А. Ж [ Л I I О « It I
«КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»
С БЛИЗКОГО РАССТОЯНИЯ
А. ЖЕЛОХОВЦЕВ
«КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»
С БЛИЗКОГО РАССТОЯНИЯ
(Записки очевидца)
ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Москва • 1973
3211
Ж51
I
НАКАНУНЕ КАТАСТРОФЫ
Китаистами называют тех, кто занимается китай-
ским языком и его иероглифической письменностью, а
также культурой, историей, экономикой и вообще
жизнью этой огромной страны. Все китаисты стремят-
ся побывать в Китае. В конце 1965 года и я готовился
к такой поездке.
Впервые я побывал в КНР на стажировке в 1957—
1958 годах, и вот через семь лет представилась воз-
можность вновь посетить эту страну. Я должен был
ехать по программе обмена между министерствами
высшего образования СССР и КНР; к тому времени в
нашей стране находилось значительное число китай-
ских студентов, прибывших именно по этой программе.
Обыкновенная взаимность в отношениях между госу-
дарствами, казалось, обеспечивала мою командировку,
но время шло, а согласия все не было. Мой загранич-
ный паспорт был готов еще в сентябре 1965 года, но
ответа китайской стороны пришлось ждать до февраля
1966 года, то есть пять месяцев. Да, в Китай в этот пе-
риод было поехать не просто.
Еще в июле 1960 года Советское правительство
было поставлено перед необходимостью отозвать из
Китая советских специалистов. С тех пор в советско-
китайских отношениях улучшения не наблюдалось.
Китайская сторона настойчиво проводила политику со-
кращения связей и контактов между китайскими граж-
данами и советскими людьми.
С 1963 года в китайской печати велась открытая
антисоветская кампания, не затухавшая ни на один
день. Борьбу против КПСС в Китае называли «борь-
бой между пролетариатом и буржуазией», «классовой
борьбой». Эту борьбу, как утверждала «Жэньминь
3
жибао» 23 марта 1965 года, «нельзя прекращать ни на
день, ни на месяц, пи на год в течение ста, тысячи и
даже десяти тысяч лет».
В ноябре 1965 года, в то время как моя поездка в
Китай оставалась под вопросом, в редакционной статье
«Жэньминь жибао» (от 11 ноября) говорилось, что у
КПК и КПСС «существует то, что разъединяет, и нет
того, что объединяет, существует то, что противопо-
ставляет, и нет того, что было бы общим». Это принци-
пиальное заявление о расколе было дословно повто-
рено в официальном письме ЦК КПК, направленном
ЦК КПСС 7 января 1966 года.
В условиях непрерывно нарастающей волны анти-
советизма было трудно рассчитывать на теплый прием
для советского специалиста. Должен сказать, что, ре-
гулярно читая китайские газеты, наполненные антисо-
ветскими заявлениями чуть ли не по любому поводу —
от клеветы на советские кинофильмы до лживых обви-
нений в «сговоре с империализмом», я даже сомневал-
ся, что смогу поехать в Китай.
Когда же разрешение на въезд в КНР было все же
получено, на сборы оставалось лишь четыре дня —
после долгих лет ожидания, длинных месяцев оформ-
ления выехать пришлось в спешке.
Наконец 2 февраля 1966 года я вошел в междуна-
родный экспресс «Москва — Пекин».
Поезд мягко тронулся, оставляя за собой на плат-
форме окоченевшие фигуры родных в толстых шубах.
В вагонах заиграла музыка. Инструменты были те же,
что и у нас, но мелодия совсем иного склада.
Когда в морозной дымке промелькнули цветные
купола Загорска с золотом крестов, в купе вошел про-
водник-китаец. Этот состав обслуживала китайская
бригада. Форма проводника по своему покрою ничем
не отличалась от китайской партийной одежды: тот же
френч с двумя нагрудными накладными карманами,
наглухо застегнутый высокий воротничок. Только цвет
ее был темнее обычного синего, отливал чернотой.
— Куда вы едете? Давайте билеты,— раздельно вы-
говорил проводник по-русски.
— Здравствуйте! Мы едем в Пекин учиться,— по-
китайски ответил я за себя и своих спутников.
— Добро пожаловать! — воскликнул он на родном
4
языке и от удовольствия расплылся в улыбке.— Вы
едете учиться китайскому языку? Надолго ли?
— На десять месяцев.
_____ Вы очень хорошо говорите по-китайски. Я все
понимаю, каждое слово,— сказал он, следуя традици-
онной вежливости и приветливости китайского народа.
_____ Я учился полгода в Пекине в 1958 году,— объ-
яснил я беглость своей речи,— но уже шесть лет я поч-
ти без практики и говорю плохо. А до этого учился в
СССР.
Сказать так было необходимо, чтобы хоть как-то
оправдать режущий ухо немузыкальный акцент, с ко-
торым я говорю по-китайски и не могу расстаться, как
с собственной тенью.
— Что вы! Что вы! Вы теперь едете во второй раз,
и говорить будете еще лучше,— отвечал проводник с
покоряющим доброжелательством.— Учиться будете в
самом Пекине?
Я кивнул. Он вдруг посерьезнел и сказал без при-
вычной для китайца улыбки, требуемой национальным
этикетом.
— Сейчас к нам ездят мало...
— Да, поехать было нелегко. Я ждал такой воз-
можности семь лет. Я должен был выехать еще в прош-
лом году, к началу учебного года, а еду только сейчас,
в феврале.
Он внимательно выслушал и утешил:
— Времени у вас еще много, много...
Мы заговорили о пекинской погоде, о том, не слиш-
ком ли жарко будет летом, что меня беспокоило, так
как в прошлый приезд я в Пекине летом не жил. Тогда
в вагоне я еще не знал, что это будет один из немногих
разговоров с китайцем за долгие месяцы жизни в
Китае
Покончив с билетами, проводник спросил, какой
чай мы предпочитаем, и на дружный возглас: китай-
ский! — принес в пакетиках зеленый цветочный чай
«Молихуа». Цветы жасмина, по-китайски «моли», до-
бавляются в чай для аромата. Такой чай любят пить в
Северном Китае. На столе появились чайные кружки из
толстого фарфора, с крышками, украшенные пейзаж-
ными картинками тонкого рисунка. Их переносят на
фарфор методом переводных картинок. Всем роздали
5
китайские кожаные шлепанцы, без задников, очень
удобные в пути. Когда чай был готов и мы взялись за
кружки, появились иллюстрированные журналы «Ки-
тай» за последние полгода...
Началась спокойная вагонная жизнь.
Проверка документов и таможенный досмотр на
нашей пограничной станции прошли быстро.
— Много ли работы? — спросил я у пограничника.
— Не очень, в Китай теперь ездят мало,— отвечал
тот, возвращая наши паспорта.
Нельзя сказать, что меня, да и всех остальных, не
беспокоила эта сакраментально повторяющаяся фраза.
Конечно, я внушал себе, что Китай теперь уже не тот,
что раньше, и отношение ко мне будет иное. Я пригото-
вился ничему не удивляться и все принимать спокойно.
— Теперь в Китае,— рассказывал один из моих
знакомых, побывавший недавно там,— никто не оста-
навливает тебя на улице, чтобы выразить свои друже-
ские чувства, не кидается обниматься...
— А здороваются ли? — поинтересовался я.
— Мало и неохотно. Если поблизости никого нет —
тогда другое дело! Но редко, очень редко. И совершен-
но не разговаривают.
— А что, разве это опасно?
— Для них — да.
На границе КНР молодой китайский пограничник
внимательно рассматривал наши паспорта. Он стоял в
дверях купе, а из-за его плеча выглядывали еще двое.
Пограничник читал паспорта медленно, настолько
медленно, что я невольно усмехнулся.
—• Вас только четверо? Почему не пять? — вдруг
спросил он.
Нас, молодых китаистов, едущих в Пекин на ста-
жировку, действительно должно было быть пять чело-
век, но у одной из наших коллег тяжело заболел муж,
и она не решилась оставить его. Ее отсутствие и уди-
вило пограничника, поджидавшего нас во всеоружии
осведомленности.
6
После таможенного досмотра нам предложили
пройти в зал ожидания.
Пока мы брели по путям к станции, любезный та-
моженник успел мне рассказать, что он выпускник
Пекинского института иностранных языков, что эмбле-
ма изображенная на станционном здании, составлена
из стилизованных иероглифов слова «рабочий» и сим-
волизирует рабочий класс, что в Китае сейчас «все
переменилось» после 1958 года, когда я там жил не-
сколько месяцев, и, по его словам, стало гораздо
лучше.
_____ Вы увидите в Пекине новые здания на площади
Тяньаньмэнь—Дворец собрания народных представи-
телей и Исторический музей. Замечательные здания,
вы их еще не видели. В Пекине многое изменилось.
Я отвечал ему, что безусловно с большим интере-
сом посмотрю новую площадь, новые здания и прочее.
Да и то, насколько «все изменилось» и каково жить
при этих изменениях, мне тоже было любопытно.
Как только мы приблизились к станции, таможен-
ник умолк. Я, правда, не придал этому значения.
Усевшись в углу зала ожидания, напоминающего
фойе заурядного кинотеатра, мы стали разглядывать
его. В убранство зала входил и гипсовый бюст Мао
Цзэ-дуна на красном фоне обтянутой бархатом стены.
Нам принесли сай. Это было очень кстати, так как вок-
зал отапливался совершенно недостаточно, а может,
его и вообще не отапливали. (Должен признаться, что
после теплых московских квартир я в Китае в зимнюю
пору изрядно мерз в нетопленных или плохо отапли-
ваемых помещениях.) В центре зала на длинном па-
радном столе лежали журналы и брошюры.
— Наверное, антисоветчина,— сказал мой попут-
чик Виктор. Полистав их, я убедился, что он прав.
Мы просидели так несколько часов, пока нам не на-
помнили, что пора вернуться в вагон.
Уже стемнело, когда наш поезд побежал по китай-
ской земле. Я лег пораньше, чтобы с рассветом гля-
деть на Китай из окна вагона.
Пейзаж при пробуждении ничем не напоминал мон-
гольский. Плоских, слегка волнистых степей больше не
7
было. Дорога шла по речной долине, с одной стороны
поезд прижимался вплотную к обрывам. Это было лёс-
совое плато Северного Китая, о котором столько на-
писано и прочитано. Желтого цвета земля, как прес-
сованная пыль, глубокие обрывистые овраги — кань-
оны. Жилища в пещерах по склонам оврагов, похожие
на пчелиные соты, с трубами на ровной поверхности
земли. Видны были последствия жестокой засухи —
чахлые деревья, голая, без травы, почва, пересохшие
реки, через которые могла бы перебрести курица. На
непривычно узких дорогах редко попадались двухко-
лесные, наклонно посаженные телеги, запряженные ло-
шадьми, мулами и ишаками. В этот мертвый сезон
поля были пустыми, безлюдными и производили впе-
чатление унылое. Только дымки из укрывшихся от
ветра в каньонах глинобитных домиков или из пещер-
ных жилищ — яодунов говорили о человеческой жизнп.
Мы прошли в китайский вагон-ресторан, и ребята
познакомились с палочками и китайской кухней.
Мы выходили гулять на каждой станции, утомлен-
ные продолжительностью трансазиатского путешест-
вия. Международный поезд останавливался у безлюд-
ных платформ, к нему не подпускали никого из посто-
ронних.
На подходе к Пекину поезд затерялся среди голых,
сухих, буро-желтых гор. Короткие туннели сменялись
тупиками, головные вагоны становились хвостовыми и
наоборот. Наконец мы вырвались из теснин на равни-
ну— впереди Пекин. Радио заиграло с особой торже-
ственностью. Мы промчались через пригороды и мед-
ленно подползли к платформам пекинского вокзала,
новое здание которого — просторное и импозантное, с
первым в городе эскалатором на второй этаж — пост-
роено было недавно.
Пекинский вокзал тоже гордость, как и все роскош-
ные постройки, возведенные в трудные, голодные годы.
На платформе, как и на промежуточных станциях,
было малолюдно. Нас встретили уже занимающиеся в
Пекине коллеги, сотрудники консульства и посольства,
некоторые из них были знакомы нам еще по Москве и
студенческим годам, и это придавало встрече ощуще-
8
ние радости и теплоты. Были здесь и представители
китайских университетов, принимающих нас.
Подняв голову, я тут же обнаружил за огромными
стеклами второго этажа вокзала, где находился зал
ожидания, десятки пар черных, внимательно-любопыт-
ных глаз/ Китайские пассажиры разглядывали нас,
останавливаясь даже в застекленной галерее, ведущей
к дальним платформам. Невольно охватило чувство,
будто ты находишься на витрине выставки.
_____ Где же им еще посмотреть на иностранцев? —
заметив мое смущение, сказал сотрудник нашего по-
сольства.
Мы зашли на контрольно-пропускной пункт для
иностранцев. Формальности заняли не более пяти ми-
нут, и мы двинулись к выходу на площадь. Там пред-
ставители университетов «рассортировали» нас по ма-
шинам. Крохотный, европейской модели, бог его знает
какой фирмы и какого года выпуска автомобильчик
был набит до отказа. Кроме шофера в нем ехали
Лида — моя попутчица и коллега-китаистка, двое
встречающих и я. В ногах пришлось примостить еще
два чемодана, так что повернуться было негде. Рядом
со мной сидел молодой китаец с груб«ватыми чертами
лица. Мы представились друг другу. Он сообщил, что
его зовут Ма, что родом он с юга, из чжэцзянского го-
рода Цзиньхуа и что он — мой фудао. Слово это с
трудом поддается переводу, а означает оно то, что он
должен будет меня ‘консультировать, служить посред-
ником в общении с людьми и учреждениями, жить в
одной комнате, разговаривать о чем угодно, заботить-
ся об условиях моего быта и учебы — короче, всегда
и всюду быть рядом. Так уж заведено теперь в Китае.
Меня его сообщение обрадовало; это ike отлично, что
я буду жить вместе с китайцем: наконец-то можно бу-
дет улучшить свою разговорную речь! Жаль, конечно,
что он чжэцзянец — их диалект просто несравним с
нормативным пекинским. Правда, прожив более десяти
лет в Пекине, Ма говорил очень хорошо. Смеясь, он
рассказал мне, что прошлой.осенью ездил на родину
повидать родных и нахватался там диалекта.
паша вторая спутница была фудао Лиды. Ее звали
ИНЬ Черты ее лица были куда мягче, чем у чжэцзян-
а Ма. Линь была миловидна и выглядела очень
9
интеллигентно. Она была родом из Нанкина. Хорошо
зная о своей привлекательности, Линь держалась гор-
до и отчужденно. Мне даже на первых порах показа-
лось, что она не очень доброжелательна по отношению
К нам, но, к счастью, это оказалось следствием моей
мнительности.
Педагогический университет находился на «Внеш-
ней улице нового пролома», как следует перевести
«Синьцзекоу вай дацзе». Четырехугольник старого Пе-
кина, строго ориентированный по частям света, охва-
чен мощными городскими стенами. Разросшийся после
того, как в 1949 году в него перенесли столицу, Пекин
расползся далеко за пределы старых стен. Ворот в них
уже не хватало, и стали делать проломы, от одного
из которых и получила название оживленная улица.
Университет был переведен сюда из центра города
после 1949 года. Часть корпусов с аудиториями еще
были недостроены, и, например, химический факультет
размещался пока в пекинских хутунах — переулках.
Парадный въезд тоже оставался недостроенным, и
спланирован он был как-то странно — сбоку, упираясь
в шестиэтажное административное здание.
Мы въехали через боковые, южные ворота и по уз-
кой асфальтированной аллее мимо аудиторий, цветни-
ка-парка, светло-серого административного корпуса и
астрономического факультета с куполом обсерватории
проехали по прямой до большого панно с парящим
профилем Мао Цзэ-дуна и лозунгами. Свернув в сто-
рону и попетляв по сложному узору аллей, мы высади-
лись под бетонным козырьком четырехэтажного дома
из серого кирпича. У входа стояли вьетнамцы-перво-
курсники.
Моя комната оказалась на втором этаже, рядом с
канцелярией по работе с иностранными студентами.
Она была вытянутой, прямоугольной формы, с цемент-
ным полом и высоким окном. Застеклена была только
первая рама, во второй вместо стекол оказалась мел-
кая проволочная сетка. Мд сразу же объяснил мне,
что сетка нужна от комаров.
От окна сильно дуло, четыре витка радиатора на-
гревались только утром и вечером, так что дважды в
10
сутки температура в комнате резко менялась. Пони-
мая что отопление в корпусе, где живут вьетнамцы,
должно поддерживаться с особой заботой, а в^китай-
ских общежитиях, быть может, и вовсе не топят из
экономии, я никогда не жаловался, хотя часто вспоми-
нал теплые московские жилища. Я поставил постель у
окна а за нею — стол — подальше от холода. По дру-
гую сторону окна стояла кровать моего фудао Ма и
его стол. У двери с его стороны — этажерка для книг,
а с моей — платяной шкаф.
Стены комнаты сильно облупились, были испещ-
рены следами гвоздей и кнопок, оставшимися от преж-
них жильцов.
Вскоре к нам зашел пожилой человек очень низкого
роста, передвигавшийся как-то странно — бочком. Он
назвался Ваном, сотрудником канцелярии по работе
с иностранцами. Ма поспешил сообщить мне, что то-
варищ Ван ведает хозяйственной частью. Ван поинте-
ресовался, не понадобится ли мне еще что-нибудь. Бег-
ло осмотрев комнату, я попросил настольную лампу.
Как выяснилось впоследствии, такая роскошь не пола-
галась даже иностранцам, но Ван лампу мне все же
достал, хотя на хлопоты у него ушло немало времени.
Когда мы знакомились, я попросил Вана написать
его фамилию и имя — это обычно в Китае. Корявые
иероглифы выдавал^ его малую грамотность.
Мы разговорились. Ван рассказал, что он родом из
Маньчжурии, участник партизанской войны, а позднее
боец Народно-освободительной армии. Жизнь не дала
ему возможности учиться, он остался полуграмотным
и ценил свою службу дороже всего на свете. Детей у
него не было. Они с женой в свое время, чтобы засви-
детельствовать свою преданность политике сокраще-
ния рождаемости, отказались иметь детей и остались
бездетными. Мне понравилась простота Вана. Ко мне
Ван с первого же знакомства относился с симпатией и
предупредительностью. Как и все люди из народа, он
хорошо знал китайский классический театр и, если не
было свидетелей, любил поговорить о нем.
Через стену от меня жил вьетнамский стажер Бак
Нинь. Он познакомился со мной в первый же день,
был очень приветлив, и мы подружились с ним. Бак
Нинь преподавал китайский язык в Ханойском уни-
11
верситете и в Пекин приехал на два года для совер-
шенствования. К нему ходили поочередно три китай-
ских преподавателя, с которыми он занимался у себя
в комнате. На занятиях они постоянно запускали ма-
гнитофон, отрабатывая произношение. В часы досуга
Бак любил играть на гитаре и национальных ин-
струментах, тихонько напевая. В его комнате соби-
рались и другие вьетнамцы — с третьего и четвертого
этажей. Часто, проходя по коридору, я слышал знако-
мые' мелодии советских песен, которые они насвисты-
вали. Иногда они пели их по-вьетнамски.
Условия, в которых я жил в Пекине, были необыч-
ны для меня, да и вообще для иностранца. Тут негде
уединиться. Всегда с тобой кто-то находится рядом,
всегда надо быть подчеркнуто вежливым, уметь себя
сдерживать, улыбаться. Только во сне человек остается
наедине с собой.
Общежитие размещалось в новом здании, прочной
и солидной постройке, но ни для уединения, ни для
размышлений оно не предназначалось, обитатели его
были постоянно на виду друг у друга. Даже в стене,
вдоль которой стояла кровать моего фудао, был сде-
лан сквозной прямоугольный вырез, и в него вставлена
книжная полочка, но щели в ней просвечивали в со-
седнюю комнату, и там, видимо, можно было слышать
каждое произнесенное у меня слово. Точно так же
жили и остальные студенты, моя комната отнюдь не
была исключением. Стены так строились для того, что-
бы слышать, и никто не удивлялся этому. Взаимное
недоверие тут было, как я вскоре убедился, обычным,
господствовала нервозная подозрительность, которую
нельзя было не почувствовать с первых же дней пре-
бывания в стране. Но лишь впоследствии я понял, что
всеобщая слежка и взаимное доносительство в Китае
тоже стали в порядке вещей.
Из страха быть заподозренным в утаивании на соб-
раниях все говорили о себе и обо всем, ничто не оста-
валось вне публичного обсуждения — от каждого про-
изнесенного слова или от выражения лица и до есте-
ственных отправлений. За пределами Китая даже
вообразить подобное невозможно.
Этот аккуратный прямоугольный вырез в стене
моей комнаты запечатлелся в памяти.
12
Мои соседи слева, с которыми я сразу же пожелал
познакомиться, оказались молодыми сотрудниками той
же канцелярии по работе с иностранцами. Они встре-
тили меня с обычной китайской вежливостью, погово-
пили о погоде, о национальных обычаях. Но вскоре я
обратил внимание, что жильцы этой комнаты непре-
станно сменяются. Почти никто не ночевал там дваж-
ды Это, видно, было чем-то вроде дежурного помеще-
ния Такое соседство, учитывая сквозную нишу в стене,
естественно, было неприятно. Я успокаивал себя
мыслью о том, что это вызвано скорее недоверием друг
к другу, чем ко мне.
Мне очень хотелось познакомиться с коренными пе-
кинцами, чье произношение обладает редкостной нату-
ральной естественностью. Канцелярия благожелатель-
но приняла мою просьбу, но оказалась бессильной
помочь — в Пекинском педагогическом университете
преподавателей-пекинцев не нашлось. Все, с кем я
знакомился, были выходцами из самых разных про-
винций Китая. Говорили китайцы-преподаватели, ра-
зумеется, очень хорошо, но речь их была либо бледной,
заученной, когда они следили за ее чистотой, либо ма-
лопонятной для иностранца, если в увлечении они сби-
вались на родной диалект. Пекинский говор, на кото-
ром общались между собой люди, приехавшие со всех
краев Китая, то и дело перемежался армейским жар-
гоном. «Напасть», «атаковать», «ударить», «мобили-
зовать», «бороться» и другие характерные словечки
употреблялись в обычном быту. Фразы с лихими при-
зывами или же ложно пафосные звучали в повседнев-
ном общении довольно странно, приобретали порой
юмористический оттенок.
В день приезда для нас был устроен ужин, даже
чрезмерно обильный, потому что после дальней дороги
хотелось только спать. Вечером и днем мы гуляли по
университету в сопровождении сотрудников канцеля-
ярИ Нам показали сад и оранжереи, детский сад и
mm к иблиотеку> сводили на медосмотр в амбулато-
Р • Когда проверяли глаза, я удивился заниженности
13
нормативов. Врач пользовался обычной таблицей
букв, но я видел на два ряда ниже его указки, хотя
зрение мое по нашим понятиям было хуже нормаль-
ного.
Запомнилось посещение детского сада, хорошо по-
строенного и поставленного. Как мне потом объяснили,
в свое время он был организован советскими специа-
листами. Дети весело пели и плясали, но пели они пес-
ни только про Мао Цзэ-дуна и революцию. Вряд ли
они понимали что-нибудь, но сильно увлекались соб-
ственным исполнением. «Долой!», «Слава!» и прочие
возгласы хором неслись от приветливо улыбающихся
рожиц. На них можно было прочесть неподдельное
наслаждение от дружного коллективного выступления,
музыки и ритма.
Мы были заняты дважды в день, и это были прият-
ные занятия: музеи, парки, театр, вечер, прием. В Ки-
тае умеют принимать гостей. Даже для обыкновенных
студентов прием был устроен безупречно по своей ор-
ганизованности.
Погожим февральским днем нас свозили в храм
Неба, потому что в солнечную погоду он удивительно
красив. Одно утро мы провели во дворце-музее Гугу:
не, правда не успев осмотреть и половины. Два дня
ушло на осмотр грандиозного исторического музея на
площади Тяньаньмэнь. Посетили мы и роскошный
Дворец Всекитайского собрания народных представи-
телей на другой стороне той же площади.
В холле Дворца смотритель, лощеный, прилизан-
ный молодой человек, усадил нас на кожаный диван,
а сам пошел звонить начальству.
— Что можно показать советским? — кричал он в
трубку, не допуская мысли, что его могут понять.—
Я думаю, что залы Тибета и Синьцзяна не стоит!
После паузы, выслушав инструкцию, он повторил
на военный манер:
— Хорошо, хорошо! Залы Тибета и Синьцзяна, а
также Тайваня, Хэйлунцзяна и Внутренней Монголии
не открывать! Хорошо!
Оторвавшись от телефона, он торжественно проша-
гал через холл и произнес:
— Прошу начать осмотр.
Он снова превратился в живое воплощение любез-
14
ности. Мы осмотрели несколько залов, собравших луч-
шие образцы современного прикладного искусства.
Всюду, в каждом зале, нас подводили прежде всего к
бюстам, портретам и изречениям председателя Мао...
Недели две мы присматривались и осваивались в
новых для нас условиях. Потом нас с Лидой пригла-
сили в канцелярию обсудить учебный план.
В приемной канцелярии, расположенной на нашем
же этаже, нас приняла заведующая товарищ Чжао.
Мы поблагодарили ее за заботу о нашем устройстве и
приеме, а затем перешли к вежливым взаимным рас-
спросам. Товарищ Чжао сообщила нам, что она ста-
рый член партии, долгое время жила в знаменитой
Яньани, резиденции руководства КПК во время вой-
ны с Японией.
— Заведующая Чжао— старая революционерка! —
польстил мой фудао Ма.
— Что вы, что вы, я простая пожилая женщина,—
скромно возразила Чжао.
Тем не менее из разговора с нею выяснилось, что ее
внук устроен в детский сад парка Бэйхай. Располо-
женный в одному из древнейших пекинских дворцов
над озером Центрального парка, сад этот был досту-
пен только для детей старых и заслуженных работни-
ков компартии и правительства. Это показательное
детское учреждение хорошо описано западными жур-
налистами, которых непременно водят туда.
Затем мы перешли к нашему учебному плану,
Лида, впервые оказавшись в Китае, смущалась и по-
началу робко и неохотно говорила по-китайски. С ор-
ганизацией ее учебной работы все оказалось в поряд-
ке. У меня же возникли осложнения. В первой же
беседе выяснилось, что я попал в КНР чуть ли не по
недоразумению. Я уже восемь лет занимался изуче-
нием китайских средневековых повестей и связанных
с ними литературных новелл, фольклора и т. д. Од-
нако при переводе документации относительно моей
темы китайский переводчик термин «художественная
проза» перевел словом «саньвэнь», а не «сяошо», что
значит: классическая проза высокого стиля — сочине-
ния историков и эссе, эпистолы, то есть нечто совсем
15
иное. Я огорчился таким оборотом дела. Чжао выслу-
шала мои возражения и холодно заявила:
— Древние повести и новеллы, которыми вы зани-
маетесь, сочинения дурные, идеология их скверная, у
нас в университете их не изучают, и никто не согла-
сится руководить вашей работой.
У меня были основания возражать, так как мне
было хорошо известно, что до самой своей кончины
виднейший специалист в этой области профессор Ван
Гу-лу работал именно здесь, в этом самом универси-
тете. Трудно было поверить, что у него не осталось
продолжателей.
— Сейчас у нас никто не занимается столь дур-
ными произведениями,— твердо сказала Чжао.— Если
б мы знали, что вы занимаетесь ими, то вообще не
смогли бы вас принять.
Такая неприкрытая угроза на меня сразу же подей-
ствовала отрезвляюще. В самом деле, если разобраться
в документации и выяснить неточность перевода, на-
лицо будет прекрасный повод отправить меня обратно
без дальнейших разговоров! Побыть даже две недели
в Китае, конечно, тоже неплохо, но мне хотелось ра-
ботать, и я спросил с покорностью, что же, собственно,
мне будет предложено.
Чжао подумала и сказала, что лучше всего мне за-
няться историей прозы «саньвэнь» и древним китай-
ским языком с профессором Го. Имя это я знал по на-
учным статьям, оно принадлежало известному уче-
ному среднего поколения. Занятия со столь видным
специалистом меня устраивали, но все же я попросил
времени для размышлений. Подумав, я возблагодарил
судьбу за полезную для меня неточность в переводе.
Такой шаг показался разумным и заведующей
Чжао. Вторая наша встреча прошла значительно мяг-
че. Китайская сторона настаивала на занятиях по под-
готовленной ею программе, и я принял ее. Со своей
стороны я в дополнение уже не требовал, а просил
предоставить мне материал не только для учебы, но и
для самостоятельной исследовательской работы по
теме, которой, я занимался долгие годы. Теперь уже
Чжао ответила мне, что над этим надо будет поду-
мать.
Во время третьей встречи главным лицом стал про-
16
. ор го. Он был заместителем декана филологиче-
-ого Факультета. Практически он возглавлял всю ра-
боту по литературоведению, так как сам декан фа-
культета занимался лингвистикой, а второй замести-
те пь с которым мне еще предстояло познакомиться,
был не ученым, а партийным работником. Меня обра-
довало, что профессор Го северянин,— я легко пони-
мал его речь. При встрече я преподнес ему оттиски
своих статей, предварительно целый вечер обсуждая
с Ма, как получше и поточнее перевести на китайский
их названия. Статьи произвели на профессора Го хо-
рошее впечатление, он сказал мне немало приятных
слов. Да и в канцелярии теперь стали относиться ко
мне с меньшей подозрительностью. Натянутость и пре-
дубежденность начали спадать, относительно конечно.
Во время четвертой встречи профессор Го торжест-
венно объявил о согласии администрации «по мере
возможности» предоставлять мне материалы по теме
«сяошо» для самостоятельного изучения. О консульта-
циях не было сказано ни слова — в них отказывали,—
и все же это был шаг навстречу моей просьбе. Такое
решение, безусловно, приняли под влиянием профес-
сора Го, который был Настоящим ученым. Я поблаго-
дарил, многозначительно подчеркнув, что достаточно
подготовлен для работы над этой темой и смогу обой-
тись без китайских консультаций. Профессор Го при-
нял этот намек молча. Месяца через два на одном из
наших занятий он сообщил, что готов консультировать
меня и по материалам средневековых повестей. Увы,
я успел только единожды воспользоваться его зна-
ниями.
Во время одной из наших бесед профессор Го пояс-
нил, почему вредны средневековые повести. Оказыва-
ется, потому, что они «пропагандируют тезис, что в
жизни человека нет ничего выше любви», а это очень
Дурно и реакционно. Любовь, оказывается, одурмани-
вает молодежь и «уводит ее от революции». Это столь
Дико и смешно прозвучало в устах мыслящего чело-
века, что я не выдержал и сказал с улыбкой:
— Вы, видимо, считаете меня зеленым юнцом, а я
Уже восемь лет работаю, давно женат, имею двоих де-
тей... Меня рассказы о любовных свиданиях испортить
не могут... Может быть, я выгляжу слишком молодо?
о	*
*	Л. Желоховцев	17
Профессор Го явно почувствовал себя неловко и
всем видом старался показать, что сам он ни при чем
и к подобным ханжеским благоглупостям отношение
имеет разве что вынужденное. Глядя на него, смутился
ия — уже от собственной бестактности: ведь он и сам
прекрасно понимает, что к чему.
Постепенно занятия наладились. Они, правда, не
приносили мне прямой пользы в исследовательской ра-
боте, но для специального образования были очень по-
лезны. Я следил за тем, чтобы занятия не прерыва-
лись, и иногда просил увеличить количество часов.
Профессор Го всегда шел навстречу моим пожелани-
ям; часто мы беседовали с ним не два часа, а все че-
тыре. Он не был формалистом.
Но лояльность его оставалась непогрешимой. Мне
было известно от студента Пекинского университета,
швейцарца Билетера, что многие сборники и исследо-
вания по классической литературе попадали в КНР в
разряд запрещенных книг. Их запрещали, собственно,
для широкого читателя и издавали ничтожным тира-
жом с грифом «Для внутреннего пользования». Такие
книги были недоступны для иностранцев, и поэтому
казалось, что изучение древней культуры в КНР после
1959 года сошло на нет. На самом же деле прекрати-
лась лишь широкая публикация. Я спрашивал Го об
известных мне материалах, но он всегда давал уклон-
чивый, официальный ответ.
Например, я широко пользовался каталогом жур-
нальных и газетных статей по древней китайской куль-
туре за 1911—1949 годы, но аналогичный каталог за
годы народной республики (1949—1962 годы), как ни
странно, попал в число запретных «внутренних мате-
риалов», хотя в нем не содержалось ничего, кроме спи-
ска опубликованных в КНР статей. Я спросил у про-
фессора Го объяснения этому. Он официальным тоном
сообщил:
— Качество каталога недостаточно высоко, чтобы
издавать его для всех, поэтому он издан только как
внутренний материал.
Разумеется, я понимал, что для всего этого имелись
веские политические причины, связанные с гонением
18
я старую китайскую культуру и традиции, но Го, ви-
на 0 не желал распространяться на такую тему. Раз-
витие событий превратило затем мои догадки в уве-
реНОднажды, вернувшись с урока, я заговорил с Ма о
тоанном положении иностранца в их стране. Уже
сесяц, как я здесь, но со мной никто, кроме него са-
мого да официальных лиц, не разговаривает. Обидно
быть в Китае и не общаться с китайцами, не слышать
живой китайской речи, не говорить самому. 4
_____ Вполне достаточно, что с тобой разговариваю я
и товарищ Го,— отвечал он мне.— Ты можешь еще
слушать радио...
_____ А почему не разрешается разговаривать с ино-
странцами?— в упор спросил я.
— Мы, китайцы, очень вежливые люди. Просто
тебе не хотят докучать разговорами...— уклонился он
от прямого ответа.
— Это недоразумение! — не отставал я от него.—
Ведь я приехал практиковаться в разговорной речи
тоже. Тебя и товарища Го мне для этого недостаточ-
но. Может быть, мне можно слушать лекции?
— Твой уровень знаний слишком высок, чтобы слу-
шать лекции вместе со студентами в университете,—
заявил он, в лучшем виде соединяя отказ и компли-
мент.
— А я и не говорю о знаниях,— продолжал настаи-
вать я.— Мне важно слышать, как говорит лектор по-
китайски. Вот что мне действительно необходимо...
— Мы обсудим этот вопрос.
В марте меня наконец допустили на лекции по ис-
тории литературы, которые читались для китайских
студентов пятого курса. Особенно интересны были лек-
ции по литературе эпохи Юань, когда Китаем правили
завоеватели, потомки Чингис-хана. Преподаватели
обычно отдавали дань «идеям» Мао Цзэ-дуна, вуль-
гарному социологизму и национализму, но, как потом,
во время «культурной революции», мне стало понятно,
Дань была тогда не слишком-то обременительной.
Куда важнее было то, что на этих лекциях воспитыва-
лось уважение к талантам прошлого, зачитывались и
Разъяснялись великолепные отрывки, слушатели зна-
комились с настоящей литературой.
19
Аудитория реагировала живо, была внимательной
и непосредственной. Даже малейшее подозрение отно-
сительно связи лекции с действительностью КНР, с
современным положением литературы невероятно бу-
доражило студентов.
Как-то преподаватель Ли, рассказывая о китайской
литературе в период монгольского владычества, беза-
пелляционно заявил:
— Тогда обстановка в стране была сложной, поли-
тическая и классовая борьба была сложной, литера-
тура была тоже сложной и... богатой!
Последнее слово, вырвавшееся у лектора после
многозначительной паузы, пробежало по слушателям,
как электрический заряд. Улыбки заговорщической
причастности появились на многих лицах, студенты за-
шептались. Мне кажется, что никто из них не предпо-
лагал тогда, что до «культурной революции» осталось
не более двух месяцев.
Из библиотеки мне начали приносить книги и на-
учные журналы. Толстые переплетенные комплекты
были пыльными, пожелтевшие формуляры на ,них со-
храняли первозданную незаполненность. Вручая мне
их, мой фудао неизменно напоминал, что все эти жур-
налы, выходившие до Освобождения, чрезвычайно
«дурные». Теперь я уже убедился, что для меня дела-
лось больше, чем для самих китайцев — им бы такие
журналы не дали ни за что! Но и для меня оставался
закрытым, недоступным какой-то фонд. Опыт научил
меня заказывать книги списками, так как обычно за-
каз выполнялся процентов на десять.
Мне также разрешили посещать библиотеку Пекин-
ского университета. Процедура, правда, оказалась все
же сложной. Я писал заявление на книгу своему фу-
дао, он советовался с преподавателем Го, потом, полу-
чив его подпись, шел в канцелярию, где составлялось
особое отношение на бланке, с печатями и подписями.
При общей благожелательности на такое дело уходило
недели две.
Затем, с бумагой и, конечно, в сопровождении фу-
дао, я направлялся в библиотеку Пекинского универ-
20
нтета. Книги мне выдавали на следующий день. Ни-
<аких других книг, кроме упомянутых в отношении,
получить было нельзя, так что при всем желании уда-
валось сделать немного. Когда же книги оказывались
наконец на столе, Ма проявлял к ним живейший инте-
рес. Специалист и преподаватель, окончивший аспи-
рантуру по древнему языку, он еще и в глаза не виды-
вал первоисточников. Эти «дурные» книги таким, как
он, не выдавались вовсе. Что уж говорить о рядовых
студентах и просто гражданах! Памятники старой ки-
тайской культуры и после революции были для них
недоступными. Если до Освобождения они веками
принадлежали немногим посвященным, так как счита-
лись сокровищем, то после Освобождения какую-то
часть их объявили «дурными» и снова укрыли завесой
запрета. Постепенно количество запретного возраста-
ло. Казалось, кто-то стремится зачеркнуть вообще все
прошлое.
Все пришло одновременно — и лекции, и чтение
древних источников, и занятия с профессором Го.
Я с трудом урывал часок, чтобы походить по книжным
магазинам. У букинистов в эти первые месяцы я ску-
пил сотни книг, и это было счастье. Когда же изредка
удавалось выкроить свободный день, я проводил дол-
гие часы у длинных полок со старыми, серо-желтыми
изданиями. В магазине на улице Люличан, всегда пу-
стом, в продолговатом холодном зале, освещенном
люминесцентными лампами, продавцы грелись .у уголь-
ных жаровен. Мне приносили стул, и я часами переби-
рал на полках книги. Новые появлялись редко, и глав-
ное было — закупить те, которые я еще застал выстав-
ленными. Книги в Китае дороги, в два-три раза доро-
же, чем издания в СССР, и, хотя я покупал у
букинистов со скидкой, книги «съедали» все мои огра-
ниченные финансы.-
Удачное начало работы подняло мое настроение.
Приятно было глядеть на растущие ряды книг на эта-
жерке; вскоре пришлось просить, чтобы мне выдали
еШе одну, и любезный Ван тотчас же притащил ее.
21
Удовлетворенность делает человека неосторожным,
и как-то поутру, будучи в отличном расположении
духа, я спросил Ма:
— Вот уже второй месяц я живу в Китае, и мне
непонятно, почему наши социалистические страны не
могут поладить...
Спокойный и доброжелательный Ма вдруг словно
взбесился. Рот его передернулся, он вскочил и, разма-
хивая кулаками, стал кричать:
— Вы предали революцию и Китай! Вайта по-
мощь— сплошной обман, фикция! Нас не обмануть и
не подкупить! Мы не можем ладить с ревизионистами!
У нас никогда не будет с ними ничего общего! Мы
живем бедно, но мы делаем революцию, а не продаем
ее ради «всеобщего благосостояния».
Я был совершенно ошарашен этим взрывом нена-
висти. Хотя с демагогией китайской печати нам всем
пришлось познакомиться давно, но одно дело — пе-
чатная, все терпящая страница, совсем другое — жи-
вое слово человека, с которым ты живешь бок о бок.
Правда, вся его фразеология была полностью скаль-
кирована с газетных статей того времени. Я отлично
понимал, что «предательство революции» и прочие
«гррромкие» слова, которыми не уставали сыпать пе-
кинские лидеры,— это всего лишь камуфляж. Этот
поток клеветы потребовался для того, чтобы никто в
Китае не помышлял жить получше. Вести такую поли-
тику можно было, только нагнетая антисоветскую
истерию. Поэтому каждый шаг к урегулированию со-
ветско-китайских отношений воспринимался ими как
нож острый. Китайская пропаганда усиленно нажима-
ла на то, будто голод и лишения, которые принес ки-
тайскому народу авантюристический курс Мао Цзэ-
дуна, вызваны разрывом дружественных отношений по
вине Советского Союза. С больной головы на здоро-
вую! Старый как мир прием. А то, что все годы СССР
оказывал Китаю большую помощь — об этом ни
слова.
Все это я услышал и в гневной речи Ма. Все по
писаному, ни одного собственного слова! Истеричный
пафос тоже, конечно, был предписан свыше.
Мне было дико и больно слушать такие речи от че-
ловека, который успел внушить к себе симпатию. Это
22
ойгтвовало, как холодный душ, поставив сразу все
п°деис1	был первь1Й( хорошо запомнившийся мне
ла мести.
yp°j^ заговорил о дружбе наших стран, не зная, что
будет для тебя оскорбительно,—улучив минуту,
Эпгда он переводил дух, спокойно сказал я.
К° На Ма это подействовало отрезвляюще.
_ ды в Китае,— заговорил он, постепенно успо-
иваясь,— долгое время ставили Советский Союз в
пример своему народу. Теперь Советский Союз уже не
может служить для нас образцом. Наше будущее бу-
дет другим. Подлинные революционеры—это мы. Ре-
волюция вечна!
____ Недавно я прочел статью из албанской газе-
ты—заметил я.— В ней пространно ведутся рассуж-
ния о том, кто достоин управлять СССР, а кто нет. Но
ведь это беспардонное вмешательство в наши дела.
Вряд ли это может способствовать налаживанию
вновь отношений между нами.
Ма снова принялся с жаром излагать установки ки-
тайской пропаганды.
Продолжать разговор было бессмысленно. Я ска-
зал, что пора идти завтракать, и вышел из комнаты.
По дороге в столовую я размышлял над тем, что про-
изошло сейчас между мной и моим фудао. Как узнать,
что он думает на самом деле? Разве может человек
вести откровенный разговор, если у него за стеной
магнитофон? Нет, конечно. Ведь магнитофон следит в
первую очередь за его лояльностью, сообразил я. Мое
Отношение к их официальной догме им достаточно
известно. А раз так, то выкрики моего собеседника, ви-
димо, предназначались прежде всего для его собст-
венного самосохранения. «Рискованная у него рабо-
тенка по китайским понятиям!» — в утешение себе
подумал я и даже почувствовал незнакомую мне гор-
дость за то, что я такой опасный человек. После этого
случая я стал гораздо осмотрительнее и старался во
время своих разговоров по возможности не лезть на
Р°жон и не касаться политических тем.
Месяца через полтора после нашего приезда Ма
с°общил мне:
23
— Вас с товарищем Лидой примет заместитель де’
кана товарищ Лю. Он хочет побеседовать относи-
тельно вашей учебы и жизни. Он не принимал вас
раньше потому, что был очень занят.
— Товарищ Лю... В какой области он специалист?
Какие у него научные труды?
— Он политработник, старый революционер, но хо-
рошо разбирается в культуре и науке.
Я вспомнил по ассоциации знакомого мне по Мо-
скве политработника Чэня, с которым познакомился в
1959 году. После Освобождения его поставили у руко-
водства китайской кинематографией. Он быстро вошел
в курс дела, действительно хорошо стал разбираться
в искусстве, написал уйму статей. Для меня он был
примером человека, быстро развившегося и духовно
выросшего на совершенно новой для него работе. Ма-
ленький, редковолосый Чэнь страдал гипертонией от
переутомления и целыми днями не выходил из номера
московской гостиницы. Я приводил к нему врачей и
подолгу беседовал. В общении Чэнь был прост и до-
ступен.
Лю принял нас в назначенное время, что само по
себе являлось хорошим знаком. В накуренной комна-
те, обставленной как обычная аудитория, нас с Лидой
встретил тронутый сединой пожилой человек среднего
роста, ширококостный и по-крестьянски плотный, с
сильными, резкими движениями и редкими, крупными,
желтоватыми зубами. Усадив нас в кресла, сам он,
видно по привычке, продолжал ходить из угла в угол.
Позволить себе такое в присутствии приглашенных,
да еще иностранцев, в уважающем приличия Китае
мог только человек, чувствующий себя полновластным
хозяином. Меня, уже приученного к обычаям страны,
его манера держать себя удивила.
Каждую такую официальную беседу я пытался ис-
пользовать с максимальной выгодой и выдвигал раз-
ного рода предложения, задавал различного рода во-
просы. Я расспрашивал Лю о его собственной научной
работе. Он же, показывая свою эрудицию, старался
говорить посложнее. Но литературы этот один из ру-
ководителей филологического факультета совершенно
не знал. Его знания, например, романа «Сон в крас-
ном тереме» не выходили дальше названий пьес, ко-
24
смотрел в театре. (Обычно китайские клас-
тОрЬгкие романы перекладываются в пьесы.) Чтобы
с1п пожить его, я заговорил с ним, как с коллегой.
paCL Вы понимаете,—говорил я,—что ученый не
южет работать без оригиналов. Ведь он исследова-
тель^ HQ зачем исследовать «дурное»? — возражал он
ыбаясь, словно выказывая тем самым понимание.—
ДАао Цзэ-дун нас учит...
Следовала цитата.
____ Здесь в Китае я не начинаю, а продолжаю на-
чатую работу. В 1958 году вы сами издали книги, по
которым я работаю. С тех пор обстановка в Китае
изменилась...
____ Да, обстановка изменилась! — с радостью согла-
сился он, потому что ни в чем не соглашаться было все
же неудобно.
____ В Китае быстро меняется обстановка,— продол-
жал я>— а работа еще не закончена. Выбирая мате-
риалы, я не делю их на хорошие и дурные, я смотрю
те, которых нет в СССР...
Лю в конце концов все же согласился обсудить мою
просьбу. Труднее было с Лидой. Она просила заняться
с нею современным разговорным языком, и Лю отка-
зал ей, сославшись на то, что у них нет такого специа-
листа. Это был только предлог, так как с Бак Нинем
занимались.
— Любой китаец может с ней разговаривать. На-
пример, товарищ Ма,— сказал я, указывая на своего
фудао.— Нам действительно не хватает разговорной
практики.
Вместо прямого ответа Лю вдруг заговорил на
модную тему: «не бояться трудностей, не страшиться
смерти», которая, как припев или заклинание, повто-
рялась в китайских газетах все весенние месяцы. Меня
раздражал этот словесный героизм, вечно требующий
подхлестывания однообразными лозунгами-заклина-
ниями. Неужели бахвальское, механическое талды-
ченье может побудить людей к самопожертвованию?
бояЯ °^ъяснил емУ» что советские люди трудностей не
Смешно призывать к прилежанию тех, кто вы-
учил тысячи китайских иероглифов. Вам, китайцам,
25
тоже не просто их изучить, а нам, иностранцам, еще
труднее. Мы выбрали себе нелегкую профессию и ра-
ботать умеем!
При всей справедливости сказанного меня охва-
тило неприятное чувство — как-то непривычно было во
всеуслышание хвалиться — получалось, что Лю заста-
вил-таки меня заговорить чуждым мне языком.
Пожелав нам успехов, он сказал:
— Вы хорошо работаете, но надо и уметь отды-
хать. Мао Цзэ-дун учит нас не только работать, но и
отдыхать, заниматься спортом...
Под цитаты из сочинений Мао мы с Лидой поки-
нули затянутый табачным дымом кабинет.
Лида, так и не договорившись о занятиях, вскоре
выхлопотала себе перевод в Институт языка, чтобы за-
ниматься по твердой студенческой программе.
В Китае даже самые обычные вещи становились
для нас праздничным событием. Раз в неделю, по чет-
вергам, съезжаясь в наше посольство, мы дружно рас-
хватывали советские газеты. Они были не слишком-то
свежие, но читать их доставляло большую радость.
Старые фильмы, прокручиваемые в клубе посольства,
мы смотрели с не меньшим удовольствием, даже если
уже видели их прежде в Москве.
Раз в неделю я наведывался к своим спутникам
по купе, на самую западную окраину Пекина, в Инсти-
тут языка. Там учились только иностранцы, и вход
туда был свободнее, чем куда-либо еще.
Как-то апрельским вечером я провожал из Инсти-
тута языка своего приятеля Леню. Вынырнув из уз-
кого, темного хутуна, мы влезли в длинный шкодов-
ский автобус. Встречи, которые не могли быть часты-
ми, оживляли нас, особенно меня, потому что после
перевода Лиды в Институт языка я остался в единст-
венном числе в Педагогическом университете. Всю до-
рогу мы болтали без умолку и, Сойдя на перекрестке,
продолжали разговор. Сошедшие вместе с нами пас-
сажиры растаяли в темноте. Вдруг из нее вынырнула
и остановилась перед нами какая-то фигура. Это был
еще совсем молодой человек, но бледный и тщедуш-
26
ный С трудом подбирая слова, он спросил по-рус-
ски:	_
— Вы советские?..
Мы ответили ему по-китайски, довольные, что нако-
нец хоть кто-то из многочисленного населения китай-
ской столицы решился заговорить с нами. Он назвался
ди. Было уже поздно, и мы условились с Ли встре-
титься еще раз, чтобы более обстоятельно поговорить
обо всем, что интересует нас и его.
Встретились мы ровно через неделю и долго гу-
ляли. Много раз стиранная, выцветшая одежда выда-
вала бедность нашего нового знакомца. Мы бродили
по улицам, не вызывая подозрений — в глазах прохо-
жих он сходил за обычного в Китае сопровождающего
при иностранце. Он действительно и был в данном
случае сопровождающим, но инструкцией не преду-
смотренным.
История этого молодого человека дала мне для по-
знания китайской жизни куда больше, чем все виден-
ное со стороны.
Ли два года учился в Народном университете, пока
под напором юношеской искренности не проговорился
в коридоре о своем недовольстве политическим курсом
Мао. Последовало официальное осуждение, отчисление
с факультета, кампания по перевоспитанию. Может
быть поэтому он заболел ранней гипертонией, и зре-
ние его сильно ухудшилось. Теперь, после больницы,
его уделом оставался только физический труд,— он
был направлен на перевоспитание, строить кирпичные
хлевы и склады. Приходилось колесить через весь го-
род с запада на восток да еще потом ехать па приго-
родном поезде. Это чересчур утомительно и накладно.
Поэтому он жил всю неделю в рабочем общежитии, в
окружении людей, принимавших его за опасного госу-
дарственного преступника, а в субботу поздним вече-
ром приезжал к матери на воскресенье. За месяц тя-
желого труда он получал всего 22 юаня. Для нагляд-
ности укажу, что для обеспечения сносного по китай-
ским понятиям существования надо было получать не
менее 40 юаней. Этот больной интеллигент чувствовал
себя на работе изгоем. Он отдыхал только дома, крутя
рычажки радиоприемника, слушая на трех языках
Москву.
27
— У нас сейчас в разгаре движение за «четыре чи-
стки» 1— все политические, конечно,— рассказывал
он.— Два раза в педелю собрания после работы. Тя-
нутся они бесконечно, потому чт'о каждый хочет засви-
детельствовать свою чистоту. Выступать безопаснее.
Но я отмалчиваюсь, выступаю только тогда, когда пар-
тийный секретарь обращает на меня внимание. Я устал
и одинок... У нас, у китайских интеллигентов, культ
личности Мао Цзэ-дуна лежит тяжелым камнем па
сердце. Тоскливо и горько...
Он часто повторял эти печальные слова.
— Того, что происходит у нас, прежде и вообразить
невозможно было... Культ — вот что давит и губит Ки-
тай сегодня. Ради культа забывают и о марксизме, и
о ленинизме, и о народе. У честных и думающих людей
тяжело на сердце.
Ли говорил о страшной душевной опустошенности.
Для души, чтобы не одичать окончательно, он занялся
изучением педагогических воззрений Макаренко.
— Макаренко тоже перевоспитывал людей, но он
поднимал их! Воров и преступников он готовил к тру-
ду, они становились рабочими и инженерами. А у нас?
Вы знаете, что такое китайское воспитание? Или пере-
воспитание? Нет, у нас не поднимают дух человека!
Главное — в том,чтобы подавить его, превратить в по-
корного, бессловесного. У нас не народ поднимают до
интеллигенции — о нет! — у нас давят ту интеллиген-
цию, которая была, загоняют ее вниз.
— Не слишком ли пессимистичны вы? — осторожно
спросил я.— Все же в КНР тысячи людей получают
образование.
— Их нельзя назвать интеллигенцией. Они не уме-
ют мыслить,— сказал Ли.— Пользы от них мало, но
раздавить мыслящих они могут, и сделают это. Если
человек стал грамотным, получил какие-то знания, то
от этого он еще не становится интеллигентом. Чтобы
стать им, нужно еще научиться думать, а это не про-
1 Это движение развернулось в КНР в период открытой поле-
мики с КПСС. Имелось в виду всеобщее «очищение» от полити-
ческих. идеологических, экономических «грехов» и неугодных кад-
ров. Хотя в ходе движения смещались с постов и взяточники,
карьеристы, главной целью движения была расправа с людьми,
симпатизирующими Советскому Союзу.
28
сто... <У нас каждый кончивший школу считается ин*
теллигентом. Но они не умеют и, главное, не хотят
думать. Зачем им это? На собрании каждый повто-
ряет одни и те же фразы и дрожит, как бы не огово-
риться. Ох, как это отупляет! А повторение до одури
при изучении сочинений Мао! Мы учим небольшую
статью пять, десять раз. Каждое предложение надо
повторять и повторять. Так в старину учили конфуци-
анские каноны сюцаи.
В феодальном Китае, чтобы получить должность
императорского чиновника, надо было выдержать эк-
замен по конфуцианским священным книгам. Сюцаем
называли того, кто прошел первый тур экзаменов па
должность, но еще не получил ее. Многие так всю
жизнь и оставались сюцаями.
— Ну а рабочие? Что думают те, с кем вы рабо-
таете? '
— Многие из них обмануты и верят. Мао Цзэ-ду-
ну,— сказал Ли.— Для рабочих все осужденные —
контрреволюционеры и изменники. Меня они считают
полоумным...— Как бы отвечая на мой немой вопрос —
«почему же?» — он продолжал:
— Много хорошего было сделано прсле Освобо-
ждения, особенно до пятьдесят седьмого года. В пять-
десят восьмом году уже стало нехорошо, а затем до-
шло и до несчастья. Но вы ведь знаете, что вину за
голод в последующие два года наши руководители воз-
ложили на Советский Союз!
— Это неправда,— горячо сказал я.— СССР помо-
гал индустриализации Китая, нередко даже в ущерб
себе..."
— Я-то знаю, но другие не знают. Я знаю, что это
клевета. Но для чего? К чему изолировать Китай? Что
кроется за этим? Мне многое непонятно, и когда я за-
думываюсь, то просто пугаюсь.
Некоторое время мы шли молча. Вдруг он спросил
с неподдельным волнением:
— Как вы считаете — нападут американские импе-
риалисты на Китай?
— Едва ли,— сказал я.— Ведь нынешняя китай-
ская политика им на руку.
— Я тоже так думаю,— сказал он.— Мне просто
хотелось посоветоваться, а не с кем. Наши не хотят
29
помогать Вьетнаму совместно с СССР, они хотят
использовать победу Вьетнама против СССР. А по-
скольку вы ему помогаете, это им не удается. Вот
почему не будет единых действий. Я верю в искрен-
ность того, что говорит радио Москвы,— добавил он.—
Здесь у нас готовы опорочить любое предложение,
если оно исходит от СССР.
— Да, это большое несчастье, что наши страны
разъединены,— сказал я.— Мне кажется, что если б
не было раскола, то и американцы не посмели бы на-
чать агрессию во Вьетнаме!
— Может быть,— устало согласился он. И снова
заговорил о культе личности, об экономических ошиб-
ках. Он рассказывал, как близко к сердцу принимали
люди бедствия своей страны, как его отец, экономист,
не перенес трагических ошибок шестидесятых годов и
умер с горя, хотя и не подвергался преследованиям.
Временами Ли вспоминал о своей роли гида и на-
чинал рассказывать о Пекине. Правда, знал он про-
шлое не слишком хорошо.
Мы встречались с ним еще раза два.
Приближались майские праздники.
— Мы увидимся теперь только после праздников,
ровно через две недели,— сказал, прощаясь, Ли.
Но я его так и не увидел: он не пришел.
Может, не захотел рисковать? Или сказал мне все,
что хотел? Или же его заметили и он уже никуда не
мог приходить? Не знаю, но без него мои прогулки по
пекинским улицам в чем-то потеряли.
Я стал ходить в кино. Правда, не столько ради раз-
влечения, сколько ради навыка воспринимать на слух
беглую речь.
Китайский зритель также чуток к прекрасному, как
и любой другой. Когда в Пекине шел фильм «Ранней
весной, в феврале», фильм, как мне говорили, дейст-
вительно художественный, романтичный и человечный,
у кинотеатров стояли толпы. Я не видел его, только
слышал о нем. Фильм этот был осужден и запрещен.
Но как бы ни относиться к китайскому кино, оно
единственная реальность для сотен миллионов людей.
Ничего другого они не видят, иностранных фильмов в
КНР не показывают.
Вот, например, виденный мною «хороший», то есть
отвечающий требованиям пропаганды, фильм «Под-
земная война». Знакомые хорошие актеры, уже много
лет подряд снимающиеся в военно-приключенческих
фильмах. Знакомый сюжет — события времен анти-
японской войны, знакомые персонажи. Его вполне
можно было бы назвать комедией, если б он не пресле-
довал вполне серьезных целей. Война, изображенная в
фильме, была игрушечной, веселой, задорной. Враги —
японские солдаты — падают, как оловянные солдати-
ки. Чем только их не убивали — и кольями, и дубина-
ми, и копьями, и камнями. Их подрывали на минах,
затаскивали в траншеи, заманивали в ямы, протыка-
ли, резали, кололи и пристреливали, в то время как
трясущиеся фигуры в японских мундирах отчаянно
визжали, верещали, скакали, испускали дух. Парти-
занская война в фильме преподносилась как всем до-
ступная игра, где с помощью подземных ходов герои
появляются отовсюду, возникают из лёссовых галерей
чистенькие, без пылиночки, как и полагается в кино-
боевике. Народная война в подземных галереях — ве-
селая и победоносная штука! — такова идея фильма,
«оптимистически» трактующего народную войну по
Мао Цзэ-дуну, цитаты из которого подолгу занимают
весь экран.
Бросалась в глаза утрата человечности и гуманно-
сти. Их место — для большей достоверности событий,
что ли? — заняло изображение льющейся крови, аго-
ний. Вот японца прокалывают насквозь копьем, и он
корчится в муках, глаза его буквально лезут на лоб, и
он испускает дух,— все это крупным планом. А вот
детишки добивают раненых врагов: стоит контужен-
ному японцу поднять голову, как к нему устремляется
юный герой и — бац по башке!.. Другой подняться-то
не может, он только охнул, а уж детишки спешат при-
кончить его... Хоть и веселая это комедия, но для нее
нужны крепкие нервы и привычка к жестокости, как
обыденному поведению.
В зале было много молодежи, и у нее фильм вызы-
вал ликование и восторг. Зато сдержанно отнеслись к
фильму те, кто постарше и сам пережил войну с япон-
цами. Что и говорить, война была нешуточной!
— Вы участвовали в освободительной войне? —
31
спросил я, направляясь к выходу, у пожилого ки-
тайца.
— Да,— он внимательно посмотрел на меня, а по-
том на моего фудао Ма.
— Похожа ли она на ту, что изображена в
фильме?
— Не слишком,— сказал он и тут же спохватил-
ся.— В тех местах, где воевал я, она была несколько
иной!
Ма тут же не преминул сформулировать главную
идею фильма:
— Это настоящий фильм, он учит, что войны не
надо бояться. Народная война непобедима. Это только
ревизионисты изображают ужасы войны. Наш фильм
показывает, что народу война не страшна.
Обычно я смотрел китайские фильмы по телеви-
зору на своем этаже, вместе со служащими канцеля-
рии, реже в городских кинотеатрах и регулярно, по
субботам,— вместе с китайскими студентами. Студен-
ческие киносубботы устраивались в «северной столо-
вой», которая после ужина превращалась в кинозал.
Билет туда стоил'вполовину дешевле, чем в городе, а
вьетнамцев и меня, как гостей, пускали бесплатно. Ор-
ганизовывал сеансы местком, дежурных присылал
студенческий союз. Все зрители приходили со своими
стульями. Китайцы обычно тащили приземистые та-
буретки, а мы, иностранцы, волокли увесистые стулья
со спинками.
Студенты встречали нас гостеприимно, в центре
зала сохраняли свободное место, где мы и усажива-
лись. Правда, вьетнамцы ходили не слишком часто, и,
когда выключали свет, китайские студенты дружно
поднимались и занимали пустующее место, гремя сво-
ими табуретками. Ма, разумеется, всегда был рядом и
старался, чтобы никто со мной не разговаривал. Но я
садился у самого края, и в темноте кинозала ко мне
часто подсаживались и приветливо заговаривали. Од-
нажды, когда погас свет, пришедшая на сеанс со своей
матерью-преподавательницей девушка пересела побли-
же к экрану и оказалась рядом со мной.
— Вы советский! Как вам должно быть странно
смотреть такие фильмы? — не без наивности восклик-
нула она.
32
Мать тут же ее одернула и шепнула:
— Осторожнее, он не один...
Перед началом сеанса студентам обычно сначала
показывали диапозитивы с изречениями Мао Цзэ-
дуна, не имеющими с фильмом никакой связи. Затем —
документальную или научно-популярную ленту. Среди
них попадались любопытные, например о всекитайском
соревновании работников сферы обслуживания, где
повара с невообразимой скоростью крошили овощи и
лепили пельмени, мясники — разделывали туши, про-
давцы— обрабатывали товар. Или фильм об электри-
фикации деревни с несчастными случаями для остра-
стки неосторожным.
Непосредственно перед фильмом снова диапозитив
с изречениями Мао Цзэ-дуна на красном фоне, но уже
поближе к теме фильма.
Здесь я видел, в частности, «Красный короб» —
фильм, который вышел в начале 1966 года и сумел
удержаться в дни «культурной революции», потому
что понравился хунвэйбинам.
Герой фильма, на манер некрасовского коробейни-
ка, берет на спину короб с товарами ширпотреба и про-
визией— маслом, например,— и отправляется в горы
торговать вразнос. В фильме мало кадров, где бы в
той или иной форме не упоминался председатель Мао.
Коробейник непрерывно вспоминает высказывания
Мао Цзэ-дуна, учит наизусть целые его труды и сбор-
ники цитат. Все его хорошие поступки по фильму «вы-
текают» из «идей» Мао, как бы мотивирующих всю
жизнь героя. В кадр очень часто включается портрет
или бюст Мао Цзэ-дуна. Разносчик говорит, что его
привели сюда «идеи» председателя Мао, крестьяне
славят «счастливую эпоху председателя Мао» и т. д.
Молодые продавщицы изображены как люди, отказав-
шиеся от всякой личной жизни, как образцовые люди,
«выросшие в эпоху Мао Цзэ-дуна». Молодежь — луч-
ше и вернее старшего и среднего поколения: эта идея
фильма, несомненно, одна из причин его успеха у
хунвэйбинов. Фильм всячески внушает, что только
«идеи» Мао Цзэ-дуна способны нести добро и счастье
народным массам.
Это, так сказать, фильмы «хорошие». Но видел я
фильмы и «плохие».
3
А. Желоховцев
33
Печать строго осудила кинофильм студии «Тянь»
ма» «Красное солнце», поставленный известным ре*
жиссером Тан Сяо-данем. В этом фильме о войне з$
Освобождение противник был показан сражающимся
всерьез. ч
Перед тем как показать этот фильм, иностранцам
о нем была прочитана целая лекция. Нас остановили
на аллее, пригласили сесть на свои стулья, которые
каждый нес, и сотрудник канцелярии Сюй, в присут-
ствии по меньшей мере троих сослуживцев, разъяс-
нил в духе газет вредность фильма. Речь его была
вполне стереотипной:
— Китайский народ добился освобождения благо-
даря гениальным идеям председателя Мао. В этом
фильме вы не увидите портрета нашего любимого
вождя, не услышите ни одного его слова. Это злостное
извращение и вражеская клевета на китайскую рево-
люцию и Народно-освободительную армию.
В кинофильме действительно — и нельзя не пора-
зиться мужеству его создателей — нет ни бюста, ни
фото, ни портрета Мао Цзэ-дуна, никто из действую-
щих лиц ни разу не цитирует его изречения.
«Красное солнце» меня пригласили смотреть в на-
шем университете, и пригласили неспроста, а потому,
что я ходил до этого в Бэйда, то есть в Пекинский уни-
верситет, смотреть «Сестры по сцене», тоже осужден-
ный фильм. Вообще весной 1966 года у всех было впе-
чатление, что нам показывают только осужденные
фильмы, а других просто не бывает.
В Бэйда просмотр состоялся в студенческой столо-
вой — громадном, похожем на ангар помещении- с
двумя этажами окон.
Перед кинофильмом был концерт студенческой са-
модеятельности — сперва хоровое исполнение песни о
Мао Цзэ-дуне, затем массовая хореографическая сцен-
ка, изображающая войну вьетнамцев с американцами,
и в конце — танцевальная группа вместе с хором сно-
ва славила вождя. Постановочно это было сделано
просто здорово, вполне современно по пластическому
решению. Юноши и девушки — все как на подбор, все
изумительно стройные и красивые, в плотно облегаю-
щих спортивных костюмах. Под звуки гимна вождю
танцующие обращались к гигантскому золотому про-
34
филю Мао Цзэ-дуна, занимавшему весь задник, так
что по бокам оставалось место лишь для красных зна-
мен. Профиль на красном фоне излучал золотое сия-
ние, и к этому человеку-солнцу танцующие простирали
руки, падали на колени, живописно группируясь и ме-
няя позы. Хор доходил до неистового крещендо, при-
водя всех в экстаз, наэлектризованность на сцене до-
стигала немыслимого нагнетания. Мне стало душно в
возбужденном всеобщим поклонением зале. Это было
чем-то сродни языческому культовому исступлению.
Казалось, что и поклонение солнцу, и культ грома и
огня, и самозабвение перед волей неба — все впитано
этим искусством, колоритным и по-своему выразитель-
ным благодаря обаянию и силе молодости. В само-
забвенном неистовстве была какая-то ритуальная си-
ла, для полноты, картины, казалось, не хватало един-
ственно человеческих жертвоприношений, человеческой
крови... Я тогда не знал, что скоро на алтарь культа
личности Мао Цзэ-дуна прольется кровь жертв «куль-
турной революции».
И вот после такой самодеятельности нам показали
«Сестры по сцене». Этот фильм можно по большому
счету оценить как замечательный успех китайской ки-
нематографии. Пока он еще шел, попасть на него в
Пекине было нелегко. Зрители, пользуясь темнотой,
нередко аплодировали вопреки газетной пропаганди-
стской кампании. Но в такой аудитории, как студенты
Пекинского университета, реакция на фильм была
странной, я бы даже сказал, страшной.
В фильме есть эпизод, когда старая актриса, выбро-
шенная на улицу за ненадобностью, кончает жизнь са-
моубийством. Негодующие артисты винят за это дель-
ца-антрепренера, и одна из актрис восклицает: «Как
это бесчеловечно!» Услышав эти слова, тысячная ауди-
тория китайских студентов расхохоталась! Такое не-
легко понять, но ведь уже шесть лет группа Мао Цзэ-
дуна насаждала среди молодежи ненависть к таким
понятиям, как гуманизм, человечность. Поэтому над
бесчеловечным отношением к старой женщине китай-
ские студенты были способны только рассмеяться: гу-
манизм для них — просто глупость, которую давно
развеяли «идеи председателя Мао».
Создатели кинофильма совершили «ужасное пре-
35
ступление» — в нем выведен образ честного, революци-
онно мыслящего и деятельного человека, который ни
разу даже не вспомнил о «великом вожде» Мао Цзэ-
дуне! В КНР такое не остается безнаказанным. Шан-
хайские подпольщики, изображенные в фильме, тоже,
оказывается, не подлинные. «Какие же они коммуни-
сты, если ни разу не вспомнили о вожде?» — воскли-
цали китайские критики и разражались потоком обви-
нений в «клевете», «измене» и прочем.
Ходили ли в то время китайские зрители на «хо-
рошие» фильмы? И как воспринимали их?
Ходили — им больше нечего было смотреть, а они
страстные любители зрелищ, для них всякое зрели-
ще— праздник. Один из самых театральных па свете
народов был вынужден питаться суррогатом искусства.
Зрительные залы в Китае всегда переполнены — ки-
тайца не могут отвадить даже фальшивые, антихудо-
жественные, пропитанные культом Мао Цзэ-дуна
фильмы и пьесы. К тому же стали системой «культур-
ные походы» в театры и кино, а как отказаться от
этого? Ведь могут припомнить при случае!
А вот как воспринимали — сказать сложнее. Вне-
шне с экзальтацией, а вот как в душе? Чужая-то ду-
ша — потемки.
Настали майские праздники. Канцелярия хлопо-
тала, чем бы нас занять. Гулянье в парке Ихэюань
прошло под дождем. Студенческая самодеятельность,
которой нас так щедро угощали, самоотверженно вы;
ступала в грязи — так раскисла от дождей затвердев-
шая после полуторагодовой засухи пекинская почва.
На следующий день я купил себе плащ, и дожди кон-
чились.
Нас повезли на Великую Китайскую стену и зна-
менитое Шисаньлинское водохранилище. День был чу-
десный, солнечный. Стена, причудливо извивающаяся
по горам, под ясным небом казалась нечеловеческим
творением. В прозрачном воздухе толпились четко
очерченные горные вершины, песчаная дымка низким
пологом застилала долины.
Водохранилище, которое мы церемонно объехали,
иссохло. Не помогло даже то, что сам Мао Цзэ-дун
36
символически брался за лопату на этой народной
стройке, где трудились десятки тысяч людей — вода
иссякла, и жужжащий движок перекачивал мутную
жижу через грандиозную величественную плотину —
символ напрасного труда. Мы прогуливались с вьет-
намцами вдоль плотины, и все сопровождающие ки-
тайские сотрудники нервничали, когда я спрашивал,
куда ушла вода. Особенно они заволновались, когда я
заметил:
— Да, энтузиазм строителей был велик, но, оче-
видно, не нашлось толковых специалистов, чтобы сде-
лать правильные расчеты.
После Шисаньлинского водохранилища мы отпра-
вились осматривать великолепный подземный дворец-
гробницу минского императора, недавно вскрытый и
представленный для публичного обозрения. Экскурсо-
воды начинали свой рассказ с извинений, что вся эта
роскошь выставлена напоказ,— она, мол, должна слу-
жить воспитанию «классовой ненависти». Но, кроме
любопытства к памятнику прошлого, ни у кого я не
заметил иных чувств.
На обратном пути вьетнамцы запели. ЭтЪ были
песни, которые они разучивали на уроках китайского
языка — про Мао Цзэ-дуна, про «алеющий Восток»,
про единство и солдат-героев.
— А сейчас мы споем для тебя,— крикнул мне
вдруг запевала.
И вьетнамские ребята затянули наши советские
песни: «Москва моя» сменялась «Катюшей», потом все
хором пели «Подмосковные вечера», а лучший их со-
лист— песню космонавтов и «Я люблю тебя, жизнь».
Под конец они спели «Широка страна моя родная»,
причем первый куплет — по-русски.
Сопровождавшие нас китайцы совершенно расте-
рялись. Они переглядывались, перешептывались, ер-
зали, но наконец, видимо, приняли решение: не вме-
шиваться! Они сидели с отсутствующим видом, пока-
зывая, как им тягостно и неприятно слушать подоб-
ные песни и как нетактично петь такое в их присутст-
вии. И все же, когда раздались русские слова песни,
сидевший рядом со мной молодой преподаватель-ки-
таец доверительно шепнул мне по-русски:
— А я тоже понимаю. Я учился раньше русскому!
37
Я вздрогнул от неожиданности — ведь до этого мы
все время говорили только по-китайски. Я взглянул на
него и увидел, что он взволнован. Хотя разговор наш
на этом прервался, я был рад, что мой сосед в душе
остался по-прежнему дружелюбным.
Автобус ускорил ход. Все заметно устали. Смолкло
пение. Как-то неприметно передвигаясь, вокруг меня
со всех сторон сели китайцы, отделив от вьетнамцев.
Я не реагировал, утомление взяло свое. Сквозь дре-
моту я наблюдал, как сотрудники канцелярии и пре-
подаватели пытались развлечься.
— Давайте устроим шуточное собрание,— выдви-
нул идею Ма.
Кто-то предложил обсудить вопрос: кому должно
принадлежать более важное место в жизни — мужчи-
нам или женщинам?
Не помню, что говорил в защиту мужчин первый
выступавший, но, когда нашелся молодой человек, от-
стаивавший первенство женщин, все оживились. Он
аргументировал свою точку зрения так:
— Девушки усваивают сочинения председателя
Мао лучше, быстрее и прочнее, чем парни. Им должно
принадлежать первенство!
— В самом деле! Точно! Действительно! — загово-
рили все.
Ма, непринужденно улыбаясь, тоже согласился с
ним и пояснил:
— Это потому, что у девушек мысли быстрее на-
страиваются на правильный путь. Они не разбрасыва-
ются, а упорно идут вперед, не сворачивают в сторону.
— Верно, верно, парни часто не идут прямой доро-
гой, блуждают, у них меньше устоявшихся идей,— за-
говорил сидевший рядом со мной китаец с изрытым
оспой лицом.
В начале мая 1966 года китайцы еще решались шу-
тить с «идеями» председателя Мао...
В «плане праздничных мероприятий», предложен-
ных канцелярией, два мне пришлись по душе: посеще-
ние курсового вечера китайских студентов — как раз
того потока, где я слушал лекции, и майский фейер-
верк. Особенно хотелось пойти к студентам. Если не
38
удастся поговорить с ними, то следует хоть посмо-
треть, как они веселятся.
Но канцелярия отменила собственное приглашение.
Причиной послужило политическое покушение в мага-
зине для иностранцев. Мой фудао Ма, выслушав на
специальном семинаре информацию об этой истории,
так обеспокоился, что даже потребовал для меня уси-
ления охраны. Ко мне приставили заместителя заве-
дующего канцелярией Вана — самого рослого и силь-
ного из всех сотрудников канцелярии (не надо путать
его со скромным завхозом — фамилия Ван Ц1ироко
распространена в Китае). Покушение в магазине
всполошило всю иностранную колонию в Пекине. Пер-
вым рассказал мне о нем один молодой дипломат из
ГДР. Он учился в Москве, а потом приехал совершен-
ствоваться в языке в Пекин. Он превосходно говорил
и по-русски. Пострадавшей при покушении оказалась
Люся Малова, жена сотрудника посольства ГДР, ожи-
давшая ребенка.
Дело было так. Неизвестный китаец оказался в ма-
газине, куда обычно китайцы не вхожи. Он подошел
к светловолосой женщине и рубанул сзади ножом-се-
качом, метя в основание затылка.
Какое-то шестое чувство подсказало женщине об
опасности. В момент удара она обернулась и тем
спасла себе жизнь.
Удар секача рассек ей лицо до кости. Она упала, и
преступник решил добить ее ногами. К счастью, удар
по животу ему не удался. Продавцы и служащие мага-
зина равнодушно взирали на происходящее, никто из
них даже пальцем не пошевельнул.
На помощь бросился не «герой эпохи Мао Цзэ-
дуна», которого неустанно воспитывают в духе мао-
цзэдуновской заповеди «не бояться трудностей, не бо-
яться смерти», а малиец, член правительственной де-
легации. Безоружный малиец принял удары на себя и
спас беременную женщину от верной гибели. Но сам
был поранен. Когда он рухнул под ударами, покушав-
шийся беспрепятственно покинул магазин. Никто не
остановил его и снаружи. Задержан он был значитель-
но позже.
Верховный суд КНР приговорил злодея к рас-
стрелу. О нем сообщили, что это был классовый враг,
39
но все же многое в этом покушении оставалось непо-
нятным. Как мог контрреволюционер войти в охраняе-
мый магазин, почему его никто не спросил ни о чем?
И неспроста, видно, хунвэйбины год спустя обвиняли
Верховный суд в «предательстве».
Я разговорился с Ма относительно этой истории.
Даже ему рассказали только о ранении малийца, а то,
что одной из жертв была беременная женщина, скры-
вали.
— Это первый случай нападения на иностранных
друзей в Пекине после Освобождения,— сказал Ма.—
Мы в этом повинны, поскольку забыли, что такое воз-
можно. Поэтому все растерялись. Но мы извлечем из
этого случая хороший урок и не допустим повторений.
И Ма тут же принялся читать мне лекцию об обо-
стрении классовой борьбы при социализме. Я сказал
в ответ:
— Дело вовсе не в этом. Мне кажется, что поку-
шение в магазине вызвано вашей националистической
пропагандой.
Ма сперва опешил, а затем пустился убеждать
меня в отсутствии какого бы то ни было национализма
в КНР.
Я доказывал ему, что национализм есть. Мы пре-
пирались до полной устали. Но спор для Ма был де-
лом долга, и оставлять за мной последнее слово ему
было запрещено.
Итак, под предлогом, «как бы чего не вышло», кан-
целярия решила не пускать меня на студенческий ве-
чер, но на фейерверк все же отпустила. Сопровождал
меня сам заместитель заведующего канцелярией Ван,
потому что меня пригласили посмотреть фейерверк с
трибун центральной площади Тяньаньмэнь. Ма был
допущен только на площадь. Мы ехали в специальном
небольшом автобусе, старом и дребезжащем, но зато
просторном. Кроме нас с Ваном ехал один вьетна-
мец— представитель чуть ли не ста обучающихся
вьетнамских студентов, несколько преподавателей и
административных работников — всего восемь человек.
Поездка была долгой, потому что наш автобус
шнырял по извилистым переулкам, объезжая цен-
40
тральные улицы, где происходили народные гулянья.
Все курили и весело болтали, преподаватели держа-
лись со мной очень любезно. Все были в хорошем на-
строении. На трибуне перед входом нас разделили:
иностранные гости и китайские приглашенные зани-
жали разные трибуны, со мной пустили только одного
Вана.
Приехали мы задолго до начала и поневоле раз-
говорились. Ван, чувствуя себя хозяином, принимаю-
щей стороной и следуя правилам хорошего тона, тра-
диционной китайской вежливости, развлекал меня бе-
седой.
Сначала мы говорили о политике, в частности о
Вьетнаме. Ван вежливо и настойчиво внушал мне, что
остановить агрессию может лишь мировая война, по-
этому не нужно посылать Вьетнаму военные материа-
лы — это помощь, видите ли, «недостойная», а надо
обострить берлинский вопрос или еще что-нибудь, не-
важно что, и начать мировую войну.
— Империализм боится мировой войны. Его угро-
зы— дутые угрозы бумажного тигра; чем скорее раз-
разится мировая революционная война, тем скорее по-
гибнет империализм!
— А как вы считаете, будет Китай участвовать в
такой войне? — спросил я.
— Китай сделает, что сможет,— последовал не
слишком-то определенный ответ.
— Для победы над империализмом Китай мог бы
сделать многое,— возразил я.— Но не хочет и не де-
лает.
— Вы первыми должны начать войну,— заявил
Ван.— Вот тогда только мы вам поверим.
Он перевел разговор, стал расхваливать новый
фильм «Подземная война». Как я уже писал, фильм
этот непосредственно готовил зрителя к новой, «весе-
лой» войне с «бумажными тиграми», войне, которой
прежде всего не надо бояться, и тогда «бумажные
тигры» сгорят в ее пламени.
— Значит, вам понравился этот фильм. А вы уча-
ствовали в войне? — спросил я Вана. (В Китае не
говорят обычно «был на фронте». Партизанская война
сначала против японцев, а потом против гоминьдана
шла повсеместно.)
41
Ван охотно рассказал, что в ранней юности парти-
занил в Южном Хэбэе; сражаться под землей ему не
приходилось, но все же военные годы запомнились на
всю жизнь. Он быстро выдвинулся и стал кадровым
партийным работником. После Освобождения получил
высшее образование в Педагогическом университете,
где и остался служить-в канцелярии. У него, однако,
сохранялись военная выправка и здравомыслие воен-
ного человека.
— Война, правда, была не совсем такой, как ее
изображают в этом фильме,— заметил он осторож-
но.— Но мы должны готовить молодое поколение к
испытаниям, а не запугивать его. Что такое война,
узнать можно только в бою.
Ван поинтересовался жизнью в СССР: он ничего о
ней не знал.
Нашу беседу оборвал фейерверк. Великолепный,
сказочный. С каждой вспышкой ракет в пекинском
небе возникали все новые и новые фантастические
композиции. Это была ошеломляющая симфония цве-
та, света, огненных линий, фигур. Описать китайский
фейерверк словами невозможно, его надо видеть. Сот-
ни тысяч глаз собравшихся на площади китайцев
жадно впитывали в себя буйную красоту праздника
огня и света.
Последним развлечением майских празднеств была
поездка в планетарий. Я в детстве увлекался астроно-
мией, частенько бывал в Московском планетарии, да
и взрослым слушал там лекции о галактиках, о новей-
ших астрономических открытиях. Поэтому отправился
в планетарий охотно.
Пекинский планетарий по оборудованию не был
совершенным, но зато зритель был благодарным. По-
мещение заполнили вьетнамцы-первокурсники, веро-
ятно не видывавшие ничего подобного. Сначала всех
провели через выставочные залы. В них на макетах и
диаграммах были представлены Платон, Коперник и
Ньютон, вертелись спутники и космические корабли.
Но никакого упоминания об СССР не было, хотя при-
борам и астрономам Китая выделялось достаточно ме-
ста. Не удержавшись, я спросил экскурсовода:
42
— Чей это космический корабль, советский или
американский?
— Мы объясняем только принципиальную сторону
вопроса, не затрагивая политики.
— Ваш рисунок непохож на советские корабли,
это, вероятно, американский корабль,— съязвил я.
— Мы не хотели такого сходства, мы объясняем
лишь принципы его движения, и только.
— А кто из космонавтов изображен у вас?
— Никто, это принципиальная схема.
— Вы нигде не упоминаете Гагарина?
— Нет.
— Почему?
— Мы разъясняем только принципиальные во-
просы.
Тут вмешался мой вездесущий Ма.
— Товарищи из планетария поступают совершенно
правильно,— заявил он.— Они разъясняют принципи-
альные научно-атеистические вопросы, а не льют воду
на мельницу американского империализма и современ-
ного ревизионизма.
Иначе реагировали вьетнамцы. Слушали и смо-
трели они с неподдельным любопытством и увлече-
нием. Их любознательность, их умение вникать и схва-
тывать восхищали меня. У них нашлось слово сочув-
ствия.
— Гагарин сделал великое дело,— сказал мне Нгу-
ен Тхи Кань, с которым я затем познакомился побли-
же.— Мы тебя понимаем. Жаль, что о нем здесь ни-
чего не сказано.
На обратном пути я заметил Ма, что не понимаю,
почему исследования космоса замалчиваются в КНР.
— Неужели китайский народ не интересуют откры-
тия в космическом пространстве?
— Интересуют, почему же, интересуют,— с явной
неохотой ответил он.
— Почему же тогда события, связанные с запуска-
ми космических кораблей, у вас не освещаются?
— Мы не желаем раздувать миф о военной мощи
империализма.
— Зачем же тогда замалчиваете успехи советских
космонавтов?
Он не отвечал.
43
— Может, вы считаете, что незачем тратить деньги
на исследования в космосе?
— Нет, не потому.— Ма явно собирался с мысля-
ми.— Космос исследовать необходимо. Когда Китай
поднимет свою науку и технику, он тоже начнет ис-
следования космического пространства. Я думаю, это
будет скоро. Советские космонавты — представители
народа, они мужественные и смелые люди. Но совре-
менные ревизионисты используют их успехи, чтобы вы-
торговывать у империализма позорный мир и чтобы
унижать Китай.
— Какая чепуха! — не удержался я.
Стоит ли говорить, в какое состояние приводили
меня такие разговоры. После них скверно спалось.
Сразу же за праздничной программой последовала
однодневная поездка в Тяньцзинь, организованная на-
шим посольством. Мы ехали в автобусе с китайским
шофером. У городской черты на шоссе стояли особые,
каменные блокгаузы контрольно-пропускных пунк-
тов— специально для иностранцев. Паспорта дважды
тщательно проверялись. Кроме них на нас было выпи-
сано особое отношение, нечто вроде подорожной. Мно-
гочисленный персонал был поглощен сверкой и уточне-
ниями.
Тяньцзинь раньше являл собой конгломерат горо-
дов всех стран. Здесь были немецкий, французский,
английский, итальянский, русский, японский кварталы.
Город расползся, застроенный вне единого организую-
щего плана.
Поездка для меня не совсем удалась, так как в день
приезда книжные магазины — а они славились — были
выходными. Парк над водой, который мы осматрива-
ли, также выглядел непрезентабельно: вода ушла, ос-
тавив лужи вместо прудов и озер, обнажив грязное
дно.
Днем мы бродили по улицам, запасшись картами.
Заметно было, что даже в этом большом городе народ
не привык к иностранцам, и на нас в упор глазели лю-
бопытные. В магазинах нас сопровождала целая тол-
па, если мы останавливались, вокруг кольцом собира-
44
лись люди. Да, иностранец в Тяньцзине был теперь в
диковинку. Все в нем — и лицо, и одежда, и манеры —
интересовало любознательных. Люди шли за нами по
улицам не спеша, словно у них не было своего, более
существенного дела. В них не чувствовалось никакой
враждебности.
Любопытство, которое мы вызывали, и внимание,
которое нам оказывалось, рождали смешанные чув-
ства, но, главное, изоляция, созданная вокруг, вос-
принималась искусственной и неестественной, каким-
то извне навязанным карантином, которому вынужден
подчиняться этот пестрый и радушный город и любо-
пытный люд, живущий в нем.
Обратно в Пекин мы вернулись за полночь. Улицы
были ярко освещены, группы молодежи стояли на пе-
рекрестках вперемежку с увеличенными нарядами по-
лиции. Передали сообщение, что Китай провел очеред-
ное испытание атомной бомбы.
До двух часов ночи наш университет сиял огнями
праздничной иллюминации, и ворота, задрапированные
красной тканью, были распахнуты. Груды смятых бу-
мажных цветов в канавах, обломки транспарантов, ве-
селая музыка громкоговорителей и пение патриотиче-
ских песен, несущиеся вразнобой из аллей парка, ро-
зария и распахнутых окон аудиторий. Китайцы торже-
ствовали.
Утром Ма принес мне экстренный выпуск газет.
Красные иероглифы вещали о применении термоядер-
ных материалов, оправдавших свое назначение при
испытательном взрыве. Тон сообщения был безудерж-
но хвастлив.
Так закончилась праздничная карусель, выбившая
меня из обычной колеи. Когда я снова сел за свой стол,
то, прежде чем приняться за работу, по привычке про-
смотрел не читанные еще праздничные номера газет.
Мое внимание задержалось на первомайской речи
Чжоу Энь-лая, которую он произнес перед многоты-
сячной толпой молодежи.
Красный карандаш моего фудао жирной чер-
той обвел абзац. Это было то место в речи Чжоу
Энь-лая, где он говорил, что самая главная задача в
Китае — это «великая пролетарская культурная рево-
люция».
45
— То, что сказал премьер Чжоу, очень важно!
Очень! Это самое важное, что сейчас происходит в ки-
тайской политической жизни,— воскликнул Ма.
— В СССР культурная революция произошла дав-
ным-давно,— заметил я.— Ленин и вся партия боро-
лись за всеобщую грамотность, за приобщение трудя-
щихся к тем культурным ценностям, которые нако-
пило человечество.
— Нет, это не то. Речь идет о том, чего у вас ни-
когда не было и быть не может! — заносчиво сказал
Ма.
II
ВЗРЫВ ДВИЖЕНИЯ
Хотя канцелярия не выписывала мне китайских
газет, но Ма сам регулярно подписывался на них каж-
дый месяц и давал читать мне. Он считал это очень
серьезным делом. На более долгий срок он не мог под-
писаться из-за недостатка денег. Вообще, получая зар-
плату, Ма приобретал на свои хлебные талоны не-
сколько пачек печенья, потом сладости и подписывался
на газету. Извиняющимся тоном он признался мне в
своей слабости — он любит сладкое. Оказывается, в
его родной провинции Чжэцзян, на юге, где растет са-
харный тростник, сладкое входит в повседневную
пищу, а здесь, на севере, в общем для всех рационе
он испытывает недостаток в сладком. Поэтому он по-
купал печенье, хотя трехразовое питание ему было
обеспечено.
Газета доставлялась к нам в обеденное время. По-
сле обеда Ма любил почитать ее перед сном. По шур-
шанью скользящего на пол листа легко было узнать,
что он уснул. Тогда приходила моя очередь читать, и,
стараясь его не тревожить, я просматривал газету. То
ли пример Ма был заразителен, то ли китайские га-
зеты с их трескучим жаргоном действовали одинаково,
но я тоже приучился засыпать днем. Интересных со-
общений бывало мало, информации о событиях в
мире — почти никакой. Сводка вьетнамского командо-
вания — вот единственный ежедневный столбец, кото-
рый наверняка стоило прочесть.
Целые страницы газет сплошь заполнялись прора-
боточными материалами. Проработка в печати велась
издавна, но в 1966 году она достигла особенно высо-
кого накала. Обычно такие кампании отличались про-
думанной постепенностью, выдавая тщательную вну-
треннюю организацию. То полгода ругают чью-то
47
статью, потом еще полгода — какую-то пьесу или
фильм, затем полгода честят какого-нибудь критика
или литературоведа и т. д., заботясь о том, чтобы про-
работки не наезжали одна на другую. Каждая такая
кампания должна была находиться в фокусе внима-
ния, и очередность их поэтому свято соблюдалась.
Осенью 1965 года в проработках произошел каче-
ственный сдвиг. Они повелись сразу в нескольких об-
ластях. Одновременно ругали ученого-историка и дра-
матурга У Ханя, бранили кинофильмы «Ранней весной,
в феврале» и «Сестры по сцене», прорабатывали дра-
матургов Ян Хань-шэна, Ся Яня, Тянь Ханя за попыт-
ку оживить традиции прогрессивной литературы и те-
атра тридцатых годов. Все эти кампании, особенно
против У Ханя, приняли истерический характер. Обви-
нения, брань и угрозы заполняли газетные статьи, но
никаких видимых карающих мер не следовало. Прав-
да, как дело обстояло в действительности, для боль-
шинства долгое время оставалось неизвестным, по-
этому проработки напоминали какую-то странную
игру для взрослых.
С начала мая ежедневно из номера в номер пекин-
ские газеты стали печатать злые проработочные ста-
тьи, в которых на все лады склонялось имя Дэн То.
Его обзывали «заправилой черной банды».
— Кто такой Дэн То? — спросил я Ма.
— Партийный работник. До пятьдесят седьмого он
был главным редактором «Жэньминь жибао», а те-
перь секретарь пекинского горкома партии,— неохотно
ответил Ма.
— Как же это может быть, что партийный работ-
ник оказался «заправилой черной банды»?
— Бывает,— уклонился от прямого ответа Ма.—
Разоблачение Дэн То — еще одна большая победа
идей Мао Цзэ-дуна!
Всякое событие в КНР всегда оказывается такой
победой, и дальше рассуждать уже не о чем. Все же
секретарь столичного горкома — немаловажное лицо в
партии, и Ма, члену столичной организации, он дол-
жен был бы представляться высоким руководителем.
Как выяснилось из чтения многочисленных статей,
Дэн То обвинялся в том, что он под псевдонимом пуб-
ликовал в 1960—1962 годах очерки, в которых подвер-
48
гал сомнению некоторые «идеи» Мао Цзэ-дуна. Дей-
ствительно, читая приводимые в статьях цитаты, я не
мог не поражаться смелости очеркиста, говорившего
удивительные для китайских условий вещи. У него, на-
пример, был фельетон, едко высмеивавший словечко
«великий» и «великую» привычку вставлять его всюду,
где надо и не надо, наподобие заклинания.
В самом деле, в Китае тогда все песни, гимн, радио-
передачи начинались и кончались этим словом. Вна-
чале мне было как-то странно слушать ежедневно по
нашему университетскому радио непрерывный торже-
ственный рефрен: «великий вождь Мао Цзэ-дун», «ве-
ликий кормчий». Вскоре от частого повторения слово
это как-то стерлось, не воспринималось в его серьез-
ном значении.
Большую часть своих эссе и фельетонов Дэн То
объединил в две книги: «Записки из села трех» и «Ве-
черние беседы в Яньшани». Книги эти теперь запре-
щены в КНР, и наличие их служит поводом для осу-
ждения и расправы над владельцем.
Идейные позиции Дэн То были резко антимаоцзэ-
дуновские. Дэн То писал, что следует «учиться» у го-
сударства, которое «сильнее нас», «объединяться» с
ним и «радоваться, когда друг сильнее тебя» («Законы
дружбы и гостеприимства»). Он прозрачно намекал:
«Кто высоко мнит о себе и после первых успехов отпи-
хивает от себя учителя, тот ничему не научится». По-
добные высказывания были поняты в КНР как осу-
ждение разрыва с Советским Союзом и вызвали край-
нее озлобление сторонников Мао Цзэ-дуна.
Великолепен фельетон Дэн То «Великое пустосло-
вие», в котором он высмеял не вообще бахвальство, а
известный тезис Мао Цзэ-дуна «Ветер с Востока одо-
левает ветер с Запада». В заключение язвительного
разбора Дэн То публично советовал Мао Цзэ-дуну
уйти на покой: «Делу не поможет даже употребление
самых великих слов и фраз, наоборот, чем больше бу-
дешь их говорить, тем хуже. Поэтому я бы хотел посо-
ветовать любителям великого пустословия: лучше бы
вы, друзья, больше читали, больше думали и меньше
говорили, а когда захочется говорить, то немедленно
шли на покой и не тратили бы напрасно своего и чу-
жого времени и сил!»
4 А. Желохопцев	49
Читая бранные проработочные статьи и пропуская
ругань в поисках сути, я обнаружил, что Дэн То был
весьма сведущ в древней культуре. Он даже участво-
вал в составлении «Новых трехсот избранных танских
стихотворений». Золотое время древней китайской поэ-
зии оставило необъятное, многотомное наследство, и
знатоки из века в век составляли томик «Трехсот из-
бранных». Стихи, вошедшие в эти «Триста...», были
общеизвестны в Китае. После Освобождения решено
было отказаться от старого сборника и составить но-
вый из стихов, более отвечающих современным вку-
сам, но по традиции числом триста.
Дэн То принимал участие в составлении сборника,
и новые триста стихотворений оказались стихами соци-
альной критики, стихами гражданского содержания,
стихами обличительными и мужественными. Да, такая
традиция жила в китайской литературе от зарождения
ее, и что, казалось бы, странного или преступного со-
бирать и печатать обличительные стихи более чем ты-
сячелетней давности? Разве не так же поступали в
свое время и у нас с русской дореволюционной лите-
ратурой, заботливо спасая от забвения произведения
запрещенные, революционные, обличительные? Разве
это не естественно после смены общественного строя?
Увы, по нынешним китайским меркам, оказывается,
нет. Критикуя Дэн То за включение в сборник обли-
чительных стихов, газеты утверждали, что он сделал
это с целью опорочить нынешнее руководство! Танские
поэты ругали вельмож и императоров, пекинские ли-
деры приняли стихи на свой счет.
Такая примитивная прямолинейность, разумеется,
была рождена инициативой угодливого критика, кото-
рому важно было только одно — сказать, что Дэн То
виновен. А в чем именно, какое это имеет значение?
Важно уничтожить Дэн То. И Дэн То был уничтожен.
Находясь в Китае, живя среди китайцев, я тем не
менее не очень-то представлял напряженность вну-
тренней политической борьбы, ожесточенность сопер-
ничества группировок в центральном руководстве. Сей-
час для понимания происходившего следует сказать
вкратце о том, что мне стало известно впоследствии.
В сентябре — октябре 1965 года Мао Цзэ-дун дал ука-
зание подвергнуть критике драматурга У Ханя. Вер-
50
ный приспешник Мао Цзэ-дуна шанхайский критик Яо
Вэнь-юань немедля написал проработочную статью, но
в ЦК КПК было оказано противодействие, и централь-
ная печать ее не поместила. Статья появилась в Шан-
хае и лишь через двадцать дней — в центральных га-
зетах. При ЦК была создана «группа по делам куль-
турной революции», в которой наибольшую активность
проявил Пэн Чжэнь, член Политбюро и первый секре-
тарь пекинского горкома. В феврале Пэну удалось рас-
пространить письмо ЦК, им самим составленное и под-
писанное, которое было направлено к фактическому
свертыванию кампании.
В противовес Пэну и поддерживавшим его в ЦК
работникам, супруга Мао Цзэ-дуна Цзян Цин, которая
в то время не занимала никаких официальных постов
ни в партии, ни в правительстве, по поручению мар-
шала Линь Бяо, члена Политбюро и министра оборо-
ны, провела в Шанхае совещание армейских политра-
ботников, продолжавшееся двадцать Дней. Совещание
приняло «Протокол», который стал платформой в про-
ведении «великой пролетарской культурной револю-
ции». «Протокол» означал ревизию решений ЦК КПК
и отрицание всей культурной политики за семнадцать
лет народной власти.
В этом документе говорилось: «После основания
государства в литературно-художественных кругах
наша политика была узурпирована антисоциалистиче-
ской, антипартийной, антагонистической к идеям Мао
Цзэ-дуна черной линией. Эта черная линия есть соче-
тание буржуазных эстетических идей с идеями совре-
менного ревизионизма и так называемыми литерату-
рой и искусством тридцатых годов... Мы решительно
намерены провести на культурном фронте великую со-
циалистическую революцию».
В приведенной цитате громогласные обвинения в
«антипартийности» и «буржуазности», слова о будто
бы «антисоциалистической», «черной линии» — ложь и
демагогия для обмана собственного народа; все раз-
витие КНР по социалистическому пути в первые годы
после победы народной революции служит тому ве-
ским опровержением. Но правда то, что в китайской
культурной жизни развитие часто не соответствовало
установкам Мао Цзэ-дуна и его «идеям», потому что на
51
его пути вставали здоровые силы партии, опиравшиеся
на опыт революционной борьбы в прошлом и, в частно-
сти, на опыт прогрессивной литературы и искусства
тридцатых годов, которые развивались независимо от
маоизма, под влиянием коммунистов-интернационали-
стов в КПК. Такая деятельность действительно проти-
воречила «идеям» Мао Цзэ-дуна, для чего и потребо-
вался переворот, демагогически названный «социали-
стическим». «Протокол» шанхайского совещания два-
жды правил лично Мао Цзэ-дун.
В апреле давление группы Мао Цзэ-дуна возросло.
В газетах появились вторая статья Яо Вэнь-юаня, на-
целенная теперь прямо против Дэн То, и ее многочис-
ленные перепевы. Оставался последний шаг—массо-
вое «народное» движение. О нем говорилось еще в
февральском «Протоколе», но он тогда не был опубли-
кован.
25 мая вечером, возвращаясь из кино в общежитие,
я заметил необычную суету. В коридоре торжественно
вещало радио.
Не знаю, что это была за передача — центрального
радио или университетского. Диктор читал размерен-
но и торжественно, читка сменялась парадной музы-
кой и возобновлялась через каждый час. Такие пере-
дачи уже бывали. Например, когда ЦК КПК получил
приглашение послать делегацию на XXIII съезд КПСС
п ответил длинным грубым заявлением. Эти полные
озлобления слова гремели тогда день-деньской по
всему университету. Когда началась та передача, я
находился в комнате, где стоял телевизор, и смотрел
кинофильм. Телевидение не нарушало программу в
тот вечер, и заявление ЦК пошло на полчаса позже,
чем по радио, в обычных теленовостях. Поэтому, когда
в коридоре неожиданно зазвучал торжественный голос
диктора, все китайцы поднялись и, как по команде,
двинулись вон из зала к громкоговорителям. Я досмо-
трел фильм в одиночестве, а затем пошел к себе в ком-
нату. Ма сидел у радиоприемника. Он пустил его на
всю мощь, воздух буквально сотрясался от решитель-
ного голоса диктора.
52
Когда передача заявления окончилась, Ма выклю-
чил приемник и поднялся. Надо было что-то сказать,
и я повторил несколько малопонятных мне фраз на па-
мять. Он их охотно растолковал.
— По-моему, это просто ничем не оправданная
грубость и бестактность,— сказал я.
— В политической борьбе церемонии излишни,—
заявил Ма.— За приглашением скрывается компро-
мисс и предательство!
— Речь идет о единстве ради интересов револю-
ции!
— Есть только один язык революции — наш язык!
— Это значит, добавлять к каждому слову «вели-
кий» или «революционный»,— съязвил я, вспомнив
фельетон Дэн То.
— Мы осуждаем тех, кто говорит, как ты.
В тот вечер Ма был необыкновенно напыщен.
И вот сегодня, 25 мая, снова торжественно вещало
радио, и содержание передачи, чем больше я вникал в
пего, удивляло меня.
— Студенты и преподаватели Пекинского универ-
ситета сегодня вывесили дацзыбао, обвиняющую в пе-
рерождении, в отступлениях от идей председателя Мао
ректора и партком Пекинского университета, которые
вместо революционной линии председателя Мао про-
водили черную, контрреволюционную, буржуазную
линию. Дацзыбао подписали семь человек...
Диктор, насколько улавливалось на слух, затем пе-
речислил имена подписавшихся. Дацзыбао — газета
больших иероглифов. Собственно, это афиша, но не го-
сударственная, а индивидуальная. В ней некто или
группа единомышленников прокламирует свои взгля-
ды, мнения и предложения. На дацзыбао идут боль-
шие листы бумаги, их склеивают в длинные полосы
или в широкие простыни, часто пестрые.
Я вспомнил, как раньше, в 1957 году, во время
борьбы с «правыми» элементами все «чистые» револю-
ционеры свидетельствовали свою революционность в
дацзыбао, которые занимали и стенды, и стены, и це-
лые здания, их развешивали на веревках, как белье.
Чтение таких дацзыбао — занятие трудное, и ему
отдаются только в рабочее время. Но никогда еще
не приходилось слышать, чтобы обыкновенная дацзы-
53
бао передавалась как сообщение государственной
важности.
Суета в коридорах меня настораживала и возбу-
ждала любопытство. Я подошел к окну. Университет-
ский городок сиял огнями, студенты не спали, не-
смотря па поздний час, а ведь китайцы очень рано ло-
жатся, и девять вечера — для них час поздний. После
полуночи я вновь подошел к окну, а потом лег спать
в уверенности, что, кроме меня, никто не ложится.
В эту ночь Ма впервые не явился ночевать, и я оста-
вался один.
Утро 26 мая в Пекине было пасмурным. Серый
день, ветер, освежающая влажность после болезненно
сухой зимы. Обычно я выходил завтракать позже ки-
тайских студентов и шагал в столовую по пустым
аллеям и парку, встречая только возвращающихся
вьетнамцев. Сегодня же было людно, оживленные
группы молодежи сновали по территории. Стены сто-
ловой, почты, кинозала покрылись свежими дацзы-
бао. Клеили все новые и новые, они уже громозди-
лись в три ряда, и авторы становились на плечи друг
другу, чтобы добраться до незанятого места на стене.
Я остановился перед китайской студенческой столовой.
Над входом длинной полосой висели дацзыбао, сверху
шла крупная надпись: «Наш партком и администра-
ция — черные с ног до головы», а за нею — обоснова-
ние. Первый абзац, который я прочел, обвинял парт-
ком в измене генеральной линии КПК, в проведении
буржуазного, контрреволюционного курса, заодно е
«преступниками из Бэйда», как сокращенно называют
китайцы Пекинский университет. Вокруг молча стояли
поглощенные чтением студенты.
Вдоль здания бегал молодой человек лет двадцати,
в невероятно застиранной и заплатанной одежде, с ко-
роткими, не по росту рукавами. Широко разводя ру-
ками, он кричал, что «изменники» преследуют и уни-
жают «трудящиеся массы», что его отчисляют за не-
успеваемость «вопреки классовому принципу и гене-
ральной линии КПК». Худое его лицо с тенями от бес-
сонницы оставалось неподвижным, и только рот судо-
рожно дергался, когда он восклицал:
— Разве это не буржуазная, контрреволюционная
политика? Пусть они ответят перед массами!
64
— Это ревизионизм,— сказал стоявший у стены
юноша.
— А разве я не говорил? — радостно подбежал к
нему оратор.— Ведь это же потрясающее небо и
землю преступление!..
Остальные молчали.
— Вы один подписали? — спросил самый реши-
тельный юноша.
— Да. Но нас много и будет еще больше,— сказал
оратор и побежал вдоль стены к новой группе любо-
пытствующих.
Все студенты в тот день еще были с сумками в ру-
ках, потому что собрались идти на занятия.
Возвращаясь после завтрака, я шел уже по много-
людным аллеям. Вокруг витийствующих и жестикули-
рующих ораторов возникали скопления, кое-где шли
споры, и тогда толпа брала в кольцо спорящих. Такое
скопище студентов меня удивило. Вьетнамцы тоже чи-
тали дацзыбао.
— Сегодня китайские студенты не вышли на заня-
тия,— сообщил мне один из них.— Они говорят, что у
них культурная революция.
— А у вас занятия будут?
— У нас пока будут,— сказал он.— А как у тебя?
— Не знаю,— отвечал я, и мне впервые пришла в
голову невеселая мысль, что «культурная революция»
затронет, наверное, и меня.
Так я познакомился с крестьянским пареньком из
Вьетнама Нгуен Тхи Канем.
Придя к себе, я застал, Ма. Вид у него был уста-
лый, но возбужденный.
— Ты можешь мне объяснить, что происходит? —
спросил я.— По пути в столовую мне бросилась в глаза
надпись особо крупными иероглифами: «Долой черный
партком!» Что это значит?
— Китай — страна социалистическая и революци-
онная,— блестя глазами, сказал Ма.— У нас каждый
может высказывать свое мнение, Китай — самое демо-
кратическое государство в мире. Некоторая часть на-
ших студентов придерживается мнения, что партком
и ректорат совершили политические ошибки. Поэтому
они пишут дацзыбао, чтобы снять с должности тех, кто
за это ответствен. Такое возможно только в Китае!
55
— Да чтобы снять плохого директора вуза вовсе
не нужна революция!
— Но ведь это совсем не то,— возразил Ма.— Речь
идет не просто об ошибках и недостатках в работе.
Речь идет о недовольстве масс. Это политическая борь-
ба, классовая борьба, доказательство обострения
классовой борьбы в социалистическом обществе!
— Значит, дацзыбао пишут массы?
— Нет, так еще нельзя сказать. Сейчас их пишут
студенты, пока беспартийная и некомсомольская мо-
лодежь. Члены партии почти не участвуют. Мы чи-
таем их дацзыбао, но это еще не значит, что они пра-
вы. Правота и истина выясняется при обсуждении.
Ведь они тоже имеют право на критику.
— В дацзыбао упоминается имя парторга Чэн
Цзинь-у. Что это за человек? Я с ним не встречался.
— Да, он не успел тебя принять. Товарищ Чэн —
очень занятой человек, много работает; если бы ты
приехал не один, а с группой иностранных студентов,
возможно, он бы тебя принял. Осенью он принимал
вьетнамцев, но их было более ста человек. Поскольку
вас с Лидой было только двое, мы решили ограни-
читься приемом у товарища Лю, заместителя декана
факультета.
— Да я вовсе не в претензии к нему. Просто мне
хотелось узнать хоть что-нибудь о нем.
— Товарищ Чэн пришел к нам в университет в
.шестьдесят втором году. До этого он был политработ-
ником НОА. С шестнадцати лет участвовал в анти-
японской войне, потом в гражданской войне, трижды
был ранен, прошел путь от простого бойца до полит-
работника. Товарищ Чэн — старый революционер и
член партии, вступивший в нее на поле боя; он вер-
ный боец председателя Мао и лично видел его в Янь-
ани,— словоохотливо откликнулся на мою просьбу
Ма.— У нас в университете он выполнял тогда важное
задание партии по искоренению современного ревизио-
низма и преклонения перед иностранщиной. Ты же
знаешь, что у нас здесь раньше были ваши советники.
Так вот товарищ Чэн успешно провел эту трудную и
ответственную политическую борьбу. Тех товарищей,
кто поддался дурному влиянию, мы направили в де-
ревню на перевоспитание физическим трудом, чтобы
56
они пожили одной жизнью с народом. Это очень по-
лезно для их сознания. Благодаря товарищу Чэну у
нас теперь здоровый революционный коллектив.
— Значит, он верный боец председателя Мао? —
не без иронии переспросил я.
— Да. Но и таких людей можно критиковать. Ки-
тай— демократическая страна. Кто прав, кто нет, ре-
шит после обсуждения собрание... Да, к твоему сведе-
нию— сегодня мы все читаем дацзыбаб, поэтому заня-
тия прекращены, а завтра будет обсуждение,— сказал
он, выходя из комнаты.
Дни стали шумными. Гул голосов долетал ко мне
в комнату. В аллеях толпились спорящие студенты, а
стены зданий покрывались листами исписанной бу-
маги. Идя обедать, я уже должен был проходить
сквозь плотную массу людей, среди беспокойно жуж-
жащих голосов.
Ко мне подошел маленький завхоз Ван:
— Вы понимаете, что написано в дацзыбао?
Я кивнул.
— Партком просил меня уведомить вас, что дац-
зыбао — метод культурной революции и это внутрен-
нее дело Китая. Мы просим вас не читать их,— со сво-
ей обычной любезной улыбкой продолжал Ван.
— Постараюсь,— сказал я.— Хотя это довольно
трудно: ваши аршинные дацзыбао расклеены на каж-
дом шагу. Я просто не могу не видеть их, когда иду
обедать.
— И все же мы просим вас не читать дацзыбао.
Они говорят только о внутренних делах, вас они не
коснутся никоим образом. Читая дацзыбао, вы можете
получить превратное, одностороннее представление о
наших делах. Вам, конечно, интересна жизнь КНР и
такое великое движение, как культурная революция.
Через месяц или два мы организуем для иностранных
студентов специальные лекции, где можно будет зада-
вать вопросы и получать ответы на них. Возможно,
вас даже допустят на эти лекции вместе с вьетнам-
цами.
— Спасибо,— без энтузиазма поблагодарил я его.
57
В один из дней конца мая после обеда, вместо стро-
го предписанной университетским режимом тишины,
радиоузел начал трансляцию заседания парткома. Вы-
ступал парторг Чэн. Он требовал наказать демагогов,
категорически отвергал обвинения в том, что он «чер-
ный», что он — участник какой-то банды, что он про-
тив генеральной линии и т. д.
— Так могут говорить только карьеристы и незре-
лая молодежь,— сказал Чэн и с надрывом стал выкри-
кивать: — Что они понимают в революции?! Смотрите,
моя преданность Мао Цзэ-дуну доказана кровью!
Я до последнего дыхания верен нашему любимому
вождю, мы все, весь партком преданы нашей партии!
Мы сражались за освобождение, эпоха Мао Цзэ-дуна
создана нами! Это мы строим новый, сильный, могучий
Китай! Мы не боялись смерти и трудностей на поле
боя! Да здравствует председатель Мао! Слава! Сла-
ва! Слава!
Я продолжал слушать. Выступавшие говорили об
ошибках в работе, об их исправлении, о здоровой и
конструктивной критике, о кучке демагогов и карьери-
стов, спекулирующих на революции.
— Партийцы должны выступить перед беспартий-
ной-'массой и дать отпор,— сказал кто-то под треск
аплодисментов.
По аллеям шли студенты, но вместо книг и тетра-
дей они несли скамеечки и стулья. Было объявлено
открытое партийное собрание университета. Оно про-
должалось весь день, и снова без умолку всюду гре-
мели репродукторы. Хочешь не хочешь, а приходилось
слушать. Кто-то предложил создать тройки из членов
партии, чтобы счищать со стен «безосновательные»
дацзыбао. Предложение было принято среди криков и
шума. В одном из выступлений упомянули даже меня.
— Товарищи,— убеждал оратор.— В нашем уни-
верситете много иностранцев. Есть наши друзья из
Индонезии и Вьетнама, а есть и другие иностранцы.
Есть даже один советский. Это человек из страны со-
временного ревизионизма. Мы должны быть бдитель-
ными, нельзя вешать дацзыбао в открытых местах,
где их прочтут враги Китая!
58
Взрыв криков последовал за его словами:
— Предлог! Обман! Контрреволюция!
— Пусть он ответит, пусть товарищ нам отве-
тит! — закричал чей-то высокий хриплый голос.— Ска-
жи, как говорил председатель Мао про дацзыбао! От-
вечай, отвечай сейчас же! Ты знаешь или нет, что ска-
зал председатель Мао?! Дацзыбао должны быть вы-
вешены повсюду, чтоб их мог читать народ!
Смысл спора был ясен: представитель парткома
под предлогом присутствия в университете иностран-
цев намеревался снять направленные против него дац-
зыбао, а его противники отстаивали их.
Яростные споры шли и о том, как долго может на-
ходиться на стене уже вывешенная дацзыбао и кто
имеет право снимать старые и вывешивать новые:
стен, свободных от бумаги, в университете уже не хва-
тало. Обклеено и исписано все, куда только может
достать взгляд. Если на высоте третьего этажа знаки
покрупнее, ниже, на уровне глаз,— убористый бисер.
Прочесть все было уже физически непосильно.
Шум становился невыносимым. Все еще не при-
давая серьезного значения происходящему и злясь из-
за того, что мне не дают работать, я в конце концов
ушел в город. Там шла обычная, размеренная жизнь.
В европейском по стилю кафе на Сидане мне по-
дали кофе, по которому я так соскучился. Кофе, прав-
да, был довольно скверный, но я обрадовался и та-
кому. Оглядывая зал, я вдруг заметил, что сидящий
в углу юноша-китаец в больших очках кивнул мне и
пригласил сесть за его столик. Я хоть и удивился это-
му, но подсел к нему. Он, как и все китайцы, был одет
в синее, но вместо обычного для них френча на нем
была спортивного покроя куртка, узкие, по европей-
ской моде, брюки, на пальцах сверкали перстни.
— Мы ведь с вами встречались в клубе,— сказал
он по-английски.
— Вы ошиблись,— ответил я.
— Простите, я плохо вижу. Разве вы не чилиец?
Тогда из какой же вы страны?
— Из Советского Союза.
— Не может быть! Как вы сюда попали? Транзи-
том? Ведь вы враг правительства.
Слово~«правительство» он выделял и дальше.
59
— Какой же я враг Китая? — усмехнулся я.— Всю
жизнь я занимаюсь изучением китайской культуры.
А вы, узнав, кто я, не побоитесь разговаривать со
мной?
— Нет,— ответил он.— Во-первых, я болен и
очень плохо вижу, поэтому и принял вас за другого
человека, а, во-вторых, я не здешний, а из Гонконга.
У отца там большой магазин, и мне наплевать на
здешние порядки. Я тут тоже гость. Жаль, что из-за
болезни я не могу учиться.
Он извлек из карманов несколько антисоветских
пропагандистских брошюр, изданных в Пекине на ан-
глийском языке. Китай завален антисоветской лите-
ратурой. Эти книжки, брошюрки и журналы выстав-
лены повсюду, где бывают иностранцы: в гостиницах,
в магазинах, на вокзалах, в отделах регистрации до-
кументов. Китайцы покупают их, а иностранцам такие
издания на немецком, русском, английском, француз-
ском, японском и других языках навязывают обычно
бесплатно.
Антисоветская пропагандистская литература про-
рабатывается всеми в порядке обязательного усвое-
ния. Китайские студенты учат иностранные языки по
пропагандистским брошюрам. Весной в парке я не
раз встречал их, когда они монотонными голосами за-
учивали заданный текст. Вообще бездумная зубреж-
ка— существенная часть обучения китайского сту-
дента.
— Вот что мне дают читать,— продолжал мой со-
беседник.— Мне нельзя читать много, а по-английски я
читаю лучше, чем по-китайски. Ваша страна сделала
очень много для Китая, это знают все китайцы, не
только здешние, но и у нас, в Гонконге.
Я заметил, что наша беседа привлекла внимание
посетителей кафе и даже вызвала у них беспокойство.
Столики вокруг постепенно пустели, официантки тре-
вожно переговаривались в углу у стойки.
— Вы не спешите? — спросил юноша.— Мне хо-
чется поговорить с вами.
Он принялся рассказывать о своей жизни в Гон-
конге, жаловался на низкую квоту для китайцев в та-
мошнем университете, куда принимают свободно
только белых, а китайцев — значительно меньше, посе-
60
товал на скуку в Пекине,— он явственно ощущает, что
окружающие избегают общаться с ним, испытывают
какой-то страх. В общем жить ему здесь нерадостно и
сложно.
— А вас здесь считают, наверное, врагом номер
один,— говорил он.— Непостижимо, как власти вас
пропустили сюда. Правда, сами китайцы в душе пи-
тают к Советскому Союзу и вашему народу чувство
дружбы и благодарности, но боятся выказать его.
Он заметил, что о китайском народе нельзя су-
дить по кучке политиканов, цепляющихся за личную
власть.
— Что они сделали с Китаем! — горестно сказал
он.— Ведь здесь стало жить куда хуже, чем в Гонкон-
ге! Никто не смеет сказать, что он думает, все шпио-
нят друг за другом. Как это тягостно, даже трагично...
Отец мне говорил, что именно при помощи советских
людей Китай быстро рос и жить в нем становилось
все лучше и лучше. А сейчас здесь, как в пустыне.
Я живу тут пятый год, и никто не хочет водить со мной
знакомство, а мой единственный друг сослан в дерев-
ню... Одиночество в Китае! Это ведь против всех пра-
вил и уклада нашей жизни. В Китае всегда так были
сильны родственные связи и дружба между сверстни-
ками. А я здесь совсем один, знакомлюсь только с ино-
странцами. И чем дальше, тем хуже! А знаете, сколь-
ко в Пекине слоняется без работы молодежи, выпуск-
ников школ? Сотни тысяч. Кончив школу, они должны
ехать в деревню. На год — самое меньшее. Так решило
правительство. А они не едут. Но раз у них нет спра-
вок о физическом труде — они не могут ни поступить
в вуз, ни пойти на завод.
— Разве работа на заводе не физический труд? —
удивился я.
— Но это же не деревня! Правительство считает,
что физический труд важен не сам по себе, а пото-
му, что надо жить в деревне вместе с крестьянами. Не
есть мяса, не есть риса. Ты знаешь, что нельзя брать
с собой туда консервы и получать посылки с продук-
тами? Надо жить вместе с крестьянами, вместе есть
и вместе работать! Труд — не самое главное, глав-
ное — отупление людей, чтобы они поменьше рассуж-
дали.
61
О том, как живет наша страна, он ничего не знал
и забросал меня вопросами. Я понимал, что молодой
националист из Гонконга не был убежденным другом
нашей страны, но он с определенным интересом слу-
шал мой рассказ о советской жизни.
Больше мы никогда не встречались.
Дни шли. Наступил июнь, а занятия в университете
так и не возобновлялись. Студенты и преподаватели
липли к обклеенным бумагой стенам зданий, как мухи
к сладкому. Интерес к дацзыбао возрастал. Но среди
толпы были уже не только воинственно возбужденные,
но и встревоженные лица. То тут, то там появлялись
следы содранных дацзыбао. Их соскребали стальны-
ми щетками члены партии, группами по три-четыре че-
ловека, выполняя решение партийной организации,
особенно на тех аллеях, по которым мы с вьетнамцами
ежедневно ходили в столовую. Но «свято место» пусто
не бывает. Их место немедленно занимали свежие
студенческие дацзыбао, и вокруг них скапливалось
особенно много людей.
На перекрестках аллей появились фанерные стен-
ды, на них вывешивались каллиграфически написан-
ные дацзыбао на плотной красной бумаге. Я их сразу
же про себя окрестил официальными. В них выража-
лась поддержка партийному комитету, партбюро фа-
культетов и лично парторгу Чэну. Подписывались они
не отдельными лицами, а целыми организациями, вро-
де: «Весь коллектив студентов и преподавателей аст-
рономического факультета» или же: «Партгруппа 2-го
курса физического факультета» и т. д. Были дацзыбао
и от самого парткома и комсомольской организации.
На видном месте висело постановление открытого пар-
тийного собрания. Я прочел его и с удовольствием уви-
дел, какое значение придавалось моей особе. Один из
пунктов решения гласил: «В связи с тем что в универ-
ситете обучаются иностранцы, в том числе из Совет-
ского Союза, необходимо строго соблюдать постанов-
ление Государственного административного совета об
охране престижа нашей страны и не вывешивать дац-
зыбао критического характера в местах, открытых для
иностранцев...»
62
Сбоку возле постановления на старых газетах круп-
ными иероглифами под огромной шапкой «Слушаться
только самых высоких указаний—указаний горячо
любимого вождя председателя Мао!» было написано:
«Полюбуйтесь, как они извращают указания предсе-
дателя Мао! Председатель Мао нас учит: «Дацзыбао
должны вывешиваться в общественных местах, доступ-
ных для широких масс.» Встанем на защиту указаний
председателя Мао! Защитим ЦК партии! Долой чер-
ный партком! Долой черного бандита Чэна! Полюбуй-
тесь, как они борются против самых высоких указаний
председателя Мао!»
Чтобы у читающих не было сомнений, жирная чер-
ная стрела прочеркивала текст и вонзалась в роскош-
ную красную бумагу постановления парткома.
Вот те и на! Это было уже что-то новое: открытое
выступление против парткома под лозунгом «защиты
ЦК». Да и вообще вся атмосфера, царящая в универ-
ситете, говорила о том, что партком оказался бессиль-
ным остановить «революционеров», а занятия были со-
рваны.
Как-то мимо меня прошла группа пожилых людей,
в университете — это обычно преподаватели. Они шли
быстро, взволнованно переговариваясь.
— Студенты забыли дисциплину,— раздался за
моим плечом раздраженный голос.— Они затыка-
ют мне рот цитатами из Мао Цзэ-дуна, как будто
председатель Мао против дисциплины...
— Они никого не слушаются, и ничего с этим не
поделаешь,— отвечал ему спутник. Покосившись на
меня, они умолкли.
Все эти события, правда, пока не сказывались на
мне лично. Профессор Го пунктуально приходил на за-
нятия. Теперь мы все чаще оставались вдвоем. Мой
фудао Ма стал явно манкировать своими обязанностя-
ми. Мне казалось, что он даже умышленно избегает
меня, опасаясь возможных расспросов. Утром Ма ис-
чезал до того, как я успевал открыть глаза, а появлял-
ся поздно, вопреки всем правилам, после двух ночи,
бесшумно, как кошка, крадясь в темноте и также бес-
шумно укладываясь в постель.
Однажды, вернувшись после завтрака, я застал Ма
в комнате.
63
— Ты сегодня свободен? — удивился я.
— Занят, очень занят. Но я специально дожидал-
ся тебя, чтобы передать тебе,— Ма явно чувствовал
себя неловко,— что канцелярия по работе с иностран-
цами и факультет просят тебя не читать дацзыбао.
— Мне об этом говорил уже Ван. Пожалуйста,
могу не читать.
— Вот и хорошо! Но я не знал, что он уже бесе-
довал с тобой.
Поразительно! Впервые за три месяца я столкнул-
ся с организационной неувязкой: такого не бывало,
чтобы один китайский работник не знал, что говорил
другой.
— Знаешь, как я сейчас занят? — извиняющимся
тоном стал объяснять он.— В университете началось
массовое движение, небывало массовое, оно проходит
с огромным энтузиазмом. Но иностранцы не должны
в нем участвовать. Это наше, чисто китайское внут-
реннее дело. Поэтому мы просим тебя не читать дац-
зыбао и советуем не ходить в библиотеку.
— А как же мне менять книги? — спросил я.
— Менять их буду я. Около библиотеки проходят
массовые митинги революционной молодежи. Поэтому
мы и не советуем тебе туда ходить.
Поскольку второй запрет под видом «совета» ка-
сался моих занятий, я принял его не без раздражения.
— Ваши митинги мне ни к чему, а вот задержки с
книгами досадны.
— Администрация университета,— убеждал меня
Ма,— охотно шла навстречу твоим пожеланиям в пре-
делах возможного. Мы создаем необходимые для ра-
боты условия. Теперь мы ограничиваем твою деятель-
ность, но только потому, что это совершенно необхо-
димо. Мы желаем тебе добра.
— Хорошо,— сказал я, и Ма тут же вышел.
Я решил последовать совету Ма и вести себя осто-
рожно.
Митинги учащались. Они собирали сотни две-три
человек и проходили на покрытой угольной пылью
площадке возле Студенческих столовых, на стадионе, у
эстрады самодеятельности, на ступенях библиотеки,
64
перед главным входом административного корпуса и
даже в столовых во время еды.
Активисты уже сорвали голос и хрипели, но, чем
глуше звучал сорванный голос, тем резче были жести-
куляции и хлестче смысл сказанного. Поперек аллеи
повесили транспарант: «Долой черное царство!» На
асфальте громадным белым столбцом протянулся ло-
зунг: «Долой черного бандита Чэна!»
Как-то в первых числах июня в часы полуденного
сна в коридоре захрипели репродукторы и после шума
и треска, на фоне гвалта и возни, звонкий девичий го-
лос закричал:
— Да здравствует культурная революция! Долой
предательскую черную банду! Долой контрреволюци-
онный партком! Все революционные товарищи, объеди-
няйтесь! Председатель Мао учит нас: «Революция —
не преступление, бунт — дело правое!» Дорогие това-
рищи, революционная молодежь! Вы родились и вы-
росли в самую великую эпоху — эпоху нашего лю-
бимого вождя Мао Цзэ-дуна! Вставайте и сплачивай-
тесь, боритесь за развитие и победу великой пролетар-
ской культурной революции! Долой гнилую черную
клику, долой ревизионистский буржуазный курс!..
Затем из репродуктора понеслись нечленораздель-
ные крики, шум, топот, гам. Кто-то пронзительно за-
вопил:
— Смерть Чэну! Смерть сволочам! Смерть! Смерть!
Долой контрреволюцию!..
Вдруг что-то щелкнуло, и передача прервалась.
Я выбежал в коридор. Мой сосед-вьетнамец с взвол-
нованным лицом стоял у двери в свою комнату. Со-
трудники канцелярии сновали по коридору. Бак Нинь
поздоровался со мной.
— Ты слышал? — спросил он.— Это передавали ре-
волюционные студенты. Говорят, они захватили радио-
узел.
— Захватили?!
— Да, заняли силой. А сейчас, должно быть, руко-
водство выключило ток. Завтра все узнаем.— И Бак
Нинь зашагал наверх, где на третьем этаже жили
остальные вьетнамцы.
Действительно, на следующее утро я прочел огром-
ное объявление парткома.
О
А. Желоховцев
65
«Группа обманутых демагогами и карьеристами
студентов,— говорилось в нем,— не останавливаясь пе-
ред насилием и хулиганством, захватила радиоузел
университета и, в нарушение законов государства, са-
мовольно повела антипартийную радиопередачу...
Партком проведет расследование и накажет преступ-
ников... До окончания следствия радиоузел выклю-
чается...»
Я шел, направляясь в город, посредине асфальти-
рованной аллеи, стараясь не убыстрять шаг. Шести-
этажный, облицованный керамической плиткой прямо-
угольник административного корпуса поднимался с
правой стороны. Возле него, как обычно в последнее
время, шел митинг.
— Внимание, товарищи! Иностранец! — раздался
вдруг резкий выкрик.
Оказывается, на аллее, пролегавшей вдоль здания,
по которой я шел, были выставлены пикеты и пикет-
чик предупреждал собравшихся обо мне.
Оратор умолк. Собравшиеся все повернулись в мою
сторону и глядели на меня в упор.
— Советский — донесся шорох голосов.
И вдруг их словно прорвало:
— Мао Цзэ-дун ваньсуй! Ваньсуй! Вань-ваньсуй!..
(10 тысяч лет Мао Цзэ-дуну),— нараспев просканди-
ровало несколько голосов.
Толпа заревела, вторя.
Я невольно ускорил шаг и шел, глядя прямо впе-
ред, мимо этой экзальтированной, ревущей толпы.
Только отойдя метров на сто от нее, оглянулся. Лица
всех по-прежнему были обращены в мою сторону, ора-
тор уже заговорил снова, но из доносившихся до меня
отдельных слов я так и не уловил смысла.
В воротах я, как обычно, поздоровался с дежур-
ными. Но мне не ответили — кто отвернулся, кто по-
тупился. Этого прежде не бывало: китайцы народ веж-
ливый.
2 июня началось как обычно. В пять тридцать,
как всегда прежде, в коридоре зазвучало радио,
66
а ведь несколько дней оно молчало вовсе. Но вста-
вать мы не спешили. Ма проснулся с трудом:
он накануне возвратился поздней ночью и поспал
не больше двух-трех часов. Закончилась бодрая
вступительная музыка. Сейчас убудет обзор цен-
тральных газет. Так и есть. Я не очень вслушивался
в смысл передачи. Вдруг Ма порывисто вскочил с по-
стели и стал поспешно натягивать одежду. Я при-
слушался. Знакомые слова. Повторяется радиопереда-
ча от 25 мая, но тон диктора другой — сообщение о
первой дацзыбао «культурной революции» идет в обзо-
ре центрального партийного органа — газеты «Жэнь-
минь жибао»! Значит, сообщение напечатано.
— Ты слышишь? Важная новость! ЦК партии под-
держивает революцию,— возбужденно говорит Ма и
убегает, бросая уже на ходу: — Сегодня занятий у
тебя не будет.
Волнение Ма меня смутило, любопытство было ра-
зожжено, но, раз нет занятий, надо распорядиться
этим свободным днем. Я решил отправиться по книж-
ным магазинам. Почему бы не попытаться обойти все в
один день? Ведь может быть неплохая добыча.
3 июня, в день, который трудно забыть, мне вновь
пришлось отправиться в город, так как занятия не во-
зобновлялись. Пройти я мог только мумо шестиэтаж-
ной коробки административного корпуса. Не без опаски
и любопытства подходя к нему, еще издали я раз-
личил скопление людей на ступенях. Несколько орато-
ров размахивали руками, весь цоколь фасада уже был
обклеен дацзыбао, и парни лепили свежие с лестниц
под окнами второго и даже третьего этажей.
— Долой черный партком! Долой черное царство!
Долой Чэна! Защитим председателя Мао! Да здрав-
ствует великая пролетарская культурная революция!
Да здравствует председатель Мао! — скандировала
толпа.
Каждый лозунг сперва хрипло выкрикивал кто-то
один, а затем остальные повторяли мощным хором. На
этот раз никто не обратил внимания на иностранца.
Возвратился я около семи часов вечера со сравни-
тельно малым уловом: интересующих меня книг я так
и не нашел. Спускающееся солнце било прямо в гла-
за, мешая рассмотреть необычную сутолоку у ворот.
67
Я хотел было войти, но двое юношей вдруг прегради-
ли мне путь.
— Кто такой?
В ту же минуту меня окружили человек тридцать.
Я огляделся. Это были студенты младших курсор в
заплатанной белесо-синей одежде, выцветшей от солн-
ца и стирок.
— Я студент, иностранный студент, иду к себе до-
мой, в общежитие, в одиннадцатый корпус,— пояс-
нил я.
— Ваш билет?
Студенческого билета у меня при себе не оказалось.
Возникла пауза, ребята переглядывались, не зная,
как быть. Но тут из дежурки выбежал привратник —
тот самый, что недавно перестал отвечать на мои при-
ветствия, и сказал:
— Да, да, это наш студент, из Советского Союза.
Он у нас один, и все мы знаем его в лицо!
— Из Советского Союза?! У нас есть в университе-
те советский? — послышались недоуменные голоса.
Все уставились на меня, не скрывая изумления.
— Да, я советский! Приехал к вам по международ-
ному соглашению.
— Проходите,— вежливо сказали мне.— Но не за-
бывайте больше ваш билет.
Толпа послушно, с чисто китайской организованно-
стью расступилась
Аллея была пуста. Но издалека доносился неясный
гул, нарастающий с каждым моим шагом. Перед глав-
ным входом административного корпуса бушевала
толпа.
— Долой! Долой! Снять! Снять! — слышались вы-
крики.
Ярость толпы была невиданной, ее охватило остер-
венение. Казалось, она состояла из бесноватых. Но пи-
кеты аккуратно стояли у всех входов в здание, кото-
рые были заперты, видимо, изнутри.
Вдруг вслед за волной криков и угроз, выбрасы-
вая кулаки над головами, студенты навалились на бо-
ковую дверь, пытаясь сорвать ее. Придавленные жа-
лобно вопили, дверь выстояла, штурм не удался.
— Бингур! Би-ингу-у-р! — раздался возле меня
знакомый возглас продавца фруктового мороженого.
68
Внешне бингуры похожи на эскимо и довольно деше-
вы. Чтобы задержаться и посмотреть, что произойдет
дальше, я не спеша купил себе бингур, развернул и
стал сосать. Рядом стояли с бингурами несколько без-
участных китайских сгуденгов.
... Вдруг раздался грохот, взрыв криков, восторжен-
ный вой толпы. Звуки неслись от главного входа. Все
кинулись туда, и я за ними, но подойти вплотную к
зданию не отважился. Огромные, обитые медью парад-
ные двери сбиты, и людской поток вливается в здание.
Проходит несколько минут — и молодые ребята выво-
лакивают из распахнутых дверей пленников. Одного за
другим их спускают со ступеней. Кого-то волокут за
ноги, лицом вниз, кого-то, упирающегося, тянут за
руки, кого-то, напротив, удерживают, чтоб не убежал.
И около каждого пленника давка и кипение, их норо-
вят ударить, лягнуть, толкнуть, но так как желающих
много, слишком много, то они мешают друг другу, и
лишь кое-кто дотягивается и достает. Пленники блед-
ны, растерянны, их лица перекошены от страха. У од-
ного изо рта течет струйка крови. Все они уже пожи-
лые люди, беспомощные в цепких молодых руках. Я уз-
нал парторга и нескольких парткомовцев. Их повели
друг за другом в глубь университетского городка, к
стадиону. Наконец, видимо, последняя жертва спусти?
лась вниз по ступеням. За нею хлынули торжествую-
щие, сияющие молодые люди, снова загремели побед-
ные клики:
— Да здравствует председатель Мао! Да здравст-
вует победа великой пролетарской культурной револю-
ции!
Потрясенный этим зрелищем, я поспешил домой.
Шел напрямик, сократир путь, и вышел к углу обще-
жития. Там стояли несколько встревоженных сотруд-
ников канцелярии, среди них Ван и жильцы моего
этажа.
— Вы проходили мимо главного здания? — спро-
сил меня Кун, серьезный человек лет тридцати, ведав-
ший политработой среди вьетнамцев.— Что там про:
исходит?
— Не знаю. Ведь я не должен видеть того, что там
делается, это внутреннее дело Китая,— сказал я с не-
винным видом.
69
— Ну полно тебе! — дружелюбно, давая понять,
что ему все ясно, сказал Кун.— Что с парткомом?
Он явно нервничал и с нетерпением ждал, что я
скажу. Другие сотрудники старались казаться невоз-
мутимыми и не вмешивались в наш разговор.
— Студенты ворвались в административный кор-
пус, силой выволокли наружу членов парткома и за-
няли здание,— громко сказал я.
Все сразу обернулись: они еще ничего не знали!
— Когда? Вы это видели сами? Что они делают?
Что кричат? — засыпали меня вопросами.
Но я еще не владел языком настолько, чтобы пуле-
метной очередью выстреливать слова в ответ. Однако
на последний вопрос я ответил твердо:
— Они кричат: «Да здравствует победа великой
пролетарской культурной революции!»
— Спасибо,— сказал Кун, и голос его дрогнул.—
Вы идете отдохнуть?
— Да. До свидания.
За моей спиной началось взволнованное обсужде-
ние событий.
В холле тоже толпились люди, в коридорах — не-
прерывное хождение, хлопанье дверей.
— Товарищи! Товарищи! Поздравляем вас всех! —
загремели вдруг громкоговорители.— Революционные
студенты и преподаватели университета! Черный парт-
ком свергнут, черная банда Чэна разгромлена, черные
элементы ответят перед массами! Мы защитили пред-
седателя Мао! Мы защитили ЦК партии! Черному
царству настал конец. Революционные студенты и пре-
подаватели университета взяли власть в свои руки. Да
здравствует победа великой китайской культурной ре-
волюции! Да здравствует председатель Мао! Слава,
слава, слава!
Радио щелкнуло и умолкло. Но тишина не насту-
пила. Она уже нр возвращалась более. В открытые
окна доносилось монотонное, многоголосое выкрики-
вание лозунгов, топот сотен ног, а когда я поднялся
наверх, к себе, ударил первый барабан. Низкий, мощ-
ный звук поплыл неторопливо и мерно разлился во-
круг. Я лег и долго не мог уснуть. Ма не объявлялся.
А барабан все бил и бил. Издали, из города, ему стал
вторить другой, третий.,.
Ill
ПЕРВЫЕ ДНИ НОВОЙ ВЛАСТИ
4 июня. Бьют барабаны. Непрерывно. Ночью, ут-
ром, весь день. То близко, то где-то далеко. От них
нельзя укрыться нигде. Сквозь бой барабанов проры-
ваются только хрипловатые, натруженные возгласы:
«Да здравствует Мао Цзэ-дун!», «Защитим предсе-
дателя Мао!», «Слава великому кормчему!» И шествия.
В университетском городке, на городских улицах, от
митинга к митингу. Много раз проходили они мимо
меня. С обочины тротуара разглядываю идущих. Все
они очень молоды. Латаная, заношенная одежда. Шар-
канье ног об асфальт — многие босы, на других —
видавшие виды кеды. Можно смотреть на этих ребят
в упор, но не встретить ответных взглядов. Ни друже-
любия, ни ненависти, ни любопытства. Они безраз-
личны.
Впереди они несут на носилках вчетвером портрет
председателя Мао. Портрет обрамлен красным барха-
том, увит цветами и зелеными ветвями. За портретом
идут знаменосцы. Знамена — ярко-алого цвета, и фор-
ма их необычна — это длинные узкие стяги на высо-
ких древках, шелк их змееобразно вьется, он легок и
трепещет на ветру. За знаменами следует оркестр. Ба-
рабан — обязателен, прочее — по воле случая, но чаще
всего к нему присоединяются звонкие китайские гон-
ги. За оркестром послушно тянется колонна, иногда с
боку идут активисты. Они то и дело подносят к глазам
листки с лозунгами дня. Лозунг выкрикивается хрип-
лой скороговоркой, и колонна дружно подхватывает и
хором повторяет его. Вслед за лозунгом вверх взлета-
ют сжатые кулаки.
Университетские дацзыбао рассказывают о пре-
ступлениях «старого парткома». Главное из них — со-
противление «великой пролетарской культурной рево-
71
люции». Узнаю немало изумительных вещей: партком,
оказавшись в кольце беснующейся толпы, просил по
телефону о помощи. Обращался в райком — там отка-
зали: сами бессильны. В горкоме никто на зов не от-
ветил: горком тоже разогнан. Когда уже не было со-
мнений, что возникла опасность для самой жизни,
руководство университета обратилось за защитой к по-
лиции. Последовал ответ: «Мы не вмешиваемся в дви-
жение». Позвонили в гарнизон, искали помощи у во-
енной силы — тоже напрасно: «Мы проводим линию
масс». Наконец, звонили в «группу по делам культур-
ной революции» при ЦК КПК — ответ тот же: «Мы
проводим линию масс». А массами-то были в тот день
две-три сотни взвинченных юных крикунов, докричав-
шихся до погрома. Большинство студентов, не зная,
что к чему, оставались 3 июня безучастными.
Партийный аппарат парализован. За спиной бес-
нующейся молодежи, размышлял я, встали и поли-
ция и армия, открывшие зеленый свет погромщикам.
Это был разгул, охраняемый и поощряемый могуще-
ством государственного аппарата. Правда, пружины,
запускавшие в ход движение, тогда еще не обнаружи-
вали себя.
' Поддержанные силой карательного механизма, по-
бедители выступили палачами своих жертв. Им дове-
рили новую роль, функцию государственной важности:
пресечь рост «уродов и чудовищ» в Китае, как назвал
Мао Цзэ-дун тех, кто выступал против его авантюри-
стического курса. Изречение об «уродах и чудовищах»,
оправдание бесчинств «культурной революции», в пер-
вый же день было начертано золотыми знаками на
красном фоне и вывешено на самом оживленном пере-
крестке аллей. «Уроды и чудовища», по Мао Цзэ-дуну,
вырастают сами по себе, но сами по себе не исчезают,
их надо беспощадно искоренять...
4 июня по плану мне надо было отправиться в биб-
лиотеку Бэйда — Пекинского университета. Для этого-
у ворот моего Педагогического университета я должен
был сесть в автобус и, проехав полчаса, выйти у ворот
Бэйда.
Почти все работники канцелярии и даже сама за-
ведующая Чжао, тщетно пытаясь скрыть беспокойство,
с утра слонялись по холлу и коридорам, о чем-то пере-
72
шептывались по углам. Здесь же бродили и несколько
вьетнамцев. Увидев, что я собрался уходить, завхоз
Ван сказал мне, что из университета никого не выпу-
скают.
— Как так? По какому праву? — возмутился я, но
меня успокоил один из вьетнамцев.
— Нет, нет, иностранцам можно. Их пускают.
Ван смутился.
— Правда? Я не знал,— стал оправдываться он.—
Вы взяли с собой документы? Никогда не забывай-
те их!
— Взял, взял! — заверил я его.
На рубашке у меня красовался университетский
значок, а в бумажнике лежал студенческий билет.
Еще издали я заметил у ворот толпу. Яростно же-
стикулировавшие парни и девушки пытались прорвать-
ся — одни внутрь, а другие — наружу.
— У меня здесь брат, я его давно не видела,—
убеждала молоденькая девушка, по виду работница.
— Нельзя. Все заняты революционной деятельно-
стью,— отвечал пикетчик с красной нарукавной повяз-
кой. Он был неумолим, держался с большим достоин-
ством.— Мы никого не пропускаем.
— Долго ли так будет?
— Сколько потребуется для революции!
— Могу я пройти? — обратился я к строгому пикет-
чику.
— Пожалуйста. Иностранцев мы не задерживаем.
— А почему же вы никого не выпускаете? — не
удержавшись, спросил я его.
Пикетчик строго взглянул на меня и отчеканил:
— Чтобы ни одна сволочь не ушла от расплаты пе-.
ред революционными массами!
«Да, не поздоровится тем, кто ждет часа распла-
ты»,— подумал я, выядя за ворота.
Следом за мной пытался проскользнуть какой-то
тип с велосипедом. Таких, как он, я не раз видел за
своей спиной, куда бы я ни шел. И вот сейчас его бук-
вально сцапали «революционные» студенты и силой
уволокли в дежурку, несмотря на сопротивление. На
нем повисло сразу шестеро юнцов. Он боролся и ру-
гался, и даже до меня долетали обрывки слов: «Долг!..
Задание!.. Работа!..» — смешанные с бранью.
73
Глядел я на эту сцену не без удовольствия. Все было
ясно: «революционеры» сцапали... филера! Да, да,
обыкновенного «человека в штатском», чье незримое,
но постоянное присутствие за плечами угнетало всех
нас, учившихся в Китае иностранцев.
У ворот Бэнда тоже толпилась масса народа, стре-
мившегося проникнуть внутрь. Я протиснулся и предъ-
явил свой специальный пропуск.
— Библиотека не работает, вам нет смысла сюда
ходить,— вежливо отказал мне пикетчик.
— Я хочу повидать своих советских друзей, кото-
рые здесь учатся.
Такая просьба озадачила его, и он обратился за
советом к старшему, тоже студенту. Привратник же
безучастно сидел в будке.
— Вы сюда ходили и прежде?
— Постоянно.
— Тогда проходите, можно. Но мы пускаем вас в
последний раз. У нас идет культурная революция.
— Неужели мне нельзя будет видеться с соотече-
ственниками?
— Да, нельзя. Разве что только в канцелярии. Ни-
кого постороннего мы на территорию не пропускаем,
потому что идет революция. Но сегодня мы делаем для
вас исключение. Проходите!
И я официально в последний раз вошел в Пекин-
ский университет.
В аллеях ветер гнал песок и пыль вперемешку с
клочьями разноцветной бумаги, покрытой неразборчи-
выми иероглифами. Здания залеплены до третьего эта-
жа дацзыбао, шелестящими под ветром, словно кроны
деревьев.
«Смерть Лу Пину! Разоблачим преступников!
Вскрыть гнезда старых контрреволюционеров!..» —
кричали, вопили, проклинали, осуждали, грозили
иероглифы. Они были адресованы вполне определен-
ным людям — ректору университета Лу Пину, членам
парткома и профессуре. Их имена либо были обведены
черной рамкой (знак прижизненного некролога чело-
веку, которого отныне никто не посмеет считать жи-
вым), либо накрест перечеркнуты красным (зов к про-
литию крови) или черным (угроза смертью).
Посредине аллеи маршировали колонны. Среди во-
74
сторженных юнцов, изможденных проведенными без
сна ночами, мелькали бледные, как маски, немолодые
лица с плотно сжатыми губами. На них я читал испуг
и замешательство, усердие из страха, жажду спасения.
У входа в общежитие для иностранцев косо повис-
ла свежая дацзыбао; «Ты, выскочка из «интеллигент-
ных» кровопийц,— читал я,— выступая на партийных
собраниях, льстил черному бандиту Лу Пину, лез в
партию, хвастался знанием иностранных языков, втер-
ся через покровительство Лу Пина в канцелярию для
работы с иностранцами, сам живешь в шикарных ус-
ловиях иностранного общежития! Ты ублюдок и сукин
сын буржуазного эксплуататорского класса! Ты карье-
рист, раб черной банды, лжекоммунист и враг идей
Мао Цзэ-дуна! Раскайся! Мы тебя предупреждаем!
Это самое последнее предупреждение!»
«А ведь до этого времени тех, кто жил с иностран-
цами, считали самыми верными и самыми преданны-
ми,— подумал я.— Что же происходит в Китае? Какая
же это «культурная революция»? Это, скорее, опре-
деленная политическая линия...»
В нашей немногочисленной университетской коло-
нии только и разговору было, что о происходящих со-
бытиях. Рассказывали об избиении профессора Цзянь
Бо-цзаня, о расправе с ректором Лу Пином — его спас-
ло от гибели только то, что он попал в больницу, об из-
девательствах даже над парторгом столовой для ино-
странцев, которого заставляли надевать мусорную кор-
зину на голову и ходить на четвереньках.
Я возвратился к себе в Педагогический университет
поздно вечером. Аллеи сияли гирляндами ламп, но
были совершенно безлюдны. Зато со стороны стадио-
на доносился рев толпы. Я свернул на аллею, идущую
параллельно стадиону, и шел, держась в тени деревь-
ев. Поле стадиона, освещенное десятками мощных
рефлекторов, было сплошь покрыто людьми. Они си-
дели на корточках или же прямо на земле. Мне уда-
лось добраться почти до самого ярко освещенного по-
моста. Из-за молодого тополька я увидел на помосте
несколько человек. Один как-то особняком стоял в
центре, это был парторг Чэн. Двое юношей с торже-
75
ственными лицами стояли за его спиной, еще несколь-
ко расхаживали по подмосткам. Вдруг один из них по-
дошел к рампе и, повернувшись к Чэну, истошно за-
вопил:
— Ты предал председателя Мао! Ты черный бан-
дит! Ты царь черного царства нашего университета!
Следом за ним заревела толпа, голоса слились в
сплошной гул, затем гул этот стал словно бы ритмиче-
ски распадаться, и я отчетливо услышал, как тысячи
людей скандируют: «Ша! Ша! Ша! — Смерть! Смерть!
Смерть!!» Мне стало жутко.
Я перевел взгляд на тех, кто сидел поблизости. Они
уставились на осужденного. Лица их были сосредото-
ченны, даже озабоченны, они почти не кричали. Они
напряженно вглядывались и, казалось, хотели угадать
собственную судьбу.
Вдруг по чьей-то команде скандирование оборва-
лось, и с эстрады донесся голос Чэна:
— Я сражался за революцию! Я пролил кровь за
председателя Мао! — взывал он к толпе и, судорож-
ными движениями засучивая рукава, протягивал руки,
видимо показывая шрамы.
— Врешь! Врешь! — в ответ ему кричали молодые
люди на эстраде, и каждый выкрик сопровождали' по-
щечиной.
— Я горячо люблю председателя Мао! Я пожимал
ему руку в Яньапп!
— Предатель! —слышалось в ответ, и раздавалась
новая пощечина.
— Я боролся с ревизионизмом и иностранными ра-
бами! — с отчаянием, срывающимся голосом кричал
Чэн.
«Молодые революционеры» хохотали.
— Товарищи! Смотрите, как врут уроды и чудови-
ща! А ну, склони-ка голову перед массами! — И один
из парней с силой ударил Чэна по затылку.
Чэн качнулся, закрыл лицо руками и, трясясь, опу-
стился на эстраду. Он повалился на бок и, раскинув
руки, забился в истерике.
— Сволочь! Урод и чудовище! Черный бандит! —
продолжали кричать над ним юнцы.
— Смерть! — выкрикнул какой-то паренек и, под-
бежав к корчившемуся Чэну, пнул его ногой.
76
— Смерть! Смерть! — скандировала толпа, и акти-
висты на эстраде дружно стали пинать Чэна ногами.
Я почувствовал, как к горлу подступает тошнотвор-
ный комок, и побрел в общежитие. В голове стоял ка-
кой-то туман, на душе было муторно, отвратительно.
В холле сгрудились сотрудники канцелярии и о чем-
то возбужденно говорили. Ко мне подошел маленький
Ван.
— Что делается в городе? Нас не выпускают отсю-
да,— пытаясь улыбнуться, заметил он.
— В городе ничего особенного не происходит,— на-
чал я, и все с напряженным вниманием прислушива-
лись. Когда же я заговорил о том, что происходит в
Бэйда, сотрудники плотным кольцом окружили меня и
стали расспрашивать, кого там осудили и осуждают
ли там мелких кадровых работников.
— Видимо, да, и многих. А в нашей канцелярии
никого еще не осудили? Здесь нет «уродов и чудо-
вищ»? — спросил я.
— Нет, нет, пока никого.
Мое сообщение их, очевидно, испугало. Они и до
того выглядели растерянными и подавленными.
Ма в комнате не было. Он, безусловно, находился
на стадионе. Я лег. Не умолкая, гремели барабаны.
Я никак не мог избавиться от озноба.
Ма так и не ночевал дома. Утром он забежал на
минутку, чтобы спросить, что я собираюсь делать.
— Вероятно, пойду в город. Ведь занятий нет, и я
свободен.
— Занятия от нас не уйдут. Но пойти в город —
очень хорошо, очень хорошо! Ты же видишь — в уни-
верситете идет культурная революция!
— А многих осудили? — в упор спросил я, и Ма,
до того державшийся самоуверенно, вдруг стушевался.
— Нет, немного. И почему ты говоришь — осудили?
— Если работника называют уродом и чудовищем,
разве это не осуждение?
— Нет, ведь так говорят не все, а лишь некоторые.
Их мнение должно быть подтверждено всем коллекти-
вом! Революционными массами!..— Испытанные слова
вернули Ма его прежнюю самоуверенность.
77
— Ay нас на факультете обнаружились «уроды и
чудовища»? Товарищи Лю и Го не пострадали?
— Нет, нет. Правда, у нас пока еще не началось по-
настоящему...— сказал он и, явно не желая продол-
жать разговор, ушел.
Собираясь идти завтракать, я вышел в коридор.
Как обычно, здесь сновали студенты с полотенцами и
маленькими ракетками: столы для пинг-понга занима-
ли середину умывальных залов, и утренняя разминка
у китайцев начиналась обычно с пинг-понга. С треть-
его и четвертого этажей сбегали по лестнице Вьетнам-'
ские студенты. Вдруг в привычный уже гомон голо-
сов вплелся новый звук — мягкий, но четкий топот ног,
и в коридоре появились человек двенадцать совсем мо-
лодых ребят в стоптанных кедах, а то и вовсе босиком.
Я почему-то обратил внимание на их невероятно худые
руки, видимо, питались они не слишком калорийной
пищей. Двое из них, держа крепко за руки, вели пожи-
лого привратника. Хотя шли они медленно и внешне
держались спокойно, чувствовалось, что ребята воз-
буждены. Сюда, в общежитие для иностранцев, они
явно вошли впервые в жизни.
— Что за иностранец? — поравнявшись со мной,
спросил один.
— Советский,— отвечал привратник.
Они прошли дальше, смерив меня с ног до головы
взглядом.
— Он друг Китая? — услышал я тот же голос.
— Нет,— сказал привратник.— Он специалист по
Китаю.
У двери комнаты, где жил заместитель заведующего
канцелярией Ван, они остановились.
— Здесь? — спросил высокий бледный паренек с
черными кругами под глазами.
— Здесь,— подтвердил привратник.
Ребята отпустили его и сгрудились возле двери
Вана. Один осторожно постучал в нее.
— Вэй! — раздалось изнутри.— В чем дело?
— Выходи! — спокойно сказал кто-то.
— В чем дело? — распахивая дверь, спросил Ван.
И в ту же минуту к нему устремились руки, множе-
ство тонких рук с высоко закатанными рукавами вце-
пилось в его одежду, плечи, шею, воротник. В одно
78
мгновение Ван оказался в коридоре, его окружили,
схватили под руки и повели.
— Пошли! Массы ждут тебя! Они будут спраши-
вать, а ты ответишь! Живее!
Быстрыми шагами, в полном молчании они прошли
по коридору и спустились по лестнице. Ван молчал, он
только побледнел, ссутулился и, понурив голову, гля-
дел в пол. На нем был новый синий партийный ко-
стюм — наглухо застегнутый френч с накладными
карманами, аккуратные синие брюки, кожаные бо-
тинки.
«Наверное, он догадывался, что ждет его,— поду-
мал я.— Вот и оделся, словно на парад на площади
Тяньаньмэнь...»
Все обитатели общежития, стоя у дверей своих ком-
нат или около умывальной, глядели им вслед. Только
из соседней со мной дежурки не вышел никто. Из лю-
бопытства я толкнул дверь — никого! Впервые на ночь
и день я остался безнадзорным.
Университетский комитет комсомола ненадолго пе-
режил партком. Его разогнали тоже в июне, пример-
но неделю спустя.
Сразу же после захвата власти в университете «ре-
волюционными» студентами появились дацзыбао о
том, что следует выволочь на расправу всех «при-
спешников черного парткома». В их числе назывался
и комсомольский комитет, который был, разумеется,
первым помощником парткома в университете...
С утра радио передавало призывы: «Революционе-
ры, на штурм!» Вся территория опустела, так как кол-
лектив собрался в полном составе перед комсомоль-
ским комитетом: в его разгроме было много показного,
демонстративного, и «революционеры» сгоняли всех,
чтобы показать воочию свое могущество.
Зверство было совершенно диким, членов комсо-
мольского комитета били публично и жестоко, в кровь,
водили по одному по аллеям, чтобы каждый мог на
них- полюбоваться. Активисты, человек двадцать, со-
провождали каждого пленника и били по очереди.
Я наткнулся на такую группу, когда пошел обедать.'
Комсомолец был совсем юным, не старше второ-
79
курсника, обыкновенным китайским студентом, внешне
ничем не отличавшимся от своих мучителей. Его во-
локли по аллее; после побоев он не мог идти самостоя-
тельно, поэтому одни поддерживали его под руки, а
другие продолжали бить. Все встречные студенты в
аллее выражали свою преданность «культурной рево-
люции» обычным способом: плевками в жертву, кото-
рая в своей беспомощности уже и утереться-то не
могла.
— Кто это?! — воскликнул я громко.
Активисты посовещались и решили, что иностран-
ному студенту следует разъяснить происходящее.
— Мы не делаем из этого тайны,— сказал мне со-
всем юный подросток, которого выделили для этой
цели.— Он член комсомольского комитета и прислужи-
вал черному парткому.
— Зачем вы его бьете? — продолжал расспраши-
вать я.
— Он виновен в насаждении черного царства в на-
шей стране, и его будут судить массы,— спокойно рас-,
суждал маоцзэдуновец.— Вы сами еще молоды и дол-
жны нас правильно понять. Он не только враг, но и
предатель. По возрасту он мог бы быть вместе с нами,
ведь он тоже вырос при Мао Цзэ-дуне. У него были
все возможности усвоить идеи председателя, а он вме-
сто этого прислуживал врагам председателя из пар-
тийного комитета! Мы обходимся с такими сурово по-
тому, что они виновны вдвойне, нет, втройне!
— А вы сами были комсомольцем?	/
— Нет,— гордо отвечал он.— Я не причастен к чер-
ным организациям.
В китайском университете процент комсомольцев
был не особенно велик. Впрочем, с рядовыми обраща-
лись гораздо мягче: достаточно было публичного осуж-
дения прежнего разоблаченного руководства.
В июне вообще было много неясного в управлении
университетом, но необычно большую роль в нем иг-
рал студенческий комитет, или союз. Он одно время
назначал всесильных дежурных для поддержания «по-
рядка» из числа наиболее активных участников дви-
жения. Партийная организация после разгона партко-
ма была обезглавлена и уже никаких активных вы-
ступлений самостоятельно не предпринимала.
80
Университет с каждым днем все труднее было уз-
нать. Лозунги под ногами на асфальте, лозунги на по-
лотнищах поперек аллей, крупные надписи на разно-
цветных бумажных полосах вдоль зданий и множество
индивидуальных и групповых дацзыбао. Пройти мо-
жно, только проталкиваясь через толпу студентов. Все
читают, обсуждают, записывают в блокноты. Громад-
ный лозунг поперек аллеи остановил взгляд: «Смерть
черному бандиту Чэну!!!»
— Привет! — окликнул меня знакомый голос.
Ма успел уже позавтракать и шел навстречу.
— Что это значит? Неужели они хотят убить этого
человека? — воскликнул я.
— Это надо понимать фигурально,— спокойно от-
ветил он.— Революционные массы возмущены черной
бандой и ее соучастниками.
Я хотел было напомнить Ма, что раньше он был со-
всем другого мнения о парторге, но заметил, что к на-
шему разговору прислушиваются, и сказал только, что
Чэн был парторгом шесть лет. Те, кто написал лозунг,
просто кровожадные личности, которым не знакомы
ни благодарность, ни гуманность.
При слове «гуманность» Ма презрительно—рас-
смеялся.
— У тебя больные мозги,— снисходительно сказал
он.— Ты классово ограничен и не понимаешь логики
классовой борьбы, как и все эксплуататоры. Правда,
я не хочу сказать, что ты сам эксплуататор, но психо-
логия у тебя та же. Мы делим врагов на тех, кто дер-
жит в руках оружие, и на тех, кто его не держит. Сей-
час вторые для нас опаснее первых, первых мы уже
не боимся. Те враги, кто не держит в руках оружия,
стараются, чтобы мы переродились. Поэтому они для
нас очень опасны. Они насаждают в красном Китае
ревизионизм и буржуазную идеологию. А наш великий
вождь...
Я резко повернулся и ушел, так и не дав ему доска-
зать дежурной фразы.
Быстро справившись с обычным для иностранцев
завтраком — простоквашей в пузатом кувшинчике бе-
лого фаянса, четвертьлитровой бутылочкой молока,
6
А. Желоховцев
81
ломтем холодного мяса, овощным салатом и лепешкой-
юбин, поджаренной в масле, я возвращался к'себе в
общежитие через парк. Здесь нет толчеи и гораздо
тише, чем на аллеях. Навстречу мне шло человек во-
семь молодых ребят, с виду просто мальчиков, очень
похожих на тех, которые утром явились к нам в обще-
житие за Ваном. Самый щупленький из них важно вы-
ступил вперед и, медленно произнося слова, чтобы по-
нял иностранец, сказал:
— Мы активисты культурной революции со второго
курса. Мы бы хотели поговорить с вами.
— О чем же? — спросил я.
— Мы хотим сказать, что мы стоим за революцию.
Мы не пожалеем жизни ради революции! Мы защища-
ем ЦК партии и председателя Мао! Мы не боимся
трудностей.
Они заговорили наперебой, повторяя навязшие на
зубах лозунги.
— И еще мы хотим спросить у вас: почему вас при-
няли в наш университет? — продолжал тот же паренек.
— Я приехал сюда в соответствии с международ-
ным соглашением.
— Это мы знаем. Но почему в наш университет?
— Так решили ваши руководители. Мне было бы
куда удобнее учиться в Бэйда, а не у вас.
— Вот видите,— крикнул он, обращаясь к своим
спутникам.— Это дело рук черной банды! В наш рево-
люционный университет они нарочно прислали реви-
зиониста.
Стоявший рядом юноша прервал его:
— Но ведь Бэйда тоже революционный универси-
тет?
— С кем вы встречались здесь? — продолжал стро-
го первый юнец.
Меня забавлял этот разговор. Ребята держались
прилично, а их изможденный вид и потрепанная одеж-
да вызывали даже сочувствие. Да, ели они не досы-
та,— я знал, как питаются китайские студенты — чаш-
ка риса, пампушка, чай. Долгими часами сна они ста-
рались обычно возместить недостаток питания. Теперь
они лишились и сна: они творят «культурную револю-
цию».
— С кадровыми работниками университета,— ска-
82
зал я.— По приезде со^мной беседовала заведующая
канцелярией по работе с иностранцами Чжао, потом
заместитель декана филологического факультета Лю...
— Чэн принимал вас? — перебив меня, спросил
кто-то сбоку.
— Нет,— обернувшись к спрашивающему, сказал
я.— Он был очень занят, не смог принять.
— Ничего, теперь у него будет много времени. Сей-
час Чэн Цзинь-у держит ответ перед революционными
массами за свои преступления. Он сохранил в универ-
ситете советскую ревизионистскую систему и хотел вы-
ращивать из нас буржуазную смену. Но ему это не уда-
лось. Его черные замыслы раскрыты! Вы здесь появи-
лись не случайно,— продолжал наступать этот паре-
нек.
— Меня ваши внутренние дела совершенно не ин-
тересуют,— как можно спокойнее возразил ему я.
— Товарищи! Мы не можем терпеть ревизиониста
в революционном университете! — вдруг выкрикнул
кто-то сзади.
— Как вы относитесь к идеям Мао Цзэ-дуна? —
спросил меня первый заговоривший со мной паренек.
— Я сторонник марксизма-ленинизма и пролетар-
ского интернационализма, а потому противник нацио-
налистических идей.
Я заготовил заранее такой ответ. Расчет мой был
прост: во-первых, в нем не следует упоминать Мао Цзэ-
дуна, а во-вторых, ответ должен быть бескомпромис-
сным— это их, безусловно, озадачит. Так оно и было.
Ребята, не привыкшие к открытому осуждению святы-
ни, растерялись.
— Вам следует серьезно заняться изучением идей
Мао Цзэ-дуна. Вы с ними недостаточно знакомы,— по-
сле довольно долгой паузы посоветовал мне мой оппо-
нент.
' Я промолчал и, пожав плечами, двинулся вперед.
Все расступились. Но едва только они оказались за
спиной, как раздались крики и брань:
— Ревизионист!
— Сволочь! Долой ревизионистов!
— Товарищи! Здесь же вопрос о международных
соглашениях!..— донесся до меня чей-то успокаиваю-
щий голос.
83
Я обернулся, чтобы взглянуть, у кого же это про-
снулся здравый смысл, и как нельзя вовремя: вдогон-
ку мне летел кусок кирпича, брошенный энтузиастом
«культурной революции». Я уклонился от удара.
Нас разделяло шагов десять, не больше. Ребята
смолкли, но продолжали глядеть на меня.
С ними заговорил высокий парнишка:
— Этот вопрос касается всего коллектива универ-
ситета и нуждается в обсуждении. А решать его надо
в масштабе всей страны!..
— Революционное сердце не может терпеть живых
ревизионистов! — успел расслышать я чей-то возглас.
Ребята снова заспорили, перекрикивая друг друга
и яростно жестикулируя.
Я предпочел идти своей дорогой.
«Революция» начала меня тревожить не на шутку.
На стенде, на перекрестке аллей, где раньше висели
официозные красные дацзыбао парткома, теперь по-
явился огромный лист белой бумаги с необычно круп-
ными иероглифами. И вот что я прочитал на нем: «До-
лой черное царство! С 1949 по 1966 год они помыкали
нами, пили нашу кровь, предавали великого вождя
председателя Мао, не слушая его слов! Они самозван-
но объявляли себя коммунистами, пошли по капита-
листическому пути, против идей Мао Цзэ-дуна!.. Долой
черное царство! Да здравствует великая пролетарская
культурная революция! Защитим председателя Мао!»
Стена физической лаборатории в боковой аллее
была занята, так сказать, тематической дацзыбао:
«Преступления черной банды». Вместе с целой толпой
студентов я принялся изучать ее. Мое присутствие выз-
вало у них перешептывания, но, видимо, они пришли к
общему мнению: пусть иностранец читает, пусть пра-
вильно поймет «культурную революцию». Стена была'
заполнена жалобами и прошениями обиженных мест-
ными властями, говорилось, о злоупотреблениях, о по-
роках.
Тут же висел длинный список мебели и прочего
имущества в коттедже парторга Чэна; подумать толь-
ко, у него кроме супружеской двуспальной кровати
была еще кушетка и софа для гостей! Студенты читали
84
и возмущались. Сами они жили в узких комнатушках
вчетвером и спали на двухэтажных деревянных нарах.
В центре всех этих жалоб, доносов и обвинений ви-
село заключение «революционной группы расследова-
ния», которая поработала в столовой для профессоров
и кадровых работников университета.
«Наши профессора и начальство из черной банды,—
начиналось заключение,— каждый день имели выбор
из ста блюд феодальной кухни, которую они лицемер-
но называли «национальной»...» Далее перечислялось
число свиных и говяжьих туш, съеденных в профессор-
ской столовой за прошлый месяц и за прошлый год,—
число немалое, несколько сотен, тысячи кур и уток,
сотни литров масла, десятки тысяч яиц.
Истощенные, бледные лица студентов искажались
гневом. Переспрашивая друг друга, они лихорадочно
записывали эти кричащие цифры. Толпа гудела от воз-
мущения.
На одном из листов была изложена жалоба на
«кровавое преступление». Речь шла о самоубийстве
юноши, приехавшего йз деревни, которого отчислили за
неуспеваемость.
У библиотеки соорудили высокий дощатый по-
мост — не то трибуну, не то эстраду, не то эшафот. На
фоне красных знамен на нем стоят выстроенные в ше-
ренгу люди, опустив на грудь головы в ушастых бу-
мажных колпаках. На многих бумажные накидки,
сплошь покрытые надписями. В руках они держат фа-
нерные щиты с перечнем «преступлений». На груди у
некоторых висят плакатики: «Черный бандит».
— Склони голову! — вдруг услыхал я возглас за
спиной и резко обернулся: к импровизированному эша-
фоту вели сравнительно молодого человека. Двое дер-
жали его под руки, а третий ударял по затылку — че-
ловек этот не желал опускать голову, он стойко и упря-
мо выпрямлялся.
Тогда конвойные остановились, стали осыпать
осужденного бранью и бить куда попало. Избиваемый
не сопротивлялся, он шатался из стороны в сторону,
пытаясь устоять. Проходившие по аллее студенты
сгрудйлись вокруг жертвы:
85
— Контра! Сволочь! — неслись выкрики.
Человек упал, и все наперебой стали-пинать его но-
гами, но он не издал ни одного стона или крика.
Вдруг от собравшейся на судилище толпы отдели-
лись человек пять и бегом понеслись к нему, крича:
, — Его будут судить массы. Ведите его сюда!
Разъяренная толпа, только что с холодным ожесто-
чением избивавшая беззащитного человека, при власт-
ном окрике мгновенно дисциплинированно расступи-
лась. Жертва недвижимо лежала на асфальте.
— Вставай! — крикнули подбежавшие студенты
еле дышавшему человеку, подняли его и потащили к
эстраде. Избитый из последних сил несколько раз пы-
тался поднять голову, но, получив затрещины, беспо-
мощно ронял ее снова. Я смотрел, как его втащили па
сцену и прислонили к заднику, обтянутому красной
тканью. Он соскользнул на пол. Ему приказали встать
на ноги и влепили несколько увесистых пощечин, но
тщетно. Тогда подошел здоровенный детина — кто-то
из ведущих активистов —и заработал солдатским рем-
нем. Удары ремня привели избитого в чувство, он встал
на ноги. На него натянули бумажный колпак клоуна и
накинули бумажную хламиду. Двое юнцов начали бы-
стро что-то писать на ней черной тушью. Еще один па-
рень замазал его лицо белой краской, макая кисть в
большую консервную банку — в старом национальном
театре злодеев гримировали белым...
Для меня, выключенного из жизни китайского об-
щества иностранца, «культурная революция» стала
представляться бесконечным, непрерывающимся ни
днем, ни ночью, кошмарным спектаклем, конец кото-
рого был неизвестен.
В тот же день я возвращался из клуба советского
посольства.
У ворот университета я хотел было предъявить про-
пуск.
— Не нужно,— сказал паренек с красной повязкой
на рукаве.— Теперь вас знают все дежурные. Проходи-
те, пожалуйста! — Это мне понравилось: может «куль-
турная революция» действительно ко мне не имеет ни-
какого касательства.
86
Собрание перед библиотекой продолжалось. Осуж-
денные по-прежнему стояли шеренгой, у самого края
рампы, держа на вытянутых руках над головой фанер-
ные щитки с перечнем своих «преступлений». Время
шло, и вдруг люди начали один за другим мешковато
валиться на помост. Все глазели на них, но никто к ним
не подходил, не трогал их — это, видимо, никого не
удивляло. Я был настолько потрясен этим зрелищем,
что не удержался и спросил стоявшего рядом паренька
с красной повязкой, что с ними.
— Они стоят так целый день. Человек же не может
простоять долго, держа руки над головой — вот они и
падают,— охотно объяснил он мне, нарушая строгий
запрет вступать в разговор с иностранцами.— Только
их нечего жалеть. Ведь это черные бандиты и предате-
ли. Они захватили власть в парткоме и насаждали
здесь черное царство. Зато теперь пришло время, и ре-
волюционные массы спросят с них.
А в это время на эстраду, освещенную ярким све-
том ламп, вышли молодые ребята с ремнями в руках и
принялись самозабвенно хлестать упавших. Те подни-
мались, снова падали, фигуры «революционеров» пры-
гали вокруг них, пряжки ремней поблескивали в лу-
чах света, а возбужденная толпа, требуя смерти, скан-
дировала:
— Ша! Ша! Ша!
Как завороженные смотрели китайские студенты на
эстраду, не могли оторвать от нее взгляда. Я пытался
понять их, окаменевших, сосредоточенных и потрясен-
ных: ведь каждый из них подсознательно страшился
того, что может попасть туда, может стать таким, од-
ним из тех, ибо в Китае, как говорили им, «револю-
ция вечна» и «не надо бояться хаоса». Ведь никто из
них не знал, что готовит им будущее.
IV
БУДНИ НОВОГО ПОРЯДКА
Обычными стали барабанный бой и толчея в алле-
ях. Странно было думать, проходя мимо залепленных
дацзыбао аудиторий и лабораторий, что здесь кто-то
когда-то занимался, что-то изучал, исследовал. Собра-
ния — вот их назначение. Собрания шли безостановоч-
но, с трансляцией и без, но всегда с хриплыми, возбуж-
денными ораторами, бурной общей реакцией и резки-
ми репликами.
Площадь перед библиотекой стала местом дискус-
сионных митингов. Они начинались с наступлением
темноты и шли при свете «юпитеров» до поздней ночи.
Словесные бои нередко переходили в обычную драку, и
тогда толпа грозно рычала, а проворные активисты с
воспаленными от бессонницы глазами . растаскивали
спорщиков. Такие места назывались «боевыми площад-
ками».
Суды с рукоприкладством и «уничтожёнием автори-
тета» происходили на стадионе.
«Мы должны уничтожить авторитет буржуазного
образования и буржуазных знаний»,— формулировали
задачу судов многочисленные лозунги. Вот почему
маоцзэдуновцы подвергали людей публичным издева-
тельствам и бесчеловечному обращению! Ставя к стол-
бу в дурацких бумажных колпаках седовласых профес-
соров и деканов, «революционеры» смотрели на них
как на подопытных животных, которые собственной ги-
белью должны убеждать «массы» в ничтожестве обра-
зования, лишенного «идей» Мао Цзэ-дуна.
А погода стояла отличная, и в аллеях расцвели ми-
мозы. Университет наполнился пряным ароматом и са-
мыми причудливыми переливами мягких красок.
Как-то после завтрака я прогуливался по окаймлен-
ным цветущими мимозами аллеям. Со стадиона, где
88
всегда кого-то мучили, вдруг раздался такой исступ-
ленный рев, чго я невольно шарахнулся в сторону и
стал за дерево. На аллею вырвалась вопящая, возбуж-
денная толпа и с поднятыми кулаками, подстегиваемая
собственным криком, бегом понеслась, не разбирая до-
роги, через цветочные бордюры и живые изгороди.
Люди бежали плотной массой. Они выкрикивали чьи-
то имена, но я уже и не старался вникнуть в смысл, а
плотно прижался к стволу дерева, чтобы остаться не-
замеченным. Так поступил не я один — все находив-
шиеся в аллее китайцы тоже быстро расступились. Бе-
гущие пронеслись мимо, тяжело дыша, и ворвались в
подъезд четырехэтажного жилого корпуса для препо-
давателей и их семей. Из открытых окон донеслись
крики.
— Он член партбюро факультета и все дни не вы-
ходил из дому. Скрывается от масс. Его почему-то за-
были сразу выволочь! — возбужденно рассказывал
собравшимся возле дома любопытным щуплый подро-
сток, прибежавший со стадиона.
«Выволочь» стало излюбленным словечком активи-
стов «культурной революции». Оно означало, что че-
ловека насильно ташат на публичную расправу.
— Победа! Еще одну сволочь выволокли! — про-
кричал звонкий юношеский голос из распахнутого окна
на втором этаже.
Из подъезда, подгоняемый пинками активистов, бы-
стро вышел, согнувшись в три погибели, пожилой че-
ловек. Толпящиеся у подъезда «революционеры» пле-
вали в него, норовя попасть в лицо. Не желая, чтобы
его волокли, о~н сам из последних сил спешил к помосту
на стадионе.
«Революционеры», оставшиеся в квартире «выволо-
ченного», принялись за работу. Чей-то звонкий голос
торжественно читал членам семьи «революционную»
мораль и требовал «идейного перевоспитания».
— Вы должны помочь другим понять всю тяжесть
совершенных преступлений,— доносилось из окна.—
Если самые близкие родственники открыто обличат
преступления, то это будет отвечать пылкости классо-
вого чувства. Классовые чувства должны быть силь-
нее, чем перешедшее из старого общества чувство род-
ства. Во имя культурной революции и в соответствии
89
с идеями председателя Мао вы должны выступить. Это
спасет вас самих от ошибочных идей...
Пока он говорил, другие ребята, с виду совсем
мальчуганы, заклеивали окна квартиры бумагой, рас-
писывали их крепкими ругательствами и проклятьями.
Теперь я понял, что означает такое заклеенное окно
жилого дома, ведь я видел их уже немало: в каждом
подъезде непременно одно или два заклеенных окна.
Я старался выходить из общежития пореже и мно-
го читал у себя в комнате. Но, кроме посещения столо-
вой, мне все же приходилось раза два в день наполнять
свой термос кипятком в кубовой возле физической ла-
боратории сверхнизких температур. Небольшое здание
лаборатории сияло люминесцентными лампами. Там
всегда кто-нибудь работал допоздна. Проходя как-то
мимо двери лаборатории, я обратил внимание на при-
колотую к ней дацзыбао.
Лаборанты осуждали заведующего лабораторией
за то, что он «выше головы ушел в физику», «забывает
о политике», «перегружает научной работой» так, что
«не остаётся времени на изучение сочинений председа-
теля Мао».
На следующий день я увидел приколотый к этому
дацзыбао листок из блокнота. То, что на нем было на-
писано, буквально потрясло меня своей смелостью и
высоким чувством человеческого достоинства.
«Я верю в физику, науку не только сегодняшнего
дня, но и будущего,— писал ученый в ответ на обви-
нения дацзыбао.— Если сейчас мои знания нужны Ки-
таю, то через двадцать пять лет они станут еще нужнее
и важнее. А политику и идеи Мао Цзэ-дуна люди бы-
стро забудут».
На другой же день наружные стены лаборатории
были сплошь заклеены новыми дацзыбао. Отповедь
ученого, тщательно и крупно переписанная, красова-
лась в центре, окаймленная траурной рамкой. Рядом
красивыми размашистыми знаками стоял ответ:
«...Идеи Мао Цзэ-дуна — солнце человечества, вер-
шина революционной науки нашего времени. Они сей-
час побеждают в Китае и завоюют его через год, а че-
рез двадцать лет завоюют весь мир. Они навечно ста-
90
нут путеводным светом человечества! А тебя, ничтож-
ное насекомое, люди забудут уже через десять дней...»
Я не был знаком, даже не видел никогда этого ки-
тайского физика, я только знал, что он учился в Совет-
ском Союзе и руководил в Педагогическом университе-
те лабораторией сверхнизких температур. Но я собст-
венными глазами читал и даже переписал в свой блок-
нот его полный отваги и достоинства ответ. И я знаю,
что не забуду его, пока буду жив сам. Судьба его мне
неизвестна — жив он или растерзан толпой фанатиков,
но в его лаборатории свет погас.
Схваченных «революционеры» судят, но как живут
и что делают осужденные в остающееся время суток?
Постепенно они начали попадаться мне на глаза. Оче-
видно, к одним относились строже, а к другим — гораз-
до снисходительнее. Если одних волокли полубегом по
аллеям, цепко держа за локти, то другие, с опущенной
на грудь головой и озираясь по сторонам, сами шли
по вызову на суд или какую-нибудь другую «революци-
онную» процедуру.
Разоблаченных и осужденных «врагов революции»
«водили» по университету. Это — особое наказание. Его
смысл, как мне разъяснили,— уничтожение человече-
ского достоинства. Так поступали только с теми, кто из-
вестен своей ученостью, образованностью цли опытом
руководящей работы, чтобы развенчать их, развеять
ореол вокруг «старой», либо же «черной» культуры —
к ней «революционеры» относили все, что существова-
ло до «идей» Мао Цзэ-дуна. Но по сути дела, сама
унизительная процедура «вождения» — это возрожде-
ние средневекового обычая. Вообще «культурная рево-
люция» возродила многие мрачные и невежественные
обычаи средневековья, с которыми я знакомился в по-
вестях XI—XIII веков.
Вот это страшное, дикое зрелище, виденное мною
воочию:
...Окруженный четырьмя активистами, медленно
идет человек. Он связан, и у каждого из них в руках
конец веревки. На нем островерхий бумажный колпак
и нечто вроде бумажного плаща. Все это небрежно
размалевано черными иероглифами, постоянно повто-
91
ряющими выражения «контрреволюционный элемент»,
«черная сволочь», «предатель», «черепаха», «подонок»,
«сукин сын» и прочее. Немного поодаль, позади, шест-
вует с громадным барабаном барабанщик. Медленно и
мерно он бьет в него, а в паузах осужденный высоким
фальцетом выкрикивает:
— Я старый контрреволюционер! Я не понял идей
председателя Мао! Я презирал революционные массы!
Я жил, как буржуй! Я каждый день предавал револю-
цию! Я гнул спину перед черной бандой! Я преданно
проводил черную линию!..
За барабанщиком тянется процессия человек из пя-
тидесяти. Время от времени они выкрикивают здрави-
цы в честь председателя Мао и громко заявляют о сво-
ей решимости довести до конца «культурную револю-
цию».
Я стоял на обочине, глядя на это шествие. В этот
момент осужденный почему-то прокричал свое покая-
ние тише, чем обычно. Тогда шедший рядом активист
размахнулся и дал ему затрещину, прикрикнув:
— Громче!
Шествие следовало дальше, и голос осужденного
звучал громче.
Китайский народ любит зрелища, он очень музыка-
лен. Поэтому все, что делали «революционеры», было
театральным, торжественным, заранее продуманным
церемониалом, нечто вроде какого-то священнодейст-
вия.
Но существовали у них наказания и другого рода:
трудовые команды. Тут все было без театральности.
Наткнулся я как-то на такую команду у себя в Педаго-
гическом университете. Я направлялся к северным во-
ротам. Аллея шла вдоль жилого квартала и была поч-
ти безлюдна. Только на середине прохаживались кон-
воиры с красными повязками, большей частью девуш-
ки лет восемнадцати — двадцати. Поравнявшись с ни-
ми, я увидел, что в канавах по обеим сторонам аллеи
копошатся какие-то люди. Это и была команда осуж-
денных, они чистили канавы.
Работали старики и старухи, на груди у них висели
на длинном шнурке дощечки с позорными надписями.
Старые люди, присев на корточки, короткими, ручными
цапками прочесывали траву и кустарник, собирая жух-
92
лые листья, бумажки и прочий мусор. Подобное уни-
жение седин до этого времени было просто немыслимо
в Китае, я даже остановился в растерянности. Девуш-
ка-конвоир подошла ко мне и, любезно улыбаясь, ска-
зала:
— Здесь проход разрешен, пожалуйста.
— Что это за люди? — спросил я.
— Это враги революции, тунеядцы и кровопийцы.
Они недостойны называться людьми,— твердо сказала
она.
Я подошел к скорчившейся в канаве старухе со сле-
зящимися красными глазами — на вид ей было за
шестьдесят — и, наклонившись, прочитал на болтав-
шейся у нее на груди дощечке: «Родственница контр-
революционного элемента».
— Но ведь сама-то эта старая женщина не контр-
революционер? — спросил я у девушки-конвоира.
— Как она может быть не контрреволюционе-
ром! — удивилась та.— Ее сын — крупный черный бан-
дит. Он был врагом председателя Мао внутри партии!
Тут ко мне подошел паренек постарше, очевидно
начальник конвоя, и предложил проводить меня. Я по-
следовал за ним.
Старики вдоль всей аллеи возились в канаве. Все
они были бледны, никто не говорил ни слова.
В конце аллеи к нам подошла еще одна девушка-
конвоир.
— Вот эта старуха плохо работает,— указала она
на согбенную фигуру.
Оставив меня, молодой начальник подошел вплот-
ную к осужденной и довольно вяло прикрикнул:
— Давай! Пошевеливайся!
В его голосе не было угрозы, а только усталость.
Он не ударил старую женщину, хотя для этого у него
был повод; а ведь в те дни осужденных избивали и оп-
левывали даже без малейшего повода. Девушка-кон-
воир куда лучше усвоила «идеи» Мао Цзэ-дуна: на
ее широком лице кроме фанатичной веры в свою право-
ту можно было прочитать недоумение. Ей очень хоте-
лось примерно наказать строптивую старуху. Началь-
ник понял, что ему следует объяснить свое поведение.
— Я сопровождаю иностранца,— сказал он.— Это
советский стажер.
93
Видимо, он действительно постеснялся моего при-
сутствия и воздержался от рукоприкладства при таком
свидетеле. Но девушка была настроена воинственней.
— Какое это имеет значение?! Я не согласна! Мы
должны делать культурную революцию, а не огляды-
ваться на иностранцев, да еще на ревизионистов!
Начальник явно струхнул от такой острой критики
и поспешно зашагал вперед, я последовал за ним.
У первой боковой аллеи он остановился и предложил
мне свернуть в нее: там трудовых команд не было.
Мне требовалось заглянуть в прачечную, а для это-
го я должен был пройти мимо начальной школы. Воз-
ле школьной ограды, за которой с веселым гамом рез-
вились ребятишки, меня обогнали двое школьников,
видимо седьмого класса.
— Здравствуйте, советский друг! — сказал мне на
ходу один из них.— Мы помним о нашей дружбе и лю-
бим Советский Союз!
Лицо его было серьезно, он смотрел прямо перед
собой, а не на меня.
Пробежав еще немного вперед, ребята оглянулись
и крикнули по-русски:
— Дружба!
Это слово, сказанное юными китайцами, мне было
тогда так дорого и необходимо.
Как-то, возвращаясь к себе в общежитие, я увидел
над входом плакат с надписью: «Антиревизионистское
здание».
Что-то новое. Но что это означает? Буду просто иг-
норировать, решил я.
В вестибюле ко мне подошел сотрудник канцеля-
рии:
— Вы читали надпись у входа?
— Читал.
— У вас есть замечания?
— Нет. Меня она не касается. Ведь я иностранец,
и ваши внутренние дела не имеют ко мне ровно ника-
кого отношения,— резко ответил я, чтобы пресечь вся-
кие разговоры на эту тему.
94
А все объяснялось просто. После того как руковод-
ство канцелярии по работе с иностранцами было изгна-
но, молодые сотрудники решили отмежеваться от него
этой надписью и заняться «революционной» деятельно-
стью. Они целыми днями заседали, плотно набиваясь
в прежний кабинет заведующей, и приняли ряд «вели-
ких» решений.
Об одном из них я узнал из объявления, вывешен-
ного на стене: срочно установить доску с изречениями
Мао Цзэ-дуна у входа в общежитие. Объявление
можно было понять как приглашение иностранцам
участвовать в этом «священнодействии». Но охотников
среди них не нашлось.
Тогда сюда пригнали команду осужденных. Я воз-
вращался из столовой, когда они начали рыть ямы.
Было жарко. Под козырьком подъезда стоял молодой
конвоир с красной повязкой и лениво болтал со стари-
ком-привратником. Я поздоровался и спросил конвои-
ра, что за стройка здесь затевается.
— Мы вроем столбы, набьем доски, обтянем их
красной материей, а поверх напишем изречения пред-
седателя Мао золотыми знаками,— словоохотливо со-
общил он мне.— Это будет очень красиво, торжествен-
но и величественно.
— А что за изречения?
Оказалось, что он забыл, какие именно слова вож-
дя будут начертаны. Завтра сюда придут художники
и напишут их.
— А кто эти люди? — задал я ему свой обычный во-
прос.
— Контрреволюционеры и	помещики,— отвечал
конвоир.
В самом деле, у одного из землекопов на груди был
нашит знак из белой ткани с надписью «помещичий
элемент».
— Так, значит, вы помещик,— обратился я к осуж-
денному.— Кем же вы были до «культурной револю-
ции»?
Пожилой человек, бледный и осунувшийся, в кур-
гузой и нескладной робе растерянно глядел то.на ме-
ня, то на конвоира.
— Говори, говори! —милостиво разрешил ему кон-
воир.
95
— Я прежде был членом партбюро на историчес-
ком факультете,— робко ответил он.
— О, так значит помещиком вы были до Освобож-
дения?
— Нет, до Освобождения я был в восьмой армии.
— Так когда же вы были помещиком? — наивно
спросил я.
— Я им никогда не был, но мой отец имел больше
двадцати му 1 земли и считался помещиком. Я сам все-
гда участвовал в революции...
Тут конвоир вмешался в разговор.
— Это написано о его социальном происхожде-
нии,— ткнул он пальцем в надпись на груди осужден-*
ного.— Он вышел из враждебного народу класса. Сей-
час во всей его деятельности сказались привычки па-
разита — все то, что у нас в Китае называется ревизио-
низмом.
— А вы сами член партии? — осведомился я.
— Нет, но я принадлежу к молодому поколению
эпохи Мао Цзэ-дуна! — с нескрываемым самодовольст-
вом отвечал конвоир.
— А ведь он стал коммунистом, когда вас еще на
свете не было и когда за членство в партии гоминьда-
новские реакционеры казнили людей. Он уже тогда
рисковал жизнью за революцию! — высказал я сотую
долю возмущения перед непробиваемой бессовестной
демагогией.
Конвоир держался с невозмутимым достоинством
истинного победителя.
— Работайте! Живее поворачивайтесь! — прикрик-
нул он на свою команду и, обратясь ко мне, снисходи-
тельно заметил:
— Вам, иностранцам, трудно понять Китай. Вы нас
никогда не понимали и не поймете. Вас, наверное, в Со-
ветском Союзе считают специалистом по Китаю?
Я отвечал утвердительно, и собеседник хихикнул.
— Конечно, конечно, знающих китайский язык ино-
странцев совсем немного. Все вы поэтому специали-
сты,— он лукаво улыбнулся.— Знаете, что сказал про
вас премьер Чжоу? Нет? Наш премьер Чжоу говорил
об иностранных специалистах по Китаю...
1 Му — китайская мера площади, равная Vie га.
96
Тут мой собеседник сделал многозначительную
паузу.
— Он назвал их дипломированными учеными ла-
кеями американско/о империализма и современного
ревизионизма. Так он говорил. Но главное, он сказал,
что их держат для предсказаний, что будет происхо-
дить в Китае. Так вот, ни одно их предсказание нико-
гда не сбывается! Так сказал премьер Чжоу. А вы зна-
ли, что начнется культурная революция?
— Не знал,— честно сознался я.
— Вот видите! — конвоир был горд и счастлив.—
Эти люди, которых нельзя считать людьми, если они не
исправятся, кричали о своих заслугах перед революци-
ей. Но кому нужны их заслуги, если они не хотят ус-
ваивать идеи председателя Мао? Это же самая худшая
контрреволюция. Их ничтожная кучка, и массы легко с
ними справятся, но их трудно распознать.
— А если человек сражался с гоминьдановцами,
это ничего не значит?
— Нет, почему, конечно, это хорошо. Но не глав-
ное. Интеллигенты,— увлекся он новой мыслью,— лег-
ко поддаются на порывы, но не способны к твердости.
Он сражался с гоминьдановцами. Это так, но после по-
беды революции он хотел жить в довольстве, ни в
чем себе не отказывая.
— А для чего совершается революция? Разве не
для того, чтобы народу жилось лучше?
— Революция совершается во имя революции! Ре-
волюция вечна, Китай всегда будет революционным.
Лучшая жизнь — это жизнь ради торжества идей Мао
Цзэ-дуна. Революция позволяет массам овладевать
идеями Мао Цзэ-дуна, а это всего важнее!
— Значит, революция совершается ради «идей»
Мао Цзэ-дуна? — иронически спросил я.
— Вам этого не понять, ваше сознание заражено
современным ревизионизмом,— заявил он мне.
'— А что означает такая надпись? — спросил я, не
желая углублять спор, и указал на еще одного осуж-
денного с нагрудным знаком «контрреволюционный
элемент».
— Я тоже был членом партии и выступал против
культурной революции,— сухо сообщил мне носитель
знака.
7
А. Жслоховцев
97
— Он из тех, кто признал свою вину,— самодоволь-
но заметил конвойный.— Прежде он считался профес-
сором.
— Что же с ними со всеми будет? — спросил я у
конвойного как мог .спокойнее.
— Мы еще не решили,— последовал ответ.— Они
осуждены, но приговора еще не было. Пока мы их ис-
правляем физическим трудом. Вы видите, что труд не
тяжелый, но идейно он очень полезен, потому что на-
глядно показывает им самим величие идей Мао Цзэ-
дуна. Это очень важное средство перевоспитания! По-
том дело каждого будет рассмотрено. Мы называем
такие собрания судом потому, что каждый член кол-
лектива имеет право разоблачать их злодеяния. Но
уже сейчас мы перевоспитываем их не только трудом,
но п сменой условий жизни. Мы выселили их из квар-
тир, конфисковали имущество и наложили арест на
зарплату. Теперь они живут все вместе, и мы охраняем
их от гнева масс. Революционеры безгранично велико-
душны! Сейчас они живут почти в тех же условиях,
что п многие крестьяне, простой народ Китая.
— Но почему вы унижаете их человеческое досто-
инство, бьете, оплевываете?
Конвоир поразмыслил, прежде чем ответить.
— Это классовая борьба, и они — наши классовые
враги. Разве у классового врага может быть человече-
ское достоинство? Смешные слова! Мы не считаем их
людьми. У них были прекрасные возможности пере-
воспитаться и стать верными учениками председателя
Мао Цзэ-дуна, ведь со времени Освобождения прошло
уже семнадцать лет. Но они сами не захотели сделать
этого. Напротив, они проводили черный курс, устроили
в Китае черное царство и ждали того часа, когда ой
потеряет свой красный цвет. Мы должны их унижать.
Старое общество создавало культ вокруг никчемных
знаний. Нам нужно вытравить в массах всякое пре-
клонение перед бесполезными знаниями старой интел-
лигенции. Вот почему мы их водим с барабаном и на-
деваем позорные колпаки. Пусть все видят, как они
смешны и беспомощны! Грош цена их науке! А как они
держали себя раньше, как нагло отказывались изучать
сочинения председателя Мао. Они позволяли себе из-
деваться над нами— новой революционной сменой. Не
98
понимали, что сочинения Мао Цзэ-дуна — вершина че-
ловеческой мысли!
Заведя разговор с этим пареньком, который пока-
зался мне не таким уж фанатичным, я думал, что ус-
лышу какие-то нормальные человеческие рассуждения
и слова, но снова, увы, в который раз! — хлебнул стан-
дартной агитации.
Пока мы спорили, команда ускорила темп рытья.
Люди, конечно, внимательно слушали, но старались
ничем не показать своего интереса и работали с осо-
бым нажимом. Ни одна голова не поднялась и никто
не смотрел в мою сторону, когда я уходил.
Обычно я шел обедать минут на двадцать позже
вьетнамских студентов. Все-таки их насчитывалось
чуть ли не сто человек, они выстраивались в очередь и
плотно занимали столы. Повар европейской кухни, ко-
торого держали в столовой для иностранцев, превра-
тился теперь, так сказать, в моего личного повара —
я был у него единственным клиентом. Но я предпочи-
тал китайскую кухню и сохранил в своем рационе из
европейской еды только молоко и простоквашу. При-
ходил я всегда в одно и то же время и сразу получал
свой обед на подносе. Ждать совсем не приходилось,
чем я очень дорожил.
Однажды, из-за выезда на экскурсию; вьетнамцы
запоздали к обеду. Когда я вошел в зал, около разда-
точной еще стоял народ.
— Подождите, пожалуйста! — попросила меня по-
вариха, хозяйничающая с половником у супового
котла.
От нечего делать я начал бродить по залу вдоль
окон, а потом прошелся по темному коридору. Там по-
мещалась контора столовой, и за дверью щелкали на
счетах, стояли контрольные весы для продуктов, на
полкоридора развалилась груда капустных кочанов,
связками лежала у стен зелень к завтрашнему обеду.
Коридор выходил в светлый зал прежней столовой для
кадровых партийных работников и профессуры.
Я остановился на пороге и осмотрелся.
В столовой кроме преподавателей и вообще людей
пожилого возраста обедало много молодежи. Дежур-
99
ные с красными повязками контролировали раздачу
пищи, наблюдая за поварами. В дальнем углу зала
появилось прорубленное в стене окно с надписью:
«Для уродов, чудовищ и всей сволочи нашего универ-
ситета». У окна стояло в очереди несколько человек с
алюминиевыми мисками и нагрудными знаками. Из
дверей к окну пробирались все новые осужденные. Им
предстояло пересечь весь зал, лавируя между столами
и обедающими. Один вошел было нормальной челове-
ческой походкой, но кто-то из сидящих сразу громко
крикнул ему:
— Склони голову, сволочь!
Провинившийся немедля согнулся, но было поздно:
кто-то подставил ему подножку, другой пхнул спотк-
нувшегося в спину, а молодой человек прямо напротив
меня не спеша поднялся и, выждав, когда приблизится
осужденный, плюнул ему в лицо.
Получив в миски порцию маринованной капусты и
паровую круглую булочку-маньтоу цвета дорожного
асфальта, осужденные спешили покинуть страшное ме-
сто, чтобы поесть в одиночестве. Они торопились про-
шмыгнуть к выходу, но и на обратном пути их осыпали
оскорблениями и ударами.
— Смерть дармоедам!
— Нечего кормить уродов и чудовищ!
— Зря еду переводим!
— Уничтожим негодяев по всей стране!..
Проклятия и озлобленные выкрики перемежались
торжествующими возгласами:
— Да здравствует великая культурная революция!
— Да здравствует председатель Мао!
Я смотрел на происходящее как на сцену шабата
в театре, не отдавая себе отчета в реальности происхо-
дящего. Впрочем, деятельность по перевоспитанию
«уродов и чудовищ» не мешала «молодым революцио-
нерам» энергично набивать рты рисом, вычищать лап-
шу из мисок и стучать черпаками по суповым пиалам.
Кто-то вежливо тронул меня за локоть. Повар Ли
приветливо улыбнулся:
— А я вас давно ищу! Обед уже готов. Не надо
стоять здесь.
— Мне было скучно ждать обеда...— объяснился я
на всякий случай.
100
Самое тихое место в городе —парк Ихэюань в буд-
ний день. Тогда гуляют в нем только приезжие, а не
пекинцы. Хорошо сесть в лодку на громадном озере,
раздеться и загорать на воде. Сами китайцы обычно
не загорают. В их стране так много солнца, что люди
привыкли прятаться от него, они его не ценят. Китай-
цам странно смотреть на загорающего иностранца, они
смеются, и только немногие молодые люди сбрасывают
куртки и майки в ясный солнечный день.
Парк Ихэюань, дворцы и храмы, беседки, мостики,
каналы, павильоны —все построено императрицей
Цыси, последней самовластной правительницей мань-
чжурской династии. Строили его сравнительно недав-
но, можно сказать, что так и не достроили, но в конце
XIX и начале XX века здесь работали лучшие зодчие
и художники. Во дворце были собраны редкости, сок-
ровища и драгоценности, шедевры прикладного искус-
ства работы лучших мастеров. Ихэюань, с его обшир-
ным водным зеркалом и расписанными галереями по
набережной,— любимое место отдыха, куда на выход-
ные выезжает трудовой Пекин. Здесь хорошо в любую
погоду, даже в дождь, когда, прогуливаясь по галерее,
можно из-под крыши любоваться заботливо расплани-
рованным ландшафтом озера, арок, островов и злато-
верхих крыш.
Переплыть озеро в лодке и вернуться обратно за-
нимает два с половиной часа. Лежа в лодке, я наслаж-
дался солнечным утром и царящей на озере тишиной,
прерываемой только ревом турбин на соседнем аэрод-
роме. Тихо — это значит, что не слышно барабанного
боя и монотонного выкрикивания лозунгов, повторяе-
мых как буддийское заклятие.
За широким озером — причудливый белокаменный
мостик с павильоном, прихоть старой императрицы, а
потом озеро поменьше, с заливами и полуостровом-
холмом, кустами и деревьями у берега, как будто это
уже не городской парк.
Лодка скользнула в тень моста, когда сверху меня
окликнули по-английски. Студент-китаец в очках и с
книжкой перегнулся через перила павильона. Я отве-
тил ему, что я русский, и парень весело сбежал вниз.
Я подвел лодку к берегу, мы поздоровались.
Он сожалел, что не может говорить по-русски. Сам
101
он был из Внутренней Монголии, знал монгольский
язык, а в Пекине учил сначала русский, потом англий-
ский, а теперь испанский. Услышав это, я понял, что
преподавание послушно следовало за флюгером ки-
тайской политики. Студент жаловался, что, кроме по-
луродного монгольского, других языков он толком не
усвоил, но все же выговорил весьма чисто несколько
отдельных русских слов.
Я уже собирался выйти к нему на берег, как сзади
послышалось хлопанье весел. В широких белых чесу-
човых костюмах двое плотных широкоплечих мужчин
дружно налегали на весла. Лодка их была обыкновен-
ной, прогулочной, которую каждый может взять напро-
кат, но шла она у них особенно быстро.
Моего приветливого собеседника как ветром сдуло
в кусты. Оттолкнувшись от берега, я медленно погреб
вдоль травы, загорая в одиночестве, а вновь появивша-
яся лодка, не замедляя хода, описала дугу и нырнула
обратно под мост, чтобы уйти в большое озеро.
Поплавав вдоль берегов, я не спеша погреб по се-
редине к далекому причалу. И снова меня окликнули.
Пожилой человек в обычной синей робе назвался спа-
сателем. Его лодка подошла к моей, спасатель узнал,
что я советский, и любезно предложил искупаться в
озере. Я отказался: слишком илистой была вода. Пос-
ле прозрачной, чистой воды наших рек, насыщенные
лёссом китайские воды казались непривлекательными
для купанья.
Но просто поговорить со спасателем, о простых и
понятных по-человечески вещах было очень приятно.
Он охотно рассказывал, какую рыбу разводят в озере,
где и на что ее удят и какие крупные рыбины выросли
тут за шестьдесят лет разведения. Рыб отлавливают
для лучших городских ресторанов. Но старая круп-
ная рыба умеет избегать сетей. Поймать ее можно
только на удочку, однако дело это нелегкое: рыба в
озере хорошо упитанна, привередлива, и надо знать, на
что она любит брать, а вкусы ее меняются с погодой.
Чтобы удить рыбу в парке, надо брать билет и при вы-
ходе, если попались рыбины крупнее килограмма, уп-
латить за вес. Огромное озеро было вырыто человече-
скими руками для императорского удовольствия и, не-
смотря на размеры, является мелким. Недавно к нему
102
подвели новый канал, проточной воды хватает, за трое
суток вода заменяется полностью...
Из парка я уходил довольным и успокоенным.
В старинном квадратном дворике у выхода приятно
было выпить холодный компот из кислой сливы или
горячий цветочный чай. Старый парк оставался по-
прежнему чудесным, столичный город пока еще жил
спокойно и только в стенах университетов соверша-
лась «культурная революция».
По университету поползли слухи о самоубийствах.
Говорили, что работник разогнанного пекинского гор-
кома КПК утопился в быстрых водах обводного кана-
ла, который обновлял воду озера в парке Ихэюань.
Слышал я и о том, что преподаватель марксизма-лени-
низма, простояв несколько суток у позорного столба
перед беснующейся толпой «революционеров», не вы-
нес издевательств и покончил с собой, бросившись в
колодец. Но слухи и разговоры — одно, а вот когда
видишь такие вещи собственными глазами — совсем
Другое.
В один из дней, проходя мимо административного
корпуса, у входа в который, как это обычно бывало,
шел митинг, я насторожился. Оратор обращался к соб-
равшимся с парадной лестницы, как и в день штурма
парткома, но слушатели вели себя непривычно, не-
прерывно двигались, старались заглянуть через головы
впереди стоящих на что-то. Оказывается, они все под-
ходили поглядеть на безжизненное тело худого, в об-
трепанной одежде студента. В толпе оживленно об-
суждали его гибель, не очень-то слушая кричавшего
оратора. Студент этот был сиротой и, что особенно
тревожило «революционеров», из крестьянской бед-
няцкой семьи. Как я узнал впоследствии, еще в годы
гражданской войны сироту-мальчика подобрал полит-
работник Народно-освободительной армии, пришедший
со своей частью в его родную деревню. Сирота прижил-
ся в новой семье, был усыновлен, получил образование
и поступил в университет, в чем ему помог приемный
отец. После демобилизации комиссар был направлен
в Пекинский педагогический университет. Он здесь
работал и учился, стал видным деятелем в партийной
103
организации, а теперь попал в число «больших черных
бандитов». «Революционеры» писали и говорили, что
если Пекинский горком во главе с Пэн Чжэнем — «чер-
ный магазин», то партком Педагогического универси-
тета— «черная лавочка». При осуждении бывшего по-
литработника на собрании от студента потребовали от-
казаться от своего приемного отца, но юноша не пошел
на это. Более того, опираясь на свое бедняцкое проис-
хождение, как на последний, хоть и слабый, козырь,
он пытался оправдать осужденного, а такое не про-
щалось уже никому.
— Мы были вынуждены осудить его самого,—рас-
пинался оратор со ступеней,— но не-с легким сердцем
мы пошли на борьбу с нашим братом по классу, обма-
нутым классовым врагом. Мы хотели, чтобы он проз-
рел и осознал свою жизнь, но он упорствовал в за-
блуждении, поставил личную благодарность выше клас-
совой. Он не хотел понять, что своей судьбой обязан не
предателю революционных масс, а нашему великому
вождю председателю Мао, освободившему китайский
народ и поднявшему нас на великую культурную рево-
люцию. Шесть часов мы обсуждали его на собрании и
поняли, что он переродился во врага и не способен
склонить голову перед массами, послужить примером
для других, не способен отстаивать великие идеи пред-
седателя Мао! И вот доказательство, что все так и
есть на самом деле! Он выпрыгнул в окно от страха
перед массами и от ненависти к революции! Он хотел
своей смертью навредить культурной революции, новы
все свидетели, что его злобный замысел сорвался! Он
ничуть не повредил революции, а, напротив, доказал
всем, что он враг. Теперь нет сомнений на этот счет. Но
он своим самоубийством доказал и другое, он дока-
зал, что враги культурной революции бессильны, даже
своей смертью они не могут помешать тому, что идеи
Мао Цзэ-дуна завоевывают семисотмиллионный ки-
тайский народ!
Апломб и демагогия оратора были безмерны, про-
сто непередаваемы, но все же не воздействовали обыч-
ным образом на собрание. Оно шло необычно, без ова-
ций и здравиц, без привычного нечленораздельного
рева. Люди подходили посмотреть на погибшего, раз-
говаривали вполголоса друг с другом о случившемся,
104
и не было здесь той атмосферы опьяняющего массово-
го экстаза, которая для меня казалась всего страшнее
на «революционных» собраниях.
Я всегда питал симпатию к китайцам и охотно дру-
жил со своими сверстниками. Но теперь, столкнувшись
лицом к лицу с «культурной революцией», я невольно
задумался. Университетская молодежь забросила кни-
ги, оплевывала седины, насмехалась над знаниями и
самой наукой; эти прежде такие милые и вежливые
ребята стали насильниками и погромщиками. Может
ли что-нибудь еще быть горше? И все же я пытался
объяснить самому себе их поведение: они только инст-
румент, орудие злой воли. Вина же за все творимое
падает на тех, кто сознательно, в государственном
масштабе развязал дикие инстинкты, сделал одних
прямыми жертвами насилия, а других развратил на-
силием.
Вблизи трудно рассмотреть тайные политические
пружины, скрытно действующие за спиной взбудора-
женной толпы. Кто и как руководил «культурной ре-
волюцией»? Картина раскрывалась постепенно. «Ре-
волюционеры» чувствовали могучую поддержку госу-
дарственной силы за спиной, которая обеспечивала им
безнаказанность и свободу рук. Как раковая опухоль,
движение «культурной революции» поражало и унич-
тожало жизненно важные органы страны, а центр,
мозг, ЦК КПК, был парализован либо, что еще хуже,
поощрял их шаг за шагом. Любое хулиганство было
оправдано, глумление над людьми вошло в быт. Ни
один полицейский, ни один солдат не смели вмеши-
ваться в поощряемый сверху произвол толпы. Жертвы
и страдания стояли за словами демагогов о том, что
«подобного китайской культурной революции в мире
не было». Да, чего не было, того не было.
V
ТРИУМФ И ПОЗОР «РАБОЧЕЙ ГРУППЫ»
Вдоль аллей на шестах натягивают проволоку и ве-
шают грубые рогожи. На них удобно клеить дацзыбао,
число которых умопомрачительно. Аллеи быстро прев-
ращаются в коридоры с исписанными бумажными сте-
нами. Дацзыбао не умещаются, их хвосты загибаются
исползают прямо на землю. Любопытствующие читают
их, садясь на корточки. Многие успевают что-то запи-
сывать. Жадность к чтению колоссальна, у многих ка-
кой-то одурелый вид.
Лето в Пекине необычно налетающими дождями.
Они вдвойне благодатны: сулят урожай плодородным
полям и смывают грязные дацзыбао. Но не успевает
утреннее солнце просушить желтые рогожи, как энту-
зиасты «культурной революции» скатывают пестрые
лохмотья и клеят новые листы. Все чаще в них мель-
кают угрозы «смерти», призывы «уничтожить», разоб-
лачения все новых «преступлений». По бумаге пляшут
черные иероглифы, «кровавые дела» описываются кра-
сным шрифтом, их внимательно читают тысячи людей.
Да, угрозы на бумаге — дело нешуточное. На кого еще
обрушатся удары «культурной революции»?
Последние дни июня запомнились мне очень ярким
ночным освещением, бликами ламп в лужах на почер-
невшем мокром асфальте аллей Порывистый дождь то
и дело сгоняет митинги со стадиона в ангары студен-
ческих столовых. Университет не спит, до глубокой
ночи читают дацзыбао или объявления на перекрест-
ках: «Новая важная дацзыбао на физическом факуль-
тете, аудитория номер... Революционные студенты и
преподаватели! Не медлите познакомиться с новым
шагом культурной революции в нашем университете!..»
Как-то после дождя я возвращаюсь домой, прыгая
через лужи. Из дальних студенческих столовых несет-
106
ся волна за волной гром оваций и приветствий — не-
бывалое ликование. Узкая аллея среди рогож напол-
няется бегущими и орущими людьми, плотная масса
оттирает меня на обочину: «Ваньсуй!» — «Да здравст-
вует!»— вот что они кричат. В гуще восторженных сту-
дентов, урча, ползут плотно закрытые черные ЗИМы,
на которых обычно разъезжает китайское правительст-
во. Кто сидел в машине, нельзя было разобрать, но
восторг провожающих достигал необыкновенного на-
кала. Теснясь и толкаясь, студенты старались хотя бы
дотронуться рукой до черного блестящего лака авто-
мобилей. Не сразу удалось мне пересечь эту аллею и
добраться до общежития. На всех углах повисли празд-
ничные, приветственные дацзыбао: «Горячий привет
руководящим товарищам из нового горкома! Горячий
привет руководящим товарищам из ЦК КПК!»
Утро. «Революционеры» выстроились по краям ал-
лей плотной синей толпой. Арка въездных ворот обтя-
нута алой тканью. Гремят барабаны. Черные машины
новой администрации въезжают под овацию, плавно
скользят среди живых стен и замирают у подъезда ад-
министративного корпуса. Навстречу им выходят «за-
служенные» и «старые» «революционеры», те, кто
3 июня лично громил прежний партком и штурмовал
это здание. Над ними—красный транспарант: «При-
ветствуем присланную председателем Мао «рабочую
группу»!» Толпа скандирует: «Да здравствует «рабо-
чая группа»!»
Из первой машины выходит начальник «рабочей
группы» Чжан, в синей партийной форме, уже довольно
пожилой человек. Прежде он был заместителем мини-
стра и входил в партийную организацию Государст-
венного совета, которая не подчинялась «черному гор-
кому». Вот почему ему доверили возглавить «рабочую
группу». Рядовые члены «группы», вылезавшие из ав-
томобилей, оказались в военной форме. Как работни-
ки армейских учреждений, они тоже были вне сферы
влияния прежнего горкома, разгон которого санкцио-
нировал ЦК партии. «Рабочая группа», отвечая на
приветствия молодежи, собралась у входа в завоеван-
ное «культурной революцией» здание. Все уже подтя-
гивались поближе в ожидании митинга, когда началь-
ник вдруг махнул рукой:
107
— «Рабочая группа», присланная ЦК партии, всег-
да вместе с революционными массами! Нам не к лицу
здесь работать!
Он решительно зашагал прочь от административно-
го здания, и его подчиненные, по двое, пошли за ним.
Роскошный шестиэтажный корпус был брошен под ли-
кующие клики. Толпа устремилась за новым руковод-
ством, радостные крики стали оглушительными, люди,
толкаясь, забегали вперед.
Организаторы встречи пришли в замешательство.
Прямо на ходу они подбегали советоваться к реши-
тельно шагающему начальнику. Не успел он пройти
до конца аллеи, как все было обдумано, решено и со-
гласовано. «Рабочая группа» продефилировала мимо
моего подъезда, вдоль общежития для иностранцев и
остановилась у обыкновенного студенческого общежи-
тия.
Это был эффектный шаг.
— Мы будем работать там, куда вы нас пригласи-
те!— заявил начальник «группы» Чжан с крыльца об-
щежития.
Суета и суматоха захватили весь университет. Во-
круг новой административной резиденции выставили
часовых с красными повязками. Они стояли и на един-
ственной аллее, по которой я мог пройти в столовую,
так что мне приходилось ходить теперь вдоль постов.
Вход в общежитие был превращен в парадный с по-
мощью алой материи. Наверху — громадная надпись:
«Да здравствует великая пролетарская культурная ре-
волюция!» По бокам: «Да здравствует присланная
председателем Мао «рабочая группа»!» и «Да здрав-
ствует КПК! Да здравствует ЦК партии! Да здравст-
вует председатель Мао!» У входа, сбоку от кр'ыльца,
были установлены грандиозные по формату портреты
обоих председателей — председателя республики Лю
Шао-ци и председателя партии Мао Цзэ-дуна. Портре-
ты увили цветами и лаврами. На подходах к резиден-
ции установили стенды для дацзыбао и парадные стен-
ды с цитатами Мао Цзэ-дуна и официальными лозун-
гами КПК.
Вот загрохотал огромный барабан, за ним пара ма-
леньких, гонги. Начался торжественный митинг. Он
длился целый день. Туда ушли не только студенты, но
108
и работники канцелярии. Я сунулся было в кабинет по
какому-то пустяку, но неудачно. Хозяин поспешно за-
пирал дверь.
— Мы теперь подчиняемся «рабочей группе» ЦК
партии, и все должны быть на приветственном митин-
ге,—объяснил он мне.
Ораторы выступали один за другим. Активисты
«культурной революции», представители факультетов,
курсов, лабораторий вылезали на трибуну, чтобы по-
казать свое присутствие. Говорил и представитель кан-
целярии.
Между выступлениями гремел оркестр. Толпа перед
резиденцией постоянно сменялась, одни приходили,
другие уходили, в воздухе колыхались алые знамена.
С темнотой вспыхнули прожекторы. Толпа быстро рос-
ла, и вскоре у подъезда собрались все. Начальник
Чжан поднялся на трибуну. В коридоре моего обще-
жития хрипло заревели динамики. Обвалы аплодис-
ментов, восторженный барабанный бой.
В пустом, всеми покинутом коридоре второго этажа
я высунулся из распахнутого окна. На трибуне, дер-
жась строго, стоял оратор. Голос его был слышен мне
по трансляции. Чжан заявил, что «культурная револю-
ция» победила, что пора устанавливать новый, рево-
люционный порядок и революционную дисциплину.
— Все виновные в черной линии и терроре черного
царства персонально ответят за свою вину...
— Сплотим революционные ряды!..
— Достойно встретим годовщину нашей партии!.. 1
Он говорил громко и спокойно, под восторженные
возгласы, сопровождавшиеся колыханием стягов.
Каждую волну оваций оркестр усиливал барабанным
боем.
— Культурная революция победила! Да здравст-
вует победа великой пролетарской культурной револю-
ции!..— закончил он.
В душном и влажном летнем Пекине я тяжело ло-
вил ртом ночной воздух. Не верилось, что «культурная
революция» кончилась, что судороги, сотрясавшие гро-
мадный Китай, так сразу и утихнут, как будто их не
1 Годовщина основания КПК празднуется ежегодно 1 июля.
109
было. Под окнами пронесли новый транспарант: «Все
на демонстрацию 1 июля!»
Демонстрация началась спозаранку. К восьми утра
все уже выстроились в гигантскую извивающуюся ко-
лонну. То тут, то там затягивали песни, били бараба-
ны. Стайки любопытных детишек носились вдоль
строя. Во главе колонны — грандиозный портрет Мао
Цзэ-дуна, за ним —портрет Лю Шао-ци, флаги и ло-
зунги. «Рабочая группа» шла сразу же за знаменосца-
ми, сохраняя еще свои армейские мундиры. Только с
левой стороны груди они накололи красные карточки
с надписью «рабочая группа». Длинная колонна по-
ползла змеей мимо своего нового центра — резиденции
«рабочей группы». Она замысловато петляла по алле-
ям, дорожкам, дворам университета, стараясь только
не самопересекаться. Демонстрация так и не вышла
за ворота, топтанием по кругу отметили студенты го-
довщину партии, и что-то зловещее, символическое
было в этом бессмысленном движении на месте.
Только я собрался выйти, как появился Ма. Его ос-
вободили от участия в демонстрации. Я попросил его
проводить меня в магазин. Мы пошли, причем не мень-
ше четырех раз пришлось пробираться через колонну
демонстрантов.
— Товарищи, дайте пройти! — вежливо обращался
Ма к идущим, протягивая вперед руку, и под прикры-
тием его руки мы проскакивали колонну, тотчас смы-
кавшуюся за спиной.
— Что, культурная революция окончилась? — спро-
сил я его как бы ненароком.
— Культурная революция победила. Начался орга-
низационный период,— спокойно ответил он.—Но го-
ворить, что она кончилась, еще рано.
Послеобеденный мертвый час. Все спят, отдыха-
ют—ведь сегодня праздник, впервые за последний
месяц. Самое жаркое время дня, но я направляюсь в
город, чтобы, не торопясь, изучать книжные магазины,
пока в них меньше всего клиентов. Спускаюсь вниз.
Даже у резиденции «рабочей группы» пусто. Две моло-
денькие девушки с красными повязками зевают, отбы-
вая дежурство на скамейке у входа, да суетится какой-
110
то паренек возле столба электропроводки. На столб
наклеивалась свежая дацзыбао. Она не была ни при-
ветственной, ни парадной. Черные знаки были написа-
ны твердой и энергичной рукой:
«Есть один вопрос к «рабочей группе» — вопрос о
правом оппортунизме! Почему в славную годовщину
КПК в колонне вместе с революционными массами
шли прихвостни черного парткома? Кто выпустил
вновь уродов и чудовищ, осужденных председателем
Мао? Мы знаем кто. Только правые оппортунисты по-
ступают так, вопреки идеям председателя Мао. Мы
предупреждаем правых оппортунистов! Мы их серьез-
но предупреждаем!! Потом будет поздно!!!»
За лесом восклицательных знаков были пущены
заключительные лозунги:
«Долой правый оппортунизм! Защитим председа-
теля Мао! Доведем до конца великую культурную ре-
волюцию!»
Вечером, когда я возвращался из города, этой дац-
зыбао уже не было. Ее содрали. На такой опасный по-
ступок могли решиться, конечно, только под защитой
«рабочей группы».
Около студенческой столовой появилось громад-
ное объявление. В нем официально провозглашалось
возобновление занятий. Из длинного, вычурного текста
я запомнил только общий смысл: «Давайте, товарищи,
утром до обеда учиться, а после обеда заниматься
культурной революцией! Давайте пойдем на двух но-
гах— революции и производства». Толпа вокруг объяв-
ления кипела от споров и разногласий. Напротив куч-
ка студентов митинговала, причем паренек-оратор
уселся на тополевой ветке, а его приятели подняли ло-
зунг: «Да здравствует присланная председателем Мао
«рабочая группа»!»
Какой-то тип с консервной банкой, подвешенной на
шнурке за шею, подобрался к объявлению и намарал
внизу черной тушью: «Долой правый оппортунизм!»
Его схватили за руки — гвалт поднялся невероятный —
и потащили к резиденции, но парень отбивался руками
и ногами, хрипло рыча: «Мао чжуси ваньсуй!» —«Да
здравствует председатель Мао!»
Борьба вокруг объявления не прекращалась целы-
ми сутками. Марать его было запрещено, но противни-
111
ки возобновления занятий обклеили его со всех сторон
полосами бумаги с изречениями Мао Цзэ-дуна, дока-
зывая красными стрелками, что прокламация «рабо-
чей группы» расходится с «идеями» их председателя.
Вновь возросло число дацзыбао. Большинство дек-
ларировало в заголовке «преданность присланной
председателем Мао «рабочей группе»». Но возрастало
и протестующее течение. Оно выдвинуло в противовес
«рабочей группе» громадную декларацию: «Слушать
только самые высокие указания! Повиноваться только
самым высоким указаниям! Работать и жить в духе
самых высоких указаний!»
«Левые» называли «самыми высокими указаниями»
слова, директивы и сочинения Мао Цзэ-дуна. Они от-
крыто выступили против «рабочей группы» и отказы-
вались ей повиноваться. На ночных дискуссионных
собраниях они устраивали дикие кошачьи концерты,
ио оставались в меньшинстве.
А «рабочая группа» росла. К ней присоединялись
все новые и новые кадры. Снимая военную форму и
нацепляя красные карточки, они проникали повсюду.
Их стало так много, что решили сменить название, и
«рабочая группа» именовалась теперь «рабочей комис-
сией». В ней было уже около сорока человек.
Появилась агитационная афиша: «Кто такие ле-
вые?»— подробно раскрывающая платформу оппо-
нентов «рабочей комиссии». Если суммировать их раз-
ногласия, то «левые» считали «культурную революцию»
незаконченной, возражали против возобновления заня-
тий, требовали скорой «расплаты» с осужденными, пе-
ресмотра всей системы преподавания, а не только борь-
бы с отдельными лицами. Очень скоро они начали бо-
роться со всеми мероприятиями «рабочей комиссии»
без исключения.
«Рабочая комиссия» попыталась претворить в
жизнь решение о возобновлении занятий. «Левые» не
только сами ослушались; они являлись толпой в ауди-
тории, избивая преподавателей и силой разгоняя несо-
гласных с ними студентов. Все чаще попадались в ал-
леях перевязанные или украшенные синяками ребя-
та—участники схваток.
«Комиссия» прекратила деятельность «труд-
команд», сняла с осужденных колпаки и нагрудные
112
знаки, запретила издевательства и побои. «Левые» же
продолжали с еще большей яростью набрасываться па
осужденных, беспощадно избивать их в аллеях и во
время митингов, устраивать самосуды, так что только
вмешательство дежурных и сторонников «комиссии»
спасало тем жизнь. На всех публичных судилищах «ле-
вые» выступали с требованием смерти для осуж-
денных.
— Председатель Мао требует от нас быть береж-
ливыми и экономными. Мы уже схватили сволочь, от-
ветственную за черное царство. Но к чему кормить
дармоедов? Смерть преступникам!..
Как-то я остановился в аллее, глядя на потасовку
вокруг трибуны с осужденными людьми. Под вопли
«Смерть! Смерть!» «левые» бросались в атаку. И, не
в силах преодолеть сопротивление дежурных активи-
стов, метали в трибуну битым кирпичом. Недалеко
стоял осужденный, которого вели на сцену, потому что
пришла очередь сменять жертвы. Побелевший пожи-
лой человек трясся и повторял:
— Не вынесу! Не вынесу! Дайте мне лучше сразу
умереть!..
Дежурные крепко держали его за руки и невозму-
тимо дожидались, когда потасовка кончится и пона-
добится замена.
Человек глядел на меня пустыми тусклыми глаза-
ми, Он дергался и вскрикивал:
— Я невиновен! Я ни при чем! Чего вы от меня хо-
тите? За что спрашиваете? Что же еще вы хотите ска-
зать? Я буду ждать, выскажите мне все, все, что хо-
тите. Я потом еще раз спрошу, нет ли еще вопросов.
Я буду говорить последним и на все отвечу! Я смогу
на все ответить! Я ни в чем не виноват, у меня нет
тяжелых ошибок, за мной не числится преступлений...
Его не прерывали, и он осмелел.
— Я ничем не руководил, меня никуда не выбира-
ли! — выкрикивал он.
— У него гнилая идеология,— вдруг вмешался де-
журный конвоир, обратившись ко мне с неожиданной
доверительностью, как бы приглашая на свою сторо-
ну. Зрелище было отвратительное...
«Комиссия» распорядилась срывать дацзыбао «ле-
вых», если они «демагогически клеветали на прислан-
8 А. Желоховцев	113
ную ЦК партии комиссию». Если же дацзыбао не под-
ходила под рубрику клеветы, ее снимали через трое
суток—минимальный срок жизни дацзыбао. Вокруг
стендов возникали потасовки и свалки леваков с де-
журными от «комиссии».
Наконец самоуправство «левых» переполнило чашу
терпения. На общем собрании коллектива начальник
Чжан в свете прожекторов произнес громоподобную
речь:
— К ответу демагогов! Революция не простит кри-
кунам! К ответу политических спекулянтов! Не позво-
лим делать карьеры на культурной революции!
Большинство студентов и преподавателей поддер-
жало «комиссию». «Левые» учинили обструкцию ди-
ким, нечленораздельным воем, так что даже выключи-
ли трансляцию.
Наутро после этого собрания появился поток но-
вых дацзыбао. Часто они начинались с уверений, что
автор еще их не писал и выступает впервые за время
«культурной революции». Новым было и то, что мно-
гие в подписях к дацзыбао не ограничивались име-
нем и фамилией, но и указывали партийную принад-
лежность — новые дацзыбао писали коммунисты!
В них можно было прочесть точный подсчет, кто из де-
магогов и сколько раз выступал на собраниях, сколь-
ко вывесил дацзыбао, в скольких судилищах участво-
вал, как рвался к карьере и повышению.
Какого-то студента, исключенного за неуспевае-
мость весной, но вернувшегося сводить счеты с адми-
нистрацией после начала «культурной революции»,
уличили в авторстве 170 «демагогических дацзыбао».
Борьба с «левыми» доносилась до моей комнаты
взрывами воплей и проклятий. Никогда еще дни не
проходили так шумно. Сотрудники канцелярии тоже
оживились, их голоса гремели по коридору, они всюду
шныряли с очень занятым видом.
— Ну, как идет борьба? — спросил я сотрудника
канцелярии Сюя, столкнувшись с ним в коридоре.
— Неплохо! Восстанавливаем революционную дис-
циплину,— кинул он мне на бегу.
Ма в эти дни я совсем не видел.
Дацзыбао против «левых» занимали целые аллеи.
Но «левые» отказывались сдаваться. Они отвечали,
114
налепляя цитаты Мао Цзэ-дуна сбоку листов своих
противников, и обвиняли их в «измене идеям предсе-
дателя Мао».
Не помню, какое было число, когда «комиссия» вы-
весила официальное указание «сосредоточить огонь
против демагогов и карьеристов». Указание требовало
временно остановить расследование дел «черного парт-
кома» и всех осужденных, чтобы перенести борьбу на
«политических спекулянтов». Объявление было напи-
сано красивым почерком па громадном красном листе
С золотой каймой. «Комиссия» хотела, конечно, торже-
ственностью подчеркнуть поворот на 180 градусов в
движении «культурной революции», но сил на это ей
не хватило. Чьей-то ожесточившейся рукой торжест-
венное объявление было перечеркнуто по диагонали,
но не простой чертой: объявление «комиссии» левые
перечеркнули цитатой из Мао Цзэ-дуна: «Революция
не преступление, бунт — дело правое!»
Написанные давно, еще в годы гоминьдановского
господства, эти слова когда-то выражали право ки-
тайского народа на революцию против мрачного и
темного, полуколониального режима. Но в 1966 году,
спустя семнадцать лет после Освобождения, в стране,
называющейся народной республикой, против кого об-
ращался сейчас такой девиз? В первой инстанции, ко-
нечно, против «рабочей комиссии».
Привыкнуть к будням «культурной революции» мне
никак не удавалось. Занятий с преподавателем не
было — я занимался сам, а для разрядки уходил в го-
род. Стоило пересечь линию ворот, и начиналась нор-
мальная, трудовая жизнь скромного и приветливого
народа. Тихие, прохладные даже летом книжные мага-
зины, любезность и предупредительность в ресторанах
и кафе, улыбки продавцов на улицах, что бы они ни
предлагали—фрукты или овощи, мороженое или пе-
ченье. Университет же походил на сумасшедший дом,
и я жил в нем, огражденный, как стеклянным колпа-
ком, своим иностранным гражданством.
Засидевшись как-то в гостях по случаю дня рожде-
ния у нашего стажера, я возвращался в общежитие
глубокой ночью. Автобусы уже не ходили, на такси
115
не было денег, да и найти такси в Пекине не просто —
надо заказывать со стоянки. Куда проще прошагать
по прямой как стрела,' узкой асфальтовой ленточке
с запада на восток. За час я обычно доходил от Ин-
ститута языка до своего Педагогического универси-
тета.
Город тих и безлюден, все спят, мирно тянутся
вдоль шоссе капустные огороды, квадратики пшеницы
и высокорослой кукурузы, и даже ярко-зеленый низко-
рослый рис. Среди серых, вросших в землю старых до-
миков под черепицей в ночном небе четко вырисовы-
ваются массивы кирпичных зданий институтов, заво-
дов, элеватора. Зеленым гребнем проходит старинный
городской вал — ему уже за шестьсот лет, и он порос
сосной. Колючей проволокой окружены серые четырех-
этажные поселки засекреченных министерств и заво-
дов. Наконец передо мной возникает старинный гли-
няный дувал двухметрового роста — ограда моего
университета с южной стороны.
Когда я подошел к воротам, был уже второй час
ночи. Ворота закрыты, дежурные спят. Успеваю поду-
мать, что усталость помогает «рабочей комиссии» на-
водить порядок. Перед воротами постукивают и робко
покрикивают запоздавшие китайские студенты. Их
человек шесть, есть и девушки.
— Опоздали? — спрашиваю я.
— Все спят, открыть некому,— дружелюбно отве-
тил мне человек лет двадцати пяти, к которому приту-
лилась девушка в очках.
— Махнем через ворота? — предложил я и, не
дождавшись возражений, перелез первый. Все дружно
последовали моему примеру, а девушка даже попроси-
ла помочь ей. От ворот мы пошли втроем.
Когда-то оба -моих попутчика учились на факуль-
тете русского языка. Теперь им заменили его на анг-
лийский, но говорили они еще плохо, только отдель-
ные слова. Мы расстались дружелюбно, но познако-
миться и назвать свои имена они не решились.
На развилке я свернул влево и, перешагнув через
глубокий кювет, хотел было пройти напрямик мимо
котельной к своему общежитию.
— Товарищ! Подождите! — вдруг окликнули меня.
Сзади спешил уже немолодой низкорослый чело-
116
век. Подойдя поближе, он вскинул на меня свои очки
и сказал:
— У вас есть время поговорить со мной?
— Пожалуйста, хотя время уже позднее,— отве-
чал я.
— Я знаю. Но, понимаете ли, днем с вами нельзя
разговаривать, особенно мне — у нас сейчас культур-
ная революция. А мне хотелось бы с вами поговорить
и посоветоваться.
— А почему именно со мной?
— Вы единственный советский человек в нашем
университете, и вы не станете доносить на меня, не так
ли? К тому же у вас ясная позиция. Правда, я с пей
не согласен. Не думайте, что я поддерживаю линию
современных ревизионистов. Но мне не по душе и то
ожесточение и неблагодарность, с которой у нас на-
падают на Советский Союз, и то, как вас, советских,
тут боятся и запрещают нам с вами разговаривать.
А мне хотелось бы с вами поспорить!
— А у меня нет никакого желания здесь спорить
с вами,— сказал я.
— Это ваше право,— миролюбиво согласился он и
с недоверием спросил:
— А что, вы продолжаете учиться?
- Да.
— А как же культурная революция?
— Стало труднее учиться.
— У нас теперь никто не учится и не работает. Вы
один во всем университете.
Помолчав немного, он сказал:
— Я хочу с вами посоветоваться потому, что знаю,
с кем говорю. Вы не обижайтесь, но вас так назы-
вают — советский ревизионист. А как вы сами себя
называете?
Его вопрос меня, признаться, озадачил. Пришлось
размышлять вслух:
— У нас нет никакого нового названия. Как мы
звались коммунистами, марксистами и ленинцами, так
и зовемся.
— Ах так. Игнорируете...— проговорил он задум-
чиво.— Сейчас я вам поясню, в чем дело. Знаете,
у нас в Китае часто бывает так, что людям сначала
дают высказаться, выдвинуться, проявить себя, а
117
потом уничтожают. Так было у нас с правыми элемен-
тами в 1957 году. Сначала им дали свободу слова, вы-
пускали на собраниях, печатали в газетах, а потом
всех либо в деревню выслали, либо опозорили навсег-
да. Вы знаете об этом?
— Знаю,— сказал я.— Все китайские друзья, с ко-
торыми я познакомился в Москве на фестивале моло-
дежи, после 1957 года исчезли...
— Значит, знаете,— кивнул он удовлетворенно.—
Но так было тогда с правыми. А не будет ли того же
сейчас с «левыми»?
— Как с «левыми»? — удивился я.
— Я ведь, знаете, «левый» элемент,— скромно ска-
зал он.
Услышав слово «цзопай», которое теперь часто
встречалось в дацзыбао, я посмотрел с любопытством
на человека, который до сих пор казался не слишком-
то интересным.
— Вы «левый»? Вы из тех, кто призывает уничто-
жать людей?
— Я не разделяю всех взглядов «левых»,— тороп-
ливо заговорил он.— Но часто их повторял и всегда
держался с ними вместе! Я думал, так безопаснее. Вы
не способны понять, что такое наша жизнь. Каждый
из нас непрестанно подвергается опасности. У нас каж-
дый год обязательно движение, а стать его жертвой
легче легкого. Я с «левыми», чтобы уцелеть самому.
Я знаю, вы верите в гуманизм, но у нас гуманизма нет.
Эю буржуазный пережиток, а у нас только классовая
борьба и классовые чувства. Пощады нет. Я думал,
что, если буду повторять самые резкие и сильные при-
зывы, меня не тронут.
— А вас тронули? — спросил я.
— Да, вы этого еще не знаете? У нас начали вы-
волакивать на стадион «левых». Это делает «рабочая
комиссия». Нас выводят на те самые подмостки, где
мы месяц тому назад расправлялись с черным парт-
комом.
— Не может быть!
— Да, вы же не знаете... «Рабочая комиссия» хо-
тела вывести самого Тань Ли-фу. Он у нас самый из-
вестный и речей говорил больше всех. Так вот, три-
дцать человек вышли за ним на помост и стали вплот-
118
ную, повторяя, что у нас одно тело и одна душа! А ког-
да выводили одного студента, он боролся и выцарапал
глаз члену «рабочей комиссии».
Я молчал.
— Вы не верите,— обиделся он,— но я говорю
правду. «Рабочая комиссия» хочет нас уничтожить.
Может быть, культурная революция тоже ловушка для
доверчивых, как и движение «ста цветов», кончивше-
еся уничтожением правых элементов? Вы не знаете?
Что думаете вы, советский человек, о культурной ре-
волюции?
— Я думаю, что ваше движение, которое вы так
назвали, не имеет отношения ни к культуре, ни к ре-
волюции.
— Я не думал об этом,— сказал он.— Культурная
революция — политическая борьба, культурная — по-
тому, что она началась в вузах, а революцией мы на-
зывали все что угодно. У нас любая борьба называется
революцией. Мы говорим, что революция идет непре-
рывно. Я вот и хотел посоветоваться, что мне делать.
Вы не знаете, что будет с «левыми»? Что говорят ино-
странцы? Что думаете вы сами, советские?
— Так вы стали «левым» из страха? — ответил я
вопросом на вопрос.
— На это ответить не просто.— Он нисколько не
обиделся.— Хочется пожить спокойно, заниматься лю-
бимым делом — ведь я преподаватель. У меня семья и
квартира, я преподаю на факультете иностранных
языков. А у нас каждый год — новое движение, и уж
не знаешь, что делать, как быть, чтобы тебя не тро-
гали.
— Невеселая жизнь,— сказал я.— Но к чему же
убивать людей и издеваться над ними?
— Что поделаешь — классовая борьба, так это у
нас называется. Вообще-то мы не убиваем, но слу-
чается.
Подумав немного, он продолжал:
— Вот уже семнадцать лет Китаем управляют име-
нем Мао Цзэ-дуна. И что же? Когда мы свергали
прежний партком — теперь мы зовем его черным,— мы
свергали его именем Мао. А как же партком управлял
нами прежде? Тоже именем Мао! Вы знаете, эти парт-
комовцы все выдвинулись в 1962 году, когда у нас в
119
университете боролись с правыми оппортунистами. Так
они называли друзей Советского Союза. Они тогда
клялись именем Мао Цзэ-дуна, и им верили. Теперь
они продолжают кричать — председатель Мао! пред-
седатель Мао! — а им уже не верят. Мы так им и го-
ворим: «Врешь, сволочь! Ты — негодяй, предатель!»
А кого он предал? Опять-таки председателя Мао! А что
же думает сам председатель Мао? О, если б знать
это! Сейчас нас, «левых», преследуют за то, что мы
были застрельщиками и активистами культурной ре-
волюции. Говорят, что мы карьеристы и демагоги. Но
разве мы не верим в председателя Мао? Мы верим!
А если молодой человек хочет выдвинуться — что в
этом плохого? Он же делает революцию, и, по-моему,
справедливо, чтобы его выдвинули. Можно, конечно,
не участвовать ни в чем, но тогда тебя могут схватить
и спросить, почему не участвуешь? А начнешь участво-
вать — и тебя спросят, почему участвуешь? И что отве-
тить? Да ведь здесь у нас — все за председателя Мао!
Кто был против, тех уже давно нет!
— Значит, ваша непрерывная революция — это
теоретическое обоснование непрерывных репрессий,—
сказал я.
— Что поделаешь,— хмыкнул он.— В ходе револю-
ции действительно погибают многие. Но ведь еще Кон-
фуций говорил, что в Китае слова не отвечают поня-
тиям, и требовал, как он выражался, исправления
имен... Может быть, наша непрерывная революция,
нынешний этап которой именуется культурной, поло-
жит начало этому исправлению имен!
— Но ведь идея непрерывной революции — идея
старая, ее выдвигал еще Троцкий. А вот практика ее,
она, действительно, целиком ваша.
— Так вы осуждаете то, что происходит у нас, да?
И то, как поступаю я, тоже, да? А что бы делали вы
на моем месте? — спросил он. И вид у него был испу-
ганно-виноватый и жалкий.
— Не знаю,— сказал я.— Но если у человека есть
какие-то политические убеждения, то он их должен
придерживаться до конца. Менять взгляды каждый
год! Да ведь это просто непостижимо!
— У нас иначе не проживешь,— сказал он бесцвет-
ным голосом.
120
Помолчав немного, он заговорил снова, глядя ку-
да-то в сторону:
— Четыре года прошло после голода. Всего четыре
года назад мы ели траву, листья и кору. Это было
время «большого скачка» и «народных коммун». А тут
еще на нас обрушились стихийные бедствия. Не было
китайской семьи, в которой бы кто-нибудь не умер.
Народ только-только начал забывать голод. Только
все стало налаживаться, и вот — культурная револю-
ция! Опять беда...
— Если бы у вас каждый год не организовывали
какого-нибудь «движения», отрывающего людей от ра-
боты, если б ценили тех, кто работает по-настоящему,
жизнь в Китае была бы несравненно лучше...— не
удержался я, сразу же досадуя на себя за это.
— Что поделаешь! У нас на первом месте полити-
ка,— отвечал он.— Сейчас для нас главное — пережить
культурную революцию. Когда мы скидывали черный
партком, никто не вмешивался и не препятствовал
этому. Значит, наверху были за нас. Теперь оттуда при-
слали «рабочую группу», и она борется с нами. Что
делать, как быть, что говорить — ума не приложу!..
Он продолжал:
— Ходят слухи, что культурную революцию заду-
мал сам председатель Мао. Потому я и был таким
активным. Почему же нас сейчас преследуют? Да, не-
весело жить в Китае. Разве сейчас кто смеется у нас?
Нам не до смеха, не до развлечений. У одних на душе
страх, а другим, тем, кто занят культурной револю-
цией, спать некогда, не то что веселиться. Вот потому
никто и не смеется в Китае!.. Так как же все-таки мне
быть?.. До' культурной революции я был уверен, что
через два-три года отношения с Советским Союзом
восстановятся, хоть и не будут такими, как прежде.
Но сейчас вижу, что вряд ли... Читаешь газету — все
непонятно.— Он придвинулся ко мне и перешел на ше-
-пот, хотя вокруг не было ни души.— Ребята растеря-
лись, звонили в редакцию «Жэньминь жибао», спра-
шивали, почему кладут конец культурной революции?
Ведь идеи Мао Цзэ-дуна еще не победили. Им так
ничего вразумительного и не ответили. Мы отправили
делегацию в ЦК партии, вернее, не в ЦК, а в специаль-
ную «группу по делам культурной революции» при ЦК.
121
Как жаль, что председателя Мао нет в Пекине — он
ведь живет около Шанхая. Но, говорят, от него при-
ехал сейчас Кан Шэн, и скоро все прояснится. А пока
мы будем бороться.
— Разве против вас теперь многие?
— Большинство студентов — нетвердые люди. Ка-
кой с них спрос, если социальное происхождение у них
никудышное? Многие лебезили и угодничали перед
старым парткомом, у них совесть нечиста. Они и рады
«рабочей комиссии», поддерживают ее. Даже многие
из революционеров, тех, что штурмовали 3 июня парт-
ком, перешли на сторону «комиссии» и стали ее акти-
вистами. Все меняется так быстро! Ни на кого нельзя
положиться...
Исповедь этого «левого», этого «революционера»,
да еще в такое позднее время, меня изрядно утомила
да и наскучила своей однообразностью, и я не старал-
ся скрыть этого. Он понял и напоследок сказал:
— Если вы меня встретите, то, пожалуйста, старай-
тесь не показать, что мы с вами знакомы. Я поэтому
и не назову вам себя. Желаю успехов в учебе! Про-
щайте!
Раскланявшись, мы разошлись в разные стороны.
Ранний летний рассвет уже высветил контуры зда-
ний. Двери общежития были заперты. Я постучал в
окно привратнику. Тот, кряхтя, поднялся и, не попрек-
нув меня ни словом, впустил. Я осторожно прошел к
себе в комнату. Ма снова не ночевал дома.
Весь следующий день я провел в книжном ряду
пассажа. Душно. Продавцы поливают водой неровный
Йсфальтовый пол. Когда я, просмотрев издания на
верхних полках, дохожу до нижних и опускаюсь на
корточки, невольно, в буквальном смысле, сажусь в
лужу. Все же в книжном ряду прохладнее, чем в со-
седних магазинах, и несравнимо легче, чем на улице.
Время от времени я покупаю мороженое или холодное
молоко.
К шести часам, когда чуть-чуть спадает жара, я
выползаю из пассажа. Сумка моя распухла от покупок.
Это время разъезда служивого народа, вечерние часы
122
«пик» — улицы наводнены велосипедистами, тротуа-
ры— прохожими, автобусы и троллейбусы — пассажи-
рами. Пробираюсь по людной Ванфуцзин — главной
торговой улице Пекина, стараясь попадать в тень —
ведь даже сейчас свыше тридцати градусов. Как на-
зло, мой троллейбус уходит, что называется, из-под
самого носа. Из-за поворота показался встречный
троллейбус, битком набитый пионерами. Высовываясь
из окон, дети махали красными флажками и кричали
хором:
— Председатель Мао приехал! Председатель Мао
вернулся в столицу! Вернулся председатель Мао! Пред-
седатель Мао заседал во Дворце собрания народных
представителей. Председатель Мао здоров! Очень здо-
ров! Долгих лет жизни председателю Мао! Слава, сла-
ва, слава! Да здравствует председатель Мао!
Дети бросали из окна листовки, написанные твер-
дым детским почерком,— в них сообщалось все то, что
им велели повторять вслух.
В очереди на троллейбусной остановке оживленно
обсуждалась новость.
— Какая хорошая новость!
— Теперь начнется настоящая революция!
Все проявляли осторожную радость и вели себя
осмотрительно.
Дома я застал Ма.
— Чем это ты так занят в последнее время? Даже
дома не ночуешь! А вот, кстати, самого главного ты
все-таки не знаешь, а я знаю! — поддразнил его я.
— Что ты имеешь в виду?
Нарочито равнодушно, словно не расслышав его
слов, я спросил:
— Знаешь ли ты, где сейчас Мао Цзэ-дун?
— Нет...— Ма опешил.
— А я знаю. Он вернулся в Пекин и заседал се-
годня во Дворце собрания народных представителей
на совещании по поводу «культурной революции»!
— Откуда это тебе известно? — Ма был потрясен
новостью и взбешен моей осведомленностью.
— Узнал в городе.
— Кто тебе сказал? Где? — Лицо Ма как-то вытя-
нулось, он был полон решимости во что бы то ни стало
докопаться до истины. Шутить было бы рискованно.
123
Видя его напряженность и враждебность, я предпочел
рассказать про пионеров в троллейбусе.
Ма сразу обмяк, но не успокоился. Он устало усел-
ся на кровать. Что-то из рассказанного мною его обес-
покоило.
— Это очень важная новость,— сказал он.
— Потому я и рассказал тебе.
— Председатель Мао в Пекине! Теперь он лично
возглавит движение за культурную революцию, будут
перемены,— Ма поднялся.— Пойду расскажу товари-
щам. Это очень важная новость!
Когда я вышел вечером, перемены бросались в гла-
за. Резиденция «рабочей комиссии», по-прежнему раз-
украшенная в красный цвет, охранялась цепью де-
журных. Громадный дортрет Лю Шао-ци исчез, и те-
перь рядом стояли два одинаковых портрета, два
одинаковых Мао Цзэ-дуна. «Левые» протестовали уже
открыто у самого входа, обливая словесной грязью
«рабочую комиссию». Поднимая кулаки, оратор вы-
крикивал проклятия. Слушатели вторили ему все гром-
че и громче. Деревья, стенды и транспаранты были
замазаны ругательствами. На стене дома «комиссии»
аккуратный и чистенький, очень серьезный молодой
преподаватель клеил коллективную дацзыбао: «Защи-
тим рабочую комиссию от клеветы!»
Трое «левых» попытались силой оттащить его от
стены, но безуспешно. Вмешались дежурные акти-
висты.
— Смерть дармоедам! Долой правых оппортуни-
стов! — неистово вопил очередной левацкий оратор.
На обратном пути, через какой-нибудь час, я уви-
дел свалку. Поток участников митинга рвался в
подъезд, дежурные телами преграждали им путь в две-
рях. Портреты Мао Цзэ-дуна между делом были опро-
кинуты, стенды с лозунгами тоже, дерущиеся топтали
их на земле.
— Нажми, товарищи! Выволочем предателей из
«рабочей комиссии»! — кричал кто-то, но в каше из тел
нельзя было понять кто и откуда.
На помощь обороняющимся спешили активисты с
красными повязками и просто студенты, сторонники
«комиссии». Плотными, туго сцепленными шеренгами
они начали оттеснять неистовствующих «левых» на
124
задний двор. Наконец крыльцо было освобождено
Целая группа членов «комиссии» устремилась очи-
щать поле боя. Председатель Чжан стоял на крыльце
и распоряжался. «Левые» отступали, выкрикивая
угрозы.
— Вы знаете, что приехал Мао Цзэ-дун? — улы-
баясь, спросил меня подошедший вьетнамский коллега
Нгуен Тхи Кань.
Я рассказал о том, что слышал в городе.
— Они выступают теперь против «рабочей комис-
сии» и думают, что председатель Мао поддержит их.
— А разве «комиссию» прислал не председатель
Мао?
— Конечно, нет! Ее прислал Лю Шао-ци. Пока
председателя Мао не было в Пекине, культурной ре-
волюцией занимался председатель Лю. Он и послал
«рабочие группы» осуществлять власть на местах и
руководить культурной революцией. Председатель
Мао, видно, к ним не имеет отношения...
До сих пор я привык видеть в газетах и на стенах
портреты обоих председателей всегда рядом. Они
украшали даже дверь соседней комнаты, где до «куль-
турной революции» дежурные «некто» отсиживали,
подслушивая и сменяя друг друга каждые сутки.
— В Китае все быстро меняется! — заметил я.
Вскоре нападки на «рабочую комиссию» прекрати-
лись. «Левые» решили вести себя организованно и об-
ратились в «группу по делам культурной революции»
при ЦК с просьбой выступить у нас в университете.
Они разбились на отряды и под барабанный бой мар-
шировали по аллеям, выкрикивая:
— Да здравствует новая победа культурной рево-
люции! Приветствуем «группу по делам культурной
революции» при ЦК!
Высоких гостей ждали с нетерпением со дня на
день. «Рабочая комиссия» тоже вывесила торжествен-
ные плакаты, приветствующие их приезд.
Парадный митинг готовился у библиотеки. Трибуну
разукрасили зеленью и цветами. Повесили новый ги-
гантский портрет Мао Цзэ-дуна, искусно подсвечивае-
мый по вечерам.
Наконец прибыли долгожданные гости. Подъехала
длинная вереница машин и остановилась у админист-
125
ративного корпуса. Со ступеней к прибывшим обра-
тился с приветственной речью начальник «рабочей ко-
миссии» Чжан. Вокруг толпилось немало народу, но
«левых» не было. Они ждали у библиотеки. Привет-
ственная речь завершилась взаимными вежливыми
аплодисментами. Гости направились на главный, ми-
тинг, и сторонники Чжана потянулись следом. «Левые»
держались прилично, даже усадили Чжана на три-
буне.
Китайские руководители вели себя непринужденно,
по дороге к библиотеке они заговаривали с ребятами
и девушками, шутили, первыми протягивали студен-
там руку.
— Вот настоящие люди! — услышал я в толпе вос-
торженные возгласы.
— Давайте знакомиться,— улыбаясь, обратился к
собранию худощавый старик в очках.— Мы вас, това-
рищи, знаем. Все вы — революционные студенты и
преподаватели Пекинского педагогического универси-
тета. Мы вас очень хорошо знаем, товарищи, а вот вы
нас не знаете.
Толпа колыхнулась, все старались продвинуться
поближе к трибуне, хотя радиотрансляция работала
прекрасно. Раздались дружные хлопки, молодежь улы-
балась, одобрительно посмеивалась шутке.
— Перед вами «группа по делам культурной рево-
люции» при ЦК партии! — продолжал старик.— Эта
«группа» создана по прямому указанию председателя
Мао! Вот товарищ Чэнь Бо-да, ее председатель, а вот
его заместитель, товарищ Цзян Цин, супруга нашего
горячо любимого вождя председателя Мао! Здесь есть
и другие товарищи. С нами приехал, например, това-
рищ Ли Сюэ-фэн, первый секретарь нового пекинского
горкома. Ну а товарища Чжана вы знаете лучше меня,
он у вас начальник «рабочей комиссии»!
Такое непривычно неофициальное начало собрания
с участием высокопоставленных руководителей словно
опьянило собравшихся, сделало их как бы сопричаст-
ными к чему-то очень важному, государственному. Они
тоже стали вести себя непринужденно, хлопали каж-
дому представляемому, отвешивавшему совершенно
театральный поклон, веселым оживлением встретили
Цзян Цин, супругу Мао Цзэ-дуна.
126
Когда старик познакомил собрание с гостями, вы-
ступила вперед Цзян Цин и сказала:
— Товарищ Кан Шэн представил всех нас, а о себе
забыл. Это говорит о его скромности. Позвольте пред-
ставить вам товарища Кан Шэна.
Старик поклонился, блеснув очками. По толпе про-
несся шепот. Цзян Цин, выждав, когда установится
тишина, продолжала:
— Товарищ Кан Шэн не входит в «группу по делам
культурной революции» при ЦК партии, но он наш
главный советник. Ни товарищ Чэнь, пи я — мы ничего
не предпринимаем и не решаем, не посоветовавшись с
ним! Товарищ Кан Шэн обладает поистине драгоцен-
ным опытом классовой борьбы!
Увы, молодежь не знала историю своей революции.
«Добрый старец» Кан Шэн на VII съезде КПК был
публично назван «палачом партии» за то, что именно
он проводил «чистки» в националистическом духе и
обагрил руки кровью многих тысяч китайских комму-
нистов. Опыт организации массовых репрессий — вот
чем действительно обладал Кан Шэн...
Затем председательствующий Чэнь Бо-да предоста-
вил слово студентам. Выступили трое. Паренек гово-
рил бледно, а две девушки ораторствовали с огромным
пафосом. Временами, проклиная «черный партком» и
заодно «современный ревизионизм», они переходили
на крик, едва не срывая голос. Цзян Цин тогда при-
вставала и, восклицая: «Хорошо!» — сама подавала им
стакан с водой. Этот ее жест буквально потрясал соб-
рание. Студенты гудели от восхищения — как проста и
обаятельна эта деятельница!
Тонкая в талии фигурка Цзян Цин в плотно обтя-
гивающей зеленой армейской форме была все время
в движении. Армейская фуражка и массивные очки
придавали ей внушительность и серьезность. Она была
очень моложава. По виду никак нельзя было сказать,
что ей уже за пятьдесят. Держалась она довольно сво-
бодно: непрерывно отпускала реплики, прерывала вы-
ступавших вопросами, всячески проявляла «револю-
ционную прыть», «подыгрывала» аудитории, срывая
все время аплодисменты. Я наблюдал за ней с инте-
ресом.
После выступлений Чэнь Бо-да, Кан Шэна, Ли Сюэ-
127
фэна, речи которых мне совершенно не запомнились,
настолько умело они не сказали ничего интересного,
слово взяла Цзян Цин. Ее речь взвинтила и накалила
собрание.
Она начала с дифирамбов молодежи, с неприкры-
той лести. «Левые» неистово аплодировали. Говорила
она примерно следующее.
— Старшее поколение, все взрослые люди зараже-
ны пережитками прошлого и недостатками. Даже те,
кто участвовал в революции и борьбе за Освобожде-
ние. Тогда они были хорошими, но сейчас, сйустя сем-
надцать лет, погрязли в роскоши и разложились. Они
стали мягкотелыми и боятся классовой борьбы. Но что
самое главное — пожилые люди и среднее поколение
не знают идей Мао Цзэ-дуна и не умеют их ценить,
хотя именно эти идеи освободили Китай. А вот вы, мо-
лодежь, вы, люди, выросшие в эпоху Мао Цзэ-дуна, вы
свободны от пережитков. У вас чистыё мозги, вы не
заражены буржуазными привычками. К вам не при-
вивается ревизионизм. Вы на голову выше всех, кто
старше вас по возрасту, потому что только вы одни
мсжете по-настоящему овладевать идеями Мао Цзэ-
дуна и осуществить их.
Речь ее все время прерывалась овациями. Затем
Цзян Цин пустилась в самоуничижение.
— Вы — революционная молодежь, вы знаете идеи
Мао Цзэ-дуна лучше всех. Вы — революционная смена.
Мы не можем руководить вами, потому что новое тво-
рите вы! Мы не можем вами руководить, но мы всегда
вас поддержим. Дерзайте, штурмуйте, атакуйте, разру-
шайте, уничтожайте, организовывайте, бунтуйте! Груп-
па при ЦК поддержит любую вашу инициативу. Руко-
водить вами мы не можем, а поддержать вас — можем!
«Левые» неистово аплодировали, выкрикивали
здравицы в честь Мао Цзэ-дуна и «группы по делам
культурной революции» при ЦК КПК.
— Вы — революционная смена,— продолжала Цзян
Цин.— Вы поведете нашу революцию вперед. Мы,
старшее поколение, уходим и оставляем вам свои рево-
люционные традиции. Вам председатель Мао остав-
ляет Китай, вы им будете руководить. Школа культур-
ной революции — великая школа! Вам будет принад-
лежать государство...
128
Студенты ответили дружным ревом. Они готовы
были хоть сейчас руководить Китаем, просто горели
желанием!
_____ Мы теперь говорим: «Вся власть «группе по де-
лам культурной революции!» — заявила Цзян Цин.—
Создавайте же свои комитеты культурной революции,
берите власть!
Последние слова утонули в криках.
Бросалась в глаза абсурдность положения: человек
открыто требует для себя полноты власти, отбирая ее
у законных органов, и встречает восторженное одоб-
рение!
Грубо льстя молодежи, спекулируя на ее неопыт-
ности и жажде деятельности, призывая к активности
п инициативе, организаторы этой новой всекитайской
затеи порождали у нее ложное самообольщение соб-
ственной значимостью, своим положением и ролью.
Ну как же тут устоять?!
Эффект был немедленным. С момента отъезда ру-
ководителей митинги не прекращались. Ораторы сме-
няли друг друга, каждый хотел переплюнуть осталь-
ных энтузиазмом, исступленной страстностью. Уже не
голоса, а хриплое рычание разносили по аллеям от-
цветающих мимоз микрофоны.
Под барабанный бой «левые» проводили крикли-
вые агитационные демонстрации. На перекрестке по-
явилось грандиозное объявление: «Все на выборы ко-
митета культурной революции Педагогического уни-
верситета! Революционные студенты и преподаватели,
объединяйтесь вокруг революционного списка левых!»
Рядом кто-то приписал категорично: «Если правые
оппортунисты из «рабочей комиссии» посмеют выве-
сить свой список — размозжим по списку собачьи го-
ловы врагов председателя Мао!»
Издали доносится барабанный рокот. Из окна свое-
го коридора я смотрю на по-прежнему парадно убран-
ный подъезд студенческого общежития, где располо-
жилась «рабочая комиссия». Там тихо, безлюдно. Не-
сколько дежурных с красными повязками вяло
слоняются вдоль стен с обтрепанными, старыми да-
цзыбао.
® А. Желоховцев	129
Постепенно рокот барабанов нарастает. На аллее,
ведущей к подъезду резиденции «рабочей комиссии»,
появляется нескончаемая колонна студентов с двух-
метровыми портретами Мао Цзэ-дуна. Подойдя почти
вплотную к зданию, колонна останавливается. Бара-
баны умолкают. Начинается давка, ряды расстраива-
ются. Дежурные сомкнулись плотной цепью у крыльца.
Глухой шум тысяч голосов по команде организаторов
умолк. Грянули барабаны и гонги. Тысячеголосый хор
затянул ежедневно чуть ли не молитвенно исполняе-
мую песню:
В открытом море полагайся на кормчего,
Мао Цзэ-дун подобен солнцу...
Революции опора — идеи Мао Цзэ-дуна...
Спели. На мгновение воцарилась тишина. Дежур-
ные уже оттеснены внутрь подъезда. Какой-то паренек
вскакивает на крыльцо и, закинув голову, пронзитель-
но кричит куда-то вверх:
— Выходи-и!!!
Ответа нет. Он делает знак рукой, и к нему подбе-
гают из толпы пять-шесть организаторов. Дежурные
покорно расступаются перед ними, они исчезают в
подъезде. Толпа спокойно ждет.
Проходит две-три минуты, и снова расступаются
дежурные: на крыльце появляется начальник «рабо-
чей комиссии» Чжан. Он идет сам, двое парней держат
его по д' руки скорее символически. Позади толпятся
члены «рабочей комиссии». Чжан делает шаг вперед,
но его останавливает вытянутая перед ним рука.
— Склони голову! — тонким фальцетом взвизги-
вает сопровождающий.
Чжан на секунду замирает, потом, весь как-то сра-
зу сникнув, склоняет голову на грудь.
Толпа восторженно орет, выкрикивает здравицы
председателю Мао и лозунги:
«Да здравствует новая победа культурной револю-
ции!»
«Доведем до конца культурную революцию!..»
Те, кто стоит в первых рядах, тычут кулаки под нос
Чжану. На шее у него уже висит доска с надписью:
«Правый оппортунистический элемент».
130
_____ Кончилось ваше черное царство! — слышатся
выкрики.
С час длился «митинг позора», а затем началось
«шествие позора». Чжан, склонив голову, медленно
шел по живому коридору. Ему плевали под ноги. Все
члены «комиссии» по двое следовали за ним. Тоже с
опушенными головами. Вокруг стоял сплошной вой и
гвалт. На стадионе «рабочую комиссию» выстроили
на помосте в две шеренги.
— Чудно, что творится! Ведь они говорили, что
«рабочая комиссия» прислана ЦК. Вы помните, как ее
встречали месяц назад? — услышал я за спиной голос
вьетнамца Бак Ниня; он тоже наблюдал из окна за
происходящим.— А теперь ее судят так же, как быв-
ший партком!
Но он ошибся. Так судили только Чжана. Членам
«комиссии», бывшим военнослужащим, позволили вы-
ступить с заявлением.
Мы пошли с Баком поближе к стадиону. Как раз
в это время предоставили слово одному из членов «ра-
бочей комиссии».
— Спасибо вам, революционные студенты и препо-
даватели Педагогического университета,— глухим го-
лосом произнес он перед микрофоном.— Спасибо вам
за освобождение! Вы освободили нас от гнета черного
царства, вы свергли правый оппортунизм! Теперь мы
сможем учиться у вас и сами примем участие в куль-
турной революции! Спасибо!
Бывшим военным разрешили спуститься с помоста
позора и поднять головы. «В открытом море полагайся
на кормчего»...— снова запел весь стадион.
Чжан остался стоять на эстраде один, лицом к лицу
с улюлюкающей толпой.
За месяц своей власти «рабочая комиссия» успела
решить очень существенный для меня вопрос о двух-
недельной поездке по стране — прежде это было впол-
не обычным делом для иностранных студентов, но в
дни «культурной революции» потребовалось разреше-
ние специальных инстанций. Мне предложили на вы-
бор несколько маршрутов. Я выбрал северо-западные
131
провинции — Шэньси (города Сиань и Яньань) и Хэ-
нань (города Лоян и Чжэнчжоу).
Выехали мы — остальные иностранные студенты, я
и, разумеется, мой фудао — как-то очень скоропали-
тельно. Вьетнамцы, которых было большинство, отно-
сились ко мне очень дружественно, но Ма всю поездку
не отходил от меня ни на шаг, всячески мешая обще-
нию с ними. Что же касается прочих иностранцев —
индонезийцев, японцев и других, то с ними я мог об-
щаться сколько угодно. Один из японцев, пропекински
настроенный, не желал не то что разговаривать, но
даже сидеть или стоять рядом со мной, если такое
случалось во время экскурсии. Двое других, напротив,
симпатизировали мне, особенно Такараси. Он очень
интересовался китайской экономикой. В деревне уезда
Линьсянь он выспрашивал бригадира, насколько по-
высилась у них урожайность за последние годы и как
им удалось этого достигнуть.
— На шестьдесят процентов! И разумеется, на осно-
ве идей Мао Цзэ-дуна,— прозвучал ответ.
Всегда любезная улыбка Такараси вдруг смени-
лась откровенной ухмылкой.
— Наверное, вы все же стали вносить минеральные
удобрения? — продолжал он.
— Да, конечно,— подтвердил бригадир, не желая,
видимо, лгать.— Но идеи Мао Цзэ-дуна всего важ-
нее!!.— И он понес привычный пропагандистский вздор.
Слушая его, Такараси насмешливо фыркал.
В Сиани нашу разнонациональную группу помести-
ли в лучшем отеле, где прежде останавливались бога-
тые иностранцы — их теперь мы не видели в Китае
нигде.
В холле нас встретил молодой человек с необыкно-
венно тонкой и длинной шеей и совершенно птичьей
маленькой головой. Он назвался Ваном, партийным
работником Сианьского университета. К нему скоро
присоединились работники провинциального и город-
ского комитетов КПК. Пока мы размещались в номе-
рах, они оживленно беседовали с нашими сопровож-
дающими. Мой фудао Ма в их глазах был столичной
132
фигурой. Местные обращались к нему особо почти-
тельно, называли «Лао Ма», что принято только в
обращении к старшему по возрасту и достойному чело-
веку, а Ма был моложе своих собеседников.
— Вы прибыли из самого Пекина? Из резиденции
самого председателя Мао? — вежливо осведомлялся
Ван, хотя отлично знал, откуда мы приехали.
_L Да,— с достоинством отвечал Ма.— В Пекине
сейчас огромный подъем. Там занимаются культурной
революцией! Даже на сон не хватает времени.
— У нас тоже проходит культурная революция,—
обмахиваясь веером, сообщил Ван.— Когда вы осво-
бодитесь, приходите к нам, чтобы не спеша поговорить
за ужином.
Ма с чувством превосходства столичного жителя
поблагодарил его. Мне, разумеется, очень хотелось бы
послушать их разговоры, но, зная, что это невозможно,
я решил сам завести беседу:
— А что, у вас горком партии тоже черный? Его
уже разогнали или еще нет? — без обиняков спросил я.
Сианьцы растерялись.
— В Пекине всем известно, что прежний горком
был черным и разогнан,— поторопился внести ясность
Ма.— Это не секрет. В нашем университете револю-
ционные товарищи уже покончили с черной бандой из
парткома и ректората!
— О! — вырвалось изумленно-испуганно у Вана,
быстро работавшего веером.
— ...Потом у нас была «рабочая группа», но она
страдала правым оппортунизмом,— продолжал, вдох-
новляясь, Ма.
Но тут его остановил горкомовец:
— Давайте поговорим после.— И, обращаясь ко
мне, сказал: — В Сиани нет и не может быть черных
организаций. Но и у Нас тоже идет великая пролетар-
ская культурная революция. Революционные массы в
данное время демонстрируют по центральным улицам
в поддержку великой культурной революции. Наша
партийная организация руководит ими.
Значит, сианьские организации пытаются удержать-
ся на поверхности, подумал я. Удастся ли им это —
вопрос другой. Все же в Сиани дела шли пока еще
иначе, чем в Пекине, порядок и дисциплина там сохра-
133
нялись, буйства не было — я убедился в этом сам. И де-
монстрации были похожи на обычные праздничные
шествия. Положение партийных органов оставалось
пока прочным.
Мы осматривали город. Пагоды времен танской ди-
настии, развалины древней столицы, музей стел с древ-
ними каллиграфическими надписями — «каменный
лес», богатейший исторический музей... В Сиани есть
что посмотреть. Побывали мы с экскурсией также на
сианьской фабрике эмалированной посуды, где изго-
тавливались миски и тарелки необыкновенно яркого
густо-красного цвета, и на красильной фабрике. Нас,
иностранцев, даже пригласили в общежитие для рабо-
чих. Это был единственный случай, когда я мог пого-
ворить с рабочими — конечно, в присутствии вездесу-
щего Ма и местного начальства, так что сопровож-
дающих набралась целая свита.
Как и все новые китайские предприятия, красиль-
ная фабрика строила в непосредственной близости
поселок для законтрактованных рабочих, съезжавших-
ся по набору со всех концов страны. В поселке име-
лись общежития для семейных и для одиноких, мага-
зин, детские сады, ясли, школа, клуб, столовая. Выезд
в город Сиань превращался для рабочих в особую
экскурсию, и для нее администрация выделяла транс-
порт.
Рабочее общежитие представляло собой фундамен-
тальное четырехэтажное здание из кирпича. Нас про-
вели на второй этаж, где жили девушки.
По китайским условиям устроены они были отлич-
но, куда лучше, чем китайские студенты Пекинского
педагогического университета. В комнате метров шест-
надцати стояли четыре кровати. У каждой кровати —
тумбочка для одежды, рядом со входом — небольшой
столик с зеркалом, повсюду безупречная чистота, бе-
лые покрывала на постелях, аккуратно вышитые на-
волочки на подушках. Девушки гордились своим
общежитием и жить в нем почитали за счастье. В доме
были и водопровод, и канализация, и даже два витка
центрального отопления под окном с металлической
134
сеткой от комаров. Только свободного места посредине
комнаты оставалось маловато.
_____ Удобно вам здесь жить? — спросил я, когда все
мы —и хозяева, и сопровождающие, и гости —рассе-
лись по мягким и чистым кроватям, потому что стул
в комнате был только один, около столика.
_____ Удобно,— вежливо ответила одна работница. —
Администрация следит, чтобы в комнате жили рабо-
тающие в разных сменах. Мы живем вчетвером, но
обычно в комнате только двое, остальные в это время
работают. Кроме того, на этаже есть особая комната
для занятий, где можно почитать газету, послушать
радио, погладить или поштопать. За нашим маленьким
столиком мы только причесываемся.
— Товарищи девушки хотят быть красивыми,— по-
шутил Ма.
Кроме нас, иностранцев, в комнате сидели сопро-
вождающие всех рангов: Ма из Пекина, представитель
Сиани и представитель от местной организации — с
фабрики. Хотя присутствовали еще американец, таи-
ландец и двое японцев, интерес девушек вызывали
главным образом я, советский человек, и Ма — гость
из столицы. Все вопросы задавались мне:
— Скажите, есть ли сейчас среди советской моло-
дежи люди, способные на подвиг? — таков был первый
вопрос.
Пекинская пропаганда особенно нажимала на «пе-
рерождение» советской молодежи, но в самом вопросе
мне послышалось некоторое сомнение. Он не был про-
вокационным наскоком, просто люди хотели знать
правду и готовы были с любопытством выслушать и
другую сторону.
Как умел, я ответил девушкам, стараясь приводить
конкретные примеры, которые знал из нашей печати.
Ма несколько раз меня прерывал, но после его реплик
внимание снова обращалось ко мне, и я продолжал с
улыбкой, показывая, что привык к помехам. Наконец
я не выдержал и попросил:
— Пожалуйста, не прерывайте, мне трудно гово-
рить по-китайски!
Ма не хотел выглядеть грубым на людях. В комна-
те было немало работниц: они пришли со всего этажа,
и многие стояли в коридоре у открытой двери.
135
Поэтому он тихо посовещался с другими сопровож-
дающими.
— Времени у нас в обрез,— заявил представитель
фабрики.— Пусть теперь гости спросят, если у них есть
вопросы.
— В таком случае я спрошу,— не давая никому
прервать разговор, сказал я.— Расскажите, пожалуй-
ста, о вашем культурном досуге, что вы читаете и как
проводите свободное время.
Мне охотно и по очереди ответило несколько че-
ловек.
Девушки на фабрике раз в неделю посещали кино-
сеанс в клубе. По субботам работали различные круж-
ки. Одна работница участвовала в самодеятельности,
исполняя народные танцы. Через день на фабрике либо
после смены, либо в перерыв проводился политчас с
читкой и разъяснением передовых статей «Жэньмипь
жибао»; пропагандистами выступали местные партий-
ные работники. Одна девушка сказала, что в свобод-
ное время она вышивает. Все умели вязать.
— Читаете ли вы художественную литературу, ро-
маны, журналы?
— Нет,— был общий ответ.
Сианьские представители заволновались: им не хо-
телось ударить лицом в грязь.
— Расскажите подробнее о занятиях,— попросил
девушек горкомовец.
Мне рассказали, что прежде, до весны 1966 года,
многие работницы занимались в вечерней школе об-
щеобразовательного типа или же на курсах повыше-
ния профессиональной квалификации. Все эти занятия
были прекращены, а вместо них введено изучение
«идей» и сочинений Мао Цзэ-дуна. Теперь книги с его
сочинениями были единственными, которые попадали
в руки работниц.
— Я забыла! Мы же читали на политзанятиях ро-
ман «Песня об Оуян Хае»! — воскликнула вдруг одна
девушка.
— И целиком прочли? — поинтересовался я.
— Нет, не успели. Сейчас мы читаем только произ-
ведения председателя Мао.
Уже в 1966 году литература была недоступна ки-
тайским рабочим. Маоисты сознательно проводили по-
136
литику культурного карантина, лишая людей элемен-
тарной духовной пищи. И это при свойственном
китайскому народу стремлению к знаниям, образова-
нию, искусству! «Людей намеренно превращали в ду-
ховных калек, извращая нормальный путь роста и
развития, притупляя природную любознательность и
пытливость.
Между прочим, после этого разговора я занялся
всерьез романом об Оуян Хае, который был разрешен
к чтению в Китае. Впечатления были неутешительны.
Этот толстый том был последним китайским рома-
ном— не в смысле свежести типографской краски на
его страницах, а потому, что больше в Китае не изда-
валось художественной литературы целых шесть лет,
вплоть до 1972 года. Роман был издан в декабре
1965 года, переиздавался в 1966 году. С тех пор в ки-
тайских типографиях во время «культурной револю-
ции» печатались только сочинения Мао Цзэ-дуна.
В судьбе романа отразились многие перипетии
«культурной революции», острой политической борьбы.
Своей судьбой он и интересен. Что же касается лите-
ратурных достоинств, то о них как-то неудобно даже
говорить в связи с подобным произведением. После его
появления первые страницы китайских газет 27 февра-
ля 1966 года украсились сообщением, что Чэнь И, ми-
нистр иностранных дел КНР и заместитель премьера
Чжоу Энь-лая, и Тао Чжу, секретарь Центрально-
Южного бюро ЦК КПК, долгие годы возглавлявший
южные провинции страны, приняли доселе неведомого
писателя Цзинь Цзин-мая и дали высокую оценку его
произведению.
Немалая власть, которой обладали в стране оба
деятеля, придавала их заявлениям характер офици-
альной политической линии. Чэнь И и Тао Чжу в один
голос заявили, что Цзинь Цзин-май написал «произве-
дение эпохального значения», что его книга — «новая
веха в истории нашего художественного творчества».
Чэнь И заявил: ««Песня об Оуян Хае» — это роман,
необычайно захватывающий читателей, прекрасное
произведение о социалистической эпохе. У нас уже
есть кино, театр и драма о нашей собственной эпохе.
137
Но большой роман о героях социалистической эпохи,
написанный так хорошо, как «Песня об Оуян Хае»,
пока что первый. Это — продукт партийного руковод-
ства, горячей помощи масс и труда писателя. В этом
романе создан гороическпй образ человека, воспитан-
ного идеями Мао Цзэ-дуна, человека высокой классо-
вой сознательности, абсолютно лишенного индивидуа-
лизма, справедливого и мужественного, ничего не стра-
шащегося. Писатель описал своеобразные черты героя
пашей эпохи».
Что за герой Оуян Хай и как он сконструирован па
«идеях» Мао Цзэ-дуна, подробно расскажем далее.
Здесь же заметим, что Чэнь И отвел последнее место
роли самого писателя в создании произведения.
Тао Чжу со своей стороны, в частности, заметил:
«После издания «Песня об Оуян Хае» встретила вос-
торженный прием у читателей и огромное внимание со
стороны общественных организаций, а это означает,
что произведение — очень удачное, имеющее эпохаль-
ное значение, а сама социалистическая литература
обладает невообразимо широкими перспективами».
Итак, благосклонное внимание маоистского руко-
водства, по мнению Тао Чжу, гарантирует «эпохальное
значение» романа.
Кончалось же выступление Тао Чжу стандартным
для нынешнего Китая панегириком: «На творческом
пути социалистической литературы появление «Песни
об Оуян Хае» — результат того, что Народно-освобо-
дительная армия под руководством ЦК партии и
товарища Мао Цзэ-дуна, под непосредственным руко-
водством товарища Линь Бяо упорно изучала сочине-
ния председателя Мао и выдвинула политику на пер-
вый план. Если мы искренне вооружимся идеями Мао
Цзэ-дуна, глубоко погрузимся в практическую борьбу,
то и не будучи писателями сможем создать хорошие
произведения».
Таков был вывод: без писателей можно обойтись,
сами, мол, напишем «хорошие» произведения, которые
нам нужны!
Немедленно после публикации беседы китайские
газеты и журналы запестрели отрывками из романа
с продолжениями и без, хвалебно-подхалимскими ста-
тьями критиков, надменными выступлениями самого
138
автора, делившегося уникальным опытом работы. Чуть
ли не ежедневно печать напоминала об «эпохальном»
романе, а его автор стал фигурой.
Е В речи Го Мо-жо, которую он произнес в апреле
1966 года, ученый и писатель рассыпался в похвалах
«Песне об Оуян Хае». «Это эпохальный роман...— го-
ворил Го Мо-жо.— Автор действительно живо показал
Оуян Хая, живо отразил идеи председателя Мао. Това-
рищ Оуян Хай погиб в 1963 году, автор вместил в этот
роман почти все курсы и политические установки до
1963 года и почти все идеи председателя...»
Действительно, незаурядная полнота для художе-
ственного произведения!
В начале «культурной революции» Цзинь Цзин-мая
не трогали. Более того, он продолжал громогласно
восхвалять Мао Цзэ-дуна, его «идеи» и политику, ки-
дая камнями критики и доносов в тех, кто попал
в беду. Оседлав «эпохальный» роман на манер белого
коня, Тао Чжу, покровитель удачливого автора, въехал
в Пекин, чтобы стать в самой столице заведующим от-
делом пропаганды ЦК КПК, придя на смену осужден-
ным в ходе движения прежним руководителям.
Летом 1966 года роман печатался тираж за тира-
жом. Его читали на обязательных политзанятиях на-
равне с газетными передовицами, объявив образцо-
вым. Тао Чжу не стеснялся власть употреблять, чтобы
популяризировать свое литературное детище.
Роман написан о новом герое — маоцзэдуновце.
Китайская пропаганда постепенно подходила к этой
фигуре. Сначала еще в 1959 году Мао Цзэ-дун отверг
самое понятие социалистического реализма и объявил,
что китайская литература должна иметь свой собст-
венный, «более передовой» творческий метод: «сочета-
ние революционного реализма с революционным ро-
мантизмом». Образцом совершенства в литературе
в духе новых требований были немедленно объявлены
стихи самого Мао Цзэ-дуна, который вкусил полную
меру литературной славы из сотен захлебывающихся
критических статей.
За стихами Мао Цзэ-дуна другие «шедевры» не по-
следовали. Китайская литература хирела, и пропа-
ганда решила, что надо «слиться с жизнью»: героев
брали из «действительной жизни» и возвеличивали их
139
во всех родах и видах искусства. Все герои — солдаты,
и притом не живые, а мертвые. Мертвых возвеличивать
безопаснее: они сами уже не заговорят, а от их имени
говорить можно все что угодно.
Оуян Хай совершил действительно героический по-
ступок. 18 ноября 1963 года воинская часть перехо-
дила железнодорожный переезд. Из-за горы появился
поезд, и лошадь в артиллерийской упряжке с испугу
дернула и застряла на полотне. Катастрофа казалась
неминуемой. Оуян Хай бросился на рельсы и, подняв
лошадь на дыбы, вытолкнул ее с полотна железной
дороги, но сам попал под поезд, был тяжко изувечен
и умер в тот же день в больнице.
Героизм Оуян Хая официально объявили результа-
том изучения «идей» Мао Цзэ-дуна. Но не забудем, что
и до появления «идей» Мао китайское революционное
движение не знало недостатка в героях. Оуян Хай про-
жил двадцать три года и совершил героический посту-
пок. Приписывание любого подвига «идеям» Мао Цзэ-
дуна принадлежит, конечно, не ему, а китайской про-
паганде, прежде всего армейским политорганам.
После смерти Оуян Хая началась его канонизация
по всем правилам маоистской иерархии. Автор романа
Цзинь Цзин-май получил прямое указание: «Через
рост Оуян Хая отобразить изменения в частях за по-
следние несколько лет». Он сам приводит полностью
и без стеснения это указание в статье «Замысел и соз-
дание «Песни об Оуян Хае»». Знакомство с героем
автор начал с того, что выслушал на специальном со-
брании речь Тао Чжу, который совмещал должность
секретаря Центрально-Южного бюро ЦК КПК с по-
стом политкомиссара соответствующего военного ок-
руга. В приложении к роману от октября 1965 года
автор писал: «Без внимания, заботы и указаний коман-
диров всех ступеней этот роман вообще никак не мог
бы быть написан». Он откровенно поблагодарил все
инстанции: командование и политработников воинской
части № 6900, гуйянский уездный комитет КПК, редак-
цию журнала «Шоухо», армейское издательство «Цзе-
фанцзюнь вэньи шэ». Инстанции предоставляли мате-
риалы, отбирали конкретные эпизоды, участвовали
в определении развития сюжета и характеров дейст-
вующих лиц.
140
Каким был настоящий Оуян Хай, выяснить теперь
невозможно. Сконструированный герой поглотил чело-
века. Идеальный тип маоистских героев описал сам
автор романа Цзинь Цзин-май: «К тому времени, как
в частях началось в широких масштабах изучение со-
чинений председателя Мао, имелось немало таких бой-
цов, чей культурный уровень до вступления в армию
был настолько невысок, что они могли высказать очень
мало путного. Первая книга, которую они прочли до
конца после поступления в ряды революционной ар-
мии, была «Служить народу». Однако если уж они вы-
учат одну фразу, то сразу же применяют ее в жизни;
как председатель Мао сказал, так они и поступают,
поступают от всего сердца и с чистыми помыслами.
Они поистине достигли душевной чистоты без грана
эгоизма и корыстолюбия. Это новые люди шестидеся-
тых годов, новые люди, поднявшиеся от примитивного
понимания до вооруженности идеями Мао Цзэ-дуна».
Здесь сказано больше, чем кажется па первый
взгляд. Пропаганда в армии явилась началом всеоб-
щего насаждения «идей» Мао в стране. При этом поль-
зовались в первую очередь невежеством новобранцев.
Невысокий культурный уровень в Китае граничит с не-
грамотностью. Даже среди поступивших на первый
курс университета из деревни по особой квоте имелись
юноши, не прочитавшие ни одной книги в жизни, и
хорошо, если они читали все страницы своего учеб-
ника — единственной книги, которую они видели во-
обще. Газеты деревенские пареньки тоже не читали:
за всю жизнь им удавалось подержать в руках два-три •
номера. Статью Мао Цзэ-дуна «Служить народу», ко-
торую первой вкладывают в руки начинающего при-
общаться к истинам маоизма, ему просто не с чем
сравнивать. Она занимает всего три странички, и
Цзинь Цзин-май называет ее «книгой» из низкопо-
клонства перед автором.
Маоистский идеал человека, который раскрывает
Цзинь Цзин-май, именно таков: изначальная чистота,
«незараженность» культурой, вплоть до полной и от-
кровенной неграмотности, когда человек «может вы-
сказать очень мало путного»; затем изучение сочинений
Мао Цзэ-дуна, но не всех, а специально отобранных
Для простого народа; буквальное применение «идей»
141
в повседневной жизни, вернее, умение представить все
обычные, диктуемые здравым смыслом поступки как
«вдохновленные», «предуказанные» «идеями» Мао
Цзэ-дуна. Под изучением имеется в виду прежде всего
простая зубрежка, но не индивидуальная, а предпочти-
тельно коллективная, так как она вернее отупляет
многих сразу.
В заявлении Цзинь Цзин-мая ясно выступает заин-
тересованность маоистов в низком образовательном
уровне и прямом бескультурье трудящихся. Не будучи
способными развивать народное хозяйство страны,
консервируя его низкий технический уровень, они неиз-
бежно приходят к необходимости останавливать и рост
людей, которых им иначе некуда девать. С другой сто-
роны, система маоизма чувствует себя спокойно,
только лишив человека всякой возможности сравне-
ния; опасность для нее исходит от любой книги, обра-
зование само по себе подозрительно, и «новые», «луч-
шие люди», кроме книг Мао Цзэ-дуна, ничего не чи-
тают и не читали. Их достоинства аналогичны рели-
гиозной святости, не требующей ничего, кроме слепой
веры и «чистоты духовной».
Наконец, привычка сообразовывать, свои поступки
п действия с изречениями Мао Цзэ-дуна вырабатывает
автоматизм повиновения этим «самым высоким указа-
ниям», каковы бы они ни были. Слепое подчинение
слову Мао — важнейшая основа культа личности
в Китае.
Роман «Песня об Оуян Хае» — этот образчик мао-
* истской пропаганды — прожил жизнь столь же крат-
кую и эфемерную, сколь и бесславную. О его провале
у меня еще будет случай сказать ниже.
Во время поездки по стране мне бросилась в глаза
упорно и повсеместно проводимая политика перемеще-
ния людей. Из сианьских партийных работников,
с которыми я встречался, ни один не был коренным
сианьцем. Ван, например, был родом из Шаньдуна,
многие являлись выходцами из Шанхая и т. д. То же
самое наблюдалось и у фабричных рабочих. Я не встре-
чал среди них местных уроженцев. Молодежь, отобран-
ная для работы на фабрике, съезжалась из разных
142
мест Самих же молодых сианьцев, если их принимали
в число рабочих, отправляли в другие провинции.
В этом принципе набора кадров я усмотрел желание
центральной власти лишить местных руководителей и
крупные организованные коллективы опоры в корен-
ном населении.
Поездка была для меня очень интересной, но я не
стану отвлекаться от темы своего рассказа описанием
всего увиденного. Скажу только о том, что связано
с «культурной революцией». Я заметил, что волна дви-
жения докатывалась до периферии пока медленно.
В небольшом горняцком городе Тунчуани, где мы
неожиданно, из-за оползня, заночевали в гостинице
рудоуправления, к нам с Ма подошел местный инже-
нер. Он возбужденно расспрашивал Ма о «культурной
революции» в Пекине и, всему удивляясь, твердил:
— У нас такого не было... Еще не было...
В Яньань нас повезли на автобусе по узкому,
скверно вымощенному шоссе. Оно пролегало через
поля и деревни, в которых иногда делались остановки.
Для остановок были выбраны специальные места. Мы
не могли общаться и говорить с крестьянами. Од-
нажды во время длительной послеобеденной стоянки
я решил погулять. Китайские сопровождающие очень
встревожились и только после долгого обсуждения раз-
решили мне выйти за высокий забор — конечно, не
в одиночестве — и пройтись в сторону полей, но никак
не в деревню.
Из окна автобуса и на остановках я видел то, чего
нельзя было скрыть: полное отсутствие сельскохозяй-
ственной техники на полях, ручной труд, крохотные,
но прекрасно ухоженные индивидуальные участки.
Молотьба, которую я наблюдал, проводилась це-
пами, вручную. Ишаки с шорами на глазах брели по
кругу, вращая жернова,— это помол. Самым страш-
ным бичом было отсутствие тягла. Смотреть на людей,
перетаскивавших на себе тяжести, на людей в роли
вьючного скота в XX веке просто больно. Лошадей же
под перевозки явно не хватало, хотя на большой до-
роге, по которой мы ехали, попадались подводы, за-
груженные до предела выносливости животных. Гру-
143
зовики даже здесь, на одной из немногих в стране при-
годных для автотранспорта дорог, были редкими го-
стями, да и то зеленая армейская краска и подтянутые
фигуры солдат выдавали их военное предназначение.
В сельских магазинах, вернее, лавках не было
в продаже ни мяса, ни рыбы, ни молочных продуктов,
но последнее, впрочем, вполне естественно, ибо коров
в Китае не держат. Торговали галантереей и тканью
по карточкам. На прилавке меня поразила соль. Она
лежала грязной глыбой, которую можно было бы, по
моим понятиям, предложить разве лишь какой-нибудь
звероферме. На мой вопрос, кому соль предназначена
и почему нет в продаже чистой, продавец объяснил,
что крестьяне предпочитают грязную соль, потому что
она дешевле.
— Вы не думайте, люди в таком виде ее не едят,—
говорил он, заметив мое смущение,— крестьяне сами
обрабатывают ее, они ее дома выпаривают, очищают
и едят чистую белую соль. Они не хотят платить денег
за то, что могут сделать своими руками.
Я видел каменные ступки, в которых крестьянки
толкут зерно для каши. Это был застывший, законсер-
вированный мир, лишенный следов технического про-
гресса. Источником энергии служили по-прежнему че-
ловеческие мускулы.
Конечно, об извечной отсталости китайской деревни
я знал, но поразило меня именно отсутствие измене-
ний. Ведь должно же было появиться что-то повое*
Но его не наблюдалось.
Новое пришло в деревню в старом обличье. Как и
многие века тому назад, предпринимались грандиоз-
ные ирригационные работы. Прежде их начинали
обычно основатели китайских династий, сгоняя кре-
стьян на бесплатный труд — отбытие повинности каз-
не. И в наши дни был применен этот способ. Но строи-
тельство ирригационных систем, основанных на само-
теке, без насосных станций, стремление к максималь-
ной протяженности каналов, скверное инженерное
обеспечение приводили к затратам труда впустую.
Окруженные каналами поля иссыхали, потому что в
них не было воды. Реки провинции Шэньси текли
жалкими струйками, не будучи в состоянии напоить
подготовленные к орошению площади. Воды не хва-
144
аю и гобийский северный ветер засыпал лёссовой
ытью террасные поля на склонах сухих желтых гор,
сооруженные каторжным ручным трудом. Некоторые
из высокорасположенных полей, на которых первый
же урожай погиб, так и оставались с тех пор не за-
сеянными: китайский крестьянин, как и всякий чело-
век, не любит сизифов труд.
Сама Яньань — небольшой городок с очень краси-
вой пагодой — стоит на слиянии двух горных речек.
Пейзаж в этом районе куда веселее: воды больше,
горы покрыты зеленью низкорослых деревьев и ку-
старников, внизу — сады, великолепная кукуруза и
китайское просо.
В течение десяти лет город являлся центром, от-
куда Мао Цзэ-дун осуществлял свое руководство.
Кроме всяких выставок, памятных мест и музеев нам
показали и стариков, помнивших встречи с ним.
Экскурсовод много и долго говорил о мудрости
председателя Мао, о его близости к народу, о том, что
при обсуждении вопросов о сельском хозяйстве он со-
вершил историческую прогулку в ближайшую дерев-
ню. Затем выступил старик-крестьянин и опять гово-
рил восторженными словами о встрече с председате-
лем — это случилось давно, еще в начале сороковых
годов,— но ничего конкретного тоже не сказал.
Пришлось спрашивать самому:
— Где вы встретили Мао Цзэ-дуна?
— Я пошел в горы собирать траву,— сказал ста-
рик,— а навстречу мне по горной тропинке идет не-
обыкновенный человек! Я не знал тогда, что это сам
великий председатель Мао, я думал, это кто-нибудь из
важных ганьбу1, поскольку мы знали, что ЦК партии
расположился в пещерах недалеко от нашей деревни.
— Он был один?
— Он шел один, а сзади было несколько бойцов,
но далеко позади.
— И вы с ним говорили?
— Да. Я не знал, несчастный человек, что это сам
председатель Мао.
— А что именно он вам сказал? Вы не забыли его
слова?
1 Ганьбу — кадровый партийный работник.
10
А Желоховцев
145
— Как я мог забыть?! Все помню.
— Повторите, пожалуйста.
— Председатель спрашивал, а я отвечал. Он спро-
сил, сколько у меня в семье ртов и сколько нужно
зерна на каждый рот, чтобы дожить до весны, спросил,
что я сею и какой получаю урожай. Потом он попро-
щался со мной и пошел обратно...
Мао Цзэ-дун жил замкнуто, не общаясь с простыми
людьми. Интересовали же его в этом случае, вероятно,
размеры налогообложения. Он хотел брать с крестьян
такой налог, чтобы получить максимальное количество
зерна. Поэтому и стремился выяснить размеры мини-
мума, необходимого для поддержания жизни человека.
Минимум этот был невысок, потому что весной и ле-
том пищу крестьян составляли зелень, овощи и плоды.
Зерно, которое выдерживает хранение и транспорти-
ровку, было незаменимо для крестьянского питания
только в зимний период.
Если в яньаньские годы тяжелое положение как-то
оправдывало политику максимальных изъятий продук-
ции, то сохранение подобной системы сейчас выгля-
дело какой-то экономической дикостью. А между тем
дело обстояло именно так.
«Идеи» Мао Цзэ-дуна сложились в Яньани, не без
гордости говорили местные экскурсоводы. Скоро и во-
очию я убедился, что с тех лет маоистская политика
в деревне осталась неизменной. Узнал я об этом уже
не в Яньани, а в соседней провинции, куда наша
группа попала после посещения Лояна и Чжэнчжоу.
В Лояне наша группа осматривала крупный трак-
торный завод, построенный с помощью, Советского
Союза. И в парткоме, и в цехах, и директору, и рабо-
чим я задавал вопрос: «С какого года вы здесь рабо-
таете?» Ответы варьировались незначительно: либо
с 1961 года либо с 1962 года. Никто из двенадцатиты-
сячного заводского коллектива советских людей в
глаза не видал. А ведь завод начал работать еще
в 1958 году. На нем трудился большой коллектив бок
о бок с советскими специалистами. Специалисты уеха-
ли, а куда делись те, кто работал вместе с ними? Те,
146
они выучили? Неизвестно. В огромном Китае эти
пюди исчезли бесследно.
В Лояне, а затем в Чжэнчжоу до нас начали дохо-
вести о важных событиях, происходящих в Пе-
кПНе На пленуме ЦК КПК была одобрена «культур-
ная революция». Все местные дацзыбао сообщали, что
пленум проходил в присутствии «революционных
масс».
Официальные красные дацзыбао с новостями из
столицы захлестывали провинцию. Пленум ЦК, шест-
надцать пунктов о «культурной революции», потом —
встреча Мао Цзэ-дуна с «революционными массами».
Каждую официальную новость отмечали парадами и
демонстрациями. Но никаких насильственных дейст-
вий, па манер пекинских, я нигде не замечал.
Во время поездки в уезд рядом со мной в автобусе
сидел работник сельхозотдела Хэнаньского провинци-
ального комитета КПК. Он разговаривал со мной
очень дружественно, расспрашивал об ирригации
в СССР, и я искренне пожалел, что мало мог ему рас-
сказать об этом. Он заметил, что бывал в Советском
Союзе — в Чите и Хабаровске. Этот короткий разговор
остался в моей памяти, и, когда через год до нас до-
шли вести о сопротивлении, которое встретила «куль-
турная революция» в Хэнани, я не слишком удивился
этому. Вспомнил я и о демонстративно выставленной
брошюре Лю Шао-ци в мемориальном музее одного
недавно умершего деятеля. Все значение этого я понял
гораздо позднее, когда обвинения против «председа-
теля Лю» стали достоянием гласности. Тогда же я не
представлял себе, насколько была примечательна эта
книжечка для позиции хэнаньских коммунистов!
Поездка в уезд Лпньсянь провинции Хэнань была
для нашей группы несколько неожиданной, оконча-
тельное решение китайская сторона приняла только
в Чжэнчжоу. В Китае вообще неохотно пускают ино-
странцев в деревню; такое расположение к нашей
группе было явно вызвано особыми обстоятельствами:
нарастанием событий в Пекине, откуда пришло распо-
ряжение задержать нас вне столицы подольше. Таково
было общее мнение. При этом поездка затянулась на
три дня, и расходы хозяев возросли, но, очевидно, они
были готовы пойти на это.
147
Линьсянь расположен в центре Китая, в колыбели
китайской цивилизации. От провинциального центра
Чжэнчжоу мы поездом доехали до Аньяна. Непода-
леку от этого города находится древнее городище —
остатки первой исторической столицы Китая, когда им
управляла династия Шан в XIV—XII веках до нашей
эры. Я сожалел, что программа не предусматривала
посещение этого места, которое промелькнуло за ок-
ном нашего автобуса.
От Аньяна, расположенного на равнине, шоссе
углублялось в горы; Линьсянь оказался зажатым ме-
жду отрогами хребта Тайхан-шань. Раньше засуха
являлась бичом этих мест, воды не хватало даже для
питья, урожай сохранялся редко, население страдало
от голодовок. Теперь же нас везли в передовой, пока-
зательный уезд.
Ослепительное безоблачное небо над головой. Зной.
Вокруг светло-желтые, крутые, безлесные горы. Ку-
старники на склонах кажутся пыльными, а не зеле-
ными. Желтая сухая почва под ногами. Дороги
в Линьсяне бегут по речным долинам между горами,
ложа рек пересохли, машина спокойно переезжает че-
рез тоненький ручеек.
В течение десяти лет все население уезда работало
над созданием единой оросительной системы, не полу-
чая государственных кредитов и помощи машинами.
Каналы были построены человеческими руками, они
оросили до 70 процентов пашни.
Строители располагали в неограниченном количе-
стве только неквалифицированной рабочей силой. По-
этому принимались такие инженерные решения, кото-
рые требовали обширных затрат труда, но меньше ма-
териалов. Строители опирались почти исключительно
на местные ресурсы. За деньги покупался у государ-
ства только цемент.
Крестьяне Линьсяня проделали огромную работу.
В горном хребте обыкновенными кирками были про-
биты туннели. Из-за гор пришла вода. От туннелей на
десятки километров протянулись водоводы..Каждый из
них — сооружение уникальное. Ложе водовода высе-
чено в скале, он вьется лентой по склону гор, посте-
пенно снижаясь, так что вода поступает самотеком.
Узкие ущелья и даже две довольно широкие долины
148
водоводы пересекают по акведукам. Чтобы умень-
шить потери от испарения, водоводы сделаны узкими,
но глубокими, вода течет по ним с большой скоро-
стью.
У крестьян не было кирпича: уезд не имеет своего
угля, обжигать кирпич не на чем. Выход был найден:
население поголовно, особенно женщины, старики и
дети, занялось вырубкой каменных брусков. Камень
брали из окрестных гор — одну гору, отдельно стоя-
щую, вообще разобрали — и превращали в обтесанные
бруски, каждый из которых заменял два кирпича.
Этими каменными брусками облицовывались водо-
воды, каналы и акведуки, выкладывались плотины.
Такие бруски ничего не стоили, их изготавливали руч-
ным трудом, своими силами и переносили в корзинках
на коромыслах к месту кладки. В осенне-зимний сезон
на строительные работы в уезде выходило ежедневно
до ста пятидесяти тысяч человек, но даже в страду
работы не прекращались, и меньше десяти тысяч
строителей не бывало никогда.
— Приходилось ли заставлять людей? — спраши-
вал я местных работников, которые нас сопровождали.
— Только первые два года было трудно. Крестьяне
сначала не верили в свои силы, не верили, что придет
вода. Потом работать стало легко, народ трудился
охотно.
Нельзя было не поверить сказанному: ведь без-
водье грозило голодной смертью крестьянам. Строи-
тели, разумеется, работали бесплатно.
— Почему же государство ничем не помогало на-
родной стройке?
— Государство нуждается в средствах на большие
дела! Оно не дает кредиты сельскому хозяйству...
Увы, это тоже была правда. Маоисты не желали
расходоваться на увеличение производства продоволь-
ствия в стране. Основные средства уходили на осуще-
ствление великодержавной политики, тут они не ску-
пились!
В результате произведенных работ долина оказа-
лась с обеих сторон на высоком уровне опоясана водо-
водами, откуда по местным небольшим, но также
аккуратно облицованным брусками стокам вода
поступала на поля. Жить крестьянам стало легче. Они
149
собирали на своих полях либо один урожай батата,
либо два урожая: весенний — пшеницы и осенний — ку-
курузы. Урожайность возросла на 85 процентов, и уезд
Линьсянь перестал быть голодной обителью.
Но была ли решена проблема благосостояния кре-
стьян? Нет, в условиях примитивного труда решить ее
оказалось невозможно, несмотря на самоотвержен-
ность крестьянства. Труд на полях оставался ручным,
малопроизводительным, он давал очень слабый выход
товарной продукции.
Положение усугублялось тем, что урожай у кре-
стьян изымался по большой части безвозмездно.. Хотя
государственный налог, оплачиваемый поставками
зерна, в Китае и не превышает 20 процентов урожая,
маоисты получают много зерна бесплатно, с помощью
так называемых добровольных фондов, которые прак-
тически определяются ежегодно в зависимости от уро-
жая и из-за которых крестьянам остается на потреб-
ление довольно скудный минимум зерна. В 1966 году,
например, несмотря на хороший урожай, крестьяне
получили лишь прежний прожиточный минимум, зато
в собраниях и речах по поводу добровольных фондов
недостатка не было. Как-то я спросил местного пар-
тийного работника:
— Какие культуры всего выгоднее возделывать
в Линьсяни?
— Это смотря кому выгодно...— отвечал он неожи-
данно для меня.
Выяснилось, что провинциальные и уездные вла-
сти, следуя указаниям из центра, всячески заставляли
крестьян сеять пшеницу и кукурузу. За два урожая эти
культуры в условиях Линьсяни давали максимальный
выход продовольствия. Но главным их достоинством
была высокая транспортабельность: зерно легко со-
хранять и вывозить, сбор хлеба легче учитывать и кон-
тролировать. Крестьяне превосходно понимали, что
в таких условиях хлебом сыт не будешь, зерновыми
не прокормишься.
Из года в год, несмотря на все старания началь-
ства, деревня увеличивала посевы батата. Батат очень
плохо переносит транспортировку, изымать у крестьян
батат натурой практически бессмысленно, его дальше
уездного центра не увезешь, и дольше месяца он не
150
т Урожай батата доставался поэтому самим
ПР° 'сдепьцам и служил для них главным источником
3еМапия Но, несмотря на бережное обращение, когда
П"ждый клубень, как ценность, перекладывали руками
К великими предосторожностями, батат не выдерживал
С анемия. Два весенних месяца, когда кончался батат
Х^еще не было зелени, крестьяне могли прожить только
11 зерне. А получить зерно для питания можно было
лишь по разрешению начальства, от которого, таким
образом, прямо и непосредственно зависела жизнь
каждой семьи. Сколько дать зерна — больше или
меньше — решалось в каждом конкретном случае по-
разному. Можно себе представить колоссальную
власть администрации над сельским населением!
В уезде нам показали деревню Дацайюань. Она
вся входила в одну производственную бригаду. Брига-
дир сказал, что жителей в деревне — 1300 душ, на
поля в страду выходит 987 человек — все, кто старше
восьми лет.
Мы посетили несколько крестьянских домов. Вот
как выглядел, например, один из них. Квадратный
участок огорожен глиняным забором — дувалом и глу-
хими стенами дома. Дом низкий и длинный, выходит
окнами в замкнутый двор. Жилое помещение состоит
из двух комнат, первая служит прихожей и кладовой:
здесь стоят полутораметровые глиняные кувшины, на-
стоящие амфоры, в которых хранится зерно.
Кухня помещалась в отдельной от жилого дома
постройке.
— Чем вы топите? — задал я вопрос.
Оказалось, что дважды в год крестьяне собирались
обозом в соседний уезд, где можно было добывать
уголь на поверхности и собирать в отвалах.
Все делалось исключительно собственным трудом,
никаких денежных затрат не требовалось.
Дом строился узким и длинным, чтобы перекрытия
крыши были покороче. Дерево — великая ценность
в безлесном Китае. На перекрытия шли ветки и па-
лочки, которые в нашей лесистой стране и на дрова
не пустили бы. Окошки в крестьянских домах были
остеклены заботливо подобранными кусочками стекол,
причем не стекло подбиралось к рамке, а рамка по
размеру стекла. Рамки делались из привозного бам-
151
бука, ими дорожили. Но главной ценностью крестьян-
ского дома была дверь. Ее делали из настоящих досок
прочного южного дерева и устанавливали на деревян-
ных шпеньках.
-— Сколько лет может прослужить такая дверь?
Давно ли она у вас? — спросил я у пожилой женщины
через переводчика, потому что хэнаньский говор, хотя
он и близок пекинскому, я сам понимал не больше чем
наполовину.
— Она была еще при деде... Я не знаю, сколько ей
лет,— отвечала крестьянка.
Дверь была из сандалового дерева
В другом доме меня поразило вообще отсутствие
двери. Ее заменял плотный плетеный камышовый по-
лог. Хозяева объяснили, что у них тоже раньше была
сандаловая дверь, но во время войны японский офицер
остановился переночевать в их доме и велел расколоть
дверь на дрова, чтобы приготовить себе завтрак. Он
считал, что сандаловое дерево горит с особо приятным
ароматом. Даже сейчас, хотя прошло уже больше два-
дцати лет, хозяева побелели от ненависти, рассказывая
о таком варварстве. За долгие годы семья оказалась
не в состоянии приобрести новую дверь взамен сож-
женной: привозное дерево недешево. Они мерзли каж-
дую зиму из-за минутной прихоти японского окку-
панта.
В каждом доме, где мы побывали, держали свинью,
а то и две. Китайские свиньи — высокорослые, худые,
черно-белые, с длинной щетиной и очень проворные.
Кормят их скудно, поэтому свиньи дают только мясо,
а не сало. Мясо едят по большим праздникам.
За околицей располагались приусадебные участки
крестьянских семей. Они по площади крохотны, но
удобрены, политы, и каждый комочек земли буквально
перетерт руками. С ранней весны и до поздней осени
с них собирают урожай овощей, начиная просто с зе-
лени, похожей на наш шпинат, только погрубее и го-
раздо урожайнее, затем лука-порея, баклажанов и
кончая осенним турнепсом.
В августе на огородах царили баклажаны. Они по-
ходили на маленькие деревья, около метра высотой,
а с них свисали плоды, не стручкообразные, а круглые,
похожие на огромные помидоры, только синего цвета.
152
По краям участка у тропок росла китайская конопля,
из, семян которой крестьяне жали масло,
Деревенская жизнь шла практически без денег.
Рынка не было, до ближайшего города — Аньяна — не
близко. Все деньги, которые только попадали в кре-
стьянские руки, уходили на покупку одежды по тало-
нам. Хотя нормы выдачи на человека были низкими
и не каждый год можно было сшить штаны из новой
ткани, крестьянам постоянно не хватало денег, чтобы
выкупить ее.
Нас, иностранных гостей, в деревне принимали ра-
душно.
VI
АВГУСТОВСКИЕ ПОГРОМЫ
Вечером 20 августа, когда поезд доставил нас
в Пекин, было прохладно и сыро. Лужи на перроне, на
площади. Недавно прошла гроза. Нас с Ма еще в вок-
зальном туннеле встретил Сюй.
— Вас ждет такси.
Сюй необычно собран, сосредоточен.
Такси?! Ма поражен. Ведь это нарушение эконо-
мии. Для встречи и проводов иностранцев университет
всегда предоставляет свою машину с шофером. Это и
экономнее, и приличнее.
— Канцелярии запрещено брать машины. Гараж
взят под контроль хунвэйбинами,— коротко поясняет
Сюй.
— Какими хунвэйбинами?! — Ма ничего не пони-
мает.
— В университете созданы два отряда хунвэйби-
нов. Как, ты этого не знаешь?
Ма потрясен. Какие перемены!
В такси Сюй вежливо осведомляется у меня, как
прошла поездка. Ма не дает мне раскрыть рта и во-
сторженно тараторит без умолку сам.
— Очень, очень хорошо! Были в Яньани — револю-
ционной базе. Осмотрели все места, где жил и работал
председатель Мао... Я везу товарищам памятные знач-
ки, фото и конверты с марками, на них очень красиво
изображен председатель!..
— А мы видели председателя на Тяньаньмэне...
Два раза!
На лице Ма отчаяние.
— Это только я видел два раза,— гордо говорит
Сюй.— А есть такие, кто видел его три раза. Предсе-
датель Мао здоров, очень здоров!
154
— Как я отстал от вас всех! — с горечью прогово-
рил Ма.
— Но зато ты побывал в Яньани,— утешал его
Сюй.
Сюя так и распирало от желания рассказать Ма
новость. Его не могло удержать от этого даже мое при-
сутствие.
— Председатель Мао призвал революционную мо-
лодежь создавать отряды хунвэйбинов, чтобы защи-
тить его от врагов и сохранить красный цвет нашего
государства,— сообщил он.— У нас сначала возникло
больше двенадцати отрядов, но они вскоре объедини-
лись, и теперь у нас два крупных отряда — отряд
«Цзинганшань» 1 и отряд «Маоцзэдунизм».
— Какое между ними различие?
— Большое. Во-первых, в них входят ребята с раз-
ных факультетов, а во-вторых, у них различен боевой
дух...
— Ты тоже вступил в отряд? — перебил его Ма.
— Пока нет. Ты же знаешь — я член партии. А нас
не берут без испытательного срока...
Воцарилось молчание, такое красноречивое, что я
не выдержал и оглянулся на Ма. Впившись пальцами
в колени, Ма глядел в одну точку. Мысль его лихора-
дочно работала — ведь он тоже был членом партии.
— Это ужасно, что я так долго не был в Пекине!
Как я завидую вам всем, кто видел председателя
Мао! — проговорил он наконец, и в голосе его звучала
растерянность.
— Я прохожу испытательный срок при отряде
«Цзинганшань»,— оживился Сюй.— После выборов
комитета культурной революции мы поочередно воз-
главляем канцелярию — я и еще двое товарищей.
Я вынужден был работать с комитетом культурной
революции, иначе было нельзя,— извиняющимся тоном
объяснил Сюй.— Наш отряд хоть кое с чем и не со-
гласен...
— А кто же выступает против комитета? — не в
силах скрыть волнения, выспрашивал у него Ма.
1 Цзинганшань — опорная база китайских коммунистов в
1928 году.
155
— Отряд «Маоцзэдунизм». Они хотят разогнать
комитет.
— Что происходит на филологическом?
— Большинство поддерживает отряд «Маоцзэду-
низм». Первый и второй курсы — самые активные.
Слабо освещенные вечерние улицы китайской сто-
лицы, омытые дождем, были малолюдны. Мы проехали
через весь город, почти не останавливаясь. Вот и уни-
верситетские ворота.
— А-а-а-а! — ворвался внутрь машины рёв толпы.
Десятки лиц заглядывали к нам в окна, десятки
рук схватились за корпус маленькой машины.
— Не шевелись! — сказал мне Сюй.
Вместе с Ма они высунулись в боковые дверцы и
закричали во все горло:
— Машина канцелярии по работе с иностранцами!
Пропуск утвержден комитетом культурной револю-
ции!
В толпе молодежи я видел не только студентов, но
и много школьников.
Сюй отчаянно махал в воздухе какой-то бумажкой.
От проходной военным шагом подошли двое с крас-
ными повязками и значками с изображением Мао Цзэ-
дуна на груди.
— Дайте дорогу,— сделал знак рукой один из них,
узнав Сюя.
Машина медленно въехала на главную аллею и на-
правилась к общежитию.
Не успели мы поставить в комнате сумки и чемо-
даны, как Ма, посоветовав мне отдыхать, сам тут же
ушел. Ночевать он не вернулся.
Утром я зашел в канцелярию: в столовой мне не
дали завтрака—там не знали, что я приехал.
— Не волнуйтесь, все постепенно наладится,—
успокаивали меня сотрудники.— Сейчас все очень за-
няты— культурная революция! Главное — поменьше
суеты и шума.
От завхоза Вана я узнал, что университет охраняют
хунвэйбины, что они — люди молодые и могут кое в
чем ошибиться. Постепенно они ко мне привыкнут, бу-
156
дут знать в лицо. А сейчас возможны недоразуме-
ния.
— Я отсутствовал каких-то две недели, а измене-
ния за это время произошли большие — хунвэйбины,
всюду — новые лозунги, новые дацзыбао, новые изре-
чения Мао Цзэ-дуна. Куда ни взгляни, только один
Мао Цзэ-дун...
— Нет, почему же, есть еще «Линь Бяо,— осторож-
но заметил Ван и показал на парадный плакат с его
высказываниями, на котором типографией был воспро-
изведен почерк «ближайшего соратника».
— Вообще я не понимаю, зачем надо вешать по-
всюду все эти изречения?
Ван, почувствовав, что надо «давать отпор», сказал
внушительно:
— Сочинения председателя Мао столь глубоки, что
постигать их надо ежедневным изучением на протяже-
нии двадцати лет. Только тогда можно научиться пра-
вильно применять идеи председателя Мао! Так счи-
тает наша партия.
На этом наш разговор окончился.
В университете было тихо и безлюдно. Я шел по
усыпанному клочками бумаги парку, по коридорам из
дацзыбао, скрывающих цветущие кустарники аллей.
«Лишь изредка встречал я одиноко бредущие фигурки
студентов. «Куда же девались революционные мас-
сы?» — не без иронии подумал я. Начал читать дацзы-
бао. Они висели теперь друг против друга: одни при-
надлежали отряду «Цзинганшань», другие — отряду
«Маоцзэдунизм». Между ними шла яростная перепал-
ка. Просто удивительно, как выдерживала бумага
столько брани, истерического визга. Такого мне еще
никогда не доводилось читать.
Центральное место занимали объявления о собра-
ниях, судилищах и выездах на «революционные опера-
ции». Мне стали понятны тишина и безлюдье на тер-
ритории университета: хунвэйбины спозаранку выез-
жали в город на «революционные операции».
Бегло проглядев заголовки, я понял, как изменился
тон дацзыбао за последний месяц. Помимо того, что
они стали грубее и ругательнее, они призывали к дей-
ствию: Искоренить! Разбить! Подавить! Уничтожить!
Выволочь! Разоблачить! Разгромить!
157
В одной из дацзыбао «маоцзэдунистов» под невин-
ным заглавием: «Великий вождь Мао Цзэ-дун учит
нас быть бережливыми и экономными» — авторы дац-
зыбао из соображений «бережливости» и «верности
идеям Мао Цзэ-дуна» требовали скорейшей — до
1 сентября — физической ликвидации всех осужденных
в ходе «культурной революции» лиц. Они требовали
«немедленного и скорого суда революционных масс»
над «врагами внутри университета». Эта же дацзыбао
призывала отдать все силы подготовке «революцион-
ной термоядерной войны», целью которой будет «вы-
чищение трех нечистей: американского империализма,
современного ревизионизма и реакции». Начинать же
рекомендовалось с «современного ревизионизма»!
«Десять вопросов к товарищу «Лю Шао-ци»,— про-
читал я далее и остановился. Появление чьей-либо
фамилии в дацзыбао, даже если обвинение — сплош-
ной вздор, очень скверный знак. Другое дело речи,
которые произносят Цзян Цин, Чэнь Бо-да и Чжоу Энь-
лай. Они занимают целые стенды, фамилия — из ува-
жения к «революционности» оратора — пишется крас-
ным или в красной рамке. А здесь к «Лю Шао-ци обра-
щались с ядовитыми вопросами.
Председателя КНР спрашивали, как случилось, что
он послал «рабочие группы» «подавлять культурную
революцию» и как он намерен ответить за это пре-
ступление перед «революционными массами»? Почему
его жена ездила в Индонезию в юбке и серьгах и даже
надела колье?.. Почему в своей статье о работе ком-
муниста над собой на десять цитат из Маркса, Энгель-
са, «Ленина и Сталина он только один раз цитирует
Мао Цзэ-дуна, тогда как «идеи Мао Цзэ-дуна — это
вершина марксизма-ленинизма, и его следует цитиро-
вать не в пропорции один к десяти, а в десять — сто —
тысячу и десять тысяч раз больше».
Это было только начало кампании, и «Лю Шао-ци
еще называли «товарищем». Но выступление это не
было ни одиночным, ни случайным. В университете
были сняты портреты «председателя «Лю», которые
раньше пользовались почти тем же статусом, что и
портреты самого Мао Цзэ-дуна.
Наткнулся я и на «десять обвинений против Го Мо-
жо». Известность этого литературного и научного име-
158
ни заставила прочесть довольно объемистый текст.
Еще в апреле, до начала массового движения, Го Мо-
жо выступил с покаянной речью, в которой отрицал
все свое творчество и клялся, что будет «изучать по-
настоящему идеи Мао Цзэ-дуна». В своем отступни-
честве он перешел все границы самоунижения. Наша
««Литературная газета» 5 мая 1966 года поместила пе-
ревод этой его речи без комментариев. В КНР речь
Го Мо-жо передавалась по радио. Она воспринима-
лась как показание барометра, как предостережение,
как политический ход изощренного деятеля. «Но спа-
сет ли она его или не спасет?» — думал я. Уже три ме-
сяца шла «культурная революция», а Го Мо-жо оста-
вался под защитой своего покаяния. И вот — снова
«десять обвинений». Его винили за переводы — «на-
саждение иностранной культуры»; за контакты в про-
шлом с советскими людьми: «преклонение перед ино-
странщиной»; за исторические сочинения и пьесы —
«пропаганда феодализма и реакции»; за недостаточ-
ное внимание к «идеям» Мао Цзэ-дуна —«буржуазная
идеология» и даже за «буржуазный национализм» —
когда-то Го Мо-жо был министром в гоминьдановском
правительстве. Все припомнили, но публичное осуж-
дение Го Мо-жо так и не состоялось: его спасло пуб-
личное самоуничижение, на которое не решился боль-
ше никто из известных писателей Китая.
В общем впечатление от всех новшеств было удру-
чающее, надвигалось нечто зловещее и грозное. Я вер-
нулся к себе какой-то неспокойный, подавленный.
В середине дня пришел Ма, бледный после бессон-
ной ночи. Оставив нераспакованными свои вещи, он
энергично занялся более срочным делом — принялся
обклеивать репродукциями и плакатами свою полови-
ну комнаты. Большой цветной портрет Мао Цзэ-дуна,
на который резко снизили цену, так как портрет вождя
перевели в категорию «предметов первой необходимо-
сти», занял середину стены и смотрел прямо на меня.
Вообще же в Пекине ощущался даже дефицит его
портретов, которые стали чем-то вроде заклинатель-
ного знака, оберегающего от произвола, подобно тому
как в старом феодальном Китае люди верили, что лу-
бочные картинки заклинают духов и отпугивают нечи-
стую силу.
159
По обеим сторонам портрета Ма прикрепил печат-
ные изречения — «юйлу» — Мао Цзэ-дуна и рукопис-
ное «юйлу» Линь Бяо. Над столом он приклеил цвет-
ную репродукцию с картины маслом: на вершине горы
в окружении целой свиты стоит молодой Мао Цзэ-дун
с пышной шевелюрой, а к нему поднимается во главе
отряда солдат-юноша в военной форме.
Ма ткнул в него пальцем и сказал:
— Линь Бяо! Самый верный соратник, самый луч-
ший ученик председателя Мао.
Китайская национальная живопись «гохуа» не зна-
ла масляных красок, картины маслом появились в Ки-
тае только в нашем столетии. После 1949 года на них
обычно изображались парадные сцены.
Покончив со всем этим декорумом, Ма лег отсы-
паться, а я отправился в город.
Первое, что я обнаружил в городе: все книжные
магазины были закрыты.
Я брел по пассажу Сиданя, в котором так часто
проводил свой досуг. Все ставни и стены его книжных
лавок залеплены надписями: «Книжные червяки! Не-
медленно прекратить торговлю реакционным хла-
мом!» Торговал только один зал у входа: правая сто-
рона — сочинения Мао Цзэ-дуна (по сниженной це-
не!), рядом — пропагандистские издания с докумен-
тами о «культурной революции», левая сторона —
продажа «юйлу» — изречений Мао разнообразных фа-
сонов и репродуцированных портретов Мао. Очередь,
давка, в руках «счастливчиков», уже купивших «пред-
мет первой необходимости», мелькают пестрые листы.
В зале я увидел старого букиниста, у которого.приоб-
рел десятки книг. С нагрудной надписью «реакцион-
ный элемент» он ходил с леечкой и поливал каменный
пол. Бледное, одутловатое лицо украшали наклейки
пластыря. Он прошел мимо, не подав виду, что знает
меня. Школьники лет четырнадцати — шестнадцати с
красными повязками прохаживались среди рассту-
павшихся перед ними покупателей, стояли за спина-
ми продавцов. У входа ребята наклеивали плакат:
«Покончить с распространением яда! Долой реакци-
160
онную книготорговлю! Сделаем книжные магазины
оплотом идей Мао Цзэ-дуна!»
Я поинтересовался, когда откроются букинистиче-
ские магазины, у продавца, стоявшего за прилавком,
где продавались толстые тома сочинений Мао и было
свободнее. Меня тут же окружили ребята с красными
повязками, и, не дав ответить продавцу, парнишка по-
старше сообщил:
— Магазины закрыты для наведения чистоты и
внутреннего порядка. Среди книг, которые там прода-
вались, во многих не упоминается председатель Мао.
Есть книги реакционные и ревизионистские. Те, кто
торговал ими, будут держать ответ перед массами.
Он предложил мне купить книги Мао Цзэ-дуна. Я
отказался и вышел на улицу. Часть витрин была за-
клеена воззваниями или закрыта ставнями. Во всех
остальных на фоне собранной в лучеобразные склад-
ки красной материи стояли либо разных размеров
бюсты Мао, либо его портреты в позолоченных рамах.
На противоположной стороне витрина была разбита
вдребезги. Я перешел улицу и оказался у магазина
грампластинок. Тротуар, выложенный как и на всех
центральных улицах Пекина, квадратиками плоской
серой черепицы, рифленной в клеточку, покрывал слой
битого шеллака. Осколки пластинок лежали даже на
мостовой.-Поворошив их ногой, я увидел красную на-
клейку и прочел надпись разбитой пластинки. Это бы-
ла запись китайской народной песни. Я заметил, что
за мною, привалившись к стене у входа в магазин, на-
блюдает паренек с красной повязкой. В самом мага-
зине — разгромленном, опустошенном — расхаживали,
переговариваясь, школьники с красными повязками.
Я подошел к пареньку и спросил:
— Почему вы разбили эту пластинку! Ведь это ки-
тайская народная песня?
— Песня плохая,— любезно улыбаясь, ответил
он.— В ней нет ни слова о председателе Мао. Такие
песни сеют яд, а магазин этот — черное логово буржу-
азной идеологии! Мы оставляем только песни про Мао
Цзэ-дуна.
Рядом размещался магазин оптики. В нем распоря-
жались ребята постарше. Над прилавком, где продава-
лись очки в дорогой оправе и темные очки, тянулась
11
Л. Желоховцез
161
надпись: «Оправы для буржуазной сволочи, тунеядцев
и негодяев всей страны». Покупателей в магазине не
было. Все слоняющиеся по залу были хунвэйбинами.
В глубине виднелась еще одна надпись: «Долой бур-
жуазную привычку ходить в черных очках!»
Я шел дальше по центральной улице Сиданя. В сле-
дующем квартале юнцы школьного возраста громили
парикмахерские и ателье, «рассадники буржуазного
образа жизни». Они наклеивали на витрины ультима-
тумы с перечислением запрещенных причесок. Нельзя
носить пробор, нельзя взбивать кок, нельзя носить
длинные волосы, нельзя зачесывать волосы назад
и т. д.
На дверях ателье висел ультиматум, запрещав-
ший шить пиджаки и брюки «иностранного покроя».
Женщинам запрещалось носить юбки, «перенятые у
заграницы». Ультиматум завершала угроза быстрой и
беспощадной расправы с нарушителями.
Около автобусной остановки стоял пикет хунвэй-
бинов с ножницами в руках, ими командовал паре-
нек постарше, видимо студент. Когда подходил авто-
бус, пикетчики выстраивались в две шеренги, образуя
коридор, и по одному пропускали выходящих пасса-
жиров. Никто даже не пытался протестовать, все про-
ходили молча, понурившись. Пикетчики выхватывали
девушек с длинными волосами и тут же без разгово-
ров срезали им косы. Девушки не сопротивлялись.
Весь тротуар был усыпан обрезанными косами —
длинными и короткими, толстыми и тоненькими, неко-
торые были перевязаны ленточками, другие — тол-
стой цветной синтетической нитью, модной у китай-
ских девушек.
— Зачем вы так делаете? Какой в этом смысл? —
спросил я у ребят, когда очередная группа девушек
была острижена и отпущена.
— Мы боремся со старыми буржуазными нрава-
ми,— ответил на мой вопрос юный пикетчик.— Носить
косы — это советский ревизионистский обычай. Мы не
позволим в красном Китае Мао Цзэ-дуна соблюдать
его. Китайские девушки должны носить революцион-
ные короткие волосы.
— А это что значит? — спросил я его и указал на
проезжавшего мимо велосипедиста.
162
V пожилого человека полголовы от лба до затылка
о выстрижено наголо под машинку, а на другой
^Ыд0Впне сохранились гладко зачесанные длинные во-
Л° Хунвэйбины наперебой стали рассказывать, что
дня назад в какой-то средней школе был отпеча-
тан на гектографе ультиматум — отказаться от пробо-
ов но нашлись негодяи, которые решили сохранять
ппи’ческу с пробором, и их специальный патруль, вы-
ставленный на одном из перекрестков, стриг в нака-
зание вот таким образом.
__ Он будет так ходить десять дней! Мы просле-
дим за этим!
Неподалеку находился прежде знаменитый сычу-
аньский ресторан. Перечные блюда этой провинции
славятся в Китае. На большую улицу ресторан выхо-
дил узким коридором, все помещения располагались в
глубине. Я свернул туда не столько для еды, а чтобы
опомниться от происходящего, и ошибся. Вход был
уже заклеен проклятиями против управляющего, ко-
торого называли «контрреволюционным элементом».
«Сукины дети! Немедленно откажитесь от своих 5 про-
центов! Да здравствует государственный контроль!»
Ресторан был смешанным, государственно-част-
ным предприятием. Неожиданно хунвэйбины потребо-
вали фактически ликвидации капиталистов, которые
по-прежнему получали от государства фиксированные
5 процентов на вложенный капитал в качестве выку-
па. Эти выкупные выплачивались уже много лет, и
конца им не было видно. Теперь хунвэйбины требова-
ли положить этому конец...
Я шагнул внутрь. Поперек коридора висело полот-
няное объявление: «Столовая для хунвэйбинов и ре-
волюционных масс». Под ним полная старая женщи-
на, «украшенная» нагрудным знаком «эксплуататор-
ский элемент», копошилась с метлой.
Меню из десятков блюд было сорвано и заменено
стандартным: капуста, лапша, маньтоу. На раздаче
рядом с поварами дежурили хунвэйбины. Здесь можно
было поесть очень дешево — за несколько копеек —
неаппетитную и скверно пахнущую прошлогоднюю
капусту, черную лапшу, серое маньтоу. Большинство
старалось все же взять себе что-нибудь подоброкаче-
163
ственнее. Я стал в очередь, где продавали холодное
рубленое мясо. Курицу, баранину, свинину подавали
на блюдечках, крохотные порции. Мясо было приго-
товлено отлично.
— Положите побольше, пожалуйста! — попросил
я с полной готовностью заплатить, но раздатчица
вдруг остановилась в смущении, ибо дело было не в
деньгах. Немедленно рядом с ней появился мрачный
парень с красной повязкой.
— Иностранцу можно! Накладывай,— распоря-
дился он.
Мне положили грамм сто пятьдесят мелкорубле-
ной курицы, и я понял: размеры порций контролиру-
ются хунвэйбинами. Только сейчас я увидел над раз-
даточной плакат: «Слушаться председателя Мао! Быть
экономным в еде! Не обжираться!»
В этой очереди стояло немало рабочих. На модер-
низированных предприятиях заработок выше, и они,
конечно, могли себе позволить кусочек курицы. Лица
людей были мрачными.
С закуской в руках я подошел за пивом. Китай-
ское пиво очень вкусное и крепкое, напоминает луч-
шие немецкие марки. С удивлением я обнаружил, что
вместо кружек пиво наливают в стаканы.
— Дайте мне кружку,— попросил я.
Около бочки, разумеется, стоял контролер с по-
вязкой. Осмотрев меня, хунвэйбин согласился.
— Иностранцу можно...
Мне единственному налили кружку пива. Осталь-
ные получали стакан, и ни капли больше. А до этого в
Китае всегда пили кружками.
Решив, что впечатлений у меня от нового этапа
«культурной революции» вполне достаточно для одно-
го дня, я сел в автобус, направлявшийся в район мо-
его университета. На одной из остановок в автобус
ворвался патруль хунвэйбинов. Их было человек
пятнадцать. Грубо проталкиваясь, они бесцеремонно
осматривали пассажиров и прицепились к моему со-
седу.
Это был человек лет сорока, уже начинающий лы-
сеть. Его редкие волосы были аккуратно разделены
пробором, на коленях у него лежал потертый порт-
фель.
164
____ сюда! — сделал знак остальным юнец, который
первым, и В ту же минуту вокруг нас образова-
ШСЛ п потное кольцо.— В какую эпоху ты живешь, сво-
л0С*\ •' заорал юнец на пассажира и, вцепившись ру-
Л°“ ему в волосы, запрокинул его голову назад.—Ты
К°был, что живешь при Мао Цзэ-дуне4 Носишь бур-
жуазный пробор и портфель таскаешь, кровопийца!
Обуржуазился, проклятый перерожденец! Забыл про
культурную революцию!—Для вящей убедительно-
сти хунвэйбин пару раз стукнул пассажира головой о
дюралевую раму окна.— Почему не подстригся до
сих пор?
____ Я был очень занят... Все время собрания, не ус-
певаю...— лепетал трясущимися губами побелевший
от страха пассажир.
____ Предупреждаем тебя последний раз! Не то ху-
до будет! — пригрозил ему командир патруля.
На следующей остановке хунвэйбины вышли. Дро-
жащей рукой мой сосед поправил встрепанные воло-
лы, стараясь сгладить злополучный пробор. Мы сошли
с ним у университета — возможно, он тут и работал.
Дни бегут. «Культурная революция» из стен уни-
верситетов и институтов переместилась на городские
улицы. Не за горами уже и мое возвращение на роди-
ну. Мои планы приобрести нужные китайские книги
оказались под угрозой. Книжные магазины стали
главным объектом деятельности хунвэйбинов. Попы-
таюсь съездить на Люличан, решил я, может, там
повезет.
Люличан — это уголок старого Пекина, славящий-
ся уже чуть ли не три века своими книжными рядами.
Много букинистов и антикваров, там находится и
знаменитая «Жунбаочжай» — мастерская несравнен-
ных репродукций национальной живописи — «гохуа».
В автобусе школьницы, сменяя друг друга, чита-
ли пассажирам цитаты Мао Цзэ-дуна. Потом пели,
призывая пассажиров подтягивать, и усталые люди,
ехавшие с работы, подпевали. Молодой рабочий, ско-
Рее для видимости, шевелил губами, выдавливая
слова, воспевающие «великого кормчего».
165
— Товарищ, что же вы не поете? — вдруг спроси-
ла его сидевшая рядом женщина.
— Пою! Пою! — поспешно ответил он и запел еще
громче.
Вдруг, резко раздвинув пассажиров, ко мне подо-
шла девушка с красной книжкой, формой напомина-
ющей блокнот. Стоя напротив, она принялась читать
звонким голосом цитаты Мао, время от времени вски-
дывая на меня глаза, а потом пошла шпарить наи-
зусть, глядя в упор.
Выйдя на Люличан, я первым делом отправился в
магазин «Жунбаочжай». Мне повезло — открыт.
Вхожу, но что я вижу? Исчезло все: и книжные за-
кладки, расписанные мастерами миниатюры, и длин-
ные настенные свитки с птицами, цветами, пейзажа-
ми, и даже картины о новой жизни после Освобожде-
ния. Ничего этого нет. Ни быта, ни строительства, ни
патриотизма, ни традиций. Зато повсюду литографии
прищурившегося, улыбающегося, пишущего, курящего
Мао Цзэ-дуна. Он и солнце, он среди солдат, и всюду
он на вершине. Много плакатов с изречениями Мао-
Цзэ-дуна. Сохранился, правда, прилавок, где можно
купить тушь, краски и кисти — они, очевидно, отнесе-
ны к предметам первой необходимости, как средство
для изображения Мао Цзэ-дуна!
Огорченный, я зашагал по Люличан дальше. Анти-
кварный магазин закрыт. Магазин китайских старых
книг закрыт. Еще один букинистический закрыт, юве-
лирный тоже. Еще и еще вижу я закрытые, обклеен-
ные шельмующими лозунгами двери. Вот магазин эс-
тампов, где я так любил бывать! Сквозь стеклянную
дверь стараюсь заглянуть внутрь: нет, тут пока ниче-
го не разгромлено. Скульптуры и керамические фи-
гурки стоят на полках, а эстампы свалены грудой в
угол. Я покупал их после каждой стипендии.
Да, Люличан выглядел так, словно над ним про-
несся* ураган.
Кривыми переулками, где, пешеходу нелегко ра-
зойтись с велорикшей, я прошел на Дачжалар. Снова
торговые ряды — женское платье, обувь, детские то-
вары, старинные аптеки, оптика, да и чего только нет!
На витрине обувного магазина ультиматум: «Снять
буржуазные модели! Убрать идейно гнилую продук-
166
цню!»
тинки!
«Революционные массы, долой кожаные бо-
Откажемся от нравов эксплуататорских клас-
С°ВЗахожу в универмаг. На прилавках «охранитель-
объявления: «Идейно гнилой товар снят с про-
нЫ » Под стеклом витрин обращения: «Товарищи
Эволюционные покупатели! Если вы обнаружите пло-
Р идейно не выдержанные товары в нашем магази-
не просьба высказать ваше драгоценное для нас мне-
По магазину хунвэйбины ведут молодого человека.
Руки у него выкручены назад и вверх, так что локти
упираются в спину, а голова опущена вниз. Ведут его
полубегом трое, позади следуют еще несколько молод-
чиков с красными повязками.
__ Реактивный самолет...— слышится шепот.
При быстром движении скрюченное человеческое
тело действительно напоминает контуры реактивного
самолета.
Они проходят быстро, как и появились. Толпа по-
купателей смыкается, словно ничего не произошло.
Я быстро убеждаюсь, что не смогу привезти же-
не в подарок китайский чайный сервиз. Все сколько-
нибудь красивое и национальное снято с продажи.
У меня было около ста юаней, которые я намере-
вался истратить на книги. Но книг не будет — в этом
я уже убедился, значит, надо их истратить, и побыст-
рее, на что-нибудь другое в магазине для иностран-
цев неподалеку от Ванфуцзина.
До центра я добрался с трудом, в переполненном
автобусе. Торговая улица Ванфуцзин сильно постра-
дала от «культурной революции»: сорваны вывески,
разбиты и заклеены витрины. Бурная деятельность
хунвэйбиновских пикетов терроризировала не только
продавцов, но и покупателей — их теперь почти не
было видно. Но в магазине для иностранцев имелись
еще кое-какие товары и — главное — было спокойно.
Завернув за угол на Ванфуцзин, я едва успел прой-
ти с десяток шагов, как мне под ноги скатился куба-
рем по ступенькам одного из подъездов и распластал-
ся на тротуаре какой-то человек. По виду ему можно
было дать лет пятьдесят. Распухшее лицо в кровопод-
теках, одежда изодрана и испачкана грязью, на теле
167
сквозь дыры виднелись синяки. Следом за ним сбежа-
ли его преследователи — четверо хунвэйбинов. Награ-
див свою жертву еще пинками, они поставили ее на
ноги и, вывернув руки, поволокли по улице, продол-
жая избивать кулаками и ногами. Вокруг непрерыв-
ным потоком двигались прохожие, делая вид, что не
обращают внимания на эту сцену.
Около часа под палящим солнцем я безнадежно
пытался сесть в автобус или троллейбус: очередь сто-
яла огромная. Вконец отчаявшись, я вдруг услышал
окликавший меня незнакомый голос. Я обернулся.
Передо мной стоял студент с повязкой хунвэйбина.
— Здравствуйте! — сказал он.— Вы ведь из Педа-
гогического университета, верно? И возвращаетесь
домой?
Я подтвердил.
— Садитесь к нам в автобус! Мы тоже возвраща-
емся в университет.
Он показал на автобус, остановившийся рядом
из-за пробки на перекрестке. На бортах его, украшен-
ных портретами и изречениями Мао, было написано
мелом «спецмашина». Автобус был битком набит хун-
вэйбинами. Я вошел.
— Где вы были? — поинтересовался я у своего со-
седа.
— На революционной операции. Ежедневно мы по
очереди едем на Ванфуцзин наводить революционный
порядок. Сегодня там была наша группа.
— А чей это автобус?
— Мы его конфисковали в одном учреждении для
нужд революции,— ответил хунвэйбин.
— А вы знаете, что ваш закон запрещает китай-
цам разговаривать с иностранцами?
— Так ведь это же было до культурной революции.
К нам, хунвэйбинам, он не имеет никакого отношения.
И потом надо же пропагандировать культурную рево-
люцию!
Он рассказал, что с самого утра они обходили цен-
тральные районы города и конфисковывали у жите-
лей «лишнюю» мебель, предметы роскоши и драго-
ценности.
— Что же вы со всем этим делаете — уничтожа-
ете?
168
_____ pjeT Мебель свозим в комиссионные магазины
продаем, а ценности прямо передаем государству...
И Когда мы проезжали Синьцзекоу — оживленное
оптовое место, автобус сбавил скорость: здесь не
Только тротуары, но и проезжая часть улицы были
заставлены подержанной мебелью — кроватями, шка-
фами, диванами, сундуками...— невообразимое ско-
пище* старья. Небольшой мебельный магазин, куда
хунвэйбины свезли конфискованные вещи, заполнил
ими всю улицу. Удивительно, но находились люди,
которые покупали мебель, только что отнятую у дру-
гих.
_____ у нас великая эпоха Мао Цзэ-дуна, и все мы
делаем революцию,— любезно объяснил мне мой со-
сед-хунвэйбин.— Мы сейчас не церемонимся со вся-
кой сволочью.
— Наши главные враги — перерожденцы внутри
компартии,— добавила стоящая рядом девушка.— Они
забыли, что всем обязаны нашему солнцу, председа-
телю Мао. Мы конфискуем у них предметы роскоши и
помогаем им очистить сознание!
— А кто покупает эти вещи? — не удержался я.
— Революционные товарищи,— не задумываясь,
заявил мой сосед.
— Вещи — не главное, главное — сознание, идеи,—
добавила девушка.— Если человек следует идеям
Мао Цзэ-дуна, искренне их, воспринимает, открывает
им свою душу, никакие вещи ему не страшны, он —
хозяин вещей. А партийные перерожденцы чужды иде-
ям нашего председателя!
— Как же вы вылавливаете врагов председателя
Мао? — спросил я.— И почему вы уверены, что никто
не спасется?
— Нас много. Впереди идут школьники, маленькие
застрельщики революции. Они знают все, что делается
в их квартале, и говорят нам. Поэтому мы приходим
всегда наверняка...
Вечером с университетского стадиона вновь несся
оглушительный рев. Собрание хунвэйбинов, вернув-
шихся из города, было посвящено «подведению ито-
г°в дня и обмену революционным опытом». Их собра-
169
лось несколько тысяч. Когда я, поужинав, вышел из
своей столовой, кругом было пусто. У подъезда жило-
го корпуса для семейных преподавателей меня оклик-
нули стоявшие там две взволнованные женщины. Я
подошел к ним.
— Вы посмотрите, что у нас творится! Какой ужас!
Они ушли два часа назад. Зайдите поглядите!
— Кто они?
— Хунвэйбины.
Они повели меня по неосвещенной — из «эконо-
мии»— лестнице. Дом был кирпичный, четырехэтаж-
ный, по пекинским условиям шикарный, в нем только
не имелось газа, и готовить еду приходилось на плит-
ках, отапливаемых угольными брикетами.
— Кто здесь живет? — спросил я перед дверью
квартиры, в которую меня пригласили зайти.
— Хозяин был членом партбюро факультета. Его
давно уже увели.
Мы вошли в скромную двухкомнатную квартиру.
Все в ней было перевернуто сверх дном: кровати,
сундук, шкаф опрокинуты, белье и одежда валялись
посреди одной комнаты, на цементном полу другой
дымилась куча пепла.
Женщины рассказали, что здесь произошло.
Хунвэйбины пришли к ним в дом около полудня.
Их было человек двенадцать. С ними находились двое
«революционных» преподавателей; они присутствова-
ли как свидетели. Среди хунвэйбинов не было никого,
кто учился бы на том же факультете, на котором пре-
подавал хозяин дома. Начали с конфискации мебели.
Ее стащили во двор и увезли на грузовике. Затем за-
нялись «идейным воспитанием».
— Где портреты председателя Мао? Почему нет
его портретов? — накинулись хунвэйбины на под-
ростка — сына хозяина, его сестренку и их мать и би-
ли всех их по лицу.
Хунвэйбины сорвали со стен картины, репродук-
ции, фотографии, рвали их и топтали ногами. Обломки
рамок, изодранные в клочья картины валялись на по-
лу.
— А где у вас сочинения Мао Цзэ-дуна? — крича-
ли они.
К счастью, нашелся томик «избранного». Его от-
170
дожили в сторону, а остальные книги объявили «пло-
хими».
Хозяев заставили сложить домашнюю библиотеку
на полу и сожгли ее. Пепел от книг я и увидел на це-
ментном полу во второй комнате.
Девушки-хунвэйбинки расправлялись с посудой и
одеждой. Они перебили чашки и тарелки.
— Чашка с драконами — феодальная чашка!
Бац об пол!
— Чашка с цветочками и розочками — буржуаз-
ная, мещанская чашка!
Бац об пол!
— Где бюст Мао Цзэ-дуна? — спрашивали хун-
вэйбины и топтали ногами фарфоровые статуэтки ры-
бака, крестьянской девушки и поэтов.
Аквариум с золотыми рыбками выбросили в окно,
как пережиток феодализма.
Девушки рвали в клочья пиджаки и брюки евро-
пейского покроя, а потом юбки хозяйки дома.
— Иностранные рабы! Изменники! — вопили они.
Парни в это время вышли на балкон и перебили
горшки с кактусами.
— Бесполезная роскошь!
На балконе была обнаружена забившаяся в угол
кошка.
— Смотрите-ка на этих буржуев! — закричал
один из хунвэйбинов и, схватив кошку за хвост, раз-
бил ей голову об стену. Он хотел выбросить ее во двор,
но девушки запротестовали:
— Положи дохлятину к ним в чулан и запри его!
Пусть буржуазная сволочь дышит смрадом.
Вся семья взмолилась о пощаде, но хунвэйбины бы-
ли неумолимы и навесили на чулан замок, чтобы хо-
зяева не смогли избавиться от трупного запаха. Тогда
вмешались свидетели-преподаватели.
— Не нужно так делать,— стали уговаривать они.
— Мы отберем у них вторую комнату и вселим в нее
революционную семью одного из активистов. Если в
квартире останется падаль, она будет смердеть и но-
вым жильцам.
Этот аргумент подействовал. Кошку выбросили в
окно.
— Они похитили у вас что-нибудь? — спросил я у
хозяйки квартиры.
— Да, кое-какие мелочи — авторучку мужа, его и
мои наручные часы, очки, блокноты, бумагу и запис-
ные книжки-дневники... Это все полбеды. Но они кон-
фисковали и унесли все рукописи и конспекты мужа,
все письма. Сказали, что займутся расследованием
наших преступлений...
Я заметил на полу битые пластинки.
— Мы любим русские песни,— грустно сказала
женщина.— Пластинки эти у нас уже давно. Они раз-
били их о голову сына. Очень уж они разозлились,
когда нашли у нас советские пластинки. Искали совет-
ские газеты и журналы, но у нас их не было. Еще в
1961 году муж сам все сжег.
Она рассказала, как, расправившись с вещами,
хунвэйбины принялись за людей. Сначала потребова-
ли отречься от схваченного главы семьи. Но она и
сын отказались писать отречение. Отказались они и
осудить его «гнилые идеи», отказались и написать
хунвэйбинам «благодарность за освобождение от оков
старого быта и переход к новой жизни». С час потра-
тили хунвэйбины на уговоры, а потом всех поставили
спиной к стенке и спросили: «Хорошо ли мы боремся
со старыми нравами? Хорошо ли распространяем
идеи Мао Цзэ-дуна?»
Не получив ответа, они снова стали бить их по ли-
цу так, чтобы они затылком ударялись о стену.
— Мы долго терпели, думая, что они уйдут на соб-
рание,— сказал мне мальчик.— Но потом они, посове-
щавшись, решили оставить пять человек «бороться» с
нами. Мы не выдержали и сдались... Я сказал им: «Вы
хорошо распространяете идеи Мао Цзэ-дуна. Вы хо-
рошо боретесь с буржуазией». Тогда они перестали
нас бить и пошли на собрание. Но предупредили, что
придут снова, не сказав когда. Поэтому мы ничего не
убираем. Пусть все валяется!
— Как же вы решились меня позвать после всего
этого? — удивился я.
— Ах, нам теперь все равно,— обреченно сказала
женщина.— Мы просто хотели, чтобы вы знали, что у
нас творится.
С глубоким участием я попрощался с этими несча-
стными людьми, которых ждало еще так много испы-
таний и незаслуженных оскорблений.
172
я шел к себе в общежитие ™ „
аллеям. Вовсю гремели репродуктоп1?РтпЯНН° пусть,м
шие собрание хунвэйбинов на стадионе. Хриплые^’
крики ораторов смешивались с воем сборища Побе
ные рапорты перемежались с критическими выступле-
ниями, междоусобные распри накаляли атмосферу.
Отряд «Маоцзэдунизм» хулил комитет «культурной
революции» по любому поводу. Сейчас речь пошла о
заслугах школьников перед массовым движением.
— Мы должны возглавить боевые отряды малень-
ких застрельщиков революции! — кричали репродук-
торы.— Мы, хунвэйбины,— главная сила культурной
революции, носители и пропагандисты идей председа-
теля Мао! Лучшие из лучших должны возглавить дру-
жины школьников. Мы поведем их на революционные
операции!
Гром аплодисментов, и оратор сменился. Четкий,
деловой голос начал критическое выступление.
— Товарищи работают не покладая рук, а резуль-
таты все еще невелики. В чем дело? Что нам мешает?
Я скажу прямо — саботаж революционного дела! У
нас снова подняли голову консерваторы. Товарищи,
саботирует руководство университета, саботирует
комитет культурной революции. Они набили его соро-
калетними монархистами!..
Поднялся дикий рев. Кто ревел «за», а кто и «про-
тив». После вынужденной паузы оратор продолжал:
— Я докажу! Я всем докажу! Что говорят сегод-
няшние монархисты? Вот что они говорят: мол, рево-
люционные операции — дело военное, его должны воз-
главлять знающие люди, и назначают во главе групп
командиров народного ополчения. Но что знают эти
дерьмовые командиры?
Снова рев.
— Во главе должны стоять люди с революцион-
ным опытом! — надрывался оратор.— Если человек
безжалостен к врагам председателя Мао, если у него
заслуги перед культурной революцией, он и в десять
лет может командовать, а не то что в двадцать!
Из репродуктора понеслись хрипы, крики и сто“ны.
Я понял, что в президиуме собрания началась стычка
с рукоприкладством. Наэлектризованная толпа рыча-
ла, как дикий зверь.
173
— Товарищи хунвэйбины! — истошно провизжал
кто-то фальцетом в микрофон.— Долой авторитеты!
Да здравствует самый, самый, самый революционный
красный авторитет — горячо любимый председатель
Мао!
Голова моя гудела, как котел. Обессиленный, я
бросился на кровать и включил транзистор. Москва
передовала репортаж о футбольном матче. Веселый,
азартный голос комментатора сразу же вселил уверен-
ность в завтрашнем дне. Родина дышала спокойно, ее
спокойствие передалось и мне.
Опять новость. Наш Педагогический университет
переименован в Университет революционного воспи-
тания. Правда, новое название пока еще не получило
окончательного утверждения в высших инстанциях,
но такая надпись налеплена на прежнюю табличку у
входа. С хунвэйбинами соприкасаюсь ежедневно, хо-
чу я этого или нет. Город для меня пока открыт. «Ре-
волюционные операции» красных охранников разви-
вались у меня на глазах. Но в самом университете их
активность значительно ослабла в последнее время:
не хватало сил действовать на два фронта.
Уже несколько дней чувствовалось, что центр дви-
жения «культурной революции» перемещается к на-
шему посольству. Я часто бывал там. Как-то мне по-
звонили из посольства и сообщили, что приезжает
группа туристов из Москвы, в том числе и знакомые
мне китаисты. Я с радостью отправился на вокзал
встречать их. Туда же поехали и сотрудники посоль-
ства.
Середина просторной площади перед новым пекин-
ским вокзалом обычно пуста, только полицейский сто-
ит на каменном круге, регулируя движение больше
для декорума. Прохожие огибают площадь по краям,
там же останавливается и троллейбус. Сойдя с него, я
сразу понял: здесь что-то происходит. Вокзальная пуб-
лика обычно спешит с деловым видом, а сейчас все за-
мерли на тротуарах. Оглянувшись, я увидел, что трое
хунвэйбинов, схватив юношу с пышной шевелюрой, бы-
стрым шагом ведут его по площади к полицейскому.
Вокруг всей площади черное скопище людских голов
174
наблюдало за ними во все глаза; я смотрел вместе со
всеми.
Подойдя к кругу, где стоял полицейский, один из
хунвэйбинов поднялся на каменный постамент и грубо
столкнул с него полицейского. Отлетев в сторону, тот
даже не пытался протестовать, а послушно отступил
подальше. Тем временем хунвэйбины втащили юношу
на каменный круг и бросили на колени. Двое держали
его за вывернутые назад руки, а третий поставил ногу
на шею и стал мерными движениями бить его лицом о
камень. По камню разползалось кровавое пятно. Пуб-
лика безмолвно наблюдала за этой бесчеловечно же-
стокой сценой. Весь передернувшись, я быстро вошел в
здание вокзала.
На платформе, куда прибывали международные
поезда, небольшая группа иностранцев обменивалась
новостями. Подошел пхеньянский поезд. Мы встрети-
ли московских туристов, бодрых, веселых. Получив
приветы от друзей и знакомых, поболтав о новостях,
мы передали наших туристов на попечение гидов ки-
тайского «Интуриста», а сами поехали в советское по-
сольство.
— Что у вас там происходит? — спросил я товари-
щей из посольства.
— Сам увидишь!
Собственно, пока было известно, что хунвэйбины
хотят переименовать улицу, на которой находится на-
ше посольство. Казалось бы, что особенного? Пусть
себе называется «Антиревизионистской улицей». Сойдя
в начале улицы, мы втроем не спеша направились к
зданию посольства, читая заголовки дацзыбао, на-
лепленных на стены домов и глухие каменные заборы.
У одного из моих спутников был с собой фотоап-
парат, и он фотографировал дацзыбао. На пустынной
улице в жаркий час сразу же, откуда ни возьмись,
возникла толпа. Какой-то подросток-школьник, но
еще без красной повязки, увидев фотоаппарат в ру-
ках у иностранца, встал у стены и загородил собой
дацзыбао.
Но тут вмешался какой-то пожилой человек в доб-
ротном штатском платье.
— Отойди, пусть снимают! Пропаганда культур-
ной революции — дело хорошее!
175
Школьник послушался и отошел в сторону.
Сначала я прочел длинную дацзыбао, написанную
учащимися женской средней школы. Они требовали
переименовать улицу. Хунвэйбины вузов вывешивали
в поддержку школьников свои дацзыбао. Они писали:
«хорошая революционная инициатива», «замечатель-
ный почин», «одобряем и поддерживаем» — и были со-
всем неагрессивны. Но когда мы прочитали дацзыбао
студентов Пекинского института китайской медици-
ны, то невольно закралась мысль, что готовится нечто
более значительное, чем демонстрация в связи с пе-
реименованием улицы, ибо не случайно этот разуха-
бистый листок призывал к «кровавой мести». Я пере-
писал весь заключительный абзац текста:
«Советские ревизионисты! Довольно! Довольно!
Довольно! Новые обиды и старая ненависть — все за-
печатлелось в наших сердцах, ни за сто, ни за тыся-
чу, ни за десять тысяч лет мы не забудем, не забудем,
не забудем! Мы отплатим за обиды! Сейчас мы не
мстим, потому что время не настало, но придет час, и
за все отомстим! Когда настанет наш день, мы сде-
рем с вас кожу, вытянем ваши жилы, сожжем трупы
и развеем прах!» Подписано: Пекинский институт ки-
тайской медицины, Лю Чжун, Чжан Кай-сюань и еще
две неразборчивые фамилии.
Поражала не сама угроза, в сущности нелепая и
смешная. Поражали аморальность ее авторов — бу-
дущих врачей, неблагодарность за все сделанное на-
шим народом.
Проведя вторую половину дня в посольстве и ве-
чером возвращаясь домой, я решил сам посмотреть,
как готовятся к предстоящей демонстрации.
Вечер тихий, душный. Улица за воротами посоль-
ства пуста. Только на углах торчат фигуры пикетчи-
ков-школьников да прохаживаются из конца в конец
квартала дежурные — местные жительницы. Проез-
жая часть перегорожена в трех местах баррикадами
из портретов Мао Цзэ-дуна, увитых гирляндами, ас-
фальт исписан лозунгами. За то время, что я пробыл
в посольстве, число дацзыбао возросло.
В прилегающем к посольству районе срочно соору-
176
жались временные отхожие места. Даже на них бы-
ли написаны лозунги: «Да здравствует председатель
Мао!» и «Все для народа!» Ведь здесь предстоит на-
ходиться часами сотням и даже тысячам людей, и ор-
ганизаторы загодя таким образом заботились о них.
Видимо, ожидалась долгая блокада — в течение не-
скольких суток.
На домах появились огромные плакаты-рисунки,
метра два на полтора. На одном из них здоровенный
хунвэйбин, обутый в кеды, заносит ногу над тщатель-
но выписанным — с портиками и колоннами — зданием
советского посольства. А рядом такой же по компози-
ции рисунок, только вместо хунвэйбина нарисована лу-
бочная пухлая фигурка девочки-пионерки, школьни-
цы с галстуком. Она подняла над головой тяжелую
глыбу, чтобы обрушить ее на все то же здание посоль-
ства, но уже с надломившимися колоннами по пере-
кошенному фасаду и без красного флага.
Да, видимо, находиться здесь куда опаснее, чем в
университете, хотя в нем и свили гнездо хунвэйбины.
Меня даже удивило, что товарищи в посольстве до-
вольно спокойно отнеслись к угрозе блокады, которая,
как это теперь мне стало ясно, была неминуема.
— Приехал укрываться к нам? — шутливо спраши-
вали они меня.
Блокада, однако, началась на сутки позже, чем я
предполагал,— в ночь на понедельник 29 августа. Но
телефонная связь с посольством сохранялась — я не-
сколько раз звонил туда из общежития.
Мне жаловались на рев громкоговорителей и на
невозможность выходить куда-либо. Так продолжа-
лось уже несколько суток. Столовая не работала:
прекратился подвоз провизии. Потом мне позвонила
жена корреспондента «Правды» и спрашивала, не
могу ли я купить молока для ее годовалого сына. Она
забыла, что дело было не в том, что нельзя купить мо-
лока, а в том, что его невозможно доставить.
Пострадали в первую блокаду и наши немецкие
друзья. Их задержали хунвэйбины перед воротами
советского посольства, куда они приехали посмотреть
фильм, и заставили покинуть машину. Потом всех по-
тащили в соседнюю школу, где допрашивали пять ча-
сов — не советские ли они, сопровождая эту процеду-
12
А. Желоховцев
177
ру побоями, пинками. Об этом мне рассказал знако-
мый сотрудник посольства ГДР, который дежурил
в тот вечер и вынужден был вмешаться, чтобы выру-
чить из беды своих соотечественников.
Когда блокада кончилась, я тут же поехал в по-
сольство. «Антиревизионистская улица», на которую я
свернул, сойдя с троллейбуса, была покрыта клочка-
ми бумаги. Повсюду виднелись следы пребывания
многотысячной толпы.
— Долой советских ревизионистов! — выкрикнул
школьник на углу и бросил в меня камнем. Такие же
выкрики раздавались и из дворов, мимо которых я
проходил. А ведь до блокады обитатели этой улицы,
и взрослые, и дети, здоровались с нами по-русски, го-
ворили слова дружбы.
Августовская блокада была серьезной, хотя и бес-
смысленной провокацией, но впоследствии маоцзэду-
новцы превзошли самих себя. Безобразия во время
ноябрьских праздников 1966 года и бесчинства в ян-
варе—феврале 1967 года велись с куда большим раз-
махом.
VII
ЦАРСТВО ХУНВЭЙБИНОВ
Сентябрь в Пекине запомнился мне не календар-
ной переменой времени года, а переменой в поведе-
нии хунвэйбинов. Они подогревали свое настроение
периодическими сборищами на Тяньаньмэне, освящав-
шимися выходами самого председателя Мао. Произно-
сились парадные речи, возбуждающие юных погром-
щиков, взбадривающие их на новые «дела». И вдруг
на одном из митингов Линь Бяо, «самый верный со-
ратник» Мао Цзэ-дуна, покритиковал «революцион-
ную практику» хунвэйбинов.
В тот день сборище было особенно грандиозным.
Весь городской транспорт и весь парк грузовиков бы-
ли мобилизованы для перевозки хунвэйбинов. И все
же перевести всех в центр Пекина было невозможно.
Поэтому большинство наших университетских «крас-
ных охранников» ранним утром двинулись пешком,
длинной, на несколько кварталов, колонной.
Когда университет пустел и наступала тишина,
заниматься становилось спокойно. Постепенно таяла
стопка книг, выданных мне «про запас» библиотекой
за два дня до того, как после разгрома «рабочей ко-
миссии» в ней окопались хунвэйбины.
Вечером я отправился в город и у Сисы, оживлен-
ного торгового перекрестка, встретился с товарища-
ми, советскими студентами и стажерами из других
университетов. Мы прошлись по неестественно пустой
большой улице и зашли поужинать в ресторан Си-
даньского пассажа, который теперь превратился в
столовую для «революционных масс» со строго под-
контрольной раздачей еды.
Когда мы, подкрепившись, вышли оттуда, уже со-
всем стемнело. По улице тек нескончаемый людской
поток — хунвэйбины возвращались чуть ли не милли-
179
онной массой после митинга на центральной площа-
ди. Посреди улицы, впритык друг к другу, надрывно
трубя, ползли переполненные счастливчиками автобу-
сы. Мы влились в эту массу, устремившуюся из города
к университетскому западному предместью. Идущие
вяло перекидывались ничего не значащими словами.
И все же несколько раз до моего слуха долетало, что
сегодня Линь Бяо сказал нечто важное.
На следующее утро университетская жизнь снова
бурлила. Никто никуда не поехал, все остались ми-
тинговать на стадионе. Митинг, с короткими переры-
вами на еду, длился несколько дней. Хунвэйбины ус-
ваивали указания Линь Бяо, данные им с трибуны
площади Тяньаньмэнь.
В торжественных, высокопарных выражениях мар-
шал сказал хунвэйбинам, что они чрезмерно увлеклись
«мелочами» и пошли «окольными путями» в «куль-
турной революции», преследуя лавочников, кварти-
росдатчиков и парикмахеров, в то время как главный
враг — это «стоящие у власти внутри партии и иду-
щие по капиталистическому пути».
Так сказал маршал Линь Бяо. А рядовые орато-
ры, разумеется, расшифровывали смысл его слов и в
лоб требовали «бороться с партийцами».
— Проверить всех, доселе не осужденных членов
партии, находящихся в университете! Расследовать
степень их причастности к «черному царству»! Обра-
тить особое внимание на преступления преподавателей
против идей Мао Цзэ-дуна! — выкрикивал один из
университетских ораторов на поле стадиона.
Примерно к тому же призывали и все остальные,
привнося незначительные вариации в смысл своих ре-
чей. Их голоса гулко разносились радиотрансляцией
по коридорам общежитий и аллеям парка.
Выступление Линь Бяо сократило бесчинства на
улицах города, но зато развязало новую волну пре-
следований членов Коммунистической партии Китая.
Каждый китайский коммунист оказался под подозре-
нием.
С другой стороны, премьер Государственного со-
вета Чжоу Энь-л»ай широко распространил свое выс-
тупление перед хунвэйбинами, в котором открыто
брал под защиту национальную буржуазию. Требова-
180
ние хунвэйбинов ликвидировать выплату фиксирован-
ных 5 процентов прибыли китайским капиталистам
было отклонено. Самих капиталистов, деятелей демо-
кратических партий, а также китайских реэмигран-
тов, как правило буржуазного происхождения, пра-
вительство взяло под защиту. Что же это получает-
ся?— думал я. Группа Мао Цзэ-дуна старательно вы-
корчевывает у своих молодых последователей прежде
всего «пережитки социализма», а лучшая, боевая
часть партии становится главным и единственным
объектом контрреволюционной и антинародной по сво-
ему существу, «культурной революции» и уничтожает-
ся руками молодежи.
Обсуждение речи Линь Бяо и следовавших за
нею одна за другой директив «группы по делам куль-
турной революции при ЦК» и Государственного сове-
та проходило не очень гладко; было много путаницы и
неразберихи.
Больше всего сумятицы вызвала редакционная
статья «Жэньминь жибао» от 3 сентября «Бороться
не силой, а словом». В ней осуждались грубые методы
физической расправы с инакомыслящими; статья при-
зывала «перевоспитывать» их путем убеждения. Чи-
тать такое обращение в то время, когда уже две не-
дели в китайской столице царил самый настоящий
террор, было довольно необычно. Я подумал, что груп-
па Мао Цзэ-дуна ищет алиби и хочет откреститься от
содеянного, возложив всю ответственность на «невоз-
держанность и пыл» молодежи, которую она же на
это благословляла.
Газета призывала хунвэйбинов объединиться и со-
здать общенациональную «революционную органи-
зацию». С самого начала я отнесся скептически к это-
му призыву официального органа, поскольку соперни-
чество среди хунвэйбинов, проявившееся с момента
возникновения отрядов «красных охранников», ни-
сколько не уменьшилось с ходом событий.
В самом отношении к передовой «Жэньминь жи-
бао» проявилось ожесточенное соперничество участни-
ков движения. В университете передовую распростра-
няли как официальный документ. Ее переписывали
крупным шрифтом от руки на громадные официальные
щиты, ее развешивали в виде типографских листовок
181
на деревьях и столбах. Этим с энтузиазмом занимался
комитет «культурной революции» университета и его
сторонники в отряде «Цзинганшань». Зато отряд
«Маоцзэдунизм» саботировал это дело, по ночам мао*
цзэдунисты перечеркивали тушью крест-накрест све-
жерасклеенные листовки с передовой и рядом с заго-
ловком писали свои лозунги: «Мы не откажемся от
революционных действий!», а рядом со словами «Бо-
роться не силой, а словом» начертали: «Мао Цзэ-дун
учит нас: «Революция не преступление, бунт — дело
правое!»»
Наконец отряд «Маоцзэдунизм» выступил открыто
со своими плакатами и листовками. В них говорилось:
«Предупреждаем негодяев и сволочей всей страны!
Мы не откажемся от борьбы силой против силы! Сей-
час говорят о борьбе словом, и многие поняли ее как
амнистию. Такому не бывать! Словом мы будем бо-
роться с поверженными. Всем же уродам и чудови-
щам, всем негодяям и сволочам мы шлем последнее
предостережение! «Революция не преступление, бунт —
дело правое!» Да здравствуют революционные опера-
ции! Да здравствует великая пролетарская культурная
революция!»
Многие хунвэйбины отказывались ехать за город на
уборку урожая, объявляя, что «сволочи в столице еще
не добиты». Теперь свои набеги они стали устраивать
по ночам.
Хунвэйбины, не ограничиваясь набегами на кварти-
ры «уродов и чудовищ», вывесили ультиматум всем
проживающим на территории университета в трехднев-
ный срок ликвидировать вредные книги. Преподава-
тели и студенты стали сносить их на телегу, которая
регулярно курсировала между университетом и скла-
дом макулатуры. На телегу сдавали, как правило, бе-
зобидные книжки. Иностранную, особенно советскую,
литературу владельцы просто боялись выносить на
люди. Ее тайком сжигали прямо в комнатах.
Вечером накануне истечения срока хунвэйбинов-
ского ультиматума окна жилых домов в университет-
ском городке светились красивыми отблесками пламе-
182
ни, как от праздничной иллюминации. Ведь в универ-
ситете у каждого преподавателя были книги, а у про-
фессоров— личные библиотеки. Университетская биб-
лиотека не пострадала, но пользоваться ею китайским
студентам было запрещено.
В библиотечном здании теперь жили хунвэйбины, а
все книги, кроме сочинений Мао, были объявлены
«закрытым фондом».
Во время поездки по стране я познакомился со мно-
гими иностранными студентами, обучавшимися в Ки-
тае. Все жили скучно и остро чувствовали одиноче-
ство, свою искусственную изоляцию от китайских сту-
дентов в первую очередь и вообще от народа.
Поэтому друг к другу иностранцы относились хо-
рошо, охотно встречались, обменивались впечатлени-
ями о происходящем на наших глазах.
В домах у иностранцев я иногда встречал их ки-
тайских друзей. Если контакты с советскими людьми
были для китайцев крайне опасны, то с другими
иностранцами они еще решались поддерживать зна-
комство, хотя и с оглядкой. Мне эти встречи были осо-
бенно интересны, потому что мало представлялось до
этого случаев поговорить с китайцами в домашней
обстановке. Однажды, придя в гости, я застал там не-
знакомую мне девушку-китаянку, сидящую буквально
на чемодане. Она отнеслась к моему появлению с тем
равнодушием, которое бывает у людей после большой
и нежданной беды. Оказалось, что девушка эта была
из разгромленной квартиры и укрывалась здесь от
хунвэйбинов. Меня она приняла за американца. В это
время повсюду усердно обсуждалась сентябрьская
статья «Жэньминь жибао», призывавшая бороться не
насилием, а словом. Я сказал, что, видимо, насилия
действительно прекратятся и положение в городе ста-
билизируется.
— Нет,— сказала девушка.— Они ходят по ночам
и никому не докладывают о своих «революционных
операциях». Теперь еще хуже. Видите, я вынуждена
прятаться у соседей-иностранцев.
— А вы пожалуйтесь местным властям,— посове-
товал я.
— Что вы! Хунвэйбины грозятся убить, если о на-
лете станет известно... Я хочу незаметно скрыться от
183
них и уехать на родину, в Цзинань. Но будет ли мне
там легче — не знаю.
— Аза что вас преследуют? Кто вы? — спросил я.
— У меня буржуазное происхождение,— объяснила
она.— После Освобождения и до самого последнего
времени отец служил по хозяйственно-снабженческой
части и получал зарплату около пятидесяти юаней.
Еще семьдесят юаней в месяц он выручал от сдачи
комнат в своем доме. Я и мои три сестры учились в ву-
зах. И вот, когда началась «культурная революция»,
хунвэйбины объявили отца «кровопийцей-эксплуатато-
ром» за то, что он сдавал внаем жилплощадь, засадили
старика в тюрьму, конфисковали все имущество, с чле-
нами семьи повели борьбу...
«Странно,— думал я,— крупных капиталистов ки-
тайское правительство берет под защиту, почему же
людей попроще оно отдает на суд и расправу?!»
В это время движение хунвэйбинов перекинулось
уже на заводы и фабрики.
Там же я услышал как-то от соседки-китаянки рас-
сказ о положении на первой текстильной фабрике. Она
рассказывала откровенно, так как считала себя при-
надлежащей к победителям.
— На текстильной фабрике, где работает мой же-
них, на прошлой неделе возник свой отряд хунвэйби-
нов. Мой жених у них в штабе. Они несколько раз пы-
тались прогнать старого директора и старый, черный
партком, но среди пожилых рабочих много несозна-
тельных — они не понимают идей Мао Цзэ-дуна. Им
мешает возраст,— пояснила она, чтобы мне было по-
нятнее.— Несознательные защищают партком и дирек-
цию, так что территорию фабрики поделили почти по-
ровну. Одни цеха заняты хунвэйбинами, а другие —
прежним парткомом. Фабричная дирекция тоже пока
еще у него в руках. Ну ничего, долго им не продер-
жаться. Хунвэйбины победят. Мой жених теперь стал
начальником! Он сидит в отдельной комнате.
Ее вполне устраивала действительность «культур-
ной революции», она быстро усвоила хунвэйбиновский
жаргон. Неожиданная карьера жениха казалась ей
счастьем. И она искренне досадовала, что есть еще ка-
кие-то «несознательные», которые сопротивляются
«идеям председателя Мао»!..
184
_____ и одни и другие посылали депутации в новый
пекинский горком,— продолжала девушка.— Но там
сказали, что партия проводит линию масс. Как массы
решат, так и будет! А как могут решить массы, если
среди них много несознательных, защищающих парт-
ком? Вот и дошло до кровопролития! Дрались на са-
мой фабрике, в цехах. Потом прислали солдат. Воен-
ные заняли фабрику и теперь запрещают борьбу с при-
менением силы. Нужно бороться, мол, словом. Но как
переубедить закосневших?! Все же мой жених, да и я
тоже, уверены, что хунвэйбины возьмут верх в конце
концов.
Мне не приходилось бывать самому на пекинских
предприятиях в дни «культурной революции», но о
междоусобице, охватившей рабочих, которых маоисты
науськивали друг на друга, чтобы расправляться с
партийными органами, приходилось неоднократно слы-
шать от самих хунвэйбинов. «Культурная революция»
приводила к взаимным побоищам с жертвами и, ра-
зумеется, к свертыванию производства, ибо часто слу-
чалось, что часть цехов оставалась в руках защитни-
ков парткома и дирекции, а часть попадала в руки
«революционеров», позднее получивших специальное
название «цзаофани». Университетские хунвэйбины ак-
тивно вмешивались в борьбу на стороне «бунтарей» и
помогали им расправляться со старыми рабочими, пар-
тийцами и специалистами.
Если еще в июле «рабочая комиссия» осмелива-
лась хватать «левых» и публично осуждать их на три-
бунах, выволакивая на позор, то в сентябре экстреми-
стов-хунвэйбинов никто уже не смел тронуть. Они
придерживались наступательной тактики. В течение
месяца отряд «Маоцзэдунизм» дважды пытался разо-
гнать университетский комитет «культурной револю-
ции», и только оппозиция отряда «Цзинганшань» по-
могала новой администрации удерживаться на поверх-
ности.
Наиболее бурные события происходили на собра-
ниях отряда «Цзинганшань». В самом отряде имелось
меньшинство крайних элементов, которые называли
себя «революционным меньшинством». Обсуждение
любого вопроса в отряде меньшинство превращало в
185
повод для атак на свое руководство — штаб отряда,
требуя его переизбрания. Для участия в этих крикли-
вых и драчливых сборищах непременно приходили «де-
легации» отряда «Маоцзэдунизм», активно поддержи-
вающего «революционное меньшинство». Поддержка
эта не ограничивалась речами и обструкцией против
противников. Нередко делегаты принимали участие в
завязывающихся взаимных потасовках. Отряд «Мао-
цзэдунизм» прямо обвинял штаб отряда «Цзинган-
шань» в контрреволюционности, но выражал надеж-
ду, что рядовые хунвэйбины-цзинганшаньцы «скоро
прозреют». Революционными же они считали только
самих себя.
Машина взаимного растаптывания в китайском го-
сударстве, созданная маоистами, работала в дни
«культурной революции», так сказать, со скоростью
одного оборота в месяц. И каждый месяц проходила
смена лиц на политической арене университета. На-
верху, в высшем руководстве, разумеется, дело обстоя-
ло сложнее.
Всех побежденных, кто бы они ни были на самом
деле, неизменно называли контрреволюционерами.
После победы сами победители немедленно распада-
лись на фракции. Большинство примыкало к новому
руководству, а меньшинство выступало против него,
объявляло его контрреволюционным и в конце кон-
цов свергало. Процесс казался бесконечным.
Так, в Педагогическом университете «революцио-
неры» поднялись по благословению сверху и 3 июня
свергли партийный комитет во главе с парторгом Чэ-
ном, стоявшим у руководства с 1962 года. Потом боль-
шинство из них объединилось с присланной сверху
«рабочей группой» и управляло университетом. Мень-
шинство же, получившее название «левых», выступило
против «группы» и прежних сотоварищей и свергло
«группу» после речи Цзян Цин в июле.
В августе университетом уже управляла новая,
третья по счету, администрация, возглавлявшаяся ко-
митетом «культурной революции», выбранным из
июльских «левых». Но одновременно возникли отряды
хунвэйбинов, и один из них занял крайние позиции.
Крайние начали борьбу против администрации быв-
ших «левых». Выступление «Жэньминь жибао» про-
186
тив насилия 3 сентября, какими бы лицемерными мо-
тивами оно ни было вызвано, и общенациональная
кампания за уборку урожая поддержали комитет
«культурной революции» в его деятельности и позво-
лили продержаться лишний месяц. Крах наступил
только в октябре.
Неудивительно, что непрестанная смена местных
властей породила у хунвэйбинов неуважение к любой
власти. Анархизм расцвел среди них настолько, что
отдельные отряды выходили из повиновения самому
Мао Цзэ-дуну. В те дни комитет «культурной револю-
ции» Пекинского университета считал себя чуть ли
не правительственной властью в Китае. Позже это
даже навлекло репрессии на некоторых хунвэйбинов.
В сентябре состоялась «кавалерийская» атака хун-
вэйбинов на все основные провинции страны. Из на-
шего университета для распространения «культурной
революции» был послан на юг «боевой отряд» числом
более ста человек. Хунвэйбины явились на вокзал, за-
няли в подходящем им поезде вагоны, объявив «туне-
ядцам-пассажирам», которые приобрели билеты в эти
вагоны, что «саботажников культурной революции»,
которые осмелятся заявить претензии на свои места,
они будут скидывать с поезда на ходу...
Недели через две «боевой отряд» возвратился со
«славой». Его встречали барабанным боем. Был уст-
роен «отчетный митинг», транслировавшийся по радио.
Перед собранием всего коллектива отчитывалась де-
вушка-активистка.
— Везде и всюду,— говорила она звонким голо-
сом,— мы следовали указаниям товарища Линь Бяо и
прежде всего старались разогнать и разгромить пар-
тийные комитеты...
Хунвэйбины Пекинского педагогического универси-
тета побывали в Хэфэе, Чанша и Гуйлине. Борьба, по
их признанию, была ожесточенной, и повсюду их за-
дача оказалась труднее, чем они рассчитывали. Так,
например, в Хэфэе, высадившись на вокзале, они по-
строились в колонну и двинулись разгонять хэфэйский
горком партии и аньхойский провинциальный комитет
КПК. Им удалось занять здание горкома и захватить
187
в нем часть работников, но многие бежали и довольно
быстро подняли местных рабочих.
По словам оратора, «обманутые массы» выступили
на защиту «черного партийного комитета» и выгнали
хунвэйбинов из занятых ими помещений. С обеих сто-
рон имелись убитые и раненые.
Но в Хэфэе в общем дело обошлось сравнительно
удачно. Полное поражение «посланцы Мао Цзэ-дуна»
потерпели в Чанша. В отчете с горечью говорилось, что
местный партийный комитет «заранее подготовил тол-
пу обманутых масс». Народ блокировал хунвэйбинов
прямо на вокзале. Им не удалось ни выйти в город, ни
даже прорваться на площадь. Через несколько часов
они вынуждены были уехать обратно.
Зато в Гуйлине, по их словам, провинциальный ко-
митет КПК был «победоносно» разогнан. В общем ока-
залось, что двенадцать хунвэйбинов из отряда не
вернулись. Они «геройски погибли за идеи Мао Цзэ-
дуна» во время нападений на партийные органы в про-
винциях. Многие из вернувшихся залечивали в амбу-
латории свои увечья и раны.
Как-то я сидел в очереди к врачу вместе с девуш-
ками, одна из которых вернулась с юга. Они разгова-
ривали о том, как много врагов у Мао Цзэ-дуна в пар-
тии и как упрямо они сопротивляются.
— Неужели они не понимают, что председатель
Мао всех победит? — недоумевала одна из них.
— В Чанша нам было хуже всего. Там мы ничего
не сумели сделать. Ну не беда. Мы еще вернемся!
— Придется снова съездить? — спросила ее под-
руга.
— Когда мы ехали, то думали, что нас будут встре-
чать радостно. Не знала я, что есть люди, осмеливаю-
щиеся открыто подниматься против идей Мао Цзэ-
дуна...
Подруга в свою очередь рассказывала ей новости
об участии школьников в движении, об их ультимату-
мах и о том, сколько портретов и «юйлу» председателя
Мао должно висеть в каждой жилой комнате при «но-
вом порядке».
— Ты какие купила? — поинтересовалась вернув-
шаяся.
— Я взяла три средних, на каждую стену, где нет
188
окна. Хочется еще маленькое «юйлу» повесить у изго-
ловья, но я не смогла достать...
— Да, их все так раскупают, что маленьких не до-
станешь. А я отстала, не купила еще, недосуг...
— Ну, ты ведь только что приехала!
— Сегодня же пойду, а то неловко перед людьми.
Хунвэйбины возвращались не только с юга. Другие
«боевые отряды» выезжали на северо-восток — от на-
шего университета, например, в Цзилинь — и на севе-
ро-запад. Они поддерживали связь со своими сторон-
никами на местах, даже если «победы» над местными
партийными органами с первого налета и не удавалось
добиться. В университете появились стенды, на кото-
рых вывешивались сообщения с мест—иногда в виде
дацзыбао, а чаще напечатанные типографским спосо-
бом листовки с фотодокументами. На них можно было
видеть замученных людей, изуродованные трупы, са-
раи с петлями и крючьями для пыток и убийств. Осо-
бые стенды предназначались для Аньхоя, Ганьсу, Сиа-
ни, Чунцина, Фуцзяни и других мест, напоминая свод-
ки с фронтов гражданской войны.
В своих листовках хунвэйбины клеймили «белый
террор» местных партийных органов. Я помню набор
жутких фотографий с надписью «Семьдесят дней бе-
лого террора в Сиани», где, если верить листовкам, на-
летчиков-хунвэйбинов истребляли массами.
В сентябре в Пекине еще можно было читать воз-
звания и обращения местных властей, в которых гово-
рилось об издевательствах хунвэйбинов над партий-
ными работниками и опровергалась хунвэйбиновская
пропаганда. Обе стороны так рьяно уличали друг
друга во лжи, что разобраться в происходящем было
нелегко.
Когда помещали фотографии людей с обрезанными
ушами, выколотыми глазами или же снимок груды от-
нятых у хунвэйбинов плеток, этому, я чувствовал, сле-
довало верить. Когда же хунвэйбины после поражений
печатали снимки своих людей с переломленными ру-
ками и ногами, пробитыми головами, в крови и синя-
ках, я тоже верил: ведь не все те, на кого они напа-
дали, шли с покорностью баранов на заклание! И если
хунвэйбинов выгоняли из какого-нибудь города, то это
было возможно только ценой крови. Сообщения ужа-
189
сали огромными числами — сотнями и тысячами —
жертв, но вот как раз цифрам верить было труднее,
потому что обе стороны стремились обвинить против-
ников в жестокости, чтобы оправдать «ответные меры
самозащиты».
«Развернем народную войну против врагов куль-
турной революции!» — таков был ответ хунвэйбинов на
неожиданное для них сопротивление периферии набе-
гавшим из столицы волнам «культурной революции».
Их дацзыбао призывали в духе «учения Мао Цзэ-дуна
о народной войне» объединить «революционные силы»
в единую организацию, «поднять на мятеж широкие
массы рабочих и крестьян», расправляться с противни-
ками по-военному решительно и беспощадно. «Очистим
страну методами народной войны от всех негодяев, па-
разитов и классовых врагов! Утвердим навечно идеи
Мао Цзэ-дуна в масштабе всей страны!»
Идеи новой «народной войны» впервые были вы-
двинуты хунвэйбинами Пекинского университета.
Вернувшись в Пекин, столичные боевые группы и
отряды хунвэйбинов устраивали показательные суды
над провинциальными партийными комитетами. Они
собирали на эти спектакли, происходившие часто всю
ночь, хунвэйбинов со всего Пекина. В сентябре, на-
сколько мне известно, такие судилища учинялись над
провинциальными комитетами КПК Аньхоя, Фуцзяни,
Ганьсу и Шэньси.
Само по себе такое судилище объективно означало,
что первый натиск хунвэйбинов был отражен и сверг-
нуть провинциальный комитет не удалось. Всей цере-
монией судилища обычно руководил «боевой отряд».
Обвинение против аньхойского провинциального
комитета КПК мне хорошо запомнилось потому, что
его вывесили на щите перед входом в Пекинский уни-
верситет за три дня до судилища. В нем было четыре
пункта. Во-первых, кровопролитие и убийства. Оказы-
вается, аньхойский комитет имел «наглость и дер-
зость» бороться с «посланцами председателя Мао» и
даже «выгнать» их, «не остановившись» перед крово-
пролитием. Во-вторых, репрессии. Отразив атаку сто-
личных хунвэйбинов, провинциальный комитет осо-
знал опасность и начал энергично подавлять местное
движение, за что и обвинялся в «выступлении против
190
культурной революции». В-третьих, борьба против
«идей» Мао Цзэ-дуна. Другими словами, отказ «скло-
нить голову перед революционными массами и послан-
цами председателя Мао». В-четвертых, «монархизм» и
поддержка «контрреволюционной буржуазной линии в
партии». На хунвэйбиновском жаргоне «монархизм»
означал нежелание партийных организаций и должно-
стных лиц отдать власть хунвэйбинам. «Буржуазной
контрреволюционной линией» именовалась поддержка
прежнего партийного руководства, и персонально
председателя республики Лю Шао-ци. В лексике хун-
вэйбинов «буржуазный» означал только враждебность
председателю Мао.
На эти суды, которые рассматривались как важ-
ное политическое событие, часто приезжали деятели
«группы по делам культурной революции» при ЦК,
приближенные Мао Цзэ-дуна.
Итак,,в сентябре 1966 года центром, осью всей ки-
тайской жизни являлись хунвэйбины. И стать хунвэй-
бином было совсем не просто. Большая часть студен-
тов не могла быть ими.
Хунвэйбинами свободно могли стать только дети
рабочих и крестьян, не принадлежавшие ни к партии,
ни к комсомолу, а также дети «революционных партий-
ных работников», то есть дети сторонников «культур-
ной революции». Таких, по подсчетам самих хунвэйби-
нов, было около 40 процентов студентов. Остальные
представляли собой «выходцев из чуждых классов».
«Выходцев» подразделяли на мелкую буржуазию
(большинство), буржуазию и детей кадровых партий-
ных работников (последних — около 15 процентов).
Дети рабочих и крестьян, отягощенные прошлым,
то есть если они являлись членами КПК или китай-
ского комсомола, а также выходцы из мелкой буржуа-
зии и дети партийных работников могли стать «сочув-
ствующими» (последние, если были готовы отречься от
родителей).
Мой фудао Ма энергично пробивался в ряды хун-
вэйбинов. Мы вернулись с ним из поездки по стране,
когда отряды были уже созданы, и он попал под регу-
лирование приема. Два обстоятельства были для него
191
выигрышными — он являлся сыном рабочего и, бу-
дучи преподавателем на втором курсе, всегда выступал
вместе с наиболее левацки настроенными студентами.
Но у Ма имелся и большой недостаток — он был чле-
ном партии и притом выполнял ответственное поруче-
ние «черного парткома» — работал со мной, «совеь
ским ревизионистом».
Ма сразу же, в августе, примкнул к «сочувствую-
щим» и принял деятельное участие в «бунте» на фило-
логическом факультете, где «культурная революция»
развивалась всего медленнее. На этом поприще у него
вскоре появились и «революционные заслуги»: он спо-
собствовал «разоблачению» профессора Го, своего учи-
теля, и выборных партийных работников факультета.
Так у него возникли основания просить о приеме в
ряды хунвэйбинов.
Но тут существовал и определенный риск: отказ в
приеме означал бы для него политический крах. Ма
пошел на риск и подал заявление. Перед ним поста-
вили вопрос, на который он обязан был ответить пуб-
лично, на собрании отряда, и предоставили недельный
срок на подготовку. Всю эту неделю Ма просидел в
комнате, почти не отлучаясь. Он нервничал, исписывал
кипы бумаги, рвал написанное. Он сидел скорчившись
в углу, повернувшись спиной ко мне, словно боялся,
что я буду заглядывать в исчерканные листки. Нако-
нец наступил решающий день. Ма ушел и вернулся
поздно вечером взволнованный и торжественный, с
красной повязкой хунвэйбина отряда «Маоцзэдунизм».
— Тебя можно поздравить? Как прошло собра-
ние? — спросил я.
— Все прошло гладко,— принялся рассказывать
Ма.— Товарищи поставили передо мной один вопрос:
«Почему ты, молодой человек эпохи Мао Цзэ-дуна,
выбрал своей специальностью изучение старой фео-
дальной литературы и культуры?» И я ответил, что с
самого начала для меня не было на свете ничего выше
идей Мао Цзэ-дуна. Что я начал изучать старую фео-
дальную культуру для того, чтобы критиковать ее с
позиций идей Мао Цзэ-дуна. Я сказал, что хотел стать
специалистом для того, чтобы разоблачить всех врагов
председателя Мао, которые прикрываются изучением
старой литературы!..
192
Но ты же любишь и понимаешь литературу! —
" жался я.— Разве ты так думал, когда поступал
не >'деРдСИТет? А хунвэйбины уничтожают книги и за-
’„CS книжные магазины!
крьша ГОВОрил о своих самых высоких целях, кото-
6уду осуществлять теперь,—сказал Ма.
рь1ема вступал в хунвэйбины в самый трудный период.
2 льнейшем, в конце сентября, вступление было зна-
В Детьно облегчено: хунвэйбины обеспокоились, что
ЧИходятся в «революционном меньшинстве». Начался
усипенный численный рост их отрядов.
В царстве хунвэйбинов свои законы. Демонстрация
«революционного» энтузиазма стала обязательной для
всех. Студенты не стеснялись походя оскорблять не
только осужденных с белыми нагрудными знаками, но
и просто прохожих. Даже меня часто останавливали на
улицах города, бесцеремонно разглядывая надпись на
моем университетском значке. Такой значок носили все
студенты; а они составляли ударную силу массового
движения, и не удивительно, что этот значок давал мне
большую свободу в передвижении по городу.
В Педагогическом университете положение было
иным: меня здесь знали в лицо. С одной стороны, ко
мне относились с нескрываемым любопытством, как к
очень редкому зверю, причем любопытство это обуре-
вало всех, вплоть до самых завзятых маоистов, кото-
рым тоже хотелось поговорить с советским человеком,
чтобы самим знать из первых рук нашу позицию и
взгляды.
Но и в проявлениях ненависти недостатка не было.
Когда я проходил, головы демонстративно отворачива-
лись, но к этому легко привыкнуть. И вообще, если
тебя сторонятся как прокаженного, это еще полбеды;
хуже, когда неприязнь выражается активно. «Револю-
ционеры», увидев меня, презрительно сплевывали; на-
конец, однажды они обнаглели и стали подходить один
за другим, чтобы вызывающе плевать мне под ноги.
Я не придумал ничего лучшего, как посоветоваться
Ма. Он был горд своей причастностью к хунвэйби-
нам и поставил в своем отряде вопрос обо мне. Через
сколько дней он сообщил, что хунвэйбины решили
13
А-Желоховцев	193
лично меня не трогать. Решение оказалось эффектив-
ным, и плевки в университете прекратились раз и на-
всегда. В сентябре меня донимали только, когда я пеш-
ком шел в советское посольство, да и то в коротком
переулке перед воротами. Я стал просить в посольстве
машину для поездок туда, и мне пошли навстречу.
В то же время дружеское расположение многих ки-
тайцев я продолжал чувствовать и в самые черные дни
«культурной революции». Одно из проявлений добрых
чувств меня поразило. Мы, советские стажеры, ехали
компанией в переполненном автобусе и, естественно,
много говорили по-русски между собой, возбужденно и
весело, потому что встречались не так уж часто. Вдруг
я услыхал за спиной всхлипывания. Обернувшись,
вижу старую китаянку, утирающую слезы. Ей, оказы-
вается, в свое время довелось пожить в СССР, да и
позднее она не раз работала вместе с нашими специа-
листами в Китае.
— Вы мне напомнили о прежней жизни,— говорила
она мне тихо.— А сейчас здесь такое творится — не хо-
чешь, а заплачешь...
В сентябре я не раз встречал в университетских
аллеях Вана, бывшего заместителя заведующего кан-
целярией по работе с иностранными студентами. Его
арест в июне произошел у меня на глазах. Теперь он
бродил молча и отчужденно. Высокий и подтянутый че-
ловек с типично военной выправкой, Ван за месяцы
«культурной революции» ссутулился и поник, его лицо
посерело от скудной пищи и унижений, глаза потухли,
здоровье ослабло от побоев, он кашлял. Я один здоро-
вался с ним, как будто ничего не случилось, и, по-мо-
ему, это его трогало.
Вана трое суток продержали перед толпой на ста-
дионе, избивая и заставляя склонять голову. На помо-
сте он вел себя с покорной отрешенностью и потому
спасся от худшего. Единственным человеком, кто с ним
решался дружески общаться, была его прежняя на-
чальница, заведующая канцелярией Чжао. Ее тоже
сместили, и она появлялась в коридорах канцелярии
очень редко. С ней обошлись мягче, может быть, по-
тому, что при первом же выводе на помост она упала в
обморок и с сердечным приступом попала в больницу-
«Рабочая комиссия» в июле успела снять с них обоих
194
ые нагрудные знаки, но полностью реабилити-
позорн °нИ Hg были. Судьба таких людей висела на
р0Васке- экстремисты из отряда «Маоцзэдунизм» тре-
воЛОС их крови, но пока оставались в меньшинстве,
бова^итет «культурной революции» занимался только
” К^порно осужденными лицами. Впрочем, и жить в
беСОВиях постоянной опасности психологически и мо-
рально нелегко, не говоря уже об ограничениях в пи-
тании.
«Революционеры» почитали за долг непрерывно
показывать, что за людей осужденных не считают.
Оскорбления при выдаче пищи, с чем я столкнулся
однажды, были ежедневным правилом. Для осужден-
ных существовала единая, кем-то хорошо продуман-
ная система мероприятий, участие в которых погло-
щало все их время. Если же почему-либо их день был
свободен, из них составлялись трудкоманды.
При осуждении все схваченные проходили через
митинги позора на стадионе со всеми последствиями,
то есть побоями, издевательствами и судилищами. За-
тем их деятельность становилась регулярной: они уча-
ствовали в «выставках», «операх» и «вождении».
О «вождении» осужденных по университету я уже
рассказывал. В августе хунвэйбины гоняли осужден-
ных по улицам города, а самых видных из них, «чер-
ных бандитов», возили на конфискованных грузовиках,
чтобы побольше народу могло посмотреть на них. Ук-
рашенные лозунгами и транспарантами машины на-
полнялись орущими хунвэйбинами. Осужденного ста-
вили впереди у кабины шофера, ему выкручивали руки
за спину, заставляя сгибаться и били по шее, чтобы он
«склонял голову перед массами». Иногда заставляли
поднимать над головой надпись с перечислением «пре-
ступлений перед культурной революцией». Так посту-
пали чаще с видными партийными работниками.
Наиболее распространенной процедурой являлись
«выставки». Людей выстраивали в аллее или на ста-
дионе, и все желающие могли глазеть на них. Хунвэй-
бины, приходившие для обмена опытом «культурной
Революции», дефилировали мимо живых людей, а ме-
стные активисты, специально выделенные универси-
тетским комитетом «культурной революции», с указ-
ами в руках играли роль экскурсоводов. Тыкая па-
195
ломкой в осужденных, они рассказывали их биографии
и «преступления». За спинами «выставленных» проха-
живались на всякий случай конвоиры, которые бдитель-
но следили, чтобы никто не стоял с поднятой головой.
Иногда для вящего эффекта осужденных заставляли
декламировать нараспев рассказ о собственных «пре-
ступлениях».
По вечерам на специальном помосте около студен-
ческой столовой хунвэйбины организовывали «оперы».
В этом случае осужденных выводили перед своими же
хунвэйбинами. Ведущий активист обращался к ним с
вопросом, что нового они усвоили и осознали за по-
следние дни благодаря милосердию хунвэйбинов, «ох-
раняющих их собачью жизнь от гнева масс». Осужден-
ные были обязаны отвечать по одному, громким голо-
сом выкрикивая выученные ими цитаты Мао Цзэ-дуна
и покаяния в своих прежних поступках, противореча-
щих «идеям» Мао. Если ответ не удовлетворял собрав-
шихся хунвэйбинов, осужденному грозило избиение до
потери сознания, причем отправка в больницу была
наилучшим исходом. Прямая угроза убийства разнуз-
данной толпой, привыкшей к безнаказанному насилию,
заставляла людей на эстраде голосить что было силы;
но даже в лучших случаях «опера» сопровождалась
публичным оплевыванием, бранью, пинками и удара-
ми. Из задних рядов в беззащитных бросали камнями.
Первые дни осужденных держали в дырявом ба-
раке, оставшемся со времени строительства универси-
тета, где единственной мебелью были столы для пинг-
понга. Потом их стали отпускать по домам, в уже
уплотненные квартиры. В аллеях вывесили объявле-
ние, что такое послабление не должно наносить ущер-
ба «культурной революции» и всякий «революцион-
ный товарищ» в любое время дня и ночи может при-
ходить к осужденным на дом «бороться» с ними. Лю-
бителей издевательств находилось порядочно, и ноч-
ные визиты двух-трех десятков хунвэйбинов с допро-
сами и побоями на дому стали обычным явлением.
Насилие в дни «культурной революции» развра-
щало людей, оно особенно опасно воздействовало па
подростков.
196
и против нашего университета размещалась сред-
Накола, в которой студенты проходили практику,
няя льники обвинили своего директора в причастности
Шк0 ой банде» и на первом же собрании, куда его
вволокли, затоптали насмерть.
В За воротами я видел два стенда: на них местные
нвэйбины высказывали свое мнение о происшед-
шем Стенд отряда «Маоцзэдунизм» был расцвечен
Шоасной краской: «Приветствуем мужество и отвагу
юных богатырей культурной революции! Смерть чер-
ным бандитам! Никакой пощады врагам председа-
тепя Мао!» Дальше читать я не стал: было ясно, что
они в восторге.
Позиция отряда «Цзинганшань» была иной. «Юные
застрельщики культурной революции! — говорилось в
его обращении.—Вы одним ударом покончили с вра-
гом, с кем же вы будете теперь бороться? Черный
бандит мертв, он слишком легко отделался! Нужно
было сохранить ему жизнь, ежедневно выволакивать
на позор, воспитывать массы и воспитываться самим
на его отрицательном примере. Вы поторопились, а
великая культурная революция — дело серьезное, де-
ло мирового значения...»
Вскоре в университете перед библиотекой всех
школьников собрали на митинг. Они стояли организо-
ванно, по классам и возрастам, а на трибуне, украшен-
ной гигантским портретом Мао Цзэ-дуна, витийство-
вали хунвэйбины. Они не смогли выработать общую
платформу и стояли двумя враждебными группами:
«цзннганшаньцы» — с одной стороны, «маоцзэдуни-
сты» — с другой. Митинг длился чуть ли не целый день
и увенчался взаимной потасовкой...
Но никто не сказал школьникам, что они, убив че-
ловека, совершили преступление.
После митинга школьники, «революционизировав-
шись», вышли на улицы. На перекрестке около универ-
ситета они стали ловить велосипедистов. В Китае боль-
шинство рабочих и служащих ездят на работу на вело-
сипеде: дешевле и удобнее, потому что городской
транспорт перегружен. Был вечер, и люди, возвраща-
ясь домой, потоком катили по улице, когда ребята,
зявшись за руки, образовали цепочку и стали их оста-
вливать. Против самых непокорных они пускали в
197
ход палки, угрожая вставить их в колеса и испортить
велосипед. Люди останавливались неохотно, ворча и
бранясь. От них требовали объяснений, почему на ве-
лосипеде нет портрета или цитаты из Мао Цзэ-дуна
В этот день никого еще не били. А через три дня пи-
кеты школьников были усилены взрослыми хунвэйби-
нами, которые побоями переубеждали строптивых. По-
том было обнаружено, что некоторые «злоумышлен-
ники» надевают портрет председателя Мао с правой
стороны руля, в то время как все революционное, по
мнению хунвэйбинов, должно быть только слева. Та-
ких карали жестокими побоями, не затрудняясь рас-
спросами...
Рабочие, когда их снимали с велосипедов, не скры-
вали возмущения и ругались.
— Будьте сознательными,— выкрикивали школь-
ники.— Соблюдайте приказы культурной революции!
Демонстрируйте верность председателю Мао!
Угрозы перемежались с уговорами:
— Политика — самое важное! Политика — на пер-
вом месте!
Как-то раз я возвращался после обеда мимо жи-
лых корпусов. Двор был пуст| взрослые ушли на ста-
дион, откуда неслись крики толпы — кого-то «судили»|
во дворе играли дети. Они окружили худющего котен-
ка и поймали его у самых моих ног. Мальчик схватил
животное за хвост и с криком:
— Долой черных бандитов! Смерть! Смерть! —
трахнул его головой об угол дома. Все дети были еще
маленькие — дошкольники. Потом на хилом, недавно
посаженном топольке они подвесили за хвост мертвую
кошку с размозженной головой и встали вокруг нее.
а крохотная девочка принялась хлестать кошку прУ*
тиком.
— Да здравствует председатель Мао! — время от
времени дружно провозглашали дети.
— Во что вы играете? — спросил я их, присев на
корточки.
— Мы судим кошку,— отвечала девочка.
— Зачем вы ее убили?
— Кошка — буржуазный элемент! Ее хозяев дав-
но разоблачили и выволокли.
198
pi ш разговор шел под неумолкающий рев на ста-
е и натужные вопли ораторов по трансляции.
дИ°^_ А кто же будет ловить мышей?
____ у нас нет мышей,— сказала девочка.— Мы хо-
тим играть в суд!
Дети с криком бросали в труп кошки камнями,
чь-в-точь Как бросали в живых .осужденных студен-
т° университета. Играя, малыши повторяли то, чем
были заняты их старшее братья. Зверство стало до-
стоинством в их глазах, жестокость — повседневно-
стью...
Тлетворное влияние «культурной революции» не об-
ходило никого, даже самых маленьких.
Деятельность хунвэйбинов вдохновлялась высши-
ми руководителями.
В дни хунвэйбиновских парадов на площади Тянь-
аньмэнь их принимал сам Мао Цзэ-дун. Однажды ко
мне зашел сотрудник канцелярии и пригласил посмо-
треть на эту встречу по телевидению.
Вокруг телевизора на нашем этаже столпились все
дежурные, кому не выпало «счастья» побывать на са-
мой площади. На экране все время — более двух ча-
сов— показывали правительственную трибуну. Из-
редка оператор демонстрировал площадь, но телеобъ-
ектив отрывался от правительственной трибуны только
ради показа экстаза хунвэйбинов, и тогда па экране
возникали перекошенные от крика рты, растрепанные
волосы, лес протянутых рук. Особенно неистовство-
вали девушки: они брались за руки и прыгали на ме-
сте, в страшной толкотне и давке, чтобы увидеть пред-
седателя Мао. На площади толпилось около милли-
она молодежи, и рев — нечленораздельный, исступлен-
ный— даже по телевизору был оглушающим.
В резком контрасте с беснованием толпы была спо-
койная, деловая суета на трибуне. Мао Цзэ-дун с не-
подвижным, ничего не выражающим маскообразным
лицом стоял посередине, за ним — молодая женщина в
елом халате — либо врач, либо санитарка. К нему ни-
то не подходил и никакими вопросами не беспокоил.
11()Рава ст°ял Линь Бяо, приветствовавший хунвэйби-
поднятой рукой и улыбками в пространство, bo-
199
круг него — военные. Слева располагался Чжоу Эпь-
лай. Он был серьезен. К нему непрерывным потоком
подходили люди в армейской форме и хунвэйбины с
красными повязками. Он пожимал руки, отдавал рас-
поряжения, выслушивал доклады и был настолько за*
пят, что стоял на трибуне вполоборота к площади. раз
или два за время передачи он подходил и разговари-
вал о чем-то с Линь Бяо. На трибуне присутствовало
немало людей, тоже руководителей, но операторы те-
левидения избегали их показывать, останавливая вни-
мание только на троих.
Телевидение постоянно возвращалось к Мао Цзэ-
дуну, показывая его с разных сторон под захлебываю-
щееся славословие диктора. Вокруг меня сотрудники
канцелярии с волнением рассуждали:
— Председатель Мао сегодня в армейской зеленой
форме! Он разве надевал ее раньше?
— Председатель Мао никогда прежде не носил во-
енной формы, это неспроста!
— Партия изменила председателю Мао, и он снял
партийную одежду,— сказал один из дежурных хун-
вэйбинов.— Он надел армейскую форму потому, что
армия верна идеям председателя!
— Правильно! Верно сказано! — заговорили все
разом.
Вскоре весь Пекин пришел к единому мнению, что
Мао Цзэ-дун переоделся со смыслом: он дал понять
всем и каждому, что партия ему враждебна и против
нее, против затаившихся в ней своих врагов он и на-
правляет удар «культурной революции». Зеленая ар-
мейская форма напоминала, что за всем шумом, га-
мом и столпотворением стояла сила штыка, верная
лично Мао Цзэ-дуну армия, которую маршал Линь
был готов бросить в дело по мановению его руки, если
понадобится...
«Распространять опыт культурной революции —
дело хорошее!» — таков с первых же дней был лозунг
«молодых революционеров». Уже в июле в Пекин хлы-
нула потоком молодежь из провинций. Студенчество и
учащаяся молодежь съезжались в столицу со всей
страны «перенимать опыт» и «устанавливать связи».
200
с опина задыхалась под наплывом миллионных масс,
аселение Пекина, по меньшей мере, удвоилось.
Н Иногородние хунвэйбины, приезжавшие в столицу
за «революционным опытом», толпами бродили из вуза
в вуз, всенепременнейше посещали площадь Тяньань-
мэнь и Гугун — бывший императорский дворец. Они
добивались права лицезреть самого председателя Мао,
и он принимал их по миллиону’сразу, показываясь на
правительственной трибуне центральной площади. Был
даже такой случай, когда он спустился с трибуны и
прошелся по площади среди расступающейся в истери-
ческом экстазе толпы.
В сентябре масса направлявшихся в столицу хун-
вэйбинов запрудила железные дороги страны. Ехали
они и на автобусах. Даже грузовики были реквизиро-
ваны для перевозок хунвэйбиновских отрядов. Дело
дошло до того, что хунвэйбины пытались отобрать
транспорт у воинских частей и армейских учреж-
дений.
«Товари^ци с периферии», благо погода стояла еще
сносная, располагались на ночлег где придется, но по-
том стало худо — осень в Пекине в 1966 году была не-
обычно пасмурной, с частыми дождями. Приехавшие
хунвэйбины запрудили все университеты. У нас они за-
няли шестиэтажный административный корпус, аудито-
рии филологического факультета, библиотеку. Под ко-
нец, чтобы как-то устроить их, начали уплотнять семьи
преподавателей. Уплотняли по простой схеме: из трех
жилых корпусов один высвободить для приезжих.
В освобожденном здании полы во всех комнатах за-
стелили камышовыми матами, чтобы можно было
спать вповалку.
Надо сказать, что пекинские хунвэйбины недо-
любливали приезжих, и неприязнь порой доходила до
стычек. Они требовали ограничить их пребывание в
столице жестким сроком в десять дней, ввести ограни-
чения в питании — люди, мол, приехали в Пекин изу-
чать «идеи» председателя Мао, а не обжираться, и по-
этому запрещали продавать приезжим фрукты, мясо,
яйца.
Иногда столкновения возникали на политической
почве. Особенно ожесточенным было столкновение у
Медицинского института. Там'у ворот повесили тран-
201
спарант: «Нереволюционные приезжие с периферии —
катитесь вон!»
В Педагогическом университете для приезжих, ко-
гда они прибывали крупными, организованными пар-
тиями, устраивали «выставки» осужденных, которых
пригоняли десятками с фанерными щитками в руках.
Провинциалы могли воочию убедиться, что прежде по-
читаемые профессора, преподаватели и партийные ра-
ботники беспомощны перед ними, «молодыми рево-
люционерами».
Обычно освоение «революционного опыта» шло
гладко и приносило зримые плоды. Так, студенты Цзи-
линьского педагогического института, переняв опыт пе-
кинцев, по возвращении устроили у себя такую же
«культурную революцию».
Но случалось, что «периферийные товарищи» резко
осуждали издевательства и бесчеловечное обращение,
отказывались понимать «преступления» жертв «куль-
турной революции». Тогда их со скандалом выпрова-
живали с университетской территории и объявляли
«контрреволюционерами».
За летние месяцы через наш университет прошли
представители молодежи чуть ли не из всех провинций
Китая, часто из совсем глухих уголков, уездных учи-
лищ и техникумов. Они охотно знакомились с иност-
ранцами, проявляли большое любопытство, разговари-
вали весело и свободно, держались куда проще и
приветливее пекинцев. Неприязнь и мнительность, ли-
цемерие и подозрительность были явно чужды юным
провинциалам. Для них, выросших в условиях гермети-
ческой изоляции, а потому полных любознательности и
интереса к самым обычным вещам, «культурная рево-
люция» представлялась небывалым празднеством.
Ведь многим из них и не снилось побывать в Пекине...
Мне постоянно приходилось встречаться с приез-
жими хунвэйбинами, и я с интересом разговаривал с
ними. Были они наивны, простодушны, уровень зна-
ний и общая культура у них были очень низки.
Как-то ко мне подошел в парке университета юно-
ша и спросил:
— А у вас здесь нет рыжего соотечественника?
Я слышал, что среди белых бывают голубоглазые и ры-
жие. Очень хочется посмотреть!
202
не мог сдержать улыбки по „
мог. Тогда он спросил:	’ И помочь тоже не
— А в каком пекинском вузе есть негры?
Я сказал, что их больше всего в Институте языка
- Схожу туда во второй половине дня обязатель^
но,-твердо решил юный активист «культурной рево-
ЛЮЦИИ».	г н
Расспрашивая о Советском  Союзе, провинциалы
проявляли дремучее невежество. Китайская пропаган-
да внушала населению, что советский народ голодает.
Меня почти все расспрашивали, хватает ли у нас
хлеба, доступно ли нашим людям мясо.
Этим интересовались люди, которые сами ели мясо
только по большим праздникам и не употребляли мо-
лочных продуктов. В Китае сливочное масло едят
только иностранцы — так мало его производится — и
даже грудных детей подкармливают не молоком, а ри-
совым отваром. И когда я рассказывал о том, как пи-
таются в нашей стране и что хлеба у нас достаточно,
то часто чувствовал, что мне попросту не верят, на-
столько невероятно это выглядело в китайскйх усло-
виях.
— Вы довольны, что стали студентом? — спросил
я как-то в автобусе своего соседа-хунвэйбина.
— Нет,— решительно ответил он.
Я рассказал, что в СССР молодежь стремится к об-
разованию, многие хотят стать инженерами и другими
специалистами. Он заметил с подкупающей откровен-
ностью:
— В Китае не так. У нас интеллигентом быть не
стоит...
Когда я спросил почему, он не ответил.
Чтобы попасть к своим коллегам в Пекинский уни-
верситет, у меня не было другого средства, кроме хун-
вэйбиновских специальных автобусов. На городской
транспорт нечего было рассчитывать в условиях «куль-
турной революции»; либо садись с хунвэйбинами, либо
иди пешком, а расстояние совсем немалое, два с поло-
виной часа ходьбы.
В каждом таком автобусе, впрочем, как и на го-
родском транспорте, была своя «революционная
бригада», чаще всего из школьников. Сменяя друг
Друга, они всю дорогу, до хрипоты выкрикивали изре-
203
чения Мао Цзэ-дуна или же пели песни о нем. От уста-
лости далеко не все едущие им подтягивали, но в ушах
все время стоял неумолчный шум и гам «культурной
революции».
Бывали случаи, что в автобусе проводилась кон-
кретная пропаганда, например читали новую передо-
вую статью или какой-нибудь свежий хунвэйбиновский
приказ или ультиматум. Иногда зачитывались драма-
тические, запоминающиеся описания «революционной
борьбы». Однажды я выслушал длинный рассказ о
приключениях группы пекинских хунвэйбинов в сосед-
нем городе Тяньцзине.
Зачитали многословное обращение на нескольких
сколотых гектографированных листках, в котором рас-
сказывалось, насколько я помню, следующее.
В конце августа группа хунвэйбинов в Пекинском
университете почувствовала «большую горечь», потому
что в городе Тяньцзине «культурная революция» раз-
вивалась слабо. Надо сказать, что Тяньцзинь нахо-
дится от Пекина в нескольких часах езды. Это круп-
ный город Северного Китая, с более чем четырехмил-
лионным населением. Итак, хунвэйбины собрались и
поехали в Тяньцзинь. Было их совсем немного, не
помню, не то восемь, не то двенадцать. В листовке
всех называли по именам.
Сначала хунвэйбинам пришлось преодолеть сопро-
тивление «косных консерваторов» на железной дороге,
которые потребовали билеты на проезд. Но хунвэйби-
ны дали им «революционный отпор» и благополучно
доехали без билетов.
В Тяньцзине они явились в горком КПК. Швейцар
спросил, по какому делу.
— Бунтовать против тяньцзиньской черной бан-
ды! — был категорический ответ.
Швейцар отказался их пустить, и хунвэйбины «ре-
шительно вошли силой». Они поднялись наверх, к ка-
бинетам ответственных работников.
— Как вы смеете писать бумажки, когда предсе-
датель Мао призывает развернуть культурную рево-
люцию? — спрашивали они у работников горкома.
Хунвэйбины принялись выгонять горкомовцев из каби-
нетов и жечь на полу партийные документы, на их
языке — «бумажки».
204
Так им удалось «распотрошить» отдел труда Тянь-
•ньского горкома. Затем они добрались до кабинета
ц31 го секретаря. Он отказался «убираться вон», а
ВТ°па его поволокли, оказал сопротивление и нанес
стулом «смертельную травму» одному «герою культур-
ной революции».
К этому времени все работники горкома собрались
вместе, второй секретарь по фамилии Ли возглавил их,
и они, «нагло обзывая героев хулиганами и бандита-
ми», потребовали, чтобы хунвэйбины удалились. Ли
назвал действия хунвэйбинов «контрреволюционными
и антинародными», на что получил от них «гордый»
ответ:
____ Ты сам контрреволюционер и черный бандит,
враг председателя Мао!
Далее следовало патетическое описание, как сра-
женный стулом хунвэйбин «умирал» на полу и произ-
нес «последние слова»:
— Председатель Мао сказал: «Революция не пре-
ступление, бунт — дело правое!»
До сих пор не знаю, можно ли верить этому или
нет. Ведь россказни об «убийстве» и «красивой смер-
ти» служили пропаганде.
Работники горкома снова потребовали от хунвэйби-
нов убираться, но они, уже окруженные, ответили:
— Мы, революционеры, не страшимся смерти и го-
товы умереть за председателя Мао!
Возникла драка.
Хунвэйбины дрались стульями и столами, метали
во врага все, что можно бросить, «геройски» кусались
и царапались.
Хулиганство расписывалось как «революционные
подвиги». Уже на улице, потерпев поражение, хунвэй-
бины будто бы скандировали хором:
— Свет идей председателя Мао не загасить! Мы
еще вернемся и уничтожим ваше черное логово. Да
здравствует великая пролетарская культурная рево-
люция!
Описание заканчивалось обращением ко всем «бор-
цам» в столице организовать «боевой поход» на Тянь-
Цзинь, «отомстить за пролитую кровь революционных
Героев», свергнуть «черную власть» и утвердить новый,
«Революционный» порядок.
205
Тяньцзиньский горком КПК и хэбэйский провинци-
альный комитет КПК торжественно объявлялись
«контрреволюционными». Хунвэйбины звали всех «бое-
вых друзей» провести митинги перед «походом», разо-
блачить тяньцзиньский горком, а потом разогнать его.
Листовка была одним из подготовительных пропаган-
дистских мероприятий, через три дня в Пекинском уни-
верситете ожидался массовый митинг, на него пригла-
шали и «периферийных Товарищей».
Вести и листовки о столкновениях, фотографии по-
страдавших, воззвания хунвэйбинов о «белом терроре»
приходили со всех сторон страны, буквально покры-
вали стены зданий на улицах Пекина до двухметровой
высоты. Сопротивление народа натиску хунвэйбинов-
ской «революции» можно было увидеть из материалов
самих хунвэйбинов. Несмотря на страсть к похваль-
бе, хунвэйбины редко рапортовали о победах, а чаще
о сопротивлении, о «непонимании», об «обманутых
массах».
Хунвэйбиновские документы тщательно маскирова-
ли механизм «культурной революции». Наблюдая за
движением, так сказать снизу, трудно было опреде-
лить, где кончается инициатива самих хунвэйбинов и
где начинается выполнение директив.
Главным условием всей этой «революционной» дея-
тельности была безнаказанность, которую обеспечи-
вали контролируемая маоистами армия и карательные
органы.
По утрам начались поверки. Теперь по дороге в
столовую я прохожу позади выстроившихся на утрен-
нюю линейку хунвэйбинов. Вот они замерли па ас-
фальте аллеи — строгие квадраты из людей — юношей
и девушек. Полная тишина. Голосов не слышно, даже
шепота.
Командир окидывает взглядом строй:
— Раз, два, три...
Послушный хор начинает скандировать изречения
Мао Цзэ-дуна, специально подобранные Политуправ-
лением китайской армии, повторяя за командиром чет-
ко и раздельно каждое слово.
— А теперь споем! Раз, два, три...
206
И грянула песня:
В открытом море полагайся на кормчего,
Мао Цзэ-дун подобен солнцу...
Поющие молоды, им чуть больше двадцати лет, а
логим и того меньше. Это китайская молодежь, и
всех, кто мог ее видеть летом 1966 года, тогда не
оставлял тревожный вопрос: как и почему такое могло
случиться?
Живя в Китае, наблюдая поведение и нравы, я все
больше укреплялся в мнении, что вежливость, послу-
шание— качества, достигшие здесь всеобщего распро-
странения. Но почему же так легко, с такой твердой
верой в свою правоту молодые ребята, не дрогнув, тво-
рили жестокий суд и расправу над людьми старшего
поколения, издевались над ними, попирая человече-
ское достоинство, словно бы никогда не ведали о нем?
Как легко, как бездумно поверили они в то, что тво-
римые ими бесчинства и издевательства над людьми и
есть революция, свергающая власть недостойного на-
чальства, как легко поддались они фанатизму.
Почему одной передачи по радио, одной газетной
статейки, думал я, оказалось достаточно для взрыва?
В КНР день начинается рано. Встают обычно до
восхода солнца. В пять часов утра по молодежным об-
щежитиям, студенческим и рабочим, торжествующе
гремело радио.
— Говорит Центральная народная радиостанция...
Сейчас мы зачитаем изречения председателя Мао. Ве-
ликий учитель, великий вождь, великий полководец,
великий кормчий Мао Цзэ-дун сказал...
Так каждое утро провозглашался полный набор ти-
тулов обожествленного человека.
Победа народной революции в 1949 году и успехи
социалистического строительства в 1950—1957 годах
создали вокруг Мао Цзэ-дуна ореол революционного
вождя. Авторитет КПК и ее руководителей был непре-
рекаем для трудящихся масс страны. Но допущенные
Мао Цзэ-дуном и его сторонниками грубейшие полити-
ческие ошибки, авантюризм в экономике, произвол в
культурной политике, осуществленный ими раскол в
социалистическом лагере, курс на международную
изоляцию подорвали авторитет, завоеванный в ходе
207
революции и социалистического строительства. И вот,
когда мыслящие люди не могли уже не видеть бедст-
вия и страдания, которые принес китайскому обществу
авантюристический курс Мао Цзэ-дуна, потребовалось
подменить убеждения — верой, сознательную дисцип-
лину— безоговорочным подчинением, научное мышле-
ние — преклонением перед цитатой и догмой, предан-
ность идеалам — слепым повиновением.
Так начали насаждаться идеи самопожертвования
и аскетизма, подготовки к войне, слепое повиновение
Мао Цзэ-дуну. И наконец, молодежи принесли в жерт-
ву, обеспечив ей безнаказанность, выдали на расправу
лучших людей страны. А за это провозгласили ее
«носителями идей Мао Цзэ-дуна», лучшими людьми,
«авангардом» и «красной охраной» самого Мао Цзэ-
дуна.
Началось же, пожалуй, с Лэй Фэна.
Лэй Фэн был солдатом, служил шофером и погиб в
аварии. На военной автобазе, когда за рулем машины
был его ученик, грузовик снесло юзом по грязи на
столб ограды из колючей проволоки. Столб упал на
бежавшего сбоку от машины Лэй Фэна, так что погиб
он, возможно, по собственному недосмотру. Так или
иначе, гибель Лэй Фэна была отнюдь не героической.
Героической была объявлена вся его жизнь, так как
после смерти появился на свет «Дневник Лэй Фэна».
Подлинный ли это документ? Или он сфальсифициро-
ван? Может быть, у Лэй Фэна дневника совсем не
было? -Нельзя поручиться ни за один ответ. Так или
иначе, опубликованный дневник — как раз то, что было
нужно. Перефразируя известное изречение о боге,
можно сказать о китайской пропаганде: если б днев-
ника Лэй Фэна не было, то она его бы выдумала.
Мао Цзэ-дун лично ознакомился с дневником Лэй
Фэна и написал свое мнение, которое бесконечное
число раз воспроизводилось по всей стране в тех же
каллиграфически начертанных иероглифах. Всего че-
тыре знака: «Учиться у Лэй Фэна».
Но что же находят те, кто обращается за учебой и
примером к Лэй Фэну, повинуясь указанию вождя?
Оказывается, Лэй Фэн всю жизнь учился у Мао Цзэ-
дуна! Он читал кусочек из его текстов перед каждым
своим поступком. Сходить в парикмахерскую, пости-
208
белье — ко всему он подгонял цитату, и неважно,
Рать подлиннике речь шла о революции, гражданской
ЧТйпе или производстве. Лэй Фэн с удивительной цеп-
В° тью переносил в дневнике смысл любого изречения
К°Ссамого себя и на все, что он собирался сделать. Так
1 бнаруживается подлинный смысл призыва Мао Цзэ-
дуна: учиться у Лэй Фэна — значит учиться у него са-
М°ГНо учиться у Лэй Фэна — вещь страшная сама по
себе.
Лэй Фэн за всю свою жизнь не совершил ничего
дурного. Совершая только хорошее для других, как он
это понимал, он ущемлял во всем самого себя. Аске-
тизм — в еде и одежде, в отказе от любви и личного
счастья, в умении находить страдание даже там, где
его нет, полное забвение своей личности. И — полное
повиновение другому человеку — живому идеалу —
Мао Цзэ-дуну. Убивая человека в себе, Лэй Фэн тем
самым отрицает человеческое и в других. Во всех лю-
дях, кроме единственного — солнцеподобного Мао Цзэ-
дуна! Человек для Лэй Фэна имеет смысл и ценность
только как часть грандиозной машины, увенчанной на
вершине воплощением ее общего разума — Мао Цзэ-
дуном.
Последователями Лэй Фэна оказались хунвэйби-
ны 1966 и 1967 годов. Они только логично развили
его моральные принципы и активно применяли их в
действительности'.
«Учиться по самым высоким указаниям, повино-
ваться только самым высоким указаниям, жить и дей-
ствовать во всем только по самым высоким указани-
ям!» — так писали они в своих дацзыбао.
Не признавая себя за человека, нельзя считать
людьми и других. Ну, а если люди хотят оставаться
людьми?
Мао Цзэ-дун ответил на этот вопрос, он назвал их
«Уродами и чудовищами». Хунвэйбины разъяснили:
«Уроды и чудовища» — не люди. У них-де нет ничего
человеческого! Значит, и обращаться с ними надо не
по-человечески.
Такова логика антигуманизма, логика подавления
и подчинения. Неправый гнет калечит прежде всего
Тех» кто ему служит, чтобы их руками творить черное
14
А Желоховцев	209
дело. За какие-нибудь четыре-пять лет лэйфэновская
проповедь бездумной покорности, аскетизма и обого-
творения другого человека породила погромщиков
и насильников. Парадоксальность здесь только кажу-
щаяся. Хунвэйбины были готовы убивать, угнетать и
оскорблять тех, кого они не признавали людьми,—
«уродов и чудовищ», «плохих элементов», «контррево-
люционеров» и «эксплуататоров».
Раскроем скобки этих лицемерных выражений.
«Уроды и чудовища» — руководящие партийные акти-
висты, заподозренные в неверности Мао Цзэ-дуну, и
вся социалистически мыслящая интеллигенция. «Пло-
хие элементы» — это те, кто, повинуясь совести, остал-
ся верен партии, хотя и не занимал руководящего по-
ложения. Печальна их участь в руках озверевших фа-
натиков. «Контрреволюционеры» — это те, кто был не-
доволен «культурной революцией». По иронии судьбы
среди них много ветеранов гражданской войны, кото-
рых не обезопасили ни старые раны, ни награды. «Экс-
плуататоры»— это квартиросдатчики, парикмахеры и
портные, тот мелкий люд, кого некому защитить в Ки-
тае. Настоящих же эксплуататоров, капиталистов,
национальную буржуазию, правительство трогать ни-
кому не дозволяло, даже хунвэйбинам.
Воспитание молодежи в духе Лэй Фэна, несомнен-
но, одна из важных причин, которые привели к ее мо-
ральному перерождению. Но применялись и другие
духовные яды, и самый сильный, давно известный и
испытанный — мифы.
Попробуем разобраться в мифических представле-
ниях, внушенных молодежи накануне «культурной ре-
волюции». Лэйфэновская подготовка сделала ее осо-
бенно восприимчивой. Человек, отказавшийся от са-
мого себя, легко верит всему, освященному словом
вождя. Тем более что слово это было прямой лестью.
Напомню, что в июле 1966 года мне пришлось по-
слушать речь Цзян Цин, супруги Мао Цзэ-дуна, вы-
ступавшей перед «революционной» студенческой моло-
дежью. Она начала с того, что объявила молодых лю-
дей «носителями» «идей» Мао Цзэ-дуна. Только те, кто
вырос за последние семнадцать лет, якобы по рожде-
нию обладают таким достоинством. Они будто бы луч-
ше всех усваивают «идеи» Мао Цзэ-дуна, а ведь это
2Ю
.аУка наук! С презрением говорила Цзян Цин о «бур-
жуазной» профессуре, которая «пичкает» молодежь
«никчемными специальными знаниями» с подлым
умыслом — «чтобы у студентов не оставалось времени
усваивать великие идеи Мао Цзэ-дуна»!
 Цзян Цин призывала студентов «терпеливо пере-
убеждать» своих несознательных родителей. По ее сло-
вам, взрослые люди «заражены» понятиями старого
общества и не способны проникнуться «идеями» Мао
Цзэ-дуна так, как молодежь.
Последствия подобной лести в Китае можно было
видеть на каждом шагу. Хунвэйбины потеряли уваже-
ние к старшим по возрасту — неслыханное прежде
дело в стране с древней гуманистической традицией.
В конце августа 1966 года, когда Пекин запрудили
многотысячные толпы съехавшихся со всех концов Ки-
тая хунвэйбинов, пожилые люди избегали показывать-
ся на улицах — небезопасно! Могут остановить, могут
окружить, могут допрашивать, что вы делали раньше
и что делаете сейчас, могут проверить, хорошо ли вы
усвоили «идеи» Мао Цзэ-дуна, и каждый раз — бога-
тые возможности для обид, оскорблений и побоев,
было бы желание, а желания хоть отбавляй! Хунвэй-
бины не стесняются. Чего им, собственно, стесняться?
Они — носители «идей» Мао Цзэ-дуна, а остальное че-
ловечество до них еще не доросло.
Так же возник и следующий миф китайской пропа-
ганды— легенда о национальной исключительности.
Проповедь превосходства «китайского человека», смы-
кающаяся с неприкрытым расизмом. Чего стоит сама
песенка «Пекин — Токио» об идущих в ногу народах
Дальнего Востока с единой судьбой! Пекинские ли-
деры недаром ухаживают за Японией.
Но общность судьбы желтой расы занимает в про-
паганде подчиненное положение по сравнению с про^
пагандой превосходства Китая над всем остальным
миром. Молодежи внушается, что Китай — единствен-
ное «подлинно революционное» государство.
— Наши горы и реки — красные, всегда будут
красными! — скандировали демонстрации хунвэйби-
нов.— Китай никогда не изменит свой цвет!
Далее, Китай — это страна «непрерывной револю-
211
Выслушивая трескучие «революционные» фразы
хунвэйбинов, я спрашивал их попросту:
— Скажите, а ради чего нужна революция? Какая
у нее цель?
И они не могли ответить по существу, потому что
их «революция»—не для людей, не для человека, не
для народа. Их революция лишена цели и смысла. Они
говорили:
— Революция нужна для того, чтобы люди оста-
вались революционными и страна оставалась револю-
ционной.
Что же значит такая тавтология? В действительно-
сти их «революция» нужна была, чтобы Китай оста-
вался по-прежнему маоистским, взвинченным, взбала-
мученным, нищим и покорным. Только в условиях та-
кого хаоса можно удержать великий народ в узде
культа личности Мао Цзэ-дуна.
Наконец, для возбуждения националистического
высокомерия в ходу еще один миф: Китай обладает...
Мао Цзэ-дуном! Самый великий, самый мудрый, са-
мый революционный, солнцеподобный... Разве есть где-
нибудь на земле еще один такой вождь? Разве он сам
не предмет национальной гордости, не повод для тще-
славия и высокомерия?
Кстати, любопытно, что наши немецкие друзья,
раскрывая страницы китайских иллюстрированных
журналов на немецком языке, буквально вздрагивали
от неожиданности и от недобрых воспоминаний: на них
глядело слово «фюрер», повторенное на каждой стра-
нице десятки раз, крупным и мелким шрифтом, в ре-
портажах, под иллюстрациями и в заголовках. Фюрер,
фюрер, фюрер... было о чем задуматься.
Хунвэйбины приносили клятву, что они посвящают
свою жизнь распространению «идей» Мао Цзэ-дупа.
Сначала, разумеется, «великие идеи» должны были
охватить Китай. Назывались разные сроки победы
«культурной революции» — январь 1967-го, потом —
сентябрь, потом — январь 1968 года. Прогнозы хунвэй-
бинов не сбывались; народное сопротивление возра-
стало.
Хунвэйбины охотно говорили о достоинствах китай-
ского народа, о присущих простому человеку в Китае
скромности, трудолюбии, организованности, бережли-
212
ости любви к семье и детям. Достоинства эти неоспо-
в ’ но никогда их не выдвигали в качестве довода в
пользу национального превосходства. Хунвэйбины счи-
та пи лучшие черты народа своим сильнейшим аргумен-
том Но таковы ли были они сами? Были ли в них ка-
чества трудящегося китайца?
Когда на работу в советское посольство в Пекине
приехал из СССР шофер, обыкновенный рабочий па-
рень, он был поражен тем, что увидел на улицах ки-
тайской столицы. Бесконечным людским потоком, сме-
няя друг друга, проходили шествия и демонстрации, на
грузовиках проносились «оперативные ударные отря-
ды» хунвэйбинов с красными повязками, маршировали
строем приезжие из провинции. Люди бродили, махали
красными книжечками, скандировали лозунги, пели
песни, громили магазины, парикмахерские, учрежде-
ния...
— Сколько дармоедов,— не выдержал шофер.—
И кто их кормит?
Китайский народ их вынужден был кормить, эти
миллионные толпы молодых погромщиков.
Понимая это, трудно было слушать спокойно рас-
суждения о скромности, бережливости и трудолюбии
от тех, кто годами не ударял пальцем о палец, от тех,
кто хрипел, сорвав глотку, на полуночных дискуссион-
ных сборищах и «судах» над схваченными жертвами.
Но характеристика хунвэйбинов будет неполной,
если не сказать о яростном, фанатичном антисове-
тизме, который они усвоили. Они называли советских
людей «современными ревизионистами» и ставили
борьбу с нами на первое место, отводя американскому
империализму лишь второе, а реакционеров всех стран
упоминали только в третью очередь.
Пропаганда антисоветизма ведется группой Мао
Цзэ-дуна в КНР непрерывно. И какой бы аспект идео-
логической обработки ни взять, он всегда оказывается
прямой противоположностью коммунистическому иде-
алу.
Без клеветы на нашу страну не создать мифа о ки-
тайской «подлинной революционности» и мифа о луче-
зарном Мао Цзэ-дуне. Так родилась беззастенчивая
ложь о сговоре СССР и США и тезис о борьбе с «дву-
мя сверхдержавами».
213
И наконец, могут ли «идеи» Мао Цзэ-дуна востор-
жествовать, пока существует, растет и процветает ро-
дина ленинизма, социализма, страна, рожденная Ок-
тябрьской революцией? Нет, не могут восторжество-
вать такие «идеи», и не только на всем земном шаре,
как это снилось хунвэйбинам и группе Мао Цзэ-дуна,
но даже и в их собственной стране, в самом Китае.
Так в бессильной злобе рождаются проклятия и хула
китайской пропаганды, угрозы мести. Мести за что?
За огромную советскую помощь китайскому народу?
Нет, мести за непризнание «идей» Мао Цзэ-дуна.
За непризнание «идей» китайская пропаганда от-
равляет ненавистью к СССР свой народ. И ей удалось
заразить многих из молодого поколения.
Но только ли фанатики хунвэйбины? Во имя чего
они шли на самопожертвование? Действительно ли
они помышляли лишь о «революционных» подвигах
и забывали себя ради вождя? Нет, они и себя не забы-
вали.
— Вам председатель Мао завещает Китай! Вы бу-
дете управлять государством! — сулила хунвэйбинам
Цзян Цин, и они восторженно ревели. Это им нрави-
лось! Они горели желанием управлять. Это ли не пер-
спектива на светлое будущее, на собственное процвета-
ние, на причастность к власти?
«Культурная революция» остановила образование.
Хунвэйбинов заставить учиться было невозможно! Им
трудно было начать работать — они привыкли к празд-
ности, митингам, парадам, шествиям, погромным «ре-
волюционным операциям». Армия одела хунвэйбинов
в свою форму — об одежде можно было не беспоко-
иться, а ведь с тканью в КНР тогда дело обстояло
плохо и ее отпускали скупо, по талонам. Не у каждого
имелись вторые брюки, и не потому, что не было денег
их купить, а потому что нормировалась продажа мате-
рии. Хунвэйбины теперь были одеты, их благосостоя-
ние за год «культурной революции» выросло. Их кор-
мили и работой не утруждали. Они объездили чуть ли
не всю страну, «устанавливая революционные связи».
Объездили, разумеется, бесплатно. Если железнодо-
рожники-«консерваторы» требовали билеты, хунвэй-
бины их просто били за несознательность. Они сумели
превратить для себя «культурную революцию» в
214
паздное времяпрепровождение, в ходе которого про-
ливали кровь других.
Так возникло новое поколение маоистов. 25 мая
1966 года во время кампании «культурной революции»
1 о спустили с цепи. Обеспечили безнаказанность. Обе-
щали власть. Дали льготы. Сначала обманули, потом
подкупили и использовали...
Но все ли молодое поколение было отравлено?
Нет, конечно, далеко не все. Поэтому шли годы, и
никак не могла завершиться «победой» «культурная
революция». Поэтому по-прежнему у советских людей
много искренних друзей в Китае, чья дружба достойна
высокого уважения — она выстрадана в суровых испы-
таниях.
В канун праздника 1 октября — национального дня
КНР — я шел по пекинской улице, насвистывая марш
из кинокомедии «Веселые ребята» — не потому, что
мне было тогда весело, а просто вспомнил свою ро-
дину и молодость. И мне ответили, как эхо, проходив-
шие мимо китайские студенты. Они тихо просвистали
мне тот же знакомый, давно не слышанный ими мотив,
когда-то любимый в Китае, и от этого сразу потеплело
на душе. Я верю, что советская песня найдет отклик в
Китае.
VIII
КУЛЬТУРА ПОД ЗАПРЕТОМ
В стране «культурная революция». В Педагогиче-
ском университете никто из китайцев не занимается
уже с мая. Я, советский стажер, получал консультации
до июля. Теперь и у меня занятий нет. Моего консуль-
танта, профессора древней китайской литературы Го,
не видно.
«Черным царством» называют маоцзэдуновцы сем-
надцать лет народной власти, с 1949 по 1966 год,
17 лет существования КНР. Профессор Го — партиец,
заместитель декана факультета. Уже поэтому он пре-
ступник, «причастен» к «черному царству». С ним те-
перь могут расправиться.
Просыпаюсь я в эти дни, как всегда, в шесть утра.
Коридорный громкоговоритель включен на полную
мощность. Оглушительный армейский марш — и дик-
тор торжественно произносит официальные титулы
Мао Цзэ-дуна: великий учитель, великий вождь, вели-
кий полководец, великий кормчий — четырехчленная
формула, повторяемая ежедневно.
Волей-неволей слушаю радио. Спешить некуда —
библиотека превращена в ночлежку хунвэйбинов, план
моей научной командировки безнадежно сорван.
Стоит открыть глаза — передо мной портрет Мао
Цзэ-дуна. Ма повесил его над своей кроватью.
Сквозь рев громкоговорителя сегодня я различаю
необычный шум за окном.
Под грохот барабанов нескончаемой лентой по ули-
це проходят колонны красноповязочников — хунвэйби-
нов. Это те, кому не хватило места в грузовиках и ав-
тобусах. Значит, снова идут на парадную встречу со
своим вождем. Три такие встречи уже состоялись; каж-
дый раз людская масса буквально парализовывала
город.
216
Университет пустеет. Оба студенческих отряда хун-
вэйбинов, соперничающих друг с другом в «революци-
онности», уже рассажены по машинам. Им транспорта
хватает. Пекинские хунвэйбины — элита движения.
Они уже видели председателя Мао, они уже разгро-
мили партийные организации и органы народной вла-
сти, у них уже есть «заслуги». В университете наводит
«новый порядок» комитет «культурной'революции»,
хотя для самых крайних, экстремистов, и он недоста-
точно «революционен».
После завтрака выхожу в город. На большой ули-
це, ведущей к центру, автобусы не ходят — они рекви-
зированы хунвэйбинами. Рабочие и служащие сдут на
работу на велосипедах, а те, кто полагался на автобус,
бредут пешком. Люди молчаливы, пи возгласов, ни
смеха. Я иду вместе с остальными.
Пекин подвергается погромам и налетам. Хунвэй-
биновские лозунги меняются каждые два-три дня. Сна-
чала разгромили книжные магазины, потом били па-
рикмахеров за модные прически, потом уничтожали
«буржуазные товары» — вроде посуды с нарисован-
ными цветочками. Каждый день — новая задача. Что
же они будут делать сегодня?
Через пролом в средневековой городской стене ста-
рого Пекина шоссе входит в город. На улице заметна
необычная деятельность: стук молотков, много людей
на крышах. Старинный Пекин еще мало перестроен н
сохраняет во многом свой исторический облик. Одно-
этажные здания из серого кирпича, крытые серой чере-
пицей, выходят на улицы слепыми фасадами. Только
зелень украшает город — в Пекине много деревьев, но
совсем нет травы. Сегодня жильцы старых домов си-
дят на крышах и старательно сбивают молотками леп-
ку карнизов, черепичную скульптуру на углах крыш,
резанные в камне надписи на фасадах. Небогатая ук-
рашениями улица покрывается осколками битой чере-
пицы. Белесыми язвочками светятся свежесколотые
места.
О задаче сегодняшнего дня можно прочесть на сте-
не чуть ли не каждого старого дома — на них налепле-
на очередная хунвэйбиновская прокламация. На этот
Раз аккуратно отпечатанный в типографии листок.
° Университете типография была захвачена силой, да
217
и во всем городе хунвэйбины поступают так же. «Вин-
товка рождает власть»,— изрек Мао Цзэ-дун, и хун-
вэйбины чтят эту фразу. Винтовок у них пока еще нет,
но культ насилия процветает. А типографии нужны для
«культурной революции». Каждый отряд хунвэйбинов
хочет иметь свою. Этот листок требует от жителей Пе-
кина продемонстрировать верность «идеям» Мао Цзэ-
дуна уничтожением всего того, что связано с «прокля-
тым прошлым». И далее подробно поясняется, что речь
идет о фигурах сказочных чудовищ на крышах, кото-
рые когда-то охраняли дома от злых духов, о камен-
ных львах у ворот, которые когда-то защищали от не-
чистой силы, об орнаментах на воротах и фасадах. Ко-
роче^обо всем, что украшало быт рядового пекинца.
Разрушительная деятельность идет вовсю. Какой-то
старикан с красными глазами ленивыми ударами
молотка обезображивает каменного льва у ворот сво-
его дома.
— Это старинный лев? — спрашиваю я.
— Старый,— отвечает старик.— Мой дед не пом-
нил, когда его поставили. Он всегда был здесь.
Под ударами молотка скульптура утрачивает очер-
тания и превращается в угловатую глыбу.
— Он вам мешает? Совсем его уберете? — осто-
рожно выспрашиваю я.
— Потом, может быть, совсем уберем,— продол-
жая стучать по льву молотком, отвечает старик.— Сей-
час мы должны показать, что не боимся его.
— А вы сами верите в духов?
— Нет.
— А раньше верили?
— Тоже нет.
— Красивый был лев.
— Красивый, красивый, хорошо сделанный, очень
прочный. Смотрите, какой прочный,— говорит старик,
продолжая тюкать по камню. Он осторожен: вокруг
уже столпились зеваки, и среди них юнцы с красными
повязками. В таком окружении много не скажешь. Не-
даром сейчас китайцы отвечают на вопросы однослож-
но. Чтобы выжить в разгар «культурной революции»,
нужно быть очень осторожным да и удачливым вдоба-
вок. Ничья жизнь не гарантирована. Никто не знает,
что с ним будет завтра, а дальше и не загадывают.
218
Универмаг на Сидане, куда я регулярно езжу, по-
юежнему полон народу. Это — старинные торговые
1 яды, почти без следов модернизации. Сложная систе-
ма коридоров, переходов, галерей, крытых двориков.
Магазины, театрики, рестораны, столовые, закусочные,
пельменные. На прилавках обычные сейчас надписи:
«Товарищи революционные покупатели! Если, по ва-
шему мнению, какой-либо товар выглядит буржуаз-
ным, просьба сообщить администрации для принятия
мер».
Выбор значительно сократился. Многое изъяли с
прилавков. Повсюду одинаковое меню. В Пекине много
было мусульманских харчевен, где вкусно готовили ба-
ранину. На Сидане я обычно усаживался за столиком
прямо у входа в торговые ряды и брал жареную бара-
нину.
Но сегодня харчевня закрыта, столики и скамейки
беспорядочной грудой навалены вдоль стены, снуют
хунвэйбиновские патрули. Проводят задержанных —
кого держа под руки, кого с выкрученными за спину
руками.
Мимо разгромленных магазинов иду к северу. В ки-
тайских городах, строго геометрически распланирован-
ных и ориентированных по странам света, всегда гово-
рят: на юг, на север...
У сложного перекрестка Си-сы, на широкой боко-
вой улице видны красные ворота. За ними — буддий-
ский храм Гуанцзисы, один из самых знаменитых в го-
роде. В 1958 году я осматривал его, сейчас, восемь лет
спустя, это оказалось невозможным. Красивые ворота
обильно облеплены прокламациями и ультиматумами.
Авторы большинства — школьники, печатающие их на
школьных ротаторах.
Храм строился при династии Цзинь (XII век). По-
том достраивался при династии Мин (XV век). Тогда
ворота были облицованы фигурной цветной черепицей.
Судя по прокламациям, хунвэйбины и «маленькие
застрельщики» — школьники сбили с ворот черепицу
собственноручно: не сумели заставить стариков мона-
хов самих поработать молотками и зубилами.
Свернув с тротуара, я подошел к воротам и стал
подбирать цветные осколки, на которых сохранились
Фрагменты изображений. Никто из многочисленных
219
прохожих не подошел ко мне, никто не остановился по-
глазеть на иностранца. Напротив, они отворачивались
и убыстряли шаг. Сама необычность такого поведения
говорила о том, что я нарушаю определенный запрет.
Ворота были плотно захлопнуты, но сквозь щели
старых рассохшихся досок я без труда оглядел первый
дворик: опрокинутые железные курильницы, ободран-
ные и помятые цветы, заколоченные досками крест-на-
крест двери ближайшего храмового зала. На досках
надпись: «Снимать воспрещается!» Что осталось вну-
три, неясно. Хунвэйбины прошли здесь, все ломая и
топча.
Всего неприятнее была запуганность окружающих,
боязнь прохожих видеть и слышать, ужас перед наг-
лым вандализмом.
Недалеко к западу от Си-сы поднимается белая буд-
дийская ступа. Она расположена в глубине квартала.
По узенькому переулку я прошел, пробираясь к ее ос-
нованию, среди любопытных черноглазых ребятишек,
то и дело кланяясь бельевым веревкам. Тут музея не
было, храмовые помещения занимали рабочий клуб,
детская читальня и еще что-то в том же роде. Все было
сохранено. Хунвэйбины не посмели развернуться в ра-
бочем районе. Навстречу мне вышел заведующий чи-
тальным залом. Он побоялся пустить иностранца
внутрь без бумаги с печатью.
Над головами у нас мелодично позванивали коло-
кольчики, подвешенные на самой вершине белой сту-
пы, у последнего кольца кладки под золоченой макуш-
кой.
— Приятный звук,— заметил я.
— Они звенят даже при самом слабом ветре. Все-
гда звенят.— И он объяснил мне с удовольствием, что
на такой большой высоте размещенные по кругу коло-
кольчики непременно попадают в струи воздуха, хотя
бы внизу стояли духота и безветрие.
— У вас внутри все цело? — спросил я, прощаясь.
— Да, храм мы сохраняем,— отвечал он.
Высоко в воздухе позвякивали колокольчики, дока-
зывая справедливость его слов.
Провозгласив борьбу со старыми нравами, хунвэй-
бины принялись и за разрушение памятников куль-
туры.
220
разрушали преимущественно важнейшие, самые
leiiHbie храмы, прежде обращенные в музеи и охраняе-
мые как памятники старины. Разрушали, чтобы пока-
зать- устанавливается «новый, революционный поря-
док», а новым хозяевам — хунвэйбинам — прошлое ни
к чему.
Реакция во всем мире была столь единодушно
осуждающей, что в начале сентября Чжоу Энь-лай из-
дал директиву Государственного совета об охране па-
мятников. Но директива запоздала — безнаказанный
вандализм хунвэйбинов уже погубил столько древних
ценностей, сколько не могло погубить разрушительное
время.
Проезжаю мимо парка Бэйхай, парк закрыт. Из
троллейбуса хорошо видно, как люди в спецовках ска-
лывают барельефы с постамента буддийского храма
па центральном холме. Вот почему оказался закрыт
вход в парк.
На следующей остановке троллейбус пустеет, я схо-
жу вместе со всеми. Пассажиры — бесплатные, тоже
хунвэйбины, только не пекинские, а приезжие с мест.
Они еще не «закалились» в горниле «культурной рево-
люции» и прибыли за «революционным опытом». Как
и всякий китаец, попадающий в столицу, они приехали
осмотреть императорский дворец, ныне музей Гугуи,
«бывший дворец», по-китайски. Они очень мало видели
в жизни, эти юноши и девушки из провинциальных ме-
стечек.
В музей меня не пускают. В нем открыта «выставка
революционного воспитания», но заодно еще можно по-
смотреть императорские палаты и покои.
— Почему не пускаете? Разве здесь тоже были раз-
рушения? — осведомляюсь я у ворот.
— Нет, нет. Музей охраняется. Здесь читают лек-
ции о культурной революции, которые иностранцам
слушать не разрешено,— объясняют дежурные у входа.
Я им верю, потому что они те же обычные хранители
музея, только на них надели красные повязки. За спи-
ной на всякий случай расположилась группа настоя-
щих хунвэйбинов.
Я не огорчился отказом — пусть читают какие угод-
но лекции, лишь бы не ломали. Другого такого дворца
в мире нет.
221
Выбраться за город теперь не просто. Автобусы за-
няты хунвэйбинами, городской транспорт для всех дру-
гих недоступен. Поэтому мы, советские стажеры, выез-
жаем за город на служебной машине посольства. За
рулем недавно приехавший из СССР молодой симпа-
тичный парень, он еще не привык к «новым порядкам»
в Китае и волнуется.
Загородные шоссе пустынны. Движения нет. Через
час добираемся до подножия Западных гор — Сишань.
Вход в храм Лазоревых облаков — Биюньсы — сплошь
заклеен листами дацзыбао.
Мы читаем, что храм закрыт для посетителей. Ря-
дом— громадный лист, на котором отпечатано поста-
новление Государственного административного совета
КНР за подписью Чжоу Энь-лая. Согласно постанов-
лению работники храма-музея сами объявляются хун-
вэйбинами и обязаны охранять храм от вторжения тех,
кто «именует себя хунвэйбинами, а на самом деле —
сброд негодяев и воров». Китайские руководители,
даже притормаживая кое-где бесчинства, делают вид,
что негодяи и воры не хунвэйбины, а кто-то другой.
Понятно, они здесь побывали. Вспоминаю прежние
посещения, когда храм еще был доступен.
Из бокового входа появляется пожилой человек в
черном — народной одежде — с красной повязкой на
руке, что уже нечто новое, хунвэйбиновское.
— Осмотр прекращен,— объявляет он.
— В чем дело? Сохранился ли храм? Целы ли
пятьсот архатов? Когда снова откроется? Кто вы са-
ми? — засыпаем мы его вопросами.
Услышав, что мы хорошо знакомы с памятником, он
грустно улыбается:
— Я смотритель музея, нас теперь сделали хунвэй-
бинами, чтобы мы имели авторитет. Иначе никто не
слушается. Но нас здесь так мало, что мы можем по-
делать? Они врывались сотнями...
— А постановление правительства?
— Слишком поздно,— сказал хранитель.— Поста-
новление принято в сентябре, а хуже всего было в кон-
це августа. Сейчас пока больше не приходят.
Редкий случай — поговорить с китайцем. Главное
условие — чтобы никого не было вокруг. Свидетелей
они боятся, на людях не разговаривают, а без свиде-
222
лей им не страшно. В глубине души большинство
Тюдей в Китае хорошо относятся к нам. Народ не мо-
жет забыть годы дружбы, но произвол — страшная
сила.
Хранитель спокоен потому, что вокруг пусто.
В средневековых кирпичных стенах храма микрофонов
нет, опасаться нечего.
Точно следуя тексту постановления, он рассказал,
что погромщики-де были «не настоящие хунвэйбины».
Они ворвались в музей силой, били служащих, ломали
изваяния, скалывали орнаменты, разбивали сосуды.
— Всю утварь, которую можно было унести, они
унесли,— рассказывал он.— Наверное, хотят продать
иностранцам и нажиться.
— Это грабеж!
— Да, грабеж. Было много бродяг, хулиганов и не-
годяев.
— Весь храм разгромлен?
— Все скульптуры в зданиях по главной оси.
Буддийские храмы Китая располагаются строго
симметрично к центральной оси север — юг и сильно
вытянуты в длину. Анфилады замкнутых двориков —
в конце каждого главная палата с центральным извая-
нием— своим расположением символизируют восхож-
дение на круги неба. Для обычного храма разрушения
в зданиях по главной оси означали бы гибель всего
ценного. Но главная ценность храма Лазоревых обла-
ков, принесшая ему мировую известность,— палата со
статуями пятисот архатов — буддийских святых. Рез-
ные из дерева, золоченые фигуры в натуральную вели-
чину располагаются в сложном лабиринте ходов и соз-
дают незабываемое впечатление безмолвного собора.
Каждый архат индивидуализирован, все позы различ-
ны, лица выразительны. Их объединяет одно: какой бы
ни была фигура, взглянув на нее, сразу можно ска-
зать— перед вами изображение незаурядного чело-
века...
— А что пятьсот архатов? Целы ли?
— Не пострадали. Не нашли их. Прошли мимо, по-
тому что не знали,— с нескрываемым презрением го-
ворит хранитель.
Я поздравляю его с удачей. Счастливый случай убе-
рег, отвел руку погромщиков.
223
Зал с изваяниями архатов, уникальный в своем
роде, расположен к западу от центральной оси. Вход в
него незаметен, надо знать о нем, чтобы найти. Но
ведь храм был открыт для посетителей многие годы,
всюду стояли указатели, в нем перебывали тысячи лю-
дей. Значит, нынешние хунвэйбины прежде сюда ни-
когда не заходили. Как бы отвечая моим мыслям, хра-
нитель говорит:
— Мы сделали все, что могли. Сняли все указа-
тели, кое-что попрятали, но мало, очень мало... Откро-
ется ли храм вновь, не знаю.
Я поинтересовался, как обстоит дело с храмом Воз-
лежащего Будды, расположенным неподалеку.
— Он тоже пострадал,— сказал хранитель,— но
меньше нашего.
У ворот храма Возлежащего Будды — Вофосы —
дежурили молодые девушки-хунвэйбинки. Они не пу-
стили меня внутрь и не пожелали разговаривать. Из-
дали я через открытые двери разглядел первую храмо-
вую палату. К счастью, изваяния в ней уцелели, но
хунвэйбины залепили их своими бранными дацзыбао,
превратив древние статуи в какие-то пугала. Здесь они,
видимо, не столько разрушали, сколько оскверняли па-
мятники. Знаменитый Возлежащий Будда тоже уце-
лел.
В окрестностях Пекина сильно пострадал Бадачу —
Восемь великих мест — парк, на горных склонах кото-
рого расположены восемь древних буддийских храмов.
Но туда нам не удалось попасть, и мы поехали в парк
Ихэюань покататься на лодке. Парк был пуст — пат-
рули «культурной революции» могут учинить отдыхаю-
щему такой допрос, что отдыхать не захочется. Иност-
ранцев пока не трогают.
На огромном озере — одна наша лодка. Удивитель-
но такое безлюдье в Китае, да еще в прославленном
месте. Пережидаем налетевший дождь под мраморной
аркой мостика с павильоном. Пора возвращаться. На
случай дождя императрица Цыси построила вдоль бе-
рега озера галерею для прогулок. Ее расписывали луч-
шие художники, украшая сценами из китайских рома-
нов о любви, о воинских подвигах и о чудесах бес-
смертных даосской религии. Посетителей сейчас в пар-
ке не было. В галерее работали молодые художники,
224
о из училищ. Они замалевывали старую роспись
ВИДповатым узором из роз и облаков. Под розовой кра-
ЭЛой исчезали фигуры поэтов, монахов и красавиц.
Зато бородатые, свирепого вида генералы император-
ского Китая оставались — может быть, чтобы вооду-
шевлять хунвэйбинов на грядущие воинские подвиги?
Стены старинных павильонов, ворота и арки стара-
тельно залепили лозунгами «культурной революции»,
разрушение продолжалось, а ведь в Китае не так уж
много и осталось разрушать. После столетий войн и
империалистического грабежа народная власть все
семнадцать лет разыскивала, собирала, инвентаризи-
ровала и реставрировала сохранившиеся ценности. На-
роду впервые был открыт к ним доступ. А теперь? Гля-
дя, как замалевывают старинную роспись, я вспомнил
чудовищный, до символических размеров, замок на
дверях Исторического музея в городе Чжэнчжоу, на-
вешенный «культурной революцией», вспомнил попыт-
ки пекинских хунвэйбинов разорить Центральный ис-
торический музей, который пришлось закрыть на вся-
кий случай. Безнаказанный вандализм правил свою
оргию в Китае!
Странно и обидно было видеть, как молодое поко-
ление китайцев старается уничтожить или осквернить
доставшиеся ему по наследству драгоценные памят-
ники прошлого.
Нельзя оставаться равнодушным, когда погибают
люди, даже если они незнакомы вам и причины наси-
лия неизвестны. Но во сто крат тяжелее, когда чита-
ешь о смерти человека, которого ты видел и слышал,
которого глубоко уважаешь, чьи книги читал и хранил.
В погожий сентябрьский день — осень лучшее
время в Пекине — я пошел в город из своего универси-
тетского общежития. Университет был пуст: хунвэй-
бины спозаранку, на рассвете, уже отправились в го-
род.
В тот день особенно бурной была активность хун-
вэйбинов на центральной торговой улице Ванфуцзин.
Шла сплошная проверка магазинов в поисках «буржу-
азных товаров» вроде пиджаков европейского покроя
или узконосых ботинок, мода на которые уже сходила
А Желоховцев	225
в Европе. Меня то и дело хватали за руки патрульные,
но университетский значок спасал. «Педагогический
университет»,— читали они вслух надпись и нехотя да-
вали пройти.
Здесь висело много плакатов с объявлениями о ро-
зыске скрывающихся от репрессий. Один я запомнил.
Под фотографией молодого человека было написано,
что он прежде, при «черном режиме» — так именова-
лись годы дружбы с СССР,— учился в Советском Сою-
зе, а потом преподавал физику в Ланьчжоуском уни-
верситете и позволял себе насмехаться над «идеями
Мао Цзэ-дуна». Когда его хотели схватить, он скрылся
от преследователей. Человек был родом из Пекина, и
ланьчжоуские хунвэйбины логично предполагали, что
он попробует укрыться в родном городе. Они просили
своих «боевых товарищей» из столицы изловить бег-
леца Бегство от обвинений в дни «культурной револю-
ции» считалось равносильным признанию в преступ-
лениях и каралось смертью — обычно самосудом
взвинченной толпы. Забегая вперед, скажу, что через
две недели я прочел объявление на стене, названное
«радостной вестью»: беглец из Ланьчжоу был пойман
у пекинских родственников и препровожден на рас-
праву.
Разыскивалось одновременно несколько десятков
человек. Настоящая охота за людьми...
Но вот и угол Большого универмага.
Крупнейший в столице магазин размещается в но-
вом четырехэтажном здании. Он стоит несколько в глу-
бине, так что перед центральным входом — небольшая
площадь. На углу висело рукописное сообщение одного
из «боевых отрядов»: «Буржуазный элемент Лао Шэ
черным самоубийством доказал свою контрреволюци-
онность».
Я читал, а верить не хотел. Не верил там, на улице
Ванфуцзин, не верил и много позже, когда писал о Ки-
тае, вернувшись в Москву. Хунвэйбины могли ведь и
соврать в настенном безответственном листке. Офици
ального сообщения из Китая не поступало, была еще
надежда на лучшее. Но время шло, молчание вокруг
имени Лао Шэ подозрительно затянулось. И я ре-
шил написать о «боевом отчете» маоцзэдуновских «ге
роев».
226
<Боевой отряд» хунвэйбинов прочесывал один из
яйонов столицы, заходя в каждый уголок и каждый
Som Так вошли они и в дом Лао Шэ. В квартире ста-
пого писателя они испытали «возмущение и революци-
онный гнев». Образ жизни писателя показался им сме-
сью «феодализма и капитализма». В квартире ЛаоШэ
стены были увешаны картинами мастеров китайской
национальной живописи, но среди «этого феодального
мусора» не нашлось места для портрета Мао Цзэ-дуна.
D доме имелась ценная коллекция старинного китай-
ского фарфора — и «ни одной чашки с изображением
красного знамени». Наконец, дом был набит «ядови-
той литературой», как окрестили хунвэйбины библио-
теку писателя. Листок перечислял старинные китай-
ские издания, упоминал «тьму-тьмущую» литературы
на иностранных языках — эта улика доказывала, что
Лао Шэ был «иностранным рабом». В его библиотеке
«до сих пор хранились ядовитые книги на русском
языке».
Писатель не проявил уважения к налетчикам. По-
этому они решили «бороться с ним в духе культурной
револ юции».
Для начала хунвэйбины заставили его встать и об-
ратились с увещеванием. Юнцы прочли ему лекцию о
величии «идей» Мао Цзэ-дуна и предложили «порвать
с контрреволюционным прошлым» решительно, просто
и наглядно: самому немедленно уничтожить все пред-
меты феодальной, буржуазной и иностранной куль-
туры в его доме. Писатель ответствовал «контрреволю-
ционным молчанием». Хунвэйбины посовещались и ре-
шили, что он разоблачил себя и их прямой долг — «по-
мочь ему революционизироваться». Они перешли к ре-
шительным действиям и на глазах беспомощных
хозяев в клочья порвали коллекцию картин и перебили
фарфор, весь пол покрылся слоем битых черепков.
Церемониал требовал «борьбы словом», и для пе-
редышки погромщики обратились к жертве с новой
увещевательной речью. Вежливо и обстоятельно, как
не без гордости подчеркивалось в листке, хунвэйбины
разъяснили, что гнилая буржуазная культура, среди
которой жил писатель, «бессильна перед сиянием идей
Мао Цзэ-дуна и разлетается в прах, как ваши дрянные
горшки».
227
Лао Шэ не вынес гнусного лицемерия и заговорил.
По сообщению хунвэйбинов, он «хвастался своими за-
слугами перед китайской культурой» и «демагогиче-
ски» обозвал их варварами. Закончил же он словами,
что они не ведают, что творят, но когда вырастут, то
раскаются. Последнее было воспринято как прямое по-
ношение «идей» Мао Цзэ-дуна и нежелание писателя
добросовестно воспринимать «революционные уроки».
Чтобы ему помочь, хунвэйбины сказали, что лучший
способ понять «культурную революцию» — самому
принять в ней искреннее участие; они предложили пи-
сателю для начала сейчас же, на их глазах, самому
сжечь свои книги прямо на полу комнаты. Лао Шэ не
двинулся; ему обещали помочь снести книги в кучу,
«считаясь с его возрастом и физической немощью»,—
он не шевельнулся. Тогда хунвэйбины взяли его под
руки, чтобы заставить сжечь книги; листовка отрицает
всякое насилие или оскорбление; напротив, хунвэй-
бины клянутся, что они были образцом вежливого и
корректного поведения.
Дальше случилось непредвиденное: «в припадке
контрреволюционной злобы» супруга Лао Шэ набро-
силась на хунвэйбинов, царапаясь и кусаясь, «как бе-
шеная собака», не позволяя им «помочь ему жечь кни-
ги». Чтобы уберечь драгоценную жизнь и здоровье «ре-
волюционных товарищей», пришлось обратиться к
силе: женщину быстро скрутили. Лао Шэ пытался за-
щитить жену, несмотря на ее «контрреволюционное»
поведение. Тем самым он саморазоблачился оконча-
тельно как враг «культурной революции»: «тайное ста-
ло явным» — сообщалось в листовке. Апофеозом враж-
дебности был его следующий поступок: «ослепленный
классовой ненавистью», старый писатель покончил с
собой.
«Он мнил своим подлым черным самоубийством на-
несли вред нашему революционному делу. Но добился
только того, что окончательно разоблачил свою фео-
дально-буржуазную сущность классового врага, рас-
сеивателя яда и иностранного раба...» Последние раз-
делы листовки уверяли в скорой и непременной победе
«культурной революции» вопреки проискам всех ее
врагов, идущих даже в своей подлости на «провокаци-
онные» самоубийства.
228
Не хотелось верить, что за бесстыдной демагогией,
пескучими фразами стоит жестокая истина издева-
тельской расправы, но Лао Шэ умолк с тех пор.
Самоубийства в Китае в 1966 году были частым и
обычным делом. Далеко не каждый был способен пе-
ренести издевательства, ставшие ритуальными в пе-
риод «культурной революции».
Н За два месяца в одном только Педагогическом уни-
верситете совершились три самоубийства: живший на
территории университета работник аппарата пекин-
ского горкома КПК, объявленного «черным» и разог-
нанного, не вынес систематических издевательств и
утопился в канале близ парка Ихэюань. Прыгнул в ко-
лодец после трехсуточных публичных унижений быв-
ший преподаватель исторического факультета, выбро-
сился из окна шестого этажа прямо из зала, где шло
собрание, юноша, о котором упоминалось выше. Тех
же, кто умирал от разрыва сердца или удара после
многочасовых стояний на помостах позора перед ре-
вущей толпой погромщиков, самоубийцами или погиб-
шими не считали: они-де скончались «по болезни».
Но в случае с Лао Шэ сообщение о самоубийстве
сомнительно Писатель был один на один с целым «бое-
вым отрядом». Как удалось ему покончить с собой,
хунвэйбины умолчали, хотя присутствовали при сем.
Лао Шэ был старый человек, не отличавшийся креп-
ким здоровьем. Привыкшие применять силу юнцы мог-
ли лишить его жизни. Гордость и достоинство не по-
зволяли Лао Шэ вести себя с покорностью, которая
могла бы отсрочить расправу. Даже из хунвэйбинов-
ской листовки ясно, что старый писатель не склонил
головы перед разъяренными штурмовиками «культур-
ной революции». Если в «боевом отчете» написана
правда, то Лао Шэ уже более нет в живых...
Лао Шэ родился в 1899 году, ему было шестьдесят
семь лет ко времени визита хунвэйбинов. Романы, рас-
сказы, пьесы и статьи принесли ему известность не
только на родине, но и за границей; в СССР было из-
дано, например, свыше полутора десятков его книг, в
том числе двухтомное собрание сочинений. В «Запи-
сках о Кошачьем городе» Лао Шэ ядовито осмеял ве-
ликоханьский шовинизм на примере гоминьдановских
порядков. Сатира его была столь сильна, что отнюдь
22J
не только гоминьдаповцы питали к ней неприязнь: мао-
исты тоже постарались не переиздавать книгу, кото-
рая опасна для китайских националистов всех мастей.
Вспоминается, как в 1958 году Лао Шэ, слегка опи-
раясь на палку, пришел встретиться с советскими спе-
циалистами, работавшими тогда в КНР. Он рассказы-
вал неторопливо, с доброй улыбкой много видевшего
и пережившего человека, рассказывал о книгах, кото-
рые читал, о школах, в которых учился, о безработной
молодости, о своем отце, всю жизнь пребывавшем в
горькой бедности.
В китайской литературе не было автора, который
знал бы в таком совершенстве язык, быт и нравы ста-
рого Пекина, его чайных и переулков — хутунов, его
смех, горе и нужду. Недаром пьесы Лао Шэ на темы
пекинского городского быта, нелегкие для слуха ино-
странца, острым словом будоражили зрителей, узна-
вавших в них свою жизнь. Человек смертен. Литера-
тура— остается. Пусть книги Лао Шэ запрещены и
сожжены, его еще будут читать в Китае! И не только
в Китае, но повсюду. Имя его невозможно вычеркнуть
из китайской культуры.
Сторонники «культурной революции» по наущению
маоистов с полной безнаказанностью расправлялись
с творческой интеллигенцией Китая.
В условиях террора, насилия, ожесточенной борьбы
за власть наверху и анархо-группового соперничества
внизу культурная жизнь КНР сошла на нет. Прекра-
тился выход литературных журналов и новых книг —
бумага шла на издания многомиллионными тиражами
сочинений Мао Цзэ-дуна Были разгромлены книжные
магазины, сняты из проката кинофильмы прошлых
лет, репертуар театров сократился до пяти-шести «ре-
волюционных» пьес, уцелевших благодаря причастно-
сти Цзян Цин к их созданию.
Китайское киноискусство перешло к выпуску про-
славляющих Мао Цзэ-дуна рекламных фильмов о его
встречах с хунвэйбинами, о китайско-албанской друж-
бе, об испытаниях атомного оружия.
Состояние китайской культурной жизни было по-
истине беспрецедентным. Созидательная творческая
230
еятельность стала невозможной. Осуждались собст-
Д иные традиции — как прогрессивной литературы три-
Вцатых годов, так и все созданное за годы КНР после
Освобождения. Культ личности Мао Цзэ-дуна полно-
стью подавил все сферы художественной деятельности.
Страна в культурном смысле была превращена в пу-
стыню. Ушерб, нанесенный народу и его культурным
ценностям, не поддается измерению.
Постепенно центральная пресса, полностью постав-
ленная под контроль сторонников Мао Цзэ-дуна, пере-
шла к публикации хунвэйбиновских материалов об
осужденных деятелях китайской культуры. Так стали
известны обвинения, предъявленные Тянь Ханю, Ся
Яню, Оуян Шаню, Ша Тину, Чжао Шу-ли, Хуа
Цзюнь-у и многим другим.
Осуждения были выдержаны в стандартной ма-
нере. Вся деятельность человека очерняется с начала
до конца, о нем не говорится ни единого доброго слова.
Обвинения тоже стандартны: антисоциалистическая
деятельность, буржуазная идеология, ревизионизм. За
ними стоит единственная реальная причина: сопротив-
ление в той или иной форме насаждению культа лич-
ности Мао Цзэ-дуна в стране.
8 декабря 1966 года, когда я уже находился в Мо-
скве, захваченная пекинскими хунвэйбинами радио-
станция передала сообщение об арестах, произведен-
ных хунвэйбинами. Согласно этому сообщению, 4 де-
кабря пекинские хунвэйбины арестовали группу вид-
ных деятелей КНР В числе арестованных назывался
и председатель Союза китайских театральных деяте-
лей Тянь Хань, автор государственного гимна КНР,
коммунист с 1932 года, активный участник подпольной
борьбы, известнейший драматург и сценарист страны.
6 декабря одна из центральных газет, «Гуанмин
жибао», посвятила целую страницу осуждению Тянь
Ханя. Из этих материалов можно узнать, за что он
подвергся шельмованию, преследованиям и, наконец,
аресту В газете, в частности, говорилось: «...Накануне
Освобождения этот хамелеон пролез в партию1. Де-
сять с лишним лет Тянь Хань узурпировал руководя-
’ На самом деле, как уже говорилось. Тянь Хань вступил в
*\ПК в 1932 году, то есть за семнадцать лет до Освобождения.
231
щую власть среди театральной общественности, пре-
данно проводил контрреволюционную ревизионист-
скую линию прежнего отдела пропаганды и агитации
ЦК КПК и прежнего министерства культуры КНР, под
«красным знаменем» выступал против красного зна-
мени, бешено боролся против партии, социализма, про-
тив идей Мао Цзэ-дуна...
После начала культурной революции вместе с куч-
кой контрреволюционных ревизионистских элементов
по взаимному сговору открыто противился великим
указаниям председателя Мао о культурной револю-
ции...»
Маоисты ссылались на язвительные замечания
Тянь Ханя в их адрес. «Тянь Хань уже давно ругал
идеи Мао Цзэ-дуна, осуждал движение за живое изу-
чение и применение сочинений председателя Мао, за
пропаганду и претворение в жизнь идей Мао Цзэ-дуна,
говорил, что, опираясь на это, можно «кормиться до
конца». Тянь Хань клеветал, будто идеи Мао Цзэ-дуна
не являются всеобщей истиной, правильной и пригод-
ной везде, даже за четырьмя морями. В 1958 году он
утверждал, будто КПК «в конечном счете еще молода,
ей недостает необходимого опыта»... Всюду, куда бы
ни доставали черные руки Тянь Ханя, он пытался за-
гасить сияние идей Мао Цзэ-дуна. Все серьезные
антипартийные высказывания Тянь Ханя своим ост-
рием неизменно нацелены против председателя Мао,
против идей Мао Цзэ-дуна...»
Материалы газеты «Гуанмин жибао» позаимство-
ваны ею из дацзыбао, вывешенных в Союзе китайских
театральных деятелей.
Даже из демагогического, злобного изложения хун-
вэйбинов всякий может увидеть, что маоистская «рево-
люционизация» встречала сопротивление китайской
интеллигенции. Этим и были вызваны массовые рас-
правы в 1966 году.
Хотя Тянь Хань был арестован в декабре, но изде-
вательства над ним начались гораздо раньше. В сен-
тябре хунвэйбины открыто выступили с требованием
заменить прежний государственный гимн КНР, напи-
санный «черным бандитом» Тянь Ханем, песней о Мао
Цзэ-дуне «Алеет восток...» На центральных улицах мо-
жно было прочесть обращения к «революционным то-
232
пшам» принимать активное участие в борьбе с
Зижденными деятелями литературы и искусства, сре-
° ?них упоминалось и имя Тянь Ханя.
ди субботу и воскресенье, так же как и осужден-
в Педагогическом университете, Тянь Ханя отпу-
НЬаЛи домой, и можно было прочесть на улице призыв
осетить в эти дни «в любое время дня и ночи» его дом,
чтобы «бороться с ним» прямо на дому. Организаторы
оасправы заботились, чтобы жертвы не знали ни ми-
нуты передышки...
В сентябре, каждый раз, когда я направлялся на-
вестить своих соотечественников, студентов Пекин-
ского института языка, мне приходилось проходить
мимо разрушенной и загаженной могилы великого ки-
тайского художника Ци Бай-ши. Хунвэйбины не заста-
ли его в живых и потому глумились над его надгро-
бием. Эта гнусность вскоре стала широко известна, по-
скольку там бывали многие иностранцы.
Подобных актов вандализма не счесть. В музыкаль-
ных школах Пекина хунвэйбины сбрасывали из окон
рояли, уничтожая «иностранные инструменты». У пиа-
нистов брали подписку не прикасаться более к клави-
шам, а в случае отказа разбивали пальцы. Такая судь-
ба постигла Лю Ши-куня, лауреата международного
конкурса имени Чайковского в Москве.
На словах выступая против «старых нравов», мао-
исты на деле воскрешали практику средневекового
вандализма и изуверства.
Особенностью политического переворота, совер-
шенного маоистами против законной народной
власти в КНР, было то, что в фокусе борьбы оказа-
лись прежде всего вопросы культурной жизни, идео-
логии. Отсюда идет и само название «культурная ре-
волюция», лицемерно подделанное под ленинскую
терминологию.
Творческая интеллигенция, и в том числе писатель-
ская общественность, подверглась погрому со стороны
невежественных и озлобленных молодчиков, пользо-
вавшихся полной безнаказанностью. Издевательства,
побои, пытки и убийства — таков был доступный им
арсенал воздействия на инакомыслящих. Но число
16 д. Желохопцев	233
«раскаявшихся» в КНР тем не менее ничтожно, их
можно пересчитать по пальцам.
Первым, как уже говорилось выше, с покаянным
заявлением выступил Го Мо-жо. Всячески популяризи-
руя речь Го Мо-жо, маоисты надеялись привлечь на
свою сторону тех, кто отрекся бы и от самого себя и
от культуры своего народа, за что им было бы даро-
вано помилование. И такие, конечно, были.
В 1967 году выступил шанхайский писатель Ху
Вань-чунь. Он был рабочим и в середине пятидесятых
годов начал печататься как непрофессиональный пи-
сатель. Ху Вань-чунь проявил способности, с годами
его умение росло. Повесть «Внутренний вопрос» при-
несла ему известность благодаря переложению в пье-
су, которая ставилась в Шанхае с благословения суп-
руги Мао Цзэ-дуна Цзян Цин. Конечно, в творчестве
Ху Вань-чуня было немало чуждого идеям «культур-
ной революции». Теперь он каялся, что «вкушал от-
раву идеологии феодализма, капитализма и ревизио-
низма».
Вот образчики писаний новообращенного маоиста.
Ху Вань-чунь рассказывает о Шанхае, но начинает с
общей декларации: «Поддержка или борьба против
«Выступления» председателя Мао в Яньани— это кри-
терий для различения революционного и контрреволю-
ционного, подлинно революционного и лжереволюци-
онного». Таково понимание революционности, свойст-
венное всем маоцзэдуновцам. Выступление Мао Цзэ-
дуна по вопросам литературы и искусства в Яньани в
мае 1942 года теперь объявлено «вершиной эстетиче-
ской мысли марксизма-ленинизма нашего времени».
Далее Ху Вань-чунь пишет: «В течение семнадцати
лет после создания нового Китая среди литературно-
художественной общественности постоянно шла ост-
рая борьба между двумя политическими линиями.
Главной причиной было то, что в центре и на местах
существовала черная линия в отношении литературы
и искусства, прямо противостоящая пролетарской ре-
волюционной линии, представляемой председателем
Мао. Эта черная линия служила реставрации капита-
лизма, ее представителями являлась кучка контррево-
люционных ревизионистских элементов, таких, как Лу
Дин-и, Чжоу Ян, Ся Янь и другие, а их главной заку-
234
ПЙ опорой был главарь облеченных властью вну-
ЛЙС паотии и идущих по капиталистическому пути».
TPXv Вань-чунь преданно повторяет хунвэйбиновские
Аппмулировки. Его слова нуждаются в пояснениях.
ф JIV Дин-и, Чжоу Ян и Ся Янь на деле — старые ком-
vhhctu. Все они участвовали в борьбе за Освобожде-
ие Ся Янь, например, руководил подпольной работой
на гоминьдановских киностудиях еще в тридцатых го-
дах После 1949 года семнадцать лет они строили но-
вый Китай. Лу Дин-и заведовал отделом пропаганды
ЦК КПК, Чжоу Ян был его заместителем, Ся Янь был
заместителем министра культуры КНР и ведал всей
китайской кинематографией. «Главарь», на которого
они будто бы опирались,— не кто иной, как председа-
тель КНР Лю Шао-ци, в газетах его тогда еще не при-
нято было называть по имени, хотя бранить можно
было в любых выражениях.
Далее автор сообщает, что в 1962 году в Шанхае
«подул черный ветер». В чем же он обвиняет своих
противников?
«Они всемерно насаждали реакционный феодаль-
ный, буржуазный и ревизионистский товар. На сцене
появлялись императоры, вельможи и полководцы, та-
лантливые юноши и красавицы. Пьесы с выходами ду-
хов и сверхъестественных существ, любовные пьесы —
все вырвалось из клетки в качестве «традиционного
репертуара». В кино развивались «традиции» тридца-
тых годов, не жалея труда и средств снимали фильм
«Сестры по сцене». В литературе точно так же культи-
вировалось «великое», «иностранное», «древнее», «фео-
дальное», «буржуазное», «ревизионистское». В печати
много говорилось о далеких от политики вещах, вроде
«литературных направлений», «литературного мастер-
ства и стиля», широко цитировался «Резной дракон
литературной мысли»1 и ни словом не упоминалось
«Выступление» председателя Мао».
Переведем писания Ху Вань-чуня с хунвэйбинов-
ского жаргона на общепонятный язык. Противники его
популяризировали отечественную и иностранную клас-
сику, В театре они ставили традиционный репертуар,
1 Китайский эстетический трактат (V век и. э.), по значению
сопоставимый с «Поэтикой» Аристотеля.
235
любимый китайским народом. В кино была показана
борьба революционеров тридцатых годов, которые дей-
ствовали тогда еще без руководства Мао Цзэ-дуна,—
чудовищное преступление в глазах хунвэйбиновского
критика! В печати пропагандировался знаменитый эс-
тетический трактат «Резной дракон литературной мыс-
ли», с которым невозможно сопоставить выступление
Мао Цзэ-дуна. «Ревизионистской» злобно обозвана со-
ветская литература, которую так много переводили в
Китае и которой зачитывались читатели.
Ху Вань-чунь сообщает, что основные посты в Шан-
хае были заняты противниками Мао Цзэ-дуна. На вто-
рой сессии шанхайского отделения ассоциации деяте-
лей литературы и искусства в ее члены было принято
немало заслуженных литераторов, которые получили
«право слова». Руководители шанхайского отделения
Е И-цюнь и Кун Ло-сунь во время сессии показы-
вали собравшимся советские фильмы — Ху Вань-чунь
называет их «ревизионистскими» — и даже журналы.
Ху Вань-чунь пишет, что первый секретарь шанхай-
ского горкома КПК Кэ Цин-ши принадлежал к сто-
ронникам Мао Цзэ-дуна. Руководители шанхайской ас-
социации деятелей литературы и искусства боролись с
его влиянием. Ху Вань-чунь не жалеет восторгов по по-
воду деятельности ныне покойного Кэ Цин-ши, особо
отмечая, что он «прислушивался к мнению товарища
Цзян Цин». Отношение к мнению супруги Мао Цзэ-
дуна таким образом — главный критерий «революци-
онности».
Ренегат требовал «утвердить абсолютный автори-
тет идей Мао Цзэ-дуна в глубине души каждого из
нас». Эти слова сопровождались признанием, что с
«авторитетом» далеко не все благополучно.
«Мы должны трезво осознать,— продолжает Ху
Вань-чунь,— в глубине души наших работников лите-
ратуры и искусства, а также в организациях и учреж-
дениях абсолютный авторитет идей Мао Цзэ-дуиа
о литературе и искусстве еще не утвердился полно-
стью.
Мы должны трезво осознать: представляемые Чжоу
Яном и Ся Янем контрреволюционные ревизионистские
элементы столь долгое время господствовали в литера-
турно-художественных кругах, что пустили ядовитые
236
нн во многих местах, они еще сохранили силы.
Часть корней мы выкорчевали, часть еще нет, а часть
попряталась.
Мы должны трезво осознать: в рядах деятелей ли-
гатуры и искусства сумятица; левых, центр и правых
не так-то просто разграничить, классовые ряды во-
уГ левых еще только складываются; ревизионист-
ская линия в литературе и искусстве еще не полностью
раскритикована, лицо некоторых из прежних руково-
дителей пока не ясно, в некоторых организациях еще
не взята власть...»
Действительно, «идеи» Мао Цзэ-дуна еще далеко
не торжествовали. Но «сумятица», в которой сами ор-
ганизаторы не знали, «где право, где лево», открывала
простор для расправ, сведения личных счетов, для бес-
конечных злодеяний и махинаций. Ведь «корни»-то,
которые они выкорчевывали,— живые люди! Ведь ру-
ководители, у которых «лицо пока не ясно», семнад-
цать лет строили новый Китай! Групповая борьба и
насаждение культа личности уродовали лицо китай-
ского общества. Свою критику маоисты прямо назы-
вали «пушечной пальбой»; но стреляли они не по во-
робьям, а в людей? лучших людей Китая, людей с ре-
волюционным прошлым, в тех, кто не страшился го-
миньдановских репрессий и боролся за народную ре-
волюцию.
Знаменательно, что даже официозное «эпохальное»
произведение не избегло превратностей судьбы при
«новом порядке». Я имею в виду роман Цзинь Цзин-
мая «Песня об Оуян Хае», о котором уже рассказывал
выше.
Первые признаки недовольства романом прояви-
лись в августе 1966 года. То было время разгула хун-
вэйбинов, всячески поощряемых к проявлению «рево-
люционной» инициативы. Разгромив книжные магази-
ны, уничтожив личные книги граждан либо огнем, либо
сдачей в макулатуру, хунвэйбины искали случая при-
драться и к «Песне об Оуян Хае», которая вышла в
свет до «культурной революции». Первой жертвой в
этой связи стал художник издания.
В китайском издании указано, что обложка принад-
лежит художнику Чжи Хуэю. Возможно, это псевдо-
ним или одно имя без фамилии. Так или иначе, ярость
237
хунвэйбинов обратилась против него. Чжи Хуэй разде-
лил обложку на две неравные части. Верхняя, занима-
ющая две трети, изображала скульптуру, посвящен-
ную подвигу Оуян Хая: упершись в рельсы, герой вы-
талкивает вздыбленную лошадь с полотна, его лицо,
напряженное от усилия, обращено к несущемуся по-
езду. Скульптура на обложке подана в цвете бронзы,
небо заменено красным бьющимся полотнищем знаме-
ни, белого фона совсем немного.’ Нижняя треть — чер-
ного цвета, на ней красным начертано название ро-
мана н имя его автора.
Абсолютно все в обложке выдержано в духе верно-
сти содержанию и официальной позиции, но хунвэй-
бины сочли именно обложку «контрреволюционной».
Их уязвил черный цвет.
Хунвэйбины врывались в издательство, рыскали по
городу в поисках художника, который должен был «от-
ветить» за оскорбительный для «революционного» ро-
мана черный цвет на обложке. Опасливые читатели,
сохраняя книгу, срывали с нее обложку. Я не раз ви-
дел экземпляры романа без обложки в руках студен-
тов и служащих перед обязательными политзанятиями,
В 1967 году Тао Чжу, высочайший покровитель ро-
мана, был в результате междоусобной грызни «разо-
блачен» как «контрреволюционный двурушник». На-
чалась истерическая кампания в печати против главы
государства Лю Шао-ци. Смена курсов и установок в
политической жизни Китая следовала с такой скоро-
стью, что роман «устарел» за какие-нибудь полгода.
А ведь не будем забывать, что его главным достоинст-
вом, по словам Го Мо-жо, была емкость: он вместил
почти все политические курсы и установки вплоть до
1963 года. Теперь они устаревали не по дням, а по ча-
сам.
Встревоженный Цзинь Цзин-май попытался угнать-
ся за политической ситуацией. Он начал лихорадочно
переделывать книгу. 22 мая 1967 года китайские газе-
ты начали публиковать отрывки из переработанной ру-
кописи, в которых автор всячески поносил Лю Шао-ци
и его политику. Но новые публикации быстро прерва-
лись, автор замолк, исправления, очевидно, не спасли.
Приходилось расплачиваться за былое покровитель-
ство Тао Чжу немилостью у новых властей.
238
17 февраля 1968 года корреспондент «Франс поест»
в Пекине Жан Венсан сообщил, что появились даРизы
бао. критикующие роман «Песня об Оуян Хае» Ниже
в маоистском Китае падать было уже некуда
хальное» произведение лопнуло как мыльный пузыпь
средн кровавых междоусобиц „ грыз(1и> в
ввергла страну маоистская «культурная революция^
IX
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Мне хочется рассказать об участи профессора Го.
На последних занятиях, в начале июля, профессор Го
нервничал и выглядел утомленным. Он регулярно
опаздывал к началу занятий, но по-прежнему не огра-
ничивал моего времени и охотно отвечал на все воп-
росы. Несколько наших занятий мой фудао Ма кон-
спектировал особенно старательно.
В конце июля Ма вручил мне листок с перечнем вы-
бранных мест из старых книг, которые мне следует чи-
тать в каникулярное время. Рекомендательный список
был написан рукой профессора Го.
В августе я совершенно случайно встретил Го у ад-
министративного корпуса. Он шел медленной, полной
достоинства походкой, свойственной китайским интел-
лигентам, в расстегнутом пальто из легкого синего
драпа, выделяясь среди студенческой толпы. Нетороп-
ливо он рассказал, что и как я должен читать.
В сентябре я спросил у Ма, когда же возобновятся
занятия.
— Занятия у вас будут, но преподавателя Го не
будет,— сказал Ма.— Он не допущен более к препода-
ванию.
— В чем же он провинился? — стараясь быть как
можно более спокойным, осведомился я.
— Занятия, которые он проводил с тобой, не имели
ничего общего с идеями Мао Цзэ-дуна.
— Да, но Мао Цзэ-дун ничего не говорил о моем
предмете,— возразил я.
— Ну и что же, что прямо не говорил. У нас сейчас
главное — во всем исходить из идей Мао Цзэ-дуна и
никогда не забывать о них. Го занимался с тобой по
два, по три, по четыре часа и ни разу не вспоминал о
председателе Мао!
240
_____ ТЬ1 говоришь это мне или уже успел ,высказать
асем^ заявил об этом на собрании факультета,—
ответил Ма.
_____ Как же ты мог так поступить? Ведь он был тво-
им учителем? Ты занимался с ним три или четыре го-
да? — возмутился я.
_____ Четыре...— растерянно сказал Ма. Все же соз-
давалось впечатление, что он не испытывал гордости
за свой поступок.
Ма закончил разговор обещанием найти мне дру-
гого преподавателя.
Через несколько дней я увидел профессора Го сно-
ва. Быстрым шагом, бледный и решительный, он шел
к стадиону, где бурлило очередное хунвэйбиновское
сборище. Его сопровождала девушка с красной повяз-
кой хунвэйбина. Значит, профессор Го тоже попал в
«уроды и чудовища»! Рук ему, правда, пока не выкру-
’чивали.
Я считал себя вправе знать, в чем обвиняют моего
преподавателя. Нарушив обещание не читать дацзы-
бао, я направился в «Аллею уродов и чудовищ», где с
обеих сторон были натянуты на кольях рогожи, об-
клеенные дацзыбао, в которых студенты обличали сво-
их факультетских «уродов и чудовищ».
Каждому «уроду и чудовищу» отводился отдельный
материал. В левом углу помещали карикатуру, чтобы
«урод» действительно выглядел уродом, а для вящего
устрашения перечеркивали ее красным крест-накрест.
Справа — крупным черным шрифтом — фамилия осуж-
денного. Внизу убористо — биография виновного: ни
одного доброго слова, одни только поношения — чело-
век подавался черным с головы до пят, от рождения до
осуждения. Большинство «чудовищ» были коммуниста-
ми, и о каждом писали: «в таком-то году пролез в пар-
тию», даже если это было время чанкайшистского ре-
жима и человек рисковал жизнью, вступая в КПК.
На филологическом факультете число осужденных
превышало сорок. Среди них оказались и декан, и его
заместители — профессора Го и Лю, все партийные ак-
тивисты и старый, известный исследователь древней
литературы Хуан Яо-мянь.
Число биографий в дацзыбао возрастало в течение
241
всего сентября. Машина опорочивания интеллигенции,
запущенная в июне, продолжала крутиться. Сначала
«уродов и чудовищ» в нашем университете набралось
человек сто пятьдесят, потом их число дошло до ста
восьмидесяти и, наконец, перешагнуло за двести. И это
только в одном вузе! «Культурная революция» грозила
унижением и издевательством каждому образованному
человеку.
Я прочел две обвинительные статьи о людях, кото-
рых знал. Заместителя декана филологического фа-
культета Лю, старого члена партии, лицемерно обви-
няли в трусости и двурушничестве. Трусость он проя-
вил, мол, в годы гражданской войны, «укрываясь» в
партийных учреждениях. Двурушником его назвали за
то, что он, «прикрываясь красным знаменем, вел борь-
бу против красного знамени». В университете в каче-
стве парторга факультета он осуществлял «монар-
хизм» и «командование» и «слепо выполнял предписа-
ния облеченных властью, которые находятся внутри
партии и идут по капиталистическому пути», упорно
проводил «буржуазную контрреволюционную линию
бывшего пекинского горкома и отдела пропаганды
ЦК КПК». Лю считали особо опасным, потому что в
течение трех месяцев «культурной революции» он от-
казывался признать себя виновным, отрицал свои
ошибки, не желал «склонять голову перед революцион-
ными массами», и «лживо» клялся в преданности Мао
Цзэ-дуну. Его называли «крупным уродом и крупным
чудовищем», «заклятым контрреволюционером».
Биография профессора Го была написана по той
же очернительной схеме. Го вступил в партию сравни-
тельно недавно, в 1960 году, и поэтому его объявили
карьеристом. Он вел большую общественную работу
и, помимо должности заместителя декана факультета,
входил еще в состав редакции отдела «Литературное
наследство» газеты «Гуанмин жибао», а также в со-
став редакции лингвистической серии издательства
«Просвещение». За это его обвиняли в честолюбии и
жажде власти. Го изобличали в «преступных связях»
с Дэн То.
Дэн То, говорилось в дацзыбао, публично пожал
ему руку и сказал: «Ваше имя мне знакомо по вашим
статьям!» Эта преступная связь возникла будто бы
242
пять лет назад, когда второй секретарь пекинского гор-
кома КПК прибыл в Педагогический университет, что-
бы ознакомиться с его жизнью и с руководящими ра-
ботниками университета. На филологическом факуль-
тете парторг университета Чэн представил ему декана
факультета и обоих заместителей.
V В том, что Дэн То сказал такие слова профессору
Го, не было ничего удивительного. Дэн То был образо-
ванным человеком, а Го Юй-хэн—выдающимся уче-
ным, автором многочисленных научных статей по ки-
тайской филологии. Но через пять лет рукопожатие
Дэн То привело к обвинению в причастности Го к «чер-
ной банде».
Второй изобличающей Го «уликой» было то, что
при утверждении несколько лет назад списка редакто-
ров «Литературного наследства» Дэн То подробно об-
суждал каждую кандидатуру, но, дойдя до его имени,
ограничился замечанием: «Это имя мне известно».
Отсюда безапелляционное заключение: «Личные
связи привели к преступной идейной близости боль-
шого правого чудовища и урода Го со злодеем Дэй
То».
Наконец, следовала третья, сильнейшая улика:
«При обыске квартиры Го был обнаружен экземпляр
книги Дэн То «Вечерние беседы в Яньшани». Го при-
знался, что покупал книгу на собственные деньги и чи-
тал ее».
В последний раз я видел профессора Го в середине
сентября, Он шел один по аллее университета, как все-
гда неторопливо, в знакомом мне пальто. Лицо его осу-
нулось и побледнело, скорбные складки залегли в уг-
лах губ. Я был рад, что самое страшное все же его
пока миновало, но не знал, как он отнесется к неждан-
ной встрече со мной, и поздоровался кивком головы.
Он сразу же остановился и заговорил со мной — рас-
спрашивал о моих планах и ходе занятий. Го был не-
принужден и вежлив, но сколько в сложившихся об-
стоятельствах стояло за этой непринужденностью му-
жественности и решимости, которые не всякому даны!
Все проходившие останавливались и смотрели на нас
с неподдельным изумлением: в стране шла «культур-
ная революция», и каждый неосмотрительный шаг мог
привести человека к гибели. А профессор Го, заклей-
243
менный и осужденный, на виду у всех разговаривал с
иностранцем, да еще из Советского Союза, сохраняя
всегдашнее достоинство. Я с уважением смотрел на
этого не сломленного человека.
J Новый учебный год для меня официально начался,
но заниматься мне после осуждения профессора Го
было не с кем.
— Мне повезло,— делился со мной сосед-вьетна-
мец.— У меня было три преподавателя, и только один
осужден, а двое со мной занимаются. Тебе будет тру-
дно получить нового преподавателя: сейчас нет охот-
ников работать с иностранцами.
20 сентября всех советских студентов и стажеров —
пять человек вызвали в посольство. Нас уведомили, что
китайское правительство решило сделать перерыв в
учебе своих студентов и поэтому иностранные студенты
и стажеры должны выехать к себе на родину в бли-
жайшие две недели. Посольство предлагало нам гото-
виться к отъезду.
Но когда я вернулся к себе в Педагогический уни-
верситет, ко мне явился сотрудник канцелярии Сюй и,
вместо сообщения об отъезде, уведомил, что универси-
тет с 23 сентября организует мне занятия. Действи-
тельно, в указанный день Ма представил меня новому
преподавателю — Ханю.
Хань был еще молодой человек — лет двадцати де-
вяти, высокий, с болезненным, бледным лицом. Он
окончил Фуданьский университет в Шанхае в 1959 го-
ду и с тех пор вел спецкурс по древней китайской прозе
в Пекинском педагогическом университете. Я сказал,
что по невежеству своему не знаком с его работами.
— К счастью, я напечатал только две-три незначи-
тельные заметки. Ведь каждый научный работник дол-
жен отчитаться перед массами за все напечатанное нм
после Освобождения,— бесцветным голосом сказал
Хань.— Надо признаться в ошибках, объяснить свои
преступления и просить прощения за содеянное. Мои
заметки тоже были ошибочными.
— А о чем вы писали?
— О социалистическом реализме в литературе.
Очень ошибочные заметки. Я уже за них отчитался.
244
— Тогда вам действительно повезло! — заметил я.
Хань занимался со мной старательно, но получить
от него можно было немного. Взгляды его на литера-
туру были ограниченнее, чем у профессора Го, и эру-
диция их не шла ни в какое сравнение. В присутствии
Ма он пересыпал свою речь цитатами и сентенциями
из Мао Цзэ-дуна, не имеющими никакого отношения к
теме занятия. Но однажды, когда мы остались с ним
вдвоем, потому что в условиях «культурной револю-
ции» прославленная китайская организованность была
утрачена и Ма отбыл на какое-то задание, Хань разо-
шелся. Он с упоением говорил о литературе, куда
глубже обычного, и обходился без непременных цитат.
Создалась совершенно непонятная ситуация — уни-
верситет словно бы и не ведал о решении министерства
отправлять иностранцев на родину.
Накануне 1 октября — национального праздника
КНР — меня предупредили, что после полудня надо
ждать визита Туна.
Прежде рядовой сотрудник канцелярии, Тун был
одним из первых, кто надел красную повязку хунвэй-
бина. Он выдвинулся и в качестве хунвэйбиновского
активиста укрепился в канцелярии'.
Войдя ко мне, Тун заговорил сперва как-то неуве-
ренно:
— Сейчас у нас в стране проходит великая проле-
тарская культурная революция. Нет ли у вас каких-
либо претензий? Вы сами не пострадали?
— Нет, я не пострадал, но претензии у меня есть.
— Ну что ж! Пожалуйста.
Тун сразу вздохнул спокойнее. Он опасался встре-
тить человека, озлобленного побоями. Меня лично сия
чаша миновала.
Я угостил хунвэйбина чаем. Он пил медленными
глотками и попросил изложить все, чем я недоволен.
Я рассказал ему, что план работы не выполнен из-за
«культурной революции», что закрылась библиотека,
был сменен научный руководитель и т. д.
Мои претензии Тун принял как само собой разуме-
ющееся. Он призвал меня «понять», что в КНР прохо-
245
дит «культурная революция» и тем самым поставить
на них точку. Затем он спросил:
— Как вы относитесь к политическим событиям в
Китае?
Я объяснил, что считаю «культурную революцию»
внутренним делом КНР, но никак не одобряю.
— Китайский народ думает иначе! Хунвэйбины —
вот лучшие представители китайского народа!—зая-
вил Тун.
— Не думаю!
Мы зашли в тупик.
— Мне, в частности, очень не нравится, что закры-
лись книжные магазины и вся классическая литера-
тура изъята из продажи,— сказал я, чтобы выйти из
тупика.
Тун отвечал каким-то извиняющимся тоном, не-
сколько неожиданным, если вспомнить, что творилось
вокруг:
— Среди хунвэйбинов много совсем молодых, не-
зрелых людей. Они закрывают книжные магазины из
революционного энтузиазма. Но потом это пройдет, все
образуется. Будет перестроена система воспитания на-
рода. Идеи Мао Цзэ-дуна проникнут всюду...
Он говорил долго, но самое важное было сказано:
Тун не принимал на 100 процентов действия хунвэйби-
нов. Поколение тридцатилетних еще было способно бо-
лее сознательно подходить к судьбам культуры своей
страны, хотя оказалось не в состоянии защитить ее.
Затем Тун произнес длинную речь в духе официаль-
ных инструкций к празднику. Иностранцам объясняли
разрушение памятников культуры «революционным
энтузиазмом» масс, осквернение христианских церк-
вей — «свободой» бороться с религией и т. д.
— А что вам еще не нравится в движении культур-
ной революции? — настойчиво выспрашивал Тун.
Я сказал, что меня возмутила блокада советского
посольства и грубые, оскорбительные надписи.
— Наши молодые товарищи не поднаторели в дип-
ломатии и международных отношениях,— сказал хун-
вэйбин.— Но нельзя лишать их права проявлять свои
чувства.
Мы говорили на разных языках, но оба старались
избежать резкостей. Официальная часть беседы явно
246
окончилась, но Тун не уходил, и я понял: его удер-
живало любопытство. Конечно, его послали с офици-
альным поручением, но, кроме того, ему хотелось са-
мому узнать возможно больше из первых рук, и он
стал подробно меня расспрашивать о жизни в СССР,
об экономической реформе, о ценах, зарплате, жилье
и т. д.
Наконец, он начал перебирать всю историю со-
ветско-китайских отношений, спрашивая мое мнение
по всем обвинениям китайской официальной пропа-
ганды.
Многие китайцы, даже некоторые активисты «куль-
турной революции» типа Туна, не отдавали, видимо,
себе ясного отчета о причинах, приведших к разрыву
дружеских советско-китайских отношений. При встре-
чах с советскими людьми — а такие случаи судьба пре-
доставляла им крайне редко — они с естественным лю-
бопытством старались выслушать нашу сторону. В пя-
тидесятых годах в Китае с помощью Советского Союза
было сооружено и введено в строй более 250 промыш-
ленных объектов, на которых получили работу сотни
тысяч рабочих, техников и инженеров. Масштабы это-
го сотрудничества были беспрецедентными в истории
человечества. Однако в 1961 году китайская сторона
под нажимом группы Мао Цзэ-дуна отказалась от
дальнейшего сотрудничества. Прекращение его тяжело
сказалось на экономике Китая. Но для маоистов
собственное политическое господство было куда важ-
нее, чем нормальное экономическое развитие стра-
ны. Они изощрялись в клевете, чтобы очернить со-
ветскую помощь и интернационалистическую политику
КПСС в глазах китайского народа, но это было нелег-
ким делом. Повсюду в Китае дымились трубы постро-
енных в годы дружбы предприятий, продукция выпу-
скалась п© советской технологической документации,
на советском оборудовании, а студенты учились по со-
ветским учебникам. Вдобавок авантюра с «большим
скачком» и «народными коммунами» принесла народу
разорение и застой. Всякий думающий человек не мог
не сопоставлять эти факты, несмотря на истерический
антисоветский разгул маоистской прессы.
— Почему советские специалисты уехали из Ки-
тая? Почему их отозвали? — спрашивал Тун.
247
— Потому что вы с ними не считались,— отвечал
я.— Вы начали «большой скачок», против которого
наши специалисты возражали. В социалистической
стране такая политика — безумие. Вы стали называть
нас «консерваторами», всячески третировать, и специа-
листам пришлось уехать.
Услыхав слово «консерватор», Тун кивнул и не стал
возражать.
— Кроме того, разве в КНР не подстрекали наших
специалистов выступать против советской полити-
ки? — продолжал я.
— А почему СССР прекратил помощь Китаю? Раз-
ве это не измена? — последовал еще вопрос.
— Потому что вы сами потребовали ее прекраще-
ния. Вы выдвинули новую генеральную линию, иду-
щую вразрез с прежними решениями КПК. Сами на-
чали политическую борьбу против СССР. Не так ли?
— Из-за прекращения советской помощи в Китае
был голод! — бросил он мне козырь китайской пропа-
ганды, ее главное оружие в отравлении своего народа
антисоветизмом.
— Это неправда! СССР помогал строить фабрики
и заводы. Сельским хозяйством вы занимались сами.
«Большой скачок» и «народные коммуны» — вот под-
линная причина краха сельского хозяйства и голода
у вас в стране.
— Нас одновременно постигли стихийные бедст-
вия.
— Конечно, засуха и наводнения — страшная вещь,
но они никогда не охватывали весь Китай. А «народ-
ные коммуны» подорвали сразу всю страну.
— «Народные коммуны» еще себя покажут. За по-
следние два года положение улучшилось.
— От них осталось одно название. Вы их реоргани-
зовывали неоднократно.
— Я считаю, что причина была в стихийных бедст-
виях,— сказал Тун, уже не сваливая вину на СССР.
— Вы сами любите говорить и писать, что «поли-
тика стоит на первом месте». Я с этим согласен, вы го-
лодали из-за ошибочной экономической политики, а
стихийные бедствия — на втором месте...
Тун уклонился от ответа, и я окончательно убедил-
248
что ему было интересно мое мнение, а не сам по
себе спор, что он спрашивает для себя.
Мы немного помолчали.
_____ Может быть, вы еще что-нибудь не понимаете
в культурной революции? — осведомился Тун.
— Мне многое непонятно,— сказал я.— Само дви-
жение, по-моему, гораздо шире, чем понятие культуры.
II мне неясно, проходит ли оно стихийно или по плану
п какие у него конечные цели.
Тун улыбнулся и заговорил назидательно:
Культурная революция — творчество масс, по
развивается она в духе предначертаний нашего самого
великого учителя, председателя Мао. Поэтому стихий-
ная энергия масс гармонично сочетается с его гениаль-
ным предвидением. Вам,— снова снисходительно ух-
мыльнулся он,— не понять такого с позиций вашей
идеологии!
И продолжал уже серьезнее:
— Культурная революция проходит через несколь-
ко этапов. Первый осуществляется сейчас, он состоит
в сокрушении черного царства, господствующего в
КНР уже семнадцать лет. В эти годы у власти стояла
КПК, но облеченные властью внутри партии шли по
капиталистическому пути и подготовляли перерожде-
ние, перемену цвета нашей страны и национальное пре-
дательство. Предстоит провести большую борьбу, что-
бы сокрушить черные силы. Сейчас задача успешно
осуществляется...
— Как вы думаете, когда окончится первый
этап? — поинтересовался я.
— Не знаю точно, но думаю, что еще до конца го-
да,— отвечал Тун.— У нас в университете хунвэйбины
дали социалистическое обязательство провести суды и
определить наказание всем «уродам и чудовищам» до
1 января 1967 года. Я думаю, что мы справимся, хотя
работы много. Затем начнется второй этап, когда глав-
ным будет созидательная и воспитательная работа, я
говорю о распространении идей Мао Цзэ-дуна на всю
страну. Каждый человек будет жить в духе идей Мао
Цзэ-дуна, и каждое учреждение будет работать в духе
идей Мао Цзэ-дуна. Мы изменим нравы, обычаи и при-
вычки, изменим образование и воспитание, изменим
г°сударственные органы, выдвинем новых людей. Это
17
А. Желоховцев	249
будут революционные изменения и новый, революцц.
онный порядок в Китае. Сейчас такая работа только
начата.
— И долго ли продлится второй этап?
— Трудно сказать, сначала мы думали, что к на-
чалу будущего учебного года, к сентябрю 1967 года, он
закончится, но сейчас, боюсь, мы не управимся: Ки-
тай— большая страна, и работы много. Полагаю, что
к январю 1968 года мы закончим его.
— А что же дальше? Каковы перспективы? — спра-
шивал я.
— Культурная революция совершается впервые в
мире, и Китай прокладывает человечеству путь в бу-
дущее. Такого не было еще ни в одной стране. Побед-
ное шествие идей Мао Цзэ-дуна не остановить никому!
Сейчас они овладевают Китаем, а потом распростра-
нятся на весь мир!
— И много ли потребуется вам времени? — с ус-
мешкой спросил я.
— Двадцать лет,— сказал Тун,— и твердо зая-
вил: — Через двадцать лет идеи Мао Цзэ-дуна овла-
деют всем миром. Мы распространим их на весь мир!
— Каким путем?
— Революционным путем,— был ответ.
Мне вспомнились китайские плакаты, устанавли-
ваемые на дорожных поворотах: «Готовьтесь к бедст-
виям: голоду и войне!»
Утром 2 октября, когда национальный праздник,
требовавший соблюдения приличий, миновал, хунвэй-
бины словно сорвались с цепи. Снова забушевали ми-
тинги.
Сидя на скамейке в парке, я слушал исступленную,
сбивчивую речь. Оратор — по голосу совсем мальчиш-
ка — часто срывался на визг.
— Не верьте кадровым работникам партии! — кри-
чал он.— Пусть они держат ответ перед революцион-
ными массами! Товарищи, боритесь с врагами внутри
партии, с врагами вокруг себя. Обезвредим мины за-
медленного действия вокруг председателя Мао! Пре-
датели скрываются внутри партии — смерть предате-
лям! Смерть большим и малым предателям!
250
Толпа бесновалась. Кто повторял каждый призыв
рратора, кто свистел, кто кричал что-то свое, кто топал
йогами.
— Да здравствует самое, самое, самое...— тут ора-
тор захлебнулся,— самое наипрекраснейшее красное
болнце, наш великий учитель, великий вождь, великий
полководец и великий кормчий председатель Мао! Сла-
на, слава, слава!..
Он повторял возглас «Слава!» еще долго, голос уто-
нул, потерялся в вое. Но тут же низкий баритон заро-
котал по-деловому:
— Комитет культурной революции нашего универ-
ситета кишит пролезшими в него членами партии! Они
злобные монархисты, консерваторы, враги Мао Цзэ-
дуна! Революционные товарищи! Долой комитет куль-
турной революции! Бунт — дело правое!
Боже, что тут поднялось! Крики перешли в вопли,
кого-то давили, кого-то били, и вдруг мимо меня про-
неслась человеческая лавина.
— Долой! Разгоним! — слышались выкрики среди
топота и сопения.
За обедом я узнал, что сторонникам комитета вновь,
хотя и не без труда, удалось отстоять его. «Революци-
онное меньшинство», потерпев неудачу, организовало
массовое шествие под лозунгом: «Надо начинать с го-
ловы!» Перед библиотекой ораторствующий хунвэйбин
призывал «идти на горком»:
— Комитет опирается на новый горком, возглав-
ляемый Ли Сюэ-фэном! Они проводят оппортунистиче-
скую линию саботажа культурной революции! Долг
каждого революционера — не боясь трудностей и не
страшась смерти, сбросить Ли Сюэ-фэна, разогнать
новый пекинский горком!
Новый горком, подумал я, держится уже пятый
месяц. Ли Сюэ-фэн приезжал к нам в университет
вместе с Цзян Цин — почему же он впал в неми-
лость?
— Новый горком спелся со старым,— кричала вы-
скочившая на трибуну девушка.— Они берут на ра-
боту прежних работников и советуются на дому с чле-
нами старого горкома! Новый горком только назы-
вается новым, по существу же это старая черпая бан-
да. Долой Ли Сюэ-фэна! Долой новый горком...
251
Распаленные призывами хунвэйбины покинули уцн.
верситет и выступили колонной в город: громить н0.
вый столичный горком.
Блокада здания горкома и митинги вокруг пего
длились несколько суток, они продолжались и после
моего отъезда из Пекина. Хунвэйбины все же добились
своего, и вскоре секретарь пекинского горкома Ли
Сюэ-фэн был снят. Второй по счету менее чем за год!
Третий состав столичного горкома во главе с У Дэ
в 1967 году тоже пытались разгонять, но его восста-
новили, и У Дэ вошел в созданный позднее маоистский
«ревком». Но я уже к тому времени не был в Китае.
Я проходил вдоль утренней линейки хунвэйбинов.
Сотни юношей и девушек в зеленом армейском обмун-
дировании стояли, разбившись на отряды. По знаку
своих командиров они дружно подносили к лицу крас-
ные книжечки изречений Мао Цзэ-дуна. Хрипло щел-
кали слова команды:
— Раскрыть тридцать вторую страницу! Пригото-
виться!
Приняв положение «смирно», хунвэйбины застыли
с раскрытой красной книжицей в правой руке.
Зычным голосом командир прочел заглавие раз-
дела. Следом за ним стали читать хором остальные,
четко скандируя слова.
Голоса читающих были невыразительны, лица по-
стно торжественны — отбывалась утренняя повин-
ность. Перед строем хунвэйбинов, рядом с молодыми
командирами, сегодня стояли люди постарше, в армей-
ской форме, со звездочкой на кепи. На рукавах у них
была повязка с надписью «политический инструктор».
Да, постепенно тайное становилось явным. На
авансцену выходила из-за спины хунвэйбинов армия —
главный козырь маоистов. Она должна была доде-
лать то, с чем сами хунвэйбины были не в силах спра-
виться.
Начиная с сентября армия принялась обмундиро-
вывать хунвэйбинов. Сначала им выдавали со складов
поношенное, некомплектное обмундирование. Поэтому
самые первые, «заслуженные» хунвэйбины, «ветераны»
движения, были в застиранной и выцветшей армейской
252
форме, причем кому достался один френч, кому —
брюки, очень редко у кого была полная форма.
Затем хунвэйбинам стали выдавать новую зеленую
ткань из военных запасов, и сентябрьские хунвэйбины
вырядились в новенькую, сшитую для них армейскую
форму. Военные кепи были почти у всех, но вместо ар-
мейской красной звездочки там на красном фоне сиял
золотой Мао Цзэ-дун. Только обуты хунвэйбины были
по-прежнему в кеды.
Армия — главная сила маоистов. Китайская армия
не похожа на армии других социалистических стран.
Всеобщей воинской повинности в Китае нет, что легко
объяснимо его огромным населением, но суть вопро-
са — в привилегированном положении военнослужа-
щих в Китае. Военная карьера — самая завидная
в стране.
Начнем с малого — солдат сыт, и еда ему гаранти-
рована государством, в то время как в Китае голод
у всех в памяти как реальная угроза каждому. Солдат
одет — ему не нужны талоны на одежду, которые вы-
даются очень скупо, чтобы обеспечить экспорт хлоп-
чатобумажных изделий. Наконец, после ухода из ар-
мии человек попадает на административную работу
автоматически: армия — школа кадров, и он выде-
ляется на общем фоне технической, да и вообще хотя
бы элементарной грамотностью.
Хорошо обеспеченная, одетая в добротную форму
и досыта накормленная армия подвергалась тщатель-
ной идеологической обработке в духе культа лич-
ности Мао Цзэ-дуна. Армии были переданы многие
функции управления государством. Но бесспорно, что
в китайской армии недовольство существует. Даже
силой военной дисциплины маоистам нелегко подав-
лять здоровые социалистические настроения и тревогу
честных людей за будущее своей родины.
Приблизился день отъезда. Я упаковывал книги,
чтобы переехать с вещами в посольство. Ко мне в ком-
нату явился Сюй и еще один сотрудник канцелярии.
— Вы уезжаете по собственной воле! — заявили
они вдруг.— Университет не поднимал вопрос о вашем
253
досрочном отъезде. Мы, напротив, обеспечили вас за.
нятиями.
— Позвольте, как же так? — возмутился я.— Еще
две недели назад министерство высшего образования
потребовало досрочного отъезда советских студентов
и стажеров. Представителей посольства специально
вызывали и уведомили. Официально.
— Нам об этом ничего не известно,— твердили
представители канцелярии.— Вы уезжаете самоволь-
но. Мы не будем провожать вас и содействовать вам.
— Ничего, обо мне позаботится наше посольство*
На следующий день я прибыл в университет, чтобы
сдать китайские документы. У входа сказал приврат-
нику, что приехал в последний раз.
Со мной сердечно попрощались в столовой для ино-
странцев, а в канцелярии снова начался разговор.
Меня убеждали, будто «высылка» выдумана посоль-
ством.
Я управился со всеми делами, но, к моему удивле-
нию, машины из посольства, которая должна была
прийти за мной, все не было.
— Вот видите, как обращаются ревизионисты с со-
ветскими людьми! — гнул тем временем свое сотруд-
ник канцелярии.
Я не стал его слушать дальше и, распрощавшись,
пошел по центральной аллее к воротам.
Кого тут только не было! Наши университетские
хунвэйбины принимали своих сотоварищей из других
столичных вузовки приезжих из провинций, прибыв-
ших для «обмена опытом». Счет гостям шел на тысячи.
Провинциальные хунвэйбины толпами выстраивались
возле «важных» или «исторических» дацзыбао и кон-
спектировали их, одновременно внимая поучениям
хунвэйбиновских экскурсоводов. Наконец, примерно
треть толпы, медленно ползущей по увешанной дацзы-
бао аллее, составляли солдаты. Они приходили в уни-
верситет отделениями и взводами, ломали ряды у во-
рот и направлялись на обучение к хунвэйбинам. Сол-
даты держались сдержанно. Они смотрели и учились.
Меня провожал один Ма. По дороге я спросил его,
действительно ли он не знал о моем досрочном возвра-
щении на родину. Ма уверял, что нет.
У ворот недоразумение с машиной выяснилось.
254
_____ Вашу машину я только что отослал. Она уже
дважды приходила,— сказал привратник.— Я не знал,
что вы здесь.
Что делать? Я решил добираться автобусом.
Последний раз я вышел из университетских ворот.
Передо мной маршировала колонна хунвэйбинов в но-
венькой, с иголочки, военной форме, рубашки навы-
пуск. Командир хриплым голосом выкрикивал:
— Раз, два, три!..
Мимо проезжали машины, переполненные хунвэй-
бинами,— в городе проводилась «революционная опе-
рация» у горкома. К счастью, один автобус остано-
вился около университетских ворот, и из пего вышла
группа хунвэйбинов. Я помахал Ма рукой и вскочил,
пока дверца не закрылась. Автобус повез меня
к центру.
Поезд отходил вечером. Посольский автобус, кото-
рый увозил нас на вокзал, заполнили провожающие.
В рано наступившей темноте автобус пробирался по
узким пекинским улицам, избегая широких магистра-
лей, которые могли быть закупорены хунвэйбинов-
скими шествиями.
Наконец мы выбрались на вокзальную площадь и
остановились. Всю площадь сплошь заполонили хун-
вэйбины. Кто стоял, кто сидел, кто лежал. Их были
тысячи. Кто ехал в столицу за опытом «культурной ре-
волюции», а кто возвращался домой насаждать «ре-
волюционным путем» «идеи» председателя Мао.
Автобусу пришлось в объезд, по узким, грязным
переулкам пробираться к багажному отделению. Вре-
мени оставалось немного, все дружно помогали нам
размещаться. Впятером мы расположились в двух
купе. Прощание было кратким.
На следующий день на границе мы проходили та-
моженный досмотр. Китайский таможенник потребо-
вал показать книги. Я раскрыл чемоданы.
— Где вы купили столько книг?
— Я купил их в Пекине до «культурной револю-
ции».
— Вопрос о книгах надо обсудить,— сказал тамо-
женник.
Часть книг он унес с собой в возвратился только
часа через два, перед самым отходом поезда.
255
— Мы возвращаем вам книги из уважения к ва.
шей специальности,— заявил он.
Нам разрешили увезти с собой те знания, которые
стали запретны для граждан самой страны,— что п
говорить, немалое великодушие!
Поезд тронулся, унося нас за границы «культуриод
революции», и я особенно остро почувствовал, какой
тяжелой трагедией обрушилась она на китайский
народ.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Прошли годы с тех пор, как судьба сделала меня
очевидцем трагической страницы китайской истории —
«культурной революции».
В самом Китае, где главные инициаторы и лидеры
«культурной революции» продолжают стоять у власти,
теперь что-то неохотно вспоминают о ней. Гордиться
и в самом деле нечем. Режим маоистов, рожденный
«культурной революцией», старается выйти на между-
народную арену без репутации погромщика, уничто-
жавшего культурное наследие одной из древнейших
цивилизаций.
«Культурная революция» в Китае получила прин-
ципиальную оценку мирового общественного мнения.
Она подробно проанализирована в статьях и трудах
советских ученых. Задача данной книги иная: расска-
зать о том, что видел я сам и как мне представлялись
события в Китае в первые шесть месяцев «культурной
революции».
Мне пришлось быть свидетелем того, как часть мо-
лодого поколения в Китае качнулась к маоизму и под-
верглась страшному духовному опустошению. Его при-
учили к насилию, к истерическому митингованию, к це-
ремониям поклонения и славословия. Под влиянием
маоистской демагогии оно утратило жажду знаний,
которая, всегда отличала молодого китайца любого
общественного положения.
В январе 1967 года хунвэйбинов призвали «брать
власть». Их деятельность и дальше выливалась в раз-
гром партийных и государственных органов, культур-
ных центров, во взаимную грызню и кровопролитные
столкновения. Анархические тенденции хунвэйбинов
расцвели пышным цветом.
Страна оказалась перед лицом катастрофы: ей
Угрожал паралич всякой созидательной деятельности
и остановка производства. Теперь уже хунвэйбины
257
сделались ненужными и даже опасными для маоист-
ского руководства.
Осенью 1967 года Мао Цзэ-дун приказал армии
«восстановить порядок». По его приказу армия приме-
нила силу против тех самых хунвэйбинов, которые
годом раньше насаждали «идеи великого кормчего»
Упорствующие вожаки были казнены, многие рас-
стреляны на стадионах в присутствии десятков тысяч
зрителей. Масса хунвэйбинов подверглась насильст-
венной высылке в деревню без указания срока для
«исправления крестьянским трудом».
Миллионы молодых людей были обмануты «вели-
ким кормчим», который сначала подверг их мораль-
ному растлению, а потом избавился от них, как от
лишней обузы. Высылка молодежи из китайских горо-
дов с тех пор стала систематической кампанией. Так,
11 сентября 1972 года «Жэньминь жибао» сообщила,
что за восемь месяцев 1972 года было выслано в де-
ревню свыше 400 тысяч человек. В результате «куль-
турной революции» китайская молодежь ничего не по-
лучила, но многое утратила. Исчезла возможность за-
вершить образование, пришлось расстаться с мечтами
о работе по профессии, были утрачены перспективы
на будущее.
Под армейским контролем в условиях ожесточен-
ной внутренней борьбы началось создание новых орга-
нов власти — маоистских «ревкомов». 7 сентября
1968 года премьер Чжоу Энь-лай на стотысячном ми-
тинге в Пекине объявил, что «вся страна красна» —
ревкомы были созданы во всех провинциях. Законные
партийные и государственные органы были ликвиди-
рованы.
«Культурная революция» привела к тому, что боль-
шинство членов ЦК КПК, секретариата и Политбюро
ЦК были репрессированы маоистами. В апреле
1969 года состоялся IX съезд КПК, который стал фак-
тически учредительным съездом новой, маоистской
партии. С отчетным докладом съезду выступил Линь
Бяо, который, согласно новому уставу КПК, приня-
тому на этом IX съезде, был объявлен «преемником и
заместителем» Мао Цзэ-дуна. IX съезд не принес ста-
бильности Китаю, потому что вопросы, перед которым!’
стояла страна, остались нерешенными. Созданное на
258
съезде новое маоистское руководство постоянно пере-
тасовывалось.
Осенью 1970 года, как сообщала иностранная пе-
чать, был низложен Чэнь Бо-да, который долгое время
являлся личным секретарем Мао Цзэ-дуна и возглав-
ил маоистскую «группу по делам культурной револю-
ции» при ЦК КПК. Затем отошел от дел и перестал
публично появляться советник той же группы Кан
Шэн. А ведь оба эти деятеля на IX съезде вошли в По-
стоянный комитет Политбюро ЦК КПК, который пред-
назначался для высшего руководства страной, в со-
ставе всего пяти человек.
Осенью 1971 года настала очередь исчезнуть и са-
мому Линь Бяо. В Пекине сфабрикована версия сен-
тябрьских событий 1971 года, подхваченная буржуаз-
ной печатью. Линь Бяо, согласно этой версии, был
обвинен в «десяти преступлениях», в том числе в «под-
готовке государственного переворота против председа-
теля Мао Цзэ-дуна», в подготовке «похищения Мао
Цзэ-дуна», в попытках «убить председателя Мао»
и т. д. Линь Бяо обвинили также в «предательстве»
и «попытке побега за границу».
«Дело Линь Бяо» привело к новой чистке. После
сентября 1971 года из 21 человека, избранного в По-
литбюро IX съездом КПК, в работе участвует менее
половины, а из пяти членов Постоянного комитета
Политбюро остались только двое — Мао Цзэ-дун и
Чжоу Энь-лай.
Сложившаяся обстановка заставила ныне китай-
ское руководство пойти на сложное маневрирование
во внутренней и внешней политике. В экономике вос-
станавливаются некоторые формы и методы хозяйст-
вования, проверенные опытом развития ряда социали-
стических стран, печать твердит о повышении роли
партии, реабилитируется определенная часть репрес-
сированных кадров. КНР вступила в ООН. Вновь про-
возглашаются принципы мирного сосуществования.
Одновременно китайское руководство налаживает от-
ношения с самыми реакционными режимами, стре-
мится к сближению с капиталистическими государст-
вами Запада во главе с США.
Происходят изменения и в культурной политике.
Сейчас в Пекине хотели бы, чтобы мир забыл варвар-
259
ские методы и вандализм «культурной революции».
Разрешена продажа китайских классических романов
в изданиях прежних лет. Вновь открываются музеи, но
только те, где возможно скрыть ущерб, причинен-
ный в годы «культурной революции», в печати начата
широкая кампания вокруг археологических находок.
Конечно, все это лишь весьма поверхностные, так-
тические отступления от прежнего курса, суть которого
сохраняется, по они рассчитаны на определенного ад-
ресата. И сигнал из Пекина был понят буржуазной
прессой. Печать стран Запада широко рекламирует
якобы «смягчение» пекинского курса, всюду усматри-
вая «достижения», даже в области культуры.
Но тактические пропагандистские ходы маоистов
никого не заставят забыть об ответственности нынеш-
него руководства, пришедшего к власти благодаря
«культурной революции». Именно Мао Цзэ-дун был
инициатором и стратегом «культурной революции» со
всей ее вакханалией и вандализмом.
«Правда» отмечала 5 сентября 1972 года: «Армия
продолжает сохранять прочные позиции на всех уров-
нях политического, экономического и идеологического
руководства страной, включая высшие партийные и го-
сударственные органы. Военные составляют более по-
ловины нынешнего состава ЦК КПК, возглавляют 20
из 29 парткомов провинций, автономных районов и
городов центрального подчинения, осуществляют руко-
водство большинством ключевых «ревкомов»».
По-прежнему вся общественная жизнь Китая про-
низана культом Мао Цзэ-дуна. Как и раньше, поли-
тику маоистского руководства характеризуют махро-
вый антисоветизм, ставка на раскол революционных
сил современности, великодержавные, гегемонистские
устремления, пренебрежение коренными интересами
китайского народа. В редакционной статье «Жэньминь
жибао» по случаю национального праздника 1 октяб-
ря Советский Союз был официально объявлен «вра-
гом номер один». Яростным нападкам подверглись
советские предложения о разоружении, о запрещении
применения ядерного оружия. Пекинская дипломатия
всячески пытается затормозить процесс разрядки на-
пряженности в Европе. В китайской печати публику-
ются клеветнические статьи о положении в СССР.
260
Таким образом, никакого существенного изменения
маоистского режима не произошло. И если пекинская
печать хранит молчание о хунвэйбиновщине, а буржу-
азная пресса Запада легко выдает индульгенцию по-
громщикам, то жертвы «культурной революции» вряд
ли смогут о ней забыть. У многих в Китае во время
«культурной революции» погибли близкие — кто был
замучен хунвэйбинами, кто наложил на себя руки сам,
не вынеся издевательств и унижений. Не забудет про-
шлого и обманутое поколение молодежи. Зыбкая
почва маоистской политики, поглотившая лучших лю-
дей страны и серьезно ослабившая Китай, наклады-'
вает отпечаток неуверенности на все стороны жизни
современного китайского общества.
В области советско-китайских отношений маоисты
за годы «культурной революции» прошли путь от ми-
тингования у ворот посольства СССР в Пекине до
вооруженных провокаций на советско-китайской гра-
нице. Авантюристической политике маоистов была
противопоставлена твердая и неуклонная политика
КПСС, курс, выработанный XXIV съездом нашей пар-
тии. Принципиальная линия КПСС, Советского прави-
тельства в отношении Китая сочетает последователь-
ное отстаивание принципов марксизма-ленинизма, ук-
репление единства стран социалистического содруже-
ства и мирового коммунистического движения с реши-
тельным отпором всяким посягательствам на интересы
советского народа. Вместе с тем в Отчетном доклад?
ЦК КПСС XXIV съезду тов. Л. И. Брежнев выразил
убеждение КПСС и Советского правительства, что
улучшение отношений между СССР и КНР отвечало
бы коренным, долговременным интересам обеих стран,
интересам социализма, свободы народов и укрепления
мира. «...Мы готовы,— отметил тов. Л. И. Брежнев,—
всемерно содействовать не только нормализации от-
ношений, но и восстановлению добрососедства и друж-
бы между Советским Союзом и Китайской Народной
Республикой и выражаем уверенность, что в конечном
счете это будет достигнуто» *,
1 «Материалы XXIV съезда КПСС» М. 1972, стр 12.
СОДЕРЖАНИЕ
I. НАКАНУНЕ КАТАСТРОФЫ	3
II. ВЗРЫВ ДВИЖЕНИЯ	47
HI. ПЕРВЫЕ ДНИ НОВОЙ ВЛАСТИ	71
IV.	БУДНИ НОВОГО ПОРЯДКА	88
V.	ТРИУМФ И ПОЗОР «РАБОЧЕЙ ГРУППЫ»	106
VI.	АВГУСТОВСКИЕ ПОГРОМЫ	154
VII.	ЦАРСТВО ХУНВЭЙБИНОВ	179
VIII.	КУЛЬТУРА ПОД ЗАПРЕТОМ	216
IX.	ПОСЛЕДНИЕ ДНИ	240
ПОСЛЕСЛОВИЕ	257
Желоховцев А. Н.
Ж51 «Культурная революция» с близкого рассто-
яния. (Записки очевидца). М., Политиздат,
1973.
262 с.
Автор книги, по специальности китаевед, неоднократно бывал
в Китае В 1966 году он в качестве советского стажера находился
в одном из пекинских университетов, который стал гнездом хунвэй-
бинов во время «культурной революции». В книге, написанной живо,
интересно, переданы непосредственные впечатления свидетеля хун-
вэйбнновских погромов. Автор рассказывает о судьбах деятелей
китайской культуры, о своих встречах с хунвэйбинами и их жерт-
вами. Книга рассчитана на самые широкие круги советских чита-
телей.
ш 1113-113
М 079(02)—73
БЗ-74-1—72
32И
Желоховцев Алексей Николаевич
«КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ» С БЛИЗКОГО РАССТОЯНИЯ
(Записки очевидца)
Заведующий редакцией К. Н. Сванидзе
Редактор Ю. А. Егоров
Младший редактор Л. В. Сидашенко
Художник Н. П. Пешков
Художественный редактор Н Н. Симагин
Технический редактор О Af. Семенова
Сдано в набор 29 декабря 1972 г. Подписано в печать 22 марта 1973 г.
Формат 84 X 108*/з2. Бумага типографская К» 2. Условн. печ л 13,86.
Учетно-нзд. л. 13,34. Тираж 80 тыс. экз А04555 Заказ № 2023.
Цена 40 коп.
Политиздат, Москва. А-47, Миусская пл . 7
Ордена Ленина типография «Красный пролетарий».
Москва, Краснопролетарская, 16.