История посольств и дипломатических отношений Русского и Иранского государств в 1586-1612 гг. - Бушев П.

Автор: Бушев П.

Теги: политика международное право

Год: 1976

Похожие

История посольств и дипломатических отношений русского и иранского государств в 1586 — 1612 гг. (По русским архивам)

Русско-ливонские и русско-ганзейские отношения

Северный Кавказ в русско-иранских и русско-турецких отношениях в XVIII в.

Из истории русско-кабардинских отношений

Текст

П'ЧЯл&ушев
\ К Д Е МИЯ Н А У К С С С Р ИНС ГИ ГУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ
П. П. Бушев
ИСТОРИЯ ПОСОЛЬСТВ И ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ РУССКОГО И ИРАНСКОГО ГОСУДАРСТВ в 1586—1612 гг.
(ПО РУССКИМ АРХИВАМ)
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ МОСКВА 1976
327+9(С)13
Б94
Ответственный редактор
М. А. КОРОСТОВЦЕВ
Книга посвящена истории дипломатических отношений между Русским и Иранским государствами и их посольств и миссий, которыми они обменялись в первые 27 лет (1586— 1612) установления регулярных политических связей. В книге приводятся многочисленные выдержки из архивных документов этого периода, а также дана предыстория связей России с мусульманским Востоком (IX в. — конец XVI в.)
10604-051
В -------------62-75
013(02)-76
© Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1976.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Торговые и политические отношения Русского государства с другими странами имеют многовековую историю. Изучение их всегда представляло интерес для русских и советских историков, а также для ученых других стран.
Наиболее распространенной формой политических взаимоотношений государств был обмен посольствами. По письменным источникам, отправка послов прослеживается со времен первых князей Киевской Руси — Олега, Игоря и Святослава [152, 9—15; 156, 42—44]. В более позцние времена, в XVI—XVII вв., отправка и прием иностранных посольств участились и осуществлялись в строгом соответствии с принятым в те времена дипломатическим церемониалом !. Посольским приказом1 2 Московского государства было четко сформулировано, «как посольство править»: как, когда, где, с кем и о чем вести переговоры, беседы; как принимать иностранных послов «на приезде» (приемная аудиенция у главы государства) и «на отпуске» (прощальная аудиенция) [244, 11, 808]; как вручать и принимать грамоты, поминки (подарки), произносить речи и т. д. Была разработана определенная документация, отражавшая деятельность русских послов за границей и иностранных в Московском государстве, которая способствует пониманию и изучению существовавших несколько веков назад торговых, политических и культурных взаимоотношений государств, в частности Московского и Се-февидского. Среди этих документов — грамоты, наказы, проекты речей послов на приемных аудиенциях, донесения послов, списки подарков, подорожные, указы местным воеводам об обеспечении посольств (русских и иранских) продовольствием, помещением, транспортом и т. д., а главное — статейные списки 3.
1 В Золотой Орде он отмечался еще в ХШ в., а в Великой -с 1499 г. [64]. Здесь опускается вопрос о принципах, на основе которых создавался этот церемониал и дипломатические взаимоотношения Руси с иностранными государствами (азиатскими или европейскими). Об этом см. дискуссию русских историков конца XIX столетия [223, 92, 80 и сл ]
2 Посольский приказ создан в 1549 г. Окончательно ликвидирован в 1720 г. Fro заменила Коллегия иностранных дел (с 1717 г) Ведал сношениями с иностранными государствами и делами иностранцев в Московском государстве, а также делами донских казаков и служилых татар (казанских, астраханских и сибирских) на русской службе [235, 11, 466]
3 Статейный список получил название от слова «статья»; посол должен был в своем отчете отвечать на статьи данного ему наказа. Позже статейный список стал журналом, дневником посла [154, 319].
3
Поскольку впредь придется часто сталкиваться с такими документами, дадим хотя бы краткую их характеристику.
Грамоты дипломатические — «верющие», позже называемые верительными, от главы одного государства к главе другого государства, а зачастую и от первого министра к первому министру, содержали представление посла, посланника: или гонца4 и разного рода просьбы или претензии. Содержание грамот министров обычно было сходно с содержанием грамот глав государств, иногда они имели несущественные дополнения.
Царские грамоты с золотым орнаментом и расписанными золотом заглавными буквами были довольно пространными, особенно ответные, так как в них почти дословно повторялось содержание грамоты, на которую отвечали, приводился полный титул русского царя с перечислением всех земель и княжеств, которыми он владел. Славословие в честь шаха обычно было довольно пышным и торжественным, но сравнительно небольшим (возможно, по соображениям возвеличивания собственной персоны или по незнанию всех владений шаха).
Наказ был вторым по важности, но иногда первым по секретности документом русского посольства. Это была подробнейшая инструкция не только о задачах посольства, но и о том, как их выполнять. Весь дипломатический церемониал подробно излагался в наказе: где и как посла или посланника следует встречать и принимать, как он сам должен поступать, что спрашивать, как и что отвечать (причем до правления Петра I это давалось в нескольких вариантах в категорической форме, что связывало инициативу главы посольства). Русский историк О. А. Зубашева-Корнилович писала об этом: «В Москве стараются предусмотреть не только малейший жест и слово собственного посла, но и его собеседника..., вследствие чего посол лишается всякой инициативы» [113, 5].
Проекты речей также составлялись заранее Посольским приказом. Они зачитывались послом перед шахом на приемной аудиенции и отнимали довольно много времени, так как требовали перевода и включали полный титул русского царя, сообщения о действительной или завуалированной 5 6 цели посольства, заверения в дружбе к шаху и, наоборот, зачастую ложные утверждения об отказе в дружбе (например, турецкому султану).
4 Гонец — обычно подъячий или переводчик Посольского приказа.
Он доставлял и официально вручал царскую грамоту главе иностранного государства.
6 Потому что на приемной аудиенции было много народу, а задачи посольства могли быть и сугубо секретными.
4
Особое значение приобретают статейные списки, потому что в них, если они добросовестно составлялись, последовательно заносились записи не только о переговорах с дипломатами, но и обо всем, с чем послы сталкивались и что наблюдали по пути с момента выезда и до возвращения в Москву. Авторы «Истории дипломатии» и рассматривают статейные списки как отчет посла в виде дневника [122, 308].
О статейных списках как о дневнике посольства и его отчете довольно подробно писал советский историк-востоковед Н. А. Смирнов [233, I, 29—32]. К сказанному им необходимо добавить, что в более ранние времена статейными списками назывались разного рода документы «со статьями».
Н. А. Смирнов отмечает коллективный характер составления статейного списка, считая это гарантией его «доброкачественности» и продуманности [233, I, 30].
Следует сказать, что это верно лишь в отношении крупных посольств. В небольших же посольствах, о которых в основном пойдет речь в книге, статейный список составлялся или самим послом (посланником), или подъячим. Поэтому к статейному списку как к документу следует относиться несколько критически, поскольку он носит субъективный характер. Как правильно отмечают авторы «Истории дипломатии»,, «кое что в них, повидимому, приукрашивалось... собственные слова послов излагались в самом выгодном для них свете...» и т. д. [122, 308]. Об этом свидетельствует и авторитетный знаток статейных списков, принимавший участие в их составлении, подъячий Посольского приказа Григорий Карпович Котошихин. В 1664 г. он бежал в Польшу, потом в Швецию,, где и написал о порядках в Московском государстве середины XVII в., в частности о том, что русские послы свои «речи, которые говорены и которые не говорены, пишут они в статейных списках не против того, как говорено, [а] прекрасно и разумно, выславляючи свой разум на обманство, чрез чтоб доставить у царя себе честь и жалованье бол-шое» [142, 52].
Несмотря на такую оценку, статейный список остается важнейшим источником для изучения отношений между государствами. Советский историк А. А. Новосельский, много работавший над архивными документами XV—XVII вв., считает, что статейный список настолько «первоклассный источник», что о значении его «нет необходимости распространяться» [185, 7]. Авторы «Истории дипломатии» правильно1 подчеркивают и другую, не менее важную сторону статейных списков, утверждая, что они «представляют громадный интерес...» как отчеты посольств не только «для истории русской дипломатии.., но и для пополнения наших знаний по истории государств, куда ездили русские послы.» [122, 308].
S
И это верно. В статейных списках зачастую приводятся сведения по истории, географии, этнографии, архитектуре, дается представление о внутреннем положении страны, ее международных связях и т. д. К сожалению, и сведения статейных списков не всегда полностью используются, иногда даже игнорируются некоторыми исследователями. Изучая «Журнал» русского посланника подполковника Артемия Петровича Волынского (1688—1742), побывавшего в Иране в 1716—1718 гг.6, советский иранист И. П. Петрушевский нашел в нем много сведений «о городах, торговле, народных и освободительных движениях начала XVIII в.» [204, 1—304].
В. И. Лебедев опубликовал в 1948 г. небольшую статью об этом посольстве (см. о ней далее), а Е. С. Зевакин издал выдержки из географического описания той части Азербайджана, по которой следовало посольство Волынского в Исфахан и обратно в Шемаху. Сделал он это в спешке, без ссылки на листы рукописи, использовав главным образом приложения к «Журналу». В предисловии Е. С. Зевакин отмечает ценность наблюдений А. П. Волынского: «Было бы интересно напечатать весь документ, но для этого потребовался бы целый том...». В этом же предисловии он утверждает, что описание Азербайджана «составляет самую ценную часть Журнала Волынского...» [109, 4].
Согласиться с последним значило бы обесценить политическую сторону «Журнала», ибо самое ценное в нем заключается в описании Волынским дипломатической деятельности посольства и взаимоотношений с иранским правительством, начиная от губернатора Шемахи и кончая шахом Султан Хо-сейном (1694—1722). Характеристики же, данные Волынским шаху Ирана и его первому министру Фатх Али-хану, — меткие и хлесткие — еще с выхода в свет 18-го тома «Истории России» С. М. Соловьева (1868 г.) вошли в обиход русских и советских ученых, разрабатывавших вопросы, связанные с падением династии Сефевидов (К. П. Патканов [195, I— XXXII], И. М. Рейснер, К- 3. Ашрафян [67, 188—210] и др.), а также немецкого ориенталиста конца XIX в. А. Мюллера [176, 409—410].
В русской исторической литературе опубликовано много важнейших документов: летописей, грамот и других материалов, касающихся взаимоотношений России с другими странами, в том числе и с Ираном. Многочисленные археографические и другие комиссии издали, например, «Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной Коллегии иностранных дел» (издавалось с 1811 по
6 Описание посольства на основе «Журнала» и других донесений А. П. Волынского подготовлено автором данного исследования в виде монографии.
6
1894 г., но так и осталось незаконченным) [46, I—V], или «Полное собрание законов Российской империи с 1649 г.», в V томе которого за № 3097 опубликовано первое русско-иранское торговое соглашение от 30 июля 1717 г. и много других документов о торговле с Ираном, в частности жалованные грамоты 1667 и 1673 гг. на монопольный вывоз иранского шелка-сырца в Европу Армянской торговой компанией транзитом через Россию [212, V].
Особую ценность представляет незаконченная публикация В «Памятников дипломатических сношений» с европейскими государствами с конца XV в. [39; 40, I—II], использованная автором в данной монографии. Там встречаются и статейные списки или выдержки из них. Ценные извлечения из этой публикации сделал русский историк Н. Н. Бантыш-Каменский (1737—1814), более 30 лет управлявший Московским архивом Министерства иностранных дел России. В «Обзоре внешних сношений России...» [50, ч. I—IV] Бантыш-Каменский привел много интересных данных. Однако нельзя полностью согласиться с высокой оценкой, данной «Обзору» автором статьи в Советской исторической энциклопедии [235, 2, 115], так как в извлечениях имеют место пропуски важных фактов и событий. Например, говоря об австрийском посольстве Николая Варкача, Бантыш-Каменский ограничился сообщением «о помоге» Рудольфу II и о будущем его посольстве в Москву [50, 13], но оставил без внимания интересные материалы о переговорах представителя австрийского посольства с иранским посольством Хаджи Хосрова в октябре 1594 г. в Москве [50, 13; 39, 1285—1294].
Правильно отметил Н. А. Смирнов, что «на статейные списки, как важнейший первоисточник, до сих пор у нас обращали мало внимания...» [233, I, 31], и хотя делались робкие попытки издавать отдельные экземпляры. Например, шесть статейных списков опубликованы в 1954 г. под редакцией Д. С. Лихачева, ныне академика. Советский историк М. А. По-лиевктов ознакомил нас с посольством Мышецкого в Кахетию [207, 1—21, 1—208] и с посольством Толочанова в Имеретию [209, 1—46, !—231]; А. Курбатов в 1893 г. опубликовал вольное переложение копии статейного списка русского посланника Андрея Плещеева в Иран в 1629—1630 гг. [57, 50—56]. О нескольких посольствах в Грузию за 1586—-1614 гг. сообщает русский историк С. А. Белокуров в работе «Сношения России с Кавказом...» [51], в частности о посольстве М. И. Татищева и А. Иванова в 1605 г.
Лучшим образцом публикации статейных списков Н. А. Смирнов считает список о посольстве И. Д. Милославского и дьяка Л. Лазаревского в Царьград в 1642 г. [233,
7
И это верно. В статейных списках зачастую приводятся сведения по истории, географии, этнографии, архитектуре, дается представление о внутреннем положении страны, ее международных связях и т. д. К сожалению, и сведения статейных списков не всегда полностью используются, иногда даже игнорируются некоторыми исследователями. Изучая «Журнал» русского посланника подполковника Артемия Петровича Волынского (1688—1742), побывавшего в Иране в 1716—1718 гг.6, советский иранист И. П. Петрушевский нашел в нем много сведений «о городах, торговле, народных и освободительных движениях начала XVIII в.» [204, 1—304].
В. И. Лебедев опубликовал в 1948 г. небольшую статью об этом посольстве (см. о ней далее), а Е. С. Зевакин издал выдержки из географического описания той части Азербайджана, по которой следовало посольство Волынского в Исфахан и обратно в Шемаху. Сделал он это в спешке, без ссылки на листы рукописи, использовав главным образом приложения к «Журналу». В предисловии Е. С. Зевакин отмечает ценность наблюдений А. П. Волынского: «Было бы интересно напечатать весь документ, но для этого потребовался бы целый том...». В этом же предисловии он утверждает, что описание Азербайджана «составляет самую ценную часть Журнала Волынского...» [109, 4].
Согласиться с последним значило бы обесценить политическую сторону «Журнала», ибо самое ценное в нем заключается в описании Волынским дипломатической деятельности посольства и взаимоотношений с иранским правительством, начиная от губернатора Шемахи и кончая шахом Султан Хо-сейном (1694—1722). Характеристики же, данные Волынским шаху Ирана и его первому министру Фатх Али-хану, — меткие и хлесткие — еще с выхода в свет 18-го тома «Истории России» С. М. Соловьева (1868 г.) вошли в обиход русских и советских ученых, разрабатывавших вопросы, связанные с падением династии Сефевидов (К. П. Патканов [195, I— XXXII], И. М. Рейснер, К. 3. Ашрафян [67, 188—210] и др.), а также немецкого ориенталиста конца XIX в. А. Мюллера [176, 409—410].
В русской исторической литературе опубликовано много важнейших документов: летописей, грамот и других материалов, касающихся взаимоотношений России с другими странами, в том числе и с Ираном. Многочисленные археографические и другие комиссии издали, например, «Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной Коллегии иностранных дел» (издавалось с 1811 по
6 Описание посольства на основе «Журнала» и других донесений А. П. Волынского подготовлено автором данного исследования в виде монографии
<6
1894 г., но так и осталось незаконченным) [46, I—V], или «Полное собрание законов Российской империи с 1649 г.», в V томе которого за № 3097 опубликовано первое русско-иранское торговое соглашение от 30 июля 1717 г. и много других документов о торговле с Ираном, в частности жалованные грамоты 1667 и 1673 гг. на монопольный вывоз иранского шелка-сырца в Европу Армянской торговой компанией транзитом через Россию [212, V].
Особую ценность представляет незаконченная публикация «Памятников дипломатических сношений» с европейскими государствами с конца XV в. [39; 40, I—II], использованная автором в данной монографии. Там встречаются и статейные списки или выдержки из них. Ценные извлечения из этой публикации сделал русский историк Н. Н. Бантыш-Каменский (1737—1814), более 30 лет управлявший Московским архивом Министерства иностранных дел России. В «Обзоре внешних сношений России...» [50, ч. I—IV] Бантыш-Каменский привел много интересных данных. Однако нельзя полностью согласиться с высокой оценкой, данной «Обзору» автором статьи в Советской исторической энциклопедии [235, 2, 115], так как в извлечениях имеют место пропуски важных фактов и событий. Например, говоря об австрийском посольстве Николая Варкача, Бантыш-Каменский ограничился сообщением «о помоге» Рудольфу II и о будущем его посольстве в Москву [50, 13], но оставил без внимания интересные материалы о переговорах представителя австрийского посольства с иранским посольством Хаджи Хосрова в октябре 1594 г. в Москве [50, 13; 39, 1285—1294].
Правильно отметил Н. А. Смирнов, что «на статейные списки, как важнейший первоисточник, до сих пор у нас обращали мало внимания...» [233, I, 31], и хотя делались робкие попытки издавать отдельные экземпляры. Например, шесть статейных списков опубликованы в 1954 г. под редакцией Д. С. Лихачева, ныне академика. Советский историк М. А. По-лиевктов ознакомил нас с посольством Мышецкого в Кахетию [207, 1—21, 1—208] и с посольством Толочанова в Имеретию [209, 1—46, 1—231]; А. Курбатов в 1893 г. опубликовал вольное переложение копии статейного списка русского" посланника Андрея Плещеева в Иран в 1629—1630 гг. [57, 50—56]. О нескольких посольствах в Грузию за 1586— 1614 гг. сообщает русский историк С. А. Белокуров в работе «Сношения России с Кавказом...» [51], в частности о посольстве М. И. Татищева и А. Иванова в 1605 г.
Лучшим образцом публикации статейных списков Н. А. Смирнов считает список о посольстве И. Д. Милославского и дьяка Л. Лазаревского в Царьград в 1642 г. [233,
7
Отдельные отрывочные данные по некоторым русским посольствам в Иран изданы русским просветителем Н. И. Новиковым в «Древней Российской Вивлиофике...» (1773—1775, 1788—1791) [55]. Отчет-дневник о поездке в Иран в 1623 г. русского купца Федота Котова опубликовала Н. А. Кузнецова в 1958 г. [63, 1—112].
Советский историк Н. Д. Миклухо-Маклай описал в 1952 г. интересный документ — «Записки» Семена Аврамова, первого русского консула в Иране, сопровождавшего в 1725— 1728 гг. шаха Тахмаспа II (1722—1732) в его скитаниях по Северному Ирану в период афганского нашествия [170, 88—103].
Особо следует остановиться на единственном издании опубликованных архивных документов из фонда 77 ЦГАДА7 за 1588—1620 гг., вышедшем в свет в 1890—1898 гг. под редакцией русского ученого-востоковеда и археолога Н. И. Веселовского (1848—1918) под названием «Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией» [42; 43; 44]. В них имеется несколько статейных списков. Эта грандиозная (на 1629 страницах) работа, к сожалению, издана с пропусками (очевидно, по соображениям экономии или во избежание повторов) и с некоторыми ошибками. 'О них будет сказано далее.
Что представляет собой фонд 77? Он состоит в основном из двух видов единиц хранения: книг и архивных дел. Первые— безупречны по своему оформлению (кожаный переплет, сшитые в последовательном порядке листы), написаны профессиональным, писарским почерком, без помарок и хорошо сохранились. Они легко читаются. Отступления от текста могут быть связаны лишь со спорными мягкими знаками и сокращениями, правильное чтение которых требует от читающего высокой квалификации, особенно если листы повреждены по краям или деформированы под воздействием сырости. Бывают ошибки в окончаниях слов 8.
Архивные же дела, называемые Н. И. Веселовским столбцами (столпы, столпики) [42, 341, 342, 344, 349 и сл.], собраны из разрозненных листов, расположенных далеко не всегда в нужном порядке. Они состоят из узких (11—12 см] и разной длины полос бумаги с количеством строк от 2 до 28 и более, не всегда аккуратно разрезанных (из свитков, рулонов). Об этом выразительно сказали составители «Памятников»: «В наказе [русским послам В. В. Тюфякину и С. Емельянову, 1597—1599] столбцы [листы] перебиты и сшиты в беспорядке. Разбор их затрудняется тем, что они
7 ЦГАДА — Центральный государственный архив древних актов.
8 Исправления ово на его, иво иа ево и его, ис на из, з на с и т. д.
S
сильно пострадали от сырости, у многих края отвалились,, чернила выцвели. Некоторых столбцов [листов] недостает. Кроме того, послам вдогонку высылались добавления к наказу в отдельных столбцах, без связи с предыдущими» [42, 341].
Как пример разбросанности листов в делах можно привести наказ В. В. Тюфякину и С. Емельянову, опубликованный на страницах 341—371 I тома «Памятников». Листы из архивного дела за 1595—1598 гг. в нем расположены в таком порядке: 32, 90, 91, 93, 43, 42, 41, 40, 34, 30 и т. п. Такая же-картина наблюдается и в других томах. Это свидетельствует не только о том, что листы расположены хаотично, но и О’ гом, что составители «Памятников», прежде чем опубликовать, например, наказ или докончальную 9 грамоту в целом и законченном виде, вынуждены были провести сложную, трудоемкую, конструктивную работу по восстановлению текста этих документов.
Однако это повлекло за собой не только ошибки, но и отступления от археографических правил публикации исторических документов, что было выявлено при сравнении подлинных документов, использованных в данном исследовании, с текстами их, опубликованными в «Памятниках». Проверка показала, что опубликование документов из книг и из хорошо сохранившихся дел в основном выполнено достаточно точно, если не считать некоторых ошибок 10 и небольших отклонений от текста подлинников в виде пропусков слов и отдельных разночтений, характерных при чтении скорописи XVI—XVII вв.
Другой вопрос, если архивное дело состоит из разрозненных листов, если документы деформированы. В этой связи составители «Памятников» образно выразились в сноске 1: «Отсюда на всех следующих листах (т. е. на 41—45 листах этого дела за 1597—1599 гг.) нижния строки поедены мышами» [42, 451]. К этому следует добавить, что аналогичные повреждения были и на первых сорока листах того же дела и в других архивных делах. Например, в деле о посольстве В. В. Тюфякина — С. Емельянова за 1595—1598 гг. повреждений гораздо больше.
Чаще всего такие отступления от текста имеют место при опубликовании начальных и конечных частей поврежденных листов. Вместо того чтобы неясные места или отдельные слова заключить в скобки (если можно догадаться по смыслу),
9 Докончинье — мирный договор [244, I, 563].
10 Например: на стр. 27 тома II составители «Памятников» указывают на страницы 88—90, тогда как следует добавить и страницы 18- -19, а на странице 128 того же тома написано «от нас и сказан» вместо «ис Казани» и т. д.
или заменить многоточием, составители «Памятников» вставляли в текст то, что им казалось нужным для придания законченной формы публикуемому документу. Например, на стр. 351 тома I [I—351], в шестой строке снизу, добавлено «а в обычае [веде] тца у всех» [28, 37, 32]; на стр. 410, в седьмой строке снизу, — «нам» [28, 204]; на стр. 445 в 23-й строке добавлено «И кре» и т. д. Такая же картина наблюдается и в других делах. В девятой строке 344-й страницы того же тома значится — «Семейке приказа™ с приставом и к шаховым ближним людем...», тогда как на 34-м листе дела за те же 1595—1598 гг. сохранилось лишь — «ним людем».
Наблюдаются и частичные исключения из текстов документов или перемещения в них отдельных фраз или их частей. На стр. 144 тома I в первой строке после слов «не застанут» выпущено «и их велел государь отпустить на астраханской бусе» [22, 223]; на стр. 376 слова «от иных государей отколи ни буди» приведены в начале девятой строки, тогда как в архивном документе они помещены на пять слов ранее [28, 106], а на стр. 362 из текста 70-го листа выброшено девять строк (с 4-й по 12-ю) [28, 70].
При проверке текстов обнаружилось, что некоторые листы или их части не нашли отражения в «Памятниках». Речь идет не только о листах с совершенно расплывшимися чернилами, например, из дела за 1595—1598 гг. с наиболее деформированными документами, но и о единичных листах, легко читаемых, опущенных составителями «Памятников» по неизвестным мотивам. Например, лист 23 и особенно лист 89 с информацией о корельских делах.
В целях, очевидно, экономии бумаги и во избежание повторов составители «Памятников» довольно широко прибегали к сокращениям части документов с оговоркой «и проч.» [42, 221, 227; 43, 90, 93, 122, 123 и сл.] и документов полностью. Например, они опускали некоторые части, если в опубликованном до этого документе говорилось о том же. Так, сделана отсылка на стр. 393 тома I в тексте указа астраханским воеводам — «и пр., как казанским воеводам».
И действительно, на стр. 392 указ казанским воеводам опубликован. Однако если сравнительно легко найти начало сокращенного текста, то конец его определить невозможно, •что ставит читателя в тупик.
Из тех же соображений экономии составители «Памятников» опубликовали на стр. 13—112 тома I текст статейного списка Г. Б. Васильчикова, скомбинированный ими из двух вариантов (редакций, по выражению составителей «Памятников») п, имеющихся в ЦГАДА.
11 Точнее говорить о вариантах, а ие о редакциях, так как книга № 1 не является извлечением только из столбца за 1588—1589 гг., а имеет и 10
Однако эта трудоемкая и сложная работа сопровождалась погрешностями и отступлениями от текста обоих вариантов статейного списка Г. Б. Васильчикова, так как невозможно их дать в одном тексте из слова в слово, как этого требуют условия публикации исторических документов с указанием в сносках на все несоответствия. И сравнение подтвердило это. Ведь не всегда можно разобраться в том, где и на каком слове кончается текст одного варианта и начинается текст другого.
К тому же опубликование обоих вариантов статейного списка первого русского посланника в Иран Г. Б. Васильчикова дало бы возможность вдумчивому исследователю найти то существенное, что ему необходимо и что таится в каждом из вариантов списка.
Более того, в «Памятниках» не опубликована книга № 2, причем об этом делается следующая оговорка: «Книга под № 2 представляет извлечение, сделанное в прошлом столетии из книги № 1 о передаче России городов Дербента и Баку, и вкратце статейный список Васильчикова» [21, 1—26;. 42, 183].
Надо ли доказывать, что этим нанесен ущерб изучению самого существенного вопроса русско-иранских отношений конца XVI — начала XVII в. Кроме того, извлечение из книги № 1 сделано, очевидно, в начале XVIII в., перед Персидским походом Петра I (1722—1723), людьми, которые могли иметь в своем распоряжении документы, не сохранившиеся до настоящего времени. Формулировки извлечения сами по себе представляют интерес для исследователя и дают возможность сравнивать их с материалами из книги № 1.
К недостаткам работы составителей «Памятников» следует отнести и то, что они не обращали внимания на изредка встречающиеся приписки на обороте документов в столбцах, а также на вычеркнутое в черновиках сохранившихся документов. То и другое может представлять научную ценность.
Из соображений экономии бумаги не полностью опубликованы книги № 3 и 5 из шести книг за 1588—1620 гг. 12. Например, из книги № 5 не опубликованы листы 8—17 о переговорах Бориса Годунова с шахским послом Хаджи Хос-ровом от 13 сентября 1593 г. по той причине, что они опубликованы на стр. 183—188 тома I (кстати сказать, вразбивку и менее подробно). Вследствие этого составителям приш-
другие источники. Это подтверждается тем, что в ней даются иногда другие даты по сравнению со столбцом
12 О книге № 4 в «Памятниках» сказано, что она — копия книги № 3, но из нее опубликованы отдельные документы. О книге № 6 будет сказано в томе II данного исследования, так как она относится к 1618— 1624 гг.
II
лось проделать большую текстологическую работу и дать дополнения в сносках.
Учитывая перечисленные недостатки и отступления от текстов исторических документов, «Памятники» нельзя назвать в точном смысле слова публикацией. И не только потому, что в ней нет постраничных сносок на листы архивных дел, но и в силу изложенных выше причин об отступлениях от основного принципа публикации исторических документов— принципа полной идентификации. В «Памятниках» опубликованы не просто архивные материалы, а архивные документы, пересортированные и подобранные по посольствам и миссиям в хронологическом порядке, иногда и с предварительным составлением документа из разрозненных листов; такой субъективизм в подборе публикуемого материала чреват ошибками и отступлениями от текстов документов, а в конечном счете и от принципов идентификации.
Мы так подробно разбираем «Памятники» потому, что этот источник представляет большой научный интерес, тем более что до настоящего времени он недостаточно использован. Несмотря на отмеченные недостатки, следует указать на высокую квалификацию и исключительную добросовестность безымянных составителей «Памятников» и редактора Н. И. Веселовского. Они сумели прочесть 13 и оставить нам тексты архивных документов, с которыми сегодня из-за деформации документов невозможно ознакомиться обычным •способом, без подсвечивания или без средств, применяемых специалистами-экспертами.
Критический разбор «Памятников» сделан здесь и для того, чтобы дать исследователям истории Ирана XVI— XVII вв. ясное представление об этом источнике, его положительных сторонах и недостатках. Для этого каждая сноска на используемый или цитируемый архивный документ фонда 77 сделана и на ЦГАДА, и на «Памятники». Если же сноска на «Памятники» отсутствует, следовательно, в них этого документа нет или он опубликован неточно.
Н. И. Веселовским издано описание посольства в Бухару И. Д. Хохлова [90, 1—27], который был в 1612—1613 гг. послом у шаха Аббаса I от И. Заруцкого, главаря мятежных казаков, захвативших Астрахань.
В Ташкенте в 1951 г. была опубликована статья члена-корреспондента Академии наук Узбекской ССР Н. Л. Кор-женевского о посольстве М. Н. Тиханова (1613—1615), следовавшего в Иран через Среднюю Азию и Хорасан [140, 69—72] из-за мятежа Заруцкого в Астрахани.
13 Только одни раз в томе I «Памятников» в сноске указано — «За верное прочтение этих двух слов („память послом"] ие ручаемся» [42, 358].
12
П. П. Бушевым в 1963—1973 гг. опубликованы описания двух посольств [84, 33—51; 85, 55—63], статья с историческим обзором русско-иранских отношений [86, 130—140] и о статуте иранских купчин и торговой миссии Казим-бека [87, 166—180].
В несколько ином плане — художественно-документальном стиле академик М. М. Богословский (1867—1929) описал в пятом томе биографических материалов о Петре I посольство Е. И. Украинцева в Турцию (1699—1700) [82, 1—316], а в четвертом томе — организацию и отправку А. А. Матвеева в Голландию (1699), а также прибытие в Россию шведского и польского посольств и переговоры с ними [83, 1—514]. В предыдущих томах описаны и другие посольства.
Особо следует сказать об использовании автором архивных материалов, приводимых русскими историками М. М. Щербатовым (1733—1790) [280], Н. М. Карамзиным (1766—1826) [134] и С. М. Соловьевым 14 (1820—1879), которые написали три истории Русского государства и сыграли тем самым большую роль в формировании исторической науки в России. Ценность их архивных изысканий заключается в том, что они, особенно М. М. Щербатов и Н. М. Карамзин, приводят в своих работах документы 15 16, часть которых они как исследователи видели последними. Гибель от московского пожара 1812 г. и от других стихийных бедствий некоторого числа списков и памятников, которыми пользовался Карамзин, подтверждает советский историк и историограф Н. Л. Рубинштейн [218, 176].
С. М. Соловьев, не принимая исторических концепций Карамзина, его дворянской идеологии, подчеркивал: «У Карамзина я набирал только факты...» [239, 60].
Использовались автором и архивные изыскания С. М. Соловьева, так как в его «Истории России...» особенно подробно освещены отдельные периоды русско-иранских отношений. Русский историк В. О. Ключевский (1841—1911) указывал на ценность и богатство архивных материалов, представленных в трудах Соловьева. Он писал в 1904 г. в связи с 25-летием со дня смерти своего учителя: «29 томов его „Истории" не скоро последуют в могилу за своим автором... в нашем ученом обороте надолго удержится значительный запас исторических фактов и положений... как их... высказал Соловь
14 «История России...» С. М. Соловьева доведена до царствования Анны
Иоанновны. Впервые издана в 4 книгах и 29 томах в 1845—1879 гг. (Второе издание 1851—1879 гг.) Переиздана в I960 г.
16 У Н. М. Карамзина в томе I на 172 страницы текста дано 125 страниц примечаний, т. е. главным образом архивных документов; в томе И—соответственно 189 и 160 страниц, причем петитом [218, 176].
13
ев: исследователи долго будут их черпать прямо из его книги, прежде чем успеют проверить их сами по первым источникам» [136, 60].
Такую проверку автору пришлось делать неоднократно. Затрудняло ее то, что Соловьев, не в пример Карамзину, не делает постраничных сносок на архивные листы, дела и год. Сноски же —«Дела Персидския означенных годов», разумеется, дают не очень много [240, 367].
Результаты подобных проверок не всегда оказывались в пользу С. М. Соловьева. Отдельные примеры таких расхождений будут приведены далее.
Здесь достаточно упомянуть о результатах сравнения текста архивных документов с приведенным С. М. Соловьевым в томе 7 «Истории России...» о русско-иранских отношениях в сентябре 1593 г. [242, 279] и в томе 18 о .«несении А. П. Волынского От 8 июля 1717 г. [240, 33, 34].
В первом случае, правильно отмечая безрезультатность русско-иранских переговоров «о союзе против турок...», С. М. Соловьев привел две цитаты из беседы иранского посла Хаджи Хосрова с Борисом Годуновым от 13 сентября 1593 г. В них он отступает если не от смысла, то от буквального текста архивного документа |6. К тому же, утверждения Соловьева, что шах Аббас «кроме Дербента и Баку уступал царю Кахетию...», — нет в документе, и оно не соответствует политике шаха, который лишь временно примирился с русско-кахетским договором 1587 г. о покровительстве русского царя над Александром II.
Во втором случае аналогичное отступление от текста архивного документа С. М. Соловьев допускает, когда излагает и цитирует донесение А. П. Волынского о разложении Се-февидского государства перед афганским завоеванием с убийственными характеристиками шаха Султан Хосейна и его первого министра Фатх Али-хана ,7.
На этом можно, пожалуй, закончить перечисление известных автору публикаций архивных документов с описаниями
16 Рассказывая Борису Годунову о том, что шах Аббас направил султану в залог своего племянника, Хаджи Хоеров говорил: «Племянник' государя нашего шахов у турского [султана] ш[ес]ти лет, а есть у шаха иные племянники, два их и те посажены по городом да и очи у них повыиманы: государи наши у себя братьи и племянников не любят при себе» [24, 21 об.]. С. М. Соловьев же, упрощая цитату, пишет: «Один племянник шахов у турского, а двое у шаха посажены по городам и глаза у них повынуты; государи наши у себя братьев и племянников не любят» [242, 279].
17 Например, в донесении А. П. Волынского от 8 июля 1717 г., цитируемом С. М. Соловьевым в т. 18 на стр. 33, 34, наблюдаются не только мелкие отступления от текста документа, но и пропуск нескольких слов — «а воспретить никто не смеет», которые должны предшество вать словам «и такой дурак [Фатх Али-хан]...» [38, 200об.].
14
/
русско-иранских посольств и миссий XVI—XVIII столетий 18.
Но из сказанного выше нельзя сделать вывод, что тема русско-иранских отношений до сих пор не освещалась в русской и советской исторической литературе19. Речь идет о том, что богатейший архивный материал фонда «Сношения России с Персией» в ЦГАДА и в других архивах, включая и «Памятники» Н. И. Веселовского за 1588—1620 гг., недостаточно изучен.
Не использовались и «Памятники дипломатических отношений Древней России...», хотя в них имеются ценнейшие данные о русско-иранских дипломатических отношениях.
Однако публикация всех без исключения материалов фонда 77, как показал опыт Н. И. Веселовского, не достигает цели по многим причинам. На некоторые из них указал в 1890 г. И. Н. Сугорский (псевдоним — Э. Э. Ухтомский) — рецензент первого тома публикации «Памятников...» Н. И. Веселовского. Он, во-первых, отметил «сухость материала», во-вторых, считал необходимым сделать разъяснительные примечания к тексту и, в-третьих, полагал нужным дать очерк восточной политики России той эпохи [246, 106].
Возникает вопрос о целесообразности дальнейшей публикации в таком виде. Если Веселовский потратил 15 лет на опубликование трех томов документов за 32 года (1588— 1620), то на публикацию последующих документов за 102 года (1621—1722) потребовалось бы не одно десятилетие кропотливого труда.
И возможна ли вообще полная публикация всех документов? Некоторые дела в ЦГАДА представляют собой чудом сохранившиеся благодаря труду архивариусов-энтузиастов отдельные части сведенных в пачки разрозненных архивных документов. Зачастую они состоят из отрывков без названия, даты и других данных, свидетельствующих о принадлежности их к материалам того или иного посольства.
Поэтому у автора возникла идея о создании труда, основанного на архивных материалах, который ликвидировал бы указанный пробел и охватил бы весь период русско-иранских отношений за 210 лет, с начала возникновения регулярных
18 М. А. Полиевктов и Е. С. Зевакин, работая в 30-е годы в архивах, оставили в библиотеке Тбилисского государственного университета выписки из материалов, извлеченные из разных архивов. Е С. Зевакин оставил «Материалы, извлеченные из Персидских дел ЦГАДА...» (без даты), а М. А. Полиевктов — «Материалы по истории грузино-русских взаимоотношений в 1625—1640 гг.» (Тбилиси, 1937) Последние, возможно, связаны с опубликованными им работами по русско-грузинским посольствам.
19 Даже П. А Риттих, весьма далекий от истории русско-иранских отношений, упоминает о посольстве Звенигородского и Засекина [217 45—16].
15
дипломатических отношений и до 1796 г., когда началась новая эра русско-иранских отношений, характеризующаяся активным проникновением русского царизма в Закавказье и иностранного влияния в Иран. Тенденции новой русской политики проявились уже в 80-е годы XVIII в. в проектах правительства Екатерины II (1762—1796) как по Восточному вопросу вообще, так и в отношении южного берега Каспийского моря в частности. Поход в 1796 г. В. А. Зубова в Иран совпал с новой эрой в истории Иранского государства — с установлением династии Каджаров.
Отношения Ирана с другими государствами в конце XVIII в., и особенно в первой трети XIX в., в связи с французским и английским проникновением в Иран и двумя русско-иранскими войнами 1804—1813 и 1826—1828 гг., привлекли большое внимание историков А. Р. Иоаннисяна [117, 1—446], А. В. Фадеева [261, 1—398], С. В. Шостаковича [276, 1—293], М. А. Игамбердыева 20 [115, 1—300], написавших основанные на архивных материалах монографии. Статьи и небольшие исследования сделаны другими историками 21.
Вместе с тем русско-иранские отношения XVI—XVIII вв. остались мало изученными, а богатейшие архивные фонды СССР — недостаточно использованными.
Создание исследования, отражающего историю посольств и дипломатических отношений Русского и Иранского государств этого периода, диктуется многими причинами научного и практического характера. Во-первых, оно восполнит существующий пробел. Во-вторых, написание монографии на архивных материалах введет в научный оборот новые первоисточники. В-третьих, в результате использования архивных материалов будет внесена достоверность в исследования внешнеполитических связей России с Ираном XVI—XVIII вв. В-четвертых, такая достоверность окажет положительное влияние на более полное и глубокое понимание взаимоотношений этих государств с древнейших времен. В монографии будет показано, что в основе этих взаимоотношений лежат не случайные, а закономерные, экономически обоснованные дружественные, миролюбивые принципы равенства и уважения государственного суверенитета этих стран, построенные на взаимовыгодных интересах. Автор считает, что изучение русских архивных материалов должно повлечь за собой разработку иранскими историками своих архивов и использование
20 Эта работа написана и издана в большой спешке, с ошибками.
21 Среди них: четыре работы 3. Т. Григорьяна, М., 1951—1959; две — М. А. Игамбердыева, Самарканд, 1952—1955; две — Н. А. Тихоновой, Ярославль, 1954—1957; М. Исмаилова, Баку, 1954; две работы Л. С. Семеновой, Л., 1958.
16
A 620464
их при изучении ирано-русских отношений. Кроме того, необходимость разработки настоящей темы обусловлена и тем, что в буржуазной зарубежной историографии, в том числе и иранской, не изжито мнение о полном отсутствии каких-либо отношений между Московским и Иранским государствами до времен правления Петра I (1682—1725). Этим грешат не только западноевропейские и американские историки, но и большинство идущих за ними иранских ученых. Среди них продолжают распространяться фальсификации о русско-иранских отношениях. Например, о том, что без англичанина Антони Дженкинсона Московское государство не смогло бы в 60-х годах XVI в. установить торговые связи с Сефевидским государством; или миф о завещании Петра I о завоевании мирового господства с последующей непрерывной агрессией царской России с целью проникновения в Персидский залив и Индию через Иран и т. д.
В данной работе на основе архивных материалов будут исследованы политические и экономические (в зависимости от наличия архивных материалов) взаимоотношения между Московским и Иранским государствами с начала возникновения этих отношений до конца XVIII в. В ней будет изложена строго документированная, с приведением цитат из архивных материалов, история всех без исключения русско-иранских посольств, дипломатических и торговых миссий (иранских купчин и русских гостей). Деятельность посольств и миссий будет показана на фоне внутренних социально-экономических и политических, а также и внешних событий обоих государств, что должно способствовать правильному и наиболее полному пониманию не только задач, но и результатов дипломатических миссий.
Монографий такого плана, основанных на архивных документах и с частичным приведением их, ранее не было опубликовано. Выдержки из грамот, наказов, статейных списков, обязательств и распоряжений политического или торгового, а иногда и административного характера ознакомят читателей, интересующихся русско-иранскими отношениями XVI— XVIII вв., с достоверным фактическим материалом. Кроме того, частичная публикация документов облегчит читателю розыск дополнительных архивных материалов, если они будут недостаточно полно освещены в данном труде (за что читатель да не осудит автора), так как невозможно в четырехтомном издании опубликовать все документы и описать факты и события, нашедшие отражение в делах ЦГАДА за 210 лет.
Настоящий труд задуман в четырех томах: I том — 1586—1612 гг.; II —1613—1639 гг.; Ill —1639—1722 гг. и IV том — 1722—1796 гг.
17
Периодизация сделана в соответствии с развитием и степенью интенсивности дипломатических связей между Московским и Иранским государствами.
Из имеющихся исследований о политических и торговых отношениях Московского государства с Иранским в XVI— XVIII вв., помимо уже отмеченных архивных изысканий трех русских историков — Н. М. Карамзина, М. М. Щербатова и С. М. Соловьева, — необходимо указать на рукопись С. М. Броневского (начало XIX в.) [47, 1—328]. Однако ее нельзя назвать «первой сводной [работой] по истории рус-ско-иранских отношений» [143, 154—163]. Тем более что сам автор ее называет историческими выписками «о сношениях России с Персиею, Грузиею... со времен Ивара Васильевича до ныне», то есть до начала XIX в. [47, I].
В досоветский период работ специально о русско-иранских отношениях было мало. Небольшая статья-рецензия И. Н. Сугорского [246, 105—125] и брошюра О. А. Зубаше-вой-Корнилович, перепечатанная из томской газеты «Сибирская жизнь» за 1912 г. под многообещающим названием «Сношения Руси с Персией» [113, 1—22]. В действительности же автор ограничился примитивной попыткой объяснить зарождение русско-иранских отношений кратким описанием посольства В. В. Тюфякина — С. Емельянова. Лучше удались автору шесть страниц брошюры, посвященных описанию целевого назначения основных посольских документов.
Из исследований советского периода, посвященных русско-иранским отношениям, в первую очередь необходимо указать на наиболее квалифицированные две небольшие статьи советского историка А. П. Новосельцева [188, 444—461; 189, 103—121], книгу А. Гусейнова [103, 1—237], Н. Т. Накашид-зе [180, 1—292], на кандидатскую диссертацию Т. Г. Тивад-зе, с которой автор монографии знакомился только по автореферату, так как работа написана на грузинском языке [254, 1—16], и на другие более мелкие работы. О них, как и о труде армянского историка У. X. Наджаряна, будет сказано далее. Однако автор настоящей монографии не согласен с отдельными положениями указанных авторов, о чем будет сказано в соответствующих главах.
Перечисленные работы были опубликованы в 1960— 1968 гг. До этого периода советские историки почти не занимались специальными исследованиями русско-иранских дипломатических отношений XVI—XVIII столетий, если не считать попытки Е. С. Зевакина написать «Историю дипломатических и торговых сношений России с Персией 16—17 века» [48, 1—67]. Его рукопись на 67 страницах ошибочно приписывалась Ф. И. Растопчину. Авторство Е. С. Зевакина бы
18
ло восстановлено грузинским историком Т. Г. Тивадзе в 1966 г.
Работа Е. С. Зевакина составлена на основе опубликованных материалов, с незначительным и довольно поверхностным использованием «Памятников» Н. И. Веселовского. Написанная общими фразами эта часть рукописи сохраняет лишь архивное значение.
Следует отметить статью ираниста Г. М. Петрова с кратким рассмотрением торговых вопросов второй половины XVIII в. Из архивных материалов Г. М. Петров привлек лишь упоминавшуюся выше рукопись С. М Броневского, в которой только третий раздел (1763 г. — начало XIX в.) состоит из выписок из Архива Министерства иностранных дел России [197, 327—335].
Этим ограничивается перечень известных автору работ, специально посвященных русско-иранским отношениям XVI— XVIII вв.
А. П. Новосельцев считает, что русско-иранские торговые отношения являются «наиболее исследованной темой» [189, 103]. Согласиться с этим нельзя, так как единственная и небольшая книга А. Я. Шпаковского, вышедшая в свет в 1915 г., о торговле Московской Руси с Персией [277, 1—54] несколько устарела, хотя и не потеряла научного значения. Ценная, дважды изданная работа советского историка М. В. Фехнер о русской торговле с Востоком XVI в. и некоторые другие лишь частично охватывают период XVI—XVIII вв. [263, 1— 122]. Успешно работает в этой области Н. Г. Куканова, опубликовавшая несколько статей о русско-иранских торговых отношениях за период с конца XVII в. по 30—40-е годы XVIII в. Они представляют значительный интерес, так как написаны на архивных материалах [144, 145, 146], хотя и не дают полной картины русско-иранских экономических взаимоотношений за исследуемый нами период.
Прав А. П. Новосельцев, когда пишет в статье о зарубежной историографии за XVII в. — первую половину XVIII в. [187, 183—190], что русско-иранские отношения слабо разработаны как на Западе, так и в Иране.
Видный представитель западноевропейской ориенталистики, английский историк Лоуренс Локкарт в работах, изданных в 1938 и 1958 гг., о Надир шахе (1736- 1747) [297,
1—344] и о падении Сефевидов [298, 1—584], касаясь русско-иранских отношений, показал более чем поверхностное знание их. Он, например, превратил народного бунтаря Степана Разина в царского агента на международной арене, некритически повторив домыслы английского генерала-колонизатора и историка-дилетанта Перси Сайкса о том, что русский царь Алексей Михайлович (1645—1676), якобы желая
19
«отомстить шаху Аббасу II (1642—1666) за плохой прием в 1661—1662 гг. русского посольства Ф. Я. Милославского, направил в 1668 г. Степана Разина разорять иранское побережье Каспийского моря. Эти домыслы опровергает Мохаммед Тахир Вахид, историограф шаха Аббаса II в книге «История шаха Аббаса второго», частично опубликованной русским академиком Б. А. Дорном (1805—1881) в 1858 г. на персидском языке. Вахид свидетельствует о дружественных отношениях шахского двора к Московскому государству, не поколебленных самовольным вторжением казаков Степана Разина на территорию Ирана [302, 532, 533].
Современные иранские историки также не занимаются исследованием ирано-русских отношений, считая, что до Петра I (1682—1725) между Ираном и Россией не было никаких отношений [306, 9]. За исключением Н. Навои, Р. Сар-дари и Неджефа Мо’эззи, они следуют по стопам европейских ориенталистов и не изучают собственные источники (например, рукописи и хроники Мохаммеда Тахира Вахида, Искен-дер-бека Туркеман Мунши и других), в которых имеется достаточно много сведений о русско-иранских отношениях XVI в.
До настоящего времени иранские историки публиковали работы только об ирано-европейских политических отношениях, главным образом, XIX в. и исключительно по западноевропейским источникам (Ахмед Тадж Бахш [306, 1—180], Али Акбер Бина [309, 1—328], Мохаммед Али Хекмет [296, 1—217] и др.). Взаимоотношениям Ирана с некоторыми странами Европы в эпоху Сефевидов посвящена лишь книга очерков К. Байани [288, 1—249], написанная также на западноевропейских материалах. Для книги характерны полное отсутствие социально-политического анализа, приукрашивание иранской действительности и другие недостатки.
Особняком стоит книга Орудж-бека Баята, члена посольства Хосейн Али-бека Байата, отправленного в 1599 г. в Европу с целью поиска союзников в борьбе против Османской империи. Орудж-бек, один из четырех секретарей посольства, перешел в католичество и принял имя Дон Жуана (Хуана) Персидского. Хорошо образованный, он написал книгу о путешествии посольства с историческим очерком Сефевидского государства. Большую ценность представляет изложение современных ему событий, особенно тех, участником которых он был. Однако от описания самого существенного Дон Жуан уклоняется. Например, он ни слова не говорит о целях и задачах своего посольства и посольства Пер Кули-бека, выехавшего почти одновременно с посольством Байата из Ирана, с которым он встретился в Астрахани и прибыл вместе в Москву.
20
Современный иранский историк Неджеф Мо’эззи, вопреки мнениям своих коллег, считает, и в этом его заслуга, что политические отношения между Иранским и Московским государствами существовали в XVI в. и даже ранее. В томе I двухтомной работы «История политических отношений Ирана со странами мира» он посвятил целый раздел (основанный на западноевропейских источниках) посещению в Тебризе в 1475 г. московским послом Марко Руфом (пли Марко Россом) Узун Хасана — правителя государства Ак-Коюнлу [310, 243, 244]. Рассказал он и о некоторых других русских и иранских посольствах и миссиях конца XVI — начала XVII в. Описания эти, крайне сжатые и поверхностные, без рассмотрения политической стороны деятельности посольств, не дают правильного представления о них, несмотря на то что Мо’эззи в какой-то мере использовал т. I—II «Памятников» Н. И. Веселовского. Например, рассказывая о посольстве В. В. Тюфякина — С. Емельянова (1597—1599), Мо’эззи не коснулся главного-—что это посольство должно было заключить соглашение о военном союзе против Турции. Объяснять это следует не только тенденциозностью автора, но и трудностями языка русских архивных документов XVI— XVII вв., преодолеть которые Мо’эззи не смог, так как эти документы насыщены словами и оборотами из древнерусской лексики. Без специальных словарей И. И. Срезневского [244], Ф. Поликарпова [211], словарей Академии Российской [229] Мо’эззи не мог правильно понять значение многих слов, например, что голдовник — это вассал; поминки — подарки; живот— не только жизнь и смерть, но и имущество, товары и т. д.
На этом историографический обзор архивных источников и опубликованных материалов и исследований о русско-иранских отношениях XVI—XVIII вв. можно считать законченным.
Для освещения вопросов, связанных с описанием посольств и миссий и социально-экономических и политических условий, в которых они действовали, автором были привлечены труды по средневековой и новой истории и по другим специальным вопросам: о Посольском приказе и праве, о дипломатии и торговле и т. д. Среди трудов по истории — фундаментальные издания, такие, как тома IV и V «Всемирной истории» [96], тома по периоду феодализма «Очерков истории СССР» [193, 194], а также по истории народов СССР и других стран. Из них: «История СССР» в двух томах [128], «История дипломатии» [122], истории народов СССР — Азербайджана [118], Армении [119], Грузии [120], Дагестана [121], Кабарды [124] и Кабардино-Балкарии [123], Таджикистана [97], Узбекистана и т. д. Особенно
21
широко были использованы две работы советского историка Е. Н. Кушевой о связях России с народами Северного Кавказа [149] и о политике Русского государства на Кавказе [150]; материалы из книги о кабардино-русских отношениях [131] и др.
По истории Иранского государства автор постоянно обращался к работам советского ираниста И. П. Петрушевского, написанным по персидским источникам и опубликованным в «Истории Ирана с древнейших времен...» [204], «Сборнику по истории Азербайджана» [225], «Истории стран зарубежной Азии» [129], не считая его специальных трудов по феодализму [202] и по исламу [201].
По истории Турции использованы труды советских востоковедов А. Ф. Миллера [174, 1—304], А. Д. Новичева [183, 1—314; 184, 1—270]. А. С. Тверитиновой [250, 1—223; 251, 1—87], В. А. Гордлевского [98], а также двухтомная работа Н. А. Смирнова о русско-турецких отношениях [233, 1—160 и II, 1—174], о политике России на Кавказе [234, 1—243] и колониальном порабощении Турции [232, 162—175].
Из зарубежных работ по истории Турции привлечены богатые фактологическим материалом тома II и III «Истории Оттоманской империи», написанные немецким ориенталистом Иосифом Хаммер-Пургшталем по турецким источникам [294, 295. 1—603, 1—672], а также труды историков: английского— Эдварда Кризи [292, 1—560], французского — Роберта Ман-трана [301, 1—126] и др.; по истории Ирана — интересная книга французского востоковеда Люсьена Беллана об Аббасе I (1587—1629), составленная на основании персидских рукописей, и в первую очередь капитального труда современника и приближенного шаха Аббаса I Искендер-бека Турке-мана Мунши (1560—1633) «Мироукрашающая история Аббасова» [289, 1—297]; труд английского историка Джона Малькольма [299, II, 1—715] по истории Персии, написанный по персидским источникам, таким, как «Сливки летописей» Мохаммед Мухсина; Хроника ранних Сефевидов английского ученого Седдона [303, 1-—301] и др.
Все эти источники использовались критически, с учетом недостатков их буржуазной методологии, династийным подходом и т. д.
Привлечены были и некоторые записки иностранцев, побывавших в XVI—XVII вв. в Иране, наблюдения которых относились к исследуемому периоду. Наибольший интерес представляли, например, записки католического миссионера, прожившего свыше 50 лет (1645—1696) в Иране, Рафаеля дю Мана [300, 1—465]; многочисленные выдержки из донесений католических миссионеров ордена кармелитов из Ирана, опубликованные в виде «Хроники кармелитов» [284, I, 1 —
22
720]; четырехтомные записки французского путешественника и торговца драгоценными камнями Жана Шардена [291] и его соотечественника купца Жана Тавернье [305, 1—342]; Адама Олеария (1636—1638) [190, 1—1038] и др.
В заключение следует сказать, что наиболее полное изучение русско-иранских отношений XVI—XVIII столетий возможно лишь на основании архивных материалов обеих стран. К сожалению, сделать это в настоящее время невозможно: архивы министерства иностранных дел Ирана для нас недоступны, а иранские историки публикуют пока лишь отдельные документы, относящиеся к XIX в. Нет в Иране и публикаций дипломатических актов. Исключением является книга на французском языке (с текстами договоров и на персидском языке) Мотамен оль-Молька «Сборник договоров Персидской империи с зарубежными странами», в которую включены соглашения XIX в. [302а, 1—262].
Основным архивом по дипломатическим сношениям Московского и Иранского государств было хранилище старомосковского Посольского приказа. Он был создан в 1549 г. [80, 21—23, 25] 22 и просуществовал формально до 13 февраля 1720 г., когда Петр I заменил его Коллегией иностранных дел, созданной в 1717 г. сначала в виде Походной канцелярии. В Москве на месте Посольского приказа действовала Московская контора Коллегии иностранных дел, ликвидиро’ ванная 4 ноября 1781 г. [80, 96]. В ее ведении был архив бывшего Посольского приказа, называемый Московским Главным архивом сначала Коллегии, а потом Министерства иностранных дел. В нем работали такие известные архивисты, как А. Ф. Малиновский (1762—1840) 23, Н. Н. Бантыш-Каменский, позднее С. А. Белокуров и др.
Советские архивисты многое сделали, чтобы материалы Посольского приказа были доступны для исследователей. Они привели в порядок то, что сохранилось. По свидетельству С. А. Белокурова, много работавшего в Московском архиве, материалам Посольского приказа был нанесен большой ущерб во время пожара в Московском Кремле 24 ноября 1702 г., «от которого пострадал и Посольский приказ»24
22 Русский историк В. О. Ключевский считал, что Посольский приказ был создан в 1565 г., а Н. П. Лихачев указывает па более раннюю дату — 1556 г. [157, 69—74]. С. А. Белокуров же показывает на материалах русских летописей, что уже 1 февраля 1549 г. посольскому дьяку Ивану Михайловичу Висковатому была отведена «особая изба», а сам он, как посольский дьяк, упоминается в документе от 22 января 1549 г. [80, 27].
23 А. Ф. Малиновский заведовал Московским архивом Министерства иностранных дел с 1814 г. по 1840 г.
24 Однако А. Гусейнов в своей работе [103] на стр. 17 говорит более определенно, ссылаясь на «Сношения России с Кавказом...» С. А. Белоку-
23
[80, 63]. Например, в архиве нет второй, наиболее важной половины архивного дела о русском посольстве в Иран А. Ф. Жирового-Засекина (1600—1601). Советский историк С. О. Шмидт, работавший над архивами «Казанского взятия» (1552) и интересовавшийся астраханскими архивами, пишет, что во время этого взятия погибли «Архивы Казанского ханства... Не сохранились... и русско-астраханские посольские дела, находившиеся в XVI — начале XVII в. в Москве (в царском архиве, а позже в архиве Посольского приказа)» [275, 541]. Также нет статейных списков и других документов многих посольств XVI—XVII вв. Фонд 77 «Сношения с Персией» в ЦГАДА начинается с 1588 г. В нем совсем нет дел об обмене политическими и торговыми миссиями с Ираном при Василии III (1480—1533) и Иване IV (1533— 1584) [157, 5]. Где эти документы? Сгорели во время пожаров 21 июня 1547 г., 24 мая 1571 г., 24 ноября 1702 г., в 1812 и 1826 гг. или до сих пор не разысканы.
Диспут на тему о розыске тайника со спрятанной библиотекой и частью архива московских государей XVI в. велся в конце XIX в. между русскими историками с участием таких знатоков Московского архива, как С. А. Белокуров, А. И. Соболевский, И. П. Лихачев, археолог И. Е. Забелин и многие другие. Н. П. Лихачев в работе [157, 1—152, 1—81] об этой библиотеке и архиве пришел в 1894 г. к выводу, что она сгорела во время пожара 21 июня 1547 г. или 24 мая 1571 г. Он считал, что «архивы несомненно существовали в XVI столетии и при других Приказах» [157, 25, 26, 55, 86].
Пострадали архивы Посольского приказа и по другим причинам. Сохранившиеся в ЦГАДА материалы фонда 77 «Сношения с Персией» не всегда находились в хорошем состоянии. И не только из-за сложности текста и дефектов, причиненных стихийными бедствиями (набеги татар, пожары), но и из-за сырости помещений и плохих условий хранения.
К этому можно добавить, что сохранившиеся в черновиках копии документов пестрят дополнениями, надписанны ми канцелярской скорописью, еще более трудной для про чтения.
Характерна и красочная приписка архивного работника более позднего времени на заглавном листе дела о посольстве В- В. Тюфякина: «сей столп мышми поеден» [29, 1].
рова, стр. IX. Гусейнов пишет, что «большая часть материалов этого [Посольского приказа] пропала во время большого пожара в Москве в 1701 г. Погибло много документов, относящихся к XV—XVI вв. и частично XVII в.».
При проверке этой ссылки на стр. IX данных о пожаре не обнаружено. Возможно, что Гусейнов взял это из другой работы Белокурова
24
Таковы трудности работы над архивными материалами. Данное исследование за 1586—1796 гг. основано на архивных документах с частичным использованием до 1620 г. «Памятников» Н. И. Веселовского в качестве первоначального текста с последующей сверкой его с подлинными архивными документами из соответствующих дел фонда 77 ЦГАДА. Этим объясняется и двойная ссылка на источники.
Цитирование, а иногда и публикация наиболее важных документов необходимы, так как многие документы в такой доступной форме приводятся впервые и представляют интерес не только для изучающих историю внешнеполитических и экономических взаимоотношений обеих стран, но и для изучающих их внутреннее положение, например, обычаи, способы и методы торговли, ассортимент товаров и т. д.
Настоящая работа имеет и свои минусы. Неравномерность сохранившихся архивных материалов приводит к подробному описанию одних посольств и миссий, и весьма краткому — других. Особенно мало материалов сохранилось об иранских посольствах. Однако и то, что есть, требует кропотливой и длительной обработки. Составление только перечня всех ирано-русских дипломатических миссий представляет большую трудность, не говоря уже об описании и изучении их деятельности. Достаточно сказать, что начиная с Жана Шардена считается, что посольство Ф. Я. Милославского находилось в Иране в 1664 г., тогда как на самом деле это было в 1661 —1662 гг.
Сложность данной монографии заключается также в том, что, с одной стороны, автор стремился к наиболее полному описанию деятельности того или иного посольства, а с другой— вынужден был уложить материал в рамках определенного объема.
Помещая в своей работе множество выдержек из документов, автор испытывал большие затруднения со знаками препинания. Известно, что русская письменность XVI, XVII, а отчасти и XVIII вв. их не знала. Поэтому перед автором встала дилемма: приводить цитаты из архивных документов в их первозданном виде или ставить знаки препинания сообразно своему пониманию текста. В первом случае затруднялось бы чтение текста читателем, во втором — таилась угроза быть субъективным. Пришлось пойти по второму пути, исходя из того, что автор, прорабатывая документ в целом, все же более точно поймет его и более правильно расставит знаки препинания, чем и поможет читателю уяснить смысл приводимой цитаты.
С этой же целью автор вводит в текст цитат пояснения, заключая их в квадратные скобки, и в примечаниях поясняет те среднерусские слова и обороты, которые этого требуют.
25
Следует отметить, что несколько первых посольств в Иране и приезд первых купчин в Москву описаны более подробно. Это сделано для того, чтобы дать возможность читателю ознакомиться подробно со специфическими условиями, в которых действовало русское посольство в Сефевидском государстве, а иранское — на русской земле. Особенно это касается дипломатического церемониала, к вопросам которого так чувствительны были русские дипломаты и руководивший их действиями Посольский приказ.
Автор не претендует на исчерпывающий характер своего исследования. Дополнения могут быть сделаны не только иранскими историками на основании их архивов, но и советскими учеными на основании данных других архивных фондов СССР и, возможно, иностранных архивов. Если гово рить о фондах Советского Союза, то следует упомянуть об архиве Приказа большой казны, ведавшего материальной стороной посольств, Астраханского архива и др. Сведения о церемониале, о приемах и отпускных аудиенциях, о подарках иностранных посольств царскому двору и об обратных подарках можно найти не только в Разрядных книгах, но и в столбцах и книгах Архива Оружейной палаты. В записях же Дворцовых приказов могут быть списки членов посольств, отправляемых в другие государства. Ценные данные хранятся в книгах Казанского приказа до 1616 г., а в более поздние годы, в Расходных посольских книгах, которые, по мнению знатока русского быта XVII в. С. Н. Кологривова, «по справедливости могут быть названы летописью посольства...». В них есть сведения о времени прибытия посольств в Московское государство, о приемах у царей и т. п. [138,4].
Таким образом, для энтузиастов архивных исследований есть огромное поле деятельности. Автор же будет удовлетворен, если своим скромным трудом привлечет внимание к вопросу о более широком использовании архивов.
Раздел I
УСТАНОВЛЕНИЕ ТОРГОВЫХ И ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ ИРАНСКИМ И МОСКОВСКИМ ГОСУДАРСТВАМИ (1586—1590 гг.)
Глава I
ПРЕДЫСТОРИЯ РУССКО-ИРАНСКИХ ТОРГОВЫХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИИ (с конца IX в. до 1586 г.)
Образование Иранского государства Ахеменидов относится к середине VI в. до н. э. На протяжении более двух с половиной тысяч лет существования оно неоднократно завоевывало соседние государства и само подвергалось нашествиям. С VII в. до начала XVI в. единого иранского государства не существовало. На его территории возник ряд феодальных государственных образований. У народов, населявших территорию современного Ирана, на севере и северо-западе соседями были славянские народы, объединившиеся в VIII—IX вв. в древнерусское Киевское государство.
Киевская Русь поддерживала торговые и политические отношения не только с Западом, но и с Востоком. Академик В. В. Бартольд писал, «что именно торговые отношения сблизили русских с народами Востока» [75, 72]. Через территорию Киевского государства проходили транзитные торговые пути во многих направлениях. Так, торговый путь «из варяг в греки» связывал страны северо-восточной Европы с Византией.
Однако, по свидетельству академика А. А. Шахматова, задолго до этого существовал каспийско-балтийский торговый путь [73, 165]. Он связывал по Волге северные и западные страны с Востоком. Об этом же говорит в своей книге и М. Тебеньков [252, 3—5], ссылаясь на древние летописи и1 свидетельства арабских географов. Как свидетельствует арабский ученый Абдуль Касум (прозванный Хордадбе) в «Книге путей и государств», созданной в 60—70-х годах IX в., «купцы русские ходят на кораблях по реке... Волге...» от хазарской столицы «к морю Джурджана» ’. «Иногда же они привозят свои товары на верблюдах в Багдад» [252, 12, 13; 168,22].
Анализируя текст «Книги путей...» и текстологически сличая его с параллельным текстом арабского географа Ибн Факиха, советский иранист Б. Н. Заходер уточняет маршрут русов, купцов, вывозивших «лисий и бобровый мех из самых
’Джурджана — город на р. Джорджан (ныне Горган) с пристанью Абаскун (Абескун, Абоскун), в настоящее время около Гюмиштепе.
29
отдаленных [краев] страны славян». «И продают все, что у них с собой. И все это доходит до Рея» [56, II, 85—87]. Следовательно, уже в IX в. русские меха вывозились в древнюю столицу Иранского государства.
О торговых сношениях пишет и современный иранский историк Неджеф Мо’эззи. Не указывая, к сожалению, источника, он утверждает, что «в эпоху Саманидов IX—X вв. между Ираном и Россией были значительные торговые отношения» [310, 233].
Основной магистралью, связывавшей древних русов с Востоком, была Волга — Волжско-каспийский путь. С неза памятных времен по нему осуществлялись не только «торговые, купеческие, но и более широкие русско-восточные международные связи...»,— писал Б. Н. Заходер [107, 117]. В географической литературе IX—X вв. «на арабском и персидском языках... [мы находим] целостное описание Волги — Итиля [такими географами, как] Истахри, Ибн Хаукаль...» и др. [107, 117]. Ибн Хаукаль в X в. писал о славянских кварталах в Итиле, которые, по его словам, были больше по размеру, «чем итальянский город Палермо». А «по Волге сюда попадали из Новгорода, Ростова, Владимира, Рязани» [125, 336] всевозможные товары. По словам арабского гео графа и путешественника Макдиси, из Хорезма вывозились на юг, в мусульманские страны, «меха соболей, горностаев, хорьков, ласок, куниц, лисиц, бобров, зайцев, коз, также свечи, стрелы, кора белого тополя, высокия шапки, рыбий клей, рыбьи зубы2... выделанные лошадиныя кожи, мед.., соколы, мечи, панцыри, березовая кора, славянские рабы и коровы— все это [получалось] от болгар...» [77, 244, 245], которые вели широкую торговлю с соседними славянскими племенами.
Другие арабские географы, сообщая о соседних странах, подробно описывали в начале IX в. два торговых центра того времени: на юго-востоке, в устье Волги, город Итиль (с XII в. г. Саксин3)—столица Хазарского царства, и на северо-востоке, в устье Камы, — город Булгар. Эти города не только вели оживленную торговлю между собой, но и были торговыми посредниками и перевалочными пунктами для смежных и более отдаленных от них стран, в том числе и между Русью и иранскими городами и областями, такими, как Тебриз, Гилян, Шемаха, Дербент, Табаристан, Джурджа-на и др. «И я сам, — пишет арабский географ X в. Аль
2 Рыбий зуб — моржовые клыки. Из них вытачивалась и вырезались разные украшения.
3 Итиль разрушен русами в 965 г. (по другим источникам, в 969 г.) по через два столетия приблизительно в этом же районе построен г. Саксин.
30
, п Дбдуль Хасан,— плавал по нему [Каспийскому мо-MaiCin. Абаскуна, а он на берегу Джурджана, в область Т-баристана и далее» [107, 115]. Он также свидетельствует, i в Итиле, «куда сходились пути из Киева [через Дон] и ЧТ°БУлгар [вниз по Волге] и откуда мореходы плыли на Абаскун, русская колония была настолько значительна, что имела своего отдельного судью...» [107, 116]. При этом, указывает советский археолог и историк А. Ю. Якубовский, «если Булгар был складочным местом на северо-востоке Европы то Итиль — столица Хазарского царства, был складом товаров для всей юго-восточной Европы, поскольку последняя вела торговлю с Кавказом, Персией и особенно со Средней Азией» [166, 12].
Как отмечает русский востоковед Д. А. Хвольсон, основываясь на рукописи начала X в., персидский географ Абу-Али Ахмед Бен-Омар Ибн Даста4 писал, что русы продавали меха только за деньги, которые они «завязывали накрепко в пояса свои» [61, 35, 36]. Следовательно, уже в конце IX — начале X вв. русы занимались товарно-денежными операциями. Об этом же говорит и персидский географ и историк XV в. Абу-Са’ида Абд ал Хайя Ибн Зохака Гардизи: русы и славяне «не продают товаров иначе, как за чеканенные дирхемы» [76, 78, 80, 121].
Советская археология и нумизматика относят начало проникновения дирхем в Восточную Европу к 70—80-м годам VIII в., а советский историк В. М. Потпн пишет, что «Древняя Русь реэкспортировала серебро...» в Скандинавию [213, 66].
Торговля с Русью приносила восточным, в том числе и персидским, купцам большие выгоды, «так как русские товары приобретались ими по очень дешевой цене...». Мех лисицы, пишет В. В. Бартольд, стоил 2,5 дирхема, то есть 50 копеек [73, 168], а по другим данным, — 2 куницы стоили два дирхема. Куницы («куна») являлись счетной единицей в денежной системе Древней Руси. И это не удивительно, так как в числе товаров, обмениваемых русскими купцами на дирхемы, «главную роль играли меха», ценившиеся очень дорого в халифате и считавшиеся царским украшением, сообщает русский исследователь по торговым вопросам 11. П. Мельгунов. По данным арабов, «нет князя.., который бы не имел меховой шапки или такой же опушки на праздничном костюме» [168, 19].
Торговля с арабами продолжала развиваться в XI, отчасти в XII в., несмотря на то что вследствие нашествия
4 Ибн Русте 121; 282, 12].
по В В. Бартольду и А. Ю. Якубовскому [76,
половцев южные степи, Поволжье и районы Каспийского моря были отрезаны от Руси5.
После разрушения в 965 г. Итиля русами (при князе Святославе) и до нашествия монголов торговым центром становится Киев. В статье «Торговые пути Киевской Руси» русский историк А. Спицын писал: «В X—XIII вв. Киев заменял собой Итиль и превзошел его как обширностью торговых операций, так и разнообразием их. В это время через Киев установился крупный обмен произведений между югом, востоком, западом и севером» [243, 236, 246, 247]. Среди пяти магистральных торговых путей, пересекавших Киев, он называет и юго-восточный [тмутараканский]. Основываясь на летописи 1170 г. и отождествляя этот путь с «залозным путем», Спицын полагал, что он выходил к «Тмутаракани и служил
для передачи ея товаров в Киев...», а среди товаров были «произведения Персии, Китая и Индии...», «доставляемые в Матарху и Тумутаракань из Трапезунда, а также из Сино па» [243, 246, 247]. Об этом же пишет советский историк В. Т. Пашуто, отмечая торговлю Руси в X—XI вв. «на дирхемы с Багдадским халифатом и государствами, возникшими после его распада...» [196, 7].
Монгольские нашествия XIII—XIV вв., сопровождавшиеся невиданными разрушениями, истреблением народов и разо-
рением многих государств, надолго прервали экономические связи Руси с восточными мусульманскими странами, или, как говорит арабский писатель Ибн-эль-Атейр, торговля «вся остановилась...». Однако хотя «перерыв ея на этот раз был зна-
чительный, но она не утратилась окончательно, — утверждает русский исследователь истории торговли России П. П. Мельгунов, — и впоследствии возродилась с новой си-
лой».
Татарское нашествие способствовало окончательному завершению процесса перемещения центра торговли из юго-западной Руси с ее торговым путем «из варяг в греки» в северо-восточную, с мощной водной артерией — Волгой, в Суздальскую Русь — предтечу Москвы [168, 112].
В XIV—XV столетиях торговые связи налаживаются по новому торговому пути: от Твери до Астрахани и далее на Среднюю Азию, в государства Иранского плато и Индию. Крупную роль в этом сыграли русские купцы Тверского Великого и Владимиро-Суздальского княжеств [153, 55—63]. Всем известно «Хожение за три моря» тверского купца
5 Караваны с товарами с Востока пропускались половцами через их владения, так как они признавали «неприкосновенность торговые каравана даже во времена военных столкновений...». Поэтому торговые обороты Руси с Востоком в XI и XII вв. были «не в меньшей, если не в большей мере, чем ...в X в.» [282, 28].
32
дфанасия Никитина в 1466—1472 гг. Это было время активного искания русским торговым капиталом новых путей на Восток и намечавшихся встречных торговых связей. Русские пеТописи указывают, что Тверь в 1327 г. посетили «хопыль-ские гости» [258, 112], а во второй половине XV в. — послы <<оТ Шаврукова царства» 6 [158, 37, 38]. Они привозили шелковые и другие материи [258, 111, 112]. «Восточный путь для России, — говорит П. П. Мельгунов,—становится отныне преобладающим и торговля восточная приобретает всеобщее значение... Волга открывает путь в Каспийское море». Русских купцов в XV в. «мы встречаем в Самарканде...» и «они стараются пробраться даже в отдаленную Индию: у нас есть известия, что в XV веке русския полотняный изделия господствуют на среднеазиатских рынках и даже в... городе Дели...» 7 [168, 114].
Основываясь на гератской летописи 1441 г. Б. Н. Заходер пишет, что купец из Шираза Хадже Шамса ад-Дин Мохаммед в 1438 г. посетил Поволжье и продал там и закупил разные товары. Высокую (300%) прибыль он получил от покупки—продажи десяти тюков русского льняного полотна (от продажи европейского сукна—67%). Свои же товары в Сарае на Волге он продал со средней прибылью в 50% [108, 14—19]. Наивысшую прибыль он получил от продажи китайской камки и атласа (300 и 433%).
Сообщая об ограблении в 1489 г. 120 русских купцов (москвичей, тверичей, новгородцев) у Тамани, советский историк В. В. Мавродин пишет, что этот факт «свидетельствует о размахе русской торговли в портах Черного моря у низовьев Днепра» [152, 117].
Если торговые связи разобщенной и разграбленной Руси с мусульманскими странами не прекращались даже во времена монгольского ига, то восстановление экономико-политических отношений между ними началось с середины XV столетия, когда наметилось ослабление, а потом и полное освобождение к 1480 г. Русского государства от татарского гнета. Решающую роль в этом сыграло объединение русских земель под властью Москвы. Оно завершилось в основном к 80-м годам XVI в., когда создавалось централизованное Московское государство. К- Маркс писал о временах Ивана III (1462—1505): «Изумленная Европа, в начале царствования Ивана едва знавшая о существовании Московии... была по-
6 Шавруково царство — искаженное от Ш а х р у х (имя пра-ителя из династии Тимуридов, правивших Гератом).
во ' Льняное полотно — один из древнейших видов товаров, вы-склйМЬ1х 113 наиболее северных русских земель: Новгородской, Псков-н и других.
2 Заказ in „„
ражена внезапным появлением огромной империи на своих восточных границах...» [3, 114].
Занимая центральное географическое положение, Московское государство в своем экономическом и политическом развитии опиралось на разветвленную сеть рек: Северной и Западной Двины, Волги, Дона и Днепра с их бесчисленными многоводными притоками.
Однако выход в Белое, Балтийское, Черное и Каспийское моря был для Руси отрезан. Устья рек находились в руках враждебных Московскому государству держав Это обстоятельство отмечал Карл Маркс: «Ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать в таком отдалении от моря, как это первоначально было с империей Петра Великого...; ни одна нация никогда не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья и устья рек были от нее отрезаны...» [3, 123].
Чтобы получить свободный вывоз продукции на внешние рынки, Русскому государству в XVI—XVIII вв. приходилось преодолевать сопротивление многочисленных врагов: Ливонского ордена, Литвы, Польши, Швеции, Османской империи и татарских ханств — Казанского, Астраханского и Крымского.
Но прежде чем заняться поиском выхода в Балтийское, Черное и Каспийское моря (балтийская и черноморско-кавказская проблемы), Московскому государству необходимо было освободить свою основную водную артерию Волгу от остатков татарских орд Казанского и Астраханского ханств. Первое из них господствовало на среднем течении Волги, второе-—закрывало выход в Каспийское море.
Задача была решена завоеванием в 1552 г. Казанского и в 1556 г. Астраханского ханств. Свободный выход в Каспийское море был получен. Началась эра русского проникновения на Кавказ и в районы Каспийского моря.
Однако обмен торгово-политическими миссиями, о которых не всегда точно можно было сказать — торговая она или дипломатическая, — происходил и ранее. Чаще всего это были торговые разведчики с грамотами от своих государей об установлении дружбы и свободной торговли. Даже миссии с политическими целями везли с собой товары как для торговли, так и для обмена их на продукты питания, фураж и для найма транспортных средств.
В русских летописях мало сведений о таких миссиях. Не много сообщают и иностранные источники. Русский ориенталист В. Тизенгаузен пишет, ссылаясь на персидского летописца Абдар-Реззака Самаркандского, о пребывании первых русских послов в Герате в 869 году хиджры [255, 30], т. е. с 3 сентября 1464 г- До 23 августа 1465 г. Они прибыли
34
К тимуриду Мирзе Султану Абусаиду, правнуку Тимура, правителю Мавераннахра и Хорасана, «с выражением любви и желания дружбы» [255, 30; 272, 61].
В 1465 г., возможно, в результате проезда указанных русских послов через Шемаху в Москву прибыло посольство Хасан-бека от азербайджанского ширваншаха, владельца Шемахи и Баку — Фаррух Иессара (14 2—1500) [45, VI, 331—345; 283, 467].
В том же, 1465 г. Иван III отправил в Шемаху ответное посольство Василия Папина и купцов с товарами. Среди них был и Афанасий Никитин, проехавший в Индию. В Шемахе русские купцы были хорошо приняты и, закупив товары, уехали обратно [73, 173].
Ссылаясь на И. И. Срезневского, С. А. Белокуров пишет, что «обе стороны обменялись подарками, но о чем шла речь с послами, равно как был ли это первый обмен послов и подарков, мы не знаем» [51, XII]. Можно предположить, что переговоры шли о торговле и о военной угрозе со стороны Золотой Орды как России, так и Ирану.
После завоевания турками Константинополя в 1453 г. западноевропейские страны района Средиземного моря стали эпизодически подвергаться нападениям турецких феодалов, что заставляло средиземноморские страны думать об организации объединенного отпора. В связи с этим послы Венеции, главным образом купцы, неоднократно, еще до образования государства Сефевидов, посещали Тебриз, а после создания Сефевидской державы приезжали к шаху Исмаилу I (1502—1524) и Тахмаспу I (1524—1576) с предложениями о совместной борьбе против общего врага — турецких завоевателей.
На это правильно указывает А. П. Новосельцев [188, 450, 451], но особенно подробно Э. Шахмалиев в специальной статье о политических связях первых Сефевидов с Венецией, Римским папой и Испанией [274, 51—68].
Венецианские купцы Амвросий (Амброзо) Контарини и Барбаро первыми, по утверждению Эйчинсона [286, 3], встретили в 1475 г.8 в Тебризе при дворе правителя государства Ак-Коюнлу Хасан-бека, прозванного за большой рост Узун Хасаном (Длинный Хасан) (1453—1477), русского посла Марко Руфа, или Марко Росса [227, 8].
В русских летописях нет сведений об ответном посольстве от Узун Хасана в Москву, тогда как иранский историк Моэззи пишет, что такое посольство было отправлено из Тебриза вместе с Марко Руфом. Источник их — западноевропейский [310, 243].
С. М. Соловьев указывает дату 1473 г. [241, 90].
2*
35
Зато есть указания на приезд в 1490 г. посла хорасанского правителя Усейн Султана Урус Богатыря с предложением московскому государю «дружбы и любви» [45, VI, 38].
Эти дипломатические связи практических результатов Сефевидскому государству в XVI в. не дали. Сказалась заинтересованность некоторых западных стран в левантийской торговле. Немаловажной причиной была дальность и длительность путешествий из района Средиземного моря в Сефевидское государство и обратно, а также опасность проезда через враждебную Турцию. С ней Сефевиды почти на всем протяжении XVI столетия и до 1639 г. вели военные действия.
По мнению исследователя русских внешнеторговых связей Н. И. Костомарова, торговля России с прикаспийскими странами, в том числе и с народами, проживавшими на территории современного Ирана, до середины XV столетия была незначительной. Только в начале XVI в. из Москвы на юго-восток отправляются большие караваны [141, 259, 260].
Оживление торговли по времени совпадает с возникновением Сефевидского государства и с появлением на европейско-азиатской арене новой силы, сыгравшей крупную роль во взаимоотношениях с Турцией, Россией и отчасти с Сефе-видами. В 1500 г., по выражению К. Маркса, «было положено начало 150-летнему гнусному господству Габсбургов» [7, 85]. В 1502 г. под знаменем шиизма, объявленного государственной религией, образовалось государство Сефевидов, просуществовавшее 220 лет. Вопреки установившемуся мнению о том, что начало русского проникновения в кавказско-прикаспийский район относится ко времени завоевания Московским государством Казани (1552 г.) и Астрахани (1556 г.), правильнее считать, что интерес к Сефевидскому государству московские великие князья Василий III (1505—1533) и особенно Иван IV (1533—1584) проявляли еще до середины XVI столетия. Так, по данным турецких дел ЦГАДА, крымский хан сообщил турецкому султану Сулейману I (Кануни, т. е. Законодатель, 1520—1566), что в Москву в 1521 г. прибыло шахское посольство, получившее от московского князя «пушек много и мастеров и доспехов» [150, 246].
Это был первый случай русско-иранского дипломатического контакта, отмеченный русскими архивными материалами. К сожалению, в фонде 77 ЦГАДА документов, непосредственно касающихся этого, не сохранилось. А. П. Новосельцев же считает, что «первое упоминание о приезде иранского посла... относится к 1553 г.» [188, 448].
Обмен дипломатическими миссиями между Московским и Сефевидским государствами в ранге послов произошел действительно в 1552—1553 гг. Однако дипломатические связи
36
ду ними «несомненно существовали и ранее»,— утверждает такой знаток Московского посольского архива, как С А. Белокуров [51, XII]. _
Развитие дипломатических отношении Московского государства с Сефевидами тормозилось сопротивлением со стороны соседей на западе и юге. Особенно мешали разорительные набеги крымских татар, терзавшие южные и юго-западные окраины Руси. Необходимость защищать эти окраины ускоряла процесс централизации Московского государства. На юге, на протяжении сотен километров, в целях обороны строились засечные линии, где постоянно находились сильные гарнизоны
С другой стороны, начиналась борьба и на северо-западе. Выход Московского государства к Каспийскому морю заинтересовал английский капитал. Установив в начале второй половины XVI в. торговлю с Москвой через Белое море, английские купцы пытались по Волге проникнуть в' Иран. Только за 1558—1580 гг. ими было проведено 9 таких экспедиций.
Московское государство проводило гибкую внешнеторговую политику, сочетая внешнеполитические интересы с интересами русских феодалов и купечества, умело используя, по выражению М. А. Полиевктова, «европейско-азиатский транзит мирового значения» [210, 7].
Северное направление этого транзита исключалось, так как Белое море три четверти года было недоступным для судоходства. Был еще один, более удобный, короткий и более древний путь — через Балтийское море. Но за выход в это море нужно было бороться. Побережье его, хотя и принадлежало Руси с древних времен, было захвачено Ливонским орденом, затем шведами в результате Ливонской войны 1558—1583 гг.
Так во внешней политике Русского государства создаются две основные и жизненно важные проблемы: «балтийская» и «черноморско-кавказская», или восточная, «надолго определившие с этого времени почти все содержание этой политики» [210, 7].
Несмотря на их взаимозависимость, мы ограничимся кратким рассмотрением черноморско-кавказской проблемы, на разрешение которой оказывали влияние отношения Русского государства с западными державами, и в первую очередь с Полыней, Литвой и Швецией, а также с азиатскими государствами — Крымским ханством, Османской империей и, в известной степени, с Грузией.
Расцвет Турции относится к 70—80-м годам XV в., когда осковское государство, окончательно освободившись от татарского ига, вышло на путь экономического и политическо
37
го развития. Интересы этих двух могущественных государств столкнулись, так как Османская империя, для которой агрессия была нормой поведения в международных сношениях, еще в первой четверти XVI в. направила свою завоевательную политику не только против юго-восточной Европы, но и против Русского государства, Ирана и Кавказа. Известно, что еще в 1475 г. турки завоевали Крымский полуостров и, подчинив себе Крымское ханство, превратили его, хотя и не сразу, в послушное орудие своей внешней политики. В результате постоянного натравливания турецкими султанами крымских татар на Русское государство, оно подвергалось начиная с 1501 г. постоянным опустошительным набегам татарских орд 9.
Продвигаясь на север и восток от Черного моря, турки в середине XVI в. обрели союзников и единомышленников среди казанских и астраханских татар и в Ногайской орде [231, 417], заставляя их помогать в борьбе против Русского государства и против Ирана. Турки находили поддержку в этой борьбе и со стороны соседней Польши.
Политика Московского государства в районе Каспийского моря в середине XVI в. диктовалась, с одной стороны, потребностью выхода на внешний рынок, а с другой — необходимостью обороны своих юго-восточных границ. Вместе с тем следует учитывать и обращения малых народов Кавказа к московскому царю за помощью против турецких и крымских завоевателей, а также тяготение к Москве единоверного грузинского народа, впервые направившего послов в Москву в 1483 г. (по данным Я- 3. Цинцадзе, в 1491 г.) [180, 13, 14]
Русский историк С. М. Соловьев не без основания считал, что мелкие князья Кабарды и Черкесии, ссорясь между собой и терпя лишения от набегов крымцев и ногайцев, увидев у себя «в соседстве могущественное государство, бросились к нему с просьбами о союзе, свободной торговле в Астрахани, некоторые о предложении подданства...» [241, 489]. О направлении таких посольств в 1555—1557 гг. к Ивану IV сообщается и в сборнике материалов о русско-дагестанских отношениях [59, 6, 7].
Присоединение Казани и Астрахани имело большое международное значение, а выход Московского государства в 1556 г. в Каспийское море обусловил не только желательное для него непосредственное общение с Ираном и ханствами Средней Азии — обладателями западного, южного и восточного побережий Каспия, но и не соответствующее его инте-
9 Последний набег татар Гази Гирея II (1587—1608) на Москву был в 1591 г. В 1592 г. татары были разгромлены на подступах к Москве. В XVII в. набеги стали уже менее опасными. Последний из них был в 1716 г.
38
соприкосновение с Османской империей, стремившейся ^захвату через Иран и Закавказье западного побережья Каспийского моря. VA7TT
Без изучения русско-турецких отношении XVI—XVII вв. и бея учета взаимоотношений Грузии с Россией, Ираном и Тур-пией нельзя правильно понять проблему прикаспийских провинций с городами Дербент, Баку, Шемаха и др., а также связанный с ними вопрос о военном союзе Московского государства с Сефевидами против Турции. Он возник в последней четверти XVI столетия и был обусловлен всеми указанными выше факторами.
Однако обмен послами отмечается уже в 1552—1553 гг. Об этом говорит и русский историк и писатель И. М. Карамзин, ссылаясь на «Титулярник» № 3. В нем сообщается об обмене посольствами с шахом и о грамоте Тахмаспа I (1524—1576) к Ивану IV (1533—1584). Ее привез в Москву во второй половине 1552 г. Сеид Хосейн. К сожалению, из начальной части грамоты Карамзин приводит титулование царя, а по сути дела пишет: «Содержание грамоты было то, чтобы свободно ходить послам на обе стороны...» [134, III, II, прим. 256, 52]. Следовательно, посольство Сеид Хо-сейна прибыло для установления дипломатических отношений с Русским государством. Оно было отправлено шахом Тах-маспом I задолго до взятия Казани русской ратыо 2 октября 1552 г.
Поэтому причина отправления Сеид Хосейна в Москву не может быть объяснена, как это сделал А. П. Новосельцев, завоеванием Казанского ханства, воспринятым, по его словам, в Иране «как выражение растущей мощи России» [188, 448]. Это неверно, так как даже слух о выступлении из Москвы на Казань русской рати (июнь 1552 г.) мог дойти до шахского двора не ранее осени 1552 г., а весть о взятии Казани — только к весне 1553 г. Н. М. Карамзин же писал: «В ответе Царя поставлен Генв. 1553 и сказано, что от шаха приезжали в Москву Сеит Хосен» [134, III, II, прим. 256].
У сефевидского шаха для отправки посла в Москву были достаточно веские мотивы. Основной — неудачи в войне с турками , особенно в начатом турками в 1548 г. новом наступлении с целью захвата Закавказьяп. В связи с этим Е. II. Кушева писала: «В походе 1548—1550 гг. главные турецкие силы были направлены на завоевание Азербайджана, в частности Ширвана...» [149, 182; 150, 238], что давало выси и3ДВерШ^В Ус.пешньп; поход в Южный Азербайджан с захватом Тебриза,, войска Сулеймана I (1520-1566) доходили до Исфахана [204, 259]. Алкяг-М,<ЕЬ°а За ШиРван Для турок облегчалась изменой его правителя в 1547 г [204' 259]НОГО бРата шаха Тахмаспа, отложившегося от Ирана
39
ход Турции в тыл иранской армии и должно было содействовать захвату Астрахани и установлению непосредственного контакта с ханствами Средней Азии. Тем самым был бы завершен стратегический охват Русского государства с юга и юго-востока татарскими ханствами, находившимися в вассальной зависимости от турецкого султана.
Использование «северокавказского пути для проникновения в Закавказье с севера и для нападения на иранские войска с тыла...» [149, 182] давало туркам возможность в борьбе с Ираном, имевшим сильную кавалерию, бросать против нее большие массы крымско-татарской конницы. Поэтому шах Тахмасп I именно на севере искал себе союзника, способного перекрыть указанные пути для крымской конницы
Со своей стороны Московское государство было заинтересовано в продвижении на юг и юго-восток, но здесь его интересы сталкивались с интересами турецкого султана и его вассала — крымского хана, а также ногайских татар, шам-хала 12 и др.
Так создавалась общность интересов Ирана и России против Турции. На это обращал внимание советский востоковед Н. Д. Миклухо-Маклай, когда в 1952 г. писал, что выход России на берега Каспия объективно помогал Сефевидскому Ирану, находившемуся между двумя враждебными ему государствами (турецкого султана и шейбанидов), «до некоторой степени выйти из своего изолированного положения» [172, 18].
О том, чем закончились переговоры Сеид Хосейна в Москве, материалов не сохранилось. Можно предполагать, что в преддверии завоевания всей Волги московское правительство благожелательно отнеслось к инициативе сефевидского шаха, особенно в вопросах торговли. Однако оно, очевидно, воздержалось от далеко идущих предложений и обещаний, опасаясь испортить отношения с султаном и Крымом.
Армянские историки также свидетельствуют, что армянские купцы — подданные Тахмаспа I, торговали с Московским государством задолго до завоевания русскими Волжско-каспийского пути. Так, по их данным, беглер-бег Ширвана в 1544 г. просил Ивана IV возобновить старые привилегии армянских купцов на торговлю с Московским государством. Иван IV удовлетворил просьбу, и торговля с Московским государством развивалась в XVI—XVII вв. [119, 238, 239].
Однако размеры русско-иранской торговли в те времена были незначительными и несколько увеличились только пос
12 Шамкал — горский владетель казикумухов (казикумыков) в Дагестане. Резиденция его находилась в Тарках (около Махачкалы).
40
ле завоевания Астрахани и открытия прямого водного пути из Москвы в Каспийское море. Астрахань возвращала себе прежнюю славу торгового центра. Н. М. Карамзин так красочно описывает значение Астрахани, связывая перспективы ее роста с завоеванием Казани и Астрахани: «Звук оружия изгнал чужеземных купцов из Астрахани... спокойствие и тишина возвратили их..» В подтверждение он привел цитаты из двух архивных документов 1557 и 1559 гг. В первом говорилось: «Иван Черемисинов (в июле 1557 г.), — сообщал, что пришли гости из Шамахеи, Дербени, Шевкал (в Дагестане), Тюмени, Юргенчи (Хивы), Сарайчика со всякими товары. Да пришли из Асторохани ж послы от Крымшевкала 13 и от всей земли Шавкальские, да от Тюменского Князя с поминки 14 бить челом 15, что [бы] Государь велел им быти в своем имени’6 и в холопстве у собя учинил» [134, II, VIII, 139; 134, II, VIII, прим. 415].
По свидетельству академика М. Н. Тихомирова, основанному на летописных памятниках XVI в., «застрельщиками сближения с Россией, в противовес наступательному движению Турции и Крымского ханства явились кабардинские князья. Первое посольство от них появилось в 1552 г.» [257, 515]. По данным Е. Н. Душевой, обращение черкесов в Москву за помощью было обусловлено сильным напором на них со стороны турок и крымских татар [150, 254].
По архивным данным Н. М. Карамзина, в летописи 1559 г. приводится такая же просьба «от Шавкала, чтобы Государь оборонил их от своих холопей, от Черкасских князей...». В летописи сообщается, что «писал из Астрахани Ив. Выродков (в дек. 1559), что... Щелкал (Шавкал) ко Го сударю приказывают 17, чтобы прислал (русский царь) рать на Крымщелкал...» 18 [134, II, VIII, прим. 415, 60].
Карамзин далее писал: «Земля Шавкальская, Тюменская, Грузинская хотели быть в нашем подданстве» [134, 11, VIII, 139]. Стремление соседних восточных феодалов установить торговые и политические связи с Московским государством повысило заинтересованность Сефевидского государства в на лаживанни отношений с северным соседом. Несмотря на то что с Османской империей 29 мая 1555 г. в Амасье был за-
13 Кры мшевкал, или к р ы м ш а м х а л, по объяснению Е. Н. Ку-Шевой — будущий шамхал, т. е. его наследник [149, 42; 121, 248].
14 Поминки — дар, подарок [244, II, 1160].
15 По объяснению Д Рихтера, «бить челом» произошло от татар ского способа заставлять иностранных послов произносить речи перед ханом, стоя на коленях и склонив голову до земли [223, 181].
16 В своем имени — под своим именем, именем царя.
17 Приказывают — здесь в смысле «пишут, просят».
18 Крымщелкал, К р ы м m с в к а л, К р ы м ш а м х а л — здесь Шамхал Тарковский.
41
ключей мирный договор, по которому Сефевидский Иран отдал туркам районы Эрзерума и Вана, города Багдад и Киркук, а также низовье Тигра и Евфрата и священные города Кербела и Неджеф, шах Тахмасп I в 1561 г. направил в Москву посольство. Почему? Очевидно, потому, что Сефевидскому государству в предстоящей войне нужны были союзники и помощь. Тахмасп I, как правоверный шиит, до этого чуждавшийся приема иностранцев европейского происхождения, впервые начал в 1553 г. разговаривать с английским купцом Антони Дженкинсоном, проникшим к нему по волжско-каспийскому торговому пути [245, 18—20, 208], а в 1561 г. послал в Москву своих людей.
В фонде 77 ЦГАДА не сохранилось материалов об этом иранском посольстве в Москве. Антони Дженкинсон же утверждает, что 15 марта 1562 г. он «вновь обедал [в Кремле у царя] вместе с персидским посланником», с которым он в пути подружился, проделав с ним свой рекордный 45-дневный водный вояж от Москвы до Астрахани в мае—июне 1562 г. [65, 200, 201].
Что это был за шахский посланник — неизвестно, возможно, один из посланцев ширванских наместников. 1 ноября 1563 г. в Москву для торговых переговоров прибыло посольство шемахинского беглер-бега Абдулла-хана. Результаты его переговоров также неизвестны. Мо’эззи же пишет только о торговых представителях Ивана IV, прибывших к Тахмаспу вместе с Дженкинсоном [310, 249]. Иранский историк Махмуд Афшар писал, что московский царь Иван IV дал Дженкинсону какие-то поручения к шаху Тахмаспу I [287, 21]. Не исключено, что так и было, но из этого вовсе не следует, как утверждает английская историография, что без Дженкинсона Москва не смогла бы завязать политических отношений с Сефевидским Ираном. Абсурдность этого утверждения очевидна.
В связи с осложнившимися условиями в Ливонской войне Московское государство не могло и думать об активном распространении своего влияния на Северный Кавказ, и не столько в силу недостатка войск и средств, сколько потому, что не могла противопоставить себя Турции. Лишь в начале 1567 г. правительство Ивана IV удовлетворяет просьбу черкесского посла Мазлова «князь Темгрюковича» — шурина Ивана IV, о постройке на Тереке «для береженья от недругов» города-крепости Терки. Царский двор направил 2 февраля 1567 г. «для городского дела К. [князя] Андрея Сем. Бабичева да Петра Протасьева со многими людьми, да пушки и пищали» [134, III, IX, прим. 255, 52].
Н. М. Карамзин сообщает, что Иван IV это сделал «как для защиты своего тестя, Черкесскаго Князя Темгрюка, так
42
и для утверждения своей власти над сим краем» [134, Ш, IX, II, 78].
Такая активизация русского проникновения на Кавказ и Б Прикаспий не могла понравиться Турции.
Одновременно с постройкой города на р. Терек Иван IV отправил со своей бологодетыо 19 в Гурмыз20 купцов Дмитрия Ивашева и Федора Першина с грамотой к шаху о пропуске и «о береженье» [134, III, IX, прим. 260, 55]. Известно, что эта торговая разведка кончилась неудачей: первый из купцов умер, не доехав до Ирана, а второй скончался в Казвине. Их товары были взяты шахским казначеем Хуле-фой и не возвращены царской казне, несмотря на неоднократные требования. Посольский приказ использовал дело о возврате этих товаров для «маскировочных» грамот к шахам Сефевидского государства.
В какой-то связи с этой коммерческой разведкой московского правительства, а также с деятельностью английских купцов по освоению Волжско-каспийского торгового пути для транзитной торговли с Востоком, в первые годы поощряемой Иваном IV, находится новая попытка шаха Тахмаспа I в 1568 г. завязать дипломатические отношения с Московским государством. Побуждать его к этому могла возраставшая агрессивность Османской империи, заключившей с Австрией в феврале 1568 г. мирный договор на восемь лет (перезаключенный затем в 1575, 1584 и 1590 гг.) [301, 65, 66] и приступившей затем к подготовке похода на Астрахань. Для этого Османская империя весной 1569 г. высадила в Кафе для 1<асим-паши тысячный корпус, к которому должны были примкнуть 50 тысяч крымских татар Девлет Гирея [241, III, 604]. Выход турецких войск на берег Каспийского моря, закрепление турецкого влияния в Астрахани создавали постоянную угрозу прохода турецко-татарских войск через Северный Кавказ в Дагестан и Ширван, т. е. в тыл иранским войскам, противостоявшим турецкому наступлению с запада на Азербайджан и Закавказье.
Вероятность таких опасений шахского двора подтверждается тем, что турецко-иранский договор от 29 мая 1555 г. не давал Сефевидскому Ирану гарантий, что турецкая агрессия не повторится. В архивном документе, который сохранился в виде донесения русского посланца в Османскую империю Мальцева о походе татар и турок под Астрахань в 1569 г., сказано, в частности, и о целях и задачах иранского посольства 1568 г.: «А Кизылбашский Шах присылал ко
'9 Бологодеть — дар. Здесь речь идет о товарах [244, I, 145].
“Гурмыз — Ормуз, остров в Персидском заливе, расположен-3 111 напротив Гомруна, позже Бендер-Аббаса, при входе в Персидский
43
Царю нашему бити челом Послов своих: Турского [султана] люди мимо Асторохани дороги ко мне ищут, и ты бы, Великий Царь, сильною своею высокою рукою помочь учинил на Турского и Государь наш Кизылбашского Шаха пожаловал, послал к нему Посла своего Олексея Хозникова, а с ним 100 пушек, да 500 пищалей» 21.
Н. М. Карамзин комментирует это сообщение так: «Шах персидский, Тамас [Тахмасп I] хотел быть другом Иоанну, который желая заключить с ним тесный союз против Султана, в мае 1569 г. посылал в Персию чиновника Алексея Хозникова» [134, III, IX, прим. 249, 51; там же, 78].
Факт переговоров в 1569 г. «между шахом и русским царем» подтверждает и французский поверенный в делах Турции [154, 379, 380].
В примечании 256, ссылаясь на «Титулярник» № 3, Н. М. Карамзин писал: «Из грамоты, посланной с Хознико-вым... выписан один титул и конец: „Писан в Государстве нашего Дворе града Москвы, лета 7077, Майа в 14 день, Индикта 22 12“» [134, III, IX, прим. 256, 52].
Следовательно, документально установлено, что 14 мая 1569 г. московское правительство направило в Иран посольство Хозникова, который вез 100 пушек и 500 ружей. Это была существенная военная помощь Ирану, так как в то время в иранской армии почти не было огнестрельного оружия23. При этом следует учитывать, что Московское государство отрывало от себя эго оружие в тяжелый, 1569 год, когда происходил вооруженный конфликт с Османской империей [233, I, 4] и когда оно вступало, по словам А. А. Новосельского, в 1568—1574 гг. во «второй и наиболее опасный... период татарских нападений» [185, 23].
Оказывая вооруженную помощь, московское правительство осложняло свои взаимоотношения с турецким султаном Селимом II (1566—1574) и крымским ханом Девлет Гиреем (1551—1577).
О пребывании и результатах деятельности русского посольства Алексея Хозникова в Кизылбашии сведений не сохранилось. Можно предположить, что, если он и доехал до Казвина, то переговоры его не пошли далее заверений в дружбе и вопросов о торговле. Престарелый шах Тахмасп I
21 Пищаль — огнестрельное оружие [244, II, 946], старинная пушка или тяжелое ружье, заряжаемое со ствола [230, 3, 179].
22 Индикт — единица старинного церковного летосчисления, раь чая 15 годам [230, 5, 339].
2S Огнестрельное оружие и артиллерия в иранской армии широко были введены при шахе Аббасе I (1587—1629) в конце XVI — первые годы XVII в. при помощи англичанина Роберта Ширли. Тогда же были созданы специальные части, вооруженные тяжелыми мушкетами (туфенг-чи), и артиллерия.
44
не мог решиться на активную политику против турок после заключенного им в 1555 г. мирного договора и особенно после того, как в феврале 1568 г. турки подписали мирный договор с Австрией.
Боясь настроить против себя султана Селима II, шах Тахмасп I отказал в августе—ноябре 1571 г. в личном приеме двум венецианским посольствам, прибывшим к нему с предложениями заключить военное соглашение против Турции [274, 60, 61].
А Московскому государству тем более было не до этого: в 1569 г. оно вступило в период острейшего политического конфликта с Османской империей, находившейся в дипломатическом контакте с Польшей и Швецией, совместно выступавшими против Русского государства в Ливонской войне. Нс следует забывать, что правление Селима II характеризо
валось антимосковскими тенденциями.
Вот почему нельзя согласиться с мнением У. X Наджа-ряна, утверждавшего, что, «еще начиная с половины XVI в....», Россия и Иран вели не только торговые переговоры, но «и, в особенности, по вопросу заключения между ними военно-политического союза и совместного выступления против Турции» [179, 77—78].
Также определенно по этому вопросу высказался А. П. Новосельцев. Основываясь, как, очевидно, и У. X. Наджарян, на приведенных комментариях И. М. Карамзина, он утверждает, что в 1569 г. во время осады Астрахани турками «в Москву прибыло иранское посольство с предложением заключить военный договор против Турции» [188, 449, 450].
Но с таким выводом согласиться нельзя. Социально-политическая обстановка в Сефевидском государстве, внутренняя
и внешняя политика шахского двора последних лет правления шаха Тахмаспа I исключали с его стороны какую-либо военную инициативу, направленную против Турции.
Н. М. Карамзин, допуская иногда вольные толкования в своих исторических работах, и в данном случае, возможно, преувеличил значение политической разведки шахским дво ром своего могущественного северного соседа. То же можно сказать и в отношении торговой разведки Ивана IV, направившего на о. Ормуз в 1568 г. купцов Д. Ивашева и Ф. Першина. Ведь лишь спустя почти 20 лет (в 1586 г.) шахский Двор обратился к Московскому государству за военной помощью и с предложением заключить военный союз против Османской империи.
Турция крайне враждебно восприняла завоевание Россией Астрахани. Выход Русского государства в Каспийское море Не только угрожал доходам Османской империи, получаемым с транзитных товаров, перевозимых через турецкую тер-
45
риторшо из Ирана в район Средиземного моря; он ставил также преграду широким агрессивным стратегическим планам Османской империи по охвату границ Московского государства от Днепра до Урала.
Астрахань нужна была туркам не только для того, чтобы перерезать транзитный путь из Ирана по Волге через Москву, но также и для того, чтобы иметь прямое сообщение с единоверными ханствами Средней Азии. Это было необходимо и для прохода турецких и крымских войск в Иран из Азова на Кубань — Северный Кавказ. Поэтому в 1569 г. турки пытались вооруженным путем отнять у русских Астрахань. Это была первая война Турции с Россией [241, 603] 24. После нее последовала длительная дипломатическая борьба за Астрахань и за прямой путь в Иран, сопровождавшаяся нападениями крымских татар на южные районы Московского государства. Селим II в декабре 1570 г. прислал в Москву ультимативную грамоту с требованием очистить дорогу на Астрахань, срыть город-крепость на реке Терек (Терки) и возвратить Казань и Астрахань ее прежним владельцам — татарским князьям, находившимся под влиянием турецкого султана [233, I, 100].
Неудачная Ливонская война (1558—1583), начатая Иваном IV с целью обеспечения выхода на Балтийское побережье, подорвала силы Московского государства. Иван IV вынужден был «по приговору» (решению) Боярской думы от 10 февраля 1571 г. через гонца Андрея Ивановича Кузьминского дать согласие султану «срыть Терки» и, затягивая переговоры, формально согласиться на возвращение Астрахани прежнему хану. А в грамоте султану писали, что «дорогу от-перети велели и всяким проезжим людям изо всех земель в твои... земли пропущать велели» 25. Но это не спасло Москву от сожжения 24 мая 1571 г. крымским ханом Девлет Гире-ем. О грандиозности пожара сообщает нам Никоновская летопись: «Приходил к Москве крымский хан Девлет Гирей и мая в 24 день... татаров посад зажгли... Москва згорела вся: город, и в городе государев двор и все дворы, и посады все, и за Москвою; людей погорело множество...» [131, 63]. В результате угроз Девлет Гирея и турецкого султана Сун-жинский острог был снесен в 1571 г., а город Терки срыт в 1572 г.
Начавшиеся волнения и беспорядки в Османской империи в связи со смертью Селима II в 1574 г. дали возможность
24 К этому можно добавить, что началом военных поражений Турции следует считать не битву при Лепанто в октябре 1571 г. на море, как обычно это полагают, а под Астраханью в сентябре 1569 г. на суше.
25 Из грамоты Ивана IV к султану Селиму, посланной через А. И. Кузьминского в марте 1571 г.
46
правительству Ивана IV отстоять Астрахань. В 1578 г. по просьбе черкесского посольства от князя Камбулата Терки и Сунжа были восстановлены Лукьяном Новосильцевым, спе-циально( присланным Иваном IV [131, 34, 35; 149, 259; 121, 285; 193\ 831, 833]. Более того, Л. Новосильцев уничтожил в конце 1578 г. остатки разгромленного шахским сыном Хамзой Мирной в Ширване 15-тысячного татарского корпуса Адиль Гирея26.
Но эти меры противодействия Турции были сугубо временными. Так же как, очевидно, и попытка в 1577 г. правительства Ивана IV установить новый дипломатический контакт с шахским двором. О ней известно только, что воевода Иван Петрович Ромодановский (русский посол к шаху в 1606—1607 гг.) упомянут в списке 1577 г. придворных чинов царского двора «в качестве дворянина Московского, посланного в Персию» [220, 120]. Однако в результате нового нажима Османской империи в 1579 г. оба города были оставлены русской ратью [149, 259]. В августе 1584 г. дипломатический гонец нового русского царя Федора Ивановича (1584— 1598) Б. П. Благово заверил турецкого султана Мурада III (1574—1595), что из Терков войска не только выведены, но и крепость срыта [241, 271; 131, 35; 193, 83—85].
Через четыре года по просьбе кахетского царя Александра II и кабардинских князей Терки были построены, но на новом месте — в устье Терека на протоке Тюменка. Сунжа была восстановлена на прежнем месте [59, 2; 149, 269—271; 121, 277].
Воспользовавшись внутренними смутами, «анархией и слабостью» [292, 226] в Сефевидском государстве после смерти в 1576 г. шаха Тахмаспа I, управлявшего страной 52 года, турки уже в начале войны (1578—1590 гг.) против Сефевидов захватили Азербайджан, Закавказье и на некоторое время Ширван. Баку был ими взят в 1583 г.
Ослабленное Ливонской войной, Московское государство в 1571—1585 гг. было не в состоянии активно противодействовать Турции в районе Каспийского моря. Это выразилось, в частности, в том, что русская рать не смогла воспрепятствовать проходу в Иран турецких и крымско-татарских войск северокавказским путем через Терек и Дербент («Железные ворота», как их называли турки, или «Ворота ворот» [293, 22] у арабов). Через Дербент они выходили в тыл иранским войскам, вынуждая шаха бросать большие силы для борьбы с ними в Дагестане и Ширване [131, 398].
26 Сам Адиль Гирей попал в плен и был хорошо принят при шахском Дворе, но он завел недозволенные связи с шахским гаремом и был убит «конце 1578 или в начале 1579 г. [294, II, 226, 227; 293, 151; 131, 46, 47; 193, 833].
По мнению И. П. Петрушевского, «одной из задач Турции на этот раз был захват Закавказья и западного каспийского побережья, отчасти для того, чтобы овладеть волго-каспийским путем, превратившимся в важную торговую артерию» [204, 265].
Турецкие войска и флот взяли под контроль этот путь, осложнив русско-иранскую торговлю по Каспию. Товары обеих стран перевозились на судах, плававших главным образом вдоль берегов, где они, при малейших колебаниях бурного Каспийского моря, становились легкой добычей турецких галер из Баку.
Так, в борьбе против Османской империи совпали интересы Сефевидского и Московского государств. Но до окончания Ливонской войны и ликвидации ее тяжелых последствий в экономическом, финансовом и международно-дипломатическом отношениях Московское государство не могло активно противодействовать Турции и ее вассалу — Крыму. Лишь после смерти Стефана Батория (12 декабря 1586 г.) московская дипломатия склонила Речь Посполитую 27, ослабленную внутренними распрями в борьбе за избрание нового короля, к более благоразумной политике на Востоке и к заключению 16 августа 1587 г. перемирия на 15 лет.
Несмотря на тяжелое положение, в котором находилось Московское государство, оно не могло оставаться равнодушным свидетелем захвата турками западного побережья Каспийского моря, так как создавалась угроза стратегического охвата Русского государства с юга и юго-востока и ущемления его экономических связей с народами Северного Кавказа, Ирана и Средней Азии. Поэтому оно и приняло меры по локализации опасного проникновения турецких и крымскотатарских войск в Северный Иран через реку Терек.
Стремясь не допустить более тесного русско-иранского дипломатического контакта и оградить себя с севера, султанское правительство обратилось к царю с предложением вести совместную борьбу против Ирана. Об этом нам поведали русские послы в Грузию Родион Бпркии и Петр Пивов, записавшие в статейный список свой разговор в октябре 1586 г. с кизылбашским купцом Маамутом о том, что султан Мурад за союз с Россией против шаха обещал московскому государю «те городы, которые по[зан]имал, а [которые] подошли ко государю нашего [в]отчине к Астрахани, и он [султан] тех городов хотел государю нашему поступитца...», но московский царь ответил па это отказом [51, 42].
Даже если отбросить достоверность такого турецкого предложения, сам факт информации о договоре через купца
27 Речь Посполитая образовалась в составе Польши и Литвы в рс-з\ чьтат Люблинской хшш 1569 г.
48
д!аамута заслуживает внимания, как пробный шаг московских дипломатов к совместной борьбе против Турции в 1586 г. Возможность его предвосхитила просьба иранского щаха Султана Мохаммеда Ходабендэ о военной помощи против турок, чему предшествовали, как сообщает на основании персидских источников А. П. Новосельцев, обращения шаха Ходабендэ(к Мураду III с предложениями мира, не имевшими результатов [188, 452]. Речь идет о миссиях Ибрагим-ха-на ТуркемЛни в 1578 г. и Ибрагим-хана Текелю в 1584— 1585 гг. V
Почти одновременно с посольством Туркемани шах Ходабендэ направил в 1579 г. в Венецию посольство во главе с купцом Хаджи Мохаммедом просить военной помощи [274, 61, 62], в которой 8 лет назад шах Тахмасп I отказал сенату Венеции, даже не приняв его послов.
По окончании Ливонской войны Московское государство не стало мириться с пребыванием турок в районе Каспийского моря. Уздемир Осман паша в октябре 1583 г., переходя через Терек, понес такие тяжелые потери, что турки вынуждены были надолго отказаться от северокавказского пути в Иран. Исключением были годы смуты в России (1605—1612). По утверждениям В. Б. Виноградова и Т. С. Магомадовой, русские форпосты на Тереке и Сунже строились «для защиты от поползновений Ирана, Турции и Крымского ханства в ту пору» [93, 208].
О дальнейших дипломатических сношениях Ирана с Московским государством до 1586 г. архивных данных нет. Н. М. Карамзин сообщает, к сожалению, без ссылки на источник, что в 1583 г. Иван IV «присутствовал в Думе Боярской; угощал Послов Шаха Перспдскаго, Султанова, Бухарских, находясь в тесном дружестве с преемником Томасовым, Годабендом, как с неприятелем опасной для нас Оттоманской Империи» [134, III, IX, VII, 246, 247].
Что это были за персидские послы, мы пока не знаем. Возможно, что обращение шаха Ходабендэ в 1586 г. было повторным, так как в нем, в частности, указывалось на давние связи, то есть, что «в ссылке28 были отцы их и деды и прадеды». Так велено быдо говорить шахскому посланцу в Москве [51, 563].
Московское правительство серьезно подошло к обращению шаха Ходабендэ. Перемирие с Речью Посполитой в 1587 г., обращение Австрии в апреле того же года с предложением о совместной борьбе против турок и крымских татар создавали перспективы для борьбы против них и про-
д 28 С ы лк а, ссылка — ссылаться, сноситься. Здесь — обмениваться ломатпцескими миссиями, посольствами.
49
По мнению И. П. Петрушевского, «одной из задач Турции на этот раз был захват Закавказья и западного каспийского побережья, отчасти для того, чтобы овладеть волго-каспийским путем, превратившимся в важную торгов ю артерию» [204, 265]. /
Турецкие войска и флот взяли под контроль этот путь, осложнив русско-иранскую торговлю по Каспию. Товары обеих стран перевозились на судах, плававших главным образом вдоль берегов, где они, при малейших колебаниях бурного Каспийского моря, становились легкой добычей турецких галер из Баку.
Так, в борьбе против Османской империи совпали интересы Сефевидского и Московского государств. Но до окончания Ливонской войны и ликвидации ее тяжелых последствий в экономическом, финансовом и международно-дипломатическом отношениях Московское государство не могло активно противодействовать Турции и ее вассалу — Крыму. Лишь после смерти Стефана Батория (12 декабря 1586 г.) московская дипломатия склонила Речь Посполитую 27, ослабленную внутренними распрями в борьбе за избрание нового короля, к более благоразумной политике на Востоке и к заключению 16 августа 1587 г. перемирия на 15 лет.
Несмотря на тяжелое положение, в котором находилось Московское государство, оно не могло оставаться равнодушным свидетелем захвата турками западного побережья Каспийского моря, так как создавалась угроза стратегического охвата Русского государства с юга и юго-востока и ущемления его экономических связей с народами Северного Кавказа, Ирана и Средней Азии. Поэтому оно и приняло меры по локализации опасного проникновения турецких и крымско-татарских войск в Северный Иран через реку Терек.
Стремясь не допустить более тесного русско-иранского дипломатического контакта и оградить себя с севера, султанское правительство обратилось к царю с предложением вести совместную борьбу против Ирана. Об этом нам поведали русские послы в Грузию Родион Бпркип и Петр Пивов, записавшие в статейный список свой разговор в октябре 1586 г. с кизылбашским купцом Маамутом о том, что султан Мурад за союз с Россией против шаха обещал московскому государю «те городы, которые по[зан]имал, а [которые] подошли ко государю нашего [в] отчине к Астрахани, и он [султан] тех городов хотел государю нашему поступитца...», но московский царь ответил на это отказом [51, 42].
Даже если отбросить достоверность такого турецкого предложения, сам факт информации о договоре через купца
27 Речь Посполитая образовалась в составе Польши и Литвы в результате Люблинской унии 1569 г.
48
ДОаамута заслуживает внимания, как пробный шаг московских дипломатов к совместной борьбе против Турции в 1586 г. Возможность его предвосхитила просьба иранского щаха Султана Мохаммеда Ходабендэ о военной помощи против турой. чему предшествовали, как сообщает на основании персидских источников А. П. Новосельцев, обращения шаха Ходабендэ,к Мураду III с предложениями мира, не имевши ми результатов [188, 452]. Речь идет о миссиях Ибрагим-ха-на Туркемдни в 1578 г. и Ибрагим-хана Текелю в 1584— 1585 гг. *
Почти одновременно с посольством Туркемани шах Хода-бендэ направил в 1579 г. в Венецию посольство во главе с купцом Хаджи Мохаммедом просить военной помощи [274, 61, 62], в которой 8 лет назад шах Тахмасп I отказал сенату Венеции, даже не приняв его послов.
По окончании Ливонской войны Московское государство не стало мириться с пребыванием турок в районе Каспийского моря. Уздемир Осман паша в октябре 1583 г., переходя через Терек, понес такие тяжелые потери, что турки вынуждены были надолго отказаться от северокавказского пути в Иран. Исключением были годы смуты в России (1605—1612). По утверждениям В. Б. Виноградова и Т. С. Магомадовой, русские форпосты на Тереке и Сунже строились «для защиты от поползновений Ирана, Турции и Крымского ханства в ту пору» [93, 208].
О дальнейших дипломатических сношениях Ирана с Московским государством до 1586 г. архивных данных нет. Н. М. Карамзин сообщает, к сожалению, без ссылки на источник, что в 1583 г. Иван IV «присутствовал в Думе Боярской; угощал Послов Шаха Персндскаго, Султанова, Бухарских, находясь в тесном дружестве с преемником Томасовым, Годабендом, как с неприятелем опасной для нас Оттоманской Империи» [134, III, IX, VII, 246, 247].
Что это были за персидские послы, мы пока не знаем. Возможно, что обращение шаха Ходабепдэ в 1586 г. было повторным, так как в нем, в частности, указывалось на давние связи, то есть, что «в ссылке28 были отцы их и деды и прадеды». Так велено было говорить шахскому посланцу в Москве [51, 563].
Московское правительство серьезно подошло к обращению шаха Ходабендэ. Перемирие с Речью Посполитой в ‘587 г., обращение Австрии в апреле того же года с предложением о совместной борьбе против турок и крымских та-ГаР создавали перспективы для борьбы против них и про
д 28 С ы л к а, ссылка — ссылаться, сноситься. Здесь — обмениваться гломатнчсскими миссиями, посольствами.
49
турецки настроенного Тарковского шамхала, защитить от которого просила Москву Кахетия в сентябре 1587 г.
В результате московское правительство в 1588 г. активизирует свою политику в направлении юго-востока. Об этом говорит возобновление в 15881589 гг. строительства «опорных пунктов» на реках Тереке, Сунже и Койсе. О них просил царь Кахетии Александр. Как пишет Н. М. Карамзин, 5 октября 1586 г.29 царь Федор взял под защиту Александра, просившего «основать крепости на Тереке...» [1^4, III, X, I, 38] и послать русскую рать против Тарковского шамхала, противодействовавшего прямому сообщению из Терков в Грузию 30, по так называемой «кахетско-таркской дороге», ранее именовавшейся Белокамской [169, 35].
Лишь несколько окрепнув к концу 80-х годов после Ливонской войны, Московское государство приступило к борьбе за локализацию турецкой агрессии в Закавказье и на Северном Кавказе. Город «Терский был немедленно исправлен и занят дружинами стрельцов... Воеводы князя Андрея Ивановича Хворостинина» [169, 38, 39]. В 1588—1589 гг. началось заселение «Гребней»31 на левом берегу Сунжи. Русские власти приступили к походам против казикумыков Тарковского шамхала и эндерийского владельца. Хворостинин поставил остроги Койса [149, 257—259, 276—278] и Сунжа [70, 89]. По данным архивных документов 1590 г., «шевкалу утеснение великое учинено; и реку Койсу Государевы люди у него отняли» [134, III, X, прим. 119, 26].
Исследователь истории народов СССР Е. И. Кушева сделала из этого логически верный, но несколько преждевременный вывод. Правильно утверждая, что окончание Ливонской войны позволило Москве «уделить больше внимания восточной политике и Кавказу...», далее она писала, что «в 1585— 1590-е годы не только расширяются и укрепляются связи с Москвой Грузии и Северного Кавказа, но возникает и проект военного союза между шахом и Россией против Турции» [149, 257—259]. Однако нам представляется, что ее фразу о проекте военного союза в 1585—1590 гг. следует понимать сугубо ограничительно, т. е. в том смысле, что лишь у иранской стороны в 1586 г., а может быть и ранее, появился такой проект. Москва же пи в 1586, ни в 1590 г. не была готова к открытой военной борьбе против Турции и Крыма и всерьез поддерживать такой проект не могла.
29 Грузинские историки, например Н. Т. Накашидзе, дают другую дату — 27 сентября 1587 г. [180, 47].
30 После захвата Шемахи в 1578 г. турки разделили Ширванскую провинцию на 14 санджаков, один из которых, Шабуран, был отдан шамхалу, выразившему покорность султану [294, 225].
31 Гребни — холмистая местность к югу от Терека. Отсюда — Гребни — гребенские казаки.
50
Политику Московского государства первых годов царствования Федора Ивановича (1584—1598) хорошо охарактеризовал Н. М. Карамзин. Он писал, что ее проводили «не без хитрости и не без успеха, более осторожно, нежели смело, грозя и маня, обещая и не всегда искренне. Мы не шли на войну, но к ней готовились, везде укрепляясь, везде усиливая рать» [134, III, X, I, 42].
Активность московского правительства на Тереке и в Дагестане вызвала враждебные действия со стороны Османской империи, выразившиеся в первую очередь в приказах крымскому хану Гази Гирею (1588—1607) усилить набеги на территорию Русского государства. Его набеги, когда в 1591 г. он доходил до Москвы, а в следующем году разорил Рязанскую область, были непосредственными результатами не только экспансии Москвы на Северном Кавказе, но и турецкой агрессии, ее «наступательной политики в Восточной Европе, на Кавказе и в Иране» [233, I, 3].
Следовательно, выступление Московского государства на Северном Кавказе и в Дагестане имело целью не только расширение русского влияния в этих районах, но было направлено также на локализацию турецких захватов на западном берегу Каспийского моря и в Ширване, которые мешали нормальному развитию экономических и политических отношений Московского государства с Сефевидским Ираном. Выступление же России на Северном Кавказе объективно помогало Ирану в его борьбе против турецкой агрессии, помешав, по утверждению Е. И. Кушевой, осуществлению агрессивных замыслов турецких феодалов, «и во многом определили исход, ирано-турецких войн» [150, 258].
Такова предыстория русско-иранских отношений к 1586 г.
Глава II
НАЧАЛО РЕГУЛЯРНЫХ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ СВЯЗЕЙ МЕЖДУ СЕФЕВИДСКИМ И московским ГОСУДАРСТВАМИ
(с 1586 г.)
МИССИЯ ОТ ШАХА ХОДАБЕНДЭ (1586—1588 гг.)
1586 г. можно считать годом установления регулярных русско-иранских дипломатических отношений Г Этот год был трудным как для Сефевидского, так и для Московского государства.
Неспокойно было в Сефевидском Иране. Османская империя, закончив 1 января 1577 г. войну с Германской империей Габсбургов, летом 1578 г. начала очередную агрессию на востоке против Сефевидов, воспользовавшись феодальными распрями, вспыхнувшими в связи с борьбой за шахский престол после смерти Тахмаспа I (1524—1576). Под религиозной оболочкой1 2 скрывались завоевательные планы турецких феодалов как в отношении Ирана, так и в отношении Московского государства.
Что представляло собой Сефевидское государство в 1586 году? Что заставило его с середины XVI столетия искать дружбы и помощи у своего северного соседа?
Государство Сефевидов в XVI в. представляло собой феодальную деспотию — «конгломерат разных племен и народностей, связанных завоеванием...» [204, 255], объединенных под знаком шиизма основателем династии Сефевидов шахом Исмаилом I (1502—1524), объявившим в 1501 г. шиизм государственной религией [75, 103; 176, 381]. Держава Сефевидов, Кизылбашия 3, «была создана главным образом усилия-
1 Л. В. Строева считает, что шах Аббас в 1588 г. «начал регулярный обмен посольствами с Россией (1588)» [129, 579]. И это верно, но только в отношении шаха Аббаса. Начало же этому обмену было положено миссией Анди-бека от шаха Султан Мохаммеда Ходабендэ в 1586 г.
2 И. П. Петрушевский пишет, что ирано-турецкие войны 1514—1639 гг. происходили «под идеологической оболочкой не национальной, а религиоз ной борьбы между суннитами и шиитами» [202, 72]. Академик В. А. Горд левский также писал о резко обострившейся в XVI в. борьбе суннитской Турции против шиизма Ирана [98, 211].
3 Так называли Сефевидский Иран в те времена па Руси. Происходит от названия тюркского племени Ардебильского района — кизылбаши, что 52
мн тюркских кочевых племен...», в первую очередь азербайджанской (кизылбашской) кочевой знатью, свидетельствует советский иранист И. П. Петрушевский [204, 255], которая господствовала в государственном управлении страной [176, 377-381].
Почти целое столетие, весь XVI в., а отчасти до 1639 г., Кизылбашское государство систематически лихорадило как от внутренних распрей, так и от невзгод и лишений почти беспрерывной войны с Османской империей. Невзирая на эти трудности, XVI — начало XVII в. для Сефевидского государства были временем становления государства почти в тех границах, за исключением Закавказья, в каких находится Иран в настоящее время. Что касается экономики, то ни в XVI, ни в XVII столетии Сефевиды не могли поднять страну До уровня, достигнутого ею до завоевания и разорения монгольскими нашествиями XIII—XIV столетий.
Определенную роль сыграло в этом открытие в конце XV в. прямого морского пути из Европы вокруг мыса Доброй Надежды в Индийский океан и в Персидский залив. Не сразу, постепенно, оно лишило Сефевидское государство экономических выгод от сухопутного транзитного торгового пути, проходившего из Европы в Индию и Китай через Средиземное море, Турцию и Иранское плато. Однако главные причины заключались в отсталости феодального способа производства, междоусобных распрях с бесконечными феодальными войнами, с присущими им грабежами и насилием над населением и усилением эксплуатации [204, 247—299; 197, 327— 335; 171, 348—355].
Мешали развитию сельского хозяйства и ремесел почти беспрерывные войны с Османской империей и узбекскими ханами. «Образование сильного (шиитского) государства Сефевидов,— пишет Л. В. Строева, — было враждебно встречено его соседями: на востоке—узбекским государством Мохаммеда Шейбани-хана, на западе — османской Турцией» [129, 575; 176, 394]. Это была борьба, пишет советский востоковед Н. Д. Миклухо-Маклай, «двух феодальных государств, в которых господствующее положение занимала кочевая знать, за владение обширной и богатой областью и эксплуатацию ее»
Турецко-иранские войны XVI столетия [105, 271—277], начатые султаном Селимом I Януз (Грозный, 1512—1520) в *514 г. с истребления у себя в тылу 40 тысяч «еретиков-ши-
вПеРсводе значит — «красноголовые». Они захватили власть в государ-lgBe под руководством Исмаила I. Их белые чалмы делались по числу [17gUJHHTCKHX имамов из 12 белых полос «с красными серединками»
53
Глава II

НАЧАЛО РЕГУЛЯРНЫХ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ СВЯЗЕЙ МЕЖДУ СЕФЕВИДСКИМ И московским
ГОСУДАРСТВАМИ (с 1586 г.)
МИССИЯ ОТ ШАХА ХОДАБЕИДЭ (1586-1588 гг.)
1586 г. можно считать годом установления регулярных русско-иранских дипломатических отношений '. Этот год был трудным как для Сефевидского, так и для Московского государства.
Неспокойно было в Сефевидском Иране. Османская империя, закончив 1 января 1577 г. войну с Германской империей Габсбургов, летом 1578 г. начала очередную агрессию на востоке против Сефевидов, воспользовавшись феодальными распрями, вспыхнувшими в связи с борьбой за шахский престол после смерти Тахмаспа I (1524—1576). Под религиозной оболочкой1 2 скрывались завоевательные планы турецких феодалов как в отношении Ирана, так и в отношении Московского государства.
Что представляло собой Сефевидское государство в 1586 году? Что заставило его с середины XVI столетия искать дружбы и помощи у своего северного соседа?
Государство Сефевидов в XVI в. представляло собой феодальную деспотию — «конгломерат разных племен и народностей, связанных завоеванием...» [204, 255], объединенных под знаком шиизма основателем династии Сефевидов шахом Исмаилом I (1502—1524), объявившим в 1501 г. шиизм государственной религией [75, 103; 176, 381]. Держава Сефевидов, Кизылбашия3, «была создана главным образом усилия-
1 Л. В. Строева считает, что шах Аббас в 1588 г. «начал регулярный обмен посольствами с Россией (1588)» [129, 579]. И это верно, но только в отношении шаха Аббаса. Начало же этому обмену было положено миссией Анди-бека от шаха Султан Мохаммеда Ходабендэ в 1586 г.
2 И. П. Петрушевский пишет, что ирано-турецкие войны 1514—1639 гг. происходили «под идеологической оболочкой не национальной, а религиоз ной борьбы между суннитами и шиитами» [202, 72]. Академик В. А. Горд левский также писал о резко обострившейся в XVI в. борьбе суннитской Турции против шиизма Ирана [98, 211].
3 Так называли Сефевидский Иран в те времена на Руси. Происходи'!' от названия тюркского племени Ардебильского района — кизылбаши, что 52
мп тюркских кочевых племен...», в первую очередь азербайджанской (кизылбашской) кочевой знатью, свидетельствует советский иранист И. П. Петрушевский [204, 255], которая господствовала в государственном управлении страной [176, 377—381].
Почти целое столетие, весь XVI в., а отчасти до 1639 г., Кизылбашское государство систематически лихорадило как от внутренних распрей, так и от невзгод и лишений почти беспрерывной войны с Османской империей. Невзирдя на эти трудности, XVI — начало XVII в. для Сефевидского государства были временем становления государства почти в тех границах, за исключением Закавказья, в каких находится Иран в настоящее время. Что касается экономики, то ни в XVI, ни в XVII столетии Сефевиды не могли поднять страну до уровня, достигнутого ею до завоевания и разорения монгольскими нашествиями XIII—XIV столетий.
Определенную роль сыграло в этом открытие в конце XV в. прямого морского пути из Европы вокруг мыса Доброй Надежды в Индийский океан и в Персидский залив. Не сразу, постепенно, оно лишило Сефевидское государство экономических выгод от сухопутного транзитного торгового пути, проходившего из Европы в Индию и Китай через Средиземное море, Турцию и Иранское плато. Однако главные причины заключались в отсталости феодального способа производства, междоусобных распрях с бесконечными феодальными войнами, с присущими им грабежами и насилием над населением и усилением эксплуатации [204, 247—299; 197, 327— 335; 171, 348—355].
Мешали развитию сельского хозяйства и ремесел почти беспрерывные войны с Османской империей и узбекскими ханами. «Образование сильного (шиитского) государства Сефевидов,— пишет Л. В. Строева, — было враждебно встречено его соседями: на востоке—узбекским государством Мохаммеда Шейбани-хана, на западе — османской Турцией» [129, 575; 176, 394]. Это была борьба, пишет советский востоковед Н. Д. Миклухо-Маклай, «двух феодальных государств, в которых господствующее положение занимала кочевая знать, за владение обширной и богатой областью и эксплуатацию ее»
Турецко-иранские войны XVI столетия [105, 271—277], начатые султаном Селимом I Януз (Грозный, 1512—1520) в *514 г. с истребления у себя в тылу 40 тысяч серетиков-ши-
® переводе значит — «красноголовые». Они захватили власть в государ-12®е под руководством Исмаила I. Их белые чалмы делались по числу “неких имамов нз 12 белых полос «с красными серединками»
53
итов», скрывали под религиозной оболочкой агрессивные устремления воинствующих турецких феодалов. Иранский исследователь Мохаммед Али Хекмет назвал их «политикорелигиозными войнами». Он считал, что от них больше страдало население Сефевидского государства, так как в этой войне «Оттоманская империя была более удачливой...» [296, 18, 19], и война поэтому велась главным образом на территории Сефевидского государства.
Правильнее было бы указать на более объективную причину успехов турок, чем «удачливость». В первую очередь на «отсталую войсковую организацию и примитивную технику...» Сефевидского государства [129, 577]. В частности, на отсутствие артиллерии и огнестрельного оружия у иранской пехоты. Превосходная кизылбашская конница была бессильна против хорошо вымуштрованной турецкой пехоты, особенно из янычар, вооруженных тяжелым мушкетным оружием, а также против турецкой артиллерии [294, II, 219].
Однако в особенно трудном положении Сефевидское государство оказалось после смерти шаха Тахмаспа I, хотя и в последние десятилетия его правления экономическое положение государства, пэ образному выражению И. П. Петрушевского, было «печально». Это усугублялось феодальными распрями, восстаниями крестьян и ремесленников [199, 220] и войной с узбеками.
25 мая 1576 г. шах Тахмасп умер. Его смерть привела, как обычно при смене шахов в Иране, к борьбе за трон и междоусобице вождей тюркских племен. Так, с 1576 по 1587 г. сменилось три шаха (Исмаил II— 1576—1578; Султан Мохаммед Ходабендэ — 1578—1587; Аббас I— 1587—1629). Воцарение Исмаила II и быстрая его смерть привели к еще большим раздорам в стране. 24 января 1578 г. шахом Ирана стал Султан Мохаммед Ходабендэ. Турция воспользовалась, как пишет Кризи, состоянием анархии у своего восточного соседа и начала войну [292, 226; 288, 7]. Стотысячная армия во главе с турецким главнокомандующим Мустафа пашой, или Лала Мустафа пашой, была брошена в направлении Грузии,, Тебриза и Ширвана.
Мустафа паша нанес три крупных поражения иранской армии: 10 августа под Чаелдаром (Челдаром), 8 сентября на реке Канах и 8 декабря 1578 г. на реке Куре. С помощью крымских татар калги Адиль Гирея, брата крымского хана Мухаммед Гирея II (1577—1584), кстати сказать, прибывшего в Ширван через Терек, турки оккупировали в 1578 г. Азербайджан, Грузию и Ширван, выйдя на побережье Каспия. Самый крупный феодал Дагестана — Тарковский шамхал в конце 1578 г. «за верность» получил от султана санджак Шамбран [294, 225]. Если добавить, что за годы смуты в
54
Иране узбеки захватили весь Хорасан, включая Герат4 и Систан, а индусы — Кандагар, тогда станут ясными тяжелые потери Сефевидского государства, когда одна потерянная Щирванская провинция давала шахскому двору дохода 25200 000 aspres [294, 225], или акче 5.
Опасность заставила вождей племен сплотиться вокруг старшего сына шаха Ходабендэ, талантливого военачальника Хамзэ Мирзы. Он добился успехов в борьбе с турками и крымскими татарами. Под Шемахой 27 ноября 1578 г., а по персидским данным А. П. Новосельцева, в 1579 г. турки и 15-тысячный корпус калги Адиль Гирея были разбиты, а сам Адиль Гирей (а не Гази Гирей) попал в плен6.
Пришедший к власти 24 января 1578 г. шах Ходабендэ с 1580 г. пытался договориться с турками о прекращении войны, но безуспешно. Перемирие закончилось в 1583 г. Тогда шах пытался найти военных союзников для борьбы против турецкого султана. Он направил посольство в Венецию; попытка направить посольство к северному соседу была безуспешной, так как Московское государство находилось в трудном положении.
Составитель истории Турции Иосиф Хаммер, основываясь на турецких источниках, которые, как известно, не всегда дают объективные описания событий и их точную датировку, упоминает о трех иранских посольствах к султану Мураду Ill в 1579—1582 гг. Через Максуд-хана в начале 1580 г. шахское правительство предложило Турции закончить войну на условиях довоенного статус-кво. Другое посольство по дороге в Константинополь предложило турецкому командующему Со-колли заключить мир с уступкой Карса. Деятельность двух посольств носила характер зондирования почвы и только третье посольство Ибрагим-хана, со свитой из 366 человек, было в 1581 г. хорошо принято султаном. Несмотря на более приемлемые условия мира, они также были отвергнуты [294, 228, 229].
Нападение А1урад-хана на турецкие войска под Кабалой (в Ширване) прервало фактическое двухлетнее перемирие, и новый командующий Уздемир Осман паша 7 начал наступа
4 Город-крепость Герат сдался хану Бухары Абдуллаху в начале 1588 г. после одиннадцатимесячной осады. Али Кули-хан шамлу предательски был убит узбеками после сдачи им города [289, 14, 15, 24, 25].
5 Акче — мелкая серебряная монета в Турции, введенная в 1328 г. при Орхане (1326—1359). Вес ее равнялся 1,154 г при 90% серебра. “ середине XVI в. акче обесценилась за счет уменьшения серебра в ней «а 41,2%. 25 млн. акче равнялись 6,3 млн. серебряных дирхем или ’’26 млн. золотых динар. 25,2 млн. акче середины XVI в. вместо 290,8 т серебра 90% пробы весили 171,23 т 80% серебра [250, 193, 200].
6 Гази Гирей II (1588—1607) — крымский хан [186, 119; 293, 151].
। 7 По прозвищу Осман Железные нервы [292, 226].
55
тельные действия. 12 мая 1583 г. он разбил иранские войска у реки Самур [294, 231, 232]. После ряда удачных действий в Ширване и Дагестане Осман паша 21 октября 1583 г. пред принял из Дагестана поход на Крым, чтобы посадить на трон нового хана Ислам Гирея I (1584—1588) вместо непослушного Мохаммед Гирея, отказавшегося после гибели в 1579 г. своего брата Адиль Гирея в Иране выступать против этой страны. Переправляясь через реку Терек, янычары Осмаи паши подверглись нападению русских казаков, которые, хотя и не смогли удержать их от перехода реки, нанесли им значительные потери как при самой переправе, так в особенности при преследовании турецких войск в степях за Тереком. Они выжигали траву, лишая конницу Осман паши корма, в результате чего турки потеряли много лошадей и понесли людские потери [294, 231, 232].
Это было первое после 1569 г. крупное военное противодействие туркам со стороны русского войска при переходе Терека, на что впоследствии московские дипломаты неоднократно указывали шахскому двору, как на факт военной помощи им в войне против Османской империи.
Посадив 21 апреля 1584 г. на трон нового хана Ислам Гирея I [294, 233], Осман паша вернулся в Константинополь со славой победителя в Иране и Крыму. За это он был назначен великим везиром и главнокомандующим войсками в Северном Иране. Однако здесь ему не повезло. Хамзэ Мирза разгромил его главные силы 27 сентября 1585 г. под Салма-сом (в Азербайджане) [294,254,255].
Несмотря на эту победу, Ирану не удалось склонить турок к заключению мира, хотя поражение турецких войск было настолько значительным, что армия Уздемир-паши, насчитывавшая до 180 тыс. человек, откатилась до Вана и Эрзерума. Прославленный же герой Йемена и победных действий против иранских войск в 1582—1583 гг., по утверждению того же Хаммера, умер от огорчения «после поражения его войск» 29 октября 1585 г. в Ване [294, 254, 255], а не был убит в битве с иранцами, как утверждал в своей грамоте к русскому царю шах Султан Мохаммед Ходабендэ [134, III, X, I, прим 126, 27].
Однако военным успехам иранской армии Хамзэ Мирзы, освободившей в октябре 1585 г. Тебриз и вступившей вскоре на турецкую территорию, положил конец заговор кизылбаш-ской знати. Представитель ее Есма-хап, вождь племени шам-лу, убил в конце 1585—начале 1586 г. этого талантливого военачальника. Объединение племен устаджлу, шамлу, рум-лу, зилькадар и др., с таким трудом созданное Хамзэ Мирзой, оказалось разрушенным. Восстановить его было некому [294, 255, 256; 299, 520—523; 176, 394].
56
Турки воспользовались гибелью Хамзэ Мирзы и отказались от дальнейших переговоров, двинув две армии под командованием Сикал-паши (сына) и Ферхад-паши [294, 255]. Дезорганизованные гибелью Хамзэ Мирзы, иранские войска стали легкой добычей Ферхад-паши. Он снова занял Тебриз и двинулся в направлении Эривани и Нахичевани.
Захват турками Дербента и Баку не только поставил под их контроль русско-иранскую торговлю и свел на нет значение Астрахани как центра в торговле с Ираном и ханствами Средней Азии8, но и привел к стратегическому охвату Московского государства с юга и юго-востока. Овладев Астраханью, турки завершали стратегическое кольцо, которым охватили Русское государство от Днестра до Каспийского моря и далее по закаспийские области, с расположенными там единоверными суннитскими ханствами Средней Азии.
Османская империя брала реванш за поражение 27 сентября 1569 г. под Астраханью [280, V, II, 191—206]. Она не отказалась от борьбы за Астрахань и особенно за то, чтобы лишить Московское государство возможности переключить транзит иранского шелка-сырца в Европу с сухопутного турецкого пути, приносившего султанской казне огромные таможенные доходы, на волжско-каспийский путь.
Шахский двор, очевидно, учитывал заинтересованность Московского государства в борьбе против Османской империи п в изгнании ее с каспийского побережья Потеряв почти весь Хорасан и потерпев поражение весной и летом 1586 г., полуслепой и неспособный к правлению9, «безвольный ханжа», шах Султан Мохаммед, по прозвищу Ходабендэ 10, не нашел выхода из тяжелого положения внутри своей страны. Он стал искать его во вне, обратившись к русскому царю за помощью.
Летом или осенью 1586 г. он послал в Москву своего приближенного Гади-бека, называемого в русских архивных документах Анди-беком или Анди-беем.
Дела о посольстве Анди-бека в фонде 77 ЦГАДА нет.
Даты приезда Анди-бека в Астрахань и Москву неизвестны. Устанавливать их приходится по косвенным данным. Например, у Н. М. Карамзина есть сообщение о взятой в литовских архивных делах грамоте шаха Ходабендэ, присланной
8 Сообщение по Каспию в те времена производилось на плоскодон них судах (бусах) вдоль берега. Путь от Астрахани до Гиляна при благоприятных условиях проделывался за две недели. Чаще же судно гоняло ветром и бурями по морю месяц и два.
® Хаммер пишет, что жена шаха Ходабендэ — мать принца Хамзэ Мирзы была «женщина полная энергии и твердости, которая сама держала бразды правления за своего мужа Ходабендэ...» [294, 226]
_ 10 Ходабендэ (персидское слово) — божий раб, слуга бога. «Он был слеп и не способен править самостоятельно...» — писал А. Мюл-ЛеР [176, 394].
57
царю Федору через Анди-бека: «Ныне (в 1586), — пишет Н. М. Карамзин,—Шах к Государю нашему шлет Послов своих Великих, Удельного Князя с сеунчем (известием), что побил Турскую рать до ста тысячь, и Асман Пашу убили...» [134, III, X, прим. 126, I, 27].
Неверно мнение Н. М. Карамзина, что Анди-бек был великим послом, а тем более — удельным князем, а также, что Уздемир Осман-пашу убили во время сражения с иранцами. О разгроме же армии Осман-паши он сообщает правильно.
Для нас важно то, что Н. М. Карамзин, основываясь на чем-то, указывает на 1586 год как год посылки Анди-бека шахом Ходабендэ в Москву11. Поэтому не удивительно, что Ан-ди-бек не смог пересечь Каспийское море в навигацию 1586 г. и прибыл в Астрахань летом 1587 г. Такое предположение подтверждается тем, что он вел переговоры в Москве где-то между 1587 и 1588 гг. после получения Москвой донесения от посланников Родиона Биркина и Петра Пивова, принятых кахетским царем Александром 26 августа 1587 г. [51, 13—45].
Н. М. Карамзин писал о грамоте шаха Ходабендэ, называя его военные успехи «мнимыми победами». Карамзин не совсем прав. Сын шаха, Хамзэ Мирза, во второй половине 1585 г. дважды разбил в Южном Азербайджане войска Осман-паши. К концу года он отвоевал у него Тебриз и вступил на турецкую территорию. Однако его вскоре убили ки-зылбашские вожди. Лишь весной 1586 г. турки снова вступили в Азербайджан и заняли Тебриз [204, 265; 299, 518— 520]. «Шах Годабенд (или Худабендей), — писал далее Карамзин,— предложил ему (царю Федору) изгнать Турков из Баку и Дербента, обязываясь уступить нам в вечное владение сии издавна Персидские города, если и сам возьмет их» [134, III, X, I, 41].
На основании документов фонда ЦГАДА «Сношения с Грузией» за 1587 г. С. А. Белокуров сообщает, что «в 96-м году 12 приходил ко Государю... Федору Ивановичу... от Ки-зылбашского шаха Худобендея... гонец Анди бек; а в грамоте своей шах ко Государю писал, чтоб Государь был с ним в дружбе и в любви и в сылке, как были отцы их и деды и прадеды» [51, 563]. Белокуров прав, хотя Анди-бек и был признан Посольским приказом в качестве посланника.
В грамоте шаха нет ни слова о совместных военных действиях против турок и об обещании шаха за военную помощь
11 Очевидно, это было летом или осенью 1586 г. после военного наступления Ферхад-паши до отъезда шаха Ходабендэ в Фарс для подавления очередного восстания местного феодала.
12 96, или 7096, год старорусского календаря начинался 1 сентября 1587 г. и заканчивался 31 августа 1588 г.
58
передать Русскому государству Дербент и Баку, как об этом пишет Н. М. Карамзин, основываясь, очевидно, на каких-то фондах Посольского приказа — то ли польско-литовского, то ли австрийского. Белокуров уточняет вопрос о формах шахского предложения, считая, что оно сделано не письменно, а устно. «А гонец [51, 563], — пишет он, — в речи говорил: по несчастью шахову 13 недруг его Турской салтан городы Дер-бен, Шамаху, Баку и иные городы поймал. И государь бы [Ходабендэ] похотел с ним быти в Дружбе и в любви и в докончанье 14 и в соединенье 15 16 и стоял [бы] против всех не-друзей заодин и на вопчего б недруга на Турсково салтана дал в помочь своих ратных людей с вогненным боем, а ему б царского величества споможеньем те городы назад достать; и достав, городы Дербень да Баку государю поступитися» !6.
Наиболее бесспорные свидетельства о целях миссии Анди-бека хранятся в фондах персидском и австрийском ЦГАДА. Так, о посольстве Бутак-бека и Анди-бека за 1589—1590 гг. прямо говорится, что московские бояре, назначенные царем для переговоров с указанными иранскими представителями, заявили им 22 мая 1590 г.: «Ты Анди бек, будучи в ответной полате 17 [в конце 1587 или начале 1588 г.] боярину нашему... Ивану Васильевичу Годунову с товарыщи говорил от... шахо-ва величества, чтоб мы были... с шаховым величеством в братстве и в любви и в докончанье и стояли на его недругов заодин и ратных бы людей на турского в помочь дата велели с вогненным боем, а... [что] шахово величество хочет доступати18 у турсково городов Дербени, Баки, Шамахи, Ширвани. А доступив тех городов, нашему царьскому величеству... шахово величество поступитца города Дербени до [да] города Баки, а иные городы... себе возьмет» [22, 205— 206; 42, 136, 137].
В австрийском фонде, в делах за 1589 г., говорится, возможно, в несколько преувеличенной форме, что Посольский приказ, инструктируя своего пристава Федора Писемского, встречавшего под Москвой 20 марта 1589 г. австрийско
13 По несчастью шахову — т. е. из-за военных поражений.
14 Докончанье — мирный договор [244, I, 693]. Точнее сказать, докончальная, или договорная, или крестная, грамота являлась публично-
правовым актом, закреплявшим договоры между великими и удельными князьями, а также между Русью и иностранными государствами [235, 5, 270].
16 Соединенье — единение, объединение, заключение союза [244, III, 705].
16 Поступитися — отступить, уступить [244, II, 1269].
17 Ответная полата — это не только помещение, но и сами переговоры, конференция, на которой иностранному послу бояре давали ответ на его предложения.
18 Доступати — захватить, завоевать [244, I, 717].
59
го гонца Николая Варкача, указывал ему так отвечать на вопросы посла о русско-иранских отношениях: «А ко Государю нашему... присылал Кизылбашской Шах с великим молением и с прошением посланника своего, чтоб Государь наш Шаха в любовь принял, и людем своим Астороханского Государства с ним против Турского велел стоять заодин; а Шах Кизылбашской хочет быти в всей Государевой воле» [39, 1119].
Из всех этих косвенных материалов вырисовывается действительная картина о целях и задачах миссии Анди-бека. Шах Султан Мухаммед Ходабендэ, оказавшись в тяжелом положении, послал гонца с грамотой для установления дружбы с московским царем и для разведывания возможностей получения у него военной помощи или проведения совместных военных действий против турок, вторгшихся в Азербайджан и Закавказье.
Каково было положение Московского государства к моменту приезда Анди-бека?
После окончания в 1584 г. изнурительной Ливонской войны внутреннее состояние Московского государства несколько улучшилось. Договор от августа 1587 г. о перемирии с Речью Посполитой создавал благоприятные условия для восстановления экономических и военных сил и перспективы для возобновления борьбы со Швецией за выход в Балтийское море 19, а также для активизации борьбы за разрешение черноморскокаспийской проблемы Однако все это не исключало необходимости вести подготовку борьбы на юге и юго-востоке страны, где главными противниками Московского государства были турецкий султан и крымский хан. Против них, и в первую очередь против агрессии Османской империи, выступали некоторые западноевропейские государства и папа римский. Еще в 70-х годах они вели переговоры с Иваном IV о совместной борьбе против турок. Борис Годунов, брат Ирины, жены царя Федора Ивановича, стал его правой рукой в управлении страной, а в 1587 г. получил даже право ведения самостоятельных переговоров и переписки с главами других государств. Он приступил к активным переговорам с Рудольфом II (1576—1612) в марте 1585 г. через посольство Лукьяна Новосильцева, но не встретил у Габсбургов нужного отклика.
Лишь 9 апреля 1587 г. в Москву прибыл гонец Индриг Гойгель [39, 959], а не посланник Генрик Гогель, как пишет Н. М. Карамзин [134, III, X, II, 60, прим. 170, 34]. Приехал он от австрийского эрцгерцога Максимилиана — брата Ру
19 Согласно перемирию 1583 г., Москва была вынуждена уступить Швеции Нарву и Копорье, т. е, выходы в Балтийское море {127, 242].
60
дольфа II, с уведомлением, что цесарь «ко государю ныне послов своих... не послал», так как у пего «зашли его иные великие дела...» [39, 972].
Несмотря на такое отношение Габсбургов к инициативе Бориса Годунова, приезд шахской миссии Анди-бека в конце 1587 г. в Москву был воспринят московским правительством весьма благожелательно, так как сулил новые перспективы в организации борьбы против Османской империи и Крымского ханства.
Безусловно, в связи с приездом Анди-бека находится и факт, отмечаемый Н. М. Карамзиным. Он писал, что «с 1587 г. до 1590 г. мы слали гонца за гонцом в Вену...» [134, III, X, 60]. Переговоры начались в январе—феврале 1588 г.
Помимо некоторых косвенных архивных материалов, сохранившихся в австрийском (цесарском) фонде Посольского приказа, кое-что об Анди беке мы находим в деле об ответном русском посольстве в Иран Григория Борисовича Васильчикова. В его статейном списке сохранилось несколько записей о беседах с Анди-беком, с которым он следовал из Москвы в Иран. Так, Васильчиков отмечал, что Анди-бек был хорошо принят в Астрахани, где находился на полном обеспечении Русского государства, то есть «ему государево жалованье, корм 20 давали в Асторахани доволен...» 21. Более того, «в Асторахани ему держанья никоторого не было. А как из Асторахани к Москве его отпустили... и ему корм в дороге до государя нашего... и подводы и провожатые22 [были] готовы» 23.
«Провожатых» явно оказалось недостаточно: караван судов, с которым следовала миссия Анди-бека, был ограблен (явление для тех времен обычное). По описанию П. П. Мельгунова, «путь волжский для купцов русских был весьма труден. Много терпели они от дикости жителей: грабили их и русские ушкуйники 24..., грабежом занимались и самые жители степи — татары...» [168, 124, 125]. Приходилось обеспечивать караваны значительной вооруженной охраной — до ты-
20 Корм, к ъ р м — довольствие, получаемое натурой [244, I, 1408]. Отсюда кормовые деньги, которые выдавались русскими властями иностранному посольству на приобретение продовольствия и фуража для содержания посольства, переходившего с момента переезда границы на обеспечение Русского государства.
21 Вопрос о кормовых деньгах будет неоднократно фигурировать и в Дальнейшем. В полную противоположность иранской стороне, русские Власти свято выполняли этот закон гостеприимства и давали посольствам <<К0Рм доволен».
"Провожатые — конвой, охрана из стрельцов или казаков.
23 Из беседы Васильчикова 13 декабря 1588 г. с шахским представи-елем в Казвине, Магмут Салтаном [22, 84, 84об , 42, 67, 68]
б ,. ’Ушкуйники — новгородские вольные люди — торговцы и раз-°иники [244, III, 1344; 230, 16, 1177].
61
•сячи и более стрельцов, как, например, это было в сентябре 1589 г., когда возвращалось из Ирана посольство Г. Б. Васильчикова. Астрахань назначила для конвоирования его каравана 1100 стрельцов. Но и это не всегда гарантировало от грабежа. Караваны, иногда состоявшие из 100 судов, так растягивались по Волге, что охрана, разместившаяся впереди или в конце их, не всегда могла оградить от грабежа суда, шедшие в середине каравана [168, 227].
К этому можно добавить, что нападениям подвергались не только купцы, но и дипломаты. Пострадал и Анди-бек. Подарки шаха к царю Федору у него были отобраны, как и все имущество миссии. За это, как говорил ему русский посланник Г. Б. Васильчиков 23 сентября 1588 г., царь Федор «велел за твою рухлядь 25 в тритцатеро заплатить, а казаков волских 26 за тебя казнити больши четырехсот человек» [22, 48 об.; 42, 36]. Мо’эззи же от себя добавляет: «400 человек из них [казаков] перед твоими глазами умертвили» [310, 257]. На самом деле их тяжеко наказали, а не казнили [244, II, 1178—1179].
Этот случай показывает, как на заре возникновения русско-иранских регулярных дипломатических отношений московские власти с вниманием и почетом относились к иранским дипломатам, жестоко карая за нарушения неприкосновенности их дипломатического суверенитета и щедро возмещая им материальные потери.
Из того же источника известно, что Анди-бека хорошо принимали в русских городах, через которые он проезжал, за исключением казуса с нападением на Волге. Васильчиков писал в своем статейном списке, что Анди-беку оказывали «такие почтивости», какие «государь наш, никоторых великих государей послом и посланником... никому не показал, что., посланнику была честь [оказана]... встречи ему были великие и с платьем 27 государь наш послал встречю в дороге и не одинова...» 28 [22, 104 об., 105; 42, 84].
О церемониале встречи и приема Анди-бека в Москве материалов не сохранилось. Есть только указания на то, что он был принят царем Федором хорошо и ему была оказана большая честь и «государь наш, — писал Васильчиков, — его пожаловал, звал к руке и руку на него положил» [22, 105; 42, 84].
25Рухледь — рухлядь — движимое имущество, пожитки, товары [244, III, 199].
26 Волских, ВОЛЬСКИХ — волжских.
27 С платьем — т. е. что встречающие Анди-бека были одеты в парадное, нарядное платье, которое полагалось надевать служилым люди’'1 в торжественных случаях.
28 Одинова — однажды, один раз [244, II, 615].
62
После переговоров и организации Посольским приказом ответного посольства Васильчикова, на что ушло несколько месяцев, Анди-бек с Васильчиковым выехали в обратный путь весной или в началелета 1588 г.
О чем и какие переговоры вел Анди-бек в Москве — материалов в фонде № 77 «Сношения с Персией» не сохранилось. Русский историк С. М. Соловьев писал о посольстве Анди-бека, что шах Годабенд (Ходабендэ) из-за военных неудач предложил в 1586 г. военный союз русскому царю, обещая за это отдать Баку и Дербент, «даже если и сам [шах] возьмет их у турок» [242, 279]. О таком же предложении союза с компенсацией сообщается и в «Истории Ирана...», но с некоторыми подробностями — «правительство царя Федора Ивановича добивалось формального подтверждения этой уступки...», от чего «посол шаха Аббаса I Хади-бек29 уклонялся...», но «наконец, получил от шаха полномочия дать письменное обязательство» [204, 271, 272].
Это очень интересное свидетельство о переговорах Анди-бека, но, к сожалению, не подтвержденное ссылкой на ис-
точник.
Достоверность предложений Анди-бека о Дербенте и Баку доказана документально, а о военном союзе может быть подтверждена только косвенно. Тем более, Посольский приказ, инструктируя в марте 1589 г. своего пристава, встречавшего австрийского посла Варкача, предписывал ему в наказе рассказать, что шах прислал Анди-бека «с великим молением и с прошении..., чтоб Государь наш Шаха в любовь принял, и людям своим Астороханского Государства с ним против Турского велел стоять заодин...» [39, I, 1119].
Более определенно о союзе пишет в своем статейном списке Васильчиков, фиксируя беседы с иранскими представителями в Гиляне.
В первой же беседе, состоявшейся в октябре 1588 г., Васильчиков сказал об этом гилянскому феодалу Ахмед-хану, отделившемуся от центрального иранского правительства [22, 62 об.; 42, 49]. Но наиболее полно русский посланник высказался 11 ноября в беседе с представителем казвинских столичных властей Магмут салтаном. Он ему сказал: «Худа-бейдей шах посланника своего Анди бея [прислал] з грамотою...». В ней шах писал и устно поручил говорить Анди-беку, «:чтоб великий государь... [царь Федор] был с Худабен-Деем шахом в дружбе и в братстве и... в соединенье и на всех недругов стоял заодин». То же, и даже в более определенной Форме, велено было сказать Васильчикову в речи на приеме.
2S X а д и-б е к, т. е. Анди-бек. Кстати, он был посланцем не шаха' аса> а шаха Ходабендэ.
63
у шаха, т. е. что Анди-бек предлагал царю быть в дружбе и «в докончанье и в соединенье стояти против турского салта-на и против всех недругов твоих и наших заодин» [22, 72, 72 об., 5, 6; 42, 58, 59, 5].
Следовательно, Анди-бек данное предложение сделал только устно. Подтверждается это и текстом ответной грамоты царя Федора на грамоту шаха: «Худабендей шах... с ним [Анди-беком] в своей грамоте писал к нам, что [бы]... нам... [русскому царю] с отцом вашим [шахом Ходабендэ]... быти в дружбе и в братстве и в любви и в ссылке...». Далее говорится, что «Анди бей речью говорил, что отец твой [шах Ходабендэ]... взяв Дербень да Баку, хотел нам поступитися...» [22, 1 об., 2; 42, 1, 3—4].
Уступка Дербента и Баку, если они будут отвоеваны шахскими войсками, составляла самую существенную часть предложений шаха. Приобретение Дербента обеспечивало Московскому государству прямой путь в Грузию. В отношении же военного союза против турецкого султана, предложенного Анди-беком устно, в грамоте царя Федора высказано лишь пожелание, чтобы шах Аббас «прислал своих великих послов...». Они «межь нас доброе дело и братцкую любовь и докончанье учинити и на всякого б недруга нам стояти за один и утвердити и закрепити навеки» [22, 2 об., 3; 42, 4].
Из ответной царской грамоты следует, что в 1587—1588 гг. устное предложение о военном союзе против Османской империи было встречено в Москве доброжелательно, но с осторожностью. От него Анди-бек всегда мог отказаться, если бы ему это потребовалось. Такая необходимость появилась, когда, возвращаясь в Иран, он узнал, что шах Ходабендэ свергнут с трона сыном. Анди-бек не знал, примет ли новый шах Аббас линию отца в отношении уступки Москве Дербента и Баку. Поэтому, когда 14 сентября 1588 г. в беседе с русским посланником Васильчиковым зашел разговор о донесении Анди-бека шаху Аббасу с отчетом об его посольстве в Москве, Анди-бек хотел сманеврировать, обезопасив себя от случайностей. Васильчиков понял это и обрушился с упреками, разоблачив его попытку извратить суть московских переговоров.
Беседа Васильчикова с Анди-беком показала также, хотя и частично, какие переговоры последний вел в Москве.
В статейном списке Васильчиков подробно описал эту беседу с Анди-беком. Началась она с информации Анди-бека о столичных новостях, только что полученных в Гиляне. Одна из них — о приезде в Казвин турецкого посольства и об условиях заключения мира между султаном и шахом. Переговоры об окончании войны 1578—1590 гг. в корне меняли политическую ситуацию в Сефевидском государстве, на которую рас
64
считывались установки, данные Васильчикову в Москве. Рус-сКИй посланник ехал в Иран, воюющий с Турцией, с тем, чтобы договориться о совместной борьбе против нее, а новый щах вел с султаном интенсивные и конкретные переговоры о мире.
Такой поворот в делах не мог не отразиться на дальнейшей деятельности русского посланника. И это надо учитывать, изучая линию его поведения в переговорах с шахом и его «ближними людьми».
Среди условий заключения мирного договора было требование турецкой стороны послать в Стамбул шахского племянника «Анзы Мурзина сына» 30, на что шах якобы соглашался, так как «с турским [султаном] тем хочет помиритца». Любопытно, что Анди-бек, пытаясь ввести Васильчикова в заблуждение, заявил, что турецкий султан якобы хочет «городы Баку да Дербень и иные... он тех городов турской поступаетца назад шаху...» [20, 6, 7; 42, 23, 24].
Далее в беседе Анди-бек высказал желание срочно написать шаху отчет о своей поездке в Москву, чтобы «шах с
турским о тех городах договору никоторого не учинил...», чтобы дело «с чем ты [Васильчиков] к шаху идешь не порушилось» [20, 6; 42, 23].
Русский посланник одобрил инициативу Анди-бека напи-
сать шаху отчет. Но когда узнал, что именно Анди-бек хочет написать шаху, запротестовал. По словам Васильчикова, Анди-бек говорил ему: «А написать бы мне к шаху грамота такова, что посылал меня отец его Худабенден шах ко Государю вашему о добром деле и о любви, и [чтобы]... государь бы московский послал в те городы своих воинских людей вместе с его [шаховым] воинскими людьми. А как те городы московского государя воинские люди со отца твоего [Ходабендэ] людьми Баку да Дербень возьмут, и московский бы государь тех городов поступился отцу твоему Худабендею
шаху и вперед бы московской государь со отцом твоим с Худабеидеем шахом был в дружбе и в любви и на турского
стоял заодин» [20, 6, 7; 42, 23, 24].
Следовательно, Анди-бек извращал суть и смысл своих
Московских переговоров, утверждая, что города Дербент и Баку должны быть отвоеваны у турок совместно, после чего московские люди должны передать их шаху.
Васильчиков резко возразил Анди-беку и разъяснил ему, что тот «говорил не гораздо» 31 и от «гех речей... государю..., кабы запираться хочешь». «Государь наш тех городов по-
irRr Анзы Мурзина сына — сына Хамзэ Мирзы, погибшего в °81Или в 1586 г. от руки убийцы.
(244 I е г ° Р а 3 Д ° — не хорошо, не искусно; здесь — неправильно
3 Заказ 111
65
Hl

ступитца государю вашему —и того слова... у государя нашего не бывало. Ты ныне пиши ко государю своему, к шаху правду, как ты говорил государю нашему... от Худабендея шаха... [то есть, что] города Баку да Дербень [которые] взял турской у государя вашего у Худабендея, и государь бы нашь, царьское величество под те городы слал рать свою с вогненным боем со государя вашего воинскими людьми вместе». «А как те городы Баку да Дербень возьмут, — говорил далее Васильчиков, — [государь] вашь Худабендей шах взяв те городы хотел поступитца государю нашему царьско му величеству». А если шах, «и без государя нашего ратных людей Баку и Дербень возьмет, и государь ваш тех городов по тому ж хотел поступитца государю нашему...».
И еще одну существенную особенность переговоров в Москве с Анди-беком отмечает Васильчиков: «и в тех бы городах [Баку и Дербенте] сидеть государя нашего воинским людей с вогненным боем для того, как турского люди поедут на государя вашего, кизылбашскую землю войною, и тем государя нашего людей не тех городов помогати государя вашего кизылбашской земле» [20, 7, 8; 42, 24].
Следовательно, в Москве Анди-бек вел переговоры о заключении такого военного соглашения, по которому русская сторона за компенсацию в виде уступки Ираном Дербента и Баку обязана была выступать совместно с шахскими войсками для изгнания турецких войск из Ширванской провинции. И независимо от того, кто освободит от турок Дербент и Баку, они должны быть переданы Русскому государству. Русская же сторона обязывалась в указанных городах содержать достаточно мощные гарнизоны войск, вооруженных огнестрельным оружием, чтобы не пропускать через Северный Кавказ — Дагестан турецко-крымские войска, идущие из Азова или Крыма через Терек к Дербенту в Иран. Таковы данные фонда 77 ЦГАДА.
Дальнейшие подробности и уточнения о neper орах с Анди-беком в Москве зимой — весной 1587/1588 гг. дают документы из упоминаемого уже австрийского фонда ЦГАДА-Основываясь на некоторых из них, И. М. Карамзин приводит ценные данные по интересующему нас вопросу. Он пишет, что в январе 1588 г. московское правительство отправило к Рудольфу II дворянина Резанова, а в феврале «немца Лук0' ша Магнусова» [134, III, X, II, 60, 61].
Эти гонцы «с 1587 года по 1590», как пишет Н. М. КараМ' зин, говорили Рудольфу не только о польской короне Максимилиана, но и «хвалились нашими силами, говоря, чТ^ от России зависит устремить безчисленные сонмы Азиатски I на Султана...»; что шах персидский выставит 200 тысяч в<’3 нов; «Царь Бухарский»—100 тысяч, Грузия — 50 тысяч, Ш0
66

хал — 30 тыс. и т. д. [134, III, X, II, 60, 01]. Относительно же совместной борьбы против турецкого султана московские правители «хотели, чтобы Рудольф и Максимилиан немедле- -ро прислали Уполномоченных в Москву для договора». Но, как оказалось, Рудольф II прислал не великих послов, а «в ионе 1589 г. мало важного сановника Варкача в Москву...» !34, Ш, X, II, 60, 61].
Приведенные высказывания Н. М. Карамзина не во всем точно соответствуют архивным материалам, на которые он опирался. Согласно архивным документам австрийскою фонда за 1588—1589 гг., Лукаш Магнусов, или, точнее, Лукаш Павлусов сын Магнуса32, был послан Борисом Годуновым в феврале 1588 г. в Прагу к Рудольфу II с предложением «братцкой любви» и о начале переговоров «о прежнем соединенье против крестьянских недругов мусульманских Государей» [39, ИЗО].
12 апреля того же года Лукаш был принят Рудольфом II и отправлен обратно в Москву с послом Николаем Варкачом, так как великие послы не могли бы проехать в Москву из-за
вражды германского императора с соседними государствами. В ответной грамоте от 9 декабря 1588 г. Рудольф II ограничился общими фразами о братстве, поручив своему послу сказать в Москве самое существенное на словах.
20 марта 1589 г. Николай Варкач был в Москве, а 6 апреля «на приезде» у царя Федора. В тот же день состоялась у него конференция с боярами, на которой Варкач заявил, что прислан «о всяких тайных делех от Вашего Царского Величества изведать...», после чего он уедет обратно, «чтоб мне назад у его Цесарского Величества быть... в июле месяце». По возвращении в Прагу австрийский двор в соответствии
с привезенным ответом договорится с испанским королем и тогда в Москву «со всем совершенным с полным делом33 послов своих [Цесарь] пошлет» [39, 1153].
По вопросу о военном союзе против Турции Варкач ничего конкретного не предложил, а сказал только о существующих противоречиях между европейскими державами: «А что 0 нынешнем о великом деле о соединенье против Турсково, и его Цесарское Величество того хочет, чтоб то тайно держали-», чтобы турки не узнали и не было бы известно «Франковскому Королю и Аглинской Королеве и иным, доторые ебе Помочи и обороны ищут у Турского...».
1у ' Павел Магнус с сыном Лукашом прибыли в Москву к царю Ивану Из А русским посольством Ждана Квашнина и были задержаны здесь ззВ£енных действий до перемирия с Польшей в 1587 г. [39, 1145].
гОтов с°вершонным с полным делом — с полностью i'o,.c ечным и законченным делом.
67
Интересно отметить, что в состав будущей общеевропейской антитурецкой лиги Варкач включает лишь «короля Ищ. панского, папу святейшего, дом Аустрейской, и все Князи и Архикнязи Неметцкия и Италианския земли... опричь Вене цей» [39, 1154].
Как видим, на предложение Бориса Годунова о военном союзе Рудольф II в 1588—1589 гг. ответил тактикой отсрочек. Он ее проводил и в дальнейшем, добиваясь только материальной помощи.
Заслуживает внимания и письменный отчет — «письмо» Лукаша Павлуса о поездке в Прагу, представленное им в Посольский приказ. Он подтверждает в нем, что до отъезда из Москвы в Прагу в феврале 1588 г., то есть в 1587 г., он встречал Анди-бека. Так, он пишет: «Кизылбашской Шах присылал ко [Московскому] Государю при нем, Лукаше, по-
сла своего, — то он и сам видел».
Сообщает Лукаш и о целях и задачах шахского посольства: «А приезжал о том Кизылбашской посол, чтоб Государь... принял его [шаха] к себе в соединенье, был бы Государь с ним вместе на всяких недругов за один...» [39, ИЗО].
Из «письма» Лукаша также следует, что предложения Анди-бека о совместной борьбе против турок сыграли определенную роль в отправлении Лукаша в Прагу для сколачивания союза против Турции.
Далее, продолжая свою мысль о целях шахского посольства, Лукаш пишет: «и привести в соединенье вместе Цесаря крестьянского и Короля Ишпанского и Папу Римского и всех Государей крестьянских, чтоб они с Государем [Московским] и с ним [шахом] стояли заодин на всех мусульманских Государей» [39, ИЗО, 1131].
От слов Лукаша может создаться впечатление, что шах Ходабендэ выступал инициатором общеевропейского объединения христианских государей против всех мусульманских правителей. Или Лукаш здесь не точно выразился, или переводчик напутал. Инициатором этой идеи в то время выступил Борис Годунов.
Приведенные Карамзиным цифры о числе союзнических войск шаха действительно фигурируют в архивном деле о переговорах с австрийским послом Варкачом, но не за 1587—-1588, а за 1589 г.
11 нюня 1589 г. во время встречи на вопрос о военных силах шаха и его союзников дьяк Посольского приказа Ели зарий отвечал, основываясь, очевидно, на сообщениях Анд11' бека, что у шаха «его рати живет до дву сот тысячь, а I ним в соединенье будут Бухарской Царь, рати его до сТ тысячь...». Далее Хива — 50, Изюрской царевич—-30 тьШЯ
68
[39, 1185]. К этим 380 тысячам Елизарий добавил тех, «кото-руе, — по его словам, — учинилися под Государя нашего... рукою, а с Персидским шахом будут стоять заодин же...», т. е- грузины — 50 тысяч, шамхальцы — 30, «Черкасские Князи»— 70 и ногайцы—100 тысяч. «И те все, — заключал Елизарий,— Государства по Государя нашего... веленью будут стоять с Шахом Кизылбашским против Турского» [39, 1185, 1186].
Получилось если не внушительное войско, то солидная цифра в 380 тысяч и даже в 630 тысяч. Причем самое примечательное, что московские власти старались убедить австрийского посла в необходимости союза против турок, не останавливаясь перед включением в нее 100 тысяч воинов Абдул-лах-хана, шейбанида (1583—1598)—ярого врага Сефевидов.
Почему московское правительство так поступало? Известно, что Московское государство в 1589 г. не могло начинать войну с Турцией и Крымом.
Советский историк Я. С. Лурье считает, что Борис Годунов «вести войну с султаном... не собирался...» и что его переговоры с цесарем в 1589—1590 гг. надо рассматривать «как дипломатический маневр» [159, 7].
Однако это не совсем так. Кроме дипломатических у Годунова могли быть и соображения о необходимости загодя готовить союзников как на Западе, так и на Востоке, ибо столкновение с Турцией было неизбежно, хотя обе стороны всячески избегали этого.
Московское правительство вело осторожную политику в отношении Османской империи. Военный союз с Сефевидским Ираном означал разрыв с Турцией, на что Москва не решалась, по крайней мере, до конца XVI в., но стремилась держать свою границу на реке Терек закрытой от прохода в Иран турецких и крымско-татарских войск даже в середине XVIII столетия, защищая таким образом не только свои собственные, но и иранские интересы, заключавшиеся в изгнании турок с западного побережья Каспийского моря, а после ухода их оттуда в 1607 г. под давлением иранских войск в том, чтобы не допустить их туда снова.
В эти трудные годы, когда Московскому государству удалось заключить в 1582 г. Ям-Запольское перемирие с Речью । осполитой, в 1583 г. Плюсский договор со Швецией, а в 585—1587 гг ПрОдЛИТЬ их [193, 392, 482], московскому пра-нтельству было не до рискованных предприятий на юго-остоке страны, т. е. не до союза с Ираном. Он ведь мог рассматриваться турецким правительством как помощь стра-> с которой оно вело войну с 1578 г. К тому же во второй Ловине XVI в. «основным направлением внешней политики ана iy [был]... однако не восток...», а Запад, так как
69
в морской путь лишь 29 июля, претерпев от астраханских воевод множество разного рода «прицепок», тормозивших отправку.
Переход из Астрахани до Гиляна занял у них 42 дня 8 сентября 1588 г. миссия Анди-бека прибыла к гилянским берегам.
Из статейного списка Васильчикова узнаем, что новый шах не проявил интереса к возвращению посланника своего отца и к результатам его миссии. Так, по прибытии его в столицу Ирана Казвин шах Аббас, находившийся в то время в Хорасане, не вызвал Анди-бека к себе для личной и более подробной информации. Он отложил это свидание более чем на полгода, удовлетворившись его письменным сообщением, посланным 14 сентября из Гиляна. Лишь 8 апреля 1589 г. шах Аббас возвратился в Казвин и принял Анди-бека, после чего состоялась приемная аудиенция русского посланника.
Какие выводы можно сделать о деятельности первой пран ской миссии в Москву?
Инициатором установления дипломатических отношений была иранская сторона.
Гонец Анди-бек успешно выполнил возложенную на него миссию по установлению дружественных, добрососедских отношений с Московским государством. Он успешно прозонди ровал пути и возможности их установления, в особенности в вопросе о совместной борьбе против Османской империи, предложив за нее компенсацию в виде Дербента и Баку.
В Москве иранская миссия была хорошо принята. Здесь доброжелательно отнеслись к ее предложениям, отправив ответное посольство в Иран для выяснения на месте обстоятельств, связанных с таким серьезным предложением, как война с Османской империей. Не будучи ютовыми начать такую войну с Турцией и Крымом, московские власти вступили в контакт с западными державами для организации -совместной борьбы с Турцией. Несомненно, это было тесно связано с прибытием миссии Анди-бека в Москву и с его предложениями.
Определенную роль в установлении дипломатического контакта между Московским и Сефсвидским государствами играли и вопросы торговли. Взаимная заинтересованность в торговле была очевидна для обеих сторон настолько, что не потребовала каких-то особых переговоров.
Заинтересованность в установлении контакта с Грузией, открывающиеся (особенно с получением Дербента) широкие перспективы для русского проникновения на Северный Кавказ и в Закавказье, в том числе и с целью подготовки там плацдарма для борьбы против турецкой агрессии заставляли
72
московское правительство приветствовать установление дружественных отношений с Сефевидским государством.
Следовательно, уже на заре установления регулярных дипломатических отношений между двумя государствами существовали элементы объединения, экономические и политические: первые — взаимовыгодная торговля и на ее базе об-мен изделиями ремесла; вторые — общая граница и общность борьбы против турок. Однако наряду с объединительными тенденциями были и разногласия по вопросам Грузии, Армении и Тарковского шамхальства в связи с путями через него в Закавказье. Эти противоречия в 1586—1587 гг. только еще намечались, в дальнейшем они росли и усиливались.
Не имея возможности немедленно пойти на предложен ный Ираном военный союз против султанской Турции, правительство царя Федора, также на словах, поддержало инициативу шаха Ходабендэ о военном союзе, откладывая решение этого вопроса на неопределенное время обещанием направить своих послов для ведения переговоров.
В Иранском государстве в это время на престол вступил новый шах; к власти пришли другие люди, что привело к изменению внешнеполитического курса в отношении Русского государства. Возможно, что более молодой и умный шах Аббас оптимистичнее смотрел на положение страны. Поняв заинтересованность московского правительства в борьбе против турок, он положил это в основу своих взаимоотношений с Русским государством. Он стал проводить более осторожную и дальновидную политику, но не желал отдавать Дер бент и Баку. Не отказываясь открыто от инициативы своего отца и от устных обещаний, сделанных Анди-беком в Москве, шах Аббас, вместе с тем, не стал форсировать переговоры.
Так начался длительный период добрососедских, дружественных дипломатических и торговых взаимоотношений Ирана с Русским государством с активным обменом дипломатическими миссиями разного ранга и бесконечными устными переговорами о желательности совместной военной борьбы против общего врага — Османской империи.
ПЕРВОЕ РУССКОЕ ПОСОЛЬСТВО В ИРАН
Г. Б. ВАСИЛЬЧИКОВА (1588—1589 гг.)
Отправка в Иран во второй половине апреля 1588 г. от-Ветного на миссию Анди-бека посольства Григория Борисовича Васильчикова проходила в условиях некоторого уси-еНия Московского государства, постепенно оправлявшегося °СЛе Ливонской войны. Теперь московские власти могли
73
сконцентрировать усилия на борьбе со Швецией за выход в Балтийское море и несколько активизировать внешнюю политику на юго-востоке страны, связанную с борьбой против Турции. Это выразилось в восстановлении военных городков на Тереке и его правом притоке Сунже, в установлении дружественных отношений с Сефевидским государством, и в переговорах по общей борьбе против Турции, и, наконец, в форсировании переговоров с Австрией, которая также страдала от турецкой агрессии и набегов крымского хана.
Активизации действий Московского государства содействовал и подписанный 27 сентября 1587 г. договор с Александром II о покровительстве московского царя над Кахетией. В связи с этим в «Истории Кабарды» отмечается: «В титул русских царей в этот период... было внесено дополнение о новом владении царя „Иверской земли.[124, 44]. Однако в царских грамотах к шаху Ирана это дополнение опускалось по тем соображениям, писал Григорий Котошихин, что иранские шахи продолжали считать Восточную Грузию своим вассалом [142, 39].
Московские правители понимали, что предложение шахского двора о совместной борьбе против Турции отвергать было нельзя. Более того, его следовало использовать в борьбе за вытеснение ее из прикаспийских областей, а также и из Закавказья, в частности, из Грузни. Был расчет также и на дальнейшее проникновение в указанные районы и в ханства Средней Азии, а также на торговлю с Индией.
Исходя из этого, умный и осторожный государственный деятель, человек большой инициативы, Борис Федорович Годунов, с 1587 г. фактически управлявший страной самостоятельно, должен был инструктировать Васильчикова: во-первых, добиваться установления с Сефевидским государством прочных и добрососедских отношений, в том числе и торге вых; во-вторых, не отвергать шахского предложения о совместной борьбе против Турции.
С другой стороны, переговоры с шахом не должны были дать султану Мураду III, ведущему десятый год войну против Сефевидского государства, повод для обострения отношений с Москвой. Вместе с тем, туркам нужно было дать понять, что у Русского и Сефевидского государств, как и У некоторых европейских держав, наметилась тенденция к объединению против Османской империи. Вот почему Посольский приказ в несколько преувеличенной форме излагал задачи своего посольства, отправленного к шаху Ходабендэ вес' ной 1588 г. е
Приставу Федору Писемскому, назначенному в серед1111^ марта 1589 г. для встречи на границе австрийского послан ника Николая Варкача, Посольский приказ предписывал та
74
отвечать на вопросы о состоянии русско-иранских дипломатических связей: «И государь наш по его [шаха Ходабендэ] прошенью и для укрепленья к шаху послал посланника своего укрепити, что ему быти в Государя нашего воли и стояти на Турского [султана] и на всякого недруга заодин с Государя нашего людьми» [39, 111]. Вместе с этим Васильчиков был сориентирован на то, что немедленное вступление Русского государства в военные действия против Турции невозможно. Этого курса он должен был придерживаться, ведя переговоры с шахскими дипломатами, осторожно и внимательно изучая на месте внутреннее и внешнее положение Сефевидского государства и его дипломатические отношения с соседями. О последнем, по всей видимости, у Посольского приказа не было достаточно четкого представления.
Каково же было положение Сефевидского государства? Со времени отправки шахом Ходабендэ летом — осенью 1586 г. миссии Анди-бека в Москву в Кизылбашском государстве произошли большие изменения. Усилившаяся междоусобная борьба вождей племен за свласть завершилась тем, что одержала верх хорасанская группировка. Ее возглавляли вожди двух объединившихся могущественных кизылбаш-ских племен — устаджлу и шамлу — в лице Муршид Кули-хана и Али Кули-хана. Они выступили, по словам английского историка Джона Малькольма, со своим планом «установления собственной власти» [299, 523; 176, 394].
Своего воспитанника Аббаса Мирзу, младшего сына шаха Ходабендэ, который номинально с 1581 г., а по Мюллеру, с 1582 г. управлял Хорасаном и которому едва исполнилось 16 лет38, они посадили 7 мая 1587 г. 39 на трон в Казвине [204, 265, 271; 289, 17—19; 299,,523; 176, 394].
Организаторы переворота, однако, ошиблись в своих планах на захват власти при несовершеннолетнем Аббасе. Не прошло и полутора лет, как молодой шах решительно избавился от своих непрошеных опекунов. Один из них, а именно Али Кули-хан, был отправлен не без содействия Муршид Кули-хана правителем Гератской провинции, отдаленной от столицы Ирана более чем на тысячу километров. После 11 месяцев осады город-крепость Герат вынужден был из-за недостатка продовольствия сдаться узбекам. Несмотря на усло-ВИЯ сохранения войскам жизни, все предательски были уби-по выходе из цитадели. Али Кули-хан погиб, не получив овремя обещанной ему помощи от Муршид Кули-хана.
38 Аббас Мирза родился в Герате 1 рамазана 978 г. хиджры. По В Rai>7’ это соответствует 5 февраля 1571 г. Согласно же таблицам
аз Цыбульского — 27 января 1571 г. [289, 1; 84—85].
8 ил АаН|' ым Беллаиа, основанным на персидских источниках, — мая 1587 г [289, 19].
75
Вскоре молодой шах избавился и от второго опекуна, не оказав противодействия мстительным родственникам Али Кули-хана, убившим Муршид Кули-хана [289, 26, 27; 204, 265, 271; 176, 396].
Перемены в правящей верхушке Сефевидского государства не спасли страну от неудач в военных действиях против турок и Бухары. Иранской армии было трудно вести две войны. Потеря Герата в середине 1588 г., а до этого почти всего Хорасана, включая его центральный город Мешед со священной для шиитов гробницей имама Резы40 41, была не менее чувствительной, чем территориальные потери на западе и северо-западе страны.
Новый главнокомандующий турецкой армией Ферхад-па-ша успешно продвигался в глубь Закавказья по направлению от Тебриза к Гяндже, взял ее в октябре 1588 г., двинулся к Карабаху, отвоевывая отбитые иранцами под командовани ем Хамзэ Мирзы территории Ирана [294, 257]. В это же время богатейшая Гилянская провинция, дававшая наибольший доход шахской казне как экспортер основного продукта сельского хозяйства страны — шелка-сырца, отделилась с восставшим Ахмед-ханом Лахиджанским.
В трудных для Сефевидского государства условиях молодой шах не растерялся. Не в пример своему бесталанному и безвольному отцу, Аббас обладал железной и «даже беспощадной» волей и был незаурядным государственным деятелем с неиссякаемой энергией и целеустремленностью. Благодаря «проницательности и ясности суждения» [176, 395] он лучше других понимал необходимость централизации страны и реформ государственной системы и армии. В первую очередь ему было нужно освободиться от засилья кочевой кизылбашской знати—114 эмиров, которые управляли стра ной4'. Даже иранский историк Байани назвал кизылбашскую знать с ее ополчением, составлявшим основу старой армии, «разрушительным элементом» [288, 7]. Шах Аббас стремился создать послушную себе постоянную армию, которая нужна была ему не только для борьбы с внешними врагами и центробежными устремлениями феодалов [17, 413], но и
40 Немецкий ориенталист Иосиф Хаммер сообщает, что после Герата Абдул Мумин-хан, сын бухарского хана Абдуллаха, устроил поголовную резню шиитов в Мешеде, надругался над священными для них местами. Такая же резня по его приказу была учинена в Нишапуре, Сабзеваре и других городах Хорасанской провинции [294, 257].
41 Мать Хамзэ Мирзы и Аббаса I, Махд-и-Ульйе, также ратовала з« централизацию, основанную на оседлой чиновной знати из персов. За та кие взгляды она вскоре погибла (после того как был убит Хамзэ МирзаЬ по наущению тех же кизылбашских кочевых эмиров, боявшихся потер своего влияния на государственные дела [204, 264, 265; 129, 567].
76
против крестьянских восстаний42. Однако прежде чем приступить к реформам, нужно было закончить фактически проигранную войну на западе, что было необходимо и для того, чтобы покончить на востоке с шейбанидами. Одновременно рести две войны Ирану было явно не по силам.
Турецкое правительство Мурада III также тяготилось войной с Сефевидами и склонялось к мысли об ее окончании, тем более что свои максимальные агрессивные планы оно осуществило. Турция забрала у Сефевидского государства весь Азербайджан и Закавказье, Багдад, Басру и часть Лу-ристана и Курдистана, Ширван и побережье Каспийского моря. Захваченное нужно было закрепить соответствующим мирным договором. Неизвестно, под чьим воздействием шестнадцатилетний Аббас приступил к планам окончания войны с Турцией и к реформам, ключевым вопросом которых была централизация страны, отказ от опоры на кочевую кизыл-башскую знать и привлечение к управлению страной оседлой персидской бюрократии.
О том, что обе воюющие стороны решили договориться об окончании войны, сообщал в статейном списке и русский посланник Г. Б. Васильчиков, прибывший в Гилян в начале сентября 1588 г. Он писал, что турецкий посланник в июле— августе прибыл в Казвин и предлагал шахскому двору закончить войну, но с условием пребывания при дворе султана фактически в качестве заложника, Хайдара Мирзы — шестилетнего племянника шаха Аббаса.
Шах Аббас охотно пошел на это, так как был намерен все равно уничтожить племянника, опасного, по его мнению, претендента па трон. И он этого не скрывал. Через своего посла Хаджи Хосрова шах, заявил Борису Годунову 13 сентября 1593 г., что рано или поздно, но Хайдара Мирзу ему пришлось бы убить [24, 21; 21 об., 42, 186]. Так же он поступил и позднее в отношении трех своих сыновей: Сефи Мирзу Убил, двух других ослепил. Ослепил он и двух своих племянников [299, 561—563; 204, 278; 176, 408].
В Хронике кармелитов также отмечается жестокость Аббаса: «Он убил или изувечил собственных своих трех сыно-Веи...». Он убил много знатных людей при вспышке гнева, а «простая тень на его амбицию была огромным преступле-«ием...» [284, 287].
Хаммер сообщает, что летом 1589 г. шахский двор напра-Хал„ в Турцию большое посольство. Формально его возглавил идар Мирза с четырьмя послами. Главным из них был ^ШщКули -хан [Устаджлу] 43. Посольская свита состояла 42р
Оодак ° Годы правления шаха Аббаса I немало восстаний крестьян было 4з' р10 шахскими войсками [204, 296].
Бсллану — Махди Кули-хан Чевошлю из Устаджлу [289, 29, 40].
77
из 1000 человек. Для их переезда использовалось 1100 лошадей и 330 вьючных животных [294, 257]. Дон Жуан Персидский называет другое имя посла — Кара Хасан-хана, женатого на шахской племяннице.
Отправив посольство с мирными предложениями к султану, шахский двор в худшем случае надеялся, по примеру 1579 1582 гг., на перемирие с турками. За такого рода пред, положение говорит и жестокое наказание, постигшее Мехди Кули-хана по возвращении в Казвин за подписанный им тяжелый договор с турками, о чем будет сказано далее.
В таких сложных условиях прибыло и действовало «легкое посольство» Г. Б. Васильчикова. Сам он выступал в ранге посланника* 44.
О посольстве Васильчикова сохранилось в ЦГАДА мною
документов: верительная грамота, статейный список в двух вариантах и переписка по организации посольства. Не сохранился, к сожалению, наказ. Один из вариантов статейного списка Г. Б. Васильчикова сохранился в ЦГАДА в виде книги № 1 «Персидского повытья за 1588—1592 гг.» (296 листов), а другой — как столбец за 1588—1589 гг. (109 листов).
В «Памятниках...» Н. И. Веселовского опубликованы не оба списка, а скомбинированный из них список. В основу его положен более подробный, но без начала и конца столбец с подстрочными в сносках' добавлениями из книги № 1. Поступая таким образом, составители «Памятников...» и Н. И. Веселовский исходили, безусловно, из добрых устремлений облегчить читателю ознакомление с такими двумя трудными документами. Исследователь же предпочтет сам! изучить оба экземпляра, памятуя, что при всякого рода срав-1 нениях текстов и комбинировании неизбежны неточности и
в том числе и в связывающих словах, например! и 21 столбца [20] и соответственные страниц4 (1—44, 44 об. и 45 [22] и др.). Во избежание этря текст книги № 1 и столбец.
пропуски, лл. 19, 20, книги № 1 го взяты и ____ ______ _ _ _______
Вопрос о ранге русского посольства всегда играл для Г1э1 сольского приказа большую роль. Назначение просто после великого посла или посланника зависело не только от в0'М| ности порученных задач, но и от значения и мощи стран® куда направлялось посольство. Иногда это зависело от трД ностей и дальности пути. Преодолевать их великому посо। J ству с его огромной свитой было и трудно, и стоило о: Р° I пых денег [122, 305].
пссЛ0*1*
44 Главы русских посольств подразделялись на великих послов, ников («легкие посольства») и гонцов {122, 304, 305].
Отправление «легкого посольства» Васильчикова могло быть результатом соображений о неизведанности и трудно-ти пути в Иран, а также и того, что миссия Анди-бека была более чем скромной по своему составу и незначительности самой персоны Анди-бека. Отвечать на такую миссию боль-gjjjM посольством, с точки зрения Посольского приказа — строгого блюстителя «чести» русского царя, значило бы умалить честь царя. Вместе с тем посольство Васильчикова и по своим задачам, главным образом информационно-разведывательного характера, не было очень значительным.
И все же состояло оно из 50 человек, включая обслуживающий состав и охрану. Кроме посланника в составе посольства был подьячий45 Афанасий Моиастырев, два толмача-Шостак Иванович Кабанов и Юрий Тенишев, два московских купца, юртовский атаман46, 20 стрельцов и слуги [22', 1; 42, 3].
О целях и задачах посольства говорить трудно, так как наказа или инструкции Васильчикову не сохранилось.
Русский историк В. И. Савва в работе, опубликованной в 1901 г., ссылается на наказ Г. Б. Васильчикову. Он пишет, что «править посольство на аудиенции шаха [Васильчиков должен был] так, как Московские послы и посланники правили перед европейскими государями...» [223, 238]. К сожалению, В. И. Савва не указывает на источник своего утверждения ни в упомянутой выше работе, ни в другой своей книге о Посольском приказе Московского государства XVI в.
Поднятый им вопрос о стиле дипломатического ритуала, которого должен был придерживаться Васильчиков в Иране, не праздный. Посольство Васильчикова было первым к сефевидскому шаху и должно было определить на будущее стиль приема русских посольств — западноевропейский или азиатский.
Русский посланник в Иране Г. Б. Васильчиков поступал в полном соответствии с европейским церемониалом, принятым в Москве, и требовал этого же в отношении себя от Редставителей шахского двора, отклоняя азиатские обычаи ема иностранных послов, как, например, целование пос-м земли у ног шаха или полы его халата.
pjD ов°ря о целях и задачах первого русского посольства в хиЛн’ Н. М. Карамзин, много работавший над русскими ар-
Ми> писал, что русский царь Федор Иванович послал в
45 п
гл 0 д ь я ч и й — низший чин приказной администрации в Москов-^УДарстве XVI — начала XVIII в.
РТОВСКИЙ атаман, очевидно, был начальником конвоя. По другим
Г > охрану из стрельцов возглавлял пятидесятник Андрей Урусов.
79
Иран в 1588 г. «дворянина Васильчикова..., чтобы заключить союз на таком условии...» [134, III, X, I, 41], то есть на условиях, предложенных шахом Ходабендэ, — уступки России Дербента и Баку за изгнание турок из этих городов.
Русский историк И. Н. Сугорский в отзыве на опубликованный первый том «Памятников» Н. И. Веселовского высказался осторожнее. Он писал, что Васильчиков должен был заверить иранского шаха, что московский царь желает вместе с ним бороться против турецкого султана. И. Н. Сугор ский считал также, что Васильчиков должен был принести извинения за ограбление посольства Анди-бека на Волге волжскими казаками [246, 106].
Однако положения, высказанные В. И. Саввой, Н. М. Ка рамзиным и И. Н. Сугорским, не подтверждены ссылками на архивные документы. Об основных целях и задачах посольства Васильчикова можно узнать из царской грамоты к шаху и из проекта речи Васильчикова на приеме у шаха. Грамота была ответом царя Федора на обращение к нему шаха Ходабендэ. Дата грамоты — «лета создания миру 7096-го»47.
Обычно дата грамоты совпадала со временем выезда по сольства из Москвы. Можно считать, что она написана вес ной, точнее, во второй половине апреля 1588 г., когда вскры лись реки Москва, Ока и Волга. По ним пролегал маршрут посольства через города: Коломна, Переяславль Рязанский, Касимов, Муром, Нижний Новгород, Козьмодемьянск, Ка зань, Белый Яр, Самара, Царицын, Астрахань.
26 июня 1588 г. Васильчиков прибыл в Астрахань [22, 20., 20 об.; 42, 13]. Здесь он узнал о свержении шаха Ходабендэ его сыном Аббасом. Казалось бы, Васильчиков должен возвратиться в Москву за новыми инструкциями и грамотой на имя нового шаха. Но он поступил иначе (очевидно, потому, что получил строгую инструкцию не задерживаться). Посоветовавшись с астраханскими воеводами Ф. М. Троекуровым «с товарищи», он решил переделать грамоту на имя нового шаха и продолжать путь.
Грамота была переписана, и в статейном списке записано «Се грамота, какову переписали на нового Аббас шахово имя в Асторахани» [22, 1—3 об.; 42, 3 —4]. Это оказалось возможным потому, что русские цари грамот не подписывали. Вместо подписи к грамоте прикреплялся на специальной бирке восковой оттиск большой государственной печати. Снять бирку с так называемой запасной грамоты и приделать к другой не составляло большого труда, о чем в статейном списке Васильчикова и записано: «Печать отнели от другие
47 Календарный 7096 год в Московском государстве начинался 1 сентября 1587 г. и кончался 31 августа 1588 г.
80
государевы грамоты, которая послана о бологодети в запас48 для турских людей» [22, 28; 42, 17].
Составлена грамота в типичном для тех времен стиле. Начиналась она славословием в честь бога и царя- «Бога безначального, невидимого, превыше небес пребывающего и словом вся сотворшаго и духом своим всем живот49 дарующего... страшнаго и пеприступнаго, владеющего силами небесными и устрояющаго по всей земле всяческая, Его же-трепещут и боятца [сила] небесная и земная и преисподняя. С его силою и действом и движемся и пребываем, и величеству Его славу возсылаем, утвердившаго нас скифетр [скипетр] держати православия и пастырствовати словесным его овцам устроивша, Ему ж славу возсылаем, мы великий государь царь и великий князь Федор Иванович всеа Русин [самодержец]... [далее титул и текст]. Высочайшему, превосходящему честью и многим мусульманским родом повелителю, и силнопаходным супротивнику, пореченному в чести величества изящному, Перситцкой и Ширванской земли начальнику, шах Аббасу любовному приятелству шахову величеству ведомо буди».
После такого введения в грамоте подробно излагалось, как «присылал к нашему царскому величеству отец твой, Худабендей шах, человека своего вернейшего Анди бея, а с ним в своей грамоте писал к нам, что изначала отец наш великий государь и дед наш великий государь50 и дед твой51 и отец твой Худабендей были межь себя в ссылке52 и в люб ви53, нам бы... с отцом вашим... потому же быти в дружбе и в братстве и в любви, и в ссылке».
Далее сообщалось, что Анди-бек был принят милостиво, а грамоту от шаха Ходабендэ прочли и то что Анди-бек «речью говорил, что отец твой... взяв Дербень да Баку 50-тел нам поступитися... любовно выслушали».
Однако, узнав о смене шаха в Иране и «что ты, брат наш, шах Аббас сел на отца своего государстве, и мы, по отца твоего присылке54, хотим и с тобою... быти в братстве и в любви...».
Далее в грамоте горорится о том, что Анди-бека, «пожа-
Запасная грамота. Она должна замаскировать цель ио-Оль°™а- О запасной грамоте будет сказано ниже.
Ж и в о т — жизнь, имение, имущество [244, 1, 867, 868].
Икпг Отцом царя Федора был Иван IV (1533—1584), а дедом Василий III U005-—1533).
Е2 Дед шаха Аббаса — Тахмасп I (1524—1576).
и Ссылка — здесь обмен посольствами.
Ие Следовательно, с 20-х годов XVI в. происходил обмен посольствами
5/Московским и Сефевидским государствами.
дйг,, 110 отца твоего присылке — т. е. по извещению шаха Хо-^ииендэ.
81
№ tl

’
ловав, к тебе отпустили55, а с ним вместе послали... к тебе... посланника своего Григория Васильчикова и с ним о всем к тебе... наказали... И ты б... нашего посланника принял и речи выслушал, а что он учнет говорити и ты б... ему верил и выслушав речи, его к нам отпустил и с ним вместе... прислал своих великих послов, которые бы могли межь мае доброе дело и братцкую любовь и докончанье учинити и на всякого бы недруга нам стояти заодин и утвердити и закрепити навеки.
Писана в государствия нашего града Москвы лета от создания миру 7096-го» [22, 1—4; 42, 3—4].
Перевод грамоты «по татарски», т. е. на турецкий или тюркский язык, сделанный Степаном Степановым, говорит о том, что настоящих переводчиков, знающих хорошо персид ский язык, не было ни в Астрахани, ни в Казани, пи в Москве. Трудно было и художественно оформить грамоту: расписать ее золотом, создать соответствующий орнамент и т. д. Однако в Астрахани такие специалисты, очевидно, нашлись.
Определить цели и задачи посольства Г. Б. Васильчикова помогает текст речи перед шахом. Русский посланник должен был повторить в ней сказанное Анди-беком в Москве, что шах Ходабендэ выражал желание быть с Московским государством не только в дружбе, но и в «докончанье и в соединенье и стояти против турского салтапа и против всех недругов твоих [шаховых] и наших заодин и в помочь дати нам, отцу твоему [шаху Ходабендэ]... рать своя с гненным боем на турского...» [22, 6, 6 об.; 42, 5].
К сожалению, документ на этом прерван.
Косвенное подтверждение целей и задач посольства сильчикова находится и в наказе Посольского приказа от 20 марта 1589 г. Федору Писемскому. Ему предписывалось разъяснять австрийскому послу, что в ответ «на великое моленье и прошенье» шаха Ходабендэ о военной помощи против турок «Государь наш... для укрепления, к Шаху послал посланника своего укрепити, что ему быти в Государя нашего воли и стояти на Турского и на всякого недруга заодин с Государя нашего людьми...» [39, 1119].
Следовательно, основная задача Васильчикова сводилась к установлению дружественных отношений с шахским двором и к ведению предварительных переговоров о заключении военного соглашения против Турции. Письменное предложение об этом сделала русская сторона в ответ на такое же, но устное, предложение шаха через Анди-бека. Васильчиков должен был вести переговоры с шахом после проверки серь-
бы
BO
Ba-
65 Отпустить — здесь от слова отпуск — т. е. прощальная аудиенция русского царя иностранному послу.
82

езности намерений иранской стороны к такому соглашению и добиваться отправки «великих послов» шаха в Москву для дальнейших переговоров. Русскому посланнику было поручено принести извинения за ограбление Анди-бека казаками на Волге [246, 106].
Помимо дипломатических поручений, Васильчикову была дана «память», своего рода памятка, указание: «велено ему», будучи в Кизылбашех, проведати себе тайно...» разного рода сведения, и в первую очередь о взаимоотношениях Ирана с Турцией, Бухарой, Индией и др. [22, 139; 42, 107].
О том, как протекало путешествие первого русского посольства в Иран по русской территории, сведений нет. Известно лишь, что в Астрахань оно прибыло 26 июня [22, 20, 20 об.; 42, 13].
Несмотря на строгие указания из Москвы астраханскому воеводе Ф. М. Троекурову «с товарищи» отпустить посольство Васильчикова и Анди-бека из Астрахани «не мешкая», русскому посланнику пришлось задержаться в этом городе более чем на месяц, так как заказанные заранее из Москвы три судна оказались малы —ни в одном из них двум посольствам «с рухледью вместитца немочно». Поэтому «боярин и воеводы приговорили делати бусу новую из государевых из вятцких судов, чтоб было безстрашно ехати и вместитца... [обоим посольствам] в одном судне... да для гребли деветь человек... да по государеву указу для провожанья двадцать человек стрельцов» [22, 20—21 об.; 42, 13],
Приходится удивляться, что в Астрахани за месяц было построено или перестроено такое большое для тех времен судно и оба посольства 29 июля 1588 г. смогли выехать из этого города. Однако, в морской путь они двинулись «из-за безветрия» лишь 4 августа [22, 30, 30 об., 42, 18].
За месяц вынужденного бездействия в Астрахани Васильчиков интересовался сведениями из Сефевидского государства, привозимыми гилянскими торговыми людьми. Эти сведения заслуживают внимания, так как показывают, что у русского посланника были сомнения, не запросить ли Москву о новых указаниях в связи со сменой шаха в Иране.
Интересно отметить, что Анди-бек не советовал посланнику откладывать поездку к новому шаху, оазъясняя, что у них Б стране передача шахом трона сыну обычна и происходит, ?сли шах «достигнет старости... [и] себе похочет покою...». °преки истине он утверждал, что так же произошло и с Фахом Ходабендэ: «для своей старости [он] поволил сыну СБ°ему сидеть на своем месте, на Кизылбашской государстве».
Анди-бек рисовал идиллическую картину мирной смены Ха- «Наш старый шах,— говорил он, — был в великой ста-
83
ловав, к тебе отпустили55, а с ним вместе послали... к тебе... посланника своего Григория Васильчикова и с ним о всем к тебе... наказали... И ты б... нашего посланника принял и речи выслушал, а что он учнет говорити и ты б... ему верил и выслушав речи, его к нам отпустил и с ним вместе... прислал своих великих послов, которые бы могли межь нас доброе дело и братцкую любовь и докончанье учинити и на всякого бы недруга нам стояти заодин и утвердите и закрепите навеки.
Писана в государствия нашего града Москвы лета от создания миру 7096-го» [22, 1 -4; 42, 3—4].
Перевод грамоты «по татарски», т. е. на турецкий или тюркский язык, сделанный Степаном Степановым, говорит о том, что настоящих переводчиков, знающих хорошо персидский язык, не было ни в Астрахани, ни в Казани, ни в Москве. Трудно было и художественно оформить грамоту: расписать ее золотом, создать соответствующий орнамент и т. д. Однако в Астрахани такие специалисты, очевидно, нашлись.
Определить цели и задачи посольства Г. Б. Васильчикова помогает текст речи перед шахом. Русский посланник должен был повторить в ней сказанное Анди-беком в Москве, что шах Ходабендэ выражал желание быть с Московским государством не только в дружбе, но и в «докончанье и в соединенье и стояти против турского салтана и против всех недругов твоих [шаховых] и наших заодин и в помочь бы дати нам, отцу твоему [шаху Ходабендэ]... рать своя с во-гнеииым боем на турского...» [22, 6, 6 об.; 42, 5].
К сожалению, документ на этом прерван.
Косвенное подтверждение целей и задач посольства Ва сильчикова находится и в наказе Посольского приказа от 20 марта 1589 г. Федору Писемскому. Ему предписывалось разъяснять австрийскому послу, что в ответ «на великое моленье и прошенье» шаха Ходабендэ о военной помощи против турок «Государь наш... для укрепления, к Шаху послал посланника своего укрепите, что ему быти в Государя нашего воли и сгояти на Турского и на всякого недруга заодин с Государя нашего людьми...» [39, 1119].
Следовательно, основная задача Васильчикова сводилась к установлению дружественных отношений с шахским двором и к ведению предварительных переговоров о заключении военного соглашения против Турции. Письменное предложение об этом сделала русская сторона в ответ на такое же, но устное, предложение шаха через Анди-бека. Васильчиков должен был вести переговоры с шахом после проверки серь-
ss Отпустить — здесь от слова отпуск — т. е. прощальная аудисН ция русского царя иностранному послу.
е3ности намерений иранской стороны к такому соглашению и добиваться отправки «великих послов» шаха в Москву для дальнейших переговоров. Русскому посланнику было поручено принести извинения за ограбление Анди-бека казаками на Волге [246, 106].
Помимо дипломатических поручений, Васильчикову была дана «память», своего рода памятка, указание: «велено ему,, будучи в Кизылбашех, проведати себе тайно...» разного рода сведения, и в первую очередь о взаимоотношениях Ирана с Турцией, Бухарой, Индией и др. [22, 139; 42, 107].
О том, как протекало путешествие первого русского посольства в Иран по русской территории, сведений нет. Известно лишь, что в Астрахань оно прибыло 26 июня [22, 20, 20 об.; 42, 13].
Несмотря на строгие указания из Москвы астраханскому воеводе Ф. М. Троекурову «с товарыщи» отпустить посольство Васильчикова и Анди-бека из Астрахани «не мешкая», русскому посланнику пришлось задержаться в этом городе более чем на месяц, так как заказанные заранее из Москвы три судна оказались малы — ни в одном из них двум посольствам «с рухледью вместитца немочно». Поэтому «боярин и воеводы приговорили делати бусу новую из государевых из вятцких судов, чтоб было безстрашно ехати и вместитца... [обоим посольствам] в одном судне... да для гребли деветь человек... да по государеву указу для провожанья двадцать человек стрельцов» [22, 20—21 об.; 42, 13]
Приходится удивляться, что в Астрахани за месяц было построено или перестроено такое большое для тех времен судно и оба посольства 29 июля 1588 г. смогли выехать из этого города. Однако, в морской путь они двинулиср «из-за безветрия» лишь 4 августа [22, 30, 30 об.; 42, 18].
За месяц вынужденного бездействия в Астрахани Васильчиков интересовался сведениями из Сефевидского государства, привозимыми гилянскими торговыми людьми. Эти сведения заслуживают внимания, так как показывают, что у Русского посланника были сомнения, не запросить ли Москву о новых указаниях в связи со сменой шаха в Иране.
Интересно отметить, что Анди-бек не советовал посланнику откладывать поездку к новому шаху, разъясняя, что у них стране передача шахом трона сыну обычна и происходит, ели шах «достигнет старости... [и] себе похочет покою...». °преки истине он утверждал, что так же произошло и с хом Ходабендэ: «для своей старости [он] поволил сыну CTggM^ сидеть на своем месте, на Кизылбашской государ-ща^ндп'бек рисовал идиллическую картину мирной смены
а- «Наш старый шах, — говорил он, — был в великой ста-

рости и очима увечен56, а братья его Аббас Мирзы молоды... [так как война с Турцией продолжалась] и Аббас Мир за потому на отца своего место и сел по челобитью всее кизылбашеские земли, чтобы им быти в обороне...». После же взятия власти в свои руки шах Аббас «отцу своему ц братье [братьям] своей дал город и к ним приставил сгоро-жей...». Несколько ниже тот же Анди-бек добавил, что «для береженья приставлено к ним тысеча человек». Иными словами, молодой шах посадил отца и всех родственников под арест. Больше того, не скрывая истины, Анди-бек говорил, что «тех ближних людей [отца] побил многих и ближнего человека Хули хана убил за то, что они государства не берегли и турскому многие городы поотдавали своим небере-женьем» [22, 25 об.— 28 об.; 42, 16, 17]
Путешествие по морю от Астрахани до Гиляна (около 1200 км) заняло у посольства более месяца: «носило бусу меж Баку и Дербени и туркменсково пристанища и Асторо-хани и гилянские земли 7 недель...», — записано в статейном списке Васильчикова, так что временами «к Баки и к Дербени приносило блиско». Это было опасно, так как оба
города находились в руках у турок.
8 сентября 1588 г. буса обоих посольств приблизилась «межь гилянские и царевы Маликовы земли»* 57. По другой записи — 12 сентября [20, 1; 42, 20].
Учитывая сложные взаимоотношения Сеида Маляти с каз-винскими властями, Васильчиков не решился высадиться на его территорию, так как «царь Малик кизылбашскому [шаху] не послушен ни чем...». Он направил Апди-бека на берег на разведку. Вернувшийся с представителем гилянских властей Максутом, Анди-бек предлагал русскому посланнику высадиться налегке на берег и переехать в городок Лянгур58, «а достальную рухледь и людей оставил на бусе или велел вести [рухлядь] в малых судех подле берег...». Они торопили посланника, пугая бурями и ветрами [22, 31; 42, 19].
Васильчикова не устраивала высадка на земле «Маликовой» с двойной перегрузкой, и он заявил, что «мне с судна не схаживать и людей и рухляди с судном на рознь не меты-вать59, а пойдем [лучше], дождався погодья, к гилянскому пристанищу, где бусы приставают блиско города» [22, 31-" 32; 42, 19].
50 Очима увечен — глазами изувечен, полуслепой.
57 Маликовы земли — владение Сеида Маляти, одного из л томков древних владельцев — феодалов Гиляна. иЯ,
58 Лянгур — ныне Ленгеруд. Расположен на реке того же назван^j
59 С судном на рознь неметывать — [людей и имушс от судна в разные места не разбрасывать, держаться в одном месте.
84
Договорились, что Анди-бек поедет в Гилян, а посольство Ьяоильчикова «того ж дни пошол на бусе к Гилянской при-тани, и пришли на пристань того ж дни в час ночи» [22, 32 об.; 42, 19].
Здесь посольство задержалось почти на два месяца по „иказу местного правителя — «Ахметь царя». Так величал vcckhii посланник взбунтовавшегося в 1587 г. гилянского Феодала Ахмед-хана из семьи Сеидов Маляти. Он воспользовался ослаблением центрального правительства шаха Ходабендэ60 и объявил себя независимым. Учитывая создавшееся положение и исходя из необходимости переезда русского посольства через владения Ахмед-хана, Посольский приказ снабдил Васильчикова специальной грамотой к нему с просьбой о пропуске посольства к шаху Аббасу.
Васильчикову пришлось войти в контакт с новоявленным независимым правителем Гиляна и подчиняться его требованиям.
По одним данным — 8 сентября, а по другим — 12-го, к русскому посланнику явился на судно Хаджи Хасан, гилян-ский купец, дядя Анди-бека, не раз бывавший в Астрахани. Он познакомил Васильчикова с обстановкой в Сефевидском государстве и Гиляне. В свою очередь и Васильчиков рассказал ему о целях своего посольства.
Особенно интересовало русского посланника, каким образом «сел на отца своего место Аббас шах. И где ныне Худабендей старой шах и братья Аббас шаховы».
Хаджи Хасан в основном рассказал то же самое, что и Анди-бек, но с некоторыми подробностями. Например, что Аббас Мирзу упрашивали взять власть многие приезжавшие к нему в Хорасан «люди воинские и торговые, и всякие люди [в]злюбили Аббас Мирзу...», и т. д. Тогда Аббас Мирза подступил к Казвину и потребовал у отца, «чтоб он... [пропуск в документе] свое место [шаха передал ему] из своих рук». Однако ближние люди старого шаха во главе с Холеу-ха-ном стали противиться, уговаривая его не уступать власти обасу. «Аббас мирзе то учинилось добре досадно, что владеют государством ближние люди, и его на государство «саЭДИТЬ Не велят>>- ГОгДа он пришел с войсками в Казвин и м сел на отца своего место...», а ближних его людей «по-2—-4.М^Г2Х 11 Дутчего человека Холеу хана убил...» [20,
Хаджи Хасан сообщил также, что шах Аббас пошел было
60 in
Ц1ах ТахмХ ^Одабендэ освободил Ахмед-хана из тюрьмы, куда его бросил 1?о’адУ от СП I’ Н возвРатил емУ владения в Гиляне, расположенные к w°9, 45] Реки Сефидруд, в средние века называемые Бийэ па или Бийэ пас
85
в Хорасан против Абдуллах-хана узбекского, но «не дошед до Мешети61 воротился назад, а будет в Казвин часа того» 62 63 64.
Интересную подробность, хотя и малоправдоподобпую, ц0 возможную в тех условиях деятельности молодого шаха, Васильчикову сообщил Хаджи Хасан, что шах Аббас «прислал., посланника своего з грамотою, а в грамоте своей писал... все доброе дело и назвал себя государя нашего [Ахмед-хана] отцем». Ахмед-хану, добавил Хаджи Хасан, «то учинилось... добре любо, что [шах] назвал его отцем».
Далее он сказал, что Ахмед-хан по возвращении «из гор «з будет часа того» и тогда русское посольство «отпустит к шаху не издержав».
Пообещав Васильчикову содействие, чтобы гилянскиевласти позаботились для посольства «о подводах и о корму» Хаджи Хасан поинтересовался самым существенным для своего хана. Он спросил у русского посланника, какие подар кн привез Васильчиков Ахмед-хану. Васильчикову пришлое, разочаровать его, сказав, что к «гилянскому царю от гос\ даря с нами грамота и речью есть [что сказать], а помипков государь наш... со мной не послал, потому что ль гилянсково царя к государю... посланника не было и с... Анди беем ко государю нашему поминков [хан] не прислал...» [20, 4, 5; 42, 22—23].
Учитывая значение Гиляна в торговле и любовь Ахмед-хана к подаркам, Васильчиков посоветовал направить г Москву «послы и посланники... [так как Астрахань с Гиля-ном] сходительнаС4: [а] гости65 и всякие торговые люди гилянские земли зався 66 приходят... в Астрахань и в Казань, да и... к Москве вольно им приходити и жити по своей вол кости».
После такой декларации русский посланник попросил п< редать Ахмед-хану, чтобы его посольство пропустили к шаху, дали подводы, пристава для сопровождения и снабдили бы продовольствием. Хаджи Хасан обещал все это от лица хан добавив, что тот знает, что «нам [гилянским торговым лю-
61 Мешети — Мешед.
62 Будет часа того — вскоре прибудет.
63 Из гор — с гор; с летней резиденции, куда выезжали богат г гиляпцы, спасаясь от жаркого и влажного лета Гнлянской провинш
64 Сходительна — сходятся, соседствуют.
65 Гости, гость — иноземный купец [244, I, 570]. В Mockobci <?м государстве гость — член гостиной сотни, объединения наиболее богаты4 купцов с торговым оборотом от 20 до 100 тысяч рублей. Некоторые них были финансовыми советниками царя. Гостиная сотня насчитывал 1630 и 1639 гг. 13 членов, а по Гр. Котошихипу, при Алексее Михайлова ' было 30 членов [168, 182, 183]
“Зався — за всякими делами, по всяким делам.
86
яМ] кроме государева жалованья67 и от астраханских вое-поД береженья [было, а] обид и насильства ннкоторово не Бывало...» [20, 5; 42, 23].
Не получая два дня ответа, русский посланник отправил днди-бека к Ахмед-хану добиваться ускорения проезда обо-йх посольств через Гилян.
14 сентября 1588 г. у Васильчикова состоялась интересная беседа с Анди-беком, подробно описанная в предыдущем разделе. К сказанному следует добавить только то, что русский посланник посоветовал Анди-беку сообщить Аббасу 1 о своих переговорах в Москве лишь истинную правду, добавив, что о них написано в царской грамоте к шаху. А шах Дббас поверит царской грамоте больше, чем ему, и поэтому ложная информация Анди-бека шаху приведет к тому, говорил Васильчиков, что «ты только меж государей ссору учинишь, а на себя от шаха кручину68 доведешь».
Последнее, кажется, подействовало сильнее всего, и Анди-бек заверил посланника, что так и сделает. «Как ты приговоришь и яз69 так к шаху грамоту и напишу, а те речи яз государю вашему от своего государя говорил [именно так] как ты тепере говоришь...» [20, 7—8; 42, 24]. В тот же день судно посольства вошло в устье реки Лянгур (Ленгеруд).
16 сентября после переговоров толмача Шостака Иванова таможенные власти Гиляна обещали дать сандалы70 для перевозки на берег людей и имущества посольства и помещение в городе Лянгуре, расположенном в 10 верстах от устья реки того же названия [22, 32 об.; 42, 25, 26]. 17 сентября 1588 г. Васильчиков высадился на берег и выгрузил имущество на 9 саидалов. С этого момента начались притеснения со стороны гилянских властей. Это делалось несмотря на заявление тамгачея71 Хаджи Меси о том, что Ахмед-хан приказал встретить посольство «с великою любовью, и поч-тивостью [и что] тебе [Ахмед-хан] велел во всем [со]дер-Жати, чтоб тебе и твоим людей нужи72 и безчестья никоторого не было. И дворы тобе... в Лянгуре готовы...».
Это не помешало Хаджи Меси потребовать от посольства переписи всего имущества, как «здесь в обычее ведетца...», и предложить Васильчикову поехать в горы повидаться с Ахмед-ханом, который добавил тамгачей «для своего государева прохладу ездит в горах...» [22, 33 об., 34; 42, 26].
„ государево жалованье — здесь в смысле милости, проявкой Русскими властями в виде содействия торговле и помощи в ней.
69 Кручина — желчь, неприятность, мерзость [244, I, 1337].
то Я 3 — я'
71 Сандал (персидское слово) — большая весельная лодка.
Вас Тамгачей — таможенный чиновник. От слова «тамга» — торго-я пошлина [244, III, 924].
Нужи — нужда, необходимость [244, II, 472].
87
Васильчиков допустил ошибку, не опротестовав сразу по пытку переписать имущество посольства. В Ляпгуре это сделать было труднее.
Начался спор. Васильчиков говорил, что прибыл для установления дружбы с шахом, а не для торговли; и что нигде, ни в одном государстве не «ведетца, что [бы] у послов или посланников их рухлядь переписывать пересматривать...» Тем более, говорил далее Васильчиков, у русского посольства «рухляди продажные никоторые нет, развея того, что взята рухлядь немногая на продажу для съесного запасу, потому что наши деньги73 русские в государя вашего земле не ходят...», а «государевы поминки соболи и иная рухлядь к шаху и яз на тое рухлядь и сам смотрить не смею...». Остальное же — это одежда членов посольства, а «опричь того у нас рухляди нет...» [22, 34—36; 42, 26—27].
Относительно же четырех купцов74, прибывших с ним, Ва сильчиков, очевидно, покривил душой, разъясняя, что они посланы «не для торговли», а ему в помощь «для того, что наши [посольские] люди наших рухлядишек, которая с нами взята на проесто продать не умеют да и купить, что нам надобно...» тоже не умеют [22, 36—40; 42, 28—30]. При этом русский посланник сразу дал согласие на перепись привезенного товара самими купцами для продажи и на взятие тамги с проданного ими в Иране товара, но «нам с своей рухляди не токмо что тамга давать, и переписывать [ее] не давывать...» [22, 40; 42, 30].
Много доказывал русский посланник гилянским властям и спорил, что «тому никак сстатись невозможно...» и что это было бы «великое безчестье» для посольства, чего «ни в которых землях не ведетца...» и так далее. Да если бы об этом знал русский царь, говорил Васильчиков, он свое бы посольство «не послал на Гилян, [так как] мочно было государю нашему и без Гилян дороги найти... из Астараханп на Терек и на Черкасы и на Грузы [Грузию]...»75.
Однако все доказательства и разъяснения были бесполезны. Тамгачея нельзя было переубедить. Не подействовали даже угрозы посланника, что из-за этого «бездельного дела» как бы между русским царем и иранским шахом «то дело.-не порушилось...» [22, 36—39; 42, 28, 29].
Тамгачей же повторял свое, что у них свои законы й если посольство не даст переписать свое имущество, тогда
73 Таким образом, привозимые посольством товары для «проест о’ т. е. на прокорм, заменяли валюту, на вырученные от их продажи денЫ 1 покупались необходимые жизненные припасы для посольства. и
74 Сначала в Москве в составе посольства было два купца. В Каза , или Астрахани, очевидно, присоединились еще двое со своими товара’
75 Это предположение показывает, что Посольский приказ не i других дорог с берега Каспийского моря в глубь Иранского государс
88
тебе ныне к государю нашему [Ахмед-хану] не езживать...». После этого Хаджи Меси начал действовать и «велел рух-ядь нс павозков76 носить всю на берег...», где она и лежала под открытым небом, в том числе и «государевы поминки... к шаху два дни да ночь» [22, 40 об, 41; 42, 30, 31].
Возмущенный Васильчиков потребовал от Хаджи Меси перенссти все выгруженное имущество в амбар и там опечатать его печатью, пока он съездит к Ахмед-хану п договорится о прекращении этого бесчестия для русского посольства, или все имущество, в том числе и государевы поминки шаху, — <<на себя поймать...», а его бы, русского посланника, Ахмед-хан «велел отпустить назад... [в Москву]...», чтобы государь наш «на весну с шахом сошлетца иною дорогою и мимо государя вашего земли...», что приведет к тому, «что никакову человеку торговому из государя вашего земли не токмо что... в Астарахань ходити, [но] и на туркменское пристанище ни одному человеку вашей земли не бывать» [22, 41 об., 42; 42, 31].
Угроза Васильчикова, в том числе, что его люди помрут
с голода, так как «нашу рухлядь поймали всю... и нам ныне на проесть, продать нечего...», подействовала. Тамгачей «разрешил» забрать посольству свое имущество, но «как почали рухлядь носить па двор и тамгачей большую половину рухляди велел взяти и велел запечатати в анбары, а немногую мелкую рухлядь поотдавал Григорью» [22, 42, 42 об.; 42 31, 32].
21 сентября 1588 г. к Васильчикову прибыл Хаджи Хасан от близкого человека Ахмед-хана Хаджи Усемеддина. Он пригласил русского посланника к себе для переговоров. Васильчиков согласился, но при условии повидаться с ним только в «съезжей избе»77 или в доме русского посольства.
Вопрос остался открытым. Тогда Хаджи Хасан поднял вопрос о поминках от царя для Ахмед-хана. Поскольку царь €мУ не прислал подарков, Хаджи Хасан предложил Васильчикову выделить для Ахмед-хана часть поминков Васильчи-к°ва’ «которые полутчи», выдав их за подарки русского царя нему, «чтоб государю нашему [гилянскому царю] было я ТНСя ->>- Русский посланник категорически отверг это, за-такВо/<Мне таких речей и слушать не надобно, не токмо что не может вместитца.., что хо-государевы поминки...» [22,
лопуЗДеЛать- чево и в разум У назвать свои поминки |°б—44об.; 42, 32-34].
7б т-т
М2, 30 а Б ° з о к — сандал, взято 77’СПРИМ. Ю].
0^иЦиалЛ,?ЗЖая изба — присутственное место, куда съезжались для льных переговоров.
из разъяснения Н. И. Веселовского
89
20 сентября 1588 г. вернулся Анди-бек от Ахмед-хана с сообщением, что последний через 10 дней вернется с гор и тогда встретится с русским посланником, а пока он прислал Хаджи Усемеддина договориться обо всем с Васильчиковым, которого велел «во всем чтити и береженье вам велел дер-жати великое...» [22, 46, 46 об.; 42, 34, 35].
Васильчиков стал упрекать Анди-бека в том, что тот по-кинул русское посольство «и нас до города [Ленгеруда] не допровадя... [в результате чего] нам ныне такое великое без-честье и позор делают, что ни в которых государствах не ведется...». Васильчиков высказал даже предположение, что «нам ся видит78, что над нами так делаетца по твоему науку» 79.
Анди-бека не смутило такое подозрение, а требование тамгачея он объяснил местными обычаями, тем более что Ахмед-хан указал своим подчиненным относиться к русскому посольству с великой честью. Что же касается кормовых денег, то здесь таков обычай, что их не дают до того, как посланник повидает главу местной власти. Имущество же русского посольства переписано по указу Ахмед-хана, так как здесь «так ведетца». Тамгу же Ахмед-хан велел взимать только с проданных товаров.
Васильчиков убедительно доказал Анди-беку, что с ним, русским посланником, здесь в Иране поступают неправильно Он напомнил Анди-беку, как с ним хорошо обращались в Русском государстве: выплачивали кормовые с первого же дня приезда, не переписывали его имущества и не взимали пошлин не только с имущества посольства, но и с товаров купцов, приехавших вместе с ним. Более того, когда его ограбили на Волге разбойники, царский чвор возместил ему потери в тридцатикратном размере, поверив на слово о количестве украденного. Такое отношение должно было бы заставить Анди-бека выступать в защиту интересов русского посольства, а «зде[сь] ты ни однова слова за нас не умеешь молыть» [22, 48--49; 42, 35, 36].
Упрекал русский посланник Анди-бека и в том, что тот не послал в свое время гонца к шаху Аббасу с уведомле нием о приезде русского посольства, что могло бы ускорить его проезд в Казвин, «а здесь нам для чего жити и мешкати»-В результате — безделье посольства здесь в Гиляне, «а твоиИ нераденьем...» государево «дело порушитца не от нас, [а1 от тебя...», о чем «шаху нам [придется] о том извеЩатИ> [22, 49, 49 об.; 42, 37]. и
Споры, упреки в адрес Анди-бека ни к чему не привел V
78 Н а м с я видит — нам видится, нам кажется. „ 46-']
79 По твоему науку — по твоему наущению, указанию №
90
к не помогло и обращение Васильчикова к доверенному £иЦу Ахмед-хана, Хаджи Усемеддину. .21 сентября Хаджи усемедднн встретил русского посланника и подьячего Мона-ТЬ1рева с двумя толмачами «перед полатою в дверех». Беседа началась с заверений Хаджи в том, что Ахмед-хан прислал его «вас устроити» «дворы и береженье к вам и по-чТнвость велел держати во всем, чтоб вам ни в чем никоторые нужи и безчестья не было...» и узнать о цели поездки посольства к шаху.
В разговоре Васильчиков не скрыл задач своего посольства, правильно рассчитав, что с ними Анди-бек уже ознакомил Ахмед-хана [22, 49 об., 52; 42, 37, 33].
Воспользовавшись случаем, русский посланник пожаловался на учиненное ему гилянскими властями беспримерное «безчестье и грабеж делается... чево ни в которых землях не слыхано» [22, 52 об., 53; 42, 39].
Однако Хаджи Усемедднн взял под защиту тамгачея Хаджи Меси, утверждая, что он поступил согласно существующим у них обычаям. Поэтому, посетив на следующий день русского посланника, он настойчиво требовал, чтобы Васильчиков велел «рухлядь дать переписывать» [22, 53— 54 об.; 42,39, 40]. Ни объяснения русским посланником норм
тогдашнего международного права; ни разъяснение того, что «безчестье» делается не ему, а чести пославшего его; ни угрозы репрессалиями купцам и посольствам гилянского правителя, ничто не могло ни убедить, ни переубедить Хаджи Усемеддина. Он упорно стоял на своем.
Васильчикову пришлось если не уступить, то перестать возражать и заявить, что поскольку посольское имущество находится в руках гилянских властей, — «вы [о] пишите [рухлядь], в том волен бог да государь ваш...», так как «мы [от] своей рухледи давно отступилися. Только б... [отдали нам] государевы поминки, что посланы к шаху... Только б государь ваш велел нас пропустить к шаху не зддержав...».
Обрадованный Усемедднн поспешил заявить, что Ахмед-Хан «вас пропустите велит тотчас к шаху; рухляди велит е отнимать» и не брать «с нее тамги ни одное деньги, толь 0 велел ее переписати для счету» [22, 55, 55 об.; 42, 41].
Пи ° Тот же День имущество всех членов посольства пересади и возвратили, но «с торговых людей тамгу взяли...», То Мотря на обещания Усемеддина сделать, как обычно, есть брать таможенную пошлину с купцов только после ^^Дажи ими товаров80.
Масте^елалось это из понятных местнических соображений гилянских 6 т°м й, Щемившихся получить таможенную пошлину со всех товаров, <к°го Го'Сле и с тех, которые будут вывезены в другие провинции Иран-сУДарства, где с них и должна была взиматься пошлина.
91
Таким образом, встреча с иранскими властями первого русского посольства в Гиляне вылилась в острый конфликт И. Н. Сугорский сделал из него односторонний вывод, обвинив «персиян-спутииков», то есть Анди-бека, в неблагодарности [246, 109]. Однако правильнее было бы сделать другой вывод: Васильчиков проявил нужную гибкость в споре с ги-лянскими властями, подчинившись нарушению ими посольской неприкосновенности. Он смог мудро подчинить свое возмущение неправильными, с его точки зрения, действиями таможенников чувству ответственности за выполнение дипломатической миссии в целом. Возможно, что он получил за свою «уступку» осуждение при отчете в Посольском приказе, строго требовавшем от своих послов безоговорочного выполнения норм дипломатического ритуала, установленного в Москве без учета того, что иногда это принимало формы навязывания своих правил другому государству.
Ахмед-хан заставил русского посланника ждать себя в Лянгуре еще три недели. Лишь 9 октября 1588 г. к Васильчикову прибыл дворянин Хейдар вместе с Андп-беком с приглашением посетить Ахмед-хана в «городе Лагозен»81. Ехать предложили «лехким делом», оставив людей и имущество посольства в Лянгуре, откуда, по возвращении Васильчикова из Лахиджана, посольство должно было двинуться к шаху Аббасу в Казвин [22, 56 об., 57; 42, 42].
Русский посланник для сокращения времени и пути предложил отправиться со всем посольством в Лахиджан, откуда, после приема у Ахмед-хана, продолжить путь на Казвин. Однако его разумное предложение было отвергнуто якобы по соображениям, что «дорога из Лянгура к Казвину лутчи и прямей...» [22, 57 об., 58; 42, 42, 43], что, судя по карте, не соответствовало действительности.
10 октября 1588 г. русский посланник выехал в Лахиджан. Здесь его ожидали новые испытания и новые, как он отмечал в своем статейном списке, «бесчестья». Во-первых, посольству не была устроена торжественная встреча под Ла-хиджаиом. Во-вторых, посольству отвели непригодное помещение, в связи с чем Васильчиков заявил своему приставу и Анди-беку, что посольство и до этого в Лянгуре натерпелось «бесчестья и тесноты82 великие...», где оно было размещено «в бездельных дворех...»83, чего «ни в которых землях послом... не делаютца...», что и здесь «ставите нас неведомо на каком дворе, где животина стояла и нам ныне пущи и леН' гурскова безчестья и позор учинился, и нам на том Дв°Ре
81 Лагозен — искаженное от Л ах цджаи. г,
82 Тесноты, теснота — неудобство, затруднение {244, Ш,
83 Бездельные — здесь, негодные, плохие.
92
никак не ставливатца, и мы едем на поля и станем на поле, в грязи нам для чего ставитца... [да] и рухляди [там] по-пожити негде» [20, 33, 34 об.; 42, 43—44].
J Васильчиков при этом противопоставлял положение Анди-леКа в Русском государстве: «В таких ли дворех [тебя] ставили, и кормуты... хотя на одну деньгу84 купливал ли, и... корм' и ДВОРЫ 11 подводы везде [тебе были] готовы?...». Очевидно, делал вывод русский посланник, «хан Ахметь не хочет меж... [шаха и русского царя] дружбы..., что такие великие безчестья... имени [русского государя] велит чинить, а над нами позор делать».
Приехавший разобраться в жалобе русского посольства Хаджи Хасан объяснил Васильчикову, что негодное помещение ему отвели без ведома Хаджи Усемеддина и что за это Ахмед-хан велел виновных «положити [в] опалу... [и], бив кнутьем, посадити в тюрьму...». И предложил занять дом Усемеддина. Васильчиков не согласился, заявив: «нас где ни поставили и мы тут и стоим, а к Хозе Усемеддину нам, не быв у царя 85, как ехать?» [20, 33, 34; 42, 43—44].
Васильчиков был недоволен также и тем, что ему не выплачивали кормовые деньги и держали его взаперти, как и «в полону не живут». При этом, записывал он в статейном списке, местные власти торговцам и лавочникам «корм продавать нам не велят...» [20, 37; 42, 46].
На изоляцию посольства русский посланник не должен был обижаться. Точно так же поступали и в Русском государстве, изолируя иностранных послов до момента, пока они не побывают на аудиенции у царя. А жалоба его на невозможность покупать продукты питания в условиях, когда власти не снабжали его продовольствием, справедлива.
После этих жалоб 13 октября посольству впервые дали «корм» с 14 октября на пять дней [20, 37—38; 42, 46].
14 октября 1588 г. Васильчиков в сопровождении подьячего Монастырева и толмача Кабанова посетил Ахмед-хана. Предварительно русский посланник удостоверился, что у хана не будет иностранных представителей. Интересен от-вет, данный ближним человеком хана —Усам Гулеудином. Пн сказал, что чужих послов у Ахмед-хана нет, так как «ссылаться никоторым государем с нашим государем не о чем».
°н, действительно, был прав.
Прием не обошелся без попыток нарушения правил дип-°Матического этикета и стремления к ущемлению «чести»
84 тт
i 8s е н ь г а — полкопейки.
дин В этом Васильчиков усмотрел попытку устроить свидание с Усемед-Ириек • В еГ0 доме> что запрещалось правилами Посольского приказа: до HpvrMa У главы государства посол не должен посещать министров и у их высокопоставленных лиц.
93:
посланника. Во-первых, посланника хотели заставить ждать «выхода царя» у ворот. Лишь после угрозы, что «яз еду назад на подворье, а в воротех мне с сгрельцы для чего сидеть...», Васильчикова впустили во дьор Ахмед-хана. Во-вторых, посланника никто не встречал ни «на крыльце [ни]... в сенех...» [22, 59—59 об.; 42, 47].
Все это делалось гилянскими властями не случайно, не в силу непонимания правил вежливости, а для того, чтобы принизить значение принимаемого и тем самым возвеличить себя. Этот прием часто применялся в Сефевидском Иране в отношении русских дипломатических представителей. Он порождал массу мелких недоразумений и заставлял русских послов и посланников постоянно быть начеку, так как Посольский приказ строго спрашивал с них за то или иное «умаление» достоинства посольства.
Приведенный в комнату к Ахмед-хану, Васильчиков правил поклон и «речь изговорил», и грамоту подал... «по государеву наказу...». Царь «против государева поклона встал и о государеве здоровье вспросил...», и грамоту царя Федора принял сам и, «поцеловав, роспечатал...» [22, 59 об., 60; 42, 48].
После этого Васильчиков передал хану поклон от Бориса Годунова.
Вопрос о поминках Ахмед-хану, вызвавший так много споров, русский посланник разрешил довольно остроумно. Одного из кречетов он поднес хану в качестве подарка от всесильного шурина русского царя, Бориса Федоровича Годунова. Мо’эззи неправильно пишет, что подарок Годуновым был прислан из Москвы [310, 256]. Ахмед-хан был удовлетворен, тем более что кречетов дарили только шахам Ирана. Он принял кречета сам и спросил о здоровье Годунова, которому, как и царю, хан обещал послать «великие поминки» со своим послом в Москву.
После этого АхмеД-хан «звал Григорья и подьячего Офо-насья и толмача к руке...» и пригласил их «быти у стола, [который]... был круглой на земле, по ковром».
За обедом хан интересовался «литовскою» и «неметц-кою землею». Русский посланник подробно рассказал о положении Московского государства: о перемирии с Польшей на 15 лет; о том, как Польский и другие государи европейских держав86 просят у царя Федора союза против Турйий и что царь хочет с ними «о тех делех договор чинити». В связи с этим царь и послал Васильчикова к шаху Аббасу, чтобы вместе с ним «на всех недругов стояти заодин...».
86 Такие, как цесарь римский, папа, короли Испании, Франции 11 Дании.
94
В конце этого разъяснения Васильчиков сказал более определенно, что царь хочет с шахом «на турского [султана] И на крымского [хана] 87 стояти заодин» [22, 62—64 об.; 42, дд, 50]. В заключительной же части беседы он еще точнее сказал, что едет к шаху Аббасу «те дела в договоре учини-ти...», Для чего просил Ахмед-хана скорее отпустить посольство в Казвин, «чтоб те великие дела... нашим мешканьем не нарушились... и шаху вскоре ведомы были». Ахмед-хан обещал Васильчикову всемерное содействие, сказав, чтобы до этого «быти тебе у меня на одине..88, [так как] с вами о некоторых делех поговорити хочю...» [22, 63 об., 64; 42,50].
Второе свидание, «на одине», состоялось 16 октября 1588 г. На нем выявились некоторые особенности политических интересов Ахмед-хана. Их можно понять, если учесть его сепаратистскую линию поведения по отношению к Иранскому государству. Понимая, что ему долго не удержаться в роли самостоятельного государя, Ахмед-хан искал себе союзника и покровителя, на которого мог бы опереться в борьбе против шаха Аббаса. Такими могли быть его соседи: Московское или Турецкое государство. Поэтому его интересовали взаимоотношения Москвы с шахом, с Грузией и т. д.
В своем ответе о Грузии русский посланник признал грузинскую веру тоже «крестьянской», но указал, что она «до
нашие правые крестьянские веры не дошла, во многих местах поизсякла» [22, 64 об., 65; 42, 50, 51]. Установив такой глубокомысленный теологический принцип, Васильчиков рассказал хану о русско-грузинских взаимоотношениях, которым, оказывается, не помешало оскудение грузинской веры.
После достаточно подробного ознакомления с взаимоотношениями Московского государства с государствами Запада и Востока и, в частности, с Турцией и Крымом, Ахмед-хан задал свой основной вопрос: пойдет ли без помощи шахских войск русская рать этим летом под города, занятые турками «под Шемаху и под Дербень и под Баку...» [22, 68 об., 69;
Вопрос был явно протурецкий, показывающий, что гилян-скии хан уже почти с первых дней своего отделения от Ира-На ориентировался на турок в Баку и Дербенте. В пользу 11х он и запасался сведениями из первоисточника. Об этом е г°ворят и персидские историки. Например, Неджеф Мо’эз-I считает, что Васильчиков знал об этом [310, 247]. На Ео£ванИи свидетельств других, Беллан установил, что в свя Г‘ АхмеД‘хан тайно отправил под видом паломника в I^J^CMecTa своего эмиссара в Константинополь с просьбой
87 р
Крым Ъ экземпляре статейного списка («в столбце») есть указание на 88’ а в «книге повытья» — нет [42, 50, прим. 2]. а одине — наедине.
95
к султану о покровительстве и с предложением о своем содействии турецким войскам в их походе на Казвин [289, 44]
Откровенность Васильчикова перед Ахмед-ханом о планах Московского государства в Иране не была с его стороны луч шим проявлением дипломатического таланта, даже если ему было известно, что Анди-бек, кровно связанный с Гиляном, не мог не информировать Ахмед-хана о всем том, что он знал о русско-иранских переговорах в Москве. Поэтому «ошибка» Васильчикова не выходила за пределы тех секретов, которые Ахмед-хану уже сообщил шахский посланник Анди-бек. С другой стороны, возможно, что Васильчикову было указано в Москве не скрывать задач своего посольства, так как московские дипломаты решили несколько приструнить турец кого султана Мурада III возможностью союза с Ираном.
Васильчиков далее сказал Ахмед-хану, что он едет к ша ху Аббасу, чтобы шах «слал со мною ко государю нашему своих великих послов...». С ними, говорил он, наши «бояры о тех о великих делех договор учинят, как государю нашему... с... шаховым величеством быти в братстве, в дружбе и в любви в соединенье и как их обеим ратем быти в соединенье... и на своих недругов стоять заодин, и государь наш пошлет к шаху своих великих послов те дела по тому же договорити и затвердити... и грамоты докончальпые межь себя попишут и розменятца, и тогды государя нашего рать с шаховою ратью на недруга будет готова» [22, 69, 69 об.; 42, 54]. Пока же, информировал далее Васильчиков, русский царь Федор послал «рать свою многую в Асторохань» и на р. Терек находится много войск [22, 70; 42, 54] для того, чтобы когда турки пойдут на Иран, тогда бы «на турских и на крымских людей, [которые окажутся на реке] на Терке велел приходити, чтоб турская рать ча Кизылбашскую землю не перепустити... [т. е. не пропустить]» [20, 49, 50; 42, 54].
Русский посланник просил Ахмед-хана скорее отпустить его в Казвин и снабдить подводами, кормом и провожатыми. Не удержался Васильчиков и от жалобы на то, что в Лян-гуре ему «безчестье» учинили. Ахмед-хан ответил, что «с твоей рухляди тамги имать не велю, а с торговых людей...» взыщем, для чего попросил составить две описи, одну на товары посольства, а другую — на купеческие. Обещал разыскать и возвратить отобранное без уплаты.
Свидание закончилось обещанием хана охранять оставленное посольством судно до возвращения его из Казвина 49—52; 42, 55, 56].
18 октября 1588 г. возникло новое недоразумение о коли честве подвод, необходимых посольству для его переезда Казвин. Хаджи Усемедднн предоставлял посольству 20 подвод. Васильчикову была непонятна такая скупость.
96
говорил: «с нами ныне человек с пятьдесят и нам ныне как на двадцати подводах поднятца?». Тогда лучше ничего не давать, «и мы уж лутчи все подводы велим нанять, а в немногие подводы нам за что и влипать».
Тот ответил, что хан дал столько подвод, сколько у него ЛЯлучилось [в этот момент]... а больши того подвод... пет» [20, 52—53; 42, 56, 57].
По случаю праздников Ахмед-хан задержал русское посольство еще на несколько дней, пригласив посланника 23 октября 1588 г. к себе в третий раз. После угощения Васильчиков просил хана больше не задерживать его в Гиляне, ибо он должен был по приказу царя этим же летом возвратиться из Ирана, а «мы ныне живем в твоей хан Ахметеве земле шестую педелю... [из-за чего] те великие дела меж государей мотчаютца»89. И за это «мотчанье блюдусь от..,90 [своего] государя опалы...».
Хан обещал завтра же отпустить посольство, но выехать посольству из Лахиджана удалось лишь 26 октября, а из Лянгура на Казвин — 3 ноября. При этом, отмечает Васильчиков в статейном списке, ему пришлось подводы, сверх двадцати отпущенных властями Гиляна, нанимать за свои деньги, а «корм... в Лагозеие давали невеликой... а корму в Лян-гуре не давали...» и на дорогу его тоже не выдали [20, 53— 54; 42, 57, 58]. Через семь суток посольство прибыло на шахскую границу к городу Даамут, где его встретили присланные из столицы приставы. Таким образом, гилянские власти продержали у себя русское посольство два месяца без каких-либо серьезных причин.
Русский посланник жаловался на недостаточность выдан-
кого корма, «чем сытим быть не мочно...», тогда как турецкому послу с двадцатью человеками свиты «корму им дают по три тюмепи91 на день...». А ведь турецкий султан, говорил приставам Васильчиков, шаху Аббасу «недруг искони вечной...», тогда как русский царь всегда был в дружбе с шахами Ирана [20, 54—55; 42, 57—58; 22, 71; 42, 58].
И ноября 1588 г. русского посланника приветствовал в селении Саман, в 6 верстах от Казвина, представитель шахского двора Магмут Салтан. Он сообщил, что шах Аббас ^аходится в Хорасане и неизвестно, когда вернется в столицу.
1 спрашивал Васильчикова о цели его приезда и о помин-X от царя шаху, чтобы обо всем этом сообщить шахскому ^РУ_[22,71об., 72;42, 58].
89 м
II, 17g,1 Отч а ю т ц а, мотьчание — медленность, задержка [244, So t
si 2людусь — остерегаться [Там же, I, 122].
*° м е н ь, туман — персидская монета. В конце XVI в. равнялась и русским, рублям.
Заказ in
97
Васильчиков подробно рассказал Магмут Салтану о целях и задачах своего посольства: как прибыл в Москву ДГ1_ ди-бек от шаха Ходабендэ... [22, 72; 42, 58, 59] и как по приезде Васильчикова в Астрахань выяснилось, что шах Аббас сменил своего отца, несмотря на что русский государь «хотячи и со государем... с Оббас шаховым величеством братства и дружбы и любви и соединенья, по отца его присылке92; присылал за мною... в Астарахапь свою государевы грамоту и наказ новой... и велел мне итти... к шах Аб басу...».
Здесь Васильчиков впервые применил формулу военного союза против Турции: «Хто будет друг государю нашему... тот и шахову величеству будет друг, а хто будет государю нашему недруг, тот и государю вашему недруг...» [22, 72 об. —74; 42, 59].
Затем русский посланник просил Магмут Салтана «не-мешкая» отправить его посольство к шаху в Хорасан. Он особо подчеркнул, что царь велел ему «говорити... вашему шаху, чтоб шах велел быти у себя вскоре и нас отпустити [обратно]... и с нами своих великих послов послал [бы] на сем же лете». Говорил он и о расчете царского двора, чтобы «те великие дела.... [об объединении с Ираном] до весны здела-лися, чтоб над недругом промышляти заодин... [и] государь наш своих великих послов вместо государя вашего послов ко государю вашему пошлет...».
Здесь Васильчиков вышел за пределы инструкции или же делал это из тактических соображений, прощупывая настроение шахского двора.
Примечательно требование Васильчикова, чтобы шах принял его раньше, чем турецкого посла с тем, «чтобы те дела, которые почались меж... [шахом и царем] были ведомы шаху наперед турских послов и нам бы о тех делех [шах] велел » вскоре ответ учинити...» [22, 74, 74 об.; 42, 59, 60].
Заявления русского посланника как будто говорят о серьезности и срочности намерений московских дипломатов заключить соглашение с шахом против Турции и даже выступить вместе против нее. Делал он это исключительно Длй того, чтобы удостовериться, готова ли иранская сторона к этому. Но Магмут Салтан не был крупной фигурой и поэтому с осторожностью опытного чиновника уклонился от прямого ответа, а говорил только о том, что шах Аббас буДеТ рад приезду русского посольства и предложениям дружбы от царя, будет «вас... чтить и жаловать [по] мимо всех-послов [других государей]...», но что он ныне воюет в Хора
92 Здесь не случайно Васильчиков дважды подчеркивал, что ииип1,а тива переговоров о союзе против Турции принадлежала Ирану.
98
сане «против недруга своего Бухарсково Абдулы царя...» и скоро возвратится в Казвин.
Магмут Салтан также интересовался готовностью русской
оати к войне с турками. На это Васильчиков ответил, что совместные военные действия могут начаться после того, «как государя вашего послы великие у государя нашего... [в Москве] будут и о тех делех со... бояры договор учинят...», и добавил, что после приезда в Москву Анди-бека русский царь рать свою «прислал многую в... Астарахань и ныне... в Астарахани и на Терке [рать] стоит многая...». Она будет ждать результатов его посольства. Царь Федор при этом «такую великую братцкую любовь... к шаху показал, [что] велел для турских и крымских людей поставити на реке Терке город и ныне... [там] государевы воеводы и рать... многая...» [22, 75—76 об.; 42, 60, 61].
Более того, русский посланник упомянул о нахождении в Астрахани татарского царевича Мурад Гирея83, сказав, что вслед «за мною... в Астарахань к царевичу к Мурат Кирею и к своему государеву боярину и к воеводам [русский царь] приказывал... писал, нечто весть учинитца в Астарахани про поход турских людей через Терек на... кизылбашскую землю войною, и государь наш велел из Астарахани воинским людям вместе с терскими людьми на Терке над турскими и над крымскими людьми промышляти94 и на них приходити, чтоб турских и крымских людей на государя вашего, на Кизылбашскую землю не перепустити, да и вперед... [чтобы они на Иран] войною через Терек не ходили, того государь наш в Астарахани и на Терке велел беречи накрепко» [22, 76, 77 об.; 42, 61, 62].
Характерно, что даже такой небольшой чиновник, услы-
шав о возможности реальной помощи Ирану со стороны Московского государства, с оживлением стал заверять Васильчикова в том, что «шах Аббас да и мы все и вся земля Ки-зылбашская...» будут рады этому и что шах обязательно пошлет в Москву «великих послов» сделать «как государю вашему годно будет...», чтобы «межъ ими, великими государи попалась дружба и любовь братцкая и соединенья на всех недругов...».
Наряду с этим Магмут Салтан недружелюбно отзывался „[[Рсбывании в столице Иранского государства турецких Сае,.3 ^УРад Гирей (Герай) бежал в 1584 г. из Крыма вместе с братьями ч 'ет Пиреем и Сафат Гиреем и своими приверженцами, спасаясь от рея крымского хана Гази Гирея II (1588—1607). С именем Мурад Ги-«Му °сковское правительство связывало в 1586—1588 гг. планы о помощи локап °°Рьбе за престол для борьбы против Большой ногайской орды, лизации влияния
турецкого султана на Крым и т. д. [185, 34, 35].
отвиа гг.?.Р 0 м Ь1 ш л я т и, промышлять — производить военные дей-Я 1230, ц, 1227, 1228].
4*
99
послов. Он говорил, что «ныне здеся пришли до вашего прц. ходу... послы турские, и им была поволыюсть во всем, по их хотенью» [22, 76, 77 об.; 42, 61, 62].
Чувствуя себя хозяевами положения, турки, очевидно своевольничали в столице при попустительстве шахского двора, что и вызывало неодобрение и недовольство в чиновных кругах.
Сообщил Магмут Салтан Васильчикову и о том, что ту. редким послам не понравился приезд в Иран русского посольства: «им ваш приезд учинился добре не люб и смута им вашим приездом учинилась великая» [22, 77 об.; 42, 62]. Однако, по свидетельству Н. М. Карамзина, приезд русского посольства в Иран учинил смуту и в шахском дворе. Узнав об его прибытии, шах Аббас «велел,— писал Н. М. Карамзин,— Турских Послов развести по городам...» [134, П] X, I, 27, 28].
Приведенный Карамзиным факт позаимствован у Васильчикова, но изложен им не совсем точно. Васильчиков сообщал, что «шах, турских послов всех 95 велел розвести по городам, в Кум, в Кошан, а которые послы были в Казвине, и тех послов шах велел запереть 96, а срочпть им в том деле велел до своего приходу97, как приедет в Казвин» [22, 140 об.; 42, 107].
Следовательно, турецкий посол был оставлен в Казвине, но изолирован. Большая же часть людей посольства была расселена в Куме и Кашане, очевидно, из-за того, что трудно разместить в одном городе такое большое число привилегированных гостей, а отчасти и по соображениям нежелательности встречи людей турецкого и русского посольства.
Наибольшего интереса заслуживает другой факт —- сообщение Васильчикова о том, что в бытность его «в Казбине... пришел от турского [султана]посланник с новыми предложениями шаху. И кизылбашские приказные люди турского посланника из Казбина тотчас отпустили к шаху в Харасан. И Турской де посланник у шаха был...» [22, 141; 42, 107, 108].
Дальнейшее сообщение русского посланника о том, что шах Аббас по возвращении в Казвин принял сначала рУс" ского посланника, а через 5 дней турецких послов [22, 140 141 об.; 42, 108], не меняет значения того факта, что заставил Васильчикова ждать приема целых полгода, П°'
85 Турских послов — людей турецкого посольства, которых считывалось несколько сот человек. М(1С-
96 Шахский двор сделал в данном случае то, что всегда делали g ковские власти, изолируя прибывшие в Москву иностранные посоль. от связей с внешним миром до момента приема посла русским “Дда]
97 Срочпть им — устанавливать им срок изоляции до п₽ fl шаха.
100
казывая, что не очень стремится к быстрейшей встрече с ним- Турецкого посланника же, как и турецкого гонца (о котором речь будет идти далее), вызвал к себе в Хорасан тотчас по прибытии в столицу Ирана.
Это было понятно и логически вытекало из хода событий. Главное, чего добивался шах Аббас в 1589 г., было не заключение военного союза против Турции, а прекращение войны и подписание мирного соглашения с ней. Спешила с этим и Турция, так как в Анатолии в 1588 г. начались многочисленные восстания [129, 400; 233, I, 38].
Выслушав сообщения русского посланника, Магмут Сал-тан заявил, что ответ от шахского двора «с сех мест весть к нам [от шаха] будет в двадцать ден — к себе ли вам шах велит быти или сам в Казвин будет».
В отношении обеспечения русского посольства продуктами и фуражом в натуре или деньгами шахский чиновник Магмут Салтан откровенно признал его недостаточность: для покупки продуктов и фуража иранскими властями отпускалось по одному туману на день. Это приводило к необходимости приобретения недостающего на рынке за счет посольства [22, 77 об.; 78; 42, 62].
Следует отметить, что турецкому посольству иранские власти отпускали кормовые деньги по три тумана [22, 71, 71 об.; 52, 58] в день на 20 человек98, русскому же один туман на 50 человек, то есть в семь с половиной раз меньше. (В этом наглядно проявлялось отношение побежденного к победителю.) Как увидим далее, и этот скудный корм посольству выдавался нерегулярно, несмотря на напоминания Васильчикова.
25 ноября 1588 г. у Васильчикова затребовали от имени приказных шахского двора списки поминков, привезенных Шаху Аббасу от царя Федора и от его шурина — Бориса Годунова. Затребовали и сведения о числе членов посольства и ° цели его приезда в Иран, которые русский посланник до этого уже давал Магмут Салтану [22, 80, 80 об.; 42, 63].
В декабре 1588 г. русский посланник трижды (2-го, 7-го и 13-го) требовал от казвинских властей отправки посольства
Шаху, напоминая о том, что двадцатидневный срок для от-та истек, что корму посольству не дают, что дело, из-за ко-Рого он прибыл сюда, не двигается и т. д. Все было на
2 пН°’ Васильчиков отмечает в статейном списке, что со Хоп а^Ря «корму- и давать не почали и... не давали до ша-пРисзду» (т. е. до 9 апреля 1589 г.) [22, 70 об., 83,
^4 42, 63—67].
ss7
0,'тавлреЧЬ идет’ очевидно, о 20 человеках — свите турецкого посла, 8 ^УМеН|1С£0 в Казвине; остальные люди его посольства были размещены
I F Кашане, где и получали довольствие на месте.
10!
Интерес представляет беседа Васильчикова с посетивши^ его в Казвине 7 декабря 1588 г. послом Хосейн-беком, прибывшим от царя Кахетии Александра. Посол рассказал, чТо перед выездом он встретился с русским посланником Родио. ном (Биркиным). В Казвин же прибыл, чтобы оповестить шаха о том, что московский царь «Олександра царя пожаловал, учинил его под своею царскою рукою и хочет его дер-жати в своем жалованье и во обереганье ото всех недругов...» и просить шаха Аббаса «потому ж государя нашего [Александра] держал [бы] под своею рукою и во обереганье от турского [султана] и от всех недругов как и государь ваш, московский царь» [22, 80 об.—82; 42, 64, 65].
Следовательно, уже через год после подчинения Кахетии московскому царю (1587 г.) Александр с аналогичной просьбой обратился к иранскому шаху, то есть начал вести политику лавирования (и не только с Москвой и Казвпном, но и с Константинополем), приведшую его в 1605 г. к гибели. При этом Хосейн-бек скрыл от Васильчикова, что Александр согласился отдать в заложники и на воспитание шахского двора своего сына Константина. Узнал русский посланник от Хо-сейн-бека и интересовавший его церемониал приема грузинского посла шахом Аббасом, например целование ноги шаха [22, 81 об., 82; 42, 65].
Особенно энергично русский посланник выступил перед казвинскими властями 13 декабря 1588 г. Узнав, что только что прибывшего из Турции султанского гонца сразу же отправили к шаху в Хорасан, а его держат в Казвине шестую неделю, Васильчиков потребовал от Магмут Салтана немедленной отправки к шаху и снабжения продовольствием. Ввиду того что снабжение посольства становилось все хуже и хуже, он потребовал от казвинских властей подводы для отправки половины посольства в Гилян, где, как он говорил Магмут Салтану, у него на судне продовольственный «запас многой лежит...» [22, 83—85; 42, 67, 68]. Магмут Салтан обещал вскоре получить ответ от шаха.
Ответ пришел лишь 13 января 1589 г. Шах предписал от править русское посольство «харасанскою дорогою на Сва-гань не со многими людьми, самово десята...» [22, 86 об.— 87 об.; 42, 69, 70]. (Здесь явное недоразумение: «из Казвина на Исфахан дорога никак не может быть названа хорасанской, так как Хорасан лежит к востоку от Казвина, а Исфа' хан — к югу.)
Васильчиков запротестовал против предложения отпр'1' вить его на прием к шаху в Исфахан с небольшой свитой !1^ 9 человек, так как, по его представлению, важность и величн посольства заключается прежде всего в подобающей пышности и количестве свиты посла. В этом он увидел пер I
102
vf0 «нелюбовь» 99 шаха Аббаса, «что людей со мною разде-®'ть велел...» [22, 87; 42, 70].
Васильчиков всячески убеждал казвинские власти в том, чТо «никак тому статца невозможно, что мне без людей ехать...» и что не слыхано это — «у посланников людей отнимать... [а его] вести одново...» и что поэтому ему к шаху «без люде?! не езживать...» [22, 87—90; 42, 70—72].
В результате двухнедельного спора с казвинскими властями и с новым приставом Али Улу Васильчиков добился добавления лишь двух человек и обещания снабжать продовольствием оставшуюся в Казвине часть русского посольства, 26 января 1589 г. с подьячим и толмачом Васильчиков выехал в Исфахан на трех лошадях, семи подводах [на 12 человек] и с десятью провожатыми иранцами. Подарки везли сами иранцы [22, 90; 42, 72]. Маршрут путешествия был: Казвин — Саве — Кум — Кашан — Исфахан.
Пристав Али Улу уверял Васильчикова в том, что его
будут встречать, согласно указу шаха, по дороге «изо всех городов и по селам и по деревням всяким людей для почти-вости. И кормы тебе велел давать довольные... чтоб тебе нужи ни в чем, никоторые... не было» [22, 90, 90 об.; 42, 72].
Действительно, под некоторыми крупными городами — Саве, Кум, Кашан — такие встречи местными властями были организованы с минимальным числом «встречников». Так, под Саве, куда прибыли 28 января, в версте от города по-
сольство встретили и приветствовали приказные с десятком конных и 20 пешими «с ручницами ,0°... и посадские пешие многие люди...» [22, 90 об., 91; 42, 72, 73], т. е. просто любопытствующие. В Куме 3 февраля его встречал дарога 101 в посаде с 20 конными и 30 пешими с пищалями.
8 февраля посольство прибыло к городу Кашану, в который его не впустили, якобы по указу шаха, но организовали встречу из 30 конных и 20 пеших «с пищальми» во гла-Ве с «дьяком» Мирзой Мегмедом. Лишь после длительных переговоров Васильчиков с людьми посольства расположил-Ся в городе. Выехали они из него 14 февраля.
В Исфахан посольство прибыло 18 февраля [20, 75—78;
72—74]. Его никто не встретил. Здесь Васильчиков узнал, Что неопределенное время должен ожидать шаха. Он предложил приставу двинуться навстречу шаху Аббасу, «не меш-
! дела для
_ --j Л ил *—> J Л. ' «. Л J Л. i L л J. л | Л J Ь IX J л *. х/ V' ил J
ая> так как,— говорил он,— здесь нам жити без
“Нелюбовь — неприязнь, вражда [244, II, 395].
Hj 2 Ручница, ручьница, рушница — пищаль, 101 п
«осТь Дарога (персидское слово) — в те времена это ’ подобная градоначальнику.
ружье [244, была долж-
103
чего». Пристав ответил, что без указа шаха он не может этого сделать. Чтобы как-то разнообразить пребывание рус. ского посланника в Исфахане, 22 февраля его посетил «спа-ганский воевода Фергат бек 102 103 да шахов дворянин Камбав бек».
Ферхад-бек начал беседу с выяснения военной мощи сковского государства, представление о которой он имел со слов пленного крымского царевича «Казы Гирея» |СЗ, бывшего как он выразился, «у меня на руках...». По данным Ферхад-бека, полученным от Гази Гирея, «рать государя вашего... збираетца больши турские рати...» и имеет много пушек ц другого огнестрельного оружия. В связи с этим Ферхад-бек высказал свое удовлетворение дружбой шаха с таким могу, щественным соседом, желая с которым быть «в соединенье», шах отказал турецкому султану и «с ним в дружбе... бытия не похотел...» [22, 93, 94; 42, 75, 76]. Явная неправда. Вся политика шахского двора с момента воцарения Аббаса I сводилась к тому, чтобы любой ценой заключить мирный договор с турками и, закончив тяжелую и неудачную войну с ними, ликвидировать узбекскую угрозу Хорасану.
В ответ Васильчиков привел такую же неправдоподобную версию о разрыве московских властей с султаном будто бы из-за дружбы с иранским шахом. Затем он рассказал о цели своего приезда к шаху Аббасу и о мытарствах, которые ему пришлось претерпеть (2 месяца в Гиляне и 4 месяца в Каз-вине). В заключение русский посланник просил содействия Ферхад-бека в скорейшем отпуске его к шаху [22, 94—98; 42, 76—79].
Очевидно, в этом и заключались цель и смысл отступления Васильчиковым от правил Посольского приказа — не посещать никого из высокопоставленных лиц, пока посол не побывает на приеме у главы государства.
За визитом Ферхад-бека последовали три недели бесплодного сидения в Исфахане; кормовые посольству и здесь иранские власти не выплачивали.
8 марта 1589 г. пристав Али Улу заявил русскому посланнику, что шах Аббас из Хорасана проследовал в Казвин, куДа послан скороход с запросом, когда и куда следовать русско-1 му посольству [22, 98, 98 об.; 42, 79].
102 Фергат бек, вернее, Ферхад-бек. Его не следует смешпва^“ 1 с Ферхад-ханом Караманлу, одним из самых доверенных лиц шаха в 1588—1597 гг. Ферхад-бек, по его же словам, был «черкашенино т. е. черкесом. Mo- I
103Казы Гирей или Гази Гирей — сын крымского хана р .хаммед Гирея II (1577—1584), прозванного «жирным». Гази ГирI 1579 г. попал в плен в Ширване, куда пришел с крымско-татарскимч ^р0, I сками по приказу турецкого султана Мурада III. Он действительно 1 живал в Исфахане {231, 444].
Для чего была предпринята отправка русского посольства «исфаганское сидение»? Имело ли удаление русского посланника из столицы какую-то политическую причину? Ответить на эти вопросы пока невозможно.
Возвращение из Исфахана в Казвин сопровождалось проволочками, против которых русский посланник неоднократно протестовал. Так, 19 марта через подьячего Монастырева и т0Лмача Тенишева он решительно потребовал срочной отправки посольства, указывая, что живет в Иране «тому больше полугоду...», а здесь больше месяца, и что у него создается впечатление, что шах не хочет его видеть, так как «не хочет... со государем нашим... дружбы...». Если так, тогда бы щах «велел отпустить нас ко государю нашему». Если же шах хочет дружбы с русским царем, тогда «вы б отпустили
нас к шахову величеству, а нас здесь про што с голоду морите» [22, 100, 100 об.; 42, 80, 81]. Васильчиков не преувеличи-
вал, когда говорил о голоде, так как не мог взять часть
своих товаров для обмена на продовольствие.
Почему шах Аббас так медлил и не разрешал русскому посольству приехать в Хорасан? По данным персидских источников известно, что шах Аббас в июне 1588 г. выступил с войсками из Казвина в Хорасан для оказания помощи Герату, осажденному узбеками Абдуллах-хана. Шах опоздал с помощью, и Али Кули-хан Шамлу после одиннадцатимесячной осады капитулировал 8 августа 1588 г. Все кизылба-ши были вероломно убиты, несмотря на то что по условиям сдачи пленным должны были сохранить жизнь. После этой неудачи шах провел всю зиму в Хорасане, воюя с узбеками. Лишь в апреле 1589 г. он вернулся в Казвин.
Насколько настояния Васильчикова подействовали на исфаханские власти — неизвестно, но 23 марта 1589 'г. они отправили русское посольство из Исфахана через Кашаи -Кум.
Не доезжая до последнего города верст 15, «посольство поворотили за шахом на Казбинскую дорогу» [22, 101 об.; 42,
За 60 верст до Казвина и за 20 — до стала шаха вперед ^ехал Анди-бек [22, 101 об.—102 об.; 42, 81, 82]. Он вер-к'Лся 4 апреля с шахским приближенным Хосейн Голоу-бе-м. От имени шаха последний спросил у Васильчикова о
Ровье русского царя Федора и его посланника и как он лобр°Г01о ехал>>- Отвечая, Васильчиков воздержался от жа-Ск На свои злоключения. Он вежливо заявил, что ехал шах-
Землею «здорово», а если и были в дороге какие «кру-j! и ныне, государя вашего жалованьем все позабыто». Пр0 3 Дальнейшей беседы русский посланник узнал, что шах I; л Извинения за то, что не прислал посланнику «с плать-
105
еМ встречю...»104, и намерен принять его «на стану», т е в поле и «на коне», после чего посольство должно было ехать вместе с шахом в Казвин. Узнал Васильчиков также, ЧТо должен целовать ногу шаха и что не исключалась возмож. ность одновременного приема шахом вместе с русским посланником и других иностранных послов [22, 101 об.—106- 42 82—84].
Такие условия приема находились в явном противоречии с принятым в Москве дипломатическим церемониалом. Пойти на них Васильчиков не мог. В четырехдневной дискуссии рус. ский посланник проявил твердость и решительность, отказавшись явиться на приемную аудиенцию к шаху Аббасу на таких условиях. Он говорил: «то где слыхано, что послом и пос-сланником, пришед от такова от великого государя, да посольство правити, а государь в те поры на коне сидит...». Видя в этом проявление «нелюбви» шаха, Васильчиков разъяснял, что то «безчестье не мне», а царскому имени, что ведет к тому, что «промеж государя вашего дружба и любовь разорветца».
Однако Васильчиков проявил гибкость, говоря, что если шах «велит мне быть у себя ныне на дороге... [править посольство]...» при условии, чтобы «государь бы ваш в то время для государя нашего... имени сшел с коня... [тогда я] посольство правлю и грамоту подам и поминки явлю...», или, чтобы шах был в шатре, иначе «мне к шаху не хаживать... хотя надо мною и силу велит учинить, велит к себе привести [на]сильно... а учнет сидеть на коне, и мне... речи никак не говаривать и грамоты не давывать... хотя [бы] меня шах казнить вели...» [22, 105 об.—107 об.; 42, 85, 86]. Узнав об этом, шах, говорили Васильчикову, «твоего хотенья не изнево-лил и хочет делать все по твоему хотенью...». Шах приказал русскому посланнику ехать в город, где и состоится приемная аудиенция.
6 апреля 1589 г. русское посольство прибыло в Казвпн. I Приемная аудиенция состоялась 9 апреля, т. е. спустя I 5 месяцев ожидания в Казвине и Исфахане. Несмотря на предварительную договоренность, происходила она в совершенно неудовлетворительных, с точки зрения Васильчикова, условиях. Во-первых, его никто около шахского дворца не встречал: ни на дворе, ни под навесом, где сидел шах [22-1 108 об.; 42, 87]. Во-вторых, после речи Васильчикова 105> к°г да посланник «поклон от государя исправил и поМИНЬ | явил...» царя Федора, шах не встал. В-третьих, «грамоту 10
104 Встречать с платьем — латом (форма шахской милости своим ствам).
105 Текст речи не сохранился.
награждать почетной одеждой" подданным и иностранным пос
106
rVnapeBy велел шах принять дьяку своему ближнему Литви-йу и велел положить...» возле себя [22, 108 об., 109; 42, 87].
На вопрос шаха о здоровье царя Васильчиков ответил обычной формулой: когда он поехал из Москвы, то царю «дал бог здорово».
Высказав это, «правил Григорей от государева шурина... Бориса Федоровича Годунова шаху поклон» и передал его родарки — «кречет, пару соболей, пару самопалов, два зуба рыбьих» [22, 109—110 об.; 42, 87—88]. Приняв подарки, шах Аббас «звал... к руке и клал на Григорья руку...», так же, как и на Монастырева и толмачей. Усадив всех «против себя блиско на коврех...», шах спросил через Литвина о здоровье посланника, на что тот, «встав, на шахово жалованье челом бт ». «Да велел шах принести к себе государевы поминки — кречеты, а иные поминки велел нести мимо себя и на поминки смотрил...». Особенно шах одобрил кречетов и сказал: «те государя вашего поминки нам добре любы, и которые речи говорил еси 106 нам от своего государя о городех Баке и о Дербени, что ныне за турским [султаном] и мы тех городов брату своему, государю вашему поступаемся и хотенья государя вашего все исполним и отпускаем тебя вскоре, и своих послов о тех о всех делех ко государю вашему посылаем с тобою вместе, и хочем з братом своим, со государем вашим быти в дружбе и в любви и в братстве и в соединенье мимо всех государей» [22, НО об., 111; 42, 88]. А в книге № 2 добавлено — «в вековом братстве» [21, 5].
Из этого следует, что Васильчиков в речи перед шахом высказал все то, что значилось в проекте его речи и в первую очередь о предложении Анди-бека от имени шаха Ходабендэ заключить союз против Турции. В ответной речи шах Аббас отделался общей фразой, уклонившись от конкретизации вопроса о союзе.
Однако ответ шаха не соответствовал его поступкам в отношении русского посольства. Одно то, что шахский двор во спешил с приемом Васильчикова, говорило о незаинтересованности шаха в переговорах о военном союзе с Русским г°сударством против Турции.
Почему шах Аббас, добиваясь заключения мирного договора с Турцией, вел все-таки разговор о военном союзе с Московским государством и обещал за военную помощь ему в войне против турок отдать Баку и Дербент? Очевидно, по-лишь, что хотел получить дополнительные козыри в ед Дных переговорах побежденного с победителем — Турци- Тем более, что обещал он отдать то, что не находилось -Л^руках.
06 Е с и — ты.
107
Васильчиков же не мог не понимать, что шахские дипл-маты ведут переговоры с ним, всячески афишируя их пере турками и, очевидно, пугая их возможностью заключещЛ военного союза с Московским государством.
Учитывая это, Васильчиков на приемной аудиенции потре бовал отпустить его в Москву, говоря, что царь Федор Ива нович «велел... мне... быть к себе на той же осени... [т е' осенью 1588 г.]...», а он, посланник, находится в Иране «мало не год» и поэтому просил шаха о назначении им своих послов в Москву и о своей отправке вместе с ними [22, 111, 1Ц og . 42, 88, 89].
Шах Аббас обещал это, объяснив Васильчикову, что це виделся с ним так долго потому, что находился «в отъезде в Хорасани [где воевал] против своего недруга...», но, вер нувшись в Казвин, сразу же принял его [22, 111 об.; 42, 89].
После окончания официального приема Васильчикова со свитой пригласили «к столу», от чего русский посланник отказался ввиду поста у христиан. Поэтому угощение было перенесено на другое время. Несмотря на это, «стол» от шаха «был все же принесен на подворье посольства в тот же день.
Вечером того же дня русского посланника пригласили к шаху «на потеху», которая свелась к тому, что Васильчиков со своими людьми ходили «по рядом 107 гулять». А до этого шах его «спрашивал о здоровье».
18 апреля 1589 г. Ферхад-хан караманлу пригласил Васильчикова к себе. Васильчиков колебался, ио Анди-бек рекомендовал ему посетить хана, который, по его словам, «у ша-хова величества ближней, первой человек. И шах его жалует и все дела на него положены и больше108 его у шаха [никого] нет...» [22, 111 об., 115; 42, 89—91].
Действительно, после устранения шахом Муршид Кулп-хана Ферхад-хан постепенно завоевал огромное доверие У шаха и стал своего рода главнокомандующим по проведению военных операций против сепаратистски настроенных феодалов. Но он не был его первым министром, как его на- , зывали русские дипломаты в своих донесениях из Ирана.
Васильчиков не соглашался вести с Ферхад-ханом перс-, говоры, пока не поговорит о своих «о великих делех» с са-1 мим шахом. Однако ему пришлось уступить, потому что Анди-1 бек заверил его в том, что «того в обычее здесь не ведетца»’I [так как] у государя нашего на дворе ответных полат н | живет...». Поэтому иностранные послы «живут в ответе, ил J о каких делах доведетца, и они ездят ко государя наШ^Ч ближним людем к ним на подворья...» [22, 113—114 0 42, 90].
107 По рядом — по торговым рядам базара.
108 Больше — важнее, знатнее.
108
19 апреля состоялась первая беседа Васильчикова с Фер-каД'хаН0М’ Казалось бы, русский посланник, приехавший за тридевять земель в Иран, должен был воспользоваться беседой с таким доверенным лицом шаха и начать переговоры по основному вопросу — о союзе против Турции. Он же, по существу, ограничился зондированием этого вопроса. Ферхад-хаН тоже не проявил инициативы.
Васильчиков начал беседу с вопроса о привлечении к
борьбе против турок «шевкальского князя», тюменского 109 владельца и грузинского царя Александра. Он просил Фер-хад-ха118 передать шаху, чтобы тот дал указ горским владельцам Дагестана быть заодно против турок. Одновременно Васильчиков рассказал о переговорах европейских держав по поводу военного союза против Турции и об отказе в Москве турецкому послу в дружбе, так как последний поставил
условие, чтобы царь «с шаховым бы величеством не ссылался...» и крымских царевичей, бежавших из Крыма, Саедет Гирея и Мурад Гирея выдал турецкому султану. Во всем этом, говорил Васильчиков, турецкому послу было отказано, царь Федор «ссылку и дружбу с ним [с султаном] разорвал, [а] к шаху [наоборот посольство] послал» [22, 115—118; 42, 91, 92].
Ферхад-хан ответил, что донесет обо всем шаху Аббасу. Нет сомнений, что он обещание выполнил. Удивительно другое: что шахский двор никак не реагировал на сказанное русским посланником Ферхад-хану, за исключением его просьбы ускорить возвращение в Москву — отпускную аудиенцию Васильчикову назначили на 14 мая но. У Мо’эззи приводится другая дата —г 27 мая [310, 261]. Очевидно, это результат неточного перевода с юлианского календаря.
Васильчиков не приводит подробностей ни о внешней стороне, ни по существу этой аудиенции. Он записал лишь в статейный список, что 14 мая 1589 г. в посольство прибыл пристав Хосейн Голоу-бек «с шаховым жалованьем, с платьем... 1он же] привел под Григорья аргомак111 во всем наряде, седло и узда и попереть112 ковано серебром, золочено, с камень ем-. [драгоценными], да на Григорья положил два платпа золотных» нз. Сверх того, шах подарил Васильчикову «тесму Белкову с золотом...» 114 с пряжкой из золота, отделанного
и9 Тюменский — один из родов черкесов в Кабарде.
° Отпускная аудиенция, отпуск — прощальная аудиенция и Аргомак, аргамак — дорогая азиатская лошадь [244, I, 27]. к Попереть, паперсть, папьреть— ремень или тесьма в Уборе на нижней части конской груди [244, II, 878].
Мат Платна золотиых — верхнее и нижнее платья, кафтаны из ^Ии, вытканной золотом.
Тесма шелкова — очевидно, речь идет о кушаке.
109
драгоценными камнями, и «канджар 1,6 булатной, окован золотом...», также с драгоценными камнями. Подьячему Мона-стыреву и двум толмачам подарили «по кафтану по атласному з золотом, да по кафтану по камкасее 1,6.„»; трем кре-четникам по кафтану камчату; 16 стрельцам по такому ;Ке кафтану, а иным по кутняному117 118; трем слугам Григория по кафтану камчатному.
Шах приказал всем им «в том платье ныне у отпуску бы-ти у себя на дворе» [22, 121, 121 об.; 42, 94, 95]. Выполнили ли они приказ шаха? В статейном списке Васильчиков об этом умалчивает, тогда как в книге 2 прямо сказано, что «да указал шах на послов надеть кавтаны» [21, 7]. Васильчиков же записал в статейном списке, что приезд к шаху был «по прежнему... шах сидел в том же месте под навесом». Когда они подошли, «шах звал Григорья к руке и на Григорья клал руку», потом на Монастырева и толмачей. Затем шах произнес речь, повторив сказанное 9 апреля, что хочет вместе с царем Федором «на всех недругов своих заодин стояти...» и что, отпуская посольство в Москву, он посылает с ним и своих представителей «своево человека Бутак бека и Анди бея» [22, 121 об., 122; 42, 95]. С ними шах обещал послать грамоту и на словах приказать — «о чем брат наш к нам с тобою [Васильчиковым] в своей грамоте писал и что ты к нам от брата нашего речью говорил и мы то все брата своего, государя нашего, хотенье исполняем по его, брата нашего, любви и хотенью» [22, 122, 122 об.; 42, 95, 96].
В словах шаха Аббаса примечательно то, что он опять приписал русской стороне инициативу в переговорах о союзе против Турции, возможно для того, чтобы сказать туркам, что русские добиваются у него этого союза.
Русский посланник, проводя линию своего правительства, заинтересованного, в первую очередь, в изгнании турок из Прикаспия и Закавказья и в получении городов Баку и Дербента, напомнил шаху, что его отец, шах Ходабендэ, в своей грамоте, и на словах через Анди-бека в Москве обещал отдать эти города Московскому государству даже в том случае, если шахские войска отвоюют их у турок. И Васильчиков спросил у шаха: «и ты ныне, шахово величество, тех городов Дербени и Баки государю нашему поступаешься ли...?», даже’ если «без государя нашего рати те городы возьмешь.-[22, 122 об., 123; 42, 95, 96]. Шах ответил утвердительно, заявив, что хочет быть в дружбе с царем Федором и поэтом} I
115 Канджар — кинжал и пояс для него. д
118 Камкасее, камка — шелковая цветная ткань с разводам узорами [244, I, 1186]. ЛА„ыдей |
1,7 Кутняному, кутня — ткань из шелка и бумаги, частью полосатая [244, I, 1382].
ПО
«хотенья брата своего никоторого не оставляю [только] рать бы, брат наш, под те городы, под Баку и под Дербень приедал безо всякого сумненья, а мы учнем на недруга своего, на турского [султана] потому ж с своей стороны приходити». Более того, он добавил: «А хотя мы те городы возьмем и без государя вашего рати и мы тех городов брату своему и без его рати потому же поступимся...», так как он хотел быть с царем в дружбе «и в соединенье и на недругов стоять заодин крепко и неподвижно на веки». И он предложил «безо всякого опасения» обмениваться посольствами и дорогими поминками [22, 123, 123 об.; 42, 96].
Затем шах сообщил: «Ныне нам весть учинилась не турских городов не Ширвана и не Шемахи, что брата нашего, государя вашего ратные люди многие пришли под Дербень и поставили [город] блиско Дербени» [22, 124] 118.
Известно, что русской рати под Дербентом не могло быть и не было. Такой слух мог быть хорошим козырем в переговорах шахского двора с турецкими дипломатами.
Следовательно, шах Аббас не только приветствовал вступление русских войск в земли, завоеванные турками у его бывших вассалов, но не возражал и против постройки на р. Бутак русского города — военного укрепления, считая это проявлением доброжелательства со стороны русского царя и заявляя, что «то учинилося от брата нашего первая любовь [любезность], что к недруга нашего, к турского [султана] городом прислал рать свою и хочет на турского [султана] с нами стоять заодин» [22, 124, 124 об.; 42, 97].
Васильчиков скептически отнесся к сказанному шахом. Он осторожно высказал сомнения в достоверности сообщения о приходе русских войск под Дербент: «Мы того не качаемся ныне...» 119, чтобы «государя нашего большой рати прити под Дербент или под Баку до моего приезду и до послов твоих приходу...» [22, 124 об.; 42, 97]. Иными словами, он заявил, что до заключения формального договора с Ираном военные Действия не должны были начаться, но шах остался при своем мнении. Он верил в то, во что хотел верить.
Васильчиков мог не знать о планах проникновения на Кавказ, начатого Борисом Годуновым в 1588—1589 гг. Он говорил то, что ему было известно, т. е. что рать прислана на 1еРек и что астраханскому и терскому воеводам приказано Действовать в том случае, если на Терек придут турецкие Ли крымские войска, «чтоб их не перепустить через Терек а твою Кизылбашскую землю...» [22, 124 об., 125; 42, 97].
enr "8 Н. И. Веселовский в «Памятниках...», основываясь на статейном рат Ке Васильчикова, «в столбце» сообщает данные о численности русской П(6О тыс.) и что город поставлен на Бутаке [21, 101; 42, 97].
I Не и а ч а е м с я — от глагола чаять, надеяться.
111
Однако в разговоре с шахом Васильчиков допустил возможность самочинного выступления терских казаков против турок под Дербентом якобы в отместку за то, что турки их «задрали», то есть напали на них.
На странице 97 первого тома у Н. И. Веселовского более активный глагол «задрать» заменен на «задержать». В результате картина получилась смягченной. Это лишний раз показывает, что при публикации нельзя пренебрегать даже отдельными словами, не говоря уже о целой книге (№ 2). В ней и приведены слова Васильчикова о том, что разве только «турские люди на Терке из Дербени задрали... терских казаков и казаки, не утерпев да так с ними и завоевалися.. » [21,9].
Отпускная аудиенция на этом закончилась.
Перевод ответной грамоты шаха Аббаса царю Федору на грамоту, привезенную Васильчиковым, хранится в деле об иранском посольстве Бутак-бека и Анди-бека.
Начинается она хвалой в честь бога и царя: «Бог всемо-гий.
Государю храброму и славному и справедливому и любп-телыюму, в велицей славе и в чести пребывающему царю Федору Ивановичи) неисчетную хвалу и честь воздавая славному и преславиому Богом превознесенному и Богом почтенному и Богом преукрашенному паче в добре просиявшему великомудрому и многоразумному высокостольнейшему и обладаю щему по божественной благодати, Бог тебя почтил и возвели чил паче всех человек. Подобен еси древним великим перским государем, величеством и славою и любовию Джимшиду, а справедливостью Нуширвану, разумом Беграму, царьским са ном Дарью, а дородством и храбростью подобен еси Газам Ферю, начальным крестьянским государем наследник еси. Со хранил бы тебя Господь Бог на твоем государстве и величе стве в добром пребывании во веки. После Божья имени и поздравления начальнейшее любезное слово нашего величества Аббас шаха. Прислали естя от своего величества к нашем.' величеству свою любительную грамоту и тое вашу любитель ную грамоту до нашего величества Григорей Борисовичь Ва сильчиков в доброе время и в лутчей час донес. И мы вашу грамоту принели с любовью и выслушали, и та ваше грамота нашему величеству вельми за честь учинилась, что хотите с нами по прежнему обычею в дружбе и любви и в соединенье быти. А изначала меж здешних государей и русские государ11 ссылка и любовь бывала. Да как Божьим судом учинилась , меже нас с турским (султаном) недружба и для того ссылк11 были урвались. А как Божьею милостью мы на своем госУ' дарьстве счастьем учинились государем и межь нами ссылка опять учинилась...».
112
Дальше шах писал, что дружбе между Ираном и Русским государством будут завидовать другие великие государи. -
В грамоте не было ни слова о военном союзе между Иран-относительно
'сКпм и Московским государствами, тогда как
Дербента и Баку даны определенные заверения, т. е. что «мы Вашему величеству те городы Дербень да Баку поступаемся, а вам бы счастьем своим тех городов доступать, а мы вашему
величеству не токмо те городы стояти, хотим с вами и вперед в дружбе и в любви и в ссылке быти без урыву» [22, 186— 188; 42, 128, 129].
Шах Аббас, не отвечая прямо на вопрос о заключении военного договора против Турции, «уступал» Московскому государству два важных прикаспийских города, которыми он в то время не владел. Вопреки словесным заверениям, в его грамоте ясно сказано, что завоевывать эти города русские должны «своим счастьем», т. е. сами. Если же Дербент и Баку заберут у турок шахские войска, то вопрос, надо полагать,
остается открытым.
Такая политика может быть объяснена лишь тем, что шахский двор не был заинтересован в ближайшее время заключить военный союз против Турции, так как он опасался срыва начавшихся переговоров с ней об окончании войны, длившейся с 1578 г. Молодому шаху нужен был мир, чтобы укрепиться на троне и покончить одновременно с войной на западе и на востоке. Для этого нужно было во что бы то ни стало заключить мир с Турцией и ликвидировать постоянный очаг нападений на Хорасан. Особенно мир был нужен шаху Аббасу для задуманного им внутреннего переустройства страны, освобождения шахского двора от зависимости от кизылбашских племен, создания подчиненной только шаху армии и т. д., что он и осуществил позже.
Однако окончательно отказываться от союза с Московским
государством шаху было невыгодно. Союз этот мог пригодиться Ирану в будущей войне с Турцией. Поэтому и продолжались в неопределенной форме переговоры о дружбе, «о соединенье», о выступлении «заодин» и т. д.
Соглашаясь на постройку военных городков на реках Сун-и на Койсе, шахский двор добивался создания мощного Заградительного барьера силами и средствами Московского Государства. Русские гарнизоны «с вогненным боем» должны Или воспрепятствовать проникновению турецко-крымских °йск в северные районы Сефевидского государства. Шах Абае закрывал глаза (конечно временно) на то, что через Да-Стан русские получали прямой путь в Кахетию, подчинившая им.
JIU ^°сле отпускной аудиенции потребовалось еще две нецела организацию выезда русского посольства. 28 мая 1589 г.,
113
так и не получив кормовых денег, полагавшихся за вред ' после отпуска шахом, посольство выехало из Казвина. 31 МоЯ оно было уже в Дильмане, на территории Ахмед-хана Гиля,? ского [22, 126—127; 42, 97, 98]. ян' I
Здесь русский посланник дважды, 1 и 3 июня, встречался I с ханом по его просьбе. 4 июня Ахмед-хан «отпустил» Василь- I чикова по правилам дипломатического этикета суверенного I государя; Васильчикова заставили ожидать во дворе хана I и добились того, что принят он был во дворе под навесом I как и у шаха Аббаса [22, 127 об., 131 об., 132; 133; 42 9«’ I 101, 102]. ’ ’ I
Во время первой встречи Ахмед-хан сообщил посланнику I о своем решении отправить с его посольством к царю Федору I своего посла, а Васильчиков рассказал хану о переговорах в Казвине. С его стороны это было довольно неосторожным поступком, если учесть протурецкую настроенность гилянского I хана. Например, ответы Васильчикова на вопрос хана о пер- I спективах заключения в Казвине союза против Турции и на вопрос, будет ли Московское государство оказывать помощь 1 войсками Ирану против турок, показывают, что русский пос-1 ланник был далек от самообольщения политическими резуль- I татами своей миссии к шаху Аббасу. Отмечая хороший при ем шахом — «с великой любовью» и проводы с почетом, Васильчиков, хотя и осторожно, но все же рассказал о су ществующих отношениях двух государств, что шах «в дружбе быти хочет навеки и неподвижно и на всех недругов... I ч? великим государем нашим стояти хочет заодин».
В такой же дипломатически обтекаемой форме Васильчи- I ков рассказал «о тех о всех делех», с которыми он приехал I в Иран, и что «посылает шах... [в Москву] своих великих послов Бутак-бека и... грамоту...» [22, 127 об.—128 об.; 42, I 98, 99]. На вопрос о военной помощи шаху русский посланник сказал, что по его мнению, шах поручил Бутак-беку до- I говориться «как рати государя нашего и шахове рати быти 1 в соединенье на недруга стоять заодий». Пока же, добавил I он, при проезде его в прошлом году через Астрахань I «рать государя нашего была в Астарахани и на Терке вели- | кая...», но воеводы ожидают результатов его посольства шаху, а может быть, уже и получили «указ государя наше'| го...» [22, 128, 128 об.; 42, 99]. I
Такая информация Васильчикова, безусловно, дошедн13 I до Константинополя 120, объективно должна была помочь I скому двору в его переговорах с турецкими представителям .
Как ни спешил Васильчиков с отъездом из Гиляна, е‘ ' пришлось задержаться там на целый месяц. Помимо ожил I
120 Далее будет показана измена Ахмед-хана и связь его с cy-4ral! 1
114
«я шахских послов из Казвина много времени ушло на организацию и экипировку судна. Несмотря на торжественные обещания Ахмед-хана предоставить все необходимое для отъезда посольства, местные власти отказывали ему сначала в предоставлении судна, потом кормщика 121, так как буса, оставленная в Гиляне, не дождалась посольства. В конечном счете, русскому посольству пришлось нанять кормщика, уплатив-5 тумана и 15 рублей русскими деньгами. Характерно, что ги-лянский посол из них уплатил один туман, а «шахов посол... не дал ничево...» [22, 130, 132, 135 об,—137; 42, 99—105].
Перед отъездом гилянские торговые люди, бывавшие в Астрахани, предупредили Васильчикова — «итти морем бережно—», так как его ждут «на море на дву[х] катаргах 122 да на дву[х] стругех турские люди. А на катаргах... по две пушки, а на стругу по пушке, а люди на катаргах и в стругах многие с вогненным боем, а стоят деи ныне [они] меж Баки и туркменсково пристанища и Гилян, на острову на Редоносе..., чтоб однолично123 Григорья морем не пропустить». И что на острове находится «сам бакинский воевода и [они] стерегут Григорьева походу...» [22, 136 об., 137; 42, 105].
Предупреждение заставило русское посольство принять дополнительные меры по охране судна, а главное, более точно вести его, держа курс ближе к восточному берегу Каспийского моря. Однако и этот путь оказался не безопасным.
30 июня 1589 г. судно русского посольства с шахскими послами и гилянским Хаджи Хасаном двинулось в путь. Через 20 дней плавания бусу посольства занесло ветром к туркменскому берегу «х Китакской горе в Нижние Туркмени...,— записано в статейном списке Васильчикова,— в Култук...». Здесь 20 июля судно подверглось ночной атаке туркмен «в сандалех». С ними «Григорей с стрельцы и со всеми людьми с туркменскими людми билися на бусу не вспустили..., [только] от бусы... сандал с парусом и с якорем отбили. И на бусе в том бою ранили подьячего Офонасья Монастырева Да стрельца Иванка Быкасова, да дву[х] человек гребцов...» [22, 137, 137 об.; 42, 105, 106]. Десять дней буса посольства Не могла двинуться с места из-за безветрия. 31 июля нападение повторилось. Снова бой с еще большим числом туркмен.
«прИШЛи к бусе,— записано в статейном списке,— в сан-Далех и щиты на судех поделаны, а иные многие люди в то время были на берегу...» и «Григорей и кизылбашские пос-Ь1 и стрельцы и со всеми людьми билися многое время и...
jy Кормщик, кормчий — рулевой, ведущий судно [244, I, 1410]. 8^ К а т а р г а, каторга, катарха — морское судно в 200—300
{Ц244, I, 1199]. Каторга — по-далматски — галера.
Однолично, одноличьно — совсем, вовсе [244, II, 619].
115
многих [туркменских] людей побили и от бусы их отбили [22, 137, 137 об.; 42, 106]. ' и>>
У иранского историка Мо’эззи об этих двух баталиях рассказано с дополнительными подробностями, вроде того, Чт" не туркмены, а турки из Баку около острова Рудоноса, т е на западном побережье Каспия, напали на судно Васильчц кова, и что они разграбили «много товаров», а «в другой раз с восемью судами они [т. е. турки] атаковали, но’ по терпели поражение и бежали» [310, 261]. Все это описано не совсем точно и правильно.
Когда русское посольство отплыло от Култука, оно встретило гилянскую бусу и «гилянский человек Хозя Магметь...» рассказал, что его в море турки перехватили па катарге и привезли на остров Рудонос, где находился «бакинский воевода со многими людми...». Там стояла «другая катарга да струг с нарядом...» 124. Турецкий паша расспрашивал его о времени проезда из Гиляна московского посольства. Его судно, как он сказал, они «ждут лето все и по ся место» 125.
14 августа после полуторамесячного путешествия, полного тревог и волнений, посольство благополучно прибыло к устью Волги, а 28 августа в Астрахань [22, 138—139; 42, 106, 107]. Избежать так тщательно подготовленной турецкой засады посольству удалось в значительной степени благодаря предупреждению иранских людей в Гиляне.
14 сентября 1589 г. оба посольства выехали из Астрахани в составе большого каравана под охраной 1100 стрельцов во главе со стрелецкими головами Ф. Мясоедовым и М. Коситц-ким. Сопровождали посольства приставы Иван Болобанов п Агей Кафтырев. 1 ноября они были в Казани, в Москву прибыли 23 декабря [22, 8 об., 11, 18; 42, 6, 8, 12]. На путешествие в Иран и обратно Васильчиков затратил 21 месяц.
Характеризуя деятельность посольства Васильчикова в Сефевидском государстве, нельзя не остановиться на его отчете — информации о состоянии дел в Иране.
В ответ на «Память... Васильчикову...[коей] велено ему, будучи в Кизылбашех, проведати себе тайно... [об ирано-турецких и других делех]...» он сообщал в первую очередь об ирано-турецких мирных переговорах, категорически заявляя, что «турской салтан с шахом в ссылке...», то есть что он ведет переговоры. Васильчиков подчеркивал, что турецкая сторона твердо решила удержать за собой Закавказье и Шир-ван с западным побережьем Каспийского моря, требуя в залог сына Хамзэ Мирзы (племянник шаха Аббаса), за которого султан обещал выдать «дочь свою», и возвратить Тебриз
124 Наряд — артиллерийские орудия с боеприпасами [244, II, з2'’ 230, 7, 460].
125 П о с я место — по это время, поныне.
116
И ДРУгне гоР°Да «опричь Ширвана и Шемахи, и Баки и Дербени...»-
Внимание Васильчикова привлекла также борьба шаха с (Дейбанидами. Не сообщая ничего существенного о ней, Васильчиков удивительно верно определил основную слабость щахской армии начала 90-х годов в борьбе даже с такой отсталой армией, как узбекская. Он писал- «у шаха вогненово бою нет никоторово [ни артиллерии, ни ручного огнестрельного оружия], а у бухарских людей вогненой бой, пушки и дисшали, есть...»
Сообщил Васильчиков и о грузинских делах. Ссылаясь на кахетинского посла к шаху Аббасу Хосейн-бека, Васильчиков писал о предложении Александра о совместных военных действиях «сево лета» против Турции: шаха Аббаса, москов ского государя и грузинских войск. Нереальность этой непродуманной и несерьезной идеи для 1589 г. Васильчиков ясно видел, в связи с чем он твердо заявлял, что шах всерьез хочет закончить войну с турками и что он «сево лета с турским не учинит ничево и под турского городы не пойдет, и турской деи хочет на его землю приходить» [22, 139, 140, 144, 145; 42, 107, ПО].
* * *
Первое русское посольство в Иранское государство достигло следующих результатов. Были установлены регулярные дипломатические отношения с Сефевидским государ ством.
Обоюдно подтверждена необходимость в добрососедстве, дружбе и торговле. Вопрос о торговле специально не ставился. Стороны, очевидно, считали, что она велась испокон веков и что условия для нее сложились более или менее удов летворительные.
Определились основные направления взаимной политической заинтересованности Московского и Сефевидского государств в следующих пяти основных вопросах: русско-иран ская торговля с включением в дальнейшем вопроса о транзите иранских товаров в Европу через территорию Московского государства, а также о статуте и действиях купчин и т. д.; забота о защите общей границы с Ираном со стороны Московского государства от прохода через нее турецко татарских войск в Иран; вопрос о военном союзе между Мотовским и Сефевидским государствами против Турции и связанные с ним проблемы: освобождение прикаспийских Провинций с городами Дербент и Баку, занятых турками, ликвидация контроля Турции над Волжско-каспийским путем; проблема использования в этой борьбе горских владельцев Дагестана, в том числе тарковского шамхала и кайтацкого уц-
117
мия, и возникшие в связи с этим противоречия между Московским и Сефевидским государствами; проблема Грузии и русского проникновения на Северный Кавказ и в Закавказье.
В дальнейшем прибавились и другие, более мелкие вопросы: о русских полоняниках в Иране, о безопасности плавания' по Каспийскому морю, о фактически монопольном плавании русских судов на Каспии и др.
В соответствии с основными положениями посольство Васильчикова предложило в устной форме начать переговоры о заключении военного договора против Османской империи, но добилось от шахского двора только устного подтверждения необходимости совместной борьбы.
Обе стороны стремились отложить письменное оформление военного соглашения на неопределенное время. Особенно отчетливо это проявилось у иранской стороны. Поэтому рус ский посланник во время переговоров в Казвине добивался от шаха Аббаса направления в Москву «великих послов» для ведения таких переговоров.
Направление в Москву в качестве послов Бутак-бека [птичника] и Анди-бека — людей незначительных по слу жебному положению и не знатных, и потому не способных завершить большое и важное государственное дело, указы вало на несерьезность намерений шахского двора. Кстати сказать, иранские послы и не были уполномочены шахом подписывать военное соглашение.
Посольство Васильчикова добилось определенных успехов.
Будучи первым официальным русским посланником в Иране, он установил принятую в Московском государстве европейскую форму дипломатического церемониала, ставшего эталоном последующих дипломатических связей с этой азиатской страной. Васильчиков достиг этого благодаря своей твердости, настойчивости и необходимой дипломатической гибкости. Он сумел заставить принять предложенные им формы дипломатического этикета, несмотря на возражения и противодействие со стороны шахского двора и местных властей, придерживавшихся азиатского церемониала.
Васильчиков сумел правильно понять позицию шахского двора в основных вопросах русско-иранских и ирано-турецких отношений и разведать политические связи Ирана с соседями.
Васильчикову удалось выявить истинную позицию шаХ; ского двора по основному вопросу русско-иранских отношении 1588—1589 гг.— о военном союзе против Турции, которая заключалась в том, что шах Аббас был заинтересован в пРе кращении войны с Турцией и в немедленном подписании ней мирного договора.
118
Безусловным и практически наиболее важным достижением посольства Васильчикова было получение им от шаха Аббаса устного и письменного подтверждения уступки им городов Дербента и Баку Московскому государству и согласия на постройку русских военных острогов южнее рек Терек, Сунжа и Койса.
Со своей стороны Московское государство обязывалось держать на реке Терек и в Сунжинском и Койсинском острогах достаточно сильные гарнизоны с «вогненным боем», чтобы воспрепятствовать проходу в Иран турецко-татарских войск.
Приезд и пребывание в Иране первого русского посольства показали, что шахский двор, иранские центральные и местные власти, не говоря уже о чиновниках гилянского узурпатора Ахмед-хана, не оказывали должного внимания русскому посольству, не обеспечивали его всем необходимым.
Гилянские власти, не считаясь с дипломатической неприкосновенностью русского посольства, нарушили дипломатический суверенитет, применив насилие при осмотре и переписи посольского имущества. Наблюдались и другие случаи недостойного поведения иранских властей и грубого нажима на русского посланника в Казвине.
Такое отношение к русскому посольству было особенно заметно на фоне тех почестей, которые шахский двор оказывал турецким дипломатам. Иранский же историк Мо’эззи констатировал, что обхождение с иранскими посланцами «в России было таким, как обычно практиковалось с другими посольствами...» [310, 244].
Нельзя согласиться с мнением И. Н. Сугорского, утверждавшего, что иранские власти плохо обращались с русским посольством потому, что не понимали роли посла такого властелина, как московский царь [246, 111].
Нельзя считать убедительным объяснение такого положения неискушенностью шахского двора в международных правилах дипломатического церемониала. Вернее предположить, что это было следствием переоценки им своего могущества и Желания показать собственную многозначительность, что было своеобразным проявлением восточного деспотизма.
Также нельзя пройти мимо крайней настойчивости Посольского приказа в вопросах выполнения его посланцами зв границей московского дипломатического церемониала, не считаясь со специфическими особенностями Сефевидского государства. Русские послы и посланники в силу наказов По сельского приказа должны были добиваться от шахского дво-Ра выполнения московских правил дипломатического этике-Та, вплоть до угрозы, например, покинуть помещение и отка
119
заться «править посольство», если на приеме у шаха будут присутствовать послы другого государства, и т. п.
Такая требовательность Посольского приказа и мелочной педантизм в вопросах «чести царя» и дипломатического ри. туала объясняются, в свою очередь, более чем двухсотлетним татаро-монгольским игом с его крайними образцами подавления человеческого достоинства. Татарское иго, писал К- Маркс, не только подавляло, но и оскорбляло, иссушало самую душу народа, ставшего его жертвой [3, 111].
Однако педантизм и настойчивость Посольского приказа не были особенностью только царского двора. Русский историк В. Н. Александренко отмечает, что и французские дипломаты отличались не меньшей щепетильностью в вопросах дипломатического этикета [64, 3, 4]. Почти анекдотический случай приведен в архивном деле французского фонда ЦГАДА, когда посол Франции Людвиг Дегане (Курменен) в 1631 г. простоял в Новгороде с утра до вечера, требуя, чтобы встречавший его пристав Окунев следовал не справа от пего, а обязательно слева. Свои притязания посол подкреплял заявлением, что «за свой позор смерть примет...», но не сдвинется с места. Договорились на том, что слева и справа посла будут следовать русские приставы [242, V, 143, 144].
Глава III
ПОЗИЦИЯ ШАХСКОГО ДВОРА В ПЕРЕГОВОРАХ О МИРЕ С ТУРЦИЕЙ
ПОСОЛЬСТВО БУТАК-БЕКА И АНДИ-БЕКА (1589—1590 гг.)
Прежде чем приступить к освещению деятельности иранского посольства Бутак-бека и Анди-бека, необходимо выяснить, какие изменения произошли за последний год в обоих государствах.
Как отмечалось, шахский двор в 1588—1589 гг. вел пере говоры с турками о мире. Точно не известно, когда шах Аббас снарядил посольство к султану Мураду III для решающих переговоров — до отправки Бутак-бека в Москву или после. Вероятнее всего, что после. Этот момент существенный, так как показывает характер действий шахских дипломатов в сложной и трудной обстановке первых трех лет правления шаха Аббаса.
Шахский двор организовал большое и представительное иранское посольство в Константинополь. Формально его возглавил шестилетний племянник шаха Аббаса — Хайдар Мирза, сын Хамзэ Мирзы. Фактически первым послом был Мех-Ди Кули-хан Чевошлю, губернатор Ардебиля. Назначение одного из виднейших представителей кизылбашской кочевой знати племени устаджлу на пост посла подтверждает мысль о твердом решении шахского двора заключить с Мурадом III Договор о прекращении войны, начатой в 1578 г.
Цтак, в Турцию было послано пышное и представительное посольство (в его свите 1000 человек), а в Москву —два Чиновника шахского двора. Один — птичник шаха, а другой— Из купеческой, гилянской семьи, человек с авантюристически ^И наклонностями. Это посольство вместе с гилянским состояло из нескольких человек и десятка обслуживающего Персонала. При выезде из Москвы их было 36 человек. По Данным иранского историка Мо’эззи, в посольстве Бутак-бека Насчитывалось всего 30 человек [310, 264].
Состав шахского посольства в Москву как по представительности, так и по численности находился в прямой зависимости от значения посольства и его задач.
В «Истории дипломатии» отмечается, что чем «выше ранг
121
il
посылаемого лица, тем больше была и сопровождавшая его свита», а ранг посла зависел «от важности и цели посольства» [122, 305]. Объяснить это нетрудно. В условиях, когда шах Аббас делал решительную ставку на заключение мира с турецким султаном, ведение переговоров с Московским государством о совместной борьбе против Турции теряло актуальное значение. Особенно если учесть, что турецкая сторона, сама заинтересованная в мире, быстро пошла навстречу иранцам. 21 марта 1590 г. шахское посольство подписало тяжелейшие условия мира.
Можно себе представить, какими могли быть инструкции, данные Бутак-беку, отправляемому в Москву в мае 1589 г. Очевидно, они должны были исходить из тяжелого положения в стране, невозможности ведения дальнейшей борьбы с тур ками и желания заключить мир и т. д.
Дал ли шахский двор такую инструкцию Бутак-беку? Изучение архивных документов о посольстве Бутак-бека со всей определенностью позволяет сделать вывод, что ему была дана совершенно иная, если не сказать — противоположного характера, инструкция. Она была рассчитана на умолчание если не самого факта переговоров с турками, то, во всяком случае, их решительного характера со ставкой на окончание войны во что бы то ни стало.
В иных условиях находилось Московское государство. С каждым годом оно крепло и усиливалось после окончания Ливонской войны. Когда посольство Бутак-бека вместе с Г. Б. Васильчиковым прибыло 23 декабря 1589 г. в Москву, в столице собирались войска для похода против Швеции. 18 января 1590 г. царь Федор выступил во главе 300-тысячной армии. Взяв Нарву, он согласился на годичное перемирие (подписано 25 февраля), по которому шведы возвратили русским города-крепости Ям, Копорье, Ивангород и другие, обеспечивающие выход к морю [134, III, X, II, 62—65; 128, 277].
Походу в Прибалтийские земли не помешало то, что переговоры Бориса Годунова с Австрией о совместном выступлении против Турции не дали результатов. Лукаш Павлус, который вел переговоры с Австрией, возвратился 20 марта 1589 г. в Москву с посланником цесаря, «думным дворянином» австрийского двора Николаем Варкачом. В привезенной им грамоте Рудольфа II от 9 декабря 1588 г. ни слова не было сказано о совместной борьбе против Османской империи, а говорилось о поручении Варкачу — «тайные дела вам объявите... говорити и делати...», чтобы Федор «ему в том во всем верили» [39, 1143, 1144].
Как осуществлял Варкач такие полномочия? Пробыв Москве три месяца, он вел переговоры с московскими бояра ми и Борисом Годуновым в довольно решительном тоне. 1а
122
20 мая он заявил Годунову, что после переговоров русского посла Л. Новосельцева весной 1585 г. Рудольф II «обсылал-сЯ с папою Римским», с испанским королем, с Венецией и другими и что все они «в том соединенье быти хотят». Они обещают направить своих послов в Москву, только бы русский царь с цесарем «о тех великих делех укрепился и Пер-ситцкого Шаха в тож соединенье привел» [39, 1170].
Варкач этим хотел сказать, что объединение антитурец-ких сил зависело от привлечения к нему иранского шаха. Однако посланнику цесаря и этого оказалось мало. Он потребовал, чтобы в связи со слухами о мирных переговорах шаха с турецким султаном царь Федор Иванович «послал о том к Перситцкому Шаху нароком 1 гонца наскоро, чтоб Перситц-кий с Турским не мирился» [39, 1170]. Годунов обещал это сделать, но гонца и грамоту к шаху не послал, очевидно потому, что ждал со дня на день возвращения Васильчикова из Ирана с подробной информацией, а получив ее в конце декабря 1589 г., сделал для себя вывод о том, что иранский союзник по борьбе против Османской империи отпал. Оставались союзники из числа западных держав, в сторону которых должна была неминуемо направиться турецкая агрессия после окончания войны с Сефевидским Ираном.
А в это время царский двор проводил свою политику на юго-востоке страны, осуществляя планы проникновения в сторону Кавказа. Используя просьбу Кахетии и Кабарды о помощи против протурецки настроенного шамхала, московское правительство двинуло в 1588 г. войска за р. Терек, построило в 1588—1589 гг. новые крепости-города на Тереке и южнее его. Продвижение русской рати за Терек против шамхала получило одобрение шаха Аббаса, призывавшего русских двигаться и дальше, на Дербент и Баку, и как бы молча согласившегося с договором 1587 г. о покровительстве Москвы над Кахетией.
Таковы были внешнеполитические обстоятельства в конце 1589 — начале 1590 гг., когда в Москве начались переговоры с Бутак-беком и Анди-беком.
Московское правительство многого не ожидало от посольства Бутак-бека и поэтому не спешило с приемом, заставив его полгода ждать царской аудиенции (впрочем, приблизительно столько же, сколько Васильчиков ждал приема у ttJaxa Аббаса).
Три обстоятельства настораживали московских диплома-Тов- Во-первых, сугубо пассивная позиция шаха Аббаса в Отношении русского посольства, прибывшего в Казвин. Во-®т°рых, пообещав Г. Б. Васильчикову отправить великих
1 Нароком — нарочно, специально [244, II, 323].
123
послов в Москву, шахский двор направил явно неподходящих для важных переговоров людей и не снабдил их нужными полномочиями. Более того, как это будет видно в дальнейшем, Бутак-бек и Анди-бек пытались дезинформировать московских дипломатов об ирано-турецких взаимоотношениях. В-третьих, Васильчиков еще в Казвине понял двойствен ность политики шахского двора в отношении Московского государства. Он правильно информировал Посольский приказ не только о ведущихся в столице Сефевидского государства переговорах с турецкими послами, но и о том, как встречала их иранская сторона и как относилась к их предложениям.
О посольстве Бутак-бека и Анди-бека не сохранилось в ЦГАДА специального архивного дела. В фонде 77 («Сношения с Персией») ЦГАДА есть грамота от шаха к царю Федору и ответ на нее, документы о приеме иранских послов у царя, об их переговорах с боярами, об отправке обратно на родину и т. д. Многие документы имеются даже в двух и трех экземплярах («Книга повытья»2, № 1, 3 и 5), что ча стично объясняется совместным следованием шахского посольства с посольством Васильчикова. Однако архивных материалов о посольстве имеется достаточное количество, чтобы судить о его деятельности в Москве.
Посольство состояло из 31 человека, включая гилянского посла Хаджи Хасана3, дядю Анди-бека, гилянского купца.
По данным Мо’эззи, у Бутак-бека было 17 человек. В их числе переводчик, два сотрудника посольства и обслуживаю щий персонал [310, 261]. По архивным данным, с Бутак-бе-ком были кроме Анди-бека брат и племянник первого посла, два дворянина, три кречетника, барсовик и 17 человек обслуживающего персонала [22, 10—12; 42, 7—8].
Расхождение архивных данных с данными Мо’эззи (при совпадении цифры 17) лишний раз показывает на дефекты перевода Мо’эззи.
Прибывшему 28 августа 1589 г. в Астрахань шахскому посольству местные власти (не в пример гилянскому, казвинско-му и исфаханскому) устроили хорошую встречу, обеспечили его всем необходимым, в том числе не только достаточным питанием 4, но и «питьем» 5: на дорогу от Астрахани до Каза
2Повытье — отделение в Посольском приказе XVI—XVII вв., ведавшее делопроизводством [230, 10, 150].
3 У Неджефа Мо’эззи Хаджи Хасан именуется Хаджи Хесом [ЗЮ, 250, 251]. Далее — Хаджи Хасан, как именуется в русских архивных документах.
4 На дорогу от Астрахани до Казани им было отпущено 40 баранов, 20 кур, 10 уток, 2 четверти (т. е. около 10 пудов) муки пшеничной, около 15 .пудов пшеничных сухарей и другие продукты, всего около 100 пудов [22, 8—9; 42, 1, 6].
5 Питье — спиртные напитки, в том числе мед и пиво.
124
ни посольству было отпущено одного вина и меда 23 ведра.
Для обслуживания посольства Бутак-бека были назначены в качестве приставов И. Болобанов и Агей Кафтырев.
Вместе с иранским посольством прибыл в Астрахань и посол от гилянского Ахмед-хана с шестью человеками. Его обеспечение было более скромных размеров 6. Это объясняет ся тем, что русские власти не придавали ему самостоятельного значения, а рассматривали как часть иранского посольства, что видно хотя бы из того, что на приемах у царя он бывал вместе с Бутак-беком. Вместе с тем, в Москве не могли отказать Ахмед-хану в признании де-факто, так как от него во многом зависело благополучие русско-иранской торговли, проходившей через Гилян.
14 сентября 1589 г. шахское и гилянское посольство вместе с посольством Васильчикова на судах под охраной 1100 стрельцов выехали из Астрахани по Волге в направлении Казани и достигли ее 1 ноября того же года [22, 8, 9; 42, 1,6].
Вскоре к ним прибыл из Москвы пристав Дмитрий Федорович Тургенев, которому указом от 30 ноября 1589 г. было предписано приветствовать шахских послов от имени царских окольничих, спросить о здоровье послов п сообщить о задержке их до указа царя в Нижнем Новгороде ввиду того, что царь Федор «пошол... в Великий Новгород...».
Тургеневу велено было послам «корм... давати по розписи, какова к ним послана...». Посольский приказ в заботе о послах доходил до того, что «меды красные про кизылбашских послов с Москвы посланы...». Особо Тургеневу указывалось наблюдать — «смотрити и беречи, чтоб приставы корм давали сполна по росписи, и береженье к кизылбашским послом держати великое, чтоб им... [ни от кого] безчестья ни-какова не было, чтоб им во всем было чесно» 7.
В этом наказе Тургеневу подробнейшим образом предписывалось, о чем расспрашивать послов (в первую очередь, о внешнеполитических связях Ирана с Турцией, Бухарой, «с цесарем», с королями Франции и Испании и т. д.), а также, как и что отвечать на аналогичные вопросы Бутак-бека и Анди-бека. Особый интерес представляют рекомендации Посольского приказа, как отвечать на вопросы о связях Московского правительства с римским цесарем, с турецким султаном и шахом [22, 12, 14; 42, 9—10].
В Нижнем Новгороде иранскому посольству пришлось
6 Хаджи Хасану было выдано 3 рубля 2 алтына и 3 деньги на 5 недель [22, 8—9; 42, 1, 6].
'Чесно — т. е. честно, с честью, с почетом [22, 13—14 об.; 42, 8, 9].
125
прожить четыре месяца, пока не закончились военные действия со Швецией. Указом от 17 марта 1590 г. Тургеневу было предписано совпровождать иранских и гилянского послов в Ярославль.
Этот указ, как и предыдущий, наглядно показывает, что московские власти обеспечивали иностранные посольства всем необходимым. Тургеневу указывалось объяснить причины задержки посольств в Нижнем Новгороде тем, что царя Федора в это время не было в Москве; идти с посольствами «в Ярославль на подводах... [которые] имал [бы он] сколько подвод надобно, как поднятца мошно...». В дорогу он должен был взять «корм лутчей и мед и вино сполна, как в Нижнем им давали...». Для этого ему предписывалось деньги взять «в запас на покупки...» и не считаться с установленными нормами «по розписи», «сверх [того]... им давать в запрос... а шел бы еси с ними на спех, не мешкая ночью больши... А пришед в Ярославль стал бы еси с послы на лутчих дворех и ждал нашего указу...» [22, 150—152; 42, 112—114].
Кроме того, по всем городам, через которые должны были проезжать иранское и гилянское посольства, Посольский приказ разослал указы, чтобы местные воеводы оказывали нужное содействие Тургеневу, т. е., чтобы «тебе кормы да-вати по всей дороге чтоб однолично послом в дороге было чесно и в корму недостатка не было, во всем было довольно» [22, 152, 152 об.; 42, 113].
По возвращении в Москву царь Федор послал 8 апреля 1590 г. в Ярославль своего представителя Семена Романови ча Алферьева с подробнейшим наказом. В нем указывалось, как, приехав в Ярославль, он должен был остановиться в доме рядом с посольством, договориться с приставами, чтобы иранские послы Алферьева «встретили, вышед из хором в сенех...»; какую речь произнести перед послами и как и что отвечать на их вопросы (примерно в духе наказа Тургеневу)-В частности, он должен был подробно рассказать о победах царской армии в 1589 г. над шведами, и какие именно города у них отобраны, и что они просили мира у царя, и т. Д-[22, 153 об. 154; 42, 114, 115]. Говоря о количестве войск, участвовавших в походе в Прибалтийские земли, Алферьев должен был дать преувеличенную цифру, т. е. что «рати всякие, конные с триста тысечь, а стрелцов и Козаков с вогненным боем, с пищальми и черкас и немец и всяких ЛЮ' дей с вогненным боем до осмндесят тысечь, а наряду было государем: пушек стенных и верхних всяких триста... ядра ' пушек [самых больших] по осми пуд ядро и по шти 8—»-
В свою очередь и Алферьев (как и Тургенев) должен бы- ,
3 По ш т и — по шести.
126
расспрашивать послов о взаимоотношениях шаха Аббаса с другими государствами [22, 156, 157; 42, 115, 116].
Заботился Посольский приказ и о том, как бы весеннее половодье не помешало путешествию иранского и гиляиского посольств. Для этого рекомендовалось Алферьеву «постояти в Яр°славле или в Ростове... А как воды большие сольют...», ехать ему с посольствами к Москве «в Троецкой монастырь в Клементьевскую слободу и, заняв дворы добрые... ко государю отписати..., а без указу... к Москве... не ездити».
Еще одна характерная подробность о заботах Посольского приказа о шахском посольстве. Помимо указов о «корме» — «покупать и платить за гуси и за куры и за бараны и за масло и за лук и за чеснок... и за свечи...», пристав должен был «меды, что посланы с Москвы: абарной 9 и боярской и вишневой...», взять у Ростовского митрополита из его погреба «десять ведр меду обарного, дватцать ведр меду белого .. да пуд патоки...». И их «велети давати в дороге про кизыл-башских послов до Москвы» [22, 163—165; 42, 119, 120].
5 мая 1590 г. иранское посольство прибыло под Москву в Клементьевскую слободу. Туда для встречи и приветствия шахских послов выехал представитель Посольского приказа Андрей Клобуков. Он должен был «кизылбашских послов встретите по переславской дороге за тонною ямскою слободою с перестрел...» |0.
Клобуков также был снабжен подробным наказом от 7 мая о церемонии встречи и организации торжественного въезда посольства в столицу. Так как описания этой встречи и въезда посольства не сохранилось в архивных делах, представить себе эту церемонию можно лишь по наказу Андрек> Клобукову.
Церемониал был таков: «не доезжая послов, как послы поедут блиско, послати от себя сына боярского, который [был] бы наряден...», чтобы остановил послов. Толмач должен был сказать послам: «Есть до вас речь государьская, и они б сошли с лошадей... А Ондрею [Клобукову]... сойти же лошадей».
Здесь Клобуков от имени царя Федора должен был спросить о здоровье послов и о том, «здорово ли... [они] дороги ехали», а потом сообщить, что назначен «у вас быти в приставех и подворье вам указати...»,— после чего короше-ваться 11 и объявить послам, что Борис Годунов «прислал к Еам аргамаки, на чом [на чём] вам ехати».
||г II
„ 9 Абарной мед — сотовый мед растворяли водой с хмелем, после-г° парили и заквашивали с дрожжами {83, 507].
i ° Перестрел — расстояние выстрела [244, II, 915].
1 Корошеваться — поздороваться.
127
По дороге встречникам [встречающим] «до двора д0 г . сельского велено ехати по обе стороны дороги... [но так, чТр’ бы] дороги бы у послов не переезжали...» [22, 165--169 об 42, 120—122].
Поместив послов на литовский посольский двор, Клобуков должен был доложить о въезде послов царю, а приставы Тургенев и Алферьев — убедиться, «чтоб всего было много ныне12 * *, и ести б готово было часу к се[дь]мому, чтобы [послам] не долго, приехав на двор, мешкать, уставясь >з за стол сести» [22, 169 об.; 170; 42, 122].
Алферьев и Тургенев должны были по очереди находиться на посольском дворе. Были установлены и дежурства боярских детей, чтобы «жити безъотступно... у ворот...». Им велено «беречь того, чтоб к послом и к их людей, татарове и всякие иноземцы не приходили и... не розговаривали». Так же изолировалось посольство и от русских людей, чтобы «нихто не приходили к двору... и... ни о чем не розговаривали..» [22, 170 об.; 42, 122, 123].
Толмачами (переводчиками) назначены С. Степанов и Девлет Бахта Чекаев. Стряпчий Гр. Алексеев и подьячий Яковлев должны были снабжать посольство кормом. Наблюдать за этим было поручено Клобукову, который обязывался ежедневно посещать посольство. Он же должен был, если послам покажется чего-либо недостаточно и «что будет [им] надобно и в запрос, чего послы попросят, про то сказывая, послом давать» [22, 171 —176 об.; 42, 123].
Так тщательно было продумано все обслуживание иранского посольства.
Московское правительство не любило задерживать иностранные посольства в Москве. Через три дня была назначена послам приемная аудиенция у царя Федора.
Бутак-бек и Анди-бек 10 мая 1590 г. «у государя на дворе были», а заболевшего гилянского посла заменил его брат Мурад-хан.
Процедура приезда послов в Кремль и их приема, поскольку она описывается впервые, будет дана подробно.
За шахскими послами был направлен переводчик С. Степанов. Впереди ехали послы, а с ними Клобуков и Тургенев. По дороге их встречали войска: «А стрельцы стояли с рУч ницами от середней лесницы до Фроловских ворот и... до Не-глиментских (Неглинных. — П. Б.) ворот и до Тверской улицы».
В Кремле послы, «приехав ко государю на двор, сошл*'
12 По правилам Посольского приказа в день въезда посольства в
давалась двойная норма «корма» и «питья».
18 Уставясь — установившись, подготовившись.
128
лщадей у мостков против казенные полаты середнего окна шли- переднею лесницею». «А в сенех и в проходной полисе и по крыльцу и по средней леснице были дворяне и дети Коярские и приказные в золотном же платье».
«Д как послы взошли на переходы, и встречали их ис проходные полаты на рундуке 14... казначей Иван Васильевич Траханиотов, да дьяки Сапун Аврамов да Посник Дмитре-ер». «А государь... в те поры сидел в середней в подписной р золотой полате в царьском платье и в диодиме 15 и в царь-ской шапке... по правой стороне в лавке, от государева места с сажень, сидел царевичь Арасланалей Кайбулин, по левой стороне от государя сидел казацкие орды царевичь Урозмаг-меть; а от них сидели бояре и дворяне большие по местом 16, все в золотном платье».
«А как послы вошли ко государю в полату и явил их государю Ондрей Петрович Клешнин, а молыл: Великий государь царь и великий князь Федор Иванович всеа Русин самодержец! кизылбашьского шаха послы Бутак бек да Гади бек тебе великому государю челом ударили».
Царь Федор «звал кизылбашских послов... к руце и клал государь на послов руку» [22, 178—180; 42, 124, 125].
Затем Бутак-бек «правил государю от шаха челобитье» через толмача Кучук Бакшей Уста Касымова. Он сказал: «Великий государь... Федор Ивановичь всеа Русин и многих земель государь! брат вашь, шах Абазово величество тебе, великому государю, брату своему челом ударити... велел ...твое ...здоровье видеть, а про свое здоровье сказати».
Царь Федор «приподывся, молыл: брат нашь шах Аббас по здорову ли?». Послы ответили обычной формулой, что при выезде был «он, дал Бог, в добром здоровье». «Да подали послы грамоту». Царь велел «у них грамоту принята диаку Ондрею Щелкалову» и спросить, а «опричь грамоты, речи за ними от шаха есть ли?». Послы ответили, что «есть с нами приказ речью от шахова величества...», и спросили: «тепере ль себе велишь те речи говорить или кому велишь бояром своим выслушать?». Царь поручил «выслушать [их] бояром своим иным времянем» [22, 180—182; 42, 125, 126].
Усадив послов на скамейку, царь звал к руке шаховых Дворян. Затем окольничий Клешнин явил шахские поминки О’озже оцененные в 1529 рублей), заявив: «Великий госу-Рь— шах Аббас прислал к тебе... поминки».
is фундук — здесь помост со ступенями [230, 12, 1571].
ОАЛе А ио ди м а, диадима, диадема — отложной воротник, Ч1яа.«е бармы. Часть парадной одежды, надевавшейся на плечи великих 1244 i и Парей с вышитыми изображениями и драгоценными камнями V 42; 230, I, 283].
большие по местом — знатные сидели по своим местам.
Заказ in
129
Они состояли из седла, шатра, ковра, драгоценных камней, материй и других предметов 17.
Потом «явил» поминки от шахского посла Бугак-бека —-материи (камки разные и бархат) на 48 рублей; от Андц. бека — ковер и полость на 17 рублей; от шахова дворянина— сабля за 5 рублей; от другого дворянина — тоже сабля за 4 рубля и т. д. Поднесли подарки и толмач Хоеров, шаховы дворяне, кречетник и барсовик: сабли, материи и полосу булатную за 13 рублей [22, 190 об.— 192; 42, 130].
После процедуры с подарками Анди-бек (вместо заболевшего гилянского посла) подал царю грамоту от Ахмед-хана, сообщив, от кого он преподносит подарки.
Гнлянскую грамоту принял тот же дьяк Щелкалов, а к руке царь звал Мурад-хана, брата Хаджи Хасана. Мурад-хан явил поминки Ахмед-хана, оцененные впоследствии в 65 рублей 50 копеек (щит за 20 рублей и различные материи). От имени Хаджи Хасана преподнесено царю две сабли и материи на сумму 25 рублей 50 копеек [22, 182, 183, 192—194; 42, 126, 127, 130, 131].
Преподнесение даров со стороны шахского посла и членов его посольства было рассчитано на то, что цари всегда отдаривали более ценными вещами.
Па этом церемониал приемной аудиенции закончился и «звал государь... шаховых послов ести18, а молыл: Бутак-бек да Гиди бек, будьте у нас у стола! и велел государь их приставом иттн с послы стола дожидатись в ответную в набережную полату в подписную» [22, 183; 42, 127].
«И того дни кизылбашские послы у государя ели, а стол был в большой в грановитой полате, а поставцы 19 были в полат’е около столба все и у дверей над трубою и в сенех перед полатою; по левой стороне стояли суды серебреные всех поставцов 20, а по правой стороне, вышед не полаты, стояли бочки и ведра серебрены и ковши большие».
Царь Федор «сидел за столом в своем государеве месте, а место было учинено золото с тремя степеньми21, а перед
17 Седло персидской работы отделано бархатом и шелком «з золотом»; «луки и зведи» седла кованы тоже золотом с вделанными «яхонты червчаты [т. е. красные] и лалы [род яхонта] и бирюзы...» и т. д., ценою 526 рублей. Узда и напереть. «Ковер кизылбашской [в 30 рублей], розные цветы з золотом и с серебром... Два лала — 150 рублев. Шатер и полЫ [в 792 рубля], кизылбашьское дело, выбивая по отласу и по тавте и пп1Т шелки подложен киндяками...» [22, 182, 189—192; 42, 126, 129, 230]
18 3 в а л... ести — приглашал к столу.
19 Поставцы, поставец — шкаф для хранения посуды. Здесь подставка для укрепления свечи или горящей лучины [230, 10, 1522,
-20 Всех поставцов — здесь «поставец» в смысле посуды из 01 ределенного шкафа.
21 Степеньми — возможно, ошибка — ступеньми, ступеньками.
130
государем был стол золот. А по левую сторону от государя s окне от Благовещенья стоял, стол неметцкое дело, камень деманит на ношках22 на серебреных, а на нем язычки».
По правую сторону «стояли чесы боевые23 золочены, неметцкое дело, походные на слонех» 24.
«А бояре сидели за столом: в большой лавке князь Федор Михайловичь Трубецкой, да Дмитрий Ивановичь Годунов, да конюшей и боярин Борис Федоровичи Годунов, и иные бояре и дворяне большие по местом, в шубах в нагольных, и в шапках чорных. А в другой лавке, что от потриарша двора, за столом сидели дворяне выборные в нагольных же шубах и в шапках. А послы сидели: в кривом столе в лавке, что от Благовещенья против другово окна полатного, а против их сидели в скамье, и подчивал послов Дмитрий Ивановичь Вельяминов, да приставы Ондрей Клобуков, да Дмитрий Тургенев. А стольники и стряпчие25 были все в золотном платье».
Подавали шахским послам «от государя после... Бориса Федоровича Годунова». Затем к послам был направлен «на подворье подчивати с меды Дмитрей же Вельяминов» [22, 184, 185 об.; 42, 127, 128].
О шахской грамоте к царю уже говорилось. После титула и славословия в ней сказано, что полученную через Васильчикова грамоту от царя он выслушал «с любовью» и «та ваша грамота... [нам] вельми за честь учинилась, что хотите с нами по прежнему обычею в дружбе... и в соединенье быти...», как это было ранее. Ссылаясь на прежнюю дружбу, шах подчеркивал, что она прервалась, как только «меже нас с турским не-дружба [установилась] и для того ссылки были урвались». Ныне же восстановленной «нашей дружбе и любви...», по мнению шаха, будут «завидывать» другие государи. С Целью восстановления дружбы шах и послал Бутак-бека и Анди-бека.
В грамоте также говорилось о согласии шаха на передачу Московскому государству Дербента и Баку, но что «вам бы счастьем своим тех городов доступать», то есть, что завоевывать их у турок должны сами русские.
Грамота закапчивается просьбой прислать «соболей да кречетов серых да крапленых и красных самых добрых ловцов...» [22, 186 об., 189; 42, 128, 129]. Следовательно, в грамоте вопрос о союзе против турок не затрагивался.
12 мая 1590 г. Бутак-бек и Анди-бек сообщили приставу ——_______ &
& а ношках — на ножках.
С 2* Чесы боевые — часы с боем, со звоном, ц. 24 Н а слонех — (местное) на подставках. Xyjj5 Стряпчий — должность при великокняжеском
Б*
дворе XVI—
131
А.. Клобукову, «что с ними от шаха к Борису... Годунову [есть] приказ речью и Борис Федоровичи велел им быти у себя».
13 мая состоялась первая встреча послов с Годуновым. В процедуре приезда интересно отметить, что «большой посол Бутак бек сшел с лошади, отъехав от ворот сажени з две; а другой посол Анди бей и гилянской посол с лошадей сошли за вороты и шли на двор пеши». Встречал послов «на серед-ней деснице... дворецкой Богдан Иванов». Явил Годунову послов «казначей его Девятой».
После корошевания и обмена любезностями Бутак-бек, Анди-бек и «Лабрет Мурат» от Гиляна поднесли подарки как от шаха и Ахмед-хана, так и от себя [22, 194—196; 42, 131, 132].
В отступление от обычая, Борис Годунов подал гостям «вина и меды красные в ковшех». После удаления лишних людей остались послы и толмач «Кучюк Бакшей».
Беседа началась с вопросов Годунова, что «приказал» шах Аббас русскому царю. Послы сообщили, что шах принял «в великую любовь» предложенную Васильчиковым дружбу царя Федора, а когда шах узнал, что эти дела «всталися [сделаны] твоим [Годунова] великим разумом и радением...», он ему «великую хвалу воздал». Пожелав Годунову завершить это дело, послы потвердили согласие шаха на предложение «о дву[х] городех — о Дербени да о Баке, чтоб... шах поступился государю вашему и государь наш, шахово величество те городы поступаетца государю вашему».
При этом они высказали самое важное, т. е., что шах Аббас просил у русского царя военной помощи для совместных военных действий против турецких войск в Прикаспии. Так, Бутак-бек заявил: чтобы царь Федор «к тем городом., послал рать свою, а государь наш с своей стороны пойдет на Ширванскую землю и только государевы люди возьмут Дербень да Баку и учнут теми городы государя вашего люди владети, а государь наш, шах в те поры станет Ширван доступать. И только государь наш, шах Ширван доступит и в Ширване станут государя нашего люди жить и... тогда [русские и иранцы] учнут жить и будут в соединенье» [22, 196, 198; 42, 132, 133].
Нарисовав такую идиллическую картину содружеств» двух народов в Ширване и Дагестане, Бутак-бек воздержался от главного — от конкретизации тех условий, при кото; рых могут мирно жить два соседних народа, т. е. условии соглашения о военной помощи шаху, и перешел к вопросу о приезде в Иран турецких трех послов с предложением того, что «хочет [турецкий султан] со государем нашим [шахом] миритца».
132
Интересно, что вопрос о ходе ведущихся ирано-турецких переговоров о мире, Бутак-бек неожиданно поставил в зависимость от решения русского царя. Он заявил: «И тех послов [турецких] государь наш, шах всех задержал. А ведомо [было] про тех послов и государеву посланнику Григорью. И о том государю [Федору Ивановичу] велел известити и тебе говорите: как государь велит и ты што приговоришь, так государь наш хочет и учинить» [22, 197, 198 об.; 42, 133].
Еще раз и тоже достаточно туманно Бутак-бек упомянул «о соединенье», когда начал расхваливать деятельность шаха Дббаса по укреплению Сефевидского государства. Он самоуверенно заявил, что если Иранское и Московское государства «вместе будут», то они не только смогут выгнать турок из Ирана, но «сами турсково [султана] со государства згоним...» [22, 199; 42, 134].
На вопрос Бориса Годунова, почему турки одержали такую победу над шахскими войсками в войне 1578—1590 гг., Бутак-бек ответил, что это произошло вследствие междоусобицы, возникшей после смерти шаха Тахмаспа I, и потому, что турки объединились с крымскими татарами против Ирана [22, 198 об., 199; 42, 133, 134].
Отступим несколько от хода переговоров Годунова с Бу-так-беком и попытаемся ответить на вопрос, для чего шах Аббас устроил всю эту мистификацию, даже если допустить, что он всерьез просил у Московского государства военной помощи. Обычно совместные военные действия двух государств как-то и чем-то обусловливаются и оформляются соглашением. В данном случае шах Аббас старательно избегал этого. Еще более странным кажется то, что, посылая Бутак-бека в Москву, а более представительное посольство — к турецкому султану для заключения мирного договора на любых условиях, шах Аббас просит совета у русского царя, а его посол ложно заявляет, что послов в Турцию шах задержал. При этом заведомо ясно, что шах не сможет воспользоваться советом московского правителя, так как ответ от московского царя мог быть получен шахом лишь через тод-два.
Объяснить это можно лишь тем, что, информируя русско-го Царя о ведущихся переговорах с турками и испрашивая совета, шахский двор хотел узнать мнение своего потенциального союзника о будущем ирано-турецком договоре. Шах понимал, что в дальнейшем ему предстояла борьба с Турцией за отмену этого нелегкого договора.
г Именно такое мнение Борис Годунов высказал Бутак-беку. Сначала он спросил об условиях соглашения, на которых «тУрской [султан] со государем вашим хочет миритца?».
Утак-бек ответил, что «турской салтан... отдает государю
133
нашему шаху Тевризь26, а Ширванью хочет сам владети. Да просил у государя нашего... шахова сына, а хочет дать за него турской [султан] дочерь свою и на Ширвани посадить».
На это Борис Годунов заявил: «то дело не статочное, что кизылбашскому [государству] отдать одна Тевризь, а самому турскому [султану] Ширванью владеть» [22, 198; 42, 133].
Ответ Бориса Годунова, фактически определявшего внешнюю политику Московского государства, еще раз подтверждает, насколько важно было решение вопроса о том, кто будет владеть прикаспийскими провинциями и контролировать русско-иранскую торговлю и транзит из Ирана через Московское государство в Европу.
В этом суть политики московского правительства в отношении Ирана в конце XVI в. и в последующие времена, вплоть до петровской эпохи, когда Россия захватила прикаспийские провинции с городами Дербент и Баку и северные провинции Ирана.
На этом переговоры закончились. Не внеся никакого конкретного предложения, Бутак-бек просил Годунова, чтобы царь Федор «к шахову величеству с нами своих послов добрых отпустил...» [22, 198 об.—199 об.; 42, 133, 134].
Годунов ответил, что донесет обо всем царю Федору и сообщит Бутак-беку о решении царя.
22 мая 1590 г. состоялась вторая встреча иранских послов с боярами и дьяками во главе с Иваном Васильевичем Годуновым, с участием И. В. Ситцкого Ярославского и дьяков Андрея и Василья Щелкаловых и Дружины Петелина.
Приезд иранских послов «ко государю на двор и встреча послов была по прежнему, как и на приезде...», т. е. обставлены были так же торжественно.
Явил послов царю Федору тот же А. П. Клешнин, после чего «посидев мало...», царь отправил Бутак-бека и Анди-бека в ответную палату к боярам [22, 200, 201 об.; 42, 134, 135].
Если на первой стадии переговоров была выяснена позиция иранской стороны, то на второй — русские власти высказали свое отношение к ней, показав, что поняли уклончивую линию шахского двора. Были уточнены также некоторые второстепенные вопросы.
Переговоры начались речью боярина И. В. Годунова, напомнившего историю вопроса и подчеркнувшего, что шах Аббас в грамоте писал, что царь Федор послал Григория Васильчикова к нему и «будто мы писали... к шахову величе
26 Это тоже неверно. Турки по договору 1590 г. не возвратили Тебриз? Иранскому государству.
134,
ству в своей грамоте... чтоб нашему царьскому величеству... [шах] поступился город Дербень да город Баку... [на что щах Аббас ответил якобы согласием и чтобы царь] тех городов счастьем своим доступа™...» и шах хочет быть в дружбе и обмениваться посольствами.
Напомнил И. В. Годунов и о предложении Бутак-бека отдать Русскому государству города Дербент и Баку с тем, чтобы «нам бы к тем городом послать рать своя, а... [шах] пойдет в те поры на Ширвань» [22, 202 об., 204; 42, 135, 136].
После такой преамбулы председательствующего дьяк Андрей Щелкалов выступил с ответом. Он самым подробным образом восстановил истину в вопросе об инициаторе предложения о военном союзе против Турции, прямо заявив, что «мы в своей грамоте к шахову величеству [через посольство Васильчикова] о Дербени и о Баке не писывали, а преж сего писал... [об этом] шах Магметь Кудобенди в своей грамоте с тобою Анди-беком о братской любви и о соединенье...». Он напомнил также о заявлениях Анди-бека в 1588 г., предлагавшему Борису Годунову от имени шаха Ходабендэ военное объединение против турок, чтобы «в докончанье и стояли [бы] на его недругов заодин» [22, 205, 206 об.; 42, 136, 137].
Уточнил он также обязательства Анди-бека о передаче Дербента и Баку Московскому государству даже в том случае, если шахские войска сами отберут эти города от турок; «мы потому,— говорил Щелкалов,— и посланника своего посылали к шахову величеству...» [22, 206 об., 207; 42, 137].
Подчеркнул Щелкалов и то, что за обещание отдать эти города московские власти в том же 1588 г., отправив Васильчикова в Иран, «велели есмя 27 рать свою с вогненным боем [князя Андрея Ивановича Хворостинина] послали на Терку и на [реке] Терке два города велели поставити на дороге, которою дорогою турские и крымские люди хаживали на... ша-хнву землю» [22, 206 об., 207 об.; 42, 137].
К словам Андрея Щелкалова брат его Василий добавил, ЧТО царской рати на р. Терек, как и подчиненным татарским улусам 28, велено было, «чтоб турская рать не пропустить...», а астраханским и терским воеводам «велели беречи того, чтоб тУрские и крымские люди на брата нашего, на шахову землю тою дорогою не ходили» [22, 207, 207 об.; 42, 137, 138].
Дьяк Дружина Петелин, повторив слова братьев Щелка-Ловых, напомнил, что в результате этих мер и ухода из турецкого Азова ногайских татар султан с ратью «своей тур-
2g7 Есмя — мы.
Речь идет о татарах царевича Мурад Герая, ушедших из Крыма, 0 татарах заволжской ногайской орды, ногайцах Казыева улуса и т. д
135
ской и... с крымской ратью через Терку реку па кизылбащ. скую землю не послал и вперед им ходит нельзя через Терку реку» [22, 208, 209 об.; 42, 138, 139].
Заявления трех дьяков Посольского приказа выражали стержневые позиции русской стороны в мае 1590 г. К этому необходимо добавить подытоживающее заключение И. В. Годунова. Он подтвердил, что шах, а не царь, начал разговор о Баку и Дербенте и что царь хочет быть в дружбе с шахом и посылает в ответ к нему послов «с полным нашим наказом и хотим... утвердить [с шахом] братцкую любовь навеки неподвижно, на всякого недруга заодин».
Существенно также, что И. В. Годунов заявил о готовности Московского государства содействовать развитию иранской торговли, что «дорогу торговым людем шахова величества всей шахове земле и [в том числе] гилянцом отворяем в наши государства торговати повольно всякими товарами» [22, 210, 210 об.; 42, 139].
В своем ответе Бутак-бек пытался опровергнуть факт инициативы иранской стороны в переговорах о военном союзе против Турции. Этот факт, кстати говоря, признает и иранский историк Мо’эззи [310, 255]. Более того, посол Бутак-бек не остановился перед дезавуированием предыдущего шахского посла, своего товарища'по посольству — Анди-бека. Он обвинил переводчиков русской стороны в неправильном переводе его речи, сказав, что посланник Анди-бек «говорил не по государя нашего веленью, или толмачи не умели вытолма-чить [правильно]...» [22, 210 об.; 42, 139].
Бутак-бек ссылался и на то, что шах Аббас I не посылал Анди-бека в Москву и не мог посылать, так как он не был еще шахом Ирана, а «тогды ещо был в Карасани, да и на государстве не был». Однако и этот довод, как несостоятельный, был отвергнут русской стороной, указавшей на то, что Анди-бек выступал как представитель не шаха Аббаса, а законного тогда шаха Ходабендэ и по его поручению [22, 211; 42, 139].
Возникает вопрос, для чего Бутак-беку понадобилось приводить все эти сомнительные доводы и добиваться опровержения несомненного факта об инициативе иранской стороны в вопросе о русско-иранском военном союзе против Османской империи. Очевидно, шахскому двору в переговорах с Московским государством нужно было чем-то оправдать перемену своей политики на тот случай, если после заключения мирного договора с турками русская сторона будет упрекать шаха Аббаса в непоследовательности.
Когда же все надуманные доводы Бутак-бека оказали# опровергнутыми, ему ничего не оставалось делать, как согласиться и заявить, что «о том [тогда] спороватца [спорить! не о чем, [так кцк] государя нашего отец [шах Ходабендэ]
136
государя вашего задрал 28 * о брацкой любви и о соединенье, а нынешний государь наш то исполняючи, послал к брату своему ко государю вашему о брацкой любви и о соединенье нас своих послов, чтоб стояти на всех недругов заодин» [22, 212; 42, 140].
Признав все это, Бутак-бек пошел дальше, безответственно заявив, что шах Аббас «не постоит нетокмо за те два города, [но] и всех городов, которые за турским [султаном] ныне, государю вашему поступится 30; [так как] чем им быть за недругом, ино б лучше были [они] за другом, за государем вашим, а промышляти б над ними государем нашим соп-ча, укрепись межь собою в соединенье...».
В заключение Бутак-бек повторил неправдоподобную версию, что шах задержал трех турецких послов, ожидая совета русского царя, заключать ли ему с турками мирный договор. Из-за этого Бутак-бек просил ускорить его отъезд «покаме-ста не поминуетца морской ход» [22, 212, 212 об.; 42, 140].
Так Бутак-бек очень определенно высказался за необходимость военного союза против Османской империи, но не сделал никаких конкретных предложений. Поэтому боярам оставалось ответить ему, что царь Федор пошлет к шаху Аббасу своих послов, а Бутак-бека и Анди-бека вскоре отпустит в Иран [22, 212 об., 213; 42, 140].
По-видимому, это больше всего устраивало иранского посла Бутак-бека, и он согласился с мнением бояр.
После доклада царю Федору о результатах второй встречи было вынесено решение — отпустить кизылбашских послов, но «с ними вместе послов своих не посылати, а сказать им [иранским послам] на отпуске, что государь послов своих пошлет [вслед] за ними...», после того как дождется «подлинных вестей от цесаря и от ишпанского и от польского короля» [22, 213 об.; 42, 141].
Таков итог переговоров посольства Бутак-бека в мае 1590 г. Московские дипломаты по результатам посольства Васильчикова и грамоте шаха уяснили себе, что в настоящий момент военный союз против Турции потерял для Ирана актуальность. Разуверить в этом московских дипломатов хитроумные речи Бутак-бека не могли. Поэтому московское правительство избрало политику пассивного содружества с Иранским государством на базе закрепления своих военных позиций в Северном Дагестане и усиления влияния в Гру
28 Задрал, задрати —• захватить. Здесь — в смысле проявить инициативу [244, I, 908].
39 Очевидно, эти слова Бутак-бека дали основание Н. М. Карамзину Расширительно истолковать, что шах Аббас «уступает нам не только Дер-
бент с Бакою, но и Таврис и всю Ширванскую землю». Это объявил в Москве Бутак-бек [134, III, X, I, 41].
137
зии и Кабарде. Вследствие этого Посольский приказ отказался от немедленной отправки ответного посольства в Иран Посольскому приказу недолго пришлось ждать подтверждения правильности своего решения. Как пишет Н. М. к;а. рамзин, «не успели выехать [Бутак-бек и Анди-бек], когда узнали... о мире Аббаса с султаном» [134, III, X, I, 42].
.21 июня 1590 г. Бутак-бек, Анди-бек и Хаджи Хасан были приглашены на отпускную аудиенцию в Кремль.
' Описания этого «отпуска» в делах архива не сохранилось. Известно лишь, что сначала представлены были царю Клешниным шахские послы, а потом гилянский. Однако, усадив их «на скамейке по прежнему», русский царь подозвал Хаджи Хасана «к руце», после чего он предложил шахским послам идти к боярам в ответную палату, а гилянского посла угощал медом красным. «И велел государь на [гилянского] посла положите свое государево жалованье — шубу з бархатом на соболех...», после чего велел Андрею Щелкалову «сказать послу отпуск». Вручая ответную грамоту царя для Ахмед-хана, дьяк Андрей Щелкалов в своей речи подчеркнул торговую сторону связи Московского государства с гилянским ханом: «Хози Асан,— сказал Щелкалов,— Великий государь... Федор Иванович... велел тебе говорите... [что от Ахмед-хана] грамоту его и поминки велели Припяти и царя Ахметя в нашем жалованье под своею царьскою рукоя держати хотим и торговым людем всяким его государства в
наши государства с товары ходите поволили и торг даем по вольной и тебя ныне отпускаем... [с грамотой] к царю Ахме-
тю...» [22, 213 об., 216; 42, 141, 142
Внимание иранского историка Нефжефа Мо’эззи привлекло то, что царь Федор отпускную аудиенцию дал сначала послу гилянского Ахмед-хана. Он увидел в этом проявление какого-то крамольного благоволения к послу мятежного хана. В действительности же это было сделано в целях экономии
времени: пока шахские послы находились «на ответе», это время царский двор использовал для отпуска Хаджи Хасана.
Московские власти стремились сохранить Гилян в качестве основного рынка русско-иранской торговли. Фраза же о желании держать Ахмед-хана под своей рукой вряд ли выходила за пределы дипломатического формального согласия на покровительство сильного государя маломощному Фе одалу, к тому же восставшему против своего сюзерена, с которым царский двор находился в дружественных отношениях. В таких условиях приходилось быть очень осторожным и действовать, если не с согласия шахских послов, то, в° всяком случае, открыто на их глазах, что Посольский приказ и делал, организуя прием шахских послов вместе с гилянским
138
подчеркивая тем, что рассматривает его как составную ^ясть шахского посольства.
4 Эту позицию подтверждала и ответная грамота царя Фера к Ахмед-хану, врученная 21 июня 1590 г. Хаджи Хасану В ней говорилось главным образом о торговых вопросах, которые поднял Хаджи Хасан в Москве «речью». Он, очевидно, пожаловался 13 мая Борису Годунову на то, что в Астрахани с гилянских торговых людей взимаются «пошлины лишние». Это была первая официальная жалоба иранской стороны на притеснения их купцов в Астрахани.
Царский двор, дорожа торговыми отношениями с Сефевидским Ираном, и в частности с Гиляном, живо откликнулся на нее в ответной грамоте. В ней говорилось, что Хаджи Хасан «бил челом» о свободной торговле гилянских купцов и об обидах, причиняемых им в Астрахани. Царь Федор сообщал в ответ, что «по твоему прошенью хотя [т. е. желая] тебя дер-
жати в своем жалованье, торговым людей твоего государства дорогу в свои государства отворити велели...». И что «царь Федор» «велел послати... нашу грамоту в Астрахань к воеводам. И велел именно беречи ваших гостей и торговых людей... и лишних пошлин имати не велели есмя». В заключительной части грамоты была высказана надежда на то, что «Ахметь царь и вперед на наше царское жалованье был [бы] надежен, людем своим, гостем и торговым люд ем в наше царство Астраханское велел ходите безо всякого опасенья» [22, 220—225 об.; 42, 146, 147].
Как видим, вопрос о покровительстве гилянскому хану в грамоте не нашел отражения. Под словом «жалованье» в те времена понимали всякую милость, благорасположение со стороны власть имущего. Поэтому желание царя Федора «держати в своем жалованье» Ахмед-хана нельзя рассматривать шире, чем обещание «милости». Грамоту аналогичного содержания направил Ахмед-хану и Борис Годунов. Он сооб-Щал, что, выслушав Хаджи Хасана, доложил обо всем царю Федору. Годунов писал, что послал хану кречета, золотой перстень, стопу серебряную (позолоченную) и три пищали, из них одну долгую [22, 231—232 об.; 42, 148, 149].
Прием московскими дипломатами гилянского посла Хад-** Хасана привлек особое внимание иранского историка юэззи, который даже посвятил этому специальный раздел в своей книге под названием: «Обхождение императора с послом Ахмед-хана гилянского» [310, 270, 271]. Основываясь на ^рхивных материалах, опубликованных Н. И. Веселовским, ° эззи подчеркнул, что с Хаджи Хасаном в Москве обош-27п <<С ос°бенной любовью и расположением» [310, 270, g 1 • Ахмед-хану были посланы ответные подарки от царя и
Риса Годунова и письмо (грамота). Правильно отмечая,
139
что в ответном письме к хану московский царь обещал «открыть двери между Россией и Гиляном», он дезинформирует читателя, утверждая, что царь Федор взял под защиту Ахмед-хана, буквально заявляя, что «будет содержать Ахмед-хана под сенью России...». Последовавшие же за этим слова: «вы всегда можете надеяться на нашу милость...»—Мо’эззи для большей убедительности заключил даже в кавычки [310, 270]. Иранский историк явно сгустил краски. Как это все происходило в действительности, было показано выше. Главное же, что все сношения с Хаджи Хасаном происходили в Москве в присутствии иранского посла Бутак-бека. В конце концов такая предусмотрительность оказалась не лишней: у шаха Аббаса никогда не было претензий к Москве из-за посольства Ахмед-хана.
В то время, когда царь Федор в приемном зале «отпускал» гилянского посланца, Бутак-бек и Анди-бек вели переговоры в «ответной палате», собравшейся в том же составе, что и 22 мая.
После процедуры приветствий И. В. Годунов объяснил Бу-так-беку и Анди-беку, что задержка с ответом от «цесаря» из Вены и от других государей «о том большом деле» 31 привела к тому, что царь Федор решил не задерживать иранское посольство в Москве, тем более что иранские послы сами просили «отпустити [их] вскоре, чтоб на сем лете вам за моря поспеть к шахову величеству...». Поэтому царь отправляет их в Астрахань, «нигде не издержав...». Послы же царские, продолжал Годунов, назначенные «итти с вами» в Иран, должны дождаться послов от цесаря [германского императора], от королей Испанского и Польского и от великого князя Литовского, чтобы им «дождався тех послов и договорясь о большом деле и укрепясь32 с ними о всем, и послов наших отпустим за вами вскоре, на подводах наскоро, чтоб... к шахову величеству итти с полным делом» 33.
Шахские послы в связи с этим высказали опасения, что русское посольство может задержаться в Москве и «нам в дороге будет так же мешканья [задержки, что] только [и] дожидатися послов в дороге» [22, 216—217 об.; 42, 142, 143].
Бояре заверили, что «в дороге вам мешканья не будет нигде, вы поедьте не мешкая и до Асторохани... и они вас съедут 34 до Асторохани...» [22, 217 об., 218 об.; 42, 143].
31 Речь вдет о начальной стадии переговоров о союзе против Османской империи между Австрией, папой римским, Польшей, Испанией и Венецией, к которому они хотели привлечь и Московское государство
32 Укрепясь — заключив договор о союзе против турок; от глагола укрепиться — утвердить, скрепить подписью {244, III, 1191].
33 С полным делом — с решенным вопросом о союзе.
34 Съедут — съедутся, встретятся; здесь — догонят.
140
Иранские послы отнеслись к этому явно недоверчиво, заявив, что долгое ожидание русских послов в Астрахани приведет к тому, что «за море нам ехати не успеть [в этом году], зазимовать [придется] будет в Асторохани». Поэтому Бутак-бек просил бояр не задерживать его посольство и отпустить сразу же по прибытии в Астрахань. Бояре стали было заверять, что «задержанья не будет», но потом ответили согласием, сказав, что как только иранские послы «в Асто-рохань приедут, тотчас их из Асторохани отпустят» [22, 218— 219 об.; 42, 143]. Согласились бояре удовлетворить просьбу послов и о предоставлении им судна для переезда через Каспийское море, если там не окажется ни одной из гилянских бус, на которых они приехали. Бояре заверили Бутак-бека и Анди-бека, что в таком случае «их велит государь отпустить на астороханской бусе» [22, 219 об., 223; 42, 143, 144].
Договорившись обо всех этих частностях, в которых, как видим, русские власти шли навстречу иранским представителям, шахских послов вернули в приемный зал к царю Федору. Здесь им подавали «меды красные в золотых кавшех» и поднесли подарки: «большому послу [Бутак-беку] шубу камчату на соболех, да кубок, да шапку черну 35 ...», а Анди-беку — «шуба бархатна з золотом на соболех» И «велел на них [послов] государь шубы положить...36» [22, 223, 223 об.; 42, 145, 146]. Затем Щелкалов от имени царя произнес «от-ускную речь». Он говорил иранским послам, что их грамоты и речи о дружбе царь «выслушали любительно» и ответ им дан через бояр, а ныне они отпускаются без задержки, как просили. Повторил дьяк и о причине задержки с отправкой русских послов, о чем посылается с Бутак-беком и Анди-беком царская ответная грамота.
Эту грамоту от [21] июня 1590 г. Щелкалов передал Бу-так-беку. Внешне грамота составлена в таком же стиле, как и грамота 1588 г., посланная через Васильчикова. Она также начинается со славословия богу: «Бога безначального... страшнаго...» и т. д., за которым следуют титул царя и восхваления шаха. В ней, как и в грамоте шаха Аббаса, привезенной Бутак-беком, умалчивалось о союзе против Турции, а говорилось лишь о том, что Бутак-бек и Анди-бек прибыли с «любовною грамотою и с речами о дружбе и любви... [что] любительно...» было выслушано. Далее в грамоте снова разъяснялось, что по вопросу о Дербенте и Баку переговоры начал Шах Ходабендэ через своего посланца Анди-бека, после чего «мы писали к тебе,— сообщал царь Федор,— в своей грамоте о Дербени и о Баку, чтоб вы те два города нам поступились...» [22, 220, 220 об., 225, 225 об.; 42, 144—146].
35 Шапку черну — из чернобурой лисицы.
16 На них шубы положить — положить шубы возле них.
Относительно же того, что послы устно говорили Борису Годунову, ответ им был дан боярами во главе с И. В. Годуновым.
По просьбе послов они были отпущены без задержки, а об ответном посольстве в Иран в грамоте сказано весьма глухо: «А послов своих к тебе отпущаем...».
В заключительной части грамоты впервые говорится о русско-иранской торговле. Царь Федор сообщал, что он «дорогу твоим [торговым] людем в наши государства ис твоего государства отворяем и поволной торг даем...».
Эту часть грамоты следует рассматривать как первое письменное обязательство Московского государства, разрешающее торговлю иранским купцам на его территории.
Заканчивалась грамота сообщением, что согласно шахской просьбе «против твоих поминков по твоему писму...» посылаются «соболи и кречаты и чесы и рукомойник и лохань...» [22, 225, 225 об.; 42, 146].
Более подробного списка подарков царя Федора шаху Аббасу в архивных делах нет.
Борис Годунов от своего имени направил шаху Аббасу ответ, аналогичный приведенной грамоте царя Федора. В нем он «челом бил» в том, что иранские послы от имени шаха просили его «добре радети» в утверждении дружбы между шахом и русским царем, в чем Годунов им обещал «порадеть».
Поблагодарив шаха Аббаса за подарки, Борис Годунов от себя послал шаху «кречет да чеглик кречетей37, да корабль судно серебреное, часы, две пищали долгие» [22, 230 об.; 42, 148].
После аудиенции иранским послам дали «стол», т. е. из дворца им на подворье «посылана ества всякая с полным столом на золотых блюдех, а питье в кубках, да в бочках послано...».
Интересно отметить, что «питье» было послано в гиперболических размерах: разных сортов меда отпущено было 45 ведер, вина горячего 4 ведра, не считая 10 ведер пива и 5 ведер кваса. И это на 17 человек! [22,222 об., 223; 42, 145].
29 июня 1590 г. Бутак-бек и Анди-бек выехали из Москвы в сопровождении приставов Никулина и Рябинина.
В наказе им от того же 29 июня подробно предписывалось давать послам корм и питье строго «по розписи» и указывалось, что «мед красной и обарной и боярской и вино послано в поденной корм с Москвы до Нижнего Новгорода» [22, 235, 2 об.; 42, 149, 150].
37 Чеглик кречатей — один из видов мелкого сокола; облада очень быстрым полетом.
142
Здесь опять Посольский приказ проявил удивительную заботу об иранских послах и членах их посольства.
Как провожали русские власти иранское посольство из д|осквы и каков был церемониал проводов, об этом материалов не сохранилось. Известно лишь, что провожали посольство до Коломны 50 боярских детей и 100 стрельцов. Сорок стрельцов составляли конвой посольства и следовали с ним до Нижнего Новгорода, где их должны были заменить другие провожатые до Казани и т. д. В Коломне иранских послов посадили на три судна, а «Бутак-бека з дворяны... [посадили] в большом судне с чердаком...» 3S.
Время прибытия посольства в Астрахань и отправки его оттуда — неизвестно. Обычно путешествие водным путем от Москвы до Астрахани длилось в те времена три месяца [210, 19]. Следовательно, в первой половине октября посольство уже могло быть в Астрахани, когда летняя навигация по Каспийскому морю заканчивалась. Поэтому возможно, что Бутак-бек зазимовал там. Об этом говорит и то, что шахский двор только летом 1591 г. узнал, что послы вернулись в Гилян, а не погибли, как распространился в Иране слух.
О встрече шаха Аббаса с послами рассказал гилянский купец Неамет астраханскому воеводе Ф. М. Троекурову летом 1593 г. По его данным, встреча произошла в Исфахане, где «государевы поминки, кречеты шах привел у них радостно и послов своих пожаловал и к государю [русскому] сее осени или на весне хочет послать послов своих-» [22, 281, 281 об.; 42, 174, 175].
Очевидно, это было осенью или зимой 1591 г. в Исфахане, куда шахский двор выезжал на более холодный период года.
Посольству Бутак-бека и Анди-бека и, в частности гилян-ской миссии Хаджи Хасана, иранский историк Мо’эззи уделил много внимания [310, 270, 271]. Не преуспев в правильном описании деятельности Бутак-бека в Московском государстве, а тем более в анализе значения его посольства, Мо’эззи сконцентрировал внимание на доказательстве нелояльности московских властей, якобы оказавших протекцию взбунтовавшемуся изменнику, гилянскому Ахмед-хану.
Политические результаты посольства Бутак-бека и Анди-бека были незначительны. Переговоры закончились формальными заверениями в дружбе. Приехав без четкой программы действий, Бутак-бек не предложил ничего конкретного по основному вопросу — о военном союзе против Турции, так как шахский двор вел интенсивные переговоры с Турцией об окончании войны.
42 цдС чеРДаком — надстройка на судне, вроде каюты [22, 233, 234;
143
Это насторожило московских дипломатов. Они не поверили устным заявлениям иранского посла о желательности такого союза для шаха, и поэтому, естественно, что у московского правительства пропал первоначальный интерес к посольству Бутак-бека. Оно решило подождать результатов ирано-турецких переговоров о мире и воздержаться от немедленного ответа на посольство Бутак-бека. С другой стороны, в Москве были заинтересованы в мире на своей юго-восточ-ной границе, так как начатая в январе 1590 г. война со Швецией за Прибалтийские земли вынуждала избегать осложнений с Османской империей и тем самым предохраняла южные и юго-западные границы от набегов татар крымского хана Гази Гирея II, вассала турецкого султана.
Вместе с тем, проводя политику проникновения на Кавказ и будучи заинтересованными в прикаспийском районе, русские дипломаты добивались и добились подтверждения шахом Аббасом обещания о передаче Дербента и Баку Московскому государству. За это они предлагали обезопасить северную границу Сефевидского государства, укрепляя линию реки Терек и выдвигая свои военные посты «с вогненным боем» к югу от Терека и его правых притоков.
В этом отношении переговоры с Бутак-беком для русской стороны были благоприятными, так как иранская сторона подтвердила передачу указанных городов Московскому государству и согласилась на постройку русских укрепленных городков южнее Терека.
Московское государство впервые дало письменное обязательство посольству Бутак-бека и Анди-бека о свободной торговле иранских купцов на своей территории.
Русский царь и его приближенные не оказали особого покровительства послу гилянского хана Ахмеда, отделавшись общими фразами и не возбудив подозрений у шаха Аббаса.
И последнее. Отношение русских властей к шахскому посольству Бутак-бека и Анди-бека и к гилянскому послу Хаджи Хасану было несравненно лучшим, чем гилянских и шахских властей к русскому посольству Васильчикова, как с точки зрения оказания внимания и почестей, так и с точки зрения обеспечения всем необходимым, начиная с продовольствия, фуража, жилья и кончая транспортными средствами.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПО ПЕРИОДУ 1586—1590 гг.
Последнее пятилетие 80-х годов XVI в. характеризовалось крайним ослаблением Московского и Сефевидского государств В этих условиях и произошло установление между ним11
144
регулярных дружественных отношений, определивших их осторожную политику с оглядкой на всемогущую, агрессивную Османскую империю в их основном вопросе борьбы против
нее-
За эти годы Московское и Сефевидское государства обменялись по инициативе последнего тремя дипломатическими миссиями: миссия Анди-бека (1586—1588 гг.) и посольства Г. Б. Васильчикова (1588—1589 гг.) и Бутак-бека — Анди-бека (1589—1590 гг.).
Аббас I, свергший в мае 1587 г. с трона своего отца, шаха Ходабендэ, обладал умом, энергией, хитростью и талантом незаурядного государственного деятеля. Придя к власти, он поставил целью централизовать страну с ее системой кизыл-башского феодального засилья. Для этого необходимо было покончить с тяжелой и бесперспективной войной против Турции, ликвидировать узбекскую угрозу на востоке.
Приступив к переговорам с представителями Московского государства, шах Аббас не дезавуировал предложений своего отца о передаче Московскому государству Дербента и Баку, сделанных Анди-беком в Москве. С конструктивным оптимизмом молодости шах Аббас искал выхода из трудного положения страны с расчетом только на себя; при этом полагал понести наименьшие территориальные потери. Поэтому
в политику отца он внес сразу же изменения, рассчитанные на получение военной помощи от Русского государства без письменных обязательств о военном союзе против Турции и, тем более, без выплаты компенсации за него.
Установившееся представление о том, что шах Аббас стремился к заключению военного союза с Московским государством против султанской Турции, не подтверждается архивными документами за 1587—1590 гг. Шах Аббас стремился во что бы то ни стало закончить миром войну с турками.
Его политика в отношении Московского государства за-
ключалась в переговорах, в призывах на словах к совместной борьбе с недругами «за один», в желании добиваться от него гарантии в неприкосновенности иранской границы на севере. К тому же переговоры с Московским государством
Должны были воздействовать на турецких дипломатов, опасавшихся военного альянса Сефевидов с русскими.
Политическая линия шахского двора до подписания мира с тУрками в 1590 г. заключалась в том, чтобы вести переговоры в Москве, всячески откладывая конкретное завершение До приезда следующего посольства. В отношении передачи °родов Дербента и Баку было заявлено, что это будет воз-°^° в случае, если русская рать отвоюет их у турок.
р Шахский двор вынужден был временно примириться с УСско-кахетским договором 1587 г. о защите русским царем
145
Глава IV
ОБРАЩЕНИЕ ГИЛЯНСКОГО АХМЕД-ХАНА К МОСКОВСКОМУ ЦАРЮ ЗА ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ (1591 — 1593 гг.)
Гилянский правитель из династии Кийя «Хан-Ахмед-хан лахиджанский, бывший владетель Гиляна 1 Бийэ-пиш2, восстановленный в своих правах шахом Мохаммедом Ходабен-дэ...»3, в 1578 г., после 10 лет тюремного заключения, не только овладел всем Гиляном, но и в знак дружбы получил в жены дочь шаха Тахмаспа Мериан Бегун [204, 261, 272]. Однако это не сделало его приверженцем шахского двора. Воспользовавшись феодальной междоусобицей и ослаблением центральной власти в первые годы правления шаха Аббаса, Ахмед-хан объявил себя независимым правителем Гиляна и отложился от Сефевидского государства.
Дон Жуан Персидский приводит довольно романтическую историю этого отделения, связывая ее с тем, что Ахмед-хан отказался выдать шаху Аббасу трех бежавших в Гилян от казни «заговорщиков» — Мохаммед Шариф-хана, Султан Мохаммеда и А’зим-бека Колгошлю [293, 213, 214].
Ахмед-хан в 1589 г. послал своего представителя Хаджи Хасана в Москву в составе шахского посольства Бутак-бека и Анди-бека. Подробностей о деятельности Хаджи Хасана в Москве не сохранилось. Возможно, что он был направлен с Целью разузнать о значении и мощи Московского государства. Получив благоприятные сведения, «царь Ахмед-хан» (так он величается в русских архивных документах 1588—1593 гг.) решил направить в Москву отдельное посольство во главе с видным гилянским купцом Тюркемилем 4.
Посольство от мятежника Ахмед-хана не заслуживало бы
После 32 лет правления Гиляном Ахмед-хаи в 1568 г. (по Беллану, А 1570 г.) попал в опалу и был заключен шахом Тахмаспом в крепость ^стахр, около Шираза [289, 44; 204, 261].
Б1ШЭ .ПИШ — восточная часть Гиляна от реки Сефидруд.
’С 1536 г. (по Беллану, с 1537) по 1568 г. Ахмед-хан управлял не лько наследственной Бийэ-пиш (часть Гиляна), но и западной — Au пас’ полученной им после того как шах подавил восстание феодала
’f3 Дубаджа [204, 261; 289, 44; 303, 189, 289].
Эр Тюркемиль, Тюрк Имиди, Тюркомир — так его называют в русских ВстпВНЫх Документах 1588—1593 гг. Здесь приводится наиболее часто Речающееся имя Тюркемиль.
149
отдельной главы, если бы не значение Гиляна в русско-иранской торговле п не просьба Тюркемиля от имени «Ахметь царя» о переходе под защиту русского царя. Ахмед-хан, очевидно, понимал шаткость своего положения ц по мере усиления центральной власти шаха Аббаса убеждался, что ему не удержаться в Гиляне в роли самостоятельного правителя. Особенно это стало ясно после заключения шахом Аббасом в марте 1590 г. мирного договора с Турцией. Освободившуюся армию с турецкого фронта шах мог направить против непокорного гилянского хана. Так оно и получилось.
Ахмед-хан не мог питать иллюзий, что шахский двор примирится с потерей самой богатой провинции, производившей основную массу шелка-сырца5 (главный товар иранского экспорта, вскоре монополизированного Аббасом 6). Поэтому Ахмед-хан искал покровителей из числа могущественных соседей: Османской империи и Московского государства.
В 1588 г. Ахмед-хан сделал попытку обратиться за покровительством к турецкому султану Мураду III. До этого в 1578 г. Мустафа паша предложил хану Джемшиду подчиниться султану [294, 225]. Теперь же Ахмед-хап направил к султану под видом странствующего богомольца своего доверенного человека, векиля 7 Хаджи Хесам ед-дина. Ему было поручено «ходатайствовать о протекции у Порты для своего хозяина». Если бы султан Мурад гарантировал прочность положения Ахмед-хана в Гиляне, последний «обязывался облегчить предполагаемый поход турецких войск на Казвин и уступить им крепость Лахиджан» [289, 44]. Это была измена Ирану. Ахмед-хан шел на нее, лишь бы удержаться у вла-qth в Гиляне.
Но ни в 1588—1589 гг., когда султан Мурад вел переговоры с шахским двором о прекращении войны, ни тем более после подписания 21 марта 1590 г. мирного договора с шахом Турция не могла пойти на предложение Ахмед-хана, рассчитанное на продолжение военных действий против Ирана. Османская империя к этому времени не была заинтересована в продолжении этой войны, так как добилась уже макси мального успеха на востоке и готовилась к очередному походу на Балканский полуостров.
5 Гилян в те времена давал Ирану 50% шелка-сырца, больше чем Мазендеран, Хорасан, Ширван и Грузия [111, 130]. По словам голштинского посла Бругемана, побывавшего в Иране в 1634—1636 гг., записанным Олеарием, Гилян давал такие прибыли шаху от шелка-сырца, какие не давал бы даже в случае, если бы «золото из него текло.» [190, 704].
6 По словам современника событий дона Жуана Персидского, Ахмед-хан гилянский должен был выплачивать в нахскую казну дани с Гиляна миллион золотых монет [293, 214].
7 В е к и л ь (персидское слово) — доверенный, министр. Здесь управитель, правая рука феодала, правителя области.
150
Попытку заполучить себе покровителя в лице московского царя Ахмед-хан сделал летом 1591 г., т. е. когда его ставка на Турцию потерпела фиаско. Он решил направить в Москву самостоятельное посольство во главе с Тюркемилем.
В этом решении определенную роль сыграл возвратившийся из Москвы Хаджи Хасан, посланный Ахмед-ханом с посольством Бутак-бека и Анди-бека, что подтверждается сообщением Мо’эззи [310, 271].
Милостиво принятый в Кремле, Хаджи Хасан мог многое рассказать о могуществе и силе Московского государства, что вселило определенные надежды в Ахмед-хана, который к 1591 г. терял почву под ногами. Ранее говорилось, что если в 1588—1589 гг. правительство молодого шаха Аббаса испытывало большие трудности8, то в 1590 и особенно в 1591 г. положение его укрепилось, в чем большую роль сыграло и окончание ирано-турецкой войны 1578—1590 гг. В апреле 1592 г. шах Аббас смог послать большой отряд против мятежного гилянского Ахмед-хана.
Вот почему за год до этого Ахмед-хан искал спасения от неизбежной расплаты за свою измену.
Астраханский воевода Федор Михайлович Троекуров донес в Посольский приказ, что 3 августа 1591 г. к нему прибыл из Гиляна посол Ахмед-хана Тюркемиль с грамотой и с поминками для московского царя Федора [22, 241, 241 об.; 42, 153, 154].
Московское правительство не спешило с выдачей разрешения на въезд в Москву гилянского посла, и лишь 18 февраля 1592 г. Тюркемиль был доставлен в столицу. Объясняется это тем, что Посольский приказ не был заинтересован в этом посольстве. За истекшие год-полтора с момента отъезда иранского посольства из Москвы и после вскоре полученного подтверждения о заключении ирано-турецкого мирного договора 1590 г. в Москве считали, что прекращение иранотурецкой войны приведет к усилению правительства шаха Аббаса, в результате чего мятежный Ахмед-хан долго не просуществует. К тому же у Московского государства осложнились отношения с турецким султаном и его вассалом — крымским ханом Гази Гиреем, набеги войск которого на русские земли в 1591 и 1592 гг. серьезно беспокоили московское правительство.
В таких условиях Тюркемиль с посольством из 13 человек прибыл в Москву. С ним приехали его сын и племянник. Поместили посольство в Китай-городе около Никольских во-
8 Борьба с непрошеными опекунами Али-Кули-ханом шамлу и Мур-щИД-Кули-ханом устаджлу, а также почти повсеместные восстания окраинных феодалов [204, 272].
151
рот, в доме Василия Коптева, т. е. в частном арендованном доме. Кормовые определили «по полуполтине на день» и питье в натуре9. Приставом был назначен Семен Щокотов, а толмачом — Петр Муратов.
Скудость в «кормовых деньгах» и размещение посольства Тюркемиля в частном купеческом доме было следствием сомнений московских властей в суверенности гилянского хана и в правомочности посылки им дипломатической миссии в Москву. В остальном Тюркемиль был принят как иностранный представитель третьестепенной страны.
4 мая 1592 г. Тюркемиль был на приеме у царя Федора. Принят он был по всем правилам дипломатического ритуала. Однако эта приемная аудиенция одновременно была и отпускной [22, 242 об., 42, 154].
Такой порядок был установлен Посольским приказом в отношении гонцов. К тому же московские власти явно спешили отделаться от сомнительного посольства Тюркемиля, тем более что в Москве были получены сведения о прибытии в Астрахань шахского гонца Кая.
Прием Тюркемиля в Кремле был организован в несколько упрощенном виде, без особой пышности, так отличавшей московские царские приемные аудиенции. Во-первых, гилянского посла приняли не отдельно, а «того дня... был у государя... литовский посланник П. Волк да гонец Мартинь Сушений, да черкесъской Янсох князь...». Во-вторых, за Тюрке-милем послали лишь переводчика Вельямина Степанова и при въезде в Кремль их не встречали войска, как это делалось обычно при встрече иностранных послов и посланников. Более того, Тюркемиль «выходу государева дожидался на казенном дворе...», откуда его провели «мимо Благовещенья середнею десницею» [22, 242 об., 243; 42, 154].
О приеме царем гилянского посла в архивных документах сказано лишь, что царь Федор принял Тюркемиля «в царском платье...» и что «рынды» 10 одеты в белое платье и были в золотых чепях [цепях], а бояре и дворяне, и диаки, и приказные люди были в золотном платье».
После представления посла царю и обычной процедуры вопросов о здоровье, передачи грамоты и вручения помин-ков11 царю через посольского дьяка Андрея Щелкалова
9 Тюркемилю отпускали на день одно ведро меда «книжного», а с1° сыну, племяннику и десяти человекам обслуживающего персонала — Два ведра меда «расхожего» и десять чарок вина на день [22, 242; 42, 154]
10 Рынды — оруженосцы [244, III, 211]. Рынды — телохранители из стольников и стряпчих. Во время торжественных придворных церем<> ний они стояли по обеим сторонам трона в белых одеждах, опушенных горностаем, в высоких шапках, с серебряными топорами в руках [83, 51) J
” Перечень подарков Ахмед-хана царю неизвестен. Борису же ГОДУ нову Тюркемиль вручил: саблю булатнук) в отделанных золотом и ДР‘
152
Тюркемиль в своей речи высказал просьбу о взятии царем под свое покровительство Ахмед-хана. «Гилянской Ахметь царь, — сказал он, — велел тебе, государю, бита челом, чтоб ты, великий государь, держал его в своем жалованье и присылал к нему своих служилых татар так же, как и к бухарскому царю» [22, 243 об., 244; 42, 155].
Однако Ахмед-хан в своей грамоте, т. е. письменно, не просил протекции у московского царя. В грамоте он лишь намекнул на это: «Иное наше челобитье словом [устно] известить посол наш...».
В немногословной грамоте Ахмед-хана говорилось главным образом о торговых делах. Он просил царя «пожаловать... приказать своим ближним людем, которые нам нужно потребные вещи... [разрешать] купити без запрещенья...» [22, 246—246 об.; 42, 156].
Вторая, на имя Бориса Годунова, грамота была аналогичного содержания, с той лишь разницей, что в ней Ахмед-хан более подробно писал о торговых делах, особенно подчеркивая вопрос о содействии торговым людям обеих сторон, «чтоб нихто никому насильства не чинил...», и «вперед, бог даст, так будет. А другое наше слово то: [чтобы] во всякой год...» русские власти разрешали гилянским торговым людям покупать и вывозить черкесский полон.
Заслуживает внимания та часть грамоты, где Ахмед-хан сообщал Борису Годунову о наказании тамгачею Хаджи Меси, который русскому посланнику Васильчикову «насильство как учинил, и мы,— писал Ахмед-хан,— то сыскали 12 и за то ныне... [он] у нас в бедах пребывает...» [22, 247, 248; 42, 156, 157].
Это один из немногих случаев письменного признания иранскими властями вины своих чиновников и понесенных ими наказаний за притеснения и насильственные действия в отношении русских дипломатов и торговых людей.
На речь Тюркемиля ответил дьяк Андрей Щелкалов. От имени царя он заявил: «Мы, великий государь... Федор Иванович... гилянского Ахметя царя хотим держати в своем жалованье и пожалуем, учнем к нему посылать своих служилых татар. И ныне мы тебя [Тюркемиля] отпускаем ко государю твоему, а о которых делех... писал... Ахмет царь и мы о тех ДОлех писали в своей грамоте, а грамоту к тебе пришлем...» [22, 244, 244 об.; 42, 155].
После этого царь Федор «Ахметю царю приказал от себя [передать] поклон сидя...», и пожаловал посла «в стола ме-
ГОЦенными камнями ножнах; три чаши, отделанные лазурью; два кафтана камкн И атласа> кУшак и ТРИ куска восточной материи и др. [24, 5, 6; 42,
12
С искать, сыскивать — разыскать, расследовать.
153
сто корм», т. е. послал ему на подворье кушанья со своего стола [22, 244, 245; 42, 155]. На этом церемония приема-отпуска закончилась.
В ответной грамоте царя Федора к Ахмед хану ни слова не было сказано о согласии царя на просьбу гилянского хана о протекции. Как грамота царя Федора, так и грамота Бориса Годунова касались главным образом вопросов торговли и содержали ответы на просьбы о разрешении гилянским торговым людям «потребные вещи... велети покупати на вас вашим людей без запрещенья». А Борис Годунов отвечал, что царь «позволил купить, [и] велели чинить без оскуденья...» [22, 251—253; 42, 159, 160]. То же говорилось и в отношении черкесского полона. Более того, в царской грамоте говорилось, что «полон вашь, который поймали прежь сего у ваших людей, сыскав велели отдати вашим людей».
В грамоте сообщалось также, что Ахмед-хану послано в подарок «два сорока соболей, да две лисицы черны, да два зуба рыбьи...» [22, 249, 250; 42, 158].
Борис Годунов от себя послал Ахмеду-хану сорок соболей, серебряный кубок, серебряные часы, два коротких самопала и серебряную порошницу [24, 5, 6; 42, 158]. Подарки, как видим, не отличались особой ценностью.
Совершенно очевидно, что устный ответ царя Федора Тюркемилю на приемной-отпускной аудиенции был дипломатической любезностью,, продиктованной соображениями нежелательности оттолкнуть хана от себя в объятия турецкого султана Мурада III. Тем более, что формула о «жалованье», т. е. о пожаловании и милостях, ни к чему не обязывала русскую сторону. Что же касается слов о служилых татарах, то они могли рассматриваться как помощь служилыми людьми, т. е. чиновниками и т. д. К тому же, аналогия с бухарским ханом подтверждает это. В Бухару, как известно, московское правительство не посылало тогда войска для поддержки ханов.
Невозможно допустить, чтобы в Москве могли серьезно отнестись к авантюристическому предложению взбунтовавшегося шахского наместника такой важной для Сефевидского государства провинции, как Гилян. Ясно было, что пройдет немного времени, и в Гиляне установится законная власть центрального шахского правительства, что и произошло вес ной 1592 г., когда Тюркемиль еще находился в Москве.
Согласно персидским источникам, шах Аббас, узнав об обращении Ахмед-хана к турецкому султану с просьбой о протекции и помощи ему в походе на Казвин, направил протест в Константинополь и послал Ферхад-хана для ликвидации мятежа в Гиляне [289, 45].
По сведениям же дон Жуана Персидского, шах Аббас
154
выступил сам во главе 30-тысячного корпуса, чтобы наказать Ахмед-хана за отказ в выдаче бежавших к нему трех заговорщиков, подлежавших казни [293, 213, 214].
В мае с Ахмед-ханом было покончено. Его войско, насчитывавшее до 20 тысяч главным образом феодального ополчения 13, разбежалось, не приняв боя с дисциплинированной армией шаха Аббаса. Сам же Ахмед-хан, захватив ценности и бросив семью 14 *, погрузился на судно в Рудесере и бежал к туркам в Баку.
Орудж-бек Баят, с 1601 г. дон Жуан Персидский, будучи участником похода Аббаса I в Гилян, рассказывает о попытках хана преградить дорогу к Лахиджану, резиденции хана, устройством на дорогах завалов из деревьев и засад за ними. Пишет он и о жестокостях шахского специального полицейского полка, одетого во все красное — «от ботинок до пера на шапках»: как «были преданы мечу» десять тысяч жителей города Нохума, больше чем наполовину состоящего из женщин и детей, как красавицу-жену губернатора этого города «сожгли живьем» [293, 215].
На основании турецких источников Хаммер сообщает о дальнейших злоключениях Ахмед-хана в Турции. Он описал его как человека «искусного во всех отраслях наук...» и сообщил, что в Стамбуле он был хорошо принят Мурадом III. Мехмендаром у Ахмед-хана был ученый — историк Селяники. Не добившись поддержки своих политических домогательств, Ахмед-хан получил разрешение выехать в Кербелу, где ему было назначено содержание в 285 аспре в день и 500 мер пшеницы и ячменя на год. Однако он не успокоился на этом; за попытку тайно возвратиться в Шнрван он был посажен в Гандже в тюрьму [294, 265, 266]. И это закономерно, так как после заключения мирного договора с Сефевидами в 1590 г. интерес султанского правительства к Ахмед-хану пропал. «Турки не хотели теперь принимать обещаний от Ахмед-хана, чтобы не нанести вреда миру с Персией...» —заключает Хаммер [294, 259].
По персидским источникам, шахский двор получил в 1597 г. сообщение багдадского паши, что Ахмед-хан умер в Стамбуле [289, 45, 70]. Так бесславно закончил жизнь мятежный гилянский хан.
О судьбе гилянского посольства Тгоркемиля сведений в архивных делах 1591—1593 гг. не сохранилось. Очевидно,
13 Это были примитивно вооруженные холодным оружием крестьяне.
14 Семья Ахмед-хана, порученная надсмотрщику за гаремом, носившему громкое название Кийа Феридун-саляр гарема, была передана им ферхад-хану якобы из верноподаннических чувств к династии Сефевидов,
так как жена хана Мериан Бегун была дочерью шаха Тахмаспа [289, 45; 293, 214; 303, 189].
155
Тюркемиль вовремя узнал о подавлении мятежа Ахмед-хана и остался в Московском государстве выжидать. Приехавший в Москву в 1593 г. шахский посол Хаджи Хоеров настойчиво требовал от московского правительства 13 и 15 сентября 1593 г. выдачи ему гилянского посла Тюркемиля для отправ ки его к шаху.
Вслед за посольством Хаджи Хосрова шах Аббас направил с «Заги беком», очевидно гонцом или купцом, в Москву грамоту. В ней он сообщал русскому царю, что его «посаже-ник 15 гилянской Агметь царь... и от него нам неподобные дела ведомы учинились, и мы для того его з Гиляни согнали. И поехал он к турскому [султану]... А Агмет царева казна и вся его рухледь взята на наше величество...». Поэтому шах просил «Агметя царя посла [Тюркемиля] со всею его рух-ледью велети его к нам отпустить вскоре с нашим посланным человеком с Заги беком...» [25, 48—49 об.; 42, 208, 209]. Высланный в Иран Тюркемиль, очевидно, сумел оправдаться перед шахским двором и продолжал свои торговые дела с Астраханью. Более того, он заслужил доверие шаха Аббаса и был послан им в Москву с товарами шахского двора. В качестве купчины шаха его отпустили в 1596 г. из Москвы в Казань, откуда в июне 1597 г. вместе с иранским посольством Имам Кули-бека его увез в Астрахань русский посол В. В. Тюфякин. Однако из этого города воеводы «не отпустили [Тюркемиля] неведомо зачем...» — сообщил Тюфякин 28 сентября 1597 г. в Москву.
О дальнейшей судьбе Тюркемиля мы узнаем также из че лобитной иранского посла Пер Кули-бека от января 1601 г. Он просил передать ему имущество и товары шахского купца Тюркемиля, который при погрузке в Астрахани, очевидно, в том же, 1597 г. «на бусу тут же и утонул». Посольский приказ 20 января того же года предписал астраханскому воеводе И. В. Ситцкому выполнить просьбу Пер Кули-бека [33, 83, 84; 43, 126, 127].
В июне 1592 г. из Шемахи Ахмед-хан послал другого гилянского купца — Неаметя с грамотами к московскому ца рю Федору и к Борису Годунову. Он сообщал обоим, что вскоре собирается восстановить свою власть в Гиляне [22, 278 об.— 284 об.; 42, 173—176]. Очевидно, он это сделал с целью предотвратить передачу русскими властями иранскому правительству находившихся в Астрахани морских судов и другого своего имущества и товаров. Однако выполнить обещание Ахмед-хан не смог, так как не имел для этого реальной военной силы. Расчет же его на турецкую помощь ока- 16
16 Посаженик — посаженный шахом управлять провинцией- (По сажемьник — назначенный, подчиненный владетель) {244, II, 123*1
156
зался несостоятельным, как и расчет на родственные чувства шаха Аббаса.
Астраханский воевода Ф. М. Троекуров сообщал в Москву 22 декабря 1592 г., что к нему прибыл гилянский те-зик 16 Неаметь с тремя грамотами: одна — от грузинского царя Александра и две — от Ахмед-хана к царю и Борису Годунову. Воевода послал грамоты в Посольский приказ.
Неаметь «в роспросе» рассказал Троекурову много интересного, в том числе как «хан Ахметь бежал в турсково [султана] город в Шемаху на семи бусах 17 сее весны», откуда и поручил Неаметю отвезти грамоты в Астрахань.
В первой из них к царю Федору Ивановичу, после славословия в честь русского царя, Ахмед-хан объясняет свое бегство из Гиляна тем, что «ныне у нас с кизылбашьским шахом учинилось о земле не от велика 18 некое межусобие и, божиею волею мера так стала: вышли... [мы] в шемахийское государство...». Оптимистически настроенный, Ахмед-хан надеялся, что недоразумение с шахом Аббасом «межюусобие не долго будет и оже 19 бог даст, на свое государство в Гилян опять возвратимся...». Уповал он на то, что его «дочь за ки-зылбашьского шаха сына нар[е]чена, а его мать [т. е. жена шаха Аббаса] моей дочери мать учинилась».
Затем, перейдя в грамоте к главному — к просьбе сохранить за ним отправленные в Астрахань товары, Ахмед хан писал: «у тебя прошенье наше то, чтобы... [ты, т. е. русский царь] дружелюбные дороги урвати не велели, которые наши суды ходят ежелет20, тех бы [судов с товарами] отпу-щать велели...».
Закончил Ахмед-хан грамоту сентенцией: «А старой ДРУГ — недругом николи не будет» [22, 280—282; 42, 175].
В грамоте к Борису Годунову Ахмед-хан повторил содержание грамоты к царю, дополнив сообщением о каком-то щите, заказанном в Гиляне для Бориса Годунова, который забрали шахские войска. Он советовал Годунову задержать в Астрахани кизылбашские корабли [22, 283—284 об.; 42, 175, 176] и тем самым возместить утерю этого щита.
Борис Годунов не послушался совета свергнутого гилян-ского хана и не стал конфликтовать с шахом из-за щита, хотя и отделанного драгоценными камнями и золотом.
Подводя итоги, следует сказать, что дипломатическая Миссия Тюркемиля никакого практического значения не име-
Т е з .и к — восточный мелкий и средний купец.
* Семь бус — явное преувеличение.
Не от велика — т. е. не из-за великого дела, а из-за пустяков, •за какого-то небольшого недоразумения.
эд г ж е — здесь в значении «если» [244, II, 629].
Ежелет — каждое лето, т. е. ежегодно.
157
ла. Не успел гилянский посол выехать из Москвы, как самовластью Ахмед-хана в Гиляне пришел конец.
Несмотря на это, переговоры Тюркемиля в Москве представляют интерес для русско-иранских отношений с нескольких точек зрения.
Во-первых, русские дипломаты разоблачили авантюризм Ахмед-хана, искавшего то турецкого, то русского покровительства. В Москве это поняли и сделали правильный вывод.
Во-вторых, переговоры с Тюркемилем были проявлением добрососедства со стороны Московского государства к Сефе-видскому Ирану, исходившего из необходимости сохранения взаимовыгодных торговых отношений. Поэтому Москва де-факто поддерживала с Ахмед-ханом дипломатические и торговые отношения и дважды принимала гилянских послов. Однако делалось это с учетом условной, временной и ограниченной самостоятельности Ахмед-хана.
Неправомочность посольства Тюркемиля понимал Посольский приказ — организатор официального приема Тюркемиля у царя Федора. Принимали гилянское посольство в Кремле не как посла суверенного государства, каким был Иран, а как дипломатического агента третьего ранга, каким обычно считался по русской дипломатической иерархии — гонец, которому поручалось только доставить грамоту.
На просьбу о протекции Ахмед-хану, Тюркемилю в порядке дипломатической вежливости устно ответили согласием царя держать Ахмед-хана в своей милости (в жалованье) с обещанием посылать ему «своих служилых татар» без конкретизации их назначения и цели. Именно поэтому иранская сторона никогда ни устно, ни письменно не предъявляла представителям Московского государства каких-либо претензий из-за того, что в Кремле принимали посланцев Ахмед-хана
Глава V
н ПОЛИТИКА ШАХСКОГО ДВОРА ПОСЛЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ МИРА
С ТУРЦИЕЙ
МИССИЯ В РОССИЮ
ШАХСКОГО ГОНЦА КАЯ (1591—1593 гг.) И ВОПРОС О ВРЕМЕННОМ ХАРАКТЕРЕ МИРА С ТУРКАМИ
О дипломатической миссии шахского гонца Кая в фонде 77 ЦГАДА в книге № 1 1 «персицкаго повытья» о персидских и гилянских делах сохранилось несколько десятков документов: о прибытии Кая в Астрахань и об отправке его в Москву, о приеме и отпуске у царя Федора, о переговорах в Москве и отправке обратно в Иран [22, 253—278 ; 42, 160—173].
Первые данные о миссии Кая были получены в Терках осеныо 1591 г. Основываясь на донесении воеводы с Терека Петра Шаховского, астраханский воевода Ф. М. Троекуров сообщал в Посольский приказ, что «пришел к ним на Терку осенесь... гонец Кая» [22, 253, 253 об.; 42, 160].
В Терках от Кая узнали, что прибыл он сухопутным путем через Дербент и Тарки и что по дороге он был, по словам Мо’эззи, «донага» [310, 272] ограблен Ахмед-ханом, сыном Тарковского шамхала. Только с открытием морской навигации в марте — апреле 1592 г. Кая смогли отправить в Астрахань [22, 253 об., 254; 42, 160]. Отсюда его немедленно направили в Москву в сопровождении боярского сына Третьяка Лопатина и 50 стрельцов. 20 июня он прибыл в Москву. Очевидно ввиду срочности, он был отправлен сухопутным путем.
С какой целью шах Аббас так спешно направил Кая с грамотой в Москву, не дождавшись возвращения в Казвин своих послов Бутак-бека и Анди-бека, сказать трудно.
Спрошенный в Астрахани о цели приезда, гонец Кай заявил местным воеводам, «что он едет ко государю от шаха з грамотою, а пошол... он от шаха тому месяц з десеть...», т. е. летом 1591 г. [22, 253, 253 об.; 42, 160].
* 1 То, что Кай был направлен в июне---июле 1591 г. из Ира
м 1 То же и в книге № 3. В частности, подробно описан приезд в Москву Кая в июне 1592 г. {24, 9об,—Юоб.; 42, 160, 161].
159
на в Москву трудным сухопутным путем через недавно занятый турками Дербент и владения Тарковского шамхала, говорит о срочности его миссии. Подтверждается это и шахской грамотой, привезенной гонцом в Москву. В ней дано, хотя и малоправдоподобное, объяснение причин, заставивших шаха направить гонца с грамотой в Москву «тихим», т. е. сухопутным путем, а не обычным морским- Возможно, что при этом шах Аббас хотел испытать новый, сухопутный путь, связывающий Дербент с Астраханью, тем более что морской путь в Русское государство мог показаться ему не надежным: посольство Бутак-бека и Анди-бека, ожидаемое из Москвы осенью 1590 г., не вернулось к этому сроку и считалось погибшим в Каспийском море.
Но в начале лета 1591 г. посольство Бутак-бека и Анди-бека добралось до Гиляна. Летом 1591 г. в Казвин прибыло турецкое посольство Хазар паши, бывшего беглер-бега Вана. Он привез шаху для подписи экземпляр заключенного 21 марта 1590 г. в Константинополе ирано-турецкого договора [289,
Получив этот неприятный документ, шах Аббас начал с того, что казнил Мехди Кули-хана Устаджлу, заключившего этот договор 2 3. Хотя, как правильно отмечает французский историк Беллан, шах не должен был удивляться тяжелым условиям договора4. На других условиях турки-победители не подписали бы мира.
Летом 1591 года посольство Бутак-бека благополучно вернулось из Москвы, но без ответного посольства. Узнав об этом, шахский двор решил срочно отправить к русскому царю гонца с грамотой.
Шахская грамота, присланная с Каем, была без даты. Она отличается большим размером и не логична по содержанию. Последнее отчасти может быть объяснено плохим переводом на русский язык.
Грамота начинается с обычного славословия в честь русского царя. После него излагается суть грамоты: «Всегда нашим хотеньем и прошением мысли нашея слово наше то, чтоб государствам [нашим] потребные вещи, уготовав5 * по
2 По данным дон Жуана Персидского, договор был составлен в двух экземплярах, один из них подписан султаном Мурадом III в Константинополе, а второй был заготовлен для шаха [293, 213].
8 Формально Мехди Кули-хана казнили за то, что он допустил, что его оскорбил султан Мурад III. В отместку за это шах приказал сбрить бороду у турецкого посла Хазар паши и отослать ее султану [289, 40, 41]
4 Беллан писал: «Шах Аббас не удивился такому миру, который он сам выпросил у своего врага-победителя» [289, 40].
5 Уготовав — заготовив, предназначив. (Уготовати — приготовить,
предназначать) [244, III 1139].
160
своему желанью, учинив во обдержании 6 нашие власти, тем ссылатися7 дорога отворилась» [22, 259, 259 об.; 42, 164].
С трудом читаемую последнюю часть фразы следует пони мать так: разрешить в порядке обмена ввоз и вывоз необходимых для обоих государств8 вещей по их желанию (вы бору) •
Такое толкование подтверждается ответной грамотой царя Федора- В ней приводится это предложение шаха и дается на него ответ. В переложении царской грамоты это выглядит так: шах Аббас «писал... в своей грамоте... чтобы нам о наших потребных вещех по нашему желанию на обе стороны посылати и тем бы в наши государства дорога отворилась...» [22, 270, 273 об.; 42, 169—171]. Это было со стороны шаха Аббаса предложением об обмене товарами. В него, как увидим далее, шахский двор вложил особый смысл — обмен шахскими и царскими товарами производить без взимания таможенных пошлин и других сборов.
Далее в грамоте шаха напоминается о дружбе и обмене посольствами между прародителями шаха и русского царя Федора. Поэтому и в настоящее время, узнав о славе московского царя, к нему шах «посылали после своего со всею •желательною любовью, чтоб ваше величество у наших послов речи наши выслушав, и быть бы нам великим государем меж себя в дружбе и в любви, и прислать бы вам к нам рагь своя. А мы... как учинились есмя на счасливом своем государстве государем и как присылали... [вы, московский царь] посла своего... [Г. Б. Васильчикова] и мы... о том порадова-лися. А в те поры от некоторых от мусульманских же государей учинилась нам шкота9 и мы против своих недрузей, рать свою уготовя, вооружилися и послали есмя к вашему величеству с своею любительною грамотою вернейшего своего посла Бутак бека о вспоможении рати, чтоб вашему величеству прислать к нам рать своя» [22, 259—261; 42, 164,
Сразу же после такого серьезного вопроса, как совместная русско-иранская военная борьба против Османской империи, в грамоте приведено малоубедительное как по форме, так и по существу объяснение того, почему срочно послан в Москву гонец Кай и почему шах направил его не через Каспийское море, а сухопутным путем,
'Обдержание, объдьржати — обнимать, охватывать, назна-Чать> определять и т. д. [244, II, 563, 564]. И другое значение — приспособляться, налаживаться и др. [230, 8, 60, 61].
’Ссылатися — от «ссылка». Здесь — в значении обмениваться т°варами.
Дво Государство — здесь может означать и шахский и царский
9 Шкота, шкода — вред, убыток (244, III, 1596]
6 Заказ ill 161
В грамоте говорится, что после того, как русский царь отправил Бутак-бека из Москвы в обратный путь, «до на-шаго величества слух дошел, что от вас идучи на море, суд. но у них розбило и [они] потонули. И мы были о том добре поскорбели. И после того приехал к нам от Бутак-бека человек, а сказал, что посол наш Бутак-бек в Гилян пришел совсем здорово, и мы о том со всем государством своим добре возрадовались, и потому для дружбы и любви послали есмя наскоро к вашему величеству с своею любительною грамотою и с поминки человека своего Каю, чтоб вашему величеству с нами быти по прежнему в дружбе и в сылке, и в любви и в соединенье».
И далее о том, что при отъезде из столицы Ирана гонец Кай просил шаха Аббаса его «через Гилян [и далее Каспийским морем] не посылати, а послать бы его иною дорогою...».
Сделать то же самое шах просил и русского царя — «его [Кая] отпустить иною тихою дорогою, а не на Гилян» [22, 261—262; 42, 164, 165].
Указывается в грамоте в качестве причины столь странной просьбы боязнь Кая ехать через Гилян: «А гилянского царя ближние люди нашего величества государству о добре не радят 10, чтоб нашему человеку проехать здорово...». И что поэтому «наш человек Бутак бек и Ази Хоеров и кречетник наш Баба едет деи к нам з досадою».
После обычной просьбы к царю «человека нашего Каю отпустить не задержав...» шах просил в грамоте разрешить Каю «на себя купить полону жонок и девок и рабят чистых... [которых] ему купить поволили [бы] без запрещенья, каков он выберет» [22, 261 об.; 262; 42, 165].
Заканчивается грамота заверениями шаха Аббаса в дружественных чувствах: «А то ведомо буди, что дружба наша и любовь межь нас и до кончины века не разрушитца... и вашему б величеству на том и справедливо и крепко стоять, а о дружбе и любви радеть. И всегда б межь нами нашим и вашим посланником з грамотами ходить дорога отворена была. А наше хотенье то, чтоб межь нами любовная дружба была свыше, и вперед всегда быть бы вашему величеству на своих государствах счасливому, многолетну, храбру и мпло-стиву во веки» [22, 262; 42, 165].
В переводе грамоты не указаны ни дата, ни подпись, ни место ее написания.
Внимательное изучение грамоты 1591 г. показало ее обстоятельность. В ней шахский двор признал ряд положении, которые ранее или отрицал, или излагал только в устной
10 О добре не радят — не стараются в пользу Иранского госу дарства.
162
форме. Среди них следует отметить, во-первых, предложение Нахского двора об обмене товарами между Иранским и Московским государствами. Фактически этим устанавливался по инициативе иранской стороны в одностороннем порядке статут шахских купчин с невыгодным для русской стороны беспошлинным ввозом в Московское государство шахских товаров, а также вывозом их.
и Во-вторых, в грамоте признавалось, что иранская сторона первая направила своих послов в Московское государство для установления дружественных отношений и для того, чтобы «прислать бы вам к нам рать своя». Это положение не имело бы значения, если бы иранские представители упорно не настаивали на обратном, т. е. на инициативе русской стороны в этом вопросе.
В-третьих, в грамоте констатировалось, что после воцарения Аббас весьма «порадовалися» присланному в Иран русскому посланнику Г. Б Васильчикову с изъявлениями дружбы.
В-четвертых, признавалось, что мусульманские государи (турецкий султан и бухарский хан) учинили Ирану «шкоту», т. е. объявили войну; что шах Аббас дал им отпор и послал Бутак-бека в Москву просить русского царя «о вспоможении рати».
Далее в грамоте начинаются искажения фактов. Неверно утверждение, что шах Аббас, отправляя в 1589 г. Бутак-бека в Москву, был готов вести войну с турками, для продолжения борьбы с которыми он ждал военной помощи от Московского государства.
В действительности же, в 1589 г. шахский двор не только вел переговоры с Османской империей о прекращении войны, но и направил в Стамбул весьма правомочное посольство Мехди Кули-хана устаджлу в сопровождении племянника шаха Хайдар Мирзы, который должен был остаться в качестве заложника после заключения договора о мире. Мех-ДИ Кули-хану было предписано заключить мирный договор во что бы то ни стало, как писал в 1602—1603 гг. дон Жуан Персидский, «на самых жестких условиях...», которые предложит турецкий султан, с передачей Турции «всех тех земель, прежде включенных в Персицкое государство и завоеванных турецкой армией в течение последней кампании с границей на реке Араке» [293, 259].
Изучение архивных документов показывает, что к июню — июлю 1590 г. московскому правительству стало ясно, что Шахский двор ни о каких военных действиях против Турции Ке помышляет и что вопрос о заключении русско-иранского военного союза отпадает.
В грамоте утверждалось, что, узнав о благополучном возвращении в Иран посольства Бутак-бека, шах так «возрадо-6*
163
вался», что послал гонца Кая с грамотой к царю заверить его в дружбе и в желании объединиться для борьбы против Турции. и
Радость шаха по случаю возвращения Бутак-бека и желание поделиться ею с царем выдвигаются в качестве причин срочной отправки Кая в Москву. Все это малоправдоподобно, ибо проявление такой сентиментальности не характерно для жестокого шаха Аббаса.
Утверждение, что Кай послан сухопутной «тихой» дорогой потому, что сам пожелал, звучит так же фальшиво, как и то, что шах согласился на более «тихий» путь, чтобы ускорить поездку Кая в Москву для вручения грамоты царю фе. дору. Это дает основания полагать, что шахский двор специально направил Кая к Тарковскому шамхалу. Кай не случайно попал в Тарки, а преднамеренно побывал у шамхала и лишь отсюда отправился в Московское государство. История же с ограблением в Дагестане может быть выдуманной Каем, тем более что шахские подарки у него, «донага ограбленного», почему-то оказались нетронутыми.
Цель поездки Кая к шамхалу в Тарки могла быть одной — восстановление сюзеренитета шахской короны над Дагестаном, фактически утраченного в 1580 г., когда шамхал «принял турецкую ориентацию» [124, 44]. Мо’эззи же считает, что миссия Кая «была не политическая, а торговая» [310, 272].
Согласно константинопольскому ирано-турецкому мирному договору, Ширванская провинция осталась в вассальной зависимости от султана. Дагестан не входил в ее состав, а тарковский шамхал и другие владельцы Дагестана учитывали только силу близко расположенных в Шемахе и Дербенте турецких войск. Шамхалу оставалась только политика лавирования между турками и русскими и в меньшей степе
ни — шахским двором.
Момент для восстановления власти шаха над шамхалом был выбран удачно: в апреле — мае 1591 г. русская рать под командованием воевод Засекина и Шаховского вместе с гру-
зинским отрядом кахетского царя Александра «выступила совместно против шамхала и разбила его» [124, 45].
Это не могло не обеспокоить шахский двор.
Забегая несколько вперед, следует сказать, что конкретного успеха посланец шахского двора Кай не добился. И иначе быть не могло: шах был далеко, турки — в Шемахе и Д Р бенте, а русские — еще ближе. В 1588 г. они восстанови-Теркскую крепость и город, а около 1590 г.— «Сунжепскп I Койсинский остроги» [124, 45]. не.
При рассмотрении всех положений шахской грамоты^ ] вольно возникает вопрос, для чего шахскому двору ПОТР
164
ралось посылать летом 1591 г. в Москву такую грамоту, в которой не было сказано основное — о подписании ирано-ту-рецкого договора 1590 г. Думается, для того, чтобы создать У русской стороны представление, что шах Аббас предлагал ей в 1589—1590 гг. заключить военное соглашение против Турции, но московское правительство тогда не дало положительного ответа и шах снова направил с таким же предложением гонца Кая в Москву.
Таким демаршем шахский двор хотел свалить вину за нет подписание ирано-русского военного союза на русскую сторону, в результате чего шахский двор якобы вынужден был 21 марта 1590 г. подписать константинопольский мирный договор с султаном.
В этом свете могут быть понятны и мотивы посылки шахом Аббасом своего гонца с грамотой в Москву. Они находят подтверждение и в переговорах Кая летом 1592 г. в русской столице.
Здесь необходимо рассмотреть, каково было положение Московского государства к середине 1592 г., какие изменения
произошли в нем и как они могли повлиять на русско-иранские взаимоотношения.
Прекращение войны между Ираном и Турцией развязывало руки турецкому султану Мураду III для активизации борьбы против Московского государства. Поводов для этого было достаточно. Набеги донских казаков на Азов серьезно осложнили русско-турецкие отношения. Следствием этого были два (в 1591 и 1592 гг.) нашествия татарских войск крымского хана Гази Гирея. В июне — июле 1591 г. он в походе на Москву дошел до села Коломенского, но отсюда вынужден был бежать. Его калга Фети Гирей весной 1592 г. опусто-Тульской и Каширской в полон [125, 41; 134,
шил Украину и дошел до Рязанской, земель, угнав массу русских людей Ш, X, III, 99; 242, 263—266].
Татарские набеги осуществлялись не только по приказу и под воздействием на потерпевшей поражение к ослаблению Русского
турецкого султана Мурада III, но крымского хана Швеции, только что От русской армии и стремившейся г°сударства и к взятию реванша.
Перемирие на год, заключенное _ ,___ ,
вом 25 февраля 1590 г., не сняло напряженных отношений с ^ИК], а контакт Швеции с Крымом и Стамбулом заставлял Московское правительство особенно тщательно оберегать рус-о'тУРецкие и русско-татарские отношения от осложнений, крайней мере на ближайшие 4—5 лет.
Поэтому не следует удивляться сдержанности московских бОдЛ°Матов при переговорах с шахским гонцом Каем, тем ее> что они уже имели возможность убедиться в неискрен
со Шведским государст-
165
ности и непоследовательности политической линии шахского двора.
Сомнения, возникшие ранее, увеличивались в июне 1592 г., когда из шахской грамоты, привезенной Каем, Посольский приказ узнал об умолчании шахского двора о подписанном 21 марта 1590 г. мирном договоре с Османской империей.
Такова была обстановка, сложившаяся в связи с приездом шахского гонца Кая в Москву летом 1592 г.
Какие же события происходили в Сефевидском государстве перед отправлением Кая в Москву?
Подписав в марте 1590 г. тяжелый мирный договор на унизительных условиях, продиктованных победителями-турками, Сефевидское государство потеряло все области, захваченные турецкими войсками. Среди них Арабский Ирак и часть Луристана с городом Хамадан, Курдистан, весь Азербайджан с городами Тебриз, Марата, Зенджан (граница проходила несколько западнее Ардебиля), Ширван и все Закавказье [289, 40; 294, 257—258; 204, 272; 105, 271—277].
Главное же унижение заключалось не столько в огромных территориальных потерях, сколько в некоторых статьях договора. Хаммер пишет о них, что «выполнение их содержало в себе превращение веры шиитов в веру суннитов...» п, и что включение таких условий в текст договора создавало предлог для новой войны.
Может быть, это сказано слишком сильно, особенно в первой половине фразы. В отношении же предлога для войны-реванша Хаммер прав. Через 12 лет война возобновилась, но уже по инициативе иранской стороны.
Как принял шах Аббас константинопольский договор? Как уже говорилось, шах «нисколько не удивился такому [тяжелому] договору...», которого он так добивался от своего победоносного врага [289,40].
Такова была трагическая обстановка, в условиях которой снаряжалась миссия Кая в Московское государство.
Прием и размещение шахского гонца Кая в столице Московского государства показывают, что ему нс были предоставлены все привилегии, какими пользовались обычно иранские послы и посланники: размещен он был вместе с его людьми «в Китае городе на подворье Никитского монастыря, что в Переславле, а в приставех у него велено быти сот-
11 Суть их заключалась в требовании, чтобы в Иране не допускались оскорбления и брань «против сотоварищей пророка», отцов церкви и суннитских имамов и т. д. Более того, иранская сторона как бы подписалась под декларацией, состоящей из слов пророка Мохаммеда о том, что «мои сотоварищи (читай: суннитские имамы) как звезды, и если вы будете всегда следовать одному из них, то вы пойдете по истинному пути» и т. д. [294, 258].
166
нику стрелетцкому Федору Брянченинову» [22, 253, 254; 42, 160].
24 июня 1592 г. Кай был вызван в Посольский приказ. За ним послали его пристава и толмача Чекаева. Прием прошел в упрощенном порядке. Так, прибыв в Кремль, «гонец ссел с лошади, не доезжая посольские полаты, а как вшел в полату и дьяки с ним корошевались и спрашивали его о здоровье...» [22, 254; 42, 160, 161].
Дьяки по приказу Бориса Годунова спросили Кая: «В кое время ты от Аббас шаха поехал и грамоты с тобою от Аббас шаха к царскому величеству и речью приказ есть ли?». «И будет грамоты с тобою есть и ты их дан нам, а мы донесем... [Борису Годунову, а он] донесет до царьского величества».
Гонец Кай ответил, что «поехал он от государя своего... тому одинатцать месец, а грамоты к царскому величеству со мною есть, только тепере с подворья не привез [сюда], а речью со мною... приказ есть же, а велено мне о том известить царскому величеству, а будет велите, и яз и вам то объявлю» [22, 254—255; 42, 161].
Гонец Кай не был ни послом, ни посланником и поэтому не мог вести переговоры. Однако это не помешало ему отступить от правила и сделать ответств ные заявления. Так, он заявил дьякам Посольского приказа, что «Государь мой Аббас шах приказывал [сказать] брату своему Белому царю...», что прежде между отцом русского царя и шаха Аббаса братство было, «а ныне они государи по тому ж в братстве, а позакоснело было межь их государей ссылки о дружбе за тем, что турской у шахова величества городы был поймал, Ширван и Баку, а те городы от государевы вотчины от Терк-ского города всего пять днищь [перехода]» [22, 255, 255 об.; 42, 161, 162].
Следовательно, ослабление русско-иранской дружбы и перерыв в обмене посольствами шахский гонец Кай объяснил захватом турками Закавказья. Заявление весьма примечательное и, разумеется, не придуманное самим Каем. Как увидим дальше, оно было фоном для следующих его слов о продолжающихся военных действиях с турками, не говоря уже об узбеках. Кай сообщил: «И ныне 12 Аббас шах посылал под Шемаху рати своей дватцать тысечь, а под Тевриз был по тому ж послал, и тевризцы город здали без бою».
После этого Кай подробно рассказал о военных действиях Ферхад-хана в Хорасане, о взятии Мешеда совместными силами с хивинцами, которых было 15 тысяч, а иранцев 40 тысяч против 60 тысяч бухарцев, потерявших 20 тысяч убитыми [22, 255 об., 256; 42, 162].
12 Ныне, т. е в 1591 г., когда Кай выехал из Ирана в Москву.
167
Сообщив об этих победах и как бы между прочим и об иранских войсках под Шемахой, Кай высказал то основное, что ему было поручено сказать: «А ныне шахов приказ со мною ко государю вашему о Дербень да Шемаха. Места [эти] великие, а ныне стоят даровые 13 14, потому что людей в них мало, а от Терки всего днищь с пять. И ныне те городы [шаху] плохо взять и [поэтому русский] юсударь бы под них послал людей своих, а шахово величество тех городов государю вашему поступитца» [22, 256, 256 об.; 42, 162].
Сказанное Каем относительно военных действий шахских войск против турок было явной дезинформацией. Если бы они были в действительности начаты, это означало бы возобновление Ираном войны с Османской империей, прекращения которой шах Аббас добился за счет огромных территориальных потерь. Более того, в расчете на мир с Турцией шахский двор в марте 1590 г. направил своих послов во главе с Ядегар Али Султаном Румлу к великому моголу Акбару Джелаль ад-дину (1542—1605) с оповещением о своем восшествии на трон и, во-вторых, с предложением военного союза против узбеков [289, 36]. Борьба же с узбеками могла быть успешно завершена лишь после мира с турками и сосредоточения всех сил Ирана на Востоке. Это лишний раз доказывает серьезность намерений шаха на умиротворение отношений с Турцией и на отказ его, хотя бы временно, от идеи военного союза с Русским государством.
Следовательно, призыв шаха Аббаса напасть на Дербент и Шемаху был явной попыткой втравить Московское государство в войну с Османской империей, причем в войну один на один, так как сам Иран окончательно вышел из двенадцатилетней войны с турками.
Дьяки Посольского приказа, хорошо осведомленные о заключенном ирано-турецком договоре, прямо поставили перед Каем вопрос: как это получилось, что шах Аббас «ныне... с турским учинился не в миру, [т. е. в войне], а прежь того был в миру и племянника своего турскому [султану] дал» [22, 256; 42, 162].
Шахский гонец, очевидно проинструктированный шахским двором, не остановился перед дальнейшей ложью, заявив, что «перво де было с турским [султаном] шах помирился и дал ему племянника своего. И того де племянника шахова тур-ской убил |4. И шаху деи то стало за великую кручину иучал [он] над турским умышлять...». Затем Кай рассказал, что в Иран прибыл кто-то из Франции и сообщил, что в войне с
13 Места великие и даровые — места богатые, но неиспользуемые.
14 Это была явная ложь. Хайдар Мирза действительно умер в Стамбуле, но не в 1591 г., а в 1595 г. [289, 29, 94].
168
Турцией французы «побили у турского [султана] многие ка-тарги на море, а людей убили болыпи дватцати тысечь и взя-пи Два города, н збираетца турской на францовского» [22,. 256 об.; 42, 162].
Речь идет, очевидно, о морской битве при Лепанто 7 октября 1571 г.15. Однако двадцатилетняя давность этого первого поражения турецкого флота не смутила шахского гонца Кая, и он продолжал утверждать, что эта победа так вдохновила шаха Аббаса, что он «потому с турским [султаном] в миру быти не похотел, да послал своего человека к турскому просить городов своих, и турской прислал к шаху послов своих, а велел говорити, что ему [шаху] и так город, его Тевриз отдал без крови. А болыпи того отдати не похотел...». Шаху это не понравилось: «Аббас шах его слова приятно не учинил и послал рать свою под Шемаху, и ныне шахова рать у Шамахи, а [и] под другим городом под Ке-нежюню ,6...» [22, 256 об., 257; 42, 162, 163].
И Кай утверждал далее, что шах Аббас решил воевать с турками, и поэтому «ко государю [московскому] Аббас шах приказал [сказать], чтоб государь с ним стоял вместе на турского [султана], а шаховых людей [под Шемахой] стоят дватцать тысечь, и промышлять с своей стороны».
В заключение шахский гонец упрекал русского царя в том, что «против его [шаха] послов никакова человека ис послов не присылал...», а шах хочет, чтобы обмен посольствами происходил постоянно [22, 257 об.; 42, 163]. Посольские дьяки обещали Каю его слова донести Борису Годунову и царю, после чего они «ответ па то учинят».
Выражая в порядке вежливости от имени Бориса Годунова сожаление шахскому гонцу Каю, что его «шевкал грабил и держал долгое время в поиманье...», посольские дьяки высказали самое отрицательное отношение Посольского приказа к Тарковскому шамхалу. Они говорили Каю, что шамхал, будучи у шаха в подданстве, «все на него [шаха Аббаса] лихо умышлял17 и ссылался с турским [султаном] и с крымьским Девлет Киреем царем... и на шахово лихо с ними ссылался послы своими...», что привело к тому, что крымский хан и «сын его Алды Гирей... на шахову землю и приходили». После же того как «Шевкал учинился у государя наше-г° в холопстве, да и от государя отступил и учал ссылаться с ГУрским [султаном], да только ему от государя нашего его Дзрьские руки где уйти» [22, 257 об., 258; 42, 163].
н 15 Поражение турецкому флоту в Коринфском заливе при Лепанто Не^ено испанцами и итальянцами, а не французами
17 Кенежюню — искаженное от Гянджа.
слИщ Лихо умышлял — злоумышлял (лихо — зло, худо, много.
169
Кай согласился со всем тем, что было высказано ему в отношении Тарковского шамхала, и даже не возражал, когда дьяки намекнули на возможность подданства шамхала руС-скому царю и на посылку русской рати в Дагестан. Он говорил: «Шевкал человек худой, что птица в клетке, только лукав человек, да от государевы руки ему где избыть? только государь пошлет на него рать свою, и его с один час не станет» [22, 258, 258 об., 42, 163].
После этих переговоров дьяки вторично попросили Кая передать им шахскую грамоту. В тот же день ее привез переводчик Вельямин Степанов [22, 258 об.; 42, 163, 164].
Посольскому приказу потребовалось более двух недель для перевода и ознакомления с шахской грамотой членов московского правительства. 16 июля 1592 г. шахский гонец Кай был приглашен к царю Федору на прием, который был одновременно и отпускной аудиенцией. Прием был проведен в упрощенном порядке. Пристав Ф. Брянченинов и толмач Чекаев привезли Кая в Кремль, где «гонец на площади ссел с лошади у посольские полаты и дожидался государева выходу18 в посольские полате...» [22, 262, 262 об.; 42, 165, 166].
Встреча шахскому гонцу на площади не была организована. В остальном же аудиенция происходила в торжественной обстановке. Кая принял царь «в середней в подписной золотой полате, в царском платье...» в присутствии бояр и дворян. В «сенех проходной полаты дворяне и дьяки [были] в золотном платье, [а] по крыльцу и на деснице дворяне и приказные люди, и дети боярские [были] в чистом платье».
Окольничий Никита Иванович Очин-Плещеев представил Кая царю Федору и «молыл19: Великий государь... Аббас шаха гонец Кая тебе, великому государю, челом ударил». После этого царь Федор «гонца Каю звал к руце и клал на него руку», а шахский гонец «правил государю от... шаха челобитье...» [22, 262 об., 263; 42, 166].
Дальше произошел обычный обмен вопросами о здоровье. Царь Федор спросил о здоровье шаха Аббаса сидя, т. е. подчеркнул незначительность дипломатического ранга Кая. Затем Кай повторил то, что он говорил в Посольском приказе. Он сказал, что, как только шах узнал о прибытии Бутак-бека в Гилян без русского посольства, «государь наш, шахово величество тотъ час послал меня к вам... для того, чтоб межь вами, великими государи, дорога не залегла20 и ...», чтобы
18 Чего никогда не делалось в отношении иранских послов и посланников и против чего русские послы и посланники всегда протестовали в Иране.
19 Молыл — молвил, сказал.
20 Дорога не залегла — дорога ие закрылась; здесь — не прекратился обмен посольствами.
170
обмен посольствами продолжался, «как наперед сего21 при ваших прародителях...». Грамоту же шахову, закончил речь Кай, «взяли у меня твои... дьяки» [22, 263, 264 об.; 42, 166].
Шахские поминки «являл государю» не сам гонец Кай, а «окольничей Никита Очин Плещеев: деветь перъсней золоти с лалы и с алмазы и з бирюзами»22.
В ответ на подарки царь «велел дьяку Ондрею Щелка-лову... гонцу Кае сказать отпуск» [22, 264 об.— 265 об.; 42, 166, 167].
В речи от имени царя Андрей Щелкалов заявил, что шах в грамоте писал «о дружбе и о любви [и чтобы] послы и посланники ходили...», как прежде, и что московский государь «грамоту шах Аббасову выслушали любительно и [царь Федор заявляет, что] дружбы и любви с... шахом хотим, и дорогу отворяем; а тебя ныне отпущаем ко государю твоему к Аббас шаху» [22, 265, 266 об.; 42, 167]. Что же касается «словесного приказа» от шаха к царю, продолжал Щелкалов, «мы [царь] о том велели объявити тебе посольским дьяком».
После того как дьяк Щелкалов «речь изговорил», царь Федор «приказал шаху поклон передать сидя, а молыл... и ты ему шаху от нас поклонись».
В заключение аудиенции Каю был «корм послан в стола места с приставом с Федором з Брянчениновым: яловицу, боран, пятеро куров... [калачи], ведро меда обарного, ведро паточного, пять ведр книжного». На подворье же к Каю в тот же день переводчик В. Степанов привез подарки от царя Федора: «сорок соболей в дватцать рублев, цки23 куньи добрые, шапка лисья в пять рублев, сукно лундыш в четыре рубли, пансырь ис казны». Небольшие подарки были посланы и четырем членам свиты Кая: двум из чих по 3 рубля, а двум по 2 рубля деньгами и всем четырем «по сукну по доброму» [22, 265 об., 266; 42, 167].
При проверке шахских подарков-перстней оказалось, что все они с дефектами: с шероховатостями, не чистой воды и т. д. 24 Поэтому «по государеву... указу те персни кизыл-башьскому гонцу Кае отданы назад» [22, 266 об.; 42, 168].
29 июля 1592 г. Кая пригласили в «ответную палату», Чтобы сообщить ответ московского правительства на его заявления. Дьяки Андрей Щелкалов и Посник Дмитриев в большой речи дали ответ на заявление Кая от 24 июня.
2‘Наперед сего — до этого, до настоящего времени.
2 Подарки шаха, очевидно, были возвращены Каю позже, после MojPa их специалистами-ювелирами.
г4 Цки, цк а — сшитые шкурки какого-либо меха (244, III, 1441]. Го Например, в одном перстне — «лал лупошеват з долинкою»; в дру-и „ ~~ «бирюза клинчата в одну сторону з белизною с крапинками...» Т- Д- [29, 266 об., 267; 42, 167, 168].
171
Ответ московского правительства весьма примечателен. По указу царя дьяки напомнили Каю историю приезда в Москву посольства Бутак-бека и Анди-бека и что они говорили, «чтобы великий государь нашь принял шаха в любовь и в докончанье [т. е. в соглашение] и на всякого недруга заодин». На все это царь Федор дал согласие, желая «з государем вашим, с шахом... соединенья против турского [султана] и всякого недруга...», с чем и отпустил Бутак-бека в Иран, а с ним «и своих послов... к шаху с тем отпустил». Однако «после отпуску шаховых послов» царский двор узнал, что «шах с турским [султаном] помирился и племянника своего в заклад дал... [что] великому государю нашему на шаха стало за досаду: прислал к великому государю нашему о вспоможенье на турского [султана] рати просить, и великий государь нашь... по прошению шахову... хотел рать дать, с тем был [о] и послал своих послов, и шах, недождався своих [послов] и государя нашего послов, да с турским помирился и племянника своего в заклад дал». Поэтому царь «и послов своих не послал». И если бы шах не прислал в настоящее время Кая, то московскому правительству оставалось лишь «за то на шаха и пенять, за что он без обсыл-ки25 и без совету царского величества с турским [султаном] помирился и заклад дал» [22, 267 об. — 269 об.; 42, 168— 169].
В этих законных упреках, высказанных посольским дьяком, ясно видно недовольство московского правительства. Оно считало шахский двор ответственным за то, что военный союз против Турции не состоялся. Поэтому, исходя из фактического положения, русская сторона спокойно реагировала на такое поведение шахского двора. Она считала, что с кабальным мирным договором шах Аббас не примирится, поэтому в настоящих условиях следует поддерживать дружеские отношения с Сефевидским государством. В соответствии •с этим дьяки Посольского приказа и заявили Каю: «А ныне... [поскольку] шах прислал к великому государю нашему тебя Каю... [поэтому], — говорили они,— [царь Федор] з государем вашим с шахом обослався послы и приговоря крепко, хочет с шахом в соединенье быти, на турского [султана] заодин быть, как будет пригоже» [22, 269 об., 270; 42, 169].
К сожалению, приведенная фраза на этом прервана. Можно предположить, что здесь пропущены слова о том, что шах должен прислать своих послов, потому что после этого пропуска в документе следуют такие слова: «своих послов с тем, что прямо хочет против турского [султана] стояти. И вели
20 О б с ы л к а или обослався — передача вестей через посланца
1244, II, 536]. *
кий государь наш с шаховыми послы тогды велит договор учинить, как ему государю быти с шахом на всякого недруга в соединенье. А ныне посылает государь нашь к шаху свою грамоту».
Закончив на этом свои «ответы», посольские дьяки попросили Кая передать шаху Аббасу царскую грамоту, после чего отпустили гонца [22, 270 об.; 42, 169].
Следовательно, несмотря на большие сомнения в искренности шахских заявлений и различные недоговоренности, московское правительство 29 июля 1592 г. через своих посольских дьяков Андрея Щелкалова и Посника Дмитриева заявило, что согласно на заключение договора с Ираном против турецкого султана, о чем и шахский двор должен «прямо» сказать и прислать послов в Москву для заключения и подписания договора.
У нас нет достаточно достоверных данных утверждать, что это намерение московского правительства в середине 1592 г. было решительным и окончательным. Общее состояние Московского государства и дальнейший ход событий подтверждают, что Москва не была готова к проведению активной политики против Османской империи и ее вассала, крымского хана, тем более что последний находился в политическом контакте с врагом Русского государства тех дней— со Швецией.
Вместе с тем нельзя было терять перспективу на соглашение с Иранским государством. Очевидно, в соответствии с такого рода положениями и было заявлено гонцу Каю о желательности союза с шахом, но... для этого шах должен был прислать своих послов в Москву. Вопрос механически снова отодвигался.
Такое положение нашло отражение и в ответной грамоте шаху Аббасу, врученной гонцу Каю 29 июля 1592 г.
Грамота также начиналась с обильного славословия в честь московского царя Федора и шаха 4ббаса. Далее сообщалось о присылке в Москву шахом гонца Кая и что в Москве его выслушали «любительно» и все письменные просьбы шаха выполнили [22, 270—272; 42, 169, 170].
Грамота состоит из трех частей. В первой из них излагалось, по обычаям тех времен, содержание шахской грамоты. Во второй — дан ответ на основные вопросы шахской грамо-ты. В последней части сообщалось, что золотые перстни «не пригодились» и возвращены Каю.
В первой части грамоты самое примечательное заключалось в предложении шахского двора об обмене товарами.
Вторая часть царской грамоты наиболее интересная. В ней подтверждалось желание шаха «быти в дружбе и в любви тому ж, как бывали межь собою... ваши прародители...
173
с нашими прародители. Да и свыше того хотим быти, чтоб межь нас... дружба и любовь множилась и о всяком бы добре посланники межь нас на обе стороны ходили, и дорогу твоим людям в наши государства отворяем и повольней торг во всем им давати велели».
Здесь же сообщалось о разрешении Каю «полону, каков он выберет... полон купити на вас поволили без запрещенья».
О самом главном, о чем писал шах в грамоте и говорил Кай во время переговоров 24 июня и 16 июля 1592 г.— о совместной борьбе против Турции, в ответной грамоте царя Федора было сказано мало и очень неопределенно, что похоже было на уклонение от ответа: «А о которых о ваших о волчих делех человек твой Кая словом говорил, и о тех о всех делех к вам с ним наказано».
Фразой об отпуске «не задержав» гонца Кая и словами о возвращенных Каю золотых перстнях — поминках шаха Аббаса заканчивается грамота, датированная июлем 1592 г. [22, 272—273; 42, 169—171].
Беспрецедентный случай возвращения подарков должен был означать крупное недовольство московского правительства политикой шаха Аббаса, хотя определенное объяснение этому необходимо искать в чисто коммерческой стороне вопроса. Знаток русской средневековой торговли, советский историк М. В. Фехнер, утверждает, что подарки глав правительств и государств через своих дипломатических представителей, посылаемые в другие государства, были формой торговли 26. Поэтому кольца с драгоценными камнями низко-' го качества не подошли царской казне и были возвращены Каю.
Ограбление шахского гонца на территории тарковского шамхала, о чем рассказал сам Кай, если оно действительно произошло, должно было коснуться в первую очередь шахских подарков. Почему они остались в неприкосновенности, но оказались такого низкого качества —неясно. Не использовал ли Кай этот случай в своих корыстных интересах? Тем более, что впоследствии иранские власти подозревали Кая в нежелании возвратиться в Иран. Позже все это, по-видимому, не подтвердилось; Кай вернулся в Иран и продолжал службу при шахском дворе.
Не преминул послать шаху Аббасу грамоту от себя и Борис Годунов. Он впервые обратился письменно к шаху, отвечая на его устное обращение к нему через гонца Кая.
Его грамота была составлена в таком же неопределенном стиле, как и грамота царя Федора. Начиналась она со сла
26 Это подтверждается грамотой Годунова к шаху, в которой прямо сказано, что поминки он «платно принял» и послал ему кречета 275об. — 276об.; 42, 171, 172].
174
вословия богу, царю и шаху, после чего говорилось, что «царского величества слуга и конюшей, боярин и воевода дворовой и наместник казанской и астороханской Борис Федорович Годунов вашему величеству челом бьет. Приказывал ко мне... [шах Аббас через Кая], чтоб мне о тех о великих делех межь... [обоими государями] радети и промышляти, которые настоят вам обоим великим государем к чести, а вашим государствам к прибытку. И послы бы и посланники на обе стороны... [о дружбе и любви] и о всяких о добрых делех ходили без урыву...».
Далее Годунов заверял «в своем радении», чтобы между Московским и Иранским государствами «была совершенная дружба и любовь на веки неподвижно, и чтоб ваши вопчие великие дела, вас обоих великих государей, совершились ко всякому добру».
В заключительной части грамоты Борис Годунов благодарил шаха за поминки ему, Годунову, которые он «платно27 принял с великою любовию... [за что шаху] челом бью. Да вам... шах Аббасову величеству челом бью кречет28» [22, 275—276 об.; 42, 171, 172].
Как видим, грамота Годунова составлена с. соблюдением чувства собственного достоинства и не вышла за пределы содержания и стиля грамоты царя Федора Ивановича. Даже в обращении и титуловании шаха Аббаса им была сохранена сдержанность, характерная для царской грамоты.
На этом официальная миссия Кая в Москве закончилась. Московские власти, заинтересованные в скорейшем отъезде Кая на родину, отправили его 2 августа 1592 г. «сам пят» в Астрахань в сопровождении пристава Первой Рагуна [22, 276; 42, 172].
Посольский приказ рассчитывал, что Кай покинет Астрахань «до заморозков». Для этого астраханским воеводам были даны 31 июля срочные указы отправить Кая «не издержав, чтоб ему до Гилян дойти до заморозов». Воевод обязывали «отпустить на гилянских бусах», а если их не окажется, тогда разрешить Каю «купити» в Астрахани судно29, чтоб «му «ныне поспеть в Гилян». Если же Кай захочет идти на Терек, чтобы оттуда следовать в Иран сухопутным путем, для этого были даны распоряжения и терским воеводам об оказании шахскому гонцу всяческого содействия, чтобы «и про-аодити его послали, кого будет пригоже.., чтоб им... от шев-Кала и от Черкас от воров пройти безстрашно».
ф. 27 Не подтверждает ли годуновское «платно», что подарки были * рмой торговли, как отмечает М. В. Фехнер.
гд Челом бью кречет — подношу в дар кречета.
Вскоре, однако, русские власти строго запретили продажу морских j-ч в ь Казани и Астрахани для иранских купцов.
175
Однако Посольский приказ предусматрива >змож-ность того, что Кай не успеет выехать до зимы из Астрахани и поэтому давал указания воеводам «корм давати по тому ж, как ему давали в Асторохани, как он ехал к нам к Мо-скве, а на весне рано отпустили б есте [вы] его из Асторохани, с кем он похочет» [22, 276—277 об.; 42, 172].
29 ноября 1592 г. астраханский воевода Ф. М. Троекуров сообщил в Москву, что шахский гонец Кай зазимовал в Астрахани и сможет выехать в Иран лишь весной 1593 г. и что кормовые деньги Каю выплачиваются согласно указаниям Посольского приказа [22, 278; 42, 173].
Выехал ли Кай из Астрахани весной 1593 г. и когда именно, сведений в ЦГАДА в делах посольства Хаджи Хосрова и гонца Кая нет. Известно лишь, что иранский посол Хаджи Хоеров, проезжая через Астрахань весной 1593 г., беседовал с Каем, в результате чего 15 сентября, будучи в Москве, требовал от Посольского приказа, чтобы царь наряду с выдачей ему для препровождения в Иран к шаху Аббасу «гилянского царя посла Тюркемиря и всех гилянцев... [находившихся в Астрахани]... [и] велел ему отдати из Асторохани шахова гонца Каю...» [25, 25 об., 26; 42, 197, 198].
Почему Хаджи Хоеров заподозрил Кая в нежелании возвратиться в Иран и были ли на самом деле к этому основания — выяснить невозможно из-за отсутствия документов. Известно лишь, что все просьбы Хаджи Хосрова по его челобитной от 15 сентября московское правительство велело удовлетворить.
Однако Кай, очевидно, выехал до этого30, и 3 ноября 1594 г. в Кашане с ним встретился русский посол Звенигородский, которому Кай и дьяк Зейнал принесли из шахского дворца «стол», т. е. угощенье с шахского стола [24, 101—103; 42, 256, 257].
Следовательно, Кай не только возвратился в Иран, но и находился на государственной службе и разъезжал с шахским двором, сумев восстановить к себе доверие подозрительного шаха Аббаса.
Результаты миссии гонца Кая, несмотря на многозначительную и многообещающую шахскую грамоту, привезенную им в Москву, оказались ничтожными. Это произошло потому, что перед Каем была поставлена бесперспективная задача заверить московское правительство в том, что Сефевидское государство продолжает войну с Османской империей, т. е в том, чего не было в действительности.
30 Будучи в Казани в ноябре 1593 г., Хаджи Хоеров не упоминает в своей переписке с Посольским приказом о гонце Кае, что свидетельству ет о том, что Кай к этому времени уже выехал из Астрахани в Иран
176
Не содействовало успешности миссии Кая и то, что он не смог быстро добраться до Ирана и вовремя доложить шах скому двору о результатах своей поездки. Прибыл он к шаху, очевидно, к концу 1593 г., когда привезенные им материалы уже не имели практического значения.
у Несмотря на это, миссия Кая представляет интерес как определенный этап развития русско-иранских отношений, русскому государству миссия Кая в Москве помогла выявить позицию и методы дипломатии шахского правительства в 1591 г., его политику дезинформации в отношении Русского государства. Посредством заверений, переданных с Каем, шахские политики рассчитывали как-то оправдаться перед царским двором в подписании договора с Турцией, а с другой стороны, по возможности втянуть Русское государство в войну с нею. Для достижения этой цели шах Аббас не остано вился перед письменным заверением в желании объединиться с Московским государством против Турции. Проинструктированный им гонец Кай пошел еще дальше. Он лживо утверждал, что шах возобновил враждебные действия против турок, призывал Московское государство к войне, обещая за это не только Дербент и Баку, но и Шемаху.
Посольский приказ понял неблаговидную шахскую дипломатию и свое недовольство выразил возвратом подарков шаха. Однако, поскольку в это время Борис Годунов вел оживленные переговоры с западными державами о создании союза против Турции, московские дипломаты решили ответить шаху теми же общими фразами о желательности объединения (союза). Вместе с тем они воздержались от немедленного направления ответного посольства к шаху Аббасу, выжидая результатов переговоров с западными державами, а также окончания войны со Швецией.
Заслуживает внимания в связи с миссией Кая письменное предложение шаха Аббаса об установлении торговли между «государствами», т. е. посредством специальных людей шахского и царского дворов продавать и приобретать для них в обоих государствах «потребные вещи».
Русская сторона, не предвидя невыгодных для себя последствий такой торговли через шахских купчин, сделала опрометчивый шаг — безоговорочно согласилась на предложение шаха Аббаса. Впоследствии, ввиду одностороннего характера, эта торговля стала невыгодной для Русского го-сУдарства31. К тому же она сопровождалась злоупотреблениями со стороны шахского двора, приводившими к тому, что ПоДставпые шахские купчины пользовались правом беспош-
ЧИн [87^*1 дСТатью Б Б- Бушева об установлении статута иранских куп-
177
линного ввоза и вывоза товаров, уменьшая доходы Русского Государства от взимания таможенных пошлин32.
Не справившись с русским текстом многочисленных документов, сложных по языку и форме изложения, Мо’эззи всю деятельность Кая свел к трудностям путешествия. Сообщения о переговорах Кая в Москве он ограничил сведениями о взятии Тебриза и о движении шахских войск к Шемахе, а также о требовании выступления русской рати для захвата Дербента и Баку. Изложение содержания грамоты шаха Аббаса к царю Федору Мо’эззи ограничил пунктом о торговых делах. В факте возврата шахских подарков увидел лишь несогласие русской стороны принять их, так как они не понравились царю Федору, на самом же деле это было выражение недовольства шахской политикой.
ПОСОЛЬСТВО ХАДЖИ ХОСРОВА (1592—1594 гг.) И ВОПРОС О ПОДПИСАНИИ ИРАНО-ТУРЕЦКОГО МИРНОГО ДОГОВОРА 1590 г.
Не успел возвратиться на родину иранский гонец Кай, как В мае 1592 г. (месяц шабап 1000 года хиджры) 33 шахский двор направил из Хорасана в Москву посольство Хаджи Хосрова. В то время шах Аббас находился в Хорасане со своим двором и армией, ведя борьбу против узбеков.
Положение Иранского государства к маю 1592. г. было довольно тяжелым, несмотря на прекращение войны с Османской империей. Почти весь Хорасан оказался в руках узбеков, за исключением небольших городов-крепостей, находившихся в осаде. К этому времени Иран потерял Нишапур, Мешед, Герат, Систан и Заминдавар, а еще в 1591 г. и Кандагар [289, 42—44].
Тяжелое положение Иранского государства усугублялось тем, что окраинные- феодалы не желали подчиняться центру. На богатом севере страны, помимо отложившегося Гиляна, самостоятельно управлялись местными феодалами Мазенде-ран и отчасти Астрабад. Мазендеран был разделен между отпрысками четырех династий [22, 289, 289 об.] 34.
Без полной централизации Иранского государства, без строгого подчинения самых богатых провинций шаху Аббасу
32 Итоги миссии шахского гонца Кая неправильно изложил иранский историк Мо’эззи в упоминаемом ранее труде [310, 272, 273].
33 Документ датирован 1101 годом хиджры. Это ошибка. Должен быть 1000 год.
34 В Коджуре правил Малек Джахангир, в Лахиджане — Малек Бахман, в Савадкухе — Альванд Див и в Хазар Джерибе — Сейид МузаФ" фар [289, 64].
178
было трудно рассчитывать на успешную борьбу против шей-банидов в Хорасане. Поэтому актуальной задачей молодого щадя Аббаса в 1591—1592 гг. было подчинение Гиляна и Мазендерана. В апреле 1592 г. Ферхад-хан караманлу разогнал ополчение Ахмед-хана. Правителем Гиляна был назначен Мехди Кули-хан шамлу. Успешными были и другие походы. Например, в Луристан в 1592 и 1593 гг. Несколько позже шах приступил к покорению Мазендерана [289, 44— 46, 50, 52].
Следовательно, шахский двор сразу после изгнания Ахмед-хана из Гиляна, в мае 1592 г. направил очередного посла в Москву.
Насколько эти события связаны между собой, будет показано далее.
Иранский посол Хаджи Хоеров смог выехать из Гиляна лишь осенью, поэтому он испытал все неудобства, связанные с плаванием по бурному в это время года Каспийскому морю. Он проблуждал по морю до зимы, пока его судно не застряло во льдах в 100 верстах от берега против «Кокютц-ких бугров», и с частью посольства ему пришлось добираться до берега на лодке. Хаджи Хоеров высадился в устье Волги у «Семи бугров», откуда послал за помощью в Астрахань. 14 ноября его посланцы — гилянские купцы Хоеров Али и Абдраза добрались до Астрахани. Воевода Ф. М. Троекуров послал спасательную партию из 50 стрельцов и казаков. Возглавлял их сотник Шостак Микулин. Ему было поручено на «Семи буграх» «крепость зделати, где пригодитца до тех мест, как будет зимняя дорога» [22, 285—286 об.; 42, 176, 177].
К 6 декабря 1592 г. Микулин донес Троекурову, что из 51 человека, входившего в состав посольства, он нашел 21 во главе с послом и пятью дворянами. Их занесло на сандале к «Семи буграм». Буса же с остальными оставалась где-то в море. За ними были посланы лошади и сани. 14 декабря привезли в Астрахань 33 человека, остальные остались на замерзшем судне.
Въезд иранского посольства в город был далеко не торжественным. В Астрахани членов посольства обеспечили помещением, кормом и «питьем». Приставом к посольству был назначен боярский сын Тимофей Грешимостов [22, 286— 287 об.; 42, 177, 178].
Лишь к 20 декабря добрались до Астрахани двое из остав-Ихся на посольской бусе людей — «Кула Малей да Шемсо-ОР»; они сообщили о местонахождении бусы, куда астрахан-г Ие власти послали транспорт (30 саней) для перевозки в Род всего имущества и запасов посольства.
•Астраханские воеводы, договорившись через переводчика
179
Богдана Брюшкова с иранским послом о встрече и о предъявлении «розписи» и подарков от шаха к русскому царю, 31 декабря 1592 г. приказали для этого свидания «изгото вити избу таможенную старую и стрельцов и казаков велели поставити от избы и до посольского двора» [22, 287 288; 42, 177, 178].
В тот же день состоялась достаточно торжественно организованная встреча воеводы Троекурова с иранским послом. Хаджи Хосрова встретили «в сенех у лесницы» боярские дети Федор Таузаков и Третьяк Хохлов. Во время беседы посол заявил, что он привез царю, царице и Борису Годунову«поминки многие», на которые дал «роспись».
Хаджи Хоеров рассказал Троекурову о себе, что он «родом... литвин, полотцкаго взятья»35. И что в качестве дворянина он только что был с посольством Бутак-бека и Анди бека в Москве. В посольстве у него находится семь дворян и кречетник Булат ага.
Троекуров взял «у посла Ази Хосрова розпись» и, сняв с нее копию, послал в Москву с донесением 19 января 1593 г. [22, 289, 290 об.; 42, 179].
Посольский приказ получил донесение и, как всегда, принял меры к обеспечению иранского посольства всем необходимым.
Московское правительство явно не спешило с переездом Хаджи Хосрова в столицу. Обусловлено это было не только тем, что лишь 7—8 месяцев тому назад из Москвы выехал шахский гонец Кай. В Московском государстве не произошло событий, требовавших изменений в его выжидательной и осторожной политике в отношении Иранского государства и Османской империи.
Посольству Хаджи Хосрова разрешили двинуться к Москве лишь в апреле 1593 г. 9 июля оно прибыло в Нижний Новгород, а 10 июля выехало по направлению к Ярославлю [22, 295 об.; 42, 182, 183]. Здесь его встретил и сопровождал до Москвы специально присланный Посольским приказом пристав Образец Вахрамеев с подробной инструкцией: как встретить Хаджи Хосрова, какую приветственную речь произнести перед ним от имени окольничьих, о чем расспрашивать иранского посла и что и как именно отвечать ему на его вопросы, а также строго наблюдать за обеспечением посольства всем необходимым. В частности, указывалось, чтобы в Ярославле встречи посольства «были добре людны У пристани. И тою дорогою, которую ехать кизылбашскому послу к пристани, к судом прислать от окольничих приказ
35 Полотцкаго взятья — взят в плен, или в «полон» под Полоцком, а потом попал в Иран.
180
ным людем двое лошадей или трое под седлы про посла и под пристава, а рухледь перевести на подводах из судов на двор» [22, 290 об., 291; 42, 180].
Н. М Карамзин на основании «Дела персидские № 4» утверждает, что «Ази Хоеров» прибыл в Москву в августе 1593 г. [134, III, прим. 323, 61].
О въезде посольства Хаджи Хосрова в Москву и о приемной аудиенции его у царя Федора документов не сохранилось.
Иранский посол привез довольно много, хотя и не очень ценных подарков царю Федору, его жене Ирине и Борису Годунову. Среди них были предметы вооружения, такие, как шапка булатная казвинской работы36, наручь37 булатная, два пыжа щитовые булатные, отделанные золотом и драгоценными камнями, ножи, тулумбас38 и стремена булатные в золоте и в драгоценных камнях. Были и другие предметы: например, два ковра (один — шелковый, а другой — отделав золотом и серебром), полость большая и четыре куска бархата, несколько кусков камки и т. д.
Царице Ирине «шахова большая царица Шах Зейнепе» прислала бархаты, камки, кафтан кизылбашский и другие предметы и материи [25, I; 42, 194].
Небольшие подарки преподнесли царю Хоеров39 и кречет-ник Булат ага.
Неджеф Мо’эззи почему-то выделил из тканных узорами бархатов «картину святой Марии с. Христом младенцем и несколькими священниками [в окружении]...» [310, 274]. По архивным данным, эта картина никакой церковной ценности не представляет, иначе она была бы отмечена русскими приемщиками подарков, весьма скрупулезно определявшими значение, ценность и стоимость каждой подаренной вещи.
Подарки царю и царице были вручены иранским послом, очевидно, на приемной аудиенции, о которой в одном из документов говорится, что прибывший в Москву в августе 1593 г. кизылбашский посол был «у государя... на приезде...» [24, 15, 15 об.; 42, 183].
6 Описание ее: «Шапка булатная..., грани резаны на проем золотом, с Лалы и с бирюзами и с жемчюги... меж граней по две мишени золоты гр3ан.Ь1 с каменьем же и с жемчюги, под златом бархат черн, поверх Ранен слова арапския. Венец булатеп, наложен золотом... с каменьем и с Жемчюги...» [25, I; 42, 194, 195].
Наручи — части воинского доспеха, закрывающие руку от кисти Д0 [244, II, 324].
1^44 щУлУмбас, тулунбас — небольшой бубен в виде чашки теп Хаджи Хоеров подарил царю саблю кашанской работы, лук и мэ-
рии разные [бархаты и камки]. Кречетник поднес царю саблю и лук.
181
Точной даты приемной аудиенции в архивах нет. Можно предполагать, что она состоялась не позже середины августа, возможно даже ранее, так как путь посольства Хаджи Хосрова от Нижнего Новгорода, откуда оно выехало 10 июля, вряд ли занял бы более 20 дней. Обычно Посольский приказ не задерживал иностранных послов в Москве. Следовательно, если предположить, что между 5 и 15 августа Хаджи Хоеров «явил свое посольство», то для ознакомления с привезенными им грамотами московскому правительству потребовалось некоторое время, надо полагать 7—10 дней. Однако прошел почти месяц, а иранского посла на переговоры не приглашали.
Почему московское правительство не спешило с переговорами с Хаджи Хосровом и с вызовом его в столицу? Возможно, что оно ожидало ответа от Рудольфа II по вопросу о совместной борьбе против турок в изменившейся международной обстановке. 15 июня 1593 г. турки начали очередную агрессию против Венгрии [294, 269; 301, 67]. 27 июля из Вены в Москву выехал австрийский посол Николай Варкач. 20 сентября он был в Москве на приеме у царя Федора Ивановича [191, 1, 15; 39, 1266, 1267].
Содержание грамот, привезенных Хаджи Хосровом, не создавало благоприятных перспектив на активную позицию шахского двора в вопросе о совместной борьбе против Османской империи. Сам факт присылки в Москву посольства во главе с таким мелким чиновником, каким был Хаджи Хоеров, также не создавало впечатления серьезности порученной ему шахом дипломатической миссии.
Цели и задачи его посольства можно определить после ознакомления с привезенными им грамотами. К сожалению, основной грамоты — от шаха Аббаса к царю Федору — в делах ЦГАДА не сохранилось. Общий смысл ее приходится восстанавливать по грамотам, представленным Борису Годунову от шаха Аббаса, Ферхад-хана и Мехди Кули-хана гилянского.
Сделать это можно (с большей или меньшей долей достоверности), потому что обычно в таких повторных грамотах излагалось все, что сообщалось в основной грамоте шаха к царю. Разумеется, в них было кое-что и свое, второстепенное, касающееся только Бориса Годунова, но основное содержание повторялось неукоснительно.
В грамоте к Борису Годунову после славословия в его честь шах Аббас писал: «буди вам ведомо...», узнав от Хад* жи Хосрова о его [Бориса] «радении», «что ты душею и мыслью... [чтобы с царем] быти нам в дружбе и в ссылке...» и что русские «послы идут... [в Иран, но] тому многое время минуло, а послы не объявилися... [поэтому] мы к [русски му] государю послали... вернейшего своего холопа Ази Хос-
182
оВа о том проведать, которым обычаем40 послы не быва-₽ » [24, 26 об,—28 об.; 42, 188, 189]. В грамоте также сообщалось, что заказанные для царя и для Годунова «годных я потребных вещей... [мы] у себя изготовили. И как ваши «ослы к нам придут и мы с теми послы всякие потребные {вам] вещи с ними пришлем» [24, 28 об.; 42, 189].
* Следовательно, в 1589—1590 гг. через посольство Бутак-бека царская казна заказывала в Иране какие-то нужные ей предметы вооружения.
Со своей стороны шах Аббас направил с Хаджи Хосровом, уже в порядке осуществления своего предложения, сделанного в грамоте 1591 г., «своих [торговых] людей и велели йм купить на себя, нашему величеству, в вашем государстве потребных вещей». Поэтому «и тебе [Борису Годунову] тем к нам дружба своя показать, государю доложа, во всем бы им заказу не чинить»41. Особенно шах просил продать ему «пансырей и иных потребных вещей...» [24, 29; 42, 190], очевидно тоже из предметов вооружения.
Следовательно, первая задача посольства Хаджи Хосрова заключалась в том, чтобы начать беспошлинную торговлю, Хаджи Хоеров должен был содействовать коммерческим сделкам шахского двора, выгодным для него по ряду причин: во-первых, они освобождались от ввозных и других налогов и пошлин; во-вторых, провоз товаров по территории Русского государства производился за счет русской казны; в-третьих, послу и его коммерческим помощникам — иранским купчинам — членам посольства обеспечивалось не только бесплатное питание, «питье», помещение для жилья, но и транспорт и другое обслуживание, вплоть до бесплатных торговых складов и помещений для торговли, охраны складов и т. д. Это подтверждает и русский историк В. А. Уляницкий Г259а, 15, 16].
Насколько это было важно для шаха Аббаса, видно из того, что об этом он писал вторично в заключительной части грамоты к Годунову: «для нас поволили бы... [вы] послу нашему в торгу своем купить всяких вещей что ему надобно Для наших потреб: ратных збруй и полону» [24, 28 об.— 29 об.; 42, 189, 190].
Так шах Аббас заложил основы новой формы торговли Через своих людей—-иранских купчин. Практически же эти операции начались в 1593 г. посольством Хаджи Хосрова.
В Конце грамоты шах просил — и это, возможно, было торой задачей посольства Хаджи Хосрова — передать по-
hi ^вторым обычаем — каким образом, по каким причинам. ч3а Заказывати — советовать, указывать [244, I, 917]. Здесь же
Кязу не чинить» — не делать запрета, не запрещать.
183
сольству те корабли, «которые... ходили [в Астрахань] от Хози Усемеддина42 и те б суды и с рухлядью велели б... от дати послу нашему, Ази Хосрову» [24, 29 об.; 42, 190].
Вопрос о целях посольства Хаджи Хосрова проясняется и из грамот Ферхад-хана караманлу и Мехди Кули-хана шамлу к Борису Годунову.
Ферхад-хан, не являясь «первым министром», как его ве личают русские дипломаты в донесениях из Ирана, был од ним из самых доверенных лиц шаха Аббаса. Он проводил все основные военные операции по усмирению непокорных феодалов Иранского государства. Апогея своей славы Фер хад-хан достиг к 1598 г. Однако, когда он стал слишком популярным и сильным, а следовательно, опасным в глазах мнительного и жестокого шаха Аббаса, его по приказу шаха казнили, обвинив в... трусости в битве под Караван-сараем Пари, недалеко от Герата, в августе 1598 г. [289, 83—85].
Ферхад-хан в своей грамоте в значительной части повторил сказанное шахом. Особенно пространно он запрашивал Годунова о причинах неприезда к шаху ответных русских послов. Он также просил Годунова разрешить купить Хаджи Хосрову необходимые товары для шахского двора [24, 30— 33 об., 42, 190—192].
В отличие от предыдущей, особого внимания заслуживает грамота гилянского хана Мехди Кули-хана. Первая часть гра моты состоит из славословия в честь Бориса Годунова, после чего, исходя из развития дружбы между Иранским и Русским государствами и чтобы «на обе бы страны многие прибытки были...», Мехди Кули-хан признает необходимым, чтобы в Гиляне «проезжим бы людей никоторого утеснения и убытков не было».
Вспоминая факты притеснений русских купцов со стороны гилянских властей Ахмед-хана, Мехди Кули-хан писал: «наши многие люди от того ужаснулися...», настолько, что в Русское государство «ехать не посмели...». Когда же хан узнал об этом, он «добре поскорбели...», а шах Аббас «на него великую свою опалу положил... [на Ахмед-хана]». И хан обещал по приказу шаха: «[мы] так учиним, что на обе сто роны ходили бы безубытошно... [и] чтоб гости и торговые люди ходили без урыву с покоем».
В последней части грамоты гилянский правитель снова повторил свои заверения, что русские «торговые люди, [если] хотят итти в сю страну и они б того себе и на мысли не держали, что им в сей стране [Гиляне, Иране] убытки
42 Хаджи Усемеддин — доверенное лицо Ахмед-хана гилянско го, с которым имел дело посланник Г. Б. Васильчиков в 1588—1589 гг. f Гиляне.
184
будут, что... [по шахову указу] никаков человек никому убытков и насилия учинить не покуситца».
Заканчивается грамота просьбой к Годунову помочь Хад-jKH Хосрову купить для шаха товары [24, 34—37; 42, 192, 193].
Грамота Мехди Кули-хана, нового правителя Гиляна, от мая 1592 г. заслуживает особого внимания потому, что в ней осуждены незаконные и насильственные действия гилянских властей Ахмед-хаиа по обложению в 1588 г. таможенной пошлиной товаров и имущества посольства Г. Б. Васильчикова и товаров русских купцов, приехавших вместе с посольством. С купеческих товаров пошлина взималась при ввозе, а не при их продаже. Осуждая такую практику, Мехди Кули-хан обе щал от имени шаха Аббаса создать нормальные условия для торговли русских купцов в Иране.
Этот интересный документ, составленный, безусловно, с ведома шахского двора и врученный московскому правительству через официального иранского посла, закладывал какие-то правовые основы русско-иранской торговли. К сожалению, их не всегда придерживалась иранская сторона.
Следовательно, цель посольства Хаджи Хосрова заключалась также в урегулировании и поощрении русско-иранской торговли. Немалое значение имело сохранение шахского престижа, для чего посол должен был добиться направления в Иран ответного русского посольства.
Другие задачи иранского посольства проясняются после ознакомления с содержанием переговоров Хаджи Хосрова с московскими дипломатами. Форсировать их Посольский приказ не спешил, очевидно ожидая прибытия в Москву посольства Николая Варкача.
Посольский приказ даже не поинтересовался шахской грамотой па имя Бориса Годунова, которую Хаджи Хоеров должен был вручить ему лично. Тогда инициативу проявил иранский посол. 10 сентября он потребовал от своих приставов Данилы Исленьева и Образца Вахрамеева, чтобы они Донесли Борису Годунову, «чтоб... [он] велел ему быти у себя... [так как] с ним к Борису Федоровичи» от шаха и от ?го ближних людей грамоты и поминки, и речью приказ 1есть]» [25, 7 об., 8; 42, 197].
Встреча «наодине» состоялась 13 сентября 1593 г. в Крем-по правилам царской аудиенции иностранному послу с ^большими отклонениями, что лишний раз доказывает силу Власть Бориса Годунова — правой руки русского царя. Так, ^’Пример, не были выстроены войска по пути следования ДЖи Хосрова; «приехав на двор посол ссел с лошади в во-д ах> а приставы и дворяне шаховы—за вороты, шли на
Р пеши». Встречали Хаджи Хосрова «середи двора... дво-
185
ряне Петр Юренев с товарищи, и шли встрешники с послы вместе». На крыльце и в сенях стояло много народа «в чистом платье».
Борис Годунов принял иранского посла «в середней в подписной комнате...». Представил посла переводчик Степан Степанов, и посол «правил Борису Федоровичи) от шаха поклон...». Борис. Годунов, «встав и сступив с места, спрашивал о шахове здоровье». Ответив Годунову, посол «подал от шаха грамоту...», которую, приняв, Годунов передал переводчику [24, 16-—17 об.; 42, 183, 184].
В своей вступительной речи иранский посол заявил, что шах ему «велел говори™, чтоб.... [ты] меж государей своего и шахова величества о дружбе и любви радел...», к чему бы «на то государя своего наводил...», что русский царь с шахом «похотел быти в ссылке и в дружбе и в братцкой любви на веки». Если это услышат, говорил Хаджи Хоеров, «недру-зи наши [то они] от нас будут страшны...43 [а] великие государи [наши] тем прославлялися».
Заключил свою речь Хаджи Хоеров словами, что Борис Годунов «радеешь» ирано-русской дружбе и что «иные речи велел шахово величество известить тобе наедине» [24, 17 об,—18; 42, 184].
После принятия поминков от шаха и от «Фергат хана да от гилянского Магметь Кули хана и посольские и дворянские поминки по розписи» Борис Годунов, выслав всех из комнаты, «велел остатися переводчику Степану Степанову да шахо-ву кречетнику» [24, 18 об., 19; 42, 184, 185].
В своей речи Борис Годунов, объясняя Хаджи Хосрову причины задержки с отправкой ответных русских послов в Иран, предъявил шаху Аббасу серьезную претензию в непо следовательности поведения шахского двора. Он напомнил, что «прежь сего присылал... [шах Аббас в Москву] послов своих Бутак бека да Анди бека, просячи того, чтобы великий государь наш... Федор Иванович... был с ним в братцкой любви и в ссылке...», и русский царь «с шаховым величеством в дружбе и в братцкой любви и в ссылке быти похотел...», послов его «принял с любовью, и грамоту и речи любительно выслушав... их [послов] отпустил...». И своих «послов к ша-хову величеству послал был...», но после отпуска иранских послов царь узнал, что шах «с турским салтаном в дружбе учинился и дал ему в заклад племянника своего». Это «великому государю нашему... Федору Ивановичю... во удивленье учинилося, что шахово величество... великому государю нашему... о том не объявил, [вследствие чего] и послы государевы потому замешкали» [24, 19 об., 20; 42, 185].
43 От нас будут страшны — будут нас страшиться (бояться)
186
В ответной речи иранский посол изложил версию, которая должна была оправдать шахскую «неверность» в отношении Русского государства. По словам Хаджи Хосрова, события происходили в такой последовательности, которая хронологически не соответствовала их действительному ходу. Хад-}КИ Хоеров говорил: «как мы приехали ко государю своему к Аббас шахову величеству да сказали, что от государя идут послы, а в то время бухарской с шахом воюетца и городы у шаха поймал, а турской салтан в то ж время прислал к шаху послов своих с. тем, чтоб прислал к нему в заклад племянника своего, а не пришлет племянника и он [султан] однолично [вовсе] в Казвине город поставит. И государь наш... послал к нему племянника своего для [того чтобы] бухарского царя, чтоб ему [шаху], будучи с турским [султаном] в миру, с бухарским [ханом] управитца» [24, 20, 20 об.; 42, 185].
Это довольно верное определение шахской политики 1588—1590 гг. Однако по словам иранского посла получается, что турецкое посольство прибыло в Иран для переговоров и с требованием отправки шахского племянника к турецкому султану после возвращения из Москвы посольства Бутак-бека и Анди-бека, с которыми вернулся в Иран также и Хаджи Хоеров. В действительности же все было наоборот. Турецкие послы вели переговоры с шахом о мире в 1588 г., когда русский посланник Г. Б. Васильчиков был в Иране, а в 1589 г. шахский двор направил в Турцию посольство Мех-Ди Кули-хана с шахским племянником Хайдар Мирзой. Именно он подписал 21 марта 1590 г. мирный договор с Османской империей. Бутак-бек же с Анди-беком прибыли из Москвы в Гилян летом 1591 г., и только глубокой осенью добрались до шахской резиденции в Исфахане.
Не смущаясь ложными посылками, Хаджи Хоеров продолжал: «А как мы, приехав сказали, что послы будут от государя [московского], и шахово величество тому обрадовался. И как послы замешкали и государь наш, шахово Аббасово величество, многажды призвав меня, холопа своего, спрашивал: «Зачем от государя с Москвы послов нет? И яз тогды ж то узнав, шаху говорил: „однолично на Москве весть есть, что твое величество дал в заклад турскому [султану] племянника своего и потому от государя к тебе и пос-Лев нет“. И шахово величество мне, холопу своему, говорил: ”Яз де дал племянника своего не для большого миру, [а] для Ухарского царя, чтоб в те поры с ним поуправитца, а пле-янника деи своего мне убить же было [необходимо все рав-a°J , и для тово шах племянника своего турскому и отдал.
Как управитца, с бухарским и ему однолично с турским вое-ватца» [24, 20 об., 21; 42, 185, 186].
187
Здесь у Хаджи Хосрова соединены в одно не только события 1589 и 1591 гг., но и переговоры с турецким посольством 1588—1589 гг. и инструкция, данная ему шахским двором перед отъездом в Москву в мае 1592 г. Выполняя ее, он должен был заверить московских государственных деятелей в том, что именно они виноваты в подписании шахом мира с турками, так как не прислали вовремя своих послов с Бутак-беком и Анди-беком Так, через три года и пять месяцев ирап ская сторона информировала устно Москву о подписании ею мирного договора с Османской империей. Более того, шах Аббас через своего посла заверил московское правительство в том, что мир его с турками сугубо временный, и как только ликвидируется опасность со стороны узбеков, он снова начнет войну с Турцией.
Н. М. Карамзин так писал об этом: «перемирие, заклю ченное Персией с турками, есть одна хитрость воинская» [134, III, X, 111].
В действительности же это не перемирие, а мир, просуществовавший 12 лет, очень важных для восстановления сил и мощи Сефевидского государства. Эю была не хитрость, а умный дипломатический ход 19-летнего шаха Аббаса.
В связи с этим уместно здесь привести мнение советского историка А. П. Новосельцева, с которым полностью согласиться также нельзя. Он пишет: «В Москве были поражены столь неожиданным на первый взгляд миром между Ираном и Турцией и потребовали объяснений. Иранский же посол Гази [Хаджи] Хоеров заверил... что мир есть временный., и что войны с османами не миновать» [188, 454].
Изучение архивных материалов приводит к выводу, что о предстоящем заключении Ираном мира с. Турцией Посоль ский приказ узнал от Васильчикова еще в конце декабря 1589 г. Поэтому весть из Константинополя летом или осенью 1590 г. о подписании мирного договора не была неожиданной для московских дипломатов. Напомним, что уже 29 июля 1592 г. на аудиенции у царя гонец Кай подтвердил факт замирения шаха с султаном. Так что затребованные Годуновым объяснения у Хаджи Хосрова были скорее желанием московского правительства поставить точки над «и» и перейти к новой фазе русско-иранских взаимоотношений, учитыва ющей ирано-турецкий мир 1590 г.
К этому, кстати сказать, стремилась и иранская сторона и к этому сводилась главная политическая задача посольства Хаджи Хосрова. Он должен был убедить московское правительство в том, что Сефевидское государство будет и далее воевать с турками и потому вопрос о военном союзе с МО' сковским государством не снимается. (Известно, что эта война началась лишь 10 лет спустя — в 1603 г.)
188
В беседе с Хаджи Хосровом Борис Годунов затронул вопрос о Грузии. Он довел до сведения шахского двора, что Московское государство, по просьбе единоверного грузинского царя Александра, направило рать против Тарковского шамхала в защиту Грузии: московский царь «послал ныне на Терек на Шевкала большую свою рать с окольничим и воеводою со князем Ондреем Ивановичем Хворостининым, и Олександра царя и всю Иверскую землю оборонити велел» [24, 22, 22 об.; 42, 186, 187].
Годунову важно было знать, как будет реагировать на это Иран. Неизвестно, по собственной ли инициативе или имея указание на этот счет, но в ответ Хаджи Хоеров сказал, «то и государю нашему будет годно, [если] толко государевы люди Шевкала извоюют» [24, 23; 42, 187].
Иранский посол передал также Борису Годунову просьбу шаха Аббаса порадеть о его делах перед царем. Здесь Хаджи Хоеров, как это отмечает и Н. М. Карамзин, явно не поскупился на лесть, говоря якобы со слов шаха Аббаса, «как ты рукою великого государя своего... землю правишь, так бы еси держал другою рукою государя нашего шахово величество, чтоб великие государи [наши] твоим радением были в любви и дружбе» [24, 23; 42, 187].
На это Годунов ответил заверениями в своем «радении», как он выразился, «всею душею и сердцем своим... радею сколько моей мочи... а делаю яз все по его государеву веленью, что... [царь] повелит...», и пообещал обо всем донести царю Федору. Он заверил также, что царь «во всем шахова прошенья не оставит и с... [шахом] в дружбе и в любви и в ссылке быти хочет свыше прежнего». И добавил, что царь «послов своих ныне с вами к шахову величеству пошлет и отпуск вам к шахову величеству будет вскоре».
Хаджи Хоеров вежливо поблагодарил Бориса Годунова и сказал, что шаху Аббасу «ничто дорого, дорого с великим [московским] государем ссылка, чтоб... недрузем их былострашно» [24, 23 об.; 24; 42, 187].
Затем иранский посол рассказал Борису Годунову историю измены Сефевидскому государству гилянского правителя Ахмед-хаиа и сообщил о назначении правителем Гилян-ской провинции «Магметь Кули хана». Все это необходимо было шахскому послу, чтобы потребовать от Московского государства передачи ему в руки имущества, товаров и судов, находящихся в Астрахани, а ранее принадлежавших, опальному Ахмед-хану и другим гилянским людям, т. е., что-Ь1 суда, приходившие из Гиляна в Астрахань «при Агмете Даре, а ныне они в Асторохани, и тебе бы [Борису Годунову] Д°ложа государя, то суды и люди и рухлядь велеть отдати мНе на руки» [24, 24 об., 25; 42, 187, 188].
189
В заключение Хаджи Хоеров попросил Бориса Годунова посодействовать в том, чтобы царь Федор послал в подарок шаху Аббасу «доспех доброй, чтоб шахову величеству пригодился и прислал кречетов красных и всяких». Борис Годунов обещал обо всем передать царю Федору, заверив Хаджи Хосрова, что царь «брату своему, шах Аббасову величеству ни за что не постоит...» [24, 25 об., 26; 42, 188].
Заканчивая беседу с иранским послом, Борис Годунов извинился перед ним, что из-за множества государственных дел «ныне ести не зову, а пришлю к вам [с] столом на подворье». В тот же день это было выполнено,-—«посылай с столом приказной человек Бориса Федоровича, Курбат Хватов», а с ним «стол... полной на серебряных блюдах, вина красные и меды красные в больших кубках, а меды белые в бочках» [24, 26, 26 об.; 42, 188].
После беседы с Борисом Годуновым, как бы в развитие ее, Хаджи Хоеров представил 15 сентября 1593 г., через два дня, в Посольский приказ челобитную с такими просьбами: передать иранскому правительству находящиеся в Астрахани «четыре бусы Хозя Усемеддиновы...»; выдать Хаджи Хосрову гилянского «посла Тюркомиря и всех гилянцов, которые ни были в Асторохани...», для отправки их к шаху; выдать Хаджи Хосрову «шахова гонца Каю, а он [Хаджи Хоеров] его отвезет к шаху»; передать ему иранских подданных — полоняников, бежавших от ногайцев, не выдавать их ногайским татарам; разрешить вернуться в Иран иранским подданным, которые по разным причинам задерживаются в Астрахани и Казани. Среди них полоняник Рамазан, персиянка, вывезенная из Ирана юртовским татарином Сафаром, шемахинец Ших Турсун с семьей и др.; просьба не брать пошлин с товаров Хаджи Хосрова, оставленных им в Казани для продажи на сумму 500 рублей; «в Астрахани дати [ему] бусу со всей снастью...» вместо разбитой, но и «велел бы [царь] ему поволити, которую пожалует бусу, а он ее похо-чет променяти гилянцом и государь бы его пожаловал, велел дати волю [ему на этот обмен]...» [25, 25 об.— 27; 42, 197— 199].
Последняя просьба отличается особенной нескромностью: посол просил подарить судно для того, чтобы продать его гилянским купцам, а деньги, к тому же немалые, положить себе в карман! Однако и эту просьбу иранского посла и все выше перечисленные московское правительство удовлетворило. С этим решением к иранскому послу Хаджи Хосрову на подворье ездили пристав Данила Исленьев «со товарища' ми». Иранский посол благодарил «на государеве жалованье и Бориса Годунова на печалованье челом бьет...», доносил Ис' леньев [25, 27—27 об.; 42, 199].
190
Если основываться только на архивном деле о посольстве Хаджи Хосрова, то на следующий день, 16 сентября 1593 г., царь Федор пригласил иранского посла на отпускную аудиенцию [25, 27 об., 28; 42, 199, 200], и на этом миссия Хаджи Хосрова в Москве заканчивается. Однако в архивных делах о посольстве А. Д. Звенигородского за 1594—1595 гг. в грамоте Бориса Годунова от мая 1594 г. к шаху Аббасу [25, 98—108; 42, 228—233] подробно говорится о переговорах иранского посла Хаджи Хосрова с австрийским послом в Москве Николаем Варкачом, происходивших осенью 1593 г.
Варкач, находившийся в Москве с середины сентября до 18 декабря 1593 г., вел переговоры с московскими дипломатами и предлагал Московскому государству присоединиться к военному союзу европейских государств (Австрии, папы римского, Испании, Венеции и др. [191, 15—23]) противТур-ции. Сообщая об этом шаху, Годунов писал, что Варкач просил его обратиться к шаху и ему «отписати и с послы твоими [т. е. иранскими] приказать, чтоб ваше Аббас шахово величество с турским [султаном] не мирился и стоял бы с Рудольфом цесарем за него заодин» [25, 106—107; 42, 232].
Далее Борис Годунов писал, что по просьбе Варкача он устроил свидание ответственным лицам германского и иранского посольств: «И Рудельфа цесаря [посол] посылал к послу вашего [шахского] величества дворянина цесарева, а вашего величества посол к цесареву послу посылал потому же дворянина вашего... [и они говорили] меж собою... чтоб вашему Аббас шахову величеству о соединенье на турского [султана] с Рудельфом цесарем сослатися послы своими: цесарь Руделфь пришлет к... [шаху] послев своих вместе с теми послы, которых послов своих пошлешь к [царю], а вам бы... [шаху Аббасу] к Рудельфу цесарю потому ж слати послов своих...», которых Годунов обязывался пропустить через Московское государство.
Обо всем этом, писал далее Годунов, царь Федор «Рудольфу цесарю писал и с послом его приказывал...», чтобы цесарь о соединенье на султана «слал послов своих...» к шаху, а этот, последний, направил своих представителей в Прагу.. Ьорис Годунов советовал шаху Аббасу с цесарем «на вопчего своего недруга, которой государства ваши, вас обоих, великих государей тщитца разорять... [обменяться] послы свои-мй-» [25, 106, 107; 42, 232].
Переговоры Бориса Годунова с Хаджи Хосровом подтверждаются и документами архивного дела за 1597—1599 гг.. 0 посольстве В. В. Тюфякина и С. Емельянова. В наказе Посольству говорится, что, когда Хаджи Хоеров был в Мо-Кве> «в то же время приходил... от Рудельфа, цесаря рим-°го посол его Миколай Варкач...». Он вел переговоры об
191
антитурецком союзе и добивался привлечения к нему шаха Аббаса. Для этого была организована встреча между посольствами Варкача и Хаджи Хосрова [28, 65; 42, 348].
Сравнение информации Бориса Годунова об их перегово рах с данными архивных документов австрийского фонда Посольского приказа за 1593 г. показывает, насколько Годунов сумел кратко, точно и четко изложить их суть в грамоте к шаху Аббасу. Добавим лишь некоторые интересные подробности.
Переговоры с Хаджи Хосровом о привлечении Ирана к европейской лиге против Турции и крымского хана были начаты по инициативе австрийского посла Николая Варкача На переговорах 12 октября 1593 г. как в посольстве германского императора, так и в шахском посольстве присутствовал представитель Посольского приказа -— пристав Образец Вахрамеев «да переводчик татарской Вельямии Степанов...» [39, 1286].
В переговорах с московскими дипломатами, начатых 22 сентября и законченных 14 октября 1593 г., линия Варкача резко отличалась от уклончивой и невразумительной позиции Габсбургского двора в переговорах с московскими представителями в 1586, 1589 и 1590 гг. В 1593 г. после нападения Турции на Австрию эта позиция стала отличаться большей определенностью и даже категоричностью. Примером может быть выступление Николая Варкача 22 сентября 1593 г. на первой встрече в Москве. Основываясь на верительной грамоте римского цесаря Рудольфа II от 9 апреля 1593 г., в которой было сказано, чтобы царь Федор Ивано вич выслушал его посла «как нас самих и ьо всем ему верили...» [39, 1270, 1271], посол выступил с резко обличительным письменным заявлением против турецкого султана («гонителя христианства»), утверждая, что султан за последние 100 лет многие христианские государства «поймал и за-пустошил и привел их под свою гонительную, проклятую, беззаконственную руку и церкви крестьянские в разорение учинил своим гонительством» [39, 1271, 1272].
Далее, указав на инициативу русского царя в организации борьбы «против недруга крестьянского», т. е., что царь «подвиг свой объявил» в этом деле, Варкач сообщил о войне, начатой турками против его государства, и о том, что цесарь «просит у его Царского Величества..., чтобы... [он] свою братцкую помощь учинил, руку свою распространил к обороне Цесарскому Величеству и всему .крестьянству..., которым обычаем промышляти над бесерменскнм и т. д. [$’ 1273—1275].
44 Бесерменскнм — бусурманским, мусульманским.
:192
в переговорах 7 октября «на одине» с Борисом Годуно-вЬ1м Николай Варкач сообщил в письменном виде, что ему цесарь «велел известити: первое, о соединенье, чтоб учипити соединенье на Турского [султана], и приговоря, закрепити...», т е. что ему предписано договориться с Московским государством и заключить соглашение [39, 1279].
Далее шли обещания цесаря примирить Польшу и Швецию с Московским государством, воздействовать на «Свей-ского Короля на то утвердить, что ему во веки с Турским и Крымским пи в какой дружбе не быти и не надеяться на них, и не знаться с ними...» [39, 1281].
В свою очередь, цесарь просил царя Федора Ивановича, чтобы оп «Крымских Татар отводил и помешку бы им учинил, и унял их, чтоб они с Турским заодно пе приходили на римского Цесарского Величества в Угорскую землю46; также бы... Персидцкого Шаха наводил на то, чтоб он николи с Турским не помирился»46.
На следующий день — 8 октября цесарский посол просил Бориса Годунова, чтобы тот, с разрешения царя «велел ему с Кизылбашским послом сослатися47» [39, 1281, 1282, 1285].
12 октября 1593 г. состоялась встреча в шахском посольстве «цесарева дворянина» Христофора Упрута с Хаджи Хос-ровом. Упрут заявил, что цесарь желает, «чтоб ему с Шахом Персидцким также в дружбе и в соединенье быти. И Пер-сидцкой бы Шах похотел с Государем нашим с Цесарским Величеством, ссылки и соединенья, и слал бы к Цесареву Величеству через... [русского] царя... землю послов своих...». В ответ на них цесарь «к Персидцкому Шаху послов своих [будет] посылати, о том чтоб им, Государем быти в дружбе и в любви и в соединенье и стояти заодно на грозного Сал-тана Цареградцкого» [39, 1286—1289].
Хаджи Хоеров ответил: «...то все государю своему все роз-кажю» и его государь «пошлет послов своих... и тогда б любовь и братство меж Государей наших совершится». «Когда Же сошлются все три Государя [царь, цесарь и шах]» и «будут в соединенье и станут с одного па Турского, и Турского Житье с час. не будет» [39, 1290, 1291].
Хаджи Хоеров здесь явно переусердствовал. Известно, что жах Аббас внял призыву цесаря не в 1594 г. или 1595 г. по в°звращении Хаджи Хосрова в Иран, а лишь в 1599 г., когда °пределенно стал готовиться к войне-реваншу с Османской империей.
У гор ска я земля — Венгрия.
1а ]:-(1,1РУЛИ0 поверить, чтобы Габсбурги не знали о подписанном 21 мар-*Ь90 г. мирном договоре между Турцией и Ираном.
Сослатися — сослаться, списаться, связаться.
' Заказ 111
193
Встреча закончилась преподнесением подарков шахскому послу в виде часов и двух самопалов [39, 1290, 1291].
В тот же день состоялся ответный визит шахского представителя Булат-бека к Николаю Варкачу. Булат-бек подтвердил сказанное Христофором Упрутом и обещал донести обо всем шаху. В свою очередь были преподнесены подарки и австрийскому послу в виде «платно Кизылбашское» и разного рода шелковых тканей, шитых золотом [39, 1292— 1294].
14 октября 1593 г. Варкач был в последний раз в ответе перед московскими боярами во главе с Ф. Н. Романовым, дьяками Андреем и Василием Щелкаловыми. Несмотря на предложения русской стороны развить переговоры, дело обт, единения европейских держав в антитурецкую лигу не полу чило положительного разрешения, о чем речь будет идти дальше.
Так миссия Хаджи Хосрова приобрела международное значение. Что сделал и что мог сделать Хаджи Хоеров, мелкий чиновник шахского двора, к тому же чужеземец, быв ший полоняник, возвысившийся в Иране до положения шахского посла в Россию. Хотя он и «достиг почестей» [191, 20, 21], но продолжал действовать осторожно, располагая лишь ограниченным доверием шаха. От него нельзя было ожидать большего, чем выслушивание предложений и обещание до нести о них шахскому двору. Из осторожности он даже не встретился с Николаем Варкачом, а послал своего представителя «посольского товарища во всех тайных делах... Поляд Бега».
Свое обещание обо всем донести шаху Хаджи Хоеров вы полнил, но шах Аббас, как известно, никаких мер не принял Лишь в 1599 г. он направил посольство Хосейн Али-бека Байата для переговоров в Европу [289, 95, 97; 296, 33; 299, 534—536; 214, 1 —19]. Однако и это было сделано не столько в результате переговоров Хаджи Хосрова в Москве в 1593 г., сколько в связи с другими обстоятельствами, о которых будет сказано дальше.
Официальная часть миссии Хаджи Хосрова закончилась в Москве раньше этих переговоров. 16 сентября 1593 г. состоялась прощальная аудиенция иранского посольства у царя Федора.
За иранским послом «посыланы были приставы Данил3 , Исленьев, О. Вахрамеев и переводчик В. Степанов». «А приезд их к государю на дворе и встреча была по прежнему...»,т-е- I такая же торжественная и пышная, как и на приемной ауД’1' енции.
Посла «явил» царю окольничий князь Иван Гагин. После I благодарности Хаджи Хосрова за присланный ему на I
194
дворье «стол», иранского посла усадили и к нему с речью обратился дьяк Андрей Щелкалов: «Ази Хоеров! Великий государь... Федор Иванович... велел тебе говорити: приходил... Гты от шаха] с грамотою и с речьми о дружбе и о любви...». 14 все это мы «любительно выслушали...», на что царь Федор велел ответить, что он «похотели быть в дружбе... любви и в ссылке с... [шахом Аббасом]... быти хотим...». А на то, что посол «речью говорил», царь велел «ответ тебе учинить боярину Ивану Васильевичу Годунову да окольничему... Самсо-новичю Туренину с товарыщи...». А ныне тебя отпускаем к шахову величеству и посланника своего с тобою посылаем» [25, 27 об.—29; 42, 199, 200].
Пожаловав иранскому послу «стол», велели ему «итти в ответную полату», состоявшую, кроме упомянутых двух бояр, еще из двух дьяков — Андрея Щелкалова и Елизария Вылуз-гина.
Процедура с ответной палатой была простой формальностью, так как после приветствия посла Годуновым он повторил буквально то, что до этого на отпуске у царя высказал Щелкалов от имени царя.
После этого посла со свитой пригласил «казенной дьяк Василий Тораканов...» к столу в Грановитую большую подписную палату.
В документе, описывающем этот «стол», подчеркивается пышность и торжественность угощения иранского посла в Кремле. Например, что «поставец был большой соловец48 и прибавочные суды49 изо всех поставцов потому ж, как при прежних послех кизылбашских». Царь сидел «за золотым столом».
Далее следует, кто за каким столом сидел и в какой одежде. Например, «иные бояре [сидели] в нагольных шубах... А посол [шаха] сидел в кривом [изогнутой формы] столе в лавке... А против его сидели и потчивали приставы [посольства]». Подавали иранскому послу «после» Ивана Васильевича Годунова.
После угощенья царь «велел на него [посла] положить шУбу, да подал послу меду... [и] звал посла к руке и приказал к шаху поклон сидя...»50. «И отпустили [посла] на подворье», со стольником Борисом Лысковым — «потчивать [иранского посла] на подворье» [25, 30—33; 42, 200—202].
Традиционная русская шуба, которую дарили московские
с 48 Поставец — набор посуды на столе; соловец — очевидно, веЦиалвное название этого набора.
I Суды — разновидность посуды (судки, судна).
„ В данном случае царь Федор не привстал с места при упоминании Toiw шаха Аббаса, как это обычно полагалось по правилам, лишь по-МУ. что шах поступал так же при приеме Васильчикова.
7*
195
цари иностранным послам, кубок и шапка, подаренные Хад жи Хосрову, оценивались в 110 рублей01. Да за его «поминки» послано на подворье мехов на 73 рубля52.
Кречетнику подарили шубу Камчатку за 30 рублей, мехов на 12 рублей и рыбьего зуба на 8 рублей. Шести дворянам посольства сделали подарки разными мехами каждому на 24 рубля. Остальным 23 членам посольства, разделенным па три категории, подарено мехами и сукнами: лицам первой категории — на 16 рублей каждому, второй — на 5 рублей и третьей—-на 3 рубля каждому. Всего одарено 34 человека па общую сумму 523 рубля [25, 34—35; 42, 202, 203].
На отпуске Хаджи Хосрову ничего не было сказано об ответе на шахскую грамоту. Подразумевалось, что ответ привезет отправляемый в Иран русский посол А. Д. Звенигородский. И действительно, такую грамоту, датированную маем 1594 г., Звенигородский привез шаху Аббасу. В ней был положительный ответ на все вопросы, поставленные в шахской грамоте, привезенной Хаджи Хосровом.
После длиннейшего славословия в честь бога, царя и возвеличивания шаха Аббаса царь Федор заверял шаха в дружбе, радовался его успехам в укреплении государства и в-борьбе с недругами.
После этого подробно разъяснялись причины задержки с отправкой ответного посольства, т. е. что, приняв посольство Бутак-бека и Анди-бека и выслушав их, «прошенье твое приятно учинили и с... [шахом] в дружбе и в любви быти похотели мимо всех великих государей...» [25, 87 об. — 94]. Однако при всем многословии этих объяснений в них нет ни слова о просьбе Бутак-бека о военной помощи шаху и о его желании заключить союз с Московским государством.
«Любовно» выслушав Бутак-бека, говорилось далее в грамоте, и отправив его в Иран, мы «и своих послов за ним послали были... [но] вскоре ведомо нам... учинилося, что [шах Аббас]... с турским султаном в дружбе учинился и дал ему в заклад племянника своего и нам... то во удивленье учинилося, что вы к... [нам] присылали послов своих великих, про-сячи... быть в дружбе [и одновременно] с турским салтаном в дружбе учинился... а... [нам] о том... не объявил...» [25, 91, 91 об.; 42, 224].
Упрек в двойственности высказан, как говорится, прямо и открыто. * 62
51 Среди них: «.шуба камка золотная на соболех, восемьдесят рублев; кубок в шесть гривенок (гривенка — фунт. — П. Б.) в двадцать рублев» шапка лисья черна в 10 рублев...» [25, 30—33; 42, 200—202].
62 Среди них: два сорока соболей в 30 и 20 рублей; цки лисьи стоимостью в 15 рублей и черная лисица —• в 8 рублей [25, 33; 42, 202].
196
Поэтому, говорилось в грамоте, наши «послы... позамешка-ли итти и з дороги поворочены...». Вследствие этого было решено несколько выждать и получить «от вас вести прямые: коим обычеем то меж вас с турским сал ганом перемирьеучи-нилося?» И лишь после того, как прибывший в Москву Хаджи Хоеров «о делех подлинно росказал [о мире с турками и о том, что шах] вперед быти хочет [с нами] в дружбе и в любви и в ссылке...», тогда только, «уведав о том подлинно от шурина нашего... [Бориса Годунова]; что с... [нами] хотите быть в крепкой дружбе... на веки неподвижно мимо всех...», мы решили отправить к вам «своего посла князя Опдред Дмитрееви-ча Звенигородского... о всем наказав [ему]...».
В заключительной части грамоты сказано, что «дорогу твоим людей в наши государства послы своими и посланники отворяем, и торговым людем ходити поволили безо всякого задержанья». И все просьбы посла Хаджи Хосрова о покупке «в наших государствах потребных вещей... во всем поволь-ность ему дали... купити без оскуденья и дорогу твоим людем во все свои государства отворити велели... безо всякого задержанья...», а также и панцирь шаху послали и «вперед хотим с... [шахом] быти в дружбе и в любви на веки неподвижно мимо всех великих государей» [25, 91—94; 42, 224, 225].
Переговоры с иранским послом закончились в середине сентября. Наступила осень, самое неподходящее время для отправки иранского посольства на родину. Приходилось ждать весны, так как навигация на Каспийском море заканчивалась в октябре—ноябре, а начиналась в апреле—мае. Но московские власти не любили долго держать иностранные посольства в столице. Поэтому было принято решение отправить Хаджи Хосрова с посольством для зимовки в Казань.
Указом от 15 октября 1593 г. предписывалось Федору Ивановичу Бирдюкину-Зайцеву отправиться в качестве пристава «провожати кизылбашского посла Ази Хосрова от Москвы до Коломны и до Нижнего Новгорода и до Казани» [25, 35; 42,
Как и всегда, приставу строжайшим образом указывалось «едучи дорогою к послу береженье держать великое, чтоб... оезчестья не было и корм послу [и его людям] давати по Росписи...». Трогательно заботился Посольский приказ и об обеспечении посольства «питьем», в частности московским высококачественным медом, а когда он кончится, покупать еД и пиво «по указной цене» [25, 35 об.; 42, 203].
Заслуживают внимания приведенные цены за продукты и К°т; <<за ЯЛОВИЦу по 29 алтын, за тушу боранью по 2 алты-па> а кожи с яловиц и с боранов отдавати назад, за куря по деньги».
197
Зайцев по возможности должен был доехать с посольством на судах до Казани, где «поставя их... на дворах, самому...» возвратиться в Москву. «А зимовати... послу велено в Казани или в Нижнем Новегороде, где замерзнут...» [25 36—38; 42, 203, 204].
В соответствии с этим 17 октября 1593 г. были разосланы из Москвы указы по всем городам, расположенным на пути следования иранского посольства, включая и Казань. Воеводы городов должны были обеспечить посольство всем необходимым [25, 38, 39; 42, 204, 205].
По архивным данным, посольство выехало из Москвы 15 октября [25, 35; 42, 203], тогда как по данным «Описания путешествия» в Москву Николая Варкача представитель его посольства встретился с помощником Хаджи Хосрова 23 октября. Следовательно, иранское посольство могло выехать из Москвы не ранее 24 октября 1593 г. (по григорианскому календарю). В составе посольства было 34 человека, «да с ним их три девки, да немецкого полону три души...». По дороге послу было разрешено купить еще 30 душ «полону». Воеводы обязывались их всех пропускать без задержки и «рух-леди у них не пересматривати [бы]...». Для охраны посольства было выделено 30 стрельцов. Речной путь был назначен обычный: Москва — Коломна — Муром — Нижний Новгород — Казань [25, 38 об., 39; 42, 204, 205].
5 ноября пристав Зайцев донес в Москву, что в 15 верстах от Касимова они встали, т. к. река замерзла. Хаджи Хоеров послал царю челобитную с просьбой «отпровадить меня в Казань», оставить на замерзшем судне «тяжелую рухледь» с зимовкой на нем кречетника Булат-бека с шестью кречетами, подаренными шаху [25, 40, 40 об.; 42, 205]. Разрешение было получено, и Хаджи Хосрова с частью посольства перевезли в Казань. Перевозка также сопровождалась всяческими почестями и вниманием со стороны Посольского приказа, приславшего особого пристава Гура Толбузина с 20 стрельцами и специальным наказом. Особенно строго указывалось охранять посольское имущество. Повторялись и приказы служилым людям, чтобы они «береженье держали великое, чтоб им [людям иранского посольства] ни от кого обиды и безчестья не было и корм бы им давали сполна» [25, 41—46 об.; 42, 205—207].
Этот переезд, устройство на зиму и пребывание посольства в Казани были благополучны. Жалоб со стороны Хаджи Хосрова в архивных делах не обнаружено.
3 мая 1594 г. Хаджи Хоеров прислал челобитную царю Федору и грамоту на имя Бориса Годунова. Он просил дать ему копии с грамот, находящихся у него в запечатанном виде на имя астраханского воеводы о выдаче ему Тюркемиля, то
198
варов и судов Усемеддина и других лиц, о которых он просил в предыдущих переговорах в Москве. Кстати сказать, о гонце Кае иранский посол не упоминал [25, 63—66; 42, 215, 216].
Просил он также о передаче ему родной сестры, найденной им в Касимове у князя Юсуфа, и кречетов взамен погибших зимой. Просьбы Хаджи Хосрова были удовлетворены. Борис Годунов писал иранскому послу о передаче ему сестры и о посылке шести дополнительных кречетов в подарок щаху Аббасу [25, 67, 67 об.; 42, 217].
В феврале 1594 г., когда иранское посольство находилось в Казани, в Москву прибыл от цесаря Рудольфа гонец Михайло Шель с грамотами. В них сообщалось о победах над турками и что войска Рудольфа «до семидесят тысячь [их] побил, и взял в... [Венгрии] десять городов...». В связи с этим Борис Годунов направил 13 мая 1594 г. к шаху Аббасу через Хаджи Хосрова грамоту с подробным сообщением об этих победах Рудольфа II над турками. Вторую грамоту он послал Хаджи Хосрову с сообщением о выполнении всех его просьб [24, 49, 57; 42, 233, 237]. Интересно отметить, что, вручая их, переводчик Степанов должен был произнести большую речь с изложением сути этих грамот [25, 67—74, 86; 42, 217—221]. Борис Годунов рассчитывал подкрепить этими двумя документами предложение европейских и Московского государств о вступлении Ирана в антитурепкую коалицию. Хаджи Хоеров должен был об этом донести
шаху.
О следовании Хаджи Хосрова из Казани в Иран известно лишь из архивных дел о русском посольстве А. Д. Звенигородского, которому указом от 15 мая 1594 г. было предписано отправиться в Иран и по пути, в Казани, присоединить к своему каравану иранское посольство Хаджи Хосрова [25, 86; 42, 221].
Когда оба посольства прибыли в Астрахань и когда отправились в Иран — неизвестно. Очевидно, это произошло во второй половине августа или в начале сентября. При отправке посольства Хаджи Хоеров категорически отказался погрузиться с Звенигородским на одну бусу. Ему было предоставлено отдельное судно. Выехав с русским посольством из Астрахани одновременно, бусы посольств в море потеряли ДРуг друга из виду. Менее опытный кормовщик на бусе Хад-*ки Хосрова сумел довести свое судно до Гиляна лишь к 1 октября 1594 г., т. е. на восемь дней позже, чем туда при-2ГЗ]Я бУса посольства Звенигородского [24, 95 об.; 96; 42,
14 октября Хаджи Хоеров выехал вместе с русским посольством из Гиляна в Казвин. Здесь он не застал шаха Аб-
199
баса и 27 октября выехал к нему в Кашан, куда мог прибыть лишь в первых числах ноября, т. е. за 3—4 дня до приемной аудиенции у шаха русского посла Звенигородского [24, 97, 100; 42, 254, 255].
Все путешествие посольства Хаджи Хосрова из Ирана в Московское государство и обратно продолжалось' почти два с половиной года.
Основная задача посольства Хаджи Хосрова сводилась к тому, чтобы оповестить московское правительство о заключенном в 1590 г. ирано-турецком мирном договоре. Сделать это он должен был так, чтобы Московское государство не имело претензий к Ирану не только за запоздалую информацию, но и за попытку втягивания Московского государства в войну с турками в то время, когда Иран вышел из состояния войны с ними. Хаджи Хоеров должен был заверить московское правительство во временном характере заключенного договора с турками, необходимого шахскому правительству как передышка для ликвидации опасности на востоке от узбеков.
Однако московские дипломаты правильно поняли эту двусмысленную политику шахского двора. От имени царя Федора они упрекнули шаха Аббаса в этой неблаговидной позиции, но, исходя из соображений необходимости сохранения добрососедских отношений с Ираном, приняли шахское предложение о дружбе и развитии торговых отношений. Таков был практический итог миссии Хаджи Хосрова.
Вторая задача его посольства заключалась в выяснении причин задержки русским царем ответного посольства на миссию Бутак-бека и Анди-бека. Хаджи Хоеров должен был добиться его отправки. Эту задачу Хаджи Хоеров выполнил.
Хаджи Хоеров должен был практически также закрепить беспошлинную торговлю шахского двора с царским. Он этого добился и получил согласие на урегулирование условий русско-иранской торговли с целью се дальнейшего развития.
Впервые иранская сторона поставила вопрос о возвращении в Иран полоняников, иранских подданных, попавших в плен к ногайским татарам и разными путями оказавшихся на русской территории.
Хаджи Хоеров получил имущество опального гилянского правителя Ахмед-хана и его приверженцев, а также согласие на возвращение на родину гилянцев из числа торговых людей и других иранских подданных, застрявших в Астрахани и в Казани.
Во всех этих вопросах деятельность Хаджи Хосрова в Московском государстве была плодотворной. Он добился всего, чего требовал, за исключением того, что русская сторона не выдала полоняников, принявших христианство.
2Q0
Особого внимания заслуживает то, что Хаджи Хоеров практически положил начало беспошлинной торговле в Русском государстве товарами шахского двора как по ввозу их, так и по вывозу из него в Иранское государство.
Однако наибольшее политическое звучание имели переговоры посольства Хаджи Хосрова с австрийским послом Николаем Варкачом о вступлении Ирана в якобы созданный европейскими державами союз против Османской империи. Хаджи Хоеров, возвратившись на родину и доложив шаху Аббасу о переговорах в Москве, возможно, внушил шаху Аббасу мысль об использовании европейского союза в своих интересах. Это было тем более вероятно, что весной 1593 г. турки начали новую войну в Юго-Восточной Европе против Венгрии и Австрии.
Таким образом, можно считать установленным, вопреки утверждениям западноевропейской историографии, что идея антитурецкого военного союза Ирана с европейскими государствами пришла к шаху Аббасу не от англичан — братьев Антони и Роберта Ширли, прибывших в Иран в 1599 г., а на пять лет раньше, от Бориса Годунова и от австрийского двора через Николая Варкача и Хаджи Хосрова.
Глава VI
УСТАНОВЛЕНИЕ
ИРАНСКОЙ СТОРОНОЙ СТАТУТА КУПЧИН
НЕУДАЧА МИССИИ ПЕРВОГО КУПЧИНЫ-ГОНЦА ХАДЖИ ИСКАНДЕРА (1593—1594 гг.)
В конце весны 1592 г. Гилянская провинция была присоединена к короне. В руках шахской казны оказался шелк-сырец. Возможно, что именно к этому времени относится и установление шахом Аббасом монополии на его продажу. В связи с этим увеличивалась и заинтересованность шаха в коммерческих операциях по вывозу шелка-сырца за границу и по приобретению взамен его других необходимых товаров [77, 413].
Поскольку шах Аббас через гонца Кая и посла Хаджи Хосрова добился официального разрешения на беспошлинную торговлю в Московском государстве товарами шахского двора, вполне логичен и его следующий шаг — направление в Московское государство под видом дипломатического гонца первого официального купчины Хаджи Искандера. Нетерпение шахского двора было настолько велико, что он отправил Хаджи Искандера, не дождавшись возвращения Кая и Хаджи Хосрова.
Неджеф Мо’эззи пишет, что «цель миссии Хаджи Искандера заключалась главным образом в торговых сделках...» [310, 275]. Другой задачи у него, по существу, и не было, если не считать, что его миссия закрепляла новую форму торговли — через шахских купчин.
15 ноября 1593 г. астраханский воевода Троекуров сообщил в Посольский приказ о прибытии в Астрахань с грамотой и «с шаховою благодетью» 1 кизылбашенина «Хозя Искандера», который просит разрешения выехать в Москву, и гилянского купца Загиб-бека также с шахской грамотой. Грамоту у купца воевода забрал и отправил в Москву. Эта грамота послана была шахом вскоре после отъезда посла Хаджи Хосрова в Московское государство. Подписи, даты и указания места написания на грамоте не было, Составлена
1 Благодеть, бологодеть — дар, имущество, товары [244, 1> 145].
202
она в обычном персидском стиле. Начинается с возвеличивания адресата, но без перечисления царских владений, входивших в так называемый титул русского царя. В ней повторена была просьба о передаче в шахскую казну имущества опального Ахмед-хана лахиджанского [25, 48, 49 об.; 42, 208, 209].
Цель грамоты — ускорить отправку из Московского государства в Иран Тюркемиля — посла гилянского хана с имуществом Ахмед-хана и иранского посла Хаджи Хосрова, а заодно и двух иранских подданных с семьями.
Какие товары и какое количество их привез с собой гилян-ский купец Загиб-бек — неизвестно. Что касается шахского гонца Хаджи Искандера, то его товары были переписаны астраханскими властями. Сам гонец, семь его товарищей и товары были отправлены в Москву в сопровождении сотника Андрея Вострого и стрельцов. Несмотря на наступавшую зиму, Хаджи Искандера отправили водным путем — «в струговой посылке».
Подробности об этом трудном путешествии сначала по Волге, а когда она замерзла — сухопутьем, не сохранились. Московское правительство, очевидно, заинтересовалось шахской грамотой, которую вез гонец, если оно не остановилось перед крупными расходами, связанными с доставкой шахского гонца, нагруженного товарами, сухопутьем в такое неудобное для путешествия время.
Глубокой зимой, 8 января 1594 г., Хаджи Искандер прибыл в Москву. Поместили его в Китай-городе — «на Варварском крестце на дворе торгового человека, муромца Петра Григорьева». Других сведений о его путешествии и въезде в Москву не сохранилось.
11 февраля Хаджи Искандера пригласили в Посольский приказ к дьяку Андрею Щелкалову [25, 50, 50 об.; 42, 209].
Размещение шахского гонца в доме купца, а не на Посольском дворе, как и вызов его в Посольский приказ через месяц и три дня, не увязываются с той поспешностью, с ко торой Хаджи Искандера перевезли из Астрахани в Москву. Объясняется это, очевидно, тем, что ознакомление с грамотой, привезенной Загиб-беком, и выяснение в какой-то степени цели приезда шахского гонца снизили интерес московских дипломатов к миссии Хаджи Искандера, что не могло не отразиться и на ее приеме.
Процедура его приезда 11 февраля в Кремль и встреча в Посольском приказе были весьма скромными. За ним на подворье были посланы «с санями» «переводчик татарской Степан Полуханов да толмач Девлеть Бахты Чекаев». По прибытии в Кремль Хаджи Искандер вышел «из саней у посольские полаты, а в то время... [там] в сенех и в полате были стрельцы в цветном платье. А как [он] вшел в полату, и
203
Ондрей с ним корошевался, и спрашивал его о здоровье, да говорил гонцу: Искандер!., бояре [царя Федора] велели тебя роспросити... [про] твой приезд... и грамоты с тобою от Аббас... шаха есть ли?». И если да, то «бояре грамоты у тебя велели взять мне...». При этом Щелкалов объяснил шахскому гонцу, что «у государя [в настоящее время ему] быти не вместно...2 [так как] судом божьим у великого государя нашего дочери... царевны... Федосьи не стало» 3.
Хаджи Искандер ответил, что грамоту он привез и что шах «прислал от своея казны бологодеть камки и бархаты; а посылаючи, наказал мне... тое бологодеть отдай в его [русского царя] царскую казну, а что будет потребная нам в его государстве, и он [русский царь] потому же пришлет из своея казны. А грамоту шахово величество приказал мне подати государю самому». Но так как «мне у государя быть не вместно и яз грамоту дам тебе...», чтобы донес о ней царю Федору или Борису Годунову.
Андрей Щелкалов обещал ему это и взял от гонца грамоту [25, 50 об.—53; 42, 209 -211].
В отношении привезенных шахских товаров, состоявших из разного рода материй, Щелкалов, очевидно, ознакомившись с их невысоким качеством, стал основательно преуменьшать их ценность и качество, заявляя, что в «царской казне... [есть такие узорочьи4, каких] ни в которых государствах таких узорочей нет... а ваши товары обычные». Поэтому товары, которых будет «не от велика5, [то они] пригодятся к его царской казне... [и их] приказные люди возьмут; а достальными товары сам себе торгуй... с гостьми и с торговыми людьми... [на что царь] торг велит тебе дати довольной» [25, 52—53 об.; 42, 210—211].
Шахский гонец-купчина с этим предложением не согласился, сказав, что прислан шахом «не торговать, [а шах] велел мне всю бологодеть отдать к царской казне, и, государь бы пожаловал... велел у меня [ее] взяти, а против того 6 послал [бы] к шаху из своей царской казны. О том мне крепкой от шаха приказ торговать ни с кем не велено, опро-че7 государевой казны. Будет8 всю [бологодеть] вдруг возьмут, и он [гонец] отдаст, а будет все вдруг не возьмут, и он
2 Н е вместно — в данном случае — не уместно, нельзя быть.
3 Факт достоверный. Единственный ребенок царя Федора и царицы Ирины умер.
4 Узорочьи, узорочии — драгоценные вещи или ткани с литыми, резаными, тканными или шитыми золотом или серебром узорами [244, III, 1171].
5 Н е от велика — небольшая часть товаров.
6 П ротив того — взамен того.
; 7 Опроче — кроме, исключая [244, II, 696].
- 8- Будет —здесь в смысле «если».
204
Везет ее назад, а на рознь [ему] ни продавывать и не торго-вывать». Щелкалов на это ответил, что донесет обо всем царю [25, 52 об.—53; 42, 211]. Упорство купчины подтверждает мысль о новой форме торговли, которую шах хотел ввести.
Шахская грамота, полученная Щелкаловым от Хаджи Искандера, помечена февралем 7102 г., (1594 г.), т. е. датой ее получения в Москве или временем перевода ее на русский язык. Содержание грамоты чисто коммерческое. После пространного славословия в честь русского царя в ней сообщалось, что шах Аббас послал «Хозя Искиндера да Хозя Магметь Усейна для своих [шахских] всяких потреб и для всяких узорочных товаров, которые в вашей стране бывают и вам [бы] благодатно учинив, к нам тех узорочных товаров прислать велеть...», что «вспоможенье и... раденье нам явно было [бы]...».
Если Хаджи Хоеров, иранский посол, начал в 1593 г. в Москве коммерческие операции с шахскими товарами, то Хаджи Искандер был первым иранским купчиной под видом дипломатического гонца, который был послан шахом Аббасом самостоятельно, вне иранского посольства. В грамоте была вставлена фраза о том, чтобы с Хаджи Искандером и Хаджи Мохаммед Хосейном русский царь «великих своих людей вместе в дорогу отпустить велели...» [25, 53—55; 42, 211, 212].
Последняя фраза была напоминанием о том, что Москва не прислала ответного посольства на иранское посольство Хаджи Хосрова (1592—1594) и Бутак-бека и Анди-бека (1589—1590).
Выслушав устные заявления шахского гонца и ознакомившись с представленными им грамотами, московские власти решили осмотреть привезенные Хаджи Искандером товары для того, чтобы «которые товары пригодятся к его царской казне, и те у него взяти и торговати 9, а... которые товары ему [гонцу] надобны, тому 10 11 государь велел у гонца письмо взяти и» [25, 55—55 об.; 42, 212].
20 февраля 1594 г. по поручению посольского дьяка Щелкалова дьяк Тараканов и переводчик Степан Степанов посетили Хаджи Искандера. Они осмотрели шахские товары и выяснили, что именно хотел получить Хаджи Искандер в обмен на них.
Визит Тараканова представляет большой интерес. Он показывает способы и методы ведения торговых операций в конце XVI века и знакомит с ассортиментом товаров иранской торговли.
9 Торговати — купить.
10 Тому — на те товары.
11 Письмо взяти — взять у него список товаров.
русско-
20В
Среди товаров Хаджи Искандера были: «23 камки с золотом и серебром, 127 камок без золота», «10 поставцов бархатов разных цветов», 35 дороУ тоже «розных цветов», «щит меден резан, золочен, 8 кружков зерцальных медных, зерцало медено, золочено, резано, 2 кружка да 2 доски медены»
За них Хаджи Искандер потребовал: «20 портищ 12 соболей, 100 шуб хребтовых бельих, 50 шуб лисьих, 100 лисиц хороших красных, 50 хорьков, 200 лисиц обышных. 50 па[н] сыря добрых, 2 пуда рыбьего зуба хорошево, 200 телятин мостовых 13, 5 шуб куньих, 100 юфтей телятин красных, деревец стрельных 14 60000, 40 пуд береста15, 2 000 полукож, 100 пуд ла свечново топленово, 100 пуд масла коровья та-тарсково, 100 пуд воску» [25, 55 об.— 59 об.; 42, 212, 213].
Даже поверхностное сравнение товаров обеих сторон показывает их неэквивалентность. Хаджи Искандер же, основы ваясь на указе шахского двора, категорически отказался назвать цены своим товарам и потребовал обмена их оптом. Русская сторона тогда заявила, что «того в обычее не ведется, чтоб к его царской казне товары имати без цены, а против того товары давать без цены ж: у всяких гостей и у торговых людей всякие узорочные товары емлют к его царской казне и торгуют ценою, что чего стоит, а против того дают товары по цене ж».
От Хаджи Искандера потребовали сказать «прямую [тем товарам] цену...», а остальные «товары, [чтобы он]продавал торговым людей, как издавна ведется». В исполнение этого «торговых людей к нему государь велел послати» [25, 60; 42, 213].
Хаджи Искандер ничего не хотел слушать, настаивая на своем. Тогда по приказу царя к Хаджи Искандеру «посылав [был]... на подворье...» тот же Тараканов со Степановым, чтобы уговорить шахского гонца торговать нормально, но тот твердил свое, что шах ему все товары «велел отдать в государеву казну, а торговати ему не велено...». Если же московский царь, грозил гонец-купчина, в свою казну «тех товаров... взяти не велит, и он со всем [товаром] едет назад к государю своему...» [25, 60—60 об.; 42, 213].
Торговая сделка не состоялась. Трудно сказать, что под этим скрывалось, косность шахского чиновника или же попытка шахского двора навязать царской казне своеобразный
12 Порти щ е — отрезок, кусок ткани. Здесь — сшитые шкурки звс рей определенного размера (244, II, 1752].
18 Мостовых, мостовье — полуфабрикат из выдубленных, но еще не отделанных полностью шкур крупного рогатого скота [230, 6, 1291J
14 Деревца стрельные — древки для стрел.
15 Береста покупалась для подбивки седел и оклейки изнутри и для других надобностей.
206
обмен товаров «на глазокА эквивалентность которого определялась бы иранской crop01 Гой.
Мо’эззи же объяснил это YpM, что шахский двор не дал Хаджи Искандеру инструкции, по какой цене продавать товары [310, 275]. \
Такое толкование не только неубедительно, но и несколько наивно. \
2 мая 1594 г. гонец-купчина ХадяЦ Искандер был отпущен в Иранское государство. Для него оказалось проще увезти товары обратно, чем навлекать на себя шахский гнев, тем более что все расходы по перевозке товаров от Астрахани до Москвы и обратно были отнесены за счет Московского государства.
Хаджи Искандер стал первым, хотя и незадачливым, из шахских купчин, которые приезжали потом в Московское государство с шахскими товарами для беспошлинного ввоза их и для приобретения на вырученные деньги предметов и товаров для нужд шахского двора.
Посольский приказ не послал ответной грамоты ни на ту, которую привез гилянец Загиб-бек, ни на привезенную Хаджи Искандером. Ответ на последнюю был дан в мае 1594 г. через русское посольство А. Д. Звенигородского.
Грамота была весьма пространная с подробными объяснениями, почему гонец не был на приеме у царя Федора и почему не состоялся товарообмен. В этой неудаче царь Федор обвинил целиком Хаджи Искандера 16, ибо гонец — «человек неученой: своим товаром цены не знает, а сказывает цену в десетеро, а нашим товаром, соболем и иным товаром цены не знает же...». Вследствие этого «наши казначеи к нашей казне у него ничего не взяли, а что были и взяли не от велика...» [25, 94—98; 42, 225—227]; к Хаджи Искандеру послали московских купцов «для повольного торгу», но он и купцам называл цену «в десятеро» большую, в результате чего он «ни одное камки не продал и себе ничего не купил, кабы не знает никоторых товаров» [25, 96—97; 42, 226].
Через некоторое время, видя, что русские купцы не соглашаются на его цены, Хаджи Искандер заявил, что ему своих товаров «не продавывать и наши товары ему не надобны...», и он попросил отпустить его в Иран, что и было сделано.
В конце грамоты царь Федор не только посоветовал шаху посылать опытных людей, но и достаточно резко подчеркнул, что они не должны приезжать со своими порядками: «Вам бы Аббас шахову величеству велеть вперед в наши государ-
16 Второй купчина Хаджи Мохаммед Хосейн, очевидно, никакой роли Не играл.
207
ства присылать с товары людей ученых, чтоб меж нас ездили без ссоры...», как это делают все другие великие государи Европы. Их купцы «в нашем государстве торгуют довольною торговлею, купят и продают, и меняют по цене, что чего стоит, а с своим указом ничего не делают и не указывают» [25, 97 об,—98; 42, 227]. '
При отправлении Хаджи Искандера 2 мая 1594 г. из Москвы , Посольский приказ дал строгий наказ дорожному приставу Константину Ртищеву, назначенному для сопровождения шахского гонца до Казани. Приставу предписывалось не только «береженье... держать великое, чтоб... [гонцу] ни от кого обид и бесчестья не было...», но чтобы и он сам «ехал смирно, кормов нигде даром не имал...» и т. д. Предписывалось также следить за тем, чтобы Хаджи Искандер «едучи дорогою заповедного товару пансырей и шеломов и олова и свинцу и воску и иного заповедного никакого товару не покупал, а мяхкое [меха, ткани] всякое покупати ему в дорогу поволити, что ему надобет». Разрешили ему также «купить пять душ полону неметцкого...», но не более, и чтобы не продавали «татарове крещеного полону» [25, 61—62; 42, 214].
Сведений о том, как Хаджи Искандер доехал до Казани и Астрахани, не сохранилось, хотя казанским воеводам И. М. Воротынскому и А. И. Вяземскому 2 мая 1594 г. было указано отправить из Казани в Астрахань вместе с гонцом Хаджи Искандером и шахского посла Хаджи Хосрова. Кстати сказать, тому и другому пришлось ожидать приезда в Казань русского посольства Звенигородского, с которым они и выехали в Иран в августе — сентябре 1594 г.
Хаджи Искандер был первым официальным шахским купцом— купчиной, хотя и приехал под видом дипломатического гонца; политического значения эта миссия не имела.
Не дала его поездка и коммерческого эффекта. Произошло это в силу того, что послан был некомпетентный в делах торговли чиновник. Боясь «продешевить», он не смог ни продать свои товары, ни купить взамен их другие, заказанные ему. Второй же купчина, очевидно, никакой роли не играл. Возможно, это была попытка шаха навязать новую, выгодную для него форму товарообмена с царской казной.
В каком убытке от этих неудач остался шахский двор, сказать трудно. Русская же казна понесла большие расходы, обеспечивая незадачливых шахских коммерсантов на протяжении почти года на территории Русского государства как питанием для них, так и транспортными средствами для товаров. Велики были и расходы, связанные с хранением и охраной шахских товаров, предоставлением жилых, складских и торговых помещений и других услуг.
208
КУПЧИНА 17 АЛИ ХОСРОВ 18 В МОСКВЕ С МИССИЕЙ АНДИ-ВЕКА (1594—1596 гг.)
Посольский приказ получил 8 декабря 1594 г. от астраханского воеводы Ивана Михайловича Бутурлина донесение о прибытии «на гилянских бусах» шахского посла Гади-бека, или Анди-бека. Вместе с ним в Астрахань прибыл шахский купчина Али Хоеров. Их сопровождало 23 человека, 10 из которых были обслуживающим персоналом купчины [26,1; 42, 287].
Следовательно, миссия Анди-бека состояла из 14 человек, включая его самого и его брата Мурад-хана. Немногочисленность свиты свидетельствовала о незначительности его мис
сии-
В каком дипломатическом качестве прибыл Анди-бек? В документах он сначала величается послом, а позже, и в большинстве случаев,— гонцом, хотя в грамоте шаха Аббаса и Анди-бек и Али Хоеров именуются послами. Такого рода разнобой — следствие плохого перевода дошедшей до нас грамоты.
Судя по дате грамоты шаха Аббаса, посланной через Анди-бека к Борису Годунову, гонец был отправлен шахским двором в Москву в конце апреля — мае 1594 г. 19 20 и мог прибыть в Астрахань в сентябре — октябре 1594 г. Следовательно, он выехал из Ирана через два года после отправки шахом посольства Хаджи Хосрова.
Мотивы или обстоятельства, вызвавшие отправление нового посольства в Москву, неизвестны. В Иранском государстве в 1592—1593 гг. не произошло событий, которые требовали бы экстренной отправки посольства в Московское государство. Правительство шаха Аббаса продолжало после замирения в 1590 г. с Османской империей укрепляться, успешно преодолевая стремления окраинных феодалов к независимости, и накапливало силы для решительной борьбы с узбеками, продолжавшими занимать почти весь Хорасан. К войне же, начатой турками с Австрией весной 1593 г., Иран внимательно присматривался.
17 Купчина — обычно крупный иранский купец, официально направляемый шахским двором с грамотой от шаха в Русское государство в составе иранского посольства, а иногда и самостоятельно, для продажи [Нахских товаров и покупки нужных ему товаров как русского, так и “•^странного происхождения, освобождаемых от пошлин и поборов как озных, так и вывозных.
Y Али Хоеров, иногда в документах — Ази Хоеров, т. е. Хаджи А°сров.
Во оа Дата — шабан 1002 г. хиджры соответствует времени с 22 апреля
20 мая 1594 г. [265, 86].
209
/
В Московском государстве к лету 1594 г. выяснились результаты похода Хворостинина в Дагестан. Восстановив прежние военные городки южнее реки Терек (Койсу и Суц. жу), Хворостинин не смог удержать захваченные им Тарки резиденцию шамхала20 и вынужден был отойти на Сунжу' Началась полоса дипломатических переговоров с шамхалом в которые включилась и иранская сторона. Ее заинтересованность, возможно, и повлекла посылку Анди-бека в Москву.
Узнав 8 декабря 1594 г. о прибытии иранского посольства в Астрахань, московские власти приняли меры к скорейшей доставке его в Москву. 27 января 1595 г. Анди-бек и купчина Али Хоеров прибыли в столицу. Возможно, что такая быстрая доставка иранской миссии в Москву была обусловлена и тем, что с миссией Анди-бека прибыл «дохтур», которого с нетерпением ожидал царский двор.
Подробности об этом докторе по имени Шахназар до нас не дошли. В делах ЦГАДА о нем есть лишь два кратких упоминания. Первое в шахской грамоте, привезенной Анди-беком в следующий, четвертый приезд в Москву в 1598 г.; в пей сказано: «Наперед сего писал еси [ты, царь Федор] к нам, чтоб нам к вам прислати доброво, навычного дохтура... [такого мы послали, которого] Шахназаром звали. [Он] мудрой был человек и мы ему поверя, послали ево с Анди беком. И по астараханских воевод веленью, его убили Черкасы...» [30, 85—87; 43, 24]. Второе указание имеется в донесении терских воевод Ф. Лобанова-Ростовского и В. Щетинина об убийстве в Астрахани в конце 1595 г. «дохтура Шахназара». На обратном пути из Москвы к Анди-беку в Астрахань приш ли «на подворье Куденек мурза Канбулатов да Сунчалей Канглычев, а ехали [эти] черкасы к тебе, ко государю, доносили терские воеводы и... Анде бек, Куденеку мурзе подарку дал, дороги 20 21, а Сунчалею Канглычеву подарку не дал и за то меж их учинилась драка. И убили черкасы кизылбашского человека Шахназара, да у него же застрелили... медведь белой [подарок царя шаху]» [30, 11; 43, 3].
Из Астрахани «Анди бека и купца Али Хосрова отпустили в Казань в судех вместе з государевым послом с-Ываном Всеволодцким, что был у грузинского царя и з грузинскими послы». (Он был направлен из Москвы в Кахетию в июле 1593 г. в ответ на посольство Ирама и Кирилла) [51, 259, 260].
20 Андрей Хворостинин взял Тарки, но удержать .их не смог, так как грузинские войска не пришли на помощь, как было обусловлено Д этого. Потеряв 3 тыс. человек, Хворостинин отошел к Койсе [51, *ь' 267; 134 III, X, III, 64]. „
21 Дороги, дорога, дарага — восточная шелковая [244, I, 707].
210
Для сопровождения и обслуживания Анди-бека астраханские власти назначили приставом Шемяка Аристова, «и корм Кизылбашскому послу и на его люди на двенатцать человек дали до Казани... на три недели» [26, 2—3; 42, 287, 288].
Других подробностей о путешествии Анди-бека и Али Хосрова в Москву не сохранилось. Известно лишь, что, выехав из Астрахани на судах по Волге, от Казани они следовали сухопутьем; на всем пути следования им оказывали почести, как и подобает иностранному посольству. Так, в Казани Ан-ди-бека встретил боярский сын Василий Ивин, специально присланный из Москвы для скорейшего препровождения иранской миссии в Москву. Он организовал для Анди-бека и Али Хосрова подводы. Купчине же в Казани бесплатных подвод не дали, а предложили оплатить их.
В Нижний Новгород они прибыли 6 января 1595 г., откуда выехали в Ярославль. Здесь Анди-бека встретил боярский сын Юрий Яковлевич Стромилов, также прибывший из Москвы. Согласно наказу, данному ему Посольским приказом 13 января 1595 г., Стромилов должен был строго соблюдать нормы московского дипломатического этикета. Ему предписывались даже такие мелочи: каким образом Анди-бек должен был встретить Стромилова — «в-ызбе блиско дверей...»; что «проведывать у посла» и как именно отвечать на вопросы Анди-бека о взаимоотношениях Москвы с другими государствами и т. д. [26, 6, 8, 11—20; 288—292].
27 января 1595 г. Анди-беку и Хаджи Хосрову была организована торжественная встреча при въезде в Москву. Встретил их пристав Посольского приказа Семен Романович Ал-ферьев с боярскими детьми в числе 85 человек. В санях, присланных от Бориса Годунова, Алферьев привез Анди-бека в город. Здесь иранских гостей разместили «на Тверской улице, на крестьянском дворе Лари[она] Олехинсково». Скромность размещения свидетельствует о невысоком ранге миссии и самого Анди-бека, хотя обеспечивание его «кормом», а особенно «питьем» производилось в больших размерах [26, 21—35; 42, 292, 293].
18 февраля 1595 г. Анди-бека со всей торжественностью московского ритуала, в сопровождении приставов Алферьева и Стромилова, привезли в Посольскую палату. Встречали Анди-бека «дворяне и дети боярские в чистом и смирном 22 платье, а на площади стояли стрельцы в чистом платье без °Ружья. А санник с саньми под посла посылай со государевы конюшни...» [26, 36, 37; 42, 293].
Предварительная беседа в Посольском приказе весьма примечательна. Она выявила позицию шахского двора, ко
22 Смирное — траурное (244, III, 748].
211
торый поручил Анди-беку оказывать содействие в коммерческих операциях своего купчины, а главное, защищать иранские права на Дагестан. В связи с этим отдельные стороны беседы Анди-бека с дьяками представляют интерес.
Беседа протекала в следующем порядке: дьяк Василий Яковлевич Щелкалов, после того как «встав с ним [Анди-беком] корошевался...», спросил об его здоровье и попросил «вскоре известить, не замешкав...», о том приказе от шаха «о великом деле...», о котором Анди-бек говорил своему приставу. Он рассказал также о смерти в семье царя Федора — «по грехом всего крестьянства23 отросль царевны Феодосьи. [вследствие чего] ныне... время сетовальное24. И которые... послы и посланники приехали ко государю нашему и те все... с подворей своих не бывают, где стоят» 25 26. Поэтому, продолжал дьяк, в порядке исключения Борис Годунов «тебя... любячи, твое слово до царского величества доносил...», и царь велел Щелкалову «тебе быти у меня и велел тебя рос-просить: есть ли с тобою... от шаха грамота и ис коево места ты от шаха поехал и... [те] грамоты велел мне у тебя взяти».
Анди-бек ответил, что отпущен от Ферхад-хана из Гиляна и что от шаха Аббаса у Хаджи Хосрова есть две грамоты: к царю Федору и к Борису Годунову. «А со мною, по шахова величества приказу, послал грамоты ко государю, царю... да... шурину г Борису Федоровичу Фергат хан. Да подал грамоты» [26, 37, 40, 41; 42, 293, 294].
На вопрос Щелкалова, почему он, а не шах послал через Анди-бека грамоты к царю Федору, а шахские грамоты присланы к царю «с купцы», Анди-бек ответил, что «те грамоты, [что] с купцы посланы от шаха, с купетцком деле; а со мною по шахова величества приказу Фергат хан приказал тайное великое дело словом, а в грамотах не писал, потому что морской путь жесток, притчею 2С куды ветром замчит и то б дело нихто не сведал» [26, 41—43; 42, 294, 295].
Анди-бек начал всячески возвеличивать Ферхад-хана, объясняя, почему он как равный обращался письменно к царю Федору27. Анди-бек утверждал, что «Фергат-хан 28 * у— шаХ
23 По грехом всего крестьянства — за грехи всего христианства.
24 Сетовальное время — от глагола сетовати — печалиться, скорбеть [244, III, 902].
23 С подворей своих не бывают, где стоят — из свои домов, где проживают, никуда не выходят.
26 Притчею — случайно [244, II, 1481, 1482].
27 Ферхад-хан это сделал по аналогии с Борисом Годуновым, ко рый официально обменивался грамотами с шахом Аббасом.
28 Ферхад-хан караманлу в 1594—1598 гг. пользовался о[РоМ,ро-
доверием шаха и находился в зените своей славы и величия. Он 1,1
212
дббаса сын названой и всякое дело шах свое и земское положил на нем29.., а городов у него в наместничестве семнадцать».
После такого введения Анди-бек заверял, что именно по прцказу шаха Ферхад-хан поручил ему сказать «тайно» в Москве «о том [что Ферхад-хану] приказывал шахово величество, то... [он, Анди-бек] своим ухом слышел...», что между Иранским и Русским государствами «о дружбе и о братстве ссылка есть, а большого меж ими укрепленья нет». Шах же хочет дружбы, братства и любви «на веки» и так дружбу «укрепить, чтоб... [царь] по своей вере правду дал30, да послал бы верного своего человека к шаху. И шах по тому же до своей вере шерть 31 учинит, чтоб им быти меж собою крепким 32 на веки и на недруга б, на турского [султана] и на бухарского [хана], стоять заодин и на иных недругов. Хто государю друг, тот бы и шаху был друг, а хто государю недруг, тот бы и шаху был недруг» [26, 44—46; 42, 294, 295].
Это было ясно выраженное предложение о военном, наступательно-оборонительном союзе против Турции. А чтобы склонить русскую сторону к согласию на союз с шахом, Анди-бек не остановился перед обещаниями материальных благ. Указав на близость расстояния между Астраханью и Гиляном и на нежелательность того, что «промеж их недруг сидит... [и] того недруга [говорил Анди-бек] если укрепит-ца то можно одолеть...». И он предложил, если «государю будут вещи надобные, сера горячая и селитра... [которая] у нас из земли идет, и сколько государю [будет] надобе и шах за то не постоит, только б меж... [ними] было братство и любовь на веки закреплена».
Щелкалов на это заявил: «то дело доброе, что... [шах с царем] хочет быти в братстве и в любви на веки и укрепит-Ца хочет вековым миром...», а если они объединятся, то «бухарского [хана] тотчас подклонят под [своп] ноги». Здесь Же он спросил об ирано-турецких отношениях: живет ли шах с султаном «в миру ли, и ссылки меж ими есть ли?» [26, 46—48; 42, 295, 296].
водил по поручению шаха Аббаса все основные военные операции против ^здТоЖНЫХ феодалов и узбеков: в 1591, 1595 и 1598 гг. в Хорсане; в 1593 гг в гИЛяне; в 1594 г. в Арабистане; в 1596, 1597 гг. в> Ма-зендеране и т. д.[289, 40, 45, 46, 55—59, 63, 72, 81 и 82].
Земское положил на нем — возложил на него земские Дела- В понимании приказных людей XVI'—XVTT вв «земское дело», «земь-Ои>> — «народный» [244, I, 976] — значило управление местными делами РОвинции с элементами самоуправления.
35? 1358]S В Д Э — правда, истина, обещание, договор [244, II, 1355,
32 Й е р т ь — клятва [244, III, 1587].
крепким, закрепленным; укрепленье — скрепить под-Сь,° [244, П, 1191-1192]
213
Ответ Анди-бека почти целиком состоял из лживых утверждений, подчиненных одной цели — уверить Щелкалова в искреннем желании шахского двора заключить военный союз с Московским государством против Турции. Он заявил, что шах Аббас «с турским [султаном] в перемирье нашесть лет... помирился на время33.., докуды управится з бухарским [ханом] а... с... [султаном] до смерти не мириватца» [26 50; 42, 296].
Как уже объяснялось, это не соответствовало действительности. И сущую небылицу Анди-бек привел относительно переговоров турецкого посла с шахом Аббасом. Он говорил, что при нем, т. е. при Анди-беке, в 1594 г. приезжали «турского [султана] послы, [с которыми] присылал турской [султан] с ними к шаху многую казну, а просил у шаха тово, чтоб шах не велел ево.земли в те поры воевать, докуды он [султан] с недруги своими воюетца, а ныне ден воюютца с ним недруги его: цесарь да французской король, да португальской. И шахово величество ему отказал... [заявив, что война Ирана с Турцией зависит от самого султана, но при этом], никакою мерою турскому [султану] государь наш друг не будет» [26, 51, 52; 42, 296].
Трудно себе представить, где здесь заведомая дезинформация со стороны шахского двора и где неосведомленность его представителя. Султан Мурад III действительно был заинтересован в 1594 г. в мирных отношениях с Ираном. Османскую империю вполне устраивал мирный договор от 21 марта 1590 г., тем более что Турция вела войну с Ав стрией и терпела в первые два года поражения от войск Рудольфа II. Однако у турок деда были не настолько плохи, чтобы платить шахскому двору за поддерживание с ними мирных отношений. При этом не следует забывать, что султанские власти не могли не знать о борьбе Иранского госу дарства с Бухарой в 1592—1594 гг., которая неизвестно чем бы закончилась, если бы в конце XVI и. не начались внут ренние неурядицы и разложение династии шейбанидов.
Выслушав Анди-бека, Щелкалов обещал обо всем доне сти Борису Годунову [26, 53; 42, 296, 297].
Только через три месяца, 18 мая 1595 г., Анди-бека н Али Хосрова пригласили на аудиенцию к царю Федору.
Посольский приказ не спешил с приемом, он ждал воз вращения Звенигородского, который подтвердил бы такие многообещающие заявления Анди-бека. Шахского предста вителя приняли в Кремле весьма торжественно, несмотря па то что Посольский приказ окончательно определил раи1 миссии Анди-бека и стал называть его гонцом.
33 То же утверждает и русский историк С. М. Соловьев [242, 279]
214
За Анди-беком и Али Хосровом «посыланы по них приставы их Семен Олферьев да Юрьи Стромилов, да с ними толмачь Девлеть Чекаев да перед ними детей боярских и дворовых людей дватцатъ человек, а ехали ко государь царю... на двор,., на государевых лошадех» [26, 54; 42,297]. На площади перед Кремлем их встречали «стрельцы, которые стояли по площади и до Фроловских ворот, [но] без ручниц».
Войдя «ко государю... явил их государю... челом ударити окольничей князь Иван Васильевич Гагин..., [который] мо-лыл... Кизылбашского шах Аббаса гонец Анди бег да купец Али Хоеров тебе... государю... челом ударили. И государь... звал... их к руке и клал на них государь руку» [26, 54, 55; 42, 297].
Потом «Анди бек отошед правил государю... от кизылбашского шаха поклон...» и сказал, что «шах Аббас... велел поклонитися и велел твоего, брата своего, здоровье видети» [26, 55, 56; 42, 297, 298].
В ответ царь Федор Иванович «приподывея, вспросил про шахово здоровье... шах Аббас по здорову-льЪ, на что Анди-бек ответил обычной формулой.
Затем шахский гонец Анди-бек «правил челобитье от ги-лянского Фсргат-хана...», и подал «грамоту, которая послана с купцом»34. По приказу царя грамоту принял дьяк Василий Щелкалов.
На вопрос царя о словесном наказе от шаха Анди-бек ответил, что «те мне речи велено объявити тайно...» [26, 56, 57; 42, 298].
Разговор о наказе был отложен. Приемная аудиенция закончилась традиционной фразой посольского дьяка Щел-калова, обращенной к шахским гонцу и купчине о пожаловании им «в стола место корм...», с ним «велел государь ехати переводчику Степану Степанову..., [и] послано з дворца [помимо хлеба и калачей]... яловица, три борана, два гуся дверных, пять утят, шесть куров, два зайца», а «питья» разного (вина, меда) 18 ведер [26, 57, 58; 42, 298]. Это па 23 человека миссии.
В первой, основной грамоте, без даты, привезенной Али Хосровом в адрес царя Федора [27, 7—15; 42, 326—328], после обычного славословия и заверений в дружбе («дружбу и братство поискал душею и мыслью, чтоб меж нами и... Дружба и братство неподвижно было бес сумнения, в том есми крепок») шах Аббас просил о содействии купчине в его торговых делах. Так, в грамоте, что шах «для потреб послали... в вашу сторону, чести достойного Ази Хосрова для
84 Речь идет, очевидно, об основной грамоте шаха Аббаса к царю.
215
того, чтоб наченшаясь 35 меж\ любовь и ссылка не урвалась 36 и сю грамоту послали есмя для всегдашние любви непрестания37 38. И желание наше то... [чтобы как мы вас любим, так и вы нас любите] и будет о нашем, о здешнем деле ваше малое, некое милостивное и любовное к нам вспоможение есть, и вы б о том к нам приказали, а нам от вас то помощь. И дружбе нашей и знамя то, что промеж нас розни не будет И будет любовь наша вперед учнет множит ца, то и вашему и нашему имени честь, а от вашей милости к нам и от нас к вам послы и торговыми людьми ссылки то [от] отцов и от дед наших обычей, того б нам не отставя им последовати... А нашей чести достойного посла Ази Хосрова, которово... послали для своего дела, велел бы [царь Федор] его своим приказным людем, его дело выслушав... его... прошенье, то приятно учинив, вскоре к нам, дело его соверша, велел бы его отпустите» [27, 1—3; 42 327, 382].
Покончив с делом Али, или Хаджи Хосрова, шах Аббас перешел в грамоте к основному вопросу — о посылке в Мо скву Анди-бека. Однако он подошел к нему как бы вскользь, в связи с обсуждением вопроса о враждебных действиях тар ковского шамхала против Московского государства.
В грамоте сказано так: «Да ведомо учинилось в нашем государстве, что Шевкальской царь помыслил вашей земле лихо учините и с вашими с терскими воеводами ратитца33. И нашего величества к вам любовь такова: другу вашему друг, а недругу вашему недруг есми, а наших ратных людей на недругов твоих устремление подлинно и нашим спомо-женьем терские ваши люди в Шевкалову землю вшед и путь найдут, и его извоюют. И то вперед нашей „любви и прибавленье, и вперед, которое вашей стороне вам годно покажет-ца, и вы б своего повеленья от нас не пожалели, нам вестно учинили 39. Да послал есми к твоему величеству... вернийше-го своего посла Ганде бека о тайных о великих делех приказал есми в тайности известите словом... Борису Фсдоровичю, [чтобы он] способство о тех о великих делех учинил, х твоему царскому величеству те речи тайные донес».
Заканчивается грамота выражением надежды шаха на то, чтобы «прежнего обычая не порушить...» и пожеланием государству и царю Федору справедливости и милосердия на веки [27, 13—15; 42, 328].
35 Наченшаясь — искаженное от начавшейся.
36 Не урвалась — не разорвалась, не прекратилась.
37 Непрестания — беспрестанно, непрерывно [244, II, 418, 41HJ-
38 Ратитца, ратитнс я — враждовать [244, III, 104]. Здесь воевать.
39 Вестно учинили — весть учинили, сообщили, оповести
216
Значение грамоты шаха Аббаса заключается в том, что впервые шахский двор письменно не только одобрил военные действия русских войск против тарковского шамхала в Дагестане, но и обещал им свою помощь, признавая эти военные действия русских войск за проявление русско-иранской дружбы. Вместе с тем и, очевидно, это было главное в грамоте, в ней впервые потребовали, чтобы впредь о такого рода вторжениях русской рати во владения шамхала сообщалось иранским властям. По основному вопросу — о военном союзе — в грамоте была лишь отсылка на поручение Анди-беку «в тайности извести™ словом».
Это была обычная тактика шахского двора, ставшая к 1594 г. традицией и рассчитанная па откладывание вопроса о союзе па неопределенное время, а в конечном счете на отказ от него.
Так писал шах Аббас московскому правительству, когда Шемаха, Дербент и Баку находились в руках турок, а Тарковский шамхал, находясь между трех огней—-иранцами, турками и русскими - склонялся в сторону единоверного ему, по суннитскому толку, султана, которого он считал к тому же более сильным в тот момент.
Грамота от шаха к Борису Годунову датирована также апрелем—маем 1594 г. [265, 86, 87]. В ней ясно просматривается цель миссии Анди-бека -— помощь купчине Хаджи Хосрову в проведении им коммерческих операций шахского двора.
После нескольких слов похвалы в адрес всесильного шурина царя — Бориса Годунова шах писал: «И для своих потреб, чтоб в вашей стране хотенье свое исполнити, верного своего и искусного человека Ази Хосрова послали есмя, ведая то, что ты... прошенье наше даровать подщился 40 еси и во всем бы ес [и] людем нашим желанное их подати и спо-собство учинити не пожалел еси, и во всем их хотенье исподня, вскоре, не задержав их, к нам бы еси отпустил» [27, 3—4; 42, 329, 330].
Здесь и просьба и лесть. Шах обращался к Годунову, как к государю с просьбами: освободить купчий от пошлин, отпустить не задержав и т. д.
После такого ясно выраженного желания освободить товары купчины от уплаты пошлин шах Аббас перешел, как и в грамоте к царю Федору, к вопросу о шамхальских делах: «Да слышели есмя, что Шевкалской царь писал к терским воеводам, чтоб ево не воевали, а он им никоторого лиха не хочет учинить. И будет он учнет добро [с Россией] жить41 и
40 Подщился, потщился — от слова «тщание», постарался.
41 Добро жить — жить по-добрососедски.
217

я ему [буду] друг, а будет учнет жить не гораздо42 и с терскими воеводами учнет воеватца, и по них [из-за них] и яз ему недруг буду. А ныне у тебя прошенье мое то, чтоб меж нас [шахом и царем]... о прибавлении и о любви порадел». За что — «наша государьская неизчетная и неизреченная любовь к вам иеоскудно будет». Кончается грамота обещанием «добродетель» Годунова не забыть «и до века» [27, 2—3; 42, 329, 331].
Третья и четвертая грамоты — от Ферхад хана к царю Федору и к Борису Годунову — не представляют самостоятельного значения. Одна из них датирована тем же шабаном 1002 г. Обе они повторяют сказанное в шахских грамотах, приведенных выше. В них также торговые дела поставлены на первый план. В заключительной части своей грамоты к царю Ферхад-хан сделал намек на взаимную помощь друг другу: «А государя нашего прошенье то, чтоб вам, великим государем, друг другу вспомогати, а и вам бы по тому ж, государю нашему за вспоможенье не постояти...» [27, 5; 42, 329].
В другой грамоте, адресованной Борису Годунову, Ферхад-хан просил помочь Анди-беку, посланному в Москву «для [приобретения] потребных нам вещей...». В отношении его хан выражал уверенность, что русский царь «милосердия своего не оскудит и повеленье свое гак учинит, что приказано, о которых вещах. И то только соверша, отпустите их к нам..». Взамен этого хан обещал такое же содействие при закупках для царской казны в Иране [27, 4—5; 42, 331].
Странное впечатление производят все четыре грамоты.
Во-первых, шахская грамота, в которой Анди-беку поручалось вести переговоры «о тайных великих делах», послана не через него, а через купчину Хаджи Хосрова, тогда как грамоты от Ферхад-хана, не имеющие самостоятельного зна-ченя, посланы через дипломатического гонца Анди-бека. Может быть, для конспирации? Или потому что посланы из разных мест?
Во-вторых, если эти секретные политические дела были действительно «великими», то почему они были доверены такому незначительному лицу, как «гиляиец» Анди-бек, скомпрометировавший себя перед шахским двором во время гилянского мятежа 1594 г.43 и снискавший дурную славу в глазах московских дипломатов за свое отрицательное отношение к русским представителям на территории Ирана.
I “Не гораздо — от гораздо — искусно, хорошо вполне [244,
43 Несколько позже один из членов русского посольства В. В. Тюфя-кин писал об Анди-беке, что «Аббас шах его Анди-бека отослал в опалу» [30, 11, 12, 77; 43, 3, 4, 25].
218
В-третьих, основные дипломатические вопросы во всех грамотах поставлены-на второй план.
На основании приведенных документов и фактов можно считать установленным, что Анди-бек прибыл в Москву для обеспечения коммерческих операций шахского двора. Ему было поручено также заверить царский двор в дружбе шаха и, одобрив временный характер военных действий русских войск в Дагестане, заявить, что тарковский шамхал был, есть и остается вассалом иранских шахов. Не исключается, что последнее и было главным в миссии Анди-бека.
Московское же правительство в благоприятно сложившихся к 1595 г. международных условиях, строя планы борьбы против Османской империи и ее вассала — крымского хана — и активизируя свою экспансию на юго-востоке страны, рассчитывало в какой-то степени и на военное содействие Иранского государства. В соответствии с этим словесные заверения Анди-бека от 18 февраля и 18 мая 1595 г. были приняты в Москве за чистую монету, и поэтому, заслушав «перевод с кизылбашских грамот и записки Андибековых речей... о соединенье и о укрепленье [царь Федор] приговорил з бояры: послать х кизылбашскому Аббас шаху послов своих, а в наказе им написать: говорити шаху о докончанье и соединенье на том, чтоб поступился государю шах городов, которые ныне за турским [султаном], Дербени да Шемахи да Баки, а доступал бы их шах [сам], а государь [русский] ему учнет помогати людьми...» [26, 59; 42, 298, 299]. Следовательно, можно считать установленным также и то, что с прибытием в Москву Анди-бека московским правительством был решен вопрос о направлении в Иран русского посольства.
На прощальной аудиенции, состоявшейся 27 июля 1595 г., Анди-беку объявили об этом решении московского правительства, назвав фамилии русских послов: Василия Васильевича Тюфякина и дьяка Семена Емельянова.
Отпускная аудиенция проводилась с меньшей торжественностью, чем приемная. Приставы Алферьев и Стромилов с толмачем Девлет Чекаевым и двадцатью боярскими детьми и дворовыми людьми доставили в Кремль Анди-бека и купчину «на лошадях з государевой» конюшни.
Церемониал «отпуска» в общем был такой же, как и «на приезде», с некоторыми сокращениями. Так, после процедуры представления Анди-бека царю, «посидев мало, велел государь... на гонца да на брата его положи™... шубы44 и подавал им государь меды красные в золотых ковшах».
44 Традиционные шубы, которыми русские цари одаривали иностранных послов, посланников и гонцов. В данном случае шуба Анди бека
219
После этого дьяк В. Щелкалов по указу царя «говорил кизылбашскому гонцу Анди-беку речь» [26; 62, 63; 42, 299, 300], которая представляет интерес тем, что в ней подыто-живались переговоры с Анди-беком в Москве. Дьяк заявил, что Анди-бек был принят «любителыю», а сказанное им Борису Годунову «в тайности» от Ферхад-хана было донесено царю Федору.
Царь решил с шахом Аббасом «в дружбе и в любви и в соединенье быти и на всех наших недругов стояти заодин хотим, и посылаем [для этого] к Аббас шахову величеству послов своих... князя Василья Васильевича Тюфя-кина да дьяка Семейку Емельянова, наказав им о всех де-лех, как... быти вперед в крепкой дружбе... и в соединенье навеки неподвижно. И тебя ныне отпускаем вместе с послы нашими ..».
После сообщения о царском пожаловании «в стола место кормом» Анди-бек с купчиной были отпущены «на подворье» [26, 62—64; 42, 300].
Подарки Анди-беку, брату его и посольским людям были даны весьма скромные: гонцу, его брату и дьяку —. по шубе; кречетнику и барсовику — по куску цветного сукна и беличий мех; семи членам миссии — «по сукну» 45.
После прощальной аудиенции до начала сентября 1595 г. миссия Анди-бека завершала свои торговые дела, а Посольский приказ подготовил к 8 сентября от имени Годунова две ответные грамоты: одну к шаху, другую к Ферхад-хану. Обе грамоты должен был увезти с собой Анди-бек. Царские же ответные грамоты в те же адреса отправлялись через посольство Тюфякина.
В грамоте к шаху Годунов после обычного славословия в адрес царя Федора Ивановича и шаха Аббаса писал о приезде в Москву, приеме и отпуске гонца Анди-бека, который «в тайности», на словах, передал Борису Годунову наказанное ему шахом Аббасом. В ответ Годунов также «речью о том твоему величеству с Анди-беком приказывал... быти... [Поэтому, то что] твоему величеству Анди-бек от нас учнет говорити и твое бы величество верил: то мои речи» [27, 29— 31; 42, 331, 332].
Что именно он устно передавал шаху через Анди-бека — неизвестно. Вполне возможно, что сказано было о желании «быти в соединенье», т. е. объединиться против турок. Для
была изготовлена из «золотого» бархата «на соболех» стоимостью в 70 рублей, а брату его из «золотной» камки ценой в 20 рублей, дьяку Шахназару (он же «дохтур») — шуба в 15 рублей стоимостью [26 60—62, 65; 42, 299—301].
45 По сукну — по куску сукна в несколько аршин, обычно 4—6 аршин на кафтан [26, 64; 42, 300].
220
его оформления и направлялся в Иран такой авторитетный посол, как князь В. В. Тюфякин.
Вторая грамота Годунова тоже от 8 сентября была более содержательной и адресована Ферхад-хану. В ней говорилось не только об Анди-беке, но и о Хаджи Хосрове. Годунов повторял в ней, что шах Аббас писал, т. е. что «з гонцом Анди-беком прислал... ко мне свою любителъную грамоту и поминки». «Да речью в тайности шахова величества з гонцом с Анди беком ко мне приказывал еси, что [между шахом и русским царем дружба и братство есть]... а большого укреп ления меж их... нет... [и что шах] хочет тово, чтоб с... Фе дором Ивановичем... быти в братстве и в любви на веки... [которые] укрепити с обе стороны верою крепко и неподвижно», для чего шлет царь к шаху послов
Далее Годунов писал, что выслушал устный тайный при каз шаха через Анди бека, в ответ на что он просил шаха верить тому, что от него передаст ему Анди-бек [27, 32—37; 42, 332—334].
Таков был официальный ответ русских властей на грамоты шаха и Ферхад-хана. Из него следует, что русская сторона поверила иранской стороне и сообщила устно и письменно, что посылает действительно полномочных и авторитетных послов для заключения договора о военном союзе против Турции.
Очевидно, чтобы не повредить этому большому делу, проникновение на юго-восток страны, в направлении Дагестана и Грузии, было временно приостановлено. В этом был смысл и успех «тайных» переговоров Анди-бека в Москве.
В результате полуторамесячных (с 20 августа) домога тельств Анди-бек 15 сентября 1595 г. добился беседы с Борисом Годуновым. Он утверждал через приставов Алферьева и Стромилова, «что есть с ним от шаха приказ тайной к... Борису Федоровичи) Годунову...».
Встреча состоялась «на одиие» в доме Годунова. Перево Дил Степан Степанов. Годунов начал с упрека, что Анди-бек будучи у него раньше, не сказал всего, а теперь требует но вого свидания, тогда как ввиду смерти царевны Федосьи — его племянницы — «у нас время сетовальное... И мне в такое время не до послов... и ты мне скажи, что с тобою, [каков] шахов приказ тайной ко мне?» [26, 66—68; 42, 301].
Из ответа Анди-бека выяснилось, что суть тайны заключалась в просьбе, чтобы астраханские власти отпустили его в Терки, откуда он свяжется с Утемишем, который год назад был шамхаловым послом у шаха Аббаса. «Я, — продолжал Андц-бек, — шахов приказ ему прикажю, чтоб он государю Добил челом и заклад сына дал на том [точно так], как к Шаху присылал посла». За что, добавил Анди-бек, и этобы-
221
л о самым важным в его заявлении, шах Аббас считал, что русский царь Федор Иванович «ему [шамхалу] вину его отдаст...» 46.
Главное здесь заключалось в том, чго шах Аббас выступал перед шамхалом в роли сюзерена, защищавшего своего нашкодившего вассала от могущественного соседа, в дружественных отношениях с которым был заинтересован. С другой стороны, подозрительно относясь к проникновению войск своего русского соседа на территорию тарковского шамхала, шах Аббас явно и повторно намекал на то, что Дагестан входит во владения Иранского государства.
Так вопрос о Грузии переплелся с проблемой Дагестана. Насколько все это учитывалось московским правительством, сказать трудно. Во всяком случае, ходатайство Анди-бека было удовлетворено. Царь «велел гонца Анди бека отпустить в Асторохань вскоре наперед послов [Тюфякииа и Емельянова], а из Асторохани на Терек для Шевкалова дела» [26, 71; 42, 307].
Архивные материалы позволяют считать, что основная задача миссии Анди-бека заключалась в том, чтобы добиться от московского правительства прекращения дальнейшего продвижения русских войск в сторону Дагестана.
Делалось это в условиях, когда Тарковский шамхал явно тяготел к туркам, единоверным с ним по суннитскому толку ислама.
Шах опасался не только перехода шамхала под протекцию турецкого султана, но главным образом дальнейшего продвижения русских войск в Дагестан, союза русского царя с грузинским царем Александром и завоевания Московским государством северной части Дагестана. Для ограничения русского проникновения в прикаспийские провинции необходимо было остановить русских и помирить их с шамхалом, даже за счет временного признания русского суверенитета над ним и отдачи в Москву в залог сына шамхала, а также щедрых обещаний отдать Московскому государству Дербент и Баку.
Совершенно очевидно, что Анди-бек пнеуспел во всем этом. В результате вооруженное выступление русской рати против шамхала произошло почти через 10 лет, в 1604— 1605 гг.
18 сентября 1595 г., через три дня после беседы Годунова с шахским гонцом, Посольский приказ получил донесение от воеводы И. М. Бутурлина от 4 августа 1595 г. о появлении на астраханском рейде судна с возвратившимся из Ирана посольством Звенигородского [26, 72, 73; 42, 302, 303].
“Вину его отдать — простить его провинности.
222
Эта весть не изменила решения о срочной отправке Анди-бека в Астрахань л на Терек. Посольский приказ не стал дожидаться даже краткого отчета о пребывании своего посольства в Иране и принял энергичные меры по отправке нз Москвы миссии Анди-бека. 20 сентября 1595 г. указом царя через дьяка Дружину Петелина «и по боярскому приговору» к Анди-беку назначили «для провожанья до Асто-рохани Юрья Стромилова47... [с тем, чтобы] быти ему в Асторохани до весны...» 4®.
С 20 по 25 сентября Посольским приказом было издано от имени царя Федора много указов, в том числе и воеводам городов, через которые Анди-бек и купчина Хаджи Хоеров должны были проезжать по Волге, следуя в Астрахань.
С миссией Анди-бека и Хаджи Хосрова следовало 23 человека и шесть душ «полону», купленного в Москве. Да по дороге разрешено было купить еще десять душ. В указах предписывалось обеспечить посланцев шаха всем необходимым для благополучного и быстрого проезда до Астрахани. Так, указом от 25 сентября Стромилову предписывалось ехать с Анди-беком «до Нижнего в больших судех, а из Ниж-нево Новагорода взяти струги лехкие и ехати лехким делом, а купцов всех со всею тяжелою рухлядью и с товары со всеми оставити после себя...49 [А ехать приставу с Анди-беком и купчиной] от Нижнего Новагорода... до Астарахани наспех, не мешкая, днем и ночью, наскоро, чтоб нигде не мешкати. А едучи дорогою береженье... [к ним] цержати, чтоб им ни от кого от руских людей обид и бесчестья не было ни которыми делы, а от них руским людем по тому ж обиды не было. И на станех ставитися усторожлнво...». Подробно говорилось и о снабжении продовольствием п «питьем» [26, 91, 92; 42, 308].
Особенно подчеркивалось, чтобы взять у нижненовгородского воеводы Леонтия Аксакова под гонца и купчину легкие суда со всей снастью — «струги гребные... резвые и лехкие на кольких мочно поднятца... и на те на лехкие суды кормщиков и гребцов по подорожным дати для поспешенья, и с прибавкою. А будет тех гребцов мало... как в подорожных написано, и Юрью [Стромилову]... в прибавку имати гребцов сколько надобно, как бы им итти наспех» [26, 92—-94; 42, 308, 309].
47 Стромилову был придан толмач Семен Судаков, или Судоков.
48 До весны 1596 г., так как зимняя морская навигация на Каспийском море не использовалась вследствие зимних бурь. К тому же Анди-°6к должен был съездить в Терки и снестись оттуда с тарковским шамхалом [26, 74; 42, 303].
49 Для ускорения проезда товары и грузы предписывалось оставить Нижнем Новгороде до весны.
223
При этом предусматривалось, в случае если воеводы иа местах будут противодействовать всякого рода «прибавкам», Стромилов должен был «тотчас доправити50 51 *, а правити без-щадно; а ямского приказщика и лутчих дву[х] старост ямских бити кнутом» [26, 93, 94; 42, 309].
Аналогичные распоряжения давались и казанским воеводам И. М. Воротынскому и А. И. Вяземскому, чтобы они, «не измешкав ни часу...», отправили Аиди-бека и Али Хосрова в Астрахань. Если же этого они не сделают, то «воеводам быти в опале, а дьяком быти от государя... в великой в опале и в правеже...»81. Предлагалось также дать Стромилову сто стрельцов для сопровождения Анди-бека.
Так как надвигались осень и зима, наказ предусматривал, в случае если «по грехом кизылбашский гонец Анди бек, в котором городе замерзнет, [тогда] и сотнику и стрельцом дата хлебново запасу до весны...». Но должны быть приняты все меры, «чтоб однолично Юрью с Анди беком дойти в лех-ких стругех до Асторохани до заморозов... [и] на Волге не замерзнуть». Если же Али Хоеров захотел бы остаться иа зиму в Казани, было приказано ему в этом не препятствовать [26, 94, 95; 42, 309, 310].
Интерес представляют и указания Стромилову «беречи накрепко, чтоб кизылбашской гонец Анди бек и купец Али Хоеров и люди их, заповедного товару: пансырей и шеломов и саадаков и сабель и ножей и новозаповедново железново товару отнюдь не покупали, опричь того, что с ними с Москвы отпущено...».
Запрещалось также покупать им «полону неметцкого» свыше десяти человек, разрешенных Москвой. При этом «только того беречи, чтоб неметцких робят и девок не продавал иихто крещеных...».
Если Стромилов с Анди-беком дойдет до Астрахани до заморозков, ему указывалось оставаться там «до весны, по-каместа в Кизылбаши пойдут государевы послы, [тогда] и гонца Анди бека... из Асторохани воеводы отпустят» [26, 98—99; 42, 310, 311].
Насколько большое значение придавал Посольский приказ срочности проезда миссии Аиди-бека до Астрахани, видно из концовки наказа Стромилову, где сказано, что в случае, если пристав Стромилов «поедет, где которыми месты, не спешно, или оплошно, а тою своею будет оплошкою и нераденьем до Асторохани не дойдет, а замерзнет где до Асторохани, и Юрью в том месте... от государя... Федора Ивановича... быти кяжнему смертью».
50 Доправити, доправить — здесь взыскать [244, I, 705].
51 Правеж — взыскивание по приговору суда, побор с насилием
[244, II, 1343].
224
Как видим, Посольский приказ принял решительные меру к скорейшему проезду Аиди-бека до Астрахани, чтобы он смог в этом же году связаться с селением Тарки и выполнить то, что ему было предписано шахом Аббасом и в чем было заинтересовано московское правительство.
Соответствующие грамоты Посольский приказ разослал 8 октября и в другие города, в том числе царицынскому, астраханскому и теркскому воеводам И. М. Бутурлину и В. В. Головину52. В них подробно излагалось поручение шаха Днди-беку о переходе Тарковского шамхала в подчинение русскому царю и что «в заклад» он должен дать сына. Воеводы должны были оказать гонцу Анди-беку всяческое содействие в выполнении поручения шаха: дать ему в Астрахани «50 человек стрельцов конных, да юртовских добрых татар... конных 50 же человек, которые б знали полем [дорогу до Терков] допряма, как бы от наганских мурз Казые-ва улуса полем итти безстрашно...». Экспедицию должны были снабдить всем необходимым «запасом» и т. д. [26, 115—117; 42, 314, 315].
По возвращении Анди-бека из Тарков он должен был в Астрахани ожидать русских послов, чтобы возвратиться с ними в Иран.
Грамота теркским воеводам была аналогичного содержания. Дополнительно им предписывалось разведать у шам-халовых людей, которые окажутся в Терках, о шамхальском посольстве Утемиша из племени черкесов [26, 119—122; 42, 316—318].
Московское правительство настолько поверило в искренность желания шаха Аббаса подчинить шамхала Русскому государству, что в грамоте предусматривались разнообразные меры по претворению этого обстоятельства в жизнь. Например, астраханским воеводам было приказано отправить «Шевкалова сына... к нам к Москве на весне рано, в судех с сыном боярским з добрым. А... [если] Шефкал ныне в заклад сына своего не даст, а пошлет к нам послов своих... и вы б тех послов отпустили к Москве...» [26, 118; 42, 316].
Теркским же воеводам указывалось, когда «Шефкал пришлет... на Терек... даст в заклад сына своего и будет под вашею царскою высокою рукою, и с нашими людьми на наших непослушников учнет стояти... заодин и к турскому [султану] не учнет приставать, и дорогу нашим людям в Тверскую землю... очистит...»; и если Анди-бек заверит в °м> что шамхал «правду учинит53 на том...» тогда теркские
s3 См. две грамоты от 8 октября 1595 г. [26, 113—124; 42, 314—318]. 1це8к “Равду учинит — здесь следует понимать в смысле готовности ала дать клятву в верности русскому царю.
Заказ Щ
225
воеводы должны, «выбрав сына боярсково добра до толмача, послали к Шевкалу привести его к правде...»54.
Очевидно, не очень доверяя шамхалу, Посольский приказ предписывал: вместо посланных в Тарки оставить у себя шамхаловых «лутчих людей в закладе человек дву[х] трех оставили [бы], которых шевкал пришлет на Терку» [26, 122-42, 316-317].
О торговой деятельности шахского купчины Хаджи Хосрова сохранилось мало материалов. Известно лишь, что е миссией Анди-бека привезены были не только шахские товары, но и товары Ферхад-хана, и что с миссией, кроме Хаджи Хосрова, прибыл второй купчина — Хаджи Хасан. Возможно, что последний был доверенным лицом по реализации товаров Ферхад-хана. К тому же он был дядей Анди-бека. Торговыми делами занимался также и брат Анди-бека — «Мурат-хон»55. Всех их освободили от уплаты таможенных и других пошлин, разрешили вести торговлю в других городах (кроме Москвы), предоставляли бесплатные помещения под товары и для торговли и т. д.
Список привезенных купчинами товаров неизвестен, также и их количество. Среди них значились «600 литров56 шолку, 50 косяков миткалей, 4 пуды краски, 60 киндяков* 57, семь пуд бумаги хлопчатые...». Товары были оставлены для продажи в Астрахани и в Казани. Основная же масса товаров была привезена в Москву [26, 81—82; 42, 305, 306].
То, что все эти товары продавались без взимания с них таможенных пошлин, видно из отметок, сделанных на чело-битьях Анди-бека и купчин. Так, например, «шаховы купчины... [просили, чтобы] государь бы их пожаловал, тамги взя-ти не велел». Отметка Посольского приказа — «государь пожаловал, тамги имати не велел».
Удовлетворялись и всякого рода их просьбы о приобретении для шаха Аббаса тех или иных товаров, а также и такие просьбы, как «купить двадцать душ полону на Москве». Отметка Посольского приказа — «Купити десять душ, только крепкой указ учинить, чтобы некрещеной58 полон продавали...». Разрешили им купить и 100 ведер вина, и другие товары, не исключая и «заповедных». Среди них предметы вооружения, олово, свинец и другие товары [26, 80—82; 42, 305, 306].
64 Привести к правде — привести к клятве в верности.
68 Произношение слова «хан», как «хон», говорит за таджикское происхождение Мурад-хана и Анди-бека. Это не удивительно, так ка в Гиляне было много таджиков.
66 Л и т р а — мера веса [244, II, 26]. Обычно шелк-сырец измерял1 ткжами-таями (кипа, тюк) по 5—6 пудов.
57 Киндяк — бумажная набойиая ткань [244, I, 1208]
58 Некрещеной — не христианин.
226
Более подробные сведения сохранились о товарах, вывезенных Анди-беком и шаховыми купчинами из Москвы. Среди них были предметы вооружения, материалы и припасы к НёМУ; металлические изделия; стекло, кожи, сукно, меха, воск; зуб рыбий и разные другие товары. Всего вывезено было «120 пансырей, 15 пуд олова, 60 пуд свинцу... 30 пуд бересты, 13 000 деревец стрельных...», 200 тахилей ножей69, «два сундука стекол...»; «150 юфтей телятины, 2400 гзов лошадиных 59 60... 50 юфтей ролдуги61...»; «29 поставов сукна еренку62...»; «27 сороков с полусороком соболей... 180 лисиц красных, 14 шуб собольих пупчетых63», 100 юфтей собольих пупков, «три бельи шубы хрепьтовые» и много других шуб и мехов»; «два пуда чистого воску...»; «28 зубов рыбих, (размером] не велики» и другие товары, вроде писчей бумаги 26, 101, 102; 42, 311].
25 сентября 1595 г. миссия Анди-бека выехала из Москвы по обычному маршруту — по Волге.
Списка подарков от царя и Бориса Годунова к шаху Аббасу не сохранилось. Из челобитья Анди-бека видно, что шаха интересовали предметы вооружения, живые звери и собаки: он просил прислать ему панцирь, два самопала длинных и два коротких, черный рыбий зуб, а из живых зверей — черную лисицу, соболя, белого и черного медведя и две меделянские собаки64 65. Кроме того, указом от 22 сентября В. И. Ростовскому приказали послать «к Аббас шаху з... Анди беком две пищали скорострельных нового дела66, а к ним по трит-цати ядер к пищали, а зелья против ядер 66 [26, 75; 42, 304].
Из этого следует, что Московское государство помогало шаху Аббасу создавать артиллерию, необходимую для его реформируемой армии, посылало ему легкое артиллерийское вооружение. То же и в отношении ручного огнестрельного оружия для «вогненного боя» пехоты (самопалы).
Точных данных о путешествии Анди-бека по Волге и о времени прибытия его в Астрахань нет. Известно лишь, что он прибыл в Астрахань «в 7104 г.», т. е. после 1 сентября
59 Т а х и л и — искаженное от тахири — десяток [244, III, 929].
60 Гза лошадиная — полувыделанные толстые конские шкуры, их задние части [263, 51].
61 Ролдуга, ролдога, ровдова — выделанная оленья, или лосиная, или иная подобная шкура [244, III, 127].
62 Сукно еренка — род сукна [244, I, 830].
63 Пупчетых, пупчатый — выпуклый. Здесь — от слова «пуп-!£а>>> означающего кусок шкурки зверя, вырезанный из брюшной ее части 12И II, 1726].
4 Рядом помета — «[отправить] с послом со... Васильем [Тюфяки-HbiM]» [26, 79, 90; 42, 305, 307].
65 Нового дела — нового образца.
j, 66 Зелья против ядер — порох для зарядов соответственно чис-У «дер.
1595 г. (в это время был убит в Астрахани «дохтур» Щах Назар — по некоторым документам дьяк миссии Анди-бека
О выезде миссии Анди-бека в Иран весной 1596 г. сведений не сохранилось. Одиако известно, что осенью—зимой 1595/96 г. Анди-бек посетил Тарковского шамхала Об этом он говорил в 1598 г. при своем последнем посещении Московского государства воеводам на Койсе и в Терках. (Подробно об этом см. главу IX.) Поэтому вполне возможно, что из Тарков Анди-бек выехал зимой или весной 1595—1596 гг. сухопутным путем в Иран или через Дербент, или через Грузию, а не возвратился в Терки и Астрахань' как предполагалось ранее.
Третий приезд Анди-бека в Московское государство в 1594—1595 гг. имеет ряд странностей и неясностей. Причины их следует искать в неопределенной и двойственной политике шахского двора по отношению к Московскому государству.
Переход в 1587 г. Кахетии под протекцию Московского государства, постройка военных острогов южнее реки Терек и попытки московского царя защищать царя Александра через Дагестан, в частности от нападений Тарковского шамхала, заставили шахский двор беспокоиться о судьбе владений шамхала и Восточной Грузии, находившихся до этого в вассальной зависимости от Сефевидского Ирана. Шахский двор особенно опасался возможности военного объединения Грузии с Московским государством и их совместной борьбы против Тарковского шамхала, завоевания московским царем его владений и установления прямой дороги из Терков в Восточную Грузию.
В условиях захвата Ширванской провинции турками и ввиду подписания вынужденного мира с ними в 1590 г. шахский двор проводил осторожную политику в отношении Московского государства с его притязаниями на Дагестан, Дербент и Баку. По мере укрепления Сефевидского государства и усиления центральной власти шах Аббас стремился к ограничению русского проникновения в прикаспийский район. С этой целью шахский двор и направил в 1594 г. миссию Анди-бека в Москву. На обратном пути он должен был продолжить переговоры Кая (1591—1592 гг.) с Тарковским шамхалом о подчинении его шахской короне.
Второй задачей миссии Анди-бека было содействие шахскому купчине Хаджи Хосрову в его коммерческих опера' циях для шахского двора.
Наряду с этим оставалась заинтересованность шахского двора в укреплении ирано-русской границы, с тем чтобы *’е допустить перехода через нее в Иран турецких и крымско татарских войск.
228
ПоэтЬму Анди-беку было поручено не только сказать, но и вручить грамоту (т. е. передать впервые письменное одобрение военных действий русских войск против шамхала), а также заявить, что шамхал является подданным иранского щаха.
Все эти поручения Анди-бек успешно выполнил, заверив московское правительство в том, что шах желает вести совместную борьбу против турок. Сделал он это настолько убедительно, что московское правительство решило направить в Иран посольство Тюфякина для заключения и подписания военного соглашения и одновременно прекратить проникновение в Дагестан.
С миссией Анди-бека связано и начало обмена культурными силами (посылка доктора Шах Назара); обмена достижениями в технике, в первую очередь в области артиллерийского и других видов вооружения (в данной области преимущество было у русской стороны).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПО ПЕРИОДУ 1590—1594 гг.
Во втором пятилетии (до середины 1594 г.) обмен дипломатическими и торговыми миссиями между Сефевидским Ираном и Московским государством был более интенсивным, но односторонним. Шахский двор за эти годы отправил в Москву, не считая гилянского посольства Тюркемиля (1591j— 1593 гг.), посольство Хаджи Хосрова (1592—1594 гг.) и миссию Анди-бека с купчиной Али Хосровом (1594—1596 гг.), а также двух дипломатических гонцов — Кая с грамотой (1591 — 1593 гг.) и гонца-купчину Хаджи Искандера (1593— 1595 гг.). Ни на одно из них до мая 1595 г. московское правительство не ответило, так как Иран заключил мир с Турцией, не уведомив его об этом.
Основным событием, кардинально изменившим дипломатическую позицию Сефевидского государства, было подписание им 21 марта 1590 г. мирного договора с Османской империей.
Мир с Турцией прекратил 13-летнюю войну, но не разрешил между Сефевидским Ираном и султанской Турцией их спорных вопросов. Наоборот, в силу своего захватнического характера константинопольский договор неизбежно должен был привести Иран к новой войне, чтобы отвоевать у Турции захваченные ею Азербайджан, Ширван, часть Дагестана с г°Родами Дербент и Баку, часть Ирака и Восточную Грузию.
Несмотря на то что о подписании ирано-турецкого мирного договора 1590 г. в столицах Русского и Сефевидского
229
государств стало известно не позже осени того же года, шахский двор избрал странную политику дезинформации. Казалось бы, подписав мирный договор с Турцией, иранская сторона должна была снять с повестки дня переговоры о военном союзе с Московским государством и о совместных военных действиях против нее.
Однако шах Аббас вместо оповещения московского правительства о подписании им мира с турками отправил летом 1591 г. гонца Кая с грамотой в Москву. В ней, на этот раз в письменной форме, он предложил не только беспошлинный обмен товарами между шахским и царским дворами,, но и, главное, подтвердил свою просьбу о военной помощи против турок, сделанную им якобы через предыдущего посла, Бутак-бека. Устно же гонец Кай заверял московских дипломатов в том, что мир с турками шахом не заключен и шах продолжает войну с ними. Он настойчиво уговаривал московского царя послать свою рать под Дербент и Баку, чтобы отнять их у турок и забрать себе.
Недовольство московских дипломатов явной дезинформацией гонца Кая выразилось в том, что царский двор отказался от шахских подарков царю Федору в виде колец и перстней, камни на которых были признаны с дефектами. Они были возвращены гонцу Каю.
Только через 3 года и 5 месяцев, считая со дня подписания константинопольского мира, в августе 1593 г., шахский двор через посла Хаджи Хосрова оповестил Москву о заключении мирного договора с Турцией, утверждая при этом, что мир носит сугубо временный характер.
Двойственная политика шахского двора была разгадана московскими дипломатами. Однако в связи с наметившимися к 1593 г. перспективами переговоров Московского государства с Австрией о создании европейской лиги против Турции и с проектом присоединения к ней Ирана московскому правительству пришлось примириться с такой позицией шахского двора и сделать вид, что оно поверило в искренность шахских заверений о неизбежности в самом ближайшем будущем войны Сефевидского Ирана с Турцией. Более того, в сентябре 1593 г. Борис Годунов оказал содействие в организации свидания представителей иранского и австрийского посольств с целью вовлечения Сефевидского Ирана в европейскую антитурецкую лигу.
Хаджи Хоеров, докладывая в конце 1594 г. шаху Аббасу о результатах своего посольства в Москву, должен был внушить шаху идею союза против Турции не только с Московским государством, но и с европейскими державами.
Результатом русско-иранских сношений рассматриваемого периода было установление иранской стороной в 1591 г. но
230
вой формы торговли в виде беспошлинного ввоза товаров шахского двора через специальных купчин в Россию и вывоза товаров царского двора в Иран. Безоговорочное принятие русской стороной этого предложения было ошибкой Посольского приказа, нс сумевшего рассмотреть невыгодных для русской стороны последствий! такой формы торговли.
Так была создана привилегия для шахского двора не только на протяжении XVI—XVII вв., но и в XVIII в. Впервые 15 сентября 1593 г. иранская сторона потребовала у Русского государства выдачи полоняников — подданных шаха.
Одобряя «разоренье» Тарковского шамхала русской ратью, шах Аббас впервые в 1594 г. письменно предупредил московское правительство, чтобы оно впредь о походах иа шамхала сообщало шахскому двору. Таким образом Аббас заявил о том, что земли шамхала — владения шахской короны.
Раздел Ш
АКТИВИЗАЦИЯ РУССКОЙ СТОРОНОЙ ПЕРЕГОВОРОВ С ИРАНОМ О ЗАКЛЮЧЕНИИ ВОЕННОГО СОЮЗА ПРОТИВ ТУРЦИИ (1594 -1604 гг.)

Глава VII
ИЗУЧЕНИЕ РУССКОЙ СТОРОНОЙ ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО состояния
СЕФЕВИДСКОГО ГОСУДАРСТВА
ПОСОЛЬСТВО А. Д. ЗВЕНИГОРОДСКОГО (1594—1595 гг.)
15 мая 1594 г., почти одновременно с отъездом из Ирана в Москву миссии Анди-бека (1594—1596), царь Федор и бояре «приговорили» срочно направить послом к шаху видного представителя военно-бюрократического аппарата Московского государства князя Андрея Дмитриевича Звенигородского. Ему предписали присоединить в Казани к своему посольству иранского посла Хаджи Хосрова [25, 86; 42, 221], зазимовавшего там с прошлого года, и Хаджи Искандера — шахского гонца-купчину, отпущенного из Москвы 2 мая 1594 г.
При каких обстоятельствах было принято это решение?
Ни посольство Хаджи Хосрова, ни тем более миссия Хаджи Искандера не ставили вопросов, требовавших срочного направления из Москвы в Иран ответного посольства. Формально посольство Звенигородского могло быть направлено в Иран потому, что Московское государство не ответило шаху Аббасу на посольства Бутак-бека и Анди-бека (1589— 1590) и Хаджи Хосрова (1593—1594) и на миссию гонца Кая (1592—1593). Однако причины были более глубокими. Развязанная турками в 1593 г. война против Австрии и возобновившиеся переговоры европейских держав о совместной борьбе против Турции создавали благоприятные условия и Для Московского государства, страдавшего с 1569 г. от агрессии турецких султанов и их вассала — крымского хана. Возобновление переговоров в Европе о союзе против Турции находило благодатную почву и в Москве. Здесь осенью 1593 г. такие переговоры вел австрийский посол Николай Варкач, считавший, что к борьбе против турок следует привлечь и иранского шаха (см. главу V о посольстве Хаджи Хос-
Благоприятная обстановка в Европе в 1593 г., с одной сто-Роны, усиление Московского государства и успешная его
235
война со Швецией 1— с другой, привели к возобновлению русского проникновения в район Каспийского моря. В конце 1593 г. в Дагестан против Тарковского шамхала был отправлен отряд Андрея Хворостинина. Этой активизации на юго-востоке страны способствовали в 1593—1594 гг. еще два обстоятельства. Первое — 17 февраля 1593 г. в Москву прибыл Николай Варкач с информацией о военных победах над турками и многообещающими письменными заверениями в заключении союза против Турции [39, 1234—1294]. Однако прибывший 19 февраля 1594 г. из Праги гонец Михаил Шель, хотя и сообщал о победах Рудольфа II над турками, ничего не говорил о союзе против Турции, а только требовал от Москвы помощи, в которой ему было отказано «с уверением, что прежде нежели условия о сем с будущими цесарскими послами постановлены не будут, не может государь удовлетворить его, цесаря, в сем требовании» [50, 1, 54].
И второе обстоятельство — возобновление 14 апреля 1594 г. перемирия с крымским ханом Гази Гиреем II (1588 1607), по прозвищу «Буря»2. К этому хана вынудили тяжелое поражение под Москвой в 1591 г. ч требование-турецкого султана об отправке ему на помощь войск для военных действий против Австрии [185, 41, 42, 12; 106, 1, 19].
Соглашение с Крымом было тем более ценно, что отношения Московского государства с Османской империей в 1593 -1594 гг., несмотря на переговоры, оставались довольно напряженными. Правительство Мурада ill продолжало требовать уничтожения русских военных укреплений не только на Сунже, но и на Тереке. Не снималось и требование о возврате Астрахани и даже Казани, а в противном случае султан угрожал походом турецко-татарских войск на Москву.
Московским дипломатам приходилось вести гибкую политику по умиротворению агрессивно настроенных турецких феодалов и заверять султана в дружбе. Так, 6 июля 1594 г в грамоте к султану, направленной через посла Данилу Ис леньева, царь Федор писал, что, несмотря на то что евро пейские великие государи и персидский шах просят его быть с ними «в дружбе и любви и в соединенье и стояти б нам... с ними вместе за один. И [но] мы... паметучи... [памятуя] [прежнюю дружбу с султаном] хотим быть с тобою... [турецким султаном] в дружбе и в братстве и в любви навеки,
1 18 мая 1595 г. был подписан мирный договор со Швецией в Тявзи-но, который дал Московскому государству выход к Балтийскому морю.
2 «Казы Гирей обязывался быть врагом наших врагов...,-—писал Н. М. Карамзин,— казнить своих Улусников за впадения в Россию, возврау щать их добычу... оберегать Царских послов [едущих в Турцию], и людей торговых» [134, III, X, III, 103].
23'6
а с теми со всеми государи в соединенье быти на вас.., не похотели... и послов их без дела отпустили» [131, 69—70].
Таким образом, посольство А. Д. Звенигородского было направлено в Иран в период сложных отношений Московского государства с европейскими державами, с Турцией и Крымом. Москва полагала, что война Османской империии с Австрией создаст благоприятные условия для возобновления шахом войны против турок, с тем чтобы изменить тяжелые и позорные условия мирного договора от 21 марта 1590 г.
Э. Э. Ухтомский (псевдоним И. Н. Сугорский) был не прав, когда утверждал, что Иран не был полезным Московскому государству в политическом отношении, так как не мог успешно бороться с Бухарой и воспрепятствовать ее набегам на подчинившуюся русскому царю ногайскую орду [246, 120]. Линию поведения Московского государства в отношении Ирана определяла не борьба Ирана с Бухарой, а его отношения с Османской империей. В предстоящей борьбе с Турцией Москва рассчитывала на Иранское государство, а не на Бухару.
Посольский приказ, очевидно, плохо знал состояние дел в Иранском государстве, если всерьез веоил в возможности шахского двора в 1594 г. начать войну с Османской империей. Сефевидское государство к этому времени еще не восстановило своих сил, не закончило намеченной централизации административного аппарата и не модернизировало своей армии, а главное — не устранило опасности, угрожавшей Хорасану со стороны шейбанидов. Всего этого Посольский приказ, очевидно, не знал. Чтобы в этом убедиться, необходимо было направить в Иран посольство.
О посольстве А. Д. Звенигородского сохранилось достаточно много архивных материалов (грамоты царские и Бориса Годунова к шаху Аббасу и другим государственным деятелям Ирана, статейный список и предварительный отчет А. Д. Звенигородского о поездке к шаху, часть наказа и много разного рода указов), позволяющих подробно изучить Деятельность этого посольства и судить о ее результатах.
Посольство А. Д. Звенигородского выехало из Москвы ^0 мая 1594 г.; в его составе было 64 человека, в том числе подьячий Дружина Кузьмин (очевидно, в качестве второго посла), переводчик Степан Полуханов и толмач Айдар Павлов [25, 86 об.; 42, 221, 222].
До Астрахани посольство сопровождали 100 стрельцов. ° Иран из них должно было поехать лишь 30, вооруженных кРоме личного огнестрельного оружия, скорострельной и четырьмя затинными пищалями3 [25, 86; 42, 221]
3 Затинная пищаль — артиллерийское орудие малого калибра.
237
Каковы были цели и задачи посольства Звенигородского} Из царской грамоты от мая 1594 г. иа имя шаха Аббас следует, что цель посольства Звенигородского заключал аса в заверении шаха в дружбе и восстановлении с ним дИПлоь матических связей.
И. Н. Сугорский, неизвестно на каком основании, СЧ(1 тает, что Звенигородский был отправлен в Иран с шир0. кими полномочиями [246, 115].
Нельзя не обратить внимания на более обширное, По сравнению с прежними грамотами к шаху, славословие в честь шаха Аббаса. Посольский приказ объясняет это тем что «начало грамоте писано по новому государеву указу, с’ прибавкою, для того, что шах... ко государю, пишет со многою похвалою и высокословно...» [25, 87; 42, 222]. Грамота начинается так (после титула царя): «восточного предела высокостольнейшаго места превысочайшие похвальные степени выликоздержательную власть древних великих государей перситцких царей приимшему, превознесенную честь, яко рог инрога достигшему, мусульманских высочайших превоз-ходящему честию и многим мусульманским родом повелителю пореченному в чести величества изящному, достойному превеликие власти здержателю, в великих государех высочайшему, превысочайшему персидцкие земли начальнику Аббас шахову величеству, любовному приятельству нашего царского величества любовное поздравление и счасливое пребывание и над недруги одоленье» [25, 88, 88 об.; 42,222].
Борис Годунов, одновременно пославший грамоту от своего имени, выразился еще более высокопарно, добавив эпитеты о справедливости, храбрости, непобедимости «иже тол-куетца царь царем» и т. д. [25, 98, 99; 42, 227, 228].
После титула и славословия в царской грамоте как бы приносились извинения за четырехлетнюю задержку с ответ ным посольством шаху и разъяснялось, что она произошла потому, что шах «с турским салтаном в дружбе учинился и племянника своего в заклад дал, а нашему царскому величеству о том... не объявил, и послы [наши]... потому поза-мешкали итти и з дороги поворочены [обратно], а поджидали есмя о том от вас вести прямые: коим обычеем то меж вас с турским салтаном перемирье учинилося...». И только после того как с этими вестями в Москву прибыл ХаДжИ Хоеров (в 1593 г.), он «о делах [Ирана] подлинно росказал, коим обычеем меж вас с турским салтаном [мирное согла шение] учинилося и... [что шах]... с нами... Федором Иване вичем... вперед быти хочет в дружбе и в любви и в ссылке--! уведав... [о чем] подлинно... [что с нами] ваше Аббас хово величество хотите быть в крепкой дружбе и в лЮ I на веки неподвижно мимо всех».
238
Поэтому, сообщалось далее в царской трамоте, к шаху „правлен Звенигородский, а просьбы шахского двора о по-Кпке для него Хаджи Хосровом «всех погребных вещей» ыполнены. И «дорогу твоим людей во все свои государства гиарь] отворити велели и ходити им поволили безо всякого Удержанья...» (подробнее содержание грамоты см. в гл.V).
«Писан в государствия нашего дворе в царствующем трапе Москве, лета от создания миру 7102-го майя месяца [май {594 г.]» [25, 89—94; 42, 222—225].
Заслуживает также внимания «Наказная память» Звенигородскому. К сожалению, она ограничивается второстепенными вопросами: как Звенигородскому «от слуги и конюшего боярина от... [Годунова] поклон шаху правити и поминки явить и грамоты подать...... Документ составлен явно при участии самого Годунова с целью возвеличения его до положения, равного царскому. Например, Звенигородскому предписывалось не являться к Ферхад-хану, а для вручения подарков от Годунова послать переводчика Полуханова. Если же Ферхад-хан, признаваемый Посольским приказом в качестве первого министра шаха, станет возражать, ссылаясь на то, что Хаджи Хоеров «поминки и грамоты... возил сам к Борису Федоровичу на подворье, и князю Ондрею Дмитричу приказать Степану говорить...», что царскому послу «по подворьем ездити непригоже». И разъяснить, что Годунов, как шурин царя Федора Ивановича — «не образец никому... [и] у Бориса Федоровича всякой царь и царевичи и королевичи любви и печалованья4 к государю просят... [и он, Борис Годунов] у государя об них печалуется и промышляет5 ими всеми».
Говорилось в «Памяти» также и о том, какими должны быть взаимоотношения Звенигородского с Ферхад-ханом и Мехди Кули-ханом гилянским. Указывалось, что грамоту и поминки от Годунова следует передать Ферхад-хану через День после приемной аудиенции у шаха [24, 68 об.—76 об.; 42, 243—246].
Из «Памяти» узнаем, что русский посол должен был вручить подарки от Годунова не только шаху, но и его сыну «Сейфе» 6, Ферхад-хану и Мехди Кули-хану. В случае же сме-ны или опалы этих ханов предписывалось «тех поминков и грамоты... не отдавать никому...»7.
„4 Печалованье —- от слова печаль, печалиться, заботиться, хода-аиствовать.
Промышляет — производит какие-то действия, занимается.
® «Сейф е» -— искаженное от Сефи — имя, сефевидский.
ы Списка подарков от царя Федора шаху Аббасу не сохранилось. еется лишь указание, что среди подарков были пищали.
239
Этим исчерпываются документальные сведения о зап посольства Звенигородского. Дополнительные данные e n г* щают нам русские историки Н. М. Карамзин и И Н СмЯ ский. По мнению первого, Звенигородскому было поруч°Р' проверить правильность объяснений шахскою посла Ха еИ° Хосрова, что «перемирие заключенное Персиею с Туркам! есть одна хитрость воинская», а также «узнать все обстоя’ гельства Персии и замыслы Аббасовы» [134, III, X, III, ЦП* Сугорский же писал, что Звенигородский должен был выразить соболезнование по поводу того, что бухарцы победили Аббасова союзника — хивинского хана Азима, и пожелать шаху успехов в дальнейшей борьбе [216, 115].
Из переговоров Звенигородского в 1595 г. с шахским дво-| ром известно, что ему было поручено проешь шаха Аббаса отпустить в Москву грузинского царевича Константина, сына кахетского царя Александра, находившегося при шахском дворе в качестве заложника.
Цели и задачи, поставленные московским правительством
перед Звенигородским, показывают, что в условиях переговоров Московского государства с европейскими державами о совместной военной борьбе против турецкого султана посольство его должно было сыграть больною роль, его результаты должны были повлиять на русскую внешнюю по литику не только на юго-востоке страны и в отношении Ирана, но и па борьбу против турецкого султана и крым-
ского хана.
Пока переговоры в Европе не были доведены до коп ца, московскому правительству приходилось не только под держивать дружественные отношения с Османской империей, но и заверять султана в полной и неизменной дружбе Такого рода маскировка, кстати сказать взаимная, придави ла посольству Звенигородского особое значение. Оно должно было выявить истинное положение вещей в Иране и узнать, действительно ли можно рассчитывать на иранского шаха в общеевропейской борьбе против турок.
В Москве, очевидно, были уверены в благоприятном пс ходе переговоров в Европе, так как 13 апреля 1594 г., т. за 20 дней до решения об отправке Звенигородского в Ира11-из Москвы было отправлено посольство Вельяминова к Р дольфу II с материальной помощью ему в войне против турок в виде драгоценных мехов на 44 720 руб. [134, Ш, М III, 106].
Посольство Звенигородского снабдили пятью грамотами, две из которых были ответными на привезенные послом Ха<1 жи Хосровом и гонцом-купчиной Хаджи Искандером, а три с ответами Бориса Годунова шаху Аббасу, Ферхад-хану Мехди Кулп-хану.
О двух грамотах царя Федора к шаху Аббасу говорилось выше (в главах о посольстве Хаджи Хосрова и Хаджи Искандера). В них сообщалось о мелких, текущих вопросах уССко-иранских отношений.
" Более полной по содержанию и по размеру была грамота Бориса Годунова — ответ на шахскую грамоту, привезенную Хаджи Хосровом в 1593 г. Датирована грамота маем 1594 г. g ее начальной части говорилось, что он, Годунов, благодарит шаха за грамоту «с великою ласкою и похвалою...», на что отвечает, что «душою и мыслью мужественно о вашем желании радею, чтоб вам... с... государем нашим быти в дружбе п в ссылке...». И чтобы у них «были совершенная дюбовь и соединенье».
Все это излагалось подробно —с историей вопроса, с повторами п заверениями в содействии его, Годунова, в шахских делах.
Например, повторяя сказанное в царской грамоте о причинах задержки с отправкой ответного посольства на миссию Бутак-бека и Анди-бека (1589—1590), Борис Годунов добавлял, что обо всем этом он «с раденоем [царю] доносил и бил челом», в результате чего царь, выслушав, «прошенье
ваше приятно учинил».
Особый интерес представляет часть грамоты Годунова с информацией о пребывании Хаджи Хосрова в ^Москве и о приезде к царю Федору Николая Варкача, посла римского цесаря, с предложениями о вступлении в европейский союз против Турции. Излагал это Годунов весьма обстоятельно и убедительно, с подчеркиванием своей роли. Годунов писал, как он «поволил» послу шаха и Рудольфа «меж себя дво ряпы сослатися», и как они «говорили чтоб [шах] о соединенье па турского с Рудольфом цесарем сослатися послы своими». В заключение Борис Годунов советовал шаху Аббасу с римским цесарем «на вопчего своего недруга, кото рой государства ваши вас обоих великих государей тщится разорять, сослатися послы своими», а их русский царь «через свои государства пропустите и проводите велит» [24, 37 об.—48 об.; 42, 229—233].
конце грамоты Годунов сообщал шаху, что им выпол-все шахские просьбы относительно имущества быв-гилянского правителя Ахмед-хана [24, 48, 48 об.; 42,
В Нены шего 233]
В
другой грамоте, посланной шаху через Звенигородского и также датированной маем 1594 г., Борис Годунов отвечал а Шахскую грамоту относительно Хаджи Хосрова. В ней он а1<же подчеркивал свое «радение» делам шаха и писал о рРедложениях Рудольфа II о союзе против Турции. Сообщал °Дуиов и о победах цесаря Рудольфа II над турецкими
241
войсками, достигнутых в 1593 г. совместно с войсками короля испанского, войсками Венеции и другими, т. е. что взято много городов, побито до 70 тысяч турок, захвачено «больши штидесят пушек больших...» и т. д. В заключительной части грамоты Борис Годунов, посетовав на то, что «бухарской Абдула царь голдовник [вассал] турского салтана... Юрген-ческое царство взял и царя [его] согнал...», и пожелав успехов шаху Аббасу в борьбе против врагов: «о том промыш-ляти [воевать] всячески, чтоб... прародителей своих землю очистити по прежнему и над недруги своими поиск [военные походы] учинити...», — попросил шаха Аббаса «для... братц-кие любви и дружбы... Александрова царева сына [кахет-ского] с послы своими прислати к великому государю нашему... чем бы... государю нашему любовь своя братцкая показать...». При этом он заверял шаха, что Александр и «без закладу будет крепок8, коли с... [царем] в крепкой дружбе и в любви учинится...» [24, 55—57; 42, 236—237].
Грамоты Годунова к Ферхад-хану [24, 57 об.—62; 42, 238— 240], особенно к гилянскому правителю Мехди Кули-хану [24, 62 об.—68; 42, 240—243], также заслуживают внимания.
В первой из них Годунов указывал на выполнение им всех просьб шаха и хана о приобретении Хаджи Хосровом «розные збруи9 и соболей и иных всяких вещей и пансырей добрых...» для шахского двора [24, 59; 42, 238]. Поблагодарив хана за грамоту и поминки, Годунов заверил его в том, что хочет быть с ним в дружбе и в дальнейшем будет содействовать дружбе царя с шахом, как он это и сделал, когда прибыл посол шаха Хаджи Хоеров. В результате его, Годунова, содействия, царь и послал в Иран А. Д. Звенигородского «о всем с ним наказав» [24, 57 об.—61 об.; 42, 238—239].
Грамота к Мехди Кули-хану представляет собой редкий документ, сочетающий в себе бюрократическое многословие с целеустремленной попыткой нормализовать торговлю русских купцов в Иране.
После славословия в честь русского щаря Борис Годунов выразил свое удовлетворение заявлением Мехди-хана, что тот в отношении русских проезжих торговых людей в Гиляне не допустит «утеснения и убытков», как это было во времена гилянского хана Ахмеда Лахиджани, который русским «людей многую неправду хотел учинити, чего ни в которых государствах не бывает...».
8 Без закладу будет крепок — будет верен шаху Аббасу без заложника.
9 3 бруи — предметы вооружения и снаряжения.
242
Особенно Борис Годунов приветствовал обещание Мехди Кули-хана в дальнейшем «так учините, чтоб на обе стороны было безубыточно... и гости бы и торговые люди ходили без урыву с покоем...» [24, 63; 63 об.; 42, 240, 241].
Далее Годунов повторил сказанное выше о своем содействии Хаджи Хосрову в покупке для шаха товаров, которые просил Ферхад-хан.
Вернувшись снова к вопросу о неудовлетворительной обстановке в Гиляне для торговли русских купцов при Ахмед-хане, который, как выразился Годунов, «собою дуровал», царский шурин всему этому противопоставил отношение русских властей в Московском государстве, где «астраханские воеводы по приказу... [царя] гилянцом его Ахметевым... никоторых неправд не мстили и насильства им никоторого не чинили по царскому милосердному обычею. А яз, по его... [царя] указу, в Асторохань о том крепко наказывал, чтоб над гилянскими людми ничего не делали...». Поэтому, делал вывод Годунов, вам «Мегди Гулы хану... вперед того накрепко беречи велеть, чтоб... нашего царя... людей, которые учнут ходити для торговли в Гилян, насильства и обид не было...» [24, 65, 65 об.; 42, 241, 242].
Точно такое же положение Годунов обещал создать в Русском государстве для иранских купцов, которые «учнут приходити... в Асторохань и в Казань и в Московское царство. И яз, по царского величества указу, во всех государствах государя нашего, бояром и воеводам и приказным, заказ крепкой учинить велел, чтоб шахова величества людей кизылбашцом и гилянцом, в государя нашего государствах, обид и насильства ни от кого не было и невольность им в торговле и береженье чинить велел свыше прежнего и дорогу отворити велел, чтоб гости и торговые люди для всяких потребных товаров ходили на обе стороны без запрещенья» [24, 65 об., 66; 42, 242].
Далее Борис Годунов сообщал о передаче Хаджи Хосрову «на руки» гилянского посла Тюркемиля, судов и имущества опального Ахмед-хана и гилянцев. При этом Годунов не преминул подчеркнуть, что «государю нашему» не следовало бы этого делать. Почему? — «потому что те суды Агме-тевы царевы, а посол Агметя ж царя [был], а Агметь царь над государя нашего купцы великое насильство учинил и многих пограбил...» [24, 67, 67 об.; 42, 242, 243].
Здесь в грамоте Годунова заложена интересная мысль. Суть ее заключается в признании принципа ответственности суверенного государя «Ахметь царя» перед Московским государством. Ахмед-хан, говорилось в грамоте, был царем, и поэтому Москва имела право получить с него компенсацию За убытки русских купцов. Однако царь Федор Иванович
243
этого не сделал «для приятельские любви Аббас... [шаха, а также] и за челобитьем и за прощеньем нашим [Годунова] приказал мне... [и] велел гилянского посла Тюркомиля и гилянцов, торговых людей со всею рухлядью и суды велел отдать на руки... послу Ази Хосрову со всем». «И яз», — заканчивал грамоту Годунов, — все это «отдать велел послу... Ази Хосрову...» [24, 67, 68; 42, 242, 243].
Будь грамоты Бориса Годунова и Мехди Кули-хана написаны главами государств, они приобрели бы характер дву стороннего торгового обязательства между Московским и Иранским государствами.
Однако дальнейшая практика русско-иранской торговли вскоре показала, что обе стороны не очень строго придерживались взятых на себя обязательств и вовсе не потому, что обязательства эти были подписаны не главами государств. Причина заключалась главным образом в произволе и коры столюбии феодальной средневековой администрации, с чем не всегда справлялось центральное правительство. Поэтому вскоре начались взаимные претензии обеих сторон на при теснения их купцов.
Известно, что не всегда царская грамота точно отражала цели и задачи посольства. Из грамот, которыми был снаб жен А. Д. Звенигородский, даже приблизительно нельзя понять, с какой целью он был направлен в Иран. Лишь из грамоты Годунова видно, что Звенигородский должен был не только просить шаха Аббаса отпустить грузинского царе впча Константина в Москву, но и узнать настроение шахского двора в вопросе о совместном выступлении с европейскими государствами против Турции.
Учитывая переговоры в Москве Бориса Годунова и Николая Варкача с посольством Хаджи Хосрова о союзе против Турции, а также факт срочной отправки после них посольства Звенигородского в Иран, можно сделать предположение, что Звенигородскому все же было поручено, если не вести переговоры с шахом об этоме союзе в строгой зависимости от поведения иранской стороны, то прозондировать почву.
Следовательно, и такое предположение лишний раз подчеркивает разведывательный характер миссии Звенигородского.
О путешествии посольства Звенигородского по Волге и о встрече его в Казани с иранским посольством Хаджи Хосрова и с миссией гонца Хаджи Искандера архивных материалов не сохранилось. Известно лишь, что бусы посольства Звенигородского и Хаджи Хосрова отправились из Астрахани вместе, но в море они быстро потеряли друг друга из ьидУ-Буса русского посольства претерпела в море большие
244
,евзгоды. В статейном списке записано: «погодье10 было встречное великое... [и бусу] мало что не потопило, а сандал й с рухлядью от бусы отбило» [24, 85; 42, 248].
Сколько времени плыла буса от Астрахани до Гиляна, неизвестно. Выехав из Москвы 30 мая 1594 г., посольство через 1,5—2 месяца, т. е. к концу июля, должно было добраться до Астрахани. Отсюда оно могло выехать в Иран во второй половине — в конце августа. 22 сентября 1594 г. буса посольства Звенигородского благополучно прибыла к берегам Гилянской провинции и вошла в устье реки Лян-гур™.
На выстрелы из пушек прибыли гилянский таможенник Хаджи Месит. Посол сообщил ему о своем приезде и потребовал лодки. После разгрузки посольство расположилось в шатрах на берегу реки в 15 верстах от города Ленгеруда.
На следующий день к Звенигородскому прибыл дорожный пристав «дворцовый ясаул Амиркуия князь» с двадцатью шахскими дворянами и тридцатью их слугами.
Это была достаточно почетная встреча долгожданного посольства Звенигородского на границе Иранского государства. Встречавшие заблаговременно были присланы шахским двором в Гилян и ожидали там приезда русского посла.
Пристав приветствовал встретившего его у входа в шатер русского посла, передал поклон от шаха и спросил, как здоровье Звенигородского и как он путешествовал. После ответа посла пристав сообщил ему о своем назначении к нему приставом и передал от шаха грамоту, в которой после пышного славословия сообщалось, что шах выехал «ненадолго гулять на поле в левы»”, но вскоре вернется, примет посла и отпустит его, не задерживая, обратно [24, 83; 42, 247]. Грамота шаха была проявлением особой любезности к послу.
После обмена любезностями Амиркуня обещал дать «под-в°Ды и корм доволен» для переезда посольства в Ленгеруд.
В тот же день к Звенигородскому пришли представители таможни — Хаджи Месит и Хаджи Кемал в сопровождении ^0 человек для переписи и «пересмотра» подарков шаху, посольского имущества и продажных товаров торговых лю-«си, прибывших вместе с посольством. Они заявили, что из т°варов русских купцов или посольства та «продажная рух-^яДь, [которая] пригодится ко государя нашего казне... тое РУхлядь [шах Аббас] велит взяти на себя, а тобе за тое рух-2*Дь по здешней цене велит деньги заплатити...» [24, ^[42^249].
го„ 11 ° го две — погода, благоприятное направление ветра, или непо-,',бУря [244, II, 1015]
Вловы — на ловлю, на охоту.
245
Такова была цена обещаний шаха Аббаса и его гилянского правителя Мехди Кули-хана о свободной торговле в Иранском государстве. Как видим, действия местных властей при Мехди Кули-хане ничем не отличались от произвола ахмед-хановских чиновников, оставшихся на своих местах.
Звенигородский ответил, что он прислан к шаху «с великим... делом, а не с торгом и торговых людей со мною нет и яз вам... [царских] поминков и своей рухляди смотрити и переписывати не дам» [24, 86 об.; 42, 249].
В тот же день прибыл для приветствия посла губернатор Лахиджана Дервиш Мохаммед-хан с 200 всадниками. Расположились они в 50 саженях от шатров русского посольства. 24 сентября Мохаммед-хан прислал к Звенигородскому Хаджи Хасана, дядю Анди-бека, с приглашением при быть к нему в шатер. Русский посол отказался, считая, что хан должен к нему приехать первым [24, 87, 88; 42, 249, 250].
Свидание состоялось «тотчас» у русского посла. Переводчик Полуханов и подьячий Кузьмин встретили хана за три сажени до шатра и проводили к послу, ожидавшему гостей
у входа в шатер.
Дервиш Мохаммед-хан рассказал русскому послу, что шах прислал пристава Миркуня для «твоего береженья человек с 500...», и спросил о цели приезда посла. Звенигородский отделался общей фразой «о великих делах... и о дружбе...»,
попросив хана ускорить предоставление подвод посольству для переезда в Казвин. Хан обещал все сделать и пригласил Звенигородского к себе «в шатер, хлеба есть», где в тот же день хан и его приближенные уговаривали Звенигородского дать разрешение на перепись его имущества, утверждая, будто это делается по приказу шаха, и даже обещали показать его послу. Звенигородский не согласился, снова сославшись на высокие цели посольства. Он говорил также, что
осматривать и переписывать царские поминки и рухлядь посольства «непригоже», что в .Московском государстве иностранным послам «честь бывает великая и рухляди их [на] сильно не емлют» и «такого безчестия над ними не живет»-Если же здесь над ним совершат такое бесчестье, то и над иранскими послами такое же сделают, и это может привс сти к тому, что «ссылки вперед... не будут и тем бы непрИ' гожим делом меж государей доброму делу поруха не У411' нилася...» [24, 88—91 об.; 42, 250—251]. ]
Дервиш Мохаммед-хан продолжал настаивать на своем-выдвинув довод: если Звенигородский выполняет указ ДаР и не дает смотреть его имущество, то и «мы своего г°с> даря блюдемся [остерегаемся], чтоб нам в том от госуДаР своего в опале не быти». Однако и это не убедило РУссК
посла.
246
В тот же день посольство перевезли в Ленгеруд, где и «поставили на посаде на подворье» [24, 91 об., 92; 42,
Здесь на русского посла на следующий день, 25 сентября 1594 г., был произведен новый нажим с угрозами: если посол не даст согласия на пересмотр и опись имущества, тогда «тобе здесь, — говорили гилянские власти, — жить до указу [от шаха] и корм тебе не будет».
Звенигородский ответил, что будет жаловаться шаху Аббасу [24, 92—93 об.; 42, 251, 252], и настоял на своем.
В кратком предварительном отчете царю Федору —«Как у него государево дело делалось»,— Звенигородский из Астрахани писал 15 августа 1595 г., что в Гиляне посольское имущество «смотреть и переписывати [он] не дал. А [на]-сильно... не смотрели» [26, 129; 42, 320].
Прошло четыре дня. Гилянские власти насильно не пытались осмотреть и переписать посольский багаж, но «кормом» посольство не снабжали, «а присылал корм не от велика Хозя Месит от себя».
27 сентября пристав и Хаджи Месит предложили посольству переехать в Лахиджаи, где климат был лучше, для чего Звенигородский потребовал 63 подводы и 30 вьюков под багаж.
28 сентября переезд состоялся, но не обошелся без недоразумений. Вместо 30 подвод для стрельцов гилянские власти дали только десять, из расчета, чтобы стрельцы «до Лаго-зена ехали’ переменяясь» [24, 93 об., 95; 42, 252, 253].
Здесь русскому посольству «корм учали давати ша-,хов».
29 и 30 сентября Хаджи Месит и Дервиш Мохаммед-хан приглашали Звенигородского «к себе хлеба есть», но русский посол отказался. Тогда они прислали «с столом», т. е. принесли посольству угощение на подворье [24, 95; 42, 253].
1 октября указ от шаха Аббаса был получен. Звенигородскому велено было дождаться в Лахиджане посольства Хаджи Хосрова, которое к этому времени прибыло в Гилян, а к 11 октября в Лахиджаи. Хаджи Хоеров рассказал, что все это время его носило по морю и что «бусы мало не потопило», а кречеты — подарок царя шаху — погибли, за исключением двух [24, 95—96 об.; 42, 253].
14 октября русское посольство вместе с иранским послом Хаджи Хосровом выехало в Казвин. Провожали Звенигородского «до первого стану Хозя Месит... [с конными и Кещими] человек со сто». «А у первого стану встретил князя °нДрея Али салтан и провожал в горы три дня...» с 200 конями и 100 пешими, вооруженными ружьями и луками [24, У7; 42, 254].
247
21 октября русское посольство прибыло под Казвин, а 22 октября состоялась торжественная встреча: в трех верстах от города посла приветствовал «дворянской воевода» Алла Кули-хан и «грузинский царевич Костяптин, да дворовых людей голова Алла Верди хан» с 700 всадниками и 1000 человеками пехоты с «двумя накалы 12, с которыми шаха встречают. А пдучи перед накалы в трубы трубили и по накром13 били». Здесь Звенигородского приветствовали встречавшие, не преминувшие указать: «иным послом, никоторых государств... [здесь у шаха]... такова встреча и честь не бывает». Около посада и в самом посаде посольство встречало много народу. «А на полатах14 стояли шаховы трубачи и пакрачеи 15 16 и играли в трубы и в сурны и по накрам били». Звенигородского провожали до дома Такмак-хана в посаде, где поместили русское посольство.
Алла Кулн-хан сообщил послу, что шах Аббас находится в Катане. Приставом посольства назначили Буржалай-бека [24, 97 об.—99; 42, 254, 255].
26 октября начались переговоры о числе подвод для переезда посольства в Кашан — на приемную аудиенцию к шаху.
Из экономии транспортных средств иранские власти предложили Звенигородскому ехать в Кашан «налегке» в сопровождении 15 человек на 20 подводах. Звенигородский решительно отказался ехать к шаху в таком «малолюде», считая это умалением его посольского достоинства. После длительных споров и разъяснений иранские власти «добавили» 12 подвод и 15 конных провожатых, на что пусскому послу при шлось согласиться.
27 октября Звенигородский выехал на 32 подводах^ в Кашан.
3 ноября 1594 г. русское посольство встретили в двух вер стах от Катана 50 всадников во главе с дворовым головой «Шигамет ага» и ясаулом «Ярчи-баша» и Хаджи Хосровом За полверсты от города посольство встречали «посадские люди пешие... человек с тысячю».
Такую скромную встречу иранцы объяснили русском'’ послу тем, что шах Аббас здесь находится «не со многими людьми... для потехи...» [24, 99—102; 42, 255, 256], что не соответствовало действительности. Людей, в том числе 11 войск, с шахом было довольно много.
12 Накалы — видимо, атрибуты власти и почета (слово, возможн0 персидского происхождения).
13 Накром, и акра — вид ударного инструмента, бубен, бара>,й1 [244, II, 293, 294].
11 На полатах — здесь, очевидно, речь идет о балконах или |(<
ких-то других возвышениях у домов.
16 Накрачей — барабанщик или бьющий в бубен.
248
Посольство разместили недалеко от шахского дома, откуда принесли ковры. Внимание и забота шаха к посольству проявились довольно оригинально: шах велел казнить Шига-мета ага перед послом за то, что тот не смог предоставить послу «нарядные седла» для въезда в Кашан. По чьей-то ошибке предназначенные для посольства лошади были направлены по другой дороге. Звенигородский просил шаха отменить это наказание, сказав, что не досадует на такую оплошность.
Наряду с таким вниманием к русскому посольству, шахский двор пытался провести приемную аудиенцию в условиях, умаляющих с точки зрения московского дипломатического ритуала посольское достоинство русского посла. Например, за несколько часов до приема у шаха Звенигородскому заявили, что аудиенция состоится «на потешном дворе, на майдане 16... [где будут присутствовать] всякие люди турецкие и бухарские купцы и иных земель многие люди для того, чтобы они то видели, — как утверждали иранские вла сти, — что к нему [шаху] от большого брата, от великого государя... Федора Ивановича... большой посол пришел...» и поминки будут нести и т. д., чтобы «то все видели и, видя б то шаховы окольные недруги турской [султан] и бухарской [хан], пострашилися, что с ним такой великой государь ссылаетца» [24, 103, 106; 42, 257, 258].
Ввиду возражений Звенигородского шах вынужден был принять русского посла в помещении без присутствия других послов. Возражал Звенигородский и против смешивания подарков, которые он привез, с подарками, присланными из Москвы через Хаджи Хосрова. Звенигородский говорил: «То дело непригожее...».
Когда, казалось, обо всем договорились, т. е. что русское посольство будет принято шахом, по выраженью Хаджи Хосрова, «чесно и [шах] во всем дати хочет на твоей воле, как Де у государя вашего в обычае ведетца...», дворецкий шахского двора князь Манучал, сопровождая русского посла к Шаху, во дворе предупредил его, что согласно иранскому обычаю посол должен прикладываться к ноге шаха. Звени-г°родский заявил, что у царя на приезде и отпуске зовут Посла к руке, что и шах Аббас должен так сделать, а «у ноги мне у шаха не бывать и в ногу мне шаха не целовывать». Когда сообщили об этом шаху Аббасу, он распорядился сделать все «по воле» посла [24, 106, 107 об.; 42, 258, 259]. ~ Описания аудиенции, состоявшейся 5 ноября 1594 г., Венигородский дал в своем статейном списке, и в
16 На майдане (персидское слово) — на площади.
249
21 октября русское посольство прибыло под Казвин, а 22 октября состоялась торжественная встреча: в трех верстах от города посла приветствовал «дворянской воевода» Алла Кули-хан и «грузинский царевич Костянтин, да дво ровых людей голова Алла Верди хан» с 700 всадниками ц 1000 человеками пехоты с «двумя накалы12, с которыми шаха встречают. Л пдучи перед накалы в трубы трубили и по иакром 13 били». Здесь Звенигородского приветствовали встречавшие, не преминувшие указать: «иным послом, никоторых государств... [здесь у шаха]... такова встреча и честь не бывает». Около посада и в самом посаде посольство ветре чало много народу. «А на полатах 14 стояли шаховы труба чи и пакрачеи 15 и играли в трубы и в сурны и по накрам били». Звенигородского провожали до дома Такмак-хана в посаде, где поместили русское посольство.
Алла Кули-хап сообщил послу, что шах Аббас находится в Кашане. Приставом посольства назначили Буржалай бека [24, 97 об. -99; 42, 254, 255].
26 октября начались переговоры о числе подвод для не реезда посольства в Кашан — на приемную аудиенцию к шаху.
Из экономии транспортных средств иранские власти пред дожили Звенигородскому ехать в Кашан «налегке» в сопро вождении 15 человек на 20 подводах. Звенигородский решительно отказался ехать к шаху в таком «малолюде», считая это умалением его посольского достоинства. После длительных споров и разъяснений иранские власти «добавили» 12 подвод и 15 конных провожатых, на что пусскому послу пришлось согласиться.
27 октября Звенигородский выехал на 32 подводах в Кашан.
3 ноября 1594 г. русское посольство встретили в двух вер стах от Кашана 50 всадников во главе с дворовым головой «Шигамет ага» и ясаулом «Ярчи-баша» и Хаджи Хосровом За полверсты от города посольство встречали «посадские лю ди пешие... человек с тысячю».
Такую скромную встречу иранцы объяснили русскому послу тем, что шах Аббас здесь находится «не со многими людьми... для потехи...» [24, 99—102; 42, 255, 256], что не соответствовало действительности. Людей, в том числе и войск, с шахом было довольно много.
12 Накалы — видимо, атрибуты власти и почета (слово, возможно персидского происхождения).
13 Н а к р о м, н а к р а — вид ударного инструмента, бубей, барабан [244, II, 293, 294].
14 На полатах — здесь, очевидно, речь идет о балконах или ка ких-то других возвышениях у домов.
15 Н а к р а ч е й — барабанщик или бьющий в бубей.
248
Посольство разместили недалеко от шахского дома, откуда принесли ковры. Внимание и забота шаха к посольству проявились довольно оригинально: шах велел казнить Шига-мета ага перед послом за то, что тот не смог предоставить послу «нарядные седла» для въезда в Кашан. По чьей-то ошибке предназначенные для посольства лошади были направлены по другой дороге. Звенигородский просил шаха отменить это наказание, сказав, что не досадует на такую оплошность.
Наряду с таким вниманием к русскому посольству, шахский двор пытался провести приемную аудиенцию в условиях, умаляющих с точки зрения московского дипломатического ритуала посольское достоинство русского посла. Например, за несколько часов до приема у шаха Звенигородскому заявили, что аудиенция состоится «на потешном дворе, на майдане 16... [где будут присутствовать] всякие люди турецкие и бухарские купцы и иных земель многие люди для того, чтобы они то видели, — как утверждали иранские вла^ сти, — что к нему [шаху] от большого бра га, от великого государя... Федора Ивановича... большой посол пришел...» и поминки будут нести и т. д., чтобы «то все видели и, видя б то шаховы окольные недруги турской [султан] и бухарской [хан], пострашилися, что с ним такой великой государь ссылаетца» [24, 103, 106; 42, 257, 258].
Ввиду возражений Звенигородского шах вынужден был принять русского посла в помещении без присутствия других послов. Возражал Звенигородский и против смешивания подарков, которые он привез, с подарками, присланными из Москвы через Хаджи Хосрова. Звенигородский говорил: «То дело непригожее...».
Когда, казалось, обо всем договорились, т. е. что русское посольство будет принято шахом, по выраженью Хаджи Хосрова, «чеспо и [шах] во всем дати хочет на твоей воле, как де у государя вашего в обычае ведетца...», дворецкий шахского двора князь Манучал, сопровождая русского посла к Шаху, во дворе предупредил его, что согласно иранскому обычаю посол должен прикладываться к ноге шаха. Звенигородский заявил, что у царя на приезде и отпуске зовут Посла к руке, что и шах Аббас должен так сделать, а «у ноги мне у шаха не бывать и в ногу мне шаха не целовывать». Когда сообщили об этом шаху Аббасу, он распорядился сделать все «по воле» посла [24, 106, 107 об.; 42, 258, 259].
Описания аудиенции, состоявшейся 5 ноября 1594 г., Звенигородский дал в своем статейном списке, и в
16 На майдане (персидское слово) — на площади.
249
кратком отчете от 15 августа 1595 г. из Астрахани, где ограничился лишь описанием некоторых деталей. Например, присутствовавшие на приеме были «в зологном платье» и что царскую грамоту шах велел принять из его рук своему дьяку — «Постам аге». А взяв от него грамоту, положил около себя.
Приняв грамоту, шах спросил о здоровье русского посла. Звенигородский сделал замечание шаху, заявив: «Пригоже, государь, тебе наперед встав, спросить про брата своего государя нашего царя и великого князя Федора Ивановича... здоровье...». Когда шаху перевели эти слова Звенигород ского, «шах вспросил про государево здоровье, сидя на коленках...» [24, 108, 111; 42, 259, 260].
Очевидно, это означало, что шах Аббас, сидя по персидскому обычаю на ковре на подогнутых ногах, привстал на колени, учтя замечание русского посла.
По словам И. Н. Сугорского, смелость русского посла понравилась шаху [246, 116].
Список подарков от царя шаху не сохранился. Звенигородский упоминает лишь о том, как он шаху «пищали подал».
Затем Звенигородский «правил шаху... челобитье» от Бориса Годунова и передал его подарки шаху Аббасу: три кречета, панцирь с 10 золотыми кольцами, серебряную лохань с рукомойником и сорок соболей; сыну шаха — Сефи Мирзе — кречета, судно-челн золотой и перстень; Ферхад-хану —панцирь с кольцами, кубок серебряный, позолоченный, часы золочены и лисий мех; Мехди Кули-хану — панцирь, кубок, перстень золотой и мех горлатный [24, 108 об.; 42, 259]. Шах спросил о здоровье Годунова, а после этого звал Звенигородского «к руке». Беседа шаха с русским послом была короткой. Он выразил удовлетворение прибытием посла, так как, по его выражению, то этого меж нами «ссылки были17 позамотчились18 и нынече б нечто... бог межь [нас] ссылку и любовь межю нас умножил и послы б и посланники меж нас ходили без урыву ежегод».
Звенигородский также выразил надежду на то, что с настоящего времени впредь для обмена посольствами «дорога отворитца на обе стороны...».
На этом аудиенция закончилась [24, 109, ПО; 42, 259, 260].
Через некоторое время посольство возвратилось в Казвин.
17 «Были» — здесь следует понимать в смысле «было» или «как бы»
18 Позамотчились — от мотчанье — медленность, задер^ь [244, II, 178].
250
В Кашане и в Казвине русский посол виделся с шахом «3 раз 19- Почти всегда это были приглашения «на потеху» демонстрацией разного рода развлечений, состязаний в Кельбе из лука, скачек, игры с мячом на лошадях и т. д. Нельзя не согласиться с И. Н. Сугорским, подчеркивающим поостоту поведения и обращения с людьми шаха Аббаса на этИх «потехах» [246, 117].
Обычно Звенигородского приглашал на потеху пристав Сунгул-бек, приезжавший «с аргамаки» с шахской конюшни. Например, 6 ноября 1594 г. русский посол, явившись к шаху, «бил челом», в ответ на что шах спрашивал его о здоровье. Затем Звенигородский со своей свитой предоставлялись самим себе, если не считать, что шах посылал им угощенье ИлИ пил «про государево здоровье чашу и князю Ондрею [вино] подавал...» [24, 112 об.; 42, 261]. Описывает Звенигородский и иллюминацию и фейерверк, как «середь двора... зажигали в трубах медяных пищальное зелье» [24, 111 об.; 42, 261].
Из 13 приглашений к шаху между 5 ноября 1594 г. и 7 апреля 1595 г.20 десять были «на потеху» и три «на беседу». Однако даже такие многообещающие приглашения сводились к разговорам на второстепенные темы русско-иранских отношений, например, 11 марта — о шамхале, или к вопросам международных связей. Только в последней беседе, накануне отпуска русского посольства, шахом был затронут основной вопрос, и то лишь в общей форме. Шах пригласил к себе Звенигородского, как он сам выразился, чтобы «тобе быти у себя на дворе для прохладу, чтоб тобе про-хладитися...». После приветствий и после того, как послу «подносити шарап21 и овощей22 поставпти...», шах обещал завтра «утре» отпустить Звенигородского на родину и сказал, что «и своего посла, доброго дворянина Пакизе Имам-кулы князя пошлю...» для дружбы «навеки неподвижно». И заявил, что «хочю быти с... государем вашим в крепкой Дружбе, в братстве и в любви и в ссыл[к]е навеки неподвижно».
Шах к этому ничего не добавил, и русский посол ответил, что этого же хочет и русский царь.
Как следует из статейного списка, шах Аббас говорил лишь р дружбе и обмене посольствами, но не о совместной
9й 19 Приглашения к шаху состоялись: 6 ноября 1594 г.; 1, 15, 18, 24 28 января 1595 г.; 1, 4, 9, 11 и 26 марта 1595 г. и 4 и 6 апреля того же года (24, 111 — 114; 42, 259—277].
° То есть между приемной аудиенцией 5 ноября 1594 г. и отпусков — 7 апреля 1595 г.
* Шарап, ш е р а б (персидское слово) — виноградное вино. Овощи — фрукты.
251
борьбе против Турции и не о «соединенье». Вместо этого шах заверял русского посла в том, о чем в свое время, только гораздо определеннее, говорил в Москве Хаджи Хоеров. Шах говорил Звенигородскому, что вслед за Ферхад-ханом^ отправляющимся в Хорасан завтра, пойдет сам в поход «на бухарского Абдулу царя...», управившись с которым, «яз тотчас пойду на Ширванскую землю... [после завоевания которой] и тогды меж нас послы и посланники учнут ходить сухим путем без урыву» [24, 143 об., 144; 42, 277, 278].
И здесь, как видим, шах Аббас высказался очень сдержанно, объявив, как максимум о свободном проезде через Ширван и Дагестан послов обеих стран, когда он освободит от турок эти местности.
Карамзин же, описывая беседы шаха с Звенигородским, сообщает факты, которых пет в статейном списке русского посла и в других документах о посольстве Звенигородского, и делает из них заключения, с которыми нельзя согласиться, если основываться на материалах ЦГАДА об этом посольстве. Так, Карамзин пишет: «Я живу одною мыслию,— говорил шах Звенигородскому,— восстановить целость и зна менитость древней Персии. Имею [для этого] 40000 всадников, 30000 пеших воинов, 6000 стрельцов с огненным боем23: смирю ближайшаго недруга, а потом и султана: даю в том клятву, довольствуясь искренним обещанием государя Мо-сковскаго содействовать, когда настанет время, успехи сего великаго подвига, да разделим славу и выгоду оиаго» [134, III, X, III, 112].
Особенно многозначительна заключительная часть фразы. В ней шах Аббас в завуалированной форме будто бы гово рил о совместной борьбе с Московским государством против Турции, плодами от победы над которыми будут поль зоваться Иранское и Московское государства.
Если бы сказанное Карамзиным действительно было основано на не дошедших до нас архивных документах, а не на его импровизации, это меняло бы оценку переговоров шаха Аббаса с русским послом Звенигородским, сделанную в настоящей работе. Согласно же документам ЦГАДА, продолжая беседу с русским послом, шах Аббас 6 апреля 1595 г перешел к наиболее интересовавшему его в то время вопросу— о Дагестане, проникновение в который русской рати грозило захватом Московским государством владений тар- 28
28 Эти три цифры: 40, 30 и 6 тысяч Звенигородский приводит в последней части статейного списка — «А вестей проведано», как .разведывательные данные, а не как полученные в беседе с шахом (24, 158, 158оо, 42, 284, 285].
252
ковского шамхала и организацией прямого сообщения с Грузией, тяготевшей к Московскому государству.
Шах Аббас попросил Звенигородского дать от своего имени его представителю «Амиру Яфелю» грамоту к русским пограничным воеводам для проезда морем до города Терки [или Терков], откуда «Яфель» смог бы сухопутным путем добраться до шамхаловской резиденции — Тарков. (Более короткий сухопутный путь от Дербента в Тарки находился под контролем турецких войск.) Шахскому двору было необходимо связаться с шамхалом, так как переговоры Анди-бека с ним, очевидно, не дали нужного результата.
Как уже говорилось, шамхал вел двойственную политику в отношении шаха и султана. Под военным давлением русских войск в 1589—1594 гг., не ощущая реальной военной помощи от турок, шамхал направил к шаху своего посланца Утемиша с выражением покорности и с просьбой защитить его от русской опасности. Эти переговоры нужно было продолжить.
Шах не сказал русскому послу о цели миссии Амира Яфе-ля24, но упомянул, что велит шамхалу — «государю вашему добити челом и учинитися во всем в государя вашего воле...» [24, 143 об., 144; 42, 277, 278].
Следовательно, в сложных условиях 1595 г. шах Аббас соглашался на временное подчинение шамхала русскому царю, но явно подчеркивал, что шамхал является вассалом Иранского государства и что он, шах Аббас, приказывает ему временно подчиниться царю, союзнику по борьбе против турок, занявших Ширван.
Неслучайность такого утверждения шаха видна из описанной далее беседы его с русским послом на празднике Новруза 11 марта 1595 г., когда подробно обсуждался этот вопрос с Звенигородским. Основываясь на полученном сообщении из Астрахани о новых приготовлениях там к походу на шамхала, шах просил, чтобы «вперед бы государь ваш шевкала воевати не велел...». Если же русская рать захочет пойти «в Ширванскую землю...», то есть против турок, тогда шах обещал послать гонца с повелением шамхалу «государю вашему добити челом и быти под государевою рукою и дорогу в Ширванскую землю через свою землю очистить» [24, 134 об., 135; 42, 272, 273].
Небезынтересно отметить еще два момента общения шаха Аббаса с Звенигородским. Во время одной из «потех» 18ян-
R 24 О задачах миссии «Амира Яфеля» Звенигородский, очевидно, знал ° статейном списке, в разделе «А вестей проведано», он сообщал о миссии Утемиша и его просьбе о помощи, чтобы московский государь «его, Щевкала, воевати не велел...» [24, 161; 42, 286].
253
варя 1595 г. в соревнования по стрельбе из пищалей «по примете» 25, т. е. с лета, шах привлек и стрельцов из конвоя русского посольства, желая, по-видимому, узнать о качестве владения оружием «вогненного боя» русской ратью. Рёйуль-таты этого состязания для астраханских стрельцов, очевидно, были достаточно хорошими, так как шах наградил их кафтанами, — после чего шах стал расспрашивать русского посла о тяжелой артиллерии, на что Звенигородский, не удержавшись от некоторого преувеличения ее калибра, сказал, что «ядро у них... мало не в стояча человека...» [24, 121, 42, 266]. Затем шах начал расспрашивать Звенигородского о взаимоотношениях Москвы с крымским ханом Гази Гиреем II, Литвой, с Большой Ногайской ордой и т. д. Перейдя к вопросу о ловле кречетов в Сибири, откуда их и драгоценные меха привозят для продажи в Бухару, шах высказал пожелание, чтобы русский государь дал своим «сибирским воеводам крепкой заказ, чтоб бухарским людем кречетов и дорогих соболей и лисиц продавати не велели». Потом шах как будто бы изменил свое мнение и говорил, что «государь [московский] ни в чем заповсдати не велел в торговле, лише26 бы велел государь заповедати воеводам своим, чтоб [они] бухарские люди не продавали ратного доспехов и иные никакие ратныя сбруи. А... велел торго-вати бухарским людем всякими товары с сибирскими людьми без запрещения, опричь ратного» [24, 120 об.— 126; 42, 265—269].
Все это не было случайностью. Это была определенная политическая линия шахского двора. Шах Аббас пытался что возможно выведать, но твердо и последовательно избегал не только официальных переговоров, но и каких-либо разговоров по основным вопросам русско-иранских отношений, по котором в Москве шахские представители давали такие многозначительные обещания.
Такой же линии придерживался и Ферхад-хан, самое доверенное лицо шаха Аббаса до 1598 г. С ним 4 апреля беседовал Звенигородский, очевидно, в надежде добиться чего-либо хотя бы через него.
Как себя вел в этих условиях Звенигородский? Видя индифферентность иранской стороны, он отвечал на вопросы шаха, но сам не проявлял инициативы в постановке политических вопросов, очевидно, ожидая, когда иранская сторона нарушит молчание по вопросу о военном союзе против турок Об этом Звенигородский четко написал 15 августа
25 Примета, приметы ват и — подкидывать, подбрасывать [244, II, 1490].
26 Лише — лишь, только [244, II, 35].
254
1595 г. в своем предварительном отчете из Астрахани — «Как у него государево дело делалось». Как бы подводя итог бесед с шахом, он записал, что «в ответ27... ко мне шах в Кошане и в Казвине своих ближних людей не высылывал никого, а о твоих, государь, о всяких делех говорил шах со мною... сам. А о соединенье и о вспоможенье на турского [султана] и на бухарского [хана] шах и его ближние люди мне... не говаривали ничего. А говорил... шах, чтоб ты... государь... был с ним в крепкой дружбе, в братстве и в любви и в ссылке... безурыву ежегод» [26, 131, 132; 42, 321].
Лишь однажды, 1 января 1595 г., во время второго приглашения «на потеху» и в соответствии с наказом от Бориса Годунова, русский посол проявил инициативу. После ответа шаху на вопрос, где «ведутца кречеты красные и как их ловят...» 28, Звенигородский воспользовался случаем и тем, что «шах почел быти навеселе...», попросил шаха, чтобы он «свою братскую, совершенную любовь и дружбу показал... [к царю Федору]» и отпустил бы в Москву сына кахетского царя Александра — грузинского царевича Константина, находящегося в течение многих лет при дворе шаха в качестве заложника. Шах Аббас ответил, что царевич омусульманен и получил имя «Кюстендил». Однако ради дружбы к царю, сказал шах Аббас, этот вопрос «даю на его [Константина] волю...». Если он захочет сам уехать в Московское государство, «яз за него не стою...», пусть едет. Спрошенный здесь же Константин заявил: «Я ныне здесь обасурманен и оженен и учинился в хлопостве у тебя, шахова величества». И добавил, что шах может послать в Москву — «брата моего, которого ни буди»29. Однако на этом Константин не остановился и разразился упреками в адрес отца, говоря, что «отец мой всем государем манит30 как турскому [султану], так и государю Московскому, так и тебе шахову величеству, и верить ему никому ни в чем нелзе»31.
Видимо, шах Аббас был настолько уверен в нежелании Константина покинуть шахский двор, что предложил русскому послу вызвать грузинского царевича и поговорить с ним наедине [24, 116 об., 117; 42, 263, 264].
Звенигородский пытался воспользоваться разрешением
27 В ответ — в ответной палате, на конференции, на которой даются ответы на вопросы, поставленные иностранным послом.
28 Звенигородский ответил, что красные кречеты водятся в «Колмого-Рах, на Двине, и на Беле озере, а ловят их помчами».
й К от о р о го ни буди — которого-нибудь, какого-либо.
30 М а и и т ь — прельщать, .соблазнять (230, 6, 604, 605].
31 Отрицательное отношение Константина к отцу завершилось тем, что он в 1605 г. убил родного брата Гургена {Георгия] и не предотвратил Убийства отца Александра. Кюстендил-хан погиб в битве на реке Мазу ° октября 1605 г. от руки восставших грузин [289, 149, 151].
255
шаха Аббаса, но Константин дважды отказался приехать к послу для переговоров (2 и 5 января 1595 г.) 32.
В своем отчете из Астрахани Звенигородский точнее высказался о роли шаха в этом вопросе. Он писал: «О грузинском... царевиче шаху и Фергат хану... [я] говорил, и шах грузинского царевича к тебе, ко государю, не отпустил» [26, 133; 42, 322].
Русский же историк Н. М. Карамзин, неизвестно на основании каких источников, писал, что Константин во время беседы с русским послом «сквозь слезы»33 сказал ему: «Моя судьба умереть здесь в честном рабстве [почетном]!» [134 III, X, III, 112].
Он же сообщает и другие, не обнаруженные в настоящее время в фонде ЦГАДА «Сношения с Персиею», сведения о беседах шаха Аббаса с Звенигородским. Так, относительно Грузии шах Аббас якобы «безспорно уступал нам Иверию, но говорил...», что «царь Александр обманывает Россию, грубит мне и тайно платит дань султану» [134, III, X, III, 112].
О грубостях Александра и о том, что он «турскому [султану] ежегод посылает по тритцати вьюков шолку...». говорил Звенигородскому 4 апреля 1595 г. и Ферхад-хан [24, 140, 141; 42, 275, 276]. Того же числа повторил это'ему и шах:, «Олександро де грузинской многие грубости и неправды мне показал: посланника моего убил и [другого] посла засадил» [24, 141; 42, 276].
Особого внимания заслуживает сообщение Н. М. Карамзина со ссылкой на 26-й лист «Персидских дел» о том, что «Аббас соглашается вступить в сношения с Австриек), через Москву (где Посол его виделся с Рудольфовым [послом].,..)» [134, III, X, III, 112].
Здесь Карамзин не точен. Хаджи Хоеров не виделся в Москве с послом Рудольфа — Николаем Варкачом. С ним встречался его представитель. Главное же заключается в том, что если шах Аббас действительно говорил Звениго родскому о желании войти в сношения с Австрией, то, следовательно, русский посол вел с шахом переговоры о воен ном союзе против Турции. А это противоречит тому, что записывал Звенигородский в статейном списке и что сообщил в Москву в предварительном отчете 15 августа 1595 г., т. е что «о соединенье и о вспоможенье на гурского и на бухар-
32 Первый раз он отговорился необходимостью получить шахское «по веленье», так как ему «со князем Ондреем говорити нечево: зде[сь] де мне Бог судил быти в хопопстве». Во второй раз — «царевичь... дома не ска зался» [24, 117 об., 118; 42, 264].
33 «Слезы» Константина, как и его слова о рабстве, вряд ли соответствовали действительному состоянию омусульманенного с детских лет грузинского царевича — ренегата.
256
коГо, шах и его ближние люди мне... не говаривали ничего» (26, 132; 42, 321].
1 Поэтому позволительно усомниться в таких сообщениях И. М. Карамзина, тем более что он, как было показано вы-ц]е> иногда допускает вольности.
4 марта 1595 г., провожая с шахской «потехи» русского посла на его подворье, пристав Сунгул-бек и Хаджи Хоеров интересовались, какое именно «узорочье у государя вашего чеснее34, чтоб шаху ко государю вашему послать [в виде поминков]». Звенигородский ответил, что лучше всего послать то «узорочье, [которое] у шаха в казне лутчи и чеснее...». На Москве же, добавил посол, «подороже и почеснее всего... камень яхонт черват да лал доброй». В ответ на это провожавшие сказали, что шах хочет подарить московскому государю «тот камень [яхонт жолт, а весу в нем сто золотников], которой тебе сево вечера шах показывал» [24, 130— 132; 42, 270- 272].
Видя бесперспективность переговоров с шахским двором, Звенигородский, будучи 9 марта на очередной «потехе» у шаха в торговых рядах, попросил его отпустить посольство в Москву и назначить своих послов. Аббас I лаконично ответил: «Как будет время... тебя... отпущу и своего посла пошлю» [24, 133; 42, 272].
Звенигородский скупо осветил в статейном списке за 11 марта 1595 г. церемонию празднования Новруза — этого самого значительного и многолюдного праздника по случаю нового года в Сефевидском Иране, ко дню которого по традиции в Иране приурочивались всякого рода административные назначения и перемещения. Он описал лишь свое ожидание «шахова выходу меж полат под навесом близко шахова места...», в середине которого «поставлен был стул золот с каменьем и с жемчюги...»35. Слева и справа от него расположились хивинские ханы «Азим царь с детьми и с племянником... [и] Нарум царь...»36. Здесь же под навесом находились самые близкие и знатные люди шаха, «а перед навесом на дворе стояли дворяне и служилые и посадкие многие люди» [24, 133, 134; 42, 272]. Когда появился шах Аббас, слуги начали обносить угощеньем. Шах подошел к Русскому послу, справился о его здоровье и поинтересовался самым большим русским праздником, после чего показал ему
Узорочье чеснее — т. е. какие драгоценные вещи находятся наибольшем почете (наиболее интересуют) царя Федора
3g Очевидно, это был трон шаха Аббаса.
п Это описание точно соответствует действительности. Азим-хан, или, I Вамбери, Гаджим хан, правитель Хорезма, был союзником иран-Ми \Г,ХОВ в борьбе с шейбанидами; он был разбит узбекскими войска-(89 ,?ДУлах‘хана и бежал в Иран, где и отсиживался до 1597—1598 гг.
9 Заказ 1ц
257
«из керманца посольские парсоны 37 38 [которые] писаны на бумагах... каков посол бывал в Кизылбашах из иных государств и [показал, что] и княж Ондреева парсона написана ж...».
После этого состоялся разговор шаха с русским послом относительно тарковского шамхала. Шаху явно не понравились слова Звенигородского о том, что если бы собранная русская большая рать в Астрахани «на шезкала пошла, и шевкал бы давно был на Терке, у государя нашего воевод в руках...». Поэтому шах и попросил Звенигородского, чтобы московский «государь... шевкала воевати не велел...», а обратил бы свои войска против турок в Ширване.
И здесь шах не поскупился на обещание — не претендовать на возвращение Дербента и Баку, если русские войска отнимут их у турок. Это было сделано явно с целью поощрения ЛА.осковского государства к вторжению в Ширван, но уже в новой формулировке, т. е., если русские сами завоюют эти города. Шах сказал: «А как бог поручит государю вашему в Ширванской земле [те] городы и яз в те городы вступатися не стану...» [24, 134, 135; 42, 272, 273].
Пообещав передать услышанное русскому царю Федору, Звенигородский счел необходимым разъяснить шаху, что «шевкал от тебя отступился [изменил] и ссылался на всякое лихо с турским [султаном] и с крымским карем и по его ссылке Крымский Девлет Кирей 'царь33 и турскова салта-нова рать на твою кизылбашскую землю приходили..., а ныне [шевкал] потому ж почал от... [царя] отступати и учал быти... непослушен и [шахского] гонца... Каю велел поимати сыну своему Ахмет-хану... и держал ево у себя в поиманье долгое время... [и шахские поминки и товары] то у него все пограбил и учал ссылатца с турским [султаном] и с крымским [ханом], а хотел тем [самым дружбе шаха с русским царем] помешку учинити».
Шах на это ответил, что если шамхал «так делал ино-[гда] его надобе за то разорити...» [24, 135, 136; 42, 273, 274], т. е. его за это достаточно наказать, а не завоевывать, не захватывать его владения и не смещать и не забирать в
плен.
Здесь же шах повторил обещание о походе на узбеков. Это не было случайностью. Празднование Новруза в 159а) в Иране ознаменовалось б Казвине пышными торжествами с иллюминацией, музыкой и разными другими развлечениями для населения. Основанием для таких торжеств было н® только умиротворение к этому времени южных провинДИ
37 Парсоны — искажение от персоны, персоналии; здесь чень посольств, посетивших Иран.
38 Хан Крыма Девлет Герай или Гирей (1551—1577).
258
0рана, но и благоприятные сведения, полученные шахским двором, о расстройстве внутренних дел в Хорезме и Мерве, цТо свидетельствовало о разложении некогда могучей дер д{авы Шейбанидов.
1595 год был переломным в борьбе шаха Аббаса за Хорасан, годом концентрации сил Иранского государства против узбекской опасности, решительно локализованной им лишь в 1598 г. [289, 57, 58].
Возникает вопрос, для чего шах Аббас и его посол в Москве Хаджи Хоеров так старательно и многократно заверяли русских представителей в том, что сразу же после завоевания Бухары шах начнет войну с турками за Ширван.
То, что потеря Ширванской провинции — центра торговли шелком-сырцом, остро ощущалась шахским двором, этому удивляться не приходится. Поражает другое — указанное заверение в скором отвоевании Ширвана, тогда как к нему Иран в 1595 г. не был готов. Более того, начав войну против Османской империи в 1603 г., шах предпринял поход на Ширван лишь в 1607 г., и то лишь благодаря исключительно благоприятным обстоятельствам — огромным крестьянским восстаниям в Турции, ослабившим ее военную мощь.
Несмотря на то, что шах Аббас упорно уклонялся от переговоров со Звенигородским по основным политическим вопросам, во все время пребывания русского посольства в Казвине и Кашане он выражал свое расположение к нему. Это проявлялось не только в частых приглашениях «на потеху», но и в других знаках внимания. Например, в вопросе о наказании шахского чиновника «Шигмет-бека» за ошибку с парадными лошадьми для посольства, в частых угощениях Звенигородского «на потехах», в поднесении подарков 28 января 1595 г. русскому послу и его переводчику по «платно золотное... да кафтан камчат да ханджар» [кинжал] [24, 128, 128 об.; 42, 269, 270], а Звенигородскому сверх того 26 марта подарено «полотенце индейское ткано, шолк бел з золотом...», а также в необычном для шаха посещении русского посольства. 4 апреля шах в сопровождении Звенигородского возвращался с «потехи» в поле, и когда они проезжали мимо подворья русского посольства, Звенигородский пригласил Щаха заехать к нему «вина русского испити...». Шах отказался, но несколько «погодя... ко князю Ондрею на подворье приехал с Нурумом царем юргенским и с Вергат ханом39 и 0 всеми своими ближними людьми и з дворяны». Поздно повещенный о приезде шаха, Звенигородский смог встреть его лишь «у лесницы». Русский посол угощал шаха и 0 приближенных, «подносил шаху вино и мед. И шах у
38 г,
° tpra т хан —Ферхад-хан. 9*
259
князя Ондрея вино пил...» и «велел подносить вино Нуруму царю и к своим ближним людем и дворяном». Звенигородский показывал шаху образа и поднес ему «шапку лисью черну». Такую же шапку он подарил и Ферхад-хану [24, 141—142 об.; 276, 277]. За лисью шапку шах «щедро» отдарил посла «прекрасным аргамаком и образом Девы Марии, писанном на золоте в Персии с Фряжской иконы... [с острова Ормуз]».
7 апреля 1595 г. состоялся отпуск русского посольства. Утром шах прислал членам посольства через пристава Сун-гул-бека «свое жалованье, платье...» с предписанием Звенигородскому в этом «платье ехати за собою за посад с немногими людьми для отпуску...», приурочив его к поездке за город «Фергат хана провожать... [в Хорасан], а тебя хочет отпустити из шатра». Звенигородскому шах подарил «кафтан камчат золотой да саблю да кинжал да платно верхнее, бархат золотной...». Подьячему Дружине Кузьмину подарили кафтан и саблю; переводчику С. Полуханову и толмачу Павлову по кафтану и кинжалу; людям Звенигородского—15 кафтанов камчатных, а людям подьячего, переводчика и толмача — по, кафтану дорогильиому40; трем десятникам стрелецким — по кафтану камчатному; их людям по чюге41 по бархатной, стрельцам по кафтану, кутняному п дорогильиому [24, 145—146 об.; 42, 278, 279].
И, действительно, в пяти верстах за казбинским посадом «шах стоял на поле в шатрах, а людей было с шахом всяких конных и пеших тысячь с пять, а шатров стояло сто».
У шаха Аббаса во время отпуска «сидели в шатре Фергат хан да юргенского царя племянник Нурум царь да дворянской воевода Аллакула салтан» [24, 1.46 об.; 42, 279].
Такова была весьма скромная обстановка прощальной аудиенции шаха русскому послу Звенигородскому.
Походный, упрощенный стиль прощальной аудиенции, возможно, по каким-либо соображениям, был предпочтительнее для шаха, но он не понравился русскому послу, привыкшему к пышным и торжественным царским приемам иностранных послов в Москве. Возможно, что именно поэтом} Звенигородский воздержался от описания в статейном списке отпуска шахом. В Московском государстве царь принимал иностранных послов в шатре в исключительных случаях, действительно находясь в походе. Шах Аббас не находился в походе. Для чего ему понадобилось умаление достоинства русского посольства? По персидским источникам известно,
40 Дорог ильное — сделанное из ткани, называемой дорог1 [244, I, 707].
41 Чюга — узкий кафтан [244, III, 1546].
260
цТо шах Аббас выступил в поход в Хорасан в июне 1595 г., после получения сообщения в мае о нападении узбеков Абдул д\о’мен-хана на крепость Есферейен [289, 58, 59].
Отпуская русского посла, шах пожаловался ему на притеснения русскими властями иранских торговых людей, которым «в Астрахани и на Терке чинитца теснота, а ныне... Б шевкалех взяли в полон наших дву[х] дворников42, к которым наши торговые люди, приезжая ставилися»43. Шах просил царя Федора «заказ учинити, чтоб нашим торговым людем тесноты и продажи44 не чинили и тех наших дворников..., сыскав нам отдати велел. А мы, —добавил шах, — по тому ж в своем государстве заказ учиним и береженье, ко государя вашего торговым людем, держати велим».
Защитой этих «дворников» шах подчеркивал, что шам-хал — его вассал. Звенигородский заявил, что таких притеснений в Астрахани и на Тереке шаховым торговым людям «не, чинят никоторые, а ставят [иранских] торговых людей на гостиных дворех и торг им дают повольной...». Относительно же «дворников», если их действительно взяли в полон то «не-заведы45, не за твоих дворников...». Посол обещал донести об этом царю [24, 147, 148; 42, 279].
Это была первая официальная жалоба шахского двора на притеснения его купцов в Московском государстве. Отрицать их полностью было бы неправильно, ввиду развитого в те времена в Московском государстве местного произвола и взяточничества приказных. Центральным властям бороться с ними было трудно, хотя указы из Москвы и посылались.
Обиженный тем, что шах Аббас не позвал его «к руке», Звенигородский добился того, чтобы шах пригласил его для этой церемонии. Когда русский посол прибыл 9 апреля в шахский дворец, «шах... вышел из саду' в саадаке 46 и стал в воротех и велел [через дьяка Гатама], чтоб... шол к шаху к ноге».
Усматривая в этом умаление не только своего посольского Достоинства, но и «чести» русского царя, Звенигородский твердо заявил шаху, что если к руке шаха, то «яз к шаху иду, а к ноге мне не хаживать». Шах не стал настаивать и после этой церемонии просил посла: «От нас много множеством поклонися [царю Федору] и изговори ему...» о крепкой дружбе и любви «на веки неподвижно».
42 Гт
4з Дворник — владелец своего рода постоялого двора.
[[[ Ставилися — останавливались, занимали помещение [244,
Продажи — налог, поборы [244, И, 1520, 1521].
46 Незавед ы — незаведомо.
Саадак, с а г а д а к, сагайдак — полный набор вооружения УКом ,и стрелами [244, III, 237].
261
Как бы в награду за настойчивость шах прислал Звенигородскому «на подворье аргамак с седлом и уздою» [24 149 об,—150 об.; 42, 280, 281].
10 апреля 1595 г. Звенигородский со всем посольством выехал из Казвина, имея на руках указ шаха предоставить посольству в Гиляне «бусу гилянскую со всю снастью и кормщика и носовщика до Астрахани...». Сопровождал его пристав Сунгул-бек. Прибыв в Гилян 17 апреля, посольство ожидало здесь три недели иранского посла Пакизе Имам Кули-бека. Когда же он прибыл, выяснилось, что ему еще долгое время предстоит готовиться к отъезду 47. Местные власти решили отправить русское посольство без иранского посла.
9 мая 1595 г. посольство выехало на гилянской бусе, хотя за ним пришло из Астрахани русское судно. На нем Звенигородский отправил десять стрельцов и некоторых лиц из посольства. На гилянскую же бусу погрузилось 80 человек, включая 14 гребцов, кормщика и носовщика [24, 152, 153 об.; 42, 282].
Обратное путешествие Звенигородского до Астрахани продолжалось необычно долго — три месяца без трех дней.
Объясняется это тем, что в конце XVI в. морские суда и способы их вождения на Каспийском море были настолько примитивны, что корабли плыли, если и не по воле волн, то, буквально, по воле ветра, а не по воле мореплавателя.
Ветер занес судно русского посольства к 13 июля в юго-восточную часть Каспийского моря, на «Мышлак», т. е. на Мангышлак. Здесь для поисков пресной воды путешественники неосторожно, без разведки, высадили несколько человек. На них напали туркмены и захватили трех стрельцов и человека Звенигородского. От обмена 4 русских на 12 местных жителей, захваченных посольскими людьми, туркмены отказались [24, 153 об.—154 об.; 42, 282, 283]. По другим данным, Звенигородскому удалось выкупить тодько одного человека, толмача 48.
К 3 августа 1595 г. судно русского посольства прибыло к «Четырем буграм» в устье Волги, а 6 августа Звенигородский приехал в Астрахань.
Здесь Звенигородский ждал иранского посла Имам Кули-бека до последних дней навигации по Волге и выехал, не дождавшись его, в «Семенов день»49.
47 Имам Кули-бек сообщил русскому послу, что должен ждать при-бытия в Гилян большого числа дворян, так как посольство будет из 50 человек [24, 150 об. — 152; 42, 281, 282].
48 По другим данным, туркмены захватили четверых из 18 высадившихся русских и толмача [26, 125—126 об.; 42, 318, 319].
49 Семенов день — день Симеона летоироводца— 1 сентября. Здесь либо «проводы» 7104 г., либо «Семень день» — начало нового, 7105 1 [267, 51].
262
15 августа из Астрахани Звенигородский отправил в дУоскву предварительный краткий отчет — грамоту: «Как у него государево дело делалось» [26, 129—134; 320—323]. 2 октября этот отчет был получен в Посольском приказе и 8 октября послан указ в Казань, согласно которому Звенигородский должен был срочно выехать в Москву без иранского посольства Имам Кули-бека (т. е. с таким расчетом, чтобы оно прибыло в столицу после Звенигородского).
Следует отметить, что в указе от 9 октября на имя казанских воевод И. М. Воротынского и А. И. Вяземского им предписывалось не давать бесплатно лично Звенигородскому свыше положенных ему 12 подвод50. Если же ему «на тех подводах... поднятись не мочно и вы б ему дали подводы в прибавку... а за лишние подводы платил бы князь Ондрей прогонные деньги собою [сам]» [26, 134, 136—138; 42, 323, 324].
Это говорит о том, что русские послы, ездившие за границу, занимались коммерческими делами, вывозили и ввозили собственные товары для продажи. Посольский приказ не запрещал этого, но старался не допустить использования ими бесплатного транспорта для своих торговых дел.
Посольство Звенигородского могло прибыть в Москву в ноябре, вернее даже в декабре 1595 г., так как к 17 октября оно еще не добралось до Казани.
Путь в Иран и обратно оно проделало за полтора года.
Особого внимания заслуживает последняя часть статейного списка Звенигородского — «А вестей проведано». В ней он правильно информирует Посольский приказ о внешних сношениях Иранского государства с Османской империей, Бухарой, Индией и о взаимоотношениях с Тарковским шамхалом. Разумеется, не все было достоверно в «вестях» Звенигородского, полученных им через третьи руки. Например, переговоры султана с шахом и требование шаха Аббаса возвратить ему Ширванскую провинцию и Тебриз даны явно в иранской трактовке. Звенигородский пишет, что турецкий султан Мурад прислал в 103-м году (т. е. с 1/9—1594 г. до 31/8—1595 г.) К Шаху Аббасу «посла своего Ахмет агу...» с сообщением, что «Цесарской де его извоевал и многие у него городы поймал и Убил у него до ста тысячь рати и его де гурсково [султана] Мочи против цесаря не ставает [недостает]...», поэтому сул-тан просил, чтобы «шах дал ему на цесарского в помочь рати тысячь до дватцати или тритцати тысячь. А турской ему го-Р°ДЫ кизылбашские отдаст, которые преж сего поймал тур-сКой...». в ответ на это «шах де турскому рати не дал, а
Переводчику полагалось 5 подвод, а толмачу — 3.
263
отказал о рати турскому послу... и турсково де посла отпустил ни с чем...».
Далее Звенигородский сообщал, что «послал шах посла своего Шах Керема князя о городех... и турской бы де те городы отдал, а не отдаст городов, ино перемирье порушит, которое перемирье учинено было на девять лет». Султан согла шалея, но его «в том оговорили паши и яныченской ага... И турской де кизылбашскому [шаху] затем городов и не отдал» [24, 154 об.—158; 42, 283, 284]. Трудно поверить в то, что султан Мурад III согласился на требование шаха о возврате Ширвана и Тебриза за предоставление ему иранского корпуса в 20—30 тысяч человек, а также что соглашение не состоялось потому, что запротестовали паши и «яныченский ага».
Да и требование султана о такой мизерной военной помощи в 20—30 тысяч человек—тоже малоправдоподобно ввиду незначительности ее для масштабов военных операций Турции. Однако, такой серьезный исследователь, как У. X. Над-жарян, поверил в эти сведения [178, 42, 43].
Москва направила посольство А. Д. Звенигородского в Иран после многократных напоминаний шаха Аббаса об ответном посольстве на его миссии Бутак-бека и Анди-бека в 1598—1590 гг., Хаджи Хосрова и других.
Однако из этого не следует, что иранская сторона исходила из соображений скорейшего заключения с Московским государством военного союза против Турции или для получения военной помощи от него. Подписание Ираном 21 марта 1590 г. мирного договора с Османской империей, положившего конец тринадцатилетней их войне с тяжелыми территориальными потерями для Иранского государства, в какой-то степени сняло у шаха Аббаса вопрос о военном союзе против Турции. Следовательно, основная причина напоминаний русской стороне об ответном посольстве в значительной степени объясняется соображениями престижа шахского двора. Доказательством является то, что дождавшись, наконец, приезда в Иран русского посла Звенигородского, шах Аббас, несмотря на 15 встреч с русским послом, не высказал желания вести переговоры по основному вопросу русско-иранских отношений — о совместной борьбе против Турции.
Это тем более странно, что в Москве, по инициативе западно-европейских государств, Борис Годунов в 1593 г. вел такие переговоры с Хаджи Хосровом, а посол германского императора Рудольфа II Николай Варкач связался в Москве с иранским посольством Хаджи Хосрова по вопросу о при' соединении Ирана к европейскому союзу против Турции.
Объясняется это, очевидно, тем, что в тяжелые дни Иранского государства 1592—1598 гг., пока не была ликвидирова
264
на угроза с востока, шахский двор уклонялся от каких-либо конкретных переговоров о союзе против Турции как с Московским государством, так и с европейскими державами 5I. j-jo чтобы не оттолкнуть своего потенциального военного союзника, шахский двор продолжал заверять его в том, что 0ран заключил с Турцией временный мир и как только «управится» с Бухарой, возобновит с ними войну. В соответствии с этим иранские послы в Москве лишь на словах заверяли о необходимости борьбы «за один», о соединенье И т. д.
У русской стороны, несмотря на переговоры Бориса Годунова с западноевропейскими государствами, тоже еще не оформилась к 1593—1594 гг. потребность в форсировании вопроса о военном соглашении с Ираном против Турции, тем более что шахский двор заключил с ней мир.
В 1594 г. картина несколько изменилась, и не столько под воздействием переговоров с европейскими государствами, сколько в связи с окончанием войны со Швецией, перемирием с Польшей, миром с Крымским ханством и т. д. Следствием этого было направление посольства Звенигородского в Иран.
Ему не было дано особых политических заданий, кроме того, чтобы он подтвердил шахскому двору о неизменности дружбы и об уступке Московскому государству Дербента и Баку. Упрек шаху за несвоевременное уведомление Москвы о подписании мирного договора с Турцией был сделан в грамоте к шаху Аббасу. Особенно тщательно Звенигородский должен был ознакомиться с положением Сефевидского государства и узнать истинные намерения шахского двора во взаимоотношениях с турецким султаном.
Поэтому не следует удивляться, что Звенигородский не стремился проявлять инициативу в ведении политических переговоров с шахом Аббасом и с его ближайшими помощниками. Положительным было уже то, что с шахом Аббасом сохранились дружественные отношения и что он еще раз подтвердил обещание уступить Дербент и Баку, хотя и с ограничением о завоевании этих городов самими русскими.
Задержка шахским двором в отправлении ответного посольства Имама Кули-бека может быть объяснена и соображениями престижа: если шахский двор ждал три года ответного посольства из Москвы, то и Московское государство можно было заставить подождать ответного шахского посольства.
Посольство Звенигородского выполнило свою основную задачу— разведывание обстановки в Иранском государстве и
51 Об этом ясно сказал Звенигородский в предварительном отчете от 15 августа из Астрахани: «А к цесарю... шах своих послов не послал» 126, 133; 42, 322].
265
его внешнеполитических связей со своими соседями, и в первую очередь с Османской империей и Бухарой. Звенигородский правильно понял политическую обстановку в Иране и установил, что шахский двор, занятый внутренними реформами и борьбой с узбеками за Хорасан, не хотел рисковать миром с турками и занимал выжидательную позицию в отношении Московского государства. Звенигородский разоблачил дезинформацию иранских представителей, бывших в Москве в 1590—1594 гг., о каких-то военных действиях шахских войск против турок. Именно в результате информации Звенигородского о положении в Иране было отменено отправление посольства В. В. Тюфякина — С. Емельянова в 1595 г.
Московское государство с 1593—1594 гг. активизировало проникновение в прикаспийский район (военная кампания А. Хворостинина в Дагестан с целью установления прямого пути в Грузию и для прочного закрепления в Черкессии и Кабарде), что потребовало какой-то апробации со стороны Иранского государства, считавшего Дагестан своим владением. В этом отношении посольство Звенигородского успеха не добилось. Во-первых, Звенигородскому не удалось получить согласия шаха Аббаса на возвращение грузинского царевича Константина к его отцу — кахетскому царю Александру. Во вторых, шах Аббас твердо заявил Звенигородскому, что Тарковский шамхал — его вассал, и требовал, чтобы царские воеводы не вторгались с русской ратью в его земли.
Следует указать также на хороший прием, оказанный посольству Звенигородского шахом Аббасом. Шах лично уделял много внимания посольству, показав необходимую сговорчивость в отдельных спорных вопросах дипломатического церемониала, к которому так были чувствительны русские послы, ревностно следовавшие указаниям Посольского приказа.
Но даже в условиях хорошего приема русского посольства шахский двор пытался ущемить посольское достоинство Звенигородского: то устраивал приемную аудиенцию «в поле на коне», то предлагал «идти к ноге» и т. д.
И вопросы обеспечения посольства всем необходимым находились еще на довольно низком уровне в Иране, вызывая недоразумения, претензии и недовольство.
Следует особо отметить вошедшие в историю дипломатических сношений смелость и решительность русского посла А. Д. Звенигородского, сделавшего замечание иранскому шаху Аббасу на приемной аудиенции за то, что тот, спрашивая о здоровье русского государя Федора Ивановича, не привстал с места.
266
ПОСОЛЬСТВО ПАКИЗЕ ИМАМ КУЛИ-БЕКА (1596—1597 гг.)
В статейном списке А. Д. Звенигородский записал, что 6 апреля 1595 г., накануне отпускной аудиенции, шах Аббас сообщил ему о направлении с ним в Москву посла Пакизе Имам Кули-бека [24, 143; 42, 277].
Это почти единственный архивный документ непосредственно о посольстве Имам Кули-бека. Специального дела об этом посольстве в ЦГАДА нет, сохранились лишь отрывочные данные в делах об ответном посольстве В. В. Тюфяки-на — С. Емельянова (1597—1599). Странно то, что в грамоте, посланной к шаху с Тюфякиным, вопреки обыкновению излагать суть грамоты, на которую дается ответ, этого не сделано, и поэтому нельзя точно определить, с какой целью приезжал в Москву Имам Кули-бек.
О нем самом, по данным статейного списка посольства Тюфякина, известно лишь, что он был незначительной фигурой в Сефевидском Иране. Как писал священник Никифор, автор второй половины тюфякинского статейного списка, Имам Кули-бек «был самый обышной человек...». Наблюдая за ним в 1597—1598 гг. при шахском дворе в Казвине, Никифор писал, что Пакизе Имам Кули-бек «все хоронитца за люди, а наружу не смеет выявитесь. А на базаре и на улицах видали его многожды... кречетники и стрельцы, что он ходит пеш» [29, 24, 25; 42, 442]. То, что у Имам Кули-бека не было верховой лошади или катыра для разъездов, свидетельствует о его бедности и малом чине. Поэтому трудно предполагать, чтобы шахский двор, посылая такого ординарного чиновника в Москву, поручил ему важное и серьезное делоБ2.
Однако его приезда московским властям пришлось ждать больше года. Несмотря на обещание шаха отправить Имам Кули-бека вместе с посольством Звенигородского, последний не дождался его ни в Гиляне, ни в Астрахани.
Краткий отчет Звенигородского о деятельности его посольства в Иране — «Как государево дело делалось», полученный в Москве 2 октября 1595 г., не мог подать Посольскому приказу радужных надежд на развитие политических взаимоотношений с Ираном. Несмотря на это, московские власти отправили 9 октября указ казанским воеводам И. М. Воротынскому и А. И. Вяземскому о достойной встрече Имам Кули-бека и о полном обеспечении его посольства всем необходимым. Им предписывалось отправить без задержек иран-
53 Это не помешало ему быть назначенным через 10 лет с посоль «твом в Испанию [289, 174], вместе с посольством Перейра Ласерда.
267
ского посла в Москву с таким расчетом, однако, чтобы он выехал из Казани после отъезда посольства Звенигородскогс В случае, если к тому времени Волга замерзнет, воеводы должны были отправить иранское посольство «по первому зимнему пути на подводах» [26, 136—138; 42, 323, 324]. У
В отличие от практики иранских властей, стремившихся уменьшить число подвод для переездов русских посольств в Иране, как это было с посольством Г. Б. Васильчикова и А Д. Звенигородского, Посольский приказ специально ука зывал казанским воеводам отправить иранского посла «на подводах на кольких ему мочно поднятца с людьми и с рухлядью, опричь торговых людей» [26, 137, 138; 42, 324].
В отношении последних указывалось, что «торговым бы., кизылбашским людем подводы дать... а прогонные деньги за те подводы платили бы оно собой53 по нашему указу» [26 137; 42,324].
В оправдание скупости иранских властей в предоставлении транспортных средств русским посольствам следует сказать, что в Иране не было такой организации дорожно транспортного дела, как в Московском государстве. Иранским властям приходилось прибегать к найму лошадей и верблюдов у частных лиц с оплатой наличными, так как насильственный сбор вьючных животных по деревням давал низкокачественный транспорт.
Московские власти готовились достойно встретить Имам Кули-бека.
Дата его приезда в Москву неизвестна. Отвечая шаху, Борис Годунов писал в мае 1597 г., что шах «вместе [с Звенигородским] прислал... посла своего Имам Кулы бека...». Это неверно. Как уже говорилось, Звенигородский вернулся в Москву в конце 1595 г. без иранского посла. Известно также, что 19 февраля 1597 г. Имам Кули-бек был отправлен из Москвы в Казань [28, 10, И, 42, 338], чтобы, дождавшись там посольства Тюфякина, вместе следовать в Иран. Московские власти не любили задерживать иностранных послов в столице. Имам Кули-беку не сделали исключения. Его не держали в Москве более 2—3 месяцев. По-видимому, он мог прибыть в столицу в ноябре—декабре 1596 г.
Следовательно, шахский двор задержал отправку Имам Кули-бека в Московское государство не менее чем на год. Почему? Вряд ли это было сделано в отместку за трехлетнее ожидание посольства Звенигородского. Очевидно, причина заключалась в неопределенности положения Ирана, сосредо точившего внимание на реформах и на борьбе с опасностью
53 Платили они бы собой — платили бы сами, за свой счет.
368
на востоке. Шахскому двору было особенно необходимо поддерживать максимально лояльные отношения с Османской империей, проводя осторожную политику в отношении Московского государства, особенно учитывая подозрительность турок.
Поэтому нельзя было ожидать от нового иранского посольства чего-либо существенного.
Отсутствие архивных материалов не дает возможности точно определить цели и задачи посольства Пакизе Имам Кули-бека. Не сохранилось даже грамоты, привезенной им в Москву от шаха Аббаса.
Некоторый свет проливают ответные грамоты царя Федора и Бориса Годунова, посланные к шаху через посольство Тюфякина — Емельянова, датированные июнем 1597 г.
Из грамоты Годунова видно, что шах просил его «порадеть» о делах Имам Кули-бека. Борис Годунов писал, что он доложил царю Федору, чтобы «по вашему прошенью послу вашему Имам Кули-беку в своем [Московском] государстве в торговле во все повольность [царь] дата велел...» и разрешил закупить для шахского двора все, что ему было не обходимо. После этого посла отпустили на родину [28, 138; 42, 382], что подтверждается донесением русского посла В. В. Тюфякина из Астрахани от конца июля 1597 г.: «Имам Гулы бека шах к [русскому] государю вашему присылал о любовных делех, о братстве и о дружбе, да о том об Алл аге, чтоб государь .. [его] велел к шаху совсем отпустити, а окро ме деи того об-ыных делех послу говорити ни о чем не велено...» [28, 217; 42, 415].
Следовательно, посольство Имам Кули-бека прибыло с коммерческим поручением и с обычными официальными заверениями в дружбе.
Об этом же говорилось и в ответной грамоте царя к шаху, посланной с Тюфякиным в июне 1597 г. В ней сооб щалось, что речь Имам Кули-бека царь «милостиво выслушали и с вами . в дружбе и в братцкой любви быти хотим» [28, 269—271; 42, 425].
Однако почему тогда московское правительство так ре шительно реагировало на посольство Имам Кули-бека с его незначительными задачами, срочно отправив вместе с ним посольство Тюфякина— Емельянова с наказом заключить с Ираном военный союз против Турции?
Полное отсутствие архивных материалов о переговорах Имам Кули-бека в Москве не дает возможности точно ответить на этот вопрос. Известно лишь, что еще до февраля • 597 г. он был перевезен из Москвы в Казань, где в середине июня с ним договорился Тюфякин о совместном следовании в Астрахань и в Иран.
269
Некоторые дошедшие до нас материалы наводят на мысль о возможности повторения Имам Кули-беком зимой 1596______
1597 гг. предложений Анди-бека, сделанных им 18 февраля 1595 г. [26, 36, 44—46; 293, 295]. Дьяк Посольского приказа В. Щелкалов тогда отнесся к ним недоверчиво, так как не впервые сталкивался с безответственными заявлениями Анди-бека. К тому же прибывший в конце года из Ирана Звенигородский не давал поводов для оптимизма в вопросе о военном соглашении с шахом против Турции.
Посольский приказ явно ждал нового подтверждения со стороны шахского двора через обещанного шахом посла Па-кизе Имам Кули-бека.
Дождались его московские дипломаты или выдали желаемое за действительное?
За такое предположение говорит как будто бы царская грамота от июня 1597 г., цитируемая выше. Не случайно в ней связаны два звена: посольство Анди-бека (1594—1595) и посольство Имам Кули-бека (1596—1597). В грамоте сказано о миссии Анди-бека, что он «приказывал еси речью изве-стити в тайности [Бориса Годунова]... и те дела нам ведомы... А после того присылай [в Москву] Имам Кулы бека с... грамотою, и... посол твой Имам Кулы бек на посольстве речью говорил, и мы... Федор Ивановичь... те речи милостив-но выслушали и с вами Аббас шаховым величеством в друж бе и в братцкой любви быти хотим». И сразу после этого: «И послали есмя к вам [к шаху]... послов своих... князя Василья Васильевича Тюфякина да дьяка Семейку Омельянова, наказав им о всех делех, как с нашим царским величеством тебе, брату нашему... быти вперед в крепкой дружбе и в братцкой любви и в соединенье на веки неподвижно, и на всех бы на наших недругов нам, великим государем, стояти обще заодин».
То, что Тюфякин и Емельянов доверенные люди, подчеркнуто в заключительной фразе грамоты, где сказано, что они «учнут говорити и вы б [шах Аббас] им верили — то есть наши царские речи» [28, 265—271; 42, 424, 425].
Иранский историк Неджеф Мо’эззи также связывает отправку в Иран посольства Тюфякина с шахской миссией Анди-бека (1594—1596 гг.) и с посольством Имам Кули-бека; несколько больше даже с миссией Анди-бека, указывая на их общую задачу — подготовку к заключению военного союза против Турции, хотя и упоминает об этом мимоходом [310, 279], не входя в суть этого важнейшего вопроса.
В посольстве Имам Кули-бека числилось 20 дворян54 и
64 Явная неточность: под дворянином в русском посольстве XVI— XVII вв. обычно подразумевался ответственный, старший чин, после главы посольств и дьяка. Дворян обычно бывало двое-трое.
270
)7 человек обслуживающего персонала, в том числе был и Купчина Тюркемиль55. Об его коммерческой деятельности материалов в ЦГАДА не сохранилось. Заявление же Тюркемиля о пропаже у него мехов на 230 рублей в результате произведенного «сыска» не подтвердилось. Не поверил в пропаду мехов и шахский посол Имам Кули-бек [28, 244,247,259, 261, 263, 264; 42, 385—389]. Других данных о пребывании посольства Имам Кули-бека в Казани (март—июнь 1597 г.) нет, если не считать непристойного поведения посольских людей, о чем казанский воевода И. М. Воротынский писал в Посольский приказ в первой половине апреля 1597 г.: «Стоят щаховы дворяня и посольские люди по разным двором и ходят в день и в ночь по посаду для воровста с саблями. И в которых дворех стоят и тем людем от них теснота и обида» [28, 244; 42, 385].
Как реагировал на жалобу воеводы Посольский приказ, неизвестно. Меры, очевидно, были приняты, так как власти Казани к этому вопросу больше не возвращались.
Прибывший 18 июня 1597 г. в Казань посол В. В. Тюфякин оповестил Имам Кули-бека через толмача Чекаева, «что из Казани идем в Астрахань вборзе»56. Тот ответил, что готов к выезду, а па другой день прислал к Тюфякину дворянина Шериф-агу и Белебек-агу с предложением «в Казани долго не мешкати, а ехати из Казани поранее, а ход морской приспел» 57.
После некоторых бюрократических проволочек со стороны казанских воевод в предоставлении гребцов и провожатых для иранского посольства и после передачи ему подарков для шаха Аббаса (200 ведер вина, 4 шкатулы вина, живого соболя и двух меделянских собак) посольство смогло выехать 26 июня в сопровождении двух боярских детей Муромца Дубровина и Кормача Невельского. Для охраны посольству было выделено 250 стрельцов во главе со стрелецким головой Третьяком Кашкаровым с тремя сотниками.
14 июля 1597 г. оба посольства благополучно прибыли в Астрахань [28, 186, 187, 233—240; 42, 402—406].
Ознакомил ли русский посол Имам Кули-бека со своей основной задачей — о военном соглашении против Турции? Надо полагать, что ни в Москве, ни по дороге Тюфякин не говорил об этом шахскому послу. Подтверждается это и содержанием наказа Тюфякину со всякого рода вариантами для переговоров с шахским двором.
Больше двух недель понадобилось посольствам для орга-
65 Тюркемиль — бывший посол гилянского Ахмед-хана (1591—1593). 56 Вборзе — борзо, бьрзо — скоро, быстро [244, I, 198].
67 Морской ход приспел — летняя речная навигация открылась.
271
низации переезда из Астрахани в Иран, хотя распоряжения о подготовке морских судов для них были из Москвы посланы заранее. Значительная доля вины в этом падала на астра ханских воевод И. М. Бутурлина и Д. И. Черемисинова и дьяка Панина (см. главу VIII — о посольстве В. В. Тюфя-кина и С. Емельянова).
5 августа посольство Пакизе Имам Кули-бека выехало из Астрахани в Иран на отдельной от русского посольства бусе. Перед выездом у него были трения с местными властями. Может быть поэтому астраханские воеводы допустили необычную нетактичность, предоставив «кизылбашскому послу под нево одну лошедь... [а] посольские люди шли за ним до судна все пеши» [28, 239; 42, 405]. Воеводы потом оправдывались, обвиняя Имам Кули-бека в обмане, что он просил «лошади одной... чтоб ему в мыльни [бани] испаритца да [заодно] и судна своего посмотрите...». В действительности же посол «не ездя в мыльню,— как доносил Воротынский в Москву, — прямо из острогу поехал на свое судно, да сел на судне со всеми людьми и хотел ехати из Асторохани, и мы де ему ехати не велели, а велели ему дожидатись [русских послов Тюфякина и Емельянова]...» [28, 208, 209; 42, 412].
В результате Тюфякину пришлось хлопотать перед Бутурлиным об отпуске иранского посла вместе с ним и ждать его у Царева протока целые сутки. Лишь 30 июля к вечеру туда приехал Имам Кули-бек и оба посольства вместе двинулись «к морю того ж дни и пришли на прорву58 на морское устье августа в второй день...». Здесь «клались в бусу три дни., и пошли на море августа в пятый де[нь]. А шахова... купца Тюркемиля,— сообщал Тюфякии,— из Асторохани твои госу даревы воеводы с послом не отпустили, неведомо зачем» [28, 210—211; 42, 412, 413].
18 сентября 1597 г. судно Имам Кули-бека прибыло в Гиляи, в Ленгеруд, где его уже ожидал второй русский посол Семен Емельянов, возглавивший посольство ввиду смерти Тюфякина [29, 5; 42, 432].
Имам Кули-беку понадобился целый месяц, чтобы доехать из Гиляна до Казвина. 20 октября он прибыл в шахский дворец со всеми подарками от русского царя к шаху. Из чего они состояли, неизвестно. Борис Годунов же прислал двух живых соболей, двух черных лисиц, двух живых куниц, двух меделянских собак, 40 окончив 59 стекольных и 9 слюдяных и два фонаря больших слюдяных. Сыну шаха Сефи Мирзе Годунов подарил живого соболя [28, 173—175; 42, 395]. Из
08 Прорва — здесь — топкое место, трясина (230, 11, 1306].
59 О к о и ч и н а — оконная рама (230, 8, 803].
272
этого дворца, как отмечал священник Никифор в статейном списке, «докамест шах Аббас приехал, до тех мест Имам Гулу бек сам з двора шахова пяди не бывал да дворян шаховых не пускивал со всею рухлядию» [29, 15, 16; 42, 437].
Так было до 4 ноября, когда шах Аббас, по прибытии (3 ноября) в Казвии «смотрил на своем дворе у своего посла Пакизе Имам Голу бека... [присланную ему царскую казну] вина и шкатул и окончив и фонарей и живых зверей...». Осмотрел шах и все то, что привезли с собой члены посольства—-«платья и овощей всяких и пряных зелей и вина, что им государь... Федор Иванович... жаловал...». Из всех подарков шаху понравился лишь кафтан Имам Кули-бека. Эту «однорядку 60... [шах] на себя положил, в ней и в хоромы свои пошел» [29, 17—18; 42, 438, 439].
Как видно, шах Аббас был любителем заморской одежды.
8 ноября 1597 г. по приказу шаха Имам Кули-бек явился в русское посольство. После смерти послов, подьячего и переводчика старшим в посольстве остался кречетник Петр Марков. Имам Кули-бек потребовал от него грамоты царя к шаху и поминки, привезенные посольством. Марков ответил отказом, разъясняя, что к шаху были направлены царские послы, а они — кречетники посланы ухаживать за птицами, и грамот у них нет.
Имам Кули-бек не поверил, что грамот нет, что их кто-то мог осмелиться уничтожить. Он обвинил Кречетников в том, что они сами хотят «искорыстоватись... потому и грамот не дадите...». «А почему не отдаете шаху грамот?» — «Государь де наш Аббас шах... говорит так: яз... не могу одново часа терпети, не видя грамот брата своего, сердце мое трепещет во мне, на месте своем не стоит, что по моим грехом не дал мне бог видяти... брата моего великих послов и сердце мое [из-за того] стало прободано скорбью, аки копьем». Поэтому, продолжал увещевать Имам Кули-бек Кречетников, шах надеялся, увидев царские грамоты «мало от великие скорби утеши-тись, что истинно... видя то его грамоты... А казна мне не Дорога. Казны у меня своей много. Дорого мне братне[е] не токмо любовь или поминки, но и жалованье. В этом вся моя большая радость. Кроме тое радости не имею ни о чем радо-ватися... А не дадите грамот и мне и поминки и казна [не нужны]... повезите их назад» [29, 25—28; 42, 443, 444].
На Кречетников и это не подействовало, и они продолжали стоять упорно на своем, повторяя сказанное. Они говорили, что надеются, что шах «учинит царьски... и он ее [казну и поминки] без... послов не возьмет. А будет и возьмет — его
'“Однорядка — верхняя широкая одежда до пят, без воротника, суживающимися рукавами [244, II, 619—620].
273
воля... в его есьмы руках» А нам «к великому государю вашему... царьские казны не нашивати... мы не послы...».
Видя такое упорство Имам Кули-бек снова стал обвинять Кречетников в том, что они хотят царскую казну «покрасти», угрожал не давать «ни подвод, ни корму, нет вам здеся дела — откуды естя пришли, туда и подите, немирные есте государю нашему... Мирные ездят з грамотами и вы тотчас подите из двора со всем...» [29, 28—29; 42, 444—445].
На угрозы кречетники ответили, что готовы уйти хоть сейчас, что «государевым жалованьем — много у нас всего, есть нам что пити и ести... А грамот у нас нет, а помииков нам казны... не нашивати, мы не послы».
«И Пакизе Имам Голу бек много, много кричал, вопил. И з двора поехал, а... [кречетникам и остальным членам посольства] велел тотчас з двора итти» [29, 28, 29; 42, 444, 445].
Такое поведение иранского дипломата, только что побы вавшего в Московском государстве и убедившегося в самом благожелательном отношении русских властей как в Москве, так и на местах, нельзя не признать более чем странным. Казалось бы, он как дипломат, должен был удерживать сво их соотечественников от незаконных действий в отношении членов русского посольства, компрометирующих иранское правительство. И если он не мог удержать их от этих неблаговидных действий, то, во всяком случае, не должен был поднимать в них участия. Имам Кули-бек же поступил иначе. Он самым грубым образом обрушился иа обслуживающий персонал посольства, волею судеб ставший во главе посольства, нарушая неприкосновенность посольского помещения, имущества и его людей.
* * *
В ЦГАДА не сохранилось документов о посольстве Пакизе Имам Кули-бека, о его пребывании в Московском государстве. Поэтому сделать окончательные выводы о его деятельности в Москве невозможно.
Официально посольство Имам Кули-бека было ответным на посольство А. Д. Звенигородского, ио пожалуй ответным только по форме, а не по существу. Во-первых, оно прибыло в Москву с годичным запозданием, что свидетельствует о том, что шах Аббас не очень спешил и не проявлял должного интереса к завершению политических переговоров. Во-вторых, назначение па пост посла в Москву весьма посредственного чиновника из шахского окружения — Имам Кули-бека -~ также подчеркивает, что шахский двор не придавал болыш* го значения его миссии и вряд ли поручал ему что-то ваЖ ное и серьезное.
274
Если же это так, то возникает вопрос, почему в результате приезда Имам Кули-бека в Москву Московское государство решило в ответ немедленно отправить в Иран посольство Тюфякина — Емельянова для заключения и подписания военного договора против Турции, хотя до этого в течение двух лет его отправка задерживалась?
Это тем более непонятно, что ни во внутреннем положении Московского государства в 1596—1597 гг., ни в его международных делах не произошло существенных изменений, которые могли повлечь за собой необходимость форсирования дела о заключении договора с Ираном.
Однако изучение июньских грамот 1597 г. не исключает того, что Имам Кули-бек зимой 1596—1597 гг. продолжил февральские переговоры 1595 г. Анди-бека, что и повлекло за собой решение московского правительства об отправке посольства Тюфякина и Емельянова к шаху Аббасу.
Очевидно, только последующие архивные изыскания, и в первую очередь в Иране, смогут дать ответ на этот вопрос и выявить действительную роль посольства Имам Кули-бека.
Глава VIII
НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА ЗАКЛЮЧИТЬ С ИРАНОМ ВОЕННЫЙ СОЮЗ ПРОТИВ ТУРЦИИ (1597—1599 гг.)
В ответ на шахское посольство Пакизе Имам Кули-бека царь Федор направил в Иран весной 1597 г. посольство князя Василия Васильевича Тюфякина и дьяка Семена Емельянова.
Посольство это не смогло выполнить возложенных на него задач из-за гибели обоих послов в пути к столице Ирана. Когда оно добралось до Казвина, «посольство править», как тогда выражались, было некому. На последних этапах пути погибли также и подьячий, и переводчик. Оставшиеся в живых кречетники, обслуживающий персонал и охрана из стрельцов были неграмотными или полуграмотными людьми, за исключением священника — черного монаха Никифора, который после смерти подьячего и вел записи в статейном списке посольства.
Несмотря на печальный исход миссии, обстоятельства, связанные с посольством В. В. Тюфякина, представляют большой интерес как с точки зрения целей и задач русской внешней политики конца XVI в., так и с точки зрения отношения иранских властей к русскому посольству, в результате которого, а также эпидемии трагически погибла большая его часть. Благодаря мужеству, мудрости и высокому чувству ответственности второго посла С. Емельянова, подьячего Дубровского, членов посольства —- Кречетников и стрельцов в руки иранских властей не попали основные дипломатические документы посольства и была сохранена государственная тайна.
Этот героический эпизод из истории русских посольств за границей настолько необычен, что не мог не найти отражения в русской и советской исторической [158, 12—14; 85, 55 63] и художественной литературе. Издательство «Детгиз» в 1959—1960 гг. выпустило книгу двух советских писателен Ю. М. Нагибина и Я. С. Рыкачева иод названием «Великое посольство» [177, 1—182], а в 1960 г. в издательстве «Советский писатель» вышла книга Я- С. Рыкачева под тем же на
276
званием, но уже как историческая повесть [222, 1—226]. Отдавая должное писателям за их большой труд, признавая за ними право вносить в художественное произведение свою выдумку, нельзя, однако, согласиться с тем, как они представили основную идею этого исторического эпизода. В аннотациях они утверждают: «В основе повести... лежат подлинные исторические факты» [177], повесть «основана на документированном материале» [222]. В действительности же в этих произведениях, написанных практически без знания специфики русской, а тем более иранской конца XVI в., исторические факты о сохранении государственной тайны группой Кречетников и стрельцов неверно представлены подвигом одного «героя»—рядового стрельца Кузьмы Изотова.
Кстати сказать, над конвоем из 30 стрельцов был поставлен пятидесятник Иван Устюженин. О нем в повести не сказано ни слова, тогда как это был опытный военный и его роль во всех событиях, связанных с охраной посольства и его ценностей, нельзя игнорировать.
Кроме того, в аннотациях сказано, что в «долгом и трудном пути... погибли почти все посольские люди. До столицы Персии дошло шесть человек». Из архивных данных известно, что из 75 человек погибло 45, а вернулось в Астрахань 30 человек.
С такими художественными вольностями трудно согласиться. Художественное произведение, называемое исторической повестью, должно правильно доносить до читателя суть исторической правды описываемых событий.
О посольстве Тюфякина — Емельянова сохранилось, хотя они довольно сильно пострадали, два архивных дела с большим количеством документов. В первом деле *, состоящем из 278 листов [28, 1—278], есть наказ послам (13 листов), верительная грамота, грамоты от Годунова к шаху, два проекта соглашения, направленного против Турции, и другие документы. В другом деле, состоящем из 45 листов, сохранился статейный список посольства [29, 1—45; 42, 430—453].
В ответ на миссию Анди-бека (1594—1595) Московское государство решило направить посольство В. В. Тюфякина: «В Кизылбаши... князя Василья княж Васильева сына Тюфякина...», а с ним дьяка Семена Емельянова [28, 2; 42, 335].
16 августа 1595 г., формируя посольство, московское правительство включило в его состав кречетников Петра Маркова и Ивана Петрова2. 18 сентября и 7 октября назначили толмачей Девлет Чекаева, Степана Л1аслова и Айдара Пав-22^ [28, 3—5, 6; 42, 336, 337].
1 «Отправление в Персию Российского посла князя Василья Тюфя-На2 и дьяка Семена Емельянова...».
В 1597 г добавили третьего кречетника, Василия Чернцова.
277
С посольством Тюфякина предполагалось отправить сына Девлет Чекаева — Заира Бахты для изучения в Иране пер сидского языка. В указе от 7 октября говорилось: послать в Иран с толмачом «з Девлетем... для науку сын его, Эмир Бахты...», которому назначить «жалованья и подмоги дват-цать рублев» [28, 5—7; 42, 336, 337].
Эта была первая известная нам попытка Посольского при каза подготовить в Иране переводчика персидского языка. Однако она не увенчалась успехом, так как в июне 1597 г. толмача Девлет Чекаева с сыном заменили в Казани на «татарского переводчика... Исен Алея Дервишева», потому что «толмач стар и болен, а се переводить по татарски мало знает» [28, 167; 42, 390]. Таким образом, ни отец, ни сын в посольство не попали.
Отъезд посольства был отложен более чем на полтора года. Причина — неудовлетворительные результаты посольства А. Д. Звенигородского, вернувшегося в конце 1595 г. из Ирана. Из его доклада выяснилось, что шахский двор фактически уклонился от переговоров с русским послом на тему о сов местной борьбе против Османской империи, хотя и заверял, что как только «управится» с Бухарой, начнет войну с турками. Озадаченное этим, московское правительство решило подождать приезда посольства Пакизе Имам Кули-бека, чтобы окончательно решить вопрос о направлении в Иран Тюфя кина с предложением шаху союза против Турции.
Не могли не произвести отрицательного впечатления на московские власти и временные неудачи Австрии и ее союзников в войне с турками в 1595 г., хотя Магомету Ш (1595—1603) пришлось для поднятия боевого духа войск при бегнуть к крайнему средству — привезти на фронт «Священное знамя пророка на помощь» [292, 233].
В таких условиях Московское государство в конце 1596 г. принимало посольство Имам Кули-бека, ставшего тем звеном, которого не хватало для решения вопроса об активизации переговоров с шахским двором.
Нет оснований полагать, что имам Кули-бек привез какие либо конкретные предложения от шаха Аббаса. Однако имен но после пребывания этого посольства в Москве московское правительство решило послать посольство В. В. Тюфякина С. Емельянова в Иран [28, 10, 11; 42, 338].
Следует учитывать также неоднократно отмечаемую осо бенность дипломатов шахского двора — давать обещания об щего характера о дружбе, о «любви на веки», об объедине нии и «соединенье», «стояти заодин» против недругов и т. Д Не исключается, что и через Имам Кули-бека в конце 1596 начале 1597 г. были сделаны подобные заявления. Они moi ли повлиять на решение московского правительства немедлен
278
0О отправить посольство Тюфякина в Сефевидское государство.
Не следует сбрасывать со счетов и законное желание решительного Бориса Годунова положить конец неопределенности и двусмысленной политике шахского двора в данном вопросе. Поэтому после приезда Имам Кули-бека московские вЛасти решили действовать более смело и окончательно выяснить позицию шаха Аббаса, предложив ему через посольство Тюфякина подписать военный договор против Турции.
Советский историк Я. С. Лурье утверждает, что ни царь Федор, ни Борис Годунов не собирались всерьез вести войну с турками в конце XVI в. [159, 441].
Полагаем, что Я- С. Лурье не прав, так как союз с шахом мог не повлечь за собой большую войну с Турцией, занятой затянувшейся войной с Австрией. Главное же, в Москве не могли не знать через Крым об ослаблении Турции из-за внутренних беспорядков, связанных с разложением ленной системы. Советский тюрколог А. Д. Новичев пишет: «Начиная с 1588 г. Анатолия стала ареной многочисленных восстаний. В 1595 г. началось мощное преимущественно крестьянское движение...» [129, 400]. К тому же затянувшаяся война Турции с Австрией привела к оживлению переговоров об аи-титурецкой Лиге в Европе, в которую через военный договор можно было вовлечь и Иран. Новый римский папа Климент VIII и австрийский император Рудольф II усиленно втягивали Московское государство в этот союз. Об этом пишет и А. П. Новосельцев [188, 455]. В декабре 1594 г. в Москву вторично прибыл Николай Варкач с требованием денежной помощи для борьбы против турок. Из Москвы было отправлено в 1595 г. на 44 720 рублей ценных мехов, сданных 21 августа послом Вельяминовым австрийскому императору [134, III, X, III, 106, 107]. Папа Климент VIII в 1594 [106, 77] и в марте 1597 г. присылал в Москву своего посла легата Александра Комулея, чтобы убедить московского «царя избавить Державы Христианския от ига мусульманов...» [134, Hl, X, III, 109; 41, 393—508]. Небезынтересно вспомнить о приезде в Москву 7 августа 1594 г. гонца из Праги Станисла-Ва Хлопицкого с явно авантюрными предложениями. Смысл Их сводился к тому, чтобы из Москвы с ним была отправлена Русская рать, которая в соединении с запорожцами «под его, уЛопццкого, командою [отправится] против турков...» [50, I, Ш- Было ли это затеей самого Хлопицкого или Рудольфа II, в Документах не сказано. Известно лишь, что в Москве отнеслись к этому недоверчиво и Хлопицкий не был принят царем °Д предлогом, что «грамота сия не по надлежащему была ачисана», и 3 сентября 1594 г. он был выдворен из сто-^Цы [50, I, 14].
279
В 1596—1597 гг. в Москве ожидали приезда обещанного великого посольства от германского императора. С уведом лением об его прибытии 1 февраля 1597 г. в Москву приехал гонец Лука Паули сын Магнусов. 28 апреля прибыли в столицу послы Аврам Бурграф Донау [50, I, 15], или Донатов ский, и доктор Юрий Каль. Им была оказана сверхпышиая встреча не только в столице, но н на всем пути следования по территории Московского государства. Это была своего рода «Потемкинская деревня». Для встречи послов сгоняли «по указу царскому из самых дальних мест, чтобы явить ему сколь населена и богата Россия...» [134, III, X, III, 107],
Все оказалось напрасным. После торжественного приема царем 22 мая в Кремле, 25 мая Борис Годунов вел с ними переговоры. О результатах их образно выразился Н. М. Карамзин: «Пышность и ласки [оказанные им], не произвели ничего важного...». На вопрос Годунова, будут ли послы за ключать договор о союзе, послы ответили, что «цесарь с папою и с испанским королем иа оное дело не согласились, а когда цесарь положит о сем намерение, в то время больших послов в Москву пришлет с тем, чтобы и персидского шаха к оному союзу привесть». Ответ был явно не тот, которого ждали в Москве. Поэтому на новые просьбы о материальной помощи Борис Годунов ответил отказом, заявив, что откладывает «ответ... до приезда в Москву обещанного цесарского полномочного посольства» [50, I, 15].
Несмотря на все это, московское правительство все же считало, что европейские государства договорятся между собой о совместной борьбе против турок3, в какой-то мере сделав ставку на Иран. Поэтому в инструкциях Тюфякину, посланных ему вслед, никаких изменений не было сделано.
И последним обстоятельством, которое пришлось учесть при отправлении В. В. Тюфякина в Иран в 1597 г., было то что 1589—1596 гг. были периодом распространения русского влияния на Кавказ, особенно в 1593—1594 гг. с походом А. Хворостинина в Дагестан и восстановлением военных городков иа Сунже и Койсе [70, 89; 51, 589].
Выход русской рати за Терек был не только актом окку пации земель шамхала, но и актом помощи Сефевидскому Ирану по защите его границы от турецких и крымско-татарских войск [193, 834; 150, 278].
Таким образом, посольство В. В. Тюфякина и С. Емельянова отправлялось из Москвы в сложных условиях разверты вающейся русской экспансии на юго-восток страны и ожидавшегося оформления европейско-русского альянса против
8 Например, верили в оправдания Рудольфа II, что Климент 1 тормозит дело создания военного союза против Турции.
280
Османской империи и Крымского ханства. К нему оставалось присоединить и иранского шаха Аббаса I, которого, как отвечает Н. М. Карамзин, рассматривали в Москве, как «Ве-пикого государственного деятеля» [134, III, X, III, 108].
Посылая Тюфякина и Емельянова в Иран, московское правительство, очевидно, рассчитывало на то, что факт подписания с шахом Аббасом военного договора против Турции ускорит оформление и западноевропейской коалиции против Османской империи.
Важность задачи, поставленной перед посольством Тюфякина и Емельянова, определила и его состав.
Тюфякин и Емельянов отправлялись в ранге «великих послов» с посольством из 75 человек. Главой посольства был представитель старой, родовитой семьи князь Василий Васильевич Тюфякин. Вторым послом был назначен дьяк Семен Емельянов, о котором известно, что он был возвращен из опалы и что до этого у него конфисковали все имущество. Это заставило его ходатайствовать об увеличении суммы «подмоги», своего рода подъемных, выдаваемых при назначении на новое место службы [28, 1; 42, 334, 335].
19 февраля 1597 г. Тюфякину предложили срочно «итти в Кизылбаши», а астраханскому воеводе И. М. Бутурлину в спешном порядке изготовить «три бусы добрые» для посольства Тюфякина и Имам Кули-бека, возвращавшегося в Иран вместе с русским посольством [28, 10—12; 42, 338, 339]. Он же должен был выделить посольству 30 лучших стрельцов, пушкаря, пять легких пушек и т. д. В указе сказано: отпустить «четыре пищали затинных и одну скорострельную...», ядра и зелье [порох]. Для первых отпустили 400 ядер чет-вертьфунтовых, для второй — 100 штук однофунтовых, десять пудов пороха, пуд свинца и каждому стрельцу по фунту пороха и свинца [28, 221—224; 42, 417—419].
11 апреля посольство пополнили подьячим Иваном Дубровским. Насколько велика была спешка при отправлении из Москвы посольства, видно из того, что оно выехало без наказа, грамот и подарков, посланных вслед, и что назначенный 26 мая вместо толмача Чекаева переводчик Есень Али Дербышев [28, 164, 167; 42, 390, 391] догнал посольство в Казани.
Выехало посольство из Москвы во второй половине мая.
Причиной такой задержки могла быть и плохая работа «приказной машины», на что и сто лет спустя обращал внимание такой вдумчивый исследователь, как М. М. Богословский [83, 45].
14 июня 1597 г. курьер П. Ю. Наумов догнал посольство ‘Юфякина за Нижним Новгородом, вручил ему недостающие Документы и достаточно скромные поминки, которые состоя-
281
ли из традиционных девяти кречетов 4, мехов (три сорока соболей, три пары соболей и три лисицы черных) [28, 180; 42 398], пяти костей, рыбьего зуба, трех самопалов и других предметов. Шаху Борис Годунов посылал подарки отдельно: белого ястреба, двух меделянских собак, живого соболя и предметы вооружения и обихода. Сыну шаха Аббаса —Сефи Мирзе везли самопал с порошницей, а «первому министру» — меха и самопал [28, 180, 181; 42, 398, 399].
Грамота царя Федора, как основной документ, представляет наибольший интерес. Датирована она июнем 1597 г. Это был ответ московского царя на шахскую грамоту, привезенную послом Имам Кули-беком в конце 1596 г. Последняя, в свою очередь, отвечала на грамоту, представленную русским послом А. Д. Звенигородским в 1594—-1595 гг.
Следовательно, лишь в середине июня 1597 г. В. В. Тюфякин и С. Емельянов из грамот и наказа узнали документально о подробностях порученных им дел. Наумов привез им: грамоту царя Федора к шаху Аббасу; две грамоты от Бориса Годунова, одна из них к шаху, а другая к Ферхад-хану; две докончальные грамоты, одна из которых называлась «шах Аббасово слово», а другая — «слово» от русского царя, то есть обязательство каждого из них; и последняя, шестая грамота — о торговых сношениях.
Так как шахской грамоты, привезенной Имам Кули-бс-ком, в ЦГАДА не сохранилось, ответная на нее грамота царя Федора должна в какой-то мере раскрыть ее содержание. Ниже она приводится полностью, за исключением титула, славословия и повторов:
«Бога единого и безначальнаго и безконечного, невидима го, страшнаго и иеприступнаго, превыше небес пребываю-щаго... Мы, великий государь царь и великий князь Федор Ивановичь, всеа Русин самодержец... Персицких царей... Аббас шахову величеству... любовное проздравленье...
А после поздровленья... наше любительное слово то. Преж сего присылал... [ты]... человека своего Анди бека с своею любительною грамотою, а об-ыных делех приказывал еси речью известить в тайности нашего царского величества шурину, слуге и конюшему, боярину и воеводе... Борису Федоровичи) Годунову. И о которых делех... [вы] писали в своей грамоте и те дела нам ведомы. А что... приказывали речью в тайности к... Годунову, и... Годунов те все дела... доносил и нам те дела в ведоме ж. А после того присылал... вместе с нашим послом со князем Ондреем Дмитреевичем Звенигородским посла своего Имам Кулы бека с... грамотою, и мы—
4 В списке подарков шаху не значились ловчие птицы — кречеты. В другом документе, в указе от 11 апреля 1597 г. сказано, что посольству Тюфякина должны передать девять кречетов [28, 14, 15; 42, 339, 340].
282
гпамоту твою... любительно привели... [а то, что] посол твой 0мам Кулы бек на посольстве речью говорил, и мы... Федор ]4вановичь... те речи милостиво выслушали и с вами... в дружбе и в братцкой любви быти хотим. И послали есмя к вам— послов своих, воеводу и намесника арземаского князя Засилья Васильевича Тюфякина да дьяка Семейку Омельянова, наказав им о всех делех, как... [вам] быти вперед в крепкой дружбе и в братцкой любви и в соединенье на веки неподвижно и на всех бы на наших недругов нам, великим государем стояти обще заодин.
И что вам, брату нашему... послы наши... учнут говори™ и вы б им верили: то есть наши царские речи.
Писан в государстве нашему царьствующем граде Москве от создания мира 7105-го, июня месяца» [28, 264-а, 265—271; 42, 424, 425].
Из грамоты следует, что по форме она является типичной верительной («верющей») грамотой для ведения переговоров. Из нее следует, что шах Аббас письменно не предлагал через Имам Кули-бека военного союза против турок. Именно поэтому грамота начинается с сообщения о предложении Анди-бека, сделанном им в 1594—1595 гг. «речью». Основываясь на нем (а то, что предлагал устно Анди-бек, об этом будет сказано в грамоте Бориса Годунова), в конечном счете, царь Федор предложил шаху военный союз, то есть «быти... в соединенье» и «стояти обще заодин».
Особое значение при этом приобретает фраза, завершающая грамоту, — верить всему тому, что «учнут говорити» послы царя Федора, а они должны были предложить подписать договор.
Большой интерес представляет и грамота от Бориса Годунова к шаху Аббасу. Несмотря на то, что она в значительной мере повторяет предыдущую грамоту, она имеет самостоятельное значение, так как Борис Годунов при слабовольном и неспособном к самостоятельному управлению государством царе Федоре, фактически уже с 1587 г., единолично управлял Московским государством, а с 1588—1589 гг. сносился сам с главами иностранных держав. Поэтому в его грамоте есть дополнительные данные, имеющие особую ценность.
Борис Годунов отвечал на адресованную ему лично грамоту шаха Аббаса. Она начинается с ссылки на устное заявление Анди-бека о желании шаха, «укрепяся», т. е. закрепить договором и «меж собою... стояти на турского [султана] и на бухарского [хана] и на всех своих недругов заодин...», и быть «другом друзей и врагом его врагов» [28, 126, 127; 42> 380, 381].
Горне Годунов сообщал, что царь «за моим прошением...»
283
похотели в дружбе с шахом «и в соединенье быти...», о чем и было сказано Анди-беку. Но в это время возвратился из Ирана посол Звенигородский с иранским послом Имам Кули-беком с грамотой к царю и «ко мне» — Годунову, чтобы я порадел, «свыше того» [28, 128—130; 42, 381]. Годунов доложил обо всем царю Федору, и царь «по вашему прошенью послу вашему Имам Кули-беку в своем [Московском] государстве в торговле во всем невольность дата [велел]...». И все то, что нужно шахскому двору, чтобы Имам Кули-бек купил. Борис Годунов все это выполнил, и иранского посла отпустили к шаху [28, 138, 141; 42, 381, 382].
Что же касается «для большого дела и укрепленья,— продолжал Годунов, — великий государь наш... послал к тебе... послов своих... В. В. Тюфякина да дьяка Семейку Емельянова, наказав им о всех делех... меж себя быти вперед в крепкой дружбе и в любви и в соединенье на веки неподвижно, и на всех своих недругов стояти обще заодин» [28 140; 42, 382].
Из грамоты следует, что Имам Кули-бек приезжал в Москву по чисто коммерческим делам шахского двора и что он не имел политических поручений, вследствие чего московское правительство не вело с ним дипломатических переговоров. В подтверждение можно привести донесение Тюфякина из Астрахани, посланное им в конце июня 1597 г.
В нем, как говорилось уже выше, Тюфякин писал, что у Имам Кули-бека никаких других дел не было, кроме того, как объявить «о братстве и о дружбе» и о том, чтобы «отпустили Аллагу Верда...» к шаху.
В те времена опасность нападения в пути на посольство и другие превратности длительного путешествия по диким местам заставляли больше полагаться на устные поручения и вынуждали воздерживаться от изложения истинных целей посольства на бумаге. Более того, посольство снабжали на всякий случай грамотами и документами, рассчитанными на дезинформацию тех, кто насильственно захватит канцелярию посольства. Русско-турецкие отношения в конце XVI в. были настолько напряженными, что Посольский приказ считался с возможностью вооруженного нападения на судно посольства Тюфякина 5. Поэтому Тюфякина и Емельянова снабдили грамотой (шестой по счету) под названием-—«Грамота о торговых сношениях для турских людей». 6
6 Случайности морского путешествия по бурному Каспийскому морю при низком в те времена уровне кораблевождения приводили к частым кораблекрушениям и, в лучшем случае, к тому, что судно прибивало берегу, где оно становилось добычей прибрежных жителей: казикумыков, кайтаков и других горских племен Дагестана, на которых распространя лось в какой-то степени влияние турецкого султана.
284
Несмотря на явно маскировочную суть этой грамоты, она поедставляет известный интерес, так как подтверждает факт пнпломатических и торговых связей Ивана IV (1533—1584) во второй половине XVI в. с шахским двором, а также гово-рИт о необходимости создания условий для торговли иранских купцов в Московском государстве.
В начальной части грамоты сообщалось о приезде в Моск-
ву иранского посла Имам Кули-бека с грамотой, в которой шах Аббас просил, «чтоб торговым людем поволити приез-жати с товары торговати в государство в Казань и в Аста-рахань и [чтобы] торговля им была отворена, и торг бы людем твоим велеть давать повольной».
Потом излагалась мнимая цель посольства Тюфякина, т. е., что он направлялся в Иран для предъявления старой
претензии Московского государства к шахскому двору о возврате товаров царской казны, посланных в Иран, как говорилось в грамоте, «преж сего при отце нашем... Иване Василь-
евиче...», товары после смерти русских купцов захватил «деда твоего шах Томазов6 казначей Калефа... у наших торговых людей нашие бологодети на много тысечь рублев да... [которые] по ся места не отдавывали». И мы ныне посылаем посольство Тюфякина, чтоб «тое балогодети [шах] велел сы-скати, а сыскав, велел отдати послом нашим», после чего (т. е. после того, как возвращенные царские товары будут получены в Москве) «и твоим шах Аббасовым торговым людем в наши государства, в Казань и в Астарахань, дорога отворена будет, и торг с нашими людьми велим дати повольной во всем. Писан в государствия нашего дворе в царьствую-щем граде Москве, лета от создания миру 7105-го, майя месяца» [28, 149; 42, 378, 379].
Явно маскировочный документ, заготовленный «для турских людей», азербайджанский историк Ахмед Гусейнов принял за документ о торговых делах России и Ирана в 1597 г. [ЮЗ, 136].
При этом Ахмед Гусейнов искажает смысл этой грамоты, когда пишет, что царь Федор Иванович потребовал возврата Русским купцам всех долгов, в том числе и того, что забрал Шахский казначей Халефа, тогда как в действительности речь Шла не о долгах русским купцам, а о товарах Ивана IV, отправленных в 1568 г. в Иран с купцами Ивашевым и Першиным. Так как они оба умерли (один по дороге, а другой в Казвине), их товары, очевидно, по распоряжению шахского Двора были взяты на сохранение казначеем двора Халефой. Но их не возвратили царской казне. Эта претензия неоднократно использовалась в таком же духе и в дальнейшем. 6
6 Шах Томазов — шах Тахмасп I.
285
Грамота от Бориса Годунова к Ферхад-хану самостоятельного значения не имеет, так как представляет собой сокращенный вариант грамоты Годунова к шаху.
Следующие два документа — докончальные грамоты, т. е. договорные грамоты, — составлены в виде обязательств Московского и Иранского государств о совместных военных действиях против «недругов», о военной помощи друг другу против них (подразумевается Османская империя) и об урегулировании русско-иранских торговых дел.
Первая из них — «докончальиая грамота —государево слово»— обязательство царя Федора Ивановича; вторая — «до-кончальяая грамота — шах Аббасово слово».
Тексты обеих докончальных грамот, за исключением частностей, почти идентичны, лишь грамота русской стороны дополнена обязательством Иранского государства о передаче Русскому государству городов Дербент, Шемаха7 и Баку.
Здесь впервые в письменном виде зафиксирована претензия Русского государства на город Шемаху.
Каждая из докончальных грамот-обязательств составлена с расчетом на передачу другой стороне. Грамоты состоят из отдельных обязательств, после каждого из которых приведено аналогичное обязательство другой стороны. Последние обязательства другой стороны, во избежание повторов, будут опускаться с указанием на это.
Ввиду более или менее одинакового содержания обеих докончальных грамот ниже будет приведен полностью, но с только что упомянутым сокращением повторных обязательств текст лишь «докончалыюй грамоты — государево слово». Текст обязательства иранской стороны будет приведен лишь частично в его первой части, так как в ней наблюдаются некоторые отклонения от текста обязательств русской стороны.
Для лучшего понимания тексты докончальных грамот освобождаются от всякого рода повторов, обращений, титулов и возвеличиваний, обязательных для дипломатических документов того времени.
«Докончальиая грамота — государево слово» [28, 110а; 42, 374]:
«Вседержителя бога волею, мы, великий государь, царь и великий князь Федор Иванович всеа Русин самодержец... [титул] и иных многих государств государь и облаадатель по присылке и по желанью высокостольнейшего места и превысочайшие степени великоздержательные власти вас, брата
7 Город Шемаха — центр Ширванской провинции — в XVI—XVII вв был крупным торгово-промышленным центром северо-западных прикас пийских провинций Ирана. Расположен он был западнее города Баку в горах, в трех-четырех днях пути и являлся центром торговли шелком-сырцом, изделиями из него и другими товарами.
286
нашего, Аббас шахова величества Перситцкие и Ширванские земли государя Иранского и Тиранского и иных, учинилися есмя с тобою, братом нашим, Аббас шаховым величеством в дружбе и в вечном соединенье от сего дни вперед от детей на" внучата, быти нам с тобою... везде заодин и добра мне... тебе, брату нашему... хотети и твоим землям везде, где б ни было и другу твоему другом быти, а недругу твоему недругом быти».
«А тебе, брату нашему... хотеть добра нашему царскому величеству и нашим землям везде, где б не было. И другу нашему другом быти, а недругу нашему недругом быти, и на всех недругов быти тебе с нами заодин, хто будет нам, великому государю... друг, тот и тебе... друг, а хто будет нам... недруг, тот и тебе... недруг. А хто будет тебе... друг, тот и нам... друг, а хто будет тебе... недруг, тот и нашему царскому величеству недруг».
«А где будет тебе... надобет наша помочь на ваших недругов и нам тебе помогати, где будет мочно».
[Далее следует такое же обязательство шаха об этой помощи — «где будет мочно».]
«А учну яз, великий государь... с которым своим недругом свое дело делати и нам к тебе... весть послати, а тебе... на нашего недруга нам помогати в правду, без хитрости, по сей грамоте».
[Далее следует такое же обязательство царя о действенной помощи Иранскому государству.]
«А нечто за далекими пути не успеем мы... к тебе... вести послати, а пойдем на которого своего недруга или царевичев и воевод и людей своих пошлем, а тебе... будет про то ведомо, и тебе... на того нашего недруга самому итти или воевод и людей своих на его землю послати».
«А пойдешь ты, брат наш... на которого своего недруга или воевод своих и людей пошлешь, а нашему царьскому величе-i ству будет про то ведомо и нам, великому государю... также самим на него итти или церевичев и воевод и людей на него послати».
«А которые городы твоего, брата нашего... поймал турской
* салтан и тебе... тех городов доступати, а нам тебе... людьми помогати. И доступив тех городов, тебе... поступитися нашему царьскому величеству ис тех городов — Дербени да Шемахи да Баки — и вперед тебе... в те городы не вступатися».
На этом военные обязательства заканчиваются. Как видим, они не отличаются конкретностью и совершенно не пре-I Дусматривают форм военной помощи друг другу, ни условий заключения мира с воюющей стороной и т. д.
Далее в «докончальной грамоте —государево слово» приводится проект своего рода торгового договора. Это первый
287
документ такого типа между Московским и Иранским государствами. Ему предшествует пункт об установлении обмена посольствами.
«А послом нашим меж нас ходити на обе стороны путь чист, безо всякие зацепки, а итти нашему, царьского величества послу прямо к тебе... а твоему... послу итти прямо к нашему царьскому величеству.
Й гостем и торговым людем наших государств ходити на обе стороны безо всякие зацепки и торговати на всякой товар поволыюю торговлею. А пошлинам лишними [в] силе никоторой никак не быти, а имати на гостех тамга и пошлины, где в котором городе тамга и пошлины изстари ведетца.
Также которые послы от иных государей, отколе ни буди пойдут к нашему царьскому величеству через твои... земли и гости с ними, или наши послы и гости с ними куды не пойдут от нас или к нам, или опричь послов гости пойдут к нам через брата нашего [шаха]... земли с каким товаром ни буди, и тебе... у тех послов и у гостей товару не отъимати, а про-пущати тех послов и гостей со всякими товаром через свою землю безо всяких зацепок».
[Далее следует такое же обязательство руской стороны.]
«И зауморщииам 8 на обе стороны не быти. Которого нашего гостя в твоих, брата нашего, землях в животе не станет и что после его животов останетца и того умершаго живота пошлинникам не имати, а отдавати тот его живот нашему послу, а не будет в то время нашего посла ино отдавати того умершего человека сыну или брату или племяннику и нашим гостем, которые будут наши добрые гости в твоей... земле. А не прилучитца 9 в те поры наших добрых гостей и твоим... пошлинииком тот живот блюсти. Да как будет у тебя... посол или добрые гости или родство того умершего человека и тот живот велети отдавати нашему послу или гостем добрым, или кто от нас о том животе приедет с нашею царскою грамотою и тебе... тот живот тому человеку велети отдати».
[Далее следует такое же обязательство царя.]
На этом торговое соглашение заканчивается.
В заключительной части «докончальной грамоты — государево слово» приводится взаимное обязательство о соблюдении неприкосновенности территории друг друга.
«А в отчины нашие тебе., блюсти и не обидити и не всту патись в наши государства и в великие княжества и во все наши украинные места, в городы и в земли и в воды и во всякие угодья по сему нашему докончанью».
8 Зауморщина — недоразумение.
9 Прилучитца, п р и л у ч и т'И с я •—случиться [244, II, 1425, 1426J-
288
[Далее приведено такое же обязательство русской стороны] •
«На том на всем, как в сей грамоте писано мы, великий государь... Федор Иваиовичь... [титул] и иных многих государств государь и обладатель тебе, брату нашему, великому государю Персицкие и Ширванские земли Аббас шахо-ву величеству дали есмя крепкую правду 10 на сей грамоте: быти нам с тобою, з братом нашим в дружбе и в любви. И правити о всем по тому, как в сей грамоте писано» [28, Ц0-а, 116, 115, 131, 118, 111, 114, 125, 124, 113, 112,106, 117; 42, 374—378].
Как видим, перечень архивных листов далеко не порядковый; это говорит о том, что докончальная грамота (с «при-писыо») состоит из 15 отрывков документов, разбросанных по всему архивному делу за 1595—1598 гг., состоящему из 278 листов. С другой стороны, это свидетельствует о грандиозной конструктивной работе по восстановлению текста до-кончальной грамоты и всего наказа, проделанной составителями «Памятников».
После докончальной грамоты сделана «припись послова», которой под докончальной грамотой — «шах Аббасове слово» — нет.
«А се припись послова.
На сей перемирной грамоте мы, великого государя... Федора Ивановича... [титул]... великие послы яз, воевода и иа-месник арзамаской князь Василей Васильевичь Тюфякин, яз, дьяк Семейка Емельянов целовали есмя крест. И печати свои к сей перемирной записи привесили, на том, что Божиею ми-лостию великому государю, царю... Федору Ивановичю... з братом своим, с Аббас шаховым величеством Персидцким и Ширванским и иных то перемирное постановленье держати крепко о всем по тому, как в сей записи написано. А великому государю, Аббас шахову величеству прямити великому государю нашему... Федору Ивановичю... во всем по тому, как в его докончальной грамоте писано.
А в грамоте докончальной написати с того списка, каков список мы, царского величества послы, дали Аббас шахова величества думным людем по договору с ними. А в чем будет в той докончальной грамоте Аббас шахова величества написано будет не потому, как мы дали, написав в списки, какое дело прописано, или не по тому написано для какие хитрости, и та правда не в правду, и дело не в дело. А будет все дело писано будет в докончальной грамоте потому, как мы, царского величества послы, список дали, и то будет крепко и нерушимо. А как будут у великого государя, наше
10 Крепкая правда — твердое обещание.
10 Заказ ill 289
го царя... Федора Ивановича... Аббас шахова величества великие послы, и великому государю нашему... Федору Ивановичи)... с той грамоты, у которой мы печати свои привесили, и крест на ней целовали, велети написати своя грамота в слово в слово, и печать свою великому государю нашему к той грамоте привесити, и крест на той грамоте целовати перед его послы, и та грамота великому государю нашему... Федору Ивановичю... дать... Аббас шахова величества послом, и послов его отпустити к нему не задерживая.
А будет Аббас шах сам на докончальной грамоте правды учипити не похочет, а велит правду учинити своему ближнему человеку, и в шахове б докончальной грамоте написали в приписи: На сей перемирной грамоте яз, великого государя Аббас шахова величества ближней... [человек] дал есми правду и шерть учинил на сей перемирной грамоге за государя своего Аббас шахово величество великому государю... Федору Ивановичю... да титло сполна, что великому государю нашему Аббас шахову величеству быти з братом своим с великим государем... Федором Ивановичем... в дружбе и в любви и правити о всем по тому, как в сей докончальной грамоте писано» [28, 107—109-а, 168-а; 42, 377, 378].
Таков проект обязательства русской стороны.
Обязательство же иранской стороны — «докончальная грамота •— шах Аббасово слово», как уже говорилось, повторяет русское обязательство с небольшими отклонениями. Для сравнения приведем начальную часть обязательства иранской стороны.
«Докончальная грамота — шах Аббасово слово»:
«Вседержителя бога волею мы, великий государь Иранский и Тиранский Аббас шахово величество Персицкие и Ширваиские земли и иных учинился есмя в любви и в соединенье и в вечном докончанье с вами, з братом нашим, с высочайшим и великостольнейшим, с великим государем... Федором Ивановичем... [титул].
Быти нам с тобою, братом нашим... Федором Ивановичем... в дружбе и в любви везде заодин, и добра мне, великому государю шах Аббасову величеству тебе, брату нашему... Федору Ивановичю хотети и твоим землям везде, где б ни было, и другу твоему другом быти, а недругу недругом быти».
«А тебе, великому государю... Федору Ивановичю... хоте ти добра нашему шах Аббасову величеству и нашим землям везде, где б ни было, и другу нашему другом быти, а недругу нашему недругом быти. И на всех недругов быти нам с вашим царским величеством, а вам, брату нашему, с нами заодин.
Хто будет нам... шах Аббасову величеству друг, тот и
290
вам, брату нашему, царю... Федору Ивановичю... друг, а хто будет нам... шах Аббасову величеству недруг, тот тебе, брату нашему... Федору Ивановичю... недруг. А хто будет нашему царскому величеству друг, тот и нам, шах Аббасову величеству друг, а хто будет тебе, брату нашему... Федору Ивановичю... недруг, то и нам... шах Аббасову величеству недруг» [28, ПО, 119; 42, 371].
Сравнение этой части обязательства шаха Аббасова с такой же частью обязательства русской стороны показывает, что в первом абзаце обязательства русского царя Федора Ивановича нет слова «докончанье», обозначающего па старорусском языке договор, заключенный в письменной форме.
Получается, что русская сторона обязывалась быть с шахом Аббасом «в дружбе и в вечном соединенье», а иранская сторона обязывалась быть с русским царем «в любви и в соединенье и в вечном докончанье», т. е. не только объединиться, но и заключить письменный договор.
Простое ли это упущение в тексте документа, или попытка русских дипломатов получить от иранской стороны большее обязательство, чем дать самим?
Формально получается, что последнее предположение вернее, но по существу и всему духу обоих обязательств следует, что оба обязательства построены на принципе полной взаимности и равноправия обеих сторон.
К тому же сам факт заключения этого соглашения с обменом докончальными грамотами говорит о подписании взаимно совершенно одинакового соглашения, носящего характер наступательно-оборонительного военного союза против Османской империи и других недругов, таких, как хан Бухары для Иранского государства и крымский хан для Московского.
Договор не ограничивается вопросами военного характера. Более трети в его проекте посвящено вопросам дружбы, торговли и обеспечения сохранности имущества умерших в чужой стране купцов.
Обращает на себя внимание пункт о проезде купцов через территории договаривающихся стран и о транзите их товаров в другие страны. Последнее тем более примечательно, что проблема транзита была связана с вопросом о борьбе против Турции.
Заслуживает внимания также и небольшой, но важный заключительный пункт о взаимном обязательстве сохранять Территориальную неприкосновенность обоих государств [28, 44, 125, 124, 113, 112; 42, 376, 377]. Пункт, явно рассчитанный на обеспечение прав русской стороны на города и владения в Дагестане и в Прикаспии, такие, как Дербент, Баку, Аабарда, возможно и Грузия, главным образом — Восточная.
10*
291
Прежде чем рассматривать последний документ — наказ Посольского приказа Тюф якину и Емельянову, следует, во-первых, напомнить, что только благодаря составителям «Памятников» этот наказ приобрел форму цельного документа. В архивном же деле за 1595—1598 гг. он представляет собой груду разрозненных листов (столбцов) и их отрывков, сложенных в беспорядке и так пронумерованных [42, 347, прим.]. Во-вторых, необходимо ясно представить себе обстановку, в которой составлялся наказ, чтобы понять его.
Наличие в наказе всякого рода «если» и различных вариантов, а также настойчивость, рекомендованная при переговорах, показывают, что в Москве было большое желание заключить договор с Ираном против турок.
Московское государство к 1597 г. настолько оправилось от тягот Ливонской войны, что, обезопасив себя на западе и северо-западе от Польши и Швеции и закончив строительство засечных линий на юге страны, решило перейти в наступление против турок, татар Крыма и на Кавказе. Набеги крымских татар (по приказам турецкого султана) наносили тяжелые рапы Русскому государству. Достаточно вспомнить последние набеги татар, дошедших почти до стен Москвы в начале июля 1591 г. и безнаказанно разоривших в 1592 г. Рязанскую, Каширскую и Тульскую земли.
Османская империя с 1593 г. вела тяжелую войну со своими западными соседями. Намечалась солидная коалиция: Австрия, папа римский, Венеция, Польша и др. Австрия и папа Римский вели переговоры с Борисом Годуновым о присоединении к этому союзу христианских государств. Посольство от Рудольфа II должно было прибыть к моменту отправки посольства Тюфякина — Емельянова. От него ждали решительного слова о заключении союза против Турции.
В наказе ясно сказано о целях и задачах посольства, скрупулезно точно указано, что и как говорить русским послам при разных обстоятельствах и ответах иранской стороны.
Начинается наказ с многочисленных указаний протокольного характера. Они представляют интерес потому, что русскому послу предписывалось в категорической форме требовать выполнения иранской стороной установленных норм дипломатического этикета и соблюдения неприкосновенности посольства. В случае же их нарушения русский посол должен был отказаться «править посольство». Например, Тюфякину и Емельянову категорически запрещалось допускать иранские таможенные власти к осмотру и переписи посольского багажа. Для того чтобы исключить даже поводы для такого осмотра, Тюфякину не разрешили взять с собой русских купцов, хотя причина этого указана другая. В наказе говорится: «Из Асторахани торговых людей с собою в Кизылбаши от
292
нюдь никакова человека не имати, потому что от торговых людей всякое дело росделастца [т. е. распространяется.— fl. 5.] и вести многие московски[е] розсказывают...» [28, 91; 42, 341]. Надуманность такого объяснения не требует особых доказательств.
Если иранские власти, говорилось в наказе, все же учинят какое-либо «безчестье» русскому посольству, Тюфякин должен был применить угрозу разрыва дипломатических сношений с Ираном. Ему велено было заявлять, что тогда и «над государя их Аббас шаховыми послы безчестье же учинят и ссылки вперед меж царского величества к шаху не будут» [28, 40; 343, 344].
Не должен был Тюфякин «править посольство», если шахский двор будет настаивать на излюбленном своем обычае приема шахом русского посольства в поле «на коне». В таком случае предписывалось «к шаху на посольство не ходи-ти...» [28, 30, 31; 42, 345]. Также, чтобы на приемной аудиенции у шаха, устраиваемой для русского посла, не было послов других государств, а особенно турецкого. В противном случае Тюфякин должен был «пришед к шаху [в полату] посольства не правити, [а] итти вон ис полаты» [28, 34; 42. 344].
В другом пункте наказа указывалось, что именно Тюфякин должен добиваться целования руки шаха, и запрещалось прикладываться к ноге шаха, на чем русский посол должен был «стояти накрепко...» [28, 30, 34; 42, 344, 345].
Так же решительно и категорически предписывалось Тюфякину и Емельянову настаивать на том, чтобы переговоры с иранскими дипломатами велись в официальных государственных помещениях и ни в коем случае не в домах шахских ближних людей, куда, говорится в наказе, «не езживать...». «О том послом отказати накрепко и к шаховым ближним лю Дем однолично на двор не ездити» [28, 53, 54, 72; 42, 353].
Далее в наказе подробно перечислялось, что именно должен был сказать посол в речи на приеме у шаха. Особенно подчеркивалось, чтобы после передачи поклона от царя посол привел полный титул русского государя, перечислив, обладателем каких земель он является; после этого только можно было перейти к деловым разговорам. Посол должен был напомнить шаху о присылке им в Москву гонца Анди-бека и кУпца Али Хосрова 11 с грамотами о дружбе, а также о том, что Анди-бек говорил устно и «тайно» Борису Годунову, Т- е. о желании шаха Аббаса «укрепяся... стояти на турского [султана] и на бухарского [хана] и на всех своих недругов Заодин...».
11 Они были в Москве в январе — июле 1595 г.
293
Прежде чем рассматривать последний документ—наказ Посольского приказа Тюфякину и Емельянову, следует, во-первых, напомнить, что только благодаря составителям «Памятников» этот наказ приобрел форму цельного документа. В архивном же деле за 1595—1598 гг. он представляет собой груду разрозненных листов (столбцов) и их отрывков, сложенных в беспорядке и так пронумерованных [42, 347, прим.]. Во-вторых, необходимо ясно представить себе обстановку, в которой составлялся наказ, чтобы понять его.
Наличие в наказе всякого рода «если» и различных вариантов, а также настойчивость, рекомендованная при переговорах, показывают, что в Москве было большое желание заключить договор с Ираном против турок.
Московское государство к 1597 г. настолько оправилось от тягот Ливонской войны, что, обезопасив себя на западе и северо-западе от Польши и Швеции и закончив строительство засечных линий на юге страны, решило перейти в наступление против турок, татар Крыма и на Кавказе. Набеги крымских татар (по приказам турецкого султана) наносили тяжелые раны Русскому государству. Достаточно вспомнить последние набеги татар, дошедших почти до стен Москвы в начале июля 1591 г. и безнаказанно разоривших в 1592 г. Рязанскую, Каширскую и Тульскую земли.
Османская империя с 1593 г. вела тяжелую войну со своими западными соседями. Намечалась солидная коалиция: Австрия, папа римский, Венеция, Польша и др. Австрия и папа Римский вели переговоры с Борисом Годуновым о при соединении к этому союзу христианских государств. Посольство от Рудольфа II должно было прибыть к моменту отправки посольства Тюфякина — Емельянова. От него ждали решительного слова о заключении союза против Турции.
В наказе ясно сказано о целях и задачах посольства, скрупулезно точно указано, что и как говорить русским послам при разных обстоятельствах и ответах иранской стороны.
Начинается наказ с многочисленных указаний протокольного характера. Они представляют интерес потому, что русскому послу предписывалось в категорической форме требовать выполнения иранской стороной установленных норм дипломатического этикета и соблюдения неприкосновенности посольства. В случае же их нарушения русский посол должен был отказаться «править посольство». Например, Тюфякину и Емельянову категорически запрещалось допускать иранские таможенные власти к осмотру и переписи посольского багажа. Для того чтобы исключить даже поводы для такого осмотра, Тюфякину не разрешили взять с собой русских купцов, хотя причина этого указана другая. В наказе говорится: «Из Асторахани торговых людей с собою в Кизылбаши от
292
нюдь никакова человека не имати, потому что от торговых людей всякое дело росделастца [т. е. распространяется. — /7. Б.] и вести многие московски[е] розсказывают...» [28, 91; 42, 341]. Надуманность такого объяснения не требует особых доказательств.
Если иранские власти, говорилось в наказе, все же учинят какое-либо «безчестье» русскому посольству, Тюфякин должен был применить угрозу разрыва дипломатических сношений с Ираном. Ему велено было заявлять, что тогда и «над государя их Аббас шаховыми послы безчестье же учинят и ссылки вперед меж царского величества к шаху не будут» [28, 40; 343, 344].
Не должен был Тюфякин «править посольство», если шахский двор будет настаивать на излюбленном своем обычае приема шахом русского посольства в поле «на коне». В таком случае предписывалось «к шаху на посольство не ходити...» [28, 30, 31; 42, 345]. Также, чтобы на приемной аудиенции у шаха, устраиваемой для русского посла, не было послов других государств, а особенно турецкого. В противном случае Тюфякин должен был «пришед к шаху [в полату] посольства не правити, [а] итти вон ис полаты» [28, 34; 42. 344].
В другом пункте наказа указывалось, что именно Тюфякин должен добиваться целования руки шаха, и запрещалось прикладываться к ноге шаха, на чем русский посол должен был «стояти накрепко...» [28, 30, 34; 42, 344, 345].
Так же решительно и категорически предписывалось Тюфякину и Емельянову настаивать на том, чтобы переговоры с иранскими дипломатами велись в официальных государственных помещениях и ни в коем случае не в домах шахских ближних людей, куда, говорится в наказе, «не езживать...». «О том послом отказати накрепко и к шаховым ближним людем однолично на двор не ездитн» [28, 53, 54, 72; 42, 353].
Далее в наказе подробно перечислялось, что именно должен был сказать посол в речи на приеме у шаха. Особенно подчеркивалось, чтобы после передачи поклона от царя посол привел полный титул русского государя, перечислив, обладателем каких земель он является; после этого только можно было перейти к деловым разговорам. Посол должен был напомнить шаху о присылке им в Москву гонца Анди-бека и кУпца Али Хосрова 11 с грамотами о дружбе, а также о том, что Анди-бек говорил устно и «тайно» Борису Годунову, Т- е. о желании шаха Аббаса «укрепяся... стояти на турского [султана] и на бухарского [хана] и на всех своих недругов заодин...».
11 Они были в Москве в январе — июле 1595 г.
293
живаться, а ехать прямо в Астрахань и Москву [28, 44, 64 63, 95; 42, 354—357].
Представляют интерес и те части наказа, в которых затрагиваются вопросы, вытекающие из договора после его заключения. Например, если бы шах спросил у Тюфякина, будет ли русский государь оказывать Ирану конкретную военную помощь, он должен был ответить, что по мере того, «как укрепитца ,е з государем вашим в братцкой любви и в соединенье, и тогды на турского и на бухарского з государем вашим... учнет стояти заодин и рать свою в помочь государю вашему учнет давати...». Или, например, о передаче Русскому государству Баку и Дербента. В противоположность сказан ному в тексте докончальной грамоты о передаче вместе с Баку и Дербентом Шемахи, в наказе русским послам предписывалось говорить об оставлении этой столицы Ширван-ской провинции в руках шаха Аббаса. Русский посол должен был сказать, чтобы «в государеву [царя Федора] сторону поступился шах Дербени да Баки, а Шемаха и иные городы все, которых шах доступит 16 17 у турского [султана] в шахову сторону [перейдут]» [28, 28, 36; 42, 352—353].
И последнее наставление наказа заключалось в том, чтобы Тюфякин и Емельянов, если «шах на их речи, что они учнут говорити на посольстве, ответу учинити не велит..., [тогда Тюфякин и Емельянов должны] прнказати к шаховым ближним людем..., [чтобы] на те б их речи шах велел им ответ учинити...». Если же захочет шах Аббас «быти со государем... Федором Ивановичем... в докончанье и в соединенье и на докончальной грамоте правду учинит... [в этом случае Тюфякин и Емельянов должны] список, какове быти докончаль-нсй грамоте шахову слову, дати шаховым ближним людем и о укрепленье говорити по сему государеву наказу» [28, 57, 58; 42, 357, 358].
Заслуживает внимания и раздел наказа «на память послам». В нем давались указания, как разъяснять шаху или его ближним людям события, наиболее их интересующие. Например, о Грузии.
Если ближние люди шаха сами начнут разговор, указывалось далее в этой памятке, о том, что царь Федор просил шаха через Звенигородского отпустить в Москву сына грузинского царя Александра, то русский посол должен был ответить, что было бы хорошо, если бы шах отпустил царевича Константина «Александрова... сына с нами... ко государю нашему любовь своя братцкая показати» [28, 61, 73; 42, 360].
16 Как укрепитца — когда заключит договор.
17 Доступит — завоюет, заберет, захватит.
296
Этот пункт памятки наглядно показывает, что Русское государство, чтобы достигнуть главного — подписать с шахом договор о военном союзе против Турции — запрещало в 1597 г. своему послу поднимать вопрос о Грузии, хотя за три года до этого поручало посольству Звенигородского, по просьбе Александра, вызволить из рук шахского двора царевича Константина.
На вопрос шаха об отношениях между царем Федором и султаном Турции Тюфякин должен был отвечать, что султан Мурад 18 присылал к царю посланника с просьбой «с ним быти в дружбе...». Но царь Федор из дружбы к шаху Аббасу и к Рудольфу австрийскому «с турским салтаном в дружбе и в любви быти не хочет и посланников его без дела отпустил 19, только гонца своего к салтану отпустил для торговых дел» [28, 60; 42, 360, 361].
Относительно римского цесаря Рудольфа II в памятке указывалось о необходимости разъяснить шаху, что царь Федор находится с ним в дружбе и что, когда в Москве был шахский посол Хаджи Хоеров, «в то же время приходил., .[в Моею ву] от Рудельфа цесаря римского посол его Миколай Вар-кач о многих о великих делех, которые настоят 20 великим государем... к прибытку... и говорил на посольстве от Рудельфа цесаря, чтоб великий государь наш... к Аббас шахову величеству...» послов направил склонять шаха к союзу против турок [28, 56, 65; 42, 358]. Когда же уезжали в мае 1597 г. из Москвы Тюфякин и Емельянов, то от Рудольфа II пришли большие послы21... которые говорили Борису Годунову 25 мая 1597 г. о соединенье22 против турок [28, 56, 62; 42, 358—362].
Следующее инструктивное указание в памятке касалось Тарковского шамхала. Оно свидетельствует о том, что уже в 1597 г. отчетливо наметилось противоречие между Русским государством и Сефевидским Ираном относительно Дагестана и Грузии. Московские власти зондировали почву в Иране в
Посольский приказ составлял наказ, не зная еще, с декабря 1595 г. султаном был уже Мехмед III
случае наблюдается обычная дипломатическая игра: и
Очевидно, что в Турции (15951603).
19 В данном __j._________„____ ________ „______________ —г- -
Русская, и иранская стороны заверяли друг друга в том, что с турками поддерживают сугубо официальные отношения и т. д.
20 Настоят — наставлять, поучать [244, II, 338]. Здесь,должно быть, в смысле — предстоят, надлежат.
21 Речь идет об ответном посольстве на миссию М. И. Емельянова и Афанасия Власьева Бургграфа Допатовского, о котором говорилось вьцце.
22 В действительности же Донатовский не привез с собой положи-едьного, ожидаемого от Рудольфа II ответа о немедленном заключении титурецКого военного соглашения [134, III, X, III, 107, 108].
297
отношении своего вторжения в Закавказье, предписывая Тюфякину заявить шаху о подданстве Тарковского шамхала русскому царю. Он должен был сказать шаху или его ближним людям, что шамхал изменил шаху Аббасу и «ссылался» с турецким султаном, несмотря на что шамхал просил царя Федора взять его «под свою царьскую руку и во оборону». Царь Федор дал согласие, но шамхал стал «непослушен» и ограбил шахского гонца Кая 23, чем хотел помешать отношениям Русского государства с Ираном. За это московские власти послали на шамхала рать, которая сожгла Тарки, Андрееву деревню 24 и другие кумыцкие селения и «остроги в шев-каловой земле на Койсе поставили новые...», и там люди многие устроены на землях шамхала. Ныне же шах Аббас приказывал через своего посланца Анди-бека (1594—1595), чтобы царь Федор помиловал шамхала «и воеватп не велел, а он [шамхал] впе[ред буд]ет в государя нашего [царя Федора] жалованье». Царь Федор исполнил просьбу шаха Аббаса и «шевкала пожаловал... [завоевывать]... его не велел, а послал к нему сына боярсково к шерти [шамхала] привести и в заклад взять сына его» [28, 81; 42, 362].
В отношении другого наметившегося к концу XVI столетия русско-иранского противоречия — Грузии, в памятке Тюфякину предложено говорить о ней только, если иранцы спросят сами. В этом случае следовало сказать, что эта страна находится под защитой Московского государства и поэтому всю Иверскую землю царь Федор будет оборонять, так как считает, что «грузинской Александр веры крестьянские, а ныне учинился в воле государя нашего и обороняти его государь наш велел для крестьянские веры ото всех его недругов...». Тюфякин должен был добавить, что поэтому в последние годы русские и грузинские послы живут25 26, как у «грузинского царя Александра, так и у царя Федора постоянно» [28, 73; 42, 360].
Заслуживают внимания указания в памятке о том как «будучи им в Кизылбашской земле проведывати себе тайно, как ныне... шах с турским салтаном и з бухарским [ханом]: хочет ли быть в миру или воеватца...» и «послы и посланники бывали ль [от них]... о чем приходили...». А также «многая ли рать у кизылбашского шаха, как вся зберетца» [28, 85; 42, 365, 366]. То же и в отношении политических связей с другими соседями Ирана.
23 Это произошло в 1592 г., во время следования Кая сухопутным путем из Дербента в Терки через Тарки.
24 Андреева деревня, т. е. селение владельца Айдара, Эйлерова де-
ревня, резиденция отделившегося сына Тарковского шамхала [121, 247]
26 Живут — здесь в смысле — бывают, пребывают.
298
Особо в наказе говорилось, как следует поступать, если в Каспийском море судно посольства попадет в руки турок. В этом случае посольству предписывалось: во-первых, все грамоты к шаху Аббасу, наказ и роспись подарков бросить незаметно в воду, «изготовя с каменем тайно, обезав [обвязав] крепко во что, да вкинути в воду, чтоб никому неприметно было, или, приготовя огонь, зжечь, или изодрать... лише оставити у себя грамота о торговом деле, что им указано самим...»; во-вторых, говорить, когда «учнут их спрашивать паши... или судовые капитаны...», что едут к шаху по торговым делам, предъявляя царскую грамоту к шаху с претензией на возмещение за невозвращенные казенные товары, еще во времена Ивана IV вывезенные в Иранское государство [28, 99, 102; 42, 368, 369].
Ознакомление со всеми этими документами показывает, что Тюфякину и Емельянову поручено было в качестве основной задачи — заключить с шахом Аббасом договор о совместной военной борьбе против Османской империи с компенсацией за это Московскому государству городов Дербента и Баку, а по возможности и Шемахи. Для этого их снабдили проектом договора в виде двух докончальных грамот.
О размере территории, подлежащей передаче Московскому государству вместе с этими городами, в документах и наказе ничего не сказано. Очевидно, вопрос о ней должен был разрешиться впоследствии.
Вторая задача русских послов заключалась в подписании ими торгового соглашения об условиях русско-иранской торговли, предусматривавшего ликвидацию препятствий для ее развития. Послы должны были заверить шахский двор в том, что с русской стороны будут приняты необходимые меры по борьбе с конкретными нарушителями нормальных условий русско-иранской торговли. Был поставлен и вопрос о транзите.
Кроме того, Тюфякин и Емельянов должны были во взаимоотношениях с иранскими властями добиваться максимального выполнения ими установленных правил дипломатического церемониала, дабы не уронить «чести» московского царя.
* * *
Точной даты выезда посольства Тюфякина из Москвы нет. Очевидно, это было в конце мая, так как 4 июня оно прибыло в Нижний Новгород, а 18 июня — в Казань [28, 177, 189; 42, 395, 396, 400].
Тюфякина так торопили в Москве с выездом, что, находясь в Нижнем Новгороде, 4 июня 1597 г. он доносил в Посольский приказ, что им не получено то, что «на Москве не дано...», то есть «записи... [как] Аббас шаху поклон править
299
[от царя] и речь говорити, и поминки и грамоты и списка, какове быти докончальной...»; также и от Бориса Годунова не получено «к Аббас шаху и к Ферхад-хану грамот и помпн-ков и особного наказу...» [28, 177, 178; 42, 396].
Все это посольству доставили только в Казань, где Тюфякин договорился с Имам Кули-беком о совместном путешествии в Иран. 26 июня они выехали из Казани. Задержка произошла по вине казанских воевод И. М. Воротынского «с то-варыщи». В донесении послов из Казани, как, впрочем, и из Астрахани, приводились примеры не только плохой работы аппарата воеводства, но и беспредельного местнического гонора, волокиты и упрямства воевод. Пробивать эту стену русским послам приходилось ежедневно, посылая по 3—4 раза па день своих людей с настойчивыми просьбами о предоставлении то гребцов, то кормщиков, то лошадей и т. д.
Получив в конце концов все нужное, оба посольства выехали из Казани 26 июня и 14 июля прибыли в Астрахань, покрыв в рекордный по тем временам срок расстояние по Волге около 2000 км [28, 199, 200, 223; 42, 407, 408, 418, 419].
Невзирая на то что для ускорения подготовки судов для них в Астрахань был заблаговременно послан переводчик Дербышев, астраханские воеводы И. М. Бутурлин и Деменьша Черемисинов задержали отправку посольства за море на две недели. Как сообщал Тюфякин в Москву, особенным бюрократизмом отличались Черемисинов и дьяк Фома Панин, от которого пострадал даже шахский посол Имам Кули-бек. Эго тем более удивительно, что обычно к иностранным посольствам в провинции относились с достаточным вниманием. Как сообщал Тюфякин, в Астрахани иранскому послу предоставили одну лошадь для переезда на судно. И «посол ехал до судна один на лошади, а шаховы дворяне и посольские люди шли за ним до судна все пеши» [28, 239, 240; 42, 405, 406]. Более того, из непонятного упрямства астраханские воеводы упорно возражали против найма на бусы посольства двух наиболее опытных и знающих, рекомендованных шахским послом Имам Кули-беком, вожей 26 «Магмута да Усейна...». Посол говорил, что «Их промысл27, что из Гиляну торговых людей на бусах наймуютца... и морской ход добре знают...» [28, 202, 203; 42, 409, 410].
Астраханские же воеводы настаивали на своей кандидатуре—гилянце Неометя; о нем как о плохом знатоке кораблевождения и о сомнительной его репутации Имам Кули-бек сообщил Тюфякину. Последний доносил в Москву, что «Нео-
26 В о ж и — проводники; здесь — штурманы, ведущие корабли [244, I, 281].
27 Промысл-т промысел, занятие.
300
Метя... худ28 и вор и морского ходу в Гиляни мало знает, а знает [он]... дорогу в турского [султана] городы в Шемахи да в Дербени да в Баку...». Главное же, что утверждал Имам Кули-бек, этот Неометя «к вам... на бусу хочет [наняться] для того, чтоб завести вас в турсково [султана] город, в которой пи буди и ему... будет за то от турского [султана] жалованье, что вас завезет» [28, 203, 204; 42, 409, 410].
С большим трудом Тюфякину удалось настоять на своем, и Мохаммед и Хосейн были наняты за 18 рублей на рейс от Астрахани до Гиляна [28, 223; 42, 418, 419].
Преодолев эти трудности, Тюфякин с посольством выехал к устью Волги 29 июля 1597 г., а Имам Кули-бек — 30 июля. 5 августа оба посольства на разных бусах отправились в море 29.
Уж к этому времени посол Тюфякин был «добре болен ногою, лежит в постели...», писал в донесении Семен Емельянов [29, 1; 42, 430].
В море, при первом же сильном ветре, бусы русского и иранского посольств потеряли друг друга из виду. Отъехав от Астрахани 150 верст, 8 августа неожиданно умер В. В. Тюфякин. Его тело отправили в Астрахань [28, 225; 42, 419].
По положению, в случае смерти первого посла посольство возглавлял второй посол. «Я взял на себя править посольство,— донес Емельянов в Посольский приказ,— и пойду к шаху» [28, 226; 42, 419].
После месячного блуждания по морю судно русского посольства прибыло к гилянским берегам 7 сентября, а буса Имам Кули-бека 18 сентября. Емельянов отдал орудийный салют — «велел стрелять ис пищалей...» [29, 2, 5; 42, 430, 432]. В ответ к Емельянову прибыл на сандале для приветствия представитель гилянских властей Хаджи Хосейн, пригласивший русского посла выгрузиться. Он сообщил, что шах Аббас, узнав о прибытии посольства 30, «прислад пристава... Кадыр Гулы бека, ближнего своего дворянина, [который] стоит на берегу, а ждет... вас, государевых послов...».
На пристани в устье реки «Лянгурски» Емельянова встретил «шахов пристав Кадыр Гулы бек да гилянской воевода Хозя Комаль...». Они отвели русского посла в шатер. По дороге, доносил далее Емельянов, «в те поры играли сурпы 31 и
28 Худ, худой — здесь в смысле плохой, дурной, опасный человек.
29 До 30 июля астраханский воевода не разрешал выезд в море Иранскому послу Имам Кули-беку. Очевидно, потому, что тот в чем-то ]цРУшил правила выезда людей или вывоза товаров [28, 203, 210; 42, 411,
30 Шахский двор узнал о прибытии русского посольства, очевидно, через какого-либо иранского купца, выехавшего из Астрахани ранее по-Ольства Тюфякина — Емельянова.
1 Сурны — зурны.
301
по накром и в бубны били человек с пятнадцать, и обезьяна плясала, ездя на козле в пансыре и в шеломе и в саадаке и с щитом, а козел под нею оседлан...» [29, 4; 42, 431, 432]’
В шатре Кадырь Кули-бек приветствовал Емельянова, заявив ему, что прислан шахом в Гилян «встретите и в Каз-бин с вами.... ехати и корм вам давати и в приставстве у вас быти». Емельянов ответил, что русский царь прислал к шаху Аббасу «послов своих великих воеводу и наместника арзамасского князя Василья Васильевича Тюфякина да меня... [но] судом божиим... посла князя Василья... в животе не стало на море, а мне велено по государеву наказу государево дело делать со князем Василием вместе...». Поэтому, закончил речь русский посол, Кадырь Кули-бек «вел бы меня к Аббас шахову величеству».
Тронутый такой необычно хорошей встречей со стороны иранских властей, когда даже «корм» стали давать сразу же, чем они не баловали прежних русских послов и посланников, за исключением, пожалуй, Звенигородского, Емельянов записал в статейном списке: «А прежде с его государевым послом на пристани такова встреча не бывала» [29, 3, 4; 42, 431].
На следующий день, 8 сентября 1597 г., к Емельянову приехал из города Лааджана32 33 Хаджи Ага-бек с аналогичным приветствием и заявлением, как и Кадырь Кули-бек, что прибыл для сопровождения посольства в город Лянгур, расположенный «от реской 34 пристани верст с семь». В двух верстах от этого города русскому посольству была организована почетная встреча со стороны «лянгурских посацких людей человек з двесте, и шли до Лянгура по берегу, идучи играли также, что и на пристани» [29, 5; 42, 432].
Пока что все шло хорошо. Но в Лянгуре, где свирепствовало, как и по всему Гиляну, моровое поветрие 35, посольство задержали почти на две недели. Сначала по причине того, что ждали приезда иранского посла Имам Кули-бека, прибывшего 18 сентября, а потом ожидали Шах Назара с его служащими, присланного от «казбинского воеводы Меркуни бека» для встречи, обслуживания и сопровождения посольства в столицу. Меркунь-бек, по словам Шах Назара, «стоит на горах в Дилемане 36 городе, а ждет тебя, государева пос-
32 Саадак, с а г а д а к — полный набор вооружения луком со стрелами или чехол для лука и стрел [244, III, 237].
33 Лааджан— центр Лахиджанской провинции город Лахиджан
34 Реская — рештская, от города Решт.
35 Неджеф Мо’эззи назвал эту эпидемию «огненной болезнью» [ЗЮ, 280]. Возможно, что это была тропическая лихорадка или ветряная оспа, особенно трудно переносимая иностранцами, не акклиматизировавшимися в тяжелом для них гилянском субтропическом климате в летнюю жару.
36 Дилемая— Дильман, город в горах, на полдороге от Решта в Казвин.
302
да> на дороге...» [29, 5; 42, 432]. Подтвердил он также и выдачу по шахову приказу кормовых денег русскому посольст-ру на 75 человек «на день по сту по семи десятке келе-цгей37...», которые соответствовали «против русских денег одиннадцать рублев тридцать алтын...».
Следовательно, Шах Назар увеличил кормовые посольству Со 100 келешей, соответствовавших семи рублям, выдаваемых Емельянову с первых дней приезда в Гилян, до 170 келешей [29, 5; 42, 432].
Двухнедельная задержка в Лянгуре стала роковой для посольства. Очевидно, Емельянов узнал об эпидемии в Гиляке сразу же по высадке на берег. Вместо того, чтобы возвратиться на корабль и искать другого пути па Казвин38, он высадился на берегу и в числе первых заболел. Через 12 дней в статейном списке от 19 сентября записано, что «Семен Емельянов разнемогся огневою немощью...».
Несмотря на болезнь, он двинулся 21 сентября из Лян-гура в Лахиджан, где его торжественно встретили «за версту от города посадцких людей человек с пятьсот пеших да человек с пятьдесят конных» [29, 6; 42, 432, 433].
Около города «встретил Вели султанов сын да Вели султанов тиун39. А игры были те же, что и в Лянгуре».
В Лахиджане Емельянову стало хуже. За четыре дня пребывания здесь русского посольства «все люди разболели-ся...», настолько, что при выезде 26 сентября по настоянию властей из Лахиджана «Емельянова понесли на носилицах, конечно, больново...». Остальных людей посольства, тоже больных, повезли насильно, невзирая на ужасающе изнурительную жару.
В статейном списке так описана эта страшная картина шествия больных, порой полумертвых людей: «А се жарко непомерно от солнца испекло, а укрытись негде, лесу отнюдь нет». Несмотря на жару, «подьячево Ивана Дубровского и переводчика Есен Алея и толмача Стефана Маслова и стрельцов и боярских людей повели, [а] которой не может на лошади сидети и тех привязывали к лошади, чтоб не свалился, а иной, сваляся с лошади, тут и умрет; а иново на стан мертвово привезут, привязана к лошади; а иново мужик [проводник] за бедры, сидя, в беремяни держит, чтоб с лошади не свалился и не убился» [29, 6, 7; 42, 433].
37 Келеш— был равен приблизительно двум алтынам, т. е. шестисеми копейкам.
38 Например, можно было, вернувшись на корабль, проехать вдоль побережья и высадиться в одном из портов Мазендерана, откуда про ехать горами в Казвин
39 Тиун — слуга, домочадец, должностое лицо по управлению города или местности [244, III, 961].
303
Проехав от Лахиджана 10 верст, Емельянов скончался 26 сентября 1597 г. в шахской деревне. «Тут его и схоронили, а с ним человека его Ивашка Кузьмина. И велел над Семеном [Емельяновым] шах Аббас поставите великую гробницу каменую» [29, 6, 7; 42, 432, 433].
Перед смертью Емельянов, преисполненный чувства ответственности за порученное ему государственное дело, оставил наказ подьячему Дубровскому, который как старший по чину возглавил посольство. «Сколько душевной силы надо было найти больному дьяку,— писал в 1898 г. академик Н. П. Лихачев, — чтобы... продиктовать... наказ, обсудить в нем меры, который должны были быть приняты по случаю смерти обоих послов, и, передав дела посольства, оформить документ приложением печати» [158, 14].
Однако смерть Емельянова не остановила ревностных исполнителей шахского приказа. Они заставили людей посольства продолжать путь. В Дильмане за четыре дня пребывания похоронили еще семь человек. Посольство возглавил Дубровский.
Следующая запись в статейном списке раскрывает полностью жестокую роль исполнительных и бессердечных слуг шаха Аббаса: «После смерти посла [Емельянова]... пристав Кадыр Гулу бек и лааджанский дияк...» Хаджи Ага-бек и люди Меркунь-бека казвинского говорили подьячему Дубровскому, что «Божья де воля сталаса [что посол умер], но чтоб он ехал к шаху в Казбин» [29, 7; 42, 433].
Совсем больной, Дубровский не хотел ехать дальше. 26 сентября он потребовал, чтобы иранские представители вернули оставшихся в живых на судно посольства: «Повезите нас назад в Лянгур на тех же подводах...». Дубровский пытался воздействовать на упрямых шахских людей, доказывая, что он неправомочен возглавлять посольство, поэтому «в Казбин нам к Аббас шахову величеству ехати не по-што...».
Все было напрасно. В ответ ему твердили: «Нам делати по шахову приказу, а не по вашему, вести нам вас совсем к шаху» [29, 8; 42, 433, 434]. И 27 сентября 1597 г. иранские власти совершили очередное насилие: они велели седлать лошадей и сажать на них больных людей посольства.
Дубровский смог добиться в Дильмане отсрочки выезда лишь на четыре дня. На пятый, невзирая на плохое состояние здоровья посольских людей, их насильно посадили на лошадей. «А у всякие у них лошади и за всяким человеком [сидело] по проводнику... испривязав больных к коням, повели в Казбин. Да так то везли привязываючи к коням идо *
40 По другим данным, Емельянов умер 24 сентября [28, 273; 42, 426].
304
Казбина, — рассказывает нам статейный список об этом скорбном пути посольства, — а который человек умрет и того, привезут в стан мертвово, привязана к лошади».
В результате 70-верстного перехода в Дильман по дороге умерло трое, а в этом городе — семеро, в том числе и Иван Дубровский [29, 9; 42, 434].
Члены русского посольства в трудных условиях проявили высокое чувство долга и ответственности. Подьячий Иван Дубровский, как пишет Н. П. Лихачев, «в смертный час... только и думал об исполнении своего долга...» [158, 14]. Накануне своей смерти, 30 сентября, передавая в Дильмане переводчику, кречетникам и священнику Никифору посоль ские документы «за посольскою Семеновою печатью...», Дубровский просил именем «государева посла дияка Семейки Емельянова» не отдавать документы шаху Аббасу. Он говорил, что в отношении казны и поминок «волен бог да шах», т. е. что он может забрать их силой, но «за государевы гра моты и за наказы — помрите, а не могите шаху отдати; хо роните [их] и берегите накрепко, так как вам бог по сердцу положит». Если же сохранить их «и отстоятись будет не мочно, [тогда] и вы вымите из мешка две грамоты к шаху да грамоту к Фергат хану, прилики для41 м[алые] выбрав, а не большие, чтоб шах дела не сведал, для чего послы прихо дили» [29, 8—10; 42, 434, 435]. Следовательно, приказ Емельянова и Дубровского сводился к тому, чтобы не отдавать грамот, а в крайнем случае передать лишь «малые» грамоты, т. е. меньшего значения, но ни в коем случае не отдавать «большие» — наказ и докончальные грамоты.
Дубровский умер 1 октября 1597 г. в Дильмане, а 2 октября остальных членов посольства, невзирая на их протесты, насильно повезли в Казвин 42. По дороге потеряли толмача Маслова, стрельца и слугу кречетника Маркова.
Во главе посольства стал совершенно больной переводчик Хосейн Али Дербышев. Он был настолько слаб, что вряд ли что понимал, когда посольству в версте от Казвина была Устроена торжественная встреча Меркунь-беком с 500 всадниками. Народ же, собравшийся посмотреть на пышный нъезд русского посольства, оказался зрителем далеко не привлекательного и совсем не торжественного зрелища, ког Да главу посольства «переводчика Есен Алея конечно43 боль-Ново посадили на обычную лошадь, а у него сел мужик ки-Зь1лбашенин за бедры, да его в беремя взяв, держал, а два мУжика, по сторонам идучи, держали А Есен Алей и голову
41 Прилики для — для примера [244, II, 1422].
б 42 Ивану Дубровскому также, согласно статейному списку, шах Аб-с 4«велел над ним гробницу поставите каменую» [29, 10; 42, 434, 435].
Конечно — совсем, совершенно.
305
Проехав от Лахиджана 10 верст, Емельянов скончался 26 сентября 1597 г. 40 в шахской деревне. «Тут его и схоронили, а с ним человека его Ивашка Кузьмина. И велел над Семеном [Емельяновым] шах Аббас поставите великую гробницу каменую» [29, 6, 7; 42, 432, 433].
Перед смертью Емельянов, преисполненный чувства ответственности за порученное ему государственное дело, оставил наказ подьячему Дубровскому, который как старший по чину возглавил посольство. «Сколько душевной силы надо было найти больному дьяку, — писал в 1898 г. академик Н. П. Лихачев, — чтобы... продиктовать... наказ, обсудить в нем меры, который должны были быть приняты по случаю смерти обоих послов, и, передав дела посольства, оформить документ приложением печати» [158, 14].
Однако смерть Емельянова не остановила ревностных исполнителей шахского приказа. Они заставили людей посольства продолжать путь. В Дильмане за четыре дня пребывания похоронили еще семь человек. Посольство возглавил Дубровский.
Следующая запись в статейном списке раскрывает полностью жестокую роль исполнительных и бессердечных слуг шаха Аббаса: «После смерти посла [Емельянова]... пристав Кадыр Гулу бек и лааджанский дияк...» Хаджи Ага-бек и люди Меркунь-бека казвинского говорили подьячему Дубровскому, что «Божья де воля сталаса [что посол умер], но чтоб он ехал к шаху в Казбин» [29, 7; 42, 433].
Совсем больной, Дубровский не хотел ехать дальше. 26 сентября он потребовал, чтобы иранские представители вернули оставшихся в живых на судно посольства: «Повезите нас назад в Лянгур на тех же подводах...». Дубровский пытался воздействовать на упрямых шахских людей, доказывая, что он неправомочен возглавлять посольство, поэтому «в Казбин нам к Аббас шахову величеству ехати не по-што...».
Все было напрасно. В ответ ему твердили: «Нам делати по шахову приказу, а не по вашему, вести нам вас совсем к шаху» [29, 8; 42, 433, 434]. И 27 сентября 1597 г. иранские власти совершили очередное насилие: они велели седлать лошадей и сажать на них больных людей посольства.
Дубровский смог добиться в Дильмане отсрочки выезда лишь на четыре дня. На пятый, невзирая на плохое состояние здоровья посольских людей, их насильно посадили на лошадей. «А у всякие у них лошади и за всяким человеком [сидело] по проводнику... испривязав больных к коням, повели в Казбин. Да так то везли привязываючи к коням идо
40 По другим данным, Емельянов умер 24 сентября [28, 273; 42, 426].
304
Казбина,— рассказывает нам статейный список об ЭГОм скорбном пути посольства, — а который человек умрет и того, привезут в стан мертвово, привязана к лошади».
В результате 70-верстного перехода в Дильман по дороге умерло трое, а в этом городе — семеро, в том числе ц. Иван Дубровский [29, 9; 42, 434].
Члены русского посольства в трудных условиях проявили высокое чувство долга и ответственности. Подьячий Иван Дубровский, как пишет Н. П. Лихачев, «в смертный час... только и думал об исполнении своего долга...» [158, 14]. Накануне своей смерти, 30 сентября, передавая в Дильмане переводчику, кречетникам и священнику Никифору посольские документы «за посольскою Семеновою печатью...», Дубровский просил именем «государева посла дияка Семейки Емельянова» не отдавать документы шаху Аббасу. Он говорил, что в отношении казны и поминок «волен бог да шах», т. е. что он может забрать их силой, но «за государевы грамоты и за наказы — помрите, а не могите шаху отдати; хороните [их] и берегите накрепко, так как вам бог по сердцу положит». Если же сохранить их «и отстоятись будет не моч-но, [тогда] и вы вымите из мешка две грамоты к шаху да грамоту к Фергат хану, прилики для41 м[алые] выбрав, а не большие, чтоб шах дела не сведал, для чего послы приходили» [29, 8—10; 42, 434, 435]. Следовательно, приказ Емельянова и Дубровского сводился к тому, чтобы не отдавать грамот, а в крайнем случае передать лишь «малые» грамоты, т. е. меньшего значения, но ни в коем случае не отдавать «большие» — наказ и докончальные грамоты.
Дубровский умер 1 октября 1597 г. в Дильмане, а 2 октября остальных членов посольства, невзирая на их протесты, насильно повезли в Казвин 42. По дороге потеряли толмача Маслова, стрельца и слугу кречетника Маркова.
Во главе посольства стал совершенно больной переводчик Хосейн Али Дербышев. Он был настолько слаб, что вряд ли что понимал, когда посольству в версте от Казвина была устроена торжественная встреча Меркунь-беком с 500 всадниками. Народ же, собравшийся посмотреть на пышный въезд русского посольства, оказался зрителем далеко не привлекательного и совсем не торжественного зрелища, когда главу посольства «переводчика Есен Алея конечно43 боль-ново посадили на обычную лошадь, а у него сел мужик ки-зылбашенин за бедры, да его в беремя взяв, держал, а два мужика, по сторонам идучи, держали. А Есен Алей и голову
41 Прилики для — для примера [244, II, 1422].
42 Ивану Дубровскому также, согласно статейному списку, шах Аббас «велел над ним гробницу поставит камепую» [29, 10; 42, 434, 435].
43 Конечно — совсем, совершенно.
305
по плечам изложил и очима 44 не взозрит и не помнит ничего...» [29, 11, 12; 42, 435]. Он был без сознания.
Правильно сказал русский востоковед И. Н. Сугорский, что эти «полуживые русские и почетный их прием: вот поистине потрясающая картина» [246, 121].
Не в лучшем положении были и остальные члены посольства, так как по дороге в Казвин умерло еще несколько человек.
Так печально выглядел 6 октября 1597 г. въезд великого русского посольства в столицу Иранского государства. Все это было результатом слепого и жестокого выполнения приказа шаха Аббаса бессердечными и безрассудными его исполнителями. Они предпочли погубить несколько десятков человек, нежели рискнуть не выполнить приказа своего властелина. Поэтому они не остановились ни перед чем.
Жестокость и отсутствие медицинской помощи, о чем кстати сказать, в статейном списке ни разу не упоминается, сделали свое дело: посольство за месяц пребывания в Иране потеряло половину своего состава — 38 человек из 75, всего же погибло в Иране 45 человек, так как только 30 человек выехало 5 июня 1598 г. из Гиляна в Астрахань [28, 276; 42, 429].
В Казбине вскоре умер и переводчик Дербышев. Возглавить посольство, хотя бы формально, было некому, так как в живых остались три кречетника, толмач, священник, два десятка стрельцов и несколько человек обслуживающего персонала, не считая оставленных на судне в Гиляне.
Посольство разместили в Казвине недалеко от дома, в котором проживал предыдущий русский посол Звенигородский. Для обслуживания посольства прикрепили нового пристава — Али хан-бека [29, 12, 13; 42, 436].
Меркунь-бек сообщил кречетникам, что шах Аббас высказал сожаление о смерти послов и скоро вернется в город. Наряду с этим пристав Али хан-бек поведал кречетникам и Никифору о перемене в положении Ферхад-хайа. Как записал Никифор в статейный список, шах Аббас жалует «и верит [Меркунь-беку] непомерно... А Фергат-хан лише имянем велик, а не приказано ему у шаха ништо и не владеет ничем...», и о нем не слышно в Казвине [29, 13, 14; 42, 436, 437].
Ферхад-хан, очевидно, уже в 1597 г. впал в немилость. До этого он управлял несколькими провинциями и, как главнокомандующий, пользовался неограниченным доверием шаха. В августе 1598 г. под Гератом шах казнил его [289, 82—85; 299, 528, 529] якобы за трусость, а вернее, за то, что Ферхад-хан слишком высоко поднялся и стал опасен подозрительному
44 Очима — очами, глазами.
306
yjaxy Аббасу, ревниво относящемуся к тому, что рядом с нйм находится популярный в армии человек.
Заменил Ферхад-хана не Меркунь-бек, а Али Верди-хап [289, 82—85; 299, 528, 529].
В сентябре—октябре 1597 г. шах Аббас находился в Исфахане. Здесь он отпустил на родину послов Великого Могола Акбера. С ними он отправил своего посла Манучехр-бека с поручением повторить предложение, сделанное в 1590 г. Индии о заключении союза «о совместных военных действиях индийских и иранских войск против врагов из Трансок-сианы 45...»_
Этот факт показывает, что накануне решительной борьбы с Шейбанидом Абдуллах-ханом шах Аббас в 1597 г. нуждался в союзниках против Бухары и искал их. Поэтому предложение Московского государства о военном союзе против Турции объективно имело благоприятную почву в Казвине. И если бы не гибель послов—-Тюфякина и Емельянова, возможно, события развивались бы несколько иначе, даже и в том случае, если бы тексты докопчальных грамот все же попали в руки шахского двора.
Против обыкновения, не заставив себя долго ждать, шах Аббас прибыл в Казвин 3 ноября 1597 г. Как об этом говорилось выше, 4 ноября он принял своего посла из Москвы, Имам Кули-бека, а 5 ноября потребовал от русского посольства показать ему кречетов, привезенных в подарок от русского царя.
Несмотря на отговорки священника Никифора, что он «богомолец черньчишко46, прислан для душ крестьянских47, а не для посольсково дела, [а вследствие этого] не по што мне к шаху итти...», шах Аббас через пристава Али хана настоял на прибытии к нему священника Никифора вместе с кречетником Чернцовым и кречетами, так как шах хотел «людей [царя Федора] видяти...».
Пришлось подчиниться, несмотря на то что «итти к шаху [было] некому, все больны..., — записано было в статейном списке, — повели нас пеших к шаху: кречетника Василья Черньцова да чорново попишка Никифоришка... А кречаты понесли стрельцы больны ж, конечно одва48 могут на ногах стояти» [29, 19, 20; 42, 439, 440].
Прием у шаха Аббаса своеобразной русской делегации происходил в необычной обстановке — около лавки на база-
. 45 Тр ансоксиана — все то, что находится за Оксусом, т. е за
АмУ-Дарией [289, 43, 73].
46 Черньчишко — черный, т. е. черный священник; из черного Духовенства (монашеского).
47 Крестьянских — христианских.
48 Одва — искаженное от едва.
307
ре. Шах находился «в ряду... стоит подле лавки на земле,— записывал Никифор в статейный список, — а подле ево стоит по левую сторону Фергат-хан, а в лавке сидит Азим царь юргенской, а в лавке... стоят царевичи человек с вос[е]мь... [от 12 до 20 лет] в золотных кафтанех» [29, 19, 20; 42, 439, 440].
Далее в статейном списке описано простое, в отличие от хивинской «золотной» одежды, одеяние шаха Аббаса и демонстрация им силы и ловкости. Шах был одет в «зипунец киндячен49... короткой, впушен в штаны в золотные, кушаком опоясан золотным, а на нем шапка гилянская вострая, мерлушчата, серая... а на ногах башмаки сафьяные жолты» [29, 20; 42, 440].
Простоту одежды шаха подчеркивает и И. Н. Сугорский [246, 117], а немецкий ориенталист А. Мюллер указывает на физическую силу шаха Аббаса. Несмотря на малый рост, шах «отличался замечательною силою и выносливостью», — писал он в конце XIX в. [176, 394]. И в статейном списке описано, как на ту же «потеху» 5 ноября по приказу шаха принесли лук и никто не смог натянуть тетиву в полную силу; «Все [присутствовавшие] его гораздо потянута не могли и поднесли шаху. И шах доволокши за ухо50, да с луком трожды [трижды] ложился возначь51, а легши и ноги совьет да и вставал, ни за что не держася» [29, 21, 22; 42, 440, 441].
Подойдя к шаху Аббасу, Василий Чернцов поклонился ему, и тот «на них руку свою клал на плеча, стоя, да попросил [показать ему] кречатов».
При осмотре одного за другим всех кречетов шах Аббас несколько раз переспрашивал у русских Кречетников, почему царь не прислал ему белого кречета, которого он особенно ценил. Когда же очередь дошла до осмотра белого ястреба, шах Аббас, держа его на своей руке «и росклобучивал и опять клобучил 52, и водою сахарною из рота напрыскивал и в очи и под крыле всех сам [осматривал], и с руки сметы вал 53, давал побитися54, да смотрив много...», возвратил птиц стрельцам и кречетникам, и угощал их вином. «И изсмотря птиц, шах учал быти весел и пошел в лавку...», а Чернцову
49 Киндячен—из киндяка — бумажной набойной ткани [244, I, 1208].
50 Довод к ши за ухо — натянув тетиву до уха (на что требовалась большая сила).
51 Возначь — навзничь, на спину.
52 Клобучить и расклобучивать — надевать и снимать специальный клобучок, надеваемый птице на голову для того, чтобы она до момента выпуска ее на охоту не видела окружающего.
53 Сметывал — сбрасывал.
54 Давал побитися — очевидно, давал кречету помахать крыльями.
308
л Никифору «велел итти на круч на каменей55... [где были] посланы ковры золотные... и велел им шах шарап поднести..»- После этого кречетпика и священника с большим почетом посадили «в- большем месте, выше грузинского посла и царевича... [ниже которых] посадили... бухарского, царя Абдуллы [посла]...» [29, 21, 22; 42, 440, 441]. Примечательно то непочтение и открытые угрозы, которые шах позволил себе в отношении посла бухарского хана. Шах послу «говорил, станет де меня бог миловати и доживу до лета ияз... [с] луком поеду недруга своего бухарского царя Абдуллы головы доходити 56 со всею своею землею. Выдаст бог меня бухарскому царю — земля моя будет его, а выдаст бог мне бухарского царя и вся бухарская земля готово будет моя, а голову бухарского царя окую золотом да стану ею шарап нити. А што де ваш за царь, не царь де жонка роба 57, торговой мужик, тезик». Далее шах осуждал Абдуллу за то, что тот не принимал боя в открытом поле, а когда шах Аббас с войском приходил в Бухару и хотел с Абдулла-ханом «сам на сам съехатися и он [Абдулла-хан] свою землю пу-сту покинет, а сам из слуху забежит58. А как яз из его земли выеду и он опять появитца и цари де так не делают, [а] против недруга стоят до смерти». Сейчас, продолжал шах, раскрывая цели и задачи бухарского посла, «прислал ко мне тебя, посла своего, и просил [Абдулла-хан] у меня миру векового, а моих городов ему отдати не хочетца... А у меня... с ним какому быти миру? — неправды его ко мне много. Помирит... меня с ним вострая сабля, да тот мой крепкой лук». После этого шах Аббас сказал, что бухарский хан, воспользовавшись старостью отца его — Худобендей шаха, «... в ту пору наше безвремянье видячи нас повоевал и треть моего царства за себя взял и нынеча им владеет...», а когда увидел, что мы окрепли «и хотим отчину свою сыскати и за собою ее видяти... и он просит миру» [29, 22—24; 42, 441, 442].
Это короткое донесение сообщает нам не только о воинских принципах шаха Аббаса, ио и о том, что к моменту подготовки решающего удара против Шейбанидов шах отклонил попытки Абдулла-хана помириться с ним.
Заслуживает внимания, как искусно шах Аббас использовал дружбу с Москвой в борьбе с Шейбанидами. Он говорил бухарскому послу: «А нынеча мне бог дал брата, госу-Даря... Федора Ивановича... на него ся и надеюимся и хва
“Круч каменей — очевидно, возвышение из камня.
56 Доходити — доходить [244, I, 718]. Головы доходити — очевид-®°> голову прострелить стрелой из лука.
57 Роба — робкая, от слова робость.
58 Из слуху забежит — получив весть, отступит.
309
лю[сь] им и живу, ево великим имянем яз во всех землях грозен... и токо бы не море, а сухим путем не опщей наш з братом недруг турской розлучил, и яз бы по трожды на всякой год к брату своему ездил сам на поклонение».
Закончил эту часть своих наблюдений священник Никифор словами: «Да много шах говорил ему [бухарскому послу] с великою кручиною ровно три часы ночи... А посол бухарской сидит подле шаха почернев, ни жив, ни мертв, ни одново слова не отвечал».
Шах же развеселился и стал «вино и шарап нити и послов жаловати, пойти. И отпустил кречатника... да попишка Никифоришка на подворье с кречаты в девятом часу ночи,, пеших же» [29, 22—24; 42, 441, 442].
Закончив описание первой встречи посольских людей с шахом Аббасом, священник Никифор обращает внимание на украшения базара. Отметив, что «в ту пору сына шахова при шахе не было», Никифор записал в статейном списке: «А ряд был, все четыре улицы украшены золотом и серебром золоченым и товары золотными и всякими узорочьи. А около круча, по правую сторону шаховы, лавки обвешаны все собольми и шубами собольи и куницами и шубами куньими и хорьковыми и мерлушчатыми серыми. А по левую сторону шаховы, лавки обвешаны воинским оружием на веревочках: зерцала, пансыри, наручники, наколенки, шеломы, шапки, копья, рогатины, сабли, щиты, стрелы, томары59. А во всех четырех рядех: свечи и чираки60 с салом и с нефтью зажжены многие» [29, 24; 42, 442].
Зная, что в посольстве нет людей, могущих «править посольство», шах Аббас потребовал 8 ноября 1597 г. принести к нему царские поминки и грамоты. Петр Марков, старший из Кречетников, ставший во главе посольства, разъяснил прибывшему с этим требованием Имам Кули-беку, что «посланы были от... [царя Федора к шаху] послы великие о великих и добрых делех, с ними были посланы и грамоты и поминки, а мы за тем не посланы, а посланы мы за своею службою — за птицами, а грамот у нас нет. А поминки... к вашему Аббас шахову величеству есть коробья запечатана посольскою печатью, а не ведаем, что в ней есть, не смеем на нее и зрети, не токмо на нее руку наложити. А грамот мы не ведаем: где посол [их] дел, не ведаем: отходя [с] сего света, [то ли посол их] изодрал, не ведаем, [то ли] жжег» [29, 25, 26; 42, 443].
Упорный отказ Маркова вывел из себя посланца шаха. Имам Кули-бек говорил: «Что вы затеваете, что сказываете,
59 Томары — стрелы особого рода [244, III, 976].
60 Чирах — светильник.
310
[что] грамоты царские изодраны... Кто так смеет учинити? На ком есть две головы?». И он стал обвинять посольских людей в том, что они хотят сами воспользоваться казною царя «меж дву[х] царей великих... нож кладете и любовь разоряете... Наш государь...,— продолжал Имам Кули-бек,— приятельство имеет к... великому государю... Федору Ивановичю... И грамоты присланы [им] и поминки..., а вы их не даете». И «кричал, вопил много и неподобными лаями лаял, и з двора збивал...»61. Он угрожал, что не даст «корма» и подвод русскому посольству. Так как все это не подействовало на кречетников, Имам Кули-бек стал действительно гнать их со двора [29, 26—28; 42, 443, 444].
Интересно отметить, что местные жители, благожелательно настроенные к русскому посольству, посоветовали кречет-никам не уходить со двора. Они говорили: «Выбив де вас отселя совсем, [иранские власти] хотят обыскивати на дороге, а двор весь после вас взрыти, и будет найдут грамоты, вас воротят...» [29, 28, 29; 42, 444, 445].
Как поступили кречетники в этом сложном положении?
В отзыве на первый том опубликованных Н. И. Веселовским ирано-русских дипломатических документов И. Н. Су-горский писал, что кречетники не знали, как поступить, и сначала, отдав персам царские подарки, «утаили грамоты», но, увидев, что персы рассердились и их сильно ругали, «испугавшись, отдали грамоты...» [246, 121, 122].
Другой русский автор П. А. Риттих в 1896 г. писал, что в поведении кречетников и стрельцов он видит «ряд бестактностей», допущенных ими якобы «по простодушию», вызвавших недовольство шахского двора [217, 199].
Так же неправильно расценила поведение кречетников и стрельцов О. А. Зубашева-Корнилович. В конфликте она увидела только «поразительную московскую дисциплину» [113, 22].
И. Н. Сугорский же пошел дальше. Он усмотрел один только страх у стрельцов и кречетников. Невнимательно ознакомившись с рецензируемыми документами, он утверждает то, чего не было.
Обстояло же все иначе. После ухода Имам Кули-бека, Так быстро забывшего, как вежливо и предупредительно обращались с ним в Московском государстве, кречетники и стрельцы стали держать совет: «Что нам делати? — выбьют Нас из города вон на поле, а мы люди мертвые, все лежим Полные при смерти, помереть нам [придется] в чужей земле Напрасною смертию за собаки места62, или нас велят в по
61 Збивал — сгонял, выгонял [244, III, 639, 640].
62 За собаки места — вместо собаки, собачьей смертью.
311
лон разволочь, а царьскую казну велят безъимянником взять и царьская казна безъимянно пропадет, да на нас же [шах], отпишет к великому государю [нашему].., что мы над его... казною своровали и хоти мы63 и живы будем, и нам... быть казненным [царем]...» [29, 30; 42, 445, 446].
Такова была презумпция стрельцов и Кречетников, исхо дивших из того, что если бы «мы были здоровы и мы бы им живы в руки не далися, все бы померли за бога, да за государя да за его царскую казну» [29, 30, 42, 445, 446].
Погибнуть всем, защищая на чужбине царское дело, они считали самым простым. Но они понимали, что должны были искать другого выхода, чтобы сохранить царские грамоты. Они рассуждали так: «А взяти нам с собою царские грамоты и наказы, а велят на дороге обыскати и найдут и нам быти от государя казненым, а жжечи нам грамоты и наказы самим — [за это] нам быти от государя сожженным. А [если] закопать грамоты на дворе, велят без нас двор весь взрыти и притчею грамоты и наказы найдут, [а за это] нам же от казни не минути» [20, 30; 42, 445].
Очевидно, и такой выход не решал вопроса. Поэтому стрельцы, исходя из того, что царские послы ехали к шаху для установления дружбы, а «грамоты писаны о любви ж, да о дружбе, а не о розмирье64 65, а присланы к нему, [поэтому] отдавайте грамоты, — делали они вывод, — не положите промеж великих царей вражды [29, 30; 42, 445, 446]. При этом стрельцы рассуждали так, что царь, если захочет «нас велит казнити и наша смерть будет красна... [потому что она будет] при своем прирож[д]еном государе, [которая будет] лучше животае5 здешнего...».
Показательно, что именно стрельцы — служилые, суровые военные люди — рассуждали наиболее здраво и правильно, советуя отдать шаху «малые» грамоты. Речь шла, разумеется, о грамотах к шаху и к Ферхад хану. Отдать с тем, чтобы сохранить остальные, более важные грамоты.
В результате обсуждения сообща «приговорили кречетником грамоты отдати». В исполнение этого «положили к царской казне, к поминкам в коробью две грамоты к шаху, которые поменьше, да грамоту к Фергат-хану, да роспись царским поминкам по Иванову приказу Дубровского, да и опять запечатали посольскою печатью и завязали накрепко по прежнему» [29, 31; 42, 446]. Остальные же, более важ ные документы, решили не отдавать, спрятав их среди других вещей.
63 И хоти мы — и хотя мы, и если мы.
64 Розмирье — отсутствие мира, без мира; для ссоры, вражды.
65 Живота здешнего — здешней жизни.
312
На следующий день, 9 ноября на посольский двор явился «казбинской воевода — большой пристав Меркуня-бек». Он объявил кречетнику Маркову с «товарищ» и стрельцам, что щах Аббас приказал «обыскати всех накрепко...». И если он, Меркунь-бек, найдет грамоты то шах велел «казну, царские поминки взяти, и птицу». Если же грамоты не будут найдены, то «шах не велел ни казны, ни птиц имати, ни корму давати и велел вам говорить: откуды... пришли, туды и подите. Нет вам до меня дела, [а мне] до вас...» [29, 31, 42, 446].
Кречетникам ничего не оставалось делать, как сказать, что во всем воля шахова. «И Меркуня-бек почал обыскива-ти. Первое,— говорится в статейном списке,— велел розвяза-ти коробью с царьскою казною, да взял грамоты, да роспись и обрадовался непомерно. И поцело[ва]в [их], положив в пазуху и говорил: это де прямые от царя к шаху грамоты. И велел все коробьи посольские отомькнути и всю рухлядь выкласти вон и до черново волоса 66, а доискивался ещо грамот и чаял, что не вся тут казна, царьские поминки к шаху. И переискав во всей рухляди, не нашол ничего».
Изъятые грамоты Меркунь-бек повез к шаху, а подарки велел своим людям забрать у посольства. Кречетников и стрельцов заставили нести кречетов [29, 31, 32; 42, 446]. Так, доверенное лицо шаха Аббаса, Меркунь-бек, по приказу шаха грубо нарушил дипломатическую неприкосновенность посольской корреспонденции, имущества и помещения дипломатической миссии дружественного государства.
Какие грамоты самовольно забрали при обыске посольства?
По данным статейного списка, Меркунь-бек взял две небольшие грамоты к шаху, грамоту к Ферхад-хану и опись подарков, т. е. то, что сами кречетники положили в короб на случай обыска. Согласно же другому документу — «Отписке из Астрахани, служащей вместо статейнаго списка.. », следует, что «взял де... Меркунь-бек всех царьских четыре грамоты, а две де... грамоты да наказ дияка Семейки Емельянова кречетник Петр с товарыщи да свещенник Никифор ухранили в дьячье, в Семейке Емельянова рухляди» [28, 271-а, 275; 42, 426, 428].
Совершенно очевидно, что под двумя небольшими грамотами, сохраненными кречетниками, следует подразумевать оба проекта о военном союзе, именуемые докончальными грамотами.
Понятно, почему именно эти две грамоты и наказ не должны были попасть в руки шаха Аббаса. Очевидно, у москов
66 Д о черново волоса—до основания.
313
ских дипломатов не было уверенности, что шахский двор согласится на подписание этого союза. Поэтому, прежде чем предъявлять проект его шаху, необходимо было выяснить это путем переговоров с иранскими представителями, что и было поручено В. В. Тюфякину и С. Емельянову в наказе, богатом всякого рода «если» и разными вариантами.
Как уже было сказано, докончальные грамоты были государственной тайной, как и наказ, где говорилось не только о цели посольства, но и о средствах и методах ее дости жен ия.
Правильно ли поступили кречетники и стрельцы, сохранив секреты посольства? Субъективно, они поступили правильно, сохранив доверенную им государственную тайну. Особенно это верно в отношении наказа. Наказ ни при каких обстоятельствах не должен был попадать в руки шахского двора. В отношении же двух докончальных грамот было бы лучше, если бы они попали в руки дипломатов шахского двора, заставив шаха Аббаса позже дать ответ на предложенный ему Московским государством военный союз против Османской империи.
Смерть обоих русских послов создала благоприятную обстановку для шахского двора: не получив конкретных документов о цели посольства Тюфякина — Емельянова, шах мог только предполагать, что оно прибыло для заключения военного союза против Турции. Заполученная шахским двором грамота была сочтена шахом недостаточно конкретной причиной для начала переговоров о заключении военного соглашения. Поскольку его подписание не было бесспорной необходимостью для шаха Аббаса в 1597—1598 гг., он воспользовался возможностью уклониться от решения вопроса. Поэтому, не найдя среди документов, отнятых силой у русского посольства, других документальных подтверждений о его целях и задачах, шах Аббас 17 ноября 1597 г. выехал из Казвина в Исфахан, в свою только что установленную новую столицу [28, 275; 29, 33; 42, 428, 447].
Здесь, увлекшись строительством и украшением дворцов и садов, шах Аббас «забыл» о русском посольстве. Лишь 25 февраля 1598 г. он потребовал, чтобы привезли к нему людей посольства «для отпуску».
27 февраля из Казвина в Исфахан выехали кречетники Марков и Чернцов с тринадцатью стрельцами [29, 36, 38; 42, 449—450] е7. 9 марта они прибыли в столицу Иранского государства [29, 38; 42, 450]. В Исфахане в течение полутора месяцев, ими никто не интересовался, если не считать
67 Согласно другому документу, в Исфахан выехали 26 февраля 12 стрельцов, а не 13 [29, 275; 42, 428].
314
приглашения на празднование Новруза. Сделано это было с расчетом, что, возвратясь в Москву, они расскажут о пышности и великолепии этого праздника в Иране. С другой сто роны, шахский двор мог рассчитывать и на то, что присутствие русского посольства придаст ему больший вес и значение в глазах других иностранных представителей, находившихся в то время в Исфахане.
5 апреля 1598 г. шах уехал в Кашан, куда вызвал из Исфахана кречетников. Здесь за десять дней пребывания Кречетников четыре раза приглашали на шахские празднества, на которых их чествовали «необычно», как об этом записал в статейном списке священник посольства Никифор.
14 апреля68 шах Аббас выехал в Мазендеран, чтобы там «собиратися с ратью итти на бухарскаго царя». В тот же день он дал отпускную аудиенцию кречетникам в поле, «сидел на коне» [29, 39, 40; 42, 450, 451].
Следовательно, «отпуск» был сделан в форме, которую шахский двор пытался навязывать предыдущим русским посольствам. В данном же случае некому было протестовать против неприемлемой по правилам московского дипломатического церемониала формы «отпуска». Неграмотные или полуграмотные кречетники не были искушены в тонкостях дипломатического ритуала. Очевидно, шахский двор соблазнился редким случаем настоять на своем, хотя бы и перед неграмотными кречетниками. Простая формальность этого ритуала видна из того, что шаху нечего было сказать кречетникам — «дипломатам» поневоле. Он ограничился выражением сожаления о смерти послов и просьбой: «Про меня [царю] скажите — добро, а покажите милость, не оговорите лихим словом, чтоб на меня брат не кручинился...». Тем более, говорил шах, что вас, кречетников, здесь хорошо принимали и что, если бы было «мочно и яз бы вас велел на руках носити».
Закончил шах Аббас свой разговор с кречетниками заявлением, что «грамот и поминков с вами к брату своему не посылаю, потому что тотчас за вами посылаю посла своего великаго болыпи первово, Пир Гулу бека. С ним будут [посланы] грамоты и поминки» [29, 40, 41; 42, 451].
21 апреля 1598 г. кречетники вернулись в Казвин с распоряжением от шахского двора — «бусу... дати, со всеми бус-ными снастями и с кормщиком и с носовщиком и 12 человек
68 Эта дата расходится с данными иранских источников о возвращении из Бухары шахского посла Мохаммед Кули-бека, информировавше-го шаха о смутах и восстаниях в Средней Азии, в результате чего шах Аббас выступил из столицы 30 мая 1598 г. [289, 75—791.
315
ярыжных69... для того, что... [буса посольства] буса худа, а люди ещо больны» [29, 40, 41; 42, 450, 451].
1 мая, в день отъезда русского посольства из Казвина в Гилян, на посольский двор прибыл пристав Али-хан с подарками от шаха: троим кречетникам по платью, две сабли и два кинжала с драгоценными камнями и по кафтану; священнику Никифору — заячья шуба бархатная «по колено»; всем стрельцам по кафтану [29, 41, 42; 42, 451, 452].
Прибыв 9 мая в Гилян, кречетники узнали, что пушкарь Пермин, кормщик с бусы Иванов и два их человека, оставленные с судном в Ленгеруде, умерли.
Гилянские власти дали посольству на дорогу «на море десять тюменей, против руских денег семидесят рублев, да 15 пуд пшена, да 3 пуда масла коровья». «Корм» не очень обильный почти на сорок человек.
Гилянский воевода Хаджи Кемал перед отъездом посольства советовал: «Поедьте бережно..,, [так как] сказывают подлинно, что на море гуляют каторги [турецкие, из Баку], а ждут, замахняся70 русских послов по турского царя приказу, а хотят сведати того [за] чем руской царь с кизыл-башским шах Аббас ссылаютца» [29, 42, 43; 42, 451, 452]
Совет, как увидим далее, не был беспочвенным.
5 июня 1598 г. оставшиеся в живых 30 членов посольства Тюфякина — Емельянова выехали из Гиляна в Астрахань. Среди них были: три кречетника (Петр Марков, Иван Петров и Василий Чернцов); черный священник Никифор; пищик71 Иван Васильев; 23 стрельца с пятидесятником Иваном Устюжениным и два человека Дубровского и Дербышева [28, 272, 276; 42, 426—428].
На обратном пути по Каспийскому морю посольство не только попало в шторм, но и подверглось нападению разбойников, пытавшихся захватить судно русского посольства.
Первый раз на судно напали, как сообщали астраханские воеводы в августе 1598 г. в Москву со слов членов русского посольства, в районе Талыша в «шахове области» неизвестные люди на четырех больших лодках. Подъехав к бусе посольства, «учали по их бусе по парусу стрелять...» с тем, чтобы судно не могло двигаться дальше, и они могли его захватить. Однако, писали далее воеводы, «твои де лю ди... [со] своей бусы учали с ними битись... [и тех] людей выбили, да и разошлись...» [28, 277; 42, 429].
69 Ярыжных — от ярыга; ярыжка — пьяница, беспутный человек [230, 17, 2100].
70 Замахняся — замахнуть, занести руку для удара [240, 4, 642, 643]. Здесь в смысле замахнулись, задумали захватить русских послов
71 Пищик — возможно, оружейный мастер, от слова пищаль.
316
Второе нападение было гораздо серьезнее. 15 июня бусу посольства «принесло... погодьем72 под турского [султана] город под Баку». Здесь же на них напали выехавшие из города «турские люди многие на каторге и во многих санда-лех с вогненным боем. И учали по бусе стрелять ис пушек и из пищалей...». Люди посольства «бились два дни да две ночи, а на третей день, июня в 17 день, турские люди... от Их бусы пошли прочь...» [28, 277; 42, 429].
Согласно же статейному списку, буса посольства поц-верглась нападению под Баку из-за безветрия на море — «так погодье и затихло: ни волосом не тронет и [нам] прочь отбежати от Баки без погодья не мочно».
Помогли спастись русскому посольству от захвата их судна турками не только храбрость и мужество стрельцов и членов посольства, но и то, что «на каторге пушку разорвало...», и поэтому боеспособность нападающих резко снизилась. Турки вынуждены были послать за помощью в город — «и по наряд и по зелье».
На счастье посольства, к вечеру поднялся редкой силы ветер — «такое сильное погодье, такое на веку мало живет. И государевы люди парус подняли и прочь от Баки побежали на море, а каторга гналаса верст з десять, воротилась» [29; 42, 43; 42, 452].
Еще восемь дней, доносили воеводы, носило бусу посольства по морю. На девятый день, т. е. 26 июня, встретилась гилянская буса, шедшая из Баку с нефтью. Гилянцы рассказывали, как «на море государевы люди бились с турскими людьми. И с того... бою турские люди привезли в Баку, при них, многих людей побитых и раненых... [а] тех людей ранили, а иных побили, русские люди» [28, 277, 278; 42, 429].
Священник Никифор описал все это в статейном списке со слов тех же гилянцев в более трагических тонах: как турецкий воевода Али-бек спешил из Баку «с людьми и, взяв с собой пушку и зелье седчи, в четырех сандалех поехал х каторге на помочь. И не доехав до каторги, на полупути... пришла сила божия, буря сильная та, которою нас бог из Рук злодеев, отняв унес. И того воеводу с людьми и со всем занесло ли, утопило ли, безвестно по ся места, тому двенадцать день. А каторга после тое драки прибежала в Баку на третей день; а тех сандалов, сказывают не видали».
Об этом событии в Гиляне рассказывали и другое. Например, что «и про каторгу слуху нет, в Баку не бывала. Не ведают, [то ли] море потопило... [то ли] русские люди поймали, а каторгу иссекши... [потопили]» [29, 44, 45; 42, 452,.
f2 Погодьем — в данном случае — штормом, бурей.
317
Так, благодаря стойкости и мужеству всех членов посольства, и в первую очередь 23 стрельцов, государственная тайна еще раз была спасена, а турки дорого поплатились за попытку захвата русского судна с посольством.
Лишь к 15 августа 1598 г. посольство прибыло в Астрахань, проблуждав по Каспийскому морю 70 дней, т. е. вдвое больше, чем было затрачено посольством на путь из Астрахани в Гилян.
Здесь кречетники и священник Никифор были допрошены воеводами П. Н. Шереметевым, И. Нащокиным и Б. Ивановым, в результате чего и была составлена «Отписка», о которой говорилось выше [28, 271-а; 42, 425].
Семь человек из посольства: священника, кречетников и слуг отправили 23 сентября в Москву. Стрельцы оставлены были в Астрахани, по месту своего жительства.
Когда остатки посольства прибыли в столицу, неизвестно. В 120 верстах от Саратова они застряли из-за наступивших морозов [29, 45 об.; 42, 453]. Дальше они могли двигаться лишь на подводах или же должны были дожидаться открытия навигации по Волге. Так как Посольский приказ был заинтересован в получении точных данных о посольстве, возможно, что кречетники в срочном порядке были затребованы в Москву и могли прибыть туда в конце 1598 — начале 1599 гг. Поэтому можно считать, что путешествие посольства Тюфякина — Емельянова длилось более полутора лет.
Заслуживает внимания информация в статейном списке об ирано-турецких переговорах осенью 1597 г., в частности, •о том, что султан требовал у шаха, угрожая войной, 50-ти тысячного корпуса против «мажарского [мадьярского] царя». На это шах ответил решительным отказом и якобы пригрозил, чтобы султан сам «готовился и ждал меня к себе в гости», так как он отпишет «брату своему Белому царю... Федору Ивановичю... и сколько велю ему прислати людей... с огненным боем и он тотчас столько и пришлет, и где вам от нас детись?». В заключение шах сказал, что, если бы не Белый царь, «вы б, недруги [мои] давно меня спихнули из достальново моево юрта» [28, 34, 35; 42, 448].
* * *
Посольство В. В. Тюфякина — С. Емельянова было отправлено в Пран в период резкого изменения внешней политики московского правительства в отношении восточных государств. Активизировалось русское проникновение на Кавказ и в район Каспийского моря; Москва перешла к решительной борьбе против Османской империи и ее вассала — Крымского ханства.
.318
в связи с этим еще в середине 1595 г. в Москве былопри-нЯто решение об отправке в Иран посольства Тюфякина для заключения наступательно-оборонительного договора о совместной борьбе против Османской империи. Фактически же посольство было отправлено лишь в мае 1597 г., так как Борис Годунов ожидал решительного ответа от австрийского' императора Рудольфа II о создании антитурецкой лиги с привлечением в нее иранского шаха Аббаса. Посольство В. Тюфякина—С. Емельянова отражает определенный этап русской политики в отношении Ирана и Турции, цели и задачи,, а также методы и способы их достижения.
Посольство В. В. Тюфякина постигла трагическая судьба. Оба русских посла погибли, а оставшиеся без руководителей три кречетника и священник, естественно, не могли выполнить дела, порученного посольству. Если бы не это обстоятельство, посольство могло стать одним из самых интересных русских посольств в Иран того периода. Оно должно было окончательно выявить позицию иранского правительства в вопросе о совместной военной борьбе против турок, т. е. либо заключить военный союз и подписать торговое соглашение, либо получить отказ шаха Аббаса. Выполнению этих задач помешала смерть послов и их ближайших помощников.
Смертельно больные члены посольства подвергались в Иране насилию и жестокостям со стороны шахских властей. Полуживых, их насильно заставили совершить переезд из Гиляна в Казвин, в результате чего погибло еще несколько членов посольства. Совершенно ясно, что после смерти послов вести переговоры было некому. Ни подьячий Дубровский, ни тем более переводчик Дербышев не имели на то полномочий, поэтому принуждать их со стороны шахских властей было бессмысленно и жестоко.
Русские люди стали жертвами неумолимого шаха Аббаса и бессердечных исполнителей его воли.
Сверх того, по прямому приказу шаха Аббаса иранские власти в Казвине грубо нарушили дипломатическую неприкосновенность посольства, территории, канцелярии и всего имущества русского посольства, произведя насильственный обыск и изъяв часть дипломатических документов.
Только верность своему долгу, мужество и стойкость оставшихся в живых посольских людей помешали захвату Дипломатических секретов русского посольства.
Кречетники и стрельцы с честью вышли из трудного положения. О них хорошо сказал академик Н. П. Лихачев: «Истомленные страшной дорогой, среди приступов бреда «огненной немочи», сознавая неизбежность смерти, русские люди Забывают личные интересы, заглушают инстинкт самосохра-
319
Так, благодаря стойкости и мужеству всех членов посоль-•ства, и в первую очередь 23 стрельцов, государственная тайна еще раз была спасена, а турки дорого поплатились зэ попытку захвата русского судна с посольством.
Лишь к 15 августа 1598 г. посольство прибыло в Астрахань, проблуждав по Каспийскому морю 70 дней, т. е. вдвое больше, чем было затрачено посольством на путь из Астрахани в Гилян.
Здесь кречетники и священник Никифор были допрошены воеводами П. Н. Шереметевым, И. Нащокиным и Б. Ивановым, в результате чего и была составлена «Отписка», о которой говорилось выше [28, 271-а; 42, 425].
Семь человек из посольства: священника, кречетников и слуг отправили 23 сентября в Москву. Стрельцы оставлены были в Астрахани, по месту своего жительства.
Когда остатки посольства прибыли в столицу, неизвестно. В 120 верстах от Саратова они застряли из-за наступивших морозов [29, 45 об.; 42, 453]. Дальше они могли двигаться лишь на подводах или же должны были дожидаться открытия навигации по Волге. Так как Посольский приказ был заинтересован в получении точных данных о посольстве, возможно, что кречетники в срочном порядке были затребованы в Москву и могли прибыть туда в конце 1598 — нача-.ле 1599 гг. Поэтому можно считать, что путешествие посольства Тюфякина — Емельянова длилось более полутора лет.
Заслуживает внимания информация в статейном списке •об ирано-турецких переговорах осенью 1597 г., в частности, о том, что султан требовал у шаха, угрожая войной, 50-ти тысячного корпуса против «мажарского [мадьярского] царя». На это шах ответил решительным отказом и якобы пригрозил, чтобы султан сам «готовился и ждал меня к себе в гости», так как он отпишет «брату своему Белому царю... Федору Ивановичю... и сколько велю ему прислати людей... с огненным боем и он тотчас столько и пришлет, и где вам от нас детись?». В заключение шах сказал, что, если бы не Белый царь, «вы б, недруги [мои] давно меня спихнули из достальново моево юрта» [28, 34, 35; 42, 448].
* * *
Посольство В. В. Тюфякина — С. Емельянова было отправлено в Иран в период резкого изменения внешней политики московского правительства в отношении восточных государств. Активизировалось русское проникновение на Кавказ и в район Каспийского моря; Москва перешла к решительной борьбе против Османской империи и ее вассала — Крымского ханства.
318
в связи с этим еще в середине 1595 г. в Москве было приято решение об отправке в Иран посольства Тюфякина для заключения наступательно-оборонительного договора о совместной борьбе против Османской империи. Фактически же посольство было отправлено лишь в мае 1597 г., так как Борис Годунов ожидал решительного ответа от австрийского' императора Рудольфа II о создании антитурецкой лиги с привлечением в нее иранского шаха Аббаса. Посольство В. Тюфякина — С. Емельянова отражает определенный этап русской политики в отношении Ирана и Турции, цели и задачи, а также методы и способы их достижения.
Посольство В. В. Тюфякина постигла трагическая судьба. Оба русских посла погибли, а оставшиеся без руководителей три кречетника и священник, естественно, не могли выполнить дела, порученного посольству. Если бы не это обстоятельство, посольство могло стать одним из самых интересных русских посольств в Иран того периода. Оно должно было окончательно выявить позицию иранского правительства в вопросе о совместной военной борьбе против турок, т. е. либо заключить военный союз и подписать торговое соглашение, либо получить отказ шаха Аббаса. Выполнению этих задач помешала смерть послов и их ближайших помощников.
Смертельно больные члены посольства подвергались в Иране насилию и жестокостям со стороны шахских властей. Полуживых, их насильно заставили совершить переезд из Гиляна в Казвин, в результате чего погибло еще несколько членов посольства. Совершенно ясно, что после смерти послов вести переговоры было некому. Ни подьячий Дубровский, ни тем более переводчик Дербышев не имели на то полномочий, поэтому принуждать их со стороны шахских властей было бессмысленно и жестоко.
Русские люди стали жертвами неумолимого шаха Аббаса и бессердечных исполнителей его воли.
Сверх того, по прямому приказу шаха Аббаса иранские власти в Казвине грубо нарушили дипломатическую неприкосновенность посольства, территории, канцелярии и всего имущества русского посольства, произведя насильственный обыск и изъяв часть дипломатических документов.
Только верность своему долгу, мужество и стойкость оставшихся в живых посольских людей помешали захвату Дипломатических секретов русского посольства.
Кречетники и стрельцы с честью вышли из трудного положения. О них хорошо сказал академик Н. П. Лихачев: «Истомленные страшной дорогой, среди приступов бреда «огненной немочи», сознавая неизбежность смерти, русские люди Забывают личные интересы, заглушают инстинкт самосохра
319»
нения и, подавляя могучим усилием воли грозный недуг, совещаются о государственном деле, им порученном, даже собственно и не им, так как послом-то был только дьяк Емельянов» [158, 14].
Жестокость, насилие, неуважение к достоинству людей, доверившихся гостеприимству шахского двора, попрание установленных международных норм дипломатической суверенности характеризуют поведение иранских властей, действовавших с ведома шаха Аббаса, что трудно увязать с его заверениями в дружественных чувствах к Московскому государству. Эти действия шаха Аббаса I вошли черной страницей в летопись русско-иранских дипломатических отношений.
Глава IX
ПОЗИЦИЯ ШАХСКОГО ГОНЦА АНДИ-БЕКА
В ДАГЕСТАНСКОМ ВОПРОСЕ (1597—1601 гг.)
Незадолго до приезда посольства Звенигородского в Иран шахский двор летом 1594 г. направил в Москву гонца Анди-бека с многообещающими устными предложениями о необходимости заключить военный союз против Турции.
Анди-бек в пути разминулся с посольством Звенигородского. В Москве он был хорошо принят и отправлен обратно. Вернувшись в Иран и едва успев отдохнуть от далекого путешествия, в середине 1597 г.1 он был в четвертый раз2 послан в Московское государство.
Что произошло в Иране с весны 1595 г. до лета 1597 г., т. е. с момента отъезда посольства Звенигородского из Ирана до новой отправки Анди-бека в Москву в июле 1597 г.?
В этот период Сефевидский Иран переживал большие трудности. Усиливалась напряженность борьбы с Бухарой. Несмотря на благоприятные условия этой войны для Ирана (его противник Абдуллах-хан Шейбани не имел союзников), шаху Аббасу приходилось нелегко: союзник Ирана, хивинский правитель Азим-хан3, или Гаджим хан4, разбит был бухарскими войсками.
В 1596—1597 гг. шла подготовка к решительной победе над Шейбанидами, одержанной в 1598 г. Большую роль в этом сыграли помощь туркмен Хорезма, разложение Шейба-нидской династии, смуты и распри, последовавшие после смерти Абдуллах-хана 8 февраля 1598 г. и гибели в августе его сына Абдуль Мумина [89, 56—60].
1 27 июля 1598 г. Анди-бек заявил в Посольском приказе, что выехал из Ирана год и две недели тому назад [30, 52-а, 53; 43, 20]. Подтверждает это и донесение теркских воевод царю от 13 апреля 1598 г., которые со слов того же Анди-бека писали, что он выехал из столицы Ира-На за 5 месяцев до приезда туда русского посольства Тюфякина — Емельянова [30, 10 13; 43, 3, 4]
2 Анди-бек приезжал в Москву в 1587—1588 гг. от шаха Ходабен-Аэ; вторично в 1589-—1590 гг. в качестве второго посла с Бутак-беком и в третий раз .в 1594—1595 гг. в качестве гонца.
3 По терминологии русских архивных документов конца XVI в.— Азии Хан> или Назим хан.
4 В переводе венгерского ориенталиста Германа Вамбери — Гаджим Хач [89, 55; 56]
1 1 Заказ 111 321
В период борьбы с узбеками шах Аббас часто выезжал в Хорасан для руководства военными действиями против Шейбанидов. Поэтому переговоры с русским посольством о военном соглашении против Турции не имели для шаха Аббаса первостепенного значения, так как война-реванш с Турцией была для него далекой перспективой.
Некоторые историки утверждают, что для борьбы с узбеками шах Аббас искал союза с русскими. Это утверждение опровергается, в частности, уклонением шаха от переговоров со Звенигородским о совместных военных действиях против турок или узбеков. Следовательно, цель отправки шахским двором в июле 1597 г. в Москву Анди-бека ничего общего не имела с вопросом о совместной борьбе против турок.
31 января 1598 г. Анди-бек с братом и пятью обслуживавшими их людьми прибыл в Койсинский острог не морским, как обычно, а сухопутным путем. «Не по прежнему обычею,— отмечается в наказе 1600 г. А. Ф. Жировому-За-секину, — не тою дорогою... шел Анди бек на турского [султана] городы, да на шевкалову землю...» [32, 50; 43, 43].
В подарок русскому царю якобы от шаха Аббаса Анди-бек привел трех аргамаков. Воеводы Койсинского острога Лев Вокшерин и Иван Кошкарев 16 марта по указанию теркских воевод направили к ним Анди-бека в сопровождении сотника Матвея Горбатого на струге [30, 6; 43, 1], присланном из Терков.
В донесении в Посольский приказ от 13 апреля 1598 г. теркские воеводы Ф. М. Лобанов-Ростовский и В. Г. Щетинин писали, что «сего числа» они отправили Анди-бека в Астрахань. Сообщали они и о результатах своих расспросов Анди-бека и сопровождавших его гилянских тезиков, давших нелестный отзыв как об Анди-беке, так и об его миссии. Они рассказали, что «Анде бек воришко5, а родом гилянец... [и что] Анде бека шах от себя отослал за их [за его] гилян-скую измену [30, 11, 12; 43, 3, 4]. И после того бил челом Анде бек шах [А]Басу о грамоте к тебе, ко [русскому] государю... о Шахназаре бита челом. И... шах велел грамоту дата...» [30, 12; 43, 4]. Летом 1595 г. феодальная верхушка Гиляна восстала против центрального правительства, но мя теж был быстро и жестоко подавлен шахскими войсками Вряд ли Анди-бек был участником его, так как находился в 1594-—1595 гг. в Москве. Да и по происхождению он был вы ходцем из купеческих, а не из феодальных кругов. К тому же шах Аббас не послал бы Анди-бека в 1597 г. в Москву если бы тот был участником восстания.
5 Воришко — вор; здесь в смысле жулик.
322
Почему же, несмотря на опалу, шахский двор выдал грамоту Анди-беку на поездку в Москву, чтобы хлопотать по делу °б убийстве в Астрахани осенью 1595 г. члена миссии Анди-бека Шах Назара? Достоверных материалов для ответа на этот вопрос нет. Можно предполагать, что опала Анди-бека была результатом его неудачной поездки в Москву в 1594—1595 гг. Шах Аббас мог быть недоволен и результатами переговоров Анди-бека с Тарковским шамхалом осенью—зимой 1595 г. и убийством Шах Назара.
Каждое из этих обстоятельств могло сыграть роль в отправке Анди-бека в Московское государство. Какое из них было решающим, мы не знаем, как неизвестно и то, был ли Анди-бек действительно инициатором этой поездки с целью помочь шамхалу и туркам в ликвидации Койсинского острога. Для поездки он использовал внешний предлог — ходатайство о расследовании дела об убийстве Шах Назара. Необходимость переговоров с шамхалом определила сухопутный маршрут поездки Анди-бека.
Характеристика, данная гилянцами Анди-беку, не могла не вызвать подозрений у русских властей. Поэтому терк-ские воеводы потребовали у Анди-бека шахские грамоты. Грамоты он передал им и рассказал, что шах Аббас отправил его из Казвина сначала морским путем из Гиляна на Астрахань, Потерпев крушение где-то в районе Баку, во время которого потонули все шахские подарки для царя Федора, Анди-бек возвратился в Иран. Вторично шах послал его сухопутным путем через Ардебиль «на Кензю6... в Грузи [ю]... на кумыки, [где он] и жил у шевкала две недели».
Около Ганджи, продолжал Анди-бек, его ограбили турки и, спасаясь от них, он бежал в Грузию, откуда грузинский царь направил его с грамотой в Тарки [30, 6, 7; 43, 1,2].
Рассказы Анди-бека о приключениях похожи на выдумку. Слишком их много для 6—7-месячного путешествия даже в те неспокойные времена. К тому же вряд ли было возможным за такой короткий срок покрыть сухопутным путем расстояние от Казвина до русской границы через Тебриз — Ардебиль — Ганджу — Грузию — Шемаху — Дербент —Тарки. Да и первое его путешествие морским путем через Гилян На Астрахань с кораблекрушением в Каспийском море и возвращением в столицу Ирана потребовало бы у Анди-бека не менее полугода. Следовательно, рассказы Анди-бека о его злоключениях были явной неправдой.
Кроме того, в Терках при рассмотрении и переводе на Русский язык пяти грамот Анди-бека были обнаружены фак-ТЬ1> усилившие подозрения русских властей.
с К е н з ю — искаженное от Гянджа.
11*
323
Воеводы Лобанов-Ростовский и Щетинин с большим трудом с помощью местного «тезика Алаги» перевели грамоты на русский язык и возвратили подлинники Анди-беку, а переводы с донесением направили в Москву. В донесении Посольскому приказу они выразили сомнения в подлинности как грамот Анди-бека, так и его миссии. Они писали, что в грамоте от шаха к Борису Годунову о «Шахназаре, которого убили в Астрахани черкасы..., на поле7 приписано о шев-кале князе. И про ту приписку Алага сказал..., [что] письмо другая рука...», т. е., что приписка сделана другим почерком. Когда же они высказали Анди-беку свои подозрения, тот разъяснил, что грамоту писал шахский писарь Мансур-хан, а приписку сделал дьяк Табай [30, 8, 9; 43, 2, 3].
Анди-бек заявил воеводам, что в шахской грамоте к царю написано, что шах велел «про вести сказати втаи [тайно]». [30, 9; 43, 3]. На просьбу воевод рассказать, что это за вести, Анди-бек «сказал, что ему того приказу, опричь... государя и... Бориса Федоровича Годунова, никому нельзе сказати» [30, 9; 43, 2, 3].
Интересен рассказ Анди-бека воеводам Терков о переговорах с Тарковским шамхалом, проведенных им якобы по поручению шаха Аббаса. Он будто бы напомнил шамхалу об их прежних переговорах, о том, чтобы шамхал дал московскому царю «по своей воле шерть при нем, при Анди беке, в 104-м году8 на том, что было шевкалу служить тебе [московскому] государю, и дорога через свою землю твоим государевым людям очистити...». Обещал шамхал и посла своего направить в Астрахань, но дань давать отказался, как и отдать сына в заклад. После этого «шевкал своровал 9... [московскому] государю,— говорил Анди-бек,— из менил и... сына боярского Петра Неелова и толмача ограбил, а людей их розспродал...». Шамхал ему объяснил это тем, что «Петр Неелов и толмач... государево жалование к нему, к шевкалу, привезли не сполна, да и за то, что Койсинский острог свести не велел Петр же Неелов...» [30, 6—8; 43, 1-2].
Интересные сведения сообщил Анди-бек Л. Вокшерину и И. Кошкареву об активности турецких военных властей в отношении дагестано-русской границы. Анди-бек рассказал, что «приезжал к шевкалу от турского [султана] на сей зиме10 посол Аслан бек з жалованием и говорил шевкалу, чтоб шевкал дал турским людям на Койсинском устье поставить
7 И а поле — на полях грамоты.
8 104-й год [7104] по современному летосчислению начинался 1 сен тября 1595 г. и кончался 31 августа 1596 г.
9 Своровал — учинил разбой.
10 То есть зимой 1597/98 г.
324
город». Теркским же воеводам Анди-бек говорил, что к шамхалу приезжал «от турского [султана] чеуш ", а не посол, а приезжал де для проведывания — не будет ли... государевых людей [русских] приходу под турские городы» [30, 13, 14; 43, 4].
Рассказ Анди-бека о шамхале и Койсинском остроге свидетельствует о заинтересованности и активности шахского двора в дагестанском вопросе в 1597 г.
Путаница в сообщениях Анди-бека о пребывании у Тарковского шамхала и ложь о приписке дьяком Табаем в шахской грамоте о Койсинском остроге были выявлены еще воеводами Терков. Тем более что третья грамота — от шамхала к русскому царю — оказалась написанной той же рукой, что и приписка дьяком Табаем. Составлена была эта грамота в Тарках во время двухнедельного пребывания Анди бека у шамхала. Кроме того, грамота Анди-бека «о своем деле» написана тем же почерком, что и грамота от шамхала. Все это дает основание считать, что обе грамоты и приписка, сделанная якобы Табаем, написаны Анди-беком.
Поэтому понятны сомнения теркских воевод в истинности того, что говорил Анди-бек. О своих подозрениях они подробным образом донесли в Посольский приказ. Донесение и переводы всех пяти грамот они отослали с князем Василием Морткиным, а Анди-бека с людьми отправили в Астрахань, предоставив ему судно с гребцами, корм и т. д. Кроме того, они попросили астраханских и казанских воевод, не задерживая, отправить Анди-бека в Москву [30, 1, 2; 43, 5, 6].
Хотя подозрения теркских воевод были вполне обоснованными, Посольский приказ распорядился направить Анди-бека в Москву, что астраханские воеводы и выполнили, обязав пристава Андрея Левашова обеспечить безопасность миссии Анди-бека в пути, а также обеспечить ее всем необходимым.
27 июня 1598 г. Анди-бек добрался до Казани, а 30 июня был срочно отправлен далее вверх по Волге.
23 июля 1598 г. Анди-бек прибыл в Москву. Посольский приказ назначил пристава Михаила Васильевича Молчанова Для встречи Анди-бека «со встречниками»11 12 на Владимирской дороге «от деревянного города с перестрел» 13.
В наказе ему предписывалось, чтобы «Анди-бек [при встрече] сшол с лошади, а Михайлу [Молчанову] по тому Же с лошади сойти и говорите „кизылбашскому гонцу речь...» Так как встреча проводилась от лица приказных людей По-
11 Чеуш —курьер, гонец.
43 j-Число встреч ни ков — встречающих — не было указано [30, 34;
13 С перестрел — на расстояние выстрела [244, II, 915].
325
сельского приказа, а ие от имени московского царя, как при встрече послов, в речи велено было говорить, что приказные люди «великого государя... Федора Ивановича 14... велели мне тебя встретити и в приставех у тебя быти и подворье тебе указать». Поздоровавшись с шахским гонцом, Молчанов должен был «ехати с ним в Яузские ворота да коневьею15 площадкою в-ильинские ворота на посольской на новой двор, что у Воскресенья...» 16.
То, что Анди-бек должен был сойти с коня первым перед приставом и встреча его была от имени приказных людей, свидетельствует о невысоком ранге Анди-бека — гонца. Однако разместили Анди-бека с людьми на посольском дворе.
Далее в наказе Молчанову предписывалось наблюдать за боярскими людьми, назначенными «быть на дворе [Анди-бека] для береженья и для корму...». Они обязаны были там «по три человека дневать и ночевать».
Как и обычно, было приказано наблюдать за тем, чтобы «нихто не приходили ко двору, и ни о чем с ним [Анди-беком] и с его людьми не розговаривали». Нарушителей велено было «имати, а имая, присылать в Посольскую полату к... дияку к Василью Яковличю Щелкалову».
Кормом велено было снабжать, «что будет надобно и в запрос, чево попросит [Анди-бек]...». Заканчивался наказ предписаниями, как именно отвечать на вопросы Анди-бека о взаимоотношениях царя с Польшей, с римским цесарем, с крымским ханом, турецким султаном и т. д. [30, 34—42; 43, 15—17].
В день приезда Анди-бека в Москву Молчанов донес в Посольский приказ об ответе гонца на вопрос о цели его приезда: приехал к царю «з добрым делом о братцкой любви» и привез ему грамоты и подарки. Среди подарков, кроме трех аргамаков, значились: «Камни золотине и платье, да 12 каменев дорогих... да фунт ладану росного...», цена которого была в те времена за фунт 5 рублей золотник [30, 44; 43, 18].
По просьбе Молчанова Анди-бек передал ему для перевода грамоты.
В первой из них, от шаха Аббаса к царю Федору, уже умершему, после обычного славословия, говорилось, что по просьбе русского царя о присылке к нему «доброво, навыч-ного17 дохтура...», шахский двор послал такого врача, «ко
14 Здесь ошибка, так как с 17 февраля 1598 г. царем стал Борис
Федорович Годунов [193, 476].
16 Коневьею — конскою.
16 У Воскресенья — у церкви Воскресенья.
|7Навычного — научившегося, ученого. Навычи — научиться [244, II, 271, 272].
326
торого Шахназаром звали, [который] мудрой был человек. И мы, ему поверя, послали ево с Анди-беком... [но] по астраханских воевод веленью, ево убили черкасы...» 18 [и после этого] «кого ни хотим послать, всяк ехать страшитца».
Далее в грамоте изложено требование о расследовании дела об убийстве Шах Назара: «И тех людей, которые такими делы меж нас ссору делают и вам бы [русскому царю] таких смирить, чтоб меж нами послы и гонцы ходили без опасенья... [и] меж нас дружба и любовь множилась. И людей бы... [Вы] наших велели, не задержав, к нам отпущати по прежнему обычаю».
Затем следуют посулы каких-то переговоров: «А иные речи о любви и о дружбе наодине приказывали есмя ему [Анди-беку] у себя в хоромех. И вы б то приятно учинили и вам бы того нашего человека вскоре велеть отпустити».
И кончается грамота обещанием: «И будет вам дохтур надобен... хто б был навычен всему к звездному хоженью, и мы изготовим, чтоб ваше славное щастье было во веки» [30, 73, 74; 43, 24].
Следовательно, грамота подтверждает предположение, что Анди-бек, находясь в немилости у шаха Аббаса, сумел выпросить у него составленную в весьма осторожных и миролюбивых общих выражениях грамоту к русским властям о расследовании дела об убийстве Шах Назара и наказании виновных. Несмотря на это, шах вежливо предложил послать в Москву другого «дохтура» — астролога, обязанности которых в те времена сближались. Такая грамота ни к чему не обязывала шаха Аббаса, тем более что расходы на поездку и пребывание Анди-бека на русской территории несли русские власти.
Шахский двор к тому же мог использовать этого дарового гонца для утверждения сюзеренитета над Тарковским шамхалом, поручив Анди-беку еще раз заявить в Москве то, что он говорил там в 1595 г. о подчинении шамхальства Иранскому государству.
Вторая из пяти грамот Анди-бека адресована шахом Аббасом Борису Годунову. Перевод ее на русский язык был сделан в Терках и послан в Посольский приказ. Именно им посольские дьяки и пользовались, так как подлинник этой грамоты вызвал сомнения и расспросы у теркских воевод, и Анди-бек счел за лучшее для себя скрыть его, заявив, что подлинник ему не вернули теркские воеводы.
Грамота к Борису Годунову повторяла основную грамоту щаха к царю Федору, но в ней были некоторые подробности, йапример дополнительная характеристика Шах Назара. По-—
18 Над словом «черкасы» написано: «рука не та».
327
сельского приказа, а не от имени московского царя, как при встрече послов, в речи велено было говорить, что приказные люди «великого государя... Федора Ивановича 14... велели мне тебя встретите и в приставех у тебя быти и подворье тебе указать». Поздоровавшись с шахским гонцом, Молчанов должен был «ехати с ним в Яузские ворота да коневьею15 площадкою в-ильинские ворота на посольской на новой двор, что у Воскресенья...» 16.
То, что Анди-бек должен был сойти с коня первым перед приставом и встреча его была от имени приказных людей, свидетельствует о невысоком ранге Анди-бека — гонца. Однако разместили Анди-бека с людьми на посольском дворе.
Далее в наказе Молчанову предписывалось наблюдать за боярскими людьми, назначенными «быть на дворе [Анди-бека] для береженья и для корму...». Они обязаны были там «по три человека дневать и ночевать».
Как и обычно, было приказано наблюдать за тем, чтобы «нихто не приходили ко двору, и ни о чем с ним [Анди-бе ком] и с его людьми не розговаривали». Нарушителей ве лено было «имати, а имая, присылать в Посольскую полату к... дияку к Василыо Яковличю Щелкалову».
Кормом велено было снабжать, «что будет надобно и в запрос, чево попросит [Анди-бек]...». Заканчивался наказ предписаниями, как именно отвечать на вопросы Анди-бека о взаимоотношениях царя с Польшей, с римским цесарем, с крымским ханом, турецким султаном и т. д. [30, 34—42; 43, 15—17].
В день приезда Анди-бека в Москву Молчанов донес в Посольский приказ об ответе гонца на вопрос о цели его приезда: приехал к царю «з добрым делом о братцкой любви» и привез ему грамоты и подарки. Среди подарков, кроме трех аргамаков, значились: «Камни золотные и платье, да 12 каменев дорогих... да фунт ладану росного...», цена которого была в те времена за фунт 5 рублей золотник [30, 44; 43, 18].
По просьбе Молчанова Анди-бек передал ему для перевода грамоты.
В первой из них, от шаха Аббаса к царю Федору, уже умершему, после обычного славословия, говорилось, что по просьбе русского царя о присылке к нему «доброво, навыч-ного17 дохтура...», шахский двор послал такого врача, «ко
14 Здесь ошибка, так как с 17 февраля 1598 г. царем стал Борис Федорович Годунов [193, 476].
*» Коневьею — конскою.
16 У Воскресенья — у церкви Воскресенья.
17 На вы чного — научившегося, ученого. Навычи — научиться [244, II, 271, 272].
326
торого Шахназаром звали, [который] мудрой был человек. U мы, ему поверя, послали ево с Анди-беком... [но] по астраханских воевод веленью, ево убили черкасы...» 18 [ипос-ле этого] «кого ни хотим послать, всяк ехать страшитца».
Далее в грамоте изложено требование о расследовании дела об убийстве Шах Назара: «И тех людей, которые такими делы меж нас ссору делают и вам бы [русскому царю] таких смирить, чтоб меж нами послы и гонцы ходили без опасенья... [и] меж нас дружба и любовь множилась. И людей бы... [Вы] наших велели, не задержав, к нам отпущати по прежнему обычаю».
Затем следуют посулы каких-то переговоров: «А иные речи о любви и о дружбе наедине приказывали есмя ему [Анди-беку] у себя в хоромех. И вы б то приятно учинили и вам бы того нашего человека вскоре велеть отпустите».
И кончается грамота обещанием: «И будет вам дохтур надобен... хто б был навычен всему к звездному хоженью, и мы изготовим, чтоб ваше славное щастье было во веки» [30, 73, 74; 43, 24].
Следовательно, грамота подтверждает предположение, что Анди-бек, находясь в немилости у шаха Аббаса, сумел выпросить у него составленную в весьма осторожных и миролюбивых общих выражениях грамоту к русским властям о расследовании дела об убийстве Шах Назара и наказании виновных. Несмотря на это, шах вежливо предложил послать в Москву другого «дохтура»—астролога, обязанности которых в те времена сближались. Такая грамота ни к чему не обязывала шаха Аббаса, тем более что расходы на поездку и пребывание Анди-бека на русской территории несли русские власти.
Шахский двор к тому же мог использовать этого дарового гонца для утверждения сюзеренитета над тарковским шамхалом, поручив Анди-беку еще раз заявить в Москве то, что он говорил там в 1595 г. о подчинении шамхальства Иранскому государству.
Вторая из пяти грамот Анди-бека адресована шахом Аббасом Борису Годунову. Перевод ее на русский язык был сделан в Терках и послан в Посольский приказ. Именно им посольские дьяки и пользовались, так как подлинник этой грамоты вызвал сомнения и расспросы у теркских воевод, и Анди-бек счел за лучшее для себя скрыть его, заявив, что подлинник ему не вернули теркские воеводы.
Грамота к Борису Годунову повторяла основную грамоту Шаха к царю Федору, но в ней были некоторые подробности, Например дополнительная характеристика Шах Назара. По-
18 Над словом «черкасы» написано: «рука не та».
327
еле славословия в честь Бориса Федоровича идет основной текст: «И мы писали х тебе грамоту свою и тебе б было в ведоме то — Шахназаром зовут дворянин наш багатырь и доброй мужик. И доброму богатыру поручен з дворянином с нашим с Анди беком в Астрахань пришол был и астраханские князи велели черкесом ево убить. И промеж нас в дружбе и в братстве такое дело дурно. И вперед [если] в Асторохане приезжих людей без ссыску князи убивати станут и [оттого] промеж нас послом нашим будет дурно, токо [пока] сыску не будет. И послали мы тово холопа своего с потайными своими словами на одине с вами говорити. И вы бы ево видели в добре своими добрыми словами и добрыми ответы и словами своими вскоре ево к нам отпустили.
Писано грамота лета 7105-го году»19 [30, 18, 19].
В грамоте, как уже говорилось, была сделана приписка па полях рукою Анди-бека: «Услышали мы, что терские князи Койсинской острог снесли, и [а] Койса истари великого юрта20 государя царя Александра Макидона юрта Шавхала царя ро[д]ством своим того места старина их. И они своим ро[д]ством наши други бывали. И великого государя повеленье стало, чтобы вы и для нас Койсинской острог велите снести. И после того сколько голов лошедей послали и вы для нас Койсинской острог снесите и апять Анди бека всько[р]е к нам с койсиньскими вестьми отпустите. И про-межю нас бы дружба и бра[т]стьва вперед было...
А печять на грамоте написана — Аббас шах Худабанда-рин [Ходабендэ] сын.
Име писана по татарски, а грамота писано фарсовским письмом» [30, 18, 19—28].
Перевод грамоты и приписки на ней сделаны тезиком Улагой, знающим персидский язык, и переводчиком Нагай-беком (переводившим на русский язык со слов Улаги). Несмотря на плохой перевод, смысл грамоты и приписки все же понять можно. И можно полностью согласиться с мнением теркских воевод о фальсификации Анди-беком этой приписки. В грамоте говорится о каком-то секретном поручении шаха Анди-беку, но он ничего об этом в Москве не сказал. При публикации грамоты на страницах 9 и 10 во 2-м томе «Памятников...» составителями допущено особенно много ошибок, отступлений от текста документов.
Следующая грамота — от тарковского шамхала на имя царя Федора в Терках была особенно плохо переведена. Согласно другому переводу, сделанному московским переводчиком Вельямином, в ней указывалось, что дружба иранских
19 7105 г. —с 1/IX 1596 г. по 31/VIII 1597 г. [30, 18, 19, 28; 43, 9—10].
20 Юрт — административный центр у кочевников.
328
шахов с русскими государями существует — «Искони з дедом 0 с прадедом и с отцом нашим дружба и братство бывало...». а вот <<вы [парь Федор], — упрекал шамхал московского царя,— на пустом месте, на Койсе он поставил юрт...».
Дальше текст весьма запутан. Поэтому он приведен полностью после небольшого славословия в адрес царя Федора со ссылкой на прежнюю дружбу: «а вы на пустом месте на Койсе поставили юрт, и нам, дай бог, з горскою ратью, да рутульскою ратью, да хинавскою ратью, табасаранскою ратью, да исминскую ратью, да куренскою ратыо, да карабу-датцкую ратыо, да илперинскую ратью, да казыкумыцкою ратью, да дешскою ратыо и с своими детьми, и с князи, и с шамахейскими с одново21 и с Малыми Наган, и с Сатыем мурзою, у бога милости прося, и с крымскою ратыо с одново недружбу учнем доводи™, а божиим милосердием великой государь и великого государства к нам человека прислал был, а приказал, с Теркою одиначитись22 не велел. И яз просил, чтоб один город выпросить, чтоб для дружбы снести. И сколко есмя того ожидали и то дело не осталось23. И наша недружба в ведоме буди24, Государю великому челом бью: будет с Койсы город велите снести, мы на божьей книге, на куране шерть учиним и перед государем исправимся. Один бог ведает, да государь ведает, а в нашей земле богатства нет, и ясаку давать не умеем. И вашего царя великого посол просил у нас живота да сына, а у нас слово было о Койсе, и шерть была государю на том, и государь великой города [Койсы] не снял, и наша шерть [поэтому] инако учинилась.
Дай господи на многие лета государь здоров был, челом бью» [30, 91, 92; 43, 27—28].
В первой части грамоты шамхал угрожал московскому царю «недружбою» — военными действиями, — перечисляя своих союзников с ратями, к которым причислил все народности и племена Дагестана, и шемахейцев, т. е. турок, пребывающих в Шемахе, и крымских татар.
После этого шамхал напомнил о присланном к нему из Астрахани представителе Русского государства [Неелов], который, как сказано в грамоте, заявил, что шамхал находится не в согласии с Русским государством, после чего шамхал явно по указанию из Константинополя писал, что ради друж
21 Одново, однова —однажды [244, II, 619]. Здесь «с одново»— в смысле заодно, совместно.
22 Одиначитись, од и н а ч ь с т в о — согласие, союз [244, II, 615].
23 То дело не осталось -— то дело не стало, то дело не сделалось
24 И наша недружба в ведоме буди — вражда между нами появилась.
329
бы с Московским государством просил снести Койсинский острог, но сколько ни ждал, не дождался, вследствие чего установилась вражда.
В заключительной части грамоты шамхал обращался к царю с просьбой — ультиматумом, что в случае, если Койсинский острог будет снесен, он поклянется на Коране быть в дружбе с Русским государством и изменит свое отношение к нему в лучшую сторону. При этом твердо заявлял, что по бедности дань платить не будет и сына в залог не даст, чего-де неправильно требовал Неелов, тогда как он, шамхал, договаривался только о снесении Койсинского острога, в чем и клялся раньше русскому царю. Так как этого русские не выполнили, то и он, шамхал, свою клятву отменил, счел недействительной [30, 91, 92; 43, 27, 28].
Следовательно, тарковский шамхал ставил верность свою Московскому государству в 1594—1595 гг. в зависимость от ухода русских войск из Койсинского острога. В действительности это было не так. Поклявшись в верности Москве, шамхал уклонился от передачи сына в заложники. После же посещения Тарков Анди-беком в конце 1595—начале 1596 г. сын шамхала ограбил посланца теркских воевод Петра Неелова и толмача, держал их долго в плену, а людей их распродал в рабство.
Обо всем этом шахский двор был осведомлен; не удивительно, что шах направил летом 1597 г. Анди-бека в Тарки, но... с какой целью? Очевидно, для поддержки и укрепления своего вассала — Тарковского шамхала, и для противодействия русскому царю. Не случайно он делал это через Анди-бека.
Анди-бек же в начале 1598 г. сообщал теркским воеводам, что его переговоры с шамхалом в конце 1595 г. — начале 1596 г. свелись к обещанию шамхала «служити [московскому] государю» и направить послов в Терки. Ни того, ни другого шамхал не выполнил, а к миссии теркских воевод к нему боярского сына П. Неелова, применил насилие. Сокрушаясь якобы об этом и в утешение русским, Анди-бек заявил, что шамхал и «шах [А]Басова приказу не слушает... [и что] вперед без закладу шевкалу верить нельзе».
В оправдание же ограбления теркского посла Анди-бек повторил сказанное им в Терках относительно мести со стороны шамхала Неелову за то, что «государево жалование к нему, к шевкалу, привезли не сполна, да за то, что Койсинский острог снести не велел Петр же Неелов...» [30, 12—15; 43, 3—5]. Последнее было основным.
Так постепенно к концу XVI в. все более ясно обрисовывается картина борьбы за Дагестан между Московским государством, Сефевидским Ираном и Османской империей.
330
Неприглядную роль в ней в 1597—1598 гг. сыграл шахский гонец Анди-бек, не остановившийся перед подлогом, чтобы услужить шамхалу.
Четвертая грамота не представляет интереса. Это был ответ шемахинского турецкого паши относительно двух стругов, прибитых к пристани Низовой и задержанных турецкими властями. Эту грамоту мог передать Анди-беку и турецкий, паша, и тарковский шамхал, через которого из Москвы вели переписку с военными турецкими пограничными властями, управлявшими захваченными прикаспийскими городами Ширвана [30, 25; 43, 12].
Пятая грамота написана Анди-беком в Койсинском остроге «о своем деле». Она представляет интерес только в том отношении, что подтверждает, что грамота шамхала к царю Федору была написана Анди-беком, как и приписка на грамоте к Борису Годунову.
Так замкнулся круг, разоблачивший Анди-бека в неблаговидных поступках в пользу Тарковского шамхала, в конечном счете — в пользу турок, заинтересованных в свободном проходе своих и крымских войск через Кубань в Северный Иран, чему препятствовал стоявший на пути Койсинский острог.
27 июля 1598 г. Анди-бек был вызван на беседу с дьяками Посольского приказа. Здесь он сообщил дьяку В. Я- ПТел-калову, что прислан шахом Аббасом к вновь избранному царю Борису. Посольский дьяк усомнился в этом: отправляя Анди-бека в середине 1597 г. из Ирана, шах не мог знать о смерти царя Федора, последовавшей 7 января 1598 г., и что вместо него 17 февраля царем будет избран Борис Годунов. Анди-бек ответил, что в связи со слухами о болезни и возможной смерти царя Федора шахский двор снабдил его двумя грамотами — на имя царя Федора и Бориса Годунова [30, 56, 57; 43, 21].
Вторых грамот Анди-бек не предъявил. Эта ложь нужна была ему, чтобы как-то оправдать то, что в Москве грамоту шаха на имя Бориса Годунова он не передавал.
Анди-бек отказался ответить на вопрос об истинной цели своего приезда, обещая сообщить об этом лично царю Борису. Уклонился он и от прямого ответа на вопрос о приписке «иной рукой» на полях второй шахской грамоты. По выражению дьяка В. Щелкалова, «тое грамоту [Анди-бек] потаил» и ограничился словами, что ее взяли у него в Терках И не возвратили.
Разоблаченный в подделке грамоты, Анди-бек, естественно, не решился представить ее в Москве. Тем самым он отказался от требования, якобы от имени шаха, о снесении острога на Койсе.
331
О заинтересованности турок в уничтожении Койсинского острога говорит и донесение воевод Льва Вокшерина и Ивана Кошкарева, составленное со слов Анди-бека, в частности и о разрешении туркам «На Койсинском устье поставить острог» [30, 13; 43, 4].
Такое сообщение в значительной степени проливает свет на всю последующую деятельность Анди-бека в Тарках. Этим объясняется и грамота шевкала к русскому царю, и угрозы русскому гарнизону в Койсе об изгнании его вооруженной силой, не только собственной, но и крымско-татарской, и турецкой. Немаловажную роль сыграло и то, что воевода А. И. Хворостинин после восстановления Койсинского острога потерпел поражение весной 1594 г. в битве с горцами под Тарками.
В дальнейшей беседе дьяк В. Щелкалов попросил Анди .бека ознакомить его с устным наказом шаха Аббаса к русскому царю. Вместо ответа Анди-бек повторил рассказ о строительстве турками (для похода на Астрахань) на при стани Ниязабад25 пяти или шести катарг, на самой крупной из которых «живет по сту по дватцати человек и з гребцы...», и что на тех судах «возят... из Баки нефть и наряд и пушеч ные всякие запасы по турским городом [на Каспийском море]...» [30, 14, 15; 43, 5]. Лишь на повторный вопрос он ответил, что «опричь того [сказанного] за ним иных дел нет никаких» [30, 63; 43, 22].
Тогда Щелкалов обвинил Анди-бека в том, что тот утаил одну из шахских грамот, которую, как он неправильно утверждал, ему не возвратили в Терках. Дьяк резко осудил поведение Анди-бека и напомнил, что он не впервые приезжает в Москву и всегда «государь наш принел вас милостиво по посольскому обычею, а ныне приехал... [ты] к вели кому государю... [и] сказываешься от шаха в посланникех з грамотами, а грамоту... у себя таишь... [говоря, что ее] взяли терские воеводы... [тогда как они ту грамоту] тебе отдали назад. И мне ся видит26, что ты приехал не з делом, мимо прежние обычен... [К тому же, — продолжал Щелка лов, — ты] сказывал за собою великие тайные дела, а ныне мне никакова дела не объявишь и грамоты не отдаешь, таишь у себя, и которую грамоту и отдал... мне... и та грамота писана не по прежнему обычаю титло государево, что было надобно [писать] с начала, то писано среди грамоты» [30, 65, 66; 43, 23].
Однако серьезные обвинения, высказанные дьяком В. Щел каловым Анди-беку (преувеличение своих полномочий — по-
25 Ниязабад — пристань Низовая в 15 верстах севернее Баку, с от крытым рейдом, весьма неудобная для разгрузки [30, 61, 43, 22].
26 Мне ся видит — мне видится, мне кажется, представляется.
332
сданника вместо гонца, подделка грамот), не смутили шахского гонца. В своем ответе он подтвердил все сказанное им по этого; «какова со мною грамота послана... такову и довез, а другая грамота взята у меня на Терке... иного [же] приказу со мною нет никоторово...».
Высказав это, Анди-бек просил отпустить его в Иран и добавил, что если царю какое «узорочье надобе... [то] о том... [пишите шаху] или словом приказати и Аббас шах те все узорочья... со мною в борзе пришлет» [30, 69, 70; 43, 23, 24]/
Ответ Анди-бека усилил сомнения посольского дьяка в подлинности миссии Анди-бека. В Посольском приказе пришли к правильному выводу, что Анди-бек, будучи у шамха-ла, по его настоянию сделал приписку к грамоте о снесении Койсы. Поэтому, отправляя в сентябре 1600 г. к шаху посла А. Ф. Жирового-Засекина, московские власти были твердо убеждены, что «Анди-бек пришел [в Москву] ложно, не от шаха, [а] для шевкалова дела...». Несмотря на это, Посольский приказ в своем наказе предписывал Жировому-Засеки-ну в 1600 г.: если «о шевкале и о Койсе городе... Анди-бек говорил по шахову приказу...», тогда русский посол должен был пойти в этом вопросе навстречу желанию шаха [32, 57, 58; 43, 45].
После этого с Анди-беком фактически были прерваны официальные сношения. Во-первых, его как шахского гонца не пригласили на приемную и отпускную аудиенцию к царю Борису Федоровичу; во-вторых, ему не дали никакого ответа на его заявление, сделанное 27 июля в Посольском приказе; в-третьих, решено было задержать его в России до тех пор, «когда о персидских послах весть будет...», т. е. подождать из Ирана подтверждения подлинности его миссии. Анди-бека решено было отправить в Нижний Новгород в сопровождении боярского сына Ивана Трусова с толмачами Матвеем Хрипковым и Иванисом Драгичевым. Им приказали смотреть за Анди-беком и не давать ему присоединиться к какому-либо уезжающему в Иран посольству без особого на то разрешения Посольского приказа, так как, говорилось в наказе Трусову, Анди-бек «пришел не з делом, [а] воровски...» и у московских властей было опасение, как бы из-за него «в Кизылбашской [земле] какова смута не была...».
Однако бытовые условия Анди-беку и его людям были созданы хорошие, хотя и с некоторыми ограничениями. Так, нижненовгородскому воеводе Ф А. Звенигородскому в конце июля 1598 г. приказали предоставить Анди-беку «доброй Двор... [но] подале...» от торга и проезжих дорог, давать корм, питье и все прочее, как полагается по посольскому обычаю [30, 79, 80; 43, 25, 26].
333
Мнение об Анди-беке как самозванце вскоре подтвердилось. Вернувшийся 13 января 1599 г. в Астрахань член посольства Тюфякина — Емельянова священник Никифор в статейном списке, который он вел, ни слова не сказал о том, что шах отправил из Ирана в Москву миссию Анди-бека. На словах же Никифор «сказывал, [что] слышал он про Анди-бека в Гиляни... [что] Аббас шах его от себя отослал за опалу. Я пошол де из Гиляни Анди бек ко государю к Москве своим произволом, а не шаховым веленьем» [30, 77, 78; 43, 25].
Прибывший в конце 1599 г. в Москву иранский посол Пер Кули-бек, очевидно, не смог ни разоблачить Анди-бека, пи подтвердить подлинность его миссии. Посольскому приказу оставалось лишь отправить его вместе с посольством Пер Кули-бека в Иран, что и было сделано согласно указу от 12 сентября 1600 г. [32, 1; 43, 28]. Анди-бек вместе со своими людьми выехал с этим послом и посольством А. Ф. Жирового-Засекина, в наказе которому приказали пре дупредить шаха Аббаса, чтобы он берегся «от таких бездельников... [с тем, чтобы между Русским и Иранским го сударствами] братцкие любви порухи не было» [32, 57, 58; 43, 45].
О том, как доехал Анди-бек до Ирана, сведений не со хранилось. Известно лишь, что он претерпел все лишения и невзгоды, сопряженные с зимним путешествием этих по сольств по Волге в 1600—1601 гг. Они будут описаны дальше в разделе о посольстве Жирового-Засекина. Здесь уместно лишь отметить отрицательную роль Анди-бека в Сара тове.
2 мая 1601 г. Анди-бек прибыл в Астрахань и 9 июня вы ехал из нее, пробыв в Русском государстве с 31 января 1598 г. более трех лет.
В истории дипломатических отношений Русского государства с Сефевидским Ираном миссия Анди-бека стоит осо бо. Авантюризм ее главы, неправдоподобные его рассказы о путешествиях в Москву, подделка шахской грамоты, ложные заявления в Посольском приказе и др. привели к тому что московское правительство официально не признало эту миссию правомочной и не оказало ей соответствующих дип ломатических почестей.
Отсутствие материалов о деятельности в Иране посоль ства Жирового-Засекина (1600—1601 гг.) не дает возможности проверить, посылал ли шахский двор в 1597 г. миссию Анди-бека в Москву. Установить это помешал последовав ший в 1603—1612 гг. фактический перерыв в дипломатических связях Русского государства с Ираном из-за возникшей в Московском государстве крестьянской войны.
334
Миссия Аиди-бека не сыграла какой-либо политической роли в русско-иранских отношениях, если не считать вопроса о русско-шамхальских отношениях. Здесь русские уже в 1598—1601 гг., желая укрепить отношения с Ираном, готовы были пойти на уступки и отказаться от Койсинского военного острога.
Миссия Аиди-бека свидетельствует о полном безразличии Ирана к делам Московского государства в период 1596— 1597 гг. и, наоборот, об активности Московского государства в укреплении политического контакта с Ираном. Авантюризм Аиди-бека основывался на незаинтересованности шахского двора в этот период в решении основного вопроса русско-иранских отношений — совместной борьбы против турок.
Это тем более странно, что шахский двор готовился к вон-не-реваншу с Османской империей.
Московские власти, заинтересованные в военно-политическом контакте с Ираном, либерально относились к миссии Анди-бека, скомпрометировавшего себя подделками официальных документов в угоду шамхалу и его турецким покровителям, добивавшимся вытеснения русских военных городков на северной границе Иранского государства и установления своего контроля. Вместо того, чтобы немедленно выслать авантюриста из пределов Московского государства и передать иранским властям, московское правительство более трех лет содержало Анди-бека и его людей.
Такая терпимость московских властей, помимо высказанных политических соображений, объясняется еще и традиционным уважением к иностранным дипломатическим представителям, прибывавшим на русскую территорию.
Глава X
ПРОБЛЕМА
ВОЕННЫХ СОЮЗНИКОВ ИРАНА
В ПРЕДСТОЯЩЕЙ ВОЙНЕ С ТУРЦИЕЙ
ПОСОЛЬСТВО ПЕР КУЛИ БЕКА (1599—^1601 гг.)
О посольстве Пер Кули-бека в ЦГАДА сохранились скудные материалы, связанные с возвращением его в Иран вместе с русским посольством А. Ф. Жирового-Засекина (от Москвы до Астрахани в последней четверти 1600 — первой половине 1601 г.).
Когда именно Пер Кули-бек прибыл в Московское государство, какую грамоту привез от шаха и какие вел переговоры в Москве — ничего в архивных документах не отражено Известно лишь, что это посольство было ответным на русское посольство В. В. Тюфякина и С. Емельянова. Кречетнику посольства Петру Маркову, оказавшемуся в силу трагических обстоятельств старшим в посольстве Тюфякина, на отпуске в апреле 1598 г. шах сказал, что посылает в Мо скву посла «больши первого... Пир Гулу бека» [29, 40, 41 42, 451]. Однако шахский двор не отправил своего посла вместе с оставшимися в живых членами посольства Тюфякина Отъезд Пер Кули-бека задержался почти на год.
К этому у Иранского государства было достаточно осно ваний. 1598 год был для него не только годом дальнейшего укрепления и реорганизации армии и страны, но и годом раз грома узбеков, годом краха династии Шейбанидов, освобож дения Хорасана от узбекской опасности, годом изменения внешней политики и подготовки к войне-реваншу с Османской империей.
Иными были последние два года XVI столетия для Мо сковского государства. Это было тревожное время. Воцаре ние на престоле Бориса Годунова 17 февраля 1598 г. со провождалось глухим недовольством и таило в себе осложнения.
1 Возможно, поэтому азербайджанский историк О. А. Эфендиев утверждает, что впервые о посольстве Пер Кули-бека написал в 1961 г А. П. Новосельцев [281, 67], тогда как в томе I «Памятников», опублико ванном Н. И. Веселовским в 1890 г., в разделах о посольствах Тюфякина и Жирового-Засекина упоминается о Пер Кули-беке.
336
Резко ухудшилось и положение Османской империи в этот период, особенно вследствие бурного развития крестьянского движения, сотрясавшего феодальные устои султанской Турции.
Как уже отмечалось, прекращение в 1590 г. войны с Турцией дало возможность шахскому правительству приступить к реформам и сконцентрировать военные усилия на северо-востоке страны. Результаты этого сказались лишь через 6— 8 лет, так как у шахской армии, как доносил русский посланник Г. Б. Васильчиков в 1589 г. «вогнеиово2 бою нет никоторого, а у бухарских людей вогненой бой, пушки и пис-щали есть...» [22, 144, 145; 42, ПО].
В 1598 г. умер правитель Бухары Абдуллах-хан. Воспользовавшись слабостью его преемника, Му’мин-хана, и начавшимся разложением династии Шейбанидов, шах Аббас наголову разбил узбеков под Гератом, отвоевал Хорасан, Систан, Мерв3 [204, 272] и обеспечил Иранскому государству возможность спокойно готовиться к войне с турками.
Иранские историки, современники Аббаса I и более поздние, например Насролла Фальсафи и другие, возвеличивали шаха, а европейцы, побывавшие в Иране во времена, близкие к правлению шаха Аббаса (Тавернье, Адам Олеарий в 1636—1638 гг., Антони Родес в 1648—1649 и в 1650 гг., Жан Шарден в 1672—1673 гг. и прочие), отмечали «процветание» Ирана в эпоху шаха Аббаса, называя его «великим». Это процветание длилось, по их мнению, до 90-х годов XVII столетия. Русский востоковед К- И. Патканов называл Аббаса I «персидским Петром Великим...» [195, III].
Бесспорно, реформы Аббаса I укрепили роль центрального правительства, и Сефевидский Иран достиг при нем своего высшего могущества. Особенно следует отметить реформу армии, проведенную с технической помощью Роберта Ширли и его спутников: была создана артиллерия, налажено литье пушек и пользование ими, создана пехота, вооруженная огнестрельным оружием, в первую очередь тяжелыми мушкетами [289, И, 112]. Без такой пехоты великолепная иранская кавалерия оказалась бы бессильной против турецких пехотинцев — янычар. Это оружие было вручено мушкетерам (туфенгчиям) 4 12-тысячного корпуса, специально вербовавшегося «из персов». По свидетельству Д. Малькольма и К. Байани, в армии шаха после реформы было 500 пушек и 60 000 ружей [288, 9]. А самое главное, корпус туфенгчиев был независим от феодалов и их ополчения. Создан был
2 Вогнеиово — огнестрельного, ружейного.
[2893g43g™C ГеРата Л- Л- Беллан относит к 1595 г. явно неправильно
4 Туфенгчи — стрелок. От персидского слова «туфснг» — ружье.
337
также 10-тысячный корпус конных гулямов5 6 и корпус лучников и пушкарей. Постоянное войско в 44 тысячи человек было оплотом самостоятельности шаха Аббаса, так как оно получало жалованье из шахской казны и полностью находилось в его распоряжении. С 75 тысячами феодального ополчения, из которых только 30 тысяч было кизылбашей, армия шаха Аббаса насчитывала 120 тысяч человек.
Если учесть отстранение от власти кизылбашской военно-кочевой знати5, тогда станет понятным, насколько сущест венно были подорваны «мощь и влияние кочевых кизылбаш ских племен», причинявших до этого своими притязаниями и междоусобицами столько затруднений центральной шахской власти [204, 273, 274; 129, 579]. Однако с одинаково свирепой жестокостью подавлялись как мятежи феодалов, так и народные восстания. В этой борьбе уничтожались не только отдельные неугодные лица, но и целые племена (так было в Гиляне в 1593 г., когда было полностью перебито племя джик; или, например, курдское племя мукри). Не пощадил шах Аббас и непокорного племени текелю, которое было вырезано по его приказу [204, 272; 129, 579].
Наряду с этим шах Аббас занимался и строительством дорог и караван-сараев7, создавая условия для безопасного движения караванов; восстанавливал оросительные сооружения, способствовавшие улучшению сельского хозяйства, торговли и развитию ремесла. Это привело к росту товарно-денежных отношений, некоторому расширению внутреннего рынка и в конечном счете помогло развить внутреннюю и особенно внешнюю торговлю. Последнее обычно принимается апологетами Аббаса I за главный и безусловный показатель процветания Ирана в XVII в. В действительности же кардинального улучшения экономики страны не могло произойти, так как уничтоженная монголами основа основ сельского хозяйства Ирана—-ирригационная система оставалась не восстановленной в необходимых размерах. Поэтому после относительного подъема сельского хозяйства в первой половине XVII в. оно стало приходить в упадок в 70—80-х годах, «если не раньше», как отмечает советский историк И. П. Петрушевский [204, 285].
Укрепив экономику страны, а в первую очередь свой шахский домен, и ликвидировав в 1598 г. опасность постоянных набегов на северо-восток страны, шах Аббас усилил подго
5 Гулям — слуга, невольник; здесь — воин отряда гулямов.
6 Например, в середине XVI в. (насчитывалось 114 кизылбашских эмиров, а к концу XVI — началу XVII в. их было только 35 [129, 579].
7 Караван-сарай был не только придорожным, поэтапным постоялым двором, но и помещением для торговли, складом товаров и т. д., особенно в городах на базарах.
338
товку как к войне с турками, так, в частности, и к борьбе за полную инкорпорацию Кахетии [180, 14, 15] и за Дагестан.
Для будущей войны Ирану нужны были союзники. Казалось бы, 1599 г. должен был стать годом возобновления переговоров с Московским государством против Турции. Однако шахский двор сосредоточил свое внимание на подыскании и привлечении военных союзников среди враждовавших с Османской империей западноевропейских государств. Как и почему это произошло?
Как показывает изучение архивных документов, в политических отношениях шаха Аббаса I с Московским государством никогда не стоял вопрос о заключении военного союза против турок. Так же никогда не стоял вопрос о замене турецкого сухопутного транзита иранского шелка-сырца в Европу русским, прикаспийско-волжским путем.
События 1599 г. и деятельность посольства Пер Кули-бека дают этому новое подтверждение.
Возвратившись победителем из Хорасана, шах Аббас принял в октябре 1598 г. в Казвине миссию англичан Антони и Роберта Ширли. Искатели приключений, братья Шир-ли прибыли (с отрядом около 30 человек8) с неопределенными полномочиями и расплывчатыми предложениями Англии о союзе против турок и об установлении торговых отношений. Шах Аббас не принял их всерьез. Он предложил им и их спутникам поступить на службу в иранскую армию, так как среди них было много военных, в том числе и специалистов по литью пушек. Их знания и опыт могли оказаться полезными в готовящейся войне против Османской империи.
«Хроника кармелитов» подчеркивает большой интерес, проявлявшийся шахом Аббасом к иностранным делам. Несмотря на то, что шах «мог лишь писать и читать, он был прекрасно информирован...» о внешнеполитических европейских делах. Так, например, «во время длинных бесед шаха» с иностранцами они его «широко информировали о делах всего мира». Получал он информацию и от своих агентов [284, 70].
Дон Жуан Персидский пишет, что два лиссабонских монаха: доминиканец Николай де Моле и францисканец, имени которого он не назвал (Альфонсо Кордеро), советовали (так Же как и Ширли) шаху Аббасу отправить посольство в Европу для таких переговоров. То же говорится и в «Хронике кармелитов», утверждающей, что «общее руководство [посольством] было вверено англичанину Антонио Ширли...» IJ93, 232, 234; 284, 70, 71].
8 По данным Рафаэля Мана, с Ширли прибыло 25 человек, по сведениям Джона Малькольма — 26 человек, по сообщению Дона Жуаиа Персидского — 32 человека [300, V, VI; 299, 531, 532; 293, 232]
339
Решая вопрос о союзниках в войне с турками, в Исфахане не могли не вспомнить о переговорах Хаджи Хосрова в 1595 г. с Борисом Годуновым и о его предложениях вступить с европейскими государствами в союз против Турции. Приоритет в них, как видим, принадлежит русской стороне.
Казалось бы, что 13-летние переговоры между шахским двором и Московским государством о союзе против Турции, начатые в 1586 г. шахом Ходабендэ, должны были в первую очередь привести в 1599 г. шаха Аббаса к необходимости их конкретизации и доведения до логического конца. Шахский же двор поступил иначе. 9 июля 1599 г. он направил в Евро пу посольство во главе с Байат Хосейн Али-беком, в сопро вождении Антони Ширли9, англичанина, искателя приклю чений10, не оправдавшего доверия шаха; он сбежал из посольства и не вернулся в Иран.
О роли Антони Ширли в посольстве Байата в зарубежной литературе существуют различные точки зрения: «Хроника кармелитов» утверждает о руководящей роли Антони Ширли в посольстве [293, 233], а Байани-—о равенстве их полномочий [288, 11], хотя несколько раньше Байани писал, что Ширли был послан «в качестве гида» [288, 10]. В европейской литературе обычно придерживаются точки зрения «Хроники кармелитов», например Джон Малькольм [299, 535, 536].
Самое ценное у Байани — это приведенный им текст верительной грамоты, выданной шахом Антони Ширли. Она наглядно показывает, что с такими полномочиями и обращением сразу к восьми государям Европы11 рассчитывать на конкретные и действенные результаты было нереально. Особенно странной кажется неопределенность задач посольства Так, в грамоте говорится: «И вы, принцы, верующие в Исуса Христа, знайте, что он [Антони Ширли] положит дружбу между вами и мной...».
В отношении же полномочий сказано: «вы ему верьте во
9 В составе посольства Байата было четыре знатных человека: сек ретари, муджтехид и 14 сопровождающих. Из них почти никто не вер нулей. Три секретаря: Али Кули-хан, Бонайед-бек и племянник посла — Олад-бек, или Орудж-бек, остались в Испании, перейдя в католичество Они приняли имена: дона Филиппа, дона Диего и дона Жуана (или Хуана) Персидского. Муджтехид был убит фанатиком в Португалии. Неко торые служащие посольства остались в Риме, также обращенные иезуи тами в католичество [289, 95—97, 135, 136].
10 В «Хронике кармелитов» утверждается, что брат Франциск Да Коста прибыл в Исфахан 12 июля 1599 г., а Антони Ширли выехал из столицы Ирана за два месяца до его приезда Прибытие же братьев Ширли в Исфаган датируется мартом— апрелем 1599 г. [284, 71].
11 К папе римскому, императору Германии, королеве Англии, королям Шотландии, Испании, Франции, Польши и сеньеру Венеции [288, 11].
340
LceM, что он у вас попросит или скажет, как будто это я сам сказал» [288, 11].
Несмотря па такую грамоту, руководящая роль в посольстве оставалась за Байатом. Так это было понято в Московском и западноевропейских государствах.
Байату поручили вести переговоры с европейскими державами об антитурецком союзе и о торговле, в первую очередь о вывозе в Европу иранского шелка-сырца. По данным «Хроники кармелитов», шах поручил Антони Ширли заявлять повсюду об открытии границ Ирана для свободной торговли европейских купцов и о гарантиях им свободы личности и безопасности их имущества. Особенно обстоятельно об этом говорится в инструкции, данной Ширли шахом Аббасом [284, 100, 71, 72].
При такой постановке вопроса и таких исполнителях (средний иранский чиновник и случайный иностранец) нельзя было ожидать крупных результатов. Однако есть еще, и не только среди иранских историков, ученые-востоковеды, склонные к преувеличению значения внешнеполитических акций шаха Аббаса. Так, армянский историк У. X. Наджарян, написавший диссертацию об ирано-турецких отношениях XVI—XVII вв. (к сожалению, не переведенную на русский язык) с привлечением неизвестных нам армянских источников, почему-то посчитал посольство Байата и Ширли за многие «специальные посольства». Они должны были предложить европейским государям «создать общий фронт и начать совместную борьбу против Турции» [178, 42]. Пожалуй, это сказано с большим преувеличением.
Наджарян придерживается неправильной концепции о неверии шаха Аббаса в собственные силы. В результате этого неверия шах, готовясь к войне с Турцией в начале XVII в., якобы «стал энергично добиваться создания антитурецкой военно-политической коалиции». Несколько преувеличивая реальность этой акции шаха Аббаса, Наджарян, однако, правильно констатирует, что «переговоры с европейскими Дворами не привели к положительным результатам» [178,
Важно другое: посылая в Европу через Москву Байата и Ширли, шахский двор не поручил ни тому, ни другому, ни Пер Кули-беку вести в Москве конкретные переговоры о военном соглашении против Турции. Очевидно, он не очень Полагался не только на далекую и незнакомую Европу, но и на ближе расположенную Москву, а надеялся лишь на Себя и на кое-какую помощь со стороны Московского государства по охране границы на Тереке.
И все же шах Аббас послал Байата в Европу с заездом По пути в Москву. В Астрахань посольство прибыло в начале
341
октября 1599 г. после двухмесячного блуждания по Каспий-скому морю [214, 5].
В сохранившихся .материалах ЦГАДА нет указаний на то, что Байат вел с московским правительством какие-либо переговоры о совместной борьбе против турок. Возможно, потому, что почти одновременно в Москву была послана миссия Пер Кули-бека.
О прибытии Пер Кули-бека в Московское государство известно лишь по иностранным источникам. Дон Жуан Пер сидский пишет: в Астрахани «мы застали другого посла от персидского шаха, он ехал в Москву со свитой в 300 персон». Это был Пер Кули-бек [293, 239, 255; 214, 5]. Ему по счастливилось больше, чем Байату, и он, очевидно, не проблуждал по Каспию два месяца [214, 6; 293, 237].
Не исключено, хотя это и маловероятно, что посольство Пер Кули-бека было отправлено из Исфахана раньше посоль ства Байата.
Оба посольства после 16-дневного отдыха в Астрахани (где их так хорошо принимали и угощали, что Жуан Персидский не переставал удивляться) в начале ноября выехали на пяти галерах с сотней гребцов на каждой и под охраной 100 стрельцов по направлению к Москве. В Казань они прибыли в начале января 1600 г., где их задержали на 8 дней, т. е. до 8—10 января, причем, писал Жуан Персид ский,— «нас так обильно обеспечивали продовольствием, что мы не могли его съесть и мы должны были лишнее выбрасывать за окно» [293, 243, 244].
Из Казани на семи галерах в сопровождении конвоя из 100 стрельцов посольства выехали в середине января в Чебоксары, куда прибыли через 6 дней. Здесь Волга замерзла, и оба посольства двинулись далее на санях в Нижний Нов город, где их задержали на месяц. Далее путь лежал на Москву через Муром и Владимир [293, 244—247, 249].
Если вести расчет по приведенным Жуаном Персидским дням переездов, то в столицу Московского государства оба посольства должны были прибыть не ранее середины февра ля 1600 г., тогда как он же пишет, что «в пятницу... в ноябре месяце мы въехали в столицу» [293, 251]. Здесь явная ошиб ка. За неимением других данных, середину февраля 1600 г следует принять за дату прибытия посольства Пер Кули-бе ка в Москву.
Дон Жуан Персидский описывает пышную встречу обо их иранских посольств под столицей Московского государства: им выслали навстречу 200 утепленных саней; встреча ли их 10 тыс. гвардейцев русского царя, выстроенных по обе стороны их следования с мушкетами и луками со стрелами и не менее 6 тыс. знатных людей и т. д. [214, 13, 14; 293
342
251, 252]. Разместили оба посольства в Москве «в великолепных трех домах, имевших вид крепости» 12. В первом поместили посольство Пер Кули-бека, во втором — посольство 5айата, в третьем — англичан и их охрану. 300 стрельцов 6Ь1ЛО выделено для обеспечения безопасности шахских посольств. К ним приставлено было также девять переводчиков: по три на каждый дом [214, 14; 293, 253].
После восьми дней отдыха оба посольства были приглашены на приемную аудиенцию к царю Борису Федоровичу. Следование посольства Пер Кули-бека по Москве с выстроенными войсками по пути его движения к Кремлю, пышный прием у царя, обед в Кремле с поразившими Жуана Персидского сорока блюдами у каждого на столе и т. д. — все это, по его словам, было организовано торжественно и с большим великолепием, то есть в обычном московском стиле.
Вместе с тем описание Жуаном Персидским приемной аудиенции у царя Бориса в честь обоих шахских посольств представляет определенный интерес, так как сопровождается необычными подробностями.
Во-первых, приемная аудиенция состоялась через восемь дней по прибытии посольства Пер Кули-бека в столицу. Такая поспешность уже говорит об интересе, проявленном московским правительством к шахскому посланцу. Во-вторых, заслуживает внимания и процедура приема шахской грамоты русским царем Борисом Федоровичем от Пер Кули-бека. Поцеловав грамоту, шахский посол вручил ее царю. Царь «встал со своего места и, приняв грамоту, также поцеловал ее, после чего передал ее переводчику, который тут же ее прочел и перевел на русский язык» [293, 255].
Целование шахской грамоты царем и немедленный перевод ее на приеме представляют собой отступление от обычного, так строго соблюдавшегося в Москве церемониала. Оно может быть объяснено той же заинтересованностью русской стороны в шахских посольствах, одно из которых ожидалось с ответом на посольство Тюфякина (1597—1599), а второе направлялось шахом в Европу для переговоров о совместной борьбе против Османской империи и было созвучным политике, проводимой Борисом Годуновым в последние годы по борьбе с турками.
Следовательно, посольство Пер Кули-бека было принято и содержалось в Москве очень хорошо и было полностью обеспечено всем необходимым. Жуан Персидский, начиная с •Астрахани, неоднократно писал в своих воспоминаниях, что Их хорошо принимали и «предлагали обильное угощение...»,
12 Это был Большой посольский двор, окруженный высоким забором.
343
а астраханский воевода даже «объявил, чтобы никто не смел требовать деньги за что-либо в чем мы могли нуждаться или что пожелали бы, — под угрозой двухсот ударов кнута за непослушание» [293, 239].
Так обеспечивалось и посольство Байата, и посольство Пер Кули-бека. Первое из них находилось в Москве проездом пять месяцев и было одарено царем на отпускной ауди-енции тремя золотными на куньем меху шубами, 3000 дукатов на расходы посольства, золотымгз кубком и членам посольства по 200 дукатов и т. д. [293, 257, 258]. Естественно, что Пер Кули-бека обеспечивали всем необходимым ие хуже. Очевидно, царский двор придавал большое значение приезду иранского посольства Пер Кули-бека и ждал от него многого.
Реальны ли были такие предположения? Поручено ли было Пер Кули-беку вести в Москве такие ответственные переговоры, как заключение военного союза против Турции? На этот вопрос нет ответа в архивных документах, поэтому приходится искать его другими путями. Во-первых, сомнения вызывает сама персона Пер Кули-бека, человека заурядного и рядового чиновника шахского двора. Во-вторых, Пер Ку ли-бек, получая такое чрезвычайно важное задание, должен был иметь и соответствующее звание великого посла, боль шую свиту и т. д., как это, например, было с посольствами Тюфякина, Жирового-Засекина и др.
Пер Кули-бек же ехал в сопровождении 8 дворян и 38 лю дей посольства. Жуан Персидский называл его посланником, что, очевидно, более соответствовало действительности, хотя он и преувеличивал состав посольства, считая в нем 300 че ловек. В эту цифру он включал всех тех, кто причислял себя к иранскому посольству, например, иранских торговых людей с бесчисленными слугами. Русские же власти признавали в посольстве Пер Кули-бека, кроме него, 46 человек, указанных выше.
Незначительность персоны Пер Кули-бека, вопреки заве рению Жуана Персидского, что Пер Кули-бек «был персид ским знатным человеком высокого ранга» [293, 255], и скромные размеры его посольства говорят за то, что шахский двор не поручал ему такого важного задания, как переговоры о заключении военного соглашения против Турции.
Известно и другое. Посольский приказ не задерживал ино странные посольства в Москве, если к тому не было важных причин. Обычно через месяц — два их отпускали на родину.
Очевидно, и здесь Жуан Персидский не совсем прав. Русские цари одаривали послов серебряным позолоченным кубком и не такого огром кого размера, как пишет он,—в полгаллона, т. е. на 2,27 литра вина
344
flep Кули-бек же находился в Москве полгода, с февраля до конца августа 1600 г.
Такое длительное пребывание иранского посольства в столице Московского государства могло произойти или в силу важных вопросов, поставленных Пер Кули-беком перед московским правительством, или вследствие затянувшихся коммерческих операций шахского купчины Мохаммеда Ага, прибывшего с посольством Пер Кули-бека. Кстати, он не смог их закончить и в 1600 г. и пробыл в Москве до весны 1601 г.
Ознакомление с документами ЦГАДА заставляет отдать предпочтение второму предположению. Это подтверждается как полным отсутствием архивных данных о политической деятельности Пер Кули-бека в Москве, так и большим количеством архивных документов о его торговой деятельности в столице.
Русский историк М. М. Щербатов придерживается другого мнения. Констатируя отсутствие точных данных о переговорах Пер Кули-бека в Москве и основываясь на данных «из наказа русскому посланнику...», т. е. Жировому-Засеки-ну, он утверждает, что Пер Кули-бек был прислан «с предложением о союзе», а также просить царя о прощении шам-хала, не требовать его подданства, просить о снесении Кой-сы, разрешить повольную торговлю и покупку полона шахскому посланнику [290, VII, I, 123].
Мнение Щербатова подтверждает как будто бы и то, что в ответ на это посольство московское правительство в срочном порядке отправило в Иран посольство Жирового-Засекина для заключения антитурецкого военного соглашения, что произошло после полугодового пребывания Пер Кули-бека в Москве и после пребывания в русской столице шахского посольства Байата, следовавшего в Западную Европу, отдельные члены которого, по свидетельству иностранных источников, вели беседы на эту тему с московскими дипломатами.
Из такого сопоставления фактов логически вытекает, что Пер Кули-бек вел в Москве какие-то переговоры о борьбе против турок.
И все же с мнением Щербатова согласиться нельзя. Кажущееся разноречие можно понять, учитывая опыт 13-лет-них переговоров с шахом. Например, известно, что приезжавшие в Москву иранские послы и посланники на словах от имени шаха делали неоднократные предложения «стоять За один», «быть в соединенье» и т. д., но когда русские дипломаты приезжали в Сефевидское государство, представители шахского двора как бы забывали об этом. Так могло быть и в данном случае с Пер Кули-беком.
345
В воспоминаниях одного из членов посольства Байата говорится, что Антони Ширли вел в Москве какие-то разговоры об антитурецком союзе. Академик Д. С. Лихачев утверждает, что Антони Ширли вел об этом разговоры, но что делал он это из стремления «к подрыву влияния испанской агентуры» в Москве и Иране [154, 414], проводя таким образом не иранскую, а английскую точку зрения. Жуан Персидский в своих воспоминаниях также пишет, что Ширли уговаривал московских дипломатов не заключать договора с Испанией [214, 19].
Такого рода разговоры могли вестись в Москве в первой половине 1600 г. только в связи с переговорами о совместной борьбе против Турции. В центре их мог стоять лишь Пер Кули-бек.
Такие переговоры, даже в обычном для иранских дипломатов неопределенном смысле, могли привести правительство царя Бориса к решению сделать еще раз попытку склонить шаха Аббаса к заключению союза против Турции. Тем более что в Москве ожидалось прибытие очередного гонца от германского императора Рудольфа II — Михаиле Шеля, не впервые приезжавшего в Московское государство.
Однако инструкция послу Жировому-Засекииу, отправлен ному в Иран в ответ на миссию Пер Кули-бека, даже не упоминает о каких-либо переговорах в Москве с этим послом. Посольский приказ ограничился указанием своему послу разъяснить шахскому двору, что посольство Байата и «англичанина дои Онтона» из Москвы отправили на Запад через Архангельск, а не через Польшу, потому что Сигиз мунд «ныне с турским в миру и в дружбе...» и поэтому «велел переимать [шахское посольство] и к турскому б отослал...», отчего «Аббас шахову б делу в том поруха учини-лася» [32, 78; 43, 51].
Нельзя пройти мимо еще одного, может быть и вскользь брошенного, упоминания о русско-иранских переговорах этого периода, которое, к сожалению, оказалось не подкреплен ным ссылкой иа солидный источник. Авторы Сборника документов «Русско-дагестанские отношения...» утверждают, что в 1599 г. шах Аббас возобновил переговоры с Русским государством о военном союзе против Турции. Основываясь на них, русский царь Борис Федорович направил И. М. Бу турлина с ратью для изгнания турок из Дагестана [59, 9]
Речь идет о походе Бутурлина 1604—1605 гг., который правильно связан советским историком Е. Н. Душевой с началом войны Ирана против Османской империи 1603— 1612 гг. [149, 286], но не больше. Однако Пер Кули-бек вел переговоры не в 1599 г., а в 1600 г., и они отделяются от похода Бутурлина тремя годами.
346
Подытоживая сказанное, нужно признать, что нет достоверных оснований считать, что Пер Кули-бек в 1600 г. сде-дал предложение о союзе против турок.
Если в ЦГАДА нет материалов о дипломатической деятельности Пер Кули-бека, то о торговых делах его купчины Мохаммеда Ага сохранились многочисленные документы. Из них видно, что иранский посол конкретно осуществлял контроль над операциями шахского купчины. Уезжая из Москвы в конце августа 1600 г., он оставил Мохаммеда Ага продолжать свои торговые дела в Москве, которые тот закончил лишь к 30 апреля 1601 г., когда и был отправлен в Астрахань. Сопровождать его назначили пристава Шестака Ростопчина [32, 105; 43, 58]. Отпуская купчину, царь Борис подарил ему сорок соболей за 30 рублей и два сорока куниц.
Указом царя на имя астраханских воевод Ф. А. Ногот-кова и О. Т. Плещеева предписано было срочно отправить купчину в Иран с купленными им по дороге в Астрахань одиннадцатью полонянами. Не должны были воеводы пре пятствовать купчине и если он захочет задержаться в Астрахани. При этом указывалось: «Пошлин... наших таможныхс тех товаров, которые он с собою привез ис Кизылбаш, и которые с ним придут с Москвы, и которые будет он товары купит, дорогою едучи, или в Астарахани, имати с него не велели». Более того, вообще приказано было «и вперед, которые от кизылбашского от Аббас шаха купцы или торговые люди учнут приходити в Астарахань, а с ними будут от Аббас шаха грамоты, чтоб с них и с товаров их, наших тамож-ных пошлин не имати...» [32, 100, 101; 43, 57].
Такая предупредительность московского правительства лишний раз подтверждает заинтересованность его в хороших отношениях с Ираном.
Какие товары привез с собой купчина Мохаммед Ага, точных данных нет. Известно лишь, что среди них значились шелковые и хлопчатобумажные материи. Закупил же он в Москве: «три портища лисиц, 12 сороков соболей, 20 поставов 14 сукон, 22 портища горностаев, 4 пуда рыбья зубу, пол-две бочки ножей, 3 пуда слюды, 20 пуд олова, 20 пуд меди Дощатой, 4 пуды перья пуху, 14 пуд бересты, 12 000 стружи стрельные, 150 юфтей кож телятинных красных, 2 ястреба. Да Казани ему велено купить 30 ведр вина» [32, ЮЗ; 43, 58].
Приведенный список товаров поражает больше разнообразием, нежели размерами, каждого купленного товара.
14 По ст а в — кусок ткани определенного размера; оптовая единица при продаже ткани; штука, кусок [166, 457].
347
Однако некоторые факты говорят о достаточно крупной общей сумме покупок шахского купчины. Так, Пер Кули-бек предписал ему зимой 1600—1601 гг. из Саратова в срочном порядке закупить «соболей с тысчю...» и, закупив их, ехать к нему, чтобы вместе возвратиться в Иран. При этом посол настолько беспокоился о выполнении своего заказа, что писал купчине, чтобы тот не боялся, «что в той покупке тебе будет убыток и ты не опасайся, шахово величество тебе велит заплатить с лишком» [32, 140; 43, 76].
Следовательно, для Пер Кули-бека важна была не коммерческая прибыль, а выполнение задания шахского двора о покупке большого количества соболиного меха, и второе покупка велась за счет купца, а не шахского двора, из чего следует, что купчина был фикцией.
Несмотря на то что купчине Мохаммеду Ага оказывалось русскими властями всяческое содействие, Пер Кули-бек неоднократно жаловался на притеснения в его торговле в Москве. Например, в жалобе из Саратова он писал, что его переводчик Степан Полуханов и какой-то боярин 15 «один день давали базар, а десять дней не давали...». К тому же этот боярин «каждый день... ходил па базар и людем базарным наказывал, чтоб хорошаго товару послу и пословым людям не показывали и не продавали и его товары не покупали...». В частности, «черных лисиц всецело... не показы вали...». А когда посол купил две такие шкурки, то через шесть месяцев этот Полуханов «с полным непочтением у нас вырвав [отняв] унесли». Не разрешили будто бы купить послу и «два ружья и две пары сапог» 16 и т. д. [32, 138, 139; 43, 74].
Жаловался Пер Кули-бек и на то, что дорожный его пристав Петр Наумов в Касимове и Муроме ни полону, ни «кож купити не дал...» [32, 136, 137; 43, 71, 72].
Не касаясь вопроса о взаимоотношениях иранского посла с Наумовым, можно с очевидностью сказать, что жалобы иранского посла в какой-то мере были обоснованными. Дело в том, что торговля для иностранцев в Московском государстве имела довольно много ограничений в силу или «запо ведных» товаров, бывших монополией царской казны, или разного рода других запретов. Применение же их на практике «приказными» людьми, т. е. людьми, не лишенными корыстолюбия и мздоимства (чем отличался средневековый феодальный аппарат), приводило к недоразумениям и злоупотреблениям. К тому же вполне возможно, что в конку-
16 Очевидно, это был пристав — боярский сын Петр Благово.
16 Жалоба Пер Кули-бека сохранилась в ЦГАДА па персидском язы ке. Перевод В. А. Жуковского (1858—1918) опубликован на страницах 74—76 второго тома «Памятников...».
348
использовали зависимость
рентной борьбе русские купцы
иранского посла и его купчины от приставленных к ним для обслуживания лиц и, в первую очередь, переводчика. Тем более, как выяснилось из жалобы иранского посла, Полуха-
нов брал у его купчины в долг какие-то товары и, не продав их, возвратил в помятом виде17 [32, 134, 135; 43, 70—72].
Посольскому приказу пришлось вмешаться и взыскать с Полуханова 60 рублей и отослать их в Астрахань для передачи Пер Кули-беку 18.
В некоторых претензиях иранский посол был не прав, так
как покупка «заповедных товаров» могла быть произведена лишь по разрешению на их вывоз за границу. Пер Кули-бек,
отличавшийся излишним самомнением, спесивостью, само
дурством и упрямством, не хотел считаться с этими ограничениями. Он писал жалобы в Посольский приказ, а тот удовлетворял его претензии — как законные, так и спорные.
Однако все это относилось только к вопросу о русско-иранской торговле внутри Московского государства. Готовясь к войне с Османской империей, шахский двор, казалось бы, должен был поставить вопрос перед Москвой об организации транзита- иранских товаров через русскую территорию в Европу, ибо война с Турцией вела к прекращению транзита иранских товаров через турецкую территорию. Исходя из таких соображений, шахский двор направил в 1599 г. посольство Байата и Антони Ширли в Западную Европу к восьми европейским государям [214, 1] для заключения торговых соглашений с ними на ввоз иранского шелка-сырца. Каким путем? Кроме турецкого сухопутного пути и каспийско-волжского, был морской путь из южного иранского порта Гомрун в Персидском заливе в Индийский океан и вокруг Африки в Европу. Помимо того что новый морской путь в конце XVI в. не был освоен, выход из Персидского залива находился под контролем португальцев, владевших с 1507 г. о. Ормуз, закрывавшим выход из этого залива. Оставался путь через Московское государство. Однако Байат и Ширли, проезжая в 1600 г. через Москву, не вели переговоров о транзите, как не вел их и находившийся в Москве Пер Кули-бек. Среди сохранившихся документов в ЦГАДА нет ни одного, который указывал бы на какую-либо попытку посла Ирана ставить вопрос о транзите. В противном случае это нашло бы какое-то отражение в проекте торгового соглашения. Образец его в виде «докончальной грамоты» был вручен Жировому-Засекииу, выехавшему в 1600 г.
17 См. донесение Жирового-Засекина, полученное в Москве 28 февра-
ля 1601 г.
18 Указ от 6 мая 1601 г. [32, 148; 43, 78].
349
в Иран для заключения с шахом Аббасом соглашения о союзе против Турции и торгового соглашения.
Неизвестно, при каких условиях отпустили Пер Кули-бека из Москвы. Ответные подарки, отправленные с ним шаху Аббасу, были достаточно скромными 19.
Для сопровождения посольства Пер Кули-бека от Москвы до Казани дорожным приставом был назначен Петр Наумов с помощником П. Ушаковым. Посольский приказ разослал указы по городам, находящимся на пути следования посольства. В них указывалось: «Кизылбашскому послу велели [бы] дати дворы добрые, где преж сего кизылбашские послы ставили.... и корм... велели давать по росписи...» и т. д. «А как морской ход будет... и вы б наших послов... и с ними кизылбашского посла отпустили за море к Кизылбаши, дав им бусы и кормщиков и вожей и стрельцов и наряд...», пять пищалей с порохом и ядрами. Если же два посольства «на одной бусе... не вместятца... [дать] и другую бусу, а стрельцов с ними послали сорок человек, [если] только пойдут на дву[х] бусах».
По дополнительной просьбе Пер Кули-бека был отдан приказ отпустить ему на судно «пудь зелья да пуд свинцу» [32, 1—4; 43, 28, 29].
Насколько Посольский приказ спешил с отправкой посольства Жирового-Засекина, а также и Пер Кули-бека, видно из того, что дьяки рассчитывали, что они уедут из Астрахани осенью 1600 г. В указе говорилось, что если «кизыл-башский посол похочет итти за море нынешнею осенью и будет еще морем итти будет в судех мочно, и вы б их нынешнею осенью за море отпустили» [32, 4; 43, 29].
Это было нереально. Выехав из Москвы в начале сентября, нельзя было рассчитывать до заморозков добраться до Астрахани, разве только в случае очень запоздалой зимы, так как путь по Волге обычно отнимал не менее двух месяцев. Так и получилось. Наступила к тому же довольно ранняя зима, и оба посольства зазимовали в Саратове.
На этом можно было бы и закончить изложение обстоятельств о пребывании посольства Пер Кули-бека в Московском государстве, если бы не недостойное поведение Пер Кули-бека и членов его посольства во время путешествия от Москвы до Саратова, к которому местные и центральные власти проявили снисходительность и всепрощение. Так, например, по приезде 13 сентября в Касимов Петр Наумов доносил в Посольский приказ о безобразиях, чинимых иран
19 Среди них были: «Медведь-гонец, кобель да сука меделянские, кобель да сука борзые. Да по запросу ж велено отпустите к шаху из Казани 200 ведр вина, да с Москвы послано два куба винных с трубами и с покрышки и с таганы» [33, 2—4; 43, 97].
350
цами в пути. Он писал: «Дорогою кизылбаши с судов сходят и свиньи из луков стреляют и саблями секут и в деревни заходят и куры емлют даром...» [32, 125; 43, 67].
Другими словами, иранцы занимались не только грабежом, но и бесцельным уничтожением свиней, мясо которых они, как мусульмане, в пищу не употребляли.
На увещевания пристава — представителя властей—ни посольские люди, ни Пер Кули-бек никак не реагировали.
Жаловался Наумов и на своих помощников: они «меня не слушают, кизылбашей от воровства не унимают». Особенно он жаловался на Арсеньева, который самочинно в деревне «свинью убил и съел...» [33, 45; 43, 99], чем, разумеется, подавал плохой пример иранским посольским людям.
20 сентября 1600 г. посольство Пер Кули-бека прибыло в Нижний Новгород, а 26 сентября в Казань. Здесь его торжественно встретил пристав Андрей Анучин с лучшими лошадьми, взятыми «у митрополита и в Преображенском монастыре и у... [воеводы] и других дворян».
Посла встречали конные стрельцы с пятидесятником «в цветном платье на коиех, и двор... посольству велели дати посольской» [33, 31, 32, 43; 43, 103, 106].
Жпровой-Засекин догнал 2 октября Пер Кули-бека в Казани. В связи с наступившими холодами он предложил иранскому послу перезимовать здесь, так как стало ясно, что добраться до Астрахани водным путем будет невозможно. Пер Кули-бек не согласился и настоял на выезде. 6 октября оба посольства двинулись в путь, снабженные «по казанской норме» всеми необходимыми продуктами и «питьем» на четыре недели. Для 47 человек посольства Пер Кули-бека отпускалось на день 6 баранов, 8 кур20, 58 калачей и т. д. «Питье» отпускалось в зависимости от чина: послу на день 8 чарок «вина доброва» и полтора ведра и 4 кружки меда разных сортов. Остальным выдавалось несколько меньше [33, 49—50, 51—53; 43, ПО, 112].
Излишества в рационе, как видим, закономерно вели к излишествам в поведении людей иранского посольства.
В Самару оба посольства прибыли 15 октября, когда уже начались довольно сильные морозы. Жировой-Засекин, учитывая сложность создавшегося положения, доносил в Посольский приказ, «видя... что... в Астрахань не поспеть, стала... стужа великая, посылали мы... х кизылбашскому послу толмача Петра Муратова, а велели... ему говорити, что до Астрахани не дойти, стужа стала великая, и он бы с шахо
г0 Считая в баране 30 фунтов мяса, получаем вместе с восемью курами около 200 фунтов, т. е. более чем по 4 фунта мяса (1,6 кг) на человека в день.
351
выми дворяны зимовал на Сомаре. И кизылбашской... посол нас... не послушел, на Сомаре зимовати не похотел» [33, 57-43, 117].
Иранский посол, как видим, не внял разумным доводам своего русского коллеги перезимовать в Самаре, построенной в 1586 г. Он настоял на продолжении пути.
18 октября выехали. Вскоре их постигло несчастье. Как писал в Москву Жировой-Засекин, «октября... в 24 день у нас... на Волге против Курдюма острова, не дошед до Саратова за семь верст погодьем суды розбило» [33, 57, 58; 43, 117]. Потонуло несколько судов, оба посольства потеряли часть продуктов и имущества, в том числе кубы и трубы для перегонки вина, которые везли в подарок шаху Аббасу. О них всю зиму велась большая переписка, чтобы восстановить этот дар шаху.
С трудом добравшись к 25 октября до Саратова, оба посольства вынуждены были зазимовать здесь «за стужею, а по Волге... лед пошел, стеньшися»21. Размещен был «кизыл-башский посол и дворяне шаховы со всеми их людьми в остроге на лутчих дворех» [33, 59; 43, 118].
Построенный в 1590 г. город Саратов был пограничной крепостью, частью «засечной линии», созданной для борьбы против татарских набегов. Население его, в значительной степени военное, не располагало лишними продовольственными запасами, особенно мясными. Поэтому прибытие трех сот с лишним «нахлебников» было более чем некстати. Начались трудности с обеспечением иранского посольства мясными продуктами, так как замену мясного рациона рыбным Пер Кули-бек решительно отверг.
Дорожный пристав Григорий Федорович Елизаров, ответственный за обеспечение иранского посольства, по сообщению Жирового-Засекина, стал выдавать Пер Кули беку сего людьми «поденной корм колачи, масло коровье, крупы, уксус... [а] на соль, и на лук, и на чеснок, и на свечи деньги. И питье... вино и мед, ноября с 4-го числа... по казанской росписи дает сполна А мяса... дает Григорей послу и з дво ряны и с людьми на день по козе, да на два алтына рыбы, да на месяц... по две коровы, а баранов... и куров, и яиц не дает, что... того в Саратове нет».
Однако это не удовлетворило иранского посла, и он 8 ноября 1600 г. прислал к Жировому-Засекину Кпзылбашенина Аиди-бека с жалобой на недостаточное снабжение посольства мясом. Анди-бек «от посла Перкулы бека [заявил], что ему, Перкулы беку... в поденном корму мяса дают мало, да свеч де... восковых на те деньги, что ему дают... мало ж, и на
21 Стеньшися - очевидно, от слова стена,— стеной шел лед.
352
Соратове... воск дорог, а сальных свеч нет» [33, 59, 60; .43, Ц8]. Продолжал Пер Кули-бек жаловаться и в Москву. у!вно преувеличивая, он писал в Посольский приказ, что один день ему дают корм, а десять — не дают, и что вместо «меда и водки [ему дают]... чистую воду» [32, 139; 43, 76].
Пер Кули-беку пытались объяснить, что в Саратове баранов и яиц совсем нет, коз осталось 50 штук, а куры переписаны и взяты на учет для кормления более чем десятка кречетов — подарок царя шаху Аббасу,— посол ничего признавать не хотел и требовал положенных ему продуктов «по казанской росписи», т. е. шесть баранов на день [33, 60, 91—92; 43, 119, 130]. Это на 47 человек!
Следует отметить, что в обширной переписке Елизарова о продовольственных недостатках в Саратове полностью отсутствуют какие-либо претензии со стороны посольства Жирового-Засекина, довольствовавшегося тем, что имелось.
Посольский же приказ, к которому обращался Елизаров за помощью, «по указу царя» бюрократически отписывался, предлагая ему «кизылбашскому послу корм давать по казанской росписи», раздобывая и покупая продовольствие где только можно. Он трогательно заботился о том, чтобы мед и пиво выдавались посольству полностью. Отвечая на этот указ, полученный 31 января 1601 г., Елизаров писал о трудностях его выполнения, которые еще более усилились после того, как толмач русского посольства Петр Муратов, неизвестно по каким соображениям, разъяснил иранскому послу, «что бутто на Саратаве животины всякие много...». В результате, как писал Елизаров, Анди-бек «и посольской дьяк и ясаул мне... говорили: не станешь деи нам давать за бораны по яловице22 иа день, и мы деи станем боранов править23 на кормовщикех, на детех боярских, которые приставлены у корму...» [32, 91, 92, 43, 130]
Мало того, Анди-бек добавил с угрозой, что если этого не будут давать, «яловицы почнем бить сами и козы, а на тебя де и посол хочет писать к государю з жалобою» [33, 91, 92; 43, 130, 131].
Угрозу о реквизиции иранцы пытались осуществить. Известно об этом из жалобы Пер Кули-бека в Москву. Он писал, что саратовский начальник крепости «жителей крепости... ночью напустил на борцов за веру и они пять-шесть человек, борцов за веру, поранили» [32, 138, 140; 43, 74—76].
Совершенно очевидно, что стычка произошла именно при попытке реквизировать скот у местных жителей. Об этом го-
22 Яловица — корова, не дававшая приплода [244, III, 1656].
23 Править — от слова правеж—взыскивать по приговору суда; поборы с насилием [244, II, 1343].
12 Заказ 111 353
верит и то, что действовали «борцы за веру», как и полагается, ночью, за что и получили заслуженный отпор от саратовцев. Жители пограничной крепости, они были хороню вооружены и не дали себя в обиду.
Наряду с заботами об обеспечении иранского посольства всем необходимым, Посольский приказ принимал меры к тому, чтобы как можно скорее закончилась эта вынужденная остановка в Саратове. Указам от 20 января Посольский приказ предписывал Елизарову заблаговременно «которые суды у послов попортило, и ты б те суды к весне велел по-делати или в то место 24 иные суды дал, взяв у тутошних или хоти и у приезжих людей... и ты б те суды оценил, и по цене дал за них деньги из нашие казны. А как, ож даст бог, на весне на Волге лед пройдет, и ты б наших послов... и кизыл-башского посла Перкулы бека з дворяны и с людьми отпус тил в Асторохань с казанскими провожатыми, и с теми со всеми людьми вместе, которые пришли с ними ис Казани» [33, 77—79; 43, 124, 125].
В связи с продолжавшимися разбоями на Волге, в районе Астрахани «атам[ана] Гаврилко Ширинкин[а] с товарищи...» и других, которые «на Волге воруют, суды грабят всяких людей...» [33, 69; 43, 120], 20 января 1601 г. Посольский приказ предупредил Елизарова, что если у него «будут вести про черкас или про казаков про воров, а с теми будет людьми с однеми ехать им будет страшно 25, и ты б с ними послал в провожатых до Царицына саратовских стрельцов, сколько будет человек пригоже, смотря по тамошнему делу, чтоб им проехать здорово и безстрашно, чтоб над кизылбашскнм послом и над нашими послы черкасы или казаки воры дурна никоторого не учинили, чтоб в том нашему посольскому делу порухи никоторой не было» [33, 77—79; 43, 124, 125].
Чем закончилась саратовская эпопея, неизвестно, так как сведений не сохранилось. Можно предположить, что оба посольства там благополучно перезимовали.
Сохранились материалы по жалобам Пер Кули-бека на своего дорожного пристава Петра Наумова, который с ним следовал от Москвы до Казани. Иранский посол обвинил Наумова в том, что тот не разрешал ему купить полон в Ка симове и юфтевые кожи в Муроме, а также недодавал про дукты посольству и не уважал посла. В результате рассмотрения царем жалобы на отказ в покупке полона и кож был издан 17 января 1601 г. указ, которым Жировому-Засекину предписывалось сообщить Пер Кули-беку, что «за то на пристава на Петра Наумова наша царьская опала положена и
24 Или в то место — вместо того, взамен их.
25 Речь идет о 114 стрельцах конвоя, приданного посольству.
354
Знь 26 учинена, а полону и юфтей... велели поволить купить длбас шахову купчине Магметю... а он бы Перкулы бек в Том не оскорблялся» [33, 74, 75; 43, 123, 124].
Ополчились на Наумова и его помощники и другие лица из русского посольства. Они жаловались на его высокомерие, побои людей, пьянство и т. д. 27.
С другой стороны, несомненно, что Наумов боролся против волжских «забав» людей иранского посольства.
Правильно ли жаловался Пер Кули-бек, когда писал 4 ноября в Москву, что Наумов обкрадывал его, не снабжал всем, чем нужно и что полагалось ему от русской казны,— сказать трудно. Известно, что и иранские послы не отличались скромностью в предъявлении требований по обеспечению их посольств продовольствием, кормовыми деньгами и прочими бытовыми благами, а их претензии не всегда укладывались в нормы, предписанные приставу. Разумеется, нельзя отрицать при этом и возможных злоупотреблений со стороны приставов, хранителей материальных фондов, предназначавшихся для иностранного посла.
При допросе Наумов полностью отрицал свою вину перед иранским посольством. Ему не поверили или не хотели поверить. Скорый и неправый царский суд свершился. Царь Борис, исходя, вероятно, из соображений дипломатической целесообразности, решил поступиться спиной своего холопа. Он написал Пер Кули-беку, что любя брата «шаха... [и] Пер Кули-бека жалуючи... [и] Петру ни в чем не веря... велели его перед ним [иранским послом] бити батогами и вкинути в тюрьму...» [32, 154; 43, 79]. Для исполнения приговора Наумова направили из Москвы в Астрахань. Посольский приказ поручил Жировому-Засекину привести в исполнение царский указ от 10 мая 1601 г. в присутствии Пер Кули-бека [32, 149, 156; 43, 78—81].
Посольства Пер Кули-бека и Жирового-Засекипа прибыли в Астрахань 2 мая 1601 г.28. Так как бусы для них были еще не готовы, что «ещо морской ход не поспел...»29, посольство Пер Кули-бека выехало, очевидно, из Астрахани только 13 июня 1601 г., ожидая до последнего дня купчину Мохаммеда Ага, но он так и не прибыл до отъезда посольства в Иран [32, 177, 178, 194; 43, 89, 90, 96].
Дальнейшая судьба посольства Пер Кули бека неизвестна. Незадолго до отъезда иранского посольства из Астраха-
7,1 Казнь — наказание [244, II, 1178].
7 15 октября 1600 г. на Наумова дважды жаловался пристав Абрам Арсеньев, а также боярский сын Томзецков, помощник Наумова Ушаков, псари и кречетники [33, 122—124, 128, 130; 43, 65—69]
и По донесению же из Астрахани — 30 апреля [32, 194; 43, 96].
Морской ход — морская навигация по Каспийскому морю.
12’
355
ни в Иран Жировой-Засекин выполнил царский указ от 10 мая 1601 г. и в присутствии иранского посла произвел экзекуцию над Наумовым. Об этом 28 мая русский посол донес царю Борису Федоровичу, что он «послу Перкулы беку от твоего царского величества... речь говорил и Петра Наумова послу объявили и батоги, государь, Петра перед послом и перед Аббас шаховыми дворяны били... И Аббас шахов... посол и дворяне тебе, великому государю... Борису Федоро-вичю... иа твоем государеве жалование, встав, били челом. И видя к себе твое государево великое жалование, Аббас шахов посол Перкулы бек и дворяне обрадовалися. А как, государь, Петра Наумова били батоги, и Аббас шахов посол Перкулы бек велел Аббас шаховым дворяном, кречетнику Булат беку с товарыщи Петра Наумова отымати. И бив, государь, Петра Наумова батоги, мы... послали в тюрьму».
В заключение Пер Кули-бек обещал Жировому-Засекину об этом великом жаловании русского царя рассказать шаху Аббасу [32, 179, 184; 43, 90—92].
Заслуживает внимания и последовавшая вскоре амнистия Наумову. Очевидно, во второй половине августа или первой половине сентября 1601 г. из Москвы в Астрахань пришел царский указ от 14 июля (рассчитанный на то, что Пер Кули-бек уже покинул пределы Московского государства) с повелением астраханскому воеводе Ноготкову: «Петра Наумова ис тюрьмы велели выпустить и велели ему быти иа нашей службе в Астрахани» [32, 185; 43, 92, 93].
Такой конец «дела Наумова» свидетельствует о том, что московские власти, жестоко прореагировав иа жалобу иранского посла, на самом деле не верили ни в виновность пристава, ни в справедливость своего приговора. Поэтому Наумова так быстро освободили из тюрьмы и восстановили на службе. Царское окружение, очевидно, считало, что проще наказать невиновного, нежели настроить против себя иранского посла, особенно в преддверии переговоров Жирового-Засекина с шахом о военном союзе против Турции. Царский двор, очевидно, считал, что необходимо расчистить дорогу, устранить всяческие недоразумения между шахским двором и московским правительством, в чем немалую роль мог сыграть Пер Кули-бек. В указе говорилось: «И ныне [Наумов] послан к нему, к послу [иранскому], головою. И велели его перед ним бити батоги и вкинути в тюрьму. А сказав ему наше царское жалование, велели перед ним и перед шаховыми дворяны бить Петра батоги, а бив, велели посадить в тюрьму, чтоб посол з дворяне то видели, и видя наше царское жалование, не оскорблялися ни чем» [32, 154, 155; 43, 79, 80]. Боязнь «оскорбить» Пер Кули-бека и его дворян была похо жа на заискивание перед ними.
356
Отсутствие в ЦГАДА материалов о посольстве Пер Кули-бека и его пребывании в Москве не дает возможности сказать что-либо достоверное о его переговорах по вопросу о совместной борьбе против Османской империи.
Необычно длительное, полугодовое пребывание Пер Кули-бека в Москве наводит на мысль, что какие-то переговоры он все же вел в первой половине 1600 г., так как после них вместе с Пер Кули-беком в Иран срочно было отправлено посольство А. Ф. Жирового-Засекина как бы для продолжения там переговоров в более определенной форме.
Поэтому можно предположить, что в результате приезда посольства Пер Кули-бека Московское государство в 1599— 1601 гг. было наиболее близко к заключению военного союза против Турции; переговоры об этом велись с 1586 г. с разной степенью определенности, решимости и последовательности, но с постоянной бесплодностью.
Московское государство активно проводило политику проникновения иа юго-востоке страны в благоприятных условиях ослабления Османской империи и войны ее с западноевропейскими державами, а также выступало за создание де-факто антитурецкой коалиции в Европе, надеясь вступить в нее; Иран же, потенциальный противник Турции, также должен был присоединиться к коалиции.
Усиливая центральную шахскую власть, военную мощь страны, ликвидируя узбекскую опасность на Востоке, Иран готовился к войне-реваншу с Турцией. Война против Османской империи стала вопросом времени, а первоочередной задачей — проблема военных союзников. С решением этой проблемы связана деятельность посольства Пер Кули-бека.
Недостойное поведение членов посольства Пер Кули-бека, к сожалению, не получило осуждения; виновным был признан и наказан пристав Петр Наумов.
Терпимость и либеральное отношение русских властей к представителям иранского посольства лишний раз подтверждает, что царский двор в 1600—1601 гг. имел серьезные намерения заключить военный союз с Иранским государством против Турции. Большие надежды возлагались иа русское посольство А. Ф. Жирового-Засекина.
Глава XI
НЕУДАЧА ВТОРОЙ ПОПЫТКИ МОСКОВСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА ЗАКЛЮЧИТЬ С ИРАНОМ ВОЕННОЕ СОГЛАШЕНИЕ ПРОТИВ ТУРЦИИ
ПОСОЛЬСТВО А. Ф. ЖНРОВОГО-ЗАСЕКИНА (1600—1601 гг.)
Посольство Александра Федоровича Жнрового-Засекина и Темиря Засетцкого было первым посольством от царя Бориса Федоровича Годунова к шаху Аббасу. В ЦГА.ДА о посольстве есть три дела (всего 330 листов) [32, 1—194; 33, 1—107; 31, 1—29]. Однако почти половина документов состоит из переписки о коммерческой деятельности посольства Пер Кули-бека и купчины Мохаммеда Ага.
На основании имеющихся материалов нельзя создать полного представления о деятельности посольства Жирового-За-секина, так как не сохранилось ни верительных грамот, ни статейного списка, а в наказе этому посольству нет начальной, наиболее интересной части. Указы и другие документы касаются организации посольства и его следования от Москвы до Астрахани.
На прибытии в Астрахань посольства и неопределенном указании на отъезд его из Астрахани в Иран сведения о посольстве Жнрового-Засекина обрываются.
Документов о второй части путешествия этого посольства, о пребывании Жнрового-Засекина в Иранском государстве и о возвращении его в Москву в архивах или не было, или они погибли во время стихийных бедствий, например пожаров в Кремле которые случились задолго до того, как в архиве Посольского приказа стали работать русские историки XVIII и XIX вв. М. М. Щербатов, Н. М. Карамзин и др. Эти историки указывают на отсутствие материалов о второй части путешествия посольства Жнрового-Засекина.
В последующей русской исторической литературе если п упоминалось (например, у П. А. Риттиха [217, 199] или А. А. Новосельского [125, 39]) об этом посольстве, то только относительно отправления его в Иран и задач, поставленных перед ним. Единственное исключение составляют све-
1 Пожары 1626 г. или 24 сентября 1702 г. п др.
358
дення А. А. Зоииештраля-Пискорского. На странице 81 книги о торговых договорах Ирана он привел таблицу с перечнем таких договоров. В ней он указывает, что в 1594 г. был произведен «обмен грамотами Борисом Годуновым с шахом Аббасом Великим (Посольство Жирова-Засекина)». Это явная ошибка и не только в написании фамилии; дата также не соответствует году отправления посольства Жирового-За-секина в Иран (1600 г.). К тому же ни в 1594 г, ни в 1595 г. не было такого обмена грамотами.
Далее на странице 93 А. А. Зоннештраль-Пискорский вторично упоминает фамилию главы посольства в Иран, но без даты его отправления, поместив это сообщение после сообщения о посольстве В. В. Тюфякина (1597—1599) [112, 81, 93].
Вероятно, А. А. Зоннештраль-Пискорский о грамотах 1594 г. и посольстве Жнрового-Засекина получил информацию не на основании архивных даинцгх и в искаженном виде.
Невзирая на это, сохранившиеся материалы о посольстве Жнрового-Засекина представляют большой интерес для изучения истории русско-иранских дипломатических отношений, и обойти их молчанием нельзя.
Из архивных материалов известно, что правительство Бориса Федоровича в ответ на миссию Пер Кули-бека решило 12 сентября 1600 г. отправить к шаху Аббасу во главе великого посольства Шацкого наместника, князя А. Ф. Жи-рового-Засекина, одного из представителей родовитой московской бюрократии (в 80-х годах был воеводой) [219, 260]. Вторым послом был дворянин Темирь Васильевич Засетцкий. Третьим лицом в посольстве был дьяк Иван Шарапов [32, 1; 43, 28]. По существу он был третьим послом.
Кроме них в посольство зачислили подьячего Петра Данилова, толмачей Петра Муратова и Василия Епанчина и трех Кречетников-—Богдана Маркова, Гавриила Микулина и Михаила Петрова.
Назначение двух послов, дьяка и подьячего (причем последние два в крайнем случае могли возглавить посольство), говорит о том, что был учтен опыт с посольством Тюфякина — Емельянова, когда после гибели послов и подьячего некому было «править посольство». Указывало это и на большое значение, которое придавалось посольству Жирового-За-секииа, отправлявшемуся в качестве «великого посла». По словам М. М. Щербатова, оно было «важнее прочих» [280, VII, I, 123].
Об этом же говорят и ценные подарки, посланные с Жпро-вым-Засекиным шаху и его сыну Сефи. Это был ответ на Ценные подарки, привезенные Пер Кули-беком. Средн подар
359
ков для шаха Аббаса значились: 12 кречетов 2 «с оборудованием» 3 на 9 кречетов «да чеглик кречатей»; два живых соболя; панцирь с десятью золотыми кольцами; два самопала долгих с немецкою порошницею, отделанные золотом; «однорядка скорлатная 4 с круживом с саженым и с обрасцы с сажеными, завязки золоты, ворворки5 [у] сажены жемчю гом 6. Сорок соболей 150 рублев, сорок соболей в 120 рублев, две пары соболей по 20 рублев пара, две лисицы черны, од на 15 рублев, вторая в 12 рублев, 7 костей рыбья зубу...».
Сыну шаха — Сефи Мирзе от царевича Федора — сына царя Бориса — русские послы везли в подарок: двух кречетов7; два живых соболя; часы боевые8 и мехов на НО рублей [33, 1—4; 43, 97].
В решении московского правительства от 12 сентября 1600 г. о посольстве Жирового-Засекина говорилось: «С ни ми вместе отпущен... шаха посол Перкулы бек... [с 46 людьми посольства]. Да... вместе отпущен кизылбашенин Анди бек, а с ним людей его пять человек». Для следования их всех из Астрахани в Иран в Астрахань были даны указания предоставить им одну или две бусы и соответственно 30 или 40 стрельцов и «для береженья... пять пищалей» [32, 1; 43, 28].
В специальном указе Посольский приказ предписал астраханским воеводам Ивану Васильевичу Ситцкому и Осипу Тимофеевичу Плещееву, чтобы посольству Жирового-Засекина они «дали дворы стояти до коих мест в Астрахани побудут... А как морской ход будет и вы б наших послов, князя Олександра Засекина с товарыщи... дав [дали бы] им бусы и кормщиков и вожей, и стрельцов и наряд...» и т. д. [32, 3—4; 43, 29].
Насколько московское правительство спешило с отправкой в Иран посольства Жирового-Засекина видно из того, что уже 23 сентября Жировой-Засекин был в Нижнем Новгороде, а 1 октября 9 — в Казани [33, 18, 31; 43, 106, 109].
2 Из 12 кречетов только два были из породы подкрасных, т. е. наиболее ценимых любителями ловчих птиц, четыре были из породы крапленых и четыре серых кречета.
3 Оборудование состояло из «9 клобучков сафьянных, шиты золотом»; 9 колокольцев золотых с чернью и других принадлежностей, тканных золотом и жемчугом и с золотыми кольцами [33, 1—2; 43; 97].
4 Скорлатная — название дорогой ткани [244, III, 381]; скорлат-ный — красного сукна [131, 439].
5 Ворворки — подвижной шарик на шнурке над сгибом кисти 1244, 1, 301].
'Саженый, усажепый — покрытый какими-либо украшениями.
7 Один из них — подкрасный, другой — из породы крапленых.
8 Часы боевые — часы с боем.
9 По донесению Жирового-Засекина — 1 октября, а по данным казан <ских воевод — 2 октября [33, 31, 32, 43, 106].
360
Чтобы правильно понять значение посольства Жирового-Засекина и срочность его отправки в Иран, необходимо рассмотреть сложившуюся международную обстановку и внутреннее положение в Иране и Московском государстве в середине 1600 г.
Рубеж XVI—XVII вв. был единственным периодом, когда обстоятельства в обоих государствах могли привести к логическому завершению переговоров, начатых еще в 1586 г., к заключению военно-политического союза против Османской империи. Однако союз не был заключен, несмотря на целый ряд благоприятных факторов. Главным из них была развязанная турками в 1593 г. война против западноевропейских государств.
Активизация шахским двором переговоров о борьбе против Османской империи была следствием, как уже говорилось, улучшения внутреннего положения Иранского государства. Шахский двор приступил к деятельной подготовке войны с Османской империей, для успеха в которой необходимо было привлечь союзников. Помимо поисков их на Западе шах Аббас пытался привлечь на свою сторону и Великого Могола Акбара, направив к нему в 1590 и 1597 гг. свои посольства Ядегар Али Султана румлу и Манучехр-бека с предложением заключить союз против узбеков. Однако желаемого ответа из Индии иранский правитель не получил [289, 36, 69, 73].
Нельзя исключать того, что вопреки устным, несколько туманным и авантюрным заявлениям Анди-бека весной 1598 г. предложения Пер Кули-бека весной и в начале лета 1600 г. отличались большей конкретностью, но о них ничего не известно.
Московское государство, направившее к шаху в мае 1597 г. посольство Тюфякина — Емельянова с проектом военного соглашения против Турции, не имело оснований изменять к 1600 г. свою политику в районе Каспийского моря: оно продолжало развивать ее на Северном Кавказе и в Дагестане. Оно выдвинуло из Терков передовые военные посты на реки Сунжу и Койсу, борясь против протурецки настроенного Тарковского шамхала. В Москве были заинтересованы в первую очередь закрепить позиции в Дагестане посредством военного соглашения с шахом Аббасом, в силу чего он должен был добровольно уступить города Дербент и Баку. Переговоры с Польско-Литовским государством и Австрией к 1600 г. оказались также достаточно обнадеживающими. И царь Борис решил связать себя военным соглашением с Иранским государством.
В таких условиях ои решает отправить к шаху Аббасу посольство Жирового-Засекина с повторной попыткой сделать
361
то, что не удалось сделать посольству Тюфякина — Емельянова.
Каковы были цели и задачи посольства Жирового-Засеки-на? В ЦГАДА не сохранилось основной грамоты царя Бориса Федоровича к шаху Аббасу, посланной с этим посольством. Судить о его задачах приходится по наказу Посольского приказа и по грамотам, названным в данном случае «примерными» 10, т. е. грамотами для примера, для образца. Такие же грамоты посольства Тюфякина — Емельянова назывались докончальными, т. е. договорными, содержавшими проект военного соглашения русского царя с иранским шахом.
Первые страницы наказа утеряны. Он начинается со слов «[укре] пленыо 11 быти...», мелко написанных над текстом, т. е. со слов о необходимости заключения договора, так как царь повелел своему послу «Александру [Жировому-Засеки-ну] с товарыщи говорити шаховым людем, [что] великий государь... Борис Федорович... хочет быти з государем вашим с Аббас шаховым величеством в любви и в соединенье и на всех недругов стояти обще заодин и в таком укрепленье быти — хто будет... Борису Федоровичи)... друг — тот бы и Аббасову шахову величеству был друг, а хто будет.... [русскому царю] Борису Федоровичу... недруг, тот бы и... [шаху Аббасу] был недруг... И для того... Борис Федорович... ко государю вашему прислал нас, своих великих послов, чтоб с.. государем нашим... Борисом Федоровичем... государю вашему Аббас шахову величеству укрепитися правдою и будучи в любви и в соединенье стояти на всех» [32, 5; 43, 30].
Так совершенно отчетливо определена основная задача великого посла А. Ф. Жнрового-Засекина о заключении им наступательно-оборонительного военного союза с шахом, чтобы «стояти обще на всех своих недругов заодин» [32, 5, 6; 43, 30].
Подтверждал это и Посольский приказ в своей записке, отправляя в 1614 г. в Иран посольство М. Н. Тиханова [51, 570].
Для выполнения этой задачи Жнрового-Засекина снабдили двумя экземплярами «примерных» грамот. Первый из них был проектом обязательств шаха Аббаса, второй — русского царя Бориса Федоровича [31, 1—29; 43, 136—143].
Так как текст обоих экземпляров аналогичен тексту грамот, приведенных в главе о посольстве Тюфякина — Емелья
10 Название «примерная» — более позднего происхождения, чем «докончальная». Оно взято с обложки дела в ЦГАДА, тогда как в тексте грамота называется, как и в деле о посольстве Тюфякина, докончальной 131, 1; 43, 136]
11 Укрепленье — укрепиться, укрепить, подписывать, заключать договор [244, III, 1191].
362
нова, повторять их здесь не имеет смысла 12. Что же касается наказа, то суть его в значительной степени была аналогичной наказу Тюфякина и сводилась к поручению склонить шаха Аббаса к подписанию военного соглашения против всех «недругов» обеих сторон. Об этом ясно свидетельствует одна из первых фраз наказа: в ответ на вопрос шаховых людей о помощи войсками шаху русскому послу велено было говорить, что царь Борис Федорович как только «укрепитца с государем вашим... в соединенье...», т. е. заключит договор о союзе, «и тогды на турксково [султана] и на бухарсково [хана]... учнет стояти заодин и рать свою в помочь... учнет дава-ти» [32, 6; 43, 30].
Далее в наказе подробно говорится, как русские послы должны объяснять самому шаху и его ближним людям порядок заключения договора с шахом Аббасом.
Договор должен быть заключен по образцу, как «в обычае ведетца у всех великих [европейских] государей... [когда] меж их бывают укрепленные грамоты и, [тогда] подлинно все дела пишут в грамотах как им меж себя быти в дружбе... неподвижно и на недругов стояти заодин...». В этом случае «на тех грамотах великие государи меж себя перед послы правду чинят’3... [после чего]... по тому докончанью и правят и крепко и неподвижно то держат» 14.
Поэтому, продолжал поучать наказ, «ныне, великий государь... Борис Федорович... прислал с нами список 15, какове быти докончальной грамоте государя вашего слову... 16 [в соответствии с этим списком 17] государь бы ваш Аббас... с тово списка велел написати свою докончальную грамоту, да на той грамоте перед нами, царского величества послы по своей вере правду учинил, шерть дал и печать свою к той грамоте приложил также, как великий государь наш, его царское величество с великими государи с цесерем римским... и с иными с великим государи в докончанье и в крепкой дружбе живут... И тое [б] грамоту нам дал и к царскому величеству нас отпустил, а с нами б вместе послал... своих больших послов для укрепленья тово миру. А как... [в Моск-
12 В связи с этим можно отметить, что в деле за 1595, ед. хр. 1а небольшие три листа за номерами 11, 12 и 16 в силу своей разрозненности не отражены в публикации Н И Веселовского, как и некоторые другие частности.
18 Правду чинят — перед послами дают определенные обязательства.
14 Крепко и неподвижно то держат — строго, без изменений выполняют взятые на себя обязательства в соответствии с той договоренностью.
15 Список — здесь следует понимать как проект.
16 Какове быти докончальной грамоте государя вашего слову — каким должно быть обязательство шаха Аббаса.
17 То есть с обязательством царя Бориса Федоровича.
363
ве] послы [шаховы] будут и государь наш... также учинит...» [32, 6—8; 43, 30, 31], т. е. русский царь вручит такое же обязательство послам шаха Аббаса.
После этих основных указаний о задачах посольства в наказе даются многочисленные инструкции, как должны вести себя русские послы в Иранском государстве во время переговоров. Им предписывалось: не вести переговоры с шахскими людьми в частных домах; добиваться, «чтоб шах Аббас велел им [русским послам] быти в ответе 18 у себя иа дворе, как в обычае ведетца у великого государя нашего... п у всех великих государей... да и государя вашего послы прежние, которые были... [в Москве]... они были для ответу и з государя нашего бояры о делех говорили, на государя нашего дворе... И [чтобы] шах бы Аббас новых причин 19 всчинати не велел... а к ближним людей шаховым им [русским послам на их дворы] не езживать. О том послом отка-зати накрепко...» [32, 9, 10; 43, 32].
В случае, если на предложения русских послов о заключении договора шахский двор «ответу учинити не велит...», Жировому-Засекину предписывалось обязательно добиваться ответа через ближних людей шаха. Для большей убедительности они должны были напомнить шахскому двору, что во время пребывания их посла Хаджи Хосрова в Москве в 1594 г. «посол [римского цесаря Варкач] Николай [посредством] дворяны меж себя ссылались и о том говорили, чтоб Аббас шахову величеству о соединенье на турского [султана] с Рудельфом цесарем сослатись послы своими». Об этом сообщили в свое время Рудольфу, что «ему стало добре любо, да и всем великим государем, папе римскому и королю «шпанскому и всем поморским государем, всей Италее то учинилось добре любо. И хочет Рудельф цесарь з государем вашим, Аббас шаховым величеством быти в дружбе и в любви на веки и на турского стояти заодин и послов... о докончанье и о соединенье иа турского... к Аббас шахову величеству хочет послати».
Русские послы должны были доказывать иранской стороне, что «с цесарем ныне в соединенье многие поморские государи— папа римский и король ишпанской и король франковской и князь венецейской и иные поморские великие государи...» [32, 11, 15—16; 43, 32—34].
В результате этого их «соединения» во многих боях с турками союзники одержали победу. Так, «в прошлых годех и в нынешнем году были [происходили бои] и городы цеса
18 Быти в ответе — быть иа переговорах, получать ответ на свои предложения.
19 Новых причин — т. е. новых правил, условий.
364
ревы люди у турского [султана] в Угорской земле и в Хар-ватцкой земле поймали многие...», а другие земли от султана «отложась, приложились к цесарю и стоят ныне против турсково [султана] и то чинитца вспоможеньем великого государя нашего... Федора Ивановича... и нынешнево государя... Бориса Федоровича».
Высказав все это, русские послы должны были посоветовать шаху «сослався б послы своими и с Рудельфом цесарем, и с ним укрепитися в докончанье и в соединенье» и обещать, что шахские послы будут пропущены в Австрию через Московское государство [32, 17, 17а; 43, 34].
Так же как и Тюфякину в 1597 г., в наказе указывалось, каким образом следовало преодолевать разного рода возражения шахского двора, которые Посольский приказ предусматривал заранее, не будучи твердо уверен в безоговорочном согласии шаха Аббаса на подписание военного союза против Турции. Так, если бы иранская сторона стала отказываться от правомочности миссии Анди-бека (1594—1595), предлагавшего в Москве заключить этот союз, и если шахские дипломаты будут заявлять, что на это ему [Анди-беку] «о таком деле о укрепленье приказу от шаха не было и..., [что, если] он такие речи говорил, и он то затеел [сам] собою...», то против этого Жировой-Засекин должен был возражать, ссылаясь на шахскую грамоту к царю Федору. В этой грамоте, привезенной иранским купцом Хосровом, прямо говорилось, что «о тайных о великих делех [шах] приказал с... Анди-беком речью известити... Борису Федоровичу...» и так далее [32, 18, 18а, 19; 43, 34, 35].
Предписанная наказом настойчивость в переговорах с Ираном о заключении договора еще раз подтверждает, что московское правительство не только было заинтересовано в 1600 г. в подписании этого соглашения, но и намеревалось раз и навсегда покончить с неопределенностью в политической линии шахского двора в вопросе об объединении военных усилий для борьбы против Турции [149, 290].
Подтверждают это мнение и другие разделы наказа. В одном из них сказано, если шах захочет быть «в соединенье, а укрепити тово сам наперед не похочет..., а похочет того, чтоб наперед государь, царь... Борис Федорович... перед его послы [шаховыми] на докончальной грамоте правду учинил, да после б того [русский] государь послов своих к нему прислал, и он [шах] тогды перед государевыми послы правду учинит», то в этом случае русские послы должны были ответить шаху Аббасу. «В том волен бог да государь ваш...», но что они присланы «о всем договоряся, грамоту Докончальную написати и на той грамоте, [чтобы шах] перед нами правду учинил... А не учинит шах ныне на грамо-
365
ту правды, и то дело вперед продлитца...», тем более, что между Московским и Иранским государствами «путь дальней, а се ход морской и вскоре послом ходити не мочно» [32, 20, 21; 43, 35].
Однако здесь не говорилось, что русские послы должны были соглашаться на такого рода отсрочку. Жировому-Засе-кину велено было «розговаривати всячески20 шаховым ближним людем накрепко» о выгодности союза против гурок и указывать им, что как только «почались [начались] ссылки...» шаха с царем Федором, то обоим от этого «их великим государствам многие прибытки и многим их землям разширенье учинилося, а недруги от них... услышав их брат-цкую любовь и крепкую дружбу, от того устрашились».
Как видим, Посольский приказ не остановился в наказе перед преувеличением роли русско-иранской дружбы как в отношении военных успехов Иранского государства в Бухаре (1597—1598 гг.), так и Московского государства в Прибалтике (1593— 1595 гг.).
Особо подчеркивалось в наказе значение дружбы между двумя государствами для их торговли: «Торговым людем на обе стороны дороги отворилнся и прибытки [нм от этого] многие учинились...» А укрепив дружбу и объединившись, оба государя «могут всякие свои государевы дела делать другу дружбу чинитн, а недругу недружбу довести» [32, 22—24; 43 36].
Ближние шаховы люди, указывалось далее русским послам, должны содействовать этому, и шаху Аббасу «о том говорити и на то его наводити, чтоб он ныне то, такое великое дело, совершил, а вперед такова великово дела не откладывал...» Тем более, что дружба шаха с русским царем и объединение между ними «такие великие дела в совер шенье учинят, [что] и недругом их будет страшно. А вс укрепит ныне государь ваш того дела и вперед то дело продлитца 21 и недругом будет на руку» [32, 21, 22; 43, 36]
Желание Московского государства заключить союз с Ираном было настолько велико, что послам предписывалось соглашаться и на какую-либо небольшую отсрочку. Например, если шах «не похочет... того докоцчанья ныне укрепити...,— говорилось в наказе, — а пошлет послов своих великих [к рускому царю] и о том укрепленье с ними накажет...», в этом случае им следовало «с теми послы ехатн ко государю... Борису Федоровнчю...», сообщив ему немедленно в
20 Разговаривати всячески — всячески убеждать, уговаривать.
21 Продлитца — продлится, получит ненужную отсрочку, будет отложено на неопределенное время.
3G6
/Лое кв у. Возвратившись в Астрахань, они должны были «по-слати резвого гонца, а самим... с кизылбашскими послы из Астрахани ехать вскоре не мешкая, в лехких судех...» [32, 23; 43, 36, 37].
Требование немедленной информации о ходе переговоров лишний раз подтверждает заинтересованность московского правительства в их исходе.
Инструкция Посольского приказа о переговорах Жирового-Засекина на этом заканчивается.
Другие разделы наказа представляют меньший интерес, так как не выходят за пределы обычного инструктажа Посольского приказа о встречах и переговорах русских послов в Иранском государстве с дипломатическими представителями как Ирана, так и других государств. Например, если русские послы встретят послов «Индейского и иных великих государей...», то могут вступать в переговоры с ним, но лишь по их инициативе и принимать их обязательно «у себя на подворье...»22. При том на все высказывания иностранных послов Жировой-Засекин и Засетцкий должны были отвечать, что обо всем том, что они услышали «о тех делех известят великому государю... Борису Федоровичю» [32, 24; 43, 37].
Заслуживают внимания также несколько отдельных указаний, сделанных Посольским приказом в порядке «Памяти» 23 русским послам. Например, одно из них, сделанное в порядке международной монархической солидарности на случай, если бы «Аббас шаха [в живых] не стало»24,— русские послы должны были вести переговоры и добиваться, согласно наказу, заключения договора лишь с законным преемником умершего шаха Аббаса, таким, как его сын Сейфи мурза или брат, или племянники, но ни в коем случае, если «шаха нет, а владеют [Иранским государством] большие люди 25... послом к ним не ходити и посольства не правити, а отказати приставом...», сказав им, что посланы они к шаху Аббасу, которого «Божьим судом... не стало, а на его место у них государя, шаха нет, и их бы [русских послов] отпустили назад к [московскому] государю...» [32, 29; 43, 38].
В какой-то степени представляет интерес и довольно большой раздел «Памяти», в котором выражено беспокойство нового русского царя о том, поверят ли в Иране в правомочность занятия нм престола. Жировому-Засекину и членам его
22 Такого рода предосторожность не была следствием недоверия, а скорее вызывалась опасениями насилия и произвола со стороны посольств государств, с которыми еще не установлены были постоянные дружественные отношения.
23 Память — запись, наставление.
24 Непонятно, почему московские власти беспокоились о жизни 30-летнего шаха Аббаса.
25 Б о л ь ш и е люди — т. е. приближенные, вельможи и т. д.
367
посольства предписывалось, как именно отвечать на вопросы: почему Борис Федорович «зоветца царем» или «каким обычеем сел на государстве... Борис Федорович...». На первый вопрос предписывалось ответить, что 500 лет тому назад Владимир Мономах завоевал право называться царем у царьградского царя Константина Мономаха и т. д. [32, 30, 38; 43, 38, 41].
Отвечая на второй вопрос, русские послы должны были напомнить, что при жизни царя Федора Ивановича, с его повеления, Московским государством правил его шурин Борис Федорович. «Будучи во властодержавном правительстве...», он находился в большой чести и был как бы на положении сына царя Федора. И он, Борис Федорович, управляя государством, добился больших успехов в расширении его и в том, что «всей Российской земле облегчение показал...». Умирая, царь Федор поручил управление государством своей жене Ирине Федоровне и своему шурину Борису Федоровичу. Но царица не согласилась управлять страной и ушла в монастырь. Брат ее, Борис Федорович, сначала тоже отказался от трона, но боясь, чтобы «государство такое великое стало безгосударно...», согласился на всенародную «с великим плачем...» просьбу, «чтоб он, государь, умилосердился, на Московском государстве и на всех государствах Российского царствия был государем...» [32, 30а—35; 43, 38—40].
Кроме того, в наказе давались указания, как отвечать и как поступать, если шах выразит желание отпустить в Москву грузинского царевича — сына Александра, которого шах Аббас не отдал, несмотря на просьбу посла Звенигородского в 1595 г. [32, 46, 46а—49; 43, 42, 43].
Или, например, на вопрос об отношениях русского царя с султаном рекомендовалось сказать, что из-за дружбы с цесарем и иранским шахом царь Борис отверг предложения о дружбе «и посланников его без дела отпустил, только с ними посылал гонца своего для торгового дела, а... [сверх того] с турским Мурат салтаном 26 ссылка никакова не бывала...» [32, 60; 43, 45, 46]. В таком же духе следовало отвечать и на вопрос об отношениях московского правительства с крымским ханом Гази Гиреем, который хотел воспользоваться смертью царя Федора, чтобы пойти войной на Рус ское государство, но, узнав о собранном царем Борисом большом войске, заявил «с прошеньем», что «со всеми крымскими людьми хочет быти во всей государя нашего [дружбе]...» Однако из Москвы на это ответа не дали, выжидая завершения переговоров как с римским цесарем Рудольфом II о под
26 Явная ошибка, так как Мурад III умер в 1595 г., вместо него был Мехмед III [1595 -1603].
писании договора против Турции, так и с шахом Аббасом, чтобы «в докончанье стояти на турсково [султана] заодин» [32, 61—63; 43, 46, 47]. Следующим пунктом «Памяти» была рекомендация русским послам отвечать на вопрос о взаимоотношениях Московского государства с римским цесарем Рудольфом в таком духе, что московские цари Федор и Борис хотели заключить договор о союзе против Турции. С этой целью царь Федор «цесарю римскому против турецкого салтана вспоможенье великое учинил своею царскою казною...», а на посольство Михаила Шеля и Лукаша Магнусо-ва с предложением Москве подписать антитурецкнн договор совместно с римским цесарем и папой, «и с королем ншпан-ским и со всеми неметцкими короли и поморскими князи со всею Решею27 неметцкою [чтобы московский царь] против турского стоял заодин...» Царь Борис ответил, что с «Рудольфом цесарем в любви и в дружбе и в докончанье и в соединенье быти и на турского [султана] стояти заодин хочет» [32, 61, 66; 43, 47].
О русско-литовских взаимоотношениях следовало отве чать, что московское правительство находится с литовским «з Жигимонтом 28 королем в перемирье» [32, 67; 43, 47].
Приведенные инструктивные пункты наказа и «Памяти» Жировому-Засекину, Засетцкому и Шарапову в известной мере показывают состояние дипломатических связей Москвы со своими соседями и тот аспект, в котором московские дипломаты хотели представить шахскому двору свои политические отношения с ним
Особенно интересны указания о подчинении Русскому государству Грузии, Тарковского шамхала, а также и северо-кавказских владений — Кабарды (Большой и Малой) и «Натай Заволжские».
Посольский приказ не рекомендовал проявлять Жирово-му-Засекину инициативу в отношении Грузии, считая для этого момент неподходящим. Но, если кто-либо в Иране «нечто вспросят, как ныне в государеве жалованье грузинский царь...», он должен осторожно, но твердо заявить, что по просьбе царя Александра, которому «от турского [султана] и от шевкала и от горских людей тесноты чинятся ве ликие...», царь Федор Иванович из-за единоверия «для крестьянские веры его пожаловал, взял во оборонь [в оборону] под свою царскую руку...», в подтверждение чего «свою Царскую жаловальную грамоту з золотою печатью дал, как ему [Алексадру, так] и детем его и всей Иверской земле бы-----------
27 Решею — очевидно, ошибочное от ретею, т. е. ратею.
28 Жигимонт — Сигизмунд III (1Ь87—1632) — король объединенных в Унию Польского и Литовского государств, которого иранцы часто величали литовским королем.
369
ти... под его царскою рукою и ото всех его недругов воеводам своим терским оберегати велел» [32, 68; 43, 47, 48].
В отношении Тарковского шамхала русским послам следовало напомнить шахскому двору историю подчинения шамхала Русскому государству, начав с того, как «он от шаха отступил и ссылался на всякое лихо29 шахово с турским [султаном] и с крымским царем. А после того присылал к великому государю... Федору Ивановичи)... бнти челом, чтобы... [он] взял его под свою царскую высокую руку и во оборону. И государь наш... Федор Иванович... шевкала под свою царскую руку принял, и [однако] он по тому ж от государя нашего отступил и учел быти... непослушен». За что царь «посылал на него рать свою и неодинажды, и государя нашего воеводы землю шевкальскую воевали, и город Тарки. и Таркалы и Ондрееву деревню и салтанеево место Тюменсково разорили. И город государевы воеводы в шев-кальской земле на Койсе поставили, и люди многие в нем устроены» [32, 69; 43, 48].
Русские послы должны были напомнить также, как в 1595 г. приезжал в Москву шахский посланник Анди-бек с просьбой от Аббаса I, чтобы русский царь Федор «шевкала пожаловал: вины ему отдал и воеватп его не велел, а он [шамхал] вперед будет в государя нашего жалованье чисто» 30. Царь удовлетворил просьбу шаха и «шевкала пожаловал, воеватп его не велел и послал к нему сына боярского к шерти привести. И шевкал... сына боярского и толмача... обезчестил и держал у собя долгое время и отпустил их, ни на которой мере не поставя»31. В ответ на это Московское государство хотело послать войска против шамхала, но шах Аббас попросил через того же Анди-бека «шевкала не воева-ти в город Койсу снести...», что русская сторона и выполнила, отменив поход на Тарки [32, 69; 43, 48, 49],
Следовательно, для облегчения задачи посольства Жирового-Засекина в основном вопросе — о заключении военного союза против Турции — в наказе ему предписывалось: держаться осторожной позиции в грузинском вопросе; делать уступки по дагестанскому вопросу, включая отмену экспедиции против шамхала, и обещать, что московский царь «город с Койсы снести велит...». Шах же должен был послать «к шевкалу... чтоб он перед великим государем нашим ис
29 Ссылался на всякое лихо — вступал в дипломатические отношения в ущерб интересам шаха.
30 Здесь опущено, что Анди-бек в 1595 г. посетил шамхала в его резиденции в Тарках и добивался, по словам самого Аиди-бека, согласия шамхала на подчинение русскому царю и отправку им в Астрахань в заложники своего сына. Ни на то, ни на другое шамхал не дал согласпя-
31 Ни на которой мере не поставя — нарушив всяческие нормы, вопреки всяким правилам, ни о чем не договорился.
370
правился... прежние б свои неправды [32, 59; 43, 45] покрыл правдою32, в винах своих добил челом33...» и т. д. [32, 69; 43, 48, 49].
В соответствии с этим находились и указания в наказе относительно Кабарды. Вопрос о ней, если судить по наказу, данному Жировому-Засекину, возможно, в какой-то мере упоминался Пер Кули-беком в переговорах в Москве в 1600 г. Если это так, то следует сделать вывод, что шахский двор перед началом войны 1603—1612 гг. против Османской империи активизировал свою внешнюю политику не только в отношении Западной Европы, Московского государства, Грузии и Дагестана, но и в направлении Кабарды и ногайских татар, находившихся на дальних подступах к северным границам Иранского государства, обеспечивая тем самым их бе зопасность.
Очевидно, в ответ на такую активизацию русским послам предписывалось в наказе заявить шахскому двору, что «кабардинские черкасы издавна холопи государей наших». После завоевания Русским государством Казанского и Астраханского ханств кабардинцы царю Ивану IV «били челом... в службу и во всей воле его учинились. И после того служили... Федору Ивановичю... и... служат и свыше прежнего [поныне]. И многие в Терском городе живут и слободы себе поставляли и во всем учинились в его государеве воле» [32, 70; 43, 49].
Следовательно, уже в 1600 г., находясь в несколько стесненных обстоятельствах, царь Борис делал крупную уступку шаху Аббасу в дагестанском вопросе, а отчасти и в грузинском, но твердо стоял за Кабарду. В отношении ее московское правительство указывало шахскому двору на незыблемость своих прав на Малую и Большую Кабарду, которые оспаривал турецкий султан и которыми стал интересоваться и иранский шах.
Остальные пункты и разделы наказа и «Памяти» повторяют прежние инструкции, например, в отношении ногайских татар, постройки Яицкого городка, о Сибири и т. д.
На случай захвата посольства Жирового-Засекина в море Турецкими властями из Баку или Дербента русские послы Должны были, как предписывалось и раньше, уничтожить все грамоты и часть поминок, и в первую очередь кречетов, и Рассказать, что цель посольства — оповещение шаха Аббаса ° восшествии на трон нового царя, Бориса Федоровича, и торговые дела [32, 85, 86; 43, 52, 53].
32 Свои неправды покрыл правдою — свою вину [проступ-Ки] возместил бы хорошими поступками, т. е. послушанием, подчинением.
33 В винах своих добил челом — повинился бы письменно в своих проступках.
371
В подтверждение последнего Жнровой-Засекнн должен был представить «запасную грамоту». В ней традиционно говорилось о возвращении «бологодети», посланной Иваном IV в 1568 г. в Иран с купцами Дмитрием Ивашевым и Федором Першиным и находившейся в руках шахского казна чея «Калефы» 34.
Интересно, что наказ допускал не только захват посольства Жирового-Засекина турками в Каспийском море, но и отправку его в Царьград для допроса. На этот случай в наказе говорилось, как должен был русский посол заверять турецкие власти о дружбе московского царя с султаном Тур ции и, в частности, о возвращении русского посланника Да нилы Исленьева, ездившего к султану, и о направлении в настоящее время другого посланника в Стамбул, который должен говорить там «о дружбе и о любви» [32, 85, 86 43, 52, 53]. Как видим, это далеко не соответствовало тому, что должен был говорить Жировой-Засекин шахскому двору о взаимоотношениях Москвы с турецким султаном.
Заслуживает внимания и инструктаж, данный в наказе русским послам в отношении Тарковского шамхала. В случае, если турецкие власти стали бы упрекать русских послов в том, что войска московского царя завоевывают земли шамхала и строят там города, Жировой-Засекин должен был заявить, что московский царь сообщал султану через своих посланников о шамхаловых «миоги грубости и неправды пе ред великим государем нашим...». Тогда как он «присылал., послов своих многижда битн челом, чтоб государь наш его принял под свою царскую руку и... государь наш его под свою... руку взял и [он] государю нашему послушен был А не в давных летех почал воровать и государю нашему по чал не послушан быти...», в частности «и черкас кабардии ских [слуг русского царя] воевал... и за то велел государь наш на него послать рать свою и городы в его земле велел поставить...». При этом послы должны были говорить, что русским воеводам на Терке и на Койсе дан «от великого государя нашего крепкой заказ, а велено з государя нашего [султановыми] людьми, которые живут в Дербени и в Ша махе и в иных кизылбашскнх городех, [чтобы] жити в миру и в покое и задоров никаких не чинили». И воеводы это строго выполняют, а о шамхале «говорити нечего, что он вор и на своей правде никому не стоит35 36 как государю нашему сол-
34 В «запасной грамоте» ошибочно сделана ссылка на шаха Хода бендэ (1578—1587), тогда как должно быть указано время царствования шаха Тахмаспа (1524—1576), во времена правления которого указанные
купцы Ивана IV и приезжали в Иран [32, 92—97; 43, 54—56].
36 На своей правде никому не стоит — своего слова, обещания ни перед кем не выполняет.
372
гал, так и вашему государю манит да лжет» [32, 87 88; 43, 53]
Новые указания в наказе даны в отношении подарков. Они обусловлены, очевидно, злоупотреблениями посольских чинов, грешивших подменой ценных подарков, в частности мехов. Русскому посольству указывалось: «Тех государевых поминков не роспечатывати до коих мест 36 приедут к Аббас шаху». В случае же, если «где те государевы поминки помокнут...», тогда их следовало «розпечатати всем [послам] вместе и пересуша и переправя при себе 37, устроить по прежнему и запечатать своими печатьми всем же вместе» [32, 90; 43, 54]. Последнее предписание наказа — купить три-пять барсов для охоты. В нем было сказано: «промышлятн барсами, чтоб купити барса три или четыре живых, а будет мочно промыслити ино и пять барсов купити...», расспросив, «как их [со]держать и каким обычаем с ними ездят па поле и ка кой зверь [они] ловят» [32, 91; 43, 54].
Кроме наказа, вслед за отъехавшим из Москвы русским посольством, Посольский приказ послал указ без даты в адрес астраханских воевод Ноготкова и Плещеева и дьяка Ивана Неелова «с астораханским вожом з Безсонком Давыдовым...» для передачи Засекину. При указе посланы три грамоты в «мешечке в алтабасном38 запечатаны... [в котором находились] письмо татарское39 да две грамоты писаны немецким письмом, запечатаны...» [32, 143; 43, 77].
Последние две грамоты привезены гонцом из Вены Михаилом Шелем для пересылки в Иран к шаху Аббасу.
Жировому-Засекину предписывалось обе грамоты вручить шаху. После вручения грамот он должен был сказать шаху, что «посол его Исен Алей 40... ныне у цесаря...», и что когда он проезжал в 1600 г. через Москву, то в столице Русского государства «задержанья ему на Москве не было нисколько...»; и его на русской территории снабжали всем необходимым и «даваны ему подводы и кормы в дороге довольны и на Москве даваны довольны». Отправлен Хосейн Али-бек был как только «на море караблено[й] ход41 учал быти...» [32, 144, 145; 43, 77, 78].
36 До коих мест — до тех пор, пока не приедут к месту назначения.
37 Переправя при себе — переложив поминки в присутствии Послов.
38 Алта б ас — парча особого рода, шелковая с золотом [244, 1, 18].
39 Письмо татарское — письмо на татарском языке, под которым подразумевалось и письмо на турецком, а иногда и на персидском языке.
40 Исен Алей •— Хосейн Али, а полностью - Байат Хосейн Алибек, шахский посол, направленный в июле 1599 г. в Европу.
41 Карабленой ход — корабельный ход, т. е. морская навигация.
373
Воеводам было сказано, если Давыдов не застанет рус. ских послов в Астрахани, но там будет еще находиться шахский купчина Мохаммед Ага, они должны «велели у себя быти Аббас шахову купчине Маматю в диячьей избе...», рас. сказать о немецких письмах и просить его, чтобы он «те грамоты дослати к Аббас шахову величеству» [32, 143, 144; 43 77].
Содержание грамот Рудольфа к шаху Аббасу неизвестно. Однако, судя по времени прибытия Михаила Шеля с ними в Москву и отправки их оттуда в Астрахань, куда они прибыли в мае 1601 г., можно с достаточной уверенностью говорить, что письма Рудольфа были ответом на предложения Байата Хосейн Али-бека, сделанные им по приезде в Прагу осенью 1600 г. Рудольфу II. Если Рудольф отвечал на них поло жительно и обещал направить своих послов в Иран, он мог об этом сообщить и русскому царю, своему потенциальному союзнику по борьбе против турок, в том числе и о вовлечении в нее иранского шаха.
Не исключено поэтому, что третья грамота к шаху, привезенная в «алтабасном мешечке» Безсонко Давыдовым в Астрахань, по своему содержанию связана с письмами Рудольфа к шаху, т. е. в ней также говорится о привлечении Ирана к европейскому военному союзу против Турции.
Посольство Жнрового-Засекина выехало из Москвы в середине сентября. 23-го оно прибыло в Ннжннй Новгород, а 2 октября в Казань, где к нему присоединились: иранский посол Пер Кули-бек с косольством из 46 человек и «кизыл башенин» Анди-бек с пятью (по другим данным, с шестью) товарищами. Анди-бек выехал из Нижнего Новгорода вместе с посольством Пер Кулн-бека, но на отдельной коломенке, так как иранский посол отказался его взять на свое судно [33, 25, 42; 43, 102, 104]. Купчина Мохаммед Ага должен был присоединиться к иранскому посольству только в Астрахани
Как уже говорилось, Посольский приказ рассчитывал, не смотря на поздний выезд Жнрового-Засекина из Москвы, что вместе с Пер Кули-беком они сумеют добраться до Астра хани до зимнего ледостава на Волге.
Однако расчеты Посольского приказа не имели под собой реальной почвы, так как надежды па мягкую, позднюю зиму не оправдались. К тому же посольство Жнрового-Засекина уже с Нижнего Новгорода начали преследовать несчастья Здесь во время пожара 23 сентября 1600 г. сгорела часть за пасов посольства, для пополнения которых пришлось несколько задержаться [33, 11; 43, 103]. В Казани наступили холода Русский посол предложил иранскому зазимовать в этом городе, обеспеченном всеми необходимыми жизненными припа сами. Пер Кули-бек не согласился, и Жировой-Засекин вы~
374
яужден был выехать вместе с иранцами 6 октября из Казани 00 направлению к Астрахани [33, 48, 50; 43, НО, 111].
Дальнейшие злоключения русского и иранского посольств описаны в предыдущей главе. Произошли они из-за упрямства Пер Кули-бека, отказавшегося перезимовать в Казани Или в Самаре (куда прибыли 15 октября), и из-за мягкотелости и непонятного либерализма Жнрового-Засекина. Как старший по каравану судов (а на них было 406 человек) и лучше знавший суровость русской зимы, он должен был настоять на своем и остановиться на зимовку в Самаре. 18 октября они выехали из Самары и в пути их застигли морозы.
24 октября в семи верстах от Саратова произошла авария, в результате чего погибла часть имущества и припасов. 25 октября посольство добралось до Саратова и здесь зимовало вместе с посольством Пер Кули-бека, не в пример ему не предъявляя никаких требований по обеспечению продовольствием.
Точной даты выезда обоих посольств из Саратова нег. Известно лишь, что с открытием весенней навигации по Волге русское посольство прибыло в Астрахань: по одним данным — 30 апреля 1601 г.42, а согласно донесению русских послов — 2 мая 1601 г.43. Здесь они узнали, что, несмотря на заблаговременный заказ о подготовке для посольства судов, сделанный Посольским приказом еще в сентябре 1600 г., астраханские воеводы проявили нераспорядительность и, как доносил Жировой-Засекин в Москву, — «бусы... под нас... были не поделаны и снасти бусные не готовы...».
По заверениям бывалых гилянских моряков — кормщиков и вожей, — водивших корабли по Каспийскому морю, летняя навигация 1601 г. еще не открылась, как они говорили, «морской ход не поспел».
Когда же «бусы поделали, — продолжал доносить Жиро-вой-Засекин, —- и снасти на бусы дали, и мы... хотели итти из Астарахани майа в 31 день...», то пришлось ожидать прибытия из Москвы взамен затонувших 24 октября 1600 г. «двои суды винные с трубами, да тоган...» [32, 177, 178; 43, 89, 90]. Лишь получив этот «винный агрегат» и передав его Пер Кули-беку, русское посольство могло готовиться к отъезду, т. е. В первые дни июня 1601 г. Поэтому, доносил Жировой-Засекин, «из Астарахани... пошли мы... июня в 7 день. [Но] Аббас шахов... посол Перкулы бек хочет итти из Астарахани июня в 9 день» [32, 177, 178; 43, 90].
42 Согласно донесению (без даты) астраханских воевод Ноготкова и Плещеева [32, 194; 43, 96].
43 Расхождение в два дня могло произойти вследствие того, что воеводы посчитали дату прибытия на пристань судов посольства, а Жировой-Засекин— дату въезда в город Астрахань, т. е. после выгрузки.
375
И русский посол объясняет, почему иранский посол за. держивался в Астрахани: «А жил... кизылбашской посол в Астарахани затем: ожидал с Москвы Аббас шахова купчими Магметя. [Поэтому] мы... пошли из Асторахани наперед кп-зылбашского посла для того, чтобы... Аббас шахов посол Перкули бек в Астарахани не мешкал. А станем... его ждать па морском устье» [32, 193, 194; 43, 95, 96].
Это было одно из двух последних известных нам донесений Жирового-Засекина, если не считать сопроводительного письма от 8 июня к челобитью Пер Кули-бека о возмещении ему за потерю имущества в связи с пожаром в остроге, где размещено было иранское посольство. Сколько дней русское посольство ожидало в морском устье Пер Кули-бека, когда оно выехало в Иран и выехало ли в действительности? — на эти вопросы документы 77-го фонда ЦГАДА ответа не дают.
С некоторой долей достоверности можно говорить о 13 июня 1601 г. как о возможной дате отплытия в Иран обоих посольств из морского устья Волги. В основу такого утверждения можно положить одно из последних донесений к царю астраханских воевод Ноготкова и Плещеева. Они сообщали, что снабжали оба посольства всем необходимым с момента их прибытия «в царство Астороханское, [когда] пришли твои государевы... послы... князь Александра Засекин... да Аббас шахов посол Перкулы бек... И по твоему государеву... указу мы... дворы им, где стояти дали. И твое царское жалованье, корм и питье Аббас шахову послу Перкулы беку и шаховым дворяном и посольским [люд] ем покаместа они в Асторохани побыли и кречетпиком и соболю, июня по 13-е число по рос писи давали. И отпустили, государь, твоих государевых... послов... на дву[х] бусах и кизылбашского шах Аббаса...» [32 193, 194; 43, 95, 96].
На этом документ кончается, как и дело под названием «Отправление Российских в Персию послов, шацкого наместника Александра Засекина...».
Не смогла что-либо определенное сказать о нем и русский историк В. Корсакова. В биографической статье об А. Ф. Жировом-Засекине (Жировой-Шастунов), умершем в 1611 г., она добавила еще одну загадку: «Посольство это возвратилось в 1603 году» [219, 2-261].
Откуда и куда? Из Астрахани или из Ирана? И почему в 1603 г.? Ведь из Астрахани посольство могло возвратиться в Москву в 1601 г. На все это В. Корсакова не дает ответа. Очевидно, на вопрос о том, был ли Жировой-Засекин в Ира не, смогут ответить лишь иранские историки на основании своих архивных данных. Неджеф Мо’эззи пока что не сказал ничего нового, хотя и посвятил стр. 272—274 упоминаемой выше работы посольству А. Ф. Жирового-Засекина.
376
Несмотря на то что не сохранилось никаких сведений в 77-м фонде «Сношения с Персией» ЦГАДА о дальнейшем пути следования посольства А. Ф. Жирового-Засекина 44 [51, 570] из Астрахани в Иран и о выполнении порученного ему задания, его посольство заслуживает большого внимания по своим целям и задачам, раскрывающим определенный этап в русско-иранских политических отношениях.
Одной из задач посольства было оповещение шаха Аббаса о воцарении Бориса Федоровича.
Жировой-Засекин должен был попытаться еще раз после неудачи с посольством Тюфякина — Емельянова в 1597— 1599 гг. заключить русско-иранский наступательно-оборонительный договор против Османской империи, Крымского ханства и Бухары, а также и других общих врагов Русского и Иранского государств. Одновременно предусматривалось и заключение торгового соглашения с целью нормализации товарообмена русскими и иранскими товарами и товарооборота с третьими странами через территории обеих договаривающихся стран (транзит).
Наказ и проекты этих соглашений, которыми был снабжен Жировой-Засекин, показывают, что у московского правительства было твердое намерение в 1600 г. подписать военно-политический и торговый договор с Ираном и начать совместную борьбу против Турции и ее вассала — Крымского ханства. Борьба предусматривалась в рамках европейского союза, в который предполагалось вовлечь и Сефевидскнй Иран.
Результатов этой новой попытки заключить договор с Ираном, к сожалению, мы не знаем.
Учитывая, что в архивных документах, с которыми нам пока приходилось сталкиваться, не упоминается о второй половине путешествия посольства Жирового-Засекина, приходится сделать вывод, что по неизвестным причинам его посольство из Астрахани было отозвано в Москву и он продолжал нести военную и дипломатическую службу. Так, в Разрядных книгах за 1604—1605 гг. «князь Олександр князь Федоров сын Жирового-Засекина» упоминается несколько раз, будучи назначаем на разные участки (Брянск, Торопец) военных действий русской рати, действовавшей, в частности, и против Лжедмитрия I [52, 37, 41, 113, 114, 195]. Перед вступлением этого самозванца в Москву (20 июня 1605 г.) А. Ф. Жировой-Засекин был отозван ко двору и участвовал в приеме царем Борисом Федоровичем «царя Симеона Бек-булатовича...», что не помешало ему встречать этого Симеона
44 С. А. Белокуров, много работавший в конце прошлого века над фондами «Сношения с Грузией», а также и с Персией в Архиве МИД России, переведенном позже в ЦГАДА, признавал, что неизвестно, доехал ли Жировой-Засекин до Ирана [51, 570].
377
на приеме Лжедмитрия I, очевидно, во второй половине 1605 г. [52, 40, 178, 183, 205, 218].
То, что посольство Жирового-Засекина было отозвано из Астрахани в Москву, подтверждается не только отсутствием каких-либо сведений о второй половине его путешествия в Иран в трудах русских историков, работавших над архивом Посольского приказа. Об этом же свидетельствует косвенным образом сам Посольский приказ в 1614 г., когда, отправляя в Иран посольство М. Н. Тиханова, в записке о русских посольствах к шаху Аббасу он писал, что «при царе Борисе в 109-м году45 посыланы к шаху послы о дружбе и о любви и о соединенье делати и закрепите, толко шах похочет, княз Олександр Засекин, да Темир Засетцкой, да диак Ивашка Шарапов. И о Грузинской земле и о Шевкал... велено им говорите, толко их вспросят...» [51, 570]. И все.
О том, как были выполнены эти поручения Жировым-За-секиным, в записке не сказано ни слова, тогда как, говоря о посольстве А. Д. Звенигородского (1594—1595), в ней подробно сказано, что «в посолственном во княже Ондрееве списке написано...» о переговорах Звенигородского о грузинском царевиче Константине и т. д. [51, 569].
Причину такого резкого поворота в политике Московского государства, приведшего к отзыву из Астрахани посольства Жирового-Засекина, следует искать в каких-то чрезвычайных обстоятельствах, которые произошли зимой 1600—1601 гг. и весной 1601 г. в Москве. Возможно, это было следствием недорода и начавшегося голода, когда в одной Москве за 1601—1603 гг. умерло 127 тыс. человек [128, 280], а также и в результате разочарования Бориса Федоровича в переговорах с Австрией об антитурецкой лиге46.
Известно, что к 1601 г. заканчивалось 15-летнее перемирие с Речью Посполитой, перманентно враждовавшей с Московским государством. К этому времени Москва получила сведения о переговорах Сигизмунда с крымским ханом Гази Гиреем о войне против Русского государства [185, 109].
Сама по себе такая акция Речи Посполитой не могла повлиять на русско-иранское военное соглашение, если бы она не разрушала идею об общеевропейской антитурецкой лиге, так как без участия Польши, связанной династическими узами с Габсбургами, Лига теряла и остатки реальности.
45 109 (7109) год, т. е. год с 1 сентября 1600 по 31 августа 1601 г.
4е В середине мая 1601 г. Борис Федорович узнал, что вместо великих послов Рудольф II послал в Москву гонца с грамотой от 16 декабря 1600 г. [40, 753, 778—782].
Глава XII
ПОЗИЦИЯ ШАХА АББАСА В ОТНОШЕНИЯХ С РОССИЕЙ В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ С ТУРЦИЕЙ 1603—1612 гг.
ПОСОЛЬСТВО ЛАЧИН-БЕКА (1603-1604 гг.)
1603 год был знаменательным для Сефевидского государства. Шах Аббас начал давно готовившуюся им войну-ре-ванш против Османской империи.
Успешно проведенные шахом реформы укрепили Иранское государство и центральную шахскую власть. К тому же шах Аббас выбрал для удара удачный момент, когда султанская Турция оказалась ослабленной не только в результате разложения военно-ленной системы, но и в результате крестьянских восстаний и затянувшейся- на десять лет войны с Австрией [174, 27]. По словам советского тюрколога А. С. Тве-ритиновой, «конец XVI и начало XVII в. в истории Турции сопровождались огромной волной восстания так называемых „джеляли"...», и наиболее крупного из них в 1599 -1603 гг. под руководством Кара Языджи-Дели Хасана [251, 4] («Черного писаря») *.
В этих условиях шахский двор направил в Москву посольство Лачнн-бека. В ЦГАДА материалов об этом посольстве не сохранилось. Ничего о нем нет и в «Памятниках» Н. И. Веселовского. Русский историк М. М. Щербатов также писал, что в архиве Коллегии иностранных дел он не обнаружил ни описания приема царем Борисом Федоровичем иранского посла Лачин-бека, ни причин приезда его посольства в Москву. Ничего неизвестно и о переговорах Лачин-бека с московскими дипломатами [280, VII, ч. I, 188]. Не упоминают о посольстве Лачин-бека и другие русские историки (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев), работавшие позже М. М. Щербатова над архивом посольских дел России с Ираном.
Однако М. М. Щербатов обнаружил в Разрядной книге 1 2
1 «Черный писарь» — так называли Кара Языджа, так как он •одно время был военным писарем.
2 Разрядные книги — книги XVI—XVII вв. с записями распоряжений московского правительства о ежегодных назначениях на военную, гражданскую и придворную службу. Составлялись они па основании официальных правительственных документов; велись дьяками Разрядного приказа.
379
на приеме Лжедмитрия I, очевидно, во второй половине 1605 г. [52, 40, 178, 183, 205, 218].
То, что посольство Жнрового-Засекина было отозвано из Астрахани в Москву, подтверждается не только отсутствием каких-либо сведений о второй половине его путешествия в Иран в трудах русских историков, работавших над архивом Посольского приказа. Об этом же свидетельствует косвенным образом сам Посольский приказ в 1614 г., когда, отправляя в Иран посольство М. Н. Тиханова, в записке о русских посольствах к шаху Аббасу он писал, что «при царе Борисе в 109-м году45 посыланы к шаху послы о дружбе и о любви и о соединенье делати и закрепити, толко шах похочет, княз Олександр Засекин, да Темир Засетцкой, да диак Ивашка Шарапов. И о Грузинской земле и о Шевкал... велено им говорити, толко их вспросят...» [51, 570]. И все.
О том, как были выполнены эти поручения Жировым-За-секиным, в записке не сказано ни слова, тогда как, говоря о посольстве А. Д. Звенигородского (1594—1595), в ней под робно сказано, что «в посолственном во княже Ондрееве списке написано...» о переговорах Звенигородского о грузинском царевиче Константине и т. д. [51, 569].
Причину такого резкого поворота в политике Московского государства, приведшего к отзыву из Астрахани посольства Жирового-Засекина, следует искать в каких-то чрезвычайных обстоятельствах, которые произошли зимой 1600—1601 гг. и весной 1601 г. в Москве. Возможно, это было следствием недорода и начавшегося голода, когда в одной Москве за 1601 —1603 гг. умерло 127 тыс. человек [128, 280], а также и в результате разочарования Бориса Федоровича в переговорах с Австрией об антитурецкой лиге46.
Известно, что к 1601 г. заканчивалось 15-летнее переми рие с Речью Посполитой, перманентно враждовавшей с Московским государством. К этому времени Москва получила сведения о переговорах Сигизмунда с крымским ханом Гази Гиреем о войне против Русского государства [185, 109].
Сама по себе такая акция Речи Посполитой не могла по влиять на русско-иранское военное соглашение, если бы она не разрушала идею об общеевропейской антитурецкой лиге, так как без участия Польши, связанной династическими узами с Габсбургами, Лига теряла и остатки реальности.
45 109 (7109) год, т. е. год с 1 сентября 1600 по 31 августа 1601 г.
46 В середине мая 1601 г. Борис Федорович узнал, что вместо вели ких послов Рудольф II послал в Москву гонца с грамотой от 16 декаб ря 1600 г. [40, 753, 778—782].
Глава XII
ПОЗИЦИЯ ШАХА АББАСА В ОТНОШЕНИЯХ С РОССИЕЙ В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ С ТУРЦИЕЙ 1603—1612 гг.
ПОСОЛЬСТВО ЛАЧИН-БЕКА (1603—1604 гг.)
1603 год был знаменательным для Сефевидского государства. Шах Аббас начал давно готовившуюся им войну-ре-ванш против Османской империи.
Успешно проведенные шахом реформы укрепили Иранское государство и центральную шахскую власть. К тому же шах Аббас выбрал для удара удачный момент, когда султанская Турция оказалась ослабленной не только в результате разложения военно-ленной системы, но и в результате крестьянских восстаний и затянувшейся’ на десять лет войны с Австрией [174, 27]. По словам советского тюрколога А. С. Тве-ритиновой, «конец XVI и начало XVII в. в истории Турции сопровождались огромной волной восстания так называемых „джеляли"...», и наиболее крупного из них в 1599- 1603 гг. под руководством Кара Языджи-Делн Хасана [251, 4] («Черного писаря») *.
В этих условиях шахский двор направил в Москву посоль-। ство Лачин-бека. В ЦГАДА материалов об этом посольстве не сохранилось. Ничего о нем нет и в «Памятниках» I И. И. Веселовского. Русский историк М. М. Щербатов также писал, что в архиве Коллегии иностранных дел он не обнаружил ни описания приема царем Борисом Федоровичем иранского посла Лачин-бека, ни причин приезда его посольства в Москву. Ничего неизвестно и о переговорах Лачин-бека с | московскими дипломатами [280, VII, ч. I, 188]. Не упомина-। ют о посольстве Лачин-бека и другие русские историки (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев), работавшие позже М. М. Щербатова над архивом посольских дел России с Ираном.
Однако М. М. Щербатов обнаружил в Разрядной книге 1 2
1 «Черный писарь» — так называли Кара Языджа, так как он одно время был военным писарем.
2 Разрядные книги — книги XVI—XVII вв. с записями распоряжений московского правительства о ежегодных назначениях на военную, I гражданскую и придворную службу. Составлялись они на основании I официальных правительственных документов; велись дьяками Разрядного I приказа.
379
на приеме Лжедмитрия I, очевидно, во второй половине 1605 г. [52, 40, 178, 183, 205, 218].
То, что посольство Жирового-Засекина было отозвано из Астрахани в Москву, подтверждается не только отсутствием каких-либо сведений о второй половине его путешествия в Иран в трудах русских историков, работавших над архивом Посольского приказа. Об этом же свидетельствует косвенным образом сам Посольский приказ в 1614 г., когда, отправляя в Иран посольство М. Н. Тнханова, в записке о русских посольствах к шаху Аббасу он писал, что «при царе Борисе в 109-м году45 посыланы к шаху послы о дружбе и о любви и о соединенье делати и закрепите, толко шах похочет, княз Олександр Засекин, да Темир Засетцкой, да диак Ивашка Шарапов. И о Грузинской земле и о Шевкал... велено им говорите, толко их испросят...» [51, 570]. И все.
О том, как были выполнены эти поручения Жировым-За-секиным, в записке не сказано ни слова, тогда как, говоря о посольстве А. Д. Звенигородского (1594—1595), в ней подробно сказано, что «в посолствепном во княже Ондрееве списке написано...» о переговорах Звенигородского о грузинском царевиче Константине ит. д. [51, 569].
Причину такого резкого поворота в политике Московского государства, приведшего к отзыву из Астрахани посольства Жирового-Засекина, следует искать в каких-то чрезвычайных обстоятельствах, которые произошли зимой 1600—1601 гг. и весной 1601 г. в Москве. Возможно, это было следствием недорода и начавшегося голода, когда в одной Москве за 1601—1603 гг. умерло 127 тыс. человек [128, 280], а также и в результате разочарования Бориса Федоровича в переговорах с Австрией об антитурецкой лиге46.
Известно, что к 1601 г. заканчивалось 15-летнее переми рие с Речью Посполитой, перманентно враждовавшей с Московским государством. К этому времени Москва получила сведения о переговорах Сигизмунда с крымским ханом Гази Гиреем о войне против Русского государства [185, 109].
Сама по себе такая акция Речи Посполитой не могла по влиять на русско-иранское военное соглашение, если бы опа не разрушала идею об общеевропейской антитурецкой лиге, так как без участия Польши, связанной династическими узами с Габсбургами, Лига теряла и остатки реальности.
46 109 (7109) год, т. е. год с 1 сентября 1600 по 31 августа 1601 г.
46 В середине мая 1601 г. Борис Федорович узнал, что вместо великих послов Рудольф II послал в Москву гонца с грамотой от 16 декаб ря 1600 г. [40, 753, 778—782].
Глава XII
ПОЗИЦИЯ ШАХА АББАСА В ОТНОШЕНИЯХ С РОССИЕЙ В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ С ТУРЦИЕЙ 1603—1612 гг.
ПОСОЛЬСТВО ЛАЧИН-БЕКА (1603—1604 гг.)
1603 год был знаменательным для Сефевидского государства. Шах Аббас начал давно готовившуюся им войну-ре-ванш против Османской империи.
Успешно проведенные шахом реформы укрепили Иранское государство и центральную шахскую власть. К тому же шах Аббас выбрал для удара удачный момент, когда султанская Турция оказалась ослабленной не только в результате разложения военно-ленной системы, но и в результате крестьянских восстаний и затянувшейся- на десять лет воины с Австрией [174, 27]. По словам советского тюрколога А. С. Тве-ритиновой, «конец XVI и начало XVII в. в истории Турции сопровождались огромной волной восстания так называемых „джеляли"...», и наиболее крупного из них в 1599—1603 гг. под руководством Кара Языджи-Дели Хасана [251, 4] («Черного писаря») *.
В этих условиях шахский двор направил в Москву посольство Лачин-бека. В ЦГАДА материалов об этом посольстве не сохранилось. Ничего о нем нет и в «Памятниках» И. И. Веселовского. Русский историк М. М. Щербатов также писал, что в архиве Коллегии иностранных дел он не обнаружил ни описания приема царем Борисом Федоровичем иранского посла Лачин-бека, ни причин приезда его посольства в Москву. Ничего неизвестно и о переговорах Лачин-бека с московскими дипломатами [280, VII, ч. I, 188]. Не упоминают о посольстве Лачин-бека и другие русские историки (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев), работавшие позже М. М. Щербатова над архивом посольских дел России с Ираном.
Однако М. М. Щербатов обнаружил в Разрядной книге1 2
1 «Черный писарь» — так называли Кара Языджи, так как он одно время был военным писарем.
2 Разрядные книги — книги XVI—XVII вв. с записями распоряжений московского правительства о ежегодных назначениях на военную, гражданскую и придворную службу. Составлялись они на основании официальных правительственных документов; велись дьяками Разрядного приказа.
379
за 7111—7112 гг. 3 краткие данные о приезде шахского посольства Лачин-бека в Москву в августе 1603 г.
Согласно этой книге за 1602—1604 гг., опубликованной в «Ежемесячных сочинениях» за 1761 г., шахский посол Лачин-бек прибыл в Москву 28 августа 1603 г. 4.
Эту дату косвенно подтверждает и Георг Тектандер, прибывший с австрийским посольством Какаша 27 мая 1603 г из Москвы в Астрахань, где он встретил иранского посла ехавшего в Москву [133, 3; 132, 1—61]. Имени посла он не назвал, но это был, без сомнения, Лачин-бек. За три месяца он вполне мог доехать до Москвы.
Щербатов придает большое значение посольству Лачин-бека, во-первых, потому, что посол по приезде в столицу принят был царем Борисом без промедления, через пять-шесть дней; во-вторых, ему была оказана встреча «вне града» Москвы; в-третьих, благодаря богатым, привезенным «с ним [послом] дарам, в числе которых были креслы окованные серебром и богато украшенные, которые и ныне существуют [что] пока-зует, что он [Лачин-бек] был из... великие послы, и что причина его посольства имела довольно важный причины» [280 VII, ч. I, 188].
Какие именно, Щербатов не знает, но о них удалось узнать, просмотрев дела за 1604 г. об австрийском дипломатическом гонце Мерле и о посольстве Генриха Логау. Дело о них состоит из 239 листов, чудом сохранившихся в фонде «Сношения России с Австрией». При публикации выдержек из него в середине XIX в. составители отмечали, что дело «весьма ветхо и повреждено сыростью...» [40, 919], чем, очевидно, и объясняется неполнота и отрывочность опубликованных материалов.
Наибольший интерес представляет указ царя Бориса Федоровича от 19 июня 1604 г. с подробным наказом приставу Ивану Судокову, назначенному сопровождать от границы до Москвы «цесарева посла» Генриха Логау.
Посольский приказ поучал своего пристава, что именно отвечать на вопросы посла и о чем информировать о дипломатических сношениях Московского государства с другими державами. В частности, учитывая заинтересованность австрийского двора в информации об отношениях Москвы с турецким султаном и шахом Ирана, а также в связи с переговорами об общеевропейской антитурецкой лиге, в которую предполагалось вовлечь и Сефевидское государство, в наказе
3 7111—7112 гг.— с 1 сентября 1602 г. по 31 августа 1604 г.
4 Щербатов не указал года прибытия Лачин-бека в Москву. Этот год можно определить, сопоставив дату начала года Разрядной книги 7111-й (1 сентября 1602 г.) с датой приезда посла в столицу.
380
рредписывалось приставу Судокову рассказать «цесареву Вреду» о только что закончившихся весной 1604 г. перего-ворах в Москве с шахским послом Лачин-беком. Московскому правительству было выгоднее преувеличивать их результаты, и, отбросив некоторые преувеличения из наказа можно Представить довольно точную картину взаимоотношений Московского государства с Сефевидским Ираном, а, главное, узнать о том, что Лачин-бек во время переговоров в Москве ре касался вопроса о совместной борьбе против турок, тем более что эти переговоры не закончились заключением военного союза. Так, в наказе Судокову предписывалось: «А будет вспроснт посол: [как] ныне Государь... Борис Федоро-ничь... с Кнзылбашским Шахом? — И Ивану говорити... из давних лет... [у русского царя с] Перситцким Шахом бывали в ссылке.,.» [40, 854], т. е. обменивались послами и посланниками.
Далее в наказе приводились переговоры московского правительства с послами и посланниками Николаем Варкачом и Аврамом Бурграфом о совместной борьбе против Турции и «о том, чтоб Великий Государь... Федор Ивановичь... во всяких делех Государю Вашему, Цесарскому Величеству, вспомогал и с Турским Салтаном Шаху миритися не велел, а стоял против Турского с ним заодин...». В наказе говорилось что и русский царь Борис Федорович с шахом Аббасом также находится «в дружбе и в любви и в ссылке, послы и посланники меж их, Государей, ходят зачастые свыше прежнего. И сее зимы у Великого Государя нашего... Бориса Федоровича... Аббас Шахов посол Лачинбек был, великой ближней человек, Ширазской воевода, и [он] отпущен сего лета [в Иран]...» [40, 854, 855].
О цели посольства Лачин-бека в наказе сказано так: «А присылал его Шах к Царскому Величеству о дружбе и любви, и с ним прислал к Царскому Величеству многие свои любительные поминки. А для чести Царского величества прислал к Великому Государю нашему, место Царское золото 5 с лалы и с яхонты и с иным дорогим каменьем прежних Великих Государей Перситцких» [40, 855] 6 * В.
5 Место Царское золото — возможно, что это был трон. Но Щербатов писал о «креслы, окованные серебром...».
6 Очевидно, на этом источнике основывался и русский писатель А. К. Толстой, когда в последней части своей трилогии о царе Борисе (Годунове) на стр. 19 вложил в уста персидского посла Лачин-бека монолог о том, что царю Борису шах Аббас преподносит:
«Сей кованый из золота престол,
В каменьях самоцветных и в алмазах, Наследье древних шахов изо всех Ценнейшее Аббасовых сокровищ!» {259, 1—145].
381
за 7111—7112 гг. 3 краткие данные о приезде шахского посольства Лачин-бека в Москву в августе 1603 г.
Согласно этой книге за 1602—1604 гг., опубликованной в «Ежемесячных сочинениях» за 1761 г., шахский посол Лачин-бек прибыл в Москву 28 августа 1603 г. 4.
Эту дату косвенно подтверждает и Георг Тектандер, прибывший с австрийским посольством Какаша 27 мая 1603 г. из Москвы в Астрахань, где он встретил иранского посла, ехавшего в Москву [133, 3; 132, 1—61]. Имени посла он не назвал, но это был, без сомнения, Лачин-бек. За три месяца он вполне мог доехать до Москвы.
Щербатов придает большое значение посольству Лачин-бека, во-первых, потому, что посол по приезде в столицу принят был царем Борисом без промедления, через пять-шесть дней; во-вторых, ему была оказана встреча «вне града» Москвы; в-третьих, благодаря богатым, привезенным «с ним [послом] дарам, в числе которых были креслы окованные серебром и богато украшенные, которые и ныне существуют [что] пока-зует, что он [Лачин-бек] был из... великие послы, и что причина его посольства имела довольно важный причины» [280, VII, ч. I, 188].
Какие именно, Щербатов не знает, но о них удалось узнать, просмотрев дела за 1604 г. об австрийском дипломатическом гонце Мерле и о посольстве Генриха Логау. Дело о них состоит из 239 листов, чудом сохранившихся в фонде «Сношения России с Австрией». При публикации выдержек из него в середине XIX в. составители отмечали, что дело «весьма ветхо и повреждено сыростью...» [40, 919], чем, очевидно, и объясняется неполнота и отрывочность опубликованных материалов.
Наибольший интерес представляет указ царя Бориса Федоровича от 19 июня 1604 г. с подробным наказом приставу Ивану Судокову, назначенному сопровождать от границы до Москвы «цесарева посла» Генриха Логау.
Посольский приказ поучал своего пристава, что именно отвечать на вопросы посла и о чем информировать о дипломатических сношениях Московского государства с други ми державами. В частности, учитывая заинтересованность австрийского двора в информации об отношениях Москвы с турецким султаном и шахом Ирана, а также в связи с переговорами об общеевропейской антитурецкой лиге, в которую предполагалось вовлечь и Сефевидское государство, в наказе
3 7111—7112 гг.— с 1 сентября 1602 г. по 31 августа 1604 г.
4 Щербатов не указал года прибытия Лачин-бека в Москву. Этот год можно определить, сопоставив дату начала года Разрядной книги -— 7111-й (1 сентября 1602 г.) с датой приезда посла в столицу.
380
Предписывалось приставу Судокову рассказать «цесареву послу» о только что закончившихся весной 1604 г. переговорах в Москве с шахским послом Лачин-беком. Московскому правительству было выгоднее преувеличивать их результаты, и, отбросив некоторые преувеличения из наказа можно представить довольно точную картину взаимоотношений Московского государства с Сефевидским Ираном, а, главное, узнать о том, что Лачин-бек во время переговоров в Москве не касался вопроса о совместной борьбе против турок, тем более что эти переговоры не закончились заключением военного союза. Так, в наказе Судокову предписывалось: «А будет вспросит посол: [как] ныне Государь... Борис Федоро-вичь... с Кизылбашским Шахом? — И Ивану говорити... из давних лет... [у русского царя с] Перситцким Шахом бывали в ссылке...» [40, 854], т. е. обменивались послами и посланниками.
Далее в наказе приводились переговоры московского правительства с послами и посланниками Николаем Варкачом и Аврамом Бурграфом о совместной борьбе против Турции и «о том, чтоб Великий Государь... Федор Ивановичь... во всяких делех Государю Вашему, Цесарскому Величеству, вспомогал и с Турским Салтаном Шаху миритися не велел, а стоял против Турского с ним заодин...». В наказе говорилось что и русский царь Борис Федорович с шахом Аббасом также находится «в дружбе и в любви и в ссылке, послы и посланники меж их, Государей, ходят зачастые свыше прежнего. И сее зимы у Великого Государя нашего... Бориса Федоровича... Аббас Шахов посол Лачинбек был, великой ближней человек, Ширазской воевода, и [он] отпущен сего лета [в Иран]...» [40, 854, 855].
О цели посольства Лачин-бека в наказе сказано так: «А присылал его Шах к Царскому Величеству о дружбе и любви, и с ним прислал к Царскому Величеству многие свои любительные поминки. А для чести Царского величества прислал к Великому Государю нашему, место Царское золото 5 с лалы и с яхонты и с иным дорогим каменьем прежних Великих Государей Перситцких» [40, 855] 6 * В.
5 Место Царское золото — возможно, что это был трон. Но Щербатов писал о «креслы, окованные серебром...».
6 Очевидно, на этом источнике основывался и русский писатель А. К. Толстой, когда в последней части своей трилогии о царе Борисе (Годунове) на стр. 19 вложил в уста персидского посла Лачин-бека монолог о том, что царю Борису шах Аббас преподносит:
«Сей кованый из золота престол,
В каменьях самоцветных и в алмазах, Наследье древних шахов изо всех Ценнейшее Аббасовых сокровищ!» {259, 1—145].
381
Как видно, цель посольства Лачин-бека сводилась к заверениям в дружбе и к обмену подарками. Однако в наказе сделаны две примечательные записи. В первой сказано (что маловероятно), что Лачин-бек должен был получить от русского царя «повеленье» о том, как поступать шаху Аббасу в вопросе о союзе с цесарем Рудольфом II. Вторая, зачеркнутая приписка — о «соединенье и в докончанье», т. е. о заключении антитурецкого договора. «И о том приказывал, что он, Шах Аббасово Величество, во всей воле [т. с. в полном подчинении] Великого государя нашего; а что Царского Величества к нему повеленье будет, и он по тому и учинит, и на Турского с Цесарем учнет стояти заодин по Царского Величества повеленью; и ныне с Турским [султаном] воюется, и городы многие поймал».
После слова «нашего» сделан знак сноски, в которой сказано: «Здесь было писано: „чтоб Великий Государь нашь... держал Шаха в дружбе и в любви и был с ним в соединенье и в докончанье на всех недругов'*», а дальше зачеркнуто [40, 855, 856].
Во второй сноске говорится о зачеркнутых фразах в черновике наказа об отношениях Москвы с Гази Гиреем и со Швецией.
О том, почему эта часть фразы о докончанье, т. е. о заключении договора, вычеркнута, можно делать разные предположения. Наиболее вероятно то, что если бы это докончанье было фактом, то вряд ли Посольский приказ стал бы скрывать такое достижение от своего потенциального военного союзника в борьбе против Турции —от Рудольфа II. Вернее было бы сделать противоположный вывод о том, что вычеркнутое было внесено в черновик наказа его составителем, недостаточно информированным о переговорах с Лачин-беком подьячим Посольского приказа. Более добросовестный и луч ше информированный дьяк, проверяя черновик наказа, вычеркнул эту часть фразы. Она могла быть слишком широко понята в отношении какой-то договоренности с иранским послом Лачин-беком, т. е. о гарантии Ирану русской стороной от прохождения турецкой пехоты и крымско-татарской конницы через границу на Тереке в Северный Иран.
Именно об этом свидетельствует практика прежних русско-иранских дипломатических отношений, когда иранская сторона на словах предлагала бороться с «недругами», «заодин» и вносила словесные предложения «о соединенье» и даже «о докончанье», а в конечном счете вопрос завершался защитой границы от прохода в Иран турок и татар.
Начав в 1603 г. войну с Османской империей, шахский двор должен был принять меры к вовлечению Московского государства в борьбу против турок: как максимум — путем 382
втягивания его в военный союз против Турции, как минимум — посредством обеспечения русской стороной безопасности северной границы Ирана.
Изучая русские архивные документы о русско-иранских дипломатических отношениях за 1586—1602 гг., можно сделать вывод, что шахский двор всегда придерживался второй линии поведения в отношении Московского государства. Исключением было предложение шаха Ходабендэ, сделанное через посольство Анди-бека в 1586—1587 гг. Поэтому нет оснований полагать, что и в условиях начатой войны с турками в 1603—1612 гг. шах Аббас собирался вести какую-то иную политическую линию по отношению к Московскому государству.
Исследование русских архивных материалов приводит к убеждению, что шах Аббас, обладавший твердой волей, незаурядной энергией и целенаправленностью, не страдал нерешительностью и неверием в созданную им империю и особенно армию. Поэтому изучение поведения Лачин-бека в 1603—1604 гг. в Москве лишний раз подтверждает неправильность мнения У. X. Наджаряна о том, что, начиная войну в 1603 г., шах Аббас «не надеялся своими собственными силами одержать победу над Турцией» [178, 42] и что для этого ему обязательно нужна внешняя военная помощь, кроме, разумеется, русской помощи по охране северной границы Ирана на реке Терек.
Таковы новые данные о посольстве Лачин-бека. На их основании можно сделать вывод, что Лачин-беком не был заключен в Москве военный союз против Турции.
К такому же заключению в 1966 г. пришла, изучая грузинские источники, и Т. Г. Тивадзе в своей кандидатской диссертации. Она писала, что «русско-иранский военно-политический договор не был оформлен» [254, 11, 13, 14].
Наряду с этим Т. Г. Тивадзе пишет: «Иранское правительство было заинтересовано привлечь Россию на свою сторону и ввязать ее в будущую войну [с Турцией]. По-видимому, с таким поручением и приехал в Москву шахский посол Лачин Бег в августе 1603 г.» [254, 111. С этим согласиться нельзя.
Если первая фраза цитаты не вызывает сомнений, то вторая отличается больше категоричностью, нежели достоверностью. Такого рода априорные утверждения не имеют научной ценности, если они не подтверждены архивными документами. А архивные документы в ЦГАДА не сохранились, что видно хотя бы по одному австрийскому делу за 1604 г. И это понятно. Архив Посольского приказа особенно пострадал в 1605—1612 гг., не говоря уже о пожарах 1626 и 1812 гг. [269, 92].
383
Посольство Лачин-бека прибыло в Москву 28 август 1603 г. Следовательно, оно выехало из Ирана зимой ими весной, когда шах Аббас уже принял решение начать войну с турками. Фактически он начал ее осенью 1602 г. с захвата в районе Хамадана пограничной крепости Нехавенд [29g 537]. Этим самым, как правильно отмечает Беллан, шах Аббас создал для султана Ахмеда I прекрасный «casus belli» [289, 120—122].
Планы войны-реванша против Турции, вызревавшие у шахского двора по мере укрепления государства, перешли в реальную возможность, чему способствовала успешная деятельность Роберта Ширли и его сотоварищей в области оснащения иранской армии артиллерией и тяжелым мушкетным вооружением 7.
Шахский двор к лету 1603 г. был готов к войне.
Затянувшаяся турецко-австрийская война привела к новым попыткам западноевропейских держав вовлечь Московское государство и Сефевидский Иран в антитурецкую борьбу, вызвав ответную реакцию шахского двора. Если предложения, привезенные Хаджи Хосровом от Бориса Годунова и австрийского посольства в 1595—1596 гг. не нашли отклика в Казвине, то в 1599—1602 гг., реально готовясь к войне с турками, шах Аббас после отправления в Европу посольства Байата и Антони Ширли, судя по армянским источникам, направил в 1600 г. в Венецию своего посла Эфет-бека, а в 1603 г.— Фети-бека [253, 86].
К 1602 г. дали о себе знать и результаты пребывания в Европе Байата. Осенью 1602 г. в Исфахан прибыло посольство Антонио де Гувеа от испанского короля Филиппа III (1598—1621) с предложениями о борьбе против Турции. Однако посол выступил с защитой интересов португальцев в Персидском заливе, высказав недовольство испанского короля захватом иранцами у португальских вассалов — арабских шейхов — Бахрейнских островов. Шах отказал в возврате Бахрейна, но обещал за нейтралитет Португалии в заливе объявить войну Османской империи.
Как видим, шах пообещал то, что он решил сделать еще до переговоров с Гувеа. Потребовал же он гарантии испанского короля от враждебных действий португальцев в Персидском заливе [289, 120, 121].
С Антонио де Гувеа в 1603 г. шах отправил в Испанию Аллах Верди-бека [284, 95]. По данным «Хроники Кармелитов», шахский двор в 1603—1604 гг. отправил в Европу не менее трех-четырех посольств: Запм уль Абедпн-бека в Авст-
7 По словам иранского историка Байани, Роберт Ширли со своими компаньонами, очевидно, к началу войны с Турцией отлили для иранской армии 500 пушек и сделали 60 тыс. мушкетов [288, 9].
384
рию, с отцом Диего де Миранда Бастам Кули-бека и с отцом Франциско де Коста в Рим Али Кули-бека [284, 95].
Результаты обращений шаха Аббаса к западноевропейским государствам, очевидно, были не блестящими. Известно лишь, что на миссию Байата отозвался только римский цесарь Рудольф II. Согласно документам австрийского фонда ЦГАДА, цесарь просил грамотой от 7 августа 1602 г. (получена в Москве 7 ноября) московского царя Бориса Федоровича о пропуске к шаху «доктору прав Стефану Какусу [Какашу]...» [50, I, 16].
Посольство Какаша — Тектандера заслуживает внимания. Тектандер опубликовал довольно интересное описание своего путешествия в Иран. Из этого описания некоторые историки сделали выводы, не соответствующие его источниковедческой ценности.
Впервые оно было опубликовано в 1609 г. под длинным названием — «Краткое, но обстоятельное и правдивое описание путешествия в Персию...».
Переведенное с немецкого языка Алексеем Станкевичем, это описание было издано в Москве в 1896 г. в виде отдельной брошюры с небольшим введением переводчика и в «Чтениях... Общества истории и древностей Российских... [132; 133].
Описания Тектандера грешат серьезными недостатками. Главный из них заключается в том, что автор почти совсем ие касается дипломатической деятельности посольства Какаша — Тектандера. Он не привел тексты грамот, ничего не сказал о переговорах с шахом Аббасом и умолчал о результатах миссии, которую ему пришлось возглавить из-за смерти Какаша до аудиенции у шаха. Кроме того, описание отличается субъективизмом и крайне поверхностно. Это объясняется тем, что Тектандер, не зная персидского языка, описывал путешествие со слов лиц шахского окружения и Из-за краткого (четырехмесячного) пребывания в стране не Имел возможности проверить услышанное. К тому же, он основательно перепутал даты своего пребывания при шахском дворе в конце 1603 г.
Невзирая на это, воспоминания Тектандера представляют интерес для изучения русско-иранских отношений. Во-Первых, потому, что его посольство было ответным посольством Рудольфа II на шахскую дипломатическую миссию Байата и Ширли, побывавшую в Праге во второй половине 1600 — первой половине 1601 г.; во-вторых, потому, что они содержат описание встреч и бесед Какаша и Тектандера с Лачин-беком.
Стефан (Этьен) [300, XI, XII] Какаш из Залонкемени, Доктор права, и проавстрийски настроенный саксонец Георг 13 Заказ 111 385
Тектандср фон-дер Ябель выехали из Праги 27 августа 1602 г. с поручением Рудольфа II, как пишет об этом А. Станкевич, «просить поддержки у Шах-Аббаса против турок» [132, 3].
Сам Тектандер о задачах посольства ничего не сообщает. Он ограничивается заявлением, что цели посольства были известны шаху Аббасу «из грамоты Московита», т. е. царя Бориса Федоровича, которую Тектандер представил шаху вместе с грамотой Рудольфа II [133, 32]. В другой части воспоминаний он приводит беседу с кахетским царем Александром, который встретился ему на обратном пути в Астрахань. Ему Тектандер сказал, что посол умер по дороге к шаху, а «я не знал какия он имел поручения...» [132, 39].
В Москву посольство Какаша — Тектандера прибыло 9 ноября 1602 г., а по данным австрийского фонда ЦГАДА, 7 ноября. В Кремле оно было принято царем весьма торжест венно 27 ноября. По просьбе Рудольфа царь послал с ними к шаху Аббасу двух своих людей и грамоту. По свидетель ству Тектандера, оба московита и два поляка умерли в но ябре 1603 г. в Казвине [132, 30].
Кто были посланцы царя Бориса, что это была за грамо та, мы узнаем из опубликованного иранским историком Фальсафи письма от августа 1604 г. к Рудольфу II, отправленного царем Борисом в Прагу с возвращавшимся туда из Ирана Тектандером. Царь Борис сообщает в нем о полученной им просьбе римского цесаря о содействии Какашу в отношении не только переезда австрийского посольства через территорию Московского государства, но и воздействия на шаха Аббаса, чтобы тот «с дорогим братом нашим Рудольфом II римским императором установил братские отношения и объединился против султана» [312, 318].
Русские архивы передают содержание грамоты к шаху точнее: Рудольф писал шаху Аббасу «о начатии им войны против турок и с прошением, дабы равномерно и он, шах, с своей стороны, разорвав с турками мир, обратил на них свое оружие» [50, I, 16].
Так выясняется цель посольства Какаша — Тектандера: заключение военного соглашения против Турции, что было ответом Рудольфа на посольство Байата, в 1601 г. посетившего Прагу.
Неизвестно, знал ли об этом Какаш, но Тектандер, по всей видимости, ни в Праге, ни в Москве в задачи посольства не посвящался.
Борис Федорович написал грамоту к шаху так, как просил его Рудольф, и послал ее со своим гонцом, которого отправил вместе с австрийским посольством.
Обо всем этом стало известно из упомянутого письма
386
царя Бориса. В нем сообщалось: «С таким мнением мы отправили господина 8 Ярославского с посольством 9 с большими обязательствами ко двору шаха Ирана» [312, 319].
Здесь выясняется и другое. С указанной грамотой Борис Федорович направил в конце 1602—начале 1603 г. дипломатического гонца Ярославского с толмачом к шаху Аббасу. Об этой миссии сведений в фонде 77 ЦГАДА не сохранилось.
Следовательно, московское правительство в начале 1603г. пыталось повлиять на шахский двор, содействуя предложению австрийского императора Рудольфа II о привлечении Ирана к совместной борьбе против Османской империи, но свою роль в этой борьбе Московское государство, как видно, ограничивало неопределенным обещанием просить шаха Аббаса послать главнокомандующего «на войну с султа ном... и никакого мира с ним [султаном Турции] не заключать. А мы обещаем,— писал царь Борис в Прагу,— в этом случае, когда он [персидский командующий] вступит в войну против султана, мы ему будем оказывать содействие». Какое? Далее царь Борис писал Рудольфу, что обещает «одного из своих подданных Александра грузинского с мно гочисленным войском отправить к нему [главнокомандующему Ирана] в помощь» [312, 319]. К нему «присоединятся правители и другие владельцы соседних с Ираном стран, подчиненные до этого туркам» [312, 319].
Такова была позиция правительства Бориса Федоровича в 1603—1604 гг. по вопросу о вооруженной борьбе с Османской империей. Позиция, как видим, гораздо более осторожная, чем в 1597—1600 гг., когда к шаху Аббасу посылались посольства Тюфякина — Емельянова и Жирового-Засекина с предложениями о подписании военного соглашения про тив Турции.
Объяснения этому надо искать в приближавшемся взрыве недовольства крестьян, ускоренном неурожаями и голодом.
Московское правительство обычно долго не держало иностранные посольства в столице, и посольство Какаша — Тектандера 7 декабря 1602 г. выпроводили в Казань. Здесь оно перезимовало до открытия навигации по Волге.
Выехав 11 мая 1603 г. из Казани, посольство прибыло 27 мая в Астрахань и после месячного удачного плавания по Каспийскому морю 8 июля прибыло в Ленкорань [300, XI, XII; 132, 8—15, 25, 28]. Иранские власти задержали здесь посольство до получения разрешения от шаха на приезд к шахскому двору.
8 Господина — оборот явно европейский, к тому же современный, безусловно принадлежащий перу Фальсафи.
9 С посольством, вернее сказать, с миссией.
13*
387
В Ленкорани от плохой пищи и воды все члены посольства заболели, а Стефан Какаш 25 октября 1608 г. умер невдалеке от этого города в местечке Ланцен. Обязанность вручить шаху грамоту он передал Тектандеру [132, 28—30]. При этом он не наказывал Тектандеру вести с шахским двором какие-либо переговоры. Это дает основание считать, что и Рудольф не поручал их вести Какашу, а использовал его лишь в качестве дипломатического курьера.
Следует заметить, что с датами пребывания Тектандера при шахском дворе не все обстоит благополучно. Так, день кончины Стефана Какаша, даты приезда Тектандера в Казвин (1 ноября), прибытия его к шаху в Тебриз и аудиенции у него (15 декабря) 10 и другие не соответствуют им же приведенной дате прощальной шахской аудиенции (14 ноября) и последующим датам обратного путешествия через Азербайджан и Армению в Астрахань [133, 30, 31, 38, 39].
Часть путешествия Тектандера, совершенного им вместе с шахом и иранскими войсками, была довольно длительной, если верить его словам, что с шахом Аббасом он «обедал раз двадцать..,»[133, 34—37].
На самом же деле прием шахом австрийского посольства не отличался излишней учтивостью, в чем в какой-то степени был повинен сам Тектандер, не искушенный в тонко стях дипломатического церемониала.
По прибытии в Тебриз Тектандер был вызван и препровожден к шаху с такой поспешностью, что не имел возможности не только переодеться с дороги, но и взять с собой грамоты. За ними пришлось послать шахского придворного. Ему Тектандер был вынужден отдать свои ключи от сундука с хранившимися там грамотами и другими посольскими документами.
Состоявшаяся после этого аудиенция у шаха была выдержана в чисто восточном стиле.
Подойдя к шаху, «я пал на колени,— пишет Тектандер в своем описании,— целуя его руки, согласно тому, как меня раньше учил... пристав» [132, 31].
Переданные Тектандером три грамоты шах сам распечатал. Две из них были от германского императора Рудольфа II (на латинском и итальянском языках), а одна от русского царя Бориса.
Красочное описание Тектандером аудиенции у шаха как будто подтверждает тот факт, что в грамоте Рудольфа говорилось о совместной борьбе против турецкого султана.
10 Тектандер писал, что за 12 дней до его прибытия к шаху в Тебриз этот город был отбит у турок [133, 31], тогда как другие источники приурочивают этот факт к августу—сентябрю 1603 г. Беллан датирует 18 раби сани 1012 г., что соответствует 25 сентября 1603 г.
388

После того как шах принял грамоты, к шахскому трону привели пленного турка со связанными руками. Шах Аббас, L тщательно выбрав одну из двух принесенных ему сабель, на I глазах Тектандера «совершенно спокойно, ничуть не изменясь в лице, отрубил ею голову распростертому пред ним Турку, не взирая на его мольбы».
После этого шах многозначительно велел объявить Тектандеру, «что вот как должны поступать христиане с Турками, и что за ним [за шахом] дело не станет» [132, 32].
Таковы косвенные факты, сообщаемые нам Тектандером.
Но прямых фактов о переговорах с шахом относительно во-| енного соглашения против Турции он не дает. В своих рас-! суждениях о причинах ирано-турецкой войны он приписал ее । начало Рудольфу и Борису Годунову, утверждая, что «года три тому назад Великий Князь Московский, по наущению Его Римскаго Императорскаго Величества, убедил ныне царствующаго Шаха открыто объявить войну Туркам...» [132, 34]. Утверждение, явно не соответствующее истине, хотя и основано оно на переговорах Николая Варкача с
I Хаджи Хосровом в 1594 г.
Как реагировал шах Аббас на грамоты Рудольфа и русского царя, неизвестно. Тектандер только пишет, что шах «вместе со мною... посылает... послом Мехти Кули бея... ”, который действительно и выехал с ним через Москву в Евро
I пу. По свидетельству же Беллана, основанному на перейди ских источниках (и вряд ли достоверных), шах Аббас со-
В'гласился принять предложение Рудольфа II о военном союзе против турок. Аналогичное предложение, по словам Беллана, сделал шаху еще в 1602 г. испанский посол Гувеа. Оно было также благоприятно встречено Аббасом I [289, 120, 121].
Шахский посол и Тектандер прибыли 23 марта 1604 г. в
Астрахань. Отсюда без особой задержки их отправили в Ка-I зань. «Здесь мы встретились,— пишет Тектандер,— с персид-। ским посольством, возвращающимся в Персию, которое мой
покойный господин [Стефан Какаш] встретил год тому на-'зад, когда оно направлялось в Московию» [133, 41].
Встреча Тектандера в Казани с шахским послом Лачин-беком могла произойти в конце апреля — в мае 1604 г., так [ как австрийскому представителю потребовалось после осво-
бождения Волги ото льда 40—50 дней, чтобы добраться от Астрахани до Казани, а шахскому послу, чтобы доехать от Москвы до Казани, если он не зимовал в ней или в Нижнем Новгороде, нужно было на это путешествие потратить две-три недели.
11 Беллан же называет его Шах Кули-ханом [289, 121], а Рафаэль Дю Ман — Аббасом Кули-ханом [300, XII].
389
Следовательно, Тектандер мог прибыть в Москву в июле-— августе 1604 г. Отсюда в августе же он выехал на родину, о чем свидетельствует дата пнрьма царя Бориса к Рудольфу.
Из этого можно сделать вывод, что посольство Лачин-бека находилось в столице Московского государства с 28 августа 1603 г. до весны 1604 г. Срок более чем достаточный для переговоров с московским правительством по интересующим обе стороны вопросам. Причем эти переговоры в Москве велись после отправки весной 1603 г. из Казани в Астрахань и в Иран посольства Стефана Какаша, о цели которого Москва была информирована.
Получается, что почти одновременно — в Иране у шаха с австрийцами и в Москве у царя Бориса с Лачин-беком •— велись переговоры о совместной борьбе против Османской империи. Однако ни шах Аббас, ни царь Борис Федорович не разрешали этот вопрос и даже в такой плоскости его не ставили, а отделывались лишь переговорами и обещаниями: шах Аббас посылает ничего не давшую миссию Мехди Кули-бека в Прагу, а московский царь обещает помочь шаху в войне с турками войсками кахетского царя Александра и соседних горских владельцев.
Отсюда можно сделать второй вывод, что в 1603 -1604 гг. не было условий для заключения Лацин-беком договора с Московским государством о воерном союзе против турок. И он не был подписан.
Остается косвенное свидетельство в виде записи в воспоминаниях Тектандера, что весной 1604 г. при встрече его в Казани с Лачин-беком последний ему рассказал, «что Великий князь [царь Борис Федорович] послал их государю, Персидскому шаху несколько тысяч людей, в том числе несколько хороших стрелкрв и несколько крупных пушек для осады крепости Дербента. По словам [иранского]посольства,— писал далее Тектандер,— Великий Князь убедил Шаха Персидского начать войну с турками» [133, 41].
В последнем, кстати сказать, необходимости не было, так как шах Аббас сам начал давно задуманную им войну.
Неверное утверждение Тектандера в одном дает право сомневаться и в другом, а именно: что Москва послала войска и пушки для осады Дербента. А может быть, не для осады, а вообще под Дербент, т. е. в Северный Дагестан, против Тарковского шамхала?
Сообщение Тектандера основано на высказывании Лачин-бека, утверждавшего вопреки истине, что Борис Годунов был инициатором ирано-турецкой войны 1603—1612 гг. В подтверждение этого приведен факт сомнительного зндурния — направление русской рати для осады Дербента.
В действительности все обстояло иначе. Войну с турками щах Аббас готовил давно, выжидая подходящего момента для ее начала. Московское же правительство использовало ее как благоприятный фактор в планах активизации своей кавказской политики, в первую очередь против Тарковского щамхала, а также, чтобы поддержать кахетского царя Александра в борьбе против Ирана и Турции и усилить русское влияние в Грузии. Об этом на протяжении ряда лет велись переговоры между Кахетией и Москвой. В 1601 г. русские послы И. А. Нащокин и И. Леонтьев договаривались с царем Александром о совместных военных действиях воеводы И. П. Ромодановского с грузинскими войсками, чтобы заранее «приговоря срок, с твоими людми сшедчися,—говорили они Александру,— над Шевкалом промышляти вместе, чтоб над ним поиск учинит...». Обусловлена была и цель похода проникновение русского влияния в Закавказье, т. е. «дорогу очистить, куда нашего царского величества послом и посланником к тебе, Александру царю, ходити» [51, 332, ’333].
Факт предварительных переговоров о походе в Дагестан подтверждает и Н. Т. Накашидзе. На основании грузинских источников он пишет, что «командующий русским отрядом на Северном Кавказе Бутурлин и царевич Георгий [Юрий] 12 требовали похода против Шамхала...», но Александр колебался [180, 49—50] и не послал войска под Тарки.
Авторы «Русско-дагестанских отношений» утверждают, не указывая источника, что шах Аббас в 1599 г. возобновил Переговоры с Московским государством, в результате которых Борис Годунов отправил войска якобы для изгнания турок из Дагестана [59, 9].
Архивных данных об этом в нашем распоряжении нет, Но не исключено, что правительство Бориса Федоровича планировало, кроме Сунжи и Койсы, захват Тарков и постройку там третьего военного острога, а четвертого в Буйнаке, на реке Сулак, которые прочнее обеспечили бы безопасность сухопутного пути с реки Терек в Грузию и Закавказье. Об этом свидетельствует, основываясь на архивных документах, русский историк М, М. Щербатов. Он пишет, чтобы «зажать горцев черкесов...» и пресечь их грабежи, Московское государство решило «построить крепости в Тарку и Андреевой деревне».
12 Кахетский царь Александр находился в это время с лучшими своими войсками в армии шаха, выступившего против турок. Только в январе 1605 г. шах Аббас отпустил Александра в Кахетию, где 12 марта Александр был убит своим сыном Константином по приказу шаха [80, 48—50]. Т‘
391

С этой целью в марте 1604 г. был организован поход в Северный Дагестан. Из Москвы было отправлено три полка стрельцов, всего около 10 000 человек во главе с воеводами И. М. Бутурлиным и О. Т. Плещеевым. Они укрепили остроги на Сунже и Койсе и взяли Тарки, но восставшие горские племена и турки уговорили их покинуть резиденцию шамха-ла. При отступлении две трети отряда были вероломно уничтожены кумыками. Остатки под командованием В. В. Мо сальского отступили в Терки 1280, VII, ч. 188] 13.
Неудача похода не столько помогла шаху в войне против турок, сколько создала предпосылки для осуществления им акции против Александра и его сына Георгия — проводников русского влияния в Кахетии.
Однако от такого использования Московским правительством благоприятно сложившихся обстоятельств для активизации русской политики на Кавказе до начала военных действий против турок под Дербентом и до военного договора с Лачин-беком — дистанция огромного размера. Советский же историк А. П. Новосельцев сделал другой вывод. Ссылаясь на «Путешествия...» Тектандера, он писал: «В 1602 г. иранское посольство в Москве заключило, наконец, договор, предусматривающий совместные военные действия против Турции; русские войска должны были двинуться через владения шамхала на Дербент, где стоял турецкий гарнизон» [188, 456].
С таким положением согласиться нельзя, так как оно построено на косвенных и недостоверных данных. Во-первых, приведенная А. П. Новосельцевым дата заключения союзного договора — 1602 г. не соответствует времени пребывания посольства Лачин-бека в Москве. Возможно, здесь кроется опечатка? Во-вторых, подробно инструктируя 19 июня 1604 г. своего пристава Ивана Судокова, Посольский приказ ни слова не сказал о какой-либо договоренности с ним о совместной борьбе против Османской империи [40, 847—850]. В-третьпх, если бы договор в 1603 г. или в 1604 г. был заключен, он обязательно нашел бы отражение в последующих политических взаимоотношениях Московского государства с Сефевидским Ираном. При тщательном изучении последующих архивных документов фонда «Сношения России с Персией» эпохи Аббаса I (1587—1629) и более позднего периода не обнаружено даже намека на то, что такое соглашение с Ираном против Османской империи было заключено.
13 Е. Н. Кушева сообщает подробности, как Бутурлин под давлением превосходящих сил кумыков и турок был вынужден договариваться об отступлении из Тарков [149, 287, 288], но турецкий паша не сдержал обещания — «выпустить на Терек здорово...» и вероломно напал на отступающих.
392
К тому же, будь оно подписано, Посольский приказ, подробно инструктируя в 1606 г. своего посла к шаху Аббасу И. П. Ромодановского, обязательно сослался бы на столь важный документ. В наказе же Ромодановскому об этом нет ни слова.
И последнее. Не мог царь Борис не сообщить о таком факте Рудольфу, потенциальному союзнику, в упомянутом письме от августа 1604 г., посланном через Тектандера [312, 318].
То же следует сказать и в отношении похода русской рати в 1604 г. якобы на Дербент. В наказе Ромодановскому говорится, что летом 1604 г. Борис Федорович послал рать против кумыков Тарковского шамхала, чтобы наказать их за нападения на Кахетию, совершаемые по приказу турецкого султана [35, 1—24; 51, 571—576].
Кроме того, следует учитывать, что военный демарш против Тарковского шамхала —- союзника турецкого султана Ахмеда I (1603—1617) был косвенной помощью шаху Аббасу в его войне 1603—1612 гг. против Османской империи, и московское правительство тесно связывало его с этой войной.
Незначительное количество войск (три полка), посланных из Москвы в Дагестан, говорит о мелких, местных тактических целях этого похода. Карательную экспедицию против Тарковского шамхала с тремя полками можно начать, но нельзя начинать с такими мизерными силами большую войну с Турцией в Дагестане. Умный и опытный царь Борис не мог этого сделать.
Более того, если бы Бутурлин начинал войну в Дагестане против турок, он всячески стремился бы к установлению Мирного контакта с Тарковским шамхалом, добиваясь беспрепятственного прохода своей рати через его владения к Дербенту, где находился турецкий гарнизон. Добивался бы он этого и через шахский двор, чтобы последний воздействовал на своего вассала — шамхала, если не в форме военной помощи русским войскам, то хотя бы в каком-либо содействии по проходу Бутурлина к Дербенту или, по меньшей мере, в непрепятствовании русскому походу.
На самом же деле все было иначе. Бутурлин и Плещеев сразу начали военные действия против кумыков, захватили Тарки и т. д.
Вот почему можно считать установленным, что с Лачин-беком договор в Москве заключен не был ни в 1603, ни в 1604 гг. Тем более, вряд ли шах Аббас стал бы поручать рМу подписывать военное соглашение с компенсацией Московскому государству в виде Баку и Дербента, когда шахская аРмия так успешно начала военные действия против турок,
393
и у шаха созрели планы ликвидации русского влияния в хетии и превращения Восточной Грузцц в мусульманское ханство.
На необоснованность заключения А. II. Новосельцева обратила внимание в 1963 г. и Е. Н. Кушева — исследователь истории народов Северного Кавказа и взаимоотношений их с соседними странами. Она считает, что сообщение Тектандера, на котором А. П. Новосельцев построил вывод о заключении упомянутого договора, «не вполне ясно». При этом, по ее мнению, совершенно правильному и с нашей точки зрения, связь между военными действиями Московского государства на Кавказе в 1604—1605 гг. с турецко-иранской вой ной и русско-иранскими переговорами «не вызывает сомнений» [149, 286].
Поэтому не исключено, что Лачин-бек договорился в Москве (с переносом окончательного завершения вопроса до встречи следующих послов, как это делалось неоднократно) о военной помощи шаху в виде усиления военных острогов на ирано-русской границе и о мерах, против протурецки настроенного шамхала. В силу такой договоренности русская сторона и организовала в 1604—1605 гг. поход в Дагестан.
Какова была его цель? Очевидно, это был очередной план активизации русской политики на Кавказе с целью укрепления в Северном Дагестане, обеспечения безопасности прямого пути в Грузию и освобождения от турецкого контроля над морским путем из Астрахани в Иран.
То, что с Лачин-беком велись переговоры о Грузии и об участии ее в войне против Турции, подтверждает С. А. Бе локуров. Он пишет, что Александр должен быть «у шаха в рати, а поволил [его] на то царь Борис, хотечи быти с Аббас шаховым величеством в любви и братстве на веки неподвижно...» [51, 575, 576]. !
Другими словами, русский царь в 1601—1603 гг. якобы за ставлял Александра выступать против турок на стороне иранского шаха.
Н. Т. Накашидзе придерживается иного мнения. В своей работе по русско-грузинским отношениям в XVII в. он не от разил ни этого факта, ни того, что Александр в какой-то мере был обязан выступить вместе с русскими войсками против шамхала и турок в 1604—1605 гг. в Дагестане. Одна ко Накашидзе признает, что командующий русскими войсками Бутурлин и царевич Георгий требовали от Александр3 похода против Тарковского шамхала. Тот не согласился, ибо это означало бы войну с Турцией, войска которой находились в тесном взаимодействии с шамхалом, из чего НакашиД' зе сделал вывод, что это привело к гибели и Александра и его сына |’еоргия от руки исполнителя шахской воли КоН'
394
стантина [180, 50]. Умолчал автор и о том, что «нерешительность» кахетского царя была в известной мере причиной неудачи похода Бутурлина — Плещеева и гибели 7 тыс. человек русской рати.
Шах Аббас хотя бы временно, но был заинтересован в активизации политики Московского государства на Кавказе, так как это гарантировало его от прохода через северную границу Ирана турецких войск и крымско-татарской конницы в тыл шахской армии, действовавшей против туррк в Ширване и Азербайджане.
Вместе с тем это не мешало шаху, по мере изменения обстановки, изменять свою позицию и свое отношение к подобным акциям Московского государства в отношении Дагестана и Грузии.
* * *
Из-за отсутствия архивных данных не удалось установить непосредственную связь между шахским посольством Лачин-бека и русским посольством А. Ф. Жирового-Засекина.
Зимой и весной 1603—1604 гг. Лачин-бек вел переговоры с московским правительством о начатой шахом войне с турками и, возможно, добивался помощи от московского правительства.
Однако можно считать установленным, что с Лачин-беком в Москве военно-политический договор против Турции заключен не был.
Переговоры с Лачин-беком завершились обещанием московского правительства, активизировавшего свою политику на Северном Кавказе, выступить против протурецки настроенного тарковского шамхала.
Весной 1604 г. был организован поход Бутурлина — Плещеева, который окончился неудачей отчасти потому, что ка-хетскпй царь Александр не прислал свои войска на помощь Бутурлину под Тарки.
Провал дагестанского похода привел к ослаблению русских позиций на Кавказе, что было на руку шаху Аббасу, так как укрепляло его влияние на тарковского шамхала и создавало благоприятные условия для ликвидации русского влияния в Грузии и Армении и для уничтожения государственной самостоятельности Восточной Грузии, в первую очередь Кахетии и Картли.
Этот благоприятный шанс щах Аббас использовал в марте 1605 г.
395
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПО ПЕРИОДУ 1594—1604 гг.
Этот десятилетний период русско-иранских отношений характеризуется большей дипломатической активностью русской стороны, хотя число посольств с обеих сторон было равным — по три с каждой, если не считать четвертого Иран ского посольства — миссии Анди-бека (1597—1601 гг.), признанной Посольским приказом недействительной.
Со стороны Ирана посетили Москву посольства Пакизе Имам Кули-бека (1596 -1597 гг.), Пер Кули-бека (1599— 1601 гг.) и Лачин-бека (1603—1604 гг.). В Иран были направлены русские посольства А. Д. Звенигородского (1594— 1595 гг), В. В. Тюфякина (1597—1599 гг.) и А. Ф. Жирово го-Засекина (1600—1601 гг.).
В военном, экономическом и политическом отношении Московское государство и Сефевидский Иран за 1595 1604 гг. значительно усилились, что позволило шаху Аббасу успешно закончить борьбу против Шейбанидов и узбекской опасности, деятельно готовиться к войне с Турцией и ожидать благоприятного момента для ее начала
Московское государство, успешно закончив в мае 1595 г. войну со Швецией за выход в Балтийское море, смогло несколько активизировать борьбу против Турции и Крыма.
Следовательно, дипломатические взаимоотношения Московского и Иранского государства в 1594—1604 гг. основывались на усилении мощи обоих государств с общей целевой направленностью — активизацией борьбы против Осман ской империи.
Однако только у русской стороны эта целенаправленность приняла конкретную форму, вылившись в стремление объединить военные силы для борьбы с Турцией. С этой целью в Иран из Москвы было направлено в 1597 г. посольство В. В. Тюфякина — С. Емельянова, а после его неудачи, в 1600 г,—г посольство А Ф. Жирового-Засекина. Оба посла везли проекты военного соглашения против Турции и торгового договора. Посольство Тюфякина не достигло цели, потому что в пути погибли оба посла и «править посольст во» было некому, а о посольстве Жирового-Засекина в ЦГАДА не сохранилось архивных материалов, из которых можно было бы узнать, выехало оно из Астрахани в Иран Или нет. Не исключено, что посольство было отозвано из Астрахани в Москву в апреле 1601 г.
Используя благоприятное стечение обстоятельств, т. е. значительное в конце XVI в. ослабление Турции в силу внутренних неурядиц и крестьянских восстаний, шах Аббас в 1602—1603 гг. начал успешные военные действия против Османской империи. При этом он не сделал каких-либо пред-396
ложений московскому правительству о совместной борьбе против турок, не считая посольство Лачин бека. Однако в архивах о нем нет достаточно проверенных сведений, чтобы | можно было это утверждать.
Из иранских посольств только посольство Пакизе Имам Кули-бека (1596—1597 гг ) можно назвать ответным на по-। сольство Звенигородского, которое было направлено в Иран московским правительством с целью изучения там политической обстановки и выяснения истинных намерений шахского правительства в отношении Турции и возможностей привлечения Сефевидского Ирана к участию в антитурецкой европейской лиге, переговоры с представителями которой у русской стороны в 1593—1594 гг. имели некоторый успех.
Информация Звенигородского, возвратившегося в Москву в конце 1595 г., об иранских делах не давала повода московскому правительству для оптимизма в оценке организуемой совместно с Ираном борьбы против турок. Борис Годунов, очевидно переоценивавший результаты своих переговоров об общеевропейской антитурецкой коалиции, решил сделать конкретное предложение шаху Аббасу о заключении с ним союзного договора против турок.
Лишь случайно, в силу трагических обстоятельств шах не узнал об этом предложении через посольства В. В. Тюфякина и С. Емельянова, и шахское посольство Пер Кули-бека в 1599 г. продолжало ту же линию — ведение неопределенных переговоров о борьбе «заодин» против Турции без каких-либо конкретных предложений. Невзирая на это, Борис Годунов, став в 1598 г. царем, сделал вторую попытку через посольство Жирового-Засекина заключить с Ираном договор 1 ротив Турции. Результаты этого посольства неизвестны.
Возникает вопрос, решалось ли московское правительство на войну с Османской империей, когда предлагало Ирану военный союз против нее.
Очевидно, да! Но возможно и другое - оно рассчитывало на общеевропейскую коалицию, а планы своих военных действий ограничивало походом русской рати в Дагестан для достижения своих целей в этом районе.
Однако то, что московское правительство, очевидно, отозвало летом 1601 г. свое посольство из Астрахани, означало его отказ от линии на заключение военного союза с Ираном против Турции.
Если же допустить, что посольство Жирового-Засекина все же посетило Иран и выполнило свою миссию, тогда возможно, что его логическим продолжением было шахское посольство Лачин-бека (1603—1604 гг.) с его переговорами о военном соглашении против Османской империи. Однако это Только гипотеза.
397
Почти полное отсутствие архивных материалов о посольстве Лачин-бека, скудость и отрывочность данных иностранных источников о нем не позволяют согласиться с мнением некоторых советских историков о том, что Лачин-бек в 1602 г. заключил в Москве военный договор против Турции.
Притом нельзя исключать того, что он в конце 1603 или в начале 1604 г. добился от царя Бориса Федоровича какого-то устного обещания об оказании военной помощи Сефе-видскому Ирану, предоставляя которую .московское правительство преследовало свою прежнюю цель — проникновение в Дагестан и Восточную Грузию. Для этого летом 1604 г. из Москвы было отправлено три полка (10 тыс. стрельцов) во главе с воеводами И. М. Бутурлиным и О. Т. Плещеевым. Поход потерпел неудачу, и русская рать, потеряв две трети состава, отступила к реке Тереку.
Объективно не столько поход Бутурлина — Плещеева помог шаху Аббасу в войне против турок, сколько неудача похода содействовала его решению начать борьбу против распространения русского влияний' в Восточной Грузии.
Так, непредвиденные обстоятельства не дали возможности русской стороне узнать в 1597—1601 гг. действительное отношение шаха Аббаса к вопросу о заключении союзного договора против Турции. С другой стороны, факты показывают, что шах Аббас, начав войну с Турцией, не принял мер к заключению такого союза, ограничиваясь русской военной помощью на северной границе от прохода через нее в Иран турецких войск и крымско-татарской конницы.
Такая политика шахского двора объясняется его опасениями проникновения влияния северного соседа в Дагестан, а еще более, установления через Дагестан непосредственных связей с единоверными народами Грузии и Армении.
В то же время к началу ирано-турецкой войны шахский двор не получил военной помощи от европейских держав, за исключением только что упомянутой помощи Русского государства. В этом выразился крах внешней политики шаха в отношении западноевропейских держав. Приписываемая ему иранскими и другими историками крупная роль в конструк тивной деятельности по организации всеевропейской антитурецкой коалиции оказалась мифом.
К этому выводу должен был прийти и У. X. Наджарян в своем автореферате докторской диссертации, хотя до этого утверждал, что Иран в эти годы «занимал прочное международное положение...», так как шах поддерживал «хорошие отношения со многими европейскими дворами» [178, 42]. Однако обмен любезностями через посольства с тремя-четырьмя европейскими государствами еще не говорил о прочных международных позициях Ирана в Европе.
Раздел IV
ПЕРЕРЫВ В РУССКО-ИРАНСКИХ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЯХ В ПЕРИрД КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ И ИНОСТРАННОЙ ИНТЕРВЕНЦИИ В РОССИИ (1604—1612 гг.)
1
Глава Kill
МЕРЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА ВАСИЛИЯ ШУЙСКОГО ПО ЗАЩИТЕ ГРУЗИИ ОТ АССИМИЛЯТОРСКОЙ ПОЛИТИКИ ИРАНА
ПОСОЛЬСТВО И. П. РОМОДАНОВСКОГО (1606—1607 тг.)
Положение в Европе к началу XVII столетия характеризовалось ослаблением турецкой активности в отношении западных держав. «К концу XVI в. напор турок на владения [Габсбургского дома ослабел...» — констатирует «История дипломатии» [122, 273]. Воспользовавшись этим, Австрия I стремилась укрепить свое господство в Европе, что в свою очередь привело к длительному франко-австрийскому конф-| ликту.
Такое положение было выгодно как для Иранского, так и для Московского государства; для последнего особенно, по-| скольку оно было ослаблено социально-политическим кризи-сом внутри страны.
Три неурожайных года подряд (1601—1604) и последовавшие за ними голод и спекуляция хлебом привели к взры-ву накопившегося за долгие годы недовольства крестьян и [городской бедноты. Напряженная обстановка усугублялась I междоусобицей в правящих кругах Московского государства, ' усилившейся в связи с внезапной смертью царя Бориса Фе-। доровича 13 апреля 1605 г., а также интригами Речи Посполитой, с территории которой при ее поддержке началось вмешательство во внутренние дела Московского государства. I Г Правящие круги Польши помогли Григорию Отрепьеву, выдававшему себя за царевича Дмитрия, якобы сына царя [Федора, захватить 20 июня 1605 г. столицу Московского го-|сударства. Однако недовольство пропольской политикой Лжедмитрия привело 17 мая 1606 г. к народному восстанию в [Москве и к свержению самозванца. Через два дня (19 мая) бояре-заговорщики избрали царем Василия Ивановича Шуйского (1606—1610 ), с которым с 1607 г. вел борьбу Лже-' Дмитрий II. Борьба разрасталась. С 1610 г. началась интервенция, сначала польская, потом шведская. Воцарилась анархия и разруха. Нормальные функции государственного аппарата оказались нарушенными. Власти не могли обеспечить [безопасности ни путей сообщения, ни торговли. Невозмож-
401.
ними стали дипломатические и торговые сношения с иност ранными государствами, в том числе и с Ираном, несмотря на попытки шахского двора возобновить их в 1605—1612 гг.
Другое положение было у Иранского государства. В результате гражданских и военных реформ шаха Аббаса Иран к началу XVII в. окреп, освободился от узбекской угрозы и приступил к осуществлению двух задач: отвоеванию у турок иранских земель и Грузии и к борьбе против русского влияния в Закавказье, за превращение Восточной Грузии в мусульманское ханство. В 1603 г. шахский двор начал военные действия против Турции. Шах Аббас воспользовался тем, что мощь Османской империи «была подорвана хозяйственным упадком, военными неудачами в Европе, феодальными междоусобицами и большим восстанием... джелалиев... Турецкое войско было настолько деморализовано, что началось дезертирство и даже отдельные части его переходили на службу к шаху Аббасу. » [204, 274; 129, 403].
Узнав, что турецкий наместник Тебриза Али паша объявил себя независимым, шах отдал приказ захватить столицу Азербайджана. После 20 дней осады 16 октября 1603 г. Тебриз был взят [294, 309; 234, 44] *.
Османской империи была не по силам война на три фронта: внутри страны, на западе и на востоке. Еще Ф. Эн гельс отмечал уменьшение в конце XVI в. не только наступательной, но и оборонительной силы турок [10, 17].
Потери на востоке, внутренние неурядицы и зашедшая в тупик затяжная война с Австрией вынудили Турцию просить мира. 11 ноября 1606 г. в Ситватороке был подписан мирный договор, по которому турки не только ничего не приобрели в территориальном отношении, но и были вынуждены отказаться от уплаты Австрией ежегодной дани в размере 30 тыс. дукатов [294, 326; 292, 239, 240].
Выйдя из войны на западе, Турция перебросила освобо дившиеся войска из Трансильвании в Анатолию, рассчитывая погасить основной очаг крестьянских восстаний. Великий везир Мурад паша весной 1607 г разбил 40-тысячную армию Джанбулада оглы, захватил Алеппо и обширные районы Малой Азии, такие, как Кония, Адана и др.
В результате, по свидетельству Беллана, «шах Аббас почувствовал появившуюся угрозу нового турецкого вторжения в Иран» [289, 172, 173]
Угрожающая обстановка заставила Сефевидское государство активизироваться в поисках союзников для борьбы против Османской империи. Такими союзниками могли быть за-
1 По данным Джона Малькольма, Тебриз взят 6 июня 1603 г [299, .538].
402
падноевропейские и Московское государства. Однако с вы ходом Австрии из войны политическая обстановка в Европе изменилась. В Московском же государстве начались волнения. В 1607 г. шах Аббас посылает в Европу джульфийского купца Шиоша [69, 1 —168], а 12 февраля 1608 г. в Прагу, Мадрид и Лондон — англичанина Роберта Ширли [289, 173]. Беллан не сообщает, что с Ширли был отправлен в Москву Амир Али-бек с поручением вести переговоры о военной помощи против Турции. Неизвестно лишь, каковы были полномочия у Амир Али-бека. Учитывая прежнюю практику, можно предположить, что не очень обширные. Но он не смог и их использовать ввиду неурядиц в Московском государстве.
Несмотря на то что Антони Ширли, посланный в 1599 г., не оправдал доверия шаха Аббаса и к 1605 г. не вернулся из Европы в Иран вместе с посольством Хосейн Али-бека Байата, брат его Роберт честно служил в иранской армии, содействуя ее перевооружению и обучению. Более того, он отличился 6 ноября 1605 г.2 в битве с турками в долине Чалдиран (около Хоя), где командовал отрядом из 300 кавалеристов и был трижды ранен. Здесь армия Джингале заде в 100 тыс. человек была разбита шахом Аббасом и потеряла 20 тыс. убитыми [289, 141 —145]. В 1607 г. шах Аббас женил Роберта Ширли на дочери черкесского вождя Исмаил-хана [300, XV, XVI; 299, 539], после чего послал его в Европу, ибо, как пишет иранский историк Байани, Роберт Ширли «всегда был предан службе Ирана...»
Шах поручил Роберту Ширли сделать «новую попытку объединения европейских государств в Лигу против Османской империи и в то же время, пользуясь случаем, заключить торговый договор, более выгодный для своего народа» [288, 67; 289, 273]. Выехав из Исфахана 12 февраля 1608 г., Роберт Ширли и Ченгиз-бек Румлу «пересекли Россию и прибыли в Краков, где были торжественно приняты Сигизмундом III...». В июне 1609 г. они находились в Праге, потом в Риме и в январе 1610 г. в Мадриде [288, 63].
Согласно иностранным источникам, Роберт Ширли сумел проехать в Краков через русскую территорию, несмотря на смуту и разруху в Московском государстве. Путь его пролегал из Астрахани к Москве по Волге, а от Москвы на Смоленск. Это произошло в конце 1608 или начале 1609 г., то есть в период наиболее острой борьбы Шуйского с Лжедмитрием II. Последний, как известно, «сидел» в Тушине под Москвой с 1 июня 1608 г. до 29 декабря 1609 г. [134, III, XII, II, 49 и III, XII, III, 112].
2 25 джумада аль-ахира 1014 г. Беллан перевел как 2 ноября 1605 г., тогда как, согласно таблицам В. В. Цыбульского, это должно соответствовать 6 ноября.
403
Не исключено, что Ширли не достиг Москвы, а был перехвачен тушинцами и попал к полякам, а они отправили его к своему королю. Такое предположение подтверждается рассказом иранского посла Амир Али-бека.
В июне 1608 г. к шаху Аббасу прибыл посол испанского короля Антонио де Гувеа. Он сообщил, что посланный в Мадрид шахский посол Пакизе Имам Кули-бек, выехавший вместе с португальским послом Луи Перейра де Ласерда3, в столицу Испании к январю 1607 г. еще не прибыл, и Гувеа о нем ничего не мог сказать [289, 174].
С чем приехал Гувеа к шаху Аббасу и какие вел перего воры? Согласно одним источникам, выезжая из Исфахана в ноябре 1608 г., Гувеа получил от шаха наказ добиваться от Филиппа III (1598—1621) «обещания в вопросе о союзе против турок...» [288, 67]; по другим же источникам, Гувеа имел довольно неопределенные предложения в отношении борьбы с турками, на что получил следующий ответ: шах просил пе редать испанскому королю, что он надеется, что Филипп III будет продолжать «доставлять беспокойство туркам, как и прежде...» и т. д.
По данным Беллана, Ченгиз-бек румлу был направлен в Испанию с Робертом Ширли [289, 174, 175] в качестве сопро вождающего. Для коммерческих операций, так интересовав ших шаха Аббаса, с ними послали армянского купца из Новой Джульфы, Ходжа Сафара [253, 86].
В конце 1608 г. шахский двор вспомнил, что он не поздравил возведенного три года назад на трон нового индийского императора — Джахангира (1605—1627). Решено было прозондировать вопрос о возможности использовать Индию в войне против Османской империи. Под предлогом поздравления Джахангира с восшествием на трон, весной 1609 г. в Индию снарядили посольство Али Султана Талеш с ценными подарками (50 арабских коней, шубы из русских черных лисиц и т. д.) [289, 181].
После 1609 г. в ирано-турецкой войне наступил период относительного затишья, обусловленного тем, что шах Аббас отвоевав у турок все, что собирался захватить в первую очередь4 *, не проявлял активности. Турция же после Ситва-торокского мира с Австрией была занята переброской войск с фронта внутрь страны, против крестьянского движения. На
3 Луи Перейра де Ласерда вместе с возвратившимся из Испании иранским послом Хосейн Али-беком Байатом прибыл 26 октября 1604 г. к шаху Аббасу, находившемуся с армией под Карсом. Весной 1605 г. Ласерда был отправлен вместе с Пакизе Имам Кули-беком морским путем в Испанию [289, 134—136].
4 Во вторую очередь предполагалось захватить Мосул, Багдад, Басру
и священные города (Кербела и Неджеф).
404
время борьбы с джелалийцами турецкому военному командованию пришлось оставить свои захватнические планы в отношении Ирана.
В течение 1609—1612 гг. шахский двор не направлял новых послов за границу, ожидая результатов от своих прежних посольств. Исключением было отправление в конце 1611 г. католического монаха Тадеуса в Рим [284, 72].
Переговоры всех послов, посланников и посланцев в Европе и в Московском государстве о заключении военного союза против Турции тоже не дали результатов. Правда, в отношении торговых соглашений были достигнуты определенные успехи, приведшие к увеличению вывоза иранского шел-да-сырца в Европу.
Безрезультатность политических переговоров иранских посольств объясняется несколькими причинами. Одна из них заключается в том, что с момента выезда послов из своего государства до их возвращения обычно проходило лет пять и более 5. За такой длительный срок политическая обстановка в Иране и в Европе менялась настолько, что дипломатические предложения утрачивали свое значение. К тому же противоречия среди европейских держав в первом десятилетии XVII в. были настолько велики, что даже опасность турецкого вторжения не могла объединить их на более или менее длительный срок. Нельзя отбрасывать и того, что некоторые европейские государства, такие, как Испания, Франция, Голландия, Англия и другие, были слишком заинтересованы в левантийской торговле, всецело зависившей от турок.
Этого не учитывают иранские авторы по истории ираноевропейских отношений Хекмет, Байани и другие, а также исследователь жизни и деятельности Аббаса I Насролла Фальсафи. Если первый из них считает, что Ситваторокский мирный договор 1606 г. был следствием только «иранского наступления», а Байани всерьез приписывает Аббасу I идею «объединения европейских государей в лигу против Оттоманской империи...» [296, 34; 288, 67], то Фальсафи в своем четырехтомном панегирике, высоко оценивая дипломатические успехи шаха Аббаса I в Европе, сообщает, что шах добился организации военного союза против Османской империи и что была достигнута договоренность о совместном выступлении европейских держав против Турции [311, 67]. 6
6 Так, например, посольство Хосейн Али-бека Байата выехало из Ирана в 1599 г., а вернулось в 1605 г.; Пакизе Имам Кули-бек, выехавший из Исфахана в начале 1605 г., не достиг Мадрида к январю 1607 г. Посольство Роберта Ширли отправилось из Исфахана 12 февраля 1608 г., вернулся же Ширли в Иран летом 1615 г., а Ченгиз-бек Румлу — в 1614 г. На путешествие в Московское государство и обратно тратилось от полутора до трех лет.
405
Но Фальсафи не приводит конкретных фактов этой договоренности, так как их не существует. При этом он умалчивает о небезызвестном ему факте признания краха шахской политики в Европе, выразившегося в казни в 1614 г. шахского посла в Европу Ченгиз-бека Румлу. Аббас 1 обвинил его в «пассивности в делах миссии» Роберта Ширли, одного из своих главных послов к европейским государям. А ведь шах Аббас вел переговоры с европейскими странами не только через своих посланцев — дипломатов и купцов, но и через присылаемые к нему миссии — политические и духовные. В 1608 г. у шаха в Исфахане побывал посол Павла V, который также вел переговоры о совместной борьбе с турками, но дальше слов и пожеланий вопрос не двигался.
Чем же все-таки обусловливался неуспех западной политики шаха Аббаса? Помимо соображений о длительности переездов в Европу немаловажную роль сыграло то, что шахский двор не снабжал своих агентов соответствующими полномочиями на переговоры, а главное, на подписание соглашений. Если они не давались шахским двором своим ближним людям — послам, направляемым в Москву и в Европу, то что мог дать шах армянскому купцу из Новой Джульфы, а тем более августинскому миссионеру или таким чужеземцам, как Антони или Роберт Ширли? [288, 9]. Разумеется, безуспешность переговоров с европейскими державами объясняется не только отсутствием полномочий у иранских послов, но, очевидно, и нежеланием шаха Аббаса всерьез вести эти переговоры. Шах Аббас, как и его представители в Москве, предлагал общую формулу — «быть за один», «быть врагом врагов» и т. д. — и уклонялся от определенных обязательств, используя любые благоприятные обстоятельства, если они помогали Ирану в борьбе против турок, как, например, закрытие русской ратью границы на Тереке.
Напрашивается вывод: начиная войну 1603—1612 гг„ шах Аббас считал, полагаясь на созданную им новую армию, что, кроме русской помощи, выражавшейся в обеспечении безопасности северных границ Ирана, никакой другой воен ной помощи ему в войне против Турции не нужно.
Иранская историография придерживается крайней позиции, превознося «Великого Аббаса» и считая победы иранской армии заслугой шаха. Армянский историк У. X. НаД-жарян стоит на противоположной позиции, утверждая, что первые победы иранской армии объясняются не столько вышеперечисленными реформами6, сколько тяжелым внутрен ним и внешним положением Турции [178, 43]. 6
6 Следовательно, и военной реформой о создании постоянной армии, вооруженной артиллерией и огнестрельным оружием, подчиненной центральному правительству.
406
Нам кажется, что истина находится там, где учтены оба фактора. Заслуга шаха Аббаса I заключается в том, что он создал новую армию, способную бороться и побеждать турецкую янычарскую пехоту. Эта армия сохранила свое преимущество перед турками не только на первом этапе войны, но и на последнем, вынудив турецкого султана Ахмеда I в 1612 г. подписать не легкий для него мирный договор и уступить иранские территории, завоеванные в войне 1578— 1590 гг. Более того, в 1618—1619 гг. та же иранская армия отбила военную попытку турок пересмотреть договор 1612г.
Шах Аббас, как государственный деятель, проявил мудрость, выбрав благоприятный момент' для начала войны (1603 г.), когда Турция оказалась ослабленной и когда, как пишет иранский историк Хекмат, «вследствие анархии в Турции только два генерал-губернаторства признавали власть Порты...» [296, 34].
Нельзя забывать и того, что турецкие власти на занятых территориях Ирана, Грузин и Армении ввели «жесточайший режим» [186, 121], озлобивший местное население против завоевателей и определивший его сочувствие и помощь наступавшим шахским войскам.
Таковы общие контуры ирано-европейских и ирано-турецких отношений в рассматриваемый период 1604—1612 гг. Они служат фоном к тем немногим русско-иранским дипломатическим связям, которые удается проследить, используя немногочисленные уцелевшие архивные документы о русско-иранских отношениях первого десятилетия XVII в.
* * *
17 мая 1606 г. в результате народного восстания в Москве был свергнут Лжедмитрий I. По образному выражению Н. М. Карамзина, 19 мая 1606 г. «сонмом клевретов» был избран царем Василий Иванович Шуйский [134, III, XII, I, 1]. За короткий период — менее года — добившись успехов в борьбе против восставшего крестьянства, он сумел несколько упорядочить дела государства и даже восстанррить дипломатические связи с некоторыми европейскими державами и Крымом. Была предпринят^ попытка установить политические отношения и с Ираном.
Этому предшествовали следующие события. Послы щаха Аббаса летом или осенью 1605 г. узнали в Астрахани, что под видом купца скрывается посол из Кахетии. Его послали к русскому царю после того, как омусульманенный грузинский царевич Константин 12 марта 1605 г. убил отца — царя Александра II и своего брата, наследника престола Георгия (Юрия) и вторгся с шахщдаи войсками в Кахетию, чтобы
407
управлять ею. «Шах Аббас заставил кахетского царевича Константина...,— пишут грузинские историки Месхиа и Цин-цадзе,—убить своего отца, царя Александра, и брата Георгия, придерживавшихся русской ориентации» [169,63; 180,50]
Используя ослабление Московского государства, шах Аббас приступил к превращению Кахетии в мусульманское ханство, пишет современный исследователь грузино-иранских отношений Н. Т. Накашидзе [180, 50]. 12 марта 1605 г. в столице Кахетии Загеме был убит Александр II и его наследник Георгий. Об этом убийстве сообщает нам С. А. Белокуров на основании статейного списка московских послов М. И. Татищева и А. Иванова. Они уведомили Москву: «Олександра царя и сына Юрья царя же убили кизылбаши перед Константином7, перед государевы послы; и головы их послали к шаху» [51, 484, 571]. Убийство произошло перед самым приемом русских послов.
Другой грузинский историк, И. Бердзенишвили, писал, что «шах организовал» убийство, чтобы избавиться от «Александра II, горячего сторонника союза с Россией...» [81, 148].
Н. Т. Накашидзе говорит еще определеннее: «Шах приказал Константину убить отца и брата» [180, 50].
Е. Н. Кушева высказывается сдержаннее, заявляя, что Александр и Георгий «были убиты, очевидно, по приказанию' шаха...» [149, 288].
Несмотря на то что Константин в разговоре с русскими послами Татищевым и Ивановым отрицал наличие приказа шаха Аббаса и полностью брал на себя двойное убийство8, все же следует согласиться с грузинскими историками, утверждающими, что шахский двор «организовал» оба убийства.
Это соответствует истине хотя бы потому, что находится в полном соответствии с поставленной Ираном конкретной политической целью в Грузии: вместо убитого кахетского царя Александра II и его наследника Георгия посадить на трон Кахетии своего приспешника — Константина. «Начиная с этого времени,— пишут грузинские историки,— Кахетия снова попала в подчинение Ирана» [169, 51].
7 По иранским источникам, Константин лично убил своего брата после горячего спора с ним. С Александром же покончили иранские эмиры Шах Мир Хан и Али Хан Мовафек после пререканий Константина с царем [289, 148].
8 Константин говорил русским послам Татищеву и Иванову, не скрывая жестоких, династических законов борьбы за трон, что «отец мой и брат убиты — не по шахову приказу, [а] нашею меж себя рознью з братом моим с Юрьем. А то в нашем роду — не ново, издавна [такое] ведетца: отец мой извел [т. е. уничтожил] отца своего, а моего деда, а брата своего [я] убил. А яз ныне так учинил; и сам не ведаю — добро ль-то будет, худо ль» [51, 488].
408
Однако грузины — патриоты Кахетии не примирились с таким положением и тайно послали в Москву царевича Баграта, чуть не погибшего от руки убийцы (он был опознан шахскими послами в Астрахани). Что за иранское посольство было в Астрахани и куда оно двинулось дальше — точно неизвестно. Возможно, что это были два посольства шаха в Европу: Али Кули-бека, или Мехди Кули-бека, к австрийскому императору Рудольфу и Рухуллу-бека к польскому королю. О них речь пойдет дальше.
Ответ Бориса Годунова, привезенный Лачин-беком шаху в конце 1604 — начале 1605 г., если и не состоял из сообщения о подписанном им в Москве военном соглашении против Турции, то во всяком случае заключал в себе какое-то обязательство русской стороны начать военные действия против шамхала. Москва свое обещание выполнила, организовав весной 1604 г. поход в Северный Дагестан, правда неудачный.
Неудача эта была в какой-то мере обусловлена тем, что Бутурлин и Плещеев не получили ожидаемой ими помощи от кахетского царя или его сына Георгия, так как Александр II в 1603 1604 гг. с лучшими войсками находился при шахе Аббасе, помогая ему в войне с Турцией, и в частности при осаде Еревана [180, 49, 50].
Весть о поражении русской рати в Дагестане была получена в Москве после смерти Бориса Федоровича, когда начались волнения. В этих условиях никто всерьез не мог помышлять о продолжении русско-дагестанских дел, а тем более о военных действиях против турок.
Нельзя было рассчитывать и на то, что, успешно начав в 1603 г. войну с ослабленной Турцией, шахский двор настолько будет нуждаться в военной помощи Московского государства, что вопреки своей традиционной политике уклонения от заключения военного союза против Турции решит подписать этот договор и уступит русским Сунжу и Койсу, Дербент и Баку. Несомненно, шах понимал, что это повлекло бы за собой глубокое проникновение русских военных постов в Дагестан и даже в восточный Азербайджан (Баку) и привело бы к господству Московского государства в Каспийском море. Самое же главное, открыло бы прямую дорогу из Терков через Тарки в Закавказье с перспективами грузино-русского союза и освобождения грузин и армян от иранской зависимости.
Вопросу о Грузии и Дагестане шахский двор всегда придавал большое значение. В первые годы своего правления шах Аббас, занятый войной! на западе с турками, на востоке с узбеками и реорганизацией административного аппарата и армии, мирился с покровительством Москвы над Кахетией.
409
По мере же усиления его власти, и особенно после заключения мирного договора с турками в 1590 г., шах Аббас постепенно стал противодействовать объединению Грузии с Москвой и проникновению русских в Дагестан. Уже И марта 1595 г. шах Аббас в беседе с русским послом А. Д. Звенигородским взял Тарковского шамхала под защиту и попроси^ передать царю, чтобы он «вперед... шевкала воевати не велел...».
Вторично шах Аббас проявил заинтересованность в Грузии, когда отказал в просьбе русскому царю передать ему грузинского царевича Константина, находившегося при шахском дворе в качестве заложника. Шахский двор доказал этим, что связывает с омусульманенным Константином надежды прибрать Грузию к своим рукам и освободить ее от русского покровительства.
После разгрома узбеков в 1598 г. и ликвидации опасности на востоке шахский двор усилил исламизацию Грузии. Вторжение в нее, ограбление и разорение, а также убийство в 1605 г. Александра и его сына Георгия — тому свидетельство. Но посаженного на трон Кахетии Константина 18 октября того же года убили грузины [289, 151] после битвы на реке Мазу. Шахский двор вынужден был посадить на трон шестнадцатилетнего внука Александра христианина Теймураза, рассчитывая омусульманить верхушку Грузии его руками, тем более, что Московское государство, ослабленное смутой, сошло на время с политической арены.
Все это знало и учитывало правительство Василия Шуй-' ского. Несколько упорядочив свои внутренние дела, Шуйский вызвал грузинского посланца Баграта из Казани в Москву (произойти это могло в первой четверти 1607 г. или в конце 1606 г., когда русские временно очистили путь по Верхней Волге, взяв Нижний Новгород и районы Арзамаса и Алатыря) [128,287,289].
Ознакомившись из первых рук с положением дел в Грузии, правительство Шуйского не могло остаться равнодушным. Необходимо было действовать. Но как? Лобовая атака, предпринятая в 1604—1605 гг. против шамхала, не удалась. Организовать другую, более крупную экспедицию у Шуйского не было сил. Было решено, очевидно весной 1607 г., под предлогом оповещения шаха о воцарении Василия Шуйского на престол, отправить в Иран посольство. Оно должно было выразить протест против захвата Грузии, попытаться защитить ее и добиться от шаха Аббаса признания за Москвой права на покровительство над единоверной христианской Грузией. Посол должен был напомнить, что убийство царя Кахетии, находившегося под защитой Московского государства, вызывает сомненця в дружественном расположе-
но
нии шаха к русскому царю, а «подобное поведение друга России — персидского шаха является неожиданным» [169, 63, 64].
В условиях, когда вся Нижняя Волга была в руках восставших, отправка посольства в Иран была сопряжена с риском, грозила опасностью членам посольства и требовала от них большого мужества.
Послом в Иран назначили 60-летнего князя Ивана Петровича Ромодановского, в прошлом воеводу Смоленска и Орла. Известно, что он был хорошо знаком с персидскими делами [220, 720]. Вторым послом был Иван Афанасьевич Афанасьев, третий член посольства — дьяк Алексей [35, 21; 43, 149].
О посольстве Ромодановского в ЦГАДА в фонде 77 «Сношения с Персией» сохранились лишь пять мало существенных отрывков из наказа Посольского приказа, общим объемом 24 листа, из которых нельзя понять задач посольства.
В первом из пяти отрывков наказа, не имеющем ни начала, ни конца, коротко говорится об официальной причине направления в Иран Ромодановского: «Аббас шахову величеству государство 9 свое обестити 10 и о иных о добрых де-лех, которые надлежат обоим государствам ко всякому добру...», и чтобы местные иранские власти «им дали пристава и подводы, и корм, и отпустили их к шаху, не задержав, где будет шах» [35, 1; 43, 144].
Дальше шли указания, как должен был поступать Ромодановский по прибытии в Гилян. Во-первых, он должен был отказать гилянскому хану в его просьбе посетить его, так как, «не быв у шаха и не исправя посольства, быти ни у кого не пригоже...». Во-вторых, не давать гилянскому хану или шахову приказному человеку «цереписывати рухлядь» посольству [35, 2, 3; 43, 144].
Второй отрывок наказа заполнен главным образом указаниями, как Ромодановский должен объяснить шаху и его ближним людям состояние дел в России. В нем нет ни слова о восстаниях недовольного крестьянства, а говорится лишь, что «вор богоотступник еретик розстрига Гришка Отрепьев и, бесовским ученьем, многую смуту в Московском государстве во всяких людей учинил и вельским 11 и донским казаком во всяком воровстве повольность дал...» [35, 4; 43, 145].
Следует отметить, что в связи с грабежами на Волге Посольский приказ инструктировал Ромодановского объяснить шахскому двору, что эти казаки «по его [Отрепьева]
'' 9 Государство здесь следует понимать в смысле государствова-ния, вступления в управление государством.
10 Обестити — оповестить [244, II, 501].
11 Вольским — волжским.
411
воровскому злому умыслу на Волге торговых и всяких людей грабили', а Аббас шаховых посланников и купчин нарочно дожидались и для того тем посланником из Астарахани к Москве ехати было нельзя». Но как только «учинился на Московском государстве... государем царем... Василей Иванович,— говорится далее в наказе,— и по его... повеленью посланы ис Казани и из-ыных понизовных городов за теми воровскими казаки на Волгу головы 12 и дети боярские и стрельцы, а велено тех воровских казаков с Волги согнати и Волгу очистити...». В результате казаков побили «и ныне Волга... очищена и Вольской ход всяким людей стал безстрашен» 13. Поэтому царь Василий указал астраханским воеводам: «государя вашего Аббас шахова величества посланников и купчин из Астарахани пропусти™ к Москве...» [35, 5, 6; 43,
Из наказа следует, что Посольский приказ знал о том, что в Астрахани находились шахские посланцы.
В конце отрывка наказа предписывается Ромодановскому с товарищами «в Кизылбашех, проведывати себе тайно», т. е. разведать в первую очередь дипломатические взаимоотношения шаха с турецким султаном и бухарским ханом — «в миру ли или не в миру...» и был ли обмен посольствами между ними и с чем они приезжали в Иран. Интересовались в Москве и военными действиями иранцев с турками, какая рать у шаха и сколько он может собрать «как вся зберетца», а также отношениями шаха с другими государствами, кто помогает шаху в войне и т. д. [35, 7; 43, 146]. Здесь же указывалось, как отвечать на вопрос о Сибири, вопрос, которым интересовались ближние люди шаха, очевидно, потому, что с Сибирью была связана судьба бежавшего оттуда Ку-чума, нашедшего пристанище якобы у хивинского хана.
Третий отрывок совершенно незначительный. В нем дают ся указания, как отвечать, если спросят русских послов об отношениях Василия Ивановича с турецким султаном, крымским ханом, с римским цесарем, с королями датским и английским.
Четвертый отрывок, очевидно, был продолжением третьего, но с разрывом в несколько листов, так как в начале говорится об отношениях московского правительства с крымским ханом Гази Гиреем. Здесь заслуживает внимания та часть, в которой говорится, что крымский хан просил (кстати сказать, это весьма преувеличено) русского царя, чтобы он «принял его под свою... [высокую] руку..,» и своим воеводам
12 Головы — офицерский состав в русских войсках, например стрелецкие головы.
18 Безстрашен — безопасен.
412
«повеленье велел послати, чтоб ис тех украинных городов цар ского величества люди и донские казаки крымских улусов-не воевали и тесноты Крыму не чинили. А он, Казы Гирей царь, будет во всем в его царского величества воле».
Однако царь «тех Казы Гиреевых царевых гонцов велел отпустити без дела 14 для того, что крымской Казы Гирей царь голдовник 15 турского [султана], а турской государю нашему и Аббас шахову величеству недруг», говорится далее в наказе [35, 10, 11; 43, 146, 147].
Остальную, большую часть четвертого отрывка наказа заняли указания, как отвечать русским послам шаху и его людям «про шевкала и про горских Черкас...», как они от Москвы «отложилися и учали быти не послушны, и городы свои назад поймали...» [35, 10—12; 43, 147].
Инструкция о русско-шамхальских взаимоотношениях представляет определенный интерес для русско-иранских отношений. Она показывает точку зрения не только Василия Шуйского, этого халифа на час, но и Московского государства, так как наказ составлялся Посольским приказом, учреждением, занимавшимся дагестанскими делами длительное время. Во-первых, Ромодановский должен был заявить в Иране, что шаху «ведомо», что шамхал изменил ему, вошел в сношения с турецким султаном и с крымским ханом, после чего «присылал к... царю... Федору Ивановичу... бита челом, чтоб великий государь взял его под свою царскую руку и во оборону». Царь Федор дал согласие, а шамхал, несмотря на это, «ходил на государя нашего холопа, на грузинского Александра царя, землю и многие ему убытки по [у] чинил». За это па шамхала посылались «и неодиножды» русские рати, которые «землю шевкальскую воевали у городы Тарки... и Ондрееву деревню... разорили, и город... в шевкальской земле на Койсе поставили и люди многие в нем устроены были»-[35, 12, 13; 43, 147].
Далее говорится, как после смерти царя Федора, уже при Борисе Годунове, Александр просил защитить его от разбоев шамхала, и Московский царь «помочь учинил и посылал на шевкала... воевод с ратными людьми, и те воеводы и ратные люди шевкалову и Кумытцкую землю воевали и городы у шевкала поймали...» [35, 13; 43, 147].
В пятом, последнем, наиболее крупном отрывке, продолжаются указания о шамхальских делах. Особый интерес в-нем представляет неправильное объяснение причин поражения похода И. М. Бутурлина весной 1605 г. Ромодановскому предписывалось заявить, что русская рать, заняв Тарки, была
14 Отпустити без дела — отпустить без результата.
15 Голдовник — вассал. Голдовать — находиться в вассальных отношениях.
413
своих «Материалов...», очевидно опубликованных 19 в Тбилиси в 1937 г.
С. А. Белокуров в самом начале изложения истории о посольстве Ромодановского писал, что послу было «велено говорить о Иверской земле» [51, 571]. В этом заключалась главная цель посольства. Ромодановский должен был, во-первых, поведать шаху историю русско-грузинских отношений, начиная с 1586—1587 гг., т. е. почему и при каких обстоятельствах грузинский царь Александр стал «холопом», подданным русского царя Федора Ивановича. Во-вторых, что Иверская земля с древнейших времен — страна «православные хрестьянские веры греческого закона» и от турецкого султана «была в великом утесненье», вследствие чего «Грузинский царь Олександр» обратился к Русскому государству, чтобы «Федор Иванович... его, Александра царя и ево детей и всю Иверскую землю пожаловал, принял во оборону... 20 и Турскому б [султану] и его голдовником для хрестьянские веры выдати их не велел...» [51, 571].
Заслуживает внимания то, что после слов о защите Грузии от Турции Ромодановскому предлагалось говорить о просьбе грузинских царей к русскому правительству, чтобы велено было «городы бы по Терку и у гор... поставити и ратных людей с вогненным боем в них устроите...» [51, 571].
Характерно, что постройка укрепленных военных острогов на Тереке была как бы условием, после выполнения которого «он Александр царь со всеми своими детми и со всею Иверскою землею будет... в прямом холопстве на веки не от-ступен во всей его государеве воле и дань его царьскому величеству во всее Иверские земли учнет давати...» [51, 571].
Русский царь «челобитье их и слезы милостиво выслушал и послал к ним послов... и велел Олександра царя и детей и всю Иверскую землю привести к вере 21, что им быти под •его царского величества рукою на веки неотступным». Грузинский царь с детьми приезду русских послов «обрадовали-ся, и, советовав со всею Иверскою землею, написали утвержденье записи с великою клятвою и крест на записях целовали, что ему Александру и ево детем... быта [в подданстве] на веки неотступным и дан[ь] давати по вся годы» 22 [51, 572].
После этого Ромодановскому предписывалось говорить, что московское правительство приказало «на Терке и на Койсе и на Сунше городы поставити и в них устроите мно
19 В книге Н. Т. Накашидзе на стр. 204 указан город и год издания этих «Материалов...».
20 Принять во оборону — оборонять, защищать от врагов.
21 Привести к вере —- значит, чтобы грузинская сторона поклялась быть верной.
22 По вся годы — уплачивать ежегодно [дань] [51, 572].
-416
гих ратных людей с вогненным боем и остерегати их велел от Турского [султана] и от Кумытцких людей...».
В результате «многие крови пролились, за них на боех, от Турских и от Кумытцких людей остерегаючи их, чтоб их в разоренье от Турского не видети, и многие великие убытки царьской казне учинплис» [51, 572].
Совершенно очевидно, что все это утверждалось для доказательства шахскому двору права Московского государства на Грузию: договорно-юридического (запись и клятвы о подданстве) и фактического (постройка городов с русскими гарнизонами), скрепленных кровью русских людей.
После смерти Федора Ивановича Александр подтвердил Борису Годунову свои обязательства, и его «грамоты утвер-женные с великим укрепленьем за руками и печатми... о том и ныне у государя» [51, 572].
Все это должен был высказать Ромодановский в Иране, тем более что «шахову величеству о том подлинно ведомо, что Иверская земля послушна великим государем Росийским. И преж сего о том... Аббас шахову величеству [русские] послы говаривали... А ныне ведомо учинилось... Василыо Ивановичю... что шах Аббас прислал в Ыверскую землю царева Александрова сына Костентина, а с ним Шемир-хан[а]... со многими людми. И Костянтин по шахову веленью отца своего Александра и брата своего царевича Юрья побил [убил], и посекли их кизылбашские люди перед ним; и Костянтин и головы их послал к шаху; да и многих лутчих людей побил и кровь многую пролил, чего николи в Ыверской земле не бывало». Ромодановский должен был добавить, что это кровопролитие русские послы в Грузию М. И, Татищев и А. Иванов «то все сами видели» [51, 572, 573].
Из всего этого делался вывод о недовольстве московского двора действиями шаха Аббаса в Грузии, что он «всему Московскому государству учинил нелюбов свою и недружбу многую. И... Вас. И. ...[инициалы Шуйского], слышав такое кроворозлитье, жалостно о том скорбел и на шаха в том подивил... чего нигде в государствах, которые меж собою имеют ссылку и дружбу и любов, не бывает и делатп не го-дитца». Наоборот, русский царь «надеялся от шахова величества... [что он] прямова холопа Александра царя и детей его и Грузинскую землю ото всех его недругов оберегати велит, а не токмо что самому которую обиду учинити велит» [51, 573].
После такого рода заявлений, разъяснений, напоминаний и ссылок на дружбу п т. д. Ромодановский должен был, хотя и в достаточно мягкой форме, диктуемой слабостью московского правительства Василия Шуйского, заявить протест Ирану (с намеком на угрозу о разрыве дружбы), чтобы шах
14 Заказ 111
417
Аббас оставил Грузию в покое. «А ныне,— поучал наказ,-— Василий Иванович... велел о том шаху напомянуть, чтоб, [он] в Ыверскую землю не вступался 23 и теснити ее ни чем не велел и от крестьянские веры отводити не велел... и о том бы шах Аббас царскому величеству ведомо учинил вскоре чтоб за то меж ими великими государи нелюбье не всчало-ся 24 и недруги б их вопчие тому не порадовалися» [51,573].
Далее в наказе предписывалось, как и что отвечать на возражения иранских представителей. Указания в основном повторяли сказанное выше о подданстве Грузии России и о том, как русский царь, построив крепости на Тереке, Койсе и Сунже, помог не только грузинскому царю Александру, но и Ирану, не давая прохода турецким и крымским войскам, в результате чего «Терские и Вольские [волжские] и Яитцкне казаки... на Сунше турских людей побили многих; и вперед, [они] на шахову землю ходити не учали, и шаху тем многая помочь учинилася» 25.
Ромодановскому предлагалось напомнить шаху и о том, что царь и его бояре вели переговоры с европейскими державами о совместных военных действиях с Ираном против турок и что московское правительство оказало Рудольфу ма териальную помощь для ведения войны против турецкого сул тана [51, 574, 575].
Особого внимания заслуживают указания на обращения московского правительства «к многим крестьянским государем...», чтобы они «стояли вместе на Турского [султана]...», а также и на то, что цесарь Рудольф «с тех мест и по ся ме ста26 с Турским ведет войну» [51, 575].
Подчеркивалось также и то, что московский государь «многижда посылал рат[ь] свою конную полем и судовую с вогненным боем на Крымского царя для того, что Крымской [хан] Турского [султана] голдовник и по Турсково веленью приходит войною на цесареву землю и многую шкоту цесарю делает, а Турскому вспоможенье. И царьского величества люди многижда крымские улусы воевали и Крымского [хана] походом тем помешку чинили» [51, 575].
23 Не вступался — не вмешивался
24 Не всчалося — не началось, не приключилось
20 Речь идет о противодействии со стороны теркских казаков переходу войск Уздемира Осман паши, по приказу султана следовавшего в октябре 1583 г. из Дербента в Крым для усмирения крымского хана Мохаммед Гирея, который отказался посылать войска в Иран. Осман паша понес большие потери не только при переправе через Терек, но и от того, что казаки подожгли степь, лишив турок и их конницу фуража и воды, от чего гибло по тысяче лошадей в день [294, II, 231, 232; 131, 35, 46, 47].
26 С тех мест и по ся места — с тех пор и по настоящее время (о Ситваторокском мире в Москве, очевидно, еще не знали).
418
«А все то,— говорилось далее в наказе,—...царь... Федор Иванович... делал [по просьбе, т е.] для шаха Аббасова прощенья, чтоб тем шаху дружбу [показать], а Турскому [султану] разоренье довести» [51, 575].
В доказательство Ромодановский должен был привести такой аргумент, как отсутствие общей границы с Турцией и Австрией, т. е., что Московское государство «с Турскою и Це-саревою землею не сошлися нигде и недружбы было всчина-ти [начинать] не за что, только б не для шаха» 27. Второй довод — разрыв Московским государством дипломатических и торговых отношений с Османской империей. Он произошел после того, «как шах Аббас прислал к... царю Федору Ивановичю... послов своих просити того, чтоб царьскому величеству на Турсково [султана] стояти заодин и Римского цесаря и иных крестьянских государей на то б привести, чтоб они с своей стороны также на Турского стояли...». Русский государь выполнил эту просьбу шаха и «для Аббас шаха с Турским салтаном ссылатис не учал ни о чем и торговым людем Турсково салтана в свои государства с товары при-езжати не велел, и с тех мест послы и посланники к Турскому салтану не бывали и торговым людем с тех мест на обе стороны дорога затворилася...» [51, 575].
Отбросив обычное для тех времен дипломатическое преувеличение в отношении полного разрыва политических и торговых связей с Османской империей по причине дружбы с Ираном, следует признать, что доводы русской стороны были достаточно сильными и убедительными.
Однако Посольскому приказу этого показалось мало, и он добавил о походе русской рати на кумыков Тарковского шамхала (очевидно, поход Бутурлина 1604—1605 гг.), предпринятом якобы в наказание за то, что они по приказу турецкого султана напали на Кахетию и столицу ее «Загем всю разорили и многих хрестьянских людей в плен поймали». Предписывалось напомнить шаху, что «Аббас шахову величеству надобе памятовати...», что все то, что шах просил через своих послов «о многих своих делех», русский государь «все дела велел учинити по шахову прошенью, как шаху годно...» и что при царе Федоре Ивановиче и при Борисе Фе доровиче шаху Аббасу «многие вспоможенья и прибытки учинилися; то им и самим ведомо».
«А ныне,— должен был сделать вывод Ромодановский,— Аббас шах, забыв то все, такое нелюбье свое показал чево и недруг над недругом не делает: у великого государя Иверскую землю отводит и такое кроворазлитье по его веленью
27 Только б не для шаха — только не из-за шаха Москва отказалась от дружбы с Турцией.
14* 419
в Иверской земле учинилося, чего никели не бывало. Да и всем великим государем такое непригожее дело будет в по-дивленье...» [51, 575].
Внимания заслуживает последняя фраза наказа с необо снованным, но справедливым упреком шаху Аббасу в том, что тот отложил войну с турецким султаном, своим постоянным врагом, для того, чтобы враждовать со своим другом, русским царем. Буквально было сказано так: «Турской [султан] ему издавна недруг и владеет у него и ныне Ширванскою землею и иными землями, и он, [шах] отставя с недругом войну, да над другом подъискивает 28 и в дружбы место не-приятелством оказался» [51, 576].
Справка о посольстве Ромодановского заканчивается сообщением о его гибели под Саратовом в 7115 г. (1607 г.), вероятно, во второй половине. Справка без даты, так как у нее «конца нет»,— сообщает нам С. А. Белокуров,— но в ней сказанр, что в 7122 г. (1613—1614 гг.), точнее, в ноябре 1613 г., в Иран направлялось посольство М. Тиханова и А. Бухарова, для инструктажа которых Посольским приказом и была, возможно, составлена эта справка.
Дата отъезда посольства И. П. Ромодановского из Москвы в Иран неизвестна. Надо полагать, что посольство выехало не ранее весны 1607 г., т. е. после того, как правитель ство Шуйского, собрав достаточные силы, в мае 1607 г. подвергло осаде Болотникова в Туле [128, 286—290].
Обычно русские посольства в Иран отправлялись из Москвы весной, по вскрытии рек ото льда, в летнюю навигацию по Каспийскому морю. Однако крестьянская война, охватившая Поволжье, помешала проезду Ромодановского. С. А. Белокуров в конце той же справки сообщает: «И княз Иван Ромодановский с товарыщи до шаха не дошли, побили их воры на Саратове в [7] 115 году...»29, т. е. не позже августа 1607 г.
Сообщение Белокурова противоречит Никоновской летописи. Основываясь на ней, Н. М. Карамзин пишет, что Ромодановского убил в Царицыне Илейка [Илья Горчаков], выступавший в качестве самозванного царевича Лжепетра 30. Он занимался разбоем летом 1607 г. между Астраханью и Казанью «и приидоша к городу Царицыну...», где «быша Послы, кои посланы были в Кизылбаши, Князь Иван Петрович Ромодановский, тово тут и убиша» [134, III, прим. № 80 к т. XII,
28 Подъискивает — от глагола искать. Здесь — искать предлог для вражды.
29 115 год, т. е. 7115, начинался с 1 сентября 1606 г. и заканчивался 31 августа 1607.
30 Царица Ирина в 1592 г. якобы родила мальчика, которого назвали Петром, но Борис Годунов подменил его девочкой — Федосией, вскоре умершей [134, III, XI, 144].
420
I 23]. To же сказано и в «Новом летописце» по списку Оболенского [112, 96].
Следовательно, посольство Ромодановского погибло от руки повстанцев.
Хотя посольство И. П. Ромодановского — И. Афанасьева и не достигло шахского двора, тем не менее цели и задачи, поставленные перед ним правительством Василия Шуйского, представляют интерес для исследования русско-иранских отношений.
Изучение их показывает, что Московское государство к началу XVII в., несмотря на тяжелое внутреннее положение, проявляло заинтересованность в отношении района Каспийского моря, Кавказа и Закавказья, и в первую очередь Грузии.
В Дагестане и Грузии сталкивались интересы правительства Шуйского и шаха Аббаса I в 1606—1607 гг. О роли шаха как военного союзника в борьбе против Османской империи в эти годы не могло быть и речи, хотя Турция была до чрезвычайности ослаблена. Однако и Московское государство не могло воспользоваться этим благоприятным обстоятельством, так как находилось в состоянии тяжелого социально-политического кризиса. Но и в этих условиях Московское государство не осталось равнодушным к обращению грузин Кахетии с жалобой на опасность со стороны Сефевидского Ирана. Оно сделало все возможное, пытаясь посредством дипломатических переговоров оградить Кахетию от разорения и омусульманивания. Прав Н. Т. Накашпдзе, когда пишет, что «русское правительство большую моральную (по возможности и материальную) помощь оказывало Грузии» [180, 17, 18]. Такую же помощь пыталось в 1606—1607 гг. оказать Кахетии правительство Василия Шуйского, направляя Ромодановского в опасное путешествие.
Посольство Ромодановского не оказало, да вряд ли и могло оказать, воздействие на шаха, потому что ставший сильным Иран мог отказаться от своих целей в Восточной Грузии лишь под воздействием вооруженной силы, но никак не в результате дипломатических переговоров. Восстание кахетинцев оказалось именно той силой, которая заставила шаха Аббаса отказаться от своей цели и назначить царем Кахетии шестнадцатилетнего Теймураза.
Но сам факт выступления Московского государства в защиту грузин показывает, что «в продолжение всей первой половины XVII века московские цари в переговорах с Ираном отстаивали свое право покровителя Грузии и не переставали выступать в ее защиту» [180, 198].
Именно в этом значение посольства И. П. Ромодановского.
Глава X/V
ПРОВАЛ ПОПЫТОК ШАХСКОГО ДВОРА ВОССТАНОВИТЬ КОНТАКТ С ПРАВИТЕЛЬСТВОМ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА в 1604—1612 гг.
По причинам, приведенным в начале четвертого раздела, 1604—1612 гг. были периодом почти полного перерыва в дипломатических связях Московского и Иранского государств, и документов в фонде 77 «Сношения России с Персией» за эти годы очень мало.
По данным II тома «Памятников...» под редакцией Н. И. Веселовского, на странице 252 есть ссылка на лл. 301 — 319 дела о русском посольстве М. Н. Тиханова в Иран (1613—1615) с опубликованными переводами семи грамот шаха Аббаса I в Русское государство за 1600—1613 гг. *.
Сравнив данные Н. И. Веселовского [43, 252—255] со специальным делом об этих семи грамотах в ЦГАДА, мы предпочли воспользоваться последним источником (34, 2—8, 1—4], так как в нем сделана попытка, хотя и не всегда удачная, датировать грамоты.
Из семи грамот пять адресованы Аббасом I в Москву и две к австрийскому императору Рудольфу II. Грамоты будут рассматриваться дальше в том порядке, в каком они сохранились в архивном деле за 1603—1610 гг.
Первая грамота. «1603 г. Перевод с грамоты персидского шаха к царю Борису Годунову о пропуске послов его Али Кулы бека да Рухуллы бека к цесарю римскому, и к королю польскому туда и обратно чрез свои земли, а что Государю угодно будет у него шаха о том бы отписал» [34, 2, !]•
Грамота без подписи и даты. Заголовок сделан позднее архивариусом, им же поставлена дата —1603 г. Сравнение текста грамоты с публикацией ее Н. И. Веселовским на стр. 252 показывает, что между ними есть небольшие различия,
1 Подчеркиваем, эта дата приведена в «Памятниках...» Н. И. Веселов ского. См.: дело «1600—1613 годов. Переводы с семи шаховых грамот, писанных к Рудольфу цесарю и. в Россию к царям Борису Федоровичу Годунову, к самозванцу Лжедмитрию и к Василию Ивановичу Шуйскому о разных делах...» [43, 252—255].
422
поимер, «шаг» вместо «шах», «корол ляцкой», вместо «ко-пол ляхской» и т. п. [43, 252].
” Отправлена она, очевидно, шахским двором в конце 1604 г. и могла быть доставлена в Посольский приказ летом 1ЛИ осенью 1605 г. иранским посольством, следовавшим через Москву к Рудольфу II. Это посольство было ответным на посольство Какаша — Тектандера.
Выше, в главе XII, говорилось, что с Тектандером из Ирана выехал в Прагу шахский ближний человек Мехди Кули-бек. По иранским источникам, он именуется Шах Кули-ханом, а Рафаель дю Ман называет его Аббасом Кули-ханом. По указанному же русскому архивному документу, он назван Али Кули-беком. Однако иранский историк Фальсафив приложенном переводе с грамоты царя Бориса к Рудольфу от августа 1604 г., в которой подробно сообщается о проезде посольства Какаша — Тектандера через Москву в Иран и обратно, называет иранского посла Мехди Кули-беком [312, 318, 319]. Последнее, очевидно, и будет наиболее правдоподобным.
Содержание грамоты шаха Аббаса к Борису Федоровичу таково.
«Всего крестьянского государства государю и повелителю Борису Федоровичи) кизылбашского шах Аббасово слово.
Прислали к нам цесарь римской да король ляхской посольство з грамотами о добрых делех, и мы против их послов такъ же послали свои^ послов Али Кулы бека. да Ру-хулълу бека».
Шах просил «тех наших послов... из своих государств пропустить в их государства, незадержав; и как оне... назад... приедут, и вы б к нам дружбу свою и любовь учинили послов наших опять к нам назад отпустили» [34, 2, 1].
Однако шах Аббас не ограничился этой просьбой. После сообщения о том, что находится «в добром здоровье», шах сообщал о военных действиях против турок. Это было своеобразное и первое по времени оповещение шахом царя о начатой им войне против Османской империи.
Но и здесь не обошлось без искажения факта. Инициативу начала войны иранская сторона приписала туркам. «Да о том вам объявляю,— писал шах в грамоте,— что турской салтан прислал был в наше государство воеводу своего со многою ратью воевать нашу землю, и был в моей земли и не смогши побежал назад».
Далее сообщалось, что иранские послы на обратном пути Должны были информировать московские власти о своих переговорах в Европе, после чего следовала фраза, довольно неясная, очевидно, из-за плохого перевода, но весьма многозначительная: «И что буде ваше, московского государя к
423
нам слово будет, и вам бы о том писати к нам в своей грамоте, и какое наше дело ни будет, и мы готовы делати и стояти, а какое дело с нами ни зделаешь, и вам в том подаст бог милость свою» [34, 2, 1].
Следовательно, выслушав Мехди Кули-бека и Рухуллу-бека, московские правители должны были высказать свое отношение и написать об этом шаху Аббасу. Ясно, что переговоры шли о совместной борьбе против турок Несмотря на это решение московского правительства, иранская сторона твердо заявляла, что она будет доводить войну до победного конца.
Последнюю часть фразы следует понимать так: что бы ни предприняли московские власти в отношении ирано-турецкой войны, это не может изменить позиции шахского двора в отношении Турции.
Следовательно, в 1604—1605 гг., ведя успешные военные действия против ослабленной Турции, шах Аббас был настроен весьма решительно и воинственно. И, что особенно интересно, не ощущая острой необходимости в помощи извне, он держался независимо и не говорил о совместной борьбе против турок, показывая, что может обойтись без помощи Московского государства.
Вторая шахская грамота. Она также без подписи, но датирована 1605 г. Адресована «к Самозванцу Лжедимитрию присланной с послом его [т. е. шаха] Септ Азимом, о дружбе и любви» [34, 3, 1 об.].
Поскольку в грамоте говорится о взятии шахскими войсками Ганджи, капитулировавшей 1 июля 1606 г. [289, 154], грамота могла быть послана в Москву лишь во второй половине 1606 г., если не позднее.
Далее в разделе о посольстве Сеид Азима о ней будет сказано подробнее.
Третья грамота, несмотря на небольшой объем и такой же «сопроводительный» характер, как и первая, представляет определенный интерес.
Тексту грамоты предпослано объяснение: «1605 год. Перевод с грамоты шаховой к самозванцу Лжедимитрию о пропуске посла его Амир Заду к Римскому цесарю, которого просит стояти против турка с ним шахом заодин».
В «Памятниках...» же Н. И. Веселовского разъяснено, что это «Перевод с шаховы ж з другие грамоты к Тушенско-му ж вору» [43, 253]. Сделав такую приписку, архивариус, очевидно, знал, что по времени написания эта грамота была адресована Лжедмитрию II, т. е. «Тушенскому ж вору».
Учитывая, что «Тушинское сиденье» Лжедмитрия II началось в июне 1608 г. и продолжалось до 29 декабря 1609 г., можно сделать предположение, что шахский двор пытался
424
вновь связаться с Москвой не ранее конца 1608 г., а вернее, в первой половине 1609 г. Отправка грамоты совпадает с периодом новой волны поисков шахом союзников в войне против Турции (1608—1609 гг.), обусловленной ожиданием наступления на Иран Джингале заде, армия которого по полнилась за счет освободившихся войск из Трансильвании после Сптваторокского мирного договора с Австрией 11 ноября 1606 г.
Текст грамоты таков: «Великому хрестьянскому государю Дмитрею Ивановичю. Послали мы о дружбе и о любви доброго своего человека Мирзаду, послом учиня, к цесарскому государю а писали о том, чтоб цесарский государь и с своей страны2 а мы б також с своей страны ходили на Турскую землю, чтоб нам заодин Турецкую землю взять».
После просьбы «Амирзаду, велети вам проводити в Цесарскую землю...», шах Аббас заканчивает грамоту косвенным заверением московских правителей в том, что и в «каких де-лех цесарской государь к нам прикажет или что в грамоте ртгшшет и мы по тому учнем и делать» [34, 4, 2].
Возникает вопрос: почему и для чего шах Аббас писал в 1608—1609 гг. в Москву о совместных с Австрией военных действиях, тогда как она только что, в ноябре 1606 г., подписала на 10 лет мирный договор с турецким султаном, договор, выгодный для себя и ничего не дающий Турции? Не знать этого шахский двор не мог.
Это одна из загадок официальной переписки шаха Аббаса, аттестующая не так высоко уровень его внешней политики, как это утверждают его апологеты.
Следует отметить также в связи с этой грамотой, что шахский двор послал после Мехди Кули-бека еще одного представителя в Прагу, о судьбе которого нет более никаких данных в архивах Посольского приказа. Неизвестно даже, каким путем попала эта грамота в руки московских властей.
Четвертая грамота также не имеет даты. Позже ее отнесли к 1607 г. Возможно, что грамота составлена несколько позднее. Шахский двор, получавший какую-то информацию из Астрахани о состоянии дел в Русском государстве, разуверился в конце концов в прочности всех «царевичей» Лжедмитриев и адресовал грамоту так:
«Всего Российского государства повелителю и великому князю Белому царю шах Аббасова слово» [34, 5, 2 об.].
Далее излагается просьба о возврате «нашего друга Сур-хай8 шавкаловы люди есть в крепи3 4 и вы б для нас, шах
3 С своей страны — следует читать: со своей стороны.
3 Сурхай — тарковский шамхал.
4 В крепи — в заложниках.
425
Аббаса, их отпустил из Московского государства, чтоб они приехали в свою землю, да будет5 опрпчь тех есть у вас дагистанские люди, и вы б Сурхей шевкальских людей велели без порочно отпустити, а дагестанских людей за их порукою велел отпустити» [34, 5, 2 об.].
Следующая фраза показывает, что эта грамота шахским двором посылалась с каким-то своим человеком, имени и чина которого не приводится. «...А что мы писали и речью приказывали говорити, и вы б тому всему верили, то есть наши речи».
В последней фразе грамоты сделан легкий намек на со гласив иранской стороны на совместные военные действия, но, разумеется, не против Тарковского шамхала. «А буде ваше московского государя будет до нас какое дело, и вам о том отписати и речью приказа™, и мы по вашему письму и приказу рад[ы] ваше дело делати и промышляти [воевать] заодин, и то будет нам обе[и]мя добро» [34, 5, 2 об.].
При уточнении даты грамоты следует учитывать, что она могла быть послана после изгнания турецких войск из Шир-вана и Дагестана, т. е. не ранее середины 1607 г.6, когда шахский двор вошел в контакт с шамхалом и, будучи заинтересован в его покорности, выполнил его просьбу о затребовании от Русского государства находящихся у него заложников или пленных.
О пятой грамоте, полученной в Москве через шахского гонца Мюгип-бека, «коею... [шах] дает знать о отобрании у Турков Шемахи, обещая оную, если понадобится, присоединить к России» [34, 6, 3], будет сказано ниже, в разделе о миссии Мюгип-бека.
Шестая грамота весьма достопримечательна. В ней уже ясно выражен призыв к Московскому государству оказать военную помощь Ирану в борьбе против турок.
Эта грамота схожа с предыдущей, посланной через гонца Мюгип-бека, как по дате отправки (после взятия Шемахи), так и по существу — о борьбе против турок. Однако не исключено, что данная грамота послана вслед за гонцом Мю-гип-беком, так как в ней уже совершенно недвусмысленно высказана просьба о военной помощи.
Текст шестой грамоты таков.
«Всего Российского государства государю и повелителю, великому князю и белому царю кизылбашского шах Аббасове слово то, хотя 7 с тобою в дружбе и в любви жити, чтоб мне другу вашему другом [быть] а недругу вашему недру
5 Д а будет — если будет.
6 Дербент сдался шаху в марте 1607 г., Шемаха капитулировала 27 июня того же года. По Беллану 25 июня [289, 166].
7 Хотя — желая.
426
гом быти; а ныне божьею милостию у турецкого царя горо-ды свои Шамаху с пригороды, опять назад взяли, и ваших крестьянских [христианских] людей в Шамахе было не мало, и мы и тех твоих людей взяв отпустили к вам, а иные были больные а как они обмогутца и мы и тех ваших людей велим за теми ж послати к вам, и вам бы об наших людех, которые в вашем государстве у вас есть также порадети, и их бы так же не задержав к нам в Кизылбаши отпустити; а мы ныне тюрецкого царя город емлем, а пригоже было и вам помочь нам учинити, тоб было ваша к нам великая дружба и любовь. Ваше [же] какое ни буди дело до нас будет и мы для вашей дружбы и любви також те дела с раденьем готовы делати, а что мы с вами заодно ни зделаем, и то будет от бога нам обе[и]мя добро» [34, 7, 3 об.].
По всей видимости, эта грамота послана шахом через посольство Амир Али-бека в 1608 г., но ввиду смуты в Московском государстве он смог попасть на прием к русскому царю Михаилу лишь в 1613 г. Отмечая здесь только факт обращения шаха Аббаса в начале 1608 г. к русскому царю за помощью, мы само изложение деятельности посольства Амир Али-бека приведем во II томе данного труда.
Последняя, седьмая грамота послана шахским двором «к Римскому цесарю Рудольфу, отправленной чрез Россию с посланником Изайнах ханом: в ответ на требование цесаре-в.?, мириться ли с Турками или нет» [34, 8, 4].
Грамота, адресованная Рудольфу II, могла попасть в Посольский приказ или вследствие гибели Изайнах-хана или передана им для снятия с нее копии при проезде через Россию.
Определению даты грамоты помогает фраза: «А ныне, как мы с турским [султан: м] бьемся и тому год с воем...» [34, 8,4].
Иран начал войну с Турцией в 1603 г., следовательно, грамота написана в 1611 г., а не в 1610, как это значится в деле ЦГАДА, и, как сказано в его оглавлении, послана к цесарю «в ответ на требование цесарево мириться ли с Турками или нет».
Грамота представляет интерес потому, что в ней говорится о полученном Ираном предложении от султана, «чтоб мы с ним помирилися, и мы по той их грамоте с ними миру не хотели... [и как] преж сего с турским государем билися так и ныне битца [будем], не хотим мы с ними миритца...» [34, 8, 4]. Далее следует упрек Рудольфу в том, что Иран восемь лет воюет и что «турских людей выгнали из городов [и] многие поймали [поймали], а вы в такие времяни 8 нам
8 В такие времяни — т. е. на протяжении восьми лет.
427
нисколько помочи не учинили, а ваше цесарево слово нам не так было, чтоб нихто б не у кого нечего не просили...».
Сообщая далее о том, что иранцы повсюду одерживали победы над турками и «турских людей побивали. А ныне мы посылаем против турецкого государя своих ратных людей безчисленно...», шах просил у Рудольфа помощи, говоря: «А ныне вы цесарский государь с своей стороны нам тако ж помочи учинили [бы]. А ся наша речь как тебе возлюбитца и вы б так и делали...».
Заканчивается грамота повторением, что «с такими реч-ми послали своего доброго человека Зяйнял хана, и что какое ваше дело будет, и мы тако ж готовы делати» [34, 8, 4].
Эта грамота интересна тем, что подводит итог почти де сятилетним переговорам шахского двора с Австрией, а по существу, и с другими европейскими государями. Кончились они, как видим, полным разочарованием иранской стороны и упреками в адрес западных государств.
ИРАНСКОЕ ПОСОЛЬСТВО СЕИД АЗИМА (1606 г.)
О посольстве Сеид Азима говорится в упоминаемой выше второй грамоте. В ЦГАДА она значится шахской грамотой от 1605 г. «к Самозванцу Лжедимитрию присланной с послом его [шаха] Сеит Азимом, о дружбе и любви».
Однако дата грамоты — 1605 г.—указана неправильно, так как в ней упоминается о взятии шахскими войсками Ганд-жи. Этот город-крепость капитулировал 1 июля 1606 г. Сле довательно, шахский двор мог отправить Сеид Азима в Мо сковское государство не ранее, чем во второй половине 1606 г.
Грамота адресована Лжедмитрию I и начинается так: «Всего крестьянского государства великому государю кня зю Дмитрею Ивановичю, мы шах Аббас послали к вам посла своего доброво человека о дружбе и любви з добрыми поминки, да и о том вам объявляем, что божьею милостшо у турского царя город свой Кенжю 9 взяли, и турских людей и з женами и с детьми их взяли, а взяв их и ничнм не тронули» [34, 3, 1об.].
Далее следует главная часть грамоты, в которой шахский двор связал возвращение русских пленных из Ганджи с предложением о совместных военных действиях Русского государства с Ираном: «Да, которые в Тарках взяты были ваши люди 10 и тех ваших людей с послом своим с Сеит
9 Кенжю — Гянджа.
10 Речь идет о тех ратных людях, которые были взяты в плен при отступлении отряда И. М. Бутурлина из Тарков весной 1605 г.
428
Азимом вместе послали мы к вам, и вам бы, хрестьянскому государю, ныне с своей страны [стороны] а нам, шах Аббасу, с своей стороны промышляти заодин над Турецкими людьми».
«А что ваше, крестьянского государя ко мне слово будет, и вам бы писати к нам в грамоте в своей» [34, 3, 1 об.].
В последней части грамоты шах просил разрешить Сеид Азиму «что он по моему приказу похочит купить, а ко мне прислати, не задержав; а какое дело ни учнем делати вопче заодин11, и бог нам поможет и помилует» [34, 3, 1 об.].
Посольство Сеид Азима было отправлено в Москву, когда после трудной, полугодовой осады шах взял Ганджу. Предвидя затруднения с изгнанием турецких войск из Ширван-ской провинции и Дагестана, шах Аббас пришел к необходимости предложить Русскому государству совместно выступить за очищение Дагестана и Ширвана от турецких войск.
Почему он это сделал? Возможно, что шах уже знал о переговорах турок с австрийцами, закончившихся 11 ноября 1606 г. подписанием мирного договора в Ситватороке. В предвидении борьбы один на. один с Османской империей он обратился в первую очередь за помощью к Московскому государству. Через полгода он послал Роберта Ширли по всем государствам Европы с такой же целью. Призывая Москву к совместным военным действиям против турок, шах Аббас оставался верен себе: в грамоте о каком-либо оформлении их ничего не сказано.
Других сведений о посольстве Сеид Азима. или о результатах его деятельности не сохранилось.
ПРИЕЗД В МОСКВУ ШАХСКОГО ГОНЦА МЮГИП-БЕКА (1607—1613 гг.)
Пятая грамота, упоминавшаяся выше, привезена в Москву шахским гонцом Мюгип-беком. Она. также без даты и подписи. Так как в грамоте говорится о взятии Шемахи шахскими войсками (было это 25 июня 1607 г.), ее составление можно отнести ко второй половине 1607 г. В подтверждение этой даты можно привести челобитную гонца «Мех-бека», т. е. того же Мюгип-бека к царю Михаилу Федоровичу, в которой он пишет в 1613 г.: «Живу, государь, я в твоем царьском величестве в вотчине на Руси шестой год...» и что неоднократно был ограблен в Тушино и в других местах.
Далее в той же челобитной он пишет, что прислан шахом Аббасом к Белому царю с грамотами и «те [грамоты] у тебя, государя, на Москве, в посольском приказе» [43, 224].
11 Делати вопче заодин — делать совместно, вместе.
429
Грамота обращена к «Всего крестьянского государства государю и повелителю наше шах Аббасово слово» [34, 6, 3]. Начинается она с упрека, что «преж сего от нас к вам и от вас к нам меж нас на обе стороны послы хаживали, а ныне вы чюжаетесь 12 [и] о здоровье своем и о любви послов своих к нам не присылаете».
После этого изложена суть дела. «А что были турецкие люди взяли у ваших у русских людей 13 и мы такого их дела не возлюбили для того, что мы шах Аббас искони бы [ли] с вами 14 с московскими государи живем в дружбе и в любви».
«И будет тот город [Кбйса] вам надобен будет, и мы велим опять поставити; а что был тюрецкой царь взял моих городов, Шамаху с пригородки и мы опять Шамаху с при-городки поворотили к себе, и что мы взяли тех городов, и то вам же лучше, и будет вам понадобятца. те городы, и мы вам за то не постоим все твои, потому что мы с вами дружны, и для дружбы так делают».
После этого в грамоте сказано, что русские послы давно не бывали в Иране «и вести к нам [о России] не бывало, а ныне мы послали к вам своего доброго человека Меги бека гонцом учиня, и что ваше московского государя к нам слово будет, и вы б приказали с моим гонцом, и мы о тех делех учнем радети и делати» [34, 6, 3].
Создается впечатление, что после первой грамоты, посланной шахом Аббасом в Москву через посольство Сеид Азима, шахский двор через полгода послал в подтверждение и в развитие ее вторую грамоту через Мюгип-бека с далеко идущими предложениями о передаче Московскому государству ряда городов Дагестана.
Почему шах Аббас это сделал? В грамоте говорится, что турки отняли у русских людей Койсинский острог, а это очень не понравилось шаху, так как он издавна в дружбе с Русским государством и поэтому готов восстановить Кой-синскую крепость для русского гарнизона и, если понадобится Русскому государству, то и готов передать ему «те города», т. е. Дербент, Баку и даже Шемаху.
Совершенно ясно, что за таким буквальным пониманием текста шахской грамоты, несмотря на то что она плохо переведена, кроется определенный смысл. Шах предложил Русскому государству то, что еще с 1586 г. составляло суть всех русских переговоров: в компенсацию за участие в антитурец-
12 Чюжаетесь — от глагола чуждаться.
13 Здесь речь идет о разорении в 1605 г. турецкими и кумыцкими войсками Койсинского острога после поражения И. М. Бутурлина.
14 Искони бы с вами — очевидно ошибка — искони были с вами.
430
ком военном союзе отдать Дербент и Баку. О Шемахе тогда речи не было. В 1607—1608 гг. шах Аббас «щедро» пообещал даже Шемаху, чтобы только склонить Московское государство к выступлению против турок.
Но и в данной грамоте шахский двор ни слова не сказал о письменном оформлении своих предложений, без чего вряд ли был возможен такой серьезный шаг, как война Русского государства против Турции.
Поэтому шахскую грамоту 1607 г. следует рассматривать как возврат шахского двора к политике обещаний, в данном случае даже еще более туманных, чем прежде. Посольский приказ поэтому не реагировал на нее.
Дальнейшая судьба гонца Мюгип-бека сложилась так: как только в Русском государстве начал устанавливаться порядок, Мюгип-бек обратился в Посольский приказ с упомянутой челобитной. В ней он писал, что другие иранские послы «твои царьские очи видели, а я... не видал. Милостивый царь... Михаила Федоровпчь... пожалуй меня... вели мне свои царьские очи видеть. А у меня... есть твое царьское слово. Царь государь, смилуйся!» [43, 224].
Приехав в Москву, сдав грамоты и получив просимую одежду [43, 224], возможно, что и будучи у царя на приеме, о чем никаких сведений нет, Мюгип-бек отправился в Нижний Новгород ожидать освобождения Астрахани, занятой казаками И. М. Заруцкого с Мариной Мнишек и ее сыном. Здесь его обеспечили всем необходимым, а спиртными напитками в изобилии, так как по донесениям нижегородского воеводы Бахтеярова Ростовского от января 1615 г. Мюгип-бек пьянствовал, творил безобразия и развратничал. Так, в одном из донесений сообщалось, что Мюгип-бек «чинит людей обиды и приставов не слушает... лает и бесчестит и сторожей бьет и з двора збивает15 и пьян всегда, гоняет[ся] за приставы и за сторожи, и хочет сечь саблею за то, что люди ево по ночам приводят к нему жонок и по кормчам ходят к немцам» [43, 404].
На это проявление попустительства в отношении потерявшего дипломатический облик иранского чиновника Посольский приказ именем царя Михаила. 7 февраля 1615 г. ответил: «И мы той вашей простоте дивимся, что немногих людей иноземцев не умеет унять и устеречь и в воровстве им волю даете». Воеводам предписывалось немедленно приставить стрельцов к дому Мюгип-бека и никого не выпускать из него. Если же он захочет кого из своих людей послать, то с ними «ходить приставу, а одних не пускать...», чтобы «посланнику и его людям ни от кого насильства и обид и бес
15 Збивает — выгоняет.
431
честья не было, а от них бы так же русским людем иасильст-ва никакого не было...» и «от всякого воровства унимать вы велели» [43, 405].
Как воеводы в Нижнем Новгороде выполнили указ из Москвы и как справились с разгулявшимся иранским дипломатом, сведении нет. Очевидно, все же «уняли», так как донесений о безобразиях шахского гонца больше не было.
29 апреля 1616 г. согласно указу из Посольского приказа воеводам Нижнего Новгорода велено было отправить Мюгип-бека в Иран вместе с посольством русского посланника Ф. И. Леонтьева [43, 421], что и было выполнено в июле 1616 г.
* * *
Таковы переводы семи грамот, изучение которых позволя ет сделать некоторые выводы. Прежде всего усматривается связь между этими грамотами и деятельностью шахского двора в 1608—1612 гг. по возобновлению дипломатических связей с западноевропейскими державами по вопросу о совместной борьбе против Турции. Шахский двор в тяжелую для него годину, в середине 1607 г., вновь обратился за помощью к Русскому государству. При этом он не мог не знать, что при смуте и разрухе в Московском государстве правители вряд ли смогут оказать существенную военную помощь Иранскому государству в борьбе против турок.
Вместе с тем Сефевидский Иран находился в 1607— 1611 гг. в достаточно трудном положении, которое шахский двор пытался завуалировать громкими фразами о победах над турками, воинственными заверениями в том, что Ирану не нужен мир. В действительности же все было далеко не так. Страна устала от пяти-семи лет войны, а борьба с Османской империей один на один не сулила успеха. Поэтому,, как только турки в 1611 г. всерьез показали, что хотят закончить войну, шахский двор быстро откликнулся и заключил в 1612 г. мирный договор. Его не остановило и то, что по подписанному договору ему пришлось отказаться от взлелеянных планов на приобретение Басры, Багдада, Мосула и священных городов Кербелы и Неджефа. Борьбу за них решено было перенести на будущее. Осуществить эти планы: шаху Аббасу удалось только через 12 лет.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПО ПЕРИОДУ 1604—1612 гг.
Русско-иранские дипломатические связи в 1604—1612 гг. оказались прерванными из-за крестьянских восстаний, развала и разрухи в Московском государстве.
432
Воспользовавшись ослаблением своих соседей — Турции и Московского государства, шах Аббас пытался решить две задачи: в 1603 г. начал войну с турками за аннулирование договора 1590 г., а в 1605 г. с оружием в руках приступил к ликвидации русского влияния в Восточной Грузии и пре' вращению ее в мусульманское ханство.
Таким образом, 1605-й год является годом изменения политики шахского двора в отношении Грузии. Грузинский вопрос становится одним из основных в русско-иранских противоречиях.
После первых побед в войне с Османской империей Иран к 1607—1608 гг. оказался в трудном положении, а заключение турецко-австрийского Ситваторокского договора поставило Иран перед фактом борьбы с Турцией один на один, перед угрозой нового мощного турецкого наступления. За военной помощью шах Аббас обратился в первую очередь к Московскому государству, а затем к западноевропейским державам. Русское государство оказать помощь не могло, а западные державы ограничились «переговорами».
После возвращения Лачин-бека в Исфахан шах Аббас неоднократно пытался получить информацию о состоянии дел у своего северного соседа, но его посланцы застревали где-то на пути от Астрахани к Москве, отсиживаясь годами в. различных русских городах. До Москвы из них добрались, две шахские миссии — Амир Али-бека и Мюзип-бека, и то лишь к концу 1612 — началу 1613 г., не выполнив своевременно своих задач. О них почти не осталось никаких архивных материалов, в отличие от посольства Амир Али-бека, добравшегося до Москвы и действовавшего там в 1613—1614 гг.. В Иран оно выехало вместе с русским посольством М. Н. Тиханова.
Не удалось достигнуть Ирана и русскому посольству И. П. Ромодановского (1606—1607 гг.). Оно погибло от рук повстанцев в Саратове (по другим данным, в Царицыне). Посольство Ромодановского заслуживает внимания, так как показывает, что московское правительство пыталось оказать хотя бы моральную поддержку Грузии в трудное для нее время.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Народы мусульманских стран Ближнего и отчасти Среднего Востока, включая ираноязычные, населявшие территорию современного Ирана, по свидетельству арабских и персидских географов и историков X—XI вв. с незапамятных времен обменивались товарами со своими северными соседями.
Монголо-татарские нашествия XIII—XIV вв. прервали эти торговые связи, но в позднее средневековье они стали возобновляться. Зачастую помимо коммерческих дел купцы выполняли дипломатические поручения своих правителей, посылавших с ними грамоты не только с просьбами о «по-вольном торге», но и с заверениями в дружбе.
К числу таких миссий относятся легендарное «хожение» тверского купца Афанасия Никитина в Иран и Индию в 1466—1474 гг., посещение в Тебризе московским послом Марко Руфом (или Марко Россом) в 1475 г. Узун Хасана— правителя государства Ак-Коюнлу и др.
В настоящей монографии показано, как развивались торговые связи в средние века и как на базе их создавались дружественные, добрососедские отношения между Московским государством и странами мусульманского Востока.
Эти связи, в первую очередь экономические, отличались взаимной выгодой и равноправием, содействовали развитию этих государств и не прерывались полностью даже в годы их тяжелейшего внутреннего положения и кризисов внешней политики.
С начала XVI столетия, при Исмаиле I (1502—1524 гг.), образовалось шиитское Сефевидское государство — основа воссозданного Аббасом I (1587 1629 гг.) Ирана. Несколько ранее, после освобождения от монголо-татарского ига, формировалось централизованное Московское государство. Оба соседних государства делали попытки к установлению экономических и политических взаимоотношений. Зачинателями их были Иван IV (1533—1584 гг.) и шах Тахмасп I (1524— 1576 гг.). Шах Тахмасп I искал союзников по борьбе против Турции, а Москва разведывала новые торговые пути на Востоке и восстанавливала старые (с Ираном, Индией, ханствами Средней Азии). Так, по отрывочным архивным данным, одно из первых иранских посольств в Москву относится к 1552—1553 гг., и даже к 1521 г., а коммерческая раз
434
ведка Ивана IV — к 1568 г. (путешествие Дмитрия Ивашева и Федора Першина 1 на остров Гурмыз (Ормуз).
Освобождение Волги от казанских (1552 г.) и астраханских (1556 г.) ханов открыло путь к непосредственному, более тесному и интенсивному экономическому, культурному и политическому сближению Московского государства с Сефевидским Ираном.
Обе страны в этот период находились в трудном положении. Раздираемый феодальными междоусобицами Иран на западе вел длительные войны с агрессивной суннитской Турцией и ее вассалом — Крымским ханством, на востоке — с суннитским государством Шейбанидов. У Московского государства также были грозные противники — на западе Речь Посполита и Швеция, а на юге — Турция с Крымским ханством, по указанию которой проводились опустошительные, кровавые набеги на южные русские земли до Рязани и Москвы с угоном в рабство десятков тысяч русских людей и сожжением селений,сел и городов.
В эти тяжелые для обоих государств годы между ними устанавливаются регулярные дипломатические отношения. Начало им положил шах Мохаммед Султан Ходабендэ (1578—1587). Он направил в Москву Анди-бека с предложением русскому царю дружбы и с просьбой о военной помощи против Турции, обещая в компенсацию за нее передать Дербент и Баку, находившиеся в руках турок. Ослабленное в., результате неудачной Ливонской войны (1558—1583 гг.), Московское государство почти до конца XVI в. проводило против Османской империи сугубо оборонительную тактику. Однако оно не отклонило предложений шаха Мохаммеда Ходабендэ, так как выход турок на побережье Каспийского моря создавал опасность не только для Ирана; он грозил стратегическим окружением Московского государства на юге от Днестра вплоть по Закаспий. Это угрожало и Волжско-каспийскому торговому пути от Москвы через Астрахань в Иран и ханства Средней Азии.
Так создалась политическая заинтересованность Русского и Иранского государств; стержнем ее была совместная борьба против Турции и Крымского ханства. В силу ряда исторических обстоятельств этот вопрос не получил логического завершения. Русско-иранские экономические и политические отношения продолжали оставаться дружескими и добрососедскими. Наибольшей интенсивности они достигли в эпоху правления шаха Аббаса I. Но формировались они не толь ко вследствие выдающихся личных способностей «Вели
1 Явно под воздействием путешествия Афанасия Никитина, описавшего остров Гурмыз — своеобразный ключ к Индии.
435,
кого Аббаса», как это считают иранские историки. Роль Аббаса I в создании иранского национального государства и в восстановлении его могущества в конце XVI—начале XVII в. велика лишь постольку, поскольку его деятельность протекала в условиях, когда Сефевидское государство делало первые шаги от феодальной раздробленности к абсолютизму и поэтому стремилось сбросить с себя «оковы», тормозившие развитие производительных сил страны. Субъективное воздействие Аббаса I сказалось на создании иранского национального государства, в частности в том, что он, в отличие от первых Сефевидов, привлек к управлению государством иранские оседлые элементы, т. е. группировку класса феодалов, заинтересованную в существовании сильной центральной власти.
Русско-иранские добрососедские отношения складывались при шахе Аббасе I постепенно. В основе их лежали столкновения интересов обеих сторон, направленных на достижение собственных целей, зачастую далеких от миролюбия, равноправия, взаимного уважения и невмешательства во внутренние дела друг друга. Соблюдение основных принципов мирных и дружественных отношений становилось неизбежным следствием «столкновения множества отдельных воль» [14, 395], результатом которого оказывалось взаимное признание принципов равноправия, дружбы, миролюбия и добрососедства. Этому способствовало то, что на данном отрезке времени у Московского и Сефевидского государств были более или менее совпадавшие основные экономические и политические задачи — взаимная потребность в обмене товарами и борьба против общей внешней опасности, грозившей со стороны Турции и Крыма. Это приводило Московское и Сефевидское государства к необходимости считаться с целями и устремлениями друг друга.
Стремление к поддерживанию дружественных отношений между Ираном и Московским государством не исключало между ними противоречий по отдельным вопросам, и главным образом в отношении Дагестана и Грузии. Наибольшей остроты, вылившейся в вооруженное столкновение в середине XVII в, достиг вопрос о Дагестане из за русских военных городков на. Сунже и Койсе. Как и укрепления на реке Терек, они были построены для защиты юго-восточной границы Московского государства и для усиления его влияния на Северном Кавказе. Защищали они и северную границу Ирана от перехода через нее турецкой пехоты и крымско-татарской конницы. Об укреплении этих городков русскими гарнизонами «с вогненным боем» шах Аббас неоднократно просил московское правительство.
Однако вооруженный конфликт середины XVII в. и более
436
поздние носили временный характер. Постепенно, в силу доброй воли обеих сторон, положение нормализовалось. Одерживала верх необходимость торговых связей и добрососедских отношений.
Только с учетом указанных обстоятельств можно понять принципиальные основы русско-иранских отношений, установившихся между обеими странами много веков спустя, когда в России появилось государство с совершенно иными принципиальными основами внешних сношений, имманентно присущими его социально-политической природе.
Не учитывая всего этого при анализе миролюбия, взаимности и равноправия в русско-иранских отношениях конца. XVI первых десятилетий XVII в., легко можно допустить существенную и грубую модернизацию прошлого с его мирной и дружественной внешней политикой, проводимой обоими государствами в отношении друг друга. После победы Великой Октябрьской социалистической революции молодое Советское государство сформулировало основные принципы своей внешней политики. Это—мирное сосуществование стран с различным государственным строем, невмешательство во внутренние дела другой страны, равноправие сторон, интернационализм, братская помощь странам в их национально-освободительной борьбе и экономическом развитии, в борьбе против империализма и всех видов колониализма. Эти принципы стали основой внешней политики СССР, в частности политики Советского государства в отношении Ирана. Огромную роль в укреплении советско-иранских дружественных отношений сыграли исторически сложившиеся дружественные связи, начало которых уходит в глубь веков. Вот почему тщательное изучение русских архивных документов XVI XVIII вв. так важно и сегодня. Оно помогает правильно понять развитие взаимоотношений Московского государства с Ираном и их принципиальное отличие от отношений европейских держав со странами Востока, основанных на. принципе капитуляций. Карл Маркс писал, что «первые европейские купцы, бравшие на. себя риск торговли с таким народом [как турки], пытались поэтому вначале обеспечить лично за собой исключительные условия и привилегии, которые, однако, распространялись впоследствии на всю нацию»2. «Капитуляция,— писал далее Маркс,— это имперские дипломы, грамоты о привилегиях, выданные Портой различным европейским государствам. . От договоров они отличаются той существенной чертой, что не являются актами, основанными на взаимности, не обсуждаются совместно заинтересованными сторона
2 В 1453—1454 гг. такие привилегии (капитуляции) Турция предоставила Венеции и Генуе, а в 1535 г. — Франции.
437
ми и не утверждаются ими на основе взаимных выгод и уступок» [1, 165, 168, 169].
Русско-иранские торговые отношения с самого начала строились на основе равноправия и обоюдных выгод. Более того, установленный Ираном в первой половине 90-х годов XVI в. режим торговли через шахских купчин товарами шахского двора был более выгодным для иранской стороны. Попытки русской стороны изменить эту невыгодную для нее форму торговли или ограничить ее определенной суммой беспошлинного ввоза товаров в Русское государство решительно отвергались шахским двором. В конце концов Россия официально признала эту форму торговли в статьях третьей, и четвертой русско-иранского трактата от 21 января 1732 г. [248, 17].
Кроме того, равноправность русско-иранских отношений не могла не оказать положительного влияния на конструирование экономических взаимоотношений Ирана с западноевропейскими государствами в XVI и XVII столетиях 3.
Исторически сложившиеся принципы русско-иранских экономических и политических отношений, история посольств и миссий, их деятельность с начала установления регулярных дипломатических отношений (с 1586 г.) свидетельствуют о том, чтс установленные тогда отношения равноправия, взаимности, уважения суверенитета, дружбы и добрососедства соблюдались и позже; наиболее ярко выраженную форму они получили сегодня. Конечно, исторические пути этих взаимоотношений не всегда были прямыми и гладкими. «Историческая деятельность не тротуар Невского проспекта...»,— писал великий русский революционер Н. Г. Чернышевский [270а, 923].
Тщательное изучение этих обстоятельств по архивным документам позволяет сделать вывод не только о разном подходе и различном решении Московским государством и Ираном своих очередных политических задач, но и о том, что политическая линия Московского государства в отношении Сефевидского Ирана в рассматриваемый период была более последовательной и прямой, чем политика Ирана. В основном вопросе о совместной военной борьбе против Османской империи иранская дипломатия занимала не всегда прямую и ясную позицию. Она отличалась двойственностью и неискренностью.
Анализ архивных документов позволяет сделать вывод и о том, что, за исключением предложения шаха Мохаммеда Ходабендэ в 1586 г., Ираном никогда всерьез не ставились
1708^е₽ "45 капит^ляционныс пР”ии были даны Ираном Франции
438
задачи заключения с Московским государством военного соглашения против Турции. Преемник шаха Ходабендэ шах Аббас I ограничивался лишь частной задачей — получением русской военной помощи по обеспечению безопасности своей северной границы на Тереке, притом без какой-либо компенсации за такую помощь.
Шах Аббас I, с одной стороны, был осторожным, крайне недоверчивым 4 и хитрым восточным деспотом, а с другой — умным, волевым, самоуверенным, достаточно дальновидным и целеустремленным политиком и дипломатом, опасавшимся своего могущественного соседа на севере, с его активной политикой в направлении Кавказа, Дагестана и Закавказья. Шах Аббас, очевидно, считал, что добьется своих внешнеполитических целей и без обязывающего его к чему-либо военного соглашения. И он оказался прав. К 1598 г. он ликвидировал шейбанидскую опасность. Без прямой поддержки извне, если не считать русской помощи на северной границе на реке Терек, обеспечившей ему тылы армий в Азербайджане, шах Аббас к 1607 г. отвоевал у турок все захваченные ими иранские земли, за исключением Багдада, Басры, Мосула и священных городов Неджефа и Кербелы.
Широко разрекламированная иранскими историками и апологетами из числа западных буржуазных ориенталистов внешняя политика шаха Аббаса I на Западе потерпела к 1612 г. полное поражение. И не только вследствие сложнейших противоречий между западными державами по турецкому вопросу и левантийской торговле, но и потому, что шах особенно и не рассчитывал и не мог рассчитывать на свои внешнеполитические акции, создавая на Западе видимость острой необходимости ему военной помощи в войне с Турцией. В действительности же шахский двор больше рассчитывал на. дипломатический резонанс и на заключение торговых соглашений по сбыту шелка-сырца, чем на прямые результаты переговоров о совместной борьбе против султана. К такому выводу приводит, в частности, и то, что шахский двор не снабжал своих послов, даже из иранцев н ближних шаху людей, необходимыми для таких ответственных поручений точно и конкретно сформулированными полномочиями. Примером может служить «верительная грамота» Хосейн Али-бека Байата (1599 г.), адресованная восьми западноевропейским государям.
Точно так же поступал шахский двор и в отношении грамот к московскому царю, посылаемых через многочисленных послов и гонцов. Традиционная фраза о том, чтобы верить
4 Немецкий ориенталист А. Мюллер писал, что шах Аббас, исходя из действий европейцев в Индии, не доверял иностранным государствам [176, 398].
439
тому, что скажет посол, была не более чем дипломатическим приемом.
Московское государство в исследуемый период 1586— 1612 гг., особенно в 80 х годах XVI столетия, было крайне ослаблено Ливонской войной и поэтому проводило выжидательную, оборонительную тактику в отношении Османской империи и Крымского ханства. С 1604 г. в Московском государстве вспыхнули крестьянские восстания, дезорганизовавшие страну; все это усугубилось польско-шведской интервенцией. До 1613 г. Московское государство оказалось настолько ослабленным и оторванным от внешнего мира, что вместо активной роли на международной арене оно стало объектом интриг и происков своих врагов.
Исходя из этих основных положений, историю русско иранских дипломатических отношений за 1586—1612 гг. следует разделить на четыре основных периода и сделать соответствующие выводы по ним.
Первый период (1586—1590 гг.) начинается с инициативы иранской стороны завязывания дружественных отношений с Московским государством и с просьбы о военной помощи,, взамен которой шах Мохаммед Ходабендэ обещал передать Московскому государству Дербент и Баку. Это предложение было встречено в Москве с интересом. Сменивший шаха Ходабендэ его сын Аббас I не дезавуировал предложение своего отца, хотя политика молодого шаха, направленная на немедленное прекращение войны с Турцией, противоречила линии его отца.
Шах Аббас начал проводить двойственную политику в отношении Московского государства. Предлагая ему бороться с Турцией, шах на деле стремился лишь воздействовать на султанское правительство угрозой заключения военного союза с Московским государством, чтобы получить от Мурада III (1574—1595 гг.) более легкие условия мира.
В исторической литературе установилось мнение о том, что шах Аббас I всерьез добивался заключения военного союза с Московским государством. Изучение же архивных документов ЦГАДА (фонд 77) приводит к выводу, что такого стремления у шаха не было даже в 1587—1590 гг., тем более за счет уступки Дербента и Баку. Единственно, что необходимо было шахскому двору, это обеспечить безопасность своей северной границы на реке Терек.
Именно в этом смысле русская сторона и рассматривала военную помощь Сефевидскому государству. Дополнительная цель Москвы — распространение влияния на Северный Дагестан с прямой дорогой в Закавказье путем установления военных городков с гарнизонами «с вогненным боем» на Сун же и Койсе. Настаивала на этом и иранская сторона.
440
Дружественные отношения с перспективой расширения торговли были установлены, но двойственная политика иранской стороны вызывала законную настороженность в Москве и диктовала выжидательную тактику.
Второй период (1591— 1594 гг.) характеризуется односторонними и еще более интенсивными дипломатическими действиями Сефевидского государства, направившего в 1591 — 1594 гг. пять посольств и миссий в Москву. Московское государство воздерживалось от ответа на них, так как с недоверием отнеслось к информации и заявлениям шахских посланцев, продолжавших и после заключения мира с турками в марте 1590 г. призывать московского царя к выступлению против Османской империи, обещая за это не только Дербент и Баку, но и Шемаху. Лишь через три года и пять месяцев шахский посол Хаджи Хоеров устно проинформировал Бориса Годунова о подписании мира с султаном, заверяя при этом, что заключено только временное перемирие (на шесть лет), пока шах Аббас не закончит войну с узбеками.
Поскольку мир с Турцией зафиксировал отторжение от Ирана Восточного Закавказья и значительной части Западного Ирана, вызвав у шахского двора стремление к войне-реваншу, русская сторона, исходя из реальных соображений о необходимости развития добрососедских отношений с Сефевидским государством, признала возможным в конце 1594 г. нормализовать политические отношения с шахом Аббасом. Не доверяя иранским дипломатам, Москва продолжала вести с ними переговоры о военном союзе против Турции, тем более что русско-австрийские переговоры создавали перспективы привлечения шаха Аббаса к антитурецкой европейской лиге.
К этому же периоду относится согласие московского правительства на установление беспошлинной торговли товарами шахского двора в России и царской казны в Иране. Это было ошибкой Посольского приказа, не сумевшего предусмотреть невыгодность такой формы торговли для русской стороны.
Интересным эпизодом в русско-иранских дипломатических отношениях было обращение к московскому царю мятежного Ахмед-хана гилянского с просьбой о протекции. Московские дипломаты сумели с честью выйти из этого положения без ущерба, для политических связей с шахом Аббасом.
Третий период (1595—1604 гг.) отличается наибольшей дипломатической активностью Московского государства, хотя число посольств, которыми обменялись стороны, было одинаковым. Активизация переговоров с Ираном у Московского государства была обусловлена его военно-политическим усилением и благоприятными международными факторами
441
(перемирие на 15 лет с Речью Посполитой, Тявзинский договор 1595 г. со Швецией, обеспечивший России выход в Балтийское море, и т. д.).
Одновременно значительно укрепилось и Сефевидское государство, тогда как основной противник обоих государств— Турция стала ослабевать от войны с Австрией, а, главное, от внутренних беспорядков, которые потрясли основы Османской империи (с середины 90-х годов XVI в. началось дже-лалийское движение).
Только в 1598—1599 гг. после победы над Шейбанидами, шахский двор начал непосредственную подготовку войны-реванша с Турцией. Но и здесь внешнеполитическая энергия шаха Аббаса была направлена на бесплодные поиски военных союзников и военной помощи на Западе.
Русская же сторона, наоборот, проявила решительность и целенаправленность, решив сделать в 1597 г. и 1600 г. два совершенно конкретных предложения шаху о подписании наступательно-оборонительного военного союза против Турции и торгового договора. Первое посольство В. В. Тюфякина— С. Емельянова не смогло выполнить задания ввиду смерти обоих послов, а посольство А. Ф. Жирового-Засекина и Т. За-сепкого было в последний момент, очевидно, отозвано из Астрахани в Москву.
На основе анализа архивных документов за 1588 — 1601 гг. и за более поздние годы можно сделать вывод, что в 1597—1600 гг. у Московского государства было твердое намерение подписать эти договоры с Ираном, хотя, гипотетически рассуждая, даже в случае прибытия Тюфякина и Емельянова в Казвин, их переговоры в 1598 г. вряд ли привели бы к подписанию шахом Аббасом военного соглашения против Османской империи. Он уклонился бы от этого, так же как делал это и ранее. Но эта гипотеза могла не распространиться на торговый договор.
Начиная войну с Турцией в 1603 г., шах Аббас не предложил Московскому государству вести совместную борьбу. Он рассчитывал справиться с турками без помощи извне, хотя формально и сделал безуспешную попытку приобрести военных союзников среди западноевропейских государств (посольство Хосейн Али-бека Байата в сопровождении Антони Ширли в 1599 г.).
Четвертый период (1604—1612 гг.) характеризуется наименьшей активностью дипломатических связей Московского государства с Ираном. Социально-политические потрясения этих лет изолировали Москву от внешнего мира, в том числе и от Ирана.
Ослабление Московского государства позволило шаху Аббасу, несмотря на войну с Турцией, приступить в 1604—
442
1605 гг. к ликвидации вооруженным путем русского влияния в Восточной Грузии. Разгром шахскими войсками Кахетии, убийство царя Александра II и его сына Георгия заставили правительство Василия Шуйского (1606—1610 гг.) выступить в защиту Грузии, хотя оно и не располагало военными силами для этого. Было сделано единственно возможное — отправлено посольство И. П. Ромодановского с резким протестом против насильственных действий шахских войск в Кахетии и с требованием прекращения кровопролития и восстановления власти наследников царя Александра II. И. П. Ромодановский погиб в низовьях Волги, так как посольство не смогло прорваться через районы, охваченные крестьянскими волнениями.
Однако к началу 1607 г. положение Ирана резко ухудшилось в связи с окончанием турецко-австрийской войны и заключением в ноябре 1606 г. турками Ситваторокского мирного договора. Оставшись один на один с Османской империей (к этому времени шах справился с джелалийским движением), шахский двор, хотя и не мог не знать о разрухе и развале в Московском государстве, обратился к нему с призывами о совместной борьбе против Турции. Но и в данном случае шах Аббас сделал это в тех же неконкретных, общих формах. Это вновь подтверждает вывод о том, что в войне с Турцией шаху нужны были гарантии лишь Московского государства о защите северных границ Ирана.
Несколько слов следует сказать о количественном соотношении посольств и миссий за 1586—1612 гг. и о приеме их каждой из сторон.
За 27 исследуемых лет оба государства обменялись 17 посольствами и миссиями. Из них 12 было направлено Ираном (6 посольств и 6 миссий) и 5 посольств отправило в Иран Московское государство.
Из шахских посольств и миссий только одно (посольство Сеид Азима, 1608 г.) не достигло Москвы, одна миссия (гонца Анди-бека, 1591—1601 гг.) не была признана Посольским приказом правомочной.
Из пяти русских посольств только два достигли столицы Ирана и выполнили порученные им дела. Два посольства не достигли места назначения, а одно (Тюфякина—Емельянова) не выполнило порученного, так как оба посла погибли в пути.
Следовательно, соотношение числа посольств и миссий Ирана и Московского государства, достигших цели, равно 1 :2.
Вопрос о приеме на чужой территории посольств и миссий, начиная с того, кто назначен послом и в каком ранге, и кончая дипломатическим церемониалом, а также и тем, как содержалось посольство в принимавшем его государстве, играл
443
в те времена огромную роль. Сравнивая в этом отношении Московское государство с Иранским, приходится констатировать более высокую степень постановок этого дела у Посольского приказа, начиная с назначения глав миссий. Особенно наглядно это видно при сравнении с Турцией, куда шахский двор назначал в качестве глав посольств именитых людей: ханов из числа кочевой знати и именитых приближенных шаха. Так же поступала Москва, направляя к шаху родовитых служилых людей, воевод, окольничих, стольников, а в качестве вторых послов — знающих и опытных дьяков. Шахский же двор в отношении Московского государства по ступал иначе.
Первому русскому посланнику в Иран (1588—1589 гг.) удалось установить (что стало эталоном на будущее) порядок приема шахским двором русских дипломатов по западноевропейскому, а не азиатскому (татарскому) дипломатическому церемониалу с его восточными коленопреклонениями, целованием ноги, полы одежды или земли у подножия трона шаха и т. д. Однако ж не обходилось без постоянных острых дискуссий с ближними людьми шаха Аббаса по отдельным частям церемониала, ущемляющим, с русской точки зрения, посольское достоинство. На это, как известно, очень остро, с излишней прямолинейностью и зачастую не считаясь с местными, специфическими мусульманскими особенностями, реагировал Посольский приказ, хранитель и ревнитель «чести» русского царя, жестко требуя и добиваясь от послов и гонцов неукоснительного и точного выполнения своих правил.
В заключение следует сказать, что экономические, политические и культурные русско-иранские отношения за исследуемый 27-летний период неуклонно развивались и крепли с пользой для обеих сторон. Более того, они создавали здоровую основу на будущие времена для широких всесторонних взаимоотношений, базирующихся на принципах дружбы и добрососедства, обоюдного интереса, выгоды, равенства и взаимного уважения.
СПИСОК ЦИТИРУЕМЫХ источников И ЛИТЕРАТУРЫ
Труды классиков марксизма-ленинизма 1
1. Маркс К., Объявление войны. — К истории возникновения восточного вопроса, — т. 10, стр. 165—173.
2. Маркс К., Война против Персии, — т. 12, стр. 120—125.
3. Магх К., Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century and the Story of the Life of Lord Palmerston, New York, 1969, стр. 1—237.
4. Маркс К. и Энгельс Ф., Немецкая идеология, — т. 3, стр. 7— 544.
5. М а р к с К., Хронологические выписки, — Архив Маркса — Энгельса. Под редакцией В. Адоратского, т. V, М., 1938, стр. I—VII, 1—424.
6. Маркс К-, Хронологические выписки..., т. VI, под редакцией М. Б. Митина, М., 1938, стр. I—V, 1—411.
7. Маркс К., Хронологические выписки..., т. VII, М., 1940, стр. I—VII, 1—402.
8. Маркс К., Хронологические выписки..., т. VIII, М., 1946, стр. I—IV, 1—428.
9. Энгельс Ф., Армия, — т. 14, стр. 5—50.
10. Энгельс Ф., Внешняя политика русского царизма, — т. 22,. стр. 11—52.
11. Энгельс Ф., Кавалерия, — т. 14, стр. 296—325.
12. Энгельс Ф., О разложении феодализма и возникновении национальных государств, — т. 21, стр. 406—416.
13. Энгельс Ф., Людвиг Фейербах, — т. 21, стр. 269—312.
14. Энгельс Ф., Письмо к И. Блоху от 21 [22] сентября 1890 г., — т. 37, стр. 393—397.
15. Ленин В. И., Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? — т. 1, стр. 125—346.
16. Ленин В. И., Развитие капитализма в России, — т. 3, стр. 1—609.
17. Ленин В. И., Заключительное слово на VII съезде партии 8 марта 1918 г. — т. 36, стр. 27—34.
18. Ленин В. И. Письмо к американским рабочим, — т. 37, стр. 48—64.
19. Ленинский сборник, т. XXX, М., 1937, стр. 1—330.
Источники
20. Центральный государственный архив дипломатических актов, ф. 77,. on. 1, 1588—1589, ед. хр. 1, лл. 1—109.
21. Там же, 1588—1589, кн. 2, лл. 1—26.
22. Там же, 1588—1593, кн. 1, лл. 1—296.
23. Там же, 1588—1742, ед; хр. 2, лл. 1—64.
24. Там же, 1590—1595, кн. 3, лл. 1—163.
25. Там же, 1593—1594, кн. 5, лл. 1—115.
26. Там же, 1594—1596, ед. хр. 1, лл. 1—143.
27. Там же, 1595, ед. хр. 1, лл. 1—37.
1 Произведения К. Маркса и Ф. Энгельса даны по изд. 2 Сочинений',, а В. И. Ленина — по Полному собранию сочинений.
445-
28. Там же, 1595—1598, ед. хр. 2, лл. 1—278.
29. Там же, 1597—1599, ед. хр. 1, лл. 1—45.
30. Там же, 1598—1599, ед. хр. 1, лл. 1—92.
31. Там же, 1600, ед. хр. 1а, лл. 1—29.
32. Там же, 1600—1601, ед. хр. 1, лл. 1—194.
33. Там же, 1600—1601, ед. хр. 2, лл. 1—107.
34. Там же, 1603—1610, ед. хр. 2—8, лл. 1—4.
35. Там же, 1607, ед. хр. 1, лл. 1—24.
36. Там же, 1629—1711, кн. 7, лл. 1—313об.
37. Там же, 1640—1643, кн. 9, лл. 1—бОЗоб.
38. Там же, 1715—1718, ед. хр. 2, лл. 1—627.
39. Памятники дипломатических сношений Древней России с державами иностранными. Часть первая. Сношения с государствами европейскими, т. I, с 1488 по 1594 г., СПб, 1801, стр. I—XXV, стлб. 1—1600.
40. То же, т. II, с 1594 по 1621 г., СПб.,1852, стлб. 1—1542.
41. То же, т. X, с 1580 по 1699 г., СПб., 1871, стр. I—II, стлб. 1—1850.
42. Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Изданы под редакциею Н. И. Веселовского, СПб., 1890, стр. 1—453.
43. То же, т. II, СПб., 1892, стр. 1—445.
44. То же, т. III, СПб., 1898, стр. 1—731.
45. Полное собрание русских летописей, изданное Археографическою ко-миссиею, т. VI, СПб., 1853, стр. 1—358.
46. Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел, ч. I—V, М., 1811—1894.
47. (Броневский С. М.], Исторические выписки о сношениях России с Персиею, Грузиею и вообще с горскими народами, в Кавказе обретающими со времен царя Ивана Васильевича до ныне, — Архив Института востоковедения Академии наук СССР, разряд 2, оп. 2, № 1, стр. 1—328.
48. {3 е в а к и н Е. С.], История дипломатических и торговых сношений России с Персией 16—17 века, 1934, •— Архив востоковедов Ленинградского отделения Института востоковедения Академии наук СССР, разряд 1, оп. 6, ед. хр. 3, лл. 1—67.
49. Армяно-русские отношения в XVII веке. Сборник документов, Ереван, 1953, стр. I—VIII, 1—209.
50. Банты ш-К а м е н с к и й Н. Н., Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Части первая — четвертая. М., 1894—1902, стр. I—X, 1—304; I—VIII, 1—272; I—IV, 1—319; I—IV, 1—463.
51. (Б ел о к у р ов С. А.], Сношения России с Кавказом. Материалы, извлеченные из Московского Главного Архива Министерства иностранных дел Сергеем А. Белокуровым, вып. 1 (1578—.1613), М., 1889, стр. I—CXXIX, 1—584.
52. Белокуров С. А., Разрядные записи за смутное время (7113— 7121 гг.), М„ 1907, стр. I—XXVIII, 1—312.
53. Б утков П. Г., Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 г., ч. I—II, СПб., 1869, стр. I—XXV, 1—548; I—XXX, 1—621.
54. Голиков И. И., Деяния Петра Великаго, мудраго преобразователя России, собранный из достоверных источников, расположенных по годам, второе издание, М., 1837—4838.
55 Древняя Российская Вивлиофика, содержащая в себе собрание древностей российских, до истории, географии и генеалогии российский касающиеся. Изданная Николаем Новиковым, издание второе, М., 1788.
56. Заходер Б. Н., Каспийский свод сведений о Восточной Европе, т. I, М., 1962, стр. 1—280; т. II, М., 1967, стр. 1—211.
57. Курбатов А. Посольство царя Михаила Федоровича в Персию в 1629 г., — «Известия Тамбовской Ученой Архивной Комиссии», вып. XXXVIII, Тамбов, 1893, стр. 50—56.
446
58. Посольский наказ А. И. Приклонскому в Персию, 1673, — «Нижегородские ведомости», 1846, К» 21—26.
59. Русско-дагестанские отношения XVII — первой четверти XVIII вв. (Документы и материалы), Махачкала, 1958, стр. 1—335.
60. Русский дипломат во Франции (Записки Авдрея Матвеева). Публикация подготовлена И. С. Шарковой, под редакцией А. Д. Люблинской, Л., 1972, стр. 1—276.
61. [Хвольсон Д. А.], Известия о хазарах, бургасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах Абу-Али Ахмеда Бен-Омар Ибн-Даста... в первый раз издал, перевел и объяснил Д. А. Хвольсон, СПб., 1869, стр. 1—199.
62. Хожение за три моря Афанасия Никитина, М., 1967, стр. 1—440.
63. Хожение купца Федота Котова в Персию. Публикация Н. А. Кузнецовой, М., 1958, стр. 1—112.
Литература
64. А л е кс а н д р е НК о В. Н., Посольский церемониал в XVIII в. и отношение к нему русских дипломатов, — «Варшавские университетские известия», т. VIII, Варшава, 1894, стр. 1—29.
65. Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. Перевод с английского Ю. В. Готье, М., 1937, стр. 1—308.
66. Арутюнян П. Г., Освободительное движение армянского народа в первой четверти XVIII века, М., 1954, стр. 1—304.
67. Ашраф ян К. 3., Падение державы Сефевидов (1502—'1722 гг.),-— «Очерки по новой истории стран Среднего Востока», М., 1951, стр. 188—210.
68. Базилевич К- В., Внешняя политика русского централизованного' государства, вторая половина XV века, М., 1952, стр. 1—544.
69. Бай бур тян В. А., Армянская колония Новой Джульфы в XVII в. (Роль Новой Джульфы в ирано-европейских политических и экономических связях), Ереван, 1969, стр. 1—168.
70. Б аки ха нов Абас-Кули-Ага Кудси, Гюлистан-Ирам, Баку, 1926, стр. I—XV, 1—196.
71. Бандтке Г. С., История государства Польского, СПб., 1839, ч. I, стр. 1—342; ч. II, стр. 1—519.
72. Бартольд В. В., Иран (Исторический обзор), Ташкент, 1926, стр. 1—122.
73. Бартольд В. В., История изучения Востока в Европе и России, изд. 2, Л., 1925, стр. 1—318.
74. Б а р т о л ь д В. В., Историко-географический обзор Ирана, СПб., 1903, стр. 1—176.
75. Б а р т о л ь д В. В., Место прикаспийских областей в истории мусульманского мира, Баку, 1925, стр. 1—150.
76. Бартольд В. В., Отчет о поездке в Среднюю Азию с научной целью, 1893- 1894 гг., СПб., 1897, стр. 1—151.
77. Бартольд В. В., Туркестан, ч. 2. Изследование, СПб., 1900, стр. 1—573.
78. Бахмутова Е. К-, Иранские элементы в деловом языке Московского государства, — «Ученые записки Казанского педагогического-института. Факультет языка и литературы», вып. 3, 1940, Казань, стр. 40—71.
79. Белокуров С., Исторический обзор связей Кавказа с политическими образованиями восточно-европейской равнины и с Московским, государством до начала XVII в., М., 1889, введение, стр. 1—10.
80. Белокуров С. А., О посольском приказе, М., 1906, стр. 1—170.
81. Бердзенишвили Н., Джавахишвили И., Джанашиа С.,
447
История Грузии, ч I, С древнейших времен до начала XIX века. Под редакцией С. Джанашиа, Тбилиси, 1950, стр. I—III, 1—459.
"82 . Б о г ос л о в с к и й М. М., Петр I. Материалы для биографии, т. V. Посольство Е. И. Украинцева в Константинополь, 1699—1700, М., 1948, стр. 1—316.
83. Богословский М. М., Петр I , т. IV, М., 1948, стр. 1—514
84. Бушев П. П., Иранское посольство Фазл Али бека в Россию (1711—1713 гг.),— «Краткие сообщения Института народов Азии», вып. 39, М., 1963, стр. 33—51.
85. Бушев П. П., О русском посольстве в Иран в конце XVI столетия,— «Народы Азии и Африки», 1968, № 2, стр. 55—63.
86. Бушев П. П., Русско-иранские контакты (до конца XVI в.), — «Вопросы истории», 1973, № 4, стр. 130—140.
87. Бушев П. П., Иранский купчина Казим-бек в России,— «Иран, М., 1973, стр. 166—180.
88. Вайнштейн О. Л., Россия ‘и тридцатилетняя война, Л., 1947, стр. 1—216.
89. [В а м б е р и Г.], История Бохары или Трансоксании с древнейших времен до настоящего. По восточным обнародованным и необнаро-дованным рукописным историческим источникам. Первый раз обработана Германом Вамбери... Перевод А. И. Павловского, ч. I, СПб., 1873, стр. I—VI, 1—226.
90. Веселовский Н. И., Иван Данилович Хохлов (Русский посланник в Персию и Бухару в XVII в.), СПб., 1891, стр. 1—27.
91. Веселовский Н. И., Погрешности и ошибки .при издании документов по. сношению русских государей с азиатскими владельцами, СПб., 1910, стр. 1—32.
92. В е с е л о в с к и й Н. И., Татарское влияние на русский посольский церемониал в Московский период Русской истории, СПб., 1911, стр. 1—19.
93. Виноградов В. Б., Магом адов а Т. С., Где стояли Сунженские городки? — «Вопросы истории», 1972, № 7, стр. 205—208.
94. Виноградов В. Б., Магом адов а Т. С., Один из .северокавказских союзников Руси, — «Вопросы истории», 1971, № 10, стр. 215—219.
'95 . Восканян В К., Армяно-русские экономические отношения в XVII веке (Роль армянского купечества в персидской торговле России), Ереван, 1948, стр. I—VIII, 1—235.
96. «Всемирная история», т. IV—V, М., 1958—1960.
97. Гафуров Б. Г., История таджикского народа в кратком изложении, т. I, М., 1955, стр. 4—544.
98. Гордлевский В. А., Внутреннее состояние Турции во второй половине XVI в. (по документам, изданным Ахмедом Рефиком),— В. А. Гордлевский, Избранные сочинения, т. III. История и культура, М„ 1962, стр. 198—224.
99. Греков И. Б., Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV—XVI вв., М., 1963, стр. 1—374.
100. Григорян 3., Участие армян в русско-персидских войнах начала XIX в., — «Вопросы истории», 1951, № 4, стр. 16—25.
101. Г у лишав б аров С. И., Международный товарный обмен и участие в нем России, Асхабад, 1911, стр. 1—88, 1—3.
102. [Г у р к о-К р я ж и н В. А.], Краткая история Персии В. А. Гурко-Кряжина, М., 1925, стр. 1—99.
103. Гусейнов А., Азербайджано-русские отношения XV—XVII вв., Баку, 1963, стр. 1—237.
104. Денисова М. М., Портнов М. Э., Денисов Е. Н., Русское оружие. Краткий определитель русского боевого оружия XI—XIX веков. Симферополь — Москва, 1953, стр. 1—166.
105. Желтяков А. Д., Чочиев В. Г., Ирано-турецкие войны 16—
-448
18 вв.,— «Советская историческая энциклопедия», т. 6, М., 1965,
стлб. 271277
106. {Ж и г a ip ев С.], Русская политика в Восточном вопросе (ея история в XVI—XIX веках, критическая оценка и будущие задачи), — Историке-юридические очерки Сергея Жигарева, т. I—II, М., 1896 [т. I, стр. I—XVI, 1—465; т II, стр. I—VIII, 1—532].
107. Заходер Б. Н., Из истории волжско-каспийских связей Древней Руси, — «Советское востоковедение», М., 1955, № 3, стр. 108—118.
108. Заходер Б. Н., Ширазский купец на Поволжье в 1438 г. (К вопросу о русских экономических связях с Сибирью, Средней Азией и Передним Востоком), — «Краткие сообщения Института Востоко ведения АН СССР», вып. XIV, М., 1955, стр. 14—19.
109. Зевакин Е. С., Азербайджан в начале XVIII века, — «Труды Общества по обследованию и изучению Азербайджана», № 3, вып. 4, Баку, 1929, стр. 1—32.
ПО. Зевакин Е. С, К истории прикаспийского вопроса. План захвата Московским государством Прикаспийских областей, предложенный голштинским послом Бругеманом (XVII в.), — «Труды сектора истории Закавказского филиала Академии наук», вып V, Тифлис, 1934 стр. 1—21.
111. Зевакин Е С, Персидский вопрос в русско-европейских отношениях XVII в., — «Исторические записки», М., 1940, № 8, стр.129—162.
112. 3 он н е штр а л ь-П ис ко реки й А. А., Международные торговые договоры Персии, М., 1931, стр. I—XII, 1—254.
113. 3 у б а ш ев а-К о р н и л оаз и ч О. А., Сношения Руси с Персией, Томск, 1912, стр. 1—22
114. И в а н о в М. С., Очерк истории Ирана, М., 1952, стр. 1—465.
115. Игамбердыев М. А., Иран в международных отношениях первой трети XIX века, Самарканд, 1961, стр. ,1—300.
116. Из рассказов Дон-Хуана Персидского. Путешествие персидского посольства чрез Россию от Астрахани до Архангельска в 1599— 1600 гг., — «Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете», кн. 188, М., 1899, стр. 1—19.
117. И о а н н и с я и А. Р., Присоединение Закавказья к России и между народные отношения в начале XIX столетия, Ереван, 1958, стр. 1—446.
118. История Азербайджана, в трех томах. Под редакцией академика Академии наук Азербайджанской ССР И. А. Гусейнова, А. С. Сум-батзаде..., т. I. С древнейших времен до присоединения Азербайджана к России, Баку, 1958, стр. I—VII, I—X, 1—424
119. История армянского народа, ч I, под редакцией Аракеляна Б. Н и Иоаннисяна А. Р., Ереван, 1951, стр. 1—291.
121. История Дагестана, т I, М., 1967, стр. 1—431.
122. История дипломатии, т. I, М., 1959, стр. 1—896.
123. История Кабардино-Балкарской АССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции, т. I, М., 1967, стр. 1—482.
124. История Кабарды с древнейших времен до наших дней, М., 1957, стр. 1—394.
125. История культуры Древней Руси. Домонгольский период, I. Материальная культура, М—Л., 1951, стр. 1—483.
126. История народов Узбекистана, т. II, Ташкент, 1947, стр. 1—510.
127. История Польши, т. I, М., 1956, стр. 1—706.
128. История СССР, т. I. С древнейших времен до 1861 г. Первобытнообщинный и рабовладельческий строй. Период феодализма, М., 1956, стр. 1—896.
129. История стран Зарубежной Азии в средние века, М., 1970, стр. 1— 640 с 25 картами.
130. История Узбекской ССР, т. I, Ташкент, 1955, стр 1—542.
15 Заказ 111
449
131. Кабардино-русские отношения в XVI—XVIII вв., т. I, XVI—XVII вв.. М, 1957, стр. I—XVI, 1—478.
132. Какаш и Тектандер, Путешествие в Персию через Московию 1602—1603 гг. Перевел с немецкого Алексей Станкевич, М, 1896, стр. 1—61.
133. Какаш и Тектандер, Путешествие в Персию через Московию 1602—1603 гг. Перевел с немецкого Алексей Станкевич, — «Чтения в Обществе истории и древностей Российских при Московском университете», кн. 177, М., 1896, стр. 1—45.
134. [К а р а м З'и н Н. MJ, История государства Российского. Сочинение Н. М. Карамзина. Изд. 5, в трех книгах. Кн. II (т. V, VI, VII, VIII), СПб., 1842; кн. III (т. IX, X, XI, XII), СПб., 1845.
135. Кашин В. Н., Торговля и торговая политика в Московском государстве, Л., 1926, стр 1—294.
136. Ключевский В. О., Очерки и речи. Второй сборник статей, Пг, 1919, стр. 1—495.
137. Колесников И., Столбцы (к методике работ по систематизации и описанию), — «Архивное дело», М, 1939, № 2 (50), стр. 28- 29.
138. Ко л о гр и вов С. Н., Материалы для истории сношений России с иностранными державами в XVIII в, СПб., 1911, стр. 1—'160
139. Комарова В., Персидская война 1722—'1725 (материал для истории царствования Петра Великато), М, 1867, стр. 1—68.
140. Ко ржем е вс кий Н. Л., Посольство Михаила Тиханова в Персию и путь его через Хиву и Кара-Кумы в Хорасан (1613—1615), — «Известия АН Узбекской ССР», № 6, 1951, Ташкент, стр. 69—72.
141. К о сто м а р о в Н. И., Очерк торговли Московского государства в XVI—XVII столетиях, СПб, 1862, стр. 1—299.
142. (Котошихин Гр.], О России в царствование Алексея Михайловича. Сочинение Григория Котошихина, изд. 4, СПб, 1906, стр. I—XXXI, 1-215.
143. К у з н е ц о в-а Н. А, Первая русская сводная работа по истории русско-иранских отношений,— «Краткие сообщения Института народов Азии АН СССР», вып. 39, М, 1963, стр. 154—163.
144. Куканова Н. Г, Документ о русско-иранской торговле 30- -40-х годов XVIII в, — «Ближний и Средний Восток», М, 1962, стр. 114—'120.
145. Куканова Н. Г, Роль армянского купечества в развитии русско-иранской торговли в последней трети XVII в, — «Краткие сообще ния Института народов Азии АН СССР», вып. 30, М, 1961, стр. 20— 34.
146. Куканова Н. Г, Русско-иранские торговые отношения в конце XVII — начале XVIII века, — «Исторические записки», т. 57, М, 1956, стр. 232—254.
147. Кулишер И. М, Международные торговые договоры, ч. I—II, Пг, 1922 [ч.1 — .стр. 1—429; ч. II — стр. 1—131].
148. Курц Б. Г, Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михайловича, Киев, 1915, стр. I—VII, 1—606.
149. Куш ев а Е. Н, Народы Северного Кавказа и их связи с Россией, вторая половина XVI — 30-е годы XVII века, М, 1963, стр. 1—371.
150. Куш ев а Е. Н, Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552—1572 гг, — «Исторические описки АН СССР», № 34, М, 1950, стр. 236—287.
151. Лебедев В. И, Посольство Артемия Волынского в Персию, — «Известия АН СССР, серия истории и философии», т. V, № 6, ноябрь — декабрь, М, 1948, стр. 528—539.
152. [Леш к о в В], О древней русской дипломатии. Речь, произнесенная в торжественном собрании императорского Московского университета доктором прав, ординарным профессором В. Лсшковым, 17 июня 1847 года, М, 1847, стр. 1—88.
450
153. Л и мо и о в Ю. А., Из истории Восточной торговли Владимиро-Суздальского княжества, — «Международные связи России до XVII в», М., 1961, стр. 55—63.
154. {Лихачев Д. С.], Путешествия русских послов в XVI—XVII вв. Под редакцией Д. С. Лихачева, Статейные списки. Подготовили Я- С. Лурье, Р. Б. Мюллер, М.—Л., 1964, стр. 1—490.
155. Лихачев Д. С., Русские летописи и их культурно-историческое значение, М —Л., 1947, стр. 1—499.
156. Лихачев Д. С., Русский посольский обычай XI—XIII вв. — «Исторические записки», № 18, М., 1946, стр. 42—56.
157. Лихачев Н. П., Библиотека и Архив Московских государей в XVI столетии, СПб., 1894, стр. 1—152, 1—81.
158. Лихачев Н. П., Иностранец — доброжелатель России в XVII столетии, СПб., 1898, стр. 1—16.
158а. [Лихачев Н. П.], Памятники древней письменности и искусства. Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче. Сообщение Н. П Лихачева, СПб., 1908, стр. I—IX, 1-55.
159. Лурье Я- С., Русско-английские отношения и международная политика второй половины XVI века, — «Международные связи России до XVIII в.», М., 1961, стр 419—443
160. Лысцов В. П., Персидский поход Петра I 1722—1723 гг., М., 1961, стр. 1—243.
161. Мавродин В. В., Образование единого Русского государства, Л., 1951, стр. 1—328.
162. Мавродин В. В., Русское мореходство на южных морях (Черном, Азовском и Каспийском) с древнейших времен и до XVI века включительно, Симферополь, 1955, стр. 1—180.
163. Материалы для истории русского флота, ч. IV, СПб. 1867, сто. 1— 739.
164. [Манштейн X. Г.], Записки историческия, политический и военный о России с 1727 по 1744 год, сочиненный г. "Манштейном... Пер., ч. I—II, М., 1810 [ч. I, стр. I—XXII, 1—84; ч. II, стр. 1277].
165. Материалы по истории туркмен и Туркмении, т. II. XVI—XIX вв., Иранские, бухарские и хивинские источники, М.—Л., 1938, стр. 1— 700.
166. Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР, ч. I. Торговля с Московским государством и международное поло жение Средней Азии в XVI—XVII вв , Л , 1932, стр. I—XVIII, 1—504.
167. Международные отношения. Политика. Дипломатия XVI—XX вв. Сборник статей к 80-летию академика И. М. Майского, М., 1964, стр. 1—560.
168 Мельгунов П. П., Очерки по истории русской торговли IX XVIII вв., М„ 1905, стр. I—VII, 1—279.
169. Мес хи а Ш. А. и Цинцадзе Я. 3., Из истории русско-грузин-скиХ взаимоотношений X—XVIII вв., Тбилиси, 1958, стр. 1— 149.
170. Миклухо-Маклай Н. Д. «Записки» С. Аврамова об Иране как исторический источник,— «Ученые записки ЛГУ. История и философия Востока», вып. 3, 128, Л., 1952, сгр. 88—103.
171. Миклухо-Маклай Н. Д., К вопросу о налоговой политике в Иране при шахе Аббасе (1587—1629),— «Советское востоковедение», т. VI, М.—Л., 1949, стр. 348—355.
172. Миклухо-Маклай Н. Д., К истории политических взаимоотношений Ирана со Средней Азией в XVI в.,— «Краткие сообщения института востоковедения АН СССР», вып. IV, М., 1952, стр 11—18.
173. М и к л у х о-М а к л а й Н. Д., Шиизм и его социальное лицо в Иране на рубеже XV—XVI вв.,— «Памяти академика И, Ю. Крачковского», Л., 1958, стр. 1—251.
174. Миллер А. Ф., Краткая история Турции, М., 1942, стр. 1—304.
15* 451
175. Мирный договор между Швециею и Россиею, заключенный 10 мая 1595 г. близь Нарвского озера, на стороне Иваньгорода в Тявзи-не,— «Чтения в Обществе истории и древностей Российских при Московском университете», кн. 2, М., 1868, Смесь, стр. 1—12.
176. Мюллер А., История Ислама от основания до новейших времен. Перевод с немецкого под редакцией приват-доцента Н. А. Медникова, т. III, СПб., 1896, стр. 1—448.
177. Нагибин Ю. М. и Рыкачев Я. С., Великое посольство, М, 1959, стр. 1—182.
178. Наджарян У. X., Турецко-иранские отношения в XVI — первой половине XVII вв. и Армения. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук, Ереван, 1969, стр. 1—64.
179. Наджарян У. X., Из русско-иранских отношений первой половины XVII века (стр. 69—77 на армянском языке). Резюме (на русском языке, стр. 77—78),— «Известия АН Армянской ССР. Общественные науки», № 10, октябрь 1964, Ереван.
180. Накашидзе Н. Т., Грузино-русские политические отношения в первой половине XVII века, Тбилиси, 1968, стр. 1—292.
181. Новая история стран зарубежного Востока, т. I II, М., 1952, [т. I, стр. 1—566; т. II, стр. 1 -455].
182. Новая история колониальных и зависимых стран, М., 1940, стр. 1—384.
183. Н о в и ч е в А. Д., История Турции. I. Эпоха феодализма (XI— XVIII века), Л., 1963, стр. 1—314.
184. Но вич ев А. Д., Турция. Краткая история, М., 1965, стр. 1—270.
185. Н о в о с е л ь с к и й А. А., Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII века, М., 1948, стр. 1—447.
186. Новосельцев А. П., Освободительная борьба народов Закавказья в XVI—XVII вв.,— «Вопросы истории», 1969, № 9, стр. 112— 128; № 10, стр. 106—119.
' 187. Новосельцев А. П., Русско-иранские отношения XVII — первой половины XVIII вв. в зарубежной историографии,—«История СССР», М„ 1960, № 3, стр. 183—190.
188. Новосельцев А. П., Русско-иранские политические отношения во второй половине XVI в., — «Международные связи России до XVII в.», М., 1961, стр. 444—461.
• 189. Новосельцев А. П., Русско-иранские отношения в первой половине XVII в.,— «Международные связи России в XVII—XVIII вв. Экономика, политика, культура», М., 1966, стр. 103—121.
190. [Олеарий Адам], Подробное описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1639 годах, составленное секретарем Посольства Адамом Олсапием, М., 1870, стр. I- XIV, 1—76, 1—1038, 1—32, I X.
191. Описание путешествия в Москву посла Римского императора Николаи Варкача с 22 июля 1593 года...,—«Чтения в Обществе истории и древностей Российских при Московском университете», кн. 4, М., 1874, стр. I—XII, 1—32.
192. Опыт трудов Большого Российского Собрания при Московском Императорском Университете, ч. 4, М., 1778, стр. 1—324; ч. 5, М., 1780, стр. 1—312.
193. Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV начало XVI в., М., 1955, стр. I—959.
194. Очерки истории СССР. Период феодализма, XVII век, М., 1955, стр. 1—1032.
195. Пат к а нов К- П., Предисловие к «Дневнику осады Испагани Афганами, веденному Петросом ди Саргис Гиляненц в 1722 и 1723 годах». Материалы для истории Персии. Перевод и объяснения К. Пат-
452
канова,— Приложение к XVII тому «Записок Императорской Академии наук», № 3, СПб., стр. I—XXXII, 1—57.
196. Пашуто В. Т., Внешняя политика Древней Руси, М, 1968, стр. 1—472.
197. Петров Г. М., Краткий очерк развития русско-иранских отношений в XVIII веке,— «Советское востоковедение», т. VI, Л., 1949, стр. 327—335.
198. Петрушевский И. П., Азербайджан в XVI—XVII вв.,— «Сборник статей по истории Азербайджана», вып. I, Баку, 1949, стр. 225— 298.
199. Петрушевский И. П., Восстание ремесленников и городской бедноты в Тебризе в 1571—1573 гг.,— «Сборник статей по истории Азербайджана», вып. I, Баку, 1949, стр. 214 - 224.
200. Петрушевский И. П., Государства Азербайджана в XV веке,— «Сборник статей по истории Азербайджана», вып. I, Баку, 1949, стр. 153—213.
201. Петрушевский И. П., Ислам в Иране в VII—XV веках (курс лекций), Л., 1966, стр. 1—400.
202. Петрушевский И. П., Очерки по истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в XVI — начале XIX вв., Л., 1959, стр. 1—383.
204. Пигулевская Н. В., Якубовский А. Ю., Петрушевский И. П., Строева Л. В., Беленицкий Л. М., История Ирана с древнейших времен до конца XVIII в., Л., 1958, стр. 1—391.
205. П о л и е в к т о в М. А., Европейские путешественники XIII— XVIII вв. по Кавказу, Тифлис, 1935, стр. 1-—222.
206. Полиевктов М. А., Материалы по истории грузино-русских взаимоотношений в 1625—1648 гг., Тифлис, 1937.
207. [Полиевктов М. А.], Посольство князя Мышецкого и дьяка Ключарева в Кахетию, 1640—1643. Документы издал и введением снабдил М. Полиевктов, Тифлис, 1928, стр. 1—21, 1—203.
208. Полиевктов М. А., К истории прикаспийского вопроса. Проект Бругемана и русская оккупация прикаспийских областей в двадцатых годах XVIII века,— «Труды сектора истории Закавказского филиала Академии наук», вып. V, Тифлис, 1934, стр. 23—42.
209. [Полиевктов М. А.], Посольство стольника Толочанова и дьяка Иевлева в Имеретию, 1650—1652. Документы издал и введением снабдил М. Полиевктов, Тифлис, 1928, стр. 1—46, 1—231.
210. Полиевктов М. А., Экономические и политические разведки Московского государства XVII в. на Кавказе, Тифлис, 1932, стр. 1—54.
211. Поликарпов Ф., Лексикон треязычный, сиреч речений славянских, еллиногреческих и латинских сокровищ, М., 1704.
212. Полное собрание законов Российской империи с 1649 по 1825 г., т. I—X, СПб., 1830—1845.
213. Пот ин В М. Русско-скандинавские связи по нумизматическим данным (IX—XII вв.),— «Труды Института истории СССР, Ленинградское отделение», вып. II, М., 1970, стр. 1—104.
213а. Поти н В. М., Находки западноевропейских монет на Древней Руси и древнерусские поселения,— «Нумизматика и эпиграфия», вып. Ill, М., 1962, стр. 183—191.
214. Путешествие персидского посольства чрез Россию от Астрахани до Архангельска в 1599—1600 гг.,—«Чтения в Обществе истории и древностей Российских при Московском университете», кн. 188, М., 1899, стр. 1—19.
215. Путешественники об Азербайджане. Под редакцией Э. Н. Шахма-лиева. Составил 3. И. Ямпольский, Баку, 1961, стр. 1—500.
216. Рейснер И. М., Падение державы Сефевидов и нашествие афганцев на Иран (1722—1729),— «Доклады и сообщения исторического факультета МГУ», кн. 10, М., 1960, стр. 62—77.
453
£17. Риттих П. А., Политико-статистический очерк Персии, СПб., 1896, стр. 1—280.
218. Рубинштейн Н. Л., Русская историография, М., 1941, стр. 1— 660.
219. Русский биографический словарь, издаваемый императорским Русским историческим обществом, П., 1916, стр. 1—588.
220. Русский биографический словарь, П., 1918, стр. 1—817.
221. Рыбаков Б. А., Культура Древней Руси. Домонгольский период. Материальная культура, М.—Л., 1951.
222. Р ы к а ч е в Я-, Великое посольство. Исторические повести (Прерванное путешествие. Надежда Дурова), М., 1960, стр. 1—344.
223. Савва В. И., Московские цари и византийские василевсы. К вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских государей, Харьков, 1901, стр. I—II, 1—400.
224. Савва В. И., О посольском приказе в XVI в., вып. I, Харьков, 1917, стр. I—VI, 1—401.
225. Сборник статей по истории Азербайджана, вып. I, Баку, 1949, стр. 1—312.
226. В. И. Ленин и историческая наука, М., 1958, стр. 1—552.
227. [Семенов В.]. Библиотека иностранных писателей о России. Отделение первое, т. I, СПб., 1836; I — стр. I—XVI, 1—192; II — стр. 1— 192; III —стр. 1—112; IV —стр. I—XVII, 1—93.
228. С е м е н ов а Л. А., Орден кармелитов как орудие проникновения европейцев в Иран (по материалам «Хроники кармелитов»),— «Ближний и Средний Восток», М., 1962, стр. 94—109.
229. Словарь Академии Российской, ч. I—VI, СПб., 1789—1794.
230. Словарь современного русского литературного языка, т. I—XVII, М—Л., 1950—1965.
231. Смирнов В. Д., Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII века, СПб., 1887, стр. I—XXXV, 1—772.
232. Смирнов Н. А., К истории борьбы европейских держав за колониальное порабощение Турции в XVI—XVIII веках,— «Труды
МИФЛИ», т. II, М., 1958, стр. 162—175.
233. Смирнов Н. А., Россия и Турция в XVI—XVII вв., в двух томах, -— «Ученые записки Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова», вып. 94, М., 1946 [т. I, XVI в., стр. 1—160; т. II, XVII в., стр. 1—174].
234. Смирнов Н. А., Политика России на Кавказе в XVI—XIX веках, М., 1958, стр. 1—243.
235. Советская историческая энциклопедия, тт. 1—13, М., 1961—1971.
236. [Соймонов Ф. И.], Описание Каспийского моря и чиненных на оном российских завоеваний, яко часть истории Государя императора Петра Великаго, трудами Тайнаго Советника, Губернатора Сибири и Ордена Святаго Александра Кавалера Федора Ивановича Соймонова, выбранное их журнала Его Превосходительства, в бытность его службы морским Офицером, и с внесенными, где потребно было, дополнениями Академии Наук Конференц Секретаря, Профессора Истории и Историографии, Г. Ф. Мюллера, СПб., 1763, стр. 1—380.
237. С о й м о н о в Ф. И., О торгах за Каспийское море древних, средних и новейших времен: выписано из журнала, СПб., 1765, стр. 1—74.
239. [Соловьев С. М.], Записки Сергея Михайловича Соловьева, Пг., [б. г.], стр. 1—174.
240. Соловьев С. М., История России с древнейших времен, т. I— XXIX, изд. 2, М., 1851—1879.
241. Соловьев С. М., История России с древнейших времен, кн. 3, т. 5—6, М., 1961, стр. 1—815.
242. С о л о в ь ев С. М., История России с древнейших времен, кн. 4, т. 7—8, М., 1961, стр. 1—778.
454
243. Спицын А., Торговые пути Киевской Руси. Сборник статей, посвященных С. Ф. Платонову, СПб., 1911, стр I—XVII, 1—568.
244. Срезневский И. И., Материалы для словаря древне-русского языка, т. I, М., 1893, стр. I—IX, стлб. 1—1419, стр. 1—49; т. II, М., 1895, стлб. 1—1802; т. Ill, М., 1903, стлб. 1—1684, 1—272, стр. 1—13.
245. С трей с Я. Я-, Три путешествия. Перевод Э. Бородиной. Редакция А. Морозова, М., 1935, стр. 1—415.
246. С у горе кий И Н., Сношения с Персией при Годунове,—«Русский вестник», т. 210, СПб, 1890, сентябрь, стр. 105—125.
247. Сыроечковский В. Е., Гости-сурожане, М.—Л., 1935, стр. 1 124.
248. Сычев С. И., Волков В. К., Советско-иранские отношения з. договорах, конвенциях и соглашениях, М., 1946, стр. 1—216.
249. Т а р л е Е. В., Вторая мировая война в кривом зеркале (по поводу фальсификации истории второй мировой войны англо-американскими историками), «Большевик», М., 1949, № 21, стр. 60—70.
250. [Тверитинова А. С.], Аграрный строй Османской империи XV— XVII вв. Документы и материалы. Составление, перевод и комментарии А. С. Тверитиновой, М., 1963, стр. 1—223.
251. Т в е р и ти н о в а А. С., Восстание Кара Языджи-Дели Хасаиа в Турции, М.—Л., 1946, стр. 1—87.
252. Т е б е н ьк ов М., Древнейшия сношения Руси с прикаспийскими странами и поэма «Искандер-намэ» Низами, Тифлис, 1896, стр. 1—78.
253. Тер-Аветисян, Город Джуга. Материалы по истории торговых сношений джульфинских купцов XV—XVII вв., Тбилиси, 1937, стр. 1—241.
254. Т и в а д з е Т. Г., Иранский вопрос во внешней политике Московского государства в конце XVI и в начале XVII вв. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук, Тбилиси, 1966, стр. 1—16.
255. Тизенгаузен В., Первое русское посольство в Херате,— «Записки Восточного отделения императорского Русского археологического общества», т. I, СПб., 1886, стр. 30—31.
256. Тизенгаузен В., Чистопольский клад из куфических монет второй половины X в., открытый в 1885 г.,— «Записки Восточного отделения императорского Русского археологического общества», т. II, СПб., 1886, стр. 33—35.
257. Тихомиров М. Н., Россия в XVI столетии, М., 1962, стр. I — 583.
258. Тихомиров М. Н., Средневековая Россия па международных путях (XIV—XV вв.), М., 1956, стр. 1—174.
259. Толстой А. К., «Царь Борис», трагедия в пяти действиях, СПб., 1870.
260. Фадеев А. В., Россия и восточный кризис 20-х годов XIX века, М., 1958, стр. 1—396.
261. Фадеев А. В., Россия и Кавказ первой трети XIX в, М., 1960, стр. 1—398.
262. Ф е х н е р М. В., Некоторые сведения археологии по истории русско-восточных экономических связей до середины XIII в.,— «Международные связи России до XVII в.», М., 1961, стр. 46—54.
263. Ф е х н е р М. В., Торговля русского государства со странами Востока в XVI в. Второе издание под редакцией М. Н. Тихомирова, М., 1956, стр. 1—122.
264. [Цлнцадзе Я- 3.], Статейный список посольства в Имеретию 1650—1652 гг., составленный Алексеем Иевлевым. Русский текст с грузинским переводом, обозрением рукописей. Подготовлен к изданию я. 3. Цинцадзе, Тбилиси, 1969, стр. 1—186.
265. Цыбульский В В., Современные календари стран Ближнего и
455
Среднего Востока. Синхронистические таблицы и пояснения, М., 1964, стр 1—236
266. Черепнин Л. В., Русская палеография, М., 1956, стр. 1—616.
267. Черепнин Л. В., Русская хронология, М., 1944, стр. 1—94.
268. Черепнин Л. В., С. М. Соловьев как историк,— С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, кн. 1, М., 1959, стр. 1— 50.
269. Черепнин Л. В., «Смута» в историографии XVII века,— «Исто-(шческие записки», № 14, М., 1945, стр. 81—128.
Чулков М.], Историческое описание российской коммерции при всех портах и границах от древних времян до ныне настоящаго и всех преимущественных узаконений по оной..., сочиненное Михаилом Чулковым (в семи томах), СПб., М, 1781—1785.
272. Чу л ош ни ков А., Торговля Московского государства с Средней Азией в XVI—XVII вв.,— «Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР», ч. I, Л., 1932, стр. 61—88.
273. (III ар к о в а И. С.], Русский дипломат во Франции (Записки Анд рея Матвеева), Л., 1972, стр. 1—296.
274. Шахмалиев Э. М., К вопросу о дипломатических сношениях первых Сефевидов с западными странами,— «Труды Азербайджанского Государственного Университета имени С. М. Кирова», серия историческая, вып. I, Баку, 1950, стр. 51—68.
275. Шмидт С. О., Восточная политика России накануне «Казанского взятия»,— «Международные отношения. Политика. Дипломатия XVI—XX вв. Сборник статей к 80-летию академика И. М. Майского», М., 1964, стр. 538—558.
276. Ш о с т а ко в и ч С. В., Дипломатическая деятельность А С. Грибоедова, М., 1960, стр. 1—293.
277. Шпаковский А. Я-, Торговля Московской Руси с Персией в XVI—XVII веках, Киев, 1915, стр. 1—54.
278. Штильмарк Р., Образы России, М, 1967, стр. 1—440.
279. Ш у б и н с к и й С. Н., Мнимое завещание Петра Великого, СПб., 1877, стр. 1—41.
280. [Щербатов М. М.], История Российская от древнейших времен, сочиненная князем Михаилом Щербатовым. Издана в семи томах и 11 книгах с 1770 по 1791, т. 5—7, СПб., 1904.
281. Эфендиев О. А., Дон Хуан Персидский или Орудж-бек Баят,— «Известия АН Азербайджанской ССР. Серия истории, философии и права», т. 2, Баку, 1966, стр 62—70.
282. Якубовский А. Ю., Феодальное общество Средней Азии и его торговля с Восточной Европой в X—XV вв.,— «Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР», ч. I. Л., 1932
стр. 1—60.
283. [Я м п о л ь ск и й 3. И.], Путешественники об Азербайджане. Составил 3. И. Ямпольский. Редактор Э. М. Шахмалиев, Баку, 1961 стр. 1—500.
284. A Chronicle of the Carmelites in Persia Papal Mission of the XVII-tb and XVIII-th Centuries, London, 1939, стр. I—XXXII, 1—720.
285. A Critical Dictionary of English Literature and British American Authors..., by S. Austin Allibone, v. II, London, 1870.
286. Aitchrson G. U., A Collection of Treaties, Engagements and Sanads Relating to India and Neighbourning Countries, v. XIII, Calcutta, 1933, стр. 1—305, 1—229, 1—21.
287. A f s h a r D-r, La politique europeene en Perse. Quelques pages de 1'histoire diplomatique, Berlin, 1921, стр. 1—276
288. (В a у a n i K.], Les relations de Plran avec I'Europe occidentale a i'epoque Safavide, Portugal, Espagn, Angleterre, Hollande et France (avec documente inedite), Paris, 1937, стр. I—V, 1— 297.
456
289. Bellan L. L. Chah Abbas. Sa vie, son histoire, Paris, 1932, стр. I—VII, 1—297.
290. Biblioteca Britannica or General Index to British and Foreign Literature, v. II, Edinburgh, 1824.
291. [Chardin], Voyages du Chevalier Chardin en Perse et autres lieux del'Orient, t. 1—4, Amsterdam, 1735.
292. Creasy E. S., History of the Ottoman Turks..., Beirut, 1961, стр. 1—552.
293. Don Juan of Persia a Shi'ah Catholic, 1560—1604. Translated and Edited with en Introduction by G. Le Strange, London, 1926, стр. I—XVI, 1—355.
294. [Hammer J.], Histoire de 1'Empire Ottoman depuis son origine jusque nos jours, par M. de Hammer, v. II, Paris, 1841, стр. 1—603.
295. [Hammer J.], Histoire de 1’Empire Ottoman..., v. Ill, Paris, 18..., стр. 1—672.
296. Hekmat (Mahammad Ali), Essai sur 1’histoire des relations politiques Irano-ottomanes de 1722—1747, Paris, 1937, стр. 1—217.
297. Lockhart L., Nadir Shah. A Critical Study Based Mainly upon Contemporary Sources, London, 1938, стр. I—XV, 1—344.
298. Lockhart L., The Fall of Safavi Dinasty and the Afghan Occupation of Persia, Cambridge, 1958, стр. I—ХШ, 1—584.
299. [Malcolm J.], The History of Persia from the Most Early Period to the Present Time... by Colonel Sir John Malcolm, v. II, London, 1815, стр. 1—715.
300. [Mans, Raphael du]. Estat de la Perse en 1660 par le P. Raphael du Mans Superieur de la maison des capucins d'Isphahan, Paris, 1890, стр. I—CXV, 1—465.
301. [Mantran R.], Histoire de la Turquie par Robert Mantran, Paris, 1952, стр. 1—126.
302. Muhammedanische Quellen zur Geschichte der siidlichen Kiistenlander des Kaspischen Meeres herausgegeben, iibersetzt und erlautert von B. Dom, T. IV, STP„ 1858, стр. 1—47, 1—624.
302a. M о t a m e n-o 1 M о 1 k, Recueil des traites de 1’empire Persan avec les pays etrangers, Teheran, 1908, стр. 1—6, 1—262, I—XXIX.
303. [S e d d о n C. N.], A Chronicle of the Early Safawids. Being the Ahsa-nu't Tawarikh of Hasani. — Rumulu, v. II. English Translated C. N. Sed-don, Barodo, 1934, стр. I—XV, 1—301.
304. Sykes P., A History of Persia, v. II, London, 1921.
305. [Tavernier J. B.], Les six voyages de J. B. Tavernier en Perse, Paris, 1676, стр. 1—342.
306. OjS Jjl AaJ J luljj £4)^ — иИ’Ч A»aa
1 Г Y V — jij? —
307. djjljj AjjJLj —olj*
1 Г Y V — •— <J_51 -Ala. — |»j oj Lui — «Gy Ik
308. —cL. ^jui —
1 Г t t
309. jLilf Jjl Jlau — j — l~a
И V Г — <31.^ — 1 r f Г — И i t — CUT7 IS
310. —- J_?l u—Lai L uJbcJ
1 r rn —
311. 1 T V f — d_jl -Alj*- — Jjl (_rL^ ° Li
312. 1 T f Y — J-Э (jljJI ‘-'"k" —
ИМЕННОП УКАЗАТЕЛЬ
Аббас I, Аббас Мирза, Аббас, 06-бас, Великий Аббас 12, 14, 22, 44, 52, 54, 63, 64, 72, 73, 75—77, 80, 81, 84—87, 90, 92, 94, 95—98, 100—114, 116—119, 121—123, 127, 129, 132, 133,
135—138, 140—146, 149—151,
154—157, 159—171, 173—179,
182- 196, 199—202, 204, 205, 207, 209, 212—222, 225—228, 230 231, 235, 237—249, 251—257, 259— 261, 263—267, 269—273, 274,278, 279, 281—291, 293—302, 304— 310, 313—316, 319—324, 326— 328, 330—334, 337—341, 346,347, .350, 352, 353, 355, 356, 358— 371, 373—379, 381—398, 402, 408-415, 417—436, 439—444
Аббас II 20
Аббас Кули-хан, см. Мехди Кули-бек
Абдар Реззак Самаркандский 34 Абдраза 179
Абдулла-хан, беглер-бег 42 Абдуллах-хан Шейбанид, Абдулла 55, 69, 76, 86, 99, 105, 242, 252, 257, 307, 309, 321, 377
Абдул Мо’мен-хан, см. Абдул Му-мии-хан
Абдул Мумия-хан Шейбани, Абдул Мо'мен-хан, Мумин-хан 76, 261, 321, 337
Абдуль Касум (Хордабде) 29 Абу-Али Ахмед Бек Омар Иби-
Даста 31
Абу-Са’ида Абд’ал Хайя Ибн Зо-хака Гардизи 31
Аврам Бурграф Донау, Донатов-ский 280, 297, 381
Аврамов Сапун 129 Аврамов Семен 8 Адам Олеарнй, см. Олеарий Адам Адиль Гирей 47, 54—56
Ази Хоеров, см. Али Хоеров Ази Хоеров, см. Хаджи Хоеров А’зим-бек колгошлю 149
Азии хан, Гаджим-хан, Назим-хан 240, 257, 321
Акбар Джелаль ад-Дин 168 Аксаков Леонтий 223
Алага 324, 328
Алды Гирей 169
Александр II, Олександр 14,47,50, 58, 70, 71, 74, 102, 109, 117, 157, 164, 189, 222, 228, 240, 242, 255, 256, 266, 296 -298, 368, 369, 386, 387, 390—392, 394, 407—410, 413, 416—418, 443
Александр Македонский, Александр Макидон 328
Александр Макмдон, см. Александр Македонский
Александренко В. Н. 120
Алексеев Григорий 128
Алексей (дьяк) 411
Алексей Михайлович Романов 19, 86
Али Акбер Бина 20
Али-бек 317
Али-бек, см. Али хан-бек
Али Верди-хан 307
Али Кули хан шамлу 55, 75, 76, 105, 151
Али Кули-хан, см. дон Филипп
Али паша 402
Али Салтан 247
Али Султан Талеш 404
Али хан-бек, Али-хан 306, 307, 316
Али Хан Мовафек 408
Али Улу, Алы Улу 103, 104
Али Хоеров, Ази Хоеров, Хаджи Хоеров 209—211, 214—217, 223, 224, 226, 228, 229, 293, 295, 365
Алкас Мирза 39
Алла Верди-хан 248
Аллага, см. Аллага Верди
Аллага Верди, Аллага 269, 284
Аллах Верди-бек 384
Алла Кули Салтан, см. Алла Кули-хан
Алла Кули-хан, Алла Кули Сал-тац 248, 260
Алферьев С Г, Олферьев 126, 127, 211, 215, 219, 221, 222
Альванд Див 178
Аль Мас’уди Абдул Хасан 30
Альфонсо Кордеро 339
Алы Улу, см. Али Улу
Амир Али-бек 403, 404, 427, 433
458
Амир Заде, Амир Заду 424
Амир Заду, см. Амир Заде
Амиркуня князь, Меркунь-бек, Миркунь-бек 245, 246, 302, 304— 307, 312
Амирэ Дубаджа 149
Амир Яфель, Яфель 253
Анди-бей, см. Анди-бек
Анди-бек, Анди-бей, Га ди-бек,
Хади-бек 52, 57—64, 68, 70— 73, 75, 79—87, 90, 92, 96, 98,99, 105, 107, 108, НО, 112, 118, 121, 123—125, 128—132, 134, 136— 138, 140, 141, 143—145, 149, 151, 159, 160, 172, 180, 186—188, 196, 200, 205 209 -215, 217—229,
235, 241, 246, 253, 264, 270, 275, 277, 282 284, 293, 295, 298, 321—328, 330—335, 352, 353,360, 361, 365, 370, 374, 383, 396, 435, 443
Андрей Вострый, см. Вострый Андрей
Андрей, Андрей Дмитриевич, Онд-рей, см. Звенигородский А. Д.
Андрей Дмитриевич, см. Звенигородский А. Д.
Анзы Мурзина сын, см. Хамзэ Мирза
Анна Ивановна, см. Анна Ивановна
Анна Иоановна, Анна Ивановна 13
Антони Дженкннсон, см. Джен-кинсон Антони
Антони Родес, см. Родес Антони
Антони Ширли, дон Онтон, см.
Ширли Антони
Антонио де Гувеа 384, 389, 404
Анучин А. 351
Аракелян Б. Н. 21, 40
Арасланалей Кайбулин 129
Аристов Шемяк 211
Арсеньев Абрам 351, 355
Асман паша, см Уздемир Осман паша
Аспан-бек 324
Афанасьев И. А. 411, 421
Афанасий Никитин, см. Никитин Афанасий
Афшар Махмуд, см. Махмуд Аф-шар
Ахмед ага 263
Ахмед I 393 407
Ахмед Тадж Бахш 20
Ахмед-хан Лахиджани (Гилян-ский), Ахметь царь 63, 76, 85— 97, 114—116, 119, 125, 130, 132, 138—140, 143, 144, 149—158,
179, 184, 185, 189, 200, 203, 241— 243, 258, 271
Ахметь царь, см. Ахмед-хан Лахиджани
Ашрафян К- 3. 6
Баба 162
Бабичев А. С. 42
Баграт 409, 410, 415
Байани К- 20, 76, 340, 384, 403, 405
Байат, Хосейн Али-бек, см. Хосейн Алн-бек Байат
Байбуртян В. А. 403
Бантыш-Каменский Н. Н. 7, 23 Барбаро 35
Бартольд В. В 29, 31
Бастам Кули-бек 385
Баторий Стефан, см. Стефан Ба-торий
Бахтеяров Ростовский 431
Баят Орудж Али-бек, см. Дон Жуан (Хуан) Персидский
Беграм 112
Белебек ага 271
Беллан Л. Л. 22, 75, 77, 95, 149, 166, 337, 384, 388, 389, 402— 404, 426
Белокуров С. А. 7, 23, 24, 35, 37, 58, 70, 377, 394, 408, 415, 416, 420
Бердзенишвили Н. 408
Бирдюкнн-Зайцев, см. Зайцев-
Бирдюкин
Биркин Родион 48, 58, 102
Благове Б. П. 47
Благове П. 348
Богословский М. М. 13, 281 Болобанов И. 116, 125 Болотников 420
Бонайед-бек, см дон Диего
Борис Годунов, Борис Федорович 11, 14, 60, 61, 67—69, 74, 77, 94, 101, 107, 111, 122, 123, 127, 131—135, 139. 142, 152—154,.
156, 157, 167, 169, 174, 175, 177,. 180—186, 188—193, 196, 198, 199, 201, 204, 209, 211, 212, 214,216— 218, 220, 221, 227, 230, 237— 244, 250, 255, 264, 265, 268— 270, 272, 277, 279, 280, 282— 284, 286, 292, 293 297 300, 319. 324, 326—328, 331, 333, 336. 340, 343, 346. 347 355, 356, 358, 359, 361—364, 366- 369, 371. 377—381, 384—391, 393, 394. 397, 398, 401, 409, 413, 417,419, 420, 422—424, 441
Брокерский С. М. 18, 19
459
Бругеман 150
Брюшков Богдан 180
Брянчеппнов Ф 167, 170, 171
Булат Ai а, см. Булат-бек
Булат-бек, Булат Ага, Полад бег 180, 181, 194, 198, 356
Буржалай-бек 248
Бутак-бек 58, НО, 112, 114, 118, 121-125, 128- 138, 140, 141,
143—145, 149, 151, 159—164, 170, 172, 180, 183, 186—188, 196, 200, 205, 230, 235, 241, 264, 321
Бутурлин И М. 209, 222, 225,272, 281, 300, 346, 391-395, 398 409, 413, 419, 428 430
Бухаров А. 420
Бушев П. П. 13, 177
Быкасов Иванка 115
Вели Султан 303
Вели Султан сын 303
Вамбери Герман 257, 321
Варкач Николай (Миколай), Вар-коч Н. 7, 58, 63, 67, 68, 74, 122, 123, 182, 185, 191—194, 198, 201, 235, 236, 241, 254, 256, 264, 279, 297, 364, 381, 389
Василий князь, см. Тюфякин В. В.
Василий Папин, см. Папин В.
Василий III 24, 36, 81
Васильев И. 316
Васильчиков Григорий Борисович, Григорей, Григорий 10, 11, 61— 66, 71—75, 77—80, 89-112, 114— 119, 122—125, 131—135, 137, 141, 144—146, 153, 161, 163, 184 185, 187, 188, 195 268 337
Вахиди, см. Мохаммед Тахир Ва-хиди
Вахрамеев Образец, Вахромеев О. 180, 185, 192, 194
Вельяминов Д И 131, 240, 279
Вергат-хап, см. Ферхад-хан кара-маилу
Веселовский Н. И. 8, 12, 15, 19, 21, 25, 78, 80, 89, 111, 112, 139, 311, 336, 363, 379, 414, 422, 424
Виноградов В. Б 49
Висковатый И. М. 23
Владимир Мономах 368
Власьев Афанасий 297
Вокшерин Лев 322, 324, 332
Волков В. К- 152
Волынский А. П 6 14
Воротынский И. М. 208, 224, 263, 267, 271, 272, 300
Вострой Андрей 203
Всеволоцкий Иван (Ыван) 210
Вылузгин Елизарий 195
Выродков И. 41
Вяземский А. И. 208, 224, 263 267
Гагин И. В., Гагин Иван князь 194, 215
Гагин Иван князь, см. Гагин И. В.
Гадп-бек, см. Анди-бек
Гаджим-хан, см. Азим-хан
Газан-Ферю 112
Гази Гирей, Казы Гирей 104
Гази Гирей II (Герай), Газы Ги рей 38, 51, 55, 99 144, 151, 164 236, 254, 362, 378, 382, 412,413
Газы Гирей, см. Гази Гирей II
Ган де-бек, см. Анди-бек
Гардизи, см. Абу-Са’ид Абд’ал Хайя Ибн Зохака Гардизи
Гатам 261
Гафуров Б Г 21
Генрик Гогель, см. Гойгель Инд-риг
Генрих Логау, см. Логау Генрих
Георгий, Юрий, Гурген 255, 391, 392, 394, 407—410, 443
Гогель Генрик, см. Гойгель Инд-риг
Годабенд, Годабенд шах, см. Хо-дабендэ Султан Мохаммед
Годунов Борис Федорович, см. Бо рис Годунов
Годунов Д. И. 131
Годунов И. В. 58, 70, 134—136, 140, 142, 195, 196
Гойгель Индриг, Генрик Гогель 60
Головин В. В. 225
Горбатый Матвей 322
Гордлевский В. А. 22, 52
Горчаков Илья, Илейка, Лжепетр 420
Грешимостов Тимофей 179
Григорий, Григорей, см. Васильчи ков Г. Б.
Григорий, Григорей, см. Елизаров Г. Ф.
Григорьев Петр 203
Григорьян 3. Т. 16
Гурген, см. Георгий
Гусейнов Ахмед 18, 23, 24, 285
Давыдов Безсонко (Бессонко) 374
Данилов П. 359
Дарий 112
Давлет Бахта Чекаев, см. Чека-ев Дев лет Бахта
Девлет Гирей, Кирей 43, 44, 46, 169, 258
460
Девятой 132
Дегане Людвиг (Курменеп), см.
Людвиг Дегане
Дербышев Хосейн Али, Исен Алей, Есень Али, Дервишев Исен Алей 278, 281, 300, 303, 306, 316, 319
Дервишев Исен Алей, см. Дербышев Хосейн Али
Дервищ Мохаммед-хан 246 .247
Джамшид, см. Джимшид
Джамал Заде, см. Сеид Мохаммед
Али Джамал Заде
Джанашиа С. 21
Джанбулад-оглы 402
Джахангир, Джехангир 404
Дженгиз-бек румлу, см. Ченгиз-бек румлу
Дженкинсои Антони 17, 42, 71
Джемшид-хан 150
Джехангир, см. Джахангир
Джимшид, Джамшид 112
Джингале заде 403, 425
Диего де Миранда 385
Дмитреев Посник 129, 171
Дмитрий, Дмитрий Иванович Угличский 401, 425, 428
Донатовский, см. Аврам Бур-граф Донау
Дон /Диего, Бонайед-бек 340
Дон Жуан (Хуан) Персидский, Орудж-бек, Олад-бек 20, 78,149, 150. 154, 155, 160, 163, 339, 340, 342--344, 346
Дон Онтон, см. Ширли Антони
Дон Филипп, Али Кули-хан 340
Дорн Б А. 20
Драгичев Иванис 333
Дубровин Муромец 271
Дубровский Иван 276, 281, 303— 305, 312, 316, 319
Екатерина II 15
Елизарий 68, 69
Елизаров Г. Ф., Григорей, Григорий 352, 353
Емельянов М. И. 297
Емельянов Семен, Семейка 8—10, 18, 21, 191, 219, 266, 267 269, 270, 272, 275—278, 280—284, 289, 292—293, 296, 297, 299, 301—305, 307, 313, 314, 316, 318—321, 334, 336, 359, 361, 362, 377, 387,396. 397, 442, 443
Епанчин Василий 359
Есен Ади, см. Дербышев Хосейн Али
Есма-хан шамлу 56
Жигимонт, см. Сигизмунд III
Жнровой-Засекин А. Ф., Засекип А. Ф., Жировой-Шастунов А. Ф. 15, 24, 322, 333, 334, 336, 344 346, 349 -362, 364 -367,
369 378, 387, 395—397, 442
Жировой-Шастунов А. Ф., см. Жировой-Засекин А. Ф.
Жуан (Хуан) Персидский, Олад-бек, Орудж-бек, см Дон Жуан Персидский
Жуковский В. А. 348
Забелин И. Е. 24
Заги-бек 156
Загиб-бек 202, 203, 207
Займ уль Абедин 384
Зайнял-хаи, см. Изайнах-хап
Зайцев-Бирдюкин 197, 198
Заруцкий И. М. 12, 431
Засекип А. Ф, см. Жировой-Засекин А. Ф
Засекин (воевода) 164
Заходер Б. Н. 29, 30, 33
Засетцкий Темирь Васильевич 358, 359, 367, 369, 378
Звенигородский Андрей Дмитриевич, Ондрей, Ондрей Дмитриевич 15, 176, 191, 196, 197,199, 200, 207, 208, 214, 222, 235, 237, 242, 244—268, 270, 274, 278, 282, 284, 296, 297, 302, 306, 321, 322, 333, 368, 378, 396 397, 410
Зевакин Е. С. 6, 15, 18, 19
Зейнал 176
Зейнепе 181
Зоннештраль-Пискорский А. А. 359
Зубашева-Корнилович О А. 4, 18, 311
Зубов В. А. 16
Ибн Руста, Ибн Русте, см. Абу-Али Ахмед Бен-Омар Ибн-Да-ста
Ибн-Факих 29
Ибн-Хаукаль 30
Ибрагим хан 55
Ибрагим-хан текелю 49
Ибрагим-хан туркемани 49
Иван III 33, 35
Иван IV, Иван Васильевич 18, 24, 36, 38—40, 42—47, 49, 60, 70,81, 285, 299, 371, 372, 434
Иван Васильевич, см Иван IV
Иванов Андрей 7, 408, 417
Иванов Богдан 132
Иванов 316
Иванов Б 318
461
Ивашев Дмитрий 43, 45, 285, 372, 435
Ивин Василий 211
Игамбердыев М. А- 16
Игорь 3
Изайнах-хан, Зайнял-хан 427, 428
Изотов Кузьма 277
Илейка, см. Горчаков Илья
Имам Кулн-бек, см. Пакизе Имам
Кули-бек
Имам Реза 76
Индриг Гойгель, см. Гойгель И.
Иоапнисян А. Р. 16, 21
Иоанн IV, см. Иван IV
Иосиф Хаммер Пургшталь, см.
Хаммер Иосиф Пургшталь
Ирам 210
Ирина Федоровна 60, 181, 368, 420
Исен Алей, Исен Али, см. Дербы шев Хосейн Али
Исаи Алей, см. Хосейн Али-бек Байат
Исен Алей, см. Дербышев Хосейн Али
Искендер-бек туркеман мунши, Мунши 20, 22
Ислам Гирей I 56
Исленьев Данила 185, 190, 194, 236 372
Исмаил I 35, 52, 53, 434
Исмаил II 54
Исмаилов М. 16
Исмаил-хан 403
Истахри 30
Кабанов Шостак Иванович, Шостак Иванов 79, 87, 93
Кадыр Гули-бек, см. Кадырь Кули-бек
Кадырь Кули-бек, Кадыр Гули бек 301, 302, 304
Казим-бек 13
Казы Гирей, см. Гази Гирей
Казы Гирей, см. Гази Гирей II
Кай, Кая 152, 159 -162, 164 -178, 180, 188, 190, 199, 202, 228—230, 235, 258, 298
Какаш Стефан (Этьен), Стефан Какус 380, 385—390, 423
Калефа, см. Хулефа
Каль Юрий 280
Камбар-бек 104
Камбулат, Камбулатов, Куденег Мурза 47
Камбулатов, см. Камбулат 210
Канглычев Сунчалей 210
Кара Хасан-хан 78
Кара Языджи-Дели Хасан 379
Карамзин Н. М. 13, 14, 18, 39, 41, 42, 44, 45, 49—51, 57—61, 66— 68, 79, 80, 100, 138, 181, 188, 189, 236, 240, 252, 256, 257, 280, 281, 358, 379, 407, 420
Касим паша 43
Касымов Бакшей Кучук уста, Касымов Кучюк Бакшей 129, 132
Касымов Кучюк Бакшей, см. Касымов Бакшей Кучук уста
Кафтырев Агей 116, 125
Кашкарев И., см. Кошкарев И.
Кашкаров Третьяк 271
Квашнин Ждан 67
Кийя Феридун салар 155
Кирей, см. Девлет Гнрей
Кирилл 210
Клешнин Андрей, Ондрей, Петрович 129, 134, 138
Климент VIII 279, 280
Клобуков Андрей, Ондрей 127, 128, 131, 132
Ключевский В. О. 13, 23
Кологрнвов С. Н. 26
Комулей Александр 279
Константин, Костянтин, Костен-тии, Кюстендил-хан 102, 240, 244, 248, 255, 256, 266, 296, 297, 378, 391, 394, 407, 408, 410, 417
Контаринн Амвросий, Амброзо 35 Коптев В. 152
Коржсневский Н. Л. 12
Корсакова В. 376
Коситцкий М. 116
Костомаров И. И. 36
Костнтин, см. Константин Костянтин, см. Константин Котов Федот 8
Котошихин Григорий 5,. 74, 86
Кошкарев И. 322, 324, 332
Кризи Е. С. 22, 54
Куденег Мирза, см. Камбулат
Кудобендн Магметь, см. Ходабендэ Султан Мохаммед
Кузнецова Н. А. 8
Кузьмин Дружина 237, 246, 260
Кузьмин Иван, Ивашка 304
Кузьминский А. И. 46
Куканова Н. Г. 19
Кла Малей 179
Курбатов А. 7
Курменсн, см. Людвиг Дегане
Кучук Бакшей, см. Касымов Бакшей Кучук уста
Кучум, Кучум-хан 412
Кушева Е. Н. 22, 39, 41, 50, 51, 346, 392, 393, 407
Кюстендил-хан, см. Константин
462
Лабрет Мурат, см. Мурад-хан, Лазаревский Л. 7
Лала Мустафа паша, Мустафа паша 54, 150
Лачин-бек 379 -385, 389, 390, 392—
398, 409, 433
Лебедев В. И. 6
Левашов А. 325
Леонтьев И. 391
Леонтьев Ф. И. 432
Лжедмитрий I 377, 378, 401, 407, 425, 428
Лжедмитрий II 401, 403, 422, 424, 425, 428
Лжепетр, см. Горчаков Илья
Литвин (дьяк шаха) 107
Лихачев Д. С. 7, 346
Лихачев Н. П. 23, 24, 304, 305, 319
Лобанов Ростовский Ф. М. 210, 322, 324
Логау Генрих, Генрих Логау 380
Локкарт Лоуренс 19
Лопатин Третьяк 164
Луи Перейра де Ласерда 267, 404
Лука Паули сын Магнусов, Лукаш Павлусов сын Магнуса, Лукаш Магнусов 66—68, 122, 280, 369
Лукаш Павлусов сын Магнуса, см. Лука Паули сын Магнусов
Лукаш Магнусов, см. Лука Паули сын Магнусов
Лурье Я- С. 69, 279
Людвиг Дегана (Курменен), Де-гане Людвиг, Курменен Дегане Людвнг 120
Лысков Б. 195
Маамут 48, 49
Мавродин В. В. 33
Магметь Кудобенди, см. Ходабендэ Султан Мохаммед
Магметь Кули-хан, см. Мехди
Кулн-хан шамлу
Магметь, см. Мохаммед Ага
Магмут, см. Мохаммед
Магмут салтан 61, 63, 97, 98—
102
Магомадова Т. С. 49
Магомет III, Мегметь 278
Мазлов князь Темгрюкович, Тем-
грюк, Темгрюкович князь 42
Макднси 30
Максимилиан 60, 66, 67
Максуд-хан 55
Максум 84
Малек Бахман 178
Малек Джахангир 178
Малик царь, Малик-хан 84
Малиновский А. Ф. 23
Малькольм Джон 22, 75, 337, 339, 340, 402
Мальцев 43
Мамать, см. Мохаммед Ага
Ман Рафаель, см. Рафаель дю Ман
Мансур-хан 324
Мантран Роберт 22
Манучехр-бек 307, 361
Манучал 249
Мариам Биган, см. Мернам Бегун
Марина Мнишек 431
Марков Петр 273, 277, 305, 310, 312—314, 316, 336
Марко Росс, см. Марко Руф (Руфф)
Марко Руф (Руфф), Марко Рос? 21, 35, 434
Маркс Карл 33, 34, 36, 119, 437
Мартинь Сушский, см. Сушский
Мартинь
Маслов Степан, Стефан 277, 303, 305
Матвеев А. А. 5, 13
Махд-и-Ульйе 76
Махмуд Афшар 42
Маги-бек, см. Мюгип-бек
Мегметь, см. Магомет III Мельгунов П. П. 31—33, 61 Мериам Бегун, Мариам Биган 149, 155
Меркунь-бек, Миркунь-бек, см. Амиркуня князь
Мерле 380
Меси, Месит, см. Хаджи Меси
Месхия Ш. Я. 408
Мех-бек, см. Мюгип-бек
Мехди Кули-хан, Мехти Кули-хан, Магметь Кули-хан шамлу 179, 182, 184—186, 239, 240, 242
Мехди Кули-хан устаджлу, чево-шлю 77, 78, 121, 160, 163, 187, 242- -244, 246, 250
Мехти Кули-бек, см. Мехди Кули-бек
Мехди Кули-бек (бей), Мехти Кули-бек, Шах Кули-хан, Аббас Кули-хан 389, 390, 409, 422—425
Мехти Кули-хан, см. Мехди Кули-хан шамлу (гилянский)
Мехмед III 297, 368
Микулин Гаврила 359
Миклухо-Маклай Н. Д. 8, 40, 53
Миколай Варкач, см. Варкач Николай
463
Мнкулнн Шостак 179
Миллер А. Ф. 22 7
Милославский И. Д. 7 Милославский Ф. Я- 20, 25
Мирза Магмед 103
Мир заде, Мир заду 425
Мир заду, см. Мир заде
Мирза Султан Абусаид 35
Миркунь-бек, Меркунь-бек, см.
Амиркуня князь
Михаил Федорович Романов 427, 429, 431
Могол Акбер 307, 361
Молчанов М. В. 325, 326
Монастырев Афанасий, Офонасий 79, 91, 93, 94, 105, 107, ПО, 115
Морткин В. 325
Мосальский В. В. 392
Мотамен оль-Мольк 23
Мохаммед Ага, Магметь, Мамать 345, 347, 348, 355, 358, 374, 376
Мохаммед Али Хекмат, Хекмат М. А. 20, 54, 405, 407
Мохаммед Гирей II 54, 56, 104, 418
Мохаммед Кули-бек 315
Мохаммед, Магмут 300, 301
Мохаммед Мухсин 22
Мохаммед (пророк) 166
Мохаммед Тахир Вахиди, Вахидп 20
Мохаммед Шариф-хан 149 Мохаммед Шейбани-хан 53
Мо’эзи, см. Неджеф Голи (Кули) Хесам Мо’эззи
Мумин-хан, см. Абдул Мумн (Мо-мин) -хан
Мунши, см. Искендер-бек турке-ман мунши
Мурад Гирей (Герай), Мурат Кирей 99, 109
Мурад паша 402
Мурад III 47—49, 55, 70, 74, 77, 96, 104, 121, 150, 154, 155, 160, 164, 165, 214, 236, 263, 264, 297, 368, 440
Мурат Гирей (Герай) 135
Мурат Кирей, см. Мурад Гнрей (Герай)
Муратов П. 152, 351, 353, 359
Мурад-хан 55, 128, 130, 209, 226
Муршид Кули-хан, устаджлу 75, 76, 108, 151
Мустафа паша, см. Лала Мустафа паша
464
Мышецкий 7
Мюгнп-бек, Мех-бек Мегн-бек, 422, 426, 429—433
Мюллер Август 6, 57, 75, 308, 439
Мясоедов Ф. 116
Навои Н. 20
Нагай-бек 328
Нагибин 10. М. 276
Наджаряи У. X. 18, 45, 264, 341, 383, 398, 406
Наднр-шах 19
Накашидзе Н. Т. 18, 50, 391, 394, 408, 415, 416, 421
Нарум-хан, Нурун-хаи, Нурум-хаи 259, 260
Насролла Фальсафи, Фальсафи Насролла 337, 386, 387, 405, 406
Наумов П. И. 281, 282, 348, 350, 351, 354—357
Нащокин И. А. 318, 391
Неаметь 143, 156, 157
Невельский Кормачь 271
Неджеф Голи (Кули) Хесам Мо’-эззп, Мо’эззи 20, 21, 30, 35, 42, 62, 95, 109, 116, 119, 121, 124, 136, 138—140, 143, 151, 159, 164, 178, 181, 202, 207, 270, 302, 376
Неелов Иван 373
Неелов П. 324, 329, 330
Неометь 300, 301
Никитин Афанасий, Афанасий Никитин 33, 35, 434, 435
Никифор 267, 273, 276, 305—308 310, 313, 315—318, 334
Николай Варкач, см. Варка ч Н
Николай де Моле 339
Никулин 142
Новиков Н. И. 8
Новичев А. Д. 22, 279, 336
Новосельский А. А. 5, 44, 358
Новосельцев А. П. 18, 19, 35, 36, 39, 45, 49, 55, 188, 279, 392, 393
Новосильцев Лукьян, Лука 47,60, 123
Ноготков Ф. А. 347, 356, 373, 375, 376
Нуширваи 112
Оболенский 421
Окунев 120
Олад-бек, см. Дон Жуан Персидский
Олеарий Адам, Адам Олеарий 23, 150, 337
Олег 3
Олександр, см. Александр II
Олексей Хозинков, см. Хозников Алексей
Олферьев, см. Алферьев С. Р.
Олехинский Ларион 211
Ондрей Дмитрич, см. Звенигородский А. Д.
Ондрей князь, Ондрей Дмитриевич, см. Звенигородский А. Д.
Онтон, см. Ширли Антони
Орудж Али-бек, см. Дон Жуан Персидский
Орудж-бек, Олад-бек, см. Доп Жуан Персидский
Орхан 55
Осман паша, см. Уздемир Осман паша
Отрепьев Григорий 401, 411
Очин-Плещеев Никита Иванович 170, 171
Офонасий, см. Монастырей Афанасий
Павел V 406
Павлов Айдар 237, 260, 277
Пакизе Иман Кули-бек, Имам Кули-бек 156, 251, 262,, 263, 265, 267—276, 278, 279, 281—285, 300—302, 307, 310, 311, 396,397, 404, 405
Панин Фома 272, 300
Панин Василий 35
Патканов К- П. 6, 337
Пашуто В. Т. 32
Перейра Ласерда, см. Луи Перейра Ласерда
Пермин 316
Пер Кули-бек. Пир Гулу-бек 20, 156, 315, 334—336, 339, 341 — 353, 354—361, 371, 374—
376, 396, 397
Першин Федор 43, 45, 285, 372, 435
Петелин Дружина 134, 135, 223
Петр Великий, см. Петр I
Петр I 4, 11, 13, 17, 20, 23, 34, 337
Петров Г. М. 19
Петров И. 277, 316
Петров М. 359
Петрушевский Илья Павлович 6, 22, 48, 52—54, 338
Пивов П. 48, 58
Пир Гулу-бек, см. Пер Кули-бек
Писемский Ф. 58, 74, 82
Плещеев Андрей 7
Плещеев О. Т. 347, 360, 373, 375, 376, 392, 393, 395, 398, 409
Полад-бег, см. Булат-бек
Полиевктов М. А. 7, 15, 37, 71, 415
Поликарпов Ф. 21
Полуханов Степан 203, 237, 239, 246, 260, 348, 349
Постам ага 250
Потин В. М. 31
Протасьев Петр 42
Разин Степан 19, 20
Рамазан 190
Растопчин Ф. И. 18
Растопчин Шестак (Шостак), Ростопчин Шестак 347
Рафаель дю Ман 22, 339, 389, 423
Резанов 66
Рейснер И. М. 6
Рихтер Д. 41
Рнттих П. А. 15, 311, 358
Родес Антони 337
Романов Ф. Н. 194
Ромодановский Иван Петрович 47, 391, 393, 401, 411—421, 433, 443
Ростовский В. И. 227
Ростопчин Шестак, см. Растопчин Шестак (Шостак)
Ртищев К. 208
Рубинштейн Н. Л. 13
Рудольф II, Рудельф 7, 60, 66— ’68, 122, 123, 137, 182, 191, 192, 199, 214, 236, 240, 241, 256,
264, 279, 280, 292, 297, 319, 346,
364, 365, 368, 369, 374, 378, 382,
385—390, 393, 409, 418, 419, 422,
423, 427, 428
Рухулла-бек, Рухуллу-бек, Ру-хулълу-бек 409, 422—424
Рухуллу-бек, см. Рухулла-бек Рухулълу-бек, см. Рухулла-бек Рукачев Я- С. 276 Рябинин 142
Савва В. И. 79, 80
Саедет Гирей (Герай), Сеадет
Гирей 99, 109
Сайкс Перси 19
Сардари Р. 20
Сатый Мурза 329
Сафар 190
Сафат Гирей 99
Святослав 3
Сеадет Гирей (Герай), см. Саедет Гирей
Седдои С. И. 22
Сеид Азии, Сеит Азнм 422, 424, 428—430, 443
Сеид Мохаммед Алн Джамал заде, Джамал заде 20
465
Сеиды Маляти 84, 85
Сеид Хосейн (Хусейн), Сеит Хосеи 39, 40
Сеит Азии, см. Сеид Азии
Сеит Хосеи, см. Сеит Хосейн (Хусейн)
Сейид Музаффар 178
Сейфе Мирза, см. Сефи Мирза
Сейфи Мирза, ем. Сефи Мирза
Селим I Януз (Грозный) 53
Селим II 44—46
Селяника 155
Семейка, см. Емельянов Семен
Семенова Л. С. 16
Сефи Мирза, Сейфе и Сейфи Мирза 77, 239, 240, 250, 272, 282, 359, 360, 362, 367
Сигизмунд III, Жигимонт 346, 369, 378, 403
Сикал паша 57
Симеон Бекбулатович 377
Снтцкий И. В., Ситцкин Ярославский И. В. 134, 156, 360
Смирнов И. А. 5, 7, 22, 24
Соболевский А. И. 24
Соколи (Соколли) паша, Соколлу паша 55
Соловьев С. М. 6, 13, 14, 18, 35, 38, 63, 214, 379
Срезневский И. И. 21, 35
Станкевич Алексей 385, 386
Степанов Вельямин 152, 170—172, 192, 194, 199, 328
Степанов Степан 82, 128, 186, 205, 206, 215, 221, 239
Стефан Баторий, Баторий 48
Стефан Какус, см. Какаш Стефан
(Этьен)
Строева Л. В. 52, 53
Стромилов 10. Я- 211, 215, 219, 221, 223, 224
Судоков И. 223, 380, 381, 392
Судинов С. 223
Сугорский И. И. (Ухтомский Э. Э.) 15, 18, 80, 92, 119, 237, 238, 240, 250, 251, 306, 308, 311
Сулейман I 36, 39
Султан Мохаммед 149
Султан Хосейн (Сефевид) 6, 14
Сунгул-бек 251, 257, 260, 261
Сунчалей Канглычев, см. Канглы-чев Сунчалей
Сурхай 426
Сушский Мартинь 152
Сычев С. И. 152
Табай 324, 325
Тавернье Жан 23, 337
Тадеус, Тадеуш 405
Такмак-хан 248
Тамас, см. Тахсмасп I
Тараканов В., Тораканов В. 195, 205, 206
Тарле Е. В. 17
Татищев М. И. 7, 408, 417
Таузаков Ф. 180
Тахмасп I, Тамас, Томазов 35,39, 40, 42, 44, 45, 47, 49, 52, 54, 81, 85, 133, 149, 155, 285, 372, 434, 435
Тахмасп II 8
Тверитинова А. С. 22, 379
Тебеньков М. 29
Теймураз 410, 421
Тектандер Георг фон дер Ябель (Джабел) 380, 385—390, 393, 394, 423
Темгрюк, Темгрюкович, см. Маз-лов князь Темгрюкович
Темгрюкович князь, см. Мазлов Тенишев 10. 79, 105 Тнвадзе Т. Г. 18, 19 383 Тизенгаузен В. 34 Тимур 35
Тиханов М. Н. 12, 362, 378, 415, 420, 422, 433
Тихонова Н. А. 12
Тихомиров М. Н. 41
Толбузин Г. П. 198
Толочанов 7
Толстой А. К. 381
Томазов, см. Тахмасп I
Томзецков 355
Тораканов В., см. Тараканов В.
Траханиотов И. В. 129
Троекуров Ф. М. 80, 83, 143, 151, 157, 159, 175, 179, 180, 182
Трубецкой Ф. М. 131
Трусов Иван 333
Тургенев Д. В. 125—127, 131
Турепин Самсонович 195
Тюркемиль, Тюрк Имиди, Тюрко-мир 149—158, 176, 190, 203, 229, 243, 244, 271, 272
Тюрк Имиди, см. Тюркемиль Тюркомир, см. Тюркемиль Тюфякин Василий Васильевич 8, 9, 18, 21, 24, 156, 191, 219, 221, 222, 227, 229, 266—272, 275—285, 289, 292—302, 307, 314, 316, 318, 319, 321, 334, 336, 343, 344, 359, 361, 363, 365, 377, 387, 396, 397, 442, 443
Уздемир Осман паша, Асман паша, Осман паша 49, 55, 56, 58, 418
466
Узун Хасан, Хасан-бек 21, 434 Украинцев Е. И. 13
Уляницкий В. А. 183
Урозмагметь 129
Упрут Христофор 193, 194
Урусов Андрей 79
Усейн Султан Урус Багатырь 36 Усейн, см. Хосейн
Устюженин И. 277, 316
Утемиш 221, 225, 253
Ухтомский Э. Э., см. Сугорский И. Н
Ушаков П. 350
Фадеев А. В. 16
Фаррух Иессар 35
Фатх Али-хан 6, 14
Федор, см. Федор Иванович
Федор Борисович 360
Федор Иванович, Федор 47, 50,51, 58, 60, 62—64, 67, 70, 73, 79— 81, 94, 96, 99, 101, 105, 106, 108—110, 112, 114, 122—124, 126, 127, 129, 130, 132—134, 137—142, 151—154, 156—159, 161, 164, 170—172,. 174, 178, 181—183, 186, 189—197, 200, 202, 204, 207, 210, 212, 214—224, 230, 235, 236, 238, 239, 241, 243, 247, 249, 250, 255, 258, 261, 266, 269, 270, 273, 276, 279, 282- 286, 289—291, 294—298, 307, 309—311, 318, 323, 326—329, 331, 365, 366, 368— 371, 381, 401, 413, 416, 417, 419 Федосия, Федосья 204, 212, 221, 420
Фергат-бек, см. Ферхад-бек
Фергат-хан, см. Ферхад-хан кара-манлу
Ферхад-бек, Фергат-бек 104 Ферхад паша 57, 58, 76 Ферхад-хан караманлу, Ферхат-хан, Фергат-хан, Вергат-хан 104, 108, 109, 154, 155, 167, 179,
182, 184, 186, 212, 213, 215, 218,
220, 221, 226, 239, 240, 242, 243,
250, 252, 254, 256, 260, 282, 286,
295, 300, 305- 308, 312, 313
Ферхат-хан, см. Ферхад-хан караманлу
Фети-бек 384
Фети Гирей 165
Фехнер М. В. 19, 71, 174, 175
Филипп III 384, 404
Франциско де Коста 340, 385
Хадже Шамса ад-дин Мохаммед 33
Хаджи Ага-бек 301, 304
Хаджи Искандер, Хозя Искандер 202—208, 229, 235, 240, 241, 244
Хаджи Кемал 245
Хаджи Кемал, Хозя Комаль 301, 316
Хаджи Магметь, Хозя Магметь 116
Хаджи Меси (Месит), Хозя Меси 87, 89, 91, 153, 245, 247
Хаджи Мохаммед 49
Хаджи Мохаммед Хосейн, Хозя Магметь Усейн 205, 207
Хаджи Усемеддин, Хози Усемедин 89—91, 93, 96, 184, 190, 199
Хаджи Хасан, Хози Асан, Хосн Хасан 85, 86, 89, 93, 115, 124, 125, 130, 138—140, 143, 144, 149, 151, 226, 246
Хаджи Хесам сд-дин 150
Хаджи Хосейн 301
Хаджи Хоеров, Ази Хоеров, Ази Хостров 7, 11, 14, 77, 156, 162, 176—205, 208, 209, 212, 221, 229, 230, 235, 238—244, 247—249,252, 256, 257, 259, 264, 293, 297, 340, 364, 384, 389, 441
Хади-бек, см. Анди-бек
Хазар паша 160
Хайдар Мирза 77, 116, 121, 163, 168, 187
Халефа, см. Хулефа
Хамзэ Мирза, Хамза Мирза 47, 55—57, 76, 116, 121
Хаммер Иосиф Пуршгшталь 22, 55—57, 76, 77, 155, 166
Хасан-бек 35
Хватов Курбат 190
Хвольсон Д. А. 31
Хворостинин Андрей Иванович 50, 135, 189, 210, 236, 266, 280, 332
Хейдар, Хейдер 92
Хекмат, см. Мохаммед Али Хекмат
Хлопнцкин Станислав 279
Ходабендэ Султан Мохаммед, Ху-дабенде, Худабендей, Годабенд шах, Годабенде, Кудобендн Магметь, Худабаидарин 49, 52, 54—60, 63—66, 68, 73—75, SO-83, 85, 98, 107, ПО, 135, 137, 141, 145, 149, 309, 321, 328, 340, 372, 383, 435, 438, 439, 442
Ходжа Сафар 404
Хозя Усемеддин, см. Хаджи Усе-медднн
Хози Хасан, см. Хаджи Хасан
Хозников Алексей (Олексей) 44
Хозя Искандер, см. Хаджи Искандер
467
Хозя Комаль, см. Хаджи Кемал
Хозя Магметь Усейн, см. Хаджи Мохаммед Хосейн
Хозя Магметь, см. Хаджи Магметь
Хозя Меси, см Хаджи Меси Холеу-хан, см. Хули-хан Хордабде, см. Абдуль Касум (Хорда бде)
Хосейн Али-бек Байат, Исен Алей, Байат Али-бек 20, 194, 340—346, 349, 373, 384 386, 403—405, 439, 442
Хосейн Али Дербышев, см. Дер-бышев Хосейн Али
Хосейн-бек 102, 117
Хосейн Голоу бек 105, 109
Хосейн, Усейн 300, 301
Хоеров 130
Хоеров Али 179
Хохлов И. Д. 12
Хохлов Третьяк 180
Хрипков М. 333
Христофор Упрут, см. Упрут Христофор
Хуан Персидский, см Дон Жуан Персидский
Худабандарин, см. Ходабендэ Султан Мохаммед
Худабенде, см. Ходабендэ Султан Мохаммед
Худабендей, см. Ходабендэ Султан Мохаммед
Хулефа, Халефа, Калефа 43, 285, 372
Хули-хан, Холеу-хан 84, 85
Цннцадзе Я. 3. 38
Цыбульский В. В. 75, 403
Чекаев Девлет Бахта, Девлет Бахта Чекаев 128, 167, 170, 203, 215, 219, 271, 277, 278, 281
Ченгиз-бек румлу 403—406
Черемисинов Д. И. 272, 300
Черемисинов И. Г. 41
Чернцов В., Черньцов В. 277, 307, 308, 314, 316
Черньцов В., см. Черпцов В.
Чернышевский И. Г. 438
Шарапов И. 359, 369, 378
Шарден Жан 23, 25, 337
Шах Керем 264
Шахматов А. А. 29
Шах Кули-хан, см. Мехди Кулн-хан
Шахмалиев Э. М 35
Шах Мир-хан, Шемир-хан 408,417
Шах Назар, Шахназар 210, 220, 228, 229, 302, 303, 322, 324, 327, 328
Шаховской Петр 159, 164
Шахрух, Шахрох 33
Шсль Михаил 199, 236, 346, 369, 373, 374
Шемир-хан, см. Шах Мир-хан
Шемсохор 179
Шереметев П., Шереметьев П. 318
Шериф ага 241
Шигамет ага, Шигмет ага 248, 249, 259
Шиош 403
Ширли Антони, Дон Оптой, Онтон 201, 339—341, 346, 349, 384, 385, 403, 406, 442
Ширли Роберт 44 201, 337, 339, 384, 403 - 406, 429
Ширннкин Гаврилко 354
Шнх Турсун 190
Шмидт С. О. 24
Шостак Иванов, см. Кабанов Шостак Иванович
Шостакович С. В. 16
Шпаковский А. Я- 19
Шубинский С. Н. 17
Шуйский Василий Иванович 401, 403, 407, 408, 410, 412—415, 417, 418, 420—422, 443
Щелкалов Андрей (Ондрей) Яковлевич 129, 135, 138 141, 152, 153, 194, 195, 203—205
Щелкалов Василий Яковлевич 135, 194, 212—215, 220, 270, 326, 331 332
Щетинин В. Г. 210, 212, 322, 324,
Щербатов М. М 13 18, 345, 358, 359, 379—381, 391
Щокотов С. 152
Эйчинсон 35
Эмир Бахты 278
Энгельс Ф. 402
Эфендиев О. А. 336
Эфет-бек 384
Юренев П. 186
Юрий, см. Георгий
Юсуф 199
Ядегар Али Султан румлу 168, 361
Яковлев 128
Якубовский А. Ю. 31
Янсох князь 152
Ярославский 387
Ярчи-баша 248
Яфель, см. Амир Яфель
ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
Абаскуп, порт (Абескуи, Абос-кун) 30, 31
Абескуи, см. Абаскуп
Абоскун, см. Абаскун
Австрия (Германская империя Габсбургов, Габсбургский дом, Габсбурги, Дом Аустрейской) 36, 43, 45, 49, 60, 61, 68, 74, 122 140, 191, 192, 201, 209, 214, 230, 235 237, 256, 278, 279, 292, 361, 365, 378—380, 384, 401—404, 419, 425, 428, 442
Аглинская корона, см. Англия
Адана, г. 402
Азербайджан, Северный и Южный 6, 21, 22, 35, 39, 43, 54, 56, 58, 60, 77, 166, 229, 388, 395,402 409, 439
Азов, п. 46, 66, 135, 165
Айдарова деревня, см. Андреева деревня
Ак-Коюнлу, государство 21, 35, 434
Алатырь, г. 410
Алеппо, г. 402
Анатолия, р-н 101, 279, 402
Англия (английская, аглинская корона) 64, 339, 340, 405
Андреева деревня (Ондреева деревня, Эндери, Эйдери, Айдарова деревня) 50, 298, 370, 391, 413
Аму-Дарья, р., см Оксус
Арабский Ирак, геогр обл. 166
Арабистан, р-н 213
Араке, р. 163
Ардебиль, г. (Ардевиль) 121, 166, 323
Ардебильский р-н 52
Ардевиль, см. Ардебиль
Арзамас, г. 410
Армения 21, 73, 388, 395, 398, 407
Архангельск, г. 346
Астрабад, г 178
Астраханское ханство 34, 36, 38, 40, 41, 45—47, 139, 146, 371, 376
Астрахань, г. (Астарахань, Аста-рохань, Асторохань) 12, 20, 32, 34, 38, 41—46, 48, 57, 58, 60 -64, 71, 72, 80, 82—86, 88, 89, 96, 98,
99, 114—116, 124, 125, 139—141, 143, 152, 156, 157, 159 160, 175
176, 179, 184, 189, 190, 199, 200,
202, 203, 207—211, 213, 222—228,
236, 237, 243—245, 247, 250, 252,
255, 256, 258, 261—263, 267, 269,
271, 272, 277 284, 285, 292, 295
296, 300, 301, 306, 316, 318, 322— 325, 328, 329, 332, 334, 336, 341— 343, 347, 349—351, 354—356, 358, 360, 367, 370, 373, 374-378, 380, 386—390, 394 396, 397, 403, 407, 409, 412, 414, 420, 425 431, 433, 435, 442
Африка 349
Багдад, г. 29, 42, 77, 404, 432, 439 Багдадский халифат 32
Баки, г., см. Баку, г.
Баку, г. (Баки, г.) 11, 14, 35, 39, 47, 48, 57—59, 63—66, 72, 73, 80, 81, 84, 95, 107, 110, 111, 115— 117, 119, 123, 131, 132, 134—136, 141, 144—146, 155, 167, 177, 178, 217, 219, 222, 228—230. 258, 265, 286, 287, 291, 296, 299, 301, 316, 317, 323, 332, 361, 371, 393, 409, 430 431, 435 440, 441
Балтийское море 34, 37, 60, 70, 74, 236, 396, 442
Басра, г. 77, 404, 432, 439
Бахрейн, см. Бахрейнские о-ва
Бахрейнские о-ва, (Бахрейн) 384 Беле (Бело) Озеро, см. Белое море
Белое море (Беле, Бело Озеро) 34, 37, 255
Белокамская дорога, см Кахето-тарская дорога
Белый яр, г. 80
Бендер-Аббас, порт 43
Бинс на, см. Бийе пас
Бийе пас (Бийе па) 85, 149
Бийе ниш 149
Ближний Восток 434
Болгар, г. см. Булгар
Большая Ногайская орда, Наган заволжские 99, 254, 369
Брянск, г. 377
Буйнак, с. (на р. Сулак) 391
469
Булгар, Болгар, г. 30, 31
Бутак, р. 111
Бухара, см. Бухарское ханство
Бухарское ханство, Бухара, Бо-хара. Бухарский хан, царь 12, 68, 76, 83, 154, 214, 237, 259, 263, 264, 266, 278, 307, 309, 315, 321, 337, 366, 377
Ван, г. 42, 56, 160
Варварский крестец (в Китайго-роде) 203
Великая Орда 3
Великий Новгород, см. Новгород Вена, г. 61, 140, 178, 373
Венгрия, Угорская земля 182, 193, 199, 201, 365
Венецей, см. Венеция
Венеция, г., Венецей 35, 49, 55, 68, 123, 140, 191, 242, 292, 340, 384, 437
Византия 29
Владимир, г. 30, 342
Владимиро-Суздальское княжество 32
Владимирская дорога 325
Волга, р. 29—31, 33, 34, 40, 46, 62, 71, 80, 83, 90, 116, 125, 179, 203, 211, 223, 227, 244, 262, 268, 300, 301, 325, 334, 342, 350, 352, 354, 374—376, 387, 389, 403, 410—412, 435, 443
Волго-каспийский путь, см. Волжско-каспийский торговый путь
Волжско-каспийский торговый путь 30, 42, 43, 48, 61, 117, 146, 339, 349, 435
Ворота ворот, см. Дербент
Восток 29, 30, 43, 69, 70, 95, 357, 434, 437
Восточная Грузия 74, 228, 229,291, 394, 395, 397, 398, 402, 421, 133, 442
Восточная Европа 31, 51
Восточное Закавказье 441
Ганджа, г., Кенжю, Кенсжюшо, Кензю 76, 55, 168, 169, 323, 423, 424, 428, 429
Генуя, порт 437
Герат, г., Херат 33, 34, 55, 75, 76, 178, 184, 306, 337
Гератская провинция 75, 76
Германия, немецкие, неметцкие земли 340
Германская империя Габсбургов, см. Австрия
Гилян, см. Гилянская провинция Гиляиская провинция, Гилян 30,
57, 63, 64, 72, 76, 77, 84—88, 90, 96, 97, 102, 114—116, 125, 132, 138, 140, 143, 149, 150, 151, 154 157, 160, 162, 170, 175, 178, 179,
185, 187, 189, 199, 202, 212, 213,
226, 242, 243, 245, 247, 262, 267,
272, 295, 300—303, 306, 316—319,
322, 323, 334, 338, 342, 411
Голландия 13, 405
Гомрун, порт (позже см. Бендср-
Аббас) 43, 349
Горган, р. 29
Гребни, гребенские казаки 50
Грузия, Грузы, Иверия, Иверская земля, Ывсрская земля 7, 8, 21, 37, 39, 41, 48, 50, 54, 64, 66, 69, 70—74, 88, 95, 118, 137, 150, 189, 221, 222, 225, 228, 253, 256, 266, 291, 296—298, 323, 369, 371, 377, 378, 391, 394, 395, 398, 401, 402, 407—410, 414—421, 433, 436, 443
Грузия восточная, см. Восточная Грузия
Грузы, см. Грузия
Гурмыз, о., см. Ормуз
Гюмиш-тепе, с. 29
Даамут, с. 97
Дагестан, Северный Дагестан 21, 40, 41—43, 51, 54, 56, 66, 70, 71, 109, 113, 117, 132, 138, 146, 164, 170, 210, 212, 217, 219, 221, 222, 228—230, 236, 252, 266, 280, 284. 291, 297, 329, 330, 339, 346, 361, 371, 390—395, 397, 398, 409, 410, 414, 421, 426, 429, 430, 436, 439, 440
Двина, р., см. Западная Двина, Северная Двина
Дели, г. 33
Дербени, г., см. Дербент
Дербент г., Дербени, Дербепь,, Ворота ворот, Железные ворота 11, 14, 30, 39, 41, 47, 57—59, 63, 65, 66, 71—73, 80, 81, 84, 95, 107, 110—113, 117, 119, 123, 131, 132, 134—136, 141, 144—146, 159, 160. 164, 167, 168, 177, 178, 217—219,
222, 228—230, 253, 258, 265, 286,
287, 291, 296, 298, 299, 301, 323,
361, 371, 372, 390, 392, 393, 409,
418, 426, 430, 431, 435, 440, 441
Дербень, см. Дербент
Дербени, см. Дербент
Джорджапа, р. 29
Джурджана, г. 29, 30, 31
Дилеман, г., см. Дильман
Дильман, г., Дилеман 114, 302 304, 305
470
Днепр, р. 33, 34, 46
Днестр, р. 57, 435
Добрая Надежда, м. 53
Дом Аустрейской, см. Австрия
Дон, р. 31, 34
Древняя Русь, Древцяя Россия 15
Европа 20, 29, 31, 33, 53, 57, 134, 194, 208, 235, 240, 279, 294, 330— 341, 343, 349, 357, 373, 384, 389, 398, 401—403, 405, 406, 409, 424, 429
Ереван, г. 409
Есферейп, г. 261
Железные ворота, см. Дербент Житва, р., см. Ситваторок
Затем, Загема, г. 408, 419
Закавказье 16, 39, 40, 43, 48, 50, 53, 60, 72, 74, 76, 77, НО, 116, 118, 166, 167, 298, 391, 398, 402, 409. 421, 439, 440
Закаспий 435
Залоикемень, г. 385
Заминдавар, г., 178
Запад 23, 69, 70, 95, 346, 361, 439
Западная Двина, р. 34
Западная Европа 345, 349, 371
Западный Иран 441
Зенджан, г. 166
Золотая Орда 13, 35, 335
Ивангород, Иваньгород, г. 122 Иверия, см. Грузия
Иверская земля, Ыверская земля, см. Грузия
Йемен 56
Изюрская земля 68
Имеретия 7
Индейская земля, см. Индия
Индийский океан 53, 349
Индия, Индейская земля 17, 32, 33, 35, 53, 74, 83, 263, 307, 361, 404, 434, 435, 439
Иранское плато 32, 53
Испагань, см. Исфахан, г.
Испания, испанский, ишпанский король 35, 68, 123, 125, 137, 140, 191, 267, 340, 346, 404, 405
Истахр, крепость около Шираза 149
Исфахаи, Испагап, Испагань, Сва-гань 6, 39, 102—106, 143, 187, 307, 314, 315, 340, 342, 384, 403 -406, 433
Италпаиские земли, см. Италия
Италия, италианские земли 68, 364
Итиль, г. 30, 31, 32
Кабала, г. 55
Кабарда, Большая и Малая Ка-барда 21, 38, 74, 109, 123, 138, 266, 291, 369, 371
Кабардино-Балкарская АССР 21
Кавказ, Северный Кавказ 7, 22— 23, 31, 34, 38, 42, 43, 46, 48, 50, 51, 66, 72, 111, 118, 123, 144, 280, 292, 361, 391, 392, 394, 395, 415, 436, 439
Казанское ханство 24, 34, 36, 38, 39, 41, 46, 146, 371
Казань, г. 9, 80, 82, 86, 88, 116, 125, 156, 175, 190, 197—199, 208, 210, 211, 224, 226, 235, 236, 243,
244, 263, 268, 269, 271, 278, 285,
299, 300, 325, 342, 350, 351, 354,
360, 374, 375, 387, 389, 390, 410,
412, 420
Казбин, г., см. Казвин
Казвин, г., Казбин 43, 44, 61, 64, 72, 75, 77, 78, 85, 90, 92, 95, 96, 99—106, 108, 114, 115, 118, 119, 123, 124, 150, 154, 159, 160, 187, 199, 208, 246—248, 250, 251, 255, 258, 259, 262, 267, 272, 273, 276. 285, 302—307, 314—316, 319, 323. 339, 384, 386, 388, 442
Казыев улус 135, 225
Кайтацкий усмий 118
Кама, р. 30
Канах, р. 54
Кандагар, г. 55, 178
Караван Сарай Пари, сел. 184
Карабах 76
Карасани, см. Хорасан
Карс, г. 55, 404
Картли, Картлия 395
Картлия, см. Картли
Касимов, г. 80, 198, 199, 348, 350, 354
Каспийско-волжский путь, см. Волжско-каспийский торговый путь
Каспийское море, Каспий 16, 20, 31—34, 37-41, 43, 45, 48, 49, 51, 54, 57, 58, 69, 77, 88, 115, 116,
118, 141, 143, 146, 160, 161, 179,
197, 223, 236, 262, 299, 316, 318,
323, 332, 342, 355, 361 372, 375,
387, 409, 420, 421, 435
Каспийско-балтийский торговый путь 29
Кафа, порт 43, 71
Кахетия 7, 14, 50, 71, 74, 102, 113, 123
471
146, 210, 228, 339, 391—393, 395, 407—411, 415, 421, 443
Кахетско-тарская дорога, Белокамская 50
Кашира, Каширская земля 165, 292
Каширская земля, см. Кашира
Кенежюню, см. Ганджа
Кензю, см. Ганджа
Кенжю, см. Ганджа
Кербела 42, 155, 404, 432, 439
Киев, г. 31, 32
Киевское государство, Киевская.
Русь 3, 29, 32
Киевская Русь, см. Киевское государство
Кизылбашское государство, Ки-зылбашия 44, 52, 53, 75, 83, 96, 99, 111, 116, 224, 258, 277, 292, 298, 333, 347, 350, 412, 420, 427
Кийа, династия в Гн ляпе 149
Киркук, г. 42
Китай 32, 53
Китай-город 151, 166, 203
Китакская гора 115
Клементьевская слобода 127
Коджур, г. 178
Козьмодемьянск, г. 80
Койса, острог, см. Койсинский острог
Койса, р. 113, 298, 324, 329, 361, 370, 372, 413, 416, 418, 436, 440
Койснпский острог, Койса 50, 119, 164, 210, 228, 280, 321, 323—325, 328—333, 335, 370, 391, 392, 409, 414, 418, 430
Кокютцкие бугры 179
Колмогоры, см. Холмогоры
Коломенское, с. 165
Коломна, г. 80, 143, 197, 198
Копия, г. 402
Константинополь, г., Стамбул, Царьград 7, 35, 55, 56, 65, 95, 102, 114, 121, 154, 155, 160, 163, 165, 188, 329, 372
Копорье, г. 60, 122
Краков, г. 403
Кремль 23, 42, .128, 138, 151, 152, 158, 167, 170, 185, 195, 203, 214, 215, 219, 280, 343, 358, 386
Крым, см. Крымское ханство Крымский п-ов 38
Крымское ханство 34, 37, 40, 41, 48, 49, 51, 56, 61, 66, 69, 71, 72, 95, 99, 109, 135, 144, 146, 165, 192, 219, 235—237, 239, 265, 279, 281, 291, 292, 318, 377, 396, 407, 413, 418, 435, 436, 440
Крымшамхал, крымшевкал, крым-щелкал 41
Крымшевкал, см. Крымшамхал Крымщелкал, см. Крымшамхал Кубань, р. 71
Кубань, р-н 46, 331
Култук 115, 116
Кум,"г. 100, 101, 103, 105
Кумытцкая земля 413
Кура, р. 54
Курдистан 77, 166
Курдюм, о-в 352
Лааджан, см. Лахиджан
Лагозен, см. Лахиджан
Ланцен, с. 338
Лариджап, р-н 178
Лахиджан, г., Лагозен, Лааджан 92, 97, 150, 155, 246, 247, 302— 304
Левант, г. 405
Ленгеруд, г., Лянгур 84, 87, 88, 90, 92, 96, 97, 245, 247, 272, 302 304
Ленгеруд, р., Лянгур, Лянгурка 84, 87, 245, 301, 302,’316
Ленкорань, г. 387, 388
Лепанто, п. 46, 169
Ливонский орден 34, 37
Литва 34, 37, 48, 140, 254, 369
Литовский посольский двор 128
Лондон, г. 403
Луристан 77, 166, 179
Лянгур, г., см. Ленгеруд, г.
Лянгур, р. см. Ленгеруд, р.
Мавераннахр 35
Мангышлак, Мышлак 262
Мадрид, г. 403—405
Мазендеран 150, 178, 179, 213, 303, 315
Мазу, р. 255, 410
Малая Азия 402
Маликовы земли (в Гиляне) 84
Малые Наган 329
Марага, г. 166
Матарха, г. 32
Махач-кала, г. 40
Мерв, г. 259, 337
Мешед, г., Мешети 86, 167, 178 Мешетн, см. Мешед
Москва, г. 4, 5, 7, 20, 24, 26, 32, 33, 35—39, 41, 42, 44—46, 49,51, 57, 58, 60-62, 64—68, 71, 72, 79, 80, 83, 86—89, 94, 96, 98-100, 106—110, 116, 118, 121 — 128, 133. 138—140, 142—146, 149, 151, 152, 154, 156—163, 165—167, 172, 173, 176-182, 186-188, 191, 192, 194
472
197—199, 202, 203, 205, 207, 209 -211, 213, 216, 218—221, 223—227, 229, 230, 235, 236, 240, 241, 243—245, 249, 252, 254—257, 259—261, 263—272, 274, 275, 278—281, 284, 285, 292—300, 307, 309, 315, 316, 318, 319, 321—328, 330—332, 334, 336, 341—350, 352—358, 361, 363, 364, 367— 383, 385, 386, 389, 390, 392 - 398, 401, 403, 404, 406, 408—410,412— 415, 418—420, 422—426, 429— 435, 440—442, 444
Московия 33
Московский Кремль, см. Кремль Мосул, г. 404, 432, 439
Муром, г. 80, 198, 342, 348, 354 Мышлак, см. Магышлак
Нагаи Заволжские, см. Большая Ногайская Орда
Нарва, г. 60, 122
Нахичеван, г. 57
Невский проспект 438
Неглиментские ворота, см. Неглинные ворота
Неглинпые ворота, Неглиментские ворота 128
Неджеф, г. 42, 404, 432, 439
Нехавенд, г. 384
Нижней, Нижний, см. Нижний
Новгород
Нижний, см. Нижний Новгород
Нижний Новгород, г., Нижней, Нижний 80, 125, 126, 142, 143, 180, 182, 197, 198, 211, 223, 281, 299, 333, 342, 351, 360, 374, 389, 410, 431, 432
Назабад, см. Низовая пристань Низовая пристань, Низабад, Нияза ба д 331, 332
Никитский монастырь 166 Никольские ворота 151 Нишапур, г. 76, 178
Ниязабад, см. Низовая пристань Новая Джульфа (пригород Исфа-
хана) 404, 406
Новгород, г., Великий Новгород 30, 120, 125
Новгородская земля 33
Ногайская Орда, Ногаи 38, 69, 135, 237
Цогайская Большая Орда, см. Большая Ногайская Орда
Нохум, г. 155
Ока, р. 80
Оксус, р., Аму-Дарья 307
Ондреева деревня, см. Андреева деревня
Орел, г. 411
Ормуз, Ормузд, Гурмыз 43, 45, 260, 349, 435
Ормузд, см. Ормуз
Османская империя, см. Турция
Оттоманская Порта, Порта, см.
Турция
Палермо, г. 30
Переславль, Переславль Рязанский 80, 166
Персидский залив 17, 53, 349, 384
Плюссе, с. 69
Поволожье 32, 33, 420
Полоцк, г. 180
Польско-Литовское государство, Речь Посполита, см. Польша
Польша, Речь Посполита, Польско-Литовское государство 5, 34, 37, 38, 45, 48, 60, 67, 69, 70, 94, 137, 140, 146, 193, 265, 292. 326, 340, 346, 361, 369, 378, 401, 442
Порта, см. Турция
Португалия 340, 384
Посольская палата, полата 326
Посольский приказ 3—5, 21, 23, 24, 26, 59, 61, 63, 68, 75, 78, 79, 82, 85, 92—94, 104, 119, 120, 124, 125—127, 136—138, 143, 151, 152, 156—159, 166—170, 172, 175— 177, 180, 185, 188, 190, 192, 197, 198, 202, 203, 207, 208, 211, 214, 220, 222 —226, 237— 239, 263, 266—268, 270, 271, 278, 284, 294, 297, 299, 301, 318, 321, 322, 324—327, 331, 333, 334, 344, 346, 349-351, 353—355, 358, 360, 362, 365—367, 369, 373—375, 378, 380, 382, 383, 392, 393, 396, 411—413, 415, 419, 420, 423, 425, 427,
430—432, 441, 443, 444
Прага, г. 67, 68, 191, 236, 279, 374, 386, 387, 390, 403, 423, 425
Пр ображенский монастырь 351 Прибалтийские земли 122, 126, 144, 366
Прикаспий, см. Прикаспийский Р-н
Прикаспийский р-н, Прикаспий, 43, ПО, 132, 134, 144, 222, 228, 266, 291
Прикаспийско-волжский путь, см. Волжско-каспийский торговый путь
Псковская земля 33
Редопос, о., см. Рудонос
Рей, г. 30
473
Ресская пристань, см. Рештская пристань
Речь Посполита, см. Польша
Решт, г 302
Рештская пристань, Ресская пристань 302
Рим, г., столица папы римского, папы святейшего 35, 68, 123, 191, 292, 340, 403, 405
Ростов, г. 30, 127
Рудесер, и. 155
Рудонос, Редонос 115, 116
Русь, Древняя Русь, Русин 3, 30— 34, 37, 52, 59, 81, 129,
Рязанская земля 30, 165, 292
Рязань, г. 30, 51, 435
Сабзевар, г. 76
Савадкух, г. 178
Саве, г. 103
Саксин, г. 30
Салмас, г. 56
Саман, с. 97
Саманиды, династия 30
Самара, г., Сомара 80, 351, 352, 375
Самарканд, г. 33
Самур, р. 56
Сарай, г. 33
Сарайчик, г. 41
Саратов, г. 318,334, 348, 350, 352— 354, 375, 420, 433
Свагань, г., см. Исфахан
Северная Двина, р. 34, 255
Северный Дагестан, см. Дагестан Северный Иран 56, 331, 382
Северный Кавказ, см. Кавказ Семь бугров 179
Сефевиды (Сефевидское государство) 6, 19, 20, 22, 35—37, 39, 47, 52, 53, 39, 76, 145, 155, 436, 442
Сефид руд, р. 85, 149
Сибирь 254, 371, 412
Синоп, порт 32
Систан 55, 178, 337
Ситваторок (Житва, р.) г. 402, 429
Скандинавия 31
Смоленск, г. 403, 411
Сомара, см. Самара
Средиземное море 35, 36, 46, 53
Средний Восток 434
Средняя Азия 12, 31, 32, 38, 40,46, 49, 57, 74, 315, 434, 435
Стамбул, см. Константинополь Суздальская Русь 32
Сулак, р. 71, 391
Сунжа, Сунша острог, см. Сун-жинскпй острог
Сунжа, р., Сунша, р. 71, 74, ИЗ, 361, 416, 418, 436, 440
Сунжинский острог, Сунша 46, 47, 49, 50, 119, 164, 210, 236, 280, 391, 392, 409 418
Сунша, р., см. Сунжа, р.
Табаристан 30, 31
Тавриз, г., см. Тебриз Таджикистан, 21 Талычь, см. Талыш Талыш, Талычь 316 Тамань 33 Таркалы, с. 370
Тарки, резиденция шамхала 40, 159, 164, 210, 225, 226, 228, 253, 298, 323, 325, 330 332, 370, 391 — 393, 395, 413, 414, 428
Ташкент, г. 12
Тбилиси, г., Тифлис, г. 416
Тверские ворота 128, 211
Тверское великое, княжество 32 Тверь, г. 32, 33
Тебриз, г., Тавриз, Таврис, Тев-риз 21, 30, 35, 54, 56—58, 76, 116, 134, 137, 166, 167, 169, 178, 263, 264, 323, 388, 402, 434
Терка, р., Терки, р., см. Терек, р.
Терки, р., см. Терек, р.
Тарковское шамхальство, шев-кальство, см. Шамхальские земли
Терек, р. Терки, Терка 42, 43, 46, 48—51, 54, 56, 66, 69—71, 74, 88. 96, 99, 111, 112, 114, 119, 123, 135, 136, 144—146, 159, 175, 189,
210, 222, 223, 225, 228, 236, 258,
261, 280, 341, 372, 382, 383, 391,
392, 397, 406, 416, 418, 436, 439,
440
Терки, г., Терек, г 42, 46, 47, 50, 71, 135, 159, 164 167, 168, 221, 223, 225, 226, 228, 253, 298, 323-330, 332, 333, 361, 371, 392, 409, 414, 418
Терек, г., см. Терки, г.
Тигр, р. 42
Тимуриды, династия 33
Тифлнс, г., см. Тбилиси Тмутаракань, г. 32 Торопец, г. 377
Трансильвания 402, 425
Трансоксиана 307
Трапезунд, г. 32
Троицкий, Троецкий монастырь
Тульская земля 165, 292
474
Турецкая земля, см. Турция
Турция, Османская империя, Оттоманская Порта, Порта, Турецкая земля 13, 20—22, 34, 36— 41, 43—57, 60, 61, 64, 65, 67—69, 72—75, 77, 82—84, 94, 95, 98, 101, 102, 107, 109, ПО, 113, 114, 117, 118, 121, 122, 125, 133,135— 137, 140, 141, 143—146, 150, 151, 155, 161, 163—166, 168, 169, 173, 174, 176—178, 180, 182, 187, 188, 191—193, 209, 213, 214, 219, 221, 229, 230, 233, 236, 237, 239, 240, 241, 244, 252, 256, 259, 263— 266, 269—271, 275—281, 286,291, 292, 294, 297, 299, 307, 314, 318, 319, 321, 322 330, 335—341, 343, 344, 346, 349 350, 356—358, 361, 365, 369—372, 374, 377, 379,
381—384, 386,387,389—393,395— 398, 402—405, 407, 409, 416, 419, 421, 423—425, 427, 429, 431 — 444
Тушино, с. 403, 429
Тюмени, область 41, 370
Тюменка, р. 47
Угорская земля, см. Венгрия Узбекистан, см. Узбекская ССР Узбекская ССР, Узбекистан 12, 21
Украина 165
Украинские места, окраинные места, см. Украина
Урал 46
Ургенчь, см. Хивинское ханство
Фарс 58
Франция 67, 120, 125, 168, 340, 405, 437, 438
Фроловские ворота 128, 215
Хазарское царство 30, 31
Хамадан, г. 166
Харасан, см. Хорасан Херат, г., см. Герат Хива, Хивинское ханство Хивинское ханство, Хива, Юр-генчь, Юргенское, Юргенчское, Ургенч 41, 68, 242
Хой, г. 403
Холмогоры, Колмогоры 255
Хорасан, Харасан, Карасани 12, 35, 55, 57, 72, 75, 76, 85, 86, 97, 98, 100—102 104 105, 108, 113, 150, 167, 178, 179, 209, 213, 237, 252, 259, 260, 266, 322, 336, 337, 339
Хорватия, Харватцкая земля 365
Хорезм 30, 257, 259, 321
Царев проток 272
Царицын, г. 80, 354, 420, 433
Царьград, г., см. Константинополь
Чаелдиран, см. Чалдиран
Чалдиран, Чаелдиран, Челдар 54 403
Чебоксары, г. 342
Челдар, см. Чалдиран
Черкасская земля, см. Черкессия
Черкасы, см. Черкессия
Черкессия, Черкасы, Черкесская земля, черкасские князи 38, 69, 88, 175, 266
Черное море 33, 34, 38
Четыре бугра (в устье Волги) 262
Шабуран 50, 54
Шавруково царство, царство Шах-руха, Шахроха 32
Шамахея, г., см. Шемаха, г.
Шамхальские земли, шевкальские земли, тарковское шамхальство 40, 41, 50, 54, 55, 66, 69—71, 73, 111, 118, 146, 164, 169, 170, 174, 189, 210, 216, 217, 219, 222, 225, 226, 228—230, 251, 253, 258, 263, 266, 280, 297, 298, 322—324,325, 328—331, 333, 335, 370, 390—395, 410, 413, 419
Швеция 5, 34, 37, 45, 60, 69, 74, 122, 126, 144, 146, 165, 173, 177, 193, 236, 265, 292, 382, 396, 44!
Шейбаниды, государство Шейба-нидов 237, 259, 307, 309, 321
Шемаха, г., Шамаха, Шамахея 6, 30, 35, 39, 41, 59, 95, 117, 156, 157, 164, 167—169, 177, 178, 217, 219, 286, 287, 296, 299, 301, 329, 369, 372, 378, 426, 427 429—431, 441
Шираз, г. 33, 149
Ширван, см. Ширванская провин ция
Ширванская провинция, Ширван 39, 40, 43, 47, 51, 54—56, 59, 66, 77, 81, 111, 116, 117, 132, 134,
135, 137, 150, 155, 164, 166, 167,
228, 252, 253, 258, 259, 263, 264,
290, 296, 331, 395, 420, 426, 429
Шотландия 340
Ыверская земля, см. Грузия
Эвфрат, р. 42
Эйдери, см. Андреева деревня
475
Эндери, см. Андреева деревня
Эрзерум, г., 42, 56
Эривань, г., см, Ереван
Юргенчи, Юргенчь, см. Хивинское ханство
Юргенское ханство, см. Хивинское ханство
Юргенчское ханство, см. Хивинское ханство
Яицкий городок 371
Ям, г., крепость 122
Ям Заполье, с. 69
Ярославль, г. 126, 127, 180 .211
Яузские ворота 326
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие .............................................. 3
Раздел 1
УСТАНОВЛЕНИЕ ТОРГОВЫХ И ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИИ МЕЖДУ ИРАНСКИМ И МОСКОВСКИМ ГОСУДАРСТВАМИ
(1Б86—1590 гг.)
Глава 1. Предыстория русско-иранских торговых и политических отношений (с конца IX в. до 1586 г.)...........................29
Глава II. Начало регулярных дипломатических связей между
Сефевидским и Московским государствами (с 1586 г.) . . 52
Миссия от шаха Ходабендэ (1586—1588 гг.) ... 52
Первое русское посольство в Иран Г. Б. Васильчикова (1588-1589 гг.).............................................73
Глава III. Позиция шахского двора в переговорах о мире с Турцией.......................................................121
Посольство Бутак-бека и Анди-бека (1589—1590 гг.) . 121
Заключение по периоду 1586—1590 гг.........................144
Раздел II
РУССКО-ИРАНСКИЕ ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ТУРЕЦКО-ИРАНСКОП ВОИНЫ 1578—1590 гг.
(1591—1594 гг.)
Глава IV. Обращение гилянского Ахмед-хана к московскому царю за покровительством (1591—1593 гг.)......................149
Глава V. Политика шахского двора после заключения мира с Турцией.......................................................159
Миссия в Россию шахского гонца Кая (1591—1593 гг.) и вопрос о временном характере мира с турками .... 159
Посольство Хаджи Хосрова (1592—1594 гг.) и вопрос о подписании ирано-турецкого мирного договора 1590 г. . . 178
Глава VI. Установление иранской стороной статута купчин . . 202
Неудача миссии первого купчины-гонца Хаджи Искандера (1593- 1594 гг.)...........................................202
Купчина Али Хоеров в Москве с миссией Анди-бека (1594 — 1596 гг.)..................................................209
Заключение по периоду 1590—1594 гг.......................229
Раздел III
АКТИВИЗАЦИЯ РУССКОЙ СТОРОНОЙ ПЕРЕГОВОРОВ С ИРАНОМ О ЗАКЛЮЧЕНИИ ВОЕННОГО СОЮЗА ПРОТИВ ТУРЦИИ (1594—1604 гг.)
Глава VII. Изучение русской стороной политико-экономического состояния Сефевидского государства.............................235
Посольство А. Д. Звенигородского (1594—1595 гг.) . . . 235
Посольство Пакизе Имам Кули-бека (1596—1597 гг.) . 267
Глава VIII. Неудачная попытка Московского государства заключить с Ираном военный союз против Турции (1597—1599 гг.) 276
477
1
Глава IX. Позиция шахского гонца Анди-бека в дагестанском
вопросе (1597—1601 гг.).......................................321
Глава X. Проблема военных союзников Ирана в предстоящей войне с Турцией....................................................336
Посольство Пер Кули-бека (1599—1601 гг.)................336
Глава XI. Неудача второй попытки московского правительства заключить с Ираном военное соглашение против Турции . . 358
Посольство А. Ф. Жирового-Засекина (1600—1601 гг.) . . 358
Глава XII. Позиция шаха Аббаса в отношениях с Россией в
начале войны с Турцией 1603—1612 гг...........................379
Посольство Лачин-бека (1603—1604 гг.).....................379
Заключение по периоду 1594—1604 гг........................396
Раздел IV
ПЕРЕРЫВ В РУССКО-ИРАНСКИХ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЯХ В ПЕРИОД КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОИНЫ
И иностранной интервенции в России (1604—1612 гг.)
Глава XIII. Меры правительства Василия Шуйского по защите
Грузии от ассимиляторской политики Ирана .................... 401
Посольство И. П. Ромодановского (1606—1607 гг.) . . . 401
Глава XIV. Провал попыток шахского двора восстановить контакт с правительством Московского государства в 1604—1612 гг. 422
Иранское посольство Сеид Азима (1606 г.)...................428
Приезд в Москву шахского гонца Мюгип-бека (1607—1613 гг.) 429
Заключение по периоду 1604—1612 гг........................ 432
Заключение.......................................................434
Список цитируемых источников и литературы........................445
Именной указатель................................................458
Географический указатель.........................................469
XAPKlBCbKA ;j-- >•
f - } V А
У iYH>-
Петр Павлович Бушев
история посольств
И ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ РУССКОГО И ИРАНСКОГО ГОСУДАРСТВ в I5«6—1612 гг.
(по русским архивам)
Утверждено к печати Институтом востоковедения Академии наук СССР
Редактор С. В. Полтавская Младший редактор Л. А. Добродеева Художник Е. В. Бекетов Художественный редактор Э. Л. Эрман Технический редактор Л. III. Береславская Корректоры Г. А. Дейгина и Л. И. Письман
Сдано в набор 29/1 1975 г. Подписано к печати 10/П 1976 г. А-08030. Формат 60 X90'/i6. Бумага № 2. Печ. л. 30. Уч.-изд. л. 31,76. Тираж 3800 экз. Изд. № 3417. Заказ Ill. Цена 2 р. 14 к.
Главная редакция восточной литературы издательства «Наука» Москва, Центр, Армянский пер., 2 1-я типография Профнздата Москва, Крутицкий вал, 18