Общественно-политические и правовые взгляды Льва Толстого - Ячевский В.В.

Автор: Ячевский В.В.

Теги: русская литература лев толстой общественно-политическая мысль

Год: 1983

Похожие

Философские и общественно-политические взгляды Радищева А. Н.

Л.Н. Толстой как критик буржуазной политической экономии

Очерки истории философской и общественно-политической мысли в Осетии второй половины XIX и начала XX века

Политические взгляды и политическая программа Н.Г. Чернышевского

Текст

В. В. Ячевский
Общественно-
политические
и правовые взгляды
Л. н. ТОЛСТОГО
ВОРОНЕЖ
ИЗДАТЕЛЬСТВО ВОРОНЕЖСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
1983

Монография посвящена малоизученным сторонам
мировоззрения Л. Н. Толстого. Общественно-политические и правовые
взгляды выдающегося деятеля русской и мировой культуры
раскрываются с учетом ленинских оценок его места и значения и русском
освободительном движении конца XIX — начала XX в. Освещается
сложный путь идейной эволюции великого писателя и мыслителя,
завершившийся его разрывом со своим классам и- переходом на
позиции русского патриархального крестьянства. С этой точки
зрения анализируются религиозные искания Толстого, которые
наложили отпечаток на его общественно-иолитпческое учение и на
решение им вопросов государства и права. Следуя ленинской
методологии в изучении идейного наследия Толстого, автор главное
внимание уделяет критической стороне его взглядов, хара'ктерн-
зующИиХ русского писателя как глубокого наблюдателя и критика
буржуазного строя.
Для юристов, философов, филологов, а также всех
интересующихся мировоззрением и творчеством Л. II. Толстого.
Печатается по постановлению
Ре д акцнонн о -из д а тал некого с овета
Воронежского университета
Научный редактор —
д-р юр. наук проф. Э. Л. Розни
Р ецем з ей т ы:
канд. юр. наук Ы. Н. Д е е в;
д-р филол. наук проф. А. А. С л и и ь к о

ВВЕДЕНИЕ
Л. H. Толстой — уникальное явление в историк
русской и мировой культуры. Его деятельность трудна
уложить в рамки даже выдающихся литературных
судеб. Гениальнейший писатель, непревзойденный
художник слова, он в то же время был и одним из самых
выдающихся мыслителей второй половины XIX —
начала XX в. Помимо многочисленных шедевров
художественного творчества он оставил и огромное
теоретическое наследие, насчитывающее около трехсот
произведений на общественно-политические, философские,
эстетические, педагогические, экономические, юридические,
религиозно-нравственные и другие темы >. Русский народ
по праву гордится Толстым и его удивительным по
богатству творческим наследием. Об этом
проникновенно писал еще Ф. М. Достоевский: «Запад спросит нас,
что великое вынесли вы из тайников вашего духа? Мы
укажем на Толстого... И этого будет достаточно» 2.
Одной из важнейших отличительных черт
замечательного русского писателя и мыслителя являлась то,
что он не был замкнутым в тиши кабинета философом,
как никогда не был, по его собственным словам, и
«литератором», в смысле преобладания чисто литературных
интересов. Своим многогранным художественным и фм-
1 Все эти произведения вошли .в юбилейное 90-гомноэ
собрание сочинений писателя (M., L928—1958), ставшее ныне
библиографической редкостью. Примечательно, что оно было издано по
инициативе В. И. Ленина, который, по свидетельству В. Д. Бонч-
Бруев'тча, •неоднократно высказывал сожаление о том, что «мы
мало знаем Толстого», и сам лично выработал программу этого
издания (ом. Бонч-Бруевнч В. Ленин и Толстой. —
Огонек, 1927, № 46, с. 4; Его же. Ленин и культура. — Лит. газ..
1940, Хя 4, 21 янв.).
2 Цигг. по: Сер'гнснко П. Толстой и его современники.
Л\., 19! 1, с. 36.
3

лософско-публицистичеоким творчеством он откликался
на самые жгучие вопросы политического и духовного
развития современной ему эпохи. Недаром В. И. Ленин
столь высоко ценил общественно-политическое
'содержание толстовского творчества, отмечая в числе заслуг
русского писателя и 'мыслителя постановку
«...конкретных вопросов демократии и социализма...» 3.
Это выдвигает в качестве одной из важных задач
изучение общественно-политических взглядов Толстого.
Длительное время, однако, они не 'были предметом
всестороннего и комплексного анализа, хотя вокруг
имени Толстого-мыслителя, и его наследия на протяжении
вот уже многих десятилетий не утихают острейшие
идеологические споры.
Возникли эти споры еще при жизни Толстого. Уже
тогда реакционеры предпринимали все возможное,
чтобы опорочить его как мыслителя, приглушив тем самым
политическое звучание толстовского творчества. Сводя
значение деятельности Толстого исключительно к
художественному творчеству и выдавая последнее за
образец «'чистого» искусства, большинство идеологов
реакционного дворянства наотрез отказывались видеть в
нем мыслителя, утверждая, что толстовская
публицистика не представляет поэтому никакого интереса. «О та-
„чанте Толстого в этой области, — писал, например,
один из наиболее известных журналистов реакционного
лагеря М. О. Меньшиков, — не может быть и речи.
По раздраженному тону, по анархизму банальных идей
по партийной озлобленности, по ожесточенной
ненависти к «правительству» и «попам» Лев Толстой падает
иногда до какого-нибудь плебея мысли. <...> В
истории литературы, в истории просвещения будет известен
романист Лев Толстой. О том же, что он писал кроме
беллетристики религиозные, философские, политические
статьи, будут знать разве лишь академики из
усидчивых крохоборов»4.
3 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 23.
4 Новое »время, К908, M июля. Box вале ние
Толстого-художника за счет принижения его как мыслителя было характерно
и для буржуазной заоацмо европейской прессы. Так\ в связи с его
юбилеем в 1908 ir. французская реакционная газета «Autorité»
писала: «Гений Толстого как ниоателя неоспорим, и мы почитаем
за честь »приветюпшвать его как такового по случаю его восьми -
десятилетнего юбилея. Но увы, там глубже и ужаснее будет
4

Крайне правые представители консервативного
дворянства оценивали не иначе как «преступление против
человечества» взгляды Толстого на частную
собственность, государство и смертную казнь5, выражали
«сожаление», что «тысячи крестьян, рабочих и прочих
тружеников России» брошены благодаря ему «в объятья
государственного бунта против власти, против
собственности, против податей»6; его ставили в один ряд с
такими реакционными мыслителями, как Ф. Ницше и др.7
В писаниях представителей русского духовенства он
представал «авантюристом», «разбойником печати»,
«прелюбодеем мысли», «рекламирующим свои
антигосударственные взгляды» с целью «дискредитировать
правительство» и стать «мучеником»8.
Гораздо более утонченным, однако насквозь
фальшивым и лицемерным было отношение .к Толстому
либералов. Либеральные ученые и публицисты, в отличие
от реакционеров черносотенного толка, не хулили
Толстого-мыслителя, не опровергали его взглядов на
государство, официальную церковь и частную
собственность. Они пытались представить дело таким образом,
будто Толстой и не стремился к решению этих и им
подобных вопросов, что главными, наиважнейшими
были для него вопросы религии и нравственности, весьма
далекие от политики, от насущных социальных проблем
русской действительности. В работах Р. А. Дистерло,
С И. Церетелева, П. Е. Астафьева, Н. Я. Грота, Ф. П.
Преображенского, М. М. Бородкина, М. П. Изюмова,
С. Н. Булгакова, А. Карташева, H. М. Минского, П. С.
нлии.уг:.2 его как философа-учителя, насадиг?ля разрушительных
теорий... Жан-Жак Русею своей чувешительно-'слаща'вой
философией довел Фравдню до ужасав 1793 года. Дай бог, чтобы
доктрина изобретенной Толстым любви не разразилась над Россией
столь же трагическими 'последствиями!» (Цнт. <по: При им а Ф. Я.
Русская литература на Западе. Статьи и разыскания. Л., 1970,
с. 187).
5 См. К а .р.ни цк л й М. Преступление Льва Толстого.
Социально-экономический этюд /Пер. с франц. СПб., Ш11;
Григорьев К. Анархизм графа« Толстого. Казань, 1905.
6 А и я »аз о » И. Кто такой Л. Толстой? — Русское знамя,
1908, 28 шт., с. 1.
7 Ом., например: Щеглов В. Граф Л. Н. Толстой и Ф.
Ницше. Ярославль, 1897.
8 Голос Москвы, Ь908, Mb 200, 28 авг., с. 2.
5

Юшкевича и др.9 Толстой изображался как мыслитель,
всецело «погруженный в абсолютизм этики и религии»,
его «колоссальное значение» сводилось исключительно
к религиозно-нравственной проповеди, он превозносился
как «великий богоискатель», «учитель жизни», «совесть
нового человечества» и т. п.
Отделываясь такими общими, туманными,
«казенно-либеральными» фразами о Толстом, либеральные
авторы, по глубоко справедливому замечанию В. И.
Ленина, не могли высказать прямо и ясно своей оценки
взглядов Толстого на государство, на церковь, на
частную поземельную собственность, на капитализм, — не
потому, что мешала цензура; наоборот, цензура
помогала им выйти из затруднения, — «...а потому, что
каждое положение в критике Толстого есть пощечина
буржуазному либерализму; — потому, что одна уже
безбоязненная, открытая, беспощадно-резкая постановка
Толстым самых больных, самых проклятых вопросов
нашего времени бьет в лицо шаблонным фразам,
избитым вывертам, уклончивой, «цивилизованной» лжи
нашей либеральной (и либерально-народнической)
публицистики» 10.
Не будучи в состоянии дать объективную и
всестороннюю оценку взглядам русского писателя и
мыслителя по коренным вопросам современности, либералы
поднимали на щит его религиозно-нравственное учение,
склонялись перед «толстовщиной», находя в ней идеи,
близкие их собственным мыслям. По существу это
была попытка использовать в своих целях слабые, реак-
9 См. Дне горло Р. А. Граф Толстой как художник и
моралист. СПб., 1887; Церетелем С. И. Нравственная
философия графа Л. II. Толстого. М., 1889г. Астафьев П. Е. Учение
графа Толстого в ого целом. M., 1|892; Грот II. Я. Нравственный
идеал нашего времени. М., 1893; Преображенский Ф. П.
Граф Толстой K2IK мыелнтелыморалист. М., 189*3; Бородки н
М. М. Граф Л. Н. Толстой как учитель жизни. СПб., 1897; И з ю-
мо.в М. П. Учение графа Л. Н. Толстого о непротивлении.
Витебск, 1901; Бул1гако1В С. II. Человек и челсвэко-эверь. По
поводу последних произведений Л. Н. Толстого. М., 1913; Его же.
Интеллигенция и революция. — Русская мысль, 1908, № II?.; К а р-
ташев А. Толстой как богослов. — Речь, 1908, 27 а'вг.;
Минский II. М. Толстой и реформация. M., 1910; Юшкевич П. С.
Религиозные искания Толстого. — В кн.: Юшкевич П. С.
Мировоззрение и мировоззрения. Очерки и характеристики. СПб., 1912.
10 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 23.
6

цпонные стороны толстовского учения, т. е. как раз то,
что «...выражает предрассудок Толстого, а не его
разум...» п.
Пропаганда либералами этих сторон толстовского
учения особенно усилилась после поражения первой
русской революции. Именно тогда в полной мере
выявилась «имманентная контрреволюционность» либеральной
буржуазии. Примером тому служит выпущенный в
1909 г. группой кадетствующих публицистов и
философов сборник «Вехи», который В. И. Ленин метко
охарактеризовал как «...крупнейшие вехи на пути
полнейшего разрыва русского кадетизма и русского
либерализма вообще с русским освободительны'м движением,
со всеми его основными задачами, со всеми его
коренными традициями» 12.
Встав здесь на открыто контрреволюционные
позиции и благословив царскую власть за то, что она
«одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас
от ярости народной» 13, либералы лишний раз
подтвердили, что в толстовского бога они не верили,
толстовской критике существующего строя не сочувствовали и
что их цель заключалась отнюдь не в единении вокруг
Толстого, а в том, чтобы 'примазаться «...к
популярному имени, чтобы приумножить свой политический
капиталец, чтобы разыграть роль вождя общенациональной
оппозиции...» 14. Не случайно представитель
либеральной буржуазии Н. Бердяев после революции 1917 г.
определил Толстого как «отравителя колодцев»
русской жизни, предъявив ему ряд о5винений как
«одному из виновников разрушения русского
государства» 15.
В своих извращенных суждениях о
Толстом-мыслителе либеральные публицисты и философы не были
одиноки. Подобно им, «ложь о Толстом» как «учителе
жизни», «великой совести» и т. п. распространяли
меньшевики и ликвидаторы, выдававшие себя за
марксистов. Усматривая значение Толстого в создании «чисто
11 Л е н п н В. II. Поли. собр. соч., т. 20, с. 23.
12 Там же, т. 19, с. 168.
13 Вехи. СПб., 1909, с. 88.
14 Л eiHii/H В. II. Поли. >собр. соч., т. 17, с. 209..
15 Из глуошны. Сборник статей о русской революции. М.,
1918, с. 6Э, 70.
7

человеческой религии», в обосновании им идеи
непротивления злу насилием, они пытались с этих
позиций дополнить Маркса Толстым. Так, например, В.
Базаров, подменяя идею революции абстрактным
требованием «гармонии средства и цели», воплощение этого
требования усматривал в толстовской теории
непротивления злу насилием 16. «Исторический грех
толстовщины» Базаров пытался, таким образом, выдать за идеал
и образец для подражания.
В условиях нового революционного подъема,
обозначившегося в стране с 1910 г., пропаганда
либералами и меньшевиками антиреволюционных сторон
толстовского учения создавала серьезную опасность
проникновения в сознание масс непротивленческих и тому
подобных политических предрассудков. Борьба вокруг
идейного наследия великого писателя и мыслителя
приобретала в связи с этим особую остроту и политически
актуальный смысл.
Против либеральной и меньшевистской трактовок
идейного наследия Толстого выступил в эти годы Г. В.
Плеханов. В своих статьях «Отсюда и досюда»
(заметки публициста)» (1910), «Смешение представлений
(учение Л. Н. Толстого)» (1910), «Карл Маркс и Лев
Толстой» (1911), «Еще о Толстом» (1911) и др.
Плеханов подверг резкой критике тех, кто провозглашал
Толстого учителем жизни, кто видел в его учении
средство избавления человечества от социальной
несправедливости. Протестуя против'попыток ликвидаторов
дополнить Маркса Толстым, Плеханов дал обстоятельный
анализ философских корней толстовского религиозно-
нравственного учения, показав принципиальную
противоположность «толстовщины» и марксизма.
Несомненно, что своей острой полемической
направленностью работы Плеханова о Толстом сыграли
положительную роль в борьбе с
буржуазно-либеральной критикой и ее подголосками из числа
вульгаризаторов марксизма. Однако в толковании всего сложного и
противоречивого комплекса идей, которым
характеризовалось толстовское наследие, Плеханов допускал
серьезные просчеты, по существу оказавшись не в состоянии
1(5 С этой точки зрения Базаров объявлял толстовокую идек>
непротивления злу насилием «необходимой составной частью
всякого цельного миросозерца.ния» (Наша эаря, 1Ш10, № 10, с. 48).
8

осмыслить и научно объяснить значение Толстого как
мыслителя.
Корни ошибочных представлении Плеханова о
Толстом-мыслителе крылись в его заблуждениях
относительно роли и места крестьянства в первой русской
революции. Не признавая русское крестьянство как
революционную силу, Плеханов, естественно, не смог
увидеть в Толстом выразителя его идей и настроений.
Для Плеханова Толстой «был и до конца жизни
остался большим барином», которому чужда «мысль о
народном счастье и о народной доле» 17. Противоречия
Толстого Плеханов считал порождением его личной
мысли, не видя в них отражения реальных противоречий
русской жизни.
Стремление отделить учение Толстого от его
художественно-творческой деятельности, противопоставить
Толстого-художника Толстому-мыслителю, признавая к
принимая в нем первого и одновременно решительна
отвергая последнего, в полной мере раскрылось уже
в первой статье Плеханова о Толстом с весьма
красноречивым заголовком «Отсюда и досюда». В
противовес Базарову и ему подобным, объявившим «всего
Толстого» «великой совестью» и «учителем жизни»,
Плеханов заявил, что он как марксист любит Толстого
только «отсюда и досюда», считая его «гениальным
художником», но «крайне слабым мыслителем» 18.
Для Плеханова осталась, таким образом, непоня"-
той взаимообусловленность сильных и слабых сторон в
мировоззрении Толстого, которые находили свое
выражение и в его художественных произведениях, и в его
публицистической деятельности.
Следует отметить, что ошибочные положения
Плеханова получили широкое распространение в социал-
демократической критике, в особенности в работах его
последовательницы Л. И. Аксельрод 19. Вслед за
Плехановым Аксельрод отделяла Толстого-художника от
17 Плеханов Г. В. Избр. филос. произв. М., 1958, т. 5Г
с. 620
18 Там же, с. 613.
19 Перу Л. И. Аксельрод принадлежит книга «Мировоззрение
Толстого п его .развитие» (Tolstoi's Weltanschauung und ihre-
Entwicke'ung. Bern, 19.01) и ряд статей, опубликованных ею в
нескольких номерах газеты «Искра»: «Воскресение» Толстого» (1900)',.
«Л. Толстой и социал-демократия» (1903) и др.

Толстого-мыслителя, толстовское учение — от процессов
общественной жизни, сводя все его содержание -к
религии и мистике. Корни же «мистицизма» Толстого она
усматривала в его психологии, как представителя
вырождающегося класса дворянства. Вполне понятно
поэтому, почему «в те редкие моменты», когда, по сло-
ва.м исследовательницы, Толстой «оставляет свою
религиозную, идеалистическую точку зрения и касается
какого-нибудь конкретного вопроса», он предстает
«самым умеренным либералом, а чаще всего —
консерватором» 20.
Не избежал односторонних, ошибочных суждений о
Толстом-мыслителе и такой выдающийся теоретик
немецкой социал-демократии, как Франц Меринг. В
своей оценке толстовского учения он также ограничился
лишь логическим анализом, не раскрыв его социально-
классовых корней. В изображении Меринга Толстой
предстает «философствующим мечтателем»,
отвернувшимся от западноевропейской цивилизации и
запутавшимся в «трагических противоречиях» при
осуществлении своего идеала «деревенского коммунизма»21.
Особое место в социал-демократической критике
900-х гг. занимают статьи Розы Люксембург о Толстом:
«Толстой как социальный мыслитель» (1908), «Толстой»
(1910), «О посмертных произведениях Толстого» (1912—
1913). До В. И. Ленина именно она, ближе, чем кто-
либо другой из публицистов европейской
социал-демократии, подошла к правильному освещению его
деятельности, подчеркивая неразрывное единство в нем
художника и мыслителя. «В гениальном романисте
современности, — писала Р. Люксембург о Толстом, —
неутомимый художник с самого начала жил рядом с
неутомимым социальным мыслителем»22.
В творчестве Толстого так же, как и в его учении,
она выделяла прежде всего критическую сторону,
указывая, что «нет ни одного освященного традицией
общественного института современности, к которому бы
он не был беспощаден, и лживость, бессмысленность,
20 А.кселЬ'род Л. И. — Л. Толстой-и соц'Иал-аемок'ратия. —
В кн.: Аксельрол Л. И. Лен Толстой. М., 1922, с. 1(77.
21 Меринг Ф. Литератугхно-'кригм^геские статьи. М., 1034,
с. 295.
22 Люксе м б у р г Р. О литературе. М., 1961, с. 94.
10

безнравственность которого он бы. не доказал»23. В
глазах Р. Люксембург Толстой — это титан, вступивший
в битву против всего социального строя, основанного
на неравенстве, на угнетении человека человеком.
Беспощадная критика и социальные идеалы великого
русского писателя и мыслителя, утверждала Р.
Люксембург, по праву ставят его в ряды социализма.
Верно указывая на критическую силу политических
взглядов Толстого и на социалистическое содержание
его идей, Р. Люксембург не сумела тем не менее до
конца правильно решить «проблему Толстого». Как и
Плеханов, она не видела в русском крестьянстве
революционной силы, и 'потому, естественно, не смогла
увидеть в учении Толстого выражение особенностей
крестьянской буржуазной революции. Не учитывая
по этой причине в должной мере противоречивого
характера общественно-политического учения Толстого,
Р. Люксембург приходила к едва ли не полному и
безоговорочному признанию его практпко-полптическэй
ценности для дела рабочего класса. «Толстой, —
писала она, — несмотря на утопически-моралистическую
форму своих идей, по всей своей сути, от начала и до
конца, духовно сродни революционному
пролетариату»34.
Своего рода новоротным пунктом в изучении и
оценке идейного наследия Толстого явился цикл работ о
нем В. И. Ленина 25. До В. И. Ленина, как было
показано выше, никому, в том числе и представителям
социал-демократической критики, не удавалось проникнуть
в сущность мировоззрения русского писателя и
мыслителя, представить в целостной системе все сложное и
противоречивое многообразие его идей, дать
всестороннюю и правильную оценку «такого гигантского
литературного и общественного явления, как творчество и
учение Толстого» 26.
23 Люксембург Р. О литературе, с. 99.
24 Там же, с. 127.
23 Имеются в «илу статьи В. И. Ленина «Лев Толстой как
зеркало русской революции», «Л. II. Толстой», «Не начало ли
поворота?», «Л. II. Толстой и современное рабочее движение»,
«Толстой п пролетарская борьба», «Герои «отоворочки», «Л. II.
Толстой и его эпоха», шатнеамные нм с 1.908 по 1911 гг.
26 Луначарский А. В. Собр. соч. в 8-ми т. М., 1967, т. 8,
с. 450.
11

Существенной особенностью ленинского подхода к
оценке Толстого явилось раскрытие
конкретно-исторического содержания его взглядов и творчества.
Блестяще применяя марксистскую методологию «выведения»
мысли из действительности, В. И. Ленин усматривал
единственный ключ к пониманию его как мыслителя
и художника в «...той эпохе, которая могла и должна
была породить учение Толстого — не как
индивидуальное нечто, не как каприз или оригинальничанье, а как
идеологию условий жизни, в которых действительно
находились миллионы и миллионы в течение известного
времени»27. Речь идет в данном случае об одном из
самых противоречивых периодов русской истории,
заключенном между двумя ее поворотными пунктами:
1861 г. — годом начала буржуазных реформ,
проводимых руками крепостников, и 1905 г. — годом
крестьянской буржуазной революции, — периоде, о котором
в статье «Л. Н. Толстой» (1910) говорится как об эпохе
подготовки революции 28.
В. И. Ленин уделяет пристальное внимание одной
из главных движущих сил русской революции —
настроенном и действиям крестьянских масс, ломке их.
взглядов после 1861 г., росту их стихийного протеста
и негодования. И все это — и особенности эпохи, и
поведение, настроения и представления масс, и
характер демократического движения — сопоставляется
В. И. Лениным с противоречиями во взглядах и учении
Толстого.
Столь широкий социологический,
конкретно-исторический и вместе с тем теоретико-познавательный подход
позволил В. И. Ленину включить творчество Толстого
в исторический процесс, объяснить его как вполне
закономерное, «необходимое» явление, дать оценку
взглядам писателя и мыслителя «...с точки зрения характера
русской революции и движущих сил ее»29, установив
тем самым органическую связь его учения с массовым
крестьянским движением.
Ленинский анализ социально-классовых корней
взглядов Толстого, характеристика его творчества как
«зеркала русской революции» явились исходной позици-
27 Л ел л н В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. Ш.
28 См. там же, с. Ю.
29 Там же, т. 17, с. 206.
12

ей при оценке противоречий во взглядах и учении
писателя. Вопреки Плеханову и другим, ограничивавшимся
в своих работах о Толстом критикой его взглядов с
позиций социал-демократии, В. И. Ленин показал, что
противоречия во взглядах Толстого надо оценивать не
только с точки зрения рабочего движения (такая
оценка, пояснял В. И. Ленин, разумеется, необходима, но
она недостаточна), а главным образом с точки зрения
протеста патриархальной русской деревни против
надвигающегося капитализма, разорения и
обезземеливания крестьянских масс. «Противоречия во взглядах
Толстого, с этой точки зрения, — писал В. И. Ленин, —
действительное зеркало тех противоречивых условий, в
которые поставлена была историческая деятельность
крестьянства в нашей революции»30.
Всестооонпее социологическое и идеологическое
осмысление взглядов великого русского писателя и
мыслителя дало возможность В. И. Ленину свести их
в одно целое, представить как единое, но внутренне
противоречивое общественно-политическое учение,
«Толстой, — писал В. И. Ленин, — отражает их
(крестьян. — В. #.) настроение так верно, что сам в свое
учение вносит их наивность, их отчуждение от политики,
их мистицизм, желание уйти от мира, «непротивление
злу», бессильные проклятья по адресу капитализма и
«власти денег». Протест миллионов крестьян и их
отчаяние — вот что слилось в учении Толстого»31.
Такая конкретно-историческая постановка вопроса
позволила В. И. Ленину выделить в этом учении
наряду с сильными, положительными сторонами все то,
что объективно представляло «исторический грех
толстовщины», его слабую сторону, выражало
«предрассудок мыслителя, а не его разум». С этих позиций
В. И. Ленин подверг резкой .критике либералов и
меньшевиков, всех тех, по его словам, лицемеров и
жуликов, которые стремились сделать из Толстого святого,
кто объявлял Толстого «общей совестью», стремясь
использовать противореволюцнонную сторону его
учения 32.
30 Ле-нл.н В. И. Поли, собр. соч., т. 17, с. 210.
31 Там же, т. 20, с. 40.
12 См. там же, т. 48, с. 11, т. 20,
13

Острые споры о Толстом-мыслителе продолжались
и в первые годы Советской власти. Пропагандистами
реакционных сторон толстовского учения становятся
тогда «толстовцы», считавшие себя единственными его.
«идейными наследниками». Следует отметить, что в
борьбе с толстовцами и им подобными, выступавшими
в обстановке ожесточенной классовой борьбы с
абстрактными призывами к милосердию, к установлению
классового мира на основе толстовских принципов
непротивления, немногим удалось, по справедливому
замечанию А. В. Луначарского, «сохранить ленинское
равновесие перед Толстым» 33.
Этому в немалой степени способствовал и
получивший довольно широкое распространение в то время
вульгарно-социологический подход к оценке
культурного наследия прошлого. Неудивительно, что многие
работы о Толстом этого периода в той части, в какой
они касались его мировоззрения, носили скорее
обличительный, нежели исследовательский характер.
Ссылаясь на В. И. Ленина лишь в тех случаях, когда
нужно было подтвердить тезис о «дворянской
реакционности» Толстого, авторы этих работ во что бы то ни стала
стремились разоблачить «классовое лицо
яснополянского мыслителя», доказать его полную враждебность делу
«демократии и пролетариата»34. Весьма характерным
по этой причине для 20—30-х гг. был призыв
ограничиваться изучением только художественного творче-
33 красная .нощь, 1928, № 9, с. 280.
34 Фрпче В. М. — Л. Н. Толстой. Сб. статей. М., 1929,
с. 7, 45. Ом. также: Л ыв о вчР от ачев с к и й Л. В. От усадьбы
к избе. Лед Толстой. М., 1928; Короткой Г. Толстой и -про-
лета.р|иат. Л., 1928; К и ре ею Д. Л. — Л. II. Толстой. Жизнь,
литературная деятельность, миросозерцание. М. —Л., 1928; Map-
ты.нот А. Лев Толстой как памятник исторического прошлого. —
Коммунистическая революция. М., П92Я, № 6, март. С эульгарно-
соцшолот.нческнх позиций 'была яашисана в эти .годы и единсгвен-ная
K.iw-1-га, .посвященная философии Толстого. Ссылаясь па В. И.
Ленина лишь в тех случаях, когда .надо подтвердить реакц нежность
толстовских идей, игнорируя его оценку политического облика
Толстогонмыслтгеля, ее автор Д. Ю. Квитко усматривал «адат-
социальные» моти.вы толстовства в ншхологн-и разлагающегося
дворянского класса, «который, боясь быть стертьш с л;щз земли»
ищет успокоения в д'рлтом мире» (Квитко Д. Ю. Философия
Толстого. М., 1,930, с. 105).
14

ства писателя, ибо Толстого-мыслителя «мы целиком и
полностью должны отвергнуть» 35.
В подобной обстановке особенно велика была
заслуга А. В. Луначарского, выступившего в защиту
Толстого и призвавшего «проанализировать и разобраться
весьма тонко во всем многообразном комплексе,
который мы называем Львом Толстым и его наследием».
«В этой работе, — указывал Луначарский, — мы
имеем могучий компас, ориентирующий нас. Это —
заметки и поистине гениальные статьи Владимира Ильича
Ленина о Толстом»36. Опираясь на ленинскую
концепцию Толстого-художника и мыслителя, Луначарский
справедливо видел одну из главных задач советского
толетоведепия в том, чтобы «выдвинуть на первый план
и всесторонне проанализировать все те черты глубоко
революционного характера, которыми так богаты
толстовские сочинения, особенно второй половины его
жизни» 37.
Борьба вокруг толстовского наследия продолжается
и в наши дни, когда на Западе появляется все больше
работ, посвященных Толстому-мыслителю, в которых
тенденциозно, односторонне излагаются его взгляды.
Буржуазные авторы склонны объяснять их «влиянием»
восточных ересей38, западного христианства39 — всем,
чем угодно, но только не связью писателя и мыслителя
с русским освободительным движением и русской
революцией. Во многом следуя либеральной и
меньшевистской трактовкам творчества Толстого, современные
буржуазные идеологи стремятся выдать за наиболее
существенную часть толстовского наследия ту, в которой
нашли отражение слабые, реакционные стороны его
мировоззрения. В этом отношении для большинства
работ характерно стремление выдвинуть на первый план
религиозные искания великого писателя и мыслителя,
представить дело так, будто «основным содержанием
всей его деятельности во все периоды» были лишь «эти-
35 Бондарев Д. А. Толстом и современность. Л., 19128, с. 93.
36 Лит. ш'следгшю, 13&1% т. 69, кш. 2, с. 407.
37 Правда, 1928, Ю февр.
38 См. L е 11 е п b а и е г W. Russische Literatur — Geschichte.
Frankfurt a. M. — Wien, 1955.
39 См. Philipp F. Tolstoj und Protestantismus. Marburg, 1958;
2 Aufl. —Weisbaden, 1959.
15

ческие и религиозные проблемы» 40, но отнюдь не
жгучие злободневнее проблемы современной ему эпохи, не
его страстный протест против социальной
несправедливости. Стремление поставить Толстого в один ряд с
религиозными мыслителями при совершенном забвении
его как политического борца и обличителя проходит
через работы В. Зеньковского, Н. Вейсбейна, Г. Спен-
са, В. Эджертона, Т. Кэйна и др.4l
В тех же случаях, когда оказывается невозможным
замолчать острейшую постановку Толстым ряда
вопросов современного ему политического и общественного
устройства, сокрушительную .критику им всех
институтов эксплуататорского общества, буржуазные авторы
пытаются вывести его политические взгляды
исключительно из «религиозного воззрения на жизнь»,
стремятся доказать, что толстовское учение «в его социальных
и политических аспектах» было лишь «разновидностью
христианского анархизма»42 и т. .п.
Весьма распространенными в буржуазной
литературе о Толстом являются также попытки использовать
имя и идеи писателя для предотвращения
революционного насилия, для затуманивания классового сознания
трудящихся, для распространения в их среде иллюзий
о единственности мирных, ненасильственных способов
борьбы 43.
Наконец, столь же часты, как и в прошлом,
попытки буржуазных идеологов доказать идейную
близость Толстого к реакции, представить великого
русского писателя и мыслителя таким же врагом
демократии и социализма, как и они сами. Наиболее от-
40 G г ее n w о о d Е. В. Tolstoy: The comprehensive Vision.
London, 1975, p. 125.
41 Зеныковсктй В. Русские мыслители и Европа. Париж,
1955; Weisbein N. L'évolution religieuse de Tolstoi. Paris, 1960;
S реп s G. Tolstoy the ascetic. London, 1967; Ed per ton W.
Fhe Artist turned prophet: Leo Tolstoy after 1880; Fhe Hague, 1968;
Gain T. G. S. Tolstoy. London, 1977. Одним из главных
представителей «религиозно-мистического направления» в русской
общественной мысли, в котором будто бы заключается ее национальное
своеобразие, назван Толстой в западногерманском философском
словаре (см. Философский словарь /Пер. с нем. М., 1961, с. 517).
42Ulechin S. V. Russian political Thought. London, 1963,
p. 180.
43 См. об этом: Л ом-ум о в К. Лев Толстой в современном
мире. М., 1975, с. 4716—477.
16

четливо эта тенденция обнаруживается, например, в
книге западногерманского «советолога» Эрвина Обер-
лендера «Толстой и революционное движение» и в
статье Н. Полторацкого (США) «Лев Толстой и
«Вехи» 4\ где делается «попытка сблизить Толстого с
русскими кадетами и авторами уже упоминавшегося
сборника «Вехи».
Все это делает особенно актуальной задачу
всесторонней и правильной оценки общественно-политических
взглядов русского писателя и мыслителя. Следует
отметить, что советскими учеными, в основном
литературоведами и философами, проделана определенная
работа в этом направлении. Место и значение социальной
проблематики в творчестве Толстого со всей
наглядностью раскрыто в интересном исследовании К. Н. Ло-
м у нов а «Лев Толстой в современном мире» (М., 1975).
Немало ценного в плане уяснения политических
взглядов мыслителя содержится в книге А. И. Шифмана
«Лев Толстой и Восток» (М., 1960), а также в его
работах, посвященных публицистике Толстого45. В той
или иной степени общественно-политические взгляды
Толстого получили освещение в работах Б. С. Мейлаха,
К. Н. Гусева, Е. Н. Купреяновой, Л. Д. Опульской,
Б. И. Бурсова, Б. М. Эйхенбаума, В. Б.
Шкловского, В. Ф. Асмуса, В. П. Шкоринова, Ы. II. Ар-
денса, M . Ф. Овсяншикова, А. А. Галактионова и
П. Ф. Никандро-ва, А. С. Полтавцева, И. В. Чуприной,
И. Я. Щипанова, Е. П. Андреевой и др.. в кандидатских
диссертациях Т. В. Толпыкиной и Л. И. Кучиной46.
44 Oberin, der Е. Tolstoy und die revolutionäre Bewegung.
München, 1965; Poltoratsky N. P. Leo. Tolstoy and Vckhi. —
Fhe Slavonic and East Europcan Review, 1964, june.
4_> Ш и ф m а и А. И. Публицистика Толстого периода первой
русской революции!. — В кн.: Лев Толстой. Материалы и
публикации. Тула, 195i8, с. 105—«1*35; Его же. Статья «Не могу
молчать!» Л. Н. Толстого. Тула, 1958; Его же. Лев Толстой —
публицист. Преан'сл. к кн.: Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти т. М.,
1'Р,64. т. 16, с. 5—47.
46 M ей л ах Б. С. Ленин и проблемы русской литературы
конца XIX—«ачала XX вв. Исследования и очерки. М., Ш47;
Гусев Н. II. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии
с 1828 по 1855 год. М., 1ЭД4; Его же. Лев Николаевич Толстой.
Материалы к биографии с 185*5 ino 1/869 год. 1М., 1957; Его же.
Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1370 по 1881
год. M., 1963-; Его же. Лев Николаевич Толстой. Материалы
2. В. В. Ячевский
17

Предметом изучения являлись и их отдельные стороны47.
И все же, несмотря на немалый объем
сделанного, общественно-политические взгляды великого
писателя и мыслителя еще не могут считаться изученными
в полной мере. Им не посвящено ни одной
монографической работы. Явно недостаточно проанализирована
эволюция его взглядов, связанная с классовой
переориентацией мыслителя; не раскрыт в должной мере
подлинный смысл и характер религиозных исканий
Толстого, завершившихся созданием религиозно-нравственного
учения; существует недоговоренность относительно его
общественно-политн'ческого учения в целом; наконец,
явно недостаточно выявлена роль Толстого в истории
к биографии, с 1Ш по 1;885 год. М., 1970; К у и ре я-нов а Е. Н.
.Молодой Толстой. Тула, 1956; Ее же. Лев Толстой и социализм.—
В юн.: Идеи социализма в русской классической литературе. Л.,
1'969, с. 310—333.; Опульс1К-ая Л. Д. Мировоззрение Л. И.
Толстого. — История философии. M., l/96'9î, т. 4, с. 50 — 61; Ее же.
Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892
год. М., 1979; Бурсога Б. И. Лещ Толстой. Идейные искания
и творческий метод. 1847—1-862. M., И960; Эйкенбаум Б. М.
Лев Толстой. Семидесятые годы. Л., 1960; Ш к л о в с к и и В. Б. Лев
Толстой. М., 1963; Асмус В. Ф. Мировоззрение Толстого.—Лит.
наследство, 1961, т. 69, кн. 1, с.35—102; Ш кори нов В. П.
Общественно-политические взгляды Л. Н. Толстого в свете ленинских
оценок.— Учен. зап. Шахтинск, пед. ин-та, 1961, т. 3, вып. 3, с. 174—
189; Арденс Н. Н. Творческий путь Л. Н. Толстого. М., 1962;
Овсянников М. Ф. — Л. Н. Толстой. — История философии в
СССР. М., 1968, т. 3, с. 362—377; Г а л а к т и о н о в А. А., Никам д-
ров П. Ф. Русская философия XI—.XIX вв. Л., 1970, с. 458—479;
Полтавцев А. С. Философское мировоззрение Л. И. Толстого.
Харьков, 1974; Чу при на И. В. Нравственно-философские искания
Л. Толстого в 60-е и 70-е годы, Саратов, 1974; Щипаной И. Я-
Философские искания Л. И. Толстого. — Вестник Моск. ун-та. Сер. 7.
Философия, 1979, № 1, с. 44—518; Андреева Е. П. Толстой-ху-
дО'Жни.к в последний период деятельности. Воронеж, 1980;
Толпы кии а Т. В. Философия Л. Н. Толстого. Канд. дне. М., 1965;
Кучина Л. И. Социальная философия Л. II. Толстого. Канд.
дне. Л., i!#7i0.
47 См., например: Файн(бер1г Я. А. Экономические
воззрения Л. II. Толстого. Канд. дне. Свердловск, Ii9f53t; Ш и ф м а и
А. И. Лев Толстой — обличитель буржуазной культуры. Тула,
19)60; Луцкий М., Столяров Д. — Л. Н. Толстой —
обличитель капитализма,. — Труды Ташкенте«, ун-та, 1901, вып. 188,
обществ, науки, с. 3—100; Чуба«оа С. II. Лев Толстой о войне
и милитаризме. Минск, 1973; Его же. «Все дело жизни...» (Лев
Толстой и поиски мира). Минск, 1978. Виноградов И. И.
Критический анализ религиозно-философских взглядов Л. Н.
Толстого. M., 1981.
18

русской политической мысли и русского
освободительного движения.
Все это значительно обедняет паше представление
об одном из ярких идеологов русского патриархального
крестьянства, наследие которого все еще относится к
числу малоизученных проблем истории русской
политической мысли. К сожалению,
общественно-политические взгляды и учение Толстого до сих пор не стали
предметом серьезных исследований со стороны
историков политических учений. Его имя не упоминается ни в
исследованиях по истории политической мысли
России второй половины XIX в., ни в учебниках по
истории политических учений, хотя, как известно, конкретно-
историческая ценность тех или иных идей не
определяется всецело и однозначно лишь их
научно-познавательным содержанием, но предполагает уяснение той роли,
которую они сыграли или играют в политической
борьбе48. В частности, несомненна с этой точки зрения
заслуга общественно-политического учения Толстого,
сыгравшего своей критической направленностью в годы,
предшествовавшие первой русской революции,
значительную роль в деле освобождения и раскрепощения
старого общества 49.
Толстовское наследие представляет интерес и с
правовой точки зрения. Являясь крупным и оригинальным
общественно-политическим мыслителем, интересы
которого были сосредоточены на решении важнейших
проблем современного ему общественного и
государственного устройства, Толстой не обошел вниманием и один
из самых «больных» п «проклятых» вопросов своего
времени ■— вопрос о праве, законности, правосудии, о
преступлении и наказании в эксплуататорском
обществе, дал уничтожающую критику буржуазной
государственно-правовой науки. Изученность этой стороны тол-
48 Ом. Б о ir д-амол Б. В. Ленинские принципы анализа
истории философии. М., 1970, с. 166, 1,7(5—176; Политические и
правовые учения: проблемы исследования и преподавания. М.,
1-9178. с. 317.'
49 Уместно в эром связи натомиить, что одна из статей
В. И. Ленина — «Л. Н. Толстой», которой он откликнулся на
смерть великого художника и (мыслителя, первоначально
называлась «Значение Л. II. Толстого в истории русской революции и
русского социализма» (см. Ленин В. И. О Л. Н. Толстом. М.г
1972, с. 132).
9*
19

стовского творчества также недостаточна. Большинство
работ на эту тему построено в основном лишь на
материале художественных произведений писателя и не
дает поэтому сколько-нибудь полного и законченного
представления о его правовых взглядах 50.
Указанные обстоятельства и побудили ;;ас
обратиться к анализу общественно-политических и-правовых
взглядов Толстого. Данная работа не претендует на то,
чтобы исчерпать огромную тему о Толстом —
общественно-политическом мыслителе. В ней ставится цель,—
следуя ленинской методологии в изучении идейного
наследия великого писателя и мыслителя, рассмотреть
особенности формирования его
общественно-политических взглядов с точки зрения того, в каком направлении
шло ,их развитие, к каким целям и идеалам оно было
устремлено, чем был обусловлен переход Толстого на
идейные позиции патриархального крестьянства;
установить подлинный смысл и характер религиозных
исканий Толстого, наложивших отпечаток на его
общественно-политическое учение и на решение и*м вопросов
государства и права.
В свете методологических принципов ленинских
статей о Толстом важным представляется и раскрытие
критической направленности политико-правовых взглядов
русского писателя и мыслителя, а также разоблачение
современных буржуазных фальсификаторов
толстовского, наследия, стремящихся любыми путями замолчать
эту сторону его взглядов.
При характеристике взглядов Толстого па
государство и право мы ограничились преимущественно
периодом 80-х — начала 900-х гг., так как именно к этому
времени завершается переход мыслителя на идейные
50 См., например: Стерли« И. Суровый обличитель царского
суда. — Сиз. юстиция, 1959, № 9; Р и влип А. Л. Лев Толстой
и царская юстиция — Правоведение, 1961, № 3; Гол я кою И. Т. —
Л. Н. Тол строй. — В мн.: Голяков И. Т. Суд и законность в
художественной литературе. М., 1959. Из последних работ, в
которых затронута и толстовская публицистика, следует отметить
весьма содержательные статьи В. И. Смолярчука (Л. Н. Толстой о
праве и юридической науке. — Сов. государство и право, 197.8,
№ 9), Н. Я. Куорнца (Некоторые вопросы государства и праоад
в произведениях' Льва Толстого. — Вестник Моск. ун-та. Сер. 12.
Право, li978, № 5) и А. И. Алексеева (Право в »ж-изии и
творчестве Льва Толстого. — Соц. законность, 1978, № 9; ом. также
его кн'иту «Искание правды». М., 1980, с. 57—79).
20

позиции патриархального крестьянства и его
государственно-правовые взгляды получают наиболее
определенное и законченное выражение.
Непосредственным источником изучения взглядов
Толстого служили его дневники, записные книжки,
письма, мемуарная литература о нем, но в первую
очередь — его публицистические и художественные
произведения. Ведь книги Толстого, по глубоко
справедливому замечанию А. М. Горького, — «документальное
изложение всех исканий, которые предприняла в XIX
веке личность сильная в целях найти себе в истории
России место и дело»51.
51 Л. Ы. Толстой в русской критике. Сб. статен. 2-е изд., доп.
М., 1952, с. 49,9.

Глава I
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ
ВЗГЛЯДЫ Л. Н. ТОЛСТОГО
И ОЦЕНКА ИХ В. И. ЛЕНИНЫМ
1. ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ВЗГЛЯДОВ
Л. н. ТОЛСТОГО
т
рудно найти мыслителя,
взгляды которого в процессе своего развития
претерпели бы такие изменения, как взгляды Толстого.
Принадлежа к высшей помещичьей знати России, впитав
в себя предрассудки и верования той среды, в которой
о(н родился, Толстой в результате длительной и
сложной идейной эволюции пришел к полному разрыву со
своим классом, став одним из самых грозных его
обличителей. «Длинен и труден пройденный им путь», —■
писал о Толстом М. Горький '. Правильно понять и
оценить итог большого и сложного пути идейного
развития великого русского писателя и мыслителя можно
только проследив этот путь, разобравшись в тех
субъективных п объективных факторах, которые лежали в
его основе.
Такой подход к анализу общественно-политических
взглядов Толстого позволяет лишний раз убедиться,
сколь тщетны попытки буржуазных исследователей
представить его сугубо религиозным мыслителем. Весь
путь идейного развития русского писателя и
мыслителя, как об этом свидетельствуют факты, — это путь
непрестанных раздумий над судьбами своей страны и
народа. Формирование общественно-политических
взглядов Толстого неотделимо поэтому от истории России, от
особенностей духовного и политического содержания
эпохи, в которой он жил, от тех ее проблем, над
решением которых он бился и которые, в свою
очередь, оказали влияние на его мировоззрение. Исходя из
1 Л. II. Толстой в русской критике. Сб. статей. 2-е изд.. доп.,
M., 1.952, с. 500.
22

этого в формировании общественно-политических
взглядов Толстого можно выделить следующие основные
этапы: первый — дореформенный, или начальный
{1847—1860 гг.), который характеризуется
становлением общественно-политических взглядов молодого
Толстого под влиянием Крымской войны и борьбы за
отмену крепостного права; второй — пореформенный
(1861 —1880 гг.), когда уяснение писателем
грабительского характера крестьянской реформы и сочувствие
народу вплотную подводят его к пересмотру основ
своих прежних воззрений, к «перелому» во взглядах и
переходу на идейные позиции угнетенных классов,
прежде всего крестьянства; и, наконец, третий этап — после
идейного «перелома» (1881 —1910 гг.), когда в
результате классовой переориентации Толстой складывается
как мыслитель, в общественно-политических взглядах и
учении которого получают оформление патриархально-
крестьянские идеалы и настроения.
а) Дореформенный период
(1847—1860 гг.)
40-е годы — начало становления
общественно-политических взглядов молодого Толстого — явились
переломными в истории развития русской политической
мысли. Это было время подъема
революционно-демократического движения в стране, вызванного усилением
крестьянских волнений. В. И. Ленин писал, что от 40-х
до 60-х гг. XIX в. «...все общественные вопросы
сводились к борьбе с крепостным правом и его
остатками» 2.
Толстой, в 40-е гг. студент Казанского
университета, не стоял в стороне от бурного умственного
движения эпохи, получившего отклик и в университетских
стенах. Захваченный интересом к жгучим
общественным вопросам, выдвигаемым временем, стремлением
разобраться в существующих политических порядках, он
в 1845 г. бросает занятия восточными языками и
переходит на юридический факультет. Менее всего впитывая
здесь официальную -«мудрость», он усиленно
занимается самообразованием, читая труды античных мыслнте-
2 Ленин Р. II. Поли. собр. соч.. т. 2, с. 520.
23

леи (Сократа, Платона и др.), «недозволенные»
сочинения французских просветителей XVIII в. С особым
пристрастием изучает он произведения одного из
самых радикальных философов французского
Просвещения — Жан Жака Руссо. «Я очень рано стал много
читать философских книг, — вспоминал впоследствии
писатель. — Руссо первый увлек меня; я перечитывал
его по нескольку раз, и он имел на меня большое
влияние»3. Идеи этого мыслителя о естественном
равенстве всех людей, о превосходстве «естественного
состояния» над «цивилизованным», осуждение им лжи
и фальши «цивилизации» оказали существенное
влияние па формирование общественно-политических
взглядов Толстого в рассматриваемый период и намного
вперед предопределили их развитие.
Немалую роль в идейном формировании молодого
Толстого сыграли и прогрессивно настроенные ученые
университета, такие, как Н. И. Лобачевский, А.-Р.
Станиславский и в особенности Д. И. Мейер, который,
невзирая на-строжайший правительственный запрет
касаться в учебных заведениях крестьянского вопроса,
смело обличал в своих талантливых лекциях
крепостничество наряду с другими язвами самодержавия4.
В годы учебы в университете выявляется
самостоятельность мысли молодого Толстого, смело бравшегося
за решение важных для того времени вопросов. Весьма
показательна в это,м отношении одна из первых его
работ, посвященная разбору и сравнению «Наказа»
Екатерины II с трактатом выдающегося французского
просветителя Ш. Монтескье «О духе законов», черновые
наброски которой сохранились в дневнике Толстого
(см. 46, 4—28). В этой работе, написанной по заданию
профессора Д. И. Мейера, Толстой высказывает
суждения, далеко не согласуемые с тогдашними
«требуемыми» от студентов взглядами.
Как известно, «Наказ», данный Екатериной II
комиссии по составлению Нового уложения взамен Со-
3 Толстом Л. II. Поли, собр. соч. з 90-та т. Юбилейное
изд., т. 23, с. 496. Далее ссылки на это издание приводятся в
тексте. Первая цифра обозначает том, вторая — страеицу.
4 См. Емельянова И. А. Лев Толстой на юридическом
факультете Казанского университета. — Сов. государство и право,
1979, Хя Mi, с. 130.
24

борного уложения 1649 г., преследовал цель
приспособить популярную в то время на Западе теорию
«просвещенной монархии» для оправдания русского
самодержавия. В «Наказе» широко были использованы
отдельные идеи Вольтера, Беккариа и в особенности
Монтескье, но ссылки на них давались лишь для
обоснования неограниченной власти русских монархов, для
оправдания мелочной регламентации жизни каждого
человека, для воспитания людей в духе «послушания»5.
С помощью «Наказа» Екатерина хотела завоевать на
свою сторону прогрессивно настроенные круги как внутри
страны, так и в Западной Европе.
Толстой-студент, анализируя «Наказ», верно уловил
политическую направленность и суть этого сочинения.
«Она, — писал он о русской императрице, —
республиканские идеи, заимствованные большей частью ■ от
Montescuieu, употребляла как средство для оправдания
деспотизма, но большей частью неудачно» (46, 27). По-
его мнению, из двух начал, заключенных в «Наказе»:
идей французских просветителей, с одной стороны,
деспотизма и тщеславия самой Екатерины — с другой,,
преобладает второе, а в целом, заключал Толстой,
«Наказ» «принес больше славы Екатерине, чем пользы
России» (46, 28).
В этой же работе молодой Толстой впервые
высказывает свое отношение к существующим в России
порядкам. По его мнению, крепостное право — одно из
главных зол русской жизни: «В нашем отечестве, —
писал Толстой, — земледелие и торговля процветать
не могут до тех пор, покуда будет существовать
рабство; ибо человек, подвластный другому... не может
быть уверен в своей собственной участи» (46, 19). Не
менее тяжким злом является, с точки зрения Толстого,
и деспотизм, самодержавная форма правления, крити-
5 H. Я. Куприщ, посвятивший специальную работу
исследованию екатерининского «Наказа», пишет: «При всей ее любви к
либеральным фразам Екатерина прочно оставалась на платформе
защиты д!:юря1Н.С1К1И1.\ интересов. В конце кснцов, ее демагогические-
либеральные заявления мужны были лишь постольку, поскольку
они прямо -или косвенно соответствовали этим интересам, ©нося
в умы недовольных розовые усыпляющие представления о
государстве, которое служит «общему благу», о государыне —
матери .народа» (Купрлц II. Я. Государственно-'праяовые идеи «про--
сзещенного абсолютизма» в «Наказе» Екатерины II. — Вестник
Моск. ун-та. Сер. 12. Право, 1962, № 4, с. 73).
25.

ке которой он уделяет здесь большое место. Монарх,
отмечает Толстой, располагая в данном случае
неограниченной властью, может издавать законы, какие ему
угодно, даже противные справедливости, что весьма
часто бывает. «Разве может существовать безопасность
граждан под покровительством законов там, —
спрашивает он, — где не только решения судейские, но и
законы переменяются по произволу самодержца?»
(46, 12).
В своем разборе «Наказа» Толстой решительно
отвергает екатерининскую концепцию самодержавия, как
противоречащую «естественным законам».
«Чрезвычайно странны многие мысли Екатерины, — отмечает он,—
она постоянно хочет доказать, что хотя монарх не
ограничен ничем внешним, он ограничен своею совестью;
но ежели монарх признал себя, вопреки всем
естественным законам, неограниченным, то уже у него нет
совести, и он ограничивает себя тем, чего у него нет»
(46, 21).
Своим существованием, утверждает Толстой,
деспотическая власть обязана исключительно насилию и
держится лишь .вследствие недостатка сил у угнетенного
народа. Она враждебна просвещению и стремится
«расстояние между самодержцем и народом... сделать как
можно больше» (46, 26). Что же касается роли народа
в таком государстве, то граждане его, «не имея
участия в правлении... не имеют желания быть ему
полезными и еще более жертвовать общему частным»
(46, 25).
По мнению Толстого, граждане, проживающие в
государствах с деспотической формой правления, не
обязаны подчиняться законам, издаваемым монархом. Для
того чтобы доказать это, он обращается к договорной
теории происхождения государства, согласно которой
государство возникло в результате соглашения людей
о создании государственной власти. «Так как в
деспотии, — заявляет Толстой, — нет договора, посредством
которого одно лицо имело бы право, а граждане
обязанность, и наоборот, а властью этой завладело одно
лицо посредством силы, то и говорю я: так как такового
договора в деспотии не существовало, то и обязанности
со стороны граждан существовать не может» (46, 24).
В то же время в рассуждениях о формах государ-
.26

ства сказывается дворянская ограниченность молодого
Толстого. Отличая от деспотии монархию, он вслед за
Монтескье говорит о высоком предназначении
аристократического дворянства, призванного сдерживать власть
монарха и не допускать деспотических
злоупотреблений ею6. В России же, по его мнению, дворянская
аристократия, «аристократия рода», утратила свое
положение и исчезает «по причине бедности», вследствие
того, что «благородные стыдились заниматься торговлею».
«Дай бог, — восклицает Толстой, — чтобы в наше
время благородные поняли свое высокое назначение,
которое состоит единственно в том, чтобы усилиться» (46,
21).
Нет сомнения, что все эти мысли были навеяны
Толстому не одним только чтением Монтескье, как
полагает Б. И. Бурсов7, а главным образом тем
впечатлением, которое производили на всякого мыслящего
человека крепостнические порядки и гнетущая
атмосфера военно-бюрократического режима Николая I.
Чтение же им в этот период произведений французских
просветителей, и в особенности сочинений Руссо, лишь
усиливало критическую направленность размышлений
молодого Толстого о русских общественных отношениях,
столь осязательно подтверждавших слова Руссо из
«Общественного договора» о том, что человек всюду
в оковах. Не случайно в 50-е гг. Толстой намечает
выступить с публичной критикой абсолютистского режима
и крепостного права в «Романе русского помещика» —
произведении, которое мыслилось им как
«догматическое», заключающее в себе решение важнейших проблем
эпохи. В дневниковой записи он так опретелнл
политическую направленность своего замысла: «В романе
своем я изложу зло Правления русского, и ежели найду
6 Неправ в этой связи биограф писателя Н. II. Гусев,
утверждают'] ш, что уже в этот период «Толстой выступает
решительные противником монархического образа правления» (Гусев
Н. П. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии! с 1828
по 18-55 год. М., '1054, с. 225. Такую же неточность в оценке
взглядов писателя -допускают и некоторые другие исследователи
его жизни и творчества (ом., например: Ч убаков С. Н. «Все
дело Ж'изнт...» (Лез Толстой <и поиски мира). Mh.hck, 197(8, с. 57;
Алексеев А. И. Искание правды. №., 19)80, с. 60).
7 Ом. Бурсов Б. И. Лев Толстой. Идейные искания и твоо-
чеекпй м>етод. 1847—1862. М., 1960, с. 35.
27

его удовлетворительным, то посвящу остальную жизнь
на составление плана аристократического, соединенного-
с монархическим, правления, на основании
существующих выборов» (46, 137).
Немаловажную роль в становлении общественно-
политических взглядов Толстого сыграла Крымская
война 1853—1856 гг. «Крымская война показала гнилость
и, бессилие крепостной России», — отмечал В. И.
Ленин 8. Являясь ее непосредственным участником, одним
из героических защитников Севастополя, Толстой
воочию убедился в полной несостоятельности не только
внешней политики правительства, но и всей
государственной системы, всего общественного уклада царизма.
«Россия или должна пасть или совершенно
преобразоваться^ (47, 31), — к такому выводу приходит Толстой
уже в первые дни Крымской кампании.
Видя безнадежно «грустное положение войска и
государства», ясно сознавая всю необходимость
безотлагательных общественных преобразований, Толстой
пытается предпринять и конкретные шаги в этом
направлении, приступив к разработке проекта реформы
русской армии. Непосредственным толчком к его созданию
послужила смерть Николая I в феврале 1855 г. Как и
многие другие передовые люди России, Толстой увидел
в этом счастливое для русского общества событие,
связывая с началам нового царствования свои надежды на
социальные преобразования. 1 марта, в день присяги
новому императору, он записывает в дневнике:
«Великие перемены ожидают Россию. Нужно трудиться ,и
мужаться, чтобы участвовать в этих важных минутах в
жизни России» (47, 37). Стремлением быть
максимально полезным своему отечеству и объясняется появление
толстовского «Проекта о переформировании армии»,
носящего резко обличительный характер. В нем Толстой
подвергает .критике порядки, царившие в николаевской
армии, прямо указывая на их связь со всей
крепостнической системой царизма. Толстовский проект не
случайно сравнивают с «Письмом к Гоголю» Белинского9,
с той лишь разницей, что он не получил столь широкой
общественной огласки, как «Письмо» Белинского, и бо-
8 Л е <н и il В. И. Полл. собр. соч., т. 20, с. 173.
9 Ом., например: К^'преянола Е. II. .Молодой Толстой.
Тула, 1956, с. 89.
28

лее того — не был закончен Толстым и лишь
случайно уцелел в его бумагах. Однако для уяснения
идейной эволюции Толстого документ этот представляет
исключительный интерес, красноречиво свидетельствуя о
нарастании демократических тенденций в его
общественно-политических взглядах.
На материале военного быта Толстой рисует здесь
страшную картину самодержавно-крепостнических
порядков в стране. В России, пишет он, столь
могущественной своей материальной силой и силой своего духа,
нет войска, а есть «толпы угнетенных
дисциплинированных рабов, повинующихся грабителям и .наемникам.
Толпы эти не войско, потому что в нашем войске нет
ни преданности .. вере, к царю и отечеству, слова,
которыми так часто злоупотребляют, ни рыцарской
отваги, ни военной чести, а есть с одной стороны — дух
терпения и подавленного ропота, с другой дух
жестокости, угнетения и лихоимства» (4, 291).
Причины столь удручающего морального состояния
русской армии Толстой видит и в крайней скудости
снабжения войска, и в бедственном положении солдат,
получающих «менее того, что нужно человеку... чтобы
не умереть от холода и голода», и в жестоком
обращении с ними армейского начальства, и в бездарном
руководстве армией, и главное — в лихоимстве,
свойственном всему начальствующему составу снизу доверху.
Бесправие и произвол, отмечает писатель, приводят
солдат к озлоблению и отчаянию. Зная, что его
обкрадывают, солдат ко всем начальникам испытывает
чувство «подавленной нелюбви п презрения». Солдат
полон ненависти к своим командирам. Он ненавидит их
иногда более, чем врага. Зародыш чувства мщения
есть в душе каждого из них, пишет Толстой о
солдатах, «но оно слишком глубоко подавлено угнетением и
мыслью о невозможности осуществить его, чтобы
обнаруживаться. Но, боже! какие ужасы готовит оно
отечеству, когда каким-нибудь случаем уничтожится эта
невозможность!» (4, 287).
Беспощадная правдивость, с какой Толстой
воспроизводит в своем проекте реальное положение
разъедаемой крепостническим злом русской армии, делала его
настоящим обвинительным актом, направленньш против
общественного и политического строя крепостнической
29

Россини, военной опорой которого являлась армия как.
часть механизма самодержавия. Видимо, поэтому
проект и не был закончен Толстым, усомнившимся в том,
что он по своему резко обличительному тону может
быть передан царю, для которого предназначался.
В непосредственной связи с «Проектом о
переформировании армии» находится замысел и другой работы
Толстого — статьи о военно-уголовном
законодательстве 10, проливающей свет на его правовые воззрения,
в рассматриваемый период.
Как и в своем проекте, Толстой не жалеет здесь
красок на то, чтобы показать разлагающее влияние на
армию крепостнических порядков, превращающих
защитников отечества в толпы до предела забитых и
угнетенных рабов. В правовом положении русский солдат
для него — существо, законом ограниченное «до
предела», «до границ возможности». Характеризуя военно-
уголовное законодательство, Толстой подчеркивает, что
о справедливости здесь и речи быть не может, ибо
главный принцип его — признание солдат людьми,,
стоящими на самой низкой ступени общественной
лестницы. Отсюда и те жестокие, бесчеловечные наказания^
которые предусмотрены для них уголовным законом.
Такого рода наказания, отмечает Толстой, не только не
достигают цели, но и оказывают «вредное влияние на
наказуемых и наказывающих», они являются скорее
«средством угнетения», нежели укрепления воинской
дисциплины.
Глубокое сочувствие солдатской массе, всему
задавленному в тисках 'крепостного состояния народу,
который, несмотря на ужас своего положения,
продемонстрировал в ходе войны 1853—1856 гг. беспримерный
патриотизм, являя чудеса храбрости и геройства, наиболее
ярко отразилось в знаменитых «Севастопольских
рассказах» Толстого. Не случайно тот антикрепостнический
пафос, которым они были проникнуты, дал повод
властям заподозрить писателя чуть ли не в
антиправительственной пропаганде. «Я, кажется, сильно на примете
у синих (жандармов. — В. #.). За свои статьи11, —
10 Статья эта также не была, закончена Толстым.
Сохранились лишь три ее чер.новьих варианта (ом. 5^ 237—240).
11 Так Толстой называл стой рассказы севастопольского
никла, приближающиеся по жанру -к публицистическому очерку.
30

отмечает Толстой в дневнике, узнав о цензурных
гонениях, которым, в частности, подвергся рассказ
«Севастополь в мае». — Желаю, впрочем, чтобы всегда
Россия имела таких нравственных писателей; но
сладеньким уж я никак не ,могу быть» (47, 60).
Жаждой активного, действенного участия в
общественной жизни страны характеризуются и идейные
искания Толстого во второй полозине 60-х гг.
Убедившись в ходе Крымской войны, каким тяжким злом
является для России крепостное право, он стремится
принять самое деятельное участие в обсуждении этой
важнейшей для нее проблемы; энергично включается в
развернувшуюся в это время борьбу вокруг вопроса о
формах и методах ее разрешения. Надо отметить, что,
принадлежа по рождению и воспитанию к высшей
помещичьей знати, Толстой в эти годы еще далеко не
отрешился от привычных взглядов этой сре/ды.
Субъективно он еще тысячами нитей связан с нею. Вот
почему в своих докладных записках, проектах он отнюдь
не разделяет революционно-демократической программы
решения крестьянского вопроса, будучи убежден в том,
что «историческая справедливость» требует сохранения
права собственности на землю за помещиками.
Наибольшее одобрение поэтому вызывают у него
предложения деятелей из числа либерального дворянства,
нацеленные на то, чтобы «освободить крестьян без
потрясений всего общественного организма» 12, не
затрагивая основ помещичьего землевладения. «Либералы, —
указывал В. И. Ленин, — хотели «освободить» Россию
«сверху», не разрушая ни монархии царя, ни
землевладения и власти помещиков, побуждая их только к
«уступкам» духу времени» ,3.
Но уже вскоре обнаруживаются расхождения
Толстого с либералами. В отличие от них Толстой с
большим предубеждением относится к той роли, какая от-
12 Голоса лз России А. И. Герцена и Н. П. Огарева.
Факсимильное издание. ДА.. 197(4, иьш. 1, с. 21. Оаое воплощение
эти предложения получили в «Записке об освобождении
крестьян» К. Д. Кавелима- и \в «Предварительных мыслях об устройстве
правильных отношении между помещиками и крестьянами!» Н. А.
Мплютиеа. Толстой, как это явствует из его дневника, был лично
знаком с Кавелиным и Милютиным, не раз излагавшими перед
ним свои планы.
13 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 175.
31

водилась в либеральных проектах «освобождения»
правительственной власти. Так, в своей «Записке о
дворянстве», поводом к написанию которой послужила речь
Александра II перед представителями московского
дворянства 31 августа 1858 г., где тот приписывал
инициативу освобождения крестьян правительству, Толстой
со всей резкостью восстает против подобных
утверждений. Не правительство, заявляет Толстой, подняло
вопрос об освобождении крестьян. Правительство,
наоборот, «всегда давило этот вопрос» и теперь «ставит
непреодолимые преграды его разрешению» (5, 270).
Приближаясь в данном случае к пониманию
антинародного характера политики самодержавия, Толстой,
подобно Герцену, связывал свои надежды па
уничтожение «рабства» в России с «образованным
меньшинством» дворянского сословия, способным понять
потребности «нашей повой истории». «Только одно
дворянство, — писал он в своей «Записке», — со времен
Екатерины готовило этот вопрос и в литературе, и
в тайных и не тайных обществах, и словом, и делом.
Одно оно посылало в 25 и 48 годах, и во все
царствование Николая, за осуществление этой мысли своих
мучеников в ссылки и на виселицы, и несмотря па все
противодействие правительства, поддержало эту мысль
в обществе и дало ей созреть так, что нынешнее слабое
правительство не нашло возможным более подавлять
ее» (5, 267—268). Но, в отличие от Герцена, готового
признать народное восстание в том случае, если
дворяне не возьмут «дело освобождения» в своп рукин.
Толстой весьма опасался крестьянского бунта,
«пугачевщины», и его гнев против правительства Александра II,
как справедливо отмечает С. А. Розанова, «в большей
мере проистекал из уверенности, что
непоследовательность, робость «верхов» приведет к народному
восстанию, к кровопролитию, которого ни при каких
обстоятельствах нельзя допустить» 15. «Ежели бы к несчастью,
правительство довело нас до освобождения снизу, а не
14 Ом. Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1.956, т. 12,
с. 84—85.
15 Розанова С. Толстой и Герцен. М., 1972, с. 58—59.
32

сверху... — заявлял Толстой, — то меньшее из зол
было бы уничтожение правительства» (5, 270) 16.
Очевидно, убеждение в «неспособности»
правительства возглавить дело «освобождения» созрело у
Толстого значительно раньше того времени, когда
писалась эта «Записка». Именно оно побудило его еще в
1856 г., не дожидаясь решения «сверху», предпринять
попытку освобождения своих крестьян. Неудача,
постигшая при этом Толстого (крестьяне Ясной Поляны,
которым он летом 1856 г. изложил свой план их
освобождения, даже выгодно отличающийся от упомянутых
проектов либералов, отвергли его предложения),
способствовала его отказу от либеральных иллюзий. В
ходе напряженных раздумий о проблемах
«освобождения», доискиваясь до причин неудавшейся попытки
освободить своих крестьян, Толстой усматривает их в
самом характере взаимоотношений помещика п крестьян.
В автобиографической повести «Утро помещика» (1856)
вопреки либералам, всячески замазывающим
противоречия между этими двумя основными классами русского
общества и возлагающим свои надежды на частные
преобразования социально-экономического строя, писатель
на примере крушения филантропических планов героя
повести Нехлюдова показывает, что такие
преобразования не решают вопроса о ликвидации конфликта между
барином и мужиком.
Так Толстой приходит к осознанию глубоких
противоречий между помещиками и крестьянами,
сближаясь в этом вопросе с революционными демократами.
Однако в отличие от них Толстой не понимал
действительной природы общественного антагонизма. Подобно
многим просветителям, он пытался найти объяснение
этому явлению не в экономических, а в духовных
факторах, считая источником всех зол неравенство
образования. В просвещении народа, в «слиянии всех классов в
знании науки» усматривает он единственный путь
преодоления сословной разъединенности. Толстому кажет-
16 Ло-'видамсму, столь резкий и, решительный тон
«Записки» и послужил причиной того, что Толстой, как об этом пишет
он сам, «•никому не яшказыоая, сжег ее» (Ф8, 10.). Но сожжена
была, наверное, окончательная редакция записки, так ка;к чернов-ой
ее вариант, до которого нами приведены выдержки, сохранился в
бумагах Толстого.
3. В. В. Ячевский
33

ся, что образование есть тот рычаг, при помощи
которого можно изменить и существующие
государственные порядки. До тех пор, пока не будет достигнуто
равенство в образовании, не бывать, по его мнению,
«и лучшему государственному устройству» (60, 414).
«Общественное зло, которое у нас в привычку вошло
сознавать и называть разными именами, большею частью
насилием, деспотизмом, что это такое, — писал
Толстой, — как не насилие преобладающего невежества.
Насилие не может быть сделано одним человеком над
многими, а только преобладающим большинством,
единомышленным в невежестве» (60, 329). Нет сомнения
в том, что убежденностью, с какой Толстой отстаивал
и развивал эту идею, он во многом обязан встрече с
французским политическим деятелем, видным
теоретиком анархизма П.-Ж. Прудоном в апреле 1860 г.
Именно в нем, как вспоминал впоследствии сам Толстой,
он нашел особенное сочувствие и одобрение своей вере
в то, что «без образования народа никакое
государственное устройство не может быть 'прочно» (3, 405).
Этим, на наш взгляд, в решающей степени
объясняется обращение Толстого в конце 50-х гг. к
педагогике. Та педагогическая деятельность, которую он
особенно активно развернул в 60-е гг. на основе страстна
пропагандируемых им со страниц журнала «Ясная
Поляна» идей была своего рода социальным
экспериментом с целью устранения общественных противоречий,
утопической попыткой примирения антагонистических
классов. «За педагогической программой Толстого, —
как справедливо считает Б. И. Бурсов, — скрывалась
такая мысль, что последовательное и настойчивое ее
осуществление приведет к коренному изменению всех
отношений между людьми, к такому общественному
устройству, которое для «всех людей окажется
приемлемым» 17.
Однако отмеченные нами дворянская
ограниченность и утопизм общественно-политических взглядов
писателя в 50-х гг. не должны заслонять их
демократического характера. Остро переживая рабское состояние
русского крестьянства, настаивая на его скорейшем
освобождении, Толстой все-таки приходил к признанию
17 Бурсов Б. И. Лев Толстой. Идейные искания и
творческий метод, с. 305.
ЗА

законности и справедливости крестьянских притязаний
на землю, предлагал правительству поступиться
«историческими правами русского дворянства» и признать
часть земли за крестьянами «или всю даже» (5, 256).
Демократизмом в этот период характеризуются и
суждения Толстого о государстве. Резко отрицательно
воспринимая абсолютистские порядки царской России,
он с неменьшим негодованием отзывался о
буржуазных государствах Запада. Капиталистическая
действительность, с которой познакомился Толстой в эти годы
во время поездок по странам Западной Европы,
произвела на него отталкивающее впечатление. «Неужели
это то равенство, за которое пролито было столько
невинной крови..?» ('5, 24), — вырывается у писателя
при виде В'сех мерзостей и противоречий буржуазной
действительности. В рассказе «Люцерн» (1857), по
силе обличения напоминающем политический памфлет,
писатель вынес суровый приговор буржуазной
республике с ее видимостью демократических «свобод» и
«равенства».
Вместе с тем при всей открывшейся ему лживости
буржуазно-демократических «свобод» Толстой не мог
не заметить сравнительных преимуществ
республиканских порядков перед самодержавным строем
крепостнической России. Как писал он из Франции В. П.
Боткину, там он увидел «социальную свободу», о которой
«в России не п'мел даже понятия» (60, 156).
Размышляя в этой связи о перспективах политического
развития своей страны, писатель высказывает в дневнике
твердую уверенность в том, что и «русский народ
способен .к республиканской жизни» (47, 212) 18. Для
Толстого в корне неприемлемы поэтому рассуждения
славянофилов, доказывавших обратное п ссылавшихся при
этом на «исконные» свойства русского народа, в силу
которых он якобы испытывает «потребность» в
единовластии и не несет в себе «никакого политического
элемента, следовательно, не содержит в себе даже зерна
18 К сожалению, это и другие, приводимые «иже
высказывания писателя не учитываются авторами многих работ о Толстом,
считающими, что, не приемля /русского абсолютизма 4i
разочаровавшись в западноевропейской государственности, он уже »
50-е гг. одришеиг «к осуждению государства вообще», т. е. к
анархизму (Шепелева 3. С. Лев Николаевич Толстой. Краткий
очерк жизни и творчества. М., i960, с. 69).
3* 35

революции или устройства конституционного» 19. В
понятиях народа, заявляет Толстой, самодержавная власть
«не есть потребность, а есть случайность. Он допускает
царя преимущественно по своей терпимости» (47, 212).
Абсолютизм, по мнению Толстого, отнюдь не может быть
превозносим в качестве одного из основных начал
русской жизни, как это делают официальные защитники
крепостнических порядков, выступившие с лозунгом
«православие, самодержавие, народность». «Ежели бы
Россия кроме религиозного и народного знамени
выставила бы республиканское, или хоть
конституционное, мир был бы ее» (47, 209), — убежден писатель.
Не случайно ,по возвращении из-за границы он еще
острее воспринимает существующие в России
политические порядки и, по его собственным словам, долго
борется «с чувством отвращения» к ее
действительности.
Отмеченные нами особенности взглядов Толстого в
50-е гг. по важнейшим вопросам русской политической
жизни свидетельствуют о том, что его позиция не
может быть сведена к типично дворянской, как
утверждают некоторые исследователи20. Непосредственное
соприкосновение с действительностью, необычайная
чуткость ко всем проявлениям социальной
несправедливости, искреннее желание содействовать их устранению
накладывали существенный отпечаток на формирование
его общественно-политических взглядов в этот период,
приводили к обострению противоречий между
классовыми основами мировоззрения мыслителя и его
растущим демократизмом, делали его позицию чрезвычайно
сложной и противоречивой.
б) Пореформенный период
(1861 — 1880 гг.)
60-е годы характеризуются дальнейшей
демократизацией общественно-политических взглядов мыслителя.
Этот процесс был самым тесным образом связан с борь-
19 Ззотиска К. С. Аксакова «О внутреннем состоянии
России». — В кн.: Ранние славянофилы /Сост. Н. Л. Бродский., М.,
1910, с. 12.
20 См., например: Шкоринов В. П. Общественно-политические
взгляды Л. Н. Толстого .в свете лемижки« оценок. — Учен. зап.
НГахтннюк. под. ин-та, 1961, т. 3, вып. 3, с. 176.
36

бой, развернувшейся между прогрессивным,
демократическим лагерем передовой русской интеллигенции и
крепостническими, реакционными силами вокруг
крестьянской реформы 1861 г. Крестьянская реформа —
«исходный пункт», к которому, писал В. И. Ленин в
1897 г., «... неизбежно должен восходить и по сю пору
каждый, желающий изложить свои общие воззрения по
экономическим и публицистическим вопросам»21.
Следовательно, о Толстом, как и о других деятелях той
эпох'И, можно и нужно судить по тому, как он
относился к решению крестьянского вопроса.
Мы знаем, что крестьянская реформа явилась
результатом преступного сговора либералов с
крепостниками; в процессе ее проведения «...часть крестьян была
обезземелена, и — главное — остальным крестьянам,
которым была оставлена часть их земли, пришлось
выкупать ее как совершенно чужую вещь у помещиков
и притом еще выкупать по цене, искусственно
поднятой»22. Реформа 1861 г. была, та/ким образом,
сплошным надругательством над крестьянами. Получив
свободу, они тем не менее оставались в полной
экономической зависимости от тех же помещиков и
появившейся деревенской буржуазии.
Надо отметить, что Толстого, который не в пример
многим, даже искренним и честным сторонникам
освобождения крестьян, скептически относился к политике
«верхов» по крестьянскому вопросу и не питал
либеральных иллюзий в отношении освободительных
намерений монарха, презрительно отзываясь о нем лишь как
о «первом помещике» России, царская реформа
совершенно не удовлетворила. Находясь в момент
опубликования манифеста 19 февраля за границей23 и пользуясь
скудной информацией о реформе, писатель вместе с тем
правильно оценил ее крепостнический характер. «Как
вам понравился манифест? — спрашивал он в одном
из писем А. И. Герцена. — Я его читал нынче
по-русски и не понимаю, для .кого он написан. Мужики ни
21 Л е н и м В. II. Поли. собр. соч., т. 2, с. 509.
22 Там же, т. 1, с. 474.
23 В 1Й60—1861 гг. с цачыо -выяснения ряда интересующих его
вопросов общественной жизни Толстой совершает новую поездку
за границу, где .встречается с Герценом, Прудоном, Лелевеле-м и
другими политическими деятелями.
Î7

слова не поймут, а мы ни слову не поверим» (60, 374).
Отказываясь видеть в царской реформе «великое
благодеяние, делаемое народу», он отмечал в этом же
письме, 'что в сущности она ровным счетом «ничего не
представляет, кроме обещаний» (там же).
Ознакомившись же более подробно с (правительственными
«Положениями о крестьянах, вышедших из крепостной
зависимости», Толстой называет все эти документы
«совершенно напрасной болтовней», разделяя растущее в
крестьянах чувство возмущения. «Прежде у них
(крестьян. — В. #.), — писал он Герцену, — была надежда,
что завтра будет отлично, а теперь они верно знают,
что два года будет еще скверно, п для них ясно, что
потом еще отложат и что все это «господа» делают»
(60, 377). В статье «Прогресс и определение
образования» (1862) Толстой решительно заявляет о своем
несогласии с правительством. «Я желал бы спросить, —
писал он, обращаясь к правительству, — почему процесс
об освобождении крестьян остановился на Положении
19 февраля, которое еще не решено — улучшило или
ухудшило быт крестьян, лишив их прав пастбищ,
выездов в леса и наложив на них новые обязанности,
к наполнению которых они оказываются
несостоятельными» (8, 341).
С уяснения писателем грабительского,
антинародного характера крестьянской реформы впервые четко
определяется его отход от своего класса и сближение
с трудовым народом. Все более проникаясь нуждами
обманутого помещиками русского крестьянства,
Толстой уже с иных позиций судит о справедливости
крестьянских требований, о праве народа на землю.
Заявляя в эти годы, что по «понятиям русского народа»,
«равномерное разделение земли между гражданами есть
несомненное благо» (8, 342), Толстой руководствуется
уже не соображениями господствующего класса, а
интересами крестьянства, сходясь в этом отношении с
революционными демократами. Показательно и то, что,
принимая в 1861 г. назначение на должность мирового
посредника24 в своем уезде, он мотивировал согласие
24 Институт мировых посредников был создан цар-оким
правительством с целью разрешения лсевсамож-ньк тяжб и споров
между крестьянами и помещиками в связи! с проведением реформы.
При всех претензия" на беспристрастность и объективность этого
38

на занятие этой должности необходимостью борьбы с
«ужасным, грубым и жестоким дворянством» (61, 436).
Действительно, в решении имущественных конфликтов
между крестьянами и помещиками Толстой при
малейших к тому юридических основаниях неизменно
принимал сторону крестьян, за что, как он сам говорил,
«заслужил страшное негодование» (60, 415) местного
дворянства 25.
Посредническая деятельность, столкнув писателя
лицом к лицу с несправедливостью реформы,
помещичьим обманом и страшной нищетой русского
крестьянства, позволила ему еще глубже проникнуть в интересы
и нужды народа. И нет .ничего удивительного в том,
что, много размышляя в пореформенное время над
народными бедствиями и связанным с ними вопросом о
земле, Толстой приходит к отрицанию частной
собственности на землю. «Всемирно-народная задача России
состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного
устройства без поземельной собственности» (48, 85), —
так выражает он в своем дневнике мысль, развитию
которой в 80-е и последующие годы посвятит многие
статьи и трактаты. Это были несомненно
прогрессивные для своего времени требования. «Идея «права на
землю» и «уравнительного раздела земли», — отмечал
В. И. Ленин, — есть не что иное, как формулировка
революционных стремлений к равенству со стороны
крестьян, борющихся за полное свержение помещичьей
власти, за полное уничтожение помещичьего
землевладения» ад.
В 60-е гг. со всей остротой обнаруживаются 'проти-
и мсти тута, при »сем его показном стремлении .к «с.правеалп1ВО'стп»
он призван был отстаивать интересы помещиков, и в первую
очередь их npiasBio собственности па землю.
25 Деятельность Толстого на посту мирового 'Посредника до
того восстановила против него помещиков, что они помимо
жалоб щ губернское управление и другие инстанции на
«невыносимые» и «оскорбительные» для них «действия и распоряжения
графа Толстого», который «постановил себе за правило в
решениях свои« основываться на одном показании -крестьян»
(Крутиков В. И. Из истории общественной деятельности Л. Н.
Толстого. — В кн.: Яснополянский сборник. Тула, Ii9ß0, с. 161), не
гнушались и прямыми угрозами в его адрес: «Меня и бить хотят,
н под суц подвести, но ни то, ни другое не удастся» (60, 416), —
писал Толстой .в январе 1862 г. В. П. Боткину.
26 Ленин В. И. Пол«, собр. соч., т. 21, с. 25(8.
39

воречия общественно-политических взглядов писателя и
мыслителя вследствие все 'более укреплявшейся в его
сознании патриархально-крестьянокой точки зрения.
С одной стороны, Толстой отрицал частную
поземельную собственность, которая, будучи средневековой
формой землевладения, .мешала дальнейшему развитию
страны и поэтому подлежала разрушению. Но, с
другой стороны, он не признавал неизбежности развития
в России капитализма, отрицательное отношение к
которому сложилось у 'него во время поездок по странам
Западной Европы. Начиная с 60-х гг.27 осуждение
капитализма переходит у Толстого в систематическое его
обличение, которое как нельзя ярче отражало
психологию крестьянства в 'период утверждения буржуазных
отношений в стране. «Его непрестанное, полное самого
глубокого 'чувства и самого пьу1кого возмущения,
обличение капитализма, — писал В. И. Ленин, — передает
весь ужас патриархального крестьянства, на которого
стал надвигаться новый, невидимый, непонятный враг,
идущий откуда-то из города или откуда-то из-за
границы, разрушающий все ксустои» деревенского быта,
несущий с собою невиданное разорение, нищету, голодную
смерть, одичание, проституцию, сифилис — все
бедствия «эпохи первоначального накопления»,
обостренные во сто крат перенесением на русскую почву
самоновейших приемов грабежа, выработанных госгидином
Купоном» 28.
Заняв в этом вопросе демонстративно
антибуржуазную позицию, Толстой уверял, что России
предназначена иная судьба, что в отличие от Западной
Европы она может и должна миновать капитализм и пойти
своим, самобытным путем. Никем не доказано, писал он
в статье «Прогресс и определение образования», что
«русские должны необходимо подлежать тому же закону
движения цивилизации, которому подлежат и
европейские народы» (8, 346). И хотя писатель критически
относился к славянофилам, выставившим в качестве
заслона ма пути буржуазного развития России крестьян-
27 Имеется в виду наш-самная Толстым з 1862—18G3 гг.
статья «Прогресс и определение образования» — первое
развернутое выступление Толстого против капиталистического (пути
развития.
28 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 21.
40

скую общину, тем не менее сам он приходил к
идеализации 'патриархальных форм общественного устройства.
В романе «Анна Каренина» (1877), многие страницы
которого несут на себе отпечаток «напряженных поисков
решения им коренных вопросов русской пореформенной
действительности, Толстой, утверждая устами
Константина Левина свою мысль о самобытности развития
России, ссылается на особый характер русского народа
с его веками складывавшимися приемами ведения
хозяйства, не имеющими ничего общего с «европейскими».
Этой стороной своих взглядов Толстой объективна
сближался с народниками, отрицавшими, как известно,,
капиталистический путь развития для России и
строившими свои планы в расчете на особую
социалистическую природу крестьянской общины и русского мужика.
«Подобно народникам, — писал В. И. Ленин, — он не
хочет видеть, он закрывает глаза, отвертывается от
мысли о том, что «укладывается» в России никакой
иной, как буржуазный строй»29.
Видя единственный для России выход в
возвращении к старым, патриархальным формам общественного*
быта, к примитивной крестьянской демократии, са,мо>
собой исключающей несправедливости существующего-
строя, Толстой все свои надежды на восстановление-
гармонии естественно-патриархальных отношений по-
прежнему связывает с изменениями в духовной сфере,,
отрицательно относясь к революционным методам
общественных преобразований. Однако, в отличие от
прежних представлений о возможности изменения
общественных отношений путем просвещения народа, поднятия
его сознания до уровня богатых классов общества,
писатель отказывается от мысли учить народ. Общение
с ним в процессе педагогической и посреднической
деятельности все более убеждает его в нравственном
превосходстве народа над образованными классами.
Заявляя, что «в поколениях работников лежит и больше
силы, и больше сознания правды и добра, чем в
поколениях баронов, банкиров и профессоров» (8, 345),,
с руссоистских позиций рисуя патриархального
крестьянина воплощением высшего нравственного идеала,
наиболее цельным и гармоничным человеком, живущим в
29 Ленин В. II. Поли. собр. соч., т. 20, с. 101.
4i;

полном соответствии с законами природы, он в корне
отрицает теперь необходимость «общественного
воспитания народа».
Интеллигенция, по мысли писателя, не может учить
этого мужика, а должна сама учиться у народа,
постигнув основы его «нравственной жизни». Вопреки
революционным демократам, правильно усматривавшим
главную задачу интеллигенции в широком
просвещении народа, в приобщении его к передовым идеям
эпохи, Толстой, исходя из необходимости сохранения,
своеобразной консервации основ нравственной жизни
мужика, призывал интеллигенцию и< сближению -с этим
мужиком, к опрощению. Таким был рекомендуемый
писателем в пореформенный период его деятельности
утопический, в известном смысле реакционный путь
преодоления общественных противоречий. Эти взгляды,
получившие отражение в ряде педагогических статей,
написанных Толстым в 60-е гг., были подвергнуты резкой
критике Н. Г. Чернышевским, указавшим та весь их
вред для дела русского освободительного движения. Во
взглядах Толстого, как считал Чернышевский,
«отразился недостаток определенных убеждений, недостаток
сознания о том, что нужно народу, что полезно и что
вредно для него» 30.
Следует заметить, однако, что при всей
противоположности взглядов Толстого программе
революционных демократов, нацеленной на идейно-политическое
воспитание народных .масс и революционное
преобразование существующих порядков, они были проникнуты
определенным демократическим содержанием и не
только не укладывались в рамки дворянской идеологии, но
и, как справедливо отмечает Е. Н. Куприянова, выходили
далеко за ее пределы. «Даже такая, — отмечает
исследовательница, — казалось бы, созвучная либералам
славянофильского толка идея нравственного единения
помещика и крестьянина по своему социальному
содержанию противостояла ей и как бы взрывала ее
изнутри»31. Дело в том, что единение помещика и
крестьянина рисовалось сознанию писателя отнюдь не в качестве
реально существующего исторического факта, как это
30 Ч е р н ы ше вех,и й Ы. Г. Поли. собр. соч. М., 195!,
т. 10, с. 517
31 К у п ре я нова Е. Н. Молодой Толстой. Тула, 1(956, с. 187.
-42

имело место в теориях славянофилов, пытавшихся
приукрасить действительность в угоду
узкоэгоистическим интереса-м (помещичьего класса, а всего лишь как
.идеальная возможность преодоления общественных
противоречий. Поэтому приобщение помещика ж трудовой
крестьянской стихии, как необходимое, с точки зрения
Толстого, условие нравственного оздоровления
«господствующих верхов, «если бы оно действительно
оказалось возможным, означало бы самоуничтожение
паразитического класса путем перерождения его в класс
трудовой» 32.
Явившаяся в 60-х гг. исходным пунктом всех
раздумий Толстого о судьбах России, проблема народа
xi народной жизни получает всестороннее осмысление не
только в публицистике, но и в его художественном
творчестве. Громадный интерес в этом отношении
представляет роман «Война и мир» (1869).Подняв здесь
целый ряд острых, политически важных 'вопросов
современности, таких, как вопрос о движущих силах
исторического процесса, о соотношении в нем
закономерного и стихийного, о роли личности в истории, о
значении в ней народных масс, писатель показал, что
решение их немыслимо без понимания жизни народа.
Решительно отвергая столь популярную в среде
народников волюнтаристическую теорию исторического
процесса, Толстой всей мощью своего художественного
таланта подчеркнул мысль о том, что подлинным
творцом истории являются народные .массы33.
Расхождения Толстого с идеологическими
позициями класса, к которому он «по рождению и
воспитанию принадлежал», еще более углубляются в 70-е гг.,
в ходе его дальнейших наблюдений над пореформенной
32 К у п р с я п о в а Е. Н. Молодой Толстой, с. 169.
33 Подробный анааиз довольно противоречивых взглядов
Толстого liia исторический процесс не ^входит в нашу задачу. Отме-
TiiLM, однако, что мы полностью согласны с тем выводом, к
которому пришел В. Ф. Асмус по данному вопросу. В своей статье
«Причина п цель в -истории по роману Л. Н. Толстого «Война
и мир» он пишет: «Последнее слово фил10софии истории
Толстого — не фатализм, не детерминизм, ие исторический агностицизм,
хотя формально все эти точки зрения у Толстого налицо и даже
бросаются в глаза. Последнее слово философии истории Толстого —
народ» (в кн.: Из истории русских литературных отношений XVIII—
XX веков. М., 1959, с. 210).'
43

действительностью. Тяжелая, острая ломка стары*
устоев жизни деревенской России в результате развития
капитализма в стране, варварские формы
капиталистической эксплуатации, политическое бесправие народа —
все это воспринимается писателем как следствие глубоко
антинародной политики царизма, пренебрежительного
отношения привилегированных классов к трудовому
народу.
Внимание писателя к положению в стране в еще-
большей степени обостряется в связи с начавшейся
весной 1877 г. Русско-турецкой войной. Явившись
результатом завоевательной политики самодержавия, она
лишний раз убеждает Толстого в том, насколько далеки
цели и планы царизма от подлинных, насущных
интересов народа.
В задуманной им в это время статье об истории
царствования Александра III Толстой, сравнивая
Русско-турецкую войну с Крымской войной 1853—1856 гг.,
бывшей, по его словам, «грубой и жалкой ошибкой
деспотического одуревшего правительства» (17, 361 )г
делает прозорливые выводы относительно военного и
политического положения России 70-х гг. По его
мнению, Россия в 70-е гг. находится в гораздо более
бедственном положении, чем во время Крымской войны,
В письме Н. Н. Страхову 2 сентября 1877 г. он
высказывает в этой связи твердое убеждение, что
начавшаяся война, «кроме обличения и самого жестокого и
гораздо более яркого, чем в 54 году, не может иметь
последствий» (62, 339) 34. Толстого занимает поэтому
не столько «война самая», сколько «вопрос о нашей
несостоятельности... и о причинах этой
несостоятельности» (62, 334), которые, по его мнению, заключаются
в самом существе несправедливого, построенного па
эксплуатации человека человеком, строя. Так писатель
вплотную подходит к коренному пересмотру своих
прежних представлений.
34 Правильно оценивая те мотивы, которыми
руководствовался царизм в русско-турецкой войне, Толстой не смог, однако,,
увидеть исторического значения этой •войны, которая, незашюимо
от захв-атнических устремлений царского правительства, сыграла
прогрессивную роль в судьбе болгарского народа, сбросив с пего
тяжелое пятивековое ярмо османского ига.
44

в) После идейного «перелома»
(1881 — 1910 гг.)
Конец 70-х — начало 80-х гг. — время коренных
сдвигов в мировоззрении писателя. «Бремя это... —
писал Толстой, — было для меня самым горячим
временем внутренней перестройки всего моего
миросозерцания» (30, 3).
В процессе осмысления пореформенной
действительности с точки зрения трудового крестьянства, все
более убеждаясь в том, -что Россия «на краю большого
переворота» (62, 335) 35, Толстой приходит к
решительному осуждению всего эксплуататорского строя, к
окончательному разрыву со своим (классом. «...Со мной
случился переворот, который давно готовился во мне... —
писал он в своей «Исповеди» (1882). — Со мной
случилось то, что жизнь нашего круга — богатых,
ученых — не только опротивела мне, но потеряла всякий
смысл... <...> Действия же трудящегося народа,
творящего жизнь, представились мне единым настоящим
делом. И я понял, что смысл, придаваемый этой жизни,
есть истина, и я принял его» (23, 40).
Порвав со всеми 'привычными взглядами и
традициями дворянской среды, провозгласив своим идеалом
«жизнь простого трудового народа, того, который
делает жизнь, и тот смысл, который он придает ей» (23, 40),
Толстой всецело переходит на сторону многомиллионных
масс русского патриархального крестьянства. С этого
момента защита их экономических и политических
интересов становится основным содержанием его
многогранной деятельности.
Таким образом, переход Толстого на идейные
позиции патриархального крестьянства был обусловлен
отнюдь не поисками им религиозной гармонии или
«религиозного обновления», как считает, например,
Т. Кэйн36 и многие другие современные буржуазные
35 Знаменательно ъ этой связи суждение Толстого о
состоявшемся -в Ш78 г. судебном процессе" над стрелявшей в
петербургского градоначальника Трепава .революционеркой В. Засулич:
«Засуличевское дело не шутка. <...> Это первые члены из ряда,
еще нам непонятного; «о это доло важное... это похоже на
пред в »saecroie революции» (62, 411).
36 См. Cain T. G. S. Tolstoi. London, 19-77, p. 124.
45

истолкователи его взглядов. Являясь закономерным:
итогом сложной и противоречивой эволюции его
общественно-политических взглядов, характеризующейся
нарастанием и углублением идейных расхождений
мыслителя со своим классом, переход этот имел глубоко №
циальную основу. В. И. Ленин, определяя
действительные причины «перелома» в мировоззрении Толстого,
указывал, что они своими корнями уходят в народное.
движение в стране и органпчеоки связаны с
нараставшим протестом русской патриархальной деревни
против наступления капитала. «Острая ломка всех «старых
устоев» деревенской России, — писал он в статье:
«Л. Н. Толстой и современное рабочее движекно», —
обострила его внимание, углубила его интерес х
происходящему вокруг него, привела к перелому зсего его
миросозерцания»37.
В начале 80-х гг. завершилась перестройка всем
системы общественно-политических взглядов Толстого,
в которых получили свое идеологическое оформление
стихийные настроения и чаяния широких масс русского
крестьянства. С этого времени Толстой приковывает
к себе всеобщее внимание как необычайно страстный и
смелый публицист, обличающий все пороки и язвы
существующего строя. Свои статьи н трактаты по самым
злободневным и острым вопросам современности он
рассматривает как наиболее эффективное средство
прямого воздействия на общественную жизнь, как
способ разоблачения того «обмана экономического,
политического, религиозного», в котором держат народ
правящие классы. Вот почему публицистика занимает
теперь главное место в его деятельности.
Отбросив прежнюю наивную веру в возможность
союза барина с мужиком, Толстой, как отмечает
В. И. Ленин, буквально «...обрушился с страстной
критикой па все современные государственные, церковные,
общественные, экономические порядки, основанные на
порабощении масс, на нищете их, па разорении
крестьян и мелких хозяев вообще, на насилии и
лицемерии, . которые сверху донизу пропитывают всю
современную жизнь» 38.
37 Леннш В. И. Пол«, собр. соч., т. 20, с. 39.
38 Там же, с. 40. .
46

Основу как экономического, так и политического
неравенства Толстой видит уже в частной собственности
на средства производства, связывая, однако, ее
появление с насилием и государством. Собственность,
заявляет он в первом своем большом произведении,
появившемся вслед за «Исповедью», — трактате «Так что же
нам делать?» (1886), — есть «корень всего зла» (25, 38) г
она разделяет людей на богатых и бедных, ведет к
неравенству и угнетению. Сущность господствующего
права собственности состоит в том, что привилегированные
классы общества получают возможность пользоваться
продуктами труда других классов, получают право на
нетрудовой доход. «Люди установили право
собственности, и они владеют землями и орудиями труда, а
другие не имеют ни того, ни другого. И это
несправедливое обладание одними, не работающими людьми,
землями и орудиями труда считается тем порядком,
который должен быть охраняем и ради которого считается
справедливым и хорошим запирать, казнить людей,
нарушающих этот порядок» (39, 149), — писал Толстой,
Стремясь доказать всю пагубность «священного»
института частной собственности, Толстой обращается и
к художественному творчеству. Повесть «Холстомер»
(1885), драма «Власть тьмы» (1886) и рассказ
«Фальшивый купон» (1904) являются в этом отношении
блестящей художественной иллюстрацией его выводов
относительно истинных причин социальной
несправедливости. Не случайно, прочитав драму «Власть тьмы»,
Александр III потребовал запретить ее продажу. «Надо
бы положить конец этому безобразию Л. Толстого, —
писал Александр III министру внутренних дел. — Он
чисто нигилист и безбожник»39.
С особой силой изобличал великий писатель и
мыслитель «преступность и неестественность» права
частной поземельной собственности. «Владение землей, —
заявлял он, — так же незаконно, как владение
душами»40. Лишение трудового народа его законного права
на землю Толстой считал причиной бедственного
положения не только крестьян, но и рабочих. «Фабричное
рабство», с его точки зрения, есть прямое и непосред-
Красныи apxii'B, 1922, т. 1, с. 417.
Лит. .наследство, 1939, т. 37—38, с. 150.
47

ственное следствие «земельного» — самого «ужасного»
и «жестокого» рабства. Так, в статье «Рабство нашего
времени» (1900), которую он рассматривал как
продолжение своего трактата «Так что же нам делать?»,
нарисовав яркую картину бесчеловечной эксплуатации
рабочих при капитализме, Толстой писал, что ответ па
вопрос о том, в чем причина бедственного положения
рабочих и почему они становятся рабами капиталиста,
должен состоять в указании причин, лишивших их
естественных условий крестьянской жизни и загнавших
их в фабричную неволю. «И потому, — указывал
писатель, — в вопросе о том, почему рабочие в городах
находятся в бедственном положении, заключается
прежде всего вопрос о том, какие причины выгнали этих
людей из деревни, где они или их предки жили и могли
бы жить... и что пригнало и пригоняет их против их
желания на фабрики и заводы» (34, 157). В
подтверждение своих выводов о том, что причиной всего этого
является лишение крестьян земли, Толстой ссылается
даже на К. Маркса. «Сельское население, — приводит
он слова К. Маркса из его «Капитала», — сначала
насильственно обзземеливали... изгоняли и доводили до
бродяжничества, а затем, в силу жестоких законов, его
пытали, клеймили каленым железом, наказывали
плетьми с целью подчинить требованиям наемного труда» (34,
157-158).
Толстой, таким образом, не видел качественного
отличия рабочего класса от крестьянства, не понимал
тех действительных причин, которые порождают
капиталистическое «фабричное рабство». По его мнению,
рабочие, занятые на фабриках и заводах, — те же
крестьяне, по испорченные и развращенные тем, что вырваны
из естественной, якобы единственно полезной и нужной
для человека земледельческой деревенской жизни и
втиснуты во вредные людям условия городской
цивилизации. Поэтому единственное спасение от этой новой
формы рабства писатель усматривал в возврате от
городской «порочной» жизни к земледельческому труду.
Для него, писал В. И. Ленин, укладывающийся в
России буржуазный строй рисовался «...смутно в виде
пугала — Англии. Именно: пугала, ибо всякую попытку
выяснить себе основные черты общественного строя в
этой «Англии», связь этого строя с господствам капи-
48

тала, с ролью денег, с появлением и развитием обмена,
Толстой отвергает, так сказать, принципиально»41.
Этим объяснялись заблуждения мыслителя в
поисках им путей решения социальной проблемы. Будучи
убежден, что «несправедливость по отношению к земле
есть коренная несправедливость» (80, 18), влекущая за
собой все социальное зло, Толстой именно в
радикальном разрешении земельного вопроса усматривал путь
уничтожения общественного неравенства, угнетения
человека человеком, капиталистического строя.
Выражая в своих многочисленных рассуждениях по
земельному вопросу стихийное требование крестьянства
о передаче в его руки всей помещичьей земли, Толстой
игнорировал при этом экономические и политические
задачи русской революции. Не понимая движущих сил
революции, он за непосредственными экономическими
нуждами крестьянства не видел более широких
политических целей. В. И. Ленин и большевистская
партия в своей аграрной программе стояли за
конфискацию всей помещичьей земли, а затем и полную ее
национализацию. Осуществление этой цели
предполагалось путем развертывания классовой борьбы в
деревне, расширения крестьянского движения и перевода его
на политические рельсы.
Толстой же отмену частной собственности на
землю мыслил исключительно мирным путем. Единственно
возможное решение крестьянского вопроса, по
Толстому, — это добровольный отказ от земли
землевладельцев, обложение ее единым налогом по системе
мелкобуржуазного экономиста Генри Джорджа42. Подобно
многим социалистам-утопистам, Толстой наивно
полагал, что достичь этого можно с помощью нравственного
перерождения самих эксплуататоров. Поскольку, считал
Толстой, у всех людей, не только у трудящихся, но и
у «живущих чужими трудами», — «один разум»,
единая «совесть», достаточно убедить последних в
/безнравственности эксплуатации, открыть им глаза на то, «что
вся жизнь их, все поступки их есть постоянное вопи-
41 Л еж и н В. И. Поли. ,ообр. соч.. т. 20, с. 101.
42 Подробнее о «едином иадоге» Г. Джорджа и об отношовии
к нему Толстого см. m статье В. А. Лебедевой «Земельный вопрос
в публищ'икгторке Л. Н. Толстого» (Яснополянский сборник. Тула,
11955, с. 5-Ч'6).
4. В. В. Ячевскпй
49

ющее противоречие с их совестью, разумом и сердцем»
(29, 198), как они откажутся от всех своих привилегий,
от собственности, перестанут грабить и эксплуатировать
народ. С этой целью Толстой создает и пропагандирует
в своих произведениях своеобразное
религиозно-нравственное учение — «истинное христианство», —
пытаясь, с помощью религии, доказать безнравственность
паразитического существования «богатых и
властвующих» 43. Во всем этом отчетливо проступала
ограниченность патриархально-крестьянской идеологии,
выразителем которой он являлся.
Обострение социальных противоречий в стране в
начале 90-х гг., одним из проявлений которого явился
ужасающий по своим размерам голод 1891 —1893 гг. —
«всероссийское разорение», как его называли
современники, заставляет писателя и мыслителя еще глубже
сосредоточиться на «больных» и «проклятых» вопросах
времени. С исключительной проницательностью
оценивает он ситуацию в России, отмечая растущий
антагонизм между народом и правящими классами,
неизбежность жестокой классовой борьбы. Низшие классы
общества, по его глубокому убеждению, преисполнены
ненависти .к угнетателям «и только ждут возможности
выместить все накипевшее», но верх пока за правящими
классами. «Они лежат на рабочих и не могут
выпустить: если выпустят, им конец. Все остальное игра и
комедия; сущность дела — это борьба на жизнь и
смерть» (51, 105).
Непосредственное участие в 1891 — 1892 гг. в орга-
низаци'и помощи голодающим крестьянам позволило
Толстому с еще большей ясностью увидеть раздирающие
классовое общество противоречия, осознать их
непримиримость. «Копаясь в этих внутренностях в утробе
народа, — писал он Н. Н. Страхову, - мучительно видеть
то унижение и развращение, до которого он доведен»
(66, 204). В ряде статей этого времени, таких, как «О
голоде» (1891), «Страшный вопрос» (1891), «Заключе-
43 Видя в эти гады в нравственном самоусовершенство»а1пп1
единственный путь переустройства общественной жизни, Толстой
отрицательно относился к революционным методам борьбы,
которые, с его точки зрения, имея целью изменение только в н е ш н п х
форм общественной жизни, не затрагивают сути человеческих
отношений и потому не постигают целит.
53

ние к последнему отчету о помощи голодающим» (1893),
в трактате «Царство божие внутри вас» (1893) и др.,
подводя итоги того, что открыли эти два года, он с
особой силой подчеркивает всю преступность жизни
правящих Россией «богатых классов», доказывая, что
между ними и 'народом нет никаких иных отношений,
кроме отношений господина и раба. Голод, по мнению
Толстого, лишь обострил эти отношения, показав, что
«струна слишком натянута» (29, 106).
Еще перед тем, как выступить в роли организатора
помощи голодающим, Толстой высказывал сомнения в
способности господствующих классов к нравственному
перерождению. «Неужели люди, теперь живущие на
шее других, — отмечал он в дневнике 28 августа
1891 г., — не поймут сами, что этого не должно, и не
слезут добровольно, а дождутся того, что их скинут и
раздавят» (52, 50). В процессе же борьбы с голодом,
он окончательно убеждается в том, что ни о каком
сочувствии нуждам народа со стороны «богатых классов»
общества и речи быть не может, ибо интересы их и
народа «всегда диаметрально противоположны» (29г
108). Люди, которые приспособлены к жизни
исключительно за счет народа и потому совершенно
беспомощны без права на землю и эксплуатации чужого труда,
приходит к мысли Толстой, никогда не откажутся от
своих привилегий и призывать их к этому «тщетно», их
«ничем не »проберешь» (51, 58). Более того, при помощи
всех средств, имеющихся в их распоряжении, и в
первую очередь при помощи тех, которые им
предоставляет государство, они будут отстаивать свое положение,
чего бы это им ни стоило.
Но, разочаровавшись в возможности
нравственного перерождения господствующих классов, писатель не
пришел тем не менее к признанию необходимости
революционной борьбы с ними. Решительно отвергая, как
«недействительный» и «неразумный», путь борьбы со
злом ли'бералов-«/постепеновцев», призывавших
«вступить в согласие с правительством... и, участвуя в нем,
понемногу распутывать ту сеть, которая связывает
народ» (53, 6) 44, Толстой считал в то же время «заблуж-
44 В .письме к детской писательнице А. М. Калмыковой от
31 am пуста 1896 т., опубликованном лад ■названием «Письмо к
либералам», Толстой, подчеркивая «недействительность» и «неразум-
4*
51

дением» деятельность революционеров, пытающихся
насилием бороться против реакционного насилия. Ему
казалось, что, располагая такой мощной организованной
силой, как государство с его аппаратом принуждения,
господствующие классы всегда легко подавят любую
попытку революционного выступления, как это и было
«от Пугачева до 1-го марта». Все имевшие место в
России революционные выступления, отмечал Толстой,
лишь усиливали власть правящих классов, «переводя в
лагерь консерваторов и ретроградов все огромное
количество нерешительных, стоявших посредине и не
принадлежавших ни к тому, ни к другому лагерю людей»
(69, 129).
О том же свидетельствовала, с точки зрения
Толстого, и политическая история Западной Европы. «Вся
первая половина XIX века полна попыток разрушить
насильственной революцией деспотический
государственный строй. Все попытки кончились реакцией, и власть
правящих классов только усилилась, — отмечал
Толстой, суммируя свои наблюдения над политической
историей Западной Европы. — Очевидно, революция не
может теперь одолеть государственную власть.
Остается одно: такое изменение мировоззрения народа, при
котором он перестал бы служить насилиям
.правительства. Такое изменение может произвести только
религия, и именно христианская» (&4, 1:51 ).
Эти размышления Толстого над весьма актуальной
для XIX в. проблемой насилия со всей очевидностью
указывают и на то место, какое занимала религия в
системе его общественно-политических взглядов.
Точно TaiK же, как педагогическая деятельность в годы
первого демократического подъема,
религиозно-нравственное учение, разработанное им в 80-е гг., было
одним из тех «рецептов» спасения человечества, к
которому обратился мыслитель, не найдя иных путей
устранения социальной несправедливости. Толстой полагал,
что только одним способом можно уничтожить «всю
ность» подобных планов либералов, «писал, что «праоиплельегно,
имея в ipyKaix всю т/гають... и составляя само те так называемые
законы, на почве которых либералы хотят бороться с ним...
никогда <не допустит людей, -подчиняющихся ему и действующи« под
его руководством, делать какие бы то ни было дела, подрывающие
его власть» (69, !<30).
52

столь сложно и искусно и так давно устроенную
правительственную машину порабощения народа» (34, 214):
неучастием в ней и пассивным сопротивлением
угнетению. Так, если крестьяне перестанут работать на
землевладельцев, то в скором времени последние окажутся
в безвыходном положении и будут вынуждены
отказаться от земельной собственности. Если те же крестьяне"
откажутся идти в солдаты, то правительство станет
безоружным и бессильным и т. д. А для того, чтобы люди
из народа решились на это, а также для того, чтобы
они смогли избавиться от эгоистических наклонностей,
которые помешают им в дальнейшем создать новые,
более совершенные формы общежития, необходимо,
по мнению Толстого, внушить им прицнпы «истинного
христианства». Продолжая усиленно пропагандировать
в эти годы свое религиозно-нравственное учение, он
главный упор делает три этом на применении к
общественной жизни теории непротивления злу насилием.
Таким образом, в корне неправы буржуазные
авторы, рассматривающие толстовскую философию
«непротивления злу» как следствие религиозных исканий
писателя 45. Непротивление и пессимизм, как отмечал
В. И. Ленин, указывая па социальную обусловленность
взглядов Толстого, неизбежны «...в такую эпоху, когда
весь старый строй «переворотился» и когда масса,
воспитанная в этом старом строе, с 'молоком матери
впитавшая в себя начала, привычки, традиции, верования
этого строя, не видит и не может видеть, каков
«укладывающийся» новый строй, какие общественные силы
и KtiiK именно его «укладывают», какие общественные
силы способны принести избавление от неисчислимых,
45 Cai.M Толстой, предвидя возможность такого истолкования
c:k)lto учения, выхолащивающего его социальную направленность,
иииа-л: «...критики, поняв мою .книгу («В чем моя вера?» — В. Я)
тз.л, что все ее содержание сводится к непротивлению злу, и по-
ня!з самое учение о непротивлении злу (вероятно, для удобства
возражения) так, что оно будто бы запрещает всякую борьбу
со злом ...с раздражением нашли на это учение и весьма успешно
в продолжение не скольких лет доказывали, что... оно запрещает
противиться злу» (28, 35—36). Есть немало свидетельств тому,
как возмущался писатель такой тенденциозной односторонностью
в толковании его .взглядов. «Привяжутся, — говорил он, — к
какой-нибудь мысли, (выхваченной произвольно из целого, и твердят
на все ляды: непротивление, непротивление!» (Гольденвейзер
А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 76).
53

особенно острых бедствий, свойственных эпохам
«ломки» 46.
В России крестьянство в этот период особенно
остро ощущало жестокость самодержавно-абсолютистского
режима. Оно было проникнуто ненавистью ко всему
старому строю и охвачено стремлением уничтожить его.
Однако в крестьянстве, по словам В. И. Ленина, еще
сильно было влияние идеологии крепостного строя, что
выражалось в его покорности, забитости, пассивности,
недостаточной сознательности. В результате
выступления крестьян носили стихийный характер, борьба
против существующего строя не могла быть сколько-нибудь
последовательной, а стремление к новой, лучшей жизни
было ограничено верой в торжество справедливости
без вмешательства в политику, без решительных
революционных действий.
Все эти особенности крестьянской идеологии и
получили преломление в общественно-политическом учении
Толстого, обусловив его «кричащие» противоречия:
«С одной стороны, беспощадная критика
капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных
насилий, комедии суда и государственного управления,
вскрытие всей глубины противоречий между ростом
богатства и завоеваниями цивилизации и ростом
нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой
стороны, — юродивая проповедь «непротивления злу» па-
силием»47. В статье «Толстой и пролетарская борьба»
В. И. Ленин писал: «Его устами говорила вся та
многомиллионная масса русского народа, которая уже
ненавидит хозяев современной жизни, но которая еще не
дошла до сознательной, последовательной, идущей до
конца, непримиримой борьбы с ними»48.
Противоречия во взглядах Толстого особенно
обостряются в начале 900-х гг. — накануне и в ходе
буржуазно-демократической революции в России. Через все
написанное Толстым в эту пору — дневники, письма,
публицистические и художественные произведения —
проходит твердая уверенность в «невозможности» жизни
«в прежних условиях» (36, 238). В 1901 г. под
впечатлением расправы царского правительства с демонстра-
46 Ленин В. И. Поли. 'собр. .соч., т. 20, с. 102.
47 Там же. т. 17, с. 209.
43 Там же, т. 20, с. 70.
54

цией з Петербурге он пишет свое гневное «Письмо
царю и его помощникам», где выступает с развернутой
программой тех преобразований, в которых, по его
мнению, прежде всего нуждается «'большинство русского
парода». Писатель требует здесь уравнения крестьян
«во всех правах» с другими гражданами, свободы
передвижения для крестьянского населения, ликвидации
«всех преград к образованию, воспитанию и
преподаванию», «всяких стеснений религиозной свободы» и т. п.
(34, 241—242). Главной же задачей, с его точки зрения,
является уничтожение частной собственности на землю.
Крестьянин, говорит Толстой, «ждет и желает одного:
освобождения земли от права собственности, общности
земли» (36, 159). Удовлетворение этого заветного
крестьянского чаяния так же, как и прежде, 'представляется
Толстому единственной и кардинальной мерой
уничтожения и «фабричного рабства», мерой, которая, по его
мнению, «делает излишними все сложные требования
рабочих» (там же). И хотя подобная трактовка места
и значения земельного вопроса в русском
освободительном движении, как уже отмечалось, была далека от его
ближайших политических задач, тем не менее она
носила демократический характер, выражая стремление
крестьянства уничтожить вместе с помещичьим
землевладением и помещичье правительство и «...создать на
место полицейски-классового государства общежитие
свободных и равноправных мелких крестьян...»49.
Картина деспотического произвола и экономического
гнета в стране вплотную подводила Толстого к мысли
о неизбежности революционного взрыва. «С тяжелого
воза, — писал он в 1904 г., — надо сначала скидать
столько, чтобы можно было опрокинуть его. Настало
время уже не скидывать понемногу, а
опрокинуть» (55, 62; разрядка наша — В. Я.). Во
многих своих статьях и трактатах этих лет Толстой прямо
ставит вопрос о революции в России. В статье «Конец
века» (1905) он говорит о том, что всякая революция
начинается тогда, когда «противоречие между жизнью,
какая она есть, и той, какая должна и можеть быть,
становится настолько ясным для большинства людей, что
они чувствуют невозможность продолжения жизни в
Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с. 211.
55

прежних условиях» (36, 238). Причем нигде
«противоречие это не чувствуется так резко, как в русском
народе» (там же).
Революция, утверждал Толстой, целью которой
будет освобождение людей от насилия существующего
режима, «должна начаться и начинается уже теперь
именно в России» (36, 239). Накануне декабрьского
вооруженного восстания 1905 г. он писал H. Н. Страхову,
что события совершаются «с необыкновенной быстротой
и правильностью» и быть недовольным тем, что
творится, «все равно, что быть недовольным осенью и
зимой, не думая о той весне, к которой они нас
приближают» (76, 59).
Со всей очевидностью понимая неизбежность
революции в России, с нетерпением ожидая конца «века
сего» и наступления нового, Толстой, однако, не только
не принимал реальных путей борьбы с ненавистным
ему царским режимом, но еще решительнее выступал
против революционного насилия как средства выхода
из назревшего в стране кризиса. В статьях «Где
выход?» (1900), «К рабочему народу» (1902), «К
политическим деятелям» (1903) он вновь и вновь обращает
внимание на опыт европейских буржуазных революций,
которые не принесли трудящимся этих стран избавления
от социальной несправедливости; указывает на
поражение всех крестьянских восстаний в России, не учитывая,
однако, причин их поражений, заключавшихся в
отсутствии организованности и политической зрелости
крестьянских масс, в стихийности этих восстаний. Он не
устает доказывать, что всякие социальные улучшения
«посредством изменений внешних форм» являются
«губительной иллюзией», «что «истинное социальное
улучшение» достигается «только религиозно-нравственным
совершенствованием отдельных личностей» (36, 156).
Проповедуя мирный, ненасильственный путь
борьбы, путь нравственного совершенствования и массового
неповиновения правительству на основе христианского
вероучения, Толстой ссылается и на «особый» характер
предстоящей в России революции: в отличие от
революций, происходивших на За-паде, ее будут осуществлять
не городские рабочие и не городская интеллигенция, а
главным образом многомиллионные крестьянские
массы, среди которых еще сохранилось «истинное христи-
Г>6

апство». «Участники прежних революций, — писал
Толстой в статье «Конец века», — это преимущественно*
люди высших, освобожденных от физического труда
профессий и руководимые этими людьми городские
рабочие; участники же предстоящего переворота должны
быть и будут преимущественно народные
землевладельческие массы. Места, в которых начинались и
происходили прежние революции, были города; местом
теперешней революции должна быть преимущественно1
деревня. Количество участников прежних революций —
10, 20 процентов всего народа; количество участников
теперешней совершающейся в России революции
должно быть 80, 90 процентов» (36, 258).
Крестьянский характер русской революции не
только обусловливает, по мнению Толстого, специфические
средства борьбы угнетенных, но и делает в условиях:
России всякое подражание западным революциям
вредным и опасным. Опасность, отмечал Толстой, состоит
«в том, что русский народ, по своему особенному
положению призванный к указанию мирного и верного пути
освобождения, вместо этого будет вовлечен людьми, не
понимающими всего значения совершающегося
переворота, в рабское подражание прежде бывшим
революциям» (36, 258). Русская же революция, по его
твердому убеждению, «должна разрушить существующий
порядок, но не насилием, а пассивно, неповиновением»
(55, 156).
Сложность и противоречивость политических
взглядов мыслителя обусловили его сложное и
противоречивое отношение к развернувшимся в стране
революционным событиям. Прекрасно понимая, что революционная
борьба, вспыхнувшая с такой силой в России, — это'
явление закономерное, ставшее следствием охватившего
народные массы «сознания незаконности требований
правительства» (36, 233), Толстой в то же время, как
отмечал В. И. Ленин, революции «явно не понял» и
«явно отстранился» от нее50, утвердившись на позициях
ее резкого осуждения. Будучи по-прежнему убежден, что>
политическая борьба и вооруженные выступления не
могут привести к желаемой цели, Толстой в своих
статьях и воззваниях упорно призывает народ к револю-
50 Лепил В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с. 206.
57'

ции иного рода, к революции «бескровной», «духовной»,
к «революции сознания», такой, которая «не разрушает
Бастилии», но дает тот же конечный результат.
Мечтая о такого рода революции, Толстой
соответствующим образом стремится подойти к оценке
происходящих в России событий, неизбежно
долженствующих привести, по его мнению, к краху революционных
иллюзий у народа. Освободившись от таких иллюзий
и поняв единственность мирных, ненасильственных
средств борьбы путем нравственного совершенствования
и массового неповиновения правительству на основе
христианского вероучения, народные массы обретут,
наконец, ту силу, которая, как полагал мыслитель, способна
преобразовать на началах справедливости не только
русскую действительность, но и весь мир. «Как
французы были призваны в 1790 году к тому, чтобы
обновить мир, так к тому же призваны русские в 1905»
(55, 154), .— заявляет Толстой.
Особенность русской революции Толстой видел и
в том, что большинство населения страны занимается
земледелием, которое, в отличие от труда на заводах и
фабриках, является самым нужным и в то же время
здоровым и радостным занятием. Доказывая, что
необходимо поэтому сохранять привязанность русского
народа к земле, писатель призывает не следовать
примеру Запада — не оставлять землю, не идти на
фабрики, не устраивать забастовки и стачки. Он
настойчиво повторяет, что «великое историческое призвание»
русского народа состоит в том, чтобы «разрешить у
себя земельный вопрос упразднением земельной
собственности» и этим указать «другим народам путь разумной,
свободной и счастливой жизни вне промышленного,
фабричного, капиталистического насилия и рабства»
(36, 230). Русским людям, считал мыслитель, нет
необходимости в силу этого искать новые формы
общежития. Прекращение повиновения правительству по
мере усвоения христианского учения приведет их к
земледельческой жизни, земледельческая же жизнь —
к самому естественному при такой жизни общинному
устройству небольших, находящихся в одинаковых
условиях обществ. «Весьма вероятно, — пишет Толстой, —
что общины эти ...войдут между собой, вследствие
единства экономических, племенных или религиозных усло-
:58

вий, в новые, свободные соединения, но совершенно
иные, чем прежние — государственные, основанные на
насилии» (36, 263). Толстой даже предполагал показать
преимущества такой общины в художественном
произведении, в романе об идеальной жизни деревенских
тружеников — без государства, полиции, судов, без
налогов, о жизни «ню сраведливости», по извечным
нравственным законам, бытовавшим в русском
крестьянстве 51.
Еще А. И. Герцен, родоначальник «русского»,
«крестьянского социализма», связывал будущее России с
равным правом всех на землю, с общинным владением
сю и мирским управлением 52. Требуя освобождения
крестьян с землей, отстаивая общину и крестьянскую идею
«права на землю», Герцен полагал, что все это
выведет Россию к социализму. В. И. Ленин писал, что
«на деле в этом учении Герцена, как и во всем русском
народничестве... нет ни грана социализма», что это
«...прекраснодушная фраза ...доброе мечтание,
облекающее революционность буржуазной крестьянской
демократии в России...» 53.
Борьба крестьян против помещичьего
землевладения и помещичьей власти была актуальной как во
времена Герцена, так и в эпоху Толстого. При всех
различиях между ними (демократизм Толстого был
патриархальным, стихийным, в отличие от революционного,
сознательного демократизма Герцена) оба они в
разное время стояли на стороне крестьянских масс. В этом
заключалась та реальная историческая 'преемственность,
которая существовала между Толстым и всеми, кто
задолго до него в истории русской политической мысли
отстаивал интересы крестьянства.
В основе этой исторической преемственности
лежали глубокие пережитки крепостничества в
пореформенной России, породившие борьбу крестьян за землю и
51 См. Шифма'н А. И. Ненаписанный рома« Лыва
Толстого. — Лит. Россия, 1365, № 25;.
52 «Артель и сельская сходка, — писал Герцен в «Былом и
думал», — разцел прибытка и раздел полей, мирская сходка и
соедашешие сел в волости, управляющиеся сами собой, — все это
краеугольные камни, на которых зиждется храммн-а нашего
будущего ев обод н о -об ш инн о го быта» (Герцен А. И. Собр. соч. в
30-тм т. М., 1956. г. 9, с. И49).
53 Ленин В. И. Пел«, собр. соч., т. 21, с. 257—25в.
59

сделавшие эту борьбу национальной особенностью
русской истории. Россия, писал В. И. Ленин в своих
статьях о Толстом, и шосле 1861 г. оставалась в
полукрепостничестве; «...следы крепостного права, прямые
переживания его насквозь проникали собой всю хозяйственную-
(особенно деревенскую) и всю политическую жизнь
страны» 54. И Толстой, и Герцен, «в своих идеологических
построениях отражавшие особенности национальной
истории России, рассматривали проблему ее будущего в
зависимости от судеб миллионов русских земледельцев,
от характера их отношения к «земле» 55. Поэтсуму
Толстому, так же, как и Герцену, казалось, что достаточно
коренной земельной реформы, которая покончит с
помещичьим землевладением и передаст всю землю
крестьянам, как в результате возникнут демократические
объединения свободных и равноправных тружеников.
Подобно народникам, Толстой считал, что такая
реформа может быть осуществлена по системе единого
налога, предложенной американским мелкобуржуазным
экономистом и публицистом Генри Джорджем. «Ирония
истории, — указывал В. И. Ленин, — состоит в том,
что народничество во имя «борьбы с капитализмом»
в земледелии проводит такую аграрную программу,
полное осуществление которой означало бы наиболее
быстрое развитие капитализма в земледелии»56.
KaiK и народники, Толстой был не в состоянии
постичь парадоксальности того факта, что в
действительности он ратует не за свободу будущего
демократического строя, а за «свободу» столь ненавистного ему
буржуазного общества. Ограниченность «крестьянской
демократии» была скрыта от него верой в то, что
«уничтожение земельной собственности и признание
земли общим достоянием» принесет избавление от всех
социальных бед и проложит путь к идеальному
общественному строю. Ни одно из требований крестьянства,,
как справедливо отмечает А. И. Шифман, он не
отстаивает в этот период с такой силой и убежденностью,
как требование ликвидации земельной собственности 57.
54 Лени.н В. И. Пол«, собр. соч., т. 20, с. 38.
55 .Розанова С. Толстой и Герцен .М., 1972, с. 186.
56 Лен-ил В. И. Пол«, собр. соч., т. 21, с. 405.
57 См. III и ф май А. И. Лев Толстой — публицист.
Предпсл. к кн.: Толстой Л. II. Собр. соч. з 20-ти т. М., 1964,
т. 16, с. 30.
60

«Я, — писал Толстой в 1905 г., — во всей этой
революции состою в звании, добро и самовольно
принятом на себя, адвоката 100-миллионного
земледельческого народа. Всему, что содействует или может
содействовать его благу, я сорадуюсь, всему тому, что не
имеет этой главной цели и отвлекает от нее, я не
сочувствую» (76, 45). В этих словах выразился весь
пафос политической программы русского мыслителя,
«...сила и слабость... мощь и ограниченность именно
крестьянского массового движения»58. События 1905—1907 гг.
.наглядно показали эту силу и слабость идеолога
патриархального крестьянства.
Драма Толстого-мыслителя со всеми его
противоречиями достигла (предельного обострения в годы насту-
лившей после поражения первой русской революции
реакции. С гневом и проклятием обрушиваясь на
царизм, стремящийся потопить в крови революционное
движение, Толстой не уставал доказывать, что народное
недовольство невозможно сломить жестокими
репрессиями, что казни только увеличивают сопротивление
народа. Народ, утверждал Толстой, поднялся на борьбу
потому, что осознал всю меру своей нищеты и
бесправия; ему нужны «прежде всего земля и свободные
условия существования» (72, 160).
Размышляя над сложившейся в России в эти годы
ситуацией, Толстой окончательно убеждается в том,
что «выбора нет людям нашего времени: или наверное
гибнуть, продолжая настоящую жизнь, или de fond en
comble"9 изменить ее» (57, 46). Однако вслед за этим
исполненным самого трезвого политического реализма
выводом мыслитель снова и снова развивает свои
непротивленческие идеи, пытается воздействовать на
«христианские» чувства жалости носителей зла,
призывает к «всеобщей любви».
В обстановке реакции и спада революционного
движения в стране подобные толстовские призывы,
отвечающие упадническим настроениям, распространившимся
в русском обществе, приносили «самый
непосредственный и самый глубокий вред»60. Их культивировали
«ликвидаторы», «богоискатели», «богостроители». Вот
53 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 20.
59 Огризу доверху (фр.).
60 Ле'Н'нн В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 104.
61

почему В. И. Ленин в самых резких выражениях
порицал «толстовщину», указывая, в частности, в письме к
А М. Горькому, что «...Толстому ни «пасеивизма», ни
анархизма, ни народничества, ни религии спускать
нельзя»61.
К чести писателя и мыслителя следует отметить,,
однако, что, продолжая пропагандировать в эти годы
своп утопические «рецепты спасения человечества», он
все чаще приходил к признанию их несостоятельности.
«Как тщетны все убеждения о лучшем устройстве
всякого рода политиков, социалистов, революционеров, так
тщетны и мои» (55, 286), — записывает, например, он
в дневнике 29 октября 1906 г. Более того, со временем
он все яснее отдает себе отчет в том, к каким «ужасным
последствиям» могло бы привести исполнение в
общественной жизни «вечного закона, не допускающего
насилия», сравнивая эти последствия с рабством «под игом
японца или немца» (68, 7). Отсюда становятся
понятными его сомнения в единственности мирных путей
борьбы. «Тщетны все попытки улучшения жизни без жертвы.
Попытки эти только отдаляют возможность улучшения»
(42, 47; 42, 533), — дважды записывает Толстой в-
«Круге чтения» (1908) выстраданную им мысль. И по-
истине отчаянием веет от следующего его признания,
сделанного в 1909 г.: «Главное, в чем я ошибся, то, что
любовь делает свое дело и теперь в России с казнями,
виселицами и пр.» (57, 200).
Нет сомнения, что все эти сдвиги в мировоззрении
Толстого, свидетельствующие о его глубокой духовной
драме, явились не только результатом напряженных
поисков им выхода из тупика общественных
противоречий, по и следствием тех изменений в сознании русского
крестьянства, которые он наблюдал после революции
1905—1907 -гг. В эти годы крестьянство расставалось с
патриархальными иллюзиями, сознательно пли
стихийно примыкая к революционному движению. Не случайно
в предисловии к альбому картин Н. Орлова
«Русские мужики» Толстой вынужден был констатировать,,
что русский народ слишком скоро «научился делать и
машины, и железные дороги, и революции, и
парламенты» (37, 273).
61 Л с и и и В. II. Поли. собр. соч., т. 48, с. 12.
62

Однако проникновение в общественно-политические
взгляды Толстого этих новых элементов не вызвало
пересмотра основных положений его учения, которое
в последующие годы, по мере роста революционного
сознания народных масс, все более лишалось «всякого
практического смысла и всякого теоретического
оправдания» 62. Толстовская проповедь непротивления и
нравственного самоусовершенствования становилась
достоянием старой, уходящей в прошлое патриархальной
России, исторически играя все более реакционную роль.
2. РЕЛИГИОЗНО-НРАВСТВЕННОЕ УЧЕНИЕ
Л. Н. ТОЛСТОГО КАК СРЕДСТВО РАЗРЕШЕНИЯ
СОЦИАЛЬНЫХ ПРОБЛЕМ
В сложившейся в 80-х гг. системе общественно-
политических взглядов Толстого особое место занимает
религиозно-нравственное учение, рассматривавшееся и
пропагандировавшееся им на протяжении всей второй
половины его жизни в качестве главного средства
разрешения социальных проблем.
Обращение Толстого к религии, как было показана
выше, менее всего может быть объяснено
противоречиями «его только личной мысли»63 без учета той
реальной исторической основы, которая определяла его
мировоззрение после произошедшего в нем в конце 70-х —
начале 80-х гг. идейного «перелома». Перейдя в ходе
длительной и сложной идейной эволюции на позиции
русского патриархального крестьянства, вобрав в себя
его веками накоплявшуюся ненависть к существующему
строю, Толстой отразил в своих политических взглядах
и присущие патриархальному крестьянству
предрассудки и заблуждения, обусловленные непониманием им
«...причин кризиса и средств выхода из кризиса,
надвигавшегося на Россию...» 64.
Именно неспособность Толстого как идеолога
патриархального крестьянства опереться в своих
наблюдениях и выводах на объективные законы общественного
развития и явилась той почвой, на которой возникла
его идея религиозно-нравственного исцеления общества.
62 Леи л и В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 104.
63 Там же, с. 22.
64 Там же, с. 21.
63

Толстой, не раз писавший об отсутствии в нем веры
с 15 лет, заявлявший, что «понятие о боге проистекает
из сознания слабости человека» (46, 135),
отзывавшийся о религии как об «одной из миллиардов бессмыслиц»
(62, 7), решение вставших перед ним социальных
проблем пытался найти в области «вечных истин» религии
л нравственности.
В своей социальной философии писатель исходил
.из идеалистического представления о том, что сознание
является первичным по отношению -к общественному
бытию. «Наблюдая явления мира вне себя, — писал
он, — человек видит стройную закономерность: все
определено причинами и следствиями, и ту же
закономерность он хочет перенести в мир жизни людей
(истории), забывая, что явления в жизни людей
происходят в нем, в его воле и поэтому извне определены быть
не могут» (54, 79).
Подобный взгляд на общественные явления прел-
определил его в целом отрицательное отношение к
социалистическим учениям, в том числе и к научному
социализму. Толстой не признавал какой-либо
зависимости общественного бытия от материальных условий
жизни общества, доказывая невозможность
существования объективных законов общественного развития и
нереальность в силу этого социалистических методов
переустройства общества. Социалистические реформаторы,
от Сен-Симона и Фурье до К. Маркса и Ф. Энгельса,
писал Толстой в статье «О социализме» (1910), лишь
воображают, что знают эти законы общественного
развития и знают «наилучшую форму экономического
устройства». Но человеческая жизнь не может быть
подведена под какие-либо естественные законы в силу
«тех особенных свойств разума и волн, которыми
обладают только люди». И потому, заключал Толстой,
«имеющие в будущем сложиться экономические формы
жизни человеческих обществ... так же мало могут быть
предвидены и определены, как и будущее положение
каждого отдельного человека» (38, 426—427).
Отказываясь признать материальные условия в их
историческом развитии основой общественного бытия,
Толстой полагал, что изменение существующих
отношений может быть достигнуто только внутренним
изменением каждого отдельного человека, а именно —
64

его сознания, и приведением всей его жизни в
соответствие с новым, изменившимся сознанием. «Если ты
видишь, что устройство общества дурно и ты хочешь
исправить его, — утверждал он, — то знай, что для этого
есть только одно средство: то, чтобы все люди стали
лучше, а для того, чтобы люди стали лучше, в твоей
власти только одно: самому сделаться лучше» (41, 174)'.
С абстрактных, внеисторпческпх позиций
рассматривая человеческую личность, апеллируя к ее
нравственным возможностям, Толстой подменял, таким образом,
проблему социально-политических преобразований
проблемой нравственного совершенствования отдельной
личности. Прнч.ину общественного зла он видел в утрате
людьми «истинных» основ и критериев своей жизни и
соответственно «истинного» ее смысла, что, по его
мнению, и привело к губительным для человеческого рода
последствиям. Отсюда единственный путь
преобразования общества — нравственное самоусовершенствование
на основе этих «истинных» для каждого человека
моральных ценностей, соединение людей в общем для всех
понимании смысла жизни, из которого вытекало бы
и соответствующее общественное устройство 65.
Однако утверждение в сознании людей
определенных нравственных принципов и норм жизни, равно как
и единообразное понимание всеми «истинного» смысла
жизни, Толстой не представлял себе без религии: «Без
религиозной основы не может быть никакой настоящей,
непритворной нравственности, точно так же, как без
корня не может быть настоящего растения» (39,' 26).
Лишь религия, с его точки зрения, способна придать
высшую санкцию основным нравственным установкам
и принципам жизни, необходимость и разумность
которых не может быть доказана иным путем. Нельзя,
например, утверждал Толстой, объяснить альтруизм
соображениями разумной выгоды или удобства
общежития, как это делают сторонники теории разумного эго-
65 В литературе уже отмечалось сходство в этом отношении
этических учений Толотскго и Канта. «Тот и другой, — пишет
М. Ф. Овсянников, — исходят из положения, что нравственный
закоси не зависит от исторических обстоятельств и материальных
оправданий. Напротив, сам нравственный замом выдвигается как
та тслюва, на которой должна быть воздвигнута определенная
форма общественности» (История философии в СССР. М., 1968,
т. 3, с. 37ill).
5. В. В. Ячевский
65

изма. «Формула альтруизма опровергается... так же
просто, как и формула эгоизма. Встретившиеся в
дверях еще скорее разойдутся, если подерутся, чем если
каждый будет уступать один другому. Практического
приложения этой формулы очевидно нет никакого и
нелепость ее не бросается нам в глаза только потому,
что нравственная истинность этого положения,
соответствующая основному началу нашему, слишком
очевидна» (62, 361). Не удовлетворяли мыслителя и
материалистические объяснения мотивов человеческом
деятельности. «Нынешняя философия, в особенности
материалисты, — писал он, — утверждают, что то, что
называли до сих пор потребностями души, есть не что
иное, как усложненные запасы тех же последствий
удовлетворений материальных потребностей — очень часто
выражающихся в отрицании прямых, не перешедших
через мозговые процессы, материальных потребностей.
Но утверждение это ни на чем не основано, так как
сами материалисты признают, что проследить этот ход
для них не только невозможно, но и нет ни малейшего
намека на тот путь, которым это может быть
объяснено» (17, 364).
Так в поисках опоры своим взглядам на проблему
нравственного исцеления общества Толстой приходил к
религии, к богу, без которого, по его мнению,
«говорить о законах нравственности и добра... невозможно»
(67, 148) 66. Правда, толстовская религия — это
религия особого рода. Толстой приемлет лишь такую
религию, которая согласуется с «разумом и знаниями
человека» (26, 439). Бот для него прежде всего санкция
найденных нравственных истин, с которыми он связывал
всю свою программу социального переустройства. И
безусловно права в этой связи И. В. Чуприна, которая
пишет, что если бы Толстой смог основать свою этику
на материалистической основе, «то он мог бы безболез-
66 О том, насколько сложным и мучительным был для
Толстого процесс принятия .веры, свидетельствует, помимо других,
следующее его признание в письме своей родственнице А. А. Топе той
15 апреля 1876 г.: «...я строю мшеммож-ку свои верования, но
они все ...очень неопределенны и неутешительны. <..,> Я ее
своими требованиями ума и ответами, даваемыми... религией,
нахожусь в .положении двух рук, которые стремились (бы сложиться, но
упираются пальцами. Я желаю, и чем больше стараюсь, тем
хуже» (62, 267).
65

нснно обойтись без бога»67. Сам писатель всегда
указывал на эту черту своего религиозно-нравственного
учения. Так, в феврале 1884 г. он писал А. С. Бутурлину:
«Вам как будто претит слово и понятие бог... Бог с
ним — с богом, только бы то, что требует от нас наша
совесть... было бы разумно и потому обязательно и
обще всем людям. В этом вся задача» (63, 155).
Характерно, что в поисках религиозной основы тех
принципов, на которых должна быть построена
общественная жизнь, Толстой изучил многие религиозные
системы, остановившись на раннем христианстве.
Создавая свое религиозно-нравственное учение, он
прилагает исключительные усилия с тем, чтобы очистить
христианство от различного рода искажений, которым
оно подвергалось на протяжении ряда веков, и
приспособить его для нужд своей практической этики.
«В учении Христа, - писал Толстой, — я нашел одну
особенную черту, отличающую его от всех учении. Он
учит, тол.кует, почему смысл нашей жизни тот, который
он дает ей. Но при том всегда говорит, что надо
исполнять то, что он говорит, и тогда увидишь, правда ли то,
что он говорит» (62, 502).
Так оформляется толстовская
религиозно-нравственная концепция смысла жизни, согласно которой жизнь
исполнена высшим смыслом христианской любви к
ближнему и самоотречения. Эксплуататорский строй,
утверждает Толстой, установился как раз вследствие того,
что люди потеряли это высшее религиозное
предназначение своей жизни; уничтожится он тогда, когда они вновь
усвоят этот смысл жизни, заключенный в истинах
нового, «очищенного» христианства. «Нельзя не признать
того, писал он в статье «Неделание» (1893), — что
если бы люди делали то, что им предписывали тысячи
лет назад, не только Христос, но все мудрецы мира,
т. е. хотя бы не только любили других, как себя, но
не делали бы хоть другим того, чего не хотят, чтобы
им делали, что если бы люди вместо эгоизма предались
альтруизму, если бы склад жизни из
индивидуалистического переменился в коллективистический, как на
67 Чутгр'Н-н-а И. В. Нр-авсгвеино-фил'Ософск-ие искания Л.
Толстого и 60-е и 70-е годы. Саратов, 1)974, с. 219.
5*
67

своем дурном жаргоне выражают ту же самую мысль
люди науки, то жизнь людей вместо того, чтобы быть
бедственной, стала бы счастливой» (29, 195).
Таким образом, христианство отнюдь не являлось
для Толстого объектом иррационального поклонения,
бегством от действительности. Толстовское понимание
христианства, как справедливо заметил В. Ф. Асмус,
прежде всего отрицательно: это — критика
духовного состояния современного ему общества. «В атеизме,
в безверии- в религиозном равнодушии и безразличии
современного общества, — пишет В. Ф. Асмус, —
Толстой осуждает, — как это ни странно может
показаться, — не столько отсутствие веры в бога пли
отрицание существования 'бога, сколько признание
существующего порядка, примирение со всем существующим» 68.
Религия Толстого поэтому — «не столько вера...
сколько протест»^. Последним обстоятельством объясняется
тот факт, что «религия» Толстого вызывала
отрицательную реакцию со стороны официальных кругов, и
охранительные силы видели в нем чуть ли не
провозвестника резолюции 70.
Отмеченные особенности толстовского религиозно-
нравственного учения не означают, однако, что оно не
имеет «ничего общего... с религией»71, как об этом
пишут некоторые исследователи. Нельзя согласиться в
этой связи и с Е. Н. Кулреяновой, рассматривающей
обращение Толстого.к религии по аналогии с Фурье и
фурьеристами как обыкновенный пропагандистский ма-
68 Асмус В. Ф. Мировоззрение Толстого. — Лит.
наследство, 1961, т. 69, кн. 1„ с. 59.
69 Там же.
70 Такое истолкование релипиоэно^нравстаенное учение
Толстого получило, .например, в работе известного реакционного фншосо-
фа и писателя, лдеалистанмистиюа К. Н. Леонтьева «Наши новые
христиане». Леонтьев ставит здесь в вишу Толстому то, что он
сцпосторонне понимает христианскую религию, подчеркивая лишь
изречения о любви к человеку и опуская, что истинное христиаш-
ctibo требует от человека смирения, 'покорности, страна перед
богом. По Леонтьеву, толстовское понимание хриетиамелва
«своевольное» <и может привести к протесту: «Любовь же
своевольная, основанная только на порывах собственного сердца... может
дойти даже до любви к революции» (Леонтьев К. II. Собр.
соч. М., 19Ф2, т. 8, с. 167).
71 Луцхий М., Столяров Д. — Л. Н. Толстой —
обличитель капитализма. — Труды Ташкент, ун-та, 1961; -выл. 188, с. 39.
m

невр с целью привлечения на свою сторону широких
народных масс72. Действительно, облекая свои идеи в
религиозную форму, Толстой следовал традиции,
характерной для западноевропейских
социалистически-утопических учений первой половины XIX в. Но в то же вре-.
мя нельзя не признать того факта, что религиозный
мистицизм составлял неотъемлемый элемент
толстовства. Независимо от субъективных устремлений Толстой
создал учение, которое в своих исходных принципах не
было свободно от мистицизма, основывалось на чисто
нррационалистической вере, далеко не согласной с
«разумом и знаниями человека». В этом отношении он
«вполне выразил в своем учении тот крах
рационалистических 'иллюзий в религиозной этике, выражением
которого... показательно и поучительно все наследие
русского религиозно-философского идеализма конца XIX—
начала XX века»73.
Полагая, будто возвращение общества к
примитивным формам крестьянской жизни и исповеданию
«истинного христианства» есть единственный путь к
социальному переустройству, к достижению равенства
между людьми, Толстой-мыслитель становился на
утопическую, .консервативную точку зрения патриархального
крестьянства. В. И. Ленин писал по этому поводу, что его
мировоззрение есть выражение азиатчины со
свойственным ей застоем в развитии мысли и в развитии
общественных отношений. «Вот именно идеологией
восточного строя, азиатского строя и является толстовщина в ее
реальном историческом содержании», — отмечал он74.
Не случайно »поэтому в системе
религиозно-нравственных принципов, выдвинутых Толстым в качестве
практической этики, особое место отведено принципу
«непротивления злу насилием». Именно это положение
толстовского учения было всесторонне
проанализировано В. И. Лениным с точки зрения его
политико-идеологического содержания, как характернейшая черта
политической идеологии угнетенных масс в тех странах, где
сохранились пережитки «старого», патриархального
72 Ом. К vu ре ян ов-а Е. II. Эстетика Л. Н. Толстого. Л.,
1966, с. 265.
73 В и il о г -р <а д о в И. И. Критический анализ
религиозно-философских .взглядов Л. II. Толстого. М., 198)1-, с. 61.
74 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 102.
6$

строя, где, как в' странах Востока, подавляющее
большинство народа представлено «...не рабочими,
прошедшими школу капиталистических фабрик и заводов, а
типичными представителями трудящейся,
эксплуатируемой массы крестьян, которые страдают от
средневекового гнета» 75.
Положение о непротивлении злу насилием Толстой
также связывал с христианской традицией 76, однако в
его интерпретации из этического принципа каждой
отдельной личности оно превращалось в один из
основополагающих принципов всей общественной жизни, в
едва ли не главное средство решения социальных
проблем. В своих трактатах Толстой развевает целую
теорию непротивления с тем, чтобы обосновать
применение этого положения к общественной жизни. Став
«основой жизни людей», этот принцип должен «избавить
человечество от зла, наносимого им самому себе» (23,
328). Зло, утверждал Толстой, нельзя победить злом,
а всякое насилие есть зло, поэтому злу нужно
противопоставить отношения, основанные на любви. «Только
живи человек согласно с свойственным его сердцу и
открытым уже ему законом любви, включающей в себя
непротивление, и потому естественно не участвуя в
каком бы то ни было насилии, и не только сотни не
поработят миллионы, но миллионы не поработят одного.
Не противьтесь злу, но и сами не участвуйте во зле, в
насилиях администрации, судов, оборов податей и,
главное, войска,,п никто в мире не поработит вас» (37, 268—
269), — писал Толстой в «Письме к индусу» (1908).
Так встает одна из центральных .проблем толстовского
учения — протест против насилия государственной
власти, перерастающий, как это будет показано в
следующей главе работы, в отрицание государства со
всеми его учреждениями и правом.
Доктрина непротивления злу насилием и анархизм—
наиболее характерные черты политических взглядов
Толстого. Именно в учении о непротивлении и
анархизме Толстого, как показал В. И. Ленин, со всей
отчетливостью отразились слабость и ограниченность
75 Лен и н В. II. Поли. собр. соч., т. 39, с. 329.
76 «Вепрютиеленне, подставление другой щеки не есть
преувеличение и иносказания, а закон, 'закон (Непротивления, без
которого нет христианства» (56, 55), — писал Толстой.
70

патриархально-крестьянской идеологии как в
понимании истинных причин зла, так и в выборе средств
борьбы против него.
Идеалистическое представление о том, будто
царившее до сих пор в отношениях между людьми
насилие может быть побеждено не борьбой угнетенных
против унетателей, а только в результате следования
теории непротивления злу насилием, привело Толстого
к признанию непротивления в качестве единственного
метода борьбы народных масс в России. «Выход не в
том, чтобы насилием разрушать насилие, не в том,
чтобы захватывать орудия производства или в
парламентах бороться с правительствами, а в том, чтобы
каждому человеку самому для себя сознать истину,
исповедовать ее и поступать сообразно с ней» (34, 215),—
не уставал повторять Толстой, призывая к отказу от
военной службы, от участия в правительственных
мероприятиях, к неповиновению властям по религиозным
убеждениям.
В атмосфере предреволюционной российской
действительности, отличавшейся ожесточенностью
классовых столкновений, подобные толстовские призывы не
могли не играть реакционной роли. Они
отвлекали массы от участия в классовой борьбе, сеяли
иллюзии о возможности мирного разрешения социальных
противоречий и фактически, помимо его воли,
способствовали сохранению старого строя. «Не противься злу
насилием, — писал с возмущением А. М. Горький, —
Я не знаю в истории русской момента более тяжелого,
чем этот, и не знаю лозунга более обидного для
человека, уже заявившего о своей способности к
сопротивлению, к бою за свою цель» 77.
Толстовская теория непротивления злу насилием
была подвергнута обстоятельной критике В. И.
Лениным, показавшим весь ее вред для русского
освободительного движения. Но, справедливо порицая Толстого
за «юродивую проповедь непротивления злу насилием»,
вскрывая всю несостоятельность толстовских
религиозно-нравственных «рецептов спасения человечества»,
В. И. Ленин неизменно подчеркивал историческую
обусловленность его взглядов: «Великое народное море,
77 Горький А. М. Собр. соч., М., 1953, т. 24, с. 53.
71

взволновавшееся до самых глубин, со всеми своими
слабостями и всеми сильными своими сторонами
отразилось в учении Толстого»78. Именно поэтому В. И.
Ленин всегда отделял «толстовство» самого Толстого от
«толстовства» его «последователей, пытавшихся
«превратить н догму» эту «как раз самую слабую сторону» его
общественно-политического учения. К Толстому в этом
смысле вполне приложимы слова К. Маркса и Ф.
Энгельса из «Манифеста Коммунистической партии» о том,
что создатели утопических систем были во многих
отношениях прогрессивны, тогда как их ученики образуют
реакционные секты79. Из глубоко противоречивого, но
внутренне единого общественно-политического учения
русского писателя и мыслителя, которое отражало
особенности крестьянского массового движения, его силу и
слабость, «толстовцы» стремились взять лишь то, что
было слабой стороной этого движения и
соответственно — слабой стороной учения Толстого. Отрывая
слабую сторону от сильной, т. е. прогрессивной стороны
крестьянского движения и сильной стороны толстовского
учения, они использовали эту слабую сторону с
прямой целью отказа от борьбы. Это стремление
превратить религиозно-нравственное учение русского
писателя и мыслителя в догму, в знамя секты, в свод
непогрешимых нравственных истин свойственно и
нынешним зарубежным идеализаторам его учения.
Толстой стоял неизмеримо выше всех этих
«мизерных», по словам В. И. Ленина, своих продолжателей и
истолкователей. Не веря в возможность победить зло
имеющимися социальными силами, отвергнув средства
революционного преобразования общественных
отношений, он в то же время твердо верил в близость и
неизбежность социальных перемен. «Жизнь, та форма
жизни, которой живем теперь мы... должна быть
разрушена... — писал он в незаконченной статье «Carfago
delenda est» («Карфаген должен быть разрушен»)
(1889). — Я умру может быть, пока она не будет
разрушена, но я не один, со мной стоят сотни тысяч
людей, со мной стоит истина. И она будет разрушена, и
очень скоро» (27, 534). Этой истины, истины, должен-
78 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 7)1.
79 См. M ар« с.К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 456.
72

ствующей принести людям освобождение, поискам
которой писатель отдал всю свою жизнь, он так и не нашел.
Но опытом своих полных драматизма идейных исканий.
Толстой лишний раз продемонстрировал
исключительную сложность того пути, который прошла Россия,
прежде чем выстрадать марксизм как единственно
правильную теорию преобразования мира.
И понимая сегодня природу толстовских ошибок и
заблуждений, присущих не только ему лично, но и всей
противоречивой идеологии патриархального
крестьянства, мы отдаем должное не его проповеди
абстрактных идеалов религиозно-нравственного единения людей,
а горячему и страстному протесту великого писателя
и мыслителя против социального неравенства и
угнетения, против всех институтов эксплуататорского
общества — тому в его наследстве, «что не отошло в
прошлое, что принадлежит будущему. Это наследство берег
и над этим наследством работает российский
пролетариат», — писал В. И. Ленин 80.
80 Лени:н В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 23.

Глава II
Л. H. ТОЛСТОЙ - критик
ЭКСПЛУАТАТОРСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
1. ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВЫЕ ВЗГЛЯДЫ —
СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ МИРОВОЗЗРЕНИЯ
ПИСАТЕЛЯ. АНАРХИЗМ ТОЛСТОГО
государственно-правовых
взглядах Толстого отразились те же «кричащие
противоречия» его общего мировоззрения, о которых писал
В. И. Ленин !. Являясь глубоким мыслителем и
пламенным защитником интересов угнетенного русского
крестьянства, Толстой отчетливо видел эксплуататорский,
классовый характер современного ему государства и
его права, враждебность их интересам трудового
народа, видел в государстве машину, служащую целям
подавления трудящихся. Выражая протест миллионов
крестьян, Толстой подверг беспощадной критике все
основные институты различных эксплуататорских
государств, как самодержавно-абсолютистского в России,
так и буржуазных государств на Западе. Но Толстой
не смог дать теоретического обобщения своих
наблюдений, не смог разрешить вопрос о сущности государства
и права и их происхождении, найти действительные
причины, порождающие общественное зло, и указать
пути их искоренения. И дело не в том, что Толстой был
более писателем, чем мыслителем, как считал Г. В.
Плеханов, а в том, что предрассудки, свойственные
патриархально-крестьянскому мышлению, закрывали ему
доступ к анализу экономических фактов, мешали
возвыситься до материалистического объяснения
общественных явлений.
К решению вопросов государства и права, так же,
как и других проблем общественной жизни, Толстой
подходил с идеалистических позиций. Придерживаясь
в вопросе о происхождении государства и права
распространенной в то время теории насилия, он полагал,
1 См. Лен ли В. И. Пэлн. собр. соч., т. 17, с. 209—210.
74

•что появление государства и права всецело
объясняется свойствами самой человеческой природы, склонностью
людей на заре своего существования к насилию друг
над другом. Иными словами, исключительно
инстинктивные, биологические потребности борьбы и насилия
лежат, по его убеждению, в основе их возникновения.
Государство, писал он в одном из вариантов трактата
о власти «Единое на потребу», возникает «всегда
только от того, что более сильные, лучше вооруженные
люди завоевывают, т. е. убийствами и всякого рода
насилиями себе подчиняют слабых и хуже вооруженных
людей, обкладывают их податями и вводят между ними
•свои .законы» (36, 456). Мысль о том, что только на
насилии основано все государственное устройство, четко
сформулирована им и в статье «О государстве» (1909).
С позиции теории насилия писатель отвергал
господствовавшую в дворянско-монархических кругах
норманнскую теорию происхождения русского государства,
представители которой доказывали, что
государственность якобы привнесена на Русь извне (норманнами-
варягами), и представляли русский народ как
благодушный, безынициативный, искони привыкший к опеке
над ним со стороны дворян и '«цивилизованных»
иностранцев. Объединение людей в государство, утверждал
Толстой в работе «Царство божие внутри вас»,
произошло не потому, что они признали его для себя
выгодным, «как это описывается в басне о призвании
варягов, а вследствие, с одной стороны, естественного
роста, с другой — борьбы п завоеваний» (28, 134). В
самом простом виде, поясняет Толстой, дело происходило
так: люди жили семьями, родами, племенами,
постоянно враждуя между собой, разоряя и убивая друг
друга. Насилия эти 'происходили в малых и больших
размерах: личность боролась с личностью, семья с
семьей, род с родом, племя с племенем, народ с народом.
Большие, сильнейшие совокупности людей завладевали
меньшими, слабыми, и чем больше и сильнее в
результате завоевания становилась совокупность людей, тем
меньше происходило в ней внутренних насилий. Когда
же этот процесс завоеваний завершился образованием
такой большой совокупности людей, как государство,
власть завоевателя посредством законов положила
конец междоусобиям.
75

Изображая таким образом появление государства,
и нрава, Толстой признавал известное «преимущество
государственности над отсутствием ее» на том этапе
человеческой истории, когда при низком уровне
нравственности и при всеобщем расположении людей к
насилию друг над другом «существование власти,
ограничивающей эти насилия, было выгодно», т. е. когда
«насилие государственное было меньше насилия личное-
тей друг над другом» (28, 133). Нельзя поэтому
согласиться с распространенным мнением, будто для:
Толстого было характерно безусловное отрицание
государства 2.
Ошибочно, в идеалистическом духе представляя
действительную взаимосвязь лежащих в различных
сферах отношений, Толстой утверждал, что не государство
явилось продуктом определенных
социально-экономических условий, а наоборот, социально-экономические
условия суть порождение государства как органа
насилия одних людей над другими. Частная собственность,
экономическое неравенство, различные формы
эксплуатации, писал он в статье «Рабство нашего
времени», — все это появилось лишь вместе с государством,
когда власть имущие получили возможность с помощью
государственного насилия «устанавливать выгодные для
себя узаконения» (34, 178). Было прежде выгодно иметь
рабов — они установили узаконения о личном рабстве.
Потом стало выгодно иметь собственные земли, брать
подати, удерживать приобретенную собственность: они
установили соответствующие узаконения. Теперь им вы-
годно «удержать существующее распределение и
разделение труда: они устанавливают такие узаконения,
которые принудили бы людей работать при
существующем распределении и разделении труда» (34, 178).
Высказав такой идеалистический взгляд на
происхождение государства и права и их роль в истории
человеческого общества, Толстой пытается рассмотреть,
что же представляет собой государственная
организация, при ломощи которой «богатые и властвующие
классы» («малое меньшинство») могут угнетать и
эксплуатировать «большое большинство» трудящегося народа.
Ее устройство рисуется мыслителю в виде конуса, где
2 См., например: Философская энциклопедия. М., !970, т. 5Г
с. 244.
7G

большая часть людей находится во власти стоящей над
ними меньшей части; эта меньшая часть в свою
очередь подчиняется власти еще меньшей части, а эта —
еще меньшей и т. д., доходя, наконец, до нескольких
людей или одного человека, которые или который с
помощью насилия удерживают власть над всеми в
обществе 3. К тому же при таком государственном
устройстве насилие не воспринимается людьми, его
применяющими, как нечто противоестественное. «Ни один судья
не решится собственноручно 'повесить человека,
приговоренного им к смертной казни; ни один начальник не
решится взять мужика из плачущей семьи и запереть
его в острог; пи один генерал или солдат не только не
убьет сотни людей, но не ранит ни одного человека. Все
это делается только благодаря той сложной машине
государственной... задача которой состоит в том, чтобы
разбивать ответственность совершаемых злодейств так,
чтобы никто не чувствовал противоестественности этих
поступков» (23, 332).
Изображая государственную организацию в виде
такого «сложного», «освященного преданием и
обычаем учреждения» (36, 157), Толстой как на
обязательный признак ее указывает на постоянное войско, без
которого, ка.к он пишет в трактате «Так что же нам
делать?», «нет ни одного государства и при
уничтожении которого неизбежно рушится весь экономический
строй каждого государства» (25, 279). Войско,
подчеркивает Толстой в другом трактате — «Царство бо-
жие внутри вас», всегда стояло и стоит в основе
власти, и всегда власть находится в руках тех, кто
располагает войском. Не случайно все властители озабочены
более всего войском, зная, что- если войско с ними, то
власть в их руках (см. 28, 132).
Толстой полагал, что в процессе развития
общества государство — институт насилия одних над
другими — эволюционирует, изменяются его формы. Но,
признавая многообразие форм государства, он тем не
менее был далек от научного понимания их зависимости
3 IВполне вероятна, что подобный взгляд на государственную
органЯЭГ.ЦИ.Ю является переосмыслением Толстым аналогичных
представлений о ней Сен-Оим-ша, у которого «пранитиое основание»
власти составляли рабочие, а .вершину ив «позолоченного гипса» —
король (см. Сен-Симон. Избр. соч. М. — Л., 1948, т. 2, с. 330—
3310-
77

от реально 'происходящей классовой борьбы, суть
которой оставалась для него непознанной. Никакой
закономерности в смене форм государства, с точки зрения
Толстого, установить невозможно. В таких
соединениях, писал он в одном из своих писем H. Н. Страхову»
«где не все люди участвуют в общих решениях и
принуждаемы силою, как древняя Греция, Рим, Турция,
Франция, Англия, Россия, формы, вытекая из
случайности и вол.и одного или нескольких людей, будут
бесконечно разнообразны, не завися от содержания» (76,.
40).
По мнению Толстого, изменения в форме
государства отнюдь не влекут за собой изменение его сущности,
как-органа насилия, которую он считал постоянной на
всем протяжении истории. «Человечество
перепробовало все возможные формы... правления, и везде, от самой
усовершенствованной республиканской до самой грубой
деспотической, зло насилия остается то же самое... Нет
произвола главы деспотического правительства, есть
линчевание и самоуправство республиканской толпы;
нет рабства личного, есть рабство денежное; нет
прямых поборов и даней, есть косвенные налоги; нет
самовластных падишахов, есть самовластные короли,
императоры, миллиардеры, министры, партии» (36, 200),—
писал Толстой в трактате «Единое на потребу».
Несмотря на усилия правящих классов представить
институт власти в ином свете, придать ему другое
значение, власть, указывал Толстой, есть приложение к
человеку веревки, цепи, которой его свяжут и потащат,
или кнута, которым его будут сечь, или топора,
которым отрубят голову, «приложение этих средств пли
угроза ими» (28, 131). Разница лишь в том, пояснял он,
что при деспотической форме правления власть
сосредоточивается в малом числе властвующих и формы
насилия более резкие; при конституционных монархиях и
республиках власть распределяется между большим
количеством насилующих ,н (формы ее выражения менее
резкие. В статье «Конец века» Толстой сравнивает
государственное насилие с ниткой, на которую нанизаны
бусы (люди): «До тех пор, пока бусы будут па ниткег
они не будут иметь возможности свободно
перемещаться. Можно сдвинуть их все в одну сторону, и на этой
стороне не будет видна между ними черная нитка, но
78

зато на другой стороне большая часть нитки будет
голая (деспотизм). Можно местами равномерно сдвинуть
бусы, оставив между ними соответствующие
промежутки черной нитки (конституционная монархия). Можно
между 'каждой бусой оставить небольшую часть нитки
(республика). Но пока не будут бусы сняты с нитки,
пока не будет разорвана нитка, не будет возможности
скрыть черную нитку» (36, 271—272).
Прослеживая в трактате «Царство божие внутри
вас» эволюцию эксплуататорской государственности,
Толстой делал вывод, что правящие классы на
протяжении многовековой истории человечества лишь
усовершенствовали организацию государственного насилия:
«Насилие держится теперь уже не тем, что оно
считается нужным, а только тем, что оно давно существует
и так организовано людьми, которым оно выгодно, т. е.
правительствами и правящими классами, что людям,
которые находятся под их властью, нельзя вырваться
из-под нее» (28, 152). Современное государство,
утверждал Толстой, превращено их усилиями в институт
такого организованного насилия, которое искусно
захватило в свой круг всех людей. Этот «круг насилия»
слагается, по его мнению, из четырех средств
воздействия на людей. Первое («самое старое средство») —
это средство устрашения. Оно заключается в том,
чтобы, объявляя существующее государственное
устройство чем-то священным и неизменным, «казнить
самыми жестокими казнями все попытки изменения его»
(28, 152). К этому в государствах призваны «полиция,
явная и тайная, и администрация, и всякого рода
прокуроры, тюремщики и «палачи» (28, 153). Второе
средство — средство подкупа. Сводится оно к тому, чтобы,
отобрав у народа посредством денежных податей его
богатства, распределять часть награбленного между
чиновниками, обязанными за это вознаграждение
поддерживать и усиливать порабощение народа. Третье средство —
это гипнотизация народа. Средство это, по
Толстому, состоит в том, чтобы «задерживать духовное
развитие людей и различными внушениями поддерживать
их в отжитом уже человечеством понимании жизни, на
котором и зиждется власть правительств» (28, 153).
В деле гипнотизации народа правительства и правящие
классы используют и религию, и философию, и науку,
79

и искусство. «При этом «деспотическими
правительствами прямо воспрещается печатание и распространение
книг и произнесение речей, просвещающих народ, и
ссылаются или запираются все люди, могущие пробудить
народ от его усыпления; кроме того, всеми
правительствами без исключения скрывается от народа все,
могущее освободить его, и поощряется все
.„поддерживающее народ в его дикости религиозных и
патриотических суеверий» (28, 154). Для того чтобы не просвещать,
а развращать народ созданы и «всякого рода
чувственные увеселения, зрелища, цирки, театры и ...даже
физические средства одурения, как-то: табак, водка,
составляющие главный доход государств; поощряется
даже проституция, которая не только признается, но
организуется большинством правительств» (там же).
• Но каким бы могуществом ни обладали эти три
средства, говорит Толстой, основным все же является
четвертое средство — во и н с -к а я повинность. Этим
средством замыкается круг насилия современного
государства, в результате чего сами эксплуатируемые
становятся как бы угнетателями самих себя; «Устрашение,
подкуп,, гипнотизация приводят людей к тому, что они
идут в солдаты; солдаты же дают власть и
возможность и казнить людей, <и обирать их (подкупая на эти
деньги чиновников), и гипнозитизировать, и вербовать
их в те самые солдаты, которые дают власть делать
все это» (28, 155).
Из всего этого писатель и мыслитель отнюдь не
делал вывод, что необходимо уничтожить государство,
являющееся инструментом угнетения, со всем присущим
ему аппаратом принуждения и насилия над массами и
создать новое государство, которое покончит с
эксплуатацией. Исходя из своей доктрины непротивления
злу насилием, Толстой отрицал возможность такой
формы государства, отказывался видеть в ней воплощение
демократии для большинства трудящихся. «Ведь
совершенно ясно, — рассуждает, например, он в своем
дневнике, — что ни на какое устройство жизни все
люди никогда не будут согласны, так что заставить их
исполнять установленное устройство можно только
насилием, т. е. правом насилия, данным некоторым
людям. <...> А между тем, как и рассуждение, так
и опыт и вся история показывает нам, что право наси-
80

лия, данное некоторым, не могло помешать и не
мешает отступать от установленного устройства и
совершать насилия друг над другом. И выходит, что
установленное насилием устройство только увеличивает
теми, кто пользуется насилием, количество людей,
насилующих друг друга» (56, 9).
Более того, считал он, новое государство
неизбежно должно оказаться еще деспотичнее прежнего, так
как пришедшим к власти классам придется изобретать
новые формы борьбы с поверженным, ранее
господствовавшим классом. «Если даже и допустить то, —
писал Толстой в трактате «Царство божие внутри
вас», — что вследствие особенно невыгодно
сложившихся для правительства обстоятельств, как, например, во
Франции в 1870 году, какое-либо из правительств было
бы свергнуто силою и власть перешла бы в другие руки,
то эта новая власть ни в каком случае не была бы
менее угнетательной, чем прежняя...» (28, 15*5).
В стремлении доказать всю зловредность института
государственной власти и невозможность в силу этого
такой формы государственного правления, которая
отвечала бы интересам трудящихся масс, Толстой
утверждал также, будто в соответствии с самой природой
государства д.;биваться власти, захватывать и
удерживать ее никогда не могут лучшие или, как он говорил,
добрые люди, но всегда лишь худшие, т. е. жестокие,
склонные к насилию: «Для того, чтобы приобрести
власть и удерживать ее, нужно любить власть.
Властолюбие же соединяется не с добротой, а с
противоположными доброте качествами: с гордостью, хитростью,
жестокостью. Без возвеличения себя и унижения других,
без лицемерия, обманов, без тюрем, крепостей, казней,
убийств не может ни возникнуть, ни держаться
никакая власть» (28, 190) \
Угнетательскую сущность и деспотизм государств
прошлого и современных ему, т. е. эксплуататорских
государств, Толстой, таким образом, переносил и на
государство будущего, отождествляя его с
антинародными, реакционными формами государственного прав-
4 Характарно п этом отношении следующее вьюкэзььвамие
Тслстгчго в его дневнике: «Прекрасно было бы, если бы
правительство сор.'.м'изовало пруд, «о для этого оно должно бы.ть
бескорыстным, озятьгм. Где же они эти святые?» (5*2, 9—10).
6. В. В. Ячевский
81

ления. Эта слабая сторона взглядов писателя и
мыслителя, обусловленная неспособностью с диалектико-матс-
риалистических позиций подойти к оценке сущности и
функций государства, привела его в конечном счете
к анархистским выводам. Подобно Бакунину,
Кропоткину и другим теоретикам анархизма, видевшим в
государственном насилии источник всех социальных бед и
несправедливостей, Толстой требовал уничтожения
всякого государства, независимо от его сущности и
формы, будь то государство «самодержавное,
монархическое, конвент, консульство, империя того или иного
Наполеона или Буланже, конституционная монархия,
коммуна или республика» (28, 240).
Разрушение государства, по Толстому, должно стать
и последним часом существования права, ибо право
как совокупность «узаконений», на которых «богатые
люди основывают свое владение землею... взимание
податей и обладание произведениями труда других
людей», опирается исключительно на государственное
насилие и «не имеет ничего общего со справедливостью»
(34, 228).
Вместе с тем анархизм Толстого имеет и свои
особенности. Так, отказ мыслителя от власти и
авторитета означал лишь отказ от политической власти и
политического авторитета, а не от всякой власти и всякого
авторитета в обществе, как того требовали другие
анархисты. Толстой не раз отмечал, что анархисты
смешивают понятие власти с властью, осуществляемой
государственными учреждениями. «Анархия, — отмечал
Толстой, — не значит отсутствие учреждений, а только
таких учреждений, которым людей заставляют
подчиняться насильно» (53, 228). Толстой, таким образом,
считал необходимым порядок и дисциплину в
обществе, но был против порядка, опирающегося на
государственное принуждение и насилие.
Другой особенностью анархизма Толстого являлся
его мирный характер. В отличие от Бакунина п
Кропоткина, делавших ставку на революцию, бунт,
призванные разрушить государство и привести общество к
безтосударственному социализму, Толстой, исходя из
своего религиозно-нравственного учения, рассчитывал
па мирный, ненасильственный путь ликвидации
государства в результате массового неповиновения властям и
82

отказа от выполнения государственных обязанностей по
религиозным убеждениям.
В анархизме Толстого особенно ярко отразились
противоречия его мировоззрения. Подвергая
беспощадной критике государственно-правовые институты
эксплуататорского общества, Толстой вместе с тем
ошибочно полагал, что только уничтожение государства и
права принесет человечеству избавление от эксплуатации и
нищеты. Считая ликвидацию государства решающим
условием для уничтожения эксплуатации, Толстой, как
и другие анархисты, ставил «все на голову». В
«Немецкой идеологии» К. Маркс и Ф. Энгельс критиковали
анархиста Макса Штирнера, с точки зрения которого
господство буржуа держится «на силе государственной
власти». К. Маркс и Ф. Энгельс отмечали, что «эти
действительные отношения отнюдь не созданы
государственной властью, а наоборот, сами они — созидающая
ее сила» 5.
Классики марксизма, в отличие от анархистов,
видели в отмирании государства (но не в его отмене
«с сегодня на завтра»!) лишь следствие уничтожения
эксплуатации. Анархисты, подчеркивал, например, Ф.
Энгельс, «...заявляют, что пролетарская революция
должна начать с упразднения политической организации
государства. Но единственная организация, которую
рабочий класс застает в готовом виде после своей
победы, — это именно государство. Правда, это
государство требует значительных изменений, прежде чем оно
сможет выполнять свои новые функции. Но разрушить
его в такой момент — значило бы разрушить то
единственное орудие, посредством которого победоносный
рабочий класс может осуществлять только что
завоеванную им власть, подавить своих врагов — капиталистов
и провести то экономическое переустройство общества,
без которого вся победа неминуемо закончится
поражением...»6.
Главное расхождение между марксизмом и
анархизмом как раз .и раскрывается в понимании ими значения
диктатуры пролетариата и .конечной судьбы государства,
(идея отмирания государства). Критикуя книгу
Бакунина «Государственность и анархия», К. Маркс писал,
5 Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 322
6 Гам же, т. 36, с. 9.
С*
83

что «...покуда существуют другие классы, в
особенности класс капиталистический, покуда пролетариат с ним
борется (ибо с приходом пролетариата .к власти еще не
исчезают его враги, не исчезает старая организация
общества), он должен применять меры насилия, стало
быть, правительственные меры; если сам он еще
остается классом и не исчезли еще экономические условия,
на которых основывается классовая борьба и
существование классов, они должны быть насильственно
устранены или преобразованы, и процесс их преобразования
должен «быть насильственно ускорен» 7.
Анархической утопии немедленной «отмены»
государства основоположники марксизма противопоставили
творчески развитую ими идею отмирания государства:
«С того времени, когда не будет ни одного
общественного класса, который надо бы было держать в
подавлении, с того времени, когда исчезнут вместе с
классовым господством, вместе с борьбой за отдельное
существование, порождаемой теперешней анархией в про-
мзводстве, те столкновения и эксцессы, которые
проистекают из этой борьбы, — с этого времени нечего
будет подавлять, не будет и надобности в особой силе
для подавления, в государстве. Первый акт, в котором
государство выступает действительно как представитель
всего общества — взятие во владение средств
производства от имени общества, — является в то же
время последним самостоятельным актом его как
государства. Вмешательство государственной власти в
общественные отношения становится тогда в одной
области за другой излишним и само собой засыпает. На
место управления лицами становится управление
вещами и руководство производственными процессами.
Государство не «отменяется», оно отмирает» 8.
Закономерность отмирания государства К. Маркс и
Ф. Энгельс связывали с достижением обществам
такого высокого уровня развития производительных сил и
общественного богатства, когда реализуется принцип
коммунизма: «от каждого по его способностям,
каждому — по его потребностям». Тогда контроль за мерой
труда и мерой потребления не будет осуществляться
7 Маркс К.. Эй г ель с Ф. Соч. 2-е изд.. т. 18, с. 011.
8 Там же, т. 20, с. 292.
84

с помощью принудительных политических институтов и
права. Ликвидация эксплуататорских классов,
исчезновение различий между классами устраняют нёобходи-'
мость в принудительной деятельности государства,
следовательно, коммунистическое общество будет
безгосударственным. Обладая высокой степенью
сознательности, люди привыкнут соблюдать правила общежития
без принуждения.
Исходя из идеалистического понимания истории,
Толстой, естественно, этой истины постичь не мог.
Проблему государства и права, как и другие проблемы
своей социальной философии, он переводил в плоскость
нравственности и рассматривал ее главным образом с
этих позиций.
Отрицая государство, великий писатель мечтал о
безгосударственной общинной «разумной жизни людей»,
главным условием которой станет «возвращение всему
народу — не одним крестьянам, а всему народу — его
естественного и законного права на землю» (36, 506).
В толстовском социально-политическом идеале
свободного земледельческого народа, «благосостояния для
всех», слились, как верно отмечает И. Л. Холодова,
«с одной стороны, идеалы анархистов, которые главной
своей целью ставили уничтожение государства как
аппарата насилия, а дальше не задумывались над тем,
по какому пути пойдет развитие русского общества;
с другой стороны, идеалы народников, для которых
общественным идеалом также был свободный народ,
который бы самостоятельно развивался, без препятствий
со стороны государства. Но так же, как у анархистов и
у народников, социально-политический идеал Толстого
не имел органической связи с действительностью»9.
Все эти слабые стороны воззрений Толстого на
государство и право тем не менее не умаляют его роли
как критика всевозможных форм насилия и угнетения
в эксплуататорском обществе. Стремление «дойти до
корня», найти настоящую причину бедствий масс.»,0
позволило писателю в целом правильно понять и
уяснить антинародный, классовый характер современных
ему государственно-правовых систем. Именно здесь в
9 Холодова И. Л. Проблема идеала в .мировоззрении и
творчестве Л. Н. Толстого. Автореф. капа. дне. М., 1970, с. 7.
10 Ленин В. И. Поли собр. соч., т. 20, с. 40.
85

первую очередь проявилась сила его государственио-
правозых взглядов: горячее сочувствие угнетенному
народу, свобода от обольщений и предрассудков
либерализма, умение разоблачать софизмы буржуазной
государственно-правовой науки, — все то, что делало его
могучим обличителем эксплуататорских общественных
и государственных порядков.
2. О СУЩНОСТИ САМОДЕРЖАВНО-АБСОЛЮТИСТСКОГО
ГОСУДАРСТВА В РОССИИ
Для Толстого, который жил в России и близко
соприкасался с трудовым людом, было очевидно
невыносимое положение бесправных и угнетенных в условиях
самодержавия народных масс. Поэтому не случайно в
системе его политико-правовых взглядов главенствующее
место принадлежит критике
самодержавно-абсолютистского государства.
Направляя острие своей разящей критики против
русского самодержавия, Толстой разоблачал его роль
как орудия господства в руках привилегированных
классов общества — помещиков и .капиталистов. Классовую
сущность помещичье-буржуазного государства Толстой
иллюстрировал убедительными фактами положения
народных масс и господствующих классов, тем, что
государство охраняет собственность помещиков и
капиталистов и насилиями удерживает крестьян и рабочих в
состоянии нищеты и голода. Ему было очевидно, что
существующие в России политические порядки создают
условия «вечного праздника» для одних и «вечного
труда» для других. Люди привилегированных классов,
писал Толстой в трактате «Царство божие внутри вас»,
старательно обходят вопрос о том, кому служит и чьи
интересы защищает самодержавное государство, они
делают вид, что не замечают того городового, который
с заряженным револьвером ходит под их окнами, и тех
солдат, которые готовы выехать по первому жг
приказу на защиту их собственности. Но ведь «мы знаем,
что если мы доедим свой обед и досмотрим новую пьесу,
и довеселимся на бале, на елке, на катанье, скачке
или охоте, то только благодаря пуле в револьвере
городового и в ружье солдата, которая пробьет
голодное брюхо обделенного, который из-за угла, облнзыва-
83

ясь, глядит на наши удовольствия и тотчас же
нарушит их, как только уйдет городовой с револьвером
или не будет солдата в казармах, готового явиться по
нашему первому зову» (28, 274—275).
Гневно отвергая лживые заявления правящих
кругов о том, что целью самодержавного государства
является забота о нуждах многомиллионного крестьянства,
Толстой указывал, что вся его деятельность сводится
лишь к ограблению трудящихся. В России, писал он в
статье «Пора понять» (1909), у народа посредством
различного рода податей и налогов отбирается почти
треть всего дохода и употребляется отнюдь но для
общей пользы, а на такие совершенно ненужные и
вредные для народа дела, ка-к вооружение войска,
стратегические дороги, крепости, тюрьмы, на содержание
духовенства, двора, на жалованье многочисленным
чиновникам, т. е. на содержание тех людей, которые
помогают собирать эти деньги у народа (см. 38, 174).
Когда в 1891—1893 гг. во многих губерниях России
разразился страшный по своим последствиям голод,
показавший, до какого чудовищного обнищания
доведены в условиях самодержавия крестьянские массы,
Толстой в статье «О голоде» (1892) прямо заявил, что
причины голода кроются в самом государственном и
общественном строе России, в самой системе угнетения
народа господствующими классами. Едко высмеивая
лицемерную политику самодержавного правительства во
время голода, Толстой сравнивал его с паразитом,
пытающимся накормить то растение, соками которого
он питается11. Не случайно реакционная газета
«Московские ведомости» объявила статью Толстого «О
голоде» «открытой пропагандой к ниспровержению всего
существующего в мире социального и экономического
11 Па эту меткую характеристику самодержавия ссылался
впослежтв'И'И В. II. Ленин л статье «Признаки банкротства» (1902).
Говоря о полодозкал, следовавших почти непрерывно с 189|1 г.,
он ш-исал: «Б эти моменты хищник-государство пробовало
парадировать перед населением в светлой роли заботливого
кормильца им же обобранного 'Народа. <...> В 1892 г. Толстой с
ядовитой насмешкой говорил о том, что «паразит собирается
накормить то растение, соками которого он питается». Это была,
действительно, нелепая идея» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 6,
с. 27«).
87

строя» 12, а министр внутренних дел И. Н. Дурново в
своем рапорте Александру III докладывал, что она
«по своему содержанию должна быть приравнена к
наиболее возмутительным революционным воззваниям» 13.
Постоянно подчеркивая в своих произведениях
глубоко антинародный характер
самодержавно-абсолютистского государства, Толстой указывал на связь
политических интересов эксплуататорских классов и царизма,
отмечая, в частности, что все «приближенные царя и
сам царь владеют огромными землями» (35, 133).
Поэтому, заключал Толстой, хотя они и говорят, «что
очень озабочены благом крестьян», они «никогда не
дадут им того одного, что им нужно, земли...» (там же).
В свете этого представляется ошибочным мнение Д. О.
Заславского о том, что Толстой якобы и после
разрыва со своим классом и перехода на позиции
крестьянства продолжал рассматривать самодержавное
государство как надклассовую организацию, полагая, что
«именно царизм, как политический строй, будто бы
независимый от помещиков и капиталистов, может
осуществить национализацию земельной ренты в
интересах крестьянства» м. К подобному выводу в попытках
объяснить неоднократные обращения Толстого в 1897—
1902 гг. к царю и в 1907 г. к Столыпину склоняются
и некоторые другие исследователи его взглядов 15.
На наш взгляд, эти обращения Толстого были
скорее безуспешной попыткой воздействовать на «царя
п его помощников» в духе своего
религиозно-нравственного учения, нежели следствием заблуждений писателя
и мыслителя относительно истинной природы царизма ,б.
12 Московские ведомости, 18912, 21. ян.в.
13 Г ус ел Н. Н. Летопись жизни и творчестза Л. Н.
Толстого. М., 19Ö8, с. 465. Появившись первоначально за границей и
наделав, по саазам А. А. Толстой, двоюродной тетки писателя,
настоящий «переполох... по всей Европе», статья эта, стаг*
известной в России, вызвала бешеную злобу з iпридворных кругах.
Писателю, по словам А. А. Толстой, «предсказывали Сибирь,
крепость, изгнание из России, чуть ли не виселицу» (см. Пругавин
А. С. О Льве Толстом и толстовцах. М., ШМ.'с. 102).
14 Заславский Д. О. Толстой и Генри Джордж. — Лит.
наследство, 1'9|3Ö, т. 37—38, с. 297.
15 См., например: Файн1бер,г Я. А. Экономические
воззрения Л. Н. Толстого. Ка.нд аи;с. Оверщловск, 1953, с. 360.
16 Впоследствии сам Толстой, вспоминая о своих апелляциях
к уму и совести Николая II, а ташке П. А. Столыпина — «пра-
88

В отличие от народников, для него была ясна связь-
«...юридико-политических учреждений страны с
материальными интересами определенных общественных
классов» 17.
Однако такое понимание классовой природы поме-
щичье-буржуазного государства никак нельзя
отождествлять с марксистским учением о государстве. И в
критике Толстым эксплуататорской государственности,
являющейся сильной стороной его политических взглядов,
неизменно проявлялась их идеалистическая
ограниченность. Эта ограниченность сказалась и в непонимании
им решающей роли экономического фактора, в том, что*
сами классы он различал прежде всего по
имущественному признаку, а не по месту в материальном
производстве. Отсюда в государстве он видел силу,
призванную исключительно для защиты имущественного
положения эксплуататорских классов, а не для сохранения
места классов в исторически сложившейся системе
производства. Эта ограниченность проявилась и в том, что,
говоря о пролетариате как об одном из
эксплуатируемых классов, он не видел его качественного отличия:
от крестьянства, не мог понять его исторической роли
как класса, который, по словам В. И. Ленина, был
«...единственно способен разрушить ненавистный
Толстому старый мир...» 18.
Не возвысившись до историко-материалистического
понимания подлинного характера социальных «классов и:
государства, Толстой тем не менее в противовес
официальной науке блестяще доказал в своих
произведениях, что самодержавно-абсолютистское государство
вовсе не является всемогущим покровителем, стоящим над
классами, а находится на службе у «правящих классов»
общества и всеми имеющимися в его распоряжении;
средствами охраняет их интересы. Именно поэтому
оно, с точки зрения Толстого, препятствует «решению
вопросов рабочего, земельного, политического,
религиозного» (28, 143).
вой руки» последнего самодержца, говорил: «Я рад, что писал-
царю, а затем Столыпину. По крайней мере, я все сделал, чтобы;
узнать, что к -ним обращаться бесполезно» (Гольденвейзер-
А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 234).
17 Лен'нн В. И. Пол«, собр. соч., т. 2, с. 529.
14 Там же, т. 20, с. 71.
89»

Сила и убежденность, с которыми писатель и
мыслитель обличал самодержавие, вокрывая его помещичье-
буржуазную природу, проявились и в его отношении к
русскому либерализму. Указывая на зависимость
русских либералов от правительства и господствующих
классов, Толстой всегда негодующе отзывался о
злоупотреблении ими словами «ыарод», «воля народа» и
т. п., говоря, что ни о каком улучшении жизни
парода они и не помышляли. Либералы никогда,
указывал писатель, не представляли серьезно?! оппозиции
царскому правительству. Они, замечал Толстой в своем
известном «Письме к либералам», всегда давали себя
обмануть, из трусости входили «в сделки с
правительством». Их участие в делах правительства придавало
последнему нравственный авторитет, а их самих
приучало к компромиссам, в результате чего они быстро
попадали «в положенье полной зависимости от
правительства», становясь его покорными слугами.
«Александр II говорил, что либералы не страшны ему... что
всех их можно купить не деньгами, так почестями»
(69, 133). Александр III, ничем не рискуя, спокойно
уничтожил все результаты либеральной деятельности
своего отца. «Либералы же говорили потихоньку между
собою, что им все это не нравится, но продолжали
участвовать и в судах, и в земствах, и в университетах,
и на службе, и в печати. В печати они намекали на
то, на что позволено было намекать, .молчали о том, о
чем велено было молчать, но печатали все то, что
велено было печатать. <...;> То же продолжается п при
новом царствовании» (69, 134), — писал Толстой.
В деятельности либералов писатель видел лишь
стремление спасти существующий строй нашиванием
разного рода заплат, вроде «ответственности
министров, переформирования и оживления высших
учреждений государственного Совета, министерств и тому
подобное...» (73, 239). Причем эту иллюзию «возможности
исправить дело нашиванием новых заплат на старое
рубище» он называл самой губительной из всех,
поддерживающих существующий порядок вещей.
Не веря в возможность исправления существующего
строя при сохранении его основ, он скептически
относился к .кампании за конституцию, развернутой
либералами накануне революции 1905 г., к их «бумажной
•90

зойне» с правительством, которая, по его убеждению,
«ни к чему не ведет» 19. «Нельзя исправить
существующий строй с безумным богатством и излишеством
одних и бедностью и лишением масс... — со всей
категоричностью утверждал Толстой. — Нельзя всего этого
исправить конституциями, всеобщей подачей голосов,
пенсией рабочим, отделением государства от церкви и
тому подобными пальятивами» ('55, 104). Поэтому
были заранее обречены на провал все попытки
либералов уговорить писателя присоединить свой голос к их
агитации за конституцию. «У Долгорукова, — говорил
Толстой об одном из деятелей либерализма, — 12 000
десятин, п он агитирует в пользу конституции, хотя зна-
£т, что лучше было бы отдать землю мужикам» 20.
От Толстого не укрылись и истинные мотивы
деятельности большинства либералов, заключающиеся, по
его мнению, в их тщеславии и желании стать у
власти21. «Беда в том, — говорил он в начале 1905 г., —
что господа Петрункевичи и компания будут стараться
только о том, чтобы сказать что-нибудь поумнее,
разыграть из себя русских Бебелей, и эта партийная игра
•составит все содержание деятельности народных
представителей» 22.
По этой причине он отрицательно относился и к
Думе — детищу либеральных потуг, которую, по его
мнению, царизм создал исключительно «для отвода глаз
народу», для лучшего сокрытия своей антинародной
сущности: «Какие это представители народа!.. Никакого
представительства воли народа»23. «При всем усилии
воображения, — говорил Толстой в 1908 г. в интервью
корреспонденту «Биржевых ведомостей», — я не могу
представить себе, па какой плоскости мы могли бы
сойтись с темп политиками, которые собрали эту
Думу, и с теми политиками, которые вошли в нее»24.
19 У Толстого. Яс нойодинокие затикскп Д. П. Макоадщкого.
В 4-х кн. — Лит. иаслсцстию, 1979, т. 90, кн. 1 (! 904—1905),
■с. 3-07.
20 Там же, с. 108.
21 См. там же, с. 4?|9.
22 Г о л ьден,» е м з е;р А. Б. Вблизи Толстого, с. Ь64—1/6(5.
23 У Толстого. Яснополянские зашюкн Д. П. Маков-едкого.
В 4-х кн. — Лит. .наследство, 1979, т. 90, юн. 2 (1/906—Г9Ю7), с. 89.
24 Тенер ом о И. Толстой о Думе. — Биржевое ведомости,
зечерний -выпуск, 1908, 30 мюля, с. 3.
91

В этой силе воображения трудно, однако, отказать
сегодняшним буржуазным исследователям взглядов
Толстого, .которые наперекор всем фактам заявляют, будто
«тщательное и систематическое изучение идей Толстого
позволяет обнаружить, что он основательно работал в
русле концепций либерализма XIX в.»25, доходят даже
до утверждения, что Толстой вовсе не являлся
противником помещичье-буржуазного строя и лишь мечтал о
конституции, дарованной сверху.
Нет, пожалуй, большей клеветы на русского
писателя и мыслителя, чем эта. Давая оценку его наследию,
В. И. Ленин писал, что «...каждое положение в
критике Толстого есть пощечина буржуазному
либерализму...»26. Так четко и недвусмыленно указывал вождь
пролетариата на принципиальный характер
расхождений Толстого с либералами, отмечая в то же время
непрекращающиеся в прошлом попытки либералов
использовать в своих целях имя великого писателя к
мыслителя, с тем чтобы «приумножить свой
политический капиталец...»27. Это стремление несомненно
отличает и современных буржуазных идеологов.
3. КРИТИКА МЕХАНИЗМА
САМОДЕРЖАВНОГО ГОСУДАРСТВА
Разоблачая подлинное лицо помещичье-буржуазного
государства, Толстой подвергал беспощадной критике
весь его сложный механизм, все его органы,
демонстрировал глубоко антинародный характер и порочность всей
государственной системы царизма сверху донизу.
С особы,м негодованием он отзывался о чиновннчье-
бюрократическом аппарате самодержавия.
Характеризуя бюрократический аппарат царизма, Толстой считал
поистине национальным бедствием «бесчисленное
количество чиновников», занятых в управлении страной.
Составляя «одну неразрывную сеть людей, связанных
одним и тем же интересом кормления себя трудами
25 Introduction to Tolstov's Writting bv Ernest Simmons-
Rie University of Chicago Press, 1968, p. 210.
20 Л en и'H В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 23.
27 Там же, т. 17, с. 209.
S2

народа», чиновничество, по мысли писателя, имело
одну определенную цель — держать в повиновении
трудовой народ, на ограблении которого и было основано
его существование. Толстой указывал на проистекавшее
отсюда полное равнодушие чиновников к народным
нуждам.
Еще в «Войне и мире» и «Анне Карениной» Толстой
показал совершенную отчужденность аппарата царской
власти от народа, безразличие его служителей к
судьбе народа. В произведениях, написанных им после
идейного «перелома», это равнодушие царских чиновников
к судьбе отдельного человека и народа в целом
возводится писателем в принцип деятельности всего
государственного аппарата самодержавия. В романе
«Воскресение», во всех деталях и отталкивающих
подробностях изображая громадную бюрократическую машину
самодержавия с ее бесчисленными колесиками и
винтиками — чиновничеством, Толстой обращает внимание
на слепой, механический характер деятельности этих
«непроницаемых», абсолютно глухих к народным
нуждам служак. Всем им, говорит писатель, кроме
удовлетворения собственного тщеславия и честолюбия, прежде
всего нужны те огромные деньги, которые они
получают от государства; а все, что пишется и говорится о
необходимости, полезности государства, о благе народа,
о патриотизме п т. п., «пишется и говорится только для
того, чтобы скрыть от обманутых, отчасти от самих себя
настоящие мотивы своей деятельности» (12, 64).
Бездушие, отсутствие каких бы то ни было принципов,
безликость, господство узкокорыстных интересов — вот те
черты царской администрации, которые отмечает
Толстой, считая их порождением самой бюрократической
машины царизма.
Один из самых талантливых критиков
бюрократической машины царизма M. Е. Салтыков-Щедрин,
смело бичевавший в своих сатирических произведениях ее
пороки, писал, в частности, о глубокой враждебности
бюрократической системы человеческой природе, о том,
что она вытравляла в чиновниках все человеческое,
превращала их в «государственных послушников», в
«органчиков». Поступив на государственную службу,
человек должен был «окончательно засорить в себе все
челозеческне чувства. Не слышать, не видеть, не обо-
93

нять, не осязать» 28. Это свойство бюрократической
машины царского самодержавия с исключительной силой
было продемонстрировано п Толстым. Весьма
примечательна в этом отношении повесть «Смерть Ивана
Ильича». Рассказывая обычную историю жизни обычного
чиновника, одного из тех, на ком держалась вся
государственная машина царизма, Толстой поднимается'
здесь до серьезных социальных обобщений. Писатель
создает потрясающую картину того, как, попав на
государственную службу и постепенно приспосабливаясь к
требованиям жестокой бюрократической машины,
человек приходит к полному душевному опустошению,
убивая в себе все лучшее, человеческое, становясь в конце
концов одним из безличных ее «винтиков». Представляя
собой настоящий обвинительный акт бюрократической
системе царизма, повесть эта долгое время беспокоила
царскую .цензуру своим «неприятным выводом», «что
строй наш бюрократический иссушает душевные
стороны человека, делает людей «сухими формалистами»29,,
как об этом писал в своем заключении один из
царских цензоров.
Показывая моральное вырождение царской
бюрократии, Толстой вскрывал и процветающие на этой
почве пороки. Взяточничество, мошенничество,
казнокрадство — обычные явления среди ее представителей,
которые, по словам писателя, пали до такой степени,,
«что если они прямо не воруют... они даже не умеют
притвориться, что преследуют какие-нибудь общие
государственные интересы» (31, 190). Нравственный,
добродетельный государственный человек в этой системе
управления, утверждал Толстой в трактате «Единое на
потребу», есть «такое же внутреннее противоречие, как
нравственная проститутка, или воздержанный пьяница,,
или кроткий разбойник» (36, 178).
Безответственность и бесконтрольность чиновников,,
этих «маленьких сатрапов», которые распространены
всюду в пределах России, приводят, по мысли
Толстого, к вопиющему произволу и беззаконию в их деятель-
28 С а л т ы к о в-Щ е д ,р и п М. Е. Поли. собр. соч. М., 1938,.
т. 12, с. 302—303.
29 Цит. по кн.: А пост о »л OIB II. II. Лев Толстой и русское
самодержавие. Факты, зоспомгагаашя, документы. М.—Л., 1930,
с. 88.
94

ности. Они, говорит писатель в трактате «Царство бо-
жие внутри/вас», «могут совершить страшные
злодеяния прежде, чем успеют их сменить, как это и бывает
беспрестанно» (28, 247). В своих художественных и
публицистических произведениях Толстой изобразил
всю неприглядную картину
полицейски-бюрократического управления в Российской империи — этого, по его-
мнению, «главного общественного бедствия народа».
Давая убийственную характеристику бюрократического-
аппарата самодержавия, Толстой делает вывод, что
страной правит «стая жадных, пронырливых,
безнравственных чиновников» ((«Единое на потребу» — 36, 176).
Многократно высказываясь по этому поводу на
страницах своих произведений, Толстой обнаруживал
исключительно глубокое понимание того, какую страшную
реакционную силу представляла собой в механизме
самодержавного государства бюрократия, которая, как
отмечал В. И. Ленин, фактически правила тогда
российским государством 30.
Подвергая резкой критике все составные части
механизма самодержавия, Толстой вскрывал и ту рольг
какую играли в нем армия и полиция. Господствующие
классы уверяют, писал Толстой, что армия необходима
для защиты от внешних врагов. В действительности же
армия, как и полиция, нужна им прежде всего для
удержания в покорности народных масс и для
пользования их трудами. Армия, с точки зрения мыслителя, это
главное средство в арсенале самодержавного
государства, с помощью которого поддерживается весь
эксплуататорский строй. Все усмирения народных восстаний,
подавление стачек, вымогательства податей, все
несправедливости, чинимые правящими классами над
народом, — все это, утверждает Толстой в работе «Царство
божие внутри вас», осуществляется «если не прямо
войсками, то полицией, поддерживаемой войсками» (28,
141).
С целью использования войск против народа они
30 См. Л емл'Н В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 301 (прим.).
Отмечая, что «ни в одной стране лет такого множества чшювников,.
как в России», В. И. Ленин не раз указывал на «...полное
бесправие народа перед чиновничеством...», на полную
«...(бесконтрольность привилегированной бюрократии» (Лени« В. И. Поли собр.
соч., т. 7, с. 137; т. 2, с. 455).
95

«уже вперед формируются так, чтобы быть готовыми
для этого своего употребления» (34, 286). Толстой
особо подчеркивал тот факт, что солдаты, как правило,
никогда не набираются из тех мест, где потом
располагаются их части, а рекрутируются из отдаленных
с тем, чтобы им не пришлось стрелять в своих
близких. Когда же они набраны, их подвергают
особенному обучению, называемому дисциплиной. Дисциплина
эта состоит в том, что посредством сложных, искусных
приемов люди, поступающие в это обучение, лишаются
всего человеческого и приучаются «к такому
послушанию, при котором они механически, без рассуждений
делали бы все то, что им прикажет начальник» (34,
287). С тем чтобы еще вернее завладеть этими людьми,
их заставляют принимать присягу в неукоснительном
исполнении всего того, что им будет приказано. Так что,
•если начальство прикажет им убивать своих близких,
то и в этом случае они не смогут воспротивиться.
Поэтому самая жестокая, ужасная шайка разбойников,
лисал Толстой в трактате «Царство божие внутри вас»,
не так страшна, как страшны эти вооруженные и
лишенные всего человеческого люди. «Если всякий атаман
разбойников все-таки ограничен тем, что люди,
составляющие его шайку, удерживают хотя долю
человеческой свободы и могут воспротивиться совершению
противных своей совести дел», то для «правительства с
войском, при той дисциплине, до которой оно
доведено теперь... нет никаких преград» (28, 247). Нет, писал
Толстой, таких ужасающих преступлений, которые не
были бы совершены ими (см. 28, 246—247).
Рисуя страшную картину произвола обращенных в
покорных исполнителей солдат царской армии, Толстой
приходит к важному выводу о том, что именно эти
«превращенные в машины люди, находясь во власти
царей и правителей, и отбирают землю у рабочих,
удерживают произведения их труда и заставляют их
платить пошлины, заставляют всех рабочих людей отдавать
-свои труды нерабочим» (34, 333). Свои мысли о
реакционной, угнетательской роли армии в политической
системе царизма Толстой выразил в таких
статьях-обращениях, как «Письмо к фельдфебелю» (1899),
«Солдатская памятка» и «Офицерская памятка» (1901).
Отсюда понятен тот интерес, который вызывали эти произ-
06

ведения писателя в революционных кругах русского
общества. Так, в ноябре 1902 г. Киевский комитет РСДРП
сообщал В. Й. Ленину о решении издать в качестве
прокламации «Солдатскую памятку» Толстого,
мотивируя это решение тем, что «никто лучше, ярче и
проще» не сможет изобразить «ту позорную и ужасную
роль, какую играет армия как одно из средств
порабощения народа» 31.
Для Толстого была ясна и та неблаговидная роль,
которую играла в механиз*ме самодержавия царская
юстиция. Цель ее он видел исключительно в
«оправдании существующего зла», в облачении в «форму
законности» всех несправедливостей, чинимых
господствующими классами. «Собрались злодеи, ограбили народ,
набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию, и
пируют» (49, 59), — в таких словах выразил Толстой
свои мысли о помещичье-буржуазном государстве в
одной из дневниковых записей.
Свою критику антинародного характера органов
самодержавного государства Толстой сочетал с
решительным протестом против самих принципов
абсолютизма, «Самодержавие,— писал он в письме к
Николаю II,— есть форма правления отжившая, могущая
соответствовать требованиям народа где-нибудь в
центральной Африке, отделенной от всего мира, но не
требованиям русского народа...» (73, 137).
«Льстецами» и «лгунами» называл он всех, пишущих о
«святыне самодержавия», о том, что «править народом царь
должен неограниченно» (31, 190). По убеждению
Толстого, нельзя управлять государством, не зная нужд
и потребностей народа.
В 1895 г. только что вступивший на престол
Николай II в своей речи перед земскими деятелями
назвал «бессмысленными мечтаниями» их довольно
скромные пожелания на счет «права доводить до сведения
царя» нужды народа. В ответ на это Толстой пишет
гневную статью, названную им также —
«Бессмысленные мечтания», где он ставит вопрос о нелепости
принципа наследственности и неограниченности царской
власти. «Положение дел ведь такое, — говорит Тол-
31 Переписка В. И. Ленина и .редакции газеты «Искра» с
coït и алндаМ'Окр эпическими организациями в России 1900—'1903 гг.
Сборник документов в З-ix т. М., 1'9|70, т. 2, с. 407.
7. В. В. Ячевский
97

стой, — существует огромное государство с населением
свыше 100 миллионов людей, и государство это
управляемо одним человеком. И человек этот назначается'
случайно, не то что избирается из самых лучших и
опытных людей наиболее опытный и способный
управлять, а назначается тот, который прежде родился от
того человека, который прежде управлял государством»
(31, 188). «Безумие» наследственности царской власти
представляется Толстому подобным тому, как если бы
управление кораблем было поручено сыну или
племяннику человека, который когда-то управлял кораблем.
Царями, писал Толстой в трактате «Единое на
потребу», становятся не только не способные к
управлению люди, но «всегда наиболее дурные, ничтожные,.
жестокие, безнравственные и, главное, лживые люди»
(36, 174). В подтверждение этого он ссылался на
авторитет известного итальянского мыслителя и
политического деятеля XVI в. Н. Макиавелли, который в своей
книге «Князь» возвел коварство и жестокость з
необходимое условие власти. Однако более всего, с точки
зрения писателя, свидетельствовала об этом вся
русская история, начиная с царствования Ивана IV. «...В-
России, писал Толстой, — властвовали, избивая и
мучая людей, то душевно больной Иоанн IV, то зверски
жестокий, пьяный Петр... то ходившая по рукам
безграмотная, распутная солдатка Екатерина первая, то
немец Бирон, только потому, что он был любовник Анны
Иоановны, племянницы Петра... то другая Анна,
любовница другого немца, только потому, что некоторым
людям выгодно было признать императором ее сына,
младенца Иоанна, того самого, которого потом держали в
тюрьме и убили по распоряжению Екатерины II».
Потом захватывает власть «...развратная дочь Петра
Елизавета и посылает армию воевать против пруссаков;,
умерла она — и выписанный ею немец, племянник,
посаженный на ее место, велит войскам воевать за
пруссаков. Немца этого, своего мужа, убивает самого
бессовестно-распутного поведения немка Екатерина II и
начинает со своими любовниками управлять Россией,
раздаривает им десятки тысяч русских крестьян...
Умирает она — и полуумный Пазел распоряжается, как
может распоряжаться сумасшедший, судьбами России
и русских людей. Его убивают с согласия его родного.
98.

сына. И этот отцеубийца царствует 25 лет, то дружа с
Наполеоном, то воюя против него, то придумывая
конституции для России, то отдавая презираемый им
русский народ во власть ужасного Аракчеева. Потом
царствует и распоряжается судьбами России грубый,
необразованный, жестокий солдат Николай; потом
неумный, недобрый, то либеральный, то деспотичный
Александр II. Попал нынче по наследству малоумный
гусарский офицер [Николай II], и он устраивает со
своими клевретами свой манчжуро-корейский проект,
стоящий сотни тысяч жизней и миллиарды рублей» (36,
169). Такой представлялась писателю история династии
русских монархов, в которой впоследствии Г. В.
Плеханов усматривал «печальное сходство с кровавой
трагикомедией в неприличном доме»32.
До .конца разоблачая антинародную сущность
царизма, Толстой указывал на органически присущие ему
методы управления с помощью открытого и грубого
насилия. Насилие, утверждал он, лежит и в основе
«удержания неестественных соединений чужих народностей
иод одной властью» (36, 511). Поразительно в этом
отношении до комизма, отмечал писатель, утверждение
царского правительства, насилующего чужие
народности, о том, что оно якобы заботится о своих подданных.
«Русское правительство душит своих подданных,
веками не заботилось ни о малороссах в Польше, ни о
латышах в остзейском крае, ни о русских мужиках,
эксплуатируемых всеми возможными людьми, и вдруг оно
становится защитником угнетенных от угнетателей, тех
самых угнетателей, которых оно само угнетает» (28,
192—193). Поднимая свой голос в защиту угнетенных
народов России, Толстой гневно разоблачал политику
царских властей, инспирирующих погромы, вражду
между людьми разных национальностей с тем, чтобы
оказать противодействие растущему революционному
движению в стране.
Господствуя с помощью армии и полиции над тру-,
дящпмися массами и угнетенными пародами, русское
самодержавное государство превратилось, по мнению
Толстого, в машину полицейского и военного
усмирения, «олицетворяя вполне предсказанного Герценом Чин-'
32 Плеханов I". В. Избр. фи л ос. произв. М,. Ш8,- т 4,
с. 738.
7* Й '

гис-хана с телеграфами» (28, 223) 33. Мысль о
жандармской сущности самодержавия проходит через всю
публицистику Толстого, особенно в период первой русской
революции 1905—1907 гг. и после ее поражения —
в годы жестокой реакции, которой царское
правительство надеялось окончательно сломить революционное
движение34. С исключительной силой и бесстрашием
обрушился он на самодержавно-абсолютистское
государство, в котором «правительство, не встречая...
препятствий, с полной бесцеремонностью и наглостью
давит, душит, убивает, запирает, ссылает всех дерзающих
не то, что противиться, но поднимать против него
протестующий голос» (38, 161).
С каждым годом все непримиримее относясь к
этому, по его словам, «противному и разуму, и чувству»
сооружению, клеймя его как нечто «совершенно
лишнее» и прямо «враждебное народу», Толстой все
настойчивее требовал его уничтожения. Карфаген
самодержавия, повторял он, перефразируя древнее
изречение, должен быть разрушен.
И хотя борьба с самодержавием совмещалась у
Толстого с отрицанием политики и проповедью теории
непротивления злу, тем не менее она составила
замечательную страницу в истории борьбы с ним лучших
представителей русской общественно-политической
мысли. Отмечая все утопические, неприемлемые элементы
общественно-политического учения Толстого, В. И.
Ленин в то же время писал: «...он сумел с замечательной
силой передать настроение широких масс, угнетенных
33 Это сравнение употреблено Герценом в епо «Письме к
императору Александру II (то поводу книги барона Корфа)»,
напечатанном в «Колоколе»: «Если бы у нас весь протресс
совершался только в правительстве, мы далш бы миру еще
небывалый пример самовластья, вооруженного всем, что выраоотала
свобода; рабства и насилия, 'поддерживаемого всем, что нашла
наука Это было бы нечто в роде Чингшс-'хана с телеграфами,
пароходами, железными дорогами, с Кармо и Моткем в штабе,
с .ружьями Мин.ье и с контрововыми. ракетами под начальством
Батыя» (Колокол, 1837—'185)8, выл. 1, факсимильное издание. М.,
1962, с. 28).
34 Подробнее об этом ом.: Шифман А. И. Публицистика
Л. Н. Толстого периода первой русской революции. — В кн.: Лев
Толстой. Материалы и публикации. Тула, 1958, с. 1.11—1'1<б;
Попонки н А. И. Творчество Л. Н. Толстого в последние годы
жизни. — Яснополянский сборник. Тула, 1960, с. 14—Ч!6.
100

»современным порядком, обрисовать их положение,
выразить их стихийное чувство протеста и негодования» 35.
Именно поэтому толстовская критика государственных
порядков самодержавной России имела огромный
общественный резонанс, объективно принося в годы
перед первой русской революцией пользу революционному
движению, «...вопреки реакционным и утопическим
чертам толстовства»36. Беспощадное срывание Толстым
всех и всяческих масок с политической системы
самодержавия обличало ее гнилость и бесперспективность,
что в немалой степени содействовало росту
оппозиционных настроений в стране. Недаром реакционный
критик А. С. Суворин писал в 1901 г.: «Два царя у нас:
Николай Второй и Лев Толстой. Кто из них сильнее?
Николай II ничего не может сделать с Толстым, не
может поколебать его трон, тогда как Толстой,
несомненно, колеблет трон Николая и его династии»37.
Революционизирующее значение толстовского
творчества вполне сознавали и официальные круги. Так,
например, в одной из записок министра внутренних дел
царю от 22 апреля 1898 г. говорилось о
распространении «в огромном количестве экземпляров» сочки-елий
Толстого, отмечалось, в частности, что эти сочинения,
будучи «орудием печатной пропаганды в народе,
явились одним из средств для борьбы агитаторов с
правительством на законной почве... в видах подготовки
его (народа. — В. #.) к восприятию революционных
идей» 38. Опасаясь открыто расправиться с известным во
всем мире писателем, царское правительство запрещало
многие публицистические произведения Толстого и
жестоко преследовало за их распространение. Однако
популярность его статей и трактатов была настолько
велика, что нелегальные издания их не прекращались.
Будучи не в состоянии изъять из обращения
запрещенные сочинения Толстого, некоторые полицейские чины
35 Леш и и В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 20.
36 Там же, с. 104.
37 Суморин А. С. Дневник. М., 1923«, с. 263'. Весьма
характерно и другое «признание» махрового реакционера: «Герцен
громил из Лондона. Толстой громит в Лондоне не Ясной
Поляны и Мотав ы, громит в Росши при помощи литографий,
которые продают по 20 коп.» (там же).
38 Центральный государственный исторический архив СССР,
ф. 91, он. 1, д. 674, лл. 27—28.
101

прямо отказывались следить за подготовкой их новых
нелегальных изданий, мотивируя свой отказ, подобно
московскому обер-полицмейстеру Козлову, тем, что
сочинения Толстого «настолько распространены между
учащейся молодежью, что едва ли представляется
надобность в новом издании их»39. Есть немало
свидетельств того, как разоблачтельная сила толстовской
мысти находила действенное применение в
революционной пропаганде. «Харьковские ведомости» писали по
этому поводу, что «русским освободительным газетам»
«дорог Толстой как сеятель смуты, как враг церкви и
государства», которым они пользуются как «тараном
для разрушения твердынь русской церковной,
государственной и общественной жизни» 40.
4. О РОЛИ ЦЕРКВИ В МЕХАНИЗМЕ
САМОДЕРЖАВИЯ
Одно из главных мест в механизме русского
самодержавного государства Толстой отводил церкви. В
нашей литературе еще недостаточно освещена эта
сторона толстовской критики самодержавно-абсолютистского
государства. В силу этого встречаются утверждения,
будто Толстой «недооценивал роль церкви и духовенства
в идеологическом воздействии на массы в интересах
самодержавия и правящих классов»41. Это мнение
представляется спорным. Как в разоблачении антинародной
сути помещичье-буржуазного государства, так и в
критике русской православной церкви Толстой проявил
исключительную проницательность, показав
нерасторжимую связь, существующую между церковью,
самодержавно-абсолютистским государством л всем
эксплуататорским строем. Не случайно В. И. Ленин, говоря о
том, что Толстой «...с великой наглядностью разоблачал
внутреннюю ложь всех тех учреждений, при помощи
которых держится современное общество...»42, на
первое место ставил церковь.
39 Ом. Карякин В. Н. Московская «охранка» о Л. Н.
Толстом и толстовцах. — Голос .минувшего, 1918, № 4—6, с. 19.
40 Харьковские ведомости, 1908, № 192, охт.
41 Грек v л о и Е. Ф. Церковь, самодержавие, наро-л. М.,
1-959, с. 3.
42 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 70.
102

Разоблачению роли церкви в механизме
самодержавного государства посвящены многие страницы как
художественных, так и публицистических произведений
Толстого, в особенности таких, как «Воскресение»
(1899), «Исповедь» (1882), «Исследование
догматического богословия» (1884), «Царство божие внутри вас»
(1893), «Так что же нам делать?» (1886), «Церковь и
государство» (1879), «В чем моя вера?» (1884),
«Корень зла» (1898), «О веротерпимости» (1902), «К
духовенству» (1903), «Разрушение ада и восстановление
его» (1903) и др. В них прямо указывается на связь
церкви с правящими классами, с эксплуататорским
государством, на ее роль в духовном порабощении
народа. «Живет фабрикант, или член синдиката, или
большой землевладелец, или чиновник, получающий за
выдуманную, никому не нужную деятельность десятки
тысяч рублей ежегодно. Какая, кажется, связь между
его положением и церковью? — спрашивает Толстой в
статье «Корень зла». — А между прочим связь эта
очень ясна; стоит только немного подумать, чтобы
увидеть ее» (34, 338). Помимо того, что церковь освящает
праздность и роскошь паразитических классов и весь
строй, основанный на эксплуатации трудящихся, она,
заявляет Толстой, помогает господствующим классам
держать в повиновении эксплуатируемые массы, подавляя
их духовно и материально. Слово «церковь», говорит
Толстой в другом своем произведении —
«Исследование догматического богословия», указывая на
политические черты церковной идеологии, «есть
название обмана, посредством которого одни люди хотят
властвовать над другими» (23, 301).
Обман этот имеет свою историю. «Было время, что
церковь руководила духовной жизнью людей нашего
мира... <...> Церковь и государство много дали
человечеству...» (25, 352—353), — отмечал Толстой, имея в
виду положительную роль церковного христианства на
том этапе в истории человеческого общества, когда оно
содействовало развитию грамотности и
книгопечатания43. Однако, начиная с IV в., со времени провозгла-
43 Нельзя поэтому согласиться с В. Ф. Асмусом, который
ч с.ьоей статье «Религисзно-философокие трактаты Л. II.
Толстого», остубли'кс'ванной в -качестве предисловия к 23i-.My тому
Полного собрд.н-ия сочинении Толстого, пишет, что «Толстой оценивает
103

шения христианства государственной религией,
церковное вероучение стало обманом, «имеющим определенную
и низкую цель» (23, 63). В духе Гольбаха и других
французских просветителей описывает Толстой в статье
«Церковь и государство» историю союза церкви и
государства, в результате которого церковь обещала
государству свою помощь взамен тех материальных
выгод, которые оно предоставило ей. «Было разбойничье
гнездо в Риме; оно разрослось грабительством,
насилием, уб!ийств'ом; оно завладело народами... Один из
наследников этих разбойничьих атаманов, Константин,
начитавшись книг и пресытившись похотной жизнью,
предпочел некоторые догматы христианства прежним
верованиям» (23, 479), пожелав ввести новую веру в
своем государстве. «И они, — писал Толстой о
священниках, — устроили ему христианство. И устроили очень
покойно, даже так, что и нельзя было ожидать...
Освятили его власть, сказали, что она от бога, и помазали
его маслом. Зато и он им устроил, как они хотели...»
(23, 480). «С тех пор, — отмечал писатель в трактате
«Царство божие внутри вас», — обе власти постоянно
помогали друг другу...» (28, 17).
В новое время эта связь церкви и государства,
подчеркивал Толстой, не только не ослабла, но еще
больше укрепилась, ибо из всех форм лжи, опутывающих
людей, затемняющих их сознание и удерживающих их
в «отжитом человечеством понимании жизни», на
котором основывается власть правящих классов, самой
эффективной является религиозная ложь, «ложь хитрая,
сложная и облеченная в торжественность и
великолепие» (28, 20). Поэтому-то, указывал писатель,
правящие классы никогда не допустят отделения церкви от
государства. Там же, где это отделение совершилось,
как в Америке, «высшие классы всегда будут
поддерживать церковь, чуя инстинктом, что в ней основа их
власти» (34, 337). В сущности оно и не может быть иначе, —
ведь «правительствам обличать ложь существующей ре-
значение церковного христианства только с точки зрения
настоящего и потому «е водит несомненной относительной п,ро-
грессшв'н.ости церковного »рмст-иамстюа» в -истории человеческого
общества (Толстой Л. II. Пол«, собр. соч. в 90-та т. Юбилейное
изд., т. 231 с. XXX).
104

лиши... значит то же, что человеку рубить тот сук, на
котором он сидит» (35, 195).
Едва ли не самой реакционной в этом отношении
Толстой считал русскую православную церковь, которой
враждебно «все то, чем истинно живет теперь мир:
социализм, коммунизм, политико-экономические теории,
утилитаризм, свобода и равенство людей и сословий
и женщин, все нравственные понятия людей, святость
труда, святость разума, науки, искусства, все, что
ворочает миром...» (23, 441). В неоконченной статье
«Бессмысленные мечтания», касаясь роли православной"
церкви в политической жизни России, он писал, что
царствовать и управлять народом «нельзя без того,
чтобы не развращать, не одурять народ и не развращать
и не одурять его тем в большей степени, чем
несовершеннее образ правления, чем меньше управители
выражают со'бою волю народа. А так как у нас самое
бессмысленное и далекое от выражения воли народа
правление, то при нашем управлении необходимо
самое большое напряжение деятельности для одурения и
развращения народа» (31, 192). В этом и состоял, с
точки зрения Толстого, смысл всей деятельности русской
православной церкви, «этого огромного, напряженно1
действующего учреждения, состоящего из
полумиллионного полчища, стоящего народу десятки миллионов»-
28, 56). Нигде в Европе «нет столь деспотического
правительства и до такой степени согласного с
царствующей церковью» (28, 62), — замечал он.
С этих позиций и обрушивался Толстой на русскую-
православную церковь, разоблачая ее действительную-
роль как главной идеологической опоры самодержавия..
В России, писал он в статье «Пора понять» (1909),
«запрещается все, что только может открыть глаза людям,,
поощряется все то, что может затемнить, ослепить
людей в печати, в школах и, главное, в религии» (38, 163).
Начиная с раннего детства, отмечал Толстой, человека:
начинают обманывать, «с торжественностью внушать ему-
то, во что не верят сами верующие», и внушают до
тех пор, пока обман не срастется с его природой. В
своем «'Исследовании догматического богословия» он с:
поразительной едкостью высмеял всю абсурдность и.
лживость церковных догматов, прямо указав на их
реакционную, эксплуататорскую сущность. «Я читывал,—
105

лисал Толстой, — так называемые кощунственные
сочинения Вольтера, Юма, но никогда не испытывал того
несомненного убеждения в полном безверии человека,
как то, которое я испытывал относительно составителей
катехизисов и богословии... И я понял, наконец, что все
это вероучение, то, в котором мне казалось тогда...
выражается вера народа, что все это не только ложь,
но сложившийся веками обман людей...» (23, 63).
Открыто называя церковников прислужниками
эксплуататорских классов, писатель считал их
деятельность преступной, несущей народу «страшное зло».
С ненавистью писал он в романе «Воскресение» о
церковных деятелях, которые, нисколько не сочувствуя
«выбирающемуся из мрака невежества народу»,
прилагали все свои силы только «на то, чтобы закрепить его
в нем» (32, 163). «Православная церковь? — зло
переспрашивал Толстой в работе «Исследование
догматического богословия». — Я теперь с этим словом не могу
уже соединить никакого другого понятия, как
несколько нестриженных людей, очень самоуверенных,
заблудших и малообразованных, в шелку и в бархате, с
панагиями бриллиантовыми, называемых архиереями и
митрополитами, и тысячи других нестриженных людей,
находящихся в самой дикой, рабской покорности у этих
десятков, занятых тем, чтобы под видом совершения
каких-то таинств обманывать и обирать народ» (23, 296).
Особое негодование вызывала у Толстого правящая
верхушка церковной иерархии во главе с обер-прокуро-
ром святейшего синода К. П. Победоносцевым, этим
вдохновителем крайней политической реакции и
религиозного мракобесия в стране, представлявшим в
синоде интересы «царствующего дома». Время его
безотчетного владычества в «делах веры» было одним из
самых темных периодов в истории России. Суровые
репрессии обрушивались на каждого, кто не признавал
учения русской православной церкви. В письме
Николаю II в декабре 1900 г. Толстой писал о нем: «Из
всех преступных дел самые гадкие и возмущающие
душу всякого честного человека, это — дела, творимые
■ отвратительным, бессердечным, бессовестным
советчиком вашим по религиозным делам — злодеем, имя
которого, как образцового злодея, перейдет в историю, —
Победоносцевым» (63, 58). Вскоре все, кто прочел
.106

роман «Воскресение», без труда узнали его в образе
иезуитски жестокого и лицемерного Топорова — одного
из самых отталкивающих персонажей романа.
Разоблачая реакционную роль православной
церкви в политической жизни страны, Толстой не уставал
повторять, что все ее усилия сохранить нетронутым
порядок, основанный на эксплуатации народа, обречены
на провал: существующий строй изжил себя и участь
его предрешена, несмотря ни на какие потуги
церковных и правительственных кругов. «Верно или неверно
(определяют революционеры те цели, к которым они
■стремятся, — писал он, обращаясь к правительству и
идеологическим защитникам самодержавия, — они
стремятся к какому-то новому устройству жизни; вы
же желаете одного: удержаться в том выгодном
положении, в котором вы находитесь. И потому вам не
устоять против революции с вашим знаменем
самодержавия, хотя бы и с конституционными поправками, и
извращенного христианства, называемого
православием, хотя бы и с патриархом и всякого рода
мистическими толкованиями. Все это отжило и не может быть
Босстановлено» (36, 304).
Смелая, сокрушительная критика Толстым пагубной
роли церкви в самодержавном государстве не могла
не беспокоить правящие круги и всех «длинноволосых
с крестами» в России, как называл он церковников.
Весьма красноречивым свидетельством этого является
письмо К. П. Победоносцева Александру III. «Толстой—
.фанатик своего безумия и, к несчастию, увлекает и
приводит в безумие тысячи легкомысленных людей, —
писал обер-прокурор святейшего синода. — Сколько
вреда и пагубы от него произошло, — трудно и
исчислить... Нельзя скрывать от себя, что в последние
годы крайне усилилось умственное возбуждение под
влиянием сочинений графа Толстого и угрожает
распространением странных, извращенных понятий о вере, о
церкви, о правительстве и обществе; направление вполне
отрицательное... Точно какое-то эпидемическое
сумасшествие охватило умы» 44.
В своей борьбе протиз толстовской «ереси»
правительство и духовенство выступили заодно, мобилизовав
44 Письма Победоносцева к Александру III. М., 1926, т. 2,
с. 25,2—,25.3,
107

для этого все наличные силы — от полиции,
преследующей за распространение его антиклерикальных
произведений, до попов-кликуш, поносящих великого
писателя и мыслителя как «еретика» в своих проповедях 45.
Кульминацией этой борьбы явилось отлучение Толстого
в 1901 г. от церкви, имевшее целью восстановить
против него темные силы реакции, подтолкнуть фанатиков,
и изуверов к прямой расправе с ним. Являясь
результатом сговора правительственных и церковных кругов,
оно лишний раз продемонстрировало «механику»
неразрывной связи церковников со всем государственным
аппаратом царской России. «Отлучение» Толстого,
вопреки планам его врагов, стало крупным общественно-
политическим событием, способствовавшим росту
популярности его имени не только в России, но и за
рубежом 46. «Акт 'беспримерный в новейшей русской
истории! — писал В. Г. Короленко. — Правда,
беспримерны также сила и значение писателя, который,
оставаясь на русской почве, огражденный только
обаянием великого имени и гения, так беспощадно и смело»
громил бы «китов» русского строя: самодержавный
порядок и господствующую церковь. Мрачная анафема
семи российских «святителей», звучащая отголосками
мрачных веков гонения, несется навстречу несомненна
новому явлению, знаменующему огромный рост
свободной русской мысли» 47.
В критике Толстым официальной религии и церкви
с большой силой сказались как величие, так и
слабость его как мыслителя. Ненавидя православную
церковь и ее служителей, разоблачая их гнусную роль в
духовном закабалении и порабощении народа, Толстой,
однако, не отказывался от религии вообще. Борьба с
казенной церковью, писал В. И. Ленин, совмещалась у
него «...с проповедью новой, очищенной религии, то есть
нового, очищенного утонченного яда для угнетенных
масс» 48. В этом и заключалась ограниченность
толстовской критики православной церкви, отразившей сти-
45 Подробнее об этом ом.: Ковалев И. Ф. Борьба
царизма, и церкви с Толстым. — В кн.: Вопросы истории
религии и. а.т€1изм-а. М., ÜI960.
46 См. об этом: Петров Г. Отлучение Льва Толстого. М.,
:&64, с. 61—63, 77—87.
47 Кю.р ол ешчк'о В. Г. Дневник. Полтаза, 19|28, т. 4, с. 211.
48 Лет ин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 21.
108

хинный протест многомиллионной массы русского
народа, которая всей душой ненавидела и царя, и
казенную церковь, но которая, по словам В. И. Ленина,
«...еще не дошла до сознательной, последовательной,
идущей до конца, непримиримой борьбы с ними» 49.
5. РАЗОБЛАЧЕНИЕ БУРЖУАЗНОГО ПАРЛАМЕНТАРИЗМА
И ДЕМОКРАТИИ
В своих произведениях Толстой подверг критике не
только абсолютистские порядки в России. Выражая
взгляды широких масс русского патриархального
крестьянства, его ненависть к непонятной и враждебной
ему силе капитализма, разрушавшей в пореформенной
России все старые «устои» деревенского быта, несущей с
собой небывалое разорение и «нищету, он видел свою
задачу и в разоблачении политических форм, скрывавших
nia Западе этот новый вид рабства —
капиталистический.
Обращаясь с этой целью к политической истории
западноевропейских стран, привлекая разнообразные
факты из современной ему практики буржуазных
государств, Толстой отмечал в статье «О значении русской
революции», что изменения в формах правления,
происшедшие в этих странах в результате буржуазных
революций, принесли с собой уничтожение многих
прежних злоупотреблений неограниченной власти
абсолютного монарха (к ним (писатель относил королевские приказы
об изгнании или заточении без суда и следствия,
стеснения печати, религиозные гонения и т. п.).
Пришедшее на смену абсолютизму «представительное
правление», писал Толстой, наряду с этим «подвергло
обсуждению представителей обложения народа податями,
сделало гласными и подлежащими обсуждению действия
правительства» (36, 324). Изменение формы правления
привело и к тому, «что во всех этих государствах с
особенной быстротой развились разные технические
усовершенствования, дающие большие удобства жизни
богатым гражданам и большую военную силу государ-
Ленит В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 70.
;09

ствам. Так что народы с представительным правлением
несомненно стали в промышленности, торговле и
военном деле могущественнее народов, управляемых
деспотическою властью...» (там же).
Несмотря на это, неравенство, угнетение человека)
человеком по-прежнему составляют основу жизни
народов этих стран. «То же неравенство, какое было между
фараоном и его рабами, и теперь между
Рокфеллерами, Ротшильдами и их рабами» (36, 198), —
подчеркивает Толстой в работе «Единое на потребу».
Утверждение капитализма изменило, с точки зрения писателя,,
лишь форму эксплуатации — она приобрела более
завуалированный характер. «Прежде... — рассуждает,
например, Толстой в своем дневнике, образно сравнивая
феодально-крепостническую эксплуатацию с
капиталистической, — видна была цепь, которая привязывала, а
теперь не цепь, а в Европе волоски, но их так же много,
как и тех, которыми связали Гюливера. У нас (т. е. в
России. — В. Я.) еще видны веревки, ну бечевки, а
там волоски, но держат так, что великану народу
двинуться нельзя» ('53, 160).
В статье «Рабство нашего времени» (1900) Толстой*
дает необычайно сильную критику капиталистической!
эксплуатации — этой особо изощренной формы
социального рабства, в котором находятся народы
западноевропейских стран. Главной особенностью этой новой.
формы рабства является, по мнению Толстого, ее
«безличный характер»: новые рабы не принадлежат лично
тому или иному капиталисту — владельцу фабрик. Но-
от этого их положение не стало лучше. За деньги,
достаточные только для пропитания, люди, считающиеся
свободными, вынуждены отдаваться «в такую работу, в.
которую во времена крепостного права ни один самый
жестокий рабовладелец не послал бы своих рабов»
(34, 150). Дело в том, говорит Толстой, что фабриканту,,
в отличие от владельца «крещенной собственности» —
помещика, незачем беречь своих безличных рабов,
поскольку место каждого из них, свалившегося от
непосильной работы, тотчас готовы занять сотни других,.
погибающих на улицах городов от безработицы.
Капиталистическую эксплуатацию трудящихся с ее
бесчеловечной жестокостью он называл «рабством нашего»
времени». «Никакой Чингис-хан, — замечал Толстой, —
НО

не налагал такого ярма, какое налагается на людей в
свободных государствах» 50.
Конечно, Толстой не мог правильно объяснить
самого «механизма» эксплуатации пролетариата, причин
его обнищания при капитализме, но он верно показал,
что эти причины коренятся в самой сущности
буржуазного строя, двигателем которого выступает
неограниченная жажда буржуазии к обогащению. Поэтому-то и
не может быть и речи ни о каком «равенстве» и
«братстве» при капитализме. Он приходил к выводу, что
действительностью капиталистического мира является
острейшее противоречие между буржуазией и
пролетариатом.
Нисколько не сомневаясь в том, что
капиталистическое общество основывается на насилии, на рабстве,
на беспощадном угнетении трудящихся масс, русский
писатель в то же время указывал, что главным
средством порабощения здесь, как и в странах с
деспотическим режимом, выступает государство. Однако,
говорил Толстой, в отличие от деспотических государств,
антинародная, эксплуататорская сущность современного
буржуазного государства настолько искусно
замаскирована посредством сложного устройства выборов в
представительные учреждения, что создается видимость
участия народа в управлении государством. «А между тем
действия и распоряжения правительства таких мнимо
самоуправляющихся народов... так же мало зависят от
воли и желания всего народа, как и действия и
распоряжения самых деспотических правительств» (36, 245).
Исходя из анализа реальной действительности,
Толстой дал развернутую критику буржуазной
демократии, убедительно показав, что даже самые
демократические республики, несмотря на их либеральные
декларации и конституции, на деле являются государствами,
где господствует паразитическое меньшинство
эксплуататоров, где власть находится в руках банкиров,
фабрикантов, крупных земельных собственников. Народные
же массы даже при парламентаризме и избирательном
праве отстранены от управления государством.
Досконально разоблачая созданный на Западе и
so Толстой в 1880-е годы. Запиши И. М. Ивакина. — Лит.
наследство, 1961, т. 69, кн. 2, с. 58.
111

подхваченный русскими либералами миф о
демократичности и народности государственного строя
западноевропейских стран, русский писатель прекрасно видел те
рогатки, которые ставили буржуазные конституции с
тем, чтобы воспрепятствовать участию масс в
политической жизни этих стран. Указывая на хитрую
избирательную «механику» в буржуазных государствах,
позволяющую имущим классам проводить в парламенты
своих кандидатов, он писал: «...в Англии, Франции,
Америке и вообще в конституционных государствах...
выборы так устроены, что члены парламента не
представляют народа, а принадлежат к политиканам» (34,
226). От внимания Толстого не укрылась грязная
сторона буржуазных выборов, успех в которых зависит
далеко не от личных качеств кандидатов, а от
возможности щедро субсидировать избирательную .кампанию,
подкупая избирателей. Ведь «существует определенная
цена местам в парламенте, существуют дельцы,
устраивающие эти сделки кандидата с избирателями» (36,
326). В Англии, Италии, Франции, Америке «стать
депутатом стоит известную сумму денег: ловкие и
богатые люди завладевают властью и издают законы»51.
Весьма злободневно звучит сегодня эта оценка
буржуазной демократии рядом с заключением современных
западных экспертов в области политики, вынужденных
констатировать, что для получения ныне выборной
должности в государственном аппарате, например, США
«требуется все больше денежных средств, чем когда-
либо» 52.
С презрением отзывался писатель и о буржуазных
политиках, ме брезгующих 'ничем ради достижения своих
целей. «Всякий депутат, — писал он в статье «О
значении русской революции» (1906), — всегда начинает
свое вступление во власть подкупом, спаиванием,
одурением, обещаниями, которых он знает, что не
сдержит...» (36, 326).
Для Толстого была ясна и подлинная сущность
двухпартийной системы ряда западноевропейских го-
51 У Толстого. Яснополянские записки Д. П. Макаиюцкого.
В 4-х кн. — Лит. -наследство, 1979, т. 90, кн. 2 (1Щ6—1907),
с. 142.
52 M и л ц М., Коэн Д. Америка: иикорпорейпгед /Пер. с англ.
М., 1973, с. 102.
112

сударств, призванной лучше одурачивать народные мас-
-ы. В борьбе буржуазных партий он не видел ничего,
кроме стремления их любой ценой «удержать свое
значение и власть» (36, 245).
Сами парламенты буржуазных государств, отмечал
Толстой, менее всего озабочены нуждами своих
народов, а заняты исключительно «личными честолюбиями
и интересами враждующих партий» (34, 226). Их
деятельность по этой причине изобилует курьезными
примерами, когда сами депутаты, избранные, пишет
Толстой, казалось бы для того, чтобы избавить людей от
самоуправства, разрешают возникшие между ними
разногласия дракой. «Так было во французском, потом в
английском, теперь то же произошло в итальянском
парламенте» (53, 44—45), — записывает Толстой в
дневнике 28 июня 1895 г. по поводу произошедшей между
двумя итальянскими парламентариями дуэли. В
буржуазных парламентах царят подкуп и взяточничество.
Законы в них как будто принимаются большинством
голосов, «о, пишет Толстой, «мы знаем, как создаются
законы, мы все были за кулисами, все знаем, что законы
суть произведения корысти, обмана, борьбы партий, что
в них нет и не может быть истинной справедливости»
(28, 91). Хваленая буржуазная демократия на деле
оказывается плутократией, господством денежного мешка,
демагогической формой правления имущих классов.
В критике 'буржуазного парламентаризма Толстой
сближался с Чернышевским, писавшим, что в
действительности «великолепный спектакль парламентского
правления почти постоянно оказывался чистою комедиею»53
Являясь, по словам В. И. Ленина, «глубоким
наблюдателем и критиком буржуазного строя»54, Толстой
проницательно разглядел и ту роль, которую играют
монополии в государственной жизни буржуазных стран,
прямым и косвенным путем устанавливая контроль
над государственной властью. С особым негодованием
в этой связи он отзывался о правительстве США «с
своим покровительством трестам», вскрывая всю фальшь
и лицемерие американской лжедемократии: «Выбор
президента в Соединенных Штатах стоит миллионы тем
53 'Чер ны ш-евски й Н. Г. Соч. М., 1949,, т. 6, с. -9.--
54 Леи'И.н В. И. Поли. ообр. соч., т. 5, с. 1(49.
8. В. В. Ячевский
113

аферистам, которые знают, что выбранный президент
будет поддерживать выгодную им систему обложения
тех или иных предметов или те или иные монополии,
и они сторицей возвратят то, что будет им стоить
избрание» (36, 326). С возмущением писал Толстой о
Рокфеллере и ему подобных, кому законы этой страны
дают возможность умножить свои богатства в ущерб
интересам основной массы народа. Разоблачая за
вывеской американского демократизма культ наживы,
произвол капитала, бесправие белых и черных рабов,
русский мыслитель неоднократно подчеркивал, что
своим открытым цинизмом «свободная» Америка
превосходит самодержавную Россию. «В России еще тем
хорошо,—говорил он,—что хоть не хвалятся свободой...»55.
Понимая и осуждая глубоко антинародную
сущность буржуазного государства, всех современных ему
государственных систем, стоящих на страже интересов
капитала, Толстой указал и на те средства, которыми
пользуются правящие классы для утверждения своего
господства. Это не только армия и полиция, пишет
Толстой в статье «К политическим деятелям» (1903),
«но и все духовные средства воздействия на массы:
руководство прессой, религиозным направлением и,
главное, воспитанием» (35, 201). По мнению Толстого,
в капиталистическом обществе правительство и
правящие классы так искусно организовали подавление
трудящихся масс, мобилизовав для этого все средства
идеологического воздействия на людей, что до поры до
времени «...ра'бы не только не знают того, что они
рабы... но и воображают... что они совершенно свободные
люди, п гордятся своим рабством» (36, 181).
Примечательно, что в связи с этим под правительством «в
самом широком смысле» Толстой предлагал понимать не
только само правительство, но и капиталистов, а также
прессу, находящуюся у них в руках, при помощи
которой оправдывается зло, существующее в
капиталистическом обществе.
И хотя Толстой не смог понять тех
закономерностей, которые породили специфические для буржуазного
государства «орудия власти» и вызывали усиление его
идеологической деятельности, тем не .менее он дал
55 Толстой в 1880-е годы. Заш-ски И. М. Ие-аишна. — Лит.
наследство, 196.1, т. 69, кн. 2, с. 58.
114

замечательную по силе критику всех этих грязных,
коварных и жестоких средств власти господствующего
класса капиталистического общества. Отмечая ее
справедливость, нельзя не вспомнить высказывания В. И.
Ленина о том, что буржуазия держится у власти в
капиталистическом обществе не только насилием, но и с
помощью «...гигантского аппарата лжи и обмана,
массового надувания рабочих и крестьян, отупления их и
■Разоблачая в своей публицистике
«конституционное рабство» западноевропейских народов, показывая
всевозможные формы насилия господствующего класса
капиталистического общества, Толстой опровергал
утверждения буржуазных ученых, видевших задачу
государства в «организации порядка» в обществе. Обобщая
свои выводы и наблюдения, он характеризовал его как
машину «организованного насилия» в руках
эксплуататорских классов для подавления трудящихся.
Свою критику 'буржуазной демократии Толстой
сочетал с резким выступлением против ли'бералов-;«запад-
ников», которые, на все лады восхваляя буржуазные*
порядки, писали о «благоденствии» и «процветании»
народа в условиях прогресса и цивилизации
капиталистической Европы. Доказывая полную абсурдность
подобных представлений, Толстой отмечал, что во всех так
называемых «демократических» государствах Западной
Европы народу не только не доступны блага
цивилизации, но все достижения науки и техники
используются только во вред ему, для усиления его
порабощения 57. Более того, говорил Толстой, во всех запад-
56 Ленин. В. И. Поли, шор. соч., т. 40, с. 15.
57 Подробный анализ взглядов Толстого па буржуазный
прогресс и цтвнлнэацнио .не «ходит <в нашу задачу. Вместе с тем
следует полностью согласиться с выводом А. И. Шлфмана* по
этому ■■вопросу. Анализируя борьбу Толстого с защитниками
буржуазного .прогресса — ли1бер>алами-<<за1п.а|дни1камн>>, он пишет:
«Внимательное и непредубежденное чтение статей Толстого
показывает, что вся его аргументация (против буржуазной науки и
прогресса. — В. Я.) исходит с позиций защиты народных масс
от новых форм закабаления, а не с позиций общего отрицании я
человеческого прогресса. Статьи Толстого яизлмются в этом
отношении замечательными документами передовой русской
публицистики, заостренными пропив реакционного лагеря либерализма»
(Шифма. н А. И. Лев Толстой — обличитель буржуазно/'!
культуры. Тула, 19(60, с. 1'8).
8*
115

ноевропейскнх государствах, даже с самыми
демократическими правительствами, «одинаково остаются все
главные и основные бедствия народов: те же все
возрастающие бюджеты, те же враждебные отношения с
соседями, требующие военных приготовлений... те же
подати, те же монополии правительственные и частные,
и то же лишение народа права пользования землей,
отданной в собственность частным землевладельцам, те
же порабощенные народности, та же постоянная
угроза войн и те же войны» (36, 323).
С убедительной наглядностью обнажал мыслитель
внутренние противоречия этого внешне
благоустроенного, а на деле «скованного конкуренцией и нуждою»
общества, отмечая, что в нем «не переставая идет
борьба обездоленного, озлобленного рабочего народа с
правительством и богатыми» (36, 295). Отзываясь в
.этой связи об Америке, он говорил в интервью Стивену
Бонслу, корреспонденту «Нью-Йорк тайме»: «У вас,
.американцев, была молодая и прекрасная страна,
которую ваши отцы хотели сделать земным раем, но чем
дсе это кончилось? Нигде в мире нет такой
ожесточенной сословной резни. Вы воспроизведи в самых крайних
формах условия, существующие в Европе, и виной
тому, прежде всего то, что вы называете
представительной системой правления, а также национализм,
который вы называете патриотизмом»58.
Острота социальных конфликтов, бедственное
положение народных масс, говорил Толстой, всячески
скрываются в буржуазных государствах рассуждениями
о свободе и равенстве. На восхваление буржуазных
порядков ежегодно расходуются огромные суммы. Но
все, о чем трубит буржуазная пропаганда, от начала до
конца является вопиющей ложью. В действительности
же, заявлял Толстой, «в древней Греции и Риме было
более свободы и равенства, чем в новой Англии с
китайской и индийской войнами, в новой Франции с
двумя Бонапартами и в самой новой Америке с
ожесточенной войной за право рабства» (8, 334).
Яркая, глубоко справедливая критика буржуазной
демократии и парламентаризма не привела, однако, пи-
58 Лав Толстой беседует с Америкой. — Ияюстр-анна-я
литература, 11978, № 8, с. 239—240.
1.16

сателя и мыслителя к правильным выводам. Стоя на
позициях патриархального крестьянства с его
отчуждением от политики, от насущных задач революцион'Но-
го движения, он не понимал того, что установление;бур1
жуазно-демократического строя на Западе, при' всей
ограниченности и неполноценности буржуазной
демократии, имело и положительную сторону, создавая почву
для более успешной борьбы трудящихся за свое
экономическое и политическое освобождение. Поэтому
даже положительная оценка Толстым в ряде случаев
некоторых сторон политической жизни буржуазных
государств не могла повлиять аа его в целом
нигилистическое отношение к институтам буржуазной демократии.
Рассчитывая с помощью своего
религиозно-нравственного учения избавить трудящихся от всех бедствий и
несправедливостей, которые выпадали на их долю как в
деспотических, так и в «мнимо-свободных» государствах,
Толстой безразлично относился к политическим
формам и демократическим преобразованиям, недооценивал
возможности, связанные с расширением политических
прав парода.
Однако, несмотря на эту ограниченность
толстовской критики, она, благодаря своей силе и
убедительности, имела большое значение для просвещения масс,
освобождения их от иллюзий буржуазного
парламентаризма, усиленно насаждаемых либеральной
пропагандой. Толстой в этом отношении продолжил традицию
псеп передовой русской политической мысли,
сочетавшей борьбу с самодержавием с обличением
государственных порядков, царивших «а Западе.
6. КРИТИКА МИЛИТАРИЗМА
ЭКСПЛУАТАТОРСКИХ ГОСУДАРСТВ
Разоблачая угнетательскую, антинародную сущность
современных ему государственных систем, русский
писатель Hv мыслитель большое внимание уделил в этой
связи анализу милитаризма, органически присущего
эксплуататорскому государству. В своих
публицистических произведениях он досконально исследовал
социально-экономическую природу милитаризма, его связь с
интересами правящих классов, показал всю преступность
агрессивной политики империалистических государств.
117

Милитаризм, утверждал Толстой, коренится в
самом социальном устройстве эксплуататорского
государства, независимо от того, монархическое оно или
республиканское, стоит ли у власти «правительство царя
или турецкого султана, или правительство английское
со своим Ч'емберленом и колониальной политикой, или
правительство Северо-Американских штатов с своим
покровительством трестам и империализмом» (36, 180).
К числу причин, с неизбежностью порождающих
милитаризм, Толстой относил социальное неравенство,
экономическую порабощенность, нищету народных масс,
стремление господствующих классов в целях сохранения
своего политического и материального могущества и
получения высоких прибылей затевать войны за новые
колонии, рынки сбыта, золотые прииски и т. п. (см. 72,
255).
Сурово порицал мыслитель внешнюю политику
русского царизма па всем протяжении его существования.
В одном из черновых набросков «Хаджи Мурата»,
характеризуя царствование Николая I, Толстой с болью
писал о гибели сотен тысяч царских солдат в
бессмысленной муштровке, на учениях, смотрах, маневрах и
на еще более бессмысленных, жестоких войнах против
чужих народностей (см. 35, 548). На Кавказе, писал,
например, Толстой, в свое время «происходило то, что
происходило везде, где государство с большой
военной силой вступает в общение с первобытными,
живущими своей отдельной жизнью мелкими народами», когда
под предлогом защиты своих интересов или под
предлогом внесения цивилизации в нравы дикого .парода или
еще под какими-нибудь предлогами большие военные
государства совершали «всякого рода злодейства над
мелкими народами, утверждая, что иначе и нельзя
обращаться с ними» (35, 4'56).
С неменьшим осуждением отзывался писатель п о
милитаристских целях политики Николая II, ставя ему
в вину многочисленные акты агрессии. Особое
негодование в этой связи вызывал у Толстого лицемерный
николаевский проект созыва Гаагской мирной
конференции, сопровождаемый вынашиванием новых
агрессивных актов и все большим усилением армии. Об этом,
помимо прочих обличений самодержавия, он прямо
писал Николаю II (см. 73, 188).
118

В своих произведениях, главным образом
публицистических, Толстой подверг резкой критике и
милитаристскую политику западноевропейских государств.
Деятельность великого русского писателя и мыслителя
протекала как раз в тот исторический период, когда
буржуазные государства Европы, прикрываясь
пресловутым мифом о своей цивилизаторской миссии,
интенсивно «делили» карту мира, стремясь захватить как можно
больше еще непокоренных и неподеленных стран.
Толстой выступил с разоблачением истинных целей
внешней политики буржуазных государств, нанес
чувствительный удар по теоретикам так называемой
цивилизаторской миссии Европы, стремившимся оправдать
кровавые колониальные войны, беззастенчивый грабеж
и эксплуатацию народов, покоренных «туманными»
европейцами.
Главными вдохновителями захватнической
политики, по его утверждению, являлись «богатые классы»
капиталистического общества. Эти.м «европейским
паразитам», как их называл писатель, в первую очередь и
были необходимы «те обманы и насилия, которые
называются на их языке приобретением рынков и
колониальной политикой» (36, 329). Не довольствуясь
эксплуатацией собственных народов, в погоне за
сверхприбылями они стремятся «все дальше и дальше
закидывать свои поработнтельные сети на людей, живущих
еще разумной, трудовой жизнью во всех частях света»
(36, 330). «Печальным знамением времени»,
свидетельствующим о том, что миром управляет «бездушное
торгашество», называл он участившиеся в 80—90-х гг., в
период расцвета колониализма, войны за приобретение
новых колоний, рынков сбыта товаров п приложения
капитала. В статьях «Две войны» (1893), «Христианство
и патриотизм» (1894), «К итальянцам» (1896),
«Патриотизм или мир?» (1896), «Патриотизм и правительство»
(1900), «Обращение к китайскому пароду» (1900) и
других Толстой нарисовал потрясающую картину
колониальных захватов, в ходе которых безжалостно
истреблялись целые народы. «Уничтожение народов на
захваченных землях, — с негодованием писал он, —
воспринималось как нечто, само собой разумеющееся. Вопрос
был только в том, кто прежде захватит чужую землю
и будет уничтожать ее обитателей» (90, 432).
119

Горячо сочувствуя трагической судьбе народов
разоряемых империалистами стран, русский писатель не
оставил без отклика ни одну из несправедливых
захватнических войн, ни один из тех многочисленных актов
агрессии, которые совершали европейские и
американские империалисты в Азии, Африке и Латинской
Америке59. Могучий голос великого обличителя,
раскрывавшего перед мирам действительные причины
развязываемых империалистами в различных частях света войн,
вызывал понятное беспокойство в их кругах. Не
случайно американский президент Теодор Рузвельт,
которого Толстой именовал не иначе, как «империалистом»
и «милитаристом», настоятельно требовал от русского
правительства запретить писателю вмешиваться во
внутренние дела Америки 60.
Разоблачая хищническую политику
западноевропейских империалистов, Толстой указывал, что между
ними идет постоянное соперничество за обладание
колониями и рынками сбыта. В ходе этого соперничества
буржуазные государства все более вооружаются.
Призывы к миру и рассуждения о мире в устах глав их
правительств, подчеркивал Толстой, — всего лишь
прикрытие безудержной гонки вооружений. «Главы
правительств утверждают, — писал он в трактате «Царство
божие внутри вас», — что они хотят мира, и между
ними происходит соревнование о том, кто из них
сделает самые торжественные миролюбивые заявления. Но
в тот день, или на другой, они представляют в
законодательном собрании предложение об увеличении
вооружений и говорят, что принимают такие
предосторожности именно для того, чтобы обеспечить мир» (28,
103).
Эти толстовские слова весьма злободневно звучат
и в наши дни, когда лицемерие буржуазных политиков
достигло своего предела. Соревнуясь, как и во времена
Толстого, в том, кто из них сделает самые
миролюбивые заявления, они на деле всегда игнорируют ра-
59 Подробнее см. об этом: Шифмя« А. И. Лез Толстой о
колониальном разбое. — Изв. АН СССР. Отд. литературы и языка,
!95i2, выл. 6, с. 509—526; Чу'б-а «о в С. Н. Лез Толстой о войне
и миладта/р-иэме. Минск, 1Ш&, с. 174—246; Ломунов К. Лев
Толстой в сотаременнюм мадре. М., 1975, с. 203— 23)2.
60 Ом. об этом: Л о lM у но в К. Лез Толстой в современном
мифе, с. 31.
120

зумны'е предложения Советского правительства о
полном или частичном разоружении, доводя гонку
вооружений до чудовищных размеров.
Толстой справедливо полагал, что «безумие» и
«жестокость» военных приготовлений, лихорадочно
ведущихся в империалистических государствах, несут беды
не только народам самих этих государств, тяжелым
бременем ложась на плечи трудящихся61, но и
представляют реальную угрозу возникновения мировой
войны. Последнее обстоятельство особенно беспокоило-
Толстого. Пристально всматриваясь в политику
империалистических государств, анализируя почерпнутые из-
различных источников данные об их военном
положении, численности армии и расходах на военные нужды,
русский писатель приходил к неутешительному выводу
о том, что человечество стоит на пороге «ужасающей1
по бедственности и истребительное™ войны» (28, 207).
В одной из своих публицистических работ он приводит
предостерегающие слова профессора международного'
права Л. А. Камаровского о том, что при постоянной
гонке вооружений достаточно самого ничтожного
повода, чтобы по всей Европе загорелся огонь всеобщей
войны (см. 28, 98). Таким поводом, с точки зрения
Толстого, могло стать происшедшее между Соединенными:
Штатами Америки и Англией в 1895 г. столкновение из-
за границ латиноамериканской республики Венесуэлы.
Надо, писал он в статье «Патриотизм или мир?», иметь
слишком мало проницательности, чтобы не видеть того,,
что причины, которые привели к столкновению между
Англией и Америкой, остались те же н что если это
столкновение и разрешится без войны, то «неизбежно;
завтра, послезавтра явятся другие столкновения
между Англией и Америкой, и Англией и Германией, w
Англией и Россией, и Англией и Турцией во всех
возможных перемещениях, как они возникают ежедневно,.
01 Во всех конституционных государствах и
демократических республиках, писал Толстой, «деньги отбираются у
большинства народа не столько, сколько можно, а столько, сколько «ужно;.
и совершению' независимо от согласия или несогласия облагаемых
(все знают, -как составляются парламенты и как мало они-
представляют -волю народа) и употребляются не для общей пользы,
а »а то, что считают для себя нужным правящие классы: на;
воину иа Кубе и на Филиппинам, та отнятие и удержание богатств
Трансвааля и т. п.» (34, 174—175).
12*

ei какое-нибудь из них неизбежно приведет к войне»
{90, 46).
Наибольшую угрозу миру Толстой видел со стороны
империалистической политики США. Когда в 1900 г.
одно американское агентство обратилось к нему с
просьбой посоветовать воюющим с англичанами бурам
«заручиться добрыми услугами Америки», он
незамедлительно ответил: «Добрые услуги Америки могут
состоять лишь в угрозах войны, а потому сожалею, что не
могу исполнить вашего желания» (72, 347). Эта
прозорливость толстовских слов о «добрых услугах»
американского империализма, как известно, многократно
подтверждена историей.
В своей публицистике Толстой на весь мир обличал
националистическую и шовинистическую истерию,
раздуваемую правящими кругами империалистических
государств под видом патриотизма и защиты отечества, а
на самом деле используемую в милитаристских целях,
для разжигания вражды между народами, насаждения
извращенных представлений вроде «предпочтения
своего государства или народа всякому другому
государству и народу» (28, 186). С этой целью, подчеркивал
Толстой, ими используются все средства
идеологического воздействия па людей: националистические и
другие реакционные идеи пропагандируются в учебных
заведениях, в прессе, литературе, искусстве. Особенно
возмущало Толстого пособничество в этом клерикалов,
которые готовы в зависимости от политических
обстоятельств то проповедовать христианскую любовь, то
прославлять кровавые войны, развязанные
империалистами. В статье «Христианство и патриотизм» он с
иронией писал об одном католическом епископе, который,
освящая спуск на воду нового броненосца, «молился
богу мира, давая чувствовать при этом, однако, что
если что, то он может обратиться п к богу войны» (39,
33).
Отмечая, что правящими кругами современных ему
государств наряду с безудержной гонкой вооружений
«умышленно осложняются все больше и больше
международные отношения, долженствующие привести к.
войне» (39, 198), Толстой разоблачал в своих статьях
империалистический заговор против мира и жизни
миллионов людей. «Что может быть безумнее п мучитель-
:122

нее того положения, в котором живут теперь
европейские народы, тратя большую часть своих богатств
на приготовление к истреблению своих соседей» (36,
128), — писал он.
Не безумие ли, спрашивал мыслитель, то, что
человечество живет под непрестанным страхом войны:
«За какое хотите время откройте газеты и всегда,
воякую минуту, вы увидите черную точку, причину
возможной войны: то это будет Корея, то Памир, то
Африканские земли, то Абиссиния, то Армения, то
Турция, то Венесуэла, то Трансвааль. Разбойничья
работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то
там, не переставая, идет маленькая война, как
перестрелка в цепи, и настоящая большая война всякую
минуту может и должна начаться» (90, 47). Не
безумием ли является то, восклицал Толстой, что
современные государства всегда стоят друг против друга «с
выпущенными когтями и оскаленными зубами и ждут
только того, чтобы кто-нибудь впал в несчастье и
ослабел, чтобы можно было с наименьшей опасностью
напасть на пего и разорвать его» (90, 432).
И хотя незнание подлинных путей преобразования
действительности приводило мыслителя к тому, что
системе капиталистического угнетения, растущему
милитаризму он противопоставлял лишь «пассивное неучастие
в этом зле» осознавшей требования «христианской»
любви личности62, тем не менее его пламенные
обличения захватнических войн и колониального разбоя, его
гневные выступления в защиту подвергшихся
нападению со стороны империалистических государств
народов раскрывали глаза простым людям во всем мире
па истинное положение дел, призывали положить
конец господствующей несправедливости.
По глубокому убеждению писателя, для
предотвращения войны нужны усилия миллионов. Все свои
надежды Толстой возлагал на народные массы, кото-
62 «Для того, чтобы люди, которым не нужна война, не
воевали, — писал Толстой в статье «Карфаген должен быть
разрушен»,— не нужно ни международного права, ни третейского суда,
ни международных судилищ... Средство для того, чтобы не было
■войны, состоит в том, чтобы не воеэали те, которым не нужта
Бойна, которые считают грехом участие .в ней» (ЗФ, 200), — к
такому утопн'Ч'ооком'у выводу приходил мыслитель.
123

рые не хотят войны и одни только могут остановить
кровавую машину империализма. Народы мира не
должны, утверждал Толстой, проявлять равнодушия к
злодеяниям своих милитаристских правителей,- «Если мы
увидим, что человек на улице роет яму и наполняет ее
динамитом, мы приходим в ужас и хватаем и судим
этого человека, тогда как самое ужасное, что мог
сделать этот человек, это то, чтобы убить десятка' два
людей и разрушить несколько домов. А на наших глазах
эти ошалелые люди, наряженные в мундиры и ленты,
называемые монархами и министрами... придумывают
более жестокие средства убийств... Что же мы этих
людей оставляем в покое, а не бросаемся на них и
не рассаживаем их по смирительным заведениям? Ведь
разв'е не очевидно, что они задумывают и приготовляют
самое ужасное злодеяние и что если мы не остановим
их теперь, злодеяние совершится «не нынче, так завтра»
(31, 195—196). В этом бунтарском призыве к
сопротивлению Толстой возвышается над догматами своего
религиозно-нравственного учения, превращаясь в
активного гуманиста, призывающего к решительной борьбе с
милитаризмом. Прав исследователь антивоенной темы в
творчестве писателя, утверждающий, что «не пацифизм,
благонамеренный и ро'бкий, не апелляция к милости
власть имущих, а антимилитаризм, и антимилитаризм
бескомпромиссный, многообъ'емлющий, неуклонный,
последовательный, радикальный, — вот то средство, тот
«выход», те «замки», «ключи» и «отмычки», которые
предлагает Толстой... людям, запертым «железной
дверью в неразрушимых стенах» войны и насилия»63.
63 Ч у б а к о в С. II. «Вес дело жизни...» (Леи Толстой и
поиски мира). Минск, 1978, с. 155—156.

Глава III
Л. H. ТОЛСТОЙ О ПРАВЕ
В ЭКСПЛУАТАТОРСКОМ ОБЩЕСТВЕ
1. СУЩНОСТЬ И НАЗНАЧЕНИЕ ПРАВА
п
раво как важный фактор
общественной жизни, оказывающий влияние на
общество в целом и на отдельных его членов, всегда
интересовало зеликого писателя и мыслителя, который
еще в юности стремился найти в нем объяснение того,
что ему «казалось странным и неясным в устройстве
жизни людей» (38, 60). Однако с наибольшей силой
стремление разобраться в прав'е, понять его природу,
проникнуть в суть связанных с ним процессов
проявилось у Толстого в пореформенные годы, когда картина
жестокой народной нужды и бедствий заставляет его
подвергнуть беспощадному анализу всю политическую
систему царизма и ее правовые устои. Подняв в своих
произведениях, написанных в 80-х — начале 900-х гг.,
.многие вопросы современного ему общественного и
политического устройства, Толстой со всей остротой
поставил и вопрос о сущности и назначении права.
Следует отметить, что в своих рассуждениях о
праве Толстой в большинстве случаев избегал
употреблять этот термин, с .которым в его представлении
ассоциировалось только «высшее», «естественное», т. е.
действительно справедливое право 1. Поэтому чаще всего
он говорил о законах, об «узаконениях», «...одинаково
несовершенных, а часто и явно ложных и
несправедливых...» во всех государствах (28, 95). Однако по
смыслу постановки вопросов и характеру анализа
«узаконений», как верно замечает В. И. Смолярчук, видно,
что речь в данном случае идет о праве, о совокупности
правовых норм, существующих в обществе2.
1 См. У Толстого. Ясно пол яжкиге записки Д. П. Маковиц
кого. — Лит. наследство, 1979, т. 90, кн. 4 (1/909—'19.10), с. 30, 56.
К тому же, подчеркивал Толстой, «народ слова «право» никогда
не употребляет. У н'их «а. языке его .никогда «ет» (там же, с. 30).
2 Ом. Смол ярчуж В. И. — Л. II. Толстой о праве и
юридической 'на^уке. — Сов. государство и право, 10|7в, № 9, с. 90.
125

Видя суть «узаконений» в требовании «исполнения
известных правил» (34, 180), Толстой указывал, что-
эти правила никогда не устанавливаются «с общего
согласия» и «для общей пользы» (34, 174). Уже одно
то обстоятельство, писал он в статье «Рабство нашего
времени», что нарушающих или желающих их нарушить.
людей (но не нарушающих только из страха
наказания) всегда больше тех, кто желает их исполнения, со-
всей очевидностью подтверждает это. Существуют, па-
пример, узаконения о том, чтобы не портить
телеграфных столбов, оказывать почтение известным людям, не-
пользоваться землей н предметами, находящимися в
собственности тех или иных лиц, узаконения о воинской
повинности и многие другие. Все эти узаконения
«чрезвычайно разнообразны и могут иметь самые
разнообразные мотивы, но ни одно из них не выражает воли
всего народа» (34, 179). Поэтому узаконения приводятся
в исполнение «...всегда и везде только тем самым, чем
всегда и везде заставляли и заставляют одних людей
исполнять волю других, т. е. побоями, лишением
свободы, убийством, как оно и не может быть иначе» (34г
180). Бели человек не захочет отдать в виде податей
требуемую с него часть его труда, придут вооруженные
люди и отнимут у него то, что от него требуется, а
если он будет противиться, то его лишат свободы, а
иногда и убьют. То же будет с человеком, который
станет пользоваться землей, числящейся собственностью
другого. То же произойдет и с человеком, который
захочет воспользоваться нужными ему для
удовлетворения его потребностей предметами, считающимися
собственностью другого. Так же поступят и с тем, кто
откажется идти в солдаты или не выкажет почтения
тому, чему установлено выказывать почтение, и т. д.
(см. там же).
Таким образом, общей чертой всех существующих
в обществе узаконений, с точки зрения Толстого,
является то, что они поддерживаются насилием. Причем это
насилие, отмечал писатель, не простое насилие, иногда1
употребляемое людьми друг против друга, а насилие
организованное, под которым он понимал
государство со всем его аппаратом принуждения. Отсюда и
сущность узаконений вовсе не в субъекте или объекте
права, не в виде государства, совокупной воли народа
126

и т. п., как это утверждает наука, а в том, что есть
люди, которые устанавливают выгодные для себя
узаконения и, распоряжаясь организованным насилием,
имеют возможность заставлять других исполнять свою
волю (см. 34, 181).
Мысль о том, что в праве находят свое выражение
только интересы власть имущих, Толстой развивает во
многих своих произведениях. В «Письме студенту о
праве» (1909) он подвергает в этой связи резкой
критике психологическую теорию права, разработанную
профессором Петербургского университета Л. И. Петра-
жицким, согласно которой право, имея якобы своим
единственным источником психику человека,
определялось как результат общечеловеческих эмоций, как
продукт неких «императивно-атрибутивных переживаний»3.
Если, пишет Толстой, рассуждать не по «науке», не
с точки зрения «атрибутивно-императивных
переживаний» и т. п., а попытаться с позиций здравого смысла
определить то, что в действительности скрывается под
словом «право», то ответ на этот вопрос будет
предельно простым и ясным: «...правом в действительности
называется для людей, имеющих власть, разрешение,
даваемое ими самим себе, заставлять людей, над
которыми они имеют власть, делать то, что им —
властвующим, выгодно, для подвластных же правом
называется разрешение делать все то, что им не запрещено»
(38, 55). Мыслитель тут же раскрывает эту формулу
так, чтобы не оставалось сомнений, что властвующие—
это имущие классы эксплуататорского общества и что
право служит охране их собственности и привилегий.
Отмечая, что существуют различные отрасли права:
государственное, гражданское, уголовное и другие, —
Толстой писал, что все они предназначены для
решения одной и той же задачи — для защиты права
частной собственности — основы эксплуататорского
общества; все они имеют своей главной целью «охранение
богатств крупных земельных собственников,
фабрикантов, капиталистов, наживши-х свои богатства захватом
земли, естественно долженствующей быть общей, или
ограблением трудов рабочих, поставленных вследствие
3 Ом. Петр а ж il ц « m й Л. И. Теория права и государства
в связи с теорией ирапстдаениостл. СПб., 1907, т. 1, с. 86.
127

отнятия земли в полную зависимость от капиталистов»
438, 58).
Что, например, представляет собой так называемое
государственное право, спрашивал мыслитель, и
отвечал, что оно является, по сути дела, правом власть
имущих отбирать у эксплуатируемых «произведения их
труда и посылать их на убийства, называемые
войнами»; для самих же эксплуатируемых оно означает лишь
«право пользоваться теми произведениями своего
труда, которые еще не отобраны от них, и не идти на
войны до тех пор, пока их не посылают» (38, 55). То
же самое представляет собой, указывал Толстой, и
гражданское право — «право одних людей на
собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на
владение орудня-м« труда, и право тех, у кого нет
земли и нет орудий труда, продавать свои труды и
свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые
владеют землею и капиталами» (там же). Таково и
уголовное право, суть которого заключается в том,
чтобы «узаконить» расправу, чинимую эксплуататорами
над трудящимися массами (см. там же).
Проблему соотношения права и справедливости
Толстой, как это видно из его рассуждений, решал
своеобразно. Для него понятие права неотделимо от
справедливости, заключающейся, по его убеждению, в
удовлетворении насущных интересов трудящихся масс —
громадного большинства людей. С этих позиций он и
оценивал как современное ему полуфеодальное право
царской России, так и право буржуазных государств
Западной Европы, доказывая, что ни о какой якобы
присущей праву справедливости не может быть и речи
ни в том, ни в другом случае. Живет, например,
писал Толстой, владелец тысячи десятин леса, т. е.
человек, пользующийся один вопреки самой несомненной
справедливости естественным достоянием многих людей,
ограбивший и не перестающий грабить их. И вот, когда
один из этих ограбленных людей, нуждающихся в
удовлетворении самых первых жизненных потребностей,
идет ночью с топором в лес и срубает дерево с тем,
чтобы на вырученные за него деньги купить самое
необходимое, его ловят и как нарушителя «права»
..владельца тысячи десятин леса судят и сажают в тюрьму,
лишая тем самым голодную семью последнего
работнике

ка. И такое, говорит Толстой, совершается везде, на
каждом шагу, «в сотнях, тысячах таких случаев в
городах, заводах и фабриках» (38, 58).
Особенное негодование мыслителя вызывал тот
факт, что право в условиях России, являясь орудием
откровенного грабежа трудового народа «богатыми
классами», в то же время служило цели сокрытия
этого грабежа, придания ему видимости охраны
собственности и прав граждан с тем, чтобы в правительстве и
правящих классах народ не видел отъявленных воров
и мошенников. Оно, говорит Толстой, провозглашает
охрану собственности и прав граждан, но за этим
скрывается самый бесчеловечный грабеж и произвол,
совершаемые ежедневно и ежечасно эксплуататорскими
классами. «Вы, — обращался Толстой к господствующим
классам и правительству, — со своими законами о
земельной собственности не ограждаете земельную
собственность, а отнимаете ее у тех, кто работает. Вы
говорите, что ограждаете за всяким человеком
произведения его труда, а между тем делаете как раз
обратное: все люди, производящие ценные предметы,
благодаря вашему мнимому ограждению поставлены в такое
положение, что никогда не только не могут получать
стоимость своего труда, но вся жизнь их находится в
полной зависимости и власти неработающих людей»
(34, 183).
С немеиьшей резкостью отзывался мыслитель о
буржуазном праве западноевропейских государств,
отмечая, что оно также узаконивает угнетение и
эксплуатацию трудящихся масс господствующими классами.
Буржуазное право, с точки зрения Толстого, — это то же
право эксплуататоров, право грабителей, несмотря на
провозглашенный им принцип равенства всех перед
законом. В легенде «Разрушение ада и восстановление
его» (1903) он едко высмеял всю фальшь и
лицемерие принципа формального равенства, из которого
исходит буржуазное право: «...равенство это перед
законом состоит только в том, что грабителям удобно
продолжать грабить» (34, ПО).
Классовый, грабительский характер буржуазного
права Толстой вскрывал на примере права США. Он
не раз отмечал, что законы этой страны всецело зависят
от воли стоящих у власти крупных собственников, будь
9. В, В. Ячевский 129

то банкиры, капиталисты или землевладельцы, и что
поэтому они и дают им возможность «наживать и
сохранять свои миллиарды в ущерб интересам массы
народа» (36, 270).
Русский писатель решительно отвергал все попытки
буржуазных ученых представить право
капиталистического общества воплощением идеалов свободы и
равенства. Придумано, писал Толстой, много разных
конституций, по которым люди должны верить, что все
узаконения, вводимые в их государствах,
устанавливаются по воле их самих. «Но все знают, что не только
в деспотических, но и в самых мнимо-свободных
государствах: Англии, Америке, Франции и других,
узаконения устанавливаются не по воле всех, а только по
воле тех, которые имеют власть, и потому всегда и
везде бывают только такие, какие выгодны тем, кто
имеет власть...» (34, 180).
Вместе с тем Толстой все же признавал некоторую
прогрессивность буржуазного права по сравнению с
феодальным. Он не раз отмечал, например, значение
принятых в буржуазных государствах законодательных
актов, предусматривающих определенные юридические
гарантии неприкосновенности личности от произвола
правительственной власти, гарантии против неправосудных
арестов и т. п. (см. 54, 97—98). Значение подобных
актов особенно подчеркивалось Толстым при виде
бесчисленных случаев произвола и беззакония, чинимых
правительством и господствующими классами в
самодержавной России. Так, в феврале 1899 г., во время
происходивших в Петербурге студенческих беспорядков,
Л. Толстой, выразив свое сочувствие пострадавшим от
правительственных репрессий студентам, сказал по
поводу одного из таких законов — английского «Habeas
Corpus Act»: «Молодцы англичане, добились «Habeas
Corpus». И нам бы что-нибудь подобное»4.
В целом же, исходя из своей религиозно-этической
концепции непротивления злу насилием, мыслитель
приходил к отрицанию права вообще, выступая за его
замену заповедями христианской любви к ближнему.
Порок каких бы то ни было законов Толстой усматривал
также и в том, что «...закон, поддерживаемый пасили-
4 Дневник В. Ф. Лазурското. — Лит. наследство, 1939, т. 37—
3.8, кн. 2, с. 498.
130

ем, осуждает и преследует только известный, очень
узкий ряд поступков, этим самым как бы оправдывая
все поступки такого же порядка, не вошедшие в его
определение» (28, 202). В то время как общественное
мнение осуждает и отрицает всякого рода проявления
корыстолюбия, распутства, жестокости и т. п., «закон...
основанный на насилии, преследует только известные
виды корыстолюбия, как-то: воровство, мошенничество и
известные виды распутства и жестокости, как-то:
нарушение супружеской верности, убийства, увечья, —
вследствие этого как бы разрешая все те проявления
корыстолюбия, распутства и жестокости, которые не
подходят под его узкое, подверженное л же и стол
кованиям определение» (там же).
Кроме того, законы являются созданием людей,
которые «не могут быть непогрешимы... и... не сделаются
непогрешимыми от того, что они соберутся вместе и
назовут себя сенатом или каким-нибудь другим таким
именем» (28, 149). Следовательно, заключал Толстой,
невозможно достичь справедливых законов. Однако
несомненно, что в решающей степени это общее
негативное отношение писателя и мыслителя ко всякому
закону, к праву вообще объяснялось прежде всего тем,
что он наблюдал буржуазно-помещичье право, к
которому питал самое глубокое отвращение.
2. О ЗАКОННОСТИ. КРИТИКА ЦАРСКОГО СУДА
И ПРАВОСУДИЯ
Разоблачая государственно-принудительный
механизм самодержавия, Толстой не мог обойти вниманием
суд и всю систему карательных органов в стране,
посредством которых правительство и правящие классы
осуществляли свое господство над трудящимися
массами. !
Толстой был одним из немногих русских писателей,
кто в совершенстве изучил существующие в России
судебные порядки. Этому в немалой степени
способствовала его деятельность в роли мирового посредника, а
также прямое участие в отправлении правосудия в
качестве присяжного заседателя и защитника5. Кроме то-
5 В 1866 г. Толстой выступил в суде в роли защитника
солдата Ша'.бутшпа, ударившего ротного командира и приговорен-
9*
131

го, Толстой был знаком со многими выдающимися
деятелями суда того времени, посвящавшими его во все
тонкости судебной практики. Превосходное знание
судебных порядков, всей системы царского «правосудия»
позволило ему изобразить русский дореволюционный
суд таким, (каким он был в действительности.
До Толстого русские .мыслители и писатели
вскрывали и изобличали в своих произведениях связь
царского суда и «правосудия» со всем строем жизни
частнособственнического общества. Заслуга Толстого в том,
что он особенно глубоко и всесторонне выявил эту
связь. Грабеж народа, показал мыслитель, закономерен
и является характернейшей чертой государственного и
общественного строя Российской империи; основная
задача суда и всей царской юстиции как раз в том и
состоит, чтобы скрыть этот грабеж, придать ему
видимость законности.
Классовая, антинародная сущность русского
дореволюционного суда была видна Толстому, несмотря на
такие внешне демократические его атрибуты, как
институт присяжных заседателей и адвокатура, введенные
судебной реформой 1864 г. Появление института
присяжных заседателей в России было шагом вперед в деле
демократизации помещичье-буржуазного суда6, но тем
не менее суд в России по-прежнему оставался
«...слепым, тонким орудием беспощадного подавления
эксплуатируемых, отстаивающим интересы денежного
мешка»7. Это не мешало, однако, либеральным деятелям и
правоведам рекламировать его как большое
демократическое завоевание, как «палладиум личной свободы»,
как справедливый и равный для всех суд, сделавшийся
«благодаря гласности и присутствию представителей
1-юро 'зоенно-толевым судом к смертной казни (подробнее об этом
см.: Чаинчули Г. Дело соигдата Ша бунт на. — Человек и - закон.
1973, № 3, с. 5-8-63).
6 В. И. Ленин не раз отмечал положительное значение суда
присяжных, который, будучи публичным учреждением, вскрывал
язвы буржуазного строя. Под давлением общественной жизни и
роста политического сознания суд присяжных, тис ал В. И. Ленин,
доходил до той истины, «что в борьбе с преступлением
неизмеримо большее значение, чем применение отдельных наказаний,
имеет изменение общественных и политических учреждений» (Л е-
1.1 и.« В. И. Поли. собр. соч., т. 4, с. 408).
7 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 270.
. 132

общества... школою воспитания народа на почве
законности» 8. В практике нового суда были случаи, когда
присяжные заседатели выносили вердикты,
расходившиеся с мнением коронных судей. Но подобные
исключения не меняли существа дела, и Толстой на живых
примерах показал, сколь далеки от правды
разглагольствования либеральных правоведов о «скором» и
«правом» суде присяжных.
Правительство и господствующие в России
классы, утверждал Толстой, лишь притворяются, что
держатся справедливого, гласного, равного для всех
граждан суда. В действительности же суд в России имеет
то же назначение, что и суд в самом деспотическом
государстве: «...он также подвергает страданиям,
мукам, смерти людей в той мере, в какой это нужно или
нравится тем, в руках кого находится власть» (27, 587).
Деятельность такого «справедливого» и «равного
для всех» суда царской России Толстой наглядно
показал во многих своих художественных произведениях.
Исключительный интерес с этой точки зрения
представляет роман «Воскресение», в котором писатель устами
своего собрата по классу князя Нехлюдова прямо
называет современный ему суд административным
орудием «для поддержания существующего порядка вещей,
выгодного нашему (т. е. помещичье-дворянскому. —
В. Я.) сословию» (32, 323). Сюжетом для романа
послужило подлинное уголовное дело, рассказанное
писателю известным судебным деятелем того времени
А. Ф. Кони9. По глубине раскрытия классовой природы
суда и его назначения в эксплуататорском обществе этот
роман, как справедливо отмечает И. Т. Голиков, вполне
может быть сравним с «выдающимся юридическим
исследованием, познавательное значение которого
усиливает чудесная наглядность образов, столь отличающая
толстовское творчество» 10.
Действительно, никакие трактаты не могут дать
такое живое представление о суде и всей системе «пра-
8 Дух о вехой У\. В. Русский уголовный процесс. М., 1902,
с. 19:.
9 См. Кони А. Ф. Собр. соч. в 8-ми т. М., 1968, т. 6,
с. 474—480; Жданов В. А. Творческая история романа Л. Н.
Толе гото «Воскресение». M., 1960, с. 3—10.
10-Гол я ко.з И. Т. Суд и законность з художественной
литературе. М., 1959, с. 199.
133

восудия» дореволюционной России, как этот роман.
Толстой проводит героя своего произведения князя
Нехлюдова через все инстанции судебной системы царизма,
начиная с окружного суда присяжных, осудившего
неповинную в убийстве Маслову к каторжным работам, и
кончая Сенатом — высшим судилищем
дореволюционной России, оставившем в силе этот вопиюще
несправедливый приговор.
Особое внимание в романе уделено суду с участием
присяжных заседателей. Скрупулезно, до мельчайших
деталей, воспроизводит писатель картину судебного
заседания по делу Масловой, которое само по себе
является ярким опровержением справедливости царского
суда и его пресловутой «демократичности». О
классовом характере суда говорит уже сам состав присяжных
заседателей, судящих Катюшу Маслову. В их числе
«статский советник И. М. Никифоров», «отставной
полковник Иван Семенович Иванов», «купец второй
гильдии Петр Баклашов», «гвардии поручик князь
Дмитрий Нехлюдов», «купец Григорий Ефимович Кулешов» и
т. д. (32, 25). С иронией отзывается Толстой о роли
присяжных заседателей в судебном процессе. Все их
права, как разъяснил присяжным в начале судебного
заседания председательствующий, «...состояли в том, что
они могут спрашивать подсудимых через председателя,
могут иметь карандаш и бумагу и могут осматривать
вещественные доказательства» (32, 30). Обязанность же
их заключалась «в том, чтобы они судили не ложно, а
справедливо» (там же).
Писатель изобличает крайний формализм
судопроизводства. Его возмущает тот факт, что суд вовсе не
занимается тем единственным делом, ради которого он
существует, что вопросы суда не только оставляют в
стороне суть разбираемого дела, но и исключают
возможность ее раскрытия. Мертвящая атмосфера суда
порождает полное равнодушие и безответственность
царских судей.
Толстой описывает, как с тем же равнодушием и
с той же раз и навсегда усвоенной бессмысленной
обрядностью рассматривается в суде и другое «дело» —
о краже из сарая старых половиков, громко именуемое
«кражей со взломом». Один из двух обвиняемых по
этому делу, пишет Толстой, уже умер в тюрьме, другой,
134

оберегаемый двумя конвойными с оголенными саблями,
худой, узкоплечий юноша, рабочий табачной фабрики,
предавался суду во имя высокого принципа
ограждения общества от подобных «преступников». «Дело
велось точно так же, как и вчерашнее, со всем арсеналом
доказательств, улик, свидетелей, присяги их, допросов,
экспертов и перекрестных вопросов». Точно так же, как
и вчера, было торжественно объявлено «суд идет» и
«...товарищ прокурора так же, как п вчера, поднимая
плечи, делал тонкие вопросы, долженствовавшие
уловить хитрого преступника» (32, 121). Писатель
раскрывает очевидную фальшь и бессмыслицу этой судебной
церемонии, которая не может не вызывать недоумения
у нормального человека. Уже и владелец половиков
говорит: «И пропади они пропадом, эти самые половики,
они мне 'И вовсе не нужны», а суд идет своим порядком,
по всем правилам науки, и товарищ прокурора
доказывает, что совершена кража со взломом и мальчик
заслужил самое тяжелое наказание.
В романе показано, как равнодушие и формализм,
царившие в дореволюционных судах, приводили не
только к ошибкам, по и к сознательно несправедливым
решениям, В тот же день, когда происходил суд над
Масловой, рассказывает Толстой, в гражданском
отделении рассматривалось с участием знаменитого
адвоката «выдающееся дело», которому он сумел дать такой
оборот, что одна из сторон — старая барыня, несмотря
на то, что она была совершенно права, должна была
заплатить ни за что большие деньги противной
стороне — ловкому дельцу. «...Это знали и судьи, а тем
более истец и его адвокат; но придуманный ими ход
был такой, что нельзя было не отнять имущество у
старушки и не отдать его дельцу» (32, 24).
Анализируя различные стороны деятельности суда
присяжных, Толстой с большой убедительностью
показывал на страницах романа, что этот суд вовсе не
является высшим достижением культуры, как об этом
писали либералы, что вся его деятельность
свидетельствует о сохранившихся в нем пережитках феодализма.
В этом суде господствует тот же дух схоластики,
который отличал средневековые суды, поэтому ни о каком
установлении истины здесь и речи быть не может.
«Рабле пишет, — цитирует Толстой известного фран-
135

цузского сатирика, — что юрист, к которому пришли
судиться, после указания на всевозможные законы, по
прочтении двадцати страниц юридической
бессмысленной латыни, предложил судящимся кинуть кости: чет
или нечет. Если чет, то прав истец, если нечет, то прав
ответчик» (32, 82). Так, с точки зрения писателя,
обстояло дело и с судом приояжных в России.
Разоблачая «комедию» нового, пореформенного
суда, Толстой едва ли не главное внимание уделяет
характеристике его представителей, служителей царского
«правосудия». Еще в 1872 г. в незаконченной статье
«Новый суд в его приложении», он резко
отрицательно отзывался об их деловых качествах, подчеркивая
присущие им низкие нравы, продажность и
взяточничествоп. В поздних художественных произведениях,
таких, как «Смерть Ивана Ильича», «Воскресение»,
«Живой труп», обличение духовной ограниченности,
нравственной низости, продажности служителей царской
Фемиды достигает убийственной силы. Толстой
показывает убогость, развращенность, своекорыстие судебных
деятелей, их полнейшее равнодушие к судьбе
подсудимых. Таков, например, в романе «Воскресение»
председательствующий по делу Масловой. Этот распутный
человек во время разбора дела больше всего озабочен
тем, чтобы как можно скорее закончить заседание и
успеть на свидание к очередной любовнице. Работал он,
пишет Толстой, «с жестами фокусника», вопросы
Масловой задавал «мягко и ласково», но ответы на них
не слушал; когда же произносил напутственную речь
присяжным, то за массой банальных истин вроде той,
что грабеж есть грабеж, а воровство есть воровство,
что убийством называется «такое действие, от которого
происходит смерть человека», и т. д., забыл сказать
самое главное и необходимое для вынесения присяжны-
11 Статья эта примечательна и тем, что в ней писатель
впервые высказывает свое отношение к новому,
реформированному оуду. «Я убедился, — пишет здесь Толстой," — что для
России надо совершенно перевернуть то положение, которому нас
учили ,в университете, именно, что цель закона п суда есть
безопасность тра.ждаи» ('Ii7, 31,9). Здесь же писатель приводат два
случая 'из судебной практики, поразившие его .нелепостью
приговоров, и показы;вает, что именьше всего разделяет иллюзии
относительно возможностей суда присяжных зершнть подлинное
правосудие.
136

ми их решения, что и повлекло за собой
несправедливый приговор: невиновная женщина приговорена была
к каторжным работам.
Под стать председательствующему и товарищ
прокурора, выступавший по делу Масловой, который
накануне рассмотрения дела всю ночь кутил в компании
друзей и закончил свои ночные похождения в том
самом публичном доме, где полгода назад была Маслова.
Не успев даже ознакомиться с делом, он тем не
менее, исходя из карьеристских соображений, решает
добиваться осуждения Масловой. В своей
обвинительной речи вместо анализа обстоятельств дела он
пускается в пространные псевдонаучные рассуждения,
пытаясь таким образом доказать виновность подсудимой.
«Тут, — отмечает Толстой, — была и наследственность,.
и прирожденная преступность, и Ломброзо, и Тард, и:
эволюция, и борьба за существование, и гипнотизм, и
внушение, и Шарко, и декадентство», т. е. все, что
принималось тогда «за последнее слово научной мудрости»
(32, 72). Моральный облик этого «блюстителя закона»
писатель показывает и на других примерах. Поставив,
перед собой цель во что бы то ни стало сделать
карьеру и для этого добиваться обвинения по всем делам,,
«он откладывал дело о скопцах за отсутствием совсем,
неважного и ненужного для дела свидетеля только
потому, что дело это, слушаясь в суде, где состав
присяжных был интеллигентный, могло кончиться
оправданием. По уговору же с председателем дело это должно
было перенестись на сессию уездного города, где будут
больше крестьяне, и потому больше шансов обвинения»-
(32, 23).
В драме «Живой труп» Толстой рисует образ
судебного следователя, расследующего дело о мнимом
самоубийстве Федора Протасова. Следователь ведет
допрос его жены. Он прекрасно видит, что та и не
подозревает о том, что гибель ее мужа лишь симуляция
самоубийства с единственной целью освободить ее и дать,
возможность устроить свою жизнь с любимым
человеком. Однако он вовсе не стремится понять истинные
причины этой сложной жизненной драмы, судит о
людях и их поступках формально, с тупым равнодушием:
к человеческим судьбам. Толстой устами Федора
Протасова говорит о том, что по своему нравственному
13?

уровню подследственные стоят выше, нежели имеющий
власть следователь. «И вы, — бросает в лицо
следователю Федор, — получая двадцатого числа по
двугривенному за пакость, надеваете мундир и с легким
духом куражитесь над ними, над людьми, которых вы
мизинца не стоите, которые вас к себе в переднюю не
пустят. Но вы добрались и рады...» (34, 93).
Не менее резок Толстой в оценке деятельности
адвокатуры. Он отмечает непомерную меркантильность
адвокатов, их недоступность для неимущих. За большое
вознаграждение адвокат готов обойти все законы,
прибегнуть к любым средствам, чтобы выгородить своего
клиента. Зависимость адвокатов от денежного мешка —
вот что последовательно и всесторонне вскрывал
писатель в своих произведениях, будь то «Воскресение», где
действует адвокат Фанарин, который за «дурашные»
деньги прибегает к методам «закулисной работы», или
«Анна Каренина», где дан образ «знаменитого
петербургского адвоката», совершенно равнодушного к
несчастьям людей и оживлявшегося лишь тогда, когда он
получал «выгодный заказ».
Среди многих причин, в силу которых Россия в
судах «полна неправды черной», Толстой особо выделял
неизменно милостивое отношение пореформенного суда
к богатым, к крупным мошенникам и жуликам и
наоборот — беспощадность по отношению к трудящимся.
В 1900 г. по поводу нашумевшего дела
промышленника С. И. Мамонтова, обвиненного в крупных растратах
и подлогах, но оправданного судом, он заметил: «Вот
человек растратил двенадцать миллионов... .и оправдай,
а другой несчастный стащил какую-нибудь мелочь и его
•осуждают» 12. В своих художественных /произведениях
писатель .многократно и ярко показывал, как внешне
демократизированный и беспристрастный суд на деле
становился бездушным и глухим к интересам
трудящихся, но чутким и внимательным к интересам богатых.
Арестантка Кораблева в «Воскресении», узнав об
осуждении Катюши Масловой, убежденно говорит: «Ни за
что засудили девку. <...;> Оттого п строго, что денег
нет. Были бы денежки, да хорошего ловчака нанять,
небось, оправдали бы...» (32, 111 — 112).
12 Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959,
• с. 64.
138

Продажность и пристрастность царского
«правосудия» раскрываются Толстым не только на примере
суда присяжных; цинизм такого «правосудия» со всей
наглядностью показан им в романе «Воскресение» в
деятельности высшего судебного органа — Сената,
рассматривавшего кассационную жалобу по делу Масловой.
Выигрыш или проигрыш дела здесь, как объясняет
адвокат Масловой, всецело зависит от наличия или
отсутствия у сторон «влиятельной руки» и денег, ибо
представители этого высшего судилища на редкость
беспринципны.
Картину судебных порядков, столь ярко
запечатленную в художественных творениях великого писателя,
венчает фигура царя, олицетворяющая собой
«правосудие» верховной власти в самодержавной России. В
повести «Хаджи Мурат» Толстой рисует образ Николая I.
Самодурство, жестокость и лицемерие — отличительные
черты его характера. Он, отмечал Толстой в одном из
вариантов повести, «первый из русских царей выдумал
для удобства самовластия и самодурства самовластия
прятаться, когда нужно, за закон, который он сам же
устанавливал, и, когда нужно, нарушать в корне все
законы божеские и человеческие, а когда нужно, делать
вид, что жалея о совершающемся, он не может
изменить исполнение закона» (Э5, 506). В своем самомнении
Николай считает себя великой, исторически
значительной личностью, благодетелем своего народа: «Да, что
бы была без меня не Россия одна, а Европа», —
размышляет он. Однако именно этот российский
самодержец, как показывает писатель, превратил Россию в
страну, где «томились годами, сходя с ума -и умирая
от чахотки в казематах крепостей, добрые,
образованные, умные, лучшие русские люди, виновные в том
только, что они хотели избавить Россию от грубого
своеволия Аракчеевых и им подобных, и, в ущерб своим
выгодам, дать свободу миллионам и миллионам рабов,
обращенных в животное состояние бесчеловечными
помещиками» (35, 550).
С беспощадной правдивостью обнажая всю
систему царского «правосудия», Толстой рисует трагедию
многих простых людей — жертв судебного произвола
и беззакония. В романе «Воскресение» Нехлюдов,
посетив дом предварительного заключения, с удивлением
139

узнает, что большинство содержащихся там арестантов
явно невиновные люди. Невиновна крестьянка,
схватившая за повод лошадь станового, незаконно забравшего
в рекруты ее племянника; невиновны мать и сын,
обвиненные в поджоге двора целовальника, который сам
сделал это с целью получить страховку; невиновны
крестьяне-артельщики, находящиеся в остроге за отсутствие
паспортов; невиновны /и многие другие.
Весьма характерны те выводы, к которым приходит
герой романа после встреч в тюрьме со всеми так
называемыми преступниками. Все они в сознании
Нехлюдова подразделялись на пять групп людей: «Один,
первый, разряд — люди совершенно невинные, жертвы
судебных ошибок, как мнимый поджигатель Меньшов,
как Маслова и другие. <•••>
Другой разряд составляли люди, осужденные за
поступки, совершенные в исключительных
обстоятельствах... <...>•
Третий разряд составляли люди, наказанные за тот
что они совершили, по их понятиям, самые
обыкновенные и даже хорошие поступки, но такие, которые, по
понятиям чуждых им людей, писавших законы,
считались преступлениями. <<...:>
Четвертый разряд составляли люди, потому только
зачисленные в преступники, что они стояли
нравственно выше среднего уровня общества. Таковы были
сектанты, таковы были поляки, черкесы, бунтовавшие за
свою независимость, таковы были и политические
преступники — социалисты и стачечники, осужденные за
сопротивление властям. Процент таких людей, самых
лучших общества, по наблюдению Нехлюдова, был
очень большой.
Пятый разряд, наконец, составляли люди, перед
которыми общество было гораздо больше виновато, чем
они перед обществом» (32, 311—312).
Все это предстает перед героем романа как
результат глубоко враждебной народу деятельности судебно-
карательной машины самодержавия, основная задача
которой сводилась к тому, чтобы охранять и
поддерживать существующий порядок вещей, выгодный
господствующим классам. «Нехлюдову, — пишет
Толстой, — с необыкновенной ясностью пришла мысль о
том, что всех этих людей хватали, запирали или ссы-
140

лали совсем не потому, что эти люди нарушали
справедливость или совершали беззакония, а только потому,
что они мешали чиновникам и богатым владеть тем
богатством, которое они собирали с народа» (32, 300).
Так оценивал «правосудие» своего времени Толстой.
Это была суровая, но реалистическая оценка,
правдивость которой приводила в бешенство реакционные
круги, воспринявшие его роман как «последовательно
проведенную насмешку над современным судом» 13. На
Толстого обрушились упреки в незнании судебной
среды и судебного быта. Ратуя за честь мундира,
некоторые из «членов магистратуры» утверждали, что
писатель возвел напраслину на судей Российской империи,
изобразив их в виде морально ущербных людей. «В
целой обширной судебной семье, — писал «Журнал
министерства юстиции», — не найти ни одного
симпатичного и честного человека!» 14. Либералы же, стремясь
ослабить толстовскую критику судебных порядков, и в
особенности суда присяжных, прилагали все усилия к
тому, что'бы доказать ее тенденциозность и
односторонность. Как теоретик, утверждали они, Толстой в этом
вопросе исходит из евангельского правила: «Не
судите, да не судимы будете», и потому «не может не
считать всякую судебную деятельность аномалией,
противоречием истинной правде» 15.
Действительно, взгляды Толстого, который в
соответствии со своим утопическим религиозно-нравственным
учением приходил к отрицанию всякого суда и всякого
права вообще, носили печать известной ограниченности
и консервативности, что совершенно справедливо
отмечалось некоторыми судебными деятелями той эпохи,
имевшими, однако, мужество увидеть «в картине суда...
изображаемой Толстым... живые черты, имеющиеся и
в действительности» 16. Что же касается либералов, то
они решительно отказывались признать это. Либералы
не желали замечать в особенности того, что в оценке
правосудия своего времени писатель часто отходил от
«вечных истин религии», со всей определенностью го-
!3 Жу,р1н.ал министерства юстиции, 1899i, № 8, с. 6.
14 Там же, с. 8.
15 Вест-ник Европы, 1899, № 7, с. 382.
Ifr Гольденвейзер А. С. Преступление — как наказание,
а наказание — как -преступление. Киев, 1914, с. 22.
141

воря о социальной сути и назначении
исторически-конкретных форм правосудия в классовом обществе, о его;
неизлечимых пороках.
Толстой не тешился иллюзиями относительно суда
присяжных в России; для него была ясна цель всей
царской юстиции, причиняющей незаслуженные
страдания множеству людей. Но когда в своей реакционной
политике правительство Александра III перешло к
ограничению деятельности суда присяжных и усилению'
полицейских начал в правосудии 17, писатель со всей
решительностью осудил это наступление реакции на
судебные уставы 1864 г. В незаконченной статье «По
поводу дела Скублинской» (1890) он писал о том, что,,
проявляя «заботу» о своих подданных, русское
правительство уже не довольствуется судом присяжных.
Кроме этого суда «... в заботе о нас правительство
учредило еще и другие, но с такой оговоркой, что как
только есть вероятие того, что суд осудил не так, как
того хочет правительство, — как только есть
возможность свободно двигаться чаше весов — так тотчас же
правительство говорит какое-нибудь слово — охра m:,,
полевой, военный суд, и талда мучает, убивает того,
кого захочет и как хочет. (Так это сделалось в
нынешнем царствовании)» (27, 538). В последнее время,
отмечал Толстой в трактате «Царство божие -внутри вас»,
царское правительство с этой целью все чаще прибегает
к военному суду, «представляющему только подобие
суда» (28, 213).
Своего апогея реакционная политика
самодержавия, усиливавшего нажим на судебные уставы 1864 г.
с тем, чтобы развязать себе руки в борьбе с растущим
революционным движением в стране, достигла в 90-е гг.,.
когда была создана специальная комиссия для
пересмотра судебных уставов в целом 18. У Толстого, давно
17 Правительство Александра III, писал по этому поводу
В. И. Ленин, «...тастушл в беспощадную борьбу со всеми и
'Всяческими стремлениями общества к свободе и самостоятельности,
очень скоро признало опасным суд присяжных. Реакционная
печать объявила суд присяжные «судом улицы» и открыла п.ротиз
него травлю...» (Лен«« В. И. Поли. собр. соч., т. 4, с. 406).
Подробнее об этом см.: Билете кий -В. В. Судебная реформа и
к О'итр реформа в России. Саратов, 1969|.
18 Проекты судебных уставов, с от аллейные этой ком-иссией,
по многом возвращали, судебное законодательство к порядкам,
142

и внимательно наблюдавшего за всеми действиями
правительства, это очередное «мероприятие» царизма не
могло не вызвать самого крайнего возмущения. В
письме П. И. Бирюкову от 19 апреля 1898 г. он с
негодованием писал о деятельности комиссии по пересмотру
судебных уставов, «...где уничтожают все последние
остатки обеспечения граждан...» (71, 358), и предлагал
сообщить об этом в готовящемся к изданию за рубежом
журнале «Свободное слово».
Бесчисленные факты беззакония в деятельности су-
дебно-карательных учреждений в стране с каждым
годом все более убеждали писателя в том, что «домоклов
меч произвола, насилия и несправедливости висит над
каждым» в России. «Пора бы, кажется, привыкнуть к
нашему русскому беззаконию и жестокости, — писал
Толстой в 1896 г. А. Ф. Кони, — но каждый раз
поражаешься, как чем-то новым и неожиданным. Так оно
бессмысленно и фантастично» (69, 78).
В своих статьях, воззваниях, письмах к царю
великий писатель и мыслитель не раз восставал против
произвола и беззакония, чинимых в стране
господствующими классами, и особенно против тех реакционных
законов, которые освящали этот произвол. Так, в 1901 г.
под впечатлением расправы царского правительства с
демонстрацией в Петербурге он пишет свое гневное
письмо «Царю и его помощникам». Рисуя здесь
картину чудовищных несправедливостей, Толстой требует от
царского правительства безотлагательного уничтожения
«всех особенных законов для крестьянского населения»,
«уничтожения земских начальников, распоряжающихся
крестьянами по своему произволу» 19, отмены правил об
усиленной охране20, «так, чтобы все люди всегда и
существовавшим до судебной реформы -1.864 г. Подробнее о-б
этом см.: 3,а йен чкошск и й А. П. Российское самодержавие
п конце XIX столетия. М., 1970, с. 258—261.
19 Законом !М июля ili880 г. был введен институт земских
начальников. Этот закон ликвидировал мировой суд, избиравшийся
на основании судебные уставов Ш64 г. органами местного
самоуправления, замшив его земскими начальниками, -назначаемыми
правительственными органами из числа дворян. По сути дела, он
установил неограниченную власть дворянина-помещика над
крестьянским миром, сосредоточив в его руках и административные,
и судебные функции.
20 «Правила об усиленной охране» относились к числу
временных мер, предусмотренных Положением от 14 августа 1881 г.
143

везде управлялись одними общими законами» (34, 241 —
242).
Разумеется, наивно было обращаться к
«правительственным людям», пытаться воздействовать на них в
духе христианской любви и т. п. с тем, чтобы они
отказались от тех жестокостей и насилий, которыми
оберегали свою власть. Но это не умаляет силы и
значения толстовских обращений, содержащейся в них
смелой критики царской юстиции и чинимых ею
преступлений. В них, как и в своих политических статьях
и трактатах, Толстой выступал могучим обличителем
«...правительственных насилий, комедии суда и
государственного управления...»21. «Треть России, — писал
Толстой Николаю II, — находится в положении
усиленной охраны, т. е. вне закона. Армия полицейских —
явных и тайных — все увеличивается. Тюрьмы, места
ссылки и каторги переполнены сверх сотен тысяч
уголовных, политическими, к которым причисляют теперь и
рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещения,
до которых она не доходила в худшее время 40-х
годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты
и жестоки, как теперь, и становятся все жестче и жестче
и чаще. Везде в городах и фабричных центрах
сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами
против народа» (73, 185).
Политика суровых репрессий на основе
драконовских законов еще более ужесточилась в годы первой
русской революции и после нее — в период
столыпинской реакции. Поправ всякие представления о
законности даже с точки зрения существовавшей тогда по-
«0 мерах к охранению государственного .парадка и общественного
спокойствия», с помощью которого царизм 'рассчитывал задушить
реколющионное движение в страте и навсегда покоичить с
политической «крамолой». Положение от 14 а1вгуста Ш81 г. наделяло
администрацию обширнейшими полномочиями: изымать из
рассмотрение щражда.нскаго суда дела политического характера и
передавать их :в военный суд, рассматривать дгла в порядке
административной юрисдикции и т. д., т. е. по существу
закрепляло всевластие местной администрации и полиции три
полном атоутств'иш пра'В у подданных. Срак действия ша&ваннаго
положения был установлен ib три года, однако каждый раз с
истечением этого срока он продлевался вновь. Не случайно В. II. Ленин
называл этот правовой акт «фактической российской
конституцией» (см. Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 21, с. 114).
21 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 17, с. 209.
144

литичсской системы, правительство полностью перешло
к практике чрезвычайных мероприятий, заменив ими
общие законы, оказавшиеся бессильными в борьбе с
революцией. Деятельность царского «правосудия» в эти
годы приняла еще более гнусные формы. Не
довольствуясь «скорострельными» военными судами,
правительство в целях ускорения производства по
политическим делам учредило военно-полевые суды. Они
вводились для более быстрой и более жестокой расправы с
участниками революции. В стране повсюду
свирепствовали каратели, заседали военно-полевые суды,
совершались массовые казни. Все это не мешало, однако,
буржуазным правоведам, закрывая глаза иа разгул
беззакония в стране, говорить о связи самодержавия
с законностью 22.
В эти годы могучий голос Толстого-обличителя
звучал с неослабевающей силой, клеймя позором
кровавые злодеяния царизма, изобличая его идеологических
защитников. В 1908 г.'Толстой пишет свою знаменитую-
статью «Не могу молчать», в которой с необычайной
публицистической страстностью выражает протест
против правительственных насилий, против кровавого
террора царских властей. По меткому определению Г. В.
Плеханова, Толстой в ней перестает быть
«толстовцем» 2,э. «Я долго боролся, — пишет Толстой, — с тем
чувством, которое возбуждали и возбуждают во мне
виновники этих страшных преступлений, и тем больше,
чем выше по общественной лестнице стоят эти люди 24.
Но я не хочу и не могу больше бороться с этим
чувством» (37, 94). И далее писатель со всей
категоричностью заявлял, что будет всеми силами распространять
свои обличения как в России, так и вне ее, с едпнствен-
22 Такого рода утверждения встречались, »атример, во всех
и ад а ни я« «шипи одного из мд.нейшгик буржуазных юристов M. М.
Коршунова. Он «писал, что царь, сосредоточив в своих руках всю
полноту влаетш, «осуществляет ее согласно ст. 47 Осн. законов
правомерно. Следовательно, самодержавие соединяется в машем
государственном строе с законностью» (Коршунов H. М. Русское
государственное право. СПб., ilj90^, т. I.. Введение и .общая часть,
с. 215).
23 Ом. Плеханов Г. В. Избр. филос. произв. M 1958",
т. 5, с. 619.
24 В 'Первоначальном варианте статьи Толстой прягмо ■ ■шзыч
вал имена главных чиновников всего совершающегося .в Роог
сии — «скрытых .палачей» — Столыпина и Николая РомамовпС
10. В. В. Ячевский
145а

ной целью — положить конец преступлениям
правительства.
Вышедшая в России25 и перепечатанная многими
зарубежными газетами26, эта статья произвела
огромное впечатление на все прогрессивное человечество
своей неподдельной искренностью, смелостью в
разоблачении чудовищных преступлений, чинимых властями
под видом «правосудия» в России, и наряду с другими
публицистическими выступлениями писателя снискала
ему имя бесстрашного борца против социальной
несправедливости и узаконенного произвола
господствующих классов.
3. О ПРЕСТУПЛЕНИИ И НАКАЗАНИИ
Сила Толстого заключалась не только в критике
эксплуататорского государства и права, в бичевании
самодержавных порядков, наиболее концентрированно
выраженных в «правосудии» царизма. В своих
произведениях он неоднократно касался и вопроса о причинах
преступлений в обществе, резко критиковал
существующую в стране систему наказаний.
Конец XIX столетия принес России наряду с
другими социальными бедами и значительный рост
преступности. Во многом это объяснялось развитием
капиталистических отношений в стране, ломкой старых
устоев деревенской жизни. Жесточайшая эксплуатация,
ужасы разорения и голодной смерти, которые нес с собой
капитализм, заставляли крестьян покидать насиженные
места и уходить в город. Однако и там они не могли
найти применения своим силам. Многие нищенствовали,
в отчаянии становились на путь преступления. В
газетах того времени то и дело мелькали сообщения о
судебных процессах по поводу краж, разбоев, убийств
и т. п. Эта трагедия народной жизни не могла не
волновать Толстого.
Официальные круги и казенная пресса, стараясь
скрыть истинные причины роста преступности в россий-
25 Газеты, опубликовавшие статью, были сирого оштрафованы.
26 Только в одной Германии она вышла в 200 различных
изданиях 'И вызвал-а .многочисленные .комментарии со стороны
деятелей различиЫ1Х направлений (см. Шифмаи А. И. Статья Л. Н.
Толстого «Не могу молчать», Тула, 1958, с. 5,1),
146

ском государстве, выдвигали разного рода объяснения
этому явлению. В ходу были и всевозможные
псевдонаучные теории, так или иначе трактующие причины
преступности. Одной из таких теорий, пользовавшейся
шумным успехом в среде господствовавших классов
России, была так называемая антропологическая теория
преступности итальянского врача и криминалиста Че-
заре Ломброзо.
Центральной иаеей этой теории являлась мысль о
наследственном характере преступности, согласно
которой люди уже рождаются преступниками и О'б этом
можно судить по их определенным физическим
особенностям (строению головы, туловища, рук, ног и т. п.).
Эти особенности строения человеческого тела —
антропологические признаки (отсюда название теории) —
определяют вою психику человека, в том числе и его
преступные наклонности. Исходя из биологической
трактовки преступности, Ломброзо делал вывод, будто
никакое общество не в состоянии покончить с нею. Зло в
лучшем случае можно лишь ограничить путем
широкого применения к преступникам смертной казни,
пожизненного тюремного заключения, ссылки на
необитаемые острова, стерилизации преступников и других мер
по «очищению» от них общества.
Понятно, что для идеологов господствующих
классов подобная «теория» являлась весьма удобным
средством скрыть связь между ростом преступности и
социальными неурядицами в стране, уйти от главного —
от вопроса о несостоятельности основ существующего
строя.
Толстой познакомился с этой теорией в начале
90-х гг. В это время, окончательно разойдясь со
взглядами своего класса, он с особенной настойчивостью
искал ответы на многие наболевшие вопросы русской
жизни. Позднее произошла и его встреча с самим
Ломброзо.
История этой встречи такова. В августе 1897 г.
Лом'брозо приехал в Россию для участия в съезде
психиатров и криминалистов, который проводился в
Москва. Воспользовавшись этим случаем, он добился у
полиции разрешения съездить к Толстому в Ясную
Поляну. По словам Ломброзо, он ехал в Ясную Поляну
с единственной целью убедить великого писателя в
J0* 147

справедливости своей теории наследственной
преступности. Однако первая же беседа с Толстым развеяла
его иллюзии на этот счет. Писатель со всей
категоричностью заявил о своем несогласии с ним, и в
дальнейшем, сколько ни убеждал Лом'брозо Толстого, тот
оставался непреклонным.
По иронии судьбы с Лом'брозо в Ясной Поляне
произошел курьезный случай, лишний раз
продемонстрировавший наивность и ограниченность его «теории» и
в самом что ни на есть комичном свете выставивший
самого ее создателя. Случай этот приведен в
воспоминаниях младшего сына писателя — Михаила Львовича
Толстого. Однажды, как вспоминает М. Л. Толстой, его
отец предложил Лом'брозо пойти купаться, и они
отправились к реке. С ними вместе пошел и один
молодой юрист, интересовавшийся учением Ломброзо.
После завтрака Толстой удалился к себе и через
несколько минут услыхал стук в дверь. Он попросил
войти и увидел очень взволнованного Ломброзо,
который сообщил ему следующее: «После завтрака я
обнаружил пропажу денег — 250 рублей из моего
бумажника. Так как ходили купаться только вы, я и этот
молодой человек, то кто-то из нас взял деньги. Я себя
обокрасть не мог, вы — вне всякого подозрения, а
молодой человек, у которого я заметил преступные знаки
на голове, — единственный, кто мог это сделать.
Кроме того, он спешно уехал в Москву, что подтверждает
мои подозрения».
Толстой очень возмутился и, уверяя Ломброзо, что
молодой человек давно ему известен, что он не мог
совершить такой поступок и что тут наверное
недоразумение, попросил Лом'брозо поискать эти деньги у себя
в другом месте, но Лом'брозо стоял на своем и снова
и снова доказывал свою теорию.
В тот же день Ломброзо уехал в Москву, а на
следующий день прислал телеграмму, в которой он
просил извинить его за доставленную неприятность, так
как деньги нашлись в другом бумажнике и он
напрасно обвинил молодого человека. «Отец, —
рассказывает М. Л. Толстой, — был этому очень рад и долго
смеялся над теорией итальянского ученого»27.
27 Толстой М. Л. Воспоминания. — В кн : Яснополянский
сборник. Туша, '1976, с. 144—'145.
148

В 1902 г. Ломброзо издал в Женеве свои
воспоминания о яснополянской встрече, в которых, разумеется,
предпочел умолчать об этом случае. Однако не признать
того, что великий писатель самым решительным
образом отверг его теорию, Ломброзо не мог. «Я видел
совершенную невозможность говорить с ним, не
раздражая его, о некоторых предметах, — писал Ломброзо, —
и особенно о том, что у меня более всего лежало на
сердце, убеждать его, например, в справедливости
теории «прирожденных преступников», которую он упрямо
отрицал... Тут между нами возвышалась духовная
стена, которая мешала нам понимать друг друга. Стена
эта заключалась в его изумительном утверждении, что
ни моя. ни прочие теории уголовного права не
объяснили еще, на чем человеческие общества основывают
свое право наказывать преступников»28.
Так объяснил Ломброзо основную причину
неприятия Толстым его теории, которая, по его мнению,
заключалась в религиозных взглядах писателя. В
действительности же она лежала гораздо глубже. В своих
произведениях, и особенно в романе «Воскресение»,
Толстой дал совершенно иное освещение причин
преступности и со всей последовательностью выступил против
антропологической и ей подобных теорий. Отнюдь не
случайно, надо полагать, мать героини романа Катюши
Масловой охарактеризована как развратная и
преступная женщина. Наделив в этом отношении свою героиню
явно дурной наследственностью и показав подлинные
обстоятельства, которые привели ее к падению, Толстой
буквально высмеял тех, кто, подобно прокурору Бреве,
обвинявшему на суде Катюшу, пытался найти ключ к
разгадке преступности в теории Ломброзо, видя в ней
«последнее слово научной мудрости». Недаром сам
Ломброзо вынужден был признать: «Недавно,
прочитав «Воскресение», я нашел там фактические
доказательства тому, что напрасно надрывал свои легкие»29.
В чем же, по Толстому, заключаются причины,
которые порождают преступления в обществе?
В отличие от Лом'брозо, который рассматривал
преступность вне зависимости от социальных условий
28 Л ом*бро з о Ч. Мое пооещение Толстого. Женева, 1902,
•с. 10.
20 Там же, с. 10.
149

жизни людей, как явление биологического порядка.
Толстой видел в преступлении прежде всего «известное
отношение к условиям жизни» (48, 22). В условиях
общества, разделенного на богатых и бедных,
преступность, по его мнению, выступает следствием праздности
и развращенности одних и крайней нужды, нищеты и
невежества других.
Для Толстого было очевидным как то, что
подавляющее большинство преступлений в эксплуататорском
обществе совершается людьми неимущих классов, так.
и то, чем в действительности они вызываются. В
трактате «Царство божие внутри вас» он писал в этой
связи о преступниках, что они вовсе не какие-то
«особенные существа, вроде хищных зверей между овец, а
суть такие же люди, как и все мы, точно так же не
любящие совершать преступления, как и те, против
которых они их совершают» (28, 142). Но эти люди,.
указывает Толстой, поставлены в такие условия, из
которых единственным выходом для них является
совершение преступления.
Сама действительность царской России давала
писателю немало примеров подобного рода. Частое
посещение судов, тюрем, исправительных отделений,
ходатайства за несправедливо осужденных сталкивали его
со многими человеческими трагедиями, единственными
причинами которых были невыносимые условия
жизни. В своих художественных произведениях писатель
не раз изображал эти условия жизни простых людейг
которые толкали их на преступления. В таком
безвыходном положении оказывается, например, герой
повести «Фальшивый купон» Степан Пелагеюшкин. После
всех случившихся с ним несчастий, будучи в тюрьме, ом
узнает, что ко всему прочему у него нет уже ни семьи,
ни дома. «Куда же я пойду теперь? — с болью
спрашивает он перед выходом из острога. — <...."> Должно,
на дорогу идти надо. Людей грабить» (36, 24). Писатель
показывает, как жестокие жизненные обстоятельства
делают его грабителем и убийцей. «Жизнь каторжная»,
вся обстановка косности и забитости, царящая в нищей
деревне, толкают на преступление и Анисью — героиню
драмы «Власть тьмы». Голод руководит действиями
подростков, укравших никому не нужные половики
(«Воскресение»).
150

Здесь же, в «Воскресении», как бы подводя итог
•своим размышлениям по поводу характера и причин
.преступности в классовом обществе, Толстой пишет об
•осужденном за кражу половиков мальчике: «Ведь
очевидно, что мальчик этот не какой-то особенный злодей,
а самый обыкновенный — это видят все — человек,
и что стал он тем, что есть, только потому, что
находился в таких условиях, которые порождают таких
людей. И потому, кажется, ясно, что для того чтобы не
было таких мальчиков, нужно постараться уничтожить
те условия, при которых образуются такие несчастные
существа» (32, 122—123).
Так, раскрывая действительные причины
преступлении, совершаемых в современном ему обществе, Толстой
ведет нити к самому укладу помещичье-буржуазного
строя, в основе которого лежит вопиющая социальная
несправедливость. Настоящий вор, преступник для
него — «не тот, кто взял необходимое себе, а тот, кто
держит, не отдавая другим, ненужное себе, но
необходимое другим» (52, 45). Подлинными преступниками,
■с его точки зрения, являются те, кто безнаказанно
грабит и угнетает трудовой народ. Эту мысль Толстой
выражает устами героя романа князя Нехлюдова,
раздумывающего над причинами роста преступности в
самодержавном государстве: «...ему говорят: не воруй, а
он видит и знает, что фабриканты крадут его труд,
удерживая его плату, что правительство со всеми
своими чиновниками, в виде податей, обкрадывает его,
не переставая. <...> Знает, что мы, землевладельцы,
обокрали его уже давно, отняв у него землю, которая
должна быть общим достоянием, а потом, когда он
с этой краденой земли соберет сучья на топку своей
печи, мы его сажаем в тюрьму и хотим уверить его, что
он вор. Ведь он знает, что вор не он, а тот, который
украл у него землю...» (32, 320).
Уяснение социальной природы преступности30
приводило писателя и мыслителя к пониманию ее
неизбежности в условиях эксплуататорского общества, равно
30 Неправ iß этой связи А. С. Полтавцев, утверждающий в
своей монографии, что «социальная природа преступления как яз-
ления общественной жизни непонятна Толстому» (Полтавцез
А. С. Философское мировоззрение Л. Н. Толстого. Харьков, 1974,
с. 89).
151

как и нереальности борьбы с нею внутри этого
общества. Для того чтобы сократить число преступлений,
уменьшить количество людей, совершающих их,
замечает Толстой, «...мы устраиваем среди этих людей
мучительные тюрьмы, гильотины, виселицы, казни,
приготовления к убийству, на которые употребляем все свои
силы... устраиваем правительственную продажу
одурманивающих ядов—вина, табаку, опиума; учреждаем даже
проституцию; отдаем землю тем, кому она не нужна;
устраиваем зрелища безумной роскоши среди нищеты...
и потом этих-то самых нами самими старательно
развращенных людей, запирая их, как диких зверей, в
места, из которых они не могут выскочить и в которых
они еще больше звереют, или убивая их, — этих самых
нами со всех сторон развращенных людей приводим
в доказательство того, что на людей нельзя действовать
иначе, как грубым насилием» (28, 205—206).
Совершается нечто подобное тому, продолжает Толстой, «когда
заботливые невежественные врачи, поставив
выздоравливающего силою природы больного в самые
невыгодные условия гигиены и пичкая его ядовитыми
лекарствами, потом утверждают, что больной не умер
только благодаря их гигиене .и лечению, тогда как
больной уже давно бы был совсем здоров, если бы они
его оставили в покое» (28, 206).
Не менее характерным было отношение Толстого
к политическим преступлениям. В то время, как Лом-
брозо и его сторонники, исходя из своей теории,
связывали причины политичеокой преступности с
существованием в обществе особой разновидности людей, якобы
страдающих «политическим сумасшествием»,
«политической эпилепсией» и т. п., писатель усматривал в ней
выражение протеста против самих основ этого строя.
Именно с таких позиций расценивал Толстой
деятельность русских революционеров как народнического, так
и пролетарского периодов освободительного движения в
России, и в частности героическую борьбу с царским
правительством революционного народничества,
принявшую наибольший размах в 70—80-х гг. прошлого
столетия. Решительно не приемля насильственных
способов борьбы, в особенности таких, какие использовали
народовольцы (террор), он тем не менее считал, что
они вправе ненавидеть «существующий безобразный бес-
152

порядок, называемый порядком» (63, 115), и ставил
их на голову выше современного общества31.
Более того, внимательно следя за всеми
перипетиями борьбы народников с царизмом, являясь
свидетелем его жестокой расправы с ними, он готов был
признать вынужденность народнического террора на
том основании, что деятельность
революционеров-пропагандистов была «законною», но «им задержали эту
деятельность — явились бомбы». «Нельзя, — заявлял
Толстой, — запрещать людям высказывать друг другу
свои мысли о том, как лучше устроиться. А это одно,
до бомб, и делали революционеры» (63, 117). В статье
«Не могу молчать» он прямо называет в этой связи
царя и его приспешников преступниками, откровенно
вызывающими революционеров на ответные действия.
«Не будь вас, — не было бы их» (37, 91), — заявлял
писатель.
Толстой, таким образом, не только не расценивал
действия революционеров как преступные, но и прямо
оправдывал их. Вот почему он решительно протестовал
против огульного осуждения революционеров, видя в них
искренних, хотя и заблуждающихоя, с его точки
зрения, идейных защитников народа. Характерна в этом
отношении его раз/кая отповедь H. Н. Страхову в июне
1881 г. по прочтении его «Писем о нигилизме»,
содержащих злобные нападки на революционеров. «Я не
могу разделять этого взгляда (на революционеров.—В. #.).
и считаю его дурным. Человек всегда хорош и, если
он делает дурно, то надо искать источник зла в
соблазнах, вовлекающих его в зло, а не в дурных
свойствах гордости, невежества. И для того, чтобы указать
соблазны, вовлекшие революционеров в убийство,
нечего далеко ходить. Переполненные Сибирь, тюрьмы,
войны, виселицы, нищета народа, кощунство, жадность
и жестокость властей — не отговорки, а настоящий
источник соблазна» (63, 68).
Подчеркивая, что в основе политических
«преступлений» в эксплуататорском обществе лежит борьба за
высокие цели, за справедливый общественный строй,
Толстой указывал «а неразумность в силу этого при-
31 В «Преджлавии к статье В. Г. Черткова «О революции»
он называет их «лучшим«, вьтосжоир-авственным-и,
самоотверженными, добрыми людьми» (36, 1511 ■).
153

менения к революционерам жестоких репрессий.
«Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними, —
убеждал он Александра III. — Не важно их число, а
важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, надо
бороться духовно... Чтобы бороться с ними, надо
поставить против них идеал такой, который был бы выше
их идеала, включал бы в себя их идеал» (63, 52).
С болью в сердце следил русский писатель за
судебной расправой царизма с революционерами, горячо
сострадая жертвам неоправданно жестоких и
бессмысленных репрессий. Поэтому он всегда был готов
помочь революционерам и не жалел сил, добиваясь
облегчения их участи32. Поэтому так тепло и
сочувственно изображал он в своих художественных
произведениях томящихся в тюрьмах и на каторге революционеров,
будь то Анатолий Светлогуб из рассказа «Божеское и
человеческое» (1906) или Симоисон, Набатов п
другие из романа «Воскресение». Все это делало еще более
жизненным и политически значимым толстовское
творчество 33.
Не менее резко критиковал Л. Толстой и систему
наказаний, существовавшую в России. Не раз,
например, разоблачал он в своих произведениях вопиющую
безнравственность телесных наказаний, которым «по
закону» Российской империи подвергались крестьяне.
Доказывая нетерпимость телесного наказания,
соединяющего унижение человеческого достоинства,
произвол и жестокость, писатель считал позором для
России сохранение этого пережитка крепостничества. В
статье «Стыдно» (1895) он с величайшим негодованием
восстает против этого узаконенного надругательства над
одним из «самых лучших сословий русских людей»,
рассматривая его как следствие ужасающего социаль-
32 Из многочисленных примеров подобного рода широко
известно, например, его выступление в защиту «первомартовцев» в
приведенном -нам« письме Александру III, ходатайство в 1894 г.
за II. А. Ар.мфельд, осужцетную по процессу «.киевских бунтарей»,
участие в деле помощи .политзаключенным на Каре и др.
33 А. М. Горький писал в этой связи: «Справедливое, а
потому и доброжелательное отношение Толстого к
«государственным преступникам» (революционерам. — В. #.) в после шей части
«Воскресения» должно иметь огромное общественное значение»
(Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., 1960, т. 2,
с. 57).
151.

иого неравенства, при котором подобное явление
считается вполне нормальным и естественным.
С издевкой писал Толстой о либералах,
глубокомысленно рассуждающих о нецелесообразности телесных
наказаний «со стороны гигиены, школьного
образования» и т. п., почтительнейше обращающихся ,к
правительству с просьбой «поменьше сечь взрослых людей
русского народа». О таких вещах, заявляет писатель,
нельзя «почтительнейше просить», «повергать к стопам»
и т. п. «Надо не переставая кричать, вопить о том, что
такое применение дикого, переставшего уже
употребляться для детей наказания к одному лучшему
сословию русских людей есть позор для всех тех, кто,
прямо или косвенно, участвуют в нем» (31, 76). Не
случайно вспоминает здесь Толстой декабристов,
отказавшихся в свое время от применения телесных наказаний в
вверенных им полках. Гуманному отношению к народу
дворянских революционеров писатель
противопоставляет бесчеловечность новых крепостников, попирающих
всякие представления о справедливости и гуманности.
В своих произведениях Толстой не раз обращал
внимание и на бессмысленную жестокость таких
наказаний в царской России, как тюремное заключение и
каторжные работы. Условия .царской тюрьмы и каторги
не только не способствовали, по его мнению,
исправлению преступников, но еще больше развращали и
озлобляли их. В романе «-Воскресение» писатель прямо
характеризует тюрьму и каторгу как учреждения
«...будто нарочно выдуманные для произведения сгущенного
до последней степени такого разврата и порока,
которого нельзя было достигнуть ни при каких других
условиях...» (32, 412). Люди, побывавшие там, «..всем
существом своим узнавали, что, судя по тому, что
происходит над ними, все... нравственные законы
уважения и сострадания к человеку... в действительности
отменены, и что поэтому и им не следует держаться их»
(там же).
Пройдя с героем романа по всем кругам ада так
называемой исправительной системы царизма, Толстой
отмечает чудовищное насилие, чинимое там над
заключенными и каторжниками, когда не только возможно,
но и позволено «...всякое поругание, насилие над
человеческой личностью, всякое уничтожение ее...» (там
155

же); описывает многочисленные случаи грубого
нарушения их элементарных человеческих прав со стороны
совершенно бесконтрольного начальства. Особенно
ужасным, в описании Толстого, было положение в
тюрьме политических заключенных. «Стараниями»
администрации, говорит писатель, они содержались «так, что
половина их в продолжении 10 лет гибла, частью сойдя
с ума, частью умирая от чахотки и частью убивая
себя: кто голодом, кто стеклом разрезая жилы, кто вешая
себя, ,кто сжигаясь» (32, 265).
Подвергая критике существующую в России
систему наказаний, единственной целью которой было
причинение людям лишений и страданий34, Толстой едва
ли не главную силу своего негодования направлял
против смертной казни, особенно широко применявшейся в
России на основании принятых в конце XIX — начале
XX в. законов. Воякий раз выражая свою солидарность
с теми, кто выступал против применения смертной
казни в России35, он и сам приложил немало сил,
доказывая необходимость ее уничтожения.
В своих работах Толстой использовал с этой целью
не только религиозные доводы. Осуждая институт
смертной казни, он считал, что эта мера не разрешает
поставленной перед наказанием задачи. Тот аргумент,
что смертная казнь и жестокие наказания устрашают
людей и тем самым удерживают их от совершения
преступлений, с точки зрения писателя, несостоятелен и с
полной очевидностью отвергается хотя бы тем, «что при
известном настроении общества никакие усиленные
карательные меры правительства не могут остановить
совершение самых смелых, жестоких и нарушающих
безопасность общества преступлений, как это было при
всех революциях» (36, 344). Более того, утверждал
34 Ом. Г ер нет М. <Н. История царской тюрьмы. М., 1946,
т. 2, с. 16.
35 Так, в 188il г. он горячо поддержал известного русского
философа В. С. Соловьева, открыто осудившего в одиой из ово'их
лекций институт смертной казни в Росой« и призвавшего
Александра III помиловать революционеров, поднявших руку н-а его
отца Александра II (ом. Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой.
Материалы к биографии с H8Ö1 по 1S85 гад. М., 1970, с. 116—17).
А «в 1'910 г., незадолго до своей смерти, Толстой приветствовал
выступление В. Г. Короленко, выразившего в своей статье
«Бытовое явление» резкий протест против «оргии казней»,
сопровождавшей разгул реакции в стране.
156

Толстой, если угроза смертной казни и жестоких
наказаний и «заставляет воздерживаться — что очень
сомнительно — десятки людей от преступлений, то сотни
тысяч преступлений совершаются людьми только
потому, что люди воспитываются для преступлений
правительствами несправедливостями и жестокостями» (36,
346).
Обличая жестокость самодержавия, Толстой
доказывал, что казни отрицательно влияют на
нравственное развитие общества. Одна смертная казнь,
совершенная публично, отмечал он в работе «Царство божие
внутри вас», «развращает и озверяет людей больше,
чем сотни и тысячи убийств» (28, 272).
Свой голос против смертной казни в России
Толстой с небывалой силой и мужеством поднимал в годы
первой русской революции и после ее поражения —
во времена дикого разгула преследований и массовых
казней со стороны царизма, когда виселицы, по
выражению В. И. Ленина, «...побили рекорд трех столетий
русской истории»36. Вся Россия, заявлял Толстой,
стонет от ужаса совершающихся ежедневно убийств,
которые правительство ввело в систему «для достижения
своих целей» (37, 88). Срывая завесу молчания вокруг
чудовищных злодеяний царских властей, Толстой в
своих статьях и воззваниях на весь мир разоблачал
истинное лицо царизма, поставившего смертную казнь
в основу своей внутренней политики и пытающегося
таким образом задушить народное недовольство в
стране. Недаром официозная газета «Россия» писала, что
уже за одну из этих статей — «Не могу молчать» —
Толстой «по всей справедливости» должен бы быть
заключен «в русскую тюрьму», если бы этому не мешала
его известность как писателя37.
Толстой решительно отвергал любые попытки
правящих кругов оправдать в глазах общества
применение смертной казни, равно как и утверждения, что
только ужесточением наказаний можно решить
проблему преступности. «Только люди, совсем
одурманенные властолюбием, могут серьезно верить, что
посредством наказания можно улучшить жизнь людей» (45,
,6 Л с'Нин В. II. Поли. собр. соч., т. 21, с. 177.
î7 См. Россия, 1908, 30 июля.
157

140), — писал он в книге «Путь жизни». Мы знаем
теперь, отмечал писатель, что никакие угрозы и наказания
не могут уменьшить числа людей, совершающих
преступления, «а уменьшат его только изменения среды и
нравственное воздействие на людей» (28, 142).
Великий писатель и мыслитель был убежден, что
только с созданием нового, справедливого общества
наступит время, когда причины преступлений, связанные
с существом эксплуататорского строя, .исчезнут. В этом
будущем обществе, утверждал Толстой, преступления
будут сдерживаться «...могущественным орудием
воздействия на людей — общественным мнением» (36, 254).
4. КРИТИКА БУРЖУАЗНОЙ
ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВОЙ НАУКИ
В прямой связи с разоблачением
антинародной,.классовой сущности эксплуататорского государства и права
находится у Толстого и критика буржуазной
государственно-правовой науки. Пожалуй, ни одна из отраслей
современной ему науки не подвергалась им столь
резкому осуждению, как буржуазное государствоведенне
и юриспруденция. В трактате «Так что же нам делать?»,
разоблачая неблаговидную роль науки в
эксплуататорском обществе, .мыслитель среди всех ее отраслей, в той
или иной мере служащих интересам господствующих
классов, особо выделяет «политические науки».
Задача этих наук состоит, по его мнению, единственно в том,
чтобы «скрыть от людей то положение угнетения и
рабства, в котором они находятся» (25, 28).
Ставя перед собой эту цель, буржуазное
государствоведенне и юриспруденция, указывал Толстой,
старательно обходят важнейшие социальные вопросы,
сосредоточивая внимание на предметах, не имеющих
существенного значения. Казалось бы, пишет Толстой,
имеется один существенный вопрос: «...почему есть люди,
которые позволяют себе производить насилия над
другими людьми, обирать их, запирать, казнить, посылать
на войну и многое другое» (3'5, 181). Однако
современная наука, по его мнению, не только не стремится к
разрешению этого вопроса, но ее представители
употребляют все свои усилия на то, чтобы скрыть от людей
саму возможность и необходимость его разрешения.
158

Они пишут множество книг о гражданском, уголовном,
политическом,церковном, финансовом праве, спорят на
эти темы, совершенно уверенные, что делают не только
полезное, но и очень важное дело. «На вопрос же о
том, почему люди, будучи по существу равными,
могут одни судить, принуждать, обирать, казнить других,
не только не отвечают, но не признают его
существования» (там же).
С этим свойством буржуазной государственно-
правовой науки уклоняться от решения коренных
вопросов общественной жизни Толстой столкнулся еще в
60-е гг. при написании «Войны и мира». Пытаясь
разобраться в проблеме государственной власти и
изучая с этой целью труды виднейших
западноевропейских государствоведов, он уже тогда со всей
очевидностью установил, что буржуазное государствоведение
не только не в состоянии дать удовлетворительный
ответ на вопрос, в чем сущность государственной власти,
но и всячески обходит его. На деле все буржуазное
государствоведение состоит из софистических
рассуждений вроде того, «как надо было бы устроить
государство и власть, если бы можно было все это устроить»
и т. п. Государство же и власть рассматриваются
буржуазными учеными, «как древние рассматривали огонь,
как нечто абсолютно существующее» (12, 308).
Этот обход буржуазной наукой важнейших
социальных вопросов, как убедился впоследствии Толстой, не
только имел целью увести людей от их решения, но и
способствовал оправданию существующего зла, всех
несправедливостей эксплуататорского общества. «Кант
говорил, — отмечает Толстой в «Письме студенту о
праве», — что болтовня высших учебных заведений есть
большей частью соглашение уклониться от решения
трудных вопросов, придавая словам изменчивый смысл.
Но мало того, что эта болтовня ученых имеет целью
уклонение от решения трудных вопросов, болтовня эта,
как это происходит -при болтовне о «праве», имеет
часто самую определенную безнравственную цель —
оправдание существующего зла» (38, 59). В «Рабстве
нашего времени» Толстой писал в этой связи, что
существует целая наука, более древняя и более лживая и
туманная, чем политическая экономия, — наука о праве,
и цель этой науки, как и политической экономии, за-
159

ключается в том, «чтобы доказать, что то, что есть, то
и должно быть» (34, 179). Согласно этой науке «право
не есть собрание несправедливых законов,
составленных несколькими людьми, но есть определение тех
справедливых условий, при которых только и могут
жить люди» (36, 348).
С еще большим негодованием отзывался писатель
и мыслитель о буржуазном гссударствоведении. В одном
из вариантов работы «Единое на потребу» он писал:
«О цели, назначении, происхождении правительств
написаны «горы» сложных, несогласованных между собой
трактатов, называемых учением о государственном
праве...
В трактатах этих говорится о какой-то воле
государства, об объекте и субьекте власти, об юридической
природе и личности государства и тому подобных
невразумительных предметах, подробно рассказывается о
том, как знаменитые Гербер и Еллинек то отрицали
юридическую личность, то признавали ее, и о том, что
знаменитый Лоренц Штейн и столь же знаменитый
Лаба нд развили учение о государстве как волеспособной
личности; но знаменитые Мауренбрехер и Макс Зей-
дель отвергли это учение о государстве ка« о
волеспособной личности. С их точки зрения, государство не
субъект власти, а объект, Минг же и Герцфельдер не
признают государство ни субъектом, ни объектом
власти. И эти ученые, по мнению Коркунова38, из книги
которого я «черпаю» эти сведения, уже близки к
истине, но еще ближе к истине Гирке и Прейс. А уже
совсем близки Иери'нг, Генель, Бирлинг и в
особенности Бернатцик, пошедший куда-то дальше всех.
Все эти удивительные глупости, наполняющие
миллионы книг, почти совершенно подобные тем
богословским глупостям, которые точно также наполняли горы
книг, очевидно, происходят из того же источника, из
которого исходили и богословские хитроумные
рассуждения: из желания скрыть сущность дурного дела,
обмана, лжи и оправдать их» (36, 455—456). Всецело
находясь на службе у эксплуататорских классов и ста-
38 H. М. Коркучюв — русский дореволюционный ученый-юрист,
»втор Кинг: «Лекции по общей теории ира;ва» (СПб., 11886),
«История философии права» (СПб., 1888), «Русское государственное
право» (СПб., 189'2) и др.
1G0

вя перед собой «вполне определенную цель удержать
большинство людей в рабстве меньшинства» (38, 142),
буржуазная государственно-правовая наука, указывал
Толстой, употребляет для этого всякого рода софизмы,
лжеистолкования, не гнушается прямыми обманами и
мошенничеством.
Разоблачая «гадкий обман», совершаемый
современной ему государственно-правовой наукой, писатель
подчеркивал, что она не может быть иной по той
простой причине, что представляет собой «произведение
людей, преступно живущих праздною, развратной
жизнью на шее порабощенного народа» (38, 144). Наука
эксплуататорских классов — это наука разбойников и
воров. Если бы, писал Толстой в статье «О науке»
(1909), живущие грабежом разбойники или воровством
воры составили свою науку, то наука их не могла бы
быть ничем иным, как только «знаниями о том, как
наиудобнейшим способом грабить, обворовывать людей,
какие нужно иметь для этого орудия и как
наиприятнейшим образом пользоваться награбленным» (38, 144—
145). Так же, по мнению Толстого, обстояло дело и с
буржуазными «юридическими и государственными
науками».
, В 1882 г. в «Письме к Н. А. Александрову»
(издателю «Художественного журнала»), характеризуя эту
сторону буржуазной государственно-правовой науки, он
писал: «Люди дурны (Толстой имеет в виду
эксплуататоров. — В. Я.) и любят свои пороки. И является
ложная умственная деятельность, имеющая целью
оправдать любимые людьми пороки. Люди мстительны,
жадны, любостяжательны, исключительны — и является
юриспруденция, которая возводит в теорию
мстительность — уголовное право, любостяжательность —
гражданское право, подлость — государственное право,
исключительность — международное право. Люди
немилосердны и жестоки, они хотят каждый забрать
побольше и не отдавать другому и хотят, наслаждаясь
избытком, когда рядом мрут от голода, чтобы совесть их
был.а покойна, — готова политическая экономия» (30,,
211).
В прямой связи с интересами господствующих
классов видел писатель основную причину появления,
равно как и секрет успеха в эксплуататорском обществе,.
11. В. В. Ячевскии
161:

различного рода «новейших» политических и правовых
теорий, будь то «теория» Ницше, оправдывающая
дикие нравы буржуазного общества, империалистический
разбой и насилия, пли «теория» Ломброзо о
«врожденном преступном типе», имеющая целью узаконить
судебный произвол. Происходит это только потому, писал
Толстой, «что все люди правящих классов всегда
инстинктивно чувствуют, что поддерживает и что
разрушает ту организацию, при которой они могут
пользоваться теми преимуществами, которыми они
пользуются» (28, 249).
Но, справедливо бичуя буржуазную государственно-
правовую науку за ее антинародный характер и
откровенно прислужническую роль в эксплуататорском
обществе, мыслитель одновременно отрицал саму
возможность создания подлинной науки о государстве и праве,
основанной на познании законов общественного
развития. Находясь на идеалистических позициях в
объяснении явлений общественной жизни, не видя истинных
путей преобразования современной ему
действительности, Толстой смог противопоставить буржуазной науке
лишь «...точку зрения «вечных» начал нравственности,
вечных истин религии...» 39.
Все это несомненно оказывалось на толстовской
критике буржуазной юриспруденции и государствоведения,
лишало ее научности и последовательности. И хотя
мыслитель не мог дать исчерпывающей, последовательной
критики буржуазной государственно-правовой науки
(такая критика возможна лишь с позиций марксистского
понимания государства и права), он все же нанес ей
ощутимый удар, вокрыв главный из ее пороков,
заключающийся в оправдании существующего зла.
39 Ленапн В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 101.

Деятельность Л. H. Толстого охватила целую эпо-
:\у в жизни России. Она началась в 50-е гг. XIX
столетия, еще до отмены крепостного права, и
завершилась в 1910 г., спустя несколько лет после первой
русской революции. «60 лет ходил по России князь
Нехлюдов, заглядывая всюду: в деревню и сельскую
школу, в Вяземскую лавру и за границу, в тюрьмы,
этапы, в кабинеты министров, в 'канцелярии губернаторов,
в избы, на постоялые дворы и в гостиные
аристократических дам.
60 лет звучал суровый и правдивый голос,
обличавший всех и все...», — писал о Толстом Горький !.
Определяющей чертой общественно-политических и
правовых взглядов писателя, лежавших в основе его
отношения к современной ему действительности, был
гуманизм, его искренняя любовь к угнетенному и
страдающему большинству человечества. «Какая странная,
удивительная моя судьба, — писал Толстой в 1908 г. в
•одном из вариантов своей незаконченной повести «Нет
в мире виноватых». — Едва ли есть какой бы то ни
было забитый, страдающий от насилия и роскоши
богачей бедняк, который в сотой доле чувствовал, ка« я
чувствую теперь, всю эту несправедливость, жестокость,
весь ужас того насилия и издевательства богатых над
бедными и ъсей подавленности, униженности —
бедственности положения всего огромного большинства
людей, настоящего трудящегося и делающего жизнь
рабочего народа. Чувствовал я это давно, и чувство это
с годами росло и росло и дошло в последнее время до
высшей степени» (38, 245). Стремлением решить эту
первостепенную для него проблему освобождения лю-
1 Л. II. Толстой в русской шитике. М-, 195?, с. 499.
И* " 163

лей от гнета и насилия, дать ответы на многие
наболевшие вопросы русской жизни характеризовалась вся:
многогранная деятельность Толстого как писателя,
публициста, мыслителя.
Гуманизм и социально-политическая устремленность,
толстовского творчества придавали ему огромное
общественное звучание. Часто появление нового произведения;
Толстого вопринималось как большой важности
политический факт. В. Д. Бонч-Бруевич вспоминает,
например, слова П. Л. Лаврова, свидетельствующие о
популярности Толстого не только в России, но и за
рубежом. Для его гениальных произведений, говорил
Лавров, нет границ. «Кого ни спроси, все видели и читали
его произведения: то изданные типографски, то в
подпольной типографии, то за границей Элпидиным, то еще
каким-либо способом, — но все читали, все знают, все
интересуются» 2.
Царскому правительству так и не удалось
заставить замолчать писателя. Оно оказалось бессильным
перед его нравственным могуществом и авторитетом.
«Я один могу говорить среди всех живущих в России
с зажатыми ртами людей» (38, 41), — признавался сам:
Толстой.
Толстой не был теоретиком политики и права, но
тем не менее в своих произведениях он многосторонне
и в блестящей полемической форме ставил те проблемы,
над которыми билась передовая политическая мысль.
России на протяжении ряда лет. В решении этих
проблем он часто оказывался проницательнее и
радикальней многих мыслителей и политических деятелей XIX в..
Немногие из них с такой категоричностью отвергали
основы старого общества. Субъективно далекий от
решимости предложить народу путь революционной борьбы,
Толстой объективно своим творчеством внушал ему
надежду и веру в свои силы и звал к действию.
Толстовское творчество при всей его специфике
нельзя поэтому рассматривать в отрыве от основных
этапов русского освободительного движения и от
прогрессивных традиций русской политической мысли. Как
общественно-политический мыслитель «он органически
вписывается в историю теоретических исканий, начиная
2 Бонч-Бруевич В. Д. Избр. соч. М., Ш61, т. 2, с. 225.
164

•с Радищева и декабристов и кончая марксизмом»3.
'Оценивая его роль в истории русской политической
мысли и русского освободительного движения конца
XIX — начала XX в., В. И. Ленин писал о нем как о
мыслителе, «который с громадной силой, уверенностью,
искренностью поставил целый ряд вопросов,
касающихся основных черт современного политического и
общественного устройства» 4.
Великие вопросы переустройства общества на
справедливых началах, поставленные Толстым, сохраняют
'Свое актуальное значение и в наше время. На
торжественном собрании, посвященном 150-летию со дня
рождения писателя, подчеркивалось: «В условиях
углубляющегося общего кризиса .капитализма, когда
обнажаются все его непримиримые противоречия, все его
неизлечимые язвы, когда продолжаются
империалистический разбой и грабеж порабощенных народов, голос
Толстого, гневно обличающего основы
собственнического строя, не только не терцет своей силы. Напротив,
он звучит все более мощно»5. Современному
прогрессивному человечеству дорог Толстой — борец за
гуманистические идеалы, страстный обличитель
эксплуататорских общественных и государственных порядков.
3 Г ала к Tino'но щ А. А., H и ка-«др on П. Ф. Русская
философия XI—XIX веков. Л., 1970, с. 472.
4 Леш л'и В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 38.
5 Лит. газ., 19)78, 13 сент.

О Г Л А В Л Е H И Е
Введение . . . 3
Глава I
Общественно-политические
взгляды Л. Н. Толстого
и оценка их В. И. Лениным
1. Основные этапы формирования общественно-
политических взглядов Л. Н. Толстого . 22*
а) Дореформенный период (1847—1860 гг.) 23'
б) Пореформенный период (1861 — 1880 гг.) 36-
в) После идейного «перелома»
(1881—1910 гг.). . . . . . 45
2. Религиозно-нравственное учение Л. Н.
Толстого как средство разрешения социальных
проблем -63-
Глава II
Л. Н. Толстой — критик
эксплуататорской государственности
1. Государственно-правовые взгляды —
составная часть мировоззрения писателя. Анархизм
Толстого 74
2. О сущности самодержавно-абсолютистского
государства в России 8S
3. Критика механизма самодержавного
государства 92
4. О роли церкви в механизме самодержавия 102
5. Разоблачение буржуазного парламентаризма
и демократии 103
6. Критика милитаризма эксплуататорских
государств . .... 117

Глава III
Л. H. Толстой о праве
в эксплуататорском обществе
1. Сущность к назначение права . . .125
2. О законности. Критика царского суда и
правосудия 131
3. О преступлении и наказании . . .146
4. Критика буржуазной
государственно-правовой науки 158
Заключение 163

ИБ № 872
Виталий Владимирович Ячевский
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ
И ПРАВОВЫЕ ВЗГЛЯДЫ
Л. Н. ТОЛСТОГО
Редактор Л. Н. Нечепаева
Обложка Л. Н. Б у т ы р и н а
Художественный редактор Л. А. Клочков
Технический редактор Ю. А. Фосс
Корректор Г. И. Старухина
Сдано в набор 20.05.83. Подп. в печ. 18.07.83. ЛЕ 05328. Форм. бум.
84x108/32. Бумага типографская № 1. Литературная гарнитура.
Высокая печать. Усл. п. л. 8,8. Усл. кр.-оттг 18,0. Уч.-изд. л. 9.2
Тираж 2000. Заказ il 139. Цена 1 р. 10 к.
Издательство Воронеж-око го университета
Воронеж, ул. Ф. Энгельса, 8
Типография издательства В ГУ
Воронеж, ул. Пушкинская, 3