сам факт их существования, они и есть этот вопрос. Женская сексуаль-
ность здесь - это мужская сексуальность, мужская позиция и проблема:
женщина как мой другой, как означивающая граница - «jouissance по ту
сторону», как говорят лаканианцы - моего горизонта как мужчины.
В общепринятой системе сексуальности, которая была доведена до
совершенства в 19 веке и которая до сих пор в очень большой степени и во
многих смыслах определяет нашу жизнь, мужская сексуальность тракту-
ется как повтор, женская - как вопрос, сомнение (тьма, загадка, проблема
и т.п.). По поводу первого трудно что-то сказать, поскольку и сказать-то не-
чего, за исключением нескольких описаний сексуальных техник, парочки
моральных норм или стандартных похвал. По поводу второго сказать тоже
нечего, поскольку женщины есть женщины, женщина - различие в системе,
так что сказать можно все что угодно, она - это слишком много, слишком
сложно, чтобы узнать, и вот здесь-то женская сексуальность и становится
объектом, темой, заголовком научного труда, названием главы в книге. Мы
пребываем на долгом этапе исторического развития - от 19 века до настоя-
щего момента, когда самоочевидность пола (женщины, мужчины, сексуаль-
ного акта, репродукции) начинает слабеть, когда «сексуальность» - это тер-
мин, за которым стоит осознание того, что понятия «пол», «пол человека»,
«два пола» уже не способны прояснить для нас многое в сексуальной иден-
тичности, в маскулинности и фемининности, в том, что это значит - быть
мужчиной или женщиной. Отсюда - усложнение системы, определения и
переопределения, нервное конструирование «женской сексуальности», все
эти тексты; отсюда - постоянное сведение сексуальности к полу, к фалличе-
ской идентичности мужчин и женщин, фиксация на поле.
В определенном смысле женская сексуальность - это плохой вопрос
плохой истории, и при этом необходимый - для женщин, сопротивляющих-
ся этой истории, вторгающихся в ее монолитный нарратив (я просматриваю
феминистскую антологию «Желание: политики сексуальности», ни одна
часть в ней не названа «Женская сексуальность» или «Женственность»,
как будто бы исследования сексуальности для женщин уже переместились
куда-то в другое место в этой системе7). В то же время «мужская сексуаль-
ность» - это хороший вопрос плохой истории, который она так и не смогла
задать, неизбежный вопрос для женщин, для Миллет, для всех, кто пишет
о порнографии, для тех, кто пишет об изнасилованиях, о домашнем на-
силии и обо всех других вопросах, связанных с угнетением. Вместо того
чтобы на коленях умолять женщин молчаливо доказывать их фаллическую
друговость, мы можем прислушаться к тому, что они говорят о нас, о мужской
сексуальности, о мужском управлении сексуальным в наших обществах.
140
Стефен Хиз
Это не означает, что мужчины не должны говорить о женщинах и
сексуальности и не могут сказать об этом ничего важного, правдивого и
«не репрессирующего»: в конце концов, мужской опыт является частью
сексуальности многих женщин, и мужчины могут понимать некоторые
вещи по-другому, точно так же, как женщины могут понимать их по-
другому по поводу мужской сексуальности. Однако в настоящий момент
в наших обществах, в нашей истории сексуальности я сомневаюсь, что
мужчины, что мы на это способны. Нет равенства, нет симметрии, а стало
быть, невозможно и реверсирование: сейчас это дело женщин- исправлять
и переозначивать область сексуальности, а наше дело - у них учиться. Что
и объясняет неловкость, тот дискомфорт, о котором я говорил вначале.
[•••]
«Чего хочет женщина?» - спросил Фрейд - то ли всерьез, то ли в
шутку - и поспешно предложил старые ответы: она хочет быть мужчиной
(завись к пенису), быть женщиной (вагинальный оргазм и желание иметь
ребенка в качестве компенсации за отсутствующий пенис); и старую про-
блему - «загадку природы женского», над которой «люди ломают головы
на протяжении всей истории». Фрейд не был единственным, кто задавался
этим вопросом, он просто сумел дать ему самую известную и убедитель-
ную формулировку (и эта убедительность обусловлена тем, что психоана-
лиз, несмотря ни на что, внес очень весомый вклад в исследование и по-
нимание сексуальности, сложной индивидуальной истории пола, гендера
и идентичности). Проблема «женщины» была одной из главных тем 19
века - ее важность возрастала прямо пропорционально тому, как женщины
становились проблемой, когда они начали ставить под вопрос институции,
устанавливающие их существование и угнетение как «женщин», «жен-
ственности», «ласковых, услужливых королев», которых Раскин, защища-
ясь, восхваляет в «Сезаме и лилиях» (защищаясь из-за вызова: «мы слышим
отовсюду о миссии и о правах Женщины...»). Бодлер знал ответ на этот
вопрос: «У женщины течка, и она хочет, чтобы ее трахнули». Фрейд знал из
психоанализа, что он, на самом деле, не знает ответа, отсюда возвращение к
загадке, тревоге вопроса. Тревога, которая в любом случае уже заложена в
самом факте возникновения вопроса. Бодлер защищался, как и Раскин. При-
знаки усиления ненависти и презрения к идеям эмансипации женщин, их
требованиям самоопределения, карьеры, в начале 20 века можно обнару-
жить, например, в ранней поэзии Т. С. Элиота или в книге «Пол и характер»
Отто Вейнингера (Фрейд прерывает обсуждение случая маленького Ганса,
чтобы дать комментарии по поводу кастрационного комплекса как одно-
временно «самой глубокой бессознательной причины антисемитизма» -
еврей «отрезает что-то от своего пениса», и мощного «бессознательного
Мужской феминизм 141
источника чувства превосходства над женщиной», далее цитируется книга
Вейнингера как пример, подтверждающий эту связь, эту двойную враж-
дебность. Возможно, позже Фрейд мог бы также процитировать поэзию
Элиота, антисемитские элементы которой часто отмечались критиками).
Теперь мы узнали еще один вопрос, научились переходить от во-
проса «Чего хочет женщина?» к вопросу «Чего хотят женщины?» И мы
знаем, по крайней мере, теоретически, что наша задача не отвечать на
этот вопрос, а слушать ответ. Тем не менее, новый вопрос не так уж дале-
ко ушел от старого - это долгий путь от «а» до «я» и в то же время это не
так уж далеко. Мы знаем, что нет никакой «женской сущности», женщины
как сущности (но нужно ли нам это знать? не является ли это отрицанием
чего-то важного, реального различия, на которое нам в таком случае уда-
ется закрыть глаза), мы знаем, что многообразие важно, живые женщины
представляют собой многообразие, не отвечающее нашим представлени-
ям и установкам о «фемининности» и «маскулинности» (но должны ли
мы это знать, возможно, нам следует также знать, что множественность -
это единая сила, женское движение?). Мы знаем так много... Но во всем
этом женщины все равно остаются вещью, которую мы имеем и которая
вызывает у нас вопросы; возможно, до тех пор, пока мы задаемся эти-
ми вопросами, думаем таким образом - слишком просто, слишком просто,
чтобы знать, может быть, мы упускаем тот момент, когда право задавать
этот вопрос уже больше нам не принадлежит, может быть, если бы мы на
самом деле слушали, то, что мы услышали бы, положило бы конец нашим
вопросам, нашим вопросам.
Есть, однако, для нас вопрос поинтереснее, конкретно он задается
«мужчинам-критикам» и «феминистской критике», но, думаю, правомер-
но будет расширить эти понятия до «мужчин» и «феминизма»: «Почему
мужчины-критики в поисках оснований находят свою последнюю на-
дежду в феминистской критике?» Потому что... женщины были мужской
проблемой, основным вопросом, и историческая реальность литературы
и теории в последние сто пятьдесят лет была неразрывно связана с ним,
проблематика сексуальности и сексуальной идентичности, в которой дав-
ление борьбы женщин против навязанных им определений и репрезента-
ций было причиной мужского беспокойства по поводу этого вопроса и
обеспечило современных мужчин территорией, которую они могут по-
степенно и эффективно оккупировать, основанием и последней надеж-
дой. Потому что... эффекты феминизма в академии с развитием женских
исследований и общей осведомленностью о необходимости учитывать
женщин и их представительство привело к ситуации, в которой «вещи,
имеющие отношение к женщинам» приветствуются (конечно, до опре-
142
Стефен Хиз
деленной степени, и конечно, с существенной разницей между конкрет-
ными учебными заведениями, а далее - между конкретными факульте-
тами и кафедрами), если даже не принимаются как область интересов,
потенциальных исследований, дающих мужчинам возможность сделать
радикальный жест не слишком дорогой ценой, более-менее в рамках гра-
ниц, которые академия уже расширила и переустановила. В этом смысле
(я подчеркиваю, в этом смысле), феминизм (здесь необходимо рассма-
тривать феминизм как область деятельности, поле интересов) доступен
для белых мужчин в наших западных университетах и может легко стать
частью их профессии; проблемы расы и класса намного более сложные
и намного более «отсутствующие» («отсутствующие» в данном случае
означает - не признанные в границах академии, остающиеся непрогово-
ренными и непроговариваемыми). В той степени, в которой этим зани-
маются критики-мужчины, на самом деле слияние в академии некоторой
части феминистской критики с французскими философскими теория-
ми - деконструкцией и т.д., оказалось очень полезным, особенно в США:
я могу заниматься постструктурализмом, дерридаизмом, лаканианизмом
и феминизмом - этой гарантированно радикальной смесью - целую веч-
ность, пока не случится второе пришествие, если оно вообще случится.
И не то чтобы это ироническое отношение позволяет мне оставаться вне
критики - ведь я сам до некоторой степени принимаю в этом участие, и
каким бы далеким от этого я себя не ощущал, я не могу себе позволить не
отдавать каждую минуту отчет в том постоянном соучастии, которое все
равно происходит, как бы я ни старался сохранить свою обособленность...
Потому что у мужчин есть социально-сексуальная ставка на феминизм,
на то, чтобы быть в него включенными. Я не имею в виду, что об их от-
ношениях с феминизмом можно просто и однозначно сказать, что они яв-
ляются социально-сексуальной стратегией, «интересом» такого рода, но
необходимо также отдавать себе отчет в том, что в существующих обстоя-
тельствах это отношение не может быть волшебным образом освобожде-
но от заданного позиционирования мужчины/женщины, от общей ситуа-
ции в отношениях мужчин и женщин. Потому что... Но все это только мое
изложение ответа, уже предложенного Гайатри Спивак на поставленный
ею и обсуждаемый здесь вопрос: «Возможно, потому, что в отличие от
ситуации с расой и с классом, по поводу которых люди в академии тебя
не очень-то будут слушать, борьба женщин - это именно то, что они могут
«поддерживать изнутри». Феминизм в его академической форме доступен
власть имущим мужчинам, и они могут его корректировать»8.
[-.]
Мужской феминизм
143
Пишу ли я по-мужски? Что это значит? Мы научились из семиоти-
ки, психоанализа, деконструкции, всей современной теории письма - что
нельзя путать пол автора с сексуальностью и позицией пола, вписанной
в текст. Нет никакой простой связи между мной как мужчиной или мной
как женщиной и дискурсом, типом письма, текстом, который я произво-
жу. Это производство включает меня в сеть дискурсивных порядков языка,
во все возможные формы и конструкции с их конкретными позициями, во
все существующие смыслы «маскулинного» и «фемининного» (в кото-
рых я в любом случае нахожусь с самого начала, будучи «мужчиной» или
«женщиной»).
Но мы не можем позволить, чтобы это послужило ответом на все
исходные вопросы, как бы я ни желал переложить ответственность за су-
ществующее положение вещей на мир конвенций, форм, предписанных
позиций, на весь этот загадочный мир текстуальности, в котором нам угото-
вана всего лишь роль разрушающих его пленников. Я должен осознавать
факт существования этих форм и конвенций и их включенность в мое
положение как мужчины в данном обществе, положение, которое посред-
ством моего письма я рискую подтвердить, еще глубже вписать в контекст,
укрепить. Точно так же и женщины не связаны тотально доминантными
дискурсивными порядками, которые, тем не менее, социально определя-
ют их и вопреки которым, отталкиваясь от которых, за пределами которых
их новая реальность должна быть создана, проартикулирована, привнесена
в жизнь. Отсюда, несомненно, такое большое внимание женщин к жен-
скому письму, дискурсу женского, выписыванию тела и телесного опыта
и т.д., концептам теоретически сомнительным (с точки зрения мужского
понимания теории?) с их потенциальным эссенциализмом (что-то вроде
мгновенного, экспрессивного единения женщин, женского) и политически
действенным (создание реальности женщин, которые говорят и пишут
как женщины). Для мужчин, однако, именно из-за фундаментальной асим-
метрии, которая продолжает существовать между ними и женщинами, их
доминирования, не может быть эквивалента - мужского письма, мужско-
го дискурса. Это просто было бы повторением уже существующего, нет
никакого политически прогрессивного проекта, который мог бы разраба-
тывать эту идею (кроме, возможно, описания опыта мужчин-геев, лите-
ратуры такого рода). «Говорить правду о своем теле - необходимая осво-
бождающая тема для женщины-писательницы», - пишет Телли Олсен9.
Мне представляется очень маловероятным, что такая фраза могла бы быть
сказана о мужчине-писателе. Истина о мужчинах и их телах в настоящий
момент скучна и банальна (мне не хотелось бы, чтобы возникло ощуще-
ние, что, говоря это, я пытаюсь каким-то образом романтизировать - в
144
Стефен Хиз
противоположность - женщин и женские тела): засилье тех же вечных
проблем фаллоса и т.д. (с их воспевателями - от Лоуренса, через Милле-
ра и Мэйлера, до сегодняшнего дня). Высвобождение мужского тела из
существующей системы репрезентаций с ее репрессивными эффектами
должно будет стать следующим этапом после женского письма, на се-
годняшний день освобождающая практика говорения правды о мужском
теле - утопия, о женском теле — актуальность.
Итак, я нахожусь между мужским письмом как структурой подавления
и мужским письмом как утопией, и тем не менее я существую, здесь и сейчас,
когда вы читаете эти строки - написанные мужчиной. Все, что я могу сде-
лать, - это каждый раз задаваться вопросом, насколько мой дискурс опреде-
ляется тем, что я являюсь представителем мужского пола, и затем - через
призму этого - о моем восприятии практик и реальности мужчин и женщин,
их взаимоотношений в мире. Поступать так не означает снять вопрос, отка-
заться производить впечатление нейтральности, это не означает писать как
мужчина или постоянно возвращаться к условиям угнетения, но это, по край-
ней мере, означает понимать практику письма как включенность в этику по-
лового различия, что и является на сегодняшний день исходным пунктом на
пути к иному мужскому письму.
Читающая женщина - это не то же самое, что «читающая как
женщина». В течение долгого исторического периода женщин учили
не читать как женщины, в процессе обучения они усваивали установку
на повторение и соответствие мужскому чтению, мужской традиции, на
узнавание определенного литературного канона («канона» с его стран-
ными правильностями, церковным законом и фаллическим оружием).
Что не означает, конечно же, что они просто повторяли, просто соответ-
ствовали, что не имели места никакое «неправильное» чтение, «другое»
чтение, бунт, отказ. Доминирование, в конце концов, предполагает не-
кие точки сопротивления, прорыв того, что оно пытается сдерживать. То
же самое, конечно, происходит и с доминирующим столь долгое время
порядком; история вызвала к жизни и позволила существовать опреде-
ленным территориям, где было возможно «читать как женщина»: пред-
назначенное для женщин чтение - английский роман конца 19-го века,
голливудские романтические «женские фильмы» 1940-х и многие дру-
гие примеры. Такие территории - одновременно опасные и безопасные,
четко определенные как «банальные» и не стоящие внимания, и в то же
время сомнительные, тревожные, просто потому что женщины присут-
ствуют там со своим восприятием и своими трактовками прочитанного
(отсюда - период нападок на чтение романов из-за их опасности, отсю-
Мужской феминизм
145
да - с другой стороны - реоккупация «женских фильмов» современными
феминистскими теоретиками кино).
Женское чтение - это заданное место, доступные позиции, жен-
ские жанры, стили и т.д., либо - альтернативный проект, борьба до по-
беды, вся сложность и ответственность женского пере-про-чтения, феми-
нистской критики. «Женщина, пишущая как женщина», отмечает Пегги
Камуф, всегда предполагает раскол: попытка воспроизвести кажущую-
ся идентичной «женщину» на самом деле нарушает процесс принятия
идентичности, «оставляя место для незначительного смещения, разделяя
на составные части сложное дифференциальное понятие, для обозначе-
ния которого всегда использовался единый термин и которое всегда так и
воспринималось»10. То же самое относится и к «женщине, читающей как
женщина». Читать - означает совершать акт конструирования идентично-
сти, в котором многообразные, разнородные отношения опыта предстают
определенным образом, в определенной форме. Женское чтение отлича-
ется от «читать как женщина», которое, в свою очередь, не обязатель-
но равнозначно «читать как феминистка». При этом очевидна обратная
необходимость - «читать как феминистка» с неизбежностью включает в
себя «читать как женщина» (включает знание того, что это значит - «быть
женщиной» в обоих смыслах, в негативном - отведенное место угнетен-
ного, и в позитивном - источник силы, направленной против угнетения,
«читать как женщина» подразумевает женский опыт). Подобная трактовка
данных терминов, естественно, может быть поводом для теоретических
дебатов. Если пол не является непосредственно идентичностью, если
«читать как женщина» - это конструкт, откуда же тогда вывод о необходи-
мости быть женщиной, чтобы «читать как женщина»? Если феминизм -
это социально-политическая осведомленность об угнетенном положении
женщин и желание положить конец данной ситуации, почему же тогда не-
обходимо идентифицировать себя «как женщину», чтобы быть феминист-
кой? Или, формулируя иначе, почему этот круг исключает мужчин?
Мужское чтение теперь также никогда не означает то же самое, что
«читать как мужчина». В течение долгих лет мужчин учили просто читать,
они приобретали нейтральность доминирования, их безопасность - это
безопасность безразличия: мы - нормальны, это женщины - другие, «осо-
бый случай». «Читать как мужчина» - это не проект, это отправная точка,
именно поэтому, скажем, для писателей-модернистов, ищущих авангард-
ного смещения форм, попытки преобразовать заданную идентичность в
множественную и многообразную, писать иначе - отлично от всего, на-
писанного ранее, - привели к естественному выбору писать по-женски,
поставить себя на место женщины (очевидный пример этому можно
146
Стефен Хиз
найти в творчестве Джойса, который заканчивает два своих величайших
романа женскими монологом и полилогом - Молли Блум и Анна Ливия).
Это отправная точка, которая не может просто быть вычеркнута, забыта.
Мы способны научиться «читать как женщины», и мы можем научиться
«читать как феминистки», это значит, что мы можем научиться женскому
прочтению, феминистскому прочтению, мы можем установить отноше-
ния, которых у нас до этого никогда не было, вернуться в свою исходную
точку, чтобы посмотреть на нее критически. В то же время, мы должны
отдавать себе отчет, что мы и есть эта отправная точка, не в смысле, что
она является нашей идентичностью, что мы и есть она (мы - история, про-
цесс, который еще не завершен), но в смысле, что это, тем не менее, место,
где мы находимся, эта наша позиция в том обществе, в котором мы живем.
Было бы здорово забыть, что являешься мужчиной (и я мечтаю об этом
чаще, чем большинство), но мы не можем этого. Мы должны принять то,
что это значит - быть мужчиной. Таким образом, круг чтения - обрати-
мость, описанная выше, - не может включить нас таким же образом, как
он включает женщин, и, вероятно, мы должны с этим смириться.
Я думаю, это политическая необходимость принять - противоре-
чия (не испугаться обвинений в теоретической непоследовательности
или некорректности). Отношение пола к идентичности не является непо-
средственным - мы сконструированы как гендерные индивиды в процессе
сложной психосоциальной истории. «Женское», «мужское», «маскулин-
ность» и «фемининность» - это позиции, места, условия идентификации;
мы не являемся монолитными и окончательно сформированными, однако
многие порядки гетеросексуального закона являются ограничивающими и
закрепляющими. «Женщина» и «мужчина» не существуют, только женщи-
ны и мужчины с их общим опытом, который раса и класс могут пересечь во
многих местах и во многих ситуациях с гораздо более далеко идущими и
влияющими на нашу жизнь последствиями, чем пол. И в то же время вли-
яние пола на идентичность - прямое и очень сильное, мужчины и женщи-
ны существуют в ситуации радикального разделения, отличия, которое
воспроизводится как основание для угнетения, общий опыт вступает в
противоречие с половым различием и, кроме того, вступает в противоре-
чие с расовыми и классовыми отношениями, другими словами, женское
движение - это реальность.
Вот почему, когда Элейн Шоуолтер предупреждает об опасности
уделять слишком много внимания «эссенциалистекой дилемме опреде-
ления женщины читателя, когда в большинстве случаев имеется в виду
и подразумевается читатель феминистка. Читать по-феминистски, спешу
добавить, это не беспроблемное определение, но оно имеет важный по-
Мужской феминизм
147
ложительный аспект, предлагая мужчинам-читателям способ участвовать
в феминистской критике, который не сводится к подражанию женщинам.
Путь в феминистскую критику для мужчин-теоретиков должен быть свя-
зан с борьбой с теми эффектами восприятия, которые порождает муж-
ской способ чтения, а также с постановкой под вопрос или отказом от
отцовских привилегий»11, с одной стороны, я понимаю, что она права,
но с другой стороны, я понимаю, что, «спеша добавить», она слишком
поверхностно относится к проблематичной природе самой идеи мужчи-
ны, читающего по-феминистски. Мужской феминизм не просто отлича-
ется от феминизма (как нелепо было бы сказать «женского феминизма»),
это противоречие в терминах. Или, в самом крайнем случае, это всегда
в том числе противоречие в терминах. Если мужчина пытается читать
по-феминистски, этот процесс всегда включает «подражание женщине»,
чем бы еще он ни являлся. Думать иначе - значит игнорировать личное,
абстрагироваться от него (и то, насколько современная теория захваче-
на такого рода абстракциями, позволяет дать политическую оценку этой
теории): «читать как женщина», «читать как феминистка» и «женское
чтение» связаны друг с другом, и ни один из этапов нельзя пропустить. Я
думаю, Шоуолтер утверждает то же самое, когда она говорит о развитии
феминистской критики как о «теории, доказанной нашими жизнями», и
повторно предупреждает, что «феминистские техники могут быть скопи-
рованы и вырваны из политического и личного контекста, в котором они
возникли».
[...]
Возможно («возможно» - модальность этих заметок), возможно,
мужской феминизм должен включать фундаментальное восхищение, вос-
торг. Да, это старомодное слово, оно ассоциируется с мотивами любви и
ухаживаний («восторженные поклонники» героинь часто встречаются в
классических романах), но оно примечательно де конструируемо, когда мы
отбрасываем самые известные смыслы и обнаруживаем понятие, озна-
чающее восприятие чего-то с ошеломляющим изумлением, переходящее
в созерцание с благоговением, восхищением и удовольствием (осведом-
ленный читатель может почувствовать, что здесь уже совсем недалеко
до психоанализа, психоаналитического «жуткого» [uncanny]). И все-таки
восхищение, в том смысле, в котором его недавно вернула в теоретиче-
ский дискурс Иригарэ, размышляя именно об этике полового различия.
Она пришла к этому термину, перечитывая Декарта, который в «Страстях
души» говорит о восхищении как о первой из всех страстей - «внезапном
изумлении», охватывающем нас при первой встрече с каким-либо не-
знакомым нам одушевленным или неодушевленным предметом, которое
148
Стефен Хиз
предшествует объективации и оценке каких-либо его качеств. Или, как
объясняет Иригарэ, «То, чего никогда не существовало между полами.
Восхищение, удерживающее оба пола незаменимыми в своем различии.
Устанавливая свободное и вовлекающее пространство между ними, воз-
можность для расхождений и альянсов»12.
Восхищение как утопия, которая никогда не существовала между
полами; но в таком случае как открыть это пространство радикального
сексуального различия, которое не является старым различием (психо-
аналитическая теория с готовностью превращает восхищение в непод-
вижность кастрации, предполагаемое мужское изумление, испуг, которо-
го, по мнению Фрейда, не может избежать ни один мужчина, «при виде
женских гениталий», мужское оцепенение, которое Декарт описывает как
остолбенение тела в виде «неподвижной статуи», застывшей в единствен-
ном восприятии: «изумление как избыток восхищения, в котором никогда
не бывает ничего хорошего»13)? Этот вопрос отсылает нас к началу - к не-
возможности отношений мужчин с феминизмом, к констатации факта, что
эти отношения существуют сегодня только как возможные в будущем, и к
признанию, что мужской феминизм на сегодняшний день - это терминоло-
гическое противоречие, но тем не менее он необходим для мужчин, просто
чтобы жить. Все, что можно сказать в заключение, определяя подлинную
реальность мужского феминизма, - это повторить слова Иригарэ, слова, ко-
торые произносили и произносят многие другие и которые выражают часть
политического сознания феминизма: «Я никогда не буду на месте мужчины,
а мужчина никогда не будет на моем. Какими бы ни были возможные иден-
тификации, мужчины и женщины не сводимы друг к другу, один никогда
не может занять место другого»14. Возможно, мужчины могли бы научиться
понимать это, без горечи, без раздражения, просто принимая как данность
эту несводимость, как нечто подобное восхищению Иригарэ.
Красивые слова? Да, конечно. Я беру цитату из Иригарэ и ис-
пользую ее письмо, чтобы закончить свое, и хватаюсь за слово «восхи-
щение», как если бы оно могло что-то изменить, разрешить хоть какие-то
затруднения, хотя бы часть сомнении, которые возникают у меня, когда
я перечитываю то, что написал. Но, возможно, «восхищение» способно
выразить и это тоже - то, что здесь нет завершения/решения. А потом я
думаю о том, что написал большую часть этого текста в палате больницы,
где лежат женщины, в большинстве своем - пожилые, часами и днями
присматривая за своей матерью. Согласно академическим конвенциям, у
меня, конечно, есть все причины, чтобы не упоминать здесь этот факт, и
ни одной реальной причины, чтобы этого не сделать. Это имеет какое-то
Мужской феминизм 149
отношение к восхищению и это, по крайней мере, какое-то возможное
реальное завершение.
1 Stephen Heath, The Sexual Fix (London: Macmillan, 1982) p. 163.
2 Sigmund Freud, «Analysis Terminable and Interminable,» The Standard Edition of
the Complete Psychological Works of Sigmund Freud (London: Hogarth, 1953-74)
vol. XXIII, p. 252.
3 Jacques Derrida, «La Question du style,» Nietzsche aujourd’hui? (Paris: Union
Generate d’Editions, 1973) vol. I, pp. 299, 244.
4 Rosalind Coward, Female Desire: Womens Sexuality Today (London: Paladin,
1984), p. 227.
5 Stephen Heath, «Difference,» Screen vol. 19, no. 3 (Autumn 1978), pp. 51-112.
6 Lacan, Le Seminaire livre XX Encore, p. 69.
7 Ann Snitow, Christine Stansell and Sharon Thompson, eds., Desire: The Politics of
Sexuality (London: Virago, 1984).
8 Gayatri Spivak, cit. Elaine Showalter, «Critical Cross-Dressing: Male Feminists
and The Woman of the Year», Raritan vol. Ill no. 2 (1983/4) p. 133. (See this
volume, p. 118.)
9 Olsen, Silences, p. 255.
10 Peggy Kamuf, «Writing like a Woman,» Women and Language in Literature and
Society, ed. Sally McConnell-Ginet, Ruth Borker & Nelly Furman (New York: Prae-
ger, 1980), p. 298.
11 Showalter, «Critical Cross-Dressing: Male Feminists and The Woman of the Year»,
p. 143; последующие цитаты: pp. 133,147. Работа Шоуолтер оказала очень
большое влияние на данную статью.
12 Irigaray, Ethique de la difference sexuelle (Paris: Minuit, 1984), p. 20.
13 Цит. по: Декарт P. Сочинения в 2 т. T. I, пер. с лат. и франц. (М: Мысль, 1989),
с.511.
14 Irigaray, Ethique de la difference sexuelle, pp. 19-20.
Зависть,
или «с твоими мозгами и моей красотой...»
Рози Брайдотти
«Мужчина - это биологическая случайность:
(мужской) ген Y - это недоделанный (женский) ген X,
то есть содержит незаконченный набор хромосом...
Мужчина, будучи неполноценной женщиной, тратит
свою жизнь на то, чтобы стать полноценным, стать жен-
щиной... Мужчина, обеспокоенный только тем, чтобы
унять свою досаду, что он не женщина, неспособный
ни сострадать, ни понимать, превратил наш мир в кучу
дерьма».
Манифест Общества Полного Уничтожения Мужчин.
Валери Соланас, 1968*
«Мой век - это век смерти. Мой век - это век
рожденных мужчинами детей, слишком рано развив-
шихся от радиации».
О мужчинах. Филлис Чеслер, 1978
Я в растерянности. Есть что-то одновременно очень привлека-
тельное и очень сомнительное в понятии «мужчины в феминизме». Как
и у многих других авторов этого сборника, мой взгляд задерживается
на предлоге «в» в попытке определить то пространственное измерение,
которое он открывает. Возможно, это пространство и есть поле битвы
вечной войны полов, место, где происходит прямое столкновение субъ-
ективностей в их телесной половой реальности? Я могу рассматривать
* © Methuen, 1987.
Перевод Лины Казаковой выполнен по изданию Braidoti, Rosi. «Envy: or With
You Brains and My Looks», in Men in Feminism, Alice Jardine, ed. (New York,
London: Routledge, 1987), p. 233-241.
Цит по: Валери Соланас. Манифест Общества Полного Уничтожения Муж-
чин (М.: KOLONNA Publications, 2004). Перевод Ольги Липовской (Прим,
переводчика)
Зависть, или «с твоими мозгами и моей красотой...»
151
эту тему только как узел взаимосвязанных напряженностей, зону хаоса,
набор противоречий.
Когда я пишу эти строки, я интуитивно сопротивляюсь самой идее:
мужчин нет и не должно быть «в» феминизме; пространство феминизма - не
их пространство, и им не нужно его наблюдать. Таким образом, дискурсивная
игра, в которую мы пытаемся играть, или глубоко сомнительна, или пер-
версивно провокативна, или и то, и другое вместе. Своего рода нетерпе-
ние поднимается во мне, когда я думаю обо всем классе/касте мужчин, ко-
торые озадачены, очарованы и смущены при виде «не покладающих ручек»
женщин-интеллектуалок феминистского типа. Я не знаю, что здесь на кону
для этих мужчин, и потому - да сияет моя ирония «М-Е-Ж-Д-У» строк - я
собираюсь де/реформировать знак и написать вместо него -обнажая фалли-
ческий подтекст - «мужчины в РЬеминизме»*. Зачем настаивать на букве,
спросите вы?
Рамки контекста
Из всего, что я когда-либо почерпнула у Фуко, наибольшее влия-
ние на меня оказало введенное им понятие «материальности идей». Че-
ловек не в состоянии абстрактно воспринимать систему дискурсивных и
властных структур, обусловливающих его практики говорения; идеи пред-
ставляют собой разворачивающиеся дискурсивные события, которые не
могут быть проанализированы просто в терминах их пропозиционально-
го содержания.
Есть в этом какое-то несоответствие: я сижу здесь, в Париже,
теплым сентябрьским днем - полицейские машины мчатся мимо, бом-
бы террористов по всему городу, антиарабский расизм вновь набирает
силу - и думаю о «мужчинах в РЬеминизме». Я не могу сказать, что это
основной вопрос, который меня волнует, или что это очень важная тема
в контексте моей повседневной жизни... Социополитическое влияние
французского феминизма! не было достаточно сильным, чтобы феми-
нистская теория, женские исследования или женщины в академии смогли
произвести тот эффект, который они произвели в Соединенных Штатах
* Здесь и далее мы будем использовать слово «феминизм» для перевода нор-
мативного написания термина feminism и слово «РЬеминизм» для перевода
введенного Рози Брайдотти нового понятия Pheminism. Feminism-Pheminism -
игра слов. По-английски оба слова произносятся одинаково, однако ph- во
втором случае совпадает с начальным ph- в слове phallus (фаллос), что, как
пишет сама Брайдотти, «обнажает фаллический подтекст» присутствия муж-
чин в феминизме. (Прим, переводчика)
152
Рози Брайдотти
и в других англосаксонских странах. Есть в этой проблеме что-то очень
американское - в позитивном смысле. Интерес, который власть имущие
американские мужчины демонстрируют по отношению к Рйеминизму,
отражает специфический исторический и культурный контекст - тот, в
котором феминистские исследования и смогли стать в США ведущим на-
правлением академической деятельности.
Как европейская феминистка, я чувствую одновременно разочаро-
вание и протест, когда сталкиваюсь с попытками редуцировать феминизм
до «феминистской теории» или «замуровать» и то, и другое в рамках ака-
демического дискурса. Провокационное замечание Поля Смита по поводу
«проникновения в феминизм» само по себе даже забавно, но очень про-
блематично в контексте тех вопросов, которые обсуждают другие авторы
данного сборника. Подобное отношение указывает на опасность, кото-
рую первые создатели курсов по женским исследованиям предчувство-
вали с самого начала: что наши «союзники»-мужчины могут оказаться
не способными научиться уважать всю сложность тех вопросов, которые
поднимает феминизм. Следуя вековой мыслительной традиции, столь
блестяще проанализированной Адрианн Рич2, они не в состоянии проти-
востоять искушению «замкнуть» эту сложность в попытке «распрямить»
феминистскую теорию и практику, «рационализировать» феминистский
проект по образцу, который будет для них узнаваем. Ослепленные тем,
что их научили распознавать как «теорию», они упорно расчищают свою
дорогу через феминизм, как если бы он качественно ничем не отличался
от любой другой научной дисциплины. Они идут прямо по нам.
Чего им не хватает интеллектуально - своеобразная слепота к сексу-
альным различиям, для которой термин «сексизм» не является адекватным, -
это рефлексии по поводу своей позиции в истории. Они не унаследовали
мир подавления и исключения, основанных на их половой принадлежности,
их телесном бытии. Они не имеют жизненного опыта, связанного с отказом
им в статусе субъекта по признаку пола. Поэтому большинство из них не
в состоянии постичь специфику феминизма в терминах его артикуляции
теории и практики, мысли и жизни.
Возможно, у них нет альтернативы. Это, и вправду, скорее всего,
очень некомфортно - быть мужчиной, белым интеллектуалом среднего
класса в тот исторический момент, когда столько меньшинств и угнетен-
ных групп встают на защиту своих прав, в то время, когда гегемония бе-
лого знающего субъекта рушится на глазах. Испытывая нехватку истори-
ческого опыта быть угнетенным по признаку пола, они парадоксальным
образом испытывают нехватку отрицательного. Испытывая нехватку не-
хватки, они не могут участвовать в великом брожении идей, которое со-
Зависть, или «с твоими мозгами и моей красотой...»
153
трясает сейчас западную культуру. Это, должно быть, на самом деле весь-
ма болезненно - не иметь никакого другого выбора, кроме как оказаться
эмпирическим референтом исторического Угнетателя женщин и быть при-
званным к ответу за совершенные им злодеяния.
Проблема в том, что исключение женщин и дискредитация жен-
ского - это не просто «небольшие упущения», которые можно исправить,
если проявить добрую волю и приложить немного усилий. Они, скорее,
указывают на базовую тему в текстуальной и исторической континуаль-
ности маскулинной самолегитимации и идеального самопредставления
мужчин3. Это на теле женщины - ее отсутствии, ее молчании, ее бес-
правии - покоится фаллоцентрический дискурс. Этот своего рода «ме-
тафизический каннибализм», который Ти Грейс Аткинсон анализирует в
терминах «зависти к матке», позиционирует женщину как бессловесный
фундамент для мужской субъективности - условие возможности его исто-
рии. Психоаналитическая теория фрейдистского и лакановского толка со-
средоточена вокруг вопроса об истоках - о материнском теле, - разъясняя
психические механизмы, которые делают присутствие отца, отцовское
тело необходимым как фигуру власти над ней.
Вслед за Люс Иригарэ, я вижу психоанализ как патриархальный
дискурс, который извиняется за «метафизический каннибализм» - замал-
чивание могущественности женского. Отказываясь разделять дискурс о
женском и материнском и исторические реалии положения и статуса жен-
щин в западной культуре, Иригарэ уравнивает метафоризацию женщин
(фемининного, материнского) с их виктимизацией и историческим угне-
тением. Человек не вступает в клуб темного континента, человек «рож-
дается в него». Вопрос в том, как трансформировать эту вековую тишину
в присутствие женщин как субъектов в каждом аспекте существования.
Я уверена, что «они» знают это, не так ли?
«Они» - это те белые мужчины-интеллектуалы среднего класса,
которые «все поняли», в том смысле, что вовремя почувствовали, в чем
состоит подрывной потенциал феминистской теории. «Они» - это очень
специфическое поколение пост-бит - пре-яппи 28-45-тилетних мужчин,
которые прошли через потрясения 60-х и унаследовали ценности и невро-
зы этого периода. «Они» - это «новые мужчины» в «постфеминистском»
контексте реакционных 80-х. «Они» - это лучшие друзья-мужчины, кото-
рые у нас появились, но не те, на которых мы на самом деле надеялись.
«Они» циркулируют на кафедрах женских исследований (концентрируясь
на охваченных кризисом факультетах искусств), зная, что это одна из не-
многих сфер в академии, в которой все еще увеличивается финансирова-
ние и которая по-прежнему расширяется в смысле количества студентов
154
Рози Брайдотти
и аспирантов. «Они» играют в игру под названием «академическая карье-
ра» с великим искусством, будучи осведомлены, что существует прави-
ло феминистского сепаратизма, и в то же время игнорируя это правило.
«Они» знают, что феминистская теория -последний бастион радикальной
мысли посреди руин постмодернистского уныния. «Они» осведомлены о
том факте, что дебаты о модерне не отделимы от дискуссии по женскому
вопросу и совпадают с ней по времени.
Эпоха так называемого «модерна», которую Алис Жарден критиче-
ски анализирует в «Генезисе», была свидетелем возникновения и слияния
двух параллельных феноменов: с одной стороны, возрождения женских
движений и аналитических дебатов по «женскому вопросу», с другой -
кризиса идеи рациональности и как гуманистской этической идеи, и как
главного эпистемологического основания западного философского дис-
курса. Начиная с Ницше и проходя красной нитью через работы каждого
крупного европейского философа, обсуждение женского вопроса сопро-
вождается отказом от классических представлений о человеческой субъ-
ективности. Проблематика «женского», подчеркивается таким образом, не
является ничем, кроме как очень точной метафорой, симптомом глубокой
и тяжелой болезни западной культуры и ее фалло-центричной логики4.
Это мужская болезнь, выражающая критическое «постмодернистское
состояние», описанное Ж.-Ф. Лиотаром. Мое предположение состоит в
том, что вышеупомянутое «женское» не имеет никакого прямого и даже,
возможно, опосредованного отношения к жизни реальных женщин. В
определенном смысле такая постановка вопроса даже укореняет вековую
ментальную привычку, заключающуюся в приписывании «женскому»
слабостей или недостаточности, свойственных мужскому полу.
В спектре современной континентальной и особенно французской
философии «женское» функционирует как мощный механизм, используе-
мый в разнообразных критических попытках переопределить человече-
скую субъективность. От лакановского утверждения о том, что женщина
не может говорить5, поскольку ее молчание, ее «отсутствие в» или экс-
центричность по отношению к фаллоцентрическому дискурсу поддержи-
вает доктрину мужской дискурсивности, до предписания Деррида, что до
тех пор, пока что-то не может быть проговорено, «женское» функциони-
рует как наиболее всеобъемлющее означающее6; от «успокоительного»
утверждения Фуко, что отсутствие женщины на философской сцене яв-
ляется неотъемлемой частью дискурсивных правил философской игры7,
до делезовского понятия «становления женщиной», маркирующего каче-
ственную трансформацию человеческого сознания,8 феминизация мысли
Зависть, или «с твоими мозгами и моей красотой...»
155
вписана как фундаментальный шаг в общую программу антигуманизма,
которая знаменует нашу эпоху.
Комбинация концептуальных элементов достаточно парадоксальна:
деконструкция, отрицание или подмена понятия рационального субъекта в
тот самый исторический момент, когда женщины, наконец, получили доступ
к дискурсивным ресурсам, власти и удовольствию; в то время как теорети-
ческий дискурс адвокатирует «женское» или «становление женщиной», роль
женщины - как действующего лица современности - представляется весьма
проблематичной. Что отсутствует в этой схеме, так это разработка полити-
ческого проекта.
Сколько бы корифеи постмодернизма ни провозглашали декон-
струкцию и фрагментарность субъекта и текучесть всех идентичностей,
базирующихся на фаллоцентрических предпосылках, сколько бы они ни
пытались интерпретировать феминизм сквозь призму кризиса своих соб-
ственных представлений о человеческом сознании, правда заключается в
следующем: невозможно деконструировать субъективность, которой ни-
когда в полной мере не был наделен; невозможно рассеять сексуальность,
которая исторически определялась как темная и мистическая. Для того,
чтобы декларировать «смерть субъекта», нужно сначала получить право
говорить от его имени, для того, чтобы развенчать метадискурс, необходи-
мо получить доступ к трибуне для выступления. Ощущение собственной
идентичности как фрагментарной и разрозненной - базовое историческое
состояние женщины; как справедливо отмечает Люс Иригарэ, нам остав-
лена единственная опция - теоретизирования на предмет «становления
женщиной» в общем, для обоих полов, или, другими словами, просто
констатации того факта, что женщины находились в постмодернистском
состоянии испокон веков9.
Отдавая отчет в том, что дебаты по поводу модернизма и постмо-
дернизма опасным образом затрагивают самые исконные дискурсивные
основы феминизма, я бы хотела обратить внимание на то, что сама идея
«смерти субъекта» была переоценена с момента возникновения пост-
структурализма во Франции. Просто из того, что в результате невероят-
ного прогресса науки и технологий мы были вынуждены констатировать
ограниченность так называемых социальных и гуманитарных наук как си-
стемы интерпретации и анализа реальности, не обязательно следует, что
невозможна никакая система, никакая интерпретация или понимание и не
существует никакой реальности. Просто потому, что модернистская фи-
лософия обнаружила некую неизученную, сумеречную зону в простран-
стве человеческой субъективности и дискурса, и это открытие размывает
многовековую границу между «я» и «другим», мы не должны неизбежно
156
Рози Брайдотти
сделать вывод, что «я» никогда больше не может быть определенным.
Просто то, что с конца девятнадцатого века онтологическая стабильность
знающего субъекта постоянно расшатывается, вовсе не значит, что все
старые понятия - такие как субъективность, сознание, истина - больше
не работают. Что на самом деле означает «Кризис» модернизма, так это
то, что философия должна предложить новые формулировки, которые да-
дут нам возможность адекватно мыслить наше историческое состояние.
Что нам на самом деле необходимо - так это разумная критика разума, как
бы парадоксально это ни звучало.
Я думаю, что феминизм и философская современность могут со-
относиться только в терминах диалектики, что означает - в терминах
власти и стратегии. В то время как я остаюсь чрезвычайно критически
настроенной по отношению к теоретикам «становления женщиной» или
феминизации (постмодернистского) субъекта, я задаюсь вопросом, что
же заставляет их включаться в эту внезапно возникшую программу по
де-фаллисизации? Каких духов заклинают мужчины-мыслители в акте
своей «феминизации»? Чего хотят эти новые истерики? Я не вижу ничего
другого в этом маневре, кроме осовремененной версии старого доброго
метафизического каннибализма: он выражает мужское желание продол-
жать традицию гегемонии, которую они унаследовали, он обнажает их
привязанность к своему традиционному месту провозглашения, несмо-
тря ни на что. Зависть.
Они завидуют опыту исторического угнетения, который политиче-
ская воля женских движений превратила в основную критическую уста-
новку женщин, позволяющую извлечь максимальную для них пользу. Как с
грустью заметил один мой близкий друг: «Ваша позиция, в конечном счете,
идеальна». Интересно, в чьем это воображении? Разве не сталкиваемся мы
здесь с вариацией на излюбленную тему «кризис у мужчин среднего возрас-
та»? Разве нельзя сказать, что «они» просто оказались в ловушке обстоя-
тельств, приведших к профессиональному и личному хаосу? Разве «они»
не проецируют на феминизм некоторые традиционные образы ЖЕНЩИНЫ
как угрожающей, всевластной, всепоглощающей сущности? Разве женщина-
феминистка, коль скоро она утверждает, что она не является ни матерью, ни
шлюхой, но обеими одновременно, не представляет собой новое идеальное
имаго! Не сталкиваемся ли мы опять с тем же гетеросексистским упрям-
ством, только на сей раз плохо замаскированным под авторитетное интеллек-
туальное исследование «феминистской теории»?
В эпоху развитого капитализма, когда социальные манифестации сек-
суального различия заменила новая андрогиния10, когда революция в репро-
дуктивных технологиях дала мужчинам средства для осуществления их веко-
Зависть, или «с твоими мозгами и моей красотой...»
157
вой мечты о рождении своих детей самостоятельно11, создается впечатление,
что зависть мужчин к матке достигла своего пика - за исключением парочки
меланхоличных беглецов, которые просто сидят, уставившись в беккетовское
пустое пространство, в котором памятники и документы Фаллоса уже рассы-
пались в прах. Какими будут роль и место реальных женщин в этой фраг-
ментарной вселенной? Боюсь, что постмодернистский мир, который сделал
сексуальное различие излишним, предлагая образ субъекта, лишенного фик-
сированной сексуальной идентичности, наладивший репродукцию без сек-
суального акта, может даже позволить себе роскошь быть РЬеминистским.
Наконец-то в одиночестве!
Три гинеи, четыре пенни и прочая мелочевка
Три книги лежат рядом со мной на расположенной на солнечной
стороне площади Вогезов скамейке, которую я таким образом пытаюсь
сохранить для себя - мне не хотелось бы, чтобы на нее сейчас сел кто-
то еще. Три названия, напоминающих мне, откуда я происхожу как феми-
нистка: LaPresenza dell'uomo nelfemminismo радикальной итальянской фе-
министки Карлы Лонци, «Три гинеи» Вирджинии Вулф и «О мужчинах»
Филлис Чеслер. Мне не приходит в голову ни один французский текст о
мужчинах в РЬеминизме.
Книги - фрагменты женского телесного опыта, чтобы быть уве-
ренной, что, поднимая тему «мужчин», я буду защищена от образов,
оставшихся от моих юношеских фантазий. В то время мне казалось, что
идея «мужчин» содержит ответ на вопрос о моей идентичности не толь-
ко и не столько как некой абстрактной женщины, но и как конкретной
женщины - меня самой. Условия моего существования совместно со всей
социополитической системой подталкивают меня с благодарностью ис-
пользовать очередную возможность поразмышлять на тему «мужчины
нашей мечты». И поэтому я в растерянности. Есть что-то одновременно
очень привлекательное и очень сомнительное в той легкости, с которой
возникает эта тема, предлагая себя моему вниманию. Я против принуди-
тельной гетеросексуальности, даже сублимированного типа12, я не готова
к тому и не заинтересована в том, чтобы делиться откровениями по пово-
ду мужчин на страницах книги о РЬеминизме. Это кажется мне довольно
неуютным - сосуществовать с мужчинами под одной (этой книги) обло-
жкой. Это форма сожительства такая же неестественная, как пара Ширак-
Миттеран, и настолько же потенциально деструктивная.
Откуда берет начало моя речь? Столько связок и ссылок отсутству-
ет. По крайней мере, Вирджиния Вулф выбрала промежуточную позицию:
158
Рози Брайдотти
она стояла на мосту и наблюдала сошедший с ума патриархальный мир -
образованные мужчины, власть имущие мужчины, военачальники, высту-
пающие в поход вновь и вновь для исполнения своего врожденного жела-
ния умерщвлять. Она написала свои великолепные «Три гинеи» накануне
Второй мировой войны, и я очень часто думаю о ней сейчас - в постчер-
нобыльской Западной Европе, снова, как и много раз в прошлом, чувствуя
огромный страх и невыразимую печаль по поводу нашего наполненного
геноцидом мира.
Вирджиния Вулф наблюдала его издали, как бы зависнув в воздухе -
присутствующая там и в то же время посторонняя, радикально другая, и,
тем не менее, почтительная дочь своих патриархов. Не способная до конца
смириться с тем, что она видела, связанная с этим миром минимально, она
находилась на его периферии, и в то же время достаточно близко, чтобы по-
чувствовать обычную для гуманиста потребность - в конце концов взять
на себя ответственность за ужасающий хаос и посметь произнести фразу:
«это неправильно, так делать нельзя».
Потому что позиция «вне» невозможна, так же, как невозмож-
но оставаться абсолютно незапятнанной и незатронутой патриархаль-
ными практиками - материальными или дискурсивными. И хотя раз-
единенность женского движения - это мощная политическая стратегия,
механизм, порождающий феминоцентричный способ анализа, концепту-
ально мы не можем позволить себе скрывать и игнорировать нашу вклю-
ченность в систему, которая активно нас дискриминирует, в культуру, ко-
торая нас обесценивает. Рожденные свободными, мы жили униженными.
У нас нет другого выбора, кроме как оставаться включенными, будучи
отчасти исключенными -расщепленными надвое, вновь и вновь.
Существует также и сепаратизм мышления. Моя позиция гово-
рящей как феминистки приучила меня в первую очередь обращаться к
женщинам - моим привилегированным собеседницам, поэтому я могу
рассматривать перспективу обращения к мужчинам-РЬеминистам только
с чувством благожелательной усталости. Феминистка во мне - борец, по-
бедительница, защитница (новых) прав, активистка, социальная фигура.
Она полностью вовлечена в патриархат через его отрицание. Ярость, про-
тест и жажда справедливости держит ее включенной, связанной борьбой
не на жизнь, а на смерть со своим главным врагом. Сознательно фаллич-
ная, она хочет внедриться, - она политическая реформистка: она хочет
внедрить женщин всеми способами.
Однако феминистка - это не вся я; она прямо и очень тесно связана
с моим бытием-женщиной-наряду-с-другими-женщинами-в-мире. Он су-
ществует, этот общий для всех женщин мир, как пишет А. Рич, континуум,
Зависть, или «с твоими мозгами и моей красотой...»
159
задающий феминоцентричный взгляд на мир: моя субъективность зависит
от присутствия другой женщины. Женщина-во-мне не поглощена патри-
архатом полностью -ни в смысле его принятия, ни в смысле отрицания.
Она находится в другом месте - на границе, на периферии, в тени (к ра-
дости лакановских психоаналитиков), ее нельзя определить однозначно.
В противоположность Лакану я настаиваю, что моя экс-центричность
по отношению к системе репрезентации указывает на иную логику, иной
способ «производства смысла». Женщина-во-мне не безмолвна, она яв-
ляется частью символической системы референций, созданной самими
женщинами. Она просто говорит на другом языке, радикально отличном
(Иригарэ). В то время как Моника Виттиг в ее эссе «Прямое мышление»13
утверждает, что граница (не)включенности женщин в патриархальную
систему соотносится с их лесбийской идентичностью, я думаю, что мо-
дели символической женской гомосексуальности нельзя свести просто к
выбору женщины в качестве эротического объекта. Выбор любить жен-
щину - не достаточное (хотя, возможно, и необходимое) условие для того,
чтобы ускользнуть от логики патриархата. Язык и сексуальность не есть
пространственные структуры, которые можно просто избегнуть, «обойти
стороной» и, в конце концов, навсегда покинуть их пределы.
Женщина-во-мне - «внутри» языка, но в его границах, она нахо-
дится в постоянном движении; напрямую связанная с феминисткой, ко-
торой я решила быть, женщина-во-мне дистанцируется от принудитель-
ной гетеро сексуальности, находясь при этом в сексуальных отношениях
с мужчинами, причем необязательно мужчинами-Рйеминистами. Проект
по изменению сущности женщины-во-мне, состоящий в том, чтобы осво-
бодить ее из ловушки «женского», определяемого как «темный конти-
нент», или «женственности» как непрерывного маскарада, будет длиться
всю мою жизнь, займет все время, которое мне отведено. Женщина-во-
мне работает - вместе с другими женщинами, но не только от их имени -
над новым определением того, что это значит - быть человеком. Бытие-
женщиной всегда-уже имеет место как онтологическая предпосылка
моего экзистенциального становления субъектом: этот процесс должен
начинаться с тела и телесных корней субъективности.
Вот почему так важен феминизм: он несет в себе этические и
трансцендентные ценности, которые просто не могут быть сведены к еще
одной идеологии или теории - доксе или догме, предназначенной для об-
щего пользования. Феминизм - это, помимо всего прочего, освобождение
онтологического желания женщин быть женскими субъектами: выйти за
пределы традиционного взгляда на субъективность как независящую от
160
Рози Брайдотти
пола, снова вписать субъект в его телесную реальность. Сделать сексу-
альное различие действенным, наконец.
Феминизм, целью которого как теоретического проекта является
утверждение женской субъективности, служит порогом, проходя который
фундаментальная диссимметрия между полами в конце концов транс-
формируется в вопрос сексуального различия. Как пишет Иригарэ, это и
есть Утопия нашего века.
Для того, чтобы избежать ловушек стандартного эссенциализма,
позиционирующего женщину как изначально и конституционально дру-
гой, чтобы ее бесчисленные губы не повторяли заученные формулы, нам,
феминисткам, нужен политический проект, практика, движение. Чтобы
различие имело значение и работало, его нужно коллективно выражать
и руководствоваться им в совместных действиях - здесь и теперь - в на-
шем общем мире.
За пределами принципа зависти - этика сексуального различия. И
если любовь означает, как формулирует Лакан, давать то, чего у тебя нет,
тому, кто в этом не нуждается, в таком случае, я полагаю, любовь, в ко-
нечном счете, и есть то, что я имею в виду.
1 См.: Duchen, С. Feminism in France (London: Routledge & Kegan Paul, 1986).
2 Особенно в «Рожденная женщиной» (Of Woman Born (New York: Bantam
Books, 1977)).
3 Cm.: Lloyd, J. The Man of Reason (London: Methuen, 1985). Также см.: Benjamin,
J. «The Bonds of Love: Rational Violence and Erotic Domination», in H. Eisenstein
& A. Jardine, eds., The Future of Difference (Boston: G. K. Hall, 1980).
4 Это точка зрения, с которой я пытаюсь спорить в моей докторской диссертации
(Feminisme et Philosophic. Universite Paris I, Pantheon-Sorbonne, 1981) и в сле-
дующих статьях: «Femmes et philosophic, questions a Suivre», La Revue d’En
Face, No. 13, 1982; «Modelli di dissonanza», in P. Magli, ed., Le Donne e i Segni
(Urbino, 1983); и «Ethics Revisited: Women and/in Philosophy», in L. Gross & C.
Pateman, eds., Feminist Challenges (Sydney: Unwin & Allen, 1986).
5 Cm.: Le Seminaire XX- Encore (Paris: Seuil, 1977).
6 Cm.: Eperons (Paris: Flammarion, 1978).
7 Cm.: L 'Usage des plaisirs andLe Souci de soi (Paris: Gallimard, 1984).
8 Cm. : Deleuze, G. and Guattari, F. L ‘Anti-Oedipe (Paris: Minuit, 1972); также см.:
Mille Plateaux (Paris: Minuit, 1980).
Зависть, или «с твоими мозгами и моей красотой...»
161
9 Это позиция, которую последовательно отстаивает Иригарэ, особенно в книге
«Пол, который не единичен» (Се Sexe qui n'en estpas un (Paris: Minuit, 1977)),
наряду с итальянками А. Бочетти (A. Bocchetti, «L’Indecente indifferenza»
(Edizioni del Centre Culturale V. Woolf, Rome, 1983), и А. Кавареро (A. Cavarero,
«Somiglianza e differenza», in 11 Pensiero della differenza sessuale).
10 Cm.: Badinter, E. Le Meme est I ’autre (Paris, 1986); и Lipovetsky, G. L ’Ere du vide
(Paris: Gallimard, 1983).
11 Cm.: Man-Made Women (London: Hutchinson, 1986).
12 Cm.: Rich, A. «Compulsory Heterosexuality and the Lesbian Experience», Signs,
vol. 5, no. 4, 1980.
13 Cm.: Wittig, M. «La Pensee straight», Questions Feministes, no. 7, 1980.
ПОСТСОВЕТСКИЕ МАСКУЛИННОСТИ
СОВЕТСКАЯ МАСКУЛИННОСТЬ
«Земной свой путь пройдя до половины»
Елена Здравомыслова
Задача данного эссе - постараться воссоздать черты одного поко-
ления российских граждан на основе биографического интервью, взятого
у нашего друга и коллеги Эдуарда Фомина. Он принадлежит к поколению
людей, раннее детство которых проходило во время войны; тех, кто знает,
что такое послевоенная разруха; кто, может быть, и не испытал на себе
репрессий сталинского периода, но чьим родителям это был знакомо не
понаслышке. Это люди, юность которых была овеяна дерзким очаровани-
ем оттепели, но большая часть жизни прошла в условиях лицемерного
позднесоветского времени. Попытаемся понять на примере одной про-
фессиональной биографии фрагмент социальной структуры общества, а
именно - воспроизвести социальный опыт, сформировавший поколение
шестидесятников, которых называют так потому, что шестидесятые годы
стали для них решающими в определении жизненного пути.
Это эссе представляет собой упражнение в социологическом во-
ображении, которое, как считает Р. Миллз, представляет собой умение
увидеть устройство общества, вглядываясь в жизнь отдельного человека.
Вслед за У Томасом мы полагаем, что самый лучший социологический
материал - это личный документ, в том числе биографическое свиде-
тельство. Вслед за К. Манхеймом мы исходим из того, что общий опыт,
пережитый в решающее время жизни, объединяет людей в поколение, ко-
торое становится постепенно структурной рамкой бытия индивидов, по-
зволяющей различать себя среди соплеменников и современников. Поко-
ление здесь будет пониматься как общность людей, переживших сходный
социально-культурный опыт и обозначающих себя как такая общность. По-
«Земной свой путь пройдя до половины»
163
коление, с одной стороны, понимается как коллективная идентичность,
основанная на самоопределении, а с другой стороны, как структурное
условие - социальная среда, обиход и событийность которой въедаются в
жизнь отдельного человека, становясь частью его образа.
Итак, чтобы сегодня мы могли понять нашего героя - автора био-
графического нарратива - следует узнать, каково было его становление.
Он сам говорит: «Пора подводить некую черту, спрямлять путь в своем
собственном сознании, выяснять, что же собственно прошел».
Теперь, когда время подведения итогов призывает нас связать с ло-
гической последовательностью разрозненные фрагменты нашей жизни,
индивидуальная биография, изложенная по правилам современного жиз-
неописания, помогает нам включить свою жизнь в историю общества.
Дадим слово Эдику:
«Я родился в 1940 году в Сталинградской области <...> Я ро-
дился там, где отец был заведующим РОНО. Вот это село такое,
<...> районный центр <...> До 46 года я жил в этом селе, причем
как бы жил в таком... опять-таки я это село помню достаточно
хорошо, оно было... ну это был районный центр и в то же вре-
мя это было село, потому что деревянные дома, школа, по-моему,
только была, рядом, недалеко находилось летное училище».
Итак, перед нами человек, родители которого принадлежали к со-
ветскому среднему классу, отец - представитель сельской интеллиген-
ции, учитель, романтический и драматический образ. Образование было
той усвоенной в родительской семье ценностью, которая в дальнейшем
не подвергалась сомнению.
В нашем обществе, пытающемся вновь обрести утраченные тради-
ции после разлома советской парадигмы, поиски корней стали массовым
явлением. Мы ищем их, не только подводя итоги какому-то значимому
периоду жизни, но и тогда, когда совершаем поступки и переживаем со-
бытия. Перед человеком сегодня стоит задача легитимизировать себя в
рассыпающемся мире, где все может произойти. И, конечно, мы выбира-
ем из семейной памяти то, что доступно и то, что может помочь устоять.
Селективность памяти - это наша защита от самих себя и от общества с
его структурной неопределенностью. Поэтому значимость корней, родни
в рассказе трудно переоценить.
164
Елена Здравомыслова
ОТЕЦ
Рассказ об отце, представленный в автобиографическом повество-
вании, помогает нам понять мир родства нашего персонажа так, как он его
видел сам, усмотреть в нем будущий стержень жизни. Предание об отце -
это история советского человека старшего поколения. Это история социаль-
ной мобильности; история таланта и жизненной силы человека, который,
несмотря на перипетии судьбы (принявшей облик советского обществен-
ного устройства), многого достиг, но многого и не смог. Отец Эдика -
человек, который карабкался (и иногда успешно) вверх по социальной
лестнице, потому что был неординарной личностью и имел незаурядные
амбиции. При этом его инициатива и общественно-антрепренерский дух
постоянно наказывались. Если не прямые репрессии, то репрессивные
меры стали фоном семейной истории, смутно известной сыну:
«Отец был штурманом - летчиком, который служил под нача-
лом Якира и был свидетелем его ареста, потому что Якира аре-
стовали прямо у него на глазах, когда он проводил смотр. Потом
он был исключен из партии и уволен из рядов армии за оригиналь-
ничание, которое выразилось примерно в том, что на политзаня-
тиях спросил, будучи курсантом, правда ли, что воинскую присягу
написал Троцкий? Ему на это не ответили, потому что это была
правда, вот, но из армии его уволили и он как бы оказался на дли-
тельный период времени с волчьим билетом <...> Причем уволили,
уволили и исключили из партии, уволили из армии, и вот он стал
учителем математики в школе, поскольку он был человеком доста-
точно активным, хотя происходил из очень простой семьи — у
родителей отца было 13 детей и были они очень и очень бедны».
Для поколения нашего героя типично фрагментарное, в чем-то
ущербное знание о своих предках, что вызвано стратегиями самосохра-
нения семьи. Семейные тайны - это норма советской биографии. Такую
недосказанность, умолчание мы встречаем и в рассказе нашего героя. Об-
ладая организаторскими способностями, его отец, учитель (а тогда еще
учителей уважало население полуграмотной страны), становится заве-
дующим районного отдела народного образования. Но позиции повыше
довольно рискованно занимать в советское время. Именно они становят-
ся объектом пристального внимания конкурентов и секретной полиции.
Всемогущий донос - вершитель судеб, инструмент личной истории - и
тут сыграл свою роль.
«Земной свой путь пройдя до половины»
165
Роль доносчиков в жизни советских людей огромна. Эти «санитары
леса» функционируют как произвольные, якобы случайные персонализи-
рованные воплощения барьеров советских каналов восходящей мобиль-
ности. Случайность, адресная произвольность советского доноса известна.
Чтобы донос сработал, нужно было немногое. Во-первых, чтобы объект
доносительства занимал сравнительно значимую конкурентно привлека-
тельную позицию. Во-вторых, чтобы были читатели доносов, которые за-
действуют машину репрессий. В-третьих, чтобы доносимая информация
указывала на факты жизни, несовместимые с представлением о советском
человеке. Донос заведомо считался аутентичным, т.к. презумпция невино-
вности не являлась нормой советского права.
Отец героя был повторно исключен из партии по доносу и уволен
с работы. Его обвинили в том, что он скрыл от партии свое купеческое
происхождение, в доносе было указано, что он сын богатейшего в ниж-
нем Поволжье прасола: «Прасол - это владелец скота. На самом деле
отец у него был гуртовщиком, он гонял хозяйский скот на бойню... Но тем
не менее. <...> Короче говоря, был уволен, добивался восстановления и
был восстановлен, потому что, в общем, каким-то образом долго это
длилось, по-моему, года полтора. Ездил в Москву, в ЦК, в комиссию пар-
тийного контроля, доказывал, что он не верблюд, в конце концов его вос-
становили и он... такая странная была история».
«Странными историями» полны жизнеописания советских людей.
Иногда, оппонируя доносам, они добивались справедливости, иногда нет.
От чего это зависело - никому не известно. Помогла ли хорошо рабо-
тающая бюрократическая машина (комиссия партийного контроля) или
просто порядочный человек попался (персонализированная справедли-
вость)? Всего того, что выглядит как случайность, на самом деле было
сложно избежать, коль скоро человек становился заметен.
Итак, отец был восстановлен в партии. «Однако когда началась
война, он не был призван на фронт, поскольку за ним тянулся шлейф не-
доверия. И это снова — счастливая судьба, потому что многих, прежде
репрессированных, отправляли в штрафные роты и так далее, а он про-
сто... ну как бы были у него всякие истории такие военные, связанные
с тем, что, например, ему поручалось конвоировать одному целый отряд
штрафбатовцев-уголовников. Вот. Ну вот такие вот мелкие истории
он рассказывал, как бы не вдаваясь в подробности - почему и как. Вот.
Рассказывал об отступлении наших войск, о мародерстве, о том, как
жестоко расправлялись с так называемыми мародерами. Потому что,
в общем, по контексту, как он говорил, было ясно, что не были они на
самом деле никакими мародерами, они просто жрать хотели. Вот. А,
166
Елена Здравомыслова
например, маршал Рокоссовский расстреливал их перед строем. И это все
у него на глазах. Это, видимо, было все-таки такими сильными потрясе-
ниями для него, и поэтому он так, какими-то мелкими чертами иногда
мне это рассказывал. <... > Мужики-mo все были на фронте, и было два
мужика на всю эту самую, это отец и инвалид-физрук. И они вдвоем не
столько занимались как бы вот этим учебным процессом, сколько кор-
мили учителей - ловили рыбу. Это Волга. Ловили рыбу и таким образом
обеспечивали вот такую... обеспечивали выживание».
В 1951 году по знаменитому ленинградскому делу на основании
возобновленного доноса отец был вновь исключен из партии и вновь уволен
с работы.
Умалчиваемое знание о судьбе отца присутствовало в семье, было
фоновым, хотя в открытую эти события и сопутствующие им семейные
горести и тревоги не обсуждались. Семейные тайны стали постепенно
раскрываться позднее, когда риск, связанный со знанием истории соб-
ственной семьи начал уменьшаться: наш автор достоверно узнал обо всем
этом уже после XX съезда партии.
Эти случайности советской жизни, характерные для времени «то-
талитаризма», в автобиографическом рассказе выражены лексемами, сви-
детельствующими о неспособности людей влиять на ситуацию, контро-
лировать свою судьбу. «Все обошлось» - типичный рефрен. Возвратная
частица указывает на то, что все произошедшее ни в коем случае не свя-
зывается со свободным выбором человека, ставшего марионеткой в руках
обстоятельств. На фоне нашего знания о других судьбах выживание отца
кажется счастливой случайностью:
«Это уже коснулось меня, это уже все было на моих глазах.
<...> И я достаточно четко сегодня представляю, что, в общем,
все обошлось достаточно благополучно, вот, потому что как бы
знаем историю, чем все эти истории кончались. Вот. Он остался
жив, мало того, опять-таки восстановился в партии и прочее,
вот, а... но все, что этому соответствовало, вот что означал вот
такой «волчий» белый билет, что, значит, это был парень, исклю-
ченный из общества, это я уже почувствовал сам: то есть мать
на работу не брали, он не работал».
Это поколение вырастает с ощущением отсутствия онтологиче-
ской безопасности, тревожности, которое подросток усваивает с самого
детства: «Обстановка, в которой происходило становление, была какая-
то такая тревожная, что не все очень благополучно вроде как-то, хотя
не очень было понятно, что собственно не благополучно. Никаких особых
«Земной свой путь пройдя до половины»167
таких диссидентских мыслей не возникало, а вот возникала какая-то тре-
вожность существования, связанная с тем, что с тобой лично в этой
стране может произойти все, что угодно. И все это совершенно не-
зависимо от того, как ты себя ведешь. Вот это было мне как бы ясно,
вот, хотя из этого, в общем, не происходило никаких таких радикальных
воззрений на строй, ничего не было, просто вот неблагополучие и все».
Опыт родительской семьи осмысливается нашим героем как усло-
вие формирования особого типа личности - человека, готового ко все-
му, не доверяющего власти и настороженного; человека, полагающегося
только на себя и своих самых близких (друзей и родных), но уж никак не
на государственно-общественные институты, от представителей кото-
рых можно ожидать всего, что угодно. Такой человек усваивает также,
что приобретение статусной позиции связано с личным риском и опас-
ностью для семьи («тише едешь - дальше будешь»). Такой культурно-
антропологический тип личности напоминает нам «человека выживаю-
щего» Шейлы Фицпатрик и совсем не похож на личность, ожидающую
патронажа государства (классический вариант «простого советского че-
ловека», согласно Ю. Леваде»). Трудно говорить о стратегиях людей того
времени, однако постфактум наш автор указывает на базовую стратеги-
ческую модель своей жизни. Обдумывая пережитое, он говорит: «Нужно
[было] строить свою жизнь таким образом, что ты должен уметь все
и быть готовым ко всему. Ты должен быть универсалом. Ты должен про-
жить в лесу совершенно один, без пищи, без ничего, вот, ты должен
уметь все делать от любой черной работы до профессиональной техни-
ческой работы и так далее».
Итак, мы зафиксировали первый биографический сюжет, который
сформировал нашего героя. Это семья и история отца, идентификация с
которым чрезвычайно сильна у рассказчика. Второй сюжет, который мы
реконструируем как форматирующий личность рассказчика, это опыт
послевоенных миграций, устремленных в центр - в Ленинград, опыт, ко-
торый был тогда массовым в России. Миграция в город - значимая часть
жизненного пути этого семейства.
ЛЕНИНГРАД
После блокады, когда в городе осталось меньше трети его довоенной
численности и фактически все коренное население вымерло или было
выбито и выселено, мигранты вернули Ленинград к жизни, влив в город
новую кровь. Переселялись родами, кланами, расширенными семьями,
убегая от провинциальных гонений, в поисках работы, думая о будущем
168
Елена Здравомыслова
детей, о хлебе насущном и пр. И далее рассказчик обращается к теме ле-
нинградского патриотизма, неоднократно упоминая об особой атмосфере
Города, о влиянии этого мифологизированного места на его жизнь и по-
нимание себя:
«Мы приехали в 46 году в Петербург с нижней Волги вслед за от-
цом, который приехал сюда со своим братом. Ну потом, значит,
пригласил, вызвал, выписал, что называется, младший брат отца,
говорит: «Приезжай, мол, в Питер, чего ты там киснешь?» <...
> Ну вот он и поехал, а через некоторое время приехали и мы с
матерью. Ис тех пор — считай, мне тогда было 6лет —я думаю,
что имею основания считать себя в общем ленинградцем, петер-
буржцем, потому что все остальное происходило уже здесь. По-
том отец здесь сделал, опять-таки будучи человеком активным,
вот такую, довольно странную карьеру: он был секретарем парт-
кома бумажной фабрики на Васильевском острове, <...> потом
закончил высшую партийную школу, был направлен в область, вот,
некоторое время мы к нему ездили, потом он был направлен в Крас-
ное Село, вот, и стал там третьим секретарем райкома, то есть
он был, в общем, секретарем по идеологии».
Бедное детство типично для этого поколения: «После войны... так
получилось, что в первом классе я не учился <...> Читал я с четырех лет,
опять-таки не по собственной инициативе, потому что вовсе не вундер-
кинд, а просто родители —учителя, и рано начали к этому приучать, и в
общем с четырех лет я уже читал. А в первом классе я не ходил в школу в
Петербурге, то есть тогда в Ленинграде, по той простой причине, что
не в чем было. Не в чем было...».
Сама собой разумеющаяся бедность, отсутствие достатка в послево-
енном детстве неявно присутствуют в рассказе. Детство во многом обездо-
ленных советских людей приучало их к жизни скромной и внимательной
к другому. Контрасты в уровне жизни не выпячивались. Корейки прятали
свои миллионы под кроватью. Навыки советского общежития, жизнь на
людях, или, говоря словами Е. Герасимовой, «публичная приватность»
также влияют на тип личности, формируя человека, часто лишенного вы-
раженного эгоцентризма, привычки ориентироваться на себя.
Советская коммунальная квартира представлена рассказчиком как
опыт терпимости и сосуществования людей разных статусных групп:
«Жили в коммунальной квартире, кстати, очень любопытной. У нас было
приблизительно 11 жильцов. Я просто расскажу так по порядку, по ка-
кому социальному статусу жили люди.
«Земной свой путь пройдя до половины»
169
Первую комнату занимала старушка, почти лысая совсем, потом-
ственная дворянка, личный стенограф Владимира Ильича Ленина <... >
Когда я начал изучать в школе английский язык, она мне помогала гото-
вить домашние задания, и мы с ней получали всегда двойки, чему она край-
не удивлялась. Потому что язык, которым владела она, и язык, которому
насучили в школе, просто не совпадали совсем.
Следующую комнату занимала вагоновожатая с сыном, который из
тюрь -мы не выходил вообще. То есть почти регулярно, когда он бывал в
квартире, почти регулярно приходила милиция и за какие-то проступки
его забирала, потом отпускала, а потом он, наконец, садился в тюрьму
надолго.
Следующую комнату занимала тоже потомственная дворянка,
вышедшая в свое время замуж: за революционного матроса, вот, тоже
довольно пожилая женщина с дочерью. Все свободное время я проводилу
них в комнате, потому что это был очень такой, совершенно не похо-
жий на наш пролетарский, сельский и вообще не понятно какой быт
и атмосферу.
Какие-то кувшины, какие-то... Она не выходила на кухню, а мыла
руки с кувшина, я ей, например, поливал, она мыла руки и лицо у себя
в комнате. Дочь ее была аспиранткой биологического факультета уни-
верситета, потом защитила диссертацию, потом стала преподавать в
Герцена, в этом самом и, в конце концов, вот уже в 70-х годах она была
деканом биологического факультета. <... >
Следующую комнату занимал герой Советского Союза с семьей, ко-
торый учился в Академии Фрунзе, а потом они, в конце концов, переехали
в Севастополь, и он стал там начальником морской базы, окончив ее и
став адмиралом, вот. Поскольку он был на особом привилегированном по-
ложении, все-таки герой Советского Союза, они занимали две смежные
комнаты.
Вот эту вот смежную комнату занял позже официант «Метро-
поля» с семьей, вот. Это то, что сегодня мы называем «теневая фигу-
ра». Это человек, не живущий зарплатой, как все остальные. Человек,
живущий с теневых, и человек, живущий с того, что он, как мне как-то в
сердцах сказал отец, что он как-то вот был, мимо проходил и видел, как
он обирал пьяного посетителя. Шмонал по карманам. <...>
Следующую комнату занимал брат моего отца, который в ту пору
был редактором «Вечернего Ленинграда», в коммунальной квартире и
так далее. Вот. Потом потомственная пролетарка с дочерью и внуком».
Социологическое резюме профессионально делает сам рассказ-
чик: «Совершенно разные среды, слои и при этом, в общем, довольно
170
Елена Здравомыслова
миролюбивая и довольно такая спокойная обстановка на этой огромной
общей кухне. <...> Эти культуры соседствовали друг с другом и, могу
сказать, что они <...> принимали друг друга. У пролетарской части не
было презрения к дворянской части, у дворянской части тоже не было
презрения к этой самой. Все жили так более или менее мирно и справля-
ли какие-то общие праздники, какие-то были общие мероприятия. <...>
Эта среда, мне кажется, тоже в известной степени сформировала не-
кую толерантность <...> потому что я как бы с детства окружен был
совершенно разными культурами. А это было детство шесть, семь, во-
семь... до 12 летя там жил».
Наш герой - представитель поколения, которое нас интересует, - не
белая кость: он демократичен в своей открытости множеству социальных
культур, ему не свойствен снобизм, он непритязателен в своих материаль-
ных потребностях и склонен учитывать в своих действиях других людей.
Для мальчиков этого поколения и слоя характерно раннее взросле-
ние которое можно назвать возмужанием: «С 12 лет я <...> начал рабо-
тать, потому что надо было себя прокормить, снять хотя бы ответ-
ственность с родителей на предмет того, чтобы у них там не болела
душа, что я там голодный, без штанов там и так далее. <... > Я стал
работать подпаском летом, вот, потом какие-то начались зимой всякие
работы».
Семья обосновалась в Красном Селе - пригороде Петербурга.
Красное село - это, по свидетельству рассказчика, особая субкультура -
Питер, да не совсем. Это была пограничная территория, определяемая
правилами прописки в мегаполисе. Здесь, в 20 км от города, оседали люди,
стремившиеся в Ленинград, но остановленные властью у его ворот. Это
были «окончившие, например, высшие учебные заведения, по распределе-
нию направлявшиеся куда-то, а потом стремившиеся вернуться на роди-
ну, там, где они выросли, но поскольку вернуться они уже не могли, очень
многие из них оседали в Красном селе. Это был довольно своеобразный
интеллектуальный мир, это были отобранные и отборные люди. Это
был маленький мир, где люди друг друга знали. Здесь все знали отца и
мать. Поэтому сознание обывателя, сознание простого человека было
совершенно понятно. «Какой он враг к черту? Афанасий-то, я же с ним
не одну бутылку выпил! Какой он там к черту враг!» <... > Отношение ко
мне в школе было очень сочувственное, в отличие от, скажем, того, что
я читаю в литературе, что вот там сын врага народа... Ничего подобно-
го. Я чувствовал доброжелательные взгляды, я чувствовал сочувственное
отношение к себе. В учительской среде очень много было высоко профес-
сиональных учителей. С высоко развитым интеллектом, с пониманием
«Земной свой путь пройдя до половины»171
очень многих вещей. Но отнюдь не в социальных дисциплинах, таких как
история, там, понятно, были совсем другие люди. Скорее помнятся вся-
кие технари, преподающие математику, физику и так далее — это была
такая среда, которая относилась совершенно по-другому к нам».
ПЕРВЫЙ ВЫБОР
Наш герой закончил школу в 1956 году - в год XX съезда. Вместе
со всем обществом он вступил в новую эпоху политической оттепели, как
назвал ее Илья Эренбург. В повседневной школьной жизни съезд сказался
в том, что «не надо было сдавать историю, потому что вдруг история ока-
зывается была не та. А какая она была, история, мы еще не могли знать
этого, нас этому не учили».
Время первого выбора совпало со временем первых советских сво-
бод. Это период общественной эйфории и мифологизированных надежд.
Наш герой пытается строить свою жизнь, выбирая профессию по нраву.
Его первоначальный выбор обосновывается определенной модой - по-
вальным увлечением техникой и инженерией. Новая волна модерниза-
ции, получившая название научно-технического прогресса, начало спо-
ров физиков и лириков, покорение природы - все это захватывало умы
молодежи.
В те годы в технические вузы были чрезвычайно высокие конкурсы.
Окончив школу, в 16 лет наш герой стал поступать в Военно-механический
институт, «вовсе не потому, что военная карьера привлекала, а потому что
это был очень престижный вуз и у него как бы легенда была. В общем,
выбор вуза — это, вообще говоря, довольно странная история, вот. Ну,
во-первых, во многом за компанию с другими ребятами. Во-вторых, при-
влекала всегда меня творческая какая-то работа, но работа эта была, в
общем, связана с техническим профилем, с профилем строительства, ма-
шин, механизмов и так далее. Однако по конкурсу не прошел».
В это время, как сейчас думает наш рассказчик - профессиональ-
ный социолог, формировалось его представление о себе. В сегодняшней
ретроспекции вся жизнь связывается в достаточно цельную, непрерыв-
ную картину, которая находит свое воплощение и подтверждение в лю-
бом фрагменте опыта, подлежащем воспоминанию.
«Я СЕБЯ СЧИТАЮ КОНСТРУКТОРОМ», - говорит он. Конструк-
тором и деконструктором социального мира, - добавим мы. Личностный
проект «складывался под влиянием нашей советской фантастики, где
главный герой был конструктор, в общем, я и до сих пор себя считаю кон-
172
Елена Здравомыслова
структором. Потому что в общем даже, если я чего-нибудь пишу, то
на самом деле я конструирую. Я конструирую эту реальность, вот, или
модель той реальности, которая, как мне кажется, соответствует, и
проверяю, сверяю, так сказать, методами социологическими, посколь-
ку я прекрасно понимаю, что эмпирический материал, который я могу
собрать, всегда недостаточен. Поэтому, анализируя сегодня, как я ра-
ботаю, я понимаю, что работаю я таким образом: я строю модель и
сверяю ее с действительностью».
Такой виртуальный конструктивизм, который автор считает сво-
им жизненным кредо, на самом деле противоречит усвоенной установке
о случайности и навязанности всего, что может произойти в жизни с со-
ветским человеком, он противоречит также чувству личной уязвимости,
усвоенному с детства. Желание влиять на происходящее и созидать новое
при подспудной уверенности в том, что от тебя мало что зависит, - это
сложный синдром, характерный для многих представителей данного
поколения. Молодая и непрочная, только что появившаяся и не до кон-
ца осознанная вера в возможности свободы накладывается на прочно и
бессознательно усвоенную уверенность в зыбкости социального стату-
са, произвольности судьбы и всемогуществе власти. Такое напряжение
ожиданий создает драматизм личности и способно повлиять на стратегии
жизненного пути в дальнейшем.
«В вуз не попал, в техникум не хотелось, и тогда как раз появились
у нас эти ремеслухи и преобразовывались в технические училища. Мне
ничего не оставалось, я пошел и окончил техническое училище». Атмосфе-
ра технического училища той поры была иной, чем атмосфера совсем не-
давних советских ПТУ Если ПТУ чаще всего собирали молодых людей,
не ориентированных на профессиональный рост, с низким уровнем об-
разования и амбиций (хотя были и исключения), то технические училища
конца 1950-х годов пополнялись за счет тех, кто не попал в вузы: «Это
люди, которые... готовились, решали задачки по физике, по математи-
ке, готовились к поступлению в вуз. Это было техническое училище при
Кировском заводе. И, естественно, на Кировском заводе я часто бывал
и так далее, и, конечно, хозяйственный бардак поразил необыкновенно,
просто необыкновенно».
Вот тема, которая кажется нам ключевой для понимания отношения
автора к позднесоветскому времени. Этот мотив почти навязчиво звучит
в его исповедальном рассказе. Критический патриотизм - эта та соци-
альная установка, которая до последних дней пронизывает его сознание.
Что же это за слова, которыми наш автор описывает флагман советской тя-
желой индустрии -Кировский завод? Бардак, рутина, нерациональность,
«Земной свой путь пройдя до половины»
173
неэффективность, невнимание к человеку - это те признаки, которыми
на примере завода наделяется вся общественная система. Эти устой-
чивые черты российских бюрократизированных структур нам хорошо
известны.
Критический патриотизм героя и его поколения - эта та ценност-
ная установка, которая лежит в основе его идентичности. Он хочет быть
социальным прорабом, человеком, который поймет, как работает эта ма-
шина и наладит ее.
Мне захотелось понять, - так звучит его голос... Амбиция вполне
объяснимая для молодого интеллектуала. Но такие амбициозные проекты
в разных контекстах приводят к разным результатам. Кажется, его отцу
тоже хотелось понять и сделать по-своему... Наш герой вспоминает: «Мне
захотелось понять, а что же собственно такое происходит вообще, что
происходит в этой инфраструктуре бытия, вокруг всего этого, что это
организует. Почему это все неэффективно, так глупо, как-то бездарно,
нелогично. Хотелось бы рационально сделать то-то и то-то, а этого
никогда не делается, делается все как-то, по каким-то непонятным мо-
тивам».
В этих словах мы усматриваем веру в возможность разумного пе-
реустройства существующего общественного порядка. Наш автор и герой
представлял советский социальный мир как машину, механизм, систему,
которая в настоящее время дает сбои и не слишком рационально работает,
и которую он намеревался починить, исправить... Представление об обще-
стве как когерентной системе - обычное повседневно-социологическое
убеждение, часто подспудное. Оно легло в основу амбиций первого после
сталинского поколения советских социологов с их инженерным подхо-
дом к обществу. Задача социологов - понять это устройство, разработать
теорию и применить ее как руководство к действию. Вера в социальную
науку в тот период еще была сильна - это время интеллектуальных иска-
ний новых советских младогегельянцев, младомарксистов - вспомним Э.
Ильенкова, тогда еще молодого М. Мамардашвили и других философов.
«Маркса я знал, а о других философах, мыслителях, экономистах, социо-
логах тем более —мы просто о них понятия не имели, — вспоминает наш
автор, — значит, надо идти, изучать что-то такое, чтобы разобраться
в том, что происходит».
ЮРИДИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ стал пространством обучения
навыкам социального конструирования: «И стал я поступать на юри-
дический факультет. Почему? Чтобы разобраться... Потому что эти
великие мыслители, о которых я единственно имел представление, они
все были юристы. Значит, наверно, это знание права дает ключ к по-
174
Елена Здравомыслова
ниманию оснований общественного бытия. И тут я слету, конечно, по-
ступил, все нормально. И стал учиться».
Можно предположить, что нашего героя ждала впереди бюрокра-
тическая карьера, поскольку юридическая работа «во многом - жуткая
рутина». Такой профессиональный путь с трудом совместим с гумани-
стическими устремлениями рассказчика. Судьба человека не интересует
чиновника, а, по мнению Эдика, юрист - это «тот же инженер: ну, хо-
дишь на практику и видишь, как там решаются вопросы относительно
судьбы конкретного человека. Судьба конкретного человека, в общем,
мало волновала чиновника от юриспруденции, его волновал процесс, его
волновало, чтоб он не совершил ошибку перед лицом вышестоящим и пр.
Сегодня я бы сказал, что чиновник не может быть гражданином». От-
казавшись от карьеры чиновника, он решает заниматься научной деятель-
ностью.
НОВАЯ НАУКА КИБЕРНЕТИКА увлекает его. Он понимает ее
как науку управления процессами, науку, рационалирующую процессы:
«Беспокойство, зуд мне сильно не давал покоя. Поэтому стал я зани-
маться наукой. <... > У нас организовался почти с первого курса кружок
кибернетики - новые идеи. <...> Вообще у нас две такие революционные,
меняющие немножко сознание и допускающие нас в мир идей и сообра-
жений, которые вообще для всего мира были уже совершенно очевидны и
достаточны. Эти две области знаний и понимания мира — это генетика
и кибернетика. Я стал заниматься кибернетикой в сфере права. Диплом-
ная моя работа была посвящена программированному получению юриди-
ческого образования. <...> Мы задумывались над проблемой логической
обработки юридического закона. Идентификации и поисков пробелов, и
прочее. <...> Это было новшество. Оно было воспринято на ура, и нам с
товарищем надо было написать статью, и вот Керимов опубликовал в
«Науке и жизни» эту статью под своим именем <...> Ну это смешная
разработка, я сейчас это понимаю, но тогда это было очень, так ска-
зать, диковина большая».
Это поколение с большим опозданием, но с сильнейшим энтузиаз-
мом осваивало научные знания. Чувство свободы подталкивало молодежь к
беспрецедентной наглости, с которой она изобретала велосипеды. Эти авто-
дидакты (как называл это поколение В. Голофаст, также относящий себя к
этой категории) создавали плодородную почву для дальнейших поисков в
сфере исследований современного российского социального порядка. Без
их интеллектуальной работы невозможно формирование самобытного
социологического мышления, ориентированного на анализ конкретного
общества. Доморощенность, иными словами мысль, выросшая из про-
«Земной свой путь пройдя до половины»
175
блематики локального социального опыта, как считает наш автор, «тоже
имеет некоторые преимущества. Сейчас я могу про это сказать, <...>
уже сколько лет прошло». Каковы же эти преимущества, что именно име-
ется в виду? На наш взгляд, к ним можно отнести цельность познания,
соединенного с жизненным опытом исследователя. В советское время до-
морощенность и провинциальность российской социальной науки были
неизбежны - холодная война создавала непреодолимые информационные
границы. Однако рефлексивные потребности современного бытия, так же
как советская бюрократия, стимулировали социологический поиск. Со-
циология становится элементом реформаторского сознания и реформа-
торского действия. Люди этого поколения в 60-е годы верили, что все еще
можно перестроить, сконструировать, что можно рациональным путем
на основании научного социально-кибернетического подхода создать но-
вое гуманное социалистическое общество.
Для таких людей характерен общественный темперамент, который
наш автор называет генетически заложенным (опираясь в этом на память
о своем отце): «Зуд общественной активности не давал покоя — это
были гены, что ли. Какой-то, видимо, зуд во мне был, вот, поэтому, на-
верное, с третьего курса я стал председателем студенческого научного
общества. <...> Учился <... > достаточно хорошо, средний баллу меня был
4,5 по окончании, и распределяли нас на четвертом курсе».
При анализе данного нарратива трудно удержаться от гендерно-
ориентированного замечания: рассказ о профессиональной карьере -муж-
ская биография - практически не прерывается интерлюдиями о личной
жизни. Только когда речь зашла о распределении после окончания уни-
верситета, оказалось, что решение надо принимать с учетом семейных
обстоятельств и жилищного положения. Вообще-то, при всем старании
обойти деликатным умолчанием приватную и интимную стороны жиз-
ни, которое характерно для данного интервью, информант раскрывает
перед нами тему личной ответственности за своих близких - тему, кото-
рая является фоном нарратива, а часто - основой жизненного выбора в
заданных структурных условиях. Именно эта моральная ответственность
за материальное обеспечение семьи становится причиной ранней экономи-
ческой самостоятельности героя, выбора профессии, места работы. Либе-
ральный индивидуализм так же, как и пренебрежение к другому человеку,
не свойственны нашему герою.
Описывая выбор предполагаемого места работы в провинции, он
рассказывает: «К четвертому курсу я уже был женат... Мне надо было
каким-то образом устраивать свою жизнь, а тут я понял, что это бу-
дет достаточно квалифицированная и серьезная работа, и, в общем, из
176
Елена Здравомыслова
Питера все равно надо будет уезжать, здесь никаких перспектив, и с
жильем ничего нет».
Однако в меняющемся мире сплошь и рядом людей подстерегают
неожиданности. Нормативные жизненные пути - институционализован-
ные «нормальные» биографии - ломаются. Эти поломки связаны с но-
выми перспективами, с институциональными реформами. Они дают шанс
избежать обычного и бросают вызов личности. И тут действительно по-
является возможность выбора. Можно идти по наезженной дорожке, по-
лучить распределение и уехать туда, куда Макар телят не гонял. А можно,
напротив, сделать шаг вперед (или в сторону), в неизвестность. Для этого
нужна вера в себя и в то новое, которое станет твоим делом жизни.
ЛАБОРАТОРИЯ
В истории советской социологии середина 1960х - это еще вре-
мя открытий и новых свобод, время институционализации социологии.
Возникали новые учреждения, безумные междисциплинарные проекты;
казалось, что все еще движется.
«В 65 году, практически в момент выпускных экзаменов в уни-
верситете, благодаря авторитету Ананьева и пробивной силе про-
ректора и профессора, и заведующего кафедрой теории и исто-
рии государства и права, Керимова, той, по которой я защищался,
был создан институт комплексных социальных исследований при
Санкт-Петербургском университете. Молодых и талантливых
туда даже приглашали». Так случилось и с Эдиком. В НИИКСИ
он пришел на должность лаборанта.
«Я был молодой и активный, <... > лез во всякие дырки неза-
висимо от того, что у меня звание младший, необученный и так
далее... На всяких семинарах выступал, чего-то там пытался пи-
сать, чего-то мы там обсуждали, было время, кстати сказать,
очень любопытное по брожению умов. По брожению идей, по об-
суждению очень многих новых проблем, для нас вообще, которые
не были до этого предметом обсуждения... Было очень интересно...
Я, в общем, в этом участвовал и буквально через два месяца меня
перевели <... > на должность младшего научного сотрудника, что, в
общем, и соответствовало <...> полученному образованию».
«Это была, на самом деле, такая романтически красивая пора;
во-первых, первый в стране институт, который был в таком двой-
«Земной свой путь пройдя до половины»
177
ственном положении. Официально социологии не было. В 65 году
её ещё не было, социологии, а институт был... Мы обсуждали про-
блемы, которые не худо бы вообще никогда не бросать обсуждать:
что такое социология, что за предмет, какие задачи она перед
собой ставит, какие методы и так далее. То есть некоторые во-
просы такого общего свойства, фонового свойства, которые для
социолога, вообще говоря, чрезвычайно важны. Если он не знает,
что такое социология, но умеет проводить опросы, то вообще
мне странно называть такого человека социологом. На самом
деле наверняка он и опросы проводить не умеет... потому что он
не знает для чего. Вот все эти вопросы о социальном факте, о со-
отношении эмпирического и теоретического, о редукции. Все это
было постоянной темой для разговоров, споров, которые были в
течение двух лет почти ежедневно»....
Была организована лаборатория управления. Затем из лаборатории
управления Эдик переходит в юридическую лабораторию.
Уже тогда, в романтический период социологической карьеры, ста-
ло очевидным столкновение старого и нового, социологов по призванию
и бюрократов или социологической номенклатуры. Деликатный Эдик
описывает их в таких терминах: «человек очень не творческий», «очень
мало образованный», <...> «человек с необыкновенным нюхом, сочетание
необразованности и административных способностей, приобретенных в
должности председателя колхоза», «человек, который может не разго-
варивать со студентом 4-го курса»...
Рассказчик противопоставляет себя данной категории людей. Од-
новременно его рассказ указывает на то, что он от них зависел, а они не-
редко использовали его в своих интересах: «Во мне кипело по молодости
лет, идей было до черта, и их раскидывалось вокруг сколько хочешь, и он
часто у меня консультировался по разным вопросам. Мне было не жалко.
Мне было даже лестно немножко, что он... И поэтому он и пригласил
меня в эту лабораторию, я стал там работать». Подпись профессора под
статьей, написанной двумя студентами, интеллектуальные дары, представ-
ление о собственном интеллекте как о коллективном благе - все это ведет
социологов к уменьшению личной ответственности, с одной стороны, и к
потере чувства авторства, с другой. Далее мы покажем, что следствием
этого является тайное теневое авторство, которое не признается в мире
публичного слова. Однако вернемся к многообещающему оптимистиче-
скому началу карьеры, ко времени «брожения умов».
В жизнеописании рассказывается о значимых людях. Среди них
не только экзистенциально важная фигура отца, но и товарищу-коллега,
178
Елена Здравомыслова
общение с которым представлено как жизнеобразующий опыт: «Я там по-
знакомился с человеком, которому я действительно в интеллектуальном
плане обязан, в плане технологии работы, в плане постановки вопроса и
попытки выстраивания творческого поиска, Львом Ивановичем Спиридо-
новым, бывшим адвокатом. Он тоже защитил диссертацию по колхозно-
му праву, но было ему все равно, где защищать... В общем, надо было по-
лучить статус, он получил, по-моему, за полгода - написал диссертацию
и защитил. И пришел потом в юридическую лабораторию.
<...> Познакомились мы с ним, <...> когда я был на практике.
<...> Ты сидишь в камере, в которую приглашают обвиняемого,
и он знакомится с материалами законченного следствия по уго-
ловному делу, а ты должен просто при этом присутствовать и
смотреть при этом, чтобы он... не выдрал страницы или там еще
чего-нибудь такое. Пришел к подследственному этому, обвиняе-
мому, адвокат Лев Иванович Спиридонов. Он с ним беседовал, а
я в это время читал книжку. И как я помню сейчас, я читал, по-
моему, из «Памятников истории». Вот у нас такие зеленоватые
эти книжки, «Литературные памятники», письма Марата.
Сидеть в камере и читать эту книжку - это на него произвело
впечатление, он со мной разговорился, вот мы так и познакомились.
<...> И завязалась у нас достаточно тесная дружба. Такая интел-
лектуальная дружба. В общем, наша работа, ну, кроме нескольких
проектов, которые осуществлялись там параллельно». Первое ис-
следование, в котором они сотрудничали, было посвящено право-
вой пропаганде, тому, как советское население относится к праву,
что оно под ним понимает и так далее. Это уже был 68 год.
Каковы же критерии, по которым наш герой оценивает своего друга
как мэтра? В какой-то степени Лев, конечно, мэтр, потому что он был чрез-
вычайно «эрудирован, образован и много чего знал». Во-вторых, привлека-
тельным был стиль интеллектуального общения, который он демонстриро-
вал. Он вел обсуждение так, что «это вовсе не означало, что он говорил, а
мы все там внимали. Все спорили, все чего-то обсуждали и так далее».
Этот человек порождал общение, ставшее значимым для определенной
социологической среды: «Шли по городу, шли по Красной улице на пло-
щадь Труда, <... > еще совсем недавно так называлась, и шли, например,
до Спаса на Крови, до того садика. Там сидели, и в течение всего этого
времени заходили во всякие кофейни и пили кофе, и продолжали спорить,
продолжали что-то обсуждать животрепещущее, очень важное и вовсе
«Земной свой путь пройдя до половины»
179
не какие-нибудь бытовые проблемы, а вот такие вот высокие материи,
которые казались нам чрезвычайно важными».
В жизнеописании вновь и вновь возникает тема Ленинграда. Город
и его культура представлены как сцена, которая делает возможным рас-
суждения о смысле индивидуального и социального бытия, провоцирует
и сопровождает экзистенциальные вопросы. Для этого города значима не
только бездушная бюрократия «желтизны правительственных зданий».
Питерская публичная сфера - общественное пространство, открытое для
дискуссий - кафе и кофе, пешеходные прогулки с друзьями и беседы - в
этом тексте становится символом духовных и профессиональных поис-
ков.
В это время появились и первые результаты работы нашего героя в
области социологии права, которые он до сих пор оценивает как значи-
мые. В конце 1960-х появилось некое поле, которое требовало изучения:
а что же, собственно, представляет собой право как некий социальный, а
не чисто юридический феномен?
«Поскольку мы были уже... по тем временам сложившимися со-
циологами и по образованию юристами, вот, то социальный механизм
действия права стал нашей предметной областью. Нас не удовлетво-
ряло то, что было сделано Никитинским, потому что это казалось нам
чисто правовым исследованием, <... > однако позиция нашей группы была
иная: мы уже <... > представляли, что право само по себе действовать
не может, оно вообще всего-навсего какой-то инструмент и является ре-
зультатом каких-то совершенно иных процессов». Тема «эффективности
действия правовых норм» стала центром внимания исследователей.
Работа в научном коллективе, предводительствуемом мэтром, имеет
свои особенности. В этом, на первый взгляд, «сообществе равных» все
равно есть некое распределение ролей, которое предполагает стратифика-
цию. Кто-то оказывается лидером, ответственным лицом и Автором, кто-
то публицистически распространяет новое знание в широкой аудитории,
иные осуществляют научное обслуживание. Все эти роли легитимны и
хорошо прописаны в социологии научного сообщества. Но мне представ-
ляется, что довольно мало осмыслена специфическая роль - роль творче-
ского импровизатора, того, кто устно формулирует темы и идеи в компа-
нии ученых-исследователей, того, кто думает вслух и создает творческую
атмосферу, довольно часто оставаясь в тени публичного дискурса. Этакая
теневая фигура науки. Устные творцы «не считаются», их роль недооце-
нивается. Иногда это связано с тем, что в публичной презентации зна-
ния - в печатном слове - они не так успешны, как в устных формах его
порождения. На наш взгляд, в пространстве нового знания и в условиях
180
Елена Здравомыслова
советских форм функционирования науки такие фигуры тем более значи-
мы, чем менее заметны.
«На самом деле функция моя была первое время такая, которая
была связана с тем, что я сидел рядом, он все это обсуждал со мной,
а писал сам».
Роль нашего героя в атмосфере научного сообщества именно тако-
ва -это, во многом, роль устного творца идей, которые затем подхватыва-
ются, разрабатываются и выводятся в публичность другими. Такие люди,
невидимые посторонним, чрезвычайно значимы для достижения любого
интеллектуального результата, они создают «незримый колледж», поле
дискуссии. Таких людей очень много среди поздних шестидесятников и
социологов 70-х годов. Мы можем назвать имена Сергея Розета, Юрия
Щеголева и др. Для того, чтобы достойно оценить роль этих людей в раз-
витии социального знания, нужно пересмотреть концепцию авторства.
В социологии автором редко бывает один человек, хотя часто текст под-
писан одним лицом. И благодарности в сносках не решают проблемы:
признание коллективного авторства должно сделать видимым невиди-
мую работу в науке.
Принятие на себя такой роли связано не только со спецификой
функционирования советского социального знания, которое вырастало
в перипатетических беседах друзей-товарищей и оформлялось в специ-
фических научных коллективах, но и с личными особенностями иссле-
дователей. Одна из таких особенностей - комплекс перфекционизма,
стремление к немыслимому совершенству, которое не дает Эдику окон-
чательно оформить мысль в тексте. Сколько раз мы слышали от нашего
автора низкую оценку самого себя! Он не может решиться сделать то, что
непоправимо - написать текст, где в своем авторстве не стыдно было бы
признаться. Ему не хватает храбрости авторов, которые, считая свои тек-
сты далекими от совершенства, тем не менее не возвращаются к ним,
сменяют позиции, но так или иначе заявляют о себе на публичной арене.
Рассуждая о проблемах собственного научного труда, наш герой так
формулирует дилемму перфекционизма: «Мы написали книжку по ре-
зультатам исследования. Половину этой книжки я написал, лично. Мне
это было крайне интересно, хотя, конечно, писал я всю жизнь тяжело...
Ну, тяжело по той причине, что задачи, которые я перед собой всегда
ставлю, пытаюсь чего-то такое написать, превосходят уже сложившиеся
представления, я не пишу то, что знаю. Я пишу о том, чего хочу увидеть.
Я пытаюсь в процессе написания решить эту задачу. И вот так была
написана книжка... Это были, можно сказать, нечеловеческие интеллек-
«Земной свой путь пройдя до половины»
181
туальные усилия как-то пытаться прорваться через вязкость каких-то
понятий, определений, разорвать порочный круг нормативистской кон-
цепции права, выйти на какой-то простор, понять, как она действует.
И там нам, видимо, чего-то удалось. <... > На самом деле [книга — Е.З.]
писалась для тех людей, которые задумывались над теми же проблема-
ми [что и мы - Е.З.], которых не удовлетворял чисто технократический
подход к праву, к чисто процессуальному решению, т.е. делай, как там
записано в законе, и так далее...»
НЕЗАЩИЩЕННЫЕ ДИССЕРТАЦИИ
Работа, которая должна была завершиться защитой диссертации и
получением научной степени, не привела к ожидаемому результату, не
принесла новой статусной позиции. Мы сталкиваемся здесь с массовым
феноменом незащищенных диссертаций, типичным для этого поколе-
ния. Этот феномен нуждается в социологическом осмыслении: трудно не
увидеть в нем сбой профессиональной карьеры. Разве это было так трудно?
Что же помешал многим и многим талантливым социологам, работавшим
в 1970-х и 1980-х, остановится перед этим не столь уж и трудоемким ша-
гом. Обратимся вновь к авторскому тексту. Рассказчик считает одной из
причин, затрудняющих защиту диссертации по его теме, структурную
специфику социального знания, в котором до сих пор существуют жест-
кие дисциплинарные границы. «В предисловии, а... которое писал к этой
книжке... Олег Самойлович Ялич, профессор кафедры теории права, он
говорил, что ...хотя книжка на правовую тематику, но [выражен в ней —
Е.З.] совершенно очевидно, взгляд не правоведа, конкретно [там рассма-
триваются - Е.З.] проблемы социологов. А в ту пору, дай в последующем,
много раз и сейчас, может быть, менее жестко, я сталкивался с тем,
что если сегодня мой дисциплинарный подход - это считается хорошо,
то и тогда на словах считалось хорошо, но только защититься с этим
подходом нигде было нельзя, потому что ты не должен был выходить за
рамки дисциплинарных воззрений. Это должно быть в определенной дис-
циплине, скажем, теория государства и права, а там все вполне опреде-
ленно. Там есть... норма права, там есть правоотношение, есть и такие
вещи, которые трактовались уже вполне определенно, и, извини меня,
либо ты должен тогда... вообще на философском факультете чего-то
про право писать, но уж никак не на юридическом. В общем, возможно, у
меня бы даже и с защитой ничего не получилось».
Вторая причина, к которой отсылает автор, - так называемые се-
мейные обстоятельства, сложности личной жизни, заставлявшие людей
182
Елена Здравомыслова
отказаться от утвержденных сценариев: «Дело в том, что в то время про-
сто на полном скаку я был вынужден остановиться и два с половиной года
работать действующим практикующим юристом в Эстонии, потому что
возникли всякие проблемы с жильем, семейные проблемы и так далее».
Эти причины, как нам кажется, не являются достаточными для
объяснения массового феномена ненаписанных диссертаций. Следует
также упомянуть и изменение статуса социологии - ее быстрое превра-
щение в сервильную советскую науку, и требования политической лояль-
ности, которую должны были демонстрировать социологи, и недостаточ-
ность материальных стимулов, и бегство от статусных позиций, типичное
для поздних шестидесятников, которые знают цену советским рангам.
Отказ от карьеры объясняется сознательным занижением общественных
амбиций в сложившихся социально-политических обстоятельствах. Это
один из признаков приватизации жизни, смысл которой смещается в не-
формальную сферу дружбы, семьи и «неформальной публичности». Так
происходит подтверждение сценария, хотя первоначально казалось, что
защита диссертации лишь отложена на неопределенный срок.
НОМЕНКЛАТУРА
Итак, наш рассказчик проработал в НИИКСИ 12 лет, а затем уехал
жить и работать в Эстонию в 1975 году. Эстония - это новый опыт его
жизни, опыт номенклатурной деятельности и межкулыурной коммуника-
ции. Работа, на которую его устроили по знакомству, гарантировала реше-
ние острого для новой семьи (Эдик развелся и женился второй раз) жи-
лищного вопроса - он быстро получил отдельную квартиру в Таллинне.
«Яуехал в Эстонию, <...> занимал статусы, которые совер-
шенно мне не по характеру. Я был начальником юридического
отдела республиканского министерства. <...> Мне это было со-
вершенно диковинно и чуждо, прямо попал в такую чудовищную
чиновничью среду, которая, в общем, дала определенный опыт и
была очень полезна с точки зрения того, что начинаешь кой-чего
понимать из того, что происходит там где-то вот в таких сфе-
рах, в которые, вообще говоря, ты в них не вхож:...»
Близкое знакомство с механизмами советского планирования и со-
ставления статистической отчетности заставляют нашего социального
конструктора усомниться в возможности рационального управления. Он
становится участником кафкианской ситуации, когда «целое министер-
ство ничего не решает, оно выполняет идеологические задачи. И больше
«Земной свой путь пройдя до половины»
183
ничего... И никакой чиновник, будь он руководителем отдела, заведую-
щий и так далее, на самом деле, он просто цепочка, исполнитель... в опре-
деленном звене каких-то совершенно непонятных, чуждых тебе [обстоя-
тельств — Е.З.]... Тыне должен понимать, чего ты делаешь. Ты должен
исполнять, что тебе скажут. И это делает целое министерство».
Чиновничья работа оказалась не по силам нашему автору: «Это
совершенно другая атмосфера, абсолютно чуждая, <...> совершенно
другая манера работать, поскольку я же привык к тому, что я должен
решать интеллектуальную задачу, а этого от меня не требовалось <...>
Попытаться быть исполнителем и одновременно подойти творчески, и в
то же время абсолютно быть белой вороной среди своих коллег - все это
очень тяжелое испытание».
Мы мало знаем о повседневности чиновничьей работы. Рассказчик,
внимательный к подробностям жизни, иллюстрирует жесткую атмосферу
номенклатурной среды, к которой он принадлежал: «Такой небольшой
штрих. Когда идет заседание коллегии министерства — это министр,
его замы, начальники отделов и <...> ряд представителей других мини-
стерств, — внизу у здания министерства стоит машина скорой помо-
щи. Потому что многих с сердечными приступами от разгонов и так
далее на некоторых <...> коллегиях просто увозили в больницу».
Не останавливаясь подробно на особенностях работы в министер-
стве, отметим только, что социологу она дала понимание механизмов ра-
боты советской государственной машины: давление на республиканские
власти, произвольные планы, спускаемые сверху с показателями по на-
растающей, без учета региональной специфики производства, подмена и
сокрытие статистической плановой отчетности со стороны региональных
и отраслевых исполнителей, -все это он узнал не из статьи Селюнина и
Стреляного «Лукавая цифра», которая наделала столько шума в начале
эпохи гласности.
«Я понял, как работают все: берут некий предшествующий
показатель, и на 5-2% увеличивают, чтобы было получше. И так
все, потому что никакого учета, никакой суммы по некоторым
показателям [получить было нельзя — Е.З.]... Масса была всяких
выдуманных показателей, которые на самом деле просто для ха-
рактера эстонской промышленности не годились. [Для эстонской
промышленности характерно, например, - Е.З.] Мелкосерийное про-
изводство. Какие долговременные связи могут быть для мелкосе-
рийного производства? И, тем не менее, прости меня, мы долж-
ны были давать показатели долговременных связей все время это
выше, выше, выше, выше... и так далее. Ну вот, поэтому все время
184
Елена Здравомыслова
это и выдумывалось. Поэтому все, что про статистику я могу
сказать, это то, что все это высосано из пальца, ничему абсо-
лютно не соответствует».
В это время наш автор ощущает тоску по социологии, которая вос-
принимается им на фоне бюрократии и статистики как истинное знание и
свобода творчества: «Статистика и эмпирическая социология ну просто
различались между собой как ложь и правда. [В социологии — Е.З.] Мы
владеем какими-то средствами выборки, средствами репрезентативно-
сти и так далее. И тоска была безумная, естественно, связанная с тем,
что дайте мне, наконец, вернуться к этому делу!»
ВОЗВРАЩЕНИЕ. ИСЭП
Ностальгия была вскоре удовлетворена - произошла смена мини-
стра, а затем и изменение команды министерства, нашего героя с легким
сердцем отпустили, и он вернулся в 1979 году в Ленинград с женой и
ребенком (Таней и Асей).
«Очень хорошую» трехкомнатную таллиннскую квартиру поменя-
ли на двухкомнатную, в первом этаже в Купчино. Надо было срочно найти
работу, чтобы не было перерыва в стаже, который влиял на последующее
обеспечение пенсией и карьерные возможности. В чиновники не хотелось,
НИИКСИ к этому времени стал разваливаться, многие ушли в Институт
Социально-Экономических Проблем - новое учреждение с программой
междисциплинарных исследований и комплексного подхода. Нужно было
срочно найти какой-нибудь выход.
На помощь, как это часто бывало на советском административном
рынке, пришла собственная репутация и профессионально-дружеские
контакты. Посмотрим, как работал этот механизм.
Эдик имел репутацию подающего надежды относительно моло-
дого исследователя и порядочного человека, кроме того, в его послужном
списке значилось эстонское министерство. Что касается пятого пункта и
семейного положения, то и тут у него все было «как надо». Однако все
эти факты - репутация, послужной список, пятый пункт и семейное по-
ложение ничего не решали, а лишь создавали благоприятный фон для по-
лучения «приличной работы», не более. На помощь пришло пресловутое
«вдруг», спасительное «вдруг», близкий родственник «авось», не раз вы-
ручавшие советских людей. А.В. Дмитриев, который был в тот момент зам.
директора ИСЭП, поддерживал контакты со старыми кругами из НИИК-
СИ, и друзья посоветовали Эдуарду обратиться прямо к Дмитриеву.
«Земной свой путь пройдя до половины»
185
Решая проблему, связанную с получением позиции на администра-
тивном рынке, необходимо было идентифицировать ключевую фигуру, от
которой могло зависеть властное решение, затем найти выход к этой клю-
чевой фигуре и тогда «все может образоваться», если повезет, конечно.
Личные сети, неформальные связи работают здесь как каналы мобиль-
ности. «Но вот когда я пришел в ИСЭП к нему, он сказал, <...> подавай
заявление. И был я принят на какую-то временную ставку ...Это решило
мою судьбу... Я достаточно быстро устроился, уложился в месяц, и тут
началась, конечно, уже совершенно новая полоса в биографии».
Изменилась научная тема, Эдику пришлось заниматься опять совер-
шенно новым, чужим делом, и опять он «быстро включился», и опять
было не до диссертации, потому что сначала читал все, что наработал
сектор... В конце концов, он увлекся этой «своеобразной доморощенной
урбанистикой».
Работая в ИСЭПе в течение последующих десяти лет, вплоть до
перестройки и кризиса этого учреждения, Эдик, как и другие исследова-
тели, постепенно осваивал мировую дискуссию, параллельно выдумывая
что-то свое: «На самом деле некоторые вещи удалось разглядеть Марату
Межевичу Хотя, конечно, Марат принадлежал к поколению, которое
было воспитано на определенных ценностных идеалах: было несколько
таких пунктов, которые он принимал как аксиомы и... очень раздражался,
когда на них каким-то образом, так сказать, шел накат: одной из этих
ценностей был коллективизм, некоторые сейчас я даже уже не помню...»
Открытием того времени была методологическая регионалисти-
ка, которая выросла из критики территориально и отраслевого плани-
рования, типичного для советского хозяйства и политической экономии:
«Проблемаразличения отраслевого и территориального, проблема, каким
образом строить экономические отношения, трактовалась чрезвычайно
любопытным образом. <... > Все, кто хорошо понимал неэффективность
советской экономики, тосковали по эпохе совнархозов. Это отраслевая
организация планирования, когда территория рассматривалась как не-
который экономический субъект, выдвигалась идея региональной эконо-
мики... Но, в общем, все это ни к чему не приводило, но, тем не менее,
вылилось в идею регионального хозрасчета. Я думаю, что этот вопрос
актуален и сегодня. Конечно, совершенно в другой постановке, с другими
экономическими субъектами, другими... другими связями и так далее».
Эти идеи действительно развиваются сегодня, например, в программах
регионального развития (вспомним Леонтьевский Центр в СПб).
Идеалы шестидесятников, последних романтиков, своего рода
марксистов-ревизионистов, опирались на некоторые догмы, не подлежа-
186
Елена Здравомыслова
щие сомнению. Эдик, вернувшись к знакомым ему практикам коллектив-
ной работы, вновь становится одним из тех, кто идет в упряжке. Он оста-
ется как бы между поколениями: слишком молод для шестидесятников,
уже слишком умудрен для молодого поколения. Они делали по инерции
работу шестидесятников в период, когда новое поколение, да и многие
из прежних социальных прорабов, отходили от дел по разным причинам.
В.А. Ядов и Б.М. Фирсов в начале 1980-х вынуждены были покинуть
институт в связи со своей идеологической «непригодностью», молодежь
становилась все более критичной и практичной.
Как же выглядел этот серьезный, преданный делу социологии че-
ловек в глазах развеселых молодых сотрудников ИСЭПа, которые тусо-
вались, читали «Иностранную литературу» и «Новый мир», выпивали и
распространяли самиздат, пели песни и занимались любовью, станови-
лись все более циничными, не веря больше ни в социологию, ни в пер-
спективы советского общества? Рассказ в рассказе звучит так:
«А. С. долго потом вспоминала, как воспринималось мое появ-
ление: Пришел какой-то бородатый дядька с мрачным видом, вот,
все, значит, как бы тусуются и прочее, а этот сидит и чего-то
пишет. Все время читает, все время пишет и читает и наши от-
четы, и наши эти самые, все изучает чего-то. Ну, говорит, пол-
ный кретин и дурак. Прямо, говорит, совершенно подозрительный
тип. Чего-то он там изучает и так далее».
В глазах новых людей он был уже слишком серьезным «дядькой» -
отставший шестидесятник, который с некоторым запозданием пытается
играть в серьезные игры там, где это не вполне уместно. «Я вникал еще,
А. меня и боялась. Мрачный тип сидел и вникал. Вот...».
Однако постепенно у нашего героя сформировалось неутешитель-
ное представление о своей профессии и «своей» науке. Он оказался между
двумя поколенческими парадигмами. С одной стороны, он разделял идеи
и опыт тех, кто начинал социологию и верил в нее, - среди них он был
младшим. С другой стороны, он разделял мысли и практики тех, кто сты-
дился своих занятий этой партийной наукой, - среди них он был старшим.
К концу 1980-х он переосмыслил роль социологии в обществе, его рас-
суждения типичны для многих из нас, пришедших в социологию в 1970-е,
по разным причинам и из разных мест. «Я-то для себя очень четко понял,
что сегодняшняя социология, официально признанная, имеет партийное
происхождение. Это было ясно и в начальный период в 1960-е годы. Тог-
да, в 65 году, она имела такое какое-то... конъюнктурное происхожде-
ние, связанное с идеями и проблемами карьеры определенных научных
«Земной свой путь пройдя до половины»
187
чиновников, которые на новизне, на новой волне хотели, так сказать,
продемонстрировать свою полезность высоким партийным кругам.
Кстати сказать, этому обязано и социальное планирование. Советская
социология — это, хотя такой странный, но, в общем, довольно полез-
ный, не совсем бесполезный опыт, хотя и очень формальный».
Можно ли быть счастливым, душевно спокойным, если так понимать
свою профессию, которая когда-то - не так давно - мыслилась как
призвание, выражаемое в горячке мыслей и «научном бульоне»!
Рассказчик сам отмечает, что к концу 1980-х оказалось, что в его
профессиональной биографии было несколько отчетливо различаемых пе-
риодов, связанных с разными темами, с разными учреждениями, с разным
типом работы. На наш взгляд, это удачно - заниматься одним и тем же все
время скучно и несовременно, к тому же мало продуктивно. Перемены -
миграции -нормальны для жизни современного человека. Но в глазах со-
ветских граждан того поколения и социального круга это было довольно
необычным. Такие перемены за редкими исключениями номенклатурных
назначений не предполагали занятия высоких постов и значимых карьер-
ных продвижений. «Если бы меня в какой-нибудь из периодов моей жизни
спросили, что является предметом моего исследования, то в каждый пе-
риод это был бы совсем другой. Это и хорошо, и, наверно, плохо. С одной
стороны, это... каждый раз какой-то новый опыт. Вот. Так много раз
приходилось начинать вообще с начала, <...> к тому же как бы не всегда
по собственной инициативе, это не потому что у меня возникал какой-то
интерес к какой-то задаче, которую я должен был решать, потому что
я ее перед собой поставил».
ПЕРЕСТРОЙКА началась в середине 1980-х гг. Но брожение, не-
довольство, гонения - все это социологи испытали в конце 1970-х - начале
1980-х. Вспомним работу социологического диссидента Андрея Алексее-
ва (бывшего сотрудника ИСЭПа) «Ожидаете ли Вы перемен?». Уже после
смерти Брежнева пошла политическая чехарда, всякие «шатания», что-то
стало меняться в воздухе, напоминая возмужавшим поздним шестидесят-
никам оттепель, когда они заканчивали школы и учились в университетах.
Это был знакомый запах, который возвращал оживающих шестидесятни-
ков к юности, как запах дешевых сигарет, которые курил в детстве.
Что же случилось в середине восьмидесятых? Эдик напоминает
нам, что тогда было издано постановление политбюро ЦК КПСС об укре-
плении и развитии социологической науки, впервые была определена в
ВАКе специальность «социология», которая до того вообще не существо-
вала. «Если говорить строго, то, вообще говоря, я — юрист, потому
188
Елена Здравомыслова
что мы не имеем и не могли иметь официального образования социоло-
гического по той причине, что его просто не было, социологии не было
официально... Это время большого брожения в социологической ассоциа-
ции и с выборами нового президента, Татьяны Ивановны Заславской, со
скандалом и с уходом Ельмеева с компанией и так далее. Вообще такое
бурное время... А в 89 этот процесс закончился расколом ИСЭПа на две
части и отделением ИСАНа. Вот. Но вот тут уже как бы стало ясно».
И снова наступило время выбора, начали возникать новые учрежде-
ния, и снова, как в юности, открылись новые возможности. Встал вопрос,
не начать ли еще раз заново? Хватит ли сил и энтузиазма? Достаточны ли
навыки? Если долго думать и рефлектировать, то, конечно, ответишь на
все эти вопросы -«нет». Уже поздновато и правила неизвестны, и капи-
талы недостаточны, и «осторожность - прежде всего», и, вообще, «хло-
пот не оберешься». И хорошо бы это все случилось хоть на десять лет
раньше! (Это напоминает ситуацию с контрацептивами: если бы у нас
была высокая контрацептивная культура в советское время, то кто бы ро-
жал?) Слава богу, что есть такие самонадеянные, надеющиеся на «авось»
и довольно отчаянные ребята. Это, в основном, те, которым терять нечего,
расставаясь с советскими структурами. Безрассудство и остатки авантю-
ризма, а также верность шестидесятническим идеалам и надежда на себя
и друзей заставила несколько человек начать все сначала, использовать
второй шанс. Попробовать еще разок в «возрасте акмэ». Для Эдика с его
опытом миграций, может быть, это было легче, чем для других. Кроме
того, он раз и навсегда предпочел для себя роль «второго коренного».
РЫНОК
«Тут появились ТО — товарищества с ограниченной ответ-
ственностью, появились кооперативы и так далее, и был ЛенСНИЦ,
в котором работал Роман Могилевский <...> и еще ряд людей, с
которыми я давно и хорошо знаком, и я ушел к ним. <...> Это был
очень любопытный опыт по той причине, что вот здесь уже впер-
вые пришлось понюхать работу, связанную с неким таким типом
западной организации исследовательской работы, и тут я понял,
что мы к этому плохо готовы».
Новый рыночный опыт обозначил недостатки советской академи-
ческой работы, выявил сложности адаптации опыта научного коллекти-
визма и роли «тайного творца» к новой ситуации. «Не было формализо-
ванных технологий, методов... которые просто повторяются в различных
«Земной свой путь пройдя до половины»
189
исследованиях. Учились рынку на ходу. <... > Эта работа была связана с
тем, что ты не просто исследуешь, а еще этим зарабатываешь, это
договорная работа, где ты должен заказчику в определенные сроки
представить некий продукт.... Причем продукт ясно выраженный, по-
нятный... это <...> были какие-то предложения, которые устраивали
твоего заказчика». Здесь обнаружилась существенная разница подходов:
навыки работы в академической науке, решающей некую общую теоре-
тическую проблему, плохо сочеталась с необходимостью решать конкрет-
ную задачу, которую ставит заказчик.
Рыночные требования напрягают всех нас - одних больше, других
меньше. Они создают трудности и для людей, живущих в современном
мире в развитых постиндустриальных обществах. Наши особенности в
том, что у нас в коллективной памяти нет собственных отлаженных об-
разцов совладания со сложностями рынка. Эдик формулирует эту мораль-
ную дилемму предельно жестко и нелицеприятно в отношении себя: «Ия
сломался. Я сломался, потому что стереотипы и опыт предшествующей
исследовательской работы и новые требования, которые стояли перед
конкретной работой, пять договоров в год - не совпадали. Теперь нормой
было пять исследований в год, А я, предположим, привык к исследованию,
которое длится два и три года итак далее, надо было подумать, э... обду-
мать это... Здесь надо было делать все одновременно, продумать мето-
дику, и то, и другое, по пяти исследованиям».
Психологическая цена рыночных реформ для людей, много лет
проработавших в режиме советских организаций, чрезвычайно высока.
Новые ритмы сказываются на здоровье. Это бывает не по силам чисто
физически. Во многом это случай нашего героя: «В 90 году я получил на
этом инвалидность. Вот, и тоже решил уйти на пенсию. Что из этого
получилось, ты знаешь», — говорит он своему интервьюеру, Виктору Во-
ронкову с которым они организовали Центр независимых социологиче-
ских исследований. Центр и сегодня не только держится, но и растет и по-
степенно перерастает своих дерзких и уже стареющих отцов-основателей.
Еще немного - пара-тройка диссертаций отличного качества - и отцы-
основатели могут быть спокойны за свое детище: молодежь не отступит-
ся и новое собственное социологическое дело не бросит.
Тогда, почти 15 лет назад, они попробовали снова стать двигателя-
ми истории, и им удалось дать ход новому делу. Тогда на смену мощным
структурным факторам, тормозящим инициативу, появились возмож-
ности создать структуры нового типа. Как оказалось, для этого нужны
чувство товарищества, социологическая компетентность и вкус, а также
достаточные запасы выдержки и здоровья.
190
Елена Здравомыслова
«Появилась возможность <... > поучаствовать в живом процессе,
создать учреждение нового типа, которое все-таки будет делать не
поденщину, а будет исследовательским учреждением... Открыва-
лась перспектива строить некую свою политику в отношении ис-
следований, связанных с интересными проблемами, и так далее,
поэтому, в общем, раздумывать не о чем было. Это был, в общем,
единственный путь, и, как оказалось, очень правильный, и судя
по тому, что сегодня происходит, в общем, достаточно трудный и
удачный, <...> и, судя по реноме, которое сложилось у института,
<... > это действительно говорит о том, что направление было вы-
брано правильное и удачное, это оказалось привлекательным для
большого количества людей, это дало шанс многим людям и они
им воспользовались тут же. Я считаю, что, в общем, конечно, это
очень удачный, удачный поворот судьбы».
Какова же ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ
нашего автора? Как он сам отвечает на этот вопрос, рассказывая твор-
ческую биографию старому товарищу, коллеге, с которым он был знаком
более тридцати лет? Мы видели, что это жизнь, в которой было много
переломов, во многом нашего героя вели судьба и случай. Лишь в по-
следнее десятилетие (и в краткий период оттепели) он, как и многие из
нас, становится активным создателям своей истории. И это происходит
тогда, когда за плечами более половины земного пути. Слом системы неиз-
бежно сказывается в людях этого поколения как физиологический слом -
не миновало это и нашего героя. И хотя часто ничего не хочется, кроме
цианистого калия (это его слова) и сил меньше, чем хотелось бы, и во
многом изменились взгляды, но стержень личности сохраняется и, вспо-
миная жизнь, автор подводит итоги и выносит диагноз себе. Наше дело -
слушать и запоминать:
«Идентичность у меня непонятно какая... Я скорее макросоцио-
лог, <...> так получилось. Это потому, что первоначально я был
теоретиком права. С юности я должен был задумываться о боль-
ших социальных институтах и их месте в большом обществе. И
этот отпечаток на мне лежит, и я поэтому, видимо, при всех тех
. конкретных вещах, которым мне приходится заниматься, напри-
мер, здоровьем, бедностью и проч., я все-таки остаюсь макросоци-
ологом... Мое собственное место в социологии, в общем, какое-то
непонятное, потому что у меня такая странная характерологиче-
ская черта, что я об этом [о своем месте - Е.З.] не задумываюсь,
меня так поглощает сама задача, которую я решаю, что какое
«Земной свой путь пройдя до половины»
191
это место [она - Е.З.] занимает там в этом самом [знании об
обществе - Е.З.], я не знаю. <...> Я думаю, что, в принципе, есть
несколько работ, которые я сделал в своей жизни, которые явля-
ются абсолютным новаторством».
Перечислим вслед за автором те его работы, которые он считает зна-
чимыми для него и для социологии. Во-первых, это монография «Эффек-
тивность правовых норм»: «И хотя эта книжка написана совершенно в
другой реальности, <...> социальный механизм действия права там опи-
сан, тем не менее... так, как его еще не описывали ни тогда, ни сейчас».
Во-вторых, малотиражное издание «Планирование управления
территорией областного ранга»: «Там тоже есть вещи, которые вполне
можно вписывать и сегодня, хотя, конечно, надо убрать какие-то обяза-
тельные идеологические и непродуманные в ту пору фрагменты».
В-третьих, работа, которая связана с образом жизни. В этом тек-
сте автор сформулировал закон социалистического ограбления населения,
который функционировал через механизм общественных фондов потребле-
ния. Однако «приредактировании, <... > когда А.Б. редактировала,
она эти формулы выкинула, и из-за этого как бы в самой книжке это
все непонятно».
Возможно, нашему скромному, деликатному и самокритичному ав-
тору непонятно его место в отечественной социологии. Возьмем на себя
смелость сформулировать некоторое представление об этом месте. Роль
нашего героя -это во многом порождение идей, «устное научное творче-
ство», консультирование. Это роль методолога, который дарит мысли на-
право и налево, это традиционная теневая роль, которая никогда не явлена
публично и потому остается невидимой там, где успех деятельности и
статус измеряется в регалиях и опубликованных изданиях.
Сходным образом рассуждает и сам Эдик. Он говорит: «Я считаю,
что наука имеет двойственный характер... С одной стороны, это соци-
альный институт, и поэтому в его рамках действует система стату-
сов, по которым распределяются ученые. <...> С другой стороны, это
абсолютно анонимный институт, действующий сам по себе независимо
от того общества, в рамках которого он формируется и работает. В
рамках этого второго значения института науки, вообще говоря, на-
плевать, кто какое место занимает. Совершенно неважно, кто именно
изобрел колесо. Важно то, что оно есть и действует... Мне кажется, к
тому, что происходит в этом научном процессе, я приложил руку. Я не
стоял в стороне, активно размышлял над этими проблемами. Однако, я
неактивно их пропагандировал и распространял по той простой причи-
не, что мне казалось, что, в общем, хорошая идея сама найдет дорогу...
192
Елена Здравом ыслова
Потому что думал, что надо изобретать колесо, ауж чего там, чье ме-
сто, было бы колесо. В общем, казалось, что какую-то часть спицы или
чего-то там, в общем, я вложил. Вот мое место, я так его мыслю».
Итак, подводя итоги всему этому тексту, который представляет со-
бой перекличку голосов автора, интервьюера и комментатора, постараем-
ся ответить на вопрос, КТО ТАКИЕ ШЕСТИДЕСЯТНИКИ. Зададим этот
вопрос нашему герою и посмотрим, что он ответит:
«Такой запутанный вопрос. Я думаю, что шестидесятники — это
все-таки упрощенная, в общем, такое, бросающееся в глаза, внеш-
няя характеристика поколения, которое переживало некоторые
исторические события одновременно, и во многом, по некоторым
параметрам реагировало на эти события более или менее одинаково.
Но чем дальше, тем больше я вижу, что, вообще говоря, только
первоначально они реагировали одинаково. Но мотивация этой ре-
акции была совершенно разной. Шестидесятники, судя по всему,
представляли из себя совершенно более сложную структуру, чем
мы думали... Это очень разные люди, с очень разными мировоз-
зрениями, и их судьба сегодня совершенно разная. Путь, который
они выбирают сегодня, совершенно не одинаков. Некоторые ста-
новятся патриотами, русофилами, другие—западниками... Шести-
десятников объединяло протестное мировоззрение. Тогда всех их
не устраивало то, что происходило до того. И они все стояли в
оппозиции. Когда встала задача выбора представления о том,
каким должен быть путь социальных изменений, все оказалось
сложнее... Совершенно не получилось, что это некое единое по-
коление и которое точно знает, чего оно хочет. Ничего оно не
знает. Оно растеряно».
Продолжим диалог. «Ты себя числишь принадлежащим этому по-
колению?». «Ну конечно, конечно, я числю себя, потому что... в силу свое-
го темперамента, в силу сложившейся судьбы, <...> я скорее считаю
себя некоторой почвой, так сказать, низовым слоем шестидесятников,
которые не давали ростков, не вырастало дерево, ничего... и в известной
степени поддерживали, создавали сочувственную среду для тех, у кого
был темперамент активной оппозиции, которые находили в себе силы,
им было интересно чему-то противостоять, против чего-то возражать
и так далее. Может быть, я даже, в какой-то степени, предлагал для
этого какие-то аргументы... я некий серый — такое сильное очень срав-
нение — серый кардинал, шестидесятник, который разрабатывал ар-
«Земной свой путь пройдя до половины» 193
гументы такие-то, а озвучивал их другой. Так что, в общем, конечно,
конечно, вот эта протестная вещь, она... Ну, в общем, человек я не кон-
фликтный, вообще мне это чуждо и поэтому, ну как бы вот вступать
в драку мне всегда неприятно, вот, и поэтому, если у кого есть сильные
бицепсы и хорошо держащий удар, вот, то подсказать ему на ринге, что
ты там поворачивайся так, ноги поставь так и так далее, вот, так вот
может такой профессиональный зритель, который хорошо знает эту
кухню бойцовскую, ринговского этого самого, бывает полезен для пред-
ставителя определенной школы борьбы, школы бокса там и так далее.
Так вот, видимо, так сказать, моя функция, вот, то есть я, конечно, в
этой команде, вот в этой команде, которая на ринге там дерется, и
я на этой стороне. Но я не сам дерусь. Вот. <... > Шестидесятников
определяют как раз по тем, кто на ринге выступал. А на ринге выступали,
опять-таки, очень разные бойцы, вот. Иза ними, в общем, стоят разные
зрители. Ну не знаю...»
Подводя итог пережитому, наш мудрый рассказчик отмечает пси-
хологические черты той когорты младших шестидесятников, с которыми он
себя отождествляет. Он отказывается от социалистического утопическо-
го догматизма, но соглашается с конструктивистскими идеями прорабов
общества.
Осторожность, умеренный риск, боязнь утвержденных статусов,
приверженность к теневым ролям в творчестве, перфекционистская от-
ветственность перед словом и мыслью, тормозящая публичную реализа-
цию, ответственность перед родными, стремление сочетать моральную
чистоту и нормальную жизнь - это, на наш взгляд, и создает особый тип,
который Юрий Левада называет культурно-антропологическим. Прини-
мая дважды в течение своей профессиональной жизни вызов времени,
люди этого типа сопротивляются внутренним и внешним ломкам с раз-
ной долей успешности. Благодаря им возможны успехи тех, кто, не ведая
многих страхов и сомнений этого поколения, делает решительные шаги к
авторству и индивидуализму.
«Видимо, генетически в психике заложено не делать шагов, ко-
торые бессмысленны, которые приведут к твоему уничтожению
и... не дадут возможности ничего сделать. Поэтому таких шагов
я не делал. Возможно, судьба как бы подворачивалась таким об-
разом. Тут ведь не поймешь, то ли судьба, события подворачива-
лись, то ли ты в этих событиях выбираешь сам то, что, в общем,
тебе подходит по темпераменту. Ведь на самом деле сваливать
просто как бы на некие объективные, независящие от тебя обстоя-
тельства, это, наверное, все-таки не очень точно. Я боялся ста-
194
Елена Здравомыслова
туса всегда. Вот чего я боялся, того боялся. Потому что статус
обязывает. <...> И почему у меня идут трудно тексты — потому
что я боюсь законченного текста. Он тоже обязывает. Он тоже
уже заставляет тебя отвечать за то, что ты вот нечто окон-
чательно сформулировал, и значит — ты этого придерживаешься.
Это какая-то черта характера, связанная с тем, что, в общем, я
себя олицетворяю не с персоной, а с наукой. А наука окончатель-
ных суждений не выносит. У нее не та функция. <...> Как чело-
век ты в науке, ты вынужден выносить некие суждения, причем
у нас же еще как бы место науки такое, она авторитет. И ты, в
общем, должен играть роль этого авторитета... Видимо, вот из-за
этого обостренного чувства неокончательности всего того, что
происходит, меня проносило мимо крутых ошибок. Живешь так,
как будто у тебя впереди вечность и, стало быть, до окончатель-
ных решений, в общем-то, дело так и не дойдет. Вечность так
и вечность. Чего тут, какие окончательные решения. Можно не
принимать их. Можно идти вместе с процессом, наблюдать его
и так далее».
И правда, надо жить, ориентируясь на вечность, кто-то должен
уметь это делать, иначе мы не заметим впопыхах и в суете самого главно-
го - горизонта трансцендентной задачи, которую мы решаем, отдаваясь
биографическому импульсу.
ЖИВОТНАЯ МАСКУЛИННОСТЬ
Те же и Скотинин
Мила Бредихина
Скотинин: Эк у вас тут содомно. Пойду
прогуляюсь на скотный двор...
Д. Фонвизин
Художественные опыты Кулика со свиньями - смерть Пятачка в
Риджине, оргия «сто поросят» в Доме кино, бесноватые свиньи в дискоте-
ке «Пилот», зоофилические прогулки по свиноферме (серия «Вглубь Рос-
сии») - на первый взгляд требуют фрейдистского анализа. Хотя эти тропы
ведут не в темные подвалы подсознания, а как раз к щедро подсвеченным
демонстрационным экранам (будь то собственно экран, слайд или лист
фотобумаги), Кулик сознательно погружается вместе со своим зрителем
в мрак якобы подсознательного, чтобы спроецировать на экраны все, что
там есть или могло оказаться. То, что демонстрирует Кулик с целью пря-
мого эмоционального воздействия на очевидца, - это утопия подсознания
человека культуры. Это шоу.
На границе культуры, у ее истоков, как полагал Фрейд, стоит фигура
выпрямившегося человека. Он выпрямляется, и происходят необратимые
процессы - обесценивается обоняние, делаются видимыми ранее скры-
тые гениталии, появляется стыд, сексуальное возбуждение становится
постоянным, в общем, пролагается дорога к культуре. И к недовольству
ею, ведь человек утрачивает счастливое обладание реальностью без куль-
туры, жизнью без смерти, рефлексами без рефлексии. Энергия при этом
заметно убывает, и уставшего человека в какой-то момент тянет обратно,
на четвереньки.
Олег Кулик опустился на четвереньки по другой причине - от из-
бытка энергии. В этом он похож на героя Конан Дойла профессора Пре-
сбери (рассказ «Человек на четвереньках»). Престарелый профессор,
одержимый страстью к молодой женщине, по ночам лихо карабкался по
196
Мила Бредихина
отвесным стенам, визжал и прыгал, дразнил собак и плохо кончил. Ис-
точник его таинственной энергии оказался прост - половой гормон хуль-
мана, черноголовой обезьяны.
Природа энергичности Кулика более умозрительна. Речь идет об
энергии, которая невозможна, неприлична в элитных культурных про-
странствах, в том числе, в актуальном искусстве. Культура как коммуника-
тивная система выглядит сегодня сильно перегруженным коммутатором,
передающим туда-сюда шифровки, коды которых зачастую потеряны,
перепутаны, а смысл не так уж важен. Не туда попало, значит, не прочтет-
ся, вот и все. И ничего страшного. Многочисленные шифровалыцики-
дешифровщики, конечно, нужны, но как-то не очень ...
Неврозы культурности сегодня вытеснены в пространство массо-
вого зрелища, вооруженного самыми современными средствами «заби-
рать» зрителя со всеми потрохами. Бурные невротические реакции выхо-
дят наружу именно там.
В культуре сегодня актуализированы стратегии, способные стать шоу,
воздействовать сразу, сильно, на всех. Культура сворачивается до стратегии
шоу Все, что не может быть использовано в этой стратегии, находится
в архивах, погружение в которые печалит, потому что погружающегося
рано или поздно прибивает к мысли о том, что человек - изобретение
недавнее, невечное и конец его недалек, о том, что мы проигрываем этот
мир и себя в придачу... Но архив существует для немногих и потому не так
уж существен. Более существенно другое - практически все может стать
и становится шоу: политика, религия, секс, искусство. Похоже, культура
расширяется до стратегии шоу.
В этой ситуации Кулик вполне резонно встал на четвереньки и
завыл.
Те же и Скотинин
197
Выйти за рамки языка значит с неизбежностью вылететь за пределы
культуры. Остается побеспокоиться об обратном билете. Кулик побеспоко-
ился, предложив язык, на котором вся «жизненно важная информация»
непременно считается - язык животного, язык раскрепощенных и громко
звучащих страстей.
Кулик пережил сам и тут же продемонстрировал своему зрителю
соблазн полусогнутого состояния. Он опускается на четвереньки в поисках
утраченного рая - в надежде на утраченное человеком бессмертие. Он одер-
жим идеей свободного перемещения внутри строго стратифицированного
пространства культуры и идеей трансгрессии, выхода за границы культу-
ры, но... с последующим возвращением обратно. С одной стороны, его ин-
терес углублен в сфере актуального искусства, эзотерическом проживании
неконвенциональных состояний, с другой стороны, он явно озабочен кон-
венциями массового показа (show).
Подобное сведение двух противоположных полюсов культуры вы-
глядит странно лишь на первый взгляд: выйти за рамки культуры легче
всего именно там, в одном из них.
Массовая культура обжила сегодня самые радикальные нарушения
конвенций, предпринятые актуальными художниками давних и недавних
времен. Сегодняшнего обывателя, сидящего у телеэкрана, невозможно уди-
вить ничем - нечем. Он ежедневно и привычно примеряет к себе все не-
человеческое, чтобы убедиться, насколько оно ему не чуждо. Он, зритель,
видел все, самые невозможные трансформации человеческого тела и духа,
самые невероятные проникновения куда угодно и самые неожиданные
манипуляции там. Видел все это своими глазами на экранах, уравнявших
в правах реальное с виртуальным и акцию актуального художника с раз-
влекательным шоу.
Особенность экранного показа еще и в том, что он автоматически
присваивает всему показанному статус культурного, легитимного собы-
198
Мила Бредихина
тия. Экран так же терпим, как бумага. Актуальный художник не в со-
стоянии ни подавить всетерпимости экрана, ни отказаться от него, если
только он не ставит задачи перестать быть художником.
Кулик такой задачи не ставит. Он демонстрирует, что не видит раз-
ницы между художником и шоуменом, раз невозможность одновременного
существования на территории культуры и вне ее выглядит непреложным
законом для того и другого. Для человека на четвереньках, внимательного
к природным импульсам в себе, подобные законы не работают, поэтому
он с энтузиазмом нарушает горизонты дозволенного.
Олег Кулик с безоглядной доверчивостью прислушивался к своим
внутренним импульсам, и культура в конце концов оформилась для него
в набор доступных эротических объектов, а взаимодействие с нею - в
реальность публичного обладания ими, будь то «экспозиция» из работ
другого художника или бурные страсти вокруг понятия «прозрачность».
Животное не случайно замыкает ряд увлечений Кулика, следуя сразу за
«безусловной реальностью». Он давно одержим идеей небывалого зре-
лища и экспонирования своих манипуляций с достойным этого небыва-
лого зрелища партнером. Животное, воплощенная квинтэссенция идеи
«реального», «живого», существо в культуре не проявленное, то есть бес-
смертное - идеальный партнер. С одной стороны, оно «сделано на не-
бесах», то есть выше культурных стратосфер, с другой стороны, вполне
органично в пространстве любого хлева, то есть ниже культурного слоя.
Любое животное - будь то грязная свинья или белоснежный козел
Чарли - в ряду эротических шоу-объектов выглядит идеально, потому
что, действуя или оставаясь неподвижным в демонстрационном поле, оно
всегда сопротивляется языковым и культурным кодам. Каждому его те-
лодвижению автоматически присваивается соблазнительный статус акта
непредсказуемого и ускользающего от интерпретации.
Кулик прав в том, что «быть животным» означает быть постоянно
интересным любому человеку своей явленностъю, самим фактом суще-
ствования, присутствия. В дискурсе же остается учтенным только то, что
инвестировано туда художником Олегом Куликом за вычетом вклада, кото-
рый он сумел провести по статье собственной «животности». Чем меньше
инвестировано, тем достойнее он оказывается своего партнера (свиньи,
козла, собаки) и предлагаемого зрелища, тем менее кокетливо звучит его
радикальный отказ от языков культуры.
Чтобы стать животным, утверждает Кулик, для начала человеку до-
статочно стать другим, встать на четвереньки - теряется стыд, обоняние
и т.д. При этом, отождествившись с животным как неантропоморфным
Другим, он не утрачивает связей с собственным видом, наоборот, внима-
Те же и Скотинин
199
тельность к собственным «животным» страстям гарантирует ему посто-
янное внимание со стороны людей.
Скептицизм Кулика по отношению к культуре и фигуре актуального
художника возникает из убежденности, что для ревизии любой системы
необходимо не только знание ее внутренних законов, но и возможность
иррационального взгляда извне. В чистом виде актуальным художником
был фонвизинский Скотинин. Правда, никто толком не знает, зачем он
ходил на скотный двор, почему конвенции человеческого общения его
не устраивали и как он раздвигал их в узком кругу, среди свинок. Зато
очевидны неподдельность экзистенциального воодушевления, эзотеризм
одиноких прогулок и модное мерцание его недокументированного дис-
курса. Сегодня на это уже не способен никто. Сегодня от Скотинина есте-
ственно ждать эксцентричности шоумена и эксцентричности «реалиста»
Кулика. В момент экзистенциального воодушевления последнего, как и
героя Фонвизина*, влечет прочь от людей. Но, в отличие от Скотинина,
Кулик уверен, что там, в некультурном месте, где его никто не ищет, он
будет непременно обнаружен - культура догонит. Поэтому, где бы Кулик
ни пестовал свое либидо, он никогда не выходит на прогулку без готов-
ности ввести его (либидо) в культурные сферы - он никогда не прогу-
ливается по скотному двору без видеокамеры, фотоаппарата, диктофона,
микрофона.
Сегодня на скотном дворе Скотинин вынужден был бы вести себя
так же «чудовищно», как Кулик, расширяя свое и зрительское сознание,
то есть как шоумен, который заботится о качестве шоу. А массовый зри-
тель непременно догонит. Экспансия шоу будет продолжаться и дальше,
так как зритель вряд ли утратит главный интерес - к собственным гори-
зонтам допустимого.
Может показаться странным отнесение к пространству шоу непре-
зентабельных куликовских площадок и его непрезентабельных героев. Но
объектом шоу в культуре сегодня может стать и становится все, от испол-
нения песни до дефекации и совокупления с животным. «Шоу Кулика» - и
в этом его отличительная особенность - в установке на обязательность
присутствия в каждом событии реальности в формах самой реальности,
в предоставлении каждому желающему возможности прикоснуться к го-
рячей, душно пахнущей, запретной плоти реального мира.
Феномен Кулика заключается в том, что он находит обязательным
гарантировать невиртуальность всех этих невозможных пространств и
* Денис Фонфизин (1744-1792) - русский просветитель, создатель русской со-
циальной комедии. Скотинин - персонаж его комедии «Недоросль» (фамилия
отсылает к слову «скотина», грубому названию животного).
200
Мила Бредихина
жестов. Как для активности четвероногого профессора Пресбери необ-
ходим был гормон обезьяны, так для активности Кулика в избранных им
темных пространствах с ярко освещенными экранами необходимо что-то
вроде гормона реальности. Именно он придает действиям Кулика оттенок
сугубой чудовищности и сугубой соблазнительности.
1995
Мужское дело
Сергей Зимовец
На жаргоне тюремного гиперреализма становление животным или
птицей (ссучиваться, оборзеть, опетушить) давно маркировано в качестве
специфической процедуры снижения статуса одного из членов прими-
тивной группы. Тюремное животное-зэка ранжируется как в ролевом, так
и социальном планах, и тем самым локализуется для других членов груп-
пы в доступном символическом регистре.
Несомненно, что в своей эстетической деятельности Олег Собака-
Кулик пытается интегрировать не только испытание естества по Пав-
лову, но и лагерную генеалогию культурного пространства, к которому
он принадлежит. Можем ли мы представить на месте Кулика женщину?
Смогла бы женщина с ее анатомической конституцией и предустановлен-
ным эротическим атласом тела осуществить те брутальные акции, кото-
рыми потряс Кулик артсообщество? Даже если это могло бы случиться
(что весьма маловероятно), то существует полная уверенность в том, что
такого рода события читались бы совершенно в ином символическом и
эстетическом горизонтах. Конечно, сценарий женщины-кошки разыгры-
вался неоднократно, но лишь в аналоговом или аллегорическом ключе.
Мужская претензия Собаки-Кулика иная: не подавлять в себе животное и
не имитировать, а дать себе состояться в качестве животного.
И между тем, мужское животное Кулика остается репрезентацией
животного в конвенциональных рамках, - и только укушенный в Сток-
гольме господин Линквист выбивается из этой репрезентации. Кулик до-
рос (или опустился) до понимания того, что только в актах реализации, а
не показа, животное в Кулике может стать животным. Укус зрителя - ве-
ликолепная творческая находка Кулика, ситуативно и одномоментно пре-
вратившая его в животное.
Неутешительное же здесь вот в чем - все дискурсивно прорабо-
танные потуги «рассказать о» или «от имени» упираются в безусловную
антропологизацию братьев меньших, в лучшем случае - миметический
нарратив. Когда писатели пишут о животном (или актеры изображают жи-
вотных), они пишут (изображают) это для людей, а не для «умирающих
телят» (может быть, только В. Хлебников в некоторых моментах своего
творчества выходит за эти рамки). Художественное выражение животных
как форма противостоит содержанию собственного предмета. Животное
202
в качестве нормального животного, в качестве здоровья, реализованного
посредством синтаксиса, - вот что мы имеем. У животного есть видо-
родовой гештальт, пол и поведение, которые и составляют его специфику.
Животное представляют нам в качестве человеческого фантазма.
Трансмутации и становление, разнонаправленность и неопреде-
ленность, гетерогенный психоз остаются по ту сторону репрезентиро-
ванного животного и скорее соотносимы с человеком, утратившим «нор-
мальность» («Зоофрения»). Животное как фантазм и изобразительный
предмет, как художественный опыт просто-напросто растворяется в его
человеческом уподоблении и проекции. Эта проекция, овеянная гумани-
стической любовью к животному, амбивалентно скрывает бессознатель-
ную ненависть и страх к животному внутри самой проекции. Животное
для убийства, для жертвы, для чучела, или - для тотема, для дружбы и со-
жительства. Существуют ли иные, невторичные животные, кроме эстети-
ческих, т.е. доместицированных? Иные, вне человеческой оптики и про-
чтения, - как мономаньяки, как линеарные и беспримесные? Хотя бы в
качестве перспективы становления животным, некоего ориентирующего
«перцепта», быть которым ничего не означает, а напрямую реализует?
В том-то и дело, что, вопреки собственной декларации, Кулик не хочет
быть животным как таковым, он хочет показывать себя людям в качестве
эстетического животного и для большей убедительности окружает себя
реальными животными, т.е., вместо животного нам подсовывают звери-
нец (с «ряженым» под животное главным актером).
Оборзение и ссучивание, в которые втягивается артист перформа-
тивного жанра, оказываются последней возможностью остаться челове-
ком мужского пола. Животное становится контекстом этой возможности,
а не главным действующим лицом (точнее, не главной действующей мор-
дой). Ибо Кулик не может отказаться от основного идентификационного
человеческого признака - быть мужчиной, поскольку стать самцом он не
способен. Неоплодотворяющий промискуитет, которому он вынужден
следовать, выводит его за классификацию и природный порядок Дарви-
на, Брема и Мичурина, и делает его специфическим человеческим мери-
ном в мире животных, обезумевшим мерином-без-места, туда-сюда при-
кладывающим свой гениталий, чтобы безуспешно добиваться признания
мужского статуса там, где такое признание не востребовано ни селекцией
естества, ни продолжением вида.
Драматическая незавершенность проекта Собаки-Кулика в пер-
версивности его воплощения, открывающей принципиальную невозмож-
ность конвертировать символическое мужское в нерепрезентативную
данность животного, в то, что находится вне просвета бытия и любых
эстетических горизонтов.
Национальная маскулинность
Украинское мужское тело
как травмированный объект
Наталья Загурская
В украинских гендерных исследованиях, посвященных националь-
ной телесности, внимание уделяется в основном женской телесности, в то
время как в ситуации, когда «анатомический атлас превращается в поли-
тическую карту тела»1, речь должна идти также и об исследованиях дру-
гих типов национальной телесности, в том числе - мужской. Специфика
политической конструкции украинской маскулинной телесности, как и
национальной телесности в целом, обусловлена, на наш взгляд, укра-
инским колониальным и постколониальным контекстом. В связи с этим
основным теоретическим тезисом данной статьи является утверждение о
том, что, несмотря на кажущуюся внешнюю целостность и успешность
процесса обретения украинского «национального пола» в постсоветских
условиях, реальность украинского маскулинного медленно, но верно
разверзается раной, края которой в пределе грозят совпасть с границами
самой реальности. Украинская политическая и культурная ситуация муж-
ского травматического осложняется, на наш взгляд, тем, что украинская
постсоветская телесность помещена в эпицентр сразу нескольких про-
тивостояний: традиционного западно-восточного и уже явно наметив-
шегося североюжного - «православной соборности» и «протестантского
индивидуализма», «тоталитаризма» и «демократии», «имперскости» и
«постколониальности», «домостроя» и «эмансипации» и т.п. Не случай-
но украинские интеллектуалы и богема легко, как свою собственную,
подхватили мысль С. Жижека о том, что ««иррациональная» жестокость
служила своего рода онтологическим доказательством, свидетельствую-
щем о том факте, что мы имеем дело с Реальным, а не просто с пустыми
планами»2, не всегда вспоминая то, что эти слова он относил ко вполне
определенной травме - травме сталинских чисток. По мнению С. Жижека,
катерами становятся чаще всего женщины, однако мужчины в современной
украинской ситуации, на наш взгляд, в большей степени склонны к нане-
204
Наталья Загурская
сению символических ран, а также к их открытой репрезентации: с одной
стороны, на наших улицах чаще можно встретить женщину с отверстиями
на джинсах, но, с другой стороны, это выглядит всего лишь консьюмерист-
ски сексуально по сравнению с зиянием ран экспортных революций в
виде лика Че на майках, прикрывающих мужские торсы. При этом нынеш-
ние мужские раны не затрагивают нижних частей тела, на уровне ритори-
ки активно демонстрируя избегание травм кастрационного комплекса.
Одна из причин такого риторического избегания - многочисленные
примеры прямой, варварской и вульгарной кастрации, которые можно об-
наружить в советской истории. Это и кастрация тела Ленина3, и кастрация
перед расстрелом пленных под Кругами4, которые должны были проде-
монстрировать утрату целостности как «советского», так и «националь-
ного» пола, реальность «идеального тела без внутренностей, буквально
тела без органов»5. Как противовес оскопляющей тоталитарности в совре-
менных политических условиях формируется тенденция к формированию
телесности, характерной для позднего капитализма.
Как предрекали франкфуртские философы, поздний капитализм
должен упразднить инициацию в пользу инициативы. В результате укра-
инские предприниматели прямо в иномарках выезжали на Майдан, чтобы
смягчить инициацию или отсрочить ее, заменив инициативой (например,
политической). Однако и в этом случае инициативность оборачивается
кастрацией, ведь перед многолюдной, охваченной приступом мазохизма
толпой появляется пусть и не Отец Народов, но не менее метко владеющая
скальпелем Великая Богиня.
Как отмечает Д. ЛаКапра, анализирующий структуру травмы как
с исторической, так и с психоаналитической точек зрения, «когда отсут-
ствие конвертировано (или в неразличающе обобщенной риторике за-
шифровано) в отсутствие, оно упирается в тупик бесконечной меланхолии,
невозможного траура и бесконечной апории, в которых любой процесс
прорабатывания прошлого и его исторических потерь исключен или пре-
ждевременно прерван»6. Дж. Батлер обозначает такого рода конструкцию
субъективности как отторгнутую и меланхолическую7. В целом Батлер
утвердительно отвечает на поставленный ею самой вопрос, теснейшим
образом связанный с вопросом о мазохизме, «не является ли это [пред-
шествование определенных привязанностей формированию субъекта,
который впоследствии «обладает» этой привязанностью - Н.З.] онтоло-
гией либидо или инвестиции, что в каком-то смысле первично и отделено
от субъекта, или связывается ли каждая такая инвестиция с самого начала
с рефлексивностью, которая стабилизируется (в воображаемом) как эго»8.
В контексте проблематики травмы и работы траура как ее рефлексии это
Украинское мужское тело как травмированный оьъект
205
означает, что именно неотрефлектированность утраты иллюзии обретения
маскулинности имперского типа в украинском постколониальном куль-
турном пространстве приводит к меланхолии мазохистского типа, в связи
с чем «наиболее развернутый дискурс о мазохизме хотя бы опосредован-
но и «погранично» связан с украинским дискурсивным пространством»9.
Эта связь реализуется, на наш взгляд, в творчестве Л. фон Захер-Мазоха,
Г. Сковороды, Т. Шевченко и других культовых для украинской культуры
фигур, а ее апофеозом становится концепция «малороссийского мазохиз-
ма» Ю. Винничука.
В этом контексте отнюдь не случайно массовое повторение конста-
тации мазохизма - «разом нас багато» (укр. «вместе нас много»), реф-
рена ставшей гимном Майдана песни группы Грин Джолы. С помощью
подобных технологий учреждается «бессознательное самой власти, в ее
травматической и продуктивной пошаговой повторяемости»10, ведь любая
диверсия легко инвертируется и - тем самым - не препятствует, но, на-
против, способствует утверждению власти. Дж. Батлер настаивает на том,
что травматическое повторение инфантильного желания слияния угрожа-
ет субъекту распадом и приводит не более чем к смене властных приори-
тетов субъекта, а предшествующее ему «само-умерщвление, стремящееся
перенаправить настойчивую телесность самосознания, учреждает нечи-
стую совесть»11. Поэтому несмотря на современную политическую анга-
жированность украинской мужской телесности, невозможно однозначно
утверждать, что ее раны имеют исключительно внешнее происхожде-
ние - как и ответить на вопрос о происхождении раны на теле катера:
ведь порез, в отличие от татуировки как гарантии включения субъекта
в «(виртуальный) символический порядок»12, призван утвердить чистую
реальность.
В украинской культуре последних лет мы можем обнаружить по-
пытки репрезентаций подобных ран - в частности, в романе Депеш Мод
С. Жадана или в серии Давай выпьем С. Солонского, работы которых за-
трагивают, в частности, актуальную в советском и постсоветском мужском
творчестве дорожно-алкогольную тематику. И хотя персонажи С. Солон-
ского на первый взгляд отличаются от персонажей С. Жадана по социаль-
ным, возрастным, культурным и другим критериям, однако контекст этого
отличия, напротив, демонстрирует общие черты, присущие украинской
маскулинности.
Путь четырех главных персонажей С. Солонского и С. Жадана-
путь маргинальных мушкетеров, из которых только один достигает цели,
да и то только затем, чтобы обнаружить ее иллюзорность и утвердить-
ся в ценности самого пути с его приобретениями и утратами. В романе
206
Наталья Загурская
Солонский С. Давай выпьем, 2004
Депеш Мод С. Жадана содержание цели представляется немаловажным
в контексте осмысления проблемы мужской травмы: речь идет о поиске
приятеля для того, чтобы успеть предупредить его о похоронах отчима,
который - вполне в колониальном духе - является не столько инстанци-
ей символического порядка, сколько его жертвой, лишившейся ноги из-за
неисправности комбайна. Особенного внимания заслуживает также сю-
жет, который может интерепретироваться как символическое описание
отделения от матери. Этот сюжет оформлен в видение или, меняя точку
зрения, алкогольно-наркотическую галлюцинацию с преобладающей хри-
стианской тематикой: персонаж беседует с еще не рожденным Иисусом,
который понимает, «что на самом деле никакого тела не существует - ни
моего, ни Марииного, ни его собственного, и что вся эта кожа натянута
<.. .> на хрупкие и болезные тела наших Любовей и наших печалей про-
сто для того, чтобы никто не знал, что на самом деле нас никто и ни в чем
не ограничивает, и что можно плыть куда хочешь - нет никаких стенок,
нет никаких постов, нет ничего, что могло бы тебя остановить; и когда он
в очередной раз деформирует ее кожу, как раз под горлом, Мария весело
смеется, мерцая острыми зубами»13. Ближе к финалу романа персонаж
все-таки проходит инициацию и рождается из тела ангела, в полной мере
сталкиваясь с окружающим его отвратительным, с «его искалеченными,
вымученными внутренностями, выжранными изнутри муравьями, пче-
лами и пауками»14. Содержание этого видения-галлюцинации вполне может
служить иллюстрацией того, как изгибы складки мужской субъективации
Украинское мужское тело как травмированный оъъект
207
не выдерживают напряжения и разверзаются. Однако описанная мужская
инициация не является полной, поскольку ниже персонаж предстает еще
более изверившимся: «я не верю в ангелов, я не верю в любовь, я даже в
секс не верю - секс делает тебя одиноким и беззащитным»15.
До и после персонаж еще многое подвергает сомнению, кроме реаль-
ности «нашего очередного сатаны», образ которого символизирует трав-
мирующее, насилующее и кастрирующее «возвращение/реального» потер-
певшего неудачу символического авторитета: повтор падения отцовского
авторитета, неудача отца как воплощения символического Закона оборачи-
ваются появлением отца-насильника, воплощенного в романе в виде соби-
рательной инстанции символического порядка - государственных мужей,
из-за попустительства которых кастрационная травма оборачивается упо-
мянутым несчастным случаем утраты ноги. Образ отца-насильника легко
сочетается с образом неповрежденной фаллической матери, «мерцающей
острыми зубами». Персонаж намертво зажат между их Сциллой и Хариб-
дой, что блокирует его способность к наслаждению и обусловливает его
выбор между сексом и космосом в пользу космоса: персонаж романа никог-
да «не может кончить, совсем-совсем не может кончить и так всю жизнь»16.
Герои романа, в частности, не только никогда не наслаждаются, но даже не
обнажаются; обнажение лишь изредка происходит только в их воспомина-
ниях и описывается предельно сухо. Единственный объект желания персо-
нажа - девушка по имени Маруся, которой он дарит бюст Молотова как
фаллический символ, возможно, только для того, чтобы она, по крайней
мере, запомнила его имя, поскольку «она нас не всех помнила, хотя спа-
ла со всеми, для нее это был не секс, для нее это было что-то гораздо
более интересное»17 и не вписанное в символический порядок, в кото-
ром, по мнению персонажей, «нет РЕАЛЬНОЙ [выделено автором - Н.З.]
нужды»18.
Выбор в пользу космоса как отказ от реальности отца-насильника и
фаллической матери обосновывается буддийско-битническими приорите-
тами персонажа. Он признает свои действия не поступками, а всего лишь
безнадежным продвижением в плотном и твердом воздухе19. Этот путь
бесконечен, как путь слизняка в самом финале романа, путь вступления
в «реку, которая течет против собственного направления», и смещения
от буддизма через битничество к христианству и левой идеологии20. Два
последних элемента довольно органично сочетаются между собой, по-
скольку появление образа Христа в романе является лейтмотивом марги-
нальное™, снятия социальной иерархии: Христос дискурсивно мерцает
в речи проповедника-сектанта и зримо - на шее цыгана-наркодилера. Как
отмечает С. Жижек, «Христос открыто обращается ко дну социальной
208
Наталья Загурская
иерархии, к отбросам социального порядка». Если С. Жижек, например,
полагает, что буддизм не подразумевает возможности реального освобож-
дения (понимаемого как освобождение в пределах земной жизни), то в
творчестве С. Жадана буддизм и христианство сочетаются достаточно ор-
ганично: «Будда отпустил оселедец по плечи, / читал барочные евангель-
ские мантры», «Храбрый Будда останавливал ордынцев, / пугая пеклом,
обещая карму»21, и выбора между христианством и буддизмом вполне
можно избежать.
В то же время, хотя для С. Жадана «реальность прикольна сама по
себе», она «все же совершенно лажова при подсчете послематчевой ста-
тистики, когда ты анализируешь свои и ее показатели и видишь, что на-
рушений с ее стороны было в несколько раз больше, а удаления случались
только в твоей команде»22 (ведь из четырех друзей только один доехал до
пункта назначения и то только для того, чтобы обнаружить бесполезность
всего путешествия), а «телекартинка реальности» вообще норовит «всту-
пить со мной в противоестественные половые отношения, то есть, просто
говоря - оттрахать меня, воспользовавшись моими же таки обществен-
ными правами и христианскими обязательствами»23. В то же время ощу-
щение изнасилованности выглядит закономерным результатом не только
травмированной колониальной и постколониальной маскулинности, но
и идеализации казачества, проводившего номадическую сексуальную по-
литику, выражающуюся в изнасилованиях, в том числе изнасилованиях
мужчин24. Обнаруживающееся несоответствие казаческой идеологии ис-
комому идеалу, в свою очередь, также способно становиться причиной
перманентной травмированности. В результате «призрак страха, еще блу-
дит телом /<...> Это, видно, посеяна в нас ущербность /<...> Ты метишь
йодом одержанные раны»25, пишет С. Жадан в одном из своих поэтических
хитов — Варшаве.
С. Жадан наиболее явно метафоризирует травму украинской маску-
линности в литературе. Если говорить о визуальном искусстве, то наибо-
лее изощренную и в то же время искреннюю презентацию мужской трав-
мы можно обнаружить в творчестве П. Макова, в том числе и на уровне
содержания. По его словам в брошюре, сопровождающей проект Книга
дней, «жизнь составляет набор фрагментов-воспоминаний, и ее суть пря-
чется в пространстве между фрагментами, в тех тонких связях, которые
можно между ними выискать, в подводных течениях ассоциаций»26. Понима-
емая таким образом жизнь фрагментирована, подобно паззлу причем осо-
бое внимание уделяется зазорам между его фрагментами, фону, который
приобретает самостоятельное значение. Серии Книга дней, Катин паззл и
др. представляют собой собранные вместе квитанции, рисунки для вы-
Украинское мужское тело как травмированный оьъект
209
шивания, листы перекидного
календаря и пр., на которые
нанесены изображения цветов
и мух. В Книге дней эти изобра-
жения комбинируются с изо-
бражениями мужских лиц и
полубюстов.
Видимая абсурдность
подобного набора легко объ-
яснима с помощью обращения
к исследованиям измененного
сознания О. Хаксли, который
отмечает, что психоделически-
галлюцинаторное пережива-
ние зачастую включает в себя
образы цветов как одну из
метафор сверхъестественно-
го света и формы, вводящих в
транс и возникающих в состоя-
нии транса. При этом, вхожде-
ние в инореальное зачастую
Маков П. Книга дней, 1999-2000 являлось результатом раны, в
том числе и физической (на-
пример, бичевания). В антисептических условиях организм подвергается
воздействию продуктов разложения, токсинов белка27 и может служить
приманкой для насекомых - прежде всего, мух. Кроме того, образ насеко-
мого, достаточно часто именно мухи, также является распространенным
содержанием галлюциноза, метафоризируя бессознательное и, шире, ин-
стинктивное, а также, если речь идет о тактильном галлюцинозе, когда
насекомое представляется ползающим по коже или под кожей, - границу
между мирами. Так, достаточно вспомнить уже упоминавшихся насеко-
мых в Депеш Моде С. Жадана, которые выжрали изнутри тело ангела. Как
и легкие Марии, легкие этого ангела наполнены молоком, причем этими
легкими является сам персонаж. Когда ангел вступает в схватку с другим
ангелом, ему «остается только терпеть и наблюдать, как это молоко про-
ступает сквозь все мои поры, сквозь каждый надрез, сквозь каждую рва-
ную рану, сквозь каждый шрам, вытекает из меня вместе с моей болью,
вместе с моим страхом, вместе с моей жизнью»28. Очевидно, что здесь
описывается символическое отделение от матери и символическая смерть.
Персонаж С. Жадана продвигается в своих травматических ощущени-
210
Наталья Загурская
ях дальше, чем многие персонажи работ П. Макова, оставшиеся среди
цветов и мух в Книге дней, растворившиеся в галлюцинаторном Жилище
Митасоеа (проект Museum of Modern Life) или существующие в качестве
спеленутого Объекта, найденного в Гиоре:
Маков П. Объект, найденный в Гиоре, 2000
Скованность, вызванная неотрефлектированностью траура от-
деления, - одна из причин повышенного внимания к фоновым зазорам,
подчеркнутая техникой исполнения, в большинстве случаев офортной, т.
е. своего рода травматическим палимпсестом. Очевидно, обилие психо-
делических мотивов в современном украинском искусстве не случайно:
ведь они являются эффектами попыток «калечить поверхность, лишь бы
не поранить тело», вскрытия механизмов социального отчуждения, при-
водящих к употреблению психоделиков и превращению этих механизмов в
средство исследования29.
Актуальное искусство, как подчеркиваетТ. Павлова, «документирует
и интегрирует области реальности, цельный организм жизненной
целостности жизни перенесен в духовную сферу. Последним объектом
разрушения на этом пути стало тело со специфически воспринятым
внутренним миром. Углубление кризиса тела взаимосвязано с введением
в последнее время новых художественных трендов, которые имеют дело
со специфическими медицинскими проблемами и решаются на уровне
высокого искусства»30. В результате конструируется особая реальность тела,
«корпореальность» - расколотая и травматичная, что демонстрируется,
например, в известном проекте Б. Михайлова Я - не ЯГ. Не случайным
выглядит и обилие образов и метафор цветов в украинском актуальном
искусстве (наиболее показательный пример - серия Лилии А. Чекменева)32,
что является одним из наиболее показательных атрибутов психоделических
пространств.
Предпочтение П. Маковым утопической реальности Реальному
находит воплощение в одном из его последних и в то же время итоговых
проектов, включающем работы за последнее десятилетие - Утопия33. Этот
проект оформлен в виде интерактивной Игры как реальности не только
телесной, но и корпоративной, претендующей занять место реальности:
Украинское мужское тело как травмированный оьъект 211
«Моя трактовка слова «утопия» отличается от классического понимания
этого термина как некоего невозможного будущего. На самом деле я вос-
принимаю утопию как то, что у нас на самом деле есть, как настоящее.
Реальней, чем утопия, у нас нет ничего»34. В этом контексте отнюдь не
случайно, что проект Проверка реальности (название дублирует назва-
ние последней книги Г. Сапгира), в котором приняли участи С. Братков,
А. Ройтбурд, А. Савадов и пр., не получил широкого резонанса, тогда как
серия Имитация реальности А. Сагайдаковского получила определен-
ный отклик в критической и зрительской среде: его «минорная параллель
профанического бытия, в целях компенсации минора наделяемая злове-
щей бравурностью и неземным смыслом»35. Утопическая реальность ста-
новится и фоном работ из серии Клиническая антропология А. Панасенко,
который прямо говорит, что современное украинское актуальное искус-
ство отличается от предшествующего тем, что «если первому поколению
необходим был непосредственный контакт с окружающим миром, эмо-
циональный, физический, то современный художник находится с миром
в галлюцинаторно-виртуальном контакте»36.
Симптоматично, что, с одной стороны, современное актуальное
украинское искусство активно репрезентирует традиционные стратегии
символизации фаллического (легко угадываемые, например, в «обилии
нижних конечностей» в работах А. Сагайдаковского), однако с другой
стороны, фалличность символического корректируется его уязвимостью
(в частности, «нижние конечности» в работах А. Сагайдаковского, как
отмечает О. Сидор-Гибелинда, «словно выставлены на медосмотр»37. Это
ноги «босяка», израненные и нуждающиеся в лечении. Работа траура по
фаллическому откладывается, порождая мазохистский suspense, на который
не устает сетовать Ю. Андрухович: «наши мужчины оказались недостойны-
ми такого богатства [украинских женщин, только «о бедрах которых можно
рассказывать вечность» - Н.З.]. <Они> убегали в поля, за пороги, в каза-
чество, в безбрачие, в монахи» и далее: «какие-либо проявления полноты
бытия, этого вечного сладко-горького праздника с его дарами и дырами для
нас заменило застолье - этот эрзац карнавала, где слишком много пьют,
едят и глотают», где «даже coitus “не коится” [укр. “не происходит»-
ИЗ.]»-38. Точнее говоря, не происходит только вагинальный гетеросексу-
альный коитус, который лежит в основе установления символического
порядка. Вместо этого в национальной идеологии отдается предпочтение
казаческой номадической боевой машине войны, которая представляет
инфантильную стратегию сопротивления символическому порядку.
Такого рода инфантильность дополняется в посттравматичной
культуре столь же инфантильным фетишизмом: «культура эта не хочет
212
Наталья Загурская
Савадов А.
Из серии Донбасс-шоколад
(проект Deepinsider), 1998
исцеления - она лучше напол-
няется в обсессивном присма-
тривании к незатянувшейся
ране. Травма становится фети-
шем, маскою «чего-то друго-
го», тайной, которую культура,
сама бессознательная, не может
сообщить иначе»39.
Презентация и критика
фетишистской ментальности
занимает значительное место
в украинском актуальном ис-
кусстве. Достаточно упомя-
нуть активную деятельность
творческой группы Фонд Ма-
зоха, основанную Р. Виктюком,
И. Подольчаком и И. Дюричем,
или знаменитую фетишиза-
цию тел донбасских шахтеров,
одетых в балетные пачки в се-
рии Донбасс-шоколад (проект
Deepinsider) А. Савадова.
И. Подольчак в одном из
последних интервью утверж-
дает, что «политический мар-
гинес, который перестает быть таковым, черпает какие-то творческие идеи
из современного искусства, идеи которого во всем мире уже «мейнстрим».
Я имею в виду идеологические вещи. Последние антикучмовские события -
сжигание чучел, собирание крови, выстраивание триумфальных арок -
это новое явление для политической жизни страны, хотя в современном
искусстве эти формы и методы давно отработаны»40, Это утверждение он
строит на констатации незрелости отечественного общества, в то время
как постмодернистское «пересечение маргинесов» рассматривается как
эффект зрелости. Украинский народ, с его точки зрения, уже перестал
вести себя как подросток, но еще не начал себя вести как взрослый. Не
случайно нынешний президент эксплуатирует «образ мягкого и любимо-
го сына Родины-матери» по сравнению с героическим образом П. Симо-
ненко или мачистским образом В. Медведчука - его политических кон-
курентов41.
Украинское .мужское тело как травмированный оьъект
213
Попытку интенсифицировать взросление национального тела
творческая группа Фонд Мазоха предприняла еще в 1994 г. в проекте
Мавзолей для президента, который представлял собой банку, наполнен-
ную смальцем с портретом Л. Кравчука внутри. Портрет становился види-
мым только при нагревании банки. Проект Мавзолей для президента, по
мнению авторов, - «некая символическая форма убийства, инициация
и избавление от авторитета отца»42. Но эдипальную политическую кон-
струкцию сменила конструкция по типу братства, бригады, в украинском
контексте дополненная ... кумовством.
В (анти)утопии актуального искусства маскулинная телесность на-
сквозь проникнута политическим, и именно в этом контексте возникает ее
фетишизация. К такого рода стратегиям относится серия С. Браткова и Я.
Могутина Кабульские олимпийцы 2002, для которой, в частности, харак-
терно, что нижняя, обнаженная часть мужского тела (как воплощенное
орудие сопротивления), выглядит более защищенной, тогда как верхняя,
одетая в куртку с американским флагом, травмирована в полной мере.
Это еще вполне свежая травма, которая провоцирует ответную агрессию:
разворачиваясь лицом к зрителю, персонаж наносит сжатым кулаком ре-
шительный удар:
Братков С. и Могутин С. Кабульские олимпийцы 2002, 2001-2002
214
Наталья Загурская
С такой непосредственной инфантильной реакцией на травму можно
столкнуться не слишком часто, поскольку такая реакция, так или иначе,
все-таки вписывается в символический порядок. Например, автор наибо-
лее заметных украинских постмодернистских романов 90-х, аполитичный
поэт Ю. Андрухович, сегодня оказывается «революционным» поэтом: по-
сле долгого перерыва издает поэтический сборник и выступает в каче-
стве одного из инициаторов создания нашумевшего Открытого письма
двенадцати аполитичных литераторов о выборе и выборах. Такая дея-
тельность выглядит вполне логичной - после постмодернистской апатии
наступает время революции в поэтическом языке, пользуясь терминологи-
ей Ю. Кристевой, которая прочерчивает прихотливую траекторию между
прорывом бессознательного, неозначиваемым телом и борьбой властных
дискурсов. В результате политичность обнаруживается в поэтическом
сборнике, а поэтика - в манифесте. «Янукович - это изоляция от Европы
и мира, Ющенко - это преодоление границ, это согласие»43 - безапелляци-
онно скандируют аполитичные литераторы, делая выбор в пользу поэти-
ческой трансгрессии и отдавая предпочтение той реальности, которая обе-
спечит наилучшие условия для ее реализации.
С. Жадан, позиционируя себя в качестве анархиста, принял активное
участие в организации харьковского Майдана. Другими словами, украин-
ские литераторы увидели в событиях осени 2004 года возможность по-
литически реализоваться, не предполагая при этом известную ситуацию
«утро после»: ведь источник раны всегда двойствен, инфлексия невоз-
можна без рефлексии, а складка одновременно является также и сгибом,
который образуется в результате игры силовых воздействий. Интенсифи-
кация этих воздействий приводит к увеличению амплитуды мыслитель-
ной складки, а на пределе - к разрыву, ране, травме.
Инверсия такого рода травмы явственно проиллюстрирована в кино-
фильме Ю. Зморовича И мир меня не поймал, 2004. Барочная эстетика,
изобилующая смысловыми складками, а также откровенная демонстрация
чуждых Г. Сковороде колониальных реалий, позволяет считать кинофильм
визуальной рефлексией на тему отечественной философии как утопиче-
ской реальности мазохистского suspense "а. Начиная с самого Г. Сковоро-
ды, украинский философ, как герой детской сказки, легко уходит от лю-
бых определенных отношений как с близкими людьми, так и с властью.
«К контексту своеобразного suspense’a можно отнести и «странствую-
щий» стиль философствования Сковороды, его бесконечные путешествия,
иногда без четко определенной цели, путями Слобожанщины», - отмечает
Д. Руденко44. «Его «ловят», но не могут «поймать» не только макрокосм,
но и микрокосм, учитывая психическую лабильность Г. Сковороды, ни
Украинское мужское тело как травмированный оъъект
215
символический порядок, учитывая его склонность к комбинированию не
только библейских, но и античных и украинских языческих символов45.
Очевидно, что репрезентация неотрефлектированной травмы, неза-
вершенной работы траура присутствует в большинстве видов и жанров
украинской визуальной и текстуальной культуры. Остается ждать только
отечественного аналога сиквела Брат для массового завершения данной
репрезентации. В силу явной неактуальности названия Кум, возможно, он
мог бы называться Друг и экранизировать Депеш Мод С. Жадана: ведь в его
сюжете присутствуют все то, что обеспечило популярность Брату - ис-
кренний патриотизм постсоветского толка, мужская гомосоциальность,
становление маскулинности в экстремальных условиях и, как следствие,
ее неустойчивость, неадаптированность к повседневной реальности, ко-
торая смягчается с помощью женщин, выполняющих связующую роль.
Но все же если Брат проникнут страстью к реальному, то Друг - стра-
стью к (анти)утопическому, психоделическому реальному.
Возможно, отечественным аналогом Брата уже стало реалити-
шоу Майдан, которое в то же время продемонстрировало, на наш взгляд,
инверсию известной лакановской максимы - «мужчины не существует»:
лидеры-мужчины в ситуации Майдана выступали «на разогреве» у Юлии
Тимошенко, а одним из наиболее героических персонажей стала недавно
награжденная орденом Параска Королюк из Дорогичевки, старушка весь-
ма преклонного возраста, которая прожила на Майдане все время рево-
люционных событий. Как отмечает С. Жижек, крайняя христианская по-
зиция предполагает, что выход за пределы порочного круга закона-желания
состоит в совершении поступка как радикально травмирующего, «пора-
жающего самого себя» жеста, «выстрела в себя». И мужчины неустанно со-
вершают эти жесты: Авраам заносит нож над Исааком, 3. Фрейд в разгар
нацистского антисемитизма доказывает, что Моисей не был евреем, чем
лишает антисемитизм его бессознательного основания, а Ж. Лакан рас-
пускает свою школу в момент наибольшей популярности ради развития
собственной теории. Основная ошибка ушедшей отечественной властной
конструкции состоит в том, что она не сумела вовремя уничтожить соб-
ственную агальму, а выигрыш пришедшей был обусловлен тем, что она в
нужный момент смогла поставить на кон все. Однако такой традиционно
мужской жест был дополнен жестом шге vraie femme, «настоящей жен-
щины»: «изъятием, даже уничтожением у мужчины-партнера того, что «в
нем больше, чем он сам», того, что «значит для него все», того, к чему он
привязан больше, чем к собственной жизни, того, что служит ему драго-
ценной агалъмой, вокруг которой вращается его жизнь»46.
216
Наталья Загурская
Когда мужчина готов пожертвовать всем ради «правого (прибыль-
ного) дела», «настоящая женщина» убеждает его пожертвовать этим де-
лом. В таком случае этический порядок политизируется, а ощущение не-
хватки как симптом комплекса кастрации сменяется ощущением избытка,
которое становится фоном идеологии экспроприации, реприватизации и
пр. И если Авраам только заносит нож ради Бога, то Медея реально убива-
ет собственных детей ради них самих. В то же время, внутренняя позитив-
ность этого жеста остается неоцененной, поскольку мужские социальные
жесты, как правило, имеют значительно больший резонанс и оценивают-
ся более позитивно вне зависимости от их результативности. О. Забужко
особо отмечает то обстоятельство, что в силу тесноты взаимосвязи ка-
рьеры, «правого дела» и матримониальной привлекательности колони-
альный мужчина легче впадает либо в «сержанство» (эротизируя выше-
стоящее мужское начало, прежде всего метрополисное, одновременно
демонизируя фемининное), либо в «байстрюковство» (предполагающее
неуважение к матери и женщине вообще). В любом случае маскулинное
начинает осознаваться благодаря не фемининной другости, но метропо-
лисной чужести. Когда «тоталитарный комплекс кастрированного пола»
осложняется инерционным гнетом «ролевых моделей» патриархальной
культуры (той, где «люди - только род мужской»47), фемининность, хотя и
будит патриотические чувства (поскольку ее необходимо «освободить») и
хотя «ее можно было любить и жалеть, бояться и идеализировать», в то
же время остается недостойной уважения и принуждается к испытанию
априорной вины за то, что, в принципе, может телесно принадлежать чу-
жому. Этот подход несколько смягчает то известное обстоятельство, что
отождествление женщины со страной, а мужчины - с властью позволяет
женщине сохранить «национальный пол», отказавшись от биологическо-
го, тогда как мужчина может либо подчиниться и утратить оба пола, либо
погибнуть в борьбе за них.
В постколониальной культуре отношение к фемининному остается по
сути аналогичным описанному, несмотря на внешние изменения, которые
отражают уже не комплекс колониальной кастрации, но постколониаль-
ную фаллическую инфляцию: шутливое переодевание панночкой Андрия
в женский костюм в Тарасе Бульбе или шахтеров в балетные пачки А. Са-
вадовым в серии Донбасс-шоколад - типичные жесты символического
подчинения. Этот факт обусловливает и специфику видения женской
телесности в украинском актуальном искусстве.
В частности, в актуальной литературе нередко можно отметить
тенденцию, которая обнаруживается еще в гоголевском Тарасе Бульбе -
стремление одержать альковую победу над чужестранкой. Маруся из
Украинское мужское тело как травмированный оьъект
217
Депеш Мода, имеющая своеобразные отношения с мужчинами, имена ко-
торых, как уже упоминалось, она не помнила - кавказского происхождения.
В украинском постколониальном контексте эта структура женской субъек-
тивности легко отсылает к воспоминаниям о турецкой неволе украинок,
которая все еще взывает к мести, но вместо этого украинки продолжают
попадать в рабство и становится жертвами турецких, египетских и кавказ-
ских ловеласов.
Отношение чужестранок, подобное отношению Маруси, провоци-
руется и поведением самих украинцев: «тебя не изнасиловать нельзя, так
я думаю»48, пишет Ю. Андрухович в стихотворении Without You, развивая
линию, намеченную в знаменитой сцене минета под столом во время фе-
министского доклада в романе Перверзии49. Обращаясь также к иностран-
ке, возможно, немке, которая, к тому же, тесно общается с россиянами,
персонаж романа рассыпается в благодарностях «полонистике и украини-
стике» и многим другим вещам, особенно «всем поколениям ее предков /
за то, что несознательно спариваясь, / выстелили ей тысячелетний путь к
воплощению / (специально для меня)» в Girl You Will Be A Woman Soon50.
Хотя эта благодарность смягчается благодарностью второго порядка, бла-
годарностью за возможность благодарить, все же речь идет о завоевании.
Ведь ответом на вопрос, что персонаж In Memory Of Deep Purple понима-
ет под любовью, становится «увидеть то узкое очертание трусиков / под
прозрачным платьем почти до пят»51. Поэтому неизбежно - как в Just In
Between - «впоследствии появляется горничная / с целью вытереть каж-
дый малейший след / после нас,
будто нас не было. / И это ей
удается»52, что значит, что и это
символическое завоевание про-
валивается, как ранее провали-
лось символическое завоевание
путем овладения московскими
женщинами в Московиаде или
европейскими - в Переерзиях.
В визуальной культуре
эта проблематика также вопло-
щается в полной мере: достаточ-
но вспомнить, что женщины
в Клинической антропологии
А. Панасенко «перестали боять-
ся сойти с ума»53. Хотя на карти-
нах намерено скрыты их тела,
Панасенко А.
Клиническая антропология. 2003
218
Наталья Загурская
Братков С. Семь, 2004
эти женщины выглядят так, как буд-
то их здесь и сейчас терзает маньяк,
но маньяк желанный.
Такой мужской взгляд на
женское наслаждение вызывает до-
гадку о том, что если мужское тело
в патриархатной культуре только
травмируется, то женское - рас-
членяется мужским мышлением
и взглядом, и именно поэтому ре-
зультаты исследований Л. Малви
приложимы далеко не только к
нарративному кинематографу. Сила
воздействия многих серий С. Брат-
кова основана на том, что зрителю
навязывается маниакальный взгляд.
То, что в большинстве случаев объ-
ектами этого взгляда оказываются
дети, только усугубляет эффект:
женщины уже давно расчленены
настолько, что их изображение или
описание стали невозможными.
Особенно явно женщина не су-
ществует и отсутствует в серии,
который прямо тематизирует ма-
ниакальность -Дневнике Чикати-
ло, после которого даже автопор-
трет «на грани нервного срыва»
в Семи воспринимается как пор-
трет Чикатило. И эта серия дает,
возможно, более выразительное
представление об украинской по-
литической мужской телесности,
чем его же злободневный Оран-
жевый Крест.
Иной вариант предлагает
С. Солонский в серии «антро-
покреационных» модульных
коллажей Без названия, предла-
гаявозможность деконструиро-
Солонский С. Без названия,
1997-1999
Украинское мужское тело как травмированный оьъект
219
вать мужскуютелесность вместо маниакального стремления подвергнуть
деструкции телесность женскую. В то же время, проект деконструкции
мужского и здесь остается проблематичным: скажем, портрет интеллектуа-
ла и художника В. Федорова выдает его (фаллическую) мечту об огром-
ном музыкальном ухе как метафоре абсолютного слуха, а автопортреты
С. Солонского - о громадном фаллосе или отсутствии даже малейшего
пространства на теле, где он мог бы локализоваться.
Рефлексия на тему актуального искусства приводит к выводу, что
специфика украинской мужской телесности обусловливает появление
возможности женщины не только в расчлененном виде. Особенно пока-
зательным примером такого рода являются женские образы из Моды на
кладбище из проекта Deepinsider А. Савадова: привлекательные модели
маняще расположились на кладбище в эротичной траурной одежде. Так
женщина втягивается в мужскую работу траура. Но это втягивание на-
столько объективирует женщину, что она застывает на пьедестале в глу-
бокой депрессии, становясь неотличимой от окружающих ее надгробных
памятников:
«Не погаси огонь хо-
лодом ладоней...» - обретает
мортальное звучание извест-
ная песня в готической рок-
оранжировке группы Кому
вниз. Как отмечает С. Жижек,
«именно мужчина становится
перед женщиной как объект ее
взгляда»54, поскольку теперь, от-
ступая в себя, именно она стано-
вится субъектом. Возможно, та-
кой подход можно рассмотреть
как вариант решения проблемы
перехода от «женских образов»
к репрезентации пола в ис-
кусстве, если исключить при-
нуждение женщины к мужской
рефлексивной работе траура. В
кинофильме И мир меня не пой-
мал Ю. Зморовича показаны
два типа женщин, в принципе
обобщающие видение женского
сквозь призму травмированной
Савадов А. Мода на кладбище
(проект Deepinsider), 1998
220
Наталья Загурская
мужской телесности, - одиозная императрица с хлыстом в руках как сти-
хия мужского мазохизма (сравнимая с персонажессами проекта Коллек-
тивное Красное А. Савадова или акции Unlimited S/М творческой группы
фонд Мазоха) и идеализированная последовательница, даже внешне вы-
зывающая в памяти идеальные пропорции античных статуй. Эти два типа
нередко сливаются в один, как, например, в Моде на кладбище. Очевидно,
что такая инверсия не идет на пользу ни мужской, ни женской нацио-
нальной телесности. Ведь условием вхождения в символический поря-
док языка и мировое сообщество выступает не столько травма, сколько ее
рефлексия. И такая рефлексия в равной мере может присутствовать как в
творчестве героев Майдана или маргиналов, так и тех, кто выставляется
в галерее М. Гельмана или московских галереях. И настойчивое требова-
ние предоставить право голоса самим жертвам национальной, гендерной
и других видов дискриминации должно быть дополнено настоятельной
просьбой жертв наконец заговорить, не довольствуясь отголосками в гуле
Майдана.
1 Синельников А. «Мужское тело: взгляд и желание. Заметки к истории полити-
ческих технологий в России», Гендерные исследования, 1999, № 1 (2), с. 213.
2 Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального II: Размышления о Все-
мирном торговом центре - третья версия, atithropologia.spbu.ra/ra/texts/zizek/
reflections.html, 02.03.2002.
3 Синельников А. «Мужское тело: взгляд и желание. Заметки к истории полити-
ческих технологий в России», с. 211.
4 Забужко О. «Жшка-автор в колошалыпй культур!, або Знадоби до украшсько!
гендерно! м!фологп», Забужко О. Хротки eid Фортшбраса. Выбрана
есеТстика 90- х. (К, 2001), с. 172. (Фрагмент в русском переводе - Забужко О.
«Гендерная структура украинского колониального сознания: постановке во-
проса», О муже(Ы)ственности, Сборник статей, сост. С. Ушакин (М: Новое
литературное обозрение, 2002), с. 378-396.)
5 Синельников А. «Мужское тело: взгляд и желание. Заметки к истории полити-
ческих технологий в России», с. 213.
6 LaCapra D. «Trauma, Absence, Loss», Critical Inquiry, vol. 25, issue 4 (Summer
1999), p. 698; и более подробно LaCapra D. Writing History, Writing Trauma
(Baltimore: Johns Hopkins UP, «Parallax:Re-Visions of Culture and Society»,
2001), xvi+226 p.
7 Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции (X.; СПБ: ХЦГИ; Алетейя,
2002), с. 112 и далее.
Украинское мужское тело как травмированный оъъект 221
8 Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции (X.; СПБ: ХЦГИ; Алетейя,
2002), с. 89.
9 Руденко Д. «Фуко: говорити про сексуальшсть», Фуко М. Icmopin сексуаль-
ности Том 1, Жата тзнання (X: Око, 1997), с. 43.
10 Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции, с. 91.
11 Тамже, с. 16.
12 Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального II: Размышления о Все-
мирном торговом центре - третья версия.
13 Жадан СВ. Депеш Мод (X.: Фолю, 2004), с. 118.
14 Там же, с. 188.
15 Там же, с. 216.
16 Там же, с. ПО.
17 Там же, с. 126.
18 Там же, с. 105.
19 Там же, с. 217.
20 Там же, с. 97-107.
21 Жадан С. В. Цитатник (X.: Фолю, 2005), с. 7.
22 Жадан С. В. Депеш Мод, с. 5.
Там же.
24 Жеребкин С. «Сексуальность в Украине: гендерные «политики идентифи-
кации» в эпоху казачества», О муже(п)ственности, Сборник статей, сост.
С. Ушакин (М.: Новое литературное обозрение, 2002), с. 228.
25 Жадан С. В. Цитатник (X.: Фолю, 2005), с. 4.
26 Маков П. Книга дн1в (фрагмента) (К: ССА, 2000), с. 5.
27 Хаксли О. «Двери восприятия», Двери восприятия: Роман, повесть, тракта-
ты (СПб.: Амфора, 1999), с. 351.
28 Жадан С. В. Депеш Мод, с. 188.
29 Делез Ж. Логика смысла (Изд. Центр «Академия», 1995), с. 195.
30 Pavlova Т. «The Realm of Flora (Corporeality Discourse in Ukraine Photography
of the 1990s)», Imago, no. 12, (Summer 2001), p. 47.
31 Ibid., p. 47-48.
32 Ibid, p. 53-54.
222
Наталья Загурская
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
47
50
51
Маков П. «UTOPIA. 1993-2003», Галерея Гельмана в Kueei, www.guelman.
kiev.ua/ exhibitions/makov-utopia.html, 10.05.2003.
Там же.
Сидор-Гибелинда О. «Вальс-Miнор», Галерея Гельмана в Kueei, www.guelman.
kiev.ua/ras/exhibitions/vals-minor.html, 16.02.2004.
Панасенко О. «Картина в умовах глобально! техшчно! комушкацп», Гале-
рея Гельмана в Kueei, www.guelman.kiev.ua/articles/opanasenko-kartina.html,
12.12.2004.
Сидор-Гибелинда О. «Вальс-мшор», Галерея Гельмана в Kueei, www.guelman.
kiev.ua/ras/exhibitions/vals-minor.html, 16.02.2004.
Андрухович Ю. «Перверзп», Сучастсть, № 2, 1996, с. 44.
Токарска-Баюр И. «1стор1я як фетиш», 1. Незалежний культурологний часо-
пис, Число 28, 2003.
Подольчак И. «Интервью», подготовил К. Гончарук, PART.ORG. UA -Полити-
ческое сетевое издание part.org.ua/prmt.php?art= 14929795.html, 26.09.2005.
Коновалов Д. Новые маскулинности: украинский дисплей, Гендерные иссле-
дования, № 10, 2003, с. 233.
Там же.
Андрухович Ю. та in. «В1дкритий лист дванадцяти аполпичних л!тератор1в
про виб!р i вибори», Украинская правда, www2.pravda.com.ua/ra/archive/2004/
october/14/l.shtml, 14.10.2004.
Руденко Д. «Фуко: говорит про сексуальшсть», Фуко М. Icmopin сексуаль-
ности Том 1, Жага тзнання (X.: Око, 1997), с. 46.
Там же.
Жижек С. Хрупкий абсолют, или Почему стоит бороться за христианское
наследие (М: Издательство «Художественный журнал, 2003), с. 148.
Забужко О. «Жшка-автор в колошальнш культур!, або Знадоби до украшсько!
гендерно! м!фологп», Забужко О. Хротки eid Форпинбраса. Вибрана есегстика
90-х. (К, 2001), с. 171.
Андрухович Ю. Шею для мертвого теня (1вано-Франювськ: «Лшея-НВ»,
2004), с. 10.
Андрухович Ю. «Перверзп», Сучастсть, № 2, 1996.
Андрухович Ю. Пюш для мертвого теня (1вано-Франювськ: «Лшея-НВ»,
2004), с. 58.
Там же, с. 64.
Украинское мужское тело как травмированный оьъект 223
52 Там же, с. 66.
53 Кудржинская К. «Игры безумного разума», Киевские ведомости, http:// www.
kv.com.ua/index.php?rab=l&number_old=2906, 15.05.2003, № 101, 2003.
54 Жижек С. Метастази насолоди (К.: Видавничий д!м«Альтернативы», 2000),
с. 106.
Цитированные источники
Барт Р. Camera Lucida. Комментарий к фотографии (М.: Издательство
«Ad Marginem», 1997), 224 с.
Карасев: «Тимошенко - это Rammstein», proUA.com. Газета для профес-
сионалов, proua.com/news/2004/12/02/163038.html, 02.12.2004.
Ушакин С. ««Человек рода он»: знаки отсутствия», О муже(п)ствен-
ности. Сборник статей, сост. С. Ушакин (М.: Новое литературное
обозрение, 2002), с. 7-42.
Riisen J. «Mourning by History - Ideas of a New Element in Historical
Thinking», Historiography East & West 1:1, no. 1, 2003, p. 15-39.
Наслаждение быть украинцем:
украинская маскулинность и Оранжевая революция
Сергей Жеребкин
Постмодернизм как логика новой посттравматической
украинской национальной идентичности
После распада СССР и возникновения украинской государственной
независимости в украинской культуре/власти актуальным - по аналогии
с другими постсоветскими национальными государствами - становит-
ся, как известно, вопрос о необходимости «возрождения» подлинной,
аутентичной, самодостаточной и независимой (украинской) националь-
ной идентичности, способной преодолеть комплекс «меньшезначимо-
сти» по отношению к «бывшей советской империи» и соответствовать,
тем самым, новым актуальным запросам нового (национального) госу-
дарства. В ответ на новый политический запрос нового государства,
в своем абстарактно-универсалистском (национальном) развитии по-
прежнему не учитывающем многообразие развития партикулярного, то
есть множественных стратегий новой национальной культурной инди-
видуации и персонификации в новых политических условиях, украин-
ские постмодернисты1 предлагают альтернативный подход к проблеме
украинской национальной идентичности. В условиях новой культур-
ной парадигмы - «постимперской, постколониальной, постсоветской и
постмодернистской» - необходимо, по их мнению, не восстанавливать
эссенциалистскую («исконную», «подлинную», «аутентичную») модель
украинской национальной идентичности, а, напротив, деконструировать
ее. Необходимость логического жеста деконструкции по отношению к
любой градиционной национальной (в данном случае украинской) иден-
тичности состоит, по их мнению, в том, что традиционная национальная
идентичность неизбежно и трагически сконструирована через категорию
травматического - антагонистическое отношение к этническому другому,
когда наслаждение другого (его сексуальность, язык, тревожащие нас за-
пахи, еда или музыка и т.п.) выступает травматической помехой для соб-
ственной субъективной реализации, ранит наше национальное достоин-
Наслаждение быть украинцем
225
ство, препятствуя его свободной реализации2. Именно поэтому украинские
постмодернисты радикальным образом призывают обрести в современной
национальной культуре национальную идентичность нового типа - а
именно, «посттравматическую», или «послечернобыльскую» (по выра-
жению известного украинского постмодернистского филолога Тамары
Гундоровой, вопреки логически закрепленной трагической коннотации
понятия «Чернобыля» в современном культурном дискурсе, радикально
вкладывающей в известное философское понятие «после катастрофы»,
в отличие от пессимистического адорновского «после Освенцима», но-
вый терапевтический культурный смысл). Другим классиком дискурса
украинского постмодернизма является самый известный современный
украинский писатель Юрий Андрухович, разработавший собственную, от-
личающуюся от Бахтина концепцию постмодернистского «карнавала», по-
зволяющую «праздновать» новую национальную идентичность как пост-
модернистскую «игру различий» новой самодостаточной субъективности
(а не переживать как трагический экзистенциальный опыт отношения с
этническим другим3). При этом преимущество деконструктивистского
подхода к проблеме национальной идентичности заключается, по мнению
украинских постмодернистских теоретиков, не только в новой терапии,
но и в новом гуманизме и в новой политичекой эффективности одновре-
менно: во-первых, он позволяет более демократически реализовать прин-
цип различия в отношении к этническому другому (например, оранже-
вые цветы и поцелуи по отношению к трактуемым как этнически другие
донецким шахтерам или украинским солдатам, охраняющим Кучму, во
время Оранжевой революции), а во-вторых, через мирный постмодернист-
ский карнавал-перформанс политически мобилизовать разнородно страти-
фицированную массу и создать на ее основе новую единую украинскую
нацию, вставшую, наконец, с колен и расставшуюся, смеясь4, со своим
травматическим прошлым5.
В то же время в нашем анализе проблемы новой национальной
идентичности в Украине необходимо учитывать мнение современных фи-
лософских критиков постмодернистского дискурса в целом и постмодер-
нистского национального дискурса в частности. В этом смысле не стоит
забывать напоминание Жижека о том, что нация парадоксальным обра-
зом «существует только до тех пор, пока существует ее специфическое
наслаждение», которому угрожает «наслаждение другого», неизбежно вы-
ступающее старым дестабилизирующим травматическим фактором даже
в новых постмодернистских стратегиях национальной политической
субъективации6. Не этот ли парадокс наглядно демонстрируют сегодня в
Украине сильные чувства национальной неприязни и обиды по отношению
226
Сергей Жеребкин
к имперской России, вызванные не агрессивными и недопустимыми дей-
ствиями русских в области политики или экономики, а, в первую очередь,
экспансией в Украину российской массовой культуры - русскоязычной
эстрады («языка попсы и блатняка», по выражению Юрия Андруховича),
российских телевизионных шоу и сериалов и т.д. - то есть всего того, что
как раз и демонстрирует современные практики «непристойного наслаж-
дения» этнического другого?..
Предметом анализа данной статьи является исследование новых
украинских постмодернистских стратегий деконструкции национальной
идентичности на примере деконструкции модели традиционной нацио-
нальной маскулинности. В отличие от традиционных западных (трактую-
щих национальную маскулинность как травматическую, основанную на
драматической идентификации с фигурой «воина-защитника» по класси-
ческой схеме «герой-жертва» или с драматическим опытом «униженно-
го», «оскорбленного отца» и т.п.) или традиционных украинских (по дра-
матическому выражению украинской писательницы-феминистки Оксаны
Забужко, «... нас растили мужики, объебанные как-только-можно со всех
концов, ... потом такие точно мужики нас трахали, и ... в обоих случаях
они делали с нами то, что другие, чужие мужики делали с ними. И ... мы
принимали и любили их такими, как они есть, потому что не принять их -
означало бы стать на стороне тех, чужих...»7) исследований маскулин-
ности, современные украинские писатели-постмодернисты, идеологи и
активные участники Оранжевой революции Юрий Андрухович и Сергей
Жадан репрезентируют новые популярные проекты деконструкции укра-
инской национальной идентичности и национальной маскулинности, на-
правленные на преодоление традиционной национальной травмы.
Оранжевую революцию Андрухович и Жадан как ее идеологи и ак-
тивные участники восприняли прежде всего как успех постмодернистских
культурных политик и как заслугу украинских интеллектуалов, высту-
пивших теоретиками и организаторами революции. Но если Андрухович
понимает Оранжевую революцию как постмодернистский карнавал, то
Жадан, бывший во время революции комендантом палаточного городка
«оранжевых» на центральной площади в Харькове, рассматривает рево-
люцию как общенародное движение анархистского типа, т.е. как феномен
постнациональных политик.
Наслаждение быть украинцем
227
Новые национальные субъекты в Украине, или украинская
маскулинность в логике нового национального фантазма
Характерной чертой творчества поэта и прозаика Юрия Андру-
ховича (р. 1960), одного из зачинателей украинского литературного
постмодернизма является, как отмечает, в частности, Тамара Гундорова,
«программный маскулинизм»8 , выражающийся не только в том, что ли-
рический герой (молодой украинский интеллектуал) поэзии или автобио-
графических романов Андруховича («Рекреации» (1992), «Московиада»
(1993), «Перверсия» (1996) и «Двенадцать обручей» (2003)), имеющий
ярко выраженную национальную идентичность, в современных постпо-
литических обществах «мягких» маскулинностей неожиданно успешно
реализует ее радикально-мачистским образом (в интенсивных и до не-
вероятности потентных сексуальных отношениях с женщинами разных
национальностей), но и в том, что он не переживает травму нехватки в
ситуации, в которой ее обычно переживает традиционный национальный
субъект - при встрече с чужой «большой» культурой (например, враждеб-
ной имперской культурой России или, напротив, цивилизованной культу-
рой Западной Европы). Впервые в истории украинской национальной куль-
туры, шовинистски маркированной «большими» имперскими культурами
(русской/советской или австрийской) как второстепенная, «низкая» и марги-
нальная, герой Андруховича революционным образом испытывает чувство
постмодернистского превосходства украинской культуры над остальными.
Другими словами, задолго до политической репрезентации победившего
в Оранжевой революции успешного мужского образа нового президента
Украины Виктора Ющенко, ничем не уступающего на уровне визуальных
стратегий репрезентации лучшим западным мужским политическим образ-
цам (в отличие от по-советски ущербного мужского образа проигравшего
Кучмы), впервые в украинской культуре Андрухович репрезентирует муж-
ского национального субъекта нового типа - посттравматического, осво-
божденного от старых национальных травм, реализующего новый опыт на-
слаждения собственной национальной идентичностью.
Например, в раннем и, пожалуй, самом известном романе Андру-
ховича «Московиада», события которого происходят в имперской Москве
накануне распада СССР, таким новым национальным субъектом является
молодой украинский поэт с немецкой дворянской фамилией - Отто фон Ф.
(т.е. гибридная прогрессивная постмодернистская фигура украинца-
арийца), который, находясь на стажировке в элитном Московском Лите-
ратурном Институте, совершенно не чувствует травмы от столкновения
с так называемой «великой русской литературой», но напротив, ощущает,
228
Сергей Жеребкин
например, безусловное превосходство украинского языка - «нежной со-
ловьиной мовы»9 над грубым и вульгарным русским - «языком попсы и
блатняка», занимающим, по сведениям Андруховича, 34-е место в мире
по благозвучности, после языка суахили10. В результате повествование об
однодневной поездке украинского героя в состоянии алкогольного опья-
нения по нищей Москве, наполненной ужасами тоталитарного имперского
выживания, где социальное пространство тотально маркировано в терми-
нах «мы-они» (агенты московского КГБ, брутальная московская милиция,
криминальные элементы и «лица кавказской национальности» и т.п.) стро-
ится у Андруховича не как передвижение маргинального поэта в чужом
и враждебном московском метро, а как изысканный постмодернистский
сюжет экзистенциального путешествия, объединяющий в себе, как от-
мечают украинские литературные критики, провокативную одиссею ро-
мана Венедикта Ерофеева «Москва - Петушки» и метафизический сюжет
джойсовского «Улисса»11. Кроме того, посттравматический статус героя
подчеркивают и особые отношениями с московскими женщинами («ка-
цапками» и «московками», как он их называет). Только на первый взгляд
украинец-ариец Отто фон Ф. совершает в Москве ряд действий, которые
в ординарной действительности должны были бы быть квалифицированы
как акты уголовного преступления - жестоко избивает свою московскую
любовницу Галю, совершает изнасилование африканской студентки в
душе общежития и, наконец, фактически убивает вора-кавказца, украв-
шего у него кошелек. На самом деле отношения с московскими женщина-
ми в постмодернистском пространстве романа отнюдь не ограничивают-
ся сферой уголовного насилия, но, как доказывает автор, носят характер
перформативного постмодернистского мультикулыурного соревнования, в
котором впервые, как уже было сказано, украинская культура неизбежно
одерживает победу над остальными: ведь только вначале при встрече с
молодым украинским поэтом «московки» и «кацапки» относятся к нему
высокомерно и по-шовинистски, иронизируют над его поэтической и пе-
вучей провинциальной «мовой», но вскоре, впечатленные невероятным
поэтическим и мужским талантом героя, знанием иностранных языков,
современной литературы и искусства (и, например, психоанализа) ста-
новятся его покорными почитательницами и соответственно почитатель-
ницами украинской культуры в целом. В этом контексте изнасилование
африканкой студентки в женском душе общежития имеет также исклю-
чительно культурное и даже мультикультурное значение: в частности,
украинский поэт с гордостью сообщает своим собутыльникам в пивбаре,
что, оказывается, таким способом он «на несколько незабываемых минут
соединил своим членом далекие континенты, культуры, цивилизации»12. В
Наслаждение быть украинцем 229
следующем романе Андруховича «Перверсия» по видимости травмати-
ческий сюжет столкновения талантливого украинского интеллектуала как
нового национального субъекта с чужой культурой усложняется: на этот раз
столкновение происходит не с шовинистской, тоталитарной и поэтому от-
сталой по определению русской культурой, но с цивилизованной и «про-
двинутой» западно-европейской, которая одновременно воплощает собой
и актуальную политическую цель для современной Украины, отчаянно,
как известно, стремящейся - наравне с другими постсоветскими страна-
ми - вступить в демократический Евросоюз, окончательно оторвавшись
в своем цивилизационном развитии от чуждых тоталитарных корней.
Однако и в этот раз новый национальный субъект Юрия Андруховича из-
бегает ситуации травмы. Герой романа теперь - талантливый постмодер-
нистский украинский поэт-перформансист, высочайшего уровня плейбой
Станислав Перфецкий (от английского слова «perfect» - совершенный),
представляющий в Европе новый образ Украины: если традиционно
Украина в дискурсе старых имперских культур ассоциировалась, как уже
было сказано, с исключительно «низкой»/«народной» культурой, то поли-
тическая задача Перфецкого как нового национального субъекта - совер-
шить радикальную деконструкцию традиционных бинарных оппозиций и
репрезентировать Украину как страну высокой постмодернистской куль-
туры, по сравнению с которой культура современной постмодернистской
Европы оказывается недостаточно постмодернистской. Данная политиче-
ская стратегия с успехом реализуется героем, поскольку в новом поли-
тическом контексте Украина, по словам Андруховича, - это удивитель-
ная, загадочная страна, «куда более химерная, чем средневековые Индия,
или Китай»13, хотя и находящаяся в то же время «совсем близко к центру
Европы»14; щедро одаренная природными богатствами15; с языком, кото-
рый занимает второе место в мире по благозвучности16; в которой «самые
женственные женщины» в мире, которых можно сравнить «разве что с ита-
льянскими или греческими»17. Именно поэтому украинский герой Станис-
лав Перфецкий, по характеристике Андруховича, имеет «сорок имен» и
множество постмодернистских ликов, знает множество языков, вызывает
всеобщее восхищение и всеобщий скандал, создает вокруг себя такую
мощную карнавальную ауру, что, приезжая выступить на венецианской
постмодернистской конференции «Посткарнавальная бессмыслица мира:
что на горизонте?» наряду с другими ведущими постмодернистами мира,
производит в столице карнавалов Венеции более сильный карнавальный
эффект, чем венецианский карнавал: в частности, делает самый лучший и
скандальный доклад на этой элитной конференции (о постмодернистском
характере украинской культуры). Кроме того, оказывается, что именно
230
Сергей Жеребкин
Перфецкому принадлежат самые лучшие в мире переводы сакральных
«Сонетов к Орфею» Рильке, он легко может спеть партию Орфея на вене-
цианской сцене и вообще легко идентифицируется восхищенными евро-
пейскими коллегами с фигурой мифологического поэта Орфея, родивше-
гося и творившего, согласно радикальной гипотезе Юрия Андруховича,
«где-то в нашей, карпато-балканской зоне мира»18. В результате Стас Пер-
фецкий как представитель современной постмодернистской украинской
культуры (как и сам знаменитый писатель Юрий Андрухович, на вопрос
журналиста-неофита о русском писателе Пелевине небрежно, в терминах
собственного бесспорного национального превосходства заметивший, что
«Пелевин - всего лишь русский Андрухович») пользуется в Европе неве-
роятной популярностью: например, в Чехии, когда он сидит в пражской
пивной, к нему непрерывно являются «всякие выдающиеся чехи, типа
Вацлава Гавела», цель которых - «чтоб только на него глянуть»19.
Отношения Перфецкого с европейскими женщинами также строят-
ся по схеме реализации невероятной мужской потентности, что потрясает
и покоряет западных цивилизованных женщин в современном стериль-
ном мире рационального секса не менее глубоко, чем нецивилизованных
«кацапок»: несмотря на враждебность и коварство также и западных жен-
щин, и в этом романе зачастую оказывающихся чужими агентками (уже не
КГБ, но других тайных западных организаций), суть отношений героя с
ними состоит в том, что и они, тем не менее, не могут противостоять мо-
гучему мачистскому сексуальному обаянию новых украинских постмо-
дернистских интеллектуалов и становятся их любовницами и культурны-
ми союзницами, изменяя тем самым этническим «своим» и поддерживая,
напротив, новую украинскую национальную маскулинность. По такому
сценарию строятся, в частности, отношения Перфецкого с Адой Цитри-
ной - международной секретной агенткой-каратисткой, которая получает
задание от своего босса Монсиньера вместе со своим мужем следить за
Перфецким во время его поездки на постмодернистскую конференцию в
Венецию, но женщина оказывается настолько потрясенной карнавальной
индивидуальностью и сексуальной энергетикой Перфецкого, что неза-
медлительно становится его любовницей, отказывается от Монсиньера и
от своего мужа и т.д и т.п...
Какой методологический прием позволяет писателю Юрию Андру-
ховичу в ответ на новый запрос-идентификацию власти сформулировать
концепцию новой посттравматической национальной мужской субъектив-
ности в новых политических условиях украинского национального государ-
ства? На наш взгляд, основным методом, позволяющим обеспечить новую
национальную постмодернистскую мифологию маскулинности, у Андру-
Наслаждение быть украинцем 231
ховича является, как уже было сказано, метод карнавализации украинской
культуры в целом и структуры субъективности в частности. Радикально-
альтернативным отличием новой постмодернистской национальной трак-
товки Юрием Андруховичем понятия «карнавала» от известной трактовки
Михаила Бахтина является то, что если Бахтин понимал карнавал как обо-
рачивание «верха» и «низа» в культуре как все-таки временное ее состоя-
ние, то Юрий Андрухович рассматривает «карнавальность» как ведущую
и перманентную характеристику украинской культуры в целом (начиная с
украинского барокко, Гоголя и Котляревского)20. При этом карнавальность
украинского типа субъективности, в отличие от концепции карнавальной
субъективности как структуры диалогического невротического многого-
лосия Бахтина, состоит в том, что украинская национальная субъектив-
ность реализуется не через внутренний диалогический опыт экзистен-
циального психологического невротического многоголосного переживания
(свойственного, по мнению Андруховича, как раз тоталитарной русской
классической культуре; и действительно, идеальной моделью такого
типа субъективности у Бахтина является субъективность у Достоевско-
го), а через (внешний) карнавальный перформанс, понимаемый Юрием
Андруховичем в отличие от знаменитого лакановского как буквальный
«маскарад» (наподобие знакового для творчества Андруховича венеци-
анского карнавала) - то есть как буквальная смена различных телесных
поз, одежд и масок. Не менее самобытной, отличающейся от знаменитого
определения Тынянова является в творчестве Андруховича и трактовка
литературного приема пародии - не как пародийного повторения пред-
шествующих литературных нарративов, а как буквального воплощения
«смеховой культуры» в любом событии реальности, что он стремится ре-
презентировать не только в постмодернистских литературных произве-
дениях, но и в многочисленных постмодернистских перформативных ак-
циях и концертах, проводимых им совместно с рок-музыкантами по всей
Украине; а в конце 80-х Андрухович выступает организатором украинских
постмодернистских литературных групп («бурлеск-балаган-буффонада»
(«бу-ба-бу») и «Псы святого Юра» и др.)21 Именно благодаря радикаль-
ной карнавальности, присущей украинской культуре, герои Андруховича
получают возможность посттравматического наслаждения в ситуации,
когда в терминах логики либеральной демократии такое наслаждение (не
только ничем не сдерживаемое извне, но и внутренне неограниченное)
является логически невозможным. Ведь только благодаря карнавальной
уникальности украинской культуры провинциальный, принадлежащий
в терминах тоталитарной шовинистской логики к так называемым «нац-
меньшинствам» субъект в «Московиаде» способен праздновать свою ста-
232
Сергей Жеребкин
жировку в тоталитарной и враждебной имперской Москве в окружении
расистски ориентированных «московок» как непрерывное карнавальное
действие, преобразующее обыденные, связанные с выживанием события
тяжелой, социально необеспеченной социальной жизни «приезжего» (та-
кие, например, как поход в дешевый пивбар, поездка в метро, сексуаль-
ные отношения с социально необеспеченными московскими женщинами
или посещение душа в общежитии и т.д.) в трансцендентную ситуацию.
Карнавальность украинской культуры помогает и гениальному поэту Ста-
ниславу Перфецкому в «Перверсии» в видимом восхищении его гениаль-
ностью окружающих женщин не замечать базированного на структурном
социальном неравенстве расизма западных обществ либеральной демо-
кратии, потребительски использующих, как оказывается, не только его
уникальную национальную экзотичность («национальную душу»), но и
его уникальную мачистскую маскулинную сексуальность («национальное
тело»). В результате Стас Перфецкий, приехав на элитную конференцию
в Венецию и рассчитывая на постмодернистский диалог культур как на
диалог равных (который, как мы помним, оказался невозможен для дру-
гого героя Андруховича Отто фон Ф. в тоталитарной шовинистской Мо-
скве), переживает сильнейшее потрясение, когда неожиданно оказывается
объектом ... сексуального домогательства со стороны представительницы
Запада (в лице, конечно же, гротескной американской феминистки по
имени Лайза Шейла Шалайзер), которая тем самым трактует его не как
уникального представителя высокой украинской культуры, а как этниче-
ский сексуальный объект и предлагает ему в этом качестве заняться с ней
сексом, за что обещает помочь опубликоваться в США. Именно поэтому
Отто фон Ф. в Москве или Стасу Перфецкому в Европе приходится по-
стоянно доказывать собственную национальную уникальность, преодо-
левая в символических перформативных действиях жестокие законы
социального и расового неравенства и дискриминации. В то же время
уникальной особенностью новой стратегии репрезентации национальной
маскулинности Юрия Андруховича является то, что всякий раз его литера-
турный герой выходит из этого неравного поединка культур победителем,
не только не пережив, но и не почувствовав столь естественную в таких
случаях ситуацию травмы.
Более того, ответные действия новых самодостаточных и полно-
ценных мужских национальных субъектов Юрия Андруховича отнюдь не
строятся по очевидной в таких случаях схеме борьбы за признание (вве-
денной в современную философию французским философом русского
происхождения Александром Кожевом на базе знаменитой гегелевской
диалектики раба и господина), обусловленной несправедливым отказом
Наслаждение быть украинцем 233
представителей «больших» культур (например, французской) на равных
признать героев маргинальных культур (например, ввести самого Кожева
в пантеон высокой французской философии как представителя варварской
русской культуры; недаром позднее Деррида обвинил Кожева за внесение
русского тоталитарного духа в самое сердце французской культуры22).
В новом национальном гуманизме, обеспеченном и такой характеристи-
кой карнавальной культуры, как «диалог» (культур, тел, сексуальностей
и т.п.), карнавальные герои Андруховича, сталкиваясь с проявлением
агрессии со стороны этнически других, репрезентированных русскими
или западными женщинами, не проявляют ответную агрессию, а, наобо-
рот, реализуют мирные, перформативные и, главное, пародийные страте-
гии карнавальной диалогической коммуникации. Например, в «Моско-
виаде» карнавальный герой Андруховича Отто фон Ф. в качестве главного
оружия против тоталитарных имперских русских выбирает ... секс: миссия
украинского поэта в Москве - «оттрахать» как можно больше «моско-
вок» и «кацапок», пародируя этим постмодернистским перформативным
жестом жестокий расистский жест колониального исторического изна-
силования «москалями» украинок, оплаканных в творчестве украинско-
го классика Тараса Шевченко, в терминах классического национализма
призывавшего, как известно, к ответному насилию. Однако герой Ан-
друховича не следует политическим заветам классика, и в ответ на пря-
мую агрессию (сексуальный харрассмент) по этническому признаку со
стороны американской феминистки Шейлы Шалайзер, отказывающейся
вступать с ним в культурный диалог (предложив вступить в сексуаль-
ный), он совершает, по его мнению, ненасильственный и пародийный
постмодернистский карнавальный жест, также демонстрирующий при-
ем постмодернистской пародии как «смеховой культуры» в действии: во
время феминистского доклада «Секс без палок» американской феминист-
ки, предложившей ему секс, он провоцирует другую западную женщи-
ну (секретную агентку Аду Цитрину) сделать ему ... минет под столом.
В результате можно сделать вывод, что карнавальные герои Андрухови-
ча деконструируют традиционное для национализма антагонистическое
отношение к этническому другому и базисный принцип национализма,
бинарную оппозицию «мы - они», являющуюся необходимым условием
стабильности традиционной национальной идентичности, взамен полу-
чая нечто неизмеримо большее, а именно - знаменитое лакановское jouis-
sance (наслаждение), которое становится возможным только в ситуации
выстраивания не антагонистических отношений к другому. В этом кон-
тексте новых национальных, или «карнавальных» субъектов Юрия Ан-
друховича можно определить в терминах современной философии как
234
Сергей Жеребкин
«субъектов желания»23, законом функционирования которых является,
соответственно, лакановская «логика желания». Основной тезис логи-
ки желания - провокативное лакановское утверждение о том, что опыт
нарушения идентичности (субъектов желания) парадоксальным образом
является опытом наслаждения. В основе этой логики лежит лакановский
принцип понимания наслаждения (jouissance) не как связанного с полу-
чением желаемого объекта, т.е. с ситуацией исполнения, а значит, пре-
кращения ситуации желания, а с самим процессом желания. Другими
словами, неудовлетворенность желания в структуре лакановской логики
желания выступает основным структурным условием возникновения эф-
фекта непрерывности наслаждения (получения «прибавочного наслажде-
ния», в терминологии Лакана), в ходе которого субъект, с одной стороны,
никогда не получает то, что он желает (что обеспечивает для него си-
туацию мучительной лакановской нехватки), но, с другой стороны, от-
крывает практически непрерывный доступ к тому, что является для него
недостижимым, то есть трансцендентным объектом желания (в терминах
Лакана, Возвышенным Объектом, или «объектом, вознесенным на уровень
(невозможной, реальной) Вещи»24).
Таким образом, новое неантагонистическое отношение к этниче-
ски другим, которое демонстрируют карнавальные герои Андруховича, свя-
зано с принципиальным изменением по сравнению с антагонистической
в традиционном национализме роли другого: другой (субъект) выступа-
ет в новом дискурсе национализма не как другой субъект, являющийся
условием и одновременно препятствием для достижения национальным
субъектом его идентичности, но скорее как инструмент, функция, обе-
спечивающая новому национальному субъекту его прибавочное наслаж-
дение как опосредованное, или, в терминологии Джорджио Агамбена -
«трансцендентное»25. Именно поэтому карнавальные герои Андруховича
воспринимают такую известную травмирующую психоаналитическую
структуру, как «взгляд Другого», не как контролирующую (в духе же-
стокого сартровского «взгляда Другого» или фукианского надзирающе-
го взгляда в Паноптиконе), а скорее как лакановский gaze («пристальный
взгляд»), который обеспечивает поддержку «фундаментальной фанта-
зии» субъекта и является условием его «прибавочного» наслаждения как
трансцендентного. Так, например, в элементарной структуре идеологиче-
ского фантазма - сексуальном фантазме - не сам секс, а идея, что субъ-
ект совершает сексуальное действие для потенциального взгляда дру-
гого, по известному замечанию Славоя Жижека, является необходимым
условием прибавочного наслаждения субъекта26. Поэтому не случайно
герои Андруховича испытывают наиболее сильное сексуальное влече-
Наслаждение быть украинцем
235
ние и осуществляют сексуальные функции под тщательным надзором или
КГБ Москве (в романе «Московиада»), или тайной организации в Европе
(в романе «Перверсия»).
Идею украинской культуры как карнавальной Андрухович приме-
няет и к анализу главного политического события последних лет в Укра-
ине - Оранжевой революции27, доказывая, что ведущим политическим
фактором революции выступили не так называемые объективные соци-
альные или экономические предпосылки, но прибавочное, то есть транс-
цендентное, или карнавальное наслаждение масс, явившееся основным
политическим фактором революционной/карнавальной мобилизации
масс, которым в их перформативном карнавале никто и ничто не смог
помешать - ни русские танки на Хрещатике, ни кучка коррумпированных
олигархов.
В то же время радикальные и политически эффективные лозунги
Оранжевой революции («вы - лучшие!», «на Майдане - элита нации!»
или «украинцы - это европейская нация!»), не требующие от революци-
онных народных масс никаких дополнительных усилий по «розбудове
державы», воспитанию «национального сознания» или «национального
возрождения» (как это требовал от них старый, формальный кучмовский
«номенклатурный национализм»), доказывают функционирование поли-
тического фактора наслаждения в ситуации Майдана по схеме скорее (и
вопреки теоретической концепции Юрия Андруховича) имманентного
(буквально осуществляющегося «здесь» и «теперь» и, более того, до-
ступного для каждой/каждого на Майдане), а не трансцендентного на-
слаждения.
Отсюда актуальный политический вопрос: какой должна быть со-
временная украинская литература, чтобы теоретически и политически
соответствовать тому уровню имманентного революционного наслажде-
ния масс, который был задан в Украине Оранжевой революцией и карна-
валом Майдана?
Логика влечения в Украине,
или радикальная политическая маскулинность
На наш взгляд, новые политики наслаждения, соответствующие
динамике имманентного наслаждения масс в ходе Оранжевой революции,
представлены в творчестве нового поколения молодых украинских авто-
ров, представителей так называемого «украинского неоавангарда» (Ирэна
Карпа, Наталка Сняданко и др.), лидером которого является харьковский
поэт, прозаик и шоумен Сергей Жадан (р. 1974), бывший во время Оранже-
236
Сергей Жеребкин
вой революции комендантом палаточного городка «оранжевых» на харь-
ковском «майдане» (харьковской площади Свободы).
Философская концепция Жадана соответствует одновременно тео-
ретической концепции «номадической субъективности» Жиля Делеза и
концепции «практик маргинальных групп» Мишеля Фуко. В результате
литературная практика Жадана направлена на радикальную деконструк-
цию доминантных политик и дискурсов в Украине - политик построения
буржуазного национального государства, системы рыночной экономи-
ки, институтов культуры, образования, семьи и т.д. С точки зрения на-
шего анализа представляет интерес также и радикальная в творчестве
Жадана (в отличие от его старшего соратника Юрия Андруховича, вос-
станавливающего и доводящего, как было показано выше, до гротеска
патриархатные гендерные стереотипы и в новых национальных услови-
ях) деконструкция также и гендерных стереотипов, в том числе - тра-
диционной конструкции маскулинности (в том числе национальной):
«Моя б воля, - пишет Жадан, - я построил бы какую-нибудь идеальную
Китайскую народную республику, да, чтобы Китай, но без пидараса Мао,
чтобы там не было никаких бойз-бэндов, сэлф-мэйд-мэнов, мидл-класа,
интеллектуалов и андеграунда, вместо этого - простые эмоции, простое
общение, секс без презервативов, экономика без глобализма, парламент
без зеленых, церковь без московского патриархата, а главное - никакого
кабельного телевидения .. .»28.
В результате в своей автобиографической прозе (повести «Биг Мак»
(2003), романы «Депеш мод» (2004), «Anarchy in the Ukr» (2005), «Гимн
демократической молодежи» (2006)) в качестве украинских постсовет-
ских «номадических субъектов» Жадан изображает люмпенизированную
молодежь восточной Украины, у которой не сформированы ни структу-
ры семьи, ни структуры этничности, ни гендерные структуры (не говоря
уже о более сложных структурах культуры, языка, производства и т.п.). И
если у Делеза основной характеристикой «номадической субъективности»
являлась характеристика желания (субъекты как знаменитые «машины
желания»), то у радикальных героев Жадана не выполняются не только
основные функции сознания, но и функции желания. В результате меха-
низм субъективации литературных героев Жадана осуществляется скорее
на уровне, который Лакан называет уровнем влечения (или, используя
буквальный перевод и ближе к языку самого Жадана, - драйва)29, когда субъ-
ективация осуществляется посредством так называемых частичных вле-
чений - оральных, анальных, слуховых и визуальных и т.п. Радикальным
отличием от Лакана является при этом то, что из всего набора частичных
влечений у восточно-украинских героев Жадана по аналогии с другими
Наслаждение быть украинцем
237
известными образцами алкогольной прозы доминирует одно - оральное
(в форме выпивания-выблевывания), вытесняющее остальные. Другими
словами, будучи субъектами влечения, жадановские герои переживают со-
стояние, которое, в отличие от переживаний героев Андруховича, не мо-
жет быть описано в терминах лакановской «логики желания» и которое
Славой Жижек обозначает как «постфантазматическое»: по словам само-
го Сергея Жадана, они уже «ни во что не верят» - ни в демократию, ни
в коммунизм, ни в национальное возрождение, и «уже ничего не хотят -
только жить»30.
В то же время инновационный политический литературный про-
ект Жадана состоит в утверждении, что именно эти новые радикальные
субъекты посредством номадических, альтернативных практик собствен-
ной повседневной жизни способны реализовать в современной Украине
наиболее радикальный политический проект как политический протест,
способный революционным образом деконструировать любые типы до-
минантных политик и идеологий, социальных иерархий и т.п. Как форму-
лирует эту политическую позицию Жадан в своем манифестном «Левом
марше»: «Мао мертв, Фидель мертв, не давай себя наебывать! Сеть кон-
тролируется, выборы куплены, демократия мертва, парламент куплен, пре-
зидент куплен - у тебя нет президента ... национального возрождения не
бывает! им просто хочется тебя повесить!... они только про это и думают,
суки! суки! они думают про тебя! они только про тебя и думают! не думай
про политику! в газетах - суки! на радио - суки! в телевидении - суки!
Мао, сука, Фидель, блядь, сука! в сети одни суки и пидоры! на выборах -
суки! демократия ссучилась, парламент ссучился! президент - сука, это
не твой президент! правые, губернатор, кандидат - сууууууууки!!! какие
петиции??? какие профсоюзы??? какое возрождение??? суки!!!!!!!!!! !»31.
Новый украинский политический проект Жадан обозначает поня-
тием «перманентного похуизма», а своих героев маркирует как политиче-
ских субъектов радикального революционного типа, которые, по аналогии
с известной политической концепцией мобилизации масс в стратегиях
«радикальной демократии» известного западного левого теоретика Эрне-
сто Лаклау, восприняли украинскую Оранжевую революцию» как полити-
ческую возможность для реализации проекта имманентного наслаждения
(или «логики влечения»), став основным мобилизационным ресурсом
революции - ее «хунвейбинами».
Наиболее концептуально этот тип политических субъектов пред-
ставлен в романе Жадана «Депеш мод». Молодые герои романа - Собака
Павлов, Вася Коммунист, Чапай, Саша Карбюратор, Какао и др. по види-
238
Сергей Жеребкин
мости не делают ничего протестного; в терминах теоретической концеп-
ции «перманентного похуизма» они непрерывно пьянствуют, принимают
легкие наркотики, совершают бессмысленные, «похуистские» поступки.
Однако, как доказывает Жадан, сам режим жизни украинских субъектов
влечения является настолько революционным, подрывным и протест-
ным, что несет непрерывную угрозу доминантным властным отношени-
ям украинского постсоветского общества. Например, герой Собака Пав-
лов - гибридный номадический алкоголик-токсикоман, еврей-антисемит,
«человек без паспорта» Алена Бадью, единственным показателем нома-
дической субъективности которого является пенсионное удостоверение
его бабушки, оказывается в романе персонажем, способным, в отличие
от неуспешных протестных хрестоматийных политических жестов со-
противления Эдипа или Антигоны (или других политических героев
мировой культуры), совершить, по мнению Жадана, радикальный рево-
люционный, не предопределенный доминантными структурами власти,
протестный акт автономного «принятия решения» как основной характе-
ристики действия политического субъекта — внезапно выбежать из от-
правляющейся электрички и напасть на милиционеров, обижающих по-
жилого инвалида на станции.
Важной особенностью политической стратегии жадановских по-
литических субъектов является их перманентная - по аналогии с рево-
люционной концепцией «верности событию» Алена Бадью - верность
логике телесного влечения, обеспечивающей функционирование режи-
ма имманентного наслаждения даже в ситуации, которая структурно не
предполагает такой логической возможности - например, в сфере капи-
талистических общественных отношений. Например, когда другой герой
романа Вася Коммунист (по словам автора, «хороший парень, редкостной
души похуист») решает заняться бизнесом, то главной его задачей яв-
ляется организовать свой бизнес так, чтобы получать прибыль только в
форме чистого прибавочного наслаждения, то есть чтобы в процессе биз-
неса не производить - даже случайно - никакого капитала (денег). Суть
«бизнес-идеи» Васи Коммуниста заключается в том, чтобы вместе с тремя
товарищами несколько раз съездить в соседний с Харьковом Белгород на
электричке за водкой, которую потом продавать на вокзале в Харькове
по более высокой цене, пока у них не наберется восемь ящиков водки, а
потом пропить всю эту водку за три дня. «Это же по два ящика водяры
на рыло, представляешь?» - взволновано говорит Вася Коммунист, пред-
лагая другу также принять участие в водочном «бизнесе». «Я предста-
вил себе эти три дня, - пишет его друг Жадан, - и отказался»32. Другими
словами, смысл Васиного «бизнеса» - отнюдь не капиталистическое на-
Наслаждение быть украинцем
239
копление (в форме товара или денег), а ситуация чистой траты, или зна-
менитое лакановское «чистое наслаждение».
В дискурсе психоанализа измерение символического рассматри-
вается как основное условие фундаментальной нехватки в структуре че-
ловеческой субъективности и непреодолимое препятствие, отделяющее
человека от внетравматического наслаждения, доступного предположи-
тельно животному, лишенному уровня символического. Однако в извест-
ной интерпретации Ренаты Салецл перформанс а российского акционера
Олега Кулика, пытающегося не изображать животное (собаку), а реально
стать им (с его, животного, внетравматическим наслаждением) доказы-
вается, что и эта структура наслаждения не является имманентной, по-
скольку опосредована конструкцией Другого, которая проявляется, как
отмечает Салецл, в «его отчаянной потребности в аудитории, в галерей-
ном пространстве - в Большом Другом»33. Однако там, где российский
художник-перформансист терпит неудачу, украинские субъекты влечения
из романов Жадана неизменно добиваются успеха и неизменно верны им-
манентному наслаждению, режим которого не может быть нарушен ни
при каких политических условиях. Например, хотя бизнес Васи Коммуни-
ста оказался провальным (его и его партнеров не допустили на водочный
вокзальный рынок торговцы-профессионалы, а самого Васю едва не из-
насиловал проводник-кавказец) и ему не удалось получить в результате
запланированные восемь ящиков водки, он, несмотря на неудачу, счаст-
лив и с одной бутылкой, сидя ночью на рельсах, несмотря на наезжающий
на него в темноте трамвай. Водитель трамвая, в свою очередь, решает
сложную гносеологическую задачу: человек или собака находится на
рельсах, или, другими словами, затормозить ему (в случае человека) или
нет (в случае собаки). Однако поскольку он решает, что собака не может
сидеть ночью на рельсах и пить водку из горла, в последний момент все
же тормозит, выходит из трамвая и садится на рельсы рядом с Васей пить
водку, поддерживая и продолжая тем самым солидарный политический
революционный потенциал «перманентного похуизма» новых субъектов
влечения в современной Украине.
Кроме того, особенностью этого солидарного политического режима
функционирования имманентного наслаждения и стратегии «перманент-
ного похуизма» является также и особая стратегия сексуальности, пред-
полагающая, что хотя жадановские герои полностью лишены элементар-
ного сексуального опыта («даже дрочить как следует не умеют»34), оргазм
может наступить в любой момент и в ходе любого действия (например, в
результате совместного выкуривания незнакомыми людьми сигареты на
таможне35 и т.д и т.п.). Другими словами, герои Жадана способны испы-
240
Сергей Жеребкин
тывать сексуальное наслаждение постоянно и в контакте с любым объ-
ектом. В частности, еще один политический герой романа «Депеш мод»
Чапай никогда не занимается сексом, потому что он коммунист в услови-
ях посткоммунизма. У него нет семьи, дома, он живет на заброшенном
заводе в помещении бывшего парткома, где занят в основном чтением
коммунистических брошюр и разработкой марксистской теории приме-
нительно к постсоветским условиям. Основным частичным влечением
Чапая также является оральное влечение, но когда к нему в очередной раз
приходят друзья Собака Павлов и Вася Коммунист и предлагают выпить,
Чапай с сожалением отказывается и говорит, что сейчас не может, пото-
му что у него триппер. На вопрос удивленных друзей о том, как можно
заразиться триппером без сексуальных отношений, поскольку «ведь вы,
марксисты, не трахаетесь», Чапай не апеллирует к известной лакановской
метафизической концепции «нет сексуальных отношений», а невозмути-
мо объясняет: «А я и не трахаюсь вообще. Просто мы тут на заводе сэконд
разгружали, вот и подхватил»36. В то же время по определению альтерна-
тивные, ненасильственные, номадические и «похуистские» герои Жадана
(по его выражению, невинные «веселые алкоголики») совершают в романе
серии неожиданно насильственных действий. Например, когда в качестве
революционного «похуистского» действия решают ограбить кабинет ди-
ректора завода, на котором живет Чапай. И хотя они вполне антикапита-
листически выносят из кабинета не дорогое оборудование, но всего лишь
гипсовый бюст сталинского соратника Молотова, однако это действие
в рамках обычной законности вполне может описываться в уголовных
терминах. Отсюда не случайной является и стратегия поведения самого
Жадана (описываемая им в сборнике автобиографических повестей «Биг
Мак») в ситуации, которая выше была рассмотрена на примере творче-
ства Андруховича - научного диалога Восток-Запад на конференции в
Австрии. В отличие от Андруховича, искренне направленного, как мы
помним, на диалог культур, Жадан симптоматично апеллирует в услови-
ях парадигмы Восток-Запад в своем выступлении, используя аргумент
силы, к русскому маршалу Жукову, который, как мы помним, командовал
советскими оккупационными войсками в Австрии и способствовал раз-
грому страны.
Однако особенность репрезентации массовых практик насилия в
творчестве Жадана состоит в том, что, в отличие от изображения наси-
лия в традиционной националистической литературе, насилие у Жадана
не является целенаправленным и не ограничено (как и описанное выше
сексуальное влечение) избирательным объектом влечения - этнически,
гендерно или социально другим, а поэтому не может быть маркировано
Наслаждение быть украинцем
241
в терминах национализма, расизма, антисемитизма, гомофобии, мизоги-
нии и т.д. («гомосексуализмом мы не занимаемся, - пишет Жадан - хотя к
тому все идет»37). Другими словами, насилие героев Жадана осуществля-
ется не избирательно, а тотально - против всех одновременно: как против
«чужих» - русских, евреев, кавказцев, коммунистов, националистов, биз-
несменов, милиции, наркодилеров и т.д., так и против «своих» - родителей,
друзей, родственников, сексуальных партнеров и т.д. В этом контексте
можно сделать вывод, что составляющей частью политической стратегии
«перманентного похуизма» героев Жадана является индифферентность в
отношении выбора объекта насилия. Отсюда его политические рекомен-
дации: «Никогда не интересуйся политикой, не читай газеты, не слушай
радио, выбей кинескоп из своего тиви, вставь туда цветной портрет Мао
или Фиделя, не давай им наебывать себя, не подключайся к сети, не ходи
на выборы, не поддерживай демократию, не посещай митинги, не всту-
пай в партии, не продавай свой голос социал-демократам, не встревай в
дискуссии про парламент, не говори про президента - мой президент, не
под держивай правых, не подписывай никаких петиций к президенту - это
не твой президент, не маши рукой губернатору, когда встретишь его на
улице, тем больше - ты его никогда не встретишь, не ходи на встречи со
своим кандидатом - у тебя нет кандидата, не проявляй интерес к деятель-
ности профсоюзов - профсоюзы тебя используют, не поддерживай нацио-
нальное возрождение - первым они повесят тебя, ты их враг, ты их еврей и
гомосексуалист, ты их фашист и большевик, ты им мешаешь заниматься
политикой ...».
В результате такой политической стратегии для Жадана, в отли-
чие от Андруховича, который после украинской Оранжевой революции
испытывает чувство неудовлетворенности (или состояние, которое Сла-
вой Жижек называет «утром после» революции) и поэтому выступает с
лозунгом ее продолжения, такой проблемы как «утро после» просто не
существует, поскольку, как утверждает Жадан в своих послереволюци-
онных интервью, в отличие от киевских лидеров Оранжевой коалиции,
призвавших, как только пришли к власти, революционные массы поки-
нуть киевский Майдан, «мы ушли с Майдана гораздо раньше, чем вы тут
в Киеве»39. Другими словами, политическое революционное действие
бывшего коменданта палаточного городка «оранжевых» на харьковском
«майдане», как и действия «похуистских» героев его прозы, радикаль-
но не было, как оказывается, связано с традиционными категориями по-
литической ответственности или политической цели (избрание нового
президента, политические и экономические репрессии в целях перерас-
пределения власти или ре-приватизация «Криворожстали» и т.д и т.п.).
242
Сергей Жеребкин
Другими словами, неизменно и верно оставаясь в рамках политической
концепции «перманентного похуизма», никакой другой политической
цели, кроме перманентного имманентного наслаждения, данный рево-
люционный проект и не ставил. Но именно эта радикальная политиче-
ская стратегия, в отличие от политической стратегии Юрия Андрухови-
ча, навязывающего украинским народным массам высокую культуру и
элитный («буржуазный») национализм, оказалась, как уже было сказано,
наиболее политически эффективной, соответствуя современной актуаль-
ной политической практике имманентного революционного наслаждение
масс, или, в терминах Алена Бадью, динамизму народа, а не динамизму
нации. Именно поэтому в своем послереволюционном романе «Anarchy
in the Ukr» Жадан описывает Оранжевую революцию как процесс форми-
рования прямо на городских площадях больших альтернативных, гетеро-
генных и революционных сообществ, прямо на площадях в палатках про-
живающих свою жизнь и радикально и нетрадиционно осуществляющих
в них свои повседневные революционные функции, нарушая при этом
социально-классовые иерархии, привычки и нормы (в том числе и поря-
док гегемонной маскулинности, интенсивно воспроизводящейся гендер-
ным порядком в Украине в постсоветский период).
В контексте общей политической стратегии проблему деконструк-
ции традиционной украинской маскулинности Жадан также решает более
радикально, чем Андрухович: если у Андруховича деконструкция осущест-
вляется в форме пародии на национальную гегемонную маскулинность,
то у Жадана репрезентация украинской маскулинности осуществляется
не только вне конструкции гегемонией маскулинности, но и вообще вне
конструкции гендера.
В то же время неожиданным парадоксом революционных романов
Жадана оказывается то, что его герои, отсылая к традиционной топике
инфантилизма, остро нуждаются в фигуре харизматического лидера (та-
кого, например, как сталинский маршал Жуков и др.). Главной политиче-
ской проблемой для них на фоне доминации в современной украинской
политике так называемых «мягких» структур маскулинности (любящего,
как известно, пчел и детей нового президента Ющенко, например) оказы-
вается, как показывает Жадан, дефицит потентного архаического Отца,
существующего, к сожалению, в нашем символическом никогда не ак-
туально, но исключительно ретроактивно. Именно поэтому Жадан и его
друзья в романе «Anarchy in the Ukr», изданном уже после революци-
онных событий в Украине, не удовлетворившись новым актуальным по-
литическим пантеоном, устраивают ностальгическую меланхолическую
экспедицию по местам «боевой славы» такого ретроактивного харизма-
Наслаждение быть украинцем 243
тического героя украинской культуры, как известный анархист «батька
Махно».
Или ... сами занимают его место. Ведь именно так и поступают
сегодня ведущие украинские интеллектуалы Сергей Жадан и Юрий Ан-
друхович, реализующие себя не только как интеллектуальные, но и, как
уже было сказано, актуальные лидеры украинской нации, оба успешно
функционируя как популярные шоумены в современной Украине: как орга-
низаторы массовых рок-концертов и других успешных массовых перфор-
мансов.
1 Характеристику основных направлений украинского литературного постмодернизма
см.: Гундорова Тамара. Т^слячорнобилъсъка бгблютека. Украшсъкий лнпературний
постмодерн (Кшв: Критика, 2005).
2 По словам Славоя Жижека, антагонизм по отношению к этническому другому и
базисная бинарная оппозиция национализма «мы-они» конституируются не по тра-
диционным критериям языка, культуры или истории, а по критерию наслаждения,
когда чувства национальной ненависти/вражды возникают по отношению к «непри-
стойному наслаждению» этнического другого (Zizek, Slavoj and Daly, Glyn.
Conversations with Zizek (Cambridge: Polity, 2004), p. 113-114)
3 См. Гундорова Тамара. «Карнавальний постмодерн», Шслячорнобилъсъка б1блютека.
Укралнсъкий липературний постмодерн, с. 77 - 96.
4 См. yjgxiiHyi перемагають смйочисъ, под ред. Тетяни Логуш та Олександра Кумансь-
кого (С1мферополь: Тавр1я, 2005).
5 Попович Мирослав. «Перед в!чним Майданом», Критика, piK IX, № 3 (89), березень
2005, с. 2-4, Брщина Олеся, Головаха 1нна. «Карнавал революцп», Критика, piK IX,
№3 (89), березень 2005, с. 17-19.
6 Zizek, Slavoj. «Enjoy Your Nation as Yourself», in Tarrying with the negative, (Dur-
ham: Duke University Press, 1993), p. 202.
7 Забужко Оксана. Полъов1 досл1дження з украгнсъкого сексу (Кшв: Факт, 2005),
с. 164.
8 Гундорова Тамара. Шслячорнобилъсъка бiблiomeкa. Украгнсъкийлипературний
постмодерн, с. 194, 205.
9 Андрухович Юрш. MocKoeiada, Юрш Андрухович. Рекреацп. Романы (КиГв:
Час, 1997), с. 170.
10 Там же.
11 Забужко О. «Польська «культура» i ми, або Малий апокалшсис москов!яди»,
244
Сергей Жеребкин
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
Забужко Оксана. Хрошки eid Фортшбраса (Кшв: Факт, 2001), с. 323.
Андрухович Юрий. Московиада (М: Новое литературное обозрение, 2001),
с. 68.
Андрухович. Перверз1я (Льв1в: ВНТЛ-Класика, 2004), с. 223.
Там же, с. 108-109.
Там же, с. 223.
Андрухович Юрш. Москов1ада, Юрш Андрухович. Рекреаци. Романы, с. 170.
Андрухович. Перверз1я, с. 227.
Андрухович Юрш. «Орфей хрошчний», Андрухович Юрш, Дванадцятъ
обруч1в (Кшв: Критика, 2004), с. 325.
Андрухович. Перверз1я, с. 18.
См. Шерех-Шевельов Юрш. «Го-Гай-Го. Про прозу Юр1я Андруховича i з
приводу». Юрш Андрухович. Рекреаци. Романы (Кшв: Час, 1997), с. 266.
См. Гундорова Тамара. ««Бу-Ба-Бу» post mortem», Шслячорнобылъсъка
б1блютека. Украинский литературный постмодерн, с. 202, Хомеча Наталка.
Феномен карнавсипзму у постмодерн 'ш поез 'и Ю. Андруховыча,
Derrida, Jacques. «А Time for Farewells: Heidegger (read by) Hegel (read by)
Malabou» in Malabou Catherine, The Future of Hegel: Plasticity, Temporality, and
Dialectic (New York: Routledge, 2005), p. XXV.
Butler, Judith. Subjects of Desire: Hegelian Reflections in Twentieth-Century
France (New York: Columbia University Press, 1999).
Жижек Славой. Возвышенный объект идеологии (М.: Художественный жур-
нал, 1999), с. 202.
Agamben, Giorgio. Potentialities (Stanford University Press, 1999), Chapter 14
(Smith, Daniel W. «Derrida and Deleuze, Immanence and Transcendence», in Paul
Patto and John Protevi, eds., Between Deleuze and Derrida (New York: Continuum,
2003).)
Zizek, Slavoj and Daly, Glyn. Conversations with Zizek, p. 140.
АндруховичЮрш. «Шукаючи Dreamland», Критика, pix IX, № 1-2 (87-88),
с!чень-лютий, 2005, с. 2.
Жадан Серий. Б1гМак (Кшв: Критика, 2003), с. 99.
Lacan, Jacques. The Four Fundamental Concepts of Psycho-Analysis (Harmond-
worth: Penguin, 1987), p. 273.
Жадан Сергей. Депеш мод (СПб: Амфора, 2005), обложка.
Наслаждение быть украинцем 245
31 Жадан Серий. Anarchy in the Ukr (Харюв: Фолю, 2005), с. 55-56.
32 Жадан Серий. Депеш мод (Харюв: Фолю, 2004), с. 45.
33 Салецл Рената. (Извращения любви и ненависти (М: Художественный жур-
нал, 1999), с. 123.
34 Жадан Серий. Пмн демократично! молод1 (Харюв: Фолю, 2006), с. 149.
35 Тамже, с. 152.
36 Жадан Серий. Депеш мод, с. 89.
37 Там же, с. 56.
38 Жадан Серий. Anarchy in the Ukr, с. 54.
39 «Сергей Жадан: хороший президент - мертвый президент», Интернет-газета
Трибуна, 10.03.2006.
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация
Александр Шашкин, Александр Салагаев
Уличное насилие: постановка проблемы
Нередко ученые и практики задаются вопросами - откуда берется
подростковое насилие? Как его можно объяснить? Почему оно носит столь
жестокий характер? Откуда у подростков вдруг появляется ненависть к
сверстникам? В настоящей статье предлагается новый теоретический
подход к пониманию феноменов насилия и виктимизации в подростковой
среде. Мы будем рассматривать насилие как лакмусовую бумажку, сви-
детельствующую о наличие властных отношений между подростковыми
группами; как инструмент установления и поддержания иерархий среди
подростков; как способ конструирования маскулинности членами подрост-
ковых насильственных микрокультур. Наша статья основана на многолет-
них исследованиях подростково-молодежных делинквентных группировок
в городе Казани, где они появились еще в середине 1960-х годов.
Построение теоретической модели интерпретации феноменов на-
силия и виктимизации в молодежной среде требует конструирования об-
щей объяснительной рамки исследования. В качестве такой рамки будет
использовано понятие «власть», понимаемое, в терминах М.Фуко как не-
отъемлемый элемент любых социальных, а не только политических вза-
имодействий: именно такое понимание властных отношений позволяет
наиболее адекватно, на наш взгляд, интерпретировать отношения между
подростками.
При объяснении нелегитимных иерархий классические подходы к
власти нередко говорят о различиях в социально-демографических харак-
теристиках социальных акторов (пол, возраст, образовательный уровень,
доход и т.п.). Однако в подростковой среде индивиды, входящие в доми-
нантные и подчиненные группы, обладают схожими характеристиками,
что снижает объяснительную способность традиционных теорий власти.
Основой иерархической организации подростковой среды, на наш
взгляд, являются гендерные различия, которые проявляются как между
гендерами, так и внутри них. Для обозначения иерархического характера
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация
247
маскулинного гендера Р. Коннелл ввел понятие «гегемонная маскулин-
ность». Она соотносится с различными подчиненными маскулинностями
и доминирует над ними. Иерархия создается как минимум из трех эле-
ментов: гегемонной маскулинности, консервативных маскулинностей
(участвующих в коллективном проекте, но не на переднем крае) и под-
чиненных маскулинностей»1.
Понятие «гегемонная маскулинность» используется также Дж.
Мессершмидтом, который считает, что преступления, совершенные муж-
чинами, могут быть поняты как попытки «дополнить» маскулинность в
ситуации, когда отсутствуют или ограничены другие средства демонстра-
ции мужественности2. В одних культурах социализация молодых мужчин
в рамках гегемонной маскулинности не связана напрямую с доказатель-
ством своей физической силы, трудолюбием и готовностью вступить в
драку. Однако существуют культуры, в которых этот доминантный тип
маскулинности в большей или меньшей степени связан с насильствен-
ным противодействием, доминированием и контролем3. В российских
группировках выражение гегемонной маскулинности посредством на-
силия становится основной формой мужественности и маргинализиру-
ет альтернативные формы: по мнению российской исследовательницы
Т.Б. Щепанской насилие в этом контексте является «демонстрацией и
одновременно осуществлением прав на тело жертвы».4
В то же время изучение феномена насилия в рамках гендерной
перспективы требует от нас новой теоретической интерпретации по-
нятия «насилие». По нашему мнению, нельзя считать насилие только
«мужским» феноменом. Насилие может быть определено как практика,
используемая для конструирования и поддержания гендерной идентич-
ности и отражающая отношения власти-подчинения определенного ген-
дерного режима или гендерной системы. Насилие включает намеренное
и осуществленное против воли человека применение физической силы, а
также реальную угрозу его применения, с использованием вербальных и
невербальных средств5.
Методы и процедуры исследования
Для многостороннего изучения процесса формирования маскулин-
ности в подростково-молодежных группировках нами были проведены
неформализованные глубинные интервью с активными их членами в есте-
ственных условиях улицы. Выбирая методические подходы к исследова-
нию группировок, мы, прежде всего, руководствовались опытом наших
зарубежных коллег, давно занимающихся данной проблемой. Наиболее
248
Александр Шашкин, Александр Сагалаев
глубоко такой сложный феномен как подростковая группировка может
быть изучен с использованием эмических методов (к которым относится
и глубинное интервью)6. В общей сложности нами было проведено 53
интервью в таких поволжских городах, как Казань, Набережные Челны,
Нижнекамск, Азнакаево, Ульяновск и Димитровград7.
Поволжский регион и г. Казань были выбраны для проведения по-
левых исследований не случайно. Казань была одним из первых горо-
дов, где в середине 1960-х годов появились молодежные группировки.
Именно поэтому феномен российских группировок широко известен в
нашей стране и за рубежом как «казанский феномен». Затем казанские
группировки включили в сферу своего влияния и другие города (в част-
ности, Москву и С.-Петербург), осуществляя культурную экспансию и
становясь своего рода символом молодежных преступных групп город-
ских районов (в данном смысле их можно сравнить с известными на весь
мир американскими шайками Крипсов и Бладов). Поволжский регион
вскоре стал одним из центров активности подростковых группировок, а
также местом, где их можно обнаружить буквально повсеместно.
Наиболее трудным для исследователей был этап поиска и рекрути-
рования респондентов в таких опасных и закрытых молодежных сообще-
ствах, какими являются группировки. Большинство респондентов было
найдено методом «снежного кома». Важным при проведении интервью
было поручительство наших «связных» перед членами группировок в
том, что результаты интервью будут использованы только в научных це-
лях. Дискутировались и этические аспекты реализации проекта: как его
проведение может сказаться на дальнейшей жизни респондентов, не по-
вредит ли оно им, насколько корректно предоставлять обширную инфор-
мацию о российских группировках широкой российской и мировой на-
учной общественности, не послужит ли это дальнейшей популяризации
деятельности таких групп и т.д.
В ходе исследования нами был собран значительный материал о
нормах и ценностях членов группировок, их гендерных отношениях, ре-
презентациях маскулинности, восприятии группировок другими локаль-
ными акторами и т.п.8 В настоящей статье мы подробно остановимся на
процессе конструирования маскулинности членами молодежных группи-
ровок за счет насильственной виктимизации сверстников, не входящих в
группировки, т.е. управления гендерным порядком улицы.
Уличное пространство является практически единственной ареной
группового и индивидуального взаимодействия подростков, где они под-
вергаются наименьшему социальному контролю со стороны взрослых. В
ходе постоянных уличных конфликтов между различными молодежными
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация 249
группами формируются властные иерархии, воспроизводящиеся с по-
мощью насилия и виктимизации. Причем, поведение и самопрезентация
подростка оказывают существенное влияние на его положение в системе
властных отношений.
Описывая гендерные практики в подростковой уличной среде, мы
пользуемся термином «гендерный порядок», который можно определить
как возникающие в ходе исторического развития отношения власти и
подчинения между полами9. Однако в ситуации символического и физи-
ческого исключения девушек из уличного пространства, под гендерным
порядком в нашем случае мы будем понимать отношения власти между
представителями одного пола - мужского. Мы постараемся наполнить
это западное понятие российским содержанием.
Виктимизация. Часть I:
Поиск знаков подчиненных маскулинностей.
В нашем исследовании мы будем исходить из предпосылки, что
насилие и виктимизация в молодежной среде, с одной стороны, являются
отражением присутствующих там властных отношений, а с другой - дей-
ственным инструментом регулирования гендерного порядка уличного со-
общества группами, репрезентирующими доминантную маскулинность
(в нашем случае - молодежными группировками).
Даже в случае, когда члены российских группировок не знают сво-
их жертв лично, ими был разработан ряд техник для практически безоши-
бочного определения места подростка в системе властных иерархий ули-
цы. Члены группировок репрезентируют особые формы маскулинности,
с очевидностью являющиеся гегемонными для того социального поля,
где они действуют, тогда как жертвы уличного вымогательства и насилия
репрезентируют подчиненные маскулинности. Тех, кто представляет со-
бой потенциальную или реальную жертву уличных ограблений и других
насильственных действий, по данным интервью с членами группировок,
называют «лохами». В ходе нашего исследования мы пытались найти
«знаки подчиненных маскулинностей», некие символы жертвенности и
подчинения, которые помогают членам группировок определить и вы-
брать жертву10.
Термины «знаки гегемонных/подчиненных маскулинностей» берут
свое начало в понятии «гендерный дисплей» Ирвинга Гоффмана. Как пи-
сал Гоффман: «...под воздействием естественного отбора определенные
типы эмоционально мотивированного поведения подвергались формали-
зации - они оказались упрощены, чрезмерно акцентированы и стереоти-
250
Александр Шашкин, Александр Сагалаев
лизированы... Такие типы поведения именуются «дисплеями». Дисплей
представляет собой видимо-утилитарное понятие, которое лежит в самой
основе этологических понятий коммуникации. Дисплеи, таким образом,
призваны информировать окружающих о социальной идентичности, на-
строении, намерениях и жизненных планах индивида11.
Гоффман считал, что гендер является одной из наиболее глубоко
укорененных характеристик человека, более значимой, чем класс и дру-
гие социальные разделения. С одной стороны, фемининность и маску-
линность могут быть выражены в определенной социальной ситуации
достаточно поверхностно, но при этом гендер определяет базис индиви-
дуальной конфигурации. Реальное наполнение «человеческой природы»
мужчин и женщин превращается в способность обучаться, репрезентиро-
вать и читать чужие описания маскулинности и фемининности12. В слу-
чае с подростковыми группировками умение читать и опознавать разли-
чия внутри маскулинного гендера становится базой для различения мы/
они, а также построения иерархичных гендерных порядков.
В рамках базового гендерного дисплея подчиненной маскулинно-
сти мы обнаружили ряд знаков, позволяющих члену группировки про-
вести иерархическую классификацию индивида и группы, ценности и
нормы которой он репрезентирует.
В анализе властных отношений основной фокус внимания должен
быть направлен на вербальные техники, используемые для создания от-
ношений власти-подчинения. Использование упомянутых техник можно
найти в любой сфере общественной жизни и в контекстах самых различ-
ных взаимодействий. Мы будем анализировать процесс конструирования
отношений власти на примере анализа «анатомии» феномена «загруз-
ки» - диалога члена молодежной преступной группировки с потенциаль-
ной жертвой (часто предшествующего драке или вымогательству).
Вследствие сложного характера исследуемого объекта, далеко не
все наши респонденты смогли сформулировать свое отношение к дан-
ному феномену, а тем более - описать, каким образом, с помощью каких
техник и тактик осуществляется “загрузка”. Дойти до такого уровня реф-
лексии смогли только четверо из опрошенных нами молодых людей. Не-
смотря на столь ограниченное количество респондентов, представленный
ими вариативный ряд суждений позволил нам предложить собственную
теоретическую концепцию объяснения феномена построения гендерных
иерархий в подростковой среде.
В результате анализа интервью нам удалось выделить следующие
вербальные, невербальные и репрезентационные знаки подчиненной ма-
скулинности жертв:
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация
251
1. Страх перед членами группировок, отсутствие наглости
и нахальства. Данный знак становится очевидным для членов группи-
ровок в ходе активных (диалог) и пассивных (внешний вид) взаимодей-
ствий. В ходе активного взаимодействия знак начинает «работать» с са-
мых первых фраз:
«...главной отличительной чертой «лоха» является страх
перед членами группировок. При разговоре пацан всегда подчер-
кивает свое положение, сразу же дает знать, с кем ты разгова-
риваешь. Это чувствуется по уверенному голосу, с некоторыми
признаками нахальства, по отсутствию страха. У лохов такие
качества отсутствуют...»13.
Отсутствие самоуверенности иногда соотносится с деревенским
происхождением потенциальной жертвы:
«...Вот допустим... человек идет, одет, хорошо одет, допу-
стим, брюки, хорошие брюки такие, и с брюками одеты на ноги
кроссовки. Это уже видно, что человек, вообще вот этот па-
рень - из деревни, но он при деньгах. Вот так на человека и обра-
щают внимание, что парень из деревни там по походке, походку
там смотрят, деревенская походка, какая походка? Смотрят на
характер человека, если человек чё-то суетится, идет там обо-
рачивается по сторонам, шугается постоянно... то же самое,
вот, что человек не местный, что он уже не самоуверенный и не
может за себя, так сказать, заступиться. Что боится он чего-
то...»14.
Особое значение в определении потенциальной жертвы имеет
взгляд. Многие исследователи маскулинности обращали внимание, что
взгляд является статусной и иерархической категорией. Право смотреть
на другого, как и первым прикасаться к нему, - социальная привилегия
старшего по отношению к младшему, мужчины к женщине, но никак не
наоборот15. При помощи взгляда определяются и властные позиции в ди-
алоге: жертве свойственно не смотреть в глаза и стоять, потупив взор, а
члены группировки в основном смотрят уверенно, пристально, стараясь
вызвать жертву еще и на невербальный диалог. Особую роль взгляда в
ходе словесных перепалок перед дракой обнаружили и наши западные
коллеги. Так, Д. Виджил назвал ситуацию, когда члены латиноамерикан-
ских шаек в США пристально смотрят друг на друга перед дракой, «фе-
номеном бешеной собаки» (maddogging)16.
252
Александр Шашкин, Александр Сагалаев
2. Извинение. В отличие от ситуации, когда извинение является
признаком хорошего тона, в диалоге члена группировки с потенциальной
жертвой «вежливость» часто маркируется негативно. Например, следую-
щий респондент так описывает ситуацию своего столкновения плечами
на улице с «лохом»:
«...Я ему говорю, ты что братан тебя что широта е...т что
ли, ты чё братан широкий что ли? Он скажет - «нет». А чё, а чё
тогда тут свои плечи раскидываешь, чё такое? Он начинает го-
ворить «всё нормально», «все нормально». И говорит там разные
слова: «извини, братан», «извини там, пожалуйста»; а считай у
пацанов это такое нереально. Допустим, он говорит мне: «изви-
ни, братан, я не хотел». Я начинаю за его слова цепляться, чё не
хотел, что именно, почему...?»17
Другой член группировки выразил эту мысль следующим образом:
«...Если меня кто-то бы задел, я бы не извинялся, я бы сразу
сам начал просто наезжать, начал бы грубо с ним разговаривать,
за такое действие. Потому что когда пацаны начинают, когда па-
цанам дерзко что-то не нравится, они никогда не извиняются, они
просто идут на драку или на разговор, серьёзный разговор...»™.
С одной стороны, вежливость является гендерным знаком - упо-
требление в разговоре «хороших слов» является признаком «другой» ма-
скулинности. Вместе с тем, нам кажется, что члены группировок, являясь
в большинстве своем выходцами из низших слоев общества, репрезен-
тируют свойственную рабочему классу неприязнь к «интеллигентской»
манере вести разговор.
3. Несоответствие манере одеваться /Иной имидж, стиль/
Альтернативные нормы и ценности. Члены шаек считают потенци-
альными «лохами» всех членов альтернативных микрокультур («хиппи»,
«панки», «рейверы», «хип-хоперы» и др.), отличающихся стилем одеж-
ды, прической и манерами поведения. Члены группировок называют их
«нефорами» (неформалами):
«...Нефоры живут своим днем, они живут своими целями, они
к пацанам вообще никакого отношения не имеют. Но если они пе-
ресекают дорогу пацанам, то тут без разговора их просто бьют,
с ними даже не стоит разговаривать...»™',
«...Лох, это как можно сказать, человек, который вообще за
своим имиджем не смотрит... Который за своими понятиями не
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация
253
смотрит...»™.
Неадекватное поведение потенциальных жертв в диалоге вызыва-
ет смех у членов группировок. Обычно такая ситуация возникает, когда
у оппонента отсутствуют знания о нормах и ценностях описываемой ми-
крокультуры. Вопрос “Кто ты? Откуда будешь?” требует идентификации
позиции оппонента во властной структуре гендерного порядка улицы.
Здесь фактически спрашивается, имеет ли подросток отношение к геге-
монной маскулинности, иными словами, является ли он членом группи-
ровки. Обычно непонимание этого вопроса является для членов группи-
ровок несомненным знаком подчиненной маскулинности:
«...Бывает такое, с человеком разговариваешь, допустим, его
грузишь, он несет нелепые слова. Он просто теряется. Вообще не
знает, чё сказать, и говорит, не знай чё. Вот допустим, я грузил
одного человека, тоже парня, у нас с ним был такой разговор:
— Кто ты по жизни?
— Инженер...
Я полчаса стоял и смеялся! Он стоял передо мной и не знал, чё
делать. Я ему сказал: где ты инженер?
— У себя...
— А так, в жизни, кто, вообще, по улице...
— Никто... Я на улице не живу, я живу дома с бабушкой с де-
душкой, с мамой, папой.
Всю семью перечислил. Вот там уж началось все это. Что
видно - человек он туповат, в этой жизни ничё не видел, ничё не
слышал... »21.
4. Социальная неуспешность /отсутствие мотивации на повы-
шение социального статуса. Одним из ключевых элементов гегемонной
маскулинности членов группировок является желание добиться высокого
социального статуса, прилагая к этому минимум усилий. Здесь, наличие
желания быть богатым и иметь власть подчеркивается даже больше, чем
реальные действия по этому поводу. Именно поэтому отсутствие мотива-
ции маркируется негативным образом:
«...ему без разницы до всего в жизни, он в жизни ничего не хо-
чет добиться. Черт это такой человек, ну он допустим что-то
хочет, но у него не получается или получается в худшую сторону,
он ничего не добивается...»11.
254
Александр Шашкин, Александр Сагалаев
Чаще всего члены группировок с презрением относятся к тем, кто
имеет высокий экономический статус, репрезентируя, однако, подчинен-
ную форму маскулинности. Здесь имеются в виду те подростки, которые
не приложили никаких усилий к достижению занимаемого статуса, на-
пример, дети богатых родителей и т.п. (члены группировок называют их
«мажорами»).
«...а мажорики - они как доильный аппарат уже, с них просто
пацаны доят, деньги с них сшибают, за их счет живут... Я ему
просто говорю, типа, братан, если будут какие-то проблемы, ты
просто ко мне подойдешь, я тебе помогу. И все. Если он подошел,
я просто отмажусь... Ты как там, я поинтересуюсь, ты, чё там
случилось? Вот так то, так то. Я ему скажу, ты, братан, сам не
прав, сам и разбирайся посчет этого, а у меня сейчас просто про-
блемы, у меня свои дела и все. За какого-то черта я заступаться
никак не буду...»23.
Вместе с тем, за деньги все же можно купить защиту, а также сим-
волически нейтрализовать свою принадлежность к «касте» подчиненных
или даже «опущенных»:
«...У пацанов есть такое слово, даже не слово, а воровское
понятие - «своя кормушка». Допустим, человек сидит в зоне, его
кто-то греет. Это, считай, егошняя кормушка. Пацаны сидят в
зоне - пацаны же греют, считай пацаны кормят пацанов, вот
тоже самое... Если мажорик будет моей кормушкой, которая
будет меня постоянно кормить, меня постоянно деньгами про-
питывать, допустим, в месяц там триста, четыреста рублей, я
за него по любому пойду, потому что это моя кормушка, я могу за
него разговаривать. При пацанах я просто могу сказать, что он
моя кормушка, и я за него мазу пришел тянуть. И все. А то, что
он прав, не прав - это меня уже не касается. Если человек опущен,
обоссали если, если даже он черт, петух, но он, допустим, кор-
мушка, за него по любому придется разговаривать. Если он греет
пацанов, выручает, если он пацанов постоянно кормит, то мож-
но прийти за него разговаривать...»2*.
5. Глупость, отсутствие сообразительности. Определяя основ-
ные качества жертв, многие из наших респондентов упоминали отсут-
ствие интеллекта. Именно отсутствие умения «быстро схватывать» часто
становилось определяющим в выборе жертвы уличного вымогательства
или насилия:
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация
255
«...Все они плохо соображают, не могут разговаривать с чле-
нами группировок и защитить себя в простом диалоге...»25.
Иногда глупость также связывается с деревенским происхождением:
«...Мы зовем их «быки». Бычок это тоже деревенский парень,
но вообще тупой, вообще который ничего не соображает, абсо-
лютно ничего. Даже черт соображает, хоть и делает своё...»26
Кроме пяти знаков жертв, описанных выше, респонденты также
говорили, что они часто неуважительно относятся и «превращают» в
жертв тех, кто не хочет жить по «пацановским понятиям» и знать их, не
хочет помогать членам группировки и т.п.
В группировках высоко ценится способность быстро определять
потенциальную жертву, умело строить с ней диалог: молодые люди, про-
являющие подобные качества, имеют высокий авторитет у своих свер-
стников. Точное определение жертвы есть не что иное, как умение читать
знаки подчиненных маскулинностей и использовать данную информацию
для утверждения группового доминирования, регулирования гендерного
порядка улицы и получения личной выгоды. Один из наших респонден-
тов так описал процесс «поиска знаков»:
«... Суть загруза - это не разговаривать матом перед ним. На-
оборот, если он, допустим, начинает перед тобой материться,
за эти слова цепляешься, за действия рук, за действия человека
самого, как он стоит, как он чё; он начинает дрожать, он на-
чинает нервничать, начинает слова глотать, начинает там пле-
ваться. Если видно, что он неуравновешенный, он стоит не точно
уже, значит все - человек нервничает, он не сможет, он сейчас
сдастся, он не сможет за себя постоять. Сразу можно опреде-
лить какой человек...»21.
В ходе исследования мы просили членов шайки реконструировать
различные диалоги. Ниже приводится еще один пример диалога между
членом группировки (П) и потенциальной, то есть еще не определенной,
жертвой (Ж):
П: - Слышь, ты откуда будешь?
Ж: - Я не с улицы.
П: - Есть деньги?
Ж: - Нет: (за ним первый зихер - с него уже конкретно трясут
деньги).
256
Александр Шашкин, Александр Сагалаев
П:- А ну выворачивай карманы!!!
Ж.-,., (выворачивает карманы) - (второй зихер - это опреде-
ленно лох).
П: - Ты в курсе, что карманы выворачивают только черти?
И кто ты после этого? Короче, чтоб завтра в 15:00 ты был
здесь с 100 рублями. Если сдашь мусором (милиции), я тебе не
завидую...2*.
Здесь мы также видим, как член группировки, накапливая сведе-
ния о типе маскулинности потенциальной жертвы и апеллируя к ним,
последовательно ведет диалог к получению непосредственной выгоды.
Так, между изначально равными по многим социально-демографическим
характеристикам подросткам устанавливаются отношения власти/подчи-
нения, со всеми вытекающими отсюда привилегиями доминирующего
актора.
Столкновение гегемонных маскулинностей. Интересна ситуа-
ция, когда обе стороны взаимодействия репрезентируют гегемонную
маскулинность. В этом случае ситуация может разрешиться, как насиль-
ственным, так и мирным способом.
В следующей цитате представлен насильственный вариант:
«...Если я зацепляюсь с пацаном каким-то, он смотрит на
меня, я смотрю на него, у нас идут действия такие, он начинает
со мной грубо разговаривать, я начинаю с ним грубо разговари-
вать, грубость за грубость. Остальные действия, - если я слышу
какую-то грубость в мою сторону, я просто сразу бью в лицо, и
тут получается либо драка, если он в отмах не прыгает, он счи-
тай уже все, унизился, можно сказать, вот так вот...»29.
Избежать насилия можно, если оба участника взаимодействия соответ-
ствуют образу «пацана»:
«...Даможно и без драки, если человек, если, допустим, я задел
пацана и начался у нас разговор, если он сам скажет, типа, ладно,
братан... всё нормально, хорош, все, вопрос измят, замят, ничёго
такого не было, все-мы так расходимся...»30.
Таким образом, регулирование гендерного порядка улицы осу-
ществляется за счет «деконструирования маскулинного имиджа
жертв» - демонстрации немаскулинного характера презентаций членов
альтернативных подростковых микрокультур. Разрыв между полом и
репрезентируемым гендером становится очевидным для группировщи-
ков и приходит в противоречие с их ожиданиями и представлениями о
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация
257
нормативной маскулинности. Имея представление о маскулинности «на-
стоящего пацана», член группировки в ходе диалога пытается проверить,
соответствует ли ей его оппонент. Причем, с самых первых фраз диалога
постоянно происходит попытка подорвать маскулинный имидж потен-
циальной жертвы. Если жертва не проходит «тест на гендерное соответ-
ствие», перестает соответствовать образу идеальной мужественности,
данный разрыв все более усугубляется в ходе диалога, что приводит к
деконструкции маскулинного имиджа жертвы в его конце31.
Виктимизация. Часть II: Дискурсивное доминирование.
Процесс иерархиезации и установления отношений власти/подчи-
нения между представителями различных маскулинностей не сводится
лишь к поиску знаков субординации. Для теоретического анализа фено-
мена «загрузки» важно обратиться к связке власть-знание, подробно раз-
работанной М. Фуко. Фуко пишет о знании как исторически ситуативной
социальной практике, неотъемлемой от властных отношений. По его мне-
нию, дискурс как способ говорить о той или иной теме на определенном
языке, как способ конструирования некоторого взгляда на проблему зада-
ет и саму проблему. Иными словами, через описание реальности дискурс
влияет на саму реальность32.
Понятие «дискурс» при описании взаимодействий между под-
ростками на улице находит новое применение. Определив, что перед ним
представитель подчиненной маскулинности, член группировки начинает
навязывать субъекту свою систему знания, внедрять в его сознание свои
ценности. Более того, жертва становится жертвой, определяет себя как
жертва, уже зная о ценностном поле членов группировки, на котором та-
кие люди определяются, как жертвы. Иными словами, происходит некий
инверсивный эффект, когда жертва заранее знает, что она в какой-то си-
туации будет жертвой. Как пишет А. Шюц, на основе типичного опыта
формируются типичные ожидания. Ожидание есть, как бы опережающее
воспоминание о поступке, который еще только предстоит совершить в бу-
дущем. Щюц называет такое предварительное воспоминания «проектом
социального действия»33.
В описываемой нами ситуации проекты социального действия соз-
даются даже не с отсылкой к непосредственному опыту, а на основе зна-
ния о том, “как это обычно бывает”. Таким образом, жертвы и насильники
остаются самими собой даже без непосредственного взаимодействия, в
неком наддеятельностном поле - поле знания, сформированном теми, кто
258
Александр Шашкин, Александр Сагалаев
находится в позиции доминирования. Для теоретического описания дан-
ного феномена можно ввести термин «дискурсивное доминирование».
Чтобы создать, сохранить и поддерживать дискурсивное домини-
рование члены группировок должны постоянно регулировать «дискур-
сивный порядок» (по аналогии с гендерным), исключая из поля влияния
носителей альтернативных дискурсов. Причем, субъекты, находящиеся у
власти, пытаются контролировать те формы дискурса, которые являются
для них потенциально опасными. Механизм установления дискурсивно-
го доминирования в ходе процесса загрузки был описан одним из наших
респондентов:
«Ему начинаешь объяснять, там посчёт пацанов ему грузишь,
насчёт понятий его начинаешь грузить, он уже загружается в
эту тему.,. Ты его заманиваешь своими словами пацановскими, за-
маниваешь его, он становится твоим. Ну, как вот, как гипноз по-
лучается. Ему объясняешь, объясняешь, ты как с ним становишь-
ся как близкие друзья, как будто бы, но с одной стороны ты ему
не друг, а он может считать тебя за друга. Ему объясняешь вот
это. Он всё думает, думает, думает, смотрит на тебя. Ты его
гипнотизируешь этими словами, он начинает тебя слушаться»34.
За счет свободной ориентации в нормах и ценностях микрокульту-
ры группировок и презентирования себя в качестве носителя таких норм
происходит постоянная отсылка к доминирующей в гендерном порядке
группе, и член группировки достигает индивидуального доминирования
в конкретном диалоге:
«...твой противник уже начинает чувствовать тебя, что это
человек, с которым он общается, он уже приблатненный, знает
блатные слова, жаргон пацановский, он уже начинает бояться,
он уже садится на измену, он чувствует, что здесь он будет не
прав»35.
Парадоксальным образом членам группировки удается добиться
у жертвы чувства вины за принадлежность к подчиненной маскулинной
группе - даже когда ситуация не предполагает наличие правых и вино-
ватых, жертве все равно внушается, что она «не права». По нашему мне-
нию, речь здесь идет о когда-то неправильно сделанном жертвой выборе
среди различных уличных маскулинностей:
«...ему втираешь то, что он не прав, ему делаешь расклад. Вот
он черт, допустим, лошок какой-то, вообще никто, ему втираешь,
что он не прав. Они вообще не знают, чё такое, они соглашают-
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация
259
ся с этим, они чувствуют - перед тобой стоит пацаненок, рас-
суждает их правильней, и они соглашаются с этим и думают...
Ну знаешь, я не был в такой ситуации, чтоб я отдавал кому-то
деньги. Я сам такой человек, что все у меня в крови, чтоб кого-то
грузить, у кого-то забирать деньги. Это у меня в крови, понима-
ешь. Вот так вот. Из-за этого я человека гружу, настраивая, что
он не прав»™.
В ходе процесса загрузки член группировки стремится не просто
насильственно принудить жертву к тому, чтобы она отдала свои деньги, а
пытается навязать определенное видение жизни.
«Вот, допустим, мы столкнулись с человеком, и тот оказал-
ся вообще лошок какой-то, я ему втираю посчет пацановских по-
нятий... Что, если пацаненок, он должен друг к другу уважение
иметь, он должен уступить человеку, прежде всего. Он начинает:
да, да, да. Я хочу сказать то, что если он какой-то черт или гали-
мый, вообще никто - он не знает этих понятий. Пацаненок - он
должен себя уважать, он не будет уступать. А вот для чертей,
они не знают ничё, а им втираешь какую-то нелепость, то же са-
мое, какие они сами тупые. Там всё - по ушам лапши навешал ему,
видно, что он вообще никто, он считай твой, начинаешь потом
пацановские понятия объяснять ему. Ты, вообще, кто по жизни, с
какой улицы и чё чё как?»31.
Из интервью видно, что целью взаимодействия является установ-
ление длительных отношений власти/подчинения, а также поддержание
дискурсивного, символического и гендерного доминирования.
Выводы
Члены подростковых группировок осуществляют непрерывное
насильственное регулирование гендерного режима улицы. Используя си-
стему знаков подчиненных маскулинностей, они опознают потенциаль-
ных жертв, а затем пытаются заставить их играть по собственным прави-
лам, устанавливая дискурсивное доминирование. Отсюда и популярность
группировок: стремление подростка попасть туда может быть объяснено
необходимостью «выгодного» позиционирования гендерной идентично-
сти в одном из существующих гендерных режимов. С одной стороны,
подростки стремятся освоить образцы нормативной маскулинности, а
с другой - занять более высокое положение в маскулинных иерархиях.
260
Александр Шашкин, Александр Сагалаев
Группировка дает каждому одинаковые возможности для этого, выгодно
отличаясь от семьи и школы, где властные позиции занимают взрослые
и нередко отсутствуют маскулинные образцы. Кроме того, члены груп-
пировок конструируют собственную гендерную идентичность за счет
создания различий с «другими». Важное значение здесь имеет создание
целостного образа представителя гегемонной маскулинности - «настоя-
щего пацана», ведущего «правильный» образ жизни и сумевшего за счет
этого достичь высокого статуса в подростковой среде.
Условиями удержания властной позиции членами подростковых
группировок являются не только процессы регулирования уличного ген-
дерного порядка за счет виктимизации сверстников и воспроизводства
«высшей» маскулинности средствами приема/исключения из группиров-
ки. На наш взгляд, ключевым здесь является доминирование культуры
молодежных криминальных групп в современном популярном дискурсе.
Романтизация образа «молодого бандита» средствами массовой инфор-
мации (например, в фильмах «Бригада», «Ледниковый период» и многих
других) с одной стороны, и деконструирование маскулинного образа аль-
тернативных легальных «профессиональных» групп (таких, например,
как милиция и военные) с другой, приводят к тому, что криминальная
«маскулиннная карьера» становится для молодых людей чрезвычайно
привлекательной. Факт, что члены подростковых группировок считают
своими потенциальными жертвами или «лохами» всех окружающих мо-
лодых людей, красноречиво свидетельствует о том, что в обществе не
сконструированы и не тиражированы образцы легитимной потенциально
«сильной» маскулинности, презентируя которую подростки не оказыва-
лись бы жертвами.
Как показывают результаты проведенных авторами исследований,
в случае, если члену группировки не удается подорвать мужественность
оппонента, а также установить дискурсивное доминирование, возмож-
ности избежать насилия резко возрастают. В ходе проведения тренингов
по противостоянию уличному насилию мы пришли к выводам, что под-
ростку в диалоге с членом группировки важно занять жесткую «граж-
данскую позицию»: с членами группировок не нужно разговаривать на
«их языке», напротив, важно постоянно обращаться к легальному дис-
курсивному полю (например, к нормам права, которые, в случае приме-
нения насилия, будут нарушены) или показывать свою принадлежность к
легальной доминантной группе, призванной осуществлять формальный
социальный контроль (например, ссылка на то, что родители работают в
милиции и обязательно найдут преступника, может также снизить риск
виктимизации). Кроме того, чтобы не стать жертвой, нужно перестать ре-
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация 261
презентировать себя в качестве таковой. Отсутствие страха перед члена-
ми группировок, уверенное ведение диалога, нежелание признавать свою
вину или более слабое положение - все это может стать основой сниже-
ния риска оказаться жертвой насилия.
1 См.: R. W. Connell Gender and Power Gender and Power: Society, the Person, and
Sexual Politics (Oxford: Polity, 1987), p.91-141.
2 Cm.: J. Messershmidt Masculinities and crime: critique and reconceptualization of
theory (Lanham, 1993).
3 Cm.: D. Gilmore Manhood in the making. Cultural Concepts of Masculinity (New
Haven: Yale University Press, 1990).
4 См.: T. Б. Щепанская “Зоны насилия (по материалам русской сельской и со-
временных субкультурных традиций)” в Антропология насилия (СПб, 2001),
с. 131.
5 См.: А.Л. Салагаев, А.В. Шашкин “Насилие в молодежных группировках как
способ конструирования маскулинности” в Журнал социологии и социальной
антропологии, Т. V, №1,2002, с. 154.
6 См., например: J. Hagedorn People and Folks: Gangs, Crime, and the Underclass
in a Rustbelt City. With the collaboration of Perry Macon (Chicago, IL, ,1988).
7 Заключительная часть исследования проводилась в рамках совместного
Российско-Финско-Шведского проекта «Маскулинность и насилие в моло-
дежных микрокультурах», поддержанного Фондом NorFA Совета Министров
Северных стран.
8 См.: например: A. L.Salagaev, A.V Shashkin “Fight as a Phenomenon of Juvenile
Community” in Selected articles of Nordic Youth Research Symposium, 7 'Making
and Breaking Boarders' (Helsinki, 2001) www.alli.fi/nyris/nyris7/papers/Salagaev.
htm; A. L.Salagaev, A.V. Shashkin “Peace or war: scenarios of behavior before a
fight” in Ed. by V. Puuronen Youth on the threshold of 3rd Millennium (Joensuu:
University of Joensuu, Karelian Institute, 2001); A. L. Salagaev, A.V. “Shashkin
Russian Delinquent Gangs: Gender Regime and Masculinities Construction” in
Kbn och vald i Norden (Gender and Violence in the Nordic Countries): Report from
a conference in Koge, Denmark (23-24 November, 2001) (Kobenhavn: Nordisk
Ministerrad, 2002) http://www.norfa.nO/_img/3._Masculinity=Culture.pdf; A.JI.
Салагаев, А.В. Шашкин Указ. Раб.; А.Л.Салагаев, А.В. Шашкин “«Развод»
по-казански: гендерные особенности виктимизации девушек членами моло-
дежных уличных группировок” Мальчики и девочки: реалии социализации.
Сборник статей (Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2004), С. 104-118.
9 См.: R. Connell, Op. Cit.
262
Александр Шашкин, Александр Сагалаев
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
См.: А.Л. Салагаев, А.В. Шашкин “Насилие в молодежных группировках как
способ конструирования маскулинности” в Журнал социологии и социальной
антропологии, Т. V, №1,2002, с. 154.
См.: E.Goffman Gender Advertisements: Studies in the Anthropology of Visual
Communication (Harper Collins Publishers, 1979), p. 1-19. Цит. по: Введение в
гендерные исследования. Ч. II: Хрестоматия (СПб: Алетейя, Харьков: ХЦГИ,
2001), с. 306-335.
См.: Е. Goffman, Op. Cit.
Н., 19 лет, активный член группировки «П», Казань, март 2000 г.
Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
См.: И.Кон “Мужское тело как эротический объект” в Гендерные исследова-
ния, 1993, №3, с. 299.
См.: J. D. Vigil Barrio life: street life and identity in Southern California (Austin:
University of Texas Press, 1988).
P., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
П., 17 лет, активный член группировки «Н», Ульяновск, июль 2001 г.
Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
Е., 19 лет, член группировки «Б», Азнакаево, август 2000 г.
Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
Н., 18 лет, активный член группировки «Г», Казань, февраль 2001 г.
Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
Н., 19 лет, активный член группировки «П», март, 2000 г.
Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
Н., 19 лет, активный член группировки «П», март, 2000 г.
Р, 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, окгябрь 2001 г.
См.: А.Л. Салагаев, А.В. Шашкин “Насилие в молодежных группировках как
способ конструирования маскулинности”, с. 158-159.
Е.Р. Ярская-Смирнова “Взгляды снаружи, взгляды изнутри. «Мать Россия» в
постсоветской антропологии” Гендерные исследования, 1999, №3, с. 254.
Уличная маскулинность: насилие и виктимизация
263
33 A. Schutz Der sinnhafte Aufbau der sozialen Welt (Frankfurt am Main, 1974), p.
77, цит. по: X. Абельс Интеракция, идентичность, презентация: введение в
интерпретативную социологию (С-Пб., 2000).
34 Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
35 R, 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
36 Р., 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
37 R, 22 года, бывший активный член группировки «К», Казань, октябрь 2001 г.
Сопротивление маскулинности
Тактика и стратегия противостояния
маскулинной культуре в рамках одного
долговременного художественного проекта
Анна Альчук
В 1910 году полиция арестовала две картины Натальи Гончаровой,
за то, что на них были изображены обнаженные женщины. Художницу
обвинили в совращении молодежи. «Дело было не столько в женской
наготе (без особых анатомических подробностей), к которой публика
давно уже привыкла, и даже не в новой эстетике подачи обнаженного
тела, сколько в том, что картины писала женщина. За такие же картины
мужчин-художников к суду не привлекали»1. К счастью, суд оправдал ху-
дожницу. Нет уверенности, что Гончарова была бы оправдана, если бы
на ее полотнах были изображены обнаженные мужчины. Патриархатной
культуре свойственна весьма жесткая реакция на попытку деконструкции
символов власти и влияния, представленных идеализированной мужской
фигурой, тем более, если эта попытка предпринимается художницей.
Мне хотелось бы поделиться своим опытом деконструкции харак-
терных для российской культуры представлений, связанных с понятиями
«маскулинного» и «феминного».
Проблема символического интересовала меня с того самого мо-
мента, как я занялась визуальным искусством. (Будучи связана друже-
скими отношениями с художниками и теоретиками, принадлежавшими к
Московской концептуальной школе, начиная с 1990 года я стала прини-
мать участие в коллективных выставках художников вначале только этого,
а впоследствии и более широкого круга). Воздействие визуальных образов
по своему непосредственному эффекту, по своей интенсивности превос-
ходит любой письменный текст, поэтому я обратилась к концептуальной
фотографии.
Тактика и стратегия противостояния маскулинной культуре
265
Художественный проект, направленный на деконструкцию маску-
линных стереотипов, был одновременно и проектом исследовательским; он
включал несколько концептуальных фото серий, связанных с проблемой жен-
ской и мужской телесности, с тем, как она функционирует в коллективном
бессознательном.
Истоки наших нынешних представлений приходится искать в ста-
линском времени. В те времена, писал поэт Борис Слуцкий, «от ужаса,
а не от страха, от срама, а не от стыда» люди теряли чувство собствен-
ного достоинства, а иногда и человеческий облик. Вот почему так трудно
бывает поведать о терроре внешнему миру: можно анализировать чувство
страха и стыда, но артикулировать Ужас и Срам не представляется возмож-
ным. Тогда на помощь приходят образы.
В 1990 году на одной из первых феминистских выставок, которая
называлась «Работница» и проходила в Москве в галерее «Ь», я показала
фототриптих (Без названия). В центре воспроизводился аутентичный ста-
линский плакат, посвященный открытию Выставки достижений народ-
ного хозяйства в 1939 году. Большую часть плаката занимала огромная
статуя Сталина, у подножия которой ликовала толпа. Подобно огромному
фаллосу, статуя возвышалась на фоне полукруглой арки одного из пави-
льонов. (Коллективное бессознательное сталинского периода постоянно
апеллировало к самым архаическим символам власти.) По краям были
две увеличенные до размера сталинского плаката фотографии мужского
и женского лиц, взятых из толпы. Попытка наделения полом (подразу-
мевающего хотя бы зачатки индивидуации) персонажей толпы в данном
случае оборачивалась крахом: перед нами представали обезличенные до
идиотизма символы государственной власти. Американский критик Джо
Анна Айзик в книге «Феминизм и современное искусство. Революци-
онная мощь женского смеха» так описывает эту работу: «Нас поражает
избыточность этих образов, количество людей, их энтузиазм и виталь-
ность. Все образы этой толпы как бы повторяют и усиливают выражение
восторга, и каждый изображенный человек кажется репликой другого...
За жестом, предпринятым художником, открывается степень деперсона-
лизации этих людей»2.
Сталинский террор подавлял всякое проявление маскулинности.
Становление последней происходит лишь тогда, когда тоталитарный ре-
жим сменяется авторитарным. Я не буду останавливаться на этой пробле-
ме, потому что в данном случае меня интересует ситуация столкновения
феминистского подхода с уже сложившейся (в 60-80 годы) маскулинной
культурой, культурой, в рамках которой слово «человек» однозначно про-
читывалось как «мужчина»3.
266
Анна Альчук
Убеждена, что для русского искусства 90-е годы прошлого века были
временем «бури и натиска», смелого эксперимента и поиска идентичности
для многих художников. Именно тогда маскулинная культура подверглась
решительной атаке и были поставлены и пластическими средствами раз-
решены многие назревавшие проблемы, связанные с местом художницы/ка
в современной культуре. Проблема женского взгляда представлялась мне
в то время чрезвычайно актуальной. Необходимо было перевести тело из
символа в знак, посмотреть на него аналитически, то есть предельно хо-
лодно и отстраненно (это отличало мой подход от феминистских работ
художницы Татьяны Антошиной, для которой свойственно любование те-
лом, особенно мужским).
Как пишет Игорь Семенович Кон, «поскольку взгляд - категория
иерархическая, «смотрение» было исключительно мужской привилегией»4.
Что происходит, когда на мужское тело смотрит женщина?
В 1994 году эта проблема воспринималась мною как общемировая
историческая тенденция. Тогда была сделана фотосерия «Девичья игруш-
ка», где я сфотографировала шесть торсов представителей московской
артсреды, без головы в позе Венеры Милосской. Голова Венеры стояла
посередине зала, как бы созерцая обезглавленные, безрукие мужские тела.
Излюбленный объект созерцания для мужского взгляда, Венера Милос-
ская (беззащитное, лишенное рук тело, неспособное прикрыть свою на-
готу), превращалась в субъект (Впервые проект выставлялся в 1994 году
в галерее «21» в Санкт-Петербурге).
В современном искусстве важно почувствовать настроение, общую
тенденцию сообщества. К середине 90-х для меня стало очевидно желание
некоторых знакомых художников (и не только) увидеть себя как бы со сто-
роны, быть опосредованными взглядом Другого, например, стать объектом
женского взгляда. В данном случае я только уловила существующую тен-
Тактика и стратегия противостояния маскулинной культуре
267
денцию, и в каком-то смысле выполнила социальный заказ. Это было пол-
ноценное и, надеюсь, взаимовыгодное сотрудничество. Инициировав в
артсреде традицию публичного обнажения, получившую впоследствии
бурное развитие (до этого к подобному жесту с целью обнаружения границ
общественной терпимости прибегал только художник Александр Бренер),
я, возможно, способствовала преодолению некоторыми художниками
268
Анна Альчук
комплексов. Достаточно сказать, что Олег Кулик, впоследствии получив-
ший известность в качестве человека-собаки, человека-птицы, персона-
жей, представлявшихся им неизменно в обнаженном виде, в тот момент
сделал над собой усилие, чтобы просто снять рубашку.
Женщины же с удовольствием выступали в качестве субъектов со-
зерцания. Мужское тело, представленное в таком серийном, унифициро-
ванном варианте, вызывало у зрительниц живой интерес. Во время вы-
ставки «Искусство женского рода», которая проходила в Третьяковской
галерее, можно было наблюдать, как ими живо обсуждалась степень во-
лосатости мужских торсов, их атлетичность или же, напротив, полнота.
Следующий проект «Двойная игра» (впервые показан в Москве
в галерее Obscuri Viri, 1995), выполненный в соавторстве с фотографом
Георгием Кизевальтером, был ориентирован в гораздо большей степени
на местную ситуацию. На 16 парах фотографий были представлены одни
и те же мужчина и женщина в одинаковых позах и одеждах. Фотографии
располагались в определенном порядке, который должен был представлять
ситуацию предельной «женственности» в ее постепенном перетекании к
предельной «мужественности» через андрогинность. Демонстрирова-
лось, как при помощи фотомедиума, антуража, макияжа, одежды кон-
струируются «Женственность» и «Мужественность» с большой буквы. На
примере этого проекта хорошо видна относительность этих понятий: ведь
нередко переодетый мужчина в соответствующем макияже и антураже
выглядит гораздо более «женственным», чем женщина и наоборот. Этот
проект был самым увлекательным, потому что в нем мне довелось высту-
пить одновременно в качестве субъекта и объекта. В таких случаях нема-
ло узнаешь о собственном бессознательном, о том, насколько глубоко оно
обусловлено тендерными стереотипами и предрассудками. Я определяла
мизансцены, обстановку, костюмы, в которых действовали наши персонажи.
Только когда проект был готов, стало очевидно, что для меня «естествен-
ным» оказалось представить женскую часть как исключительно пассив-
ную, а мужскую как активную. Женщина в нашем проекте представала
полулежащей или сидящей, как бы выставляющей себя напоказ перед
оценивающим мужским взглядом. Представления маскулинной культуры
внедрены в наше подсознание всей системой воспитания, и даже, разделяя
на уровне дискурса многие положения феминизма, иногда на бытовом,
бессознательном уровне мы ведем себя так, как предписывает патриар-
хатная культура. Тем не менее, я считаю эту работу удачной, потому что
в ней искусственность тендерных стереотипов выходила на передний
план. Кроме того, он содержал немало пародийных отсылок к дешевой
порнографии перестроечного периода, к образам крутого мафиози и ре-
Тактика и стратегия противостояния маскулинной культуре
269
спектабельного бизнесмена (воплощения маскулинности перестроечного
времени), не говоря уже о коннотациях на работы американской худож-
ницы Синди Шерман и об отсылках к лакановской стадии зеркала.
Следующий проект «Фигуры Закона 1» (впервые выставлен в рамках
международного проекта «Культурдорф» в Царском Селе, 1995 г.) представ-
лял собой исследование на тему фалличности в русской культуре. Меня
интересовало, ощущают ли себя российские мужчины фаллократами,
носителями Закона, властным началом по отношению к женщинам. Ко-
нечно, в данном случае говорить о чистоте эксперимента не приходилось.
Ведь я опять прибегла к сотрудничеству с мужчинами из определенной
среды. Я попросила позировать мне в обнаженном виде восемь человек,
часть из которых позировала для проекта «Девичья игрушка». Им было
предложено обыграть выбранные ими социальные роли, а кроме того,
я попросила вооружиться любыми фаллическими объектами: ножами,
кинжалами. При этом один из участников, Поэт-бикапонист, воспользо-
вался паяльными лампами, которые поджег, приставив сзади и спереди
к своему телу, а два других вообще отказались от каких-либо объектов.
Александр Бренер вообще не стал раздеваться догола. Михаил Рыклин
в статье «Время обнажения» писал об этой ситуации: «Парадоксальным
образом максимально амортизирован публичностью единственный участ-
ник проекта (А. Бренер), который отказался снять трусы: до этого он по-
зировал обнаженным так часто, что его половой орган утратил символизм
именно из-за сверхэксплуатации, так что позирование в трусах оказалось в
его случае более трансгрессивным»5.
Всем было предложено высказаться по поводу их участия в проек-
те, что делало их позицию не только позицией объекта, но и субъекта.
Я благодарна всем участникам проекта, которые легко пошли на-
встречу, сразу поняли задачу и весьма творчески к ней отнеслись. Фото-
сессия была произведена на редкость оперативно, без лишних разговоров
(в мастерской одного из художников)6.
Вот фрагменты высказываний художников:
О. Кулик: «Проблема наготы существует только для человека. Мне
как животному она не знакома».
А. Ковалев: «Художник должен подвергать насилию мир или свое
собственное тело и только тогда его деятельность оправдана...»
А. Гараджа: «Что происходит, когда одетая женская фигура за-
меняется обнаженной мужской, а воздетый клинок обращается концом
вниз?»
А. Бренер: «Тело должно погружаться в реальность, как хирурги-
ческий инструмент, чтобы извлечь ее органы...»
270
Анна Альчук
ЛУД0ЖЯЙК
миттель
Тактика и стратегия противостояния маскулинной культуре 271
Два замечательных художника, Герман Виноградов и Владимир Ар-
хипов, будучи литературно одаренными людьми, написали по этому по-
воду стихи.
Привожу стихи Архипова:
«моя кожа
физическая граница моего тела
открыл ее
холодное острие кинжала
нет больше
никогда
пока
не подпишу пакт о ненападении»
Таким образом, члены артсреды отреагировали на провокацию, как
и должны были отреагировать вменяемые художники и интеллектуалы,
то есть в соответствии со своей художественной стратегией.
Однако их тела говорили гораздо больше об их бессознательном,
нежели тексты.
Нарциссичный Философ, который позировал мне в проекте
«Двойная игра», постарался с помощью ножа подчеркнуть свое мужское
достоинство. Женственного сложения Художник прибег к компенсации, по-
зируя сразу с двумя ножами. Сознательно или бессознательно Критик и,
наверняка, бессознательно Искусствовед имитировали мазохистический
жест самокастрации, а жизнерадостный Политик потребовал, чтобы его
сфотографировали стоящим на руках, но чтобы потом я фотографию пе-
ревернула с целью имитации эрекции. В его представлении, только так
и должно было выглядеть воплощенное властное начало. Как всегда ме-
диумически одаренному Кулику, сыгравшему эту роль, удалось воплотить
обобщенный образ быстро эволюционировавшей маскулинной культуры.
Важно отметить, что тогда от переломного 1999 нас отделяло два года, и
еще не было убито представление о публичной политике. Воплощавший
ее маскулинный образ представал полным энергии и оптимизма.
Когда я делала этот проект, казалось, что он не будет иметь продолже-
ния, то есть при желании я могла бы найти других мужчин, согласившихся
позировать, но что касается женщин - а мне хотелось работать именно в
этом направлении - все были убеждены, что представить их обнаженными
в качестве Фигур Закона невозможно.
Однако к 2000-ому году общая ситуация изменилась, и я поняла,
что смогу продолжить проект, предложив сниматься в обнаженном виде
женщинам. К тому времени в артсреде феминистский дискурс приобрел
некоторую респектабельность: прошло несколько женских выставок,
272
Анна Альчук
поддержанных западными грантами, было написано какое-то количество
серьезных статей на тему женского искусства.
Привожу текст пресс-релиза, написанного для выставки «Pro
Зрение”, проходившей в рамках Международного фестиваля фотографии
(Центр современного искусства в Нижнем Новгороде), на которой этот
проект был впервые продемонстрирован:
«Фигуры Закона 2» задумывался как продолжение проекта «Фи-
гуры Закона 1». Если тогда я предложила мужчинам сфотографироваться
обнаженными с фаллическими атрибутами (ножами, кинжалами, корти-
ками), то теперь с подобным же предложением обратилась к женщинам.
Однако атрибуты им предстояло выбрать самостоятельно... Похоже, что
большинство участниц и прежде вынашивали определенные образы, свя-
занные с собственным телом, проект оказался лишь поводом, позволив-
шим задокументировать эти сознательные и бессознательные фантазии.
Обычно фотографирование обнаженного женского тела мужчинами
(связанное с рекламой, эротикой или порнографией) ни в коей мере не
учитывает взгляда женщин на свое тело, полностью подчиняя его муж-
скому желанию. В данном случае у участниц была возможность реализо-
вать свое представление о том, как они должны выглядеть в роли той или
иной Фигуры Закона (социальные или символические роли выбирались
ими самостоятельно) и артикулировать его в небольшом тексте. К участию
в проекте приглашалось гораздо большее число женщин. Согласились не
все, отказавшихся я попросила аргументировать свое нежелание снимать-
ся обнаженными.
Важно было выявить дискурс пола как в визуальном, так и в ре-
чевом аспекте. В результате женское тело проявилось как значительно
более обширный медиум, чем мужское. Тела участниц оказались вырази-
тельными в создании архетипических образов: Фаллической матери, Ама-
зонки, Венеры в мехах, Вечной женственности и других.
Проект «Фигуры Закона 2»* готовился гораздо дольше и основа-
тельней, чем первый. Это объяснялось тем, что женщины очень серьезно
отнеслись к моему предложению: долго обдумывали свой имидж, обсуж-
дали его со мной и между собой. Для осуществления проекта я пригласи-
ла соавтора, известного фотографа Сергея Браткова, кроме того, три фо-
тографии были сделаны фотографом Георгием Первовым. При том, какое
значение придавали женщины своим имиджам, надо было во что бы то ни
стало избежать риска неудачи, срыва съемок, поэтому для меня были важ-
* Публикацию материалов проекта Анны Альчук «Фигуры Закона 2» см. журнал
Гендерные исследования, №10 (2004), стр. 147-155.
Тактика и стратегия противостояния маскулинной культуре 213
ны профессиональные соавторы. Подготовка к проекту могла бы послу-
жить сюжетом для отдельного рассказа, настолько драматично, а иногда
и мелодраматично складывались наши отношения. Например, одна извест-
ная художница, придававшая большое значение участию в проекте, в раз-
говорах со мной все время предлагала различные варианты своего имиджа
(я-то готова была на все варианты, лишь бы выполнялось основное усло-
вие: фотография в полный рост в анфас, обнаженной); то она хотела быть
Королевой с жезлом, то черной Королевой с жезлом (чтобы выглядеть на
фотографии неузнаваемой), то черным Энтомологом с сачком. Когда же
пришло время съемок, она отказалась принимать участие, сказав, что она
сейчас не в форме. Другая художница, непременно желавшая сниматься
в проекте (ради нее мне даже пришлось устроить второю фотосессию),
красивая женщина с фигурой модели, когда пришло время съемок, заяви-
ла, что в данный момент недовольна своей фигурой и будет фотографиро-
ваться в бюстгальтере. Приехав на съемку, она отменила все оговоренные
условия, которые прежде ее устраивали, и снялась в купальнике, сидя на
корточках вполоборота. (Как персонаж она хотела именоваться Художни-
цей. При этом она держала бумажный флажок с розами, гармонировав-
шими с ее разрисованными розами купальником). Я решила поместить
ее фотографию отдельно от других, представив ее образ как символ от-
каза вместе с текстами-отказами других художниц, размещенными на от-
дельном постере. Когда же позднее Художница с флажком увидела свое
изображение, она категорически запретила мне показывать его публично.
Она мотивировала свой отказ приблизительно таким образом: я хотела
быть похожей на невинную девочку, а выгляжу как прожженая ... Я была
искренне огорчена такой реакцией, потому что ее образ выглядел очень
красноречиво и добавлял проекту убедительности. Дело в том, что имен-
но ее фотография неизменно воспринималась мужчинами как эротичная,
в то время как другие женщины казались им, вопреки очевидности, не-
привлекательными, не эротичными и даже старыми (последнее касалось
всех без исключения, хотя среди них были довольно красивые и молодые
женщины). Мужчины проявляли необыкновенную чувствительность к
желанию женщины (в данном случае Художницы с флажком) им понра-
виться, соответствовать их ожиданиям. Парадоксальным образом именно
женщины, которых принято считать красивыми, то есть чьи параметры
наиболее приближаются к общепринятым стандартам (90-60-90), часто
в наибольшей степени интериоризуют мужские ожидания. Например, я
знала молодую и очень эффектную особу, которая не могла себе позволить
выбежать в аптеку или булочную, не сделав при этом полного макияжа,
что занимало не менее получаса. Эта несчастная была стопроцентной за-
274
Анна Алъчук
ложницей стереотипов маскулинной культуры, в соответствии с которыми
женщина должна выглядеть, как героиня рекламного ролика какого-нибудь
фирменного шампуня или помады. Тем более порадовала готовность
участниц проекта «Фигуры Закона 2» воплотить фантазии, связанные с
их собственным телом, вне зависимости от тех банальных стереотипов,
которые навязываются массмедийными образами.
Вот некоторые из текстов, по которым можно судить об оригиналь-
ности их подхода к своему имиджу, ничего общего не имеющего с муж-
скими ожиданиями. В отличие от текстов из «Фигур Закона 1», они были
представлены анонимно, потому что для женщин жест обнажения ока-
зался гораздо более трансгрессивным, чем для мужчин.
Воительница: «Меч с его классической фалличностью призван ре-
презентировать такие качества женской (и моей, в частности) натуры, как
несгибаемость, безжалостность и сила».
Перформансистка: «В основе образа «Перформансистки» лежит
женский взгляд на произведение Леонардо да Винчи. Это рисунок, став-
ший логотипом, пентаграммой европейской фаллогоцентричной культу-
ры, изображает мужскую фигуру, вписанную в окружность и в другие
геометрические формы. Он традиционно маркирует в истории культуры
понятие «человек».
Я помещаю в центр пятиконечной звезды женщину, указывая на
другую возможность центричности культуры. Пентаграмма, так же как и
крест, являются древними символами силы, направления энергетических
лучей из тела человека».
Разведчица: «Меня интересует возможность сдвига границ (этиче-
ских в эстетической сфере), и в этом смысле я была и остаюсь убежден-
ной Разведчицей. Как далеко можно продвинуть наши боевые когорты на
этот раз? Бинокль подсказывает мне, как, оставаясь в сфере эстетического,
сделать еще один шаг навстречу Реальному».
Рекреатор: «Рекреатор - это тот, кто творчески и ненавязчиво ис-
пользует уже имеющееся (интертекстуальность, цитатность, в тендерном
аспекте адаптация в маскулинной по своей сути культуре, характеризую-
щая, по-моему, позицию сверхженщины); это герой лабиринта, метафорой
которого может служить раковина».
Скульптор: «Нагота - костюм красивый и выразительный, но не
для любого случая.
Нагота в изобразительном искусстве - тема, по-моему, далеко не
исчерпанная, и тут так называемое «некрасивое» тело имеет массу пре-
имуществ перед «красивым». Поиск же идеала и выработка «эталона»
полностью экспроприированы массовой культурой».
Тактика и стратегия противостояния маскулинной культуре
275
Читающая домохозяйка: «Я не изменяю имиджу Читающей домо-
хозяйки ни при каких обстоятельствах. Ее атрибуты: кастрюля, половник
и книги - совершенно необходимы для поддержания человеческой жиз-
ни, ведь с помощью первых она готовит пищу, книги же содержат пищу
духовную. Таким образом, Читающая домохозяйка - основополагающая
фигура нашего существования, предлагающая пищу для тела и ума».
Из этих текстов следует, что женщины гораздо более заинтересо-
ванно относятся к своему телу, нежели мужчины. Их жизненная и ху-
дожественная стратегия гораздо более интимно связана с телесностью,
нежели у мужчин. Многие женщины фантазируют по поводу своего тела
и его репрезентации, причем образы, которые они вынашивают, часто ни-
какого отношения не имеют к тому, что хотят от них мужчины.
Массовая культура является маскулинной по определению. Ее за-
дача состоит в том, чтобы внедрить в наше сознание представление о
естественности предлагаемых ею символических образов. Задача худож-
ницы/ка, как представляется мне, - постоянно ставить это представление
под сомнение.
Вот два характерных случая. Журналисты с канала «Культура»
хотели показать проект «Фигуры Закона 1» по телевидению, но
начальство запретило этот сюжет. То же самое произошло, когда фрагмент
этого проекта хотели опубликовать в массовой газете. Ничто не должно
вызывать сомнений в незыблемости навязываемых стереотипов. Не
удивительно поэтому, что проект «Фигуры Закона 2» встретил немало
враждебных высказываний в прессе. Проект «Двойная игра» с успехом
демонстрировался в Германии и воспроизводился в западных журналах,
в России же он остался практически незамеченным. Пожалуй, только
«Девичья игрушка» была встречена здесь относительно благосклонно. Этот
проект выставлялся не менее четырех раз. Я объясняю это нейтральностью
по отношению к местной культуре. Когда одна из кураторов выставки в
Третьяковской галерее «Искусство женского рода. Женщины-художницы
России XV-XX», Наталья Каменецкая, захотела выставить проект «Фигуры
Закона 2», ей сказали, что это вызовет скандал и заменили проектом
«Девичья игрушка». Все эти случаи свидетельствуют о том, что местная
маскулинная культура бдительно стоит на страже своих оснований,
ограничивая область исследований художника пространством частных
галерей и малотиражных журналов.
1 Кон И. С. Клубничка на березке. Сексуальная культура в России (М.: Айрис пресс, 2005),
с. 120.
276
Анна Альчук
2 Isaak Jo Anna. Feminism and Contemporary Art. The Revolutionary Power of
Women s Laughter (London and New York: Routledge, 1995), p. 124.
3 Художница и теоретик искусства Наталья Абалакова очень хорошо описала
ситуацию стирания (и самостирания) имени женщины-автора, происходив-
шую в неофициальной артсреде в 60-70 гг. Абалакова Н. Искусство принад-
лежать народу. (Эти славные 60-e-70-ef www .owl.ro/avangard
4 Кон И.С. Мужское тело в истории культуры (М. : Слово, 2003), с. 368.
5 Рыклин Михаил. Искусство как препятствие (М.: AdMarginem, 1997), с. 122.
6 Не думаю, что это было бы возможно сейчас, когда ситуация разительно из-
менилась, и артсреда застыла в жесткой иерархии. Тогда еще не было боязни
потери статуса, (часто воображаемого), многое определяющая теперь. Ны-
нешняя ситуация уступает атмосфере 90-х в смысле открытости, живости,
интенсивности переживания творческих импульсов. Совершенно пропал
двигавший тогда многими творческий дух исследования, ощущение общно-
сти задач, противостояния обывательским представлениям, контр культурность
и сопутствующий всему этому драйв.
ФЕМИНИСТСКИЕ КОММЕНТАРИИ
Заметки о «Крейцеровой сонате» Льва Толстого
Олег Аронсон
В этих заметках я хотел бы наметить некоторые возможные пути
анализа не столько конкретного произведения, а именно - «Крейцеровой
сонаты», сколько того, что можно было бы назвать высказыванием Толсто-
го, высказыванием, относящемся, прежде всего, к его позднему периоду
творчества. Речь в данном случае идет не столько о взглядах писателя, его
суждениях и рассуждениях, сколько о том, что можно было бы назвать
тем остаточным содержанием, которое и по сей день остается не вполне
проясненным, для которого у самого Толстого не было достаточных язы-
ковых средств (а уж об ограниченности возможностей художественной ли-
тературы он и сам писал неоднократно). Высказывание, о котором идет
речь, рассредоточено в разных текстах, как художественных, так и пу-
блицистических, и объединяется неистовым утверждением заново неко-
торых положений, которые кажутся почти банальными. Действительно,
не банально ли еще раз утверждать господство истины, морали, веры,
Бога, говорить о зле насилия, критиковать общество, в котором христи-
анские ценности нивелированы почти окончательно... Все это может по-
казаться проповедью учителя, назиданием и даже порой ханжеством.
Особенно когда мы внимательно изучаем жизнь писателя и видим, что
при всех своих стараниях он далеко не соответствовал тем требованиям,
которые предъявлял в своих произведениях. Однако дело идет именно о
высказывании Толстого, которое на поверку оказывается не столь ясным
и простым, как он порой сам представляет положение дел. Ясность и про-
стота оказываются обманчивы, как только высказывание обнаруживает
себя, когда мы сталкиваемся с тем, что понимание добра и зла смещено,
что понятия эти переизобретены заново.
Сложность ситуации в том, что Толстой и вправду склонен к про-
поведи и нравоучению, а вводимое им противопоставление добра и зла
опирается на христианские заповеди. Однако при этом толстовская про-
278
Олег Аронсон
поведь отсылает нас не к норме нравственного поведения, а к некоторому
первоистоку морали, и вовсе не повторяет те образы добра и зла, с кото-
рыми знаком почти каждый.
«Крейцерова соната» в этом смысле произведение крайне любо-
пытное. Оно посвящено сюжету, особенно занимавшему Толстого в позд-
ние годы (хотя также и в «Войне и мире», и в «Анне Карениной», но
тогда еще без такого радикального разрешения). Сюжет этот относится
к взаимоотношению чувственности и жизни, чувственности и знания,
чувственности и искусства. Имя чувственности в «Крейцеровой сонате»
вполне определенное: сексуальность. А если быть более точным - раз-
врат. Собственно, слово «разврат» становится одним из ключевых (но не
главным) для этой повести. И слово это начинает действовать как кри-
тическое понятие, отталкиваясь от сексуального поведения человека и
захватывая самые разнообразные пласты общественного существования.
Разврат становится своеобразной схемой понимания человеческих отно-
шений в забвении заповедей. То, что удается описать как разврат на при-
мере сексуального поведения, сразу же обнаруживает себя и в деятель-
ности социальных институтов (в частности, институт брака), и в работе
ученых, и в художественном творчестве. Но дело вовсе не в захватившей
все и вся сексуальности, а в том, почему сексуальность стала развратной.
А стала она развратной именно потому, что в ее основание положено чув-
ственное удовольствие. Подобно тому, как наука оказывается развращен-
ной эмпирическим опытом, дальше которого не видит, а искусство - худо-
жественным переживанием...
Главный герой повести Позднышев, которому Толстой перепоруча-
ет выговорить многие свои положения (в данном случае это именно так,
о чем недвусмысленно свидетельствует «Послесловие к «Крейцеровой
сонате», написанное после выхода повести в печати как ответ на вопросы
читателей), убивший свою жену из ревности, является, фактически, тем
исключенным из общества элементом, который именно в силу его исклю-
ченности и крайней слабости оказывается способен на критическое суж-
дение. Суждение это не выглядит оригинальным или необычным, скорее
архаичным и странным даже для тогдашнего общества и морали, и каса-
ется в первую очередь отношений между мужчинами и женщинами.
Именно с полового вопроса начинается вся история, и именно по-
ловой вопрос оказывается тем механизмом, который запускает в ход ма-
шину социальной критики. Толстой занимает в этом вопросе позицию,
которая может показаться двусмысленной. С одной стороны, он ирони-
чески воспринимает идею равноправия полов, критически относится к
Заметки о «Крейцеровой сонате» Льва Толстого
279
разного рода феминистским теориям.* С другой - его анализ положения
женщины в обществе носит радикально феминистский характер. Он не-
однократно прямо говорит о том, что женщина перестала быть женщи-
ной, а стала инструментом удовольствия, что она рабски приняла эти
правила игры и добивается признания, используя, говоря современным
языком, мужской дискурс (то, что можно назвать дискурсом удовольствия
или дискурсом наслаждения, но что по сути своей является дискурсом
господства и обладания).
Здесь невооруженным глазом видна просвечивающая в толстов-
ском анализе гегелевская диалектика раба и господина, разыгранная им на
взаимоотношениях мужчин и женщин. Борьба за признание, разворачи-
вющаяся между полами, превращает сексуальность, чувственную сферу,
из чего-то естественного, что мы можем, по мнению Толстого, фиксиро-
вать в животном мире, в инструмент этой борьбы, в социальный меха-
низм. Анализ Толстого утверждает, что в человеческой сексуальности
уже нет ничего естественного, она целиком и полностью, сконструиро-
вана. И такие вещи, как удовольствие или наслаждение, - результат того
социального извращения сексуальной сферы, которое породило челове-
ческое насилие. Насилие мужчины над женщиной, человека над живот-
ным, общества над индивидом. При этом Толстой полностью отдает себе
отчет в том, что это насилие скрываемое, что идея «естественности» по-
лового акта, отсылающего к «животной естественности» человеческого
существа, и связывающего эту естественность с тем, что люди называют
чувством и даже любовью, - все это уже работающая система насилия
над человеческой природой.
Кажущаяся двойственность и противоречивость позиции Толстого
в отношении женщин развеивается в тот момент, как только мы начинаем
понимать различие между «естественным» и «человеческой природой».
Для Толстого природа человека неестественна, в то время как всякое пред-
ставление о «естественности» является способом навязывания опреде-
ленных ценностей, вполне прагматичных.
Конечно, произнося слово «неестественный», сразу вступаешь
на зыбкую почву. Однако для Толстого важно то, что один из способов,
каким религиозные заповеди можно сделать безжизненными, это - пре-
вратить их в банальность, научить воспринимать их как нечто само со-
Так, в притче «Разрушение ада и восстановление рая», описывая дьволов со-
временного общества, он среди прочих называет и «дьявола феминизма», ко-
торый помимо вражды сословий (дело дьявола социализма) возбуждает еще и
вражду между полами.
280
Олег Аронсон
бой разумеющееся. Поздний Толстой со всей присущей ему страстью и
напором отстаивал странность заповедей, их постоянную необычность.
Заповедь - не то, что ты прочел в Библии, изучил на Законе Божием, еще
раз услышал в церкви от священника, как это было и с самим Толстым
(см. «Исповедь»), и с его героями. Говоря языком современной филосо-
фии, Толстой совершил попытку сделать заповедь сингулярным событи-
ем. Для него сингулярность этого события связана с событием веры, тем
событием, в котором как раз и проявляется вся неестественность чело-
веческой природы, но, вместе с тем, именно только через это событие
человек входит в мир жизни, где он оказывается в совместности суще-
ствования не только с людьми, но и с животными, с их иной природой, а
точнее, с их иной сингулярной событийностью.
Итак, «неестественность», о которой мы говорим, неестественна
только в обществе, презревшем закон жизни, подменившем жизнь благо-
получием, удовольствием, выгодой, а также, собственностью. Нет никако-
го противоречия между «консервативностью» Толстого, отстаивающего
место женщины как рожающего животного, как «слабого пола», которо-
му принадлежит своя роль в поддержании семейных отношений, и его
«прогрессивностью» как критика мужского дискурса, критика насилия,
борьбы и противостояния. Женщина для Толстого - та близость жизни,
возможность ее проявления, которая, несмотря на все попытки ее уни-
чтожить, постоянно говорит о себе из зоны слабости. Мужчина же явля-
ется воплощенным господством разума, преодолеть который может лишь
становясь изгоем (Позднышев), больным (Иван Ильич в «Смерти Ивана
Ильича»), верующим (Нехлюдов из «Воскресенья» или отец Сергий), а в
конечном счете - женщиной.
Быть женщиной - быть имманентным заповедям, или, другими
словами, утверждать заповеди не как нечто трансцендентное, божествен-
ное предписание, а как имманентность самой жизни. Женщины несут в
себе иной тип труда, труда, в котором нет признания, а есть только утверж-
дение закона жизни.* Когда Толстой в «Крейцеровой сонате» говорит о
власти женщин, то говорит он об этом не как ретроград, а как тот, кто
утверждает, что женщина - место, где никакое господство невозможно.
Власть женщин для него - следствие полового неравенства, извращенных
отношений между полами. Женщины стали своеобразными «пролетария-
ми половых отношений». Все они - на рынке удовольствий и наслаж-
дений. И любовь, во всех ее романтических изводах, инструмент их по-
В этом Толстой оказывается близок к тем современным толкованиям, которые
обнаруживают свои феминистические корни в ветхозаветных текстах (Э. Леви-
нас, Л. Ирригарей).
Заметки о «Крейцеровой сонате» Льва Толстого
281
рабощения и последующего бунта, приводящего в результате к их власти
в специально отведенных для них зонах неразумного - в чувственности,
в сексуальности. Но первая давно контролируется искусством, в котором
даже эстетическое суждение уже крайне редуцировано. А вторая - окуль-
туренными образами любви.
К отношению Толстого с искусством мы еще вернемся, а сейчас - о
любви. Последовательно проводимое разоблачение любви - один из важ-
нейших мотивов «Крейцеровой сонаты». Толстой рассматривает любовь
как институт, легитимирующий сексуальность, чувственность и удоволь-
ствие, а также как то, что должно быть условием брака. Фактически ста-
вится под вопрос трансцендентальная любовь, образ, призванный ввести
чувственное в основание опыта. Образ любви как чувственного пережи-
вания - один из тех фундаментальных образов, на которых строится ие-
рархия властных отношений между людьми. Это не совсем очевидно, но
одна из важных линий размышления в повести посвящена именно тому,
как любовь вводит «чрезвычайное положение», превращая человека в
суверена, в хозяина своих действий, имеющего решимость на наруше-
ние заповеди. Образ любви позволяет ввести разврат («потребление жен-
щин», но также «знание» как присвоение смысла, «произведение искус-
ства» как присвоение чувственности и т.п.) в систему прав. Но речь идет
о различиях, в которых не может быть никакого равноправия. И таковы
различия между мужчиной и женщиной, человеком и животным, и также -
между заповедью и предписывающим законом. Толстой разыгрывает это
различие в «Крейцеровой сонате» не только на мужчинах и женщинах,
людях и животных. Это - всего лишь частные примеры, поскольку сек-
суальность и любовь оказываются в фокусе его внимания. Однако столь
же последовательно он обращается к различению между семьей и браком,
между событием таинства и церковным таинством.
Толстой дает своего рода двойную экспозицию брака. Женщина в
джерси соблазняет мужчину. Джерси, делающее тело женщины соблаз-
нительным, превращающее ее в кокетку, провоцирует тот самый образ
любви, для которого церковное таинство брака уже не таинство, а лишь
необходимая моральная подпорка, легитимация разврата. Это один план.
Другой связан с главным героем, Позднышевым, который, рефлексируя
всю ситуацию, находит вину не в женщине, не в женщинах и не в джерси,
а в себе, в тех стереотипах мужского поведения, которые позволили ему
совершить разврат до брака. Этот второй план дает представление о таин-
стве брака вне церковного ритуала. Таинство - то, что всегда уже сверши-
лось, и что сексуальность и любовь пытаются разрушить. Таинство - труд
по исполнению заповеди под знаком вечности. Вечное возвращение. Слу-
282
Олег Аронсон
чай, для которого нет никаких оснований. Безосновное основание, или,
говоря толстовскими словами, «живая жизнь».
Именно стереоскопичность толстовского взгляда в повести, когда
он одновременно дает как положение дел, вводя критическое измерение,
так и его разрешение, куда менее отчетливое, в силу кажущейся неесте-
ственности, принципиально отличает «Крейцерову сонату» от «Послес-
ловия», выполненного даже по форме в виде проповеди.* Неразрешима
двойственность, когда в Позднышеве соединяется проповедник и пре-
ступник, говорящий из глубины падения. Причем, падение это не в со-
вершенном им убийстве жены. Убийство - лишь следствие, финал, за-
вершивший эстетическую (чувственную, сексуальную) линию поведения
персонажа.
Интересно, что сам Позднышев, признает себя виновным, и даже
описывая убийство демонстрирует, насколько он был в «здравом уме».
Однако при этом он оправдан судом, оправдан обществом, поскольку
убийство из ревности - как некий чувственный предел - целиком и пол-
ностью выводит его из мира предписаний, наравне с детьми и животными,
наравне с неразумной природой. Общество оправдывает такие убийства,
на что указывает логика Толстого, чтобы скрыть свои преступления по
определенному способу конструирования чувственности, придумыванию
сексуальности, обожествлению любви.
Вся тема ревности развивается в повести под знаком музыки. Бет-
ховенская скрипичная соната, давшая название произведению, опреде-
ляет важный мотив, о котором мы уже упомянули: о связи искусства и
сексуальности. А более общо - эстетического суждения и удовольствия.
Этот параллелизм еще более усиливается тем, что для ревности у главного
героя нет основного повода - любви. Он уже давно не любит свою жену. И
искусство становится своеобразным провокатором чувственности. Позд-
нышев, испытывая радостное возбуждение при прослушивании сонаты,
отмечает неуместность и этой радости, и самой этой музыки «среди де-
кольтированных дам». Он фиксирует различие между радостью и удо-
вольствием, эту радость делающим потребимой.
Это вовсе не означает, что литературный жанр лучше позволяет справиться с
зада чей. Напротив, представляется, что путь Толстого от литературы к пропо-
веди - путь вполне последовательный. Однако для толстовского высказывания
секуляри зованная литература - меньшее зло, чем религиозная фальшь. И если
мы говорим о проповеди, то важен опыт ее реанимации, ее возвращения как сло-
ва жизни, через серию редукций, обнажающих смысл высказывания (в том чис-
ле редукций литературной формы и привычности того, что проповедуется),
которая приводит Толстого к детским рассказам и притчам.
Заметки о «Крейцеровой сонате» Льва Толстого
283
Если вспомнить работу Толстого «Что такое искусство», то именно
на этом основании он отказывает многим классическим произведениям
в праве быть искусством. Анализируя Шекспира и Бетховена, он показы-
вает, как именно этот эстетический момент, провоцирующий переживание
зрителей и слушателей, отделен от целей и задач искусства. Ориентация
на индивидуально понятое переживание не приближает, а отдаляет от ка-
тартической функции искусства. Идея «заражения» (своеобразный тол-
стовский аналог катарсиса) не в миметизме переживания, не в подража-
нии чувствам, а совсем в ином, в обнаружении посредством искусства
общности-в-жизни, причастности имманентности. Именно поэтому для
Толстого праздничное народное пение значимей, чем индивидуальное
авторское творчество. Можно сказать так: не автор «заражает» читателя
или слушателя, но искусство «заражает» в тот момент, когда сама идея
авторства отступает, когда чувственность перестает быть собственной, а
становится совместной. Эта общая деиндивидуализированная чувствен-
ность и есть то самое место, где мы встречаемся с жизнью, в которой нет
предписаний, где заповеди как запреты неестественны, а в самой их стро-
гости воплощена суть человеческой природы.
То, что чувственность имеет двойное измерение - с одной стороны
она обожествляется, отождествляется с искренностью и правдой, а с дру-
гой - неявно овеществляется, становясь инструментом, производителем
властных отношений, особенно ясно показано Толстым на примере ис-
кусства. Его критика института авторства и категории художественного
произведения была проведена не только в работе «Что такое искусство»,
но и в дневниках, и в «Исповеди», и в публицистических статьях, где
он постоянно адресует себе упрек в занятиях литературой, сравнивая это
то с проституцией, то с порнографией. Его стремление в обход литера-
турных форм к прямому высказыванию порождает специфический стиль
позднего Толстого, в котором нехудожественная, неописательная сторона
все более и более себя утверждает. В «Крейцеровой сонате» этот стиль
еще не таков, но уже здесь мы видим, что Толстой находится в поиске
универсального объяснительного элемента, в поисках истока того забве-
ния жизни, которое захватило мир. Проходя через псевдодиалектические
противоречия, постоянно удерживая двойственность каждого факта, он
ищет ту различающую монаду, благодаря которой различия перестают
быть противоречиями, устраняя борьбу и насилие. В одном месте повести
он подходит к этому совсем близко, собирая воедино все линии. Это про-
исходит, когда Позднышев, описывая свое состояние ревности, говорит:
284
Олег Аронсон
«моя жена».* Слово «моя» - единственное слово в «Крейцеровой сонате»
выделенное курсивом. Объяснять этот курсив интонационно более чем
странно, поскольку у Толстого есть множество возможностей дать понять
интонацию, что он демонстрирует постоянно. Скорее, в слове «моя» для
него воплощена та самая различающая монада, кода фиксируется момент
присвоения несобственного, присваивается неприсваиваемое. Чувствен-
ность, сексуальность, смерть - те моменты избыточности, в которых осо-
бенно откровенно проявляется экономика, возобладавшая в отношениях
между людьми, в отношениях человека с миром.
Интерпретируя Толстого таким образом, то есть, преодолевая то,
что кажется его диалектикой, делая его недиалектичным, рассматривая
его позицию не как противоречивую, а как последовательную, где на ме-
сте ложного противоречия все время возникает иное (скрываемое обще-
ством) различие, мы с необходимостью вынуждены признать в Толстом
одного из тех редких мыслителей, которые открывают для нас заново мно-
гие привычные вещи. Когда Толстой вводит пару «или-или», то почти всег-
да мы имеем дело с фиктивным разделением на добро и зло, с привычным
разделением. Так, противопоставление человека животному оказывается
бессмысленным. Напротив, то, что зачастую описывается как «человече-
ское» в противовес животному оказывается уловкой разума, животное же
как нечто природно-естественное - чистым конструктом, трансценден-
талией, позволяющей утвердить чувственное в основании человеческого
и забыть о том животном, которое несет в себе напоминание о жизни.
Аналогично и разделение полов - способ рационализации использования
удовольствий, путь забвения «женского» как атрибута жизни, позитив-
ности слабости и радости анонимности. И, наконец, разделение между
миром божественным и человеческим - утилизация добра и зла, путь заб-
вения заповедей, а не их утверждения. «Существование в человеке живот-
ного, только животного, не есть жизнь человеческая. Жизнь по одной воле
В этом фрагменте Толстой также проводит свою постоянную линию фиктив-
ной двойственности: «И как я могу так унижать ее и себя, предполагая та-
кие ужасы. Что-то вроде наемного скрипача, известный за дрянного человека,
и вдруг женщина почтенная, мать семейства^оя жена! Что за нелепость!» -
представлялось мне с одной стороны. «Как же этому не быть?» - представля-
лось мне с другой. Как же могло не быть то самое простое и понятное, во имя
чего я женился на ней, то самое, во имя чего я с нею жил, чего одного в ней
нужно было и мне и чего поэтому нужно было и другим и этому музыканту».
Ложность привычного разделения между добродетельностью и греховностью
ставится здесь под вопрос именно в силу того, что сама добродетельность уже
отделена от добра моментом присвоения, в котором извращается и понимание
женщины, и понимание брака, в котором извращается заповедь.
Заметки о «Крейщеровой сонате» Льва Толстого
285
Бога тоже не есть жизнь человеческая. Жизнь человеческая есть состав-
ная из жизни животной и жизни божеской. И чем более приближается эта
составная к жизни божеской, тем больше жизни» (Л. Толстой. Царство
божие внутри вас). То, что Толстой называет божеской жизнью близко
к спинозистской концепции жизни и этики. Это скорее имманентность,
или - «трансцендирующая имманентность» (ведь речь идет о вере), чем
трансцендентный бог или трансценденталистская мораль.
Конечно, можно и должно говорить и о том, что в самом изобра-
жении греха и разврата, чему Толстой посвятил немало провоцирующих
страниц и из-за чего имел постоянные конфликты с цензурой и церковью,
находит себе пристанище эротизм, накрепко связанный с избыточностью
и трансгрессивностью того, что Толстой называет «верой», и что очень
близко подходит к философскому пониманию желания, к которому раз-
вернулась философия двадцатого века.* Однако, подчеркивая имманен-
тистский характер толстовской веры, в которой воплощена сама жизнь, я
хотел подчеркнуть лишь определенное единство между толстовской кри-
тикой чувственности и его идеями ненасилия, непротивления злу силою.
Толстовская этика, фактически, начинается там, где прерывается при-
своение чувственности. И первичное ненасильственное действие, сама
его возможность, определяется предельным вниманием к самым соблаз-
нительным формам насилия в мире, там, где, казалось бы, невозможно
провести границу между десублимированной радостью и сколь угодно
возвышенным удовольствием. С этого различения и начинается ненаси-
лие, для которого удостоверение зла там, где оно предстает в образах до-
бра и есть первичное этическое усилие, продолжение труда заповедей,
продолжение жизни.
В нашу задачу не входит развитие этой важной темы, где сексуальность, труд,
смерть имеют первостепенное значение и где Толстой оказывается куда ближе
к Батаю или Кайуа, нежели к разного рода моралистам и персоналистам.
Евангелие от Толстого
Сергей Зимовец
В контексте, связанным с повестью Л.Н. Толстого «Крейцерова со-
ната», присутствуют два примечательных фактора, существенным образом
влияющие на восприятие повести и интерпретацию ее инфраструктур-
ных элементов. Я имею в виду отрывок из Евангелия от Матфея (19:12) в
начале повести и послесловие (в издании 1891 года), в котором Толстой
прямо осуждает сексуальную жизнь даже в браке, не говоря уже о вне-
брачных отношениях, при этом сексуальность расценивается как унижа-
ющее человека греховное влечение.
Характерно, что цитируемая Толстым часть из Евангелия принадле-
жит к главе, которая стала основой веры русских скопцов, считавших, что
освободиться от сексуальной греховности возможно только через кастра-
цию. Если соотнести эти смыслы с повестью «Отец Сергий», в которой
отсекается «один из членов» для преодоления сексуального влечения, то
возникает еще один устойчивый горизонт прочтения. Конечно, «скопцов-
ство» Толстого имеет символический характер, поскольку Толстой все же
признает половые отношения для целей деторождения. Т.е. сексуальная
жизнь для него имеет специфический двойственный статус. Толстой как
бы «мягкий», духовный скопец, в противоположность телесным скопцам-
экстремистам типа Г. Меныпенина.
Зачатие детей - неотменяемая необходимость рода человеческого,
сексуальный аскетизм - средство противостояния греховному вожделе-
нию. Эта бинарная логика Толстого определяется лишь отчасти борьбой
морали за целомудрие. Но другим мотивом - бессознательного характе-
ра - никак не может являться сексуальный конфликт писателя с объек-
том своего желания. И вот почему. Что имеется в виду под «объектом
желания»? Аргументация от «истории Позднышева» представляется здесь
весьма малоубедительной. Более того, аналитически пристальное прочте-
ние повести недвусмысленно показывает, что вовсе не женщина была глав-
ным объектом желания Позднышева. Скорее таким объектом выступает
Трухачевский. Обратим внимание хотя бы только на описательную сторо-
ну либидозных «объектов». Жена Позднышева фактически не имеет в его
рассказе ни одного прямого описания, лицевости. Эта нерепрезентатив-
ность женского объекта желания значительно уступает яркости и вырази-
тельности мужского объекта. В статье Юлии Бувар есть ценное замечание
об элементах гомосексуальности в отношении Позднышева к Трухачевско-
му. Я думаю, что вопрос можно поставить радикальнее: именно гомо-
сексуальность главного героя и есть ключ к пониманию драматической
интриги его метаний, ревности и ненависти к женщине. Латентная го-
мосексуальность Позднышева как выражение бессознательной позиции
Толстого является вторым существенным мотивом для понимания двой-
ственного статуса сексуальности в мировоззрении писателя.
Латентный гомосексуализм Толстого явно дает знать о себе на про-
тяжении всего творчества, начиная с рассказа волонтера («Набег»), где
собрана масса характерных гомосексуально инвестированных описаний
молодого Толстого: «...Проскакал мимо очень хорошенький и молодень-
кий юноша в офицерском сюртуке и высокой белой папахе... он как-то
особенно грациозно сидел на седле и держал поводья... у него были пре-
красные черные глаза, тонкий носик и едва пробивавшиеся усики... Хоро-
шенький прапорщик был в восторге; прекрасные черные глаза его бле-
стели отвагой, рот слегка улыбался... сказал он голосом, звучащим таким
нежным участием...»
Подавление именно этой сексуальности у Толстого оборачивает-
ся скрытым и явным женоненавистничеством, отрицанием и избеганием
полового влечения к женщине в качестве низкого, унизительного, живот-
ного, т.е. морально и эстетически отвратительного вожделения. От пра-
порщика до Пьера Безухова можно было бы выстроить целую галерею
женских мужчин, репрезентирующих латентную ориентацию Толстого.
На другом полюсе восхищения и преклонения, в качестве абсолютных
мужских объектов, идентификационная нехватка которых ощущается в
психической организации Толстого, выступают народные (простые) и
исторические (исключительные) герои от капитана из «Набега» до гене-
ралов, фельдмаршалов и императоров зрелого творческого периода. Осо-
бый эффект возникает, когда эти типы встречаются в общем текстуальном
пространстве («Кавказский пленник»). Не случайно и то, что основное
пространство проявления мужского сосредоточено на военных действиях,
как не случайно и то, что сам Толстой (по собственному выбору) служил
артиллеристом - в составе фаллических объектов машины войны.
Духовное, мировоззренческое скопцовство Толстого коррелирует
с навязчивым бессознательным интересом к исследованию мужественно-
сти и бегству от женщины. Если вспомнить замечательную работу Б. Эй-
хенбаума «Творческие стимулы Л. Толстого», в которой он подмечает
анальную пристрастность писателя к постоянной переделке текстов и
паранойяльную творческую настойчивость или «волю к героизму», не-
кому пафосу обладания миром, то уместно было бы отметить, что гомо-
сексуальные тенденции, как правило, зачастую соседствуют с параной-
яльными симптомами.
Испытывать влечение к женским мужчинам и быть «матерым че-
ловечищем» - вот психо структурные элементы личности, которые зада-
вали скрытые творческие приоритеты Толстого, и на которые я хотел бы
обратить внимание при обращении к теме сексуальности в его произве-
дениях.
Мужчины мельчают...
Наталья Загурская
Показательно, что празднование своего десятилетнего юбилея
наиболее динамичная галерея города Харькова начала именно этим про-
ектом, включающим в себя живописные, графические, фотографические
и объектные миниатюры наиболее известных украинских художников -
Павла Макова, Олега Малеванного, Вачагана Норазяна, Евгения Пав-
лова, Александра Ридного, Александра Ройтбурда, Юрия Соломко и др.
В пресс-релизе проект позиционируется как подарок галерее: «застолье
и творчество одновременно, как в жизни. Одно является продолжением
другого» (http://www.mgallery.kharkov.ua/galery.php). То, что ранее счита-
лось присущим женскому творчеству как рукоделию, теперь становится
актуальным и присваивается мужчинами, хотя «кулинарная экспозиция
от их подруг-муз» продолжает оставаться прерогативой женщин, но ве-
роятно вскоре и такого рода рукоделие будет апроприировано. Бинарная
оппозиция Art Versus Craft, возникшая в результате нововременной куль-
турной стратификации, в таком случае не просто деконструируется, но
размывается.
Концепция проекта также предполагает, что он призван не под-
нимать, а сглаживать гендерные проблемы. Куратор проекта Марина Глу-
щенко предлагает обратить внимание на то, что «любовь ко всему ма-
ленькому», тому, из чего делались секреты в ямках - воплощение тайны
и чуда, - присуща не только девочкам, но и мальчикам. Однако мальчики
нередко забывают об этом и вскоре начинают благоговеть перед тем, что
воплощает фаллическую масштабность: от престижных авто до небо-
скребов. Традиционно женщинам вменяется возвращать мужчинам ин-
тимное ощущение тайны и чуда, как это делает Амели в одноименном
фильме Ж.-П. Жене. Однако выигрышность этой стратегии приводит к
тому, что ее начинают охотно использовать и мужчины.
Камерность, с точки зрения куратора, - «не сотая демонстрация
превосходства (бесспорного), а тихая уверенность в нем, несмотря на фор-
Мужская миниатюра. Кураторский проект «Харьковской городской
художественной галереи» 29 ноября - 14 декабря 2006 года
290
Наталья Загурская
мат». Еще не так давно обычным явлением были отдельные женские про-
екты, которые нередко напоминали резервации и вызывали подозрения,
что организаторы выделяют женщин как не вполне способных на общих
основаниях стать участницами арт-сообщества. Появление маскулинно
маркированных проектов в определенной мере выглядит извиняющей-
ся позой. Миниатюры известных художников, в активе которых немало
персональных выставок, сиротливо ютятся, едва занимая полстены до-
статочно большого зала галереи. Кроме того, качество самих работ, учи-
тывая общий уровень участников выставки, мягко говоря, не впечатляет.
Претендуя на стереотипную женскую «искусность», работы производят
менее сильное впечатление, чем образцы наивного женского рукоделия
как «чистой функции соблазнения»1. Разочарование усугубляется еще и
тем, что большинство работ не демонстрирует специфически мужского
подхода и может быть отнесено к мужским не концептуально, а только
учитывая биологический пол авторов. Гендер как эффект репрезентации
оказывается размытым до однородного состояния и, следовательно, как
настаивает Т. де Лауретис, нс обретает реальности.
Представленные работы не стали пространством текста, в том чис-
ле и гендерно маркированного, они явно проходные и, что также показа-
тельно, у большинства из них отсутствуют названия. Отношение мужчин
к проекту лучше всего отражает красноречивая работа Александра Ройт-
бурда, на которой изображен мужской торс от поясницы до колен с при-
Мужчины мельчают...
291
спущенными трусами. Мно-
гочисленные фронтальные
изображения женских торсов
традиционно принято интер-
претировать как претензию
на маскулинную власть над
женским телом, которое ста-
новится идеальным объектом
созерцания. Изображенный
же Александром Ройтбурдом
мужской торс демонстрирует
стремление противостоять властной оптике. Так мужчина, лишенный
возможности продемонстрировать, пытается хотя бы сохранить фаллос,
который Г. Поллок рассматривает в качестве «природного символа гения»
как автора. Вместе с тем, изображенный в соответствующей позиции
мужской торс оказывается особенно уязвимым, а кроме того - согласно
сексологической статистике - именно ягодицы считаются большинством
женщин наиболее привлекательной частью мужского тела. Их образ, не
увиденный на репортажном фото с акции протеста, а изображенный на
холсте маслом, вызывает и вовсе идиллические, с легким флером соблаз-
на, ассоциации.
И все же, если отсутствие гениталий на женских изображениях
вызвано.стремлением избежать избыточности визуального наслаждения,
учитывая выраженную кожность и поверхностность женской секусаль-
ности, то отсутствие гениталий на мужских изображениях защищает
саму идею мужественности. Предельная открытость и расслабленность
позы мужчины, изображенного Максимом Мамсиковым, подчеркнутая
стекающей струйкой мочи, является попыткой изобразить мужчину от-
дельно от идеи мужественности, сохраняя ее в неприкосновенности и
избегая объективизации ма-
скулинного. В результате изо-
браженное мужское тело вы-
глядит вполне абстрактным.
Здесь прослеживается заим-
ствование стратегий, харак-
терных для феминистского
искусства и направленных на
деколонизацию, деэстетиза-
цию и деэротизацию женского
тела. В отношении мужского
292
Наталья Загурская
тела эта стратегия работает на
комическую реанимацию па-
триархатности. Об том крас-
норечиво свидетельствует ре-
кламный плакат выставки, на
котором изображен выстрел
игрушечного пистолета в рас-
писное сердце.
И хотя данная «муж-
ская» выставка в то же время
является выставкой мужчин,
поскольку не содержит ни одного женского изображения, в проекте в
целом женщина одновременно предельно идеализируется и прагматизи-
руется. Такой подход воплощает распространенный мужской фантазм о
совмещении женщиной музы и домохозяйки в одном лице и редуцирова-
нии женской творческой активности. «Дабы не обидеть художниц очень
резким предпочтением того, что они изображают, тому, что они могли бы
делать не изображая, взглянув здраво на вещи, я предлагаю вспомнить
уроки домоводства и устроить пир, который не видели стены галереи.
Ведь угощение для любимого художника должно быть изысканным и
гениально простым одновременно. Что и является искусством для ис-
кусства. Следующим этапом акции может стать поедание маленьких кар-
тин», - заявляет куратор. Некоторая парадоксальность этого заявления,
поскольку поедание уже не подразумевает чистой эстетизации, подкре-
пляется тем, что мужчины участвуют в проекте вполне в традиционном
качестве.
К сожалению, обычные зрители не были допущены на презента-
цию, однако наблюдения через окно галереи позволяет предположить,
что угощение было вполне традиционным. И тем не менее, возможно
провести некоторые параллели с проектом М. Чуйковой Рецептура, кото-
рый реализовался в виде концептуального альбома Кухня народов СССР
и выставки в TV галерее Звуки супа. Тело супа. Помимо реального и из-
ысканного угощения проект включал в себя экспериментальную музы-
ку С. Загния из звуков, сопровождающих процесс приготовления пищи,
звучавшую из микрофонов, спрятанных в кастрюли. Кроме того, над ка-
стрюлями были подвешены, как носовые платки, и подложены под них в
качестве подставок книги издательства Ad Marginem. По мнению Е. Пе-
тровской, именно так концептуализируется кипение мысли европейской
дискурсивной похлебки2. «Она готовила на кухне котлеты, и мировые
бездны разверзались перед ней каждый раз, когда золотая жидкость - вол-
Мужчины мельчают...
293
шебная магнезия - выливалась из разбитой яичной скорлупы»3. - пишет
Е. Бобринская об О. Лепешинской, ставшей героиней проекта Лабора-
тория Великого Делания. Попытки создания своеобразного гомункулуса
на основе разработок специфического метода омоложения тканей О. Ле-
пешинской, по мнению Е. Бобринской, подобны поискам актуального
искусства, «химический театр» которого также может быть уподоблен
процессу создания философского камня, таящегося, однако, «в зыбких
орнаментах письма». Упомянутые проекты демонстрируют, что женское
искусство действительно может быть «полем открытых возможностей и
множественных значений, подкладкой Разума, Языка и Символического -
но это не какая-то там липкая изнанка, а лучезарная запредельность»4.
Такое обращение только лишь к отдельным эпизодам5 истории
женского искусства на постсоветском пространстве показывает, насколь-
ко креативным и концептуальным оно может быть. Однако в рамках
Мужской миниатюры этот потенциал не актуализируют ни мужчины,
которые представили вполне традиционные работы, ни женщины, ко-
торые организовали вполне традиционное застолье. И попытку приот-
крыть завесу над тайной и чудом, традиционную для женского искусства,
путем механического уменьшения экспонатов вряд ли можно признать
сколько-нибудь удачной. Данная ситуация также отображает положение
украинских гендерных исследований, в том числе и художественных.
Они становятся не только модными, но и официозными, однако переста-
ют выполнять свою основную, критическую функцию.
1 Петровская Е. «Женщина в искусстве, или “женская” “искусность”», Каталог
«Женщина в искусстве» (М.: РГГУ, 1999).
2 Петровская Е. «Инсценировка одного стереотипа», Чуйкова М. Рецептура.
Кухня народов СССР (М.: TET.RU, 2000).
3 Бобринская Е. «Ars Chemica и современное искусство», Каталог «Женщина в
искусстве» (М.: РГГУ, 1999), с. 41.
4 Петровская Е., там же, с. 14.
5 См. Загурская Н. «Лучезарная запредельность. Рецензия на Каталог ‘Жен-
щина в искусстве” (М.: РГГУ, 1999)», Гендерные исследования, 2000, № 5.
Научное издание
НАСЛАЖДЕНИЕ БЫТЬ МУЖЧИНОЙ:
западные теории маскулинности
и постсоветские практики
Главный редактор издательства
И. А. Савкин
Дизайн обложки И. Граве
Оригинал-макет С. Баранник
ИД № 04372 от 26.03.2001 г.
Издательство «Алетейя»,
192171, Санкт-Петербург,
ул. Бабушкина, д. 53.
Тел./факс: (812) 560-89-47
E-mail: office@aletheia.spb.ru
(отдел реализации),
aletheia@peterstar.ru (редакция)
www.aletheia.spb.ru
Подписано в печать 08.09.2008.
Формат 60х88/6. Усл. печ. л. 18.
Печать офсетная. Тираж 1000 экз.
Заказ № 1759
Отпечатано «ООО “Типография Береста"»
г. Санкт-Петербург, ул. Коли Томчака, д. 28
тел ./факс 388-90-00
Фирменные магазины «Историческая книга»
Москва, м. «Китай-город»,
Старосадский пер., 9. Тел. (495) 921-48-95
Санкт-Петербург, м. «Чернышевская»,
ул. Чайковского, 55.
Тел. (812) 327-26-37
Книги издательства «Алетейя» в Москве
можно приобрести в следующих магазинах:
«Библио-Глобус», ул. Мясницкая, 6/3, стр. 5.
www.biblio-globus.ru
Дом книги «Москва», ул. Тверская, 8, стр. 1.
Тел. (495) 629-64-83
Магазин «Русское зарубежье», ул. Нижняя
Радищевская, 2. Тел. (495) 915-27-97
Магазин «Гилея», Нахимовский пр.,д. 56/26.
Тел. (495) 332-47-28
Магазин «Фаланстер», Малый Гнездников-
ский пер., 12/27. Тел. (495) 749-57-21
Магазин издательства «Совпадение».
Тел. (495) 915-31-00, 915-32-84
В СЕРИИ
«ГЕНДЕРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ»
вышли в свет:
Вариации на тему Гендера
Отв. ред. Т. А. Мелешко, М. В. Рабжаева
Введение в гендерные исследования
Ч. 1: Учебное пособие / Под ред. И. А. Жеребкиной
Ч. 2: Хрестоматия / Под ред. С. В. Жеребкина
Гендер и общество в истории
Под ред. Л. П. Репиной, А. В. Стоговой, А. Г. Суприянович
Гендерные разночтения
Материалы IV межвузовской конференции молодых исследователей
«Гендерные отношения в современном обществе: глобальное и локальное»
(22-23 октября 2004 г.) / Отв. ред. М. В. Рабжаева
История женщин на Западе. В 5 томах
Том I: От древних богинь до христианских святых
Под общ. ред. Ж. Дюби и М. Перро; под ред. П. Шмитт Пантель;
пер. с англ.; науч. ред. перевода Н. Л. Пушкарева
Мифология и повседневность.
Гендерный подход в антропологических дисциплинах
Сон и явь женской тюрьмы
Составитель Л. Альперн
Дж. Батлер
Психика власти: теория субъектации
Г. Брандт
Философская антропология феминизма.
Природа женщины
И. Жеребкина
Женское политическое бессознательное
И. Жеребкина
убъективность и гендер. Гендерная теория субъекта
в современной философской антропологии. Учебное пособие
И. Клецина
Психология гендерных отношений: Теория и практика
Ю. Кристева
Силы ужаса. Эссе об отвращении
Н. В. Ходырева
Современные дебаты о проституции. Гендерный подход
КНИГИ ИЗДАТЕЛЬСТВА «АЛЕТЕЙЯ»
МОЖНО ПРИОБРЕСТИ В СЛЕДУЮЩИХ МАГАЗИНАХ
МОСКВА
Библио-Глобус
Дом книги «Москва»
Магазин «Православное слово»
ООО «Паолине»
Магазин РГГУ «Гуманитарная книга»
Магазин издательства «Гнозис»
Магазин «Русское зарубежье»
Магазин Издательства УРСС
Магазин «Гилея»
Магазин «Фаланстер»
Галерея книг «Нина»
Магазин издательства «Совпадение»
«Новое книжное агентство»
«Книжная лавка обществоведа»
ул. Мясницкая, д. 6/3, стр. 5. Тел. (495) 781-19-00
ул. Тверская, д. 8, стр. 1. Тел. (495) 629-64-83
Тел. (495) 951-51-84, 951-34-97
ул. Б. Никитская, д. 26/2. Тел. (495) 291-50-05
Миусская пл., д. 6. Тел. (495) 973-43-01
Тел. (495) 247-17-57
ул. Нижняя Радищевская, д. 2
пр. 60-летия Октября, д. 9
Нахимовский пр., д. 56/26. Тел. (495) 332-47-28
Малый Гнездниковский пер., д. 12/27.
Тел. (495) 749-57-21
ул. Бахрушина, д. 28. Тел. (495) 959-21-03
Тел. (495) 915-31-00, 915-32-84
ул. Покровка, д. 27, стр. 1. Тел. (495) 916-28-14
Нахимовский проспект, д. 56/26.
Тел. (495) 120-30-81
ул. Чайковского, д. 55. Тел. (812) 327-26-37
Университетская наб., д. 11. Тел. (812) 328-95-11
6-я линия В. 0., д. 15. Тел. (812) 328-61-13
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Магазин «Историческая книга»
«Книжный салон»
Филологического факультета СПбГУ
Магазин «Классное чтение»
Книжный салон РНБ «Дом Крылова» ул. Садовая, д. 18. Тел. (812) 310-44-87
«Дом книги»
Магазин «Слово»
Магазин «Русская симфония»
Магазин «Перемещенные ценности»
Невский пр., д. 28. Тел. (812) 314-58-88
ул. М. Конюшенная, д. 9. Тел. (812) 571-20-75
1-я линия В. 0., д. 42. Тел. (812) 328-63-42
ул. Колокольная, д. 1
ЕКАТЕРИНБУРГ. «Дом книги» ул. Антона Валека, д. 12
НИЖНИЙ НОВГОРОД. «Дом книги» ул. Советская, д. 14а
СЕТЬ МАГАЗИНОВ «ТОП-КНИГА» http://www. top-kniga. ru. Тел. (383) 336-10-26, 336-10-36
Заказ книга-почтой Тел. (812) 560-89-47 E-mail: office@aletheia.spb.ru
Экспорт из России Datalnternational Group 10122 Таллин Эстония Тел. 646-03-81, e-mail: info@kniga. ее
ЗАО «Информ-система» г. Москва, Севастопольский пр., д. 11а. Тел. 127-91-47, e-mail: info@informsystema. ru
Юпитер-Импэкс г. Москва, Налесный пер., д. 4. Тел. 775-00-54, e-mail: export@jupiters. ru