☆
ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР


LIMITED WAR
THE CHALLENGE TO AMERICAN STRATEGY
BY
ROBERT ENDICOTT OSGOOD
CHICAGO-1957


РОБЕРТ Э. ОСГУД
ОГРАНИЧЕННАЯ
ВОЙНА
Перевод с английского
ВИДУЭЦКОГО Я. Н., ЧЕРЕПАНОВА В. Я., КУЦОБИНА Я. В.
Под общей редакцией и с предисловием кандидата военных наук полковника МОЧАЛОВА В. В.
ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР
МОСКВА-1960


Роберт Э. Осгуд Ограниченная война
(Перевод с англ.)
В книге «Ограниченная война» доцент Чикагского университета Осгуд основное внимание уделяет теории так называемой ограниченной войны, получившей в последнее время широкое распространение среди военных , и политических деятелей Запада.
Автор дает определение ограниченных войн, «обосновывает» их значение для Соединенных Штатов, излагает американские взгляды на войну, анализирует взаимосвязь между целями н средствами войны.
С позиций реакционных кругов США Осгуд пропагандирует необходимость разработки различных проблем, связанных с подготовкой и ведением ограниченных войн.
Много внимания автор книги уделяет современной военной стратегии США, а также анализу прошлых войн и особенно войн последнего времени с точки зрения теории ограниченной войны.
Книга предназначена для широкого круга военных читателей.
Роберт Э. Осгуд ОГРАНИЧЕННАЯ ВОЙНА
Редактор капитан 1 ранга Квитницкий А. А.
Переплет художника Грибкова Л. Д.
Технический редактор Медникова А. АЛ Корректор Волкова Н. Ф,
Сдано в набор 10.03.53 г. Подписано к печати 19.01.60 г.
Формат бумаги 84Х1081/эг — 12 печ. л. 19,68 уел. печ. л. ‘20,747 уч.-изд. л.
Г-60042
Военное издательство Министерства обороны Союза ССР Москва, К-9, Тверской бульвар, 18.
Изд. № 12/670 Зак. № 162
2-я типография Военного издательства Министерства обороны Союза ССР Ленинград, Д-65, Дворцовая пл., 10.
Цена 11 р. 40 к.


□□□
ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
К проблеме так называемых ограниченных, или малых, войн американские и английские политические и военные деятели стали проявлять особый интерес в последние пять — шесть лет. Одним из подтверждений повышенного внимания к данной проблеме служит издание за рубежом нескольких книг, посвященных вопросам ограниченной войны. Так, кроме Предлагаемой советскому читателю книги Р. Осгуда «Ограниченная война», в США вышел объемистый труд Г. Киссингера «Ядер- ное оружие и внешняя политика»', написанный по поручению американского совета по вопросам внешних отношений. В этой работе подробно рассматриваются вопросы ведения ограниченных войн. В Англии издана брошюра «Об ограничении атомной войны». Этот же вопрос широко освещается в периодической печати крупных капиталистических стран, а также в недавно изданных в США книгах Б. Броди «Стратегия в ракетный век» (1959 г.) и М. Тэйлора «Ненадежный призыв» (1960 г.).
В книге Р. Осгуда раскрывается одно из направлений современной империалистической военной идеологии, и с этой стороны книга представляет интерес для нашего читателя.
Первую часть Осгуд посвящает общей «теории» ограниченной войны. По его мнению, такая война является самым разумным политическим курсом США. Используя излюбленный прием буржуазной пропаганды, автор выдает взгляды реакционных кругов США на вопросы войны и мира за точку зрения американского народа.
Во второй части книги автор обращается к истории  11 Г. Киссингер. Ядерное оружие и внешняя политика. Сокращенный перевод с английского. Издательство иностранной литературы, 1959.
5


и на исторических примерах пытается доказать необходимость «стратегии ограниченных войн» в современных условиях.
В третьей части кратко характеризуются внешняя и военная политика США и малые войны, которые развязывались и велись империалистическими державами после второй мировой войны. Специальная глава посвящена войне в Корее. Много внимания уделяется современным американским взглядам на организацию и ведение ограниченных войн. Автор рассматривает вопросы ограничения войн по политическим целям, территории и применяемым средствам.
Необходимо отметить одну существенную особенность книги. Взгляды Осгуда на ограниченную войну полностью совпадают с точкой зрения Г. Киссингера, изложенной в уже упоминавшейся книге «Ядерное оружие и внешняя политика». Это обстоятельство позволяет предположить, что положения, развиваемые Осгудом, выражают не только его мнение, а в известной мере и взгляды влиятельных американских реакционных кругов.
Чем же вызвано столь усиленное внимание в западных странах к теории и практике ограниченных войн?
Буржуазные военные идеологи, в том числе и автор данной книги, выполняя социальный заказ империалистических кругов, «обосновывают» необходимость ведения таких войн в наше время якобы агрессивной политикой Советского Союза. В подобных утверждениях, в ложном свете представляющих подлинно мирную внешнюю политику СССР, ничего нет нового. В. И. Ленин еще в 1917 году писал: «Есть глупые люди, которые кричат о красном милитаризме; это—политические мошенники, которые делают вид, будто бы они в эту глупость верят...»1.
Интенсивные приготовления к ограниченным войнам на Западе «аргументируются» также наличием ядер- ного оружия в СССР и США. Однако общеизвестно, что Советское правительство неоднократно предлагало запретить его применение. Не вина Советского Союза в том, что все его предложения по разоружению и запрещению атомного оружия неизменно под разными предлогами отклоняются правительствами США- и Англии. N  11 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 29, стр. 48.
6


Показательно, что Осгуд объявляет ядерное оружие своеобразным средством предотвращения мировой войны. По его мнению, наличие ядерного оружия сдерживает развязывание войны. Исходя из ложных концепций, основанных на агрессивной политике «с позиции силы», автор книги утверждает, что страх перед. громадной разрушительной силой ядерного оружия перевесит соображения, которые могут привести к мысли об использовании его в войне. Несостоятельность этого положения становится особенно очевидной, если оценить реальную обстановку, имея при этом в виду в чьих руках находится ядерное оружие и каковы те социальные силы, которые решают вопрос об его использовании.
В Советском Союзе нет экономической основы для войны, ибо нет частной собственности на средства производства и, следовательно, социальных групп и классов, заинтересованных в агрессивных войнах. Иное положение в США. Там налицо реакционные, агрессивные группировки, которые заинтересованы в подготовке и развязывании войн, как в одном из способов получения сверхприбылей и расширения сферы политического и эконом ич е ского господств а а ме р и к а некого им пер нал из,м а. Эти группы .преследуют захватнические цели и, пренебрегая интересами безопасности своей страны, могут решиться на военную авантюру с применением средств массового поражения. Поэтому предположение, что страх перед атомной бомбой является гарантией от войны, не имеет под собой почвы. Рзди достижения своих реакционных целей и наживы империалисты идут на любые преступления.
Необходимо заметить, что положение о том, будто мир можно сохранить путем устрашения и накопления средств массового поражения, не ново. Известно, что эта концепция, так же как и стратегия «массированных ядерных ударов» и «балансирования на грани войны», была создана в США для оправдания бешеной гонки ядерных вооружений.
В последнее время империалистические круги нередко используют данную концепцию при попытках получить односторонние военные преимущества для себя и добиться ослабления оборонной мощи социалистических стран. В этих же целях такая концепция пропагандируется и Осгудом. Выдвигаемые им «обоснования» «теории»
7


ограниченных войн рассчитаны прежде всего на маскировку истинных причин возникновения подобных теории.
В связи с успехами социалистического лагеря в области экономики, науки и техники империалисты все больше и больше убеждаются не только в невозможности сокрушения социалистических стран, но и в неизбежности катастрофических последствий для капиталистического мира, если война будет развязана. Один из идеологов английских лейбористов Д. Коул писал, что «....при нынешнем международном положении он (капитализм.— В. М.) явно уничтожил бы себя в результате войны» К
Многие буржуазные деятели не без оснований считают, что в случае развязывания войны агрессоры подвергнутся уничтожающим ответным ударам, причем нанесенным с помощью самых новейших средств. По высказываниям буржуазной печати, в настоящее время, когда Советский Союз наглядно демонстрирует свое превосходство над США во многих областях, и особенно в науке и технике, применение стратегии «массированного возмездия», провозглашенной в США еще в 1954 году, для капиталистического Запада равносильно самоубийству. В американской печати отмечалось, что «доктрина возмездия оказалась непригодной, как только русские оказались в состоянии нанести массированный удар»1  2. Пресловутая политика «с позиции силы» и «балансирования на грани войны» потерпела крах. Авантюристическая политика агрессивных кругов США не только ненавистна народам других стран, она не только обостряет разногласия США с их союзниками, но вызывает протесты и у самого американского народа.
В какой-то степени учитывая это, автор предлагает вести отныне такие войны, которые не вызывали бы «национальной катастрофы». По словам Осгуда, «революция может наступить еще раньше, если все человечество окажется ввергнутым в пучину неограниченной войны» (стр. 56). Американские буржуазные идеологи высказывают мнение, что ограниченная война якобы предохранит капитализм от «революционных и других
1 Д. Д. Г. Коул. Капитализм в современном мире. Перевод с английского. Издательство иностранной литературы, 1958, стр. 72.
2 «Foreign Affairs», January, 1958.
8


потрясений, являющихся неизбежным следствием больших войн» *. Следовательно, ограниченные войны рассматриваются как средство сохранения и упрочения капиталистического строя.
Следует также подчеркнуть, что одной из основных причин возросшего внимания к теории ограниченной войны является определившаяся уязвимость США от современного оружия дальнего действия. Война с применением ядерного оружия станет гибельной для США, поскольку они утратили прежнюю неуязвимость и пространство океанов их уже не прикрывает.
Таким образом, в теории ограниченной войны отражено стремление американских военных идеологов найти такие способы решения военно-политических задач, которые позволили бы избежать гибельных для капитализма последствий мировой войны. Но, очевидно, и ограниченные войны не предвещают Ихмпериалистам успеха. В малых войнах, которые развертывались в последние годы, империалистические державы неизменно терпели поражение.
Не менее важной причиной усиленного внимания к малым войнам является продолжающийся распад прогнившей колониальной системы. В современных условиях империалисты предполагают подавлять национально-освободительное движение, расправляться с неугодными правительствами, ставить у власти своих марионеток и сохранять колониальную систему посредством ограниченных войн. Вместе с этим малые войны занимают не последнее место в планах империалистов в качестве военных провокаций и предлога для развязывания войны против стран социалистического лагеря.
Повышенный интерес к теории малых войн объясняется и тем, что с помощью военных столкновений такого рода империалисты рассчитывают создать дополнительные стимулы для своей экономики и таким образом обеспечить получение максимальных прибылей.
Кроме того, идеологи империализма изыскивают различные формы пропаганды войны, которые позволили бы убедить народы капиталистических стран в возможности успешного ведения войн против социалистического лагеря и вооруженной борьбы с национально-освободи-  11 Военная политика и национальная безопасность. Сборник статей. Перевод с английского. Издательство иностранной литературы, 1958, стр. 123.
9


тельным движением. Одной из таких форм и является пропаганда теории ограниченных войн, которые будто бы не требуют больших жертв и дают возможность вести военные действия только силами кадровых войск. По существующим на Западе расчетам, ограниченная война не вызовет массовой мобилизации населения, а следовательно, и не нарушит обычного ритма мирной жизни. В то же время прибыли широким потоком потекут в карманы фабрикантов оружия, как это было в период войны в Корее и других вооруженных конфликтов.
Как же буржуазные идеологи понимают ограниченную войну? Большинство из них, в том числе и автор данной книги, определяют ее как международный вооруженный конфликт, который развертывается сравнительно небольшими силами двух — трех государств. Ограниченная война ведется с. ограниченными политическими и военными целями, ввиду чего она может быть лимитирована по территории, применяемым боевым средствам и времени. Такое определение является наиболее распространенным в буржуазной литературе.
Ан гл и йс ки й воен н ы й .писатель Ки н гсто11 -М а к к лор и определяет ограниченную войну несколько иначе. Под ограниченной, войной он понимает вооруженный конфликт, в котором будет исключено применение оружия массового поражения против объектов, расположенных в глубоком тылу воюющих сторон. В территориальном же отношении конфликт может быть неограниченным. По мнению Кингстон-Макк лор и, он будет отличаться от второй мировой войны лишь использованием атомного оружия в тактических целях К
В отношении численности вооруженных сил для ведения ограниченной войны Осгуд конкретных рекомендаций не дает. Но, ссылаясь на опыт войны в Корее, указывает, что в такой войне могут участвовать все виды вооруженных сил, причем особая роль возлагается на сухопутные войска и авиацию, использующие атомное оружие. В книге утверждается; что тактическое ядерное оружие представляет больше возможностей, чем всякое другое оружие, для успешного ведения ограниченных войн.
Осгуд отмечает, что применение средств массового  11 Э. Дж. Кингстон-Макклори. Глобальная стратегия. Перевод с английского. Военное Издательство Министерства обороны Союза ССР, 1959, стр. 24.
10


поражения позволяет иметь небольшие сухопутные войска, так как огневая мощь новых средств борьбы компенсирует недостаток в живой силе и обычной боевой технике.
По словам автора книги, ограничение средств проявляется в том, что в малой войне применяется не стратегическое атомное оружие, а тактическое. Но как же можно ставить вопрос об ограничении войны, если атомное оружие все же применяется в ней? Показательно, что в книге «Военная политика и национальная безопасность» отмечается, что «если имеются возможности для ведения истребительной войны, то, безусловно, трудно удержаться от их использования... В ходе войны обе стороны невольно оказываются вынужденными прибегать к все более разрушительным средствам. Даже в том случае, если противники пожелают ограничить масштабы борьбы, могут произойти события, которые в корне изменят их расчеты, а поскольку в настоящее время разрушительная мощь оружия практически не имеет границ, то эти изменения приведут к самым катастрофическим последствиям»
Совершенно ясно, что главной причиной, заставившей авторов ограниченной войны выдвинуть требование не применять в ней стратегического ядерного оружия, явилась потеря Соединенными Штатами атомной монополии и совершенно четко определившаяся возможность получения неотразимых ответных ударов ядерным и термоядерным оружием. В то же время этих авторов отнюдь не смущает, что под ответные удары попадут союзники США по агрессивным блокам.
Обосновывая возможность ограничения войны в территориальном отношении, Осгуд вместе с тем не выступает против неограниченных военных действий. Он пишет, что США должны «рассчитывать в первую очередь на свою способность к нанесению удара по центру агрессии с целью остановить наступление коммунистов» (стр. '322) и что ограничение «не должно исключать при известных обстоятельствах действий флота или нанесения ответных ударов силами тактической авиации за пределами территории» боевых действий (стр. 321). Из этого следует, что выдвигаемые в книге ограничения
1 Военная политика и национальная безопасность. Издательство иностранной литературы, 1958, стр. 127.
11


войн по территории относятся главным образом к противнику. Когда же речь заходит о вооруженных силах США, за ними оставляется право выхода за границы района военных действий. Несостоятельность подобных предпосылок совершенно очевидна.
Наибольшее внимание уделяется в книге положениям, касающимся ограничения вооруженных конфликтов в зависимости от целей войны. Автор отмечает, что этот вопрос является главным. От целей войны зависит ее ограничение по территории и применяемым средствам борьбы. Поэтому воюющие стороны должны, по словам Осгуда, ставить скромные задачи, «выдержанные в моральном отношении», «чтобы конкретные политические цели, ради которых США должны быть готовы вести ограниченные войны, не влекли за собой' радикальных изменений статус-кво» (стр. 313). Этим автор стремится замаскировать истинные намерения империалистов США — захват чужих земель. Другими словами, в книге содержится рекомендация прибирать к рукам ту или иную страну не сразу, а постепенно. Если раньше идеологи империализма говорили о завоевании мирового господства довольно откровенно, то теперь они это делают в завуалированной форме, предполагая решить свою задачу по частям. .
Приводя различные рассуждения относительно ограничения целей войны, автор не касается ограничения политических и экономических целей империализма. Но поскольку они остаются неизменными, все разговоры о «скромных» задачах становятся беспредметными. Предложения Осгуда вступают в явное противоречие с истинной природой империализма, который стремится к мировому господству. Естественно, подобные стремления не могут не отразиться на масштабе войны. Грабительские цели империалистов будут вызывать и «большие» войны.
Однако, надо заметить, в наше время возможны не только мировые войны. События последних лет свидетельствуют о том, что вероятность различных военных авантюр и вооруженных конфликтов меньшего масштаба не исключена. Империалисты могут развязать их против отдельных стран социалистического лагеря, против стран, освободившихся от колониального гнета, а также против колониальных- и зависимых стран с целью подавле¬
12


ния национально-освободительного движения и укрепления своих позиций в этих странах. Министр обороны СССР Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский заявил на XXI съезде КПСС: «За болтовней об «ограниченных» и «локальных» войнах скрывается расчет монополистов на обделывание темных дел по старым рецептам колониальных войн, войн против слабых стран, расправы с национально-освободительным движением, а также и войн против отдельных социалистических стран». В последние годы американские, английские и французские империалисты вели или ведут войны в Индокитае, Индонезии, Корее, Малайе, Кении, Гватемале, Египте, Алжире, Омане и Йемене. В 1958 году американские захватчики пытались развязать конфликт в Ливане, английские — в Иордании, и эти авантюры не переросли в мировые не в результате империалистической политики «сдерживания», а благодаря могучим силам мира, которые не допустили превращения локальных войн в мировой вооруженный конфликт. Под давлением этих сил агрессия была пресечена, империализм был вынужден остановиться и отступить, не осуществив своих захватнических целей.
В наше время развитие международных событий зависит не только от воли правящих кругов империалистических держав. Факты показывают, что с каждым годом все более растет международный авторитет стран социалистического лагеря, его влияние на весь ход мировой истории, на судьбы человечества. В решениях XXI съезда КПСС по докладу товарища Н. С. Хрущева сказано: «Съезд выражает твердую уверенность, что осуществление семилетнего плана еще больше укрепит позиции Советского Союза и мирового социалистического лагеря как мощного оплота мира и прогресса, приведет к дальнейшему росту сил мира и ослаблению сил войны»'. За последние годы мир не раз был спасен от катастрофических взрывов, грозивших вызвать пожар новой мировой войны. Это стало возможно прежде всего благодаря могуществу и сплоченности социалистических стран, последовательности их миролюбивой политики, решимости всех народов отстоять мир. Но пока существует империализм, почва для агрессивных войн сохраняется. При этом важно подчеркнуть, что ограниченная война  11 «Правда», 7 февраля 1959 г.
13


всегда таит в себе возможность перерастания в мировую войну. Известно, что в современных условиях большинство стран связано политическими и экономическими соглашениями. Сейчас существуют противостоящие друг другу крупные союзы государств, принадлежащих к различным социальным системам. Налицо агрессивные блоки НАТО, СЕНЮ и СЕАТО. Все это предопределяет огромный размах возможных боевых действий. Достаточно какой-нибудь стране, входящей в военные группировки, оказаться в горниле войны, как в силу обязательств по тому или иному договору в войну вступят другие государства. Тем самым вооруженный конфликт может быстро расшириться до весьма опасных пределов.
Возможность расширения района боевых действий даже в малой войне значительно возросла вследствие громадного насыщения современных армий такими средствами, как авиация, управляемые снаряды и атомное оружие. Эти средства увеличивают глубину одновременного удара на значительные расстояния. В таких условиях больше чем когда-либо увеличивается возможность расширения малой войны до громадных размеров. Тем более это возможно в то время, когда некоторые американские политические и военные деятели продолжают твердить о «возмездии» и «ответных, ударах».
В послании Председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущева премьер-министру Великобритании Г. Макмиллану сказано: «Начавшись в одном месте, она (война.— В. АГ) может легко разгореться, как разгорается огонь при сильном ветре, и превратиться в мировой пожар. В этих условиях всякие разговоры о «малых» или «локальных» войнах — не более, как наивная иллюзия, надежды на ограниченность военных действий— обман или самообман... Первыми звеньями в цепи событий, которые привели ко второй мировой войне, тоже были «малые» и «локальные» войны и захват чужих территорий»'.
Гитлер, нападая на Польшу, утверждал, что он ограничится военными действиями локального характера. А что получилось? Сначала он расправился с Польшей, затем с Данией, Норвегией, Голландией, Бельгией, по-  11 Послание Председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущева премьер-министру Великобритании Г. Макмиллану. «Правда», 20 июля, 1958 г.
14


том с Францией и после этого напал на Советский Союз, а затем война распространилась на весь мир. Таковы уроки истории.
Выдвигая различные «теоретические» положения относительно ограничения масштабов войны, автор ни одним словом не упоминает о необходимости разоружения, запрещения атомного оружия, прекращения ядер- ных испытаний, разрядки международной напряженности и других проблемах, имеющих самое непосредственное отношение к уменьшению опасности войны. Именно они являются наиболее неотложными, самыми острыми и насущными проблемами современности. Тенденциозная направленность работы Осгуда лишний раз свидетельствует о том, что империалистическая теория ограниченных войн рассчитана на обман и дезориентацию миролюбивых сил, борющихся за предотвращение любой войны. Империалисты отдают себе отчет в том, что идея новой войны не популярна среди народов. Но империалисты не могут отказаться от нее и вынуждены менять маскировку своих агрессивных замыслов. Поэтому на данном этапе пропаганду «большой» войны они хотят заменить пропагандой «малой» войны, одновременно готовясь к мировой войне.
Этим же антинародным целям служат и провокационные попытки представить СССР в качестве источника войн. Нет необходимости останавливаться на этих лживых заявлениях подробно, поскольку СССР никогда не добивался и сейчас не добивается каких-либо «сфер влияния».
Внешняя политика Советского Союза с первого дня его существования направлена на сохранение и укрепление мира. Ленинский принцип мирного сосуществования государств с различным общественным строем приобретает все большее признание.
Товарищ Н. С. Хрущев на четвертой сессии Верховного Совета СССР говорил: «Мирное сосуществование всех государств независимо от их внутренних порядков, от господствующего в них общественного строя — это сегодня основной вопрос, вопрос вопросов в международной жизни. Только через мирное сосуществование, подкрепленное разоружением, идет столбовая дорога к прочному миру, к избавлению человечества от кошмара истребительных мировых войн». Советский Союз неуклонно стремится создать необходимые условия для
15


прочного мира и помешать возникновению разрушительной войны.
Игнорируя основные положения советской внешней политики и грубо фальсифицируя исторические факты последних лет, автор так излагает события, связанные с войной в Корее и Индокитае, чтобы обвинить в «агрессивности» Советский Союз и Китайскую Народную Республику и во что бы то ни стало выгородить Соединенные Штаты. Однако всему миру известно, что войну в Корее и Индокитае начали американские и французские империалисты и их ставленники, что же касается Советского Союза, то.он не раз предлагал разрешить спорные вопросы путем переговоров. Не вызывает сомнений, что фальсификация действительных событий понадобилась автору для того, чтобы переложить ответственность за напряженность международной обстановки на Советский Союз. Не случайно поэтому Осгуд пытается убедить читателя, что только «под влиянием советской угрозы американский народ понял, что военная сила — необходимый элемент международных отношений» (стр. 57). Ясно, что это заявление направлено на оправдание агрессивной империалистической политики — политики захватов и военных авантюр.
Хорошо известно, что такого рода политика возникла и осуществлялась империалистическими державами задолго до того, как произошла Великая Октябрьская социалистическая революция и было создано Советское государство.
Выполняя волю своих империалистических хозяев, Осгуд пытается оправдать и подвести некую «теоретическую» базу под империалистическую политику «с позиции силы», которую реакционные круги США считают основой международных отношений. С этой целью в книге воспевается культ силы и развивается утверждение буржуазных идеологов о том, что вооруженные силы должны быть острым инструментом внешней политики. Осгуд подчеркивает, что в международных отношениях военная сила становится обязательным средством обеспечения национальных интересов и «каждое государство для того, чтобы уцелеть, должно рассчитывать на самостоятельное применение силы» (стр. 41). Но так говорить — значит отрицать то, что происходит в действительности. Отношения сотрудничества между странами
16


социалистического лагеря показывают, что в современных условиях можно вполне обойтись и без политики, основанной на силе и гугрозах. Свои взаимоотношения социалистические страны строят на принципах полного равноправия, уважения территориальной целостности, государственной независимости и суверенитета, невмешательства во внутренние дела друг друга и взаимной помощи. Несостоятельность доводов Осгуда подтверждается также дружественными отношениями между социалистическими странами и такими странами, как Индия, Индонезия, Афганистан, Ирак и многие другие. Различные вопросы взаимоотношений между этими государствами решаются в духе взаимного понимания и сотрудничества. Советский Союз прилагал и прилагает большие усилия к развитию экономических и культурных связей со всеми странами, считая это важным и верным путем создания атмосферы дружбы между народами. Советский Союз делает все зависящее от него, чтобы содействовать развитию международного экономического сотрудничества в широком плане, включая развитие торговли, обмен в сфере научной мысли, в области технического прогресса. Такой линии придерживаются все социалистические страны.
В свете этого не чем иным, как пропагандой насилия, является утверждение Осгуда о том, что отказ общества от применения силы приведет либо к анархии на почве необузданного эгоизма, либо к неограниченному деспотизму. По словам автора, «ввиду несовершенства человека сила является моральной необходимостью, она неизбежно становится орудием справедливости» (стр. 40). Здесь Осгуд выступает с открытой проповедью наиболее реакционных взглядов империалистических идеологов — взглядов фашизма, призывает к ликвидации демократических свобод, стремится оправдать захватническую политику, империалистический диктат и произвол.
«Обосновывая» необходимость ведения ограниченных войн, Осгуд не оставляет без внимания и историю средних веков. Он пишет, что на заре нашей цивилизации войны по своему размаху всегда были ограниченными. Автор сокрушается, что в наше время нет таких монархов, как в XV—XVIII веках, монархов, которые якобы могли по своему усмотрению ограничивать или расширять маодл^б„,вшщы и не ставили перед собой таких
17
2R 1Фо5еЛ Otrvn


целей, как полный разгром противника, а ограничивались скромными задачами по завоеванию той или иной провинции, города или утверждению трона. Осгуд уклоняется от признания того, что войны указанного периода не всегда являлись ограниченными. И тогда было немало войн, в которых преследовались неограниченные цели, однако в некоторых случаях вооруженная борьба в целом не носила большого размаха в силу специфических условий развития феодального общества, которое было раздроблено на мелкие княжества и государства и в котором был невысокий уровень развития производительных сил. Автор книги пытается доказать, что история делается государственными деятелями и поэтому все зависит только от них, в том числе и размах войны. Марксизмом-ленинизмом давно опровергнута эта буржуазная идеалистическая точка зрения на развитие общества, на роль личности в истории, как лженаучная.
Для подкрепления своей теории ограниченной войны Осгуд ссылается на известного голландского ученого XVII века Гуго Гроция, причислив его к сторонникам ограниченных войн. Осгуд умышленно не упоминает о том, что Гроций в своих работах защищал интересы крупной голландской буржуазии, которая в то время развернула большую морскую торговлю, соперничая с Испанией и Англией. Учение Гроция о войне было направлено против феодально-династических войн и в защиту войн, способствовавших укреплению буржуазного строя. Вместе с тем Гроций высказывался против народных войн, направленных на свержение эксплуататоров.
Доводы автора книги в пользу ограниченных войн не становятся поэтому убедительными от ссылки на Гроция, так как последний был идеологом поднимавшейся к власти буржуазии, которой в то время не нужны были большие войны за передел мира. Такие войны стали неизбежными много позднее, т. е. в эпоху империализма.
Одним из серьезных доказательств методологической несостоятельности выдвигаемых Осгудом положений служит также следующее.
Свои рассуждения Осгуд строит на совершенно ложной предпосылке о якобы антиимпериалистической природе американского капитализма, на утверждении, что США на протяжении своего исторического пути являлись ярыми противниками всяких войн. Между тем история
18


Америки говорит о том, что США начиная с 1775 года участвовали в 114 войнах, не считая двух мировых войн, и провели 890 сражений и вооруженных столкновений.
Особым зверством отличались войны против коренного населения Америки — индейцев. Чрезвычайной жестокостью отличались действия американских вооруженных сил в борьбе с молодой Советской республикой в период иностранной интервенции и гражданской войны. «Именно теперь,— писал В. И. Ленин,— американские миллиардеры, эти современные рабовладельцы, открыли особенно трагическую страницу в кровавой истории кровавого империализма...»'. Звериный облик американского империализма проявился в полной мере и в агрессивной войне в Корее. Большинство войн, проведенных США, говорит о том, что путь развития американского капитализма обильно полит кровью народов.
Вопреки этим неопровержимым фактам Осгуд, представляя в ложном свете известные исторические события, показывает американских капиталистов как борцов за свободу. Так, анализируя испано-американскую войну 1898 года, автор книги утверждает, что она была вызвана стремлением освободить кубинцев и другие народы от испанского ига. В действительности войну развязали американские империалисты, мечтавшие захватить испанские колонии. Эта война открыла период империалистических войн за передел колоний. Так как прямого повода к вооруженному конфликту не было, американцы воспользовались гибелью от взрыва американского крейсера «Мэн», который стоял в Гаване. Приписав взрыв враждебным действиям Испании, США объявили ей войну. Между тем исторические факты подтверждают, что корабль был потоплен американскими агентами по прямому указанию высших властей США.
Для столь своеобразной трактовки автором книги причин испано-американской войны весьма показательно то, что буквально на другой день после ее окончания народы, населявшие испанские колонии, поднялись на борьбу против американских «освободителей». Народы Пуэрто-Рико, Гуама, Филиппин, Кубы не желали, чтобы вместо одних угнетателей пришли другие.
Сто сорок лет, которые прошли между войной за независимость и первой мировой войной,— это период не-
1 В. И. Л е н и н. Сочинения, т. 28, стр. 44.
2«
19


прикрытого колониального разбоя и грабежа чужих земель, осуществляемого американским империализмом. Знаменитый американский писатель Марк Твен, возмущенный империалистической политикой США, иронически предлагал в свое время, чтобы Америка изменила свой флаг. Он писал: «Пусть останется у нас старый флаг, только белые полосы на нем закрасить черным, а вместо звезд изобразить череп и скрещенные кости»'.
В поисках аргументации для своих несостоятельных положений Осгуд в весьма извращенном виде излагает причины вступления США в первую мировую войну. По его словам, США вступили в эту войну, потому что не могли допустить, чтобы немецкие подводные лодки топили пассажирские пароходы. Но вовсе не гуманные принципы послужили причиной вступления США в войну. Когда разразилась первая мировая война, они не опешили принять участие в ней, предпочитая оживленную торговлю и снабжение всех воюющих держав военными материалами, что обеспечивало им огромные прибыли. Лишь когда определенно наметилось поражение Германии, уже стоявшей на грани катастрофы, США включились в войну в своих корыстных целях. Поэтому принципы гуманности здесь ни при чем.
Развернувшаяся в последние годы пропаганда ограниченной войны вовсе не означает, что империалисты отказались от подготовки к «глобальной» войне. Напротив, США одновременно с подготовкой к ограниченным войнам развертывают военные приготовления и усиленно форсируют гонку вооружений, что рассчитано на ведение мировой войны.
Одним из подтверждений этого служит доклад бывшего начальника научно-исследовательского управления армии США генерал-лейтенанта Гэйвина, в котором в известной мере отражены взгляды американского военного руководства. В докладе отмечается, что, несмотря на провозглашение теории ведения ограниченной войны, конечной целью военной политики США является всеобщая мировая война. По мнению Гэйвина, «без этого теория ограниченной войны имеет мало смысла» 1 2.
Такой точки зрения придерживается по существу и автор данной книги. Он пишет, что «важнейшей предпо¬
1 Марк Твен. Рассказы и памфлеты. Лениздат, 1952, стр. 193.
2 «Ordnance», March —April, 1958.
20


сылкой ограничения Военных действий является способность Соединенных Штатов вести тотальную войну» (стр. 24). Таким образом, ограниченная война является элементом подготовки к мировой войне. В ходе ее ведется борьба за улучшение отдельных позиций и захватываются плацдармы для развертывания «большой».войны.
Важно подчеркнуть, что широко пропагандируемая реакционными западными кругами теория ограниченной войны чрезвычайно опасна в политическом отношении. Не вызывает сомнений, что она направлена на маскировку истинных целей империализма, на затушевывание опасностей мировой войны, на усиление международной напряженности, оправдание политики «с позиции силы» и «балансирования на грани войны», на усыпление бдительности народов в отношении агрессивного курса и военных планов США.
Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский в своей речи на четвертой сессии Верховного Совета подчеркнул: «...На Западе сейчас очень много говорят и пишут об «ограниченной ядерной войне», о «тактическом использовании ядерного оружия», о «дозированной стратегии», о «стратегии устрашения» и т. д. и т. п. Все эти «теории» и, с позволения сказать, «стратегии» свидетельствуют о страхе империалистов перед неизбежным возмездием, которое они могут получить в случае нападения на страны социалистического лагеря. Вместе с тем такие «теории» проповедуются для успокоения широких народных масс, чтобы под прикрытием этой дымовой завесы можно было творить свое черное дело подготовки новой мировой войны».
Как известно, империалисты и в прошлом развязывали так называемые «малые», или «ограниченные», войны. Разоблачая реакционный характер таких войн, В. И. Ленин писал: «...Возьмите историю тех маленьких войн, которые они (империалисты.— В. М.) вели перед большой,— «маленьких» потому, что европейцев в них гибло немного, но гибли зато сотни тысяч тех народов, которых душили, которые с их точки зрения даже народами не считаются (какие-то азиаты, африканцы — разве это народы?); с этими народами вели войны такого сорта: они были безоружны, а их расстреливали из пулеметов. Разве это войны? Это, ведь, собственно,
21


даже не войны, это можно забыть. Вот как подходят они к этому сплошному обману народных масс» *.
Эти слова были сказаны в мае 1917 года, но они злободневно звучат и сегодня. Отношение империалистов к народам, которые они думают уничтожить при помощи современных средств массового поражения, осталось таким же, каким оно было более сорока лет тому назад. Но за это время неизмеримо выросло сознание народов. Мощная волна национально-освободительного движения, называемого Осгудом «национальным эгоизмом», размывает колониальную систему. Попытки колонизаторов восстановить свое господствующее положение во всем мире или задержать объективный ход истории терпят крах. Создатели и пропагандисты «теории» ограниченной войны не учитывают, что в современных условиях любая малая война затрагивает интересы всего человечества, а силы мира в настоящее время так выросли и имеют такую большую экономическую и военную мощь, что способны обуздать любого агрессора.
Товарищ Н. С. Хрущев в своей речи, произнесенной 11 февраля I960 года в Дели, во время обеда, устроенного в его честь Президентом Республики Индии Раджендра Прасадом сказал: «Сейчас сложилось такое положение в мире, такое соотношение сил, если иметь в виду существование двух лагерей, что только безумцы могут решиться на войну для решения споров относительно социального устройства государств или по другим мотивам».
В новых условиях даже в реакционно настроенных кругах Запада начинают сознавать необходимость мирного сосуществования. Мероприятия Советского правительства по укреплению всеобщего мира, проведенные в последнее время, и прежде всего историческая поездка товарища Н. С. Хрущева в США, предложения о всеобщем и полном разоружении, решение Верховного Совета СССР о новом одностороннем сокращении вооруженных сил представляют собой большой вклад в дело борьбы за обеспечение мира и открывают широкие возможности разрешения всех сложных международных проблем путем переговоров, а не путем войны.
Книга печатается с сокращениями. Исключены отступления, не представляющие интереса для читателя.  Полковник МОЧАЛОВ В. В.
1 В. И. Ленин. Сочинения, т. 24, стр. 370.


□□□
ВВЕДЕНИЕ
Как Соединенные Штаты Америки могут использовать вооруженную силу в качестве рационального орудия внешней политики, когда разрушения, вызываемые современной войной, лишают смысла всякие разумные намерения? Важнейшая задача внешней политики США — дать ответ на этот вопрос.
Для рационального применения вооруженной силы нужна политика, способная обеспечить решение двух главных задач:
а) не допустить крупной агрессии, которая могла бы привести к тотальной войне;
б) не допустить или пресечь агрессию небольшого масштаба, которой можно эффективно противодействовать, не прибегая к тотальной войне.
Чтобы предотвратить развязывание тотальной войны, Соединенные Штаты должны убедить вероятных агрессоров в том, что, во-первых, последние подвергнутся столь уничтожающему массированному ответному удару, что вряд ли извлекут выгоду из тотальной войны, и что, во-вторых, подобные ответные меры будут предприняты также и для пресечения агрессии, равнозначной нападению на Соединенные Штаты К  11 Подобными рассуждениями автор пытается замаскировать агрессивную политику США и выдать захватнические устремления американских монополистических кругов за «мирные» начинания. Интенсивные военные приготовления и безудержную гонку вооружений он «аргументирует» интересами безопасности и наличием якобы угрозы для США. В этих целях Осгуд часто и прибегает к таким терминам, как «вероятный агрессор», «массированный ответный удар» и т. д., которые находятся в соответствии с обанкротившейся американской стратегией «устрашения» и «массированного возмездия».-—^^. ред.
23


С целью предотвращения или ликвидации более мелких конфликтов Соединенным Штатам необходимо убедить, а если нужно, то и показать вероятным агрессорам свою готовность и способность успешно вести ограниченную войну.
Важнейшей предпосылкой ограничения военных действий является способность Соединенных Штатов вести тотальную войну.
Но если мы не сможем успешно вести также и ограниченную войну, то коммунисты могут вынудить нас выбирать между тотальной войной, отказом от сопротивления или безрезультатным сопротивлением. Такая трехсторонняя дилемма поставила бы в катастрофическое положение безопасность Соединенных Штатов и их дипломатию. Однако при нынешней политике они не избегут этой дилеммы. Поэтому разработка политики и стратегии, способной ограничить боевые действия и содействовать успешному ведению ограниченных войн, является единственным разумным курсом. Материальные и духовные ресурсы нашей страны позволяют придерживаться такой стратегии. Вместе с тем Соединенным Штатам следует пересмотреть традиционный взгляд на войну и применение вооруженной силы. Этому и посвящается данная книга.
ОГРАНИЧЕННАЯ, НЕОГРАНИЧЕННАЯ И ТОТАЛЬНАЯ ВОЙНЫ
Прежде всего условимся, что подразумевается под ограниченной войной. В такой войне воюющие государства ограничивают цели, ради которых ведется вооруженная борьба, конкретными, строго определенными рамками. При этом для достижения поставленных целей не требуется предельного напряжения военных усилий воюющих сторон. Разрешение того или иного вопроса достигается путем переговоров. Вообще говоря, ограниченная война предполагает активное участие в военных действиях лишь двух (или нескольких) основных государств.
Военные действия ведутся в границах определенного географического района и направлены против намеченных объектов — главным образом тех, которые имеют непосредственно военное значение. Для ведения
24


такой войны воюющим странам требуется лишь часть их людских и материальных ресурсов. В ходе такой войны экономическая, социальная и политическая жизнь в воюющих государствах серьезно не нарушается.
Из такого определения следует, что характер ограниченной войны отчасти обусловливается степенью зависимости военных ограничений от масштаба целей, которые преследуются воюющими сторонами, и от количества сил, используемых для достижения этих целей или для того, чтобы воспрепятствовать осуществлению целей противника.
Фактически нетрудно установить, что ограниченные войны являются особым историческим явлением.
Ограниченные войны по своему характеру и размаху не одинаковы. Некоторые из них, являясь ограниченными в одном отношении, не являются таковыми в другом. Это зависит от стремлений и материальных возможностей воюющих государств. Например, война может быть ограничена определенной территорией, но с точки зрения применяемого вооружения и характера объектов, подвергающихся воздействию в пределах этой территории, она может быть по существу неограниченной. С другой стороны, война может охватывать огромные территории и в нее может быть вовлечено много государств, но, тем не менее, она, подобно Семилетней войне (1756—1763 гг.), будет ограниченной по характеру военных действий. Правда, такое положение при современном состоянии средств борьбы, транспорта и связи мало вероятно. Война может являться ограниченной с точки зрения одной из воюющих сторон, в то время как для другой она будет по существу неограниченной. Так, война, ведущаяся в каком-нибудь периферийном стратегическом районе, подобном Корейскому полуострову, не требующая затраты значительных ресурсов со стороны главных держав, будет иметь жизненное значение для третьей державы, которой принадлежит данная территория.
Неограниченная война, если к ней применить тот же критерий, ведется любыми средствами борьбы для достижения целей, не ограниченных определенными рамками, а если и ограниченных, то лишь только возможностями той или иной воюющей стороны. Такая война
25


ведется либо ради целей, не поддающихся точному определению вообще (не считая стремления разгромить противника), либо ради целей, ставящих под угрозу настолько важные интересы противной стороны, что компромисс становится невозможным. В последнем случае воюющие стороны оказываются вынужденными прилагать предельные военные усилия, чтобы сломить волю противника и добиться безоговорочной капитуляции.
Хотя различие между ограниченной и неограниченной войной только отчасти определяется степенью ограничений, практически очно достаточно очевидно и имеет громадное значение для национальной политики. История знает много ограниченных войн, тем не менее весьма трудно привести примеры совершенно неограниченных войн, которые, подобно войне Рима с Карфагеном, закончившейся гибелью последнего, характеризовались отсутствием каких бы то ни было ограничений в целях и средствах. Неограниченная война достигает своего высшего предела, когда в нее оказываются втянутыми все основные державы мира. Каждая из воюющих сторон в таком случае стремится к захвату или уничтожению всего, что представляет чкакую- либо ценность для противника. Ради этого воюющие государства прибегают к любым средствам, имеющимся в их распоряжении. Вне военных действий не остается ни одного района, который имеет какое-нибудь значение для той или иной воюющей стороны, не остается ни одного объекта, которому бы не грозило уничтожение. Подобная война заканчивается лишь безоговорочной капитуляцией одной из сторон или взаимным истощением. Но еще до того, как война закончится, все слои общества ощутят ее разрушительное влияние и нормальный жизненный уклад народов окажется нарушенным. Такую крайнюю форму неограниченной войны трудно себе представить, и все же если мы применим определения ограниченной и неограниченной войны в относительном плане в соответствии с требованиями здравого смысла, то станет ясно, что религиозные войны 1 XVI и XVII вв., а также революционные войны Франции и наполеоновские войны XVIII и XIX вв.,
1 Общепринятое название ряда войн, которые велись между протестантами и католиками в эпоху реформации.— Прим. ред.
26


равно как и обе мировые войны XX в., по всем важнейшим признакам являлись войнами неограниченными, в то время как другие войны XVIII и значительной части XIX вв., а в недавнем прошлом гражданская война в Греции, войны в Корее и Индокитае были, конечно, ограниченными войнами.
В настоящей работе термин «тотальная война» применяется к неограниченным войнам, характерным для XX в., когда воюющие стороны мобилизуют и используют все свои людские и материальные ресурсы для борьбы с противником. На всем протяжении военной истории крайние средства обычно всегда сопутствовали -крайним целям: война, характеризующаяся большой напряженностью, размахом, огромной разрушительной силой, способствует непомерному расширению целей и наобброт. Поэтому тотальный характер войны серьезно препятствует установлению эффективных ограничений и контроля. Тем не менее это не означает, что тотальная война свободна от каких-либо ограничений вообще. Даже в условиях тотальной войны нужно придерживаться каких-то' границ, в пределах которых может вестись политическая и вооруженная борьба, чтобы контролировать • результаты войны и удерживать их в рамках ограниченных разумных целей. Однако для этого крайне необходимо тщательно сформулировать политические задачи, придерживаясь которых воюющие стороны могли бы окончить войну, не доводя себя до полного разгрома или взаимного истощения.
В конечном счете судить о характере и значении войны следует по ее материальным, политическим и психологическим последствиям, вместе взятым, при этом не возводя в самостоятельные категории каждую из особенностей войны. Но для определения различия между войнами первостепенное значение имеет одна особенность— характер целей, ради которых воюющие стороны сражаются друг с другом. Ограничить войну — это значит прежде всего ограничить ее цели. Таким образом, война может охватывать громадные территории, сильно истощать военные ресурсы воюющих сторон, вестись с применением самых разрушительных средств и, тем не менее-, оставаться в значительной мере ограниченной по своему общему характеру, если ее контролировать и регламентировать в соответствии с четко
27


сформулированными политическими целями, допускающими компромисс. С другой стороны, совершенно невероятно, чтобы в наш атомный век удалось в каком-либо отношении ограничить войну, ведущуюся ради грандиозных, но не совсем определенных целей, ибо, когда цели войны в политическом отношении по существу не ограничены, масштабы насилия и разрушения определяются главным образом физической возможностью воюющих сторон лишить друг друга способное™ продолжать войну.
НЕОБХОДИМОСТЬ СТРАТЕГИИ ОГРАНИЧЕННОЙ ВОЙНЫ ДЛЯ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ
Исключительно важное значение ограниченной войны в настоящее время становится очевидным в свете двух решающих факторов — политического и военного, которые определяют характер угрозы безопасности США. Политическим фактором является мощный коммунистический блок, стремящийся расширить сферу своего влияния1. Военный фактор — это мощное ядерное, бактериологическое и химическое оружие, которым обладают Советский Союз и США. Руководители данных государств знают, что каждая из этих стран в состоянии уничтожить своего противника, и, следовательно, оба правительства хорошо понимают опасность тотальной войны, которая может привести к национальной катастрофе.
Можно смело сказать, что, пока США и Советский Союз обладают возможностью взаимного уничтожения и пока они не будут в состоянии помешать друг другу воспользоваться такой возможностью, их правительства сознательно и преднамеренно не пойдут на развязывание тотальной войны, если только не окажутся в безвы¬
1 Обычный прием империалистической пропаганды, которая пытается замаскировать агрессивные планы США и обвинить в напряженности международной обстановки Советский Союз. Всем известно, что США никто не угрожает. Советский Союз и страны социалистического лагеря никогда не стремились и не стремятся к захвату чужих территорий. Если империалисты США развяжут новую мировую войну, то она, без сомнения, приведет к гибели капиталистической системы .— Прим. ред.
28


ходном положении. Это, бесспорно, значительно уменьшает опасность тотальной войны, хотя ни в коем случае не исключает возможности ее возникновения в силу какой-нибудь случайности или просчета со стороны других государств. Нам следует исходить из того, что, если коммунистам удастся свести к минимуму риск, который связан с развязыванием тотальной войны, все же не исключено ограниченное вооруженное столкновение. В этом случае боевые действия могут проходить в узких географических границах и в условиях, позволяющих осмотрительно подходить к использованию того или иного вида оружия и к объектам, по которым оно будет применено. Такая обстановка может сложиться во многих районах при самых разнообразных обстоятельствах, и прежде всего в странах, примыкающих к китайско-советскому периметру, простирающемуся от Ирана до Кореи.
В зависимости от места и конкретных обстоятельств Америка может использовать самые разнообразные методы борьбы, не рискуя быть втянутой в тотальную войну. Однако только ограниченная война может избавить США от необходимости выбора между тотальной войной, безрезультатным сопротивлением или полным отказом от сопротивления. Если наша страна будет пренебрегать методами ограниченной войны, то в случае необходимости она встанет перед такой роковой дилеммой. С одной стороны, будут иметь непосредственное значение интересы, ради которых не стоит идти на огромные жертвы, связанные с тотальной ядерной войной, с другой — ряд частных военных и дипломатических поражений настолько ослабит позицию Америки и так подорвет ее престиж, что ей останется либо ждать своего конца в полном бездействии, либо, не раздумывая, ринуться в пучину тотальной войны. Некоторые даже считают, что в отличие от политики молчаливого попустительства ряду последовательных частных захватнических актов тотальная война по крайней мере может создать обстановку, более благоприятную для Соединенных Штатов и их союзников, чем для коммунистов, и может избавить нас от постоянной угрозы с их стороны.
Конечно, они могут и не пойти на то, чтобы навязывать нам этот выбор с помощью вооруженной силы.
29


Они могут прийти к выводу, что поскольку противник не готов противостоять ограниченным военным действиям, не прибегая к средствам, ведущим к тотальной войне, преимущества, которые дают эти военные действия, не оправдают риска развязывания неограниченной войны, особенно если имеются реальные возможности политической и экономической экспансии. В этом случае войну можно предотвратить при помощи запугивания. Однако было бы безрассудством основывать американскую стратегию исключительно на благоприятных случайностях. Если при каких-то определенных обстоятельствах Соединенным Штатам будет нежелательно идти на риск развязывания тотальной войны, их противник так или иначе обнаружит это. Если Соединенные Штаты не смогут оказать эффективного сопротивления с помощью средств ограниченной войны, коммунистам, по всей вероятности, это также будет известно. И если при этом политика запугивания окажется безуспешной, Соединенным Штатам придется * либо пойти на риск развязывания неограниченной войны, либо, отказавшись от эффективного сопротивления, поставить себя в невыгодное положение, усугубляемое подрывом доверия к средствам устрашения.
Провал политики запугивания чреват серьезными последствиями, и поэтому крайне опасно полагаться на средство устрашения, не подкрепляемое реальной силой и твердой решимостью государства.
Но даже если с помощью стратегии, опирающейся на запугивание, нам удастся предотвратить вооруженную агрессию, Америке все равно придется расплачиваться за свою неспособность успешно вести ограниченные войны, так как ей угрожают последствия не только прямого военного поражения. С помощью дипломатии противник будет добиваться того, чего он не решился добиться применением силы. Государственные деятели коммунистических стран знают о нежелании союзников США, не говоря уже о нейтральных странах и странах, не входящих ни в какие союзы, связывать свою политику с политикой США. Такая позиция союзных стран объясняется тем, что США, не имея возможности их защитить, тем не менее, могут втянуть в тотальную атомную войну. Поэтому коммунисты будут оказывать сильное давление на такие государства, пытаясь заставить
30


их искать пути спасения в отмежевании от американской политики и в поддержке политики коммунистов. Обладая грозной и гибкой военной силой, коммунисты обеспечат себе молчаливую поддержку при проведении кампаний политического, экономического и психологического характера. Они будут прилагать усилия к тому, чтобы разорвать политические связи между странами капиталистического мира. Коммунисты будут выступать в роли сторонников мира, а на Соединенные Штаты ляжет бремя ответственности за «атомную дипломатию». Проблема ограниченной войны — это непросто одна из проблем военной стратегии. Ее следует понимать в более широком смысле, как проблему сочетания военной силы с дипломатией, со средствами экономического и психологического воздействи:я в рамках единой национальной стратегии, способной содействовать осуществлению внешнеполитических целей Соединенных Штатов. (В книге термин «стратегия», если он не определен словом «военная», по своему смыслу равнозначен термину «национальная стратегия». Последний подразумевает координированное использование по единому плану всех ресурсов страны, как военных, так и невоенных, в интересах наиболее эффективного осуществления национальной политики. В таких терминах, как например, «политические цели» или «политические факторы», под словом «политические» подразумевается все то, что определяет, с точки зрения соотношения сил, положение данной страны, обеспечивающее ее интересы во взаимоотношениях с другими государствами, включая экономические, психологические и другие невоенные компоненты силы.) Способность содействовать осуществлению национальных интересов и целей с помощью войны или военной угрозы при различных обстоятельствах всегда являлась необходимым условием успешной дипломатической деятельности. Однако Соединеннее Штаты утратят эту способность, если их основной противник смо- жет безнаказанно прибегать к силе или к угрозе ее применения, в то время как Соединенные Штаты, не желая идти на риск развязывания тотальной войны и будучи не в состоянии противостоять агрессии с помощью средств, исключающих тотальную войну, ограничатся лишь запугиванием и протестами. Если национальная стратегия США будет опираться на разнообразные
31


военные возможности, позволяющие противостоять агрессии в различных условиях, дипломатия станет более гибкой,, а политическая обстановка — более благоприятной. Если же военные возможности ограничены, а нашей косной дипломатии противостоит гибкая и находчивая дипломатия, страна оказывается перед лицом серьезных политических и психологических затруднений.
Никакая стратегия не может гарантировать государству абсолютную безопасность. Стратегия ограниченной войны не избавит США от недостатков, мешающих им бороться с агрессией средствами, исключающими тотальную войну. Всегда может сложиться обстановка, не позволяющая прибегнуть к локальному сопротивлению, а также обстановка, при которой самые энергичные усилия со стороны США организовать сопротивление окажутся безуспешными. В таких случаях, несмотря на всю осторожность военного и политического курса, может разразиться тотальная война. Однако в любом из этих случаев последствия стратегических неудач будут минимальными, если Соединенные Штаты внушат своему народу и другим народам мира твердую уверенность в том, что американская стратегия ставит перед собой лишь ограниченные цели и что США намерены добиваться их с помощью ограниченных средств. В случае отказа от сопротивления или малоэффективного сопротивления престиж Соединенных Штатов и вера в их средство устрашения свелись бы к минимуму. В этом случае США избегут осложнений, связанных с безуспешным запугиванием. Нам было бы значительно легче извлечь политические выгоды из своего военного поражения, убедив союзные и нейтральные государства в необходимости совместной борьбы с агрессией в будущем, если бы конкретное доказательство того, что США преследуют ограниченные оборонительные цели, рассеяло их сомнения в том, кто является истинным агрессором, а кто — подлинным защитником их интересов. И что не м'енее важно — американское правительство научило бы свой народ менее болезненно реагировать на неудачи, подготовив его как к ограниченным поражениям, так и к неограниченным победам. Если США займут дерзкую вызывающую позицию, полагаясь на свою военную стратегию, которую мы не в состоянии. проводить, а потом при первой же неудаче поддадутся горькому отчая-
32


нию — это окажет предельно пагубное воздействие на международное положение США.
Трудно себе представить более страшную катастрофу, чем тотальная ядерная война. Но даже если этой катастрофы не удастся избежать, мы сможем свести к минимуму свои потери, если всем будет ясно, что тотальная война началась не из-за опрометчивости, небрежности или злого умысла с нашей стороны, а напротив — вопреки всем попыткам Соединенных Штатов предотвратить ее. Ведь если жизнь на нашей планете не будет полностью уничтожена, по-прежнему останутся как союзники, так и страны, не входящие ни в какие союзы, не говоря уже о бывших врагах, с которыми Соединенным Штатам придется иметь дело после этого грандиозного побоища. Все политические, социальные и экономические проблемы, безусловно, приобретут невиданную ранее остроту. Правительству Соединенных Штатов непременно придется проявить добрую волю, чтобы возбу* дить у стран Евразии желание сотрудничать с США в деле воссоздания жизнеспособного общества, от которого, как и прежде, будет зависеть безопасность США и их союзников'.
ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ОГРАНИЧЕННОЙ ВОЙНЫ
Мы уже говорили, что в интересах безопасности США необходимо ответить на два практических вопроса, имеющих сейчас первостепенное значение: как ограничить войны и как успешно вести их. Данная книга не ставит себе целью дать подробные, исчерпывающие ответы на эти вопросы. Она главным образом посвящена исследованию возможности ограничения войн, раскрытию общих условий, необходимых для такого ограничения, и разработке основных военных и политических принципов национальной стратегии, приспособленной к успешному ведению ограниченных войн. Эти вопросы изложены во второй и третьей частях книги, в которых рассматривается история войн, эволюция американской стратегии после второй мировой войны и основы американской стратегии, способной обеспечить безопасность страны при существующих военных и политических условиях.
3 ’ Роберт Э. Осгуд
33


Однако в книге также рассматривается и более фундаментальная проблема, которая, выходя за рамки проблем, непосредственно связанных с ограничением войны и успешным ведением ограниченных войн, тем не менее, лежит в их основе. Это — проблема соотношения между военной силой и национальной политикой. Фундаментальной она является по трем причинам:
1. Война — не цель, а средство для достижения какой-то цели. Поэтому теоретически характер цели должен определять способ ведения войны. Вместе с тем цели войны определяются в зависимости от имеющихся средств. Таким образом, проблема определения средств ведения войны фактически представляет собой проблему балансирования средств и намерений в более широких рамках национальных целей, которые мы называем «национальной стратегией». Однако главная задача национальной стратегии заключается не в том, чтобы вести войну, а в том, чтобы добиваться осуществления национальных целей, не прибегая к войне, если это возможно 1. Успешное решение данной задачи будет во многом зависеть от того, к какого рода войне подготовлено государство, при каких обстоятельствах, ради каких целей и каким образом оно собирается воевать, короче говоря — от соотношения между войной и национальной политикой. Эта концепция в свою очередь определяется тем, каким путем государство будет применять военную силу и сочетать ее с другими компонентами могущества для достижения своих целей.
2. В связи с ограниченной войной возникают весьма существенные вопросы морали и целесообразности, отвечать на них следует, основываясь на наших представлениях о правильном соотношении силы и политики. С одной стороны, с моральной точки зрения, нельзя относиться к войне безразлично, и поэтому надо быть уве-
1 Такими демагогическими заявлениями автор стремится замаскировать подлинные цели американской внешней политики, обеспечивающей прежде всего интересы крупных монополий, которые он лицемерно называет «национальными», якобы отражающими интересы народа. Но это также далеко от истины, как и другре заявление автора о том, что США стремятся обеспечить достижение этих целей, «не прибегая к войне». Широко известен тот факт, что основой внешней политики США давно уже стала политика «с. позиции силы», которой они придерживаются и в настоящее время.— Прим. ред.
34


ренным в моральной основе любой стратегии, преду- сматривающей использование военной силы в качестве орудия национальной политики. С другой стороны, нельзя быть безразличным и к влиянию войны и военной мощи на интересы собственной страны, а поэтому национальная стратегия должна основываться на правильном понимании условий эффективного использования вооруженных сил. Общие вопросы морали и целесообразности при сочетании силы с политикой выходят за рамки практических проблем стратегии ограниченной войны, однако последние нельзя рассматривать в отрыве от этих вопросов.
3. 	Реально осуществимая стратегия ограниченной войны должна основываться на такой концепции ограничения, которая была бы приемлема как для американских, так и для коммунистических лидеров, ибо, если главные соперники в холодной войне не будут соблюдать условий, направленных на ограничение войн, американская стратегия ограниченной войны останется неосуществимой, невзирая ни на какие требования объективных интересов той и другой стороны. Это положение приобретает особое значение ввиду того, что намеренное ограничение войн связано с такой концепцией соотношения силы и политики, которая во многом противоречит убеждениям американцев и их воззрениям в области внешней политики, причем до такой степени, что любая эффективная стратегия ограниченной войны потребует коренного пересмотра их традиционного подхода к войне.
Поэтому прежде чем перейти к вопросам, непосредственно связанным со способом ограничения войн и успешного ведения ограниченных войн, мы рассмотрим в первой части книги некоторые общие принципы, касающиеся правильного соотношения между военной силой и национальной политикой, с точки зрения как морали, так и целесообразности, чтобы теоретически обосновать стратегию ограниченной войны. Затем в свете этих принцнмов мы рассмотрим взгляды американцев на войну.
з*


□□□
Часть первая ВОЙНА И ПОЛИТИКА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ТЕОРИЯ ОГРАНИЧЕННОЙ ВОЙНЫ ПРИНЦИП ПРИМАТА ПОЛИТИКИ
Практически, по соображениям морального и эмоционального порядка, идея ограничения войны противоречит убеждениям американцев, но, тем не менее, она согласуется с лучшими из принципов, которых придерживаются в Америке. Этот парадокс можно частично объяснить тем, что у американцев сложилось неправильное представление о взаимосвязи между военной силой и национальной политикой и возможном характере «поведения» в случае войны. Поэтому необходимо, приступая- к рассмотрению требований американской стратегии ограниченной войны, добиться четкого понимания соотношения силы и политики.
Допустимость ограниченных войн вытекает главным образом из принципа, по которому военная сила должна подчиняться национальной политике и преследовать единственно законную цель — служить политическим интересам государства. Этот принцип примата политики лежит в основе всех форм и методов применения военной силы — открытого, завуалированного или просто как средства потенциальной угрозы. Он применим при разработке военной политики и стратегии и при ведении войны. В этом принципе сочетаются соображения морали и целесообразности.
Принцип примата политики необходим для обеспечения интересов страны, так как сама по себе военная сила не имеет практического значения, если она не слу¬
36


жит каким-либо национальным целям. Его значение состоит в том, что он является необходимым условием национальной безопасности, от которой зависят все другие национальные интересы. Любым общественным отношениям, при которых врожденные симпатии, здравый рассудок и моральные устои людей не в состоянии гарантировать элементарную безопасность и порядок, будет неизбежно сопутствовать насилие. Особенно велика роль принуждения в международных отношениях, поскольку международные правовые учреждения находятся либо в анархическом, либо в зачаточном состоянии, а законы, обычаи и чувства оказываются намного слабее прочных уз преданности, которые связываю1? людей с интересами отдельных суверенных наций1.
Сейчас для американцев совершенно очевидна практическая необходимость военной силы, однако они не всегда ясно понимают, что сама по себе военная сила еще не обеспечивает национальной безопасности. Военная сила может даже привести к подрыву национальной безопасности, если ее применять, не считаясь с последствиями и с другими факторами. При отсутствии разумного, бдительного политического контроля даже самое эффективное — с чисто военной точки зрения — использование вооруженной силы не всегда дает удовлетворительные политические результаты. Применение вооруженной силы не может быть целесообразным, если оно характеризуется непоследовательностью или безответственностью, так как военная политика и стратегия перестают быть послушным, разумным орудием национальной политики и фактически становятся самоцелью, когда перед ними не ставят строго ограниченных реально осуществимых задач.
Отдельные солдаты и даже полководцы, проявляя личную храбрость, иногда могут способствовать обеспечению национальных интересов, при этом особенно не задумываясь о результатах операции. Однако было бы опасной ошибкой применять к сложной проблеме координирования военной и национальной политики в соответствии со всеобъемлющим стратегическим планом те значительно более простые соображения, которыми руко¬
1 В таких взглядах наиба!ее отчетливо проявляется идеологическая основа американской политики «с позиции силы».— Прим. ред.
37


водствуются на поле боя. Проявлять безрассудный героизм в области национальной стратегии — значит потворствовать собственным желаниям в ущерб безопасности страны.
Для того чтобы военная сила являлась послушным и разумным орудием национальной политики, она должна быть подчинена строгой политической дисциплине. Такая дисциплина зависит от наличия направляющих политических целей, имеющих ощутимую практическую связь с конкретными задачами государства. К числу подобных целей в первую очередь относятся те, которые предусматривают определенные формы использования военной силы в интересах национальной безопасности. Заключенный договор, учитывающий определенные международные взаимоотношения, контролирование или защита какого-нибудь географического района; установление определенных режимов и обеспечение их признания или безопасности; обеспечение доступа к тем или иным источникам сырья — таковы цели, которые должны составлять твердую основу политически дисциплинированной силы.
К сказанному следует добавить следующее: поскольку это правило на практике очень часто нарушается, основные политические цели, ради которых применяется военная сила, должны не только соответствовать интересам государства, но и быть реальными. В противном случае не будет практической связи между целями и средствами. Конечно, можно выбрать множество различных целей для применения военной силы. Можно легко установить целую систему взаимозависимых целей, начиная- с самых незначительных и кончая крайне важными. Однако лишь очень ограниченное число таких целей окажется достаточно прочно связанным с имеющейся у государства силой, чтобы поддерживать политическую дисциплину. Если национальные цели не будут связаны с конкретной, реальной обстановкой, они никогда не перейдут из области пустых мечтаний в область политики и, следовательно, • не будет условий, необходимых для обеспечения примата политики над силой. Поэтому принцип примата политики можно сформулировать в виде такого правила: когда страна применяет вооруженную силу, военные действия должны быть подчинены интересам национальной политики, что обеспечивается путем
38


объективной разработки наиболее эффективных методов достижения конкретных, строго ограниченных и реальных целей, обеспечивающих безопасность страны.
Изложенный в этом правиле принцип примата политики не вызывает возражений ни с моральной точки зрения, ни с точки зрения интересов страны. Прежде чем приступить к рассмотрению моральной основы данного принципа, следует уточнить, что примат политики над силой будет удовлетворять требованиям морали только в том случае, если политические цели, ради которых военная сила применяется, будут сами выдержаны в моральном отношении, или, по крайней мере, отвечать общепринятым принципам в такой степени, в какой это возможно при неопределенных международных отношениях. Но даже если допустить, что это условие соблюдено, вряд ли можно судить о моральных достоинствах политических целей или военных действий вне их взаимосвязи. Далее рассматривается подобная взаимосвязь, представляющая собой лишь один из аспектов более широкой проблемы согласования национальной политики с либеральными, гуманными идеалами, выходящими за рамки чисто национальных целей. Принцип примата политики не охватывает всех проблем морального порядка, возникающих в связи с применением военной силы. Он, например, не отвечает на вопрос, когда или при каких обстоятельствах государству следует прибегать к силе, однако это имеет исключительно важное значение для решения вопроса о том, как и в каких целях ее нужно применять.
Моральная основа принципа примата политики является также и его практической основой. Именно отсюда вытекает вывод, что вооруженное насилие следует рассматривать как средство, а не как цель. Морально насилие можно оправдать, если оно вызвано какой-то достойной целью, скрывающейся за его непосредственными результатами. Но даже в этом случае, с моральной точки зрения, оно вызывает определенные подозрения потому, что, когда одни люди применяют силу по отношению к другим, неизбежны извращения.
Однако от проблем силы не так-то легко отделаться. Раз мы допускаем, что с моральной точки зрения она вызывает подозрения, мы тем самым оказываемся перед моральной дилеммой. С одной стороны, в идеально
39


устроенном мире люди избавятся от всех форм насилия и будут улаживать конфликты, руководствуясь беспристрастными соображениями, диктуемыми трезвым рассудком и моральными принципами, или, по крайней мере, они направят насилие по определенному социальному руслу с помощью правовых норм, получивших одобрение общества. Но с другой стороны, мы знаем, что в реально существующем мире люди не настолько свободны от эгоизма и не настолько благоразумны, чтобы эти идеалы можно было воплотить в жизнь. Отказ общества от применения силы приведет либо к анархии на почве необузданного эгоизма, либо к тирании неограниченного деспотизма. Ввиду несовершенства человека сила является моральной необходимостью, она неизбежно служит орудием справедливости. Таким образом, люди оказываются перед фактом, что их собственное несовершенство делает одинаково необходимым с моральной точки зрения как применение силы, так и ее ограничение *. Избежать этой дилеммы нельзя, можно лишь смягчить ее воздействие. Нужно стремиться не к тому, чтобы общество отказалось от силы, а к тому, чтобы умерить ее и, взяв под контроль, направить в интересах общества по такому пути, который бы согласовывался с идеальными нормами поведения людей.
Как применить этот принцип к использованию военной силы?
Принято считать, что сила почти не вызывает возражений морального порядка, а также оказывается практически наиболее эффективной, когда ее применение сопровождается минимумом насилия (желательно даже, как это бывает при полицейских мерах, чтобы ее воздействие скорее подразумевалось, чем реально осуществлялось) и когда она используется на законных основаниях, т. е. с общего согласия и одобрения общества. Этого принципа достаточно для регулирования повседневной жизни в рамках одного государства, где имеются условия для его практического осуществления и прежде всего условия, позволяющие применять силу в соответствии с по-  11 Типичная точка зрения буржуазных теоретиков, которые считают человека неизменным биологическим существом. Такими идеалистическими взглядами они прикрывают классовое господство буржуазии и применение силы для подавления революционного движения и порабощения народов.— Прим. ред.
40


рядком, установленным правовыми и правительственными органами. Эти законные ограничения не только обуздывают силу и направляют ее по определенному руслу в интересах общества, но и гарантируют отдельным членам общества элементарную безопасность, чтобы они не испытывали опасений, добровольно подчиняя свои личные интересы общему благу.
Однако такого порядка ограничения силы, контроля над ней и направления ее по определенному руслу в интересах общества не существует в отношениях государств, где узы законов, влияние обычаев и взаимопонимание слабы и находятся в зачаточном состоянии. В наш век национальный эгоизм настолько овладел умами людей, что каждое государство для того, чтобы уцелеть, должно рассчитывать на самостоятельное применение силы. Применение военной силы в международных масштабах регламентируется некоторыми официальными и неофициальными ограничениями, которые создают почву для альтруизма среди отдельных лиц и групп в различных странах.
Вследствие такого положения существует огромная разница между допустимыми нормами применения силы в одной стране и в международном масштабе. Это означает, что в отношениях между государствами военная сила становится необходимым средством обеспечения национальных интересов, однако как средство достижения важных всеобщих моральных целей, которые выходят за пределы национальных интересов, она совершенно не эффективна. Это происходит, во-первых, потому, что каждый случай применения военной силы всегда имеет налет национального эгоизма, а во-вторых, потому, что требования могущества и безопасности государства не во всем совпадают с требованиями всеобщей морали.
Мало того, что военная сила не является эффективным средством достижения трансцендентных моральных целей, она сама представляет опасность с моральной точки зрения. Эта опасность заключается в том, что когда перед военной силой стоят большие задачи, возникает тенденция превращения войны в самоцель, не связанную никакими моральными и практическими ограничениями, а лишь подчиненную возбуждающим абстрактным идеалам. Объяснение такой тенденции кроется в характере наднациональных целей, не связанных с интересами
41


своей страны. Не говоря уже о сильной склонности национального эгоизма разрушать возвышенные устремления других стран, наднациональные цели являются слишком отдаленными и туманными, чтобы регламентировать применение силы государством. Когда использование силы преследует в первую очередь идеологическую цель, невозможно точно определить, когда эта цель уже достигнута, поскольку материальные результаты применения силы не имеют ясно выраженной связи с нематериальным критерием, при помощи которого можно оценить степень достижения цели. Когда противоречия в убеждениях подвергаются испытанию силой, последнюю можно обуздать и взять под контроль, лишь разрешив эти противоречия путем соглашения. В противном случае борьба будет продолжаться до тех пор, пока одна из сторон не вынудит другую покориться или пока обе стороны окончательно не истощат своих ресурсов. Однако в отличие от столкновений интересов столкновения принципов по самой своей природе трудно поддаются урегулированию. Разгоревшиеся страсти могут угаснуть только после безоговорочной капитуляции противника. Поэтому в действительности великие возвышенные цели, коль скоро их подвергли испытанию силой, превращаются в чисто военные цели, над которыми властвует слепая страсть к разрушению.
Это не означает, что моральные принципы не совместимы с применением государством силы или что применив силы, как открытое так и скрытое, не может косвенно способствовать достижению идеальных целей. Дело заключается лишь в том, чтобы перевести общие принципы на язык практических действий, направленных к достижению конкретных реальных целей, которые бы соответствовали характеру силы с тем, чтобы создать подлинно моральные и разумные правила применения оружия. Только в том случае, если реализация этих принципов будет рассматриваться как побочный продукт при достижении конкретных ограниченных целей, они смогут оказывать облагораживающее влияние на национальный эгоизм. Великих благородных целей, всегда вдохновлявших американскую внешнюю политику и служивших источником ее динамизма, нужно добываться, если только их вообще можно добиться военными средствами, постепенно, путем применения ряда последо¬
42


вательных мер, .направленных на достижение промежуточных целей, определяемых в соответствии с национальной мощью и интересами страны *.
Из принципа примата 'политики вытекает важный вывод, который можно назвать принципом экономии силы. Он сводится к тому, что при применении военной силы как орудия национальной политики ее следует расходовать не больше, чем требуется для достижения цели, ради которой она применяется, или, иными словами, масштабы применения военной силы должны быть пропорциональны значению поставленных целей.
Важность этого правила совершенно очевидна. Поскольку государство не располагает значительным избытком военной силы по сравнению с объемом стоящих перед цим политических задач, то вряд ли может идти речь об эффективном применении силы, если в то же время не пользоваться ею умело. Кроме того, пропорциональное использование силы является обязательным условием ограничения и действенного контроля над военными действиями, в чем мы убедимся при рассмотрении связи между военными средствами и политическими целями.
Не менее важное значение имеет и моральная сторона принципа экономии силы. Как мы уже выяснили, насилие и разрушения, которыми сопровождается применение силы, определенно являются несомненным, хотя порой ^ неизбежным злом. Поэтому моральная обязанность государства — применять силу обдуманно, расчетливо и настолько бережливо, насколько это совместимо с достижением поставленных целей.
Применяя принцип примата политики, мы должны учитывать те законные требования, которые предъявляют к национальной политике соображения военного порядка, и наоборот. Взаимосвязь между военными средствами и политическими целями должна быть обоюдной, когда цели ограничиваются имеющимися средствами, а средства приводятся в соответствие с'характером  11 Цели внешней политики США определяются стремлением обеспечить интересы крупных капиталистов и установить мировое господство американской финансовой олигархии. Очевидно, такая цель не может быть названа благородной. Подобным демагогическим заявлением автор прикрывает грабительские цели империализма и пытается замаскировать политику грубой силы.— Прим. ред.
43


целей. Здравый смысл требует, чтобы государство, решая, что именно ему нужно делать, исходило бы из своих возможностей, т. е. чтобы политические цели определялись соответственно военным возможностям. В противном случае применение военной силы было бы столь же неэффективным и политически бессмысленным, как и в том случае, когда оно становится самоцелью.
Следует также признать, что как бы добросовестно мы ни старались обуздать военную силу с помощью политической дисциплины, она всегда будет оставаться несовершенным орудием политики. Она оказывает свое собственное, непредвиденное влияние, создавая, изменяя или отметая цели, ради которых она может быть приведена в действие.
Однако это не исключает необходимости определения требований, которые военные средства предъявляют к политической цели в общих рамках национальной стратегии, если эти требования поддаются разумному контролю. Ибо, если не придерживаться этих рамок, не может быть точного критерия, позволяющего судить о целесообразности тех или иных требований. Короче говоря, если военная сила призЕГана служить разумным орудием политики, весь процесс согласования целей со средствами и координации военных и невоенных средств должен подчиняться интересам национальной политики на основе наиболее эффективного стратегического плана.
ВОИНА КАК ОРУДИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ
Принципы примата политики и экономии силы распространяются на все аспекты применения военной силы, а не только на непосредственное использование ее для ведения войны. В настоящей книге эти принципы рассматриваются применительно к самой войне. Есть все основания особо подчеркнуть следующий аспект применения военной силы: для каких бы целей она ни использовалась — для явных, тайных или как средство скрытой угрозы, каковы бы ни были формы ее накапливания, дислокации и распределения, каков бы ни был характер военного планирования,— всегда имеется в виду, что
44


главным мерилом могущества государства является его способность вести войну в защиту собственных интересов. В борьбе различных государств за свое господство способность к ведению войны представляет собой нечто вроде общего критерия, с помощью которого в известной мере оценивается возможность государства добиваться удовлетворения своих основных нужд и интересов мирным путем, а. в крайнем случае, если необходимо, то и насильственным.
Тем не менее способность к ведению войны не может измеряться лишь чисто количественными категориями военной силы. Государство может быть вполне подготовлено к ведению одного вида войны при определенных обстоятельствах и недостаточно подготовлено к ведению войны другого вида при тех же обстоятельствах. Практическое использование вооруженных сил зависит не только от их численности и огневой мощи, но также и от того, насколько они приспособлены к борьбе с теми или иными формами военной опасности для государства. Таким образом, качество и численный состав вооруженных сил зависят от характера военной угрозы, от того значения, которое придает этой угрозе государство, и от его способности вести соответствующего вида войну в целях успешной ликвидации опасности. В равной мере эффективность военной силы зависит от желания государства вести войну, от того, как оно сочетает силу с дипломатией, как оно начинает войну, как ее заканчивает и какой политики придерживается после войны. Иными словами, эффективность вооруженной силы зависит не только от того, какими материальными и техническими средствами ведения войны располагает государство, но не в меньшей степени и от всей его военной концепции, особенно в вопросе взаимосвязи между войной и внешней политикой. Эта военная концепция находит свое выражение во всех аспектах применения вооруженной силы: в оборонительной политике, в выработке военной стратегии, а также в формах и способах ведения войны. А коль скоро вооруженная сила государства зависит от военной концепции, то нам следует избрать такую доктрину, которая была бы совместима с использованием военной силы в качестве разумного орудия национальной политики. Эта доктрина должна основываться на принципе примата политики.
45


Однако вначале нужно уточнить, что именно мы понимаем под словом «война». Проще всего войну можно определить как организованное столкновение вооруженных сил суверенных государств, старающихся навязать друг другу свою волю. Было бы ошибочным рассматривать войну, как какое-то изолированное, простое и однообразное явление или как независимую вещь в себе, к которой применимы совершенно иные правила и соображения, чем к другим формам международных конфликтов. Из-за сложности и разнообразия характера международных конфликтов было бы более правильно считать войну последней крайностью, высшей ступенью той лестницы, на которой располагаются международные конфликты в зависимости от своей остроты и масштаба. На ступенях этой лестницы можно расположить суверенные государства, добивающиеся определенных целей в борьбе с другими государствами с помощью различных методов принуждения, как военных, так и невоенных; однако невозможно точно определить, на какой именно ступени конфликт превратится в войну. В этом смысле война выражает степень обострения конфликта и в свою очередь включает в себя различные степени напряженности и масштабов *.
Взяв за основу такое определение войны, рассмотрим, как принцип примата политики применяется к ведению войны. Примат политики в войне означает, что военные действия должны проводиться ради конкретных, строго ограниченных и реально достижимых целей, обеспечивающих национальную безопасность, с тем чтобы разрушения и насилие, связанные с войной, могли бы разумно направляться в интересах законных устремлений национальной политики.
На первый взгляд обоснованность этого принципа кажется совершенно очевидной, однако его практический смысл не пользуется всеобщим признанием. В действительности демократические народы обычно одобряли совершенно противоположные принципы. Например, в  11 Автор неточно определяет сущность войны. Война есть общественно-историческое явление, возникшее на определенной ступени развития человеческого общества. Война по своей сущности есть продолжение политики того или иного класса насильственными, средствами.— Прим. ред.
46


1928 году в пакте Бриана — Келлога1 Соединенные Штаты вместе с четырнадцатью другими государствами обязались «отказаться от войны как от орудия национальной политики во взаимоотношениях друг с другом», тем самым выразив в форме договора широко распространенное убеждение, до сих пор еще владеющее умами американцев. Этот принцип, конечно, является правильным, если его истолковывать лишь как объявление вне закона неспровоцированной агрессии. Однако, поскольку он подразумевает отделение войны от целей, связанных с государственными интересами, то теряется как его практическое значение, так и чисто идейный смысл. В этом отношении государствам лучше бы отказаться от войны, как от орудия чего угодно, но только не национальной политики.
С непревзойденной убедительностью изложив принцип примата политики, знаменитый немецкий военный теоретик XIX в. Клаузевиц в своей известной книге «О войне» дал исчерпывающий анализ множества факторов, влияющих на войну, выделив объединяющую их характерную особенность. Это, по его мнению, было совершенно необходимо для понимания войны во всей ее сложности и противоречивости с единой точки зрения,  1 * * * * * * * 91 Парижский договор о воспрещении войны в качестве орудия национальной политики. Подписан представителями Франции, США, Англии, ее доминионов и Индии, а также представителями Германии, Польши, Италии, Японии, Чехословакии и Бельгии. Договор получил название по имени французского министра иностранных дел
Бриана и государственного секретаря США Келлога.
Все страны, участвовавшие в переговорах о пакте, стремились
сделать из него оружие изоляции и борьбы против СССР. Разоблачение советской дипломатией антисоветской империалистической сущности этого пакта вынудило империалистические державы пригласить СССР присоединиться к пакту. Советское правительство,
стремившееся использовать любые возможности в борьбе за мир, 31 августа 1928 г. в своей ответной ноте, дав критику недостатков пакта, указало на необходимость воспретить всякие международные
войны. Советское правительство уведомило о согласии присоеди*
Ниться к пакту и сообщило, что оно будет считать для себя необязательными оговорки к пакту, сделанные его первоначальными участ¬
никами, стремившимися ослабить действенность пакта и сохранить за собой свободу действий. СССР выступил инициатором подписания
9 февраля 192ST г. Московского протокола с соседними странами о досрочном введении в силу обязательств по этому пакту. Обяза* тельство не прибегать к войне, как к орудию национальной политики было цинично попрано империалистическими державами.— Прим. ред.
47


без чего невозможно выработать твердое суждение. Эту характерную особенность он изложил следующим образом:
«Эта единая точка зрения заключается в том, что война — всего лишь элемент политических отношений и, следовательно, никоим образом не является независимой «вещью в себе». Нам, конечно, известно, что война возникает через посредство политических отношений между правительствами и нациями; однако принято полагать, что война прерывает такие отношения и что в результате возникает совершенно иное состояние, когда перестают действовать всякие законы, кроме законов войны. Мы, наоборот, утверждаем, что война — это не что иное, как продолжение политики в сочетании с другими средствами... Поэтому никогда нельзя отделять войну от политики, и если при рассмотрении того или иного вопроса будет сделана такая попытка, то все нити, связывающие различные отношения, окажутся в известном смысле разорванными, а война предстанет перед нами как бессмысленная и бесцельная вещь» *.
Утверждение Клаузевица, что война — это продолжение политики, ни в коем случае нельзя считать исчерпывающе точным определением действительной природы войны. Но если его рассматривать с точки зрения идеальной войны, то лишь такое определение соответствует общепринятым моральным принципам и национальным интересам, поскольку только такая точка зрения совместима с применением силы не в качестве самоцели, а в качестве средства. Если эта точка зрения покажется нам в такой же мере несостоятельной, в какой показались приемлемыми идеи, заложенные в пакте Бриана — Келлога, то это будет означать, что мы еще полностью не Осознали практической и моральной необходимости упорядочения массового насилия. С другой стороны, многие из тех, кто, рассуждая абстрактно, находит возможным согласиться с этим утверждением Клаузевица, на практике затрудняются признать правильность вывода, что победа не является самоцелью. Тем не менее этот вывод логически не отделим от принципа примата политики, ибо если война сама по себе —  11 Karl von Clausewitz, On War (Washington. D. C.: Combat Forces Press, 1953), p. 596.
48


не цель, а лишь средство для достижения какой-то политической цели, то нет никаких оснований считать самоцелью и военную победу. Если война является продолжением политики, тогда и успех в войне можно измерять лишь политическими достижениями, а не размерами чисто военного поражения, нанесенного противнику. Несомненно, известный военный успех является необходимым условием для достижения политических целей войны. Самые эффективные военные меры, направленные на преодоление сопротивления противника, не обязательно являются столь же эффективным средством обеспечения целей национальной политики, остающихся в силе и после войны.
Поэтому один из важнейших практических выводов, который вытекает из принципа примата политики, заключается в следующем. Весь процесс ведения войны — стратегия, тактика, прекращение военных действий — должен определяться характером политических целей государства, а не частным соображением военного успеха или славы. Государственные руководители нс только не должны приостанавливать дипломатическую деятельность во время войны, а, наоборот, всемерно поддерживать ее в течение всего периода военных действий, чтобы она могла, насколько это возможно, протекать как продолжение политики, не превращаясь в бессмысленную и бесцельную вещь.
РАЗМАХ ВОЙНЫ
Практические требования, предъявляемые принципом примата политики к ведению войны, далеко не так ясны, как сам принцип, поскольку его общие положения следует трактовать в свете фактических условий, в которых протекает война. Наиболее серьезное ограничение этого принципа вытекает из трудности контролирования последствий войны по мере возрастания масштабов насилия и разрушений. Эта трудность лишний раз подчеркивает важность стремления к экономии силы.
Несмотря на теоретическую обоснованность принципа примата политики, на практике нам приходится признавать, что война — далеко не совершенное орудие, с помощью которого можно добиваться точно определён-
4 Роберт Э. Осгуд ^


ных политических целей: Война — грубое орудие насилия и принуждения. Насилие и разрушения, сопутствующие войне, влекут за собой ряд непредвиденных последствий, не поддающихся строгому контролю и, следовательно, способных нарушить самые совершенные планы, направленные на создание определенных политических отношений между государствами и расстановки сил на международной арене.
Вместе с тем обоснованные требования, предъявляемые военными средствами к политическим целям, особенно возрастают, когда конфликт между государствами достигает своего предела и переходит в войну. Даже обычные материальные факторы вооруженной борьбы могут сильно ограничить выбор военных,средств, к которым без риска может прибегнуть государство. Подчинение военных действий политическим соображениям может привести к тому, что придется пожертвовать военным успехом, необходимым для достижения сколько-нибудь значительных государственных целей. Поэтому практически военная необходимость и удача в войне могут определять характер политического курса, а подчинение некоторых политических соображений потребностям войны — оказаться необх<эдимым условием, позволяющим избежать поражения. *
Однако вынужденные уступки в области политических целей перед непосредственной военной необходимостью лишь ограничивают, а не отрицают принципа примата политики, так как о целесообразности таких уступок по-прежнему следует судить с точки зрения более высокой политической цели, если, конечно, чисто военные соображения не становятся самоцелью. Клаузевиц признал такое ограничение и привел его в соответствие со своими взглядами на войну как на продолжение политики в формулировке, по сей день не утратившей своего значения. Признавая, что политические цели войны не могут управлять всеми ее аспектами, он, тем не "Менее, утверждал, что без подобного объединяющего фактора война была бы простым, ничем не сдерживаемым насилием.
«Если считать, что возникновение войны обусловливается политическими целями, то для нас станет очевидным, что эта первопричина, порождающая войну, естественно, продолжает оставаться первостепенным, выс-
50


шим соображением, которым следует руководствоваться в процессе ее ведения. Однако это еще не значит, что политическая цель становится деспотичным законодателем; она должна приспосабливаться к характеру средств, находящихся в ее распоряжении, и поэтому часто коренным образом меняется, тем не менее всегда следует принимать во внимание в первую очередь именно эту цель. Поэтому политика пронизывает весь ход войны и непрерывно оказывает на него влияние. Единственной особенностью войны остается теперь лишь характер тех средств, которые в ней используются. Военное искусство вообще и каждый командир в любом частном случае могут потребовать, чтобы направление и характер политики не противоречили этим средствам, и такие претензии, безусловно, заслуживают внимания. Однако каким бы сильным не было воздействие этих требований на характер политики в отдельных случаях, все же его всегда следует рассматривать лишь как модификацию политики, так как политический план — это цель, а война — только средство, а средство никогда нельзя рассматривать изолированно от цели»•.
А раз принцип примата политики продолжает действовать, несмотря на веские требования военной необходимости, задача государственных деятелей заключается в том, чтобы к минимуму свести трудности и максимально увеличить возможности политического контроля. Есть три общепринятые и тесно связанные между собой правила, которые во многом могли бы способствовать этой цели:
I. 	Государственные деятели должны тщательно ограничить основные политические цели войны и сделать так, чтобы противник имел ясное представление об ограниченном характере этих целей. Это необходимо потому, что государства стремятся соблюдать примерное соотношение между стоящими перед ними целями и масштабами своих военных усилий, т. е. они стремятся применять силу в соответствии со значением поставленной цели. Следовательно, чем больше претензии одной воюющей стороны, тем важнее для другой воспрепятствовать им и тем значительнее масштабы применения сил обеими сторонами в их стремлении добиться собствен-
1 KarJ von Clausewitz, On War, p. 16.
I*
51


ных целей и помешать в этом противнику. Таким образом, по мере возрастания количества введенных в действие сил и значения целей война может все более и более не поддаваться политическому контролю.
II. Государственные деятели должны всеми силами стремиться поддерживать активные дипломатические отношения, направленные к тому, чтобы закончить войну путем переговоров об условиях мира на основе ограниченных целей. Такое положение вытекает из следующих соображений. Война — это состязание воли одного государства с волей другого. Окончательным результатом состязания должно быть какое-то политическое соглашение. В противном случае война будет лишена всякой цели, за исключением чисто военной, направленной на преодоление сопротивления противника. Когда государственные деятели поддерживают активные политические отношения во время войны, война становится скорее политическим, чем чисто военным состязанием. Непосредственной целью политических отношений должно быть соглашение о мире. Но соглашение между воюющими сторонами, обладающими приблизительно равными силами, невозможно, если стоящие перед ними политические цели не ограничены. Это соображение приобретает особое значение, если учесть, что даже небольшое государство, обладающее ядерным оружием, в безвыходном положении, чтобы не принимать позорных условий мира, может причинить огромные разрушения более крупной державе.
III. Государственные деятели должны стремиться максимально, насколько это допускают стоящие перед ними цели, ограничить размах войны, так как возможности политического контроля войны — особенно в современных условиях, при наличии чудовищных средств разрушения— по мере увеличения ее размаха уменьшаются, а по мере уменьшения — увеличиваются. Такое пропорциональное соотношение между размахом войны и ее восприимчивостью к политическому контролю не распространяется на все без исключения случаи и не является математически точным. Однако в общих чертах оно находит себе подтверждение в истории войн.
Среди причин, лежащих в основе этого факта, к войнам нашего столетия особенно подходят три:
1. Чем значительнее масштабы войны, тем больше
52


вероятность, что она приведет к коренным изменениям в расстановке национальных сил. Эти коренные изменения не поддаются контролю. Они являются скорее продуктом внутренней логики военных действий, чем результатом замыслов государственных деятелей. Вместе с тем им свойственна тенденция создавать новые большие проблемы, которые нарушают расчеты и планы победителей и побежденных. Кроме того, современная война может изменять расстановку сил не только путем массового уничтожения материальных и людских ресурсов, но и в результате нарушения всей социальной, экономической и политической структуры общества. С другой стороны, когда разрушения и связанные с ними изменения в расстановке ' сил невелики, соответственно возрастают возможности заранее предвидеть ее политические результаты, оказывать на них влияние. Следовательно, война по своему характеру по мере освобождения ее от доминирующего влияния военных событий все явственнее становится продолжением политики.
2. 	Размеры угрозы, которую представляет война жизненным интересам нации, обычно прямо пропорциональны масштабам военных действий. Однако, чем больше война угрожает самому существованию воюющих держав, тем большее значение, естественно, должно придаваться непосредственным военным соображениям по сравнению с соображениями политическими. Ведь когда военные действия достигают крайнего напряжения, воюющая сторона должна учитывать, что малейшее промедление при нанесении противнику возможно более эффективного удара из-за какого-нибудь неопределенного политического маневра связано с громадным риском, так как противник может первым нанести сокрушающий удар. Военная победа, каким бы путем она ни была достигнута, по крайней мере дает государству возможность решить свои политические проблемы позже, в то время как сомнительная попытка манипулировать огромными стихийными силами войны в соответствии с точными политическими расчетами может привести к тому, что эта возможность окажется в руках противника. Когда непосредственные военные соображения сулят такие выгоды, политическими соображениями жертвуют. Однако, когда война в силу своих масштабов не связана с такой непосредственной угрозой полного по¬
53


ражения, можно по тем же соображениям более решительно утверждать примат политики.
3. 	По мере роста масштабов насилия и разрушений война вселяет в людей ужас и вызывает у них горячую ненависть, и это чувство, вопреки требованиям здравого рассудка, становится решающим фактором, влияющим на ход войны. Разгоревшиеся страсти находят выход в слепом, безрассудном стремлении уничтожить противника. Они противоречат принципу политического контроля войны, так как последний предполагает ограниченное применение силы. Таким образом, чем больше масштабы насилия, тем больше жертв и тем сильнее страдания, а чем больше жертв и чем сильнее страдания, тем меньше склонность воевать или, наоборот, те.м меньше стремление к миру во имя ограниченных прозаических целей. Вместо этого государства будут стремиться компенсировать причиненный ущерб, предъявляя противнику чрезмерные требования или превращая войну в идеологический крестовый поход. В свою очередь неограниченные цели потребуют применения неограниченных сил. Таким образом, масштабы войны и военные страсти, взаимодействуя между собой, фактически приведут к такому военному положению, которое может выйти за рамки эффективного политического контроля.
В условиях такого пропорционального соотношения между размахом войны и восприимчивостью ее к политическому контролю становится очевидным значение принципа экономии силы.. В связи с тем, что современной войне свойственна тенденция с возрастанием ее масштаба выходить из-под политического контроля, совершенно необходимо ограничивать применение силы масштабами, минимально необходимыми для достижения соответствующих целей. Точно так же, если война легче поддается политическому контролю в силу ограниченности своих размеров, то экономия силы становится необходимым условием примата политики.
О 	ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ ОГРАНИЧЕННОЙ ВОЙНЫ
Если сделанные выводы правильны, то главное, что оправдывает ведение ограниченной войны, заключается в следующем: ограниченная война создает макси-
54


малыше возможности для эффективного использования военной силы как рационального орудия национальной политики. Поэтому ограниченная война была бы не менее желательна, даже если бы не существовало ядерного оружия. Однако наличие этого оружия, равно как и других средств массового поражения, лишний раз подтверждает настоятельную необходимость ограничения войны. До появления ядерного оружия государства могли добиваться необходимых целей ценой умеренных военных жертв, даже когда для ведения войны требовалось полное использование всех национальных ресурсов. Сейчас же, когда разрушения, вызываемые неограниченной ядерной войной, столь огромны, трудно представить себе, что она может служить какой-то разумной цели, за исключением сохранения , государства как единого политического целого — и, может быть, спасения остатков цивилизации — на фоне всеобщего разрушения. Только путем строгого ограничения масштаба войны государства могут свести к минимуму опасность превращения войны в страшную катастрофу.
Наряду с этой необходимостью ограничения войн, относящейся в равной степени ко всем государствам, есть еще и особые причины, объясняющие, почему государствам следует предпочитать ограниченные войны. Ясно, что ограниченная война более совместима с идеями гуманизма и отвращением к насилию. Однако, кроме соображений гуманности, необходимо учитывать еще и то, что либеральные принципы и свободы не могут процветать среди всеобщего социального, экономического и политического расстройства, которое является неизбежным следствием неограниченной войны. Дух свободы и гуманности нуждается в обстановке, благоприятствующей компромиссу и умеренности. Лишь тирании свойственно стремление извлекать выгоду из вспышек ненависти и возмущения, сопровождающих внезапные резкие сдвиги в отношениях между правительствами и народами. Последствия двух тотальных войн нашего столетия достаточно наглядно подтверждают это.
Внешнеполитические интересы демократических держав не обязательно и не во всех отношениях ограничиваются существующим положением. Они вовсе не требуют, чтобы все остальные страны мира были демокра¬
55


тическими. Ясно, ни то, ни другое невозможно. Однако они не могут не требовать, чтобы неизбежные соглашения между правительствами и народами были бы достаточно умеренными и необходимые перемены проводились методично и постепенно. Как отдаленные, так и непосредственные интересы таких государств основываются на сохранении международной обстановки, способствующей поддержанию во всем мире сравнительной стабильности и безопасности.
Смягчение резкости внезапных насильственных перемен приобретает особое значение в условиях, подобных нынешним, когда в современном мире всеми силами стремятся разжечь революцию среди колониальных и бывших колониальных народов, которые жаждут получить все блага национальной независимости и экономической мощи Запада, но проявляют чрезвычайное нетерпение, забывая, что Запад приобрел эти блага эволюционным путем. В подобных районах трудно рассчитывать на мир. Но вероятно революция там может наступить, если все человечество окажется ввергнутым в пучину неограниченной войны.
И наконец, следует добавить еще одно соображение, имеющее особенно большое значение. До тех пор, пока нет необходимых международных политических условий для ограничения вооружений, лучшей гарантией против уничтожения цивилизации является ограничение применения этих вооружений.
□ —


□□□
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПОДХОД АМЕРИКАНЦЕВ К ВОЙНЕ ОТДЕЛЕНИЕ СИЛЫ ОТ ПОЛИТИКИ
Несмотря на указанные общие принципы, касающиеся взаимосвязи между военной силой и национальной политикой, некоторые из наиболее устойчивых традиций американской внешней политики идут вразрез с основными требованиями стратегии ограниченной войны. Хотя в течение последнего десятилетия • американская военная политика претерпела коренные изменения, склонность американцев к некоторым идеям XIX в., которые складывались в течение длительного периода, сильна и по сей день. Под влиянием советской угрозы американский народ понял, что военная сила — необходимый элемент международных отношений; однако он только начинает понимать, что военная сила должна строго регламентироваться конкретными требованиями национальной политики.
Отделение силы от политики в определенной степени свойственно демократическим системам. В демократической стране народ или та влиятельная прослойка, которая интересуется международной политикой, солидаризируется морально и эмоционально с политикой государства и его действиями, требуя, чтобы правительство отражало общественное мнение1. Это не может не пре¬
1 	Под демократическими системами автор подразумевает буржуазные государства. В этих государствах народ не солидаризируется с политикой правительства, осуществляемой в интересах ка¬
57


пятствовать демократическому правительству руководствоваться в своих действиях беспристрастной оценкой целей и средств, необходимой для разумного применения силы и политики. Ведь общественное мнение не всегда совпадает с требованиями силы, н коль скоро народ вложил свой моральный и эмоциональный капитал в определенное политическое предприятие, он не желает его изымать, особенно, если считает это равносильным поражению — даже тогда, когда такое капиталовложение оказывается невыгодным с объективной точки зрения. Эти особенности демократического строя тем более сильно сказываются, когда духовные обязательства народа перед своей страной возрастают под влиянием войны.
В силу целого ряда причин современные демократические государства всегда будут сталкиваться с трудностями, пытаясь осуществить на практике теорию Клаузевица. Поэтому почти все то, что будет сказано ниже, относится не только к Соединенным Штатам. Однако по сравнению с народами всех других демократических стран американцам будет особенно трудно использовать военную силу как разумное орудие политики. Основные предрасположения, распространенные в Америке, и ее опыт в области мировой политики больше, чем в любой другой великой стране, благоприятствуют отделению силы от политики.
Отделение силы от политики особенно ярко выражено в традиционной американской концепции, игнорирующей непрерывность политического конфликта и рассматривающей войну и мир как диаметрально противоположные состояния, на которые распространяются совершенно различные правила и соображения: Когйа наша страна находилась в состоянии мира, при определении и' проведении внешней политики военным соображениям уделялось мало внимания. Когда же страна вступала в войну, внешнеполитическая деятельность во многих отношениях приостанавливалась и доминирующую роль начинали играть непосредственно военные соображения. Обычно во время войны главная цель за¬
питалистов, и сила не отделяется от политики, а наоборот, только при помощи силы буржуазные правительства обеспечивают свои интересы.— Прим. ред.
58


ключалась в том, чтобы добиться решительной военной победы самыми эффективными способами и в возможно кратчайший срок. При наступлении мира главной целью становилось стремление как можно быстрее демобилизовать армию и вернуться к нормальным условиям жизни. Ни в том, ни в другом случае государство не уделяло в своих действиях должного внимания возможным международным политическим последствиям. При таком отделении силы от политики Америка отличалась медлительностью в вопросах предвидения войны или подготовки к ней, и когда война начиналась, американцами снова овладевала единодушная решимость победить противника. Эта особенность подтверждает правильность замечания, сделанного Алексисом де Токвилем1 более ста лет тому назад на основе его наблюдений во время поездки по Америке:
«Когда в ходе затяжной войны все общество в конце концов оказывается оторванным от мирных занятий, а обыденные жизненные интересы терпят крах, оно с той же страстью, с которой отстаивало важность сохранения мира, берется за оружие. После того как война подавила все другие стремления людей, она сама становится их важнейшим и единственным стремлением, привлекая к себе все страстные честолюбивые желания, порождаемые равенством. Поэтому те же самые демократические государства, которые с такой неохотой ввязываются в военные действия, иногда добиваются выдающихся достижений, будучи ввергнутыми в войну».
Результаты такого подхода к войне ясно проявлялись в характере американской внешней политики с начала нынешнего столетия. С одной стороны, Соединенные Штаты не раз демонстрировали свою способность побеждать противника. С другой стороны, они оказывались не в состоянии предотвращать войны угрозой применения силы, вступали в них неподготовленными, не могли добиваться целей, за которые сражались, и обеспечивать удовлетворительный мир после окончания войны. Объясняется это некоторыми не зависящими от американцев обстоятельствами. Однако в той мере, в какой можно
• 1 Французский реакционный историк и социолог (1805—1859).—
Прим. ред.
59


было избежать этих неудач, их следует объяснять не слабостью основных элементов национальной мощи, а недостатками политического руководства этой мощью. Причина этих недостатков кроется не в слабой осведомленности или низком уровне дипломатического искусства, а в ошибочности воззрения, рассматривающего войну как вещь в себе, а не как продолжение политики. Война как нечто такое, от чего нужно отказаться, через что нужно пройти как можно скорее, война как средство наказания противника, осмелившегося нарушить мир, война как своеобразный крестовый поход — таковы взгляды, типичные для американцев. Однако концепция войны, как орудия достижения конкретных, строго ограниченных политических целей, вытекающих из всего хода международных отношений и ведущих к определенной расстановке международных сил, почему-то считается неприемлемой для нашей нации.
Изучая наиболее успешные для Америки войны, невольно поражаешься тому, насколько США игнорировали или намеренно исключали конкретные политические соображения. Испано-американская и первая мировая войны повлекли за собой важные политические последствия. Вступление Америки в эти войны оказало решающее влияние на характер расстановки национальных сил. Тем не менее причины, побудившие нашу страну вступить в эти войны, имеют мало общего с характером ведения военных действий или с политическими результатами войн. Месть за потопление «Мэн»', освобождение порабощенных кубинцев, защита нейтралитета, свержение автократии, установление всеобщего мира — таковы цели, вызывавшие мощный подъем национальных чувств и борьбы за справедливость. Сднако эти цели не направляли порожденную ими мощную военную машину на достижение политических результатов, способных обеспечить жизненные интересы Америки в условиях изменяющейся расстановки национальных сил.  11 Название американского крейсера, который был потоплен в порту Гаваны 15 февраля 1898 г. неизвестными лидами. Это послужило поводом для империалистов США начать войну против Испании с целью захвата ее владений, а не освобождения кубинцев.— Прим, ред,
60


Вудро Вильсон 1 фактически даже объявил вне закона подобные эгоистические цели, считая их несовместимыми с миссией беспристрастного служения человечеству, лежащей на США. Нет ничего удивительного в том, что, ведя войны в условиях политического вакуума, наша страна оказалась неподготовленной к принятию на себя бремени больших политических обязанностей в послевоенное время и, разочарованная несоответствием между радужными надеждами, которые возлагались на войну, и ее неутешительными результатами, пыталась держаться в стороне от мировых конфликтов, отгораживаясь иллюзорной ширмой изоляционизма.
Несколько по-иному обстояло дело во второй мировой войне, которую США вели главным образом ради своей безопасности. Однако если говорить о стране в целом и о ее лидерах, то вторая мировая война фактически велась без учета влияния военных действий на международные политические условия безопасности США в послевоенное время1  2. Исключением являлась лишь необходимость разгромить фашистские державы. После успешного завершения войны США совершенно игнорировали необходимость и впредь подкреплять внешнюю политику соответствующей военной силой и совершенно не подготовились к новым формам, которые приняла в послевоенный период дальнейшая борьба за господство.
Подобное отделение силы от политики, характеризу¬
1 Вильсон, Вудро (1856—1924), американский реакционный политический деятель, президент США в 1913—1921 годах. Вильсон проводил политику вооруженной интервенции против стран Латинской Америки, способствовал втягиванию США в первую мировую войну. Один из главных инициаторов и организаторов антисоветской вооруженной интервенции и борьбы с революционным и национально- освободительным движением, развернувшимся во всех странах мира. Он выдвинул разбойничий план расчленения России и закабаления ее народов. На выборах 1920 года Вильсон потерпел поражение, после чего отошел от активной политической деятельности.— Прим. ред.
2 Подобным заявлением автор пытается замаскировать подлинные замыслы империалистов США, которые и в период второй мировой войны преследовали цели завоевания мирового господства за счет ослабления союзников и противника. Особенно эти цели проявились на заключительном этапе войны, когда правящие круги США стремились захватить выгодные стратегические позиции для осуществления своих политических целей и военных авантюр в послевоенное время .— Прим, ред.
61


ющее отношение американцев к войне, естественно, нашло свое отражение и в сфере военного планирования, обеспечивающего готовность к войне. До второй мировой войны в нашем стратегическом мышлении преобладало мнение, что единственной законной целью вооруженных сил является защита интересов Америки и отражение прямого нападения на нашу территорию. Такое представление исключало необходимость строить военную политику с учетом американских интересов за рубежом и их отношения к интересам и могуществу других стран. Хотя велись постоянные споры о численности и составе вооруженных сил, они почти никогда не сопровождались глубоким обсуждением принципов взаимосвязи между военной политикой и конкретными целями внешней политики. Фактически споры велись по вопросам организации вооруженных сил, словно последние не связаны с вопросами национальной стратегии. Конечно, ассигнования на оборону обычно оправдывались необходимостью «обеспечения и защиты национальной политики». Но эта избитая фраза имела не больше практического смысла, чем слова об «общем благе». В действительности оборонительная политика формулировалась и оформлялась законодательными актами в условиях политического вакуума. Главным критерием ее пригодности, по-вйди- мому, было то, насколько она свободна от соображений международной политики, хотя в последней — вся суть национальной политики.
Отделение военной политики от политического курса нашло выражение в почти полном отсутствии неофициального или .Официального сотрудничества между военными и политическими лидерами вплоть до самого кануна вступления Америки во вторую мировую войну. Военную политику разрабатывали, не зная ее политических целей или последствий, а политические решения выносили, не зная военных возможностей, не советуясь с компетентными военными авторитетами. Вряд ли можйо говорить о наличии какой-то последовательной нацИбнаЛьной стратегий США (в противоположность стратегии чисто военной) до тех пор, пока зачатки ее не появились под давлением холодной войны. Традиционный подход американцев к военной политике кратко выразил начальник штаба армии США, защищая программу создания крупной регулярной армии в 1919 го¬
62


ду. Отвечая на вопрос члена сената о характере международной обстановки, требовавшей создания такой армии, генерал Марч решительно заверил сенат в том, что программа «разработана на основе ее собственных достоинств, вне всякой связи с национальной или международной политикой».
ОТРИЦАНИЕ НАСИЛИЯ
Традиционный подход американцев к войне, а в более общем смысле — к использованию военной силы, является продуктом некоторых основных концепций по вопросам международных отношений.. Эти концепции свойственны не только американцам. Их в известной степени разделяют все народы, находящиеся под влиянием либеральных традиций Запада. Однако в условиях Америки они приобрели особую форму и значение в силу необычного характера ее отношений с внешним миром.
Типичное для Америки отделение военной силы от национальной политики объясняется прежде всего глубоким моральным и эмоциональным отвращением к на силию. Это отвращение в конечном счете проистекав из великих гуманных идеалов христианства и просвеще ния, в которых заключена вера в растущую способность людей разрешать конфликты мирным путем, беспристрастно обращаясь к здравому смыслу, закону и морали.
В Америке такие идеалы приобретают определенный практический смысл. Американцы не хотят, чтббы эти идеалы оставались бесплодными мечтаниями, и полагают, что если твердо верить в них, то они способны привести к замечательным переменам в человеческом обществе. Американцы, пожалуй, более, чем любой другой народ, убеждены в неразрывной связи этих идеалов с миссией нации, с ее кредо. В области внутренней политики США либеральным и гуманным идеалам свойственна известная неопределенность ввиду противоречивых влияний, оказываемых на них различными группами и отдельными личностями, вовлеченными в борьбу за власть. Однако в области международных отношений, где спорные вопросы имеют более отдаленное отношение к повседневной жизни, эти идеалы ясны и убедительны.
63


Отвращение, питаемое американцами к насилию в международных отношениях, не ведет к абсолютному пацифизму. Оно не мешает им принимать участие в войне — притом весьма деятельное — когда ее нельзя .избежать, не роняя достоинства. Однако это отвращение сдерживает их готовность идти на неисчислимые бедствия войны ради узкоограниченных, прозаических целей национальной политики. Подобного рода войны поражают американцев своим цинизмом и низменностью мотивов. Они воспринимают войну как отрицание нормальных отношений между государствами, выходящее за рамки обычных международных связей. В этом смысле американцы рассматривают войну как социальную ненормальность, к которой нелепо применять обычные правила здравого смысла и сдержанности. Подобно князю Андрею из книги «Война и мир», упорно пытающемуся накануне Бородинского сражения разобраться в хаосе войны, они считают (как говорят, мыслил и Толстой) войну слишком серьезным и ужасным событием, чтобы вести ее иначе, чем руководствуясь ее собственными правилами. «Война не любезность,— восклицает князь,— а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это, и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в- этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка».
Но если моральные чувства запрещают прибегать к войне как к орудию национальной политики, они не мешают прибегать к ней как к орудию идеологической борьбы', коль скоро война стала неизбежной. В известном смысле моральные чувства даже поощряют это, так как совесть находит в более широких и возвышенных целях своего рода нравственную компенсацию ужасам войны и разумное оправдание своей зараженности этим злом. Таким образом, те самые идеалы, которые отвергают войну, становятся ее побудительным мотивом. Отвращение к насилию превращается в возвеличивание насилия.
Ничто так не препятствует политическому ограничению и контролированию военной силы, как превращение войны в идеологическое соперничество. Но не надо полагать, что отвращение к войне, вызывающее это превращение, является чисто абстрактным моральным чувством. Не говоря уже о моральном отвращении к
64


войне, боязнь насилия и стремление избежать военных действий, естественно, должны особенно сильно проявляться среди народа, который привык уважать порядок и материальное благополучие в такой степени, как американцы. Война не только несет с собой смерть и увечья, она не только разлучает близких и друзей. Война ломает весь жизненный уклад общества, вторгается в личную жизнь и материальные интересы, подчиняет повседневную деятельность людей интересам благополучия нации в целом, требуя от них массу различных жертв, начиная с налогов и конч'ая самой жизнью. Такова причина эмоционального отвращения к войне, объясняющаяся по существу эгоистическими мотивами. Отвращение эмоциональное имеет не меньшее значение, чем отвращение моральное, и, подобно последнему, способствует возрастанию роли военных соображений в ущерб ограниченным политическим целям в ходе войны. Ведь когда война угрожает безопасности и счастью людей, естественной реакцией с их стороны является стремление цак можно скорее разгромить противника. Поэтому трудно обеспечить моральную поддержку ограничению максимальных военных усилий или направлению их по новому руслу ради какой-нибудь ограниченной, прозаической политической цели, как, например, восстановление равновесия сил в каком-то отдаленном географическом районе.
ВОИНСТВЕННОСТЬ
Чем больше анализируешь взгляд американцев на войну, тем больше начинает казаться, что он складывается из противоречивых мотивов. К моральному и эмоциональному отвращению нации к насилию примешивается сильное чувство воинственности. В умах американцев все еще бродит боевой дух тех времен, когда США были молодой дерзающей нацией, стремившейся занять свое место среди других наций мира, а также и сравнительно недавних дней, когда американцы хвастались, что их страна никогда не проигрывала войн. Тенденция США к максимальному использованию силы кроется в сознании своей огромной материальной мощи, созданной американским «размахом мысли» и использованием для завоевания природы всех технических достижений.
Важно отметить, что американской воинственности  55 Роберт Э. Осгуд 65


не свойственно коварство и заранее обдуманный умысел. Это скорее романтический порыв, который возводит храбрость и инициативу в патриотические принципы, пробуждающиеся только в ответ на провокацию. Правда, в годы экспансии боевой дух американцев был Достаточно сильным, чтобы разжечь по крайней мере две войны — мексиканскую и испано-американскую, а также сохранить мощный агрессивный дух, который мог бы привести к более значительным военным авантюрам, если бы в стране не возникли внутренние противоречия по вопросу о рабстве. Однако миролюбивые побуждения Америки, после того как закончился период ее становления как нации, взяли верх над открытой агрессивностью. И теперь ее может возродить только крупнейшая провокация. Тем не менее американская воинственность, пожалуй, именно по этой причине еще более усилилась потому, что она основывается на справедливом возмущении, а не на расчете.
Если бы в основе американской воинственности лежало чисто эгоистическое стремление к экспансии, она сопровождалась бы более расчетливым и разумным подходом к проблеме использования военной силы. Но поскольку она всегда основывалась на страстном порыве, всегда была преисполнена гневом, благородным пылом или чисто животным избытком силы, движущей силой войн, которые вела Америка, был не столько расчет, сколько широкие цели и вдохновляющие побуждения, которые брали верх над рациональным применением силы в ограниченных целях.
В действительности воинственность и ненависть к войне, искусственно разделенные в нашем анализе, обычно объединяются в единый страстный порыв, который и определяет американский подход к войне, характеризующийся увлечением военными действиями и пренебрежением к вопросам, не связанным с победой.
С другой стороны, если войну предотвратить не удастся и США окажутся втянутыми в нее, войну нужно будет вести всеми доступными средствами до окончательной победы. Политические соображения, которые могли бы помешать применению всей военной мощи для быстрого и решительного уничтожения сил противника, противоречат любым правилам ведения войны и элементарным требованиям гуманизма.
66


НЕДООЦЕНКА СИЛЫ
Аполитичность в подходе американцев к войне объясняется также недооценкой фактора силы в международных отношениях. Прежде чем использовать военную силу как рациональное и эффективное орудие национальной политики, страна должна выработать такую внешнюю политику, которая бы сообразовывалась с применением силы. Но американцы всегда преуменьшали значение «политики с позиции силы»1, считая ее орудием плохих государственных деятелей или последним средством, к которому можно прибегнуть лишь в крайних случаях. Американцы были всецело поглощены решением политических задач, относящихся к двум крайним категориям. С одной стороны, их занимают технические проблемы — в области арбитражных договоров или в последнее время в области экономической помощи, с другой стороны,т—проблемы философских обобщений, относящиеся к высшим идеалам человечества. Слишком часто США игнорировали промежуточную область политики, к которой относится проблема использования национальной мощи для обеспечения политики.
Нация, которая не ставит перед собой таких промежуточных целей и не рассматривает их как аспект непрерывной борьбы за господство между государствами, не способна воспринимать войну как продолжение политики, поскольку сила — это сырье для международных отношений, требующее постоянного политического руководства. Недооценивая роль силы, традиционная американская концепция международных отношений этим самым исключает наиболее важное связующее звено между войной и миром. Без этого звена война и мир кажутся двумя антитезами, требующими совершенно различных норм национальной политики. Поэтому в мирное время американцы всегда мало интересовались военной силой как орудием национальной по-
1 Таким заявлением автор явно пытается обелить внешнюю и внутреннюю политику правящих кругов США, которая всегда основывалась на насилии. Об этом свидетельствуют десятки войн, проведенных США против коренного населения Америки — североамериканских индейцев —и иностранных государств. За последние годы американские руководящие деятели открыто проповедуют и придерживаются политики «с позиции силы».— Прим. ред. .
5*
67


литики, но во время войны она поглощала все их внимание, фактически исключая национальную политику. На деле американцы отождествляли политику силы с войной и в то же время отделяли ее от национальной политики. Не понимая преемственности силы, они по привычке рассматривали каждое военное столкновение как обособленное событие, практически совершенно не связанное с непрерывным политическим процессом, в рамках которого нация могла бы национально планировать длительную программу сочетания силы и политики.
Недооценка Америкой значения силы, а следовательно, и бессистемное ее применение, естественно, порождаются теми же идеалами и воззрениями, которые лежат в основе отрицания насилия. Как и все народы, американцы в области международной политики склонны принимать желаемое за действительное. Поэтому человеческое общество представляется им продуктом естественной гармонии интересов. В этом идеальном обществе не существует длительного соперничества или непримиримых столкновений интересов. Ведь оно является всемирным обществом равных, обществом, все члены которого обычно жертвуют своими частными интересами ради общего блага й разрешают разногласия мирными и законными средствами. Поэтому состояние мира рассматривается как^) естественное выражение международных коллективных интересов, а войны счИ' таются допустимыми лишь в случаях коллективной борьбы против государств-агрессоров, которые восстают против закона и порядка. Исходя из этого, политика силы квалифицируется как ненормальное явление, как результат различных недоразумений, ошибочных правовых или организационных мер, как продукт особой злонамеренности отдельных государственных деятелей или государств, но отнюдь не как постоянно действующий фактор международных отношений. Таким образом, человеческое общество подводится под рубрику национального общества, где борьба за господство как бы растворяется в автоматическом процессе свободного рынка, который дает возможность мирно разрешать все конфликты в рамках системы свободного доступа каждого человека к ценностям.
Может быть, американцы инстинктивно понимают, что существующее человеческое общество организовано
68


не по такому образцу и что в действительности действия самих американцев являются отступлением от него. Тем не менее они вынуждены рассматривать борьбу за господство, которая извращает их идеал, как ненормальное и временное явление. Поэтому они не желают признавать эту порочную тенденцию, отвечая на нее.ее же собственными методами. Уолтер Липпман 1 по этому поводу писал: «В течение последних сорока лет в нашей внешней политике преобладало мнение, что борьбы за господство не существует, что ее можно избежать или отказаться от нее. В результате мы не стремились ни регулировать, ни смягчать, ни улаживать конфликты и спорные вопросы, не пытались сдерживать или уравновешивать противодействующие силы. Мы стремились либо уклониться от борьбы, либо сразу же отказаться от нее, либо организовывать крестовые походы против тех стран,которые наиболее активно продолжают борьбу»1  2.
В действительности, принижая роль борьбы за господство, американцы не смогли ни избежать ее, ни отменить. Они просто лишили себя возможности применять военную силу как эффективное орудие национальной политики.
ОТДЕЛЕНИЕ ДИПЛОМАТИИ ОТ СИЛЫ
Поскольку дипломатия является решающим средством контроля и ограничения войны, отношение американцев к дипломатйи является не менее серьезным источником их антипатии к примату политики, чем их отношение к войне, ее ведению и подготовке. Подобно тому, как наша нация всегда воспринимала войну в отрыве от политики, точно так же она рассматривала и дипломатию, как нечто обособленное от силы. Верные своим идеалам в области международных отношений, американцы обычно рассматривали дипломатию главным образом как средство достижения гармонии интересов, а не как средство, направляющее национальную мощь на достижение ограниченных целей.
Отделение дипломатии от силы привело к несколько
1 Известный американский обозреватель, специализирующийся по внешнеполитическим вопросам.— Прим. ред.
2 «The Rivalry of Nations», Atlantic Monthly, CLXXI (February, 1948), p. 19.
69


противоречивому отношению к дипломатии. С одной стороны, американцы иногда относились к дипломатии, как к рациональному процессу, с помощью которого улаживаются национальные конфликты и достигается взаимопонимание. Они исходили из предпосылки, что все нации, независимо от того, признают они это или нет, одинаково заинтересованы в сохранении мира и существующего положения, и поэтому дипломатия является лишь средством, обеспечивающим уяснение всеми странами общих интересов. Из этой предпосылки вытекает, что соглашение само по себе — весьма желательная вещь, как свидетельство здравого смысла и доброй воли, и что достижение соглашения по основным принципам национальной политики имеет особо важное значение. Такой позитивный подход к дипломатии можно проиллюстрировать бесчисленными примерами из истории дипломатических отношений. Взять хотя бы неоднократно провозглашавшиеся Кордэллом Хэллом 1 пункты международной этики, где перечисляются условия для разрешения конфликта с Японией, а также ряд документов, которые американцы считают выдающимися дипломатическими достижениями, например «Четырнадцать пунктов» Вильсона1  2, «Атлантическая хартия»3, «Декларация об освобожденных народах»4.
1 Хэлл, Кордэлл (1871—1955), государственный секретарь США (1983—1944), длительное время считал возможным избежать войны с Японией и проводил фактически политику «умиротворения» последней.— Прим. ред.
2 «Четырнадцать пунктов» Вильсона — условия мира, изложенные президентом США Вудро Вильсоном в послании конгрессу 8 января 19i8 года. По существу эти пункты отражали стремление американского империализма установить гегемонию США в международной политике и ослабить своих соперников — Англию, Францию и Японию. Одна из существеннейших задач «Четырнадцати пунктов» заключалась в маскировке агрессивной политики США, что было тогда особенно необходимо в связи с Великой Октябрьской социалистической революцией.— Прим. ред.
3 «Атлантическая хартия» — под этим названием известна англо-американская декларация от 14 августа 1941 года, подписанная президентом США Рузвельтом и премьер-министром Великобритании Черчиллем на борту военного корабля в Атлантическом океане. После окончания второй мировой войны проведение принципов этой хартии натолкнулось на сопротивление тех держав, главы которых в свое время явились ее авторами.— Прим. ред.
4 «Декларация об освобожденных народах» — часть решений Крымской конференции 1945 года (Ялтинской конференции).— Прим. ред%
70


С другой стороны, такой оптимистический подход сочетался в представлении американцев с глубоким недоверием к дипломатии, словно она несовместима с откровенными и искренними отношениями между странами. Последняя точка зрения, видимо, представляет собой оборотную сторону первой, так как люди инстинктивно чувствуют, что дипломатия в действительности зиждется на политике силы и поэтому противоречит идеальным представлениям о ней.
Таинства магии, скрытые ухищрения, к которым прибегает дипломатия, может быть, и совместимы с методами, практиковавшимися в Старом свете, но, несомненно, являются полной противоположностью выдвинутого Вильсоном принципа «открытых соглашений, заключаемых 'при открытых дверях». Таким образом, недоверие к дипломатии отражает противоречие между идеалами и действительностью. Это недоверие подкрепляется резким несоответствием между чаяниями людей и плачевными результатами послевоенных соглашений и военных договоров, заключенных во время первой и второй мировых войн.
Какой бы взгляд на дипломатию, позитивный или негативный, не брал верх в международных отношениях в различные периоды, оба эти взгляда являются результатом недооценки роли силы и восстают против применения дипломатии как гибкого орудия национальной политики, как средства сдерживания, балансирования, ограничения и контролирования силы. Благодаря подобным взглядам американцы, наоборот, стали рассматривать дипломатию как орудие предотвращения военных конфликтов и претворения в жизнь всеобщих моральных принципов. Поэтому стало трудно содействовать компромиссам и соглашениям, являющимся жизненными соками политических взаимоотношений, так, чтобы не создавалось впечатления о нарушении этих принципов.
Это особенно относится к таким периодам, когда под влиянием угара войны компромиссы и соглашения вызывали особую неприязнь. В военное время уступка воспринимается как стремление к умиротворению, а ограниченное соглашение — как унижение.
Если учесть выгоды, которые сулят ограниченные политические соглашения в условиях огромных разру¬
71


шительных возможностей современной войны, то станет очевидным, что отделение дипломатии от силы, так же, как и отделение силы от политики, создает труднопреодолимое препятствие контролю над войной, как над рациональным орудием национальной политики.
АНТИМИЛИТАРИСТСКАЯ ТРАДИЦИЯ
Нельзя полностью оценить подход США к войне без учета многолетней американской антимилитаристской традиции. Эта традиция, если рассматривать вопрос упрощенно, возникла из старого опасения, что регулярная армия явится угрозой демократическим свободам. Хотя сейчас этого бояться нечего, все же за последние десятилетия возросло опасение, как бы военные круги не стали оказывать чрезмерное влияние на государственные органы. Среди американцев утвердилось мнение, будто «военный дух» в известной степени противоречит демократическим принципам.
Для ограждения от всех видов нежелательного влияния военных страна всегда опиралась на принцип «приоритета гражданских». Этот принцип ясно определен в конституции, он проводится во всех законодательных статутах и отражен в организационной структуре федерального правительства. Однако правовые и организационные нормы, воплощающие этот принцип, источником которых был в основном страх перед узурпацией, в наше время мало уместны, так как нередко гражданским должностным лицам приходится принимать решения, основанные на военных соображениях, вне их компетенции. На практике американцы подошли к решению этой новой проблемы, признав другой принцип — принцип «приоритета военных» — при решении чисто военных проблем. Страна как бы пришла к решению, что военные не должны вмешиваться в решение политических вопросов, но и гражданские лица не должны вмешиваться в военные дела. Подобная постановка вопроса имеет целью не только помешать военным узурпировать гражданские функции, но и не допускать посягательства гражданских лиц на компетенцию военных, поскольку такое положение противоречило бы как демократическим принципам, так и интересам обороноспо¬
72


собности страны. Таким образом, оба эти принципа, вместе взятые, устанавливают своеобразное разделение труда, при котором сохраняется приоритет гражданских и в то же время обеспечивается возможность наиболее компетентно решать военные вопросы.
Недостаток этой теории «разделения труда» заключается в том, что военные и невоенные соображения переплетаются самым тесным образом и «чисто военные вопросы» имеют важные политические последствия. А поскольку национальная безопасность начинает все более зависеть от вооруженной силы, теория «разделения труда» не только усиливает опасность взаимной изоляции политического курса и военной политики, но и имеет также тенденцию настолько поднимать значение последней, что национальная политика может оказаться подчиненной военной политике. Почтительное отношение политических лидеров к мнению военных не встречает ответного стремления прислушаться к указаниям политического руководства, хотя военные нередко понимают необходимость такого взаимодействия лучше, чем гражданские. Естественно, что в военное время уважение со стороны гражданских лидеров мнения военных еще более заметно. Принято считать, что раз гражданские руководители не смогли сохранить мир, ведение войны полностью переходит в руки военных. С течением времени это способствовало установлению господства взглядов военных кругов в национальной политике.
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ АМЕРИКИ
Невозможно понять основные внешнеполитические концепции Америки в отрыве от истории ее международных отношений. При попытке осветить американский взгляд на войну и военную силу выясняется, что в большинстве случаев американскому народу не приходилось' решать сложные проблемы сочетания военной силы с внешней политикой. Преимущества, которыми в течение долгого времени пользовалась Америка благодаря ее относительной изоляции и безопасности в период между войной 1812 года и второй мировой войной, избавили американский народ от этой необходимости.
Американцам не было никакой надобности увязы¬
73


вать строительство вооруженных сил с политическими целями, так как казалось, что они находятся в полной гармонии. Благодаря выгодному географическому положению' и наличию английских военно-морских сил в районе Атлантического океана, а также благодаря тому, что потенциальные противники США вели борьбу между собой, а действительные были слабы, американцам удалось добиться двух важнейших политических целей — континентальной изоляции и континентальной экспансии — мирным путем или же путем относительно коротких и легких войн, которые не влекли за собой политических осложнений. США избежали также необходимости закреплять свои позиции посредством различных сомнительных политических сделок, столь необходимых в Старом свете. Таким образом, основные политические задачи, стоящие перед Америкой, были просты и вполне осуществимы. Они не требовали большой военной силы и не усложняли политики дипломатическими уступками. Хотя политические последствия войн против Испании и Германии имели мало отношения к туманным и претенциозным целям, во имя которых боролась страна, это не заставило американцев задуматься Над вопросами уравновешивания силы и политики, так как американская безопасность никогда не испытывала серьезной угрозы, и в конечном счете США сами одерживали убедительные победы. Американцы не замечали счастливого стечения политических обстоятельств, обеспечивавших их безопасность и их победы, потому что эти обстоятельства складывались без каких-либо усилий с их стороны.
Американская стратегия от начала и до конца была подчинена главной цели — обеспечению континентальной безопасности, представлявшейся американцам так, словно речь шла о возведении огромной крепости и защите ее от вражеского нападения. Эта простая и привлекательная концепция, казалось, исключала необходимость разработки военной политики и политического курса с учетом использования национальных сил за рубежом. Она не давала представления о том, в какой степени американская безопасность связана с могуществом и интересами других стран. Поневоле напрашивается аналогия между такой концепцией и действиями волонтера, который снимал со стены винтовку при при¬
74


ближении противника и снова вешал ее на место, когда опасность проходила. Теперь эта концепция многим американцам кажется совершенно нереальной, однако по своему существу и по форме она лежала в основе реальной политики вплоть до падения Франции в 1940 году. Хотя наша страна к войнам серьезно не готовилась и не учитывала политической расстановки сил в ходе войн и сразу же по их окончании складывала оружие, тем не менее она легко добивалась побед, и это казалось достаточным доказательством того, что стратегия континентальной изоляции больше всего отвечает интересам Америки. До тех пор, пока такая аргументация не была опровергнута, ничто не стимулировало американцев к тому, чтобы связать военную политику с политикой национальной или национальную политику — с политикой силы.
Если исторический опыт Америки поощрял отделение силы от политики *, то не в меньшей степени он благоприятствовал и развитию воинственности, подавляющей стремление к политическому ограничению силы. Относительная изоляция Америки избавила ее от тягот иностранной оккупации или горечи поражений, что отрезвляюще действовало на страны Европы, заставив их осторожно и продуманно подходить к военным приготовлениям и военной деятельности. Американцы были уверены в том, что, какой бы оборот ни приняла война, их безопасность гарантирована до тех пор, пока США защищены океанами. Таким образом, американцы не только не испытали поражения или страха перед поражением, но, напротив, неизменно сопутствовавшие им военные успехи укрепили их во мнении, что географическое положение и природные условия страны сделали ее непобедимой. Нет большего стимула к безрассудной воинственности, чем убежденность в своей непобедимости. '
Вместе с тем относительная изоляция Америки от основной арены международной политики укрепляла ее приверженность к либеральным и гуманным идеалам, которые лежат в основе морального и эмоционального  11 Вся история Америки свидетельствует об обратном — захват колоний производился почти исключительно при помощи военной силы —Яром. ред.
75


отвращения американцев к насилию. Если в Америке эти идеалы оказывали большее влияние на подход к решению международных вопросов, чем в других демократических странах, то это в значительной мере объясняется тем, что американцам не пришлось пронести их через все испытания международной политики. Легко оставаться добродетельным, когда не приходится проявлять свою добродетель при неблагоприятных условиях. Американскому народу не довелось учиться на несчастьях, и весь ход событий укрепил в нем веру в то, что его миссия — установить на всей земле мир и порядок, даже если бы для этого потребовался крестовый поход,— вполне совместима с национальными интересами.
Точно так же американская концепция о существовании человеческого общества на основе естественной гармонии интересов явилась продуктом обстоятельств, избавивших страну от подлинных столкновений противоречивых стремлений. Не испытав прямой необходимости принять участие в борьбе за господство силы, американцы легко уверовали и удовлетворились тем, что естественному состоянию международной обстановки свойственна гармония. Так как самим американцам не приходилось приводить в соответствие требования всеобщих моральных принципов с требованиями национальной безопасности, они объясняли склонность других государств к компромиссам в области политики силы, равно как и свою собственную умеренность в этом вопросе, врожденными моральными качествами, а не преходящими политическими обстоятельствами, складывающимися в ходе непрерывной борьбы за господство силы.
Влияние международного опыта на подход американцев к внешним отношениям станет яснее, если сравнить его с влиянием государственного опыта на подход США к решению различных проблем в области общественных отношений внутри страны. Те же самые оснев- ные идеалы, которые американцы принесли в международные отношения, не привели к столь наивному пониманию роли силы во внутренних делах. В деловом мире, в области производственных отношений или политики различных партий американцы принимали борьбу за господство силы, как нечто само собой разумеющееся.
76


Принцйр балансирования сил предусмотрен в конституции. Характерно, что американские реформаторы внутри страны обычно разрешали противоречия интересов путем компромиссов и соглашений, умеряя и контролируя влияние сиДы, но не пытаясь отказаться от нее. Вполне вероятно, что если бы Америка боролась с конфликтами между другими странами так же деятельно, как она боролась внутри страны с конфликтами между, различными группами и отдельными лицами, то ее концепция международных отношений стала бы более совместимой с принципом политического ограничения военной силы.
ИЗМЕНЕНИЯ ВО ВЗГЛЯДАХ АМЕРИКАНЦЕВ НА ВОИНУ
Если подход американцев к вопросам войны и использования военной силы является в основном продуктом исторического опыта, то можно ожидать, что недавние радикальные перемены в характере международного опыта Америки в конце концов изменят ее традиционные взгляды. Такие изменения уже происходят, но они еще далеко не закончены.
После второй мировой войны американцы больше не полагаются на географическую изоляцию, хорошо понимая, что безопасность страны может оказаться под угрозой вследствие изменений в соотношении сил за ее пределами. Это важное изменение в традиционном понимании Америкой своей роли в мировой политике в послевоенный период сопровождалось ее решительным отходом от ряда принципов в области военной политики и политических обязательств. Вторую мировую войну Америка вела, оставаясь верной своим традициям и уделяя главное внимание военным задачам. Испытав последствия неподготовленности к войне, пройдя этапы мобилизации и всеобщего наступления, добившись полной победы и проведя демобилизацию, страна так и не уделила серьезного внимания конкретным политическим задачам. Она закончила войну, но вряд ли стала лучше понимать взаимозависимость между военной силой и национальной политикой.
Лишь холодная война вынудила американцев изменить свои традиционные взгляды на взаимоотношения между силой и политикой, так как именно в результате
77


холодной войны, а отнюдь не второй мировой войны, страна оказалась перед лицом практической нёобходи- мости согласовывать свои военные средства с политическими целями в рамках национальной стратегии. Холодная война в точном смысле слова не йвляется ни войной, ни миром, а представляет собой непрерывную борьбу за господство силы, которая ведется политическими, психологическими и экономическими средствами, а также с помощью различных военных и полувоенных мер. Холодную войну нельзя довести до решительного конца, не развязывая всеобщей войны. Американский народ знает, что тотальная война с применением ядёр- ного оружия будет страшной катастрофой и что противник может не пойти на нее. Между тем США вынуждены заниматься созданием средств для защиты и обеспечения своих интересов в самых отдаленных уголках мира, так как натиск коммунистов не ослабевает и постоянно существует возможность возникновения ограниченной войны1.
Поэтому США в какой-то степени пришлось изменить свой традиционный взгляд на войну и военную доктрину и подчинить вопросы строительства вооруженных сил соображениям высшей политики. Им также пришлось координировать дипломатию «с позицией силы». В какой-то степени США пришлось добиваться и гармоничного сочетания военной силы со всеми другими компонентами национального могущества в рамках стратегического плана, направленного на обеспечение безопасности. Об этом свидетельствует факт создания совета национальной безопасности. Если бы все это не было сделано, то страна, по всей вероятности, либо ускорила бы развязывание тотальной войны, либо оказалась бы вынужденной пойти на громадные уступки, сдав позиции, жизненно важные для своего существования.
В целом американская внешняя политика начиная с 1945 года представляет собой цепь мероприятий, направленных на приспособление к новым сложным условиям. Однако даже поверхностное изучение эволюции
1 Это старый прием американских милитаристов — объяснять гонку вооружений и строительство военных баз «угрозой со стороны международного коммунизма».— Прим. ред.
78


американской стратегии за прошедшее десятилетие показывает, что это приспособление было лишь частичным и производилось применительно к каждому случаю в отдельности. В действиях США еще не-видно подлинного приспособления ни их основных концепций силы и политики, ни конкретных политических действий к требованиям стратегии, способной противостоять ограниченной агрессии ограниченными средствами. Такому приспособлению неизбежно будет препятствовать груз традиционных косных взглядов, которые не учитывают давления событий, не имеющих прецедентов в прошлом.


□□□
Часть вторая ТРОКИ ИСТОРИИ
глава третья
КОНЕЦ ЭПОХИ ОГРАНИЧЕННЫХ ВОИН ВЗАИМОСВЯЗЬ МЕЖДУ СРЕДСТВАМИ И ЦЕЛЯМИ ВОЙНЫ
Война — это не только физическое столкновение людей с применением оружия, но также и борьба человеческой воли. Важнейшее значение в войне имеет не одна лишь военная техника и материальные средства, которые дают возможность вести боевые действия, но и политические, социальные, экономические и культурные факторы, неизбежно оказывающие влияние на сознание личного состава воюющих сторон и на определение целей и методов их борьбы. Поэтому о применимости в наше время сделанных обобщений, касающихся условий для разумного контроля над вооруженными силами, следует судить по исторически сложившимся связям между войной и всеми сопутствующими ей обстоятельствами, а не только по такому единственному фактору, как оружие.
Совершенно ясно, что война, этот разумный инструмент внешней политики, обычно легче поддается контролю, если масштабы использования силы и цели войны ограничены *. Но разве можно ограничить войну, когда потенциальные возможности разрушения, по сути дела, не ограничены? Существуют ли исторические уроки, связанные с ограничением войны и применимые к совре-  11 Только отъявленный милитарист может считать войну разумным инструментом внешней политики. Таким утверждением автор разоблачает себя как сторонника войны н политики «с позиции силы»,— Прим, ред,
80


менным уровням? Прежде чем судить о возможности применениях* современной военной и политической обстановке обйхих условий ограничения, которые проанализированы ц первой главе, поучительно рассмотреть условия, позволяющие вести ограниченную войну и поощрявшие ведение неограниченной войны в прошлом.
Рассматривая исторические условия ограниченной и неограниченной войны, следует проводить различие между общими правилами ведения войны (теоретически воюющие стороны вправе следовать или не следовать им по своему усмотрению) и особенностями международной обстановки, складывающейся из факторов, которые часто не поддаются воздействию государства.
Есть два общих правила, определяющих необходимые условия ограничения войны. Одно из них заключается в готовности воюющих сторон к ведению войны в соответствии со строго определенными ограниченными политическими целями, другое — в готовности так ограничить средства ведения войны, которыми воюющие стороны стремятся достигнуть цели, чтобы эти средства соответствовали намеченным планам.
Логика столкновений между людьми показывает, что полностью отделить ограничение целей войны от ограничения средств ее ведения практически невозможно. История войн подтверждает- существование взаимосвязи и взаимозависимости между целями войны, ее масштабами и напряженностью. Чем большее значение воюющие стороны придают целям войны, тем большие силы они будут стремиться привлечь для борьбы с противником. С другой стороны, чем шире масштабы и сильнее напряженность войны, тем значительнее цели воюющих сторон и тем меньше возможностей для достижения между ними компромисса. В то же время значительно труднее предвидеть и контролировать последствия войны. Поэтому, хотя преднамеренное ограничение политических целей и оказывало влияние на использование силы как эффективного инструмента политики, тем не менее ввиду непрерывного увеличения возможностей силы осуществлять разумный политический контроль над войной становится все труднее. Однако, несмотря на наличие взаимосвязи и взаимозависимости целей и средств войны, первые имеют гораздо большее значение в том отношении, что война, ведущаяся с  бб Роберт Э. Осгуд


применением самой совершенной военной техники, вряд ли может быть ограничена, если не будут приняты руководящие политические решения, ограничивающие ее цели. В то же время, когда цели войны не ограничены, даже самые элементарные военные средства могут привести к неограниченной войне: Рим не нуждался в ядер- ных бомбах, чтобы уничтожить Карфаген.
В новой истории Запада известны два периода, характеризующиеся преобладанием ограниченных войн: период от Вестфальского мира 1648 года1 до французских революционных войн и период от Венского конгресса 1815 года1  2  * до первой мировой войны. Примечательно, что в эти периоды государственные деятели в большинстве случаев были склонны вести войну за ограниченные, строго определенные государственные интересы, не возбуждавшие экстремистских устремлений или опасений, не требовавшие максимального напряжения, допускавшие возможность прийти к соглашению прежде, чем военные разрушения выйдут за рамки заранее предусмотренных последствий. В течение XVIII и XIX веков ограниченные войны в Европе, как правило, велись с целью установить известное равновесие в соотношении сил между государствами, чего не могла
1 Два мирных договора, подписанные в Мюнстере и Оснабрюке (Вестфалия) в результате Тридцатилетней войны 1618—1648 годов.
Мир был установлен после длительных переговоров между послами императора «Священной Римской империи», германскими князьями, представителями Франции и Швеции. Франция получила часть Эльзаса. Швеция — часть Поморья и некоторые земли в Северной Германии. За немецкими князьями были признаны права суверенных государей. Вестфальский мир способствовал дальнейшему раздроблению и ослаблению Германии.— Прим, ред.
2 Венский конгресс, сентябрь 1814 года —июнь 1815 года, завершил войну коалиций европейских держав с Наполеоном I. На Венском конгрессе державы-победительницы заключили договоры, в которых отразилось стремление установить границы государств на основе4 восстановления и укрепления феодальной реакции
и «законной» власти старых династий. В сентябре 1815 года постановления Венского конгресса были дополнены актом реакционного Священного союза. На Венском конгрессе главную роль играла Россия, внесшая решающий вклад в разгром Наполеона, а также Австрия и Англия. Перекройка карты Европы, произведенная участниками Венского конгресса без учета национальных принципов и воли народов, была в значительной степени ликвидирована уже в первой половине XIX в. революциями и национально-освободительной борьбой
угнетенных народов.— Прим, ред,
82


достигнут^ дипломатия. Ограниченные войны велись за определенные территории, династические интересы и право престолонаследия, выгодные условия торговли, за право эксплуатации иностранных рынков сбыта и источников сырья. Но каковы бы ни были цели войны, они обычно достигались путем переговоров. Горечь поражения нередко смягчалась компенсациями, которые часто осуществлялись за счет более слабых государств или заморских территорий. Таким образом, ограниченный характер поставленюых целей освобождал государственных деятелей от необходимости доводить войну до крайних пределов.
С 1721 по 1740 год Европа наслаждалась миром, самым длительным за период между религиозными войнами и Венским конгрессом. В течение ста лет, со времени Венского конгресса и до первой мировой войны, страны Запада не испытали всеобщей войны, и только в течение семнадцати лет, с 1854 по 1871 год, крупные мировые державы вели войну между собой. Тем не менее отличительной чертой периодов с 1648 по 1792 год и с 1815 по 1914 год является не уменьшение количества войн, а сравнительно умеренный характер ведения их по сравнению с войнами других периодов, особенно по сравнению с религиозными войнами XVI, XVII и XX вв. Правда, даже в XVIII в., когда войны, как правило, носили более сдержанный характер, чем войны всех других периодов в истории современной западной цивилизации, вооруженные конфликты иногда достигали крайности. Некоторые из династических войн 1 Людовика XIV, которые велись вплоть до Утрехтского мира1  2 1713 года, были такими же опустошительными и жесто¬
1 Династические войны — условный термин для обозначения войн, которые феодальные государства вели в интересах своей династии. Характерными примерами этих войн могут служить войны Алой и Белой роз 1455—1485 годов в Англии, войны за испанское наследство 1701—1714 годов и др.— Прим. ред.
2 Утрехтский мир, 1713 год. Мирный договор, завершивший войну за испанское наследство. Подписан в Утрехте (Нидерланды). По договору Англия получила Гибралтар и Маон (на острове Менорка) от Испании, ряд владений в Северной Америке от Франции, монопольное право на поставку негров-рабов в испанские владения в Америке; Австрия получила испанские владения в Италии и Нидерландах. Испанский престол был закреплен за Бурбонами. Последствием Утрехтского мира 1713 года было усиление морского и колониального могущества Англии.— Прим. ред.
6*
83


кими, как и религиозные войны в германских государствах. Решительные сражения XVIII в., хотя их было не так много, как в предыдущих столетиях, отличались жестоким кровопролитием. Однако в целом войны XVIII в. велись по всем правилам, можно сказать с соблюдением этикета.
Военная тактика напоминала тактику шахматной игры. Конечной целью военных действий являлся захват крепости или города. Зачастую исход сражений решался почти без пролития крови, путем захвата выгодных позиций в результате искусного маневра. Сдать почти не разрушенную крепость на «почетных» условиях при соблюдении традиционных формальностей считалось проявлением высокого военного искусства. Так, Вобан, начальник инженерной службы Людовика XIV, чьи методы осады крепостей являлись образцом в XVIII в., следующим образом излагал правила капитуляции: «Комендант осажденной крепости, не располагающий больше местностью, где бы можно было укрепиться после разрушения фортификационных сооружений, которые ему придется оставить, может с честью капитулировать». Отсюда Вобан делает заключение: «Таким образом, наши атаки достигают своих целей кратчайшим, наиболее разумным и наименее кровопролитным путем» *.
Результат военных действий определялся степенью уничтожения сил противника. Точность действий ценилась больше, чем грубая сила. Военная сметка и изобретательность расценивались значительно выше усердия. Поэтому крупные сражения были редки и не носили решающего характера. Французский полководец Морис Саксонский, несмотря на свою нетерпимость к некоторым канонам военного искусства, высказал примечательное замечание о преимуществе маневра перед лобовой атакой. Он говорил: «Я не сторонник решительных сражений, особенно в начале войны, и убежден, что искусный полководец может вести войну в течение всей своей жизни и не вступать ни в одно из подобных сражений»1  2. Этот полководец объяснял, что он не цмеет в виду отказа от атаки противника, если для
1 Cited in Hoffman Nickerson, The Armed Horde, 1793—1939 (New York: Putnam’s, 1940), p. 45.
2 De Saxe, Reveries on the Art of War. Harrisburg, Pa.: Military Service Publishing Company, 1944, p. 121.
84


этого есть возможность. По его мнению, в войне не следует полагаться на случайность. В этом как раз и заключается гениальность и мастерство полководца.
В XVIII в. войны велись таким образом, чтобы они как можно меньше мешали нормальной жизни гражданского населения, особенно деятельности купцов, и чтобы как можно больше сохранялось солдат. Так, повсеместное сожжение и разграбление деревень и хуторов, столь распространенное во время религиозных войн, стало редким явлением в XVIII в. Тогда военные действия развертывались с учетом того, чтобы они не затягивались до зимы. Такие методы ведения войны, безусловно, сильно ограничивали боевые действия. В то же время они вполне соответствовали тем ограниченным целям, для которых предназначались. Самое же главное заключалось в том, что эти ограничения, позволяя гражданскому населению избегать разрушительных действий войны, давали широкий простор мирным устремлениям, являвшимся истинным мерилом человеческого прогресса в ту эпоху.
Ограниченные войны XIX в. сильно отличались от помпезных войн XVIII в. К этому времени возможности разрушения навсегда положили конец громоздкой тактике маневра и выбора позиций, превозносимой современниками Саксонского. Тем не менее по своему размаху, продолжительности и результатам воздействия на социальные и экономические основы общества эти войны были гораздо более ограниченными по сравнению с предшествовавшими им французскими революционными и наполеоновскими войнами. Крымская война (1853—1856), австро-сардинская война (1859), война Пруссии и Австрии против Дании (1864), австро-прусская война (1866), франко-прусская война (1870—1871), русско-турецкая война (1877), испано-американская война (1898), русско-японская война (1904—1905), англо-бурская война (1899—1902) и балканские войны (1912—1913)—все эти войны, за исключением последних, велись с участием крупных европейских держав, И все же они были относительно непродолжительными, имели локальный характер, причиняли гражданскому населению незначительный ущерб и заканчивались после достижения ограниченных целей. Только одну войну этого периода можно сравнить с наполеоновскими войнами по размаху и важности целей. Имеется в виду
85


гражданская война в Америке (1861—1865), протекавшая вне основного течения мировой политики.
Таким образом, по целям и своему характеру войны 1648—1792 годов и 1815—1914 годов были преимущественно ограниченные. Существовали важные социальные, экономические, культурные или моральные факторы, которые в той или иной степени влияли на ограничение войн. Но прежде всего ограничение определялось целями и средствами для достижения этих целей. Однако ни намеченные цели, ни наличные средства сами по себе не дают еще нужного объяснения. Особенно важно, чтобы между целями и средствами существовала связь и взаимозависимость.'
Несомненно, войны XVIII в. были ограниченными в значительной мере потому, что имевшиеся средства для их ведения были слишком несовершенны и неэффективны. С исчезновением копья войска стали приспосабливаться к действиям в условиях применения простейших огневых средств. Громоздкая осадная артиллерия, обладающая небольшой дальнобойностью, была относительно бессильной в борьбе против мощных фортификационных сооружений. Скорострельность крупнокалиберного гладкоствольного ружья была очень невысокой. Цель можно было поразить только с расстояния не более двухсот метров. Точность огня на дистанциях, превышающих пятьдесят метров, была незначительной. Низкие тактико-технические данные оружия вынуждали пехоту действовать в плотных боевых порядках, занимать выгодные позиции и в целях достижения максимальных результатов огневого воздействия по противнику вести огонь залпами. Более того, содержание армии XVIII в. обходилось очень дорого из-за недостаточных экономических и людских ресурсов государств. Подобная обстановка заставляла прибегать к такой тактике действий, которая по возможности позволяла избегать продолжительных кровопролитных и решительных сражений и создавала условия для ведения боя ограниченным количеством войск и оружия. В свою очередь боевая подготовка целеустремлялась на обучение войск к действиям в условиях негибкого маневрирования с последующим занятием выгодных позиций. Это не благоприятствовало передвижению войск на большие расстояния, быстрому развитию успеха и
86


решительному преследованию противника, что было столь характерно для огромных по масштабам и напряжению войн XIX в.
Но даже в XIX столетии военный потенциал государств ограничивал размах и напряженность войны. В Крымскую войну воюющие стороны допустили ря'д серьезных ошибок в ходе военных действий. Тем не менее эти ошибки, вероятно, не помешали бы превращению ее во всеобщую европейскую войну, если бы воюющие стороны имели возможность использовать материальные ресурсы и вооружение в таком количестве, в каком ими располагали государства в 1914 году. Неизвестно, оставалась бы русско-японская война столь ограниченной, если бы противники обладали средствами для достижения своих целей, о которых мечтали их генеральные штабы, и не были бы вынуждены прекратить военные действия ввиду истощения материальных ресурсов.
Во всяком случае, лимитирующие факторы экономического и технического характера, ограничивавшие размах войны, в основном исчезли в период между Венским конгрессом и первой мировой войной. В то же время окрепший военный потенциал полностью не использовался. Все эти обстоятельства создали возможность ведения тотальной войны. Именно в этот период на европейском континенте произошла промышленная революция. Увеличение производственной мощности дало государствам такие огромные ресурсы для ведения войны, о которых военные деятели XVIII в. не могли и мечтать. Развитие промышленности обеспечило создание быстроходных транспортных средств и больших запасов топлива и металла, недостаток которых ранее мешал эффективно использовать военные изобретения. В свою очередь во второй половине XIX в. получила значительное развитие военная техника. Были усовершенствованы ружья, заряжаемые со стороны казенной части, капсюльные патроны, изобретен пулемет, появилась нарезная артиллерия. Все это увеличило дальнобойность, скорострельность и маневренность огневых средств. Технические достижения в сочетании с расширившимися финансовыми и материальными ресурсами, а также появление новых средств связи и транспорта создали беспрецедентные возможности для ведения тотальной войны. Поскольку такие возможности появи¬
87


лись, было бы невероятно, если бы они не использовались при подходящем случае. Таким случаем оказалась первая в истории человечества тотальная война — война 1914—1918 годов.
, Однако ведение ограниченных войн или же отсутствие их в тот или иной период истории нельзя объяснить только изменением техники в отрыве от целей, для достижения которых государства вели войны. Невозможно обосновать лишь одними материальными причинами и различие между сдержанным характером вооруженных конфликтов XVIII в. и почти повсеместным мародерством и резней, что характерно для религиозных войн XVI и XVII вв. Следует сказать, что техника XVIII в. обладала бы не меньшими возможностями для ведения войн крупного масштаба, если бы людей заставили использовать свои ресурсы столь же расточительно и бесполезно. Точно так же нельзя целиком отнести за счет одного лишь развития военной техники разницу между крупными сражениями, происходившими во время французских революционных и наполеоновских войн, и континентальными войнами XVIII в. Несмотря на некоторые тактические нововведения и широкое использование кавалерии в конце XVIII в., главную роль на поле боя продолжали играть кремневые ружья с ограниченной дальнобойностью и высокодисциплинированный пехотный батальон, действовавший в сомкнутом строю. Можно сослаться на гений Карно и Наполеона, которые применяли высокоманевренную тактику и сосредоточе- нйе сил для ведения крупных сражений. Возникновение этой тактики нельзя понять, если рассматривать ее в отрыве от массовой воинской повинности и энтузиазма, которые являлись продуктом новых политических и идеологических факторов.
История не знает более мощных стимулов для ведения неограниченной войны, чем идеологические и эмоциональные факторы. Именно они побуждают использовать силу до предела ради достижения целей, которых нелегко добиться путем компромисса. С этой точки зрения религиозные войны были неограниченными. Они являлись в основном продуктом религиозных страстей периода Реформации. Правда, борьба между враждующими религиозными группами переплеталась с борьбой за династические интересы. Это было особенно ха¬
88


рактерно для Тридцати летней войны 1618—1648 гг. Религиозные столкновения отчасти находили поддержку в противодействии монархов фискальной политике и власти папы римского, в борьбе аристократии против растущей роли монархов и в личном и в политическом соперничестве между самими королями. Однако религиозный раскол (борьба между католиками и протестантами и среди самих протестантов) придал войнам XVI и XVII вв. характер одной продолжительной гражданской войны, охватившей весь западный мир и разделившей нации, города, деревни и даже семьи. Он увековечил безудержный раздор. Но именно ввиду такого глубокого раскола удалось сначала смягчить, а затем остановить войну на грани полного истощения. Призыв к неограниченной войне мы находим в воззвании Мартина Лютера 1 к своему другу Спалатину: «Я умоляю вас, если вы правильно понимаете евангелие, не думать, что его учение можно защитить без мятежа, без страданий и волнений... Слово господа бога — меч, война, разрушение, гнев, грабеж, змеиное жало, и как говорит Амос, словно лев на тропинке и медведь в лесу».
Крайности религиозных войн являлись иногда прямым результатом религиозного фанатизма, как, например, во время резни кальвинистов в Варфоломеевскую ночь1  2.
1 Лютер, Мартин (1483—1546), видный деятель Реформации в Германии, основатель лютеранства. Выступления Лютера с тезисами против продажи индульгенций (1517) положили начало широкому общественному движению, направленному против католической церкви. Идеолог немецкого бюргерства, боявшегося народного движения, Лютер резко осуждал революционные методы борьбы против феодализма. Во время Крестьянской войны 1525 года в Германии Лютер выступал как ярый враг восставших крестьян, став фактически на службу немецким князьям.— Прим. ред.
2 Массовая резня гугенотов, сторонников кальвинистской (протестантской) религии во Франции, была произведена католиками в Париже в ночь под праздник св. Варфоломея, 24 августа 1572 г. Эта резня была организована королевой-матерью Екатериной Медичи, ^фактической правительницей страны при Карле IX, и католической партией. Гугеноты были представителями буржуазных и ремесленных кругов. Поэтому выступление против гугенотов носило характер выступления главным образом феодалов против нарождавшейся буржуазии. Империалистические теоретики всегда пытаются замаскировать классовую борьбу другими причинами, в частности и религиозными, как поступает в данном случае автор книги.— Прим. ред%
89


Но в большинстве случаев эти крайности были побочным следствием религиозной вражды и прямым следствием постоянного разбоя недисциплинированных солдат, вынужденных питаться и одеваться за счет местного населения. Резня, грабеж и общий раскол общества, сопутствовавшие войнам, привели к особенно разрушительным результатам в германских государствах. В течение многих лет мирное население систематически подвергалось издевательствам и лишениям. Людей мучили, пытали и убивали, их имущество разграблялось и сжигалось, посевы опустошались, города подвергались осаде. Некоторые из городов теряли половину своего населения, деревни уничтожались полностью. Крестьяне покидали родные места. То, что эти войны не привели к еще большему опустошению, можно объяснить ограничением техники и экономики (нехватка и высокая цена металла, трудности финансового положения, примитивное сельское хозяйство). Можно легко представить, какой был бы размах этих войн, если бы религиозные фанатики и честолюбивые короли располагали вооружением, средствами связи и транспорта, а также финансовыми и промышленными ресурсами XIX в. И все же размеры разрушений, вызванные имевшимися в то время относительно ограниченными военными средствами, позволяют сделать вывод, что масштабы войны зависят от морального фактора и материальной базы общества. В общем религиозные войны были мрачной иллюстрацией неоднократно подтверждавшегося факта, что идеологические разногласия, разрешаемые при помощи меча, обычно приводят к неограниченному насилию, а неограниченные цели ведут к неограниченному применению вооруженных сил.
В наполеоновских войнах так же, как и в религиозных, ярко проявился динамизм, который возник благодаря моральным и эмоциональным факторам, препятствовавшим политическому ограничению войны. Не случайно французская революция завершила самый длительный в истории Европы период ограниченных войн, ибо, разгромив старый режим, революция ликвидировала многие ограничения вооруженных столкновений и внесла в отношения между государствами националистические и общие моральные идеи. Демократизация общества разрушила социальную и политическую
90


систему, при которой война и политика проводились правящей группой лишь с ограниченными утилитарными целями, оправдываемыми «государственными соображениями». Используя в качестве пробного камня государственной политики привлечение масс к участию в управлении государством и провозглашение воли народа, демократия добилась того, что простой народ стал отождествлять свое личное благосостояние с благосостоянием государства. С тех пор даже самым деспотическим правительствам стало трудно игнорировать народное мнение. Это обстоятельство воспрепятствовало гибкому применению силы в отношениях между государствами на основе чистой выгоды (как это было при старом режиме) для смягчения и регулирования противоречивых интересов отдельных государств. Более того, поскольку стало очевидно, что народные чувства могут быть использованы в государственных интересах, правительства поняли, что они обладают огромным нетронутым источником военной мощи, которую можно мобилизовать возбуждающими призывами к национальной гордости и всеобщим моральным принципам. Демократизация войны достигла своего кульминационного пункта в огромных армиях, созданных на основе воинской повинности в конце XIX в., дав возможность вести войну немыслимого до французской революции масштаба. Несмотря на новые масштабы и напряженность войн, которые вела Франция между 1792 и 1815 годами, эти войны все же были ограничены техникой XVIII в. В то же время в своем отождествлении национального эгоизма с квазирелигиозной идеологией они явно являлись предшественниками тотальных войн нашего века.
Динамизм этих войн вызвал национальный крестовый поход. Сомнительно, что на первом этапе революционных войн французские армии боролись ради распространения принципов свободы, равенства и братства на остальную часть Европы. Тем не менее в ходе войны французы стали считать свою страну единственным воплощением этих принципов. Во внешней политике Франции стало проявляться то же страстное идеологическое направление, которое было столь характерно для происшедшего в стране переворота. Когда же народные массы, призванные для защиты республики, и французские армии впервые почувствовали вкус победы,
91


на смену обычной задаче национальной самообороны пришли более честолюбивые цели: вначале естественные границы, а затем, под руководством Наполеона, гегемония в Европе. В то же время патриотический энтузиазм слился с миссионерским рвением распространить идеи революции на, другие страны. Таким образом, был сделан всего лишь один небольшой шаг от торжественной декларации Учредительного собрания 22 мая 1790 года, отвергавшей все захватнические войны и дававшей клятву, что французские войска никогда не будут использованы против свободы других народов, до декрета Конвента от 17 ноября 1792 года о братстве и помощи всем народам, которые проявят желание вернуть себе свободу.
Первая коалиция государств, воевавших против Франции, не имела намерения организовать вооруженную контрреволюцию. И даже, когда Пильницкая декларация вынудила Францию подняться с оружием в руках, противники Франции надеялись на скоротечные боевые действия, которые закончатся согласованным разделом захваченной добычи *. Вместо этого их действия вызвали массовый крестовый поход, который постепенно охватил всю Европу. Дух крестового похода в сочетании с военной необходимостью противопоставить качеству войск союзников количество революционных армий заставил французское правительство принять немедленные меры, преобразившие войну в последующем. Была введена всеобщая воинская повинность и создана так называемая гражданская армия, провозгласившая принцип «вооруженной нации». Правительство не остановилось на этом. Кроме всеобщей воинской повинности, оно мобилизовало население для работы в оружейных мастерских, на заводах и в арсеналах. Посредством согласованной пропагандистской кампании оно добилось добровольного сотрудничества народа с правительственными органами. Правительство убеждало ученых отдать свои знания и опыт делу развития.  11 	Пильницкая декларация — декларация Австрии и Пруссии о совместной борьбе против революционной Франции. Подписана 27 августа 1791 года в замке Пильниц (Саксония). Она положила начало коалиции европейских монархов против французской буржуазной революции XVIII в. Декларация вызвала во Франции взрыв народного возмущения.— Прим. ред.
92


промышленности. Оно заставляло простых людей экономить и собирать всевозможные предметы снабжения для государства. В этой массовой мобилизации французы нашли если не иллюзорное равенство революционного лозунга, то мистическое равенство самопожертвования во имя родины. Дух самопожертвования воплощен в знаменитом воззвании «Подымайтесь все», с которым комитет общественного спасения обратился к населению в критический момент войны в августе 1793 года. «Молодые люди пойдут в бой, женатые будут ковать оружие и подвозить боеприпасы; женщины будут делать палатки, шить одежду и обслуживать больных и раненых в госпиталях; дети будут делать перевязочные материалы из старого белья, а пожилых людей поставят на площадях, чтобы они поднимали боевой дух солдат, проповедуя единство республики и ненависть к королям».
Таким образом, в войну были втянуты огромные массы людей. Война перестала быть развлечением королей и дворян, делом наемников и последним убежищем отбросов общества. В итоге основные движущие мотивы и цели этого французского крестового похода революционизировали ведение войны. Более того, привитые личному составу армий решительность и инициатива, шокировавшие командиров, которые придерживались методов ведения войны XVIII в., сделали возможным применить маневренную тактику, в частности хитрость и активное преследование, а все это вело к разгрому противника, применявшего старые способы ведения войны. Наполеон, смелый боевой полководец и чрезмерно честолюбивый завоеватель, использовал массовый энтузиазм, огромную армию, созданную на основе всеобщей воинской повинности, и новую тактику. В конце концов безрассудные военные авантюры привели его к поражению, которое нанесла ему коалиция государств, объединенных сознанием того, что ни одно европейское государство не может чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока не будет ликвидирована угроза со стороны Франции и не восстановится равновесие сил. Однако Наполеон оставил неизгладимый след в военном искусстве. Он показал своим жертвам, будущим своим победителям, пример широкого использования в военных целях богатейших источников военной
93


мощи, вскрытых революцией. Он возбудил в них почти такой же дух национализма, какой поддерживал его собственные армии.
В том периоде ограниченных войн, который последовал за поражением Наполеона, можно вновь проследить взаимозависимость между средствами и целями войны. Ограничение целей облегчает ограничение размаха войны и ее политических и социальных последствий, в то время как рост средств ведения войны совместно с влиянием наполеоновского наследства устанавливает эпоху неограниченных войн.
Во время восстановления европейской политической системы и длительного мира между великими державами в период с 1815 по 1854 год пример военной державы Наполеона в значительной мере игнорировался. Военное мышление, казалось, стало таким же, каким оно было в дореволюционную эпоху, в то время как государственные деятели вновь направили все свое внимание на создание системы равновесия сил. Только на одно государство демократизация войны оказала непосредственное влияние. Как ни странно, такой страной оказалась Пруссия — самое милитаристское государство в Европе. Группа прусских патриотов, чья национальная гордость была уязвлена поражением Пруссии у Иены и Ауэрштедта и на которых произвела впечатление сила народного энтузиазма, провела необходимые социальные, политические и военные реформы. Цель этих реформ — в угоду национальным устремлениям Пруссии обуздать военную энергию, сталь успешно использованную Наполеоном.
В период реакции после 1819 года не осталось почти никакой надежды на конституционную реформу, но главная военная реформа была в силе, это система всеобщей воинской повинности, которую Пруссия приняла в 1814 году. Из всех мероприятий, предусмотренных программой прусских реформистов, они самое большое значение придавали именно этой реформе. Когда Пруссия одержала победу в войнах с Австрией в 1866 году и с Францией в 1870—1871 годах, другие европейские государственные деятели пришли к такому же выводу, что и немцы. И вскоре Австрия (1868), Франция (1872), Россия (1874) и Италия (1875) стали копировать прусскую систему.
94


Тем не менее, несмотря’на использование военного потенциала в значительно больших масштабах в течение XIX в., война оставалась ограниченной. Все это в основном объясняется характером целей, ради которых государства вели войну, особенно целей Бисмарка, определившего курс самого мощного государства на континенте 1. Что бы ни думали об этике Бисмарка, следует согласиться с тем, что он был деятелем проницательным, осторожным и умеренным в международной политике и в ведении войны. Он вел военную и политическую игру в духе аристократической школы дипломатии Меттерниха1  2, Кестльри3, Талейрана4 и государственных деятелей XVIII в., которая рассматривала дипломатию как точную науку использования силы в государственных интересах. Хотя Бисмарк и не понимал так
1 Бисмарк, Отто (1815—1898), князь, государственный деятель и дипломат Цруссии и Германии, ярый монархист. Провел объединение Германии под главенством Пруссии с помощью дипломатических войн, методом «железа и крови» (войны: 1864 — с Данией, 1866 —с Австрией, 1870—1871 —с Францией). На посту канцлера Германской империи (1871—1890) путем респрессий и демагогии он пытался задушить рабочее движение в Германии. Усилил в империи национальный пнет. Был организатором вооруженной интервенции против Парижской коммуны в 1871 году. Проводил по существу враждебную России внешнюю политику, считая в то же время войну с ней чрезвычайно опасной для Германии. Заключил против России и Франции военный союз с Австро-Венгрией (1879), который явился исходным пунктом для раздела мира на две враждебные группировки и одной из причин будущей империалистической войны 1914—1918 толов.— Прим. ред.
2 Меттерних, Клемент (1773—1859), князь, австрийский государственный деятель, крайний реакционер. В 1809—1848 годах —министр иностранных дел и фактически глава правительства. В 1821 году Меттерниху было присвоено звание канцлера. Участвовал в Венском конгрессе 1814—1815 годов. Являясь одним из организаторов Священного союза, Меттерних возглавлял борьбу с революционным движением в Европе. Во время революции 1848 года бежал из Вены.— Прим. ред.
3 Кестльри, Роберт (1769—1822), английский реакционный политический деятель, тори. Был военным министром (1805—1809) и министром иностранных дел <1812—1822). Поддерживал политику Священного союза и являлся одним из главных вдохновителей феодальной реакции в Европе. Будучи министром, проводил агрессивную политику.— Прим. ред.
4 Талейран, Шарль Морис (1754—1838). В 1788—1791 годах — епископ. Министр иностранных дел при Директории, правительстве Наполеона I (до 1807 года) и в 1814—1815 годах в начале правления Людовика XVIII. В 1830—1834 годах — посол в Лондоне. Беспринципный, ловкий и проницательный дипломат.— Прим. ред.
95


же хорошо, как они, европейского общества, объединенного общими моральными основами, все же он проявил свойственные этим государственным деятелям благоразумие и осмотрительность — качества, приобретенные им благодаря признанию взаимозависимости политики н силы. Он несколько раз отвергал советы своего генерального штаба, когда находил в них что-нибудь такое, что могло привести к выходу войны за пределы политической целесообразности. Бисмарк упорно настаивал на необходимости быстрого и умеренного урегулирования спорных вопросов. Касаясь победы Пруссии над Австрией в 1866 году, Бисмарк писал: «В том положении, в каком мы тогда находились, основной политический принцип заключался в том, чтобы после одержанной нами победы не задумываться над тем, сколько можно выжать из противника, а брать в расчет лишь то, что политически необходимо» *.
Понимание Бисмарком политических границ применения силы было, пожалуй, самым важным вкладом в проблему ограничения войны. Однако методы, примененные им во франко-прусской войне, усилили вероятность неограниченных войн в будущем. Франко-прусская война вскрыла ту неуловимую взаимосвязь между средствами ведения войны, ее мотивами и целями, которая лежала в основе ограничений XVIII в. Она, в частности, обнаружила два фактора, чрезвычайно затруднявшие ограничение войны: психологическое • влияние настроения масс на моральные и националистические проблемы и влияние современной военной организации и тактики.
Цель Бисмарка во франко-прусской войне заключалась в том, чтобы завершить объединение Германии и приобрести ограниченные по своим размерам новые территории. Он не хотел уничтожить Францию или же нарушить систему равновесия сил. В соответствии с общепринятыми в XVIII в. нормами «реальной политики» он решил аннексировать Эльзас, не считаясь с волей местного населения, и удовлетворить требование Мольтке присоединить к Германии часть Лотарингии, населенной французами. Его основная цель была простой — лишить  11 Otto von Bismark, Bismark, the Man and the Statesman, New York: Harper’s, 1898, II, p. 42—43.
96


Францию ворот для нанесения удара по южным районам Германии по ту сторону Рейна. Но ошибка его заключалась в недооценке силы французского национализма. В XVIII в. такое решение стратегических вопросов, вероятно, не имело бы больших политических последствий. Однако в 1871 году оно вызвало бурю негодования, охватившую всю Европу. Бисмарк грубо попрал национальные чувства французов. Унижение национального достоинства в результате позорного поражения, а сверх этого еще и потеря Эльзаса и Лотарингии сделали слово «реванш» национальным лозунгом, который оставался постоянным источником напряжения в международных отношениях, пока этот глас нации не нашел ответа в Версальском мирном договоре 1919 года.
Франко-прусская война и заключенный вслед за ней Франкфуртский мирный договор не признавались законными не только во Франции, но и за ее пределами 1. Ведь Пруссия односторонне нарушила франко-немецкую границу, т. е. сдвинула один из краеугольных камней той политической системы, которую европейские державы создали на Венском конгрессе. Более того, исключительный успех прусской военной кампании, в результате которой крупнейшая держава на континенте была разгромлена в течение месяца с небольшим, встревожил европейских государственных деятелей, которые увидели в этом успехе угрозу всей системе равновесия сил. Новые масштабы применения вооруженных сил породили сомнения в обоснованности и законности системы ограниченных политических целей, направленных на установление взаимных ограничений в использовании национальной мощи.
В Англии Дизраэли1  2  * * * * 7 сразу увидел, какую угрозу
1 Франкфуртский мирный договор был заключен между Францией и Германией 10 мая 1871 г. в г. Франкфурт-на-Майне и завершил победоносную для Германии франко-прусскую войну 187Q— 1871 гг. По этому договору были, в частности, аннексированы Германией Эльзас и Восточная Лотарингия. Договор сохранил свое значение до начала первой мировой войны.— Прим. ред.
2 Дизраэли, Бенджамин (1804—1881), английский реакцион¬
ный государственный деятель и писатель, лидер консерваторов.
В 1868 и в 1874—1880 годах — премьер-министр. Проводил экс¬
пансионистскую внешнюю политику. Скупив в 1875 году акции ком¬
пании Суэцкого канала, принадлежавшие египетскому хедиву, подготовил финансовое закабаление и аннексию Египта Англией (в
7 Роберт Э. Осгуд 97


равновесию сил в Европе представляла победа Пруссии над Францией. Критикуя нежелание Гладстона1 вмешаться в войну с целью сохранить европейское равновесие сил, он предупреждал:
’ «Это не обычная война... Эта война представляет собой германскую революцию, политическое событие большего значения, чем французская революция прошлого века... Ни одного принципа нашей внешней политики, которыми еще шесть месяцев назад руководствовались все государственные деятели, больше не существует. Не осталось ни одной дипломатической традиции, которая не была бы отброшена прочь. Перед нами новый мир, где действуют новые силы, новые и неведомые стремления и опасности. Мы часто спорим о равновесии сил... Но что в действительности произошло в Европе? Равновесие сил в Европе полностью нарушено, и больше всех от этого страдает Англия»*  1 2.
Дизраэли говорил, хотя и с некоторым преувеличением, что франко-прусская война не только нанесла удар по равновесию сил, но и явилась предвестником фундаментальных изменений во всей концепции войны и политики. Она напомнила руководителям европейских государств урок, почти забытый со времени поражения Наполеона. Война показала, что массовые вооруженные силы, поддержанные всеми ресурсами государства, способны не только захватить небольшую территорию как основу для переговоров, но и одержать молниеносную победу и, уничтожив способность противника к сопротивлению, продиктовать"ему условия мира.
Ни одна страна не может чувствовать себя в безопасности, зная, что другие державы могут сделать то
1882 году). Проводил захватническую политику на Балканах, выступая как злейший враг освободительного движения славянских народов. Одной из главных своих задач считал борьбу против России. После разгрома Турции в русско-турецкой войне 1877—1878 годов с помощью Бисмарка добился пересмотра Сан-Стефанского мира на Берлинском конгрессе 1878 года, в результате чего ряд славянских областей снова подпал.под турецкое иго.— Прим. ред.
1 Гладстон, Уильям Юарт (1809—1898), английский реакционный государственный деятель, лидер либеральной партии. Проводил политику широкой колониальной экспансии. В 1868—1874, 1880—1885, 1886 и 1892—1894 годах — премьер-министр. В 1882 году правительство Гладстона осуществило захват Египта.— Прим. ред.
2 Speech delivered in the House of Commons in February, 1871 (Hansard's Parliamentary Debates [Third Series], CCIV, p. 81—82).
98


же самое и даже больше, чем сделала Пруссия. Поэтому все великие державы континента в создании мощного военного потенциала последовали примеру Пруссии: они использовали ее средство — всеобщую воинскую повинность. Приняв всеобщую воинскую повинность, государства приняли также и наполеоновскую военную концепцию.
Французский генерал Фош1 был одним из тех, на которых франко-прусская война оказала особенно сильное влияние. Фошу, ставшему в 1918 году главнокомандующим войсками союзников, выпала честь показать в действии, какими огромными потенциальными возможностями обладает всеобщая воинская повинность. В своих лекциях во французской военной академии в начале XX века Фош, указывая на принятие Пруссией обязательной воинской повинности, заявляя: «Мы, создавшие концепцию национальной войны, стали ее жертвой именно потому, что не поняли глубокого изменения, происшедшего у наших соседей, и вытекающих из него последствий... Ввиду того, что вся Европа вернулась к этой теории вооруженной нации, мы должны вновь принять абсолютную концепцию войны в ее современном понимании». В том же духе Фош начинает свою книгу «Ведение войны» (1903):
«Старая система ведения войны, преследовавшая цель сохранить вооруженные силы, пыталась достичь своих целей при помощи военной хитрости, угроз, переговоров, маневрирования, частных действий, оккупации территории противника и захвата укрепленных позиций. Со времен Наполеона война ведется, невзирая ни на какие потери, она признает только один аргумент — силу. До тех пор пока противник не разгромлен в бою и не уничтожен при преследовании, не может быть и речи о каких-либо переговорах.»
Короче говоря, Фош предлагал ни больше, ни меньше, как отвергнуть идею ограниченной войны и вернуться к «абсолютным» войнам, которые вел Наполеон и описал Клаузевиц. Движущей силой в такой войне
' Фош, Фердинанд (1851—1929), французский военный деятель, маршал, ярый враг СССР, один из авторов военных планов интервенции в Советскую Россию в 1919 году. В первую мировую войну командовал армией, группой армий, а с апреля 1918 года и до конца войны — вооруженными силами Антанты.— Прим. ред.
99
7*


будут не скрупулезные политические расчеты профессионалов, а настроение -народа и идеологии. Победа, утверждал Фош, является прежде всего результатом воли к победе, «морального превосходства победителей» и падения «морального духа побежденных». И поскольку моральный фактор имеет решающее значение, солдаты должны идти в бой вдохновленными, неся в своих сердцах дух нации. Поэтому Франция должна быть готова вести войны, «втягивающие в борьбу все ресурсы страны» и имеющие целью не династические интересы, не завоевание той или иной территории, а прежде всего защиту или распространение философских идей, а затем принципов независимости, единства и завоевания различных выгод не материального порядка».
В словах^ Фоша звучит полная противоположность самой идее ограниченной войны как разумного инструмента национальной политики, ибо эти слова выражают безрассудное увлечение чисто разрушительными возможностями войны как средства идеологической борьбы. В военной концепции Фоша видна роковая связь между крайними средствами и крайними целями, которой суждено было вывести войну за рамки разумного контроля и предвидения в период тотальной войны, которая разразилась в 1914 году.
К тому времени, когда Фош стал выступать за возвращение к наполеоновской концепции войны, материальные возможности вооруженных сил уже достигли такого развития, при котором одного лишь ограничения целей войны оказалось недостаточно, чтобы война не выходила из рамок, совместимых с разумным и эффективным контролем над используемыми силами. К этому времени другое условие ограничения, имевшее гораздо меньшее значение до промышленного переворота, приобрело чуть ли не первостепенное значение в политике крупнейших держав. Это условие заключалось в преднамеренном воздержании воюющих сторон от применения определенных военных средств с целью ограничить масштаб разрушения. Тем не менее если ограничение целей войны крупнейшими державами стало недостаточным для общего ее ограничения, то соответственно оно стало потом настоятельной необходимостью, поскольку рост военного потенциала государств ослабил или вовсе ликвидировал все другие возможности ограничения войны.
100


УСЛОВИЯ ОГРАНИЧЕНИЯ ВОЙН
Теоретически соблюдение этих двух предпосылок ограничения войн всегда являлось предметом свободного выбора воюющих сторон. Однако на практике соблюдение их в значительной мере зависело от тех или иных внешнеполитических условий.
Ограничение средств и целей войны предполагает, что воюющие стороны взаимно признают элементарные правила самоограничения. При отсутствии таких правил невозможно определить границы национального эгоизма и предвидеть поведение тех или иных государств. Следовательно, при односторонней сдержанности государства подвергают опасности свои жизненные интересы, если только они не будут обладать подавляющим превосходством в силе. Тем не менее правила взаимного самоограничения нельзя установить лишь по желанию, как, например, правила спортивной игры. Там, где между воюющими сторонами существовало взаимное самоограничение, оно развивалось из практики войны и политики при благоприятных политических, моральных и социальных условиях. В общем, оставляя в стороне естественные физические пределы применения существующих средств ведения войны, можно указать на три основных условия самоограничения:
а) политическая система, основанная на взаимной заинтересованности всех государств в ограничении их стремления к господству;
б) существование традиционных личных и групповых связей, выходящих за пределы государственных границ;
в) общее соглашение между государствами о практических и моральных основах, т. е. о законности правил, регулирующих их политические и военные действия.
Наличие этих трех условий усилило эффективность юридических ограничений войны. Однако при отсутствии политических, социальных и моральных ограничений юридические ограничения становились неэффективными.
Политические условия ограничения войны характеризовались мобильной, гибкой системой равновесия сил, постоянно поддерживаемой благоразумной и восприимчивой дипломатией. Эта система действовала наиболее эффективно, когда она включала ряд государств, обла-
101


дающих примерно равными силами, когда политические отношения были свободны от тесно связанных группировок и «постоянных» коалиций, когда имелись крепкие нейтральные государства, способные уравновесить силы противостоящих коалиций, и когда крупные державы могли обмениваться колониями и заморскими территориями, не нарушая равновесия сил в своих метрополиях. Зависимость ограничения войны от наднациональных связей имела свои корни в классовых, семейных и культурных узах, объединяющих правящую верхушку общества и военную касту. Что же касается моральных условий, то взаимные ограничения военных действий были наиболее эффективны, когда они возникали из истинного единодушия в правящих кругах, основанного на единстве философских принципов и духовных воззрений, обеспечивающих законность господствующей политической системе и военным соглашениям. В XVIII в. все эти политические, социальные и моральные условия действовали в одном направлении, поддерживая элементарную систему самоограничения в войне и политике, в существовании которой были заинтересованы все государства. Но эта система в течение XIX в. была основательно подорвана под влиянием демократии, национализма и промышленной революции.
Ограниченные цели войн XVIII в. возникли непосредственно из господствующей международной политической системы равновесия сил. В соответствии с этой системой десять крупных держав, обладавших примерно равными силами, то и дело объединялись, разъединялись и вновь объединялись в союзы и группировки постоянно меняющегося состава с тем, чтобы не дать возможности одной какой-либо державе или коалиции установить свое господство и тем самым угрожать общим интересам всех государств. Эта политическая система выражала единодушное стремление монархов к тому, чтобы поддержание международного порядка, подобно регулярно протекающим процессам природы, так сильно интересовавшим людей той эпохи, зависело от равновесия его элементов, которое могло быть нарушено чрезмерным честолюбием или ошибочными действиями некоторых государственных деятелей. Их главной целью было установление определенных правил, при помощи которых каждое из государств могло обеспечить
102


свои интересы, не подвергая опасности политическую независимость другого государства.
Управление этой системой отнюдь не отличалось математической точностью, как утверждали ее приверженцы, механически подходившие к проблеме равновесия сил. Но важно то, что она поощряла рациональность, осторожность и умеренность. Эти мудрые качества замечательно выражены лордом Болингброком •:
«Невозможно достигнуть точного равновесия сил... Достаточно, чтобы отклонение не было слишком большим. Некоторое отклонение будет всегда. Поэтому необходимо уделять постоянное внимание этим отклонениям. Когда отклонение незначительно, его увеличение можно легко предотвратить своевременным принятием мер предосторожности, предусматриваемых разумной политикой. Но когда оно вырастет вследствие непринятия этих мер или в силу непредвиденных событий, то потребуется затратить гораздо больше усилий и энергии для того, чтобы восстановить прежнее положение...»2
Система равновесия сил не предотвращала войны. Было бы чудо, если бы триста или более суверенных государств, больших или малых, могли привести свои интересы в соответствие с равновесием сил одними лишь мирными средствами. Однако она смягчала характер проблем, ведущих к войне, а следовательно, и целей, ради которых велись войны. Ибо в XVIII в. война действительно являлась продолжением политики. Цели, для достижения которых государства вступали в войну, по существу не менялись в ходе ее, а дипломатия разрешала политические проблемы в течение всей войны. Таким образом, даже в разгаре войны государства были заинтересованы в сохранении равновесия сил. Если бы они зашли слишком далеко в развитии военных событий, их действия были бы пресечены созданием нового, направленного против них союза государств. Если бы они полностью нарушили равновесие сил, то могли бы лишиться поддержки других государств в будущих войнах. Если бы они нарушили равновесие сил в борьбе за господство, то они могли бы развязать такой неограни-
1 Болингброк, Генри Сент Джон (1678—1751), английский государственный деятель и писатель. Яркий представитель клики ари- стократов-землевладельцев, крайний тори .— Прим. ред.
2 The Works of Lord Bolingbroke (Philadelphia: Carey and Hart, 1841), II, p. 291.
103


ченный конфликт, как триддатилетняя династическая война.
Ограниченные войны XVIII в. отражали также и социальный состав армий, в свою очередь отражавший структуру всего общества. Офицерами династических армий были представители наследственной знати, а по мере развития системы продажи офицерских должностей — представители зажиточных слоев развивавшегося среднего класса, которые подражали нормам поведения дворян. Эти офицеры, как монархи и дипломаты того века, были связаны кастовыми интересами, которые были сильнее чувства преданности своему государству. Так, какой- нибудь выдающийся генерал мог безнаказанно менять свое подданство, в то время как различные суверены старались привлечь его к себе на службу. Офицеры воевали не ради страстной приверженности к определенному режиму, нации или же идеологии. Они воевали, потому что такова была их профессия, и сражались ради личных почестей и своего престижа. Соответственно их не объединяла обща'я ненависть к противнику, воодушевлявшая вождей религиозных войн и ставшая характерной особенностью национальных и идеологических войн в XX в. Напротив, они, как правило, были в хороших отношениях с офицерами армии противника, могли пировать и развлекаться вместе с ними даже в разгар осады. Светские привычки и привилегии офицерской касты оказывали прямое влияние на ограничение военных действий. Эти джентльмены понимали, что, если не доводить войну до крайности, можно добиться элементарных личных удобств. Они стремились к тому, чтобы их героизм обставлялся хотя бы незначительной роскошью. И это влекло за собой, кроме всего прочего, появление длинных громоздких обозов с личными вещами, что явно не вязалось с маневренным характером военных действий или же с боевыми действиями, основанными на внезапности.
Что касается основной массы солдат, то они представляли собой отбросы общества, непроизводительные элементы, не участвовавшие в сельскохозяйственном и промышленном производстве: безработные, преступники, должники и бродяги. Меркантилистски настроенные государственные деятели были заинтересованы в том, чтобы располагать как можно большим числом квали¬
104


фицированных ремесленников для удовлетворения потребностей расширявшегося производства, и считали, что государство не может позволить себе растрачивать лучшие элементы общества для военных целей. Такой социальный состав армии играл важную роль в ограничении масштаба сражений и влияния войны на общество. Солдат набирали с большим трудом, обычно насильно или обманным путем. Солдаты представляли собой разнородную массу людей из многих государств и княжеств, а не из той страны, за которую им предстояло воевать. Они воевали из-за нужды в деньгах, или потому, что их заставляли это делать, а вовсе не из-за любви к своей стране и желания воевать. Естественно, что в этих условиях моральное состояние и благонадежность армий XVIII в. были исключительно низкими. Солдаты дезертировали и переходили из одной армии в другую с такой легкостью, которая стала невозможной после французской революции. Поэтому для того, чтобы свести дезертирство к минимуму, оградить жителей от грабежа и дать им возможность заниматься производительным трудом, армии располагались компактно и солдатам не разрешалось бродить по окрестностям. Если раньше армии содержались за счет местного населения, то теперь их снабжало государство.
Более того, поскольку армии были небольшими, дорогостоящими и ненадежными, генералы не осмеливались вести решительное преследование противника или участвовать в ночном бою, либо в других видах боевых действий, которые весьма сильно облегчали дезертирство. Для того чтобы удержать войска от дезертирства и заставить их воевать, военные руководители были вынуждены восполнять низкий боевой дух солдат суровой дисциплиной. В соответствии с афоризмом Фридриха Великого о том, что солдат должен «бояться своего собственного офи'цера больше, чем опасностей, которым подвергается», боевые порядки войск XVIII в. обычно включали линии офицеров, готовых стрелять в каждого непослушного солдата. Как по социальным, так и по военным соображениям глушилась личная инициатива. Благодаря многолетней муштре, в соответствии с системой, разработанной Жаном Мартине в царствование Людовика XIV, войска обучались осуществлять на поле боя те виды маневра, которые отрабатывались на учеб¬
105


ных плацах. При этом маскировка войск не разрешалась. Поскольку эти военные приемы годились только для строго шаблонных военных действий позиционного характера, тактика в сущности была приведена в соответствие с социальными и политическими условиями того времени. Поэтому ограничение военных действий в той обстановке было вполне естественным.
Моральные условия XVIII в. не оказывали важного влияния на войну, хотя и способствовали ограничению войны двумя путями: во-первых, позволяли отделить цели войны от всеобщих моральных принципов и, во-вторых, подкрепляли позитивные этические и юридические ограничения войны.
XVIII в. отмечен спадом идеологической борьбы. Государственные деятели проявляли большую заинтересованность в расширении торговли и промышленности, чем в распространении каких-либо идей. Они довольствовались достижением ограниченных целей, которые могли бы быть оправданы «государственными интересами», и как бы молчаливо соглашались признать, что их взаимные интересы заключались в тщательном ограничении честолюбивых целей. Но ввиду известного безразличия к всеобщим моральным принципам войны и политики трудно было представить себе, что можно успешно руководить такой в высшей степени гибкой системой «реальной политики», как равновесие сил. Международные отношения, или более точно, межгосударственные отношения, безусловно, рассматривались с точки зрения низкой морали. Тонкий механизм равновесия был обильно насыщен интригами, обманом и двурушничеством. В обстановке постоянной перетасовки -состава участников коалиций, союзов и непрерывной борьбы за расширение территории договора легко нарушались. Так, в войне за австрийское наследство 1 государства, которые обещали в обмен за значительные уступки уважать опубликованную Карлом VI «Прагматическую санкцию», согласно
1 Война за австрийское наследство (1740—1748) началась после смерти императора Карла VI, оставившего своей дочери Марии Терезии все владения австрийской короны. Права Марии Терезии стали оспаривать Бавария, Саксония, Испания, Пруссия, Франция. На стороне Австрии выступили Англия, Голландия и Россия. В эту войну оказалась втянутой почти вся Европа,—Ярил. редл
106


которой все земли австрийской короны оставались неразделенными и передавались, при отсутствии мужского потомства у Карла VI, его старшей дочери Марии Терезии, нарушили свое обещание после его смерти, стремясь стать участниками соглашения о разделе наследства. Более того, в то время как равновесие сил давало крупным державам основательную гарантию безопасности, слабые государства оказались почти совершенно беззащитными. Сильные державы могли поровну делить добычу или же компенсировать друг друга за счет более слабых государств. Разделы Польши в 1772, 1793 и 1795 годах являются ярким подтверждением этого факта.
Однако легко преувеличить безнравственность политики XVIII в. В действительности раздел Польши был исключением, а не правилом.
Раздел Польши глубоко потряс западный мир, главным образом потому, что он показал, что равновесие сил, предназначенных для защиты политической независимости всех государств, не могло предотвратить уничтожение даже крупного государства. Более того, такое хищническое поведение не имело столь серьезного морального значения, как это нам кажется теперь, ибо отношения между государствами являлись в основном делом правящего класса. Огромного большинства народа они совершенно не касались. Народ продолжал вести прежний образ жизни независимо от изменений режимов и состава союзов и коалиций. Поскольку в то время не существовало тождества между интересами народа и государства, получившего развитие только в XIX в., народ ни морально, ни эмоционально не был вовлечен в дипломатическую деятельность правящих кругов.
В космополитической атмосфере, в которой вращалась аристократия, патриотические чувства оказывали настолько слабое влияние" на внешние отношения, что для дипломатов и генералов изменить свое подданство ради более выгодных условий службы не являлось необычным или неприемлемым. Подкуп дипломатов считался чем-то само собой разумеющимся, и государства выделяли для этой цели специальные средства. В известном смысле именно низменность дипломатии обеспечивала нормальное функционирование системы равновесия сил вместе с сопутствующими ей ограничениями. Несмотря на мало
107


поучительный с моральной точки зрения пример дипломатии XVIII в., ее достоинство, по крайней мере, заключалось в том, что она боролась против чрезмерных крайностей войны, ставших бедствием нашего века, когда государства столь ревностно выступают в защиту всеобщих моральных принципов и столь сильно гордятся своею исключительностью.
Однако не следует придавать слишком большого значения этой иронии истории, объясняя ограничение войны тем, что государства были полностью поглощены узкими, эгоистическими интересами. Эти эгоистические интересы сами по себе не являлись причиной ограничений. Они вполне могли бы стать неограниченными, если бы не зависели от определенных позитивных моральных ограничений, существовавших среди правящего класса. Трудно себе представить, как государственные деятели того века могли бы поддерживать эмоциональную и интеллектуальную дисциплину, необходимую для функционирования этой сложной системы равновесия сил, иначе как на основе морального единодушия.
Для удобства назовем эту совокупность моральных принципов «просвещением». Этот термин охватывает множество разнообразных философских принципов и предположений о природе человека и общества, но подробно не рассматривает интеллектуальное содержание человека. Можно, пожалуй, выразить существо «просвещения», отметив определенные характерные духовные качества, которые оно поощряло: стремление к порядку, системе и рациональности в отношениях между людьми; отвращение к жестокости и страданию в сочетании с благими намерениями улучшить условия жизни человека; уверенность в способности человека добиться счастья на земле путем приложения науки к окружающей его материальной и социальной среде; терпимость, не лишенную примеси скептицизма по отношению к различным моральным и религиозным убеждениям; вера в слияние разума и морали в общей гармонии интересов; твердая приверженность к умеренности во всех отношениях.
Сдерживающее влияние «просвещения» наиболее ярко раскрыто в двух трудах, которые пользовались огромной популярностью в XVIII в.
В книге голландского юриста Гуго Гроция «О праве
108


войны и мира», написанной в разгар религиозных войн и впервые опубликованной в 1625 году, и в книге шведского дипломата Эмерика Ваттеля «Право людей», опубликованной в 1758 году, сформулированы правила поведения, направленные на то, чтобы сделать войну умеренной и гуманной. Знаменательно, что авторы основывали свои правила не на божественном законе, а на естественном законе и велениях справедливого разума и рассматривали их независимо от религиозных канонов. Они призывали соблюдать эти правила на основе просвещенного эгоизма государств, неустанно доказывая, что гуманизм, благоразумие, справедливость, снисходительность и умеренность в отношении к противнику будут должным образом вознаграждены проявлением тех же качеств со стороны противника в отношении данного государства, а кроме того, и большими выгодами для торговли и экономики. Таким образом, они стремились сохранить значение всеобщих моральных принципов как средства ограничения насилия и не допустить, чтобы война превратилась в орудие идеологической борьбы.
Проповедуя свою концепцию ограниченной войны, эти авторы высказывали мысль, распространенную в эпоху «просвещения», что все люди и все страны равно заинтересованы в сохранении общества, которое должно обладать политическим и моральным единством.
Однако не следует полагать, что идеи «просвещения» полностью совпадали с практикой политических отношений и войн между государствами. Нередко равновесие сил служило, удобным обоснованием для самых бесстыдных стяжательских инстинктов. Образ Европейской республики едва ли соответствовал грабительскому политическому соперничеству или крупным религиозным социальным и экономическим конфликтам, которые фактически раздирали Европу. Тем не менее если судить об эффективности принципов разумно, а не подходить к этому вопросу с точки зрения идеальных норм, то справедливо сделать вывод, что идеи «просвещения» выработали моральное единство, без которого конфликты между государствами носили бы более острый характер, а войны были бы менее умеренными.
По крайней мере они укрепили у князей, генералов и дипломатов чувство, уходившее своими корнями в тесные личные и фамильные связи аристократии — чувство ка¬
109


стового единства, обособленного от единства национального тождества, что давало им врзможность вести государственные дела так, будто они были членами одного и того же спортивного клуба.
Эти характерные особенности международного положения помогают объяснить тот факт, что война в целом была разумным инструментом в руках космополитических, автократических, осторожных и до некоторой степени циничных монархов века, предшествовавшего французской революции. Однако если этот факт объясняется в основном политическими, социальными и моральными, не говоря о материальных, условиями того времени, то интересно знать, в какой же степени можно применить черты ограниченных войн XVIII в. к войнам нашего времени.
Прежде чем закончился XIX в., демократизация общества, так резко усилившаяся в результате французской революции, разрушила социальную систему, допускавшую проведение политики и ведение войн без учета настроения масс. Ликвидировав культурные, фамильные и классовые узы, поддерживавшие космополитические ограничения XVIII в., она создала мощный источник противоречий среди государств. Ибо при отсутствии тесных связей между гражданами различных государств каждая страна стремилась по-своему интерпретировать веления морали и чувства в каждом столкновении интересов и при этом бурно доказывала свое исключительное право представлять добродетель.
Демократия и национализм действовали рука об руку, подрывая ограничения старого режима. Промышленная революция вырвала корни привычного образа жизни простого человека. Развитие демократии уничтожило его традиционную лояльность и внушило ему, что он хозяин своей судьбы. Такое психологическое превращение, которое имело прецеденты даже в XIV в., было необычайно ускорено бурным развитием демократии, последовавшим за французской революцией. В XIX в. оно оказалось глубоко разрушительным для морального единства и чувства общества, которые в XVIII в. смягчали борьбу -за господство силы.
Нет необходимости говорить о том, что это психологическое превращение произошло не за одну ночь. Даже накануне первой мировой войны государственные дея-
110


тели различных государств, которые вот-вот должны были стать ярыми противниками, еще ощущали свою принадлежность к единому моральному и культурному обществу, в известном смысле выходившему за рамки верности своим национальным чувствам. Более того, в господствующих социально-политических идеях этого века ясно отражена их преемственность идеям эпохи Возрождения. Еще до того как первая мировая война развязала неистовый национализм и идейные страсти, слабые сдерживающие начала подлинного морального согласия исчезли из сферы международных отношений.
То влияние, которое нематериальные условия международной обстановки XIX в. оказали на ограничение войны, следует отнести главным образом за счет политической системы, определявшей ведение войны и политику государств. Тем не менее и эта система к началу первой мировой войны также находилась в состоянии быстрого разложения. В течение одного — двух десятков лет после поражения Наполеона четырехсторонний союз европейских государств сумел создать нечто похожее на старый международный порядок. Главным инструментом этого порядка являлся Священный союз, в который входили Австрия, Пруссия, Россия, Франция и Великобритания. Эти страны осуществляли совместные действия с целью поддержки международного «спокойствия» посредством системы равновесия сил и внутренней «стабильности» путем монархического управления. Созданию союза благоприятствовало заключение мира с Францией, рассчитанного на то, чтобы вернуть эту страну в сообщество государств, разрушенное революцией. Это была попытка вырвать с корнем из международного общества радикальные силы, которые бросили всю Европу в круговорот безнадежности, опасности, страха и насилия, и восстановить законность действий государственной власти. Священный союз должен был обеспечить предвидение и контроль в вопросах международной политики путем возрождения традиционных правил, регулирующих отношения между государствами.
Однако в своем стремлении остановить и повернуть назад социальные и политические процессы, вызванные французской революцией, Священный союз потерпел поражение. Более того, согласованные политические дейст-
Ш


вия стран, входивших в него, проваливались всякий раз, когда приходили в столкновение с различными национальными интересами союзников. Политическая система, которую представляли себе организаторы Венского конгресса, оказалась всего лишь полумерой. Она недостаточно гармонировала с социальной и культурной обстановкой. Она противодействовала наиболее мощным моральным и политическим силам века. Демократические революции 1830 и 1848 годов, а также немецкие и итальянские войны за объединение своих стран во второй половине XIX столетия показали, что отныне всякий международный порядок, несовместимый с основными демократическими и националистическими чаяниями народа, может лишь тормозить развитие общества. Со временем те самые государства, которые обязались сохранить законность монархического строя, сочли целесообразным для поддержки своей внешней политики взывать к народным чувствам, подогревая тем самым националистические настроения. Короче говоря, мир опять был свидетелем распада морального единства и появления нового и противоречивого понятия верности. В последовавших затем политических и социальных беспорядках международная политика стала более неопределенной, безопасность государств — менее устойчивой, а государственные деятели менее охотно обращались в своих действиях к благорозумию и взаимной сдержанности. Еще до начавшейся на рубеже прошлого и настоящего века гонки вооружения Европа уже созрела для неограниченной войны.
И все же, несмотря на банкротство Священного союза, Венский конгресс частично восстановил систему равновесия сил между крупными державами, благодаря которой удавалось удерживать отдельные государства или же их коалиции от попыток чрезмерного расширения войны или от слишком больших притязаний в мирное время под страхом, что другие государства объединятся против них. И эта боязнь была небезосновательной. В Крымскую войну и на Берлинском конгрессе (1878), имевшем место после русско-турецкой войны, крупные европейские державы открыто настояли на ограничении политических притязаний России.
Пока международная политика в начале этого века
112


не привела к созданию Антанты 1 и Тройственного союза, европейская система коалиций и союзов была достаточно «свободной», что давало ей возможность действовать с известной гибкостью, свойственной XVIII в. Однако эффективность этой системы следует отнести не столько за счет Венского конгресса, сколько за счет дипломатического искусства Бисмарка и английских государственных деятелей. Английские государственные деятели, поскольку Британская империя в то время являлась сильным государством, регулировали равновесие международных сил, умеренно и мудро выполняя свою роль. Бисмарк, превративший Германию в мощное объединенное государство, проведя три войны в течение восьми лет, оставшиеся двадцать лет своей деятельности посвятил укреплению равновесия сил при помощи такой сложной системы союзов, что любое радикальное изменение германского строя оказалось бы большим риском для тех государств, которые попытались бы это сделать.
Однако в последние годы XIX столетия обнаружились признаки того, что дипломатия, как бы проницательна и осмотрительна она ни была, сама по себе не может обеспечить устойчивый международный порядок при отсутствии более широкой системы социальных и моральных ограничений, она слишком сильно зависела от случайного сочетания сил и мудрости государственных деятелей и слишком мало — от .общего понимания взаимных интересов. Сама политическая система претерпела изменения, серьезно ослабившие ограничения, которые она сама наложила на национальные устремления и борьбу за господство силы.
Успешное функционирование системы равновесия сид в Европе в течение последней четверти XIX в. зависело отчасти и or того, что многие крупные державы были заняты расширением своих империй за пределами Европы. Великобритания сосредоточила свое внимание на Индии и Африке, а также на развитии своей мировой  1 * * * * * * 81 Антанта — империалистический блок Англии, Франции и цар¬
ской России (именуемый также Тройственным согласием), оконча¬
тельно сложившийся в 1907 году в противовес другому империали¬
стическому блоку —Германии, Австро-Венгрии и Италии, известному
иод названием Тройственного союза. В основе обоих блоков лежало
стремление империалистических держав к переделу уже поделенного
мира.— Прим. ред.
8 Роберт Э. Осгуд
113


торговли; Россия была занята центральной Азией и Дальним Востоком; Франция и Италия устремили свои взоры на Северную Африку и, наконец, Германия искала колониальной добычи в Африке и на Дальнем Востоке. Отвлекая захватнические инстинкты от Европы и давая простор для экспансии и территориальных компенсаций, империализм XIX в. помогал умерить борьбу за господство внутри европейской системы. Но к концу столетия почти все возможности колониальных приобретений были исчерпаны и борьба за пределами Европы угрожала зажечь пламя всеобщей европейской войны.
Еще более важным фактором, нарушающим равновесие сил в Европе, было появление новых великих индустриальных держав — Германии, США и Японии. Оно знаменовало окончание регулирующей роли Великобритании на международной политической арене. К тому же вскоре после отставки Бисмарка (он получил ее от Вильгельма в 1890 году) стало очевидным, что созданная Бисмарком система союзов слишком сложна для его преемников, даже если бы они и хотели ее сохранить. Умеренная политика Бисмарка уступила место необузданному тщеславию и самовозвеличению германской нации. Прусский генеральный штаб все более и более становился арбитром в вопросах внешней политики. В то время как главная цель Бисмарка заключалась в изоляции Франции от России, осуществленной с помощью дипломатических средств, политика Германии под влиянием генерального штаба была подчинена жёсткому военному плану — знаменитому «плану Шлиффена», рассчитанному на «неизбежную» войну на два фронта, против Франции и России.
На рубеже двух столетий система «временных» союзов и блоков, которыми искусно управляли Бисмарк и англичане, уступила место более жесткой системе «постоянных» союзов, возглавляемых двумя коалициями. Только люди исключительной мудрости и выдержки могли удержать такую концентрированную силу от взрыва. Европейские государственные деятели оказались неспособными справиться с этой задачей. Многие могли сравниться с Бисмарком в цинизме, но немногие обладали его мудростью и выдержкой. Не обладая умением Бисмарка с холодной расчетливостью осуществлять расстановку сил в рамках реальных границ политической
U4


целесообразности, они были склонны подчинять свою политику капризам общественного мнения. Однако у общественного мнения не хватало терпения для тщательного взвешивания сил и обязательств, для приведения военных средств в соответствие с политическими целями. По иронии судьбы именно неспособность самого Бисмарка оценить новую силу общественного мнения привела к международному напряжению, которое символизировал французский лозунг реванша. Подстрекая Францию к войне, Бисмарк невольно положил начало событиям, которые, будучи вызваны патриотическим пылом французов, -привели к тому, что равновесию сил был нанесен один из самых серьезных ударов за весь период ограниченных войн 1815—1914* годов.
Таким образом, ослабление политических, социальных и моральных сдерживающих факторов, раньше способствующих ограничению целей и средств войны, привело к тому, что XX в. начался со все более усиливающего соревнования в наращивании военной мощи •.Ограничение войны становилось все более и более зависимым от тщательного ограничения военных средств, в то время как государства все меньше и меньше были склонны проявлять умеренность.
— □ —  11 Дело, конечно, не в ослаблении политических и социальных сдерживающих факторов, которые якобы привели к росту военной мощи государств того времени. Гонка вооружений была вызвана тем, что к началу XX в. капитализм перерос в свою высшую стадию — империализм, при котором противоречия между крупными государствами необычайно обострились. Это усилило их борьбу за мировое господство, что в свою очередь привело к развитию милитаризма в основных империалистических державах,— Прим. ред.
8*


□,DD
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ РОЖДЕНИЕ ТОТАЛЬНОЙ ВОЙНЫ
КАНУН ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Несмотря на огромные скрытые возможности возникновения неограниченной войны, которыми была чревата международная обстановка накануне 1914 года, зловещие события предшествовавшего столетия не вызывали больших опасений. Наоборот, по общему мнению, войны становились все более редкими и более умеренными по своему характеру. Всеобщая война не возникала уже на протяжении целого столетия. Ни одна страна, даже самая воинственная, не стремилась к такой войне. Ни одна страна, даже самая честолюбивая, не преследовала неограниченных целей. Кроме того, военные руководители полагали, что если война и начнется, то характер современной организации армии и боевой техники сведет ее к кратковременному местному конфликту, подобному войнам, которые вела Пруссия в 1864, 1866 и 1871 годах.
На протяжении целого столетия, предшествовавшего первой мировой войне, лишь гражданская война в США велась во имя важнейших политических целей с использованием огромных людских и материальных ресурсов, последних достижений транспорта и новейших видов оружия и привела к разрушительным результатам. Из общей численности населения, немного превышавшей 31 млн. человек, в гражданской войне погибло не менее 600 тыс. солдат. Военные действия охватили огромную
116


территорию, а военные расходы составили астрономическую сумму. Хотя война шла весьма интенсивно, она по своей продолжительности далеко превзошла все войны, которые вели европейские державы со времен Наполеона. Гражданская зойна в США поистине была прелюдией первой мировой войны. Однако европейцы не сумели оценить ее значение. Они не извлекли из нее уроков, применимых к обстановке в Европе. Лишь немногие осознали военное значение применявшихся в войне броненосцев, железных дорог и других технических новинок. Европейцы были более склонны воспользоваться уроками короткой, но решительной франкопрусской войны.
Итак, господствующим настроением накануне первой мировой войны было не чувство страха, а уверенность в прогрессирующем улучшении международных отношений, а также в материальном и социальном прогрессе всего человечества. Общество сознавало, что на пути его развития стоят большие препятствия, однако верило в возможность их преодоления. Для тех, кто помнит это время и кто впоследствии, после окончания двух мировых войн, оглядывался назад, этот период казался чем-tfo вроде эры небывалых надежд. Несколько десятилетий спустя, накануне периода холодной войны, английский ученый Джилберт Мэррей вспоминал о кажущейся нам невероятной атмосфере тех счастливых дней.
«До августа 1914 года цивилизованное человечество смотрело на мир,'как на естественное состояние общества... Мы путешествовали, где хотели, без всяких паспортов... Мы были счастливы, как никогда... Мы все еще жили в веке надежд. Все, казалось, шло к лучшему. Прогресс науки был таким неуклонным и быстрым, что все воспринимали его, как нечто вполне естественное. Человечность и ненависть к жестокости приобретали новое содержание. Это был также знаменательный век для искусства, поэзии и прозы. Не удивительно, что тот, кто был молод, был преисполнен чувством гордости за прошедшее и безграничными надеждами на будущее»1.
Его воспоминания отражают чувства и настроения европейского общества в годы, предшествовавшие пер-
1 Murray, «А Victorian Looks Back on Twenty-five Years», The Listener, November 13, 1947, p. 839.
117


вой мировой войне. И в самом деле казалось, что национальные различия не препятствовали растущему среднему классу всех стран Европы черпать значительно больше благ из общей сокровищницы моральных ценностей и совершенствовать свои нравы и вкусы. Глубоких идеологических расхождений, вытекающих из наличия противоположных государственных систем, тогда еще не возникло. Все современные нации, казалось, развивались в направлении той или иной формы парламентарного правления. Существовало широко распространенное мнение, что по мере развития торговли и промышленности интересы всех наций все более сближаются, а война становится все менее вероятной. Молодой- англичанин Норман Энджел снискал мировую известность, написав в 1910 году книгу «Великая иллюзия», в которой он доказывал, что если бы государства поняли невыгодность войны с экономической точки зрения, то войн больше бы не было.
Никогда еще со времени возникновения современного государства цивилизованный мир не был так решительно настроен против войны и всех форм насилия и жестокостей, как в десятилетие, предшествовавшее первой мировой войне. Эти годы знаменательны все растущими усилиями, направленными на ликвидацию войн, ограничение вооружений и на то, чтобы, опираясь на международное право, сделать войну более гуманной. Многие выдающиеся деятели все сильнее убеждались в том, что с ростом движения за мир и сознательности равновесие сил и все другие атрибуты старой дипломатии уступают место всеобъемлещему сообществу наций, стоящему выше политики силы.
Что касается дипломатической обстановки, предшествовавшей первой мировой войне, то и здесь был не более чем намек на катастрофу. В атмосфере бурлящего национализма, лихорадочных военных приготовлений и консолидации сил двух враждебных коалиций тонкий механизм дипломатии продолжал осуществлять деликатное уравновешивание силы и престижа, под которыми скрывалось кипящее под спудом беспокойство. На протяжении многих месяцев правителвства вели переговоры по самым щекотливым вопросам на грани войны, однако войны все же не было.
Война началась не из-за преднамеренного умысла, 118


а вследствие просчетов и дипломатических промахов1. Когда, обращаясь к прошлому, мы на основе документов восстанавливаем процесс, посредством которого европейские государства объединялись в тесные союзы и блоки, то нам уже не кажется удивительным, что, несмотря на господствующую в то время уверенность в мире, любое незначительное нарушение сложной системы равновесия сил и интересов должно было в конечном счете привести к войне. Такому «сходу способствовала самоуспокоенность Европы в отношении перспектив мира и опасностей войны. Почему же война стала неограниченной? Даже когда наконец произошел давно назревший взрыв, внешне мало что указывало на его продолжительность и масштабы разрушений, которые затем последовали. Война оказалась неограниченной отнюдь не потому, что та или иная из вокибщих держав с самого начала ставила перед собой неумеренные цели.
ПОЧЕМУ ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА БЫЛА НЁОГРАНИЧЕННОИ ВОЙНОЙ v
Общее объяснение огромных масштабов и напряженности первой мировой войны состоит в том, что различные сдерживающие факторы, которые ограничивали масштабы военных действий в XVIII в. после французской революции, исчезли, и вместо них появились новые обстоятельства, способствующие неограниченной войне. И тем не менее на протяжении целого столетия, несмотря на рост скрытых возможностей для ведения неограниченной войны, другие войны были ограниченными. Решающим отличием войны 1914—1918 годов было то, что на этот раз военные действия приняли такие масштабы, которые вышли за пределы политического контроля или ограничения. Таким образом, первая мировая война приобрела некоторые черты, которыми Лев Толстой характеризовал вторжение Наполеона в Россию. Война, казалось, имела свою собственную логику с непредвиденными последствиями, всецело зависящими от неизмеримых превратностей человеческого духа.
1 Это типичная буржуазная точка зрения на происхождение войн. Первая мировая война возникла в результате кризиса капиталистической системы мирового хозяйства и явилась следствием неравномерности развития капиталистических стран.— Прим. ред.
119


Не поддающиеся контролю масштабы первой мировой войны в известной мере явились следствием отсутствия заранее разработанного замысла. Когда война планируется, она может-направляться и контролироваться. Корда же война возникает вопреки замыслам правительств, она скорее всего сама определит свой ход и развитие. В 1914 году правительства были втянуты в войну без ясных и вполне определенных оснований. Все великие державы имели конкретные политические цели, которые были объектом сложной предвоенной борьбы. Однако ни одно из этих государств не намеревалось добиваться осуществления целей с помощью силы. Когда, тем не менее, война разразилась, великие державы не собирались идти на большие жертвы, сопряженные с ведением войнц, ради лишь этих ограниченных целей. Следовательно, великие державы вступили в первую мировую войну, не имея каких-либо более определенных и ограниченных целей, кроме как нанесение поражения противнику1. Они провозглашали общие фразы о национальной безопасности, национальной чести и национальном престиже. Но спрашивается, когда национальную безопасность страны можно считать обеспеченной? Когда честь страны удовлетворена? Когда ее престиж установлен? Бойня в 1914—1918 годах дала на эти вопросы общий ответ: «Только тогда, когда враг уничтожен». При отсутствии действенных политических ограничений массовый характер и крайняя напряженность войны привели к тому, что люди, одержимые страхом и ненавистью, были всецело поглощены одной целью — уничтожить противника. Они сосредоточили всю свою энергию на том, чтобы избежать поражения и добиться военной победы.
"Итак, причины, приведшие к неограниченной войне, можно суммировать следующим образом: война разразилась, потому что политические и военные руководители действовали так, а не иначе. Ввиду того что сложная паутина секретных союзов перепутала взаимное обязательства стран и втягивание в войну одного члена коалиции сделало невозможным обеспечение безопасности
1 Империалисты стремились переделить уже поделенный мир путем войны. Американские империалисты были одними из главных вдохновителей войны как важнейшего средства для передела мира в свою пользу.— Прим. ред.
120


других участников, иначе как посредством участия в военных действиях на стороне данного государства, война стала всеобщей, европейской. Вследствие того что правительства не сумели удержать войну в рамках определенных политических целей, а удельный вес военной силы достиг столь огромных размеров, военные действия стали по сути дела самоцелью. После того как война приобрела такой размах, все потенциальные факторы, обуславливавшие окончание периода ограниченных войн,— демократизация, мессианский национализм, распад морального единства, нарушение системы равновесия сил — стали фактическими источниками неограниченной войны.
Физические масштабы насилия побуждали страны искать некоторую моральную компенсацию за ужасные жертвы войны в туманных патриотических целях, не допускающих компромисса и переговоров. Возведя войну до уровня крестового похода за возвышенные цели, которые страны имели накануне войны, народы Европы примирили свою мораль и высокие идеалы мира и прогресса с хаосом и уничтожением, царившими вокруг них. В то же время каждая страна была вправе считать себя самым истинным поборником добродетели. В этом отно шении союзники оказались в особенно благоприятных условиях, ибо волнующие лозунги Вудро Вильсона выдвигали перед ними военные цели, соответствующие масштабам переносимых страданий. Возведя борьбу, в которую США вступили исключительно для защиты своего права нейтралитета, в степень «войны за окончание войны», за освобождение угнетенных национальностей и демократическое устройство мира, Вильсон способствовал тому, что люди с самыми нежными чувствами и чистой совестью превратились в отъявленных головорезов.
На фоне драматического крестового похода прозаические и туманные политические конфликты, служившие ранее поводом для войны, отошли на задний план. Имели значение лишь в высшей степени острые проблемы, порожденные непосредственно войной. Чреватое взрывом переплетение национального партикуляризма и морального универсализма довело войну до крайних материальных пределов, ибо по самой своей природе война за принципы не могла закончиться компромиссом. Только
121


когда противник утратит способность сражаться, можно было верить в торжество своих принципов.
Возможно, что, если бы ход войны был несколько иным — если бы, скажем, немцы выиграли сражение на Марне или союзникам удалось навязать мир раньше,— первая мировая война могла, как и ожидали военные специалисты, оказаться похожей на франко-прусскую войну. На самом деле оборонительная мощь была приведена в соответствие с наступательной скорее по образцу гражданской войны в США, и уже к концу 1914 года борьба зашла в тупик и превратилась в окопную и блокадную войну, в войну на изматывание и истощение. В этом поединке на выносливость людские и промышленные ресурсы стали такой же составной частью войны, как и поглощавшие их военные действия. И коль скоро были мобилизованы все ресурсы стран, оказалось, что гигантскую машину войны невозможно остановить, пока она не сделает свое дело.
Если ранее и имелась какая-либо возможность ограничить войну решительными военными либо дипломатическими действиями, то к весне 1916 года такая возможность исчезла, так как к этому времени все страны настолько глубоко прониклись идеей победы, как возмещения за массовые жертвы, что едва ли кто-нибудь из них мог согласиться на меньшее. Хотя президент Вильсон стремился прекратить войну путем посредничества', надеясь не допустить втягивания в конфликт Соединенных Штатов для защиты своих нейтральных прав, его усилия оказались тщетными, поскольку как Англия, так и Германия надеялись добиться военной победы.
ПОСЛЕДСТВИЯ ТОТАЛЬНОЙ воины
Характер первой мировой войны как неограниченной войны определяется прежде всего ее беспрецедентными масштабами и напряженностью военных действий.  11 Автор показывает Вильсона как умиротворителя и борца за мир. На самом деле этот «глава американских миллиардеров, прислужник акул капиталистов» (В. И. Ленин. Соч, т. 28, стр. 52) осуществлял в некоторых случаях тактику выжидания, чтобы вовлечь США в войну в наиболее удобный момент для американских империалистов.— Прим. ред.
122


Именно массовая мобилизация людских и материальных ресурсов отличает эту войну как первую поистине тотальную войну. Непомерное число убитых и изувеченных солдат явилось самым очевидным показателем масштабов насилия. Хотя номинально Франция вышла из войны победительницей, она при общей численности населения в 40 млн. человек потеряла 1400 тысяч солдат убитыми и 4 500 тысяч ранеными. Даже традиционно берегущие свои людские силы англичане, проводя политику обеспечения равновесия сил на континенте при помощи небольших профессиональных армий, которые они использовали для ведения ограниченных войн с целью поддержки своих союзников, на этот раз оказались вынужденными ввести у себя всеобщую воинскую повинность и отправить во Францию огромную регулярную армию.
Не менее знаменательным показателем напряженности войны было то, что она опрокинула все привычные этические понятия людей. Подводная война, которую вели немцы, отбросила всякие нормы международного пр^ва и человеческой морали. Они отправляли на дно морские суда без всякого предупреждения, оставляя пассажиров на произвол судьбы. Блокада же, которой подверглась Англия, была мерой, преднамеренно рассчитанной на то, чтобы вызвать массовый голод. Использование отравляющих газов и воздушные бомбардировки открыли новые возможности массового поражения. И хотя пропаганда военного времени преувеличивала зверства немцев, гражданское население Европы никогда еще со времени религиозных войн так не страдало от армии.
Такая полная крайностей во всех отношениях война, какой оказалась первая мировая война, неизбежно должна была существенно изменить мир самым непредвиденным образом. Можно оценивать последствия войны потрясающей статистикой человеческих жертв и уничтоженных материальных ценностей, но эти данные ничего не говорят о разрушении общественных институтов, обычаев и взглядов, наложившем значительно более глубокий и неизгладимый отпечаток на всю нашу цивилизацию. Ничего не говорят они и о распаде европейской политической системы.
В атмосфере послевоенного разочарования многие объясняли неспокойную обстановку межвоенных лет не¬
123


достатком мирных соглашений. Но сторонники этой точки зрения оказались не в состоянии уловить главную особенность неограниченной войны. Характер мира, последующего за такой войной, определяется скорее превратностями самой войны, чем планами, разработанными государственными деятелями. Бросая взгляд назад, мы можем видеть, в какой мере ущерб, нанесенный обществу первой тотальной войной, посеял семена второй. В Германии экономическая разруха, а также социальный и политический разлад вместе с порожденными войной ненавистью и унижением подготовили почву для фашизма. В России военный крах привел к революции. Таким образом, в Германии и России война стала главным фактором возникновения двух революционных движений, которым было суждено оказать огромное влияние на международное положение, не уступающее по своему значению французской революции *.
Равным образом не столько планы миротворцев, сколько обстоятельства, связанные с войной, опрокинули всю политическую систему XIX в. Уничтожив мощь России и Германии и расчленив Австро-Венгерскую империю, война исключила огромную область между Рейном и Уралом из общей системы расстановки национальных сил, которая была основой стабильности и известного равновесия сил на протяжении целого столетия. Вместо этого она создала множество небольших, слабых, лишенных опыта национальных и политических единиц, которые были образованы словно по заказу во имя международной неустойчивости и раздоров. Система равновесия сил XIX в. была уничтожена настолько, что восстановить ее уже не представлялось возможным. Ни Великобритания, ни Франция не могли восстановить порядок в центре Европы. Ни одна из этих стран не была в состоянии вовлечь Германию в европейскую политическую систему, подобно тому как Англия и Австрия вовлекли Францию в систему равновесия сил в 1815 году. Истощенные и обескровленные войной, они не были глубоко заинтересованы в восстановлении жизнеспособной политической системы. Они всецело занялись своими осо-  11 Автор называет фашистское движение революционным только для того, чтобы оклеветать Великую Октябрьскую социалистическую революцию, которая открыла новую эру в развитии человечества.— Прим. ред.
124


быми национальными делами. Остро воспринимая настроения пострадавших масс, они стремились к возмездию, а не к примирению.
Прелюдия второй мировой войны — Это история неспособности великих держав установить политическую систему, которая могла бы устранить угрозу агрессии, прежде чем последняя достигнет размаха, требующего развязывания тотальной войны1. Эта неспособность во многих отношениях явилась результатом психологического воздействия первой мировой войны как на победителей, так и на побежденных.
Подобно Венскому соглашению 1815 года, жизненность версальской системы 1919 года зависела от готовности заинтересованных государств поддержать ее своей мощью, а эта готовность предполагала взаимное признание законности действующей политической системы. В дни победы союзников казалось возможным, что демократия и принципы четырнадцати пунктов, какими бы туманными и противоречивыми ни были некоторые из них, составят основу законности. Они санкционировали и стабилизировали политическую систему, созданную Версальским договором и Уставом Лиги Наций, по примеру того, как принципы иерархического правления и равновесия сил обеспечивали внутреннюю дисциплину в концерте европейских держав. На это надеялся президент Вильсон и миллионы людей во всем мире, во имя которых он говорил столь красноречиво. Демократия никогда еще не казалась таким веянием будущего, как в момент своего триумфа в 1919 году. «Четырнадцать пунктов» сыграли главную роль в обеспечении капитуляции Германии1  2. Особенно приветствовали их, как основу нового миропорядка, малые европейские страны. •
Однако обстановка 1919 года была значительно менее благоприятной для восстановления международной стабильности, чем обстановка 1915 года. Творцов Вер¬
1 Дело не в неспособности великих держав устранить угроау аг- ресии, а в их политике. Известно, что накануне второй мировой войны США и Англия всячески потворствовали возрождению немецкого милитаризма и нападению фашистской Германии прежде всего на Советский Союз.— Прим. ред.
2 Главную роль в обеспечении капитуляции Германии сыграли не «Четырнадцать пунктов» Вильсона, а разгром ее вооруженных сил в первой мировой войне.— Прим. ред.
125


сальского договора не связывали классовые интересы, господствующие над национальными противоречиями. Признание всеобщих принципов демократии еще не обеспечивало разрешения национальных проблем. Впечатление о международном моральном единстве, вызванном подъемом освободительных настроений по всей Европе, оказалось иллюзорным. Ибо эти настроения, переведенные на язык конкретной политики, оказались лишь довольно разумным выражением определенных национальных устремлений и интересов. Лишенная сознания общности интересов, общая вера в демократический принцип национального самоопределения не столько объединяла страны, сколько разделяла их.
Если даже в глазах победителей политическая система, созданная в Версале, не имела достаточно законной базы, то побежденным она представлялась' положительно неправомерной. В 1919 году не было Талейрана, чтобы вернуть побежденную страну в сообщество наций в качестве равного партнера, в равной мере обязанного сохранять установленную политическую систему. Среди же победителей не было Меттерниха и Кастльри для того, чтобы облегчить подобное восстановление политической системы посредством установления мира на основе примирения. После войны победители и побежденные не встретились друг с другом в интимной обстановке своего избранного аристократического круга. Не чувствовали они и уверенности в том, что все правительства заинтересованы в сохранении политической системы, ставя ее выше частных интересов того или иного правительства. Вместо этого они встретились в атмосфере бурливших среди народных масс страстей, националистического и идеологического антагонизма, когда население стран-победительниц взывало к возмездию в отношении побежденного врага и государственные деятели не смели согласиться на умеренную компенсацию за понесенные жертвы, на «мир без победы».
Не удивительно, что при таких условиях мир 1919 года был скорее продиктован, чем установлен путем переговоров. Несмотря на требовавший возмездия пункт о виновниках войны и на соглашение о репарациях, версальская система отнюдь не была такой суровой и неразумной, как изображали ее критики. Однако царившая вокруг нее атмосфера говорила о стремлении скорее уни¬
126


зить, чем умиротворить Германию. Если унижение Германий в 1919 году было еще большим, чем унижение Франции в 1871 году, то это произошло потому, что первая мировая война значительно в большей мере, чем франко-прусская, была войной народов, а не правительств.
Вудро Вильсон сознавал необходимость урегулирования на основе примирения. Он, безусловно, оказал сдерживающее воздействие на версальское мирное урегулирование. Однако всю свою надежду на новый мировой порядок он возлагал не на конкретные условия соглашений, а на Лигу Наций, ибо он считал, что она явится организационным средством для урегулирования несправедливостей и примирения разногласий в рамках всеобщего содружества наций. Она должна была стать средством воздействия коллективной воли в противовес сепаратным интересам отдельных ее членов. Что касается этих' надежд, то беда состояла в том, что не в пример системе равновесия сил, восстановленной победителями Наполеона в 1815 году, Лига Наций, как ее представлял себе Вильсон, не была такой политической системой, которая побуждала бы государства связывать с ней судьбу своей безопасности. Лига Наций, за которую так ратовал Вильсон, не была средством, способным осуществить намеченные им политические цели.
Соединенные Штаты не вступили в Лигу Наций. Они также не приняли активного участия в коалиции, предназначенной для сохранения послевоенной политической системы. Наоборот, они снова вернулись к изоляционизму, как никогда преисполненные решимости избегать превратностей мировой политики. Таким образом, мир лишился самого важного потенциального оплота политической системы, способного смягчать столкновение сил и удерживать военные действия в соответствующих границах *. Отсутствие жизнеспособной политической системы оказалось пагубным для демократических стран в межвоенный период. Через четверть века это непосредственно привело ко второй мировой войне.
Фактически двадцать лет (1919—1939) явились периодом ограниченных войн, если принять во внимание ма-  11 США не могли быть такого рода «штатом политической системы», так как всегда проводили политику «с позиции силы» и стремились к мировому господству.—Ярил. ред.
127


лые масштабы таких войн, как война Японии в Маньчжурии, война Италии против Эфиопии и гражданская война в Испании. Однако война в Испании была ограниченной главным образом потому, что Германия и Ита,- лия считали Испанию скорее военным полигоном, чем районом, с которым связывали свои важные политические интересы. Две же другие войны были ограниченными потому, что демократические страны не выполнили своих обязательств и не сумели остановить агрессора. Войны межвоенного периода — это лишь мелкие стычки во время шаткого перемирия, наступившего в ходе одной великой схватки.
Это совсем не значит, что период тоталитарной агрессии, приведший ко второй мировой войне, был неизбежен. При наличии минимальной дальновидности и решительности демократические страны могли бы объединиться для того, чтобы предотвратить фашистскую военную угрозу. Тогда на первую мировую 'войну, возможно, смотрели бы как на изолированный, случайный взрыв, а не как на начало периода неограниченных войн. Если бы только Франция и Великобритания могли пойти на риск ограниченной войны раньше, например в 1936 году, когда гитлеровские войска оккупировали Рейнскую область, они могли бы впоследствии избежать ужасного выбора между молчаливым согласием и тотальной войной. Вместо этого они встретили первый вызов своей безопасности немым страхом и оцепенением.
С другой стороны, этот страх и оцепенение сами по себе явились порождением неограниченной войны. Паралич, который сковал державы-победительницы в межвоенный период, в значительной мере можно отнести за счет губительного влияния их опыта в первой мировой войне. Когда уставшие от войны демократические нации подсчитали, во что им обошлась война, и сравнили неутешительные итоги со своими оптимистическими надеждами военного периода, они глубоко разочаровались. Поскольку войну можно было оправдать только возвышенными целями и поскольку в этой войне не удалось достигнуть таких целей, то отсюда напрашивался вывод, что всякая война бесцельна. А если всякая война бесцельна, то бесцельна и политика, сопряженная с риском войны, и всякие военные приготовления. Разочаровавшись в войне, многие пришли к выводу, что всякая
128


война вообще —это наивысшее, абсолютное зло, которого следует избегать во что бы то ни стало, и что единственное спасение человечества заключается в отказе от войны и вооружений. При этом, конечно, общее мнение сводилось к тому, что война могла вестись в целях самообороны. Но в этом случае самооборона понималась, лишь как чисто физическая защита государственных границ от внешнего вторжения, ибо такая концепция безопасности требовала от страны наименьших жертв и усилий. Такие, кто мыслил категориями линии Мажино, имелись не только во Франции. Итак, одна неограниченная война не только создала социальные, экономические и политические предпосылки для второй такой войны, но и подорвала волю демократических стран к сопротивлению против тех, кто ее развязал.
гитлеровская концепция воины
Международная обстановку в межвоенный период в своих основных чертах характеризовалась усилием всех тех материальных, экономических, социальных, политических и моральных факторов, которые неуклонно подрывали ограничения войны со времени французской революции. Истина эта слишком общеизвестна, чтобы на ней подробно останавливаться. Однако можно выделить один фактор ввиду его решающего значения, а именно — быстрый распад морального единства наций и усиление идеологической вражды.
Либеральные и гуманные принципы в XIX в., когда они стали ассоциироваться с демократией и национализмом, были менее эффективными в регулировании поведения государств, чем в XVIII в., когда эти принципы выражали единство в рядах однородного правящего класса. Во всяком случае, Запад рассматривал их как нечто само собой разумеющееся, как основу общей морали. Порою возможно, при отсутствии других сдерживающих войну факторов эти принципы скорее обостряли, чем смягчали характер войны. Тем не менее они поддерживали хотя бы расплывчатые границы моральной системы, в какой-то мере связывавшей все цивилизованные государства. Однако в XX в. фашистское и коммунистическое движения самым вопиющим образом отвергли основные устои
9 Роберт Э. Осгуд 129


идеалов Запада1. С тех пор международные отношения принимают характер идеологической борьбы такой силы и глубины, что по сравнению с нею подогреваемый пропагандой поединок между автократией и демократией в дни первой мировой войны кажется мелким и надуманным. Это выдвинуло определенную перспективу: будущие войны между главными державами явятся не только национальными войнами, но в более глубоком смысле — гражданскими войнами, наподобие войн XVI и XVII вв., во время которых государства становились политическими агентами по борьбе с ересью и установлением истинной веры во всем мире.'
Моральное осуждение войны стало одним из основных либеральных принципов, отвергнутых тоталитарными движениями. По мнению коммунистов, война была лишь насильственной формой непримиримой классовой борьбы, а критерием ее законности являлась способность служить интересам партий. По взглядам же фашистов, война обладала позитивной моральной ценностью, как крайнее выражение идеализированных или извращённых человеческих качеств. Муссолини заявлял, что «только война доводит до высшего напряжения энергию людей и облагораживает народы, которые обладают необходимыми качествами, чтобы встретить ее лицом к лицу». Однако романтическое восхваление войны достигло своего апогея в неистовом милитаризме Гитлера.
Поскольку коммунистический подход к проблеме насилия является рациональным, то, несмотря на идеологические антипатии, соглашения о политическом ограничении войны с коммунистическими державами возможно. В то же время в свете фашистского прославления войны война с гитлеровской Германией почти неизбежно должна была стать неограниченной, коль скоро Германия достигла военной мощи, необходимой для ведения такой войны, а западные державы встали на путь сопротивления.
Не осторожные расчеты, направленные на достижение ограниченных политических целей, а необузданный
1 	Буржуазные идеологи, выдавая себя за покровителей демократии, умышленно отождествляют фашистское движение с коммунистическим, чтобы опорочить последнее. Фашисты как раз являются самыми ярыми защитниками интересов капитала. Эти интересы автор и считает идеалами Запада. Такие идеалы, само собой разумеется, отвергаются коммунистами.— Прим. ред.
130


динамизм, с которым Гитлер рвался к власти, заставил Германию предпринять ряд последовательных актов агрессии. Как в стратегическом, так и в тактическом плане Гитлер знал, как наступать, но не знал, как отступать. По мере осуществления каждой намеченной цели усиливалась иллюзия всемогущества* один захват становился прелюдией другого. Гитлер был хитрым, но не мудрым. С чисто дьявольской хитростью он играл на робости и смятении своих жертв. Однако он не обладал холодным расчетом и чувством меры, что позволяло Бисмарку вести военные действия в рамках осуществимого плана, рассчитанного на достижение ограниченных политических целей.
Умиротворители, которые пытались предотвратить развязывание войны при помощи политических соглашений, ошибались, полагая, что у Гитлера действительно были ограниченные цели, как он об этом заявлял. Однако как только демократические страны объявили войну нацистской агрессии, об ограниченном характере его целей не могло уже быть и речи. Возможности ограниченной войны, проповедуемые Лиддел Гартом и другими под влиянием отвращения к массовой бойне первой мировой войны, улетучились в момент немецкого вторжения во Францию.
И все же, несмотря на свой фанатизм, Гитлер понимал значение примата политики лучше, чем его противники. Прежде всего он понимал, что современная война — это война народов и что в конечном счете именно человек решает исход борьбы за господство. Соответственно в начале своей захватнической карьеры Гитлер считал, что использование вооруженной силы как таковой является неэффективным методом для установления гегемонии Германии. Он рассматривал войн^Гво всем ее многообразии— не только в ее самой открытой форме — как комбинацию экономических, психологических и политических методов, определяющих волю народов.
Гитлер использовал эти методы с ужасающей эффективностью и в смысле мобилизации немецкого народа для войны, и для того, чтобы вызвать разобщенность, панику и пораженческие настроения среди народов демократических стран. Знаменательно, что наибольших успехов он добился в области психологической и политической войны. Таков, например, бескровный захват Чехословакии, когда Гитлер держал в резерве свои вооруженные
131
9*


силы в качестве недвусмысленной угрозы для поддержки какого-нибудь дипломатического маневра или использовал их лишь для нанесения последнего удара, после того как жертва была изолирована и деморализована Страны-победительницы в первой мировой войне не подготовились к подобным тактическим приемам, «В современных условиях военные проблемы так переплетаются с экономическими, политическими, социальными и техническими проблемами, что едва ли можно говорить о чисто военной стратегии. Во многом Гитлер обязан своими успехами, вплоть до вторжения в 1941 году в Россию, своему пониманию именно этого важнейшего обстоятельства. Его противники как на поле боя, так и в министерских кабинетах Европы все еще продолжали мыслить, до самого падения Франции, категориями XVII в., когда политику и войну, стратегию и тактику в известной мере рассматривали изолированно друг от друга. Однако в наши дни политика и стратегия стали нераздельными» *.
Величайшей и роковой ошибкой Гитлера было, как однажды заметил Сталин, то, что он не знал, когда остановиться. Один историк писал: «Если бы Гитлер ограничился аннексией Австрии и Судетской области, он смог бы добиться все возрастающего контроля над Юго-Восточной Европой посредством мирного экономического и политического проникновения»1  2.
Если бы он удовлетворился захватом Польши, Дании, Норвегии или даже Франции, он мог бы добиться гегемонии в Европе. Однако по своему характеру он не обладал способностью удовлетворяться ограниченными успехами. Он был одержим идеей военных захватов как самоцелью. В некотором смысле это оказалось счастьем для нас, ибо привело его к краху3.
Сам масштаб осуществленных Германией захватов положил конец способности Гитлера изолировать и парализовать свои жертвы при помощи дипломатических,
1 Earle (ed.), Makers of Modern Strategy (Princeton: Princeton University Press, 1943), p. XI.
2 Hajo Holborn, The Political Collapse of Europe (New York: Alfred A. Knopf, 1951), p. 156.
3 Причина краха фашистской военной машины кроется не в тех или иных личных качествах Гитлера, а главным образом в успешных действиях Советских Вооруженных Сил.— Прим, ред.
132


психологических и политических средств. Его политические цели были слишком честолюбивы, а его поспешность в их достижении — слишком безрассудна. Одержимый захватами, он пытался применить к военным действиям свою необычайную интуицию, которая приносила ему дипломатические победы, но она же и подвела его. Его стремление осуществить захватническую миссию Германии наряду с абсолютной верой в свою собственную непогрешимость придали его способам ведения войны косную безрассудность, которая в конечном счете привела Германию к поражению.
Но даже если бы Гитлер добился полного военного успеха, ему едва ли удалось бы создать жизнеспособную евразийскую империю. Методы, которые он использовал для своих захватов, не могли бы закрепить его завоевания, потому что они, как по своему замыслу, так и по результатам, носили- чисто разрушительный характер. Стратегия террора и насаждение замешательства и пораженчества никогда не могли бы придать и тени законности германской империи. Они обнажали власть завоевателя в ее истинном виде: голое принуждение в интересах расы господ, отсутствие какого бы то ни было морального или духовного влияния на умы побежденных. В свете военного и политического поражения Гитлера можно прийти к выводу, что одержимость идеей силы — это такая же плохая основа для обеспечения эффективного равновесия между силой и политикой, как и отрицание силы.
ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
Если одна из воюющих сторон честолюбива и безрассудна, как Гитлер, то остается мало возможностей для ограничения современной войны между равными по силе державами. Поэтому не удивительно, что вторая мировая война стала всеобщей .
Она фактически распространилась на все уголки земного шара и поглотила ресурсы государств даже в боль- . ших размерах, чем первая мировая война'. Пятые  11 Вторая моровая война распространилась на весь мир не из-за честолюбия Гитлера, а в силу реакционной предвоенной политики западных держав и империалистических целей, которые ставил перед собой немецкий фашизм.— Прим, ред.
1зз


колонны, партизанская вобна, угон гражданского населения, лагеря смерти, бомбардировка городов и, наконец, истребление людей при помощи ядерных взрывов и радиации — все эти методы, а также насилие сотнями других различных путей выражали тотальный характер войны.
Ясно, что война таких масштабов должна была существенно изменить мир. Можно ли было предсказать ее результаты? Ни одна из воюющих сторон не могла предвидеть политических последствий победы, но все имели основания ожидать, что поражение приведет к национальной катастрофе. Сама эта неопределенность заставляла добиваться победы. Следовательно, характер мира, который последовал после победы, мог определиться не столько заранее разработанными планами государственных деятелей, сколько непосредственно самой войной.
Сам ход войны подорвал силы двух из пяти великих индустриальных держав мира—Германии и Японии. В результате войны русские войска оказались в Центральной Европе, в Маньчжурии и Северной Корее, что в огромной мере усилило материальные основы мощи Советов и в то же время обеспечило Кремлю контроль над значительной частью ресурсов, необходимых для полного восстановления мощи Германии и Японии. Вместе с тем война серьезно ослабила Великобританию и Францию и неожиданно превратила Соединенные Штаты в единственную страну, способную восстановить равновесие сил в важнейших районах Европы, Среднего и Дальнего Востока, которые стали первой линией американской обороны. Наконец, война в значительной мере усложнила всю проблему установления мира, усилив антиколониальное, направленное против Запада революционное движение во всех слаборазвитых странах мира !. Таким образом, помимо воли ее участников, вторая мировая война привела к тому, что Соединенные Штаты и Россия оказались двумя самыми мощными державами, про-  11 «Слаборазвитые страны» — унизительный термин, изобретенный буржуазной наукой для характеристики колониальных и зависимых стран. Этот термин особенно часто употребляется в работах буржуазных авторов.
С точки зрения советской науки правильнее употреблять термин «слаборазвитые в экономическом отношении страны».— Прим. ред.
134


тивостоящими друг другу со своими враждебными целями и интересами на всем обширном пространстве Евразии.
Далее, весьма важно понять, в какой мере развитие этих значительных событий подчинялось контролю или предвидению, так как с распадом Великого Союза 1 и крахом первоначальных надежд на Организацию Объединенных Наций многие стали смотреть на губительные последствия холодной войны, как на результат ошибок, совершенных во время войны. Соответственно, многие склонны объяснять успех Советов или неудач Запада в том или ином районе земного шара определенной политикой или определенными действиями и решениями. Другие указывали на непоследовательность политики Соединенных Штатов, пытающихся после войны восстановить те самые страны, которые они были полны решимости уничтожить во время войны. Такое положение объясняют недостаточной дальновидностью людей, направляющих стратегию демократических стран. Такая критическая оценка политических последствий второй мировой войны крайне необходима, если мы хотим извлечь урок из недавней истории. Однако к такой оценке необходимо подходить осторожно, ибо допуская, что государственные деятели были в состоянии осуществлять контроль над гигантскими военными операциями и точно предсказать их исход, можно отодвинуть на задний план главный урок, состоящий в том, что тотальная война — это совершенно слепое орудие национальной политики. %
Решающие политические условия холодной войны являются в значительной мере результатом расстановки сил, созданной в ходе военных действий второй мировой войны. Экономическая и политическая слабость европейских союзников и соблазнительные политические вакуумы на территориях бывших врагов явились в большой степени результатом крайностей войны. Расширение сферы влияния России в Азии и в Европе является прямым следствием военных действий Советской Армии во время войны. Нереально полагать, что после оккупации Советской Армией того или иного района, будь то в Восточной Европе или в Маньчжурии, Америка могла бы  11 Имеется в виду антифашистская коалиция, в которую входили СССР, США и Англия — Прим. ред.
135


определять судьбу этого района посредством дипломатических разговоров в Ялте или где-нибудь в другом месте. Поэтому те, кто утверждает, что политические позиции США оказались бы более благоприятными, если бы во время войны было принято или, наоборот, не принято то или иное решение, должны доказать, что другой курс действий (в частности, сокращение сферы оккупации русских и обеспечение в то же время победы демократических стран) мог бы привести к лучшему политическому исходу. А доказать это очень трудно.
Однако трудность доказательства такого положения не должна заслонять другой главный урок второй мировой войны, а именно возможность в известной мере обеспечить примат политики даже в тотальной войне и исключительную важность всех возможных мер, предпринятых в этом направлении. Не может быть сомнения, что Соединенные Штаты здесь проявили непростительную беспечность. Само собой разумеется, невозможно доказать, что ход истории мог быть несколько иным, если бы люди действовали иначе. Однако история второй мировой войны показывает как границы политического контроля, так и неумение Соединенных Штатов использовать все возможности в рамках этих границ.
Поскольку расстановка сил в холодной войне в такой большой мере явилась результатом превратностей войны, то прежде чем определить рамки политического контроля, следует задать вопрос: какие политические или военные меры могли изменить ход войны так, чтобы обеспечить более выгодную послевоенную расстановку сил?
В Европе можно было просто дать возможность Германии и России истечь кровью. Однако это означало бы серьезный риск: в момент, когда спасение западного мира висело на волоске, фашисты могли окопаться на континенте или же Германия и Россия могли сговориться о совместном разделе Евразии. Любой же из этих вариантов мог бы на неопределенное время затянуть войну и поставить нас в гораздо менее выгодные условия, чем те, в которых мы оказались на самом деле.
Мы могли бы путем переговоров добиться соглашения с Германией на более раннем этапе войны с тем, чтобы Германия послужила буфером против мощи Советов. Однако судя по известным нам данным об обста¬
136


новке внутри самой Германии, можно сказать следующее: почти нет доказательств, что союзники путем переговоров могли бы добиться удовлетворительного соглашения с Германией достаточно своевременно для существенного изменения расстановки сил после войны.
Достижение такого соглашения было возможно при условии замены власти Гитлера надежным политическим режимом, при котором стала бы возможна чистка армии и правительства от нацистов и который обладал бы достаточной политической силой внутри страны для того, чтобы провести в жизнь условия соглашения. Подобный исход дела был бы возможен только в том случае, и то вовсе не обязательно, если бы заговор Бека — Герделера привел к убийству Гитлера и к установлению контроля над правительством. Однако тщательное изучение этого заговора показывает, что хотя генералы- «бунтари» могли пойти на какую-нибудь сделку, если бы Гитлер больше не стоял у власти, все же, коль скоро дело дошло до физического устранения Гитлера, они пошли на попятную из-за своей непоколебимой верности верховному главнокомандующему, несмотря на то что они совсем потеряли веру в его руководство войной. Формула безоговорочной капитуляции не сыграла никакой роли в их заговоре. Разумеется, тот факт, что формула безоговорочной капитуляции не имела видимого влияния на действия «взбунтовавшихся» генералов, еще не доказывает, что осмотрительная политика с целью установления мира путем переговоров была бы неэффективной.
Оставляя в стороне вопрос о дипломатических мерах для достижения более благоприятной расстановки сил, мы можем спросить, каким путем западные союзники могли бы вести действия с целью добиться более выгодных позиций в Европе к концу войны? Они могли бы, например, сконцентрировать свои военные усилия на вторжении в Европу через Балканы в 1943 году, а не беречь свои силы для нападения на Западную Европу в 1944 году. Однако, принимая во внимание скорость и мощЬ продвижения русских в Восточной Европе, весьма сомнительно, чтобы американским и британским войскам удалось оккупировать значительную территорию на Балканах (если об этом можно говорить вообще) до прихода туда русских.
137


Успех, которого бы они добились в этом рискованном предприятии, мог быть, по-видимому, обеспечен лишь огромной ценой предоставления русским возможности оккупировать Западную Европу. Более выполнимым планом было бы последовать совету Черчилля и отвлечь войска со Средиземного театра для вторжения в Южную Францию, попытаться нанести удар через люблянский разрыв летом 1944 года с тем, чтобы достигнуть Вены до прихода туда Красной Армии. Однако если бы эта попытка увенчалась успехом, то это можно было выполнить только за счет продвижения войск западных союзников в Германию. А если так, то это означало бы значительно более серьезный удар для наших послевоенных позиций, чем оккупация русскими Вены. Компетентные военные авторитеты оспаривают как ту, так и другую сторону этого вопроса даже сейчас. Нельзя, здраво говоря, ожидать, чтобы военные и политические руководители в то время могли принять безусловно правильные решения на основе стратегического предвидения событий, о которых мы сейчас судим пост-фактум.
С другой стороны, едва ли можно сомневаться в том, что войска западных союзников могли бы без большого военного ущерба на других участках дойти до Берлина и Праги раньше русских, если бы для достижения этого политического выигрыша они согласились пойти на жертвы. Это вызвало бы недовольство русских и могло привести к возникновению инцидентов в результате того, что соприкосновение двух огромных армий произошло бы в точке, находящейся восточнее согласованной демаркационной линии. Однако этот риск, безусловно, компенсировался бы политическим выигрышем, вытекающим из оккупации двух ключевых пунктов Европы. Правда, английская зона оккупации в Германии, установленная задолго до того, как войска западных союзников вступили в пределы Рейха, проходила примерно в 100 милях западнее Берлина. Однако англо-американские войска могли бы удерживать линию, достигнутую, ими при продвижении, до урегулирования разногласий с Россией в Восточной Европе, как это неоднократно предлагал Черчилль. Если бы даже эти разногласия и дальше оставались неразрешенными, что весьма вероятно, то все же наши позиции в Германии лишили бы Россию возможности вклиниться в наш европейский фланг и
138


значительно ослабили бы возможность политических маневров со стороны Советов, действия которых мы с тех пор испытываем.
Однако следует иметь в виду, что даже вопрос оккупации Берлина вырос в такую важную военную проблему, которую демократические державы, поглощенные большой войной, не могли игнорировать. Решение о том, направить главный удар англо-американских войск в сторону Берлина или в сторону «национального редута» в Центральной Германии, осталось за генералом Эйзенхауэром. Насколько ему было известно, второй вариант обеспечивал достижение военных результатов относительно недорогой ценой, в то время как первый вариант, как ему доносили, привел бы к людским потерям в пределах до 100 тысяч человек. Разве надо было ради какого-то эфемерного престижа начинать наступление на Берлин, которое стоило бы 100 тысяч человеческих жертв и продолжения войны? В сложившихся обстоятельствах Эйзенхауэр избрал самый быстрый, как он полагал, и сопряженный с наименьшими потерями путь окончания войны. В частности, всегда, когда речь шла о такой огромной численности войск, командующие демократическими армиями придерживались пристрастной оценки.
Если мы проанализируем войну на Дальнем Востоке, то рамки, в которых Запад мог бы осуществлять контроль над ней в своих политических интересах при помощи различных военных и дипломатических мер, кажутся несколько шире, чем рамки, в которых можно было осуществлять контроль над военными действиями в Европе. На Дальнем Востоке источником нашего беспокойства в холодной войне в значительной мере является оккупация Северной Кореи и большей части Китая. Раскол Кореи — прямой результат вступления русских в войну против Японии'. Успехи китайских коммунистов в значительной мере, хотя и не полностью, объ-  11 Раскол Кореи произошел по вине США и реакционных сил Кореи. В войну против Японии СССР вступил в строгом соответствии со взятыми на себя обязательствами. Англия и США, вступившие в войиу против Японии в декабре 1941 года, не были в состоянии собственными силами разгромить ее. Что касается оккупации Кореи и Китая, то это является очередной выдумкой автора.— Прим. ред.
139


ясняются уходом японцев из Маньчжурии и вторжением русских в Маньчжурию. Оба эти события сделали возможным консолидацию коммунистических сил на Севере. Если бы американское правительство заключило мир, с Японией до вступления России в войну на Дальнем Востоке, сохранило в неприкосновенности японскую армию в Маньчжурии и установило там власть японцев в качестве буфера против русской экспансии, а также если бы оно препятствовало, а не добивалось вмешательства России, то нынешняя расстановка сил на Дальнем Востоке могла бы сложиться значительно благоприятнее.
Безусловно, поскольку мы настаивали на безоговорочной капитуляции, было вполне разумно стремиться к поражению Квантунской армии в Маньчжурии. И в этих условиях вполне понятно, что в Ялте нам следовало пойти на уступки Советскому Союзу в качестве компенсации за его вмешательство. Дело в том, что, по господствовавшему тогда мнению военных специалистов (за исключением некоторых представителей военно-морских сил), было невозможно добиться безоговорочной капитуляции без массового и сопряженного с большими жертвами вторжения на японские острова, если русские войска не отвлекут на себя Квантунскую армию. В то время мы еще не знали, как сильно переоценивались в наших военных расчетах сила и воля японцев к сопротивлению. Но если бы, с другой стороны, американское правительство не настаивало на формуле безоговорочной капитуляции (которую оно все равно изменило, когда согласилось сохранить статус императора) н если бы оно оставило открытыми каналы для переговоров с умеренными японцами, Соединенные Штаты вполне могли бы добиться заключения мира на своих собственных условиях до вмешательства России и, возможно, даже до Ялтинского соглашения. Исходя из сведений, известных нам сейчас, о развитии событий в Японии, представляется вполне вероятным, что, если бы Соединенные Штаты энергично добивались урегулирования посредством переговоров, сторонники мирного урегулирования в Японии в момент капитуляции Германии могли бы (вопреки желанию милитаристов сдать армию) согласиться на условия капитуляции, которые они в конце концов приняли в августе 1945 года.
140


Создание в Маньчжурии японского буфера против России значительно улучшило бы обстановку. Отчаянные попытки Японии Заручиться посредничеством русских в период мая — июлк 1945 года по меньшей мере свидетельствуют о том, кто Соединенные Штаты могли бы добиться капитуляции Японии за несколько месяцев до августа и в таком случае не пришлось бы сбрасывать атомные бомбы1.
Вполне возможно, как многие думали тогда и как многие считают до сих пор, что Россия намеревалась вмешаться в войну против Японии независимо от того, последует ли на это просьба со стороны Соединенных Штатов. Но она не имела бы возможности вмешаться в том случае, если бы Япония признала свое поражение в день*окончания или еще до окончания войны в Европе. Вполне очевидно, что Соединенные Штаты занимали бы более сильные дипломатические и моральные позиции в том случае, если бы русское вмешательство произошло вопреки желанию США, а не наоборот — в соответствии с этим желанием.
Однако имеется соображение и другого порядка, и его нельзя не учитывать. Потерпел бы американский народ сделку с врагом, который напал на Пирл-Харбор? Могло ли американское правительство после всех жертв тотальной войны и в атмосфере страстей, порожденных войной, полностью изменить ее направление, пойдя на компромисс с врагом за счет китайского союзника Америки, для того чтобы сдержать своего русского союзника? Осуществление такого маневра означало бы, что демократическая страна целиком посвятила себя целям практической политики, пренебрегая при этом самыми элементарными нормами добропорядочности и чувствами, порожденными войной.
Если даже Рузвельт и Черчилль сами и не руководствовались подобными чувствами и не были так щепетильны, они все равно не решились бы рисковать нацио¬
1 Применение атомных бомб в Японии не вызывалось никакой военной необходимостью. Бомбы были сброшены США в порядке варварского эксперимента для демонстрации тогда еще нового оружия массового поражения. Американские империалисты этим актом преследовали политические цели, т. е. добивались господствующего положения в мире.—Ярим. ред.
141


нальным единством и целостностью своих собственных политических режимов, вступая в сделку, которая могла быть продиктована лишь голой целесообразностью. Если бы, тем не менее, они стремились к такому соглашению с Германией или Японией до того, как какая-нибудь из этих стран безоговорочно признала бы свое поражение, то, вероятно, им пришлось бы выдвинуть значительно более жесткие условия, чем те, на основе которых в конечном счете достигли урегулирования. По существу это было главное соображение Черчилля в пользу формулы безоговорочной капитуляции:
«Главное соображение, заставлявшее меня выступать (как я всегда и делал) против всяких альтернативных заявлений об условиях мира, столь часто выдвигаемых, сводилось к тому, что всякое заявление, содержащее практические мирные условия трех великих союзников, настаивать на которых их заставило бы общественное мнение, было бы значительно менее приемлемым для всякого немецкого движения за мир, чем общий термин «безоговорочная капитуляция»
Демократические правительства могут, пожалуй, проявить снисходительность по отношению к врагу, который искупил вину признанием своего поражения, но трудно себе представить, чтобы ради равновесия сил они пренебрегли возмездием.
Таковы некоторые соображения, указывающие на серьезные практические ограничения политической деятельности в войне большого масштаба. Вместе с тем они свидетельствуют о наличии, даже в условиях тотальной войны, известной возможности политического контроля, которую правительства должны быть' готовы использовать. Нельзя точно знать, какие именно политические выгоды (если вообще можно говорить о выгодах) можно было бы извлечь, если бы американское правительство полностью использовало возможность контроля во второй мировой войне. Однако, очевидно, правительство, будучи всецело поглощено стремлением добиться полной победы, не имело возможности предпринять в этом направлении даже минимальных усилий.  11 Winston S. Churchill, The Hinge of Fate (Boston: Houghton Mifflin. 1950), p. 689.
142


С этой точки\зрения знаменательно, что Соединенные Штаты приняли туманную формулу союзников о безоговорочной капитуляции противника во второй мировой войне, принял^ как нечто само собой разумеющееся, без малейшего намека на какую-либо критическую оценку. Хотя эта формула отражала политику, направленную против заключения мира на основе компромисса или переговоров (что имело решающее политическое значение), для подавляющего большинства американцев она была всего лишь боевым лозунгом. Она воплощала безусловную уверенность страны в том, что первостепенная цель войны состояла в обеспечении такой победы над странами-агрессорами, которая заставила бы их вечно помнить об ужасной каре за нарушений мира. Хотя Рузвельт и Черчилль отрицали всякое намерение уничтожить страны оси, безоговорочная капитуляция все же символизировала карательную концепцию войны, которую Рузвельту неоднократно признавал.
Никто сейчас не может доказать, что этот лозунг и то, что за ним скрывалось, отрицательно повлияли на исход войны или что можно было добиться более разумного урегулирования каким-либо другим путем. Тем не менее отказ союзников от переговоров с противником иначе как на условиях полной капитуляции (политика, от которой отказались, когда дело коснулось Италии и Японии) не выдерживал критики с точки зрения общих принципов. Однако американский народ и американское правительство придерживались этой политики главным образом на основе общего принципа. В то время приводились разумные доводы в пользу формулы безоговорочной капитуляции. Из этих доводов особенно большое впечатление на президента Рузвельта произвели следующие: избегая споров об условиях капитуляции, сохранив единство внутри страны и между союзниками, заверить русских в том, что их союзники будут со всей решимостью продолжать войну против Германии; вдохновить народы оккупированных стран и участников движения Сопротивления и лишить немцев возможности утверждать, что их не победили, а обманным путем заставили сдаться, как это доказывалось ими после первой мировой войны.
Очевидно, эти соображения имели второстепенное значение. Президент просто желал продолжать войну
143


под боевым лозунгом, выражающим решимость народа наиболее быстрым и эффективным путем сломить сопротивление врага, и явно не желал уряожнять борьбу за победу проблемами послевоенных Политических обязательств. Американцам, втянутым во всемирную битву, казалось само собой разумеющимся, что война есть война и что не может быть иной законной цели войны, кроме поражения врага. Рузвельт понимал и разделял эти чувства.
Желание американцев добиться безоговорочной капитуляции вполне понятно. Тем не менее некритическое принятие этой формулы автоматически исключало целый ряд других путей ведения войны, которые заслуживали пристального внимания с точки зрения примата политики. Таким образом, непреклонное стремление как можно быстрее добиться полной победы логически привело к решению вторгнуться в промышленные центры Японии, что в свою очередь заставляло добиваться вторжения русских в Маньчжурию и в конечном счете привело к решению сбросить атомные бомбы на японские города. В то же время эти решения исключили возможность серьезного рассмотрения других способов окончания войны, обеспечивающих достижения ограниченных строго определенных политических целей, соответствующих послевоенной позиции США. Рассказывая, как он пришел к мучительному решению применить атомную бомбу, военный министр Стимсон впоследствии писал: «Моей главной целью было закончить войну нашей победой по возможности с наименьшими людскими потерями в армиях, которые я помогал формировать». Имея это в виду, он сопоставил «ужасную ответственность» за сбрасывание атомной бомбы на густонаселенные города с той ценой, которую пришлось бы заплатить за вторжение в Японию. Как ему сказали, оно обошлось бы американцам в один миллион жертв и продлило бы войну до второй половины 1946 года. Он решил, что использование атомной бомбы было «наименее ужасным выбором» и, прибегая к нему, он, «безусловно, сознавал ужасы современной войны, которым нет определенных границ»Дилемма, перед которой стоял Стим-  11 Henry Slimson and McGeorge Bundy, On Active Service (New York: Harper’s. 1948), pp. 618—619, 632-633).
144


сон, была реальной, и его решение было бы логичным, если бы единственная цель войны заключалась в том, чтобы как можнскбыстрее и наименьшей ценой добиться безоговорочной капитуляции. С другой стороны, если бы правительство активно использовало возможности окончания войны без безоговорочной капитуляции, то, вероятно, не возникло бы необходимости ни сбрасывать атомные бомбы, ни вторгаться в Японию. Но самое большое, на что мог пойти в данном направлении кто-либо из руководящих . американских деятелей,— это предложить правительству сделать заверение, что трон императора не будет упразднен. Даже такой меры было бы, по- видимому, достаточно для обеспечения немедленной капитуляции Японии, однако это предложение было отвергнуто как «умиротворение»*.
Та же политическая слепота, что воплощалась в формуле «безоговорочной капитуляции», проявилась и в самом ведении военных действий. Нельзя с уверенностью сказать, что послевоенное политическое положение США было бы значительно лучше, если бы, например, демократические державы оккупировали Прагу и Берлин. Тем не менее полное исключение таких политических соображений из военных планов и отказ даже серьезно обсудить их ничем нельзя оправдать, особенно.когда решающая фаза военных действий осталась позади. В этой последней фазе войны Черчилль и английские начальники штабов учитывали возможность* ведения военных действий таким образом, чтобы Запад мог занять как  11 Посол США в Японии Джозеф Грю еще в мае 1945 года заявил, что войну можно было бы окончить менее дорогой ценой, если бы Соединенные Штаты дали ясные заверения в том, что император может остаться в качестве конституционного монарха. За это Грю прозвали «умиротворителем». Однако Стимсон, Форрестол и заместитель военного министра Макклой разделяли его точку зрения. 2 июля 1945 года Стимсон представил президенту меморандум, в котором предлагал, чтобы Соединенные Штаты приняли предложение, но в форме ультиматума, в котором призыв к капитуляции остался бы с предупреждением о возможных страшных последствиях. Однако государственный секретарь Хэлл возражал против включения всякого упоминания об императоре, рассматривая его как «умиротворение Японии». После того как были сброшены бомбы на Хиросиму и Нагасаки, император согласился на капитуляцию на условиях Потсдамской декларации. Он окончательно согласился на это, когда американское правительство безоговорочно признало его статус .— Прим, авт.
10 Роберт Э, Осгуд
145


можно более выгодную «позицию силы* по отношению к Советскому Союзу, но американцы уйорно исключали политические соображения из своих планов и рассматривали английскую точку зрения лишь как ширму, прикрывающую погоню за особыми сферами влияния *.
Так, в начале апреля 1945 года Черчилль, настаивая на движении на Берлин, писал, что он считает «весьма важным, чтобы мы встретились с русскими как можно ближе к Востоку». Однако начальники штабов США заявили, что «психологические и политические преимущества, которых можно добиться в результате возможного захвата Берлина раньше русских, не должны затемнять настоятельные военные соображения, заключающиеся, по нашему мнению, в расчленении и уничтожении вооруженных сил Германии». Генерал Брэдли писал об этом: «Я не вижу каких-либо политических преимуществ, вытекающих из захвата Берлина, которые могли бы возместить необходимость быстрого уничтожения немецкой армии на нашем фронте». И далее: «Как солдаты, мы наивно смотрели на стремление англичан усложнить войну политическими соображениями и невоенными целями» 1 2.
В конце апреля 1945 года, когда война в Европе фактически окончилась, британские начальники штабов предложили, чтобы верховный главнокомандующий вооруженными силами западных держав использовал малейшее улучшение положения своего тыла для освобождения Праги и как можно большей части остальной территории Чехословакии и добился тем самым больших политических преимуществ. Однако генерал Маршалл, передав это предложение генералу Эйзенхауэру, заметил: «Оставляя в стороне вопросы тыла, а также тактические или стратегические соображения, лично я не склонен рисковать жизнями американских солдат ради достижения чисто политических целей».
Та же недооценка политических соображений характеризует и стратегическую бомбардировку Германии. Исчерпывающие сведения об этом важном этапе войны
1 Разница в политической оценке событий, лежавшая в основе англо-американских споров по вопросу о военной стратегии, документально изложена в книге The Supreme Command (Washington, D. C.: U. S. Department of Army, 1954).— Прим. авт.
2 Bradley, A Soldier's Story. New York, Holt, 1951, p. 535.
146


в Европе содержатся в хорошо подготовленном и обширном труде «Обзор действий стратегической бомбардировочной авиации Соединенных Штатов». Документы, входящие в этот обзор, подтверждают выводы его составителей о том, что воздушная мощь союзников сыграла решающую роль в поражении Германии'. Эти документы показывают также, что стратегическая бомбардировка, начиная от общего планирования и кончая выбором целей, подчинялась чисто военным соображениям. По существу единственным критерием успеха этой кампании был максимальный подрыв способности врага к продолжению борьбы. Некоторые американские государственные деятели возражали против этрх, как говорили, неразборчивых, наводящих ужас налетов, однако они делали это главным образом из соображений гуманности, а не потому, что придавали налетам политическое значение. Фактически же все поддерживали частые «секторальные бомбардировки» городов Германии, исходя при этом из чисто военной необходимости и не задумываясь над тем, какое влияние могут оказать бомбардировки на послевоенное соотношение сил. Что касается психологического воздействия бомбардировок на население Германии, то мнение по этому поводу выражено в заключительной части упомянутого обзора. Там говорится: «...Бомбардировки заставили немецкий народ в полной мере познать, что такое современная война со всеми ее ужасами и страданиями. Они надолго останутся в памяти немецкого народа». Возможно, послевоенные политические последствия различных форм воздушных бомбардировок обсуждались в штабах британских и американских военно-воздушных сил. Однако все равно подобные соображения всегда подчинялись в конечном счете чисто военной цели — как можно быстрее и основательнее подавить сопротивление немцев. Даже после того, как войска союзников сломили хребет германской военной машине, авиация продолжала направлять свои главные усилия против промышленных и транспортных объектов, значительно усложняя тем са-  11 Избитое ложное утверждение о роли авиации США и Англии в минувшей войне. Всему миру известно, что решающую роль в разгроме фашистской Германии сыграли Советские Вооруженные Силы.— Прим. ред.
10*
147


мым послевоенные проблемы восстановления Европы и заполнения опасного вакуума в ее центре
Нельзя с уверенностью сказать, каким образом, если это было возможно вообще, западные союзники могли использовать воздушные бомбардировки, чтобы улучшить свои послевоенные политические позиции. Но вместе с тем нельзя найти логического оправдания тому, что тогда не уделили более серьезного внимания таким возможностям. Историческое объяснение этому, однако, достаточно ясно: как и в отношении всех аспектов американской военной стратегии, главным источником политической слепоты был груз американских традиций в сочетании с неспособностью высшего руководства предвидеть, что после поражения стран оси Соединенные Штаты неизбежно окажутся втянутыми в двухполюсную борьбу с Советским Союзом за господство.
В самом деле, политика президента Рузвельта состояла именно в том, чтобы преднамеренно избегать определения конкретных послевоенных политических целей в Европе, которыми можно было бы руководствоваться при осуществлении воздушных налетов или других военных действий. Он надеялся, таким образом, избежать смятения и сенсаций, порожденных секретными договорами в Версале в 1919 году. Более того, он полагал, что после окончания войны Соединенные Штаты как можно быстрее выведут свои войска из Германии и станут участвовать в европейской политике лишь постольку, поскольку в этом возникнет необходимость для осуществления посредничества между англичанами и русскими. В той мере, в какой американское правительство было вообще заинтересовано в политических проблемах, его главная забота была направлена на то, чтобы избежать «сфер влияния» и вместо этого сосредоточить свое внимание на обеспечении поддержки Большой тройки создания международной организации, которая покончила бы со старой системой равновесия сил.
Само собой разумеется, ответственность за политическую слепоту американской военной стратегии во второй  11 Автор преследует цель превознести роль США во второй мировой войне. Хребет германской военной машине был сломан Советскими Вооруженными Силами. Бомбардировка англо-американской авиацией Германии не оказала решающего влияния на исход войны.— Прим. ред.
148


мировой войне в большей мере ложится на гражданских руководителей страны, чем на военных. Именно высшие гражданские руководители в первую очередь должны были сформулировать ведущие политические цели, которые могли бы быть воплощены в конкретных оперативных директивах. Они не сделали этого. Фактически военные руководители глубже сознавали необходимость политического руководства, чем их гражданские начальники. Однако при отсутствии политических директив их долг состоял в том, чтобы наиболее эффективным образом выполнять свои военные задачи. В меморандуме объединенному комитету начальников штабов от 7 апреля 1945 года генерал Эйзенхауэр так объяснил ’свой стратегический план, заключавшийся в нанесении главного удара в направлении на Лейпциг, а не на Берлин: «Я считаю, что с военной точки зрения нецелесообразно на данном этапе военных действий сделать Берлин главным объектом наступления, особенно имея в виду, что он находится всего лишь в 35 милях от русских позиций. Я первым признаю, что война ведется ради политических целей,7 и если объединенный комитет начальников штабов решит, что усилия союзников захватить Берлин важнее чисто военных соображений на этом театре военных действий, я с радостью изменю свои планы и замыслы с тем, чтобы осуществить такую операцию».
Однако нет никаких доказательств, что объединенный комитет.начальников штабов вообще рассматривал вопрос, поднятый Эйзенхауэром.
' В действительности неполитический подход американских деятелей находился в таком тесном соответствии со взглядами всей нации, что не вызывал в то время никаких сомнений.
Ответственные политические руководители не сформулировали конкретных политических целей, ибо они просто считали само собою разумеющимся, что главной целью войны является победа, и смотрели на мир, как на конец политики, основанной на силе, а не как на продолжение ее. В то время казалось непостижимым, чтобы правительство вело войну, имея в виду сдерживание Советского Союза или оказание на него давления при помощи ленд-лиза, ибо подавляющее большинство американцев не видело оснований бояться своего русского союзника и верило в абсолютную необходимость сотруд¬
149


ничества с ним для установления прочного мира. Даже те немногие члены правительства, которые испытывали подозрения в отношении намерений Советского Союза после нарушения им Ялтинского соглашения, никоим образом не хотели предпринимать мер, которые бы могли вызвать отчуждение русских, прежде чем не было испытано послевоенное сотрудничество
Сомнительно, чтобы даже самое искусное и решительное руководство со стороны президента могло изменить господствовавший в то время среди американцев взгляд на войну и повести страну по пути тех коренных политических интересов, которые впоследствии предлагали некоторые критики.
Как бы там ни было, президент Рузвельт направлял всю свою огромную энергию и политический талант на быстрейшую и с наименьшими человеческими жертвами победу над врагом.
Рузвельт был противоречивой фигурой во многих отношениях. Однако нет основания сомневаться в правильности его руководства войной. Направляя овои усилия на решение чисто военных задач, обеспечивающих возможно быструю победу в войне, он был идеальным проводником в жизнь американского способа ведения войны, и без него Америка могла бы не выиграть эту войну так быстро. Тем не менее Соединенные Штаты впредь никогда не могут позволить себе следовать его примеру борьбы за победу в обстановке политического вакуума.
СВЯЗЬ ПРОШЛОГО С НАСТОЯЩИМ
История тотальной войны полностью подтверждает общее положение о том, что чисто физические масштабы тотальной войны в силу применения всех современных боевых средств устраняют возможность ведения войны как продолжения политических взаимоотношений и использования ее в качестве разумного инструмента национальной политики. История указывает на существо-  11 Автор искажает правду. Решения Ялтинской конференции 1945 года точно выполнялись только Советским Союзом. США и Великобритания вскоре же после Ялтинской конференции, преследуя свои империалистические цели, вступили на путь грубейших нарушений Ялтинских соглашений.— Прим. ред.
150


вание узких, но вполне реальных границ, в рамках которых даже тотальная война может быть направлена на достижение ограниченных, конкретных целей, и на тем большую необходимость максимально использовать эти ограниченные возможности для политического контроля, когда война угрожает достигнуть чрезмерных масштабов. Однако независимо <эт замыслов государственных деятелей политические последствия, определяющие характер мира после такой войны, окажутся скорее следствием военной целесообразности, чем результатом сознательного политического выбора. Поэтому из изложенной нами теории войны и политики следует вывод, что Соединенные Штаты кровно заинтересованы в том, чтобы ограничить масштабы войны и главное избежать современной формы военного безрассудства — тотальной войны. При наличии современного огромного военного потенциала государств хотя и важно, но уже недостаточно ограничить лишь политические цели войны. В наше время совершенно необходимо ограничить использование имеющихся средств войны. Очевидно, такое ограничение может быть обеспечено лишь на основе политического решения, подчиняющего себе все прочие соображения.
Что же, таким образом, говорит история о возможностях ограничения войн в современных условиях? Ясно, она не говорит нам ничего утешительного, поскольку на сегодняшний день не существует почти ни одного из условий, которые позволяли бы вести ограниченные войны между главными державами мира так же, как в прошлые столетия. В то же время почти все обстоятельства, которые порождали неограниченные войны, не только существуют, но их стало еще больше.
Между главными противниками в нынешней борьбе не существует общих культурных и моральных связей, обычаев и взглядов, а также классовых или семейных уз, которые в XVIII в. вносили в политику государств элемент сдержанности, доверия и законности. Мы уже никогда не сможем вернуть (да и не захотели бы этого) всех тех социальных, политических и культурных условий, которые превращали войну в личное дело королей и правительств. Мы не можем с холодной расчетливостью профессионалов смотреть на войну, как на игру, лишенную глубокого морального и эмоционального
151


значения. Мы не можем пренебрегать глубокими идеологическими конфликтами, которые разделяют мир. Мы не можем отбросить наши собственные глубокие национальные традиции, если бы это и было желательно. Тем более мы не в состоянии остановить волну национализма и расизма, которая поднимается в Азии, Африке и на Среднем Востоке *.
Происходящая ныне концентрация сил на двух полюсах лишает международную политику всякой гибкости, которой обладала многосторонняя система равновесия сил в начале столетия. Вместо постоянно меняющихся блоков, союзов и контрсоюзов более раннего периода ныне борьба за господство происходит между двумя враждебными державами главным образом в форме гонки вооружений и борьбы за завоевание на свою сторону нейтральных народов. Усилившаяся жесткость политической системы сопровождается и усугубляется уменьшением осмотрительности и тонкости в дипломатии.
В то же время самое очевидное препятствие на пути к ограничению войны — материальные возможности ведения неограниченной войны — неизмеримо усилилось во всех сферах: в промышленности и финансах, в транспорте, связи и военной технике. Кроме того, мир давно довел до совершенства технику призыва в армию и способы мобилизации, позволяющие всей мощью вооруженной нации обрушиться на врага. Невероятно, чтобы государства, создав такой огромный военный потенциал, добровольно отказались от него, если с его помощью они могут добиться военного превосходства. Более того, вся история вопроса о разоружении указывает на то, что никакие усилия по ограничению вооружений не могут увенчаться успехом без разрешения политических конфликтов, которые и заставляют государства вооружаться. А разрешение нынешней борьбы за господство в ближайшем будущем кажется невозможным. Хотя государства иногда воздерживались от ведения, войны с полным напряжением своих материальных возможностей, история, однако, знает немного войн, когда бы  11 Национализмом и расизмом автор называет национально-освободительное движение в колониях и зависимых странах. Такая терминология применяется автором для того, чтобы опорочить борьбу народов за свою национальную самостоятельность.— Прим. ред.
152 '


государства воздерживались от использования в той или иной мере всего имеющегося в их распоряжении оружия и ресурсов. Если государства не использовали определенные боевые средства во второй мировой войне, например отравляющие вещества, то это не потому, что их применение было несовместимо с понятиями нравственности, а потому, что оно оказалось нецелесообразным с военной точки зрения.
Цивилизованный мир не раз поражался изобретениями все более разрушительных видов оружия и неоднократно высказывал предположения, что они слишком ужасны, тем не менее не было случая, чтобы ужас разрушений сам по себе заставил государства воздержаться от применения любых средств, если того требовала «военная необходимость». Эта печальная истина, как показывают примеры из недавнего прошлого самой Америки, распространяется не только на государства с тиранической формой правления.
Во время первой мировой войны американский народ был глубоко поражен бесчеловечностью немецкой подводной войны. Вопреки существовавшим законам войны и понятиям человечности, немцы с помощью этого необычного вида оружия топили пассажирские суда без всякого предупреждения, обрекая невинных людей на гибель в морской пучине. Именно осуществляемая немцами неограниченная подводная война и заставила Соединенные Штаты в конце концов вступить в войну. В то же время в период второй мировой войны Соединенные Штаты сами вели неограниченную подводную войну, как нечто само собой разумеющееся, исходя из той же военной необходимости, которую они осуждали 25 лет тому назад.
В 1938 году бомбардировка японской авиацией китайского гражданского населения вызвала огромное возмущение в Соединенных Штатах. Государственный секретарь США Хэлл выступил с публичным осуждением этих варварских мер. Государственный департамент уведомил фабрикантов и экспортеров о том, что Соединенные Штаты не будут продавать самолеты и аэронавигационное оборудование странам, которые практикуют бомбардировку мирного населения. Это явилось своего рода «моральным эмбарго», которое привело к прекращению экспорта военных материалов в Японию.
153


В то же время в период второй мировой войны бомбардировка немцами Варшавы и Роттердама послужила «образцом» бомбометания по площади. И это стало основным видом действий союзников против континента, причем подобные действия восторженно поддерживались населением союзных стран. Точно так же американский народ ликовал, когда огромные соединения американских и английских бомбардировщиков, сбрасывая тяжелые фугасные и зажигательные бомбы, разрушали целые кварталы и вызывали массовые пожары в городах Германии и Японии. И наконец, страна, которая считала себя самым ярым поборником гуманных методов ведения войны во всем мире, пришла к выводу, что военная необходимость требует от нее стереть с лица земли Хиросиму и Нагасаки при помощи самого разрушительного оружия, когда-либо изобретенного человеком.
Поэтому если бы мы стали основывать свои суждения исключительно на данных военной истории современного Запада, то пришлоЪь бы прийти к выводу, что вероятность неограниченной войны огромна, а шансы ограниченной войны чрезвычайно малы. Однако прошлое— это лишь путеводитель к будущему; оно не устанавливает фатальных неизбежностей. Деятельность народов не является пассивным отражением отдельных тенденций и факторов. Возможности сознательного выбора того или иного образа действий слишком велики, чтобы их можно было охватить научным определением. Война, безусловно, является одним из наиболее трудно поддающихся предопределению социальных явлений не только в силу неспособности человека управлять составляющими ее сложными компонентами, но и, как это ни парадоксально, в силу заключенных в ней огромных возможностей для проявления собственной воли человека.
История показывает, что люди, несмотря на свою физическую способность уничтожать друг друга, всегда имели значительные возможности выбора способов и форм ведения войны.
Ограниченный характер войн XVIII в. в значительной мере б*ыл сознательной реакцией на неограниченную войну предшествовавшей эпохи. Ограничение масштабов войны в XIX в.— это в первую очередь результат дипломатического искусства. Кто может отрицать, что если бы в 1914 году проявили немного больше государ¬
154


ственной мудрости, то можно было бы предотвратить или, по меньшей мере, ограничить войну? И если бы в послевоенный период проявили немного больше силы воли и дальновидности, можно было бы изменить ход событий, который привел к навой тотальной войне. Во все времена политические, социальные и культурные факторы в дополнение к материальным условиям устанавливали границы принятию того или иного из возможных направлений действий и предопределяли вероятные последствия. Однако решающее условие, определяющее масштабы военных действий,— характер цели, ради которой ведется война,— никогда не предопределялось факторами, выходящими за пределы человеческого разума. Чисто физические возможности ведения неограниченной войны отнюдь не означают, что выбор или ограничение средств ведения войны автоматически исключается.
Во всяком случае, исторические события вовсе не отличаются последовательностью и единообразием, допускающими научное предвидение, хотя бы потому, что в них большую роль играет элемент случайности. Вместе с тем мы не должны тешить себя иллюзиями, будто все случившееся не могло произойти иначе лишь потому, что ретроспективно мы можем видеть так много причин, оправдывающих прошлое. Анализ военной истории показывает, как могут развиваться события в будущем, но при этом всегда необходимо оговариваться: «если условия останутся неизменными». В эпоху быстрых социальных, политических и технических изменений условия никогда не остаются неизменными в течение долгого времени, хотя основные наклонности человека могут остаться постоянными. Все время возникают новые и непредвиденные обстоятельства, и перед людьми постоянно вырастают новые непредвиденные альтернативы.
Поэтому, учитывая чередование случайностей и проявлений сознательной человеческой воли, мы должны знать историю войн, раскрывающую потенциальные возможности и вероятный ход будущих событий. В то же время мы должны учитывать связь прошлого с настоящим и полностью сознавать специфические возможности каждого исторического момента. .


□□□
Часть третья
АМЕРИКАНСКАЯ СТРАТЕГИЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
СОВРЕМЕННЫЙ период войны
СОВРЕМЕННАЯ ОГРАНИЧЕННАЯ ВОИНА
Поясняя различие между войнами в зависимости от характера их целей и обстановки, Клаузевиц пишет: «Важнейшим и решающим моментом в суждении государственного деятеля и военного руководителя является правильное определение... характера предпринимаемой войны. Он не должен принимать или стремиться превратить ее в нечто такое, чем она не может быть по самой природе вещей. В этом состоит первый и самый важный из всех стратегических вопросов»1. Это высказывание Клаузевица означает, что стратегия Америки должна предусматривать подготовку страны к ведению таких войн, которые могут возникнуть вероятнее всего. Поскольку главным критерием любой стратегии должна быть ее способность предотвращать или обеспечивать успешное сопротивление военным действиям, угрожающим интересам страны, мы должны попытаться составить себе точное представление о характере войны ближайшего будущего, чтобы понять основные требования •американской стратегии.
Исторический опыт довольно ясно говорит о том, что мир созрел для неограниченной войны. Однако из-за специфики современной обстановки мы не можем сказать, что неограниченная война неизбежна или что мы
1 Karl von Clausewitz, On War (Washington. D. C.: Combat Forces Press, 1953), p. 18.
156


действительно не находимся на пороге новой эры ограниченных войн. При оценке перспектив ограниченной войны мы приходим к такому выводу: несмотря на огромные потенциальные возможности неограниченной войны, период, начавшийся после окончания второй мировой войны, является по существу периодом ограниченных войн. Об этом свидетельствуют гражданская война в Греции (1947—1949), блокада Берлина и «воздушный мост» (1948—1949), война в Корее (1950—1953) и длительная война в Индокитае (закончилась в 1954 году). Во все указанные битвы были втянуты и коммунистический и западный блоки и прямо или косвенно — Советский Союз и Соединенные Штаты'. Однако в каждой из этих схваток обе стороны по своей собственной воле соблюдали определенные границы как в отношении целей, так и в отношении средств, посредством которых они стремились осуществить свои цели.
Придерживаясь ограниченного характера военных действий, противные стороны явно соблюдали экономию сил, ибо признавали, что тотальная война не могла бы служить их интересам. Предвидя, что применение силы в слишком больших масштабах или для достижения далеко идущих целей привело бы к неограниченной войне, они намеренно избегали .применения таких военных мер, которые были бы сопряжены с риском возникновения тотальной войны, несоразмерным с важностью стоявших перед ними политических целей.
По той же причине они воздерживались от того, чтобы с помощью военных средств добиваться осуществления таких политических целей, которых невозможно достигнуть, не рискуя заставить противника пойти на крайние меры.
Исходя из приведенных соображений, коммунисты воздержались от вооруженной агрессии в Западной Европе. В противном случае угроза странам — участницам НАТО и американской безопасности была бы сопряжена с серьезным риском вызвать массированный от-  11 Ни прямо ни косвенно Советский Союз не втягивался в эти войны. Советский Союз, наоборот, принимал все меры к прекращению вооруженных конфликтов. Что касается США, то они действительно принимали участие в указанных войнах, что подтверждает автор.— Прим. ред.
157


ветный удар и тотальную войну *. Однако они не остановились перед применением вооруженной силы на Дальнем Востоке, правильно оценив, что здесь Соединенные Штаты не считают непосредственную угрозу своим интересам и престижу настолько серьезной, чтобы пойти на нечто большее, чем локальное сопротивление ограниченными средствами. Соединенные Штаты со своей стороны имели склонность бороться против коммунистической агрессии, оказывая местное вооруженное сопротивление, поскольку его можно было успешно осуществить при помощи средств, соразмерных с поставленными на карту ограниченными целями. Они воздерживались от применения таких мер противодействия, которые не соответствовали важности целей и могли настолько угрожать интересам и престижу коммунистов, что были способны вызвать ответный контрудар, ведущий к тотальной войне.
Трудно сказать, сбросили бы американцы атомные бомбы на Москву, если бы Россия или ее сателлиты встали на путь вооруженной агрессии в таких жизненно важных стратегических районах, как, например, Западная Европа. Неизвестно также, пошли ли бы коммунистические руководители на огромный риск развязывания тотальной войны во второстепенных стратегических районах, если бы Соединенные Штаты не установили определенных пределов для своих ответных действий, как это было в Корее. Но независимо от вероятности таких гипотетических случаев обе стороны, по-видимому, считали, что вряд ли риск приведет к хорошим результатам.
Ощутив несостоятельность принятых на себя ограничений в борьбе против противника, стремившегося в конечном счете разрушить их политическую систему, американцы, возможно, не учли того, что он также действовал под влиянием определенных самоограничений и стремился удержать военные действия в ограниченных рамках. Во время гражданской войны в Греции Запад воздержался "от нападения на Югославию и Болгарию — убежище и источник снабжения руководимых коммуни-  11 Советский Союз никогда не помышлял о вооруженной агрессии против Запада. Вся политика СССР показывает, что о» постоянно стремится к решению всех проблем путем переговоров.— Прим. ред%
158


стами греческих партизан', но и коммунисты воздержались от использования болгарских и югославских войск в Греции. Во время блокады Берлина и Соединенные Штаты, и Россия легко могли принять более решительные меры, но они ограничили свои усилия применением мер, исключающих вооруженное столкновение, а именно «воздушным мостом» и соответственно блокадой, полагая, что более сильные меры в таком чувствительном районе повлекут за собой развязывание тотальной войны. Во время войны в Корее командование Объединенных Наций как по военным, так и по политическим соображениям позволило коммунистическим войскам пользоваться своим «привилегированным убежищем» к северу от реки Ялуцзян и воздержалось от бомбардировки объектов на территории Китая. В то же время, исходя из своих собственных военных и политических соображений, китайские коммунисты и их советские союзники по существу смирились с превосходством военно-воздушных сил Объединенных Наций в Корее и воздержались от бомбардировки американских портов снабжения в Корее и американских авиационных баз на Окинаве и в Японии, а также от нападения своей авиацией и подводными лодками на американские авиа- носцы и танкеры в корейских водах.
Другими словами, в послевоенный период мы наблюдаем действие своего рода зачаточной системы самоограничения, основанной на обоюдном понимании необходимости экономии сил и в значительной мере поддерживаемой страхом перед скрытыми возможностями тотальной войны. Эта зачаточная система не поддерживается чувством общности интересов и морального единства или утонченной дипломатией, регулирующей сложный механизм равновесия сил. Однако она все же в значительной степени опирается на понимание обеими сторонами своих интересов. Вопрос о том, насколько успешно главные антагонисты учитывали требования ограниченной войны с точки зрения удовлетворения своих интересов, является спорным. Однако совершенно очевидно, что они по крайней мере правильно учитывали эти требования с точки зрения уклонения от тотальной войны.  11 Болгария и Югославия не были убежищем и источником снабжения греческих партизан.— Прим. ред.
159


АТОМНЫЙ ТУПИК
Тот факт, что после второй мировой войны вооруженные конфликты носили ограниченный характер, не означает, что они такими и останутся. Если мы хотим более тщательно проанализировать перспективы ограниченной войны, надо ответить на два вопроса: 1. В чем состоят основные условия, определяющие настоящий период ограниченных войн? 2. Могут ли эти условия ограничивать войны и в дальнейшем?
Во введении мы указывали на два основных, не имеющих прецедентов в истории, условия, которые определяют ограниченный характер войн и препятствуют развязыванию тотальной войны: глубокие противоречия между целями и интересами двух наиболее мощных держав мира, известные как холодная война, и внушающая ужас способность к взаимному уничтожению. Второе условие в большей мере препятствует возникновению неограниченной войны в результате крупной агрессии или массированного ответного удара, так как и Советский Союз, и Соединенные Штаты сознают, что они понесут должное возмездие. Однако взятые вместе эти два условия усиливают перспективу возникновения ограниченной войны из борьбы за достижение менее важных целей. Дело в том, что коммунистические лидеры знают, что Соединенные Штаты, как и Советский Союз, воздер- жутся от превращения малой войны в большую, если оба правительства, оставаясь в рамках разумного, не будут считать цели войны настолько важными, чтобы решиться на всеобщее термоядерное уничтожение. Черчилль имел в виду второе условие, когда в своем известном обращении к палате общин 1 марта 1955 года говорил о «равновесии страха»: «Вполне возможно, что по иронии судьбы мы придем к такому положению, когда безопасность станет прямым порождением страха, а сохранение нации — близнецом уничтожения»1. Он говорил как раз о том, что мы обычно называем «атомным тупиком», то есть о таком положении, при котором риск удерживает державы, располагающие ядерным оружием, от преднамеренного развязывания тотальной войны.
«Равновесие страха», возможно, уменьшило вероятность развязывания тотальной войны Соединенными Шта-  11 Parliamentary Debates (5th series; Hansard), DXXXVII, 1899.
160


тами или Советским Союзом. Но было бы серьезной ошибкой полагать, что оно сделало тотальную войну невозможной. Такое предположение привело бы нас к притуплению бдительности и игнорированию военной готовности, а это могло бы повлечь за собой нарушение атомного тупика. В действительности главные условия, лежащие в основе современного периода ограниченных ©ойн, создают также новые опасности развязывания неограниченной войны. Для того чтобы более трезво оценить перспективы ограниченной войны, мы должны иметь полное представление о различных путях возможного возникновения тотальной войны. Существуют четыре пути, которые заслуживают особого внимания:
1. Широкая агрессия со стороны Советского правительства или мощный ответный удар со стороны США могут быть предприняты из преднамеренного расчета на возможность возникновения тотальной войны.
2. Советское или американское правительство может преднамеренно или случайно спровоцировать тотальную войну из-за неразумного равнодушия к последствиям своих действий.
3. Советское или американское правительство может ненамеренно вызвать тотальную войну вследствие просчета в отношении последствий своих действий.
4. Тотальная война может возникнуть по причинам, не поддающимся контролю со стороны . Соединенных Штатов и Советского Союза, особенно в результате действий других государств.
Сохранение «ядерного тупика» может иметь значение для предотвращения тотальной войны только при первом из указанных вариантов. Поэтому сначала рассмотрим возможности возникновения тотальной войны в результате преднамеренного и обдуманного расчета. Имеются два важных фактора, противодействующих такой возможности: во-первых, то, что детальную войну придется вести с применением стратегического ядерного оружия; во-вторых, Советский Союз и Соединенные Штаты сознают, что при неограниченном использовании этого оружия они обязательно подвергнутся ужасающему опустошению, превосходящему все возможные преимущества, на которые они могли бы рассчитывать. Поэтому, пока обе страны будут иметь возможность уничтожить друг друга с помощью ядерного оружия и
161
И Роберт Э. Осгуд


ни одна из них не сможет воспрепятствовать этому, вполне вероятно, что «равновесие страха» удержит каждую из них от преднамеренного применения мер, которые почти наверняка вызвали бы всеобщую ядерную войну. Никто не может с уверенностью сказать, какие именно меры могут вызвать такую войну, но предположительно они включают в себя, как минимум, прямую агрессию или ответный удар по территории одной из этих стран, массированную агрессию или ответный удар по основным стратегическим районам, важным для безопасности любой из этих стран, и, возможно, разрушение городов термоядерным оружием при любых обстоятельствах.
Ужас тотальной ядерной войны не имеет прецедентов в военной истории. Раньше страх перед тем или другим видом оружия компенсировался надеждой на то, что основную тяжесть разрушений придется вынести на себе противнику и что даже в случае эффектного ответного удара со стороны противника только небольшая часть территории и населения страны непосредственно пострадает от войны. Но это условие теряет свою силу, когда потенциальные противники сознают, что, неся бедствия противнику, они по существу автоматически навлекают такие же бедствия и на себя. Имеются достаточные основания полагать, что они действительно это сознают. После того как Соединенные Штаты и Советский Союз осуществили взрыв водородного оружия (в ноябре 1952 года Соединенные Штаты и в августе 1953 года — Советский Союз), оба правительства пришли, по-видимому, к заключению, что война с применением этого оружия вряд ли может, служить какой-либо разумной цели, что она может быть только мерой -отчаяния.
По мере того как страшные последствия термоядерной войны осознаются всем человечеством, преднамеренное и сознательное развязывание такой войны Советским Союзом или Соединенными Штатами становится все менее вероятным. Это относится как к ответному удару, так и к агрессии. Американское правительство никогда не рассматривало агрессию или «превентивную войну» в качестве некоего возможного курса действий. Однако вплоть до того момента, когда русские взорвали атомную бомбу в 1949 году и термоядерную — в 1953, оно во всяком случае могло рассматривать возможность
162


относительно безнаказанной войны со стороны США в ответ на советскую агрессию- Но сейчас мы знаем, что ответный ядерный удар по Советскому Союзу может вызвать в свою очередь удар ho Соединенным Штатам. По мере того как этот факт все глубже проникает в сознание народа, президенту и его советникам приходится с большим нежеланием относиться к идее применения американского ядерного оружия в качестве средства устрашения. Поскольку правительство США все больше и больше сознает растущий страх народа перед войной, оно, возможно, не решится нанести ответный ядерный удар, если русские нападут на основные стратегические районы. Каково бы ни было влияние этого обстоятельства на военное и дипломатическое положение Америки, оно, безусловно, уменьшает вероятность преднамеренного развязывания тотальной войны, если только Соединенные Штаты не впадут в отчаяние в результате частичных неудач.
Однако следует подумать о том, является ли «атомный тупик» условием, на котором можно строить твердые стратегические планы или же это только временное состояние равновесия. Рассмотрим шансы на ликвидацию «тупика». Он может быть ликвидирован по крайней мере двумя путями: а) Соединенные Штаты или Советский Союз достигнут решающего превосходства в своих оборонительных или наступательных возможностях; б) обе державы создадут мощную оборону, намного превосходящую их наступательные возможности,
В первом случае любая из двух держав может либо относительно уменьшить свою уязвимость от ядерного нападения, либо усилить свою наступательную ядерную мощь до такой степени, что будет готова начать тотальную войну в надежде на неспособность противника нанести эффективный ответный удар, сводящий на нет преимущества инициативы. Нетрудно представить себе подобный ход событий как теоретическую возможность. Это может, например, случиться в результате внезапных и значительных изменений в соотношении наступательных и оборонительных возможностей. Эти изменения могут явиться следствием технических достижений, внутреннего политического и экономического развития в Соединенных Штатах или России, приобретения, нейтрали¬
163
И*


зации или потери союзников или развития событий внутри союзных стран.
Однако даже при наличии таких изменений тотальная война будет иметь смысл длй страны, обладающей оборонительным или наступательным превосходством, все же только при особых условиях. Она могла бы иметь смысл в том случае, ©ели страна, решившая предпринять тотальную войну, смогла бы предотвратить или нейтрализовать ответный ядерный удар, если бы война окончилась так быстро, что нападающая сторона избежала бы серьезных потерь, или если бы нападающая сторона предвидела, что тотальная война явится единственной возможностью избавиться от гораздо более тяжелой обстановки. Однако, помимо этих условий, любые относительные преимущества в обороне или нападении, которых могут добиться Соединенные Штаты или Советский Союз, теряют свое значение, поскольку даже страна с гораздо меньшими возможностями нападения и обороны могла бы произвести опустошение на территории более могущественной державы. В действительности Соединенные Штаты и Россия, возможно, уже достигли той точки «насыщения», при которой (хотя одна из держав и может стать сильнее другой в отношении средств ведения тотальной войны) обе они в состоянии причинить тяжелые разрушения.
По той же причине весьма сомнительно, чтобы превосходства средств обороны обеих держав над средствами наступления окавалось достаточно для ликвидации «атомного тупика». Даже если предположить, что обе державы уничтожат 95 из 100 выпущенных термоядерных снарядов, взрыва остающихся пяти достаточно для уничтожения огромных масс людей и целых городов. Таким образом, едва ли какой-нибудь из держав удалось достичь целей, оправдывающих ее потери, опять-таки мы исключаем случаи молниеносной войны или войны, начатой в обстановке отчаяния.
Более того, трудности учета относительной мощи обороны нападения или продолжительности войны были бы так велики, а последствия просчета так ужасны, что трудно представить себе, пойдет ли сознательно любая из держав на огромны# риск неограниченной войны, если только она не окажется в настолько затруднительном положении, когда даже минимальный шанс на со¬
164


хранение или улучшение ее положения кажется стоящим риска всеобщего разрушения. Прежде всего исключительно быстрое развитие военной техники и колоссальный рост военного потенциала в течение последнего столетия чрезвычайно затруднили возможность оценки относительной военной мощи до начала войны. Техника после второй мировой войны так шагнула вперед, а возможности ее практического военного применения стали настолько неопределенными, что фактически ни одна держава не может сознательно пойти на развязывание тотальной войны, исходя из того, что ее вооружение позволяет преодолеть условия «тупика» и «насыщения». Возможность же «технических скачков», включая временное превосходство в химическом и биологическом оружии во время самой войны, делает возможность такой оценки еще более иллюзорной.
Наконец, если бы даже «равновесие страха» и не сдерживало войну, все же трудно представить себе, что Соединенные Штаты или Россия могут развязать тотальную войну, пока они в состоянии обеспечивать свою безопасность другими средствами. Ведь сам по себе разрушительный характер всеобщей ядерной войны представляется несовместимом с большинством политических целей, если только речь не идет о самой жизни и смерти нации. Например, большая ядерная война в Европе, несомненно, принесла бы настолько серьезные разрушения промышленности, транспорта и связи, что победа стала бы бесполезной и, вероятно, превратилась бы в тяжелое бремя.
Поэтому (не считая особых случаев) до тех пор, пока советское и американское правительства будут действовать благоразумно и пока равновесие их военной мощи не подвергнется резким и неожиданным изменениям, ни одно из них не пойдет на преднамеренное развязывание тотальной войны путем агрессии или ответного удара. Из числа особых обстоятельств нельзя исключать возможность того, что Соединенные Штаты, не имея достаточных средств для сдерживания коммунистической агрессии в определенных рамках (также и путем ограниченной войны) и испытав серию губительные частных военных и политических неудач, пойдут в конце концов на риск ядерного уничтожения, но не примирятся с пассивным поражением.
165


ВОЗМОЖНОСТЬ НЕБЛАГОРАЗУМНЫХ ДЕЙСТВИИ
В изложенных гипотетических ситуациях мы исходили из предположения, что Американское и Советское правительства действуют благоразумно, т. е. они избегают поспешных и необдуманных действий и основывают политику на объективном анализе наилучших способов достижения своих национальных целей, сопоставляя возможный выигрыш с потерями, взвешивая преимущества и невыгоды и всегда скрупулезно учитывая последствия своих действий. Однако, учитывая важность такого предположения, мы должны подумать о том, достаточно ли оно обосновано. К счастью, до сих пор обе державы были все же благоразумны, ограничиваясь ведением холодной или ограниченной войны, хотя это и влекло за собой неприятные решения и действия *. Но настоящая проверка благоразумности — это проверка, выдержавшая испытание времени. Какое влияние окажет на образ действий США и Советского Союза продолжение политической напряженности и дальнейшее наращивание ядерных мощностей? Эти обстоятельства могут заставить Американское и Советское правительства предпринять необдуманные и опрометчивые действия. Однако в то же время они могут побудить их к осторожности и предусмотрительности.
Оценивая шансы на то, что Дмериканское и Советское правительства и впредь сохранят благоразумие, в первую очередь необходимо учесть, что никогда ни одно государство не удовлетворялось преследованием своих интересов всецело на основе одного лишь холодного расчета материальных выгод и невыгод. Все государства в той или иной степени чувствительны к понятиям чести, престижа и принципов, которые не поддаются строгому материальному учету. Поэтому, хотя в других отношениях американские и русские руководители могут следовать разумным требованиям силы, они могут быть вынуждены начать тотальную войну во имя этих неосязаемых ценностей, не считаясь с последствиями. Напри-  11 Здесь автор приписывает СССР то, чего нет на самом деле. Советский Союз не вел и не ведет холодную или ограНичеНйую войну. В своих заявлениях руководители Советского государства неоднократно говорили о необходимости ликвидации холодной войны, которую раздувают реакционные круги США.— Прим. ред.
166


мер, в свете объективного сопоставления выгод и потерь для Соединенных Штатов может оказаться невыгодным в ответ на захват коммунистами Берлина или Ирана развязывать тотальную войну, которая могла бы привести к уничтожению Нью-Йорка, Детройта и Чикаго. Однако возможно, что ни одно правительство, покорно принявшее такой удар и не нанесшее ответного удара по центру агрессии, не устояло бы перед взрывом общественного мнения, даже если бы такая мера не могла привести к отвоеванию утраченной территории. Советское правительство более терпимо.относится к неудачам и к принципам компромисса, но несомненно, что его терпимость тоже имеет пределы, за которыми оно не потерпит унижения ради материальных выгод.
Ограничение войны становится более затруднительным, когда правительствам приходится принимать во внимание соображения, выходящие за рамки строго объективного учета военных и политических выгод и потерь. Но даже если исключить эти обстоятельства, то все равно шансы на то, что советские и американские руководители проявят достаточно благоразумия и избегут тотальной войны, не поддаются никакому учету по той простой причине, что трудно предсказать влияние таких качеств, как терпение, самообладание, осмотрительность и способность предвидения. Относительно благоразумия русских и американцев можно лишь строить предположения, исходя из их основного взгляда на войну.
В коммунистической доктрине или в советской практике нет ничего не совместимого с разумным воздержанием от войны. Советский подход к войне и политике коренным образом отличается от фанатических порывов Гитлера. Советский подход осуждает поспешные и необдуманные действия. Он йе только одобряет, но и предусматривает высокую гибкость тактики. Такие качества, как гибкость, терпение и осмотрительность, превозноси- симые революционной доктриной и опытом, - подкрепляются длительным добольшевистским опытом русской дипломатии. Следовательно, советские руководители эмоционально и интеллектуально предрасположены к тому, чтобы осторожно манипулировать силой для достижения конкретных политических целей. По их мнению, в каждый данный момент необходимо делать один
167


рассчитанный шаг вперед и, если нужно, один шаг назад для того, чтобы потом сделать два шага вперед. Если их к тому вынудят, они не остановятся перед применением вооруженной силы в большой войне, подобной второй мировой войне, или в ограниченной войне, как, например, в Финляндии и Ко-рее, даже если это покажется сопряженным с небольшим риском. Но, будучи хорошо сведущими в методах революционной борьбы и в теории Клаузевица и обладая верой в окончательную победу своих идей, они относятся с большим предпочтением к осторожным, косвенным методам дипломатии. Поэтому до тех пор, пока безопасность и престиж русских не подвергается серьезной угрозе, советские государственные деятели едва ли склонны идти на крайний риск войны для достижения своих целей, когда в их распоряжении имеется столько других,* менее рискованных методов. Конечно, нельзя быть уверенным, что руководителями России всегда будут осторожные и расчетливые реалисты.
Рассуждая об американском благоразумии, прежде всего надо признать, что по своей природе демократической власти труднее проводить гибкую, осмотрительную и терпеливую политику, чем власти, не зависящей от общественного мнения *. При демократическом режиме общественное мнение в одно и то же время является и более изменчивым и менее гибким в своем подходе к внешней политике. Оно подвержено внезапным и необъяснимым изменениям направления, которые идут вразрез с последовательным ходом международной политики. В то же время оно медленно воспринимает новый курс, отвечающий изменившимся обстоятельствам, и неохотно отказывается от старого.
Соединенные Штаты по своему предрасположению и опыту особенно плохо подготовлены к ведению терпеливой, осмотрительной борьбы за господству, борьбы, рас-  11 В данном случае автор пытается клеветать на социалистические страны, приписывая им то, чего нет в действительности. Правительства этих стран проводят политику, отвечающую интересам всего йарода, и поэтому они учитывают общественное мнение. Что касается власти капиталистов, которую автор в своей книге пы^ тается выдать за демократическую, то она в действительности проводит политику, противоречащую коренным интересам народа.— Прим. ред.
168


считанной на неопределенное время и не сулящей в ближайшем будущем решительного успеха. Американцы не привыкли к раздражающим их ограничениям, навязанным ограниченными, не импонирующими им с моральной точки зрения целями. Они предпочитают преследовать свои национальные цели смелыми, массированными ударами, а не окольными путями или сменяющими друг друга неудачами и успехами. Они не расположены к бесстрастному ожиданию событий, хитрости, торгу, маневрам ради улучшения своих позиций.
И все же при рассмотрении этих фактов знаменательным является то, что американский народ вновь и вновь продолжал действовать вразрез со своими основными предрасположениями ради осуществления важнейших требований национальной безопасности. В США продолжали говорить, а иногда и мыслить понятиями довольно простых принципов и целей более раннего периода. Однако, когда вырисовывались реальные альтернативы, американцам как-то удавалось находить правильное решение в каждой конкретной обстановке, проявляя при этом известную практическую мудрость, которая характерна для их поведения в других сферах деятельности. Однако этот обнадеживающий факт не дает еще поводов для самоуспокоенности. То, что Америке удавалось в каждом отдельном случае приспосабливаться к целому ряду кризисов, не является показателем развития нашей, зрелости и осмотрительности, необходимых для проведения политики, рассчитанной на длительный период. С другой стороны, на протяжении всей своей истории американский народ обнаруживал обнадеживающую способность учиться на опыте. Сравнивая, например, его вступление и участие в испано-американской войне, первой и второй мировых войнах, мы заметим, что подход американцев к войне неуклонно становится все более трезвым. Или сравним реакцию страны на потопление «Мэна», торпедирование «Лузитании»', обстрел острова Панай1  2 в 1937 году и более поздние нападения китайских коммунистов на американские самолеты и заклю¬
1 «Лузитания» — английский пассажирский пароход, потопленный германской подводной лодкой 7 мая 1915 года на пути из Нью- Йорка в Ливерпуль. Погибло 1154 человека.— Прим. ред.
2 Панай — один из Филиппинских островов.— Прим. ред.
169


чение в тюрьму американских летчиков1. Некоторые могут усмотреть в последовательном ослаблении эмоциональной реакции на эти инциденты прогрессирующий упадок моральных качеств. Однако они могли бы смотреть на это явление, как на некий критерий того, в какой мере страна заменила импульсивный и в известной мере романтический подход к международным конфликтам более зрелым подходом, что во многом зависело от ее умения считаться со все более и более серьезными последствиями своих действий.
Учитывая, что главные противники вынуждены действовать осмотрительно и не терять рассудка, можно подумать, что неограниченная война возникнет (если возникнет вообще) скорее в результате просчета или событий, не поддающихся контролю Соединенных Штатов и Советского Союза, чем в результате преднамеренного умысла или отхода от здравого смысла.
ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОСЧЕТА
Мы исследовали обстоятельства, при которых Соединенные Штаты или Советский Союз могли бы ликвидировать «атомный тупик» путем сознательного и преднамеренного развязывания тотальной войны, и пришли к выводу, что такая возможность, за исключением определенных специфических условий, маловероятна. Однако в нашем анализе есть элемент нереальности, ибо предполагается, что правительствам' заранее известны последствия действий. На самом же деле о последствиях событий они могут только предполагать и действовать на основе известного риска. Таким образом, то или иное правительство может совершенно сознательно принять курс действий с учетом риска возникновения тотальной войны. Очевидно, что правительство не пошло бы на этот риск, если бы определенно знало, что взятый курс приведет к
1 Автор допускает лживые утверждения. Летчики Китайской Народной Республики не нападали на американские самолеты, а препятствовали нарушению американцами воздушного пространства Китая. Некоторые экипажи самолетов, которые вынуждены были приземлиться, интернировались китайскими властями, а затем, по истечении некоторого времени, отправлялись на родину.— Прим. ред.
170


тотальной войне. В то же время точная оценка риска необычайно трудна. Относительная мощь, политические выгоды и неудачи, важность целей и ожидаемая реакция противника — таковы факторы, которые должны учитываться, когда принимается решение об определенных военных мерах. Но эти факторы не поддаются научному предвидению. Нельзя также заранее предугадать необходимые размеры и влияние военной силы на исход войны. Более того, трудности определения реакции противника на предпринятые меры усложняются такими субъективными факторами, как честь, престиж, принципы, а также чисто эмоциональными побуждениями.
В XVIII в., когда средства ведения войны были традиционно ограничены, а цели войн сводились к династическим, торговым или территориальным интересам ограниченного масштаба, война и политика приближались к науке, которой поддавался учет размера силы. Однако как материальные, так и нематериальные условия, делавшие это возможным, давно исчезли. Более того, постольку, поскольку ограничение войны зависит от мудрости и опытности государственных деятелей, то, к сожалению, приходится констатировать, что даже самые искусные дипломаты XVIII в. неоднократно ошибались при оценке того, за что такая-то страна будет воевать и отчего она воздержится, что она может получить в результате переговоров и что — в результате военных действий. Проблема равновесия между вооруженной силой- и дипломатией, как и проблема применения силы для достижения политических целей,— это искусство, а не наука. И в этом искусстве на практике даже самые проницательные умы не являются непогрешимыми. С другой стороны, государственные деятели XVIII в. шли на гораздо больший риск, чем это может себе позволить любой здравомыслящий современный государственный деятель, по той простой причине, что расплата в случае просчета была относительно невелика. Если бы они знали, что каждое их обязательство, каждая угроза силой и каждое вооруженное столкновение может вылиться в тотальную войну, равносильную взаимному уничтожению, то, вероятно, они бы строили свои расчеты и действовали с гораздо большей осторожностью.
Необходимость действовать осторожно в предвидении возможного просчета может свести до минимума веро¬
171


ятность возникновения тотальной войны, как прямого и непосредственного следствия тех или иных шагов США или Советского Союза. Но опасность непреднамеренного начала тотальной войны таится не только в прямой провокации, но и в возможности постепенного выхода ограниченной войны из-под контроля.
Так, ограниченная война, в которую были бы вовлечены Соединенные Штаты или Россия, для одной из этих стран могла бы принять столь неблагоприятный оборот, что страна оказалась бы вынужденной предпочесть расширение войны (несмотря на возрастающий риск тотальной войны) молчаливому примирению с поражением. А это могло бы спровоцировать противостоящую ей державу на ответный удар такими средствами, которые поставили бы попавшего в тяжелое положение противника под еще большую угрозу. Так, шаг за шагом, независимо от первоначальных намерений обеих держав, ограниченная война могла бы выйти из-под контроля.
Вероятность такого развития событий возросла бы, если бы каждый из противников был уверен в том, что другая сторона не осмелится начать тотальную войну. Представим себе, что Советский Союз или Китай осуществили бы ряд успешных военных действий ограниченного масштаба или угрожали предпринять такие действия, а Соединенные Штаты не дали бы отпора, боясь развязать тотальную войну. В конце концов это могло бы побудить Россию или Китай превратно истолковывать пределы американского терпения и толкнуло бы страны на военную авантюру, на которую Америка в порыве отчаяния ответила бы мерами, не совместимыми с ограниченной войной.
Возможность превращения ограниченной войны в неограниченную в результате просчета возрастает ввиду того, что Соединенные Штаты и Россия обладают тактическим ядерным оружием, т. е. относительно небольшими атомными снарядами и бомбами с взрывной силой в пределах от 1 килотонны (1 тыс. тонн тротила) до 40 килотонн (в два раза мощнее бомбы, сброшенной на Хиросиму), пригодных для применения против целей непосредственно на поле боя в дополнение к термоядерным бомбам мощностью в 60 мегатонн (60 млн. тонн тротила) и предназначенных для уничтожения целых городов.
172


Было бы большой ошибкой полагать, что применение тактического ядерного оружия обязательно должно привести к использованию стратегических бомб, предназначенных для уничтожения городов, и к тотальной войне. Это могло бы в действительности явиться прекрасным средством для удержания военных действий в ограниченных рамках, так как в противном случае всякой державе пришлось бы или согласиться с поражением или наносить стратегический ответный удар. Тем не менее бесспорно, что фактический военный и политический эффект обладающего такой большой силой нового оружия, которое еще не использовалось в действительных боевых условиях, предвидеть еще труднее, чем эффект обычных видов вооружений. Нетрудно понять, почему.
Во-первых, всякое оружие такой необычайной разрушительной силы и с таким широким диапазоном применения должно будет использоваться с большой осторожностью и предусмотрительностью, чтобы, будучи эффективным в военном отношении, оно не было бы настолько разрушительным, чтобы вызвать ответный удар, который привел бы ко всеобщей войне и разрушению основных городов и портов воюющих сторон. Например, возможность локализации и ограничения войны, в которой применяется тактическое атомное оружие, в большой мере может зависеть от способности воюющих сторон проводить различие между тактическими и стратегическими целями, между военными объектами во фронтовой зоне и населенными пунктами и промышленными центрами за пределами фронтовой зоны. Однако конкретные ограничения, возлагаемые на воюющие стороны для обеспечения эффективности такого ограничения, особенно в высоко развитых промышленных районах, весьма условны, даже если предположить наличие обоюдного желания соблюдать упомянутые различия.
Во-вторых, невозможно предвидеть психологическую реакцию мирного населения на применение такого оружия. Если население под влиянием страха перед неизвестным оружием убедится в том, что любое ядерное разрушение является инструментом исключительно тотальной войны, тогда военная обстановка, требующая применения тактического ядерного/ оружия (которая могла бы в ином случае не выйти за рамки ограниченной войны), может привести к тотальной войне. Если,
173


например, город, прилегающий к аэродрому в фронтовой полосе, станет случайным объектом взрыва атомной бомбы, то общественное мнение может вынудить нанести ответный удар по базам и городам противника, находящимся за пределами фронтовой полосы, и вскоре исчезнут всякие различия между тактическими и стратегическими объектами. Такой исход ни в коем случае не является неизбежным, но все дело в том, что его чрезвычайно трудно предвидеть, а это может привести к просчету.
ВОЗМОЖНОСТИ, ЛЕЖАЩИЕ ВНЕ СФЕРЫ КОНТРОЛЯ СО СТОРОНЫ РУССКИХ И АМЕРИКАНЦЕВ
До сих пор мы рассматривали возможность возникновения неограниченной войны в результате действий Соединенных Штатов и Советского Союза. Сейчас мы должны принять во внимание тот факт, что эти две державы не обладают исключительной возможностью контроля ни над развязыванием, ни над ведением войны. И действительно, растущая мощь и независимость их союзников и растущее брожение среди народов и стран, не связанных обязательствами, все более ослабляют способность этих двух держав определять направление политики и войны в соответствии с их собственными планами. По мере того как рушится сосредоточение мировой мощи на двух полюсах, можно ожидать, что холодная война превратится скорее в активное политическое маневрирование, нежели в позиционный и политический тупик между двумя господствующими державами.
Чем большее число государств приобретает значительный вес в мировом балансе сил, тем большими становятся возможности просчета в отношении последствий их действий. Такое положение, создавая более гибкую политическую систему, могло бы, вероятно, умерять поведение государств и заставило бы основных противников проявлять больше осмотрительности. Однако более вероятно, что оно станет источником беспрецедентного напряжения, так как толкнет страны, едва осознавшие свою силу, на необдуманные действия для того, чтобы заявить о новых претензиях и отомстить за старые обиды.
174


Теперь уже очевидно, что некоторые из младших членов двух коалиций не испытывают столь сильно сдерживающих факторов, как ведущие страны этих коалиций. Южная Корея и националистический Китай1 продолжают идти на поводу у американцев. У Красного Китая, несмотря на то что его лидеры вообще проявляют терпение и осторожность, по всей вероятности, меньше причин для осмотрительности, чем у России. Внешние интересы Красного Китая не так хорошо удовлетворены и к тому же граничащие с ним государства более уязвимы для вторжения на их территорию. В результате постоянного взаимного зондирования политического и военного положения Соединенные Штаты и Советский Союз проявляют стремление к благоразумным взаимоотношениям. Такие стремления являются следствием оценки тех пределов, перейдя которые они уже не смогут безопасно оказывать давление друг на друга. Однако некоторые из их союзников, ощущающие эти пределы лишь косвенно, испытывая ущемление своих особых интересов со стороны главных антагонистов, могут рассматривать это благоразумие как некое препятствие, которое нужно преодолеть. Более того, ввиду своей относительно слаборазвитой экономики и второстепенного стратегического значения для главных антагонистов, они, по-видимому, полагают, что могут больше выиграть и меньше потерять в результате тотальной войны, чем высокоразвитые индустриальные страны, находящиеся, так сказать, непосредственно на линии огня.
В то время как союзники иногда могут увеличивать трудности предотвращения или ограничения войны из-за своей недостаточной сдержанности, в другое время они могут с неменьшим успехом добиться того же эффекта в результате излишней осторожности. Так, европейские союзники Америки, остро сознающие свою уязвимость в случае тотальной войны, возможно, не пойдут на необходимый риск, связанный с занятием сильной дипломатической и военной позиции вне сферы их непосредственных интересов, или не смогут правильно сочетать смелость с сдержанностью, чтобы урезонить потенциального агрессора. Одно лишь сознание ядерной мощи
1 Имеется в виду клика Чан Кай-ши, окопавшаяся на китайском острове Тайвань.— Прим. ред.
175


Советов могло бы парализовать решимость союзников. В этом случае свободный мир лишился бы возможности противодействовать агрессии до того момента, пока дело не зашло бы так далеко, что было бы слишком поздно сделать это ограниченными средствами.
Конечно, шансы Соединенных Штатов и России на то, чтобы избежать неограниченной войны, не увеличатся, если ряд других стран получит возможность вести ядерную войну. Такой возможностью в значительной мере уже обладает Великобритания. По всей вероятности, подобные возможности могут появиться в течение одного или двух десятилетий и у других стран, если они будут приобретать ядерное оружие или расщепляющиеся материалы у главных атомных держав. Такой ход событий, видимо, усилит вероятность вовлечения Соединенных Штатов и Советского Союза в малую войну, начатую другими державами. Он усилит также возможность применения ядерного оружия малыми странами под влиянием отчаяния или субъективных побуждений. В итоге главные державы втянутся в войну в условиях, которые будет трудно контролировать. Интересы третьих держав не обязательно совпадут с интересами Соединенных Штатов или Советского Союза в отношении форм и размаха войны. Например, война, ограниченная и локальная с точки зрения этих двух гигантов, может быть фактически неограниченной в глазах какой-нибудь малой державы, самое существование которой поставлено на карту в данном конфликте. В этих условиях малая держава не будет испытывать такого же стремления избегнуть расширения войны, отказываясь от применения своего ядерного оружия, как главные державы, чья собственная территория непосредственно не затрагивается. Она может признать себя вынужденной взять прямо противоположный курс действий.
Есть еще другая опасность, проистекающая из распыления ядерной мощи между многими странами. Она усиливает возможность анонимного ядерного удара, чрезвычайно затрудняя определение источника нападения. Возможность такого нападения может толкнуть малые державы на опрометчивое применение своего ядерного оружия. Это может соблазнить главные державы на использование малых держав в качестве под-
176


ставных для осуществления таких нападений. Такая возможность будет поощрять превентивные действия. Она неизбежно способствует созданию атмосферы напряженности и неуверенности, ведущей к просчетам и опрометчивости.
ВОЗМОЖНОСТЬ БУДУЩЕЙ ВОЙНЫ
Можно предположить, что в ближайшие годы, несмотря на холодную войну, опасность возникновения вооруженного конфликта по вине Советского Союза или Соединенных Штатов уменьшится, но увеличится опасность его возникновения в результате политики третьих держав. В то же время не исключен просчет со стороны СССР и Америки, который дал бы возможность ограниченной войне выйти за пределы контроля. Коммунистические агрессии малого масштаба в уязвимых районах Евразии и ограниченное вмешательство коммунистов в войны третьих держав в таких важных стратегических районах, как Средний Восток, будут, по-видимому, являться для Соединенных Штатов самой серьезной стратегической проблемой *.
В период ядерного тупика между великими державами и растущей военной и политической активностью малых государств можно ожидать, что коммунисты будут добиваться своих целей, проявляя гибкость и искусство. Если условия для политического и экономического проникновения сложатся благоприятно, Советский Союз предпочтет держать свою военную силу в резерве в качестве орудия угрозы. Однако, когда возможности для прямых военных успехов будут еще более обнадеживающими, Россия или Китай (или обе страны вместе) могут предпочесть открытые военные действия, начиная с партизанской войны вплоть до прямой или косвенной поддержки крупных атак в ограничен-  11 На Среднем Востоке войну начинали Англия и Франция (нападение на Египет в 1956 году), и только твердая миролюбивая политика Советского правительства помогла затушить этот очаг войны. Поэтому обвинение в «коммунистическом вмешательстве» в дела Среднего Востока является выдумкой. Высадка американских войск в Ливане в июле 1958 года как раз свидетельствует о вмешательстве США в дела Ближнего и Среднего Востока.— Прим. ред.
12 Роберт Э. Осгуд 177


ных районах. Один метод экспансии не исключит другого. Но всегда за ним будет стоять коммунистическая военная угроза, могущая возникнуть при различных условиях, которая практически воспрепятствует всякому иному сопротивлению, кроме как при помощи средств, исключающих тотальную войну. Эта угроза ограниченной агрессии усилится все возрастающими возможностями коммунистов для ведения тотальной войны.
Конечно, при оценке будущей военной обстановки мы должны признать, что опасность неограниченной войны и перспективы ограниченной войны не существуют вне зависимости от сознательного направления американской стратегии. Являясь одной из двух самых могущественных стран мира, Соединенные Штаты могут оказывать значительное влияние на размах и формы войны,. Если бы тотальная война оказалась или невозможной, или неизбежной, то для Америки было бы выгодно на коммунистическую агрессию ответить стратегией, безразличной к риску развязывания всеобщей ядерной войны. Такого рода стратегия была бы, возможно, даже более совместимой с традиционным представлением о роли Америки в мире. Но мы не можем сказать, что тотальная война невозможна или неизбежна. Мы можем только оценивать вероятные возможности. С другой стороны, совершенно ясно одно: если США начнут действовать, основываясь на предположении, что длительное ограничение войны возможно, тогда есть надежда, что война будет оставаться ограниченной. Однако, если мы будем действовать, исходя из предположения, что тотальная война либо невозможна, либо неизбежна, мы утратим эту надежду. Из этих двух путей только один является разумным: действовать на основе предположения, что хотя нельзя совершенно избежать войны, ее можно по меньшей мере ограничить; прилагать все усилия для разработки стратегии, направленной на обеспечение американской безопасности при помощи методов, которые максимально увеличивают перспективы ограниченной войны и в то же время свбдят до минимума опасность возникновения неограниченной войны.
□ —


□□□
ГЛАВА ШЕСТАЯ
СТРАТЕГИЯ СДЕРЖИВАНИЯ ПЕРЕД ВОЙНОЙ В КОРЕЕ
КОНФЛИКТ МЕЖДУ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ И ПРЕДПОЛОЖЕНИЯМИ
История американской политической стратегии после второй мировой войны показывает, что безопасность США становится все более зависимой от способности и готовности страны сдерживать коммунистическую агрессию средствами, совместимыми с ограниченной войной!. Она также показывает, что традиционный американский подход к войне серьезно препятствовал развитию необходимой способности и воли. Нельзя не поражаться общему здравому смыслу и зрелости, с какими страна приспосабливалась к крутым поворотам в американской внешней политике перед лицом чрезвычайных военных и политических событий.
В послевоенный период страна в целом была озабочена угрозой новой тотальной войны. Под давлением кризисной обстановки мы мало и лишь спорадически уделяли внимание проблеме ограниченных войн. В действительности США не проявляли стремления идти на большой риск тотальной войны для того, чтобы сдержать локальную коммунистическую агрессию. В тоже  11 Автор явно ломится в открытую дверь. Никто США не угрожает. Выдумка об угрозе США нужна империалистическим идеологам для того, чтобы оправдать свою агрессивную политику.— Прим, ред.
12»
179


время мы не поддерживали военную политику и национальную стратегию, способную ответить на такую агрессию всеми средствами, за исключением средств, которые вызвали бы тотальную войну. США почти инстинктивно преследовали ограниченные политические цели и применяли ограниченные военные средства в ответ на конкретные угрозы. Однако мы, свободные от подобных сковывающих ограничений, проявляли склонность говорить, а в большей степени — думать. Эти противоречия в нашей внешней политике являются отчасти результатом несоответствия между конкретными требованиями силы и нашим традиционным взглядом на роль Америки в мире. Они частично являются также продуктом нашего противоречивого подхода к войне — смешения миролюбивых и воинственных настроений. В их основе лежит глубокое отвращение к материальным, эмоциональным и духовным требованиям этого беспрецедентного периода холодной и ограниченной войны.
В течение последнего десятилетия наша страна из-за холодной войны была вынуждена осуществлять свою внешнюю политику в соответствии со стратегией, которая противоречит ее основным принципам, — стратегией ограниченных целей и ограниченных средств. Иными словами — дорогостоящей, сковывающей и, с моральной точки зрения, сомнительной стратегией. Наше нежелание откровенно признать эту стратегию, неспособность должным образом применять ее и стремление уйти от ее конкретного содержания является показателем трудностей, испытываемых нами при принятии военного и политического курса, способного справиться с угрозой ограниченной войны.
В самом общем смысле американскую политическую стратегию можно охарактеризовать как стратегию сдерживания. Главная цель ее состоит в том, чтобы не допустить расширения советской сферы, а также и ее влияния за пределами послевоенных советских границ путем создания и укрепления местных очагов силы и демонстрации своей способности, на всякое действие ответить противодействием. Эта стратегия получила свое законченное выражение в знаменитой статье «Мистера Икс» «Истоки поведения Советов», появившейся в июльском номере журнала «Форин Эффэрс» за 1947 год. По вы¬
180


сказанным предположениям вашингтонских корреспондентов, статью написал Д. Кеннан, в то время начальник управления политического планирования государственного департамента. Статья была написана на основе меморандума, подготовленного им более чем за год до выхода ее в свет, когда он был поверенным в делах США в Москве. Однако стратегия сдерживания не является всецело порождением плодовитого ума Кенна- на. Она развилась из конкретных условий послевоенной борьбы за господство. Стратегию сдерживания навязали американскому правительству угрозой советского проникновения на Средний Восток и в район Средиземного моря'. Она возникла из постепенного и неохотного признания трех решающих фактов: что Советский Союз намерен осторожно, но неуклонно расширять сферу своего контроля на все близлежащие районы, где возникает военный и политический вакуум; что безопасность США целиком и полностью зависит от недопущения проникновения коммунистического влияния в жизненно важные стратегические районы, находящиеся под угрозой советской экспансии; что Соединенные Штаты являются единственной страной, обладающей достаточной мощью для предотвращения советской экспансии в этих районах.
Принятие на себя Америкой активной роли в осуществлении политики силы на основе признания ею этих трех фактов должно было явиться болезненным процессом, ибо оно противоречило господствовавшим после войны надеждам на то, что старая игра в сферы влияния будет заменена системой коллективной безопасности, основанной на продолжающемся сотрудничестве Большой тройки в рамках Устава ООН. Тем не менее оказалось, что американское правительство с неохотой приняло стратегию сдерживания, хотя и признавало ее действительное значение. Кеннан писал, что «главным элементом любой политики Соединенных Штатов по от-  11 Советская внешняя политика как раз свидетельствует о другом. В ее истории нет ни одного факта, который говорил бы о стремлении Советского Союза «проникнуть» в какие бы то ни было районы мира, в том числе на Средний Восток и в Средиземное море. В последние годы с особой силой проявилось стремление СССР поддерживать дружественные отношения со странами Ближнего и Среднего Востока,— Прим. ред.
181


ношению к Советскому Союзу должно быть длительное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание»'. Именно с этого времени весь мир называет американскую стратегию сдерживанием. Однако весьма знаменательно, что сами инициаторы стратегии сдерживания никогда не соглашались с такой характеристикой. Чувствуя, по-видимому, неловкость от «негативного», чисто оборонительного толкования стратегии, они упорно избегали употребления этого термина, за исключением нескольких случаев, когда пришлось ответить на особенно резкую критику. Фактически они совсем не рассуждали категориями стратегии. Они предпочитали обличать военную и политическую линию Америки в более элегантные одежды «коллективной безопасности», которая, создавая впечатление, будто применение американской мощи регулируется исключительно беспристрастной заботой о поддержании всеобщей системы международного права и порядка, скрывала тот факт, что Соединенные Штаты в действительности вынуждены разборчиво Применять свою силу под влиянием сопутствующих факторов национальной мощи на особые интересы безопасности США.
Представители правительства Эйзенхауэра, не испытывая чувства авторской гордости, не удовлетворялись одним лишь игнорированием стратегии сдерживания. Они, казалось, отвергали всю концепцию, как недостойную традиционной американской смелости и инициативы в международных делах. Вместо этого они провозгласили новую, «позитивную» стратегию, которую они назвали стратегией освобождения, массированного ответного удара и другими громкими словами.
Однако на практике ни одно из послевоенных правительств не отступило от стратегической концепции, которую сформулировал Кеннан. Оба правительства преследовали одну и ту же цель, но несколько иными методами. Американское правительство в ряде случаев, имевших место после 1947 года, могло избрать другую стратегию путем принятия некоторых конкретных политических и военных решений. Но оно неуклонно отвергало такую альтернативу. Не менее неуклонно и последовательно правительство характеризовало свою поли-  11 American Diplomacy, 1900—1950. Chicago, р. 119,
182


тику и действия выражениями, в которых избегало даже малейшего намека на сдерживание. Это не только вопрос семантики. Это показатель глубокого отвращения страны к самой идее сдерживания.
Отталкивающие черты стратегии сдерживания ясно выступают, если принять во внимание ее сущность. Стратегия сдерживания непосредственно преследует цель обеспечить определенную расстановку сил, а не наказать агрессора или отстоять всеобщие принципы справедливости. Ее главная цель ограничена: это удержание коммунистической сферы контроля в ее послевоенных границах, а отнюдь не вытеснение коммунистов и освобождение народов. Стратегия сдерживания учитывает возможность сосуществования между некоммунистическими и коммунистическими странами и ставит своей целью улучшение условий этого сосуществования. Она направлена не на уничтожение коммунизма или коммунистических стран, а лишь на то, чтобы добиться более выгодной основы для взаимного самосохранения.
Ограниченные, как сказали бы некоторые — «негативные», цели стратегии сдерживания являются отражением логики холодной войны, вынуждающей Соединенные Штаты сосредоточивать свое внимание на сохранении статус-кво. Мы стремимся к безопасности, а не к экспансии, к устойчивости, а не к неустойчивости. Поэтому мы не можем избежать по существу оборонительной роли и помешать коммунистам захватить инициативу, коль скоро они обладают честолюбием и способны причинять беспокойство. Это не значит, что стратегия сдерживания, помимо оборонительной цели, не преследует многочисленных и желательных «позитивных» целей. Но если мы говорим о стратегии — плане использования ресурсов страны для осуществления достижимых целей, то тогда становится ясно, что единственными стратегическими целями, совместимыми с политикой сдерживания и имеющими конкретное оперативное значение для повседневного ведения внешних сношений Америки, являются ограниченные цели, о которых говорилось выше. Именно эти цели фактически определяли использование нашей национальной мощи в течение последнего десятилетия, независимо от того, к каким конечным целям мы стремились.
Более того, стратегия сдерживания не содержит пер¬
183


спектив ясного и решающего окончания борьбы за господство, а обещает лишь неопределенный период напряженности и жертв. Эта стратегия должна действовать до тех пор, пока продолжается холодная война. Представители правительства Трумэна и правительства Эйзенхауэра неоднократно заявляли, что период сдерживания может длиться несколько поколений. В качестве компенсации за эту мрачную перспективу те, кто молчаливо осуществляют стратегию сдерживания, не могли представить ничего более утешительного, только слабую надежду на то, что в конце концов, если США будут проявлять настойчивость, коммунистическая система или рухнет под влиянием внутренних сил, или откажется от своих агрессивных целей и согласится на действительно цивилизованное сосуществование*. Правительство Трумэна добавило к этим туманным надеждам перспективу того, что придет время, когда Соединенные Штаты смогут вести переговоры «с позиции силы», и это явится нормальным способом улаживания спорных вопросов. Но так как оно не могло представить себе возможность окончания холодной войны путем переговоров до тех пор, пока коммунисты по существу не перестанут быть коммунистами, то эта перспектива едва ли могла скрасить взгляд на стратегию сдерживания. Истина состоит в том, что если холодную войну нельзя прекратить при помощи дипломатии или путем подрыва или смягчения коммунистического господства, то в таком случае стратегия сдерживания, как заявляют ее критики, может оказаться стратегией неопределенного тупика.
Таким образом, нетрудно видеть, что стратегия сдерживания включает признание ограничений и сдерживающих факторов, противоречащих традиционному представлению американцев о себе как о смелой и прямолинейной нации, которая стоит выше политики силы и осуществляет свою внешнюю политику в соответствии  11 Империалисты и их приспешники не раз высказывали свои «прогнозы» о гибели Советского государства. Но всем известно, чем кончались эти предсказания: к краху идет капиталистическая система, а социалистическая — развивается и укрепляется. Что касается лживых обвинений Советского Союза в агрессивности, то общеизвестно, что Советское правительство неизменно придерживается политики мирного сосуществования.— Прим. ред.
184


со всеобщими моральными и правовыми нормами. Вместе с тем США, если их вовлекают в конфликт, мобилизуют все свои силы, захватывают инициативу в бою во имя самоопределения, коллективной безопасности и других наднациональных принципов, подавляют врага в стремительном наступлении и обеспечивают мир на основе безоговорочной капитуляции.
Если неуловимые требования стратегии сдерживания возбуждают глубоко укоренившееся в душе американца моральное и эмоциональное отвращение, то ее конкретные материальные требования прямо бьют по его карману. Стратегия, предусматривающая организацию противодействия агрессии при самой разнообразной военной обстановке с помощью соответствующих характеру конфликта и соразмерных с поставленными целями средств, неизбежно потребует гораздо больших потерь в живой силе и расходов денежных средств, чем стратегия, рассчитанная на противодействие в одном исключительном случае — крупной агрессии, означающей начало тотальной войны. Однако уже в самой попытке сдержать коммунистическую экспансию путем рассчитанного сопротивления непрерывному, принимающему разные формы давлению на постоянно меняющиеся пункты западного мира заложена подготовка к разнообразным случаям ограниченной войны. Для этого требуется держать в постоянной готовности гибкую и разностороннюю военную организацию в течение неопределенного периода времени. Хотя вытекающие отсюда для налогоплательщика и потребителя экономические затраты были бы незначительными по сравнению с затратами в тотальной войне, они, однако, оказывают серьезное влияние на те предельные жертвы, которые демократическое общество готово нести в период холодной я ограниченной войны.
Поистине достоин удивления тот факт, что страна, вынужденная следовать по пути, столь противоречащему ее традиционным воззрениям, так хорошо приспособилась к требованиям ограниченной войны. Тем не менее приспособление Америки к действительности носило характер скорее стихийной реакции на каждый неожиданно возникающий кризис, чем было результатом стратегического предвидения и планирования. Мы вырабатывали политику, предусматривающую и предот¬
185


вращающую тотальную войну, но в нашем отношении к ограниченной войне мы лишь импровизировали по мере тогр, как возникал какой-нибудь кризис. Одной из важных причин этого является то, что мы едва осмеливались признаваться себе в проведении стратегии, которая делает проблему ограниченной войны неизбежной, ибо согласованное стратегическое планирование предусматривает эмоциональное и интеллектуальное приспособление к действительности, чего американцы никогда полностью не достигали. Для стратегии не являлся важным вопрос, следует ли придерживаться или не придерживаться политики сдерживания, ибо мы неуклонно отвергали всякую альтернативу. Основное заключалось в том, какими методами осуществить сдерживание так, чтобы избежать тотальной войны, удерживать войны в ограниченных рамках и успешно вести эти ограниченные войны. К несчастью, эта проблема всегда отодвигалась на задний план вследствие нашего глубокого отвращения к самой идее сдерживания и ограниченной войны.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СТРАТЕГИИ СДЕРЖИВАНИЯ
Зарождение стратегии сдерживания обычно относят ко времени провозглашения «Доктрины Трумэна» и «Программы оказания помощи Греции и Турции» в марте 1947 года. Со времени вмешательства Америки в гражданскую войну в Греции 1 наши активные усилия предотвратить расширение коммунистической сферы контроля выдвинули сложную проблему ограниченной войны, ясно сформулированную в трудах Кеннана. И все же в решении Америки оказать экономическую и военную помощь Греции и Турции едва ли был заложен намек на сознательное начало хорошо продуманной нацио¬
1 После второй мировой войны греческий народ под руководством компартии поднялся на борьбу за независимость своей родины. В октябре 1946 года была создана Демократическая армия Греции (ДАГ), которая боролась против монархо-фашистского правительства и его армии. Демократическая армия имела успехи. В марте 1947 года США открыто вмешались в греческие дела и этим самым способствовали укреплению монархо-фашистских сил в Греции.— Прим. ред.
186


нальной стратегии. В этом решении не чувствовалось никаких признаков официального или общественного признания характера и масштабов ограниченной войны. Действительно, эта проблема была сильно завуалирована той формой, в какой правительство аппелировало к общественному мнению о поддержке своей программы. Оно обращалось за поддержкой, говоря не о сдерживании, а о борьбе между свободными народами и тоталитаризмом.
Возникновение «Доктрины Трумэна» и «Программы оказания помощи Греции и Турции» связано с русско- американской борьбой за влияние в районе, в центре которого находятся Средний Восток и Средиземное море1. Намерения Советов в Иране, Турции и Греции являлись предметом серьезного беспокойства правительства по меньшей мере в течение полутора лет, предшествовавших внезапному и драматическому заявлению о решении Америки принять активное участие в этой борьбе. В марте 1946 года Соединенные Штаты взяли на себя инициативу по обеспечению вывода русских войск из Ирана путем давления, осуществленного через Совет Безопасности ООН1  2. Однако, пока английское правительство не информировало Вашингтон в конце февраля 1947 года о том, что оно не может больше нести экономическое бремя сопротивления в этом районе и что ему придется окончательно поступиться своими интересами в Греции, американское правительство не было готово к вмешательству в этой сфере исторического британского господства.
Решение просить конгресс об огромных ассигнованиях для оказания помощи Греции и Турции (из них добрая половина средств назначалась на военную помощь) находилось в прямой связи с неотложными стратегическими соображениями. Это явилось прямым выражением общего взгляда правительства, который сводился к тому,
1 Возникновение «Доктрины Трумэна», конечно, связано не с «русско-американской борьбой» за влияние в указанном автором районе. Эта доктрина явилась результатом борьбы империалистов США за мировое господство. Своим заявлением автор пытается прикрыть экспансионистские планы США.— Прим., ред.
2 Советский Союз выпел свои войска из Ирана не по инициативе США, а потому что он верен своим международным обязательствам и принципам политики мира.— Прим. ред.
187


что весь район Среднего Востока и Средиземного моря представляет собою стратегическое единство и ни одна его часть не должна попасть под контроль русских, если только Соединенные Штаты хотят сохранить геополитические основы своей безопасности. Однако решение было представлено конгрессу и общественному мнению совсем в ином свете.
В своем выступлении на объединенной сессии конгресса 12 марта 1947 года президент Трумэн призвал оказать помощь Греции и Турции, описав трагическую экономическую и политическую неустойчивость в Греции. «Демократическая Греция», заявил он, нуждается в американской помощи для того, чтобы сохранить себя как нацию. Он добавил, что Турция также нуждается в помощи, ибо с падением Греции и Турции смятение и беспорядок могут распространиться на весь Средний Восток и даже на другие районы. Но эти замечания имели второстепенное значение по сравнению с основным смыслом речи президента. Американская безопасность, говорил он, зависит от сохранения международного порядка, при котором «свободные народы» смогут «поддерживать свои свободные институты и свою национальную целостность против агрессивных движений, стремящихся навязать им тоталитарные режимы». Затем он произнес фразу, известную во всем мире как «Доктрина Трумэна»: «Я полагаю, что политикой Соединенных Штатов должна быть поддержка свободных народов, борющихся против попыток поработить их вооруженным меньшинством или в результате внешнего давления».
Ясно, что суть выступления президента Трумэна сводилась к попытке прикрыть шаг, откровенно основанный на политике силы, фразами, которые вызвали прямо противоположное представление о традиционной американской концепции и ее роли в мире. Фраза, выражающая основную мысль, в действительности почти дословно была взята из меморандума, озаглавленного «Программа информирования общественного мнения по вопросам помощи Соединенных Штатов Греции». Этот меморандум был подготовлен одним из подкомитетов государственного департамента, которому поручили представить решение правительства в форме, обеспечивающей поддержку общественного мнения. Как метко
188


подметил один из его составителей, меморандум1 «явился выражением политики такого широкого и всеобъемлющего характера, что он стал документом, определяющим далеко идущую политику на долгое время»1  2.
Смелый, но крутой поворот американской внешней политики, проведенный президентом Трумэном, получил необычайно быструю и полную поддержку в конгрессе и по всей стране. Однако он мог бы и не вызвать такого благоприятного отклика, если бы не был выдержан в тоне крестового похода. Тем не менее форма, в которой были представлены его предложения, делала их применимость к американской стратегии чрезвычайно двусмысленной. Один из признаков этой двусмысленности проявился почти немедленно, когда в конгрессе и в прессе подняли вопрос относительно масштабов «Доктрины Трумэна». Означала ли она, что Соединенные Штаты приняли на себя обязательство бороться против «агрессивных движений», угрожающих «свободным народам», в любой точке земного шара вне зависимости от непосредственных национальных интересов Америки? Если принять слова президента Трумэна за чистую монету, то именно таков был их логический смысл. Если так, то «Доктрина Трумэна» заслуживала бы похвалы с точки зрения идеалов коллективной безопасности. Однако с точки зрения стратегии, призванной обеспечивать американскую безопасность, она предвещала только бедствие, ибо стратегия предусматривает эффективное использование ограниченной национальной мощи, и в силу необходимости она должна поддерживать равновесие между применением силы и принятыми страной обязательствами, выбирая условия для вмешательства, в соответствии с их влиянием на состояние безопасности страны, а не руководствуясь лишь всеобщими принципами международного благоденствия.
Именно по этой причине никто не был так обеспокоен смыслом послания Трумэна, как предполагаемый автор стратегии сдерживания Кеннан. Он возражал
1 Этот меморандум по существу открыто провозглашал курс монополитических американских кругов на завоевание мирового господства.— Прим. реа.
2 J. М. Jones, The Fifteen Weeks. New York, 1955, pp. 152—153; H. S. Truman, Memoirs. New York, 1956, II, p. 105.
189


против намеченных размеров военной помощи Греции и против какой бы то ни было помощи Турции, ибо, как он полагал, это было сопряжено с большим риском развязывания всеобщей войны. Но по существу его больше всего беспокоило идеологическое содержание послания, предусматривавшего огульное обязательство повсюду помогать свободным народам, борющимся против тоталитарной агрессии. Вскоре после того как предполагаемый автор стратегии сдерживания так энергично выступил против «Доктрины Трумэна», Уолтер Липпман начал в свою очередь критиковать идею Кеннана об оказании русским противодействия «в любом пункте», как идею, втягивающую страну в военные обязательства, которые страна никак не могла обеспечить ни материально, ни психологически ‘.
Тревогу Кеннана и Липпмана разделяли также и некоторые члены конгресса, главным образом «изоляционисты», республиканцы и «левые» демократы. Они прямо поставили вопрос, не встают ли Соединенные Штаты на путь борьбы с угрозой тоталитаризма свободе во всем мире, и заявили, что подобная политика приведет страну к банкротству и вовлечет ее в бесконечные попытки подпирать отжившие свой век режимы с помощью военной силы. Член конгресса Джадд спрашивал, почему «Доктрина Трумэна» не применяется по отношению к Китаю.
Разъяснение этих вопросов выпало на долю заместителя государственного секретаря Ачесона. Выступая перед комиссиями сената и палаты представителей, рассматривавших эту программу, он по существу заявил, что Соединенные Штаты будут помогать свободным народам, если обстоятельства оправдают это с точки зрения американских интересов. Он утверждал также, явно не желая углубляться в существо вопроса, что обстоятельства в Китае иные. Такое разъяснение «Доктрины Трумэна», которое так не вязалось с прежними высокопарными заявлениями, восприняли по крайней мере как ограничение стремлений правительства, однако оно мало способствовало раскрытию истинного характера стратегии, на путь проведения которой всту-  11 W. Lippman. The Cold War. New York, 1947.
190


пили Соединенные Штаты. Джеймс Рестон, сообщая о принятии законопроекта о помощи; сказал: «За последнее время история не знала такого случая, чтобы законопроект, который получил столь внушительное большинство голосов, в то же время вызвал столько разногласий и такое смятение в умах» *. Возможно, главной причиной разногласий и смятения явилось то, что, как утверждал Уолтер Липпман, представители правительства раздули значение этого обычного стратегического шага. «Они полагали, — писал он, — что американский народ недостаточно созрел, чтобы поддержать стратегический шаг, направленный на обеспечение эффективности действий дипломатии, и что правильное решение поэтому надо сначала приукрасить с целью привлечь к нему внимание народа, а затем разбавить и подсластить и таким образом рассеять сомнения»2.
Только одно было ясно: правительство взяло новый курс на активное вмешательство в холодную войну. Но каким же планом, если вообще можно говорить о плане, оно намерено руководствоваться при проведении этого курса? При каких обстоятельствах и какими методами намеревалось оно противодействовать силе? Ответом на эти вопросы смогла послужить лишь реакция на непредвиденные события. Нет никаких доказательств, что главные творцы политики в то время сознательно развивали дальновидный стратегический план, хотя события вынудили их прибегнуть к первой серьезной мере сдерживания. Не подлежит сомнению, что они не поняли существа проблемы ограниченной войны, Которая вырастала из стратегии сдерживания. Как бы там ни было, «Программа оказания помощи Греции и Турции» непосредственно привела к вмешательству Америки в гражданскую войну в Греции, продолжавшуюся до осени 1949 года. Именно посылка Америкой военных советников, реорганизация греческой армии, поставка бесчисленного количества военного снаряжения, предоставление экономической помощи и даже вмешательство во внутренние политические дела Греции — вот мероприятия, которые провела Америка в то время.  11 «New York Times», May 11, 1947, p. 3.
1 «New York Herald Tribune», March 29, 1947, p. 13.
191


В ПЛЕНУ ТОТАЛЬНОЙ ВОЙНЫ
Развертывание событий в большей мере, чем сознательная деятельность творцов американской политики, вскрыло характер и масштабы стратегии сдерживания после того, как ей было положено начало «Программой оказания помощи Греции и Турции». Эти события показывают, что правительство стремилось' сдержать распространение коммунистического влияния тремя основными методами: а) способностью Америки нанести ответный удар по агрессору средствами тотальной войны; б) противопоставлением силе контрсилы в местных, ограниченных войнах; в) созданием сильных очагов в некоторых районах посредством экономической, технической и военной помощи.
Эти методы применяли Соединенные Штаты в Европе. Во время гражданской войны в Греции и берлинской блокады они с успехом использовали местные, ограниченные действия. Сознательно идя на определенный риск возникновения тотальной войны в результате этих действий, они стремились соразмерить риске поставленными целями, ограничивая и локализуя свои контрмеры, а во время берлинской блокады приняли ограниченное соглашение. В программе восстановления Европы (известной под названием «плана Маршалла») Соединенные Штаты направили главные усилия на укрепление своего влияния и расширение холодной войны К Программа американской помощи дала возможность европейским странам восстановить свою экономику, а Западная Европа, по-видимому, спаслась от превращения в вакуум, который было бы крайне трудно оградить от политического и военного проникновения Советов. Однако во всех районах мира Соединенные  11 «План Маршалла» — план экономического и политического закабаления финансовым капиталом США государств Европы под видом оказания им экономической «помощи». Осуществлялся в 1948—1951 гг. и являлся этапом в подготовке американскими империалистами новой мировой войны. При помощи этого плана правящие круги США добивались расширения американской экспансии в Европе, а не разрешения экономических проблем Европы. В период осуществления плана и в последующее время наблюдалось падение производства в европейских странах. План получил свое название по имени Дж. Маршалла, который в 1947—1949 гг. был государственным секретарем США.—Прим. ред.
192


Штаты, чтобы сдержать расширение коммунистической сферы влияния, полагались главным образом на устрашающий эффект ответного ядерного удара. Следовательно, хотя концепция сдерживания предусматривала ограниченную войну, американская военная политика была рассчитана почти исключительно на случай тотальной войны. В ликвидации разрыва между такой военной политикой и общими стратегическими целями Америки правительство полагалось на импровизацию и случайную удачу.
Правительство президента Трумэна всецело полагалось на ядерный ответный удар в качестве военного средства сдерживания коммунизма. Это объясняется тем, что такая политика исходила из двух главных и тесно связанных между собой взглядов на военную и политическую обстановку. Во-первых, правительство было всецело занято предотвращением угрозы третьей мировой войны вследствие вторжения Советов в Европу или возможного внезапного нападения на Соединенные Штаты. Во-вторых, его загипнотизировала огромная и необычная сила атомной бом(?ы. При отсутствии других военных средств для сдерживания коммунистической экспансии правительствЬ США проявляло почти слепую веру в монополию на это оружие, как на гарантию американской безопасности.
Следует заметить, что позиция правительства находилась в полном соответствии с настроениями страны в целом. Заявления конгрессменов, публицистов и журналистов накануне войны в Корее указывали на то, что информированные круги американского общества, поскольку дело касалось коммунистической угрозы американской безопасности извне, проявили живой интерес к проблеме отражения нападения' Советов на Европу или Соединенные Штаты. Но они проявляли почти полное безразличие и апатию к агрессиям меньших масштабов, особенной агрессиям коммунистических держав во второстепенных стратегических районах.
Страна была поглощена подготовкой к тотальной войне. Это нашло свое конкретное выражение в щедрых ассигнованиях конгресса на авиацию и в ограничений ассигнований на другие виды вооруженных сил, особенно на сухопутные войска. Так, в 1948 году конгресс резко сократил рекомендованную правительством
13 Роберт Э. Осгуд 193


сумму ассигнований на армию, но значительно увеличил ассигнования на военно-воздушные силы, почти единогласно одобрив создание 70 авиагрупп вместо рекомен- Дованных правительством 48. В 1949 году конгресс вновь (на этот раз вопреки сильной поддержке сенатом программы правительства) ассигновал на военно-воздушные силы больше средств, чем просил президент. Президент, со своей стороны, хотя и подписал закон об этих ассигнованиях, все же был вынужден дать указание министру обороны зарезервировать дополнительные ассигнования. Во время дебатов в конгрессе по поводу двух указанных законопроектов об ассигнованиях господствовавшая точка зрения мотивировалась экспансионистскими намерениями России и опасностью того, что Соединенные Штаты могут стать жертвой еще одного Пирл-Харбора, если не подготовятся противостоять советской агрессии. Но в своем стремлении сдержать русскую экспансию и предотвратить третью мировую войну Соединенные Штаты не могут надеяться на то, что они смогут тягаться с Советским Союзом в наземный силах. Они должны полагаться на свою способность быстро нанести ответный удар по центру агрессии при помощи бомбардировщиков наземного 'базирования и атомных бомб, ибо это единственное средство достичь непосредственно России, а также средство, которое обеспечивает Америке наибольшую безопасность за ее деньги.
Внутренняя борьба и компромиссы в высших политических и военных сферах помогли правительству Трумэна воздержаться от столь непропорционального распределения ассигнования между военно-воздушными силами, с одной стороны, и армией и военно-морским флотом — с другой, к чему, по-<видимому, был склонен конгресс. Тем не менее взгляд конгресса на военную стратегию, который, невзирая на протесты правительства, определял увеличение бюджета военно-воздушных сил, фактически разделял сам министр обороны Л. Джонсон, сменивший в 1949 году неутомимого проповедника «сбалансированных сил» Форрестола. Джонсон лишь отразил взгляд, который подавляющее большинство членов конгресса и наиболее информированные кру>и общественности воспринимали как нечто само собой разумеющееся, когда в декабре 1949 года заявил:
194


«В мире существует только одна страна, которая может попытаться доставить нам неприятности, и мой долг следить за тем, чтобы Америка была достаточно сильной, чтобы воспрепятствовать этому и выиграть войну, если она начнется». Он пробудил воспоминания американцев, переживших трагедию Пирл-Харбора, заявив в восьмую годовщину этой катастрофы: «Мы примем меры к тому, чтобы никакая атака в четыре часа утра не могла повергнуть нас ниц к пяти часам». Вполне закономерно, что Джонсон, всецело поглощенный, как и вся страна в целом, угрозой третьей мировой войны, видел единственную цель американской военной стратегии в противопоставлении превосходства в воздушноатомной мощи — огромной наземной мощи России. «Наша стратегия, — говорил он в другом своем выступлении, — должна быть рассчитана на нанесение ответного удара по такому месту, где он сможет ослабить растянувшиеся линии коммуникации и связи, а также производственные мощности сухопутной державы и на то, чтобы защитить себя от наиболее вероятной стратегии этой державы — молниеносной наземной атаки против дружественных нам стран и атомных налетов на наши промышленные центры».
Не все американские военные деятели разделяли уверенность министра Джонсона в эффективности ответного воздушно-атомного удара, но все они разделяли его озабоченность проблемой предотвращения третьей мировой войны *. Давно бурлившие разногласия между военно-морским флотом и военно-воздушными силами относительно стратегии и использования современного оружия достигли своей критической точки летом, а затем осенью 1949 года во время обсуждения программы строительства бомбардировщиков В-36 и унификации видов вооруженных сил. Во время этого обсуждения все ведущие военные руководители страны высказали свои взгляды на военную стратегию. Они много говорили о том, к какой войне должны быть готовы Соединенные Штаты. Тем не менее они в своих заявлениях, опубликованных в печати, все свое внимание уделили изы-  11 	Этой, фарисейской фразой автор пытается прикрыть действительную гонку вооружений, в проведении которой Джонсон и его сподвижники принимали самое активное участие.— Прим. ред.
№
13*


сканию наилучших способов ведения третьей мировой войны против Советского Союза. Противники программы строительства бомбардировщиков В-36 во главе с адмиралом Рэдфордом заявляли, что эта программа символизирует стратегию неразборчивых воздушных налетов на города противника, а это было бы неэффективно с военной точки зрения, неправильно с моральной и пагубно с политической. Они ратовали за эффективность тактической авиации, базирующейся на авианосцы и предназначенной для точного бомбометания. Сторонники программы упорно настаивали на том, что стратегическая бомбардировка является самым дешевым, самым эффективным методом поражения противника; они отвергали обвинения в недооценке других родов войск или тактической авиации и в свою очередь обвиняли военно-морской флот в том, что его чрезмерная приверженность к «сверхмощным авианосцам» основывалась на устаревшей концепции времен второй мировой войны, когда авиация совершала перелеты на небольшие расстояния, в то время как будущим врагом явится держава, расположенная глубоко в сердце Евразии. Но общее мнение сводилось к тому, что единственным критерием американской военной стратегии и системы вооружений является ее способность вести тотальную войну против России. Это тем более знаменательно, что самым веским аргументом, который руководители военно-морского флота могли привести в пользу своей тактической авиации (против «сверхбомбардировщиков» стратегической авиации), было утверждение, что в будущей войне окажется возможным использовать базирующиеся на авианосцы самолеты в ограниченных войнах на окраинах Евразии. Но этот аргумент не приняли во внимание не в силу нежелания рассмотреть любой выдвинутый довод, а ввиду того, что сторонники точки зрения военно-морского флота полностью согласились с представителями военно-воздушных сил и армии в том, что единственной войной, к которой Соединенным Штатам необходимо готовиться, является тотальная война против России. Адмирал Рэдфорд следующим образом сформулировал эту точку зрения: «Я полагаю, что в настоящее время у Соединенных Штатов, безусловно, имеется только один потенциальный враг в мире, и мы должны строить свои планы
196


главным образом в расчете на возможность агрессии со стороны этой державы»1.
Упор на тотальную войну явился как следствием, так и причиной того, что США всецело положились на монопольное обладание атомной бомбой при отсутствии достаточных наземных сил, способных сдержать агрессию на месте. Тотальная война стала единственным видом войны, которую Соединенные Штаты готовы были вести, в случае если бы они действительно подготовились к ней. Таким образом, негибкость военных возможностей вела к усилению одностороннего стратегического взгляда.
Поспешная демобилизация привела к тому, что численность сухопутных войск к 1947 году уменьшилась до 670 тыс. человек, причем только небольшую их часть можно было считать готовой к боевым действиям. Хозяйственная и военная экономия стала лозунгом конгресса. Вопреки желаниям президента и его военных советников, конгресс 80-го созыва в период 1946— 1948 годов настаивал на дальнейшем сокращении военного бюджета 1 2. Конгресс отверг неоднократные требования о принятии программы всеобщего обучения для мирного времени. Весной 1948 года генерал Альберт Ведемейер, начальник управления оперативного планирования, охарактеризовал положение с численным составом армии, как критическое ,и потребовал решительных мер. Он заявил, что существующая численность cfc хопутных войск в 540 тыс. человек ставит Соединенные Штаты на шестое место среди держав мира.и позволяет в случае чрезвычайного положения, угрожающего безопасности США, быстро развернуть незначительную армию. Вслед за берлинским кризисом3 и событиями
1 Investigation of the В-36 Bomber Program (81st Cong>, 1st sess). The National Defense Program — Unification and Strategy, p. 77..
2 На самом деле военные расходы росли и продолжают расти и в последние годы составляют около 70% всего бюджета.— Прим, ред.
3 После капитуляции гитлеровской Германии и взятия на себя правительствами СССР, Великобритании, США и Франции верховной власти в отношении Германии Берлин, входивший в советскую зону оккупации, был поставлен под совместное управление четырех держав. Для управления Берлином была создана межсоюзническая комендатура. Советские власти провели в своем секторе Берлина денафикацию и демократизацию. Оккупационные власти западных
197


в Чехословакии в 1948 г.1 последовало немедленное увеличение вооруженных сил. Однако в 1949 году президент Трумэн и министр обороны Джонсон, поддерживаемые новым заместителем государственного секретаря Джеймсом Уэббом (бывшим начальником бюджет- ного, управления), присоединились к группе, которая требовала еще больше урезать расходы на оборону. Вплоть до войны в Корее, военное ведомство подвергалось жестким бюджетным ограничениям, отражавшим общее чувство оптимизма в отношении мира, а также желание президента содействовать осуществлению программы «справедливого курса». Поскольку главной считалась военная угроза со стороны коммунистов, бюджетные ограничения логически привели к тому, что все в большей мере стали уповать на ответный воздушноатомный удар. К 1948 году расходы на оборону упали до 11 млрд, долларов по сравнению с 45 млрд, долларов в 1946 году. К весне 1950 года, накануне войны в Корее, сухопутные войска состояли из десяти дивизий, из которых только две были полностью укомплектованы. Даже военно-воздушные силы располагали всего 48 эскадрильями, из которых только три имели на вооружении тяжелые бомбардировщики.
В то время как Соединенные Штаты с предельной быстротой возвращали своих солдат к мирной жизни, Советский Союз сохранил почти четырехмиллионную армию и в три раза большие резервы. К тому же он продолжал призывать в армию ежегодно более 800 тыс. человек2. К моменту, когда американские вооруженные
секторов не выполняли своих обязательств, проводили раскольническую политику и сфабриковали англо-франко-американский магистрат. После того в ноябре 1948 г. законно избранные представители берлинского населения образовали в советском секторе демократический магистрат всего Берлина, которому были переданы функции советской военной комендатуры. Все эти события автор и называет «берлинским кризисом».— Прим. ред.
1 В 1948 году чехословацкие реакционеры, действовавшие в полном единстве с империалистами США и Англии, пытались предпринять в Чехословакии контрреволюционный антигосударственный переворот; эта попытка завершилась полным поражением империалистов и их агентуры — Прим. ред.
2 Согласно оценке, данной в обзоре вооруженных сил главных держав, помещенном в газете «Нью-Йорк тайме» от 12 мая 1947 г., стр. 14, 39.— Прим. авт.
№


силъ\ достигли своего послевоенного минимума, Советский Союз, насчитывая примерно 175 дивизий, находившихся в боевой готовности, располагал самыми крупными сухопутными войсками в мире, равно как и самыми большими военно-воздушными силами1.
Несоответствие между советскими и американскими сухопутными войсками было в известной мере возмещено созданием весной 1949 года Североатлантического союза (в рамках которого Соединенные Штаты присоединились к двенадцати другим странам, взявшим на себя обязательства рассматривать нападение на любую из этих стран, как нападение на свою собственную страну), а также последующей американской программой военной помощи своим союзникам. Эти меры явились прямым результатом усиления холодной войны. С американской точки зрения, НАТО служило двум основным целям: не допустить, чтобы русские атаковали первую линию обороны Соединенных Штатов в Европе, и обеспечить для европейских союзников атмосферу безопасности,1  2 * 4 благоприятную для экономического прогресса -. Правительство США сознавало, что, с точки зрения европейцев, безопасность зависела от надежды на предотвращение русской оккупации, а не от перспективы последующего освобождения.
Таким образом, НАТО и «Программа военной помощи» отражали растущее убеждение в том, что способность Америки к нанесению атомного удара, несмотря на монопольное обладание атомным оружием, не является достаточным фактором для сдерживания коммунизма даже в главном стратегическом районе Европы. Однако эти меры не отражали изменений в господствовавших взглядах на тотальную войну. Скорее они явились реакцией на возросший страх перед третьей мировюй войной. По-видимому, ни американские, ни европейские военные деятели не считали, что незначительные сухопутные силы обороны в Западной Европе смогут задержать Совет¬
1 Если СССР и сохранил некоторую часть вооруженных сил после войны, то он, тем не менее, никому не угрожал и ни на кого не нападал и не нападет. Советский Союз, вынужден держать в постоянной готовности силы и средства обороны на случай агрессии со стороны империалистических держав.— Прим. ред.
2 Это типичное американское объяснение целей НАТО. Всему
миру известно, что Североатлантический блок создан для осуще¬
ствления агрессивных намерений империалистов.— Прим. ред.
199


скую Армию при ее движении к Атлантическому океану, если бы она того пожелала. Они лишь надеялись на то, что им удастся предотвратить неожиданный удар Советов. В соответствии с «отшлифованной» теорией обороны они рассматривали армию НАТО как* силы прикрытия, которые должны своевременно предупредить о нападении и направить американскую атомную авиацию с баз НАТО для нанесения ответного удара по стратегическим центрам военной мощи русских.
Таким образом, практически Соединенные Штаты средством сдерживания продолжали всецело считать воздушно-атомную мощь. Сомнительно, чтобы американские воздушные силы были достаточны для ведения тотальной войны. Однако воздушно-атомная мощь была, очевидно, достаточной, чтобы предотвратить агрессию, для борьбы с которой она предназначалась. И, возможно, она была не только достаточной, но, как заметил Черчилль, и абсолютно необходимой, хотя мы и не знаем, каково бы было поведение России, если бы Америка не владела атомной бомбой монопольно. Во всяком случае, тот факт, что Росеия не предприняла решительного наступления на Европу, подтвердил уверенность американского правительства в правильности проводимой им* военной политики1. Ибо поскольку правительство было озабочено таким военным нападением, которое могло бы привести к тотальной войне, и поскольку его не последовало, то правительство, естественно, считало, что его политика была успешной, и пришло к такому заключению: пока Соединенные Штаты поддерживают существующую военную мощь, коммунисты не прибегнут к силе, а ограничатся решением своих задач с помощью иных действий.
Гражданская война в Греции рассматривалась скорее как исключительное явление, особый инцидент, но вовсе не прототип грядущей войны. Кроме того, Европа находилась теперь под защитой НАТО. Получив кажущееся подтверждение магической силы своей монополии на атомную бомбу, правительство США продолжало подчеркивать устрашающие качества атомной бомбы, как
1 Поскольку Советский Союз никогда не собирался и не собирается предпринимать наступления на Европу, это заявление автора не имеет под собой никакой почвы.— Прим. ред%
200


инструмента американской безопасности. Поступая таким образом, оно едва ли сознавало, что это не только удерживает потенциального врага от развязывания третьей мировой войны, 'но также удерживает и США от применения оружия такой большой разрушительной силы.
Только в ходе событий обнаружились серьезные препятствия, с которыми пришлось встретиться нашей жесткой военной системе в непрекращающемся соревновании с противником, воспитанном на гибком и искусном управлении своими силами. Три главных момента в развитии событий вскрыли несостоятельность американской военной системы первых послевоенных лет, получившей название стратегии сдерживания: а) испытание Россией атомной бомбы в конце августа 1949 года; б) изменение направления главного удара коммунистов в сторону периферийных районов Азии в) начало войны в Корее 25 июня 1950 года.
КОНЕЦ АМЕРИКАНСКОЙ АТОМНОЙ МОНОПОЛИИ
23 сентября 1949 года президент Трумэн объявил, что России удалось взорвать атомную бомбу. Этот успех России, достигнутый по крайней мере на три года раньше, чем предсказывали американцы, был серьезным ударом по нашей стратегии, которая делала ставку на воздушные силы, способные нанести ответный удар с целью сдержать коммунистическую экспансию. Дело в том, что атомный взрыв, создавая возможность для советского ответного ядерного контрудара, в огромной мере затруднил бы решение спорных вопросов, которое оправдало бы применение Соединенными Штатами их военной мощи. Соответственно уменьшился бы военный риск коммунистов, сопряженный с их агрессивными действиями, преследующими ограниченные цели.
Поэтому, не говоря уже о слепоте американцев в от-  11 Это заявление автора является голословным. Советский Союз не наносил в этот период никаких главных ударов, и поэтому изменять ему было нечего, а несостоятельность агрессивной политики «сдерживания», проводимой США, подтвердилась в результате твердой и последовательной политики мира, осуществляемой СССР.— Прим. ред.
201


ношении угрозы ограниченной войны, кажется удивительным, что американское правительство заняло официальную позицию, которая игнорировала значение этого чрезвычайно важного события для военной стратегии* и оборонительной политики страны. Оно якобы давно предвидело такую возможность. Когда представители нашего правительства заявляли, что ликвидация монополии Америки в области атомного оружия не отразилась на ее военной стратегии (в действительности основывающейся на этой монополии), они или скрывали свою озабоченность или не осознавали всего значения этого события; отчасти это так и было. Если же, с другой стороны, предпшожить, чтб правительство готово изменить свою военную стратегию в связи с концом атомной монополии, то ни в действиях, ни в заявлениях его до и после взрыва не было ничего, что указывало бы на такую готовность.
Под влиянием, которое оказало достижение русских на американскую военную политику, президент, его военные советники и некоторые влиятельные конгрессмены стали настаивать на ускорении создания американской «сверхбомбы». Такая реакция была, по-видимому, автоматическим рефлексом, обусловленным укоренившейся верой страны в эффективность атомной бомбы. Подобная убежденность не порождалась какой-нибудь новой военной или политической оценкой воздушного ядерного ответного удара как орудия национальной политики. Что касается высших военных кругов США, то взрыв русской атомной бомбы, по-видимому, не повлиял на их подготовку к тотальной ядерной войне против Советского Союза. Упомянутое выше обсуждение вопроса об унификации видов вооруженных сил, которое являлось лишь продолжением споров о бомбардировщиках В-36, имело место в октябре 1949 года. Однако вся эта длительная дискуссия о военной стратегии и особенно об оборонительной политике велась так, как если бы Соединенные Штаты все еще обладали монополией на атомную, бомбу. Много говорилось о том, что могут и чего не могут сделать Соединенные Штаты путем стратегической ядерной бомбардировки Советского Союза. Но ничего не сказали о том, что в свою очередь мог в скором времени сделать Советский Союз по отношению к Соединенным Штатам при помощи тех же самых средств. Никто не высказал
202


предположения, что новое средство Советского Союза требует какого-то изменения существующей американской стратегии.
В действительности господствовавшая тогда американская оценка стратегического значения взрыва Россией атомной бомбы привела лишь к тому, что в США стали делать еще больший,упор на способность Америки нанести ответный ядерный удар. Известно, что конгрессмены задолго до сентября 1949 года настаивали на увеличении военно-воздушных сил и на использовании атомного взрыва в России в качестве дополнительного благоприятного и сравнительно сильного аргумента. То, что Соединенные Штаты должны были немедленно удвоить усилия для поддержания стратегического воздушного термоядерного превосходства, фактически было логическим выводом из доклада комиссии по военно-воздушным силам (известного под названием «Доклад Финлет- тера», по имени председателя комиссии). Доклад опубликовали 1 января 1948 года. Согласно докладу именно в силу того, что Советский Союз к 1952 году мог предположительно обладать существенной воздушной ядерной мощью, Соединенным Штатам следовало к 1950 году иметь 70 авиагрупп. Это было необходимо для под-, держки «новой стратегической концепции», основывающейся на способности Америки защитить воздушное пространство и осуществить контрудар «наибольшей мощности». По мнению комиссии, «атака, которую мы должны ожидать, определяет характер силы, необходимой для ее отражения». С точки зрения комиссии, хотя и существовала возможность начала войны не с прямого нападения главного врага и ее ведения по «образцу гражданской войны в Испании», это было «маловероятным», и рассчитывать на это было нельзя. Вместо этого «при составлении планов следовало предполагать, что если противник окажется в состоянии, то он предпримет прямое воздушное нападение на территорию Соединенных Штатов, независимо от того, как и где раздастся первый выстрел» *.
Действительное стратегическое значение взрыва атомной бомбы в СССР заключается в том, что этот  11 Survival in the Air Age (Washington, D. C.: President's Air Policy Commission, January 1, 1948), p. 22.
203


взрыв предвосхитил то недалекое будущее, когда Соединенные Штаты должны ожидать, что их ответный атомный удар по России может повлечь за собой уничтожение Советской Армией американских военных баз и городов. Поэтому коммунисты могли быть уверены в том, что Соединенные Штаты не стали бы неразумно использовать мощь своих военно-воздушных сил, если бы не создавалось самой серьезной непосредственной угрозы для американской безопасности.
Возникла новая стратегическая проблема (или скорее старая, но -ставшая сейчас наиболее острой), которую нельзя было разрешить путем еще большего накопления атомного оружия или созданием еще более мощной термоядерной бомбы. По мере того как Советский Союз и Соединенные Штаты наращивали бы свою воздушную ядерную мощь, значение американского превосходства в этом виде оружия уменьшалось. Затем, когда обе страны накопили огромные запасы бомб и стали обладать большими возможностями доставки их к цели в условиях, если ни одна из стран не может остановить другую от нападения, Соединенные Штаты мало чего добились бы с точки зрения дополнительного сдерживающего фактора от того, что они обладают вдвое большей способностью стереть с лица земли главные города России. В то же время даже уступающий в мощи русский ответный удар был бы эффективным устрашающим фактором против американского ядерного ответного удара. Только большой и внезапный рост средств обороны или нападения одной из двух держав или подавляющее превосходство оборонительных возможностей обеих держав над их наступательными возможностями могло бы нарушить создавшийся «атомный тупик», если не считать особых обстоятельств, о которых говорилось в предыдущей главе.
Поэтому до тех пор, пока Соединенные Штаты не окажутся в состоянии сдержать и локализовать небольшие агрессивные действия, не прибегая к средствам тотальной войны, они могут ответить на такую агрессию тотальной войной, отказом от сопротивления или неэффективным сопротивлением. Если бы страна не раз оказывалась перед лицом непосредственной агрессии и могла бы испытать серьезные неудачи на международной арене и печальные последствия внутри страны, то тотальная
204


война, вероятно, показалась бы ей наименее пагубным путем. Но ес^и бы даже коммунисты предпочли не брать на себя риск, толкая Соединенные Штаты на эту крайнюю меру, что более вероятно, то их способность поставить страну перед выбором-между этими тремя губительными путями все же дала бы им в руки большие дипломатические преимущества и способствовала бы подрыву политических отношений Америки с остальным миром. По мере того как все страны, включая и Соединенные Штаты, все больше осознавали бы свою уязвимость от ядерного нападения, коммунистический блок получил бы мощное средство дипломатического шантажа всего некоммунистического мира. И если только Соединенным Штатам не удалось бы убедить другие страны в своей готовности сдержать коммунистическую агрессию, не превращая малую войну в неограниченную, в готовности защищать эти страны, а не только освобождать их после атомной войны, то они быстро бы потеряли доверие союзников и уважение нейтральных стран к США неизменно бы падало.
Чтобы предотвратить и пресечь агрессии малых масштабов средствами ограниченной войны, Соединенные Штаты должны были бы увеличить свои чрезвычайно слабые сухопутные войска. Невозможно обойти этот факт легким путем. Не имея достаточных сухопутных войск, страна не располагала надежными средствами для нанесения удара в ответ на любое нападение, кроме крупной агрессии. Чем слабее были бы ее сухопутные силы, тем с большей неохотой американские лидеры стали бы растрачивать их в периферийных стычках в ущерб способности США решать свою главную военную задачу — защищать Европу от русского вторжения. И все же, как могли бы Соединенные Штаты и их союзники тягаться с СССР и его союзниками в отношении сухопутных войск, и разве США могли бы рассчитывать на успех стратегии сдерживания в каждом из полдюжины критических районов вдоль обширного периметра коммунистического влияния? Взрыв советской атомной бомбы еще более обострил эту военную проблему, которая содержалась уже в «Доктрине Трумэна». И'только лишь война в Корее заставила страну, всецело поглощенную подготовкой к ведению тотальной войны, обратить внимание и на этот вопрос.
205


УСИЛЕНИЕ ВНИМАНИЯ КОММУНИСТОВ К ВОСТОКУ
Конец атомной монополии Америки мог только ускорить, изменение направления коммунистической стратегии, поскольку вполне логично ожидать, что успех стратегии сдерживания в Европе заставил бы коммунистический блок искать для экспансии другое место. Несмотря на многие слабости позиций, расположенных вокруг европейской и средиземноморской зоны влияния Советов, «Программа оказания помощи Греции и Турции», «План Маршалла» и НАТО способствовали созданию к 1950 году военной и политической силы, достаточной для предотвращения коммунистической экспансии при помощи подрывной деятельности или военного нападения. Попытки России ослабить наши силы в этом районе привели лишь к политическому сплочению и укреплению района в военном отношении. К 1950 году две великие коалиции-1, казалось, так строго разграничили сферы влияния, что почти не осталось места для дальнейшего маневрирования, за исключением длительного процесса политической деятельности. Мощь американских военно-воздушных сил, предназначенных для ответного удара, подкрепленная демонстрацией готовности США противостоять местным агрессивным действиям, подобным гражданской войне в Греции и блокаде Берлина, должна была превратить всю зону НАТО в рискованную и невыгодную арену для прямой и косвенной агрессии. Но до тех пор, пока существовали другие возможности для экспансии, коммунисты не были склонны цепляться за прежнюю стратегию перед лицом непреодолимых препятствий. Неожиданный успех китайских коммунистов, установивших в течение 1949 года полный контроль над страной, открыл новые широкие возможности.
Вокруг всей периферийной зоны Евразии, от Ирана до Кореи, находился граничащий с СССР и Китаем обширный район, занимаемый слаборазвитыми странами. В них коммунисты могли использовать в своих целях многочисленные проявления экономической, социальной и политической слабости, а также сильные национали-
1 Имеются в виду Североатлантический блок и страны социалистического лагеря.— Прим. ред.
206


стические йч антизападные настроения. Здесь коммунистическое дарение скорее способствует разобщению, чем консолидациях сил Соединенных Штатов и их европейских союзников. В то же время оно способствовало ослаблению американской коалиции в Европе, отвлекая ее энергию и ресурсы во второстепенные районы, в которых не существовало должной местной военной силы, необходимой для срыва преднамеренного нападения. Не являлась эффективным средством сдерживания и мощь американского воздушного ответного удара. Она была неэффективной из-за наличия больших возможностей для косвенной агрессии и еще потому, что слаборазвитые страны не имели достаточного стратегического значения, которое могло бы оправдать превращение местного сопротивления в тотальную войну.
Эти страны могли быть названы «второстепенным» стратегическим районом только по сравнению с районом НАТО или Средним Востоком. И, безусловно, коммунистический контроль над какой-нибудь значительной частью слаборазвитых стран, например Юго-Восточной Азией, был бы серьезным бедствием для Запада. Тем не менее никакой отдельный ограниченный акт агрессии в Юго-Восточную Азию не представлял бы такого серьезного и непосредственного удара по американской безопасности, как, скажем, захват Турции или Западной Германии. В СССР и США это также хорошо понимают. Во всяком случае, решающим критерием эффективности воздушных сил, которые могли бы быть использованы при конфликте как сдерживающий фактор, в слаборазвитых странах, была не столько их роль, сколько то значение, какое придавалось американцами и коммунистами этим странам. Есть много фактов, свидетельствующих, что на арене мировой политики американцы со стратегической точки зрения считали Европу главным «спектаклем», а слаборазвитые страны — «небольшим концертом».
Политика и действия США на Дальнем Востоке были тем примером, который показал коммунистам, что американская стратегия считает этот район периферийным. За полтора года до начала гражданской войны в Греции Соединенные Штаты столкнулись с решительными попытками коммунистов захватить весь Китай посредством гражданской войны. Однако это обстоятельство не по-
20 7


служило поводом для разговоров о сдерживании или о помощи «свободным народам» (для сохранения их национальной независимости) в их борьбе против агрессивных действий, имеющих целью навязать им тоталитарный. режим. Завоевание коммунистами Китая явилось самым серьезным ударом для США со времени окончания второй мировой войны. Но правительство, провозгласившее стратегию сдерживания в Греции и Турции, не применило ее по отношению к Китаю. Напротив, в то время как в Греции США помогали правительству бороться против коммунистических повстанцев, в Китае они призывали правительство вступить с ними в коалицию1. Конечно, Соединенные Штаты оказывали националистическому Китаю значительную экономическую, военную и техническую помощь, но эта помощь предоставлялась не для сдерживания коммунизма. Она была порождена политикой военного времени, направленной на содействие «сильному, демократическому и единому» Китаю и на достижение первоочередной военной цели — безоговорочной капитуляции Японии. Сомнительно, что предпринятые в Китае экономические и военные меры, подобные тем, которые применялись в Греции, разрешили бы более трудные и большие по масштабам проблемы Китая и не допустили, чтобы этот район попал в руки коммунистов после поражения Японии. Знаменательно, что американское правительство даже не рассматривало проблему Китая с точки зрения стратегии сдерживания до тех пор, пока националисты почти совсем утратили точку опоры на материке. Но к тому времени возможность сдержать коммунистов, если она вообще когда-либо существовала, уже исчезла.
Нет нужды приписывать коммунистическим руководителям какую-то сверхъестественную способность предвидения, чтобы во взрыве в России атомной бомбы и в изменении интересов и расстановки сил на мировой арене увидеть военные и политические условия, которые революционеры могли распознать и использовать в своих
1 	Это был своего рода маневр со стороны империалистов США. Используя- чанкайшистскую клику, они стремились задушить растущее коммунистическое движение в Китае. Подтверждением этого служит тот факт, что США усиленно финансировали Чан Кай-ши, т. е. реакционные силы Китая, которые тратили американские доллары на борьбу против коммунистов.— Прим. ре$,
ж


интересах. Мы, возможно, никогда точно не узнаем, какие мотивы и соображения привели к изменению направления внимания коммунистов из Европы и района Средиземного моря к уязвимым районам Азии. Однако, принимая во внимание неумолимое и безжалостное стремление коммунистов к расширению сфер своего влияния, было бы резонно предположить, что если они внимательно следили за международной шахматной доской, то они должны были бы рассматривать военные и политические события 1947—1949 годов как приглашение по зондировать обстановку в некоторых районах Азии — районах, наиболее созревших для соответствующего использования.
— □ —
И Роберт э. Осгуд


□□□
т
ГЛАВА СЕДЬМАЯ ВОИНА В КОРЕЕ
НАЧАЛО ВОИНЫ И ВМЕШАТЕЛЬСТВО США
Война в Корее — единственное значительное событие в развитии американской послевоенной политики. Когда напишут историю холодной войны, конфликт в Корее представится нам, быть может, одним из поистине решающих событий, определивших характер войн и политики в современную эпоху. Однако мы не можем откладывать на такой долгий срок изучение уроков ограниченной войны, которые Корея дает нам сегодня. Учитывая неотложные требования современной американской стратегии, нельзя считать преждевременной нашу попытку дать свою, пусть несовершенную, оценку войны в Корее. Рассмотрим вопрос с самого начала.
Как уже отмечалось в предыдущей главе, если мы обратимся к прошлому, то нам представится как нельзя более логичным перенос главного удара противника из зоны, где Запад обладает относительно большой мощью и где активизация действий создавала значительный риск тотальной войны, в зону крайне уязвимую и слабо защищенную. В последней западные державы почти не применяли стратегию сдерживания, риск тотальной войны сводился к минимуму, а возможность отпора со стороны местных сил или организации мощных ответных ударов была слишком незначительна для устрашения. Но почему противник, чтобы испытать уязвимость этой зоны, избрал Южную Корею? Можно с полным основа¬
210


нием сказать:\каковы бы ни были намерения людей, ответственных за\события в Корее, действия и высказывания американце!» в отношении Кореи оказывали поощряющее влияние н^ возникновение этих событий.
В сентябре 1947 года по чисто военным соображениям объединенный комитет начальников штабов США решил вывести две американские дивизии, размещенные в Южной Корее!. Видимо, он пришел к этому решению, во-первых, по той причине, что Соединенные Штаты не были достаточно заинтересованы-, с военной точки зрения, в защите Южной Кореи, и, во-вторых, потому что в условиях общего острого недостатка в людских ресурсах эти дивизии могли быть лучше использованы в другом месте. Характерно, что первое из этих положений, игнорируя политическую сторону вопроса, основывалось на значении Кореи в тотальной войне. Оборона Кореи и Формозы1  2 рассматривалась как вынужденная стратегическая необходимость в условиях тотальной войны.
Руководствуясь оценкой объединенного комитета начальников штабов и учитывая факт основания Корейской республики под покровительством Организации Объединенных Наций, а также заявление России о выводе войск из Северной Кореи, президент Трумэн, по рекомендации совета национальной безопасности,' весной 1949 года решил вывести американские войска из Южной Кореи, возложив оборону нового государства на развертывающиеся национальные части. Несмотря на наличие разведывательных данных о формировании мощной северокорейской армии, Соединенные Штаты ограничились тем, что создали в Южной Корее силы, немного большие, чем это требовалось для несения полицейских функций. Отчасти это объяснялось опасением, что более мощную армию могут бросить на Север с целью попытаться силой объединить Корею3.
Недооценка стратегического значения Кореи со стороны американского правительства нашла свое отраже- ние в выступлениях высших военных и политических
1 Это решение было изложено в памятной записке объединенного комитета начальников штабов от 25 сентября 1947 года, приведенной в мемуарах Трумэна. (Harry S. Truman. Memoirs. New York, 1956, II, p. 325—326).— Прим. авт.
2 Так в США называют китайский остров Тайвань.— Прим. ред.
3 Этого США не только не опасались, а считали основной задачей.— Прим. ред.
14*
211


руководителей и в дислокации войск. Весной 1949 года, еще до того как совет национальной безопасности рассмотрел положение в Корее, главнокомандующий союзными силами генерал Макартур в интервью для печати наметил американскую «линию обороны» на Дальнем Востоке, которая исключала Корейский полуостров. Сопоставляя существующие и прежние оборонительные позиции Америки, Макартур в марте 1949 года заявил: «Тихий океан стал теперь англосаксонским озером, и наша линия обороны проходит через цепь островов, окаймляющих побережье Азии. Она начинается от Филиппин и проходит через архипелаг Рюкю, включающий наш основной крупный бастион — остров Окинава, затем поворачивает назад и идет через Японию и Алеутские острова на Аляску». Далее он сказал, что, хотя китайские армии находятся на фланге этой позиции, это, по его мнению, не меняет того положения, что единственный возможный противник на азиатском континенте не обладает достаточно близкой индустриальной базой для снабжения войск в десантной операции. При этом он имел в виду Советский Союз и его промышленную базу на Урале.
12 января 1950 года государственный секретарь Аче- сон в своей речи в национальном клубе печати, характеризуя американскую линию обороны, также исключил из нее Корею.
Испытывая острый недостаток в сухопутных войсках, американцы, тем не менее, неоднократно подчеркивали необходимость подготовки к тотальной войне против России в Европе. Этого было достаточно, чтобы убедить русских в том, что Соединенные Штаты не станут ради обороны Кореи отвлекать столь необходимые им войска из районов, более важных в стратегическом отношении.
Таким образом, имелось полное основание полагать, что американское правительство не сочтет нужным защищать Южную Корею. И если коммунисты оценивали американскую внешнюю политику в соответствии со своими понятиями, то они должны были прийти к единственному выводу, что Соединенным Штатам придется примириться с передвижением противника на второстепенную стратегическую позицию, подобно тому как шахматист вынужден мириться с продвижением неприятельской пешки, если он не в состоянии этому помешать. И все же в июне 1950 года Соединенные Штаты нашли
212


убедительные доводы для вмешательства в войну в Корее. Почему же Соединенные Штаты изменили своей стратегии?
Всякому, кто следил за развитием американской политики, было ясно, что вмешательство Соединенных Штатов определялось не только политикой силы. Президент Трумэн и его военные советники исклк^или Южную Корею из системы американской обороны, но, несмотря на это, когда война стала фактом, они единодушно согласились, что более важные политические соображения делают неизбежной оборону этой страны. В чем же состояли эти соображения?
Бесчисленные официальные заявления американских политических деятелей показывают, что главным доводом в пользу вооруженного вмешательства Америки (как в начале войны, так и на всем ее протяжении) было опасение, что, если не пресечь эту войну, она явится первым звеном в цепи событий, которые разрушат основы международной безопасности и в конечном счете приведут к третьей мировой войне. Такие соображения основывались на аналогии с событиями тридцатых годов. Они отражали общее, отягченное чувством вины убеждение, что вторая мировая война была результатом неспособности демократических стран остановить агрессию тоталитарных государств1. Если же теперь мы позволим безнаказанно вести войну, рассуждало’правительство, то это лишь убедит противника, что на его пути к мировому господству нет никаких преград и в конце концов свободный мир2 будет вынужден столкнуться с Советским Союзом в тотальной войне, точно так же как ему пришлось вступить в войну с фашистскими державами.
Эти рассуждения в перспективе отражали не только оценку американских интересов. Они отражали типичное
1 Вторая мировая война возникла как результат развития экономических и политических сил на базе современного монополистического капитализма. Первой и важнейшей предпосылкой гитлеровской агрессии было возрождение и обновление тяжелой промышленности Германии, что стало возможным лцшь в силу широкой финансовой поддержки капиталистов США и Англии. Другим важнейшим обстоятельством, содействовавшим развязыванию второй мировой войны, явилась политика «умиротворения» гитлеровской Германии, политика отказа от коллективной безопасности, политика натравливания Германии на СССР.— Прим. ред.
2 Так в буржуазной прессе и литературе называют капиталистический мир.— Прим, ред.
213


сочетание национального эгоизма с наднациональным идеализмом. Исходя из узконациональных интересов, сторонники таких взглядов считали необходимым ликвидировать ограниченную угрозу американской безопасности в настоящем, чтобы предотвратить более серьезную угрозу в будущем. В этом правительство молчаливо следовало требованиям стратегии сдерживания, которая раньше не входила в общий стратегический план, ибо правительство страдало политической слепотой и все свое внимание сосредоточило на тотальной войне. Данная точка зрения опиралась на прочно укоренившееся у американцев представление о Соединенных Штатах, как о стране, пресекающей во главе цивилизованного мира агрессии, попирающие всеобщие принципы законности и порядка, на страже которых стоит Америка.
Решение правительства о вмешательстве в войну в Корее по существу не зависело от санкции Организации Объединенных Наций. Правда, 25 июня 1950 года Совет Безопасности, без участия советского делегата, принял резолюцию, призывающую к немедленному прекращению боевых действий и к оказанию помощи со стороны всех членов Организации Объединенных Наций в восстановлении мира. А 27 июня Совет рекомендовал всем государствам, членам ООН, оказать помощь Южной Корее. Однако действия Соединенных Штатов определились, независимо от Организации Объединенных Наций, быстрым развитием военной обстановки. Так, в тот день, когда была принята первая резолюция, президент Трумэн отдал приказ 7-му флоту США направиться в Формозский пролив с целью не допустить нападения на Формозу и удержать националистов1 от вторжения на материк. Он дал также указания Макартуру об эвакуации американских граждан из Кореи и об организации снабжения армии Южной Кореи под прикрытием американского флота и авиации. 26 июня в соответствии с настоятельными требованиями военной обстановки президент дал инструкции Макартуру об использовании воздушных и морских сил для поддержки южнокорейской армии. Наконец, 30 июня он разрешил Макартуру использовать находившиеся под его командованием сухопутные войска.
1 Так в США называют чанкайшистскую клику, незаконно обосновавшуюся на китайском острове Тайвань.— Прим. ред.
214


Тем не менее санкции Организации Объединенных Наций окружили американскую интервенцию ореолом крестового похода. Возглавив вооруженные силы Объединенных Наций, американцы возомнили себя борцами за принцип коллективной безопасности. В этой роли они ставили себя выше политики силы. В качестве защитников неприкосновенности Объединенных Наций они как бы сражались за мир и благополучие всего человечества, а не за свои чисто эгоистические национальные интересы. Поскольку это сочетание эгоистических и благородных мотивов является типичной чертой американской внешней политики, неоднократно проявлявшейся и в прошлом, мы должны более внимательно рассмотреть стратегические взгляды американцев на войну в Корее *.
Наша беда в Корее состояла не в том, что мы вмешались в войну: это было необходимо с точки зрения стратегии сдерживания; и не в том, что вмешательство США проходило под эгидой Организации Объединенных Наций: данное обстоятельство, пожалуй, больше способствовало, чем препятствовало достижению наших целей. Беда заключалась в том, что наше же стремление изобразить вмешательство Америки как чисто альтруистический акт, вызванный необходимостью обеспечения коллективной безопасности, заслоняло реальную политику, без которой американское вмешательство независимо от санкций Организации Объединенных Наций было бы ничем не оправданным.
Вполне естественно, что государства должны оправдывать свои действия самыми возвышенными мотивами, особенно если народу приходится переносить тяготы войны. Но при этом возникает опасность упустить из виду свои особые выгоды, которые, собственно, и дают основания выдвигать такие мотивы. Это может привести к тому, что в других условиях, когда может не возникнуть этого счастливого совпадения эгоистических и благородных интересов, правительства не будут иметь устой-  11 Типичной чертой внешней политики США является раболепное служение интересам магнатов монополистического капитала, маскировка истинных агрессивных планов пропагандой борьбы против коммунизма, симуляции намерений, которых на самом деле дипломатия не имеет, разжигание международных конфликтов, заключение «дружественных» соглашений • с целью усыпить бдительность народов.— Прим. ред.
215


чивой опоры для своих действий. Очевидно, что некоторые обстоятельства совершенно особого порядка сделали возможным вступление Соединенных Штатов в корейскую войну во имя Объединенных Наций.
Во-первых, правительство Южной Кореи было образовано путем свободных выборов, проводившихся под наблюдением представителей Организации Объединенных Наций, и признано ею законным правительством на территории к югу от тридцать восьмой параллели1. Во- вторых, вскоре после начала войны Совет Безопасности сумел принять резолюцию, призывающую к немедленному прекращению военных действий и к оказанию помощи со сторойы всех членов Организации в восстановлении мира. Принятие такого решения оказалось возможным лишь потому, что советский делегат отсутствовал на заседании Совета.
В войне в Корее, как и во время гражданской войны в Греции, задача сдерживания была замаскирована более широкими и более приемлемыми для общественного мнения мотивами для вмешательства, которые совпали с требованиями обеспечения безопасности Америки. За настойчивыми попытками изобразить участие Америки в войне, как проявление высшей морали, можно легко проглядеть, что наши действия были основаны на политике силы, и допустить слишком широкое толкование наших основных целей. Таким образом, мы в известной степени ввели себя в заблуждение относительно истинной основы наших интересов. После провозглашения «Доктрины Трумэна» можно было сделать вывод, что Соединенные Штаты решили проводить политику помощи свободным народам в их сопротивлении агрессии тоталитарных государств. Однако государственный секретарь Аче- сон был вынужден разъяснить, что этот вопрос всецело зависит от того, в какой мере при сложившихся обстоятельствах будут затронуты американские интересы. Официальные разъяснения по поводу вмешательства Соединенных Штатов в войну в Корее точно так же показывали, что отныне США начнут оказывать отпор противнику в соответствии с коллективной волей миролюбивых  11 Как известно, накануне этих «свободных» выборов были арестованы тысячи представителей демократических организаций, усилен полицейский террор и все население ограничено в своих избирательных правах.— Прим, ред.
216


государств, выраженной Организацией Объединенных Наций. Но после минутного размышления становится ясно, что как сопротивление агрессии, так и коллективная воля миролюбивых государств не всегда будет отвечать интересам безопасности Америки в вопросах сдерживания коммунистического мира, и предполагать, что Соединенные Штаты должны всякий раз давать отпор противнику независимо от обстоятельств, значит проявлять безрассудство.
Более того, оставляя в стороне особые обстоятельства, которые позволили Соединенным Штатам получить санкцию Организации Объединенных Наций на вооруженное вмешательство, и несмотря на наше стремление пресечь агрессию в интересах международного мира, можно предположить, что руководящие деятели Соединенных Штатов воздержались бы от вмешательства, если бы оно не отвечало американским интересам. Одним из обстоятельств, которые привели к интервенции США в Корее, явилось наличие ярко выраженного акта военной агрессии1. Другим обстоятельством был тот факт, что значительная часть американских сухопутных и воздушных сил в районе Тихого океана находилась вблизи от места действия, в Японии. Конечно, нельзя рассчитывать, что такое удачное стечение обстоятельств повторится и в будущем.
Корейская война выдвинула серьезные проблемы, связанные со способами пресечения агрессии небольшого масштаба путем ограниченной войны. Эти проблемы нельзя разрешить на основе общих рассуждений о необходимости отражения агрессии и защиты коллективной безопасности. Эти стратегические проблемы — проблемы руководства всеми силами нации в соответствии с единым планом обеспечения безопасности. Их следовало оценивать в свете конкретных военных и политических условий, связанных с американской позицией силы. Однако стратегические уроки войны в KQpee не были полностью уяснены в результате инстинктивной неприязни* нации к стратегии сдерживания и ее стремления примирить наше вмешательство в ограниченную
1 Автор всеми силами стремится оправдать американскую интервенцию в Корее и показать, что она была вызвана якобы «угрозой» с севера.— Прим, ред.
217


войну с традиционным образом Соединенных Штатов как крестоносца, стоящего выше политики силы *,
В то же время несоответствие между требованиями стратегии сдерживания и традиционным американским подходом к войне привело к тому, что это рискованное предприятие нанесло нам глубокую травму, от которой страна не могла скоро оправиться. Травма породила напряженность и замешательство, частично проявившиеся в ожесточенной полемике вокруг методов ведения войны, которая началась вслед за тем, как президент Трумэн в апреле 1951 года отозвал генерала Макартура.
Изо всех дебатов о внешней политике, которыми отмечена эволюция американской послевоенной стратегии, дебаты о ведении войны в Корее были самыми значительными и откровенными. Уроки корейской войны заложены не только в военных и политических событиях, вскрывающих объективные требования стратегии ограниченной войны, но в равной степени и в полемике, сопровождавшей эти события и показавшей, как Америка приспосабливалась к этим требованиям. Чтобы оценить уроки войны в Корее, мы должны вникнуть в существо полемики и воссоздать те методы и концепции, которыми руководствовалось в ведении войны, с одной стороны, правительство Трумэна и, с другой — генерал Макар- тур.
ПОЗИЦИЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА В ВОПРОСАХ ВЕДЕНИЯ ВОИНЫ
Позиция правительства в отношении войны в Корее с начала и до конца определялась стремлениём ограничить размах войны. Можно спорить о том, насколько эффективны были методы ведения войны правительством, но во всяком случае, не подлежит сомнению, что оно считало целесообразным ограничить ее цели и средства, в чем и добилось успеха.  11 Излюбленный прием американских реакционных идеологов изображать политику США как политику мира. В истории США немало примеров, которые говорят о том, что реакционные деятели США очень часто прибегали к оружию вместо мирного урегулирования того или иного вопроса. А за последние годы политика «с позиции силы» стала краеугольным камнем внешней политики США.— Прим. ред.
218


Главным соображением, заставившим правительство ограничить размах войны в Корее, была боязнь вызвать вмешательство России и развязать третью мировую войну. Президент Трумэн писал в своих мемуарах: «Каждое решение, принятое мною в связи с корейским конфликтом, преследовало одну цель: предотвратить третью мировую войну и ужасные разрушения, которые она принесла бы цивилизованному миру. Это означало, что мы должны были избегать каких бы то ни было действий, которые могли бы послужить оправданием для вмешательства Советов и втянуть свободные страны во всеобщую неограниченную войну*. С самого начала войны правительство Трумэна рассматривало вторжение северокорейцев как маневр со стороны русских и в своих действиях в значительной степени подчинялось господствовавшему среди членов правительства мнению о том, что Кремль прощупывает позиции Запада на окраинах коммунистического мира с целью обнаружить слабые места и использовать их в своих интересах. В то же время его не покидало опасение, особенно сильное в начале войны, что вторжение в Южную Корею может оказаться частью плана русских, состоявшего в том, чтобы сначала отвлечь Соединенные Штаты, а затем начать генеральное наступление против некоммунистического мира. Было решено, дабы не попасть в эту ловушку, не давать русским ни малейшего повода для вооруженного вмешательства.
Вторым решающим соображением была боязнь втянуть слишком большие силы в войну в Корее и допустить расширение ее до такой степени, что Соединенные Штаты окажутся не в состоянии дать отпор агрессии в каком-нибудь из полдюжины других потенциальных очагов столкновений.
Правительство не только отчетливо сознавало опасность ослабления обороны Западной Европы, что стимулировало бы широкую агрессию в этой жизненно  11 После войны в Корее Трумэн в своих воспоминаниях, изданных в 1956 году в Нью-Йорке, выставляет себя миротворцем и пытается доказать, что он против третьей мировой войны.
Тем не менее, будучи президентом, он отклонял все предложения Советского правительства, направленные к сохранению и укреплению мира.—-Прим: ред.
213


важной зоне, оно также опасалось нападения русских на Японию и нажима более ограниченного характера на Берлин, Югославию, Иран и Индокитай. Президент Трумэн с самого начала войны исходил из предположения, что независимо от того, является ли корейская война непосредственной прелюдией генерального наступления коммунизма, цель его состоит в том, чтобы, втянув Америку-в военный конфликт, подорвать ее способность к отпору своему главному противнику. Поэтому Трумэн считал, что «мы не можем позволить себе расточать свои возрождающиеся силы, пока этот противник не участвует в открытом бою, а только дергает Ьа веревочки из-за кулис». Это рассуждение сходилось с оценкой центрального разведывательного управления, утверждавшего, что «русские не хотят сами участвовать в войне, но стремятся как можно больше запутать нас в Азии, чтобы обеспечить себе свободу действий в Европе» 1. Это мнение согласовалось также с предположением, которое Трумэн и его советники высказывали с самого начала войны, о том, что русские, быть может, лишь зондируют оборонительные позиции Запада, но не считают действия в Корее прелюдией тотальной войны.
„ Помимо этих двух решающих соображений в пользу ограничения размаха военных действий, надо иметь в виду, что правительство США было связано также и отношениями с другими странами. Особое значение оно придавало сохранению согласия со своими европейскими союзниками. При этом оно считало, что согласие требует известных уступок требованиям союзников (например, запрещения преследовать самолеты противника за рекой Ялуцзян, чтобы ослабить страх союзников перед тотальной войной). Однако основные ограничения, примененные американским правительством в ходе войны, вызывались скорее соображениями, непосредственно касающимися Соединенных Штатов, чем опасением затронуть чувствительность союзников.  11 Как это вполне очевидно, предположение Трумэна относительно политики СССР является ложным. Что касается «оценки» центрального разведывательного управления, то хорошо известно, что Советский Союз никогда не стремился и не стремится к такой свободе действий, которая ущемляла бы законные интересы любого государства.— Прим. ред.
220


Чтобы не допустить развязывания третьей мировой войны и ограничить втягивание американских сил в корейский конфликт, американское правительство ясно определило свои политические дели и старалось соразмерять с ними свои военные уоилия по мере того, как менялась обстановка в ходе войны. Основные ограничения, которые оно наложило на развитие военных действий, состояли в следующем: не допускать распространения действий как. на земле, так и в воздухе за пределы Корейского полуострова; воздерживаться от использования войск китайских националистов; отвергнуть такие меры, как блокада Китая, что, по мнению комитета начальников штабов, было связано с риском расширения масштабов войны до предела, не оправдываемого возможным военным выигрышем.
Проследим характер ограничения военных действий на различных этапах войны. На первом этапе, когда руководимые американцами войска вели оборонительные бои, командование Объединенных Наций ограничивало свои политические цели восстановлением мира и прежней границы по тридцать восьмой параллели, что совпадало с целью, провозглашенной в резолюциях Организации Объединенных Наций от 25 и 27 июня. В соответствии с этим оно установило, что ведение военных действий за пределами этой границы допускается только с целью нарушения системы военного снабжения противника; и хотя действия военно-воздушных сил не ограничивались тридцать восьмой параллелью, все же были приняты меры предосторожности, чтобы не допустить распространения действий, авиации за пределы Кореи. Но на следующем этапе войны, когда появилась возможность начать наступательные действия в Корее, политические ограничения цодверглись переоценке. В результате этой переоценки комитет начальников штабов на основе рекомендаций совета национальной безопасности послал генералу Макартуру в день его высадки в Иньчхоне 15 сентября 1950 года 1 новую директиву. Со¬
1 15—16 сентября 1950 года американцы, использовав огромное численное превосходство, высадили в Иньчхоне, на западном побережье Кореи, десант в составе Ш-го корпуса, захватили Сеул и продолжали наступать к северу от 38 параллели. Впоследствии 10-й корпус был разгромлен китайскими народными добровольцами.— Прим, ред.
221


гласно этой директиве наземным войскам разрешалось вести боевые действия севернее тридцать восьмой параллели, но лишь при отсутствии признаков вооруженного вмешательства со стороны Советского Союза или Китая. После того как высадка десанта в Иньчхоне увенчалась успехом, правительство поручило Макартуру уничтожить северокорейские вооруженные силы в пределах всей Кореи, но при соблюдении того же условия, причем особо предупредило о недопустимости использования некорейских наземных войск в провинциях, расположенных вдоль северной границы Кореи, а также запретило всякие действия авиации и флота против Маньчжурии. Между прочим, когда Макартур подошел к границе, он не выполнил директиву в части, касающейся использования некорейских войск, а на тревожный запрос комитета начальников штабов ответил, что считает это требование с военной точки зрения неосуществимым. В дальнейшем, в связи с улучшением перспектив войны правительство официально и открыто объявило об изменении политической цели войны. Поскольку ничто, казалось, не могло помешать войскам Объединенных Наций достичь давнишней цели, впервые воплощенной в Каирском соглашении 1943 года о свободной, независимой и объединенной Корее,1 Генеральную Ассамблею Организации Объединенных Наций 7 октября склонили принять резолюцию, которая по существу уполномочивала генерала Макартура использовать находящиеся под его командованием войска для достижения этой цели. Фактически к этому времени ^асти наших сил уже пересекли тридцать восьмую параллель.
Американское правительство с самого начала войны отдавало себе отчет в возможности вооруженного вмешательства со стороны Китая. Теперь же, когда войска Объединенных Наций вступили в Северную Корею, оно получило донесения из нескольких источников о том, что китайские коммунисты угрожают послать войска на помощь северокорейцам, если «империалисты» будут про¬
1 Речь идет о соглашении, которое было подписано на конференции в Каире в ноябре 1943 года. В этой конференции участвовали президент США Рузвельт, премьер-министр Великобритании Черчилль и Чан Кай-ши. Наряду с другими вопросами на конференции стоял вопрос о Корее. В решении конференции нашла свое отражение точка зрения США, решительно выступивших против немедленного предоставления независимости Кореи.— Прим, ред.
222


должать наступление к северу от тридцать восьмой параллели. Правительство Китая прямо предупредило об этом по радио и косвенно через индийского посла в Пекине Паниккара. Тогда некоторые представители государственного департамента высказывались за попытки урегулировать военный конфликт на тридцать восьмой параллели, прежде чем наступать на север к перешейку между Пхеньяном и Воньсанем. Однако президент Трумэн и большинство его советников не считали угрозу вооруженного вмешательства Китая настолько серьезной, чтобы она могла служить основанием для остановки войск на тридцать восьмой параллели или для введения каких-нибудь новых военных или политических ограничений. Генерал Макартур во время встречи с президентом Трумэном на атолле Уэйк 15 октября не принял в расчет возможности китайской интервенции. Тем не менее правительство США поспешило объявить о своем намерении не распространять военные действия за пределы Кореи и ограничить свои политические цели созданием свободной, независимой и единой Кореи; в то же время оно недвусмысленно'заявило о своем намерении считать вмешательство Китая актом агрессии.
Фактически китайские части переправились через реку Ялуцзян по крайней мере 16 октября, на следукэщий день после совещания на атолле Уэйк, но лишь в конце первой недели ноября генерал Макартур и центральное разведывательное управление донесли, независимо друг от друга, о вторжении крупных сил китайцев. Эти донесения побудили государственный департамент выяснить возможность переговоров с китайцами с целью установления демилитаризованной зоны вдоль реки Ялуцзян шириной по десять миль с каждой стороны. Директивы, данные ранее генералу Макартуру, остались в силе, но 24 ноября комитет начальников штабов, которого все больше тревожила угроза китайской интервенции, посоветовал Макартуру остановись свои войска, выбрав для этого местность, господствующую над подступами к долине реки Ялуцзян. Однако в тот самый день Макартур объявил о «генеральном наступлении» с целью «выиграть войну» и приказал одному из своих командиров объявить войскам, что к рождеству они будут дома. Четыре дня спустя выяснилось, что 10-й корпус столкнулся со значительно превосходящими силами противника, а ко¬
223


гда войска Объединенных Наций начали отступать, Макартур заявил, что «мы стоим перед лицом совершенно новой войны».
Под воздействием мощного наступления китайцев воцска Объединенных Наций еще раз отошли за тридцать восьмую параллель, но вскоре отступление было приостановлено. В январе 1951 года войска Объединенных Наций под командованием генерала Риджуэя предприняли наступление с ограниченной целью, и им удалось закрепиться на позициях вблизи тридцать восьмой параллели. После стабилизации фронта правительство вновь изменило свои военно-политические цели с учетом сложившейся на фронте обстановки. Оно считало, что дальнейшая борьба за достижение целей, провозглашенных Организацией Объединенных Наций 7 октября
1950 года, повлечет за собой такой рост военных усилий и риск тотальной войны, которые не оправдываются важностью этих целей. В соответствии с этим государственной секретарь Ачесон в своем выступлении в комиссии по иностранным делам палаты представителей 26 июня 1951 года дал понять, что хотя конечная цель объединения Кореи остается в силе, но Соединенные Штаты не склонны более преследовать эту цель военными 'средствами и согласны вернуться к первоначально поставленной Организацией Объединенных Наций задаче— отразить агрессию и восстановить Южную Корею. На основе этой политической установки в июле
1951 года правительство начало переговоры о прекращении огня.
Таким образом, ограничив цели и средства ^ойны и поддерживая равновесие между военными и политическими целями с учетом их влияния на масштаб военных действий и на риск тотальной войны, Соединенные Штаты при помощи символических военных кбнтингентов других государств сумели сдержать коммунистическую агрессию, не допустив развязывания тотальной войны1. Это явилось весьма важным *и достойным похвалы достижением, особенно для страны, готовой воевать в полную меру своих физических возможностей. И все же
х'
1 Как известно, американские интервенты потерпели в Корее полное политическое и военное поражение, и поэтому заявление автора о «сдерживании коммунистической агрессии» звучит весьма странно.— Прим. ред.
224


этот факт сам по себе еще не дает ответа на вопрос о том, был ли метод ведения войны, принятый правительством, самым эффективным из возможных в рамках поставленных ограничений, а установленные им конкретные ограничения целей и средств войны наиболее рациональными и совместимыми с поставленными на карту интересами. Этот вопрос возник во время открытой дискуссии между правительством Трумэна и генералом Макартуром о способах ведения войны в Корее. В то же время эта дискуссия заключала в себе более глубокий смысл, так как, помимо вопросов о способах ведения войны и их осуществлении, она поставила вопрос о самой идее ограниченной войны.
ПОЗИЦИЯ МАКАРТУРА В ВОПРОСАХ ВЕДЕНИЯ ВОИНЫ
Президент Трумэн 10 апреля 1951 года освободил генерала Макартура от командования вооруженными силами в Корее и Японии после ряда фактов, свидетельствовавших о несогласии последнего с политикой правительства в вопросах ведения войны ‘. Макартур откровенно рекламировал свою личную политику, противоречащую инструкциям правительства. В стране развернулась жестокая полемика. Она достигла наибольшего размаха во время расследования сенатом в мае —июне 1951 года дела об отставке Макартура и при обсуждении обстановки на Дальнем Востоке. Примечательно, что в этой полемике как приверженцы позиции Макартура, так и сторонники правительства выступали за ограниченную войну, а не за такую войну, в какую вступили Соединенные Штаты в 1917 и 1941 годах.
В своих объяснениях сенату Макартур подчеркивал, что задачи, которые он преследует, ограничиваются прекращением агрессии в Корее, заключением соглашения о прекращении огня и переговорами об урегулировании в духе сформулированной Организацией Объединенных Наций цели — создания независимой и объединенной Кореи. По его словам, он также не являлся сторонником  11 Макартур был снят со своей должности не потому, что он не хотел выполнять указания правительства, а потому, что он показал полную неспособность руководить действиями американских войск в Кореей— Прим. ред.
15 Роберт Э. Осгуд
225


принятия неограниченных мер военного характера для достижения этих целей. Макартур решительно высказался против ввязывания в войну с китайскими сухопутными войсками на материке вне пределов Корейского полуострова. Он не предлагал нанести удар военно-воздушными силами по предполагаемому центру агрессии в России. Более того, Макартур заявил, что ему вообще неизвестно, где находится этот центр. Макартур не был сторонником и бомбардировки китайских коммуникаций, ведущих в Россию. Он хотел нанести удары по маньчжурским аэродромам, блокировать китайское побережье и использовать войска китайских националистов в Корее и в Южном Китае. Он думал, что эти меры позволят добиться ограниченной политической цели, поставленной Организацией Объединенных Наций, быстрее, с меньшими потерями й с большей вероятностью избежать третьей мировой войны. В случае если эти меры не будут приняты, по его мнению, имелось два других средства ограничения войны в качестве альтернативы неминуемого поражения: на первом этапе войны — переговоры о перемирии на основе границы по тридцать восьмой параллели; на последнем ее этапе — полный вывод войск из Кореи.
Резкое расхождение взглядов Макартура и правительства по трем основным мероприятиям, которые он отстаивал, вытекало из их различных оценок как с точки зрения военной целесообразности, так и с точки зрения угрозы тотальной войны и опасности вовлечения в войну слишком больших сил. Макартур заявлял, что предлагаемый им путь быстро приведет к победоносному завершению войны. Комитет начальников штабов, хотя прямо и не оспаривал военной целесообразности этих мероприятий, утверждал, что они расширяют масштабы войны и усиливают риск тотальной войны без достаточной гарантии быстрого и экономного решения проблемы. До тех пор пока командование войсками Объединенных Наций могло еще удерживать плацдарм в Корее, соблюдая взятые им на себя ограничения, правительство США не считало целесообразным ни с военной, ни с политической точки зрения отменять эти ограничения несмотря на то, что в начальный период китайской интервенции (когда можно было ожидать, что войскам Объединенных Наций придется эвакуировать полуостров) комитет
226


начальников штабов предварительно одобрил меры, предложенные Макартуром.
Макартур утверждал, .что риск интервенции противника был заложен уже в самом решении американцев о вмешательстве в войну, и какие бы действия ни предприняли войска Объединенных Наций, этот риск не становился сильнее. Он считал, что после того, как китайцы уже вмешались в войну, США нет смысла ограничивать себя из-за боязни спровоцировать Китай на дальнейшие шаги, поскольку он и так уже ведет войну на пределе своих возможностей. Что же касается русских, то Макартур не исключал возможности вмешательства с их стороны, но считал это маловероятным, поскольку вмешательство невыгодно русским. Во всяком случае, говорил он, они будут действовать по своим планам независимо от тех или иных мероприятий Соединенных Штатов.
Правительство, напротив, считало, что ввод войск националистов в Южный Китай или бомбардировка маньчжурских баз может привести к тому, что Китай начнет войну широкого масштаба при поддержке со стороны России. Макартур мог хладнокровно относиться к такой возможности, ибо он считал, что главный враг — сам коммунизм, а не какая-нибудь одна коммунистическая держава, и что центральной задачей, противостоящей коммунизму американской военной мощи, является сокрушение коммунизма в любом месте, где он будет наносить удар. Правительство отдавало отчет в ограниченности военной мощи Америки и в необходимости разумно и в определенной последовательности расходовать силы в зависимости от степени важности тех или иных факторов, угрожающих нашей безопасности. В перечне первостепенных задач война с Китаем не фигурировала вовсе. Генерал Брэдли по этому поводу сказал: «Поскольку мы рассматривали Советский Союз как главного противника, а Западную Европу как главный объект раздора», меры, которые отстаивал Макартур, «втянули бы нас в ненужную войну, в ненужном месте, в ненужное время и с несоответствующим противником»'.
Более того, правительство опасалось, что курс Ма- картура, спровоцировав русских на вооруженное вме-  11 MacArthur Hearings, р. 324.
15'
227


шательство, втянет нас в «ненужную войну» с «соответствующим противником». Как заметил Ачесон, русские могут избрать самые различные способы вмешательства, начиная с использования «добровольцев» в авиации и в наземных войсках и кончая тотальной войной. Представители правительства не дали сколько-нибудь подробных публичных разъяснений относительно того, как именно они пришли к оценке опасности русской интервенции, если эта оценка вообще основывалась на каком-то анализе. Когда в сенате заслушивалось объяснение Макартура, делались лишь общие ссылки на интересы России, на ее престиж и обязательства по китайско-советскому договору. Вместе с тем, что не менее важно, выступления в сенате показали, что, хотя правительство исходило главным образом из убеждения, что русские просто нащупывают слабые места и испытывают волю и способность Америки к сопротивлению, в то же время оно допускало, что корейская война является прелюдией к общему наступлению или что русские расставляют ловушку, намереваясь связать наши силы в Корее и тем временем нанести удар в другом месте. Однако если правительство основывало свои предположения о намерениях России в Корее преимущественно на предчувствиях, то Макартур был склонен вообще избегать такого рода предположения, как не входящие в компетенцию командующего войсками отдельного района.
Помимо этих решающих разногласий в оценке военных и политических последствий активизации военных действий в Корее, Макартур расходился с правительством также в вопросе о значении единства союзников. Правительство, обосновывая вооруженное вмешательство Америки, делало особый упор на идеи коллективной безопасности. Оно считало себя обязанным сохранять хотя бы видимость единодушия союзников в ведении войны. В действительности же оказалось, что от одного лишь намека на предлагаемые Макартуром меры у американских союзников из Объединенных Наций пошел мороз по коже. Поэтому правительство, предпринимая шаги, угрожающие подорвать американскую коалицию в зоне НАТО, йе было' склонно иДТй на дальнейший риск и еще глубйсе втйгйвать Соединенные Штаты в конфликт на Дальнем Востоке. Макартур, напротив, в том случае, если союзники не поддержат мер, кото¬
228


рые он считал единственным спасением от национального бедствия, охотно соглашался «действовать в одиночку», поскольку американские интересы были затронуты так глубоко и в конфликте участвовало столько американских войск.
Как ни важны были эти политические разногласия, они свидетельствовали о наличии еще более глубоких расхождений, касающихся самой концепции войны. Несмотря на то, что Макартур подтвердил ограниченный характер целей и средств войны в Корее, на самом деле он руководствовался концепцией, которая исключала ограничения такого рода. В то время как правительство, исходя из высших политических соображений и неуклонно следуя доктрине Клаузевица, в известной степени ограничивало военные усилия, Макартур из-за своего темперамента не мог мириться с ограничениями, которые противоречили его прямолинейной решимости отвечать на всякое действие «максимальным противодействием», чтобы добиться полной победы. Правительство вступило в войну, вело ее и закончило, преследуя прежде всего политические цели, которым оно придавало больше значения, чем непосредственно боевым действиям. Макартур же с первого и до последнего дня войны считал, что вся ее цель состоит в «уничтожении военной мощи противника и приведении конфликта к победному концу в кратчайший срок и с минимальными потерями. Всякое отклонение от этой первостепенной военной цели по политическим соображениям представлялось ему «умиротворением». Далекий от признания примата политики, он горячо верил, что «с того момента, когда дело доходит до кровопролития», политика отступает на второй план «и начинает господствовать военная сила». В противном случае, заявил он, у нас возникла бы советская система политических комиссаров. «Я категорически заявляю, что когда люди ведут бой... не должно быть места искусственным ограничениям под видом политики, которые лишь чинят препятствия действиям наших солдат, уменьшают шансы на победу и увеличивают потери».
Руководствуясь этим однобоким представлением о соотношении между военной силой и политикой, Макартур соглашался с установленными правительством ограничениями военных действий и политических целей
229


войны лишь постольку, поскольку они не препятствовали достижению победы путем полного уничтожения боевой мощи коммунистов. Когда же эти ограничения стали помехой на пути к полной военной победе, он только и думал, как бы от них избавиться. Понятно поэтому, почему он с пренебрежением отвергал всякие доводы в защиту подобных ограничений. Все заявления Макартура создают впечатление, что его противодействие политике правительства и упорная защита собственных предложений проистекали не столько из разумной оценки возможных последствий и опасностей, таящихся в обоих противоположных линиях действия, сколько из чисто эмоционального убеждения в том, что все эти соображения не имеют большого значения по сравнению с безусловной необходимостью сокрушить противника.
В известном смысле стремление Макартура к военной победе превратило его в последовательного выразителя идей, которыми руководствовалось правительство при ведении войны, по той простой причине, что ему было непосредственно поручено проводить эти идеи в жизнь. Так он оказался ревностным сторонником тезиса правительства о необходимости пресечь агрессию в Корее, чтобы предотвратить агрессию в будущем. Однако, в то время как правительство в своей практической деятельности было вынуждено рассматривать этот тезис в свете очередности стратегических задач и соотношения между своими обязательствами и имеющимися в наличии силами, Макартур просто не допускал и мысли о невозможности остановить агрессию в лю(5ом месте земного шара. Он был также горячо убежден, что принципы справедливости и демократии требуют создания свободной, независимой и объединенной Кореи, что открыто признавало также и правительство '. Однако, в то время как правительство сочло нужным удовлетвориться более скромными требованиями (с тем чтобы сохранить соответствие между политическими целями и военными мероприятиями), совместимыми с принципами ограниченной войны, Макартур отметал прочь головоломную проблему уравновешивания целей и средств войны в своей непоколебимой решимости объединить Корею путем военного разгрома противника. Правда, он сумел, к собст-  11 Факты как раз, говорят Обратное; До сих пор правительство США препятствует объединению Кореи,— Прим, ред,
230


венному удовлетворению, примирить свою точку зрения с требованиями ограниченной войны, настойчиво утверждая, что предлагаемые им меры обеспечат выполнение поставленных Организацией Объединенных Наций задач без расширения конфликта и развязывания неограниченной войны. Однако весьма вероятно, судя по его общим взглядам на войну, что если бы эти меры не привели к ожидаемой победе, то никакие политические соображения не удержали бы его от еще более смелых шагов. Если бы эти шаги привели к всеобщей, войне, то он счел бы это лишь неизбежным развитием первоначальных замыслов России. Но правительство, полностью отдавая отчет в своих международных обязательствах и учитывая непомерные издержки неограниченной войны, не могло допустить столь безразличного отношения к тому, как скажутся действия американцев на дальнейшем ведении войны противником. Как бы ни были строги принципы правительства теоретически, практически ему пришлось ограничить и ослабить свое сопротивление агрессии, следуя железной логике, вытекающей из нежелания признавать иную стратегию, кроме стратегии сдерживания.
УРОКИ ВОИНЫ В КОРЕЕ
Трудно переоценить значение успеха Соединенных Штатов, остановивших наступление коммунистов и сумевших предотвратить возникновение тотальной войны. Благодаря этому достижению страна сделала большой шаг вперед, показав свою способность к успешному локальному сопротивлению прямой военной агрессии путем ведения ограниченной войны в стратегически второстепенных районах, где проявление этой способности являлось единственным эффективным средством для сдерживания коммунистической военной экспансии *. Если бы США оставались в стороне, то не пришлось бы сомневаться, что это поощрило бы Пекин и Кремль к организации нападений в других уязвимых местах китай-  11 Автор явно ставит все с ног на голову. Корейская Народно-Демократическая и Китайская Народная Республики не преследовали экспансионистских целей, и поэтому разговоры о каком-то сдерживании и предотвращении тотальной войны являются попыткой американской пропаганды грубо извратить действительные события того времени.— Прим. ред.
231


ско-советской периферии. Во всяком случае, такой удар по престижу Америки мог роковым образом ослабить коалицию НАТО. Он, безусловно, способствовал бы развитию нейтрализма в Японии и в Германии и вызвал бы массовый поворот к коммунистическому блоку среди не способных к обороне народов во всей Азии. К несчастью, ведение ограниченной войны в Корее вызвало в Соединенных Штатах серьезный внутренний разлад, ослабивший волю нации к ведению ограниченных войн в будущем. И все же этот разлад являлся несущественным в свете наших основных достижений и незначительным по сравнению с тем шумом и смятением, раздорами и экстремизмом, которые могли возникнуть, если бы Соединенные Штаты проявили пассивную покорность.
Признавая успехи Америки в Корее, следует все же подумать, достаточно ли они велики и не могли ли бы мы добиться большего ценой умеренных затрат. С точки зрения стратегии сдерживания, отразив агрессию с помощью ограниченной войны, США нанесли мощный удар, но, оставив Северную Корею под контролем коммунистов, приняли на себя ряд серьезных обязательств. Мы позволили китайцам завоевать престиж у неустойчивых народов и колеблющихся правительств Азии и в то же время породили у этих народов серьезное сомнение в нашей способности их защитить. Вместе с тем США взяли на себя обязательство оборонять в тяжелых условиях стратегически бесплодный район и сохранили на тихоокеанском театре источник постоянного беспокойства, поскольку коммунисты, которые игнорируют условия перемирия в Корее ', в любое время могут заставить нас привести в действие наши обязательства. Правда, эта опасность сохранилась бы и в том случае, если бы нам удалось объединить Корею, поскольку коммунистические силы за границей все равно держали бы над полуостровом занесенный меч; но тогда проблема создания национальной оборонительной мощи Кореи была бы значительно облегчена. Кроме того, нам пришлось при-  11 Условия перемирия систематически нарушаются американской стороной, монополистические круги США продолжают вынашивать захватнические планы по отношению к Корейской Народно-Демократической Республике. Они вооружают лисынмановцев и поддерживают их замыслы снового похода на Север». Об этом свидетельствуют сообщения мировой печати.— Прим, ред,
232


нять на себя беспокойную обязанность сдерживать пылкое южнокорейское правительство, возглавляемое дряхлеющим патриотом, который всю свою жизнь посвятил всепоглощающему стремлению объединить Корею.
С точки зрения стратегии, политики и нашего престижа, трудно отрицать, что мы оказались бы теперь в значительно лучшем положении, если бы в свое время нанесли решительное поражение китайским коммунистам и провели общее урегулирование на основе поставленной Организацией Объединенных Наций задачи объединения Кореи. Таким образом, вопрос по существу состоит в том, удастся ли нам добиться этой более широкой цели, если мы расширим размах военных действий и увеличим риск тотальной войны до такой степени, которая оправдывалась бы потенциальными политическими выгодами, заложенными в нашем успехе. На этот вопрос нельзя дать ясного ответа, потому что мы не можем читать мысли коммунистов или оценивать последствия методов ведения войны, не испытанных на практике. Тем не менее, если мы хотим правильно понять уроки Кореи, нам придется строить предположения по поводу этих не поддающихся оценке обстоятельств, точно так же как это пришлось делать правительству.
Наши рассуждения логически распадаются на несколько вопросов, касающихся методов ведения войны и тех воззрений, на которых они основывались.
Правильно ли оценило правительство опасность возникновения тотальной войны, вытекающую из событий в Корее? Правительство Трумэна никогда не было уверено в том, что война в Корее не является заранее намеченным началом генерального советского наступления на Западе, ведущего к третьей мировой войне. Это опасение являлось главным соображением, которое заставило правительство пойти на ограничения, столь противоречившие настояниям Макартура. Поэтому важно установить, правильно ли оценивало правительство возможность возникновения тотальной войны.
Если мы будем учитывать прошлое, нам покажется весьма сомнительным, чтобы русские (особенно до того, как они получили возможность широко использовать авиацию и атомное оружие) предприняли прямое нападение в своей непосредственной сфере влияния, что в свою очередь означало бы умышленное форсирование
233


развязывания тотальной войны. А эта война привела бы к опустошению их собственной страны и к утрате многих, менее рискованных и более выгодных возможностей для достижения намеченных целей. Пока цели Америки ограничивались Корейским полуостровом, события в Корее ни при каких обстоятельствах не заслуживали того, чтобы из-за них подвергаться риску всеобщей ядерной войны. В этом отношении интерпретация американского правительства как советской политики в целом, так и особых мотивов России, определявших ее позицию по отношению к войне в Корее, согласуется с точкой зрения высших командиров наших дальневосточных войск1 и разведывательными данными, которые правительство получало в течение войны. Поэтому совершенно невероятно, чтобы Кремль решился на вмешательство, ведущее к тотальной войне, только ради поддержки позиций Китая в Корее, будучи убежден, что командование Объединенных Наций не имеет никаких территориальных интересов за ее пределами. Тем более невероятно, чтобы Кремль избрал путь нападения в зоне НАТО в отместку за бомбардировку Маньчжурии или в ответ на любую из других мер, которые предлагал Макартур.
Но разве третья мировая война не могла возникнуть случайно в результате ограниченного вмешательства России? Русским вовсе не потребовалось бы вставать на путь прямой интервенции широкого масштаба, чтобы вызвать тотальную войну. Разве не могли бы они предпринять ограниченную и завуалированную интервенцию и таким образом не допустить поражения Китая в результате осуществления мер, предложенных Макарту- ром? Эта интервенция могла бы принять такие формы, как отправка дополнительного личного состава, снаряжения и самолетов в Корею или предоставление баз якобы для подводных и воздушных сил Китая, имеющих цель атаковать американские военно-морские силы. Возможно, что Китай настолько ценный союзник Кремля,
1 Адмирал Тэрнер Джоб, командующий морскими силами на Дальнем Востоке и глава делегации командования войск Объединенных Наций на конференции по вопросу о перемирии в Корее, писал: «Мне известно, что многие высшие командиры дальневосточных войск Соединенных Штатов считали, что если бы Соединенные Штаты предприняли какие-нибудь действия против Красного Китая, то СССР вступил бы в войну». (How Communists Negotiate. New York: Macmillan, 1955, p. 176).— Прим. авт.
234


что нельзя было бы поступать иначе. А если так, то такие ограниченные акты косвенной интервенции могли бы привести к тотальной войне, ибо за каждым шагом одной стороны следовали бы ответные действия другой. Эта опасность особенно усилилась бы, если бы Соединенные Штаты убедились, что бомбардировки маньчжурских баз недостаточно для сдерживания китайцев и что Советский Союз — убежище для противника, основательнее и лучше, чем Маньчжурия. Во всяком случае, такой вариант представлялся более вероятным, чем открытая широкая интервенция со стороны Советского Союза
Можно сделать вывод, что поскольку Советский Союз и Соединенные Штаты по весьма веским причинам стремятся избежать тотальной войны, то вряд ли любая из этих держав решилась бы нанести удар по таким жизненно важным объектам другой стороны, из-за которых могла бы вспыхнуть тотальная война. Еще менее вероятно, что такое решение будет случайным или явится следствием просчета. Правда, подобный ход рассуждения предполагает, что лица, руководящие политикой, в известной степени учитывают целесообразность тех или иных действий и обладают способностью предвидеть ход событий. Однако такого предположения недостаточно для принятия решений, могущих повлечь за собой в случае просчета гибельные последствия. Возвращаясь к опасениям правительства относительно русской интервенции и тотальной войны, мы должны учесть элемент неопределенности, присущий всяким расчетам, связанным с войной. Самый здравомыслящий и предусмотрительный человек не мог бы сказать уверенно, каковы намерения русских или какова будет их реакция на те или иные действия американцев. Многие наши представления о политике Советского Союза все еще сугубо предположительны. Более того, военные специалисты не могут правильно учесть объем возможного риска вне связи со значением и реальностью достижения тех целей, ради которых идут на риск. Поэтому перед американскими военными деятелями стоял вопрос не только о том, заключают ли в себе те или иные действия США опасность развязывания тотальной войны, но и о том, до-  11 Известно, что СССР не помышлял и не помышляет ни об «узкой», ни о «широкой» интервенции против каких-либо стран.— Прим, ред.
235


пустим или не допустим такой риск, с точки зрения поставленных на карту политических интересов и возможных военных выгод, вытекающих из этих действий. Решая эту более сложную задачу, комитет начальников штабов не только считал, что риск тотальной войны значительно больше, чем полагал Макартур, но был также убежден, что военное значение отстаиваемых Ма- картуром мер намного ниже, чем их оценивал последний. По мнению комитета начальников штабов, атака маньчжурских баз не только бы не остановила приток людей и материалов в Корею, но повлекла бы за собой серьезный ущерб, так как коммунисты ответили бы ударами авиации по нашим слабо защищенным портам и морским коммуникациям. Перед лицом такой щекотливой военной проблемы представляется вполне логичным, что политические руководители страны были готовы ограничиться лишь частичным выполнением конечных задач, поставленных Организацией Объединенных Наций.
Трудно возражать против такого решения правительства, если признать, что меры Макартура привели бы лишь к расширению войны, но не облегчили бы задачу объединения Кореи. Однако если бы удары по объектам, лежащим к северу от реки Ялуцзян, действительно могли сыграть такую роль в разгроме китайцев в Корее, как полагали многие командиры, то вытекающий отсюда успех стратегии сдерживания оправдывал бы сравнительно небольшой риск тотальной войны, который влекли за собой эти меры.
Постороннему наблюдателю трудно судить о военных последствиях предложений Макартура, но вряд ли можно отрицать, что правительство преувеличивало опасность намеренного развязывания тотальной войны Россией в ответ на наши действия. Оно преувеличивало эту опасность, ибо его внимание было настолько поглощено угрозой широкой агрессии со стороны России, что оно почти не принимало в расчет более ограниченные угрозы. К тому же оно было недостаточно подготовлено к ведению иной войны, кроме тотальной. Если бы правительство больше настроилось на угрозу ограниченной войны и меньше рассчитывало на стратегическую авиацию и атомную бомбу, то, быть может, оно придало бы предложениям Макартура большее значение, чем связанному с ними риску возникновения тотальной войны.
236


Возможно, сосредоточив все свое внимание на ответных мерах широкий агрессии русских и недооценивая проблемы отпоре менее значительной коммунистической агрессии путем ограниченной войны, американские политические и военные лидеры были поражены своеобразным параличом разума и воли. Это привело их к преувеличению риска предпринятая всяких иных мер, кроме массированных ответных Действий, преувеличению, не оправданному сложившейся в данный момент военной и политической обстановкой. Изложенная выше точка зрения не противоречила утверждению правительства о том, что риск, связанный с предложениями Макартура, не оправдывается стоящими перед нами ограниченными политическими целями. Она лишь подчеркивала необходимость военной и психологической подготовки к ограниченной войне, что наглядно показал самый факт возникновения войны в Корее.
Правильно ли оценило правительство опасность чрезмерного вовлечения американских сил в войну в Корее? Помимо угрозы тотальной войны, правительству приходилось ограничивать свои действия в Корее еще и потому, что оно опасалось вовлечь в эту войну столь большую часть своих военных ресурсов, ибо это угрожало ослабить позиции Соединенных Штатов в других частях света, в том числе имеющих гораздо более важное военно-стратегическое значение. Это опасение, несомненно, можно считать законным, если учитывать малочисленность американских вооруженных сил. Фактически около 80 процентов боевого состава'вооруженных сил Соединенных Штатов действовало в Корее, а тыловое обеспечение операций было напряжено до крайней степени. Если бы правительство, санкционировав удары по маньчжурским базам, расширило масштабы военных действий, то русские, а также китайцы при помощи русских нашли бы, и не прибегая к тотальной войне, достаточно способов для ответного воздействия. При этом размах военных действий увеличился бы, вероятно, до такой степени, что Америка оказалась бы не в состоянии продолжать войну при умеренных издержках в живой силе, финансах и снаряжении.
Но если признать, что правительство правильно оценивало опасность слишком глубокого втягивания в войну, то это лишь подчеркивает пагубное влияние не-
237


подготовленности Америки к веде ценной вой-
стигнуть своих целей в Корее, есл.. располагали
вооруженными силами, способными вести войну в возросшем масштабе не в ущерб своей обороноспособности во всех остальных частях света. При наличии еще четырех дивизий войска Объединенных Наций могли бы успешно осуществить объединение Кореи, даже не прибегая к ударам по маньчжурским (5азам, ибо китайцы вели войну с полным напряжением сил, и когда они, наконец, летом 1951 года согласились начать переговоры о перемирии, их ресурсы живой силы были исчерпаны почти до концаОтсюда вытекает очевидный вывод, что чем значительнее будут наши локальные оборонительные возможности, тем скорее мы сумеем отразить агрессию ценой, соразмерной с нашими ограниченными политическими целями.
Следовало ли Соединенным Штатам, учитывая возможность китайской интервенции1  2, пересекать тридцать восьмую параллель и ставить перед собой более широкие цели вплоть до объединения Кореи? С точки зрения престижа и сдерживания коммунистических сил Соединенные Штаты выиграли бы от войны в Корее значительно больше, если бы нанесли решительное поражение китайцам и договорились об объединении Кореи. С другой стороны, поскольку Соединенным Штатам так или иначе пришлось удовлетвориться границей по тридцать восьмой параллели, остается спорным, не лучше ли было бы американским войскам сразу же остановиться на этом рубеже.
Основываясь на том, что наше наступление с целью завоевания всей Северной Кореи, начавшееся после высадки в Иньчхоне, без нужды расширило размах войны, вызвав китайскую интервенцию, некоторые американцы
1 На перемирие были вынуждены пойти США, так как они потерпели банкротство в реализации своих захватнических - планов в Корее.— Прим. ред.
2 Так автор называет помощь, оказанную Китайской Народной Республикой Корейской Народно-Демократической Республике. В октябре 1950 года войска американских интервентов создали непосредственную угрозу для Китая. Китайский народ решил не допустить расширения агрессии американского империализма и вторжения его армии на свою территорию и оказать' помощь корейскому народу в его борьбе против интервентов.—Ярил. ред.
ны. Соединенным Штатам было
легче до-
238


(в том числёД. Кеннан и многие иностранные наблюдатели) в дни иньчхоньской победы считали, что мы допустили большую ошибку, не закрепившись на тридцать восьмой парадлели или на линии перешейка *, с тем чтобы впоследствии добиться политического урегулирования на этой основе. Неизвестно, однако, как поступили бы китайф (раз мы вступили в войну в Корее и нейтрализовали Формозу): воздержались бы от участия в военных действиях или же вмешались. Если даже допустить, что китайцы не стали бы вмешиваться, то как можно было бы заключить более или менее прочный и удовлетворительный мир, когда китайцы еще не были связаны в своих действиях и в любое время могли оккупировать Северную Корею? Даже сейчас мы недостаточно знаем о намерениях китайцев и русских в отношении Кореи, чтобы ответить на эти вопросы. Одно ясно: мы допустили грубую ошибку в оценке намерений и сил Китая и в результате оказались плохо подготовленными к выполнению задачи объединения Кореи.
Но можно ли было избегнуть неправильной оценки намерения Китая вмешаться в войну? Этот вопрос выходит за пределы технических возможностей нашей разведывательной службы и секретной информации. Спрашивается, сумели ли мы правильно понять значение целей ограниченной войны и взаимосвязь между этими целями и масштабами войны. Первоначальное ограничение военных действий тридцать восьмой параллелью ясно указывало, что наши политические цели ограничиваются отражением северокорейской агрессии и восстановлением независимости Южной Кореи. Мы не знаем, стали л,и бы китайцы безучастно смотреть, как Объединенные Нации восстанавливают status quo ante bellum8. Но не подлежит сомнению, что эта цель значительно меньше угрожала китайским интересам, чем объединение Кореи, а потому и требовала значительно меньшего противодействия. Соответственно, когда войска Объединенных Наций пересекли тридцать восьмую параллель в целях реализации более широкой цели — объединения Кореи (а это создавало серьезную угрозу китайским интересам), в ответ последовало противодействие совершенно иного масштаба. Вместо того, чтобы потерять  1 21 Имеется в виду линия Пхеньян — Воньсань.— Прим. рвд.
2 Положение, существовавшее до войны.— Прим. ред.
239


лишь Южную Корею, которой они не придавали первостепенного значения, китайцы оказались nfepefl перспективой перехода всего полуострова в ру^си врага, что могло ликвидировать буферную зону,, защищавшую центр китайской промышленности в Маньчжурии. Нет ничего удивительного в том, что Китай не пожелал мириться с такой потерей, раз он располагал средствами предотвратить ее. Удивительно, что при таких обстоятельствах мы столь глубоко недооценили опасность китайской интервенции. Можно, пожалуй, понять этот просчет, учитывая нашу неопытность в ведении ограниченной войны, но он научил нас, как сочетать политические цели с масштабами войны, и мы не имеем права забывать этот урок в будущем.
Следовало ли нам после вмешательства китайцев удовлетвориться восстановлением границы по тридцать восьмой параллели или же надо было продолжать войну в интересах достижения более широких целей? Когда китайцы вступили в войну, обе воюющие стороны предполагали по крайней мере установить контроль над всем полуостровом. Однако, поскольку ни одна из сторон не могла достигнуть этой цели, в конце концов была выражена готовность ограничиться соглашением о прекращении огня. Генерал Ван Флит и другие командиры, воевавшие в Корее, критиковали правительство за то, что оно вступило в мирные переговоры, тогда как, по их мнению, достаточно было приложить еще небольшое усилие, чтобы одержать победу над коммунистами и по крайней мере восстановить свой престиж, а также заключить мир на более выгодных условиях. С другой стороны, генерал Риджуэй, допуская, что мы могли бы дойти до реки Ялуцзян, если бы согласились понести дополнительные потери убитыми и ранеными, в то же время пишет, что с чисто военной точки зрения эта попытка не оправдывала новых потерь.
По словам Риджуэя, «... наступлением до рубежа рек Ялуцзян и Тумыньцзян удалось бы очистить от китайцев всю Корею. Правда, значительные силы их продолжали бы стоять перед нами за этими реками. Прижав противника к его главным базам снабжения в Маньчжурии, можно было значительно укоротить его коммуникации, но одновременно нам пришлось бы намного удлинить свой пути подвоза и увеличить протяженность
340


своего фрон'1'а со 180 до 670 километров. Согласился бы
расширения фронта?» 1
Как правительство Трумэна, так и правительство Эйзенхауэра решило, что политические выгоды, вытекающие из побёды над китайцами в Корее, не оправдывают потребных, для этого военных издержек, а потому согласилось ограничиться отражением агрессии против Южной Кореи.
Трудно сказать, насколько разумно было решение правительства согласиться на перемирие на основе границы по тридцать восьмой параллели, не зная, какие все же военные издержки и последствия повлекла бы попытка добиться более выгодных условий. Если бы нам удалось без особого напряжения нанести решительное поражение китайцам и если бы это не повлекло широкого косвенного вмешательства русских, тогда достижение объединения Кореи или даже более ограниченной цели вполне оправдало бы дополнительные усилия. С другой стороны, если для того чтобы добиться более выгодных условий, потребовалось бы настолько истощить нашу военную мощь, что мы потеряли бы способность сдерживать коммунистические силы в других, более важных районах, то решение правительства, несомненно, можно признать наиболее правильным. Быть может, история покажет, что правительство, стремясь закончить непопулярную войну, недооценило политические выгоды, которые сулило достижение более приемлемых условий урегулирования. Однако неизвестно, действительно ли военные издержки, которые требовались для завоевания этих выгод, были бы настолько целесообразны, как полагают некоторые критики правительства. Во всяком случае, можно смело сказать, что нам было бы намного легче принять мудрое политическое решение, если бы мы обладали военной мощью, в большей степени отвечающей требованиям ограниченной войны.
Не слишком ли большой вес придавало правительство в своих заботах о «коллективной безопасности» необходимости считаться с мнением других членов Организации Объединенных Наций? Несмотря на то что пра-
• Matthew В. Ridgway. Soldier. New York, 1956, pp. 219—220. 16 Роберт Э. Осгуд 241
наш народ
необходимую для такого


вйтельство официально считалось с мнение^ других членов Организации Объединенных Наций, не было таких случаев, чтобы оно воздерживалось от jex или иных действий, существенно влияющих на ход войны, из-за несогласия с ними иностранных правительств. Тем не менее, рассматривая основные уроки, которые преподала война в Корее, важно выяснить, насколько разумной была официальная позиция, занятая правительством в отношении своих союзников. Тут-то и создается впечатление, что, подчеркивая необходимость единодушия среди стран свободного мира, борющихся против агрессии, представители американского правительства с особой силой стремились морально оправдать политику, ставившую действия Америки в зависимость от одобрения их союзниками. Несмотря на это, Соединенные Штаты, не считаясь с мнением союзников, вмешались в войну в Корее в защиту, как они полагали, своих жизненно важных национальных интересов. Они добивались поддержки Организации Объединенных Наций лишь для санкционирования своих действий, а не в качестве предварительного их условия. Соединенные Штаты не вмешались бы и не должны были вмешиваться в войну, если бы правительство не считало, что на карту поставлены насущные национальные интересы. Поскольку же решение о вмешательстве было принято, не имело смысла жертвовать этими интересами ради стран, с которыми правительство ранее не консультировалось. Больше того, Соединенные Штаты вместе с лисынмановской армией вынесли на себе более 90 процентов бремени войны. С точки зрения жертв, понесенных страной, и национальных интересов у нас было гораздо меньше моральных оснований считаться с мнением пятнадцати членов Организации Объединенных Наций, пославших в Корею свои войска (тем паче с мнением пятидесяти стран, которые одобрили позицию Организации Объединенных Наций), чем с мнением Южной Кореи, само существование которой было поставлено на карту и которая внесла больший вклад, чем все страны, входящие в Организацию Объединенных Наций, вместе взятые.
Известно, что в то время как Соединенные Штаты держали в Корее несколько сот тысяч человек в составе боевых частей и соединений наземных войск, а южнокорейцы в конечном счете ввели в бой шестнадцать пе¬
242


хотных дивизий, максимальный вклад остальных членов Организации Объединенных Наций никогда не превы- шал 33 тыс. солдат сухопутных войск.
Другое дело! что мы должны считаться с мнением наших союзников с политической точки зрения. Но политические соображения оставались в силе независимо от того, вели ли мы» войну под эгидой Организации Объединенных Наций или самостоятельно. Насколько важно было в целях сохранения коалиции и поддержания плодотворных политических отношений с членами Организации Объединенных Наций, стоящими вне коалиции, вести войну методами, приемлемыми для союзников Америки? Можно допустить, что это и в самом деле имело большое значение, но все же нельзя считать данный вопрос настолько жизненно важным, чтобы жертвовать из-за него военными и политическими целями, имеющими первоочередное и непосредственное значение для Соединенных Штатов. Дать определенный ответ на этот вопрос можно, только тщательно взвесив все соображения с учетом конкретных обстоятельств, но при этом важно не смешивать политическую сторону вопроса с моральной и военной стороной. Правительство в своем стремлении придать оттенок альтруизма действиям, которые нечем было оправдать, кроме как чисто национальными интересами, стремилось запутать эти вопросы и тем самым скрыть истинные побуждения, лежащие в основе его решений. Тем самым оно в известной мере ввело в заблуждение иностранные правительства, американское общественное мнение и себя.
Отвечать на такого рода вопросы по прошествии известного времени ненамного легче, чем • в момент, когда происходили события. Но если бы даже могли сейчас с полной уверенностью сказать, в чем должен был состоять наиболее разумный образ действий в войне в Корее, наш ответ не мог бы служить исчерпывающим руководством на случай будущих военных осложнений. Так, хотя мы признаем, что наше решение о вмешательстве в корейские события внесло свой вклад в осуществление политики сдерживания, это отнюдь не означает, что наша страна должна пытаться дать отпор агрессии везде и при любых обстоятельствах, как считал генерал Макартур и как можно было понять из безоговорочного одобрения правительством идеи коллективной безопас¬
243
16*


ности. Если бы Соединенные Штаты были £двое сильнее, все равно мы не могли бы позволить себе/отражать всякую агрессию независимо от ее стратегического значения или от военных и политических возможностей нашего вмешательства. А ведь вокруг советско-китайской зоны имеется немного таких мест, где условия для нашего вторжения были бы столь же удобными, как в Корее.
В Корее, как и в Европе, стратегия сдерживания была осуществима, потому что население понимало ее необходимость и, если нужно, было готово принести немалые жертвы. Что же касается большинства остальных слаборазвитых стран, то народы и правительства их были склонны рассматривать стратегию сдерживания как фактор, касающийся исключительно западных держав, которые стремятся сохранить остатки колониализма путем запугивания этих стран угрозой коммунистической агрессии. Они не разделяли наших опасений в отношении коммунистической угрозы извне. Они рассматривали нашу стратегию противодействия как опасный «милитаризм», который мог втянуть их в борьбу за господство между иностранными державами, чьи интересы им совершенно чужды.
После того как окончились активные боевые действия в Корее, Советский Союз выдвинул тактику «мирного сосуществования», рассчитанную на то, чтобы содействовать распространению коммунистического влияния среди восприимчивого населения этих районов и ослабить влияние Запада. Советы изображали американскую стратегию как оружие империализма и как путь к термоядерной катастрофе1. «Новый курс» России
1 Идея мирного сосуществования капиталистических и социалистических стран была выдвинута Лениным еще в первые дни Советской власти. Ленинская политика мирного сосуществования означает взаимное уважение территориальной целостности и суверенитета государств, ненападение, невмешательство во внутренние дела друг друга по экономическим, политическим и идеологическим причинам, равенство н взаимную выгоду, мирное соревнование между всеми государствами в области развития экономики, культуры и улучшения благосостояния трудящихся. Автор, изображая последовательную миролюбивую внешнюю политику СССР в виде «тактики», в то же время пытается обелить агрессивную политику правящих кругов империалистических держав, направленную против мирного сосуществования, на расширение «холодной» в подготовку «горячей» войны,— Прим, ред,
244


в известном \смысле свидетельствовал об усилении внимания к окраинам Евразии и означал лишь логическое продолжение; того поворота, который начался еще до войны в Корее в результате уравновешивания ядерной мощи сторон в Европе и роста национально-освободительного движения в Азии.
В противоположность тактическому повороту Советского Союза реакция Америки на войну в Корее ограничивалась преимущественно обоснованием неотложных проблем чисто военного характера безотносительно к тем изменениям международной политической обстановки, на фоне которой эти проблемы возникали. В ходе формирования своих взглядов на требования послевоенной стратегии американские руководители столкнулись с тревожной дилеммой, которая с самого начала была заложена в стремлении неизменно оказывать противодействие коммунистическим державам, по мере возникновения очагов агрессии, любыми средствами, кроме тотальной войны. Если бы Соединенные Штаты ничего не сделали для пресечения последующих агрессий, то сдерживающий эффект войны в Корее был бы в значительной степени обесценен. Но неудачное вмешательство Соединенных Штатов в военные конфликты или распыление ими своих ресурсов в незначительных масштабах нанесло бы еще больший ущерб их престижу и безопасности. Реакция Америки на эту дилемму показала, что какие бы важные для ведения ограниченной войны уроки ни вытекали из войны в Корее, они оказали гораздо меньшее влияние на послевоенную американскую стратегию, чем тенденция вовсе обойти проблему ограниченной войны.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ВОИНЫ В КОРЕЕ
Наиболее наглядным уроком войны в Корее было, пожалуй, то, что ответные действия Америки, направленные непосредственно против Советского Союза, не смогли сдержать коммунистическую агрессию в слаборазвитых странах. В силу своей неподготовленности Соединенные Штаты не могли остановить агрессию и какими-нибудь другими средствами. Однако вопрос материальной неподготовленности нельзя отделять от неподготовленности психологической, Стратегия сдерживания,
245


как и всякая стратегия вообще, зависит не только от физических возможностей, но также и от воли нации. Если страна, взятая в целом, не желает тратить свои ресурсы и жертвовать жизнью своих граждан ради военных мероприятий ограниченного масштаба, которые не обещают окончательно разрешить борьбу за господство, то никакая военная организация не сможет обеспечить успешное проведение стратегии сдерживания. Война в Корее, как и прежние войны Америки, показала, что американский народ готов, когда нет другого выхода, сделать все необходимое для преодоления вновь возникающих осложнений. Вместе с тем психологические последствия этой войны, как и других войн, породили серьезные сомнения в его желании подготовиться пока не поздно к подобным непредвиденным обстоятельствам. Эти психологические последствия явились отчасти результатом того, как правительство представляло американскому народу войну в Корее в целях добиться объединенных усилий всей страны.
Никогда еще Соединенные Штаты не вели такой непопулярной войны, как война в Корее. Американский народ с воодушевлением принял вызов коммунистов, отвергая как неограниченную силу, так и безоговорочную капитуляцию. Тем не менее война привела к крушению наших планов и завела нас в тупик, который вызвал недовольство в стране. Война не привела к решающей победе и стоила Соединенным Штатам свыше 130 тыс. человеческих жизней. Одна наша рука была привязана за спиной, и мы были вынуждены довольствоваться установившимся равновесием сил, тогда как настойчивые голоса утверждали, что можно легко выиграть войну, освободив привязанную руку. Это был первый случай после войны 1812 года', когда американцы не сумели выиграть войну (и то эту войну можно считать по крайней мере политической победой). Особенно раздражало то, что война в Корее велась против того самого правительства, которое разрушило издавна лелеемую Америкой  11 Война 1812—1814 годов велась между Соединенными Штатами и Англией.
Американцы безуспешно пытались вторгнуться в Канаду. Американская армия в этой войне потерпела ряд серьезных поражений. По мирному договору (декабрь 1814 года) Соединенные Штаты сохранили свои прежние границы,— Прим. ред.
246


мечту о сильном, демократическом, христианском Китае. В то же время главный противник Америки — Советский Союз в течение всей этой безрезультатной борьбы оставался в стороне и не подвергался нападению, тогда как Соединенные Штаты расходовали свою драгоценную живую силу. В течение всей войны Соединенные Штаты несли на себе ее главное бремя, уступая интересам союзников, которые считались с потерями американцев меньше, чем со своим страхом перед тотальной войной. Не удивительно, что прекращение военных действий вызвало раздоры, разочарование и тревогу вместо чувства облегчения и безудержной радости, обычно сопровождающего всякое перемирие в прошлом.
Война в Корее с жестокой откровенностью показала стране несоответствие между традиционным представлением о роли Америки в мире и действительными требованиями стретегии сдерживания в период холодной и ограниченной войны. Никто не сумел оценить этот факт с такой проницательностью, как Джон Фостер Даллес, который в те годы был советником государственного департамента. В своем публичном выступлении в июне 1951 года он разъяснил, что мир находится в состоянии, которое можно назвать «ни войны, ни мира». Для американского народа, как сказал Даллес, сложилась новая и тяжелая обстановка.
До сих пор мы знали либо мир, либо войну. Во время мира мы пользовались большей степенью личной свободы и не знали жесткой дисциплины и милитаризма. Во время войны мы сталкивались с противником, которого нужно было подавить всей нашей мощью. Нам приходилось жертвовать личными интересами ради мобилизации всех своих сил для победы. Мы верили, что она вновь принесет нам мир и свободу. Мы видели конечную цель и твердо знали, как ее достигнуть.
Призывая к терпению и стойкости, Даллес говорил о том, что США осуществляют гигантские, требующие жертв усилия, такие усилия, какие они прилагали в прошлом только перед лицом неминуемой и страшной опасности и только для того, чтобы принять своевременное решение, которое сделает ненужными эти жертвы. По словам Даллеса, опасность, угрожающая США, сегодня представляется многим в известной степени абстрактной, тогда как в действительности продол¬
247


жение нынешней политики США может подорвать самые основы американского образа жизни и в то же время не заставит Советский Союз отказаться от своей стратегии.
Недовольство Даллеса стратегией сдерживания позволяло думать, что американцы не проявят готовности продолжать эту стратегию, не обещающую ничего, кроме «гигантских, требующих жертв усилий». Война в Корее еще раз показала, что хотя страна как. будто и не была настроена следовать какой-нибудь другой стратегии, кроме стратегии сдерживания, она в то же время с большой неохотой принимала эту стратегию, столь противоречащую ее традиционным взглядам. Настроения, отражающие создавшееся противоречивое положение, принимали различные формы — от требований замкнуться в «американской крепости» до призывов к «превентивной» атомной войне. Они нашли свое выражение в ожесточенных атаках на государственного секретаря Ачесона и маккартизме >. Они выразились в национальных чувствах, когда вернулся генерал Макартур. В конце концов стратегия сдерживания осталась нетронутой, но эти раздоры оставили психологический шрам, нанесший серьезный ущерб готовности Америки разрешить проблему ограниченной войны.
Психологическим последствием войны в Корее явилось, по-видимому, неизбежное приспособление Америки к совершенно новым обстоятельствам. Однако трудность этого перехода отнюдь не смягчалась нежеланием правительства открыто и ясно признать свою приверженность к стратегии сдерживания — нежеланием, вытекающим как из его внутренних сомнений, так и из его чувствительности по отношению к общественному мнению. Правительство, как и все американцы вообще, чувствовало, что взятый США курс в вопросах мировой политики является беспрецедентным, и его тревожила собст-  11 Этот термин произошел от имени Джозефа Маккарти —американского сенатора, возглавлявшего созданную в 1951 году «Подкомиссию по расследованию правительственных органов». Применяя самые грубые методы преследования демократических организаций и отдельных лиц путем шантажа и угроз, сторонники маккартизма направили свои усилия на подавление прогрессивного движения в стране и фашизацию политического режима в США.—Ярим. ред.
248


венная неспособность примирить этот курс с традиционным представлением американцев о себе, как о смелой, бескорыстной нации, не скованной расплывчатыми моральными нормами, не знающей ограничений и неудач в управлении, оценке и регулировании своей национальной мощи. Правительство попыталось сгладить противоречие между этим традиционным представлением и действительностью, призвав на помощь пышные фразы о «коллективной безопасности» и в то же время принижая значение стратегии, которая, собственно, и вырыла между ними непроходимую пропасть. Этим самым оно поставило себя в дважды невыгодное положение: сначала пробудило надежды, не соответствующие действительным фактам, а затем сразу же охладило их, чтобы оправдать фактически проводимую им политику. В результате правительству не удалось примирить прежние представления с действительностью, оно создало лишь иллюзию примирения, что только усилило замешательство и отчаяние в обществе.
Правда, Дин Ачесон, один из самых многословных министров современности, неоднократно в той или иной форме с незаурядным красноречием и мудростью публично растолковывал все стороны американской стратегии. И все же смысл разъяснений Ачесона остался туманным, ибо он не сумел соединить отдельные стороны вопроса воедино и признать, что правительство придерживается стратегии, известной всему миру как стратегия сдерживания. Вместо этого Ачесон, как и все представители правительства, занял примирительную и оборонительную позицию в отношении стратегии сдерживания. Он, казалось, всячески старался охарактеризовать американскую политику другими терминами, как будто слово «сдерживание» было какой-нибудь непристойностью. Таким образом, к сожалению, широкая публика услышала не тщательно и ясно сформулированные положения национальной стратегии, а лишь избитые фразы о коллективной безопасности.
Основной порок провозглашенной правительством рационализации американской политики состоял не в том, что она противоречила общественным устремлениям и представлениям, а в том, что она слишком совпадала с общественным мнением и тем самым только затрудняла приспособление общества к фактическому ходу событий,
249


противоречащему этой политике. Принцип коллективной безопасности, образ страны, бескорыстно выполняющей волю содружества миролюбивых демократических стран, оказывая отпор агрессии во имя Объединенных Наций, попросту был неприменим к стране, по уши завязшей в политике силы, блокирующейся в равной степени как с демократическими, так и с недемократическими странами и вынужденной определять свое участие в отпоре агрессии в зависимости от соотношения сил или требований собственных национальных интересов'. Правильно разъяснить действительный курс американской внешней политики можно было только на языке национальной стратегии, названа ли она «стратегией сдерживания» или любым другим именем. В конечном счете попытка обойти этот факт только усилила замешательство и тревогу народа, поскольку она толкнула правительство на слишком общее толкование целей своей политики (только бы оправдать ее) и породила несбыточные надежды лишь для того, чтобы действительность их опрокинула.
Когда обсуждение корейского вопроса в сенате заставило правительство более четко обосновать свои действия в связи с общим направлением его политики, только тогда начало проясняться представление народа об истинной природе американской стратегии. Впрочем, даже и в то время выступления правительственных ораторов по этому вопросу были весьма туманны. Единственным их козырем в этой полемике была, пожалуй, решимость правительства избежать третьей мировой войны. Однако, поскольку речь шла об обеспечении решительного улучшения способов ведения войны в Корее, они опирались главным образом на аналогию с агрессивными акциями тридцатых годов текущего столетия и на общий тезис о необходимости поддержать Объединенные Нации и принцип коллективной безопасности. Конечно, для лиц, изучающих международные отношения, заявления правительства вскрывают скрытый смысл американской стратегии, но для среднеосведомленного человека сущность этой стратегии затуманивалась противоречивым отношением к ней самого правительства, кото-  11 Национальными интересами автор называет интересы крупных империалистических монополий США.— Прим. ред.
250


рое в своих практических действиях, с одной стороны, молчаливо придерживалось стратегии сдерживания, а с другой — как бы извинялось за проведение такой стратегии или делало вид, что едва ли она существует вообще. При таких обстоятельствах положению правительства как нельзя лучше соответствовало громкое обвинение, брошенное Макартуром: «Нет никакой политики, нет ничего, говорю вам, нет абсолютно никакого плана».
Возможно, прямая, открытая защита стратегии сдерживания была бы слишком сильным потрясением для страны, которая только нащупывает свой путь сквозь бедствия, принесенные политикой силы. Но сколько же времени можно проводить стратегию, в приверженности к которой руководители страны стыдятся признаться даже самим себе?


□□□
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
СТРАТЕГИЯ СДЕРЖИВАНИЯ ПОСЛЕ ВОЙНЫ В КОРЕЕ
РЕАКЦИЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА ДЕМОКРАТОВ НА СОБЫТИЯ В КОРЕЕ
Война в Корее поставила перед США серьезную стратегическую проблему — проблему сдерживания агрессии коммунистов 1 в окраинных странах методами, исключающими тотальную войну. Правительство Трумэна чувствовало опасность новой обстановки, но вряд ли понимало настоящую природу данной стратегической проблемы и относилось к ней с должным вниманием. Правительство республиканцев, пришедшее к власти в обстановке растущего недовольства войной в Корее, отчетливо представляло себе значение этой стратегической проблемы. Однако его попытка найти четкое решение, совместимое с американскими традициями и убеждениями, по иронии судьбы привела к тому, что оно вернулось к докорейской политике правительства демократов, опиравшейся на стратегические ответные удары с применением ядер- ного оружия. Однако теперь эта опора становилась все более шаткой, по мере того как ядерная мощь России и ее способность к ответным действиям возрастала поразительными темпами. Политическим результатом этого по¬
1 В американской литературе военные действия Корейской Народной армии по защите своей родины обычно называются «агрессией коммунистов!. К этому американские реакционные идеологи прибегают для того, чтобы замаскировать агрессивные действия США, направленные на захват территории Корейской Народно-Демократической Республики.— Прим. ред.
252


ворота к прежней стратегии явилось ускорение распада коалиции западных держав и недовольство не связанных обязательствами стран, возникшее в то время, когда начало вырисовываться равновесие ядерной мощи обоих лагерей в Европе и начавшийся еще до войны в Корее поворот коммунистического мира в сторону слаборазвитых стран.
Наиболее значительным в военном отношении ответом правительства демократов на войну в Корее было провозглашение в самый разгар войны «аварийной программы перевооружения и мобилизации, имевшей целью подготовить Соединенные Штаты к тотальной войне к 1953 году, т. е. к моменту, когда опасность тотальной войны, по теоретическим расчетам, станет максимальной. В результате министр обороны Льюис Джонсон, сторонник бюджетной экономии в отношении оборонительных планов, «пал жертвой» войны, будучи в сентябре 1950 года замещен генералом Маршаллом, а бюджетному управлению пришлось уступить свое преобладающее влияние в вопросе установления уровня вооруженных сил совету национальной безопасности. Под влиянием корейского кризиса правительство запланировало расширение армии с 10 до 21 дивизии. К весне 1951 года уже шел разговор о создании военно-воздушных сил в составе 95 авиагрупп, тогда как лишь полтора года тому назад правительство отказалось утвердить их расширение более чем до 48 групп против уровня в 70 групп, предложенного конгрессом. К концу 1951 года правительство увеличило эту цифру, наметив создать к 1956 году 143 авиагруппы. В дополнение к этому правительством было предусмотрено доведение численности военно-морского флота до 408 крупных боевых кораблей и 16 авиационных групп, базирующихся на авианосцы, а также строительство гигантского авианосца «Форре- стол». Намечалось содержать корпус морской пехоты в составе трех дивизий. Были затребованы крупные суммы для оказания военной и экономической поддержки иностранным государствам под видом оборонительной помощи. В соответствии с указанием президента от 20 января 1950 года «продолжать... работу над всеми видами атомного оружия, включая так называемую водородную или сверхбомбу», правительство увеличило более чем в два раза ассигнования комиссии по атомной энергии.
253


Эта программа перевооружения была в основном одобрена конгрессом, за исключением пунктов, касающихся «оборонительной помощи».
Безусловно, в результате принятия этой программы Соединенные Штаты оказались подготовленными к ограниченной войне лучше, чем до войны в Корее. И все же нельзя сказать, чтобы это обстоятельство в значительной мере отразилось на наших стратегических воззрениях. Это была в первую очередь реакция на непосредственные военные нужды США в Корее, возросшую опасность агрессии со стороны России и опасность возникновения тотальной войны в Европе, а не отражение нового взгляда на угрозу ограниченной войны в слаборазвитых странах.
Увеличение численности американских сухопутных войск можно рассматривать как запоздалое проведение в жизнь плана совета национальной обороны, впервые сформулированного в начале 1950 года в ответ на произведенный в России взрыв атомной бомбы. Авторы этого плана пришли к заключению, что, учитывая рост атомной мощи России, Соединенные Штаты для удержания России от нападения в Европе или в каком-нибудь месте должны рассчитывать не только на нанесение ответного удара силами своей авиации, но в большей степени на наземные войска *. Бюджетные ограничения, которые были сняты в связи с войной в Корее, не позволили в то время осуществить этот план. Теперь, когда коммунисты опрокинули надежды американцев, показав, что они, не задумываясь, откроют прямые военные действия для достижения своих целей, правительство пришло к выводу, что опасность вторжения России в Европу значительно возросла 1 2.
По тем же соображениям зимой 1950/51 года правительство наметило перевести четыре американские ди¬
1 Обычный прием американских империалистов объяснять бешеную гонку вооружения не существующей в действительности угрозой со стороны СССР. На самом деле империалисты стремятся посредством лихорадочной гонки вооружений добиться новых прибылей за счет, трудящихся. Испытание атомного оружия СССР проводил в целях обеспечения своей безопасности.— прим. ред.
2 Ни о каком вторжении в Европу Советский Союз никогда не помышлял и не помышляет. Подобные разговоры нужны американским реакционерам для того, чтобы оправдать свои приготовления к новой войне.—Ярил, ред.
254


визии в Европу, в соответствии с планом создания объединенной европейской армии, и занялось изучением вопроса об использовании немецких воинских частей в своих интересах. Усилия правительства были направлены на создание сухопутных войск, действительно способных защищать Европу, а не только для подачи при встрече с противником сигнала тревоги для нанесения ответного ядерного удара, Эти усилия обострили противоречия внутри НАТО, связанные с военным и экономическим объединением и условиями участия в ней Германии.
Настойчивый упор американской стратегии на необходимость воспрепятствовать агрессии России в Европе нашел свое выражение в выступлениях всех правительственных ораторов, принимавших участие в «больших дебатах» зимой 1950/51 года по вопросу об отправке войск в Европу. Доклады и прения в конгрессе по вопросам обороны в период войны в Корее показывают, что мысли подавляющего большинства членов конгресса были заняты преимущественно задачей предотвращения большой войны с Россией. Разница состояла лишь в том, что большинство членов конгресса придавало основное значение стратегическому ответному атомному удару, а не действиям наземных войск, и лишь несколько весьма красноречивых конгрессменов с большим жаром выступали за увеличение американских сил на Дальнем Востоке. Однако эти различия во взглядах не представляли собой ничего нового. Они существовали еще со времени падения националистического Китая и образования НАТО.
Все же правительство показало свою реакцию на коммунистическую переориентацию в сторону Азии, заключив летом 1951 года договоры о взаимном обеспечении безопасности с Филиппинами, Австралией и Новой Зеландией, а в сентябре 1951 года — мирный договор и договор об обеспечении безопасности с Японией'. Однако целью этой зачаточной тихоокеанской системы безопасности была защита американской линии обороны, а не сдерживание коммунизма в слаборазвитых странах. Система предусматривала оборону, основанную на  11 Договоры ставили эти страны в прямую зависимость от США и включали их в агрессивные планы американских империалистов,— Прим. ред.
255


стратегических ответных ударах, а не на локальном сопротивлении.
Прямой реакцией на войну в Корее была также резолюция об объединенных действиях в защиту мира, выдвинутая Соединенными Штатами и одобренная Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций в ноябре 1950 года. Эта резолюция должна была обеспечить применение Организацией Объединенных Наций санкций для отпора «будущим Кореям» в обход вето России в Совете Безопасности. Она давала право Генеральной Ассамблее рекомендовать коллективные меры большинством в две трети голосов. Однако этот ход в интересах коллективной безопасности на деле дал гораздо меньше с точки зрения обеспечения стратегии сдерживания, чем казалось вначале. В случае фактической агрессии коммунистов получение большинства в две трети голосов, необходимого для начала коллективных действий, зависело прежде всего не столько от абстрактных моральных и юридических принципов, сколько от того, в какой степени страны, представленные на Генеральной Ассамблее, отождествляют свои конкретные интересы с интересами Америки в отношении данного частного случая агрессии. Принимая во внимание все увеличивающийся раскол между Соединенными Штатами и даже главным их союзником — Великобританией в вопросе о политике в отношении националистического и коммунистического Китая, представлялось маловероятным, что интересы двух третей государств, входящих в Генеральную Ассамблею, совпадут с интересами Америки. Нельзя было рассчитывать, что эти страны примут участие в коллективных действиях, подобных тем, которые были предприняты во время отражения агрессии против Корейской республики *, находившейся под покровительством Организации Объединенных Наций. Рост азиатско-африканского «нейтралистского» блока предвещал, что будет все труднее и труднее добиться поддержки со стороны группы государств, являющихся наиболее вероятными жертвами агрессии. Во всяком случае, способность Америки организовать коллективную оборону являлась прежде всего политической проблемой, затем воен-  11 Так в США называют лисынмановскую Южную Корею.— Прим. ред.
256


ной проблемой и наконец (причем в гораздо меньшей степени) проблемой юридической. Резолюция об объединенных действиях сама по себе ничего не дала для создания политической или военной основы сргласованных действий. В лучшем случае она являлась средством приведения в действие существующей коллективной воли под эгидой Организации Объединенных Наций.
Правительство отражало угрозу коммунистической экспансии в слаборазвитых странах при помощи тех же самых мер, которые предпринимались до вторжения се- верокорейцев, т. е. предоставляло военное снаряжение, экономическую и техническую помощь. Американцы продолжали оказывать военную помощь, как и до войны в Корее, прежде всего французским и вьетнамским войскам в Индокитае. Правительство понимало, что, оказывая поддержку колониальному режиму и такой непривлекательной личности, как император Вьетнама Бао Дай, оно ставит себя в политически невыгодное положение, но, тем не менее, надеялось, что США удастся склонить Францию к деликатному самоустранению от политического руководства Вьетнамом. В этом случае сопротивление руководимых французами войск повстанцам Вьетмина будет продолжаться при американской материальной поддержке.
Государственный департамент (очевидно, памятуя о последствиях своего упущения, когда он заблаговременно не предупредил коммунистов о намерении Америки дать отпор агрессии в Корее) в 1952 году взял на себя руководство выработкой декларации совместно с Францией и Великобританией. В этой декларации содержалось предупреждение, что подписавшие ее правительства будут рассматривать прямую интервенцию китайских коммунистов в Юго-Восточной Азии как вопрос, требующий, неотложного рассмотрения в Организации Объединенных Наций. Но, за исключением Индокитая, Соединенные Штаты по-прежнему вверяли ведение военных действий туземным войскам и английским антипар- тизанским частям.
Правительство Трумэна рассчитывало, что этих военных средств достаточно, чтобы удерживать позиции в Азии; но вместе с тем оно сознавало, что в конечном счете осуществление стратегии сдерживания в слаборазвитых странах будет зависеть в значительной мере от
17 Роберт Э. Осгуд 257


воли и способности их населения защищать себя не только от открытого военного нападения, но и от влияния коммунистов, подрывной деятельности и мятежей. В то же время оно должно было признать, что народам многих из этих стран не хватало самой минимальной внутренней сплоченности для создания необходимой силы при экономической и военной помощи со стороны Америки. На этот факт указывал государственный секретарь Ачесон, выступая в национальном клубе печати 12 января 1950 года. Он заявил:^ «Американская помощь может оказаться эффективной лишь тогда, когда она явится недостающим компонентом в ситуации, разрешимой во всех других отношениях. Мы не можем экспортировать волю, как и не можем экспортировать лояльность народа к своему правительству»1.
Несмотря на это препятствие, правительство США еще до войны в Корее приступило к проведению программы экономической и технической помощи слаборазвитым странам, полагая, что более высокий уровень жизни ослабит здесь влияние коммунистов. Подобная программа обсуждалась еще в то время, когда был провозглашен «план Маршалла», но по своему объему и масштабу этот план, возникший в 1949 году, нисколько не походил на программу восстановления Европы. Когда президент Трумэн приступил к осуществлению так называемого четвертого пункта программы1  2, в своей вступительной речи 20 января 1949 года он говорил об «отчетливой новой программе», которая «поможет свободным народам мира своими собственными силами производить больше продуктов питания, одежды, строительных материалов и машин для облегчения своего труда». Однако если судить по скромным размерам помощи, которую предусматривала программа (не более 45 млн. долл.), то можно видеть, что в течение долгого времени основные усилия должны были исходить от самого населения этих стран. Больше того, осуществление программы поставило под сомнение первоначальное
1 Department of State Bulletin, XXII (January 13, 1950),
116—17.
2 В 1949 году была провозглашена так называемая программа Трумэна^ в соответствии с четвертым пунктом которой был подписан ряд соглашений, использованных американскими монополиями для проникновения в слаборазвитые в экономическом отношении страны.— Прим. ред.
258


оптимистическое представление о простой и непосредственной связи между экономическим уровнем страны, развитием демократических порядков и учреждений и ее политической устойчивостью, с одной стороны, уязвимостью или неуязвимостью для коммунизма — с другой. Последнее обстоятельство зависело, по-видимому, от множества внутренних социальных и политических условий, так же как и от внешних политических и военных событий, которые никак не могли быть предусмотрены программой экономической и технической помощи. Во всяком случае, после того как разразилась война в Корее, правительство было вынуждено отодвинуть старую проблему сдерживания коммунизма в слаборазвитых странах на задний план. Экономические и технические аспекты американской помощи неизбежно все больше и больше подчинялись текущим военным потребностям, особенно потребностям французских и вьетнамских армий в Индокитае.
ВЫЗОВ, БРОШЕННЫЙ РЕСПУБЛИКАНЦАМИ СТРАТЕГИИ СДЕРЖИВАНИЯ
До истечения в 1952 году срока своих полномочий правительство демократов в ответ на растущую атомную мощь России и на переориентировку коммунистов в сторону ограниченной агрессии в стратегически второстепенных районах приняло следующие основные меры: увеличило численность всех видов вооруженных сил; сделало упор на развитие сухопутных войск в системе обороны Европы; организовало тихоокеанскую систему обеспечения безопасности для защиты дальневосточной линии обороны Америки; увеличило военную помощь Франции и Вьетнаму в Индокитае и китайским националистам на Формозе; продолжало в сокращенном объеме оказывать экономическую и техническую помощь слаборазвитым странам 1. Ни одна из этих мер, равно как и все они взятые вместе, не означала сколько- нибудь значительного изменения в стратегических воззрениях. Несмотря на опыт ограниченной войны, полу¬
1 На протяжении всей книги автор агрессивные мероприятия США пытается «аргументировать» якобы «воинственностью» коммунистов.— Прим. ред.
17*
259


ченный Америкой в Корее, правительство по-прежнему с особой силой подчеркивало, как самую важную задачу стратегии сдерживания, предотвращение третьей мировой войны путем удержания России от открытого нападения на Европу.
Сомнительно, чтобы такая реакция на войну в Корее объективно соответствовала сложившейся стратегической обстановке. Но ясно, что субъективно она не могла удовлетворить огромную массу американцев, жаждущих законченного решения тех задач сдерживания коммунистической агрессии, которые всплыли в ходе корейских событий. Война в Корее внезапно открыла стране глаза на разочаровывающие результаты применения стратегии сдерживания в стратегически второстепенных районах. Она впервые вскрыла огромный объем проблемы оказания коммунистам неизменного противодействия в любой точке, где обнаружатся признаки их покушения на интересы свободного и устойчивого мира. И все же у правительства, по-видимому, не было никаких новых планов, чтобы рассеять разочарование или разрешить эту стратегическую дилемму, кроме дальнейшего расширения военных обязательств и увеличения расходов Америки.
Вывод, что республиканская партия, находившаяся не у власти в течение всей холодной войны, во время утраты Китая и войны в Корее возглавит растущее недовольство американской внешней политикой, оказался преждевременным. Республиканская партия пришла к власти, убежденная в том, что народ дал ей наказ отвратить гибельный ход событий, и твердо уверенная, что ее политика обеспечит выполнение этого наказа. В чем же была сущность этого наказа и как правительство намеревалось его выполнять?
Народный наказ был несколько противоречивым Оставляя в стороне настойчивую критику стратегии сдерживания либерально настроенными лицами, как не имеющую значения для характеристики общественного мнения, к которому взывали республиканцы, мы видим, что наказ имел две стороны. С одной стороны, в обществе было сильное течение, призывавшее к более  11 Народным наказом автор называет требования монополистов.— Прим. ред.
260


жесткой политике в отношении коммунизма как внутри страны, так и за границей. Сторонники этой позиции считали, что Соединенные Штаты из-за своей мягкотелости и склонности к умиротворению проигрывают холодную войну. Они обвиняли Дина Ачесона, «этого надменного проповедника сосуществования»1, как его называл журнал «Лайф», в слишком сильном стремлении ужиться с международным коммунизмом и в отсутствии решимости покончить с ним. Что же касается конкретных предложений, то защитники более жесткой политики выдвигали широкий диапазон мер, начиная с «превентивной войны» и кончая «моральным наступлением». Но в действительности этот поток протестов выражал скорее настроения, чем определенную систему политических взглядов. Народ чувствовал, что надо как-то восстановить престиж Америки и вновь захватить инициативу. Существовало мнение, что нельзя ограничиваться лишь сдерживанием коммунизма путем бесконечных оборонительных мер. Считалось, что настало время, когда американцы, верные своим национальным традициям, должны перейти к более «позитивной» политике.
С другой стороны”, столь же сильное течение в общественном мнении призывало к сокращению обязательств и расходов Америки и к уклонению от политических и военных осложнений, причем эта точка зрения часто уживалась у одного и того же человека с противоположными взглядами. Приверженцам этой позиции надоело искать расположения союзников и наводнять своей помощью чужие страны. Они обвиняли правительство в том, что стратегия сдерживания поставила страну перед невыполнимой задачей — оборонять «линию Мажино» на протяжении 32 тыс. километров вдоль границ коммунистической зоны, тогда как Советский Союз, находясь в полной безопасности на своей территории, лишь дергает за веревочки, спуская с привязи одного сателлита здесь, другого там.
Непосредственной причиной появления этого противоречивого наказа явилась война в Корее. В более же глубоком смысле наказ явился наследием противоречивого подхода страны к проблеме войны, представляющего  11 Дин Ачесон никогда не был истинным сторонником мирного сосуществования.— Прим. ред.
261


собой сочетание пацифизма с воинственностью. С одной стороны, американцы стремились оградить себя от конфликтов и насилия; но, с другой, если уж нельзя было оставаться в стороне, они желали честно и открыто принять участие в бою, смело захватить инициативу и мобилизовать все силы страны на достижение ясной и решающей цели. Противоречивость позиции американцев достигла высшей точки в их стремлении либо выиграть войну в Корее, либо вовсе устраниться от участия в ней. Однако этот лозунг «все или ничего» явился лишь частным проявлением общего отношения страны к проблеме холодной войны, вселявшей тревожное чувство разочарования.
Республиканская партия учитывала недовольство народа стратегией сдерживания и была уверена, что может противопоставить ей другую, свою стратегию. Признанным выразителем стратегии республиканцев стал Джон Фостер Даллес. Чуть ли не с самого начала войны в Корее он говорил о своем нарастающем недовольстве направлением американской стратегии. В многочисленных статьях и речах он критиковал стратегию сдерживания. Особого размаха эта критика достигла во время кампании по выборам президента в 1952 году. Республиканская программа, в составлении которой Даллес играл главную роль, называла стратегию сдерживания «негативной, бесплодной и безнравственной политикой». По словам Даллеса, стратегия сдерживания поглощала ресурсы страны в тщетных попытках отразить локальные агрессивные выступления коммунистов, которые они предпринимали и вели в выгодных для себя условиях, используя преимущества своих внутренних коммуникационных линий в самом сердце Евразии. Даллес считал, что применительно к Европе стратегия сдерживания является правильной, если только она развивается дальше, но он утверждал, что в своем развитии она недостаточно далеко продвинулась вперед. Даллес полагал, что Соединенные Штаты не должны успокаиваться лишь на том, чтобы не допускать дальнейшего расширения сферы влияния коммунизма. По его мнению, США надо смотреть вперед и добиваться сокращения этой сферы. Даллес особенно подчеркивал недостаточность стратегии сдерживания за пределами Европы. Североатлантический пакт годится для Европы, говорил он, но неггриме-
262


ним в Азии, где государства не имеют ни военных традиций, ни производственных возможностей, ни финансовых средств для организации эффективной взаимной обороны. Он предупреждал, что Соединенные Штаты обанкротятся, растеряют своих политических друзей и утратят духовную жизнеспособность, если будут проводить стратегию, которая не сулит ничего, кроме затяжных локальных действий, направленных против агрессии коммунистов в Азии, в то время как зона свободного мира непрерывно сокращается. «Наша политика — это топтание вокруг одной точки,— говорил он,— в лучшем случае нам, быть может, удастся сохранять свои прежние позиции, пока мы не свалимся от изнурения» К
Предложения Даллеса, выдвинутые в противовес стратегии сдерживания, в той форме, как он излагал их до своего прихода к власти, в равной мере подчеркивали необходимость и духовного поворота, и определенного, совершенно иного направления действий. Следуя своей давней концепции, Даллес утверждал, что в международных отношениях, как и во всех сферах деятельности человека, динамика превалирует над статикой, а духовное над материальным. Ныне, говорил он, коммунизм представляет собой активное, динамическое начало, а свободный мир — статическое, пассивное. Нужно поменяться ролями. Но каким образом? Как объяснял Даллес, коммунизм обязан своими победами в основном социальным идеям. Поэтому свободный мир должен вырвать из рук коммунистов инициативу в духовном наступлении. Существует нравственный или естественный закон, говорил он, который определяет добро и зло в мире. Подчинив свою политику этому естественному закону, Америка вновь сумеет стать выразителем духовного и динамического начала во всем мире, которое она прежде всего представляла. Итак, он призывал к «психологическому и политическому наступлению», и его призыв нашел свое отражение в заявлении генерала Эйзенхауэра о том, что предвыборная кампания будет проводиться под лозунгом «великого крестового похода за свободу в Америке и за свободу во всем мире».
Даллес высказался более определенно, заявив, что Соединенные Штаты не должны навечно успокаиваться
» «А Policy of Boldness», Life, XXXII (May 19, 1952), p. 146.
263


на ограничении советского коммунизма рамками его нынешней орбиты. Напротив, США должны открыто провозгласить, что их целью является освобождение народов, находящихся за железным занавесом, а затем предпринять конкретные шаги в этом направлении. Однако, помимо самого провозглашения цели, Даллес во время избирательной кампании 1952 года упомянул лишь об одном важном мероприятии для освобождения народов, которое не было еще до сих пор проведено правительством,— это прекращение дипломатических отношений с государствами — сателлитами России. Но и эту меру он рекомендовал провести лишь в том случае, если она будет содействовать его «освободительным кампаниям».
До избирательной кампании 1952 года Даллес время от времени одобрительно высказывался о программе тайной деятельности. В 1948 году он предложил государственному секретарю Маршаллу создать международную антикоминформовскую организацию. В своей статье, опубликованной в журнале «Лайф», он туманно упоминает об организации политических «оперативных групп» для каждой из порабощенных стран. Во время избирательной кампании он, однако, опустил всякие ссылки на этот вопрос, возможно, как говорили некоторые, уступая более осторожной позиции Эйзенхауэра.
Во время кампании по выборам президента проблема освобождения народов являлась самой главной темой выступлений республиканцев по внешнеполитическим вопросам К Однако, после того как Даллес стал государственным секретарем, эта проблема отступила перед другой альтернативой стратегии сдерживания, которую Даллес отстаивал в течение 1951 и 1952 годов. Этой альтернативой была стратегия, ставшая известной под названием «массированный ответный удар». По настоянию генерала Эйзенхауэра, сделанное Даллесом упоминание об ответных атомных ударах изъяли из партийной платформы. Будучи кандидатом в президенты, Эйзенхауэр открыто критиковал идею о том, что  11 Под проблемами «освобождения» народов реакционные силы Запада понимают навязывание народам господства капитала, закабаление трудящихся, подавление демократических свобод и т. д.— Прим, ред.
264


следует рассчитывать исключительно на ответные удары военно-воздушных сил. Тем не менее Даллес в своих публичных выступлениях делал особый упор на необходимость стратегических атомных ударов как средства сдерживания коммунистической экспансии. Вместо того чтобы пытаться дать отпор коммунистической агрессии средствами локальной обороны, Соединенные Штаты, заявлял он, должны быть готовы немедленно ответить на открытую агрессию, используя свою воздушную и морскую мощь так, чтобы «бить агрессора по чувствительным местам», «выбирая средства по нашему усмотрению». Даллес особо подчеркивал значение заблаговременного предостережения потенциального агрессора и постоянно твердил, что, если бы коммунисты заранее знали, что Соединенные Штаты окажут им сопротивление в Корее, они не совершили бы нападения. «Единственный эффективный способ остановить потенциальных агрессоров,— говорил он,— состоит в заблаговременном внушении им, что в случае агрессии они подвергнутся ответным ударам, которые обойдутся им так дорого, что эта агрессия окажется невыгодным предприятием» {. Он считал, что если организовать такую ударную силу в рамках Устава Организации Объединенных Наций, то угроза открытого вооруженного нападения будет почти сведена к нулю и не будет оснований опасаться безрассудного развязывания атомной войны, в которой главными жертвами станут другие народы.
В своем выступлении в Париже 5 мая 1952 года Даллес показал, какое значение может иметь стратегия ответного удара для обороны слаборазвитых стран. По его мнению, лучшим средством обороны Индокитая и других районов Азии является угроза ответных действий против коммунистического Китая или Советского Союза. «Не пора ли,— спрашивал он,— поставить в известность китайских коммунистов, что если они, к примеру, открыто направят свои красные армии во Вьетнам, мы не ограничимся одной лишь попыткой дать отпор их вооруженным силам в пункте, избранном ими для агрессии, но предпримем ответные действия по своему усмотрению?» Он отметил также, что «Сибирь и большая часть Китая,  11 «New York Herald Tribune», May 16, 1952, p, 8,
265


особенно Маньчжурия, являются уязвимыми с точки зрения транспорта и связи»1.
Психологическое и политическое наступление, политика освобождения порабощенных народов, ответные удары авиации «по чувствительным местам» агрессоров с применением средств «по нашему усмотрению» — все эти меры, главным проповедником которых был Даллес, как будто призывали к более динамической и наступательной стратегии. Однако в выступлениях других республиканцев эта смелая и решительная альтернатива стратегии сдерживания сочеталась с мерами совершенно иного порядка, которые, казалось, уводили в прямо противоположную сторону от «более жесткой» политики. Республиканские ораторы настойчиво требовали освобождения от бремени военных обязательств и расходов на оборону, приписывая это бремя ошибочной и безрассудной политике правительства демократов. Коммунисты, утверждали они, стараются заставить Соединенные Штаты израсходовать свои ресурсы и довести страну до банкротства. Они неустанно ссылались на правило, что эффективная оборонительная программа зависит от «здоровой внутренней экономики». Они с негодованием возобновили свои давнишние нападки на «новый курс»1  2 и связанные с ним расходы и с тревогой указывали на несбалансированный бюджет. Генерал Эйзенхауэр без особого труда приспособился к этому направлению. Он заверил сенатора Тафта, что в течение трех — четырех лет можно снизить расходы государства на одну четверть, и открыто присоединился к партийной платформе, выражающей сдержанное отношение к помощи иностранным государствам и решительно отвергающей «попытки покупать добрую волю».
Но, пожалуй, наибольшим успехом в избирательной кампании пользовался лозунг республиканцев, заключавший в себе обещание покончить с огромными потерями
1 «New York Times», May б, 1952, p. 3.
2 Система экономических мероприятий президента Ф. Рузвельта, представлявших собой попытку преодолеть кризис на основе государственного «регулирования» частнокапиталистической деятельности («Акт о восстановлении национальной промышленности», «Акт о регулировании сельского хозяйства» и др.). «Новый курс» предусматривал также известные уступки трудящимся (пенсии по старости, пособия безработным).— Прим, ред.
266


и с высокими налогами, связанными с войной в Корее. Это был лозунг, который генерал Эйзенхауэр особенно решительно поддерживал. В представлении Эйзенхауэра уход из Кореи явился бы не только средством немедленного прекращения дальнейших жертв. Он означал бы осуществление его давней стратегической концепции централизованного подвижного резерва, в свою очередь выражавшей его глубоко отрицательное отношение к использованию американских сухопутных войск в борьбе между другими государствами. Он видел истинную цель американской армии в том, чтобы служить «высоко бдительным и высоко подвижным» резервом, а для этого требовалось, чтобы страны, окружающие коммунистическую зону, стали как можно менее зависимыми от помощи американских войск. Это позволило бы нам вывести свои войска с евразийского континента и рассчитывать в первую очередь на поддержку местных вооруженных сил нашей превосходящей воздушной и морской мощью. Однако в разгаре предвыборной кампании эти стратегические соображения отодвинулись на второй план, и энтузиазм республиканцев сосредоточился на непосредственном разрешении чрезвычайно острого и волнующего вопроса о Корее. Тогда генерал Эйзенхауэр обрушился на правительство Трумэна и возложил на него ответственность за войну. Он упорно обвинял государственного секретаря Ачесона в том, что данная последним характеристика линии американской обороны равноценна приглашению коммунистов к совершению агрессии. Когда в ходе предвыборной кампании стало очевидным, что корейский вопрос особенно волнует общественное мнение, Эйзенхауэр 2 октября заявил в своей речи в городе Шампейн (штат Иллинойс): «Организация Объединенных Наций теряет свой смысл, если Америке приходится принимать на себя главные удары противника и постоянно пополнять людьми линию фронта. Это должно быть делом корейцев. Мы не хотим, чтобы Азия считала белых людей Запада своими врагами. Если уж война там неизбежна, то пусть это будет война азиатов против азиатов при нашей поддержке той стороне, которая борется за свободу» К
k Наконец 24 октября, в самый драматический момент,  11 «New York Times», October 3, 1952, p. 16,
267


Эйзенхауэр нанес своим противникам один из наиболее значительные ударов за всю кампанию, торжественно обещав «привести войну в Корее к скорому и почетному концу» и совершить для этой цели личную поездку в Корею.
Таким образом, новое правительство приняло на' себя необычные в практике управления государством обязательства, обещав удовлетворить два могучих стремления народа, практически трудно совместимые: стремление к более энергичному сопротивлению международному коммунизму и стремление сократить объем экономических и военных обязательств Америки. Идя навстречу этим двум стремлениям народа, республиканские лидеры связали себя с политикой, обещавшей более энергичное и эффективное противодействие силам коммунизма и даже сокращение сферы его влияния и в то же время предусматривавшей снижение военных налогов и расходов на оборону, а также вывод американских войск из Азии. Стратегия, опирающаяся прежде всего на силу ответного воздушного удара, привлекала к себе обещанием примирить эти как будто противоречивые цели, не говоря уже о том, что всякая реальная альтернатива стратегии сдерживания встречала благожелательный прием. Сверх всего прочего она обещала не допускать повторения мучительных жертв, связанных с ведением ограниченной войны.
ОСВОБОЖДЕНИЕ НАРОДОВ, ВЫВОД ВОЙСК, МАССИРОВАННЫЙ ОТВЕТНЫЙ УДАР
Вскоре после прихода к* власти нового правительства события показали, что оно способно обойти проблему сдерживания и ограниченной войны не более чем прежнее правительство. Когда правительство стало применять свои формулы к упрямым фактам холодной войны, оказалось, что примирить позитивные и негативные цели политики на деле гораздо труднее, чем на словах. Вместе с тем республиканцы еще в большей степени, чем их предшественники, не желали признавать ту стратегию, которую им фактически приходилось проводить. Таким образом, в действительности негативная цель, т. е. экономические и военные ограничения, стала про¬
268


водиться в жизнь, а позитивная цель — прямолинейное и энергичное сопротивление международному коммунизму— осталась на словах. В результате нередко получалось так, что американское правительство, вопреки советам одного из прежних американских президентов, много шумело, но проводило политику «малой дубинки».
Первой жертвой такой политики стала идея освобождения народов. В сущности ни государственный секретарь Даллес, ни президент Эйзенхауэр не считали, что «освобождение народов» должно осуществляться путем вооруженного вытеснения сил коммунистов. Они особо рекомендовали не разжигать восстаний. Ни один из них не представлял себе освобождение иначе, как конечную цель. Подобно своим предшественникам-демо- кратам, они вовсе не думали делать это предметом конкретной политики и конкретных действий. Публично провозгласив свою цель, они сделали то же, что в целом ряде случаев, только в менее открытой форме, делало правительство демократов. Тем не менее, поскольку Даллес с энтузиазмом превозносил освобождение народов как активную политику в противовес стратегии сдерживания, не удивительно, что даже люди, привыкшие к преувеличениям, типичным для американских политических кампаний, должны были ожидать, что в американской стратегии наступит коренной поворот. А такой поворот мог означать лишь вооруженное вытеснение коммунистов или инспирирование восстаний. Это вызвало тревогу, особенно острую среди европейских союзников Америки, которые не без основания опасались, что в результате войны, вызванной безрассудной политикой Америки, их собственные страны окажутся кандидатами на освобождение. Демократы не стали рассеивать эти опасения, стремясь использовать их как мощное оружие для ответного удара республиканцам в избирательной кампании.
Дело кончилось тем, что правительство Эйзенхауэра, учтя реакцию Европы и Америки, публично отказалось от подразумевавшегося в правительственных заявлениях смысла. Вскоре после своего отречения от каких бы то ни было намерений инспирировать восстания и от применения иных средств, кроме мирных, правительство вообще прекратило всякие разговоры об освобождении народов. Когда во время известных событий в Берлине
269


в июне 1953 года американскому правительству представилась лучшая со времени второй мировой войны возможность практически осуществить освобождение страны, правительство Эйзенхауэра ограничилось „ посылкой населению продовольственных пакетов.
Зато в выполнении своей программы экономических и военных ограничений правительство добилось большего успеха. В первые месяцы своего президентства Эйзенхауэр подчеркивал, что одной из важнейших проблем, стоящих перед правительством, является сохранение на неопределенный срок мощных вооруженных сил, не доводящих в то же время страну до банкротства. Президент предвидел окончание войны в Корее и отдавал себе отчет в экономической неспособности стран НАТО поддерживать чрезвычайные военные меоы, предусмотренные Лиссабонским соглашением в феврале 1952 года К Поэтому он предложил свое решение второй части проблемы, провозгласив в конце апреля 1953 года, что развитие оборонительных мероприятий отныне будет основываться на «долгосрочном» плане, а не на плане «кризисного года» с целью привести экономические и военные потребности «в какое-то реальное соответствие». На основе этого «долгосрочного» плана министр обороны Вильсон дал указания комитету начальников штабов изучить военный бюджет демократического правительства и пересмотреть его «под новым углом зрения». Вначале комитет не имел успеха. Военный бюджет президента Трумэна на 1953/54 финансовый год и так уже значительно сократился по сравнению с бюджетами предыдущих лет периода войны в Корее. Комитет начальников штабов не мог пойти на дальнейшее значительное сокращение бюджета, поскольку он рекомендовал в основном тот же уровень вооруженных сил, который установило правительство Трумэна. Однако, когда началось обсуждение бюджета на 1955 год, совет нацио-  11 Лиссабонским соглашением автор называет решения, принятые на сессии совета НАТО,, происходившей в конце февраля 1952 года. На этой сессии было принято решение об усилении гонки вооружений государств, входящих в НАТО, о вооружении Западной Германии и включении ее армии в «Европейское оборонительное сообщество». Это было очередным шагом по подготовке новой мировой войны.— Прим. ред.
270


нальноА безопасности, отражая взгляды министра финансов Хэмфри и начальника бюджетного управления Доджа, п^цзнал расходы на оборону слишком высокими. Он установил значительно более низкий уровень новых ассигнований— в сумме около 31 млрд, долларов. Исходя и4 этой суммы, комитет начальников штабов пересмотрел состав вооруженных сил и предложил новую военную политику, разрекламированную правительством, как якобы обеспечивающую более мощную оборону при меньших затратах, или, по словам остряков, «больше треску на каждый доллар».
Этой программе экономических ограничений логически сопутствовало обещание правительства о выводе войск, поскольку содержание большой сухопутной армии для разрешения локальных конфликтов было несовместимо с сокращением расходов на оборону. Авторы планов республиканского правительства рассматривали «аварийную программу», вызванную войной в Корее, как серьезную угрозу экономическому благополучию страны. На своей первой пресс-конференции после вступления в должность государственного секретаря Даллес раскрыл намерение правительства добиться более благоприятного равновесия сил Америки и Советского Союза на Дальнем Востоке путем вывода американских войск и предоставления военной помощи туземным вооруженным силам в соответствии с политикой, рассчитанной на «войну азиатов с азиатами». После того как 26 июля 1953 года мучительные переговоры с коммунистами в Корее завершились, наконец, перемирием, правительство оказалось в состоянии приступить к выводу войск.
Экономические и военные ограничения были логически связаны и с другим важнейшим элементом политики правительства, выдвинутой в противовес стратегии сдерживания,— с так называемой стратегией массированного ответного удара. Грубо говоря, эта связь заключалась в следующем: более низкий уровень расходов на оборону, установленный советом национальной безопасности, требовал сокращения личного состава вооруженных сил; сокращение личного состава требовало установления нового уровня численности вооруженных сил; новый уровень численности наряду с политикой вывода войск требовал пересмотра военной стратегии. Ибо,
271


если страна стремится наилучшим образом обеспечить свою военную безопасность, расходуя при этом меньше денег на оборону, она неизбежно должна обратить большую часть своих военных расходов на меры предотвращения самой серьезной угрозы своей безопасности; а это означало, что надо было усилить упор на средства предотвращения самой важной угрозы, т. е. угрозы со стороны России, и ослабить упор на средства ведения войн меньшего масштаба. Это правило было в равной степени применимо как к военной политике республиканцев после войны в Корее, так и к довоенной политике демократов.
Комитет начальников штабов (ему было поручено разработать предложения, устанавливающие уровень вооруженных сил), не выходя из рамок сокращенного бюджета, наметил рассчитанную на длительный срок программу, предусматривающую к 30 июня 1957 года сокращение общей численности национальных вооруженных сил на 635 тыс. человек при увеличении соотношения между воздушными и наземными войсками в пользу первых. Сокращение личного состава касалось главным образом армии (около 400 тыс. человек), для чего требовалось сократить количество дивизий с 20 до 17 или 18, тогда как состав военно-воздушных сил должен был быть доведен до 137 авиагрупп. Упор на военно-воздушные силы наряду с политикой, предусматривавшей вывод войск, логически означал проведение стратегии, основанной в меньшей степени на локальной сухопутной обороне и в большей — на ответных ударах авиации, направленных против центра агрессии.
Даллес четко разъяснил логику создавшегося положения в своей знаменитой речи о массированном ответном ударе, произнесенной в совете по вопросам внешней политики 12 января 1954 года. Он официально провозгласил стратегию, которую сам задолго до этого отстаивал, как частное лицо и как специальный советник государственного департамента. Президент Эйзенхауэр, возвращаясь в декабре 1952 года из обещанной им инспекционной поездки в Корею, во время совещаний с Даллесом и адмиралом Рэдфордом на борту крейсера «Хелена» и в Гонолулу одобрил эту стратегию. Формулировка, предложенная Даллесом, заслуживала .внимательного изучения* потому что она легла в основу
272


стремления правительства примирить сильную военную позицию'с экономией расходов на оборону.
Характерно, что хотя речь была краткой, она содержала до десятка ссылок на необходимость экономии, а это больше йсего занимало умы людей, ведающих экономическим^, планированием. Даллес обвинял предшествующее правительство в том, что его политика обременила бы страну такими огромными расходами, что это привело бы к «практическому банкротству». В то же время он утверждал, что политика нового правительства позволит «создать и поддерживать более прочные основы безопасности меньшей ценой». Однако было бы заблуждением объяснять новую стратегию чисто экономическими соображениями, в то время как она возникла на основе широкой оппозиции стратегии сдерживания. Опасения, связанные с высокими расходами на оборону, составляли при этом лишь одну сторону вопроса, хотя и, несомненно, весьма убедительную в год выборов.
Центральным пунктом речи Даллеса было утверждение, что Соединенные Штаты могут создать «максимальную сдерживающую силу умеренной ценой», если они «в большей мере будут рассчитывать на средства устрашения и в меньшей мере ставить себя в зависимость от мощи локальной обороны». Правда, он признал, что локальная оборона всегда будет иметь значение, но при этом заявил: «Никакая локальная оборона сама по себе не способна сдержать могущественные сухопутные силы коммунистического мира. Она должна быть усилена сдерживающей мощью массированного ответного удара». Если пытаться оказывать отпор агрессии, основываясь на «готовности воевать в любом месте... то это не может долго продолжаться без того, чтобы не привести к серьезным бюджетным, экономическим и социальным последствиям». Но прежде чем стало возможно изменение военных планов, правительству следовало принять «какое-то основное политическое решение». «Это основное решение должно было зависеть в первую очередь от нашей способности без промедления нанести ответный удар с использованием средств и выбором места для удара по своему усмотрению».
Кажется, что из этих слов не видно, в чем именно состояла разница (если вообще существовала какая-
18 Роберт Э. Осгуд 273


то разница) между стратегией нового правительства и стратегией его предшественника, ибо правительство Трумэна также рассчитывало в первую очередь на ответный удар военно-воздушных сил с целью предупреждения агрессии в Европе. Но поскольку Даллес изображал свою политику как новую и более экономную, напрашивался вывод, что он намерен опираться на массированный ответный удар для предупреждения агрессии также и в слаборазвитых странах Азии, тогда как правительство Трумэна было вынуждено временно, в связи с войной в Корее, отказаться от такой точки зрения. Вместе с тем другие выдержки из его речи ставят даже этот вывод под сомнение.
В своей речи Даллес ни разу не упомянул о том, что Соединенные Штаты должны применить массированный ответный удар против локальной агрессии в Азии. По существу он даже дал понять, что в известных условиях может оказаться более разумным вовсе воздержаться от сопротивления. Отрицая наличие некой «магической формулы, дающей гарантию против любых форм успеха коммунистов», он заявил:
«Естественно, что время от времени в том или ином месте могут возникать препятствия делу свободы. Но мы рассчитываем, что они будут носить лишь временный и локальный характер, ибо они не затронут главных сил свободного мира, которые в конечном счете обеспечат нашу победу. Если мы будем в состоянии предотвратить такую агрессию, которая влечет за собой мировую войну, а мы полны решимости добиться этого, тогда мы можем позволить, чтобы время и основные принципы нашей системы работали на нас».
Вместе с тем Даллес привел пример практического применения своей стратегии, сославшись на позицию правительства Эйзенхауэра в отношении Кореи и Индокитая. Эта позиция предусматривала, что в случае прямой интервенции китайцев путем локальной агрессии Соединенные Штаты предпримут ответные действия против коммунистического Китая. Чтобы полностью уяснить смысл слов Даллеса, мы' должны рассмотреть их в свете этой позиции;
Его ссылка на позицию правительства в отношении Кореи имела в виду следующие события: 27 июля 1953 года, через несколько часов после заключения пе-
274


ремирияч в Корее, Соединенные Штаты и пятнадцать других сТфан, участвовавших в боевых действиях в Ко рее, подпирали декларацию, предупреждавшую, что в случае возобновления вооруженного нападения на Корею «мы вновь должны объединиться и быть готовы к отпору». В декларации далее говорилось; «Последствия такого нарушения условий перемирия будут настолько серьезными, что, по всей вероятности, не представится возможным ограничить военные действия пределами Кореи». К этой совместной декларации Даллес в своей речи на съезде Американского легиона 1 в Сент-Луисе 2 сентября 1953 года присовокупил особое предупреждение Америки. Подчеркивая, что, как учит опыт, войны происходят из-за просчетов, он характеризовал договор об обеспечении безопасности с Корейской республикой как «ясное предостережение», которое «исключает повторение просчета 1950 года в оценке противника». Затем, сославшись на совместную декларацию шестнадцати стран, как на дополнительное сдерживающее средство, он предупредил, что в случае возобновления войны в Корее коммунистам больше не удастся рассчитывать на свое «привилегированное убежище» к северу от рекиЯлуцзян».
Нарастающий кризис в Индокитае заставил правительство занять аналогичную позицию, чтобы попытаться предотвратить китайскую интервенцию в этом районе. Занятию этой позиции сопутствовали следующие обстоятельства: поскольку рост успехов коммунистов Вьетмина1  2 летом 1953 года опроверг первоначальную оптимистическую оценку Соединенными Штатами плана французского генерала Наварра3, новое прави¬
1 Американский легион — одна из наиболее крупных реакционных военизированных организаций в США. Основан в 1919 году. Деятельность его направлена главным образом на подавление прогрессивного движения.— Прим, ред.
2 В данном случае автор имеет ввиду демократический Вьетнам. Вьетмин — массовая общественно-политическая организация, созданная в марте 1941 года по инициативе Коммунистической партии Индокитая, боровшаяся за независимость страны.— Прим. ред.
3 Генерал Наварр — последний командующий французскими колониальными войсками в Индокитае. С целью обеспечения победы Наварр составил специальный план, в основу которого было положено усиленное использование в военных действиях войск американского ставленника Бао Дая. Центральным пунктом этого плана было занятие Диен-Биен-Фу. Но, как известно, план Наварра потерпел крах.— Прим. ред.
18*
275


тельство было поставлено перед дилеммой. С одной стороны, оно все настойчивей утверждало, что Индокитай имеет жизненно важное значение для безопасности Юго- Восточной Азии, а Юго-Восточная Азия имеет такое же значение для американских позиций на Тихом океане, а по существу и для равновесия сил во всем мире. С другой стороны, как и предыдущие правительства, оно неизменно противилось использованию американских войск на азиатском континенте.
Президент Эйзенхауэр заявлял, что оккупация Индокитая коммунистами «имела бы самые ужасные последствия для Соединенных Штатов Америки»!. Но, поскольку он только что успел выполнить свое предвыборное обещание покончить с войной в Корее, он явно не был расположен втягивать американские войска в новую войну в Индокитае. В конце концов правительство примирило свое стремление сдержать коммунизм с нежеланием отражать локальную агрессию на месте, выступив с таким же предупреждением китайцам, какое оно еде-' лало в отношении Кореи.
В своем обращении к американскому легиону государственный секретарь Даллес заявил:
«Коммунистический Китай в настоящее время, как и прежде, обучает, вооружает и снабжает коммунистические войска в Индокитае. Существует опасность, что Красный Китай может послать свою собственную армию в Индокитай1  2, подобно тому, как было в Корее. Да будет известно китайскому коммунистическому режиму, что вторая такая агрессия не пройдет без серьезных последствий, которые, возможно, и не ограничатся пределами Индокитая. Я заявляю об этом совершенно трезво в интересах мира и в надежде, что мы не допустим повторения просчета в отношении агрессора».
Если рассматривать сформулированную Даллесом 12 января 1954 года доктрину массированного возмездия в свете позиции правительства в отношении Кореи
1 Речь от 4 августа 1953 года («New York Times», August 5, 1953,
p. 10).
2 Это заявление Даллеса беспочвенно и лживо, так как Китайская Народная Республика никаких агрессивных намерений в отношении Индокитая не имела и не имеет.— Прим. ред.
276


и Индокитая, на которую он ссылался, то она является стремлением предотвратить локальную агрессию в слаборазвитых странах путем угрозы нанесения по китайской территории ответных ударов авиации, о чем еще Даллес говорил в своей речи в Париже 5 мая 1952 г. Ссылаясь на предупреждения, содержавшиеся в его речи на съезде Американского легиона, как на образец применения новой стратегии правительства, Даллес лишь подтвердил то положение, которое он подчеркивал, впервые обосновывая свою стратегию в ходе кампании по выборам президента. Это положение заключалось в том, как он заявил 16 мая 1952 года, что «единственный эффективный способ остановить потенциальных агрессоров состоит в заблаговременном внушении им, что в случае агрессии они будут подвергнуты ответным ударам, которые обойдутся им так дорого, что эта агрессия окажется невыгодным предприятием» '.
Это положение отражало мнение Даллеса, что первоначальное вторжение в Южную Корею оказалось возможным из-за нашего просчета. Оно -подкреплялось еще одним обстоятельством, которое он считал лучшим подтверждением эффективности заблаговременного предупреждения об ответных ударах авиации, заставившего, наконец, коммунистов согласиться на перемирие в Корее2. Согласие коммунистов он приписывал косвенному предупреждению о том, что, если война будет продолжаться, Соединенные Штаты снимут наложенные ими на себя ограничения военных действий. По словам Даллеса, это предупреждение было передано в Пекин премьер-министром Индии Неру в середине мая 1953 года. В номере журнала «Лайф» от 16 января 1956 года появился очерк Джеймса Шепли об этом случае, основанный на записи интервью Даллеса. Шепли утверждал, что предупреждение государственного секретаря отражало решение, одобренное президентом  * 11 «New York Herald Tribune», May 16, 1952, p. 8.
1 Освободительная борьба корейского народа получила мощную поддержку всего прогрессивного человечества. Американские агрессоры потерпели в Корее крупное военное и морально-политическое поражение. Поэтому на перемирие вынуждены были пойти США, а не Корейская Народно-Демократическая Республика. Подписанное перемирие в Корее явилось великой победой корейского народа и китайских народных добровольцев и в то же время крупной победой всего лагеря мира и демократии.— Прим. ред.
277


Эйзенхауэром (что весьма сомнительно), приступить к воздушным налетам на Маньчжурию в случае, если коммунисты по-прежнему будут стоять на мертвой точке, и применить тактическое атомное оружие, если придется возобновить военные действия. Разъясняя, по каким именно объектам в Корее и Индокитае правительство намечало нанести ответные удары, автор статьи цитирует слова Даллеса: «Это были конкретные объекты, имеющие известное отношение к данному району. Массовое разрушение таких густонаселенных крупных центров, как Шанхай, Пекин иди Кантон, не имелось в виду. Ответные действия должны были проводиться на выборочной основе». Ничем не подтверждается, что предупреждение Даллеса оказало какое-либо воздействие на китайцев, но можно поверить Даллесу, что правительство по крайней мере активно обсуждало какое-то решение в духе мер, содержавшихся в предупреждении.
Оценивая смысл выступления Даллеса от 12 января 1954 года, мы можем с полным основанием заключить, что для предотвращения агрессии в Европе правительство было склонно создать прямую угрозу массированных ядерных ответных ударов по стратегическим объектам Советского Союза. Что же касается предотвращения прямой агрессии китайских коммунистов в Азии, то оно рассчитывало на открытое заблаговременное предупреждение об ответных ударах авиации с применением обычного или ядерного оружия по избранным военным объектам, причем эти объекты могут находиться и вне пределов района, подвергшегося нападению. Если китайцы не стали бы поддерживать агрессию своими войсками, то Соединенные Штаты, очевидно, ограничились бы поддержкой локального сопротивления туземных войск мерами экономической помощи и посылкой военного снаряжения. Однако, если бы оказалось, что сопротивление неосуществимо, а агрессия носила бы лишь «временный и локальный характер», то правительство было готово примириться с таким случайным «препятствием делу свободы».
Очевидно, что стратегия, провозглашенная Даллесом, не являлась альтернативой стратегии сдерживания. Ее отличие от стратегии прежнего правительства состояло лишь в методах сдерживания противника в слаборазвитых странах. Правительство Трумэна, вопреки
27S


своей однобокой ориентации до войны в Корее на ответные удары авиации во время войны было вынуждено полагаться на локальное сопротивление сухопутных войск. Правительство же Эйзенхауэра теперь предлагало предотвратить новую войну корейского образца при помощи угрозы снять ограничения, введенные Соединенными Штатами во время войны в Корее, в отношении ударов по отдельным объектам в ответ на прямую китайскую интервенцию. Ограниченный характер пересмотра стратегии сдерживания, предпринятого правительством Эйзенхауэра, вскоре стал очевидным, когда Даллес разъяснил и детализировал доктрину массированного ответного удара в ответ на бурную полемику, развернувшуюся после ее перврначального провозглашения.
Первыми плодами речи Даллеса от 12 января явились широко распространившаяся тревога и протесты. Американские критики этой стратегии (причем не только из числа демократов) утверждали, что она грозит превратить всякую локальную войну в большую войну, что эта стратегия — блеф, что она не представляет иного выбора, кроме непротивления или тотальной атомной войны, что она подрывает политику коалиций и нарушает конституционное право конгресса объявлять войну. Иностранные ораторы, выражая свои опасения в более вежливой форме, высказывали беспокойство, что страны Запада могут быть втянуты в атомную катастрофу без совета с ними. Чтобы успокоить эту бурю, Даллес выступил с новыми заявлениями. Эти заявления не меняли тех выводов, которые можно было сделать при внимательном изучении речи от 12 января, но зато опровергли содержавшиеся в ней экстремистские заключения. Прямым результатом новых заявлений было усиление упора на ответные удары авиации по избранным объектам.
Даллес разъяснил, что в некоторых районах и при определенных условиях; когда открытое нападение коммунистов может означать только начало мировой войны, Соединенные Штаты, проконсультировавшись со своими союзниками, должны быть готовы ответить массированным ударом с применением атомного и термоядерного оружия. Однако это положение ни в коем случае не могло оставаться справедливым при всех обстоятельст¬
279


вах. Он подчеркивал слово «способность» к массированному ответному удару в первоначальной формулировке своей стратегии и указывал, что «обладание этой способностью не предполагает обязательного использования ее при каждом случае нападения». Он сказал, что в других районах и при иных обстоятельствах свободный мир должен своей «мобильной устрашающей силой» наносить ответные удары по избранным объектам. В этих районах будет иметь важное значение локальная оборона силами туземных войск.
Даллес вновь подтвердил важность заблаговременного предупреждения потенциального агрессора о намерении свободного мира нанести ответный удар в случае открытой агрессии, но внос при этом важную оговорку, что вопрос о том, где, когда и каким образом свободный мир нанесет свои ответные удары, должен решаться в каждом отдельном случае в зависимости от сложившейся обстановки, и лучше оставить агрессора в неведении относительно этих подробностей'. Тем не менее агрессор, приняв слова Даллеса за чистую монету, мог бы не сомневаться, что если только вообще последует какой-либо ответ на открытую агрессию, то он будет дан в форме ударов американской авиации по объектам страны, совершившей агрессию. Даллес вновь повторил свою точку зрения о том, как важно при столкновении с агрессором быть уверенным, что ущерб, понесенный агрессором, перевесит любые возможные выгоды от агрессии. Он совершенно ясно дал понять, что во всех районах «надо рассчитывать в первую очередь на способность свободного общества к нанесению ответных ударов большой силы с помощью мобильных средств и по тем местам, которые оно само изберет». В противном случае у противника «появится соблазн атаковать такими средствами и в таких местах, где его превосходство в живой силе решающее и где ценой небольших потерь он сможет причинить нам большие заботы»1  2. Но даже если бы Даллес и не подчеркнул вновь, что Америка должна рассчитывать в первую очередь на мобильную ударную силу, коммунисты могли
1 «New York Times», March 17, 1954, p. 5; Dulles, A Policy for Security and Peace, «Foreign Affairs», XXXII (April, 1954), p. 360.
2 Dulles, A Policy for Security and Peace, pp. 358, 359.
280


бы легко прийти к этому выводу, исходя из сокращения численности американских наземных войск, из нашей политики вывода своих войск из Азии и из заявлений, направленных против использования американских войск на азиатском континенте.
Поскольку уточнения и ограничения, внесенные Даллесом, по существу мало что добавили к его первоначальному заявлению, истинный смысл стратегии республиканского правительства мог быть вскрыт только последующим ходом событий, но никак не дальнейшими словесными изощрениями. Продолжающиеся успехи поддерживаемого китайцами Вьетмина в Индокитае предоставили такую возможность. Триумф коммунистов в Индокитае породил серьезные сомнения * в том, что наши ударные воздушные силы, с точки зрения сдерживания коммунизма в слаборазвитых странах, после войны в Корее окажутся более эффективными, чем они были до нее. Растущая способность коммунистических вооруженных сил к ответным действиям еще более усилила эти сомнения.
ВОИНА В ИНДОКИТАЕ
Весной 1954 года коммунистические войска1 в Индокитае предприняли решительное наступление и подавили отчаянное сопротивление французов. За военным поражением последовало соглашение о перемирии, подписанное в Женеве в июле, передавшее в руки коммунистов часть Индокитая, расположенную севернее семнадцатой параллели. Соглашение предусматривало также проведение в 1956 году всеобщих выборов, которые должны были определить судьбу остальной части страны — Вьетнама1  2. Неудача в Индокитае показала, что успешное сдерживание коммунистов в слаборазвитых странах зависит от способности вести локальные оборонительные действия на суше, чего Соединенные Штаты не могли
1 Так автор называет вьетнамскую Народную армию. Коммунистическими войсками в буржуазной печати обычно называют народные армии, которые принимают самое активное участие в ожесточенной борьбе за национальное освобождение.— Прим, ред.
2 Имеется в виду Вьетнам как часть французского Индокитая.— Прим. ред.
281


обеспечить. Она оказала также пагубное действие на престиж Америки, на ее дипломатию и разрушила веру в военную политику США, основанную на сдерживании коммунистической агрессии средствами «устрашения». Эта, политика, рассчитанная на то, чтобы избежать необходимости локальных оборонительных действий на суше, на деле поставила Соединенные Штаты перед фактом, что их «средства устрашения» никого не запугали. Наконец эта неудача вскрыла роковое противоречие американской стратегии — невозможность практически примирить более энергичное противодействие коммунизму с экономическими и военными ограничениями.
Американское правительство сняло с себя ответственность за переговоры в Женеве и за заключенное там перемирие. Однако оно бесповоротно и неотделимо связало себя с этими печальными событиями, взяв на себя основную роль в войне, равную по существу роли самой Франции. Принимая эту роль, правительство заявило о жизненно важном значении Индокитая для безопасности Америки. Оно предоставило французам военное снаряжение и экономическую помощь, необходимые им для дальнейшего ведения войны. Американское правительство настаивало, чтобы французы продолжали воевать. В то же время оно пыталось остановить китайскую интервенцию угрозой ответных действий и в конце концов позволило китайцам безнаказанно игнорировать это предупреждение1. Нельзя обойти тот факт, что в Индокитае американская стратегия и американское могущество вступили в схватку с китайской стратегией и китайским могуществом, хотя и не в такой открытой форме, как в Корее. Результатом этой борьбы явилось скандальное поражение Соединенных Штатов.
Соединенные Штаты годами поддерживали французско-вьетнамские усилия все возрастающим потоком денег и материалов. В 1953/54 бюджетном году американское правительство добавило еще 385 млн. долла- ров к 400 млн., уже ассигнованным на эти цели, и та¬
1 Войну в Индокитае против французских империалистов вел вьетнамский народ под руководством своего народного правительства, и Китайская Народная Республика не вмешивалась в эту борьбу. Вьетнамский народ самостоятельно завершил войну за независимость. Разговоры о «китайской интервенции» ведутся американскими реакционерами, помощь которых французским колонизаторам и на сей раз оказалась безрезультатной,— Прим, ред.
282


ким образом взяло на себя свыше трети военных расходов Франции в Индокитае/ не считая помощи по «плану Маршалла». В начале 1954 года в ответ на настойчивые просьбы французов американское правительство послало им двадцать пять бомбардировщиков В-29 и двести авиационных техников. Все же, вопреки оптимистическим заявлениям о конечной победе, публиковавшимся Вашингтоном вплоть до кануна окончательного поражения, вьетнамские повстанцы в течение весны 1954 года продолжали наступать к дельте реки Красной.
Более того, возрастающий масштаб вмешательства Китая ясно указывал, что китайцы пренебрегают неоднократными как скрытыми, так и открытыми угрозами ответных действий со стороны Америки. Мы видели, что государственный секретарь Даллес в своем обращении к Американскому легиону 2 сентября 1953 года предупреждал китайский коммунистический режим о том, что повторение корейских' событийГ в Индокитае «не может пройти без серьезных последствий, которые, возможно, и не ограничатся пределами Индокитая». Президент Эйзенхауэр в свою очередь заявил, что потеря Индокитая «имела бы самые ужасные последствия для Соединенных Штатов Америки». Мы видели, что Даллес в своей речи в совете по вопросам внешних отношений 12 января 1954 года ссылался на сделанное им ранее предупреждение и рассматривал его как элемент стратегии массированного ответного удара. По мере углубления кризиса американское правительство все больше утверждалось в своей роли главного поборника антикоммунистического сопротивления. Хотя на Берлинской конференции в феврале 1954 года Даллес и согласился с большой неохотой включить Красный Китай в число стран, которые должны были собраться 26 апреля в Женеве для обсуждения вопроса об урегулировании конфликтов в Корее и Индокитае, он заверял американский народ, что «коммунистический режим придет в Женеву не для того, чтобы мы воздали ему почести, а скорее для того, чтобы отчитаться перед судом мирового общественного мнения». 13 марта коммунисты начали наступление на французскую крепость Диен-Биен-Фу, которое менее чем в два месяца по существу положило конец всякому сопротивлению французов в Индокитае. На своей rtpecc- конференции 24 марта президент Эйзенхауэр заявил,
283


что район Юго-Восточной Азии имеет «чрезвычайно важное значение». На той же неделе адмирал Рэдфорд и государственный секретарь Даллес вновь утверждали, что французы должны выиграть войну.
На пресс-конференции 7 апреля президент Эйзенхауэр вновь подчеркнул жизненно важное значение войны в Индокитае для безопасности Америки и пагубное влияние потери Индокитая на остальную часть Юго-Восточной Азии '. 16 апреля вице-президент Никсон в «неофициальной» беседе в Американском обществе редакторов газет предупредил, что если французы уйдут из Индокитая, то Соединенным Штатам, возможно, придется послать туда свои собственные войска 2.
Англичане, с тревогой следившие за приближающимся поражением французов в Диен-Биен-Фу, были склонны вступить в переговоры об урегулировании, до того как сопротивление французов будет окончательно сломлено. Французское правительство подвергалось сильному давлению в том же направлении. Однако Соединенные Штаты, все еще надеясь на победу французов, использовали все свое влияние, чтобы не допустить никаких переговоров с китайцами. Поэтому, поскольку французы были явно неспособны оборонять Диен-Биен-Фу своими силами и поскольку помощь извне могла исходить только от Соединенных Штатов, военная и дипломатическая позиция Запада целиком зависела от тех сил, которые могли предоставить Соединенные Штаты для борьбы с Вьетмином. Но какими же силами могли располагать Соединенные Штаты? Очевидно, это были не сухопутные войска, предназначенные для организации локального сопротивления, как в Корее, ибо, вопреки своим решительным утверждениям о готовности Америки оказать сопротивление вмешательству китайцев, американское правительство в то же время открыто выражало свое нежелание превращать Индокитай во вторую Корею. Памятуя о своей роли в прекращении этой самой непопулярной за всю историю Америки войны, правительство Эйзенхауэра было полно решимости избежать тех мучительных жертв, которые повлекла за собой политика правительства Трумэна. Всего лишь за месяц до наступле-
1 «New York Times», April 8, 1954, p. 18.
* Ibid, April 17, 1954, pp. 1, 3; April 18, pp. 1, 2.
284


ния на Диен-Биен-Фу президент Эйзенхауэр сказал, что нет человека, настроенного более решительно, чем он, против всякого втягивания Соединенных Штатов в «горячую» войну в Индокитае, и что он не может представить себе большей трагедии для Америки, чем глубокое вовлечение ее в большую войну в этом районе, особенно если это потребует участия значительного количества войск1. Заявив за три дня до наступления коммунистов на Диен-Биен-Фу, что Америка не намерена втягиваться в войну, пока конгресс не осуществит своего конституционного права объявлять войну, он как бы подчеркивал свое отрицательное отношение к какому бы то ни было вмешательству. И даже лидер республиканского большинства сенатор Ноуленд, самый ревностный сторонник жесткой политики в Азии, выступил с категорическими заверениями, что Соединенные Штаты не пошлют свои сухопутные войска в Индокитай. К тому же в 1954 году Соединенные Штаты не имели такой возможности бросить достаточное количество обученных войск в Индокитай, какой они располагали в 1950 году во время войны в Корее. Поэтому, если правительство намеревалось поддержать поставленную им цель сдерживания коммунизма в Индокитае военными средствами, то оно, очевидно, должно было рассчитывать на «мобильную ударную силу», которую Даллес характеризовал как главное орудие для нанесения ответных ударов по избранным объектам. Возможно, что некоторые члены правительства, в том числе и вице-президент Никсон, были готовы при известных условиях использовать американские войска, но их мнение не было господствующим. Джеймс Шепли в своей статье в журнале «Лайф», основанной на записи интервью Даллеса, сообщал, что 4 апреля Даллес и Рэдфорд предложили Эйзенхауэру попытаться привлечь Англию и Францию к совместному с Соединенными Штатами отпору коммунистическим войскам в «Индокитае на суше, подобно тому, как Объединенные Нации выступили против северокорейской агрессии в 1950 году». Однако, как указывает автор, обсуждению подвергалось только одно конкретное мероприятие — воздушные атомные атаки с двух американских авианосцев, расположенных в близлежащих водах; а единственное решение,
1 Statement at a press conference on February 10, 1954 («New York Times», February 11, 1954, p. 16).
285


одобренное, по словам автора статьи, президентом-, предусматривало удары авиации по стационарным базам в Южном Китае в случае открытой интервенции китайцев. Что же касается неофициального заявления Никсона от 16 апреля, то большинство газет рассматривало его как «пробный шар». Если это заявление и отражало сколько- нибудь серьезные намерения правительства, то последнее вскоре от них отказалось, стремясь рассеять опасения народа. С этой целью государственный департамент сделал заверения о «маловероятности» интервенции и подтвердил свою уверенность в том, что французы не уйдут из Индокитая.
Трижды в ту весну — в середине марта, в начале и в конце апреля — французы обращались к Соединенным Штатам с отчаянным призывом о помощи авиацией для спасения Диен-Биен-Фу. Американские авианосцы «Боксер» и «Филиппин Си» стояли поблизости в Южно-Китайском море. На их борту находились части тактической авиации, вооруженные атомным оружием. Даллес энергично подыскивал политические мотивировки, которые позволили бы Соединенным Штатам удовлетворить просьбу французов. И все же Соединенные Штаты не стали вмешиваться в войну—ни в форме массированных ударов, ни в форме ударов по отдельным объектам, ни в какой-либо иной форме. 7 мая войска Вьетмина взяли штурмом последний опорный пункт Диен-Биен-Фу и потушили последние искры сопротивления его защитников. В тот же день началось официальное обсуждение вопроса об Индокитае в Женеве. Возможность эффективного вмешательства со стороны Америки, если она вообще существовала, теперь миновала. И июня, задень до падения французского правительства, Даллес заявил, что Соединенные Штаты будут рассматривать вмешательство лишь в плане коллективных усилий ряда государств этого района, поставив при этом еще четыре условия, а именно: приглашение со стороны правительства Франции; твердая гарантия полной независимости Лаоса, Камбоджи и Вьетнама; доказательство заинтересованности Организации Объединенных Наций; заверение в том, что Франция не выйдет из боя до достижения победы 1. Даллес добавил, что если китайское правительство «в
} «Department of State Bulletin», XXX (June 28, 1954), p. 972, 286


Индокитае или в каком-нибудь другом месте проявит намерение следовать по пути открытой военной агрессии», то это будет означать непосредственную угрозу Соединенным Штатам, и тогда они обратятся аа помощью к Организации Объединенных Наций, а может быть, им придется прибегнуть даже к одностороннему вмешательству. Но это было лишь слабое эхо прежних предупреждений государственного секретаря о немедленном применении ответных мер, дошедшее лишь после фактического отказа Америки от вмешательства в данный конфликт. Заявление Даллеса не могло скрыть от всех стран, представленных в Женеве, того факта, что единственная страна, обладающая достаточной мощью для поддержки Франции в ее борьбе, решила воздержаться от этой поддержки. В июле новое французское правительство Мендес-Франса нашло наилучший выход из безнадежного положения, подписав соглашение о перемирии, принесшее наконец непрочный мир расчлененному Индокитаю,
Какие уроки, касающиеся ограниченной войны, можно извлечь из индокитайского конфликта? Прежде всего надо рассмотреть вопрос о том, почему американское правительство не сумело подкрепить действиями свои смелые решения и строгие предостережения, ибо основная слабость американской политики в отношении индо- китайского кризиса состояла в. расхождении между словом и делом. Факторы, которые определили курс правительства в критические дни, предшествовавшие крушению сопротивления французов, не получили полного освещения в печати. Однако из опубликованных данных мы по крайней мере можем восстановить некоторые основные моменты, повлиявшие на решение правительства о невмешательстве.
1) 	На первый взгляд, самое простое объяснение невмешательства Америки состоит в том, что четко сформулированных условий ее вмешательства никогда не существовало. Даллес угрожал ответными действиями в случае непосредственного участия в войне китайских войск, как было во время войны в Корее, но Китай не счел необходимым обращаться к такой форме вмешательства. Несомненно, что при наличии лишь косвенной поддержки Китаем национальной революции Соединенным Штатам было неудобно предпринимать открытую
287


военную интервенцию. Тем не менее, по свидетельству самого Даллеса, китайские коммунисты дали Соединенным Штатам чуть ли не самый явный и вызывающий повод для ответных действий, какой только они могли придумать, не прибегая к прямой интервенции в широком масштабе. Если судьба Индокитая действительно имела такое значение, как утверждало правительство, то трудно себе представить, чтобы оно основывало свое решение о вмешательстве или невмешательстве в первую очередь на разграничении прямого и косвенного вмешательства китайцев. Более того, стремление Даллеса создать основу для совместных действий с Англией и Францией (хотя китайцы и не использовали своих войск) указывает на то, что по крайней мере в его представлении не отсутствие поводов удерживало Соединенные Штаты от вооруженного вмешательства. Он даже и~не ссылался на эту причину. Скорее он подчеркивал свою неспособность обеспечить совместные действия, являвшиеся, по его словам, необходимым условием для принятия Соединенными Штатами эффективных мер в ответ на провокацию Китая.
2) 	После победы коммунистов в Индокитае Даллес, очевидно, продолжал непоколебимо верить в эффективность ясного заблаговременного предостережения об ответных действиях. Он сетовал на то, что англичане, отвергнув его план совместных действий, лишили Соединенные Штаты средства, которое, вероятно, остановило бы коммунистов без обращения к прямой военной интервенции. Англичане наотрез отказались обсуждать какой- либо план совместных действий по крайней мере до тех пор, пока не будут исчерпаны все попытки добиться мирного урегулирования в Женеве. А Эйзенхауэр, по сведениям Роберта Дж. Доновена, ставил предварительным условием вмешательства Америки одобрение англичан, а также ряд других нереальных условий. Таким образом, можно согласиться с Даллесом, что отсутствие одобрения со стороны Англии явилось одним из важных факторов, исключивших вмешательство Америки. Однако трудно поверить, что одобрение или неодобрение Англией вмешательства служило необходимой предпосылкой для тех или иных действий Америки в обстановке, которой правительство придавало такое огромное значение с собственно американской точки зрения. Стало ли бы вмеша-
288


тельство Америки более эффективным в военном отношении или более приемлемым с политической точки зрения, если бы его поддерживала Англия? Не совсем ясно, какие именно совместные действия имел в виду Даллес. Но каковы бы ни были его намерения, маловероятно, что ультиматум, опирающийся на поддержку Англии и Франции, оказал бы большее воздействие на ход событий, чем целый ряд односторонних предостережений, уже сделанных американским правительством. Таким образом, даже езди бы Даллесу и удалось заручиться поддержкой англичан, правительство все равно встретилось бы с некоторыми весьма сложными практическими соображениями, связанными с вооруженным вмешательством. Есть основания полагать, что именно эти решающие соображения и заставили Америку воздержаться от вмешательства.
3) 	Здравый смысл и имеющиеся данные говорят следующее: наиболее важным соображением, руководившим правительством Эйзенхауэра в его решении воздержаться от вооруженного вмешательства, была вероятность того, что такое вмешательство потребует привлечения американских войск, а правительство старалось избежать этого. 3 апреля, на второй день после настойчивой просьбы Франции о помощи, государственный секретарь Даллес и адмирал Рэдфорд по поручению президента Эйзенхауэра созвали секретное чрезвычайное совещание членов совета национальной безопасности с участием восьми лидеров конгресса. Это совещание имело целью обеспечить утверждение обеими палатами конгресса совместной резолюции, уполномочивающей президента использовать воздушные и морские силы в Индокитае. Однако представителей конгресса не удалось уговорить. Их оппозиция плану вооруженного вмешательства Даллеса— Рэдфорда опиралась, как говорят, на три наиболее веских соображения: а) план Рэдфорда не пользовался поддержкой остальных членов комитета начальников штабов; б) Даллес не консультировался с союзниками Америки; в) Рэдфорд не мог гарантировать, что удары авиации обеспечат успех без использования американских сухопутных войск.
Учитывая устойчивую оппозицию американцев использованию войск Соединенных Штатов на азиатском континенте и опыт недавних потрясений в войне в Корее,
19 Роберт Э. Осгуд 289


надо полагать, что одного третьего соображения было достаточно, чтобы провалить план ответных ударов по избранным объектам, предложенный Даллесом, постольку, поскольку вмешательство Америки зависело от одобрения конгресса. Но что еще более важно — это самое соображение должно было оказать сильное давление и на президента, ибо именно он решительно выступал против использования американских войск в Индокитае и сыграл главную роль в прекращении войны в Корее. Начальник штаба армии генерал Риджуэй подтверждает это предположение.
По словам Риджуэя, он был глубоко обеспокоен ростом настроений как среди членов правительства, так и вне его в пользу вооруженного вмешательства Америки, хотя французский гарнизон в Диен-Биен-Фу был уже обречен. Он считал, что мысль о «легкой и дешевой победе путем отправки в Индокитай частей одних только военно-воздушных и военно-морских сил» отражала ту же опасную иллюзию, которая отметила начало войны в Корее. Чтобы установить действительную цену интервенции, он послал в Индокитай большую группу армейских экспертов для изучения военных факторов, связанных с возможностью использования американских сухопутных войск. Он установил, что эффективные военные действия в Индокитае обойдутся так же дорого и будут значительно труднее, чем корейская кампания, и, не теряя времени, доложил свои выводы президенту Эйзенхауэру. «Мысль об интервенции была оставлена,— пишет Риджуэй.— Я убежден, что анализ, произведенный армейскими специалистами и представленный высшим властям, сыграл значительную, возможно, решающую роль, убедив наше правительство не пускаться в эту трагическую авантюру» '.
Ясно, что окончательное решение вопроса о вмешательстве или невмешательстве Америки принадлежало Эйзенхауэру. Столь же ясно, по-видимому, что Эйзенхауэр был весьма решительно настроен против использования американских сухопутных войск в Индокитае и, более того, верил, что эта «трагедия», как предсказывал Риджуэй, может случиться в результате вмешательства Америки при помощи воздушных и морских сил.  11 Matthew В. Ridgway. Soldier. New York, 1956, p. 277.
290


Правда, президент, несмотря на это, условно одобрил план совместных действий, предусматривавший удары авиации против Китая. Если бы поставленные им условия были приняты, что маловероятно, то Индокитай мог стать ареной войны, еще более кровопролитной, чем война в Корее. Вместе с тем трудно поверить, что он особенно настаивал бы на своих условиях, если бы считал, что Соединенные Штаты могут сдержать коммунистов одними лишь действиями с воздуха и с моря без вовлечения американских сухопутных войск в войну, сопряженную с чрезмерными людскими и финансовыми издержками.
Несмотря на наличие ряда косвенных свидетельств, мы не можем точно сказать, какое именно сочетание побуждений и соображений в умах различных людей определяло направление американской политики в отношении Индокитая весной 1954 года. И все же, каково бы ни было истинное положение вещей, вряд ли даст что- нибудь новое выяснение дальнейших подробностей. Оно лишь подтвердит один важный урок американской стратегии (и без того уже очевидный): стратегия сдерживания требует создания многосторонней и гибкой военной организации, способной оказать отпор коммунистической агрессии на месте при самых различных обстоятельствах и средствами, соразмерными с ограниченными политическими целями. Соединенные Штаты не обладали такой организацией в Индокитае, потому что полагались почти исключительно на свои воздушные и морские силы. Это влекло за собой опасность расширения войны, не оправданную возможными военными результатами, и не обеспечивало достижения Америкой своих ограниченных политических целей в этой борьбе ни военными, ни дипломатическими методами.
При отсутствии возможностей для эффективного локального сопротивления на суше решение Америки о вооруженном вмешательстве было бы почти наверняка более пагубным, чем ее фактическое решение о невмешательстве. Даже если бы президент, опираясь на совместную резолюцию обеих палат конгресса и на военное соглашение трех держав, санкционировал удары с воздуха, разве это устрашило бы коммунистов до такой степени, что они прекратили бы наступление? Мы не можем ответить на этот вопрос точно, но это кажет¬
291
19*


ся нам совершенно неправдоподобным. Представим себе теперь, что наша авиация действительно нанесла бы удары, которых требовали французы. Разве мы,в результате их продвинулись бы сколько-нибудь в разрешении проблемы сдерживания коммунистов? Возможно, что удары авиации с применением тактического атомного оружия спасли бы на время Диен-Биен-Фу. Но они не могли бы остановить наступление Вьетмина без поддержки американских сухопутных войск в более широком масштабе, чем во время войны в Корее. Удары авиации сами по себе не смогли остановить наступления коммунистов в Корее. Они были бы еще менее эффективны в Индокитае, об этом свидетельствует характер местности, ликвидация сопротивления местных сил и способность коммунистов наступать революционными способами. И даже если допустить, что удары американской авиации оказались бы гораздо эффективнее, чем мы имели основания полагать, то разве китайцы и русские воздержались бы от столь же эффективных средств ответного воздействия? Если бы китайцы, к примеру, ввели в бой большое количество своих войск, разве мы могли бы надеяться на то, что в джунглях и болотах Индокитая, в тысяче миль от ближайшей американской базы удастся повторить подвиг 8-й армии, остановившей нашествие китайцев в Корее. Пожалуй, более вероятно, что мы столкнулись бы с альтернативой либо потерять весь Индокитай, либо развязать мировую войну. Даже если исключить широкую китайскую интервенцию, сомнительно, чтобы Соединенные Штаты при невысоком уровне подготовки их наземных войск могли с успехом вести сухопутную войну в Индокитае при издержках, соразмерных их политическим интересам и совместимых с требованиями безопасности Америки в других районах. Американские военные руководители считали, что такая война потребовала бы от восьми до десяти дивизий американских войск. Не говоря о том, достаточно ли было бы даже такого количества войск для сдерживания наступления коммунистов в тяжелых боевых условиях и при трудностях организации снабжения в Индокитае, несомненно, что Соединенные Штаты ни в военном, ни в психологическом отношении не были (даже в малейшей степени) подготовлены к возобновлению «войны»,
292


Однако, рассматривая уроки войны в Индокитае с такой чисто количественной военной точки зрения, нельзя полностью вскрыть все ее значение. В конце концов французская и южновьетнамская армии потерпели поражение не из-за недостатка в живой силе и технике. В действительности и в том, и в другом они превосходили противника. Они потерпели поражение отчасти вследствие своей ошибочной тактики — приверженности к статичной обороне, основанной на системе блокгаузов, и к механизированной технике, не приспособленной к местным условиям. Но в большей мере их поражение объясняется отсутствием необходимой политической и психологической базы для успешного ведения военных действий. Армии, сражавшиеся под командованием французов, воздвигли на своем пути непреодолимое препятствие, пытаясь защищать народ, который отождествлял Вьетмин с национальной независимостью и прогрессом, а французов — с колониализмом и отсталостью. Этот факт в сочетании с экономической неразберихой и политической анархией давал возможность коммунистическим партизанским отрядам в течение дня растворяться по деревням, а ночью совершать набеги на позиции французов. Он подрывал у туземцев волю к сопротивлению и заставлял множество местных солдат дезертировать к коммунистам.
Вопрос об эффективности нашего ясного и заблаговременного предостережения насчет ответных действий в деле предотвращения открытой коммунистической агрессии не имеет практического значения, ибо характерной особенностью наступления коммунистов в Индокитае являлось то, что китайцам не нужно было прибегать к прямой интервенции для достижения своих целей. Их способность поддержать успешное восстание указывает на коренное различие между проблемой сдерживания в Азии и в Европе. В Европе, где население твердо намерено защищать себя против восстаний и переворотов, коммунистическая экспансия возможна только в форме прямых военных действий; но в Азии, где установление коммунистического господства, по-видимому, не зависит от преобладающих в обществе стремлений и антипатий, коммунисты имеют возможность проводить свою экспансию косвенным образом и путем иррегулярных военных действий при поддержке
293


национального революционного движения. Один из важнейших уроков Индокитая, как и Кореи, состоит в том, что, пока у нас не будет твердого намерения и возможности поддержать локальную оборону средствами ограниченной войны, нашей способности сбрасывать бомбы на Китай и Советский Союз недостаточно для сдерживания коммунизма в тех районах, которые мы не намерены защищать ценой тотальной войкы. И что не менее важно, война в Индокитае показала, что локальная оборона не может иметь успеха, если население не обладает определенным минимумом воли и способности к самозащите.
Учитывая неблагоприятные внутренние политические и психологические факторы, а также тяжелые физические условия для ведения боевых действий, сомнительно, чтобы Соединенным Штатам удалось отстоять северный Индокитай ценой усилий, соразмерных их политическим интересам, даже если бы они имели возможность использовать значительно больше американских сухопутных войск, чем фактически имелось в их распоряжении. При существующих военных и политических условиях Соединенные Штаты, воздержавшись от вооруженного вмешательства, потеряли, быть может, значительно меньше, чем они потеряли бы в случае безрезультатной 'интервенции. Можно доказывать, что при сложившихся условиях наиболее разумный курс американского правительства должен был состоять в активной поддержке женевских переговоров, демонстрирующей единство Запада. Так удалось бы добиться наиболее выгодных условий соглашения.'Попытка же устраниться от переговоров и драма, разыгрываемая вокруг плана совместных действий, который не пользовался поддержкой наших союзников,— все это обнаружило разобщенность Запада. Такая аргументация заслуживает известного внимания, но нет никаких доказательств, что другой курс, отличный от курса правительства, обеспечил бы более выгодные условия урегулирования, а любой курс, обязывающий Соединенные Штаты поддержать непрочное урегулирование, которое вьетнамцы, вероятно, не будут выполнять, имел свои отрицательные стороны. Однако дело не в оценке этого конкретного вопроса дипломатической тактики. Политика правительства Эйзенхауэра в отношении войны в Индокитае
294


подвергалась наиболее жесткой критике не за то, что оно не встало на путь вооруженного вмешательства. Скорее его обвиняли в том, что оно своими громкими фразами о стратегии ответного удара (которые, кстати сказать, правительство не было готово подкрепить делом) породило напрасные надежды на мирное разрешение вопроса. Результат этой политики довольно точно выражен в оценке обстановки, сложившейся накануне Женевской конференции, которую дал шведский обозреватель Герберт Луэти. Он писал: «Никогда еще разница между непримиримостью на словах и осмотрительной практикой нового республиканского правительства в Вашингтоне не проявлялась так резко, как в эти лихорадочные дни. Угрозы превентивной войны против Китая, раздававшиеся в Вашингтоне, чередовались с заверениями избирателей в том, что Соединенные Штаты ни при каких условиях не втянутся в «новую корейскую войну». Никогда еще так называемая стратегия «массированных репрессалий», этот неудачный компромисс между духом крестового похода и духом бюджетной экономии, не обнаруживала с большей силой своей неспособности реагировать на незначительные изменения обстановки, местные конфликты и булавочные уколы, которые составляют ежедневное меню международной политики. Она была сведена исключительно к угрозам апокалипсической войны по каждому поводу и посеяла страх среди союзников и сателлитов Америки, но не произвела особого впечатления на ее противников и в конце концов привела к скандальному бездействию» *.
На фоне разочарования, порожденного войной в Корее, часто раздавались голоса, утверждавшие, что Соединенные Штаты нуждаются по существу не столько в перемене самой своей политики, сколько в изменении ее духа2. Но главной бедой американской политики в отношении войны в Индокитае были именно дух и настроение, которые она выражала, а не столько сама эта политика или даже буквальный смысл ее формулировки. Именно напыщенные утверждения правительства о его решимости остановить коммунистическую  11 Herbert Luethy, France against Herself (New York: Praeger, 1955), p. 459.
» «Life», XXIV (January 19, 1953), p. 18,
295


агрессию в Азии новыми эффективными методами, исключающими злоключения локальной наземной обороны, прочно засели в сознании союзников, нейтральных стран, а также многих американцев. Мир не обратил особого внимания на ограничения, которыми Даллес дополнил эти утверждения. Поэтому когда Соединенные Штаты'не стали реагировать н)а наступление коммунистов весной 1954 года, провал попытки правительства запугать китайцев стал столь же очевидным, как если бы китайцы прямо отвергли наш ультиматум. Это был, безусловно, серьезный удар по престижу Америки. Но на карту было поставлено нечто большее, чем престиж. Создав впечатление, что оно опирается на угрозу, которую не в состоянии выполнить, правительство не только обнаружило свою неспособность сдержать косвенную агрессию, но сильно ослабило веру в то устрашающее средство, при помощи которого оно рассчитывало сдержать прямую агрессию. Таким образом была поставлена под серьезное сомнение решимость правительства поддержать делом те «ясные заблаговременные предостережения», которые государственный секретарь Даллес не раз объявлял столь существенными для предупреждения коммунистов об ошибочности их расчетов.
Первое серьезное испытание концепции сдерживания имело своим прямым результатом ослабление способности республиканского правительства предотвратить агрессию коммунистов в наиболее уязвимых для коммунистической экспансии районах. В то же время упор правительства на ответные удары с воздуха обострил опасения других государств, что Соединенные Штаты безрассудно проводят «атомную дипломатию», угрожающую обратить всякую локальную войну в мировую ядерную войну. Это ослабило западную коалицию, так усердно культивируемую правительством, и стимулировало рост ненависти к Западу во всех слаборазвитых странах и ту самую тенденцию к «нейтрализму», которой оно старалось противодействовать. Не входящие в союзы страны все в большей степени рассматривали Соединенные Штаты, как главную угрозу миру; а союзники Америки приходили к убеждению, что их связи с Соединенными Штатами скорее способны привести их к гибели в ядерной войне, чем послужить средством за-.
296


щиты против советской агрессии. Развивая эти тенденции, политика Америки, как ни странно, била в ту же точку, что и «новый курс» России, принятый после войны в Корее. Этот курс на постепенное ослабление международной напряженности и проведение тактики «мирного сосуществования» являлся тщательно разработанной кампанией, направленной на раскол западной коалиции и завоевание симпатий не входящих в союзы стран Азии, Среднего Востока и Африки. Таким образом, «жесткая позиция» Америки в сочетании с «мягкими» действиями в войне в Индокитае повлекла за собой нежелательные последствия, вытекающие как из советского, так и из американского «нового курса». С этой точки зрения Индокитай явился заслуженной расплатой за противоречивость, ставшую характерной чертой американской политики с начала проведения стратегии сдерживания и особенно со времени войны в Корее.
СТРАТЕГИЯ ТА ЖЕ — ОРУЖИЕ НОВОЕ
После урегулирования индокитайского вопроса в Женеве «мягкая», или негативная, сторона стратегии правительства Эйзенхауэра стала выступать более отчетливо. В то время как правительство в своей политике по-прежнему уделяло главное внимание экономическим ограничениям и высвобождению американских войск, его представители стали излагать эту политику в более умеренных тонах. Хотя Даллес и не провозглашал в открытой форме существенных перемен в американской стратегии, он стал заметно реже и более осмотрительно высказываться об ударной мощи Америки, подчеркивая гибкий и выборочный характер ответных ударов. Однако прежде всего сам президент Эйзенхауэр задал тон официальным выступлениям. Если Даллес провозглашал тезис о действенности ответных ударов американских военно-воздушных сил, то президент Эйзенхауэр торжественно подчеркивал ужас и бессмысленность ядерной войны. Если Даллес открыто предвкушал уничтожение или распад коммунистической мощи, то Эйзенхауэр говорил о необходимости сосуществования и modus vivendi'. Президент провозгласил  11 Условия, определяющие взаимоотношения двух сторон.— Прим. ред.
297


приверженность Америки идее «добрых партнеров», что было похоже на предусмотрительную попытку ослабить опасения иностранных государств. Он рекомендовал воздерживаться от резкостей. Он занял сдержанную позицию в вопросе об инцидентах с американскими самолётами и летчиками. Он принял участие в переговорах великих держав, как будто эти' переговоры открывали какие-нибудь возможности, а не были лишь ловушкой. С большой убежденностью он объявил о решимости правительства найти путь к более прочному миру и взял на себя руководство организацией международной инспекции и контроля над ядерным оружием, а также мирного использования атомной энергии.
Трудно сказать, в какой степени этот новый тон американской дипломатии вытекал из уроков Индокитая. Быть может, он объяснялся не столько военнополитическим провалом в Индокитае стратегии ответного удара по избранным объектам, сколько повышенной чувствительностью к росту ядерной мощи России после успешно проведенного ею термоядерного взрыва в августе 1953 года и к ее тактике «мирного сосуществования», принятой после смерти Сталина в марте 1953 года К Во всяком случае, этот новый подход значительно способствовал восстановлению за границей веры в мирные намерения Америки и в то же время утихомирил экстремистов внутри самой республиканской партии.
Однако основная стратегия правительства осталась такой же, как и до Женевского соглашения. Уровень вооруженных сил и распределение военных расходов по-прежнему отражали ослабление упора на локальную наземную оборону и усиление упора на ударные военно-воздушные силы, оснащенные атомным оружием и действующие с наземных и морских баз. Военно-воздушные силы продолжали расти до намеченного уровня в 137 авиагрупп, тогда как сухопутные войска, уже доведенные почти до одного миллиона человек, стояли перед лицом дальнейшего сокращения. В то же время,  11 Политика мирного сосуществования была разработана еще В. И. Лениным и проводилась Советским государством с первых дней его создания. После исторической поездки Н. С. Хрущева в США американское общественное мнение имеет несравненно более ясное представление о принципах мирного сосуществования, чем автор данной книги.— Прим, ред%
298


в соответствии со своей военной политикой, правительство продолжало вывод американских войск из Азии. Хотя президент Эйзенхауэр еще в январе 1955 года представлял себе, как подвижные части американских сухопутных войск, расположенные в соседних районах, устремятся на помощь туземным войскам, на деле существовала тенденция вывести даже те немногие части сухопутных войск, которые оставались еще в близлежащих районах, и включить их в состав резерва, находящегося в Соединенных Штатах. 15 июля 1955 года начальник штаба армии США генерал Максуэлл Д. Тэйлор предсказал дальнейшее сокращение американских сухопутных войск на Дальнем Востоке в результате намеченного правительством снижения численности личного состава. К 1956 году все американские дивизии, за исключением двух, были выведены из Кореи. Несмотря на известное впечатление, производимое иногда подобными заявлениями правительства, «спуск с привязи» националистического правительства Чан Кай-ши указывал на стремление Америки развязать себе руки на Формозе так же, как и в Корее, хотя туманное обязательство правительства об обороне прибрежных островов Куэмой и Матцу угрожало привести к обратному результату в случае, если китайские коммунисты вздумают форсировать решение этого спорного вопроса.
Политическая реакция правительства на коммунистическую угрозу Азии после войны в Индокитае состояла прежде всего в заключении соглашений о «коллективной безопасности» со всеми азиатскими странами, которые этого пожелают. Сначала таких стран оказалось только три. 3 сентября 1955 года в Маниле правительства Соединенных Штатов, Великобритании, Франции, Австралии, Новой Зеландии, Фйлиппин, Пакистана и Таиланда подписали пакт о коллективной обороне Юго-Восточной Азии, известный как СЕАТО \  11 СЕАТО — сокращенное обозначение по первым буквам английского названия «Договора об обороне Юго-Восточной Азии». Этот договор, составленный по американскому проекту, преследует цель подготовки вооруженных сил стран — участниц СЕАТО к агрессивным действиям против народов, стремящихся к национальному освобождению из-под колониального ига, и обеспечения плацдарма для нападения на Китайскую Народную Республику и СССР.— Прим. ред.
299


который обязывал стороны консультироваться о совместных действиях в случае внешней агрессии или внутреннего переворота. Этот пакт, однако, лишь подводил законное основание под вооруженное вмешательство при помощи «мобильной ударной силы», направленное против источников агрессии. Поскольку он включал только две небольшие страны на азиатском континенте, поскольку он обязывал стороны лишь консультироваться в случае агрессии и поскольку он не воплощал в себе никакой организации, СЕАТО походил на НАТО главным образом лишь своими начальными буквами. Единственным видом локальной наземной обороны, который имели в виду Соединенные Штаты в системе СЕАТО, была самооборона азиатских участников пакта против восстания или незначительных беспорядков. Идея создания мощных армий на местах, выдвигаемая когда-то правительством, была решительно отвергнута, так же как и идея размещения американских резервов в важнейших районах. Учитывая небольшую численность американских сухопутных войск на Дальнем Востоке (а также и то, что она продолжала сокращаться), правительство отклонило просьбы Австралии, Новой Зеландии и Филиппин о распределении этих войск по опорным пунктам азиатской периферии в качестве подвижных частей, предназначенных для усиления туземных центров сопротивления. Вместо этого оно проводило политику накапливания резервов на континенте. Таким образом, расширяя свои политические обязательства, правительство в то же время продолжало сокращать возможности военного обеспечения этих обязательств *.
Наряду с СЕАТО и договорами о взаимной безопасности с правительствами Южной Кореи я Формозы государственный секретарь Даллес наметил в общих чертах дополнительную стратегию «трех фронтов». Этот план впервые возник у него и Эйзенхауэра, когда они возвращались из Кореи в декабре 1952 года, и тогда  11 Автор выгораживает агрессивную политику реакционных кругов США. На деле правительство США продолжает увеличивать военные возможности своих союзников. Об этом говорит непрекращаю- щееся строительство военно-воздушных и ракетных баз на территории стран, связанных с США различными военными договорами.— Прим: ред.
300


рассматривался как средство, способное заставить китайских коммунистов согласиться на перемирие. В изложении Даллеса на Бангкокской конференции стран СЕАТО в феврале 1955 года их идея состояла в том, что Соединенные Штаты будут рассматривать Юго-Восточную Азию, Формозу и Корею как взаимозависимые фронты в деле сопротивления коммунистической агрессии. Даллес считал, что самая перспектива войны на три фронта удержит китайцев от открытой вооруженной агрессии. Он основывался на предположении, что китайцы, по всей вероятности, почувствуют себя не в состоянии бороться в такой обстановке, когда придется вести локальную войну более чем на одном фронте одновременно, в районах, где американские морские и воздушные силы будут обладать относительными преимуществами 1. Однако если Соединенные Штаты не пошли на вооруженное вмешательство в Юго-Восточной Азии в форме ударов с воздуха ограниченного масштаба, чтобы пресечь локальную агрессию в Индокитае, то трудно поверить, что они будут готовы начать большую войну с аналогичной целью. К такому же заключению, вероятно, пришли бы и китайцы. Также маловероятно, что американским воздушным и морским силам, действующим на трех фронтах, удалось бы пресечь агрессию коммунистов, хотя бы на одном из этих фронтов, без участия значительных контингентов сухопутных войск. Это только усложнило бы стоящие перед Америкой военные проблемы. Более того, этот план вообще не представляется политически осуществимым. Даллес согласился с тем, что в случае нападения на Формозу и Корею пакт о коллективной безопасности Юго-Восточной Азии не будет приведен в действие. Иден позаботился, чтобы это положение утвердили на Бангкокской конференции*  2. Столь же маловероятно, что страны СЕАТО согласятся «спустить с привязи» Ли Сын Мана и Чан Кай-ши в ответ на нападение коммунистов на Юго-Восточную Азию. Таким образом, стратегия «трех фронтов», по-видимому, ничего не прибавила к нашим сдерживающим мерам против прямой китайской агрес¬
| Department of State Bulletin, XXXII (March 21,1955), p. 459— 464),
2 «New York Times», March 16, 1955, p. 9.
301


сии. В то же время она оказалась пригодной для противодействия косвенной агрессии не более чем та стратегия, которую мы провозгласили, но не посмели привести в действие весной 1954 года.
Цесмотря на более умеренное обоснование организации азиатской и дальневосточной системы коллективной безопасности и на выработку такой концепции, как стратегия «трех фронтов», правительство Эйзенхауэра в основном продолжало следовать той же стратегии, которую Даллес и Эйзенхауэр провозглашали с самого начала своего правления и даже раньше, а именно — стратегии сдерживания путем вывода своих войск и ответных ударов по избранным объектам. Однако оружие, предназначенное для проведения этой стратегии в жизнь, претерпело огромные количественные и качественные изменения. В дополнение к значительному увеличению запасов стратегических атомных и водородных бомб Соединенные Штаты создали также большой арсенал разнообразного тактического атомного оружия меньшего калибра. Это оружие было разработано еще до войны в Корее, но возможность использовать его в большом количестве и в разнообразных формах на поле боя в качестве тактического оружия появилась только в 1954—1955 годах. Для страны, безопасность которой становилась все более зависимой от сдерживания сил коммунизма средствами ограниченной войны, в этом оружии заключалась и новая надежда и новая опасность.
Военное значение тактического атомного оружия заключалось прежде всего в том, что правительство в своей стратегии сдерживания Советского Союза и коммунистического Китая сильно рассчитывало на концентрированную огневую мощь оружия, которая должна была компенсировать недостаток живой силы. Этот расчет нашел свое отражение в военных планах большого политического значения. В Европе совет НАТО в декабре 1954 года принял решение строить военно- стратегические планы Запада с учетом использования тактического и стратегического ядерного оружия в форме артиллерийских снарядов, авиабомб и управляемых снарядов; а фельдмаршал Монтгомери провозгласил, что если Запад подвергнется нападению, то ядерное Оружие будет обязательно использовано. Что же ка¬
302


сается военных планов в отношении Азии, то официальные заявления не оставляли сомнений, что эти планы в значительной степени основывались на использовании тактического атомного оружия, сбрасываемого с воздуха по избранным военным объектам.
Также не подлежит сомнению, что американский арсенал тактического атомного оружия вселяет большие надежды, ибо при существующем превосходстве коммунистов в обученной живой силе, еще более возросшем вследствие сокращения численности наших сухопутных войск, это оружие по существу является единственным эффективным средством, если не считать массированных стратегических ответных ударов, к которым Запад хотел обратиться для пресечения локальной агрессии коммунистов. К тому же, поскольку наша боевая подготовка, военная организация и военное планирование становятся все более зависимыми от тактического атомного оружия, у нас нет другого выбора, кроме как использовать это оружие во всех случаях, за исключением самых мелких полицейских акций. По мнению некоторых военных деятелей, это оружие обещает сделать осуществимым первоначальное заявление правительства об обеспечении большей безопасности при меньших издержках. Надо надеяться, что оно является решением сложной проблемы сдерживания, сформулированной в положении Кеннана об «искусном и бдительном применении мер противодействия в ряде постоянно меняющихся географических и политических пунктов, в соответствии с поворотами и маневрами советской политики».
Но может ли война с применением тактического атомного оружия быть ограниченной войной? Можно ли провести четкую грань между тактическими и стратегическими объектами? Какие политические последствия повлечет за собой применение атомного оружия в Азии? Какие политические последствия вытекают из того, что оборона Европы стала зависимой от этого оружия? Разрешит ли оно проблему косвенной агрессии? Гарантирует ли оно нам военное превосходство в случае, если противник также применит это оружие? Гарантирует ли оно нам хотя бы возможность сокращения сухопутных войск и общих расходов на оборону? Таков ряд сложных вопросов, на которые должны дать ответ люди, разрабатывающие политические и военные планы, если
303


тактическому атомному оружию предстоит занять подобающее место в стратегии ограниченной войны. Самая постановка этих вопросов предполагает, что мы будем планировать использование тактического атомного оружия в качестве средства сдерживания и ведения ограниченных войн, а не средства обойти эту проблему. Однако мы должны прервать сейчас наши рассуждения и посмотреть, относились ли до сих пор Соединенные Штаты к проблеме ограниченной войны достаточно беспристрастно и ясно ли представляли они ее цели, чтобы вселить уверенность в том, что национальная стратегия управляет оружием, а не наоборот.
Если только использование ядерного оружия не будет тщательно планироваться и контролироваться в рамках разумной стратегии ограниченной войны, то его огромные военные возможности могут легко превратиться в орудие крушения наших политических целей и даже привести нас к полному разгрому. Правительство с готовностью объявило обширный и разнообразный атомный арсенал неотъемлемой частью американской стратегии. Но можем ли мы быть уверены в том, что оно с такой же энергией и изобретательностью продумало до конца проблему ограниченной войны? Посторонний наблюдатель может найти ответ на этот вопрос главным образом в выводах, почерпнутых из разрозненных публичных заявлений. Если рассматривать в целом все официальные заявления о тактическом атомном оружии с того момента, как президент Эйзенхауэр впервые поднял этот вопрос на своей пресс-конференции 12 января 1955 года, то становится ясным, что правительство не считает за правило использование его в качестве «полицейского оружия» против «незначительных враждебных действий при условии, что эти действия не будут расширены за счет вмешательства крупных сил агрессоров». Но в других случаях оно планирует использование этого оружия, если его можно будет применить по «строго военным объектам», «не подвергая опасности не связанные с ними центры с гражданским населением», и если его применение оправдывается масштабом коммунистической агрессии и сопутствующими ей политическими обстоятельствами.
Эти заявления указывают на то, что' американское правительство, по меньшей мере, сознает проблему при-
304


способления ядерного оружия к условиям ограниченной войны и что оно сформулировало некоторые общие положения, направленные к этой цели. Но есть и другие заявления, создающие впечатление, что наши военные я политические руководители все еще рассматривают проблему подготовки к ограниченной войне как отвлечение внимания страны от ее единственной истинной заботы — от подготовки Соединенных Штатов к обороне на случай тотальной войны с Советским Союзом. Эти заявления говорят о том, что правительство все еще действует под влиянием острой необходимости разрешить проблему ограниченной войны не иначе, как на основе ad hoc1, т. е. когда уже наступит кризис. Возможно Соединенные Штаты и встанут на путь ограниченной войны, если не окажется абсолютно никакой возможности избежать ее, но создается впечатление, что правительство предпочитает не вести какие-либо специальные приготовления на этот случай.
Так, в декабре 1954 года президент Эйзенхауэр заявил на пресс-конференции, что он считает проведение различия между большими и малыми войнами несколько искусственным. Он сказал, что предпочитает строить планы обеспечения национальной безопасности применительно к угрозе большой войны. Президент мотивировал это необходимостью проводить оборонные мероприятия в течение пятидесяти лет на основе свободного предпринимательства и при полной поддержке населения. В случае же возникновения малых войн он рассчитывает на импровизацию, ибо, по его мнению, если мы способны выиграть большую войну, то выиграть малую войну сумеем и подавно.
Точке зрения президента полностью соответствовала политика его правительства в вопросах обороны. Правительство, обнаружив, что создание возможностей для ответных ядерных ударов по избранным объектам потребовало бы гораздо больших расходов, чем предполагалось, и что практически повлекло бы за собой значительный рост военного бюджета, еще больше урезало обычное вооружение и сократило сухопутные войска. Этим оно хотело сохранить относительное положение Америки в гонке воздушных и ядерных вооружений
1 Предназначенная для данного случая.— Прим. ред. 20 Роберт 9. Осгуд
305


с Россией, с изумительной быстротой прогрессирующей в этой области как в количественном, так и в качественном отношении. В результате, несмотря на все разговоры об ответных ударах по избранным объектам и о гибкой военной организации, фактическая структура последней вынуждала правительство опираться на одни и те же средства для предотвращения как малых, так и больших войн. Министр авиации Д. Куорлс открыто признал эту стратегию перед комиссией конгресса в июне 1956 года. Отвергая точку зрения командования армии, утверждавшего, что усиление упора Америки на ответные ядерные удары угрожает лишить страну способности предотвращать или отражать агрессии ограниченного масштаба, Куорлс сказал: «Не думаю, что агрессии ограниченного масштаба вообще могли бы иметь место, если бы было известно, что их отразят всей мощью атомного оружия. Если бы коммунистическое руководство испытывало искушение совершить ограниченную агрессию, но встретилось с т^м простым фактом, что Соединенные Штаты, как и в случае тотальной войны, готовы использовать свое лучшее оружие для защиты своих жизненных интересов, ему пришлось бы признать такую агрессию невыгодной. Здесь, как и в отношении тотальной войны, воздушно-атомная мощь выступает как внушительная сдерживающая сила».
Хотя представители правительства продолжали говорить о гибкой стратегии, приспособленной к ведению как малых, так и мировых войн, осенью 1956 года трудно было не видеть, что на самом деле Соединенные Штаты все больше теряют способность к ведению военных действий, кроме самых мелких полицейских акций или самых крупных войн с применением ядерного оружия. Нынешнее правительство несет прямую ответственность за развитие этой тенденции. Однако пренебрежение правительства Эйзенхауэра (как и правительства Трумэна перед войной в Корее) проблемой ограниченной войны, лежавшее в основе этой тенденции, находилось в полном соответствии с господствовавшими в обществе и конгрессе взглядами. Правда, военная стратегия и политика правительства в вопросах обороны была встречена в штыки некоторыми военными специалистами, преимущественно из армейских офицеров,
306


и небольшой группой гражданских лиц, заинтересованных в военных дедах. Они обвиняли правительство в том, что все возрастающий упор его на массированный ответный удар при помощи ядерного оружия оставил Соединенные Штаты неподготовленными к действиям в наиболее вероятном случае военного конфликта— в ограниченной войне. Однако эти протесты не встретили сочувствия в США вследствие технической сложности спорных военных вопросов, высокой стоимости и политической неприемлемости формирования и содержания новых контингентов сухопутных войск, широко распространенной веры в компетентность президента Эйзенхауэра в военных делах и общего чувства благополучия, охватившего страну. Правда, разногласия между видами вооруженных сил по вопросам вооружения, военных задач и стратегии продолжались и достигли в 1956 году почти такой же силы и откровенности, как во время дискуссии 1949 года по вопросу о бомбардировщиках В-36. Характерно, однако, что из всех возражений против военной политики правительства возымело действие лишь одно, и возникло оно в ходе расследования якобы недостаточной мощи американской стратегической авиации. Это расследование, проводившееся сенатской подкомиссией по вооруженным силам во главе с сенатором Саймингтоном (бывшим министром авиации при президенте Трумэне в 1947—1950 годах), ни в малейшей степени не затрагивало правительства. Оно имело целью лишь вскрыть немощь одного из видов вооруженных сил — военно-воздушных, — чтобы полнее осуществлять эту политику. Конкретным результатом проведенного Саймингтоном расследования было то, что сенат вновь, как в 1948 и 1949 годах, ассигновал дополнительные средства — примерно 900 млн. долларов — в бюджет военно-воздушных сил, вопреки желанию президента. Тем временем шумный протест против чрезмерного упора правительства на воздушноядерные ответные удары, начавшийся с отставки генерала Риджуэя и кампании, поднятой армией против сокращения сухопутных войск, сошел на нет.
20*


□ □□
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
НАВСТРЕЧУ СТРАТЕГИИ ОГРАНИЧЕННОЙ ВОЙНЫ
НЕОБХОДИМОСТЬ ПЕРЕОЦЕНКИ ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО
КУРСА
Легче обнаружить несостоятельность американской стратегии, чем исправить ее. Легче примириться с сохранением статус-кво, чем идти на рискованные перемены. Самые реальные альтернативы существующего политического курса обещают, видимо, лишь рост военного и экономического напряжения и не дают взамен никакой гарантии улучшения позиций Америки в холодной войне. Пока еще мы не испытываем открытой катастрофы, статус-кво привлекает нас как нечто по крайней мере уже известное, а возможные альтернативы этого статус-кво представляются нам в лучшем случае непроверенными способами избежать сомнительных опасностей.
История международных отношений Америки за последние десятилетия представляет собой ряд непредвиденных кризисов, которым предшествовало всеобщее благодушие, сменившееся после кризиса широко распространенной тревогой и взаимными обвинениями. Не нужно быть пессимистом в оценке исторических перспектив, чтобы считать современную международную обстановку чреватой возможностями повторения подобного положения. Простое благоразумие требует не только критической переоценки нынешнего военного и политического курса, но также и систематического исследования возможных альтернатив.
308


Нижеследующие предложения не ставят своей задачей рекомендовать обстоятельную военную программу или стратегический план. Они имеют лишь общий характер — отчасти по причине ограниченности технических сведений, доступных непрофессионалу, а отчасти потому, что, определяя пригодность или непригодность американской стратегии, мы руководствуемся прежде всего нашими представлениями об основных стратегических принципах, а не техническими возможностями их осуществления. Общие требования, предъявляемые американской стратегии, должны обязательно основываться на военной технике, известной в настоящее время. Однако можно попытаться проанализировать важнейшие элементы этой стратегии достаточно широко, чтобы предусмотреть возможность изменения политики в рамках этих общих требований в ответ на непредвиденное развитие техники и великое множество возможных случайностей военного порядка.
СДЕРЖИВАНИЕ-ВОПРОС МЕТОДА
Логика холодной войны и практический опыт последнего десятилетия говорят о том, что общая стратегия Америки должна заключаться в сдерживании сферы, находящейся под контролем коммунистов, нашей готовностью к отпору агрессии различными средствами и при различных обстоятельствах1. Стратегия сдерживания основывается на нашем представлейии о характере действий коммунистов, подтвержденном практикой. Она вполне осуществима и совместима с нашими основными политическими целями и возможностями их достижения. При данных условиях никакая иная стратегия не отвечает в такой степени требованиям безопасности Америки. Нация молчаливо признала этот факт, отвергнув всякую возможность следовать иной стратегии.
1 Подобные рассуждения отражают страх правящих американских кругов перед усилением и укреплением стран социалистического лагеря. Прибегая к лживым обвинениям, автор пытается доказать, что США должны по-прежнему продолжать проводить обанкротившуюся политику «с позиции силы»,— Прим. реа.
309


Важнейшим вопросом американской стратегии является не ее общая цель (которая лучше всего характеризуется как сдерживание), а скорее метод достижения этой цели. Полагая, что способность к отпору агрессии, включающая наряду с физическими возможностями и стремление к отпору, является самым эффективным средством сдерживания коммунистической военной экспансии, мы можем сказать, что основной вопрос, стоящий перед нами с 1947 года, — это вопрос о средствах отпора различным формам коммунистической агрессии в различных районах и при различных обстоятельствах.
Можно дать самый общий ответ на него, сказав, что стратегия сдерживания предусматривает способность вести как тотальную, так и ограниченную войну. Способности вести один из видов войны недостаточно, если мы неспособны вести войну другого вида.
СПОСОБНОСТЬ к ВЕДЕНИЮ ТОТАЛЬНОЙ И ОГРАНИЧЕННОЙ ВОИН
Способность Америки к ведению тотальной войны должна отвечать следующим целям: удержать коммунистов от развязывания широкой агрессии в районах, имеющих важное значение для нашей безопасности; заставить их воздержаться от действий, несовместимых с ограниченной войной; в случае если эти сдерживающие меры не будут иметь успеха, вести войну в широком масштабе таким образом, чтобы максимально увеличить наши шансы на достижение основных целей по обеспечению безопасности США к концу войны.
Для того чтобы владеть военной мощью, отвечающей этим целям, Соединенные Штаты должны поддерживать хотя бы равенство в стратегическом ядерном оружии и средствах его доставки с коммунистическим блоком как в наступательном, так и в оборонительном отношении. Однако эффективный паритет не требует количественного равенства. Более того, если оборонительная техника не получит решающего превосходства над техникой наступательной, то весьма вероятно, что при¬
310


рост нашего стратегического ядерного оружия и средств его доставки вскоре достигнет известной точки, начиная с которой он все меньше будет себя оправдывать, поскольку ни Соединенные Штаты, ни Советский Союз не могут помешать друг другу причинить непоправимый ущерб тактическим и стратегическим объектам противника, как бы последний ни пытался противодействовать этим ударам.
Можно доказывать, что по этой причине возрастет роль сухопутных войск в общем балансе вооруженных сил. Однако, учитывая степень разрушений, сопровождающих тотальную ядерную войну (даже если допустить, что противники быстро лишат друг друга способности продолжать такую войну), можно прийти к выводу, что рост наших возможностей для ведения военных действий на суше вряд ли серьезно помешает преднамеренному развязыванию тотальной войны. С другой стороны, если бы все сдерживающие меры оказались безрезультатными и безрассудная тотальная война действительно разразилась, то сторона, обладающая военным превосходством на суше, оказалась бы в гораздо более выгодном положении для захвата и удержания территории. Это в известной степени дало бы ей существенные преимущества для достижения своих политических целей и воспрепятствовало бы осуществлению целей противной стороны.
Если сопоставить актуальность тех или иных военных перспектив, составляющих угрозу для Соединенных Штатов, то вряд ли можно сомневаться, что стратегические выгоды, вытекающие из увеличения численности сухопутных войск, имеют наибольшее значение для подготовки свободного мира прежде всего на случай ограниченной войны. При существующем превосходстве коммунистического блока в наличных ресурсах обученной живой силы наша способность к ведению тотальной войны, очевидно, может поддерживаться (наилучшим образом и при умеренных издержках) сохранением наступательно-оборонительного превосходства или по крайней мере равенства с Советским Союзом в возможностях непосредственного удара по тактическому и стратегическому потенциалу. По мере роста наступательных возможностей Советского Союза будет возра¬
зи


стать относительное значение оборонительных возможностей Америки и ее союзников как в форме противовоздушной обороны, так и в форме разветвленной системы баз. Этот рост будет продолжаться до тех пор, пока* обе страны не достигнут настолько широких наступательных возможностей, что силы обороны окажутся не в состоянии парализовать их в сколько-нибудь значительной степени.
Допустим, что Соединенные Штаты обладают достаточными возможностями для ведения тотальной войны и что коммунисты продолжают проводить разумную и осторожную внешнюю политику, рассчитанную на достижение своих целей обходным путем. Тогда наша способность к ведению тотальной войны будет служить прежде всего средством ограничения масштаба войны и усиления нашей дипломатии против возможного действия со стороны сильной державы. Однако исполнения одних этих функций окажется недостаточно для целей сдерживания, если они Не будут сопровождаться способностью в любой момент дать отпор агрессии небольшого масштаба средствами ограниченной войны. В противном случае коммунисты могут поставить нас перед выбором между тотальной войной, непротиводействием или безрезультатным сопротивлением. Результатом такой ситуации, вероятно, явится постепенное осуществление коммунистической экспансии, паралич западной дипломатии и рост недовольства нейтральных государств.
Поэтому подготовка к ограниченной войне является столь же жизненно важной для безопасности Америки, как и подготовка к тотальной войне. Она требует тщательного и систематического планирования, а не импровизации. В конечном счете, развивая наши возможности для ведения, тотальной войны, мы готовимся к наименее вероятному случаю. Главное оправдание такой политики состоит именно в том, что эти возможности вряд ли придется осуществить когда-либо. Развивая же возможности для ведения ограниченной войны, мы готовились бы к наименее вероятному случаю. Мы обладали бы единственным надежным военным средством для сдерживания наступления коммунистов в наиболее уязвимых районах земного шара.
312


ОГРАНИЧЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЦЕЛЕЙ
Конкретные требования, предъявляемые к стратегии, обеспечивающей Соединенным Штатам и их союзникам возможность предотвращения и ведения ограниченных войн, должны определяться с учетом многочисленных форм, которые могут принимать такие войны, и разнообразнейших обстоятельств, при которых они могут возникнуть. Эти войны могут носить самый различный характер, начиная с партизанских действий и кончая крупным столкновением современных вооруженных сил. Поскольку все большее количество малых держав проникается стремлением и приобретает силу, чтобы действовать в соответствии со своими собственными намерениями, Соединенным Штатам, возможно, придется иметь в виду вмешательство в войны, протекающие без прямого участия коммунистических держав. Нетрудно себе представить, что ограниченные войны в Формозском проливе, в джунглях и болотах Юго-Восточной Азии, в горах Афганистана или в пустынях Среднего Востока пришлось бы вести самыми различными средствами.
Детальное рассмотрение военных планов, отвечающих этим разнообразным требованиям, выходит за пределы настоящего исследования. Но мы можем достаточно ясно сформулировать важнейшие руководящие принципы этих планов. Они исходят из двух общих предпосылок ограниченной войны: ограничения политических целей и ограничения средств ведения войны. Что означают данные предпосылки на языке стратегии ограниченной войны при современных военных и политических условиях? Рассмотрим сначала вопрос об ограничении целей.
Очевидно, что общая стратегическая цель — сдерживание агрессии — требует, чтобы конкретные политические цели, ради которых Соединенные Штаты должны быть готовы вести ограниченные войны, не влекли за собой радикальных изменений статус-кво. Самый факт, что война остается ограниченной, несмотря на физическую способность воюющих сторон нанести гораздо больший ущерб противнику, говорит о том, что ни одна из сторон не ставит перед собой целей, настолько угрожающих статус-кво, чтобы можно было оправдать значи¬
313


тельное расширение масштаба военных действий или риск развязывания тотальной войны. Это, однако, не значит, что мы должны обязательно ограничивать свои военные цели определенными территориальными границами и политическими условиями, существовавшими до начала агрессии. Подобные механические требования, не принимающие в расчет непредвиденные моменты в динамике войны, повлекли бы за собой жесткие политические ограничения безотносительно к реальному соотношению сил и к ответным действиям противника. Более того, если потенциальные агрессоры смогут рассчитывать на то, что к окончанию войны их положение будет во всяком случае не хуже, чем к началу ее, то ничто не помешает им рассматривать такую ситуацию как непреодолимое искушение предпринять ряд нападений ограниченного масштаба, причем риск этих действий по сравнению с возможным выигрышем был бы минимальным.
Конкретные цели войны можно окончательно определить только с учетом особенностей той обстановки, в которой война возникла. Это, однако, не означает, что эти цели должны являться исключительно продуктом импровизации. Их надо строить на основе установленных еще до войны конкретных политических целей, выражающих определенные интересы Соединенных Штатов в различных стратегических районах мира. Это вопрос приведения в соответствие наших сил и обязательств, сочетания силы с политикой в предвидении кризиса таким образом, чтобы с наступлением кризиса правительству не пришлось формулировать под влиянием момента свои основные взгляды на очередность стратегических задач и на намерения противника, взгляды, столь важные для разумного ведения войны.
Война в Корее показывает, как опасно пренебрегать этим правилом. Хотя нам и удалось в порядке импровизации выдвинуть ограниченные цели, когда уже разразилась война, но они не имели прямой связи с нашими довоенными стратегическими планами. В течение всей войны не исчезало невыгодное впечатление о неуверенности правительства как в своих целях, так и в намерениях противника. В течение всей войны наши цели носили слишком двусмысленный характер, потому что, как видно, они являлись продуктом прежде всего
314


интуиции и переменных военных успехов, а не прочных военных и политических взглядов, сформулированных на основе общенациональной стратегии Само собой разумеется, наша приверженность к «доктрине Трумэна» и принципу коллективной безопасности не могла заменить стратегического предвидения *. По существу наша опора на эти общие положения способствовала скорее затемнению, чем прояснению решающих целей войны.
Мы не хотим сказать, будто политические цели военного времени должны или могут быть сформулированы с точностью юридических документов, предписывающих обязательные и незыблемые правила. Однако необходимо, чтобы правительство поставило конкретные, осуществимые цели, достаточно четко выраженные и в то же время достаточно гибкие, чтобы служить разумным руководством для ведения военных действий. Правительство также должно довести до противника общий смысл этих гделей и прежде всего то, что они являются ограниченными. Важность последнего требования очевидна, если учесть, что одним из основных элементов ограниченной войны является наличие какой-то системы взаимного воздержания, основанного на соблюдении воюющими сторонами разумного соотношения между масштабами военных действий и значением поставленных целей.
Чтобы политические цели надлежащим образом выполняли свою функцию ограничения и регулирования военных действий, вовсе не обязательно во всякое время их раскрывать. Сам характер военных действий и особенно ограничения военного характера могут выражать сущность важнейших политических целей лучше, чем открытое их провозглашение. Однако, поскольку политическая сторона ограниченной войны играет весьма важную роль, дипломатия, т. е. открытое провозглашение своей позиции, конфиденциальный обмен мнениями, ведение переговоров об условиях соглашений, является необходимым инструментом, предназначенным не только для провозглашения наших целей, но и для  11 Под коллективной безопасностью реакционные круги США понимают создание многочисленных агрессивных военно-политических коалиций типа НАТО, СЕАТО и др.— Прим. ред.
315


прекращения военных действий на основе соглашения. Однако дипломатия — это не такой инструмент, которым государства могут свободно орудовать по своему усмотрению. Она эффективна, если действует постоянно. Дипломатия не может выполнять свою сдерживающую роль во время войны, если еще в довоенное время не имелось в виду, что стороны не зайдут слишком далеко, не прибегая к политическому соглашению.
Отмечается, что осуществление плодотворных дипломатических отношений с коммунистическими державами серьезно затруднено *. Коммунисты не считают дипломатию средством сглаживания противоречий между государствами. Коммунисты рассматривают ее скорее как тактическое средство, которое ускоряет неизбежное столкновение интересов. Тем не менее ничто не говорит об их нежелании вступить в соглашения на взаимно выгодных условиях. Они сами не идут на уступки и не принимают уступок в качестве предложений доброй воли, но мы не должны на этом основании исключать компромиссы, отвечающие как нашим, так и их интересам. Они лучше нас понимают, что дипломатия, как и армия, неразрывно связана с силой; можно сказать—это функция силы. Если бы мы считали дипломатию средством достижения во взаимодействии с военной силой ограниченных политических целей, а не альтернативой военной силы, то нам было бы легче плодотворно использовать различные каналы для удержания нынешней борьбы за господство в рамках холодной и ограниченной войны.
Когда мы думаем о том, как лучше сформулировать наши ограниченные цели и довести их до сведения противника, надо принять во внимание также и спосо&пуб- личного провозглашения наших стратегических целей. Можно испортить все впечатление, которое пытается создать правительство, сообщая о своих целях через дипломатические каналы, если обнародовать стратегию не в той форме, в какой нужно. При этом основное требование заключается в том, чтобы внушить веру  11 Трудности вызываются нежеланием империалистических государств принимать разумные и обоснованные предложения социалистических стран» направленные к сохранению и укреплению мира.—Ярил. ред.
316


в стремление правительства ограничить свои цели и в его способность добиться их соответствующей военной силой. Это не значит, что следует полностью раскрыть все детали американской стратегии, но необходимо действовать так, чтобы были отчетливо видны наши возможности и намерения и не были порождены несбыточные надежды.
Было бы неразумно рассеивать сомнения потенциальных агрессоров, раскрывая перед. ними наши намерения при всех возможных обстоятельствах, даже если бы мы сами могли представить себе эти намерения. Однако было бы опасно создавать у противника впечатление, что мы действуем безрассудно и беспланово, что у нас слова расходятся с делом. Нельзя забывать, что такое же впечатление о характере наших действий может сложиться и у наших союзников, а также у нейтральных государств.
К несчастью, стремясь внушить себе, что наша стратегия проводится «американским способом», мы допускаем множество крайностей и убеждаем других в нашей неизлечимой агрессивности.
Иностранные государства особенно чувствительно реагируют, когда мы подчеркиваем военные соображения и идеологические аспекты холодной войны. Смелые фразы, якобы поднимающие наш дух, бросают в дрожь наших союзников. Нелепо, но нам приходится выступать в роли милитаристов и империалистов, когда именно коммунисты содержат огромные армии и являются убежденными экспансионистами.
И получается, что нам приходится запугивать своих союзников или упрашивать их произвести хотя бы малейшие усилия, необходимые для обороны важнейших позиций. Однако если даже рассуждения воинственного характера являются лишь показной стороной наших миролюбивых намерений, то мы не можем рассчитывать, что другие государства поймут этот парадокс. Иногда мы вводим в заблуждение самих себя, принимая подобные рассуждения за чистую монету.
Возможно, если бы мы сами имели ясное представление об ограниченном характере наших стратегических целей, нам было бы легче внести ясность в сознание других.
317


ОГРАНИЧЕНИЕ СРЕДСТВ ВЕДЕНИЯ ВОИНЫ
Проблема ограничения политических целей войны и национальной стратегии неотделима от ограничения средств ведения войны. Если у нас не будет военной политики, оружия, техники и тактики, способных обеспечить достижение ограниченных целей, у нас не будет и действенной стратегии ограниченной войны. Сдерживание зависит не столько от того, что мы говорим, сколько от того, что мы готовы сделать. И чтобы стратегия стала действенной, мало сформулировать цели. Необходимо установить равновесие между целями и средствами, причем цели не должны выходить за пределы имеющихся средств, а средства должны быть соразмерны целям. В противном случае нам придется строить свою безопасность на запугивании, на импровизации, на чистых случайностях.
Развитие военной организации, стратегии и тактики, способных противостоять угрозе ограниченной войны, связано с одним серьезным затруднением. Оно состоит в том, что требование ограничения масштаба боевых действий не всегда совместимо с требованием успеха в ограниченной войне. В то же время нельзя полностью удовлетворить одно из этих требований, не удовлетворив другого. Таким образом, требованиям военного успеха противостоит риск расширения рамок войны. Взвешивая эти два фактора, государства должны отвести решающую роль политическим интересам.
В то же время оба эти требования — ограничение военных действий и успех в войне — сами по себе усложняются многообразием условий, при которых могут протекать ограниченные войны. Средства, оказавшиеся эффективными при ведении ограниченной войны в Формозском проливе, могут не принести успеха в Таиланде или оказаться несовместимыми с условиями ограниченной войны в Иране. К тому же как ограничение, так и успешность военных действий охватывают целый ряд отдельных, но связанных между собой вопросов, не поддающихся точному учету. Размах войны, например, может быть ограничен территорией, оружием, объектами, живой силой, количеством воюющих сторон, продолжительностью войны или ее напряженностью. Успешность военных действий нужно измерять не толь¬
318


ко физическими возможностями войск на поле боя, но также политическими и психологическими последствиями- различных мероприятий и соответствием этих мероприятий общим ресурсам Соединенных Штатов и их союзников, особенно в живой силе и экономическом потенциале.
Чтобы должным образом уравновесить все эти соображения и соединить их в стройную стратегическую систему, необходимо точно предвидеть реакцию потенциального противника на самые разнообразные меры и обстоятельства. Поэтому надо уметь правильно оценить, какое значение потенциальный противник придает тем или иным целям и какие усилия готов он приложить для достижения этих целей или для предотвращения угрозы их осуществлению d нашей стороны. Такого рода расчеты должны основываться на трезвой оценке намерений противника, стратегии и общем характере его международной политики.
Более того, мы должны предвосхитить реакцию противника на нашу политику и действия, имея в виду, что реакция противника будет основываться на его собственном предвидении наших ответных мер. Другими словами, мы должны строить свои действия, т. е. избирать способы отпора и сдерживания агрессии в различных условиях, на основе сложных расчетов, предусматривающих возможные действия обеих сторон. Поэтому было бы весьма наивно исходить из предположения, что для успешного сдерживания потенциальных агрессоров достаточно лишь дать им понять, что в случае агрессии они понесут ущерб, превосходящий любой возможный их выигрыш. Ведь эта мера может побудить потенциального агрессора к таким действиям, которые нанесут огромный урон нашим собственным интересам. Учитывая, что такой риск оказывает сдерживающее влияние и на наши собственные действия, агрессор может легко прийти к выводу о возможности игнорировать нашу угрозу без всякого опасения.
Таким образом, первым требованием, предъявляемым к сдерживающим мерам, должна быть убежденность потенциального агрессора в их реальности. Это требование ведет к необходимости соразмерности средств сдерживания поставленным целям. Может быть трудно добиться такой соразмерности на практике, но лежащий
319


в основе ее принцип достаточно прост. Он состоит в экономии сил, без чего невозможны взаимные самоограничения, столь необходимые в ограниченной войне.
Даже этот элементарный обзор общих соображений, касающихся ограничения средств ведения войны, не оставляет сомнения в том, что перед американскими военными деятелями стоит сложная проблема военного планирования. Тем не менее в наших возможностях найти средства подготовки страны к самым неожиданным превратностям ограниченной войны. В конце концов имеется лишь небольшое количество районов, где мо^ут произойти такие войны, и ограниченное количество обстоятельств, при которых они могут возникнуть.
Эволюция американской стратегии в послевоенный период наводит на мысль, что мы исключали из наших военных планов центральные вопросы проблемы ограничения военных действий. Мы их заменяли удобными, но вводящими в заблуждение обобщениями просто потому, что наше отвращение к самой идее ограничения войны помешало нам подойти к этой проблеме объективно и здраво. Можно сказать, что обстоятельства, не учтенные нами в процессе подготовки к войне, принесли меньше вреда, чем обстоятельства, принятые во внимание без надлежащего анализа. Это произошло по той причине, что именно не рассмотренные в свое время важные предпосылки нашего подхода к вопросам силы и политики и легли в основу нашего стратегического, мышления.
ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ОГРАНИЧЕНИЯ
В предвиденных в будущем военных и политических условиях решающие ограничения боевых действий, поддающиеся контролю со стороны воюющих сторон, будут, по-видимому, касаться территории, оружия и объектов военных действий.
Трудно себе представить, что война может сохранить ограниченный характер, если не подвергнутся ограничению территория, оружие и объекты военных действий. За ними, вероятно, последуют ограничения и в ряде других областей, но война может оставаться ограниченной даже и без этого.
320


Поэтому центральным пунктом проблемы развития стратегии ограниченной войны является разработка методов военных действий, совместимых с этими тремя ограничениями и в то же время достаточно эффективных в военном отношении, с точки зрения задачи обеспечения безопасности Америки.
Значение географических ограничений очевидно. Без локализации войны, при нынешнем военном потенциале крупнейших держав, военные действия с прямым или косвенным участием Соединенных Штатов и стран коммунистического блока почти наверняка выйдут за рамки ограниченной войны. Ибо если военные действия не будут ограничены четко определенными географическими границами, они выльются в настолько серьезную угрозу безопасности Америки и России, что обе державы сочтут необходимым нанести удар по жизненным центрам противника. То же самое относится и к случаю одновременного возникновения нескольких локальных войн, так как и Советский Союз и Соединенные Штаты будут, вероятно, рассматривать эти войны как начало всеобщего конфликта, не разрешимого на локальной или частичной основе.
Географическое ограничение тем более важно, что его легче других видов ограничений вводить в действие, соблюдать и доводить до общего сведения.
Однако ограничение зоны боевых действий, как и всякое другое ограничение, направленное к установлению контроля над развитием военных действий, не следует истолковывать в абсолютном смысле. Так, оно не должно исключать при известных обстоятельствах действий флота или нанесения ответных ударов силами тактической авиации за пределами территории, ставшей непосредственным объектом нападения.
Вопрос о том, оправдывается ли такое расширение зоны боевых действий в результате применения авиации и флота, следует рассматривать с учетом политической необходимости и военной эффективности.
Например, если в местном конфликте, поддерживаемом коммунистическим Китаем, на карту поставлены важные политические цели и если их можно достигнуть только посредством ударов с воздуха по китайским базам и коммуникациям, служащим для поддержки агрессии, тогда эти меры могут оправдать дополнительный
21 Роберт Э. Осгуд 321


риск возможного расширения войны. Однако, если военный эффект таких мер сомнителен, если бомбардировка китайских баз не может вызвать ответные контрмеры, способные свести на нет ожидаемые военные выгоды, или повлечь за собой риск возникновения тотальной войны, неоправданной важностью поставленных целей, тогда наименее заслуживающий возражений курс может заключаться в сохранении существующих ограничений и использовании их наилучшим образом.
Идеальным было бы, если бы мы могли сдержать любую возможную агрессию в строго локальных рамках. В этом случае мы, вероятно, избежали бы выбора между организацией бесплодного сопротивления и риском тотальной войны или, по меньшей мере, войны, которую не способны вести в пределах допустимых издержек. Эта дилемма разрешилась бы, очевидно, отказом от всякого сопротивления, если только агрессия не происходила бы в самом жизненно важном со стратегической точки зрения районе. Однако мы должны понимать, что в некоторых высоко индустриальных и экономически единых районах — в том числе, конечно, в центре зоны НАТО — даже ограниченные военные столкновения явились бы настолько серьезной угрозой нашей безопасности и их было бы настолько трудно пресечь на чисто локальной основе, что мы не могли бы ограничить свое. сопротивление лишь пределами района боевых действий. Это положение было бы справедливо даже в том случае, если топографические условия, индустриальные и транспортные связи и другие физические факторы теоретически допускали бы возможность ограничения. Вот почему в этих районах мы по-прежнему должны, исключая случаи восстаний и незначительных военных инцидентов, рассчитывать в первую очередь на свою способность к нанесению удара по центру агрессии с целью остановить наступление коммунистов.
Однако американское правительство, особенно правительство Эйзенхауэра, часто выдвигало другой довод— нереальности расчетов на чисто локальную оборону, довод гораздо менее веский. Оно доказывало, что вследствие центрального географического положения коммунистического мира и его численного превосход¬
322


ства в живой силе свободный мир не может расходовать людей и деньги для сопротивления агрессии в любой возможной точке китайско-советской периферии. Американские военные деятели испытывали страх перед этой теоретической ситуацией с самого момента провозглашения стратегии сдерживания. Они представляли себе, как русские и китайцы, занимая безопасное положение в сердце Евразии и располагая неистощимыми источниками живой силы и внутренними коммуникационными линиями, по своему выбору наносят удары по наиболее слабым местам на периферии, отдаленной от центров сосредоточения наших сил. В то же время американская коалиция распыляет свою драгоценную живую силу и ресурсы в бесконечных и бесплодных попытках отстоять своего рода «линию Мажино» от коммунистов, выбирающих по своему усмотрению места и средства нападения. Перспектива, в самом деле внушающая тревогу, но насколько она реалистична?
Прежде всего представление о необходимости оборонять каждую точку «линии Мажино», имеющей протяжение около 32 тыс. км, является, мягко говоря, преувеличенным. Правда, в европейском секторе этой линии (если бы мы пытались сдержать коммунистическую агрессию на локальной основе) нам, конечно, пришлось бы действовать в неизменно невыгодных условиях, поскольку Запад существенно уступает Востоку в мобилизационных ресурсах живой силы. Однако, как мы уже отмечали, оборона тех районов, где коммунистические страны граничат с зоной НАТО, строится не на локальном сопротивлении. Другие участки граничащей с коммунистическим миром территории тоже не так уязвимы, как кажется при беглом взгляде на линию, проведенную на карте. Индия и Пакистан защищены непреодолимым горным барьером. Для других участков столь же надежной защитой служат политические соображения. Так, интересы Индии в Бирме и нежелание коммунистического Китая превращать Индию из нейтральной державы в опасного соперника в Юго-Восточной Азии могут предотвратить нападение на Бирму, а, возможно, также на Лаос, Камбоджу и Таиланд гораздо успешнее, чем это делает большой местный гарнизон, при условии, что эти государства будут обладать минимальной способностью поддерживать порядок на своей территории.
323
21*


Средневосточные и азиатские окраины, несомненно, уязвимы, но не в такой степени, как это можно было бы заключить на первый взгляд из географического различия между центральными и окраинными странами. Мы остановимся на методах обороны окраин при рассмотрении конкретного вопроса о применении стратегии сдерживания к слаборазвитым странам. Теперь же заметим, что представление о китайско-советских внутренних коммуникационных линиях как о факторе, облегчающем быструю переброску крупных войсковых соединений из одной отдаленной точки в другую, не подтверждается действительным состоянием тыла. Огромная протяженность коммуникаций, их отдаленность от главных источников снабжения и плохое оборудование транспортной системы исключают всякую аналогию с нашей отлично организованной и высоко развитой сетью путей сообщения. Что касается быстрой переброски войск из одной отдаленной точки в другую, то коммунисты находятся не в лучшем положении, чем мы. Азиатские окраины — это не бесконечное открытое поле, а по существу ряд изолированных территорий, связь между которыми гораздо легче поддерживать по морю и воздуху, чем по суше. В борьбе с советско-китайским блоком за азиатские окраины мы и наши союзники имеем огромное превосходство. Оно заключается в легком доступе к морю и в контроле над ним, в большом количестве морских и воздушных баз, окружающих Евразию, а также в технических возможностях переброски большого количества войск и снаряжения в различные точки китайско-советской периферии. Война в Корее убедительно подтвердила этот факт.
Что касается возможности возникновения ряда более или менее одновременных актов агрессии в различных пунктах коммунистической периферии, то нельзя сказать, что коммунисты окажутся в более выгодном положении, чем мы, когда начнут сразу несколько локальных войн. Разумеется, мы дрлжны использовать все преимущества нашей более высокой мобильности, нашего географического положения и лучшей организации тыла. К тому же, если допустить, что коммунисты будут по-прежнему придерживаться стратегии осторожности и ограниченного риска, то они поймут, что и ряд
324


малых войн может создать такую серьезную угрозу нашему престижу и безопасности, что опасность возникновения большой войны чрезвычайно усилится. Ведь одновременное нападение в нескольких пунктах будет означать, что они преднамеренно идут на серьезный риск тотальной войны и нам также придется пойти на этот риск. Если нам не удалось бы сдержать эти атаки на месте, то мы, вероятно, не стали бы ограничивать свое сопротивление непосредственным районом боевых действий. При этих условиях американский народ не стал бы терпеть разгром сроих сил по частям. По-видимому, коммунисты учли бы эти соображения.
Поэтому с учетом упомянутых выше исключений и ограничений представляется осуществимым и необходимым, чтобы стратегия Соединенных Штатов развивалась на основе концепции локальной обороны, с самого начала входившей в понятие сдерживания. Конечно, конкретные географические ограничения военных действий должны определяться в свете таких факторов, как направление и масштаб агрессии и географические особенности данного района. Очевидно, легче локализовать войны на островах и полуостровах, чем в районах, где нет четких естественных границ; точно так же легче локализовать атаки небольшого масштаба, направленные против ясно выраженных территориальных объектов, чем крупное наступление или повсеместные повстанческие действия, не дающие ясного представления о военных и политических намерениях противника.
Следует признать, что союзы государств могут усложнить вопрос географического ограничения военных действий, ибо, предусматривая помощь многих государств одному, эти союзы порождают опасность распространения войны на несколько стран в результате нападения на одну страну. Вероятно, трудно будет не согласиться с требованием подвергшегося нападению союзника, чтобы его союзники также понесли бремя войны на своей территории. Этот союзник не будет считать себя связанным теми же ограничениями, что и мы, потому что война, которую мы стремимся географически ограничить, по существу может быть неограниченной, с точки зрения союзника, чья страна окажется ареной сражений. Для него, очевидно, уже наступит та стадия отчаяния, которую мы стараемся избежать. Такое
325


положение значительно усилит его стремление к соглашению с противником, особенно если последний предложит капитуляцию на известных условиях. Если этот попавший в тяжелое положение союзник будет к тому же обладать ядерным оружием, он может еще больше усилить свою дипломатическую позицию, угрожая расширением войны по собственному почину.
По одной лишь этой причине было бы ошибочно стремиться к установлению таких же жестких, безоговорочных обязательств, какие воплощены в Североатлантическом пакте, в других частях света, где локальное сопротивление и осуществимо, и необходимо. Кроме того, нам следует избегать попыток превращения всяких локальных действий с нашим участием в акцию Организации Объединенных Наций. Во всяком случае, нам придется взвесить, в какой мере бремя, возлагаемое на нас односторонними действиями, компенсируется вытекающими из них преимуществами в регулировании объема и способов ведения военных действий. В этих расчетах не должно быть места ложному представлению о моральном превосходстве «коллективной безопасности». Если расхождение в интересах и растущая независимость некоммунистических держав так или иначе должны помешать их присоединению к тесным союзам или к оборонительным обязательствам Организации Объединенных Наций, то тем больше оснований избегать ненужного раздражения и размолвок, йорождаемых нашим навязчивым стремлением втянуть эти страны в конфликты, в которых львиную долю военного бремени придется нести нам.
ОГРАНИЧЕНИЯ ПРИМЕНЯЕМОГО ОРУЖИЯ И ОБЪЕКТОВ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИИ
До важнейших экономических и технических сдвигов, связанных с промышленным переворотом, когда материальные возможности ведения войны государствами были связаны жесткими рамками, ограниченный характер войны по существу автоматически вытекал из ограниченных целей. Но при колоссальных возможностях уничтожения, доступных современным государствам, ограниченная война требует предварительного ограничения не
326


только зоны военных действий, но также применяемого оружия и объектов нападения. Сомнительно, чтобы можно было вести войну в рамках ограниченных политических целей (как бы точно и конкретно ни пытались воюющие стороны определить свои цели), если без разбора будут применяться все современные средства разрушения, хотя бы первоначально в пределах строго ограниченной зоны.
В то же время было бы ошибочно считать, что между разрушительной силой или огневой мощью оружия и размахом военных действий существует математическое соотношение. Воздействие определенного оружия на масштабы войны в большой степени зависит от того, насколько серьезно рассматривает противник вытекающую из применения данного оружия угрозу своей нации. Тщательное ограничение и разъяснение целей войны может сыграть большую роль в том, чтобы эта угроза не выходила из обычных рамок даже в случае применения самого мощного оружия. Таким образом, большой радиус действия атомного оружия не содержит в себе ничего не совместимого с ограниченной войной, если рассматривать его вне связи с объектами, против которых оно направлено, и с политической обстановкой, в которой оно применяется. Поэтому отождествление ядерной войны с тотальной и противопоставление им «обычной» войны является серьезной ошибкой. Конечно, мы должны считаться с тем фактом, что такое разрушительное оружие, как ядерные бомбы, является преимущественно средством уничтожения крупных населенных пунктов. Поэтому применение такого оружия по стратегическим объектам почти во всех случаях послужило бы началом тотальной войны. Но между бомбами мощностью в десятки миллионов тонн тротила и бомбами в несколько тысяч тонн имеется большая разница, гораздо большая, чем между самыми мощными фугасными бомбами второй мировой войны и обычными артиллерийскими снарядами. Максимальный радиус разрушения бомбы мощностью в две тысячи тонн тротила составляет несколько сот метров, а выпадение радиоактивных осадков ничтожно. Водородная бомба, эквивалентная взрыву двадцати миллионов тонн, что отнюдь не является пределом, фактически уничтожила бы все в радиусе шестнадцати километров и покрыла бы под¬
327


ветренную полосу радиоактивными осадками смертельной или вредной концентрации протяжением в сотни километров (если только взрыв не произойдет на большой высоте). Поскольку трудно предвидеть, как именно прореагирует противник на применение того или иного оружия по тем или иным объектам при определенных конкретных условиях, было бы опасно не учитывать со значительным допуском поправку на возможные ошибки в планировании нашей системы вооружейия, а также стратегии и тактики. Однако столь же опасно было бы считать новое мощное оружие, недавно ставшее доступным, во всех случаях и при любых условиях менее совместимым с ограниченной войной, чем обычное оружие второй мировой войны.
Важнейшим требованием приспособления оружия к стратегии ограниченной войны является необходимость иметь гибкую систему вооружения и гибкую стратегию и тактику, способные обеспечить выполнение ограниченных целей войны при самых разнообразных условиях. Очевидно, не все оружие и не всякие меры, применимые в тотальной войне, годятся для войны ограниченной. Трудно, например, поверить, что любая война с применением военно-воздушных сил против важных стратегических объектов могла бы оставаться ограниченной. И даже если бы война осталась ограниченной, то использование без разбора военно-воздушных сил отнюдь не всегда содействовало бы локальной обороне. Ограниченная война предъявляет свои особые технические и тактические требования. Наиболее рельефно они выражены в воздушнодесантных войсках, способных быстро и точно применять ядерное оружие малой мощности и самое совершенное обычное оружие по военным объектам. Поэтому мы не можем строить свою военную политику лишь в предвидении угрозы агрессии большого масштаба и тотальной войны и рассчитывать на предотвращение и отпор менее значительным агрессивным действиям импровизированным путем за счет лишь тех средств, которые могут быть выделены из арсенала тотальной войны. Именно потому что требования сочетания ограниченности военных действий с их эффективностью столь сложны и разнообразны, мы не вправе отдавать слишком большое предпочтение какому-нибудь одному виду оружия или какой-нибудь одной тактике,
328


Мы должны обладать такой гибкой системой вооружения и доставки его к цели, которая отвечала бы самым разнообразным случаям военной обстановки. Иначе круг возможных ответных мер на случай нападения окажется настолько узким, что у нас не останется выбора между тотальной войной и непротивлением. Пусть коммунисты никогда не заставят нас выбирать между ядер- ным самоубийством и покорностью, но мы должны будем действовать, считаясь с такой возможностью, и в зависимости от степени нашей готовности избежать этой дилеммы укрепятся или пострадают наши дипломатические позиции. К тому же в соответствии с расширением круга наших военных возможностей повысится и гибкость нашей дипломатии. Это позволит нам значительно усилить свои позиции в переговорах с коммунистическими государствами и будет содействовать развитию наших отношений с некоммунистическими странами.
СУХОПУТНЫЕ ВОЯСКА
При данных технических условиях одним из важнейших требований гибкой военной организации является наличие достаточного количества боевых частей, готовых пресечь агрессию на месте. Если мы не сумеем этого сделать, то будем вынуждены пойти на больший риск тотальной войны, нанося удары по объектам, хоть и связанным с поддержкой агрессии, но расположенным вне зоны боевых действий, если только, конечно, не захотим мириться с поражением. Отсюда следует, чем выше наша способность к локальному вооруженному отпору, тем легче свести к минимуму риск тотальной войны. Мнение некоторых сторонников сильной тактической авиации о том, что мобильная ударная сила может обеспечить эту способность и при отсутствии значительных сухопутных сил, имеет под собой мало оснований, с военной точки зрения, за исключением, может быть, очень немногих случаев, относящихся к островным и полуостровным позициям (например, Формозский пролив, где возможна поддержка военно-морского флота). В последний раз этот факт подтвердился во время корейской войны.
329


Однако, если .мы признаем желательность иметь сухопутные войска, способные пресечь агрессию на месте, мы должны также признать, что нельзя реально рассчитывать на осуществление этого условия ограниченной войны во всех потенциальных очагах агрессии, поскольку мы не можем надеяться, что свободный мир мобилизует достаточное количество живой силы для этой цели. Однако положение несколько облегчается благодаря тому, что Западная Европа — район, где локальная сухопутная оборона труднее всего осуществима,— имеет настолько большое стратегическое значение и так не благоприятствует ограничению военных действий по другим причинам, что нам так или иначе придется основывать ее оборону прежде всего на сдерживающем действии массированного ответного удара.
Однако не следует делать вывод, что относительный недостаток в количестве готовой к бою мобилизованной живой силы исключает возможность успешной локальной сухопутной обороны во всех районах. Такой вывод был бы справедлив, если бы нам приходилось сравнивать свои силы с силами коммунистов лишь по количеству солдат. Но опыт Кореи подтвердил урок других войн, что войска, обладающие превосходством в огневой мощи, технической выучке и материальном обеспечении, способны противостоять силам в несколько раз большей численности. Во всех слаборазвитых странах наша более высокая мобильность и лучшие возможности обучения, снаряжения и снабжения войск могут в значительной степени компенсировать их численный недостаток. И в самом деле, рассматривая это превосходство в связи с растущей военно-воздушной мощью коммунистического мира, некоторые военные деятели полагают, что мы действительно можем воспользоваться своим громадным потенциальным преимуществом в сухопутной войне.
ТАКТИЧЕСКОЕ ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ
При рассмотрении требований гибкой военной организации роль тактического ядерного оружия 1 представ¬
1 Тактическим ядерным оружием американцы называют атомные бомбы мощностью от одной до 100 тыс. тонн тринитротолуола.— Прим., ред.
330


ляется весьма значительной, ибо приспособление этого оружия к условиям ограниченной войны является, пожалуй, самым острым вопросом, стоящим сегодня перед американскими военными деятелями при разрешении проблемы ограничения оружие и объектов военных действий. В дальнейшем другие виды оружия, может быть пока еще не изобретенные, будут играть такую же важную роль. Однако для ближайшего времени особое значение тактического ядерного оружия состоит в том, что оно сулит нам больше, чем всякое другое оружие, возможность успешного ведения ограниченных войн против численно превосходящих сил противника. И все же мы очень мало знаем о фактическом действии этого оружия на поле боя. Поэтому наша попытка изложить роль тактического атомного оружия строится на предположениях.
В официальных заявлениях о военной эффективности тактического ядерного оружия часто указывалось, что оно должно компенсировать количественный недостаток сухопутных войск. Когда с таким заявлением выступало правительство Трумэна, оно, по-видимому, имело в виду прежде всего усиление огневой мощи сухопутных войск в Европе, тогда как правительство Эйзенхауэра подчеркивало необходимость замены сухопутных войск мобильной ударной силой, т. е. военно-воздушными и военно-морскими силами в Азии. Мы указали, что, за исключением отдельных случаев, последняя компенсация является сомнительной. Что же касается использования тактического ядерного оружия во взаимодействии с сухопутными войсками, то оно определенно усилит огневую мощь войск больше, чем обычное оружие, и в известной степени компенсирует численное превосходство сухопутных войск коммунистов. Однако оно не исключает необходимости иметь в наличии минимальное количество войск, чтобы принуждать противника сосредоточивать свои силы, прикрывать направления атаки, создавать стратегические резервы и выполнять множество других тактических функций. Правда, тактическое использование атомного оружия все еще находится в экспериментальной стадии, и опытами пока не установлено, что минимальное количество войск, необходимых на том или ином театре военных действий, будет значительно меньше, чем потребовалось бы при от¬
331


сутствии атомного оружия, а некоторые авторитеты, как, например, генерал Риджуэй, считают даже, что успешное использование этого оружия потребует большего, а не меньшего количества войск.
Помимо этих соображений, есть и другие основания придерживаться умеренных взглядов на военную эффективность тактического ядерного оружия. Прежде всего оно непригодно в условиях иррегулярных военных действий, т. е. для борьбы с повстанческой и партизанской деятельностью.
Не отвечает тактическое ядерное оружие и требованиям, которые возникают при нашем вмешательстве в войну между некоммунистическими державами, как может случиться на Среднем Востоке. Кроме того, нельзя быть уверенным, что нам всегда будет выгодно применять тактическое ядерное оружие, ибо тем самым мы заставим противника поступить точно так же. Не подлежит никакому сомнению, что Советский Союз, а может быть, и Китай будут обладать большим и разнообразным арсеналом тактического ядерного оружия. Когда наступит это время (хотя мы, вероятно, все еще сохраним количественное превосходство), перед нами встанет серьезный вопрос: кто больше выиграет от применения этого оружия? Таким образом, перед нами опять возникают вопросы, на которые даже военному специалисту трудно дать сколько-нибудь уверенный ответ. Во всяком случае, можно, пожалуй, с уверенностью сказать, что нельзя предрешать ответы на основании лишь того немногого, что нам известно при отсутствии боевого опыта. И именно потому, что весьма трудно точно оценить военный эффект применения тактического ядерного оружия, было бы безрассудно рассчитывать на него при разрешении всех проблем ограниченной войны. В противном случае мы совершили бы ту же ошибку, какую допускали в свое время, возлагая слишком большие надежды на атомную бомбу.
Многие выступления во время недавней дискуссии о тактическом ядерном оружии начинались с признания его несомненных больших боевых преимуществ. Затем выступавшие подвергали обсуждению вопрос о применении его в ограниченной войне. Но эти два вопроса нельзя разделить, ибо если это оружие не может быть использовано способами, совместимыми с ограничен¬
332


ными целями войны, то, невзирая на его более высокую огневую мощь, оно не будет обладать необходимой гибкостью, которой требует эффективная стратегия ограниченной войны.
Очевидно, что оружие такой разрушительной силы, как бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, должно применяться в особых случаях, чтобы быть совместимым с ограниченной войной. Возможно, конечно, что в войне, в которой применение этого оружия не ограничивается, все еще можно добиться урегулирования на основе ограниченных целей, прежде чем воюющие стороны дойдут до полного истощения или взаимного уничтожения. Однако, физическое, экономическое и социальное воздействие такого рода войны будет так велико, что контролировать ее и заранее предвидеть возможные политические результаты станет невозможно. Таким образом, при огромных разрушительных возможностях даже ядерного оружия меньшей мощности его значение как рационального и эффективного инструмента национальной политики будет зависеть от соблюдения воюющими сторонами условий ограничения. Это рассеет их страх перед полным опустошением страны и коренными изменениями состояния национальных сил на случай неограниченного применения этого оружия.
Для того чтобы использование тактического ядерного оружия соответствовало ограниченным целям войны, по-видимому, необходимы два вида ограничений: а) использование оружия следует ограничить определенной географической зоной; б) ядерное оружие должно использоваться по строго определенным военным объектам, разрушению не должны подвергаться стратегические объекты и крупные населенные центры.
Географическое ограничение без ограничения объектов могло бы удержать войну в ограниченных рамках только при следующих трех условиях: а) если Соединенные Штаты и их коммунистический противник готовы примириться с фактически полным уничтожением всех материальных ценностей в зоне боевых действий, не отвечая ударами по объектам, лежащим за пределами этой зоны; б) если американцы и коммунисты считают, что они могут достаточно эффективно вести войну, ограничив свои действия определенной зоной и не нанося удары по лежащим вне ее объектам, способствующим ве¬
333


дению боевых действий; в) если эта зона не принадлежит стране, обладающей независимым атомным арсеналом, поскольку такая страна не согласилась бы ограничить применение ядерного оружия своей собственной территорией, ибо для нее это было бы равносильно гибели нации. Последнее условие может сохраняться в течение еще десяти лет или более, но на другие два условия мы не можем твердо рассчитывать даже сейчас. Отсюда следует, что для выполнения минимальных требований ограниченной войны с использованием тактического ядерного оружия необходимо сочетать географические ограничения с ограничением объектов удара.'
Задача ограничения объектов в большой степени зависит от возможности разграничения тактических и стратегических объектов, т. е. объектов, непосредственно связанных с военными действиями (активно действующие вооруженные силы, авиационные базы, транспортные и складские сооружения, непосредственно обслуживающие полевые армии), и объектов, имеющих прямое отношение к экономике и моральному состоянию граж1- данского населения страны (прежде всего промышленные предприятия, центральные склады снабжения и города) . Если бы такое разграничение было осуществимо, оно могло бы стать основным критерием для взаимного ограничения боевых действий. Это свело бы к минимуму угрозу достояниям нации и позволило бы воюющим сторонам вводить в бой свои силы в определенной последовательности, сообразуясь с различными целями и обстоятельствами.
Теоретически такое разграничение осуществимо при наличии трех основных условий: а) если можно логически и физически отличить тактические объекты от стратегических таким образом, чтобы обе воюющие стороны признали это законным; б) если можно с достаточной точностью использовать ядерное оружие для уничтожения только тактических объектов; в) если воюющие стороны готовы рассматривать отдельные удары по стратегическим объектам как случайные или вынужденные при атаках тактических объектов.
Хорошие перспективы в отношении точности ударов открывают малые ядерные бомбы и снаряды и дальнейшее развитие артиллерийского ядерного оружия малой мощности с тротиловым эквивалентом от двух до десяти
334


тысяч тонн, предназначенного для использования против войск противника на поле боя. Ядерное оружие малой мощности представляется особенно подходящим для ограниченной войны. Оно обеспечивает не только высокую мобильность и огневую мощь, но также и точность, необходимую для ограничения зоны разрушения строго определенными военными объектами. А. Т. Хэдли в статье «Атомное оружие малой мощности» (Reporter, XIV, April 19, 1956) дает характеристику этого оружия. Как бы не соглашаясь с расчетами Хэдли, считающего, что тактическое ядерное оружие может усилить возможности ведения ограниченной войны, Хэнсон Болдуин, основываясь на данных учениях под кодовым названием «Сэйдж Браш» (военная игра, проводившаяся в Западной Луизиане в течение октября и декабря 1955 года, во время которой было «израсходовано» 275 условных тактических атомных снарядов мощностью от двадцати до сорока тысяч тонн) и указывая на огромное опустошение, которое явилось бы результатом такой бомбардировки, приходит к выводу, что «ограниченная или чисто тактическая ядерная война, по-видимому, невозможна», во всяком случае, в подобных районах. Однако он не говорит, какой процент составляли снаряды малой мощности и в какой мере условные разрушения были вызваны бомбами мощностью в двадцать и сорок тысяч тонн. Заключения, сделанные на основе учения «Карт Бланш» (учения тактической авиации НАТО, проводившиеся в Западной Европе в период июня 1955 года), аналогичны выводам из учения «Сэйдж Браш». Согласно неофициальным расчетам, 1,7 млн. немцев было «убито» и 3,5 млн. «ранено». Однако эти расчеты были сделаны с учетом 335 взрывов бомб в районе между Гамбургом и Мюнхеном примерно такой же мощности, как бомбы, «сброшенные» на Луизиану.
Возможность определения тактических объектов вызывает более серьезные сомнения. Безусловно, в высоко индустриальных районах и районах с большой концентрацией населения трудно провести грань между тактическими и стратегическими объектами. Особенно это относится к базам снабжения и разветвленной сети транспорта и связи. Даже если логически и возможно провести такую грань, то, поскольку оба вида объектов тесно связаны территориально, уничтожение тактических
335


объектов нельзя будет осуществить без разрушения также и крупных городов. Большое количество тактических объектов (включая около 150 одних лишь аэродромов), которые могут подвергнуться атаке в такой зоне, как Западная Европа, само по себе исключает возможность установления реальных пределов масштабам разрушения. С другой стороны, мало вероятно, что такие зоны вообще могут стать ареной ограниченной войны, поскольку они имеют слишком большое стратегическое значение, а взаимозависимость их географических компонентов затрудняет локализацию военных действий. В районах, не имеющих такого непосредственного стратегического значения и где наиболее вероятно вооруженное вторжение противника, а территориальные ограничения более реальны, провести различие между тактическими и стратегическими объектами значительно легче вследствие сравнительно слабо развитой национальной экономики. Более того, чтобы различие между объектами могло служить практической базой для ограничения военных действий, от него вовсе не требуется строгой определенности. Имеется два важных условия: первое — каждая из воюющих сторон должна верить, что другая сторона намерена и способна ограничить масштабы военных разрушений соразмерно поставленным ограниченным целям; второе — каждая из воюющих сторон должна соблюдать определенные ограничения относительно объектов атаки. Это явится убедительным доказательством ограниченных намерений, как бы ни было трудно сформулировать ограничения абстрактным языком стратегических и тактических категорий.
Но отсюда возникает вопрос о третьем условии — о терпимом отношении к случайным или вынужденным разрушениям. Поскольку трудно ожидать, что воюющие стороны смогут постоянно ограничиваться уничтожением тактических объектов, соблюдая при этом абсолютную точность и тщательно нацеливая свои удары, ограничение военных действий может зависеть от готовности воюющих сторон проявить терпимое отношение к случайным разрушениям нетактических объектов. При этом воюющие стороны должны признавать, что такие разрушения не входили в намерения противника. Проявление подобной терпимости вполне возможно при условии, если воюющие стороны уверены во взаимной готовности
336


и способности сторон проводить различие между объектами. Таким образом, при наличии прочих условий для ограничения объектов и зоны военных действий ограничение характера войны может зависеть от способности каждой из воюющих сторон внушить другой стороне убеждение, что она ведет войну, придерживаясь определенных и реальных ограничений, обусловленных аналогичными действиями противника. В самом деле, без соблюдения этого основного условия* трудно себе представить, что любое из других условий ограничения объектов и зоны боевых действий могло бы действовать успешно.
Учитывая стремление избежать термоядерной войны и полагая, что воюющие стороны обладают гибкими военными возможностями, открытое провозглашение общей политики так называемого последовательного сдерживания вполне может обеспечить известную степень доверия, необходимую для поддержания действенных взаимных ограничительных мероприятий. Это просто означало бы открытое признание нашей приверженности принципу экономии сил, согласно которому мы проводили бы свои военные мероприятия в соответствии со степенью угрозы нашей безопасности, созданной противником и определяемой характером объектов его атаки и применяемым против нас оружием. Заблаговременное провозглашение нашего намерения соблюдать на основе взаимности разграничение тактических и стратегических объектов (за исключением, может быть, зоны НАТО) было бы разумным способом вложить в эту общую политику достаточно конкретное содержание, допускающее возможность ее практической проверки. Мы могли бы также заявить, что у нас нет намерения сбрасывать ядерные бомбы на большие города в случае возникновения войны в любом районе, если наши города не подвергнутся бомбардировке первыми.
Эти заранее взятые обязательства не должны выходить за рамки таких ограничений, которые мы можем считать для себя выгодными. Они будут выгодны также и для коммунистов, если не принимать во внимание, что им придется в этом случае воздержаться от бомбардировки наших крупных портовых городов. Определенные обязательства, связанные с конкретными ограничениями, имели бы сомнительную ценность, если бы не было уве-
337
22 Роберт Э. Осгуд


ренности в том, что их выполнят. Нарушенное обязательство принесло бы гораздо больше вреда, чем/отсут- ствие обязательства вообще, так как несоблюдение соглашений подорвало бы доверие ко всей системе взаимных ограничений. Разумеется, если принятые ограничения стали бы угрожать национальной безопасности, то ни мы, ни коммунисты не считали бы себя обязанными соблюдать их в разгар войны. Различные обстоятельства, возникшие в ходе войны, множество не поддающихся предварительному учету элементов (включая быстрое развитие техники), по-видимому, не позволят заблаговременно определить конкретные ограничения, кроме упомянутого выше минимума, которые мы могли бы без риска соблюдать в случае войны. И вдвойне трудно предвидеть соблюдение каких взаимных ограничений коммунисты могут считать безопасным для себя. Совершенно ясно, что одни и те же ограничения могут быть выгодны одной воюющей стороне и крайне невыгодны другой.
Исследование роли тактического ядерного оружия было бы неполным без учета психологических последствий его применения, так близко связанных с требованиями эффективности и ограничения. Не подлежит сомнению, что необыкновенная мощь ядерного оружия вызывает в наши дни особенно острую тревогу людей. Если бы коммунисты предприняли нападение с ограниченной целью, используя обычное оружие, а мы нанесли бы ответный удар ядерным оружием, то мы навлекли бы на себя ответственность за развязывание ядерной войны. Если бы народы всего мира считали всякое ядерное оружие настолько ужасным, что страна, применившая его первой, предстала бы в их глазах хуже всякого агрессора, то боевое преимущество тактического атомного оружия, применяемого против агрессора, который использовал обычные средства борьбы, было бы обесценено политически. Особенно это относится к Азии, где холодная война так часто выливается в борьбу за уважение и преданность населения.
С другой стороны, если это оружие повышает нашу способность вести ограниченную войну, мы не можем отказываться от него из-за неправильного представления о его действии. Мы должны лишь найти способы нейтрализовать его вредное психологическое влияние. По существу нет оснований считать атомное оружие малой
338


мощности более ужасным и бесчеловечным, чем напалм или трртил. В мире утвердился взгляд на ядерное оружие, ка^ на особую форму террора. Это общераспространенное впечатление создалось после разрушения Хиросимы и Нагасаки. Важное значение в этом отношении сыграла реклама проводимых Америкой испытаний еще более мощных атомных и термоядерных бомб. Однако не следует непременно связывать опасения, вызванные этими средствами тотальной войны, со всяким ядерным оружием К Конечно, если предположить, что мы должны рассчитывать исключительно на массированный ответный удар, и если наша военная организация будет отражать эту стратегическую неустойчивость, то все ядерное оружие, вероятно, будет нести на себе клеймо сверхбомб. Но если американское правительство приспособит тактическое ядерное оружие к хорошо продуманной стратегии ограниченной войны, основанной на политике последовательного сдерживания, то не составит трудности стереть это клеймо.
Наконец, рассматривая роль тактического ядерного оружия в стратегии ограниченной войны, мы должны считаться с фактом, что в недалеком будущем коммунисты также будут иметь в своем арсенале это оружие. Вероятно, с этого момента ядерное оружие станут считать обычным оружием1  2. В таком случае нам, может быть, придется строить свою военную политику, исходя из использования атомного оружия независимо от нашего желания. А раз война готовится в таком направлении, то более чем вероятно, что так она и будет проходить. Если советский арсенал еще не столь велик и разнообразен, как наш, то во всяком случае он вскоре
1 Подобными рассуждениями автор пытается успокоить общественное мнение, серьезно встревоженное угрозой атомной войны. Общеизвестно, что США и Англия до сих пор противятся немедленному и повсеместному прекращению экспериментальных взрывов атомных и водородных бомб. Между тем это мероприятие является тем первым и наиболее неотложным шагом, который должен быть сделан на пути к радикальному решению проблемы разоружения и окончательному избавлению человечества от угрозы атомной войны.— Прим. ред.
2 Советское правительство ведет решительную борьбу за запрещение использования атомного и водородного оружия. В качестве первого шага в решении этой задачи Советский Союз настаивает на прекращении испытаний атомного и водородного оружия на вечные времена.— Прим, ред.
22*
339


будет достаточным, чтобы заставить нас строить свою тактику, боевую подготовку и вооружать войска с учетом предположения, что обе стороны применят в войне тактическое ядерное оружие. Ибо хотя и возможны обстоятельства, когда нам будет невыгодно встречать обычные войска ядерным оружием, трудно представить такие условия, при которых мы не оказались бы в самом невыгодном положении в случае одностороннего применения ядерного оружия противником. Фактически Соединенные Штаты уже сделали большой шаг на пути к такой перестройке.
Поскольку количество и разнообразие тактического атомного оружия все возрастает, а процесс приспособления к нему вооруженных сил совершенствуется и усложняется, войскам, подготовленным к ядерной войне, становится все труднее успешно вести обычные войны. Подготовка войск, материальная часть, состав, боевой порядок частей и соединений, рассчитанные на ядерную войну, окажутся неэффективными, а возможно, станут настоящей помехой при ведении обычных войн. Так, по словам Г. А. Киссингера, войска должны будут развертываться в боевой порядок с учетом возможности использования ядерного оружия. В противном случае сторона, сосредоточившая свои войска, стимулирует применение против нее ядерного оружия. В то же время, если войска будут рассредоточены, они не смогут удерживать позиции или совершить прорыв с помощью обычного оружия, так как разрушительная сила его намного слабее1. В свою очередь Р. Хилмен считает, что, поскольку ядерное оружие тесно связано с боевыми частями, «войскам, вероятно, будет труднее переключаться с одного вида войны на другой». Томас Филлипс доказывает, что, приспосабливая снаряжение, транспортные средства и тактику к ядерному оружию, мы окажемся в конце концов неспособными вести никакую войну, кроме ядерной 1 2. Такая перспектива приведет к тому, что война с применением одного лишь обычного оружия будет все менее вероятной, за исключением случаев восстаний, партизанской деятельности и полицейских акций. Поэтому, хотя
1 «Force and Diplomacy in the Nuclear Age», Foreign Affairs, XXXIV (April, 1956), pp. 356-357.
2 «Our Point of No Return», Reporter, XII, February 24, 1955, pp. 14—18.
340


все еще существуют разумные основания для воздержания от применения ядерного оружия в известной военной и политической обстановке и прежде всего в случае агрессии без применения ядерного оружия в слаборазвитых странах, мы должны учитывать то, что это оружие становится неотделимой частью нашей военной политики и национальной стратегии.
Резюмируя, можно сказать, что тактическое ядерное оружие, особенно малой мощности, может сыграть решающую роль в поддержке стратегии сдерживания и обеспечить Соединенным Штатам достаточную возможность вести ограниченную войну при умеренных издержках. Предвидя возрастающую возможность применения коммунистами тактического ядерного оружия, а также наши собственные потребности, мы должны проводить боевую подготовку, оснащение и тактику войск применительно к использованию этого оружия. Однако, учитывая требование гибкой военной организации, необходимо сохранить способность к ведению неядерных войн в тех районах и при таких обстоятельствах, когда политические и психологические невыгоды ядерной войны, равно как и добавочный риск тотальной войны, перевешивают возможные военные выгоды от применения тактического ядерного оружия. К тому же мы не можем уверенно сказать, что наша растущая ядерная мощь позволит сократить наши сухопутные войска. Фактически она может потребовать даже увеличения их численности.
Вместе с тем независимо от структуры нашей военной организации необходимо, чтобы американские военные деятели планировали применение тактического ядерного оружия в соответствии с политикой последовательного сдерживания, основанной на разграничении тактических и стратегических объектов. Кроме всего прочего, это оружие должно применяться в строго определенных политических рамках, соответствующих ограниченным целям войны и допускающих возможность дипломатических соглашений.
ОГРАНИЧЕННАЯ ВОИНА В ЗОНЕ НАТО
Таковы некоторые общие требования, относящиеся к целям и средствам ограниченных войн. Остается рассмотреть, какое применение они могут иметь в тех или
341


иных районах земного шара при различных условиях военного й невоенного характера, в которых фактически действует американская стратегия.
Прежде всего следует признать, что никакая стратегия и никакая военная программа не могут обеспечить успешное сдерживание противника везде и при всех возможных обстоятельствах. Коммунистическим державам доступны невоенные средства экспансии, которым невозможно противодействовать. Это особенно относится к уязвимым районам Юго-Восточной Азии. Вдоль границ китайско-советской зоны, несомненно, имеются районы, которые мы не можем защитить от прямого вооруженного захвата'. Поэтому нельзя допускать, чтобы чрезмерные обязательства в системе коллективной безопасности или преувеличенные аналогии с фашистской агрессией тридцатых годов повергали нас в отчаяние перед лицом отдельных неудач ограниченного порядка. Конечно, мы можем спокойно перенести кое-какие неудачи, но свободный мир, собственно говоря, не так уж уязвим, чтобы их оказалось много. К тому же он не находится в таком уж отчаянном положении, чтобы наша безопасность и престиж заставляли нас спешить на место агрессии независимо от того, где и при каких условиях она произойдет. Национальная стратегия требует от государственных деятелей разборчивого подхода к применению силы в соответствии с важностью задач и учета возможного риска. Поэтому мы должны занять твердую и в то же время гибкую позицию, что позволит нам свести к минимуму потрясение от отдельных неудач и избавит нас от необходимости неуклонно придерживаться политики сопротивления всякой агрессии, политики, которую мы не в состоянии подкрепить действиями.
Рассматривая применение стратегии ограниченной войны к конкретным географическим зонам, необходимо принять во внимание непреодолимые препятствия успешному ведению такой войны в зоне НАТО и особенно в Западной Европе. Высокое развитие и тесные  11 Ни для одной страны никогда не возникала и не может возникнуть угроза со стороны СССР или Китая. Странам социалистического лагеря по самой его природе чужда политика территориальных захватов, вмешательства в дела других стран, подчинения слабых сильному.— Прим. ред.
342


экономические связи европейских стран между собой, большая концентрация населения в городах, обилие военных объектов, жесткие обязательства союзников по взаимной обороне — все эти особенности зоны НАТО чрезвычайно затрудняют ограничения военных действий географическими рамками и проведение различия между тактическими и стратегическими объектами. При отсутствии же таких ограничений практически невозможно ограничить и применение оружия. К тому же война в зоне НАТО, вероятнее всего, будет вестись с применением ядерного оружия, хотя бы потому, что все оборонительные планы (в соответствии с решением совета НАТО, принятым в декабре 1954 года) строятся на этом предположении.
Однако самым серьезным препятствием для ограничения войны в этой зоне является жизненно важное значение поставленных на карту политических целей и неспособность стран — участниц НАТО успешно пресечь агрессию на локальной основе. Технические трудности ограничения войны по признакам территории, оружия и характера объектов только усиливают это основное препятствие. Предположим, произошло нападение на Европу. Безопасность и престиж Америки оказались бы настолько тесно связаны с обороной Европы, а захват европейских территорий коммунистами внес бы такое радикальное изменение в распределение сил в холодной войне, что ни одна из сторон не стала бы под угрозой поражения поощрять ограничение военных действий и каждая из них скорее предпочла бы пойти на большой риск развязывания тотальной войны, чем поплатиться своими интересами. В то же время сухопутные войска НАТО из-за относительной малочисленности не могут рассчитывать на сдерживание наступления коммунистов без нанесения ядерных ударов своей авиацией по объектам, лежащим за пределами зоны боевых действий. Теоретически при нанесении этих ударов возможно разграничение тактических и стратегических объектов. Первые удары, во всяком случае, будут нанесены скорее по аэродромам и коммуникациям, чем по промышленным объектам. Однако если учитывать важность политических интересов, то представляется совершенно невероятным, что русские пощадили бы сотни авиационных баз за пределами непосредственной зоны боевых действий.
343


А если только ответные действия НАТО окажутся эффективными, то советские военно-воздушные силы, по всей вероятности, нанесут удар по жизненно важным для действий НАТО европейским портам, даже осознавая, что это может снять ограничения в отношении их собственных стратегических объектов. Ведь щадить порты — значит дать в руки противника несоразмерно большое преимущество в системе взаимных ограничений. При таком положении — чем эффективнее окажутся меры, принятые одной из воюющих сторон, тем в меньшей степени другая сторона будет считать себя связанной соблюдением взятых на себя ограничений. Так продлится до тех пор, пока масштабы разрушений в Европе выйдут за пределы принятых ограничений.
Возможно, конечно, что главные антагонисты — Россия и Соединенные Штаты — не испытают на себе ударов такой войны. В этом случае западный язык евразийского континента можно было бы сравнить с одним огромным Корейским полуостровом. Однако сомнительно, чтобы наши европейские союзники были готовы мириться с войной, опустошающей их собственные территории, в то время как американская стратегическая авиация служила бы только средством, удерживающим противника от нападения на Соединенные Штаты. В этом случае союзникам можно было бы простить игнорирование установленных Америкой ограничений или выход из войны в случае, если русские предложат приемлемые условия соглашения. Если же союзники сами будут обладать ядерным оружием, то тем более невероятно, что они смирятся с односторонними ограничениями.
Возможность возникновения тотальной войны в менее важных, чем Западная Европа, частях зоны НАТО, т. е. на средиземноморском или скандинавском флангах, окажется несколько меньше, если нам удастся сдержать агрессию на месте. Если же масштаб и район агрессии не позволят локализовать ее, то мы, вероятно, не пойдем на потерю хотя бы небольших объектов в этих районах, пусть даже из-за них потребуется распространить военные действия за пределы зоны агрессии. Во всяком случае если только такая агрессия не примет формы партизанских действий или гражданской войны, то она выльется по меньшей мере в ограниченную войну, значи¬
844


тельно превосходящую по масштабу и напряженности войну в Корее.
Таким образом, в современных условиях трудно представить ограниченную войну в зоне НАТО и почти так же трудно вообразить тотальную или близкую к ней по характеру войну, не выходящую за пределы этой зоны. Тем не менее грозящие катастрофические последствия тотальной ядерной войны вынуждают нас изучать всякие, даже самые незначительные возможности ограничения военных действий в любом районе. Конечно, можно доказывать, что проблема изыскания таких возможностей фактически является не столь важной, потому, что чем больше опасность возникновения тотальной войны в Европе, тем меньше вероятность советской агрессии. Но в тех районах, где военные действия могут выйти из рамок ограниченной войны, мы не можем не учитывать ни малейшей возможности этого. Пусть даже такой случай никогда не произойдет, но самое предвидение его способно оказать важное влияние на наши дипломатические позиции и политические взаимоотношения с европейскими союзниками. До тех пор пока мы будем придерживаться военной стратегии, предполагающей, что любая война в зоне НАТО неизбежно превратится в тотальную войну (а следовательно, принесет союзникам неисчислимые бедствия), крайне трудно будет оказывать противодействие тактике Советов.
Есть еще одно соображение, которое мы должны принять во внимание, если не хотим признать, что война в зоне НАТО непременно превратится в тотальную войну. Мы утверждаем, что окажем противодействие нападению коммунистов в Европе массированным ответным ударом по Советскому Союзу, но можно ли быть уверенным, что если это нападение свершится, то мы сочли бы, что сопротивление агрессии оправдает страшную цену термоядерной войны? Возможно, если бы советские лидеры были столь опрометчивы, что начали бы наступление, то у нас не оказалось бы иного выбора. Но такая форма агрессии, безусловно, наименее вероятна. Вместо этого допустим, что войска Восточной Германии или какого-нибудь другого сателлита стремительно захватили какой-то ограниченный участок территории, используя только обычное оружие. При этом они провозгласили свою готовность вступить в переговоры о разум¬
,345


ном урегулировании конфликта, а также выразили решимость не выходить из рамок ограниченных военных действий при условии, что мы не станем наносить удар по объектам, расположенным вне зоны агрессии. Чтобы мы предпочли в этом случае: развязать тотальную войну или примириться с незначительной потерей территории? Трудно ответить на данный вопрос. Однако можно уверенно предсказать, что с течением времени американцы будут все меньше склоняться в сторону развязывания тотальной войны. Таким образом, приведут или не приведут когда-либо в действие угрозу массированного ответного удара, если Соединенные Штаты не будут обладать другим способом сопротивления агрессии, то это грозит парализовать нашу решимость даже в самых жизненно важных в стратегическом отношении районах. Несомненно, противник извлечет из этого максимальные выгоды.
В этой связи необходимо серьезно заняться изысканием методов (как бы ни мала была вероятность их использования), которые сделали бы возможным применение стратегии ограниченной войны в зоне НАТО. В противном случае нам остается лишь обеспечить союзников ядерным оружием и сосредоточить внимание на мерах противовоздушной обороны. При этом придется меньше внимания уделять военным вопросам и больше— вопросам экономическим и политическим, чтобы смягчить страх перед термоядерным оружием.
Пожалуй, единственным серьезным препятствием (из числа устранимых) к ограничению военных действий в зоне НАТО является то, что в данное время мы не способны пресечь коммунистическую агрессию на месте. Если бы мы могли пресечь агрессию на суше, не расширяя географических границ конфликта, то отпала бы необходимость ответного стратегического ядерного удара. Но можно ли надеяться, что нам удастся организовать успешную локальную наземную оборону в этой зоне?
Когда мы рассчитываем, какое количество войск может быть использовано в настоящее время для ведения войны в зоне НАТО, то оказывается, что из общего числа в сто с лишним боеготовых дивизий Советский Союз может привлечь по меньшей мере около шестидесяти дивизий, расположенных в Восточной Европе, не
346


считая довольно значительных сил союзников. В то же время страны — участницы НАТО имеют в своем распоряжении максимум тридцать пять дивизий для обороны Западной Европы, причем лишь немногие из них находятся в боевой готовности и укомплектованы и около семнадцати номинальных дивизий (фактически это полковые группы) в Греции и Турции, от которых нельзя ожидать серьезной помощи за пределами южного фланга. Еще большее значение, чем превосходство России в мобилизованной живой силе, имеют ее огромные обученные резервы (около 200 дивизий), которые во много раз превосходят резервы НАТО.
На лиссабонском заседании Североатлантического совета в феврале 1952 года была поставлена задача сформировать девяносто шесть дивизий (исключая греческие и турецкие войска) в качестве минимума, необходимого для обороны Европы в условиях применения обычного оружия. Вряд ли для этой цели можно было бы ограничиться меньшим количеством войск, вооруженных тактическим ядерным оружием. Вместе с тем с 1952 года европейские страны одна за другой, ссылаясь на внутренние экономические нужды, начали резко ограничивать свои оборонительные планы. Было бы нереалистично рассчитывать, что эти страны существенно увеличат свой военный вклад в ближайшем будущем. Вовлечение английских и французских войск в конфликт на Среднем Востоке создавало угрозу, что даже такое количество войск, предназначенных для европейской обороны, станет лишь номинальным. В то же время Соединенные Штаты явно не имеют намерения возмещать это расхождение между поставленными в Лиссабоне задачами и фактическим уровнем вооруженных сил за счет существенного увеличения численности своих сухопутных войск и посылки на европейский театр дополнительных контингентов сверх имеющихся там пяти дивизий из числа девятнадцати разбросанных по всему миру.
Еще со времени войны в Корее, точнее с сентября 1950 года, Соединенные Штаты настойчиво добивались вклада Германии в систему обороны НАТО с целью восполнить недостаток в сухопутных войсках и расширить глубину обороны Европы в восточном направлении. Этот вклад был зафиксирован в 1952 году в Лиссабоне: За¬
347


падная Германия согласилась выставить 12 дивизий. Но каждому ясно, что 12 дивизий не могут оказать решающего влияния на эффективность локальной наземной обороны. К тому же нет уверенности, что, когда немцы сформируют эти дивизии, штаб главнокомандующего вооруженными силами Североатлантического союза в Европе будет способен использовать их в интересах НАТО. С немецкой точки зрения, включение этих дивизий в вооруженные силы НАТО создало бы серьезное препятствие на пути к достижению самой главной цели — национальному объединению. Советы, конечно, не согласятся на воссоединение Восточной Германии с Западной на условиях, равносильных включению всей Германии в западный военный союз. Немцы по крайней мере отдают себе в этом полный отчет. Есть и другие основания ставить под вопрос надежность немецких дивизий. Здесь надо отметить недовольство Германии стратегией НАТО, основанной на маневренной обороне и глубине, причем Германия должна принять на себя удар России и стать полем сражения ядерной войны.
Отсюда становится очевидным, что если Соединенные Штаты хотят обеспечить возможность организации локальной обороны в Европе, то им придется самим поставлять необходимые войска. Однако (хотя это и не выходит за пределы наших материальных возможностей) по политическим и психологическим соображениям нельзя допустить и мысли, чтобы Соединенные Штаты содержали большую армию в Европе в течение неопределенного времени. Поэтому, при всей нежелательности такого положения, сдерживание коммунизма в зоне НАТО должно, очевидно, по-прежнему определяться прежде всего двумя военными факторами: а) способностью Америки к нанесению ответного стратегического ядерного удара; б) достаточным количеством местных сухопутных войск для предотвращения небольших вооруженных нападений, принуждения противника к массированию и сосредоточению войск (что заблаговременно предупредило бы нас о подготовке большого наступления) и для задержки продвижения противника в случае такого наступления, чтобы дать возможность нашей авиации, несущей ядерное оружие, нанести ответный удар. При наличии этих двух факторов и минимальной внутренней экономической и политической устойчивости
348


стран НАТО оборона Европы должна стать главным образом политической проблемой, основанной на роли возрождающейся Германии и не исключающей возможности общего соглашения с целью обеспечения вывода советских войск из Восточной Европы. Германия является основой равновесия сил в Европе, и то, как она распорядится своими силами, может иметь гораздо большее значение для стратегии сдерживания в Европе, чем любая возможная военная политика Соединенных Штатов.
Создание и содержание в стратегическом резерве дополнительных контингентов подвижных сухопутных войск могло бы сыграть большую роль для защиты флангов НАТО, где несколько легче осуществлять локальную оборону. Такие войска, хорошо подготовленные для действий в условиях применения тактического ядерного оружия, успешно служили бы сдерживающим средством и могли бы значительно повысить возможность ограничения размаха войны. Конечно, мы не должны автоматически реагировать на подобные вторжения на флангах и считать, что они обязательно являются прелюдией тотальной войны. Если подобное нападение можно остановить, то было бы неразумно развязывать из-за него общеевропейскую войну. Но и в этом случае важные стратегические интересы и технические трудности, ограничив на практике объекты атаки, вынуждают рассчитывать в первую очередь на возможность нанесения ответного удара по центру агрессии. Отсюда следует, что важнее иметь мобильные войска в других частях света, особенно в слаборазвитых странах, где угроза ограниченной агрессии гораздо больше, а стратегические ответные удары сравнительно малоэффективны.
Что касается последовательного сдерживания в зоне НАТО, то в общем оно по-прежнему остается в силе. Однако было бы, пожалуй, неразумно до начала войны говорить о нашем намерении придерживаться конкретных взаимных ограничений. Это могло бы лишь ослабить сдерживающий эффект нашей стратегической ударной силы и в то же время не дать дополнительных гарантий того, что обе стороны сочтут для себя выгодным соблюдать такие ограничения, когда начнется война.
349


Даже после того как характер нападения станет ясным, будет чрезвычайно трудно установить в зоне НАТО ограничения в области оружия и объектов атаки, соблюдать которые все воюющие страны сочтут выгодным для себя. Само собой разумеется, независимо от того, рассчитываем ли мы на соблюдение агрессором определенных ограничений или нет, мы могли бы объявить о своем намерении придерживаться взаимных ограничений объектов атаки с целью сохранения европейских портов и промышленных центров. Тем самым мы возложили бы на агрессора ответственность за массовое уничтожение, если бы он вздумал нарушить эти ограничения. Но в этом случае последовательное сдерживание преследовало бы скорее пропагандистские, чем военные цели, и к тому же такая пропаганда была бы, по-видимому, не очень действенной.
Даже если ограничение войны пределами небольшой части зоны НАТО может оказаться невозможным, это еще не означает невозможности предупредить распространение войны за пределы всей этой зоны или спасти от уничтожения расположенные в этой зоне важнейшие города. Несомненно, Советский Союз и Соединенные Штаты были бы кровно заинтересованы в том, чтобы избежать тотального конфликта, угрожающего уничтожить экономический потенциал обеих сторон. Очевидно, ни одна из сторон не извлекла бы выгоды из огульного разрушения Европы. Однако, каковы бы ни были минимальные взаимные ограничения, применимые к ядер- ной войне, распространившейся на большую часть зоны НАТО, она не смогла бы стереть разницу между малой войной, вроде войны в Корее, и огромным бедствием, подобным по своим размерам второй мировой войне (даже если бы эти ограничения и не позволили военному конфликту разрастись до такой степени, что он привел бы к гибели цивилизации). В действительности основная надежда на недопущение перерастания такой войны в мировую катастрофу заключена не в области взаимных военных ограничений, а скорее в сфере дипломатии. Ибо там, где столь огромны потенциальные возможности разрушения, необходимым условием сохранения разумного соотношения между войной и национальной политикой будет политическое соглашение, ограничивающее продолжительность борьбы.
350


ОГРАНИЧЕННАЯ ВОИНА НА СРЕДНЕМ ВОСТОКЕ
В слаборазвитых странах Среднего Востока физические возможности ограничения военных действий по территории, оружию и объектам являются значительно более многообещающими, чем в тесно связанных между собой индустриальных районах Европы. Но политическая обстановка, в которой разразилась бы война с участием значительных коммунистических сил на Среднем Востоке, оказалась бы ненамного благоприятнее для применения ограничений, чем война в Западной Европе. Точно так же, как огромное значение Западной Европы для потенциальных противников по существу исключает возможность ограниченной войны в этой жизненно важной зоне, так и, учитывая почти равное значение Среднего Востока (и особенно Ближнего Востока, откуда Западная Европа получает три четверти требующейся ей нефти), трудно себе представить, что война в этом районе с участием значительных сил коммунистов могла бы долгое время оставаться локальным конфликтом с применением ограниченных средств. Конечно, Запад не может пойти на ограничение территории, оружия и объектов в такой войне, рискуя отдать ее под контроль противника, если он может помещать установлению этого контроля, сняв возложенные на себя ограничения. Само собой разумеется, в обстановке борьбы нельзя рассматривать риск тотальной войны, вытекающей из отмены ограничений, не учитывая важности интересов наших западных союзников, особенно Великобритании, полностью зависимой от ближневосточной нефти и обладающей ядерным оружием.
Однако наиболее вероятной формой войны в этой зоне первоначально будет не всеобщая средневосточная война с вовлечением крупных коммунистических контингентов, а скорее национальная революция в граничащих с Советским Союзом странах (скажем, в Иране или в Афганистане), поддержанная советской экономической помощью, или же война между государствами Среднего Востока, которая, возможно, с одной стороны, затронет западные державы, а с другой — повлечет за собой советскую экономическую и материальную помощь, дополненную «добровольцами». В любом из этих двух случаев Соединенные Штаты и Советский Союз будут иметь
361


возможность локализовать и сузить рамки конфликта, строго ограничивая свое участие в нем и всемерно используя свое дипломатическое влияние. Однако во втором случае, если допустить, что западные державы непосредственно участвуют в конфликте, то даже ограниченное или косвенное участие Америки или Советского Союза заключало бы в себе серьезную опасность развязывания всеобщей средневосточной войны, которая переросла бы в мировую войну. Поэтому эффективное ограничение такой войны, по-видимому, в большой степени зависело бы от быстрого прекращения военных действий на основе дипломатического соглашения. Американская дипломатия, подкрепленная способностью страны к ведению как ограниченной, так и тотальной войны, могла бы сыграть главную роль в прекращении войны независимо от того, будут ли вовлечены в войну крупные силы коммунистов. Если мы не проявим гибкости, мы весьма серьезно рискуем облегчить политическое и экономическое проникновение России в эту жизненно важную зону. Опасаясь своей неспособности оказать отпор косвенной агрессии Советов, кроме как путем развязывания тотальной войны, и не имея возможности правильно использовать свои силы, мы будем вынуждены проводить политику ядерного шантажа.
С точки зрения наиболее вероятных военных событий на Среднем Востоке, поддержка союзов, подобных Багдадскому пакту (включающему Пакистан, Иран, Турцию, Ирак и Великобританию), которому покровительствуют Соединенные Штаты, сулит, по-видимому, мало военных выгод Этот оборонительный пакт имеет целью воспрепятствовать вторжению Советов, тогда как реальным сдерживающим средством против всякого вторжения должна быть способность Америки к стратегическому ядерному удару.
Поддержка Багдадского пакта может обеспечить известные политические выгоды в смысле создания определенного равновесия сил в данной зоне, но она имеет также и политически невыгодные стороны. Пока видно, что этот пакт играет лишь на руку далеко идущим замыслам Египта и способствует проникновению совет- ского влияния.  11 Ныне этот агрессивный военный союз, из которого вышел Ирак, называется СЕНТО.— Прим. ред.
352


ОГРАНИЧЕННАЯ ВОИНА В СЛАБОРАЗВИТЫХ СТРАНАХ
Именно в слаборазвитых странах, расположенных вдоль китайско-советской периферии от Ирана до Кореи, военные и политические условия наиболее благоприятствуют частным агрессивным действиям коммунистов, которым мы не были бы в состоянии оказывать противодействие, не рискуя развязать тотальную войну. В этих странах ни непосредственное значение поставленных на карту политических целей, ни трудности установления ограничений, касающихся территории, оружия и объектов атаки, не представляют такого серьезного препятствия к ограничению войны, как в зоне НАТО.
Коммунистическая угроза в слаборазвитых странах гораздо большая, чем в Европе, возникает из внутренних политических, психологических и экономических факторов, дополненных давлением извне. Однако внешняя военная угроза связана с невоенной внутренней так тесно, что трудно сказать, которая из них имеет большее значение. Таким образом, если население страны, граничащей с коммунистической сферой, не будет обладать волей, а также экономической и политической устойчивостью, необходимой для отпора политическому проникновению коммунистов, то оборона от внешней военной угрозы, вероятно, окажется беспредметной. В этом, несомненно, состоит один из уроков войны в Индокитае. С другой стороны, всякой стране трудно добиться необходимой экономической и политической устойчивости, если она не располагает хотя бы минимальными возможностями обеспечения своей безопасности от внешней агрессии. Даже проявляя твердую решимость не подчиняться советскому контролю, страна все равно останется уязвимой, если не будет располагать военными средствами для собственной обороны.
Реально оценивая коммунистическую угрозу слаборазвитым странам, надо признать, что эта долговременная опасность возникает в значительной степени из-за попыток коммунистов использовать национальное революционное движение в Азии, движение, которое основывается на стремлении к политической и экономической независимости от Запада и на желании использовать его
23 Роберт Э. Осгуд
353


материальные ресурсы1. Эта политическая и идеологическая опасность существует наряду с непосредственной военной угрозой.
Принимая во внимание взаимозависимость военных и невоенных факторов и разнообразие тактических приемов коммунистов, можно указать на три общих требования применения стратегии сдерживания в слаборазвитых странах:
1. Наличие минимальной внутренней сплоченности и устойчивости национальных правительств и их способности удовлетворять социальные и экономические требования народа, чтобы воспрепятствовать проникновению идеологии и политического влияния коммунизма.
2. Наличие национальной военной организации, способной подавлять местные восстания и партизанскую деятельность.
3. Способность национальных войск, действующих в качестве ядра сопротивления в союзе с американскими войсками и при американской военной и экономической помощи, к отпору более серьезных вооруженных вторжений.
Изучая роль военной силы, мы не станем касаться первого требования, так как это привело бы нас к туманному и запутанному вопросу об экономических, политических, культурных и идеологических последствиях экономической и технической помощи. Возможно, именно в этой сфере невоенных предпосылок эффективной обороны заключены самые трудные и острые проблемы нашей национальной стратегии, хотя внимание и энергия Америки, по-видимому, поглощены главным образом более легко различимыми военными проблемами. Если бы мы могли обеспечить необходимый минимум экономической и технической помощи и создать соответствующие политические и психологические условия, чтобы помочь народам слаборазвитых стран в их обороне против внутренних и внешних врагов, то обнаружилось бы, что чисто военная задача сдерживания агрессии не так трудно преодолима, как нам представлялось.
1 Для «обоснования» своих лживых измышлений автор не брезгует никакими средствами. Он часто прибегает и к старым басням о «коммунистической опасности». Но ни эта, ни какие-либо другие фальшивки не могут помочь современным колонизаторам замаскировать их захватнические устремления.— Прим. ред.
354


Наличие хотя бы минимальной внутренней сплоченности может обеспечить порядок в большинстве слаборазвитых стран при незначительной помощи извне. Более трудной военной проблемой стратегии ограниченной войны является проблема пресечения крупных агрессивных действий, которые местные войска не в состоянии сдержать своими силами. В этом случае надо вновь оценить осуществимость военных планов, с точки зрения совпадения требований ограничения с требованиями военной эффективности. ,
Как мы уже заметили, локализация войн в слаборазвитых странах технически осуществима. Для успешной локальной обороны нет непреодолимых препятствий военного порядка, если учитывать характерные физические особенности этрй зоны, ее внутренние политические связи, географическое положение ее относительно моря, а также нашу более высокую мобильность, огневую мощь и организацию тыла. Сравнительно неразвитая и не связанная в единую систему экономика этого района облегчает ограничение территории военных действий, точно так же как она облегчает разграничение тактических и стратегических объектов и практическое размежевание тактического ядерного оружия от сверхбомб. Хотя мы должны быть готовы первыми применить ядерное оружие против агрессора, использующего обычное оружие, мы можем представить себе такую ситуацию, при которой будет разумно и возможно согласиться на взаимный отказ от применения всякого ядерного оружия либо по причине неэффективности его в данном районе, либо потому, что страна, обладающая атомным превосходством (предположительно это будут Соединенные Штаты, по крайней мере в течение ближайших пяти лет), сама достаточно уязвима для ядерного оружия.
Поэтому, чтобы облегчить проведение стратегии ограниченной войны, а также свести к минимуму отрицательные политические и психологические моменты нашей военной политики, было бы разумно провозгласить нашу приверженность к политике последовательного сдерживания в слаборазвитых странах. Преимущества, вытекающие из такого курса, перевешивают возможные невыгоды, связанные со снижением сдерживающей роли нашей стратегической ударной силы, поскольку эта сила
355
23*


так или иначе не способна предотвратить ограниченные агрессивные действия в слаборазвитых странах.
Однако мы всё еще не ответили на все противоречивые вопросы, возникшие из взятых нами на себя ограничений в корейской войне. Должны ли мы в случае коммунистической китайской или поддержанной китайцами агрессии нанести удар по объектам, расположенным на территории Китая? Заранее дать правильный ответ на этот вопрос, не зная, как сложится реальная обстановка, невозможно. Самое большее, что мы можем сделать — это выяснить те соображения, которые должны быть учтены при принятии решения, когда возникнет соответствующая ситуация, Если не только возможно, но и необходимо подготовить широкий круг ответных мер на случай коммунистической агрессии, то было бы неразумно в ущерб гибкости нашей стратегии заранее предопределить характер этих мер, когда они очень мало или вовсе не помогут предотвращению агрессии. Как и во время войны в Корее, наша реакция должна зависеть от точной оценки и трезвого взвешивания по крайней мере следующих факторов: важности поставленных целей и политических последствий поражения; военной эффективности намеченных мер; военных последствий возможных ответных действий китайцев; опасности вмешательства России как прямого,таки косвенного; влияния наших ответных мер на отношения с союзными и не участвующими в пактах государствами.
Оценивая эти факторы и сопоставляя их между собой, не нужно считать, что те же ограничения, какие существовали во время войны в Корее, должны применяться и к другим слаборазвитым странам или даже к самой Корее. Остается справедливым, что поскольку нам удастся избегнуть обращения к мерам, отвергнутым во время войны в Корее, постольку мы сведем к минимуму риск расширения военных действий за пределы политического контроля. Для этого необходимо совпадение требований ограничения с требованиями военной эффективности. Избежать распространения военных действий на объекты, лежащие за пределами данного района, мы можем если не ценой военного поражения, то лишь на основе нашей способности оказать действенный отпор агрессии на строго локальной основе.
Примирить ограничение военных действий с требова¬
356


ниями военного успеха будет гораздо легче в слаборазвитых странах, чем в зоне НАТО. Тём не менее надо иметь в виду, что в этих странах нам тоже иногда придется обращаться к мерам, могущим привести к тотальной войне, если мы не захотим мириться с потерей некоторых позиций. Независимо от того, придется ли нам раскрывать свои карты или нет, наше политическое положение может пострадать уже хотя бы потому, что перед нами встанет выбор между тотальной войной и покорностью судьбе. Так же как и в зоне НАТО и на Среднем Востоке, лучшей гарантией от такой перспективы является способность сдержать агрессию на месте, не прибегая к тактическим и стратегическим ударам с воздуха за пределами зоны боевых действий. В слаборазвитых странах эта возможность зависит в первую очередь от достаточного количества сухопутных войск. В 1956 году американские сухопутные силы в слаборазвитых странах, как и в зоне НАТО, оказались недостаточны для локальной обороны. В то же время в первом случае было значительно больше возможностей выправить этот недостаток, чем во втором.
Вряд ли можно сомневаться в том, что способность Америки к локальной наземной обороне в слаборазвитых странах и через шесть лет после начала войны в Корее остается недостаточной. Кроме как в Корее и на Формозе, у нас не было боеготовных частей, способных бороться против агрессии в масштабе, превышающем обычную полицейскую акцию, и не было никакой надежды, что туземные войска обретут такую способность1. Все же эта слабость не была непреодолимой. Более высокая мобильность, лучшая подготовка войск, более совершенная техника и высокая огневая мощь американской армии вполне компенсировали количественный недостаток живой силы в слаборазвитых странах.
1 Военные планы на 1956 год предусматривали следующее размещение сил: одной американской и двадцати трех корейских дивизий в Корее; около 300 тыс. войск китайских националистов для обороны Формозы; трех американских дивизий и одного усиленного батальона, дополняющих местные «полицейские силы», в Японии; одной американской дивизии на Гавайских островах и по одному усиленному батальону на Окинаве и Аляске в качестве дальневосточного резерва; шести армейских дивизий и двух дивизий морской пехоты в Соединенных Штатах в качестве централизованного резерва для Азии и Европы,— Прим, цвт.
357


Если даже источники живой силы Китая действительно неисчерпаемы, как мы обычно считаем, то его резервы обученной и экипированной живой силы (как и способность Китая поддерживать их в бою), безусловно, ограничены. Это ясно показали последние этапы войны в Корее. Если говорить о «войне на истощение», то это была бы как раз такая война, где наша превосходящая производственная и экономическая база дала бы нам огромные преимущества.
Сколько именно дивизий сухопутных войск, сколько авиабригад тактической авиации для их поддержки и сколько боевых кораблей и транспортов потребовалось бы, чтобы обеспечить действенность стратегии сдерживания в слаборазвитых странах,— это сугубо технический вопрос, на который неспециалист ответить не в состоянии. Тем не менее, признавая (как часто говорят наши ораторы), что такого понятия, как абсолютная безопасность, вообще не существует, мы все же можем заключить из заявлений военных специалистов, что увеличение численности наших боеготовных сухопутных войск на десять дивизий было бы весьма полезным, а может быть, и необходимым вкладом в дело обеспечения гибких военных возможностей1. Эти войска должны быть поистине мобильным резервом, способным прийти на помощь туземным войскам в случае возникновения войны, прежде чем агрессор успеет закрепить свой успех. Кроме того, они должны являться активным резервом, располагающимся в важнейших районах вблизи границ коммунистической зоны, а не в централизованном резерве в Соединенных Штатах. Соединенные Штаты проявили замечательное искусство при перевозке войск в Корею, но потребовалось две недели, чтобы доставить первую полную дивизию из Японии на поле боя, и прошло бы больше месяца до прибытия дивизии централизованного резерва из Соединенных Штатов. А ведь доступ в Корею был сравнительно нетрудным.
Чисто военная проблема обороны слаборазвитых
1 Как генерал Мэтью Риджуэй, так и его преемник на посту начальника штаба армии генерал Максуэл Тэйлор указывали на необходимость иметь сухопутные войска, способные вести малые войны, и отстаивали увеличение армии до двадцати семи или двадцати девяти дивизий вместо нынешних девятнадцати. Это потребовало бы около 500 тыс. человек.— Прим, авт,
358


стран не может быть правильно разрешена вне связи с политической проблемой обеспечения сотрудничества населения в обороне своей страны. Однако мы не можем откладывать выполнение военных мероприятий, необходимых для обеспечения нашей непосредственной безопасности, до тех пор, пока удастся осуществить идеальное политическое устройство. Одно лишь присутствие мобильных американских сухопутных войск вблизи китайско-советской периферии было бы плодотворным сдерживающим средством; а будучи открыто связано с оборонительной стратегией ограниченных целей и средств войны, оно гарантировало бы отдаленным странам наше сотрудничество с ними в их самообороне и показало бы, что мы вовсе не стремимся использовать эти страны в качестве орудия тотальной войны.
Все же тесный военный союз, наподобие НАТО, не представляется желательным для слаборазвитых стран, даже если бы он был возможен. Мы уже высказывали мысль, что такой союз имел бы тенденцию увеличивать трудности ограничения войны. Однако более серьезное возражение состоит в том, что попытка создания такого союза породила бы крайне невыгодные политические последствия, не дав взамен никаких военных преимуществ. Слаборазвитые страны не обладают достаточными экономическими возможностями и политической устойчивостью для создания вооруженных сил, сверхнеобходимых для их внутренней безопасности. Помимо военной слабости, у них нет необходимого чувства общности для образования союза с целью сдерживания агрессии.
Государства Юго-Восточной Азии, которые удалось бы убедить вступить в такой союз, вошли бы в него не столько из-за сознания угрозы со стороны коммунистической власти, сколько ради своих особых интересов в данном районе, не всегда совпадающих с нашими интересами. В результате вступление этих государств в союз, вместо того чтобы укрепить общность интересов, вероятнее всего обострило бы национальные противоречия точно так же, как наш военный союз с Пакистаном, видимо, обострил конфликт между Пакистаном и Индией, а также между Соединенными Штатами и Индией.
В дополнение к этим препятствиям на пути к коллективной безопасности существует еще определяющее весь
359


характер наших отношений с Азией и имеющее глубокие корни недоверие к намерениям Запада. Это недоверие, по-видимому, еще сильнее утверждается в сознании населения Азии, как только мы начинаем уделять повышенное внимание военным планам в ущерб экономической и технической помощи. В тесной связи с этим субъективным фактором стоит то обстоятельство, что большинство азиатских государств находят убедительные (хотя и кажущиеся нам недальновидными) и выражающие узконациональные интересы доводы, чтобы не связывать себя жесткими обязательствами ни с одной из стран, противостоящих друг другу в холодной войне.
Пытаясь навязать нейтральным государствам Азии (чья политика определяется такими недружелюбными побуждениями) военные союзы, столь явно противоречащие их представлению о национальных интересах, мы могли бы только сделать эти государства своими врагами. В других частях света, где ощущение внешней угрозы острее, а недоверие к Западу не так сильно развито, военные союзы могут сослужить полезную службу. Но в Южной Азии лучшим способом создания политической атмосферы, благоприятной для локальной обороны, могло бы быть приведение нашей дипломатии в согласие с нейтрализмом, а не противодействие ему. По мере освобождения от жупела западного «колониализма» и роста политической зрелости в мире политики силы эти государства, так недавно завоевавшие независимость, осознают элементарные интересы своей безопасности. Тогда они, может быть, вступят в оборонительные соглашения по собственной инициативе более охотно, чем в том случае, если бы мы преждевременно стали навязывать им свое особое понимание их интересов. Во всяком случае, поскольку коммунисты представляют себя поборниками нейтрализма, мы поступим более правильно, если будем поощрять азиатские государства к занятию сильной, независимой позиции (какова бы ни была ее ценность) как сдерживающему средству, а не искать в них партнеров для холодной войны. Тем самым мы позволим нашим противникам наклеивать на нас ярлык «империалистов» и дадим возможность действительным империалистам выступать в роли защитников государств, недавно завоевавших независимость.
360


ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ СТРАТЕГИИ
В своем кратком очерке американской стратегии мы исходили из предположения, что она не выходит из рамок наших экономических ресурсов и, если можно так выразиться, психологических ресурсов или национальной воли. Взаимосвязь этих двух факторов гораздо теснее, чем мы ощущаем. Военная стратегия предъявляет требования на людские и материальные ресурсы нации, требования, которые должны удовлетворяться экономикой. Затраты на это требуют в свою очередь известной доли отчислений от каждого гражданина в виде налогов. Это лишает его реальных благ,, которые он может получить на заработанные им деньги, и самых разнообразных услуг, которые он рассчитывает получить от государства. Когда расходы на внешнюю политику и на оборону составляют около 70 процентов национального бюджета, соответственно возрастают и налоги, накладываемые на граждан. Психологическое значение этого заключается в том, что материальные жертвы (мы не учитываем военной службы) могут служить единственным средством, позволяющим среднему гражданину реально почувствовать влияние национальной стратегии, которая в остальном представляется ему чем-то весьма отдаленным и, в лучшем случае, туманным. В эпоху холодной войны обыватель может непосредственно познать взаимосвязь между внешними обязательствами и национальными ресурсами только через личные материальные жертвы.
Можно сомневаться в том, что средний налогоплательщик сознает прямую связь между внешней политикой и средствами своего существования так отчетливо, как заявляют от его имени его выборные представители, стоящие у государственного кошелька. Но с точки зрения приемлемого или неприемлемого в национальной стратегии важно, что эти представители действуют так, как будто он действительно достаточно осведомлен. Точно так же в той или иной степени поступает и вся иерархия выборных и назначенных чиновников, расположенная книзу от президента, восседающего нд вершине. В обществе, основанном на рыночных отношениях и открыто ставящем своей целью рост материального благосостояния личности и удовлетворение ее частных стрем¬
361


лений, людям, на которых возложена ответственность за перевод стратегии на денежный язык, всегда приходится как бы извиняться за расходы, предназначенные для маловероятных и неопределенных случайностей, могущих возникнуть за рубежом. Им нельзя забывать о великом множестве внутренних потребностей, соперничающих с нуждами обороны за долю в национальном бюджете. Рыночный механизм — это в конце концов способ разрешения поставленных обществом определенных задач экономическими средствами. Однако поскольку он по самой своей природе является объективным вершителем судеб частных, эгоистических устремлений, то для подчинения в интересах национальной безопасности индивидуальных стремлений коллективным общественным целям потребуется в итоге отменить то предпочтение, которое отдавалось ценностям индивидуального потребителя. Никому не хочется обращаться к обществу с таким предложением. Легче действовать, делая вид, что коллективные и индивидуальные цели вполне совместимы.
Это означает, что способность государства обеспечить оборонительную программу зависит не только от валовой продукции страны, дохода на душу населения и других объективных критериев экономической мощи. Она отражает также и степень готовности народа, его политических представителей и государственных чиновников принести те или иные материальные жертвы ради данной национальной стратегии. Итак, в конечном счете стратегический экономический потенциал Америки определяется не совсем точным и расплывчатым способом, путем сопоставления важности для обеспечения безопасности определенных военных экономических и политических мер с индивидуальными, групповыми и национальными интересами, которые необходимо принести в жертву для проведения этих мер. Если народ и его руководители не понимают необходимости данной стратегической программы или не склонны нести жертвы, необходимые для претворения ее в жизнь, то эта программа будет экономически неосуществима, даже если бы страна обладала производительностью, доходом и финансовой структурой, достаточными, чтобы выдержать втрое большую программу. Но тут экономика уже явно переплетается с общественным мнением, с политиче¬
362


скими соображениями и с множеством запутанных вопросов, не поддающихся количественному измерению.
С точки зрения объективных критериев национального оборонительного потенциала, не может быть сомнения, что Соединенные Штаты способны проводить стратегию ограниченной войны, изложенную в общих чертах в настоящем труде, даже если бы она была слишком дорогостоящей по общепринятым нормам мирного времени. Без существенного увеличения расходов на оборону нельзя проводить в жизнь военную программу, предусматривающую увеличение численности сухопутных войск, создание большого и разнообразного арсенала атомного оружия малой мощности, развитие новой сухопутной и воздушнодесантной техники (обеспечивающей мобильность тактических действий), поддержание отвечающей требованиям системы обычных вооружений и сохранение нашей способности к стратегическому ответному удару и к тотальной войне. Расходы на оборону могут достигнуть 50 млрд, долларов против среднегодовых (начиная с войны в Корее) ассигнований в 35 млрд, долларов (исключая помощь иностранным государствам). И все же есть все основания верить, что при годовой валовой продукции страны (сумма стоимостей произведенных готовых товаров и услуг по рыночным ценам — важнейший показатель экономической мощи страны) стоимостью в 400 млрд, долларов и при годовом приросте ее около 3,5 процента Соединенные Штаты могут легко обеспечить такую программу, не расстраивая экономику, не перегружая налогоплательщика и не вводя всестороннего контроля над материалами, ценами и заработной платой.
Конечно, рассматривая экономические возможности проведения стратегии ограниченной войны, надо признать, что объективные экономические пределы программы национальной безопасности в затяжной период холодной и ограниченной войны существенно отличаются от пределов, относящихся к преходящему кризису тотальной войны. Во время тотальной войны происходит мобилизация страны с единственной целью выжить в вооруженном столкновении. Все обычные экономические задачи — благосостояние потребителя, увеличение производственной мощности, повышение уровня жизни — подчиняются господствующей над всем задаче тотальной
363


мобилизации. В такой кризисный период экономический предел оборонительных усилий определяется ресурсами, которые могут быть эффективно использованы для ведения войны. В период же холодной и ограниченной войны страна проводит частичную мобилизацию, на неопределенный период времени, чтобы подготовиться на случай военного конфликта. В то же время она стремится сохранить жизнеспособность всех отраслей экономики, а не только оборонной промышленности, удовлетворяя спрос потребителя, создавая стимулы для роста производительности труда и расширения предпринимательской деятельности и содействуя здоровому развитию мирового хозяйства. Практически экономическим пределом таких оборонительных усилий является не поддающийся определению момент, когда они отвлекают столько ресурсов из сферы капиталовложения и потребления, требуют такого уровня налогообложения и такого жесткого контроля или приводят к такой разрушительной инфляции, что на длительный период ослабляется социальная и экономическая основа общества.
С точки зрения экономического предела частичной мобилизации, общеизвестная истина, что сильная оборона зависит от «крепкой внутренней экономики», имеет известный практический смысл. Однако уровень расходов на оборону, совместимый с крепкой внутренней экономикой, значительно превышает те пределы, которые обычно вызывали опасения банкротства. Мы свободно поддерживаем расходы на уровне, в несколько раз превышающем уровень до войны в Корее, предел того, что может вынести страна, не впав в банкротство. В течение войны в Корее годовая стоимость закупок товаров и услуг в соответствии с программой национальной безопасности возросла на 32 млрд, долларов за три года. Тем не менее экономика укрепилась, а не ослабла за время проведения мероприятий по укреплению обороны. Общественные и частные расходы продолжали расти; возрастало потребление на душу населения; общий прирост продукции почти вдвое превысил увеличение оборонительной программы; в то же время рост налогов стабилизировал цены и устранил необходимость всеобъемлющего контроля.
Опубликованные национальной ассоциацией планирования в октябре 1953 года материалы, анализирующие
364


способность американской экономики обеспечить выполнение широкой программы национальной безопасности, содержат вывод, что общее увеличение расходов на оборону с 52 млрд, долларов до 65 млрд, долл а ров к 1956 году не помешает продолжающемуся росту капиталовложений и потребления на душу населения и не потребует повышения уровня налогообложения. Ассоциация установила, что только при расходах на оборону в 75 млрд, долларов в год потребуется введение дополнительных налогов в течение ближайших трех лет или установление контроля над общественными и частными расходами. Однако даже этот уровень расходов все еще допускал бы рост капиталовложений и повышение жизненного уровня, совместимые с требованиями сильной экономики. Исходя из этого предела, говорилось в исследовании ассоциации, решение, касающееся объема оборонительной программы, во всех условиях, кроме общей мобилизации и большой войны, следует строить на основе ясных военных и политико-стратегических потребностей с учетом международной обстановки, а не на основе вымышленных экономических пределов.
Если отбросить мысль, что американское правительство грубо недооценивало объективные экономические возможности страны, то приходится сделать вывод, что оно неизменно определяло экономические пределы расходов на оборону на основе внутренних политических критериев, а затем пыталось выработать такую оборонительную программу, которая обеспечивала бы возможный максимум безопасности в рамках произвольно установленных бюджетных границ. Только во время корейского кризиса правительство действовало в соответствии с рекомендациями национальной ассоциации планирования, определяя объем оборонительной программы на основе ясных военных и политических стратегических потребностей с учетом международной обстановки, а не на основе вымышленных экономических пределов. Экономические пределы оборонительной программы, которые, по утверждению руководителей правительства, Соединенные Штаты не в состоянии превзойти, представляют собой не то, что страна может выдержать, а то, что, по их мнению, она хочет выдержать или, по крайней мере, то, чему она не будет оказывать энергичное противодействие.
365


Это само по себе не должно нас удивлять. Всякое демократическое правительство должно приспосабливать свою стратегическую программу к такому уровню затрат, который, по его мнению, будет принят страной, особенно ее законодательными органами. Нельзя осуществить никакой программы, если в глазах народа и его политических представителей ее значение для национальной безопасности не будет оправдывать личных жертв, связанных с ее проведением. Однако этот процесс приспособления должен действовать в обоих направлениях: так, чтобы правительство не только делало уступки общественному мнению, но и старалось научить народ идти на уступки реальной действительности. Этот процесс становится опасным лишь тогда, когда правительство смешивает объективный оборонительный потенциал страны и объективные требования ее безопасности с субъективным пределом расходов, с которым готова мириться страна, и усугубляет свою ошибку, оценивая этот субъективный предел с точки зрения взглядов, установившихся в обществе на основе недостаточного знания реальной обстановки. Подобный окольный путь может привести правительство к установлению экономических пределов стратегии на основе представлений и ожиданий общества в отношении национальной безопасности, порожденных самим правительством, которое представляет потребности обороны, исходя исключительно из своего понятия о приемлемости их для общества, а не из объективных требований. Таким образом, «экономия» может скрывать за собой не остаток политического мужества, что ведет к опасному затуманиванию реальных экономических возможностей и пределов национальной стратегии.
Склонность рассматривать экономические пределы национальной стратегии как наименьший общий знаменатель расходов, считающихся приемлемыми для общества, особенно наглядно проявляется, когда эта стратегия в течение неопределенного периода времени требует жертв и не обещает никакой психологической компенсации в форме морального и эмоционального удовлетворения, на которое американцы привыкли рассчитывать при своем активном вмешательстве в борьбу за господство. Очевидно, таков характер и описанной в этой главе стратегии. Объективное исследование экономических
366


требований стратегии ограниченной войны и открытое их провозглашение повлекло бы за собой прямое признание некоторых тревожных фактов и прямое опровержение утешительных иллюзий общества насчет пригодности американской стратегии и господствующей военной политики. Это означало бы откровенное признание приверженности правительства концепции сдерживания и ограниченной войны, чего политические лидеры постоянно старались избегать, отделываясь общими фразами, больше отвечающими концепции о мировом значении миссии американской нации. Итак, очевидно, что в основе проблемы экономических возможностей, как и всех других сторон американской стратегии, лежит коренной вопрос, касающийся психологической способности Америки приспособить свои взгляды и действия к самой идее ограниченной войны. „
ВЫЗОВ АМЕРИКАНСКОМУ ОБЩЕСТВЕННОМУ МНЕНИЮ
Наш труд начался с утверждения того, что способность американской стратегии ответить на угрозу ограниченной войны должна зависеть в конечном счете от изменения традиционного американского взгляда на войну и взаимозависимость между силой и политикой. Мы завершили полный круг. Коренной вопрос о способности нашей страны обеспечить такой поворот остается без ответа.
Совершенно очевидно лишь то, что стратегии сдерживания агрессора путем ведения ограниченной войны не хватает той моральной и эмоциональной привлекательности, которую американцы привыкли ожидать от внешней политики. Даже если эта стратегия будет иметь успех, она обещает немногим больше, чем установление равновесия сил. Если гордая и энергичная нация сможет найти в мрачной неопределенной перспективе сдерживания достаточные стимулы, чтобы пережить разочарование и жертвы длительного периода холодной и ограниченной войны,— это будет достойно удивления. Не может ли наша нация — в мучительном процессе применения своей природной, бьющей через край энергии и нравственного воодушевления, в бесконечном утомительном приспособлении своих сил и воли к изменчивым требо¬
367


ваниям стратегии ограниченных целей — утратить свою жизнеспособность, сделавшую Америку великой и творческой страной? Странно было бы рассчитывать на то, что в наши дни любой демократический народ стал бы жертвовать своей жизнью и счастьем (не использовав с полным напряжением свою военную мощь) ради сохранения равновесия сил в отдаленных частях земного шара. Пусть бы эту черную работу выполняла небольшая профессиональная армия или колониальный гарнизон; но, когда вся страна материально и духовно вовлечена во внешнюю политику, позволит ли она своим сынам умирать ради удержания какой-то второстепенной позиции на окраине Азии? Разве само понятие стратегии, требующей от Соединенных Штатов в одном случае напрячь усилия, в другом — воздержаться от применения силы, отступить при одних условиях и промолчать при других, постоянно ведя тонкую и осмотрительную дипломатическую игру с союзными, нейтральными и коммунистическими государствами, чтобы иметь возможность манипулировать соотношением сил, не предполагает гибкой тактики и отмежевания внешней политики от обычных моральных и эмоциональных соображений, что не может выдержать ни одна демократическая страна?
На такие вопросы нельзя дать безоговорочный ответ. Очень много будет зависеть от политического руководства, даже если вся страна проявит необходимую волю и понимание. Конечно, если власти, ответственные за проведение американской стратегии, станут на такую позицию, что достаточно противопоставить коммунистической мощи лишь мировое общественное мнение, коллективную волю Объединенных Наций и угрозу массированного ответного ядерного удара, если они станут на такую позицию, что Соединенные Штаты, пытаясь сдержать наступление коммунистов при помощи локальной обороны, неизбежно будут ставить себя в невыгодное положение, тогда страна в целом не станет по собственному почину настаивать на согласованных усилиях для отпора ограниченной агрессии в окраинных странах. Если американское правительство будет подходить к задаче противодействия угрозе коммунистической экспансии так, будто стратегия сдерживания является чем-то непристойным, а ограничение целей и средств войны нуж¬
368


дается в извинениях, то нельзя рассчитывать, что американский народ с готовностью и решимостью примет жертвы и разочарования, связанные со стратегией ограниченной войны. И если он в самом деле окажется втянутым в ограниченную войну, он не захочет терпеть мучительные, но неизбежные ограничения средств ведения войны соразмерно политическим целям.
А что если правительство откровенно разъяснило бы существующие стратегические альтернативы без прикрас и без извинений? Что если ответственные руководители представили бы обществу перспективы стратегии сдерживания не более и не менее неприглядными и запутанными, чем они есть на самом деле? И что если затем они обратились бы к нации с призывом поддержать вполне для нее посильную программу, которая подготовила бы Соединенные Штаты к военному кризису, хоть раз за всю их историю, до наступления кризиса и тем самым увеличила бы вероятность того, что он не наступит вообще? Разве страна отказалась бы их выслушать? Разве ее сковал бы страх? Разве она восстала бы в гневе и выбросила негодяев вон из правительства? А разве не могла бы она, к удивлению скептиков, обнаружить те самые качества — здравый смысл и зрелость, к которым взывали ее руководители?
Возможно, господствующие в обществе представления и предрасположения в отношении военной силы и политики настолько противоречат требованиям стратегии ограниченной войны, что их невозможно изменить никаким публичным разъяснением и убеждением. Может быть, это и правда, но как проверить, что это правда, если нет ни разъяснения, ни убеждения? Господство в обществе тех или иных взглядов не освобождает ответственных руководителей от детального разъяснения конкретных альтернатив, с тем чтобы общество само могло решить, что приемлемо и что неприемлемо. В конце концов «общество» это лишь удобная абстракция от крайней сложной совокупности разнообразных течений. Общественное мнение не является монолитным целым с четкими и неизменными взглядами на внешнюю политику. Это разнородная категория, состоящая из неустойчивых мнений и склонностей, пристрастных обвинений и дезинформации, наряду с большой дозой невежества и безразличия просачивающаяся через фильтр великого
24 Роберт 9. Осгуд 369


множества учреждений, политических групп и других средств своего проявления. Если только вообще возможно определить, почему общество одобряет или отвергает внешнюю политику, то нельзя считать, что это одобрение или неодобрение представляет собой предопределенный и неизменный вердикт. Ибо> общественное мнение — это изменчивая и податливая вещь, составленная из бесконечного множества калейдоскопических фигур, меняющихся под влиянием событий и веса политического руководства, в свою очередь оказывающих воздействие друг на друга.
Выборные чиновники по вполне понятным причинам неохотно бросают вызов господствующим представлениям и склонностям. Они предпочитают действовать наверняка, взывая к уже известным мнениям и предрассудкам, вместо того, чтобы подвергать себя риску, отваживаясь высказывать новые мысли и опираясь лишь на предположительную реакцию общества. Но разве не могло случиться, что беспрецедентные события последнего десятилетия заставили потускнеть блеск старых штампов и уже подготовили восприимчивую аудиторию для беспристрастного разъяснения подлинной сущности ограниченной войны, пока наши политические руководители тщетно пытаются примирить новые события с вышедшими из моды образами прошлого? Если это действительно случилось, то людей, достаточно смелых, чтобы действовать в согласии с фактами, ожидает высокая награда за искусство управлять государством.
Может быть, нереалистично надеяться на то, что американский народ согласится с новой позицией в международных вопросах, столь противоречащей его коренным предрасположениям, до тех пор, пока катастрофа (вроде падения Франции или бомбардировки Пирл-Харбора) не побудит его к действиям. В истории нашей внешней политики есть много фактов, могущих подтвердить эту точку зрения. Вероятно, и при отсутствии таких катастроф можно окольным путем ловко склонить народ к принятию нового курса, скрыв новые требования под маской традиционных принципов. С другой стороны, может быть, именно прямота, если она выражает реальное положение вещей, в наше время является более действенным побудителем для общественного мнения, чем общие фразы, на которые мы в значительной степени опи¬
370


рались до сих пор. Беспрестанные усилия государственных деятелей представить национальную стратегию в возвышенных и смелых выражениях отчасти исходят, ю-видимому, из представления о том, что американский народ так избалован и незрел, что не станет поддерживать требований холодной и ограниченной войны на скромной и прозаичной основе. И все же на деле может получиться как раз наоборот.
Конечно, это предположение покоится главным образом на интуиции, поскольку оно зависит от истолкова- шя таких туманных понятий, как настроения американцев. Самое большее, на что можно надеяться, это то, что такая интуиция будет вдохновляться правильным пониманием источников поведения американцев, обнаруживаемых при изучении реакции страны на изменения международной обстановки. За последние два десятилетия эта реакция являла собой замечательный образец практического приспособления к новым и неприятным обстоятельствам. В конечном счете именно способность общества быстро и правильно сделать трудный выбор из множества зол, навязанных нам угрозой безопасности Америки, а отнюдь не нелепые надежды на свободную инициативу или национальную славу обеспечила важный поворот воззрений американцев от изоляционизма к политике вмешательства на протяжении одного лишь тревожного десятилетия фашистской агрессии. А какие изменения произошли за несколько лет после начала холодной войны! Обозревая эволюцию воззрений американцев с момента вступления Америки во вторую мировую войну и в ходе последних событий холодной войны, трудно поверить, чтобы страна могла с таким единодушием разрешать стоящие перед ней международные проблемы, если бы общественное мнение не было настроено в духе воздержания, умеренности и трезвого одобрения всех необходимых мер, а не в духе донкихотства или беспринципного отрицания всяких личных жертв и национальных обязанностей.
Относя эти рассуждения к настоящему времени, можно предположить, что американский народ чувствует всю серьезность и сложность текущего тревожного момента, когда поверхностные лозунги, пустые банальности и высокопарные речи становятся неуместными. Он сбит с толку, но в общем не склонен ни к благоду-
371
24*


шшо, ни к опрометчивым действиям. Он хочет фактов и может обойтись без прикрас. Американцы стали подозрительно относиться к пышным фразам, при помощи которых они обычно разъясняли свою политику самим себе и остальному миру. Они стали подозрительны и им это надоело, потому что они чувствуют неуместность и несоответствие таких фраз при существующих условиях. Возникает подозрение, что, усиливая разрыв между желаемым и действительным, пышные фразы служат лишь дальнейшим развитием коренной противоречивости, свойственной американскому способу ведения холодной войны. Если бы мы без лишнего шума перестали делать вид, что политика, которую мы вынуждены проводить^ является истинным проявлением традиционного отношения Америки к внешнему миру, то задача приспособления к совершенно новым обстоятельствам могла бы разрешиться значительно легче, чем она разрешится, если нас будут непрерывно заставлять изображать из себя крестоносцев.
Если эти предположения о настроениях и характере американцев верны, то нет ничего невозможного в том, что наша страна ради ограниченных целей пошла бы на гораздо большие людские и материальные жертвы, чем те, о которых ее руководители осмеливаются просить народ, если только они будут излагать свою просьбу на языке осуществимых конкретных политических целей. Более того, можно найти оправдания для такой умеренности даже с самой узкой политической точки зрения. Безответственность политики, претендующей на большее, чем она способна достигнуть в действительности, вполне может превратиться в конце концов в политический бумеранг, потому что американский народ не замедлит отличить обещания от дел. Он больше не ребенок в этом мире и, в конце концов, не позволит, чтобы с ним обращались, как с ребенком. Следует, по крайней мере, попытаться подойти к нему как к взрослому, а таких попыток было слишком немного.
Правда, стратегия ограниченных целей и средств не уничтожит тоску по «золотому веку», но американский народ давно уже перестал надеяться на «золотой век». Он знает по опыту, что в международной политике преобладают широкие расчеты, а не скромность иллюзии. Однако он не должен на этом основании терять
372


свой динамизм, проистекающий из веры в конечные устремления. Его не должен оставлять традиционный духовный энтузиазм лишь из-за того, что он освободился от утопических надежд. На данном этапе игры, именуемой мировой политикой, он должен совершенно отчетливо понимать, что великих целей достигают только целым рядом малых дел, что ограниченные цели национальной стратегии охватывают только необходимые условия национальной безопасности, но не более широкие стремления человечества, которые, поскольку речь идет о холодной войне, будут оставаться в сфере длительного политического и идеологического соревнования с коммунистической системой. Великие моральные достижения остаются там, где они были всегда,— в сфере культурных, политических и социальных условий бытия, а не в сфере насилия и принуждения. И конечно, в настоящий период драматических перемен в этой сфере найдется множество благодарных задач, способных удовлетворить самых ревностных и практических моралистов.
Более того, даже военные задачи периода холодной и ограниченной войны не лишены моральных оснований. Считать, что стремление к всеобщему разрушению во имя всеобщих принципов в моральном отношении стоит выше, чем преднамеренное ограничение и контроль над применением силы для умеренных политических целей, значит просто бряцать оружием. Считать же всеобщий отказ от применения силы большей добродетелью, чем плановое распоряжение военной силой как разумным инструментом политики,— это особенно безответственная форма фарисейства. Разумная мораль выше капризного морализования. Разум требует твердой и четкой дисциплины в использовании военной силы, и для нас будет больше чести, если мы вынесем жертвы и разочарования ограниченной войны и подготовки к ограниченной войне, чем если мы отвергнем их единственно ради удовлетворения поверхностных моральных инстинктов. Такое отречение от воли и разума ведет к признанию, что у Соединенных Штатов и их союзников недостаточно материальных и духовных ресурсов, чтобы победить коммунистические державы в длительной борьбе. Всякое же проявление предусмотрительности и сдержанности, дающее разумное направление военной силе, укрепляет веру в то, что можно заставить время работать на дело свободы.
373


Конечно, разумная стратегия ограниченной войны предъявила бы новые и жесткие требования к выдержке, мудрости и зрелости американцев. Все бурные чувства и стремления, обычно подкреплявшие активную деятельность Америки на мировой арене, должны были бы подчиниться дисциплине разумной политики силы. Признание такой дисциплины вызвало бы к жизни особый вид практического идеализма, даже особый героизм, превосходящий всякие моральные высоты, достигнутые нашей страной в то время, когда сила не играла еще такой ответственной роли.


□ □□
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
Австро-прусская война 85, 94. Австро-сардинская война 85. Американская стратегия 148, 156, 178, 189, 195, 196, 244, 245, 249, 250, 255, 262, 269,
282, 297, 308—310, 317, 320, 342, 361, 367, 368.
Американский легион 275, 277,
283.
Американский совет по вопросам внешних отношений 5.
Англо-бурская война 85. Англо-франко-американский магистрат 198.
Антанта ИЗ.
Атлантическая хартия 70. Атомная война 5, 205, 248, 265. Атомная дипломатия 31, 296. Атомное оружие 6, 7, 10, 14, 15, 199, 200, 202, 204, 233, 253, 254, 279, 286, 302, 303, 306, 327, 331, 332, 338, 339. Атомный (ядерный) тупик 160, 161, 163, 164, 170, 177, 204.
Багдадский пакт 352. Бактериологическое оружие 28. Балканские войны 85. Бангкокская конференция 301. Берлинская блокада, блокада Берлина 157, 159, 206. Берлинская конференция 283. Берлинский конгресс 112. Большая война 9, 12, 15, 18, 21, 168, 305, 306, 325.
Венский конгресс 82, 83, 87, 97, 112, 113.
Версальский мирный договор 97.
Вестфальский мир 82.
Водородное оружие 162, 253, 302, 339.
Военная идеология 5.
Военная политика 11, 37.
Военная сила 34—41, 43—45, 55, 57, 58, 61, 63, 67, 73, 77, 171, 373.
Военная стратегия 31, 45, 148, 195, 202.
Война в Индокитае 15, 27, 157, 276, 281, 282, 284, 285, 292, 294, 297, 299, 353.
Война в Корее 6, 10, 15, 19, 27, 157, 159, 179, 193, 198, 206, 210, 213, 214, 216—219, 225, 228, 229, 231, 233, 234, 237, 239, 241, 245-248,250, 252—262, 267, 268, 270— 272, 274, 275, 279, 287,
289—292, 295, 297, 302, 306, 314, 329, 345, 347, 350, 357, 358, 363, 364.
Война 1812 года 73, 246.
Война за независимость 19.
Война против Японии 139, 140, 141.
Всеобщая война 78, 116, 133, 173, 190, 231, 234. *
Вторая мировая война 61, 62, 73, 77, 78, 133—136, 141—
375


143, 148, 154, 157, 165, 168, 169, 179, 186, 196, 208, 213, 270, 327, 328, 350, 371.
Глобальная война 20.
Государственный департамент 188, 223, 247, 257, 286.
Декларация об освобожденных народах 70.
Династические войны Людовика XIV 83.
Договор об обеспечении безопасности с Корейской республикой 275.
Договор о взаимной безопасности 300.
Доктрина массированного возмездия 276.
Доктрина массированного ответного удара 279.
Доктрина Трумэна 186—190, 205, 216.
Европейское оборонительное сообщество 270.
Единая национальная страте- гия 31.
Затяжная война 59.
Испано-американская война 19, 60, 66, 85.
Итальянские войны 112.
Каирское соглашение 222.
Квантунская армия 140.
Комитет начальников штабов 149, 211, 221—223, 226, 227, 236, 270—272.
Комиссия по иностранным делам палаты представителей 224.
Континентальные войны
XVIII века 88.
Крымская война 87, 112,
Лига Наций 127.
Линия Мажино 323.
Лиссабонское соглашение 270.
Локальная агрессия 274, 277.
376
Локальная война 13, 14, 176, 279, 296, 301, 321, 324.
Локальная оборона 273, 280, 294, 296, 300, 322, 325, 328, 330, 346, 348, 349, 355, 360, 368.
Малая война 5, 6, 9—12, 14, 15, 18, 21, 160, 205, 305, 306, 325, 350, 358.
Массированный ответный удар 23, 182, 264, 268,271— 274, 283, 307, 339, 345, 346.
Массированный стратегический ответный удар 303.
Массированный удар 8, 279.
Массированный ядерный ответный удар 278, 368.
Масштаб войны, военных действий 12, 17, 52—54,90, 151. 221, 239, 240, 312, 318, 327.
Мексиканская война 66.
Мировая война 7, 13, 15, 20, 21, 27, 34.
Мировая ядерная война 296.
Наполеоновские войны 26, 85, 88, 90.
НАТО 14, 199, 200, 228, 232, 234, 255, 270, 300, 302, 315, 322, 323, 326, 335, 337, 341, 342, 343—350, 357.
Научно-исследовательское управление армии США 20.
Национальная ассоциация планирования 364, 365.
Национальная стратегия 33—35, 38, 44, 62. 78, 180, 186, 249, 318, 341, 342, 354, 361, 366, 371, 373.
Немецкие войны 112.
Неограниченная война 8, 24— 27, 30, 55, 56, 81, 88, 89, 112, 119—122, 130, 151, 152, 154—157, 160, 161, 164, 170, 172, 174, 176, 178, 205, 219, 231.
Неограниченная подводная война 153.
Неограниченная ядерная война 55.


Общенациональная стратегия 315.
Ограниченная война 5, 6, 8— 13, 17, 20, 21, 24-31, 33- 35, 55, 78, 80—83, 86, 88, 90, 94, 95, 109, ПО, 115, 119, 131, 151, 154, 156, 157, 159—161, 165, 166, 16Й,
171—173, 176—180, 185—
187, 191—193, 196, 202, 205, 217, 225, 230—232, 237— 240, 241, 245, 247, 248, 254, 259, 268, 287, 294, 302, 303, 305—307, 330—336, 341,
344, 345, 350, 352, 353, 363, 364, 367, 369—371, 373.
Организация Объединенных Наций 159, 225—228, 231, 233, 234, 236, 238—243,
250, 256, 257, 265, 267, 285—287, 326, 368.
Пакт Бриана — Келлога 47, 48.
Парижская коммуна 95.
Партизанская война 134, 177.
Первая мировая война 19, 20, 60, 61, 82, 83, 87, ПО, 111, 116—120, 122, 131—133, 143, 153, 169.
План Маршалла 192, 206, 283.
Позитивная стратегия 182.
Политика запугивания 30.
Политика с позиции силы 8, 16, 21, 34, 37, 67, 80, 181, 218, 309, 360, 374.
Политика сдерживания 13, 186, 200, 243, 339, 341, 355.
Помпезные войны XVIII века 85.
Потсдамская декларация 145.
Превентивная война 162, 261.
Принцип примата политики 36, 38, 39, 43—46, 48, 49, 51.
Принцип экономии силы 43, 44, 54.
Проблема сдерживания 303.
Психологическая война 131.
Размах войны 18, 49, 52, 54. 87, 90, 176, 218, 219, 233, 238, 318, 327, 349.
Революционные войны 26.
Религиозные войны 26, 83. 84. 88-90.
Русско-турецкая война 85, 112.
Русско-японская, война 85, 87.
Священный союз 95, 112.
СЕАТО 14, 299, 300, 301, 315.
Североатлантический блок, пакт см. НАТО
Семилетняя война 25.
Совет национальной безопасности 78, 211, 212, 253, 271,
289.
Совет национальной обороны 254.
Совет по вопросам внешней политики 272.
Стратегия массированных ядер- ных ударов 7.
Стратегия НАТО 348.
Стратегия ограниченной войны 6, 28, 32, 35, 37, 57, 218, 304, 308, 313, 318, 320, 328, 333, 339, 342, 346, 355, 363, 367, 368, 374.
Стратегия ограниченных целей, средств 180, 368, 372.
Стратегия освобождения 182.
Стратегия ответного удара 265, 295, 298.
Стратегия сдерживания 179, 180, 181—186, 189—191, 192, 205, 206, 208, 210, 214, 215, 217, 218, 231, 232, 236, 244, 246—249, 251, 252, 257, 259, 260, 263, 264, 266, 268, 271,
278, 297, 302, 309, 310, 323, 324, 341, 349, 354, 358, 367—369.
Стратегия противодействия 244.
Стратегия «трех фронтов»
300—302.
Тактическое ядерное оружие 10, 11, 172, 173, 278, 292, 302—304, 330—335,338—341, 349, 355.
Теория ограниченных войн 10, 15, 18, 20, 21, 36.
Термоядерная война — 162, 337, 345.
Термоядерное оружие 162, 204,
279, 339, 346.
Тотальная ядерная война 29, 30, 162, 202, 311, 327, 345, 363.
377


Третья мировая война 193— 196, 199, 201, 213, 219, 221, 226, 233, 234, 250, 260.
Тридцатилетняя война 89.
Тройственный союз 113.
Управление оперативного планирования 197.
Управление политического планирования 181.
Утрехтский мир 83.
Феодально-династические вой- ны 18.
Франко-прусская война 85, 94, 96, 97, 117, 122.
Французская революция ПО, 111, 119, 124.
Французские революционные войны 82, 85, 88, 91.
Франкфуртский мирный договор 97.
Холодная война 35, 62, 77, 78, 117, 135, 136, 139, 160, 166,
177, 180, 184, 185, 191, 192, 199, 210, 245, 247, 260—262, 268, 308, 309, 317, 338, 360, 361, 363, 364, 367, 371—373.
Центральное разведывательное управление 220, 223.
Ядерная война 162, 165, 176,
178, 296, 327, 338, 340, 348, 350.
Ядерное оружие 5, 6, 7, 9, 28, 52, 55, 78, 161, 163, 176, 252, 278, 298, 302, 304—307, 310, 311, 326, 328, 333— 335, 338—341, 343, 344, 346. 348, 351, 355.
Ялтинская конференция, Ялтинское соглашение 140,150.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Амос 89.
Ачесон 190, 212, 216, 224, 228, 249, 261, 267.
Бао Дай 257, 276.
Бек 137.
Бисмарк 95—98, 113—115, 131. Болдуин 335.
Болингброк 103.
Бриан 47, 48.
Брэдли 146, 227.
Ван Флит 240.
Ватт ель 109.
Ведемейер 197.
Вильгельм 114.
Вильсон 61, 70, 71, 122, 125, 127. Вобан 84.
Герделер 137.
Гладстон 98.
Гитлер 130—133, 137, 167.
Грю 145.
Гуго Гроций 18, 108.
Гэйвин 20.
Даллес, Джон 247, 248, 262—
378
266, 269, 271—281,283—285, 286-290, 296, 297, 300-302. Джадд 190.
Джой 234.
Джонсон 194, 195, 198, 253. Дизраэли 97.
Додж 271.
Доновен 288.
Екатерина Медичи 89.
Иден 301.
Карл VI 106, 107.
Карл IX 89.
Карно 88.
Кастльри 126.
Келлог 47, 48.
Кеннан 181, 182, 186, 189, 190, 239, 303.
Кестльри 95. Кингстон-Макклори 10. Киссингер 5, 6, 340.
Клаузевиц 47, 48, 58, 156, 168, 229.
Коул 8.
Куорлс 306.


Ленин В. II. 6, 18, 19, 21, 122, 244. Лиддел Гарт 131.
Липпман 69, 190, 191.
Ли Сын Ман 301.
Л у эти 295.
Людовик XIV 83, 84, 105. Людовик XVIII 95.
Лютер 89.
Макартур 212, 214, 218, 221— 223, 225—230, 233, 234, 236, 237, 243, 248, 251. Маккарти 248.
Макклой 145.
Макмиллан 14.
Малиновский Р. Я. 13, 2 К Мария Терезия 106, 107.
Марк Твен 19.
Мартине 105.
Марч 63.
Маршалл 146, 192, 206, 253, 258, 283.
Мендес-Франс 287.
Меттерних 95, 126.
Мольтке 96.
Монтгомери 302.
Муссолини 130.
Мэррей 117
Наварр 275.
Наполеон Бонапарт 82, 88, 94, 95, 98, 99, 111, 117, 119, 127. Неру 277.
Никсон 284—286.
Норман 118.
Ноу ленд 285.
Осгуд 5—8, 10, 12, 15-18, 20, 22, 23.
Паниккар 223.
Ре стон 191.
Риджуэй 240, 290, 307, 332, 358.
Рузвельт 70, 141, 143, 144, 150, 222, 266.
Рэдфорд 196, 272, 284, 285,289.
Саймингтон 307.
Спалатин 89.
Сталин И. Б. 132, 298.
Стимсон 144, 145.
Талейран 95, 126.
Тафт 266.
Токвиль 59.
Толстой, Лев 64, 119.
Трумэн 184, 186—190, 193, 194, 198, 201, 205, 211, 213, 216, 218—220, 223, 225, 233, 241, 252, 257, 258, 267, 270, 274, 278, 284, 306, 307, 315, 331.
Тэйлор 299, 358.
Уэбб 198.
Филлипс 340.
Финлеттер 203.
Фор рестол 145, 194.
Фош 99, 100.
Фридрих Великий 105.
Хилмен 340.
Хрущев Н. С. 13, 14, 15, 22.
Хэдли 335.
Хэлл 70, 145, 153.
Хэмфри 271.
Чан Кай-ши 175, 222, 299, 301.
Черчилль 70, 138, 141—146, 222.
Шепли 277, 285.
Шлиффен 114.
Эйзенхауэр 139, 146, 149, 182, 184, 241, 263, 264, 266—270, 274, 276, 278, 279, 283—285, 288—290, 294, 297—300, 302, 304-307, 322, 331.
УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИИ
Австралия 255, 299, 300. Австрия 82, 83, 85, 92, 94—96, 106, 111, 124, 132. Австро-Венгрия 113, 124.
Азия 114, 135, 152, 201, 207,
209, 212, 220, 232, 255, 257, 263, 265, 267, 268, 274, 276, 278, 281, 284, 296, 297, 299, 301, 303, 313, 323, 331, 338, 342, 353, 357, 359, 360, 368.
379


Алеутские о-ва 212.
Алжир 13.
Аляска,, п-ов 212, 357.
Атлантический океан 70, 200.
Ауэрштедт 94.
Афганистан 16, 313, 351.
Африка 113, 114, 152.
Балканы 98, 137.
Бельгия 14, 47.
Берлин 138, 145, 146, 149, 157, 159, 167, 197, 198, 206, 220, 269.
Бирма 323.
Ближний Восток 177, 181, 351.
Бавария 106.
Болгария 158, 159.
Варшава 154.
Вашингтон 187, 283, 295.
Великобритания, Англия 5, 6, 14, 18, 47, 70, 82, 83, 97, 98, 106, 111, 113, 114, 122— 125, 128, 134, 135, 139, 147,
150, 176, 177, 197, 198, 213,
222, 246, 256, 257, 285, 288,
289, 299, 339, 352.
Вена 95.
Вестфалия 82.
Воньсань 223, 239.
Вьетнам 257, 259, 265, 275, 281, 286.
Гавайские о-ва 357.
Гавана 19, 60.
Гамбург 335.
Гватемала 13.
Германия 20, 47, 74, 82, 89, 95, 96, 97, 113, 114, 122, 124, 125, 127, 128, 130—134,
136—139, 142, 143, 146— 148, 154, 197, 213, 232, 255, 345, 348, 349.
Гибралтар 83.
Голландия 14, 106.
Гонолулу 272.
Греция 27, 157—159, 186—188, 190—192, 200, 206, 208,
216, 347.
Гуам, о. 19.
Дальний Восток 114, 134, 139, 140, 158, 207, 212, 225, 228, 234, 255, 271, 299, 300.
Дания 14, 85, 95, 132.
Детройт 167.
Диен-Биен-Фу 276, 283—286,
290, 	292.
Евразия 33, 136, 177, 196, 206, 245, 262, 324.
Европа 71, 75, 82, 83, 90—92, 94, 95, 97, 98, 106, 109, 112—114, 117—119, 121-г 124, 126, 132, 134—139, 141, 146—148, 157, 158, 165, 192, 193, 199, 200, 205—207, 209, 212, 219, 220, 227, 244, 245, 253—255, 258—260, 262,
269, 274, 278, 302, 303, 330, 331, 335, 336, 343—351,
353, 357.
Египет 13, 97, 98, 177, 352.
Женева 281—283, 286—288.
Западная Германия 207, 270, 348.
Иена 94.
Иллинойс 267.
Индия 16, 47, 113, 277, 323, 359.
Индокитай 13, 15, 27, 157, 220, 257, 259, 265, 274—278,
281—295, 298, 299, 353.
Индонезия 13, 16.
Иньчхонь 221, 222, 238.
Иордания 13.
Ирак 352.
Иран 29, 167, 187, 206, 220, 318, 351—353.
Испания 18, 19, 60, 74, 83, 106, 128, 203.
Италия 47, 83, 94, 113, 114, 128, 143.
Йемен 13.
Каир 222.
Камбоджа 286, 323.
Канада 246.
Кантон 278.
Карфаген 26, 82.
Кения 13.
Китайская Народная Республика 15, 170, 231^ 238, 276, 282, 299.
380


Китай 139, 159, 170, 172, 175, 177, 190, 206—208, 221— 223, 226, 227, 234, 238— 240, 247, 255—256, 260, 265, 274, 276, 283, 286—288,
291, 294, 295, 302, 321, 323, 332, 356, 358.
Корейская Народно-Демократическая Республика 231, 232, 238, 252, 277.
Корейский п-ов 25, 212, 221, 226, 234, 344.
Корея 6, 10, 13, 15, 19, 27, 29, 139, 157—159, 168, 179,193, 198, 201, 205—206, 210— 219, 221—226, 228—248,
250—262, 265, 267, 268,
270—272, 274—279, 281,
282, 284, 285, 287, 290—
292, 294—295, 297, 299,
300—302, 314, 324, 330, 345, 347, 350, 353, 356—358,
364.
Красная, р. 283.
Куба 19.
Куэмой, о., см. Цзиньмынь- дао, о.
Лаос 286, 323.
Латинская Америка 61.
Лейпциг 149.
Ливан 13, 177.
Ливерпуль 169.
Лиссабон 347.
Лондон 95.
Лотарингия 96, 97.
Луизиана 335.
Малайя 13.
Манила 299.
Маньчжурия 128, 134, 135, 140, 141, 144, 222, 234, 235, 240, 266, 278.
Маон 83.
Мацзудао, о. (Матцу, о.) 299.
Менорка, о. 83.
Москва 158, 181.
Мюнстер 82.
Мюнхен 335.
Нагасаки 145, 154, 333, 339.
Нидерланды 83.
Новая Зеландия 255, 299.
Норвегия 14, 132.
Нью-Йорк 167, 169, 219.
Окинава, о. 212, 357.
Оман 13.
Оснабрюк 82.
Пакистан 299, 323, 352, 359. Панай, о. 169.
Париж 265, 277.
Пекин 223, 231, 278. Пирл-Харбор 141, 194, 195,370. Польша 14, 47, 107, 132.
Прага 138, 145, 146.
Пруссия 85, 92. 94—99, 106, 111, 116.
Пуэрто-Рико 19.
Пхеньян 223, 239.
Рейн, р. 97, 124.
Рейнская область 128.
Рим 26, 82.
Роттердам 154.
Рюкю, о-ва 212.
Саксония 92, 106.
Северная Корея 134, 139, 211, 222, 232, 238, 239. Сент-Луис 275.
Сеул 221.
Сибирь 265.
Советский Союз, Россия — по всей книге.
Средиземное море 181, 187,
188, 209.
Средний Восток 134, 152, 177, 181, 187, 188, 207, 313, 332, 347, 352, 357.
Судетская, обл. 132.
Суэцкий канал 97.
США, Америка — по всей книге.
Таиланд 299, 318, 323.
Тайвань (Формоза), о. 175, 211, 214, 239, 259, 299, 300, 301, 357.
Тихий океан 212, 217, 276. Тумыньцзян, р. 240.
Турция 98, 186—188, 190—192, 206—208, 347, 352.
Урал 124, 212.
Утрехт 83.
Филиппины, о-ва 19, 169, 212, 255, 299.
381


Финляндия 168.
Формоза, о., см. Тайвань, о.
Формозский прол. 214, 313, 318, 329.
Франкфурт-на-Майне 97.
Франция 14, 26, 47, 70, 75, 82, 83, 89, 91—98, 100, 106, 111, 113—115, 123, 124,
127—129, 131, 132, 134,
138, 177, 197, 257, 259, 283, 285—289, 299, 370.
Хиросима 145, 154, 172, 333, 339.
Цзиньмыньдао, о. (Куэмой, о.) 299.
Чехословакия 47, 131, 146, 198.
Чикаго 167.
Шампейн 267.
Шанхай 278.
Швеция 82.
Эльзас 82, 96, 97.
Эфиопия 128.
Югославия 158, 159, 220.
Южная Корея 175, 210—214, 216, 219, 224, 239—242, 256, 277, 300.
Южно-Китайское море 286.
Япония 47, 70, 114, 128, 134, 139—145, 153, 154, 159,
208, 212, 217, 220, 225, 232, 255, 357, 358.
Ялта 136, 140.
Ялуцзян, р. 159, 220, 223, 236, 240, 275.


□ □□
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
Предисловие к русскому изданию 5
Введение 23
Ограниченная, неограниченная и тотальная войны . . 24
Необходимость стратегии ограниченной войны для
Соединенных Штатов Америки 28
Основные проблемы ограниченной войны 33
Часть первая ВОЙНА И ПОЛИТИКА
Глава первая. Теория ограниченной войны 36
Принцип примата политики —
Война как орудие национальной политики 44
Размах войны 49
О целесообразности ограниченной войны 54
Глава вторая. Подход американцев к войне .... 57
Отделение силы от политики —
Отрицание насилия 63
Воинственность 65
Недооценка силы 67
Отделение дипломатии от силы 9
Антимилитаристская традиция 72
Исторический опыт Америки 73
Изменения во взглядах американцев на войну .... 77
Часть вторая УРОКИ ИСТОРИИ
Глава третья. Конец эпохи ограниченных войн . . 80
Взаимосвязь между средствами и целями войны ... —
Условия ограничения войн 101
Глава четвертая. Рождение тотальной войны ... 116
Канун первой мировой войны —
Почему первая мировая война была неограниченной
войной 119
Последствия тотальной войны 122
Гитлеровская концепция войны 129
Вторая мировая война 133
Связь прошлого с настоящим 150
Часть третья АМЕРИКАНСКАЯ СТРАТЕГИЯ
Глава пятая. Современный период войны 156
Современная ограниченная война —
Атомный тупик 160
Возможность неблагоразумных действий 166
Возможность просчета 170
383


Возможности, лежащие вне сферы контроля со стороны русских и американцев 174
Возможность будущей войны 177
Глава шестая. Стратегия сдерживания перед войной
в Корее 179
Конфликт между действительностью и предположениями —
Происхождение стратегии сдерживания 186
В плену тотальной войны 192
Конец американской атомной монополии 201
Усиление внимания коммунистов к Востоку 206
Глава седьмая. Война в Корее 210
Начало войны и вмешательство США —
Позиция правительства в вопросах ведения войны . . 218
Позиция Макартура в вопросах ведения войны . . . 225
Уроки войны в Корее 231
Психологические последствия войны в Корее .... 245
Глава восьмая. Стратегия сдерживания после войны
в Корее 252
Реакция правительства демократов на события
в Корее —
Вызов, брошенный республиканцами стратегии сдерживания 259
Освобождение народов, вывод войск, массированный
ответный удар 268
Война в Индокитае 281
Стратегия та же — оружие новое 297
Глава девятая. Навстречу стратегии ограниченной
войны 308
Необходимость переоценки военно политического
курса —
Сдерживание — вопрос метода 309
Способность к ведению тотальной и ограниченной
войн 310
Ограничение политических целей 313
Ограничение средств ведения войны 318
Географические ограничения 320
ОграничЛшя применяемого оружия м объектов военных действий 326
Сухопутные войска 329
Тактическое ядерное оружие 330
Ограниченная война в зоне НАТО 341
Ограниченная война на Среднем Востоке 351
Ограниченная война в слаборазвитых странах .... 353
Экономические возможности национальной стратегии 361 Вызов американскому общественному мнению .... 367
Предметный указатель 375
Именной указатель 378
Указатель географических названий 379
— □