EUC.DE LA CROIX
ANN-1
EUG DELACROIX F. 1651
EUCr. DELACROIX F. I&34


EVC.DELACK01X
18за
?х *
Gt*m .£) e-fa еГС4Х.
'844


I


Иллюстрации Эжена Делакруа
1


Среди литературных произведений мастеров прошлого «Дневник» Делакруа должен по праву занять одно из первых мест.
Делакруа принадлежал к числу наиболее выдающихся французских живописцев XIX века. В его суждениях об искусстве слышится голос художника, который по собственному опыту знает, что представляет собой подлинное, большое искусство, в чем заключается его главная сила воздействия. По широте и проницательности своих взглядов Делакруа может быть поставлен рядом с такими художниками-мыслителями, как Леонардо, Дюрер, Пуссен, Александр Иванов.
В соответствии с возросшим в XIX веке сознательным отношением к художественному творчеству Делакруа пытается проник-
III


Иллюстрации Эжена Делакруа


Среди литературных произведений мастеров прошлого «Дневник» Делакруа должен по праву занять одно из первых мест.
Делакруа принадлежал к числу наиболее выдающихся французских живописцев XIX века. В его суждениях об искусстве слышится голос художника, который по собственному опыту знает, что представляет собой подлинное, большое искусство, в чем заключается его главная сила воздействия. По широте и проницательности своих взглядов Делакруа может быть поставлен рядом с такими художниками-мыслителями, как Леонардо, Дюрер, Пуссен, Александр Иванов.
В соответствии с возросшим в XIX веке сознательным отношением к художественному творчеству Делакруа пытается проник¬
III


нуть в более глубокие его слои, чем это решались делать его предшественники, авторы трактатов о живописи. И вместе с тем Делакруа не знает еще разлада между творческой теорией и творческой практикой, между научным познанием и поэтическим вдохновением. Вот почему в его высказываниях об искусстве проглядывает постоянная готовность подкрепить и обосновать каждый теоретический вывод, выраженный в понятиях и словах, собственной художественной деятельностью в области живописи.
Эжен Делакруа родился в 1798 году и умер в 1863 году. Он принадлежал к тому поколению французских художников, поэтов и мыслителей, которое вступило в жизнь в ближайшие десятилетия после революции 1789 года, в годы, когда ясно определилось, что революция, покончив с феодализмом, подготовила почву для утверждения во Франции буржуазного порядка. Победа буржуазии сопровождалась глубокими переменами в общественной и умственной жизни страны. Политическая реакция шла рука об руку с усилением неравенства между богатыми и бедными, с торжеством цинической морали чистогана, пошлого мещанского самодовольства и безыдейности в искусстве. Молодому Делакруа предстояло занять свое место в той борьбе, которая разыгралась между передовыми людьми Франции и силами реакции.
Во втором десятилетии XIX века во французском искусстве возникает течение, в котором нашел выражение общественный протест против утвердившегося в стране порядка. Принято называть это течение романтизмом и противополагать его отживавшему свой век и вырождавшемуся классицизму. Между тем романтизм уже с первых шагов своего развития носил сложный, противоречивый характер. Одно крыло романтизма выступает против классицизма в силу того, что тяготеет к феодальному прошлому и к мистической созерцательности, ищет союза с католичеством, проникнуто беспочвенной мечтательностью и безнадежным унынием. Другое направление полно энергии и бунтарства, восстает против классицизма ради нового и живого, верит в будущее, стремится участвовать в освободительной борьбе, выступая на стороне передовых, демократических сил страны.


В годы формирования своего мировоззрения Делакруа безоговорочно примкнул к революционному крылу романтизма. Свои политические симпатии и общественные взгляды он недвусмысленно выразил в ряде своих лучших картин. «Резня на Хиосе» и «Греция у Миссолонги» проникнуты горячим сочувствием к освободительной борьбе греческих патриотов. В «Смерти Сарданаиала» и в «Марино Фальеро», написанных на сюжеты трагедий Байрона, затронута тема деспотического самовластья и борьбы против общественного неравенства. В картине «Свобода ведет народ» Делакруа увековечил союз парижской бедноты и интеллигенции, силой которого в 1830 году была свергнута монархия Бурбонов. Тогда же Делакруа работал над темами из истории французской революции 1789 года: «Мирабо в Национальном собрании» и «Буасси д ’Англа».
Делакруа и в дальнейшем не переставал быть горячим противником буржуазного порядка с его духом корысти и наживы, враждебным свободе человека. Он испытывал глубокое отвращение как к мещанскому благополучию, так и к той лощеной пустоте светской аристократии, с которой ему нередко случалось соприкасаться. Однако отвращение Делакруа к Июльской монархии не сделало его последовательным демократом и революционером. С годами Делакруа переходил на все более умеренные позиции. В период революции 1848 года он не встал на сторону взявшегося за оружие народа, как это сделали Домье и Курбе. Не признавая идей социализма, он не одобрял революционного способа действия, не одобрял вождей демократии.
В старости в Делакруа пробуждается недоверие ко всему новому и передовому. Отвращение к буржуазному строю вырождается в неверие в силы прогресса и цивилизации, симпатии к крестьянству приводят его к идеализации патриархальной старины и даже к восхвалению рыцарского средневековья. Будучи неспособен примкнуть к революционным силам и вместе с тем чувствуя отвращение к восторжествовавшей при Наполеоне III реакции, Делакруа все более становился индивидуалистом-отщепенцем, художником, не нужным и не понятным большинству своих современников, чужим даже близким ему людям. Сам художник признавался, что не видел
V


той общественной силы, которая бы в состоянии была поставить преграду развитию всех уродств современной буржуазной цивилизации. Отсюда в минуты отчаяния Делакруа готов был признать, что мир несоизмерим с человеком, создан «не для него». В идейном развитии Делакруа ясно вырисовывается типичная «кривая» духовной жизни художника в буржуазном обществе, который начинает свой путь с настроений «бури и натиска», со страстной готовности всем пожертвовать ради переустройства мира, но с утратой иллюзий и охлаждением чувств все более склоняется к признанию бессилия человека, разочаровывается в преобразовательной роли передовых идей.
После преждевременной смерти своего друга Жерико Делакруа оказался самым крупным из числа мастеров, выступавших против академического классицизма. В истории искусств Делакруа принято считать главой французской романтической живописи. Действительно, идейные и стилевые принципы романтизма выступают в его живописи не менее выпукло, чем принципы классицизма в картинах Давида и Энгра, а принципы реализма XIX века у Курбе и Милле.
Однако искусство Делакруа слишком сложно и богато для того, чтобы все оно могло без остатка уложиться в рамки одного направления. В ранних произведениях Делакруа, таких как «Ладья Данте» и «Резня на Хиосе», еще заметны черты классической школы, которые мастер унаследовал от своего учителя Герена, вышедшего в свою очередь из мастерской Давида. Вместе с тем уже в этих ранних холстах Делакруа дает себя знать то стремление претворять в живописный образ непосредственные впечатления от реальной жизни, которое было присуще и старым мастерам, как Тициану и Веронезе, Веласкесу и Рембрандту. Влечение к правдивому, живому искусству, чуждому стилевых условностей, воплощающему действительность во всей ее изменчивости и трепетности, не покидает Делакруа на всем протяжении его долголетней жизни. Оно благотворно сказалось в его алжирских этюдах и зарисовках, созданных под непосредственным впечатлением от красочной жизни Марокко, проявилось и в его картинах на восточные темы, и в многочисленных крупных исторических композициях, и, наконец, в его редких,
VI


но поразительно жизненных портретах и пейзажах. В своих лучших созданиях Делакруа удалось достичь того сочетания зоркой наблюдательности и пылкости воображения, без которого не может быть создана тематическая картина. В сущности ради этих задач, которые художника неудержимо влекли к реализму, он и начал непримиримую войну с классицизмом, с его главным защитником — Энгром, с его цитаделью — Академией.
Однако в дальнейшем развитии и особенно после событий 1848 года Делакруа все больше теряет под ногами почву реальности. Его не могли спасти от этого ни возросшее живописное мастерство, ни зрелость и глубина его творческого самосознания. Пренебрегая непосредственными жизненными впечатлениями, художник начинает придавать решающее значение воображению, он ищет в искусстве прежде всего приподнятости и драматизма, но нередко впадает при этом в театральную патетику и нарочитость. Именно теперь все условности романтической живописи как одного из стилевых направлений XIX века выступают в произведениях Делакруа особенно выпукло.
Нарастание романтической приподнятости ясно бросается в глаза, если сравнивать раннее произведение Делакруа «Резню на Хиосе» (1824) с картиной «Абидосская невеста», написанной в 1850-х годах, или «Ладью Данте» (1822) с «Кораблекрушением Дон-Жуана» (1839). В ранних картинах преобладали сдержанная сила выражения, плотное письмо; в передаче движения художника не покидало чувство меры, едва ли не каждый свой штрих и мазок художник как бы проверял тогда непосредственным впечатлением. Позднее Делакруа от исторических тем крупного общественного значения обращается к темам вымышленным, поэтическим, порой легендарным. Он более свободно, а иногда даже и своевольно обращается с формой, злоупотребляет своими излюбленными эффектами живописных контрастов, заставляет контуры змеиться и сплетаться, словно насилуя действительность для придания наибольшей выразительности и эффектности образам. Эти особенности «последней манеры» Делакруа ясно сказались в его «Похищении Ревекки». Все служит в этой картине выражению темы торжества слепой и жестокой судьбы


над участью человека: грозная крепость, из которой поднимаются клубы дыма, бурные порывы ветра, дикий арабский скакун с развевающейся гривой и хвостом и, наконец, два безжалостных жирных похитителя, сжимающие в своих цепких руках потерявшую сознание Ревекку. Все это выражено в запутанной, как клубок, композиции, полной мучительного напряжения, словно сплетенной из извивающихся змей.
Впрочем Делакруа и в эти годы продолжает привлекать к себе внимание передовых художников Франции. Коро восторженно называет Делакруа орлом, скромно уподобляя себя нолевому жаворонку, Домье внимательно изучает живописную манеру позднего Делакруа, его эскизов, вроде «Смерть Сенеки», и в своих собственных живописных опытах на такие современные темы, как «Эмигранты», вдохновляется его монументальными замыслами, в частности его «Атиллой».
Современников восхищало в Делакруа то, что он был мастером больших дерзаний, живописцем, обладавшим не только ярким темпераментом и своеобразной манерой письма, но и своей значительной поэтической темой.
Делакруа проявлял исключительную чуткость, наблюдательность и мастерство и в своих бесчисленных этюдах с натуры. В некоторых пейзажах он предвосхищает лучшие достижения последующих поколений. Недаром импрессионисты пытались объявить Делакруа своим предтечей. Между тем импрессионисты заимствовали у Делакруа только отдельные приемы живописного выполнения, в частности принцип разложения цвета. В основном же, оглядываясь на развитие мирового искусства, следует признать, что главное значение Делакруа в том, что он был одним из последних исторических живописцев Западной Европы. Здесь следует подчеркнуть, что Делакруа был прежде всего замечательным мастером тематической картины. Говори словами Сурикова, следует, назвать его «композитором» в живописи. Правда, мастер вкладывал в свою историческую живопись значительную долю личных переживаний неудовлетворенного настоящим романтика-мечтателя. Но все же главное содержание живописи Делакруа — это общественная жизнь людей, историческая драма.
\ in


Именно в этом он не нашел себе продолжателей среди последующих поколений французских живописцев.
Положения, которые позднее определили наиболее передовое мировоззрение XIX века, исторический образ мышления, признание общественной борьбы основой развития человечества — в поэтическом выражении были как бы предугаданы в исторической живописи Делакруа. Его картины «Резня на Хиосе», «Марино Фальеро», «Милость Траяна», «Битва при Тайебурге» и «Взятие Константинополя» являются основными вехами его художественного развития. Многочисленные этюды и рисунки при всех их достоинствах должны рассматриваться лишь как побочные достижения мастера, всю свою жизнь трудившегося над созданием исторических картин, мечтавшего о возрождении монументальной живописи, достойной Тициана, Веронезе и Рубенса.
В своей художественной деятельности Делакруа вынужден был не пренебрегать теми средствами, которые могли сделать его произведения понятными и приемлемыми для современного буржуазного общества. Делакруа не был равнодушен ни к мнению о нем современников, ни к славе среди потомства. Недаром он четыре раза баллотировался в Академию, прежде чем был удостоен избрания.
Между тем в своем «Дневнике» Делакруа пренебрегал предрассудками и условностями и проявлял ту высшую степень искренности, которая бывает доступна человеку, когда он остается наедине с самим собой. В «Дневнике» Делакруа с исключительной полнотой отразились творческая одержимость гения, неукротимая страстность борца, неутомимость труженика, простота и честность благородного сердца.
Занося в свой «Дневник» записи едва ли не каждый день в течение многих лет, Делакруа меньше всего думал о том, что записи его со временем попадут в руки потомства. Делакруа удовлетворял в «Дневнике» свою настоятельную потребность разобраться в мыслях, пришедших в голову за истекший день, закрепить в памяти планы предстоящих работ. Его единственной наградой за этот труд было удовлетворение, которое он испытывал, перечитывая старые записи
IX


по истечении многих лет, проверяя и развивая заветные мысли, которые не покидали его на протяжении всей жизни.
Естественно, что в «Дневнике» Делакруа наряду с заметками обобщающего, философского характера попадаются многочисленные мелкие записи для памяти, внесенные1 в «Дневник» как в записную книжку. (Некоторые заметки подобного рода пропущены в настоящем издании, которое в остальном представляет собой полный перевод всего того, что сохранилось от «Дневника» Делакруа.) Впрочем эти случайные вставки, вкрапленные в основную ткань изложения, не отвлекают внимания от главного хода мыслей художника. Его личные дела, материальные интересы, бытовые заботы, отклики на современные события, отзывы о встречах с широким кругом знакомых — все это пестрое многообразие жизненных впечатлений никогда не поглощало художника полностью, оно занимает в «Дневнике» второстепенное место.
«Дневник» Делакруа представляет собой книгу, возникшую как бы нечаянно, непроизвольно, из привычки ее автора из года в год, в различных жизненных обстоятельствах, в связи с различными событиями упорно и настойчиво возвращаться к тем вопросам, которые были вопросами всей его жизни.
Жизнь Делакруа прошла целиком в искусстве. Не удивительно, что его «Дневник» почти полностью посвящен искусству. Делакруа был почитателем классической живописи Возрождения и XVII века, усердным посетителем художественных музеев; он умел не только восхищаться достижениями старых мастеров, но и подвергать их пристальному критическому разбору. Делакруа живо интересовался творчеством своих современников, собратьев по искусству, и находил в себе мужество признавать достоинства даже таких чуждых ему мастеров, как глава академизма Энгр и глава реализма Курбе. С особенной проникновенностью Делакруа ценил творчество своего друга Шопена, который помог ему понять поэтическую сущность музыки. Наконец, Делакруа имел возможность наблюдать, как в его собственной мастерской возникали картины, в которых он сам, при всей своей взыскательности, не мог не признавать подлинных шедевров.
X


Этот троякий опыт жизни Делакруа пробуждал в нем потребность отдать себе отчет в вопросах, волновавших его больше всего: что такое искусство? чем питается творчество? как возникает шедевр? каким образом художник может вызвать в себе состояние вдохновения? Эти вопросы толкали Делакруа на размышления и превращали многие страницы «Дневника» в собрание философских этюдов и поэтических признаний. Отдельные работы Делакруа в области художественной критики увидели свет еще при жизни автора. Однако в своих обработанных для печати статьях Делакруа не удавалось с такой полнотой развить и обосновать свои заветные мысли об искусстве, как это он делал в беспорядочных и порой отрывочных записях своего «Дневника». Вот почему из всего богатого литературного наследия Делакруа ни его переписка, имеющая преимущественно биографическое значение, ни сборник его статей, характеризующий его критическую деятельность, не дают столь полного представления о его художественных воззрениях, как его «Дневник».
Обсуждая ряд общих и частных вопросов эстетики и художественного творчества, Делакруа лелеял мечту со временем привести свои мысли в порядок и составить из них «Художественный словарь». Отдельные подготовительные этюды к этому начинанию включены им в «Дневник»; они имеют вполне самостоятельное значение. Впрочем сам художник признавал живую беседу наиболее пригодной формой для выражения своих мыслей об искусстве.
Действительно, в своем «Дневнике» Делакруа как бы ведет задушевную беседу с самим собой. Не притязая на создание стройной системы эстетики, Делакруа в своих рассуждениях и размышлениях по самым различным, нередко частным поводам никогда не упускал из виду общих философских основ искусства. При всем нескрываемом пристрастии к живописи он не отрицал общих истоков различных видов искусства. К этой мысли Делакруа возвращался особенно охотно, обосновывая ее сравнением живописи с музыкой. Делакруа по собственному опыту знал, что в искусстве наряду с эстетическим чувством, с переживаниями художника участвуют его раздумья и мысли. Он был убежден, что идея, захватив-
XI


hi а я художника, содержание задуманного им произведения питают художественное творчество. Делакруа многократно и горячо восставал против голого артистизма, против той бездушной «сноровки», которая не в состоянии породить подлинного искусства. Высоко ценя непосредственное впечатление, наблюдение, исследование художником природы, Делакруа никогда не забывал о воображении, как своеобразном средстве художественного познания.
Уделяя главное внимание коренным эстетическим вопросам, Делакруа не пренебрегал и художественной техникой, средствами выражения наиболее близкого ему искусства — живописи, которыми он сам овладевал в своей практике в результате настойчивых и долгих исканий. Стремление Делакруа охватить одним взглядом искусство во всем богатстве его идейного содержания и художественных средств выражения придает его «Дневнику» неповторимое своеобразие и решительно отличает его как от узкопрактических руководств, так и от отвлеченно-философских трактатов по эстетике.
Особенный интерес вызывали у Делакруа творческий метод художника, история рождения произведения искусства. Делакруа понимал и ценил совершенство и законченность классической живописи. Но ему претила та фальшивая лощенность, зализанность салонной живописи, которая должна была скрывать от зрителя пустоту содержания, убожество замысла и слабость формы. В своем стремлении добраться до зерна творчества, в котором исходная идея мастера выражена с наибольшей прямотой и искренностью, Делакруа придавал большое значение работе над первоначальными эскизами, в которых должны быть намечены очертания задуманного произведения. Он отдавал себе отчет в том, что, создавая картину, художник рискует утратить свежесть первоначального наброска, но эти трудности и этот риск «испортить» начатое не останавливали мастера. Он настойчиво подчеркивал, что для того, чтобы создать картину, нужно обладать искусством довести ее от наброска до законченного состояния.
По своим воззрениям на искусство Делакруа во многом примыкает к романтикам. Выступая против норм классицизма, он придавал очень большое значение личности художника, эмоциональной выразительности, «лиричности» художественного произведения. В своем
XII


увлечении этими сторонами искусства он зачастую недооценивал способность художника раскрывать в искусстве силы действительности. Самая потребность воспроизводить в искусстве реальность со всеми ее мельчайшими подробностями встречает со стороны Делакруа недоверие. Он усматривал в этом угрозу превращения художественного образа в бездушный слепок с природы. Ему не удавалось отличить проявлений буржуазного позитивизма и натурализма от зарождавшегося у него на глазах демократического реализма, и в отказе от возвышенно идеального ему чудилась опасная угроза искусству. Все это приводило к тому, что искусство готово было заслонить от него реальную жизнь. Впрочем Делакруа был далек от пассивной созерцательности немецких романтиков, ему были чужды и мистика и метафизическая отвлеченность романтической теории. Эстетика имела для Делакруа значение руководства к действию, к созданию и пониманию живого, правдивого искусства.
В высказываниях Делакруа об искусстве, в его поразительных по точности наблюдениях, в его неудержимом влечении и любви к чувственному миру во всей его красочности и полнокровности — во всем этом ясно видно, что великий мастер, даже не отдавая себе в этом отчета, стоял на позициях реалистической эстетики. Правда, ему не удавалось полностью понять и оценить смысл того, чего искали его младшие современники — создатели реализма во фран цузской живописи. Но вряд ли случайно, что с годами он ставил Рембрандта выше Рубенса, голландцев выше Ватто, что его восхищало в Тициане его умение писать с натуры, что при всем своем доверии к творческому воображению он признавал правду чем-то самым прекрасным и редким на свете и, наконец, что он обретал живую поэзию в самой природе. Эти признания великого мастера рождались в итоге его творческих исканий и живописных достижений, сыгравших немаловажную роль в развитии всей европейской живописи XIX века. Недаром уже значительно позднее Стасов признавал Делакруа «наиважнейшим революционером и начинателем» в области колорита, а Репин отмечал, что «по блеску и силе красок он сделал смелый шаг вперед».
МП


При всей случайности записей Делакруа и их фрагментарности «Дневник» его обладает той внутренней последовательностью в развитии основных мыслей и положений, которая позволяет его поставить на одну доску с «Салонами» Дидро и «Разговорами с Эккерманом» Гете. «Дневник» Делакруа нельзя рассматривать как последний итог и конечный вывод из его художественного опыта. В нем запечатлен всего лишь извилистый, но целеустремленный путь исканий великого мастера. Силе воздействия «Дневника» немало содействует то, что Делакруа заносил в тетради свои мысли и наблюдения под непосредственным впечатлением охвативших его чувств, и раздумий, не дожидаясь поры, когда они отольются в логически стройную форму, но утратят первоначальную свежесть и трепетность.
Делакруа удалось запечатлеть в «Дневнике» то единство деятельной жизни, поэтического творчества и философских раздумий,, которое является уделом только немногих счастливых дарований. Стремление мыслить об искусстве, разуметь искусство не противоречило в сознании Делакруа потребности жить в искусстве, его творить. Стоял ли он перед мольбертом с кистью в руках, разглядывал ли в музейных залах холсты Веронезе и Рубенса, выступал ли в печати против ненавистного казенного академизма, беседовал ли об искусстве со своими друзьями Шопеном и Шенаваром, или, наконец, в тиши уединения после утомительного и шумного дня заносил в тетрадь свои наблюдения и плоды заветных раздумий — Делакруа никогда не забывал своего жизненного призвания гениальнога художника и самоотверженного борца за большое, правдивое* искусство.


других ее очарований, так как ее нельзя назвать действительно красивой; но есть в ней крупица того, что так хорошо чувсаво- вал Рафаэль. У ее рук — чистота бронзы; их форма нежна и в то же время крепка. В этой девушке, в сущности некрасивой, есть все же какая-то тонкость, восхитительная смесь сладострастия и стыдливости, как это было два-три дня назад, когда она вошла в комнату, где мы сидели за столом за десертом. Это было в воскресенье: хотя я и не люблю, когда на ней эти чересчур облегающие платья, она мне очень понравилась тогда, а в осо* бенности эта ее божественная улыбка, о которой я только что упомянул, вызванная несколькими вольными словами, которые смутили ее и заставили опустить глаза, выдававшие ее волнение. Оно, в самом деле, охватило ее всю и отразилось в голосе, ибо хотя она отвечала мне безразличными фразами, голос немного изменил ей, и она упорно не смотрела на меня. Грудь ее также поднималась под косынкой. Мне кажется, именно в этот вечер я поцеловал ее в темном закоулке нашего дома, когда мы возвращались через местечко к себе в сад. Остальные прошли вперед, мы же с нею отстали. Она все время просила отпустить ее, но говорила это тихо и нежно. Конечно, все это пустяки. Но что из того? Хоть воспоминание о ней и не станет преследовать меня, как страсть, оно все же останется прелестным цветком на моей дороге и в моей памяти. Звук ее голоса похож на голос Елизаветы Сальтер, воспоминание о которой начинает бледнеть.
В воскресенье я получил письмо от Феликса1, в котором он мне сообщает, что моя картина помещена в Люксембургском дворце. Сегодня уже вторник, а я еще весь полон этим; сознаюсь, что это дает большое удовлетворение и что каждый раз, как я об этом вспоминаю, мои дни окрашиваются радостью. Это главное, о чем я думаю теперь и что усилило во мне желание вернуться в Париж, где я, вероятно, не найду ничего, кроме скрытой зависти и быстрого пресыщения тем, что является сейчас моим триумфом; но я не встречу там Лизетты, подобной здешней, ни покоя, ни лунного света, которым я здесь дышу.
Возвращаюсь к удовольствиям вчерашнего вечера, то есть понедельника: я не мог устоять перед желанием посвятить воспоминанию этого прелестного вечера рисунок, который и сделал в своем альбоме,— простой вид, открывшийся передо мной со скамьи, где мне было так хорошо. Я надеюсь возвращаться как можно чаще к моим мыслям, к пережитым радостям. Дай только бог продолжать так дальше!
2


ривожу в исполнение много раз возникавшее у меня Луру, намерение вести дневник. Больше всего мне хотелось бы не забы- в^м^ик\ вать, что я пишу только для самого себя; значит, я буду, надеюсь, сентя Ря правдив и стану от этого лучше. Эти записи будут служить упреком моему непостоянству. Начинаю я их в прекрасном расположении духа.
Я живу у брата. Только что на башенных часах Луру пробило то ли девять, то ли десять часов вечера. Я посидел минут пять в лунном свете, на маленькой скамье у моей дв.ери, чтобы сосредоточиться. Но хотя я и чувствую себя сегодня счастливым, во мне нет ощущений вчерашнего вечера. Светила полная луна, видя на скамье, возле дома брата, я пережил чудесные часы. Проводив соседей, обедавших у нас, и обойдя кругом пруд, мы вернулись к себе. Брат читал газеты, а я сделал набросок с Микеланджело, с листа, который привез с собой.
Вид этой замечательной композиции глубоко тронул меня и вызвал благотворное волнение. Луна, большая, красная, вставшая на чистом небе, стала медленно всходить между деревьями. В то время как я мечтал, а брат говорил мне что-то о любви, я услыхал издалека голос Лизетты. В нем есть звуки, заставляющие трепетать мое сердце; он могущественнее всех  ** Заняв № 619
1


других ее очарований, так как ее нельзя назвать действительно красивой; но есть в ней крупица того, что так хорошо чувсаво- вал Рафаэль. У ее рук — чистота бронзы; их форма нежна и в то же время крепка. В этой девушке, в сущности некрасивой, есть все же какая-то тонкость, восхитительная смесь сладострастия и стыдливости, как это было два-три дня назад, когда она вошла в комнату, где мы сидели за столом за десертом. Это было в воскресенье: хотя я и не люблю, когда на ней эти чересчур облегающие платья, она мне очень понравилась тогда, а в осо* бенности эта ее божественная улыбка, о которой я только что упомянул, вызванная несколькими вольными словами, которые смутили ее и заставили опустить глаза, выдававшие ее волнение. Оно, в самом деле, охватило ее всю и отразилось в голосе, ибо хотя она отвечала мне безразличными фразами, голос немного изменил ей, и она упорно не смотрела на меня. Грудь ее также поднималась под косынкой. Мне кажется, именно в этот вечер я поцеловал ее в темном закоулке нашего дома, когда мы возвращались через местечко к себе в сад. Остальные прошли вперед, мы же с нею отстали. Она все время просила отпустить ее, но говорила это тихо и нежно. Конечно, все это пустяки. Но что из того? Хоть воспоминание о ней и не станет преследовать меня, как страсть, оно все же останется прелестным цветком на моей дороге и в моей памяти. Звук ее голоса похож на голос Елизаветы Сальтер, воспоминание о которой начинает бледнеть.
В воскресенье я получил письмо от Феликса1, в котором он мне сообщает, что моя картина помещена в Люксембургском дворце. Сегодня уже вторник, а я еще весь полон этим; сознаюсь, что это дает большое удовлетворение и что каждый раз, как я об этом вспоминаю, мои дни окрашиваются радостью. Это главное, о чем я думаю теперь и что усилило во мне желание вернуться в Париж, где я, вероятно, не найду ничего, кроме скрытой зависти и быстрого пресыщения тем, что является сейчас моим триумфом; но я не встречу там Лизетты, подобной здешней, ни покоя, ни лунного света, которым я здесь дышу.
Возвращаюсь к удовольствиям вчерашнего вечера, то есть понедельника: я не мог устоять перед желанием посвятить воспоминанию этого прелестного вечера рисунок, который и сделал в своем альбоме,— простой вид, открывшийся передо мной со скамьи, где мне было так хорошо. Я надеюсь возвращаться как можно чаще к моим мыслям, к пережитым радостям. Дай только бог продолжать так дальше!
2


Помнить мысли, которые у меня возникли относительно того, что я хочу сделать в Париже, когда вернусь туда, а также идеи, пришедшие мне в голову о сюжетах для картин.
Сделать Тассо в темнице в натуральную величину.
■
Был с братом на охоте во время невыносимой жары. Убил перепелку, обернувшись назад, за что заслужил похвалу брата. Впрочем, это был мой единственный охотничий трофей, хотя я еще трижды стрелял по кроликам.
Сегодня вечером пошел навстречу м-ль Лизетте, которая пришла чинить мои сорочки. Очутившись немного позади, я обнял ее; она отбивалась с таким видом, что это задело меня, так как я почувствовал, что она сопротивляется от всего сердца. Я вторично подстерег ее и сделал то же. Она решительно отскочила от меня, говоря, что, если бы ей этого хотелось, она сама сказала бы мне об этом. Я оттолкнул ее с горечью и прошелся раза два по аллее. Всходила луна. Я снова встретил ее— она шла за водой к ужину; я хотел было надуться и не подходить к ней, и все же еще раз попытался... «Так вы меня, значит, не любите?» — «Нет!» — «Вы любите кого-нибудь другого?» — «Я никого не люблю».— Забавный ответ, достаточно говоривший сам за себя. На этот раз я с гневом отбросил ее руку, которую держал в своей, и ушел обиженный и огорченный. Ее голос прозвучал каким-то подобием смеха, смеха притворного. Это было остатком ее сопротивления, лишь наполовину серьезным. Но того оскорбительного, что было в смехе, это не искупает. Я вернулся в аллею и пошел домой, делая вид, что больше не замечаю ее. Я очень хотел бы больше о ней не думать. Хотя я в нее и не влюблен, я негодую и особенно хочу, чтобы она пожалела о случившемся. Сейчас, когда я пишу, мне хотелось бы выразить свою досаду. Я собирался было пойти завтра посмотреть, как она будет стирать. Уступлю ли я этому желанию? Но если так, то с этим не будет покончено. Неужели я окажусь таким слабохарактерным, что пойду! Надеюсь и верю, что этого не случится.
Поздно заговорились с братом.
Анекдот о капитане корабля Рокбере, который заставил прибить себя к доске и бросить в море с оторванными руками и ногами,— хороший сюжет для картины и способ спасти от забвения одно из славных имен.
Когда турки находят на поле битвы раненых или пленных, они говорят им: «Нэ бос» («не бойся») и, ударяя в лицо эфесом
Четверг,
5 сентября
з
1*


шпаги, заставляют откинуть голову, которую затем начисто сносят.
Ничего особенного вчера, 4-го. Третьего дня была годовщина смерти моей горячо любимой матери. В этот день я завел свой дневник. Пусть тень ее. бодрствует возле меня, когда я буду писать в него, и пусть ничто не заставит ее краснеть за сына. Сегодня вечером я написал Филарету2.
Вот мысль, никогда не приходившая мне в голову и внушенная мне братом. Мы убили зайца, и, после того как усталость от охоты прошла, мы «стали восхищаться тем, как моральное состояние отражается на физическом. Я напомнил случай с афинянином, умершим при получении известия о победе при Платеях (кажется, так), затем пример с французскими солдатами при Мальплакэ и множество других. Это веский довод в пользу возвышенности человеческой души, и я не представляю себе, что можно на это возразить. Какой подъем вызывают звуки труб и особенно барабаны, зовущие к атаке I
7 сентября Читал, сидя в саду, отрывки из Коринны3 об итальянской музыке; они мне доставили удовольствие. Следующим образом описывает она также Мизерере страстной пятницы:
«Итальянцы испокон веков страстно любят музыку. Данте, в Чистилище, встречает одного из лучших певцов своего времени и просит спеть одну из его чудесных песен, и души, очарованные этим пением, забывают все, пока страж не окликнет их снова (замечательный сюжет для картины) ...
...Даже веселье, которое шуточная музыка так хорошо умеет возбуждать, вовсе не является грубой забавой, ничего не говорящей воображению; в глубине той радости, какую она вызывает, заложены поэтические ощущения, приятная мечтательность, которую никогда не смогла бы вызвать в нас словесная шутка. Музыка — столь мимолетное наслаждение, столь ясно ощущаешь, как оно ускользает по мере того, как его испытываешь, что к радости, которую она вызывает, примешивается меланхолическое впечатление. Но и тогда, когда она выражает грусть, она порождает вместе с тем сладостные чувства. Сердце бьется быстрее, внимая ей. Удовлетворение, вызываемое в нас ритмом, напоминая о мимолетности времени, внушает потребность наслаждаться им».
4


Дядя Ризенер и его сын4 вместе с Анри Гюгом неожиданно 12 сентября приехали сюда, и я довольно весело провожу время. Я был очень обрадован, когда во время обеда у соседнего священника нам пришли сказать, что они прибыли.
На этих днях я решил пойти к Гро, и эта мысль очень сильно и приятно волнует меня.
Сегодня вечером мы говорили о моем достойном отце.
Припоминаю более подробно различные эпизоды его жизни.
В бытность в Голландии мой отец во время обеда с членами Директории был застигнут заговорщиками, подстрекаемыми самим французским правительством. Он с полным спокойствием увещевает пьяных и буйных солдат. Один из них прицеливается в него, но моему брату удается отклонить выстрел. Отец говорит по-французски с этими грубыми голландцами. Французский генерал, действующий заодно с мятежниками, предлагает дать ему охрану. Отец отказывается, говоря, что охрана из предателей ему не нужна.
Операция; перед тем, как подвергнуться ей, он угощает завтраком друзей и докторов, раздает наряды рабочим. Операция проделана была в пять приемов. После четвертого он говорит: «Друзья мои, вот прошли четыре акта; лишь бы пятый не превратился в трагедию».
Я хочу, вернувшись сюда в будущем году, сделать копцю с портрета моего отца.
Бёргав говорил некоему молодому и дерзкому хвастуну, уверявшему, что он никогда и ничего не боялся: значит, сударь, вы никогда не гасили свечи пальцами!
Думай о том, чтобы утвердиться в своих принципах. Думай о своем отце и преодолевай свое прирожденное легкомыслие.
Не сближайся с людьми, у которых слишком гибка совесть...
Вот письмо, написанное сестре: 13 сентября
«Я откладывал свой ответ тебе до сегодняшнего дня, потому что рассчитывал тебя навестить одновременно с г. Тиффио, который должен был уехать раньше. Теперь, когда мне предстоит вернуться в Париж по важным делам, связанным с моей живописью, я передаю тебе справки, переданные мне Феликсом, и пр. Как бы ты ни истолковывала мое поведение, будь уверена, что чувства мои нисколько не изменились. Надеюсь доказать тебе это, когда


Вечером, накануне моего отъезда из Луру
увидимся. Хочу лишь, чтобы наша дружба была в будущем основана на ясном понимании наших взаимных прав. Итак, я спешно возвращаюсь в Париж, где и встречусь с тобой в конце месяца, если ты не изменишь намерений. Я был очень огорчен тем, что ты не сочла нужным ответить на письмо, которое брат написал тебе одновременно со мной. Я надеялся на ответ и на примирение, которое явилось бы для меня самым большим счастьем. Прощай, и т. д.».
Сегодня вечером получил письмо от Пирона5 и от Пьерре6. Я принял вдруг решение вернуться в Париж. Мне кажется, что, уезжая так внезапно и не имея времени осознать это, я недостаточно буду наслаждаться радостью нового свидания с милыми друзьями. Пьерре пишет о том же, чего коснулся Феликс в своем последнем письме. Я чувствую себя успокоенным относительно всех этих обстоятельств и до известной степени наперед принимаю то, что произойдет. Конечно, я не могу отвернуться от сестры, особенно когда она покинута и несчастна. Думаю, что лучшее, что я могу сделать,— это сообщить о моем положении Феликсу и попросить его указать мне какого-нибудь делового человека, прежде всего порядочного, который стал бы приглядывать за моими делами и за делами брата, как только г. Тиффио, с которым я, наконец, развязался, так или иначе покончит там со всем этим.
Уезжаю под тяжелым впечатлением от положения, в каком находится мой брат. Сам я молод и свободен, а он, такой открытый и благородный, достойный по своему характеру стоять в первом ряду уважаемых людей, живет, окруженный грубиянами и мошенниками. У этой женщины доброе сердце, но неужели лишь на это мог он надеяться, чтобы мирно закончить столь бурную карьеру? Анри Гюг представил мне его положение именно так, как я его и сам всегда чувствовал, но это чувство притупилось под влиянием привычки. Я не могу без содрогания думать о его будущем. Как горько не быть в состоянии ввести свою подругу в круг людей хорошего происхождения или опуститься до необходимости сделать себе из этого несчастья оружие бравады против того, что принято называть предрассудками! Позавчера было нечто вроде бала, ему предшествовал обед, они сделали для меня ясной всю трудность его положения.
Анри рассказал мне тогда же вечером, во время прогулки по саду, о чертах характера г. Вернинака — мне не было
6


нужды в них, чтобы составить себе правильное представление о нем, но это очень печалит меня, ибо то, что я думал о нем, хранилось у меня на сердце, а то, что я узнал, оказалось общеизвестным и нашло отражение в печати. Бедный племянник, бедная моя сестра! Сестра совершила огромнейшую ошибку, не отвеаив брату.
Сегодня утром дядя (Ризенер) и его сын Анри уехали. Эта разлука, хотя она и будет непродолжительной, мне тягостна. Я привязался к Анри. Он немножко задира и этим производит на первый взгляд неблагоприятное впечатление, но он порядочный человек. Вчера вечером, накануне расставанья, которое было особенно грустно для брата, обед был поздний и обильный. Позавчера, накануне этого обеда, я помирился с Лизеттой и танцевал с ней до поздней ночи. Тут были жена Шарля, Лизетта и Анри; я вынес тяжелое впечатление: Анри, уже разгоряченный вином, говорил грубости и сальности в присутствии этих женщин. Во мне есть уважение к женщинам; я не мог бы говорить им вещи, совершенно непристойные. Что бы я ни думал о плотском в них, я начинаю сам краснеть, когда оскорбляю стыдливость, которая, хотя бы по видимости, не должна их покидать.
Я думаю, мой бедный скромник, что это плохой способ иметь у них успех. И, может быть, Анри, утомленный развратник, именно в силу этого самого нравился больше, чем другой. Во всем этом обществе не было и двух заслуживающих уважения людей. Бедный брат! Ты не хочешь сам себе признаться в своем печальном положении, а у друзей твоих нет для этого лекарства.
Приехал сюда вчера, в воскресенье утром. Сделал неприятное путешествие на скамейке империала. Сильный холод и проливной дождь.
Не знаю, почему удовольствие, которого я ждал от возвращения в Париж, ослабевало по мере того, как я подъезжал. Я обнял Пьерре и почувствовал грусть. Виною этому — новости дня. Днем я зашел в Люксембург взглянуть на свою картину, затем вернулся пообедать к другу. На другой день с большим удовольствием повидался с Эдуардом7; он мне сказал, что с увлечением копирует Рубенса. Я в восторге от этого. Ему больше всего недоставало колорита, и я очень рад его опытам; они сделают его настоящим талантом и приведут к успеху, которого я так сильно ему желаю. В Салоне он не получил ничего: какая жалость! Мы обещали друг другу видеться зимой.
Париж, вторник,
24 сентября


Выходя от него, столкнулся с Шампионом, я искренне рад был снова повидать его; затем встретился с Феликсом — мы нежно обнялись.
Вечером — на конкурсе в Академии.
Я простился с братом в пятницу около двух часов возле местечка Луанс. Я был очень взволнован, он — также. Я много раз оглядывался, потом, отойдя, я сел среди вереска; душа была переполнена противоположными чувствами. Довольно скучный вечер я провел в Сориньи, поджидая дилижанс, который подъехал очень поздно.
Париж, Хороший день. Вечер провел с моим другом ’Эдуардом.
6 октября я разъяснял ему мои мысли о моделировке; они ему понравились.
Я показал ему наброски Сулье8.
Утром я был с Феделем9 у моего дяди Ризенера, который пригласил меня к себе пообедать в будущий понедельник. Заранее предвкушаю удовольствие.
Все втроем, вместе с Руже, за которым мы зашли, мы отправились прежде всего посмотреть премированные картины. Торс и картина Дебэ, ученика Гро, ученика награжденного, внушили мне отвращение к школе его учителя, а ведь вчера еще я завидовал им!
Дядя, по-видимому, был восхищен и растроган моей картиной. Они мне советуют идти своим собственным путем, да я и сам чувствую сегодня к этому сильное влечение.
Единственная вещь, которая мучила меня весь день,— это то, что я все время думал о своем костюме; я примерял его утром, сидел он очень плохо; на улице посматривал все костюмы. Вместе с Феделем мы были на заседании института, где раздавались награды. Я вернулся наспех пообедать и нашел у себя Эдуарда.
Я очень люблю Феде ля. Жалею, что он уже деятельно не работает.
Дядя предложил свести меня к Жерару10 и сделать акварель с Зимнего пейзажа Остаде, с Художника в мастерской, не знаю чьей работы, а также с нескольких других маленьких фламандцев.
Ходить ца почту и изучать там лошадей.
Царь Балтасар, сын Навуходоносора, оскверняет во время торжественного пиршества священные сосуды, похищенные из Иерусалима его отцом... В разгар этого кощунственного
8


пира появляется рука, пишущая таинственными и непонятными знаками приговор царю, истолкованный ему пророком Даниилом.
Гедеон побеждает мидианитян: он приказывает тремстам своим воинам взять трубы и светильники, скрытые в глиняных сосудах. Ночью он проникает в середину вражеского стана и сам подает сигнал трубой. Его солдаты начинают трубить во всех частях окруженного ими мидианитского лагеря. В то же время они разбивают глиняные сосуды, которые держат в другой руке, и поднимают светильники, скрытые в них. Этот свет и эти звуки поражают ужасом мидианитян, которые, не различая своих, начинают уничтожать друг друга.
Фараон повелевает бросить в Нил еврейских детей мужского пола.
Вооз приводит Руфь, которая подбирала колосья с убранных полей возле отдыхающих и обедающих жнецов.
Молодая женщина из Канады, пересекая с мужем пустыню, чувствует родовые муки и родит в путщ отец держит на руках новорожденного ребенка.
Граф Эгмонт, ведомый на казнь. Весь народ, который любит его, молчит из страха. Там может быть и герцог Альба, со своей сухой и длинной головой. Вдали эшафот, затянутый черным, и раскачивающиеся колокола.
Альджернон Сидней, приговоренный к смерти.
Эдуард сказал мне в музее, что он нашел в одном доме две Вторник, мастерские, которые могли бы нам подойти. Я провел день 8 октября в самых печальных на свете кварталах. Я был весь охвачен меланхолией.
Вечером я сидел с Пьерре и мог оценить по достоинству все прелести его красивой служанки.
Вчера, 7-го, я обедал у моего дядюшки Ризенера с дядей Паско, теткой, Гюгом и т. д. Хороший день.
В воскресенье, 6-го, работал у Шампиона и замерзал там.
Пошел с ним обедать в Нейли. Хорошая прогулка, о которой я сохраню приятное воспоминание. Шампион — хороший парень, несмотря на свои причуды; у него, доброе сердце, и я от души желаю, чтобы он разделался со своими незадачами.
В последний четверг я смотрел в третий раз Танкреда11.
Получил большое удовольствие. Это прекрасное впечатление было испорчено письмом от брата, которое я нашел у себя по возвращении. Мысль о нем до такой степени меня огорчает,
9


что я не хочу ни вспоминать того, что испытал, ни передавать здесь то, что он мне высказал.
Он дает увлечь себя первой пришедшей в голову мыслью. Его Тиффио, на наш взгляд, несомненный мошенник или что-то вроде этого.
Не надо думать, что если какая-нибудь вещь вызвала во мне раньше отпор, то я должен ее отвергать и теперь, когда она появляется опять передо мной. Так книга, которая прежде казалась бесполезной, может преподать добрый совет, если ее прочесть глазами более зрелой опытности. Я направил свою энергию, или, вернее, она сама направилась, в другую сторону; я стану рупором тех, кто создает великие произведения.
Во мне есть нечто, что часто становится сильнее моей плоти но часто также и подбадривается ею. Есть люди, у которых влияние их внутреннего «я» ничтожно. Во мне же оно сильнее другого. Без него я бы погиб; но оно и уничтожит меня (разумеется, я говорю о воображении, которое управляет мной и ведет меня за собой).
Когда открываешь в себе какую-нибудь слабость, то вместо того, чтобы таить ее, брось лицедейство и увертки, исправляйся! О, если бы душе приходилось бороться только с телом! Ноу нее самой есть дурные склонности, и надо, чтобы одна ее часть, самая нежная, но и самая божественная, без устали сражалась с другой. Все телесные страсти низки. Но низкие страсти души — это настоящий рок; таковы зависть и т. п. Подлость так отвратительна потому, что коренится и в душе и в теле.
Если я написал хорошую картину, это еще не значит, что я выразил некую мысль,— вот что они говорят! Как они наивны! Они лишают живопись всех ее преимуществ. Писатель должен сказать почти все, чтобы быть понятым. В живописи же устанавливается как бы таинственное соприкосновение между душами изображенных лиц и душой зрцтеля. Он видит образы внешней природы, но внутренне проникается истинной мыслью, присущей всем людям. Но выражая ее письменно, искажают тем самым ее заветную сущность. Потому-то писатели действуют на грубые умы сильнее, чем музыканты или живописцы. Искусство живописи тем ближе сердцу человека, чем более материальным оно ему кажется, потому что в нем, как во внешней природе, есть явственное сочетание конечного и бесконечного, то есть душа находит то, что внутренне волнует ее в вещах, которые действуют лишь на внешние Чувства.
10


Я возвратился после представления Свадьбы12, полный божественных впечатлений. Нашел письмо от брата.
Сегодня утром видел г. Генена. Я всегда смущаюсь, как малый ребенок. Экая неустойчивость в моем самочувствии! Какое-нибудь мгновение, какая-нибудь мелькнувшая мысль разрушает все, опрокидывает и изменяет решения самые твердые. Следуя внутреннему голосу совести, я не хотел бы казаться лучше, чем я есть, но для чего это? Каждый человек гораздо больше беспокоится о малейшей из своих горестей, чем о величайших несчастиях, постигших целую нацию.
Делай лишь то, что действительно необходимо. Ты ошибся: твое воображение обмануло тебя.
Музыка часто внушает мне глубокие мысли. Слушая ее, я испытываю огромное желание творить; чего мне недостает,— это, боюсь, терпения. Я был бы совсем иным человеком, будь у меня в работе та выдержка, какую я вижу у некоторых известных мне лиц. Я слишком тороплюсь добиться итога.
Мы пообедали вместе — Шарль и Пирон. Затем были в Итальянской опере. Как все эти женщины восхитительно волнуют меня! Это изящество, эти манеры, все эти упоительные вещи, которые я вижу и которыми никогда не буду обладать, переполняют меня и горечью и наслаждением.
Утром видел Пьерре. Он продолжал говорить о том же, о чем говорил со мной вчера вечером. Мне хочется, чтоб он был счастлив.
Я снова хочу взяться за скрипку и фортепиано.
С удовольствием вспоминал сегодня о даме из Итальянской оперы.
Только что видел на мгновение среди черных туч, уносимых бурным ветром, блеск Ориона на небе. Прежде всего я подумал о моем ничтожестве перед лицом этих повисших в пространстве миров; затем я стал размышлять о справедливости, о дружбе, о божественных чувствах, запечатленных в сердце человека, и не нашел во всем мироздании ничего великого, кроме самого человека и его создателя. Эта мысль поражает меня. Может ли его не быть? Как! Случай, сочетая различные элементы, заставил зажечься из них добродетель, отблеск неведомого величия! Если случай был создателем вселенной, то что же значит тогда ювесть, ее угрызения, самопожертвование! О, если ты можешь верить всеми силами своего существа в этого бога, который вложил в нас сознание долга, тогда все твои колебания кончатся.
Париж»
12 октября
Тот он е вечер, половина второго ночи
11


Вторник, 22 октября
Потому что, сознайся, что всегда лишь одно — эта жизнь и страх за нее или за свое благополучие — смущает твои краткие дни, которые текли бы мирно, если бы ты видел в конце их лоно* божественного отца, готовое принять тебя!
Надо кончить это и ложиться, но мечтал я с большим удовольствием...
Я заметил, что сделал успехи в своем этюде лошадей.
Я провел вечер у Феликса, где и обедал. Мне не по себе- с моим племянником, особенно, когда со мной еще двое его* друзей.
Провожая Пьерре до дома, ибо у него болит колено, я зашел к нему немного отдохнуть; я любовался его служанкой и ее почти неуловимым профилем: он удивительно нежен и чист. Насколько отличается такой прямой нос от курносого, вроде того, какой у его жены. Было время, когда одной из моих слабостей было считать курносых людей обделенными природой: прямой нос в моих глазах искупал много недостатков. И действительно, вздернутые носы безобразны. Это — инстинкт.
Теперь, как и всегда, моя телесная невзрачность огорчает- меня. Я не могу смотреть без некоторого чувства зависти н& красоту моего племянника. Почти всегда я чувствую себя нездоровым: я не могу долго говорить.
Сегодня вечером я снова любовался маленьким портретом* Феликса работы Ризенера; он вызывает во мне зависть. Я не хотел бы променять на это то, что я могу сделать, но хотел бы обладать этой простотой. Мне кажется, так трудно передать бе& напряженной работы эти глаза и этот промежуток между верхним веком и бровью!..
Вечером пошел повидать Анри Гюга. Читал с ним о взятии Константинополя. Восхищался героической отвагой последнего императора — Константина.
На другой день, в среду вечером, у меня были друзья. Мы пили жженку и горячее вино.
Хочу написать для Общества друзей искусств Милыпона, окруженного заботами своих дочерей.
Обедал в воскресенье, третьего дня, у г. Конфлана, к которому ходил советоваться несколько дней назад; я повеселился там. Мы пропели партию из Свадьбы.
Купил Дон-Жуана. Делал портрет этой женщины для гравюры. Снова принялся за скрипку.
12


Я всегда увлекаюсь настолько, что начинаю менять колорит; точно так же я лишен необходимого хладнокровия. Я страдаю за модель; я недостаточно наблюдаю, прежде чем приступить к передаче.
Сестра вернулась во вторник вечером.
Мой дорогой Сулье вернулся. Я обнял его сегодня. Первая минута при виде его была полна счастья. Затем я почувствовал ужасную грусть. Когда я собирался подняться с ним к себе в комнату, я вспомнил о проклятом письме, почерк которого юн мог бы узнать. Я заколебался. Это испортило удовольствие, которое я испытывал от встречи с ним; я прибег к уловкам: я сделал вид, что потерял ключ или что-то в этом роде. В конце концов все устроилось. Он простился со мной с тем, чтобы встретиться вечером. Мы совершили большую прогулку. Я думаю, что мой проступок по отношению к нему не повлияет на его отношения с... Дай бог, чтобы он никогда этого не узнал!
И почему в этот самый момент я испытываю нечто вроде удовлетворенного тщеславия! Если б он узнал что-нибудь, он был бы в отчаянии.
Он занимается музыкой; это радует меня. Я мечтаю о приятных вечерах. Я заметил, что остро пережитое счастье с трудом повторяется при тех же обстоятельствах и с теми же людьми. И вместе с тем я не представляю себе, что могло бы помешать возврату тех чарующих минут, которые я провел с ним и которые так свежи в моей памяти. И все же я испытываю какое-то подобие грусти. Он принадлежит к разряду людей, которых я не чувствую своими. Я знаю также, что именно втайне мучает меня, когда я с ним: то, относительно чего я намекал и чего я ни в коем случае не хочу более. Я говорил об этом вчера с X., он думает так же, как я. Тут есть обман; он считает нас свободными. После этого разговора с ним я чувствую себя более свободным от забот. Я обедал с ним и двумя товарищами, Гиймарде и Шампионом; затем мадам Паста в Ромео, которого вновь смотрел с большим удовольствием...
Вчера осматривал вместе с Эдуардом и Лопесом мастерскую Мозэсса. Великолепная мастерская! Мне пришло в голову, что нет надобности иметь все это великолепие, чтобы создавать хорошие вещи; может быть, как раз наоборот!
Я все еще колебался эти дни, пойти ли повидать мою даму из «Итальянской оперы»; каждый раз, как отправляюсь туда, я думаю об этом с наслаждением. Я мечтаю об этом: для меня
Воскресенье, 27 октября
13


это — подобие невозможного счастья, какое бывает только во сне, как бы воспоминание иной жизни. Это счастье не так живо ощущалось, когда я им обладал, сегодня оно расцвечено моим воображением; в нем — мои радости и мои печали.
Это было, кажется, в четверг или в пятницу, когда я обедал у дяди Паско: выпил я немного, но достаточно для того, чтобы охмелеть. Это приятное состояние, чтобы ни говорили об этом чопорные люди. Там был Феликс; Анри также пришел туда.


озобновляю дневник после большого перерыва. Думаю, Париж. что это средство успокоить волнения, мучающие меня в тече- в™°рник, ние долгого времени. Мне кажется, что со времени возвращения мрел Сулье я стал более неуравновешенным, меньше владею собой.
Я раздражаюсь, как ребенок. К этому присоединяются всяческие расстройства как в .денежных издержках, так и в распорядке времени. Я принял сегодня несколько хороших решений. Если память мне изменит, пусть по крайней мере эта бумага будет мне упреком, если я стану забывать о них,— безумие, которое привело только к тому, чтобы сделать меня несчастным.
Если г. Вернинак из Марселя так или иначе не поможет сестре, я поселюсь у нее, и мы будем жить вместе. Чего больше всего я прошу у бога — это дать моему племяннику настоящее рвение в работе и ту крайнюю решимость, какую рождает несчастье и стесненное положение. Пока все это выяснится, я решил заниматься фехтованием. Это поможет мне упорядочить мою обычную жизнь.
Я долго любовался сегодня Милосердием Андреа дель Сарто.
Правду говоря, эта живопись трогает меня больше, чем Святое семейство Рафаэля. Можно добиться прекрасного различными
15


Пятница, 16 мая
способами. Как благородны, изящны и сильны у него дети! А эта женщина — какая голова и какие руки! Хотелось бы найти время, чтобы скопировать его; это было бы пробным камнем, постоянно напоминающим мне, что для передачи природы без влияния*мастеров нужно самому обладать гораздо большим стилем.
Надо непременно приняться за лошадей. Ходить каждое утро в конюшню, рано ложиться и рано вставать.
Утром пришел Бомпар, чтобы рассказать мне о предполагаемом конкурсе в самых ослепительных красках.
Сегодня, в пятницу, 16 мая, я видел Лариба. и снес ему выписки, которые я сделал из истории Франции. Сбывается то, что я предвидел. Начнутся оттяжки, идея будет обужена, часть конкурентов устранят. Я говорил с ним напрямик, может быть, слишком. Я намекнул на обещанный заказ для церкви, но с видом человека, не слишком рассчитывающего па это; он отвечал мне, что со своей стороны не собирается что-либо предпринять в данном отношении.
Не поддавайся первому впечатлению; сохраняй хладнокровие.
Ни блестящие обещания твоих лучших друзей, ни предложения услуг со стороны сильных мира сего, ни внимание, проявляемое к тебе выдающимся человеком, не должны тебя заставить поверить и усмотреть реальное в том, что они тебе говорят, я имею в виду результаты, хотя многие из обещающих и полны самых хороших намерений, но только на словах, как лжехрабрецы или как люди, по-женски вспыльчивые, у которых пыл изрядно слабеет по мере приближения к действию. Со своей стороны будь осторожен в обращении с людьми, главное, никаких смешных заискиваний, возникающих из настроения минуты.
Привычка к упорядоченности мыслей единственная для тебя дорога к счастью; чтобы достигнуть его, необходим порядок во всем остальном, даже в самых безразличных вещах.
Каким слабым, уязвимым, открытым со всех сторон для нападения чувствую я себя, находясь среди всех этих людей, которые не скажут ни одного случайного слова и всегда готовы осуществить сказанное на деле!.. Но есть ли такие на самом деле? Ведь и меня часто принимали за твердого человека! Маска — это все. Надо сознаться, что я их боюсь, а есть ли что-либо более угнетающее, нежели страх? Самый смелый от
16


1. Ладья Данте, 1822, Лувр, Париж


2. Эскиз фигуры к «Ладье Данте)). Румынская Национальная галерея Бухарест


природы человек становится трусом, когда у него нет установившихся взглядов; и хладнокровие, первая из защит, проистекает лишь из того, что неожиданность не оказывает действия на душу, которая все предвидела заранее. Я знаю, что это определение слишком широко, но, постоянно возвращаясь к нему, естественно проходишь большую часть пути...
Жерико зашел повидать меня на другой день после среды. Я был взволнован его посещением; глупо! Затем был в королевском манеже, от которого я не ожидаю больших результатов. Затем виделся с Конье13. Вечером—у Фильдингов14.
Вчера, в четверг, Торель зашел повидать меня; он вызвал во мне желание посетить Италию. Обед у Феликса и длинный разговор в Монсо и на обратном пути. Некоторые из идей, записанных здесь, являются его итогом.
Сегодня получил письмо от Филарета, путешествовавшее следом за мной.
Вот несколько безумств, записанных мной во время работы над моей картиной Фрозина и Мелидор. Это было следствием одного описания пережитых наслаждений, которое привело меня в довольно скверное настроение духа...
Надо будет прочесть Дафниса и Хлою — это один из античных сюжетов, который особенно ходок.
Не упускать из виду аллегорию Гениальный человек у порога могилы и Варварство, пляшущее вокруг костров, куда мусульманские Омары и др. бросают книги, чтимые иконы и, наконец, самого человека. Косые взгляды провожают его до последнего вздоха, и гарпия цепляется еще за его плащ или саван. Сам он бросается в объятия Истины, высшего божества, он полон глубокого сожаления, так как глупость и заблуждения останутся и после него; но сам он обретет покой. Его можно было бы представить в образе Тассо; оковы распадаются и остаются в когтях чудовища, но венец бессмертия недостижим для его лап, равно как для яда, стекающего из его пасти на страницы поэмы.
Возвращаюсь после хорошей прогулки с моим дорогим Пьерре. Мы вдоволь наговорились обо всех увлекательных безумствах, которые так занимают нас. Я увлечен теперь изящными манерами камеристки г-жи де Пюисегюр. С тех пор как она поселилась в доме, я дружески раскланиваюсь с ней. Третьего дня вечером я встретил ее на бульваре; только что я сделал несколько пустых визитов; она шла под руку с жен-
Суббота.
май
2 Заказ №619
17


Понедельник, 9 июня
щиной, тоже служащей у ее хозяйки. Меня охватило сильное искушение взять их под руку. Тысячи глупых соображений теснились в моей голове, а я все отдалялся от них, гневно говоря себе, что я дуралей и что надо было воспользоваться случаем... поговорить немного, взять за руку или что-нибудь в этом роде... Вообще как-то действовать. Но ее подруга... но идти под руку с двумя горничными —не мог же я повести их к Тортони есть мороженое. И все же я дошел поспешным шагом до г. Генена, чтобы справиться, не возвратился ли он; наконец, когда было уже поздно догонять их, я бросился за ними следом и бесплодно прошел по всему бульвару.
Вчера я ходил с Шанмартеном зарисовывать мертвых лошадей...
Вечером я пошел с Пьерре заканчивать фамильный портрет, который бедный старик Пти делал, уже умирая. Я испытал глубокую грусть в этом скромном жилище бедного старого художника, который не был лишен таланта, перед этой печальной картиной, трудом его бессильной старости.
Я решился написать для Салона сцену Резни на острове Хиосе. Завтра повидаюсь с Кузеном15.
Почему не прибегать к противоядиям цивилизации, к хорошим книгам? Они укрепляют душу и дают ей спокойствие. Сам по себе я не испытываю сомнений насчет того, что подлинно хорошо, но в среде фанатиков и интриганов нужна осторожность.
Мы часто упрекаем себя в том, что изменились; на самом деле изменилось то, что вокруг нас. Что может быть горше этого? У меня есть два, три, четыре друга. И что же? Я принужден с каждым из них быть разным человеком или, скорее, каждому из них показывать то лицо, которое ему понятно. Это одно из величайших несчастий—никогда не быть до конца понятым и почувствованным одним и тем же человеком; когда я об этом думаю, мне кажется, что в этом именно и состоит неизлечимая рана жизни: она — в неизбежном одиночестве, на которое осуждено сердце. Жена, которая нам под стать,— величайшее благо. Я предпочитал бы, чтобы она во всех отношениях превосходила меня, чем наоборот. Эти строки отражают волнение, связанное с этой мыслью. Я хотел бы с ней прожить всю жизнь; это хорошая мысль.— Позднейшая пометка Делакруа на полях страницы.
18


Вечером, в воскресенье,— Анри Гюг. Завтракали вместе.
Были у Шанмартена; безумства. Обед у г-жи Гиймарде и прогулка в Монсо. Хороший день.
... Боже, сколько уже всего позади! И моя маленькая Эми- Воскресенье лия... Она уже забыта, а я и не отметил этого; а ведь я испытал 9 ноября с ней несколько сладких минут.
Я был у нее в минувший понедельник; в этот день я заходил к Ренье, где увидел вновь эскиз Констебля: великолепная вещь, и невероятная!
На этой неделе я разработал композицию Хиоса и почти закончил то же для Тассо...
«Милая, дорогая Ж...16 я пользуюсь всеми преимущест- В тот же вами каникул, чтобы разрешить себе утешение написать вам, день в ожидании минуты, когда увижу вас. Об этом четверге я думаю слишком много для человека, который не хочет, чтобы это часто повторялось. Какие жестокие и сладкие минуты для меня, дорогой друг. Мне кажется, что мое письмо наскучит вам.
Не думайте, что я пишу только для того, чтобы поведать вам свои мечты, столь грустно (во всем этом моя грусть обусловлена тем, что, будучи ее истинным другом прежде всего, я не могу ее видеть, и т. д.) и нежно пережитые вновь на том самом месте, где вы были так ласковы со мной вчера. Я хочу вас просить о том, на чем я не смел настаивать. Будьте настолько доброй,, чтобы навестить меня завтра, прежде чем пойдете к сыну, и вернитесь ко мне снова после свидания с ним: поймите же, что вам придется совсем забыть обо мне после этого, что четверг есть единственное благо, которое я предвкушаю уже давно, что вам легко будет найти предлог, вроде головной боли или чего-либо* подобного, чтобы пораньше расстаться с ним. Я буду вам бесконечно благодарен за эти мгновенья, которые я отниму у вашего ребенка. Пусть небо воздаст ему когда-нибудь за это.
Я осмеливаюсь также надеяться, что дружба ваша уделит мне немного времени еще после коллежа и что она уже наперед подготовит дома предлог для отсутствия на часть дня.
Я излишне и недостойно надоедлив, но подумайте, что вы должны забыть меня после этого четверга. Ах, почему, дорогая Ж..., вам не быть вполне откровенной со мной? Почему не быть совсем до конца подругой человеку, сердце которого будет всегда полно вашим дорогим образом и который готов отдать
19
2*


17 декабря
22 или 23 декабря, вторник, полночь
за вас все? Какое нежное чувство внушаете вы мне! Но не будем останавливаться на всех этих чувствах. Есть множество привязанностей, столь тонких и своеобразных, что просто теряешь голову, когда хочешь дать себе в этом отчет; одно только сердце обладает верным инстинктом; оно никогда не обманывало меня в том, насколько хорошо ко мне относятся.
Прощайте, прощайте же! Я очень надеюсь на вашу доброту; вы знаете, что нам надо еще выработать условия и затем сказать друг другу тысячу вещей, о которых я вспомнил только в то мгновение, когда расстался с вами. Все это требует времени. Мои глупости вызовут у вас улыбку жалости. Как печальна жизнь! Постоянные преграды тому, что могло бы быть таким сладким! Как! Если вы заболеете, я не смогу сам пойти узнать о вашем здоровье и посидеть у вашего изголовья! Что поделать! таково положение. Прощайте же еще раз, примите самую верную, самую нежную дружбу на всю жизнь».
«Я лишь сейчас получил ваше письмо. Я просидел несколько дней дома и не бывал у себя в мастерской. Ж..., воспоминание о вас всегда будет мне дорого, и все, что вам причиняет страдания, заставляет и меня страдать вместе с вами; у меня много и своих собственных огорчений, я должен выдерживать борьбу со множеством всякого рода соперничеств. И время и необходимость — все торопит и преследует меня, не прибавляйте же к этим тяжестям предположение, что я могут быть безразличным к тому, что касается вас. Вам было угодно прошлый раз поинтересоваться мной, хотя и бесплодно. Я бы пришел навестить вас, если бы не боялся, что при данных обстоятельствах вы примете мой визит за простое проявление вежливости, какое ■бывает у всех. Здесь же я могу за это от всего сердца поблагодарить подругу. Можете быть уверены, что я не дожидался вашего письма, чтобы узнать, как вы себя чувствуете.
Ваш бедный ребенок! Мне искренне жаль вас! Прощайте! Грустное лицо мое не смогло бы принести вам какого-нибудь утешения.
Прощайте и примите мою нежнейшую привязанность».
Возвращаюсь домой с чувством примиренности и покорности судьбе. Провел вечер с Пьерре и его женой у скромного их очага. Мы решили примириться с нашей бедностью; и в самом деле, когда я начинаю жаловаться на нее, я выхожу из себя, из того состояния, которое мне свойственно. Для того чтобы
20


стать богатым, нужен особый талант, которого у меня нет, а раз его нет, надо иметь другой — обходиться без того, чего не хватает. Будем все делать тихо; станем волноваться, но лишь перед прекрасными произведениями или перед прекрасными поступками. Будем работать спокойно и не спеша. Как только начнет выступать пот и закипать кровь, будь начеку. Ничтожная живопись есть произведение ничтожества.
Завтра я иду к Леблону17 на вечер. Я очень люблю эти вечера, а также и самого Леблона — он хороший друг.
Был на вечере у Перпиньяна в последнюю субботу. Чай по-английски, пунш, мороженое и т. д., красивые женщины и пр.
Работаю над своими дикарями. Завтра, в среду, у меня Эмилия.
Сегодня с Пьерре: назначил ему свидание у друзей искус- Вторник, ства, чтобы пойти в одну картинную галерею, где предста- 30 декабря влены почти исключительно итальянцы, но среди них Марк Секст г. Герена18. Мы запоздали, думая, что будем смотреть только одну эту вещь, а что все остальное — обыкновенные старые картины. Оказалось совершенно обратное; картин немного, но подбор замечательный, и превыше всего один картон Микеланджело. Какой высокий гений! Какого величия полны эти почти стертые временем линии! Я почувствовал, как просыпается во мне страсть к великим вещам. Будем же погружаться время от времени в прекрасные и великие произведения!
В этот вечер я снова принялся за своего Данте\ решительно, я не создан для того, чтобы писать модные картины.
Оттуда мы зашли к красильщику, где видели девушку, у которой великолепная голова и осанка гармонируют с впечатлениями от этих прекрасных работ итальянцев. Если смогу, буду часто возвращаться туда. Там есть замечательные венецианские портреты, один Рафаэль и один Корреджо... Как изумительно Святое семейство Рафаэля!
Сегодня вечером Феликс зашел ко мне; он приехал утром или вчера вечером. Дорогой друг! Мы дружески проговорили весь вечер.
Завтра день ев. Сильвестра. Год кончается.
В минувшую субботу 27-го, пообедал с Эдуардом и Лопесом в ресторане. Вечером они представили меня г. Лелиевру, их ДРУГУ* Проводил Эдуарда до самого дома. Много интересных дружеских разговоров.
21


На этих днях я продал Кутану, почитателю Шеффера, свою отвратительную картину Айвенго... Бедняга! А он вдобавок сказал, что купит у меня еще несколько картин! Поневоле приходит на ум, что он совсем не в восторге от покупок.
Несколько дней тому назад я был вечером у Жерико. Какой печальный вечер! Он умирает; его худоба ужасающа, его бедра толщиной в мою руку; голова у него, как у умирающего старика; я от всей души желаю, чтобы он остался жив, но уже ни на что не надеюсь. Какая ужасная перемена! Помню, как я вернулся домой в полном восторге от его живописи, особенно от одного этюда с головы карабинера. Запомнить это! Это — образец. Прекрасные этюды! Какая четкость! Какое мастерство! И умирать среди всего того, что было сделано в полном расцвете сил, со всем пылом молодости, и не иметь даже сил повернуться в постели^на вершок без посторонней помощи!


ак это всегда бывает, я не вынес из веселого праздника св. Сильвестра, который устроил наш Пьерре, ничего, кроме глубокой меланхолии; эти кошачьи концерты, особенно эти трубы и рожки, способны только вызывать печаль о том, что время уходит, вместо того чтобы весело готовить нас к тому, что наступает. Это самый печальный день в году, я говорю о сегодня; вчера год еще не был закончен. Эдуард провел вечер с нами. Я снова^увидел Губо; мы поделились школьными воспоминаниями. Многие уже сделались мошенниками или развратились.
Несчастный, можно ли создать что-нибудь великое, вечно соприкасаясь со всей этой пошлостью? Думать о великом Микеланджело, питать себя великими и строгими красотами, которые насыщают душу! А я все отрываюсь от их изучения ради пустых развлечений. Ищи одиночества! Если твоя жизнь будет размеренной, здоровье не пострадает от твоего затворничества.
Вот что писал1 Микеланджело у порога могилы: «Несомый легкой лодкой по волнам бурного моря, я заканчиваю путь моей жизни; я причаливаю к той общей для всех гавани, где
Четверг, 1 янва ря
Воскресенье, 4 января
23


Попедельнику 12 января
каждый должен дать отчет в добре и зле, совершенном им. О, я очень хорошо сознаю, что это искусство, которое было тираном и идолом моего воображения, вводило меня в заблуждение, ибо все здесь не что иное, как обман. Мечты влюбленности, цустые и сладкие грезы воображения, во что обратитесь вы теперь, когда я приближаюсь к двойной смерти, одной несомненной и другой, угрожающей мне? Нет, ни скульптура, ни живопись не могут насытить душу, обратившуюся к божественной любви и охваченную священным огнем». (Стихи, которыми заканчивается сборник его стихотворений.)
Сегодня утром свидание с Раймоном Вернинаком, чтобы встретиться с г. Вутье, возвратившимся из Греции, где он отличился и куда скоро вернется снова. Это красивый человек, у него наружность грека; его лицо изрыто оспой, глаза у него маленькие, но живые, он кажется полным энергии. Он сотни раз, все с новым восхищением, наблюдал, как греческий солдат, опрокинув врага и подмяв его под ноги, восклицает в энтузиазме: «Тито ЭлевтерияЪу При осаде Афин, где греки производили работы на расстоянии пистолетного выстрела от стен, он не дал одному солдату убить турка, появившегося в амбразуре стены, так был поражен красотой его головы.
Резня в Хиосе в продолжение месяца. В конце этого месяца капитан Георгий Ипсара со ста сорока людьми поджег турецкий адмиральский корабль. Погибли почти все главные офицеры и сам капитан — паша. Греки остались живы и невредимы. Одно судно, на котором из Кандии в Константинополь везли голову храброго Баллеста, французского офицера, пристало к Хиосу и выставило напоказ свой страшный трофей. Корабль был подожжен, и голова храброго Баллеста нашла достойную могилу.
После завтрака с Раймоном Вернинаком и г. Вутье зашел в Люксембург. Вернулся в свою мастерскую, полный воодушевления и, когда Елена пришла позже, я тут же набросал несколько групп для моей картины. К несчастью, она похитила у меня часть энергии этого дня.
Вечером Димье19 угощал нас пуншем у Бовилье.
В минувший вторник, 6 января, обедал у Ризенера с Жакино и дочерью полковника, его брата. Черты ее лица нельзя назвать красивыми, но я искренне хотел бы надолго сохранить впечатление от ее итальянского облика, особенно от этого чистого цвета лица (хотя, в сущности, красоты в нем нет) и от этой
24


четкости форм. Я подразумеваю ту чеканность черт, ту упругость кожи, какая бывает только у молодых девушек. Это драгоценное воспоминание надо сохранить для живописи, но я уже чувствую, что оно ускользает от меня.
Вчера, в воскресенье, 11-го, обедал у любовницы Леблона; ни малейшего впечатления вульгарности.
Итак, сегодня, в понеделътник, 12-го, я приступаю к своей картине.
Обедал сегодня у Лелиевра с Эдуардом и Лопесом. Милые, превосходные люди. Длинный спор об искусстве и, в частности, большие усилия заставить понять достоинства Рафаэля и Микеланджело.
Сегодня Эмилия Робер.
Вчера, в субботу, и позавчера, в пятницу, частью написал, вернее подготовил, женщину первого плана. Леблон заходил ко мне в мастерскую.
Вчера вечером Дон-Жуан в исполнении Цукелли.
В пятницу провел вечер у Тореля.
Был Прово, натурщик, во вторник, 13-го: я начал голову умирающего на первом плане. На следующий день, в среду, и в четверг, 15-го, вечером, у г-жи Лелиевр с Эдуардом; она пригласила меня обедать на сегодня...
На этих днях я прочел в Журналъ де Деба по поводу одного сочинения, подписанного псевдонимом Филемнестр и трактующего о самых разнообразных вещах, что один английский судья, желая прожить как можно больше, расспрашивал всех встречавшихся ему стариков относительно их режима и образа жизни, причем оказалось, что их долголетие не зависело непосредственно ни от пищи, ни от воздержания от напитков. Единственным устойчивым показателем для всех было раннее вставание, и, главное, чтобы, раз проснувшись, не засыпать снова. Очень важная вещь.
Сегодня снова принялся за свою картину: с последнего воскресенья, 18-го, не работал над ней. Я сделал в предыдущий понедельник лишь несколько набросков, или, скорее, во вторник, 13-го; сегодня нарисовал и написал голову и грудь мертвой женщины на первом плане. За исключением руки и волос все уже сделано.
Вечером меня представили г. Раулю, а завтра обед у г-жи Лелиевр. Я сказал сегодня вечером Эдуарду, что вместо того
Воскресенье, 18 января
Суббота, 24 января
25


чтобы поступать, как делает большинство людей, которые побеждали в битве жизни при помощи прочитанных книг, мне приходилось читать лишь для того, чтобы подтверждать то, что я делаю сам по себе, потому что со времени окончания коллежа я почти не читаю; я бываю в восторге от тех замечательных вещей, которые нахожу в книгах, но я вовсе не пресыщен ими.
Вчера, в пятницу, 23-го. Я должен был вечером быть у Тореля. Выходя с обеда у Ру же, я почувствовал приступ лени, приведший меня в читальню, где я перелистал жизнь Россини; я упивался ею, но я был неправ. Ибо в самом деле этот Стендаль наглец, он судит здраво, но слитком высокомерно, а порой завирается.
Россини родился в 1792 году, в год смерти Моцарта.
Четверг, 22 января. Провел вечер у себя, а часть дня у Сулье, где сделал акварель Турка, лежащего на земле. Сулье послал меня вместо себя обедать к своей матери.
Получил послание от Тиффио.
Среда, 21-го. Снова часть дня провел у Сулье и видел там свою сестру.
Был по делу генерала Жакино у Беррье20.
Вечером у Леблона, который часть дня провел у Сулье.
Воскресенье, Сегодня обедал у Лелиевра. Какой-то дьявольский полков-
25 	января Ник, доотказу набитый своими подвигами в Испании, страшно наскучил нам.
На обратном пути с Эдуардом мне пришло в голову больше мыслей, чем за весь день. Тот, у кого они есть, рождает их и в других, но моя память день ото дня настолько ухудшается, что я уже не чувствую себя господином ни своего прошлого, которое я забываю, ни своего настоящего, где я всегда настолько поглощен чем-нибудь одним, что совершенно упускаю из виду или боюсь упустить то, что должен был сделать, ни своего будущего, ибо я никогда наперед не уверен, смогу ли располагать своим временем. Я хочу побольше заучивать наизусть, чтобы хоть отчасти восстановить память.Человек без памяти не знает, на что рассчитывать: все ему изменяет. Многое, что мне хотелось бы удержать из нашего разговора, ускользнуло от меня.
26


Я говорил себе, что одна из печальных особенностей нашей природы — это необходимость быть все время лицом к лицу с самим собой. Общество любезных людей потому так приятно нам, что на минуту они заставляют нас поверить, что в некоторой мере они являются нами самими, но очень скоро мы снова впадаем в наше грустное одиночество. Неужели же самый близкий друг, самая любимая и вполне заслуживающая этого женщина никогда не снимут с нас хотя бы часть этой тяжести? Да, но лишь на несколько мгновений, ибо они и сами должны тащить свой плащ из свинца.
Вспомнил также и другую мысль — она зародилась у меня раньше, чем эта. Каждый вечер, говорил я ему, выходя от г. Лелиевра, я возвращаюсь домой в состоянии человека, с которым произошел целый ряд различных событий. Это всегда кончается хаосом, который ошеломляет меня. Мне кажется, я чувствую себя во сто раз более отупевшим, во сто раз более неспособным заняться обыкновенными делами, нежели крестьянин, который пахал целый день. Я говорил еще Эдуарду, что привязываешься к друзьям, когда они идут вперед вровень с нами Доказательством этому служит то, что самые приятные случаи жизни, о которых хранишь благодарное воспоминание, никогда не могут повториться точно такими же, какими были впервые; то же самое и относительно друзей детства, когда их встречаешь много времени спустя.
Сегодня, как раз, когда я начал писать женщину, влекомую лошадью, пришли Ризенер, Анри Гюг и Руже. Представляете себе, как оценили они мое бедное произведение, когда застали его в разгар мазни, в которой я один мог что-нибудь различить! Как я говорил Эдуарду, мне и^без того приходится бороться и с судьбой и с моей прирожденной ленью, и я своим энтузиазмом должен зарабатывать себе хлеб, а шалопаи, вроде этих, будут пробираться в мою нору, замораживать в зародыше мое вдохновение и измерять меня взглядом через очки — они, которые не хотели бы быть Рубенсом! К счастью, ты, благосклонное небо, которому я возношу за это хвалы, ты посылаешь мне, в беде моей, хладнокровие, необходимое, чтобы держать на почтительном расстоянии те сомнения, которые так часто рождались во мне от их дурацких замечаний. Даже Пьерре, и тот сделал мне несколько указаний, которые меня совершенно не за-


Понедельник, 26 января
Вторник, 27 января
тронули, потому что я знаю, чего они стоят. Анри не был столь придирчив, как эти господа.
После их ухода я облегчил свое сердце целым каскадом проклятий по адресу посредственности и снова завернулся в свой плащ.
Похвалы г. Руже, который не хотел бы быть Рубенсом, засушивают меня... Пока что он приторговал у меня один из моих этюдов, и я допустил ошибку, дав на это согласие,— он может мне понадобиться.
Возвращаясь к себе в мастерскую, я задумал написать мечтающую молодую девушку, которая чинит перо, стоя у стола.
Я заплатил Эмилии Робер за три сеанса для моей картины 12 франков. Вечером у Феликса.
Забыл отметить, что мне хотелось бы написать впоследствии нечто вроде исследования о живописи, где я мог бы установить различие искусств между собой: например, в музыке форма главенствует над сущностью; в живописи наоборот. Тому, что связано со временем, прощают ради прекрасного, созданного гением.
Дюфрен навестил меня в мастерской...
У мадам де Сталь21 я как раз нахожу развитие моей мысли о живописи. Это искусство так же, как и музыка, выше мысли; отсюда в силу их неясности их преимущество перед литературой.
Получил сегодня утром в мастерской письмо, извещающее меня о смерти моего бедного Жерико. Не могу свыкнуться с этой мыслью. Несмотря на уверенность, что мы скоро потеряем его, уверенность, которая была у каждого из нас, мне все же казалось, что, отгоняя эту мысль, как бы заклинаешь смерть. Но она не упустила добычи, и завтра земля скроет то немногое, что осталось от него. А ведь казалось, что совсем иную судьбу сулили ему избыток телесных сил, воображения и пыла. Хотя он и не был моим, в точном смысле слова, другом, это несчастье все-таки поразило меня в самое сердце; оно заставило меня бросить работу и уничтожить все, что я сделал.
Обедали с Сулье и Фильдингом у Тотен. Бедный Жерико, я часто буду думать о тебе! Мне кажется, что твоя душа будет витать иногда около моей работы... Прощай, бедный юноша!
...Судя по тому, что мне сказал Сулье, по-видимому, Гро, говоря с Дюфреном, отзывался обо мне в самом лучшем смысле.
28


Встал в семь утра. Следовало бы делать это почаще. Невежды и пошляки — счастливые люди. Для них все так просто устроено в природе. Они принимают все как есть, потому что оно есть. В самом деле, не разумнее ли они всех тех мечтателей, которые заходят так далеко, что начинают сами сомневаться в своих мыслях?.. Их друг разве для них умирает? Так как им кажется, что они разгадали, что такое смерть, то к их горю о его потере не примешивается жестокая тоска, проистекающая от невозможности осмыслить столь естественное событие. Он жил, и его нет более, он говорил со мной, его ум общался с моим, и ничего этого уже нет. Но эта могила... Отдыхает ли он в ней, сам столь же холодный, как и она? Блуждает ли его душа возле намогильного камня? И когда я думаю о нем, не она ли заставляет оживать мою память? Привычка низводит каждого до уровня пошляка. Когда следы стираются, он умирает, и все этим кончается. Эта мысль не мучает нас больше. Ученые и мыслители всегда кажутся отсталыми по сравнению с невеждами, потому что даже то, что могло бы служить доводом, должно еще быть для них доказано. Я — человек. Что такое «я»? Что такое «человек»?. Пол жизни они тратят на то, чтобы связать одну частицу с другой, проверяя все, что уже найдено, а другой закладывает фундамент здания, которое никак не может подняться из земли.
Сегодня обед у Тотен с Фильдингом и Сулье. Я делаю успехи в английском языке.
Написал сегодня одежду женщины в углу картины; вчера исправлял ее. Сделал также ногу и руку женщины, стоящей на коленях.
В воскресенье обедал у Леблона. За столом было пятнадцать человек: парадный обед!
Вечером заходил ненадолго к своей тетке Ризенер. Короткий, приятный разговор. В ближайшее воскресенье снова пойду к ней обедать.
Два-три дня назад обедал с Анри. Вспоминаю: это было 13 февраля. Анри был свободен от службы. Я писал юношу в углу картины. Моделью была нищая. Несколько времени назад мы обедали у Тотен. Я его люблю все так же.
Вот и полночь прошла! Пора ложиться!
Каждый раз, как я вижу гравюры Фауста, я чувствую, как меня охватывает желание создать совершенно новую живопись,
Вторник, утро,
2 февраля
Вторник, 17 февраля
Пятница, 20 февраля
29


Воскресенье, 22 февраля
Вторник, 24 февраля
Пятница, 27 февраля
Четверг, ^ февраля
которая заключалась бы, так сказать, в калькировании природы, самые простые позы можно было бы сделать интересными при помощи крайнего разнообразия ракурсов; можно было бы также для маленьких картин нарисовать сюжет и, набросав его в самых общих чертах на полотне, затем точно скопировать позу модели.
Попробовать применить это в той части, какую осталось еще доделать в моей картине.
Сегодня начал набрасывать то, что мне остается еще прокрыть...
Обедал у Ризенера с Анри Гюгом, который зашел за мной в мастерскую.
Вместе с Сулье подготовлял фон.
Сегодня пришел Бержини. 5 франков.
Сделал с него набросок человека верхом на лошади и переделал лежащего человека. Опьянение работой.
Вечер у Пьерре. Салон запаздывает.
Обедал у Перпиньяна. Меня радует то, что я становлюсь рассудительнее, не теряя, однако ж, способности волноваться от прекрасного. Я не хочу себя обманывать, но мне кажется, что я работаю спокойнее, чем прежде, и вместе с тем все так же люблю свою работу. Одно меня огорчает — я не знаю, чему это приписать,— но мне необходимы развлечения в виде встреч с друзьями и т. д. Что до искушений, которые тревожат большинство людей, они меня и раньше особенно не беспокоили, а теперь меньше, чем когда-либо. Кто мог бы поверить мне; однако наиболее реальное для меня — это то вымышленное, что я воплощаю в своей живописи! Все остальное — песок сыпучий.
Здоровье у меня плохое, капризное, как мое воображение.
Вчера и сегодня писал ноги молодого человека в углу картины. Какими приношениями мог бы я отблагодарить небо за то, что мне не приходится заниматься ни одним из тех бессмысленных занятий, которые судьба навязывает людям. По крайней мере, я могу подсмеиваться над ними.
Сделал голову молодого человека в углу картины...
Я думал о том, как счастлив Гро, которому поручают работы„ столь соответствующие природе его дарования.
30


Сегодня вечером мне захотелось сделать несколько композиций на сюжет Гец фон Берлихинген Гёте, следуя тому, что говорил мне о нем Пьерре.
Сделал другого молодого человека в углу картины с маленького Нассо и дал ему 3 франка. Обедал у матери Пьерре.
Анри Шеффер22 зашел ко мне. Он говорил о Дюфрене, как об очень достойном человеке; я о нем того же мнения; я хочу, чтобы он был моим другом.
Совсем не работал днем.
Обедал у г-жи Гиймарде с моей сестрой. Заходил повидать г-жу Про... Не застал.
Видели Чичери, Ризенера, Леблона, Пирона.
Провел печальный вечер, один, в кафе. Вернулся домой в десять часов. Перечитывал старые письма. Как раз перечел письмо от Сусса и Филарета.
Написал Филарету следующее письмо:
«Предвижу твое крайнее изумление. Как! Он пишет мне, этот художник? Chemprovisa novella!.. (Непредвиденная новость). Догадайся, что заставляет меня писать тебе; ты будешь по этому поводу делать самые невероятные предположения, однако самое простое не придет тебе в голову.
Я вам пишу, старый друг, следуя той потребности, которую мы лучше сознавали прежде. Но мы оба пошли путем, который с каждым нашим шагом все более скрывает нас. Некоторые чувства кажутся уже смешными. То, что вызывало в нашем наивном воображении юнцов шестнадцати-двадцати лет философское презрение, становится теперь серьезными объектами нашего культа. Я провел целый вечер, перечитывая все старые письма, потому что я более консервативен, чем Сенат, сохранивший только слепки. В то время как вы, предполагаю, были на балу в Опере, я в два часа ночи погрузился в эти сладостные и печальные воспоминания. В ту эпоху вы были разочарованы в жизни и в ее мнимых радостях; теперь эта болезнь овладела мной, а вы могли бы заимствовать нечто от моей философской беспечности того времени. Впрочем, что мне делать бы с ней?
Как Сусс? Мое сердце сжалось сейчас при мысли обо всем, что внушал мне этот человек. Жизнь мужчины, которая так коротка для всех этих легкомысленных приключений, представляется трудным и продолжительным испытанием для человеческой дружбы. В той карьере, которую вы избрали, едва ли
Воскресенье, масленица, 29 февраля
Понедельник, 1 марта
31


Среда, 3 марта
вы встретите многих друзей, и особенно друзей на всю жизнь, какими мы были с Суссом до тех пор, пока жизнь не разлучила нас. Если тебе удастся найти их, тем лучше,— значит ты счастливее меня. Несмотря на отдельные мимолетные связи, мне кажется, надо изредка, при помощи кратких напоминаний, сохранять и старые привязанности. Воспользуемся же этим, особенно пока наша дружба может быть бескорыстной. Если бы ты был министром, я бы не стал писать тебе сегодня вечером. Я перечел бы твои письма, подавил бы свое волнение и сказал: «Этот человек умер, не будем больше думать о нем». Не могу утверждать также, что я сам написал бы письмо к старому товарищу, оставшемуся позади, если бы и я стал • министром или богачом. Человеческое сердце — грязный свиной хлев; я неповинен в этом, но кто может ручаться за себя! Напиши мне, заставь мое сердце снова повторить путь живых волнений молодости, которая уже не вернется более. Пусть это будет обман, он все же будет наслаждением. Прощай» и т. д.
Перечел также письма Елизаветы Сальтер. Странное впечатление после столь долгого перерыва!
Нашел в одном письме Фйларета сюжет: Смерть Биаса — восьмидесятипятилетнего старца; с необычайным жаром выступив на суде в Фивах в защиту своего друга, обвинявшегося в тяжком преступлении, он внезапно скончался, уронив голову на колени своей дочери.
Сегодня утром — в Люксембурге. Поразился неряшливой манерой Жироде23, особенно в фигуре юноши из Потопа. Этот человек в буквальном смысле слова не умеет рисовать.
Был у Эмилии Робер; плохо настроен. Расстройство желудка.
Не зная, что делать, компоновал Осужденных в Венеции. Эмилия зашла на минутку.
... Примись как следует за свою картину. Размышляй о Данте. Постоянно перелистывай его. Всегда заставляй себя встряхнуться, чтобы снова вернуться к великим идеям. Какие уроки смогу я извлечь из этого почти полного одиночества, если меня будут занимать обыденнейшие мысли?
... Вчера много выходил и был у Декана24; отвратительная живопись.
Видел Эдуарда. Меня снова охватило желание написать Потерпевших кораблекрушение лорда Байрона, но написать их прямо на берегу моря, в тех местах.
Вечером был у Анри Шеффера.
32


3. Резня на Хиосе. 1824. Лувр, Париж


4. Резня на Хиосе. Фрагмент


Сегодня среда. Вечером я возвратился от Леблона.
Хороший вечер: угощали нас каким-то необыкновенным пуншем и т. д. Была также и музыка, доставившая мне удовольствие. Дюфрен — человек, который все же слегка как-то все засушивает.
Неужели я и впрямь чурбан? Меня можно расшевелить, лишь поддевая вилами; без этих стимулов я мгновенно впадаю в сонливость.
Сегодня заходил повидать Шампиона. Позавтракал с ним.
Федель навестил меня в мастерской. Пообедали вместе. Вечером один на Моисее25 я испытывал подлинное наслаждение. Бонсиньори напомнила мне дорогие черты. Восхитительная музыка! Надо ходить туда одному, чтобы наслаждаться вполне. Музыка — это сладострастие воображения; все их трагедии слишком позитивны.
Медея занимает меня. А равно и какой-нибудь сюжет из Моисея, например, Мрак.
Написал голову и торс молодой девушки, привязанной к лошади. Обедал с Сулье и Фильдингом и был в Амбигю, смотрел Авантюристов; очень интересно и в новой манере; естественно.
Впечатление от Моисея все еще остается; мне хочется снова посмотреть его.
Провел день в мастерской. Плохо работалось. Обедал с Фильдингом и Сулье у Тотен.
Вечером написал брату:
«Милый брат, я виделся с г. Жакоб, рисовальщиком, говорил с ним, конечно, о несчастном событии, которое может иметь для тебя такие важные последствия,— о смерти Принца. Он полагает, что было бы совершенно необходимо, и т. д... Г. Дорнэ собирается уехать. Переезжай жить ко мне и т. д... Получил недавно от г. Тиффио очень странное письмо, на которое я еще не ответил и в котором, точно бы не зная, что лес был продан ниже суммы долга кредиторам, он меня просит уплатить то, что он именует маленькими обязательствами, то есть, насколько помню, десятую или двенадцатую часть денег,' которые мне следовало бы получить от этого прекрасного наследства. Так как оно равняется нулю, то расчеты будут несложны. Не думаю, чтобы он имел в виду триста франков вознаграждения, обещанные ему в случае неуспеха. Тон его письма как будто говорит
Четверг, 4 марта
Пятница, 5 марта
Суббота. 6 марта
3 Заказ № 619
33


Воскресенье, 7 марта
Понедельник, 9 марта
Суббота,
13-го
Воскресенье, 14 марта
Понедельник, 75 марта
о надежде на удачный исход. Более чем скромные хлопоты и весьма умеренные усилия, которые он затратил на то, чтобы довести это дело до положительных результатов, дают мне возможность надеяться, раз он еще не знает столь важной вещи, как итог торгов, что он легко договорится с человеком, у которого только и доходов, что его палитра. Впрочем, отложим это до более длительного разговора с тобой, поскольку, надеюсь, мне выпадет счастье залучить тебя к себе на некоторое время, и т. д....»
Думал о том, чтобы сделать композицию на сюжет Джен Шор26 и на какую-нибудь из пьес Отвея.
У Тотен встретил Феделя и других друзей, которые уже уходили. Условились, что будем иногда сходиться все вместе.
Сделать что-нибудь на сюжет Инквизиции.
Филипп II.
Видался на минуту с Майером по поводу портрета Паста. Нет, это не то!
Фильдинг и Сулье в моей мастерской. Фильдинг подготовил мне фон.
Заходил Леблон со своей сожительницей; вечером у Пьерре. Великолепный чай и в течение всего вечера каламбуры.
У себя в мастерской. Эмилия.
Обед с Фильдингом. Шеффер-старший27 навестил меня. Вечером у Анри Гюга. Курили с ним.
Сегодня написал Турка на лошади. Вчера и накануне — одежду женщины.
Обедал с Сулье и Фильдингом. Вечером — в маленьком кафе. Получил письмо от Филарета.
Работал с жаром. Поздно лег.
Сегодня у моей сестры, затем у г-жи де Про... г. Гиймарде, г. Лелиевр, г. Кутан, Фильдинг и Сулье.
Английская проповедь.
Обедал у Гиймарде. Вечером видел Пьерре. Г. Кутан внушил мне желание написать Мазепу.
Сделать для фронтисписа к Данте его самого, проходящего по Колизею при свете луны.
Завтракал с Пьерре, а до этого ходил смотреть прелестную английскую книгу по естественной истории. У Шеффера.
34


В Елисейских полях. Хорошая прогулка. За обедом Руже; вечером Пьерре. Сделал набросок Турка верхом на лошади.
Бедный брат! Я только что получил твое письмо! Как бы мне хотелось быть тебе полезным в твоих делах! Какова же будет твоя судьба, если ты так нуждаешься во всем!
Обедал с Сулье и Фильдингом у Тотен. And after to english Brewery and drinck Gin and Water. (А затем в английском баре, где пил джин с водой.)
Видал Шеффера и гимнаста из его манежа.
Перпиньян.
Потерял все утро на ходьбу взад и вперед по делам, связанным с письмом брата. Работал в мастерской над маленьким эскизом с полудня до двух с половиной. Перед этим был у Лопеса. Затем в префектуре; оттуда к г. Жакоб. Затем к Фильдингу. Обедал у Руже. Встретил Анри Шеффера в Пале-Рояле. Был у Леблона. Написал белую лошадь в конюшне.
Приятный разговор с Дюфреном и Пьерре, в частности о медицине; затем более общий о законах и пр. Вышли все вместе; затем — Пьерре, которого я довел до дому. Вернулся полный весьма невинного философического счастья.
Утром у г-жи Ж... Как будто потерянная возможность. Видимо, как только она появляется, она пугает меня. Разумеется возможность... Всегда обо всем размышлять — крайняя глупость!
Помнить, принимаясь за моего Мазепу, то, что я вписал в эту тетрадь 20 февраля, то есть до известной степени калькировать природу в духе гравюр к Фаусту.
Утро у г. Дорне, который только что уехал. Встретил Майера на бульваре. Был у Жиго и встретил г. Кутан у г-жи Рюллен, выбирал нескольких Жерико. В кассе префектуры; затем на Елисейских полях. Отыскивал свои литографии. Обедал у Руже. Вечером у Пьерре.
Закончил Турка верхом на лошади.
Провел чудесный день в музее с Эдуардом. Какие Пуссены! Рубенсы!., и особенно Франциск I Тициана! Веласкес.
Потом у меня в мастерской с Эдуардом смотрели Гойю. Затем видел Пирона. Встретил Феделя. Обедал вместе.
Хороший день.
Вторник, 16-го
Среда, 17-го
Четверг, 18 марта
Пятница, 19 марта
35
3*


Суббота, 20 марта
Воскресенье, 21 марта
П онеделъник, 22 марта
Вторник, 23 марта
Среда, 24 марта
Четверг, 25 марта
Пятница, 26 марта
Суббота, 27 марта
Воскресенье, 28 марта
Понедельник, 29 марта
Поздно засиделся у себя в мастерской. Переделывал Мертвую женщину. Анри, Фильдинг и Сулье.
Обедал на берегу, у воды. Потом в Brewery (английском баре).
Сделал в манеже этюд вместе с Шеффером. Кузина. Вечером у Пьерре. Маленькая вечеринка.
Сегодня в мастерской. Начал лошадь; самочувствие плохое. Вечером у Пьерре.
Потерял день, исключение — визит к Эдуарду около полудня. Обедал с Пьерре, там же провел вечер. Был Менжо. Интересные мысли о медицине.
Начал Джен Шор.
В мастерской, поздно. Утром обедал у кузины. Работал над композицией в мастерской. Вечером у Леблона.
Ходил с Леблоном смотреть картины, в особенности женскую голову. Маркиза Пескара Тициана и один замечательный Веласкес, который совершенно захватил меня.
Был с Фильдингом и Сулье в Сен-Клу, где и обедал. Вечером пунш у Пьерре.
Встретил Эдуарда у Лопеса и вместе позавтракали в том же квартале, где его мастерская. Провел день в его мастерской. Обедал у Руже, а вечером — у г-жи Лелиевр; там же Торель и Ламэ28.
С раннего утра в мастерской. Лопес. Приходил Пьерре. Обедал у него. Читал Горация. Жажда поэзии, но не в связи с Горацием. Аллегории. Мечты. Странное положение человека! Неисчерпаемая тема. Создавать, создавать!
У Шеффера. В манеже. Писал серую лошадь. Обедал у Бордино. Вечером у Пьерре.
Утром за мной зашел Анри Шеффер. Завтракал с ним в его мастерской.
Оттуда зашел за Пьерре в министерство, затем смотрели диораму. Обедал и провел вечер у него. Сонливость и тяжесть.
36


Утром у себя в мастерской.
Исправление печи заставило меня совершить прогулку в музей. Любовался Пуссеном, затем Веронезе, для чего влез на стремянку.
Попробовал переписать голову умирающего.
Вечером у Пьерре. Хороший вечер, проведенный в интересных разговорах. Вечером, вернувшись домой, получил посланье от Тиффио.
У Леблона. Возвращался вечером с Дюфреном; он заразил меня своим пылом. Говорили о Веронезе; он тоже изображает страсть.
Надо мало есть за обедом и работать по вечерам одному. Я думаю, что бывать время от времени в большом свете или просто в свете менее вредно для развития и умственной работы, что бы по этому поводу ни разглагольствовали так называемые артисты, нежели выдерживать их собственные посещения. Все их разговоры донельзя вульгарны; от них надо спасаться в одиночество, но жить следует в воздержании, как Платон. Это — средство сосредоточить свой энтузиазм на чем-либо одном, когда ежеминутно отвлекаешься куда-то в сторону и постоянно нуждаешься в обществе других. Дюфрен безусловно прав: то, что переживаешь наедине с самим собой, остается крепким и непорочным. Как бы ни было велико удовольствие делиться своими переживаниями с другом, надо объяснять слишком много оттенков; может быть, каждый их и чувствует, однако на свой лад, а это ослабляет у каждого впечатление. Раз он мне советует, да я и сам признаю необходимость побывать в Италии одному и жить одному, когда я там устроюсь, начнем теперь же привыкать к этому: отсюда проистекут и другие счастливые перемены. Вернется память, настоящее разумение и порядок...
Дюфрен говорил о Шарле29, что в его манере нет настоящей непосредственности; бросается в глаза ловкость и приемы. Подумать об этом.
Утром был с Шанмартеном у Конье, где завтракал.
Видел маску, снятую с моего бедного Жерико. О, священное изображение! Мне хотелось поцеловать его. Его бороду, ресницы... А его необычайный Плот\ Какие руки! Какие головы! Я не в силах выразить восторг, который он во мне вызывает 168.
Виделся с Феделем, у него. Потом у Ризенера. Обедал с ним. Вновь встретился с Феделем, когда собирался идти смотреть
Вчера, вторник, 30 марта
Среда,
31 марта
Четверг, 1 апреля
37


Пятница, 2 апреля
Суббота, 3 апреля
оскресенье, 4 апреля
Итальянку в Алжире. Проспал весь вечер, точно больной.
Писать короткими и маленькими кистями. Избегать протирания маслом.
Мне захотелось сделать набросок с картины Жерико. Надо спешить со своей собственной. Какой великий образец! И какое драгоценное воспоминание об этом необыкновенном человеке!
Весь день в мастерской. Частью отделывал фон. Зашел г. Кутан. Он внушил мне желание посмотреть рисунки Демель- местера.
Обедал у Руже, там видел Франсуа и Анри Вернинака и т. д. У Пьерре вечером. Сейчас я читаю Калеба Виллиамса?0.
Был с Деканом у герцога Орлеанского, смотрел его галерею. В восторге от Жены разбойника Шнеца31. Встретил Штей- бена. Хочется сделать несколько маленьких картин, главным образом для того, чтобы купить что-нибудь на распродаже Жерико.
Вечером Джен Шор.
Все убеждает меня в необходимости еще более замкнуться в моем уединении. Самые лучшие и наиболее драгоценные мгновения моей жизни уходят на развлечения, которые, по существу, приносят только скуку. Возможность или ожидание этих развлечений начинает подрывать и тот небольшой остаток сил, который еще уцелел у меня от скверно проведенного накануне дня. Память, ни на чем не упражняясь, гибнет или слабеет. Я тешу свою потребность действовать бесполезными проектами. Тысячи ценных мыслей остаются бесплодными, ибо лишены продолжения. Они меня пожирают, они разоряют меня. Враг засел в крепости, в самом сердце; он на все накладывает руку.
Думай о благах, которые ты получишь вместо этой пустоты, ежеминутно уводящей тебя от самого себя: о внутреннем удовлетворении и ясной памяти, о хладнокровии, которое достигается правильной жизнью, о здоровье, которое не будет расшатываться постоянными уступками преходящим возбуждениям, в которые втягивает тебя чужое общество, о законченных работах, о постоянном труде.
Был у себя в мастерской. Пришел Шеффер, и я начал с него портрет. Пообедали вместе у Босси. Изредка это ничего. Плохо было в прошлом году с этой привычкой к званым обедам, к приемным дням, к ожиданиям их!
38


Вечером у г-жи Гиймарде, где узнал о новом несчастий с моей сестрой. Когда же, наконец, она обретет покой? С какими негодяями ей приходится иметь дело!
Достать себе Пангипокризиаду32. Можно будет сделать к ней несколько рисунков. Также — ряд рисунков к Рене33 и к Мельмотуи.
Утром виделся с Фильдингом по дороге к сестре. Встретил Дюфрена; затем у Жиго. В мастерской. Работал мало. Руже. Вечером у Пьерре.
Обедал у Сулье, там же Фильдинг. В мастерской Анри Шеффера. Начал у себя маленького Дон-Кихота. Обедал у Дюпона и был у Девериа35.
Стараться приблизиться к непосредственности маленького иортрета моего племянника.
Еще одна среда... а я почти не подвигаюсь вперед. Зато время бежит. Сегодня утром приходила Елена...
Работал над маленьким Дон-Кихотом. Вечером был Леблон, потом я пробовал литографировать. Несколько замечательных проектов в этом смысле. Шаржи в духе Гойи.
Основное и самое главное в живописи — это контуры. Если они есть, то живопись будет законченной и крепкой, даже если все остальное будет крайне небрежно сделано. Мне, больше чем кому-нибудь, надо следить за собой в этом смысле: постоянно помнить об этом и начинать всегда с этого.
Рафаэль именно этому обязан своей законченностью и часто также Жерико.
Бегло просмотрел все, что записывал до сих пор; очень жалею о пропусках. Мне кажется, что я еще остаюсь хозяином тех дней, которые я отметил здесь, хотя они и прошли; те же, которые не занесены на эту бумагу, исчезли, как будто их и не было.
В какие потемки я погружен? И неужели эта несчастная, хрупкая бумага должна в силу моей человеческой слабости стать единственным остающимся у меня памятником моего существования? Будущее темно. Прошлое, от которого не осталось следов, таково же. Я жаловался на то, что вынужден прибегать к этой записи, но зачем постоянно негодовать на свою слабость! Разве я мог бы прожить день без сна и пищи. Это относится к телу. Но мой ум и история моей души —
Понеделъни я, 5 апреля
Вторник, 6 апреля
Среда, 7-го
39


Четверг, 8 апреля
Пятница,
9-го
Суббота,
10-го
Воскресенье, 11 апреля
неужели все это должно исчезнуть только потому, что тем, что может сохраниться, я не хочу быть обязанным этому принудительному записыванию. Наоборот, превосходное дело — обязательство ежедневно выполнять небольшой долг.
Одно какое-нибудь дело, постоянно и строго выполняемое, упорядочивает и все остальное в жизни; все вращается вокруг него. Сохраняя историю того, что я испытываю, я живу вдвойне; прошлое будет возвращаться ко мне; будущее всегда со мною.
Начать зарисовывать как можно больше моих современников. Много медалей,— это для нагой натуры. Людей нынешнего времени — в духе Микеланджело и Гойи. В духе Лемерсье, а не Шарле: чтобы был бич.
Прочесть Пангипокризиаду.
Скоро я останусь без денег. Надо налечь на работу. Работал над Дон-Кихотом.
Вечером был на Танкреде, мало удовольствия. Поппльтон и Сулье заходили ко мне вечером.
Купил немецкие гравюры времени Людовика XIII.
Сегодня позировал Бержини. Заплатил ему 3 франка. Переделал человека в углу и пр. Вечером — Пьерре. Кончил Лейчестера.
Иногда мне приходит желание вместо одной картины большого размера сделать много маленьких, но написанных с удовольствием...
Рано пришел в мастерскую. Заходила Елена со своими товарищами. Бержини. Переписал человека, уцепившегося за лошадь. Заплатил ему 3 франка.
Обедал с Поппльтоном, Лелиевром, Комера, Сулье и Феде- лем. Был у Комера: удивительная живопись. Слегка выпили. Сегодня вечером едва вожу пером...
Рассуждал о философии на улице с этим сумасшедшим Феде л ем...
Утром заходил на минуту Пьерре. Комера, по поводу головы лошади. Завтракал.
В Люксембурге: Каирские мятежники; полно силы, большой стиль. Очаровательный Энгр, и потом моя картина, которая доставила мне большое удовольствие. В ней есть недостаток, который повторяется и в том, что я сейчас пишу, в частности,


в женщине, привязанной к лошади; нет настоящей силы, красочной плотности, контуры смазаны и недостаточно четки. Нужно постоянно иметь это в виду.
Работал в мастерской, переделывал женщину, стоящую на коленях.
Видел Веласкеса и получил разрешение его копировать. Он совсем овладел мной. Вот то, чего я так долго искал, — этот мазок, и твердый и текучий в одно и то же время. Что особенно надо запомнить,— это руки; мне кажется, что, соединяя эту манеру письма с четкими и смелыми контурами, можно было бы с легкостью писать небольшие картины.
Был у Турка в Пале-Рояле. Что за жалкий Еврей, с этим плащом, на который он даже не хотел дать мне взглянуть. Как бы то ни было, я почти уразумел его покрой.
Рано возвращаюсь домой, поздравляя себя с тем, что копирую Веласкеса, и полон воодушевления.
Какое безумие постоянно откладывать на будущее наилучшие сюжеты.
Что касается моей картины, то надо сохранить в ней все, что вышло удачно, хотя бы даже это было сделано в манере, от которой я уже отхожу. В следующей если и не будет прогресса, то все же что-то новое.
Но возвратимся к моему предыдущему размышлению. С этой глупой манией откладывать всегда делаешь вещи, которые уже не увлекают и потому выходят плохо; чем больше над ними работаешь, тем хуже они кажутся. Ежеминутно мне приходят в голову превосходные замыслы, и вместо того, чтобы их привести в исполнение в то самое мгновенье, когда они исполнены очарования, которое придает им воображение в момент подъема, даешь себе лишь обещание сделать их позднее. Но когда же? Потом забываешь или, что еще хуже, уж не находишь больше никакой привлекательности в том, что способно было нас вдохновить. Вот из-за такого шатанья и беспомощности духа, как у меня, одна фантазия сменяется другой быстрее, нежели ветер меняет направление и поворачивает парус в обратную сторону.
Бывает, что у меня в голове целая куча сюжетов: ну, и что с ними делать? Они пролежат, . ~ как в кладовой, холодно дожидаясь своей очереди, и никогда миг вдохновенья не оживит их дыханием Прометея: их придется вытаскивать из ящика,


когда наступит необходимость превратить их в картины. Это — смерть Гения. Что будет сегодня вечером? Целый час я колеблюсь в выборе между Мазепой, Дон-Жуаном, Тассо и множеством других.
Я думаю, самое лучшее было бы при выборе сюжета не прибегать к старым темам и ничего из них не брать. Ибо, что может быть глупее этого? Среди сюжетов, которые я отобрал по той причине, что когда-то они казались мне хорошими, что может определить мой выбор теперь, когда я совершенно одинаково отношусь ко всем им? Уже одно то, что можно колебаться между двумя сюжетами, предполагает полное отсутствие вдохновения. Конечно, если бы я сейчас взял палитру в руки,— а я умираю от желания это сделать,— великолепный Веласкес заполонил бы меня. Мне хотелось бы покрыть коричневый или красный холст сочным и жирным слоем краски. Что же следовало бы сделать, чтобы найти сюжет? Открыть книгу, способную вдохновить, и ввериться своему настроению! Есть, книги, всегда оказывающие свое действие. Их-то, как и гравюры, и надо иметь под рукой. Это — Данте, Ламартин, Байрон, Микеланджело.
Сегодня утром я видел у Дроллинга несколько фрагментов фигур Микеланджело, срисованных Дроллингом... Боже! Какой человек! Какая красота! Необычайной и вместе с тем изумительной вещью было бы сочетать стиль Микеланджело со стилем Веласкеса. Эта мысль пришла мне тотчас же, как я взглянул на рисунок: он нежен и мягок. Формы имеют ту мягкость, которая, думается, возможна только в пастозной живописи; и в то же время контуры могущественно очерчены. Гравюры с Микеланджело не дают об этом ни малейшего представления. Именно тут он достигает высочайшего мастерства в выполнении. Есть это и у Энгра: его письмо мягко и не перегружено деталями. Как это облегчает работу, особенно в маленьких картинах. Я рад, что вспомнил об этом впечатлении. Хорошенько запомнить эти головы у Микеланджело. Попросить их у Дроллинга, чтобы скопировать. Руки действительно замечательны! Крупные обрамления. Простые щеки, неизмельченные носы; поистине здесь то самое, что я всегда искал. Это же было в маленьком портрете Жерико, который находился у Бертена, немного в моей Салътер и в портрете моего племянника. Я бы достиг этого скорее, если бы раньше увидал, что этого можно добиться только с помощью твердых
42


«контуров. Это безусловно есть в стоящей женщине на моей копии с Джорджоне: нагие женщины на траве.
Есть это у Леонардо да Винчи. Много у Веласкеса, и совсем иначе у Ван-Дейка: у него слишком жидкое письмо, и его контуры вялы и дряблы. У Джорджоне же этого много. Нечто подобное и очень пленительное есть в знаменитой «спине» на картине Жерико, в голове и руке безбородого юноши и в мизинце ребенка, лежащего на краю плота. Запомнить нижнюю часть в фигуре, которую он писал с меня. Какое было бы счастье купить на его распродаже одну или две его копии со старых мастеров! Его семейный портрет с Веласкеса и др. ...
Утром зашел к Сулье. Его самого не было. Я хотел взять его ящик с красками, чтобы пойти копировать Веласкеса.
Был у Шампиона, оттуда — к себе в мастерскую. Лихорадка в работе. Переделал и переместил человека у лошади и человека на лошади. Полное увлечение. На минуту заходил Анри Шеффер, потом мой племянник. Вернулся к себе, чтобы переодеться. Был у Сулье.
Мне пришла фантазия делать литографии животных, например, тигр на трупе человека, коршуны и т. д.
Обедал у г. Гиймарде. Г-жа де Конфлан заходила вечером; она очаровательна. Экий я увалень, черт побери! Надо признаться, что моя жизнь изрядно заполнена; меня все время словно слегка лихорадит, и это предрасполагает к живому волнению. Она мне очень понравилась в своей круглой шляпе с маленькими перьями. Она как будто благоволит ко мне. Надо не забыть послать к ней торговца зонтиками,— завтра же, если возможно.
Время, сражающееся с Хаосом на краю пропасти в день светопредставления. Стихи какой-то дамы.
Надо сделать большой эскиз Вотцариса36: турки, пораженные и застигнутые врасплох, бросаются друг на друга.
Утром был у Сулье, взял его ящик с красками. Позавтракал с ним. Потом — к Веласкесу.
По возвращении в мастерскую меланхолическое, или, скорее, печальное настроение. Работал над Дон-Кихотом.
Пришел Пьерре; обедал с ним, проводил его жену к Пасторе. Был у Леблона. Закончил литографию. Заходил Дюфрен. Вернулся с Пьерре.
Понедельник* 12 апреля
Вторник. 13 апреля
43


14 апреля
Четверг, 15 апреля
Неуловимые состояния, овладевающие мною почти всегда по вечерам. Тихое философское удовлетворение,— почему я не могу удержать тебя! Я не жалуюсь на свою судьбу. Все же не мешает побольше здравого смысла, который учит мириться с неизбежным. Не следует откладывать до более благоприятного времени ничего такого, что я мог бы с удовольствием сделать теперь. Того, что мною сделано, нельзя будет отнять у меня. Что же касается смешного страха сделать вещь ниже того, что можешь сделать... вот это и есть главный грех! Эта и есть убежище глупости, которое надо взять приступом. Несчастный смертный, ты ни на что не можешь полагаться: ни на память, которая изменяет тебе, ни на телесные силы, которые ничтожны, ни на изменчивость ума, который борется с этими впечатлениями, по мере того как они овладевают тобой. В глубине твоей души есть что-то, что постоянно твердит тебе: «Смертный, на краткий срок изъятый из вечной жизни, подумай, как драгоценны твои мгновения. Надо, чтобы твоя жизнь принесла одному тебе все то, что каждый из прочих смертных извлекает из своей». В конце концов я знаю, что хочу сказать... Думаю, что все в большей или меньшей степени действительна мучились этим.
Димье был у Леблона: он уезжает в Египет...
Дюфрен обещал мне Пангипокризиаду и стихи Ламартина.
Вторник, 13 апреля. Сегодня утром Веласкес. Помешали. У дяди. Обедал с ним.
Вечером Пьерре. Он принял решение стать портретистом: он прав. Начиная с будущего месяца, он будет каждый день по утрам приходить в мою мастерскую.
Утро за Веласкесом. Заново начал голову, которая была слишком велика по корпусу. Прервал, чтобы пойти завтракать, и хорошо сделал. После этого я проработал до четырех с половиной часов. Заходил Леблон.
Обедал у Руже. Вернулся к себе, чтобы переодеться для оперы. Зашел к Пьерре, который зовет меня завтра на обед. Слишком большая толпа на этом концерте; вечер провел у г-жи Лелиевр. Карточные фокусы и т. д
Утром ходил выбирать турецкий костюм к г. Жоб, что заставило меня опоздать на свидание с Еленой и Лорой.
Сильно подвинул маленького Дон-Кихота и начал писать Джен Шор.
44


Вернулся к себе. Сделал композицию Джен Шор для литографии. Пообедал у Лака и вернулся к себе.
Читал «Le diable au corps» и немного поспал.
В одиннадцать часов зашел к Людовику. Довольно занятно; это развлечение мне по сердцу. Там был Дюфрен. В первый раз видел Леборна.
Аделина была очаровательна. Вернулся в три с половиной часа...
Утром в мастерской. Заходили Елена и Лора. Потом работал над Дон-Кихотом, позднее — над Джен Шор. На минуту был Фильдинг, затем Декэн. Обедал с Пьерре и, оставшись у него, начал рисунок Карла IX...
В мастерской с девяти часов. Пришла Лора. Портрет подвигается.
Приехал г. Лемаль и купил Турка на лошади. Заходил Пьерре. Прогулка по Елисейским полям. Застали у себя Феликса. Обедал у Пьерре и провел вечер, работая над Карлом IX.
Смотрел с большим удовольствием кальки маленьких рисунков Жерико...
Веласкес. Прервали около одиннадцати часов. Встретил Тиля у Марешаля. Вернулся к Кутюрье — до трех с половиной ночи. В мастерской; приходил торговец картинами. У Фильдинга; обедал у Руже. Вернулся к нему. Кафе на улице Бурбонов. Попал домой в четверть одиннадцатого.
Хочется писать на сюжеты революции, например, Прибытие Бонапарта к египетской армии, Прощание в Фонтенбло.
Возвращаюсь от Леблона. Много говорили о Египте: туда съездить стоит очень дешево. Дай бог, чтобы я туда попал! Будем думать об этом; о, если бы мой дорогой Пьерре смог поехать вместе со мной! Вот человек, который был бы мне нужен; а пока будем стараться избегать связей, которые затемняют рассудок и расшатывают здоровье. Вставать спозаранку. Не запамятовать об арабском языке. На этих днях схожу к Димье, чтобы получить кое-какие сведения об его занятиях.
Что такое поездка в Египет? Каждому это кажется мечтой. А что если это почти то же, что съездить в Лондон? На триста франков Делош и Плана побывали там. Жизнь там дешевле, чем здесь. Надо выехать в марте и вернуться в сентябре; тогда хватит времени посмотреть и Сирию.
Суббота, 17 апреля
Воскресенье, 18 апреля
Понедельник
19-го
Вторник, 20 апреля
45


Среда, 21-го
Четверг, 22-го
Разве это значит жить — прозябать, как гриб на гнилом пне? Мелочные привычки засасывают меня целиком. К тому же* надо заранее приготовляться. Пока я держусь на ногах, надеюсь* материально просуществовать. О, если б небу было угодно, чтобы Салон предоставил скорее возможность начать путешествие! Шеффер должен мне сообщить об одном деле. Он провел часть дня в моей мастерской.
Я почти кончил Дон-Кихота и очень подвинул Джен Шор.
Я из всего создаю себе страхи, и мне вечно кажется, что* какое-нибудь затруднение будет длиться вечно. Я сам, говорящий это, тоже не вечен. И это — утешение! Моя литография,, сделанная у Леблона, вышла неплохо!
Феликс заходил на минуту ко мне в мастерскую, а Анри — к Леблону. Было трио на духовых инструментах. Вчера Баттон> мне доставил большое удовольствие своими шаловливыми импровизациями на рояле. Эдуард в восторге от моего Веласкеса; он говорит, что это самый замечательный из всех, какие он^ видел.
Этот славный Пьерре привел меня в восторг тем, что с таким же увлечением, как я, строил все те проекты, которые занимали меня сегодня вечером; он так же опьянен ими, как и я...
С раннего утра за Веласкесом, но не мог работать — позавтракал и побывал у Конье. Сделал для него плохой набросок с натуры.
Сделал рисунок с Жерико. Надо изучать контуры, как это делал Федель в мастерской. Я смог бы сделать несколько таких рисунков в Академии. Конье посоветовал мне посмотреть Иосифа- Мегюля37. Вечером у Пьерре. Он, так же как и я, восхищен наброском с Жерико...
Утром у Шеффера, чтобы посмотреть его стремянку, возвращался с Анри и потерял у него все утро. Вернулся к себе около двух часов и нашел письмо брата для пересылки в Мюнхен, которое тут же отправил по почте.
Обедал с Анри Гюгом. Вечером встретился с Анри Шеффером и пошел с ним в кафе, но, конечно, только из любезности, так как я засыпал. Он рассказал мне, что сегодня у его отца был Дидо 38 и что, говоря о моем проекте взять несколько учеников, Дидо сказал, что я буду худшим среди этих пачкунов. Не знаю, повлияло ли это на мое самочувствие в течение всего вечера,, но я в глубокой меланхолии..•
46


В мастерской. Работал над маленьким Дон-Кихотом и как будто кончил его. Не нашел ни Тиля, ни Эдуарда. Обедал с Анри, Фильдингом, Сулье у Севрской заставы. Вечером снова был у них.
Утром работал над литографией для Жиго, потом завтракал. У Шанмартена. Встретил Марокетти и познакомился с ним.
Обедал у Тотен после напрасной прогулки на Марсовом поле, где хотел посмотреть упражнение в стрельбе. Brewery (английский бар). Стрельба из пистолета и довольно удачно на Елисейских полях. Пунш у Ламблена. Бильярд — на углу улицы Бурбон. Забыл: утром после завтрака был у Аллье39; совершенно очарован его новой статуей. Его Моряк доставил мне величайшее удовольствие. Что меня поразило и о чем мне сегодня вечером напомнил Шанмартен,— это то, что тут что-то напоминает живопись Жерико; может быть, именно это помогло мне увидать и его сильные и слабые стороны. Я сравнивал впечатление, которое вызывает этого рода стиль ног и бедер в статуе Аллье, с впечатлением от стиля Микеланджело. Помнить об этом, чтобы не делать ни того, ни другого: хорошее лежит посередине...
Воспоминание о маленькой группе из камня, сделанной Жерико40 приводит меня в восторг; было бы очень интересно затеять что-нибудь в этом роде, но для этого надо быть неистовым трудолюбцем. Где найти время, чтобы успевать сделать все?
В мастерской около одиннадцати часов. Сперва был у Пьерре, потом у Сулье. Пьерре зашел за мной снова.
Работал над Турком второго плана, наблюдающим за пожаром; пришел Анри и читал «Diable au corps». .На минуту был Феликс.
Обедал с Пьерре. Затем был у г. Лелиевра, но не застал его. У г. Гиймарде. Луи, как мне кажется, очень плох. Было очень больно видеть его таким, к этому примешивалось также торжественное и мрачно поэтическое ощущение человеческой немощи,— неисчерпаемый источник самых глубоких волнений. Почему я не поэт? Но по крайней мере надо, чтобы в каждой из своих картин я чувствовал как можно сильнее то, что хочу передать душе других людей. Аллегория представляет собою благодарное поле!
Слепой Рок, увлекающий за собою всех, старающихся тщетно своими мольбами и воплями удержать его неумолимую руку.
Пятница г 23-го ^
Суббота, 24-го
Воскресенье^ 25-го
47


Понедельник, 26 апреля
Я думаю, и это мне давно казалось, что было бы замечательно вдохновиться и писать стихи, рифмованные или нет,— все равно, на какой-нибудь сюжет, чтобы помочь себе со всем пылом проникнуться им, дабы начать его в живописи. По мере того, как я буду привыкать передавать все мои мысли стихами, я буду писать их довольно легко или, во всяком случае, на свой лад. Надо попробовать написать на тему о Хиосе.
Итог моего времяпровождения всегда один: бесконечное желание того, чего никогда не получишь; пустота, которую не можешь заполнить; страшная жажда творить всеми возможными способами; борьба, всеми силами, со временем уносящим нас с собой, и с развлечениями, покрывающими мутью душу; и вместе с тем почти всегда нечто вроде философского спокойствия, которое готовит к страданию и поднимает над мелочами. Но, может быть, и на сей раз все это лишь воображение, которое вводит в обман; при малейшей неприятности, почти всегда, прощай философия! О, я хотел бы слить мою душу с чужой.
Г-н Ривьер у Перпиньяна говорил о Сен-Леоне в романе Годвина; он открыл секрет делать золото и продлевать жизнь при помощи особого эликсира. Все его несчастья становятся следствием этих роковых открытий, и, однако, среди своих страданий он находит тайное наслаждение в обладании странными средствами, которые осуждают его на одиночество в мире естества. Увы! Я не смог открыть таких тайн и принужден оплакивать в себе то, что являлось единственным утешением этого человека. Природа положила преграду между моей душой и душой самого близкого мне друга. Он чувствует то же. Если бы еще я мог хотя бы на досуге вынашивать эти впечатления, которые я один переживаю по-своему! Но закон непостоянства делает себе забаву и из этого последнего утешения. Не годы нужны для того, чтобы разрушить невинные радости, которые любое событие рождает в живом воображении: каждое уходящее мгновение либо уносит, либо искажает их. Сейчас, когда я пишу, я успел почувствовать двадцать вещей, которых не узнаю, если они будут выражены. Моя мысль ускользает от меня. Лень моего ума, или, вернее, слабость его, вредит мне больше, чем медленность пера или недостаточность языка. Ведь это — пытка столько чувствовать и воображать, тогда как память дает всему этому постепенно испаряться? Как бы я хотел быть поэтом! Все вдохновляло бы меня! Попытка борьбы со своей непослушной памятью разве не была бы средством сочи-
48


нить стихи? Ибо, каково мое положение? Я воображаю. Значит, только лень мешает мне отыскать эту ускользающую от меня идею и вновь овладеть ею.
Встал спозаранку и тотчас отправился в мастерскую: не было еще семи часов. Пьерре был уже за работой.
Лора обманула меня. Весь день проработал с жаром. Ктвечеру устал. Переписал ноги юноши в углу картины, а также старуху.
Вернулся к себе переодеться и захватил с собой Фильдинга и Сулье; вместе пообедали у Руже. Заходил к г. Гиймарде узнать о здоровье Луи. У Перпиньяна. Этот г. Ривьер очень забавен и интересен. Он тоже своего рода философ с налетом безнадежности и материалист. Мы говорили о лорде Байроне и о таинственных произведениях, которые так странно пленяют наше воображение.
Интересный спор у Леблона о гениях и необыкновенных людях.
Димье считал, что только сильные страсти являются источниками гения. Я же полагал, что этому служит лишь одно воображение или, что то же самое, особая утонченность органов чувств, которая заставляет видеть то, чего другие не видят, и притом совершенно на свой особый лад. Я утверждал даже, что сильные страсти в соединении с воображением чаще всего ведут к беспутству ума и т. п. Дюфрен высказал очень правильную мысль: необыкновенным делает человека совершенно своеобразный и только одному ему свойственный взгляд на вещи. Он распространял эту черту на великих полководцев и т. п., вообще на великие умы во всех отраслях. Итак, для великих душ нет никаких правил; они существуют лишь для людей с благоприобретенным талантом. Доказательством служит то, что эту способность нельзя передать другому. Он говорил: «Сколько соображений нужно для того, чтобы написать хорошую, выразительную голову! Во сто раз больше, чем для того, чтобы решить какую-нибудь другую задачу, а между тем, в сущности говоря, это только инстинкт, так как он не отдает себе отчета в том, что им руководит».
Я замечаю теперь, что ничто так не побуждает меня к творчеству, как самая обыкновенная вещь, написанная на подходящий мне сюжет.
В мастерской с восьми часов. Дюваль был поутру, раньше, чем я пришел. Пьерре был уже на месте. Г-жа Клеман и ее
Вторник, 27-го
4 Заказ № 619
49


ребенок. Дал ей 4 франка. Плохое самочувствие. К концу пришел Шанмартен. Обедали у Руже вместе. Затем встретили Фильдинга и все вместе пошли к Леблону.
Среда, Г Весь день не в духе, нелепая меланхолия; было бы очень 28 апреля полезно как можно раньше ложиться спать, ибо теперь вечера скучны. Хорошо было бы приходить в мастерскую на рассвете!
Работал над ребенком.
Четверг, 29 апреля
Слава для меня — не пустое слово. Шум похвал опьяняет настоящим счастьем. Природа вложила это чувство во все сердца. Те, кто отказываются от славы или не могут ее достигнуть, поступают умно, выражая презрение к этому дыму, к этой амврозии великих душ, презрение, которое они именуют философским. В последнее время люди одержимы каким-то непонятным зудом сбросить с себя то, что природа дала им лишнего по сравнению с животными, на которых они взваливают самые грязные обязанности.
Философ — это господин, который как можно лучше кушает четыре раза в день и который считает, что добродетель, слава и благородство чувств должны приниматься во внимание лишь постольку, поскольку они ничем не нарушают эти четыре совершенно необходимые функции и связанные с ними мелкие телесные и личные удобства. В этом смысле любой мул превосходит этих философов, ибо он помимо прочего переносит без жалоб удары и лишения. Дело в том, что эти люди рассматривают добровольный отказ от высоких даров, которые им недоступны, как нечто такое, чем они особенно должны гордиться.
С раннего утра в мастерской. Набросал два рисунка: Арабы с лошадьми.
Пришла Лора, Елена и еще одна. Был Лопес до трех с четвертью. Я оставался в мастерской до семи часов с небольшим. К концу пришел Тиль. Его похвалы, которые показались мне искренними, придали мне жару. Я прошелся с ним до Пале- Рояля. На этих днях пойду к нему повидаться.
Был у г. Гиймарде после обеда. Вернулся в десять часов.
Пятница, В мастерской около половины девятого. Позавтракал. До 30 апреля этого приходил Абази. Написал с него руки и сделал саблю.
С Шанмартеном и Марокетти были в театре Порт-Сен-Мартен. Смешная Джен Шор. Мельник прелестен. Заходил г. Кутан. Для моей картины Христос: ангелы смерти, печальные
50


и строгие, бросают на него меланхолические взгляды. Подумать о Иезекииле.
Вот что было бы прекрасной вещью — Переход через Красное море.
Получил вчера письмо от кузины Ламэ, которая предупреждала меня, что к ней должна прийти сегодня г-жа де Лавалетт, чтобы повидаться с моей сестрой; я решил туда пойти.
Оставался в мастерской до полудня. Набросал два маленьких рисунка.
Затем до половины третьего оставался у кузины.
У Сулье, фехтовал с Фильдингом; остался с ними. Обедал с Фильдингом, затем ненадолго г-жа Лелиевр, потом опять встретился с ними в маленьком кафе. Играли в бильярд или, больше, болтали, толкая шары.
Египет! Египет! Через генерала Коэтлоскэ я получу оружие мамелюка.
Сегодня утром в мастерской испытал прямо таки одержимость композицией и вновь почувствовал тягу к картине Христос, которая раньше мне ничего не говорила. Затем — Бот- царис.
Сегодня вечером мне мерещатся прекрасные нагие тела, простые по форме, моделированные в духе Гверчино, но более твердо. Я не создан для маленьких картин, но мог бы писать в этом роде.
Я рано возвратился вечером, в плохом состоянии, но письмо моего милого брата, такое хорошее и успокоительное относительно его будущего, немного привело меня в себя.
Пообедал у этой славной четы Лелиевр.
Усталость и недомогание целый день. Сделал акварелью Турка, гладящего свою лошадь. Анри Шеффер приходил на несколько часов; затем Анри, с которым я дошел до Тюильри.
Целый день чувствовал недомогание. Завтракал с Сулье и Фильдингом. Смотрел картины маршала Сульта41.
Помнить, делая ангелов для префекта, о тех прекрасных мистических фигурах женщин, особенно об одной из них, которая несет на блюде свои сосцы.
Водил Пьерре обедать со мной.. Гулял на Марсовом поле с Пьерре, Сулье и Фильдингом. Вернулся с Пьерре и провел вечер; чай, Данте и пр.
Написал письмо Конье.
Суббота, 1 мая
Воскресенье, 2 мая
Понедельник, 3 мая
4* 51


Вторник, 4 мая
Четверг, в мая
Идет уже четвертый месяц с начала года. Не проспал ли я все это время?.. Какой удар молнии! Я все еще не кончил картину. Я спотыкаюсь на каждом пгагу. Сегодня переделывал фон. Феликс заходил в мастерскую.
Сегодня утром был у Тиля, он одолжил мне маленькую библию; это — богатейшие залежи тем. Заходил на минуту к Эдуарду. Обедал с Фильдингом и Сулье у Руже; потом был у Леблона. Дюфрен — занятный и славный малый. Магнетизм. Шутка, сыгранная им с доктором, который усыпил одну женщину. Его друг подсказывает женщине вещи, которые она простодушно повторяет, затем сам он делает вид, что усыплен, и изумительно отвечает на вопросы доктора, который, по-видимому, восхищен его ответами, так как цитирует их в своей книге. Как мало можно доверять этим бредням!
Возвращаясь, говорили с Сулье, о том, чтобы вместе делать акватинты с моих рисунков, после чего я пройдусь по ним иглой.
Димье — прекрасный человек. Он два с половиной месяца брал уроки.
Книги по Востоку: Анастаз, или Записки одного грека. перевод с английского.
Письма о Греции и Египте, сочинение Савари.
История Египта при Мехмет-Али, сочинение Менжена.
Перевод в стихах Дантова Ада Брэ Деламат.
История жизни и творений Рафаэля, с красивым портретом, гравированным Кузеном, сочинение, кажется, г. Катрмера де Кенси. Ромен де Хоох — собрание гравюр всякого рода (Королевская библиотека). Турецкие костюмы, соч. Шейка; гравюры на дереве. Нравы и обычаи турок, соч. Россе, скульптора, 1770. Поход Великого Султана, соч. Меллинга.
Мудрость св. Иоанна Златоуста, св. Василия, св. Григория Назианзина, соч. г. Планша.
У края пропасти Время борется с Хаосом. Страшный суд (Стихи одной дамы).
С раннего часа в мастерской; с жаром работал над женщиной в углу картины и вообще над всем углом с лошадью.
Дюфрен пришел около двух часов и оставался до трех с половиной; кажется, он доволен. После его ухода я проработал еще до семи с половиной. Обедал на улице Лагарп, у Пьерре. Вернулся к себе в девять с половиной.
Сегодня Севильский цирюльник в Одеоне.
52


Работал над лошадью приблизительно от девяти и до двух. Вчера, Был у Шанмартена. Ездил верхом на лошади Марокетти. сРедау Спрыгнул с противоположной стороны,— я не считал себя на мая это способным; чуть было не был раздавлен лошадью, гак как, соскакивая, не сумел сохранить присутствие духа. Возвращался через Люксембургский парк. Приятное чувство довольства и свободы. Всегда помнить о том, что природа человека способна перенести любое положение и даже извлечь из него известное преимущество... По крайней мере по большей части. Пообедал в половине пятого.
Застал Феделя и. Комера у двери моей мастерской. Закончил вечер с ними.
Видел у Комера великолепных Пинелли42. Какое же впечатление произведут на меня оригиналы? Его Битва изумительна.
Утром на минуту к Пьерре и Сулье. Взял у него наброски Пятница, Неаполя. 9~го
Купил на 5 франков гравюр на улице Сен-Пер. Восточные костюмы и оружие дикарей, старую литографию Жерико, взятие Бастилии и т. д. Позавтракал, выйдя от Сулье, на углу улицы Сен-Пер и улицы Университета. Купив гравюры, зашел к Анри Шефферу. Не застал.
В мастерской; Пьерре был уже там. Я работал над одеждой человека, в центре картины; это лучше выделяет лежащего человека. Дюфрен советует мне главным образом передавать локальный цвет и писать крестьянские типы.
Надо стараться не отрываться от работы, разве только для того, чтобы кончить Веласкеса.
Как странно создан человеческий дух! Раньше я, кажется, согласился бы работать над Веласкесом даже сидя на колокольне; сегодня же я не могу думать о том, что его надо закончить, иначе как о каком-то проклятии; все это оттого, что я надолго забросил его. То же происходит и с моей картиной и со всеми моими работами, как будто надо пробить какую-то толстую кору, чтобы отдаться им целиком; точно это — неподатливая^почва, которую не берут ни соха, ни мотыга. Но при некотором упорстве сопротивление вдруг прекращается; рождается столько цветов и плодов, что не успеваешь их собирать.
Фильдинг заходил в мастерскую. Пообедал с ним и с г. дю Френуа на улице Лагарп.


Прогулка в Люксембург; был у них, на улице Жакоб. Спал. Вернулся в одиннадцать часов.
Соловей. Какой краткий миг радости во всей природе: эти свежие листья, эта сирень, это помолодевшее солнце. Меланхолия исчезает на эти недолгие мгновенья. Если даже небо покрывается облаками и хмурится, это напоминает прелестный каприз любимого существа: всегда веришь, что оно вернется.
Сегодня, идя домой, я слушал соловья; я слышу его и сейчас, но очень издалека. Это пение действительно ни с чем не сравнимо, не столько само по себе, сколько по чувствам, которые оно вызывает. Бюффон43 в качестве натуралиста восхищается гибкостью голосовых связок и разнообразием трелей меланхолического певца весны. Я же нахожу в его пении ту монотонность, то необъяснимое очарование, которое есть во всем, что производит на нас сильное впечатление. Это — то же, что глядеть на открытое море; все ждешь новой волны, и никак не можешь оторваться. Как я ненавижу всех этих рифмачей, с их рифмами, с их славами, с их победами, соловьями и лугами! Многие ли из них действительно смогли бы передать то, что заставляет почувствовать соловей? А между тем их стихи набиты только этим. Когда же об этом говорит Данте, он остается всегда новым, как сама природа; и кажется, слышишь только его одного. А у тех все искусственно прикрашено и создано рассудком. Многие ли из них могли изобразить любовь? Данте поистине первый из поэтов. Трепещешь вместе с ним, как перед живой действительностью. В этом он выше Микеланджело, или, скорее, этим он отличается от него, потому что и тот велик, но не этим даром правды. Gome colombe adunate alle pasture и т. д. Gome si sta a gracidar la rana и т. д. Come il villanello44 и т. д. Как раз об этом я всегда мечтал, не отдавая себе в том отчета. Будь в живописи именно таким. Это единственный в своем роде дар.
Если какая-нибудь вещь надоест тебе, не работай над ней. Не гонись за внешним совершенством. Существуют некие недостатки с точки зрения невежд, которые часто сообщают жизнь творению.
В моей картине появляется напряженность, энергичное движение, которое непременно надо еще усилить. Необходимо ввести еще этот хороший черный цвет, эту счастливую грязь, и эти куски тела, какие я умею писать и к каким почти никто не стремится. Мулат будет очень на месте. Надо заполнять теснее. Если это и менее естественно, то более богато и красиво.
54


Только бы все это держалось крепко! О, улыбка умирающего! Последний взгляд матери! Объятия отчаяния, драгоценное достояние живописи! Безмолвная мощь, говорящая сначала только глазу и постепенно захватывающая и овладевающая всеми способностями души! Вот тот дух, вот та истинная красота, которая приличествует тебе, прекрасная живопись, столь оскорбляемая, столь непризнанная, отданная на произвол дуракам, пользующимся тобой. Но есть еще сердца, которые воспринимают тебя с благоговением; есть души, которые не удовлетворяются ни фразами, ни ухищрениями, ни остроумными выдумками. Стоит тебе только появиться в мужественной и простой суровости, чтобы вызвать чистое и совершенное наслаждение. Признаюсь, что я работал со страстью. Я совсем не люблю рассудочной живописи. Теперь я вижу, что необходимо, чтобы мой беспокойный дух метался, переделывал, испробовал сотню приемов, прежде чем прийти к окончательному решению, потребность которого мучает меня в каждой моей вещи. Есть старая закваска, тяготенье к совсем черному фону,— этому надо уступить. Если я не извиваюсь, как змея в руке пифии, я остаюсь холодным,— надо раз навсегда признать это и подчиниться этому; в сущности, тут большое счастье. Все, что сделано мною хорошего, было сделано именно так.
Довольно Дон-Кихотов и других недостойных тебя произведений. Глубоко сосредоточься в своей живописи и думай лишь о Данте. Это то самое, что я всегда чувствовал в себе!
Уже девятое! Какая быстрота!
Около восьми часов я был в мастерской. Не найдя Пьерре, пошел завтракать в кафе Вольтер. Заходил к Комера, взять у него на время рисунки Пинелли.
Почувствовал в себе желание писать на современные сюжеты. Жизнь Наполеона полна сюжетов. Прочел стихи некоего г. Бельмонте45; хотя они и полны глупостей и романтики, все же пни заставили еще сильнее работать мое воображение.
Моя картина принимает другой вид. Темное заменяет пестроту, которая в ней царила. Работал над фигурой сидящего в центре человека — писал с Пьерре. Меняю приемы.
Ушел из мастерской в половине восьмого. Обедал по дороге в аббатство в новом ресторане. Затем у кузины (Ламэ).
Завтракал с Фильдингом и Сулье; затем — у Димье, чтобы посмотреть его древности: четыре вазы из ^великолепного
Воскресенье, 9 мая
Вчера,
в субботу, 8-


П онеделъник, 10 мая
Вторник, 11 мая
алебастра и прекрасной работы, очень оригинальный саркофаг. Запомнить характер ног двух сидящих египетских статуй, которые относятся, по-видимому, к самой глубокой древности.
Затем у Кутюрье. Потом в мастерской; Пьерре был там. Я закончил кафтан человека в центре и на этом фоне написал лежащего на первом плане человека, выделив его светлым пятном, отчего все стало значительно лучше. Заходил Феликс.
Обедал с Пьерре. Сегодня вечером маленькая прогулка по Тюильри и обратно, к себе домой. Вернулся в половине двенадцатого.
Серенада Паера46 поразила меня сильнее всего остального.
С раннего утра в мастерской. Там же и позавтракал. Немного поработал над фигурой, написанной с Пьерре, над ногой лошади, над акварелью мамелюка, держащего лошадь под уздцы. На минуту заходил Фильдинг. Обедал на улице Месье-ле-Пренс. Зашел за Пьерре, чтобы идти к Шмиту, который еще не устроился. У него прочел отрывок из Гяура. Надо сделать на эту тему сюиту.
Прогулка в Тюильри. Встретил Феделя и др. Бульвары. У Жиго взял литографию Гро. У г. Гиймарде: Луи поправляется. Встретил, выходя, возвращающихся Феликса и Каролину. Они были у меня в мастерской. Приятные мысли.
Написать Гяура.
Принес от Феликса рисунок, который сделал для него.
Итак, наступит время, когда меня уже не станут волновать ни мысли, ни чувства, ни желание поэзии, ни всякого рода излияния. Бедный Жерико! Я видел, как ты сошел в то тесное жилище, где нет даже снов. И все же не могу поверить этому.
Как бы я хотел быть поэтом! Но, по крайней мере, твори хоть в живописи! Сделай ее непосредственной и смелой. Сколько еще надо сделать! Займись гравюрой, если живопись тебе не удается, и пиши большие картины. Жизнь Наполеона — это эпопея нашего века для всех искусств. Но необходимо рано вставать. Живопись (я повторял себе это тысячу раз) имеет свои преимущества, присущие только ей одной. Поэт очень богат: вспоминай же, чтобы постоянно вдохновляться, некоторые отрывки Байрона; они мне очень по сердцу. Конец Абидос- ской невесты. Смерть Селима, его тело, уносимое волнами* и, главное, эта рука, приподнятая волной, набегающей на берег^
56


Это действительно высокий образ и принадлежит только ему.
Я воспринимаю эти образы в их живописном воплощении. Смерть Гассана в Гяуре. Гяур, созерцающий свою жертву, и проклятия мусульманина убийце Гассана. Описание опустевшего дворца Гассана.
Коршуны точат свои клювы перед битвой. Схватка воинов, сошедшихся вплотную; сделать одного, который, умирая, кусает руку врага.
Мазепа проклинает тех, кто привязал его к степному скакуну. Тут же замок, разрушенный до основания.
Сегодня утром в кафе Демар прочел отрывок, получивший премию Общества изящной литературы. Диалоги Фуше, Бонапарта и Карно; есть хорошие места, но также и шедевры глупости.
Работал у Фильдинга, над его Макбетом. В мастерской около полудня. Начал Битву Гассана с Гяуром.
Обедал у Руже. В пять часов. Нашел там Сулье. Гулял с ним около часа. В семь часов Леблон. Дюфрен не пришел. Пришел г. Ривьер.
Сегодня утром в «Пандоре» прочел следующий анекдот: один английский офицер во время войны с Америкой, находясь на аванпостах, увидел американского офицера на разведке, который казался таким рассеянным, что не заметил его, хотя и находился на близком расстоянии. Он берет его на мушку, но, приведенный в ужас мыслью выстрелить в человека, словно в цель, не спускает курка. Американец же пришпоривает лошадь и исчезает. Это был Вашингтон!
В мастерской с девяти часов. Завтракал в кафе Демар. Среда„ Потом у Сулье. Сулье приходил с г. Андрьюс. Конье пришел 12~го после трех часов; мне показалось, он остался очень доволен моей картиной. Ему кажется, говорил он, будто это начата моя старая картина. Как бы она понравилась бедному Жерико!.. Старуха, с широко раскрытым ртом, никакого преувеличения в глазах; находка в виде молодых людей в углу картины, наивных и трогательных. Он удивлен, что й настоящее время существует такого рода живопись, и т. д. По совести говоря, он мне очень понравился.
Обедал в половине седьмого на улице Лагарп. Пришел туда Фильдинг, и мы вместе пошли к нему домой. Я очень устал и поспал немного на постели Сулье. Вернулся в десять часов.
57


Суббота, То, что делает людей гениальными, или, вернее, то, что они
днем Делают’ заключается не в новых идеях, а в одной ими овладевшей мысли, что все, до сих пор сказанное, недостаточно сильно выражено.
В четверг был у моего дяди в его мастерской, обедал с ним; тетка тоже была с нами. Они сегодня пригласили меня к себе в деревню. Вечером, сидя рядом со мной и тесно прижавшись ко мне, (речь идет о натурщице Делакруа—Т. Л.) она заставляла меня примерять перчатки.
Вчера, Дюпоншель приходил около десяти часов в мастерскую. пятница, Оставался до пяти часов из-за костюмов для Босвеля. Напрасно дожидались в Люксембурге с ним и Леблоном партии в Мулен де берр.
Обедали вместе в Веттер милл. Весь вечер глубокая грусть и уныние.
Сегодня утром, читая статью о Байроне в начале тома, я снова почувствовал, как во мне просыпается ненасытная жажда творчества. Могу ли я сказать, что это было бы для меня счастьем? По крайней мере, мне так кажется. Счастливый поэт, вдвойне счастливый тем, что обладает языком, послушным всем его фантазиям. В конце концов французский язык чудесен, но сколько еще надо сражаться с этим мятежным Протеем, пока удастся подчинить его!
Что составляет муку моей души — это ее одиночество. Чем более она растрачивается в общении с друзьями, среди ежедневных привычек и удовольствий, тем сильнее мне кажется, что она ускользает от меня и замыкается в своем убежище. Поэт, живущий в одиночестве, но непрестанно творящий, наслаждается сокровищами, которые мы носим в груди, но утрачиваем, как только начинаем раздавать их другим. Когда отдаешься своей душе всецело, она вся раскрывается перед тобой, и именно тогда эта капризница дарует самое большое счастье, то, о котором говорится в статье, то оставшееся, быть может, незамеченным ни Байроном, ни Руссо, счастье проявлять душу на тысячу ладов, делиться ею с другими, изучать самого себя и постоянно отражать себя в своих творениях. Я не говорю о посредственностях, но откуда эта жажда не только писать, но и непременно печататься? Если откинуть желание похвал,— это потребность идти навстречу всем душам, которые могут понять вашу, а отсюда получается то, что все эти души, узнают себя в вашей .живописи. Что значат похвалы друзей? Только то, что они вас
58


понимают,— много ли это? Но жить в умах посторонних людей — вот что нас действительно способно опьянить. Что же в этом безотрадного?— говорил я себе. Ты сможешь прибавить еще одну душу к тем, кто воспринимал природу на свой особый лад. Все, что было создано этими душами, было ново благодаря им, ты же еще и их самих изобразишь по-новому! Отображая вещи, они отображали свою душу, и твоя душа тоже хочет выступить в свой черед. Зачем же сопротивляться ее приказанию? Разве эта потребность ниже, чем желание сна, которое овладевает твоими усталыми членами и всей твоей физической природой? Если они недостаточно сделали для тебя, они еще меньше сделали для других. Даже те, кто думает, что все уже оказано и найдено, будут приветствовать тебя, как нечто новое, но после тебя снова захлопнут дверь. Они опять скажут, что все уже сделано. Подобно тому как человеку на склоне лет кажется, что дряхлеет вся природа, так и люди пошлого ума, которым нечего прибавить к тому, что уже сказано, уверены, что природа разрешила только немногим и притом когда-то, вначале, высказать вещи, поражавшие новизной. То, что было высказано во времена этих бессмертных умов, также поражало взоры их современников; вот почему сравнительно очень немногие отважились овладеть этим новым и поторопиться связать •себя с ним, чтобы отнять у потомства сбор жатвы. Новизна заключается в творящем духе, а не в изображаемой природе. Скромность того, кто пишет, всегда мешает ему поставить себя на один уровень с великими умами, о которых он говорит. Он •обращается всегда, как это и приличествует, к одному из этих светил, если только природа...
...Ты же, знающий, что всегда есть нечто новое, покажи им это в том, чего они не приметили. Заставь их поверить, что они никогда не смогли бы услыхать ничего ни о соловье, ни о виде открытого моря, ни обо всем том, чего их грубые органы не умеют почувствовать, если бы кто-то не взял на себя труд почувствовать все это за них. Пусть язык не смущает тебя! Если ты •будешь работать над своей душой, она найдет свет, который озарит ее; она создаст свой язык, который будет не хуже стихов Икса и прозы Игрека. Как! Вы оригинальны, утверждаете вы, и в то же время воспламеняетесь только при чтении Данте или Байрона и т. д. Эту лихорадку вы принимаете за творческую силу, тогда как все это скорее только потребность подражания... Ну, нет! Они не высказали и сотой доли того, что остается еще сказать; и в каждой вещи, к которой они прикасаются, больше
59


Вторник, 18 мая
Четверг, 20 мая
Пятница, 28 мая
материала для новых гениев, чем и природа
в великих замыслах будущего заложила больше новых слов- о своих творениях, нежели создала самих вещей.
Но что же я создам? Трагедии мне не написать, этому мешает закон трех единств... Может быть, поэму и т. п.?
Неужели ты думаешь, что Байрон мог бы создать среди вихря жизни свои полные энергии поэмы? Что Данте предавался развлечениям, когда его душа странствовала среди теней? Без нее и без настойчивости не может быть ничего плодотворного!?
Работа ежеминутно прерывается, а единственная Причина этого — общение со слишком многими людьми.
Суббота, 15-го. В два часа выехал с Ризенером, моей теткойг Анри, Леоном и Руже.
На другой день, воскресенье, 16-го. Упражнялись в прыжках и в метании палок. Гуляли в лесу. Читал и объяснял тетке Чайлъд-Гарольда.
Понедельник. Выехал около семи часов. Виделся в мастерской с Дюфреном. Немного рисовал. Сегодня, вторник утромг заходил Дюфрен. У Шеффера. У Конье. У Леблона.
Сегодня в мастерской; фон удался. Димье пришел рано. У меня расстройство желудка и головная боль.
Обедал с этими господами в Му лен де берр. Мне по-прежнему нездоровилось.
Вечер в кафе. Приятно. Хороший разговор об итальянском языке.
Вчера, вечером. В мастерской. Не сделал ничего хорошего.
Провел весь вечер с Дюфреном, который уезжает в деревню. У меня в голове столько мыслей по этому поводу, что не могу уловить ни одной.
Вот уже несколько дней, как я с новым жаром принялся за свою картину. Сегодня работал над одеждой мертвой женщины. Дал женщине, пришедшей с ребенком, 1 франк.
За последние дни ничего особенного; видел Димье во вторник; он должен был уехать на следующий день.
Старайся, по крайней мере, поклоняться великой добродетели, если у тебя самого нет достаточной твердости, чтобы быть истинно добродетельным! Дюфрен говорит, что он способен на самопожертвование во имя всего великого и т. д., но что он
60


видит во всем пустоту и что, в сущности, все это ничего не стоит. Я испытываю обратное. Я чту все это, но слишком слаб, чтобы самому это осуществить. Мое дело совсем иное.
Работал над одеждой старухи.
Вечером вместе с Феликсом и Пьерре в Пале-Рояле. Видел г-жу Конфлан. Желания.
Сегодня вечером смотрел Цирюльника в Одеоне; это вполне удовлетворительно. Я сидел возле старика, который знал Гретри, Вольтера, Дидро, Руссо и т. д. В одном из салонов он встретил Вольтера, говорившего, по своему обыкновению, дамам любезности. «В вас я вижу,— сказал он уходя,— наступающий век, я же представляю собой век уходящий: век Вольтера». Как видим, скромный философ заранее для потомства взял на себя труд дать имя своему веку. Один из друзей старика повел его завтракать с Жан-Жаком на улицу Платриер. Они вышли вместе. В Тюильри дети играли в мяч. «Вот,— сказал Руссо,— я хотел бы, чтобы так применяли в жизни моего Эмиля». Но один из ребят попал мячом в ногу философа, и тот, взбешенный, с палкой погнался за ним, неожиданно покинув обоих друзей.
Сегодня и вчера мало работал. Вчера обедал с Леблоном У Рюффи.
У Леблона. Дюфрен не уехал, я его увижу на этих днях, может быть, завтра. Он привел с собой доктора Бальи.
Я много работал над лежащим голым человеком, который написан с Пьерре.
Сулье вернулся из деревни.
Доктор Бальи: мягкий взгляд и сдержанные манеры. Возвратясь, я увидал себя в зеркало и был почти испуган злобным выражением моего лица. А между тем именно оно должно отразить тот роковой огонь в моей душе, который, подобно погребальным факелам, озаряет лишь похороны останков того высокого, что еще пребывает в ней.
Любовник муз, приносящий им в жертву чистейшую кровь своего сердца, вымоли обратно у этих богинь быстрый и зоркий взгляд юности, эту ясность ничем не омраченного духа. Эти целомудренные сестры были для тебя хуже куртизанок; их коварные ласки обманчивее кубка сладострастия. Это твоя душа возбудила в тебе чувственность, отняла у тебя молодость
Субботаf 29-го
Понедельник,
31-го
Вторнип% 1 июня
61


в двадцать пять лет, сделала бессильным твой пыл; твое воображение охватывает все, но у тебя нет даже памяти простого торговца. Подлинное постижение философии должно заключаться в умении наслаждаться всем. Мы же, наоборот, прилагаем все усилия, чтобы рассеять и разрушить все, что есть хорошего, пусть даже иллюзии, лишь бы возвышенные. Природа дает нам эту жизнь, как игрушку слабому ребенку. Мы хотим посмотреть, как она устроена, и ломаем все. У нас в руках и перед нашими слишком поздно прозревшими и глупы- ми глазами остаются ненужные обломки, частицы, из которых ничего нельзя сложить. Добро так просто! И сколько надо насиловать себя, чтобы разрушить его софизмами. Если бы даже добро и красота были только дивной лакировкой, только покровом, данным для того, чтобы помочь нам перенести все остальное, кто мог бы отрицать, что они существуют, хотя бы в этом смысле? Странные люди, которые позволяют себе любоваться прекрасной живописью, потому что ее оборот — доска, источенная червями. Не все хорошо, но все не может быть и плохим, или, вернее, потому-то все и хорошо.
Кто, поступая как эгоист, не упрекает себя?
Пятница, 4 июня утром
Я живу в обществе моего тела — спутника немого, требовательного и постоянного: именно оно определяет ту особенность, которая является клеймом слабости нашей породы. Оно знает, что если душа свободна, то только для того, чтобы стать рабой; но как она слаба: она забывается в своей тюрьме. Лишь изредка видит она лазурь своей небесной отчизны. О, печальная участь! Будучи духом, жаждать бесконечного расширения и в то же время пребывать в заточении в ничтожном глиняном сосуде. Ты тратишь свои силы на то, чтобы мучиться в нем на тысячу ладов.
Мне думается, что, может быть, дисциплина могла бы перестроить душу; она более универсальна. Надо пропустить ее сквозь мозг, как через прокатный станок, который переработал бы ее, давя на нашу тупую физическую природу. Но какая невыносимая тяжесть этот живой труп! Вместо того, чтобы устремляться к желанным предметам, которые душа не может охватить и даже определить, она тратит мгновенный полет жизни на то, чтобы терпеть глупости, на которые толкает ее тиран. Нет сомнения, что только в качестве злой шутки провидение разрешило нам любоваться зрелищем мира через это смехотворное окошко: его мутное и кривое стекло, в большей или меньшей степени, но неизменно и нарочито, искажает все


суждения внутреннего существа, чья благая, природная вера извращается и чаще всего приносит ужасные плоды. Я бы очень хотел верить во все эти ваши влияния и все эти «шишки», но это всегда будет приводить меня в отчаяние. Что такое представляют собой душа и ум в разъединении? Любовь к классификациям и к наименованиям фатальна для всех этих ученых. Они всегда слишком далеко заходят и портят все дело в глазах бесстрастных людей, обладающих здравым смыслом, уверенных, что природа — непроницаемый покров. Я знаю, что для того, чтобы понять друг друга, надо давать вещам имена; но с этой минуты они существуют раздельно, хоть не являются ни устойчивыми особями, ни...
Вчера утром видел Дюфрена. Работал над Турком на лошади и над Старухой. Вечером у Леблона.
Леблон приходил в мастерскую. Обедал у Шеффера с Сулье Воскресенье, и с ним. Хороший вечер и прогулка с Сулье. 6'го
Мы встретили третьего дня вечером Дюфрена, который должен был уехать сегодня в деревню. Рано ложиться и рано вставать.
Деньги, здоровье и ум наживать (Франклин).
Не забыть купить Поучения простака Ричарда.
Как сложится моя судьба? У меня нет ни состояния, ни склонности к приобретательству, я слишком ленив, чтобы предпринимать что-нибудь в этом смысле, хотя по временам мысль о том, чем все это кончится, тревожит меня. Когда располагаешь средствами, не испытываешь от этого особого удовольствия; когда же их нет, лишаешься радостей, которые они дают. Но, поскольку мое воображение есть и будет моим мучением и моим блаженством одновременно, не все ли равно, богат я или нет? Это забота, но не самая тяжелая. С той минуты, как человек приобрел знания, его первая обязанность — быть честным и стойким. Он может дурачиться, сколько угодно, в нем всегда останется что-то добродетельное, требующее повиновения и удовлетворения. Какой, думаешь ты, была жизнь всех тех, кто смог подняться над общим уровнем? Постоянным единоборством, борьбой с ленью, которая присуща им в той же мере, что и обыкновенному человеку, если нужно писать и речь идет о писателе; ибо его гений требует своего выявления и отнюдь не из одной суетной гордости и желания прославиться
63


Вторник, 8 июня
подчиняется он ему, но с полной сознательностью. Пусть молчат те, кто работает холодно. Ведомо ли им, что такое работа, подсказанная вдохновением? Какие тревоги! Какая боязнь разбудить этого дремлющего льва, рычанье которого сотрясает все ваше существо! Но возвращаюсь к сказанному: надо быть твердым, простым и правдивым — вот какую задачу ставит каждое мгновенье.
Нет особой заслуги в том, чтобы быть правдивым, когда это является прирожденным свойством, или, точнее, когда не можешь быть другим; это такой же дар, как музыкальный или поэтический талант. Но надо обладать мужеством, чтобы сделаться правдивым в итоге размышления, если только это не является особого рода гордостью, которая заставляет человека говорить себе: «Я безобразен», и повторять другим: «Я безобразен», чтобы не казалось, что другие заметили это раньше, чем он сам.
Дюфрен правдив, я думаю, потому что описал полный круг; он, наверное, начал с того, что был притворщиком, когда еще только наполовину прозрел. Он правдив потому, что видит, как глупо не быть правдивьш. Я думаю, он всегда был достаточно умен, чтобы не стараться скрывать свои слабости. Теперь он предпочитает вовсе не иметь их и сейчас, когда он почти не знает их за собой, готов винить себя в них более охотно, нежели тогда, когда чувствовал их в себе и не особенно старался их скрывать. У меня нет еще по отношению к нему той полной искренности и спокойствия, какие я испытываю с теми, к кому привык. Я еще не настолько чувствую себя его другом, чтобы держаться противоположного ему мнения или небрежно выслушивать его, или, по крайней мере, не представляться внимательным, когда он говорит со мной. Если вдуматься и вникнуть как следует, то возможно, и даже почти несомненно, что во мне есть страх показаться менее умным, чем он, если я буду думать по-иному. Смешная глупость! Когда же наконец ты станешь настолько уверенным в себе, чтобы противоборствовать ему? Что может быть тяжелее, чем эта вечно лживая сдержанность? В конце концов это — человек, и прежде всего ты должен уважать самого себя. Уважать себя—это и значит быть открытым и прямым.
Много работал: женщина, лошадь, вся эта часть картины, двое детей. Был Эдуард, остался очень доволен. Вечером Леб- лон. Анри пел и доставил нам большое удовольствие.
Вчера, в понедельник, обедал у г. Гиймарде. Велизарий.
64


5. Резня на Хиосе. Фрагмент


6 Молодая девушка на кладбище. Этюд к «Резне на Хиосе» 1824. Лувр, Париж


Лора привела ко мне прелестную шестнадцатилетнюю Аделину, высокую, прекрасно сложенную и с очаровательной головкой. Я напишу ее портрет; мне хочется этого; думаю о нем.
Ходил к Ложье смотреть рисунок Гро; он был крайне любезен.
Впечатление меньше, чем от картины; странный контраст между действительным жаром, который есть в стольких его Fienjax, и этой общей холодностью исполнения, несколько плоского. Затем, мало индивидуальности в рисунке отдельных частей, в руках, ногах и пр. Слегка отдает мастерской; искусственная драпировка, избитые эффекты; черное на первом плане и т. д. Но все равно, это не очень обескуражило меня.
Однако крайне важно всегда делать эскиз.
Сегодня ничего особенного. В четверг вечером у Леблона. Сегодня целый день делал копии двух рисунков для (дам). Сильно подвинул свою картину. Обедал с Фильдингом и Сулье в Веттер Милль. Начал акватинту. Дал Прево 2 франка.
Утром у Фильдинга и Сулье.
В мастерской писал левый угол и главным образом лежащего человека. Убрал белое вокруг его головы.
Вечером у г. Конфлана. Он был один. Кафе де-ла-Ротонд.
Получил от Лоры записку, очень забавную.
Выходя около восьми часов вечера из мастерской, встретил красивую высокую работницу. Шел за ней до улицы Гренель, все время соображая, что надо предпринять, Ц чувствуя себя почти несчастным оттого, что мне представился этот случай. Я всегда таков. После я придумал всякие способы, как заговорить с ней, но в то время я противопоставлял этому самые нелепые трудности. Мои решения всегда улетучиваются, когда нздо действовать. Мне необходима была бы любовница, чтобы удовлетворять обычные потребности. Это порядком мучает меня, и я выдерживаю в мастерской сильную борьбу с собой. Иногда мне хочется, чтобы пришла первая попавшаяся женщина; хоть бы небо послало завтра Лору. Но когда какая- нибудь из них попадается мне, я почти досадую; мне бы хотелось ничего не предпринимать, и это — мое больное место. Надо на что-нибудь решиться или хотя бы отделаться от моей лени. Каждый раз, как я поджидаю модель, даже тогда, когда я страшно тороплюсь, я в восторге, когда назначенное время истекает, и испытываю дрожь, когда я слышу, как она берется
65
Среда, 9 июня
Воскресенье, 13 июня
Понедельник,
14-го
5 Заказ 619


Вторник, 15 июня
Среда, 16 июня
Четверг, 17-го
Пятница, 18-го
за ручку двери. Когда я ухожу откуда-нибудь, где я чувствую себя вовсе не плохо, я испытываю, признаюсь, момент глубокого блаженства, ощущая свободу, к которой возвращаюсь. Но бывают минуты грусти и скуки, как бы созданные для того, чтобы подвергать меня испытаниям; сегодня утром в мастерской я это почувствовал. У меня нет самой обыкновенной, свойственной всем людям энергии, чтобы выйти из этого состояния и заняться чем-нибудь. Как только меня оставляет вдохновение, я начинаю скучать. А ведь есть люди, которые, дабы избегнуть скуки, умеют ставить пред собой задачи и выполнять их.
Я подумал сегодня, что, несмотря на наши мелкие размолвки, я очень люблю Сулье; я знаю его, и он знает меня. Я очень люблю Леблона. Я люблю также моего милого старого брата; я его хорошо знаю; я бы хотел быть более состоятельным, чтобы время от времени делать ему что-нибудь приятное. Надо написать ему.
Работал над старухой, над ее туфлями. После завтрака — Прево. Утром заходила сестра. Вечером — Леблон. Прево за позирование 2 франка 50 сантимов; приходил поутру Тиль. Моя живопись нравится ему больше, чем живопись Жерико; я же очень люблю и ту и другую.
Утром у Фильдинга. Начал доску в мастерской. Заходил Шампион. Снова к Фильдингу. Обедал с ним и Сулье,— он уезжает вечером. Вернулся домой рано.
Утром Фильдинг. Доска. С полудня мастерская. Дама из Итальянского театра вернулась. Очень растрогался. Приходили Перпиньян и г. Ривьер. Письмо от Лоры.
Был у итальянцев с Фильдингом-Риччарди. Г-жа Момбелли и ее муж. Дама была там. Мне очень нравится ее прекрасный облик. Я беспрестанно смотрел на нее.
Надо непременно набрасывать композиции по мере того, как они приходят мне в голову,— все интересные сюжеты. Знаю по опыту, что не смогу воспользоваться ими, если придется писать сразу же...
Утром у Фильдинга, затем за своей доской. Был в музее. В мастерской занимался фоном. Приходил Федель.
Был во Французском театре. Красавица г-жа Виц. Пьер Португалец и Адвокаты без процесса.
66


С Пьерре и Фильдингом в Монфоконе.
Видел Конье и картину Жерико. Видел вещи Констебля. Это слишком много для одного дня. Этот Констебль действует на меня очень хорошо.
Вернулся в пять часов. Два часа пробыл у себя в мастерской. Страшный недостаток женского пола. Я совсем покинут.
«Могу ли я надеяться, прекрасная дама, увидать вас в четверг? И простите ли вы мне то, что я не был у вас? Льщу себя надеждой, что вы будете не так суровы, как на словах, и что у вас нехватит жестокости пройти мимо желтой двери, не войдя в нее. Я мечтаю, что это будет после двенадцати, как в последний раз. Если бы я не боялся быть надоедливым, я позволил бы просить вас уделить мне побольше времени».
Во мне поднимается борьба: отошлю это письмо или нет?
Днем у Фильдинга. Закончил мою доску.— Обедал вместе с ним у Тотен.
Отнес мою доску в типографию. Набросал двух мертвых лошадей. Видел Майера. Все они хотят больше эффектов. Это просто.
Недоразумение во Французском театре: у меня был билет на Босвеля, но на 19-е число.
Был у Дорсе, смотрел этюды Жерико. У Конье, опять видел вещи Констебля.
В Монфоконе. Обедал там.
Поехал во Фрепильон с Анри, Ризенером, Леоном и его друзьями. Оставался до утра понедельника.
Болен. Почти весь день в мастерской. Вечером Леблон. Почти никого не видел.
У г. Огюста47. Видел прекрасные копии старых мастеров; костюмы и особенно лошади изумительны; насколько Жерико был еще далек от этого.
Было бы очень важно получить этих лошадей и скопировать их, так же как и костюмы — греческие, персидские, индусские и т. д.
У него же видел копию с Гейдона48. Очень крупный талант. Но, как правильно сказал Эдуард, в нем нет своего собствен-
Суббота
19-го
Вчера, воскресенье,
20 июня
Понедельник.
21 июня
Пятница, 25 июня
Суббота, 26-го
Вторник,
29 июня
Среда,
30 июня
5* 67


Среда, 7 и юля
Четверг, 8 июля
Суббота, 17 июля
Воскресенье, 18 июля
Понедельник, 19 июля
Вторник, 20 июля
ного стиля. Рисунок в духе Веста. Я забыл о прекрасных этюдах г. Огюста с мраморов Эльджина: Гейдон потратил много времени, копируя их, но у него ничего не осталось от них... Прекрасны бедра у женщин и мужчин! Вот красота без пухлости! Некоторые неправильности, которых не замечаешь.
Вечер с Фильдингом. Пили чай на улице де-ла-Пэ.
Сегодня г. Огюст приходил в мастерскую; он был восхищен моей живописью; его похвалы оживили меня. Время летит. Завтра я пойду к нему за костюмами.
Вечер провел у Пьерре. Вчера Леблон. Видел Эдуарда, который болен; это беспокоит меня.
Утром у Шеффера. Встретил Конье у г. Форбена. К г. Огюсту заходил взять костюмы. Г. Форбен приходил ко мне в мастерскую с Гране49. Зелия и т. д. Вечером Пьерре. Видел Эдуарда вечером,— он уезжает; вид у него лучше; это радует меня.
Сегодня Гасси посетил мою мастерскую с г. д’Удето50. Вчера Дроллинг. Сегодня «Моисей»,— иду с Пьерре и Фильдингом.
Рано ушел из мастерской. Обедал с Анри и гулял с ним вечером. Вернулись через Аньер.
Утром был Комера. Я много сделал, хотя оставался только до четырех часов.
Утром у Сулье и Фильдинга. Г. Форбен, который принял меня с величайшей добротой. Гасси и д’Удето. Его живопись произвела на меня очень сильное впечатление. Подумать об этом.
У Леблона. Довольно милая вечеринка. Говорили об охоте, рыбной ловле, Вальтер Скотте и т. д.
Хорошенько подумать о стиле и о живописи г. д’Удето. Делать много эскизов и не торопиться. Это именно то, в чем я должен добиться успехов. Именно в связи с этим необходимо иметь замечательные гравюры Пуссена и изучать их. Самое важное — избегать этой проклятой легкости кисти! Старайся сделать материал неподатливым для обработки, как мрамор: получится нечто совершенно новое... Сделать материал непокорным, чтобы затем побеждать его терпением.
68


Видел г. Жерара в музее. Самые лестные похвалы мне. Он приглашает меня завтра обедать к себе на дачу.
Вечером у Сулье с Леблоном и Пьерре.
Завтракал сегодня с Орасом Верне и Шеффером. Узнал один из главнейших принципов Ораса Верне: заканчивать вещь, пока она еще у тебя во власти. Единственный способ много сделать.
Снова был в галерее старых мастеров. Делал этюды в манеже и обедал с г. Огюстом. Видел его великолепные наброски с неаполитанских гробниц. Он говорил, что можно было бы придать совершенно новый характер священным сюжетам, вдохновляясь мозаиками эпохи Константина. Видел у него рисунок Энгра с барельефа и его композицию ев. Петр, освобожденный из темницы.
Провел день у г. Конфлана в Монморенси. Прогулка в лесу. Вечером возвратился с Феликсом. Между нами сидела дама. Леблон. Сегодня вечером получил письмо от Сулье.
19 августа
Понедельник
4-го
Вторник, о октября


кЦг ависть запятнала каждую страницу его истории. В то время, как английские Тартюфы и дон Базилио объединились про- Без даты ТИв него, он отложил лиру, которой был обязан своей славой, взялся за меч Пелопида, отдал за дело греков свои труды, свои силы, свои знания, свое здоровье, свое состояние и наконец самую жизнь. Его враги были многочисленны. Но вот его могила. Ненависть умирает, зависть остывает. Справедливое будущее отнесет его к числу людей, которых страсти и избыток сил обрекают на несчастье, одаряя их гением. В своих стихах он как будто хотел изобразить самого себя: несчастье — вот удел этих великих людей. Такова награда за их возвышенный образ мыслей и за ту неизмеримую жертву, которую они приносят, когда, сливая, если можно так выразиться, воедино в этих звучных строфах чувствительность своего существа, проницательность мысли, свои силы, душу, страсти и наконец свою кровь и жизнь, они дают подобным себе великие уроки и бессмертные наслаждения*.
*) Этот отрывок был написан на смерть Байрона (прим, переводчика).
70


к
Л Ш опрос о красоте сводится приблизительно к следующему: Без даты кто вам больше нравится — лев или тигр? Грек и англичанин красивы каждый по-своему и не имеют между собой ничего общего.
Нас пугает моральный смысл вещей: змея внушает нам ужас на лоне природы, но будуары красивых женщин полны украшений такого рода; все эти животные из камня, унаследованные нами от Египта,— жабы и т. п.
Очень часто какая-нибудь вещь в природе характерна именно тем, что с первого взгляда в ней бросается в глаза недостаток определенности и своеобразия.
Доктор Бальи выставляет следующее положение: «Доказательством того, что наше представление о красоте некоторых народов не является ложным, служит то, что природа, по-видимому, дает большую степень разумности тем расам, которые в большей мере обладают тем, что мы рассматриваем как красоту...» Но в искусстве это не так. Если грек прекраснее для изображения, чем эскимос, то должен ли эскимос быть прекраснее, чем лошадь, которая стоит на низшей ступени разум-
71


ности в лестнице живых существ? Но в природе все настолько хорошо сделано, что гордость наша неуместна. Мы создаем миры на крошечном участке, который нас окружает. Страсть все разъяснять приводит нас к странным заблуждениям. Мы говорим, что у наших соседей дурной вкус, а судьей этому является наш собственный вкус, хотя мы прекрасно знаем, что все остальные соседи в свою очередь также осуждают нас.
Наши художники в восторге от того, что имеют всегда при себе, и притом в совершенно готовом виде, идеал красоты, которым они могут поделиться со своими близкими и друзьями. Чтобы приблизить к этому идеалу голову египтянина, они придают ему профиль Антиноя. Они говорят: «Мы сделали все, что могли, но если это еще недостаточно красиво, несмотря на наши поправки, то недостатки надо отнести на счет этой уродливой природы, этого широкого носа и толстых губ, на которые невыносимо смотреть!»
С этой точки зрения головы Жироде могут служить забавным примером; все эти дьявольские носы, горбатые, курносые ит. д., которые фабрикует природа, приводят его в отчаяние. Что бы ему стоило... делать их такими, каковы они на самом деле? Почему складки одежд разрешают себе падать не с той правильностью, как у античных статуй?.. Но античный метод никогда не был таким. Древние, наоборот, прибегали к преувеличениям, чтобы выразить идеальное и великое. Высшее безобразие — это как раз наши условности и наши мелочные поправки к великой и совершенной природе. Безобразное — это наши прикрашенные головы, прикрашенные складки, природа и искусство, подчищенные в угоду вкусу нескольких ничтожеств, которые без церемонии наступают на ноги и древним и средним векам и наконец самой природе.
Землистый и оливковый тон до такой степени наводнили их картины, что природа с ее живыми и яркими красками кажется им кричащей.
Мастерская художника стала горнилом, где человеческий гений на вершине своего развития не только подвергает испытанию то, что существует, но и заново создает фантастическую и условную природу, к которой наш слабый ум, бессильный согласовать ее с тем, что существует в действительности, чувствует предпочтение, потому что она является нашим жалким созданием.


Вход во дворец: гвардия во дворе, фасад, узкий проход между двух стен. В глубине, под подобием свода, сидящие люди, выделяющиеся коричневыми пятнами на клочке неба.
Пришли на террасу; три окна с деревянными балюстрадами, мавританская дверь с той стороны, откуда входили солдаты и челядь.
Впереди — наряд солдат под беседкой: желтые кафтаны, разнообразие головных уборов; острые колпаки без тюрбанов, главным образом у тех, кто на террасе.
Видный человек с зелеными рукавами.
Раб-мулат, обносивший чаем; в желтом кафтане, в накинутом сзади бурнусе, в тюрбане. Старик, поднесший розу, в гайке и темно-голубом кафтане.
Паша в своих двух гайках, то есть капюшонах, и, кроме того, в бурнусе. Все трое на белом матрасе с длинной четырехугольной полосатой подушкой. Маленькая длинная подушка из перьев, другая — волосяная, разных узоров; голые ступни, роговая чернильница, разбросанные безделушки.
Танжер, 26 января
73


Начальник таможни, опирающийся на локоть; с голой рукой, насколько помню; очень широкий гаик на голове, сверху белый тюрбан, малиновая материя, свисающая на грудь; откинутый капюшон, скрещенные ноги. Приближаясь, мы видели его верхом, на сером муле; нога была сильно открыта, кусок цветных шаровар; седло спереди и сзади покрыто алой материей. Красная перевязь, свесившись, обвивала круп лошади. Уздечка, или, вернее, сбруя на груди, тоже, красная. Мавр вел лошадь под уздцы.
Роспись только на потолке, а на боках пилястров — фаянс. В нише паши — блистающий потолок и т. д.; в приемной — маленькие расписные перекладины.
Третьим лицом был сын паши; два гайка на голове, вернее, кажется мне, один дважды обернутый, темно-голубой бурнус, открывающий на груди немного белизны. Ноги, голова огромны, толстое лицо, глупый вид.
Красивый мужчина с зелеными рукавами, нижняя одежда из канифаса. Босой перед пашой.
Сад, разделенный аллеями, крытыми виноградными трельяжами. Апельсинные деревья с очень крупными плодами; плоды, упавшие на землю; сад окружен высокими стенами.
Прошелся по закоулкам старого дворца. Мраморный двор, фонтан посередине; капители дурного сложного ордена; совсем простой аттик из камней; полнейший упадок.
Плафоны ниш и даже маленьких зал покрыты скульптурами, раскрашенными, как дека мандолины.
Колонны вокруг двора из белого мрамора, двор вымощен им же.
Заметил, разглядывая, прекрасную лестницу справа, красивого мужчину, с презрительным видом шедшего за нами.
Вышли через зал, где паша творит суд. Слева от двери, в глубине, откуда мы вышли, нечто вроде деревянного барабана, приблизительно в два с половиной фута высоты, занимающее место от двери до угла, где восседает паша. Вдоль стен, между пилястрами, поддерживающими свод, каменные выступы, служащие сиденьями. Солдаты без ружей ожидали нас у дверей, выстроившись двумя шеренгами, вплоть до кордегардии, через которую мы вошли. Видел очень красивую еврейку, похожую на г-жу Р. Негр, на которого обратил мое внимание Морне; мне показалось, что у него какая-то особая манера носить гаик.


Видел сбоку мечеть, когда шел к одному из консулов. У фонтана, что посредине, какой-то мавр мыл ноги; другой умывался присев на корточки с краю.
Чудный вид со спуска, вдоль насыпи. Вдали море. Огром- 29 января ные кактусы и алоэ. Изгородь из тростника; пятна коричневой травы на желтом песке.
На обратном пути — контраст между желтыми, сухими тростниками и зеленью всего остального. Более близкие горы зелено-коричневого цвета, испещренные почти черными карликовыми кустарниками. Хижины.
Сцена дерущихся лошадей. Сначала они поднялись на дыбы и бились с такой яростью, что я боялся за всадников, но для живописца картина была исключительная. Я видел теперь — вполне в этом уверен — самое фантастическое и смелое, что могли бы изобразить Гро и Рубенс. Наконец серый конь надавил головой на шею другому. В течение долгого времени невозможно было его отогнать. Морне удалось слезть с седла.
Пока он держал его под уздцы, черный страшно лягался. Другой продолжал кусать его круп с неимоверной яростью. Во время этой схватки консул упал. В конце концов выпустили того и другого, и они бросились к реке, не отпуская друг друга,
.и свалились в нее, продолжая битву и вместе с тем стараясь выбраться из воды. Ноги скользили по тине и по берегу, совершенно грязные и блестящие; гривы взмокли; наконец под ударами хлыста серый уступает и идет к середине реки, черный достигает берега и т. д. На том берегу солдат засучивает штаны, чтобы поймать второго.
Спор солдата с грумом. Он величественен в куче своих драпировок, придающих ему сходство со старой женщиной, но вместе с тем и нечто воинственное.
На обратном пути изумительные пейзажи справа — горы Испании самого теплого тона, море сине-зеленое, как фига, заборы, желтые вверху, ибо сделаны из тростника, и зеленые снизу — из алоэ. Белая стреноженная лошадь, пытающаяся наброситься на одну из наших.
Перед самым возвращением встретили на пляже сыновей каида верхом на мулах. Старший был в темно-синем бурнусе, в гайке, приблизительно в таком же, как у наших солдат, но очень опрятном; кафтан желтый, канареечного цвета. Один из младших юнцов — весь в белом, с подобием перевязи, к которой, вероятно, привязывают оружие.
75


30 января
31 января
2 февраля, четверг
Пятница, 4 февраля
Суббота, б февраля
Визит к английскому и шведскому консулам. Сад г. де Ла- порта. Могила в деревне.
Рисовал мавра сардинского консула. Дождь. По дороге к английскому консулу заметил одного довольно опрятного торговца в лавке; пол и стены покрыты белыми цыновками, горшки и товары сложены все к одной стороне.
Рисовал дочь Жакоба в виде мавританской женщины. Ушел около четырех часов. Мавр с очень выразительной головой, покрытый тюрбаном поверх гайка. Голова в духе мавров Рубенса, несколько вздутые губы и ноздри, смелые глаза. Обратил внимание на заржавленные пушки.
Старый еврей в своей лавке, на обратном пути домой (Герард Доу). Женщины с выкрашенными в желтое пятками и, как мне показалось, такими же ногами.
После завтрака рисовал мавра сардинского консула.
Ушел около двух часов; был у датского консула; прошел мимо школы.
Incinctus — человек невоенный. Cinctus, или accinctus,— военный. Это разделение, существовавшее у древних, уцелело здесь. Желабия — одежда народа, купцов, детей. Я хорошо помню эту желабию. Совершенно античная одежда, как на одной из маленьких фигур в музее: капюшон и т. д., на голове фригийский колпак.
Палимпсест — это дощечка, на которой дети пишут в школе. Взаимное обучение является исконным в этих странах. В моменты бедствий дети идут группами, неся эти дощечки на головах. Они покрыты чем-то вроде глины, на которой пишут особыми чернилами. Написанное смывают, кажется, водой и дощечки просушивают на солнце.
Двери датского консула.
Мимоходом заметил несколько замечательных интерьеров в еврейском квартале. Одна еврейка великолепно выделялась своей красной ермолкой, белым покрывалом и черным платьем.
Сегодня первый день Рамадана. В момент появления луны, хотя было еще светло, стреляли из ружей и т. д.; сегодня вечером адский шум барабанов и пастушьих рожков.
В саду шведского консула после завтрака; в полдень у Авраама. Проходя мимо двери его сестры, заметил двух ма-
76


леньких евреек, сидящих на корточках в глубине двора на ковре. Застал у него всю его семью, которая собралась в каком-то подобии ниши с балконом над ней и с дверью, выходящей на лестницу. Женщина на балконе — красивый мотив.
Мулей-Сулейман имел пятьдесят четырех детей. Он добро- н февраля вольно отрекся в пользу Мулей-Абд-Эль-Рахмана, своего племянника, признавая своих детей малоспособными.
Рисовал еврейку Дитицию в костюме алжирских женщин. Воскресенье,
Затем был в саду датского консульства. Очаровательная 12 февраля дорога. Могилы среди алоэ и египетских ирисов. Чистота воздуха. Морне, так же как и я, поражен красотой этой природы.
Белые пятна на всех темных предметах: миндальные деревья в цвету, белая сирень, большое дерево. Прекрасная белая лошадь под апельсинным деревом. Внутренность двора маленького домика.
Выходя,— черные и желтые апельсинные деревья в отверстии двери маленького двора. Уходя,— маленький белый домик в тени, среди темной апельсинной рощи. Лошадь сквозь деревья.
Обед дома, с консулами. Вечером Рико пел испанские песни.
Один юг способен порождать такие взрывы чувств.
Вечером нездоровилось; оставался один. Сладкая мечтательность при лунном свете в саду.
Выходил с г. Гэ. Видел муэдзина, поющего с высоты мечети. Среда,
Школа для маленьких мальчиков. Все дощечки с арабскими февраля
77


Вторник, февраля
надписями; выражение доска закона и все древние приемы письма показывают, что это были доски из дерева. Чернильницы и туфли у дверей.
Еврейская свадьба. У входа мавры и евреи. Два музыканта. Скрипач, большой палец оттопырен, низ другой руки в густой тени, свет сзади. Гайк на голове, местами просвечивает; белые рукава, тень в глубине. Скрипач, сидит на корточках. Его жела- бия. Черное, между двумя другими, в глубине. Футляр гитары на коленях у гитариста; очень темно возле пояса, красный жилет, коричневые нашивки, голубое позади шеи. Тень, падающая от обращенной в фас левой руки на гаик, лежащий на коленях. Рукава рубашки высоко засучены, так что видны бицепсы; сбоку зеленого цвета панель. На шее у него бородавка, нос короткий.
Возле скрипача красивая еврейка; жилет и рукава малиновые с золотом; она выделяется наполовину на фоне двери, наполовину на стене. Ближе к переднему плану еще одна, постарше, закутанная в белое, которое ее почти скрывает. Тени с сильными рефлексами, белое в тенях.
Столб, который выделяется темным пятном на первом плане. Слева женщины, сидящие рядами , друг над другом, словно горшки с цветами. Доминирует белое, золото и их желтые платки. Дети сидят на земле, перед ними.
Рядом с гитаристом — еврей, бьющий в бубен. Его фигура выделяется в тени и скрывает часть руки гитариста. Нижняя часть головы выделяется на стене. Кусок желабия под гитаристом. Перед ним, скрестив ноги, сидит молодой еврей, держа тарелку. Серая одежда. На его плечо опирается еврейский мальчик лет десяти.
У двери на лестницу — Пришиада; на голове и шее лило- ватый платок. Евреи, сидящие на ступенях, на половину выделяясь на двери, с очень ярко освещенными носами. Один стоит во весь рост на лестнице; падающая тень в рефлексах выделяется на стене. Отражение светло-желтое.
Наверху наклонившиеся еврейки. Одна налево с откинутой головой, очень смуглая, выделяется на стене, освещенной солнцем. В углу старый мавр с развевающейся бородой, гаик мохнатый, тюрбан надвинут на лоб, серая борода на белом гайке. Другой мавр с более коротким носом, очень мужественный, в большом тюрбане. Одна нога без туфли, матросский жилет и такие же рукава.


На земле, на первом плане, старый еврей с бубном; на голове старый платок; видна черная ермолка. Разорванная жела- бия; видна разорванная у ворота одежда.
Женщины в тени около двери, в сильных рефлексах.
По дороге на еврейскую свадьбу: торговцы в лавках; лампы, иногда на стенах, но чаще подвешенные спереди на веревках; горшки на доске, palancos. Они берут масло прямо руками и завертывают его в листья. У поворота на улицу, направо, у одного из них лампа была закрыта куском полотна, свесившимся с навеса.
Перед обедом, по дороге в шведский сад: развешанные ружья, сбоку — чехлы; тут же большой кувшин.
Вечером: наряд еврейки. Форма митры. Крики старух. Раскрашенное лицо. Молодые замужние женщины, держащие светильник, пока ее одевают. Вуаль, наброшенная на лицо. Молодые девушки на постели, стол.
Днем молодые замужние женщины у стены, с ближайшим родственником в роли опекуна. Новобрачная, сошедшая с ложа. Ее подруги, оставшиеся на постели. Красная вуаль. Молодые замужние женщины в своих гайках. Красивые глаза.
Прибытие родных. Восковые свечи; два факела, пестро окрашенные. Суматоха. Освещенные фигуры. Беспорядочная толпа мавров. Еврейка, поддерживаемая с двух сторон. Один сзади поддерживает митру.
По дороге испанцы выглядывают из окон. Две еврейки или мавританки на террасе, выделяясь на черном небе. Подарил дочери г. Гэ рисунок сидящей мавританской женщины. Старые мавры, взобравшиеся на придорожные камни. Фонари. Солдаты с палками. Молодой еврей, держащий два или больше факелов; пламя поднималось к нему до рта.
У Авраама три еврея, играющие в карты. Женщины у городских ворот, продающие апельсины и ветки орешника. Соломенные шляпы. Крестьяне с непокрытой головой, присевшие на корточки у кувшинов с молоком.
Прогулка с г. Гэ. Обедал у него.
Ноги верховых в стременах, но не всегда. Знамя в чехле, воткнутое перед палаткой.
Равнина. Племя, построившись рядами, уходит вдаль. Впереди полдюжины всадников в дымке. Один человек, скачущий перед другими, в бурнусе темно-синего цвета.
21 Февраля, вечер
Пятница, 2 марта
79


5 марта 1832. 1-й день. Айн-Эль Далиа
6 марта. В Гарбии
Ближе, спиной к нам, ряды наших солдат; впереди них каид и знамена.
Скачка пяти или шести всадников. Молодой человек с открытой головой в кафтане зелено-желтого цвета. Один полу- негр, остроконечная шапка, голубой кафтан.
Освещенные люди на склоне холма. Тень белых предметов, с сильными синими рефлексами. Красное на седлах и почти черный тюрбан.
При переходе вброд карабкающиеся люди; сбоку белая лошадь.
В час выехали из Танжера.
Прибытие в лагерь. Дикие и черные горы справа. Над ними солнце. Шли в зарослях карликовых пальм, среди камней; все племя расположилось справа на возвышенности; выше — всадники на фоне неба; еще дальше — палатки.
Вечером прогулка по лагерю, контраст одежд на фоне. Имам, призывающий вечером к молитве.
Выехали в семь или восемь часов, поднялись по долине; солнце слева; скалистые горы, выступающие одни за другими, на чистом небе.
Встретили различные племена. Ружейные выстрелы, переправа через гору (Лаклао), очень живописную. Камни. Я на минуту остановился.
Люди под деревьями возле фонтана. Люди сквозь заросли кустарника. Очень красивый вид с вершины горы в получасе езды до лагеря; справа море и мыс Спартель.
Скачки на равнине возле реки. Два столкнувшихся всадника; у одного лошадь присела до самой земли; в особенности, всадник в черно-синем кафтане с крестообразной перевязью для ружья; затем человек в небесно-голубом кафтане.
Племя следует за нами; беспорядок, пыль; впереди кавалерия. Скачки, лошади в пыли, сзади — солнце. Руки, вздетые в порыве.
При нашем спуске с Лаклао налево очень зеленые лужайки; такая же гора; в глубине — ярко-синяя гора.
На бивуаке. Солдаты, с ружьями на плече, в беспорядке бегущие к палатке паши и выстраивающиеся в шеренгу. Паша.
Солдаты проходят группами по четыре-пять человек перед палаткой кавалерийского генерала и склоняются перед ней. Наконец, в строю; получают небольшими отрядами прика-
80


. Мертвая мать и ребенок. Эскиз к «Резне на Хиосе». Национальная галерея, Прага


8. Натюрморт. Лувр, Париж


зания; остальные, ожидая своей очереди, присаживаются на корточки.
Племена, приходящие приветствовать пашу и привозящие припасы.
Долина, заканчивающаяся холмом, покрытым большими оливковыми деревьями. Мы позавтракали на берегу реки Айака.
Человек в черном кафтане. Гайк на голове, пропущенный подмышки. Человек, чинящий свое седло; тюрбан без ермолки, черный бурнус, задрапированный сзади, как у римлянина; очень высокие сапоги с желтым у каблуков; бурнус привязан к голове веревкой; пуговицы на белой одежде.
Негр, тюрбан красный с белым.
Пять зайцев, убитых в долине.
Встреча с другим пашой. Чепрак из парчи. Бубенцы на лошади.
Молитва возле палатки командира.
Люди, несущие блюда кускусу на ковре; бараны.
Голый человек, прилаживающий свой гаик у могилы святого.
Деревья у маленькой кучки камней. Зеленые горы с желтой землей вдали.
Провел вечер с Абу в нашей палатке. Разговор о земледелии. Музыкальный органчик, который играл не переставая. Хотелось смеяться.
Выехали в дождь. Поднялись на холм и въехали в красивый дубовый зеленый лес; спустились в равнину, где была разбита армия дона Себастьяна.
Перешли реку; позавтракали у другой реки; ружейный салют на равнине; гора в полутени:
Подъезжаем к Алькасару — толпа, музыка, бесконечные ружейные салюты. Брат паши, раздающий удары палкой и саблей. Какой-то человек прорывает цепь солдат и стреляет у нас перед носом. Абу хватает его за распустившийся тюрбан. Его ярость. Его тащат, затем сваливают с ног. Мой испуг. Мы бежим к нему. Сабля была уже обнажена.
На вершине холма слева различные знамена; узоры на разных фонах: красном, голубом, зеленом, желтом, белом, другие — над пестрой пехотой.
Звуки больших труб при нашем въезде в Алькасар.
7 марта. В Тлета- деи-Рисана
Четверг, 8-го.
Алъкасар-
Эль-Кебир
6 Заказ № 619
81


Пятница, Поздно — отъезд из лагеря около Алькасара. Дождь.
9 марта. въе3д в Алькасар, через который проезжаем. Толпа, солдаты, Футуарате с размаху хлопающие ремнями; ужасные улицы; острые крыши.
Аисты на всех домах, на куполах мечетей; они казались слишком большими для построек. Все из кирпича. Еврейки у окошек.
Проехали сквозь большую крытую галерею с отвратительными лавчонками по бокам и с крышей из плохо связанного тростника.
Приехали к берегу реки. Большие деревья (оливки) вдоль берега. Опасный спуск.
Когда были в середине реки, выстрелы с той и другой стороны. Когда достигли другого берега, ехали в течение двадцати минут между двумя рядами довольно угрожающих стрелков. Выстрелы из ружья под ноги нашим лошадям.
Полуголый человек.
Прибытие отца паши. Лиловый бурнус, пленительная осанка; маленькая повязка из кашемира поверх тюрбана. Серая лошадь.
Завтракали в горах возле ручья. Проливной дождь.
Встретили другого пашу на равнине. Скачки. Стрельба. Пройдоха.
Человек упал на спину, лошадь упала на него; поднялся полумертвый, но через минуту снова был в седле.
Прожорливость мавров; вечером в палатке Авраам рассказывал нам о ней.
Суббота, 10 марта. Эль-Арба де Сиди-эйса- Белласен
Болел прошлой ночью. Мы были в нерешительности, не остаться ли из-за непогоды. Евреи не хотели ехать. Показалось солнце. Переправились через реку Эмда, делающую три извилины, сделали визит Бен-Абу. Он был в одежде из белого сукна. Он нам сказал, что император участвует в скачках с двадцатью-тридцатью всадниками, которых выбирает сам. Их лошадей отпускают в табун на ночь в дождь и в зной, от этого они становятся только лучше.
В чай он прибавлял ароматы.
Человек, скачущий по этой громадной равнине впереди нас; его открытая до плеча рука и голое бедро.
Возле реки, во время скачки, седло начальника охраны паши съехало на бок; он потерял тюрбан.
Мы встретили еще наместника паши в провинции.
82


Дует очень холодный ветер при ясном небе. Мы находимся в провинции Эль-Гарб, разделенной на две области.
Дети бросали в нас камнями. Было приказано арестовать всю деревню. Наверное, они не отделаются меньше, чем пятидесятые пиастрами. По-видимому, две коровы, которых преподнесли вчера Морне, были оттуда.
Вот уже три дня как за нами гонится шериф из Феца, друг Воскресенье, Биаса, который непременно хочет получить подарок. Погода 1^ама^а' прекрасная. Ничего достопримечательного. Люди с ружейным Себу?™ чехлом на голове. у переправы
Когда мавр хочет выпросить у вас что-нибудь, он, чтобы Эль-Аитем не получить отказа, приводит к вашей палатке барана или даже быка в подарок и убивает его как жертвенное животное, чтобы засвидетельствовать приношение. Такой образ действия весьма и поневоле обязывает вас к ответной любезности.
Лошади, катающиеся по земле на берегу реки.
В тот день, когда мы стояли у Алькасара, было зарезано три барана: один у палатки Биаса, второй у палатки каида и третий возле нашей, всё для того, чтобы добиться помилования человека, обвиненного в убийстве. Биас заинтересовался этим делом.
Пока же весь вечер говорили об одном бедном еврее, побитом палками за то, что он отказался дать водку Лопесу, французскому агенту в Лароше. Последний, по-видимому, должен был переправить ее брату каида, в палатке которого мы были вечером. Его отпустили только за четыре пиастра и десять унций, понадобившихся для оплаты того, кто его бил.
По обе стороны лошади паши и его брата всегда идут два человека, которые берут у них ружье, когда они пускаются вскачь.
Я не упомянул о визите в Алькасаре к паше, в его палатку.
Справа от него — его седло и сабля на белом матрасе; покрывала; у ног спал человек в бурнусе, завязанном сзади.
Почти всегда задняя часть седла находится в тени, падающей от одежды.
Наместник паши, не имея сапог, натянул на одну ногу чехол от ружья, а другую обвязал платком; почти у всех ноги изранены стременами.
Белая лошадь, поскользнувшаяся на всем скаку и сделавшая скачок в сторону. Она была кована холодной ковкой, и переднее копыто раскололось.
6* 83


Понедельник, 12 марта. На берегах реки Себу
Вторник, 13 марта. В Сиди-Касем
Среда, 14 марта. Зар-Хон
Утром перешли Себу. Забавная переправа. Лошади упрямились и шли на барки лишь под ударами. Голые люди гнали лошадей перед собой. Биас, переправляясь вместе с нами, сказал, что мостов не строят, потому что без них легче ловить воров, собирать подати и задерживать бунтовщиков. Именно он-то и говорил, что мир делится на две части: Варварство и все остальное. Люди, подпирающие барку и толкающие ее. Старый солдат; на нем лишь синий кафтан.
Зрители на берегу, свесившие ноги. Борзые. Лошади, катающиеся по земле. Страшная скука ожидания. Отчалили только около часу. Дорога вдоль реки. Перед самым прибытием — великолепные скачки со стрельбой. Человек в золотисто-желтом кафтане. Каид; тюрбан, как у мамелюка. Его палач.
Когда один из шейхов на скаку догнал нас, Абу стал его обгонять, и тот слегка разорвал ему плащ. Приехав на стоянку, Абу разорвал свой плащ в клочки, решив скорее сжечь его, чем позволить кому-нибудь воспользоваться им. Ему разбили также трубку. Он был взбешен и невыносим с солдатами.
Вечером, после веселого обеда, я спустился один к берегу реки. Чудный лунный свет.
Палящее солнце. Дорога в бесконечной равнине.
Выехали при великолепном утреннем солнце. Сперва ехали вдоль речушки. Фигуры, освещенные сбоку восходящим солнцем. Резко выступающие на белом фоне горы. Очень яркие ткани и краски. Голубое небо.
Въехали в горное ущелье. Мужчины и дети в гайках, надетых прямо на голое тело. Марабу. Бутрали (идиот). Шериф. Талеб.
Спустились по плоским скалам к берегу ручья и позавтракали.
Снова продвигались вдоль ущелий, но более широких, и по тропинкам над глубокими пропастями. Говорили о путешествии в Персию.
Видел женщину, приносившую воду командующему; пряжки на ее одежде.
Выехали на равнину и увидали издали Зар-Хон. Спустились к берегу красивой реки. Берег, поросший низкими лаврами. Далее ехали по склону горы среди камней и кустарников. Приближаясь к Зар-Хон, увидели пахарей; плуг, фонтан, видимый издали.
84


Выехали утром. Погода прекрасная. Город Зар-Хон и его дымки. Горы на горизонте справа, наполовину закрытые облаками. Въехали в горы; небольшой переезд — и открылась обширная долина, в которой расположен Мекнез.
Остановка после переправы через маленькую речку. Это та самая, которую мы перешли вчера; она делает петлю. Олеандры и пр.
Встретили всадников, состязавшихся в скачке; долго оставались на солнцепеке.
Мекнез был влево от нас, а издали мы увидели на холме гвардию императора. Справа под нами, на равнине, состязаясь, она подняла тучу пыли.
Переправились в суматохе через быстрый ручей. Паша Мекнеза и правитель Месхуара уже выехали нам навстречу. Мы поднялись на холм. Встретили гонца императора, ужасного мулата, с незначительным лицом; очень красивый белый бурнус, острый колпак без тюрбана, желтые туфли и золоченые шпоры, лиловый пояс, шитый золотом, патронташ с богатой вышивкой; узда коня лиловая с золотом. Галоп черной гвардии, колпаки без тюрбанов. Замечательное зрелище представляла собой эта толпа пестрых и черных фигур позади нас; тусклая белизна одежд на общем фоне.
Скучная прогулка. Постоянные скачки слева от нас; справа ружейная и артиллерийская стрельба. Время от времени мы подъезжали к группам людей, усевшихся кружком, которые поднимались при нашем приближении и стреляли прямо перед нашим носом. Впереди нас музыка. Едем следом за знаменами. Спешиваемся слева. Вот каков вид Мекнеза {набросок). Один из предков нынешнего императора вынужден был довести до самого Марокко стену, которая проходит по обе стороны моста. Белые пятна по всему этому холму. Везде преобладает белое.
Красивый эффект во время подъема; знамена и пр. тусклыми пятнами выделяются на чистой лазури неба.
Почти два десятка знамен. Идем мимо могилы святого. Рядом пальма. Кирпичные постройки. Очень высокие городские ворота. Разнообразный фарфор и т. д. Когда слева входишь в город, на укреплениях — всадники и палатки.
Другой въезд в город. Знамена, склоненные у ворот.
Я оказываюсь возле человека с ребенком на осле. Из этих ворот, если обернуться, видны стены, под которыми мы недавно проходили. За воротами огромная толпа. Справа колоссальный главный вход.
Четвергу 15 марта, Мекнег
85


Перед нами улица. Налево длинная и широкая площадь, а впереди нас полукругом выстроилась пехота, давшая залп; за пехотой конница. Сзади, на домах и возвышениях, население.
Осмотрели несколько укреплений перед тем, как вернуться. При проезде через одни ворота справа — гигантские пальмы; прежде чем въехать в другие ворота, двигались вдоль вала. Справа на кургане множество женщин, испускающих крики.
Четверг, Аудиенция у императора.
22 марта Около девяти или десяти часов мы выехали верхом на лошадях. Впереди каид на муле, несколько солдат пешком, а сзади люди, несущие подарки. Проехали мимо мечети с красивым минаретом, который виден из нашего дома. Маленькое окошко с резьбой.
Проехали дорогой, устланной тростником, как в Алькасаре. Дома здесь выше, чем в Танжере.
Приехали на площадь, к большим дверям; Кругом толпа, которую разгоняют палочными ударами и веревками. Дверь в железных пластинках, усеянных гвоздями, до середины выбеленная.
Вошли во второй двор после того, как спешились и прошли сквозь строй солдат; слева — большая площадка, где были раскинуты палатки и расположились солдаты возле привязанных лошадей.
Прождав некоторое время, прошли еще дальше на большую площадь, где предстояло увидеть монарха.
Перед тем как он появился, послышался: «Аттог Seidna!» Из неприглядной двери, лишенной всяких украшений, сперва вышли, через короткие промежутки времени, небольшие отряды черных солдат, по восьми, по десяти человек, в остроконечных шапках, и выстроились справа и слева. Потом — два человека с копьями. Затем сам монарх, который направился к нам и остановился очень близко. Большое сходство с Луи-Филиппом, но несколько моложе, с густой бородой, лицо не слишком черное. Бурнус из тонкой ткани, почти закрытый спереди. Снизу гаик, почти совсем прикрывающий бедра и ноги. Белые четки на синем шелковом шнурке вокруг правой руки, которой почти не видно. Серебряные шпоры; желтые туфли без задков. Сбруя и седло розоватые с золотом. Лошадь серая; грива подстрижена щеткой. Зонтике деревянной некрашеной ручкой и золотым шариком на конце; сверху—


зонт красный, разделенный на доли; снизу — красный с зеленым.
Ответив на обычные приветствия и пробыв при этом дольше, чем обыкновенно на таких приемах, он приказал Мухтару принять письмо французского короля и оказал нам небывалую милость, разрешив посетить некоторые из его апартаментов. Он тронул узду, сделав нам прощальный знак, и под звуки музыки скрылся в толпе.
Коляска с позолоченными колесами, выехавшая следом за ним, была обита зеленым сукном; ее вез мул в красной попоне. Люди обмахивали мула платками, длинными, как чалмы.
Вошли в ту же дверь; вновь сели на лошадей. Проехали через ворота, ведущие в некоторое подобие улицы, между двумя высокими стенами, вдоль которых, по обе стороны, сплошь стояли солдаты.
Сошли с лошадей у маленькой двери; некоторое время стучались. Вскоре вошли во двор, выложенный мрамором; посреди него был водоем, из которого била вода. Наверху — маленькие раскрашенные ставни. Миновали несколько небольших комнат, наполненных детьми, главным образом неграми, довольно плохо одетыми. Вышли на террасу одного из садов; двери ветхие, роспись стерлась. Увидели маленький киоск из некрашеного дерева, что-то вроде дивана: тамбур столярной работы с каким-то подобием свернутого матраса.
Вошли налево в несколько лучше расписанную дверь. Очень красивый двор с фонтаном посредине; в глубине — дверь, зеленая, с красным и золотом; стены выложены фаянсом в высоту человеческого роста. У двух частей, образующих вход в комнаты, перистиль из колонн; очаровательная роспись на стенах и на сводах; до определенной высоты — фаянс. Справа постель, немного похожая на английскую, налево матрас или постель на полу, очень чистая и очень белая; в правом углу большое зеркало. Две постели на полу. В глубине красивый ковер. Ближе, у входа, циновка. Из этой комнаты увидел Абу и еще одного-двух, прислонившихся к стене, у входной двери. Сетка, протянутая над двором.
В комнате напротив — парчовая кровать, на манер европейской; никакой другой мебели. Суконная портьера, наполовину приподнятая; направо от маленькой двери в красном
87


Пятница, 23 марта
Суббота,
24-го
и зеленом дворике нечто вроде углубления, с каким-то подобием пейзажа или зеркала. Расписные шкапы в комнате, в тени.
Садовый киоск, куда ведет нечто вроде крытого рельефа из зелени, поддерживаемого по бокам зелеными и красными столбами. Другой сад; фонтан перед каким-то деревянным бараком со стершейся живописью, с единственным низким закрытым креслом перед кирпичным бассейном, вровень с землей; тут нас остановили, чтобы насладиться нашим восхищением.
Командующий всей кавалерией, генерал — на корточках у двери конюшни. Из этой двери, если обернуться,— прекрасный вид; понизу стены выбелены.
Здесь мы нашли наших лошадей, и отряд все еще под ружьем.
Затем прошли в другой сад, более запущенный. Вышли проходом, через который выгоняют в луга королевских лошадей; солдаты и народ сопровождают нас. Ребенок в живописной рубахе.
Вышел в первый раз. Дверь; над ней деревянная резьба.
Нечто вроде базара сухих фруктов, глиняные изделия и пр. Тростниковые хижины, прислонившиеся к стенам города. В лавках — тростниковые перегородки, напоминающие садовые трельяжи. Человек под навесом из тряпья, натянутого на двух палках. Дверь, закрытая для молитвы. Люди, стучащие в глинобитную стену и по сигналу одного из них мерно испускающие крики.
Зашел в еврейский квартал. Купил несколько безделушек из меди. Ребенок, которому я протянул руку; человек, который прошел между нами и т. д. На базаре — кушак. Люди, играющие в шашки.
Ходил по еврейскому кварталу. Проводил туда человек в красном кафтане, с базара. Другой — продавец пирожных. Привратник квартала в красной одежде.
Зашел к другу Авраама. На террасах евреи, на фоне неба голубого, слегка облачного, как у Паоло Веронезе. Вошла молодая низенькая женщина и всем нам поцеловала руку. Мавры за едой. Расписной стол.
Игры евреев у новобрачной. Один из них становится в середину, наступив на старую туфлю одной ногой, а другой толкает всех, кого мог достать; те отвечают увесистыми ударами кулаков.
88


Лошади императора как летом, так и зимой пасутся на воле; только в течение каких-нибудь сорока самых суровых дней на них надевают попону.
Мухтар, которому среди других подарков прислали кусок белого кашемира, послал вчера, 27-го, еще за отрезом, так как он рассчитывал на две одежды.
Император велел принести подарки, предназначенные министрам, и выбрал себе то, что ему пришлось по вкусу, и т. п.
Император прислал нам еврейских музыкантов из Могадора. Это — лучшие музыканты в стране. Абу пришел их слушать. Он вынул из своего тюрбана маленькую бумажку, чтобы записать наши имена. Ему стоило немало труда выговорить мое имя.
Еврейское кладбище.
Авраам говорил нам, что каменщики обычно выводят стены без веревки, руководствуясь только инстинктом; такой рабочий неспособен переделать то, что только что сделал.
Утром, двор со страусами; одного из них ударила рогом антилопа; неумение остановить кровь.
Вышел около часу. Городские ворота из-за мечети при выходе из дома. Другие ворота на улице.
Ребенок с пучком цветов на кончике косички.
Пришел на рынок, выходящий в темный проход. Мусульмане на корточках ярко освещены. Человек в лавке; позади него трости; подвешенный нож.
Человек, сидевший слева,— оранжевый кафтан; гаик в беспорядке; он оправляет его.
Вид с мечети. Деревня. Части стен выкрашены в желтый цвет; нижняя часть обычно белая, хорошо выделяющая фигуры. Маленькая мечеть, окрашенная в желтый цвет.
У еврея, который водил меня на террасы. Сидящая женщина, вышивающая женскую одежду, у главы евреев; очень яркие цвета платьев, контраст с белой стеной; рядом ребенок.
Разрушенный дом португальцев. Вид с террасы наверху.
Другая сторона. Городские ворота, стены еврейского квартала.
Фонтан по дороге на главную площадь. Большой дом слева на главной площади. Кордегардия внутри. Внутренность двора. Дверь, разрушенная снизу; могила святого на спуске. Узорные амбразуры. Улица с крутым подъемом; белые люди на стенах.
30-го
1 апреля
89


2 апреля
5 апреля
6 апреля. На реке Себу
7 апреля, В Редда
8 апреля• В Эмда
Биас прислал к нам за листком бумаги, чтобы написать ответ императору.
Выехали из Мекнеза около одиннадцати часов. Накануне много работал. Большие аркады против стены, налево, между двумя воротами; те же ворота на повороте к главной площади. Ворота, обшитые листовым железом.
Красивая долина направо, насколько может видеть глаз. Проехали мавританский мост. Стертые росписи. В глубине — город.
Оливковая роща. Переправились через маленькую речку с группами олеандров в двух местах. Она очень извилиста. Женщины, едущие сильно согнувшись, верхом на лошадях; одна из них остановилась у края дороги, чтобы дать нам проехать; негр держит лошадь под уздцы. Дети на лошади, впереди отца. Оливки справа и по склону горы, ведущему в Дер-Хон. Приезд в Дер-Хон. Лошадь г. Дегранжа; двадцать солдат садились на нее и старались опутать ее веревками; наконец удалось спутать ей задние ноги, но она продолжала кусаться.
Видел черные палатки, расположенные по кругу. Арабы.
Прошли много гор; большие лужайки желтых, белых и лиловых цветов; место стоянки на берегу реки. Днем, когда мы отдыхали перед прибытием на место, встретили курьера, доставившего нам письма из Франции. Большая радость.
Переправились через Себу. Сел на лошадь и ехал вдоль Себу. Вода очень приятна. Палатки слева.
Брод через Себу. Страус.
Верхом и пр. После завтрака углубился в красивые горы. Спустился в великолепную долину со множеством прекрасных деревьев. Оливки на серых скалах.
Перешли реку Варри, очень мелкую; громадная жаба. Затем страшный зной по дороге к месту стоянки в красивой местности, именуемой Редда. В отдалении — горы. Вышел вечером после захода солнца. Меланхолический вид этой громадной и необитаемой равнины. Кваканье лягушек и крики других животных. Мусульмане совершают в это время свою молитву. Вечером — ссора слуг.
Утомительный день. Небо заволокло, погода неустойчива. Ехали по красивой и плодородной местности; много становищ
90


и палаток. Бесчисленные цветы всех видов, образующие целые ковры самых ярких расцветок. Отдыхал и спал возле водоема и пр.
Утром встретили другого пашу, ехавшего по своим делам в сопровождении солдат; во время первого путешествия мы встретились с его наместником, который был здесь. Уздечка ого лошади со стальным набором. Абу обедал с нами.
Горы. Ездил по тому месту, где мы завтракали во время первого путешествия, в ущелье, возле фонтана. Душистый дрок. Голубые горы в глубине. Когда перед нами открылся Алькасар, мы увидали танжерских солдат, расположившихся вдали; они направляются в Марокко. Они построились цепочкой, наши сделали то же. Скачки со стрельбой. Командиры и солдаты пришли приветствовать своего начальника, целуя одну его руку и пожимая другую. Солдаты целовали ему колено.
Молоко, принесенное в дар женщинами; палка с белым платком; сначала молоко подносили знаменосцам, которые окунали в него концы пальцев, затем каиду и солдатам.
Дети, бегущие навстречу каиду и целующие ему колено.
Сабля на дороге; попросить объяснения у Авраама.
Ехал на лошади г. Дегранжа. Прекрасный край. Яркосиние горы, лиловые — справа; горы, лиловые по утрам и вечером, голубые — днем. Ковры желтых и лиловых цветов по дороге к реке Вад-Эль-Магзен.
Перешли реку и завтракали в тех же зарослях. Выехали на обширную равнину, где потерпел поражение дон Себастьян. Справа очень красивые голубые горы; слева, насколько хватает глаз, равнина, ковры цветов белых, светло-желтых, ярко- желтых и лиловых.
Въехали в очаровательную рощу пробковых деревьев; вдали, слева,— цветы. Спешился и вновь сел на лошадь перед приездом на базар Телетадеи-Риссана, где мы ночевали по пути туда. Маленькие пальмы латании на возвышенности слева. Снова проезжали узкой и каменистой долиной, прозванной «Шеей верблюда». Длинный и утомительный день.
Сел на лошадь Каддура, так как моя больна; снова увидел красивые оливковые рощи на склонах холма; наблюдал тени, которые отбрасывают стремена и ноги всадников; тень рисует
9 апреля.
В Алькасар- Эль-Кебир
10 апреля
11 апреля. Аин-Элъ-Далиа
91


На другой день, 12 апреля
Танжер. После возвращения из Мекнеза
всегда контур бедра и ногу снизу; стремя вырисовывается без ремней. Стремя и застежка сбруи на груди очень белые, без бликов. Лошадь серая, уздечка на морде, потертый белый бархат.
Объединить фигуры коричневым тоном; высветлить их, чтобы выделить.
Завтракали там же, где и по пути сюда,— на берегу ручья. Дальше, по дороге,— солдаты слева, выделяющиеся на фоне неба, люди в полутонах; прекрасный цвет; чернокожие фигуры и пр. Коричневые лошади, очень отчетливые.
Седло с грушевидной пороховницей, нагрудник с шишкой, зеленый чехол ружья. Голова Микеланджело. Белый чепрак.
Женщины, пришедшие поднести молоко знаменосцам и каиду.
Проехали место нашей второй стоянки, где население казалось опасным. С вершины открылся вид на мыс Спартель, при спуске на море.
Обширная болотистая равнина, при первом путешествии очень вязкая, теперь очень сухая.
Знамена. Люди, освещенные сзади, бурнусы, просвечивающие вокруг головы, так же как й полотнище, покрывающее ружье.
Переехали маленькую очень грязную речку. Именно здесь в первый раз мы видели скачки со стрельбой во время первого путешествия.
Начали подниматься в гору, поросшую пробковым лесом. Прелестный ручей справа, бегущий с высоты, множество цветов, одинокие скалы, напоминающие постройки слева. На подъеме — красная почва и камни.
Если обернуться, великолепный вид.
Выехали из Аин-Эль-Далиа с сыном наши, в сопровождении двух стрелков с каждой стороны. На шее лошадей подвешены мешки. Так иногда делают пехотинцы.
На полпути мужчины и женщины положили перед ним саблю; спросить объяснения у Авраама.
Ближе к городу дети вышли приветствовать Абу, который задавал им вопросы и раздавал деньги.
У Авраама с гг. Праслэн и д’Орсонвиль. Девушка с простой косынкой на голове; ее одежда. Негры, приходившие из города плясать в консульство. Женщина перед ними, в одном гайке,
92


несущая палку с платком для сбора денег. Припадок лихорадки около 16 апреля. 20-го прогулка. Мой первый выход с г. Д. и г. Фрейсине на пристань. Чернокожий, купавший черную лошадь: негр столь же черен и блестящ, как она.
Вчера 27 апреля, перед нашими окнами прошла процессия с музыкой, барабанами и гобоями. С этой церемонией водили по всему городу юношу, закончившего свое первоначальное образование; он был окружен товарищами, которые пели, родными и учителями. Из домов и лавок выходили люди, чтобы принести ему поздравления. Он был закутан в бурнус.
В случае несчастья дети выходят со своими школьными дощечками и с важностью несут их. Эти дощечки делаются из дерева, покрытого глиной; на них пишут тростником и чем-то вроде туши, которая очень легко стирается. Этот народ сохранил свое старинное обличье; эта жизнь на улицах, эти тщательно закрытые дома; спрятанные женщины и пр. Как-то на днях ссора матросов, желавших войти в один мавританский дом. Негр бросил туфлю им в лицо.
Абу, генерал, который нас сопровождал, на днях уселся попросту на кухонном пороге; а на скамье сидел наш поваренок. Он только слегка подвинулся, чтобы дать нам пройти. В этой простоте есть что-то республиканское. Местная знать усаживается на корточках на углу улицы, на солнцепеке и ведет там беседы, иногда забирается в какую-нибудь лавчонку. У этих людей есть определенное и очень небольшое число возможных и предусмотренных случаев, некоторое количество повинностей и наказаний, применяющихся в известных обстоятельствах, но все это без хлопот и мелочных подробностей, которыми донимает нас современная полиция. Привычка и древний обычай определяют все. Мавр возносит богу хвалу за жалкую пищу и за дырявый плащ. Имея это, он считает себя безмерно счастливым.
Некоторые древние простонародные обычаи проникнуты величием, какого нет у нас в самые важные моменты жизни; таков обычай женщин навещать каждую пятницу могилы и украшать их ветвями, продающимися на рынке. Помолвка, которая сопровождается музыкой; позади родителей везут подарки — кускусу, мешки ржи на мулах и ослах; ведут быка, несут ткани на подушках и пр.
Им трудно понять беспокойный дух христиан, их неудовлетворенность, постоянно влекущую к новизне. Мы видим и заме-
Танжер, 28 апреля
93


чаем тысячи вещей, которых не существует для этих людей. Их невежество дает им спокойствие и счастье; а мысами, разве достигли мы вершины того, что сможет дать более развитая цивилизация?
Они ближе к природе на тысячу ладов своей одеждой, формой обуви. Поэтому есть красота во всем, что они делают. А мы в наших корсетах, в наших узких башмаках, в наших смешных покровах мы вызываем жалость. Красота мстит нам за нашу ученость.


16
мая вечером, после скучного семидневного карантина, получил разрешение на въезд в Кадикс. Крайне обрадовался. То же —утром, когда приехал.
Горы на противоположной стороне бухты, очень явственные, прекрасного цвета. По мере приближения — белые и золотистые дома Кадикса на прекрасном синем небе. При въезде в город — красивые греки.
Бьет полночь у францисканцев. Странное впечатление Кадикс, в этой столь необычайной стране. Лунный свет; белые башни пятница, при лунном свете. 18 мая
В моей комнате висят две гравюры Дебюкура: Визиты и Апельсин. На одной из них надпись: Опубликовано в первый день девятнадцатого века; это побуждает меня вспомнить, что в это время я уже появился на свет! Сколько времени утекло со времени моей первой молодости.
Вечером гулял; встретил у г-жи Кармен синьору Марию- Жозефу.
Г-н Гро, заведующий канцелярией консульства, обедал с нами. Это — человек кротчайший с виду, пивший за обедом только воду. За десертом он отказался курить и просто объяснил, что его воздержанность есть итог соблюдения режима; несколько лет тому назад он выкуривал по три-четыре дюжины
95


Суббота, 19 мая
20 мая
папирос в день, выпивал пять-десять бутылок водки, а вино пил без счета. С некоторых пор, несмотря на свой режим, он стал пить пиво и выпивает от шести до девяти бутылок в день, не менее.
Таким же этот человек был и по отношению к женщинам, предаваясь с ними таким же излишествам. В этом характере есть нечто от Гофмана.
Странная натура у этого человека, который насладился всем с таким избытком. Он мне сказал, что воздержание от сигар было для него тяжелее всего. Ему постоянно представлялось во сне, что он возвращается к своим старым привычкам, он тут же упрекал себя в нарушении режима и просыпался, очень довольный собой. Какую же жизнь наслаждений вел этот человек! Вино и в особенности табак были для него неизъяснимым блаженством.
Около четырех часов — в монастыре августинцев с г. Огран. Лестницы, отделанные фаянсом. Хор монахов в верхней части церкви и длинный зал перед ней, увешанный картинами; даже и в плохих портретах, украшающих стены монастырей, есть влияние великолепной испанской школы.
В монастыре капуцинов. Отец-хранитель, показывая нам сад, просил рвать цветы, если не для себя, то для наших дам. Он считает, что монастырский сад недостоин нашего посещения, так как ветер испортил плоды.
При входе — очень простой квадратный двор; на стенах — образа и пр. Церковь — тут же справа. Пресвятая дева Мурильо,— удивительно написанные щеки и божественные глаза. Церковь очень темна. Ризница. Шкафы потемневшего дерева, скамьи (набросок). Маленький сад отца-хранителя. Сзади хоры; дальше коридор. Изображение лежащего скелета справа от двери коридора в богадельню (набросок). Бесконечные коридоры, лестницы; на стенах географические карты. Маленькая скульптура Pieta, вделанная в стену под небольшой картиной, изображающей монаха в экстазе, воздевшего руки и созерцающего распятие.
Внизу монастырь; изображения над каждой аркой: смерть среди земных богатств; сад.
Утром в монастыре доминиканцев. Церковь очень красива. Незаконченный собор в развалинах. Дьявольское солнце. Бык.
96


Связь с маврами. Повсюду огромные двери; разделка потолков в клетку, резьбой. Сады, дорожка из брусчатки, с фаянсовыми бордюрами, ниже — земля. Зубчатые стены. Огромные ключи.
Алькала. Ночь. Луна над меланхолическими прудами. Крик лягушек. Готическая мавританская часовня у въезда в город, возле акведука.
(Севилья). Утром собор: великолепный сумрак. Христос вверху на фоне красного шелка; высокая решетка, ограждающая главный алтарь. Задняя часть алтаря с маленькими окнами и спуск в подземелье.
Аркады на домах. Женщина, лежащая у церковных дверей: коричневые руки на черной мантилье и коричневое платье. Своеобразная характерность, проистекающая оттого, что здесь почти не носят белого на голове.
Вечером прогулка; терраса, напомнившая мне мое детство в Монпелье. Берега Гвадалквивира. До того — капуцин на кафедре; окна затянуты полотном и цветными занавесками.
Г-н Барон зашел за мной рано утром. Поднимались на соборную башню Хиральда. Нет ступенек. Вид с нее напоминает окрестности Парижа; обедал с гг. Чартли и Мюллером и с ними проехал в экипаже посмотреть на картезианский монастырь Картуха. Прекрасный Сурбаран в алтаре. Великолепные могилы. Свод за алтарем. Кладбище. Апельсинные деревья. Мавританский двор. Картины и фаянсы на стенах, фаянсовые скамьи.
В полдень писал синьору Долорес. До этою у капуцинов в монастыре. На их гербе пять ран Иисуса (набросок), посредине — самая большая, и две руки, одна тоже обнаженная. Прекрасные Мурильо; среди других — святой в митре и в черной одежде, раздающий милостыню. На одной из мадонн розовая шляпа.
Вечером на кладбище (набросок).
Возвращаясь от капуцинов, шел вдоль стен; двойная ограда — наружная более низкая, семи-восьми футов высоты (набросок).
Вечером у г. Вильямса. Грустные мотивы. Гитара.
На обратном пути солдат, перебирающий струны гитары у дверей кордегардии. В продолжение вечера моменты различных настроений; музыка и т. д. Утром в алтаре собора, два святых, написанных Гойей.
Севилья, среда,
23 мая
Пятница, 25 мая
7 Заказ № 619
97


Суббота у 26 Алькасар
Воскресенье, 27-го
Понедельнику 28-го. В Ваза ди Пилата
Лошади, табуном проходящие по мосту, люди в коротких штанах и в одежде из овечьих шкур; годится для картины {набросок).
Трапезная монастыря картезианцев. Епископ; его зеленая шляпа {набросок).
Великолепный мавританский стиль, совершенно иной, чем в африканских памятниках. Замечательный сад и висячая галерея, которая частью окружает его; закончил этюд мантильи у г. Вильямса. Затруднение.
Знаменитый Ромеро, матадор и профессор тавромахии, не делал никаких движений, чтобы избегнуть быка. Он умел подвести его к королю, чтобы убить его перед ним, и, нанеся удар, он в ту же минуту отворачивался, чтобы раскланяться, даже не оглядываясь назад.
Знаменитый Пепильо, очень известный матадор, был убит быком в Мадриде. Бык всадил ему рога в бок; он напрасно старался освободиться, опираясь руками прямо на голову животного, которое медленно несло его вокруг арены, так что рога с каждым шагом входили все глубже; так он продолжал нести его подвешенным и уже мертвым... Ромеро был безутешен, что его там не было; он был убежден, что освободил бы его.
Вечером у г. Вильямса.
Танцовщицы: маленькая, которая поднимала ножку, и другая, побольше, очень грациозная. В начале вечера было скучно... Сестра г. Вильямса объясняла мне слова арии, которую она мне дала. Танцоры объясняли мне обращение с кастаньетами. Прелестный ребенок, усевшийся у ног г. Д...
Г-жа Форд; прощанье по-английски. Кокетка. Я заходил к ней днем, но не застал ее; я бродил по улицам как испанский любовник. Улицы затянуты полотном.
Перед этим рисовал в большом зале возле собора.
Обедал у г. Чартли и был в монастыре св. Иеронима с этими господами; там погребен знаменитый Чеваллос. Св. Иероним, работы Торриджани.
Великолепная лестница. Повсюду фаянс. Мавританский сад.
Прощанье с г. Вильямсом и с его семьей. Мне трудно было, возможно навсегда, расставаться с этими превосходными людьми. На минуту остался с ним наедине. Его волнение.
Судно; отъезд. Дама в офицерском мундире. Берега Гвадал-
98


квивира, печальная ночь. Одиночество среди всех этих иностранцев, играющих в карты в темном и неудобном закоулке. Дама, засучивающая рукав, чтобы показать мне свою рану.
Неприятное пробуждение и высадка в Сан-Люкаре.
Переезд в двуколке со служанкой из отеля Кадикс. Пустынная страна. Человек на лошади, с одеялом вокруг шеи.
Сошел на берег около одиннадцати часов. Флот. Идущая вверх улица. Узкие, сливающиеся улицы. У генерала. У командующего флотом. В Касба. Темный вход, разрисованная дверь, фонтан {набросок). Расписной потолок, часто дощатый, без брусьев. Кипарисы наверху {набросок). Перед темным проходом, где находятся арабы {набросок). Покой Дея. Антресоль. Богатые драпировки из парчи на дверях, окнах и пр. (набросок). В Оране. Герб на белых стенах {набросок).
Алжир, 25 июня
7*


л
W -Мал . егкой я называю такую литературу или литературную работу, которая не требует ни изучения, ни усидчивости, ни отбора, ни напряжения, ни критики, ни искусства, словом никакого труда... Его дарование было бы уже мертво, если бы он был не в том возрасте, когда еще только пробуждаешься или, словно змея, еще можешь сменить старую кожу на новую, а в том возрасте, когда уже лишь повторяешь самого себя не обогащаясь; а этот возраст недалек от первого, особенно в нынешнее время, такое быстрое и губительное.
...В минуту, когда его картине не хватало последней одухотворенности, придающей ей душу, той самой одухотворенности, благодаря которой картина перестает быть картиной и делается (существом) предметом, таким предметом, у которого есть свое место в творении, чтобы уже впредь не погибнуть, и есть свое обозначение, именующееся преображением, и т. д.
Ты печален, ты сам себя гнетешь в мучительном круге и т. д— Ясность, ровность духа мало соответствуют и т. д— Золото не водится в тех радостных и плодоносных местах, где есть мирные парки и сочные пастбища. Его находят в недрах ужасных скал, пугающих путника,— в логове тигров и диких птиц. Дикие птицы пугают там путника дикими криками,
100


а тигр, прячущий в пещерах плоды любви своей, устрашает оттуда...
(Карандашный рисунок фриза, под ним подпись):
Птицы на фризе,
Нерасцвеченные,
Серое с золотом.
Роберу51, Деларошу52 и др. не хватает гениальности выполнения и того, что наполняет жизнью...
Оно собирает в свое лоно ученых различных воззрений, лишь бы все они были добродетельными.
Обычно цезура композиции, то есть место, где группы переднего плана пересекаются с более отдаленными фигурами, должна быть скорее темной, нежели освещенной, еще и потому, что фигуры переднего плана должны как можно сильнее выделяться своими краями на темном фоне. До сих пор я считал этот принцип самым плодотворным при применении светотени. Корреджо не кажется мне таким совершенным в смысле светотени, как Веронезе и Рубенс; он слишком часто выделяет светлые части тела на темном фоне. Что хорошо выглядит на темном фоне — это части, полностью наделенные рефлексами.
Статья о Микеланджело.
Счастливый человек! Он давал облик мрамору и оживлял полотно и т. д.: не все ли равно, в конце концов, если природа дала вам в какой бы то ни было области дар одухотворять, наделять жизнью!.. Какое счастье давать жизнь, душу!
Тон оранжевый и густо-белый рядом с тоном темно-розовым, белым, красной камедью и алым.
Каждая плоскость в тени, или, вернее, при всяком эффекте полутени, имеет свой собственный рефлекс; например, все плоскости, обращенные к небу, будут голубоватыми; все, обращенные к земле,— теплыми и т. д. Надо их крайне тщательно изменять, по мере того как они перемещаются.
Боковые плоскости — в зеленых или серых рефлексах.
Обращенные к земле — теплые.
У Веронезе, белое — холодное в тени, горячее — в ярком свете.
Когда много фигур, они по величине должны соответствовать тому плану, на котором расположены.
Драпировка — светлый vert-pomme; тень — жженая охра. Индийская желтая и неаполитанская желтая более светлы,
Вев даты
Среда, 14 мал
101


чем желтая охра, и могут ее заменить. С киноварью — прекрасный оранжевый. Все, с белым,— тон светлого тела, более предпочтительный, чем тот, какой делают с охрой. Индийская желтая и персиковая черная, коричнево-зеленая для драпировок. Хороший тон: рядом с полутенью коричнево-красное, красновато-желтое и немного белого.
Бледность в рефлексах, больше чем что-нибудь другое, выражает болезненную или смертельную бледность. Красиво черно-синее: синяя прусская, черно-персиковая, немного неаполитанской черной.
Бюрне говорит, что Рубенс обычно окружает массу света тенью и пользуется силой светлых мест только для того, чтобы объединять. Его свет состоит из свежих, легких тоновой пр. Наоборот, в тенях — очень горячие тона, дающие обычные свойства рефлекса и усиливающие, таким образом, эффект светотени. Главное, он никогда не пользуется при этом черным.
Положить в тень тона засохших листьев (Ван-Дейк): коричневое, противополагающееся красному.
Купающаяся женщина; для тела — локальный ровный цвет; для светлых мест — красную венецианскую и белую, по которой в зависимости от места желтая и белая неаполитанская, затем желтая неаполитанская, белая и черная персиковая и снова белая и черная персиковая. Тени передавать тонами оранжевых рефлексов, самых горячих, и кое-где серо-дымчатым тоном, взяв, например, белую, желтую, неаполитанскую, черно-серую и т. д.
Людовик Святой или Филипп-Август принимают посланцев или подарки Саладина.
Карл Великий принимает послов восточного императора или коронуется в качестве короля Италии.
Карл Великий громит варваров. Император лангобардов и пр. принимает послов Гаруна-аль-Рашида.
Единоборство Иакова с ангелом.
Большое преимущество писать одними и теми же тонами заключается в том, что при таком условии легче исправлять и идти от того, что уже сделано.
В Рубенсе есть много академического, особенно в его приемах, главным образом в его тенях, систематически легко наложенных и сильно подчеркнутых по краям.
Тициан гораздо проще в этом отношении, равно как и Мурильо.


акат солнца. Небо голубое, светло-желтое около солнца; облака вблизи от солнца — немного рыхлой массой, а выше — словно хлопья шерсти; со стороны солнца они светло-желтые, а остальное — жемчужно-серое с желтоватым налетом. Выше и дальше от солнца, они — жемчужно-серые, без желтого; с просветами неба, которое кажется синим, хотя и очень светлым; облака поверху тут и там озарены по краю, как будто на все остальное накинута прозрачная завеса, сквозь которую виден блеск их краев.
Леда. Ее наивное изумление при виде лебедя, ласкающего ее лоно, покрывающего ее обнаженные и сияющие белизной плечи и бедро. Какое-то новое ощущение возникает в ее смущенной душе; она скрывает от подруг свою таинственную любовь. Есть что-то божественное в белизне этого лебедя: его шея нежно обвивает ее хрупкое тело, а клюв страстно и смело приникает к ее сокровеннейшим прелестям. Молодая красавица сначала только смущена и старается уверить себя, что это только птица. Нет свидетелей этой страсти. Лежа под тенью деревьев на берегу ручья, отражающего ее прекрасную наготу и омывающего прозрачной волной ступни ее ног, она просит ветер принести предмет ее страсти, не решаясь призвать его сама.
Без даты
103


Бед даты
Бее даты
Об авторитете, традициях и примере мастеров. Они столько же опасны, как и полезны; они вводят в заблуждение или запугивают художников; они вооружают критиков страшными доводами против всякой оригинальности.
Поистине странный способ поощрять искусство, предоставляя плохим или посредственным художникам возможность выставить три картины и запрещать талантливым выставить четыре•
Во всяком предмете первое, что надо схватить, дабы передать в рисунке,— это контраст основных линий. Надо хорошо запечатлеть это в воображении, прежде чем прикасаться карандашом к бумаге. У Жироде, например, это встречается кое-где в его работах в силу того, что, точно воспроизводя модель, он хоть вкривь и вкось, но улавливает нечто от ее грации; однако выходило это у него как бы случайно. Применяя принцип, он не отдавал себе в нем отчета. X... кажется мне единственным, кто вполне понял и применял его. В этом вся тайна его рисунка. Самое трудное — делать как он, то есть применить это к изображению всего тела в целом.
Энгру удается это в изображении деталей рук и т. д. Без вспомогательных средств, помогающих глазу, этого невозможно было бы достигнуть, например, провести длинную линию и т. д.; приходится рисовать зачастую при помощи особого стекла и т. д. Все остальные художники, не исключая Микеланджело и Рафаэля, рисовали по внутреннему чутью, порывом, и достигали красоты в силу того, что она открывалась им в самой природе; но им оставался неизвестен секрет X...— точность глаза. Конечно, не в момент выполнения надо накладывать мерку, применять отвес и пр.; следует заблаговременно уже овладеть точностью, которая перед лицом природы сама собой придет на помощь неудержимому желанию отобразить ее. Уильки194 тоже знает этот секрет. В портретах он необходим. Когда, например, делаешь общую группу, то, располагая этим опытом, когда, если можно так выразиться, знаешь все линии наизусть, можно до известной степени геометрически воспроизвести их на картине. В особенности, в женских портретах. Тут необходимо начинать с фигуры в целом. Если же вы начнете с деталей, то у вас всегда получится грубо. Доказательство: если вы хотите нарисовать красивую лошадь и увлечетесь деталями, то контур никогда у вас не получится достаточно выразительным.
104


Ясно различать отдельные плоскости, взаимно разграничи- Без даты вал их; располагать их в том порядке, в каком их выявляет освещение; прежде чем писать, установить те, которые имеют одинаковые валёры. Так, например, в рисунке на цветной бумаге накладывать блики извилистыми белыми мазками, затем проложить светлые места снова белым, но не так резко, далее — те полутона, которые дает сама бумага; потом первые полутона, сделанные карандашом, и т. д. Если по краю какого-нибудь плана, который вы точно обозначили, вы даете несколько больше светлого, чем в центре, вы тем самым подчеркиваете еще сильнее уплощенность или выпуклость. Именно в этом и заключается секрет моделировки. Сколько бы ни прибавлять черного, моделировки все же не получится. Отсюда следует, что и моделировку можно вести ограниченными средствами.


ЦЦ.оэта выручает последовательность образов, художника — их одновременность. Пример: у меня перед глазами птицы, 16 декабря купающиеся в лужице воды, оставшейся после дождя на кровле, покрывающей плоский выступ крыши; я одновременно вижу массу вещей, о которых поэт не может даже упомянуть, не говоря уже о том, чтобы их описать, ибо рискует стать утомительным, исписать целые тома и все же дать далеко не совершенное изображение. Заметьте, что я беру всего лишь одно короткое мгновение. Птица погружается в воду: я вижу ее окраску, серебристый пух под маленькими крылышками, всю ее легкую форму, брызги светлых капель, которые взлетают вверх на солнечном свету... Здесь искусство поэта беспомощно: нужно, чтобы из всех этих впечатлений он выбрал одно, наиболее захватывающее, дабы вызвать в моем воображении все остальные. Я говорил только о самой птице или о том, что с ней непосредственно связано; я умалчиваю о чарующем впечатлении от восходящего солнца, облаков, отражающихся в этом маленьком озере, как в зеркале, о впечатлении от окружающей зелени, об играх других птиц, прилетевших сюда же,
106


или о том, как они порхают или улетают стрелой, после того как окунут свой клюв и освежат перья в этой лужице. А все их очаровательные движения среди этой суматохи, трепещущие крылышки, маленькое тельце, на котором все оперенье становится дыбом, маленькая головка, высоко поднятая, после того как ее окунули в воду, тысяча других подробностей, которые я вижу еще в моем воображении, если их нет в действительности!
И все же, описывая все это...
Бывают линии — уроды: прямая, правильно извилистая, Веа даты особенно две параллельные. Когда человек создает их, природа начинает их разрушать. Мхи и различные случайности ломают прямые линии человеческих построек. Одна линия сама по себе ничего не выражает; нужна вторая, чтобы придать ей выразительность. Это великий закон. Пример: в музыкальном аккорде одна нота ничего не выражает, две вместе создают целое, выражают некую идею.
У древних — жесткие линии, сглаженные рукой рабочего.
Сравнить античные арки с арками Персье и Фонтена53... В природе нет никаких параллельных линий — будь то, прямые или кривые.
Было бы очень интересно проверить, не являются ли правильные линии только продуктом воображения человеческого мозга. Животные не воспроизводят их ни в своих сооружениях, ни, тем более, в тех начатках чего-то упорядоченного, что представляют собой их работы, как, например, кокон или куколка. Существует ли переход, который ведет от косной материи к человеческому сознанию, постигающему чисто геометрические линии?
И обратно, сколько животных, с яростью работающих над разрушением всякой правильности! Ласточка лепит свое гнездо под карнизом дворца, червь прокладывает свою извилистую дорожку в балках здания. Отсюда очарование старинных и разрушенных вещей. Здесь есть то, что обычно называют налетом времени: разрушение приближает вещь к природе.
Сколько книг, которые не читают именно потому, что они желают быть книгами. Слишком большой объем, длинно, утомительно. Ничто так не важно для писателя, как это чувство меры. Поскольку, в противоположность художнику, он излагает свои идеи в порядке последовательности, плохое деление на части, излишек деталей обременяют общий замысел. В конце
107


концов преобладание вдохновения отнюдь не предполагает полного отсутствия расчета, так же как преобладание этой способности не обусловливает полного отсутствия вдохновения. Александр, по выражению Боссюэ54, действовал под влиянием сильных и неукротимых порывов. Он ценил поэтов, а к философам питал лишь уважение. Цезарь ценил философов, а к поэтам питал лишь уважение. Оба были выскочками, достигшими вершин славы: первый путем вдохновения, подкрепленного расчетом, второй —- путем расчета, поддержанного вдохновением. Александр был велик главным образом душой, Цезарь — умом.


^^4 татья о ежегодных выставках; о неудобстве выставлять Вез даты в старых галереях.
Опасности, которым подвергаются там старые картины.
Другая статья о многообразии призваний у старых мастеров; просмотреть мои заметки, сделанные во время путе- шестия с Вийо°б; взять у него остальные.
Диалоги о живописи. Эта форма, хотя и устаревшая, может быть, все же лучшая. Она дает возможность избегнуть монотонности и придать изложению остроту. Она допускает перерывы, всякого рода размышления, описания, намеки на самые разнообразные вещи; она удобна также возможностью использовать контраст характеров собеседников.
Сравнение между Пюже56 и Микеланджело (это может понадобиться в связи с рисунком Микеланджело). Извлечь и указать мнение господина Эмерик-Давида57, в Эфемеридах — дать в извлечении. Эта статья могла бы быть апологией французского искусства и сравнением достоинств наших мастеров с другими, в особенности с итальянскими, откуда проистекает, если верить критикам, все прекрасное; Лесюер68, его характерность, его ангельская наивность; Пуссен и его строгость; Лебрена59 (хотя он, конечно, ниже) можно сравнивать
109


с последователями Карраччи60; в действительности же у него нет нервности Карраччи, а также и наивной подражательности Гверчино, но он значительно выше, чем Кортона61 и Со- лимена62.
Описание мраморного эскиза Александр на Буцефале.
Просмотреть книгу Кошена63 о композиции у французских и иностранных мастеров.
21 июня О злоупотреблении умом у французов. Они суют его во все произведения, или, вернее, они хотят, чтобы в них всегда чувствовался автор, чтобы автор был непременно остроумным человеком, во всем знающим толк; отсюда эти персонажи из романов или комедий, которые говорят совершенно не подходящим к их характеру языком, эти бесконечные рассуждения, выставляющие на вид свое превосходство, образованность и т. д. То же самое и в искусстве. Художник меньше думает о том, как передать свой сюжет, чем о том, чтобы блеснуть своим умением, ловкостью и т. д.; отсюда прекрасная техника, умелый мазок, великолепно сделанные куски... О, несчастный! в то время как я любуюсь твоей ловкостью, сердце мое охладевает и воображение складывает крылья.
Подлинно великие мастера поступают иначе. Конечно, и они не чуждаются очарования мастерства, совсем напротив,— но это не то бесплодное, грубое совершенство, которое способно внушить нам уважение того же порядка, как какой-нибудь фокус.
Паоло Веронезе. Античность. Дело в том, Фго нужно действительное отречение от тщеславия, чтобы сметь быть простым, если, конечно, под силу быть таким; доказательством даже у больших мастеров служит то, что они почти всегда начинают с излишеств, на которые я указываю; в молодости, когда все их возможности душат их, они отдают предпочтение напыщенности, остроумию... Они хотят больше блистать, чем трогать, они хотят, чтобы в изображенных ими лицах восхищались автором; они считают себя плоскими, когда на самом деле трогательны и ясны.
Нынешние авторы никогда столько не говорили о дуэли, как теперь, когда уже больше не дерутся. Это главный двигатель их повествований; они приписывают героям непоколебимое мужество, как будто, если бы они описывали трусов, читатель получил бы плохое представление о храбрости самого автора.
110


Герои лорда Байрона — не что иное как пустомели, своего рода манекены, подлинные образцы которых было бы напрасно отыскивать в действительности.
Этот ложный жанр породил массу неудачных подражаний.
Нет ничего легче, как вообразить некоторое подобие вполне идеального существа, которое можно украшать по своему желанию всеми достоинствами или необыкновенными пороками, которые считаются необходимыми признаками сильных натур.
Было бы правильнее сказать, что те люди, у которых ге- 22 сентября ниальность соединялась с крайне слабой физической организацией, рано начинали чувствовать, что они не в силах одновременно отдаваться трудам и той беспокойной, полной наслаждений жизни, которую ведет большинство обыкновенных людей. Воздержание, которому, ради самосохранения, они должны были следовать, было для них равнозначащим здоровью и для многих даже явилось средством победить свой хилый темперамент. Не говорю уже об очаровании труда, который сам по себе дает удовлетворение.
Мулей-абд-эль-Рахман, султан марокканский, выходящий из своего дворца, в сопровождении стражи, высших военачальников и министров.
Против риторики. Предисловие к Оберману64 и сама книга. Некоторая риторика есть в этом предисловии, разумеется, в том, которое принадлежит не Сенанкуру.
Риторика проникает всюду; она портит картины так же, как и книги. В отличие от книг профессиональных литераторов книги, написанные людьми, взявшимися за перо только потому, что им действительно есть что сказать, отличаются как раз тем, что в них риторика отсутствует, та риторика, которая отравляет лучшие замыслы первых.
По поводу этого предисловия Жорж Санд; чем оно меня не удовлетворяет? Прежде всего тем, что эта примесь риторики сообщает самому произведению нечто изысканное и приукрашенное в силу той манеры, в которой оно написано. Может быть, если бы автор меньше думал о том, чтобы дать образчик красноречия, и сумел бы взять себя в руки и стать лицом к лицу со своими собственными переживаниями, он смог бы в какой-то мере передать и то, что я чувствую. Я восхищаюсь тем, что он говорит, но он мне не дает ощущения моих чувств.
111


Другой вопрос. Не в этой ли недостаточной полноте выражения чувств, которую мы ощущаем по прочтении книги, лежит наиболее обезнадеживающая сторона человеческого творчества? Только одной природе дано создавать целостные вещи. Читая это предисловие, я говорил себе: почему именно эта точка зрения, почему не какая-нибудь другая, почему не обе одновременно, или почему не все то общее, что может быть сказано по этому вопросу? Идея, служащая отправным пунктом, дабы вас подвести к другой идее, совершенно уводит вас от первоначальной, суммирующей точки зрения, то есть от того общего впечатления, которое вы получаете от известного предмета. Чтобы лучше уяснить себе это, я сравниваю положение автора, который готовится описать какую-нибудь местность, или предложить какую-нибудь систему, или написать критический этюд, с положением человека, который с возвышенного места видит перед собой широкораскинувшиеся окрестности с лесами, ручьями, лугами, строениями, горами. Если он захочет дать о них подробное представление и изберет одну из дорог, расстилающихся перед ним, он придет либо к хижинам, либо к лесу, либо к нескольким отдельным частям этого обширного пейзажа. Ему уже не удастся увидать наиболее важные и интересные части, а часто он и не обратит на них внимания только потому, что он с самого начала неудачно выбрал направление. Но, скажут мне, где же лекарство от этого? Не знаю, да и вообще его нет! Произведения, которые представляются нам наиболее совершенными, не что иное как вспышка остроумия. Точка зрения, от которой вы исходили вначале и откуда вытекает все последующее, может быть, остановила ваше внимание на наиболее неприглядной и неинтересной стороне предмета. Случайное вдохновение или упрямое ковыряние в этой неблагодарной почве может помочь вам отыскать отдельные занимательные или действительно прекрасные места, но и на этот раз вам удается дать читателю далеко не совершенное представление о предмете. Позднее вы, быть может, покраснеете, увидев свое произведение и поразмыслив в лучшем состоянии духа о том, что являлось вашей задачей, убедитесь, насколько осуществление вам не удалось.


9. Марино Фалиеро. 1826


10. Лист с античными медалями. Литография. 1825. Национальная галерея, Прага


.и
арда н а пал65.
Одеяние женщины на первом плане: на локальном тоне серо-белое, кассельская земля, или персиковая черная и т. д.
Дл.7 теней — битюм, кобальт, белая, золотистая охра.
Основа полутона для тела — кассельская земля и белая.
Желтый полутон тела — охра и зеленая изумрудная.
Прибавить к обычным тонам тени на палитре — киноварь и золотистую охру.
Охра и зелено-изумрудная, красная камедь и желтая или индийская желтая и красная камедь — для лессировок и переписок.
Жженая камедь и белая — полутон для тела.
Подмалевывать тела в тени горячими тонами, такими, как жженая сиена, желтая камедь, индийская желтая, а проходить затем зелеными, такими, как охра и изумрудная. Также и светлые места давать горячими тонами — охрой и белой киноварью, желтой камедью и т. д., а проходить лиловыми, такими, как кассельская земля и белая жженая камедь и белая.
Не бояться, если тон тела сделается слишком белым из-за прибавки холодных тонов, снова открыто наложить горячие тона подмалевка, дабы вновь смешать их.
8 За на а № 619
113


Если бы мы рассматривали жизнь как простой заем, мы были бы менее требовательны. Реально мы не владеем ничем; все лишь проходит через нас; богатство и т. д.
Кому я дал на время портрет Фильдинга?
Никогда не бываешь многословным, если говоришь именно то, что хочешь сказать. Если вы достигаете сжатости, выбрасывая что или который, но при этом делаетесь неясным и запутанным, то чего же вы, в сущности, достигли? Во всяком случае — не искусства писать, ибо оно состоит прежде всего в том, чтобы вас поняли.
Всегда надо предполагать, что то, что вы собираетесь сказать, представляет интерес, ибо в противном случае, не все ли равно, будете ли вы сжатым или многословным?
Произведен*# Гюго напоминают черновики талантливого человека: он говорит все, что приходит ему в голову.
О ложности современной системы в романах. Я имею в виду то назойливо мелочное правдоподобие в описаниях мест, костюмов, которые только на первый взгляд кажутся правдивыми, а затем лишь еще сильнее подчеркивают лживость всего целого, когда характеры неестественны, действующие лица говорят некстати и без конца, и особенно когда фабула, выдуманная для того, чтобы вывести и заставить действовать персонажей, представляет собой грубую или мелодраматическую ткань, сплетенную из всех давно использованных эффектных комбинаций. Они поступают совершенно как дети, играющие в театр, которые передают действие кое-как, чаще всего совершенно бессмысленно, но делают декорации из живых ветвей, изображающих деревья, и т. д.
Чтобы в самом деле удовлетворить наш ум после таких описаний места действия или внешности действующих лиц, какие даются Бальзаком и другими, надо было бы показать чудеса правдивости в изображении отдельных лиц и в разговорах, которые им приписывают: малейшее слово, отдающее напыщенностью, малейшая растянутость в выражении чувств разрушают весь эффект этих предварений, по видимости столь естественных.
Когда Жиль Блаз говорит, что сеньор такой-то был обер- шталмейстером, высоким и худым, с вкрадчивыми манерами, он не забавляется тем, что рассказывает мне, какие у того были глаза, и не описывает все подробности его одежды; но если и не хватает некоторых деталей, зато всегда взята одна какая- нибудь черта, но настолько характерная, что она обрисовывает
114


всего человека вполне ясно, так что все дополнительные описания, которые мы могли бы добавить, только помешали бы нам воспринять эту черту, определяющую всю физиономию.
Вдохновение. Талант (для Словаря).
Невежда думает, что талантливый человек должен быть всегда равен себе, что он встает утром, как солнце, отдохнувшим и освеженным, всегда готовым извлекать из вечно полной и открытой кладовой новые сокровища в добавление ко вчерашним. Невежда не подозревает, что, подобно всем смертным явлениям, и здесь происходит рост и увядание, что, независимо от этого поприща труда, талант, как все то, что дышит на земле, слабо проявляет себя вначале, затем развивается, достигает полной силы и постепенно угасает; он испытывает все чередования здоровья и болезней, смены настроений духа, веселья и грусти. Кроме того, он склонен заблуждаться даже в полном расцвете сил; он часто устремляется по ложным путям; тогда ему надо много времени, чтобы вернуться к тому месту, откуда он начинал путь, и часто, возвратившись, он чувствует, что сам он уже не тот. Подобный тленной плоти, ее жизни, слабой, подверженной натиску всяческих существ со всех сторон, вынужденной противостоять тысяче разрушительных влияний и требующей или непрерывных забот или постоянного упражнения, чтобы не быть поглощенной этим миром, который *гак тяжко давит на нас, талант вынужден постоянно бодрствовать духом, сражаться, постоянно быть в боевой готовности перед лицом препятствий, среди которых проявляется его странная власть. Соперничество и богатство — вот два соблазна, которых надо одинаково страшиться. Слишком большой успех взвинчивает нервы, в то время как неудача заставляет пасть духом. Много одаренных людей пережили только одну вспышку, которая потухла, едва проявившись. Этот свет вспыхивает иногда при первом появлении и затем исчезает навсегда; другие, слабые и колеблющиеся, или разбрасывающиеся, или, наконец, однообразные вначале* вдруг, после долгой и почти незамеченной работы зажглись несравненным блеском, как, например, Сервантес! Левис6® после своего Монаха не создал ничего заслуживающего внимания. Есть и такие, которые не могли пережить своего, падения, и т. д....
Основное свойство гения — это способность приводить в порядок, создавать композицию, сочетать отношения, видеть их более точно и более широко.
115
8*


Прекрасный контраст человеку с очень смуглым и желтоватым оттенком кожи: белая с желтизной рубашка, красная одежда цвета сургуча, оранжевый плащ цвета жженой охры.
Вез даты Арабский базар — акварель, которую я начал делать в очень широкой манере.
Заходящее солнце, пыль на горизонте и т. д.— имеется хороший рисунок пером.
Танжерские актеры.
Каид, отведывающий молоко, поднесенное ему крестьянами; хороший рисунок пером.
Джульетта на ложе, комната полна родными -и друзьями, кормилица и т. д.
Танжерские еврейки (м-ль Марс). Берлихинген у цыган, молодые девушки и пр. (для г. Коле).
Сад в Мекнезе, Фонтан и г. д.
Своенравная женщина и Марфиза.
Похищение Вейслингена.
Паша из Лараха в пути, изображенный сзади, утром; его палач; в глубине всадники.
Еврейки из Мекнеза. Маленький набросок лависом; ворота во двор, у которых они сидят.
Евреи из Мекнеза, у себя, освещенные через дверь.
Двор г. Маркуссен. Передняя, которая туда ведет; темная. Комната наверху у г. Бэлла; двор виден через окно в форме подковы.
Еврейки из Танжера, опирающиеся на перила террас и глядящие на улицу.
Сцена Курбана у ворот Танжера; марабу, поднявшиеся на молитвенные памятники; всадники и пр.
Негр из Томбукту, пляшущий в кругу семьи Авраама.
Кухня в Мекнезе. Фигуры.
Цирюльник в Мекнезе, в коридоре у входа во двор нашего дома.
Мавританские бани.
Люди, отдыхающие после бани, одевающиеся и причесывающиеся.
Различные кафе в Оране.
Фонтан на одной из улиц Алжира. (Проекты картин).
Среди освобождаемых им узников Амадис, убив стражу, находит молодую девушку в лохмотьях, привязанную к столбу. Как только он отвязал ее, она обняла его колена.
116


Коннетабль де Бурбон и Совесть.
Молодой Клиффорд, несущий тело своего отца.
Посмотреть у Овидия: Эней, превращенный в бога, на берегу моря, насколько помню, с богиней, омывающей его смертные грехи.
Траян дает аудиенцию всем народам Римской империи; необычайное разнообразие принесенных ими даров; животные.
Тело Леандра, оплакиваемое и уносимое по волнам нереидами.
Сюжет из Лары; рыцарь, несущий завернутое тело женщины.
Для чистки картины средство г. Морелл и: надо протереть ее ореховым маслом и оставить на целый день, потом стереть масло и пройти хлебным мякишем, чтобы снять это совсем.,.
Вез даты


W
ели признать за поэтом право отказа от единства места и времени, то система Шекспира, несомненно, является наи- Беа даты более естественной, потому что у пего события следуют одни за другими, как в истории: действующие лица, часто неожиданные, появляются на сцену в ту минуту, когда они необходимы, остаются там всего несколько минут, если это требуется, и исчезают в силу того же соображения, которое и привело их, то есть в интересах развития действия. Так именно и происходит в действительности,— но есть ли это искусство? Можно было бы сказать, что французская система, наоборот, перешагнула через условия, необходимые искусству и ради соблюдения верности этим условиям отказалась от естественности.
Французская система, очевидно, есть результат очень остроумных комбинаций, стремящихся придать впечатлению возможно большую живость и единство, то есть достигнуть большего артистизма; но отсюда получается то, что у самых больших мастеров эти средства кажутся мелкими и ребяческими и портят их манеру, а равно и впечатление из-за необходимости прибегать к искусственным приемам, приготовлениям и пр. Таким образом, эта система скорее приводит к правиль-
118


мости и к своего рода холодной симметрии, нежели к единству.
У Шекспира по крайней мере есть единство широкого пространства, наполненного, правда, смутными предметами, где нашему глазу, может быть, трудно среди массы деталей уловить общее, но тем не менее это общее должно в конце концов выявиться, потому что благодаря силе его гения основные двигатели действия мощно овладевают нашим умом.
То, что греческий храм, изумительно пропорциональный во всех своих частях, поражает наше воображение и дает ему полное удовлетворение — это совершенно понятно: задача архитектора много проще задачи поэта-драматурга. Там нет ни неожиданных событий, ни необычайных характеров, ни извилистого развития страсти, вынуждающих прибегать к тысяче различных манер, чтобы их выразить и придать им должный эффект: я не далек от мысли, что изобретатели единства времени и места воображали, что при помощи известных правил они смогут ввести в драматическую композицию нечто подобное тому впечатлению простоты, которое наше восприятие получает при виде греческого храма. Между тем, принимая во внимание то, что я сказал о глубочайшем различии этих задач, нет ничего нелепее этих правил.
Вчера вечером смотрел Дезертира Седена: вот тот род 24 апреля пьес, который очень близок к совершенству драматического произведения, если это не само совершенство. Французам выпал жребий самим видоизменить грандиозную, но искусственную систему их великих гениев — Корнеля, Вольтера. Преувеличенная любовь к естественности, или, вернее, естественность, доведенная до крайности во всех деталях и аксессуарах, как в драмах Дидро, Седена и др., не мешает тем не менее этой форме драмы быть подлинным прогрессом: она открывает огромные возможности для развития характеров и событий, так как она допускает перемену мест, а также большие промежутки времени между отдельными актами и вместе с тем закон нарастания занимательности; искусство, с которым факты и характеры содействуют повышению морального эффекта, значительно превосходит то, что есть в лучших трагедиях Шекспира; тут нет этих бесконечных появлений и выходов, этих перемен декораций, сделанных для того, чтобы услыхать какое-то слово, сказанное за сто верст отсюда, этой толпы второстепенных лиц, только утомляющих внимание, словом, всего этого отсутствия художественности. Это — великолепные куски
119


колонны, даже статуи, но чувствуешь себя вынужденным проделывать в воображении всю ту работу, которая должна упорядочить их и свести воедино. Во Франции нет драмы второго или даже третьего сорта, которая по занимательности не стояла бы выше иностранных произведений: это находится в прямой связи с тем искусством, с тем выбором средств воздействия, которое в свою очередь является изобретением французов.
Хороша же мысль Гете, при всей его гениальности, если только он действительно наделен ею, вновь вернуться к Шекспиру через триста лет! Недурное новшество представляют собой эти драмы, переполненные мелочами, ненужными описаниями и в то же время столь далекие от Шекспира в смысле построения характеров и силы положений. Следуя французской системе трагедии, было бы невозможно, например, достигнуть эффекта последней сцены Дезертира: говорю о пятиминутной перемене места действия, чтобы показать сцену, где дезертир ждет ареста; она заставляет трепетать, хотя и есть надежда на помилование. Вот эффект, которого не сможет заменить ни один рассказ.
Гете или кто-нибудь другой из той же школы тоже ввел бы, конечно, эту сцену, однако показал бы перед ней еще двадцать других, имеющих очень слабый интерес. Он непременно вывел бы молодую девушку, испрашивающую помилование своему возлюбленному у самого короля, и был бы, вероятно, уверен, что вносит разнообразие в действие. Следуя этой системе, быть может, и в самом деле невозможно пожертвовать чем-либо существенным в материальных фактах, иначе нарушается пропорция между событиями, показываемыми зрителям, и тем, о чем им рассказывают. Таким образом, пьесы этого рода развиваются как бы отдельными толчками: это напоминает боковую качку на море, когда вы можете идти лишь согнувшись то в одну, то в другую сторону; отсюда усталость и скука у зрителя, принужденного впрячься в одну упряжк с автором и потеть вместе с ним, чтобы выносить на себе все эти перемены мест и действующих лиц. Совершенно ясно, что если бы в английской или немецкой драме в заключительной сцене Дезертира с целью добиться большего эффекта была произведена смена декораций сейчас же вслед за двадцатью или тридцатью такими же сменами меньшего значения, то зритель остался бы более холодным, менее способным взволноваться. Тот факт, что гений Гете не сумел извлечь никаких пренму-
120


ществ из факта прогресса искусства своего времени и даже заставил его вернуться назад к ребячествам испанских и английских драм, заставляет отнести его к разряду мелочных умов, склонных к аффектации. Этот человек, которому казалось, что он может сделать все, не умел даже выбрать лучшую из дорог, хотя все дороги были уже проложены до него и вокруг него и по ним уже прекрасно двигались другие. Лорд Байрон в своих драмах сумел по крайней мере воздержаться от этой аффектации оригинальности: он признавал ошибочность системы Шекспира и, хотя был далек от понимания достоинств великих французских трагиков, все же ясность ума делала для него очевидным превосходство вкуса и смысла этой формы.
Отъезд в Шамрозе.
Я читаю в Мельнике из Анжибо67 сцену, где молодой чело- 25 апреля век из народа отказывается от руки маркизы под предлогом различия каст... Они не соображают (эти утописты), что в то время буржуа не представлял из себя никакой силы; теперь — он все.
В связи с предыдущей мыслью, а именно об удивительной 22 мая легкости воображения, комбинирования, какой обладает детство, я перешел от этой удивительной способности к другой идее, к вопросу, который я ставил себе сотни раз: где находится та определенная точка, на которой наша мысль достигает наибольшей силы? Возьмем детей, таких, как Сенанкур или . я сам, с вашего разрешения, и, несомненно, еще ряд других, наделенных способностями, бесконечно превосходящими способности многих зрелых людей; с другой стороны, вот — люди, доходящие до экзальтации мыслей, приводящих нас в ужас; их прозрения совершенно недоступны хладнокровному человеку, они витают выше жизни, которая внушает им только жалость; для них границы нашего обыкновенного воображения представляются оградой маленькой деревушки, которую мы потеряли бы из виду в глубине равнины, если бы поднялись на огромные высоты, затерянные в облаках. В противоположность этому мы наблюдаем ежедневное простое вдохновение сочиняющего художника, которое руководит его умом с ясностью и силой, не имеющей ничего общего с обыденным здравым смыслом; и, однако, что иное определяет и обычно решает все события этого мира, как не простой здравый смысл, столь недостаточный во множестве случаев?
121


Шам розе69, 3 июля
Взгляните на действие красноречия; взгляните, как защищает какое-нибудь дело со всей возможной убедительностью человек холодный, попросту наделенный тем, что принято называть здравым смыслом, и сравните это медленное движение, невыразительные приемы с тем, во что это превратилось бы у ума бурного и вместе с тем блестящего, владеющего всеми этими средствами, гибнущими в вялых руках, вырывающего у вас признание, вносящего свет в самое существо вопроса, приковывающего внимание языком, полным правды или каким- то ее подобием,— и все это силой таланта и жаром духа.
Как возможно, что некоторые люди,— к ним принадлежу и я,— в состоянии легкого опьянения приобретают ясность взгляда, во много раз превосходящую ту, которой они располагают в спокойном состоянии? Если я перечитываю в таком состоянии страницу, где ранее не находил ничего лишнего, я тотчас же без всякого колебания замечаю в ней неуместные слова, неловкие обороты и исправляю их с удивительной легкостью. То же самое и в картине: неточности, неудачные места мне прямо бросаются в глаза; я сужу о своей живописи, так, словно это не я, а кто-то посторонний...
Но вместе с тем не следует подражать и тому знаменитому швейцарцу, о котором мне кто-то рассказывал, что, видя хорошее действие бокала вина на некоторые болезненные состояния, он сделался горьким пьяницей, дабы застраховать себя от всяких болезней. Мы знаем многих музыкантов, которые, не желая расставаться со своим божеством, то есть с бутылкой, в конце концов были найдены мертвыми под забором.
Буассар68 под действием гашиша, по свидетельству присутствовавших, играл на скрипке так, как не играл никогда.
Извлечение из Руссо о происхождении языка.
Человек, пишущий книгу, принимает на себя обязательство не противоречить самому себе. Он обязан взвешивать и сопоставлять свои мысли, чтобы быть последовательным в отношении самого себя. Наоборот, в такой книге, как у Мон- теня, являющейся не чем иным, как живым отражением человеческого воображения, сохраняется вся прелесть естественности и вся живость передаваемых впечатлений, только что пережитых и тут же записанных. Я пишу о Микеланджело: я весь отдаюсь Микеланджело. Я пишу о Пюже: я вижу только его достоинства; мне некого сравнить с ним. Все, что можно требовать от писателя, иначе говоря, от человека,—
122


это чтобы конец страницы не противоречил ее началу. Недостаток искренности, поражающий всякого добросовестного человека во всех или почти во всех книгах, происходит именно от этого смешного желания привести в согласие мысль настоящей минуты с мыслью вчерашнего дня. «Друг мой, вчера ты был расположен все видеть в голубом свете; сегодня все представляется тебе в красном, и ты борешься со своим чувством», «mentem mortalia tangunt» (человеческие дела тревожат разум). Высшее торжество для писателя заключается в том, чтобы заставить мыслить тех, кто способен мыслить; это величайшее удовольствие, какое можно доставить этому разряду читателей. Что же касается претензии забавлять тех, кто неспособен думать, то едва ли найдется благородная душа, которая согласилась бы унизиться до этой роли духовного сводничества.
Как ни мало пробовал я сам свои силы в литературе, я всегда чувствовал, что, в противоположность распространенному и общепринятому, особенно среди литераторов, взгляду, литературная композиция и изложение требуют гораздо больше техники, чем композиция и выполнение в живописи. Разумеется, под техникой здесь следует понимать не просто работу рук, а те профессиональные навыки, куда совершенно не входит вдохновение, на что, кстати, следует указать тем господам литераторам, которые не хотят себя считать рабочими, ибо они-де не работают руками. Я прибавил бы даже, судя по самому себе и по моему небольшому опыту в литературе, что среди тех трудностей технического порядка, какие ставит перед нами живопись, я не знаю ничего, что могло бы идти вровень с неблагодарной работой переделывания фраз и слов на все лады, для того чтобы избежать неблагозвучий, повторений, чтобы дополнить мысль несколькими словами ради более ясного выражения мысли. Я слышал от ряда литераторов, что ремесло их — дьявольское, что оно дается с огромным трудом и в нем всегда есть черная работа, от которой не спасает никакая легкость творчества. Лорд Байрон говорит: «Потребность писать кипит во мне, это — пытка, от которой я должен освободиться; по это никак не удовольствие; напротив, литературная работа для меня тяжкий труд». Я совершенно уверен, что Рафаэль, Рубенс, Паоло Веронезе, Мурильо, держа в руках кисть или карандаш, никогда не испытывали ничего подобного. Они, конечно, были охвачены того рода лихорадкой, которая овладевает большими талантами
123


ID июля
августа
в момент работы, и дело не обходилось без некоторого беспокойного возбуждения. Но эта тревога есть не что иное, как боязнь оказаться не на той высоте, какой от них требует их гений, и очень далека от того, чтобы стать актом мучения, это — стимул, без которого ничего нельзя создать, а для этих избранных натур он является предчувствршм осуществления великой задачи.
Для настоящего живописца работа над малейшими аксессуарами является развлечением, и вдохновением овеяны малейшие детали.
Вольтер совершенно прав, говоря, что, раз язык окончательно установился в произведениях нескольких хороших писателей, в нем нечего больше менять. Довод очень прост, говорит он: если язык будет без конца меняться, дело кончится тем, что эти хорошие писатели станут непонятными. Довод этот действительно превосходен, потому что, если даже предположить, что с нововведениями языка или благодаря им и возникнут новые дарования, их появление будет очень малым выигрышем, если из-за них утеряется понимание старых шедевров. Кроме того, какой смысл обновлять язык? Посмотрите на значительных людей одной эпохи — не кажется ли вам, что язык разнообразится под их пером? Посмотрите на смежное искусство, на музыку; здесь язык насильственно не установлен. К несчастью, приходится признать, что изобретение нового инструмента или некоторые новые построения гармонии, ускользнувшие от предшественников, заставляют, не решаюсь сказать, продвинуть искусство вперед, но совершенно изменять для слуха значение или восприятие известных эффектов. Что же получается? То, что тридцать лет спустя шедевры устаревают и не вызывают больше волнения. А что могут современные музыканты поставить рядом с Моцартом и Чимарозой?.. И если даже предположить, что Бетховен, Россини и Вебер, последние из пришедших им на смену, не устареют в свою очередь, неужели мы должны принести в жертву восхищению ими тех великих мастеров, которые не только равны им по мощи, но которые вдобарок служили им образцами и сделали их тем, чем они для нас являются.
Дал Вийо пять рисунков. Большой рисунок витража Тайе- бурга, Нищего под дождем, Ламермурскую невесту и два других.
Дал временно музею картину Турецкие султаны.


Одолжил Вийо акварель Христос в оливковой роще, только П сентября фигуру и кальку к ней...
Недавно в Марсель из Марокко приехал один оригинал, назвавшийся Сидней-Магомет-бен-Серрур и пожелавший изображать важную персону. Публика тотчас же вообразила, что он имеет какое-то отношение к договору с Марокко. Власти соперничали в любезностях, расточаемых высокому гостю, префект окружил его вниманием; в его честь был устроен парад; он принимал все это с величественной и беспечной снисходительностью, под которой старались видеть дипломатическую тонкость. В конце своего пребывания он намекнул, что с удовольствием принял бы на память от марсельцев что-нибудь, и, в частности, пояснил, что ему очень бы хотелось получить часы. Тотчас же из Парижа были выписаны дорогие часы, которые марокканец соблаговолил принять. На следующий день он отбыл неизвестно куда, не приоткрыв завесу каких-либо глубоких комбинаций, которыми так интересовалась публика.
Я установил, что, как правило, вовсе не великие поэты являются тем источником, откуда питается живопись: больше всего дают ей те, кто отводит наиболее значительное место описаниям; точность в изображении страстей и характеров при этом не обязательна. Почему Ариосто, несмотря на весьма благодарные для живописи сюжеты, возбуждает гораздо меньшее желание изображать их, чем Шекспир или лорд Байрон?
Я думаю, что отчасти это зависит от того, что оба англичанина, хотя и поражают воображение несколькими резкими штрихами, все же часто остаются склонными к чрезмерности и туманности. Ариосто, наоборот, до такой степени пользуется специфическими средствами своего искусства, так мало злоупотребляет живописностью и бесконечными описаниями, что из него ничего нельзя извлечь. У какого-нибудь шекспировского персонажа можно заимствовать его поразительную образность, его художественную правдивость и, следуя своим способностям, внести в него некоторую долю утонченности; но у Ариосто!..
Бретонцы верят, что обезьяна — творение дьявола. Дьявол, увидя человека, создание божие, решил, в свою очередь, сотворить существо, подобное ему, но смог создать лишь незаконченное и отвратительное творение, эмблему своей бессильной гордости.
Вальтер Скотт в одном из писем, написанных незадолго до смерти, говорит, что болезнь, сведшая вскоре его в могилу,
125


сентября
является следствием чрезмерной умственной работы. Потеряв состояние, он должен был работать больше, чем привык, то- есть по семи-восьми часов. Он говорит, что работа воображения в течение по крайней мере четырех-пяти часов является достаточной. Сверх этого, говорит он, можно работать лишь над компиляциями и т. п. Мне кажется, что последнее было бы для меня труднее всего остального; всякая работа, в которой отсутствует воображение, невозможна для меня.
По приезде из Шамрозе.
Вот пример того, как трудно в супружестве добиться согласия и одинакового взгляда на вещи. Я пошел осмотреть неподалеку от меня дачу, которая продается. Ее владелец — разбогатевший театральный или цирковой антрепренер, который за те пять лет, что он здесь прожил, делал безумные траты: на китайские мосты, на комнаты из цветного стекла, уставленные турецкими диванами, на оцинкованный пруд, наконец, на великолепные фруктовые и другие насаждения, которые доставляли ему пока одни только неприятности. Этот молодчик, потеряв жену, женится вторично. Ему шестьдесят лет, он берет малютку двадцати лет, у которой нет ни гроша за душой; через четыре месяца молоденькая и хорошенькая жена возненавидела дачу, и супруг решил ее продать.
Услыхав эту историю, я сразу подумал, что то, что случилось с этим несчастным, еще не самое большое несчастье,— это еще только предисловие к длинной истории, и те сожаления, с каким он будет вспоминать шпалеры своих деревьев и свои маленькие комнатки, устроенные для его старческих досугов, скоро покажутся ему цветочками по сравнению с заботами, которые его ожидают.
...Констебль говорит, что превосходство зелени его лугов объясняется тем, что этот зеленый цвет представляет собой сложное сочетание множества различных оттенков зеленого. Недостаточная яркость и живость зелени у большинства пейзажистов происходит именно оттого, что они обычно передают ее одним цветом. То, что он говорит о зеленом цвете для лугов, применимо и ко всякому другому тону.
О важности аксессуаров. Маленькая подробность иногда может разрушить впечатление от всей картины; кустарники, которые я хотел поместить позади тигра в картине, подаренной г. Роше, разрушали простоту и простор равнин, простирающихся за ним.


и
JIMJr десять с половиной часов у Жизора в связи с проектом лестницы Люксембурга. Затем в галерее, повидать г. Массона. Он сам отказывается гравировать картину. У Леле; говорили о проекте выставки. Чудная погода: мороз.
Пантеон. Купол Гро; увы, скудость, никчемность.
Пандантивы Жерара, которых я не знал: Смерть, Слава, держащая Наполеона в объятиях, и какой-то коленопреклоненный дикарь на первом плане; Отечество — огромная женщина в доспехах, закутанная в покрывало и стоящая у могилы; распростертые люди и парящая над могилой фигура, являющаяся единственно хорошим куском во всей этой картине: прекрасный поворот, прекрасное движение и глаз, подбитый неизвестно каким образом; Справедливость — не могу припомнить хотя что-либо из этой картины. Смерть — женщина, поддерживающая или повергающая, это остается неясным, молодого человека, который пытается опереться о некий монумент неясных очертаний; поза его неплоха; на переднем плане снова распростертые люди — непонятно кто. Все это ужасно по цвету: небеса цвета аспидной доски, всюду взаимно противоречащие тона. Зализанность живописи окончательно шокирует и придает всему этому отпечаток невыносимой скудости. Золо¬
Нторник, 19 января
127


тая рама, мало подходящая к характеру памятника, занимает слишком много места в сравнении с живописью и т. д.
Затем у Вимона, моего ученика. Видел его Прометея на скале, утешаемого нимфами. Отсутствие идеальности.
От Вимона в зоологический сад, через квартал, которого я никогда не видел. Узкие переулки, полные старьевщиков; целая семья, расположившаяся в ларьке, который в одно и то же время является лавочкой, кухней и спальней.
Кабинет естественной истории, открытый по вторникам и пятницам. Слоны, носороги, гиппопотамы, необычайные животные. Рубенс великолепно изображал их. Я ощутил чувство счастья, очутившись среди этой коллекции. , По мере того как я двигался дальше, это чувство все усиливалось; мне казалось, что все мое существо подымается над обыденностью, над мелкими мыслями, над мелкими заботами каждого дня. Какое чудесное разнообразие и какое разнообразие видов, форм и назначений! На каждом шагу нечто, что кажется бесформенным, рядом с тем, что представляется нам грациозным. Здесь стада Нептуна — тюлени, моржи, киты, бесконечное множество рыб с потухшими глазами, с глупо раскрытым ртом; ракообразные, морские пауки, черепахи; затем отвратительное семейство змеиных, необъятное тело боа с маленькой головой; изящество его колец, обвивающих дерево; отвратительный летучий дракон, ящеры, крокодилы, кайманы, чудовищный гавиал, у которого челюсти внезапно суживаются и кончаются вместо носа странным наростом. Затем животные, более близкие к нашей природе: бесчисленные олени, газели, лоси, лани, козы, бараны с раздвоенными копытами и рогами на головах; рога прямые, изогнутые кольцами; зубр из породы быков; бизон, одногорбые и двугорбые верблюды, ламы и родственная им вигонь. Наконец, жирафы: во-первых, привезенные еще Левайаном, заплатанные и заштопанные: затем жирафа 1827 года, которая, став любимицей зевак и просияв несравненным блеском, заплатила в свою очередь мрачную дань смерти, настолько же безвестной, насколько блестящим было ее вступление в свет; и она стоит тут, длинная и неуклюжая, какой ее сотворила природа. Ее предшественницы в этих катакомбах были несомненно окружены людьми, никогда не видавшими повадок живых животных; чучелам гордо задрали голову, не представляя себе странной постановки этой вытянутой вперед головы, красующейся, как вывеска над живым существом.
128


11, Греция на развалинах Миссолонги. 1827. Музей в Бордо


12. Портрет Ричарда Бонингтона. Рисунок. Сепия. 1827


Тигры, пантеры, ягуары, львы!
Откуда оживление, которое я ощутил, видя это? Оно следствие того, что я оторвался от своих каждодневных мыслей, составляющих весь мой мир, от своей улицы, являющейся моей вселенной. До какой степени необходимо изредка встряхнуться, высунуть куда-нибудь нос, стараться что-то вычитать в мироздании, которое не имеет ничего общего с нашими городами и произведениями людей! Несомненно, созерцание всего этого делает нас лучше и спокойнее. Выйдя оттуда, я любовался еще деревьями, и они тоже внесли нечто свое в чувство удовольствия, которым меня подарил этот день. Я шел назад окраиной сада, вдоль набережной. Часть дороги пешком, часть в омнибусе.
Я пишу это, сидя у камелька, очень довольный тем, что купил на обратном пути эту записную книжку, которую я начинаю в счастливый день. Как хотелось бы мне возможно чаще отдавать себе отчет в моих впечатлениях и углублять их, вызывая в памяти.
Статуя Бюффона, неплохая и не слишком смешная. Бюсты великих французских натуралистов — Добентона, Кювье, Ла- сепеда и др.
Работал над картиной Валентин, делал фон. Вечером у Ж. 20 янваРя
Г-н Огюст одолжил мне акварель Черная лошадь, а также два тома Воспоминаний об эпохе террора, он мне вернул Маленькую галерею из Алжира (дощечку) и чемодан.
Возвратясь вечером, нашел у себя пьесу Понсара, которую тот потрудился занести ко мне.
Оставался дома весь день. Пастель Лев — для пострадав- 21 января ших от наводнения.
Набросал три сюжета: Христос, несущий крест, по старой сепии, Христос в оливковой роще, для г-жи Роше, Христос, простертый на камне, окруженный святыми женами.
Читаю Воспоминания о терроре Дюваля 70. Вымышленные сцены, выдуманные, поддельные разговоры, стремящиеся передать колорит времени и сделать рассказ реальным, лишают автора всякого доверия. Систематическая ненависть к революции выступает слишком неприкрыто. Историк все же мог бы кое-что почерпнуть из этого чтения, но не в отношении мелких фактов, которые там приводятся: он увидал бы, оставляя в стороне явную пристрастность автора, что можно сильно
9 Заказ № 619
129


оспаривать роль энтузиазма и независимости в тех движениях, которыми особенно принято восхищаться в эту эпоху. То, что в них было результатом низменных махинаций, сведенных к заговорам, в истории представляется проявлением национального чувства.
22 января Начал и сильно продвинул пастель Христос в оливковой
роще.
Вечером Робер Брюс с г-жой де Форже.
Когда отправлюсь смотреть картину Рубенса, на улице Гаранн, надо будет зайти к г-же Каве71.
23 января Набрасывал композицию Несение креста. Продолжал ра¬
боту над пастелью Христа.
Сюжеты, которые могли бы подойти для трансептов у Сен- Сюльпис: Успение, Вознесение, Моисей, получающий скрижали завета, народ у подножия горы, старик на полдороге, внизу, уступами группы — воины, лошади, женщины, лагерь. Моисей на горе — с воздетыми руками, во время битвы. Потоп. Вавилонская башня. Апокалипсис. Распятие. Внизу композиции: мертвые, восстающие из могил; солдаты, делящие одежды Христа; наверху ангелы, собирающие драгоценную кровь и вновь уносящиеся на небо. В Несении креста на первом плане, ниже Христа, с трудом поднимающиеся св. жены.
Ангел, поражающий войско ассирийцев. Помнить в этих картинах о великолепных преувеличениях в людях и лошадях у Рубенса. Особенно в Охоте Сутмана.
Четырьмя прекрасными сюжетами для росписи в Сен- Сюльпис уже сейчас могли бы служить:
1. Несение креста. Христос близ центра композиции, падающий под тяжестью ноши, св. Вероника и т. д.; ниже — пресвятая дева, ее близкие и пр.; народ и солдаты.
2. В пару этому. Положение во гроб. Наверху крест, палачи; солдаты, уносящие лестницы и инструменты; тела разбойников, оставшиеся на крестах; ангелы, изливающие благовония на крест Христа или плачущие. В центре Христос, несомый мужчинами и сопутствуемый св. женами; эта группа спускается к пещере, где ученики готовят могилу. Мужчины, отваливающие камень; ангелы, держащие факел. Подножие горы, световой эффект и т. д.
3. Апокалипсис. Сюжет уже продуман.
4. Ангел, поражающий войско ассирийцев.
130


Воины, карабкающиеся на скалы; опрокинутые колесницы, упавшие лошади.
Заходил г. Вертгеймер, с улицы Сен-Лазар, 23, он у меня просит Арабские скачки.
Вечером у Дефоржа. Видел Лоран Жана у Пьерре. Вийо и его жена 72.
Великолепная погода. Луна. Возвращался ночью, пешком, с большим удовольствием.
Работал над Алжирскими женщинами.
Вийо говорил мне о прозрачной бумаге для литографии.
Он говорил мне о жидкости для пастелей, которую применяет Ризенер; растворенная камедь, в которую подмешивают водку до тех пор, пока смесь не помутнеет. Демэ, заходивший в понедельник, рассказал мне о способе Тони Жоанно закреплять угольный рисунок: вместо обычной камеди — красную камедь с водкой.
Вечером у г. Тьера 73. Там снова видел Арагона. Когда оста- 24 лось всего несколько человек, он стал нам рассказывать о маршале Сульте. Он говорил, что готов биться об заклад, что в жизни Сульта не было ни одного поступка, сделанного ради внешнего блеска. Крайне трудолюбивый и т. д. В Булонском лагере он был одним из орудий провозглашения империи. Никто не знал, как к этому приступить. Армия, как бы ил была она предана первому консулу, а также и сенат, по всей вероятности, не пошли бы на это. Кому-то, и я думаю именно генералу Сульту, пришла мысль, чтобы один дезорганизованный отряд драгун, спешенный и близкий к той деморализации, какая порождается в войсках праздностью, подписал петицию. Драгуны подписали петицию, которая была представлена сенату как пожелание армии. Камбасерес был против. Фуше, который со своей стороны хотел войти в милость, сильно распинался в пользу этого. Сенат в данном случае последовал примеру римского Сената времен императоров. Он спешил назвать императором того, кого все равно сделали бы императором солдаты.
В композиции влияние основных линий громадно. 25
У меня перед глазами Охоты Рубенса, среди прочих — Охота на львов, гравированная Сутманом, где одна львица, прыгая из глубины, натыкается на копье обернувшегося назад всадника: видно, как хнется копье, вонзаясь в грудь разъярен-
янва ря
января
131 9*


ного животного. На переднем плане сбитый с лошади всадник — мавр: его лошадь тоже опрокинута и уже настигнута громадным львом, но животное с ужасной гримасой оборачивается к другому из бойцов, плашмя растянувшемуся на земле, который, собрав последние силы, вонзает в тело чудовища кинжал устрашающей величины; он как бы пригвожден к земле одной из задних лап чудовища, которое, почувствовав, как его самого пронзает лезвие кинжала, раздирает ему в клочья лицо.
Вздыбившиеся лошади, взвихренные гривы, тысяча подробностей, отвязавшиеся щиты, запутавшиеся уздечки — все это сделано для того, чтобы поразить воображение, .да и выполнено превосходно. Но общее впечатление неясно; глаз не знает, на чем остановиться; он испытывает ощущение страшного беспорядка. Искусство как бы недостаточно позаботилось о том, чтобы при помощи осторожного расположения частей или путем известных самоограничений еще более усилить результат такой изобретательности гения.
Наоборот, в Охоте на гиппопотама композиция деталей отнюдь не обнаруживает такого полета воображения. На переднем плане изображен крокодил, который по живописи представляет собой шедевр мастерства, хотя в смысле движения он мог бы быть интереснее. Гиппопотам, герой сцены, представляет собой животное настолько бесформенное, что никакое мастерство не в силах сделать его сколько-нибудь сносным. Движение нападающих собак передано очень энергично, но Рубенс часто повторял этот мотив. С точки зрения повествовательной эта картина во всех отношениях должна показаться ниже предыдущей; но благодаря способу расположения групп, вернее, той единственной группы, которая образует собой всю картину, воображение получает толчок, который возобновляется каждый раз, как взглянешь на картину. В то же время в Охоте на львов воображение неизменно приводится в состояние неуверенности из-за рассеянности света и неопределенности линий.
В Охоте на гиппопотама земноводное чудовище занимает центр картины; всадники, лошади, собаки — все с яростью устремляются к нему. Композиция представляет собой примерно то же крестообразное построение, что и в андреевском кресте, с гиппопотамом посередине. Человек, опрокинутый на землю и лежащий ничком в камышах под лапами


крокодила, продолжает линию света вниз, что препятствует верхней части композиции слишком выпячиваться над нижней.
Но что ей дает ни с чем не сравнимый эффект — это большой кусок неба, обрамляющий сцену с двух сторон (в особенности с левой, совершенно оголенной) и сообщающий целому, в силу простоты этого контраста, совершенно исключительное движение, разнообразие и вместе с тем несравненное единство.
Работал над Арабскими скачками. 26
Обедал у г. Тьера. Я не знаю, о чем говорить с людьми, которых там встречаю, а они не знают, о чем говорить со мной. Время от времени со мной говорят о живописи, видя, какую скуку нагоняют на меня все эти разговоры политических деятелей, Палата и т. д.
Как холоден и скучен весь этот обряд современных обедов. Эти лакеи, которые точно принимают на себя все расходы по трапезе и угощают вас... Самим обедом занимаются меньше всего, с ним торопятся, как будто выполняют неприятную обязанность. Никакого радушия и приветливости. Это чрезмерно хрупкое стекло... глупая роскошь! Я не мог прикоснуться к бокалу, чтобы не опрокинуть его и не пролить на*скатерть половины того, чем он наполнен. Я спасся бегством при первой же возможности.
Была там княгиня Демидова; обедал также Ремюза; он очень милый человек, но кроме «здравствуйте» и «прощайте» мне нечего ему сказать.
Работал над Скачущими арабами и над Валентином. 27
Вечером ходил повидать Лаббе, затем Леблона. Там был Гарсиа74. Говорили о суждении Дидро насчет актера. Он утверждает, что актер должен вполне владеть собой и вместе с тем должен быть страстным. Я согласен с ним в том, что все совершается в воображении, но Дидро, отказывая актеру во всякой чувствительности, недостаточно настаивает на том, что ее место заступает воображение. То, что я слышал от Тальма 75, довольно хорошо объясняет необходимость сочетания двух вещей — своего рода вдохновения, которое необходимо артисту, и самообладания, которое в это же время он должен сохранять.
Тальма говорил, что, находясь на сцене, он оставался полным хозяином своего вдохновения и мог контролировать себя, имея при этом вид человека, отдавшегося порыву; однако он
января
янва ря
133


прибавлял, что если бы в это время пришли сказать, что дом его горит, он не смог бы прервать сцену: то же происходит с каждым человеком, который погружен в работу, берущую у него все силы, но у которого душа от этого отнюдь не охвачена волнением.
Гарсиа, отстаивая права чувствительности и подлинной страсти, имеет в виду свою сестру Малибран 76. Он привел нам в доказательство ее исключительного артистического таланта то, что она никогда заранее не знала, как будет играть. Так, играя в Ромео и приходя на могилу Джульетты, она иногда опиралась в горестном изнеможении на колонну, иногда, рыдая, простиралась перед надгробным камнем и т. д. Oria доходила тут до очень сильных и казавшихся правдивыми эффектов, но бывало и так, что все у нее получалось настолько чрезмерным и неуместным, что ее едва можно было выносить. Я не припоминаю, чтобы когда-нибудь она производила на меня впечатление благородства. Даже когда она ближе всего подходила, казалось, к возвышенному, это все же не выходило за границы того, чего может достигнуть мещанка; одним словом, в ней совершенно отсутствовало идеальное. Она напоминала тех молодых людей, которые одарены талантом, но в силу неопытности и кипучей молодости всегда опасаются, что не смогут проявить его в полнойГмере. Казалось, что она каждый раз ищет все новых эффектов в любой сцене. Стоит лишь пойти по этому пути, как ему не будет конца; зрелый талант никогда не изберет его; завершив подготовку и выбрав точку отправления, он уже не отклоняется в сторону. Это составляло особенность таланта Паста. Именно так поступали Рубенс, Рафаэль, все большие мастера композиции. Помимо того, что, следуя иному методу, ум находится вечно в состоянии неопределенности, но и жизнь вся пройдет в опытах на одну и ту же тему. В конце каждого вечера Малибран чувствовала себя совершенно обессиленной: моральная усталость присоединялась к усталости физической; ее брат соглашается с тем, что таким образом она не могла долго прожить.
Я сказал ему, что Гарсиа, его отец, был великим артистом, неизменно верным себе во всех своих ролях, несмотря на внешний порыв. Он сам видел, как отец изучал перед зеркалом гримасы для роли Отелло; непосредственное чувство не нуждается в этом.
Гарсиа рассказывал нам еще о Малибран, что, не зная, как передать момент, когда неожиданный приезд отца преры-
134


вает взрыв радости, вызванный известием, что Отелло жив, она советовалась по этому поводу с госпожой Нальди, женой Нальди, погибшего от взрыва кастрюли, и матерью госпожи Спарр. Эта женщина была превосходной актрисой; она рассказала Малибран, что, играя роль Галатеи в Пигмалионе и сохраняя все время, пока это требовалось, полную неподвижность, она производила сильнейшее впечатление в ту минуту, когда делала первое движение, которое казалось внезапной искрой жизни.
В Марии Стюарт, когда Лейчестер приводит Марию к ее сопернице Елизавете и, заклиная склониться перед ней, добивается этого, Малибран, преклонив колена, выполняла это совершенно чистосердечно, но, оскорбленная неумолимой суровостью Елизаветы, снова порывисто подымалась и впадала в ярость, производившую, по его словам, неотразимое впечатление. Она разрывала в клочки носовой платок и даже перчатки: это также один из тех эффектов, до которых никогда не спустится ни один большой артист и которые приводят в восторг галерку, доставляя мимолетную известность тем, кто себе разрешает это.
Для таланта актера плохо то, что после его смерти нет никакой возможности провести сравнение между ним и его современниками, оспаривающими у него успех при жизни. Для потомства существует только та оценка актера, которая создана его современниками, и у наших потомков Малибран будет стоять на одном уровне с Паста и, может быть, выше ее, если принять во внимание неумеренные похвалы ее современников. Гарсиа, говоря о Паста, относил ее к талантам холодным, бесстрастным, как он выразился, пластическим. Он должен был бы слово пластический заменить словом идеальный. В Милане она с необычайным блеском создала роль Нормы; ее не называли больше Паста, а просто Норма. Но вот приезжает Малибран и желает дебютировать в этой роли. Это ребячество ей удается. Публика, вначале разделившаяся на два лагеря, превозносит ее до облаков, и Пас^а забыта. Теперь уже Малибран стала Нормой, и это нетрудно понять. Люди низкого уровня, мало разборчивые в смысле вкуса, всегда будут предпочитать таланты, родственные Малибран.
Если бы живописец ничего не оставлял после себя и приходилось бы судить о нем так, как судят актера, беря на веру мнения современников, сколько репутаций было бы совершенно непохожих на то, чем сделало


их потомство! Сколько имен, теперь совершенно потускневших, сияли в свое время ярким блеском вследствие каприза моды или дурного вкуса современников! К счастью, живопись, как она ни хрупка,— а когда ее нет, то гравюра,— является для глаз потомства вещественным доказательством и позволяет вновь поставить на должное место выдающегося человека, недооцененного глупой, случайной публикой, которая гонится лишь за мишурой и внешним налетом правдоподобия.
Не думаю, чтобы можно было установить сколько-нибудь удовлетворительное сходство между мастерством актера и живописца. Первый переживает момент бурного, почти страстного вдохновения, в порыве которого, конечно, может поставить себя, с помощью воображения, на место изображаемого лица. Но раз эффекты найдены, он должен на каждом представлении становиться все более и более холодным в передаче этих моментов. Каждый раз он должен, если можно так выразиться, давать новый отпечаток своей первоначальной концепции, и чем больше она удаляется от той минуты, когда его еще не вполне определившийся идеал представлялся ему несколько смутным, тем ближе он подходит к совершенству; он как бы каждый раз калькирует рисунок своей роли.
Художник тоже переживает, конечно, это первое, страстное восприятие своего сюжета, но это восприятие само по себе более бесформенно, чем у актера. Чем большим талантом обладает художник, тем больше красот принесет спокойствие его этюда, но не тем, что он будет стремиться возможно точнее воспроизводить первоначальный замысел, а тем, что сумеет воплотить его при помощи вдохновенного мастерства.
Мастерство в живописи всегда должно оставаться импровизацией — именно в этом заключается основная разница с мастерством актера. Выполнение замысла может быть у живописца подлинно прекрасным только тогда, когда он сохранит в себе увлечение, умение отдаться ему полностью во время работы и т. д.
28 января Как редки среди французов музыкальные натуры!
Работал над Валентином и над копией маленького портрета моего племянника.
Молнии, гром с сильным градом около четырех часов.
Обед у г-жи Марлиани; она уезжает на месяц на юг. Я встретился у нее с Пуарелем, мне было с ним очень приятно. Был также Шопен. Он рассказывал мне о своем новом лечении мас-
136


сажем; хорошо, если бы это ему помогло. Вечером некий генерал Армейлер играл на странной гитаре, которую ему сделали по особому заказу. По-моему, он не умеет извлечь из нее должного эффекта, он играет слабо. У него общая всем гитаристам манера ограничиваться легкими трелями и т. п.
Возвращался с Пететеном, который рассуждал об экономии и о выгодном помещении денег. Он говорил, что просто поразительно, как быстро при помощи этих двух средств можно увеличить свое состояние.
Устал от вчерашнего вечера у меня. Леле и Гедуэн зашли 29 навестить меня. Очень вероятно, что когда привыкаешь работать без модели, то как бы ни был удачен замысел, невозможно достичь тех поразительных эффектов, каких так просто добивались великие мастера, исключительно в силу того, что они совершенно непосредственно следовали природе, даже в самых обычных ее проявлениях. Во всяком случае, это всегда останется камнем преткновения; эффекты в духе Прюдона или Корреджо никогда не будут таковы же, как, например, у Рубенса. В копии Жерико с маленького св. Мартина Ван-Дейка композиция сама по себе довольно обыкновенна, а между тем конь и всадник производят громадное впечатление. Очень вероятно, что сила впечатления зависит от того, что этот мотив был написан художником с натуры. Мой маленький грек (граф Палациано) носит тот же характер.
Можно было бы сказать, что обратный прием приводит к более нежным и углубленным эффектам, хотя они и лишены той поразительности и силы, которые тотчас вызывают восхищение. Белый конь св. Бенедикта Рубенса представляется совершенно идеальным изображением и производит очень сильное впечатление.
Обедал у г-жи Форже.
Работал над Алжирскими женщинами.
Вечером у Ж. Она видела Виейара 77; он по-прежнему без- 31 утешен. Она дала мне статью Готье 78 о Люксембурге, чрезвычайно хвалебную.
Чертил слегка мелом по полотну Положение во гроб. 1 Холст — 1 метр. Затем работал над Алжирскими женщинами, в левой передней фигуре сделал очень много. Утром заходил Лассаль70. Вечером был у Ризенера. Фактура у Марилья.
января
января
февраля
137


2 февраля
3 февраля
4 февраля
Утром у Мюллера80. У Гольтрона. Днем были Дюпре81 и Руссо 82. Они мне привели множество аргументов в пользу пресловутого Общества, но я стоял на своем и выразил им мое полнейшее отвращение к этому проекту.
Что можно делать после подобного дня или скорее утра? Утренние посещения и затем приход этих двух болтунов как раз в тот момент, когда я мог бы еще приняться за работу, привели меня в состояние полного бессилия до самого вечера. Был вечером у г. Тьера.
Мюллер немедленно отдал мне визит; апломб этого молодого петушка замечателен. Я критиковал отдельные части его картин с крайней сдержанностью; я не могу обычно удержаться от этого, но в то же время не люблю никого огорчать. У меня он чувствовал себя как дома: «Это вот хорошо, а это вот мне не нравится». В подобной манере он вел разговор. Гедуэн взбешен. Он говорил мне о необыкновенной самоуверенности Кутюра 83. Это как бы марка той школы, к которой примыкает Мюллер; другой отличительной приметой служит вечное употребление повсюду белой краски, и этот свет, который точно написан мукой.
В ответ на то, о чем говорили эти господа, я переделал окно в глубине Спящих марокканцев.
Анри сообщил мне о родах у его сестры Клер.
Работал над Скачущими арабами. Темнота заставила меня бросить работу. Тогда я принялся набрасывать Положение во гроб (размер холста 1 метр); только небо.
В четыре часа пришел Риве. Я был счастлив повидать его, а его предупредительность меня очаровала. Мы скоро почувствовали себя, как в давно прошедшие времена. Я вижу, как он изменился, и это огорчает меня. Он очень доволен моей статьей о Прюдоне.
Вечером был дома. Настроение меланхолическое, но не печальное. Несомненно, оно вызвано встречами с различными людьми за сегодняшний день. Я предавался горьким размышлениям о профессии художника; она требует уединения и принесения в жертву почти всех чувств, которыми живет большинство людей.
В ту минуту, когда я собирался идти в Палату депутатов, пришел г. Клеман де Ри, очень милый молодой человек. Вслед за ним появился Лоран Жан. Я испугался, видя, что он берется
138


за перчатки при первых же словах собеседника, который, к счастью, вскоре ушел. Лоран тоже не задержался.
Пришел в Палату в половине двенадцатого. Смотрел своды, расписанные Верне. Можно было бы написать целый том об ужасном упадке искусства XIX века, доказательством чего являются эти росписи. Я говорю не только о дурном вкусе и жалком письме этих раскрашенных фигур; орнаменты и гризайли столь же плачевны. Во времена Ванлоо84 даже в последнем захолустье они показались бы невыносимы.
С удовольствием вновь увидал мои росписи в куполах.
Я сразу понял, что следовало сделать для усиления впечатлений: простая перемена одежды у Орфея дала бы силу всему остальному.
Как жаль, что опыт приходит как раз в том возрасте, когда уже убывают силы. Поистине жестокая насмешка природы — этот дар таланта, который дается только ценой времени и труда, изнашивающих те самые силы, которые необходимы для его проявления.
В омнибусе, на обратном пути, я наблюдал эффект полутонов на лошадях, гнедых и черных, на их лоснящейся коже. Полутона надо объединять, как и все остальное, при помощи локального тона, представляющего нечто среднее между блеском и теплым цветовым тоном. На эту подготовку достаточно наложить прозрачную и теплую лессировку, чтобы получить изменение плана теневой или рефлексной части, а на выпуклых местах этого же полутона глянец выражен холодными и светлыми тонами. На гнедой лошади это особенно заметно.
Весь день провел, отдыхая и читая у себя в комнате. Начал 5 Монте-Кристо; это очень занятно, если не считать нескончаемых диалогов, заполняющих целые страницы. Когда прочитаешь это, чувствуешь, что ничего не прочел.
После обеда — у Пьерре, где встретил молодого Сулье. Пьерре все еще страдает болями в боку. Затем у Альберты; ее дочь слегла.
Вот список нужных книг, которые я взял у нее.
Непогрешимый способ сохранять свое зрение в хорошем состоянии до глубокой старости, перевод с немецкого, сочинение Г.-Ж. Веер, доктора медицины Венского университета.
Ифланд, Искусство продлить свою жизнь.
Конфуций (в стиле Марка Аврелия).
Марк Аврелий, старое издание, перевод Дасье.
139
(февраля


б февраля
7 февраля
Придворный — Балтазара Грасиана 85, перевод Амло де ла Уссэ, 1808.
У Пьерре вели разговор о балагурстве и шуточках г. де- К(онфлан).
Я говорил, что в литературе первое впечатление всегда самое сильное; доказательство — мемуары Казановы 86, которые произвели на меня огромное впечатление, когда я прочитал их в первый раз в сокращенном издании 1824 года. С тех пор я имел возможность перечитать отдельные места в полном издании, и впечатление получилось совсем другое. Молодой Сулье сказал мне, что г. Ниэль, прочтя Племянник Рамо во* французском переводе, сделанном с немецкого перевода Гете, готов предпочесть его оригиналу. Несомненно, это — следствие того, что ум, однажды восприняв со всей живостью известные впечатления от некоего предмета, не может вновь пережить подобные же.
(Я перечитываю это в 1857 году. Перечитываю во время болезни и мемуары Казановы. Я нахожу, что они восхитительнее, чем когда-либо; следовательно, они хороши.)
С утра работал немного. Днем окончательно набросал фигуры Положения во гроб.
Обедал и провел вечер с Ж. (де Форже). Плане пришел в четыре часа. Он, казалось, был поражен моим наброском; он хотел бы уже видеть его в настоящем размере. Его искреннее восхищение доставило мне большое удовольствие. Он принадлежит к людям, которые примиряют меня с самим собой. Да вознаградит его небо! У бедняги нет никакой веры в себя, и это тем грустнее, что он обладает превосходными данными.
Нездоровится. Целый день я ничего не делал. Добрый Фле- ри пришел меня навестить с каким-то бесенком-мальчуганом, который лазил повсюду. Флери дал мне рецепт для наклейки панно — картона или холста: надо применять клей для кожи и испанские белила, накладывая их кистью и проходя стеклянной бумагой.
Вечером, когда я отдыхал после ванны, которую принял перед обедом, пришел Ризенер; провел у меня часть вечера. Он мне рассказал, что Шеффер собрал членов будущего Общества и высказался в пользу столь исключительной системы, что немного не хватало для того, чтобы он исключил решительно всех. Он ошеломил аудиторию. Ризенер постоянно говорит
140


мне о своих замечательных проектах работ и о способе облегчить их осуществление.
Великолепный день. Я начал с того, что пошел смотреть 8 на улицу Тарани картину Рубенса св. Юстин; замечательная живопись! Две фигуры «предстоящих» тяжелы по рисунку, но даны с такой смелостью светотени и колорита, которой обладает только тот, кому уже нечего искать и кто попирает безумные искания и еще более безрассудную требовательность.
Затем в Палате депутатов. Работал над фигурой женщины, несущей ребенка, и над ребенком на земле; затем над человеком, лежащим выше Кентавра; мне кажется, что я сильно подвинулся. Работал очень долго. Возвратился без усталости. В довершение дня, возвратясь к себе, узнаю, что г-жа Санд приехала и прислала мне об этом сказать. Я очень буду рад повидаться с ней.
Вечером остался дома и жалею об этом. Это отозвалось на следующем дне. Мне надо было пойти пройтись. Возможно, что лишь воздух способствует работе организма. В самом деле, на следующий день я ничего не делал. Расстроенный желудок распоряжается, как хозяин, но хозяин совершенно недостоин того, чтобы царить, ибо он плохо выполняет свои функции я останавливает все остальное.
Плохое самочувствие. 9
Приходил Демэ. Пока он был у меня, зашел Госулье 87.
У всей молодежи из пресловутой школы Энгра есть черта педантизма: можно подумать, что их огромная заслуга уже в одном том, что они приняли сторону серьезной живописи. Это один из лозунгов школы. Я говорил Демэ 88, что множество талантливых людей не сделало ничего стоящего именно из-за этой кучи предвзятостей, навязанных себе по собственной воле или по милости предрассудков времени. Такова, например, эта пресловутая красота, которая, по общему мнению, является целью искусства. Если в этом его единственная цель, то как же быть с теми, кто, подобно Рубенсу, Рембрандту и вообще всем северным людям, предпочитает другие качесава? Попробуйте потребовать чистоты, красоты и т. д. от Пюже — прощай весь его жар! Развить все это.
В общем, северные народы к этому меньше склонны.
Итальянцы же предпочитают приукрашенность. То же имеет место и в музыке.
февраля
февраля
141


Вечером смотрел Дон-Жуана. Впечатление от постановки — тяжелое. Отвратительный Дон-Жуан (актер). Разве можно назвать исполнением сумбур, который вносят в старую вещь? Но зато как сама она вырастает в воспоминании и с каким чувством счастья я вспомнил ее на следующий день! Какой шедевр романтизма! И это в 1785 году! Актер, играющий роль Дон- Жуана, сбрасывает плащ, чтобы сразиться с отцом; в финале, не зная, как поступить, он встает на колени перед командором; я уверен, что в зале не отыскалось бы и двух человек, которые это заметили.
Я думал о размерах воображения, необходимого для зрителя, чтобы стать достойным слушать подобную * вещь. Для меня было совершенно очевидно, что почти все, кто там были, слушали очень рассеянно. Это бы еще ничего; но даже места, сильнее всего рассчитанные на то, чтобы поражать воображение, мало трогали их. Надо обладать большим воображением, чтобы быть действительно захваченным этим спектаклем. Битва с отцом, появление призрака всегда будут поражать человека, одаренного воображением. Для большинства же зрителей в этом — не более занимательности, чем во всем остальном.
К) февраля Вчера, 9-го, в четыре часа, поехал к г-же Санд; она была нездорова. Снова видел ее дочь и будущего зятя 89.
Сегодня было уже за полдень, когда я отправился в Пале- Бурбон. Погода стояла ужасная: снег, мороз, слякоть; приходится ездить на работу в карете; я остаюсь там так долго, что можно легко заболеть. Работал над фигурами в центре. Вернулся к себе довольно рано, и снова в карете; ехал очень долго. Вечером оставался дома, усталый и нездоровый.
Локальный тон стоящей нимфы в Орфее: изумруд но-зеленый, киноварь и белила\ больше белил в светлых местах.
Вторая нимфа: оранжевый тон и изумрудно-зеленый.
и (февраля Мне предстояло снова отправиться в Палату. Написал Анри, чтобы отложить до следующей недели. Слишком холодно. Мне необходимо отдохнуть.
12 февраля Закончил композицию Несения креста. Работал над Ара¬
бами и кончил их. Обедал у Ж.
13 февраля Работал над композицией Фоскари. Начал на холсте разме¬
ром 80; я думаю, что это подойдет.
142


Видел г-жу Санд в четыре часа; обедал у Пирона. С ним на Дон-Жуане. Ж. Ф. также была там.
Прекрасное несомненно является сочетанием всевозможных 14 условностей. Развить эту мысль, вспоминая о Дон-Жуане, которого я смотрел вчера.
Какой изумительный сплав изящества, экспрессии, шутовства, жестокости, нежности и иронии,— у каждого персонажа на свой лад. Cuncta fecit in pondere numero et mensura. (Семь раз отмерь, одиц раз отрежь.) В Россини итальянец всегда берет верх, иначе говоря, украшения преобладают над выражением. Не во всех операх Моцарта имеет место противоположное, ибо он всегда изящен и приукрашен, но передача нежных чувств принимает меланхолический характер, который не в одинаковой мере подходит ко всем сюжетам. В Дон-Жуане он не впадает в эту ошибку. Сюжет вообще изумительно выбран в смысле разнообразия характеров. Донна Анна, Оттавио, Эльвира — это серьезные характеры, особенно два первых; у Эльвиры уже менее сумрачный оттенок. Дон-Жуан поочередно то шут, то нахал, то вкрадчив, то даже нежен; далее — крестьянка, с ее неподражаемым кокетством, и, наконец, Лепо- релло — совершенство с начала до конца. У Россини характеры не так разнообразны.
С утра чувствовал себя нездоровым, но принялся за пере- 15 делку Положения во гроб. Увлечение, с которым я работал, победило недомогание, однако вечером и на другой день я расплатился за это невралгией. Мой набросок очень хорош, но он потерял часть своей таинственности; это следствие систематической разработки наброска. С хорошим рисунком для линий композиции и с обозначенными местами для фигур можно отказаться от эскиза, который становится почти двойной работой. Эскиз возникает на самой картине, когда она еще только- только намечена и лишена деталей. Локальный тон для Христа: земля натуральная, умбра, желтая неаполитанская и белила, под ними некоторые тона черного и белого, положенные вразбивку; тени несколько более горячими тонами. Локальный тон рукавов богоматери: серый, с легким рыжеватым оттенком; светлые места — неаполитанская желтая и черная.
Обедал у г-жи Форже. Получил из Бордо письмо от нотариуса с распиской о получении Алексисами трех тысяч франков плюс начисления.
февраля
февраля
143


Начал Фоскари на холсте в 80. Решительно это растянуто. Попробую на холсте в 60.
18 февраля Сегодня ходил смотреть Христа Прео в Сен-Жерве90. Перед
этим зашел в Люксембург узнать, почему он закрыт.
19 февраля Т. совершенно справедливо говорит, что модель принижает
художника; глупый натурщик заражает и вас глупостью. Человек воображения в своем усилии поднять модель до идеала, который он носит в себе, делает все же, вопреки самому себе, известные шаги в сторону вульгарности, которая стоит у него перед глазами и давит на него.
Видал два акта Гугенотов. Где Моцарт? Где соединение грации, экспрессии, энергии, где вдохновение и мастерство, шутовство и ужас? В этой вымученной музыке есть усилия, которые потрясают вас, но это — красноречие бреда, проблески молнии среди хаоса.
Пирон сообщил мне там новости о мадемуазель Марс; ей крайне плохо, Шарль очень огорчен.
го февраля ...Обедал у г. Моро91. Возвращался с Кутюром. Он прекрасно рассуждает. Удивительно, как.ясно видим мы недостатки друг друга! Все, что он говорил мне о других, очень тонко и очень верно, но он не принимает во внимание положительных качеств; а главное, он, как и все остальные, анализирует и замечает только качества выполнения. Он мне сказал — и я верю ему,— что он чувствует в себе способность работать главным образом с натуры. Из его слов явствует, что он делает подготовительные этюды ради того, чтобы, так сказать, выучить наизусть кусок, который он хочет писать, а затем с жаром принимается за него. С его точки зрения это превосходный прием. Я ему рассказал, как своею моделью пользовался Жерико, то есть вполне свободно, но заставляя ее постоянно позировать перед собой. Мы оба в один голос восхищались его огромным талантом.
Какую силу способна почерпнуть в самой себе такая мощная натура! Новое доказательство против глупости, состоящей в том, чтобы перекраивать себя на чужой лад и упорствовать в этом.
21 февраля Сегодня заперся у себя, утомленный бесконечными посетителями.
144


Принялся за Арабских комедиантов с утра, так как в два часа должен был пойти на концерт Фран- шома92. По дороге туда встретил г-жу Санд и часть пути проехал в ее экипаже. Я с искренним удовольствием снова увиделся с ней. Великолепная музыка! Квартет Гайдна один из последних, написанных им. Шопен мне сказал, что достичь этого совершенства, которое так восхищает нас, Гайдну помогла опытность. Моцарт, прибавил он, не нуждался в опытности; знание всегда стояло у него на уровне вдохновения. Его квинтеты, уже слышанные мной у Буассара. Трио из Родолъфа Бетховена: наряду с величайшими красотами заурядные места. Отказался обедать у г-жи Санд, чтобы скорее вернуться к себе и отдохнуть.
Вечером у г. Тьера; там была одна г-жа Дон.
Продолжал работать над Арабскими комедиантами и силь- 22 февраля но подвинул их.
У Асселина в половине восьмого, чтобы отправиться в Вен- сенн. Принц был очень любезен. Возвратились рано: были вместе с Деканом и Жаденом; этот последний мне сказал, что г-жа Д. с неудовольствием отметила, что я не побывал у нее; это меня сильно огорчило. Асселин представил меня своей жене, у нее очень простой и добродушный вид.
Декан зашел за Асселином, чтобы ехать к принцу, в засаленном черном галстуке с разводами и в вылинявшем жилете.
Ему одолжили белый галстук. Я напрасно просил его не курить в карете по дороге в Венсенн. У принца я встретил Ш. Гиса в парадной форме командора и Оксерруа, моего старого товарища, увешанного турецкими орденами. Там же я видел Буланже и Л’Аридона, который произвел на меня впечатление очень симпатичного человека.
Работал над Арабскими комедиантами. Заходил Прео. 23 февраля
Вечером у Альберты, небольшое общество. Я с истинным удовольствием повидался с этой дорогой мне приятельницей; она казалась помолодевшей в своем туалете и весь вечер была неутомима; ее дочь тоже была очень мила; она очень грациозно танцует, особенно эту пошлую польку. Видел г. Лионна, а также г. де ла Бом. Этот человек не стареет.
Марест цитировал нам письмо Софи Арну93 к министру Люсьену: «Гражданин министр, я в течение своей жизни зажи-
Ю Заказ №619
145


24 февраля
25 февраля
26 ^ февраля
27 февраля
гала немало огней, а сейчас у меня нет ни сучка, чтобы развести огонь у себя; дело в том, что я умираю с голоду...» Подпись: «Старая актриса не вашего времени... и т. д.». «Мадемуазель де Шатовье». «Мадемуазель де Шатонеф»... что это за бесконечные мадемуазели?— спрашивали ее. Она отвечала: «Их столько, сколько разрушенных замков».
В самый разгар террора м-ль Клерон94 удалилась в Сен- Жермен и жила в крайней нужде. Как-то вечером стучат к ней в дверь; после некоторого колебания она открывает. Входит человек, одетый угольщиком; это был ее товарищ по сцене Ларив; он оставляет мешок с рисом или с мукой и уходит,, не сказав ни слова.
Работал над Арабскими комедиантами. Вечером у герцога Немурского; видел Пелльтана96, который хвалил меня за мой плафон, затем Филарета, Риве. Беспорядок при выходе.
Вечером у г-жи Форже. Г-жа Анри играла мне отвратительную современную музыку и, между прочим, на закуску, две песенки, которые ее соседки орали в саду целое лето.
Доза96 предупредил меня накануне, что герцогиня Орлеанская посетит выставку на улице Сен-Лазар и желала бы меня там видет'ь. Она была со мной очень любезна. При выходе я встретил Вийо, который побывал с утра на выставке на улице Гранж-Бательер; там был великолепный Тициан — Лукреция и Тарквиний и Рафаэль — Богоматерь, поднимающая покрывало... Неуклюжесть и великолепие Тициана! Изумительное равновесие линий Рафаэля! В этот день я окончательно убедился, что именно этому ритму он несомненно обязан своими лучшими красотами. Вольности и неправильности проистекают у него из необходимости следовать своему стилю и привычкам руки. Фактура, как бы сделанная сквозь лупу мелкими мазками кисти.
Заходил Лассаль, затем Арну97. Этот последний хочет где- нибудь устроиться после краха Эпохи. Я написал о нем Бю- лозу98.
Приходил Гренье99 сделать этюд пастелью с Марка Аврелия. Мы говорили о Моцарте и Бетховене; у последнего он находит такой взрыв мизантропии и отчаяния, а в особенности такое изображение природы, каких никто до него не достигал;
146


мы сравнивали его с Шекспиром. Он оказал мне честь зачислить и меня в разряд таких же диких наблюдателей человеческой природы; надо сознаться, что, несмотря на свое божественное совершенство, Моцарт не открывает нашему духу таких горизонтов. Не зависит ли это от того, что Бетховен пришел позднее? Я думаю, можно сказать, что он действительно в большей степени отразил современный характер искусств, склонных к выражению меланхолии и к тому, что ошибочно или верно принято называть романтизмом. Однако же и Дон-Жуан полон этим чувством.
Обедал у г-жи Форже и провел у нее вечер. Она еще нездорова, и я бы очень хотел, чтобы она больше уделяла внимания себе.
Мечтал о г-же Л... Решительно не проходит ни одной ночи, чтобы она не снилась мне или чтобы я не чувствовал себя счастливым в ее присутствии; а вместе с тем я так глупо пренебрегаю ею; это прелестное существо!
Набросал белилами Фоскари и покрыл холст гризайлью — смесью черной персиковой с белилами; это будет довольно хорошим подмалевком, чтобы избежать розовых и рыжих тонов. Большая копия Св. Бенедикта, которую я писал именно таким образом, сохранила свежесть, трудно достигаемую другим способом. В моей композиции начинают обнаруживаться трудности перспективы, каких я не предвидел.
В итоге плохо использованный день, хотя никто не мешал мне. Лишь Гольтрон заходил на минуту насчет дела в Бордо.
Обедал у г. Тьера; я питаю к нему прежнюю дружбу и чувствую в его салоне прежнюю скуку.
В десять часов с д’Арагоном у г-жи Санд; он рассказывал нам об интересном произведении, переведенном неким г. Ка- залис — Страсти господа нашего спасителя — сочинение немецкой монахини Екатерины Эммери. Прочесть это. Там есть очень интересные подробности относительно Страстей, открывшиеся этой девице.
Сделать для лестницы Люксембурга^сцены из революции и империи с аллегорическими персонажами: Отечество, ведущее волонтеров, Слава, венчающая Наполеона, и т. д.
Побежденная Африка — наши солдаты, бросающиеся в море, чтобы овладеть ею.
28' февраля
1 марта.
147
ю*


2 марта
Битва при Исли, в поэтическом толковании.
Египет, покоренный гением Бонапарта, и т. д.
После завтрака снова принялся за Положение во гроб; это третий сеанс перевода эскиза на холст, и, несмотря на плохое самочувствие, я в течение дня сильно подвинул работу и довел до состояния, при котором холст может ждать четвертой атаки. Я доволен этим наброском, однако как сохранить при разработке деталей это впечатление целого, которое получается от простых масс? Большинство художников — и я сам делал так раньше — начинают с деталей и только под конец создают общее впечатление. Как ни печально видеть, что из удачного наброска, по мере того как вводить в холст детали, исчезает впечатление прекрасной простоты, еще больше замечаешь, что нельзя добиться ее, когда идешь в работе обратным путем.
Целый день внушал себе решимость уединиться в ложе верхнего яруса и смотреть Тайный брак. После обеда мужество меня покинуло, и я остался дома читать Монте-Кристо, который не помешал мне заснуть.
Тон скал в глубине Положения во гроб. В светлых местах умбра и белила наряду с неаполитанской желтой и черным. Этот последний тон уничтожает розоватость.
Другие светло-золотистые тона для изображения травы: тон желтой охры и черного, более темного или светлого.
Тень — умбра и зеленая земля жженая.
Натуральная зеленая земля также смешивается со всеми указанными тонами по мере надобности.
Сегодня утром приходила модель, которая напомнила мне по телосложению бедную г-жу Виейар (это г-жа Лабарр, улица Вивьен, 38). Она нехороша, и вместе с тем в ней есть что-то пикантное; это оригинальная модель.
Приходил Дюфай, затем Колен. Первого преследует мысль о необходимости революции; общая безнравственность ужасает его. Он верит, что наступит такой порядок вещей, при котором честные люди наложат узду на негодяев.
Молодой Кнепфлер приходил показать мне свои эскизы и композиции.
Плохое самочувствие. Попробовал уже в поздний час поработать над фоном Положения во гроб, Переписал горы.
Одно из больших преимуществ первого воплощения эскиза на холсте, в смысле тона и общего впечатления, помимо того,
148


что не думаешь о деталях, состоит в том, что поневоле бываешь принужден накладывать только те тона, которые абсолютно необходимы. Начав здесь с завершения фона, я сделал его возможно более простым, чтобы он не казался перегруженным рядом с простыми массами, какими пока обозначаются фигуры. Следовательно, когда я закончу фигуры, простота заднего плана позволит мне или даже принудит меня там поместить только то, что абсолютно необходимо. Это и даст возможность, раз перевод эскиза доведен до такого состояния, разрабатывать точнее каждый отдельный кусок, не испытывая нужды в том, чтобы подвигать вперед картину в целом; я все время исхожу из предположения, что тон и общее впечатление уже повсюду найдены. Это значит, что фигура, которую начнешь заканчивать среди всех остальных, обозначенных лишь массами, невольно сохранит простоту в деталях, чтобы не слишком бросаться в глаза среди соседних фигур, намеченных лишь подмалевком. Очевидно, что если картина в этой фазе достигла уровня, удовлетворяющего наш замысел в смысле линий, цвета и общего впечатления, то продолжать работать до конца в том же смысле, то есть и дальше разрабатывать тем же приемом начатое, означает потерять преимущество большой простоты впечатления, какая лежала в основе замысла. Глаз привыкает к деталям, которые мало-помалу проникли в каждую из фигур и во все одновременно, и поэтому картина никогда не будет казаться законченной. Первый недостаток: детали подавляют собой массы; второй недостаток: работа требует гораздо больше времени.
Вечером был у Борно 10°.
В эту среду вновь принялся за скалы в глубине Положения 3 марта во гроб и закончил перенесение на холст эскиза Магдалины — обнаженную фигуру первого плана. Жаль, что в этом наброске недостаточно сильна лепка. Время невероятно зализывает картины: моя Сивилла показалась мне как бы совершенно всосавшейся, если можно так выразиться, в холст. Об этом стоит серьезно подумать.
Смотрел Пуритан101 во вторник вечером с г-жой Форже.
Эта музыка доставила мне большое удовольствие. Лунный свет в конце был великолепен; это лучшее, что создает декоратор этого театра. Все тона очень просты, кажется, черный, голубой и, может быть, умбра, но с очень четко обозначенными планами одними поверх других. Терраса, возвышающаяся над
149


окрестностями, написана очень простым тоном, с яркими бликами белого, изображающими бойницы, пробитые в камне. Клеевые краски вполне соответствуют этой простоте эффектов, пятна не смешиваются, как в живописи маслом. На небе, очень просто написанном, изображено несколько башенок или зубчатых крыш, причем одни выделены на фоне других только при помощи большей интенсивности тона: рефлексы сильно подчеркнуты, а для светлых мест достаточно нескольких мазков почти не подмешанными белилами.
4 марта Сегодня утром был Вийо; я с удовольствием .повидался с ним. Был г. Жоффруа от Бюлоза. Вийо никогда не догадается уйти, когда приходит кто-нибудь посторонний; поразительная невоспитанность!
Возвратился в Палату и принял решение вести самому свое художественное хозяйство. Я прекрасно сам справился со всем этим и в то же время выиграл свободу. Вот уже одиннадцатый раз, как я возвращаюсь туда; картина сильно двинулась вперед. Работал главным образом над Орфеем.
Эти подмалевки, где даны только тон и массы, действительно превосходны для такого рода работ над частями, например, над головами, которые обозначены одним пятном, лишь слегка моделированным. Если отдельные тона взяты верно, черты лица выступают как бы сами собой. Эта картина становится простой и величавой; мне кажется, что это лучшее из всего, что сделано мной в этом роде.
Вечером ненадолго к Леблону, который заходил ко мне после болезни. Виейар тоже заходил днем. Очень жалею, что меня не было дома.
6 марта Вчера, работая над ребенком, стоящим возле женщины с левой стороны в Орфее, я вспомнил о множестве маленьких мазков, сделанных кистью, точно бы на миниатюре, в Мадонне Рафаэля, которую я видел на улице Гранж-Бательер вместе с Вийо. В таких вещах, где приходится жертвовать собой во имя стиля, пресловутая широкая и плавная манера Ванлоо ведет лишь к приблизительности. Стиль может быть результатом только очень большой изысканности, и широкое письмо должно уступить место точному мазку, когда он настоящий.
Постараться увидать в музее большие гуаши Корреджо мне кажется, они сделаны очень маленькими мазками.
150


Арну был у меня сегодня утром. Мы говорили об артистах, которым приходится писать о собратьях по искусству, и он мне напомнил слова некоего г. Габриэля, водевилиста, который сказал по этому поводу: «Нельзя в одно и то же время работать розгой и подставлять ей собственный зад».
Получил приглашение на обед к герцогу Монпансье в понедельник. Усталость.
Арну заходил ко мне сегодня утром; ему не поручили статью о салоне для «Ревю».
Был в Палате. Работал без большого подъема, но, несмотря на это, сильно двинулся вперед.
Вечером усталость и отвратительное настроение; оставался дома. По правде говоря, я не слишком благодарен небу за то, что оно делает для меня. В эти моменты усталости все кажется мне провалом.
Возвратясь, нашел письмо от г-жи Ран с чеком в 300 франков на 15-е число. Она спрашивает также в письме, как следует расположить окна в ее мастерской, которой я никогда не видел.
За ночь отдохнул. 6 марта
Войдя к себе в мастерскую, вновь обрел хорошее расположение духа. Просматривал Охоты Рубенса. Охота на гиппопотама, самая неистовая из всех, нравится мне больше всего.
Я люблю ее пафос, ее чрезмерные и напряженные формы. Я обожаю их всей силой своего презрения к слащавой кукольности, какие размазываются в современной живописи и в музыке г. Верди.
Третьего дня г-жа Леблон никак не могла понять, что мне нравится в двух очаровательных рисунках Прюдона, которые есть у ее мужа.
Г-жа Гизо просит у меня рисунок для лотереи и заверяет меня в своих дружеских чувствах.
Наконец-то я пишу для г. Роше.
Сделал несколько набросков с Охот Рубенса; у его преувеличенных и раздутых форм можно учиться не меньше, чем у точных подражаний.
Обедал у г-жи Форже. Встретил там г. Кэрака и его дочь, которая немного помузицировала для нас.
Пьерре пришел около половины второго, когда я одевался, 7 марта чтобы отправиться в консерваторию. Поехал и один в ложе
151


прослушал первый отрывок. Г-жа Санд не приезжала. Она появилась как раз тогда, когда исполняли вещь Онсло, крайне скучную. В общем, я не в восторге от этого концерта; только одна вещь Бетховена, рояль с виолончелью, до некоторой степени понравилась мне да квартет Моцарта в заключение. Я сказал г-же Санд, провоя^ая ее домой, что Бетховен действует на нас сильнее потому, что он человек нашего времени; он романтичен в высшей степени. Обедал у нее; она была крайне любезна; нам надо съездить вместе посмотреть Люксембург и Палату депутатов.
Вечером был д’Арпентиньи и ушел очень поздно.
Суд Париса 102 Рафаэля, на очень потертой гравюре, предстает передо мной в совершенно другом свете с тех пор, как я восхитился его изумительной гармонией линий в Мадонне с покрывалом на улице Гранж-Бательер. Эта особенность, проявляемая везде, тоже является качеством, которое совершенно затмевает все, что мояшо видеть после него. Об этом не стоит слишком задумываться из страха выбросить все свое за окно. Может быть, некоторая холодность, которую я испытывал к Тициану, проистекает из того почти упорного невежества, которое он проявляет в отношении красоты линий.
£ марта Снова потратил на Отелло^весь день; сильно подвинул работу. В пять часов уехал в Венсенн. Обедал у принца; перед этим заехал к Дельсеру. Надо ему написать. Обедал между двумя незнакомыми мне людьми. Моим соседом справа был старый артиллерийский майор, наполовину глухой, по-видимому, от пушечной стрельбы.. Тем не менее мы разговаривали. Видел Спонтини103, которому меня представили.
9 марта Гофман написал статью о Вальтер Скотте. Сегодня утром заходил г. Дюфай; он, между прочим, сообщил мне об этом. Он просил меня направить его к Бюлозу; я ему сказал, что только что говорил относительно Арну. Гофман, сказал он, прочтя первое произведение Вальтер Скотта, был сильно поражен; он считал недоступным для себя это величавое спокойствие; по-видимому, он не отдавал себе отчета в противоположностях, которые образуют его талант.
Крайняя лень и усталость от вчерашнего дня. Часть дня я читал Монте-Кристо.
152


Нерешительность до половины первого. Затем пошел в Па- М марта лату и рассудительно работал там над мужчинами с плугом, над женщиной и над волами.
Возвратясь, узнаю, что заходил мой старый учитель чистописания Верде. Я был тронут этим вниманием. Получил извещение о похоронах единственной дочери Бари: этому несчастному будет очень тяжко и очень одиноко.
С утра Вийо. Он мне рассказывал о строгостях жюри. 11 марта
На похоронах дочери Бари. Не было никого из его друзей- художников, которых я обычно видел у него. В церкви были Циммерман, Дюбюф и Бракасса, которого я видел впервые: маленькая, черная, хмурая фигура. Из церкви пошел к Виейару, которого застал в постели. У него простуда. Он все так же неутешен. Много толковали о вечном вопросе насчет прогресса, который мы понимаем так различно. Я говорил ему о Марке Аврелии; это единственная книга, из которой он почерпнул некоторое утешение со времени своего несчастья. Я указал ему на несчастье Бари, еще более одинокого, ибо он потерял родную дочь, и затем у него меньше друзей. Его замкнутый, чтобы не сказать более, характер исключает всякую близость. Я сказал ему, что, если вдуматься хорошенько, то религия лучше, чем все другие системы, разъясняет участь человека, то есть его покорность судьбе. Марк Аврелий, в сущности, говорит то же самое.
Вернулся к себе и снова во втором или в третьем часу вышел, чтобы отправиться к г. Дельсеру. В омнибусе встретил Коле; он нисколько не ослеплен славой Россини; он говорил мне, что Россини не был достаточно знающим и т. д. Повидал г. Дельсера, г. Ремюза. Дельсер рассказал нам о кончине своего брата. Я с большим удовольствием смотрел на картину Декана Самсон, вращающий жернова104— это гениально. Возвращался по страшному холоду, несмотря на солнце.
После обеда был у г-жи Форже, это был ее четверг. Были Ларрей и Жерве, затем Давид; когда я уже собирался уходить, он мне наговорил комплиментов насчет моего купола, однако эти комплименты ровно ничего не значат...
Он прав, говоря, что волнения изнашивают так же сильно, как излишества; он мне назвал одну женщину, которая


12 марта
13 марта
14 марта
строжайшим образом запретила рассказывать себе даже о пустячном происшествии, если оно способно ее взволновать.
Я чувствую в конце концов, как утомляет меня оживленная беседа и даже то внимание, с каким я должен выслушивать мысль другого.
День полного безделья. В середине дня пробовал приняться за Валентина, но принужден был бросить его и снова взяться за Монте-Кристо.
После обеда был у г-жи Санд. Шел страшный снег, и я по грязи добрел до улицы Сен-Лазар. Милый малютка Шопен немного поиграл нам. Какой восхитительный гений! Клезенже, скульптор, также присутствовал; он произвел на меня не слишком приятное впечатление. После его отъезда д’Арпентиньи начал его пробирать совершенно в духе моих собственных впечатлений.
Гаспар Лакруа заходил на минуту. Он очень хвалил мой рисунок Христа, который находится на улице Сен-Луи. Впервые слышу‘похвалы этой вещи.
Вчера Клезенже говорил мне об одной из своих статуй, что он не сомневается в том, что она мне понравится, поскольку она раскрашена. Так как, по-видимому, моим исключительным уделом принято считать краски, то даже в скульптуре им надлежит быть для того, чтобы она мне понравилась или по крайней мере стала понятной.
Вновь взялся за Валентина.
Г-жа Форже заезжала за мной, чтобы обедать у нее, а в девять я был у Моро; там был и Кутюр.
Гаспар Лакруа зашел за мной, и мы были у Коро106. Он, как и многие другие, которые, может быть, и не совсем неправы, утверждает, что, несмотря на мое стремление к систематизации, инстинкт всегда будет увлекать меня за собой.
Коро — настоящий художник. Вещи живописца надо видеть в его мастерской, чтобы получить подлинное представление об их достоинстве. Я вновь увидал и оценил здесь совершенно по-другому картины, которые уже видел в музее, где они произвели на меня незначительное впечатление. Его большое Крещение полно наивной прелести, его деревья восхитительны. Я говорил ему о дереве, которое мне надо написать в Орфее. Он мне советовал давать себе больше воли и доверять тому,
154


что приходит само собой; именно так он работает большей частью и сам. Он не допускает, чтобы можно было создавать прекрасное, ставя перед собой бесконечные трудности. Тициан, Рафаэль, Рубенс и т. д. работали легко. Они действительно делали лишь то, что хорошо знали; только кругозор у них был шире,' чем у того, кто пишет, например, одни пейзажи или цветы. Однако, несмотря на эту легкость, все равно остается много неизбежного труда. Коро долго корпит над каждым предметом: ему приходят новые мысли, и он еще подбавляет их во время работы; это хороший прием.
Вечером у Тьера. Возвратился совершенно больным и в отвратительном настроении духа после небольшой прогулки по бульвару. Этот Париж ужасен!.. Как мучительна эта тоска!
Почему не замечать тех благ, которые дарованы мне небом?.. Ипохондрия омрачает все...
Гренье приходил в Палату. Он зашел повидаться со мной. 1о марта Он шутит, что я, побыв наковальней, сделаюсь теперь молотом.
Сенека ему очень нравится. Сократ кажется ему удачным по цвету.
Это четырнадцатый сеанс; я мало работал из-за этого перерыва. Принялся за группу парящих в воздухе богинь.
Затем был у м-ль Марс; она при смерти. Я видел ее: это была сама смерть!
Вернулся усталый; вечером был у Леблона. Он показывал мне акварели еще времен наших вечеринок; вещи Сулье меня удивили; они оказывают на воображение гораздо более сильное впечатление, чем акварели Фильдинга.
С утра плохое самочувствие. 16 марта
Ж. заходила днем после Салона, который сегодня открылся.
Мои картины там неплохи. Она ушла при появлении Виейара; он пришел с выставки художников на улице Сен-Лазар. Он и Лефевр в восхищении от головы Клеопатры.106 Лефевр говорит, что на выставке она единственная по силе. Но каким образом они не замечали этого десять лет назад? По-видимому, примесь моды неизбежна во всем...
Ван-Изакер приходил с вопросом, какие из моих картин продаются: ему бы подошли Христос и Одалиска. Я показал ему Алжирских женщин и незаконченного Льва е убитым охотником; он берет у меня обе первые за пятнадцать тысяч франков. Ван-Изакер — из Антверпена; в Париже его адрес:
155


улица Амстердама, 29. Предупредить его, когда я закончу. Я собирался было вечером снова навестить м-ль Марс и затем пойти к Асселину, но предпочел отдохнуть и рано лег спать.
Гренье мне сказал, что тот тон, который имеет лиловый оттенок в верхней части Спящих марокканцев, передавал бы свет лампы и в том случае, если бы я сделал его оранжевым. Думаю, что он прав; доказательством может служить то, что в Отелло землю, которая была лиловатая, я затем сделал оранжевой. Следовать этому наблюдению в Валентине.
17 марта Писал в Палате. Почувствовал, как нездорово находиться
в этом помещении. Я слишком долго оставался там. Потом зашел навестить м-ль Марс. Бедная женщина все в том же состоянии.
Нездоров весь вечер и следующий день. .
Утром пришел Гренье и принес новости по поводу Салона. Затем зашел Лакруа, чтобы дать мне адрес одного учителя рисования для тех, кого направила ко мне г-жа Бабю.
18 марта Я должен был пойти сегодня вечером к Бертену, но отка¬
зался от этого; боль в ухе вместе с раздражением горла.
Вышел около четырех часов, чтобы купить цветов и отослать их Ж... Эта прогулка, вместо того чтобы принести мне пользу, подействовала в обратном смысле.
19 марта У Ж. около половины первого; она собиралась уходить
с г-жой де Керель. Они устроили свои дела так, что мы вышли вместе около трех часов. Они взяли меня с собой к Барбье 107; там я видел г-жу Робелло. Возвращаясь домой, я зашел по дороге к г-же Санд, но не застал ее.
Вечером оставался дома — нездоровилось.
20 марта Весь день дома; читал Рыцаря красного замка Дюма — очень
занимательно и очень поверхностно. По обыкновению, мелодраматично.
21 марта Написал г-же Бабю и г. Тьеру, дабы принести извинение,
что не смогу обедать у них; сегодя утром мы уезжаем.
27 марта Выехали из Шамрозе в половине пятого. Утром восхитительная прогулка: прошел маленькой улицей вдоль парка г. Барбье, затем по тропинке влево, далее по склону холма
156


до маленького фонтана, где посидел. Очаровательный привал, который я часто буду делать, если смогу; дошел до болота с лягушками и вернулся равниной по солнцепеку. Днем был г. Барбье.
Обедал у Борно. Видел там последнего из своих двоюрод- 28 ных братьев Беррье, Гольтрона и Ризенера с женой.
Обедал у Ж. Сегодня, как и вчера, как и завтра, снова писал 29 Льва с мертвым человеком; довел его до состояния, которое вызывает желание его закончить.
На следующий день опять Алжирские женщины108 — негритянка и занавес, который она поднимает.
У итальянцев с г-жой Форже, к закрытию сезона; первый 30 акт «Тайного брака»109, второй — из Навуходоносора, второй и третий — из Отелло. Брак показался мне еще восхитительнее, чем всегда,— это само совершенство... Неизбежно было далее идти под уклон, но какое падение до Навуходоносора.
Я ушел, не дождавшись конца!
Вечером у г-жи Санд. Условились пойти завтра в Люксем- 31 бург.
После моего возвращения из деревни я не работаю, если не считать двух первых дней; каждый день около двух часов меня лихорадит, и я испытываю сильную усталость.
В одиннадцать часов с г-жой Санд и Шопеном в Люксем- 1 бурге. Вместе были в галерее после того, как осмотрели купол. Они проводили меня, и я вернулся домой около трех часов. Затем пошел к ним обедать. Вечером она должна была быть у Клезенже и предлагала мне поехать с ней, но я очень устал и пошел домой.
Вечером в Консерватории с г-жой Форже. Симфония Мен- 2 дельсона, которая мне страшно наскучила, исключая одного престо. Один из прекрасных отрывков Керубини, из его Мессы по Людовику XVI.
Закончили симфонией Моцарта, которая привела меня в восторг.
Была исключительная духота, и я до крайности устал, но со мной произошло нечто, чего я еще никогда не испытывал.
марта
марта
марта
марта
апреля
апреля
157


потому что не только эта последняя вещь показалась мне изумительной со всех точек зрения, но мне казалось, что даже моя усталость исчезла на то время, пока я слушал ее. Эта завершенность, эта полнота, эти легкие оттенки — все это должно приводить в изнеможение музыкантов, у которых есть душа и вкус. Г-жа Форже довезла меня в своей карете.
3 апреля Рано вышел из дому, чтобы повидаться с Готье. Я горячо
благодарил его за блестящую статью, появившуюся позавчера и доставившую мне большое удовольствие. У него был Вей.
Он подал мне мысль (Готье) сделать отдельную выставку всех тех моих картин, какие удастся собрать. Он думает, что я могу это устроить, не прослыв шарлатаном, и что это может даже дать мне некоторое количество денег.
У г. де Морни. Здесь я видел роскошь, какой еще нигде не приходилось видеть. Картины его собрания кажутся здесь еще лучше. У него есть один великолепный Ватто. Я был поражен изумительным мастерством этой живописи. Фландрия и Венеция соединились в ней. Но когда я увидал несколько пейзажей Рейсдаля, особенно один, со снегом, и затем совсем простую марину, где видно только море в ненастную погоду, с одной-двумя лодками, они мне показались вершиной искусства, ибо как раз оно-то в них совершенно скрыто. Эта поразительная простота уменьшает впечатление от Ватто и Рубенса; они чересчур артисты. Иметь такие картины перед глазами у себя в комнате было бы лучшей радостью.
У Морне.
У г-жи Дельсер; проходя по набережной, купил Льва Денона. Не застав ее, пошел к Мендрону110. Его не было дома, меня приняла старуха-мать, которая показала мне его группу. Садик у него уютный; он наполнен неудавшимися статуями, с которыми несчастный скульптор не знает, что делать. Холодная и сырая мастерская загромождена слепками, гипсами и т. д. Затем появился он сам; он был тронут моим визитом; его мраморная группа вот уже несколько лет стоит и не продается; один мрамор стоил 3000 франков.
Вечером у г-жи Санд. Араго говорил мне о проекте, который возник у них с Дюпре и др. относительно выгодной продажи наших картин помимо торговцев.
4 апреля Дал Леноблю 1000 франков, чтобы приобрести акции Лион¬
ской железной дороги, затем 2000, чтобы поместить у Лаффита.
158


Дал г. Дюфай 150 франков сроком на два месяца.
Спросить Ленобля, сколько стоят лионские железнодорожные, которые он купил для меня несколько месяцев тому назад.
...Утром г. Дюфай, затем Арну, который был с ним крайне холоден, несмотря на его заигрывания.
Пустой день и то же недомогание.
Вечером с г-жой Форже в Консерватории. Пасторальная симфония — Агнец Моцарта. Запутанная увертюра к Леоноре Бетховена и Верую Керубини, шумное и мало трогающее.
После обеда пришел Пьерре. Было жаль отсылать его, но надо было одеваться. Когда он бывает не слишком неприятен, я оттаиваю, и мне кажется, что он опять такой же, как прежде. Он примирился с моим Христом на улице Сен-Луи; в общем, он ему нравится.
У г-жи де Рюбемпре вечером, а затем у г-жи Санд, она завтра 5 уезжает; у меня сильный насморк, который я схватил вчера; и теперь я погибаю от него.
Я хотел пойти к Асселину, но не позволяет насморк. 6 Днем перенес на панно и набросал гризайлью Св. Жен и поверженного Се. Себастьяна.
Поработал немного над эскизом Халдейских пастухов, 7 которых понемногу заканчиваю по пастели. Но пришлось прервать работу.
Обедал у Пьерре; там был Сулье, затем пришел Вийо. Вернулся усталый.
Вышел около половины первого, чтобы отправиться к г. Тьеру, но холод и усталость заставили меня вернуться.
Вечером пришел навестить меня Вийо. Он мне сказал, что Тициан в конце жизни говорил, что начинает кое-что понимать в своем ремесле.
В венецианских дворцах находится много фресок Паоло Веронезе. Тинторетто необычайно много работал над рисунком безотносительно к своим картинам; он сотни раз копировал некоторые головы Вителлия, рисунки Микеланджело и пр.
Утром был Шеффер. Просматривая днем книгу Эмблем 24 Бокки, я вновь нашел массу восхитительных вещей, достойных изучения по своему изяществу. Пробую работать перед
апреля
ап реля
апреля
ап реля
апреля
159


обедом, но усталость одолевает меня; я еще не совсем поправился.
25 апреля ...Были Ризенер и Буассар, затем г-жа Бофис, которая
меня крайне утомила настойчивыми просьбами дать ей обещание приехать к ним этой осенью.
Ризенер сделал очень справедливое замечание по поводу преувеличенного энтузиазма, какой вызывают некоторые произведения Микеланджело. Я ему приводил слова Коро о недостижимом совершенстве этих работ; Ризенер очень хорошо указал, что исполинское, преувеличенное и даже монотонное, имеющееся в подобных вещах, неизбежно подавляют все, поставленное рядом с ними. Антики рядом с византийскими или индийскими идолами как бы сжимаются и кажутся прозаичными, а тем более живопись, будь то Лесюер или даже Паоло Веронезе. Он прав, говоря, что это не должно смущать и что каждая вещь хороша на своем месте.
Днем у г-жи Дельсер. Она в постели; я был очень рад вновь повидаться с ней, несмотря на ее болезнь, которая, как мне кажется, не опасна.
Возвращаясь к себе, не мог найти фиакра и вынужден был сесть в омнибус.
Сегодня вернул Вийо, отослав с прислугой, рамку с пастелями, изображающими венецианские костюмы, затем маленький холст на тот же сюжет — живопись маслом, далее лист с набросками — акварель, изображающую зал во Дворце дожей, и эскиз на картоне с картины Рубенса, находящейся в Нанте.
26 апреля Получил письмо от В., которое доставило мне удоволь¬
ствие и показало этой предупредительностью, что он испытывает те же чувства, что и я.
Около часу у Вийо, в его мастерской; хорошо провел время. Назад дошел довольно бодро.
Вечером Пьерре зашел провести со мной немного времени. В общем, хороший день. Он мне рассказывал о вечере у Шан- мартена, где Дюма доказывал слабость Расина, ничтожество Буало и полное отсутствие меланхолии у писателей так называемого «великого века». Я за них заступился.
Дюма неистощим в нападках на эту пошлую площадку, на этот вестибюль дворца, где развертывается все действие и у наших классиков трагедии и у Мольера. Сейчас хотят искус-
160


**<•'***•
13. Женщина с попугаем. 1827. Лионский музей


14. Маргарита за прялкой. Литография 1827


ства, свободного от предвзятой условности. Пресловутое неправдоподобие никого не оскорбляло; но что страшно оскорбляет, так это смесь правдоподобия, доведенного до крайнего предела и недопустимого в искусстве, с характерами, чувствами и положениями, самыми невероятными и лживыми, какие имеются в их произведениях. Почему не утверждают, что рисунок или гравюра ничего не изображает в силу того, что в них отсутствует цвет? Если бы эти люди были скульпторами, они принялись бы раскрашивать статуи, заставляли бы их двигаться при помощи рычагов и считали бы, что сильно приблизились к правде.
Приходил Баруале. Он хочет купить Льва и человека именно 27 потому, что я не могу продать ему это. Ему хотелось бы что- нибудь в этом роде. Я проводил его до дому, направляясь в полдень к Ж. Там я вторично слегка позавтракал и вернулся к двум часам.
В последний раз смотрел портрет Жозефины, сделанный Прюдоном. Восхитительный, восхитительный гений! Эта грудь, с ее неправильностями, эти руки, эта голова, это платье, усеянное маленькими золотыми точками, — все это божественно. Гризайль очень заметна и проступает почти всюду.
Сегодня утром приходил Карье. Он много рассказывал мне о Прюдоне. Он гораздо больше любит Гро, чем Давида. Вечером получил письмо от Гржимайло 111, он просит продать ему мою Ладью.
Нездоровилось с утра. Вышел около часу, чтобы повидать 28 г. Тьера. Его не было дома или он не принимал.
Около трех часов Гржимайло со своим польским князем; затем г. Гелоэс, который просит у меня Христа или Ладью. Войдя ко мне в мастерскую, он стал просить отдать ему Положение во гроб, и мы сошлись на 2000 франков без рамы.
Одолжил Виейару Революцию Мишле; он мне вернул Чор- 29 тову лужу.
Утром были Гедуэн и Леле; они едут в Африку.
Морне и Виейар днем; они снова встретились.
Пробую работать, но каждый раз испытываю внутреннее 30 раздражение; надо запастись терпением.
апреля
апреля
апреля
апреля
Н Заказ № 619
161


Около трех часов был у г-жи Дельсер; нашел ее сильно изменившейся. Выехал вместе с ней, она оставила меня у Сути, где я хотел посмотреть картину Сусанна, приписываемую Рубенсу. Оказалось, что это Иордане, один из наиболее характерных и притом великолепный.
Там есть и несколько современных картин, имеющих плачевный вид рядом с этим фламандцем. Самое печальное в этих несчастных полотнах — это полное отсутствие характерности; в каждом из них угадываешь ту характерность, какую пытались ему придать, но ни в одном нет настоящей. Исключение надо сделать только для Аллеи Руссо, которая во многом является превосходной вещью. Низ великолепен; верхняя часть сильно потемнела, вероятно, вследствие каких-то изменений красок; картина лупится чешуйками. Есть картина Коттро, совершенно плачевная; голова какого-то смеющегося султана — произведение глупейшего из людей, и, по-видимому, автор в самом деле таков. Зачем он избрал профессию, в которой его ум совершенно бесполезен?
Картина Иорданса — шедевр подражания, но подражания свободного и широко понятого в смысле живописи. Вот человек, который действительно великолепно делает то, на что он способен. Какое разнообразие композиций! Но полное отсутствие идеальности шокирует, несмотря на все совершенство живописи. Голова женщины по чертам и по выражению своей вульгарностью превосходит все, что можно только вообразить. Каким образом он не чувствовал потребности передать поэтическую сторону сюжета еще чем-нибудь, кроме изумительных цветовых контрастов, делающих из картины шедевр? Грубость этих стариков, целомудренный испуг честной женщины, ее изящные формы, которые должны были бы быть недоступными людскому взору,— все это было бы, конечно, у Прюдона, у Лесюера, у Рафаэля. Здесь же она как будто и согласна во всем с ними, а в действительности в них только и есть одухотворенного, что изумительный колорит голов, рук и одежд. Эта живопись — наиболее разительное доказательство того, что невозможно в каком-то высшем смысле слить воедино правдивость рисунка и колорита с величавостью, с поэзией, с очарованием. Сначала я был подавлен силой и мастерством этой живописи и почувствовал, что для меня равно


недоступно и писать с такой силой и отличаться такой бедностью воображения. Я жаден на краску, я чувствую в ней такую же потребность, но краска у меня преследует совсем другую цель. Таким образом, я примирился с самим собой, испытав сначала впечатление некоего изумительного свойства, в котором мне отказано. Эта* уверенность, эта точность отстоят от меня на тысячу лье, или, вернее, я от них; эта живопись не захватила меня, как другие прекрасные вещи. Рубенс взволновал бы меня сильнее; но какая разница между этими двумя людьми! Рубенс сквозь свои резкие краски и набухшие формы пробивается к идеалу и к одному из наиболее мощных; сила, неистовство, блеск освобождают его от обязанности быть грациозным и очаровательным.
Был у Ж. Около полудня мы сделали прогулку в Булонский 1 мая лес после очаровательно проведенного утра.
Я еще не в силах работать. 2 мая
Мартен, мой давний ученик, совершенцый дурак, возвратился из Италии, набитый доверху всем, что видел, и вследствие этого стал еще глупее, чем прежде.
Бессмысленный день без работы и полная пустота.
После обеда пошел к Пьерре по самой холодной погоде; вернулся довольно поздно и пешком, чего не следовало делать, так как я устал.
Утром был Плане; я обещал ему этюд за ту мансарду, которую он пишет сейчас...
Оставался в постели до одиннадцати часов; приходил Гренье, 5 мая чтобы купить у меня Кораблекрушение, но уже слишком поздно.
Он хотел увезти его к себе в деревню, в уединение, чтобы там любоваться им.
Затем Дюфай; я поступаю неправильно, высказываясь так откровенно перед людьми, которые не являются моими друзьями.
Далее — доктор Ложье. Говорил я с ним о моей грыже; он советует носить особый бандаж. Вижу, по его словам, что все мои недомогания заложены в моей конституции и что надо сжиться с ними.
Обнаженная стоящая женщина: смерть готовится схватить ее.
Причесывающаяся женщина: смерть стоит с граблями наготове.


4 мая
* мая
Адам и Ева: когда они намереваются вкусить плод, сзади Страдание и Смерть; может быть, их лучше поместить на ветвях рокового дерева, готовыми обрушиться на человечество.
У Жаке: маленький Фавн, размер около фута, греческая Венера, в три фута. Барельеф Битва Геракла и Аполлона. Минерва со змеей — барельеф.
Днем выходил; пошел посмотреть рисунок Лакруа у Обри. Вернулся домой по бульвару. Вечером пошел к Леблону; он уходил. Устал от этих двух прогулок.
Плохое состояние в середине дня, напоминающее лихорадку. Мне кажется, это повторяется как будто в одни и те же часы, как вначале. Я заснул около двух-трех часов, и лихорадочное состояние совершенно прошло. Утром был Обри, торговец картинами. То, что я видел у него вчера, весьма печально для будущего нашей школы. Буше и Ванлоо — вот великие люди, на которых устремлены взоры художников и по следам которых они идут; но у тех людей дурной вкус сочетался с знанием. У сегодняшних же пигмеев, точнее сказать насекомых, нет ни чувства, ни малейшего знания. Теперь высшей целью является бессмысленная ловкость руки.
Ж... пришла за мной в половине шестого, я пообедал у нее; хороший и приятный вечер...
Оставался в постели до половины одиннадцатого. Вийо застал меня в таком виде; я был рад повидаться с ним.
Мы говорили об ужасных тревогах жизни. Внешне каждый бодрится, но вместе с тем каждый истерзан. На днях Вийо встретил Коле, который делает вид, что очень рад его видеть и поболтать с ним, но затем быстро прощается и говорит с подавленным видом: «Надо идти домой...» Почему и как могло бы быть иначе? Это приводит.нас к выводу, что надо заняться чем-либо, чтобы легче переносить несчастья. Он подметил, что старики не так сильно ощущают эту потребность. Он указывает на Барбье, отца своей жены, и на г. Робелло. Эти люди очень мало читают. Они живут своими воспоминаниями и не поддаются скуке. Он мне напомнил о Батайле, который с виду столь же постарел, как и они, но никогда не жаловался на тяжесть лет.
Вечером был в Нотр-Дам де Лоретт. Слушал музыку. Затем у Леблона. У него был Гарсия. Он спел мне замечательный отрывок из Жертвоприношения Авраама Чимарозы. Г-жа
164


Леблон также спела кое-что и доставила мне большое удовольствие. У меня в ушах все звучат аккорды Чимарозы. Какой разнообразный, гибкий и изящный гений! Несомненно, он более драматичен, чем Моцарт.
У Вийо около часу;'оставался в его мастерской до половины 6 мая шестого. Смотрел анатомию; из этих фрагментов Шоде и его гравюр с анатомических штудий Гамелена, тулузского художника 1779 года, можно кое-что извлечь. Я даже набросал Лежащего пустынника, которому ворон приносит хлеба.
Сюжеты: Смерть, парящая над полем битвы. Скелеты.
Смерть в своей пещере, внимающая звукам труб страшного суда.
С удовольствием провел там время. Дружба, будь она мала или велика, все же всегда хороша.
Получил письмо от г-жи Санд... Бедный друг, она пишет 7 мая мне самое любезное письмо, а между тем на сердце у нее тяжело.
Ходил смотреть статую Клезенже. Увы, я думаю что Планш112 прав,— это нечто вроде дагерротипа в скульптуре, если не считать весьма ловкой обработки мрамора. Это доказывается тем, что все остальное крайне слабо: никакой пропорции и т. д. Недостаток понимания линий во всей фигуре; откуда ни смотри, не видишь ее целиком.
Очень удачно осмотрел Салон, не встретив ни одного знакомого. Картина Кутюра понравилась мне; это человек очень законченный в своем роде. Он, думается мне, никогда не сумеет приобрести того, чего ему не хватает, но зато он вполне владеет тем, что знает. Его женский портрет мне понравился.
Я смотрел на свои картины без большого недовольства, особенно на Еврейских музыкантов и на Ладью. Христос также показался мне не слишком плохим.
Вечером оставался у себя, усталый, но здоровый.
Обедал у г-жи Форже. Днем опять взялся за Положение 8 мая во гроб.
У г-жи Марлиани вечером. Она сообщила мне о болезни 9 мая Шопена. Бедняжка, он болен уже восемь дней, и очень серьезно.
Сейчас ему немного лучше.
Д’Арпентиньи возобновил свои нападки на Клезенже. Мы вместе прошли часть дороги.
165


1 0 мая
11 мая
12 мая
Шамрозе, понедельник, 22 мая
Утром был у Шопена, но не был принят.
Вечером работал над Христом и над фигурой первого плана. Вечером пришел Лаббе.
Утром был Лессор. Около одиннадцати часов у Шопена.
У себя застал Ругенда с папками, которые я просмотрел с удовольствием, но еще больше с усталостью. Морне также присутствовал при этом. Он просит сделать для него небольшую картину на сюжет сцены, последовавшей за битвой у Кутра: Генрих IV в доме и т. д.
Обедал с Ж... Она проводила меня около девяти часов к Шопену; я оставался там за полночь. Там была м’-ль Розьер и ее друг Эрбо.
Видел г. Буалэ из Блуа. Он приходил с настойчивой просьбой продать моих Евреев из Салона одному любителю из своих земляков; немного поздно. Мне надо было сделать еще тысячу вещей до отъезда в Шамрозе: плохая погода и лень заставили меня все откладывать.
Увы, только около трех часов я пишу ответ г-же Санд.
До этого часа читал Мушкетеров, очень забавлявших меня.
Г-н Л. Менар: уведомить его об окончании росписи в Палате депутатов.
Утром, сидя в лесу, думал о прелестных аллегориях эпохи средних веков и Ренессанса, о всех этих небесных селениях, блаженных полях, полных сияния, оживленных легкими фигурами, и т. д. Не отражается ли в них общее умонастроение эпох?..
Это наблюдается также и в те злосчастные времена, когда враждебные силы слишком тяжело ложатся на людей и подавляют порывы воображения. Природа, которая в те эпохи не была еще подчинена гению человека, усугубляя материальные заботы, делала жизнь более суровой, что заставляло с удвоенной силой мечтать о неизведанном блаженстве... Потому-то желание в те времена, как и всегда, вносило поэзию в существование несчастных смертных, обреченных пренебрегать тем, чем обладают... В наше время наблюдается обратное. Нас пытаются занять исключительно зрелищем нашего собственного ничтожества, от созерцания которого мы должны были бы спешить отвернуться. Протестантизм в первую очередь способствовал этой перемене. При нем опустели небо и церкви. Народы положительного склада восприняли его с жаром...
166


Я не знаю, видел ли когда-нибудь мир что-нибудь подобное этому зрелищу эгоизма, заменившего все добродетели, которые рассматривались как устои общества.
Вечером вернулся из Шамрозе, где был с четверга, 13-го.
УЖ... утром. Страшная жара. Вечером, совершенно истом- 23 мая ленный, остался дома.
Вновь принялся за Христа. Обедал у Ж... 25 мая
Работал с жаром, хотя и урывками, над Алжирскими 26 мая женщинами. Набросал композицию: Интерьер в Оране, с фигурами. Женщина, моющая ноги, пейзаж в Танжере. Вечером у Пьерре. Говорили об отъезде его сына. Утром был Вийо; он сильно изменился. Получил через г-на Лабелло от князя Тышкевича 500 франков за Тонущую лодку. Днем был Шопен; он снова уезжает в пятницу в Билль д’Авре.
С удовольствием работал над Алжирскими женщинами —- 27 мая писал женщину на переднем плане. Обедал у Шабрие с Пуан- •со113, Маррастом, Руайе, Давидом и Виейаром.
Хороший день, приятный вечер; все время интересный разговор. Вот настоящий человек: гениальность, остроумие, тонкость, простота, ум, ясность — все, что так редко встречается. Он обожает Вольтера — это понятно; у него на все здравый взгляд.
Обедал с Виейаром у г-жи Форже. Утром был Плане с г. Мар- 5 июня тенсом, чтобы сделать дагерротип с Клеопатры. Маленькая удача.
Небольшая книга для набросков, с нестирающимся каран- 6 июня дашом, у Рикуа, на улице Августинцев.
Адольф Кабо, мастерская надгробий, улица Ла-Рокетт, 106. 7 июня Был на кладбище Пер-Лашез с Женни114, чтобы прибрать могилы и посмотреть работу Давида. С этого дня условился €.садовником относительно ухода за могилой моей матери идр.—
20 франков в год; договорился с ним также относительно чистки плиты и надписи на ней.
Варколье. Каве. Нильсон. Шеффер. Дельсер. 8 июня
167


9 июня У большинства людей ум остается запущенной почвой почти в течение всей жизни. Поэтому вполне позволительно, глядя на множество глупых или посредственных людей, которые не столько живут, сколько прозябают, удивляться тому, что бог дал этим созданиям разум, способность воображать, сравнивать и комбинировать и т. д. и что все это приносит так мало плодов. Лень, невежество, положение, в какое ставит их случай, превращает почти всех людей в пассивные орудия обстоятельств. Мы никогда не знаем, чего можем добиться от самих себя. Лень, конечно,— наибольшая помеха к развитию наших способностей. Изречение Познай самого себя навсегда останется основной аксиомой всякого общества, где каждый стал бы точно выполнять свою роль и осуществлял бы ее во всем объеме.
13 июня Манекен за 350 франков у Лефран, улица Фур-Сен-Жермен.
Обедал с Вийо и Пьерре. У Вийо около трех часов, затем исправлял доску гравюры Арабы из Орана.
14 июня Работал а Палате. Начал группу варваров переднего плана
16 июня В Нельи. Вернулся с Лоран Жаном.
«... Подобная манера письма, придающая стилю интимную или циничную непринужденность разговора (стиль Мишле, вольные словечки и т. д.), должна подлежать осуждению со многих точек зрения, так как она обнаруживает в авторе, который пользуется ею, не только претенциозность, но и бессилие. Он стремится превзойти других авторов смелостью своих выражений, пестротой своих красок, необычайными оборотами своих фраз; а почему бы лучше не доказывать свою силу принятием всех условностей, преодолевая мастерски все трудности, связанные с искусством писателя? Только в согласовании индивидуальных качеств с общими законами добра и красоты проявляется подлинная оригинальность» (Лерминье — О Мишле и Ламартине, Ревю де Де Монд, 15 июня 1847 года).
17 июня Обедал у Леблона с Галеви116, Адамом, Дюпоншелем,
Гарсия, Гуаско и т. д. Галеви пригласил меня в среду к себе.
20 июня У Буассара. Опять была музыка.
Робберехт запоздал, поэтому сперва было трио Бетховена, затем все оставшееся время — Моцарт. Он показался мне более-
168


разнообразным, более великим, более неисчерпаемым, чем когда-либо.
Рассматривая картину Буассара, изображающую Христа, я обратил внимание на дессудепорты 116 в его мастерской. Эта живопись, хотя и посредственная, служит прекрасным уроком, который я в ту же минуту усвоил, а именно: правило, согласно которому предмет, даже очень светлый, кажется почти всегда коричневым на фоне еще более темного коричневого. Следовало бы ввиду этого сделать с них эскиз.
С некоторого времени я прекрасно чувствую себя и часто хожу в Палату.
Сегодня, приблизительно в обеденный час, был Гржимайло. 25 Он высказал о моей живописи несколько понравившихся мне мыслей. Так, идея поражает его всегда сильнее условности живописи; затем в то время, как во всех картинах всегда есть нечто смешное, обусловленное модой и пр., в моих работах он этого никогда не чувствует. Действительно ли он прав? Можно ли сделать отсюда вывод, что чем меньше в произведениях того скоропреходящего элемента, который чаще всего способствует успеху у современников, тем больше заложено в них долговечности и значения?.. Развить это.
Работал в Палате. Написал двух всадников. Днем у Роб- 27 берехта, а вечером обед с Леблоном, Гарсия, Гуаско, Ронкони.
Обедал у Пьерре с Сулье, которого я не видел по крайней 28 мере год. Рад был повидаться с ним.
Академия моральных и политических наук объявляет конкурс на следующую тему: «Исследовать, какое влияние оказывают прогресс и стремление к материальному благосостоянию на нравственность народа». Премия 1 500 франков.
Работал в Палате; обедал у себя с Сулье, Вийо, Пьерре. 29 Приятный вечер.
Несколько привел в порядок свои наброски сегодня и вчера вечером. Снова почувствовал влечение к Аллегории славы, Уго- лино и т. д. Днем был Сен-Марсель.
Днем приходил Трикети. В понедельник мы должны быть S0 у герцога Монпансье.
Г-жа Форже зашла за мной около половины пятого, чтобы отправиться в Монсо. Мы гуляли после обеда по Елисейским
июня
июня
июня-
июня
июня
1G9


нолям. Видели на набережной пансион, где она училась, и дом Ризенер; он еще полон каменщиков.
А июля Утром в Палате. Музыка у Шопена в три часа. Он был божествен. Сперва Маншон и другие сыграли ему его трио, затем он сам исполнил его подлинной рукой мастера.
Гржимайло заставил нас отобедать с его знакомой дамочкой, уезжающей на воды в О-Бонн.
июля Работал над Положением во гроб.
В Пасси около трех с половиной часов. Г-жа Дельсер уезжает в понедельник в Пломбьер; я виделся с ней в’Венсенне, на вечере у принца, два-три дня назад. Возвращаясь из Пасси, встретил молодого Шеффера, который подшутил надо мной из-за розы, бывшей у меня в руке.
do июля Днем заходил кузен Делакруа. Рад был повидаться с ним.
Он проведет здесь дней восемь. Пока он был у меня, зашел Шопен.
Писал Магдалину на упомянутой выше картине.
Припомнить простой эффект головы: в подмалевке она была сделана серым, глухим тоном. Я не мог решить, затенить ли ее еще глубже или написать ее более светлыми мазками; я слегка усилил эти последние на всей массе, а затем было достаточно окрасить теплыми тонами и рефлексами всю теневую сторону; и, несмотря на то, что свет и тень были даны почти в одних и тех же валерах, холодных тонов одного и теплых тонов другой оказалось достаточно, чтобы сделать все в целом более выразительным. На следующий день мы с Вийо говорили о том, что нужно очень немногое, чтобы достигнуть этим способом эффекта. Особенно в плейере подобный эффект наиболее применим. Паоло Веронезе обязан ему большей частью своей изумительной простоты.
Один прием, который Вийо рассматривает как наиболее плодотворный и применимый, состоит в том, чтобы выделять более темные предметы на фоне того, что находится сзади них, при помощи массы предмета уже в первой фазе живописи, где локальный тон взят за основу. Применение этого способа для меня не совсем ясно. Подумать об этом.
Простота у Веронезе обусловлена также отсутствием деталей, что позволяет ему с самого начала установить локальный тон. Клеевые краски поневоле привели его к этой простоте.
170


Простота драпировок в чрезвычайной степени приводит к тому же и все остальное. Сильный контур, которым , юн в нужных случаях обводит свои фигуры, еще уси- у* -ливает впечатление простоты его контрастов света и те- у ни, завершая и повышая впечатление от всего целого,
Паоло Веронезе не обнаруживает, как, например, Ти- у, циан, непременного желания сделать из каждой карти- ^ ны шедевр. Это умение не делать чересчур много в каждом случае, эта видимая беспечность в отношении деталей, цающая такую простоту, проистекают из привычки к декоративной живописи. Этот род искусства приучает жервовать многими частностями.
Указанный принцип относительно малой разницы в валерах теней по отношению к светлым местам надо применять в особенности, когда изображаешь молодую особу. Надо заметить, что чем моложе модель, тем больше прозрачность кожи дает зтот эффект.
Отметить, насколько так называемая цивилизация притуп- Н июля ляет естественные чувства. Гектор говорит Аяксу (книга VII), заканчивая битву:«Ночь уже спустилась, и мы все должны быть послушны ночи, кладущей предел трудам людей».
День моего отъезда в Шамрозе, где я проведу более двух 20 июля недель. В это же утро (или накануне) получил письмо от г-жи Санд, в котором она сообщает мне о ссоре с дочерью.
Шопен заходил утром, когда я завтракал, возвратясь из музея, где я получил заказ на копию Кордегардии. Он говорил со мной о полученном им письме; но он уже читал мне его целиком после моего возвращения. Надо сознаться — оно жестоко. Необузданные страсти, долго сдерживаемое нетерпение — все обнаруживается в нем; и в виде контраста, который был бы забавным, если бы дело шло не о таком печальном событии, автор время от времени ведет себя по-бабьи и разражается тирадами, словно заимствованными из романа или какого- нибудь философского поучения.
Отъезд в Шамрозе, а утром в Лувре, у г. Кайе, который заказал мне копию с Кордегардии.
За время моего пребывания там писал Л ару, Св. Себастьяна и Арабов, играющих в шахматы.
Виейар застал меня как-то перед обедом, мы приятно провели е ним послеобеденное время.
171


30 июля 12 августа
28 августа
29 августа
30 августа 31 августа
I сентября
2 сентября
6 сентября
Приезжал в этот день в Париж и снова уехал вечером.
Видел в министерстве Св. Анну Ризенера.
Работал в Палате. Морне заходил туда ко мне; я пригласил его обедать назавтра. После того как он ушел, пришел Вийо, я взял его с собой обедать.
Переписал голову Христа. Морне и Пирон пришли пообедать со мной.
Работал в Палате. Вечером дома.
Работал над копией Кордегардии. Принялся за Делию и за старый этюд Медеи, который совершенно переработал. Обедал у г-жи Форже. Возвращался вечером по улице Уссе, от площади Виктуар.
Я писал Виейару по поводу лондонских расстояний: «Считать приходится километрами: уже одно несоответствие между огромностью пространства, населяемого этими людьми, и естественной ограниченностью человеческих пропорций заставляет меня объявить их врагами истинной цивилизации, сближающей людей,— врагами той аттической цивилизации, которая давала Парфенону размеры одного из наших домов и вмещала огромное количество ума, жизни, силы и величия в узкие пределы объема, вызывающего улыбку нашего варварства, которому тесно в огромных пространствах наших государств».
Работал в Палате.
Работал в Палате. Мне кажется, что я так и не справлюсь с этим Атиллой и его конем. Возвращался в омнибусе с двумя монахинями: их одеяние, среди общей распущенности и отрицания всяких моральных основ, внушает почтение; мне нравится вид этой одежды, обязывающей по крайней мере того,, кто ее носит, к абсолютному, хотя бы по видимости, уважению к добродетелям, самоотречению, уважению к самому себе и к другим. Днем был Морне. У меня не хватило мужества пойти куда-нибудь вечером, и я рано лег.
Днем работал над освежением маленького эскиза Скорбящая Богоматерь, сделанного когда-то для г-жи Ран. Вечером
172


у г-жи Марлиани. Бедный Энрико очень плох. Там была милая женщина, г-жа де Баррер, судившая умно обо всем и притом без всякого педантизма.
Леру 117 несомненно нашел заветное слово, если не самый способ, как спасти человечество и вытащить его из грязи: «Человек свободен»,— повторяет он вслед за Руссо. Никогда еще никто не провозглашал подобной бессмыслицы, каким бы философом при этом он ни был. Вот исходные точки философии этих господ: существует ли в природе существо более рабское, чем человек? Потребности, слабости — все ставит его в зависимость от сил природы и от себе подобных. И если бы дело шло только о внешних обстоятельствах! Страсти, живущие в нем, являются наиболее страшными тиранами, с которыми ему приходится бороться. При этом надо прибавить, что противостоять им — значит противиться своей собственной природе...
В Версале. Снова схватил там лихорадку.
Вышел из дому, чтобы повидать г-жу Марлиани, и почти уже дошел до нее, но усталость заставила меня нанять карету и вернуться к себе.
Сегодня утром был г. Лоране, он мне очень хвалил Мендельсона.
Живопись — самое трудное и самое трудоемкое ремесло; для него необходима эрудиция как композитору, но также и блеск исполнения как скрипачу.
Среди художников я различаю прозаиков и поэтов. Рифма, размер, отделка, необходимые в стихе и придающие ему такую силу, являются подобием той скрытой симметрии, того внутреннего ритма, искусного и вместе с тем бессознательного, которым обусловлены сближение и расхождение линий, цветовых пятен, соответствие цветов и т. д. Это положение нетрудно доказать; однако нужна более тонкая чувствительность, более деятельная восприимчивость, чтобы заметить ошибку, несоответствие или дисгармонию линий или красок, чем для того, чтобы обнаружить неточность рифмы или неловко (а то и неверно) построенный стих.
Но красота стиха вовсе'не заключается в точном следовании правилам, отступление от которых бросается в глаза даже самым
13 сентября
17 сентября
18 сентября
19 сентября
173


22 сентября
25 сентября 2 6 сентября
2 октября о октября
несведущим; красота стиха состоит в тысяче созвучий и в скрытых условностях, которые составляют силу поэзии и действуют на воображение; точно так же и в живописи счастливый выбор- форм и их хорошо понятое соотношение действуют на воображение. Фермопилы Давида 118— это проза мощная и мужественная. Пуссен будит мысль почти всегда одним средством — более или менее выразительной пантомимой своих фигур. В его- пейзажах гораздо больше слаженности; но чаще всего у негог как и у всех художников, которых я называю прозаикамиг сочетание тонов, расположение композиционных линий являются как будто делом случая. Поэтическая или экспрессивная идея не захватывает вас с первого взгляда.
Сегодня сделал. прогулку в церковь Сен-Дени; до этого- смотрел группу Пюже...
Морские нимфы, выпрягающие коней из колесницы Солнца.
Г-н Курно говорил мне, что в Алжире он видел человекаг который вырезал куски кожи или ткани, глядя на букет цветов, служивший ему образцом. По всей вероятности, той гармонии цветов, какую они умеют вносить в свои изделия, они учатся только у природы. Восточные народы всегда отличались- большим вкусом. Греки и римляне, судя по тому, что уцелело- от их живописи, видимо, не обладали этим в той же мере.
Была м-ль Розье; затем Шопен.
Одолжил Сулье маленький эскиз с Рубенса из цикла жизни Марии Медичи — Мир, предающий оружие сожжению. На первом плане чудовища, в глубине королева, вступающая в храм* Януса.
Одолжил Вийо номер «Ревю» со статьей Готье о Тепфере.
Вийо заходил ко мне; разговор о том, как писать фигуру Италии. Впервые с 12 сентября снова принялся за работу. Я доволен эффектом этой фигурыг Целый день был занят мыслями и проектами, связанными с ней. Я в несколько минут написал маленькую фигуру пронзенного стрелой и упавшего ничком человека.
Именно так следовало бы писать картины-эскизы, которые сохраняли.бы свободу и смелость наброска. Маленькие картины нервируют меня, они мне надоедают; точно так же и станковые^
174


картины, которые пишешь в мастерской, будь они даже и больших размеров; только истощаешь себя и портишь.
Следовало бы в большие полотна, вроде Битвы при Иври Рубенса, находящейся во Флоренции, о которой мне говорил Карно, вкладывать весь тот пыл, какой обычно проявляют только в стенных росписях.
Манера, в какой сделана фигура Италии, особенно хороша для изображения таких фигур, у которых форма лишь настолько четка, насколько этого требует воображение, однако же вместе с тем она не теряет своей красочности и т. д. Манера Прю- дона выработалась как раз в силу этой потребности вновь и вновь возвращаться к сделанному, не теряя вместе с тем непосредственности. При обычных средствах приходится всегда портить одно, чтобы хорошо получилось другое; Рубенс провалился в Наядах, ибо не желал отказаться от своего света и колорита. То же самое и относительно портрета, Если хочешь достигнуть величайшей выразительности и характерности, свобода мазка исчезает, а вместе с ней освещение и колорит. Но в той манере, о которой я говорю, результат получается очень быстро, и никогда не доходишь до усталости. Можно всегда снова продолжать работу, гак как результат почти безошибочен.
Воск мне сильно помог в этой фигуре, так как все быстро просыхало и в любую минуту можно было возвращаться к работе над формой. Это же действие может оказывать лак, vernis copal; к нему можно примешивать воск.
Если что и придает такую тонкость и блеск живописи, сделанной на белой бумаге, так это несомненно та прозрачность, которая присуща по самой природе белизне листа. Блеск Ван-Эйка, а также Рубенса в значительной степени зависит от белизны их грунтов. Вполне вероятно, что первые венецианцы писали на совершенно белом фоне; их коричневатые тела кажутся не чем иным, как простыми лессировками по фону, который всегда просвечивает. Таким образом, не только тела, но и предметы заднего плана: поля, деревья—проложены лессировками по белому фону, как, например, у первых фламандцев.
Помнить в Спящей Нимфе, которую я начал на днях и писал при Сулье и Пьерре сегодня, в воскресенье, каким стал эффект скалы, находящейся позади фигуры, а также полей и леса на заднем плане, после того как я покрыл ее желтой камедью и малахитовой зеленью и т. д. по белому подмалевку, которым я заменил прежнюю, ужасную скалу, сделанную умброй, и т. д~
175


6 октября
В старых фламандских картинах, написанных на доске лессировками, всегда проступает рыжеватый оттенок. Трудность заключается в там, чтобы найти подходящее возмещение серого, чтобы уравновесить пожелтение и резкость красок.
Я уже думал об этом, когда лет десять назад делал эскиз Женщин, похищаемых всадниками, с гравюры Рубенса; в том виде, каковы они есть, не хватает только серых тонов. Невозможно, чтобы фон, драпировки не сказались в полной мере при передаче тела, когда его пишут лессировками на белом фоне. Несоответствие недопустимо и с другой точки зрения. После того как я промоделировал эту Нимфу чистыми белилами, мне стало казаться, что фон, находящийся позади и состоящий из скал, написанный в глухих тонах, наложенных как в подмалевке, по системе локальных полутонов, уже сде- лался*неподходящим и что нужен светлый тон стены или драпировки. Тогда я прокрыл белым эту скалу, а когда потом написал другую скалу в таких прозрачных тонах, как только возможно, тело смогло гармонировать с этим аксессуаром; но мне пришлось заново переписать драпировку, почву и лес в глубине.
Я несомненно работал бы совершеннее, быстрее писал бы небольшие картины на сюжеты злободневные, драматические и пр., если бы проходил их тушью, как это делал с эскизами для Палаты, и если бы писал их, как пишут эскизы. Когда размеры увеличиваются, размещение в силу этого самого становится труднее. Это обстоятельство было бы маловажным, становись сама картина лучше, но в действительности бывает не так; стремление к яркости передачи уместно в таких картинах, где эта яркость входит в расчет общего эффекта. А этого не бывает в малых сюжетах.
Дездемона, Женщина у реки и Лелия были бы лучше при маленьких размерах. Для остальных необходим большой размер.
Своеобразная прелесть акварели, по сравнению с которой всякая живопись маслом кажется порыжелой, словно покрытой мочой, зависит от того, что бумага проступает сквозь краски; доказательством служит то, что акварель отчасти теряет эту особенность от примеси гуаши; она совершенно утрачивает ее, если применять одну гуашь. В живописи фламандских примитивов сохраняется еще многое от этого очарования акварели; это объясняется применением эссенции, которой они растворяли масло.
176


15. Свобода ведет народ. 1830. Лувр, Париж


16. Свобода ведет народ. Фрагмент центральной группы


Чем ближе к первоначальному наброску буду я держаться в маленьких картинах, тем больше они выиграют в силе воздействия. Это сокращает затрату времени и избавляет от надоедливых поисков, которые удаляют от первоначального замысла. Кальку на полотне надо пройти пером. Это всегда дает наилучший итог.
Помнить впечатление от.картины Жакана 119, которую я видел на днях рядом с картиной Диаса 120 у Дюран-Рюеля. В первой мелочное подражание природе, изображение мельчайших предметов, сухость, неуклюжесть, в другой,— где все берет начало в воображении художника, но где сохранена верность впечатлений,— есть жизнь, грация, полнота. Картина Жакана изображает монахов инквизиции, указывающих сидящей на земле женщине подобие какой-то норы и, по-видимому, угрожающих ей. Спина женщины прислонена к стене, находящейся позади нее, и т. д.; картина кажется написанной человеком, не способным сохранить малейшее впечатление предметов, человеком, для которого деталь, находящаяся перед глазами, есть единственное, что способно его поразить.
С г-жой Форже смотрел у Мегре китайские бумажные обои. Он говорил нам, что ничто в нашем искусстве не может сравниться с ними по прочности красок. Он пробовал обновить часть фона, но в очень короткое время все, заново сделанное, выцвело. Эти обои сравнительно очень недороги. Все эти прелестные птицы раскрашены от руки; он нам сказал, что весь орнамент составлен из белых бамбуков, посеребренных и расположенных на розовом, превосходном по единству тона поле; все это усеяно птицами, бабочками и т. п. редкого совершенства, очарование которого обусловлено не мелочной точностью подражания, как это обычно бывает в нашей практике, а наоборот: осанкой, изяществом позы, контрастом тонов передан весь облик животного, но сделано это умом, умеющим выбирать и обобщать предмет так, чтобы превратить его в орнамент, как трактуются животные в египетских памятниках и рукописях.
Уехал в Шамрозе...
Вернулся из Шамрозе, где почти все время стояла изумительная погода...
октября
октября
9 октября
14 октября 28 октября
12 Заказ J4» 619
177


2 ноября Одолжил г. Лессору одиннадцать листов с анатомическими рисунками, частью с гравюрными оттисками, рисунками пером и т. д. (Получил обратно).
Одолжил Вийо кальки с алжирских фаянсов.
14 декабря Две эмблемы для изображения силы выдержки. Ангел
будит Илью, который бежал в пустыню, чтобы скрыться от гнева Иезавели, решив умереть там голодной смертью, приносит Илье хлеб и воду и внушает ему не терять мужества и принимать пищу (Библия, стр. 241).
Абигаилъ умиротворяет Давида дарами в ту минуту, когда тот хотел привести в исполнение свою месть Наваду, ее мужу (Библия, стр. 189).
Останки св. Стефана, после его казни, собираемые се. женами и учениками.
15 декабря Александр, оскорбляющий Пифию.
Эней, следующий за Сибиллой, шествующей впереди него с золотой ветвью.
Хорошо подошло бы для малых дополнительных сюжетов в большой декорации, как, например, для лестницы Палаты депутатов.
Морские нимфы, выпрягающие коней Солнца.
Пертинакс на распродаже: он продает с торгов двор Ком- мода — вещи, людей, рабов, нахлебников, вазы, статуи и т. д. Он, строгий, руководит продажей (см. предисловие к Разуму и безумию).
Без даты Публика была несомненно более просвещенной в те эпохи, когда великие таланты, чтобы угодить ей, не прибегали к гиперболизмам и дурному вкусу.
Произведения, нравящиеся толпе, являются мерилом ее вкуса.
Даже бесспорный талант вынужден применять крайние приемы и прибегать к сильным средствам. Дикарь все еще не умер. Наиболее зрелая цивилизация не в состоянии изгнать из наших городов жесточайшие преступления, являющиеся достоянием народов, ослепленных варварством.
Точно так же человеческий ум, предоставленный самому себе, неизменно впадает в глупое детство. Он предпочитает игрушки предметам, подлинно достойным восхищения.
Вкус к простоте не может быть длительным.
178


Ум человеческий не умеет ничего беречь. Традиции — ничто. Гаснет великий человек — и все кончается вместе с ним.
Все великие задачи искусства были решены в шестнадцатом веке: совершенство рисунка, изящества, композиции — Рафаэлем; краска, светотень — у Корреджо, Тициана, Паоло Веронезе; появляется Рубенс, забывший уже традиции изящества и простоты,— силой гения он преобразует идеал. Он черпает его в собственном природном складе. Это — сила, резкие эффекты, выразительность, доведенная до крайности; Рембрандт черпает идеал в смутности сновидений и своеобразии манеры.
(В конце листков с добавлениями 1847, позднейшие записи):
Одолжил Лассалю 4 декабря 1848 семь гравюр с антиков, из них один, очень интересный по своей наивности, офорт с колонны Траяна,— таких у меня всего три-четыре (получил гравюры обратно в феврале),— а также копию Сарданапала.
Дал Пьерре в 1847, для застекления, дюжину значительных рисунков, в том числе, насколько помню: Вид Танжера, акварель с Веронезе, Юного Товия, ведомого ангелом, Тициана, акварель с Европы и др.
Одолжил когда-то Вийо акварель Св. Людовик на мосту Тайебурга, сделанную для Севра, и др.
Ризенеру — гравюры Прюдона и две-три — Перрье (антики)
Вийо 2 ноября 1847 — кальки алжирских фаянсов.
Леру, 27 января 1849 — Маленькую серую лошадь и Араба, одетого в бурнус, гравированного Вакезом.
Вернул ли мне Пьерре томы Мемуаров Наполеона, которые я ему одолжил?
Одолжил Леблону 18 февраля 1849 эскиз Потерле Св. Семейство, где есть попугай.
17 августа 1849 одолжил г. Огюсту маленький марокканский ларек, желабию и конскую попону.
Лассаль-Борд в Везолле, кантон Валенс-сюр-Баиз (Гер).
Г-жа Лекоконье в Фертэ-Масэ около Аржентона, департамент Орн; в Париже — улица Ларошфуко, 64.
Граф Теодор Гелоэс д’Ельслоо — замок Озен, близ Рере- монда (голландский Лимбург).
Г-н Йозеф Дессауер — в Вене, Австрия, городской номер 255
Флорентина Клейн (натурщица Плане для Св. Терезы) — улица Медицинской школы.
Г-н Виктор Кассанг — улица Шапелье, Тулуза.
Одолжил Сулье эскиз (см. 2 октября).
12*
179


Вернул ли мне Вийо статью Готье о Тепфере, которую я одолжил ему 5 октября?
Лианде, уличка Сен-Луи-Сент-Оноре, 7, близ Тюильри (твердая пастель).
Когда г-жа Бабю приобрела у меня две небольшие картины, Дон-Жуан и Месса Ришелье, она заплатила мне 250 франков...
14 марта одолжил г. Марви 10 гравюр. Положение во гроб Рубенса и Четыре охоты Рубенса, небольшого размера.
Одолжил Леману 22 марта полотно с Этюдами львов и одно Вооружение, сделанное в Артиллерийском музее. Получил обратно.
Ризенеру — гравюру Прюдона, Республика и две гравюры Перрье (антики).
Г-н Сути должен в конце июля быть у г. Мерме, бульвар Монмартр, 16, по поручению графа Гелоэс, чтобы исправить угол рамы Христа.
Кому одолжил я Спасенье Пирра Пуссена?


“ -ну Жаму в Лионе:
«Милостивый государь, в мае месяце прошедшего года я доверил вам сроком на три-четыре месяца мою картину «Свобода» 1830 года. Я много раз противился вашим предложениям, предпочитая отказаться от того, что было в них для меня выгодного ввиду многочисленных затруднений, связанных с перевозкой старой картины, а также с тем, что многократно придется набивать и снимать холст, свертывать его, упаковывать, перевозить и т. д.... Я все же уступил, желая сделать лично вам любезность, и уступаю настояниям вашего друга г-на Ш. Бла- на 121. Вы должны были в ближайшие две недели после возврата картины уплатить мне 1000 франков, безотносительно к итогам, каков бы ни был результат вашей антрепризы. Вы не выполнили этого обязательства. При свидании со мной, приблизительно месяц спустя, вы уверяли меня, что эта сумма будет мне выплачена, но и это вторичное обещание осталось невыполненным. Я приписал это запоздание трудностям момента, но ожидал по крайней мере, что вы будете держать меня в курсе того, что вы думаете сделать в этом отношении. Я не получал от вас никаких известий, ни относительно того, какие
3 января
181


1 \ января
шаги вы предприняли для уплаты обещанной мне суммы, ни о судьбе самой картины, которую я никак не рассчитывал отдавать на такой долгий срок. Прошло уже восемь месяцев, а я нахожусь в том же неведении относительно всех этих вопросов.
Поэтому, милостивый государь, я желаю, чтобы вы благоволили прислать мне возможно скорее картину, которая, как я стороной узнал, не принесла вам тех выгод, на какие вы рассчитывали. Позволяю себе надеяться, что вы примете все нужные меры к тому, чтобы картина была упакована и отправлена со всеми надлежащими предосторожностями. Я вас просил сделать более прочный ящик для обратного пути. Это представляется совершенно необходимым, так как дорога будет более длинной и трудной в это время года. Так как вы, насколько мне известно, находитесь в Лионе, то сможете принять те предосторожности, о которых я вас прошу, ибо должен вам заявить, что после обещания, данного мне в том же мае месяце, лично отправить картину, а также присутствовать на устройстве выставки, я был крайне обеспокоен, узнав, что вся эта операция происходила совершенно не так, как вы мне обещали, то есть без вашего личного присутствия.
Благоволите, милостивый государь, написать мне несколько слов насчет этого. Картину вы должны будете направить прямо директору Лувра. Это избавит от необходимости ее натягивать, снимать и вновь натягивать по нескольку раз. Итак, я рассчитываю в этих обстоятельствах на внимание, какого вправе ожидать от вас, и вместе с тем прошу вас принять уверения в моем совершенном почтении».
Был в Пале-Рояле, в прлдень, с комиссией по выбору места для выставки. Отвратительное запустение: галереи, превращенные в магазины готового платья; банковская контора со своими отделениями и т. д. Клуб с трибуной: запах табака, казармы и пр. Затем в Тюильри, по тому же поводу: то же печальное зрелище, с той только разницей, что во дворце нет жильцов того рода, каких мы нашли в Пале-Рояле, но повсюду следы разрушения и зловоние. На постели экс-короля еще сохранились матрасы и одеяла, служившие ему и королеве. В театре лежит целая гора изломанной мебели, взломанных шкатулок, пробитых шкафов, повсюду в клочья изорванные портреты, кроме портрета принца Жуанвильского. Откуда такое предпочтение? Трудно отдать себе в этом отчет.
182


Я собирался было по выходе оттуда зайти к Ж..., но слишком устал и|вернулся к себе.
Вечером у Ж..., условился пойти завтра в Люксембург. 23 января
В комиссии в девять утра. Хороший день; он мне напом- 24 января нил такой же день ровно два года назад, когда я начал дневник. Видел Морне у него дома, после завтрака. Они в большом беспокойстве насчет здоровья г. д’Эйрага. Маркиз с женой пришли туда же.
У Эйно по делу Муйара. У г. де Лапорта: он выразил удовольствие, что видит меня. Далее на улицу Вожирар. Завез визитную карточку г. Буалэ и затем поехал в Люксембург.
Обедал у Вийо с Флэри, Огюстом. Вечером заходил Буассар. 28 января
С утра тревога в связи с восстанием гардмобилей. 29 января
Вечером был у Шопена, оставался у него до десяти часов.
Бедный друг! Мы говорили с ним о г-же Санд, об этой странной судьбе, об этой смеси достоинств и пороков. Речь зашла об этом в связи с ее мемуарами. Он мне сказал, что, по его мнению, она не сможет их написать. Она все уже забыла: у нее бывают вспышки чувствительности, а затем она быстро забывает. Она искренне оплакивала своего старого друга Пьерре, а теперь уже и не вспоминает о нем. Я сказал, что предвижу для нее печальную старость. Он этого не думает. Совесть не упрекает ее ни в чем том, в чем упрекают ее друзья. У нее прекрасное здоровье, которое может сохраниться. Единственно, что могло бы ее сильно затронуть,— это смерть Мориса или если бы он окончательно сбился с пути.
Что касается Шопена, то страдания мешают ему интересоваться чем-либо и в особенности работой. Я сказал ему, что годы и ежедневные тревоги не замедлят вскоре охладить и меня. Он ответил, что ценит во мне мою стойкость. «Вы будете пользоваться своим талантом,— сказал он,— с известного рода спокойной уверенностью, которая гораздо дороже лихорадочной погони за славой».
Вечером разочарование: я обедал у г-жи Форже с намерением пойти вечером повидать Риве; нам присылают два места в Итальянскую оперу на Итальянку, едем и попадаем на Элексир любви. Все время страшный холод и мало утешения от музыки.
183


31 января Комиссия в министерстве внутренних дел — вечером. Еще раз был там вечером с Дюпоном, Деларошем, Риве, Мерсэ.
1 февраля
2 февраля
3 февраля
4 февраля
Вечером у Мерсэ. После того, как крепко сразился с ленью. Он снова завел со мной разговор насчет Сен-Сюльпис.
Целый день в беготне. В полдень у Ж... Ждал у Варколье, то есть в конторе, с половины третьего до половины пятого. Дело может оказаться нелегким.
Вечером Шопен, Гржимайло, Алькан,— говорили о музыке. Он думает, что Бетховена мучила идея Баха. Он много работал над этим. Гайдн, у которого лучше всего вторые и третьи части, то есть те куски, которые следуют за первыми, иногда делал их в трех-четырех манерах, совершенно различных. Это меня удивляет. Моцарт, говорит он, тоже много работал — это бесспорно, но работал он иначе. Его, видимо, вело за собой общее представление о целом, а это не позволяло ему делать решительные изменения в первоначальном замысле.
Гржимайло рассказал нам историю генерала Игнатьева, который в Бобринске (Бобруйске?) бесстрашно отражал атаки французов, так что вызвал восхищение императора, который позволил ему просить в награду все, что захочет. Генерал известил его, что хотел бы жениться на золовке, жене одного советника, служащего в Риге. Император учинил развод и совершил свадьбу. Гржимайло, будучи в плену вместе с генералом Зайущевым (Зайцевым?), обедал у названного русского генерала и оказался соседом по столу с его новой супругой, и та с великой скорбью рассказала ему об этом происшествии, повергнувшем ее в отчаяние.
Снова взялся за УгЬлино; сделал несколько изменений, которые дадут лучший итог. Вечером у г-жи Форже.
Утром кончил маленького Гамлета с матерью; драпировку и пр. Около двух вышел из дому, зашел к Ж..., которую не застал. Около четырех свиданье у Риве в связи с подкомиссией по награждениям. Заходил к г-же Марлиани, которую тоже не застал. Был у г-жи Дюрье, принявшей меня с любезностью. Встретил там ее сына, уже взрослого человека. Она сообщила мне неприятные новости о том, что вчера вечером произошло в Ассамблее. Голосование поставило под угрозу министерство.
184


В 4 часа у Риве. Я дожидался его и видел на мгновенье г-жу Риве, подтвердившую вчерашние плохие известия. В кабинете Риве снова увидел Сарданапала, который не показался мне неприятным, несмотря на некоторые эксцентричности.
Наш проект обсудили и утвердили в течение одного этого заседания. В половине седьмого у Леблона. Обедал с ним у камелька. Жена его была в постели; мы проболтали с ним весь вечер.
Пришел Бодлер, когда я вновь взялся за маленькую, в вое- о февраля точном вкусе, фигуру лежащей на диване женщины, предназначенную для г. Тома с улицы Бак. Он рассказывал мне о трудностях, которые испытывает Домье, когда заканчивает свои вещи. Затем он заговорил о Прудоне, которым восхищается и которого называет кумиром народа. Его взгляды представляются мне наиболее современными и совершенно передовыми.
После его ухода я продолжал писать маленькую фигуру и работал далее над Алжирскими женщинами.
В комиссии в девять часов. До того был у Бенье насчет 7 февраля рамы для моих Цветов. Затем напротив него — у одного торговца картинами, чтобы осмотреть якобы Рубенса, а на самом деле, вероятно, Геемскерка122 или Липенбека, очень красивого и весьма замечательного по технике, более лощеного, по-види- мому, чем это было бы у Рубенса; но никакого стиля, — жалкие погрешности и т. п. После комиссии у Ж... Неловкость. Глупое положение. Пешком дошел до г. Вильсона, которого не застал дома, и затем до Шопена, которого нельзя было повидать.
Вернулся домой в большой усталости.
По картине Алжирские женщины чувствую, насколько приятно и даже необходимо писать по лаку. Следовало бы только найти способ сделать этот нижний слой лака недоступным для последующих операций смывания лака или же надо покрывать подмалевок таким лаком, который бы не смывался, как, например, лак Дерозье или Зёнее; или, наконец, лакировать чем-нибудь вроде... по первому разу, или даже этим же самым при окончании.
Оставался весь день дома. Работал над Алжирскими жен- 8 февраля щинами. Думал было пойти вечером посмотреть Лондонские тайны в театре Дюма. Но нехватило предприимчивости. Днем заходил г. Вильсон повидать меня.
185


9 февраля Работал над Алжирскими женщинами. Вечером — Шопен,
тотчас же обед. Он возмущается при виде того, что посредственности присваивают себе изобретения больших мастеров и портят или вызывают отвращение своим использованием их. Затем был у г-жи Форже и закончил вечер у нее, поздно засидевшись.
10 февраля Вечером у Пьерре; очень много народа. Встретил там
Лассю, давно потерянного мною из виду.
Там был также некий дурак по фамилии Моро, которого я давно не встречал, в точности по моде одетый и в наглухо застегнутых перчатках. По-видимому, он считает себя красавцем или думает, что очень нравится женщинам, это обязывает его быть элегантным. Я упоминаю об этом только потому, что при виде этого господина, попросту фата, я вспомнил о многих имеющих успех мужчинах, ставших жертвами обязанности быть всегда красивыми.
и февраля Ждал г. Мецмахера в связи с доской для гравюры Лев и мертвый человек. Пришел он только к 11. Около двух часов у Ж...; там был В... Затем в Пасси, где я не был с 14 ноября — кануна св. Эжена. Встретился там с Тьером: кисло-сладкая встреча! Он не забыл моего противодействия его желаниям. Я был в разговорчивом настроении, и это еще усилило его дурное настроение. Он не пригласил меня к себе и довольно неожиданно ушел. Возвратился я к мосту через сад вместе с г. де Валоном и с Боше123. Довез этого последнего в кабриолете до площади Согласия. Он мрачно смотрит на судьбу будущего законодательного собрания. Он думает, что режим Наполеона прочнее, нежели думают его друзья; он более популярен, чем все правители за Последние тридцать лет. Республиканские идеи проникли крепче, чем это принято думать. Я тоже полагаю, что ничего похожего на то, что было, не может быть: все переменилось во Франции и все продолжает еще меняться. Он обратил мое внимание на неряшливый и мрачный вид этой толпы, несмотря на воскресенье, чудную погоду и на то, что весь Париж высыпал на улицу.
Леблон с женой пришли навестить меня и оставались до И часов.
12 февраля Днем г-жа Форже написала мне, что меня ждет приглашение к принцу124 на среду, и просила, чтобы сегодня вечером
186


я сопровождал ее к супругам Серф- беер. Пошли туда пешком. Было много народу. Г-н де Понтекулан произнес перед Виейаром по всем правилам, но очень остроумно и очень энергично, защитительную речь за своего сына, посланного солдатом 'в полк после квазирасформирования Сен-Сира. Возвращались пешком и озябли.
Обедал у президента 125 с Пуансо, Гей-Люссаком, Тьером, Среда, Моле, Руайе, Жюсье и др. Там же были Виейар и Шабрие. 14 ФевРаля Первый представил меня Леону Фоше.
У меня был долгий разговор после обеда с Жюсье о цветах в связи с моими картинами. Я обещал побывать у него весной.
Он покажет мне свои теплицы и достанет для меня разрешение писать этюды.
Тьер был очень холоден со мной, даже более, чем я ожидал. Я начинаю верить тому, что сказал мне Виейар в понедельник у Серфбеера: у него большой ум, но мелкая душа.
По существу, он должен был бы уважать меня за то, что я оказался в оппозиции к нему по вопросу, который шокировал мои чувства. Тем хуже для него, конечно.
Мне не удалось ни поговорить с Пуансо, ни услышать его самого. Эти люди и их хладнокровие производят на меня сильное впечатление.
Он говорил перед обедом о Лагранже 126, которого он ставит на самое высокое место, о Лапласе 127, которого он ценит меньше.
Минье восхвалял стиль этого последнего. Пуансо процитировал несколько мест, вызывающих критику. Таково начало ого «Небесной механики» (заглавие неудачное, говоря мимоходом!): «Если прекрасной ночью вы поднимете взгляды свои...» и т. д., а надо было, говорит он, написать: светлой ночью или ясной ночью. Он прав, но Минье остался при своем. Меня это не удивляет. Вольтер, по словам Пуансо, не допустил бы этого, и с основанием, на мой взгяд. Если вы изображаете любовь какого-нибудь героя из романа, слова прекрасная ночь естественны, но в научном труде вы никогда не должны терять из виду, что вы — ученый. Он же несомненно — один из самых замечательных.
Принц сделал комплимент Энгру по поводу его прекрасной картины Капуцины, которая на самом деле является работой
187


15 февраля
16 февраля 20 февраля
22 февраля
Гране и лишь принадлежит Энгру. Надо было видеть физйо- номию Энгра при этом недоразумении.
Оттуда к г-же Марлиани. Она прочла мне письмо г-жи Санд, которая приносит ей самые глубокие извинения в связи с историей насчет замужества и уверяет или старается уверитьt что никогда не имела в данном отношении видов на Клезенже. В добрый час!
Продолжаю свои картины с цветами и начинаю Корзину плодов. Болел и сделал очень немного. Однако это помогло мне войти в работу, и я думаю, что как только в скорости закончу то, что еще не сделано, продвинутые вперед части довершатся сами собою.
В 4 часа у г-жи Форже, которой рассказал о вчерашнем обеде. Вечером у Вийо. У его жены была мигрень, державшая ее в постели. Флери, Пьерре, затем Буассар, наконец Шан- мартен.
Флери пришло в голову, что очень хорошо было бы грунтовать холст жидкой бумажной массой; мне тоже кажется, что это была бы прекрасная грунтовка, с одной стороны, всасывающая, с другой — не оказывающая на живопись никакого влияния в противоположность свинцовым белилам, действию которых он приписывает большую часть изменений, особенно в тех частях, которые жидко наложены, как в тенях у фламандцев. Он думает, что картины старых мастеров, писанные на дереве и на холсте, были загрунтованы чем-то совершенно иным, но не белилами: гипсом с клеем, трубочной глиной и т. д.
Работал над цветами и плодами.
Видел Сороку-воровкУ128. Я был в ложе президента с г-жой Форже. Никогда еще этот шедевр не доставлял мне такого удовольствия, как на этот раз. Альбони была верхом совершенства и по игре и по пению.
Вечером у президента. Встретил уйму народа, в том числе Ансло, которому обещал зайти повидать его жену, Жюля Лефевра с женой и т. п. Буалэ выказывал мне всяческое расположение, и я был тронут таким отношением. Встретился там же с Пьетри, который некогда читал мне Данте, когда я работал над своей Баркой. Шабрие проводил меня до дому, хоть я и уклонялся.
188


Пока я принимал ванну, около 4 часов Биксио129 зашел 25 февраля повидать меня и пригласил к себе на обед завтра, в понедельник. Я схватил сильный насморк, выйдя из воды: это очень неприятно в связи с завтрашним днем.
Очень мало сделал. Обедал у Биксио с Ламартином130, Воскресенье, Мериме, Мальвилем, Скрибом, Мейербером и двумя италь- 25 февраля янцами. Очень забавлялся. Я еще ни разу не проводил так много времени с Ламартином. Мериме за обедом навел его на разговор о поэзии Пушкина, и Ламартин уверял, что он якобы читал его стихи, хотя они ни разу и никем еще не были переведены. Он представляет собой жалкое зрелище человека, которого постоянно мистифицируют. Его самолюбие, занятое, по-видимому, только тем, чтобы наслаждаться самим собой и напоминать другим о том, что может их навести на мысли о нем, пребывает в полнейшем спокойствии среди всеобщего молчаливого соглашения рассматривать его как своего рода сумасшедшего. В его грубом голосе есть что-то мало привлекательное.
Вечером приехала г-жа Менесье с дочерью. Я не видел ее целую вечность. На мой взгляд, она совсем не изменилась.
Мы проговорили целый час. Она собирается приехать посмотреть на мои Цветы. Она мрачно настроена, так же как и я; вижу, что не только я один в таком настроении. Годы тут тоже начинают сказываться.
Не был в состоянии писать с 16-го числа и недоволен этим: 28 февраля мог бы занести в дневник ряд примечательных вещей. Огюст был у меня сегодня утром; я был очень растроган его посещением, принимая во внимание то состояние, в каком он находится.
Он рассказал мне о приемах лакировки, употребляемых Трой- оном, улица Нев-Сент-Эсташ, 29. Он кладет на свои картины какой-то клеевой состав, а поверху проходит лаком. Надо повидать его в связи с этим и в связи со Снятием со креста — в отношении плесени.
Приходили г-жа Менесье и г-жа Биксио поглядеть мби 1 марта Цветы.
Очки. Г-н Леман. Пелетье131. Сен-Сюльпис. Дюбюф132. Пятница, Продолжал писать Гортензии. Вечером Морне. На бульваре 2 марта встретил Шенавара 133.
189


Пелетье, которого я встретил в омнибусе, когда ехал покупать очки, сказал мне, что я излечусь от худосочия тела и душиг если стану время от времени делать путешествия, например, поездку куда-нибудь в горы. Он говорил мне о Юрских горах, я же думал об Арденнах.
Сошел у Сен-Сюльпис и посетил часовню; в орнаменте трудно будет обойтись без позолоты.
Оттуда зашел выбрать очки и рано вернулся домой. Едва только я принялся за картину Гортензии, как пришел Дюбюф просить меня взглянуть на его Республику. Вслед за ним г. де Ге- лоэс, затем Морне, с которым был деловой разговор. Лишь около половины четвертого я смог работать и хорошо начал картину.
Вечером вышел, чтобы навестить Шопена, и встретил Шена- вара. Мы проговорили почти два часа, найдя себе убежище в пассаже, служащем местом ожидания для слуг у Комической оперы. Он говорил мне, что подлинно великие люди всегда просты и свободны от аффектации. Это было продолжением разговора о Делароше, которого он не слишком высоко расценивает ни в отношении таланта, ни в отношении ума, который за ним принято признавать. Действительно, в его характере есть странное противоречие: совершенно ясно, что он усвоил себе внешнюю манеру откровенности и даже грубости, являющуюся как бы контрастом тому положению, какое он занял в искусстве и какого он не смог бы достигнуть одними только заслугами художника, если бы не пускал в ход свою исключительную ловкость.
Шенавар, повторяю, уверял меня, что истинно выдающиеся люди не нуждаются в аффектации и что им не приходится играть никакой роли, чтобы заслужить уважение. Вольтер отличался мелочной раздражительность^), давая ей волю при всех. Шенавар рассказывал мне о карикатурах некоего Гюбера134, сделанных на Вольтера и изображающих его в самых смешных положениях, в которых его легко можно было застать. Боссюэ был простейшим человеком, любившим пококетничать со ста- рухами-ханжами и т. д. Всем известно приключение Тюренна и пощечина, полученная им от своего конюха. В другой раз его видели на одном из бульваров, бывших тогда довольно пустынным местом, в качестве судьи игроков в мяч; он одолжил им свою трость, чтобы размерить расстояние, и сам принял участие в игре.
190


На прощанье он сказал мне, что люди делятся на два разряда.
Одни из них руководствуются единственно законом, являющимся их выгодой; для этих людей линия поведения крайне проста, им остается во всех случаях подчиняться этому непогрешимому судье. У других есть чувство справедливости и стремление следовать этому, но большинство подчиняется ему лишь наполовину или, лучше того, вовсе не подчиняется, хоть и не перестает упрекать себя за это. Бывает также, что забыв на время об этом правиле> поведения, они вновь возвращаются к нему, впадая в другую крайность, что отнимает у них все плоды предыдущего поведения и доставляет одни неприятности.
Так например, они принимаются потворствовать страстям покровителя, от которого ожидают милостей, затем вдруг не желают его видеть вовсе и, наконец, доходят до того, что становятся его врагами.
Пелетье сказал мне утром, что, добы не упрекать себя ни в чем, он положил свое честолюбие в карман. Я говорил Шена- вару, что, по-моему, невозможно, участвуя в аферах вместе с другими людьми, остаться вполне честным. «А как же,— ответил он,— это может быть иначе? Кто руководствуется только справедливостью, неспособен бороться с человеком, имеющим в виду лишь свою выгоду. Он всегда будет побит на почве честолюбия».
В половине третьего у Периньона ждал Бартеля. Оттуда 3 марта к г-же Форже; к обеду вернулся домой. Утром в комиссии, которая разошлась быстро за отсутствием материалов и в ожидании решений министра. В омнибусе встретил Ларрея, рассказавшего мне, что в июньские дни у него расстреливали раненых на санитарных носилках во время переноски. Морне, возвращавшийся уже, сказал мне, что мое дело насчет Сен- Сюльпис... Потом я побывал у Варколье, улица Мон-Табор.
Он проводил меня до префектуры, чтобы дать билет на концерт во вторник. Вернулся усталый и все же к двум часам пошел к Периньону.
Весь день провел дома из-за насморка. Утром заходил 4 марта Леблон. Мы накануне условились пойти на концерт вместе с его женой. Это — филиал Консерватории; но концерт отложили. Да я все равно и не смог бы пойти. Читал целый день в «Ревю» Ярморку тщеславия Теккерея, переведенную с сокращениями Шалем. Она до последней степени заинтересовала меня. Хорошо бы переводить все, что сделает этот писатель.
191


Понедельник,
о марта
Утром зашел Дюбюф, чтобы пойти посмотреть его Республику в Палате депутатов; он же проводил обратно меня до Дому.
Чудное солнце. Погода за последние две недели да и в продолжение всей зимы была необычайно мягкой, тем не менее я все же схватил страшнейший насморк, так что даже колебался, идти ли мне сегодня к Буассару.
Все же я пошел. Там должна была быть танцовщица, изображающая сомнамбулу. Она появилась только после одиннадцати часов в сопровождении Готье, который поехал за ней и застал ее уже в постели. У нее очаровательная головка, очень изящная; она чудесно изобразила пантомиму погружения в сон. Ее гибкие и полные обаяния позы прямо-таки созданы для художников.
Пока ждали ее приезда, я вместе с Мейсонье зашел к нему взглянуть на его рисунок Баррикада135. Это ужасно по своей обнаженной правде, и хотя нельзя сказать, чтобы это грешило против точности, все же, может быть, не хватает чего-то такого, что превращает в произведение искусства даже отвратительный предмет. То же самое я сказал бы о его этюдах с натуры; они более холодны, чем его композиции, а ведь сделаны тем же карандашом, которым рисовал Ватто своих прелестниц и красивые фигуры своих пастушков. Несмотря на все это,— высокое качество работы. К своему назиданию и утешению нахожу все больше подтверждения тому, что сказал мне Конье в прошлом году по поводу моего Человека, растерзанного львом, когда увидел его рядом с картиной м-ль Бонер13в, изображающей коров, а именно, что в живописи есть еще нечто иное, кроме точности и четкости передачи модели.
Я испытал сегодня утром подобное же впечатление, но гораздо более понятное, та& как дело шло о живописи более низкого порядка. После того, как я увидел картину Дюбюфа, собственная моя живопись в мастерской и даже мой неудачный Марк Аврелий, которого я привык презирать, показались мне шедеврами. От чего же зависит впечатление? Одно несомненно: в рисунке Мейсонье оно гораздо сильнее, чем в его этюдах с натуры.
Бартель спел несколько арий, которые я уже слышал у Пе- риньона. Реземонд доставил мне величайшее удовольствие.
Познакомился с Прюденом. Он очень подражает Шопену. Я был горд за моего бедного умирающего великого человека.
192


Вечером у префекта. Прекраснейший концерт. Варколье проявил крайнюю любезность, включив в программу хор из Идоменея137 вместо Ave Verum, и простер свою предупредительность до того, что прислал мне сказать об этом в шесть часов. Этот хор и следующий за ним марш — верх совершенства.
Утром приходил Прео138. Я очень давно не видал его; он оживил и позабавил меня. Если по существу он и не таков, то внешне он очень доброжелателен, и этого достаточно, чтобы привлечь меня. В общем, я его очень люблю.
Он сказал мне по поводу Фарсал, что это богатый источник: например, Цезарь на берегу Рубикона, Видение пифии и т. д. Он советует мне написать на будущий год картину на какой- нибудь страшный сюжет. Это самое действенное средство, чтобы больше всего поразить зрителей.
Вечером у Шопена. Видел у него одного оригинала, который приехал из Кемпера, чтобы повидать его и излечить. Он, видите ли, медик или был медиком в прошлом и потому питает глубокое презрение к гомеопатам всех оттенков. Это страстный любитель музыки; но его восторг ограничен Бетховеном и Шопеном. Моцарт, по его взгляду, не достигает их уровня, Чимароза — старый колпак и т. д. Надо быть провинциалом из Кемпера, чтобы иметь подобные идеи и чтобы выражать их с таким апломбом; все это принято относить за счет бретонской откровенности. Я ненавижу такого рода характеры; эта пресловутая откровенность, под видом которой выпаливаются самые разкие или оскорбительные мнения, крайне антипатична мне. Никакие отношения между людьми невозможны, если на все отвечать с подобной откровенностью. Собственно говоря, с такими наклонностями надо жить в стойле, где отношения устанавливаются ударами рогов или вил; вот откровенность, которую я предпочитаю.
Утром у Кудера, чтоб поговорить о картине, находящейся в Лионе. Он умен, и у него очень красивая жена. Будь у нас обоих откровенность на манер моего бретонца, мы в конце разговора дошли бы до рукопашной; мы же, наоборот, расстались, вполне довольные друг другом.
Концерт Прюдена; вечером у Плейеля. Увертюра Волшебной флейты и Фрейшютца, повторенного на бис. Я сидел рядом с Буассаром и с красавицей Аглаей. Снова встретился там
Вторник,
6 марта
Среда,
7 марта
Четвергу 8 марта
9 марта
13 Заказ № 619
193


Суббота, 10 марта
Воскресенье, 11 марта
с прекрасной незнакомкой, которую видел в саду. Незадолго до конца ушел со своего места, чтобы разглядеть ее ближе, или, вернее, просто поглядеть на нее, так как она сидела ко мне спиной во время исполнения. Я составил себе верное представление о ней, когда увидел ее из окна. Она только изменила прическу, во всяком случае, на сегодняшний вечер,— у нее были пышные волосы на английский манер. Черты лица у нее нельзя назвать красивыми, но нет ничего пикантнее их. Она чем-то напоминает г-жу Дальтон, когда та была молода.
Вечером видел г-жу Форже, а утром был у г. Детримон. Я был поражен его Дюрерами, как никогда еще не .был; перед Св. Губертом и Адамом и Евой я понял, что подлинным художником является тот, кто познал всю природу. Так, фигуры людей сделаны у него отнюдь не тщательнее, чем изображения животных, деревьев и пр. Он все прорабатывает в равной мере, иначе говоря, с той точностью, какая была обязательной для искусства его времени. Это — поучительный художник; у него есть чему поучиться.
Видел одну гравюру, которой еще не знал: Развратный священник, заснувший у своего очага. Дьявол показывает ему нагую женщину, сделанную в более высоком стиле, чем обычно; тут же совершенно хромой амур пытается влезть на ходули.
Он показал мне письмо моего отца; это доставило мне удовольствие. Что больше всего поразило меня среди его автографов — это рукопись Леонардо да Винчи, где имеется набросок, в котором он пытается осмыслить античную систему рисования посредством шаров; он все приводил в ясность. Эта рукопись написана слева направо.
Возвратясь, работал над гардиной в моей Вазе с цветами.
С утра работал над картиной Гортензии и Агапантус. Писал только последнего.
В половине второго у Леблона, чтобы проводить его жену в Нотр-Дам-де-Лоретт, а оттуда на концерт Сен-Сесиль в пользу памятника Габенеку; огромный зал, грязная и неряшливая толпа, несмотря на воскресенье. Никогда подобное место не сможет привлечь настоящих знатоков. Слушал божественную Пасторальную симфонию с наслаждением, но немного рассеянно из-за недостаточно спокойных соседей. Остальное посвящено было виртуозам, которые мне наскучили и меня утомили.
194


Я решился отметить, что вещи Бетховена в большинстве случаев слишком длинны, несмотря на изумительное разнообразие, с каким он использует повторение тех же мотивов. Я не могу припомнить теперь, поражал ли меня раньше этот недостаток в симфонии; как бы то ни было, художник всегда вредит впечатлению, когда слишком долго напрягает наше внимание.
Живопись, среди других достоинств, обладает преимуществом большей скромности; крупнейшую картину можно обозреть в одно мгновенье. Если отдельные ее части вызывают восхищение, тем лучше, на них можно останавливаться даже дольше, чем на музыкальных отрывках. Но если какой-нибудь кусок кажется вам незначительным, достаточно отвернуть голову, чтобы избегнуть скуки. На концерте Прюдена увертюра Волшебной Флейты показалась мце не только восхитительной, но и вполне совершенной по своим пропорциям. Можно ли утверждать, что с развитием инструментовки у музыканта появляется естественное искушение удлинять отдельные части, дабы иметь возможность повторять эффекты оркестровки, которые им варьируются каждый раз по-новому?
Никогда не следует считать потерянным время, посвященное концерту, даже если там исполнялась только одна хорошая вещь. Это лучшая пища для души. Собираться, идти, отвлечься даже от важных дел — все это только увеличивает удовольствие. Находиться в избранном месте, в среде людей, которых общность чувств как бы соединила вместе, дабы вкушать это наслаждение,— все это, даже скука, испытываемая от исполнения какой-либо вещи любым виртуозом, с моей точки зрения только увеличивает впечатление от прекрасного произведения. Если бы эту прекрасную симфонию пришли исполнять ко мне в мастерскую, я, может быть, не сохранял бы сейчас о ней такого живого воспоминания.
Это объясняет также, почему знать и богачи так быстро пресыщаются удовольствиями всякого рода: они сидят в прекрасных ложах, обитых добротными тканями, удаленных, насколько возможно, от всех неприятных сторон большого скопления людей, от беспокойства, причиняемого ходьбой взад и вперед,
195
13*


от маленьких столкновений всякого рода, возникающих в толпе и утомляющих внимание. Они приезжают лишь к началу какого-нибудь прославленного отрывка и обычно бывают справедливо наказаны за свое недостаточное уважение к прекрасному тем, что опаздывают. Обычаи общества приводят к тому, что разговоры, которые они ведут между собой по поводу того или иного фривольного сюжета, или приход какого-нибудь фата, лишают их всякой сосредоточенности; слушать музыку, сидя в одной ложе со светскими людьми,— удовольствие крайне сомнительное. Бедный художник, одиноко сидящий в партере, в своем углу, или рядом со столь же внимательным другом, один наслаждается в полной мере красотой произведения и в силу этого уносит впечатление, свободное от примеси посторонних воспоминаний.
Вторник, Целый день проработал над гардиной в картине с консолью.
IS марта g конце дня — над Дездемоной.
Около пяти пришел доктор; он напугал меня; он говорил
о зондах и пр. Я остался у себя, у камелька.
Вейль увез сегодня утром:
Одалиску, заплатив за нее 200 франков
Игроков в шахматы 200 »
Человека, растерзанного львом 500 »
Лефевр — за Христа у подножия креста . . 200 »
Тома — за Маленького Христа в оливковой роще 100 »
за Турчанку 100 »
Букэ — за Гамлета в сцене с крысой 100 »
Вейль — за^Берлихингена, пишущего воспоминания 100 »
Лефевр — за эскиз-реплик^ Положение во гроб 200 »
Лефевр — за Одалиску 150 »
Он же — за Христа у колонны 150 »
Среда, Вечером у Мерсэ139. Большой званый вечер. Мой бедный 21 марта Мерсэ приобретает вес, у него вид государственного человека.
Раньше он был более славным парнем. Впрочем, может быть,
только на людях он таков? Наедине со мной он гораздо проще. Марест, с которым я с удовольствием вновь встретился, сообщил мне, что Альберта уехала в Турин к умирающей дочери. Вот еще одна из тех, кому придется умирать одинокой.
196


Неприятное впечатление от всех этих фигур художников, сбежавшихся к человеку, раздающему работу. Я отправился туда пешком и думал встретить там г-жу Вийо, но ее не было. Зашел в церковь Магдалины, где шла проповедь. Прововед- ник, прибегая к риторическим приемам, десять или двенадцать раз повторил, говоря о праведнике: «Изыдет с миром!.. Изы- дет с миром!..» Это был самый примечательный кусок его речи. Я задал себе вопрос, какие плоды могут принести эти общие места, холодно повторяемые этим дураком. Я вынужден сегодня признать, что это согласуется со всем остальным и составляет часть общей системы, как костюм, обряды и т. д Да здрав¬
ствует узда!
Пропустил ряд дней без записей и очень жалею об этом. Вечером видел у Шопена волшебницу г-жу Потоцкую. Я слышал ее дважды; никогда еще не встречал я ничего более совершенного. В первый день в особенности: царил полумрак, и ее туалет из черного бархата, ее прическа — все, вплоть до того, чего я не видел, заставило меня считать ее восхитительной по красоте; такова она и в самом деле по своему изяществу. В один из предыдущих вечеров г-жа Калержи приехала первой. Она играла, но не особенно удачно; зато она подлинно красива, когда, играя, поднимает глаза на манер Магдалины Гвидо140 или Рубенса.
В минувшую субботу, вечером, был на Аталии с г-жой Форже в ложе президента.
Рашель 141 не во всем была одинаково хороша. Но как я восхищался фигурой великого жреца! Какой образ! Каким преувеличенным показался бы он в наше время! И в каком согласии был он с тем твердым в своих убеждениях обществом, которое знал Расин и которое сделало его тем, чем он был. Этот суровый энтузиазм, этот многоречивый фанатизм далек от нашего времени; теперь душат и уничтожают хладнокровно и без всякого убеждения. В сцене со своим наперсником Матан слишком наивно признается: «Я негодяй, я отвратительное существо». Расин изменяет здесь правде, но он велик, когда изображает, как Матан, удаляясь совершенно потрясенный, дабы подчиниться велениям великого жреца, не сознает уже более, куда идет, и направляется, не отдавая себе отчета, в то самое святилище, которое он осквернил и которое самим видом своим невыносимо для него.
Пятница, SO марта
Понедельник, 2 апреля
197


3 апреля
Среда, 4 апреля
Биксио пригласил меня отобедать с ним днем, дабы нам наконец встретиться. Пойду к нему только вечером. Чувствовал усталость; много работал над Цветами.
День обеда у Верона 142. Я был в изнеможении, когда отправился туда, но там оживился и развлекся. Роскошь у него изумительная: комнаты затянуты великолепным шелком, так же как и потолки; массивное серебро, музыка во время обеда — нелепый обычай, кстати сказать, который, ничего не прибавляя к качеству обеда, лишь мешает разговору, являющемуся лучшей приправой.
Арман Бертен говорил мне у Верона об одной книге, посвященной жизни Моцарта, где собрано и приведено все, что было когда-либо о нем написано. Он обещал дать мне ее. По-видимому, это очень редкая книга.
Человек вечно начинает все заново, даже в своей собственной жизни; он не может закрепить ничего достигнутого. Каким же образом может это сделать целый народ? Если говорить только о художнике, то и его манера постоянно меняется. Спустя некоторое время он уже не помнит, какими средствами пользовался в работе. Больше того, художники, настолько систематизировавшие свою манеру, что им остается только повторять одно и то же, обычно являются самыми слабыми и неизбежно самыми холодными.
У Верона обедал с Рашель, Моле, герцогом д’Осуна, генералом Рюльером, Арманом Бертеном и Фульдом, который сидел рядом со мной и был очень предупредителен. Рашель очень умна и во всех смыслах превосходна. Мужчина, родившийся и выросший в таких условиях, как она, с трудом сделался бы тем, чем она стала совершенно естественно. Говорил вечером с Рюльером об Аталии и т. д. Он был очень любезен. Затем появились самые разнообразные люди. Некая мадам Угальд, имеющая в настоящее время, успех в Комической опере, спела арию из Андорской волшебницы. Она мне не понравилась. Дикция у нее крайне вульгарна, а еврейское происхождение прямо-таки сквозит во всей фигуре: контраст с Рашелью.
Много говорили о музыке с Арманом Бертеном. Говорили также о Расине и'Шекспире. Он думает, что, сколько бы у нас ни старались, все равно рано или поздно вернутся к тому прекрасному, что было некогда свойственно нашей нации. Я думаю, что он прав. Мы никогда не сможем стать шекспиристами.
198


Англичане — это сам Шекспир. Он почти целиком сделал их тем, что они есть.
День упадка и плохого состояния здоровья. Я вышел около четырех часов, чтобы зайти к Дефоржу. Видел там Каба и Эдуарда Бертена; встреча с ним была мне приятна. Вечером у г-жи Форже, которая прочла мне отрывок из речи Барбеса143 на суде...
В Консерватории с г-жой Биксио и Менесье. Мне обещали Кавеньяка 144, но вместо него был Шарль Блан. Мне было бы очень любопытно увидеть вблизи знаменитого генерала. Концерт был не слишком хорош; у меня оставалось от Героической симфонии более сильное воспоминание. Несомненно Бетховен страшно неровен. Первая часть хороша; анданте, на которое я так рассчитывал, меня совершенно разочаровало. Ничего прекрасного и возвышенного, подобного началу. Вдруг падаешь с высоты ста футов в самую страшную вульгарность. Последняя часть лишена также и единства.
Сегодня вечером, перед уходом из дому, получаю приглашение на похороны г. Дона, умершего в два дня от холеры.
На похоронах встретил Алара145, который увлек меня за собой. Он не настолько проникся памятью о заслугах г. Дона, чтобы целый час толкаться в его честь в переполненной церкви.
Оттуда к Шопену. Там был и Алькан146. Он рассказал мне о себе нечто вроде моей истории с Тьером. За то, что он осмелился противоречить Оберу147, он испытал и будет еще испытывать массу неприятностей.
Около половины четвертого сопровождал Шопена в карете на прогулку. Хотя я и очень устал, но был счастлив услужить ему хоть чем-нибудь. Елисейские поля, Арка Звезды. Бутылка вина в кабачке, остановка у заставы и т. д.
В продолжение дня он говорил со мной о музыке, и это оживляло его. Я спросил его, что такое логика в музыке. Он мне в общих чертах разъяснил, что такое гармония и контрапункт, почему именно фуга является как бы чистой логикой в музыке и почему изучить фугу — значит познать основу всякого смысла и последовательности в музыке. Я подумал, как был бы я счастлив, изучив все это,— все, что приводит в отчаяние невежественных музыкантов. Это чувство дало мне некоторое представление о том наслаждении, какое находят ученые, достойные этого имени, в своей науке. Подлинная наука совсем не
Четверг, 5 апреля
Пятница (вечер),
6 апреля
Суббота, 7 апреля
199


то, что обычно понимают под этим словом, то есть не область познания, совершенно отличная от искусства,— нет! Наука, как ее понимают и представляют себе люди, подобные Шопену, есть не что иное, как само искусство, и наоборот, искусство совсем не то, чем считает его невежда, то есть, некое вдохновение, которое приходит неизвестно откуда, движется случайно и изображает только внешнюю оболочку вещей. Это — сам разум, увенчанный гением, но следующий неизбежным путем, установленным высшими законами. Это приводит меня к различию между Моцартом и Бетховеном. Там, сказал Шопен, где Бетховен кажется неясным и где ему недостает единства, это происходит не в силу той несколько дикой оригинальности, которую ему ставят в заслугу, а оттого, что он поворачивается спиной ко всем вечным принципам. Моцарт же никогда. Каждая из частей имеет у него самостоятельное развитие, которое, согласуясь с другими, образует одну мелодию и с совершенной точностью следует ей; это и называется контрапунктом: punto contra punto.
Он мне рассказал, что обычно было принято изучать аккорды раньше, чем контрапункт, иными словами, до последовательности звуков, которая и образует аккорды.
Берлиоз лепит аккорды и, как может, заполняет интервалы.
Эти люди в погоне за стилем согласны лучше остаться в дураках, чем утратить свой полный серьезности вид.
Применить это к Энгру и его школе.
Понедельник, Сегодня, в понедельник, обед у г-жи Дюрье. Видел там
9 апреля г# Пужада, консула в Бухаресте, любезного человека, наподобие Боше. Он сказал мце, что все эти бедные восточные люди обескуражены своим европейским костюмом. Те из них, которые вынуждены носить его, надевают снизу шальвары, турецкие пояса, что придает им вид бесформенных тюфяков.
Вечером пришел Буалэ. Был гам мелкий чиновник, состоящий при г. Пужаде, излагавший немецкие системы философии и для всего имевший наготове скучнейшую тираду. Г-н Пужад, его шеф, был этим весьма огорчен.
Вторник, Астрея, или Правосудие, нисходящее на землю, дабы иско- 10 апреля ренить железный век, гражданские усобицы и пр.
Марс на колеснице; Страх запрягает его коней.
Клевета, влекущая невинного на суд Глупости и Невежества.
Диана и Актеон, застигнутые врасплох женщины и пр.
200


Паллада, изгоняющая Марса под рукоплескания Мира и Изобилия.
Сюжет — Овидий в изгнании, разработанный в большом масштабе. Для капеллы Сен-Сюльпис — Архангел Михаил, низвергающий Сатану.
Для всего плафона капеллы или для одного из пандантивов. Иисус Христос, освобождающий души из чистилища — для пандантива на плафоне.
Еще для пандантива — Первородный грех, или Адам и Ева после грехопадения.
Для плафона Сен-Сюльпис — Сошествие Христа в чистилище. Христос стоит во весь рост, держа в левой руке крест воскресения. Правой рукой он подает знак Адаму, Еве и еще четырем святым выйти из чудовищной пасти, изображающей ад. Или же — Иисус, восстающий из гроба, кругом повергнутые ниц воины.
Поглядеть в Нотр-Дам-де-Лоретт, в крестильной капелле сюжеты:
Христос, выходящий из гробницы.
Христос, побеждающий смерть и грех.
Проповедь Иоанна Крестителя.
Христианство, проповедуемое индийцам.
Христос, проповедующий в лодке.
Кажется, что именно в этот вечер я снова увидел у Шопена г-жу Потоцкую. То же восхитительное впечатление от ее голоса. Она пела отрывки ноктюрнов и других фортепианных вещей Шопена, между прочим Мельницу в Ноане, которую она аранжировала для О Salutaris. Это получилось изумительно. Я ей сказал (как совершенно искренно думаю), что в музыке, так же как, несомненно, и во всех других искусствах, как только проявляется стиль, характер, словом, серьезность, все остальное исчезает. Я гораздо больше люблю, когда она поет Salice, чем все эти очаровательные неаполитанские песенки. Она пропела Озеро Ламартина на столь знакомый и надоевший мотив Нидермаера. Эта проклятая ария мучила меня два дня.
У Эдуарда Бертена. Видел Амори-Дюваля148, Мотеца, Орселя. Эти люди не говорят ни о чем, кроме фресок, они говорят о всех диковинных именах итальянских примитивов, будто о своих добрых знакомых. Хорошая или плохая фреска, темпера и т. д. Вернулся очень усталый, едва дотащился.
Среда,
11 апреля
Четверг, 12 апреля
201


Пятница. 13 апреля
Суббота, 14 апреля
Четверг, 19 апреля
Пятница, 20 апреля
Суббота, 21 апреля
Воскресенье, 22 апреля
Утром был Вийо. Он говорил со мной о проекте Дюбана149 поручить мне в реставрированной галерее Аполлона роспись, которая была бы в соответствии с росписью Лебрена. Дюбан отозвался при этом обо мне в очень лестных выражениях. Эта инициатива с его стороны меня крайне удивила, особенно после моей оппозиции его проектам. Т. усматривает в этом желание меня подкупить. Но не все ли мне равно в конце концов?!
Вечером мигрень и печальный вечер дома, без обеда.
Вечером у Шопена. Нашел его в крайнем упадке сил, почти без дыхания. Мое присутствие помогло ему спустя некоторое время придти в себя. Он говорил мне, что скука для него самое жестокое из всех мучений. Я спросил его, неужели никогда прежде не испытывал он этого чувства невыносимой пустоты, какое иногда овладевает мною. Он ответил мне, что всегда умел заняться чем-нибудь; всякое же занятие, как бы оно ни было ничтожно, заполняет время и удаляет тоску. Другое дело — настоящее горе.
Обедал у Пьерре с некоей м-ль Тьерри, аккомпанирующей Суберти на скрипке; вечером несколько отрывков из Моцарта и т. п.
Обед у г-жи Калержи и с ней вместе отправился слушать Пророка150. Там были князь Понятовский, г. Ришетский и г. Ка- баррюс. Я не запомнил ни одного выдающегося или интересного отрывка.
Днем во время работы пришла г-жа Каве и пробыла долго. Вечером был у президента.
Оставался дома, утомленный предыдущим днем. Г-н Пужад, пришедший около часа, заинтересовал меня, но слишком долго оставался и утомил меня.
Затем Леблон. Я повидал его с удовольствием, несмотря на усталость. Я искренно люблю его. Присутствие друга — такая редкость, что она стоит всякого счастья и вознаграждает за все огорчения.
После обеда был у Шопена, другого необыкновенного человека по своей сердечности, не говоря уже об его уме. Он говорил мне о наших общих знакомых — г-же Калержи и др.
202


Он дотащился тоже на первое представление Пророка и в ужасе от этой рапсодии.
Сочинить письма римлянина времен Августа или императоров и привести в них все доказательства, которыми мы в настоящее время располагаем, в пользу того, что цивилизация древнего мира не может погибнуть.
Нападки мыслителей того временина предсказателей и жрецов в надежде во-время обуздать их.
Сопоставление с нынешней цивилизацией Англии, где государство держится на злоупотреблениях.
Я думаю, что, исходя из тех данных, которые сами бросаются нам в глаза за последний год, можно утверждать, что всякий прогресс должен по необходимости приводить не к еще большему прогрессу, а как раз к отрицанию прогресса,— возвращению к точке отправления. Вся история человечества доказывает нам это. Но слепая вера этого поколения, как и предыдущего, в наступление новых времен, в близость какой-то эры в жизни человечества, долженствующей принести полное обновление всего (хотя, по-моему, прежде чем измениять судьбы человечества, она должна была бы изменить самую природу человека),— эта странная уверенность, которую ничто не оправдывает в опыте прошлых веков, остается несомненно единственным залогом будущих успехов революций, столь желательных для судьбы всего человечества.
Разве не очевидно, что прогресс, или, вернее, поступательный ход вещей в хорошую и в дурную сторону, привел в настоящее время общество к пропасти, куда оно несомненно может упасть, уступив место полному варварству.
И основанием, единственным основанием этого, разве не является законт господствующий над всеми остальными законами в этом мире, а именно: необходимость изменения, каково бы оно ни было? Надо изменяться. Nil in codem statu permanet. To, к чему пришла античная мудрость, прежде чем было произведено столько опытов, мы должны принять и этому покориться. То, что среди нас обречено на гибель, несомненно должно будет переродиться или удержаться где-то в другом месте более или менее продолжительное время.
Ужасный Пророк, представляющийся, по-видимому, его творцу прогрессом, в действительности есть полное падение искусства. Повелительная необходимость, приведшая его к убеждению, что он создает лучшее или нечто отличное от того,
Понедельны к, 23 апреля
203


Суббота, 5 мая
Среда, 8 мая
Понедельник, 24 .мая
Вторник, 75 .мая
Среда, 75 .мая
что сделали до него, словом, необходимость изменения заставила его потерять из виду вечные законы вкуса и логики, управляющие искусством. Все эти Берлиозы и Гюго, все эти пресловутые реформаторы не дошли еще до отрицания тех законов, о которых мы говорим, но они заставили поверить, что можно создавать нечто вне истины и разума. То же самое и в политике. Выйти из колеи можно, лишь возвращая общество в состояние детства; одичание, наступающее в результате последовательного ряда реформ, есть необходимое следствие резких перемен.
Моцарт говорил: «Передача сильных страстей никогда не должна вызывать отвращения; даже в наиболее ужасные моменты музыка не должна оскорблять слуха и обязана оставаться музыкой» («Ревю де де монд», 15 марта 1849, стр. 892).
Концерт Алькана у Эрара. У меня было место позади г-жи Калержи и ее красивой племянницы, возле Мейербера и Шеффера.
Обедал у г-жи Калержи с Мейербером, г. Понтуа, г. де ла Ре- дортом и де Мези. Все обеспокоены назревающим кризисом.
Я заметил огромные руки и ноги Мейербера.
На днях видел г-жу Санд, приехавшую по делам из Берри. Я пошел повидать ее к г-же Виардо в середине дня, а она пожелала посмотреть мои Цветы, которые ей очень понравились.
Г-жа Вийо, ее муж и г. Огюст заходили около четырех часов поглядеть на картины.
Последний день отсрочки"для окончания картин. Работал до послеполудня.
Обедал у г-жи Вийо с Флери. У нее все еще вид больной, она все время лежала. До обеда заходил повидать г-жу Калержи, которая смогла уделить мне лишь несколько минут. От нее заходил напрасно к г-жам Дюрье, Марлиани и Риве и наконец к Огюсту, у которого оставался три четверти часа. Нашел его в мастерской, куда он наволок свои картины, костюмы, ружье и т. п. Нельзя вообразить себе отчаяния, похожего на то, какое переживает этот горемыка, сидящий в своем пропыленном кресле, в одиночестве среди этого обширного и темного покоя. По дороге от него к Вийо был застигнут дождем.
204


В Пасси. Видел г. Ремюза у г. Дельсера. Говорили о современных событиях. Г-жа Валлон заставила меня обещать, что я заеду к ней в Лимузен, если буду в Пиренеях.
Вошел в церковь Шальо. Восхищался наивностью двухтрех картин школы Давида, находящихся там, между прочим, одним Поклонением волхвов. Св. Иосиф сидит крайне непринужденно, свесив ноги, словно курильщик в каком-нибудь кабачке. Художник совершенно не почувствовал, до какой степени личность Иосифа у старых мастеров преисполнена самоотречения. Это является основой картины. Обхожу молчанием множество несообразностей. Оттуда к Шопену; ему стало значительно лучше; туда приезжала г-жа Калержи.
Возвращался с г. Эрбо.
Сегодня вечером, в пятницу, небольшая ссора с Ж. Ф.
Новый вызов в комиссию министерства внутренних дел, а в полдень экспертиза картин в Тюильри.
Получил разрешение министра внутренних дел и заказ на роспись в Сен-Сюльпис. За несколько дней до этого заходил выразить мою благодарность Варколье на улицу Мон-Табор.
В Тюильри для экспертизы картин. Усталость и начало недомогания, которое зас!авило меня вернуться домой на следующий день.
Около четырех часов снова крапивная лихорадка, пришлось вернуться домой.
Хорошие сюжеты — Христос, восстающий из гроба. Ослепительно сияющий ангел сдвигает камень, стража, повергнутая ниц, погребальные покровы свисают с христовых ног. Христос в образе садовника; у его ног потрясенная Магдалина; в глубине — гробница, возле нее скорбящие св. жены и ученики, не видящие его.
Моисей, получающий скрижали завета. У подножия горы народ; на ее склоне — старцы; внизу — лошади, воины, женщины, лагерь.
Моисей на горе, воздев руки. Внизу, в ущельях, битва.
Вавилонская башня.
Четверг, 17 мая
Пятница,
18 мая
Суббота,
19 мая
Воскресенье, 20 мая
Понедельник, 21 мая
Вторник, 22 мая
Четверг, 31 мая
205


Пятница, 1 июня
Суббота, 2 июня
Апокалипсис.
Лазарь и неправедный богач; собаки лижут его раны.
Герой на крылатом коне сражается с чудовищем, чтобы освободить обнаженную женщину.
Много работал сегодня утром и в предыдущие дни, чтобы закончить маленькую Абидосскую невесту и Купальщицу, повернутую спиной.
Около трех часов в музее, чтобы внести некоторые незначительные изменения в мою картину. Видел картину К..., которая мне в высшей степени понравилась; с нее можно сделать множество этюдов.
Вийо в большом зале французской школы обратил мое внимание на превосходство этой школы. Я был поражен, в особенности вещами Гро и в частности его Битвой при Эйлау. Все в ней мне нравится теперь. Здесь мастерство еще выше, чем в Яффе; манера письма более свободная.
В большой галерее любовался Рубенсом. Фигура плачущей Победы на предпоследней его картине. Как эта фигура выделяется среди других! Ноги, правда, кажутся сделанными кем-нибудь другим, не самим мастером; в них чувствуется старательность; но изумительная голова, объятая пламенем, и согнутая рука — все это сам гений.
Сирены тоже никогда не казались мне такими прекрасными! Только полная непринужденность и самое смелое дерзание могут производить такое впечатление.
Видел Воскресшего Христа Карраччи. Тяжесть и неповоротливость этой живописи дали мне возможность увидеть, какой это благодарный сюжет. Ангел с глазами, блистающими, как молния, отваливает камень; Христос, окруженный сиянием, возносится с ложа смерти, и всюду поверженные на землю воины.
Г-жа Керель сказала мне, что видела у одного позолотчика маленького Араба верхом, скачущего в галоп на гнедой лошади. Она передала мне те же впечатления, какие я сам испытываю перед изумительными вещами Рубенса. Это поразительно в светской женщине. Когда в живописи, сказала она, чувствуется это биение жизни, оно возбуждает ее, как музыка, заставляя сердце биться сильнее. Она повторяла это на все лады. Благоприятное впечатление от фуги и от естественных переживаний.
206


Ринальдо и Убальдо; Магический щит. Убальдо и Л е-Дану а встречают сирен. Перечесть Иерусалим.
Сюжеты из Ромео. Уснувшая Джульетта; родственники считают ее умершей.
Христос, выведенный Пилатом к народу.
Христос перед первосвященником Каиафой, раздирающим на себе одежды.
Поругание Христа солдатами.
Просмотреть для этих сюжетов малую сюиту Страстей Альбрехта Дюрера.
Поцелуй Иуды. Предание Христа солдатам.
Магдалина, утираюгцая ноги Христа. Трапеза у Симона.
Выехал в Шамрозе в восемь часов вечера; приехал поздно; Вторник, нашел садик в полном беспорядке; ходил за водой к маленькому 5 июня ключу, чтобы сделать сельтерскую воду при помощи привезенной с собой новой машины.
Утром, выглянув в окно, увидел Дюпре, отправляющегося на весь день к г-же Кантине; обещал ему придти после полудня туда же. Я действительно отправился к ней и познакомился с очень милой особой и притом очень хорошей музыкантшей. Оттуда пошел обедать к г-же Вийо, которая пригласила меня еще утром. Я не знал, что она в Шамрозе; это меня приятно удивило. После обеда мы прошлись по саду, а затем снова поднялись в гостиную, где закончили вечер.
Среда, 6 июня
Приехал из Парижа отдохнуть Вийо. У него сильное недомогание. Я обедал с ним.
Воскресенье, 10 июня
Вийо, пробывший здесь восемь дней, отбыл сегодня с женой Шамрозе, и детьми, которых взяли из школы по случаю холеры. Присут- воскРесенм> ствие семьи Виио было мне очень приятно в течение этой недели. Каждое утро я усидчиво работал, а после полудня приходил он.
Со времени моего приезда и по 26-е число, когда я возвращаюсь в Париж на два дня, я сделал следующие наброски:
Том О'Чентер.
Маленькая Ариадна.
Даниил во рву львином — на бумаге.
Гяур на морском берегу.
207


Среда, 20 июня
Пятница, 22 июня
Воскресенье, 24 июня
Пятница, 29 июня
Воскресенье, <5 июля
Араб на лошади, спускающийся с гор.
Самаритянин.
Работал над маленькой Абидосской невестой.
» » Уголино.
» » Дездемоной.
» » Леди Макбет.
Часто по утрам я нахожусь в затруднении, когда надо браться за работу, так как испытываю опасение, что мои картины маслом не успели просохнуть.
Провел вечер с г-жой Вийо, которая дала мне знать, что вернулась. Прогулка по саду и вечер в гостиной.*
Около 3 часов зашел за г-жой Вийо, чтобы проводить ее на вокзал. Путь через ее сад и равнину.
Плохое настроение с утра. Пробовал сделать эскиз Сам- сона и Далилы; не подвинулся дальше наброска мелом. После полудня пошел в лес, со стороны зарослей; я не был в этом месте с прошлого года. Мне пришла мысль сделать букет из полевых цветов, которые стал собирать в самой чаще, раздирая пальцы и платье о колючки; эта прогулка показалась мне очаровательной. Жара, бывшая с утра удушающей, а потом грозовой, изменилась, и солнце сообщало всему радостный вид, какого я не замечал прежде, при закате. Я стал с годами менее восприимчив к тем меланхолическим впечатлениям, которыми дарила меня природа прежде. Я внутренне поздравил себя с этим, продолжая свою прогулку. Что же я потерял вместе с молодостью? Несколько иллюзий, которые, правда, наполняли меня ненадолго довольно живым чувством счастья, но именно в силу этого становились источником такого же количества горечи. Старея, надо понимать, что почти на всех вещах есть маска, но с годами меньше возмущаешься обманчивостью такой внешности и приучаешься довольствоваться этой видимостью.
Вечер провел в Шамрозе у г-жи Вийо, которая вот уже два дня как приехала, а я ее еще не видел. Назавтра она уехала надолго.
Утром в Париже из-за выборов. Повидался с^Вийо, которому сказал о векселе Бошеро. Он взялся приобрести его за ту сумму, какую он мне задолжал. Вечером обедал у него.
208


■UJ
W
\
17. Набросок обнаженной женщины в сильном повороте Карандаш. 1830. Лувр, Париж


18. Свобода ведет народ. Фрагмент центральной фигуры


Г-жа Вийо не вышла к нам; и я вернулся к себе на ночлег очень утомленным.
У Пирона по делу Дюрье. Он был в высшей степени любезен. Он позвал меня к обеду накануне отъезда в Шамрозе.
Ряд посещений: г-жа Дюрье и пр. Она возобновила разговор о пресловутом проекте. Затем был у г-жи Форже, которая заговорила со мной о проекте четы Каве, который мне больше улыбается.
Обедал с Пироном и вернулся в Шамрозе в наилучшем расположении духа.
Работал над Уголино и сделал вечером вид из моего окна.
Пишу Пейсу161 по поводу его статьи от 8-го: «Не смею утверждать, что все, что вы пишете, совершенно справедливо, ибо выгоду из этого извлекаю я сам; но то, что вы говори?е о краске и о колорите, говорилось нечасто. Критика такова же, как многое другое: она повторяет то, что уже было сказано, и не выходит из рутины. Эту пресловутую «красоту», которую одни видят в извилистой линии, другие — в прямой, все находят только в линиях. А я вот стою у окна и вижу прекраснейший пейзаж: даже мысль о какой-нибудь линии мне не приходит в голову. Поет жаворонок, речка отсвечивает тысячью бриллиантов, шелестит листва, где же линии, которым мы обязаны этими восхитительными ощущениями? Критики не хотят замечать пропорциональности, гармонии ни в чем, кроме линий, остальное для них — хаос. Простите мне мой критический пыл против критиков. Заметьте, что я смиренно ставлю себя под покров великих имен, называемых вами, придавая им еще большую значимость, нежели это обычно делается. Да, Рубенс рисует, да, Корреджо тоже рисует. Ни один из этих людей не в ссоре с идеалом. Без идеала нет ни живописи, ни рисунка, ни краски, но хуже, чем не иметь его,— это иметь «идеал взаймы»; именно его-то и получают эти люди в школе, а это ведет к тому, что образцы начинают вызывать к себе ненависть. Но на эту тему можно написать несколько томов, посему прерываю себя, чтобы еще раз сказать об удовольствии, какое вы мне доставили, и т. п.».
Я обедал у г-жи Форже с Каве, его женой и т. д.
Вечером г. Меневаль рассказывал мне о возмутительном
Понедельник, 9 июля
Субботаf
14 июля
Воскресенье,
15 июля
Понедельник, 23 июля
14 Заказ JVft 619
209


поведении генералов и маршалов в отношении императора, то ли в Арси-сюр-Сен, то ли в Арси-сюр-Об. Г-н Фэн занимал дом напротив императора и, отправляясь к нему, переходил площадь, где натолкнулся на группу генералов, среди которых был и Ней, рассуждавших между собой, не подвергнуть ли им своего благодетеля судьбе Ромула: убить и закопать его тут же; это казалось им вполне пригодным средством для того, чтобы освободиться от него и вернуться развлекаться в свои особняки; они называли его бичом Франции и т. д. Император, которому г. Фэн с понятным волнением рассказал всю эту сцену, ограничился тем, что назвал их сумасшедшими.
Маршал Ней наиболее неприлично вел себя по отношению к нему после битвы под Москвой. Он жаловался, что, сберегая гвардию, император лишил ее плодов полной победы. Он же был особенно жесток в Фонтенбло, дойдя до того, что грозил императору прикончить его, ежели тот не отречется.
* Во время русской кампании в одной деревне, где император из-за тесноты не мог поместить вместе с собой князя Бертье, г. Меневаль, пришедший к этому последнему по военным делам, застал его с заплаканным лицом, с головой, опущенной на руки. Он спросил его о причине горя. Бертье не побоялся ему сознаться, как ужасно видеть себя вечно вовлекаемым в новые затеи. «Зачем,— говорил он,— обладать богатством, дворцами, землями, если все время приходится вести войну и подвергать все это риску». Наполеон терпеливо переносил их жалобы и часто недостойные упреки; он их любил, как любят старых товарищей, несмотря на всю их неблагодарность.
До последних лет, говорил г. Меневаль, никто не осмеливался делать замечания по поводу его распоряжений. Общее доверие затем несколько ослабело, но уверенность и стойкость его гения были все те же, как это доказала французская кампания. Если бы при Ватерлоо в конце битвы у него был в распоряжении резерв, в виде гвардии, которую он отказался дать под Москвой, он бы выиграл битву, несмотря на прибытие пруссаков. Я спрашивал у г. Меневаля, был ли он действительно так нездоров при битве под Москвой, как это утверждает общепринятое мнение. Он действительно был простужен pi болен, особенно после битвы, когда у него настолько пропал голос, что он уже не мог отдавать устных распоряжений. Он должен был писать свои приказы на клочках бумаги. Но голова у него была совершенно све-


жа. Однако после битвы под Дрезденом его неожиданная болезнь парализовала все операции, приведя к поражению у Вандома, и т. д.
В эпоху консульства он очень страдал от грыжи, которую получил при осаде Тулона. В припадках сильной боли он прижимался к столу или зажимал бок руками; его бледность, худоба в то время объясняются этим болезненным состоянием. Корвисар излечил его, по крайней мере, по видимости, но очень вероятно, что первой причиной болезни, от которой он умер, было это тяжелое заболевание.
Больше месяца провел в Париже и, кажется, не отметил времени моего возвращения из деревни. Вероятно, это было в субботу. Обедал у Шабрие. Хотел поговорить с ним о деле Вийо и о комиссии, куда входит Шабрие, для выработки будущего устава музеев и установления оплаты хранителям. Я передал ему записку Вийо.
Около девяти с половиной часов нашел кабриолет и поехал к Вийо. Застал только его жену. Она еще занималась вышиванием в своем шезлонге. Она была очень хороша, вся в белом, с красивыми цветами на маленькой этажерке. Я ждал Вийо до одиннадцати часов.
Вернулся вечером к Шабрие, чтобы получить ответ на записку. Он говорил со мной, как человек, ознакомившийся с делом. Директор музея, с которым он заседал в комиссии, до известной степени уговорил его.
Вернулся заканчивать вечер к Вийо, где увидал очаровательный несессер и т. д.
Приехал из Парижа пятичасовым поездом. В карете был Фейе, в обеденном костюме, направлявшийся к Вижье. Вийо был в том же поезде; сошли с ним в'Шамрозе. Он хотел, чтобы я в тот же вечер пришел к нему, но я очень устал.
Длинная беседа с Вийо у меня дома. Он говорит о купальщиках, нашедших у него пристанище! И, действительно, я должен был обедать со всей этой компанией. Вечером все они уезжают. Мы пойдем проводить их на железную дорогу, так же как г. Бонтана, уезжающего вместе с ними. На обратном пути шли через поле и поздно засиделись в гостиной за разговором о всякой всячине.
Париж, суббота,
11 августа
Суббота, 18 августа
Шамрозе, суббота,
25 августа
Воскресенье, 26 августа
211
14*


Среда, 29 августа
Пятница, 31 августа
Суббота, 1 сентября
Прошло лишь несколько дней, как я вернулся после долгого пребывания в Париже. Я ездил в лодке с г-жой Вийо и ее сыном; у нее и у него какое-то купальное бешенство. Обедал у нее и провел, приятный вечер,— наполовину в гостиной, наполовину в прежней комнате г. Барбье, возле гостиной.
Третьего дня я получил от моего милого г. Вильсона приглашение провести два-три дня в Экублэ и ответил ему. Эти дни я обедал с Вийо и Бонтаном, последний сообщил мне о смерти г-жи Мирбель. Я был сильно поражен этим несчастьем.
Вечером, после обеда, оставались в саду при лунном свете. Г-н Бонтан сильно смешил нас песенками и прибаутками всякого рода. Партия лото, а перед самым уходом — знаменитая песня о луне на мотив «Часового». Увы, столько веселья, а назавтра тоска!
Выехал без четверти восемь с Женни. Ходьба по разным делам прежде чем добраться до дому. Погода была убийственная; я изнемогал, и, странно, дурные предчувствия, которые у меня были, относились, как оказалось, ко мне самому. Выехали обратно в два часа с ужасным дилижансом из Фонте- нэ. Невероятная толкотня, толпа охотников с собаками.
Наконец, задыхаясь от жары и скуки, приезжаю в Фонтенэ. Встречаю там г. Вольфа, устраивающего в экипаже г. Вильсона супружескую чету Беранже, своих гостей, ожидаемых, как и я. По дороге разразилась гроза, и мы поздравили себя, когда наконец добрались до пристанища и пищи. Но, выходя из экипажа в глухую ночь, мы были встречены женщинами в полном отчаяньи. Молодая девушка и пр. Несчастному пускали жровь. Несколько мгновений спустя я видел, как его сажали в кресло при помощи трех-четырех человек,— руки у него свисали, голова упала на грудь, то была уже тень смерти! Больше я его не видел, он так и не пришел в сознанье. Очень горестный вечер. Бетмон все время ходил навещать друга и возвращался, говоря нам о своих опасеньях. Я беседовал с г. Беранже, который был так же подавлен, как и я. Мы чуть- чуть подкрепились, так как я чувствовал крайнюю усталость и слабость. Легли мы около одиннадцати. На следующее утро, в воскресенье, плохое предзнаменование: состояние бедняги явно ухудшалось. Дунье приехал ночью и казался потрясенным. Завтрак был таким же печальным, как вчерашний ужин. На стене — бедная моя картина (Смерть Сарданапала), кото-
212


рую ждет бог весть какая судьба и состояние которой в настоя- щий момент ужасно: полотно обвисло, нижняя подшитая часть отделилась во всю длину и лишь кое-где держится на нитках. После завтрака все разбрелись кто куда: некоторые пошли к больному. Мне не хотелось его видеть. Помочь ему я не мог — и больше к нему не показывался. Менгаль сделал то же. Я пошел с ним и с Фукье пройтись, пока, наконец, мучимый мигренью и взволнованный всем этим несчастьем, не стал бродить в одиночку целых два часа. На берегу пруда встретил мельника, он с полной непринужденностью заговорил со мной|о потере, которая угрожает округе. Около трех часов узнал, что бедняга уже бездыханен; каждый спешил покинуть злосчастный дом: один хотел уехать в половине девятого утром, другой — в течение дня. После полудня прогулка с сыном покойного и молодым Казенавом по огородам, прямо-таки диковинным. Как был бы рад бедняга, если бы мог сам показать нам их. Обед и ужин печальные, как и должно было быть.
В половине шестого уложился и запер'свой чемодан. Печально выпил кофе, вместе со всеми отъезжающими, перед грустной картиной, на которую я смотрел последний раз. Пошел пешком садиться в экипаж. Шел мимо прудов. Мельница у дороги. Больше, чем когда-либо, восхищался фламандцами, наблюдая здесь одну из сценок, какие они умели так, хорошо передавать. Все это было очаровательно. Проходил мимо рва, возле которого бедняга сидел, когда его постиг удар. Сел в двуколку. Бетмон сел в другую. Прибыли в Мелюн и поехали железной дорогой. Кто мог бы поверить? Нам было весело во время этого переезда: человек никогда не остается долго под впечатлением одного какого-либо чувства. В Вильнев-Сен-Жорж я расстался с ним. Трудности, чтобы попасть на станцию Кор- бейль. В конце концов я добыл в этом цивилизованном краю тележку и, усталый и грустный, добрался до Шамрозе. Тут я нашел новый повод для огорчения: письмо архитектора Бальтара, извещавшее меня о необходимости изменить мои сюжеты для Сен-Сюльпис. Все это произошло в понедельник, 3-го.
Еду в Париж на похороны достойного человека. Вместо десяти часов назначено на час. Приезжаю в час, нахожу всего лишь одного человека. Наконец в три часа мы тронулись в путь. Огромная толпа рабочих, мешающая приблизиться к кладбищу. После церемонии посетил могилы друзей и быстро вернулся
Среда,
5 сентября
213


домой. Шел уже шестой час. Переоделся. В шесть был на улице Ларошфуко.
Четверг, 6 сентября
Среда, 12 сентября
Четверг,
13 сентября
Пятница,
14 сентября
Шамрозе, суббота, 15 сентября
Воскресенье, 16 сентября
Понедельник, 17 сентября
Был в Сен-Сюльпис по своим делам. Провел там на ногах два часа со священником. Потом поехал домой отдохнуть. Совсем изнемогал. В шесть — на улице Ларошфуко, а вечером меня проводила на вокзал г-жа Форже.
Около четырех заходил к г-же Кантине, чтобы отдать ей газеты. Она с мужем занималась музыкой. Восхитительная соната Бетховена. Они непременно хотели, чтобы я остался у них обедать, и я провел там вечер. Аделаида Бетховена. Прелестные куски из Фрейшютца.
Вечером снова был у г-жи Кантине и оставался до десяти часов. Музыка Глюка.
Г-жа Вийо известила меня, что вернулась. Днем заходил проведать ее. Рассказал о том, что у меня произошло, она тоже. Беседы о том, что она видела за две недели. Вернулся обедать к себе, обещав отобедать у нее завтра.
Обедал с г. Вийо. Неудачный вечер; я плохо себя чувствовал и рано ушел. Сегодня вечером я мало чего стою. Обед — важное дело. Я завтракаю настолько легко, что вечером у меня разыгрывается аппетит, и я больше склонен дремать, чем разговаривать.
Хороший день.
С утра набросал композицию Причесывающейся женщины и Микеланджело в своей мастерской.
Прелестная прогулка по лесу, по совершенно новой тропинке позади владения Ламуру, если повернуть влево, оставив направо дуб д’Антен.
Видел муравейник, возле которого я делал заметки в своей записной книжке. Вечером — у г. Кантине. Сонаты Бетховена со скрипкой. Ожидался обед с Шенаваром и Дюпре, но эти господа не смогли прибыть.
Я встаю все время в страшно вялом состоянии. И вчера когда я так много работал, было то же самое. Я взял себя в руки: переписал набросок Причесывающейся женщины, сде-
214


ланный гризайлью, и затем нарисовал и в целом набросал красками Араба, карабкающегося на скалы, чтобы выследить льва.
В 3 часа у г-жи Денон. Прогулка в Дравейль. Вернувшись, нашел приглашение от г-жи Вийо, которая, как я полагал, была в Париже,— придти отобедать с ней и г. Бонтаном. Я был утомлен и предпочел бы остаться у своего камелька, за собственным простым обедом. Поэтому весь вечер я был немного вял. Она была накануне в Париже и вернулась поутру. Она рассказала мне о заседании, где распределялись награды. Жанрон162 доставил себе удовольствие выхлопотать крест для друга своего Блана. Ответная услуга не заставит себя ждать.
В Фромоне. Видел г-жу Соланж. Долго беседовал с садовником, у которого прекрасная голова. Вернулся к себе обедать.
Обед у г. Бонтана. Он нас очень развлек своими воспоминаниями, песнями и прочим.
Чувствовал недомогание. Копался в большой библии. Много думал о сюжетах.
Вечером оставался у себя и спал.
Прогулка по лесу: несколько дней, как я без ума от этого. Рано отобедал. Вечер закончил у г-жи Вийо, которая рано отправила меня домой, чтобы взять ванну.
Весь день дождь. Работал над Гяуром на морском берегу. Около трех вышел прогуляться. Попал под дождь у дороги в Суази. Думал было найти укрытие под деревьями, или, вернее, съежившись под моим зонтом, но надо было возвращаться домой, так как промочил ноги. Вечером — у г-ж Денон и Мутье.
Вернулся в Париж одиннадцатичасовым поездом. Обедал с г-жой Форже. Думал уехать в среду. Одно обстоятельство, которое я вспомнил будучи у нее, а именно, что отъезд в семь часов, а не в девять, побудило меня сделать глупость и отложить поездку на четверг: новое доказательство, что никогда не следует легко отказываться от того, что решено. Ничего примечательного за эти три дня. Оставался дома, ничего не делая. Днем собрался было отправиться к священнику поговорить относительно моих сюжетов. Отложил на завтра.
Среда,
26 сентября
Четверг,
27 сентября
28 сентября
Суббота,
29 сентября
Воскресенье. 30 сентября
Понедельник, 1 октября
215


Вторник, День св. ангелов-хранителей. Как раз сегодня наговорился
2 	октября со священником и викарием г. Гужоном, что напишу им св.
ангелов, и вот, делая запись, вспоминаю, что принял такое решение как раз в день их праздника.
Руан, среда, 3 октября
Я задержался с отъездом, который должен был состояться вчера, а это привело к тому, что я пропустил случай увидать в Руане мою картину Траян. Когда я пришел в музей, она была как раз в то утро (был четверг) наполовину закрыта щитами из-за выставки нормандских художников. Если бы я сумел настоять на своем, то смог бы смотреть на нее сколько угодно.
Не припоминаю ни одной из моих картин, которая в галерее доставила бы мне такое удовольствие, когда после большого перерыва я снова увидел ее. К несчастью, одна из самых интересных частей, может быть даже наиболее интересная, была закрыта: я говорю о женщине у ног императора. То, что мне удалось увидать, показалось мне сделанным с такой силой и глубиной, которая подавляла все окружающее. Странная вещь, картина кажется светящейся, хотя общий тон темный. Уехал в девять часов вместо семи; я сильно бранил себя за то, что не задержался на час и, не осведомившись как следует, приехал на час раньше, чем следовало. В конце концов, усевшись, как мне хотелось, я стал находить дорогу приятной. Сен-Жерменский лес, начиная с Мезон, идет по обе стороны дороги. Мелькают поляны, густые аллеи и т. д., их вид очарователен.
В половине первого приехал в Руан. Эти тоннели очень опасны. Я избежал огромной опасности; вдобавок ко всему они еще глупейшим образом пересекают дорогу. Прекрасно пообедал в Отель де Франс, где провел время с удовольствием, вспоминая о первом путешествии, совершенном мною по этому краю. Приблизительно в три часа прибыл в музей; там я испытал разочарование, о котором уже говорил. В первый раз заметил две- три вещи Луки Лейденского или его школы, которые очаровали меня. Необычайная деликатность в передаче деталей, отражающих темперамент, тонкость волос и кожи, изящество рук и т. д. Широкая манера письма не может создавать подобное впечатление.
Над этими картинами висят Пастухи Рубенса — любовался ими,— рядом висит картина Хонтхорста Христос перед Пила- том; раньше она нравилась мне своей наивностью и правди-
216


востью изображения. Но рядом с Пастухами Рубенса она опускается почти до уровня простых портретов натурщиков.
Затем — в Сент-Уэне. Это место всегда производило на меня впечатление величавости; ни одна церковь не может сравниться с этой.
Вернулся усталый и в плохом настроении. Обедал поздно и мало. Выходил на минуту. Промок под дождем, который не стихает в этих местах, и вернулся около десяти часов.
Сегодня вышел поздно. Смотрел собор, который производит во сто раз меньшее впечатление, чем Сент-Уэн; я имею в виду внутреннее убранство, так как снаружи со всех сторон он замечателен. Фасад — великолепное нагромождение неправильностей, которые пленяют и т. д. Портал книгопродавцев также очень красив.
Но меня больше всего тронули две гробницы в задней капелле,— особенно та, где похоронен Врезе153. В ней все восхитительно, и прежде всего сама статуя. Достоинства антиков соединяются в ней с духом нового времени, с грацией эпохи Возрождения; ключицы, руки, ноги, ступни — все это по стилю и выполнению верх совершенства. Другая гробница мне тоже нравится, но в целом есть в ней нечто странное: может быть, это зависит от двух фигур, помещенных там как бы случайно. Фигура кардинала, в частности, отличается величайшей красотой, это стиль, который можно сравнивать только с лучшими вещами Рафаэля: одежда, голова и т. д.
В Сен-Маклу; великолепные витражи, резные двери и т. д. Фасад на улицу выиграл с тех пор, как освобожден от всего лишнего. Несколько лет тому назад здесь положили новую улицу, идущую до самого порта.
Вернулся довольно рано, побывав еще в Сен-Патрис, витражи которого хотя и прекрасны, но произвели на меня слабое впечатление. (Запомнить аллегорию Грехопадения; сбоку Дьявол, затем Смерть, поднявшая свой меч, и, наконец, Грех в виде женщины, которая увешана драгоценностями, но закрыла глаза и опутана цепью.)
Обедал в три часа; уехал в половине четвертого. Эта дорога вечером, в прекрасную погоду, восхитительна. Мешала болтовня молодого адвоката, развязного, как все молодые люди, и его клиента, тоже невыносимого болтуна.
В Ивето разочарование. Взял кабриолет; приехал поздно в Вальмон. Большая аллея перед замком исчезла. Я испытал
Суббота у в октября
217


там самое искреннее волнение от возврата в любимые места. Но все изуродовано, дорога изменилась и т. д.
Ни следующий Навестил сад, весь намокший. Я был не слишком разочаро- день’ ван. Деревья невероятно разрослись и придают саду более г 7_го печальный вид, чем прежде, но в некоторых частях характер почти величественный. Гора слева, видимая снизу, не доходя до маленьких водопадов; зеленые деревья, обвитые плющом, возле моста. К несчастью, плющ, обвивший их и придающий им такой красивый вид, истощает их и скоро приведет к гибели.
После завтрака вместе с Борно и Гольтроном посетил часовню. Плохая погода держит нас взаперти.
Перед обедом мне нездоровилось. Со времени моего приезда в Руан чувствую себя плохо. Несмотря на дождь, вышли и поднялись по склону д’Анжервиля: эти дороги стали восхитительны.
На следующий день такой проливной дождь, что было совершенно невозможно выйти из дому. К обеду — несколько человек: кюре, толстенький человечек, ежеминутно улыбавшийся, с легким присвистом сквозь зубы и не проронивший ни слова, начальница почты, очень любезная особа, и милая г-жа Аржан. Играли в бильярд и пр.
Вторник, В силу какого печального предопределения человек никогда 3 октября не может разом воспользоваться всеми дарами своей натуры, их превосходством, которое появляется лишь в разные периоды его возраста? Размышления, заносимые мною сюда, вызваны изречением Монтескье, на которое я натолкнулся здесь,— а именно, что в момент, когда ум человека достигает зрелости, его тело ослабевает.
Я подумал по этому поводу, что известная живость впечатлений, зависящая, главным образом, от физической восприимчивости, с годами уменьшается. Приехав сюда и, особенно, проведя здесь несколько дней я не испытал вновь тех радостных или грустных чувств, какими^прежде все здесь было полно для меня и воспоминание о которых мне было так отрадно. И по всей вероятности, я уеду отсюда, не испытывая сожаления, какое было прежде. Что касается моего разума, то у него в сравнении с тем временем, о котором я говорю совершенно иная точность суждений, способность комбинировать, выражать мысли. Мышление созрело, но душа потеряла свою гибкость и возбуждаемость. Почему бы человеку, в конце концов, не разде-
218


лить общей участи всех живых существ?
Когда мы срываем прекрасный плод, мы ведь не притязаем на то, чтобы вдыхать вместе с тем и аромат цветка. Эта изумительная свежесть восприимчивости в молодые годы необходима для того, чтобы привести к позднейшей уверенности, зрелости ума. Может быть, наиболее великими людьми — я даже уверен в этом! — являются именно те, кто умеет сохранять в том возрасте, когда ум достигает полной зрелости, долю прежней живости впечатлений, присущей лишь молодости!
Утро провел за чтением Монтескье.
В Фекане около двух часов; море было великолепно. Прекрасный вид на долину. После обеда — политический спор.
Я сравнил друг с другом картины, висящие в салоне моего кузена. Я отдал себе отчет в том, что отличает просто наивную живопись от живописи, природа которой обеспечивает ей долговечность. Одним словом, я не раз задавал себе вопрос, почему крайняя легкость, смелость письма не шокирует меня в Рубенсе, а вот у Ванлоо кажется лишь невыносимо ремесленной,— я подразумеваю здесь также и разных Ванлоо нашего времени. В глубине души чувствую, что такая легкость в большом мастере вовсе не основное свойство, что она является лишь средством, а не целью; в противоположность тому, что мы видим у посредственностей. Я с удовольствием нашел подтверждение этому мнению, сравнивая портрет моей старой тетки с портретом дяди Ризенера. Уже в этой работе начинающего чувствуется уверенность и понимание главнейшего и даже прием для его передачи, которая поражала самого Гольтрона. Я придаю этому значение лишь потому, что это подбадривает меня. «Мощная рука»,— говорил он, и т. д.
Погода прекрасная. Ходили в Сент-Пьер, через долину.
По дороге снова увидал Анжервиль, где был много лет тому назад с моей дорогой матерью, сестрой, племянником и двоюродном братом — никого из них уже нет! Этот домик все на том же месте, как и море, которое видно оттуда и которое так и останется там, когда исчезнет и домик.
Мы спустились к морю по дороге справа, которой я не знал: это — полого спускающийся луг, красивее которого трудно себе что-нибудь представить. Морской простор, видимый сверху, внушителен. Эта огромная голубая, зеленая, розовая полоса того неуловимого цвета, каким обладает лишь открытое море,
219


всегда приводит меня в восторг. Непрерывный шум, доносящийся уже издалека, и соленый запах поистине опьяняют.
Замечаю, что мои прекрасные размышления, записанные на предыдущих страницах, помешали мне отметить — я уже не помню точно, в какой день,— нашу первую поездку в Фекан в совершенно другую погоду. Море было бурное и восхитительно разбивалось о мол. Мы видели, как выходили в море два небольших судна.
Сегодня, наоборот, море очень спокойно, и я люблю его таким, под солнцем, усыпающим блестками и искрами освещенную сторону и придающим радостный вид этому величественному покрову.
Мы посетили дом священника, принадлежавший когда-то доброму г. Геберу. По правде говоря, это довольно печальное место: одинокий человек кончил бы здесь тем, что сам превратился бы в камень.
Здесь разрушают старую и очень красивую церковь, чтобы выстроить новую. Это возмутило нас.
Среда, На следующий день в Кани.
Ю октября Вдоль дороги вырублена часть строевого леса, но это пока еще не портит вида, открывающегося из замка. Это очаровательное место никогда еще не доставляло мне такого удовольствия. Надо запомнить эти массы деревьев, эти аллеи, или, скорее, тоннели, которые, заканчиваясь на горе, создают в соединении с нижними аллеями впечатление, будто деревья поставлены друг на друга. Парк полон великолепных деревьев; их ветви касаются земли, особенно на площадке с правой стороны, если идти от конца парка. Красота водоемов. Вернулись через Урвиль. На подъеме из Кани — прекрасный вид. Тона кобальта, проступающие в массивах листвы в глубине, а в противовес, на переднем плане,— могучие зеленые и отчасти золотистые тона.
В Кани видел г. Фуа, постаревшего, как и все.
Четверг, В Фекане после полудня.
и октября Мы пошли главным образом для того, чтобы повидать г-жу Л апорт; я пришел первым и стал поджидать Борно и его жену. Бедная г-жа Л апорт не желала сперва никого принимать, но, услыхав мое имя, пригласила меня. Я нашел ее в помещении, которое было несомненно столовой, так как эта комната находится в нижнем этаже и теперь для нее удобна из-за ухода,
220


которого требует ее состояние. Застал я ее совсем одну, на маленькой постели, всю иссохшую и чрезвычайно худую. Она очень взволновалась, увидав меня; я напомнил ей прошлое и давно умерших людей — в момент, когда она сама чувствует, что скоро и ей предстоит покинуть все это. Я с удовольствием держал в своих руках ее исхудалую и морщинистую руку. Подошли Борно с женой. Она говорила нам о своих болезнях, что совершенно понятно в ее положении, но очень просто и даже с юмором, каким обладала всегда. Мы простились с ней через несколько минут. Это зрелище меня очень тронуло.
Мы на минуту зашли в гостиную, куда ей не придется уже больше входить и где мы когда-то провели такие веселые минуты с моим кузеном (Батайлем), с Ризенером, со всеми оригиналами, которые составляли ее общество, а теперь, кажется, не думают даже осведомиться о ее здоровье.
Мы направились к пристани, навстречу Гольтрону. Вернулись, не дойдя до моря я чувствовал себя обманутым. Довольно долго рассматривали у одного ювелира старинные местные серьги и поздно вернулись в Вальмон, под дождем, который сильно портит мне прелесть этих мест.
Маленькая г-жа Дюгле, дочь Циммермана, пришла к завтраку с сестрой. Весь день проливной дождь.
Утро ушло на дочитывание Арзаса и Исмены Монтескье. Всего дарования автора недостаточно, чтобы победить скуку этих избитых приключений, этой любви, этого вечного постоянства; мода и, думаю также, чувство правды обрекли сочинения этого рода на забвенье.
Перед завтраком смотрел витражи. Запомнить их прекрасный рафаэлевский, или, скорее, корреджовский, характер; красивая и простая моделировка и смелость контуров. Черные контуры, резко обозначенные для дальнего рассматривания, и т. д.
После завтрака — на кладбище. До этого — в сторону Сент- Уэн, к бедной вышивалыпице носовых платков. Бедные люди! Им платят двадцать франков за двадцать четыре дюжины таких платков: это не составляет и двадцати су за дюжину.
Капелла, где покоится прах Батайля, мне не нравится. Жалею, что у меня не спросили совета.
Убивал время до обеда. Спал у себя в комнате, а в сумерки прошелся по парку. Этот парк и эти гигантские деревья имели
Пятниц* % 12-го
Субботау 13-го
221


Воскресенье, 14 октября
Понедельник, 15 октября
Вторник, 16 октября
почти зловещий вид, но поистине, если бы в живописи возможно было передать подобные эффекты, это было бы самое величественное из всего, что мне приходилось видеть в пейзажах. Не могу ни с чем сравнить это: лес колонн, образуемый елями, выше — старый орешник и т. д.
К обеду пришли аптекарь г. Легле и начальница почты.
Ходили с Борно в Пти-Даль. Гольтрон, который завтра уезжает, остался на этюды.
Прошли мимо замка Састо. Восхитительные окрестности, спуск, ведущий к морю. Эффект этих больших букетов из буков. Пришли к морю узкой уличкой; оно вдруг открывается в самом конце дороги. Отлив. Я был на скалах и нашел две ракушки, которые обычно прилипают к ним; попробовал их — мясо жесткое, кроме желтой массы, довольно приятной на вкус и напоминающей устриц. Сделал много набросков.
Вместе с Борно провожали Гольтрона до дороги в Ивето. Возвращались через лес г. Барбье, чтобы спуститься к садку,— большая буковая роща наверху, аллеи елей, пересекли по склону холма травянистые заросли, через которые спустились к садку; он очень хорош и содержится в порядке. В первый раз я видел там, как летают лебеди. Вернулся, умирая с голоду.
Среди дня, при хорошей погоде, ходил в Гранд-Даль. Та же дорога до Састо, но затем надо брать налево. Любовался церковной дверью на кладбище; это явно порождение фантазии какого- нибудь рабочего-резчика, обладавшего вкусом. Она доказывает, что именно это последнее качество является нервом этого искусства, для которого в книгах имеются готовые образцы, не порождающие ничего, кроме произведений, лишенных всякого характера.
Рисовал. Все еще отлив.
В этот день или накануне утром прогулка до завтрака с Борно в его лесу, над парком. Красивые аллеи.
...За завтраком Борно сообщил мне результаты выборов одного депутата в округе. Из четырех тысяч трехсот внесенных в списки избирателей в голосовании приняли участие две тысячи шестьсот человек. В Лемпивилле не явился никто. Впавший в отчаяние мэр принимал всяческие меры к привлечению граждан; в других общинах было почти то же самое, а ведь выборы состоялись в воскресенье.
222


По возвращении завтракал, прошел долиной до мельницы, стоящей над самой рекой, которую переходят по доске. Снова увидал дорожку позади мостков, по которой так часто я ходил за лес, принадлежащий Б. (Батайлю) и окруженный даже рвом... Дорога, начиная от мостков и до дома, не идет теперь вдоль стен. Все это переделано в духе Луи-Филиппа...
В Фекане, вместе с дамами, был у ювелира, кондитера, в писчебумажном магазине; купил картон.
Перед этим осмотрел церковь. Я забыл ее внушительность. Красивые капеллы вокруг хора, разделенные ажурными решетками превосходного вкуса. Гробницы епископов или аббатов. Маленькие фигурки на гробницах, далее большая гробница Пресвятой девы с большими раскрашенными фигурами. Позы так наивны и столько в этом характерности, что раскраска не слишком портит их. Одна из голов показалась мне головой Лаокоона, весьма изумленного, что находится в подобном месте и в подобном обществе. Одна из этих фигур держит кадило и дует на него, чтобы разгорелись угли. Капелла Пресвятой девы с витражами XIII века, напоминающими витражи Руанского собора. В алтаре этой капеллы хорошая копия Успения Пуссена. Прислоненное к главному алтарю прекрасное даро- хранилище из алебастра или мрамора для драгоценной крови. Маленькие фигурки в стиле Гиберти. Фигуры, о которых я говорил, находятся направо, у подножия большого распятия. Слева — гробница, где сквозь трельяж виден Христос, лежащий под алтарем. Прямо перед нами — копия с луврского Фра Бартоломео.
Когда мы шли к порту, стояла чудная погода. Горы над морем грандиозны и великолепны. Море, неглубокое, каким я никогда не видал его здесь, необычайно величаво в своем спокойствии и при этой чудной погоде. Беседовали с одним замечательно красивым лоцманом.
Провел весь день, не выходя из дома, несмотря на хорошую погоду. Занимались витражами, это меня утомило. Перед обедом прошелся по парку; это — восхитительное место, деревья, лебеди и т. д. С удовольствием готовлюсь снова приняться за некоторые сюжеты, особенно за Гения, обретающего бессмертие. Пришло время пустить в ход и его и Лету и др.
Вечером смотрел печь для обжига извести. Ярко освещенные деревья, внутренность печи; зеленое пламя, ослепительно белая известь с раскаленными потоками огня.
Среда,
17 октября
223


Четверг, IS октября
Пятница, 49 октября
Утром, до завтрака, чудная погода. Рисовал в саду группы деревьев, утреннее солнце сообщает им удивительные эффекты.
Около двух часов отправились в Фекан, хотели пройти к знаменитой Собачьей дыре. Эта непристойная кличка, данная красивому месту, какое я увидел там, говорит о весьма малой дозе поэзии у нашего народа и о скудости его воображения. Мы пришли слишком рано, и я долго сидел на молу. Море очень хорошее для этюдов.
Отправились в экскурсию, когда был еще отлив. Весьма трудно описать то, что я увидел; к несчастью, в моей памяти все очень плохо сохраняется. Море сначала было не так мелко, и мы с известным трудом добрались до пилонов, напоминающих римскую архитектуру и поддерживающих скалу, под которой остается пролет. Затем два великолепных амфитеатра с многочисленными рядами, расположенными один над другим, причем один амфитеатр гораздо более обширный, чем другой. В одном их них и находится, если не ошибаюсь, глубокий грот, напоминающий убежище Амфитриты. Наконец в заключенье большая арка, через которую виден новый амфитеатр с правильными рядами выступов в форме грибов, расположенных один возле другого, как в римском цирке располагались ниши для диких зверей. Мы остановились там, разглядывая издали кое-какие достопримечательности, которые показались менее интересными, но, может быть, вблизи так же вызвали бы у нас восхищение. Почва под этой изумительной аркой была как будто покрыта бороздами, оставшимися от колесниц, и вызывала воспоминание об античном городе. Эта почва состоит из того самого белого известняка, из которого почти целиком состоят скалы. Отдельные части утесов имеют коричневый цвет амбры, кое-где местами они яркозеленые, а кое-где охристые. Камни, оторвавшиеся от них и лежащие на земле, большею частью белые или очень темные. Под ногами пробегают маленькие ручейки, спешащие соединиться с морем.
Возвратились очень быстро. Солнце уже село.
Я читаю сегодня у Монтескье набросанное в широких чертах описание подвигов Митридата. Величие, которое он придал характеру этого царя, очень сильно уменьшает впечатление, оставленное в моей душе пьесой Расина. Положительно эти любовные истории, примешиваемые к изображению такого колосса, сводят его до размеров человека нашего времени. Когда подумаешь, что Митридат был в известной мере варваром
224


19. Королевский тигр. Литография. 1829


20. Лист из алжирского альбома. 1832


и вождем диких народов, то с трудом представляешь его погруженным в домашние дрязги. В общем, надо будет прочесть еще раз.
Со дня надень откладываю отъезд. Все приветливы со мной, и эти приятные странствия по любимым местам убаюкивают меня, заставляя отодвигать минуту, когда вновь придется начать обычный образ жизни.
Утром читал Монтескье, Величие и падение. Гулял по саду до завтрака. После этого прогулка в лодке с кузиной и целой компанией маленьких девочек. Я устал от вчерашней прогулки и вообще от жизни, которую здесь веду, особенно же от этих обедов, вин и т. д. Занялся среди дня тем, что составлял из фрагментов витражей окно, которое Борно хочет вставить в отверстие, оставленное в капелле Пресвятой девы.
Вечером несколько партий в бильярд с кузиной, пока Борно зарисовывал виды, понравившиеся нам в скалах.
После завтрака узнал о смерти бедного Шопена. Странно: утром, перед тем как вставать, я уже был застигнут этой мыслью. Вот уже несколько раз, как я испытываю такого рода предчувствия.
Какая потеря! Сколько подлецов живет преспокойно, в то время как угасла такая великая душа!
Прогулка по саду. Прощался с прекрасными местами; их очарование в самом деле восхитительно. Это очарование очень мало чувствуют местные обитатели. Среди всего этого добрый мой кузен толкует только об акрах земли, об улучшениях, о заборах или о ссорах с муниципальными властями. Вот почему большую часть времени я остаюсь молчаливым и подавленным. Особенно тяжелы обеды, где обычно все изливаются. Неужели они этим счастливы?
Прогулка с Борно в Анжервиль в шарабане. Большая часть елей возле церкви срублена. Увы! эти места изменились все же меньше, чем люди, которых я там увидал.
Вернулись через Терульдвиль и посетили маленькую церковь. Это местечко очень растрогало меня. Церковный дом очарователен. Я говорил Борно о мирной жизни священника в таком местечке. Мои соображения не трогают его, и на обратном пути он опять вернулся к своим акрам земли, травосеянью и т. д. Спускаясь по крутой дороге, огибающей его лес, он показывал мне сделанные им улучшенья, разработки, печь для обжигания кирпичей и т. д. Мы проехали мимо кладбища: я не
Суббота,
20 октября
15 Заказ № 619
225


Воскресенье, 21 октября
Вторник, 23 октября
Среда, 24 октября
мог удержаться, чтобы не подумать о месте, где лежит мой бедный Батайль. Я был нем, грустен, заледенел; и ни малейшего желания чего-либо.
Потерянный день. Мы должны были пойти в Фекан. Едва вышли из Вальмона, как начавшийся мелкий дождик напугал кузена, которому, может быть, не очень хотелось туда идти. Мы вернулись, и я стал укладывать чемодан.
Обедала начальница почты. Я был сильно возмущен некоторыми резкостями...
Утром снова разбирал витражи и закончил композицию окна капеллы пресвятой девы для Борно. Стекольщик починил мне те которые я увожу с собой. Ходили в Сен-Пьер вдвоем с Мале- стра; написал много этюдов с моря, которое было всегда одним и тем же и всегда прекрасным.
За обедом — маленькая г-жа Дюгле, ее сестра и некая г-жа Кардон с дочерью из Фекана.
Отъезд в половине десятого с Борно. Ехали по старой дороге до Ипревиля при самой чудной погоде. Я с большим удовольствием проделал этот путь. Снова увидал сосновый лес у въезда в Ипревиль. Сел в поезд в Альвинаре. Эта дорога совершенно изменилась за три недели; красные и золотистые тона деревьев, тени — голубые и туманные.
В Руане около часа. Всю дорогу до Парижа проехал один, без спутников. До Руана ехала очаровательная женщина с пожилым человеком; я искренне любовался ею все то короткое время, которое она провела в вагоне.
Чувствовал себя не вполне хорошо. Позавтракал без аппетита, и это недомогание, которое помешало мне есть в продолжение всего дня, действовало на мое настроение. Несмотря на это, любовался берегами Сены и скалами, которые идут вдоль дороги, начиная от Пон-де-Марш, и заходят за Вернон, этими пригорками почти правильной формы, придающими особый характер всей этой местности, Манту, Мейлану и пр. Видел Во и т. д.
Прибыл печальным; этому способствовала еще мигрень. Долго ждал багажа. Дома нашел Женни, которая дожидалась меня. Возвратясь, я не без удовольствия снова почувствовал ее постоянную заботу обо мне.
226


Провел несколько дней в полной праздности. Сделал несколь- Вез даты ко визитов.
Был у г-жи Марлиани, которая писала мне; она провела целый месяц в Ноане и почти все время болела. Г-жа Санд грустна и печальна. Теперь у нее страсть к домино. Она все время ворчала на бедную Шарлотту за то, что та не может понять всей глубины комбинаций, таящихся в этой величественной игре. Разыгрывали также шарады, в чем и она принимала участие. Ее очень занимают костюмы.
Клезенже, с которым я встретился как-то на улице, прислал за мной жену, которая зашла, чтобы показать мне статую, сделанную им для могилы Шопена. Против ожидания, я был вполне удовлетворен. Мне кажется, что я сам сделал бы так же. Зато бюст не удался. Другие мужские бюсты, которые я видел у него, мне тоже не понравились. Соланж говорила, что он пытается изменить свою манеру. И действительно, я видел у него фигуру Желание, которая говорит только о подражании Микеланджело. Однако, когда он отходит от точного воспроизведения модели, что по первым работам казалось его настоящим призванием, то обнаруживает воображение и редкое чувство красоты линий. Он работает над мраморной группой Пьета, отличающейся этими же достоинствами.
5*


ак-то раз Тара, в юности, пошел повидать уже состарившегося Дидро. Выйдя от него, он записал рассказ об этом посе- 1 января щении, во время которого философ, не будучи с ним знаком, ни разу его не видев, даже не спросил, кто он такой, а стал с ним говорить обо всем, точно со старым другом, изложил ему тысячи планов, политических, философских и всяких других, тут же ставил вопросы и давал ответы и отпустил посетителя лишь после того, как горячо заключил его в свои объятия» (Сент-Бев, статья о Ж. Жанене. Понедельничные беседы, т. II, стр. 106).
7 января Гаро154 вернул два маленьких этюда, сделанных мною в Шамрозе из окна; на одном — двор, на другом— вид из столовой, лето с жатвой и т. д.
Взять у него обратно Араба на корточках, который должен был быть на одном большом холсте вместе с Сусанной, законченной мною для Вийо.
На том же холсте внизу должны были находиться маленькие летающие фигурки с одной из картин Марии Медичи, сделанные по памяти.
228


Вечером у г-жи Жобер: видел восхитительную м-ль Брюта. Весь день работал над зарисовкой костюмов по одолженному изданию.
Надо повидать Гавара, Каве, Риве, Кудера, Гиймарде, Галеви, княгиню Марселину. Побывал у Вильсонов, у Канти- не. Работал над переделкой маленького Гамлета и Женщины, нарисованной со спины,— для Бенье; набросал для него же маленького Льва.
Князь Салтыков посетил меня вместе с гг. Ферзеном и Рюд- лером. Оставались до сумерек. Обедал не дома и вернулся к себе в плохом самочувствии. Размышлял о моих сюжетах до двух ночи. Надо повидать Мейсонье, Домье.
«Милостивый государь, мне только что стало известно, что г. Морне, поведение которого относительно - меня отнюдь не обязывает к любезности, пустил в продажу, на улицу Женер, шесть моих картин, из коих одна, Клеопатра, не была оплачена в течение всего ряда лет, что она находилась у него. Поэтому я желал бы, если вы считаете это осуществимым, наложить немедленный запрет на продажу поименованной картины, с тем чтобы хотя бы заполучить ее обратно, так как при том разорении, какое постигло г. Морне, мне будет еще труднее взыскать ее стоимость в деньгах. Может быть, то, о чем я вас прошу, потребует неизвестных мне формальностей, или что для этого уже не хватит времени. Оставляю все это на ваше усмотрение, так как уверен, что вы не дадите мне втянуться в глупое дело. Признаюсь, я нахожу этот поступок настолько безобразным, что боюсь оказаться попросту в дураках, если не буду даже протестовать. Если я правильно рассчитал, то нельзя терять времени: сегодня у нас пятница и очень вероятно, что продажа состоится завтра».
Концерт Музыкального объединения. Симфония Моцарта; восхитительная увертюра Бетховена к Кориолану. Прослушал два раза. Композиция плоха.
Я написал на обороте холста маленького"Христа у колонны, посланного мной Гольтрону: белила, жженая охра, киноварь; вспоминаю, что употреблял для теней камедь Робера и зеленую земляную или светло-зеленую малахитовую. Гольтрону
12 января
18 января
Воскресенье, 20 января
21 января
229


дал на время Натюрморт с фруктами Шардена. (Возвращено в конце апреля).
Четверг,
24-го
Пятница, 25 января
30 января
31 января
1 февраля
3 февраля
Дал Гаро, чтобы перетянуть холст, маленький этюд Пруда в Луру со светло-серым небом. Набрасывал композицию Пандоры на довольно большом холсте. Как только начну выходить, надо побывать у князя Салтыкова, у Казенава, у Гелоэса.
Думал о том, что художники, обладающие достаточно мощным стилем, менее обязаны к точности воспроизведения. Пример: Микеланджело. Достигнув такого уровня, они если и теряют кое-что в буквальной верности, зато весьма выигрывают в независимости и гордости.
Билеты в Палату для Прео.
Вечер у Гюдена. Я рассказывал Прадье, что очень сытно обедаю, так как при моей работе мне некогда завтракать, и что для того, чтобы переварить этот обед, мне приходится вслед за тем прибегать к ряду упражнений. Он мне ответил: «Если экипаж стар, в нем нельзя делать длинных путешествий, его ставят под навес, откуда выкатывают только в редких случаях и для коротких поездок».
Вернулся в два часа ночи, очень усталый; первое нарушение полученного мною урока.
«Не пренебрегайте ничем тем из всего, что может вас сделать великим»,— писал мне бедняжка Бейль.
Это изречение (применительно к 20 февраля) одно только помогает мне преодолеть скуку и хлопоты моей поездки в Бельгию.
Переписал из сегодняшнего номера Артиста несколько интересных мыслей Вебера.
Гюго говорит в ответ на театральную анкету в том же номере: «Умолчу о Людовике XV и его эпохе: это пора полного упадка драматического искусства. Я отношу трагедии Вольтера к разряду самых бесформенных произведений, какие когда-либо создавал человеческий ум».
Второй концерт Музыкального объединения. Симфония Вебера, фантазия Бетховена для рояля и оркестра. Увертюра к Фиделио много хуже, несмотря на бесспорную силу, чем,
230


например, увертюра к Волшебной флейте. Отрывки из Арми- ды Люлли.
Сделать в Сен-Сюльпис обрамления белого мрамора вокруг картины; затем обрамления из красного или зеленого мрамора, как в капелле пресвятой девы, а фоном для всего должен служить камень с орнаментом, а также имитации золота, вроде позолоченной меди в той же капелле. (Хорошо бы сделать обрамления из белого искусственного мрамора!)
Размер плафона 15 футов — не таков ли он и у Абеля де Люжоля?
Замечательные тона тени, падающей на красное тело: зеленый кобальт, китайская киноварь, желтая охра; я употребил ее, чтобы смягчить мазки жженой сиенны и других горячих тонов, в которых сделан в моем Данииле подмалевок для людей, глядящих в отверстие. Светлые места на этом подмалевке могут быть сделаны, и были в самом деле сделаны, красной камедью, желтой охрой и белилами. Чистая желтая охра — самый верный и самый яркий тон для львов.
Заплатил Кламейлю, сторожу Люксембурга, 18 франков за скульптурный станок.
Попросить у Вийо маленькую Сусанну для Бокара, а также Христа на коленях у богоматери, небольшой эскиз.
Попросил у Бальтара, чтобы выполнение было на подогретом масле, а не на воске.
Превосходный тон для очень светлых тел, чтобы дать переход от наиболее светлых мест к теням: кассельская земля, белила, киноварь, желтая охра.
Обедал у Эд. Бертена. Видел там г-жу Пискатори, с которой долго беседовал. Там же был Флери-Кювилье с женой. Депорт пытался пробудить мою набожность; он-де нашел во мне совершенно подготовленную почву; в сущности, это сумасшедший. Он смотрит на Моцарта как на величайшего развратителя и предпочитает ему старых музыкантов, в том числе и Рамо 155.
На днях, на концерте, Гекке цитировал мне одного известного критика, называвшего Моцарта первым из посредственных музыкантов.
На этом концерте и на следующем я сравнил обе увертюры Бетховена с увертюрой, например, Моцарта к Волшебной флейте
Понедельнику 4 февраля
Вторник, 5 февраля
Четверг,
7 февраля
Четверг,
7 февраля
231


Пятница, 8 февраля
10 февраля
11 февраля
12 февраля
13 февраля
и многим другим. Какое у него изумительное сочетание всего наиболее совершенного, что могут дать гений и искусство, и какие необработанные и странные вдохновения у другого!
Было бы очень хорошо, принимаясь устанавливать гамму для картины, определять ее при помощи какого-нибудь светлого предмета, у которого тон и валеры были взяты непосредственно с натуры: например, носовой платок, кусок ткани и т. д. Чичери советовал мне это еще несколько лет назад.
Вечером у Биксио. До обеда — у Луи Гиймарде. Дюверже говорил мне на обратном пути, что Б. лишен воображения, но умен, а что он сам (Дюверже) полная противоположность; соединение этих двух способностей — разума и воображения — порождает исключительных людей.
Он мне развивал оригинальную и вместе с тем довольна правильную идею, что наполеоновская традиция явилась необходимым результатом революции.
Обедал у Мейсонье вместе с Шенаваром, Буассаром и т. д. Там, inter pocula (между чашами), принял благое решение съездить в Голландию, посмотреть рисунки Рафаэля.
После обеда — у г-жи Жобер. Божественная м-ль Брюта никогда еще не казалась мне более восхитительной. Жеральди спел арию из Волшебной флейты, являющуюся пределом красоты и простоты. Шенавар сказал за обедом, что Рафаэль ему не нравится, так как он находит его безличным, то-есть меняющим манеру, по мере того как на него влияли другие, более сильные индивидуальности; противоположностью ему являются Микеланджело, Корреджо, Рембрандт и др.
Около трех пришел в мастерскую Мейсонье и друг era Шенавар.
Написать Кламейлю, чтобы он подождал брать станок.
Еврейская свадьба, скопированная Плане, находится у Муйе- рона.
Перерабатывал Св. Себастьяна. Съездить в префектуру полиции за паспортом.
Около трех часов был у княгини Марселины. Был очень поражен тем, что она сыграла мне из Шопена. Ничего банального — совершенная композиция. Трудно найти что-нибудь
232


столь же завершенное. Он больше, чем кто-нибудь другой, напоминает Моцарта. Как и у Моцарта, у него есть мотивы, возникающие точно бы сами собой, словно их наперед уже слышишь.
Работал над Бесстыжей женщиной; вот уже десять или двенадцать дней, как я снова принялся за нее.
Я начинаю прямо-таки не переносить всяких Шубертов, этих мечтателей, разных Шатобрианов (этого я уже давно не терплю), Ламартинов и т. д. Почему это так? Потому что во всем этом нет правды. Разве влюбленный любуется на луну, когда он чувствует, что его любимая здесь, рядом с ним? Это хорошо тогда, когда она начинает ему надоедать. Влюбленные не плачут вместе; они не сочиняют гимнов бесконечному и мало заняты описаниями. Истинно упоительные часы пролетают быстро, и их не приходится заполнять на этот лад. Чувства в Размышлениях фальшивы, так же как и в Рафаэле того же автора 15в. Эти туманности, эта вечная грусть никого не изображают. Это школа больной любви. Это печальное явление, и, однако, женщины делают вид, что они без ума от этого вздора; все это только из приличия; они прекрасно знают, как быть с тем, что составляет сущность любви. Они превозносят сочинителей од и излияний, а сами завлекают и тщательно ищут мужчин, здоровых и падких к их прелестям.
В этот же день была г-жа Потоцкая со своей сестрой княгиней де Бово. Нагота моей Бесстыжей женщиныи нагота Жен- жины с гребнем бросилась им в глаза. «Что кажется вам в этом особенно привлекательным,— вам, художникам, и вообще мужчинам? Что тут особенно интересного в сравнении со всяким другим предметом, взятым во всей его наготе и грубости, например в яблоке?»
Около половины пятого пошел повидать Бальтара в Сен- Сюльпис. Не застал его. Оттуда к чулочнику и т. д.
Гулял со стариком Изабэ157. Он прочел мне целую лекцию об очках. Это Шарль посоветовал ему завести очки со стеклами, разделенными на две части. Он сказал ему: «Меняй стекло, как только заметишь, что твои глаза хоть немного утомляются». Если этого не делать, придется перескочить через номер, что со мной и случилось. «Если ты даже,— сказал он ему,— проживешь мафусаилов век, то и тогда еще будешь видеть достаточно хорошо».
Он ест часто и понемногу: это ему полезно.
Четверг,
14 февраля


Суббота, 16 февраля
воскресенье, 17 февраля
Вторник, 19 февраля
Был вечером у г. Гелоэса. Ни одной знакомой души; потчевали салонной музыкой. Убежал, как только представилась возможность.
Видел у него мою картину Положение во гроб, которую он освещает по вечерам специально сделанной для этого лампой. Она мне не разонравилась.
Весь день провел в каком-то вялом состоянии, занимаясь лишь скучными делами. Не делаю никаких приготовлений к путешествию в Голландию и в то же время весьма охотно занимаюсь живописью. Вечером обедал у г-жи Форже.
Обедал с Шенаваром, Мейсонье, Буассаром и пр. Говорили о путешествии, которое, я надеюсь, не состоится.
Затем — у Берлиоза. Увертюра к Леоноре произвела на меня то же смутное впачатление; я решил поэтому, что она плоха— полна, если угодно, блестящих пассажей, однако лишенных внутренней связи. Берлиоз таков же: шум, производимый им, невыносим: это героический гашиш.
Прекрасное рождается только однажды и в некую избранную эпоху. Тем хуже для гениев, приходящих в мир после этой минуты. В эпохи упадка только очень независимые гении имеют шансы уцелеть. Они не в силах вернуть публику к старинному подлинному вкусу, который уже никому не понятен; но у них прорываются вспышки, по которым можно судить, чем бы они стали в эпоху простоты. В течение долгих веков забвения всего прекрасного посредственность становится еще более плоской, чем в ту пору, когда всякий как будто может что-то извлечь из того стремления к простоте и правде, которое носится в воздухе. Бездарности начинают тогда утрировать то, что позволяют себе более одаренные артисты; отсюда возникает бездарность раздутая; или же они предаются запоздалому подражанию достижениям большой эпохи, что является уже крайней степенью безвкусицы. Они идут еще дальше. Они стараются стать наивными, как художники, предшествовавшие большим эпохам. Они подчеркивают свое презрение к полному совершенству, которое является естественным завершением всякого искусства.
У искусства есть свое детство, своя возмужалость и свой преклонный возраст. Есть мощные гении, пришедшие слишком рано, равно как и такие, которые приходят слишком поздно; и у тех и у других бывают необычайные достижения. Таланты примитивных эпох не чаще достигают совершенства, чем талан¬
234


ты времен упадка. Во времена Моцарта и Чимарозы можно насчитать до сорока музыкантов, как бы принадлежащих к той же семье, у которых в произведениях мы находим, хоть и в разной степени, все элементы совершенства. Начиная с этой поры весь гений Россини или Бетховена не может спасти их от известной манеры. Манера есть то, что нравится пресыщенной и, следовательно, жадной до новизны публике; но именно манера ведет к тому, что произведения этих артистов, вдохновенных, но обманутых ложной новизной, которую, по их мнению, они ввели в искусство, необыкновенно быстро стареют. Тогда часто случается, что публика возвращается вновь к забытым шедеврам и снова начинает постигать обаяние бессмертной красоты.
Следовало бы непременно записать то, что я думаю о готике; все, что было выше сказано, само собою разумеется, найдет там применение.
То, что патриарх Иаков, отец Иосифа, ответил фараону, должно весьма удивить тех, кто умеет читать: «Сколько вам лет?» — сказал ему царь. «Мне сто тридцать лет,— ответил старец,— и я не знал еще ни единого счастливого дня за все время этого краткого странствования» (Вольтер. Энциклопедия).
Пьерре заходил повидать меня днем со своим сыном Анри, уезжающим в Калифорнию. Я подарил ему маленького Льва.
Вечером на божественном Тайном браке с г-жой Форже. Подобное совершенство крайне редко встречается в произведениях, созданных человеком.
Относительно всех прекрасных произведений, сохранившихся в памяти людей, можно было бы сделать то, что Пиль158 сделал для живописцев. Я поставил перед собой ту же задачу, и, если говорить только о музыке, я, не колеблясь, Моцарта предпочел бы и Россини, и Веберу, и Бетховену, именно с точки зрения совершенства. Когда я слушаю Тайный брак, я не могу говорить о большем совершенстве, так как это есть само совершенство. Ни у кого нет этого чувства пропорции, этой сдержанности, экспрессии, веселья и нежности, а сверх того — и это основное качество, придающее особую цену всему остальному,— ни у кого нет этого несравненного изящества, изящества в передаче чувства нежности, изящества в шутке, изящества в сдержанной патетике, столь соответствующей духу пьесы.
22 февраля
Воскресенье, 24 февраля
235


Я затрудняюсь сказать, в чем Моцарт окажется ниже Чима- розы, каким я его здесь описываю. Может быть, мой особенный склад заставляет меня склоняться в ту сторону, куда меня влечет; однако такое предположение разрушило бы всякую идею вкуса и истинно прекрасного, так как любое субъективное чувство оказалось бы мерилом вкуса и прекрасного. Осмеливаюсь сознаться себе также в том, что даже у Вольтера я нахожу недостаток, неприятный для поклонника его измумительного ума: это как раз излишек этого ума. Да, этот законодатель вкуса, этот тонкий ценитель тоже злоупотребляет мелочными эффектами; он изящен, но слишком часто остроумничает, а это слово — резкая критика. Великие писатели предыдущего века отличались большей простотой, были менее изысканными.
В четыре часа ходил смотреть этюды Руссо, доставившие мне величайшее удовольствие. Выставленные вместе, эти картины дадут настоящее представление о его таланте, до которого еще не доросла наша публика за те двадцать лет, что Руссо лишен возможности выставлять.
Вторник, Меня вызвал Дюрье159, чтобы обсудить технические при-
26 февраля емы Гаро, которые должны быть применены в церкви Сент- Эсташ.
Я узнал там то, чему мир не поверит: у собора в Бове нет одного крыла, котрое никогда не было закончено; этот собор представляет собой смесь готики с XVI веком. Теперь серьезно спорят о той части, которую будут достраивать,— делать ли ее в стиле всего остального или в готическом стиле XIII века, излюбленном стиле современных антикваров. Таким путем мы проучим как следует этих невежд XVI века, которые имели несчастье родиться тремя веками позже.
После комиссии заходил к Дюбану вместе с Водуайе, вполне разделяющим мои взгляды на архитектуру. Застал Дюбана дома. Видел галерею Аполлона.
Среда, 27 февраля
Работаю над набросками для Сен-Сюльпис, чтобы представить их в префектуру.
Около трех часов навестил Каве, которого так искусала его собака, что он мог остаться без носа и подбородка. В Конституционалисте напечатано, что он отделался только первым. Испуганные друзья приходят один за другим осведомиться о том, что же, в конце концов, у него осталось, так что он решил послать в газету письмо с просьбой пощадить его.
236


Видел выставку картин Руссо на их распродаже. Очарован целым рядом вещей, поразительных по оригинальности.
В Музыкальном объединении — Симфония F-dur Бетховена, полная огня и подъема; затем увертюра к Ифигении в Авлиде, с полной интродукцией, арией Агамемнона и хором, приветствующим прибытие Клитемнестры. Увертюра — подлинный шедевр: грация, нежность и сверх всего сила. Однако надо договаривать до конца: все эти свойства сильно захватывают, по затем вас несколько усыпляет монотонность. Для слушателя XIX века, после Моцарта и Россини, это чуть-чуть отзывается церковным пением. Контрабасы и их повторные вступления преследуют вас, как трубы у Берлиоза.
Непосредственно вслед за этим исполнялась увертюра к Волшебной флейте; вот поистине шедевр! Эта мысль сразу пришла мне в голову, когда я услыхал эту мызыку после Глюка. Вот каким застал ее Моцарт, и вот шаг, который он заставил ее сделать. Он действительно создатель, не скажу — нового искусства, так как его уже ныне нет, но искусства, достигшего вершины, после которого совершенство уже не встречается. Я говорил княгине Чарторыйской, у которой был после концерта: «Мы знаем наизусть Моцарта и все, что его напоминает. Все, что было сделано в подражание ему или в его стиле, не выдерживает сравнения с ним: оно нас утомляет или пресыщает. Что может нас снова растрогать, а в особенности поразить? Остается довольствоваться смелыми, хотя часто и менее удачными попытками отдельных, порой очень одаренных гениев, которыми дарит нас наше время. А что будут делать эти последние, когда ныне образцы служат как будто только примерами того, чего следует избегать? Немыслимо, чтобы они не впадали в изысканность».
В Лувре, насчет реставрации.
У президента160. Утомление, страшная жара. Беседовал с божественной м-ль Брюта. Видел, как упал молодой Субей- ран, с которым случился обморок. Падая, он_[разбил стекло; он был страшен; я считал, что он умер.
В мастерской Клезенже. Жалкая сцена между этим дуралеем и нашим Комитетом. Затем — у Эйно, где получил 687 франков 50 сантимов, будем считать 500 франков, поскольку послед-
Пятница,
1 марта
Воскресены, 3 марта
Понедельникf 4 марта
7 марта
Пятница, 8 маргга
237


Суббота, 9-го
Понедельнику 11 марта
няя получка Фора и уплата Менье составили 187 франков 50 сантимов, выплаченные 15 января.
Изнемогаю от всех этих непрерывных обязанностей.
Ряд дней, вплоть до 11-го, провел в безделье.
Снова принялся за последнюю картину с цветами.
В нашем Комитете у Плейеля — в час.
Вечером у г-жи Жобер. Смотрел персидские рисунки и портреты; это заставило меня повторить то, что сказано где-то Вольтером, примерно так: существуют области, куда вкус никогда еще не проникал,— это восточные страны, где нет общества, где женщины угнетены и т.д., там все искусства в застое.
В этих рисунках нет ни перспективы, ни вообще чувства того, что является подлинной живописью, то-есть известной иллюзии выпуклости и пр.; фигуры неподвижны, позы неуклюжи... Затем мы рассматривали целый портфель рисунков некоего г. Лоранса, который объехал все эти страны.
Что меня больше всего поражает — это характер персидской архитектуры. Хотя у нее арабский дух, но все это носит своеобразный местный отпечаток: форма куполов, арок, детали капителей, орнаменты — все оригинально. И наоборот, можно нынче проехать всю Европу, от Кадикса до Петербурга, и все, что делается в архитектуре, покажется вышедшим из одной мастерской. У наших архитекторов один только прием — это возврат к первоначальной чистоте греческого искусства. Не говорю уже о еще более безумных людях, которые обращаются к готике. Что касается первых, то эти пуристы каждые тридцать лет убеждаются, что их непосредственные предшественники ошибочно понимали это тончайшее подражание античности. Персье и Фонтен в свое время думали, что установили ее образец навсегда. Этот стиль, остатки которого мы видим на каких-нибудь стенных часах, сделанных лет сорок назад, представляется теперь таким, каким он и был в действительности, то-есть сухим, мелочным, не имеющим ни одного из качеств подлинной античности.
Наши современники открыли рецепт античного стиля в афинских памятниках. Им казалось, что они первые увидели их; вследствие этого Парфенон становится ответственным за все их безумства. Когда пять лет назад я был в Бордо, я всюду находил Парфенон: казармы, церкви, фонтаны — все было заимствовано отсюда.
238


Скульптура Фидия в таком же почете и у живописцев. Не смейте и говорить им о римской античности или даже о греческой до или после Фидия.
Я видел среди этих рисунков, сделанных в Персии, зарисовку целого комплекса: капителей, фриза, карниза и т. д.— в чисто греческих пропорциях, но с орнаментами, которые их совершенно обновляют и говорят об изобретательности.
Запомнить в этих персидских рисунках огромные порталы, превосходящие своими размерами самые здания; это напоминает огромную оперную декорацию, воздвигнутую перед зданием. Я нигде не встречал чего-либо подобного.
Обедал у г. Гелоэса с доктором Вуалемье. Я в восторге от него.
Нынче вечером в гостях у г-жи Вийо. Давно не видел ее.
(Выписка из «Пармского монастыря» Стендаля.)
Была г-жа Каве и прочла мне несколько глав из своей книги о рисунке. Это очень мило по изобретательности и наглядности. С удовольствием повидался и поговорил с ней. Вечером у Шаб- рие с г-жой Форже, Серфбеер и др. Скучал.
Музыкальное объединение. 5-й концерт: Симфония ГайднаУ великолепная от начала до конца; шедевр стройности и грации. Концерт для фортепиано Моцарта — таков же. Хор Сколько прелестей Глюка, с последующим маленьким отрывком из балета, который следовало бы предать забвению из уважения к его памяти.
У г-жи Гиймарде в половине пятого. У Пьерре вечером. Видел гавани Англии. Беседовал о моих сюжетах для плафона.
Музыкальный вечер у президента. Говорил с Фортулем, который был очень любезен со мной. Схватил там насморк. Это и было сильнейшим впечатлением от этого вечера. Тьер появился там тоже. Это вызвало некоторую сенсацию.
Весь день у себя, занятый моими эскизами для префектуры. Все последние дни был занят композицией плафона для Лувра. Сперва остановился было на Нимфах, выпрягающих коней из колесницы Солнца. Теперь вернулся к Пифону.
12 марта
Среда,
13 марта
Пятница у
15 марта
16 марта
Воскресенье, 17 марта
Вторнику 19 марта
Четверг^ 21 марта
239


Пятница,
22 марта
Письмо Вольтера, в котором он ио поводу Отца семейства Дидро восклицает, что все распадается, все гибнет; он сравнивает свое время с временем Людовика XIV. Он прав. Виды искусства смешиваются; мелочность и бытовой жанр приходят на смену строго разграниченным жанрам, сильным эффектам и простоте. Прибавляю, Вольтер уже жалуется на дурной вкус, а он, так сказать, еще примыкает к великому веку; во многих отношениях, он и достоин принадлежать к нему. А между тем вкус к простоте, которая есть не что иное, как сама красота, уже исчез. Каким образом современные философы, написавшие столько прекрасных вещей о постепенном развитии человечества, согласуют в своих системах этот упадок созданий человеческого духа с прогрессом политических учреждений? Не входя в рассмотрение того, насколько этот новейший прогресс в самом деле является тем благом, за какое мы его принимаем, все же несомненно, что человеческое достоинство возросло, по крайней мере в писаных законах; но разве люди впервые сообразили, что они не скоты, и в соответствии с этим заставили изменить способ управления собой? Этот пресловутый современный прогресс в политическом строе есть таким образом не что иное, как эволюция, явление определенного момента. Завтра мы можем броситься под иго деспотизма с той же яростью, с какой мы стремились сбросить с себя всякую узду.
Я хочу этим сказать, что в противовес всем этим странным идеям бесконечного прогресса, введенным в моду Сен-Симоном и другими, человечество развивается по воле случая, что бы по этому поводу ни говорили. В одном достигнуто совершенство, в другом царит варварство. Фурье не желает оказать человечеству чести признать его совершеннолетним. Для него мы только большие дети; во времена Августа и Перикла мы были еще в пеленках; при Людовике XIV, с Расином и Мольером, мы^едва начали лепетать первые слова. Индия, Египет, Ниневия и Вавилон, Греция и Рим — все это развивалось под солнцем, приносило плоды цивилизации в такой мере, какую с трудом может вместить воображение современных людей, и все это погибло, почти не оставив следа; то малое, что уцелело, и есть все наше наследие; мы обязаны этим древним цивилизациям нашим искусством, в котором мы никогда не сравнимся с ними,— немногими правильными идеями относительно всего окружающего, немногими непоколебимыми принципами, которые до сих пор еще управляют нами в науках, во врачевании, в управлении, в зодчестве, даже в самом мышлении. Они наши
240


учителя, и все открытия, сделанные благодаря случаю и давшие нам превосходство в отдельных областях науки, не смогли поднять нас выше их уровня в смысле морального превосходства, достоинства, величия, переносящего людей античности за обычный предел того, что доступно человечеству. Вот чего не разглядел Фурье со своей ассоциацией, гармонией, со своими пирожными и со своими доступными женщинами.
Красивый тон светло-каштановых волос у Дездемоны: прокрывать асфальтом по довольно светлому фону. Светлые: зеленая, жженая земля и белила. Полутон тела в Св. Себастьяне, асфальт, белила, камедь, зеленая земляная, немного блестящего желтого’, светлые: желтый блестящий, белый, камедь. Немного асфальта, смотря по надобности.
Хороший сюжет: Эней хочет убить Елену, прячущуюся в храм Весты. Венера останавливает его.
Гарпии смущают покой троянцев.
Вийо зашел ко мне утром: все эти дни я сижу дома из-за страшного насморка, который не поддается излеченью.
Сегодня, несмотря на это, обедал у Пьерре; его сын уезжает.
Заседание для подведения^итогов конкурса по реставрации. Заседание в галерее Аполлона под моим плафоном. Вернулся очень усталый.
В мастерской, которую мне отводят в Лувре, много различных неудобств.
Много работал эти дни над композицией плафона. В один из дней пробыл там слишком долго и устал.
Должен был пойти на заседание жюри по реставрациям картин; но мне пришлось лечь с утра, и я очень плохо чувствовал себя весь день. Послал за доктором. Оказалось, что это скоропреходящее нездоровье; получил от него наставление только относительно моего насморка. Затем говорили с ним на злобу дня и о его профессии. Бедный человек не имеет ни минуты отдыха. Сравнивая его жизнь со своей, я возблагодарил судьбу. Лекции, больница, экзамены отнимают у него все то время, какое остается от больных, операций и т. д. Он говорит, что часто чуйствует себя отяжелевшим и усталым. Дюпюитрен
Среда,
27 марта]
Воскресенъе% 31 марта
Среда,
3 апреля
Суббота, 6 апреля
Понедельникf 8 апреля
16 заказ № 619
241


Вторник,
9 апреля
Среда,
10 апреля
Пятница, апреля
Воскресенье, 14 апреля
15 апреля
17 апреля
19 апреля
Суббота,
20 апреля
умер от переутомления и еще не старым. Это участь почти всех его собратьев, принимающих свою профессию близко к сердцу.
Поистине, я должен был бы вспоминать об этом, когда начинаю хныкать.
Обедал и провел вечер с г-жой Форже.
Заходил повидать меня г. де Л апорт. Он чрезвычайно занимателен. Он знает и помнит массу вещей. Он говорил мне о Конях солнца и об их различных атрибутах, вплоть до масти каждого коня. Говорил он и о Марокко: Биас попал в немилость, когда был губернатором Феца. Он видел, среди племен, что когда шейхи назначали сумму податей, то каждый производил вычисление при помощи камешков или ракушек. Он мне сказал, что у римлян солдат звали accincti, а просто народ incincti. Это как в Марокко. Он говорит, что они подражатели, а не изобретатели.
Потом пришел Диас.
Дал Вейлю 20 франков для передачи Лефевру, в счет 50 франков, которые я ему остался должен за живопись.
Вечером у г-жи Жобер. Вместо ряда приглашенных застал ее в одиночестве; прием отложен на понедельник... Она мне рассказала, что гомеопат Петрос бросает врачеванье, хотя у него и нет ни значительного состояния, ни большого наплыва клиентов,— и делает это лишь из-за утомления, какое вызывают у него больные. Это напомнило мне разговор с доктором Ложье.
Дал некоему юноше, посланному Сешаном, книгу о Галерее Аполлона.
Днем был у Вердье, который мне очень нравится. Вечером обедал с г-жой Жобер.
Обедал у г-жи Калержи с Мэри и Ламартином. У Вийо собирались гости, но я вернулся домой, не зайдя к нему.
Провел вечер у г-жи Форже и узнал о смерти г. Меневаля.
Концерт Дельсарта161 и Дарсье162. Исполнялись хором старинные рождественские гимны или славословия, которые должны приобщить нас к этому увлечению всем готическим, без
242


которого парижане сегодняшнего дня не находят ни в чем удовольствия. У этого Дарсье есть известный темперамент, и он обладает красивым голосом, но рядом с вещами Дельсарта эти вульгарные припевы и эта музыка дурного вкуса производили жалкое впечатление. Какой-то несчастный мальчик-певчий без всякой искры чувства исполнял несколько героических жалоб в сопровождении органа, который не передавал никаких оттенков и совершенно подавлял его.
Г-жа Калержи сидела впереди меня, рядом с г-жой Фу а и г-жой Пискатори.
Пришлось при выходе вступить в битву, чтобы получить свое пальто, и при этом несомненно я получил второе издание своего насморка.
Устал от вчерашнего заседания.
Немного поработал над композицией плафона, а вечером остался дома.
Днем был Лафон; он мне очень нравится. Я расспрашивал его относительно религиозной и монументальной живописи в нынешнем понимании. Мода имеет невероятную власть даже над лучшими умами.
Похороны г. Меневаля. Изабэ, идя рядом со мной, говорил, что он противник раскраски архитектуры. Постоянно видишь, как цвет сглаживает то, что должно было бы выступать вперед и наоборот. Тени, отбрасываемые выпуклостями, достаточно выделяют украшения. Все это говорилось во время богослужения перед росписями и архитектурой Норт-Дам-де-Лоретт, где можно видеть полную бессмыслицу, или, вернее, полное отсутствие здравого смысла. Он критикует также основательно золотой фон в живописи. Он лишает фигуры всякой выпуклости и разрушает все живописные эффекты, он выпирает вперед, отнимая у картин глубину, предназначенную выделять то, что надо.
Возвращался из церкви под проливным дождем.
Выехал в Шамрозе в половине двенадцатого. В восторге, что снова здесь. Самым восхитительным является чувство полной свободы, которым я тут наслаждаюсь. Меня не могут настигнуть здесь скучные люди, хотя порой и это случается, настолько трудно скрыться от них.
Сад был в полном порядке, и все сошло хорошо.
Воскресенье, 21 апреля
Понедельник, 22 апреля
Шамрозе, пятница, 26 апреля
243
16*


Суббота, 27 апреля
Воскресенье, 28 апреля
П онедельник, 29 апреля
Безобразно много сплю по вечерам и даже днем. Для человека, который боится много читать, подводным камнем пребывания в деревне является скука и неопределенная грусть, вызываемая видами природы.
Всего этого я не чувствую, когда работаю, но на сей раз я решил абсолютно ничего не делать, чтобы отдохнуть от несколько отвлеченной * работы над композицией моего плафона.
Я стоял у окна, когда приехала г-жа Вийо с кем-то, кого она привезла сюда только на один день. Заходил к ней днем на мгновенье. Она попросила меня добыть ей приглашение на обед к президенту в четверг.
Утром большая прогулка в лесу. Прошелся по дорожке маркиза, вновь увидал на ограде парка надписи влюбленных; каждый год дождь и действие времени стирают что-нибудь в них; сейчас их почти невозможно прочесть. Каждый раз, как я прохожу там,— а я нарочно часто иду этим путем,— не могу не почувствовать себя тронутым нежностью и скорбью этого бедного влюбленного. Он, по-видимому, глубоко верил в вечность своего чувства к этой Селестине. Бог знает, что сталось с ней, так же как и с его любовью, но кто не испытал этой юной экзальтации в ту пору жизни, когда не знаешь ни минуты покоя и в то же время наслаждаешься своими мученьями!
Я дошел до болотца с лягушками и вернулся тропинкой вдоль долины.
Днем ходил со служанкой собирать одуванчики на поле Канда.
Не знаю, почему мне пришла фантазия писать о счастье. Это одна из тем, на которую можно говорить все, что угодно.
Утром, как и накануне, прогуливался по заброшенному и предоставленному природе саду; на этом участке раньше были наделы рядовых жандармов; их маленькие, аккуратно выровненные капустные огороды, вьющиеся изгороди, фруктовые деревья— источник утешения и маленького дохода, ощутительного при их бедности, почти вытоптаны прохожими, разрушены ветром и всякими случайностями. Ветер хлопает ставнями, разбивая стекла в окнах. Скоро все это сделается убежищем птиц и диких зверей.
Затем гулял с Женни по маленькой тропинке в долине, где был вчера.
244


Вышел из дому около девяти часов. Прошелся по дорожке маркиза до Эрмитажа. Против Эрмитажа вырублен большой участок леса; каждый год я с болью в сердце вижу, как вырубают новые куски леса и всегда самые красивые, другими словами — самые густые или самые старые.
Взял направо, в сторону дуба Приера. Видел по дороге целую процессию муравьев, смысл которой натуралисты навряд ли сумели бы мне объяснить. Целое племя, казалось, шествовало в порядке, как бы эмигрируя; небольшое количество муравьев-работниц шло в обратном направлении. Куда они направлялись? Мы все — животные, люди и растения — перемешаны кое-как в этом огромном ящике, называемом вселенной. Мы притязаем на то, чтобы гадать по звездам, определять будущее и прошлое, недоступное нашему познанию, и однако же ничего не понимаем даже в том, что находится перед глазами. Все эти существа разделены навеки и навсегда непознаваемы одни для других. Дошел до дуба Приера, в глубине аллеи, и вернулся дорогой в Суази, которая тоже находится в конце одной из тропинок, идущих от дуба Приера. Днем писал письмо в Париж, затем спал, как почти ежедневно,
О 	мышлении и воображении, которыми одарен человек. Пагубные дары.
Совершенно очевидно, что природе очень мало дела до того, обладает ли человек разумом или нет. Подлинный человек — это дикарь; он живет в согласии с природой, такой, какая она есть. С той минуты, как человек изощрил свой разум, расширил свои идеи и способ их выражения, обрел новые потребности, природа противится ему во всем. Ему приходится постоянно насиловать ее; она, со своей стороны, не остается у него в долгу. Если он на минуту прерывает труд, который возложил на себя, она тут же вступает в свои права, захватывает, подрывает, разрушает или портит его работу; кажется, что она едва терпит лучшие творения рук человеческих или его воображения. Для смены времен года, для движения светил, для течения рек, для полета ветра — что такое Парфенон, св. Петр в Риме и столько других чудес искусства? Какое-нибудь землетрясение, извержение вулкана выносят им приговор, а затем птицы начинают вить гнезда в их руинах, дикие звери откапывают кости их творцов из полуоткрытых гробниц. Но и сам человек, отдаваясь своим диким инстинктам, лежащим в основе его природы,— разве он не вступает в заговор со стихиями, чтобы разрушить
Вторник, 30 апреля
Среда, 1 мая
245


Четверг, 2 мая
собственные прекрасные творения? Разве варварство не возвращается почти периодически, подобно фурии, выжидающей, когда Сизиф докатит свой камень до вершины горы, чтобы вновь низвергнуть его вниз, чтобы вновь водоворить ночь после слишком яркого света? И разве не кажется порой, что некое начало, одарившее человека разумом, превосходящим всех животных, находит какую-то радость в том, чтобы наказывать его этим самым разумом?
Пагубный дар,— сказал я? Несомненно! Среди этого всеобщего заговора против плодов гениальной изобретательности или способности комбинировать есть ли у человека хотя бы утешение в том, что ему дано восхищаться самим собою и своей устойчивостью или же долго и полно наслаждаться этими разнообразными плодами своей деятельности? Чаще всего — наоборот! Человек, самый великий по таланту, по смелости, по настойчивости, не только является обычно наиболее гонимым, но и сам он оказывается изнемогающим и измученным под этим бременем таланта и воображения. Он мучит себя с той же изобретательностью, с какой восхищает других. Жизнь почти всех великих людей была более трудной, более несчастной, чем жизнь других людей. К чему тогда весь этот разум и все эти усилия? Разве жить согласно природе — значит жить в грязи, вплавь переправляться через реки, за неимением мостов и лодок, питаться желудями в лесах или метать стрелы в оленей и быков, чтобы влачить жалкое существование, в сто раз более бесполезное, чем растительное существование какого-нибудь дуба, годное по крайней мере на то, чтобы укрыть и пропитать зверей? Не этого ли взгляда придерживается Руссо, когда он произносит приговор искусствам и наукам под тем предлогом, что они изобилуют ошибками. Неужели же все, что исходит от разума человека, есть только западня, условие несчастья или признак разложения? Почему же он не упрекает дикаря за то, что тот на свой лад украшает и расцвечивает грубый лук или убирает перьями фартук, под которым скрывает жалкую наготу? И зачем ее скрывать от солнца и от себе подобных? Не является ли уже это слишком высоким чувством для такого скота, для такой машины, способной лишь спать, переваривать пищу и существовать!
У г. Кантине, около двух часов. Видел его и жену. Все еще стоит чертовский холод. Поднимались в библиотеку — прелестный вид в обе стороны: на восток и на запад.
246


Восхитительная прогулка утром, при чудеснейшей погоде, к Дравейлю. Пошел по тропинке вправо от леса, пересек просеку, сделанную этой зимой, и дошел до дуба д’Антен. Там сделал два-три наброска и сладостно радовался солнцу и весне. Вернулся по аллее, ведущей перпендикулярно к стене, возле леса, ко входу с противоположного конца, то-есть по тропе маркиза.
Сегодня утром работал; в середине дня был у г-жи Кантине; отклонил ее приглашение на обед завтра, в воскресенье; я охрип, и мне действительно надо отдохнуть. Она прочла мне отрывки из того, что читала; между прочим, там была следующая мысль из Адольфа Бенжамена Констана: Независимости сопутствует одиночество. Может быть, это выражено несколько иначе, но смысл этот.
Сегодня, вчера и третьего дня работал над графом Уголино...
Никуда не выходил весь день, несмотря на намерение отправиться во Фромон.
Утром был занят попыткой окончательно определить композицию Самсона и Далилы. Хотя это заняло у меня немного времени, и только утром,— я не скучал.
Написал письма к Андрие163, к его дяде, к Гаро относительно плафона, а также к Дюбану.
Почему бы не составить маленький сборник отдельных мыслей, возникающих у меня время от времени, в совершенно законченном виде, с которыми трудно было бы связать другие? Разве необходимо непременно писать книгу по всем правилам? Монтень пишет, как придется. Такие произведения наиболее интересны. Кроме той работы, которую должен выполнить
3 мая
Суббота, 4 мая
Понедельник,
6 мая
Вторник,
7 мая
247


Среда,
8 щМая
Четверг, 9 мая
автор, чтобы следовать ходу своей мысли, дать ей созреть, развить ее во всех частях, есть еще и работа читателя, который, открыв книгу, чтобы отдохнуть, чувствует себя увлеченным и даже польщенным, когда ему приходится разбираться, вникать, запоминать то, что он обычно не преминул бы, конечно, забыть, так что в результате этого чтения он не бесплодно пройдет всеми теми путями, которыми автору было угодно провести его.
Работал все утро без увлечения; плохо себя чувствовал, потому что ничего не ел до обеда.
Около трех часов решил выполнить тяжкую обязанность и пойти во Фромон. Очень наслаждался этой прогулкой, хотя из всего парка я видел только то, что находится на участке от ворот, выходящих на большую дорогу, до оранжереи садовника. Я видел по пути две-три магнолии, из которых одна-две уже отцветали. Я не имел понятия об этом зрелище: чудесное изобилие огромных цветов на дереве, с едва развернувшимися листьями, упоительный аромат, почва, устланная несметным множеством лепестков увядших или осыпавшихся цветов,— все это очаровало и поразило меня. Перед теплицей были еще красные рододендроны и камелия необычайных размеров.
Возвращался через Ри, где купил сладостей. Вид с моста и подъема очарователен; его очень украшает весенняя зелень и тени облаков, скользящие поверх всего. Возвратясь, сделал пастелью солнечный эффект, имея в виду свой плафон.
Думаю, что вчерашние сладости, которыми я мечтал украсить мой одинокий обед, стали причиной того, что я с утра погрузился в самую безвыходную и затяжную меланхолию. Чувствуя себя ни на что не способным, я около девяти часов пошел в лес и добрался напрямик до дуба Приер. Хотя утро было великолепное, ничто не могло вывести меня из этого мрачного настроения. Сделал маленький набросок, с дуба, но потянуло прохладой, и это прогнало меня. Я был поражен, хотя это меня и не развеселило, приятным пением весенних птиц — малиновки, соловья, столь меланхолических дроздов и кукушки, крик которой я люблю до безумия. Все они, казалось, состязались, чтобы развлечь меня. Месяц спустя все эти голоса замолкнут. Их заставляет звучать любовь; еще немного — она научила бы их говорить. Странная природа, всегда одна и та же и всегда необъяснимая. (Контраст с общей грустью; маленькая тетрадка в Шамрозе.)
248


Около трех-четырех часов служанка сказала мне, что видела человека, входившего в дом жандармов. Работник с фермы пришел с полевым сторожем, и я присоединился к ним, чтобы осмотреть дом; весь вечер мы делали чудовищные приготовления для защиты на случай ночной атаки; к счастью, все это оказалось ненужным.
В течение этих нескольких дней, когда погода стала дождливой, бывают проблески солнца, позволяющие выходить наружу; однако гулять у меня в саду нельзя, так как аллеи размыты. Гуляя сегодня в саду при доме жандармов и выходя из этого дома, в котором я был вместе с Женни, воспользовавшейся, как и я, открытой дверью и даже окном, открытым на двор, по которому мы шли, я строил фантастические планы насчет возможности устроить себе здесь пристанище. Поздно вечером был у г-жи Кантине. Не мог во-время обедать из-за неурядицы с желудком. К тому же еще утомился разговорами.
Опять отложил на неопределенное время мой отъезд, назначенный на сегодня.
Утром видел Канда в домике жандармов. Говорил ему о моем проекте и о том, что можно было бы сделать. Это прелестное место, очень жаль, что с этой стороны нет виноградников.
Сегодня радовался от всего сердца, как ребенок, у которого наступили каникулы, своему внезапному решению остаться еще. Как слаб и непостоянен человек в своих чувствах и решениях! Вчера я испытал смертельную тоску. Возвращаясь вечером, размышлял только о катастрофах; сегодня же утром вид полей, солнца и надежда не слышать еще несколько дней этот ужасающий грохот Парижа перенесли меня на небеса. В счастии или в беде я всегда дохожу до крайности.
Провел весь день совсем один и не соскучился. Женни с прислугой уехали в Париж с утра и вернулись только в шесть часов.
Едва только я взялся за приготовление обеда, как они приехали, намокшие под страшным дождем, который шел, почти не переставая, весь день.
Мне было хорошо в полном уединении и тишине этого дня.
Об одиночестве человека; связать это с печалью его быта. Этот день, а может быть, следующий, провел целиком у г-жи
Суббота г 11 мая
Понедельник, 13 мая
Вторник, 14 мая
249


Четверг, 16 мая
Пятница, i 7 леал
Кантине. Очень долго беседовал с ней. Она немного помузицировала для меня и спела арию из Сарастро. «Независимость имеет своим следствием одиночество». Она указала мне на это изречение из Адольфа Бенжамена Констана. Увы! альтернатива между скукой и связанностью на всю жизнь, какую претерпевает человек, наложивший, например, на себя семейные узы, и участью человека, покинутого всем и всеми из-за того, что он не захотел выносить никакого стеснения,— эта альтернатива, говорю я, неизбежна. Были люди, переносившие самую тяжелую жизнь под властью какой-нибудь крикливой женщины или страдавшие от капризов кокетки, с которой они связали свою судьбу, и не получившие даже под конец жизни утешения иметь возле себя эту тварь, дабы закрыть глаза или подать питье, на что она могла бы еще пригодиться. Они бросают вас или умирают как раз тогда, когда могли бы оказать вам услугу и избавить вас от одиночества. Дети, если они у вас были, тоже, доставив вам бесконечные заботы в детстве или в глупой молодости, давно уже покинули вас. Так неизбежно впадаете вы в это ужасное одиночество, в котором угасает остаток жизни и страданий.
В Париж с первым поездом. Видел Перпиньяна, рассказавшего мне о текущих новостях.
Под вечер видел г-жу Форже и обедал с ней. Вечером вернулся туда же.
Работал сегодня над Причесывающейся женщиной.
Большая прогулка по лесу, в сторону Дравейль. Обошел лес по огибающей его аллее.
Там я наблюдал битву мухи какой-то особой породы с пауком. Я видел, как они неслись вместе. Разъяренная муха, сидя на спине паука, наносила ему страшные удары. После недолгого сопротивления паук погиб под ее укусами; муха, высосав его, решила его утащить куда-то и проделала все это с невообразимой живостью и яростью. Она тащила его назад через травку и различные препятствия и т. д. Я с некоторым волнением присутствовал при этом маленьком гомерическом цоединке. Я был Юпитером, созерцавшим битву этого Ахилла с этим Гектором. В конце концов, была некоторая доля справедливости в победе мухи над пауком — слишком часто приходится видеть обратное Эта муха была черная, очень длинная, с красными отметинами на туловище.
250


Утром работал над Причесывающейся женщиной, которую я, по всей вероятности, начинаю портить; затем над Микеланджело.
Около часу в лесу с моей милой Женни. Мне было бесконечно приятно видеть, что она так экспансивно наслаждается прелестью природы, этой свежестью и зеленью. Я заставил ее долго отдыхать, и она вернулась без всяких происшествий. Мы дошли до дуба Д’Антен. Проходя вдоль ограды Ламуру, она мне говорила с горечью: «Как! неужели я всегда буду вас видеть в этом стесненном положении, недостойном вас? Неужели я не увижу вас хозяином усадьбы, примерно такой, как эта, украшающим ее по своему вкусу?» Она права. В этом я похож на Дидро, который считал, что ему суждено жить в норе, и уже видел близость смерти, когда наконец по милости Екатерины переселился в прекрасное помещение, обставленное великолепной мебелью.
Впрочем, скромный образ жизни мне нравится; всякая парадность и пышность наводят на меня ужас; я люблю старые дома, старинную мебель; все, что выглядит новым, ничего мне не говорит. Я хочу, чтобы место, где я живу, и предметы, находящиеся у меня под рукой, говорили мне о том, что они видели, о том, чем они были, и о том, что с ними было. Может быть, у меня в этом отношении менее широкая натура, нежели у моего соседа Миноре, уничтожившего часть своего дома, дабы выстроить какую-то ужасающую беседку, вид которой будет оскорблять мой взгляд до тех пор, пока я буду жить здесь. Когда этот Миноре сменил генерала Ледрю, он поспешил разрушить его старый и скромный дом; ему больше нравятся эти вот совершенно новые камни, которые он добыл из своей каменоломни... Старая Д’Энон поступила так же. Но у той действительно все потолки готовы были обрушиться на голову. В итоге меня наградили двумя модными постройками, почти непереносимыми. Вообще с некоторого времени в Шамрозе какое-то поветрие на отвратительные постройки.
Начал это Жибер своей великолепной решеткой. Наследники маркиза де ла Фельяд оштукатурили дом и снабдили его украшениями, которые делают смешными и искажают его характер и пропорции.
Утром приходил Жорж пригласить меня на обед от имени матери, приехавшей вместе с г-жой Барбье и г-жой Паршап с мужем. Вийо заходил на минуту днем; мы оба были довольно печальны, в связи со всеми событиями времени. Вечером все же
Суббота, 18 мая
251


Понедельник, 20 мая
22 мая
Четверг,
23 мая
Париж, понедельник, «3 июня
Четверг, в июня
Суббота, 8 и юня
я оживился и разговорился немного. Вернулся домой в один- наццать. Г-жа Барбье очень забавна. Вийо ушел в девять.
Зашел около двух часов повидать их до отъезда, назначенного на половину пятого, и проводил на железную дорогу.. Говорил г-же Барбье, что непристойные панталоны женщин были покушением на права мужчины.
(Выписка из Вольтера: рассуждение о трагедии.)
Работал над Охотником за львами и Микеланджело.
Пошел навестить г-жу Кантине, но она уехала в Париж... Заходил к г-же Вийо взять Вольтера. Потом с удовольствием читал Опыт о нравах и сделал выписку из предисловия.
Около пяти часов прогулка по аллее Эрмитажа. Погода прекрасная, хотя и жаркая. Глубоко наслаждался этим часом дня,, не вызывающим уже во мне прежней грусти. Открыл в этой большой аллее очаровательную тропинку, ведущую в прелестные укромные уголки. Невольно представил себе даму в старинном узорчатом платье.
Вечером восхитительный свет луны в моем садике. Долго прогуливался там. Я никак не мог до конца насладиться этим мягким светом на ивах, шумом маленького фонтана и упоительным запахом растений, которые как будто раздают в этот час все свои скрытые сокровища.
Сегодня обедал у Биксио с Ламорисьером 164 и др. Там должен был быть и Кавеньяк. Ламорисьер очень симпатичен и по- настоящему умен.
Все эти дни никого не вижу, так как совершенно погружен в свой эскиз.
Провел день в Зоологическом саду. Жюсье водил меня повсюду.
Вот уже пятнадцать дней, как я ничего не записывал здесь. Вернулся из Шамрозе как раз пятнадцать дней назад, день в день. Женни поехала туда сегодня, чтобы отыскать очки мэра и вернуть ему.
До полудня пролежал на диване, то засыпая, то читая про побег из венецианской тюрьмы моего любимца Казановы.
Глядя на композицию моего плафона, которая стала мне нравиться лишь со вчерашнего дня благодаря поправкам, кото-
252


рые я сделал в небе^пастелью, я говорил себе, что хорошая картина — то же, что и хорошо приготовленное блюдо, куда ©ходят те же составные части что и в плохое: то есть все зависит от художника. Сколько великолепных композиций были *бы ничем, без той крупицы соли, которую придал им великий повар. Это могущество чего-то непередаваемого изумительно у Рубенса, то, что вносит в композицию его темперамент, его vis poetica (поэтическая мощь), ничего словно бы в ней не изменяя,— творит чудеса. Это не что иное, как известный прием стиля; манера — это все, сущность же имеет сравнительно меньшее значение.
Новое всегда старо, можно даже утверждать, что это всегда <и есть наиболее старое.
Для грунтовки стены в церкви — льняное масло, кипящее, и никакого другого, белила свинцовые, но не цинковые, эти очень непрочны. Желтая охра давала бы самый лучший эффект.
Для части неба, возле самых ярких лучей солнца, то есть Понедельник. уже темнеющей, желтый хром, густой белый — белая камея Ы июня ■и киноварь.
Кассельская земля и белила образуют потухающий полутон.
Вообще же прекрасно для любого полутона.
Для светло-желтых отблесков на облаках поверх колесницы: кадмий, белила, чуточку киновари.
Для более оранжевой части неба, начиная с сияющего круга, на оранжевом подмалевке проложить, по сухому, неаполитанскую желтую, зелено-голубую и белила, давая немного проступать оранжевому тону.
Оранжевый тон, очень красивый для неба: натуральная итальянская земля, белила, киноварь. Киноварь, белила, камедь и кое-где немного кадмия и белил.
Одежда Минервы на соответствующем подмалевке—светлые места в складках написать берлинской лазурью и довольно же- • четкими белилами, может быть, немного камедью.
По сухому, сверху, светлые места белилами и хромом; наконец, ярко-лимонным тоном. Поверху прокрыть кобальтом и камедью. Наконец, темные и горячие места итальянской жженой землей и темным кармином.
Аполлон — одежду написать красным тоном несколько тусклым в светлых местах, лессировать желтой и красной камедью.
Обнаженные части тела Дианы: кассельская земля, белила <и киноварь. Общий тон довольно серый. Светлые: белила и
253


Пятница, 14 июня
немного киновари. Рефлексы горячего тона, почти лимонного\ в него входит немного сурьмы; все — широкой манерой.
Волосы Аполлона: умбра, белила, кадмий, очень немного итальянской земли и охры.
Для туники Дианы — тон рефлекса, аналогичный теневым частям ее тела: сурьма, кадмий и т. д.
Горячие тона облаков под колесницей — кадмий и белила несколько сгущенно и кассельская земля с белилами, тронутая сверху холодным тоном кассельской земли и белилами (все это для теневых мест).
Полутон для коня молочной масти (Араб, переезжающий реку вброд): умбра натуральная и белила, сурьма,, белила и коричнево-красный, с преобладанием желтого или красного, смотря по надобности.
Архитектор, который действительно удовлетворял бы всем требованиям своего искусства, представляется мне чудом, еще более редким, чем великий живописец, великий поэт или музыкант. Для меня совершенно очевидно, что причиной этого является абсолютно необходимое в архитектуре сочетание очень большого здравого смысла с большим вдохновением. Полезные детали, от которых отправляется архитектор, детали, образующие самое существо, предшествуют всем украшениям. Однако же художником становится он лишь в той мере, в какой умеет придать приличествующие украшения тому Полезному, что является его основной темой. Я говорю приличествующими, потому что, даже установив во всех пунктах точное соответствие своего плана с жизненными потребностями, он может разукрасить этот план только в известной манере. Он не волен расточать или сокращать украшения. Они должны быть так же обусловлены планом, как план был, в свою очередь, обусловлен требованиями жизни. Жертвы, которые приносит поэт и живописец во имя красоты, обаяния, эффекта за счет воображения, делают простительными некоторые погрешности против рассудочной точности. Единственная же вольность, позволительная для архитектора, может быть уподоблена тем, которые разрешает себе великий писатель, когда он до известной степени создает свой собственный язык. Применяя слова, находящиеся в общем обращении, он делает их новыми терминами при помощи собственных своих оборотов. Также и архитектор, в расчитанном и одновременно вдохновенном применении украшений, являющихся общим достоянием всех архитекторов,
254


придает им поразительную новизну и реализует прекрасное в той мере, в какой это дано достигнуть его искусству. Гениальный архитектор, даже копируя какой-нибудь памятник, сумеет при помощи вариантов сделать его оригинальным; он поставит его в соответствии с местом, придаст размерам и пропорциям соотношения, которые сделают его совершенно новым. Вульгарные архитекторы умеют только в точности копировать,— тем самым они соединяют воедино унизительное признание в собственном бессилии с недостаточно удачным подражанием, потому что памятник, который они буквально повторяют, никогда не может находиться в совершенно таких же условиях, как тот, которому они подражали. Они не только бессильны создать прекрасную вещь, но еще портят прекрасно задуманное творение, которое, как мы с изумлением видим, превращается у них в нечто плоское и незначительное. Те же, кто не старается копировать все целиком и в точности, делают то же самое, только случайно. Правила учат их, что известное здание надо украшать,— они и украшают, его, каков бы ни был характер памятника и каково бы ни было его окружение. (Присоединить к вышесказанному то, что я говорю о пропорциях памятников, с одной стороны,— подражательных, с другой — например, Парфенон или Квадратный дом, в сравнении с церковью Мадлен и Триумфальной аркой Карусели.)
Выехал в Брюссель с Женни в восемь часов; приехали без четверти пять. Такая быстрота действительно вызывает желание путешествовать.
Поместились довольно плохо, в гостинице, и это расстраивает меня. Вечером прогулка в парке, который показался мне донельзя печальным.
Замечаю по тысяче вещей отсутствие вкуса в этой стране и решаюсь утверждать, что если сравнивать с Францией все остальные страны, вынесешь то же впечатление. В этом парке, среди других украшений, есть статуи на суженных книзу пьедесталах, окружающие бассейн. Их поставили прямо на землю, у подножия каждого из высоких деревьев бассейна; а следовало разместить их в интервалах! Из-за неровности, с какой растут деревья, эти статуи кажутся неуклюжими и неуместными. Как будто случайно они очутились здесь. У многих статуй пьедестал не выше фута. Можно прямо-таки беседовать с этими героями и полубогами, а ведь размер статуй обычно больше человеческого роста; в итоге они окажутся несоразмерными, так как
Брюссель у с уббота,
6 июля
255


Брюссель, воскресенье, 7 июля
увеличение рассчитано на то, что пьедестал будет поднимать их на известное расстояние.
Утром в церкви св. Гудулы.
Великолепные витражи. Я записал в свой блокнот следующие размышления: Карл V на коленях, над ним некоторое подобие портика, сквозь который в глубине виднеется небо; позади императора его жена; линии, подобные очертаниям Пресвятой девы и т. д.,— лучшего итальянского стиля. Композиция сделана во всю величину окна, одного из двух, находящихся в церкви. В окне напротив та же композиция, но еще более замечательная в смысле стиля; там также изображена фигура императора. Арабески и фигуры, вплетенные в роспись, ни с чем не сравнимы. В окнах вокруг хоров есть еще три-четыре витража того же стиля. На одном из них избражен Франциск I, стоящий на коленях, так же как император, с женою сзади. Все они — короли и императоры — изображены с коронами на головах; на их золоченых панцырях, спускающихся почти до колен, изображены гербы; цветы лилий сделаны голубыми, королевский плащ тоже. Плащ Франциска — голубой, усеянный цветами; плащ императора, насколько помню,— парчевый.
На противоположной стороне хоров, в капелле Пресвятой девы, витражи относятся к следующему веку. Это выправленный стиль Рубенса. Выполнение прекрасно; художник пытался писать их как картину на холсте, но эта попытка, хотя и возможная и достаточно искусная, заставляет отдавать предпочтение витражам более раннего времени, особенно тем, о которых я говорил выше. Чтобы достигнуть упрощения, совершенно необходимо придерживаться выработанной манеры и идти на условность.
В глубине хоров находятся витражи, сделанные по рисункам Навеца165; они расплачиваются за все погрешности этого незаконнорожденного стиля. Они делают ясным, что прежде всего это работа плохих художников, живущих в плохие времена, и затем, что, желая избегнуть того, что им кажется неудачным у старых мастеров, и вместе с тем применить на их манер оловянные скрепы, сами они выполняют это так, что создается впечатление, либо совершенно противоположное тому, какого они желали, либо же приводящее к смешным эффектам. Одежды и некоторые другие частности, которые они считают малохудожественными, преднамеренно обведены у них
256


21. Автопортрет. 1832. Лувр, Париж


22. Арабские прачки. Рисунок. 1832
ШШт


черным бордюром, тогда как головы, например, выделяющиеся на фоне неба и не обведенные белым контуром, претендуют на то, чтобы дать впечатление станковой живописи. Это совершенно надуманный и крайне неудачный эффект! Точно так же они чрезмерно раскрашивают тела. Где корни этого дурного вкуса некоторых эпох и где причина тупости других, делающей их неспособными воспроизводить даже то хорошее, что было уже сделано до них?
Пока я рассматривал витражи капеллы Пресвятой девы, я уловил среди прекрасной музыки, которую в это время исполняли, любимый мотив Шопена — Иуда-победитель,— голоса детей с аккомпанементом органа и пр. Пережил мгновенье восторга. Новый аргумент против чрезмерного омоложения григорианских песнопений, а также и против анафемы, которую церковь так глупо изрекает против всех современных попыток действовать на воображение в сфере церковной музыки.
Днем был в музее, но попал туда довольно поздно, так что мог остаться не надолго. Рубенс здесь великолепен; Несение креста, Христос, поражающий мир,— словом, все его вещи, хоть и в разной степени, произвели на меня более сильное впечатление, чем в Антверпене. Я думаю, что это зависит от того, что они собраны все в одном помещении и что их смотришь в непосредственной близости друг к другу.
Вечером видел в маленьком театрике пьесу: Серый человек и супрефект забавляются. Много смеялся.
Выехал в Антверпен в восемь часов.
Музей очень плохо устроен. Прежний производил большее впечатление. Разбросанный повсюду Рубенс очень много потерял. И в то же время никогда еще не ощущал я в такой мере его превосходства; оно подавляет все остальное. Св. Франциск, которого я не особенно ценил, стал теперь моим любимцем; я очень восхищался также Христом, восседающим на коленях вечного отца, по-видимому, работа топ же поры. Прочел в каталоге, что Христос был написан, когда Рубенсу было сорок — сорок два года. Есть совершенно исключительные примитивы. Прекрасный сюжет: Давид, играющий на арфе, чтобы утешить печаль Саула. Есть небольшая картина Луки Лейденского. Вот что написано в каталоге: Саул, согбенный старостью и невзгодами, восседает в тронной нише под пурпурным балдахином. Он держит в руке копье. Давид, стоя перед царем, играет на арфе.
Антверпен, понедельнику 8 июля


Брюссель, вторник, 0 июля
Разные фигуры сгруппированы вокруг них в соответствии с сюжетом. У выхода из церкви св. Павла, Бичевание Христа, шедевр подлинного гения, какой когда-либо существовал. Картину немного портит фигура высокого палача, стоящего слева. Действительно, надо обладать невероятным искусством, чтобы эта странная фигура не испортила всего вконец. Наоборот, слева едва видная фигура негра или мулата, по-видимому тоже палача, достойна всего остального. Эта повернутая к вам спина, это лицо, выражающее с таким совершенством огонь страдания, наконец, рука, которую мы видим,— все это полно невыразимой красоты.
Я не видал церкви св. Якова; хотел вернуться туда пораньше, но очень долго не отпирали. Перед этим я был в церкви св. Августина. Смотрел большую картину Рубенса в алтаре, написанную специально для этой церкви: Мистический брак св. Екатерины — великолепная композиция; она у меня есть в гравюре. Но живопись не производит уже никакого впечатления, так как выцвела, покрылась плесенью, а лак почти целиком сошел. Воскресение в соборе совершенно невидимо, настолько оно покрылось плесенью.
Должен был уехать сегодня, но решил остаться еще на один день.
Очень долго пробыл в музее, где все время чувствовал озноб, несмотря на лето.
Распятие и св. Лев — вершина мастерства Рубенса.
Поклонение волхвов, которое, по-моему, выше, чем антверпенское, страдает некоторой сухостью в сравнении с двумя названными картинами; в них не чувствуется никаких недосказанностей. Наоборот, именно искусство «небрежностей» поднимает до необычайной высоты две любимые вещи, о которых я упомянул. Ноги и руки Христа едва намечены. Сюда же надо присоединить Христа-отмстителя. Неистовство кисти и темпераментность этой вещи превосходят все возможное. Успение несколько сухо; Слава представляется мне неудавшей- ся; мне кажется, что с ней что-то произошло. У входа, справа,— прекрасная св. дева в венце. Мощный эффект, хотя и не того размаха, как в лучших вещах. Облака доведены почти до черноты. Этот дьявол ни в чем себе не отказывает! Раз он решил заставить прежде всего сиять тела, он готов идти на все!
В этот же вторник, около двух часов, у герцога Аренсберга. Прекрасный Рембрандт, Товий, исцеленный своим сыном.
258


Эскиз Рубенса, очень грубо набросанный кистью; некоторые из фигур слегка пройдены краской,— аллегория, близкая к тем, какие есть в книге ван Тульдена.
На фоне, сделанном чем-то вроде гризайли, Рубенс часто обозначает высветы при помощи белой краски. Он обычно начинает с того, что покрывает все локальным полутоном положенным очень тонким слоем. Поверх этого как мне кажется, он накладывает светлые и темные места. Я хорошо заметил этот прием в Распятии. Тела обоих разбойников совершенно различны, это достигнуто без видимых усилий. Совершенно ясно, что он моделирует или обрабатывает фигуру этим локальным полутоном светотени, а затем уже накладывает крепкие цвета: думаю, что его легко написанные картины, как эта или как се. Бенедикт, который очень на нее похож, были сделаны именно так. В более сухой манере каждый кусок у него написан изолированнее.
Запомнить: руки св. Вероники и совершенно серое одеяние, а также руки пресвятой девы, изумительные по небрежности выполнения; оба разбойника поразительны во всех отношениях. Бледность и растерянный вид старого негодяя на переднем плане.
В св. Франциске, прикрывающем своим плащом мир, есть необычайная простота исполнения. Серый подмалевок проступает повсюду. Очень легкий локальный тон тела и несколько более сочных мазков в освещенных местах.
Чаще вспоминать этюд Женщины в постели, начатый мной приблизительно месяц назад; моделировка, в локальном тоне, уже закончена, без прокладки теней и освещенных мест; я нашел этот прием много времени тому назад в этюде Лежащей женщины, для Каролины. Инстинкт совершенно верно и вовремя вел меня.
Покинул Брюссель. Очаровательная местность между Льежем и Вервье. Проехал через Ла Шапель, но не смог там задержаться. Сколько времени прошло уже с тех пор, как я был там с моей дорогой матерью, сестрой и бедным моим Шарлем!.. Мы оба были еще детьми. Я довольно долго не терял из виду Луисберг, куда мы ходили пускать змея с Леру, поваром матери. Где они все теперь?
Несколько раньше мы уселись в прусские экипажи, гораздо более тесные и неудобные, чем бельгийские. Томительная дорога до Кельна. Приехали под проливным дождем. Остановились
Среда,
10 июля
259
17*


Четверг, 11 июля
Эмс, суббота, 13 июля
Воскресенье, 14 июля
в гостинице «Голландия», над Рейном, откуда открывается прекрасный вид, насколько можно было судить сквозь дождь и туман. Эти иностранные мундиры и этот жаргон нагнали на меня тоску. Рейнское вино, поданное к обеду, примирило меня, с положением; к несчастью, постель у меня была донельзя плоха, хотя мне и отвели одно из лучших помещений.
Утром отъезд в половине шестого на пароходе под дождем. Страшная суета при посадке, багаж и т. д. Накануне, при прибытии в Кельн, бесконечное ожидание таможенного осмотра.
Путешествие было довольно приятным, начиная с Бонна; оба берега реки, а в особенности правый, красивы и гористы, хотя слегка и испорчены культурой. Видели Семь холмов, воспетых в немецких легендах.
Приехали в Кобленц около часу и отправились в Эмс, где хлопоты о помещении продолжались до пяти-шести часов. Поместились с Женни временно на каком-то подобии чердака; на другой день опять-таки временное, но более сносное помещение. Сегодня утром, после визита доктора, который меня называет не иначе, как Сен-Круа, у меня сделалась небольшая мигрень, которая еще усилилась к вечеру. Излечил себя тем, что ничего не ел.
Выпил первый стакан здешних вод.
Увертюра из Волшебной флейты, исполненная на воздухе маленьким оркестром, который имеется здесь для развлечения пользующихся водами.
После завтрака небольшая прогулка на вершину холма, вид на церковь и на кладбище. Все это довольно мило, тем не менее я окружен пошлостью. Разве все это не должно вызывать чувство удовольствия? Или же я становлюсь менее восприимчивым? Не представляю себе, чем буду заполнять время. У меня нет гравюр, а из книг только Придворный и Избранные тексты Вольтера. Может быть, удастся где-нибудь достать книги.
Сегодня, в воскресенье, могу сказать, что снова пришел в себя. Это — первый день, когда начал опять интересоваться всем, что меня окружает. Место действительно очаровательно. После завтрака, в хорошем настроении духа, ходил гулять по ту сторону реки. Там, сидя на скамье, стал заносить в мою записную книжку размышления, подобные тем, какие я заношу сюда. Я снова твердил себе (а сколько бы я ни твердил, этого
260


всегда недостаточно для моего покоя и счастья, что для меня одно и то же), что я не могу и не должен жить ни для чего, как 71ишь для духа; пища, которой он требует, более необходима для моей жизни, чем та, в которой нуждается мое тело.
Почему я так полно пережил этот замечательный день?
(Пишу об этом два дня спустя.) Потому что меня переполняло множество мыслей, которые в настоящую минуту находятся от меня на расстоянии сотен миль.
Секрет избежать огорчения, для меня по крайней мере, заключается в том, чтобы жить идеями, которые мной овладевают. Поэтому я изыскиваю все средства, способные их породить.
Хорошие книги оказывают на меня воздействие, особенно некоторые из них. Но, конечно, первым из условий является здоровье. Однако, даже и во время недомогания, книги могут приоткрыть дверь, куда устремляется воображение.
Чудесная прогулка. Жить материальными заботами — не Без даты значит жить: за три-четыре дня, что я здесь, занятый устройством себе жилья, обеда, посещениями врача, получением стакана воды у источника,— я превратился в настоящую машину. Я не живу, я не хозяин своему уму; местность — красивейшая, но она ничего мне не говорит; я совершаю прогулки, которые были бы восхитительны для ума, а сейчас являются только преодоленным пространством для тела и ног, бредущих по воле случая. Экий позор для моей бессмертной души! Все ее способности заняты лишь моими пререканиями с хозяином, дабы получить постель, в которой я мог бы уснуть, или моим возмущением против немцев, повинных в том, что они не французы, то-есть, в том, что они никак не могут понять жаргон человека, упавшего с облаков и, в свою очередь, не понимающего их собственного жаргона. Большинство смертных именно так и живут,— но так как умственной жизни они не знают, то и не чувствуют никакого ущерба от того, что прозябают в этакого рода условиях, скорее на зверином, чем на человеческом положении.
(Выписка из писем Наполеона к Жозефине и из бесед лорда 15 июля Байрона).
Подумать только, что Вольтер так и не мог добиться на сцене передачи настоящего текста своих пьес. Друзья, которым он их читал для передачи актерам, уже и сами вносили в них поправки, а эти театральные господа не упускали возможности
261


Четверг, 18 июля
Воскресенье, 21 июля
это изменять, перетасовывать и т. д. Он беспрестанно жалуется на это.
(Дальнейшие выписки из Бесед Лорда Байрона, а также из романа Бальзака Жизнь провинциального холостяка.)
Ознакомиться с Поражением Сеннэхериба в Еврейских мелодиях лорда Байрона. Считается превосходной вещью.
«В живописи и в особенности в портрете,— говорит г-жа Каве в своем трактате,— дух общается с духом, а незнание говорит со знанием». Это замечание, более глубокое, чем она сама, может быть, полагала, является протестом против педантизма выполнения. Я сотню раз говорил себе, что живопись, точнее, материальная сторона живописи, «есть не что иное, как мост, перекинутый от души художника к душе арителя». Холодная точность не есть искусство; изобретательное мастерство, когда оно нравится или когда оно что-то выражает,— искусство подлинное. Пресловутая сознательность у большинства художников есть не что иное, как усовершенствованное искусство наводить скуку. Эти люди, будь это возможно, с таким же мелочным старанием обрабатывали бы и изнанки своих картин... Занимательно было бы написать обзор всех изощрений, сочетание которых может создавать впечатление какой-то правды.
Сделал очень большую прогулку, начав с узенького переулка против моста. Дошел до самой вершины горы и вернулся домой другой дорогой. Неожиданно набрел на очаровательную тропинку, заросшую тмином и можжевельником, и на этой высоте вдруг очутился среди обработанных полей, зрелых хлебов и лугов, лежащих, правда, уже па склоне. Когда поднимаешься с другой стороны, между скал, то находишь здесь совсем иную картину. Эта прогулка заняла около трех часов.
Днем серьезно принялся за статью г-жи Каве.
Я решил, и это мне удалось, пить воды до обеда. Приняв последний стакан, около пяти часов я перешел мост и, повернув налево, вернулся в те приветливые луга, которые тянутся по берегу Лана. Я был полон мыслей, порожденных дневной работой. Все мне казалось легким. Я мог бы, мне кажется, написать статью одним духом, если бы у меня хватило сил заняться ею в течение необходимого времени.
Пишу все это на следующий день, то есть в понедельник; этот прекрасный пыл уже остыл. Следовало бы, как лорд
262


Байрон, уметь вызывать вдохновение по собственной воле. Может быть, я неправ, завидуя ему в этом, так как в живописи я как раз обладаю этой способностью. Потому ли, что литература — не моя стихия, или потому, что я еще не сделал ее •своей, но когда я гляжу на эту бумагу, покрытую маленькими черными знаками, мой дух не воспламеняется с такой быстротой, как при взгляде на мою картину или даже на мою палитру. Моей палитры, вычищенной и приготовленной к работе, сияющей контрастами красок, вполне достаточно, чтобы зажечь мой энтузиазм.
В конце концов, я уверен, что если бы писал чаще, то приобрел бы ту же способность и берясь за перо. Необходимо проявить немного настойчивости, а когда машина уже пущена в хдц,то я чувствую ту же легкость, с какой работаю в живописи; и, странная вещь, я испытываю меньшую потребность возвращаться к тому, что сделано. Если бы вопрос был только в том, чтобы связывать одну мысль с другой, я скоро почувствовал бы себя вооруженным и стоящим на твердой почве; но соблюдать логическую последовательность, не упускать из виду плана, не запутывать середину фраз — вот что является серьезным затруднением и мешает свободному полету мысли. «Свою картину вы охватываете одним взглядом; в вашей рукописи вы не видите целиком даже и одной страницы; другими словами, ваш ум не может воспринять ее всю разом. Нужно обладать необычайной силой, чтобы одновременно и охватить произведение в целом, и двигать его вперед, сохраняя необходимую полноту и ясность среди развития отдельных частей, развертывающихся лишь в известной последовательности.
Лорд Байрон говорит, что когда он пишет, он сам не знает, что последует дальше, и не очень беспокоится об этом... Его поэзия, в общем, носит склад, который я бы назвал «воспева- тельным»; она ближе к оде, чем к повествованию, и поэтому он может отдаваться своим капризам.
Дело историка представляется мне самым трудным; необходимо одновременно обращать внимание на тысячу явлений и среди цитат, точных перечислений фактов, имеющих лишь относительное значение, надо сохранять внутренний жар, оживляющий рассказ и делающий из него нечто отличное от газетного отчета.
Необходим опыт, чтобы убедиться, на что ты способен, п, главным образом, чтобы избегать того, на что не следует посягать. Человек, не достигший зрелости, бросается в безрас-
263


24 июля
1 августа
Пятница,
2 августа
Суббота,
3 августа
Воскресенье, 4 августа
судные попытки, желая заставить искусство дать больше, чем оно должно и может дать. Он не достигает даже малой степени превосходства в границах возможного. Не следует забывать, что язык (я говорю о языке всех искусств) всегда несовершенен. Великий писатель преодолевает это несовершенство посредством особых оборотов, придаваемых им речи. Опыт, и только он один, может дать даже самому крупному таланту уверенность в том, что сделано все, что можно сделать. Только бессильные или сумасшедшие терзают себя из-за невозможного.
И вместе с тем надо быть очень смелым! Без смелости, и даже без крайней смелости, не создать подлинной красоты. Жен- ни, когда я читал ей тот отрывок из Байрона, где он воспевает можжевеловую водку, как свою Ипокрену, сказала, что Байрон выразился так потому, что черпает в ней свою отвагу. Думаю, что это верное замечание, каким бы унизительным оно ни казалось для большинства одаренных людей, которые всегда обязаны бутылке тем adjuventum (оживлением) таланта, которое помогало им достигать скалистой вершины искусства. Итак, надо быть вне себя, a mens (вне ума), чтобы стать всем тем, чем можешь быть! Счастливы те, кто, подобно Вольтеру и другим великим людям, могут находиться в этом состоянии вдохновенья, употребляя одну чистую воду и поддерживая строгий режим!
День именин герцога Нассауского. Оркестр прусского полка сыграл несколько отрывков; особенно хорошо было исполнено попурри на мотивы Фрейшюца.
(Выписка из Бальзака: «Последнее воплощение Вотрена».)
Прогулка в сосновом лесу. Рисовал колокольню церкви.
Прогулка по дороге мимо маленькой католической церкви. Поднялся довольно высоко между двух гор, дошел до опушки леса, очень своеобразной: очень глубокий овраг, в котором зимой должен течь ручей. Окаймлен большими буками,— дьявольское ущелье, напоминающее Робин Гуда в лесах.
Выехал из Эмса около семи часов. Приятная дорога, в маленькой карете, из которой мы любовались окрестностями; берега Лана очаровательны. Замок Ланек, зубчатая руина. Завтракали в Кобленце.
264


Выехали дальше пароходом, в половине первого дня. Сильная жара, которая слегка испортила путешествие. Небольшие обработанные участки, виноградники, расположенные правильными этажами по всему склону гор, придают им однообразие и лишают их дикой прелести. Руины кажутся очень маленькими,— это зависит от большой ширины Рейна. Начиная с Бингена, вид меняется: берега становятся плоскими, но сохраняют свое очарование. Островки, ивы и пр.; закат солнца был восхитителен.
Приехали в Майнц в плохом настроении. Хорошо поужинали в «Рейнском отеле» и провели спокойную ночь в сравнительно сносных постелях.
Ночью вставали любоваться лунным светом на Рейне; действительно, прекрасное зрелище: лунный серп, сияющие звезды и пр.
Утро такое же восхитительное, как и ночь; ослепительное солнце.
Выехали в семь с половиной часов. Очень быстро сделали весь путь и вновь проехали по тем местам, которые накануне я видел в совершенно другом освещении. Приехали в Кобленц сравнительно рано. После Кобленца не покидал каюты парохода, чтобы отдохнуть от вчерашних впечатлений и избегнуть жары.
Около четырех часов приехали в Кельн и нашли его праздничным и разубранным всевозможными немецкими знаменами. На Рейне стреляли из пушек и т. д. «Рейнский отель», где я чувствовал себя хуже, чем в Майнце.
Около пяти часов вышел пройтись по городу, который мне сильно напоминает Э-Ла-Шапель. Очень оживленный и интересный город. Бродил в нем по страшной жаре.
Видел церковь Марии Капитолийской, которую принял за церковь св. Петра. В каком-то подобии крытой галереи, которая была когда-то очень хороша, бесконечно долго ждал, чтобы мне отперли. Снаружи, со стороны хоров, церковь очень древняя, романо-готической эпохи, построенная из разноцветного камня. Под органом прекрасный внутренний портик из белого и черного мрамора. В нефе — фигуры и небольшие картины с изображением жизни св. Мартина и других, составленные большею частью из фигур, заимствованных у Рубенса. Диптих Альбрехта Дюрера в маленькой закрытой часовне.
Кельн, понедельник, 5 августа
265


Вторник, в августа
Оттуда пошел отыскивать церковь св. Петра. После многих напрасных расспросов был выведен из затруднения собратом по искусству, маляром, который, держа кисть в одной руке и другой приподняв колпак, если можно так выразиться, в честь Рубенса (а его здесь знает всякий, не исключая детей и торговок фруктами), разъяснил мне, как умел, куда идти. Церковь довольно незначительна, перед ней нечто вроде сеней, наполненных небольшими исповедальнями, распятием и т. д. Набожность тут необычайная. С помощью моих пятнадцати зильбергрошей, или одного флорина, или двух франков, я увидал знаменитого св. Петра166, на обороте которого написана скверная копия. Сам святой великолепен, другие фигуры показались мне сделанными только для того, чтобы служить ему дополнением; по-видимому, они были придуманы и написаны позднее. Они весьма слабы, однако и в них есть подъем. В общем, одного раза для меня было достаточно; тем не менее я с восхищением вспоминаю ноги, торс и голову; все это великолепно; не захватывает только композиция.
Вернулся по ряду улиц, сильно устал, но пообедал в довольном расположении духа.
В Кельне. Думал выехать в Брюссель или в Мехельн днем, но принужден выехать в десять часов, так как поезда отправляются в это время.
Взял проводника, чтобы осмотреть собор. Это несчастное здание, которое, по-видимому, никогда не будет кончено, вечно загромождено бараками и лесами, необходимыми для постройки. Руанский Сент-Уэн, к которому сочли нужным пристроить недостающие колокольни, прекрасно мог бы обойтись и без них; но Кельнский собор находится в состоянии исключительной незаконченности, даже неф здания еще не покрыт. Вот что действительно надо было бы постараться доделать. Портал требует гигантских трудов, и несколько несчастных бедняг, копошащихся там и раскалывающих в бараках камни, и за триста лет не сделают десятой части работы, если даже предположить, что им будут платить.
То, что уже сделано, великолепно. Выносишь впечатление величия, которое напомнило мне собор в Севилье. Хор и перекрестье сделаны уже давно. Кто-то позабавился тем, что позолотил и покрасил в красный цвет капители хора; маленькие пандантивы заполнены фигурками ангелов в так называемом рафаэлевском стиле, производящих самое жалкое впечатление.
266


Чем чаще вижу я попытки реставрировать готические храмы и в особенности расписать их, тем сильнее утверждаюсь в мнении, что чем меньше их расписывать, тем лучше. Мне могут сколько угодно повторять, что в свое время они были покрыты росписями; в этом я и сам убежден, так как следы росписи сохранились доныне; но я продолжаю настаивать
на том, что их следует оставлять ^ ^
такими, какими их сделало время.
Это нагота достаточно украшает их: архитектура получает тут свое полное выражение, в то время как мы, люди другого времени, стараясь приукрасить эти прекрасные памятники, только вносим в них противоречия, искажающие их гримасами, и делаем их лживыми и отталкивающими. Витражи, подаренные Кельну королем баварским,— еще одно неудачное произведение современного искусства: это чистейшее подражание всяким Энграм и Фландренам. Чем больше это притязает быть готикой, тем больше становится похожим на безделушку, на ничтожную неохристианскую живопись современных верующих. Какое сумасшествие и какое несчастье, что это поветрие, которое могло бы без особого вреда прозябать на наших маленьких выставках, оскверняет подлинные произведения искусства, подобные этим церквам. А ведь Кельнский собор полон чрезвычайно любопытных памятников, гробниц архиепископов, воинов, исповедален, картин и статуй, изображающих сцены страстей и т. п. Зашел оттуда в церковь Иезуитов. Вот полная противоположность тому, чем мы занимаемся в настоящее время: вместо того, чтобы забавляться подражаниями памятникам другой эпохи, тут делали, что могли, смешивали готику с Ренессансом и вообще все стили между собой,— а из всего этого художники, подлинные художники, умели создавать действительно очаровательные ансамбли. В этих церквах чувствуешь себя ослепленным чрезмерностью этого богатства статуй, гробниц, мраморов, одевающих стены и расстилающихся под ногами. Исповедальни из резного дерева тянутся вдоль всей стены; резной орган и пр.
На обратном пути зашел в ратушу; очаровательное здание эпохи Возрождения. Напротив — дом, по-видимому, времен Генриха VI; очень внушительный безыскусственный стиль.
267


Кельн — один из самых привлекательных городов, оживленный, веселый и, если бы не прусские мундиры, которые неприятно действуют на меня, мог бы быть городом, созданным для воображения.
Уезжая, снова увидал из окна поезда башни и пр. Выехал в десять часов, страшная жара и утомительная дорога. Возня с таможней перед приездом в Вервье и в самом Вервье.
В пути делал заметки в записной книжке.
Приехали в Мехельн около шести часов. Хороший маленький отель Сен-Жак и хороший ужин, который подкрепил меня. Великие люди, пишущие мемуары, недостаточно говорят о влиянии хорошего ужина на состояние духа. Я сильно привязан к земле именно этой стороной дела, но при условии, чтобы пищеварение не противилось благодетельному действию Цереры и Вакха. Верно и то, что за столом, а также некоторое время спустя видишь вещи несколько в ином свете, чем раньше. Вот важный вопрос, представляющийся унизительным для тех людей, которые воображают себя или хотели бы быть чем-то большим, чем человек: действительно ли огонь, рождающийся из вина, уйосит вас за тот предел, которого вы без него не достигли бы? Однако приходится это признать истинным не только потому, что так оно и есть, но'и потому, что это и очень приятно.
Мехельн, Осматривал церкви Мехельна. Церковь св. Иоанна: в ней
7 августа Поклонение волхвов, Св, Иоанн в котле и Иоанн Креститель — три шедевра. Все могут быть отнесены к самому высшему разряду. Боковые изображения также очень хороши. Пишущий св. Иоанн и парящий над ним орел, с другой стороны Крещение. Я ходил к настоятелю просить у него разрешение зарисовать их.
Оттуда — в собор св. Ромуальда. Великолепная церковь. Со всех сторон памятники: статуи лежащих архиепископов на хорах, статуи двенадцати апостолов в нефе, прислоненные к пилястрам. То же самое и в церкви св. Марии, где находится Чудесный улов167. В соборе есть один Ван-Дейк — Христос и разбойники, который показался мне очень слабым. Очень большая картина.
Тона, проложенные бистром в тенях, делают эту картину крайне сумрачной.
В церкви св. Марии — Чудесный улов рыбы Рубенса с боковыми изображениями, то есть створками, на одной из которых
268


изображен св. Петр в рост, лицом к зрителю, над ним связка ключей. На другой — св. Андрей, одетый в темные одежды и почти неразличимый из-за плесени, так же как и самый Чудесный улов начинающий уже плесневеть. Рубенс — художник, который более всякого другого теряет от такого разрушения. Его постоянная привычка делать тела более светлыми, чем все остальное, превращает их в какие-то привидения, когда фон жухнет. Он же вынужден делать фон темным, чтобы лучше выделялся тон тел.
Выехал в Алост в семь часов. Встретил на станции Рессона. Свидание с этим старым товарищем доставило мне удовольствие. Он немного холоден, но, может быть, так это и лучше. Мы вместе доехали до Одегбена, где я сел в омнибус до Алоста. Неудобства этого маленького путешествия искупались тем удовольствием, которое вызывает во мне этот край, а также кочевая жизнь, в которой есть свое очарование.
Приехали в дождь, остановились у хозяйки харчевни под вывеской Три волхва, в простом трактире для коммивояжеров.
Начал с того, что пошел смотреть картину: я сразу увидал, что хотя принято утверждать, будто она мало пострадала от времени, ее желтая и лощеная поверхность результат реставрации. В алтаре внизу находятся два эскиза Рубенса с изображением св. Роха.
Вернулся пообедать в харчевню и ждал часа отъезда. Потом один пробыл в церкви два часа, делая зарисовку.
В эту поездку я был провидением для церковных сторожей.
В три часа в обществе трех чрезвычайно веселых священников выехал обратно. В этой стране они чувствуют себя как дома; у них счастливый и доверчивый вид, какого не имеют у нас люди этого сословия.
Мехельн. Опять осматривал утром церкви; Чудесный улов рыбы показался мне гораздо лучше; св. Петр и св. Андрей на створках — замечательны. Товий, написанный на обороте створки св. Андрея, хуже, чем живопись на другом обороте, где изображена рыба, выловленная св. Петром. Какая свобода в этом св. Петре, стоящем во весь рост, в плаще! Чувствуешь, что он создан без долгих поисков. Эти мощные ноги, это великолепное одеяние, этот свисающий край сети,— какая сила и какая легкость!
Мехельн, четверг,
8 августа
Мехельн, пятница, 9 августа
269


Суббота, августа
Прекрасное Воздвижение креста — барельеф в нижней части здания.
Прекрасная погода. Обошел другие церкви с большим удовольствием. Прежде всего Нотр-Дам-Ансвик — новая и причудливая церковь; большие барельефы над аркадами, несущими на себе собор. Крестный путь и пр. Кафедра — Адам и Еваь скрывающиеся после грехопадения.
При чудеснейшей погоде прошел переулками в церковь св. Петра и св. Павла, очень красивую церковь стиля Людовика XIV, весьма пышную, наиболее пышную из местных церквей. Ряды картин, изображающих чудеса иезуитов и других служителей церкви, мало значительны, но довольно эффектны, они размещены по стенам и связаны с архитектурой. Художники заняты новыми росписями колонн. Здесь все постоянно* перекрашивают.
Площадь перед церковью очень хороша.
Вернулся к церкви св. Ромуальда и снова смотрел Ван-Дейка, который на этот раз мне больше понравился.
Пришел домой усталый. Я немного злоупотребил прогулкой, в особенности если взять во внимание, что я еще собирался после этого рисовать. Отдохнул около часа и отправился* вместе с Женни в церковь св. Иоанна, где рисовал часа два- три. Купил оловянную посуду.
Вечером снова вышел за городские ворота, в конце нашей* улицы; утром я впервые обратил на них внимание; вечером они были очень живописны. Прошел до церкви Нотр-Дам. Набожность женщин; их группы у исповедален. Углубился в улицы. Прошел вдоль большого канала и заблудился возле собора, откуда с трудом нашел дорогу обратно.
В субботу утром выехал в Антверпен. Какая-то трусость заставляла меня колебаться; как будет видно из последующего, я имею все основания поздравить себя со своей отвагой.
Выехал в семь часов. Позавтракал в Гран-Лабурер. Везде и повсюду англичане.
Собор: алтарный образ.
Зашел к Бракелеру, который долго отговаривался, но наконец назначил мне свидание в половине седьмого вечера.
Церкви св. Иакова, св. Павла; церковь Иезуитов, которой я очень любовался и которая заставила меня подумать об украшении моей капеллы инкрустациями из мрамора и т. д.
Антверпенская пристань.


Св. Антоний Падуанский. Маленькая церковь. Рубенс среднего качества, изображение Богоматери и св. Антония. Бичевание в церкви св. Павла, превосходящее по силе все остальное.
Распятие — в той же церкви. Вспомнил, что одиннадцать лет назад я видел его при совершенно других обстоятельствах.
Наконец, музей. Сделал набросок с Кранаха. Любовался Душами чистилища; это лучшая манера Рубенса. Я не мог оторваться от его Троицы, св. Франциска, св. семейства и др. Молодой человек, копирующий большое распятие, уступил мне лесенку, и я увидал картину в другом освещении. Она относится к лучшей его поре; подмалевок совершенно откровенно сделан полутоном и на него наложены очень смелыми мазками светлые и темные куски, прописанные очень густо, особенно в светлых местах. Как мог я до сих пор не заметить, что Рубенс в такой степени применяет полутон, особенно в лучших своих работах? Его эскизы должны бы были натолкнуть меня на эту мысль. В противоположность тому, что говорят о Тициане, он набрасывает фигуры довольно темным тоном на светлом фоне. Этим объясняется также и то, что, заканчивая фон после фигур и вынужденный во что бы то ни стало добиться эффектности, он старается придать телу чрезмерный блеск, делая темнее фон. Голова Христа, голова солдата, сходящего с лестницы, ноги Христа и ноги распятого человека очень ярко проработаны в подмалевке, а блики наложены лишь на маленьких участках. В этом смысле очень примечательна Магдалина: ясно выделены ее глаза, ресницы, уголки рта, прорисованные, как мне кажется, по свежеположенной краске, в противоположность Паоло Веронезе.
Прободение копьем. Солдат, наносящий удар копьем, сделан в более темных тонах, чем разбойник позади него, и это превосходно выделяет его. Разбойник написан в золотистом тоне, его одежда дана в тех же валерах; она сливается с небом, написанном в тепло-сером тоне. Шея лошади светлее; очень яркий блик на панцире солдата, ударяющего копьем; ярко- голубое небо в пространстве между руками второго солдата.
Более слабое освещение на ногах Христа, начиная с колен. Голова, рука и одна из рук Марии очень ярки. Ноги Христа написаны весьма слабыми полутонами, но изумительными по легкости. Колено живо выделяется на фоне руки Магдалины. Колено солдата, спускающегося по лесенке, не считая нескольких бликов, почти в тех же валерах, что и ноги Христа, но мягче.


Одеяние у плеча Магдалины беломатовое, хотя и очень сильно написанное, примерно так же, как сделана ее шея. Часть освещенной лесенки, находящейся между красным плащом св. Иоанна и волосами Магдалины, серо-жемчужного оттенка, почти такого же, как ее волосы.
Лесенка у ног разбойника, его ноги (исключая правое колено, более светлое), а особенно ступни, исключая тень, сделаны в том же голубовато-сером и коричневатом тоне. Небо приблизительно в том же валере. Рука солдата на фоне ног разбойника выделяется только потому, что она несколько краснее.
Группа богоматери темнее в целом, чем Магдалина, хотя тоже высветлена; голова же сверкает, хотя и несколько меньше, чем у Магдалины, и руки тоже даны в максимальном свете. Св. Иоанн написан в ослабленных полутонах, сверху вниз. Голубой плащ богоматери несколько светлее, чем его красный. Ее серо-лиловое платье немного темнее.
Ступень лесенки дана ярко, так что отблеск падает на ногу разбойника.
Голова Магдалины великолепно выделяется на светлых полутонах дерева креста и на небе того же валера. Как я уже говорил, вся эта изумительная гроздь, состоящая из лестницы, ног разбойника, ног воина и его темного панцыря, как бы завершается силой блика на этом панцыре.
Запомнить также Души чистилища. Проработанный полутон совершенно ясно виден в нижних фигурах, так же как и в мазках, которыми обозначены черты лица. Эскиз картины должен был быть замечательным, чтобы возможно было написать подобную картину, да еще с такой уверенностью. Делать поиски следует в эскизе, а принимаясь за картину, идти уже уверенно.
Вечером, после обеда, в прекрасную солнечную погоду, отправился к Бракелеру. Идя к нему, любовался на улице чудными фламандскими лошадьми — одной рыжей, другой вороной.
Наконец-то увидел знаменитое Пригвождение ко кресту. Страшно взволновался! Очень много общего с Медузой... Здесь Рубенс еще молод и хочет угодить педантам... Все полно Микеланджело. Необычайно пастозная живопись! Сухость, приближающая его кое-где к Мозэссу168, но тем не менее не отталкивающая. Очень сухо сделаны волосы на завитых головах и у седовласого старика с красным лицом, поднимающего крест внизу, в правой части картины, шерсть собаки и т. д.
272


23. Араб. Рисунок. 1832


24. Процессия арабов. Рисунок. 1832


В правой створке можно различить густо прописанные подмалевки, такие, какие я часто делаю сам, пройденные поверх лессировками, что особенно ясно видно на руке римлянина, держащего палку, и на распинаемых преступниках. То же самое можно предполагать и в левой створке, хотя это и скрыто окончательной отделкой. Тела сильно выцвели, светлые места стали желтыми, а тени почернели. Подобранные складки, чтобы придать им стильность тщательно выписанные прически.
Несколько более свободно, хотя и в академической манере, сделан центр картины, но действительное дерзание и полная естественность художником достигнута в створке с лошадью; она выше всего остального.
Это еще более возвысило в моих глазах Жерико, который обладал такой же силой и ни в чем не уступал старым мастерам. Хотя живопись Пригвождения ко кресту кажется менее искусной, чем в других вещах Рубенса, надо признать, что она производит, может быть, даже более грандиозное и величавое впечатление, чем его шедевры. Рубенс еще переполнен воспоминаниями о великих произведениях, однако нельзя говорить, что он подражает. Он обладал этим даром — вбирать в себя все чужое. Какая разница между ним и Карраччи! Припоминая их, ясно видишь, что Рубенс никому не подражал, он всегда остается Рубенсом.
Это мне пригодится при работе над плафоном. У меня было такое же ощущение, когда я приступал к нему. Может быть, я обязан этим чувством другим мастерам? Общение с Микеланджело поочередно захватывало все поколения художников, экзальтируя и поднимая их над их собственным уровнем.
Высокий стиль не может сложиться без заранее намеченных очертаний. При работе с полутонами к контуру приходишь лишь под конец; этот способ придает больше реальности, но и больше размягченности и, может быть, меньше характерности.
Вечером Бракелер, который раньше мне сказал, что завтра он никак не сможет еще раз показать мне картины, так как занят или что-то в этом роде,— вдруг появился, узнав, я полагаю, у кого-то на стороне, что ради меня стоит побеспокоиться,— появился, повторяю, с тем, чтобы пригласить меня провести вечер с его друзьями-художниками и обещать мне, что завтра он непременно сведет меня туда, где мы были.
Закончил вечер с г. Лейсом109, другим художником и еще одним любителем. Они проводили меня до моей «Нидерландской гостиницы».
18 Заказ № 619
273


Мехельн, воскресенье, 7i августа
Брюссель. понедельник, 72 августа
В Антверпене: около десяти часов зашел за мной Бракелер, чтобы пойти вновь посмотреть картины Рубенса, которые в настоящее время реставрируются. Этот неистощимый болтун совершенно испортил мне второе посещение, он не отставал от меня ни на шаг и все время говорил только о себе. Вчерашнее впечатление в сумерках было более благоприятным.
Я так устал, что, проводив его к любителю, пригласившему меня накануне осмотреть его картины, вернулся к себе в гостиницу и заснул вместо того, чтобы еще раз побывать в музее, что позволило бы мне дополнить вчерашние впечатления. Таким образом, в ожидании обеда я лениво дремал, прислушиваясь к звону колоколов, который меня восхищает.
Мы отправились в половине восьмого. На железной дороге встретил ван Гутена и некоего Корнелиса, майора артиллерии, который был крайне любезен и предупредителен и весьма сожалел, что ничем не может мне быть полезен. Мои друзья не проявляют ко мне такого внимания. Личность человека, привлекающего интерес публики, должна оставаться мало доступной, дабы этот интерес не ослабевал. Когда замечательного человека видят слишком часто, его начинают справедливо находить похожим на всех остальных. Его творчество возвеличивает его в наших глазах и придает ему отблеск величия. Отсюда пословица: «Для лакея нет героя». Думаю, однако, что если хорошенько вдуматься, то можно убедиться, что это не совсем так. Истинно великий человек хорош также и вблизи. В том, что поверхностные люди, привыкшие представлять его себе чем-то сверхъестественным, на манер персонажей из романов, скоро убеждаются, что он похож на всех остальных,— нет ничего удивительного. Таково уже свойство толпы — всегда попадать впросак или оказываться где-то сбоку у истины. Фанатическое и упорное обожание Наполеона всеми, кто был близок к нему, доказывает мою правоту.
В воскресенье вечером, вернувшись в Мехельн, я ощутил приятное чувство, что снова очутился в этом городе. У добрых фламандцев во всем чувствовался праздник; эти люди действительно близки нашей французской натуре.
Зарисовал по памяти все, что обратило на себя мое внимание по пути в Антверпен.
Выехал в понедельник, в девять часов. Отель Тирлемон. Вновь осмотрел собор и его великолепные витражи. Слишком рано взялся за рисование. Расстройство желудка, которое
274


давало себя чувствовать целый день. Это началось по дороге в музей. Несмотря на это, оставался там до трех часов. Прошелся по парку, чтобы отдохнуть. Пасмурная погода. Спускался в овраг. Вечером прогулка к театру и по пассажу. Мне было приятно вновь увидать все эти места, где мне было так хорошо одиннадцать лет тому назад.
Прочел в брюссельских газетах, что в Кембридже делали опыты фотографирования солнца, луны и даже некоторых звезд. Со звезды Альфа из созвездия Лиры было получено изображение величиной с булавочную головку. В статье, где находится это сообщение, сделано любопытное и справедливое замечание: поскольку свет этой звезды достигает до земли лишь через двадцать лет, надо считать, что луч, который зафиксирован на пластинке, покинул свою небесную родину задолго до того, как Дагерр открыл способ, при помощи которого его смогли запечатлеть.
Я вяло бродил по музею; мне все еще не по себе после вчерашнего недомогания. Выгнали меня оттуда сквозняки. Утром зашел к господину ван Гутену, который живет на краю города; он проводил меня к нескольким торговцам гравюрами.
Для меня становится все яснее, что Несение креста, Христос, поражающий мир и Св. Лее характеризуют совершенно особую манеру у Рубенса. Я думаю, что это его последняя манера. В ней больше всего мастерства. Сравнение с соседними картинами только подчеркивает эту разницу. Успение крайне сухо. То же относится и к Поклонению волхвов, которое так очаровало меня в первый раз, по-видимому, благодаря вечернему освещению.
Выехал из Брюсселя в девять часов. Довольно утомительный день. Приехал в Париж около'шести часов.
В дилижансе встретился с семидесятилетним чудаком, напоминающим Бертена-отца170; у него замечательная философия; он живет в Лувре, у своих детей; старик сохранил за собой право свободно распоряжаться своим капиталом, который, по его словам, невелик, но при том употреблении, какое он из него делает, доставляет ему полное счастье. В любой момент он может уехать, предпринять какое угодно путешествие и вновь вернуться, когда ему надоедает путешествовать. В самом деле, ему живется неплохо.
Вторник, 13 августа
Париж среда,
14 августа
275
18*


Суббота, 17 августа
23 августа
Пятница, 24 августа
Мне кажется, что прошло уже три месяца, как я покинул Париж.
Тонкий цвет для золотистого полутона, а для одежды — нейтральный, способный по контрасту выделить то, что окружает его: основа — хром, самый светлый; полутон или умбра, или белая кассельская земля; охра или что-нибудь другое, прибавленное по мере надобности.
Желтый тон для неба после очень светлого из неаполитанской желтой и белой вокруг Аполлона: охра бело- желтая, хром № 2. По мере ослабления, натуральная итальянская земля заменяется желтой охрой.
Светлые части одежды Ириды: изумрудно-зеленый, желтый хром № 2. Тени: изумрудно-зеленый, натуральная итальянская зеМ/Ля.
Для неба золотистый тон возле фигуры Славы; светлый вокруг солнца: натуральная итальянская земля и белила; голубая прусская и белила смешиваются, но всухую.
Сент-Бев цитирует Виллемена171 насчет истории: «Историю всегда надо писать заново, и каждый выдающийся ум, опираясь на движение идей, которые он принимает или с которыми борется, открывает в событиях, рассказанных другими, новые уроки и перспективы».
То, что Виллемен говорит здесь об истории, может быть сказано обо всем вообще. Не только в рассказе другого человека я могу найти материал для новых, интересных, с моей точки зрения, рассказов, но и мой собственный рассказ, только что законченный, я сам буду еще переиначивать на разные лады раз двадцать. По всей вероятности, только бог или идол может говорить о вещах именно то, что должно быть сказано.
Один критик говорит о Базене172: «Г-н Базен чрезвычайно умен и гордится тем, что в его писаниях нет ничего от педантов или профессиональных эрудитов». Я позволю себе все же спросить: разве в этом абсолютном воздержании от всяких цитат и сносок в труде, который их требует, а также в упорном замалчивании всех современников, даже там, где автор имеет их в виду и на них намекает,— разве в этом чисто эпиграмматическом внимании к исправлению чужих ошибок не заключается своеобразный педантизм? Порядочный человек — это человек, который ничем не хочет казаться, говорит Ларошфуко; госпо-
276


дин Базен хочет казаться порядочным человеком. Когда у тебя есть какое-нибудь ремесло, надо открыто признаваться в этом; это и проще, и удобнее, и гораздо достойнее» (Сент-Бев о Базе- не. Понедельничные беседы, т. II, стр. 479).
Выдержка из Диалогов Аретино о живописи1™:
«... В отношении приятного, добавляю, что нет ничего, что могло бы так привлечь к себе или так приятно занять глаза, как живопись,— ни драгоценные камни, ни даже золото, становящееся еще драгоценнее, когда оно обрамляет какой-нибудь камень. Произведение какого-нибудь знаменитого художника— будь то фигуры, животные или что-либо другое, обладающее рисунком и привлекательностью, нравится не только знатокам, но и невежественным людям и даже детям, которые, едва только увидят какую-либо картину, тотчас показывают на нее пальцем, и мы видим, что их детское сердце переполнено восхищением... Да и кто не ведает привлекательности живописи, которая обогащает столько вещей? Общественные и частные здания можно сколько угодно украшать внутри великолепными шпалерами, столами, покрытыми роскошными тканями, но ежели нет нескольких прекрасных картин, то самое прекрасное украшение лишено законченности».
Начал в Лувре свой плафон. Помогал Андрие разбить картон на квадраты.
У меня был с визитом г. Лоране из Монпелье с неким Ширме- ром, пейзажистом из Дюссельдорфа, а также Сен-Рене Тай- андье из «Ревю», который мне очень понравился.
Затем Бонвен с письмом от г-жи Санд. У него также очень приятные манеры. Некая г-жа Камилла Гандольфи, pittrice sarda (художница из Сардинии — она приезжает в Геную и Турин на время выставок).
Лоране сообщил мне, что Циглер делает много дагерротипов, между прочим и с обнаженных людей. Попрошу его одолжить их мне.
Визит Вапперса. Он говоршГмне об алюминии; прибавляя его ко всевозможным краскам, можно придать им прозрачность лака.
Вапперс, Галеви, Мерсэ, Дюбан обедали со мной. Делароша не было в городе.
25 августа
Вторник,
3 сентября
Вторник,
17 сентября
Средау 18 сентября
Понедельник^ 23 сентября
277


24 сентября
Воскресенье, 29 сентября
Чтобы подготовить фигуры на картине, надо начинать с хорошего наброска, а когда Андрие пройдет их краской и начнет отделывать фигуры, стараться направлять его в этой первой работе и стремиться добиться того, чтобы с такой помощью он доводил их до конца. Тогда мне не нужно будет делать столько переделок. Надо стараться сохранять основные линии и совершенствовать их еще до того, как ими воспользуешься,— поэтому если рисунок сотрется, надо вновь наметить его на подмалевке.
Нужно во всем следовать приемам декораторов, особенно для отдаленных фигур; моделировать их глухими тонами, как мы это делали в картинах, как бы выкраивая их посредством тени и, так сказать, не прибегая к светлым тонам.
Я заметил в Сусанне Веронезе174, как просто положены свет и тень,— даже на первом плане. В большой композиции, как, например, в плафоне, это еще более необходимо. Грудь Сусанны кажется написанной в одном тоне, а дана она в полном освещении; и контуры также очень четко очерчены; новое средство усилить видимость на расстоянии. Я испробовал этот прием также и на картоне, обведя фигуры очень примитивным, почти наивным контуром.
О предрассудке, будто колористами родятся, а рисовальщиками становятся.
О художниках-поэтах и художниках-прозаиках.
Была г-жа Каве, читала мне отрывки из своего трактата об акварели, полного остроумных замечаний.
Глядя на эскиз Несения креста Рубенса, который я раскрасил по памяти, я говорил себе, что именно так следовало бы делать эскизы картин, с такой же интенсивностью тона, несколько его затемняющего, но устанавливающего соотношение локальных цветов, а затем уже, полагаясь на сделанное, набросить свет и рефлексы, с необходимыми для этого фантазией п подъемом. Это содействовало бы и тому, чтобы вызвать этот подъем, когда он нужен, то есть не растрачивая его попустому до финала. Обычно бывает как раз наоборот (в особенности со мной).
По картинам Ван-Дейка (я не говорю о его портретах) видно, что у него не всегда хватало смелости, необходимой, чтобы совершенно свежо и вдохновенно вернуться к проработ-
278


ке подмалевка, где полутон слишком сильно дает себя^чув- ствовать.
Надо одновременно сочетать то, что г-жа Каве говорила мне о краске, как цвете, и об освещении, как свете; избыток света и слишком широко развернутые планы приводят к отсутствию полутонов и, следовательно, к ослаблению цвета; злоупотребление обратным вредно, особенно в больших композициях, рассчитанных на то, чтобы смотреть на них издали, как, например, плафон и т. д. В этого рода живописи Веронезе превосходит Рубенса простотой локальных тонов и широтой света. (Помнить Сусанну и старцев в музее; этот урок, над которым следует поразмыслить.)
Чтобы локальный цвет не казался очень ослабленным таким применением широкого света, надо, чтобы он был, как у Паоло Веронезе, чрезвычайно насыщенным.
Передал господину Лакруа для Дебуржа, торговца красками, маленькую пастель: Тигр, лижущий свою лапу„
О живописных вольностях. Каждый мастер часто обязан им своими наиболее поразительными эффектами: незаконченность Рембрандта, утрировка Рубенса. Посредственности не могут дерзать таким образом; они никогда не бывают «вне себя». Метод не может всего урегулировать, он доводит всех лишь до известного предела. Каким образом ни один из великих художников не попытался разрушить это нагромождение предрассудков? Они боялись всех связанных с этим трудностей и предоставили толпе жить ее глупыми понятиями...
Рубенс совершенно откровенно кладет серый полутон края тени между локальным цветом тел и прозрачными лессировками. Этот тон пронизывает всю картину. Веронезе накладывает непосредственно рядом с полутоном светлых мест полутон тени (я заметил по собственному опыту, что этот прием приводит к поразительным эффектам). Он довольствуется лишь тем, ч.о связывает одно с другим при помощи более серого тона, наложенного кое-где, поверх, сухим способом. Точно так же легко касаясь, он кладет сильный и прозрачный тон, окаймляющий тень со стороны серого цвета.
Тициан, по всей вероятности, не задумывался над тем, как заканчивать свою картину. С Рембрандтом это, по-видимому, также часто случалось; его крайности и порывы не столько
Среда,
9 октября 1850 г.
Среда,
16 октябрь
3 ноября
279


17 ноября
25 ноября
Париж,
26 ноября
Среда,
27 ноября
Суббота у 14 декабря
результат его предварительных намерений, сколько следствие его постоянных колебаний.
Во время нашей прогулки мы наблюдали поразительные эффекты. Я говорю о закате солнца. С освещенной стороны — самые яркие тона хрома и камеди; в тени — тона голубые и чрезмерно холодные. Так, тень, отбрасываемая совершенно желтыми деревьями,— итальянская земля и красно-коричневая, — освещенными с передней стороны солнцем, выделялась на фоне облаков серого цвета, местами переходящего в голубой. Можно подумать, что чем ярче светлые тона, тем сильнее природа подчеркивает противоположный им серый; доказательство — кожа арабов и всех темнокожих рас, окрашенная в полутона. Именно этот закон противоположностей делал данный эффект выразительным в пейзаже.
Вчера, 13 ноября, я заметил то же явление при закате солнца; в полдень оно блистательнее, поразительнее только потому, что противоположности резче выражены. Серый цвет облаков достигает вечером почти синевы, чистая часть неба становится ярко-желтой или оранжевой. Общий закон: чем сильнее противоположности, тем больше блеска.
Я все еще в Шамрозе. Г-жа Вийо сегодня уехала. Я остался один со своими маленькими картинами...
Вернулся из Шамрозе с первым поездом. Привез свои картины. Женни вернулась следующим поездом с багажом. Ходил к Бенье, чтобы вставить картины в рамы. Оттуда — к Гаро.
В Пале-Рояле собрание старого жюри, чтобы подсчитать голоса относительно Салона. Оставался до обеда.
Провел утро с Гиймарде, к которому зашел, чтобы рекомендовать ему госпожу Филло.
Он ознакомил меня со следующим средством, к которому прибегал г. Дюпен, чтобы свободнее выражать свои мысли: совершенно не следует тратить время на подыскание выражений, когда заранее обдумываешь в голове весь предмет, но думать только о нем самом и хорошенько вникать в него; выражения придут сами собой, когда начнешь говорить.
Сегодня закончили просмотр картин для выставки и плана развески.
280


Через восемь дней снова просмотр. Вот уже три недели, как мы только этим и занимаемся.
Г-н Бальдус дает мне следующие рецепты: чтобы наклеить на панно бумагу, на которой собираешься писать, надо, чтобы панно были обрамлены простым деревом, возможно более дешевым. Взять липкий клей, разогреть его и прибавить к нему немного испанских белил. Наложить его на панно и на рисунок и сильно прижать. Когда все хорошо склеилось и уже собираешься писать, проложить еще сверху слой желатина. То же следует сделать и с написанной вещью, прежде чем лакировать ее.
Чтобы ретушировать фотографические отпечатки, надо смочить бумагу и прижать ее к стеклу; она будет так держаться примерно часа два; ретушь делать по сырому акварелью, а светлые места — тушью.
Чтобы заделать царапины на картинах, прежде чем приступить к реставрации, взять мастику, которую употребляют все реставраторы картин,— смесь из испанских белил и кроличьего клея. До того как приступить к ретуши, слегка тронуть сиккативом, чтобы оживить тон и увлажнить места, где имеется мастика. Само собой разумеется, что, тщательно при этом промывая картину, надо оставлять мастику лишь в царапинах.
Стекло, на котором хочешь скалькировать рисунок для последующего увеличения, следует чистить тряпкой, смоченной водкой.
Вечером у Шабрие. Видел там Дегранжа, рассказавшего мне, что как-то раз в Константинополе, на улице, он наткнулся на одного повешенного: это был мясник, нарушивший постановление. Достаточно легчайшего нарушения, чтобы подпасть под смертную казнь; надбавка в какой-нибудь мере сверх цены, установленной полицией,— достаточное основание. Впрочем, это никого не удивляет. Янычары говорили ему (Дегранжу), и таково общее мнение в народе, что султану приходится казнить человек четырнадцать в день.
Был такой инженер, Виллемен, и еще один инженер — строитель мостов и дорог. Так вот, эти господа считали вторжение неприятеля невозможным, во-первых, потому, что все объединились бы против иноземцев (забавный способ безопасности в разделенной на части стране), во-вторых, потому что артиллерия до такой степени усовершенствована, что никакая
Воскресенье, 15 декабря
Суббота,
28 декабря
281


сила вторгшихся не могла бы устоять против нее, а также против стрелков, сражающихся в одиночку и вооруженных превосходными карабинами, поскольку нападающая армия должна действовать глубокими колоннами, и местные жители, стреляя в нее порознь и со всех сторон, должны взять верх. Как им ни возражали, что, во-первых, артиллерия усовершенствована в равной степени для обеих сторон и что нападающие обладают в этом отношении таким же преимуществом; что. во-вторых, никто не мешает им тоже действовать одиночными стрелками,— переубедить их было невозможно.


вал-нлафона в Сен-Сюлышс:
5 	метров — 15 футов 4 дюйма;
3 	метра 84 сантиметра — 12 футов.
Гаро взял у меня для приведения в порядок Серую лошадь, опрокинутую львицей. Дублированный холст отслоился.
Араб сидящий на корточках — часть большого холста, на котором была написана Сусанна для Вийо.
Большое полотно с двумя этюдами Кошек, сделанных асфальтом. Буасси д'Англа.
Из Листа о Шопене:
«Как бы ни сожалели о нем артисты и все те, кто его знали, позволительно сомневаться, что наступил уже момент, когда, оцененный по достоинству, он, утрата которого столь ощутительна для нас, займет сейчас уже то высокое место, какое, по всей вероятности, готовит ему будущее. Какой, словом, популярностью ни пользовалась бы известная часть произведений того, кого страдания сломили задолго до кончины, можно все же предугадать, что потомство будет относиться к его произведениям с большим уважением, лишенным оттенка легкости
283
Четверг, 2 января
Понедельник, 13 января
28 февраля


и фривольности, с какими относятся к нему теперь. Те, кто впоследствии займется историей музыки, отдадут должное — и оно будет значительным — тому, кто выделялся в ней таким исключительным даром мелодии и такими счастливыми и замечательными открытиями в области гармонии; и его завоевания с полным основанием будут оценены гораздо выше, чем множество произведений, более обширных по объему, игранных и переигранных на всех инструментах, петых и перепетых целой толпой примадонн.
Замкнувшись исключительно в область фортепианной музыки, Шопен, по нашему мнению, дал доказательство одного из наиболее ценных качеств композитора, то есть* безошибочного выбора той формы, в пределах которой ему дано достигнуть совершенства, хотя это качество, которое мы рассматриваем как его серьезное достоинство, принесло известный ущерб его славе.
Трудно предположить, чтобы кто-нибудь другой, обладая таким высоким даром мелодии и гармонии, смог устоять перед искушением, каким является пение смычка, замирание флейты или рокот трубы, которую мы все еще упрямо продолжаем считать единственной вестницей старой богини, чьих внезапных милостей мы домогаемся. Каким глубоко продуманным убеждением надо было обладать, чтобы ограничить себя гораздо более скудным по видимости кругом и силой своего гения заставить там расцвести то, что, казалось, никогда не могло бы вырасти на этой почве! О какой интуитивной проницательности говорит этот исключительный выбор, который, отрывая звуковые эффекты различных инструментов от их привычной области, где они окружены как бы пеной шумов, вскипающих возле них* переносит их в более ограниченную, но и более идеальную сферу! Какое уверенное предвидение будущего могущества своего инструмента должно было руководить этим добровольным отказом от прочно внедрившегося опыта, отказом, который всякий другой, вероятно, расценил бы как безрассудное посягательство отнять столь великие идеи у их постоянных истолкователей! Как искренне должны мы восторгаться этой исключительной преданностью прекрасному ради прекрасного, которая, с одной стороны, избавила его талант от общего стремления распределять между сотней пюпитров каждый отрывок мелодии, а с другой — дала ему возможность обогатить искусство, научив, как их сконцентрировать на малом пространстве!
284


Не чувствуя потребности добиваться оглушительного грома оркестра, Шопен довольствовался тем, что видел свою музыкальную идею нераздельно и всецело воплощенной на клавиатуре фортепиано. И он достиг своей цели и ничего не утерял в смысле энергии музыкальной концепции. Но он никогда не претендовал на эффекты ансамбля и на декоративную яркость. Никто еще достаточно серьезно и внимательно не вдумывался в ценность произведений его легкой кисти, так как в наше время принято считать композиторами, достойными громкого имени, лишь тех. кто оставил по меньшей мере полдюжины опер, столько же ораторий и несколько симфоний, иными словами, требовать от музыканта, чтобы он сделал все и даже несколько больше, чем все. Этот взгляд, как он ни распространен, обладает тем не менее очень сомнительной ценностью.
Мы далеки от того, чтобы оспаривать более трудно достижимую славу и действительное превосходство тех эпических талантов, которые развертывают свои блистательные создания в более широких планах, но нам хотелось бы, чтобы в музыке применяли тот же критерий в отношении материальных размеров, как и в других искусствах, то-есть критерий, благодаря которому в живописи, например, какой-нибудь холст в двадцать квадратных вершков, вроде Видения Иезекииля Рафаэля или Кладбища Рейсдаля, попадает в разряд шедевров, выше ценимых, чем какая-нибудь огромная картина Рубенса или Тинторетто. То же и в литературе: разве Беранже175 стал менее великим поэтом оттого, что замкнул свою мысль в узкие рамки песенок?
Разве Петрарка обязан славой не своим сонетам? И многие ли из тех, кто чаще всех повторял их звучные рифмы, знают о существовании его поэмы «Африка»? Таким образом, не проникая глубоко в сущность произведений Шопена, нельзя не открыть в них высоких красот, совершенно новой выразительности и столь же оригинального, сколь совершенного гармонического построения. Его смелость всегда оправдывает себя; богатство, даже избыток, не нарушает ясности; своеобразие не переходит в уродливую странность; разнообразие украшений не становится беспорядочностью, й роскошь орнаментировки не перегружает изящества основных линий. Лучшие из его работ полны таких сочетаний, которые, как уже теперь можно утверждать, создают эпоху в развитии музыкального стиля. Смелые, блистательные, обворожительные, они скрывают свою глубину под покровом такой грации, а свое мастерство под
285


таким очарованием, что лишь с большим трудом можно выйти из-под власти этого непреодолимого обаяния, чтобы холодно о них судить с точки зрения их теоретической ценности — ценности, которую чувствуют уже и теперь, но которая будет завоевывать себе все большее признание, пока не настанет время для серьезного исследования тех заслуг, которые были оказаны музыке в ту эпоху, когда работал Шопен.
Именно ему обязаны мы этим расширением аккордов, то синхронных, то арпеджированных, то повторных, или этими хроматическими или энгармоническими оборотами, разительными примерами которых являются его этюды, или, наконец, этими ожерельями отдельных звуков, как бы * сыплющихся поверх мелодической фигуры, чтобы осесть на ней, как роса, наподобие того, что можно найти только в фиоритурах великой старой итальянской школы пения. Расширив границы этого приема до пределов, каких до него никто еще не достигал, он придал этому виду украшения неожиданность и разнообразие, которого не мог дать ему человеческий голос, рабски копируемый на фортепьяно с его трелями, сделавшимися стереотипными и монотонными.
Он изобрел эти изумительные гармонические обороты, придающие серьезный характер даже тем из его страниц, которые, судя по легкости сюжета, казалось бы, и не могли претендовать па это. Но разве дело в сюжете? Разве не идея, которую высекаешь из него, разве не одушевление, звучащее в нем, подымает, облагораживает и возвышает его? Сколько меланхолии, тонкости, мудрости и, главное, сколько искусства в шедеврах Лафонтена, сюжеты которых всем йзвестны, а названия так незамысловаты. Название «этюд» или «прелюдия» также очень просто, и тем не менее произведения Шопена, носящие их, останутся образцами совершенства в области созданного им музыкального жанра и ознаменованы, как все его произведения, особенностями его поэтического склада.
Записанные почти непосредственно в том виде, как они сразу вылились, эти произведения полны юношеской свежести, которая слабеет в некоторых из его последующих, более отделанных, более законченных произведениях и совершенно исчезает в его последних работах, отмеченных такой обостренной чувствительностью, что ее можно было бы назвать изысканностью изнеможения.
Если бы мы должны были говорить здесь в специальных терминах о развитии фортепианной музыки, мы разделили
286


бы эти изумительные страницы, представляющие собой такое богатое поле для наблюдений, на несколько отделов: в первую очередь мы исследовали бы все эти ноктюрны, баллады, импровизации,, скерцо, полные необычайно утонченной гармонии, столь же неожиданной, как и новой; мы открыли бы ее также в полонезах, вальсах и болеро... Но сейчас не время и не место для подобного исследования, представляющего интерес лишь для специалистов.
Чувству, переполняющему до краев его произведения, обязан Шопен своим признанием и своей известностью, чувству, в высшей степени романтическому, индивидуальному, присущему только самому автору, и в то же время вызывающему ответное чувство не только в стране, которую он еще раз покрыл славой, но и в сердцах всех, кому привелось испытать несчастья изгнания и нежность любви.
Не всегда довольствуясь пределами, в которых он мог вполне свободно чертить музыкальные контуры, так удачно им найденные, Шопен хотел также облечь свою мысль в классические формы. Он написал ряд прекрасных концертов и сонат; однако надо признать, что в этих произведениях чувствуется больше усилия воли чем вдохновения. Его вдохновение было своевольным, прихотливым, безудержным; его полет мог быть только свободным; и мы предполагаем, что он насиловал свой гений каждый раз, когда хотел подчинить его правилам, классификации, словом, распорядку, исходящему не от него и не отвечающему требованиям его духа, так как его гений был одним из тех, чья прелесть раскрывается главным образом тогда, когда они отдаются течению.
Он мог стремиться к этому двойному успеху по примеру своего друга Мицкевича, который, написав ряд произведений в духе свойственной ему фантастической поэзии, достиг известной степени совершенства также и в области классической формы. Шопен, на наш взгляд, не вполне достиг такого успеха; он не мог сохранить в пределах строгой, негибкой и угловатой рамы тот ускользающий, неясный контур, который составляет очарование его мысли; он не мог вместить туда эту облачную, затушеванную неопределенность, которая, разрушая все грани формы, как бы окутывает ее длинными складками, подобными хлопьям тумана.
Эти опыты все же блещут редкой изысканностью стиля и местами достигают поразительного величия. Назовем ada-


gio второго концерта, которому сам автор отдавал предпочтение, часто исполняя его сам. Детали этого adagio принадлежат к лучшей манере автора... Весь этот отрывок представляется идеально совершенным, с его переходами от ликования к жалобам. Он вызывает в воображении великолепный пейзаж, залитый солнцем, где-нибудь в счастливой долине, которая является местом печального повествования или трогательной сцены. Кажется, что слышишь голос какой-то непоправимой утраты человеческого сердца, настигающей его среди ни с чем не сравнимого блеска природы. Контраст раскрывается в потоке тонов, в несравненной градации звуков, препятствующей тому, чтобы что-нибудь резкое или жесткое звучало диссонансом в общем вызываемом им, волнующем впечатлении, и одновременно сообщает оттенок меланхолии радости, а горю — просветление».
Вторник, Тон для детских фигур в картине Пифон. После долгих
29 апреля поисков и опытов в светлых тонах, так же как и в полутонах, решил моделировать всухую, накладывая светлые места очень густыми белилами с малой примесью киновари.
В тенях протереть тон киноварью, берлинской лазурью и белилами, которые должны резко выступать, дабы сделать полутон голубоватым; на него, в свою очередь, для получения рефлекса, накладывать тон из белил с киноварью и сурьмой или кадмием\ однако сурьма дает больше свежести. Покрывая вновь этот рефлекс, который лучше выходит сухим способом, надо прибавить берлинской лазури поверх сурьмы.
В тенях или в контурах, сильно обозначенных коричневым,— киноварь и кобальт. Этот тон исключительно хорош при подготовке и выполнении рисунка краской для свежей натуры.
Чтобы закончить светлые части, прописать их слегка и полу- пастозно, дабы связать блики белил с общей массой.
Чтобы переписать Венеру, которая была слишком желта, протереть главным образом тени, также почти все остальные части желтой и красной камедью. Для рефлексов в тенях поверх этих лессировок — сурьма с берлинской. лазурью, киноварью и белилами. Этот тон очень примечателен.
Для более горячих рефлексов на нежных телах применять кадмий вместо сурьмы. Этот последний цвет очень хорош также с кассельской землей и белилами.
Эта смесь берлинской лазури, киновари и белил применяется в телах, у которых тон фиолетовый, как в пастели, которую
288


я сделал с г-жи Каве; наоборот, для тех, у кого полутон зеленый, надо брать натуральную умбру с белилами или любой другой зеленоватый тон.
Зеленая земля может применяться во многих случаях. На одном из детских изображений, где подмалевок вышел слишком красным, простая лессировка зеленой землей дала очень хорошие результаты.
Другой зеленый тон, более сильный, который я употребил в Нимфе, для контраста с берлинской лазурью,— это киноварь, белила, зеленая изумрудная, желтая неаполитанская. В Нимфе по протертому почти в тон подмалевку протереть все желтой и красной камедью. Подчеркивать главные акценты по краям тени, кобальтом и киноварью, а может быть еще лучше кассельской землей, густыми белилами и киноварью (великолепный тон для краев тени или для углублений, которые можно писать холодными или горячими тонами, по желанию); полутон сделан берлинской лазурью, киноварью, белилами, одинаково для теневых мест и для светлых, дабы, давая в тенях рефлексы горячим или золотистым в отсветах тоном, этот тон сливался с тоном тел в светлых частях, положенным с должным многообразием.
Кое-где в тенях зеленым тоном, сделанным из изумруднозеленой и желтой неаполитанской, а кое-где в светлых местах полутоном. В сангинных местах этот полутон необходим для усиления, как в Ребенке с трезубцем, где пришлось пройти зеленой землей почти по всему подмалевку, который был телесно-светлого тона и уже блестел.
Различные тона тела, смешиваясь и сливаясь с наложенной поверху зеленой землей, давали сангинный полутон.
В Нимфе я дал очень красивый тон яркого и желтого тела при помощи киновари, белил, темно-желтого хрома с изумрудно-зеленой и неаполитанской желтой.
Красная лошадь. На подмалевке гнедой лошади, сделанном в по л тона, блики почти телесного цвета, но несколько более яркие, лентообразные. Пятна более сильного и более горячего полутона, в контраст со светлыми местами, тронутыми жженой итальянской землей и коричнево-красной или даже киноварью, почти вплотную граничащими с ними. Для теней — по полутону тени, коричневые части, сделанные жженой итальянской землей и мумией, модифицировать по мере надобности кассельской землей и очень густыми белилами, образующими серо-лиловый цвет. Рефлексы под брюхом — оранжево-зеле-
19 Заказ № 619
289


о мая
ные, лиловатые. Рефлексы со стороны неба делать отчетливо берлинской лазурью, киноварью и белилами.
Облака второго плана под колесницей.
На желто-серый тон светлых облаков фона наложить желтую неаполитанскую и белила, словом — тон эскиза; тень сделать жидко- желтоватой или желтой неаполитанской, мумией и т. д., оставляя просвет серого, нижнего тона между светлым и этим желтым; по этой желтой тени пройти кассельской землей и белилами, что придает ей тонкость и перламутровый характер.
Великолепный рефлекс, чтобы класть его на серый подмалевок в тенях нежных тел,— например, в группе трех детей, стоящих возле Минервы: сурьма, ультрамарин и более или менее густой розовый.
Прибавив кобальт и киноварную камедь, получаем другую разновидность тона, очень красивую и более темную; введя белила, получаем очень красивый бледно-лиловый цвет для полутона тела.
Мужские фигуры в Данииле. В подмалевке они были слишком резкими: один был слишком сангинный, другой более желтый. Чтобы закончить их, я прошелся по первому зеленым тоном, а по другому серо-лиловым. Все приобрело тусклый тон, поглощающий и блики, и тени; тронул поверху аналогичные тела и дал рефлексы в тенях, зеленый и фиолетовый тона служили как бы переходным полутоном. Тень для золота колесницы и вообще: сиенна натуральная, желтая камедь, индийская желтая также хороша здесь.
Белая лошадь: в тенях даны тона цвета мяса, или, вернее, лиловые и фиолетовые (кассельская земля). Подконец пройдено умброй и белилами, что придало лоск.
Светлые тона для окончательной отделки облаков, несущих Юнону и пр. кадмий, белила или желтая неаполитанская с розовым; они моделированы умброй натуральной, белилами и черной персиковой, а ближайшие светлые места — мумией и белилами.
Человек на переднем плане: блики для отделки, белила, желтая охра, розовый, кассельская земля и белила, желтый цинковый, наиболее лимонного цвета; полутон — жженая, зеленая земля и белила, коричневая флорентийская, зеленая земля; почти то же в тенях, но с меньшим количеством белил, то есть чистая жженая, зеленая земля и т. д.
290


Отражение Нимфы: на подмалевке теней, сделанных протиркой желтой камедью и красной камедью, и, в особенности в темных частях, пройтись тоном из красной камеди с киноварью и зеленою, которая должна на палитре находиться рядом и состоять из зеленой земли, изумрудно-зеленой и белил. По протирке, прежде чем пройтись красной и желтой камедью, сначала усилить тени при помощи той же протирки.
Затем прокрыть поверху в освещенных местах и в тенях серо-лиловым или серо-голубым тоном, например, из прусской синей, киновари, белил, или же черной персиковой и белилами, или другим серым тоном, более подходящим для данного случая.
В светлых частях открыто положить на эту вышеуказанную протирку желтую и красную камедь, которая должна всюду выявить тона киновари с белилами для розового, или кадмия с белилами (желто-оранжевая), или, наконец, кобальта, киновари и белил (фиолетовый).
В тенях подчеркнуть края кобальтом и киноварью или густой кассельской землей с киноварью, а сердцевину тени пройти резкими зелеными, фиолетовыми или голубыми тонами. Затем накладывать тон из кадмия и белил с киноварью, что придаст тени оранжевый оттенок, а для лилово-красного отлива брать киноварь, кобальт, красную камедь и белила. Поверх всего этого в тенях пройти тонами светлых мест, чтобы смягчить общий тон.
Чтобы переписать руку Минервы: на старом фоне телесного цвета .обозначить очень густо положенной камедью и желтой камедью; может быть, ввести немного зеленой земли. Резко нанести тут и там по светлой части зеленые и лиловые тени, не смешивая их с нею, но в соответствии с местом; эти же тона, но более темные для обозначения края тени. Некоторые из этих тонов наложить в тенях на протирки.
В светлых частях прибавить затем светло-телесные тона: белила и киноварь, а для желтых бликов на телах охру-рю и белила, тон из камеди и белил; этого достаточно, если имеешь дело с зеленой кобальтовой Эдуарда, если же это более обычный зеленый, близкий к зеленой земле, прибавить еще кобальта. Этот зеленый тон исключительно хорош для тонкой кожи нежных тел и очень выигрышен для примеси к камеди и белилам.
Чтобы передать желтоватость неба позади змия — протирки из кобальта и киновари. Светлые места — желтая камедь и глухой тон из кобальта, киновари и белой камеди.
19*
291


Вторник, 13 мая
Очень красивый фиолетовый тон для тела: тон из камеди и киновари в соединении с изумрудной зеленью, зеленой землей и белилами, но этот тон не слишком смешивать с ними (они расположены рядом друг с другом на палитре, которую я употреблял, когда писал Пифона).
Бестыжая женщина в подмалевке была сделана весьма пастозно, в очень горячем, и, главное, очень красном тоне. Наложил лессировку зеленой землей, может быть, с небольшой примесью белил. Это дало опалово-серый, переливающийся полутон; поверх этого в светлых местах просто тронул великолепным тоном из кассельской земли, белил и немного киновари; затем в отдельных местах несколько чистых оранжевых тонов. Все это еще оставалось подмалевком, но проработанным с величайшей тонкостью.
Полутон вполне давал впечатление полной телесности.
В Андромеду, вероятно, из-за слишком горячего фона, надо •ввести побольше неаполитанской желтой и киновари в светлых частях.
Для Льва в горах, чтобы передать эффект утреннего освещения, сделать для неба протирку из черной краски и белил. Местами немного кобальта. Яркий свет делать желтым цинком, самым светлым (тот, который кажется белесоватым), жженой камедью и белилами.
Альпийские тона в горах; по протирке из черного, белил и голубой прусской наложить местами тона топкой изумруднозеленой с белилами или тон из изумрудно-зеленой, прусской синей и белил. В наиболее отдаленные тона ввести немного розового.
Красивый полутон золота, подернутого зеленью, желтая юхра, изумрудно-зеленый. Более горячий тон: то же с крупицей темного хрома.
Близкий к этому тон и очень хороший для тела, особенно в ^соседстве с лиловыми: желтая охра, зеленый Шеле или желтая юхра, зеленый Шеле — и хром № 2; и то и другое очень хороши.
Красивый телесный тон; итальянская земля жженая, белила, изумрудно-зеленая, сиенна натуральная и сиенна жженая, взамен желтого марса. Этот же тон красив в соединении с белилами и желтой индийской; асфальт заменяет желтый римский, желтая камедь соответствует «стилю де грэн». Розоватый полутон для молодых тел; зеленый цинк, самый светлый, рядом с киноварью, белилами, крупицей камеди, смешивать вплотную ,два этих тона, соответственно потребности.
292


Темный хром в соединении с зеленым цинком, темным или светлым, дает великолепный тон для пейзажа. Писал им горячие, светлые места в листьях, а также рефлексы в тенях. В особенности хорош для листьев, сделанных резко зелеными,— дает отдаление.
Вчера был день открытия новых зал Музея. Глубокое впечатление, произведенное на меня вещами Лесюера, не мешает мне все же отдать себе отчет в том, до какой степени цвет повышает выразительность. В противовес общепринятому мнению, я решаюсь сказать, что цвет таит в себе еще неразгаданную и более могущественную силу, чем обычно думают. Он действует, если можно так выразиться, на наше подсознательное. Я убежден даже, что значительной степенью своего очарования Лесюер обязан именно своим краскам. У него есть способность, совершенно отсутствующая у Пуссена, придавать единство всему, что он изображает. Каждая фигура, сама по себе взятая, является свершенным сочетанием линий и эффектов, а вся картина — совокупностью всех согласованных между собой фигур. Но все же позволительно думать, что если бы ему пришлось изобразить королеву верхом на лошади — из чего Рубенс создал такую великолепную картину,— то ему нехва- тило бы воображения для сюжета, в такой степени лишенного выразительности. Только колорист мог изобразить этот султан, эту лошадь, эту просвечивающуюся тень задней ноги, соединяющуюся с мантией.
Пуссен очень проигрывает в соседстве с Лесюером. Грация — это муза, которая никогда не являлась ему. Гармония линий и эффектов цвета также является тем качеством, или, лучше сказать, соединением тех драгоценнейших качеств, в которых ему было совершенно отказано. Сила концепции, точность, доведенная до последнего предела; ни минуты самозабвения, никакой жертвы, принесенной во имя общего единства, во имя мягкости впечатления или одушевления всей композиции. Он подтянут в своих римских и религиозных сюжетах и таким же остается в своих вакханалиях. Его фавны и сатиры несколько излишне сдержанны и серьезны; его нимфы слишком целомудренны для мифологических существ: это очень красивые особы, в которых нет ничего мифологического или сверхъестественного. Он никогда не умел написать голову Христа, а тем более его столь хрупкое тело, голову, на которой начертаны благодать и сострадание к человеческим горестям.
Пятниц а, 6 июня
293


Делая Христа, он больше думал о Юпитере или даже об Аполлоне. Богоматерь ему также не удавалась; он ничего не понял в этом существе, исполненном божественности и тайны. Он не привлекает внимания к младенцу Иисусу ни со стороны людей, покоренных его благостью, ни со стороны животных, которых евангелие допускает к колыбели божественного дитяти. Нет ни быка, ни осла возле яслей божества, родившегося на той же соломе, на которой они отдыхали. Мужиковатость пастухов, пришедших поклониться, слегка облагорожена приданием их фигурам характера, навеянного античными воспоминаниями. Волхвы выглядят немного суровыми, и в их плащах и драпировках та же простота, какую мы замечаем в статуях. Я не нахожу тут плащей из атласа или бархата, покрытых драгоценностями и несомых рабами, которые они расстилали в этом стойле у ног владыки всей природы, указанного им верховной силой. Где верблюды, кадильницы, вся торжественность? Где восхитительный контраст с этим убогим навесом?
Я уверен, что Лесюер не следовал методу Пуссена — подготовлять эффекты своих картин при помощи маленьких макетов, освещенных светом мастерской. Пресловутая надуманность придает картинам Пуссена крайнюю сухость. Кажется, что все его фигуры не имеют связи между собой и словно отдельно выкроены; отсюда эти пустоты, это отсутствие единства, слитности того эффекта, какой имеется у Лесюера и у всех колористов вообще. Рафаэль впадает в эту разъединенность по другой причине — у него это происходит от привычки тщательно вырисовывать каждую фигуру в обнаженном виде, прежде чем драпировать ее.
Хотя и необходимо отдавать себе отчет во всех отдельных частях фигуры, чтобы не отклоняться от пропорций, которые могут быть скрыты одеждой, я все же не мргу одобрить этого крайнего метода, которому он сам, судя по всем его дошедшим до нас этюдам, всегда в точности следовал. Я вполне уверен, что если бы Рембрандт принуждал себя работать таким образом, у него не было бы ни этой силы мимической выразительности, ни этой силы эффектов, которые придают его сценам характер жизненной правды. Быть может, когда-нибудь сделают открытие, что Рембрандт несравненно более великий живописец, нежели Рафаэль.
Эти кощунственные слова, способные заставить подняться дыбом волосы на головах
VV4


всех господ академической школы, я пишу, окончательно не устанавливая своей собственной точки зрения, но с годами я все больше прихожу к заключению, что правда — это самое прекрасное и самое редкое на свете.
Рембрандт, если хотите, совершенно лишен возвышенности Рафаэля. Возможно, что эта возвышенность, которая чувствуется у Рафаэля в его линиях, в величавости каждой из его фигур, лежит у Рембрандта в таинственной концепции сюжета, в глубокой наивности выражения и жестов. И хотя позволительно отдать предпочтение величавому пафосу Рафаэля, отвечающему, быть может, грандиозности известных сюжетов, все же допустимо утверждать, не боясь нападок людей со вкусом,— говорю о подлинном и искреннем вкусе,— что великий голландец был в гораздо большей степени прирожденным живописцем, чем прилежный ученик Перуджино.
Изображение мертвых тел в картине Пифон — вот моя настоящая манера, та, к которой я больше всего склонен по природе. Если бы я писал с натуры, у меня никогда бы не получилось того, что есть в них, и та свобода, которую я себе разрешаю, позволяет мне обходиться без модели. (Запомнить характерное отличие этой части моей картины от других.)
Аллегория Славы — освобожденный от земных оков Гений, поддерживаемый Добродетелью, достигает чертога Славы, сво- ой высшей цели; он отдает свою земную оболочку страшным чудовищам, олицетворяющим зависть, несправедливые гонения и т. д.
«Меня печалит ваше огорчение. Обладая столькими возможностями приятно проводить время, вы не пользуетесь преимуществами, какие имеются у вас под руками и которыми небо •одаряет сравнительно очень немногих в нашем цивилизованном обществе. Вы правы, считая, что я счастлив, посвящая себя искусству, которое действительно занимает и радует меня; но какой ценой приобретается этот талант, часто посредственный и сомнительный, который служит нам, если угодно, утешением в известные минуты... А сколько связано с ним горестей, даже сотую долю их невозможно рассказать! Не забывайте, что вы принадлежите к тому небольшому кругу лиц, для которых мы, пчелы-работницы, работаем до изнеможения; для того чтобы понравиться вам, мы желтеем и наживаем себе гастриты. Вам же ничего не остается, как только нами восхищаться и, что
Суббота, 14 июня
11 августа
295


несравненно приятнее, нас критиковать,— и притом в условиях бесконечно более благоприятных для пищеварения, ибо вы отдыхаете или занимаетесь, когда вам заблагорассудится... Вы выходите, вы возвращаетесь, вы отдыхаете... Но даже чернорабочие не работают, как негры, тридцать лет подряд, чтобы отдохнуть один день. Вы, словом, уже давно и благополучно пребываете там, куда мы, негры, стремимся, напрягая все силы ума и мускулов. Вы недоступны для журналистов, для зоилов. Пусть даже у вас есть враг — вы кормите его обедом и, при случае, пользуетесь им как развлечением.
Итак, дорогой друг, развеселитесь немного и сравните свою участь со столькими несчастными, которые не только не могут давать обеды, пользоваться избытком и наслажденьями, но не имеют даже самого необходимого. Главное же, поезжайте к морю. Там, ручаюсь вам, невозможно соскучиться. Это — зрелище, которое никогда не надоедает...»
Четверг, Для пандантивов: Ангелы — один, трубящий в трубуг 14 августа другой, раскрывающий книгу бытия. Ангелы, возжигающие фитили и божественное пламя. Светильник. Пальмы. Ангел- хранитель. Ангел, освобождающий души из тела. Ангелу пробуждаюгций мертвых.


братили ли вы случайно внимание на то, как строят Новый мост. Он действительно будет достоин своего названия, ибо у него нет ничего общего со старым, который мы постоянно видели и к которому так привыкли, что вошло в поговорку выражение: это знакомо, как Новый мост. Придется расстаться с поговоркой, как и со многими другими иллюзиями.
Среда,
21 янва р»
Видел великолепные шпалеры — Жизнь Ахилла Рубенса 176, 26 января на распродаже в Муссо. Его большие картины, да и вообще все его картины, лишены этих погрешностей, но зато в них нет и этого несравненного темперамента. Здесь он не ищет и главное, ничего не поправляет. Когда он старается выправить форму, он теряет тот порыв и ту свободу, которая сообщает единство и движение. Запрокинутая голова Гектора несравненна и по экспрессии, и по колориту; надо отметить, что в этих шпалерах, несмотря на всю изношенность, изумительно сохранилось чувство цвета; это тем удивительнее, что делали их лишь по слегка раскрашенным картонам.
Треножники, поставленные перед Ахиллом, когда старцы вновь приводят к нему Бризеиду. Сколько ухищрений, сколько маленьких уловок применили бы современные художники
297


в этой теме. А тут он идет прямо к событию, как Гомер. Это самая поразительная особенность этих картонов.
Ахилл, погруженный в Стикс: маленькие ноги болтаются сверху, в то время как верхняя часть туловища погружена в воду... Старуха, держащая факел, великолепный фон позади. Харон, осужденные и т. д.
Ахилл, узнанный Улиссом. Жест Улисса, довольного своей хитростью и указывающего на Ахилла своему спутнику.
Не забыть орнамент этих ковров: детей, несущих гирлянды; изображения терм по обе стороны композиции и, главное эмблему, характеризующую каждый сюжет снизу и в середине. Так, в Смерти Гектора — битва петухов; ее энергия непередаваема; в Стиксе — лежащий и спящий Цербер; в Гневе Ахилла, понизу,— рычащий лев. В этой последней композиции Агамемнон великолепен в своем негодовании, смешанном со страхом. Он сидит на троне. С одной стороны приближаются старцы, чтобы умиротворить Ахилла; с другой — Ахилл, обнажающий меч, но сдерживаемый Минервой, которая, как у Гомера, внезапно хватает его за волосы.
Ахилл верхом на Хироне показался мне смешным: у него вид кавалера времен Рубенса, упражняющегося в верховой езде в манеже.
Смерть Ахилла: он падает к подножию алтаря, на котором совершал жертвоприношение; старец его поддерживает; стрела вонзилась в пятку. У самой двери храма — Парис со смехотворно маленьким луком в руках, а над ним Аполлон, указывающий ему на Ахилла жестом, в котором как бы заключена месть за всю троянскую войну. Нельзя представить себе ничего более антифранцузского. Даже все итальянское наряду с этим показалось бы крайне холодным.
Я надеюсь еще вернуться к этому.
Иторник, Сегодня опять пошел смотреть шпалеры. Чувствовал недо-
27 	января могание, и это мешало мне извлечь из шпалер все, что хотел;
я сделал несколько набросков и пережил те же впечатления и то же нежелание уходить. Оттуда зашел к Пенгильи, где видел г. Фремье, скульптора; затем к г-же Каве, которая, кажется, серьезно заболела.
Невозможно вообразить себе что-нибудь выше Агамемнона. Какая простота... Прекрасная голова... с выражением страха, преодоленного негодованием. Старец берет его за руку словно для того, чтобы успокоить, и в то же время глядит на Ахилла.
298


Голова умирающего Гектора — одна из тех вещей, которые никогда не забываются; со всех точек зрения, это самая правдивая и самая выразительная голова из всех, какие мне известны в живописи. Простая, изумительно моделированная борода. То, как показано копье, которое его ранит, это железо, вонзающееся ему в грудь и приносящее смерть, вызывает дрожь. Это Гомер и даже больше, чем Гомер, потому что поэт ставит своего Гектора перед моим мысленным взором, а здесь я вижу его моими телесными глазами. Тут большое превосходство живописи, ибо образ, поставленный перед глазами, не только удовлетворяет воображение, но, кроме того, навсегда запечатлевает предмет и тем самым превосходит поэтическое описание.
Бризеида прелестна: в ней чувствуется смесь стыдливости и радости; кажется, что Ахилл, отделенный от нее фигурами людей, ставящих на землю треножники, испытывает непреодолимое желание выразить свою нежность, обняв ее. Старец, подводящий Бризеиду к Ахиллу, подходит к нему, склоняясь, с чувством стыда, смешанного с желаньем понравиться герою. В сцене Ахилл, узнанный Улиссом очаровательна группа девушек: в них борется желание заняться драгоценностями и тряпками с удивлением, вызванным появлением Ахилла, с каской на голове и уже в прежнем виде. Прелестные ноги. Я уже говорил о несравненном жесте Ахилла; жизнь и разум блистают в его глазах.
Смерть Ахилла полна тех же достоинств. Чем больше вникаешь во все это, чтобы скопировать в рисунке, тем больше поражаешься знаниям художника. Знание планов — вот что ставит Рубенса выше всех прославленных рисовальщиков. Когда у них встречаются планы, это кажется счастливой находкой; у Рубенса, наоборот, их ощущаешь везде, даже на самом большом отдалении. Великолепная фигура, правдивая и сильная; спутник, увенчанный листвой, поддерживает изнемогающего и падающего Ахилла, с сожалением обращающего к своему убийце взор, который как бы говорит: «Как ты осмелился умертвить Ахилла?» В этом взгляде есть даже какая-то нежность; его упрек может относиться и к Аполлону, который неумолимо высится над Парисом, почти срастаясь с ним, и с яростью указывает ему, куда он должен метить. Вулкан — одна из наиболее удачных и законченных фигур;
299


его голова — действительно голова бога; толщина этого тела* чудовищна. Циклоп, несущий наковальню, и два его спутника, бьющие по ней. Тритон, получающий от крылатого ребенка грозный шлем — все это шедевры воображения и композиции.
Известный шаблон и некоторая утрировка форм доказывают, что Рубенс был в положении ремесленника, выполнявшего хорошо знакомое ему ремесло, не углубляясь до бесконечности в поисках совершенства. Он работал, как умел, и вследствие этого ничем не утруждал свою мысль. Покров, в который он облекает свои мысли, всегда у него под рукой; его возвышенные идеи, столь разнообразные, переданы в формах, которые людям поверхностным кажутся монотонными, не говоря уже о других попреках с их стороны. Подобная монотонность не отталкивает истинного ценителя, постигнувшего тайны искусства. Этот возврат к одним и тем же формам есть одновременно и печать большого мастера и следствие неудержимого влечения искусной и опытной руки. Отсюда впечатление легкости, с какой написаны эти вещи,— ощущение, еще подчеркивающее силу произведения.
Воскресенье, Пьерре сказал мне, что эти чудные шпалеры были пущены
1 февраля в распродажу по 200 франков за штуку; среди них были заме¬
чательные, даже изделия мануфактуры Гобеленов с золотой основой. Их купил какой-то слесарь, чтобы сжечь их и извлечь из них золото.
Понедельник, Около четырех часов заезжала г-жа Санд. Я упрекал себя,
2 февраля что с тех пор как она здесь, ни разу не навестил ее. Она очень
больна; помимо болезни печени, у нее нечто вроде астмы, подобной той, какой страдал Шопен.
Вечером у г-жи Форже.
Я почти закончил в течение дня маленького Самаритянина для Бенье. Утром почти нашел на холсте композицию плафона для ратуши.
Я говорил г-же Санд о том, как молчаливо уживаются низость и глупость у всех этих людей, которые еще недавно- были столь горды: легкомыслие, всеобщее бахвальство, за которым в мгновение ока последовала всеобщая трусость, самая позорная и откровенная. Мы, правда, еще не дошли до поведения маршалов в 1814 году по отношению к Наполеону; но это только потому, что не представляется удобного случая. Это. самая большая низость во всей нашей истории.
300


Обедал у Перрена с Морни, Деланглем, Ромье, Сен-Жор- жем, Аларом, Обером, Галеви и Буалэ; приятные люди — его жена и ее сестра. Эту последнюю я видел впервые: она очень милая женщина, с красивыми глазами; она сама пишет; она много говорила со мной о живописи.
Я ушел очень поздно с Обером и Аларом. Проводил этого последнего до Пале-Бурбон при чудном лунном свете. Он познакомил меня с некоторыми из своих рассказов: Человек, рассказывающий о взятии Бастилии и т. д.
У Буалэ, после визита к министру. С удовольствием повидал там дочь Ипполита Леконта. Там же был Мокар. Он напыщенно рассказывал разные разности о Жерико. Говоря о присутствии Мустафы на его похоронах, он красноречиво описал скорбь этого бедного араба, который, по его словам, распростерся на земле, прижимаясь лицом к могиле. В действительности ничего подобного не было. Мустафа тихо стоял в отдалении и все же произвел трогательное впечатление на всех присутствующих. Мокар утверждает, что А. отсутствовал и за это здорово его пробрал. Мне кажется, что мои воспоминания могут снять это обвинение, ибо как сейчас вижу его там, в светлом сюртуке. И в этом отношении мне хочется больше верить своей памяти, чем Мокару.
Выходя из церкви Сен-Жермен-Оксерруа, с похорон Ла- гюра, я встретил на набережной Кузена, который направлялся в Пасси. У меня было свидание в министерстве с Ромье, и я пошел пешком. Проводил Кузена до Барриер-де-Боном, через 'Тюильри, и вдоль реки. В результате длинный разговор: он забавлял меня, рассказывая об интимных свойствах наших общих знакомых. «Тьер,— сказал он,— одарен умом, который все за ним признают, но у зеленого стола и за кормилом государства он ниже всякой критики. Таков же и Гизо, но в душевном отношении он хуже его». Он дал ему наихудшую характеристику. Может быть, пойду повидаться с ним в Сорбонне.
Вечером у Галеви. Мало народу. Я проработал весь день, заканчивая свои маленькие картины: Тигр и змея и Самаритянин; работал также над эскизом плафона для Парижской ратуши.
Галеви говорил, что надо записывать изо дня в день все, *что видишь и слышишь. Он много раз начинал, как и я, но
Вторник
3 февраля
Среда,
4 февраля
Суббота,
7 февраля
Воскресенье, 8 февраля
301


Понедельник, 9 февраля
ему это опротивело из-за пропусков, которые по забывчивости или из-за множества дел получаются в дневнике.
Запомнить историю о человеке, который всюду совал свой нос и благодаря этой особенности был замечен: он был внесен, без особых данных, в список придворных лиц, притязавших на командование полком. Людовик XV, увидя его имя, спросил: «Это тот самый дворянин, который сует всюду свой нос?» — «Да, государь!»—«Ну, так я отдаю ему полк».
Вечер у г. Девинка. Я встретил там г. Мансо, который долго беседовал со мной о муниципальном совете. Эти люди, по-видимому, верят, что можно добиться чего-нибудь от людей, собравшихся для того, чтобы спорить.
Аллегория: несколько людей, кующих одно и то же железо,— это довольно верно передает идеал правления, в котором сотрудничает много лиц. К несчастью, все это хорошо только на картине. За то недолгое время, как я в этом участвую, я убедился, что ум имеет мало влияния, что какой-нибудь пустяк заставляет пренебрегать им, несмотря на все старания представить его с самой выгодной стороны. Увлечение, тщеславие кружат самые лучшие головы. По вопросу об отоплении Северного госпиталя были предложены две системы: наиболее ценная исходила от солидной комиссии ученых и очень красноречиво излагалась нашим собратом Пелузом, тоже ученым и вообще теоретиком; наиболее разумные головы, очевидно, склонялись на сторону этой системы, у которой был такой хороший защитник. Другая система, по-видимому, была представлена людьми, заинтересованными в деле. После этого Тьерри 177 хотел предложить еще третью, которую отвергли, даже не выслушав ее. Как вы думаете, каково было в действительности мнение большинства и самого Тьерри, как я потом узнал из разговора с ним? Таким же, как и мое собственное, которое я считал моим личным взглядом, то-есть что введенная система отопления очень хороша для коридоров, для передних и т. д., но что трудности регулирования температуры делают ее недостаточной^или даже вредной для больных, лежащих в палатах, и что, в конце концов, добрые печи и хорошие дрова в хороших каминах являются наилучшим отоплением. Именно это мы все и говорили друг другу на ухо. Огромная сумма на устройство отопления была тем не менее отпущена, а этих денег хватило бы на закупку дров и угля для отопления госпиталя на двадцать лет.
302


Вечер у г. Шевалье на улице Риволи, в великолепных апартаментах нижнего этажа. На стенах отвратительные картины, великолепные книги в шкафах, никогда не раскрываемых, так же как и самые книги. Полная безвкусица. Там я встретил г-жу Сегала, которая напомнила мне, что мы не встречались с 1832 или 1833 года, когда виделись у г-жи О’Рейли. Именно там, и еще раньше у Нодье, я впервые видел Бальзака, который был в то время стройным молодым человеком, в голубом фраке и, насколько помню, в черном атласном жилете,— словом, было в его костюме что-то кричащее; у него уже тогда нехватало одного зуба. Он только что входил в моду.
Все эти дни был занят моими композициями для Парижской ратуши.
Сегодня — в ратуше; был сильно встревожен тем, что, сделав небольшой доклад о необходимости реставрировать росписи в церквах св. Северина и св. Евстафия, я почувствовал недомогание и тяжесть в голове, которая меня заставила сократить доклад, на три четверти.
Приглашен на просмотр проектов Лемана 178.
Обед у префекта. Вечером надо было пойти с Варколье к Шабрие; но он не смог быть.
Симфония Моцарта в соль-миноре, на концерте Сент-Сесиль. Признаюсь, нашел ее несколько скучной.
Начало концерта — думаю, именно потому, что это было начало, независимо от настоящего достоинства — доставило мне большое удовольствие. Играли увертюру и финал Оберо- на119. Эта фантазия одного из лучших последователей Моцарта обладает тем достоинством, что появилась позднее созданий божественного мастера и имеет более современную форму. Это произведение не слишком замучено и затаскано всеми музыкантами за шестьдесят лет. Затем хор галлов Гуно, который при первом знакомстве кажется прекрасной вещью; однако о музыке надо судить, прослушав ее несколько раз. Необходимо также, чтобы музыкант установил свой авторитет или, по меньшей мере, понимание своего стиля в ряде произведений. Иногда педантичная инструментовка и вкус к архаизму создают в произведении неизвестного человека впечатление простоты и строгости. В других случаях необузданная порывистость в соединении с искусно подобранными реминисцен-
Вторпик,
10 февраля
Пятница у 13 февраля
Суббота у
14 февраля
Воскресеньву
15 февраля
303


циями и кое-какими внешними эффектами инструментовки могут создать иллюзию бурного гения, увлеченного своими идеями и способного еще на большее. Это случай Берлиоза; предыдущий пример подходит к Мендельсону. И тот и другой страдают недостатком идей, но скрывают, как могут, этот основной ущерб всеми средствами, которыми располагает их память и уменье.
Почти нет музыкантов, которые не дали хоть бы несколько запоминающихся мотивов. Появление этих мотивов в первых работах композитора дает выгодное представление о его воображении; но эти поползновения слишком часто сменяются смертельным изнеможением. Это не та счастливая легкость великих мастеров, которая щедро рассыпает прелестнейшие мотивы, часто даже в простом аккомпанементе; это также не богатство глубины, всегда неисчерпаемой, всегда готовой расточать себя, позволяющей композитору всегда иметь под рукой все, что ему нужно и не заставляющее его тратить время на отыскивание чего-то лучшего, на выбор между многими выражениями одной и той же идеи. Вот эта простота, этот избыток есть наиболее надежная проба превосходства во всех областях искусства. Рафаэль, Рубенс не гонялись за идеями; они приходили к ним сами собой и даже в чрезмерном количестве. Труд не способствует их возникновению, но пригоден для того, чтобы возможно лучше передать их в отношении мастерства.
Среда, Обед у Серфбеера,— беседовал с доктором Руайе.
18 февраля
Четверг, Обедал у Дегранжа. Случай сделал меня снова соседом
19 февраля Руайе. Я был поражен его умеренностью в еде. Я хотел бы
чаще вспоминать, как важно сохранять это качество, особенно человеку в таком печальном положении, как я; обедая один раз в день, мне очень трудно удержаться от того, чтобы не перейти за пределы умеренности с моим двадцатичетырехчасовым аппетитом.
Скучнейший обед: глупость хозяина дома, ледяная неподвижность его жены способны заморозить самое непринужденное веселье. Я видел у него портрет султана Махмуда в виде гусара, нечто необычайно уродливое.
Я ускользнул при первой же оказии и отправился к Бер- тену. Пел Дельсарт и вызвал общее восхищение. Я сидел рядом с господином, который сообщил мне, что присутствовал при
304


25. Вход в дом Мекнеае. Рисунок. 1832


/л
26. Страница из алжирского дневника. 1832


Ъол^зни и последних минутах моего бедного Шарля. Жестокие подробности! Безжалостная природа!
Обедал у Вийо. Эти постоянные обеды мне сильно мешают. Обед, сервированный, более чем когда-либо в русском стиле. Все время закуска, стол полон пирожками и сладостями; в середине — масса цветов, но ни крупицы того, чего вправе ожидать изголодавшийся желудок при виде стола. Прислуга неумело, по собственному произволу, подает какие-то случайные куски, словом, то, чем брезгует она сама. Все находят это очаровательным. Прощай гостеприимство, прощай заботливое желание накормить хорошим обедом! Вы встаете, кое- как закусив, и жалеете о своем холостяцком обеде у собственного камелька. Эта бедная женщина пустилась в свет, который награждает ее одними лишь пустыми и скучными людьми.
Я ускользнул, когда началась музыка, и пошел к сотоварищу по муниципалитету — Дидо. Прогулка по свежему, холодному воздуху несколько привела меня в себя. Однако там та же толкотня, еще более невыносимая музыка, на стенах отвратительные картины, исключая одной — обнаженного человека Дюрера, который привлекал мое внимание весь вечер.
Эта неожиданная находка, как и пение Дельсарта у Вер тена накануне вечером, натолкнули меня на мысль, что можн. в свете извлечь немало плодов, каким бы пустым он ни был и каким бы утомительным ни показался. Если бы я остался сидеть у своего камина, я не утомился бы, но и не испытал бы ни одного из этих мучений, которые, быть может, лишь удваивают, по контрасту с банальностью и пошлостью те наслаждения, которые пошляк думает найти в гостиных.
Вийо также был там. Его как будто не поразила, как меня, картина Дюрера. Он довольно ограничен в своих вкусах, ибо его чувство отзывается только на дарование определенного размера, которое он к тому же ценит только в нескольких художниках определенной школы; он безукоризненно и серьезно рассуждает, но никогда не зажигает вас. Это достойный человек, но без всякого обаяния. Мы вместе с ним видели старческое произведение Давида: Гнев Ахилла. Это полное падение: и мысль, и живопись одинаково отсутствуют в нем. Я тотчас вспомнил Агамемнона и Ахилла Рубенса, которые видел всего месяц тому назад.
Пятницаэ 20 февраля
20 Заказ № 619
305


Суббота,
21 февраля
Понедельнику 23 февраля
Вечером — в Зимнем саду с г-жой Форже, на балу IX района, по подписке, в которой я участвовал. Со мной было то же, что два дня назад,— собирался я с отвращением, но мои опасения не оправдались.
Вид этих экзотических деревьев, часть которых достигает гигантских размеров, освещенных электрическими огнями, очаровал меня. Водя и ее журчанье среди этой зелени были как нельзя более к месту. Два лебедя плескались в свое удовольствие в бассейне, полном растений, под непрестанными брызгами фонтана в сорок-пятьдесят футов высоты. Даже танцы и банальный оркестр забавляли меня; но этот апломб, эти смычки, эти удары по барабану, звуки корнет-а-пистона и, наконец, сами приказчики, подпрыгивающие в своих праздничных одеяниях, вызывали во мне чувство, испытать которое, уверен, можно только в Париже. Г-жа Форже не разделяла моего довольства всем этим. Она неосмотрительно надела новое платье из розового дамасского шелка, и среди этой давки, на асфальтовом полу, платье потеряло всю свою свежесть. Г-жа Санд, Морис, Ламбер и Монсо обедали со мной. Странное впечатление от этих молодых людей, окружающих бедную женщину.
Вчера, за одно утро, я набросал все сюжеты моей Жизни Геркулеса для Салона Мира.
Художники, не являющиеся колористами, занимаются раскрашиванием, а не живописью. Живопись, в собственном смысле слова, если дело идет не об одноцветных картинах, содержит в себе идею цвета как одну из необходимых ее основ наряду со светотенью, пропорцией и перспективой. Пропорция в скульптуре применяется так же, как и в живописи. Перспектива определяет контур; светотень сообщает рельефность путем расположения света и теней, приведенных в соответствие с фоном; цвет придает изображению видимость жизни и т. д.
Скульптор не начинает своей работы с контура; он создает из своего материала подобие предмета, которое хотя и грубо, но в главных чертах заключает в себе основное свойство его искусства, то есть реальную выпуклость и плотность. Колористы же, то есть те художники, которые объединяют в одно целое все стороны живописи, обязаны сразу и с самого начала установить все, что присуще и существенно для их искусства. Они должны лепить краской, как скульптор лепит глиной,
306


мрамором, камнем; их набросок, как набросок скульптора, должен равным образом включать пропорцию, перспективу, эффект и цвет.
Контур в той же мере идеален и условен в живописи, как в скульптуре; он должен естественно вытекать из правильного распределения основных элементов.
Картина, в начальной стадии скомбинированная из взаимодействия перспективы и цвета, будет более или менее приближаться к окончательному завершению в зависимости от степени мастерства художника; но уже в этом исходном моменте со всей четкостью выступит основа всего, что должно быть сделано позднее.
Детский вечер у г-жи Эрблен. Я замечаю, как безобразны наши костюмы в сравнении с костюмами этих маленьких существ, очень пестро разодетых, которые, в силу своего маленького роста, не могут быть названы ни мужчинами, ни женщинами. Они напоминали большую корзину цветов.
Периньон сообщил мне способ предварительной лакировки картины. Надо взять желатин, каким торгуют колбасники, распустить его в горячей воде и губкой пройти по картине. Смывается он также теплой водой.
Вийо говорил нам, что тени можно снимать при помощи смеси из равных частей эссенции, воды и масла. Хорошо для поправок.
Обедал у Лемана. Затем был в Комической опере и закончил вечер у Буалэ.
Не извлек из всего этого никакой пользы, если не считать большой прогулки пешком от улицы Нев-де-Берри до театра.
У посредственных людей на все есть готовый ответ; они ничему не удивляются. Они всегда делают вид, что знают гораздо лучше вас все, что вы собираетесь им сказать; когда же они, в свою очередь, берут слово, то повторяют вам, с особой доверительностью, как будто сами дошли до всего этого, то, что слышали от вас самих.
Само собою разумеется, что посредственный человек, которого я имею в виду, в то же время обладает некоторыми познаниями, доступными каждому. Большая или меньшая доза здравого смысла или природной сообразительности, которыми располагают эти люди, мешает им быть круглыми дураками.
Вторник, 24 февраля
Среда,
25 февраля
307
20*


26 февраля
Понедельник, 1 марта
Понедельник, 8 марта
Пятница, 12 марта
Примеры, которые во множестве приходят мне на память, все подтверждают эту так часто встречающуюся странность. Они различаются, как я уже говорил, только по степени глупости. Внешний вид превосходства и одаренности часто с этим уживается.
Вечер у м-ль Рашель. Она была очень любезна. Я встретил там Мюссе и говорил ему о том, что нация проявляет свой вкус лишь в тех вещах, которые ей лучше всего удаются. Французы хороши лишь в том, что выражается в устной речи или в книге, но у них никогда не было вкуса ни к музыке, ни к живописи. Наша живопись туманна и кокетлива... Большие мастера, подобные Лесюеру или Лебрену, не создали школы. Французов больше всего прельщает манера; в музыке почти то же самое.
Голубизна неба в эскизе Мира: на прусскую лазурь и белила накладывается прусская лазурь, белила и зеленый Шеле. Зеленоватый тон, получающийся в два приема, удваивает эффект и достигает несравненной яркости.
Человек, который носит нам дрова и каменный уголь— остроумный чудак. Он любит поговорить. На днях он попросил прибавки, говоря, что у него много детей. Женни спросила его: «А почему у вас так много детей?» Он ответил: «Это жена моя производит их...» Вот истинно галльское словцо. Он нам как-то сказал еще что-то в этом роде в прошлом году, но я уже забыл, что именно...
Впервые на ежемесячном обеде, по вторым понедельникам. Затем прогулка по бульвару с Варколье, конец вечера — у Перрена. Там снова любовался литографией Жерико Дерущиеся лошади. Большое сходство с Микеланджело. Та же сила, та же точность и, несмотря на впечатление силы и движения, некоторая неподвижность; по всей вероятности, это следствие крайне точной передачи деталей.
Начиная с последнего четверга, убиваю все мои дни на заседания, жюри, а вечером чувствую себя, как человек, сделавший пешком десять миль.
Одолжил г. Гедуэну шесть эскизов росписи Палаты депутатов: Ликург, Хирон, Гезиод, Овидий, Аристотель, Демосфен.
Дал ему же 2 мая застекленный рисунок Хирона и Ахилла.
308


Покончил с жюри.
Андрие снова появился — не то сегодня, не то вчера. Он работал всего два дня в начале месяца, прервал работу из-за жюри.
Похороны бедного Каве. Его смерть очень огорчила меня.
Выйдя из муниципального совета, зашел к Варколье посмотреть эскизы для св. Клотильды: общее сумасшествие перешло всякие пределы. Бедный Прео, вынужденный делать готическую статую! Что же еще критиковать в современных произведениях после подобного свинства?
Был в Сен-Сюльпис — делал набросок для одного из четы- рых пандантивов.
Вечером гулял; за минуту до того, как попал под грозовой дождь, встретил на улице Мон-Табор Варколье, который с ужасом описывал мне маленькие цветные эскизы Лемана для ратуши. Он хотел, чтобы я выступил в роли мстителя и обличителя этих грехов. Я ему возразил, что для этого надо было бы дойти до особого состояния негодования и что с подобного рода грехами следовало бы уже раньше покончить. Я указал ему на работы его друзей.
На следующий день, во вторник 6-го, возвращаясь из Сен-Сюльпис, зашел в Сен-Жермен, где увидал ужасную готическую мазню, которой покрывают стены этой несчастной церкви. Подтверждение того, что я говорил моему другу: я предпочитаю фантазии Лемана подделкам Бальтара180, Фланд- рена181 и К°.
Сделал наброски для трех остальных пандантивов. На обратном пути встретил Кузена,— снова на набережной.
Животные не чувствуют тяжести времени. Воображение, дарованное человеку для того, чтобы чувствовать красоту, доставляет ему массу воображаемых несчастий. Изобретение различных развлечений, искусство, поглощающее время ху- дожника-творца, украшает досуги тех, кто лишь наслаждается их произведениями. Поиски пищи, короткие вспышки животной страсти, кормление детенышей и постройка гнезд или логовищ являются единственными работами, возложенными
Суббота,
13 марта
Понедельник, 15 марта
Четверг,
1 апреля
Пятница,
2 апреля
Понедельная 5 апреля
Вторник,
6 апреля
Среда,
7 апреля
309


Четверг, 8 апреля
Пятница, 23 апреля
природой на животных. Их толкает на это инстинкт, ими не руководит никакой расчет. Человек несет бремя своих мыслей в той же мере, в какой несет тяжесть физических страданий, приравнивающих его к животным.
По мере того как он удаляется от состояния, наиболее близкого к животному, то есть от состояния дикости в разных его степенях, он все более совершенствует методы развития своей идеальной сферы, в которой отказано животным; но аппетиты его мозга растут по мере того, как он стремится их удовлетворить; если он не живет воображением и сам не творит, то он все же пользуется воображением других людей и погружается в изучение тайн природы, которая его окружает и ставит перед ним свои задачи. Даже человек с мало развитым или тупым умом, делающим его неспособным наслаждаться утонченными радостями, какие мог бы дать ум, предается, чтобы заполнить время, материальным утехам, которые тоже очень далеки от инстинкта, заставляющего животных выходить на охоту. Если человек в условиях среднего состояния цивилизации занимается охотой, то делает это только для того, чтобы занять свое время. Есть люди, которые предаются сну, чтобы избежать скуки от праздности, которой они тяготятся, но не могут заполнить каким-нибудь увлекательным занятием. Дикарь, который охотится или ловит рыбу, чтобы добыть себе пищу, спит в те моменты, когда он не занят выделкой грубых орудий — лука, стрел, сетей, крючков из рыбной кости или каменного топора.
Покрыл Геркулеса, связывающего Нерея, киноварью и камедью, светло-желтым цинком и кассельской землей. Покрыл Нерея светло-желтым цинком, камедью, кобальтом, прусской синей. Промоделировав полутоном, сделал рефлексы, проложив кое-где несколько горячих тонов: тронул светлый полутон светлым тоном розово-оранжевым в соединении с кассельской землей, желтым цинком и розовато-лиловым, более светлым чем тот, которым покрыл Нерея.
В светлых частях Нерея доминирующий тон: светло-желтый цинк и светло-розовато-лиловый, и чуть-чуть светло-оранжевого, то есть кадмия, белил и киновари. Очень хороший полутон для рефлексов: зеленый Шеле с красным цинком, со светлорозовато-лиловым, а более густой — с охрой-рю.
Первое представление Вечного жида182.
310


Вечером был у Бертена; народу было немного, между про- Четверг, чим Губо, приехавший в этот день. Говорили о том, как не- 29 апр*л* брежно ставят теперь классические пьесы. Ни один директор бульварного театрика не потерпел бы ничего подобного в постановке современных пьес. У актеров Французского театра вошло в обыкновение читать свои роли нараспев, монотонным голосом, как школьники, заучивающие урок. Он прочел мне для примера начало Ифигении: Да, здесь Агамемнон и т. д.
Он вспоминал, как Сен-При183, слывший большим талантом и к тому же владевший традицией, спокойно появлялся в одном из углов сцены, чтобы разбудить Аркаса и выпалить ему одним духом: Да, здесь Агамемнон и т. д. Каково, в сущности, намерение самого Расина? Это да, с которого он начинает, заранее отвечает ыа^удивление, которое должен выразить слуга, разбуженный до зари — и кем же? своим господином, своим царем, царем царей! Его ответ разве не говорит также о том, что этот отец долго не спал от тревоги перед тем, как прийти к слуге, чтобы излить ему часть своих огорчений?
Он, наверно, несколько раз вставал и снова беспокойно ворочался на своем ложе, прежде чем встать окончательно. Он даже не отвечает, весь погруженный в мысли, на вопросы этого верного друга. Он говорит сам с собой; его волнение выдает себя в этом взгляде, брошенном на судьбу: счастлив, кто в радости, счастлив тот, кто удовлетворенный и т. д.
Да, здесь Агамемнон...— отвечает он удивленному Аркасу.
Эти слова должны быть произнесены с паузами, наполненными мимической игрой, и их нельзя бормотать, как молитву по четкам, или читать, как по книге. Актеры — это лентяи, которые никогда даже не задавали себе вопроса, могут ли они сделать лучше. Я убежден, что они идут проторенной дорожкой, даже не подозревая, какие сокровища выразительности таятся во многих прекрасных пьесах.
Губо сообщил мне, что сам Тальма рассказывал ему, как он размечал все переходы голоса по нотам, независимо от произношения слов. Тут была путеводная нить, которая не давала ему сбиваться в тех случаях, когда он был не в ударе. Это подобие музыки, хранившееся в его памяти, вводило интонации в круг, из которого он не мог бы выйти без риска совершенно сбиться или отойти слишком далеко в сторону.
311


30 апреля
В муниципальном совете по поводу стипендии сыну Рёна.
Среда, 5 мая
Шамрозе, четверг, 6 мая
Выехал в Шамрозе.
Приехал в разгар перемещений, после которых на следующий день все было приведено в порядок. Дом мне нравится, так же как и симпатичный хозяин, который старается угодить мне.
Дал отпуск Андрие с начала недели.
Картину вчерне надо набрасывать так, как будто предметы видны в облачный день, когда нет ни солнца, ни резких теней. Строго говоря, нет светлых или теневых мест. Есть цветовая масса для каждого предмета, различно отражающего свет со всех сторон. Предположите, что на этой сцене, наблюдаемой на открытом воздухе в серый день, вдруг все предметы осветятся одиноким лучом солнца: вы получите свет и тени в их обычном понимании, но они носят случайный характер. Эта глубокая истина может казаться странной, но из нее проистекает все понимание цвета в живописи. Удивительно, что это было понято только очень небольшим числом великих мастеров, даже из тех, кого признают лучшими колористами.
Пишу, прислонясь спиной к забору, у корней большого дуба в аллее Эрмитажа. Приехал вчера, 5-го, в среду, в Шамрозе, чтобы провести здесь два-три дня и устроиться в моем новом помещении.
Около четырех часов пошел по дороге в Суази для возбуждения аппетита. Увидел следы разлитой по пыли воды, как будто из воронки; это заставило меня вспомнить прежние наблюдения, сделанные в разных местах, относительно геометрических законов, управляющих явлениями этого рода, представляющихся невежде простым делом случая. К ним относятся, например, следы, оставляемые морем на тонком песке пляжа, какие я видел в прошлом году в Дьеппе, а раньше — в Танжере. Эти следы, при всей своей неправильности, являются повторением одних и тех же форм; но, по-видимому, действие воды или свойство песка, на котором остаются эти отпечатки, определяют их видоизменения в связи с местом. Так, в Дьеппе эти следы, имеющиеся на местах, где вода застаивалась отдельными озерками, разбросанными на далеком расстоянии друг от друга, среди маленьких скал и на очень тонком песке, прекрасно изображали самые волны моря. Если
312


бы их скопировать, то с помощью соответствующей раскраски можно было бы дать представление о движении волн, которое так трудно уловить. В Танжере, наоборот, на сплошном пляже, вода, отступая, оставляет отпечатки в виде маленьких бороздок, которые поразительно напоминали полосы на шкуре тигра. Следы, которые я вчера нашел на дороге в Суази, совершенно точно изображали ветви некоторых деревьев, когда они безлиственны. Главной ветвью была сама пролитая вода, а маленькие ветки, шедшие в обе стороны, получились от брызг, разлетавшихся в обе стороны.
Большинство ученых внушает мне ужас: я как-то сказал, что они толпятся в прихожей святилища, где природа таит свои сокровища, ожидая, что наиболее ловкие приоткроют туда дверь. Пусть даже какой-нибудь знаменитый астроном, датский, норвежский, немецкий,— некий Борзебилококантус,— откроет при помощи своей зрительной трубы новую звезду, как недавно было об этом объявлено, и сословие ученых с гордостью занесет в списки это открытие,— все же нет еще такой зрительной трубы, которая смогла бы им показать соотношение вещей.
Ученым следовало бы жить только в деревне, ближе к природе, они же больше любят болтать, сидя за зелеными столами академий и институтов, о том, что вам уже давно известно так же хорошо, как и им. В лесах, среди гор, вы наблюдаете естественные законы и ни шагу не сможете сделать, не приходя в глубокое восхищение.
Животные, растения, насекомые, земля и вода — все питает ум, стремящийся к познанию и определению управляющих этими существами законов. Но господа эти находят простое наблюдение недостойным их гения. Они хотят проникнуть дальше и изобретают системы, черпая их из глубин своих кабинетов, которые они принимают за обсерватории. Кроме того, ведь совершенно необходимо посещать салоны и получать кресты и пенсии, а эта наука далеко не проста и стоит всех других.
Я сравниваю писателей, обладающих идеями, но не умеющих их привести в порядок, с теми вождями варваров, которые вели в битву полчища персов или гуннов, сражавшихся наугад, без всякого порядка, без объединенного усилия и потому не достигавших никакого результата. Плохие писатели одинаково встречаются равно как среди тех, кто обладает идеями, так и тех, которые их лишены.
313


Очаровательная прогулка в лесу, пока дома шла уборка. Тысяча различных мыслей возникает среди этого общего ликования природы. На каждом шагу я расстраиваю свидания — следствие весны; шум, который я произвожу на ходу, спугивает бедных птиц, отлетающих непременно парами. О птицы, собаки, кролики! Насколько эти скромные профессора здравого смысла, безмолвные и послушные вечным законам, выше нашего пустого и холодного знания! Это пробуждение всей природы: она раскрыла двери для любви. Все покрывается зеленеющими листьями, родятся новые существа, чтобы населить этот помолодевший мир. Интерес к науке пробуждается у меня здесь сильнее, чем в городе. Эти глупцы-учейые сидят у себя в кабинетах; они считают их святилищами науки. Они заставляют присылать себе скелеты и засушенные травы, вместо того чтобы видеть их обрызганными росой.
Вот я сижу на сухих листьях в овражке, близ большого дуба, в аллее Эрмитажа.
В середине дня я все еще испытываю упадок сил, который вызывается пищеварением.
Возвращаясь после этих утренних прогулок, я как-то меньше расположен работать, или, лучше сказать, совсем не расположен.
Пятница, 7 мая
Съездил в Париж, чтобы посмотреть эскиз Ризенера у Вар- колье; его там не оказалось, хотя он был туда отослан. Утром поработал в зоологическом саду. Возобновил там' свой пропуск. Писал львов, сидя на солнце, среди толпы.
Придя туда, почувствовал себя охваченным обычной слабостью и поспал на стуле, в саду,— на солнце.
После полудня ходил по делу сына Варколье; от ратуши до Биржевой площади не встретил ни одного свободного фиакра. Вернулся домой просмотреть письма, распределить билеты на празднество, имеющее быть в понедельник, и вновь уехал в 5 часов. Всегда приятный приезд в эти места. Шел домой по равнине.
Понедельник, День раздачи орденов, который я провел в Шамрозе.
10 мая
Париж, Выехал из Шамрозе в четверть двенадцатого. Послал дам вторник, дОМОй? а сам отправился в зоологический сад. Среди страшной
х х чМ/CL Л
давки осмотрел анатомическую галерею; несмотря на толкотню, было очень интересно.
314


Вернулся к обеду.
Привожу извлечения из моего письма к Пьерре — размышления по поводу перерыва моей работы на восемь дней.
«...Никогда не надо отрываться от дела: вот почему время и природа, словом, все то, что работает медленно, но непрерывно, так хорошо выполняет свою работу. Мы же с нашими вечными перерывами никогда не можем допрясть одну и ту же нить до конца. Перед моим отъездом я делал работу господина Делакруа такой, какой она была пятнадцать дней назад; теперь же я должен приняться за работу господина Делакруа с сегодняшнего дня. Придется надвязывать нитку и пряжа выйдет грубее и тоньше».
Кузен Делакруа обедал со мной. Я нашел у себя его визитную карточку в минувшую пятницу. Мы закончили вечер в кафе Фуа.
Великолепен желтый тон рядом с кассельской землей, белилами и камедью, состоящий из четырех основных тонов палитры; а именно:
из камеди, кобальта и белил, из охры-рю и киновари,
из зелено-изумрудной, резедовой камеди и желтого цинка, из кадмия, киновари, резедовой камеди.
Очень красивый тон тени на ярко окрашенном теле, пример: фигура возле Фурии—т;он из кассельской земли, самых густых белил и кадмия, резедовой камеди и киновари.
В ребенке, парящем наверху, дать, заканчивая, преобладание тонам: оранжевому (желтая камедь, кадмий, киноварь) и серому, состоящему из умбры и белил, или из мумии и белил, или, наконец, из касселя и белил.
Тон из оранжевого и зеленой земли. Эти оранжевые тона в момент окончания очень хороши, чтобы отделаться от излишней холодности или лиловатости тона.
Для бликов очень хороший и удобный тон — зеленая земля и светло-розовато-лиловая (кобальт, камедь и белила). Очень красивый полутон или же блестящий, аналогичный последнему: зеленая земля и розовое (киноварь и белила).
Чтобы писать небо вокруг контуров — мумия и белила, довольно густо с голубыми белилами; немного неаполитанской желтой.
Среда, 12 мая
Вторник, 1 июня
315


Вторник, 8 июня Среда, 9-го
Понедельник. 5 июля
Вторник, б июля
Суббота, 10 июля
Воскресенье, 77 июля
Понедельник. 72 июля
Вторник, 73 июля
Обедал у Верона в Отейле.
Обедал у Галеви с Жаненом и доктором Бланш, который мне, в общем, понравился.
Обедал у Перрена с X...
Говорили о чувствительности нервных людей к переменам погоды. Он очень метко сказал, что там, где дело идет о выгоде, чувствительность становится еще тоньше. В качестве директора театра он, к сожалению, предчувствует продолжение жары. За обедом были также Галеви, Буалэ, Варколье, Гиймарде. С ними же зашел на бульвар поесть мороженого.
Вечером во вторник приехал в Шамрозе. Перед отъездом одолжил г-же Галеви две копии с Рафаэля — Ребенка и Портрет с рукой.
Одолжил Леману этюды львов. Возвращено.
Еще очень красивый желтый тон: охра-рю или желтая охра и красный цинк. Тон для тела: желтая охра, индийская желтая, кассельская земля, белила (может быть заменен желтой охрой, мумией и белилами).
Рядом охра-рю и сиенна жженая.
Очень красивый прозрачный коричневый тон: слоновая кость, сиенна натуральная и прозрачный оранжевый со слегка зеленоватым оттенком.
Тон из кассельской земли, желтой камеди, индийской желтой, с тем же оранжевым (желтая камедь, киноварь, кадмий).
Наиболее интенсивный из этих тонов очень хорош с примесью оранжевого и мумии или асфальта.
Прекрасный коричневый, очень простой и полезный: мумия, сиенна натуральная. Темно-коричневый прозрачный, заменяющий желтый марс и более густой; камедь и киноварьг сиенна натуральная.
Тон из китайской киновари и камеди, темный нюанс с белилами и густо-черным. Светлый нюанс из киновари и камедиг рядом с чистой резедовой камедью.
Эта смесь служит для того, чтобы сделать более теплыми глубокие тени, которые в подмалевке прокладываются кассельской землей и киноварью.
316


Положить тон из кассельской земли, чистых белил, камеди и коричнево-красного, более темного, среди тонов: розового, оранжевого, фиолетового, охры и киновари и т. д., образующих светлые тона.
Красивый желтый тон: охра желтая, индийская желтая, кассельская земля, смешанная с светло-лиловым.
Другая смесь: светлая киноварь с камедью — прекрасный сангинный цвет.
Красивый желтый тон: красно-оранжевый, цинк, охра-рю.
Светлые места в Геркулесе и в Кентавре — кассельская земля и белый кадмий. Кадмий, киноварь и белила как основа.
Горячие тени: желтая камедь и киноварная камедь; по краю тени — немного резко-лилового; по этой протирке тон сиеннской земли, изумрудно-зеленой; резко-лиловый в смешении с желтой камедью и красной камедью дает великолепные эффекты. На палитре надо класть резко-лиловый рядом с густой камедью, киноварью, желтой камедью.
Тени и полутон Антея — резко-лиловый, камедь, киноварь, резеда темная с сиенной натуральной и изумрудно-зеленой.
Индийская желтая, светло-желтый цинк. Великолепный гуммигут.
Цвет гор в Антее: изумрудно-зеленый; во-вторых — черный, густые белила, битюм и т. д., изумрудно-зеленая и камедь кассельская с темно-голубой. Прекрасный нейтральный тон для гор.
Натуральная итальянская земля и киноварь, или киноварь с камедью соответствуют приблизительно красному цинку.
Соломенный цвет из кассельской земли, белил, желтой охры и индийской желтой — великолепный полутон для ребенка с рогом изобилия, если смешать с кобальтом или с камедью и киноварью или с оранжевым.
Полутон для тела, прожилок, край тени и т. д.: из черного и белил с изумрудно-зеленой.
Другой, еще более красивый тон из кобальта, белил, светлой камеди с изумрудно-зеленой.
Очень красивый коричневый (близкий желтой римской камеди), жженая камедь, сиенна натуральная, темно-желтый, камедь резедовая.
Более интенсивный — с темно-желтой римской камедью.
Очень прозрачный коричневый, полутемный, очень полезный: сиенна натуральная и изумрудно-зеленый с камедью и киноварью.


Более светлый коричневый, соломенного оттенка — примешать к предыдущему кобальт, камедь и белила (светлый розовато-лиловый). Коричнево-желтый светлый, прозрачный,— из изумрудно-зеленой, желтого цинка, с прибавлением прозрачного оранжевого из кадмия, резеды, киновари — последняя доминирует.
Красивый зеленый, приближающийся к цвету неба в .4 ши- лоне: изумрудно-зеленый, желтый цинк с прозрачно-оранжевым. Прекрасный прозрачно-оранжевый: резеда с красным цинком; то же самое, с капелькой изумрудно-зеленой и светлого цинка, дает тон неба <? Аполлоне.
Темно-коричневый в духе римской камеди: желтая, кассельская земля, резеда, индийская желтая с камедью и темной киноварью.
Очень хорош тон: коричневая флорентийская, сиенна натуральная и резеда.
Очень хорош также тон: коричневая флорентийская и желтая индийская.
Светло-коричневый прозрачный: тот же тон, с прибавкой
кассельской земли, белил, светло-желтого цинка, красного цинка и т. д.
Соломенно-желтый, очень-очень нежный: предыдущий тон с прибавкой желтой неаполитанской и примесью из желтого цинка и зелено-изумрудной.']
Еще красивее: с прибавкой капельки камеди и киновари и тона из светло-зеленого цинка и изумрудной.
Коричневый полутон для тела: красный цинк, кассельская земля, белила и камедь. Самым простым для этих коричневых тонов светлой и полусветлой соломы является, может быть, соединение кассельской земли и белил с натуральной сиенной, более или менее темной.
Тон цвета соломы: желтая охра, кассельская земля, белила с капелькой киновари. Прекрасный телесный цвет без малейшего лилового оттенка.
Изумрудно-зеленая и белила, с чуточкой желтой охры: для светлых частей деревьев в отдалении.
Чтобы переписать светлее, как в Музе: тон тела в тени натуральная сиенна и изумрудно-зеленая с киноварью и светлой камедью и несколько более ярким соломенно-желтым цветом.
Край тени очень красивый: изумрудно-зеленая и тон из камеди, киновари и желтой камеди.
318


Блики на теле в Меркурии и в Нептуне: коричнево-красный, белила с желтой неаполитанской.
Рука Венеры, держащая зеркало, необычайной свежести: общий полутон пальцев, тронутый тоном из розовато-лилового кобальта, камеди и белил, несколько сгущенно, в смеси с тонким светло-изумрудным; большее или меньшее количество белил, в зависимости от места.
Сбоку, в тенях, очень легкая лессировка теплого тона из желтой камеди, красной камеди, киновари и более или менее глухого желтого, но непременно прозрачного. Примерно то же проскальзывает на прописанной уже подготовке тела, куда я хочу ввести еще полутон. Начинаю с этой горячей лессировки и накладываю сухим (особенно) способом серое сверху (припомнить, как переписывалась Венера), главным образом на ногу. Серые тона, положенные по горячему фону, производили впечатление полутонов эскиза Медеи.
Полутон в какой-нибудь очень светлой части,— как, например, трезубец Нептуна, с освещенной стороны,— составлен из теплого прозрачного тона более или менее темного, смотря по надобности: например, тон из сиенны натуральной, изумрудно-зеленой, с положенным поверху серым тоном из кассельской земли, белил и камеди или тоном розовато-фиолетовым.
Приглушить на палитре очень светлые тона: кадмий, киноварь, белила, а также киноварь с белилами. К этой последней смеси прибавить кассельской земли или немного больше киновари.
Тон моря для Андрие в Геркулесе и Гезионе.
В этой Венере с успехом применен для края тени тон из изумрудно-зеленой и киновари, камеди и желтой камеди. Этот тон, противоположный оранжевым тонам фигуры, крайне привлекателен.
Для переписок, чтобы прибавить полутона, как в этой фигуре, сперва всегда класть горячие тона, а затем проходить серым.
Рефлексы для тела (Венера в кессонах Парижской ратуши), сочетание, но не смешение трех прозрачных оранжевых тонов (кадмий, желтая камедь, киноварь) светло-фиолетового (розовая камедь, кобальт, белила) и светло-зеленого {цинк и изумрудный); тот же рефлекс, так сказать, повсюду — на одеяниях, оружии и т. д.
Тон из жженой камеди, киновари, белил, а рядом почти такой же, но более светлый, с маленькой примесью жженой
319


Дьепп, понедельник, 6’ сентября
камеди: этот тон класть рядом с оранжевым, киноварью, желтой камедью и кадмием.
Великолепный тон с некоторой примесью белил или о/ми- жевого, чтобы пройтись по гризайли или чтобы переписывать яркое тело.
Маленькая лежащая Андромеда такова: розовато-фиолетовый, довольно темный, рядом с розовым тоном,— полутон молодой инженю: крупица зеленого, положенного рядом с ним, дополняет его.
Изумрудно-зеленый, итальянская земля — очень красивый желто-зеленый. Если прибавить киновари он делается сангин- ным, не становясь красным,— очень полезный тон; его можно класть рядом с тоном из натуральной сиенны, изумрудно-зеленого и индийского желтого.
Выехал в Дьепп в восемь часов; в девять был в Манте, примерно в четверть одиннадцатого в Руане; остальная часть дороги была не такой прямой и тянулась гораздо дольше.
Приехал в Дьепп в час. Нашел там г. Мезона. Остановился в Лондонском отеле, с прекрасным видом на порт, как мне того и хотелось. Это убудет служить мне большим развлечением.
Конец этого дня, большую часть которого провел я у моря, нагнал на меня страшную скуку. Обедал один в семь часов среди людей, которых видел уже на берегу и которые с этой минуты стали мне антипатичны; это чувство возросло во время грустного обеда. Главным образом это местные охотники, претендующие на светскость,— худшая порода людей.
В омнибусе, по дороге в Руан, встретился с очень симпатичным высоким, бородатым человеком, который рассказал мне массу интересного о немецких эмигрантах и, главным образом, об их колониях, расположенных во многих местах южной России, где он видел их. Эти люди — преимущественно потомки гуситов, сделавшихся моравскими братьями. Они живут там общинами, но не являются коммунистами в том смысле, как понимали это слово во Франции во время наших последних волнений. Только земля находится в общем пользовании и, вероятно, также орудия производства, так как каждый обязан вносить в общину пай своим трудом. Но побочные промыслы обогащают одних больше, чем других, потому что у каждого есть свое имущество, которое он увеличивает с большей или меньшей заботой и успехом, при этом можно также заменять
320


27. Женщина из Танжера. Рисунок. 1832


28. Женщина из Танжера. Рисунок. 1832


себя кем-нибудь в общинной работе. Они называют себя меро- нитами, или менонитами.
Встретил Дюрье и его воспитанницу здесь, в Дьеппе; водил Среда, их по церквам. * сентября
Все эти дни была плохая погода, мешавшая мне гулять Четверг, и любоваться морем. Встретил Дантана; он наговорил мне 9 сентября любезностей. Видел церковь в Поллэ. Простота чисто протестантская. Живопись была бы там очень хороша. Вечером часа полтора любовался морем и не мог от него оторваться.
Действительно, надо признать, что современная литература, вводя описания природы, которым раньше отводилось недостаточно места, придала большой интерес ряду произведений.
Но эта особенность, доведенная до крайности, поглотила собой почти все остальные и привела к разочарованию в этом жанре.
Сегодня утром, против обыкновения, вышел в половине Пятница, восьмого. Принялся за чтение Дюма, помогающего мне скоро- 10 сентября тать то время, которое не провожу на берегу. Море совершенно спокойно, вид с утренним солнцем и все эти паруса рыбаков на горизонте восхитительны. Возвращаясь, я все время оборачивался назад.
На обратном пути от ванн, около четырех часов, встретил г. Перрье. Он пообедал с нами. Вечером вместе ходили к морю.
Он, подобно мне, твердил, что это великолепно, но вовсе не смотрел на море, а все время говорил со мной о Совете. Я проводил его до комнаты, а он еще долго донимал меня своим разговором, когда я уже дремал.
Проснувшись, увидал из постели, что гавань почти залита Суббота, и мачты судов качаются больше, чем обычно. Я заключил 11 сентября из этого, что море должно быть прекрасным. Поспешил на берег и действительно любовался около четырех часов самым изумительным зрелищем.
Молодая дама из нашего отеля, приехавшая одна, также была там и казалась очень интересной. Черное идет к ней лучше всего и делает ее несколько менее вульгарной. Право, временами она была просто красива, и я был слегка увлечен ею, особенно когда она спустилась к самому морю, где позволяла волнам набегать на ноги. Позднее, за столом, она показалась мне очень обыкновенной. Бедная барышня забрасывает удочки, как умеет: муж — рыба, водящаяся совсем не
21 Закаэ №619
321


в море,— является постоянной целью ее взглядов и маленьких уловок. У нее невозможный отец... Я долго думал, что он немой, но с тех пор как он стал открывать рот, что, правду говоря, случается крайне редко, он еще более упал в моем мнении, потому что до этого лишь одна оболочка была отталкивающей.
Сегодня вечером я их снова видел на пристани.
Вернулся и принялся за своего милого Вальзамо184.
Позавтракал около половины второго против своего обыкновения. Оделся и вышел. Закончил покупки у резчика слоновой кости и прекрасно провел время до обеда у подножия скал.
Был отлив: это позволило мне пройти очень далеко по не слишком мокрому песку. Я в полной мере • наслаждался морем; думаю, что главное очарование вещей заключается в воспоминаниях, которые они вызывают в нашем уме и в нашем сердце, но главным образом — в сердце. Я все думаю о том, как много лет назад я впервые приехал в Батайль и Вальмон... Сожаление о минувшем времени, очарование^этих лет молодости, свежесть первых впечатлений действуют на меня еще больше, чем само зрелище. Запах моря, особенно во время отлива, может быть, одно из самых сильных его очарований, переносит меня с непреодолимой силой назад, к этим дорогим местам, к дорогим мгновеньям, которые давно миновали.
Воскресенье, Очень хороший день. С утра солнце. Перед моими окнами
J2 сентября разуКраШенные суда.
На берегу я встретил г-жу Шеппар. Она пригласила меня завтра к обеду. Я избегал вчерашней молодой дамы, которая стала невыносимой; она и все ее общество испортили мне вечер; невозможно было скрыться от них на берегу... Правду говоря, я изумительно глуп: я только вежлив и любезен с людьми, но, видимо, мой вид обещает нечто большее,— они льнут ко мне, а я не умею отделаться. Вечером зашел на минуту в курзал, по настоянию Поссоса, который чувствует себя там как дома. Был прилив, и море билось о берег с великолепной яростью.
Я здесь наглядно убеждаюсь в той истине, что^слишком большая свобода влечет за собой скуку. Необходимо уединение, но необходимы также и развлечения. Встреча с Поссо- сом, которой я боялся, стала для меня большой поддержкой в известные моменты, так же как и встреча с г-жой Шеппар на короткое время. Без*Дюма и его Вальзамо я готов был бы вернуться в Париж, а теперь эти вторжения в мое уединение
322


отнимают у меня все больше времени, и, однако, я далек от того, чтобы жалеть о моих неясных грезах.
Все великое вызывает приблизительно одно и то же ощущение. Что такое море и его величественность? Это впечатление необъятного количества воды... Вчера вечером я с удовольствием прислушивался к позднему звону колокольни Сен-Жак и в то же время разглядывал в тени самый массив церкви. Подробности, стушевываясь, делали здание еще более крупным; я испытывал ощущение величия, которого никогда не переживал при виде этой церкви днем, так как она довольно вульгарна. Маленький макет этой церкви производил бы еще меньше впечатления. Неясность и темнота также усиливают впечатление от моря — в этом я убедился, глядя на прибой ночью, когда едва различаешь волны вблизи, а все остальное сливается с горизонтом. Церковь Сен-Реми нравится мне куда больше, чем Сен-Жак, хотя в последнем больше вкуса, единства и выдержанности стиля. Первая из этих церквей так же лишена стиля, как и церковь в Вальмоне, и дала бы материал для резкой критики архитекторов. Хотя церковь св. Евстафия, более последовательная в отдельных частях, относится к тому же типу, она является, несомненно, самой внушительной из церквей Парижа. Я уверен, что подновленный Сент-Уэн не произведет прежнего впечатления; темнота витражей, почерневшие стены, паутина, пыль — все это скрадывало подробности и увеличивало целое. Скалы производят впечатление только своей массой, и это впечатление огромно, особенно когда непосредственно соприкасаешься с ними, что еще увеличивает контраст этой махины с соседними предметами и с нашими крошечными размерами.
I
Как! Этакий дуралей! Ты до хрипоты споришь с глупцами, ты что-то доказываешь целый вечер этим невеждам в юбках? И о чем идет речь? О боге, о справедливости в этом мире, о добре и зле, о прогрессе\
Сегодня утром я поднялся усталый, с одышкой... Я не способен ни на что. О, безумие, трижды безумие!.. Убедить в чем- нибудь людей! И они еще хотят давать образование тем, кто рожден для труда, кто идет спокойно предназначенной колеей,— хотят и из них в свою очередь сделать мыслителей! Все эти размышления вызваны обедом у г-жи Шеппар.
Сегодня утром нашел на песке медузу. Эти люди, с которыми я встречаюсь, мешают мне наслаждаться морем... Пора
Понедельник, 13 сентября
323 21*


1 Шорник, .14 сентября
уезжать. После завтрака был на камнях, возле купален. Вернулся усталый, по дороге домой зарисовал в Сен-Реми могилы. Оставался дома вплоть до этого ужасного обеда.
Сегодня утром, прежде чем выйти, написал г-же Форже.
Действуй, дабы не страдать. Каждый раз, когда ты сможешь уменьшить свою скуку или свои страдания, отдаваясь деятельности, действуй не рассуждая. Это кажется совсем простым на первый взгляд.
Вот самый тривиальный пример: я выхожу на прогулку; моя одежда стесняет меня, но по лени я продолжаю идти дальше, вместо того чтобы вернуться и надеть что-нибудь другое. Примеры бесчисленны. Это решение, приложенное как к обыденной жизни, так и к серьезным вещам, дает душе упругость и равновесие, то есть приводит ее в то состояние, которое дальше всего отстоит от скуки. Сознание того, что тобою сделано то, что ты должен был сделать, возвышает тебя в собственных глазах. Кроме того, если нет другого объекта для удовольствия, испытываешь самое главное из них, а именно — довольство самим собой. Удовлетворение человека, как следует проведшего свой день, огромно. Когда я нахожусь в этом состоянии, я наслаждаюсь потом в полной мере и отдыхом, и малейшим развлечением. Я даже в силах вынести общество скучнейших людей. Воспоминание о выполненной работе отгоняет от меня грусть и скуку.
Мой последний день в Дьеппе был не из удачных. У меня было раздражение горла, оттого что накануне я слишком много говорил. Уложив свой чемодан, пошел в Поллэ, чтобы избежать различных встреч. Я видел, как подошел к пристани только что спущенный корабль, буксируемый баржей. Вернулся в плохом настроении. Около трех часов пошел проститься с морем. Оно было совершенно спокойно и прекраснее, чем когда-либо. Я не мог от него оторваться. Я был на пляже и целый день не показывался на пристань. Душа страстно тянется к тому, с чем приходится расставаться. С этого-то моря я сделал по памяти этюд: золотистое небо и лодки, ожидающие прилива, чтобы вернуться.
Выехал без четверти семь! В Париж приехал в одиннадцать часов пять минут. Очень приветливый, но сильно утомивший меня молодой человек был моим спутником. Мы пообедали с ним вдвоем. В Руане встретил Фо с его маленькой дочкой.
324


Софокл, у которого спрашивали, жалеет ли он в старости Париж, об утраченных радостях любви, ответил: «Любовь? Я с радо- 15 сентябри стью освободился от нее, как от необузданного и гневного господина».
Обедал у Гиймарде, в Пасси, с Талентино, поверенным Воскресенье Демидова. ^ сентября
Работаю непомерно много, после возвращения из Дьеппа, над кессонами ратуши. Ни с кем не вижусь. Провожу счастливые дни.
Об 	архитектуре. Это воплощение идеального, все здесь Понедельник идеализировано человеком. Даже прямая линия является его 20 сентября изобретением, так как в природе ее не встречаешь нигде. Лев отыскивает себе пещеру; волк и кабан укрываются в чаще леса; некоторые животные строят себе жилища, но ими руководит при этом только инстинкт; они не представляют себе, что их можно изменить или украсить. Человек в своих жилищах подражает и гротам, и воздушным сводам леса; в эпохи высшего расцвета искусства архитектура создает шедевры. Во все эпохи смена вкусов и нововведения в области быта вносят изменения, говорящие о свободе вкуса.
325


Вторник, 28 сентября
Субботау 2 октября
Воскресенье, 3 октября
Понедельник, ^ октября
Архитектура ничего не заимствует из природы непосредственно, как скульптура или живопись; в этом смысле она ближе к музыке, если только не уверять, что подобно музыке, напоминающей некоторые шумы и звуки природы, архитектура подражает пещерам, гротам или лесам. Но это не прямое подражание, какое мы имеем в виду, говоря о двух других искусствах, которые наглядно воспроизводят формы, встречающиеся в природе.
Это последний день, когда я работал перед своим заболеванием. Вийо свалился ко мне точно с облаков. Его визит доставил мне удовольствие; но, начиная с этого дня, у меня разболелось горло и сделалась страшная слабость, уложившая меня в постель.
Я переписал свою картину, которая мне на месте показалась слишком темной.
Все эти дни я был болен, но выходил по вечерам, несмотря на холод, чтобы поддержать свои силы. Сегодня, по совету Женни, которая почти вытолкала меня из дому, я сделал в середине дня большую прогулку по дороге к Сент-Уэн и Сен-Дени. Вернулся усталый, но как будто стало лучше. Вид этих холмов Сапнуа и Корбейля вызвал во мне тысячу восхитительных воспоминаний прошлого. Омнибус, который курсирует между Парижем и Сен-Дени, внушил мне мысль ездить иногда туда для прогулки. Испытываю неодолимое желание поехать в деревню, но прикован болезнью к месту. Сегодня вечером читаю Мемуары Бальзамо. Эта постоянная смесь талантливых кусков с мелодраматическими эффектами порой внушает желание выбросить книгу за окно, однако в другие минуты она настолько возбуждает любопытство, что приковывает на целый вечер к этим необычным страницам, где невольно восхищаешься темпераментом и известным воображением, но уважать в авторе можно только художника. В этих записках отсутствует всякая стыдливость, они перекликаются с бесстыдной и необузданной эпохой.
Опять гулял по равнине Монсо. Красивое небо; вдали памятники Парижа.
Женни уехала сегодня, чтобы побыть возможно дольше у г-жи Гаро, а я болен и не могу работать.
326


Чтобы сделать картину матовой, Гаро пользуется раствором воска в двойной эссенции с легкой примесью лаванды (эссенции); чтобы снять этот налет, он применяет эссенцию, смешанную с водой. Надо долго взбивать жидкость, чтобы получить эту смесь.
Я говорил Андрие, что настоящим мастером становишься лишь тогда, когда вкладываешь в свои вещи все то терпение, какого они требуют. Юнец способен все испортить, торопясь и делая свою картину кое-как. Чтобы хорошо писать, надо быть зрелым. Переписывая мою Венеру, я говорил ему также, что в молодых натурщицах всегда есть что-то неясное, неуловимое, смутное; возраст выявляет формы. В исполнении старых мастеров есть различия, приводящие к разным эффектам. Например, Рубенс подходит формально, у него нет тайны, как у Корреджо или Тициана, он всегда старит свои модели, придает им более зрелый вид: его нимфы — здоровенные кумушки лет сорока пяти; в его детях можно заметить то же несоответствие*
На фигуры на земле, которые вышли у меня слишком красными, я наложил блик желтой неаполитанской и увидал (хотя это, кажется, противоречит естественному эффекту, состоящему в том, чтобы класть блики серым или лиловым), что тело в тот же миг приобрело блеск; это доказывает правоту Рубенса. Во всяком случае бесспорно, что, делая тело красноватым илиЛ/шловатым и кладя на него такие же блики, не получаешь никаких контрастов, так как исходишь все время из одного тона. Если, кроме того, полутона также будут лиловыми, как это часто бывает у меня, то неизбежно все становится красноватым. Поэтому совершенно необходимо в этом случае прибавлять больше зеленого в полутонах. Что касается золотистого блика, я не могу его уяснить себе, но он очень хорош; Рубенс кладет его всюду. Он налицо в Кермессе.
Сегодня смотрел Цинну с Рашелью. Пошел главным образом, чтобьГ’посмотреть костюм Коринны; по-моему, он восхитителен. Бовалле не так уж плох в роли Августа, особенно под конец. Вот человек, который идет вперед, а ведь у него уже появились морщины, и волосы, вероятно, побелели; парик Августа не дал мне возможности судить об этом.
Как это возможно! Актер, который всю свою жизнь, или по крайней мере в молодости, в расцвете сил и чувства, по об-
Суббота,
9 октября
Понедельник, 11 октября
Вторник, 12 октября
327


Понедельник, 18 октября
щим отзывам всегда казался плохим или посредственным артистом, вдруг, когда у него уже нет ни зубов, ни дыхания, становится вполне приемлемым, а то и превосходным? А разве то же самое не может быть в других искусствах? Разве я не пишу теперь лучше и с большей легкостью, чем прежде? Стоит мне взяться за перо, как не только идеи по-прежнему теснятся в моем мозгу, но и то, что раньше было для меня очень затруднительным — связь частей, их мера, само собой появляется у меня в то время, когда я обдумываю то, что хочу сказать.
А разве в живописи дело обстоит иначе? Почему теперь я ни минуты не скучаю, когда держу кисть в руке и чувствую, что если бы у меня хватило сил, то я покидал бы- работу лишь для еды и для сна? Я вспоминаю, что прежде, в тот пресловутый возраст вдохновения и силы воображения, когда все эти великолепные качества не были подкреплены опытом, я останавливался на каждом шагу и часто чувствовал отвращение к работе. Как горько насмехается природа над нами по мере того, как мы стареем! Зрелость обретает полноту, воображение становится свежее, живее, чем когда бы то ни было, особенно, когда с годами смолкают безумные и безудержные страсти, но уже нехватает сил, чувства изношены и требуют больше покоя, чем движения. И тем не менее, несмотря на все это несоответствие, какое огромное утешение находишь в труде! Как я рад, что мне не приходится добиваться счастья в том смысле, как я понимал это раньше! Из какой тирании вырвало меня это ослабление моего тела! Ведь моя живопись занимала меня тогда меньше всего! Потому-то надо делать то, что можешь; если природа отказывает тебе в способности работать свыше определенного количества времени, ни в коем случае не следует насиловать ее; надо удовлетвориться тем, что она предоставляет; не нужно гоняться так упорно за похвалами — они только ветер, надо наслаждаться самой работой и теми чудными часами, которые следуют за ней,— чувством глубокого покоя и отдыха, купленного ценой благотворной усталости, поддерживающей здоровье души. Именно она сохраняет телесное здоровье; она не позволяет ржавчине лет разъедать наши лучшие чувства.
Перед отсылкой моих полотен, которые завтра начнут наклеивать на стены, я работал все эти дни с необыкновенным упорством. Я занимался без передышки по семи, восьми и даже девяти часов моими картинами.
328


Думаю, что мой режим с одним обедом за весь день подходит для меня как нельзя лучше!
Начал наклеивать мои полотна в ратуше186. Все следующие дни тоже буду там присутствовать. Прописать их смогу только в субботу или в воскресенье. Я поставил хорошую охрану у дверей зала. Гаро спровадил префекта, который одобрил мое решение запереться; это позволяет мне распространить ту же меру на всех прочих, ссылаясь на его распоряжение.
Этот зал, по-видимому, самый темный из всех. Я был несколько обеспокоен, особенно тем, каков будет эффект фонов в кессонах,— думаю, что их надо посветлить.
Сегодня утром я велел снять все леса, и вид целого успокоил меня. Все мои расчеты относительно пропорций и красоты композиции в целом оказались верными, и я очень доволен этой частью работы. Сумрачность, являющаяся свойством этой залы в такой мере, какой я никак не предполагал, можно будет, думаю, легко устранить.
Выходя из моей залы, около десяти часов, наткнулся на префекта, который потащил меня смотреть все эти проклятые картины. Он уронил мне на ногу деревянную раму; ссадина от нее оказалась на другой день пустяком, но меня беспокоило, не помешает ли это закончить роспись салона.
Видел Казенава утром. Работал все эти дни над правкой моего плафона с перемежающимся чувством недовольства и радости; то, что предстоит еще сделать, огромно, но, если только не заболею, я справлюсь со всем этим.
О различии французского и итальянского гения в области искусств. Первый идет вровень со вторым в смысле элегантности и стиля в эпоху Возрождения. Каким образом произошло, что этот отвратительный, расслабленный стиль Карраччи взял верх? В то время, к несчастью, живопись еще не родилась. От той эпохи остались лишь скульптуры Жана Гужона. Кстати, вообще во французском гении есть несколько большее тяготение к скульптуре; почти во все эпохи мы встречаем во Франции великих скульпторов, и ваяние, если не считать живописи Пуссена и Лесюера, всегда опережало живопись. Когда оба этих больших мастера появились, от великих
Вторник, 19 октябри
Среда,
20 октября
Пятница, 22 октября
Пятница. 29 октября
329


Понедельник, / ноября
итальянских школ не осталось следа; я имею в виду те школы, где непосредственность уживалась с глубочайшим знанием. Обширные же школы, возникшие шестьдесят — сто лет после Рафаэля, были уже не чем иным, как академиями, где обучали работать по рецептам. Вот образцы, которые были в почете во времена Пуссена и Лесюера. Мода и обычай увлекли и их, несмотря на искреннее поклонение античности, которое особенно характерно для Пуссена, Лесюера и всех мастеров гал- лереи Аполлона.
Я предпочитаю иметь дело с вещами, нежели с людьми: все люди скучны, у всех свои дурные привычки и т. д. Произведение лучше своего создателя. Корнель был, возможно, невыносим, Кузен — то же самое; Пуансо и т. д. В произведении есть значительность, которой нет в человеке. Пуссен, может быть, больше всех заслонен своими произведениями. Произведения, в которые вложен труд и т. д.
Писать трактаты об искусствах ex professo, давать им подразделения, методически разбирать их, делать выводы, создавать системы, чтобы категорически преподавать их,— все это ошибки, ложные и бесполезные затеи. Самый искусный человек может делать для других лишь то, что он делает для самого себя, то есть замечать, наблюдать, по мере того как природа являет ему интересные предметы. У такого человека точки зрения постоянно меняются. Перемена мнений неизбежна; никогда нельзя достаточно узнать мастера, чтобы дать ему окончательную и абсолютную оценку.
Пусть талантливый человек, желающий запечатлеть свои мысли об искусстве, высказывает их по мере того, как они ему приходят; пусть он не боится противоречить самому себе. Среди изобилия его идей, пусть даже порой противоречивых, можно будет почерпнуть больше, чем в прилизанном, сжатом, четком изложении, где главное внимание обращено на форму... Когда Пуссен досадливо сказал как-то раз, что Рафаэль в сравнении с античными мастерами осел, он знал, что говорил: он сравнивал рисунок и знание анатомии у него и у них, и ему было нетрудно доказать, что Рафаэль был невеждой в сравнении с мастерами древности.
В этой связи он мог бы также сказать, что Рафаэль знал меньше, чем он сам, но в другом отношении... Глядя на эти чудеса грации и наивности, слитые воедино, на это знание и чувство композиции, доведенные до высоты, не достигнутой
330


никем другим, он увидал бы Рафаэля таким, каким тот является в действительности, то есть во многих отношениях стоящим выше античных мастеров и как раз именно в тех свойствах, в которых было совершенно отказано Пуссену.
Изобретательность у Рафаэля (под этим словом я разумею рисунок и колорит) не представляет собою ничего особенного; я вовсе не хочу этим сказать, что все это плохо, но если сравнивать его колорит и рисунок с теми чудесами, какие творили Тициан, Корреджо и фламандцы, она кажется второстепенной и должна быть такой. Она могла бы быть еще слабее, не нарушая ни в чем существенном те качества, которые ставят Рафаэля не только в первый ряд, но и выше всех художников старых и новых времен в тех областях, где он достигает совершенства. Я решился бы даже утверждать, что эти качества получили бы некоторый ущерб при большей анатомической точности и при применении живописных приемов и эффектов.
Почти то же самое можно было бы сказать и относительно самого Пуссена, если рассматривать его с наиболее сильной его стороны. Его пренебрежение к цвету, несколько жесткая определенность его мазка, особенно в картинах его лучшей манеры, способствуют усилению выразительности и характерности.
Человек есть животное общественное, ненавидящее себе Вторник, подобных. Объясните следующую странность: чем в большей пояйрк близости живет он с глупым существом, ему подобным, тем больше зла желает он этому несчастному: таков брак и все его прелести. Друзья, путешествующие вместе, которые легко выносили друг друга, когда виделись раз в неделю и скучали друг о друге, когда разлучались, начинают ненавидеть друг друга, когда обстоятельства вынуждают их в течение долгого времени жить вдвоем.
Дух своеволия и насмешки, заставляющий нас предпочитать себя самих, а свои мнения мнениям соседа, не позволяет нам выносить противоречия или сопротивления нашим фантазиям. Если вы присоедините к этому естественному чувству настроение, которое еще усиливается болезнью или огорчениями, тогда отвращение, испытываемое в отношении лица, с которым связана ваша судьба, может стать настоящей пыткой. Преступления, которые совершаются целой толпой несчастных, живущих среди нашего общества, более ужасны, чем те, какие совершают дикари. Какой-нибудь готтентот или
331


Пятница, 19 ноября
Четверг, 25 ноября
Пятница, 20 ноября
Суббота, 27 ноября
ирокез разбивает голову тому, кого он хочет ограбить; антропофаги душат своих врагов, чтобы съесть их, как это делают наши мясники со свиньей или бараном. Но предательские подходы, задуманные издавна, кроющиеся под всякого рода покровами дружбы, нежности, мелочных забот, встречаются только у людей цивилизованных.
Сегодня на заседании мэрии IV района для выборов жюри; я пришел туда уже в сильном недомогании, предварительно заглянув на минуту в ратушу и пройдя всю дорогу пешком; это было молодечеством, не приведшим ни к чему хорошему. Может быть, не будь этого, я заболел бы еще сильнее, но именно с этого дня началась болезнь, которая меня- сильно задержала и заставила размышлять о том, как глупо надрываться на работе и рисковать всем из-за самолюбивого желания поспеть к сроку.
Я вижу, что петербургские щеголи свертывают сигареты из листьев зеленого чая. Они по крайней мере имеют ту хорошую сторону, что в них отсутствуют наркотики.
Первая прогулка за заставы с Женни. Великолепное лекарство для тела и души. Холод бодрит и оживляет меня, тогда как прежде он раздражал меня и казался невыносимым. Буду очень доволен, если удержится эта погода, полезная для здоровья.
Большая прогулка с Женни по внешним бульварам, через Монсо, заставу Курсель и площадь Европы, по большой равнине, где мы себя чувствовали как бы затерянными; это превосходно для здоровья.
Следовало бы каждый день выходить перед обедом, одеваться, навещать друзей, стряхивать о себя пыль работы.
Помнить о Монтескье, никогда не работавшем до изнеможения, разумно отдавая творчеству лишь необходимое время. Опытность, делая работу более легкой и упорядоченной, может способствовать этой сдержанности, в которой отказано молодости.
Решено, что до поры до времени мой плафон и все мои росписи будут закрыты бумагой, а зал откроют для публики. Я в восторге. У меня сколько угодно времени еще заниматься этим.
332


Просмотрел все наброски, служившие мне для этой работы.
Как много среди них таких, которые вначале вполне удовлетворяли меня, а теперь, когда живопись подвинулась вперед, кажутся мне слабыми, неудовлетворительными, плохо проработанными. Я не могу в достаточной мере выразить, как много труда надо положить на то, чтобы довести работу до той степени впечатления, до какой она способна подняться. Чем чаще я стану возвращаться к ней, тем больше она будет выигрывать в экспрессии. Пусть исчезнет мазок, пусть живость исполнения перестанет быть главной заслугой — в том, что экспрессия возрастет, нет никакого сомнения; да и разве не случается очень часто, что после такой упорной работы, которая заставляла мысль изворачиваться на все лады, рука становится более послушной и уверенной и придает последним мазкам необходимую легкость.
Адам и Ева, изгнанные из рая (Грехопадение). 28 ноября
Христос, восстающий из гроба (Победа над смертью).
О манере, по поводу живописи в Ратуше, в сравнении с ма- 30 ноября нерой Ризенера. Буше, Ванлоо вызывают восторг; подражатели Микеланджело и Рафаэля; та же давка.
Помнить, что серый цвет есть враг всякой живописи. Живо- Вез даты пись всегда кажется серее, чем она есть на самом деле, из-за бокового освещения. Портреты Рубенса, его женщины в музее, женщина с цепью и др., которые везде позволяют видеть грунт Ван-Эйка и др.
Отсюда вытекает еще один принцип, который исключает долгое переписывание вещи, надо решиться на что-нибудь с самого начала... Для этого следовало бы вполне довольствоваться изображением фигур без фонов; если набить себе в этом руку, то потом легче будет подобрать для фигур нужный фон.
Совершенно необходимо, чтобы полутона да и вообще все тона в картине были, как общее правило, утрированы. Можно держать пари, что картина будет выставлена при боковом освещении; таким образом, то, что было бы правильным, если бы свет падал прямо на картину, станет серым и фальшивым при любом другом освещении. Рубенс утрирует, Тициан тоже;
Веронезе иногда кажется серым, так как он слишком приближается к действительности.
333


Рубенс сперва пишет фигуры, а затем уже делает фон; ой делает его так, чтобы фигуры выигрывали; он должен бы был писать на белом грунте; и действительно, локальное письмо должно быть прозрачным; будь это даже полутон, он всегда, в сущности, имитирует кровь, просвечивающую под кожей. Отметить, что в его подмалевках всегда светлые места проложены и почти закончены на простых мазках в аксессуарах.
В конце записной книжки 1952 года находятся следующие
заметки:
27 декабря 1852 года получено за картины из Бордо 700 фр.
27 декабря 1852 года получено от Томаса- за Маленького тигра 300 фр.
1 февраля от Вейля в счет 1500 фр 500 фр.
3 марта от господина Тома в счет 2100 1000 фр.
10 марта от Дидье за Андромеду 600 фр.
22 марта от Бенье за Маленького Христа и за
Льва с кабаном 1000 фр.
4 апреля получен от Вейля второй взнос .... 500 фр.
(остается 500)
10 апреля получено от Тома 1100 фр.
(Я должен ему отдать в счет этого Львов, а когда передам еще Дездемону в своей комнате, то мне останется дополучить 500 фр.)
10 апреля получено от г-жи Эрблен за Путни¬
ков в Эммаусе 3000 фр.
10 апреля получено от Тедеско 186 за Лошадей, выходящих из воды (две серые лошади) 500 фр.
1 мая получил от Тома в расчет (не считая Положения во гроб) 500 фр.
28 	июня получено от Тедеско за Марроканского военачальника 800 Фр.
Первая продажа Вейлю:
Вид Танжера
Продавец апельсинов . .
Св. Фома .
А б ид осекая невеста . . .
От Вейля:
Я получил по счету от 1 февраля, передав Вид
Танжера 500 фр.
Затем он взял у меня Св. Себастьяна 500 фр.
Повторение плафона Аполлона для г. Бонне 1000 фр.
1500 фр.
334


Продано Тома:
Дездемона у ног своего отца \
Офелия в ручье 2100 .
Два льва, на одной картине |
Микеланджело в своей мастерской *
(В апреле) Дездемона в своей комнате 500 фр.
Повторение Христа г. Гелоэс 1000 фр.
Продано Бенье:
Распятие — холст р. 6 Лев, терзающий кабана Продано Бонне:
Повторение плафона Аполлона 1000 фр.
Продано графу Гелоэсу:
Даниил во рву львином. 1000 фр.
Портрет г. Брюйа187 1000 фр.
» Тальма 1500 1р.


вет ничто, если он не находится в соответствии с сюжетом и не усиливает впечатления картины, действуя на воо- 2 января бражение. Предоставим разным Буше и Ванлоо писать легкими, ласкающими глаз тонами и т. д.
Понедельник, Галеви рассказывал нам — мне и Труссо — на обеде, как,
10 января уСЛЫХав однажды, что какой-то сын бьет своего отца, он затем узнал, что этому мнимому старику всего пятьдесят — пятьдесят два года, но казался он лет на двадцать старше своего возраста; это был какой-то торговец вином, живший на покое. Эти грубые натуры очень быстро опускаются, когда не находят больше поддержки в физической работе. Мы говорили в связи с этим, что люди, занятые умственным трудом, сохраняются гораздо лучше. Часто по утрам я чувствую себя или кажусь себе больным, пока не примусь за работу. Признаюсь, что скучная работа, может быть, и не производит того же действия; но какая работа не увлекает человека, если он целиком ей отдается! Я говорил Труссо, что я не похож на’музыкантов, ругающих музыку и т. д. Он мне сказал, что страстно любит свое ремесло — одно из самых отталкивающих, какие только можно себе представить. Это — весельчак, кото-
336


рый, видимо, любит пожить в свое удовольствие. Каждый день в это время года будильник поднимает его и заставляет бежать в госпиталь готовить инструменты, щупать пульс и еще того хуже — разным отвратительным больным в этом зараженном воздухе, где он проводит все утро. Если даже он делает это не по призванию, то из самолюбия. Дюпюитрен никогда не пропускал ни одного дня, и едва ли вероятно, что именно эта беспрерывная работа привела его к преждевременной смерти. Может быть, наоборот, она помогала ему бороться с заболеванием, которое, в конце концов, все же убило его.
Для испанской картины, эскиз которой я сделал: тон вяло- и января зеленый, с крупицей коричнево-красного и белого, как локальный тон, на протирке из асфальта, например.
Или просто: вяло-зеленый для тени, на которую накладывается киноварь, или коричнево-красный. Светлые пастозные тона с розовым, коричнево-красным, камедью и белилами, смотря по надобности. Кассельская земля и белила или мумия и белила, смотря по надобности, образуют достаточно лиловые тона; по этой заготовке — тона, нанесенные красивым красным цветом из камеди, очень горячей киновари, а на выступающих местах — яркие блики розовые и желтоватые.
Для пастуха в той же картине проложить по светлым местам тон вяло-зеленый, усилив его изумрудным; протирка была чисто зеленой; положил горячий тон чистой киноварью и коричнево-красным.
Затем пройти светлые места, как и в других фигурах, такими же горячими пастозными тонами и аналогично все окрашенные части, будь то в тенях или в светлых местах, где красное выступает сильнее, как-то: кончик носа, веки, руки, особенно суставы, и главным образом пальцы и колени. Тени прокрывать жженой сиенной и камедью с киноварью, а также светлые места на выступающих частях тела, то есть обводить этим красным из сиенны и камеди контуры ушей, ноздрей и т. д. Для щеки делать светлые места в более или менее розовых тонах, образующих блики и завершающих их.
Для зелено-желтого тона рефлекса на молодом теле необходимы: умбра натуральная, желтая неаполитанская, желтая цинковая блестящая, изумрудно-зеленая; смешанный с оранжево-прозрачным тоном из желтой камеди, киновари и кадмия, он дает красивый глухой тон, аналогичный тону желтой части
22 Заказ № 619
337


неба в моем Аполлоне и превосходный для горячего подмалевка в светлых частях.
Вышеуказанный тон капустно-зеленый, о котором я говорил выше, очень хорош рядом с киноварью, белилами и желтой камедью, так же как и в сопоставлении с коричнево-красным и белилами.
Голова женщины под деревьями в тени: то, что дает лиловый тон тени, состоит из коричнево-красного и белил, с небольшой прибавкой кассельской земли, более густой, чем самый тон,— этим достигается наибольшая сила лилового в светлых частях; словом, по зеленой протирке, которая остается общей как для теней, так и для светлых мест, но имеет разную интенсивность, дабы светлые места меньше зависели от этого зеленого тона подмалевка, надо класть коричнево-красный и белила. В тенях на этот зеленый тон, чтобы получить розовый оттенок, надо положить тон, о котором я упоминал,— из коричневокрасного, белил и кассельской земли; этот тон, смешанный с натуральной умброй и прусской синей и белилами, дает изумительный эффект. Эта смесь зеленого с лиловым характеризует переход от тени к свету в некоторых местах, как, например, на щеке, на ногах и т. д. и т. д. Чтобы передать этот тон тени, когда он в желтоватых местах принимает более желтый оттенок, надо прибавлять тон из натуральной умбры, прусской синей и немного желтой охры, более или менее смешанной с коричнево-красным и белилами. Тон, состоящий из прусской синей, натуральной умбры и белил, дает великолепный цвет тени, если подмешать в него еще киноварь (я применил это, насколько помню, когда писал маленькую сидящую Ариадну (вторую), для пространства между ног); умбра и кобальт были бы, может быть, так же хороши, но дали бы более устойчивый эффект; это тон для мест с красноватым оттенком — его кладут на колени и т. д.
На зеленый тон тени в Испанце, которого я имею в виду,— особенно в теневых частях ребенка, стоящего под деревом спиной к зрителю,— эти зеленоватые тона также смягчить коричнево-красным, белилами и черным. Тон из натуральной умбры великолепен, в соединении с прусской синей, для легких зеленоватых теней, окаймляющих волосы, шею, желтые части руки, спины и т. д. Пример: колени Андромеды (проверить, не хотел ли я сказать Ариадны) — край тени, падающей от ног.
Чтобы сделать тень менее тусклой, чем вяло-зеленая,
338


когда она случайна, а не лежит целой плоскостью, хорошо подмалевывать ее умброй, кобальтом и изумруднозеленым, а затем киноварью. Промежуток между ногами, чтобы не сделать его слишком красным, прописывать умброй, изумрудно-зеленой и кобальтом и затем пройти сверху киноварью: а лучше чем киноварью — коричневокрасным, это убавит яркость; это тон наиболее сан- гинный из всех возможных в глубокой тени, чудесно сочетающий зеленое с лиловым; но необходимо накладывать их один за другим, ни в коем случае не смешивая на палитре. Тон из натуральной умбры, белил и прусской синей великолепен для теневых частей мощного тела, и надо класть их один подле другого на палитре; он дает также локальный полутон для тела. Капустно-желтый, зеленый: натуральная умбра, желтая неаполитанская, желтая цинковая, изумрудно-зеленая с коричнево-красным и белилами — очень красивый локальный тон тела (нога Тальма).
Тон зелено-желтый, доминирующий в копии с плафона Аполлона,—светлый тон из натуральной умбры, прусской синей и белил с желтой охрой. Великолепная протирка для подмалевка светлых частей тела, как бедро Юноны и ее нога: оранжевый тон из желтой камеди, киновари, кадмия с красной камедью и белил, но достаточно густой, чтобы дать достаточно отчетливое противопоставление; накладывать их рядом друг с другом. Желтая цинковая и черная, более или менее густая: красивый глухо-зеленый.
Очень тонкие тона, близкие к желтому тону неба в Аполлоне, пригодные для освещенных частей тела в качестве подготовки для тона теней: из капустно-зеленого и прозрачно-оранжевого.
Другой: сиенна натуральная, изумрудно-зеленая, цинковая желтая. В такой смеси он несколько горяч и резок; надо успокоить его при помощи капустно-зеленой. Тон серо-лиловый, очень красивый: капустно-зеленый с камедью и густыми белилами. Тон светло-золотой: охра желтая, неаполитанская желтая.
Другой полутон с золотом: итальянская земля, одна (кресло Тальма).
Очень важный тон из красной камеди и густых белил. Кладется рядом с тем же тоном, в который подбавляют жженую камедь, и тот и другой накладываются рядом с желтой индийской.
22*'
339


Тон из желтой индийской, сиенны и изумрудно-зеленой — готовое противопоставление желтого и зеленого — лиловому. Желтая камедь и желтый цинк также важно.
Левая рука Тальма: подмалевок в очень рыжих и еще не притушенных тонах. После того как по этому подмалевку, уже несколько просохшему, был наложен тонкий слой краски, очень прозрачный, из коричнево-красного с белилами и из натуральной умбры, прусской синей и белил,—это тотчас придало телесный полутон, чрезвычайно тонкий. Когда затем были наложены горячие тени, а также, в соответствующих тонах, выступающие освещенные места, эффект получил завершенность. (Это может быть с успехом приложимо ко всякому подмалевку, сделанному в тициановской манере,— сиенной или коричнево-красной и т. д., как, например, это было в маленькой Андромеде.)
Локальный цвет руки, которой опирается о землю женщина, оттирающая кровь со св. Евстафия,— взятые в полтона кассельская земля, белила с киноварью и камедь. Маленькая крупица зеленого (кобальт и изумруд, например) и оранжевого придает изумительный блеск, превосходящий, быть может, то, что было в Сарданапале, где также были введены зеленые тона.
Прокладка для тел очень тонкая: тон из желтой камеди и желтого цинка с золотисто-красной камедью.
Красивый соломенно-желтый полутон: желтая охра, кассельская земля, белила с крупицей изумрудно-зеленого и цинка и, может быть, приправленный чуть-чуть красной камедью. Кладется рядом с киноварью и красной камедью, смешанными в умеренных дозах: очень красивые сангинные тона.
Другой сангинный тон, более зеленоватый, хорош для прохождения поверху для подмалевка и т. п; рядом с красивым тоном из светлой киновари и камеди кладется тон из желтой охры и вяло-зеленого. Эти очень тонкие тона следовало бы лессировать (пока не пробовал), чтобы усилить тон тел, уже достаточно разработанных, но слишком белых.
Красивый коричневый: желтая марсовая и коричневая флорентийская; рядом с массой тонов зеленых, зеленоватых, ярко-зеленых, капустно-зеленых накладывать тон из кассельской земли, белил и камеди.
Тон лиловато-древесный: коричневая флорентийская, белила с охрой-рю и крупица черного или чего-нибудь другого, чтобы придать остроты.
Полутон светлых волос: соломенно-желтая, несколько темная, с коричнево-красным и густыми белиламщ прибавить так-
340


же индийскую желтую или сиенну и изумрудно-зеленую. Прибавить камеди и светлой киновари к прозрачно-оранжевому.
Красивый коричнево-желто-зеленый: изумрудно-зеленая, итальянская натуральная земля, с прибавкой сюда киновари, получается сангинный тон, не становящийся, однако, красным. Киноварь, жженая камедь, белила: наряду с первым тоном, немного темным, сделать его же более светлым, прибавив самую малость жженой камеди и чуть побольше камеди и вари.
Этим и зеленым изумрудным сделан тон самых отдаленных гор в Св. Себастьяне. Светлые части дороги и более близкие горы написаны вяло-зеленым и оранжевым из кадмия, белил я киновари.
Коричневая флорентийская и белила в соединении с оранжевым цинком класть рядом.
Обедал у Биксио вместе с Аржаном, Деказом, принцем 27 января Наполеоном. Затем — у Мансо. Из всего этого я вспоминаю только два-три отрывка из Волшебной флейты, которыми нас угостила г-жа Мансо.
Я не испытываю, когда пишу пером, даже малой доли тех затруднений, с какими создаю мои картины. Чтобы быть довольным собой, излагая что бы то ни было, мне нужно гораздо меньше различных соображений в расположении частей, чем для того, чтобы чувствовать полную удовлетворенность в живописи. Мы проводим жизнь, непроизвольно вырабатывая искусство выражать свои мысли при помощи слова. Человек, обдумывающий, как ему выпросить какую-нибудь милость, или выпроводить наскучившего посетителя, или растрогать неблагодарную красавицу, работает в области литературы, сам того не подозревая. Приходится ежедневно писать письма, которые требуют всего нашего внимания и от которых может зависеть наша судьба. Вот почему выдающийся человек всегда хорошо пишет, особенно если он говорит о вещах, ему хорошо знакомых. По той же причине женщины пишут письма не хуже самых великих лвдей. Это единственное искусство, в котором упражняются эти безразличные ко всему существа. Ведь приходится хитрить, соблазнять, умилять, прощаться, приезжая и уезжая.
Их способность приспособляться, их необычайная сообразительность в известных случаях находят в письмах наилучшее применение. Окончательно подтверждает вышесказанное то, что, не блистая большой силой воображения, они становятся
341


Понедельник, 7 февраля
Вторник, 15 марта
непревзойденными мастерицами в выражении всяких пустячков. Какое-нибудь письмо или записка, не требующие долгой работы над их составлением, доводятся ими до совершенства.
Сегодня бестолковая и непристойная давка на празднестве в Сенате. Никакого порядка, полная неразбериха, приглашенных в десять раз больше, чем может вместить помещение. Я был вынужден идти пешком и этаким же манером отыскивать экипаж у Сен-Сюльпис... Сколько негодяев, сколько мошенников в золоченых мундирах, аплодирующих друг другу! Какая низость в этом всеобщем угодничестве.
Нашел на каком-то клочке бумаги давно написанные мной строки. Я был тогда еще большим мизантропом, чем теперь. А ведь у меня было больше причин чувствовать себя счастливым, так как я был моложе. Я беспрестанно грустил и возмущался зрелищем, при котором мы присутствуем, и в котором сами мы являемся и жертвами и актерами.
Вот этот отрывок: «Почему этот мир, такой прекрасный, таит в себе столько ужасного! Я вижу луну, спокойно плывущую над жилищами, с виду погруженными в молчание и покой... Светила точно наклонились с неба над этими мирными домиками, но страсти, пороки и преступления, обитающие в них, уснули только на время или же, притаясь во тьме, оттачивают свое оружие. Вместо того чтобы объединиться против смертельных бедствий этой жизни в братский и всеобщий союз, люди, подобно тиграм и волкам, с ненавистью уничтожают друг друга. Они дают полную волю низким излишествам, не умея обуздать себя, но это еще наименее опасные. Другие, точно бездонные пропасти, таят в себе низость, горечь озлобления, восстанавливающую их против всего, что носит имя человека. Все эти лица — не что иное, как маски; эти руки, пожимающие ваши,— острые когти, готовые вонзиться в ваше сердце. Среди этой орды гнусных созданий попадаются благородные и великодушные натуры. Редкие представители смертных, как бы оставленные на земле для того, чтобы служить воспоминанием о золотом веке, обречены стать жертвой этой толпы негодяев и предателей, которая окружает и преследует их. Судьба действует заодно со страстями тысяч чудовищ, чтобы привести к гибели этих невинных людей. Почти все они влачат под этим безнадежным небом невыносимую жизнь, проклиная свою мрачную долю и свою бесполезную добродетель, предмет нападок
342


и ненависти,— добровольную ношу, которую они пронесли, себе во зло, среди тысячи опасностей...»
После заседания Совета видел замечательного Св. Юстина Рубенса. На следующий день, пытаясь восстановить его в памяти с помощью эскиза, сделанного с гравюры, я мог убедиться, что применение тонкой колонковой кисти вместо щетинной определило гладкую и более законченную поверхность этой вещи, иначе говоря — без резко выделенных плайов, свойственных Рубенсу. Этот прием ведет к более закругленному письму, что у него и получилось; но в то же время он быстрее придает вид законченности. Впрочем, живопись на дереве вынуждает, так сказать, работать колонковой кистью; ее гладкий и несколько расплывчатый мазок дает меньше шероховатостей. При работе кистями из куницы или обычными щетинными кистями невозможно избежать известной жесткости и крайне трудно сливать краски; следы щетинной кисти оставляют бороздки, которые невозможно скрыть.
Крайним сторонникам формы и контура.
Скульпторы имеют преимущество перед вами. Выявляя форму, они выполняют все условия своего искусства. Они ищут в той же мере, что и поклонники контура, благородства форм и отделки. Вы не моделируете, ибо не признаете светотени, которая рождается только из точно определенного соотношения света и тени. С вашими цвета грифельной доски небесами, с вашими тусклыми, бесцветными телами вы не можете придать рельефности изображению. Что касается цвета, являющегося неотъемлемой частью живописи, вы делаете вид, что презираете его, и не без основания...
К Ирэн:
«Я первый наказан за мою ужасную лень, потому что она лишает меня возможности часто получать вести от вас и оживлять в беседах с вами всю прелесть детских воспоминаний. Я тем более виноват в этом, себе во вред, что в моем уединении я мысленно гораздо чаще живу своим прошлым, чем тем, что меня окружает. У меня нет никакого влечения к настоящему; идеи, страстно увлекающие моих современников, оставляют меня совершенно холодным. Мои воспоминания и все склонности влекут меня к прошлому, все мои интересы обращены к шедеврам прошедших веков. Можно считать счастьем уже то, что
Пятница, 18 марта
Воскресенье, 27 марта
Понедельник} 28 марта
343


1 апреля
с такими наклонностями я никогда не помышлял о женитьбе: нет никакого сомнения, что я показался бы молодой, жизнерадостной женщине еще большим медведем и мизантропом, чем кажусь людям, видящим меня мельком!»
К Андрие:
«В том, что я так много работаю, заслуга моя не столь уж велика, как это можно думать, потому что для меня самого это наибольшая радость, какую я могу себе доставить... За моим мольбертом я забываю огорчения и заботы, являющиеся общим жребием. Самое главное в этом мире — побеждать скуку и горе. Думается, что тот, кто в поисках доступных развлечений находит их в занятии, подобном живописи, должен обретать в ней такие радости, каких не могут дать обычные удовольствия. Они заключаются главным образом в воспоминании, сохраняющем нам по окончании работы мгновения, которые мы посвятили ей. В обычных же развлечениях воспоминания, по правилу, не составляют наиболее приятную их часть; в большинстве случаев они оставляют сожаление, а иногда и нечто худшее. Следовательно, надо работать так много, как только можно: в этом вся философия и единственный способJустроить свою жизнь».
Первый раз я воспользовался своим пропуском в Итальянскую оперу. Странное дело: мне было невероятно трудно решиться на это, но, очутившись уже в театре, я был очень доволен. Плохо только, что я встретился там с тремя людьми и все они попросили разрешения побывать у меня. Один из них—Ластей- ри188, который хочет занести мне свою книгу о витражах; второй— Делеклюз189, который хлопнул меня по плечу с дружественностью, не совсем понятной со стороны человека, который мало льстил мне своим пером и в течение почти тридцати лет пробирал меня в каждом из своих писаний о Салонах. Третьим лицом, выразившим желание посетить меня, был молодой человек, которого я где-то видел, но я не мог припомнить ни мест*;, ни его имени; эта забывчивость мне свойственна.
Воспоминание о прекрасной музыке (Семирамида19°) наполняло меня довольством и сладкими грезами весь следующий день, 1 апреля. В душе и в чувствах у меня осталось лишь впечатление величия, которым полно это произведение. На сцене — манера исполнения, заранее всем известные финалы, шаблоны игры охлаждают воображение, но моя память, когда я нахожусь вдали от актеров и театра, дает единство всему, и
344


несколько божественных пассажей переполняют меня восторгом и вместе с тем вызывают в памяти времена моей улетевшей молодости.
На днях Риве зашел повидать меня и, глядя на мою Маленькую Дездемону у ног отца, не смог удержаться от того, чтобы не запеть Se il padre m’abbandona (если отец бросит меня), причем слезы выступили у него на глазах. Какое счастливое для нас обоих было время. Я был ниже его в смысле нежности и многого другого; как жалко мне теперь, что я не поддерживал этой дружбы, такой чистой и бескорыстной. Он бывает у меня с удовольствием, в этом нет сомнений, но слишком много времени и различных обстоятельств легло между нами. Несколько лет назад он сказал, вспоминая эту эпоху Манта и нашей близости: «Я любил вас, как любят любовницу».
У итальянцев, поющих теперь в пустом зале, есть в труппе некая Крювелли; о ней мало говорят в свете, но она талантливее, чем Гризи, восхищавшая всех, когда театр Буфф был еще в моде.
При появлении Россини никто не подозревал одного обстоятельства, которое не было отмечено и критиками, несмотря на множество их, а именно: до какой степени он является романтиком! Он порывает со старыми формулами, воплощенными до него в величайших образцах. Только у него мы встречаемся с этими патетическими интродукциями, этими столь быстрыми пассажами, вкратце обрисовывающими перед душой целую ситуацию, вне всяких условностей. Это единственное свойство в его таланте, которое не поддается подражанию. Он не колорист в духе Рубенса. Я постоянно слышу толки о его таинственных пассажах. В остальном он гораздо грубее или банальнее и в этом смысле напоминает фламандцев, однако всегда сохраняет итальянскую грацию и даже ею злоупотребляет.
Снова был у Итальянцев. Смотрел Цирюльника. Все эти очаровательные мотивы из Семирамиды и Цирюльника никогда не цокидают меня.
Работаю над окончанием моих картин для Салона, а также всех тех маленьких полотен, которые у меня просят. Никогда еще не было такого спроса; можно подумать, что мои картины— это только что появившаяся новинка.
Вечером был у г-жи Рюбемпре, в ее новом доме; пришел в восторг — действительно, все очаровательно устроено. Я очень
Воскресенье, 3 апрели
Понедельникг 4 апреля
345


Пятница, 8 апреля
Вторник, 72 апреля
Среда, 13 апреля
рад за этого дорогого мне друга. Она обожает редкости, хорошую обстановку, и вот, наконец, ее желания исполнились. Она высказала мне, или, вернее, всем нам, мысль, что счастье всегда приходит слишком поздно. Это приложимо и к моему маленькому успеху у любителей; они начинают приносить мне богатство после того, как меня презирали.
Вышел довольно рано, чтобы побывать у художников, которые просили меня об этом. Сколько ужасных увечий, сколько неизлечимых болезней мозга! Я получил только одно удовлетворение, но зато оно было полным: я видел подлинный шедевр — это портрет, сделанный Родаковским191 с его матери. Эта' работа такова же, как та, которая так поразила меня на выставке.
Вернулся очень усталый, но после почти летаргического и непреоборимого сна вполне отдохнул и обедал с г-жой Фор- же. Затем мы зашли повидаться с супругами Серфбеер и сделали небольшую прогулку по бульварам.
Обедал у Ризенера с Готье, который был очень любезен; недавно еще он дулся на меня.
На обратном пути зашел послушать последний акт Семирамиды.
Днем г-жа Вийо, г-жа Барбье и г-жа Эрблен заходили взглянуть на мои картины. Эта последняя влюбилась в Путников в Эммаусе и хочет их иметь за ту цену, какую я назначил.
Всегда приходится слегка портить картину, когда ее заканчиваешь. Последние мазки, сделанные, чтобы согласовать между собой отдельные части, лишают ее свежести. Перед публикой надо предстать, отбросив все те счастливые вольности, которые являются истинной страстью художника. Я сравниваю эти убийственные поправки с теми банальными ритурнелями, которыми в музыке заканчивают все пьесы, и с теми малозначащими переходами, которыми музыкант, чтобы перейти от одного мотива к другому или чтобы их подчеркнуть, вынужден заполнять промежутки между интересными частями своего произведения. Однако заключительные поправки не в такой мере, как можно бы думать, гибельны для хорошо продуманной и глубоко прочувствованной картины. Время сообщает произведению его окончательную целостность, сглаживая как первые, так и последние мазки.
346


Обедал у г. Фульда. Монитер непременно желает иметь мою статью; это довольно некстати при моей загруженности.
Был у Р., чтобы закончить вечер и прослушать, какие вещи Дельсарт выбрал для своего концерта. Эта вечная, примитивная музыка без перерывов довольно монотонна; ария Керубини, которую решились исполнить среди всего этого, показалась мне верхом изобретательности.
Префект сообщил нам сегодня утром на заседании комитета, где обсуждался вопрос о кладбищах, что ввиду недостатка кладбищ в Париже некто г. Ламарр, или Деламарр, совершенно серьезно выдвинул предложение отсылать покойников в Солонь, что освободило бы нас от них, а там укрепило бы почву.
Перед заседанием я пошел посмотреть живопись Курбе. Я был поражен силой и грустью его главной картины. Что за картина! Что за сюжет! Вульгарность форм была бы еще простительна; но вульгарность и ничтожество замысла — вот что действительно ужасно! И если бы еще при этом сама идея, какова бы она ни была, была ясно выражена! Что должны обозначать эти две фигуры? Жирная мещанка, стоящая спиной к зрителю и совершенно голая, если не считать какого-то небрежно написанного обрывка полотенца, покрывающего низ ее бедер, выходит из маленькой лужицы, которая недостаточно глубока даже для ножной ванны. Она делает жест, который ровно ничего не выражает, а другая женщина, вероятно ее прислуга, сидит на земле, разуваясь. Видны только что снятые чулки; один, насколько я помню, снят лишь наполовину. Между этими двумя лицами происходит какой-то обмен мыслей, но какой — понять невозможно. Пейзаж написан с исключительной силой, однако Курбе ограничился увеличением этюда, выставленного тут же рядом с картиной; отсюда ясно, что фигуры были вставлены после, без всякой связи с окружающим. Это имеет отношение к вопросу о согласовании аксессуаров с главным предметом изображения, отсутствующим у большинства крупных художников. Но не в этом главный грех Курбе. Там еще выставлена уснувшая Пряха, которая отличается теми же качествами силы и подражания природе... Колесо и веретено великолепны; платье и стул тяжелы и неуклюжи. В Борцах ощущается недостаток движения изобретательности. Фон подавляет фигуры, его следовало бы убрать больше чем на три фута кругом.
Четверг, 14 апреля
Пятница. 15 апреля
347


Суббота, 16 апреля
Воскресенье, i7 апреля
О Россини! О Моцарт! И вы, вдохновенные гении всех искусств, извлекающие из вещей лишь то, что надо явить человеческому сознанию! Что сказали бы вы об этих картинах? О Семи- рамида\ О шествие жрецов, идущих возложить корону на Ниниаса!
Утром ко мне привели Милле. Он говорит о Микеланджело и Библии, являющейся, по его словам, едда ли не единственной книгой, которую он читает. Это объясняет несколько натянутую осанку его крестьян. Впрочем, сам он тоже крестьянин и хвастает этим. Он, видимо, из плеяды или из отряда тех бородатых художников, которые делали революцию 1848 года или по крайней мере аплодировали ей, надеясь, по-видимому, что вместе с имущественным равенством наступит и равенство талантов. Милле как человек все же кажется мне стоящим выше этого уровня, и среди небольшого количества его довольно однообразных работ, какие мне довелось видеть, есть некоторыег проникнутые глубоким, хотя и претенциозным чувством, стремящимся прорваться сквозь*его иногда сухую, а иногда смутную манеру.
Обедал у префекта с художниками, закончившими роспись ратуши и tutti quanti. Тибо, который также был там, неизвестно почему, беседовал со мной о живописи, говоря, что он никогда не мог понять живописи Декана; начал он с этого, дабы затем воспеть хвалу Стратонике Энгра192.
Затем у г-жи Барбье. Ризенер зашел туда за женой, и мы пошли пешком. Г-н Буре, бывший консул Танжера, рассказал мне, что когда якубы дают кусать себя змеям, которые, по его уверению, ядовиты, то сильно прижимают в своей руке раскрытую пасть змеи, дабы сплющить ее клыки, содержащие яд. Я же предпочитаю думать, что они не в такой степени идут на риск стать жертвами неловкости и что эти змеи не так уж ядовиты, как полагают.
Я работал весь день над одеждой в портрете г. Брюйа. Завтра будет еще сеанс, надеюсь — последний.
Об английской школе за тридцать лет: Лоуренс193, Уильки194. Тысяча и одна ночь, Рейнольдс195, Генсборо.
Об Удри и Речах Рейнольдса при случае; предпочтение, какое он отдает рисовальщикам. Письма Пуссена.
О разнице между первоначальным наброском, эскизом и законченной вещью. Вообще о впечатлении от незаконченной
348


вещи и о недостатке пропорций, способствующих увеличению масштабов.
День заседания жюри; после жюри видел беднягу Виейара; он лежит в постели. Нашел его очень ослабевшим и весьма тревожусь за него. Когда я уходил, он крепко пожал мне руку и проводил взглядом, какого я у него никогда не видел.
После крайне утомительного дня, позавчера, в жюри, еле очнувшись от тяжелого послеобеденного сна, я вышел около десяти часов, чтобы пойти к Фортулю; когда я пришел, его гостиная уже пустела. Хотя было около одиннадцати часов, я отважился пойти к княгине Марселине.
Пришел я как раз вовремя, чтобы еще застать немного музыки.
Там видел г-жу Потоцкую — она была довольно эффектна. Возвращался я вместе с Гржимайло — говорили о Шопене. Он рассказал мне, что импровизации были у него еще гораздо смелее, нежели законченные вещи. Несомненно, тут была та же разница, какую ощущаешь, сравнивая эскиз с законченной картиной. Нет, заканчивая картину, мы не портим ее! Может быть, в законченном произведении меньше простору для воображения, чем в незавершенном. Мы испытываем совершенно различные чувства перед строящимся зданием, где детали еще не обозначились, и перед тем же зданием, когда оно покрылось лепкой и получило окончательную отделку. То же самое справедливо и относительно руины, приобретающей особенную характерность из-за нехватки ряда частей. В ней отсутствуют или искалечены детали, подобно тому как в строящемся здании видишь только начатки и смутно намечающиеся места будущих лепных украшений. Законченное здание ограничивает воображение замкнутым кругом, не позволяя выходить за его пределы. Может быть, эскиз произведения потому так сильно и нравится, что каждый из нас заканчивает его мысленно по-своему.
Артисты, одаренные очень тонким чутьем, восхищаясь даже прекрасным произведением, критикуют в нем не только его действительные недостатки, но и то, что в нем противоречит их собственному чувству. Когда Корреджо произнес свое знаменитое: «И я живописец», он хотел этим сказать: «Это произведение прекрасно, но я бы вложил в него еще нечто такое, чего в нем нет». Художник, следовательно, не портит картину,
Понедельник, 18 апреля
Среда,
20 апреля
349


заканчивая ее; отказываясь от неясности эскиза, он лишь целиком проявляет свою индивидуальность, обнаруживая таким образом все свои возможности, но равно и границы своего таланта.
Четверг, На распродаже картин Декана... Многие из его картин
21 апреля и эскизов произвели на меня глубокое впечатление и дали мне более высокое представление о его таланте, чем я имел о нем прежде. Рисунок, Христос в претории, Иов, маленький Чудесный улов, пейзажи и т. д. Когда берешься за перо, чтобы описать все эти столь выразительные вещи, в бессилии дать о них понятие при помощи слов, ясно чувствуешь ту границу, какая существует между отдельными видами искусств. Начинаешь испытывать некоторую досаду на самого себя за то, что не можешь передать воспоминания, сохраняющие в твоем уме всю живость даже после того, как несовершенно описал уже их словами. Впредь, следовательно, не стану заниматься этим, скажу только, что на этой выставке, так же как и вечером на концерте Дельсарта, я почувствовал в тысячный раз, что в искусстве, даже в высочайших из его произведений, следует удовлетворяться несколькими проблесками, возникающими в минуты вдохновения художника.
Иисус Навин Декана мне не понравился с первого взгляда; когда я стал разглядывать его вблизи, он показался мне какой- то смутной мешаниной со слабыми и вымученными формами: на расстоянии же я понял, что составляет красоту этой картины: размещение групп и освещение достигают исключительного мастерства.
Вечером, слушая трио Моцарта для альта, фортепиано и кларнета, я был восхищен лишь несколькими отрывками, остальное показалось мне монотонным. Говоря, что произведения, подобные этому, могут доставить только несколько мгновений наслаждения, я вовсе не хочу утверждать, что в этом всегда виновато само произведение; в частности, относительно Моцарта, уверен, что вина лежит на мне. Прежде всего, некоторые формы устарели, повторяясь и искажаясь в произведениях более поздних музыкантов, а это первое условие, чтобы лишить произведение его свежести. Надо даже удивляться, что некоторые части сохранили свое очарование так долго (время летит быстро для мод в искусстве) и после такого количества плохой или хорошей музыки, воспроизводившей этот восхитительный обра-
350


зец. Есть еще одна причина, почему произведения Моцарта меньше поражают нас той резкой новизной, какую мы находим в Бетховене или Вебере: во-первых, эти последние принадлежат нашему времени, а во-вторых, они не обладают совершенством своего предшественника. Тут как раз сказывается тот самый эффект, о котором я говорил на предыдущей странице, а именно, относительно впечатления от эскиза в сравнении с законченной вещью или от руины какого-нибудь памятника или его зачатков в сравнении с памятником законченным. Моцарт превосходит всех завершенностью своей формы. Красоты, подобные красотам Расина, лишаются блеска в соседстве с произведениями дурного вкуса или с неудавшимися эффектами и все же, несмотря на явные несовершенства у обоих этих людей, они навсегда освещены поклонением человечества и стоят на высоте, которую очень редко можно достигнуть.
Вслед за этими произведениями, или, если хотите, рядом с ними, идут вещи, где действительно имеются значительные упущения или недостатки, которые их, может быть, и умаляют, однако вредят общему впечатлению лишь при сопоставлении с более или менее удавшимися частями. Вещи Рубенса полны этих небрежностей и наскоро сделанных мест: таково великолепное антверпенское Бичевание со странными фигурами палачей; кельнское Мученичество св. Петра, где повторяется та же несуразность, то есть прекрасная главная фигура, все остальные— негодные. Россини в известной мере также принадлежит к этой породе художников. После обаяния новизны, которая часто приводит к тому, что принимается все, что только создается художником, и после периода усталости и реакции, в продолжение которого замечали только его ошибки, наступает момент, когда время освещает его подлинные красоты и делает зрителя равнодушным к его недостаткам. Это и есть именно то, что я испытал в отношении Семирамиды.
Вчера, на балу в Тюильри, я говорил Редону по поводу женитьбы одного высокопоставленного лица, что главным недостатком французского характера, которому мы, может быть, более всего обязаны катастрофами и неудачами, столь частыми в нашей истории, является характерное для всех нас полное отсутствие чувства долга. Нет ни одного человека, который был бы точен в условленной встрече, который считал бы себя абсолютно связанным данным обещанием; отсюда та гибкость
351


совести, какую мы наблюдаем во множестве случаев. Воображение переносит все обязательства в область того, что нам нравится или что возбуждает интерес. Наоборот, у английского народа, не в такой мере подчиненного импульсам, которые так ежеминутно увлекают нас, необходимость долга сознается всеми. Нельсон, в Трафальгарской битве, вместо того чтобы говорить своим матросам о славе и потомстве, просто сказал им в своем приказе: «Англия рассчитывает, что каждый исполнит свой долг».
Выйдя сегодня вечером в половине первого от Буалэ, я дошел до Итальянской оперы, отыскивая, где бы поесть мороженого, так как все кафе были уже закрыты. Наконец нашел его в кафе на бульваре у Пассаж д’Опера. Там встретил г. Шеван- дье, который пошел провожать меня. Он рассказал мне, что одной из странностей Декана была прежде всего его неспособность писать свои картины с модели; вторая же особенность, от которой зависела эта неспособность,— его крайняя робость в работе над натурой. Независимость воображения, когда пишешь картину, должна быть полной. Живая модель рядом с тем, что вы создали и привели в гармонию с остальной частью вашей композиции, сбивает вас и вводит чуждый элемент в ансамбль картины.
Среда, Обедал у княгини Марселины с Гржимайло. Восхитительное
27 апреля ТрИо Вебера, которое, к несчастью, было сыграно до трио Моцар¬
та,— надо было сделать наоборот. Мне страшно хотелось спать, но из уважения к музыке я выдержал первую пьесу, однако на вторую меня не хватило. Форма Моцарта, менее непредвиденная, и, я решаюсь сказать, более совершенная, но менее современная усыпила мое внимание, и пищеварение восторжествовало.
Четверг, Необходимо пожертвовать бесконечно многим, чтобы при-
28 апреля дать настоящую ценность картине, и мне кажется, что я так
и делаю; однако я не выношу, когда художник показывает это. Существуют, однако, исключительно прекрасные вещи, которые построены на преувеличенных эффектах. Таковы произведения Рембрандта, а у нас Декана. Это преувеличение у них естественно и нисколько не коробит в их вещах. Я размышляю обо всем этом, глядя на мой портрет господина Брюйа. Рембрандт написал бы только голову, руки были бы едва намечены, так же как и одежда. Хотя я предпочитаю метод, который позволяет видеть все предметы соответственно их значению,
352


. WS.
29. Портрет Полины Вийо в мавританском костюме. 1833


30. Портрет мадам Пьерре. Рисунок


хотя я преклоняюсь перед Рембрандтом, я все же чувствую, что оказался бы неуклюжим, если бы стал подражать этим эффектам. В данном отношении я ближе к итальянцам. Паоло Веронезе является примером пес plus ultra (предела) в смысле законченности всех частей, так же как Рубенс; может быть, даже в патетических сюжетах у него есть то преимущество перед великолепным Паоло, что он умеет при помощи известных преувеличений привлекать внимание к главному предмету и повышать силу выразительности. Но зато в этой манере есть нечто искусственное, и это дает себя чувствовать в той же мере или даже сильнее, чем жертвы, на которые идет Рембрандт, и чем тот сумрак, в какой он подчеркнуто погружает второстепенные части своих картин. Что касается меня, ни тот ни другой не удовлетворяют меня полностью. Я бы хотел,—и, кажется, это довольно часто встречается,— чтобы искусственность совсем не чувствовалась, и, вместе с тем, чтобы главное было бы в должной мере подчеркнуто, а это, повторяю, не может быть достигнуто иначе, как ценой жертв; однако, чтобы это отвечало моим желаниям, их следует делать гораздо более тонко, чем в манере Рембрандта.
В настоящий момент я не могу отыскать в моей памяти среди великих художников бесспорный образец того совершенства, какого я требую. Пуссен никогда не искал его, да и вовсе не желает его. Его фигуры поставлены друг возле друга, как статуи. Может быть, это происходит вследствие привычки, которая, как говорят, у него была, заготовлять маленькие макеты картин, чтобы правильно накладывать тени. Если он и добивался этого преимущества, то все же, думается мне, он был тут в меньшем выигрыше, чем если бы он умел установить более тесную связь между своими фигурами, пусть даже с меньшей точностью в передаче эффекта. Паоло Веронезе бесконечно более гармоничен (я говорю здесь только об эффектах), но его внимание разбрасывается. Прежде всего самая природа его композиций, которые часто представляют собой рассказы, эпизоды, требует в меньшей мере концентрации сюжета. Его эффекты в картинах, где число действующих лиц ограничено, имеют в себе что-то банальное и условное. Он распределяет освещение довольно однообразно, и в этом смысле у него, как и у Рубенса и у многих великих мастеров, можно заметить чрезмерное повторение некоторых привычных приемов. Несомненно, они были вынуждены прибегать к этому из-за большого количества получаемых ими заказов; они в гораздо большей степени, чем мы дума-
23 Заказ № 619
353


ем, были ремесленниками и таковыми сами себя считали. Художники XV века расписывали седла, знамена, щиты, как витражисты. Эта последняя профессия сливалась с профессией художника, как теперь она сливается с профессией маляров.
Слава и честь двум великим французским мастерам —Пуссену и Лесюеру — за то, что они стремились, и притом с успехом, вырваться из этой банальности! С этой точки зрения, они не только приближаются к простодушию примитивов Фландрии и Италии, у которых непосредственность выражения не испорчена никаким привычным приемом, но и открывают совершенно новый путь в будущее. Несмотря на то, что непосредственно вслед за ними возникли упадочные школы, в которых власть привычки, особенно той, которая всех их влекла в Италию учиться у современных им мастеров, не замедлила остановить эти порывы к изучению правды,— два этих великих мастера подготавливают пути для художественных школ нового времени, порвавших с условностью и искавших у самых истоков те эффекты воздействия, которые живопись может оказывать на наше воображение. Если даже эти пришедшие позднее школы и не шли со всей точностью по следам обоих великих людей, они по крайней мере находили у них страстный протест против школьных условностей и, следовательно, против дурного вкуса. Давид, Гро, Прюдон, как бы ни были велики различия в их художественной манере,— все они обращали взор к этим двум отцам французского искусства. Одним словом, они освятили своим примером независимость художника по отношению к традициям, внушая ему наряду с уважением к тому, что в них есть полезного, также и мужество отдавать предпочтение прежде всего своему собственному чувству.
Историки Пуссена — а число их очень велико — недостаточно оценили его как новатора редчайшей породы. Манера, в которой он воспитывался и против которой протестовал своими произведениями, распространялась на всю область искусств, и, несмотря на долгую жизнь Пуссена, ее влияние пережило этого великого человека. Упадочные школы в Италии идут рука об руку со школой Лебрена, Жувене и далее Ванлоо, а также и их последователей. Лесюер и Пуссен не смогли остановить этого потока. Когда Пуссен попал в Италию, он нашел там братьев Карраччи и их последователей превознесенными до небес и распределяющими патенты на славу. Образование художника считалось незаконченным без этого путешествия в Италию, которое вовсе не означало, что он будет там изучать
354


подлинные образцы — античность или мастеров XVI века. Карраччи и их ученики захватили в свои руки всю славу и были ее раздатчиками, другими словами — они поощряли только то, что напоминало их самих, и со всем авторитетом, каким окружало их пристрастие времени, строили козни против всего, что пыталось выйти из установленной колеи. Доменикино196, вышедший из этой самой школы, но увлеченный со всей искренностью своего гения поисками правдивости выражения и эффектов, становится предметом всеобщих преследований и ненависти. Дошло до того, что угрожали лишить его жизни, и завистливая ярость врагов заставила его скрываться и почти исчезнуть. Этот великий живописец соединял с подлинной скромностью, почти не отделимой от больших талантов, застенчивость характера, мягкого и меланхоличного; очень возможно, что этот всеобщий заговор против него, способствовал сокращению его жизни.
В самый разгар этой ожесточенной войны всех против одного человека, который не пытался защищаться даже с помощью своих произведений, Пуссен, никому еще не известный, чуждый всем этим интригам...
Эта независимость от всякой условности сильно сказывается у Пуссена в его пейзажах и т. д. Как пристальный и в то же время проникнутый поэзией изобразитель истории и движений человеческого сердца, Пуссен не имеет себе равных!..
С раннего утра в Совете, по глупому делу о Булонском лесе. Префект просил меня тут же составить доклад,—я прочел его в конце заседания, и он был принят.
Заходил на выставку с Э. Лами за справками; оттуда — к Декану, которого застал в мастерской, среди страшного беспорядка; он показал мне замечательные вещи. Есть у него большая реплика его Иова, написанного для министерства; она так же хороша, как и маленький Иов, и, кажется, более закончена. Он показал мне своего Самаритянина на постоялом дворе: больного несут, чтобы уложить в горнице; на первом плане уводят лошадей, доставивших больного и его благодетеля; челядь выглядывает из окон,— словом, все характерные подробности налицо. Солнечный эффект тот же, что и всегда, —и всегда удачный. Эта устойчивая сила выразительности в самой монотонности является одной из величайших привилегий таланта.
Другая картина, начатая в том же духе: Внутренний вид мастерской итальянского горшечника.
Пятница, 29 ап ре ля
355
23*


Суббота, SO апрелл
воскресенье, 1 мая
Понедельник, 2 мая
На мольберте большое полотно Бегство Лота, которое я не так высоко ставлю. Затем маленький очаровательный эскиз Агония Христа — множество фигур, приятное впечатление.
Но что мне кажется выше всего остального — это Давид, бегущий от преследования Саула. Один из воинов Саула, заблудившийся в пустыне, встречается с ним и, стоя по другую сторону потока, оскорбляет его и бросает в него камнями; пейзаж, композиция — все это прекрасно; описание бледнеет перед моим воспоминанием.
Набросал вчерне Хождение по водам для Гржимайло. Продолжая работу над Христом перед народом, сделал эскиз картины для г-жи Эрблен и прибавил несколько мазков к картине для г. Роше; все это вышло довольно удачно, несмотря на плохое состояние духа и тела. Что это за тревога, порой имеющая свое основание, порой непонятная и не относящаяся ни к чему определенному?
Обедал у Шабрие с его другом Шевинье, чей поэтический талант он превозносит; у него нет красноречия, выражается он не так, как все, и не может найти слов для самой простой фразы. Этот обед вчетвером был не слишком веселым.
Вечером мне понравилась г-жа Л., хотя она уже не молода. Она сидела возле г-жи Ф., сильно разряженной. Муж г-жи Ф. очаровательный человек. Он удивлялся, что я не еду в Италию; он говорил мне об озерах Северной Италии как о чудесах, которые непременно следует увидать; это якобы очень легко сделать; можно даже совершить эту поездку в два приема: в первый раз посетить Флоренцию, Рим и Неаполь, в следующий — Милан, Венецию и т. д.
В тот же вечер г. и г-жа Монсе повезли меня к г. Жантие, где я видел красивую Мариэтт Лаблаш и слушал довольно изысканную музыку, а главное, смотрел на красавицу Мариэтт. Все мельчало рядом с ней, как мельчают простые смертные в присутствии богини. Все эти северные грации казались весьма хилыми по сравнению с этим блеском юга. Вернулся поздно, хотя и ушел, не дождавшись конца.
Буассар сказал мне, что во Флоренции видел Россини, смертельно скучающего там.
В этот день обедал у Пьерре с Ризенером, его другом Лассю, с Фене и Дюрье. Я вынес из этого посещения грустное впечат¬
356


ление, не изгладившееся и на следующий день: чувство скрытой недоброжелательности этих людей ко мне. Под всем этим таится множество чувств, которые в известные минуты даже не стараются прикрыть маской... Я одинок теперь среди этих старых друзей. Есть масса вещей, которых они не прощают мне, и прежде всего тех преимуществ, какие случай доставил мне.
Имя ученика, которому покровительствует Давид,—Альберт Борель-Роже, сын Эмиля Роже, талантливого медальера, умершего в бедности. Он получил 1 февраля 1852 года половинную стипендию коммунального воспитанника в лицее Наполеона; его мать не может внести пятисот франков доплаты и просит о полной стипендии.
«Вольтер,— говорит Сент-Бев197,— судя о Ги Патене по собранию писем последнего, высказался о нем слишком строго и не вполне справедливо. Вот что говорит Вольтер: «Он годится на то, чтобы показать, что современники, наспех записывающие новости дня, очень ненадежные свидетели для истории. Эти новости часто бывают лживыми или нарочито искаженными; кроме того, это множество мелких фактов кажется драгоценным только мелким умам». Мелкие умы,— добавляет Сент-Бев,— не люблю я, когда так говорят о других, особенно когда эти другие представляют собой целый класс, естественную группу; это очень удобная и простая манера дать понять, что сам ты относишься к другому разряду людей».
Я же, со своей стороны, думаю, что Сент-Бев, который сам принадлежит именно к этому разряду собирателей анекдотов, антипатичных Вольтеру, не прав, упрекая Вольтера за то, что тот нападает на целую, по его выражению, группу; несомненно, что глупцы образуют целую группу, но она не приобретает права на уважение в силу своей многочисленности. Совершенно естественно нападать на то, чего не любишь, не считаясь с тем, имеешь ли дело с целой группой или нет. Я, со своей стороны, согласен с Вольтером: я всегда ненавидел собирателей и рассказчиков анекдотов, в особенности вчерашних анекдотов, которые относятся как раз к разряду не нравящихся Вольтеру. Бедный Бейль свихнулся, питаясь ими. Это же составляет одну из слабостей Мериме, делающую его, на мой взгляд, крайне скучным. Надо, чтобы анекдот, как все другое, возникал в разговоре. Но относиться с интересом только к этому — значит подражать собирателям редкостей,— этой другой разновидности невыносимых людей, способных внушить отвращение к красивым вещам, заставляя наш взгляд разбегаться от их непомер¬
357


Вторник, 3 мая
ного количества и путаницы, вместо того чтобы выделить небольшое число их после строгого отбора и поместить их в соответствующую обстановку.
Приглашение от Ньюверкерке198 в Лувр на лекцию об искусстве или о прогрессе в искусстве некоего господина Равессон199.
Собралось много художников, полу художников, дам и священников. После довольно длительного ожидания сначала приезда принцессы Матильды, а затем еще более длительного ожидания г. Фульда,— профессор начал свою лекцию неуверенным голосом, с легким гасконским акцентом. И действительно, только гасконцы способны, не зная ни аза, браться за чтение лекций, вроде той, какую я, в конце концов, прослушал только наполовину. Это идеи неохристианства в самом чистом виде. Прекрасное было воплощено в определенный момент, и оно возникло только в промежутке между XIII и XV веками: Джотто и, кажется, Перуджино200 составляют кульминационные точки; Рафаэль, начиная с первых вещей, является уже упадком. Античность может быть признана только наполовину. В ней для нас ненавистно все нечистое; профессор ополчается на античность за то, что ею злоупотребляли в XVIII веке. Достаточно одних сатурналий Буше и Вольтера, предпочитавших, если верить этому профессору, всему остальному непристойные сюжеты, чтобы возненавидеть всех этих, к несчастью не отделимых от античности, нимф, сатиров и все ее эротические сюжеты. Не может быть великого художника, если он не является другом герою или какому-нибудь великому мыслителю в другой области. Фидий велик лишь благодаря дружбе с Периклом... Без Данте — Джотто — ничто. Странное утверждение! Аристотель, сказал он вначале, постоянно упоминает в конце или в начале своих трактатов об эстетике, что лучшие рассуждения о Прекрасном никогда еще не доставили и никогда никому не доставят случая встретиться с самим Прекрасным. Каждый невольно должен был задать себе вопрос, что же, собственно, делать тут сейчас профессору? Изложив взгляды Вольтера на искусство, он принялся чинить суд и расправу над бедным бароном С., который сумел бы его как следует отделать, если бы мог возражать. Этот бедный барон, если верить лектору, допускает пришествие Прекрасного, в современном смысле, только в том случае, если система правления двух палат распространится по всей Европе и везде будет введена национальная гвардия. Это была главная острота всей лекции, вызвавшая взрыв
358


особой веселости, типичной для духовных лиц, черные сутаны которых мелькают тут и там в этой весьма смешанной аудитории.
Может быть, я несколько демонстративно ушел после этой первой части, слабое резюме которой я здесь даю. Но меня подвинул на это пример нескольких слушателей, которые, по-видимому, подобно мне почувствовали, что достаточно уяснили себе вопрос о Прекрасном.
Оттуда я пешком отправился к Риве, при чудной погоде, испытывая наслаждение от ходьбы после целого часа такого рода пленения.
Получил приглашение от министра присутствовать сегодня вечером на ученическом выступлении в консерватории.
Обедал у г-жи Форже с молодым X. и гулял потом весь вечер: от приглашения уклонился. День провел в укладке вещей перед отъездом в Шамрозе; я сделал огромные запасы красок и холста, но, к несчастью, проклятая статья, которую я обещал написать, заставит меня отказаться от живописи на все время моего пребывания там.
Выехал вчера в восемь с половиной часов в Шамрозе. Со мной вкупе был г. X.— сначала мне показалось, что это он, затем я решил, что не он, и не заговорил с ним. Наконец в Жювизи он сам обратился ко мне, и мы оба пожалели, что сразу не возобновили знакомства. Я видел его до этого только дважды, на очень короткое время и, кроме того, вечером.
Брокле пришел помогать нам вставлять стекла и оказал целый ряд услуг. Я был доволен, видя, какое удовольствие доставляет ему приветливый прием, который он встретил.
Немного прошелся по лесу и лег спать рано, очень усталым.
Человек способен к самым разнообразным вещам...
Лабрюйер201 пишет: «Родители, возлагающие все надежды на хорошее воспитание детей, страдают излишней доверчивостью, но ничего не ждать от воспитания и пренебрегать им было бы также большой ошибкой». И ниже: «Даже если бы было правдой то, что многие утверждают, а именно, что воспитание не дает человеку ни другого сердца, ни другого телосложения, что оно в основе ничего не изменяет, а лишь дает внешнюю шлифовку, то и в этом случае я не устану повторять, что все же оно не бесполезно».
Пятница> 6 мая
Шамрозе. суббота, 7 мая
Воскресенье• 8 мая
359


Понедельник, 9 мая
Я совершенно согласен с ним н добавляю, что воспитание продолжается всю жизнь. Я даю следующее определение: это — культура нашей души и нашего ума, обусловленная уходом за ними и воздействием внешних обстоятельств. Общение с дурными или с хорошими людьми является хорошим или дурным воспитанием, продолжающимся всю жизнь. Ум выпрямляется среди людей открытого ума; то же происходит и с душой. В обществе жестких и холодных людей мы и сами ожесточаемся, и если бы человеку средних добродетелей пришлось жить среди негодяев, он кончил бы тем, что стал бы таким же, как они, если только с самого начала не отдалился бы от них.
Целый день старался разобраться в моей статье о Пуссене202. Убеждаюсь, что есть одно только средство довести ее до конца, если мне вообще это удастся: совершенно забыть о живописи, пока я ее не кончу. Это дьявольское ремесло требует еще большего напряжения, чем то, которое я привык вкладывать в живопись, а между тем пишу я очень легко: я могу исписывать целые страницы почти без помарок. Мне кажется, что где-то в этой тетради я пометил, что писать легче, чем заниматься моим ремеслом. Трудность, которую я испытываю, заключается в необходимости написать работу известного размера, в пределах которой я должен говорить о целом ряде различных вещей; у меня не хватает точного метода, чтобы установить соразмерность частей, расположить их в известном порядке, и особенно, после заранее сделанных заметок не забыть ничего того, что я решил сказать в статье.
Таким образом, только усидчивость и внимание, направленное исключительно на эту задачу, сможет мне помочь в работе. Поэтому я не смею даже думать о живописи из страха отправить все к черту. Я мечтаю о чем-то в духе Спектэйтора, о короткой статье в три-четыре страницы, может быть, даже и меньше, на первую пришедшую в голову тему. Я берусь извлекать их сколько угодно, по мере надобности, из моего ума, как из бездонного колодца.
Вечером довольно нелепая прогулка по равнине; пересек дорогу, ведущую к мосту; дошел до участка Деларш и вернулся переулком с Женни, которая ради воскресного дня захотела непременно угостить прогулкой также и Жюли.
На другой день, около десяти или одиннадцати часов, совершил прогулку по направлению к новым порубкам, сделанным вдоль стен участков Кантине. Миноре. Очаровательное утро!
360


Пришел к антенскому дубу, которого не узнал: таким маленьким он мне показался; снова предавался размышлениям, которые заносил в записную книжку, в том же духе, в каком уже писал здесь относительно впечатления от неоконченных вещей: эскизов, набросков и т. д.
То же впечатление производит диспропорция. Совершенные художники меньше поражают именно в силу своего совершенства; в них нет никаких противоречий, которые заставляли бы почувствовать, насколько совершенно и пропорционально все целое. Наоборот, приблизившись к этому великолепному дереву, находясь под его огромными ветвями и видя только отдельные части вне их связи с целым, я был поражен его величиной... Я должен был признать, что частично то впечатление, какое производят на нас статуи Микеланджело, зависит от некоторой диспропорции или известной незаконченности, которые увеличивают значение законченных частей. Мне кажется, что его картины, поскольку можно судить по его гравюрам, не страдают этим недостатком в такой мере. Я часто говорил себе, что вопреки тому, что сам Микеланджело мог думать о себе, он был больше живописцем, нежели скульптором. В своей скульптуре он не исходит, как античные ваятели, из чувства массы; всегда кажется, что он начертил воображаемый контур, который затем и старается заполнить, как это делает живописец. Можно было бы сказать, что фигура или группа обращены к нему лишь одной стороной,— значит он живописец. Поэтому, когда приходится смотреть с разных сторон, как этого и требует скульптура, то выступают все эти вывернутые члены, ошибочно построенные плоскости — словом, все то, чего не встречаешь в античных статуях.
По вечерам мы с Женни гуляем. Я рано обедаю и вынужден так же рано ложиться спать; это делает ночь чересчур долгой. Чем больше я сплю, тем труднее мне вставать по утрам. Просыпаюсь всегда грустным. Мне необходимо поработать, чтобы стряхнуть с себя это дурное настроение, имеющее чисто физические причины.
Нахожусь в Шамрозе с субботы. Сегодня утром гулял по лесу в ожидании, пока моя комната будет приведена в порядок и я смогу приняться за моего знаменитого Пуссена. Увидев издали антенский дуб, которого я даже не узнал, настолько он показался мне обыкновенным, я мысленно снова возвратился к одной из заметок моей тетради, занесенной недели две назад, где
Понес ельниКу 9 мая
361


говорится о разнице впечатлений от наброска и от законченной вещи. Я там говорил, что эскиз картины, памятника или руина, словом, всякое создание нашего воображения, в котором не хватает каких-либо частей, должно сильнее действовать на нашу душу в силу того, что она сама от себя добавляет нечто к тому впечатлению, какое получает от самого предмета. Добавляю, что совершенные произведения, как, например, создания Расина или Моцарта, на первый взгляд не производят такого сильного впечатления, как создания гениев, не свободных от ошибок или небрежных, у которых сильные стороны выступают еще выпуклее в соседстве с более слабыми или совсем плохими.
Глядя на это прекрасное и столь соразмерное во всех своих частях дерево (речь идет об антенском дубе), я нахожу новое подтверждение своим мыслям. На расстоянии, необходимом для одновременного обозрения всех его частей, это дерево производит впечатление самого обыкновенного размера; но когда я нахожусь под его ветвями, впечатление совершенно меняется: видя один лишь ствол, к которому я почти прикасаюсь, и начало его толстых ветвей, которые протягиваются над моей головой, словно мощные руки этого гиганта лесов, я поражен размахом этих деталей; словом, оно мне представляется огромным и даже внушающим страх своей огромностью.
Не является ли несоразмерность одним из условий, необходимых, чтобы вызвать наше восхищение? Если, с одной стороны, Моцарт, Чимароза, Расин поражает нас меньше, в силу изумительной стройности их произведений, то не обязаны ли Шекспир, Микеланджело, Бетховен известной частью своего воздействия на нас противоположным свойствам? Что касается меня, я думаю, что это именно так.
Античность никогда не поражает, никогда не показывает гигантской, чрезмерно преувеличенной стороны вещей: чувствуешь себя совершенно запросто с этими великими творениями; только размышление возвышает их и ставит на недостижимую высоту. Микеланджело же изумляет и вносит в душу чувство смятения, являющееся также одной из форм восхищения; но очень скоро мы начинаем замечать досадные несообразности, являющиеся последствиями слишком поспешной работы вследствие ли порывистости, с какой художник принимался за свой труд, или же усталости, какая овладевала им при окончании работы, превышающей силы человека.
362


Эта последняя причина совершенно очевидна. Если бы даже историки и не сообщили нам, что, заканчивая какую-либо из своих работ, он почти всегда отчаивался, чувствуя невозможность воплотить свои великие замыслы, то мы и сами увидали бы это совершенно ясно по отдельным частям, оставленным лишь в зачаточном виде, по этим ногам, уходящим в цоколь, где не хватает материала, и мы поняли бы, что основные пороки произведения заложены скорее в самом подходе к замыслу и в его выполнении, чем в крайней требовательности гения, предназначенного для достижения еще больших высот и останавливающегося на полпути неудовлетворенным. Более чем вероятно, что его замысел был очень смутным, что он слишком полагался на минутное вдохновение для развития своей мысли; если он часто падал духом и отступал, то лишь оттого, что он действительно уже не мог больше ничего сделать.
По утрам бьюсь над Пуссеном. То мне хочется бросить все к черту, то снова принимаюсь с новым жаром. Это утро было из самых плохих для бедной статьи.
После того как я ясно наметил на больших листах бумаги, разделив их линиями, главные предметы, о которых нужно сказать в статье, я пошел в полдень пройтись, в восторге от самого себя и от порыва, с каким я атаковал ее.
Лес восхитил меня: показалось солнце, было тепло, но не жарко; травы и мхи на полянках, где я проходил, издавали чудный запах. По заглохшей тропинке я дошел почти до угла стены маркиза: мне хотелось найти выход из этой части леса к аллее, идущей от дороги до тропинки к дубу Приер. Я вступил в битву с сухими сучьями, с кустарниками, сплетавшимися предо мной, и все-таки достиг цели. Вернулся я по более удобной тропинке, очень тенистой, через ту часть леса, которая, кажется, примыкает к дому маркиза.
На обратном пути присел отдохнуть возле изгороди его сада, выходящей к лесу; сделал набросок дуба, чтобы уяснить себе расположение ветвей.
Возвратясь, принялся за чтение газет: литература невысокая, но в общем я не скучал, а это самое важное. Около четырех часов вместо прогулки занялся ремеслом витражиста и стал расписывать старое стекло.
Вечером прогулка в Суази. Спустился уличкой, которая привела меня в очень уединенные и довольно уютные места.
Вторникг 10 мая
363


Четверг, 12 мая
Пятница, 13 мая
Свел дружбу с белой ангорской кошкой, которая шла за мной и позволила себя поласкать.
Много работал над проклятой статьей. Набросал наспех, карандашом, на больших листах бумаги все, что хотел сказать. Начинаю думать, что метод Паскаля, записывавшего каждую отдельную мысль на маленьком клочке бумаги, не так уж плох, особенно в положении, когда некогда изучать ремесло писателя. Этим путем все разделения и подразделения лежат перед глазами, как в карточной игре, и легче располагать их в нужном порядке. Порядок и физическое состояние в гораздо большей степени, чем это полагают, вторгаются в наши духовные дела. То или другое положение тела благоприятно отражается на мысли: Бэкон, как говорят, сочинительствуя, скакал на одной ноге; Моцарту, Россини и Вольтеру мысли приходили в постели, а Руссо, насколько помню, сочинял во время своих сельских прогулок.
Обычно я гуляю перед обедом, стряхнув с себя бумажный и чернильный хлам, а также после обеда, чтобы разогнать сон. Но так как я всегда обедаю между пятью и половиной шестого, то вечер с трудом тянется до девяти часов.
Попробовал продолжать статью, но, написав несколько строк, которые пометил в заголовке первой части (потому что я хочу написать ее в двух частях: одна — биографическая, другая — разбор дарования и работ), почувствовал прилив скверного настроения и смог только читать и даже спать до середины дня; потом, пользуясь чудной погодой, от которой мы уже успели отвыкнуть, я увел Женни в лес, где мы сделали большую прогулку. Пошли по аллее Эрмитажа до большого дуба, возле которого отдохнули; до этого мы заходили в Эрмитаж, часть которого продается. Вот местечко, какое нужно было бы мне! Парк, представляющий собой в сущности плодовый сад, очарователен; он еще полон старыми деревьями, снабжающими своими плодами всю округу. Эти узловатые, искалеченные годами стволы еще покрываются великолепными цветами и фруктами, среди разрушенных не временем, но руками человека построек. Всегда чувствуешь печаль от этого нечеловеческого зрелища, этой глупой ярости разрушения... В то же время я замечал, насколько произведения, обязанные своим возникновением последовательному уму, выношенные великой идеей долголетия и выполненные с необходимой тщательностью,
364


сохраняют отпечаток силы даже в своих обломках, которые почти немыслимо уничтожить бесследно. Старинные корпорации, в особенности монашеские, считали себя вечными, ибо чувствуется, что они создавали на веки веков. То, что уцелело от старых стен, служит упреком безобразным пристройкам более позднего времени, прилепившимся к ним. В пропорциях этих остатков есть нечто гигантское в сравнении с тем, что ежедневно строится на наших глазах частными лицами.
Я думал в то же время, что до некоторой степени это верно и относительно произведений талантливого человека. В отношении скульптуры это неоспоримо, потому что наиболее неудачные реставрации позволяют все же ясно видеть то, что принадлежит оригиналу; но и в живописи,— как она ни хрупка и как она порой совершенно убийственно ни записана неумелыми руками,— расположение, общий характер, какая- то неуловимая печать обнаруживает руку и замысел великого мастера.
Вечером получил письмо от Ризенера, который просит меня принять его с Пьерре; также письмо от г-жи Форже; ее сын уехал путешествовать в сопровождении доктора, однако она беспокоится о его здоровье после полученных писем.
Все утро много работал над извлечением сведений для исторической части статьи о Пуссене. Редко когда я отдаюсь этой работе с увлечением; чаще она меня страшно тяготит. Как бы то ни было, я упорствую и, надеюсь, доведу ее до конца. Это будет поводом еще задержаться здесь немного.
Около трех часов сделал прогулку вдоль деревни, чтобы дойти до другого конца. Рассчитывал по дороге повидать мэра и купить сигар; мне удалось только последнее. Но по дороге меня ожидали разные встречи, вызвавшие во мне досаду, так как они предсказывают конец покою, которым я наслаждаюсь. Вся семья Барбье пожалует завтра и останется на два дня, а также, может быть, г-жа Вийо! О небо, сжалься надо мной!
Дорога в лес, которой я пользовался, когда жил здесь, впервые показалась мне прелестной, особенно аллея, идущая к антен- скому дубу. Вырубки, которые здесь сделаны и, к несчастью, будут еще продолжаться, совершенно меняют вид этой части леса.
Вечером спустился к речке и сделал прогулку вдоль берега в сторону моста. Я был очарован обилием и спокойствием этой воды: никогда она не казалась мне такой живописной. На
Суббота, 14 мая
365


Воскресенье, 15 мая
закате ее краски были точь-в-точь как у Зиема... Затем несколько раз еще прошелся по саду при легком лунном освещении, сливавшемся со светом гаснущего дня.
Во время этой одинокой прогулки испытал несколько счастливых минут. Грустные чувства, вызываемые в нас природой, показались мне здесь, на берегу реки, больше чем когда-нибудь необходимой частью нашего существования. Это трудно определимое чувство, которое каждый человек, может быть, считает присущим только ему, находит отклик во всех чувствительных существах. Современные писатели грешны лишь тем, что отводят этому слишком много места в своих сочинениях; северные поэты, и особенно англичане, являются родоначальниками этой поэзии. Все их влечет к мечтательности: и более замкнутая жизнь, и более суровая по виду природа.
Барбье с женой приходили для разных работ по дому. Нехороший день!
Около десяти часов прогулка по лесу, затянувшаяся под влиянием неприятных мыслей. Вернулся домой, где все было в беспорядке из-за работ этого доброго малого. Я превратился в стекольщика и закончил промазку стекла. Все же у меня было несколько приятных минут за чтением в Ревю британик приключений арабской женщины, освобожденной из невольничьего каравана негров.
Я начал также и дочитал во время обеда в мастерской статью о Карле V в монастыре; меня живо занимает все интересное, что случается встретить в книгах. Великие люди, взятые как они есть, без прикрас, и изученные с лупой в руках, если и не являются всегда воплощением благороднейших сторон человеческой природы, то по крайней мере слабостями своими могут служить утешением тем, кто недоволен собой в силу излишней скромности или чрезмерной жажды совершенства. Этот великий император был страшный лакомка и все время ощущал неудобство этого порока, но был не в силах побороть его, и этому не помогало ни чувство собственного достоинства, ни слабость желудка. Подагра, обычное наказание всех обжор, — и та не могла наложить узду на его чувственность.
Я с удовольствием увидал, читая статью, что это был великий человек, одаренный большой энергией и многими привлекательными чертами, но история в целом оценивает его иначе; обычно его изображают человеком холодным и коварным. Историки, или, скорее, воображение общества, которое все преуве¬
366


личивает и всюду ищет резких контрастов, делает его полной противоположностью Франциску I, который нам представляется не иначе, как в образе нашего веселого соотечественника, отважного и весьма легкомысленного. Карл V, как и всякий другой, имел свои слабости; он также был очень храбр и очень снисходителен ко всем окружающим. Горе, которое он испытал, потеряв свою последнюю жену, сильно способствовало решению, положившему конец его роли на исторической сцене.
Вечером этого же дня вышел после обеда на прогулку. Согретый обедом и чтением, я взбирался по маленьким тропинкам к холму, еще совершенно мокрому от дождя. Почувствовал недомогание, которое кончилось только с возвращением домой, где я еще целый час слонялся без дела, прежде чем улечься спать.
Весь день провел в комнате, предаваясь приятной лени, записывая кое-что в эту книжку и читая Ревю британик, особенно тот эпизод с белой племянницей дяди Тома, когда американец Ионафан пересекает Африку на верблюде, чтобы отыскать свою арабскую любовницу в центре этого континента.
С трудом оторвался от чтения, чтобы одеться и отправиться отобедать с г-жой Барбье и г-жой Паршап, г. и г-жой Беаль и г. Барбье, неожиданно появившимися перед самым обедом. Зато г-жа Вийо, которую ждали, не явилась. Обед вышел очень удачный, и мы запивали его вином Шамрозе, которое мне очень понравилось. Г-н Барбье был на выставке Салона и проявил передо мной свой буржуазный вкус во всем его блеске; он заметил только то, что было ему по сердцу, иначе говоря, запомнил очень мало выдающихся вещей. Портреты Дюбюфа он предпочитает всему; это имя вызвало у наших дам взрыв восхищения. Мне было не слишком весело. Вернулся около десяти часов при чудном лунном свете и немного погулял по дороге, прежде чем пойти домой. Г-н Барбье поделился со мной своим проектом сделать что-нибудь, как он выразился, из сада, которого было достаточно для его отца. Некий великий планировщик садов должен ему возвести справа и слева от самого дома два больших холма и сделать только один спуск вниз, упразднив террасу, единственное место, где можно прогуливаться, не спускаясь и не подымаясь. Я попытался растолковать ему это преимущество, но бессмыслица возьмет верх, как нечто много более «фешенебельное». Жирарден203 продолжает твердо верить в наступление всеобщего благоденствия, причем одним из средств,
Понеделънику 16 мая
367


пользующихся особым его расположением, является механический способ обработки земли, примененный во всей Франции. Он думает серьезно помочь счастью людей, освобождая их от работы. Он делает вид, что сам верит тому, что все эти несчастные, вырывающие у земли свою пищу, несомненно, тяжким трудом, но и с чувством сознания своей энергии и хорошо направленной настойчивости, станут высоко нравственными, довольными собой людьми, когда эта земля, которая по крайней мере была их родиной, земля, на которой рождались их дети и где они хоронили своих отцов, станет не чем иным, как фабрикой продуктов, где будут работать огромные клещи машин, оставляющие большую часть своей продукции в нечистых и безбожных руках предпринимателей. Разве пар остановится перед кладбищами и церквами? И разве француз, который вернется на родину через несколько лет, не будет вынуждей спрашивать, где его деревня и где могилы отцов? Потому что деревни станут бесполезны, как и все остальное; крестьяне — это те, кто работает на земле, потому что необходимо жить там, где ваши заботы ежеминутно нужны. Придется строить города для этой массы, обделенной и безработной, которой нечего больше будет делать в полях. Придется строить для них огромные казармы, где все будут жить вперемежку. Что другое останется делать фламандцу, очутившемуся рядом с марсельцем, или нормандцу с эльзасцем, как не справляться о погоде, беспокоясь не о том, есть ли урожай в его родной провинции, на дорогом ему клочке земли, и не о том, удастся ли с выгодой продать свои рожь, сено и виноград, но лишь о том, поднимаются ли их акции, вложенные в это общее безыменное владение? Они будут владеть бумагой вместо участка земли. Они пойдут проигрывать на биллиарде эти бумажки, ставя их против таких же бумажек неизвестных соседей, отличных от них и по нравам и по языку; когда же они разорятся, у них не будет даже последнего утешения крестьянина, который, видя плоды или свою ниву, побитую градом, надеется помочь несчастью личным трудом и настойчивостью или, глядя на это поле, столько раз политое потом, найти в этом зрелище немного поддержки или надежды на лучшие времена!
О, жалкие филантропы! О, философы без сердца и без воображения! Вы думаете, что человек — это машина, подобная вашим механизмам; вы отнимаете у него наиболее священные права под предлогом освобождения его от работ, кажущихся вам унизительными, но являющихся законом его существовав
368


31. Портрет Лиона Ризенеpa. 1834


32. Портрет Фредерика Вийо. 1833. Национальная галерея, Прага


ния, не только повелевающим ему самому находить средства для удовлетворения своих потребностей, но возвышающим его в собственных глазах, придающим почти священный смысл коротким мгновениям, отпущенным ему на земле..✓
Опять ленился целый день, читал статью о Карле V и не- много Историю нравов204, где говорится также о нем, Франциске I мая
и Людовике XI. Около трех часов пошел по направлению в Дравейль. Почти все время шел дождь. На обратном пути купил сигар.
В Пресс прочел статью Готье о новом создании Фредерика205, его роли в Старом капрале: «Он пробегает от края до края по всем клавишам человеческой души,— дар, редко встречающийся в одном человеке; он вмещает страсть, веру, иронию и скептицизм; он умеет передавать все лучшие движения сердца и издеваться над ними с дьявольской усмешкой; в один и тот же вечер он умеет быть Ромео и Мефистофелем, Рюи Блазом и Робером Макером, Дженнаро и Игроком. Плащ идет к нему так же, как блуза, а пурпур столько же, сколько лохмотья; но каков бы ни был персонаж, которого он изображает, он дает ему жизнь, вливает в жилы самой вялой мелодрамы красную и здоровую кровь. Фредерик Леметр — из породы Гюго, Дюма, Бальзаков, Делакруа, Прео; он — отпрыск этого здорового, мощного поколения романтиков, успех которых он разделял и чьи восторги вызывал сам. Это шекспировский актер по преимуществу, самое лучшее воплощение современной драмы».
Послеполуденная прогулка, через садовую калитку, с Четверг, /Кении, и восхитительный вид в сторону Корбейля: большие 19 мая облака на горизонте, прямо освещенные солнцем. Любовался ручейком у плота и большими тополями, йотом вместе пошли обедать.
Чтобы попасть на заседание Совета, отправился в омнибусе Пятница Лионской железной дороги; это напомнило мне путешествия 20 мая времен моей молодости. Природа при поездке железной дорогой, производит совсем другое впечатление. Забравшись в свой уголок в купе, вы погружаетесь в приятную мечтательность, вас не тревожат ни эти постоянно выходящие и входящие пассажиры, ни движение лошадей, а виды окружающей природы гораздо быстрее сменяются перед вами.
24 Заказ № 619
369


Приехав в скверном настроении в зоологический сад, я сперва сильно опасался дождя; почти решил вернуться тотчас же после заседания, но, доехав до ратуши, узнал, что заседания не будет.
Позавтракал на площади и, подкрепившись, пошел пешком в зоологический сад; сделал этюды львов и деревьев для картины Ринальдо, несмотря на очень мешавшую мне жару среди очень неприятной публики. Наконец уехал в без четверти два и возвратился по берегу реки домой.
Вид реки и ее берегов всегда восхищает меня, когда я возвращаюсь; чувствую, как мои цепи падают с меня. Мне кажется, что, переступая за рубеж этой воды, я оставляю позади всех глупцов и все свои неприятности.
За завтраком прочел статью Пейса, который рассматривает Салон в целом и пытается выяснить общую тенденцию современного искусства. Он совершенно справедливо находит ее в стремлении к живописности, которую он определяет как явление низшего порядка. Конечно, это было бы так, если бы дело шло только о том, чтобы действовать на глаз зрителя простым подбором линий и цветом,— можно сказать, простой арабеской. Но если в композицию, представляющую уже интерес своим сюжетом, вы вносите еще расположение линий, усиливающее впечатление, светотень, действующую на воображение, цвет, соответствующий характеру изображаемого, вы разрешаете тем самым гораздо более трудную проблему, и (снова повторяю) вы творите в высшем смысле этого слова; это та же гармония и ее комбинации в применении к единой мелодии. Он сам называет музыкальной тенденцию, о которой говорит, но он относится к ней отрицательно, а я нахожу, что она достойна похвалы не менее, чем всякая другая.
Это его друг Шенавар внушил ему свои идеи об искусстве; именно он считает музыку низшим искусством; это ум чисто французский, который именует идеей лишь то, что может быть выражено словами; что же касается таких идей, которые не передаваемы словами, то он вообще изгоняет их из области искусства. Но даже если признать, что в художественном произведении рисунок есть все, то и тогда ясно, что нельзя довольствоваться простой и чистой формой. В этом контуре, который его совершенно удовлетворяет, есть грубость или грация; контур, сделанный Рафаэлем или сделанный Шенаваром, будет действовать на нас совершенно различно. Что может быть более смутного и необъяснимого, чем это впечатление! Неужели надо уста-
370


навливать степень благородства в чувствах? Это именно то, чем занялся ученый, но, к несчастью, слишком холодный Шенавар. На первое место он ставит литературу, за ней следует живопись, музыка идет последней. Может быть, это и было бы справедливо, если бы одна из них вмещала в себе все остальные искусства или могла бы их заменить. Но если вам надо словами описать картину или симфонию, вы легко сумеете дать о них общее понятие, из которого читатель извлечет все, что сможет; но на самом деле вы не дадите никакого точного представления об этой симфонии или об этой картине. Созданное для глаза надо видеть, созданное для уха надо слышать. Написанное для произношения произведет в устах оратора большее впечатление, чем в устах обыкновенного чтеца. Великий артист, если можно так выразиться, преобразит отрывок тем, как он его произнесет... Смолкаю.
Фульд советует мне напечатать в том виде, в каком они есть, мои размышления, мысли, наблюдения; мне кажется, что это больше подходит для меня, чем статьи ex professo. Для этого мне надо будет переписать их все — каждую на отдельном листике — и постепенно складывать их в папку. Тогда я смогу в свободное время отделывать одну-две из них, и через некоторое время у меня соберется целая связка, как у ботаника, который идет, собирая по пути в один и тот же баул цветы и травы, сорванные в сотне различных мест каждый раз с особым чувством.
День, когда были Пьерре и Ризенер.
Все утро писал пастелью львов и деревья, зарисованные мной накануне в зоологическом саду; около четверти третьего появились мои гости; Пьерре показался мне очень изменившимся... Почему встреча с двумя такими старыми друзьями, такая непринужденная в этом месте, под этим небом, среди расцвета весны, не дает мне той полноты счастья, какую я, несомненно, почувствовал бы раньше? Я ощущал в себе неудержимые движения этого чувства, которого у них не было; передо мной были свидетели, но не друзья. Я повел их в дом, затем в лес. Ризенер принялся критиковать излишнюю отделанность моих маленьких картин, отчего, по его мнению, они много теряют в сравнении с тем,'что дает набросок или более непосредственная и быстрая манера работы. Может быть, он прав, а может быть, и ошибается. Пьерре возразил, вероятно, из противоречия, что вещи должны быть переданы так, как их чувствует художник, и что
Суббота, 21 мая
371
24*


Воскрэсенъе 22 мая
интерес, возбуждаемый картиной, стоит выше всех этих качеств мазка и передачи. Я ответил ему наблюдением, занесенным несколько дней назад в эту книжку, а именно, что эскиз кажется более эффектным, чем законченная картина, которая всегда бывает немного испорчена окончательной отделкой; однако гармония и глубина выразительности возмещают этот недостаток.
У дуба Приер я показал им, как отдельные части кажутся более выразительными и т. д.,— словом это история Расина в сравнении с Шекспиром. Они мне напомнили, с каким жаром несколько месяцев тому назад я стал перечитывать или заново смотреть в театре Цинну и несколько пьес Расина; они признались, что помнят волнение, какое испытали, когда я говорил об этом.
После обеда они рассматривали фотографии, которыми я обязан любезности Дюрье. Я заставил их проделать опыт, который я невольно проделал сам два дня тому назад: он состоял в том, что после просмотра фотографий, сделанных с обнаженных моделей, из которых одни были хилыми, другие с чрезмерно развитыми и мало приятными на вид формами, я положил перед ними гравюры Маркантонио206. Мы все испытали неприятное чувство, близкое к отвращению, при виде его небрежности, манерности, неестественности, несмотря на достоинство стиля, — единственно, чем можно было восхищаться, но что не восхитило нас в эту минуту. И действительно, если гениальный человек воспользуется фотографией так, как следует ею пользоваться, он поднимется до недоступной нам высоты. Именно, глядя на эти гравюры, признаваемые шедеврами итальянской школы и вызывавшие бесконечные восторги всех художников, чувствуешь справедливость слов Пуссена, что «Рафаэль — осел в сравнении с древними». До сих пор это механическое искусство оказывало нам только дурную услугу: оно нам портит шедевры, а само не дает полного удовлетворения.
Плохое состояние, сонливость, долгое чтение, полная пустота. Г-н Бек застал меня в саду; долгий визит. Около половины шестого у г-жи Вийо, которая еще не вернулась. Я зашел в сад большого дома полюбоваться лилиями и не мог удержаться от желания дойти до фонтана. Как мало изменяются, несмотря на хрупкость человеческих созданий, окружающие нас вещи в сравнении с нами самими и с нашими чувствами! И все же при виде этих прекрасных деревьев я перенесся на несколько лет
372


назад. Маленький фонтан дядюшки Барбье не действует больше. По одну сторону земля обработана, и я увидел свинцовые трубки, по которым теперь незаметно бежала, орошая поле, вода этого прозрачного ключа. Но эта прозаическая подробность не смогла разочаровать меня; быстро обойдя все вокруг, я с сожалением покинул это очаровательное местечко.
За обедом говорили о вертящихся столах: г-жа Вийо присутствовала на сеансах и сама участвовала в них. Она почти готова уверовать в сверхъестественное. После обеда я и сам собственными глазами наблюдал это знаменитое явление. Женевьева, горничная, заставляла вращаться шляпу; затем вертелся маленький столик, и одна из его ножек приподнималась. Но полчаса спустя, когда мы уселись вокруг большого обеденного стола, мы ничем не смогли вывести его из его естественной неподвижности. Эти дамы уверяли, что виной всему я и несколько других мало подходящих лиц.
Человек прогрессирует во всех отношениях, он подчиняет себе материю. Это неоспоримо, но он не научается управлять собой. Проведите железные дороги и телеграф, пересекайте в мгновенье ока моря и земли, но научитесь управлять страстями, как вы управляете аэростатом! Уничтожьте, прежде всего, дурные страсти, не потерявшие своей ненавистной власти над сердцами, несмотря на все братолюбивые и либеральные лозунги эпохи! Вот в чем проблема прогресса и даже истинного счастья. И, наоборот, все эти материальные улучшения, как мне кажется, лишь сильнее возбуждают в нас низкие инстинкты алчности или эгоистического наслаждения.
Потребность счастья, неосуществимого уже в силу того, что оно должно быть обретено вне того удовлетворения, какое дается душевным спокойствием, заявляет о себе после каждой новой победы и вновь отдаляет от нас химеру чувственного счастья. Коварство и предательство, неблагодарность и завистливая низость не исчезают из сердец! К изобретателям всех этих остроумных усовершенствований мы не испытываем даже того чувства благодарности, которое, казалось бы, должны были ощущать, если бы действительно чувствовали себя счастливыми благодаря им. Вместо того чтобы воздвигать им памятники или дать им в первую очередь насладиться этими столь желанными благами, мы оставляем их умирать в неизвестности или допускаем, чтобы на наших глазах у них оспаривали заслугу их изобретений.


Понедельник, 23 мая
Вторник, 24 мая
Среда, 25 мая
Та же апатия с утра. Несколько выписок из Бальзака — вот все, на что хватило моей энергии. Я недоволен собой, и это портит мне минуты, которые могли бы быть такими приятными в этом тихом уединении.
Около трех часов прогулка с /Кенни, которая не совсем здорова, к Приерскому дубу.
Вечером — у г. и г-жи Бек, откуда возвращался при чудном лунном свете. Аромат цветов в это время года и в этот час просто опьяняет.
Провел почти весь день один.Женни была с Жюли в Париже, чтобы купить вина.
Работал все утро, а также разбирал бумаги с большим прилежанием.
Слабость наступила около двух часов. Прогулка в сторону Суази по полям. Я зашел дальше, чем обыкновенно, но не дошел до большой аллеи.
Бродил наугад, как Робинзон. Кончится тем, что я буду знать наизусть все уголки этой местности на расстоянии, до которого могут донести меня ноги.
Женни возвратилась как раз тогда, когда я садился за холодный обед. Теперь обед был подан совсем иначе и вышел более веселым.
Вечером долгий восторг перед звездным небом. Какая тишина, сколько деяний совершает природа среди этого величавого очарования! А у нас сколько шума, который умолкнет, не оставив ни малейшего следа!
Целый день работы. Сдвинулся с мели; выбираюсь из мелочей и сокращаю; начинаю твердо надеяться, что справлюсь со всем этим.
После утомительного дня, когда я писал возле окна, при солнце, и должен был спустить штору, около четырех часов я вышел из дому и сделал прекрасную прогулку до конца Эрмитажной аллеи. Был в восторге.
Вернулся обедать, а после обеда спустился к реке; шел берегом до моста и возвратился лугом по маленькой утоптанной тропинке. Вместо того чтобы пойти переулком, пошел вверх по холму и вернулся привычной узкой дорожкой среди виноградников и зеленых полей. Собиралась гроза: сверкали молнии, несколько раз прогремел гром. Но этим все и кончилось.
374


Все эти последние дни протекли очень быстро — наполовину в работе, наполовину в прогулках, но последние два-три дня идет дождь, и я меньше выхожу. То мне хочется выкинуть статью о Пуссене в окно, то снова принимаюсь за нее, в ярости или в здравом размышлении.
Г-жа Барбье, приехавшая сюда на день, несмотря на ужасную погоду, пригласила меня на обед; разговор с этой умной женщиной доставил мне удовольствие и удовлетворил назревшую потребность в обществе. Но и ум нуждается в известной светскости, которую грубияны наших дней могут критиковать, но которая придает разговору необходимую пикантную приправу.
Нашим отцам, должно быть, хорошо жилось, так как эти манеры были гораздо более распространенными в то время, и остаток вежливости, который уцелел еще в нашей нации, вопреки грубости, захватывающей все кругом, показывает, каким было настоящее общество. Для тех, кто чувствует этого рода очарование, не существует материального прогресса, способного его компенсировать. Нет ничего удивительного, что теперь свет находят пошлым!.. То, что теперь называют этим именем, действительно скучнейшая вещь, какую только можно себе представить. Какие развлечения могут вас ожидать у разбогатевших торговцев, представляющих собой почти все, из чего состоят высшие классы? Что может быть глупее контраста узких идей прилавка, борющихся с желанием казаться светскими людьми? О чем смогу я, например, говорить с г. Миноре, у которого нет ни образования, ни потребности в беседе?
Следовало бы беречь немногих, случайно уцелевших обходительных людей; с обходительными людьми непринужденность очень приятна. Но фривольность в салоне у людей, только что прибравших прилавки и заперших счетные книги в шкаф, чтобы заняться устройством бала, нарядить приказчиков в праздничные платья и заставить их предлагать руку дамам,— нет, я предпочитаю крестьянскую пирушку!
Возвращался около десяти часов; под дождем вся эта свежая зелень издавала восхитительный запах; звезды сверкали, но этот запах был лучше всего. От самого огорода Жибера и вплоть до Кантине я ощущал аромат моей юности, такой сильный, такой чудный, что не могу его сравнить ни с чем. Пять или шесть раз я прошелся взад и вперед; не мог никак от него оторваться. Он мне напомнил запах одного маленького огородного растения; я видел его в Анжервиле, в саду
Воскресенье, 29 мая.
375


Кастильона старшего; на нем вызревает нечто вроде плода, лопающегося, когда его срывают.
Сегодня вечером г-жа Барбье говорила мне о Полине Впйо; хотя в ее суждениях и проскальзывала некоторая, может быть справедливая, враждебность, все же этот разговор заставил меня глубоко вдуматься в ее характер, в ее преданность, в привязанность ко мне и в мое чувство к ней; есть люди, которые родятся близнецами; воспоминание о ней мне приятно и всегда меня трогает.
Продолжение того, о чем писал вчера, в воскресенье. Мало людей, с которыми я не мог бы сойтись; их мало потому, что если у меня самого есть желание нравиться, то почти не найдется таких, которые не пошли бы мне навстречу. Я стараюсь припомнить самых неинтересных людей, и мне кажется, что простого желания отнестись к ним как можно лучше достаточно для того, чтобы их собственное тепло — а я имею в виду самых холодных и угрюмых — проступило на поверхность, обнаружило себя и стало отвечать нам и поддерживать наше расположение. Из того, что их скоро забываешь и что воспоминание о них не зажигает в нас ни малейшей искры чувства, не следует заключать, что мы неблагодарны, а они корыстолюбивы. Это два металла, два тела, инертных, пока они врозь, но дающих при соприкосновении вспышки огня. Разлучите их — и они тотчас впадут в бесчувственность.
Когда я думаю о Пьерре, о Ризенере, но не вижу их, я подобен холодному металлу. Когда же я с ними, проходит несколько мгновений, тает первый лед, и я понемногу вновь обретаю волнение прежних лет и таю возле них... Может быть, они и сами бывают удивлены, чувствуя то же самое, однако держу пари, что я дольше, чем они, сохраняю эту искру воспоминаний. Никакие низкие расчеты не отдаляют меня от них. Когда я вижу во сне моих врагов, вид которых наяву неприятен мне, мне снится, что я дружески разговариваю с ними, и я чувствую удивление, видя их такими милыми; с наивностью ясновидящего я говорю себе, что их недостаточно ценил, был к ним несправедлив, и даю себе обещание разыскать и повидать их. Значит ли это, что во сне я улавливаю их достоинства, а проснувшись, в силу моей злобы, если у меня ее даже меньше, чем у них, упорствую в желании видеть одни их недостатки? Или же просто я сам становлюсь лучше во сне?


В фельетоне Готье об одном виолончелисте-вундеркинде Понедельник, читаю остроту Альфонса Карра, который однажды слушал 30 мая игру подобного же маленького чуда. После исполнения пьесы спросили, каково его мнение; он отвечает, что прежде отрывок нравился ему больше, потому что был тогда старше... Какая необычная и занятная мысль!
Целый день дождь или туман. Я не выходил из комнаты и за- Вторник, нимался своей статьей: я много написал и переписал. 31 мая :
После обеда продолжал то же; этот благоухающий пейзаж, на который я смотрел, прохаживаясь взад и вперед по комнатам, погруженный в свои замыслы и намерения, восхищал меня каждый раз, как я повертывал к нему голову. Некоторые из басен Лафонтена привели меня в восторг.
Вышел еще засветло и прошелся по дороге в Суази, в том же настроении духа. Туман и плохая погода не оказывают никакого влияния на настроение духа; только тогда, когда у нас на душе ночь, все представляется мрачным и невыносимым; недостаточно отсутствия серьезных оснований для грусти: состояние здоровья может все изменить... Проклятое пищеварение является высшим законодателем наших чувств.
Открывая по утрам окно мастерской, в течение всего этого ненастного времени я чувствую себя словно опьяненным ароматом, исходящим от этой зелени, обрызганной каплями дождя, и от этих цветов, погнутых и смятых, но все еще прекрасных.
Каких наслаждений лишен горожанин, канцелярист или адвокатский клерк, вдыхающий только бумажную пыль и грязные испарения бесстыдного Парижа! Какое громадное преимущество для крестьянина, для человека полей! Какой аромат может сравниться с запахом этой сырой земли и деревьев! Как мощен этот запах леса, всепроникающий, тотчас же пробуждающий в нас чистые и отрадные воспоминания раннего детства, коренящиеся в самой глубине нашей души! О дорогие места, где я впервые видел вас, любимые предметы, которых мне не придется больше увидеть,— милые события, приводившие меня в восторг и исчезнувшие навсегда! Сколько раз вид этой зелени, этот чудный запах лесов пробуждали во мне воспоминания — то убежище, то святая святых, куда, если можешь, уносишься на крыльях души, дабы скрыться от забот каждого дня. Это ощущение, утешающее меня, единственное, которое
Среда,
1 июня
377


Воскресенье, 5 июня
Понедельник, 6 июня
Вторник, 7 июня
дает мне вновь пережить движения сердца, какие я испытывал в прошлом. Сколько времени еще судьба позволит мне его сохранять?
Все последние дни вел почти тот же образ жизни. Работал над статьей и почти закончил ее; совершал прогулку обычно около трех часов, два-три раза, между прочим по Эрмитажной аллее; чудный вид, сад Армиды. Молодая зелень, уже вполне развернувшаяся листва придают лесу очарование и богатство нового убора; густота, округлость господствуют всюду. Стволы покрыты листвой. У орешника желтоватый тон, с просветами голубого фона. Все это похоже на феерию, на зрелище.
Сегодня вечером, после обеда, вышел в сумерки; вместо того чтобы пойти к Барбье, прошелся по дороге в Суази. Прелестная звезда над большими тополями у дороги в ту сторону. Восхитительная свежесть.
Накануне — прогулка перед обедом с Женни: я был в восторге от удовольствия, какое она испытала, несмотря на свое болезненное состояние.
Два дня назад, перед обедом, я пошел по той же большой аллее к Суази, а затем от большого круга, по длинной и тенистой аллее, заросшей вереском. Вышел к большим зеленым равнинам возле Суази. Поросшие лесом каменоломни: я видел их в тот день, когда наткнулся на стадо овец в большой аллее; теперь я снова издали увидал его. Вернулся в лес по дорожке, ведущей к Приерскому дубу там, где есть ручей.
Открывая сегодня утром окно при самой чудной погоде, какую можно себе представить, и испытывая горькие сожаления, что придется зарыться в бумажный хлам, я увидал двух ласточек, присевших на дорожке сада; замечаю, что они могут ходить только очень медленно и подпрыгивая; если же им надо переместиться хотя бы только на два фута, они перепархивают. Природа, снабдившая их большими крыльями, не дала им проворных ног.
Все, что видишь из этого окна в разные часы дня, очаровательно; не могу оторвать глаз. Запах зелени и садовых цветов еще усиливает это наслаждение.
Закончил статью.
Около четырех часов прогулка по лесу. Снова увидал там все предметы, которые видел накануне в Эрмитажной аллее
378


и при том же освещении; однако они не доставили мне прежнего удовольствия.
Обедали у г-жи Барбье; весь вечер говорили только о любви и ее странностях. Ей пришла необыкновенно забавная мысль. Говорили о большом количестве детей, какое видишь в Суази. «И в самом деле,— сказала она.— что прикажете делать в таком скучном месте? Здесь некуда пойти! Надо же чем-нибудь развлекаться».
Вечером, на обратном пути, звезды, которых несколько дней не было видно, сияли полным блеском. Какое зрелище, когда их видишь поверх этих черных масс деревьев или между ветвями! Я был в саду Жибера и вновь почувствовал там тот же божественный аромат, который однажды очаровал меня; но на этот раз он был слабее. Я едва оторвался.
Думаю все же, что завтра уеду.
Может быть, я наслаждаюсь всем этим меньше не потому, что я здесь слишком долго, а потому, что задержался с отъездом. Я часто твержу себе, думая о горечи, примешивающейся ко всем удовольствиям: возможно ли вообще быть счастливым в [положении, которое должно кончиться? Это ощущение мимолетности и конечного уничтожения отравляет всякую радость.
Выехал вечером в восемь часов. Целый день выбит из колеи по случаю отъезда. Виделся с мэром около трех часов, обедал в четыре. После обеда немного погулял; вышел через садовую калитку и дошел до ручья под тополями.
Утром — в Салоне, до заседания Совета. Не отметил ничего особенного. Очарователен маленький Мейсонье: Молодой человек за завтраком. Таков же портрет Родаковского. Это хорошо, как все, что он делает.
Выйдя из Совета, встретил в Пале-Рояле Варколье; он прекрасно устроился. Занятия и движение восстановили его здоровье.
Вечером видел г-жу Форже, сообщившую мне, что Виейар поселился в Сен-Клу.
Наконец-то работал с известным подъемом. Мне уже казалось, что я не смогу больше писать. Заканчиваю Человека, подковывающего лошадь.
Вечером — у Шабрие.
Среда,
8 июня
Париж, пятница, 10 июня
Суббота, 11 июня


Четверг, 16 июня
воскресенье, 19 июня
Воскресенье, цю«я
Вторник, 28 июня
Среда, 2} июня.
Мне кажется, что именно в этот день я обедал с милой Альбертой в обществе Сен-Жермена, с которым долго беседовал; он рассказывал мне о начале карьеры г-жи Санд, которую он знал еще дебютанткой в литературе. Там была также одна русская дама, недурная собой.
Альберта уговаривала меня пойти в воскресенье посмотреть спектакли Пале-Рояля в зале Вантадур.
Вечером с Альбертой в зале Вантадур. Давали Охотника за черепами. Были мы там вдвоем и возвращались со всяческими приключениями, связанными с плохой погодой.
Сегодня утром появилась в печати статья о Пуссене. Вчера еще я писал Мериме, что у меня нет ничего нового, а вечером, за обедом, мне спешно принесли для правки корректуру.
Провел за работой весь день в ратуше, возвращался пешком. Вернувшись, я почувствовал досаду, найдя у себя приглашение в Сен-Клу на обед сегодня. Оно ждало меня с девяти утра с письмом Виейара. Я все же отправился туда, несмотря на усталость, и довольно удачно вышел из положения.
Со времени моего приезда из Шамрозе не мог сюда ничего вписать: мне дорога была каждая минута, чтобы закончить картины, обещанные мной, а с 25-го возобновил работу в ратуше. Закончил скорее, чем рассчитывал, Распятие Христа, для Боке,р еплику находящегося у бельгийца Положения во гроб дяя Тома, и Христа, спящего во время бури, для Гржимайло.
Сегодня в два часа закончил работу, которую впервые потребовала от меня плафонная живопись. Ходил в церковь св. Евстафия смотреть в капелле роспись Синьоля207; это все то же, что делают и остальные. Затем был у Анри насчет Института, с которым дело обстоит плохо.
Восхитительная музыка у любезной княгини Марселины. Запомнилась «Фантазия» Моцарта. Тяжелое, доходящее кое- где до ощущения ужаса произведение, название которого мало подходит к характеру музыки. Соната Бетховена — уже известная мне и замечательная. Она мне безусловно очень нравится, особенно печальной стороне моего воображения. Этот человек всегда печален. Моцарт — тоже музыкант нового времени, ибо не боится затрагивать меланхолическую сторону вещей, как
380


этого боялись его современники (французская легкость, потребность заниматься только привлекательными вещами, изгнание из разговоров и искусства всего, что может огорчать и напоминать о нашем жалком существовании); Моцарт соединяет эту примесь очаровательной грусти со спокойствием и легким изяществом духа, обладающего счастьем видеть также и приятную сторону вещей. Я напал на их друга Р., который не любит Чимарозы и не чувствует его, как заявил он с некоторым самодовольством. Насколько Шопен отличается от всех них! Посмотрите, говорил я им, как он современен, как он умеет пользоваться достижениями, которые обнаружились,в чужих произведениях! Как он обожает Моцарта и как мало напоминает его! Его друг Квятковский часто упрекал его в некоторых итальянских реминисценциях, которые напоминают, помимо его воли, современные произведения Беллини и др. Мне тоже это не очень нравится. Но какое обаяние! Прежде всего, какая новизна!
В комиссии у г. Фульда, в связи со всемирной выставкой 1855 года.
Работал утром над фигурой Изобилия. Г-жа Каве была в ратуше. В Сен-Клу. Затем Виейар. Неожиданно пришел Шабрие.
Вечером встретил Верона, который наговорил мне комплиментов и пригласил на пятницу; от всего этого, когда вернулся домой, голова у меня шла кругом.
Надо написать кое-что о романтизме.
Г-н Меневаль говорил Виейару, пересказавшему мне это сегодня, об одном случае с императором Наполеоном I. Тот посетил строительство какого-то памятника, проект которого изучил заранее; проходя по выложенной мраморными плитами площадке, он постучал сначала ногой, а затем, словно проделывая опыт, еще и тростью, спрашивая при этом, какой толщины каждая из этих плит. Выслушав ответ, он послал за рабочим и велел ему в своем присутствии поднять одну из плит, которая оказалась вполовину тоньше, чем должна была быть.
Сегодня вечером был у княгини Марселины. Неожиданно она была одна; ее сын слегка нездоров. Она была так добра, что играла мне только Шопена, и самые лучшие вещи. Она приглашает меня на обед в эту среду.
1 и юля
Суббота 2 и юля
Среда,
6 июля


Четверг, Все эти дни работал над проклятым плафоном при палящей
7 июля жаре? которая заставляет меня благословлять судьбу за то,
что я родился в климате, где терпишь эту муку только несколько дней в году.
Пятница, Обедал у Верона, которого встретил несколько дней назад
8 июля на бульваре. Он наговорил мне комплиментов по поводу моей
статьи о Пуссене. До сих пор я выслушал довольно много комплиментов по этому поводу. Вознаградит ли это меня за скуку, которую я испытывал, пока писал?
Верон просит у меня заметок обо мне самом и о некоторых моих знакомых, заметок, которыми он думает воспользоваться для своих Мемуаров эпохи Реставрации.
Адам рассказал нам, среди всякой всячины, про Керубини, который был неистощим в своих озлобленных или дерзких выходках; один гравер, сделав медаль с его портретом, которук> пустил в оборот, принес ему несколько оставшихся штук, думая, что Керубини может их раздарить своим друзьями и родным; тот ему ответил: «Я ничего не дарю родным, и у меня нет друзей».
Сегодня утром был в комиссии министерства народного просвещения по вопросу о новом методе преподавания рисования.
Воскресенье, После^ работы был в Салоне, чтобы просмотреть картины
10 июля для будущего присуждения медалей. Способ их раздачи кажется мне крайне несовершенным. Все, кто подобно мне, должны делать этот выбор, столкнутся с тем же затруднением. Почти всегда бывает так, что художник, которого я нахожу достойным третьей, второй или даже первой медали, уже получил ее. Вот, например, человек, имеющий уже вторую медаль; можно ли дать ему первую, хотя он заслуживает второй, которой ему уже нельзя дать? Таким образом, получается, что художник редко получает награду за ту из своих работ, которая ее наиболее заслуживает. В тот момент, когда он создает шедевр, ему уже нечего предложить в виде поощрения или награды. Тот, кто дважды делает хорошую вещь, заслуживает большего, чем тот, кто хорошо сделал один раз. Если бы раздачей медалей заведывали женщины, они бы держались этого взгляда. Роза Бонер в этом году достигла результатов, превосходящих все, что было у нее раньше, а вам остается поощрять ее только словами и жестами. Родаковский, создавший в этом году шедевр, вынужден довольствоваться прошлогодней медалью, полученной за гораздо ме-
382


нее удачное произведение. Зием208, со своим Видом Венеции сохранил высоту своих прошлогодних картин, но жюри не может выразить ему свое удовлетворение. Наоборот, вот Благовещение Жалабера209; это картина на вторую медаль. Но так как Жалабер уже получил ее, то неужели дадут ему первую? Это было бы несоразмерно большой наградой за его картину текущего года. Если вы справедливы и держитесь регламента, вы ему ничего не дадите, а он заслуживает какой-то награды. Почему художники, выставляющиеся в Салоне, должны быть приравнены к тем ученикам частных пансионов, в которых заведующий, чтобы поощрить родителей еще больше, чем учеников, раздает награды всем и каждому? Если цель наград состоит в том, чтобы отмечать все лучшее на выставке, тогда надо награждать все выдающееся, но в соответствии с ценностью произведения; если художник проявляет в своем произведении ту степень таланта, которая делает его достойным третьей, второй или первой медали, то и справедливо, чтобы именно ее он и получил, хотя бы уже имел ее раньше. Это было бы лучшим способом поддерживать соревнование и вместе с тем награждать так, чтобы каждый человек, обладающий известным уровнем таланта, мог надеяться в свой черед получить награду.
Женни уехала в Дьепп; мне ее очень не хватает здесь.
Все последние дни работал в ратуше; заканчиваю плафон. Сегодня оставался дома до половины второго. Работал над маленьким Христом, несущим крест и над Берлихингеном, или Вейслингеном.
В час был на раздаче наград в Бесплатной школе.
Возвращался с Флери. Жара совсем спала. Когда я его видел за несколько дней до выборов, он мне признался, что не голосовал за меня только потому, что откладывал это до следующего раза. Сегодня он уже украшен всеми трофеями — он член Института и профессор и т. д.; у него едва ли уцелел остаток уважения к неудачникам, которые еще затеряны в толпе.
Вечером ходил смотреть Британника и Школу мужей\ то и другое привело меня в восторг. Бовалле был очень хорош в роли Бурра. С удовольствием встретил в театре Тьерри210.
Обедал у Верона; отнес ему его корректурные листы.
Плафон в Сен-Сюльпис. Самсон и Далила.
Вторник,
16 август л
Воскресенье г 28 августе
Пятница,
2 сентября Понедельник, 26 сентября
383


Зарисовки костюмов и вооружения для Иерусалима —Два марокканца, Христос, несущий крест. Картина для Бевье (Бсрлихинген), Лев (для него же), Христос в ладье.
Среда, Семь часов утра, только что встал с постели. Никто не пред- 25 сентября ставляет себе, до какой степени посредственность захватывает все: Лефюэль211, Бальтар, тысячи примеров приходят в голову; люди, ворочающие делами в области искусств, в правительстве, в армии, везде,— именно эти люди тормозят машину, пущенную в ход талантливыми людьми. Люди высшего порядка естественно являются новаторами. Они приходят и видят повсюду глупость и бездарность, захватившую все в свои руки и проглядывающую за всем, что делается. Естественное побуждение влечет их к тому, чтобы всюду наметить и проложить новые пути, выйти из этой пошлости и глупости. Если им это удается и они, в конце концов, берут верх над рутиной, то за ними, в свою очередь, следуют бездарности, которые ставят себе в заслугу утрировку их приемов и портят все, к чему прикасаются. После этого движения, побуждающего новаторов выйти из привычной колеи, они почти всегда в конце своего поприща обнаруживают стремление удержать слишком далеко идущий и безудержный разбег, разрушающий своими крайностями все, что было ими создано. Тогда они принимаются хвалить то, что было отброшено по их почину, видя, какое печальное употребление сделано из новизны, принесенной ими в мир. Может быть, тут действует скрытое эгоистическое побуждение, заставляющее их опекать современников в такой мере, чтобы никто, кроме них самих, не смел прикоснуться к тому, что они считают подлежащим критике. Здесь они выступают с жалкой стороны; эта слабость часто заставляет их играть смешную роль, недостойную уважения, которое они заслужили.
Выехал в Шамрозе в одиннадцать часов. На этот раз взял два фиакра — для себя и для багажа,— это способ более простой и дешевый, чем нанимать фургон.
Я был нездоров больше недели. В воскресенье мне просквозило уши, отчего поднялись сильные боли, которые еще не совсем прошли; случилось это во время прогулки в зоологический сад.
Возвращаясь к себе, я мог бы, подобно Танкреду, повторить то, что всегда говорю, приезжая сюда: с каким восторгом вижу этот кров\
Шамрозе, четверг, О октября
384


Перед обедом была прекрасная погода, против обыкновения; я сделал большую прогулку по лесу, на погибель моей одежде и обуви. Пошел по дорожке к Приерскому дубу, но на полпути повернул по аллее, идущей к центру, дабы выйти на большую дорогу, пересекающуюся с Эрмитажной аллеей. Упоительное чувство одиночества и независимости, когда вернулся к себе и сел за обед. Я насладился им и на следующий день; надеюсь, что так будет и дальше, пока я здесь.
Большая прогулка по саду. Чудный запах цветов и винограда. Но это привело меня в ленивое состояние, и я оставался в саду весь день, читая Спектэйтора, засыпая и вновь принимаясь читать.
Днем показалось солнце, но я догадался подождать, пока оно скроется, чтобы около двух-трех часов отправиться в путь. В лесу меня настиг ливень; к счастью, он затих, когда я уже возвращался. Я направился по неизвестной мне еще аллее, от центра, где начинается путь к Приерскому дубу, и к аллее, спускающейся несколько правее и сплошь заросшей вереском. Затем снова поднялся к дубу и т. д.
Вернулся с хорошим аппетитом, что крайне важно для правильного пищеварения. Обедал у себя в мастерской, где мне это удобнее, а вечером шагал взад и вперед по дому, так как дождь и темнота сильно затрудняют выход из дома по вечерам.
Вчера в Спектэйторе прочел великолепный отрывок о старости. Я потом перепишу его целиком.
Насколько помню, среди преимуществ, которые старость имеет перед молодостью, автор прежде всего называет спокойствие. В самом деле, это благо, каким должен пользоваться старый человек, если он живет в соответствии со своим возрастом. Принято говорить, что старость — это пора честолюбия. Если и так, то по большей части такое честолюбие законно, и его сравнительно легко удовлетворить. В самом деле, когда мы видим, что зрелый человек стремится к почестям, то, если он не одержим полным безумием, он претендует лишь на то, на что имеет право надеяться в итоге всего им сделанного, и в соответствии с занятым благодаря трудам своей жизни положением. Понятно, что в пятьдесят лет не сделаешь карьеры. В это время пользуются плодами того, что уже было сделано; почести достаются тому, кто добился уже признания. Таким образом, старик, не скажу — в погоне (это слово слишком отзывается молодостью),
Пятница у 7 октября
Суббота,
8 октября
25 Заказ № 619
385


Суббота,
октября
но в справедливом требовании преимуществ, на которые он имеет право, должен сохранять то спокойствие, которое я рассматриваю как высшее благо в этом возрасте. И если даже счастье не благоприятствовало трудам его молодости, я все время говорю здесь только о тех, кто дал доказательство своих достоинств и постоянства,— и он остался в стесненном положении, долгая привычка делает это менее мучительным, так же как и перспектива остаться в таком положении до конца жизни.
Нет ничего смешнее, чем предаваться волнениям в том возрасте, когда все нас зовет к покою, и состязаться с людьми, вдвойне вооруженными — и силой молодости, и ее воодушевлением. Достойный человек, которому судьбд не благоприятствовала, должен суметь и в том положении, в каком находится, пользоваться доступным ему покоем. Только нищета делает жизнь невыносимой; но здесь говорится не о тех, кто благодаря несчастным случайностям, несмотря на свои заслуги, впадает в нее. В подобном случае этим несчастным нужна сила духа и притом очень редкая сила, способная устоять перед несчастьем. Тогда они могут еще почерпнуть утешение в чувстве собственного достоинства и в сознании несправедливости судьбы.
Молодость видит перед собой все и стремится ко всему; это-то и приводит ее в постоянное волнение и тревогу. Идея покоя так же несовместима с этим возрастом, как волнение со старостью. Для старика было бы непростительно предаваться этому лихорадочному возбуждению. Он знает меру своих сил и умеет ценить время; он знает, сколько его потребуется на достижение неопределенных целей. В его возрасте надо, чтобы цель, к которой он стремился, была уже достигнута, а не ставить снова под вопрос все будущее. Все эти причины должны склонять его к покою и научить извлекать из того положения, которого он достиг, все плоды, какие оно само собой может ему дать.
Надо записать сюда мое приключение в лесу. Я вышел около половины второго, после работы, и, сам того не замечая, зашел в большой Сенар. Все столбы перекрашены по капризу Фульда, который реставрировал фазанник. Проблуждал почти пять часов в лесных болотах, шагая все время по жирной и скользкой грязи, не зная, куда иду. Прохожий, встретившийся мне в самую трудную минуту, помог мне выбраться, и я вернулся через Суази в половине шестого, сильно усталый, но довольный тем, что не пришлось заночевать в лесу.
386


Писал Христа в ладье, с .моего старого этюда, до двух часов.
Гулял в направлении Дравейля. Сделал большой круг, обогнув лес, и вернулся со стороны Приерского дуба. Чувствую себя лучше,— твердо верю, что этот короткий отдых вполне восстановит мои силы.
Написал кузине:
«Редкие встречи с людьми здесь делают для меня это место особенно приятным, когда возвращаюсь сюда. Секрет счастья— не в обладании вещами, а в умении наслаждаться ими; конечно, я был бы менее счастлив, обладай я большим замком, где бы соскучился и где бы мне наскучили все посторонние. Те, кто не любят одиночества, не смогут понять удовольствия, которое я испытываю оттого, что чувствую себя королем в этой лачужке! Свобода, заполненный досуг и непрерывная умственная работа делают очаровательной всякую местность и всякую погоду. За все эти дождливые дни я нисколько не соскучился».
Неожиданно утром, во время работы, меня посетили г-жа Вийо, г-жа Галеви, сам Галеви, их дети, Жорж и брат г-жи Вийо. Это нашествие на мою хижину сначала было мне неприятно, но в итоге я остался им доволен.
Сегодня я обедал у г-жи Вийо, а завтра буду на обеде у Галеви.
Много работал над задним планом Се. Анны, используя рисунок деревьев с натуры, сделанный мной в воскресенье на опушке леса возле Дравейля.
Работал над Христом в ладье для Пти.
Около двух часов прекрасная прогулка к каменоломням Суази. Вернулся мимо Приерского дуба по Эрмитажной аллее. Красивые эффекты дуба, целиком в тени, выделявшегося на светлой, убегающей вдаль аллее.
Разговоры всех этих бездельников крайне скучны, когда они касаются лошадей, спектаклей; целыми часами они говорят о седлах, уздечках и т. д.
Составить Словарь искусств и живописи: хорошая тема. Работа, разбивающаяся на отдельные статьи.
Авторитеты — это чума для больших дарований и почти равносильны таланту — для посредственностей. Это помочи, на которых все учатся ходить при первом выступлении на поприще, но они оставляют почти на каждом неизгладимые следы. Люди, подобные Энгру, никогда с этим не расстаются. Они без этого шагу не сделают.
Воскресенье у 9 октября
Понедельник 10 октября
387
25*


Их можно сравнить с людьми, которые питались бы всю жизнь лишь вываренным мясом; отсюда все последующее.
Сегодня утром Дюма в Пресс следующим образом приступает к анализу своей пьесы Антони: «Эта пьеса дала повод к таким разноречивым толкованиям, что я прошу позволения не оставлять ее в таком положении; к тому же, это не только наиболее оригинальное из моих произведений и наиболее мне близкое, но и одно из тех редких произведений, которые оказывают влияние на всю эпоху».
Обедал у Галеви, в Фромоне; я все еще глух, как горшок; к счастью болезнь переходит с одной стороны на другую, и я глохну то на правое, то на левое ухо. Там были Вьегра, Ватель, бывший директор Итальянской оперы и др. Как будут сохранять этот великолепный дом? Вчера генерал Паршап в ответ на мое восхищенье этим красивым местом заявил, что дом никуда не годен и что его следует перестроить, дабы в нем можно было жить.
Среда, Обедал у г-жи Барбье. Вечером приехала г-жа Вийо; я не-
12 октября осторожно, с заметным сожалением, заговорил о реставрации некоторых картин в музее: большой Веронезе, которого этот несчастный Вийо убил своим старанием, был темой, на которой я не слишком настаивал, видя, с каким жаром она защищает познания своего супруга. По-видимому, она в нем находит только это достоинство; тем сильнее она его превозносит. Что касается реставрации, сказала она мне, не было сделано ни одного мазка без того, чтобы г. Вийо сам не взялся за палитру.
По-видимому, для нее это лучшая рекомендация.
Днем работал немножко вяло, но все же успешно, над маленькой св. Анной. Фон, куда я ввел деревья, зарисованные мной два-три дня назад у опушки леса возле Дравейля, изменил всю картину. Этот клочок природы, написанный с натуры, в сочетании с остальным придал картине характерность. Я использовал для фигур также наброски, сделанные мной в Ноане, с натуры, для картины г-жи Санд. Фигуры выиграли в наивности и в крепкой простоте.
Об использовании модели. Именно этот эффект и надо извлекать из применения модели и вообще натуры, как раз это реже всего встречается в большинстве картин, где модель играет большую роль. Она все притягивает к себе, и от живописца не остается ничего. У человека, одновременно очень знающего и очень умного, хорошо продуманное использование
388


модели устраняет при реализации произведения те детали, на которые слишком щедр художник, пишущий по памяти, боящийся пропустить что-нибудь важное и не умеющий вместе с тем подчеркнуть в полной мере под- ^ линно характерные детали. Тени, например, всегда слиш- ком детализированы в живописи, сделанной по памяти, особенно в деревьях, в складках одежд и т. д.
Рубенс являет собой замечательный пример злоупотребления подробностями. Его живопись, в которой преобладает воображение, во всем сверхизобильна; его аксес- jf су ары слишком выписаны; его картины напоминают сборище людей, где все говорят сразу. И все же, если вы сравните эту перегруженную манеру, не говорю уже с современной скудостью и сухостью, но с очень хорошими картинами, где подражали природе с большей точностью и добросовестностью, вы тотчас почувствуете, что подлинным художником является тот, у кого на первом плане стоит воображение.
Женни сказала мне вчера со своим обычным здравым смыслом, когда мы были в лесу и я ей хвалил лес Диаса, что «чем точнее подражание, тем оно холоднее»,— это совершенно верно! Исключительное старание показать лишь то, что имеется в природе, будет всегда делать художника более холодным, чем природа, которой он желает подражать; кроме того, природа далеко не всегда интересна с точки зрения эффектов целого. Если каждая деталь представляет собой совершенство, которое я назову неподражаемым, то соединение всех этих деталей редко приводит к эффекту, равному тому, который в произведении великого мастера проистекает из чувства целого и композиции. Именно поэтому я сейчас сказал, что если применение модели и дает картине известную яркость, это может иметь место только у очень умного человека; другими словами, только тот, кто умеет добиться эффекта, не прибегая к модели, сможет извлечь из нее все, что нужно, когда пользуется ею.
Прежде всего, что получится, если сюжет будет очень патетическим? Посмотрите, как в такого рода сюжетах Рубенс берет верх над всеми остальными. Как смелость его исполнения, являющаяся следствием той свободы, с какой он имитирует природу, усиливает впечатление, которое он хочет произвести на нас. Взгляните на интересную сцену, которая, скажем, может разыграться у постели умирающей женщины; передайте, схватите, если это возможно, при помощи фотографии весь этот
389


ансамбль,— он покажется обезображенным с тысячи точек зрения. Так окажется потому, что вашему воображению сцена представляется лишь более или менее красивой, вы являетесь в той или иной степени поэтом этой сцены и ее актером; вы хотите видеть в ней только то, что интересно, аппарат же передает в равной степени все.
Я выдвигаю это наблюдение и в подтверждение ему привожу то, что говорил раньше, то есть необходимость большого ума при наличии воображения. Проглядываю свои наброски, сделанные для Св. Анны в Ноане: первый, сделанный с натуры, начисто никуда не годится, в сравнении со вторым, являющимся почти копией с первого, но в котором мои намерения выражены яснее, а ненужные предметы удалены, причем в него внесено то изящество, какое я ощущал необходимым, дабы достигнуть полного впечатления от сюжета.
Следовательно, для художника важнее приблизиться к идеалу, который он сам носит в себе и который присущ лишь ему, нежели передавать, даже с исключительной силой случайный идеал, который может встретиться в природе,—ведь иногда природа порождает подобные явления. Еще последний довод: это может сделать только такой человек, который сумеет разглядеть явление, а не обычное большинство людей; тут новое доказательство, что именно воображение "художника создает прекрасное в результате того, что он послушен своему гению.
Эта идеализация происходит почти непроизвольно, когда я перевожу на кальку композицию, сложившуюся в моем мозгу; это второе издание выходит всегда исправленным и более близким к нужному идеалу; отсюда и получается то, что кажется противоречием и что, однако, объясняет, каким образом слишком перегруженное деталями исполнение, как, например, у Рубенса может не вредить воздействию на наше воображение. Происходит это потому, что такое исполнение применено к совершенно преображенной теме; избыток деталей, которые проскользнули туда в силу несовершенства памяти, не может разрушить глубоко заложенную в ней простоту, которая прежде всего сказывается в передаче идеи, и, как мы видели по отношению к Рубенсу, смелость исполнения с лихвой искупает недостаток, состоящий в чрезмерном изобилии деталей. Если в такую композицию вы введете какую-нибудь часть, тщательно написанную с натуры, и если вы сумеете это сделать, не внося в работу полного разлада, вы выполните труднейший из подвигов, согласовав то, что кажется несоединимым, так как в извест-


ном смысле это будет вторжением действительности в сновидение. Вы соединили бы тем самым два различных искусства, потому что искусство живописца, подлинного идеалиста, столь же отлично от искусства холодного копировальщика, как декламация Федры от письма гризетки любовнику.
Большинство этих художников, столь тщательно передающих модель, тратят главную часть своего времени на то, чтобы с точностью копировать ее в плохо переваренных и лишенных всякого интереса композициях. Они думают, что сделали все, что следует, если воспроизвели головы, руки, всякие аксессуары, рабски переданные и не имеющие никакой взаимной связи.
Сделал с Женни прогулку к Приерскому дубу. Туда шли опушкой леса, а возвращались по большой аллее. Вереск, папоротник, тонкая и зеленая трава напомнили бедной женщине ее родину и молодость.
О подражании природе. Это великая точка отправления всех художественных школ, на почве которой они глубоко расходятся, как только начинают ее пояснять. Весь вопрос сводится, как мне кажется, к следующему: для чего существует подражание? Для того ли, чтобы нравиться воображению, или просто для того, чтобы удовлетворять своего рода совесть художника, который чувствует себя довольным лишь тогда, когда он как можно точнее скопировал модель, находящуюся у него перед глазами.
Много работал над Христом спящим во время бури, для Пти. Вышел из дому около трех часов и сделал большую прогулку лесом, по просекам, в окрестностях антенского дуба.
Как раз сегодня надо было отбыть эту тяжелую повинность с Ризенером в Париже. Утром я зашел к г-же Вийо принести ей извинения, ибо вчера не мог быть у нее. Она говорила со мной о положении Вийо.
Невозможно проехать по этим проклятым железным дорогам без того, чтобы вас не замучили разговорами. Я встретился снова с человеком, которого видел у г-жи Марлиани и на которого уже раз наткнулся в вагоне. Бесконечная болтовня о готике и т. д.
На обратном пути опять-таки встреча с моим почтенным собратом Шевалье, который увидал меня в омнибусе и проводил до Ри. Я был вынужден сесть к нему лицом, хоть умирал от
Четверг,
13 октября
Пятница, 14 октября
391


Суббота, 15 октября
Воскресенье, 16 октября
Понедельник, 17 октября
желания любоваться пейзажем; он мне испортил весь обратный путь. Но мне суждена была еще одна встреча: г-жа Вийо, ее брат или ее братья, право не знаю, вышли навстречу г. Вийо: пришлось идти вместе с ними.
Обедал у г-жи Вийо. Говорили о применении в живописи оливкового масла.
Если бы это открытие, равно как изобретение дагерротипа, было сделано тридцать лет тому назад, моя карьера художника была бы, может быть, более завершена. Возможность писать в любую минуту, без возни с палитрой, а также проверять себя при помощи дагерротипа, это является для человека, пишущего по памяти, ни с чем не сравнимым преимуществом.
Закончил или почти закончил Вейслингена. Прогулка в Суазипо лесу. Видел отдаленную часть парка^Водейль (теперешнего); там есть изумительные эффекты. Несколько дальше, подымаясь в гору, зарисовал великолепный вид.
Прочел главу из Воспоминаний Дюма о Трувилле — встречаются очаровательные места... Чего не хватает этим людям? Вкуса, такта, искусства сделать выбор из всего, чем они располагают, и умения вовремя остановиться. Весьма вероятно, что они не работают; смогли бы они работой приобрести то, чего им не хватает? Не думаю.
После целого дня работы и, насколько помнится, короткого сна пошел, уже поздно, по направлению к Суази. Дождь размыл дороги. Я сделал набросок плотомойни при закате. Спустился уличкой, где мне когда-то попалась прелестная кошка. На обратном пути встретил Байве. Вот человек старого закала, вроде меня; он тоже шлепал по дороге, как я, осматривая свои владения; он был одет в старье, которого не согласился бы носить его слуга; штаны его были подвернуты, чтобы не набрать грязи. Так поступали все, кто хотел не стесняться у себя дома или в деревне. Господин Икс или Игрек, вообще люди из современных глупцов, были бы несчастливы, если бы их встретили в том виде, в каком этот добрый Байве невозмутимо прогуливался, со спокойным сознанием своих ста тысяч ливров дохода, посреди этой слякости.
Каждый день и особенно, когда светит солнце, я испытываю живейшее наслажденье, распахивая окно; зрелище спокойствия природы имеет сугубую привлекательность для старею-
392


щего человека, умеющего ценить эту тишину и покой. Мне кажется, что это зрелище прямо создано для меня. Город не может дать ничего подобного; там всюду царит возбуждение, которое пригодно лишь для глупой юности.
Я пишу Пирону:
«Я хотел приехать сюда лишь на пять-шесть дней, однако вот уже скоро две недели, как я здесь и не собираюсь возвращаться. Деревня время от времени необходима мне. Поскольку я здесь работаю, она не нагоняет на меня убийственной скуки, какую испытывают те, кто обрекает себя на пребывание там шесть месяцев подряд. Светские люди механически отправляются туда в июле и уезжают в декабре; я же езжу туда на две недели, время от времени, через разные промежутки. Чем реже я там бываю, тем больше наслаждаюсь; я люблю вести здесь жизнь, противоположную парижской; я ненавижу визиты и посещения соседей.... Природа, которую я вижу изредка, много говорит мне и возрождает меня. Прогулка по лесу, после целого утра работы, является подлинным наслаждением; но абсолютно необходимо делать что-нибудь».
Еще раз о пользовании моделью и о подражании.
Жан-Жак совершенно справедливо замечает, что прелести свободы лучше всего описываешь, сидя под замком, и что очарование деревни лучше всего изображаешь, живя в душном городе, когда глядишь на небо в слуховое окно и через дымовую трубу. Когда я, окруженный деревьями и очаровательными местечками, пишу, уткнувшись носом в пейзаж, он у меня получается тяжелым, слишком отделанным, может быть, более верным в деталях, но не согласованным с сюжетом. Когда Курбе писал задний план своих Купальщиц, он тщательно скопировал его с этюда, который я видел рядом с его мольбертом. Ничего не может быть холоднее того, что он сделал: это наборная работа, «маркетри». Во время путешествия в Африку я стал делать что-то более или менее приемлемое лишь тогда, когда уже достаточно позабыл мелкие детали и вспоминал в своих картинах лишь значительную и поэтическую сторону вещей; до того момента меня преследовала любовь к точности, которую огромное большинство принимает за правду.
Весь дождливый день работал над маленькой Св. Анной и сделал эскиз заходящего солнца, который я набросал вчера у плотомойни.


Перед обедом, несмотря на плохие лесные дороги, совершил маленькую прогулку по лесу вдоль ив Байве с моей доброй и бедной Женни; ее здоровье как будто несколько лучше, это очень радует меня. Какой глубокий здравый смысл в этой безыскусственной женщине и какая добродетель, уживающаяся с самыми удивительными предрассудками!
Отказался от обеда у г-жи Вийо; я пришел и присоединился к обществу уже во время десерта. Вечер мы закончили у г-жи Варбье. Я почти все время смеялся до слез, как над тем, что говорил я сам, так и над тем, что она мне отвечала. Она рассказала мне о приключении своего друга Шевинье; он приезжал на этих днях повидаться с ней и на железной дороге встретил одну неприятную личность, которая направлялась туда же и которую, таким образом, он вынужден был видеть все время около себя или перед собой во время езды в экипаже, везшем их со станции к дому.
Книга Верона142 лежала на столе. Одна из дам, бывших там, весьма неглупая, считает ее скучной; это манера дать понять, что книга не понравилась ей: да она и не может понравиться ни одному человеку, имеющему хоть некоторое представление об уровне вещей. В ней нет никакой философии, хотя и есть большая глава под этим заголовком об искусствах вообще. Но без философии, какую я имею в виду, ни для книги, ни для картины нет длительного существования, а вернее, никакого существования; это куча анекдотов, одни из них интересны, другие пусты и могут считаться забавными лишь в лакейской. Перечисления имен, дословные повторения исторических данных, которые каждый может отыскать повсюду сам,— все это еще не создает книги. Это анонимное сшивание разноцветных кусков, которые совершенно обесцвечены при новом расположении. В самом деле, ни одного размышления при сопоставлении одного факта с другим; а вернее — что за размышления! Впрочем, я не прав: время от времени он говорит что-то свое, но до какой степени это вульгарно! Бедняга преждевременно сам себе дал оценку. Постаравшись разуверить нас в том, что он способен написать что-либо имеющее общее значение, он забавляется тем, что уничтожает и тот слабый престиж, каким он пользовался как деловой человек, сумевший создать себе состояние. Оказывается, не было и этого: он утверждает, что все его деловые комбинации расстраивались случайностями и что та же случайность приводила его к успехам, самым неожиданным и даже противоположным его расчетам.
394


В моем суждении о нем нет ни малейшей враждебности, наоборот, я очень люблю его, несмотря на его кавалерийские замашки; они неотделимы от выскочек. Боюсь, что эта злосчастная книга сильно напортит ему. Он был в большем выигрыше, пока не опубликовывал ее, а говорил, что работает над ней. К несчастью, она подтверждает все то, что более проницательные люди могли лишь предугадывать. Я всегда считал, что у него внешность внушительнее его действительных внутренних качеств.
Известное чутье редко когда меня обманывало. Несколько времени назад я писал здесь о множестве посредственностей; но сколько есть еще ступеней в самой этой посредственности! Вот одна из самых последних категорий: я имею в виду людей, чванящихся своими склонностями к умственным интересам; они служат мерилом ценности тех, кто является главой шайки, как, например, Дюма, о котором столько говорят последнее время. На взгляд Верона, Дюма —великий человек, и я не сомневаюсь, что это отнюдь не его собственное мнение; но что такое Дюма и все, кто ныне пишет, в сравнении с таким чудом, как Вольтер, например? Как выглядит рядом с этим чудом ясности, блеска и простоты беспорядочная болтовня, бесконечный набор фраз и томов, где свалено в одну кучу и хорошее и плохое, без удержу, без закона, без ясности, без пощады к здравому смыслу читателя? Тот, о ком я говорю, обнаруживает свою посредственность тем, на что тратит способности, а ведь они стоят, несомненно, выше среднего уровня. Все они похожи друг на друга. Даже бедная Аврора и та идет с ними рука об руку: у нее те же недостатки, уживающиеся рядом с очень крупными достоинствами. Оба они не работают— ни тот, ни другая, однако не из лени. Они не умеют работать, то есть сокращать, сжимать, обобщать, приводить в порядок. Необходимость писать по стольку-то ливров за страницу гибельно отзывается на них, а в будущем подорвет еще более сильные таланты. Они выколачивают деньги своими томами, нагромождая их один на другой; шедевры в настоящее время немыслимы.
Как я обожаю живопись! Одно воспоминание о некоторых картинах переполняет меня чувством, возбуждающим все мое существо, даже тогда, когда я их не вижу; они действуют, как все те редкие и живые воспоминания, которые уцелели кое-где да путях жизни, особенно от самых ранних лет.
Четверг,
20 октября
395


Вчера, возвращаясь из Фромона, где сильно скучал, я зашел к г-же Вийо, куда должен был занести ее зонтик от фро- монских обитателей. Она была дома, с г-жой Пекур, которая говорила о картинах своего мужа. Вслед за этим г-жа В. припомнила несколько вещей Рубенса, которые она видела в Виндзоре. Она говорила о большом портрете всадника, одной иэ больших фигур старого времени, вооруженной всякой всячиной, со стоящим рядом юношей. Мне казалось, что я уже видел эту картину. Я знаю многое, совершенное Рубенсом, и, мне кажется, знаю также все, что он мог бы совершить. Но одно лишь это воспоминание пустой женщины, которая при виде картины, наверное, не испытала того волнения, какое я испытываю при одной попытке заглазно представить ее себе, воскрешало в моей памяти великие образы тех, кто так поразил меня в молодости, в Париже — в музее Наполеона, и в Бельгии, во время двух моих поездок туда.
Слава этому Гомеру живописи — отцу пламени и энтузиазма в искусстве, где он затмевает всех не столько совершенством, какого он достиг в том или ином отношении, сколько тайной силой и жизнью души, которую он вносит во все. Странная вещь! Картина, которая произвела на меня, может быть, наиболее сильное впечатление, — Пригвождение ко кресту, принадлежит отнюдь не к тем произведениям, где с наибольшим блеском выступают достоинства, которые ему присущи и в которых он не имеет равных. Ни колоритом, ни нежностью, ни смелостью передачи эта картина не возвышается над прочими, но, странная вещь, она превосходит их теми итальянскими качествами, которые в работах самих итальянцев вовсе не вызывают у меня такого восхищения; кажется, будет очень кстати, если я тут упомяну о совершенно тождественном чувстве, какое я испытывал перед батальными картинами Гро и перед Медузой, особенно когда я видел ее наполовину еще не законченной. Это чувство чего-то огромного, отчасти зависит от величины изображенных фигур. Те же картины, в маленьком размере, произвели бы на меня, я в этом уверен, совсем другое впечатление. У Рубенса и Жерико есть нечто от стиля Микеланджело, еще усиливающее действие размеров этих фигур и придающее им что-то устрашающее. Масштаб играет крупную роль в смысле усиления или уменьшения силы воздействия картины. Как я уже говорил, эти картины не только показались бы заурядными в творчестве того же мастера, будь они выполнены в малом размере, но даже и в натуральную величину
396


они не производили бы этого впечатления величия. Доказательством является то, что гравюра с этой картины Рубенса совершенно меня не волнует.
Должен, однако, сказать, что размер, конечно, далеко не все, потому что многие из картин Рубенса, где фигуры очень велики, не вызывают уже во мне этого рода эмоций, наиболее высоких из всех мне доступных. Не могу также сказать, чтобы это вызывалось исключительно чем-то итальянским в стиле, потому что картины Гро, в которых нет ни малейшего намека на этот стиль и которые целиком принадлежат ему одному, в равной мере приводят меня к тому душевному состоянию, которое я считаю наиболее мощным из всех, какие могут быть внушены искусством. Есть примечательная тайна в этих впечатлениях, вызываемых искусством у людей с чуткой организацией. Они представляются крайне смутными, когда вы хотите их описать, но они полны силы и ясности, если вы переживаете их вновь только в воспоминании. Сильно подозреваю, что мы всегда примешиваем кое-что от себя к этим ощущениям, которые, казалось бы, исходят от поражающих нас предметов. Очень возможно, что эти произведения нравятся мне так сильно потому, что отвечают моим собственным чувствам; но если и без этого сходства они доставляют мне одинаковое удовольствие,— значит самый источник их воздействия я все же нахожу в себе самом.
Этот род эмоций, связанных с живописью, в известной мере является осязаемым; поэзия и музыка не могут порождать их. Вы наслаждаетесь реальным изображением предметов, как будто вы их действительно видели; и в то же время смысл, какой заключают в себе эти образы для вашего ума, вас воспламеняет и приводит в восторг; эти фигуры, эти предметы, которые для некоторой доли нашего сознания кажутся реальными вещами, являются как бы прочным мостом, на который опирается наше воображение, чтобы продвинуться дальше и дойти до таинственного и глубокого ощущения, формы которого являются в известном смысле иероглифами, но такими иероглифами, которые говорят совсем иначе, нежели холодное воспроизведение, занимающее место типографского знака. С этой точки зрения живопись есть великое искусство, если сравнивать его с тем искусством, где мысль доходит до сознания только при помощи букв, расставленных в известном порядке; это искусство, если хотите, гораздо более сложное, ибо типографский знак — ничто, а мысль — все, но в тысячу раз более выразительное, если
397


иметь в виду, что видимый знак, говорящий иероглиф, знак, лишенный ценности для ума в произведении литератора, в произведении художника становится источником самого живого наслаждения, то есть того удовлетворения, какое дается созерцанием вещей: красотой, природой, контрастами, гармонией цветов и всем, чем любуется глаз так радостно во внешнем мире и что является глубочайшей потребностью нашего существа.
Многие найдут, что именно в этом упрощении средств выражения заключается превосходство литературы. Эти люди, конечно, никогда не любовались рукой, ее кистью или каким- нибудь торсом в античной статуе или в скульптуре Пюже. Они любят ваяние еще меньше, чем живопись, и забавно обманывают себя, думая, что когда пишут руку или ногу, вызывают в моем уме такую же эмоцию, какую я испытываю, когда вижу прекрасную ногу или руку. Искусство—не алгебра, где упрощение фигур способствует успешному решению задачи; успех искусства не в сокращении, а в том, чтобы усилить, если это возможно, и продолжить ощущение, применяя все средства. Что такое театр? Одно из самых разительных доказательств потребности человека испытывать одновременно наибольшее количество всевозможных ощущений. Он соединяет все искусства для усиления чувств; пантомима, костюм, красота актера— все это удваивает впечатление от сыгранной или пропетой пьесы. Изображение места, где происходит действие, еще повышает эти впечатления.
Таким образом, думается, понятно все, что я имел в виду, говоря о могуществе живописи. Если она передает лишь одно мгновение, она все концентрирует на эффекте этого мгновения; живописец в большей степени является господином того, что он хочет выразить, нежели поэт или музыкант, отданный на произвол своим истолкователям; словом, если память живописца и не столь многообразна и не охватывает многих областей, она зато производит впечатление полнейшего единства, способного дать нам подлинное удовлетворение. Кроме того, произведение живописца не подвержено изменениям, зависящим от того, как его будут понимать в различные времена. Постоянно меняющаяся мода и предрассудки времени могут влиять на различную оценку его произведения, но, в сущности, оно остается всегда одним и тем же; оно будет таким, каким сделала его воля художника, тогда как с произведениями, попадающими в руки истолкователей, например с театральными
398


пьесами, дело обстоит иначе. Воля художника не присутствует и не руководит актерами или певцами, поэтому и исполнение уже не может соответствовать первоначальному замыслу; исчезает верный тон, а с ним и наиболее тонкая прелесть вещи. Счастлив автор, если вообще его произведение не калечат,— оскорбление, которому он может подвергнуться даже при жизни! Замена одного акта уже меняет физиономию всего спектакля.
У г-жи Вийо обедали братья Араго, Биксио. Я также был зван, но так как еще соблюдаю режим, то пошел позднее.
Приходили Вийо с женой, вернувшиеся из Парижа; собственно, вернулся он. Я должен был пойти к ним вечером, но предпочел сделать большую и очаровательную прогулку по направлению к Дравейлю.
Обедал у Барбье, ушел около шести часов, когда все были заняты игрой, и сделал при чудном лунном свете ту же прогулку, что и накануне, но еще более восхитительную.
Прогулка по лесу с Женни.
Работал до четырех часов, гулял едва ли не один лишь час, но насладился вполне. Спустился по уличке вдоль сада Барбье. Любовался большими деревьями на берегу Сены. Тысяча прелестных видов на холм Шамрозе и т. д. Здесь особенно чувствуешь бессилье описаний. С кистью в руке я бы сумел дать почувствовать каждому все, что видел, описание же никому не покажет ничего.
Вечером опять прогулка к Дравейлю, но туман застилал всю долину Сены, а луна взошла так поздно, что я не смог любоваться ею. Последние два-три дня погода так хороша, что я с удовольствием проводил бы целые дни у окна. Вышел на несколько минут пройтись по саду и с удовольствием посидел под этим ласковым солнцем против жилища Труссо.
Не пишу все эти дни, потому что написать надо слишком много. Время так занято работой и недолгими прогулками, что когда я слишком долго делаю записи в этой тетради, то работаю уже с меньшей подъемом.
Утром писал маленькую Св. Анну, прерывая работу небольшими прогулками по саду. Я люблю свой фруктовый садик: этот желтеющий виноград, эти томаты вдоль стен,
21 октября
22 октября
23 октября
Понедельник, 24 октября
Вторник, 25 октября
399


ласковое солнце, лежащее на всем, наполняют меня скрытой радостью, ощущением благополучия, какое испытываешь, чувствуя себя вполне здоровым. Но все это мимолетно; уже много раз за те двадцать дней, что я провел здесь, я находился в этом восхитительном состоянии.
Кажется, что нужна какая-то отметка, какое-то особое воспоминание для каждого из таких мгновений — для солнца, посылающего свои последние лучи на эти цветы и фрукты, для этой прекрасной реки, которая на моих глазах вчера и сегодня так спокойно течет и отражает закат, для поэтического уединения Труссо, для этих звезд, которые блистают во время моих вечерних прогулок, как алмазы, поверх деревьев и среди ветвей. Вечером у г-жи Барбье. Она читала мемуары Верона. Не чересчур ли был я строг, говоря о них два-три: дня назад? Хотя я прослушал пока только эти отрывки, все же думаю, что был прав.
Чем должны быть мемуары живого человека о живых людях? Одно из двух: либо он должен решиться говорить в лицо все, что можно о них сказать (однако такое предприятие завело бы слишком далеко), либо же ему придется говорить одно лишь хорошее обо всех этих людях, среди которых он толкался и с которыми постоянно встречается. Отсюда тягостная необходимость прибегать к помощи давно затрепанных анекдотов или к таким, которые нарочно собраны им, но не становятся в силу этого более интересными, ибо все это ничем не связано воедино; словом, все это нельзя называть мемуарами, так как в них нет подлинных и искренних суждений о людях его времени. Прибавьте к этому отсутствие всякой композиции и банальность стиля, который тем не менее очень нравится Барбье.
Среда, Спектэйтор говорит о тех, кого он называет гениями выс-
26 октября шего разряда, таких, как Пиндар, Гомер, библия, о неясных в самом своем величии и незавершенности, о Шекспире и пр.; затем о тех, в ком он видит больше искусства, как в Вергилии, Платоне и т. д.
Вот вопрос, с которым пора покончить! Действительно ли Шекспир, у которого поразительные по силе непосредственности места сменяются бесконечной и безвкусной болтовней, в большей степени достоин восхищения, чем Вергилий или Расин, у которых все стоит на своем месте и выражено в соответствующей форме?
400


33, Гамлет и могильщики. Литография. 1834


34, Офелия, Литография. 1834


Мне кажется, что последнее решение представляет больше трудностей, потому что вы не сможете отрицать ни правды, ни силы творчества за теми из этих разнородных гениев, у которых Спектэйтор находит большее подчинение тому, что он называет правилами искусства.
Что пользы от самого отделанного и высокого стиля, если за ним кроются неопределенные или пошлые мысли? Первые из этих великих людей напоминают, может быть, те необузданные существа, которым прощают серьезные прегрешения во имя нескольких добрых поступков. Это все та же история законченной работы в сравнении с наброском,— о чем я уже говорил, — или незаконченного памятника, намеченного лишь в главных своих чертах и еще не получившего той завершенности и согласованности всех частей, которые придадут ему нечто определенное и тем самым пресекут воздействие на воображение, которое стремится ко всему неясному, легко расплывается и схватывает обширные предметы по нескольким внешним признакам. Надо прибавить, что и эта начальная стадия памятника, сравнительно с тем, чем он станет в законченном виде, не дает воображению вызывать формы, слишком противоречащие тем, в какие он отольется в конце концов; между тем, в созданиях таких гениев, как Пиндар, очень часто наряду с изумительными откровениями наталкиваешься на нечто чудовищное. Корнель полон таких контрастов, Шекспир — тоже. Ни у Моцарта, ни у Расина, ни у Вергилия, ни у Аристотеля нельзя встретить ничего подобного. Ум наш испытывает непрерывное удовлетворение и, наслаждаясь зрелищем страсти Фе- дры или Дидоны, не может не отдавать должного божественному труду, отшлифовавшему оболочку, в которую поэт заключил эти трогательные размышления. Автор принял на себя труд, необходимый, чтобы удалить с дороги, по которой он меня ведет, или из перспективы, которую он мне показывает, все препятствия, мешающие мне или вызывающие отпор.
Если даже у таких гениев, как Гомер и Шекспир, есть такие неприятные стороны, во что же превращается это у их последователей, предоставленных самим себе и лишенных четкости? Спектэйтор по достоинству бранит их; и действительно, нет ничего более отталкивающего среди всех видов подражания, чем этот наиболее глупый и наиболее неловкий. Не говорю уже о том, что Гомер и Шекспир вызывают особенный восторг Спектэйтора в качестве оригинальных гениев; это должно быть предметом особого рассмотрения, а равно сопостав-
26 Заказ № 619
401


Четверг, 27 октября
ления, скажем, с Моцартом и Ариосто, которым, по-моему, ни в коем случае нельзя отказать в оригинальности, несмотря на то, что их произведения лишены каких-либо неправильностей.
Нет ничего опаснее этого рода заблуждения для молодых умов, всегда стремящихся восхищаться скорее всем гигантским, нежели разумным. Напыщенная и неправильная манера представляется им вершиной гениальности, хотя нет ничего легче подражания подобной манере. Многие не понимают, что самые крупные таланты делают лишь то, что могут делать; когда же они становятся слабыми или напыщенными, это значит, что вдохновение не в силах следовать за ними или, вернее, что они не сумели разбудить его, а главное, удержать в должных границах. Вместо того чтобы овладеть своим сюжетом, они сами остаются во власти своего порыва или испытывают бессилие подчинить себе свой замысел. Моцарт вполне мог бы сказать о себе и сказал бы, наверное, в менее напыщенном стиле: Я — господин себе, равно как всей вселенной\ Взойдя на колесницу своего вдохновенья и уподрбляясь Аполлону в зените полета, он твердой рукой, от начала и до конца, правит вожжами и повсюду распространяет свет.
Вот чего не умеют делать все Корнели, увлекаемые неожиданными порывами; вот почему они поражают вас то внезапными падениями, то взлетами, возносящими их на вершины величия.
Не надо быть слишком снисходительным к этим своеобразным гениям и принимать то, что обычно называют их небрежностью и что правильнее было бы называть их провалами; они смогли сделать только то, что сделали. Часто они поливали обильным потом крайне слабые и неуклюжие места. Такой результат весьма нередко получается и у Бетховена, у которого ноты не менее перемараны, чем рукописи Ариосто. С этими людьми должно часто случаться, что лучшие удачи являются к ним сами в ту минуту, когда они о них и не думают, и, наоборот, они затрачивают много времени на то, чтобы ослабить эффекты частыми повторениями и чрезмерным развитием.
Не могу работать!.. Что это — плохое настроение или итог мысли о том, что послезавтра я уезжаю?
Прогулки по саду и, главное, остановки под тополями Бай- ве; эти тополя и особенно голландские тополя, по-осеннему пожелтевшие, имеют для меня неотразимую привлекательность. Я прилег под ними и смотрел, как выделяются они на
402


синеве неба и как ветер срываете них листья, осыпающиеся возле меня. На этот раз, как всегда, удовольствие, которое они доставляли мне, коренилось в моих воспоминаниях об этих же предметах, виденных мной в те времена, когда меня еще окружали любимые существа. Это чувство как бы дополняет наслаждения, которые может доставлять нам природа. Я испытал его в прошлом году в Дьеппе, любуясь морем, и снова испытываю его здесь. Я не мог оторваться от этой прозрачной воды под ивами и в особенности от большого тополя и голландских тополей.
Возвратясь в сад, помогал собирать урожай. Солнце, хотя и припекало, наполняло меня чувством радости жизни.
Я покидаю все это без отвращения к работе и к той жизни, какая ждет меня в Париже, но и без усталости, прекрасно сознавая, что я смог бы провести таким образом еще гораздо больше времени среди этого спокойного одиночества, лишенного всего, что принято называть развлечениями. Пока я лежал там, под милыми мне тополями, я издали видел шляпы и лица нарядной публики, катающейся в экипажах, не видных мне из-за забора. Они ехали в Суази или возвращались оттуда, ища развлечений у своих знакомых, любуясь лошадьми и упряжью, пускаясь в пустые разговоры, которыми довольствуются светские люди. Они бегут из своих домов, но не в силах убежать от самих себя; в них самих заложено отвращение к настоящему покою вместе с непреодолимой ленью, мешающей им находить для себя настоящие удовольствия.
Вечером собирался пойти к Барбье, днем к г-же Вийо и к мэру; но не мог побороть восхитительной лени. Это простительно, так как она доставляла мне удовольствие.
Сегодня утром встал в обычное время, но с мыслью, что надо лишь укладываться и ничего больше. Вновь вкусил удовольствие безделья.
После того как я сто раз обошел покои и осмотрел свои картины, я уселся в кресло, у огня, у себя в комнате, и принялся за чтение Русских новелл212; я прочел две из них — Фаталиста и Домбровского (Дубровского); они доставили мне восхитительные минуты. Но если оставить в стороне бытовые подробности, не известные нам, я бы сказал, что они недостаточно оригинальны. Кажется, что читаешь Мериме, а так как написаны они в наше время, то нетрудно убедиться, что авторам знаком Мериме. Этот несколько незаконнорожденный жанр доставляет своеобразное
Пятница, 28 октября
403
26*


Париж,
29 октября
Воскресенье,
30 октября
Понедельник, 31 октября
Пятница, 4 ноября
Суббота, 3 ноября
удовольствие, совершенно отличное от того, которое получаешь от великих авторов... Эти рассказы поражают ароматом реальности; именно это чувство охватило всех и при появлении романов Вальтер Скотта; но вкус не может признать их совершенными произведениями. Прочтите романы Вольтера, Дон Кихота, Жиль Блага... Вы ни минуту не станете предполагать, что присутствуете при вполне реальных событиях, которые излагает свидетель-очевидец. Вы чувствуете руку художника, и вы должны ее чувствовать так же, как привыкли видеть раму на каждой картине. В этих же сочинениях как раз наоборот: после описания кое-каких деталей, поражающих нас своей явной наивностью, как, например, своеобразные имена действующих лиц, дикие обычаи и т. д., мы, в конце концов, находим более или менее романтическую историю, разрушающую иллюзию. Вместо того чтобы под именами Дамона и Альцеста изобразить правдивую историю, пишется самый обычный роман, который кажется еще более пошлым в силу стремления автора создать иллюзию лишь при помощи второстепенных деталей. Таков весь Вальтер Скотт. Эти внешние новшества способствовали его славе больше, чем все его воображение, но именно этот излишек правдивости в деталях делает устарелыми в настоящее время его сочинения и ставит их ниже тех прославленных романов, о которых я упомянул.
Выехал в Париж в одиннадцать часов в омнибусе Лионской железной дороги. До Дравейля ехал с Миноре.
Работал над переделкой картин, которые мне заказаны. Занятия, которые ожидают меня здесь, прервут все мои записи; жалею об этом; они фиксируют кое-что из того, что так быстро уходит, а также переживания каждого дня, в которых позднее находишь или утешение или одобрение.
Бедный Циммерман скончался; заходил на минуту, но не мог остаться. Назначил свидание Андрие, однако мне не терпелось вернуться к работе. Я пришел туда только к часу.
Всю эту неделю с большим жаром работал над поправками и окончанием отдельных частей росписи в ратуше.
О вреде длинных статей. Люди, знающие, что они хотят сказать, пишут хорошо.
404


О легкости, с какой пишут женщины. Справиться в этой записной книжке.
Относительно величайших трудностей, заложенных в живописи, применимы слова Шардена и Тициана: Целая жизнь, затраченная на обучение. В конце концов, трудности зависят от своеобразного склада умов.
Обедал у Пьерре с Прео. Боюсь за этого малого, как бы его не угостили пощечиной за служанок.
Очень устал от проведенного дня.
Отдыхал весь день; напуган расстройством желудка.
Один ученый американец (см. сегодняшний Монитер) в результате исследований, предпринятых и выполненных на море во многих точках, устанавливает, что луна не имеет никакого влияния на приливы, в чем до сих пор сходились ученые самых различных школ. Какой скандал! Таки вижу, как они пожимают плечами, выражая величайшее презрение к теориям этого предателя-собрата, подрывающего их положение и разрушающего веру в него. По мнению названного американца, дно моря столь же неровно, как и поверхность земли, что, конечно, никого не поразит, но он добавляет, что подземные вулканы образуют время от времени глубочайшие каверны, вбирающие в себя воду и затем выбрасывающие ее, что и является причиной приливов. Я не за и не против луны, но новая теория кажется мне маловероятной. Каким образом согласовать правильность приливов с этими кавернами, образующимися вследствие таких случайных явлений, как извержение вулканов? Тем не менее я всегда доволен, когда появляется человек, достаточно смелый для того, чтобы прямо ударить в забрало всех этих докторов наук, столь убежденных в правоте доктрин, изобретенных не ими, так как они на это неспособны, и готовых клясться, зажмурив глаза, что их учителя правы.
В этой же газете, вчера или третьего дня, были напечатаны еще более нелепые бредни по поводу того, насколько заражают воду трупы, остававшиеся там в течение целых веков. Автор утверждает, если не ошибаюсь, что это разложение распространяется повсюду, что земля есть не что иное, как мертвецкая, где даже цветы родятся из разложения; он забывает, что если даже согласиться с тем, что море недостаточно растворяет и поглощает разложившуюся материю, все же эти трупы не остаются
Понедельник, 7 ноября
Вторник^ 8 ноября
Четверг, 10 ноября
405


Пятница, 11 ноября
Понедельник, 14 ноября
там в том же состоянии, как говядина у мясников или мертвое животное в лесу. Море населено множеством хищников, быстро уничтожающих неудачников, погибающих в волнах. «Известно,— говорит он,— что фосфор есть порождение разложения». Это ему известно — и сквозь свои маленькие очки он не видит для природы никакого иного способа производить вещество. Мы всегда делаем заключение на основе того, что знаем, а знаем мы крайне мало; кто же ему сказал, что то странное свечение, которое наблюдается возле судов и весел, происходит от фосфора? Из того что фосфор излучает свет без тепла (а это является также особенностью свечения волн, когда при известных условиях в них движется постороннее тело), мой ученый, да и все ученые заключили, что только фосфор мог произвести подобное действие. Это все равно, как если бы они сказали: ученые толкутся в передней и т. д.
Вернулся из Совета; плохое самочувствие понемногу проходит.
Любовь подобна тем властелинам, которых счастье убаюкивает; но я не хочу этим сказать, что она угасает, когда ее милости слишком легко достаются и т. д.
Я не совсем здоров и именно поэтому решил подышать воздухом после того, как целое утро провел в безделии, читая рассказы П..., которые кое в чем производят на меня сильное впечатление и которые я очень люблю; около двух часов побывал в ратуше, после того как вместе с Женни зашел купить себе шарф и голубой жилет.
Почти всю дорогу проделал пешком и вернулся через предместье Сен-Жермен, где купил перчатки; купил гравюру Пиранези — большой интерьер собора, очень внушительный. Проходя мимо башни Сен-Жак, видел, как выкопали и разложили множество кортей. Душа стремится к этим зрелищам и никак не может пресытиться ими. Проходя мимо книжной лавки Гетцеля, наткнулся на Сильвестра, который затащил меня туда.
Перед обедом были г-жа Пьерре и Мари,— все это по случаю именин.
Вечером, после обеда, пришел Ризенер и довольно долго просидел. Он убеждал меня издать мои наброски при помощи фотографии; у меня уже являлась эта мысль, которая может оказаться удачной.
406


Он мне рассказывал, с какой серьезностью добрый Дюрье и его друг, помогающий ему в опытах, говорят об испытанных трудностях, приписывая себе большую честь успеха, или, вернее, достигнутых результатов.
Ризенер, прямо дрожа от страха, решился спросить у них, может ли он взять на себя смелость, не подвергаясь обвинению в плагиате, воспользоваться их фотографиями, чтобы писать с них картины. Но в последнее воскресенье у Пьерре я был свидетелем того, с каким удовлетворением он наслаждался своим успехом, слыша мои восклицания и видя мое восхищенье, которое он принимал на свой счет.
Вот уже восемь дней, как я страдаю расстройством желудка и ничего не делаю. Сегодня утром мне немного лучше, и я испытываю очарование безделья у своего камелька, как бы в возмещение за сожаление о потерянном мной времени. Я разложил перед собой все мои записные книжки за прошлые годы. Чем ближе они к настоящему, тем реже встречаются в них вечные жалобы на скуку и пустоту, которые мучили меня прежде. Если действительно с возрастом я стану спокойнее, это в самом деле будет хорошей компенсацией за все, что старость у меня отнимает.
В одной из этих тетрадок, датированных 1849 годом, я прочел, что бедный Шопен в один из визитов, которые я в ту пору часто делал ему, когда его болезнь достигла ужасных размеров, говорил мне, что страдания лишают его интереса к чему бы то ни было, и особенно к работе. Я тогда сказал ему, что возраст и тревоги, вероятно, не замедлят охладить также и меня. Он мне ответил, что уважает меня за мою стойкость. «Вы,— сказал он,— будете пользоваться своим талантом с известного рода спокойной уверенностью, являющейся редкой привилегией, которая во много раз дороже лихорадочной погони за успехом».
Добрая Альберта прислала мне билет на Ченерентолу213. Я провел действительно приятный вечер, голова у меня была полна мыслей; музыка и зрелище способствовали этому.
Я заметил там, что на шелковых материях настоящий цвет предмета проступает непосредственно рядом с бликом; то же и на попонах лошадей.
Слушая эту очаровательную пьесу, эти изящные пассажи, музыку, которую я знаю наизусть, я наблюдал полное равнодушие почти на всех лицах этих скучающих людей, приехавших
Вторник, 15 ноября
Четверг, 17 ноября
407


Суббота, 19 ноября
сюда только потому, что это хороший тон, или для того, чтобы услышать Альбони. Все остальное — лишь обязательное приложение, при котором они, зевая, присутствуют. Я говорил себе: «Сегодня вечером играют для меня, я здесь один; некий волшебник позаботился наполнить этот зал призраками людей, чтобы мысль об одиночестве не нарушала моего удовольствия; именно для меня были написаны эти декорации и скроены эти одежды; что же касается музыки, то только я один слышу ее».
Реформа костюма дошла до того, что было вычеркнуто всег что являлось остроумной карикатурой, неразрывно связанной с самим сюжетом. Костюмер считает, что выполнил задачу, если сделал для Дандини точную имитацию костюма вельможи времен Людовика XV или самого короля. Вы как будто присутствуете на представлении пьесы Мариво. С Сандрильоной вы переноситесь в страну фей. У Алидора черное одеянье адвоката.
Сегодня утром видел Флери, Галеви и затем Жизора.
Сегодня вечером смотрел у Жиго фотографии с гравюр Мар- кантонио из собрания Дельсера. Неужели абсолютно необходимо вечно восхищаться, как совершенством, этими изображениями, полными ошибок, неуклюжими и часто даже не являющимися работой самого гравера? Вспоминаю, как я был поражен этой неприятной манерой, когда весной сравнивал эти гравюры с фотографиями, сделанными с натуры.
Я видел Трапезу у Симона — знаменитую и много раз воспроизведенную гравюру. Нельзя себе представить сцены холоднее! Магдалина, поставленная в профиль перед Христом, буквально вытирает ему ноги длинными, свисающими с ее головы лентами, которые гравер выдает за ее волосы. Ни малейшего чувства умиления, неотделимого от подобного сюжета! Ничего от кающейся блудницы, от ее роскоши и красоты, положенной к ногам Христа, который хотя бы по виду должен был выразить ей какую-то благодарность или по крайней мере взирать на нее с добротой и снисходительностью. Остальные присутствующие так же холодны и бесчувственны, как и два главных действующих лица; они существуют совершенно отдельно друг от друга; даже столь необычайное зрелище не сближает их и не соединяет группы, дабы поближе вглядеться в него или поделиться тем, что они о нем думают. Один из них, находящийся ближе всего к Христу, делает смешной и ничего не выражающий жест. Кажется, что одной рукой он обнимает стол. Его рука чуть ли не шире всего стола, и это несоответствие, ничем не оправ-
408


данное, да еще в самой видной картине, увеличивает нелепость всего остального. Сравните с этой глупой передачей сюжета, одного из самых трогательных в евангелии, полного возвышенных и нежных чувств, богатого контрастами, где сопоставлены прелесть этой красавицы в расцвете юности и сил, эти старцы и, наконец, зрелые мужи, перед которыми ей не стыдно унизить свою красоту и покаяться в своих заблуждениях,— сравните, говорю я, то, что сделал из этого божественный Рафаэль, с тем, что сделал Рубенс? Последний не пренебрег ни одним штрихом. Сцена происходит в доме богатого человека; многочисленные слуги окружают стол; Христос сидит на самом видном месте, с приличествующим ему спокойствием; Магдалина в избытке чувств влачит по пыли свои парчовые одежды, свои покрывала, драгоценности; ее золотые волосы, струящиеся по плечам и беспорядочно спадающие на ноги Христа, не кажутся пустой и ненужной подробностью. Сосуд с ароматами представляет собой верх роскоши, какую только можно себе вообразить, ибо ничто не может быть слишком хорошим или богатым, чтобы быть положенным к ногам властителя природы, снисходящего к нашим ошибкам и слабостям! А зрители! разве могут они оставаться равнодушными при виде этой распростертой в слезах красавицы, ее плечей, ее груди, ее слегка поднятых и блестящих глаз? Они переговариваются, указывают на нее друг другу, смотрят на всю эту сцену с оживленными жестами, одни с почтительным и удивленным видом, другие с некоторой долей лукавства. Вот она, естественность, и вот он, мастер! Мы принимаем все, завещанное нам традицией, как нечто священное, мы смотрим чужими глазами. Первыми попадаются на удочку художники, которых легче одурачить, чем публику, менее просвещенную и довольствующуюся тем, что ей преподносит современное искусство, совершенно так же, как она довольствуется хлебом из булочной. Но что сказать о благочестивых дурнях, глупо копирующих все оплошности мастера из и возводящих их в образец красоты? Эти несчастные, которые не одушевлены ни малейшим чувством, цепляются за смешные или уязвимые вещи, имеющиеся у самого большого таланта, и непрестанно подражают им, не понимая, что


Воскресенье, 20 ноября
Вторник, 22 ноября
слабые или недоработанные части являются лишь неудачным аккомпанементом к тем прекрасным частям произведений, уровня которых они бессильны достичь.
Рубенс отнюдь не прост, так как он не беспокоен.
Зашел повидать милую Альберту, застал ее без огня, в большой комнате алхимика, в одном из тех странных туалетов, которые делают ее похожей на колдунью. У нее всегда было пристрастие к подобной некромантической обстановке, даже в то время, когда ее главной магией была собственная ее красота. Припоминаю эту комнату, всю затянутую черным, с какими-то мрачными символами, черное бархатное платье и красный кашемировый платок, обмотанный вокруг головы, и всякого рода безделушки, среди которых она принимала своих поклонников, держа их на известном расстоянии от себя. Все это когда- то не надолго вскружило мне голову. Где бедный Тони? Где бедный Бейль? Теперь она увлекается столоверчением. Она рассказала мне невероятные вещи. Духи вселяются в эти столы, и вы заставляете по своему желанию отвечать себе то дух Наполеона, то Гайдна, то еще кого-нибудь! Я называю лишь тех, кого она сама назвала. Как все совершенствуется! И столы тоже прогрессируют на свой лад... Вначале они только издавали известное число стуков, что обозначало да или нет, или число ваших лет, или число месяца, когда совершится то или иное событие. Потом стали делать столы с деревянной стрелкой в центре, которая, вращаясь, указывает буквы алфавита, размещенные по кругу, выбирая их, само собой разумеется, весьма кстати так, чтобы получалась фраза с глубоким смыслом, в духе оракула. Но воспитание столов пошло еще дальше этих столь поразительных успехов: под руку кладут дощечку, к которой приделан карандаш, прикасающийся таким образом к одухотворенному столу; карандаш начинает сам писать отдельные слова и целые разговоры. Она говорила мне о толстых манускриптах, автораки которых являются столы и которые, несомненно, составят состояние людям, одаренным флюидами, достаточно сильными, чтобы сообщить материи все это глубокомыслие. Так по дешевке можно стать великим человеком.
Плохо работалось. Около трех часов пошел в музей. Сильное впечатление произвели итальянские рисунки XV и начала XVI века. Голова умершей или умирающей монахини, нарисованная Ванни; рисунок Синьорелли: нагие мужчины. Маленький торс
410


в фас, старой флорентийской школы. Рисунки Леонардо да Винчи. Впервые обратил внимание на рисунки Карраччи для гризайлей в палаццо Фарнезе: сноровка доминирует в них над чувством; манера, штрих увлекают художника помимо воли; он это слишком хорошо знает и ничего другого не добивается, не открывает ни нового, ни интересного. Вот камень преткновения для прогресса в искусстве, и его невозможно избежать. Такова и вся эта школа. Головы Христа и других, работы Гвидо,— в них, несмотря на выразительность, удивительная техника карандаша поражает еще больше, чем сама эта выразительность. Что же сказать о современных школах, которые заняты только этой обманчивой виртуозностью и стремятся только к ней? В Леонардо не замечаешь штриха, одно лишь чувство доходит до нашего сознания. Помню, что сравнительно недавно още я постоянно был недоволен собой за то, что не мог достигнуть этой ловкости в рисунке, которую школа приучает рассматривать как последний предел искусства. Склонность к наивной передаче простыми средствами всегда была мне свойственна, и я завидовал как раз легкости кисти, кокетливому мазку Бонингтона214 и других: называю человека, искреннего по чувству, но его рука увлекала его, и именно это принесение в жертву пагубной легкости всех лучших качеств, привело теперь к тому упадку, который чувствуется в его работах и наложило на них печать слабости, как это было с Ванлоо.
Да, на многие размышления наводит меня вчерашнее посещение музея, и хорошо бы было время от времени повторять это.
Обедал у Буассара с Араго и с маленькой г-жой Обернон, которая хочет прослыть умной и имеет данные для этого. Бедный Шенавар тоже должен был прийти; он очень страдает от своей горловой болезни и внушает мне опасения за себя. Буассар, измученный невралгией, печален, как человек, попавший в беду.
Прогулка вечером по галерее Вивьен, где рассматривал в одной книжной лавке фотографии. Что сугубо привлекло мое внимание и заинтересовало меня — это Пригвождение ко кресту Рубенса: недостатки, уже не скрытые колоритом и фактурой, выступают с большей ясностью.
Вид этой вещи, или, вернее, воспоминание о моем волнении перед этим шедевром, наполнил очарованием весь остаток моего дня. По контрасту, я вспомнил рисунки Карраччи, которые
Среда,
23 ноября
Четверг, 24 ноября
411


Пятница, 25 ноября
Суббота, 26 ноября
видел вчера; видел я также рисунки Рубенса для этой картины. Несомненно, что сделаны они не слишком добросовестно,— он гораздо больше занят собой, нежели моделью, бывшей перед его глазами; но таков уж импульс скрытой силы, присущей людям породы Рубенса; его собственное чувство господствует над всем^ и подчиняет себе зрителя. Его формы, на первый взгляд, столь же банальны, как и формы Карраччи, но они совершенно по-иному значительны. Карраччи — это большой ум, большой талант, большое мастерство (говорю лишь о том, что видел), но в нем нет ничего, вызывающего в нас восторг и дающего незабываемые впечатления.
Посещение министром Фортуль и префектом ратуши.
Вечером этот страшный Дюма, который никогда не выпускает добычи, пришел и набросился на меня в полночь, со своей тетрадью в руке. Бог знает, что он будет делать со сведениями, которые я ему по глупости сообщил!
Я его очень люблю, но я состою из других элементов, и мы идем к совершенно различным целям. Его публика — не моя публика, и один из нас, по-видимому, совершенно сумасшедший.
Он мне оставил первые выпуски своего дневника, который очарователен.
Мне продуло шею. Погода сумрачная. Прохаживаюсь по мастерской, где теперь ночую.
Сделал несколько набросков с фламандской серии Метаморфоз.
В четыре часа был у Риве; он был еще приветливее, чем всегда. Он очень хвалил мою реплику Положения во гроб* для Тома.
Вечером — Лукреция Ворджиа21Ъ. Было занимательно от начала до конца, еще больше, чем в тот вечер, когда слушал Чене- рентолу. Музыка, актеры, декорации, костюмы — все заинтересовало меня. В этот вечер я многое простил несчастному Доницетти, теперь уже умершему, которому я отдал, наконец, должное, следуя в этом, увы, примеру всех смертных и даже лучших из них. Все мы несправедливы к талантам современников. Мне очень понравился хор людей в плащах и декорация, изображавшая лестницу в саду при лунном свете. К этому итальянскому изяществу примешиваются некоторые реминисценции Мейербера, прекрасно уживающиеся с ним, в конце
412


концов. Особенное удовольствие доставила мне следующая за хором ария, исполненная Марио,— это была*вторая исправленная несправедливость; я нашел его сегодня восхитительным. Это похоже на внезапные приступы любви, которые вдруг, после нескольких лет, вызывает в нас человек, которого мы постоянно встречали, но к которому оставались равнодушными. Вот прекрасная школа Россини; он заимствовал у него все лучшее, между прочим и эти интродукции, приводящие душу зрителя в то состояние, какое хочет сообщить ей автор. Ему же он обязан, так же как и Беллини, этими таинственными хорами, наподобие того, о котором я говорил... Хор жрецов в Семирамиде и пр.
Вечером я был у милой Альберты: мне хотелось поблагодарить ее за удовольствия вчерашнего вечера. Снова застал ее одну в той же большой комнате волшебницы. Я ожидал, что сегодня, в воскресенье, увижу кружок, обычно собирающийся у нее и состоящий из тех лиц, кого она называет своими друзьями. Но с тех пор как она переехала, друзья ее изменили своим привычкам; несколько лишних шагов и ступеней лестницы заставили их отступить. Приходят они лишь в те дни, когда она зовет их на обед.
Первое представление Мопра. У всех пьес г-жи Санд одна и та же композиция, или, скорее, одно и то же отсутствие всякой композиции: начало всегда пикантно и обещает что-то интересное, а середина пьесы вязнет в том, что она считает развитием характеров, а на самом деле ведет только к затяжке действия.
Создается впечатление, что в этой пьесе, как и в других, начиная со второго акта и до финала,— а всего шесть актов! — действие не двигается ни на шаг; неотесанный характер ее молодого человека, которому повторяют на все лады, что его любят, продолжает держать его в состоянии отчаяния, необузданности и полной бессмыслицы. Это совершенно то же, что и в Давильне.
Бедная женщина! Она вступает в борьбу с природным недостатком, который не позволяет ей писать пьесы; это ниже самых жалких мелодрам, хотя и встречаются отдельные слова, полные очарования,— вот в чем ее подлинный дар! Ее добродетельные крестьяне убийственны; их двое в Мопра. Знатный вельможа тоже добродетелен, а молодая особа безупречна. Соперник молодого человека — весь приличие и сдержанность, когда
Воскресенье, 27 ноября
Понеделънь к, 28 * ноября
413


дело идет о том, чтобы действовать против соперника. Да и сам необузданный молодой человек, в сущности, тоже превосходный малый. Есть также бедная маленькая собачка, создающая поводы для смешных ситуаций. Госпожа Санд совершенно лишена сценического такта, так же как в романах ей не хватает чувства меры. Она пишет не для французов, хотя и на прекрасном французском языке, а публика в вопросах вкуса теперь не слишком строга. Это все равно, что Дюма, который на все наскакивает, всегда растрепан и считает себя выше всего того, что люди привыкли уважать.
Несомненно, у нее большой талант, но она заблуждается, еще сильнее других писателей, насчет того, что‘больше всего- ей удается. Неужели я несправедлив к ней? Я ее люблю, однако же надо сказать, что произведения ее недолговечны. У нее нет вкуса.
Вернулся домой во втором часу ночи. Застал у себя моего старого Рикура. Он вспомнил мой эскиз Сатир в сетях и заговорил о нем. Говорил он также о том, каким я был в то время. Ему еще памятен мой зеленый жилет, мои длинные волосы, мое увлечение Шекспиром и всякими новшествами.
Обедал в ратуше. Дидо увел меня к себе и показывал интересные манускрипты с виньетками.
Среда, Обедал у княгини Марселины. Дуэт Моцарта для баса с фор- 30 ноября тепиано, начало которого напоминает мотив: «С той минуты, как мы полюбили». Такой же дуэт Бетховена, который я уже слышал в этом же исполнении.
Что за жизнь у меня! Я размышлял об этом, слушая прекрасную музыку, особенно Моцарта, в котором все дышит спокойствием устоявшейся эпохи. Я нахожусь теперь в той фазе жизни, когда тревоги безумных страстей уже не примешиваются к чудным волнениям, рождающимся во мне от соприкосновения с прекрасными вещами. Я не вожусь с пыльными бумагами и с отталкивающими занятиями, составляющими участь почти всех людей. Вместо того чтобы думать о делах, я размышляю о Рубенсе или о Моцарте. В течение восьми дней я занят, словно серьезным делом, воспоминаниями о каком-нибудь напеве или картине. Я принимаюсь за работу с тем чувством, с каким другие спешат к своей любовнице, а когда я ее оставляю, то уношу в свое уединение или туда, где ждут меня развлечения, очаровательное воспоминание, ничем не напоминающее тревожное счастье любовников.
414


Я видел у княгини портрет князя Адама216, работы Делароша; можно было бы назвать это привиденьем князя, ибо Деларош как будто выпил всю кровь из его жил и страшно вытянул лицо. Вот поистине, говоря словами самого Делароша, то, что можно назвать серьезной живописью. Как-то я рассказал ему о замечательных Мурильо из собрания маршала Сульта. Он милостиво разрешил мне любоваться ими, но все же прибавил: это не серьезная живопись.
Я вернулся в час ночи. Женни говорит, что музыку можно слушать час, но никак не больше. Она права — даже и этого много. Одна-две вещи, подобные дуэту Моцарта, все остальное уже утомляет и выводит из Дернения.
Геркулес и Диомед, болыпойщейзаж, Адам и Ева. О некоторых заблуждениях. О прогреве. Современные взгляды.
Суббота, 1 декабря
Скучнейший обед у Казенава. .Снова увидел те же лица, что и год назад, приблизительно в эт<ч4^е время.
Лишний год сильно меняет наружность в известном возрасте. Фульд показался мне особенно постаревшим: у него обвисли щеки, потускнели глаза, поседели волосы, весь он как- то поблек и стал неряшлив, что говорит о старости. Он сидел рядом со мной из приличия, а вернее, в силу полной невозможности обменяться хотя бы одним словом с англичанкой-гувер- нанткой, сидевшей по другую сторону от меня. Я всячески старался поддерживать с ним разговор о его коллекциях, об искусстве, о войне на Востоке.
Против меня сидел Бетмон217. Это человек, умеющий подсластить все, что высказывает. После обеда он с кротким видом отделал Верона, довольно остроумно, а главное, зло, причем неизменно сохраняя наружную кротость. В этой медоточивой филиппике против главы правительства 1851 года ясно чувствовался бывший член временного правительства, давший выход своей затаенной злобе. Как в его речах, так и в манерах есть нечто от служителя церкви; развязное красноречие адвоката чувствуется, естественно, во всем, что он говорит, хотя иногда он и затрудняется в выборе выражений; это указывает на некоторое своеволие его ума, несмотря на всю присущую ему культуру и постоянные упражнения в красноречии, которое всю жизнь было его ремеслом. Я вспомнил, как Виейар с обычным простодушием говорил мне о нем, сравнивая его с другими товарищами, нетерпимыми и резкими республикан
Среда,
5 декабря
415


цами: «Какой милый человек! Сколько в нем мягкости». Я помню, что он мне сразу не понравился, когда я встретил его у добрейшего Н., который не слишком разбирался в людях. Манера молча выслушивать вас или отвечать, умалчивая о многом, внушила мне о нем определенное мнение, в котором я еще более утвердился после двух-трех встреч с ним. Я видел его очень растроганным после смерти бедного Вильсона. Мне казалось, что он искренне оплакивает друга... Какое заключение можно вывести из этого? Обманулся ли я в своем суждении о нем? Отнюдь нет! Он таков же, как и все люди, и представляет собой странную и непонятную смесь противоположных качаств—то, чего никак не хотят понять сочинители пьес и романов. Все их действующие лица сделаны из одного куска. Но таких не существует. В каждом человеке сидит десяток людей, и часто все они начинают действовать одновременно, если представится случай.
При первой же возможности я откланялся, чтобы вырваться из этого скучного М<еета, и добрался пешком до Елисейских полей, к княгине, я надеялся послушать музыку и выпить чаю. Я нашел ее за пианино с преподавателем. Она как раз играла свое собственное сочинение. Вещь уже подходила к концу, и мне даже не пришлось изображать на своем лице гримасу одобрения. Затем она сыграла — вероятно, для меня — отрывок из Моцарта, его ранней поры, в четыре руки. Великолепное адажио. Возвращаться домой пришлось поневоле со скучным К.
Четверг, 8 декабря
Получил приглашение к м-ль Броан218, но после прогулки при резком, но приятном морозе, совершенной перед тем, как отправиться к ней, остался дома и стал читать вторую статью Дюма обо мне, изображающую меня каким-то героем романа. Десять лет назад я бросился бы его обнимать за эту любезность; в ту пору я очень интересовался отношением ко мне женщин, теперь их мнения я совершенно презираю, хотя иногда не без удовольствия вспоминаю время, когда все в них казалось мне восхитительным. Ныне я признаю за ними лишь одно качество, но оно уже недоступно для меня. Рассудок, еще более чем возраст, влекут меня к другому. Возраст — это тиран, который повелевает всем.
Как мила была эта Броан при первом своем появлении! Какие глаза! Какие зубы! Какая свежесть! Когда я вновь встретился с ней у Верона, два-три года назад, она уже многое
416


35, Битва при Тайебурге. Фрагмент, 1837. Лувр, Париж


36. Стоящий мавр. Рисунок. 1832


утратила, но все же сохраняла еще известное очарование.
Она очень умна, но чрезмерно бьет на эффект. Припоминаю, что в тот день, выходя из-за стола, она поцеловала меня после всего, что ей обо мне было сказано. Кажется, мы говорили что-то о ее портрете. Гуссэ, бывший в то время руководителем ее театра, но отнюдь не ее совести, ибо находился с ней в связи, сохранял в продолжение всего обеда вид ревнивого любовника, весьма смешной в его положении директора, которому, казалось бы, пора привыкнуть к нравам женской части всего этого поющего, декламирующего, кричащего и мычащего стада, пастухом которого он был.
Я так и не пошел к ней в этот вечер, боясь увидать там слишком много этих компрометирующих личностей, от которых я готов спасаться к антиподам.
Форма писем была бы наилучшей. Можно переходить от од- Пятница, ного сюжета к другому, без посредствующих звеньев, ничто не 3 декабря принуждает вас развивать мысль. Письмо может быть и очень коротким, и очень длинным, как того вам хочется.
Возвратился из ратуши. Копия плафона для Бонне. Самсон и Далила. Овидий. Олинда и Софрония. Клоринда. Эрминия у пастухов и другие сюжеты из Освобожденного Иерусалима.
Лев для Бенье. Кораблекрушение — ему же. Внутренность гарема (Оран). Свадебные дары (Танжер). Мавританский лагерь.
Сегодня вечером у Шабрие. Лефевр говорил о Жомини219. Суббота, Прочесть его две книги: Наполеон перед судом Александра № декабря и Цезаря и Большие военные походы. Он очень хвалит стиль Сегюра в его Кампании 1812 года. Прочесть битву при Дрездене. Хорошие страницы посвящены также кампании во Франции. Именно после этой дрезденской битвы, когда император был действительно неотразим, подобно Роланду и Ринальдо, а его безошибочный взгляд и личное присутствие творили чудеса, после этой битвы, которая должна была бы иметь решающее значение, он съел то крылышко цыпленка, которое вызвало у него расстройство желудка, парализовало движение его армии и привело к поражению у Вандамма.
На лице добродушного адмирала, бывшего там, отражается вся его доброта и приветливость. Он рассказал мне, что по ночам, когда не спится, он испытывает страшную тоску. Это поразило меня в человеке,
27 заказ № 619


который с виду совсем не кажется нервным. Почти все люди испытывают то же чувство. То же бывает и с Лефевром. Я шел туда в крайне мизантропическом настроении, которое постарался стряхнуть с себя (хотя и не слишком веселился там) и которое совершенно овладело мной на обратном пути.
Мне было приятно думать, что все ненавидят меня и что я веду войну со всем родом человеческим. Там говорили о чрезмерной работе; я же утверждал, что нет чрезмерной работы или что излишек ее не может вредить, если только не пренебрегать упражнениями, необходимыми для тела, и если не предаваться одновременно работе и удовольствиям. На это мне возразили, что Кювье умер оттого, что слишком много работал. «Я не верю этому. На вид он был такой крепкий!» — сказал кто-то. Отнюдь нет! Он был очень худ и кутался, как маркиз де Маскарилль и виконт де Жоделе из Жеманниц Мольера. Он вечно хотел быть в состоянии испарины. Это неплохая система, я тоже приобретаю привычку сильно кутаться; я нахожу, что для меня это полезно. У Кювье была репутация любителя маленьких девочек, которых он доставал себе за любую цену,— это и вызвало паралич и все недуги; от них он умер, а никак не от излишка работы.
Смотрел Норму220. Думал, что буду скучать, но вышло наоборот. Эта музыка, которую я как будто знаю наизусть и которая уже надоела, показалась мне восхитительной. Г-жа Паро- ди221 доставила мне еще большее удовольствие, чем в Лукреции:; может быть, это было потому, что я вычитал у себя в дневнике, что она ученица Паста, на которую она во многих отношениях похожа. Публика же сожалеет о Гризи и не слишком милостива к Пароди. Мои одинокие аплодисменты часто звучали среди общей холодности. Там была г-жа Мансо; она казалась такой же строгой, как и остальная публика. Буассар с женой были на авансцене, и я на минуту заходил поздороваться с ними.
14 декабря Обедал у Ризенера с Пьерре. Был приглашен к княгине и собирался пойти туда, однако остался на улице Байар. Вечером в мастерской сделал набросок с одного торса эпохи Возрождения, чтобы испробовать закрепитель, которым пользуется Ризенер. Несчастный тонет в своих нескончаемых «Ниобеях». Он постоянно носится с проектами разбогатеть
418


27*


Пятница, 16 декабря
Суббота, 17 декабря
от продажи маленьких картин. Он уже пропащий человек. Он начинает твердить: «Теперь уже слишком поздно», как все лентяи, которые раньше досыта утверждали с апломбом: «У меня еще много времени». Отношение ко мне со стороны достойнейшей кузины весьма странно. Первая часть беседы была насыщена некоторой долей ненависти или какой-то злости, свившей себе гнездо в этом сердечке. Она вперяет в меня взоры, кидая язвительные слова, которые вывели бы из себя человека, менее упрямого в своем хладнокровии. Я отвечаю ей в тон, но только без гнева. Мало-помалу она смягчается и к концу вечера становится образцом предупредительности.
Возвращаясь с Пьерре по морозу, наступившему к вечеру, при чудном лунном свете, я напомнил ему, когда мы шли по Елисейским полям, как больше тридцати лет назад мы проходили с ним по этой же самой площади, возвращаясь вместе пешком тоже по сильному морозу, из Сен-Жермен, где навещали мать Сулье. Неужели это был тот же Пьерре, который сейчас шел со мной под руку! Как пламенна была наша дружба и как мы холодны теперь!.. Он говорил мне о великолепных проектах относительно Елисейских полей. Старые деревья будут заменены английскими газонами. Балюстрады уже исчезли, за ними последует обелиск; он будет куда-то перенесен. Человеку необходимо умирать, дабы не приходилось ему, столь недолговечному, присутствовать при разрушении всех тех вещей, которые были спутниками его мимолетного пребывания здесь. Вот я уже и не узнаю больше моего друга, потому что тридцать лет наложили отпечаток на мои чувства. Если бы я потерял его пятнадцать лет тому назад, я бы вечно оплакивал его. Между тем мне до сих пор не наскучило любоваться видом деревьев и памятников, на которые я смотрю всю свою жизнь. Я бы хотел смотреть на них до самой кончины.
Обедал у Верона. Там было пять-шесть врачей. Разговор на три четверти вращался около фистул, нарывов и других деталей их ремесла, что заставляло ожидать на десерт по меньшей мере небольшого вскрытия. Там был и Вельпо; он очень умен. Рядом со мной сидел добродетельный Низар, которому было несколько не по себе.
Обедал у Лемана с Мерсэ, с Мейербером и Висконти, с которым мне приятно встречаться. Мы с ним вместе отправились затем к Бюлозу.


Вышел из дому в половине двенадцатого. Был в Школе изящных искусств по приглашению всех этих господ — вступал в нее, как Матан в храм божий. Встретил там добрейшего Моро, погруженного в свои филантропические затеи; он основывает новые премии в Школе и печется о крестьянах своего прихода. Он проводил меня до моего квартала.
Был у г-жи Вийо, затем у княгини и у г. Лефюэля, но никого не застал дома. Вернулся в музей, откуда меня выгнал холод, а около трех был у г. Фульда, но видел его лишь на минуту, ибо он собирался уходить.
Вечером на Вильгельме Телле222, рядом с Сен-Жоржем, который своими замечаниями помешал мне слушать некоторые места. Несмотря на все это, сильнее чем когда-либо испытал все впечатления, какие производит эта изумительная вещь, восхищающая меня с каждым разом все больше.
Вечером — Роберт-Дьявол22*. Я мог выслушать только первые три акта. Был очень утомлен. Я открыл в нем еще новые достоинства. Костюмы, обновленные после стольких представлений, меня очень заинтересовали.
Сегодня обедал у Моро, а вечером был у Вийо. Г-жа Вийо рассказывала о пресловутой комиссии для Международной выставки.
Обедал у Бюлоза.
Днем заседание в ратуше по вопросу о булочниках. Выступление Шэ д’Этажа заинтересовало всех, точно спектакль. Что касается меня, я вижу тут довольно большой талант актера и импровизатора, но всегда вижу в нем актера. Редко случается, чтобы весь этот заказной пыл мог устоять против самой несложной аргументации, ведущей к противоположному решению, если выступает человек без всяких претензий, но убежденный в том, что он высказывает.
У Бюлоза на обеде — Мейербер, Кузен, Ремюза; в общем, довольно забавно. Вечером приехал Бабинэ. Я говорил с Кузеном об упадке духа, который художники испытывают не тогда, когда чувствуют, что их силы падают, а тогда, когда публика начинает тяготиться ими, а это рано или поздно наступает. Происходит это потому,— ответил он,— что в них нет прежнего напора. Он прав.
Я рассказывал Ремюза, как меня будили на рассвете
Воскресенье, 18 декабря
Вторник, 20 декабря
Четверг,
22 декабря
Суббота, 24 декабря


в зимнее время и как сквозь снег и холод я спешил с жаром и восторгом к своей работе. «Как это прекрасно!— сказал он мне,— Какой вы счастливый!..» И он глубоко прав.
Возвращался пешком и зашел в церковь св. Роха на вечерню. Не знаю, но, может быть, именно толпа, собравшаяся там, огни, вся торжественность сделали в моих глазах еще более холодными и ничтожными эти стенные росписи. Как редки настоящие таланты! Сколько труда положено на то, чтобы задрызгать эти холсты... Я искал в этих картинах, так терпеливо и даже искусно сделанных самыми разнообразными руками и всякого рода школами, хоть одного мазка, хоть одной искры глубокого чувства или волнения, которое я внес бы, кажется, даже помимо своей воли. В эту минуту, отличающуюся известной торжественностью, они показались мне даже хуже, чем всегда; и наоборот, какой восторг вызвала бы у меня в такое мгновенье истинно прекрасная вещь! Именно это испытываю я каждый раз, когда смотрю на прекрасную живопись в церкви, когда звучит музыка, которой нет нужды быть слишком изысканной, чтобы производить сильное впечатление; она, несомненно, воздействует на какую-то сферу нашего воображения, совершенно особую и легко поддающуюся внушению.
Вспоминаю, что именно так смотрел я, притом с огромным удовольствием, копию Христа Прюдона в церкви Сен-Филинп- дю-Руль; мне кажется, это было во время похорон г. Богарне. Никогда еще эта композиция, несмотря на все срои недочеты, не казалась мне лучше. Вся ее трогательность как будто отделилась и донеслась до меня на крыльях музыки. Древние испытывали нечто подобное и ввели это в обычай: говорят, что один из великих художников древности, показывая свои картины зрителям, сопровождал это музыкой, предрасполагающей к настроению, соответствующему сюжету; так, показывая фигуру воина, он заставлял звучать трубы и т. д. Вспоминаю свой энтузиазм, когда, работая в Сен-Дени-Сен-Сакре- ман, я услышал музыку мессы. Воскресенье бывало для меня двойным праздником: в этот день я всегда успевал сделать очень много. Лучшая голова на моем полотне Данте была написана с невероятной быстротой и увлечением именно тогда, когда Пьерре читал мне одну песнь из Ада, которую я знал и раньше, но он своей интонацией придал ей энергию, наэлектризовавшую меня. Это голова человека, находящегося
422


против зрителя в глубине, он пытается влезть в лодку, зацепившись рукой за борт.
За столом говорили о местном колорите. Мейербер совершенно правильно заметил, что он заключается в чем-то неуловимом, а вовсе не в точном изучении обычаев и костюмов. «У кого его больше, чем у Шиллера,— сказал он,— особенно в его Вильгельме ТеллеЪ> А ведь Шиллер никогда не видал Швейцарии. Мейербер — настоящий мастер в этом смысле: его Гугеноты, Роберт и т. д.
Кузен не находит ни малейшего местного колорита у Расина, которого он совсем не любит; наоборот, ему кажется, что Корнель, которым он восторгается, переполнен им. Я сказал о Расине то, что я думаю и что следует сказать, а именно, что он слишком совершенен и что это-то совершенство и отсутствие пробелов или противоречий лишают его остроты, какую находят в произведениях, полных одновременно и красот и недостатков. Он мне без конца повторял, что все идеи Расина заимствованы и являются простыми переводами. Он ссылался на многие экземпляры Еврипида или Вергилия, носящие следы пометок руки Расина, чтобы извлекать из них готовые стихи. Сколько людей размечали Еврипида и всех древних и не извлекали из них даже и крупицы чего-либо, хотя бы отдаленно напоминающего стихи Расина! Г-жа Санд говорила мде то же самое: вот они, любопытные курьезы ремесла! Язык великого человека, на котором он говорит, всегда остается прекрасным языком. Можно ли было бы с равным правом сказать, что Корнель, который очень хорош на нашем языке, был бы еще лучше на испанском! Профессионалы критикуют тоньше других, но они упрямы в вопросах ремесла. Художники беспокоятся только об этом. Занимательность, сюжет даже живописность исчезают перед качеством выполнения — я имею в виду формальное выполнение.
Перечитывая то, что написал о Мейербере по поводу местного колорита, я подумал, что он слишком уж увлекается этим. В его Гугенотах, например, возрастающая тяжеловесность работы, а также странная причудливость песен проистекает главным образом из этой чрезмерной погони за колоритом. Он хочет быть позитивным, стремясь в то же время к идеалу; он поссорился с грациями, стараясь казаться как можно более ученым и точным. Пророк, которого я плохо помню, так как почти не слышал его, вероятно, представляет собой дальнейший шаг по этому пути. Я из него не запомнил ни одного куска. Если


бы он вздумал написать Вильгельма Телля, он захотел бы дать нам почувствовать в каждом дуэте Швейцарию и страсти швейцарцев. Россини — тот широкими штрихами набросал несколько пейзажей, в которых чувствуется, если хотите, воздух гор, или, скорее, меланхолия, какая овладевает душой перед зрелищем величественной природы, а на этом фоне он изобразил людей и их страсти, сохраняя везде грацию и элегантность. Так же поступает и Расин. Что из того, что его Ахилл — француз? А кто видел Ахилла-грека? Кто бы осмелился вновь заставить говорить его по-гречески, после того как за него говорил Гомер? «Каким языком вы будете пользоваться?» — спрашивает Панкрас у Сганареля224. «Черт возьми, тем, который у меня во pmyh Говорить можно только языком, но надо говорить также духом своего времени. Надо чтобы понимали те, кто вас слушает, а главное, надо понять самого себя. Сделать Ахилла греком! О господи! Да сделал ли это и сам Гомер? Его Ахилл был создан для людей его времени. Тех, кто видел подлинного Ахилла, давно и в помине не было. Тот Ахилл, вероятно, был больше похож на индейца из племени гуронов, чем на гомеровского Ахилла. Быков и баранов, которых Гомер заставляет его насаживать на вертел собственными руками, он, может быть, даже ел в сыром виде, после того как сам и убил их. Роскошь, которой Гомер его окружает, создана его собственным воображением; эти треножники, палатки, корабли есть не что иное, как то, что он видел своими собственными глазами в том мире, где он жил. Забавные суда были у греков во время осады Трои. Весь греческий флот капитулировал бы перед флотилией, которая выходит из Фекана или Дьеппа на ловлю сельдей. Громадной ошибкой нашего времени, ошибкой поэтов и художников, было думать, что они одержали большую победу тем, что изобрели этот так называемый местный колорит. Англичане открыли тут шествие, а мы устремились вслед за ними, брать приступом великие произведения человеческого гения.
(Присоединить сюда все сказанное раньше о неправдоподобии выдумок Вальтер Скотта и современных романов, пытающихся достигнуть правдивости путем описания деталей.)
Вторник. 27 декабря
Работал мало, плохое самочувствие, которое еще ухудшилось после обеда.
Добрая Альберта прислала мне утром билет. Был у Итальянцев, хотя мне и трудно было решиться выйти, но это скорее
424


помогло мне, чем повредило. Давали Лючию225. Недавно, слушая Лукрецию, я отдал должное Доницетти; я тогда раскаялся в своей строгости к нему. Сегодня все это, при моей ломоте и усталости, показалось мне очень шумным и мало интересным. Ничего серьезного, никаких страстей, за исключением, может быть, знаменитого квинтета. В этой музыке все поглощено украшениями; всюду одни фестоны и завитки,— я называю это чувственной музыкой, созданной только для того, чтобы на мгновенье пощекотать наше ухо.
В фойе я встретил своего друга Шаль. Он начал говорить со мной с той медоточивой и в то же время грубоватой манерой, которая очень характерна для этой неискренней натуры; он унижал себя настолько, что даже явно было, что он не хочет, чтобы все это приняли всерьез. Я ответил ему, что о себе не следует говорить ни плохо, ни хорошо. И в самом деле, если говоришь о себе плохо, все верят тебе на слово; если же говоришь слишком много хорошего или хоть что-нибудь хорошее, то всех утомляешь. Тогда он бросил комплименты, и мы заговорили о театре, о драматическом искусстве, о Расине, о Шекспире. Он предпочитает последнего всем остальным, «но,— сказал он,— для меня это больше философ, чем художник. Шекспир не ищет единства, цельности типа, как другие художники, он берет характер; это есть нечто наблюденное им, и он изучает это, показывая его таким, каков он есть». Объяснение кажется мне правильным. Я спросил у него, не кажутся ли пьесы Шекспира своими бесконечными появлениями, уходами, всей этой сутолокой, сменой мест и действующих лиц утомительными даже для человека, способного оценить все богатство его языка. Он согласился с этим.
Я встретился с Бертье с большим удовольствием и был несколько сконфужен тем, что так мало уделял ему внимания. Он выразил мне сожаление, что не видится со мной, но не позволил себе ни малейшего упрека. Это действительно симпатичная и великодушная натура. Он пригласил меня побывать у него в деревне. Я его очень люблю.
Ушел, не дождавшись конца, очень усталый; ночью сильно вспотел и чувствовал себя совсем больным. Утром мне стало лучше.
Первое заседание жюри по выставке 1855 года. Там, в два часа, я видел еще бедного Висконти, а в пять его уже не стало. Я был поражен этим несчастьем, которое привлекло общее
Четверг,
29 декабря
425


Пятница, 30 декабря
внимание, а меня лично лишило одного из самых симпатичных людей, встречавшихся мне за многие годы.
Кто-то мне сказал, говоря о Венере, что, глядя на нее, видишь все сразу. Это выражение поразило меня; вот, действительно, качество, которое должно стать на первом месте; все остальное должно прийти потом.


pi
Ш
рЩ PI


Примечания
составлены
С. Т. АЛПАТОВОЙ


Настоящий перевод «Дневника» Делакруа выполнен был в 1940 году по последнему изданию Е. Delacroix, Journal, publie par Joubin, Paris, 1932. Однако при редактировании перевода и подготовке его к печати редакция не имела возможности пользоваться этим изданием; в ее руках было только менее полное второе издание «Дневника» «Journal de Eugene Delacroix» par Р. Plat et R. Piot, Paris, 1893, I—III. Это лишало возможности сверить с оригиналом многие неясные места, а также транскрипцию некоторых имен собственных.
В «Дневнике» Делакруа упоминается около одной тысячи имен и множество произведений искусства. В примечания включены имена лиц, лишь наиболее выдающихся по своему историческому значению или по тому месту, которое они занимали в жизни мастера. Вместе с тем известные имена, как Рафаэль, Леонардо, Шекспир и т. д., оставлены без примечаний. В тех случаях, когда одно и то«же имя повторяется несколько раз, в тексте не дается ссылки на соответствующее примечание, но оно может быть найдено по указателю имен.
1. Гиймарде (Guillemardet) Феликс (ум. 1840) — один из самых близких друзей Делакруа. Картина — имеется в виду «Ладья Данте» (1822, Лувр).
2. Шаль (Chasles) Филарет (1798—1873») — друг Делакруа, товарищ по коллежу, журналист, литератор и критик.
3. «Коринна» (1807) — роман г-жи де Сталь (М-ме de Б1аё1).
4. Ризеиер (Riesener) Анри-Франсуа (1767—1828) — дядя Делакруа, живописец, миниатюрист, ученик Эрсапа и Давида. По его совету Делакруа поступил в мастерскую Герена. Его сын Леон, кузен Делакруа, живописец.
5. Пирон (Piron) Ахилл — администратор почтового ведомства. Душеприказчик Делакруа. Его стараниями были изданы критические статьи художника.
6. Пьерре (Pierret) Жан-Батист (ум. 1854) — секретарь поэта Баур- Лормиана, переводчика баллад Оссиана, чиновник министерства
429


внутренних дел, художник, друг Делакруа; служил моделью художнику.
7. Эдуард — имеется в виду Эдуард Гиймарде (Guillemardet), брат Феликса, друга Делакруа.
8. Сулье (Soulier) Шарль — художник, секретарь интенданта ведомства государственных уделов, один из самых близких друзей Делакруа, которого он знал, начиная с 1816 года, и с которым сохранил сердечные отношения до глубокой старости.
9. Федель (Fedel) Ахилл-Жак (1795—1860) — архитектор, друг Делакруа и ряда других молодых художников романтического направления.
10. Жерар (Gerard) Франсуа (1770—1837) — живописец, ученик Давида,, прославился своими мастерскими по выполнению, но пустыми светскими портретами (м-м Рекамье, Наполеон, императрица Жозефина и др.).
11. «Танкред» — опера Россини.
12.. «Свадьба» — имеется в виду опера Моцарта «Свадьба Фигаро».
13. Конье (Cogniet) Леон (1794—1880) — живописец салонного направления, писал картины из истории древнего мира и портреты. Известен главным образом как руководитель художественной мастерской, в которой учились многие французские художники второ» половины XIX века. Самые известные его произведения — «Избиение младенцев в Вифлееме» и «Тинторетто рисует свою мертвую дочь».
14. Фильдинг (Fielding) Коплей (1787—1855) — английский художник* особенно известный своими акварелями. Примыкал к романтическому направлению. Среди братьев Фильдинг: Теодора, Коплея, Талеса и Натана, самым значительным был Коплей. Талес был ближе всего связан с Делакруа.
15. Кузен (Cousin) Виктор (1792—1867) — философ, профессор Сорбонны, одно время в кабинете Тьера министр просвещения, пропагандист во Франции немецкой идеалистической философии, создатель эклектического направления, защитник консервативных эстетических воззрений.
16. «Ж»...— Форже (Forget) Жозефина, вместе с матерью, г-жой де Лавалетт (ум. 1855), героически спасшая своего отца, крупного политического деятеля наполеоновской эпохи. Спасение было устроено в то время, как палач получил приказ о его казни. Жозефина Форже была родственницей и близким другом Делакруа.
17. Леблон (Leblon) Фредерик—литограф, друг Делакруа.
430


18. Герен (Guerin), Пьер-Нарцис (1774—1833) — живописец и литограф. Автор написанной в 1789 году картины «Возвращение на родину Марка Секста» (Лувр), проникнутой духом гражданственности. Следуя классическим традициям Давида, Герен позднее превратился в типичного академиста. Учениками Герена были многие крупные французские живописцы, как-то: Жерико, Делакруа, Ари Шеффер, Конье, Орсель и др.
19. Димье (Dimier) Абель (1797—1864) — скульптор, антиквар.
20. Беррье (Веггуег) Пьер-Антуан (1790—1868) — судебный и полити¬
ческий деятель, легитимист. После революции 1848 года был избран в учредительное, затем в законодательное собрание. В 1851 году Беррье принимал деятельное участие в собрании, происходившем в здании мэрии 10-го округа, на котором провозглашена была республика. Двоюродный брат Делакруа. .♦
21. М-м де Сталь (Madame de Stael) Жермена (1766—1817) — французская писательница, пропагандировала во Франции немецкую романтическую философию и искусство в книге «О Германии» (De I’Allemagne). Делакруа был знаком с ее книгой и заимствовал из нее многие взгляды на искусство, поэзию, музыку.
22. Шеффер (Scheffer) Анри (1798—1862) — художник, младший брат Ари Шеффера.
23. Жироде (Girodet-Trioson) Анн-Луи (1767—1824) — исторический живописец, иллюстратор, литограф и писатель, любимый ученик Давида, не оправдавший его надежд. Явился предвозвестником романтизма скорее но своей тематике, вроде «Потопа» и «Восставшие в Каире»г чем по своему художественному мировоззрению и стилю. Примыкал к реакционному крылу романтизма, близкому к феодально-католической реакции. Об этом свидетельствует его «Погребение Аталы» (1808) на тему одноименного романа Шатобриана.
24. Декан (Decamps) Александр-Габриель (1803—1860) — живописец и гравер. Художник, «открывший» Восток до Делакруа, хороший колорист. В 30—40-х годах увлекался классицизмом Пуссена. К этому периоду относится серия картин на библейские темы, в частности «Добрый самаритянин», «Агония Христа», «Саул, преследующий Давида».
25. «Моисей» — опера Россини.
26. На сюжет «Джен Шор» Делакруа выполнены акварель и литография.
27. Шеффер (Scheffer) Ари (1795—1858) — живописец, ученик Герена. Писал сентиментально-слезливые картины на религиозные и нравоучительные темы. Близость к романтикам сказалась лишь в сю-
431


жетах картин, вроде «Смерть Жерико» и т. п. Выполнение картин Шеффера вялое, письмо зализанное, как у салонных мастеров.
28. Ламэ (Lamey) Огюст — писатель, председатель суда присяжных в Страсбурге, муж двоюродной сестры Делакруа.
29. Шарле (Charlet) Никола-Туссен (1792—1845) — выдающийся французский живописец и график, особенно известный своими сценами из военного быта.
30. Годвин (Godwin) Вильям (1756—1836) — английский мыслитель и романист. Его роман «Вещи, как они есть, или Калеб Вилльямс» (1794) проникнут чувством протеста против современного ему английского общества с его противоречиями между крестьянством и аристократией.
31. «Жена разбойника» — картина живописца Шнеца (Schnetz) Жана- Виктора (1787—1870), ученика Давида, Гро и Жерара. Шнец был директором Французской академии в Риме.
32. «Пангипокризиада» (Le spectacle infernal du XVI siecle») — сатирическая поэма писателя Лемерсье (Lemercier) Луи-Жана Непо- мюсена (1771 — 1840), члена Французской академии.
33. «Рене» — повесть Шатобриана (1805), составляющая вторую часть его сочинения «Гений христианства» (1802), в которой автор, как глава реакционного романтизма, ставит своей задачей дать апологию христианской религии, ее догматики, культа и художественного выражения. Повесть «Рене» носит автобиографический характер.
34. «Мельмот» — речь идет о первоначальном замысле композиции Делакруа его картины, известной под названием «Мельмот, или внутренний вид доминиканского монастыря в Мадриде», или «Публичное покаяние» (1831).
35. Девериа (Deveria) Ашиль (1800—1857) — живописец, рисовальщик, литограф и офортист, ученик Жироде. Обратил на себя внимание исторической картиной «Рождение короля Генриха IV» (1827), в которой некоторые готовы были видеть предвестие романтической исторической живописи. Позднее приобрел известность своими литографированными женскими головками и портретами.
36. Ботцарис (Botzaris) Маркос (1789—1823) — греческий патриот, участвовавший в восстании 1820 года. Он участвовал во многих сражениях и затворился в крепости Миссолонги. Не желая сдаться, он проник ночью с тремястами повстанцев в турецкий лагерь, но пал, сраженный пулей в голову, успев собственноручно убить Муе- тафа-пашу Скутарийского.
432


37. Мегюль (Mehul) Этьен-Анри-Никола (1763—1817) — известный французский композитор, автор оперы «Иосиф» (1807).
38. Дидо (Didot) Амбруаз-Фирмен (1790—1876) — издатель и писатель XIX века из знаменитой семьи издателей Дидо.
39. Аллье (Allier) Антуан (1793—1870) — скульптор, автор статуи «Молодой умирающий моряк» (1822).
40. Группа Жерико — вероятно, имеется в виду небольшая скульптурная группа из глипы «Нимфа и сатир» (Собрание Анно).
41. Сульт (Soult), по прозвищу Мафусаил (1769—1851) — наполеоновский маршал, своим участием содействовал победе Наполеона при Аустерлице. Впоследствии изменил Наполеону, служил Бурбонам и стал министром иностранных дел при Луи-Филиппе. Участвовал в усмирении Лионского восстания рабочих в ноябре 1831 года.
42. Пинелли (Pinelli) Бартоломео (1781 — 1835) — итальянский живописец и гравер.
43. Бюффон (Buffon) Жорж (1707—1788) — знаменитый натуралист, член Парижской Академии, директор ботанического сада в Париже, автор «Естественной истории» (1749—1788). Рассматривая растительный и животный мир как единое целое, построенное по одному плану, Бюффон по своим воззрениям не был последовательным материалистом. Тем не менее он сыграл роль в развитии эволюционной идеи и биологии и геологии XIX века. Его сочинения пользовались широкой известностью даже после того, как его научные воззрения устарели и были опровергнуты, так как его описания отличаются образным поэтическим языком.
44. Come colombe (как голуби)... come si sta (как квакает лягушка), come il villanello (как крестьянин)... Слова из «Божественной комедии» Данте.
45. Стихи Бельмонте (Belmontet) Луи (1799—1879) — поэта й публициста бонапартистского направления. Делакруа говорит о сборнике элегий («Les tristes»), которые Бельмонте выпустил в 1824 году.
46. Паер (Раег) Фердинанд (1771—1839) — композитор и пианист.
47. Огюст (Auguste) Жюль-Робер (1789—1850) — скульптор, рисовальщик, друг Делакруа, в ранние годы творчества Делакруа он оказывал на него большое влияние. Будучи богатым дилетантом, он предоставлял свои коллекции оружия и восточных одежд в пользование художникам-романтикам.
48. Гейдон (Haydon) Бенжамен-Робер (1786—1846) — английский живописец, ученик романтика-фантаста Фюсли.
V2 28 Заказ № 619
433


49. 	Гране (Granet) Франсуа-Мариус (1775—1849) — живописец, ученик Давида, хранитель Лувра, а с 1830 года хранитель Версаля. Его картина «Внутренний вид церкви капуцинов на пьяцца Барбе- рини в Риме» (поступила в Эрмитаж в 1820 году) своим перспективным построением остановила на себе внимание Венецианова.
5>0. Удето (d’Houdetot) (1778—1859) — граф, чиновник и политический деятель. Занимался живописью под руководством Реньо и Луж Давида.
51. Робер, вероятно, Робер-Флери (Rober-Fleury) Жозеф-Никола (1797— 1890) — исторический живописец салонного направления, близкий к Деларошу. Известны его картины «Варфоломеевская ночь» и «Цер ковный спор в Пуасси».
5)2. Деларош (Delaroche) Поль, собственно Ипполит (1797—1856) — живописец, ученик Гро. Автор ряда исторических картин, вроде «Дети английского короля Эдуарда IV в лондонском Тоуере» (Салон, 1831) и «Убийство герцога Гиза» (Салон, 1835), имевших шумный успех у средней французской буржуазии. Ему покровительствовал Тьер. Деларош пытался занять среднее место между неоклассиками и романтиками и был типичным представителем поверхностно-развлекательной салонной живописи Франции середины XIX века.
53. Персье (Percier) Шарль (1764—1838) и Фонтен (Fontaine) Пьер- Франсуа-Луи (1762—1853) — известные французские архитекторы, создатели стиля «ампир». Пользовались большим влиянием в первой четверти XIX века. Оба прославились выработкой образцов стильной мебели.
54. Боссюэ (Bossuet) Жак-Бенинь (1627—1704) — проповедник, церковный деятель. Поборник идеи восстановления единства церкви и абсолютизма. Воспитатель сына Людовика XIV, выдающийся гшсатель-стилист.
55. Вийо (Villot) Фредерик — гравер, ближайший друг Делакруа, его советчик в ряде художественных начинаний, после революции 1848 года хранитель Лувра.
56. Пюже (Puget) Пьер (1620—1694) — выдающийся скульптор, живописец и архитектор. В его работах заметно влияние Микеланджело и Бернини. Его лучшее произведение — статуя Милона Кротонского (Лувр). Один из самых ярких и своеобразных представителей французского барокко. В Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в Москве хранится бронзовый вариант луврской группы «Милон Кротонский». Пюже стремился
434


к выразительности и страстности образа, изображая фигуры в резких движениях.
57. Эмерик-Давид (Emeric-David) (1775—1839) — археолог и критик автор трактата, сторонник классической доктрины.
58. Лесюер (Lesueur) Эсташ (1617—1655) — французский живописец, учился у Вуэ, находился под влиянием Пуссена. Классицистические тенденции сочетаются у него с живописной декоративностью.
59. Лебрен (Lebrun) Шарль (1619—1690) — французский живописец. Директор Академии(1668). Первый придворный художник Людовика XIV. Его кисти принадлежат росписи Версаля. Опираясь на авторитет Пуссена, Лебрен боролся за преобладание рисунка над колоритом.
60. Карраччи (Carracci) (1555—1619) Лодовико с двоюродными братьями Агостино (1557—1602) и Аннибале (1560—1609) — основатели знаменитой Болонской Академии (1575), ставшей главной школой искусства XVII века. Представители болонского академизма, пытавшиеся соединить традиции Высокого Возрождения с возникшими в конце XVI века реалистическими тенденциями в духе каравад- жизма.
61. Кортона (Cortona) Пьетро-Берреттини да (1596—1669) — живописец и архитектор, крупнейший представитель итальянской барочной декоративной живописи.
62. Солимена (Solimena) Франческо (1657—1747) — известный итальянский живописец и архитектор, работавший в Неаполе, необычайно легко решавший сложные композиционные задачи в своих блестящих декоративных композициях. Его искусство — образец позднего барокко.
63. Кошен (Cochin) Младший, Шарль-Никола (1715—1790) — гравер и рисовальщик, крупнейший представитель графики рококо. Особенно известны его листы, посвященные свадьбе дофина, и иллюстрации к сочинениям классиков литературы. Им написано «Путешествие по Италии» (1759), содержащее ряд тонких характеристик современной итальянской живописи.
64. «Оберман» — роман Сенанкура (Senancour) Этьена (1770—1846). Оберман — мечтатель без иллюзий, атеист и фаталист, открывает собой серию образов молодого человека во французской литературе XIX века. Делакруа имеет в виду 3-е издание «Обермана» с предисловием Жорж Саид, вышедшее в 1844 году.
65. «Сарданапал». Имеется в виду картина «Смерть Сарданапала», выполненная в 1844 году, уменьшенная копия картины, написанной в 1827 году.
435
28*


66. Левис (Lewis) (1773—1818) — английский романист, друг Вальтер Скотта и Байрона. Самый знаменитый его роман «Монах» — юношеское произведение, в котором сказались больное и экзальтиро ванное воображение автора, плоды чтения немецких баллад и фантастических романов ужаса. Подражал в балладах Бюргеру.
67. Жорж Сапд (1804—1876) — псевдоним известной романистки Авроры Дюпен. Ее перу принадлежит среди многих других произведений переделанный для театра роман «Мопра» (1836), роман «Мельник из Анжибо» (1846), пьеса «Давильня», упоминаемые Делакруа.
68. Буассар (Boissard) Жозеф-Фердинанд (1813—1866) — художник, писатель, музыкант. Ученик Гро и Девериа. Его картина «Эпизод бегства из Москвы» находится в Руанском музее. Позднее писал картины на религиозные темы. В его салоне происходили заседания так называемого «Клуба любителей гашиша».
69. Шамрозе (Champrosay) — местечко близ Парижа, где постоянно отдыхал Делакруа.
70. Дюваль (Duval) Жорж (1772—1853) — писатель, драматург, автор нескольких работ о революции, в том числе «Воспоминаний о терроре с 1788 по 1793 г.», наполненных множеством анекдотов о выдающихся деятелях эпохи.
71. Каве (Cave) Мари-Элизабет, урожденная Блаво (род. 1810),— акварелистка, выставляла жанровые картины в 1835—1836 годах. Выпустила ряд руководств по изучению акварельной техники. Автор книги «Метод изучения рисунка без учителя», 1853 год.
72. Вийо (Villot) Полина — жена Фредерика Вийо, друга Делакруа.
73. Тьер (Thiers) Адольф (1797—1887) — сначала адвокат, журналист, затем политический деятель, представитель буржуазного либерализма при Луи-Филиппе, министром которого он был; позднее выступал как яростный противник демократии, в качестве президента республики жестоко расправился с Парижской коммуной. Тьер пользовался известностью как историк Революции 1789 года и наполеоновских войн. В начале своей деятельности в качестве художественного критика он одобрительно отозвался о «Ладье Данте» молодого Делакруа и позднее поддерживал художника государственными заказами. Делакруа временами готов был идеализировать личность своего покровителя, но признавался в дневнике, что чувствовал себя чужим в обществе Тьера и его гостей.
74. Гарсия-сын (Garcia) Манюель — музыкант, брат Малибран й Виардо, посвятил себя преподаванию пения. В 1835 году был приглашен в Парижскую консерваторию.
436


75. Тальма (Talma) (1763—1826) — знаменитый трагический актер.
76. Малибран (Malibran) Мария-Фелиция (1808—1836) — знаменитая итальянская певица, сестра Полины Виардо и Гарсиа-сына, певца. С успехом выступала в Лондоне, Париже и ряде итальянских городов. Обладала замечательным по диапазону голосом, блестящей колоратурой и сильным драматическим талантом.
77. Виейар (Vieillard) Нарцис (ум. 1857) — друг Делакруа. Политический деятель, бонапартист.
78. Готье (Gautier) Теофиль (1811 — 1872) — известный французский поэт-романтик, романист, критик, журналист. Его хвалебная статья о Делакруа появилась в «Ла Пресс» («La Presse») 1 апреля 1847 года.
79. Лассаль (Lassalle) Эмиль (1813—1871) — художник, ученик Делакруа, литограф, воспроизвел «Ладью Данте» и «Медею» Дела- круа.
80. Мюллер (Muller) Шарль-Луи-Люсьен (1815—1892) — ученик Гро и Конье, посредственный живописец салонного направления.
81. Дюпре (Dupre) Жюль (1811—1889) — живописец, один из представителей Барбизонской школы, создавшей реалистический пейзаж во Франции.
82. Руссо (Rousseau) Теодор (1813—1867) — живописец-пейзажист и офортист, глава Барбизонской школы, в которую входили Дюпре, Добиньи, Тройон и др.
83. Кутюр (Couture) Тома (1815—1879) — исторический живописец и портретист, известный представитель салонной живописи» учитель Мане, Пюви де Шавана и др. Автор пользовавшейся большим успехом картины «Римляне эпохи упадка» (Лувр, 1847).
84. Ванлоо (Vanloo) Карл (1705—1765) — живописец. Его исторические и мифологические картины снискали ему звание «лучшего художника своего века» и успех в Академии. Его живопись по манере близка к Буше, но носит^ более академический и сухой характер.
85. «Придворный» — сочинение Балтазара Грасиана (Gracian) (1584— 1658), перевод с испанского. Трактат о придворном, составленный в духе стоицизма и проникнутый мрачным пессимизмом.
86. Казанова (Casanova) Джованни-Джакопо (1725—1798) — известный авантюрист XVIII века. Написал мемуары, доведенные до 1774 года. Они дают широкую картину быта, характеров и политических нравов предреволюционной Европы, которую Казанова йзъездил в поисках легкой наживы и любовных приключений. Он пользовался большим авторитетом при дворах и в аристократических салонах.
437


87. Госулье (Haussoullier) Вильям (1818—1891) — живописец и гравер, ученик Делароша.
88. Деме (Demay) Жан-Франсуа (1798—1850) — ученик Энгра, выставлялся в Салоне с 1827 по 1846 год.
89. Клезенже (Clesinger) Жан-Батист-Огюст (1814—1883) — скульптор, зять Жорж Санд. Автор известной среди современников статуи «Женщина, ужаленная змеей» (1847). Примыкал к салонному направлению.
90. «Христос» Прео — огромное резное из дерева распятие в церкви Сен-Жерве в Париже (1840).
91. Моро (Moreau) Адольф — коллекционер. На распродаже 1853 года им приобретена картина Делакруа «Взятие Константинополя крестоносцами», ныне находящаяся в Лувре.
92. Франшом (Franchomme) Огюст-Жозеф (1809—1884) — выдающийся виолончелист и композитор. Писал преимущественно для виолончели — вариации, фантазии, каприччо, романсы. Из них многие вошли в репертуар французских виолончелистов. Франшом вместе с Аларом исполнял в Париже квартеты, пользовавшиеся большим успехом.
93. Арну (Arnould) Софи (1744—1803) — знаменитая французская певица и талантливая актриса.
94. М-ль Клерон (Clairon) Клер-Ипполит-Жозеф-Легри де ла Тюд (1723— 1803)—знаменитая трагедийная актриса
95. Пелльтан (Pelletan) Эжен (1813—1884) — журналист, политический деятель, редактор газеты «Ла Пресс» («La Presse») Эмиля де Жирардена. Редактировал в духе умеренного республиканизма газету «Общественное благо». Выступал против социалистов.
96. Доза (Dauzats) Адриен (1804—1868) — художник, рисовальщик, акварелист, литограф и писатель. Работал преимущественно как рисовальщик архитектуры и пейзажа и как литограф. Главный сотрудник «Voyages pittoresques dans l’ancienne France* и других изданий барона Тайлора. Начиная с 1834 года делал ряд архитектурных рисунков в различных странах Европы.
97. Арну (Агпоих) Жюль-Жозеф — живописец, литератор, художественный критик, неоднократно выступавший в печати в защиту Делакруа и его произведений.
98. Бюлоз (Buloz) Франсуа (1803—1877) — публицист. Был наборщиком в типографии, затем корректором. В 1831 году основал один из самых распространенных во Франции журнал «Ревю де-де-Монд» («Revue de Deux Mondes»). С середины 40-х годов журнал стано-
438


вится консервативным в литературном и политическом отношении.
99. 	Гренье (Grenier) Франсуа (1793—1867) — живописец и литограф, ученик Давида, Герена, позднее Делакруа. Выставлял в Салоне произведения исторического, мифологического и религиозного содержания.
100. Борно (Bornot) Огюст — владелец аббатства Вальмон, двоюродный брат Делакруа.
101. «Пуритане Шотландии» — последняя опера Беллини. Поставлена в итальянском театре в 1835 году.
102. «Суд Париса» Рафаэля — имеется в виду гравюра Маркантонио Раймонди на эту тему.
103. Спонтини (Spontini) Гаспаре (1774—1851) — итальянский композитор.
104. Декан, «Самсон, вращающий жернова» — рисунок из цикла истории Самсона (Салон 1845 года, Музей декоративного искусства в Париже). Этот цикл является лучшим среди произведений Декана по разнообразию и живописности техники, драматизму и реалистической трактовке.
105. Коро (Corot) Камилл (1796—1875) — выдающийся живописец, создатель «пейзажа настроения». Его произведениям свойственны своеобразный колорит, вибрирующие переливы серебристо-жемчужных оттенков. Коро создал ряд тонких портретов: «Девушка с бубном», «Мечтательная Мариетта» и др. Ряд ранних и поздних произведений Коро имеется в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина и в Эрмитаже. Коро был очень высокого мнения о живописи Делакруа.
106. «Клеопатра и крестьянин» — картина Делакруа 1839 года.
107. Барбье (Barbier) — тесть Фредерика Вийо и сосед Делакруа по Шамрозе.
108. Делакруа «Алжирские женщины» (Салон 1834 года, Лувр) — имеется в виду вариант картины, которая была плодом поездки на Восток. Картина называется «Алжирские женщины в интерьере» и была выставлена Делакруа в Салоне 1848 года. Расположение рук негритянки здесь другое, чем в ранней картине. Она находится в коллекции Брюйа Музея в Монпелье.
109. «Тайный брак» — лучшая из опер Доменико Чимарозы (1749—1810).
110. Мендрон (Maindron) Ипполит (1801 —1884) — ученик Давида
д* Анжера. Вокруг него группировались скульпторы-роман¬
тики.
439


111. Гржимайло (Grzimala) — граф, любитель искусств, почитатель таланта Делакруа. Приобрел многие его вещи.
112. Плаыш (Planche) Гюстав (1808—1857) — известный художественный критик. Его статья о «Триумфе Аполлона» Делакруа появилась в «Ревю де-де-Монд» («Revue de Deux Mondes») 15 ноября 1851 года.
ИЗ. Пуансо (Poinsot) Луи (1777—1859) — математик. С 1809 года профессор механики и математики в Политехнической школе, с 1813 года — член Парижской Академии. Инженер по образованию, он посвятил себя исследованиям в области теоретической механики.
114. Ле Гийю (Le Guillou) Женни-Мари (1801—1869) — домоправительница Делакруа, прожившая у художника до его смерти и пережившая его на несколько лет.
115. Галеви (Halevy) Жак-Фроманталь-Эли (1799—1862) — композитор, автор многочисленных опер, среди них известной до сего времени оперы «Жидовка». Непременный секретарь Академии изящных искусств с 1854 года.
116. «Дессудепорты» — декоративная живопись, располагаемая над дверьми.
117. Леру (Leroux) Пьер (1797—1871) — утопический социалист, сотрудник газеты «Глоб» («Globe»), органа сен-симонизма.
118. «Фермопилы» — имеется в виду картина Давида «Леонид в Фермопилах» (Лувр, 1814), в которой ясно заметно перерождение революционного классицизма Давида в академизм.
119. Жакан (Jacquind) Клод (1805—1878) — исторический и жанровый живописец, автор картин на темы: картезианские монахи, инквизиция и т. д.
120. Диас де ла Пенья (Diaz) Нарцис (1808—1876) — живописец и литограф, примыкал к Барбизонской школе. Автор превосходных, озаренных солнечным светом пейзажей. Диас преклонялся перед дарованием Делакруа.
121. Блан (Blanc) Огюст-Александр-Шарль (1813—1882) — художественный критик. Сначала занимался гравированием. В своих статьях порицал гегемонию цвета в произведениях Делакруа, подчиненность колориту рисунка. Февральская революция выдвинула его на пост главного директора управления изобразительными искусствами. Известен своим участием в «Histoire des peintres de toutes les ecoles» (1849—1875), широко задуманном роскошном издании по истории живописи.
122. Геемскерк (Heemskerk) Мартин-Ван-Велн (1498—1574) — исторический живописец, называемый голландским Рафаэлем. Был в Италии,


рисовал там ряд крупных памятников архитектуры. Главные живописные работы: «Марс и Венера, застигнутые Вулканом» и «Св. Лука, рисующий Богоматерь с младенцем».
123. Боше (Bocher) Анри-Эдуард (1811—1883) — политический деятель- орлеанист. Избирательным округом Кальвадоса был избран в Законодательное собрание. Король Луи-Филипп назначил его управляющим имуществом Орлеанской династии, которое тот защищал после низложения королевской семьи.
124. Принц — имеется в виду Луи-Наполеон, ставший впоследствии Наполеоном III (1808—1873).
125. Марраст (Marrast) Арман (1801—1852) — политический деятель, первоначально республиканец, в 1848 году президент Учредительного собрания. Жестоко расправился с июньским восстанием.
126. Лагранж (Lagrange) Луи (1736—1813) — знаменитый французский
математик, астроном, создатель теории дифференциального исчисления. *
127. Лаплас (Laplace) Пьер-Симон (1749—1829) — гениальный математик и астроном-теоретик.
128. «Сорока-воровка» (La Gazza ladra) — опера Россини.
129. Биксио (Bixio) Джакомо-Алессандро (1808—1865) — ученый и политический деятель, старший брат Джероламо Нино Биксио, известного борца за освобождение и объединение Италии и сподвижника Гарибальди. Принимал активное участие в Июльской революции. В 1848 году министр сельского хозяйства. Напечатал ряд сочинений по сельскому хозяйству. После государственного переворота 2 декабря 1851 года, стоившего ему месяца тюремного заключения, Биксио к политической деятельности не возвращался.
130. Ламартин (Lamartine) Альфонс (1790—1869) — французский поэт, возродивший во Франции лирическую поэзию (его сборник стихов «Meditations poetiques», 1820).
131. Пелетье (Pelletier) Лорен-Жозеф (род. 1810) — талантливый живописец, пейзажист.
132. Дюбюф (Dubufe) Эдуард (1820—1883) — живописец, ученик своего отца и П. Делароша. Салонный мастер, преимущественно в области портрета, пользовавшийся на выставках Салона большим успехом.
133. Шенавар (Chenavard) Поль-Марк-Жозеф (1807—1895) — исторический живописец, один из близких друзей Делакруа. Эскиз к картине «Присуждение Людовика XVIII к казни» не был допущен в Салон в 1835 году в силу его политической тенденции в пользу Бурбонов. В 1848 году ему было поручено украсить картинами внутренность
29 заказ N° 619
441


Пантеона. Художник-философ задумал целый цикл росписей в качестве иллюстрации к философии истории Гегеля. Живопись Шена- вара носит эклектический характер, на ней лежит печать надуманности и сухого академизма.
134. Гюбер (Huber) Жан (1722—1790) — швейцарский художник, автор рисунков и карикатур на Вольтера. Серия картин на эту тему есть в Эрмитаже.
135. Мейсонье (Meissonier) Эрнест (1815—1891) — исторический и жанровый живописец, представитель салонного реализма, точнее, буржуазного натурализма. Ему принадлежат десять рисунков, изображающих баррикады 1848 года. Делакруа ценил Мейсонье за точность его рисунка.
136. Бонер (M-lle Bonheur) Роза (1822—1899) — художница-анималистка. Выставленная ею в Салоне картина «Пашущие волы» (ранее в Люксембургском дворце) обратила на себя всеобщее внимание. Несмотря на мастерство выполнения картин Розы Бонер, ее реализм не поднимается над уровнем салонной живописи.
137. «Идоменей, царь Крита» — опера Моцарта.
138. Прео (Preault) Антуан-Огюстен (1809—1879) — скульптор, ученик Давида д’Анжера. В творчестве его, особенно в рельефе «Резня», сильны черты передового романтизма и реализма. Произведения его в силу их радикального характера долгое время не допускались на выставки Салона.
139. Мерсэ (Мегсеу) Фредерик-Буржуа де (1808—1860) — живописец, пейзажист и писатель-критик «Ревю де-де-Монд» («Revue de Deux Mon- des»). C 1853 года член Академии и директор Управления изящных искусств.
140. Гвидо Рени (Reni) (1575—1642) — итальянский художник, скульптор и гравер. Представитель Болонской школы. Творчество его очень неровно. На него оказали влияние и искусство Рафаэля и Караваджо. Произведения раннего периода отличаются превосходной композицией, крепкой формой и мастерством выполнения. Позднее в нем сильнее проявились черты академизма.
141. Рашель (Rachel) ( 1821—1858) — знаменитая драматическая актриса. Особенно прославилась исполнением ролей в трагедиях Расина, Корнеля, Шиллера. В «Былом и думах» Герцен ярко описал исполнение Рашелью «Марсельезы» в 1848 году. Она возродила в театре традиции классической школы игры. Значение классических образов Рашели, выступившей в пору торжества романтизма, отметил Ф. Энгельс: «Пришел Виктор Гюго, пришел Александр Дюма, и с
442


ними стадо подражателей... французских классиков уличали в плагиатах у древних авторов, но вот выступает Рашель, и все забыто: Гюго и Дюма, Лукреция Борджиа и плагиаты» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XI, стр. 42).
142. Верой (Veron) (1798—1867) — журналист-делец, редактор органа Тьера «Конституционалист». В его «Мемуарах парижского буржуа» (1854) среди всякого рода сведений и сплетен из мира политики и театров имеются данные о Делакруа. Делакруа относил Верона к числу типичных в буржуазной Франции XIX века журналистов,, писательство которых всего лишь источник наживы.
143. Барбес (Barbes) Арман (1809—1870) — известный революционный деятель. В 1839 году руководил вместе с Бланки восстанием в Париже. За участие в восстании 15 мая 1848 года Барбес был приговорен к пожизненному заключению. Перед судом в Бурже он произнес речь в связи с обвинением в заговоре против правительства, при этом он защищал не столько себя, сколько в первую очередь свое политическое дело. В 1854 году он эмигрировал в Бельгию, не желая воспользоваться свободой по амнистии Наполеона III.
144. Кавеньяк (Cavaignac) Луи-Эжен (1802—1857) — генерал, брат политического деятеля республиканца, глава исполнительного комитета в 1848 году, приобретший печальную известность своей свирепой расправой с июньским восстанием.
145. Алар (Alard) Жан-Дельфин (1815—1885) — скрипач, профессор консерватории.
146. Алькан (Alkan) !11арль-Анри-Валентин (1813—1888) — композитор* и музыкант-исполнитель, автор большого концерта, маршей, вариаций, этюдов для рояля и органа. Им написаны воспоминания^ о концертах в консерватории.
147. Обер (Auber) Даниель-Франсуа-Эспри (1782—1871) — композитор, автор известных опер «Немая из Портичи», «Фра-Диаволо» и др.
148. Амори-Дюваль (Duval) Эжен-Эманюель (1808—1885) — живописец,, ученик Энгра, занимался стенной живописью. Автор воспоминаний, об учителе «L ’Atelier d*Ingres».
149. Дюбан (Duban) Жак-Феликс (1797—1870) — архитектор, построил Школу изящных искусств (Ecole des beaux arts). Производил реставрационные работы в Лувре, главным архитектором которого состоял.
150. «Пророк» — опера Мейербера (Meyerbeer).
151. Пейс (Peisse) Луи (1803—1889) — писатель, был сотрудником газеты- Тьера «Националь», «Ревю де-де-Монд», «Газетт медикаль» и др.
443 2!)*


152. Жанрон (Jeanron) Филипп-Огюст (1809—1877) — художник, один из поборников реалистического направления во французской живописи; в изображении парижской бедноты ставил социальные проблемы, которые занимали и Домье, но значительно уступал последнему в отношении философской глубины обобщения и живописного мастерства выполнения. В 1848—1850 годах директор Луврской галереи и национальных музеев.
153. Гробница герцога Луи Врезе в капелле Богоматери в Руанском соборе (1540—1542) работы Жана Гужона (Goujon) (род. между 1510—1514—ум. между 1566—1568).
154. Гаро (Наго) Этьен-Франсуа (1827—1897) — живописец, реставратор и антиквар, ученик Энгра и Делакруа.
155. Рамо (Rameau) Жан-Филипп (1683—1764) — композитор и музыкальный теоретик XVIII века. Автор классических пьес для клавесина и знаменитого «Трактата о гармонии».
156. «Рафаэль» — роман Ламартина, автора сборника стихов «Размышления» (1823), представителя сентиментализма в романтической поэзии, который претил Делакруа.
157. Изабэ (Isabey) Жан-Батист (1767—1855) — живописец, рисовальщик, литограф, ученик Давида, мастер портретной миниатюры.
158. Пиль (Piles) Роже де (1635—1709) — живописец, особенно известный как автор трактата «Краткое изложение жизни художников» (1699), в котором он, наперекор классицистической доктрине последователей Пуссена, выступил защитником колорита Рубенса.
159. Дюрье (Durieu) Эжен (1800—1874) — художник, писатель. После февральской революции основал комиссию по вопросам церковного искусства и архитектуры, а также содействовал участию архитекторов в сохранении старинных зданий.
160. Президент — имеется в виду Луи-Наполеон, впоследствии император Наполеон III.
161. Дельсарт (Delsarte) Франсуа-Александр-Никола-Шери (1811—1865) — музыкант, преподаватель, пропагандист старинной церковной музыки.
162. Дарсье (Darcier) Жозеф (род. 1820) — актер, композитор в области церковной музыки.
163. Андрие (Andrieu) Пьер (1821—1892) — живописец, ученик и усердный сотрудник Делакруа, хорошо усвоивший живописную манеру учителя.
164. Ламорисьер (de Lamoriciere) Христофор (1806—1865) — генерал
444


и политический деятель. Участник сражений и экспедиций в Алжире и Марокко. Взял в плен Абделькадера в 1847 году. Вместе с Кавеньяком яростно боролся против революционно-демократических сил Франции, отстаивая реакционные интересы Луи-Напо- леона.
165. Навец (Navez) Франсуа-Жозеф (1787—1889) — портретист, жанрист и исторический живописец, работал в манере Давида, учеником которого был некоторое время. В церкви св. Гудулы в Брюсселе его «Вознесение Марии» (1847).
166. «Св. Петр» в церкви св. Петра в Кельне — имеется в виду «Распятие Петра» Рубенса (1638).
167. «Чудесный улов» в церкви Марии в Мехельне — имеется в виду картина Рубенса (1618—1619).
168. «Медуза» — имеется в виду картина Жерико «Плот Медузы» (1817, Лувр), которая на выставке в Салоне в 1819 году была воспринята как политический протест молодых романтиков против режима реставрации. Мозэсс (Mauzaisse) (1784—1844) — портретист и литограф, ученик Венсана.
169. Лейс (Leys) Генри (1815—1869) — бельгийский живописец, ученик Фердинанда де Бракелера.
170. Бертен (Bertin) Мари-Арман (1801—1854) — журналист, редактор газеты «Журналь де деба» («Journal des debats»), родной брат Эдуарда Бертена.
171. Виллемен (Villemain) Абель-Франсуа (1790—1870) — литератор, автор «Курса французской литературы» (1816—1830).
172. Базен де Року (Bazin de Raucou) (1797—1850) — историк, автор ряда трудов по истории Франции XVII века.
173. Аретино — имеется в виду «Диалог о живописи, посвященный Аретино, сочинение Лодовико Дольче» (Венеция, 1557), в котором наперекор взгляду последователей и подражателей Микеланджело о преобладании рисунка провозглашается роль колоризма и его главного представителя в Венеции — Тициана.
174. «Сусанна» — картина Паоло Веронезе (Veronese) в Лувре.
175. Беранже (Beranger) Пьер-Жан (1780—1857) — поэт-гражданин, создатель политической песни. Его песни являлись сатирой на монархический строй Франции начала XIX века. Он положил начало традиции протестующей социальной песни.
176. Эскизы Рубенса к серии шпалер «Жизнь Ахилла», выполненные для английского короля Карла I, сохранились в частных собраниях.
445


177. Тьерри (Thierry) Александр (1803—1858) — хирург, директор госпиталей.
178. Леман (Lehmann) Анри (1814—1882) — французский живописец, ученик Энгра. Живопись его носит поверхностно-декоративный характер, выполнение ее зализанное, гладкое. Одна из главных его работ — декоративная роспись в парадном зале Парижской ратуши (погибла в 1871 году).
179. «Оберон» — знаменитая опера Вебера (Weber), 1826.
180. Бальтар (Baltard) Виктор (1805—1874) — архитектор, руководитель реставрационных и декоративных работ в церквах Сен-Сюльпис, Сен-Жермен-де-Пре и др.
181. Фландрен (Flandrin) Ипполит (1809—1864) — исторический и религиозный живописец, ученик Энгра, особенно известный своими фресками. Ему принадлежит «Вход в Иерусалим» в церкви Сен- Жермен-де-Пре (1842—1846). По духу своего искусства — типичный
' представитель реакционно-католического романтизма, по характеру живописи — сухой академист-стилизатор.
182. «Вечный жид» — опера Галеви.
183. Сен-При (Saint-Prix) (1759—1834) — знаменитый комедийный актер.
184. «Бальзамо» — имеются в виду «Мемуары Бальзамо», роман Александр Д Дюма.
185. «Начал наклеивать мои полотна в ратуше» — имеются в виду росписи «Зала мира», уничтоженные пожаром 24 мая 1871 года.
186. Тедеско (Tedesco) —торговец картинами. Ему, равно как и Франси Пети (Francis Petit), Делакруа поручал распределять свои рисунки и подготовлять распродажу своих вещей.
187. Брюйа (Bruyas) Альфред — известный собиратель французской живописи, расположенный к Делакруа и Курбе, увековеченный в картине последнего «Здравствуйте, господин Курбе» (Монпелье, Музей, 1854).
188. Ластейри (Lasteyrie) Фердинанд (1810—1879) — археолог, член Академии надписей и изящной словесности. Автор работы о готических витражах. Писал о Делакруа в газете «Ле Сьекль» («Le Siecle»).
189. Делеклюз (Delecluze) Этьен-Жан (1781—1863) — художественный критик, защитник академического классицизма, на протяжении тридцатилетней деятельности неоднократно выступал против Делакруа и его живописного направления.
190. «Семирамида» — опера Россини.
446


191. Родаковский (Rodakowski) Генрих (1823—1894) — польский живописец, живший во Франции. На всемирной выставке 1855 года он получил первую медаль за портрет генерала Дембинского, затем выставил портрет матери (1853) и др.
192. «Стратоника» Энгра (Шантильи, музей Конде, 1840) — картина на тему истории любви греческой царевны, дочери Димитрия Полиор- кета.
193. Лоуренс (Lawrence) Томас (1769—1830) — английский портретист, ученик Рейнольдса, с 1820 года — президент Академии художеств. Художник блестящий, но не глубокий. Особенно известны портреты Веста, Ангерстейна, княгини Ливен и ряда выдающихся государственных деятелей Европы XIX века.
194. Уильки (Wilkie) Давид (1785—1841) — английский художник, писавший преимущественно жанровые сцены.
195. Рейнольдс (Reynolds) Джошуа (1723—1792) — знаменитый английский живописец, мастер портрета, основатель и первый президент Академии художеств. Кроме портретов, писал аллегорические картины. Гладкую фактуру ранних работ сменила позднее более широкая и легкая в духе Рембрандта и Рубенса, колорит приобрел особую теплоту и насыщенность тона. Рейнольдсу принадлежит теоретическая работа, составленная из его речей на годичных заседаниях академии.
196. Доменикино (собств. Domenico Zampieri) (1581—1641) — итальянский живописец, ученик Д. Кальварата и бр. Карраччи, представитель Болонской школы, один из последовательных выразителей академизма XVII века.
197. Сент-Бев (Sainte-Beuve) Шарль-Огюст (1804—1869) — знаменитый французский критик, историк, поэт. Дебютировал сборником стихов «Жизнь Жозефа Делорма» (1824), позднее выступал как журналист, историк и автор тонких характеристик отдельных писателей, так называемых литературных портретов.
198. Ньюверкерке (Nieuwerkerke) Альфред-Эмильян (1811—1892) — министр изящных искусств, главный директор музеев. В силу своих реакционных воззрений на искусство неодобрительно относился к творчеству Делакруа и больше поддерживал салонных мастеров.
199. Равессон-Моллиан (Ravaisson-Molien) Жан-Гаспар-Феликс (1813— 1900) — археолог, философ, начальник кабинета министерства народного образования, позднее главный инспектор публичных библиотек, в 1853 году главный инспектор высшего образования.
447


200. Джотто (Giotto) (ок. 1276—1336) — живописец флорентийской школы, родоначальник реализма в итальянской живописи. Перуд- жино (Perugino) Пьетро-Ваннуччи (1446—1524)—итальянский живописец умбрийской школы, учитель Рафаэля.
201. Лабрюйер (La Bruyere) Жан (1645—1695) — знаменитый моралист- писатель, автор книги «Характеры» (Caracteres, 1688), одного из лучших произведений французской литературы XVII века. С большой критической меткостью и остроумием Лабрюйер обрисовал в ней типы придворной знати и крупной буржуазии.
202. Статья Делакруа о Пуссене была напечатана в «Монитер универсель» («Moniteur universel») 26, 29 и 30 июня 1853 года. .
203. Жирарден (Girardin) Эмиль (1806—1881) — публицист, основатель газеты «Ла Пресс» (La Presse») (1834—1856), получившей небывалое в XIX веке широкое распространение благодаря рекламе; представитель буржуазной журналистики, так называемой «желтой прессы», находившейся во власти ловкого делячества и грязного аферизма.
204. «Опыт о нравах и духе народов» (Essai sur les moers et 1’esprit des nations) — сочинение Вольтера.
205. Леметр (Lemaitre) Фредерик (1800—1876) — выдающийся актер XIX века, способствовавший признанию романтического репертуара. Особенную известность получил созданный им образ пройдохи, буржуазного дельца Робера Макера.
206. Маркантонио Раймонди (Raimondi) (1480—1527/34) — известный итальянский гравер Возрождения. Он поднял технику классической резцовой гравюры на исключительно высокий уровень. В ранних работах копировал Дюрера и подражал Луке Лейденскому. Лучшие гравюры Раймонди 1513—1515 годов. Благодаря Раймонди картины Рафаэля и эскизы его неосуществленных работ получили широкую известность.
207. Синьоль (Signol) Эмиль (1804—1892) — живописец, ученик Гро, автор картины «Неверная жена» (Femme adultere). Конкурировал с Делакруа на звание члена Института в 1849 году. Наравне с великим мастером этот посредственный живописец был забаллотирован.
208. Зием (Ziem) Феликс (1821—1911) — французский художник-пейзажист. Тяга романтизма к декоративности Востока находит себе выражение в творчестве Зиема. Его ранние работы отличаются тонкостью колористических оттенков, поздние — пестрой красочностью или слащавостью колорита. В Музее изобразительных искусств имени Пушкина в Москве имеется его «Вид Венеции».
448


209. Жалабер (Jalabert) Шарль-Франсуа (1819—1901) —живописец, ученик Делароша, автор алтарного образа «Благовещение» (1853) для капеллы в Тюильри.
210. «Британник» — драма Расина (1669), «Школа мужей» — комедия Мольера (1661). Тьерри (Thierry) Эдуард (1813—1894) — журналист, автор обзоров Салонов, благожелательно относился к Делакруа.
211. Лефюэль (Lefuel) Гектор-Мартен (1810—1881) — архитектор Фонтенбло. В 1854 году ему было поручено завершение нового Лувра, что он и выполнил по планам Висконти, но с существенными изменениями в фасаде и плане, связав эту постройку со зданием дворца Тюильри.
212. По-видимому, имеется в виду перевод «Героя нашего времени» Лермонтова и «Дубровского» Пушкина.
213. «Ченерентоле» — «Золушка», опера Россини (1817).
214. Бонингтон (Bonington) Ричард-Паркс (1801—1828) — английский пейзажист и исторический живописец, ученик Гро с 1819 года. Работал во Франции, способствовал сближению французской и английской школ. Выдающиеся произведения; «Вид дворца дожей в Венеции», «Вид Руанского собора» и др.
215. «Лукреция Борджиа» — опера Доницетти (1834).
216. Адам Чарторыйский (1770—1861) — польский политический деятель. Делакруа был близко знаком с его женой Марселиной.
217. Бетмон (Bethmon) Эжен (1804—1860) — адвокат и политический деятель. В 1842 году избран в Палату депутатов, примыкал к крайне правым и выступал против всех более или менее либеральных мероприятий последних лет царствования Луи-Филиппа. Во время июльской монархии выступал в качестве защитника на политических процессах республиканцев. Накануне февральской революции был назначен министром сельского хозяйства и торговли. Он протестовал против захвата власти Наполеоном III 2 декабря 1851 года и снова вернулся к своей профессии, став старшиной адвокатов.
218. М-ль Броан (Brohan) Огюстина (1824—1893) — комедийная актриса во время Второй империи. Автор драматических произведений. Выступала в качестве защитницы католицизма против либеральной Франции и против Гюго, бывшего в изгнании.
219. Жомини (Jomini) Анри (1779—1869) — родом швейцарец, генерал и военный писатель.Не желая оставаться на второстепенных ролях в период разложения высшего командного состава наполеоновской армии, Жомини в 1813 году поступил на службу к Александру I
449


в качестве адъютанта. Покинул Россию в 1855 году. Оставил труды по стратегии и военной истории наполеоновской эпохи.
220. «Норма» —- опера Беллини (1831).
221. Пароди (Parodi) — певица, пела в «Норме» и «Лукреции Борджиа».
222. «Вильгельм Телль» — опера Россини.
223. «Роберт-Дьявол» — опера Мейербера (1831).
224. Панкрас и Сганарель — действующие лица пьесы Мольера «Брак поневоле».
225. «Лючия ди Ламмермур» — опера Доницетти (1835).


1. Ладья Данте. 1822. Лувр, Париж.
2. Эскиз фигуры к «Ладье Данте». Румынская Национальная галерея, Бухарест,.
3. Резня на Хиосе. 2524. Лувр, Париж.
4. Резня на Хиосе. Фрагмент.
5. Резня на Хиосе. Фрагмент.
6. Молодая девушка на кладбище. Этюд к «Резне на Хиосе». 1824. Лувр, Париж.
7. Мертвая мать и ребенок. Эскиз к «Резне на Хиосе». Национальная галерея, Прага.
8. Натюрморт. Лувр, Париж.
9. Марино Фалиеро. 7825.
10. Лист с античными медалями. Литография. 1825. Национальная галерея, Прага.
11. Греция на развалинах Миссолонги. 1827. Музей в Бордо.
12. Портрет Ричарда Бонингтона. Рисунок. Сепия. 1827.
13. Женщина с попугаем. 1827. Лионский музей.
14. Маргарита за прялкой. Литография. 1827.
15. Свобода ведет народ. 1830. Лувр, Париж.
16. Свобода ведет народ. Фрагмент центральной группы.
17. Набросок обнаженной женщины в сильном повороте. Карандаш. 1830. Лувр, Париж.
18. Свобода ведет народ. Фрагмент центральной фигуры.
19. Королевский тигр. Литография. 1829.
20. Лист из алжирского альбома. 1832.
21. Автопортрет. 1832. Лувр, Париж.
22. Арабские прачки. Рисунок. 1832.
23. Араб. Рисунок. 1832.
24. Процессия арабов. Рисунок. 1832.
25. Вход в дом Мекнезе. Рисунок. 1832.
26. Страница из алжирского дневника. 1832.
21. Женщина из Танжера. Рисунок. 1832.
451


28. Женщина из Танжера. Рисунок. 1832.
29. Портрет Полины Вийо в мавританском костюме. 1833.
30. Портрет мадам Пьерре. Рисунок.
31. Портрет Лиона Ризенера. 1834.
32. Портрет Фредерика Вийо. 1833. Национальная галерея, Прага,
33. Гамлет и могильщики. Литография. 1834.
34. Офелия Литография. 1834.
35. Битва при Тайебурге, Фрагмент. 1837. Лувр, Париж.
36. Стоящий мавр. Рисунок. 1832.
На фронтисписе: Окрестности Мекнеза. Лувр. Париж.


Предисловие Ш
Д Н i: В Н И К
1822 год \
1823 год 15
1824 год 23
1825 год • 70
1829 год 71
1832 год. Путешествие в Марокко 73
Путешествие в Испанию 95
1834—1835 годы. Продолжение заметок в блокноте . . 100
1834 год • ЮЗ
1843 год 106
1844 год 109
(1844? год) ИЗ
1846 год 118
1847 год 127
1849 год 181
1850 год 228
1851 год 283
1852 год 297
1853 год 336
Примечания 427
Список иллюстраций 451


ДНЕВНИК ДЕЛАКРУА Том I
Редактор И. Цагарелли Оформление Е. Ганнушкина Художественный редактор В. Тирдатов
Технический редактор М. Ушкова Корректор М. Амусъева
А-04448. Подп. в печ. 21/Ш 1961 г.
Бумага 70x92/ie. Бум. л. 15,9. Физ. п. л. 31,75+1 вкл. Уел. п. л. 37,3. Уч.-изд. л. 30,0. Ивд. № 121. Тираж 20 000 экз. Заказ 619. Цена 2 р. 85 к.
Издательство Академии художеств СССР Москва, Ленинградский проспект, 62.
Московская типография № 5 Мосгорсовнархоза. Москва, Трехпрудный пер., 9.