Автор: Мельникова А.А.
Теги: философия социология культурология психолингвистика
ISBN: 5-9268-0229-6
Год: 2003
Текст
Алла
МЕЛЬНИКОВА
ЯЗЫК
и
национальный
ХАРАКТЕР
Л. А. Мельникова
язык
И НАЦИОНАЛЬНЫЙ
ХАРАКТЕР
ВЗАИМОСВЯЗЬ
СТРУКТУРЫ ЯЗЫКА
И МЕНТАЛЬНОСТИ
*
РЕЧЬ
Санкт-Петербург
2003
Рецензенты:
доктор философских наук, профессор И. И. Евлампиев,
доктор философских наук Т. В Чумакова.
М48
Мельникова А. А.
Язык и национальный характер. Взаимосвязь структуры язы-
ка и ментальности. — СПб.: Речь, 2003. — 320 с. — (Психоло-
гический практикум).
ISBN 5-9268-0229-6
Основная цель, поставленная перед собой автором,— посмотреть на
национальный характер как на систему, попытавшись выяснить некото-
рые присущие этой системе закономерности, понять, чем они определя-
ются, как связаны между собой и как транслируются из поколения в
поколение. Хотя в качестве основного передаточного механизма рассмат-
ривается язык, автор не обходит своим вниманием и другие способы
формирования рассматриваемых национальных черт.
Исследование проведено на стыке философии, культурологии, пси-
хологии, этнологии и лингвистики; оно будет интересно как людям, для
которых эти сферы являются профессиональными, так и всем, кого нс
оставляет равнодушным данный аспект культуры.
ISBN 5-9268-02290-6
© А. А. Мельникова, 2003.
© Издательство «Речь», 2003.
© П. В. Борозенец, оформление, 2003.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение............................................. 5
ГЛАВА 1. ОППОЗИЦИОННАЯ ПАРА
«КОНФОРМИЗМ — НОНКОНФОРМИЗМ»
В КОНТЕКСТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ
Становление культуры и оппозиционные пары.............25
Биологическая основа базовых оппозиционных пар. Эволюция и
двоичная пара «конформизм — нонконформизм»...........36
Конформистская обусловленность поведения, специфика
конформистской установки........................... 67
Первичные и вторичные социальные факторы, определя-
ющие баланс оппозиционной пары «конформизм —
нонконформизм».......................................71
Внеязыковые способы формирования обеих установок......77
Способы формирования конформистской установки
в детской субкультуре.........................81
Формирование конформистской (нонконформистской) уста-
новки в семье ..................... ..... 98
Формирование конформизма в русской традиции ......100
ГЛАВА 2. ФОРМИРОВАНИЕ СТРУКТУРОЙ ЯЗЫКА
НАЦИОНАЛЬНЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ КОНФОРМИСТСКОГО
И НОНКОНФОРМИСТСКОГО ПОВЕДЕНИЯ
(на примере русского языка)
Язык как способ осмысления мира........................109
Язык как средство формирования установки..............ИЗ
Специфика нонконформистской установки в русском характере
и особенности структуры предложения............ 113
Отсутствие структуры в предложении — отсутствие струк-
туры в мире.............................. 117
Отсутствие структуры в предложении — оппозиция ко
всякой внешней организующей силе............... 135
Структура предложения и особенности деятельности в мире 143
Отсутствие структуры в предложении — расширенное ощу-
щение свободы .............................156
Отсутствие структуры предложения — свобода выражения
эмоций........................................-..174
Специфика конформистской установки русского менталитета
и особенности языковой структуры...............187
Особенности русского языка, порождающие конформист-
скую установку ...........................187
Специфика согласования в предложении и особенности
построения межличностных отношений.......190
Специфика деятельности, продуцируемая особенностями
согласования.....................................204
Некоторые особенности мышления и языковая специфика.214
ГЛАВА 3. ТВОРЧЕСТВО И СТРУКТУРА ЯЗЫКА
Специфика творчества.......................................224
Творчество, структура языка и исторически И процесс........239
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества
и структуры языка..................................... 247
ПРИЛОЖЕНИЕ
Дуэль в России в контексте языковой специфики..............277
Заключение.................................................311
ВВЕДЕНИЕ
Культура — столь мощное многоаспектное образование, что любая
попытка создать ее целостное описание (гак сказать, мегаконструкт)
обречена на неполноту и частичную утрату смыслов. Отдавая себе в
этом отчет, ни в коей мере не пытаюсь глобализировать, а лишь ана-
лизирую одну из характеристик культуры в интересующем меня ас-
пекте.
Не могу не согласиться с С. В. Лурье, утверждающей, что культур-
ное поле лишь носителям представляется целостным и взаимосвязан-
ным, — сторонний же исследователь наблюдает, наряду с добротно и
тщательно проработанными местами, зияющие пустоты, не заполнен-
ные культурным смыслом* 1. В контексте данного анализа эту мысль мне
кажется логичным развить следующим образом: поле смыслов куль-
туры задается оппозиционными парами, формирующими границы.
Эти пары можно выстроить в более-менее правдоподобную иерархию,
однако она будет весьма условна; кроме того, соотношение полюсов
некоторых пар изначально определить затруднительно (плюс ко все-
му оно может меняться при определенных условиях). Одни пары куль-
турноспецифичны, другие представлены практически во всех культу-
рах1. Мне представляется, что оппозиционная пара «конформизм —
нонконформизм» является одной из важнейших (доказательство это-
го утверждения я привожу в следующих параграфах) и поэтому ее мож-
но обнаружить в любой культуре. Такое значение указанной оппози-
1 Лурье С. В. Историческая этнология М., 1997. С. 223
1 См., напр.: Иванов В. В., Топоров В. И. Славянские языковые моделирующие се-
миотические системы: (Древни# период). М., 1965; Иванов В. В., Топоров В. И. Иссле-
дования в области славянских древностей М., 1974., Шайкевич А Я. Слова со значени-
ем «правый» н «левый»: (Опыт сопоставительного анализа). — Учен. зап. 1 Моск. гос.
пед. ин-та иностр, яз. М.. 19б0,т. XXIII, с. 55—74; Сборник статей по вторичным моде-
лирующим системам. Тарту, 1973; Пастой Н. И. О природе связей бинарных противо-
поставлений типа правый — левый, мужской — женский /Языки культуры и проблемы
переволимости. М., 1987. С. 169-183.
5
Введение
ционной пары вполне логично, ибо обществудля нормального функ-
ционирования необходим определенный уровень конформности его
членов. Однако если все члены общества во всех ситуациях будут про-
являть конформное поведение, то обществу грозит катастрофа. При-
чина в том, что социальное существование (особенно в случае сложно
социально организованных обществ) включает в себя не только стан-
дартные ситуации, разрешение которых опирается на традицию (что
является одной из черт конформистского мышления), но и нестан-
дартные, способ выхода из которых лежит вне поля традиционных
смыслов.
Закрепившаяся в языке определенная закономерность организации
слов в предложении создаст, с моей точки зрения, достаточно четкую
рамку для формирования национальной картины мира. Однако преж-
де чем развивать эту мысль дальше, уместно рассмотреть определения
картины мира и, конечно же, национального характера.
Начнем с последнего. Его исследования до сих пор весьма пробле-
матичны, хотя попытки начали предприниматься достаточно давно
(впрочем, первые попытки не были научно обоснованы, а понятие «на-
циональный характер» использовалось в литературе о путешествиях,
чтобы точнее описать образ жизни народов’). В центре научных ис-
следований вначале была культура (изучались обычаи, нравы, система
верований, особенности семейной жизни, способы воспитания, эко-
номика и т. п.), и только психоанализ дал толчок к осмыслению лич-
ностных особенностей в контексте национального характера. Возник-
нув одновременно и как психотерапевтическая практика, и как кон-
цепция личности, психоанализ структурировано описал процесс
формирования личности, который, по Фрейду, происходит в раннем
детстве, когда социальное окружение подавляет нежелательные, не-
допустимые в обществе различные желания и влечения индивида
(прежде всего сексуальные). Таким образом, психике человека нано-
сятся травмы, которые затем в различных формах (в виде изменений
черт характера, психических заболеваний, навязчивых сновидений,
особенностей художественного творчества и т. д.) дают о себе знать в
течение всей человеческой жизни. Этот постулат Фрейда был осмыс-
лен этнологами, сделавшими вывод о том, что различия в практике
детского воспитания у разных народов приводят к формированию
своеобразных черт характера, ведь дети, выросшие в одной и той же
* Кон И. С. К проблеме национального характера / История и психология. Под. ред.
Б. Ф. Поршиева, Л. И. Анцыферовой. М., 1971. С. 122-158.
* См., Например: KarduierA., Lipton R. The individual and his society. New York, 1945.
6
Введение
социокультурной среде, получают одни и тс же психологические трав-
мы, отличающиеся от тех психологических травм, которые получают
дети, растущие в иной социокультурной среде.
Первую развернутую теорию такого рода предложил А. Кардинер4,
который начинал как медик-психоаналитик, а впоследствии, заинте-
ресовавшись этнологическими разработками, попробовал соединить
психоаналитическую концепцию с результатами полевых исследова-
ний этнологов, разработав обобщающую теорию с базовым понятием
«основная личностная структура». В своей теории он предложил мо-
дель взаимосвязи практики детского воспитания, типа личности, до-
минирующего в той или иной культуре, и социальных институций,
присущих этой культуре («институция» определялась Кардинером как
средство, с помощью которого на индивида в процессе его роста и раз-
вития оказывается определенное влияние). По мнению Кардинера,
именно психологический склад личности, характерный для данного
общества и обусловливающий все поведенческие особенности его чле-
нов, является связующим стержнем общества или культуры (что у него
было синонимами, ибо в поле изучения были этнографические иссле-
дования существовавших достаточно изолированно племен — напри-
мер, в научном мире обсуждались проведенные в середине 1930-х го-
дов семинары по проблемам культуры и личности, на которых этно-
графы делали доклады об изучаемых ими народах, а Кардинер давал,
используя свою модель, оригинальную интерпретацию материала). По
его мнению, в каждом обществе есть один доминирующий тип лично-
сти, который может быть выявлен с помощью психологических и пси-
хотерапевтических методик и определяющий все культурные прояв-
ления общества. Идеи Кардинера базировались на предположении о
том, что наличие в том или ином обществе, в той или иной культуре
«основной личностной структуры», присущей в большей или меньшей
степени всем членам данного общества, объясняется тем, что на ее фор-
мирование влияет единая культурная практика. Он указывал, что мо-
дели семейной организации, ухода за младенцами, воспитания детей,
представляющие собой «первичные общественные институции», раз-
личны для разных культур и относительно единообразны в рамках од-
ной культуры, а потому способствуют выработке определенных схо-
жих черт характера (то есть схожих психологических черт) у всех чле-
нов того или иного общества. Так, в частности, дети в одном обществе
испытывают одни и те же психологические травмы, поскольку растут
в пределах единой системы «первичных общественных институций»,
а потому все члены данной культуры имеют приблизительно одни и те
же психологические комплексы. Адаптируясь к этим «первичным об-
7
Введение
шественным институциям», человеческая психика получает специфи-
ческую коррекцию, в результате чего особым образом деформируется
ее психическая структура, ее эго-структура. Результатом этой дефор-
мации и является формирование «основной личностной структуры* *
данного общества. Мифология, искусство, фольклор, политические уч-
реждения, экономическая система («вторичные социальные институ-
ции») формируются лишь как в попытке компенсировать полученные
индивидом в раннем детстве травмы. Поскольку у всех представите-
лей данного общества эти травмы примерно сходны, то сходны и мо-
дели их компенсации, а это определяет, в частности, стиль культуры
данного народа.
Однако предложенная концепция национального характера, в ко-
торой была попытка соединить психоаналитическую теорию с этног-
рафическим материалом, оказалась не очень удачней, ибо существо-
вание непосредственной связи между практикой детского воспитания
и структурой личности доказать не удалось и сама эта связь в конце
концов была поставлена под сомнение. «Возможно, — замечают Р. и
Ф Кисинги, — обучение культуре протекает не столько в рамках вос-
питательной практики, сколько вопреки ей»4. Возможно также, что
исследователи переоценили сходство детского опыта даже при одной
и той же воспитательной практике — так или иначе, но «основная лич-
ностная структура» осталась абстрактным понятием, тем более, что
общепринятого метода фиксации ее не существовало и антропологи,
«пытаясь описать типичные личностные структуры, ихлагали в дей-
ствительности свои личные впечатления»6. Попыткой преодолеть ука-
занные проблемы было предложение К Дю Буа понятия «модальная
личность»7, обозначавшего наиболее распространенный тип личнос-
ти, определяемый просто статистически, то есть тот тип, к которому
относится наибольшее число членов данного общества. В рамках это-
го подхода в основном использовались психологические, прежде все-
го проективные методики: тест Роршаха (интерпретация причудливых
чернильных пятен), тест незаконченных предложений и тест темати-
ческой апперцепции (ТАТ) (причем в конце 1940-х— начале 1950-х
тест Роршаха занимал доминантное положение’). Некоторое время это
’ Keesing Я М., Keesing F. М New perspectives in cultural anthropology. P, 340.
• Kattak C. Ph. Cultural anthropology. New York, 1982. P. 229.
’ Du Bais C. The people of alor: a socio-psychological study of an east indian island.
Minneapolis, 1944.
• См., например, исследование «Модальная структура личности индейцев Тускаро-
ра через призму теста Роршаха», проведенное А. Далласом конце 1940-х годов: Kaplan В.
(Ed.) Studying personality croes-culturally. N.Y., 1961.
8
Введение
казалось удачной идеей, однако полевые исследования показали, что
ни в одном обществе не существует значительного доминирования
какого-либо единого типа личности.
Новый толчок исследованиям был дан сформулированным соци-
альным заказом — начиналась Вторая мировая война, и в американс-
ких военных кругах возникла мысль о том, что «понимание психоло-
гии наших врагов и их лидеров было бы полезно для планирования
действий в военный и послевоенный периоды, атакже былобы полез-
но знать психологические характеристики наших союзников; особен-
но если они когда-нибудь могут стать нашими врагами. Подобным же
образом знание американского национального характера может по-
мочь поднять моральный уровень и боевойдух»’. Поэтому после вступ-
ления США в войну известные антропологи (Р. Бенедикт, М. Мид,
К. Клахкон и другие) переехали в Вашингтон, чтобы принять участие
в исследовании национального характера. Согласно свидетельству
М. Мид, с 1943 г. в различных правительственных службах в Вашинг-
тоне было много психологов и антропологов, занимающихся пробле-
мами национального характера и развитием техник для изучения куль-
тур и дистанции между ними. Вначале, правда, «военный» заказ вызвал
у антропологов немалые трудности, ибо прежде предметом исследо-
вания были лишь «примитивные» народы, существующие достаточно
изолированно, и вся разработанная научная база для такого рода ис-
следований (структурирующая и оптимизирующая непосредственные
полевые наблюдения) оказалась абсолютно непригодна для исследо-
вания «цивилизованных» наций (хотя мысль о необходимости изучать
не только примитивные, но и современные цивилизованные народы
высказывалась уже начиная с 1920-х годов10, однако делать это начали
только в 1940-е). Для исследования национального характера предста-
вителей цивилизованных культур М. Мид с коллегами разработала
метод анализа на расстоянии (at distance)11, представлявший собой по-
пытку изучения документов, относящихся к современности, так. слов-
но бы изучалась культура прошедших веков
Надо сказать, что в начале сороковых было предложено несколько
теоретико-методологических подходов к исследованию национального
характера — обычно их группируют в два основных направления: куль-
’ Воск Ph. К. Continuities in Psychological Anthropology San Francisco, 1980. P. 108.
“ См., например; SapirE. Culture, genuin and spirilios/American Journal of Sociology,
1927, № 29; Sapir E. Anthropology and Sociology / Ogburn W. F., Ooldenweiser H. feds.).
Boston, 1927,
" Mead M., Metraux Ph. The study of culture at a distance. Chicago, 1953.
9
Введение
гуро-центрированное и личностно-центрированное. К кульгуро-цен-
трированному направлению можно отнести три методологических
подхода: в первом понятие «национальный характер» было сравнитель-
но слабо связано с индивидуальной человеческой личностью, практи-
чески сосдиняясьс понятием «культурная модель поведения». Напри-
мер, М. Мид'\ одна из представительниц этого направления, вычле-
няла три основных аспекта исследования национального характера:
1) сравнительное описание некоторых культурных конфигураций (на-
пример, сравнение соотношения различных общественных институ-
ций), характерных для той или иной культуры; 2) сравнительный ана-
лиз ухода за младенцами и детского воспитания; 3) изучение прису-
щих тем или иным культурам моделей межличностных отношений —
таких как отношения между родителями и детьми и отношения между
ровесниками. Примером такого рода исследования может служить
интерпретация японского характера, сделанная Р. Бенедикт в книге
«Хризантема и меч»п По мнению самих американцев, наиболее экзо-
тичным противником во Второй мировой войне у них была Япония —
поведение японского правительства, да и просто японских солдат ча-
сто ставило американцев в тупик. Так. их поражал фанатизм японских
солдат в их преданности императору и готовности покончить с собой
в случае неудачи, однако еще больше поражало американцев парадок-
сальное поведение пленных японцев: они. казалось, были готовы к не-
медленной измене и с энтузиазмом работали на своих захватчиков. Эта
способность без сожаления менять свою ориентацию коренится, по
мнению Р. Бенедикт, в том опыте, который каждый японец приобре-
тает в процессе своего взросления. Ведь особенность воспитания де-
тей в японских семьях состоит в резкой смене методики воспитания
по достижении ребенком определенного возраста. Примерно до 6-
7 лет детям разрешают вести себя почти как угодно, но более старших
детей за каждую провинность подвергают серьезному наказанию. Эта
практика воспитания «провоцирует двойственность, амбивалентность
японского взгляда на мир, амбивалентность, которую не следует ни в
коем случае игнорировать. Опыт привилегий и психологической сво-
боды, которую они имели в детстве, остается в их памяти на всю жизнь,
несмотря на всю дисциплину, которой они должны подчиняться, дос-
“ Mead М National Character / Antropolology Today. Ed. by A. L Kroeber, Chicago,
1953; см. также: Mead M. and Bateson G. Balinese character a photographic analysis. N.Y.,
1942; Mead M. The study of national character / Policy Sciences. Ed. by Daniel Lerner and
Harold D. Lassweil. Stanford Press, 1931. p. 70-85.
11 Benedict R. The chrysanthemum and the sword. Boston, 1946.
10
Введение
тигнув определенного возраста, это память о времени, когда они не
знали наказаний. Достигнув 6-7 лет, японцы входят в возраст, когда
за провинность они подвергаются жестоким наказаниям и чувствуют
себя беспомощными перед любыми применяемыми к ним санкция-
ми. Если они чем-либо провинились, то члены их собственной семьи
обращаются против них»1*. Таким образом, в рамках данного методо-
логического подхода национальный характер предстает как особый
способ распределения и регулирования внутри культуры ценностей или
поведенческих моделей.
Ко второму методологическому подходу относятся исследования,
отталкивающиеся от понимания национального характера как систе-
мы установок, ценностей и верований, которые приняты среди чле-
нов данного общества. Например, в рамках этого подхода Э. Фромм
выдвинул концепцию «социальной личности», которая определялась
как более или менее осознанная система идей: верований, установок,
ценностей, чувств. Исходя из своей теории, Фромм пытался интер-
претировать современные ему исторические факты, в частности, от-
ветить на вопрос, почему немецкий народ поддался диктаторскому
режиму Гитлера. Согласно его концепции, приход к власти нацистов в
Германии объясняется преобладанием в этой стране так называемого
авторитарного типа личности. Личность такого типа обязательна и
услужлива по отношению к вышестоящим, но ведет себя в повелитель-
ной и презрительной манере по отношению к подчиненным. Фромм
считал, что личности с таким характером тревожно реагируют на де-
мократические институты идсмонстрируютсильнуютенденцию«бег-
ства от свободы» в авторитарные системы, в которых ощущают себя
более комфортно (с подачи Фромма идея «авторитаризма» на многие
десятилетия привлекла к себе внимание социальных психологов).
Некоторые представители этого подхода вновь обратились к поня-
тию «основная личностная структура» — например, ее активно исполь-
зовал Г. Горер, изучая национальный характер японцев (тогдашних про-
тивников США)14 15 и русских'*— потенциальных противников в будущем.
Исследуя наш национальный характер, Горер отмечал, что свойствен-
ная русским традиция туго пеленать младенцев с ранних месяцев их
жизни приводит к тому, что они растут сильными и сдержанными — в
противном случае они легко могли бы себя поранить в то короткое вре-
14 Там же. С. 287.
” Gonr G. Themes in Japanese culture /Transactions of the New York Academy of Science.
Series II. V. 5. 1943.
“ Goner G., Rtckman J. The people of great Russia: a psychological study. London, 1949.
11
Введение
мя, когда их освобождают от пеленок, моют и активно с ними играют.
Эту присущую данному способу пеленания противоречивость: длитель-
ный период неподвижности и короткий период мускульной активнос-
ти и интенсивного социального взаимодействия Горер связывал с опре-
деленными аспектами русского национального характера и внешней
политики России. Многие русские, по его мнению, испытывают силь-
ные душевные порывы и короткие всплески социальной активности в
промежутках между долгими периодами депрессии и «самокопания».
Эта же тенденция, по его мнению, характеризует и политическую жизнь
обшества: длительные периоды покорности сильным внешним автори-
тетам перемежаются яркими периодами интенсивной революционной
деятельности. Впрочем, Горер не утверждал, что именно практика туго-
го пеленания привела русских к автократическим политическим инсти-
тутам (царизму, сталинизму) и легла в основу маниакально-депрессив-
ной основной личностной структуры взрослых русских. Скорее, он хо-
тел отметить формальное сходство культурных моделей поведения в
разных сферах жизни: так, тугое пеленание — один из способов обще-
ния родителей с детьми, в котором осуществляется передача смыслов —
необходимость сильного внешнего авторитета. Разумеется, не все ант-
ропологи, пытающиеся создать «модальную личность» великоросса,
исходили из «пеленочного комплекса*. Например, специфическую кар-
тину русского общества нарисовал К. Клахкон17 — по его мнению, это
теплая, человечная, очень зависимая, стремящаяся к социальному при-
соединению, эмоционально нестабильная, сильная, но недисциплини-
рованная личность, нуждающаяся в подчинении властному авторитету.
Поскольку правящая в ту пору Коммунистическая партия насаждалааб-
солютно другой тип личности, то, по его мнению, этот внутренний кон-
фликт привел к драме русского национального характера, в которой ма-
лочисленная национальная элита пыталась заставить большинство на-
рода усвоить образ, совершенно противоположный традиционному
русскому характеру. Это противопоставление у Клахкона выглядит сле-
дующим образом:
Тип традиционной русской личности Идеальный тип советской личности
Теплый, экспансивный Формальный, контролируемый
Правдивый, отзывчивый Лживый, упорядоченный
Идентификация с первичной группой (личная лояльность) Лояльность к вышестоящим (безличная)
Основан на «зависимой пассивности» Основан на «практической активности»
11 См. в кн.: Kaplan В. (Ed.) Studying personality cross-culturally. N.Y., 1961.
12
Введение
Однако этот подход имел свои очевидные ограничения, ибо уста-
новки и ценности не идентичны личности как таковой, отражая лишь
некоторый ее более-менее поверхностный пласт, и в результате обшир-
ные бессознательные слои остаются непроанализированными. Кроме
того, нельзя сводить все многообразие национальных черт и их вариа-
тивность в пределах одного этноса к единой «модальной личности».
Третье направление исследований национального характера в рам-
ках культуро-центрированного подхода было ориентировано на нахож-
дение национальных особенностей через анализ культурной продук-
ции — литературы, искусства, философии. Это направление основы-
валось на идеях Фулье (высказанных на рубеже XJX и XX веков),
считавшего: для того чтобы понять народ, необходимо и достаточно
понять мировоззрение его элиты, поскольку оно связано с мировоз-
зрением всего народа, но выражается в наиболее ясной форме. Безус-
ловно, мировоззрение элиты отражает определенные ценностные до-
минанты, присущие всей нации, однако насколько адекватным ока-
зывается это отражение, оставалось неясным.
Если главной идеей, объединяющей все три подхода культуро-цен-
трированного направления, было описание социокультурных фено-
менов в их психологической перспективе, то личностно-центрирован-
ное направление должно было дать теоретическую базу для психоло-
гического объяснения различий и особенностей прежде всего в
человеческом поведении, а лишь затем — в присущих данному народу
институциях, ценностях и нормах. Открытым оставался вопрос о том,
можно ли говорить о доминировании в каком-либо обществе опреде-
ленного типа личности (впрочем, исследования, проводимые в рам-
ках второго методологического подхода культуро-центрированного
направления достаточно наглядно показали: невозможно ожидать того,
что хотя бы одной нации присуща единая «модальная личностная
структура», их по крайней мере несколько). Яркие представители это-
го направления, этнологи А. Инкельс и Д. Левенсон попытались опи-
сать национальный характер посредством понятия «модальная лич-
ность» (близкого к понятию «модальная личностная структура» К. Дю
Буа). С их точки зрения, «национальный характер соответствует срав-
нительно прочно сохраняющимся личностным чертам и личностным
моделям (типам личности), являющимся модальными для взрослых
членов данного общества»То есть, по Инкельсу и Левенсону, иссле-
'* Inkeles Л., Levenson D. J. National Character: The study of modal personality and
sociocultural systems / Lindzey C., Aronson E. (eds.). The handbook of social psychology.
Massachusetts (Calif.); London; Ontario, 1969. — V. IV. P. 9R3.
13
Введение
дование национального характера должно представлять собой изуче-
ние степени распространенности в рамках того или иного общества
определенных личностных характеристик, а «модальной личностью»
является тот тип, к которому относится большинство членов данного
общества. Подразумевалось, что в каждой нации представлены самые
различные типы, однако одни встречаются особенно часто, а другие —
реже или совсем редко. Хотя в некоторых случаях эмпирические дан-
ные подтверждали гипотезу о существовании модальных личностей
(например, при исследовании ряда индейских племен удалось устано-
вить, что от 20 до 40 % членов племени присущи определенные общие
личностные характеристики; кроме того, различия в мере авторитар-
ности были установлены и между европейскими народами), однако,
во-первых, очевидно было, что внутрикультурные различия (между
разными слоями и классами населения) могли быть значительно выше,
чем межкультурные. Во-вторых, получалось, что «модальная лич-
ность» — это комплекс черт, свойственных одной части нации в про-
тивоположность другой ее части, и, следовательно, вопрос о нацио-
нальном характере как совокупности поведенческих, эмоциональных
и иных характеристик, присущих всем членам нации, должен был либо
вовсе сниматься, либо ставиться совершенно иначе. Поэтому не уди-
вительно, что, начиная свои исследования в 1940-е, к концу 1960-х
Инкельс и Левенсон пришли к пессимистичному выводу: «При нашем
нынешнем ограниченном состоянии познания и исследовательской
технологии нельзя утверждать, что какая-либо нация имеет нацио-
нальный характер»'*.
Положение осложнялось еще и тем, что, говоря о национальном
характере, одни авторы подразумевали прежде всего темперамент,
другие обращали внимание на личностные черты, третьи на ценно-
стные ориентации, отношение к власти, труду и т. п. В результате,
несмотря на наличие различных подходов к данной проблеме и бо-
лее чем шестидесятилетние исследования, в настоящий момент име-
ются самые разные точки зрения не только на то, что такое нацио-
нальный характер, но и на то, существует ли он вообще, является
ли он более важным признаком, чем те элементы личности, кото-
рые объединяют всех людей в мире, или те, которые дифференци-
руют даже наиболее похожих друг на друга индивидов1®. Указанные
трудности при исследовании национального характера усугубляются
” Там же. С. 428.
ж BerryJ. Ж, Poortinga У Н, Segall М. Н., Dasen Р. R. Cross-cuhural psychology: Research
and applications. Cambridge etc.; Cambridge University Press, 1992.
14
Введение
еще и тем, что в наши дни наблюдается «изгнание темы характера
из психологии и замена интегрального понятия “характер” поня-
тием “личностных черт” или просто понятием “личность”»21. По-
этому в настоящий момент многие исследователи просто сравни-
вают в разных культурах такие личностные характеристики, как
мотивация достижений, тревожность, локус контроля11 12 — качества,
характеризующего склонность человека приписывать ответствен-
ность за результаты своей деятельности внешним силам (экстер-
нальный или внешний локус контроля) или собственным способ-
ностям и усилиям (интернальный или внутренний локус контроля)
(исследования локуса контроля сейчас особенно популярны и мно-
гочислен ны2’).
Все это привело к тому, что понятие «национальный характер» ста-
ло все реже встречаться в современной психологической и культуран-
тропологической литературе (как правильно заметил Г. Д. Гачев, «на-
циональный характер народа, мысли, литературы — очень “хитрая” и
трудно уловимая “материя”. Ощущаешь, что он есть, но как только
пытаешься его определить в слова, — он часто улетучивается, и ловишь
себя на том, что говоришь банальности, вещи необязательные, или
усматриваешь в нем то. что присуще не только ему, а любому, всем на-
родам. Избежать этой опасности нельзя, можно лишь постоянно по-
мнить о ней и пытаться с ней бороться — но не победить»24). Однако
трудности в определении столь сложного предмета вовсе не означают
принципиальную невозможность этого: скажем, один из способов до-
стичь результата в понимании национального характера — в очеред-
ной раз поискать новый метод его исследования (именно такая по-
пытка и предпринята в данной работе).
11 Насиковская Е. Е. Возрождение характерологии / Психологический журнал. 1998.
Т. 19. №1. С. 180-182.
” Основнсе положение создателя теории о локусе контроля Д. Рейтера можно сформу
.тировать следующим образом, если человек воспринимает себя ответственным за все с ним
происходящее, то позитивные последствия его поведения усиливают, а негативные — ослаб-
ляют возможность подобного поведения в сходных ситуациях а будущем. Если же он вос-
принимает последствия поведения как независящие от его контроля, а зависящие от судьбы,
случая или других людей, тогда предшествующий способ поведения не подучает ни познти в
кого, ни негативного подкрепления (Rotter J. В. Generalized expectances for internal versus external
control of reinforcement / «Psychological Monographs», 1966,80,1 (Whole No. 609).
n См. например: Diaz-Loving R. Contributions of Mexican ethnopsychology to the resolution
of the etic ~ emic dilemma in personality / J. of cross-cultural psychology. 1998. Vbl. 29 (1).
P. 104—118; а также Beny J. W.. Pooriinga Y. H.. Segall M. H, Dasen P. R. Cross-cultural
psychology: Research and applications. Cambridge etc.: Cambridge University Press, 1992.
24 Гачев Г. Д. Национальные образы мира. М., 1988. С. 55.
15
Введение
Потерпев неудачу в попытках определить национальный характер,
культурологи и антропологи для обозначения психологических осо-
бенностей этнических общностей начинают все шире использовать по-
нятие «ментальность»; пользуются данным определением и филосо-
фы* *5. Этот термин в свое время выбрали французские историки шко-
лы «Анналов» для обозначения своих исследовательских интересов,
предпочтя его «коллективным представлениям», «коллективному бес-
сознательному» и другим более или менее близким по смыслу поняти-
ям. По их мнению, «ментальность» — это «система образов, ...кото-
рые... лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем
месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведе-
ние людей**. При таком понимании ментальности трудно переводи-
мое на иностранные языки французское слово «mentalite» ближе всего
оказывается к русскому слову «миропонимание»; кроме того, при та-
кой трактовке можно сказать, что данный аспект, хотя и пол другими
названиями, уже исследовался философами, психологами и этноло-
гами — В. Вундт37 рассматривал общие представления в качестве со-
держания души народов, Ф. Хсюа подчеркивал, что психологическая
антропология исследует социальные представления, которые совпа-
дают у членов той или иной культуры, Г. Г. Шпет3 ввел понятие «ти-
пичные коллективные переживания», а Л. Леви-Брюль30 даже исполь-
зовал термин «mentalite»'1; как элемент ментальности (как систему
представлений о своей культуре) можно рассматривать и «субъектив-
ную культуру» в трактовке Г. Триандиса («субъективной культурой» он
называет характерные для каждой культуры способы, с помощью ко-
торых ее члены познают созданную людьми часть человеческого ок-
“ См., например: Марков Б. В. Сердце и разум: история и теория менталитета. Л.,
1993; Тарасов С. В. Менталитет: понятие и реальность / Образование на рубеже XX-
XXI веков. СПб., 1996
* Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции после 1950 года / Одис-
сей. Человек в истории. 1991. Под ред. А. Я. Гуревича М.. 1991. С. 52.
” Вундт В. Проблемы психологии народов/Преступная толпа М., 1998. С. 201-231.
“ Hsu F. L. К Psychological Anthropology. Homewood, III: Dorsey Press: 1961,
” 111 nr m Г Г. Введение в этническую психологию I Психология социального бы-
тия. М.: Институт практической психологии; Воронеж: МОДЭК, 1996. С. 261—372.
® Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М.. 1994.
11 Концепцию Леви-Брюля обычно называют гипотезой о качественных различиях
между первобытным н современным мышлением. Однако французское «mentalite» оз-
начает не только мышление, а и умонастроение, н мыслительную установку, и вообра-
жение, и склад ума, и в своих работах Леви-Брюль в большей степени анализировал нс
мышление (тоесть процесс познавательной деятельности), а именно ментальность, по-
нимаемую современными исследоваголями как совокупность эмоционально окрашен-
ных социальных представлений).
16
Введение
ружения: то, как они категоризируют социальные объекты, какие свя-
зи между категориями выделяют, а также нормы, роли и ценности,
которые они признают своими)1*.
Однако надо отметить, что, по существу, ментальность в указанной
трактовке не является специфическим понятием, характеризующим
этническое мировидение; столь же легко она может быть взята на воо-
ружение при исследовании, например, классов или эпох.
Еще одно определение, используемое в этой работе, — «картина
мира». Сам термин был выдвинут в рамках физики в конце XIX — на-
чале XX в.; одним из первых его стал употреблять Г. Герц’3 примени-
тельно к физической картине мира, трактуемой им как совокупность
внутренних образов внешних предметов, из которых логическим пу-
тем можно получить сведения относительно поведения этих предме-
тов. Внутренние образы, или символы, внешних предметов, создавае-
мые исследователями, по мнению Герца, должны быть такими, чтобы
«логически необходимые следствия этих представлений в свою оче-
редь были образами естественно необходимых следствий отображен-
ных предметов»32 33 34. Создаваемые образы не должны противоречить за-
конам нашего мышления, а их существенные соотношения — отно-
шениям внешних вещей; они должны отображать существенные
свойства вещей, включая минимум налипших, или пустых отношений.
Полностью избежать пустых отношений, по Герцу, невозможно, так
как образы создаются нашим умом и, следовательно, в значительной
степени определяются свойствами способа своего отображения. Пы-
таясь охарактеризовать простейшую картину вещей чувственного мира
и происходящих в нем процессов, Герц включает в нее основные прин-
ципы механики, из которых может быть выведена вся механика без
ссылки на опыт; поскольку возможно по-разному изложить принци-
пы механики в зависимости от выбора лежащих в ее основе положе-
ний, «то мы получим различные картины вещей»35.
Термином «картина мира» широко пользовался также М. Планк, по-
нимая под физической картиной мира «образ мира», формируемый фи-
зической наукой и отражающий реальные закономерности природы. Он
считал, что содержание этого образа, задаваемое принципами сохране-
ния и превращения энергии и принципом возрастания энтропии, не-
прерывно обогащается по мере развития физики, освобождаясь при этом
32 Triandie Н. С. Culture and social behaviour. N. Y, 1994.
33 Гери Г. Три картины мира // Новые вехи в философии. СПб., 1914, № II.
34 Гери Г. Принципы механики, изложенные в новой связи / Жизнь науки: Аитоло
гия вступлений к классике естествознания. М., 1973. С. 208.
«Там же. С.210.
17
Введение
от антропоморфных элементов. Физическая картина мира в идеале дол-
жна содержать лишь представления, отражающие устройство природы
как таковой, независимо от влияния на нее человеческой деятельности.
♦Уже современная картина мира, — пишетПланк, — хотя онаеще свер-
кает различными красками в зависимости от личности исследователя...
содержит некоторые черты, которых больше не изгладит никакая рево-
люция ни в природе, ни в человеческой мысли»3*. Планк различал
практическую картину мира и научную картину мира. С первой он свя-
зывал целостное представление человека об окружающем мире, кото-
рое вырабатывается им постепенно на основании собственных пережи-
ваний. Научную картину мира он трактовал как модель реального мира
в абсолютном смысле, независимую от отдельных личностей и всего че-
ловеческогомышлсния. Хотя чувственные ощущения, вызываемые раз-
личными предметами, у разных людей могут и не совпадать, но «карти-
на .мира, мира вещей для всех людей одинакова*37. Всякая научная кар-
тина мира, по Планку, имеет лишь относительный характер, и создание
такой картины мира, которая представляла бы собой нечто окончатель-
но реальное и не нуждалась бы, следовательно, больше ни в каких улуч-
шениях, он считает недостижимой задачей. Научная картина мира, до-
бытая из опыта, представляет собой «феноменологический мир», кото-
рый всегда является лишь приближением, более или менее удачной
моделью реального. «Сложное выражение “картина мира”, — пишет
Планк, — стали употреблять из осторожности, чтобы с самого начала
исключить возможность иллюзии»3*.
Мысль о том, что создание картины мира или картины реальности
является необходимым моментом жизнедеятельности человека, раз-
вивал А. Эйнштейн: «Человек стремится каким-то адекватным спосо-
бом создать в себе простую и ясную картину мира для того, чтобы ото-
рваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться
заменить этот мир созданной таким образом картиной. Этим занима-
ются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспыта-
тель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек пе-
реносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести
покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном
головокружительном круговороте собственной жизни»3’.
“ Планк М. Единство физической картины мира. М., 1966. С. 48.
” Планк М. Смысл и границы точной науки / Вопросы философии, 1958. № 5.
С. 104-106.
“ Планк М. Единство физической картины мира... С. 50.
” Эйнштейн А. Влияние Максвелла на развитие представлений о физической ре-
альности / Эйнштейн А. Собрание научных трудов. М., 1967. Т. 2,4. С. 136,
18
Введение
Таким образом, первоначально речь шла в основном о научной кар-
тине мира, и под ней естествоиспытатели понимали достигнутые и до-
казанные результаты своей науки. Возникающий вопрос о единстве
картины мира решался ими путем прямой онтологизации своих теоре-
тических конструкций. Однако по мере развития физики наглядная мо-
дель стала замещаться абстрактной математической конструкцией, что
в свою очередь поставило вопрос о многоуровневом характере науч-
ных теоретических понятий в смысле их отношения к реальности и
привело, в конце концов, к различению в самосознании физиков струк-
туры научной картины мира и структуры самого мира.
Вскоре после появления термина «картина мира» в работах физи-
ков он стал использоваться в культурологических и лингвосемио-
логических исследованиях. Н. В. Брагина в послесловии к книге
О. М. Фрейденберг обращает внимание, что «выражения вроде “кар-
тина мира”, ...термин “мифологема” и др., которым на первый взгляд
не более двух десятилетий, использовались О. М. Фрейденберг и уче-
ными “семантического” направления уже в 20-е годы»40. В отечествен-
ной науке проблемой мировидения,или «картиной мира», занимались
первоначально в границах задачи реконструкции структуры архаичес-
кого коллективного сознания на материале мифа и фольклора — на-
пример, в 1940-е годы А. М. Золотаревым в этнографическом иссле-
довании о дуальной организации общества был поднят вопрос об оп-
ределении «готового трафарета», который применялся человеком при
классификации и моделировании мира41.
Начиная с 1960-х годов проблема картины мира рассматривается в
рамках семиотики при изучении первичных моделирующих систем
(языка) и вторичных моделирующих систем (мифа, религии, фольк-
лора, поэзии, прозы, кино, живописи, архитектуры и т. д.). Культура
при этом подходе рассматривается как «ненаследственная память кол-
лектива», и ее главной задачей признается структурная организация
окружающего человека мира, что находит свое выражение в модели
мира41. В первых работах по моделирующим системам модель пони-
малась в кибернетическом смысле — в соответствии с этим понима-
нием мир трактовался как «пассивная память машины», как среда и
устройство в их взаимодействии, где под устройством имелись в виду
44 Брагинская Н. В. Послесловие / Фрейденберг О. M. Миф и литература древности.
М., 1978. С. 568; см. также: Франк-Каменецкий И. Г. Первобытное мышление в свете
яфетической теории и философии / Язык и литература. Л., 1923. Т. 3. С. 106.
41 Золотарев А. М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964. С. 291.
41 Лотман Ю. М, Успенский Б. А. О семиотическом механизме культуры / Учен, за-
писки Тартуского ун-та. 1971. Т.5, вып. 284. С. 146—147.
19
Введение
автомат, человек или животное, взаимодействующее с окружающей
средой и перерабатывающее получаемую информацию о среде и о са-
мом устройстве43. Сама модель мира определялась как образ мира или
картина мира, получаемая в результате перекодирования восприни-
маемых сигналов — первичных данных, фиксируемых приборами (ис-
кусственными или органическими, т. е. рецепторами), и вторичных
данных, являющихся результатом перекодирования первичных дан-
ных. Исходным пунктом исследований по семиотике культуры было
утверждение, что «разные знаковые системы по-разному моделируют
мир»44 и обладают различной моделирующей способностью. В соот-
ветствии с принятой градацией наибольшей степенью отвлеченности
и наименьшей моделирующей способностью обладают математичес-
кие системы, а наименьшей степенью отвлеченности и наибольшей
моделирующей способностью — знаковые системы религии. Знако-
вые системы естественных языков, с точки зрения указанных авторов,
занимают промежуточное положение между этими двумя типами зна-
ковых систем.
В последующих исследованиях по реконструкции картины мира по-
нятие модели постепенно утрачивает свой узкокибернетический смысл
и используется в более широком — гносеологическом и общенауч-
ном — смысле как смысловой заместитель моделируемого объекта. Так,
А. Я. Гуревич в исследовании, посвященном реконструкции средне-
векового мировосприятия и особенностей средневековой культуры,
замечает, что он не применяет термин «модель» в специальном, ки-
бернетическом смысле, а использует как равнозначные такие выраже-
ния, как «модель мира», «картина мира», «видение мира»45. «Модель
мира» Гуревич определяет как «“сетку координат”, при посредстве
которых люди воспринимают действительность и строят образ мира,
существующий в их сознании»4*. Модель мира в каждой культуре со-
стоит из набора взаимосвязанных универсальных понятий, к которым
он относит такие понятия, как время, пространство, изменение, при-
чина, судьба, число, отношение чувственного к сверхчувственному,
° Захшзшгк Л А, Иванов В. В., Топоров В. Н. О возможности структурно-типологи-
ческого изучения некоторых моделирующих семиотических систем / Структурно-ти-
пологические исследования. М., 1962. С. 134; см. также: Иванов В. В., Топоров В. И.
Славянские языковые моделирующие семиотические системы: (Древний период). М.,
1965. С. 6-8.
“ Зализняк А. А., Иванов В. В., Топоров В. И. О возможности структурно-тилолопг-
ческого изучения... С. 134.
" Гуревич А. Я. Категории среднеисковой культуры. М., 1972. С. 16, 24—25.
“Тамже. С. 15-16.
20
Введение
отношение частей к целому. «Каждая цивилизация, социальная сис-
тема характеризуется своим особым способом восприятия мира. На-
зывая основные концептуальные и чувственные категории универсаль-
ными, мы имели в виду лишь то обстоятельство, что они присущи че-
ловеку на любом этапе его истории, — но по своему содержанию они
изменчивы»* *7. Таким образом, в настоящий момент этнографы, фило-
логи и антропологи говорят о необходимости изучать картину мира
каждого отдельного народа — например, в работе Д. С. Раевского, по-
священной реконструкции скифской мифологической модели мира,
говорится о необходимости изучения архаических моделей мира во
всем многообразии их структур и богатстве реализаций. В основе ис-
следования лежит допущение о существовании «тотально господству-
ющего принципа концентрирования», превращающего культуру ар-
хаического общества в совокупность «разнокодовых воплощений од-
них и тех же ключевых, структурных конфигураций»*.
Однако несмотря на достаточную популярность понятия картины
мира у представителей различных научных направлений, в современ-
ной методологии и философии статус данного понятия остается весь-
ма неопределенным. Проблема статуса картины мира разрабатывает-
ся применительно к ее подвидам — научной картине мира и общена-
учной картине мира, и внутри этих подвидов также имеются различные
направления исследований. В целом все направления можно предста-
вить следующим образом:
1) картина мира занимает промежуточное положение между дву-
мя полюсами: наукой и мировоззрением или же между наукой и
философией;
2) картина мира является мировоззрением (мировидением), за-
ключая в себе тип социальной практики;
3) картина мира представляет собой вид философской рефлексии
(неонатуралистическая концепция научной картины мира)*’;
4) картина мира представляет собой вид научного знания (сциен-
тистская концепция научной картины мира)5®.
47 Гуревич А. Я. С. 17.
*• Раевский Д. С. Модель мира скифской культуры. М., 1985. С. 204.
* В соответствии с неонатуралистической концепцией научная картина мира фор-
мируется философскими средствами и входит в состав философии. Она имеет фило-
софский статус, что и выводит ее за пределы конкретных наук. Представляя собой уро-
вень философской рефлексии, общенаучная картина мира надстраивается над систем-
ностью научных знаний и образует связующее звено между ними и мировоззрением.
“ Согласно этой концепции, научная картина мира и ес разновидности — естествен-
нонаучная картина мира и частионаучная картина мира — рассматриваются какснсци-
21
Введение
В иносЙ работе я буду рассматривать второй вариант из четырех ука-
UUIHMX.
Впрочем, если идея о возможности и необходимости реконструкции
тгно|рафической картины мира и ее разновидностей начала рассматри-
ваться сравнительно недавно51, то мысль о существовании особого язы-
кового мировидения была сформулирована В. Гумбольдтом как научно-
философская проблема еще в начале XIX века”. Специфику осмысления
этой темы лингвистами рассмотрим чуть позже, однако надо сказать, что
именно исследование языковых феноменов представляется наиболее
перспективным направлением как для изучения самой картины мира
(и связанного с ней национального характера), гак и для выявления ме-
ханизмов, транслирующих определенные этнические константы. В рас-
смотрении языка, с моей точки зрения, можно выделить два направле-
ния. Первое — это анализ лексики, в которой конкретизируется, вопло-
щается конкретно-историческая картинамира данного народа (впрочем,
конечно, не только воплощается, но и транслируется, ибо ребенок, усва-
ивая язык, впитывает также соответствующий тип мировидения). Второе
направление — анализ грамматических структур, часть которых, на мой
взгляд, создает рамку для формирования национальной картины мира.
То есть исторические перипетии, доставшиеся на долю этноса, формиру-
ют и образ мира, и структуру деятельности в нем лишь в очерченных струк-
турой языка границах (впрочем, резкие исторические изменения, требу-
ющие для выживания этноса смены его адаптационных стереотипов,
могут привести к определенным грамматическим трансформациям —
именно значительные изменения, приводящие к необходимости смены
стратегии адаптации, и являются, с моей точки зрения, причиной, на-
пример, смены способа организации слов в предложение”).
фические концептуальные образования в рамках естествознания, формируемые с по-
мощью научных методов и понятий. В физике теоретическое знание расслоилось на
собственно научную теорию И так называемую картину мира после выявления теорий
высокого ранга абстрагирования
’* Изнаиболее интересных философских осмыслений этнографического материала
укажу на работы Г. Д. Гачева, начавшего изучение этой темы еще в 60-х (одной их пер-
вых его работ было: Г. Д. Гачев. О национальных картинах мира / Народы Азии и Аф-
рики. 1967. № I), плодотворно работающего и по настоящее время (две его последние
книги вышли в 2002 голу: Г. Гачев. Национальные образы мира: Центральная Азия. М.,
2002; Г. Гачев. Национальные образы мира: Казказ. М., 2002).
11 См., например- В фон Гунболъдт О различии строения человеческих языков н
его влиянии на духовное развитие человечества / R. фон Гумболкдт Избранные труды
по языкознанию. М., 2001.
“ О возможности подобных изменений > языке см., например: Плунеян В. А. Поче-
му языки такие разные? М, 2001. С. 201—202.
22
Введение
В данной работе я не замахиваюсь на анализ в контексте нацио-
нального характера всей специфики грамматической структуры, ог-
раничиваясь лишь рассмотрением закономерностей, связанных с осо-
бенностями организации слов в предложение. Представление о том,
какие именно параметры картины мира и специфики деятельности в
нем могут задаваться указанным способом, можно прояснить, иссле-
дуя конкретные этносы — носители Языкове рахличиями в данной об-
ласти грамматики. Надо признать, что моя работа лишь обозначает
стратегическое направление исследований, и вот почему. Дело в том,
что филологи выделяют два пути организации слов в предложение: пер-
вый — связь слов осуществляется при помоши жесткого порядка их
расположения, именно по месту слова в предложении мы можем оп-
ределить, например, его грамматическую категорию (такую структуру
имеет, скажем, английский язык); во втором случае связь слов осуще-
ствляется через согласование их друг с другом (например, в русском
языке согласование происходит породу, числу и падежу). Однако это
означает, что на этапе исследований данной грамматической специ-
фики речь может идти только о достаточно широкой рамке, которая
хотя и задает границы для определенных особенностей национально-
го характера, но оставляет место для весьма разнообразных вариаций
(широту вариаций, которые возможны в пределах, обозначенных опи-
санными языковыми рамками, мы можем получить, лишь рассмотрев
все языки с такой структурой организации слов в предложении, — труд
поистине титанический, будет ли он когда-нибудь сделан?). Цельлан-
ной работы значительно скромнее — рассмотреть, как особенности
картины мира в рамках, задаваемых структурой русского языка, раз-
вернулись, какую они приобрели историческую форму. В целях же бо-
лее полного понимания сути указанных процессов логично будет при
анализе параллельно обратиться и к языку, иным образом группирую-
щим слова в предложении, рассматривая по возможности вытекаю-
щие из этой структуры особенности картины мира.
При исследовании присущей народу картины мира я достаточно
часто буду обращаться опять-таки к языку, но уже не к грамматиче-
ской структуре, а к словарному составу. Безусловно, словарный состав
языка и отражает, и транслирует характерное для исследуемого народа
мировидение, однако по отношению к структуре предложения словар-
ный состав вторичен. Основа для данного утверждения очень проста —
самый частый тип изменений в языке связан как раз с изменением
словарного состава. Изменения эти выступают в разных видах — сло-
во может совсем исчезнуть из языка, либо будет продолжать употреб-
ляться в другом, новом значении; может измениться ударение слова;
23
Retdenue
кроме того, пояаляются слова, заимствованные из других языков. При-
чем далеко не всегда указанные изменения можно логически объяс-
нить. Например, в отрывке из сказки Пушкина («...Та призналася во
всем: / Так и так. Царица злая, / Ей рогаткой угрожая, / Положила иль
не жить, / Иль царевну погубить») мы встречаем слово «рогатка», оз-
начающее кандалы особого рода, одевавшиеся на шею. В настоящий
момент ни сам этот предмет, ни слово «рогатка» в таком значении не
существуют (хотя данное слово присутствует в языке в другом значе-
нии). Пушкин употребляет и глагол «положить», означающий в его вре-
мя «решить, поставить целью», а в современном языке он в этом зна-
чении не употребляется (хотя мы говорим «полагать», «предположить»,
«положим» в значении «допустим»), но его исчезновение из употреб-
ления вовсе не означает, что люди стали думать и принимать решения
как-то иначе, чем раньше. Во времена Пушкина вместо современных
«лоб», «пальцы» и «щеки» говорили «чело», «персты» и «ланиты», а ведь
части тела человека за это время не изменились. Поскольку подобные
вещи происходят во всех изученных языках, то, анализируя такого рода
метаморфозы, лингвисты пришли к выводу, что причина языковых
изменений вовсе не в том, что какая-то вещь вдруг исчезает или появ-
ляются новые вещи, требующие для названия новых слов. Занимаю-
щиеся изучением языковых изменений филологи считают, что по ка-
кой-то причине срок жизни любого слова в любом языке ограничен и
рано или поздно ему придется исчезнуть, уступив место другому. Впро-
чем, в языке существуют и слова-«долгожители», которые исчезают из
словарного состава очень медленно, — около пятидесяти лет назад
американский лингвист Морис Свадеш, опираясь на собственные ис-
следования различных языков и на разработки коллег, составил спи-
сок из ста таких слов, которые оказались подобными в разных языках
(этот список часто гак и называется — «список Свадеша», или «сто-
словный список»); скорость исчезновения слов из этого списка — за
тысячу лет в среднем всего пятнадцать слов из ста (в этот список вхо-
дят, например, слова «мать», «отец», «вода», «камень», «сердце»,
«кровь», «белый», «идти», «пить»).
Таким образом, по моему мнению, именно структура языка задает
границы национальной картины мира, в рамках которых словарный
состав ее достраивает, ориентируясь на разворачивающуюся истори-
ческую действительность. Однако какие именно значимые характери-
стики (адаптационные стратегии) могут быть закреплены посредством
такой грамматической характеристики, как способ организации слов
в предложение? Ответу на этот вопрос и посвящена следующая глава.
24
Глава 1
ОППОЗИЦИОННАЯ ПАРА
«КОНФОРМИЗМ —
НОНКОНФОРМИЗМ»
В КОНТЕКСТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
СУЩЕСТВОВАНИЯ
СТАНОВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ
И ОППОЗИЦИОННЫЕ ПАРЫ
Начиная с 20-х годов XX в. представители лингвистического струк-
турализма Пражской школы рассматривали значимость бинарных про-
тивопоставлений (двоичных оппозиций) применительно к языковой
системе. Позднее сходные методы были распространены на объекты,
изучаемые в других гуманитарных науках, в том числе в этнологии'", —
при этом оказалось, что исследуемые в этой науке явления отчетливо
обнаруживают бинарную структуру или же более сложные отношения,
сводимые к бинарным и их преобразованиям”. Наличие дуальности в
основных понятиях окружающей действительности в архаичных об-
ществах в настоящий момент не подвергается сомнению — «Давно уже
было установлено, что в так называемых элементарных (архаичных,
примитивных или первобытных) обществах... есть символические си-
стемы классификации явлений внешнего мира, строящиеся надвоич-
’* См., наир.; Lagopoulas A.-Ph. Scmiologjcal analysis of the traditional African settle-
ment//Ekistics, vol. 33, № 195, 1972; HocartA. M. Caste. New York, 1968; Леви-Стросс К.
Структурная антропология. М„ 1985
и См., напр.; Веек В. Е. Р. Peasant society in Konku (a study of right and left subcastes in
South India). Vancouver: University of British Columbia Press, 1972; Khaqre R. S. «Right*
and «left* in Indian society/Man. vol. 11, №3,1976; LevequeP, Vidat-Naquet P. Epaminondos
pythagoricien ou la probleme tactiquc de la droitc et de la gauche / Historia, IX, 1960. Thr-
стые H. И.иС. M. К семантике правой и левой стороны в связи с другими символичес-
кими элементами / Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирую-
щим системам. Тарту, 1974, 1 (5), с. 42-45.
25
11,1ч,i I Оппгнициониаи пара •конформи1м-нонконформи1м*.._
ном (бинарном) принципе или сводимые к последнему»56. Возможно,
оспиной двоичности в архаичном членении следует считать стремле-
ние человека анализировать все явления действительности в контек-
сте пользы или вреда для себя или своей социальной группы, и каж-
дую из пар противоположностей можно рассматривать как перевод ос-
новного противопоставления: «благоприятный — неблагоприятный».
Это — психологическая версия возникновения оппозиций, однако, ра-
зумеется, возможны и другие, как основывающиеся, например, на ка-
ких-то специфических свойствах самого человека (скажем, на наблю-
даемой человеком парности частей его собственного тела: рук (как в
целом, так и их составляющих — ладони, локти и т. п.), ног (и их со-
ставляющих), глаз, ушей, губ и т. п. — вполне объяснимая антропо-
центричная установка; впрочем, зга же парность наблюдалась челове-
ком и у окружающих его живых существ), так и основанные на более
общих закономерностях биологического и физического характера
(к этим вероятностным основам оппозиционных пар мы вернемся чуть
позже).
Однако бинарные оппозиции не только участвуют в классифика-
ции, но и составляют суть формирующихся в архаической космоло-
гии систем, на которых основаны ритуалы, ритуализированное пове-
дение и мифологии. То, что для ранних этапов развития человеческой
мысли характерны дуалистические (двоичные) мифологии, было од-
новременно, но независимо друг от друга открыто двумя великими
этнологами — англичанином А. Хокартом и русским А. М. Золотаре-
вым. Исследования, проведенные Хокартом в разных культурах и в раз-
ных географических регионах (на островах Фиджи, на Цейлоне
(сейчас — Шри-Ланка), в Египте), дали ему возможность собрать об-
ширный материал, убедивший в исходном характере примерно оди-
накового набора двоичных противопоставлений типа «священный
царь — жрец», «Бог Грозы — Бог Солнца». Конечным результатом его
анализа стала книга, в которой Хокарт описывает по этой схеме це-
лый ряд обществ и мифологий разных континентов и эпох”. А. М. Зо-
лотарев, обнаруживший дуалистическую организацию мифологий,
ритуалов и обрядов при полевом исследовании народов Сибири, по-
пробовал также доказать сходство строен ия все х дре вн их дуалисти чес -
ких мифологий и соответствующих им дуальных обществ’*. Одной из
“ Иванов В. В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 1998. Т. 1.
С. 516.
17 НосапА. М. King and councelors. Cairo, 1936.
14 Золотарев А. М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964.
26
Становление культуры и оппозиционные пары
распространенных оппозиций является противопоставление «левое —
правое», причем левая сторона обычно соотносится с женским нача-
лом, а правая — с мужским (по некоторым исследованиям, статисти-
чески преобладающему числу женщин свойственно занимать левое
место в помещении, что может свидетельствовать о генетических кор-
нях данной тенденции”). Указанное соотнесение этих двух оппози-
ций проявлено, например, и в славянских парных захоронениях, в ко-
торых женщину хоронили слева от мужчины. Архаичность и распрос-
траненность соотнесения левого и женского, правого и мужского
подтвердили и древние захоронения в пещере Эльментейна в Кении,
обнаруженные в 1930-х годах Лики: мужские скелеты лежали на пра-
вом боку, женские — на левом.
Таким образом, именно оппозиционные пары формируют грани-
цы поля смыслов культуры. Одна часть этих пар культурноспецифич-
на, другая представлена практически во всех культурах: «Сравнение
всех известных к настоящему времени фактов показывает, что строго
универсальным является принцип строения и наличия некоторых пар
признаков (левый — правый, мужской — женский), тогда как распре-
деление признаков по рядам и связи между ними могут варьировать-
ся»60. Скажем, для описания картины мира славян в древнем периоде
Вяч. Веев. Иванов и В. Н. Топоров использовали следующие семан-
тические оппозиции: белый — черный, бессмертие — смерть, близ-
кий — далекий, вареный — сырой, вертикальный — горизонтальный,
верх — низ, весна (лето) — зима, видимый — невидимый, восток —
запад, главный — неглавный, день — ночь, доля — недоля, дом — лес,
жизнь — смерть, земля — вода, красный (пурпуровый) — черный,
мужской — женский, небо — земля, огонь — влага, освоенный — нео-
своенный. посвященный — непосвященный, правый — левый, пред-
ки — потомки, прямой — кривой, сакральный — мирской, светлый —
темный, свободный — несвободный, свой — чужой, солнце — месяц
(тьма), старший — младший, сухой — мокрый, суша — море, счас-
тье — несчастье, целый — нецелый, человек — нечеловек, человечес-
кий — звериный, чет — нечет, чистый — нечистый, юг — север, яв-
ленный — неявленный61. То есть в культуре присутствуют оппозиции
двух типов — базовые, имеющие для всех народов мира практически
” HarnadS., Doty R W, Goldstein /., Jaynes J, Krauthamer G. Lateralization in the nervous
System. New York: Academic Press, 1977.
40 Иванов Я. В. Избранные труды по семиотике... С. 516,
“ Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические
системы: (Древний период). М., 1965.
27
1/чин I Оннчшцичкная лара ^конформимс-нонконформизм»...
универсальный характер*’5, и культурноспецифичные. Эти оппозиции,
и также образующиеся между ними связи и очерчивают границы ми-
ровиления или ментальности культуры. То есть на фундаменте из ба-
зовых оппозиций культура затем создает целую систему из двоичных
оппозиций, надстраивая оппозиции вторичного порядка и форми-
руя культурноспецифичные связи между всеми ними (например, со-
единяя оппозиции мужское — женское, правое — левое, белый — чер-
ный цвет, солнце — луну, значимые для культуры пары животных (ло-
шадь — бизон), а в последующем, и формируя связи с оппозициями
нравственного порядка — такие, как добро — зло и г. п.). Несовпаде-
ния между различными культурами возможны именно в этой, над-
строенной над базовыми оппозициями, вторичной структуре: напри-
мер, обычно в культурах добро связано с правой стороной, а зло — с
левой, и наличие такой связи мы можем обнаружить в словарном со-
ставе языков6’, однако в Восточной Африке обнаружена целая область,
в которой положительное значение придается левой, а не правой руке;
подобная инверсия этих значений прослеживается и при исследова-
нии у греческих и римских прорицателей — факт, который Г. Вейль в
своей книге о симметрии приводит в качестве иллюстрации условно-
сти мифологического использования названий «правый» и «левый» в
качестве символов таких противоположностей, как «добро» и «зло»64.
Итак, бинарные оппозиции лежат в основе архаических ритуалов,
ритуального поведения и мифологии. Они же лежали в основе и соци-
альной организации племени, делившегося на две экзогамные поло-
вины, браки между членами которых были запрещены и считались кро-
восмесительными. «Главнейшей особенностью всех ранних человечес-
ких культур было то, что это двоичное социальное деление коллектива
символизировалось таким образом, что с каждой из дуальных поло-
вин племени связывался один из рядов полярных двоичных симво-
лов... Но замечательно, что сам Homo sapiens на самых ранних этапах
своей истории уже связывал различия между полами (мужским и жен-
й См., наирЛеви-Стросс. Структурная антропология М., 1985; Франк-Каменс-
кий. Вола и огонь в библейской поэзии: (Отголоски яфетического миросозерцания я
поэтической речи Библии) / Яфетический сборник. М„ Пг„ 1925. Т. 3. С. 158; Ива-
нов В. В., Топоров В Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы:
(Древний период). М , 1965.
“ Веска R. S. Р. «Right*, «left* and «naked* in Proto-Indo-European / Orbis, 37, 1994,
p 87—96; Honmiti F. £. On the Proto-Indo-European etymon for ‘hand’ / Word. 43, № 3,
1992, p. 411-419; Михайлова T. А. О понятии «правый» в лингвомептальиой эволюции
/ Вопросы языкознания, № |, 1993.
“ Вейль Г. Симметрия. М„ 1968. С. 52-53.
28
Станолгеиие культуры и оппозиичонные пары
ским) с асимметрией правой и левой руки, делением на две экзогам-
ные половины и наличием парных противоположностей (например,
цветовых) в природе»65. Затем «по мере развития мифологии от конк-
ретных представлений о противопоставленных друг другу парных бо-
жествах или мифологических существах осуществляется переход к до-
статочно абстрактному набору полярных противоположностей типа
китайских инь и ям ил и пифагорейских пар основных различий»66 Одна
из первых попыток систематизации дуалистических воззрений была
предпринята в «Авесте», в которой была изложена древнеиранская и
более поздняя зороастрийская (маздовская) мифология, четко проти-
вопостадпяюшая две основные силы в мире (положительную и отри-
цательную); дальнейшее развитие такие учения получили, с одной сто-
роны, в религиозных концепциях типа манихейских, основанных на
представлении о наличии в мире двух противоположных начал, а с
другой стороны, в ранних философских теориях противоположности
двух рядов явлений. Причем дуалистические учения Древнего Ближ-
него Востока во многом совпадают с дальневосточными — отражен-
ные в древнекитайской мифологии взгляды типологически напоми-
нают древнеегипетские (главной идеей древнекитайской мифологии
является равновесие двух начал — инь и ян, причем ян — это мужское,
положительное и активное начало, а инь — женское, темное, пассив-
ное).
Вяч. Веев. Иванов отмечает67, что следы старых двоичных разли-
чий можно видеть не только в структуре племен с дуальной организа-
цией, но и в древних системах социальных рангов и в двойственности
царских должностей, а также в системах, предшествующих ранней
науке. Из последних наиболее ярким примером является учение пи-
фагорейцев, у которых все строилось на таких противоположностях,
как «четное — нечетное»; Аристотель («Метафизика», А 5, 986 а 22)
пишет: «...они число принимают за начало и как материю для суще-
ствующего, и как выражение его состояний и свойств, а элементами
числа они считают четное и нечетное, из коих последнее — предель-
ное, а первое — беспредельное... Другие пифагорейцы утверждают, что
имеется десять начал, расположенных попарно: предел и беспредель-
ное, нечетное и четное, единое и множество, правое и левое, мужское
и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьма,
хорошее и дурное, квадратное и продолговатое», поэтому «для пифа-
Иванов В. В Избранные труды по семиотике .. С. 508.
“Тамже. С. 534.
‘’Там же.
29
/ »<»«« I. Оппошииомная пари • конформтм-нончонформизмг...
орсйцев четное и нечетное являются не только основными понятия-
ми арифметики, нои действительно заключающими основные начала
всех вещей природы»6".
Можно также заметить, что, наряду с представляющимися нейт-
ральноэмоционально окрашенными парами (солнце — луна, квадрат-
ное — продолговатое), многие пары в культуре либо сами по себе несут
на себе определенную оценочную нагрузку (добро — зло), либо, не неся
на себе изначально никакой морально-нравственной нагрузки, они ее
приобрели за счет звеньев, соседствующих с ними в образовавшейся
цепочке. Например, как уже отмечалось, добро в культуре обычно свя-
зано с правой стороной, а зло — с левой (в русском языке это отраже-
но, скажем, во фразеологизмах «правое дело», «праведный бой»; впро-
чем, в семантическом поле позитивных нравственных определений до-
статочно много слов с корнем «прав», включая одно из значимых в
системе русской ментальности — «правду» (об этом чуть позже речь еще
пойдет), связь же неправедного с левой стороной отражена, например,
во фразеологизме «левые доходы»); кроме того, правая сторона была
связана с мужским, а левая — с женским (отсюда в русском языке вы-
ражение «пойти налево»). Таким образом, можно выстроить цепочку
мужское — правое — добро (разумеется, на этом цепочка не обрывает-
ся и се легко можно продолжить, скажем, такими звеньями: активное
солнце); параллельнотакая же цепочка выстраивается по женскому —
левому.
Однако что может быть причиной столь высокой значимости оппо-
зиционных пар? Можно предположить: наличие двух противополож-
ностей создает определенное напряжение. Напряжение же, каки кон-
фликт, являются развивающими моментами для общества. Рассмот-
рим данное положение подробнее.
Первоначальные осмысления специфики развития общества бази-
ровались на представлении, что для социума характерно состояние
гармонии, равновесия, функционального единства (что привело к за-
креплению за этим направлением названия «теория функционализма»,
или «равновесная» модель устройства общества). Первоначально эти
идеи были сформулированы Г. Спенсером, затем развиты Э. Дюркгей-
мом, продолжая находить последователей и сегодня (среди современ-
ных сторонников этой идеи выделяется Т. Парсонс, теоретические
взгляды которого нередко оцениваются как высшее достижение функ-
“ Ban dtp Вандеи. Пробуждающаяся наука. Математика Древнею Египта, Вавилона
и Греции. М„ 1959. С. 153.
30
Становление культуры и оппозиционные пары
ционалистского направления). Сторонники этого направления исхо-
дят из предположения о функциональном единстве, то есть гармонич-
ном соответствии и внутренней согласованности различных частей
социальной системы”. При этом социальный конфликт рассматрива-
ется как некая патология в существовании социальных систем — толь-
ко если по тем или иным причинам их внутренняя гармония наруша-
ется, возможно возникновение рассогласований и конфликтов. Подоб-
ной точки зрения, в частности, придерживался Т. Парсонс, по мнению
которого конфликт деструктивен, дисфункционален и разрушителен
(слову «конфликт» Парсонс предпочитал термины «напряжения»
(«tension» или «strain»), рассматривая их как «эндемическую» форму
болезни социального организма). Однако сторонники другого подхо-
да к объяснению роли конфликтов и напряжений в развитии общества
справедливо указывали, что социологи -фунционаписты ориентирова-
ны на обеспечение поддержания порядка, «равновесия», «сотрудниче-
ства» (что, например, стало программным положением для Э. Мейо и
его школы индустриальной социологии), а анализ конфликта начина-
ет подменяться изучением неэффективного функционирования и пси-
хологической неприспособленности70.
Однако, возникнув первым, описание устройства общества с точки
зрения гармонии и функционального единства не могло объяснить,
почему так называемые «отклонения» в социальной жизни (вражда,
междоусобицы, соперничество, вооруженные конфликты и пр.) встре-
чаются столь часто. Столь высокая частота их возникновения не по-
зволяла рассматривать разнообразные конфликты как некое досадное
исключение из правил или «ненормальность» И привела к пересмотру
объяснительной теории. Прежде всего, под критику попала идея «фун-
кционального единства общества» — было выдвинуто предположение,
что не однородность и единодушие, но конфликт ценностей и столк-
новение культур являются типичными для современного общества71.
Таким образом, идее «социального равновесия» была противопостав-
лена идея «социального изменения»77 (ее также называют «конфликт-
ной» моделью или «теорией конфликта»). Первыми наиболее яркими
представителями оппозиционной точки зрения были К. Маркс и
**См., например: Смелзер Н. Социология. М„ 1994. С. 24.
" Гришина Н В. Психология конфликта. СПб., 2000. С. 24-25.
” Боелинд Ф. Структурализм и функционализм / П. Монсон. Современная запад-
ная социология: теории, традиции, перспективы. СПб., 1993. С. 54-55.
п Таннер В. В. Льюис Козер: функциональность конфликта и польза несогласия в
науке / Современная американская социология. Под ред. В. И. Добренькова. М., 1994.
С. 267.
31
Liana / Оппозиционная пара -конформизм-нонконформизм» .
I Зиммель, идеи которых, развитые последователями, фактически за-
ложил и основу современной конфликтологии. С идеями Маркса о
классовой борьбе русский читатель вряд ли может быть совсем не зна-
ком, отмечу лишь, что именно создание «социологии классовой борь-
бы»’3, то, что его идеи «бросают прямой вызов допущениям, приписы-
ваемым функционализму, и служат интеллектуальным трамплином для
конфликтной альтернативы социологического теоретизирования»14,
считают основной заслугой Маркса, указывая поэтому, что «теория кон-
фликта сформировалась главным образом наосновс произведений Кар-
ла Маркса»11.
В аспекте нашего вопроса более интересны идеи Зиммеля — в от-
личие от своего предшественника, он интересовался более широким
спектром конфликтных явлений, описывая конфликты между этни-
ческими группами, между разными поколениями людей и культура-
ми, между мужчинами и женщинами и т. д.7‘ Главное же отличие соци-
ологии конфликта Зиммеля (ему, кстати, приписывается и авторство
самого термина «социология конфликта») от идей Маркса — вера в
то, что конфликт может приводить к социальной интеграции и, обес-
печивая выход враждебности, усиливать социальную солидарность. По
Зиммелю, конфликт не всегда и не обязательно приводит к разруше-
ниям (о чем твердили все предшественники, изучавшие этот вопрос) —
напротив, он может выполнять важнейшие функции сохранения со-
циальных отношений и социальных систем”. Еше интересен для нас
перевод обсуждения конфликта в психологическую сферу и формиро-
вание оппозиционной пары «враждебность — симпатия», рассматри-
ваемых как парные противоположности (Зиммель говорит о «есте-
ственной враждебности между человеком и человеком», которая
является «основой человеческих отношений, наряду с другой — сим-
патией между людьми»)71. Сам конфликт, по мнению Тернера, Зим-
мель также рассматривает в контексте оппозиционной пары — как
переменную, интенсивность которой образует континуум с полюсами
«конкуренция» и «борьба»”.
Идеи Зиммеля оказали огромное влияние на развитие сониологи-
Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С. 194.
м Tipnep Дж. Структура современной социологической теории. М., 1985. С. 128.
” Смелзер Н. Социология... С. 25.
к См., например: Зиммель Г. Конфликт современной культуры. Пг., 1923.
” The Sociology of Georg Simmel / Translated, edited and with an introduction by K. Wolff.
Glencoe, J 950.
” Зиммель Г. Человек как враг/ Социологический журнал. № 2, 1994. С. 114—119.
’ Тернер Дж. Структура современной... С. 132—133.
32
Становление культуры и оппозиционные пары
ческой мысли, наиболее плодотворно их развернул американский со-
циолог Л. Козер, который, развивая и уточняя идеи Зиммеля, попы-
тался не противопоставлять теорию конфликта структурному функ-
ционализму, а «вписать» конфликт в идеи общественного порядка. По
его мнению, признание конфликта в качестве неотъемлемой характе-
ристики социальных отношений никак не противоречит задаче обес-
печения стабильности и устойчивости существующей социальной си-
стемы. Интересы Козера фокусируются не столько вокруг анализа ис-
точников конфликта и его возникновения в социальных системах,
сколько на его функциях — его первая большая работа, посвященная
конфликтам, так и называлась: «Функции социального конфликта».
Согласно Козеру: 1) социальный мир можно рассматривать как сис-
тему различным образом взаимосвязанных частей; 2) в любой соци-
альной системе различным образом взаимосвязанных частей обнару-
живаются отсутствие равновесия, напряженность, конфликтные ин-
тересы; 3) процессы, протекающие в составных частях системы и между
ними, при определенных условиях содействуют сохранению, измене-
нию, возрастанию или уменьшению интеграции и «адаптивности» си-
стемы; 4) можно также представить себе, что многие процессы, кото-
рые, как обычно считается, разрушают систему (например, насилие,
разногласия, отклонения и конфликты), при определенных условиях
укрепляют основы интеграции системы, а также ее «приспособляе-
мость к окружающим условиям»**.
Итак, каковы же функции конфликта в описанной социальной
структуре? Одной из позитивных функций является его способность
разрядить и снять напряженность между антагонистами — такое
«очищение воздуха» (по выражению Козера) является благоприят-
ным для его участников: «социально контролируемый конфликт “раз-
ряжает атмосферу” между его участниками и делает возможным во-
зобновление их отношений»1'; «обеспечивая свободный выход чув-
ствам вражды, конфликты служат поддержанию взаимоотношений»82,
которые без подобной разрядки могут зайти в тупик. Кроме того,
конфликт может выполнять «коммуникативно-информационную» и
«связующую» функции — конфликт по-своему объединяет людей
общностью ситуации, позволяя им больше узнать друг о друге в про-
цессе взаимодействия. Некоторые потенциально позитивные функ-
ции групповых конфликтов могут быть, по мнению Козера, преиму-
" Тернер Дж. С 164.
Coser L. The functions of social conflict. London: Routledge & Paul, 1968. P. 42.
«Там же. С. 47-48.
? Зл« 4S4T
33
Глава I. Оппозиционная пара • конформизм—нонконформизм»...
шсстненно связаны с тем, что конфликт приводит к установлению
более четких границ между группами; формированию более четких
централизованных структур, ответственных за принятие решений;
укреплению внутреннего единства; усилению нормативности пове-
дения. Конфликты могут оказывать влияние и на то социальное це-
лое, в рамках которого развиваются: в частности, могут способ-
ствовать интеграции, позитивным изменениям и нововведениям,
уменьшению враждебности и ослаблению напряжения, выполнять
сигнальную функцию, привлекая внимание к необходимости изме-
нения. Самая же неожиданная из возможных позитивных функций
конфликта состоит в его с пособности сдержи вать конфл и кт. П одчер-
кивая эту особенность, Козер опирается на так называемый «зимме-
лсвский парадокс», который звучит следующим образом: «Наиболее
эффективным средством предотвращения борьбы является точное
знание сравнительной силы обеих сторон, которое очень часто мо-
жет быть получено только в результате самого конфликта» (речь идет
о том, что противостояние сторон, возникающее в результате конф-
ликта, заставляет противников оценивать шансы на победу и соиз-
мерять свои силы — если прогнозируемые шансы на победу невели-
ки, а потери могут оказаться значительными, то это знание может
удерживать стороны от прямой борьбы и обострения ситуации, то
есть являться средством сдерживания конфликта). Примеры, нагляд-
но иллюстрирующие «зиммелевский парадокс», часто встречаются в
практике международных отношений, когда усиление противостоя-
ния, взаимная демонстрация собственной силы и решимости застав-
ляют стороны (или одну из них) в последний момент пойти на уступ-
ки и избежать тем самым перехода конфликта в более острую форму
(например, вооруженного столкновения).
Интересные рассуждения относительно возможных позитивных по-
следствий конфликта есть у Боулдинга, — по его мнению, существует
немало исторических свидетельств того, как основной выигрыш от
конфликта оказывался связанным с реакцией на поражение. В каче-
стве примера он приводит ситуацию, сложившуюся во Франции, по-
терпевшей поражение от Германии в 1870 году, когда в течение двух
поколений Париж оставался культурной столицей мира, испытывая
небывалый подъем во многих областях — живописи, музыке, литера-
туре. В противоположность тому, Германия в это же время переживала
культурную стагнацию, а своего апогея германская культура достигла
в период до 1870 года, будучи опять-таки более пассивным и слабым
государством. Далее, культурный расцвет Вены главным образом был
связан с поражением Австрии от Пруссии; в Соединенных Штатах
34
Становление культуры и оппозиционные пары
Америки после Гражданской войны именно на юге расцветает амери-
канская литература и т. д. Конечно, эти последствия в первую очередь
зависят от характера поражения; кроме того, в обществе должен быть
значительный творческий потенциал, чтобы адаптироваться к пора-
жению и выразить себя в культуре. Тем не менее, по утверждению Бо-
улдинга, впечатляет число позитивных примеров того, что победа
может быть разрушительной, а поражение — плодотворным83.
Таким образом, можно сказать, что в целом позитивные функции
конфликта могут быть сведены к стимулированию изменений, струк-
турированию и оформлению групповых процессов и образований, раз-
рядке напряженности, лучшему узнаванию и сближению партнеров, а
также предотвращению более сильных конфликтов.
Исследования Козера положили начало преобразованию устано-
вок конфликтологов, изменив взгляд на конфликт как на некую пато-
логию или аномалию, утвердив понимание, что конфликт — это нор-
мально, он не всегда и не обязательно приводит к разрушениям. На-
против, при определенных условиях даже открытые конфликты могут
способствовать сохранению жизнеспособности и устойчивости соци-
ального целого. Таким образом, конфликт содержит в себе потенци-
альные позитивные возможности, являясь, по сути, одним из главных
процессов, служащих сохранению целого. Общая идея положительного
эффекта конфликтов сводится к следующему: «Продуктивность кон-
фронтации проистекает из того факта, что конфликт ведет к измене-
нию, изменение ведет к адаптации, адаптация ведет к выживанию»"4.
Напряжение же, возникающее между двумя полюсами оппозицион-
ной пары, и создает предпосылки для конфликтов, в чем, как можно пред-
положить, как раз и состоит причина выстраивания границы поля культу-
ры по членам оппозиционных пар, ибо для обеспечения способности об-
щества к развитию, прогрессу нужно, чтобы механизм, приводящий к
лучшей адаптации, находился не вне культуры, а был имманентным, вклю-
ченным в ее рамки.
После общего взгляда на специфику взаимосвязи культуры и оп-
позиционных пар перейдем к рассмотрению тех пар, которые можно
отнести к базовым (ибо впоследствии речь у нас пойдет именно о та-
кой парс), а также к изучению способов закрепления и трансляции
этих базовых пар.
° Boulding К. The role of conflict in the dynamics of society / Current Research on Peace
and Violence. Vol. IX, № 3. 1986. P. 98-102.
Goddard R. The healthy side of conflict / Management World Mol. 15. 1986. P. 8.
35
/лини t (>пп<чииионния пари •конформизм-нонканфириизм»...
БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА БАЗОВЫХ
ОППОЗИЦИОННЫХ ПАР.
ЭВОЛЮЦИЯ И ДВОИЧНАЯ ПАРА
«КОНФОРМИЗМ — НОНКОНФОРМИЗМ»
Человек принадлежит к биологическому виду, нормой существова-
ния которого является групповое существование. Однако он — не един-
ственный вид живых существ с такой формой организации жизни.
Логично предположить наличие некоторых биологических механиз-
мов, способствующих передаче качеств, обеспечивающих такой спо-
соб существования. То есть можно предположить, что базовые куль-
турные оппозиции (в том числе интересующая нас оппозиция «кон-
формизм — нонконформизм») сформировались на определенной
биологической основе. Первым из наиболее значимых представляет-
ся асинхронное разделение двух эволюционных тенденций между муж-
ским и женским полом, и эту эволюционную находку можно исследо-
вать на ряде биологических видов. Вторая оппозиция, относящаяся к
биологическим механизмам, вероятно, является характерной лишь для
человеческого вида (хотя окончательного ответа на этот вопрос пока
нет) — это дуальная организация работы мозга.
Теорию асинхронной эволюции выдвинул доктор биологических
наук В. А. Геодакян85. Изучая способы существования живых организ-
мов в их эволюционном развитии, ученые констатируют: до определен-
ного этапа существования органической жизни разделения на мужское
и женское не существовало. Затем оно появилось, и это положило нача-
ло прогрессирующему росту видов с таким разделением. Следователь-
но, разделение живых существ одного и того же вида на мужские и жен-
ские организмы помогает решению каких-то задач, обеспечивает ка-
кой-то адаптационный механизм. Какой? Ответ на этот вопрос и
предложил в своей теории асинхронной эволюции В. А. Геодакян.
Он исходил из положения о том, что в эволюции всегда борются
две противоположные тенденции. Первая — это необходимость сохра-
нить то, что уже создано, закрепить те признаки, которые выгодны,
передать их по наследству, сделать потомков как можно более похо-
жими на родителей. Вторая — это постоянная необходимость в новых
признаках (ибо, с одной стороны, вполне вероятно, что найденный
“Два пола: зачем и почему? Сост. и редактор Соколова Е. И. СПб., 1992.
36
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
способ адаптации — нс самый лучший; с другой стороны, окружаю-
щие условия меняются, следовательно, неплохобы в каждый текущий
момент иметь наготове вариации, которые могут пригодиться при сме-
не каких-либо характеристикокружения), то есть необходимость про-
гресса, дальнейшего поиска и изменения, разнообразия потомков,
среди которых и появляется тот, кто придает эволюции новое выгод-
ное направление и обеспечивает приспособление к новым условиям,
позволяет расширить среду обитания. Эволюция — это борьба кон-
сервативного и прогрессивного, устойчивого и изменяемого, старого,
надежного и нового, рискованного. Эти две тенденции, по версии Гео-
дакяна, воплощаются в делении живых существ на мужские и женс-
кие особи, что дает ощутимую выгоду в реализации обеих тенденций.
При этом женский пол сохраняет в своей генетической памяти все
наиболее ценные приобретения эволюции, и цель его — по возмож-
ности не допустить их изменений. Мужской пол, напротив, легко те-
ряет старое и приобретает новое: что-то из этих приобретений может
пригодиться в будущем или в настоящем, особенно в каких-то экстре-
мальных условиях. То есть женский пол ориентирован на выживае-
мость, а мужской — на прогресс. Причина же именно такой ориента-
ции каждого пола, по мнению Геодакяна, коренится в следующем: ре-
ально в природе количество потомков определяется способностью к
воспроизводству, присущей женской части популяции. Это значит, что
гибель большого числа самцов может и не отразиться на числе потом-
ства, тогда как гибель части самок способна заметно снизить размер
популяции (ибо количество потомков, которое может дать существо
женского рода, достаточно ограничено, тогда как для воспроизводства
популяции достаточно производительности очень малого количества
самцов). Поэтому природа «бережет» женский пол, отрабатывая на
мужском все «новинки» эволюции (у женщин комплекс врожденных
признаков гораздо менее разнообразен, чем у мужчин, — у последних
значительно больше как полезных, так и вредных мутаций или гене-
тических отклонений). В свете распространенных нынче феминисти-
ческих илей, упрощенно трактующих равенство мужчин и женщин как
их «одинаковость» и «взаимозаменяемость» во всех сферах человечес-
кой деятельности, измеряющих степень эмансипации женщин тем,
насколько они вовлечены в традиционные мужские занятия, а муж-
чин оценивающих потому, как они помогают женщинам полому, тео-
рия Геодекяна по-новому заставляет взглянуть на проблему. Фемини-
стки утверждали: стоит только уравнять женщину в правах с мужчи-
ной, дав ей возможность свободно развиваться, и она будет делать все
то же самое и не хуже, чем мужчина. Мысль о том, что можно делать
37
Глава I. Оппозиционная пара «конформизм-нонконформизм*...
что-то другое иначе (а нс хуже или лучше), почему-то не приходила им
в голову; мне же представляется правильным подход Геодакяна и его
утверждение, что «идея социальной одинаковости и взаимозаменяе-
мости полов должна быть заменена на идею их дополнительности.
А это требует знания биологических основ»
Итак, подводим краткий итог. Существование группой — это био-
логический механизм приспособления к выживанию в окружающей
среде, свойственный не только людям. Следовательно, должна суще-
ствовать генетически воспроизводящаяся программа, определяющая
важные для такой формы существования качества; закрепление одной
из важнейших с точки зрения эволюции функций за мужским, а дру-
гой — за женским полом является воплощением этой программы. Со-
здавая свою теорию асинхронной эволюции, Геодакян делал упор на
генетической стороне проблемы, однако эти два типа ориентации
(один — на закрепление и сохранение прежнего, второй — на измене-
ния, на воплощение нового, неизведанного и потому рискованного)
легко проецируются и на общественную жизнь, поэтому вполне ло-
гично, что эти два типа будут проявлять себя не только в изысканиях
генетиков, но и в исторических (этнографических) и психологичес-
ких исследованиях.
Тенденции женщин к закреплению и сохранению имеющегося мож-
но легко найти в исследованиях этнографов. Например, в исследова-
нии середины XIX века Афанасия Щапова мы находим: «Как в нрав-
ственном мире женщина — хранительница старых привычек и обыча-
ев, народных и семейных преданий, саги религий, так и в материальной
области она является хранительницею первобытных форм, которые
чрезвычайно медленно уступают влияниям цивилизации и изменяю-
щегося образа жизни. Можно сказать без всякого преувеличения, что
легче произвести революцию в государстве и уничтожить его прави-
тельство, чем изменить устройство очага на кухне»"7. Описывая «эт-
нографическую организацию русского народонаселения», Щапов от-
мечает «замечательное явление в русской этнографической истории»,
а именно: «славяно-русские женщины» упорнее мужчин сохраняют
«общеславянские предания, суеверия и обычаи, передавая их из рода
в род в виде заговоров, наговоров, заклятий, поверий, примет, посло-
виц», и, даже «выходя замуж за крещеных инородцев», сообщают им
Геодакян В. Л. Теория дифференциации палов в проблемах человека / Человек в
системе наук. Отв. ред. И. Т. Фролов. М., 1989- С. 171-188.
” Щапов А. Этнографическая организация русского народонаселения / Библиоте-
ка для чтения. 1859. С. 26.
38
Биологическая основа базовых оппозиционных кар
«свои, славяно-русские привычки и суеверия». Тут же автор отмечает,
что такая тенденция характерна не только для русских женщин, — «жен-
щины различных инородческих племен всегда и везде, по всем облас-
тям, куда только проникала русская колонизация и народность, го-
раздо упорнее мужчин сохраняли свои генетические, племенные фор-
мы, свой племенной язык, свои племенные костюмы, свою племенную
пищу и способ ее приготовления, свои племенные занятия и проч.»“.
Статистика также может служить подтверждением — Всероссийская
перепись населения 1897 года показала, что среди лиц, занимающих-
ся, по их собственному признанию, магической практикой (что, в том
числе, говорит и об их приверженности старой вере), подавляющее
большинство составляли женщины. Кроме того, по подсчетам Крис-
тины Воробец, разобравшей 75 случаев обвинений в колдовстве, имев-
ших место в русских и украинских деревнях за периоде 1861 по 1917 год,
70 процентов обвиненных были женщинами*9. Разумеется, поскольку
не существует всестороннего учета такого рода явлений, нельзя гово-
рить о каком-то четком процентном соотношении — для европейских
исследователей важным материалом для анализа являются многочис-
ленные судебные процессы по колдовству и ведовству; русская же ис-
тория не знала такого количества осужденных, которые были хотя бы
в малой степени сопоставимы с судебными процессами европейской
«охоты на ведьм»90. Однако ряд исследователей говорят о большей доле
участия женщин в обрядовой жизни традиционного русского обще-
ства”, осмысляя именно ее как ревнительницу языческого прошлого и
магического знания: «Тайно хранили они преданья языческой стари-
ны глубокой: совершали моления полузабытым божествам, знали об-
рядность, помнили молитвы, рассказывали мифы (“баяли басни”, “ба-
бьи басни”)... Так древнерусская женщина долго противилась христи-
анству. Оно давно сделалось господствующей, государственной верой,
но в доме — близ очага, в семье жило долго и старое язычество, за ко-
торое стояли женщины; а вместе с ним держалась и вся обрядность,
весь обиход дохристианской семейной и домашней жизни... В своей
** Щапов А. С. 26-27.
" Worobec С. Witchcraft beliefs and practices in prerevolutionary Russian and Ukrainian
villages / Russian Review. M>). 54, № 2, 1994. P. 168; см. также: Ghckman R. The Peasant
woman as healer / Russia's women: accomadation, resistance, transformation. Ed. В. E. Cle-
ments, B. A. Engel and Ch. D. Worobec. Berkeley, 1991. P 148-149.
K Ryan Ж F. The witchcraft hysteria in early modem europe: was Russia an exception? /
Slavonic and East European Review. Mil. 76,2ft I, 1998
*' См., например; Бернштам Г. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины
XIX - начала XX в. Л., 1988. С. 146.
39
Глава I. Оппозиционная пара •конформизм—нонконформизм».
чародейной власти, могущественной и страшной, волшебница держа-
ла человека от колыбели до могилы. Здоровье, счастье, долголетие —
все зависело от ворожении, все ей было ведомо. Силе их вредных по-
творов приписывали не только личные несчастья — неудачи, болезни,
смерть, но и общественные бедствия»* *5. Указывают на такое положе-
ние дел и церковные источники (хотя, конечно, там речь ведется со-
всем другим тоном) — начиная с «Кормчей книги» русские церковные
авторы поднимают тему особой склонности женщин к колдовству и
магии. Например, в «Слове о злых духах* (предположительно припи-
сываемому архиепископу Ростовскому Кириллу, XIII в.) читаем: «О,
торе нам, прельщенным бесом и скверными бабами... идем на дно адо-
во с проклятыми бабами»’3; митрополит Фотий в известном послании
к новгородцам (1410г.) предписывает духовенству поучать паству, «что-
бы басней не слушали, лихих баб не приимали, ни узлов, ни примов-
ленья, ни зелья, ни вороженья и елика такова; занеже с того гнев бо-
жий приходит, и где таковые бабы находятся — учите их, чтоб переста-
ли и каялись бы, а не имут слушати — не благословляйте их; христианам
заказывайте, чтобы их не держали между собой нигде, гонили бы их от
себе, а сами бы от них бегали, аки от нечистоты»94, — схожими пред-
писаниями полны многочисленные церковные документы XVI—XVII
веков. Характерно изображается женское приобщение к колдовству и
магии в «Домострое»: «Издетска начнет она у проклятых баб обавни-
чества навыкать и еретичества искать, и вопрошати будет многих, како
бей замуж выйти и как-бы ей мужа обавити на первом ложе и в первой
бане; и взыщет обавников и обавниц, и волшебств сатанинских, и над
естэою будет шепты ухищряти и под нозе подсыпати, и в возглавие и в
постелю вшивати, и в порты резаючи, и над челом втыкаючи, и всякие
прилучившиеся ктому промышляти, и кореньем, и травами примеша-
ти, и всем над мужем чарует»95. Современными исследователями эт-
нографического материала женщина также осмысляется как носитель-
ница традиционных ценностей*.
Что же касается того, характерно для Европы в той же степени, что
” Смирнов С. «Бабы богомерзкие» / Сборник статей, посвященных В. О. Ключев-
скому. М , 1913. С. 234.
” Слово святого Кирилла / Москвитянин. № 1, 1844. С. 243.
* Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1869 (репринт
1994). Т. 3. С. 602-603
” Там же. С. 603.
* Адоньгва С. Б. О ритуальной функции женщины в русской традиции / Живая ста-
рина. № 1,1998; Кабакова Г. И. Женщина/ Славянские древности. Этнолинтвнстнчес
кий словарь: В 5 тм т. Под общ. рсд. Н. И. Толстого. Т. 2. М., 1999.
40
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
и для России, то можно сказать: русские церковные документы ничем
особым не выделялись на фоне европейской «охоты на ведьм». Если
анализировать статистические данные, то публикация западноевро-
пейских материалов, относящихся к многочисленным судебным про-
цессам пообвинению в колдовстве и ведовстве, позволяет сделать впол-
не определенные выводы: хотя исследователи спорят об общем числе
жертв трехвековой «охоты на ведьм» (называя в данном случае цифры
от нескольких сотен тысяч до нескольких миллионов человек), но, в
общем, согласны с тем, что на одного казненного мужчину приходи-
лось в среднем четыре казненных женщины”.
Хотя большая часть гендерных исследований говорит о мужском до-
минировании во всех основных сферах, однако попытки переосмыслить
историческую роль женщины, конечно, предпринимались. Наиболее ин-
тересна с этой точки зрения знаменитая книга Бахофена о материнском
праве, в которой женщине отводилась роль первооткрывательницы и
вместе с тем наследницы правовых основ социальной традиции”. Про-
анализировав сабинские и древнеримские мифы, Бахофен выдвинул идею
о существовании периода материнского господства в истории человече-
ства, или матриархата; представление о женских истоках культуры и ци-
вилизации, а также о существенном различии мужского (более рассудоч-
ного) и женского (более эмоционального) типов мышления в научном и
литературном дискурсе второй половины XIX века остается актуальным
и по сей день” и созвучным более общим тенденциям к осмыслению жен-
ских мифологем национальной культуры («матери-России», Родины и
т. п.)100. В европейской этнографии и фольклористике одной из наиболее
значительных работ в этом направлении стало исследование Альбертом
Дитерихом архаического образа «матери-земли», прарелигиозного почи-
тания женского божества101; схожие идеи высказывались в то время и в
России — описываются, например, старинные обычаи покаяния мате-
ри-земле в работах С. Смирнова10’. Что же касается работы Бахофена, то
” Шверхофф Г. От повседневных подозрений к массовым гонениям. Новейшие гер-
манские исследования по истории ведовства в начале Нового времени / Одиссей. Че-
ловек в истории. 1996. М., 1996. С. 321.
* Bachofen Das Muttenecht. Eine Untcrsuchung uber die Gynaikokratie der Alten
Welt nach ihrerreligiosenund rechtlichen Natur. Stuttgart, 1861.
” Афанасьев П. E Психологический мир женщины, его особенности, превосход-
ство и недостатки / Афанасьев П. Е. Философия нации и единство мировоззрения. М.,
2000. С. 227-297.
*“ Hubbs J. Mother Russia. Feminine myth in Russian culture Bloomington. 1988; Ще-
канская T. Б. О материнстве и власти / Мифология и повседневность. Материалы на-
учи Конференции 18 20 февраля 1998 г. СПб., 1998. С. 117-195.
Dieterich A. Mutter-Erde. Berlin, 1905.
41
Глава I. Оппозиционная пара 'конформизм—нонконформизм»—
одним из авторитетных ее почитателей в России был Ф. И. Буслаев, по-
святивший изложению концепции матриархата три павы своей моно-
графической статьи ♦Сравнительное изучение народного быта и по-
эзии»’05. В своем исследовании Буслаев находит отражение материнс-
кого права в культурном наследии славянского мира: в былинах это
мать богатыря, «матера-вдова», в летописях — княгиня Ольга, в обря-
довой традиции — участницы ритуалов купальской ночи и т. д. Таким
образом, вопрос о постоянном приоритете мужского является, по мень-
шей мере, спорным. Вполне вероятно, что различные исторические
этапы акцентировали, делали ведущей и значимой попеременно каж-
дую из сторон оппозиции.
Теперь рассмотрим психологический аспект мужского и женского:
отражает ли он указанную нами закономерность? Исследования по-
казывают, что да: разница между представителями обоих полов прояв-
ляется уже с детства. Девочки в детстве развиваются быстрее мальчи-
ков (в психологических тестах для них даже существуют разные шка-
лы), лучше осваивают социальные формы поведения, а в школе —
быстрее обучаются. Мальчики же невнимательны, неусидчивы, непо-
слушны, сопротивляются правилам — психологически такое поведе-
ние вполне выводимо из их эволюционной задачи, ибо усвоив, как надо
делать, сложнее переучиваться. Мальчики стремятся к независимос-
ти: они утверждают свою индивидуальность, стараясь отделиться от
воспитателя (обычно от матери). Для девочек более приемлема взаи-
мозависимость: они обретают собственную индивидуальность в своих
социальных связях (конформистская ориентация). У мальчиков и де-
вочек разный тип игровой деятельности; в играх мальчиков гораздо
больше соревновательности и агрессии, девочки же ориентированы на
построение взаимоотношений и в играх часто подражают отношени-
ям взрослых (игры в дочки-матери, в школу, в больницу и т. п.). Пси-
хологические исследования констатируют, что во взрослом состоянии
эти гендерные различия становятся глубже. В разговорах мужчины
чаше концентрируются на задачах, женщины — на отношениях меж-
ду людьми. В группах разговоры мужчин чаще информативны; жен-
щинам же важнее поделиться с подругами, получить помощь или ока-
зать поддержку"”. Представительницы прекрасного пола покупают
большую часть поздравительных открыток и подарков ко дням рожде-
ния. Во время эксперимента, когда испытуемым предлагалось охарак
101 Смирнов С. Древнерусский духовник М., 1913. С. 255-283.
Буслаев Ф. И Сравнительное научение народного быта и поэзии / Русский вест-
ник. 1973. Т. СП). Январь.
104 EagfyЛ. Н. Sex differences in social behaviour Asocial-role explanation. 1987.
42
диалогическая основа базовых оппозиционных нар
теризовать самих себя с помощью подходящих фотофафий, женщины
выбирали больше карточек, на которых были запечатлены их родите-
ли или они сами в окружении других людей (а не на фоне любимой
машины, за рабочим столом в офисе, с пойманной дичью и пр., как
мужчины).
Согласно опросам, женщины в большей степени склонны описы-
вать себя как эмпатичных (эмпатия — психологическое соединение с
другим человеком, переживание его чувств, умение поставить себя на
его место), способных понять чувства других — радоваться с теми, кто
радуется, и плакать с теми, кто плачет. Различие в эмпатии прослежи-
вается и в лабораторных экспериментах — женщины более склонны
плакать и говорить о своем огорчении в ответ на огорчения других; во
время просмотра слайдов или слушания рассказов реакции девочек
отличались большей эмпатией."” То обстоятельство, что женщины
более склонны ко взаимности отношений, к ориентации на других
выражается и в их улыбчивости. Марианна Ле-Франк проанализиро-
вала 9000 фотокарточек из студенческих альбомов, Эми Хальберштадт
и Марта Саитта изучили 1100 фотографий из газет и журналов, а также
снимки 1300 человек в парках, магазинах, на улице. С завидным по-
стоянством они обнаруживали, что женщины улыбаются чаще муж-
чин. Кроме того, женщины значительно лучше интерпретируют эмо-
ции окружающих. Проанализировав результаты 125 экспериментов,
исследующих сензитивность (то есть чувствительность) мужчин и жен-
щин к невербальным признакам, Джудит Холл обнаружила, что жен-
щины значительно превосходят мужчин в декодировании эмоциональ-
ных сообщений от окружающих. (Например, после демонстрации двух-
секундною отрезка немого фильма, во время которого на экране было
показано огорченное лицо героини, женщины гораздо более точно
определяли, что происходило — критиковала ли она кого-то либо об-
суждала свой развод.)
В профессиях, связанных с опекой и заботой (например, соци-
альные работники, учителя, воспитатели, сиделки), большинство со-
ставляют женщины. Зато мужчины занимают подавляющее большин-
ство постов верхнего уровня социальной иерархии (в конце 1990 года
среди глав наций их было 96 %, а среди мирового корпуса министров —
97 %; со времени основания Конгресса США и до конца 1994 года
98,6 % из его 11 377 членов составляли мужчины). Выступая в каче-
стве лидеров в ситуациях, где нет жесткого распределения ролей, муж-
|и Hunt М. The compassionate beast: What science is discovering about the humane side
of humankind. 1990
43
Глава Г. Оппозиционная пара •конформизм-нонконформизм»...
чины склонны к авторитарности, а женщины — к демократичности.
Мужчинам намного легче дается директивный, проблемно-ориенти-
рованный стиль руководства; они в большей степени, чем женщины,
придают значение победам, превосходству и доминированию над дру-
гими108.
Таким образом, мужской стиль общения выдает заботу о независи-
мости, стремление к ней; их психологической особенностью является
не столько ориентация на окружающих их людей, сколько концентра-
ция на задачах, которые они перед собой ставят, склонны к авторитар-
ности в руководстве и общении. Женщина же в целом ориентирована
на других, гораздо проще психологически соединяется с ними, при
решении каких-либо вопросов чаще стремится выслушать и учесть
мнение коллег (то есть, по определению психологов, демократична в
руководстве и общении). В конгексте нашей проблематики это мож-
но обобщить, как конформистскую ориентацию женщин и нонкон-
формистскую — мужчин.
Анализируя специфику «мужское — женское», можно проследить
следующую цепочку, на биологическую оппозицию надстраивается
культурная10’, и результатом соединения характеристик, обусловлен-
ных биологией, с характеристиками, обусловленными культурой108,
являются психологические особенности поведения представителей
обоих полов1”, о которых только что шла речь. Действительно, в боль-
шинстве культур к женщинам и мужчинам в поведении предъявля-
ются разные требованиякоторые, собственно, соответствуют опи-
Майерс Д. Социальная психология. СПб., 1997. С. 233.
Был проведен ряд исследований, результаты которых говорято значимости био-
логической (врожденной) предрасположенности при формировании гендерных харак-
теристик: например, Сноу с коллегами обнаружили, что отцы менее охотно дарит ку-
кол своим годовалым сыновьям, чем дочерям того же возраста, но даже если мальчик и
получает от отца куклу, то играет с ней меньше, чем девочки (Snow М. Е., Jacklin С. N.,
Maccoby Е. Е. Sex-of-child differences in lather-child interaction at one year of age / Child
Development, hfe 54, 1983. P. 227-232); в другом исследовании дети проявляли большую
заинтересованность в игре с типичными для их гендера игрушками, хотя со стороны
родителей и не наблюдалось открытых попыток приобщить их к таким играм (Cal-
dera Y, М., Huston А. С., O'Brien М. Social interactions and play patterns and toddlers with
feminine, masculine, and neutral toys / Child Development, N? 60. 1989. P, 70—76).
См. также, например: Виноградова T. В., Семенов В. В. Сравнительное исследова-
ние познавательных процессов у мужчин и женщин: роль биологических и социальных
факторов / Вопросы психологии, № 2, 1993.
к” См., например Агеев В. С. Психологические и социальные функции полороле-
вых стереотипов / Вопросы психологии, № 2, 1987.
110 Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб., 1991.
44
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
санным эволюционным задачам, закрепленным за каждым из полов.
Хотя конкретные виды работ, выполняемые разными полами, не во
всех культурах совпадают111, однако практически в любой культуре
(прежде всего, конечно, это касается традиционных культур) муж-
чины и женщины выполняли разную работу"’ и, следовательно, в
какой-то мере живут в раздельных мирах"’. В любом обществе жен-
щины продолжают выполнять большинство работ по хозяйству, лаже
если женщина работает, — об этом говорят исследования, проведен-
ные в Америке"4, в Японии"5, Израиле"6, Бангладеш1” и Греции1”,
в СССР1” (а впоследствии и в странах бывшего Советского Союза111 * * 114 * * * * * 120 121):
например, поданным социологического исследования, проведенного
в 1988 г. на предприятиях Москвы1”, оказалось, что, хотя продолжи-
тельность рабочей недели у женщин была такой же, как у мужчин,
они тратили на покупку продуктов и уборку квартиры в 2,5 раза, на
приготовление пищи — в 8 раз, на уход за детьми в 4 раза, на стирку и
глаженье белья — в 7 раз, на мытье посуды — вдвое больше времени,
чем мужья, которые существенно опережали женщин (в 7,5 раза) по
ремонту домашней техники, — похожие пропорции и в данных офи-
111 Впрочем, конечно, разница в проявлении гендерной специфики в различных
культурах касается не только видов работ — см., например: Вы и Мы: Диалог российс-
ких и американских женшин. Альманах, №3(15), 1997.
"* Munroe R.. L.. Munroe К. Н. Cross-cultural human development. Monterey,CA: Brooks/
Cole, 1975; Davidson A. R, Thomson E. Cross-cultural studies of attitudes and beliefs I In :
Triandis H. C., Lambert W. W. (Eds.), Handbook of cross-cultural psychology. Boston: Allyn &
Bacon. V>l. 5.1980. P. 25-72.
Bernard J. The female world from a global perspective. Bloomington, IN: Indiana
University Press, 1987.
114 Один из исследователей, изучая это явление, назвал его «вторая смена» —
Hochschitd A. The second shift. New York: Viking Press, 1989.
Lebra T S. Japanese women: Constraint and fulfillment. Honolulu: University of Hawaii,
1984.
1,4 Anson 0., Levenson A., Bonneh D. Y. Gender and health on the kibbutz. Sex Roles,
№ 22,1990. P. 213-236.
Ilyas Q S. M. Determinants of perceived role conflict among women in Bangladesh /
Sex Roles, № 22, 1990. P 237-248.
114 Dubisch J. “Foreign chickens’ and other outsiders: Gender and community in Greece /
American Ethnologist, № 20, 1992. P. 272-287.
"* Арутюнян M. О распределении обязанностей в семье и отношениях между суп-
ругами /Семья и социальная структура (Отв. ред. Мацковский М. С. М.: ИСИ АН СССР,
1987.
® Kerig Р К., Alyoshina У. У, Volovich A. S. Gender-role socialization in contemporary
Russia / Psychology of Woman Quarterly. № 17, 1993. P. 389-408.
121 Груздева £ В., Чертихина Э. С, Положение женщины в обществе: конфликт ролей /
Общество в разных измерениях. Социологи отвечают на вопросы. М., 1990. С 157.
45
Гаана 1 Оппозиционная пара ’конформизм-нонконформизм^.
циальной государственной статистикиКроме того, домашняя ра-
бота, как правило, четко разделяется «по половому признаку», при-
чем «женские» обязанности — это обычно дела, которые необходимо
делать каждый день, в определенные часы (приготовление еды, мы-
тье посуды), тогда как «мужская» работа (в саду или домашний ре-
монт) позволяет более свободно располагать своим временем'15 (на-
пример, в Америке мужья выполняют 72 % работ на участке вокруг
дома, 91 % работ по ремонту автомобиля, но всего 19 % работ по при-
готовлению пиши, 16 % уборки и 12 % стирки)”4 * * * B. * *. Кроме домашнего
хозяйства, на женщине лежат заботы по воспитанию детей115 — го-
раздо меньшая вовлеченность в этот процесс отца была зафиксиро-
вана в таких разных странах, как: государства Западной Африки (в ча-
стности, в Камеруне1*); Китай11’; Белиз, Кения, Непал и Самоа11';
США11’, Япония130. Кроме того, женщины не только воспитывают
своих детей, но и составляют подавляющее большинство в сферах де-
ятельности, с этим связанных (нянечки, воспитатели, учителя, гу-
вернеры и т. п.),,,. Таким образом, в большинстве культур женщины
воплощают консервативную функцию (воспитывая детей, они пере-
дают все значимое с традиционной точки зрения), в то время как
мужчины более свободны для поиска нового в социальной сфере (не-
загруженность домашними делами позволяет ему отдыхать и копить
силы для творческих откровений на работе; кроме того, в современ-
,в Народное хозяйства СССР в 1987 г. Статистический ежегодник. М., 1988. С. 384—385.
,D Gunter N. С., Cunter В. G. Domestic division of labor among working couples: Does
androgyny make a difference? / Psychology of Vfomen Quarterly, № 14, 1990. P. 355-370.
’** Майерс Д. Социальная психология. СПб., 1997. С. 262.
,в Engle Р. L. Breaux С. Is there a father instinct? Fathers’ responsibility for children.
Report for The PopuIaGon Council (New York) and the international Center for Research on
Women. Washington, DC. 1994.
NramenangB.A. Perceptionsof parenting among the Nso of Cameroon /In B.S. Hewlett
(Ed.). Father-child relations: Cultural and biosocial contexts. New York: Aldine de Gruyter,
1992. P. 321-344.
,и Jankowiak W Father-child relations in urban China / In B. S. Hewlett (Ed.). Father-
child relations..., 1992. P. 345-363.
la Munroe R. L., Munroe R H. Fathers in children's environments: A for culture study / In
B. S. Hewlett (Ed.). Father-child relations... P. 213—230.
,n Russell G., Radin N. Increased paternal participation: The father's perspective / In
M. E. Lamb & A.Sadi (Eds.). Fatherhood and family policy. Hillsdale, NJ: Eribaum, 1983.
P. 139—166; Plesk J. H. Working wives / Working husband. Beverly Hills: Sade 1993.
•* hkii-Kunti M Japaneze fathers: Work demands and family roles I In J.C. Hood (Ed.).
Men. work, and family. Newbury Park, CA: Sade. 1993. P. 45-67.
1,1 Bernard J. The female world from a global perspective. Bloomington, IN: Indiana
University Press, 1987.
46
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
ной структуре деятельности (а также в некоторых архаических фор-
мах, например в охотничестве) предполагается больший простор для
творчества, чем в воспитании).
О биологической специфике, обусловленной эволюционными за-
дачами, речь шла выше; теперь поговорим о специфике формирова-
ния гендера (при проведении исследований психологи разделяют соб-
ственно «пол», являющийся биологической категорией, и «гендер», в
конструировании которого участвует прежде всего социум) — то есть
далее мы посмотрим, как формируется и транслируется культурная
проекция над биологическим основанием.
Согласно проведенному в Америке исследованию1’2, 90 % детской
одежды в универмагах, включая одежду для новорожденных, является
типичной одеждой для каждого из полов и по стилю, и по цвету. Одна-
ко маркированность является важным фактором формирования груп-
повой идентичности — об этом говорит ряд экспериментов. С одной
стороны, эксперименты М. Шерифа, проведенные в пионерском ла-
гере1”, показывают, что отношение групп друг к другу можно изме-
нить путем помещения их в ситуацию конкуренции или кооперации.
(В его исследовании две группы мальчиков, пройдя предварительное
внутригрупповое сплочение в коллективных делах (строя вместе вере-
вочный мост, готовя еду, хозяйничая по лагерю), были затем помеще-
ны сначала в ситуацию конкуренции (организаторы устроили турнир
с различными видами соревнований, и этого оказалось достаточно,
чтобы группы стали конфликтовать друг с другом); а затем Шериф
поставил перед группами экстраординарные цели, требующие для сво-
его достижения совместных усилий (были спровоцированы трудно-
сти с запасом воды в лагере, мнимая «поломка» грузовика, который
«заводили» с разгона на канате обе группы разом, необходимость всем
вместе «скинуться* на достаточно дорогой фильм). В результате груп-
пы сплотились, и Шериф сделал вывод, что стиль отношений между
группами во многом определяется ситуацией — конкуренция порож-
дает агрессивные действия, кооперация — помощь и взаимовыручку.
Однако, как оказалось, зрительная маркированность групп может
изменить результаты исследования. И. В. Гришина1*4 описывает экс-
перимент Стивена Уэрчела с коллегами, которые добавили в условия
эксперимента Шерифа только одну переменную — ввели наглядное
112 Shakin М., Shakin D., Siemglanz S. Н Infant clothing: Sex labeling for strangers I Sex
roles. № 12, 1985. P 955-964.
IU Майерс Д. Социальная психология... С. 642—643. 657-658,
|И Гришина Н. В. Психология конфликта. СПб.. 2000 С. 109.
47
Глава I. Оппозиционная лара •конформит-номлонформизме...
различие между членами взаимодействующих групп (одна группабыла
одета в белые халаты, а другая — в красные). В этом случае, когда гра-
ницы групп были столь явно очерчены, успешная совместная деятель-
ность приводила к меньшей взаимной симпатии, чем в предшествую-
щих экспериментах, тогда как неудача вела к конфликту, даже если
группы и не были ранее в конкурентных отношениях (чего также не
наблюдалось в предыдущих экспериментах). Таким образом, установ-
ки групп относительно друг друга прежде всего зависели от выражен-
ности границ (конкурентное взаимодействие всего лишь сильнее под-
черкивало их, а кооперативное — затушевывало)135 *. Следовательно,
маркированность — важная переменная при межгрупповых отноше-
ниях, и внесение ее в одежду мальчиков и девочек задает соответству-
ющий характер отношениям.
Но, разумеется, это не единственный путь социального формиро-
вания полоролевых стереотипов повеления — можно выделить три
сферы, формирующие соответствующий гендер: семья родителей (в ко-
торую могут входить также родственники), сверстники и социальные
институты. Что касается родителей, то они практически всегда поощ-
ряют у своих детей типичные для гендера занятия (об этом говорят
исследования, проведенные Литтон и Ромни, сопоставивших при по-
мощи статистических методов результаты изучения дифференциаль-
ной родительской социализации, проведенные с 1966 по 1986 год)'*,
а поскольку для детей важны родительское одобрение и поддержка,
то, хотя дети наблюдают как поведение мужчин, так и женщин, одна-
ко в своем поведении они склонны воспроизводить именно те моде-
ли, которые соответствуют их гендеру137. Причем и родители, и другие
взрослые начинают формировать соответствующие гендерные установ-
ки у ребенка буквально с младенчества1® — например, если дети (осо-
1ИСм. также: Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие: социально-психологичес-
кие проблемы М., 1990. С. 25-26.
'* Берн Ш. Гендерная психология. СПб., 2001. С. 47.
См., например Martin С. L., Ifalvenon С. F. A schematic processing model of sex
typing and stereotyping in children /Child Development, № 52, 1981. P. 1119-1134;
Martin C. L., Halvenon C. F. The effects of sex typing schemas on young children's memory /
Child Development. № 54, 1983. P. 563-574.
BeU N. J., Carver W A. A reevaluation of gender label effects: Expectant mothers’
responses to infants / Child Development, № 51, 1980. P 925-927; Culp Я. £, Cook A. S.
Housety P. C. A comparison of observed and reported adult-infant interactions: Effects of
perceived sex / Sex roles, № 9, 1983, P. 475—479. Интересный эксперимент описан у Си-
дорович и Данни (Sidorowicz L. S., Lunney G. S. Baby X revisited / Sex Roles, № 6, 1980.
P. 67-73): участники эксперимента должны были общаться с 10-месячным ребенком;
случайным образом онибылн разделены на группы, и одной группе сказали, что ребе-
48
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
бенно это касалось мальчиков) по своему темпераменту были предрас-
положены к играм, менее типичным для их пола, они чаще подверга-
лись наказаниям и осуждению1”. Рано начинается и разделение труда
на основании гендера, обычно — с детских домашних обязанностей1*0:
например, в Мексике, Сальвадоре, Аргентине, Южной Африке, Перу,
США и 11акистане девочки чаще готовят, убирают, стирают и присмат-
ривают за младшими детьми, в то время как мальчики делают больше
«уличной» работы (помогают во дворе, в саду).
Гендерное направление родительского воспитания поддерживает-
ся сверстниками — например, рядом исследований было показано, что
мальчики, которые играют не только с детьми одного с собой пола
(в том случае, если их игра с девочками носит не случайный характер),
больше подвергаются насмешкам со стороны сверстников и менее
популярны в их среде, чем те, кто в играх предпочитает однополых
партнеров1*'. Разносторонне поддерживает гендерные стереотипы и
гендерную идентификацию ребенка социум: общество дает понять,
какое поведение соответствует какому полу. Например, проведенные
исследования детских игрушек (большинство из которых обычно пред-
назначено либо для мальчиков, либо для девочек) показывают, что
выпускаемые игрушки и игры для девочек помогают им практиковаться
в тех видах деятельности, которые касаются подготовки к материн-
ству и ведению домашнего хозяйства, развивают умение общаться и
навыки сотрудничества. Совсем иначе дело обстоит у мальчиков: иг-
рушки и игры побуждают их к изобретательству, преобразованию
нок — девочка, другой — что мальчик, а тре тьей вообще ничего не сказали о том, како-
го пола будет ребенок. Общаясь с ребенком, каждый взрослый имел в своем распоря-
жении три игрушки: резиновый мяч. куклу и кольцо для жевания Вопрос был в том,
на что будут опираться испытуемые при выборе игрушек на гендерную метку, которой
их снабдили, или на реальные предпочтения младенца. Оказалось, что основной ори-
ентацией для взрослых стала гендерная метка: из той группы, которая считала, что ре-
бенок — мальчик. SO % мужчин н 80 % женщин выбрали футбольный мяч (20% взрос
лых из группы выбрали жевательное кольцо). В группе, которой ребенок был пред-
ставлен как девочка, 72 % женщин и 89 % мужчин выбрали куклу; лишь 28 % женщин
из этой группы предложили «девочке» мяч, из мужчин же этого не сделал никто.
1И Fagot В. /. The influence ofsex or child on parental reactions to toddler children /Child
Development, № 49, 1978. P. 459-465; Fagot B. f., Leinbach M D. The young child’s gender
schema: Environmental input, internal organization /Child Development, № 60,1989. P, 663—
672; Martin C. L Attitudes and expectations about children with nontraditional and traditional
gender roles /Sex roles, №22, 1990 P. 151-165.
Whiting B. Edwards С. P. Children of different worlds: The formation of social behavior
Cambridge, MA: Harvard university Press, 1988.
Stenker A. B., Kurdek L. A. Dimensions and correlates of third through eighth graders'
sex-role self-concepts / Sex Roles, 8,915-929.
49
Глава I. Оппозиционная пара ^конформизм-'нонпонформизм»..
окружающего мира, помогают развить навыки, которые позже лягут в
основу пространственных и математических способностей, поощря-
ют независимое, соревновательное, лидерское поведение141 142 * 144.
Детская литература также вносит свой вклад в формирование соот-
ветствующего полу поведения, причем воздействие совершается как
через содержание, так и через сопровождающие текст иллюстрации.
Что касается содержания, то, во-первых, персонажи мужского пола в
них преобладают; во-вторых, те женщины, которые все же присутству-
ют в детских книгах, по преимуществу изображаются в роли храни-
тельниц домашнего очага, тогда как деятельность мужчин представ-
лена в весьма широком спектре. Эксперименты показывают, что
чтение книг, в содержании которых прослеживается половая стерео-
типизация, приводит к увеличению доли половотипичного поведения
в детских играх'4*. Кроме содержания играет роль и характер иллюст-
раций, ибо гендерное маркирование того или иного объекта дает нам
представление о том, кто его чаще использует — мужчина или женщи-
на. По результатам американских исследований, среди персонажей
женского пола значительный количественный перевес (не менее чем в
четыре раза) был на стороне тех, кого изобразили с предметами, отно-
сящимися к домашнему хозяйству (кухонная утварь, предметы для
уборки и т. п.), и это соотношение не менялось на протяжении 53 лет
(исследование проводилось по детской литературе, изданной в пери-
од с 1937 по 1989 год и удостоенной премии Калдекотта, то есть уро-
вень всех этих книг признан достаточно высоким); мальчиков (а так-
же их отцов) предпочитали рисовать с орудиями труда (то есть с пред-
метами, используемыми для работы вне дома)'*4.
Еще один фактор в гендерной типизации — телевидение. Надо ска-
зать, что количество времени, проводимое ребенком перед телевизо-
ром, меняется в течение его взросления, резко возрастая между двумя
и четырьмя годами жизни (от примерно 15 минут до 2,5 часов в день),
затем некоторый период оно остается неизменным (в среднем где-то
141 P/tchtr Schultz L. Boys and girls at play: The development of sex roles. New York:
Bergin & Garvey 1983; Perctti P. O., Sydney T. M. Parental toy choice stereotyping and its
effects on child toy preference and sex-role typing / Social Behavior and Personality, №12,
1985. P. 213—216; Miller C. L. Qualitative differences among gender-stereotyped toys:
Implications for cognitive and social development in girls and boys / Sex Roles, № 16, 1987.
P. 473-487.
'° Athlon E. Measures of play behavior. The influence of sex-role stereotyped children's
books / Sex Roles. № 9, 1983. P. 43-47.
144 Crabb P B, Bielawski D. The social representation of material culture and gender in
children’s books / Sex Roles, № 30, 1994 p. 69-79.
50
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
до 8 лет), потом снова происходит рост, и к 12 годам количество време-
ни, проводимого у телевизора, достигает максимума, составляя около
четырех часов в лень* 144 145 * * * * * * * (потом оно начинает уменьшаться, особенно в
период учебы в средней школе и колледже и в ранние годы взрослой
жизни, когда люди посвящают много времени общению и учебе; в на-
стоящее время, кроме того, все большую конкуренцию телевидению
начинают составлять компьютерные игры). В среднем к 18 годам жиз-
ни ребенок успевает провести перед телевизором свыше двух лет сво-
ей жизни'4* — таким образом, значимость телевидения в контексте
нашей темы трудно переоценить. Альберт Бандура высказал идею, что
телевидение вполне способно соперничать с родителями и учителями
в качестве источника ролевых моделей для подражания'4’, и исследо-
вания подтвердили это: средства массовой информации очень важны
в гендерно-ролевой социализации. Анализ информации, поступающей
по телевизионным каналам, продемонстрировал: телевидение создает
стереотипные, традиционные образы мужчин и женщин, которые фор-
мируют у ребенка определенные гендерные стереотипы. Например, в
эксперименте Райбл и коллег14* ребенок меньше играл с нейтральной
игрушкой после просмотра телевизионного ролика, где с нею играл
ребенок противоположного пола.14’ По данным Кимбалл1*1, у детей,
которые смотрят телевизор, проявляется гораздо больше аттитюдов,
типичных для гендерных норм, чем у их сверстников, которые не смот-
рят телевизор. Ряд других исследований также обнаружили связь меж-
ду предпочтениями в часы досуга смотреть телевизор (подавляющее
большинство информации по которому гендерно типизировано) и по-
явлением у смотрящего соответствующего стереотипного восприятия,
аттитюдов и моделей поведения’51.
и* Lieberl R. М, Sprafkin J. The early window: Effects of tele vision on children and youth.
New York: Perjamon, 1988.
144 HearotdS. A synthesis of 1043 effects of television on social behavior / In: G. Comstock
(Ed.). Public communication and behavior. Orlando, FL: Academic Press. Vol. 1,1986 P. 65-
133.
Banduni A. Social learning theory of idcntificatory process / In D. A. Goslin (Ed.).
Handbook of socialization theory and research. Chicago: Rand McNally 1969.
Ruble D. N., Balaban T, Cooper J. Genderconstancy and the effects of sex-typed televised
toy commercials / Child Development, № 52, 1981. P. 667—673.
'“См. также: Cobb N. J., Stevens-Long J., Goldstein S. The influence of televised models
on toy preference in children / Sex Roles, Nt 8, 1982. P. 1075-1080.
”• Kimball M. M. Television and sex-role attitudes / In T. Williams (Ed.). The impact of
television: A natural experiment in three communities. Orlando. FL: Academic Press. 1986.
1,1 McGhee R. £., Frueh T. Television viewing and the learning of sex role stereotypes / Sex
Roles, Ni6, 1980. P 179-188; Steeves H L. Feminist theories and media studies / Critical
studies in mass Communication, Nt 4, 1987. P. 95-135.
51
Iлава 1. Оппозиционная пара •конформизм-нонконформизм»...
Хотя далеко не все характеристики изображенных женщин и муж-
чин можно приветствовать — например, для многих женщин профес-
сиональные и общественные роли не менее значимы, чем роли хозяек
дома и матерей, — однако непропорционально большое количество
женшин показываются СМИ только как хозяйки и матери (Аткин и его
коллеги'” исчерпывающим образом проанализировали и описали 555
телевизионных персонажей и сделали следующий общий вывод: жен-
щин обычно показывают в контексте романтических интересов, дома,
семьи (из 10 замужних героинь только три имели какую-либо работу за
пределами дома, хотя в реальной жизни работают более половины за-
мужних женщин; если даже женщины в сериале работали, то им, как
правило, отводились традиционные женские занятия), мужчины же
обычно имели уважаемую в обществе профессию (адвокат, врач) либо
работали в специфически мужской области деятельности, например по-
лицейскими). По свидетельству Вандеберга и Штрекфусса1” (проана-
лизировавших в 1992 голу 166 телевизионных программ, которые за две
недели транслировались в лучшее эфирное время по одному из трех
крупнейших американских каналов), работающих женщин стараются
значительно реже изображать принимающими решения, утверждающи-
ми рыночную политику корпорации, выполняющими социально и эко-
номически результативную работу; телевизионные героини, занимаю-
щие руководящие посты высокого уровня, как правило, унаследовали
их от своих мужей или родственников; исследователи отметили, чго ни
в одной из этих программ соотношение мужских и женских ролей не
превысило 2:1. Еще более традиционно (то есть преимущественно как
хозяйка и мать) показана женщина в рекламных роликах* 154.
Однако, согласно экспериментам, просмотр женщинами передач с
ярко выраженными в традиционном ключе стереотипами снижает их
уверенность в себе, независимость в суждениях, мотивацию на карь-
ерный рост. В книге III. Берн описываются эксперименты по воздей-
ствию на женщин рекламных роликов с ярко выраженными гендер-
,м Atkin D. J., Moorman J., Lain C. A. Ready for prime-time: Network series devoted to
working women in the 1980's/ Sex Roles, Ns 25, 199). P 677-685.
Берн HI. Гендерная психология. СПб., 2001. С. 55.
154 КпШ В. J., Peseh М. Ригзеу С., Gilpin Р., Pcrloff R. М. Still typecast after all these yean?
Sex role portrayals in television advertising / International Journal of Women’s Studies, № 4,
1981. P. 497-506; Schneider К. C., Schneider S. B. Trends in sex roles in television commercials /
Journal of Marketing, Nt 43 (3), 1979. P. 79-84. Безусловно, стереотипное изображение
женщин в рекламе распространено не только с США, но и в других странах мира —
см., например: Gilly М. С. Sex roles in advertising: A comparison оГtelevision advertising in
Australia, Mexico, and the United States / Journal of Market! ng, №52,1988. P. 75—85.
52
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
ными стереотипами; случайным образом отобранным двум группам
женщин демонстрировались четыре телевизионных рекламных роли-
ка; разница была лишь в том, что первой группе ролики показывались
в том виде, в каком они шли по телевизору (то есть изображающих
женщин по отношению к мужчинам в традиционных ролях — напри-
мер, в одном из роликов рекламировались замороженные обеды «Го-
лодный мужчина», и там многократно уменьшенная женщина пода-
вала на стол своему гигантскому мужу не менее огромное блюдо),
а другой группе демонстрировались тс же ролики, только все роли в
них исполняли актеры противоположного пола. В качестве исходной
гипотезы исследователи предположили, что женщины, просмотревшие
традиционные ролики, проявят меньшую независимость в суждениях
и меньшую уверенность в себе, чем женщины, которые видели роли-
ки с переменой ролей. Чтобы измерить уровень независимости сужде-
ний, исследователи предложили половйне испытуемых принять учас-
тие в фиктивном эксперименте, в котором якобы изучалось, какие
мультфильмы люди считают смешными (участницы должны были оце-
нить «веселость» 16 мультфильмов). Объясняя условия, эксперимен-
татор попутно указывал на большую лоску с начертанной на ней таб-
лицей, которая якобы отражала оценки предыдущих испытуемых, и
говорил каждой участнице, что ее ответы тоже будут внесены в соот-
ветствующую колонку. Женщины, смотревшие традиционные роли-
ки, оказались пол более сильным влиянием этих фальшивых оценок.
Другая половина участниц этого эксперимента приняла участие в ис-
следовании мнений относительно СМИ (тоже, естественно, фиктив-
ном), которое было предпринято с целью измерить воздействие про-
смотренных рекламных роликов на уровень уверенности в себе.
Участницам предлагалось произнести четырехминутную импровизи-
рованную речь на одну из двух (по выбору) тем («Опасная и вводящая
в заблуждение телевизионная реклама» или «Демонстрация насилия в
телевизионных программах»), а экспериментатор, ничего не зная о том,
какие ролики смотрела испытуемая, определял уровень ее увереннос-
ти, оценивая семь невербальных показателей в поведении (движении
глаз, нервозность и т. д.). Те из женщин, кто смотрел традиционные
ролики, были значительно менее уверены в себе, чем остальные учас-
тницы эксперимента155.
Однако наша мотивация, в свою очередь, может изменять в сторо-
ну повышения или понижения характеристики наших интеллектуаль-
ных показателей — данную зависимость выявили в своих исследова-
Берн Ш. Гендерная психология... С. 59—60.
53
Глава I. Оппозиционна» пара 'конформизм—нонконформизм»...
ниях Марк Занна и Сюзан Пак15*. В их эксперименте студентки запол-
нили опросник, в котором описывали самих себя для высокого неже-
натого мужчины, старше их, с которым они предположительно соби-
рались познакомиться. После опросника эти девушки делали тест на
решение задач, который показал, что студентки, которые думали, что
данный кандидат является гендерным либералом и не ориентирован
на старые традиционные ценности, в большей степени раскрыли воз-
можности своего интеллекта — они решили задач на 18 % больше, чем
студентки, думавшие, что кандидат — мужчина с традиционными
взглядами. Причем, что характерно, эта закономерность оказалась
выражена в значительно меньшей степени при изменении мотивации
(когда девушкам сказали, что кандидат — невысокий и уже имеющий
подругу первокурсник).
Этот эксперимент выявил еще одну закономерность: девушки, ко-
торые думали, что идеал их кандидата — женщина, ориентированная
на семью и почтительное отношение к мужу, приписывали себе более
традиционные женские качества, чем студентки, думающие иначе. Тут
следует заметить, что приписывание себе определенных качеств ведет к
изменению поведения в сторону проявления этих самых качеств — эту
зависимость наглядно продемонстрировали еще в 1966 году экспери-
менты Дж. Фридмана и С. Фрезера, проведенные ими в Калифорнии.
Вначале в одном из районов города ходил экспериментатор и просил
домовладельцев поместить в каждом дворе небольшое объявление (пло-
щадью три квадратных дюйма), гласившее: «Будь дисциплинированным
водителем»; практически все согласились. Затем в этом и другом райо-
не (не задействованном до этого) экспериментатор снова обошел домо-
владельцев, попросив разрешить разместить на парадных лужайках дос-
ки для афиш и объявлений, предназначенные для общественного
пользования. Чтобы хозяева домов получили представление о том, как
могла бы выглядеть надпись, им показывали фотографию с изображе-
нием красивого дома, который был почти полностью закрыт огромной
неаккуратной вывеской, гласившей: «Ведите машину осторожно». Экс-
перимент выявил существенную разницу в реакциях жителей, которых
экспериментатор посетил впервые, и тех, кто уже согласился размес-
тить в своем дворе небольшую надпись, — из первой группы разместить
доску для афиш согласились только 17 %, во второй же группе своими
дворами разрешили воспользоваться 76 % домовладельцев. Фридман и
Фрезер несколько изменили условия, и во втором эксперименте людей
сначала просили подписать обращение, призывающее содержать Ка-
|и Майерс Д. Социальная психология... С. 259-260.
54
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
лифорнию в чистоте, а через две недели попросили поместить на своих
лужайках плакат « Ведите машину осторожно». Оказалось, что, хотя об-
ращение, которое они домовладельцы подписали двумя неделями рань-
ше, относилось к заботе не о безопасности уличного движения, а о чис-
тоте штата, тем не менее более половины людей согласились на уста-
новку этого плаката. Анализируя свои результаты, Фридман и Фрезер
пришли к заключению, что и первоначально расположенный на участ-
ке небольшой плакатик, и подписание петиции изменили взгляды лю-
дей на самих себя — они увидели в себе граждан, движимых заботой об
интересах общества; поэтому, когда к ним пришли во второй раз и по-
просили оказать обществу еще одну услугу (разместить большой пла-
кат), они, несмотря на неудобства, согласились, •гтобы соответствовать
недавно изменившимся представлениям о себе157. (Подобные экспери-
менты были затем повторены с неизменным результатом — смена пред-
ставлений людей о себе ведет к изменению их поведения15*.)
Таки м образом, над биологической оппозицией надстраивается культур -
ная, причем трансляция культурных компонентов происходит как традици -
очными, так и современными способами; кроме того, формирование соот-
ветствующих гендерных установок происходит не только в детстве, но
дублируется и dwr взроослых. В связи с выявленной Геодакяном биологи-
ческой дополнительностью обоих полов, гендерное воспитание, которое
можно зафиксировать на всех уровнях (родительское, со стороны сверст-
ников. общества в целом — через игрушки, игры, детскую литературу и
телевидение), — это, безусловно, положительный фактор. С другой сто-
роны, позитивный момент дополняется негативным: несмотря на про-
изошедшее изменение способов гендерного воплощения (что вполне
объяснимо, ведь биологическая база допускает достаточно широкий
спектр вариаций по конструированию гендера), телевидение продолжа-
ет транслировать структуру ролей, которая уже изменилась, вместо того
чтобы участвовать в конструировании современного гендерного распре-
деления. Однако гендерные стереотипы, доставшиеся нам от прошлого,
были сформированы также под влиянием исторической действительно-
сти того времени, и далеко не все в них бесспорно. Следовательно, зада-
чей современности является структурирование новых гендерных стерео-
типов (что отчасти уже происходит) и транслирование уже их, а не старых
образцов, тормозящих происходящие культурные изменения.
Freedman J. L., Fraser S. С. Compliance without pressure The foot-in-lhe-door
technique / Journal of Personality and Social Psychology, № 4, W6 P. 195—203.
IJ* См., например: Pallak M. S., Cook D. A., Sullivan J. J. Commitment and energy
conservation / Applied Social Psychology Annual. N? 1, 1980. P. 235—253.
55
Глава 1. Оппозиыонная пара ‘конформизм-нонконформизм»...
Подведем краткий итог. Изучая эволюционное разделение человека на
два пола в качестве одного из возможных биологических оснований для
системы оппозиционных культурных пар, надстраиваемых позднее, мы
также можем сформулировать и одну из первых психолого-социальных
надстраиваемых пар — это оппозиция «конформизм — нонконформизм».
Причем оба элемента данной оппозиционной пары не находятся в куль-
турной пустоте, они имеют достаточно разработанные семантические поля
с широкими смысловыми вариациями (в нашем контексте это женское и
мужское, консервативное и прогрессивное, устойчивое и изменяемое,
старое и новое, надежное и рискованное; однако, разумеется, это не весь
возможный диапазон, и в следующих главах мы еще рассмотрим другие
варианты трансформации этой оппозиции). Основа данной пары — био-
логическая, однакоона не только имеетзначение для эволюции человека
как биологического вида, но важна и с точки зрения функционирования
социума (на что и указывает культурная разработанность). Однако каж-
дая культура надстраивает свой вариант над биологической оппозицией,
причем можно вычленить как специфику решения, связанную с этнич-
ностыо, так и воздействие исторических изменений.
Вторым биологическим фактором, служащим основанием для этой
пары, является, как мне кажется, дуальная организация работы мозга.
Асимметрия в функциях полушарий была обнаружена в 1836 году
Марком Дагсом, сельским врачом, который установил связь между по-
вреждением левого полушария головного мозга и потерей речи у со-
рока больных (впрочем, предположений о причине связи между пора-
жением правого полушария и нарушением речи он не высказал). Тео-
ретическую попытку осмыслить дуальную организацию работы мозга
впервые предпринял в середине XIX века английский врач Уайган,s* —
в отличие от Дагса, его версия была больше основана на психологи-
ческих и психиатрических идеях.
Чуть позже в этом же направлении стал размышлять английский
невролог Джексон, причем свои рассуждения он подкреплял и клини-
ческими фактами. В то время как коллеги-современники были увере-
ны в том, что оба полушария одинаковы в физическом и в функцио-
нальном плане, Джексон в 1868 г. попытался обосновать идею о «веду-
щем» полушарии, которую можно рассматривать как предшественницу
концепции доминантности полушарий. Размышляя над спецификой
работы мозга, он выдвинул предположение, что два полушария не мо-
гут просто дублировать друг друга (его версия была основана на фак-
тах, свидетельствующих, что поражение только одного полушария
Wigan Л. L. The duality of mind. London, 1844.
56
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
может вызвать у человека полную потерю речи; из этого Джексон де-
лает вывод: эти факты противоречат первоначальному убеждению в
простом дублировании функций двумя полушариями). Он также пред-
положил, что у большинства людей ведущей стороной мозга является
левая1". Таким образом, из идеи Джексона о «ведущем» левом полу-
шарии родилась идея доминантности, причем, «несмотря на то, что
это представление недооценивает роль правого полушария, термин
“доминантность полушарий” широко используется и в настоящее вре
мя»141. Однако почти одновременно с распространением концепции
доминантности полушарий стали появляться данные, указывающие
на то, что правое, или второстепенное полушарие также обладает осо-
быми способностями, — причем Джексон был одним из первых, кто
считал, что односторонний, крайний взгляд на локализацию в мозге
психических функций ошибочен. В 1865 году он выдвинул предполо-
жение, что если в дальнейшем на основе обширного опыта будет до-
казано, что способность экспрессии локализована в одном полуша-
рии, то вполне логичным будет предположение о локализации вос-
приятия (противоположность экспрессии) в другом полушарии — это
предположение приобрело более конкретную формутолько 11 летспу-
стя142. Джексон также утверждал, что правое полушарие занято прежде
всего пространственными операциями и наглядным восприятием
внешнего мира в отличие от левого — логического и грамматического
(правильность этих идей Джексона была доказана столетие спустя, в
частности экспериментами над людьми с расщепленным мозгом1*3).
Позже Р. Сперри (Нобелевский лауреат 1981 года) экспериментально
обосновал предположение, что каждое из полушарий является веду-
щим в реализации определенных психических функций; результаты
современных исследований подтверждают данный факт, позволяя
лишь уточнять конкретные особенности или специфику деятельнос-
ти каждого из полушарий1*4.
|м Jackson J. Н. Selected writings of John Hughilings Jackson / Ed. J. Taylor, New York,
Basis Books, 19S8.
Спрингер C„ Дейч Г. Левый мозг, правый мозг М., 1983. С. 21.
’** См.: Jackson J. Н. Selected Writings...
le Bogen J.E. The other side of the brain. II: Appositional mind; 111: The corpus callosum
and creativity / Bulletin of the Los Angeles Neurological Societies. Vbl. 34, 1969. P. 135-162,
191-220.
См., например: Bradshaw J. L., Nettleton N. C. Human cerebral asymmetry. Englewood
Cliffs, New Jersey: Prentice-Hall, 1984; Benson D. E, Zaidel E. The dual brain: hemispheric
specialization in humans. New York: Guilford Press, 1985; Bouma A. Lateral asymmetries and
hemispheric specialization. Amsterdam: Swets and Zeitlinger, 1990; Corballis M The lopsided
ape: evolution of the generative mind. New York Oxford University Press, 1991.
57
Г.чаяа I. Оппозиционная пара •конформизм нонконформизм»...
Считается, что одно из полушарий у человека доминирует; люди с
доминирующим правым полушарием головного мозга являются лев-
шами, с доминирующим левым полушарием — правшами (также вы-
деляют амбидекстеров — лиц, в равной мере владеющих обеими рука-
ми, переученных левшей). Функциональная асимметрия коры боль-
ших полушарий обнаружена также у приматов и других высших
животных, а исследования В.Л. Бианки показали, что двигательно-
пространственные асимметрии существуют даже у низших живот-
ных'45. Причем, согласно исследованиям, животные многих видов
пользуются как левой (50 % особей), так и правой лапами (почти 50 %),
а 90 % людей предпочитают пользоваться правой рукой, и лишь 10 %
левой — в связи с этим бытует версия, что левшей и правшей рождает-
ся поровну, но поскольку наша европейская культура — «левополушар-
ная», то в ходе социализации происходит коррекция ведущего полу-
шария"* (точно так же, как в ходе социализации происходит коррек-
ция, а затем закрепление мужского доминирования).
В отличие от гендерного распределения, которому было уделено до-
статочно времени, специфику мозговой организации мы не будем рас-
сматривать так подробно, ограничившись лишь наиболее значимыми
в нашем контексте моментами (кроме того, окончательные точки над
«и» в анализе работы мозга еще не расставлены — до этого очень и очень
далеко). Итак, мозг состоит из двух полушарий, к каждому из которых
идут нервные окончания от органов чувств (а также, впрочем, йот всех
органов, имеющих чувствительность, — например, болевую или так-
тильную, то есть осязательную). При этом правое полушарие получа-
ет информацию от левой стороны тела (от левого глаза, уха, левой руки,
ноги и т. д.) и приводит в движение эту сторону тела, а левое полуша-
рие отвечает за правую сторону. Это же биологи наблюдают у живот-
ных, однако поскольку глаза у большинства из них расположены по
разные стороны морды, то в мозг поступает информация о разных уча-
стках пространства — следовательно, чтобы успешно передвигаться по
прямой, нормально ориентироваться в окружающем мире, мозг дол-
жен одинаковым образом обрабатывать поступающую информацию
(хотя, как отмечалось выше, это утверждение несколько корректиру-
ется современными исследованиями). Глаза же человека расположе-
ны на плоском лице и видят практически один и тот же участок про-
странства, что дало возможность мозгу развиваться по пути специали-
'** Бианки В. Л. Механизмы парною мозга. Л., 1989.
Генетика, мозг и психика человека: тенденции и перспективы исследования. М„
1988. С. 21.
58
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
зации полушарий. Кроме значимости специфики расположения на
лице зрительных анализаторов в специализации мозга, по мнению ис-
следователей, большую роль сыграло особое развитие правой руки в
силу приспособленности к ней орудий труда167 (что, в свою очередь,
могло послужить причиной левополушарной локализации сознания'6*).
В свою очередь, специализация мозга дала возможность развиться спе-
цифически человеческим интеллектуальным процессам, разнеся вы-
полнение несовместимых функций (например, анализа и синтеза) по
двум полушариям; кроме того, отсутствие дубляжа высших функций
позволяет экономно расходовать нервную энергию16*. Возможно, все
это и послужило причиной прогресса человеческого рола.
Рассмотрим функции каждого из полушарий. Левое полушарие ха-
рактеризуется как рационально-логическое, знаковое, речевое. Его
способ действия можно назвать аналитическим, классификационным,
абстрактным, алгоритмическим, последовательным, индуктивным.
При обработке информации левое как бы дробит картину мира на ча-
сти, на детали и анализирует их, выстраивая причинно-следственные
цепочки, классифицируя все объекты, выстраивая схемы, последова-
тельно перебирая все то. что попадает в сферу его восприятия или из-
влекается из памяти. На это требуется время, поэтому левое полуша-
рие действует сравнительно медленно. Кроме того, в левом полуша-
рии располагаются центры речи — центр, ответственный за мышечный
акт произнесения слов, за артикуляцию (при его поражении человек
понимает речь, может читать (но не вслух) и писать, но не говорить —
губы не слушаются его, когда он хочет что-либо произнести); другой
центр речи отвечает за ее понимание — больной с дефектом этого цен-
тра может много и с грамматической точки зрения правильно гово-
рить, однако его предложения будут восприниматься окружающими
как бессмыслица (знаменитый русский филолог Л. В. Щсрба указал
на возможность построения грамматически правильных, но бессмыс-
ленных текстов, создав хрестоматийный пример такого рода: «Глокая
куздра штеко кудлаиула бокра и кудрячит бокренка»), В ведении лево-
,ет WalkerS. F Lateralization offunctionsin the vertebrate brain: A review/Bril. J. Psychol.,
vol. 71, 1980. P. 329-367; Глумов Г. M. К механизму двигательной асимметрии / Пробле-
мы нейрокибернетики: механизмы функциональной межполушарной асимметрии.
Элиста, 1985. С. 79-89.
•“ Popper К. R., Eccles J. С. The self and its brain. Berlin-Hcidelbcrg-London-New York:
Springer-Vtrlag International, 1977; Eccles J. C. Evolution of the brain. Creation of the Self.
London and New York: Routledge, 1995.
IM Брагина H. H., Доброхотова T. Л. Функциональные асимметрии человека. M.,
1988. С. 98.
59
Гпава I. Оппозиционная пара ^конформизм-нонконформизм*...
го полушария находятся не только абстрактный уровень языковых ка-
тегорий, нои все слова с абстрактными значениями (при выключении
этого полушария больной теряет способность понимать абстрактные
термины, имеющие понятийные значения: «здоровье», «злоба», «ра-
дость», «религия»); в левом полушарии размещаются также абстракт-
ные противопоставления («умный» — «глупый» и т. п.) и более отвле-
ченные значения тех слов, которые могут вместе с тем быть и названи-
ями конкретных предметов. К функциям левого полушария относятся
и абстрактные семантические модели внешнего мира и общества с ука-
заниями предпочтительности или необходимости тех или иных ситуа-
ций и отношений между людьми и явлениями. В частности, согласно
проведенному Вяч. Веев. Ивановым с коллегами исследованию семан-
тических ассоциаций у больных с инактивированным правым полу-
шарием, левое полушарие среднего гражданина Северной Пальмиры
располагает системой аксиом, определяющих его бытовые и житейс-
кие предпочтения; к этому же полушарию обращается политическая
или коммерческая пропаганда — в этом смысле левое полушарие слу-
жит представителем общества (или его влиятельной части) в мозгу че-
ловека170.
Итак, левое полушарие — «формальный логик», отличающий лож-
ные высказывания от истинных, орган рефлексии, сознания и регуля-
ции произвольных действий и когнитивного обучения. В левом полу-
шарии представлена дискретная модель мира, разбитая на отдельные
элементы, расклассифицированные и «разложенные по полочкам».
Семантическая память, память «времени жизни» (по А. Бергсону —
«память духа») о событиях, случившихся «там и тогда» (но не событи-
ях сегодняшнего дня), также находятся в ведении этого полушария;
в нем также хранятся осознанные социальные стереотипы.
Правое полушарие — интуитивное, пространственное, эмоциональ-
но-образное. Что касается речи, то хотя долгое время его считали «не-
мым» (так как больные с пораженным левым полушарием и нормаль-
но функционирующим правым не говорили), однако это не совсем так,
ибо, с одной стороны, ограниченное в произнесении звуков речи, оно
обнаруживает способность к пониманию звуковой речи (хотя это ка-
сается распространенных словосочетаний и самых простых предло-
жений); с другой стороны, именно правое полушарие располагает та-
кими сведениями о внешнем мире, которые позволяют толковать
смысл слов. Оно понимает, что стакан — это сосуд для жидкости.
“• Иванов В. В. Избранные зрулы по семиотике к истории культуры. М., 1998. Г. 1.
С. 429.
60
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
а спички используются для разжигания огня171. То есть конкретная ин-
формация о внешнем мире, описывающая значение того или другого
понятия (подобно тому, как содержится информация в энциклопеди-
ческих справочниках и толковых словарях), в значительной степени
хранится в правом полушарии. Если воспользоваться принятым в се-
миотике выделением в словах-знаках естественного звукового языка
их означающей стороны — звучания и означаемой стороны — значе-
ния, то можно сказать, что правое полушарие сосредоточено на по-
следней. Причем реальный объем той семантической информации,
которая хранится в правом полушарии, значительно больше, чем про-
сто объясняющий образ, потому что при каждом слове содержатся ас-
социированные с ним толкования и пояснения, сопряженные с ним
зрительные (или вообще пространственные) и иные образы. Напри-
мер, кроме толкований типа «стакан — сосуд для жидкости» со словом
«стакан» в правом полушарии могут быть ассоциированы конкретные
образы разных стаканов, виденных или использованных человеком на
протяжении его жизни, а также предметов, сопряженных с перенос-
ными значениями того же слова («стакан» поста ГАИ). Очень большое
(если не преобладающее) число зрительных и иных конкретно-про-
странственных образов, хранящихся в правом полушарии, может опи-
сываться не одним словом, а двумя (например, «железная дорога») или
целыми предложениями; по сути, большинство таких ассоциаций со-
ставляют стандартные словосочетания-клише (голубое небо, добрый
молодец, серый волк и пр.). Причем значительная часть информации
(в отличие от соответствующей ей в левом полушарии) кодируется в
правом полушарии в несловесной форме.
То есть правое полушарие ответственно за подсознательные про-
цессы, аналоговую переработку информации, непроизвольную регу-
ляцию поведения. Правое полушарие производит непрерывные пре-
образования информации (топологические, пространственные и пр.),
оценивает симметрию, структурированность, сложность объекта, оно
имеет дело не с фигурой, а с фоном, не с центром внимания, а с пери-
ферией, обеспечивая не концентрацию, а распределение внимания
Правое полушарие является хранителем непрерывной картины мира,
непроизвольной, эмоциональной памяти. Оно воспринимает мир ин-
туитивно, чувственно, образно, это полушарие «правды», а не «исти-
ны». Что касается времени, то правое полушарие работает с актуаль-
Moxowtch М. On the representation of language in the right hemisphere of the right-
handed people / Brain and language, vol. 3, № 1, 1976. P. 47-71.
61
Гюва /. Оппозиционная пара •канфориизм-нонконфориизм-
ным временем, с действиями «здесь и теперь». Оно — орган человечес-
кого бессознательного, орган подражания и бессознательной социа-
лизации, всех подсознательных барьеров.
В. Л. Бианки предложил модель, описывающую отношения между
полушариями на основе принципов асимметрии, доминированности
и комплементарное™. Исходя из существования двух различных спо-
собов познания мира — дедуктивного и индуктивного (при дедукции
синтез предшествует анализу, при индукции — наоборот), Бианки ут-
верждает, что каждая функция регулируется обоими полушариями, но
доминантность — подчиненность меняется в зависимости от вида ре-
шаемой задачи, от этапа обработки информации или реализации дей-
ствия (причем указанные закономерности вычленяются уже у живот-
ных). Бианки предложил следующую таблицу латерализации принци-
пов обработки информации полушариями172:
Левое полушарие Правое полушарие
Индуктивное познание Дедуктивное познание
Восприятие абстрактных признаков Восприятие конкретных признаков
Последовательная обработка Одновременная обработка
11римат аналитического признака Примат синтетического (целостного) восприятия
Восприятие времени Восприятие пространства
Таким образом, мы видим, что оба полушария наделены специфи-
ческими, дополняющими друг друга функциями. Представляется, что
вторая базовая оппозиция «левое — правое» тесно связана с первой
(«мужское — женское*). Проанализируем свидетельства этого.
Рассмотрим соотнесенность с определенным полушарием голов-
ного мозга женского. Говоря о женщинах, мы отмечали такие их чер-
ты, как эмоциональность; исследования же мозговой активности
мальчиков и девочек показали, что выраженность эмоциональных ре-
акций у них различна: у мальчиков мозг реагирует избирательно и
активизируется только в первые моменты эмоционального воздей-
ствия (потом возникает блок, мозг перестает реагировать на эти воз-
действия, и мальчик как бы не слышит ни замечаний, ни поощре-
ний), а «девочки, напротив, дают мощную эмоциональную реакцию,
которая усиливается при повторении воздействия; при этом их мозг
значительно более активен»1”. Кроме того, «девочки очень эмоцио-
1,2 Бианки В. Л. Механизмы парного мозга. Л., 1989.
Еремаева В. Д., Хризмап Т. П. Мальчики и девочки — два разных мира. М., 1998.
С. 114.
62
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
нально реагируют на все оценки: и на положительные, и на отрицатель-
ные. При этом у них активизируются все отделы мозга: зрительные, слу-
ховые, ассоциативные — практически независимо оттого, что в их дея-
тельности оценивается»*’*. Другая существенная черта женщин — их
ориентированность на окружающих людей (что, как мы выше рассмат-
ривали, характерно для правого полушария); и эксперименты подтвер-
ждают это, показав существенную разницу в восприятии детьми оценок
за с вою деятельность: «для девочек эмоционально значимо, кто их оце-
нивает и как, им важно «быть хорошими в глазах взрослых... важно
произвести впечатление»*”, то есть они более ориентированы на ок-
ружающих. Для мальчиков же значимым является сама деятельность,
причем когда она оценивается, у мальчика активизируются именно
те отделы головного мозга, которые участвовали в деятельности, он
ее вновь переживает, а у девочек, как уже было отмечено, активизи-
руются все отделы мозга. Что касается конформизма, то он предпо-
лагает ориентацию в большей степени на окружающих нас людей, из-
менение поведения под их воздействием (даже если это идет вразрез
с имеющимися у нас или в целом в обществе установками — на это
прямо указывает эксперимент Милграма, который будет описан да-
лее, когда о конформизме будет говориться подробнее), а это, как мы
только что рассмотрели, связано как с женским, так и с правым полу-
шарием. Кроме того, ситуацию конформизма, как кажется, характе-
ризуют два момента — акцент на “здесь и сейчас” (а не, например, на
будущее — прогнозирование результатов своего поведения и коррек-
ция своихдействий всоответствии с построенным прогнозом) и эмо-
циональная включенность в ситуацию (при ее отсутствии а силу всту-
пает логика и поступок связывается с убеждениями, установками,
нравственной нормативностью индивида в первую очередь, а не с
влиянием окружающих; эксперимент же Милграма продемонстриро-
вал, что в ситуации конформного поведения поступки индивида мо-
гут быть значимо рассогласованы с его внутренними установками и
убеждениями). Таким образом, конформное поведение через свою
эмоциональную обусловленность связано в целом с правым полуша-
рием. Кроме того, при выстраивании действий при доминировании
левого полушария человек рассматривает свое поведение через при-
зму абстрактных понятий, меньшая значимость последних, как и от-
сутствие разумной логической мотивации, указывает на правое по-
лушарие. Что же касается нацеленности на «здесь и сейчас», также
т Еремеева В Д., Хризман Т. П. С. 124—125.
Там же С. 125.
63
Глава 1. Оппозиционная пара •конформизм-нонконформизм*...
свойственной конформизму, то исследование растепленного мозга”*
показало, что правое полушарие фиксировано именно на настоящем,
на реальном времени.
Что касае тся связи мужского с левым полушарием, то чуть раньше
речь шлао нацеленности мужчин на прогресс, поиск нового. Надо ска-
зать, что этот механизм максимально обостряется при нарушении су-
ществующего баланса, при дискомфорте любого рода. На уровне эмо-
ционального восприятия это связано с отрицательными эмоциями; и
вот, как оказалось, хотя в целом эмоциональные реакции — это сфера
правого полушария, однако левое полушарие доминирует при воспри-
ятии осознаваемой эмоционально отрицательной информации!177 Дру-
гая специфическая особенность мужчин — концентрация на задачах;
это предполагает, во-первых, активизацию воображения, так как, с од-
ной стороны, оно задействовано при поиске нестандартного решения,
а с другой стороны, выполнение жизненной задачи всегда нацелено в
будущее (воображение же связано именное левым полушарием17*); во-
вторых, при решении задач мозг активно работает с абстрактными по-
нятиями, которые также содержатся в левом полушарии; в-третьих,
решение задач связано с выстраиванием схемы деятельности, с дроб-
лением ее на этапы ~ это все также относится к функциям левого по-
лушария. Исследования показали, что при выполнении одних и тех
же сложных задач «у мальчиков более функционально активными ока-
зывались ассоциативные лобные зоны — высшие интегративные цен-
тры, отвечающие за программирование и прогнозирование деятель-
ности, а у девочек — слуховые и зрительные центры, а также... цент-
ры, которые интегрируют разную информацию (зрительную, слуховую,
осязательную и др.)»'” — только интегрируют, но не занимаются про-
граммированием будущих действий.
Кроме того, в левом полушарии содержатся абстрактные семанти-
ческие модели внешнего мира и общества. Однако эксперименты по-
казывают именно мужскую нацеленность на социально значимое,
больший мужской отклик на общественные изменения — в книге
В. Д. Еремеевой и Т. П. Хризман приводится пример исследования сво-
бодных ассоциаций у детей 6-7 лет, проводившегося в Санкт-Петер-
Иванов В. В. Избранные Труды... С. 418.
1,7 Констандов Э. А. Функциональная асимметрия полушарий при восприятии осоз-
наваемых и неосознаваемых эмоциональных раздражителей / Физиология человека,
№ 3,1981. С. 426—440, Констандов Э.А. Функциональная асимметрия полушарий моз-
га и неосознаваемое восприятие. М., 1983.
1,1 Иванов В. В. Избранные труды... С. 417.
Еремеева В. Д., Хризман Т. П. Мальчики и девочки... С. 117,
64
Биологическая основа базовых оппозиционных пар
бурге в 1980-е и 1990-е годы180. Как раз в этот период в нашей стране
произошли существенные социальные перемены, которые отразились
на шкале ценностей детей, однако главным образом мальчиков (!). У де-
вочек шкала ценностей практически не изменилась — как до, так и
после перестройки большинство «хороших» слов (тех слов, которые
нравятся самим детям) у них были связаны прежде всего с семьей (лнг-
мочка, папа, бабушка), однако они касались и мира животных (птичка,
например), сказок, развлечений (театр, цирк), игрушек, природы (сол-
нце, цветы), человеческих отношений (хотя некоторые изменения и
можно отметить — так, после перестройки среди «хороших» слов пе-
рестали называть мир, май, родина). Отрицательными у девочек чаше
всего являлись герои сказок (Баба Яга, Кощей Бессмертный, дракон,
чудовища, динозавры) и животные (тигр, змея, волк, медведь), а также
герои мультфильмов и фильмов ужасов (иногда в «плохие» попадали
слова, связанные с криминальной сферой, но очень редко). Совсем
другая картина наблюдалась у мальчиков: до перестройки «хорошие»
слова у них были связаны главным образом с профессиями, причем
большая часть этих профессий могла иметь героический оттенок (тан-
кист, пулеметчик, летчик, шофер, радист, моряк, водитель экскавато-
ра, капитан, таксист, десантник), отрицательные же слова описывали
область запретов («Не бегай», «Нс прыгай», «Не лазай», «В воду не ходи»
и т. п.). После перестройки в условиях социальной нестабильности у
мальчиков резко изменился набор как «хороших», так и «плохих» слов:
среди хороших стали преобладать продукты питания, хотя авторы ис-
следования подчеркнули, что все мальчики были «из весьма благопо-
лучных, хорошо обеспеченных семей»181 (у одного мальчика в список
«хороших» слов вошли: суп грибной, шоколад, орехи, горох, конфеты,
жвачки, мороженое, машины, емерседес», свадьба; у другого: мороже-
ное, пирожное, сыр, колбаса, сосиски, майонез, пожалуйста, спасибо, на
здоровье — надо отметить, что у всех испытуемых списки слов доста-
точно однотипные 82). Среди «плохих» слов, хотя и назывались герои
мультфильмов и фильмов ужасов, однако процент таких ответов был
незначителен; основную массу составляли слова, отражающие крими-
нальные проявления в обществе: война, зло, преступники, бандиты,
стрелять, убить, Чечня, жечь, грабить, воры, кровь (чего раньше, в до-
перестроечное время, не наблюдалось в ассоциациях у мальчиков это-
го возраста). Кроме того, если раньше, в стабильное время, число «хо-
|ю Еремеева В Д., Хризман Т. П. С. 101 - 104.
1,1 Там же. С. 103.
‘“Эти и другие примеры см. там же. С. 102-103.
3 За» 4547
65
Глава I. Оппозиционная пара •ксмформизм-ноняонформизм»...
роших» слов и их разнообразие резко преобладало над «плохими», то в
нестабильное время при резких социальных изменениях эта тенден-
ция сохранилась только у девочек, у мальчиков либо наблюдался от-
носительный паритет, либо доминирование негативного (которое тоже,
как мы уже отмечали, больше связано с левым полушарием).
Таким образом, сравнивая результаты этого исследования с данными
о специализации полушарий мозга, мы можем констатировать большую
соотнесенность мужского с левым полушарием. Далее, говоря об оппо-
зициях в культуре, мы отмечали, что правая сторона обычно была связа-
на с мужским, алевая — с женским, при проекции же на полушария (ко-
торые, как уже говорилось, контролируют обычно противоположную сто-
рону тела) получится связка мужского с левым и женского с правым.
Конечно, при построен ни таких параллелей можно говорить лишь о
тенденции, потому что оба пола имеют целый мозг, а не одно полуша-
рие; существуют также значительные вариации в выраженности различ-
ных признаков и у мужчин, и у женщин. Не все просто обстоит и с орга-
низацией деятельности мозга — в результате ряда исследований было
установлено, что функции не жестко закреплены за каждым полушари-
ем: например, речь и языковые функции контролируются левым полу-
шарием не у всех, а примерно у 95 % праворуких (не имевших ранних
повреждений мозга), у остальных речь контролируется правым полуша-
рием. У большинства леворуких, вопреки правилу Брока о расположе-
нии центров речи в полушарии, противоположном ведущей руке, так-
же обнаружили расположение речевых центров в левом полушарии, но
их было меньше, чем среди праворуких (около 70 %), причем у остав-
шихся 30 % леворуких речевые центры были также расположены нео-
динаково (приблизительно у 15 % находились в правом полушарии, у
других 15 % обнаруживались признаки управления речью со стороны
обоих полушарий, или двусторонний контроль речи). Кроме того, были
собраны данные о больных, про которых было известно, что в раннем
периоде жизни у них было повреждено левое полушарие. Среди этих
больных встречалось значительно больше лиц с расположением цент-
ров речи в правом полушарии или в обоих, что указывает на высокие
приспособительные свойства мозга113. Однако, несмотря на все выше-
перечисленное, тенденция соотнесенности женского с правым полуша-
рием, а мужского — с левым определенно прослеживается.
Кроме того, рассматривая оппозицию «мужское — женское», мы
ЯаятилзЛ Т., Milner В. The Role of Early Left-Brain Injury in Determining Latera-
lization of Cerebral Speech Functions / In: Evolution and Lateralization of the Brain. Ed.
S. Dimond and D. Blizzard. New York, New York Academy of Sciences, 1977.
66
Конформистская обусловленность поведения, специфика..
обнаружили сс соотнесенность на психолого-социальном уровне с оп-
позиционной парой «конформизм — нонконформизм». Рассмотрим
последнюю более подробно.
КОНФОРМИСТСКАЯ
ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ ПОВЕДЕНИЯ,
СПЕЦИФИКА КОНФОРМИСТСКОЙ
УСТАНОВКИ
Человек — существо общественное, и среди егобазовыхсоциальных
навыков важное место занимают коммуникативные, подразумеваю-
щие нс только формальные признаки (как, например, владение язы-
ком), но и умение понимать других, находить с ними компромисс.
Однако специфика формирования этих навыков порождает некий
побочный продукт. О какой специфике идет речь? О том, что изна-
чально закладывание коммуникативных навыков происходит в иерар-
хическом режиме — ребенок занимает нижнюю ступеньку иерархи-
ческой лестницы, взрослые расположены сверху. И поэтому у ребенка
формируется не только способность понимать других и общаться с
ними, но и бессознательное желание подстраиваться под них (ведь,
с одной стороны, все взрослые — больше и сильнее его, и ребенок это
чувствует, а сдругой стороны, он напрямую зависит от них — от роди-
телей, воспитателей и взрослых) И когда ребенок, вырастая, стано-
вится взрослым, эта сформированная коммуникативная особенность
никуда не девается, а, становясь бессознательной, руководит поступ-
ками в ряде ситуаций. Речь идет о конформизме — изменении поведе-
ния или убеждения в результате давления человека или группы. В дей-
ственности этой установки убеждают классические эксперименты, два
из которых я приведу.
Первым из них является эксперимент Шерифа"*4, основанный на
специфике автокинетического эффекта (иллюзия восприятия, возни-
кающая при наблюдении за мерцающей в полной темноте точкой —
хотя источник света неподвижен, наблюдателю кажется, что он пере-
lM Muzafer Sherif. A Study of Some Social Factors in Perception. «Archives of Psychology»,
XXVI1 (1935), Ns 187.
67
Глава 1. Оппозиционная napci •конформизм- нонконформизме...
мешается). Используя эту иллюзию, Шериф давал задание человеку
назвать расстояние до мерцающей точки и указать направление ее дви-
жения. Поскольку в темной комнате нет точки отсчета, то источник света
не мог быть локализован и, следовательно, существовало широкое поле
для вариации восприятия. Действительно, пока индивиды исследова-
лись поодиночке, их ответы значительно отличались один от другого.
Но когда несколько испытуемых вместе наблюдали светящуюся точку,
содержание их суждений постепенно сближалось — люди как бы стре-
мились прийти к соглашению относительно направления движения точ-
ки и расстояния до нее (в реальности, напомним, неподвижной). На
четвертый лень у участников эксперимента взгляды корректировались
до полного совпадения — то есть человек изменял свое первоначальное
мнение относительно расстояния и направления движения светящейся
точки под воздействием иного мнения других людей.
Однако еще более показательным был эксперимент Милграма1*’.
Экспериментатора интересовало, в какой степени испытуемый готов
подвергнуть другого человека наказанию по приказу «сверху» и како-
ва будет сила этого наказания. Милграм поставил эксперимент следу-
ющим образом. В газету было дано объявление о проведении исследо-
ваний памяти и обучаемости. Пришедший по объявлению человек
встречается в приемной с таким же, как он думает, испытуемым (на
самом деле — подсадным), и проводящий эксперимент объясняет им
стоящую перед ними «задачу» — открыть новые способы улучшения
памяти; положительное влияние поощрений на память уже доказано,
теперь необходимо исследовать возможность позитивного влияния на
нее наказания за ошибки. Один из вас, говорит ведущий, будет во вре-
мя испытаний играть роль учителя, другой — ученика. Решать, кто ста-
нет кем, будет жребий. В задачу «учителя» входит зачитывать «учени-
ку» пары слов и затем проверять его память, называя первое слово из
каждой пары. Задача ученика —дополнить пару. За неправильные от-
веты назначается наказание в виде электрического разряда — «учитель»
нажимает одну из кнопок «электрогенератора». Кнопки размешены с
интервалом 15 вольт, по нарастанию от 15 до 450 вольт. Кроме того, на
них наклеены ярлычки с пояснениями. Например, интервалу 15-
60 вольт соответствует ярлык «легкий шок». От 195 до 240 вольт —
«очень сильный шок», а интервал с 375 до 420 вольт обозначен как «ос-
торожно: жестокий шок*. На рычажках с 435 до 450 вольт стоит про-
стая пометка «XXX». Ведущий эксперимента поясняет, что вы как «учи-
1В Stanley Milgrain Some conditions obedience end disobedience to authority. «Human
Relations*, vol. 18, No. 1 (1965), pp. 57—75.
68
Конформистская обусловленность поведения, специфика...
тель» должны наказать ученика за первую же ошибку памяти слабым
15-вольтовым разрядом, а затем постепенно увеличивать силу разря-
да. добавляя 15 вольт за каждую последующую ошибку.
Затем, чтобы распределить роли, оба испытуемых тянут из шляпы
полоски бумаги. Подсадной (человек средних лет, приятных манер и
внешнего вида) притворяется, что на его полоске написано «ученик»
и следует в соседнюю комнату. Там его привязывают к стулу, смазыва-
ют кожу «специальной пастой» «во избежание волдырей и ожогов», а
затем подсоединяют к коже электрод («учитель» наблюдает всю эту
процедуру). Подсадной «ученик» имитирует встревоженность проис-
ходящим, сообщая о том, что у него «неважно с сердцем», однако ве-
дущий эксперимента уверяет — «несмотря на некоторую болезнен-
ность электрических разрядов, они не наносят тканям никакого серь-
езного ущерба», в доказательство подвергая слабому удару током и
«учителя», и «ученика». Затем ведущий провожает истинного испыту-
емого в главную комнату и эксперимент начинается. В соответствии с
имеющимся планом «ученик» дает много неверных ответов (в сред-
нем, три из четырех). Сила разрядов возрастает каждый раз на 15 вольт,
и после 75 вольт «учитель» слышит, как «ученик» стонет «ой-е-ей*.
После 150 «ученик» начинает вопить, чтобы его выпустили отсюда, что
он беспокоится за свое сердце. На уровне 180 он сообщает, что нс в
силах больше терпеть боль. На отметке 210 он требует, чтобы его вы-
пустили, и грозится прекратить отвечать на вопросы. На 270 он кри-
чит от боли. После 300 вольт крики становятся все более продолжи-
тельными и напоминают об агонии. После разряда в 330 волы насту-
пает тишина. Комментируя эту реакцию ученика, экспериментатор
говорит испытуемому, что отсутствие ответа следует расценивать как
неверный ответ и наказывать за это в соответствии с инструкцией,
подкрепляя свое требование словами: «У вас нет выбора, вы должны
продолжать» (подобные императивы звучат всякий раз, когда испыту-
емый пытается прервать эксперимент).
Результаты эксперимента ошеломили всех, в том числе и Милгра-
ма — 63 % испытуемых прошли всю шкалу до 450 вольт! Поскольку
результаты вызвали бурную реакцию и сомнения у коллег-психоло-
гов, Милграм провел эксперимент еще раз. На этот раз процент на-
значавших максимально возможный шок даже слегка возрос и соста-
вил 65 %.
Результаты говорят сами за себя, однако интересно и другое. Перед
проведением экспериментов Милграм провел опрос, выясняя, какое,
по мнению опрашиваемых, количество людей дойдет до предельной
отметки и где предположительно остановится большинство участни-
69
Г>а*а 1 Оппозиционная пара ^конформизм—нонконформизм». .
ков эксперимента. Опрошенные студенты колледжей сочли, что нор-
мальные люди в среднем способны дойти до 135 вольт, а затем попрос-
ту откажутся выполнять приказы ведущего и перестанут играть в «учи-
теля*. Большинство студентов выразили уверенность в том, что никто
не дойдет до 450 вольт, — в среднем шансы составляли один к ста. По
мнению 40 опрошенных Милграмом психиатров, эта цифра должна
была бы равняться одному из тысячи — и этот человек должен был быть
садистом. Сам Милграм ожидал получить очень маленький процент
полного подчинения.
Описанные эксперименты позволяют сделать ряд выводов.
1. Людям присуща ярко выраженная установка к конформизму. По
полученным в ходе исследований показателям можно сделать
следующее заключение: даже при наличии противоречия между
собственными убеждениями и требованием авторитетного лица
более половины индивидов склонны уступать давлению и вести
себя в соответствии с требованиями (эксперимент Милграма);
при отсутствии же личной заинтересованности (судя по экспе-
риментам Шерифа) практически все люди стремятся не к отста-
иванию своей первоначальной версии, а к нахождению компро-
мисса с группой.
2. Конформистская установка является бессознательной. Никто из
участников, скажем, эксперимента Шерифа, не осознавал, что
причиной изменения его первоначальной версии относительно
локализации в комнате мерцающей точки является желание
прийти к компромиссу с другими испытуемыми, имеющими иное
мнение.
3. При прогнозировании собственного поведения человек склонен
значительно преуменьшать собственный конформизм. Кроме
опроса, проведенного Милграмом перед его экспериментом, су-
ществует целый ряд исследований этой специфики человеческо-
го самовосприятия. Например, проводилось исследование по-
ведения медсестер, которым звонил незнакомый доктор и
приказывал ввести больному явно завышенную дозу лекарства1**.
Об этом эксперименте было рассказано группе медсестер с воп-
росом, как бы они поступили. Практически все ответили, что не
ввели бы указанную дозу лекарства, а одна даже четко сформу-
лировала причину отказа: «Извините, доктор, ноя не имею пра-
ва давать никаких лекарств без письменного предписания, осо-
’•* Майерс Д. Социальная психология. СПб., 1997. С. 284.
70
Первичные и вторичные социальные факторы..
бенностаким превышением обычной дозы... Это противоречит
правилам нашей больницы и моим моральным нормам». Однако
когда в реальном эксперименте 22 медсестры получили такое ука-
зание по телефону. все, кроме одной,тут же пошли егоосуществ-
лять, пока их вовремя не перехватили.
Однако столь сильно выраженная и массово представленная бес-
сознательная установка вряд ли существовала бы в таком виде, если
бы, с одной стороны, не обслуживала определенных общественных
потребностей, а с другой стороны, не существовали бы специальные
механизмы в культуре, закрепляющие и усиливающие ее. Начнем с
анализа общественных потребностей (если быть точным, то скорее
продолжим, ибо часть общественных потребностей, обслуживаемых
исследуемой оппозиционной парой, ранее уже была рассмотрена).
ПЕРВИЧНЫЕ И ВТОРИЧНЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ
ФАКТОРЫ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ БАЛАНС
ОППОЗИЦИОННОЙ ПАРЫ
«КОНФОРМИЗМ — НОНКОНФОРМИЗМ»
По исследованиям, процент проявления конформного поведения
в разных обществах неодинаков. Причину обнаружили американские
этнографы и психологи во главе с Г. Барри1”, проведшие целый цикл
архивных исследований, изучая данные по практике воспитания в 104
культурах. Вначале они фокусировались на шести «основных измере-
ниях воспитания» (послушании, ответственности, заботливости,
стремления к достижениям, самостоятельности, общей независимос-
ти), однако затем было выяснено, что эти шесть измерений не явля-
ются независимыми друг от друга. Барри с коллегами свели их к двух-
полюсному измерению воспитания, где на одном конце шкалы было
обучение уступчивости (послушанию, ответственности, частично —
заботливости), на другом — обучение самоутверждению (стремлению
к достижениям, самостоятельности, независимости). В результате ис-
1Г Barry И., Child I., Bacon М. Relation of child training to subsistence economy //
American Anthropology. 1959. Vbl. 61 (1). P. 51-43.
71
Глава Г Оппозиционная пара •конформизм-нонконформизм^...
следования 104 культур было выяснено, что некоторые из них четко
ориентированы на воспитание уступчивости (и сопредельных качеств),
другие столь же четко нацелены на формирование у детей стремления
к самоутверждению.
Таким образом, в ряде обществ исследователи обнаружили спе-
цифичный тип воспитания, формирующий повышенный уровень
конформизма у своих членов (надо сказать, что уступчивость, соглас-
но психологическому определению, это такой тип конформизма, при
котором внешние действия хотя и соответствуют требованиям груп-
пы, существует личное несогласие выполняющего действия индиви-
да). Возникает вопрос: чем обусловлен выбор этого типа воспитания?
Американские исследователи предположили, что группа заинтере-
сована в воспитании у детей в первую очередь тех качеств, которые
им пригодятся во взрослой жизни в обществе с определенным типом
хозяйственной деятельности Далее исследователи условно раздели-
ли общества с разными типами хозяйств на две большие группы — «с
большими запасами пищи» и «с малыми запасами пищи», отнеся к
первой скотоводов и земледельцев, а ко второй — охотников и соби-
рателей.
В первой группе материальные ресурсы производятся и накапли-
ваются совместно, поэтому функциональны такие качества, как кол-
лективизм, добросовестность, ответственность, послушание, ориен-
тация на традицию (вспомним уроки нашей истории, когда земледель-
цы перестали ориентироваться на традицию, а стали руководствоваться
заветами партии — «прогрессивные» сроки сева привели к масштаб-
ному неурожаю); воспитание детей в таких обществах нацелено на
формирование именно этих качеств.
Во второй группе форма труда — не коллективистская, другой че-
ловек воспринимается скорее как соперник, претендент на твою по-
тенциальную добычу. Иные и требования к личности: от охотника
ожидается самостоятельность, независимость, смелость, умение рис-
ковать, уверенность в себе; формированию этих качеств и уделяется
максимальное внимание при воспитании детей.
Этнографические материалы подтверждают эту гипотезу. Напри-
мер, наблюдатели неоднократно отмечали, что для занимающихся охо-
той и собирательством австралийских аборигенов характерно обо-
стренное стремление к самоутверждению. Причем имелось в виду не
только самоутверждение «в глазах других», связанное с желанием дос-
тичь успеха, заслужить «особую, из ряда вон выходящую репутацию в
коллективе», но и самоутверждение «в собственных глазах», которое
проявляется в самоуважении и чувстве собственного достоинства ав-
72
Первичные и вторичные социальные фак торы ..
стралийских аборигенов'”. В качестве примера специфики другой груп-
пы сошлемся на наблюдения за арапешами-огородниками, которые
проводила М. Мид1*9. Арапеши воспитывают ребенка так, чтобы у него
росла не вера в собственные силы, а уверенность, что члены группы
всегда придут ему на помощь. В этой культуре «требуется только вера в
людей вокруг тебя. Что делаешь ты сам, не имеет большого значения».
Таким образом, одним из факторов, продуцирующих конформистскую
установку, является тип хозяйственной деятельности общества.
Кроме того, мы обнаружили, что если один тип хозяйственной дея-
тельности обусловливает конформистскую установку, то другой тип хо-
зяйственной деятельности столь же жестко обусловливает формирова-
ние нонконформистской установки.
Два других фактора выявились в результате широкомасштабного ис-
следования, проведенного американскими культурантропологами и
психологами во главе с супругами Б. и Дж. Уайтинг; оно проходило в
два этапа (с подзаголовками «Дети шести культур» и «Матери шести
культур») в Японии, на Филипп инах, в Индии, в Кении, Мексике и в
США”0. В исследовании изучались стили материнского воспитания,
нюансы социального поведения детей (вкаком возрасте начинают сами
одеваться, играть вне дома, выполнять хозяйственные поручения).
Однако наиболее пристальное внимание было уделено поведению де-
тей во взаимодействии с другими людьми — детьми и взрослыми (по
терминологии авторов, социальным интеракциям). У каждого иссле-
дуемого ребенка было зафиксировано приблизительно no 150 интерак-
ций, в которых в той или иной мере проявлялись заботливость, дру-
желюбие, доминантность, агрессивность, самостоятельность и т. п.
После применения контент-анализа все интеракции были сведены к
12 основным типам действий: ищет помощи, ищет внимания, добива-
ется господства, ответственно советует, предлагает поддержку, пред-
лагает помощь, проявляет дружелюбие (общительность), прикасает-
ся, делает замечания, дружески нападает (грубая шутка), нападает, ос-
корбляет. Эти действия были обнаружены во всех исследованных
культурах и, по мнению авторов, могут быть найдены и в более широ-
кой выборке культур. Если бы культуры не оказывали влияния на со-
циальное поведение детей, то частота двенадцати его типов была бы во
Артемова О. Ю. Личность и социальные нормы в раннепервобытной общине.
М.: Наука, 1987.
|И Мид М. Культура и мир детства. М.: Наука, 1988. С. 265.
1,0 Whiling В. В., Whiting 1. W. Children of six cultures. A psycho-cultural analysis / In
collaboration with R. Longabaugh. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1975.
73
Г.зова I. Оппозиционная пара •конформизм-нонконформизм»...
всех культурах одинаковой. Однако выяснилось, что их распространен-
ность варьируется от культуры к культуре. Хотя проявление дружелю-
бия везде встречалось чаще всего, остальные действия занимали в
иерархии разные ранги. Так, второе место у американских детей занял
поиск внимания, у мексиканцев — предложения помощи, индийцы
стремились к господству и т. п.
То есть «в своем социальном поведении дети шести культур не со-
вершенно одинаковы, но и не полностью различаются»1”. Причины
межкультурных различий исследователи стали искать, анализируя в
качестве «предсказателей» социального поведения детей две незави-
симые друг от друга особенности культуры: степень сложности соци-
ально-экономической системы (социальной стратификации, профес-
сиональной специализации, политической и правовой централизации
и т. п.) и преобладающую структуру семей, которые могут быть нукле-
арными (то есть включать родителей и детей) и большими (состоящи-
ми из нескольких поколений).
Исследователи сделали вывод, что эти две социальные переменные
значимо коррелируют с характерным для культуры поведением ребен-
ка. Дети из культур со сложно организованной социально-экономи-
ческой системой (США, Япония, Индия) имели более высокие пока-
затели на полюсе зависимости/доминантности и более низкие — на
полюсе заботливости/ответственности, чем дети из культур с менее
сложно организованной социально-экономической системой (Филип-
пины, Мексика, Кения). Иными словами, в поведении маленьких аме-
риканцев, японцев и индийцев чаще обнаруживались эгоистические
поступки типа «ищет помощи и внимания» (которые исследователи
трактовали как зависимость) и «ищет господства» (доминантность).
А маленькие филиппинцы, мексиканцы, кенийцы чаще «предлагали
помощь и поддержку» (проявляли заботливость) и «ответственно со-
ветовали» (проявляли ответственность).
Интерпретируя полученные результаты, Уайтинги отметили значи-
тельное влияние социальной структуры на характерные для культуры
стили социализации. В сложных культурах с множеством различных
социальных ратей и иерархической структурой, где даже родственни-
ки зачастую выступают в качестве конкурентов, более полезными ока-
зываются эгоистическая доминантность и умение добиваться помо-
щи для достижения своих целей (прекрасной иллюстрацией такого
поведения является ситуация, организованная Томом Сойером, когда
вместо него красили забор его приятели, он же безмятежно отдыхал).
Whiting В. В., Whiling J. W. Children.. Р. 175.
74
Первичные и вторичные соииалмые факторы...
В таких культурах, готовя детей к роли взрослых, родители воспитыва-
ют в них дух соревновательности и стремление к достижениям.
А в простых культурах большое значение приобретают как нормы
родственной взаимопомощи («механизмом, обеспечивающим забот-
ливо-ответственное поведение ребенка, является его помощь родите-
лям в повышении экономического благополучия семьи и в заботе о
младших братьях и сестрах»1”), так и нормы соседской взаимопомо-
щи. Функциональным в этой ситуации является развитие коллекти-
вистских (и, соответственно, конформистских) качеств личности.
Таким образом, вторым механизмом, формирующим конформистс-
кую или нонконформистскую установку, является специфика социаль-
ной структуры (простота либо сложность).
В холе исследования Уайтингов, как уже было сказано, выявлена
еще одна социальная переменная, значимо коррелирующая с харак-
терным для культуры поведением детей, — структура семьи. В культу-
рах, где сохранились традиции большой семьи (Индия, Кения, Япо-
ния), дети чаще проявляли агрессивность — «делали замечания» и
«нападали». Можно указать, по меньшей мере, две причины такого по-
ведения. Первую отмечают сами авторы исследования: «Глава патри-
линейной большой семьи должен твердой рукой осуществлять власть
над своими взрослыми сыновьями и их семьями и не стесняться при
этом в проявлении агрессии. Поэтому ему весьма полезно приобре-
тенное в детстве умение командовать братьями и сестрами. Конфликт
интересов грех поколений, если они живут одной семьей, не способ-
ствует теплоте и сердечности oтнoшeний»‘’,. На вторую причину дис-
тантности и холодности, приводящей к легко возникающей агрессив-
ности, указывает Маргарет Мид. Она отмечает, что в большой семье
ребенок может рассчитывать на заботу целой армии родственников,
но с первого месяца жизни «передаваемый из одних случайных женс-
ких рук в другие, он усваивает урок: не привязывайся очень сильно к
одному человеку, не связывай очень больших ожиданий ни с одним из
родствснни ков»|М.
Зато дети из обществ, где преобладали нуклеарные семьи, демон-
стрировали более «теплое», участливое поведение, чаще «действовали
дружественно» и «прикасались». Причиной такого поведения детей
является, с одной стороны, тот факт, что «сохранение независимой
”» Whiting В. В. Whiting J. W. Children... Р. 113.
'«Там же. С. 178.
'*• Mud М. Культура... С.150.
75
I.iaea l Оппозиционная пара •конформизм- нонконформизм»...
нуклеарной семьи, состоящей из родителей и детей, не требует авто-
ритарного поведения от ее членов»1’4, а с другой стороны, в нуклеар-
ной семье большое значение придается более теплым, основанным на
личной привязанности отношениям. Однако «теплое», участливое по-
ведение предполагает настроенность на других людей, заботу об их
нуждах, что является составной частью при формировании конфор-
мистской установки.
Следовательно, третьим фактором, обусловливающим формирова-
ние конформизма или нонконформизма, является структура семьи. По
мнению Уайтингов, ведущую роль здесь играет нуклеарность, однако
существуют свидетельства того, что в современных обществах боль-
шая теплота характерна для семей с «бабушками и дедушками», а не
для семей, состоящих только из родителей и детей1*4. Впрочем, выво-
ды Уайтингов о специфике взаимоотношений в больших патрилиней-
ных семьях никто не оспаривает.
Выявление еще одного фактора, обусловливающего конформизм,
было сделано во время экспериментального исследования межкуль-
турных различий в практике воспитания детей, проведенного в конце
1970-х гг. под руководством канадского исследователя У. Ламберта.
Испытуемыми в нем были представители современных обществ —
одиннадцать выборок из восьми стран Европы (Бельгии — валлоны и
фламандцы, Великобритании, Греции, Италии, Португалии), Север-
ной Америки (Канады — англо- и франкоканадцы. США — англоаме-
риканцы и американцы французского происхождения) и Азии (Япо-
нии). В результате экспериментов обнаружилось, что строгость ро-
дителей прежде всего зависит от их социального положения, а не
определяется степенью строгости национального стиля воспитания в
целом (как склонны были предполагатьорганизаторы исследования).
Во всех выборках родители-рабочие демонстрировали большую тре-
бовательность, чем представители среднего класса'”. С точки зрения
общества такое поведение является функциональным, возможно, по-
тому, что способствует воспитанию послушания у будущих наемных
работников, которым придется подчиняться и во взрослой жизни
(впрочем, можно предложить и другие объяснения данного феноме-
на, которые, однако, не отменяют его как факт). Послушание же яв-
ляется основой конформизма.
Whiting В. В., Whiting J W. Children...
’* Rohner R. P The warmth dimension: Foundations of parental acceptance-rejection
theory. Bewerly Hills (Cal.) etc.: Sage. 1986.
'* Кон И. С. Ребенок и общество: (Историке-этнографическая перспектива). М., 1988.
76
Внеязыковые способы формирования обеих \crriaново*
То есть следующим фактором, способствующим сформированию у ре-
бенка конформного или нонконформного поведения, является социальное
положение семьи.
Обсуждая предыдущие факторы, мы обнаружили, что в зависимос-
ти от решаемых задач выбирается конформистская или нонконфор-
мистская адаптационная установка. В первых двух анализируемых слу-
чаях эта установка касается всего рассматриваемого общества, в двух
вторых — детей в рамках одной семьи; и это закономерно, так как со-
здает возможность формирования в рамках семейного воспитания пси-
хологической установки, которая будет противоположна ведущей ус-
тановке данного общества. Причина данной закономерности в том,
что для полноценного существования любого общества необходимо,
чтобы индивиды в своей жизнедеятельности проявляли как конфор-
мистские (иначе как существовать в обществе?), так и нонконформи-
стские типы поведения. Необходимость последнего типа поведения
обусловлена рядом причин; одна из них коренится в неизолирован-
ном существовании отдельного коллектива (общества, этноса), а при-
способление к изменяющемуся окружению требует нестандартных
решений, которые зачастую не заложены в предыдущей коллективной
практике и, следовательно, являются нонконформистскими. Однако
раз описанная оппозиционная пара столь важна, то ее формирование,
передача из поколения в поколение должны быть продублированы ря-
дом транслирующих механизмов. Рассмотрим их более подробно.
ВНЕЯЗЫКОВЫЕ СПОСОБЫ
ФОРМИРОВАНИЯ ОБЕИХ УСТАНОВОК
Один такой механизм уже упоминался, и он заключается в следу-
юшщем: формированию конформизма способствует иерархический ре-
жим закладывания и развития коммуникативных навыков с нахожде-
нием ребенка на нижней ступени этой иерархии. Ребенок находится в
двойной зависимости от родителей — физической (что понятно —
удовлетворение практически всех основных потребностей ребенка осу-
ществляется родителями) и психологической (исследования послед-
ствий различных видов деприваций (то есть лишений) указывают на
гораздо большую значимость для маленького ребенка позитивного
77
Глава I. Оппозиционная пара ‘конформизм-нонконформизм»...
психологического общения с матерью, чем формального удовлетворе-
ния его физических запросов). И эта зависимость вынуждает детей
подстраиваться под взрослых; длительное существование в такой иерар-
хической ситуации приводит к запечатлению ее на бессознательном
уровне. И можно сделать вывод, что явление импринтинга, исследуе-
мое К. Лоренцем у птиц”*, присутствует также у человека, хотя и имеет
иное воплощение1”. «Запечатление — обязательное условие индиви-
дуального развития всех высших существ. И человек не является ис-
ключением... Запечатление является механизмом экстренной дострой-
ки врожденных программ повеления, создания пусковых механизмов,
которые будут в дальнейшем включать, приводить в действие эти про-
граммы, и, наконец, «заучивания» перечня раздражителей, при столк-
новении с которыми эти программы будут запускаться»2**), а запечат-
ление существования на нижнем уровне иерархической лестницы, в
свою очередь, приводит к формированию конформистской установ-
ки.
Однако поскольку для нормального функционирования общества не-
обходима способность индивида как к конформистскому, так и к нон-
конформистскому поведению, то, следовательно, наряду с механизмом
формирования конформистской установки, описанным выше, должен
существовать и биологический механизм, способствующий формиро-
ванию противоположной, нонконформистской установки. Действитель-
но, анализируя развитие ребенка, мы обнаруживаем этот биологический
механизм. А именно: с момента рождения до достижения взрослого воз-
раста существуют два периода, во время которых ребенок демонстриру-
ет ярко выраженное нонконформистское поведение.
Первый такой период начинается в возрасте около двух лет (неко-
торая вариативность сроков связана каке индивидуальным развитием
детей, так и с тем, что динамика развития мальчиков и девочек неоди-
"* В частности, Лоренц, изучая жизнь утят, установил наличие определенной про-
граммы импринтинга (запечатления), а именно: новорожденный запечатлевает как мать
первый же движущийся около него предмет, который он увидит под определенным ут-
лом зрения (именно угол зрения является значимой величиной) в течение первых су-
ток после рождения, а затем утенок колирует поведение именно этого предмета (суще-
ства). В обычных условиях существования этим существом является мама-утка, однако
в условиях эксперимента в это <импринтинговое» время утята видели самого Лоренца,
и затем, несмотря на постоянное присутствие рядом мамы-утки, утята не обращали на
нее никакого внимания, копируя все действия ученого, а не своих пернатых собратьев.
1Я Интересную теорию запечатления применительно к развитию ребенка предло-
жил А. Ц. Пзрмаев — см., иапрммер: Гармаев А. Ц. Этапы нравственного становления
ребенка. М., 1991.
** Сергеев Б. Ф. Стать гением. Л.. 1991. С. 74.
78
Внензыковые способы формировании обеих установок
накова) и продолжается тоже около двух лет. Основным девизом ма-
лыша в этот период является требовательное: «Я сам!». Начало данно-
го периода повергает родителей в состояние, варьирующееся от про-
стого изумления до шока, ведь за те два года, которые прошли с мо-
мента рождения сына (или дочери), они успели его хорошо изучить,
наладить контакт и могли более-менее предсказать его поведение.
Однако все привычные способы обшения в этот период ломаются —
ребенок, как жалуются родители, «становится неуправляемым». Эта
неуправляемость может проявляться в двух областях. Во-первых, ма-
лыш начинает требовать предоставить ему возможность самостоятель-
но действовать — кушать, одеваться и т. п. Однако здесь существует
ряд трудностей, так как хотя ребенок и имеет некоторые навыки само-
обслуживания, они далеки от совершенства — при поедании супа раз-
ливается больше половины порции, одевание не только бесконечно
замедляется, но и грозит никогда не завершиться, поскольку, напри-
мер, завязывание шнурков — это фигура высшего пилотажа, недоступ-
ная двухлетке. Родители же редко располагают как бесконечным тер-
пением, так и избытком свободного времени; в результате, понимая,
что они все сделают быстрее и лучше, папа и мама пытаются заглу-
шить инициативу ребенка и вернуть основные действия по такого типа
обслуживанию родного дитяти в свои умелые руки. Однако, если ре-
бенку не давать возможности ощущать себя самостоятельным деяте-
лем в описанных ситуациях (впрочем, в этот период ребенок склонен
проявлять протестное поведение в области любых контактов — напри-
мер, мама спрашивает: «Хочешь пойти гулять?» — «Да». «Тогда по-
шли одеваться» — «Нет, не пойду!» И данный вариант еще не самый
худший, так как протест может выражаться не только словами, а и ак-
тивными действиями с валянием на полу и истериками), — так вот,
если ребенку в этот период не предоставить достаточного поля для са-
мостоятельной деятельности, то впоследствии он вырастет в чрезвы-
чайно зависимого, конформистски ориентированного взрослого. Ибо
причина возникновения протестных реакций ребенка коренится не в
специфике отношений между ним и его родителями (хотя, разумеет-
ся, эта специфика отношений может как сгладить, так и усилить про-
явления данного периода), а в биологических закономерностях фор-
мирования человека, в том, что для нормального функционирования
общества его члены должны быть способны не только к конформист-
скому поведению (которое успешно закладывается иерархическими
отношениями), но и к проявлению собственного «я», своей точке зре-
ния, идущей вразрез с установками окружающих. Э. Эриксон, иссле-
дуя этот период развития, указывал, что именно в это время заклады-
79
Глава I. Оппозиционная пара •конформизм -нонконформизм»...
вается основа личностной автономии, способности действовать само-
стоятельно2®1, формируются воля, умение контролировать, оценивать,
различать свои потребности и принимать самостоятельные решения2*2.
Понимающий задачи этого периода родитель даст возможность сво-
ему ребенку продуктивно его прожить, почувствовать себя самостоя-
тельным существом, имеющим свои желания и способным эти жела-
ния воплотить.
Второй «протестный» период приходится на подростковый возраст.
Поскольку факт специфичности подросткового поведения общеизве-
стен и многократно описан, то я не буду на нем останавливаться, от-
сылая интересующихся подробностями к имеющейся в избытке лите-
ратуре. Отмечулишь некоторые сущностные моменты данного возра-
стного этапа. Так как подростковый период — последний этап детства,
переходный период ко взрослому состоянию, то он подводит черту
основной закладке личностных свойств. В том числе подводятся ито-
ги и характеру сформированной оппозиции «конформизм — нонкон-
формизм». В этот период у ребенка снова возникает острое желание
ощущать себя самостоятельным. Если его ощущение себя самостоя-
тельной личностью, имеющей как собственные взгляды, так и право
на их воплощение, было ущемлено в предшествующие годы, если ро-
дители узурпировали его право на личностные решения, то подрост-
ковый возраст проходит на фоне постоянных конфликтов, вспыхива-
ющих на «пустом» месте, из одного только желания выросшего ребен-
ка проявить самостоятельность, не уступать давлению родителя даже
в мелочах. Ребенок как бы отыгрывается в этот короткий срок за все те
годы, когда он молчаливо выполнял требования родителей, не переча
им. Однако если указанная оппозиция сформирована достаточно сба-
лансированно, то подросток проживает два года (а подростковый пе-
риод тоже продолжается два года) без особых эксцессов.
Итак, подводим краткий итог. Существование группой — это био-
логический механизм приспособления к выживанию в окружающей
среде, свойственный не только людям. Следовательно, должна суще-
ствовать генетически закрепленная про1рамма, определяющая возник-
новение важных для такой формы существования качеств. Такими ка-
чествами, в частности, является оппозиционная пара «конформизм —
нонконформизм». Формирование первого члена этой оппозиции
обеспечено характером иерархической структуры, в которую включен
*' Эриксон Э. Детство и общество. СПб., 1996. С. 352-356; Эриксон Э. Идентич-
ность: юность и кризис. М., 1996. С. 116—125.
Erikson Е. Insight and responsibility. New York: Norton. 1964.
80
Внеязыковые способы формирования обеих установок
ребенок; для формирования нонконформистской установки существу-
ют два сензитивных периода (то есть периода наибольшей чувствитель-
ности для развития определенных качеств), во время которых ребенок
проявляет и закрепляет самостоятельные, не ориентированные на ок-
ружающих способы деятельности.
Кроме того, формирование у ребенка конформистской и нонкон-
формистской установок происходит и в рамках детской субкультуры.
Способы формирования
конформистской установки
в детской субкультуре
Вначале необходимо сказать о самой детской субкультуре. Если тра-
диционную культуру восстанавливают медленно, кропотливо и труд-
но, фиксируя ее самобытные проявления у еще живых носителей, со-
поставляя имеющиеся предания, песни, сказки и другие продукты ус-
тного народного творчества, и в результате исследователи вряд ли могут
с уверенностью утверждать, что им удалось воссоздать целостную кар-
тину того, что есть традиция, то дети сохраняли свою специфическую
культуру без существенных изменений на протяжении веков203.
«И фольклорист, и антрополог может, не пропутешествовав и мили от
своего дома, исследовать процветающую и неосознаюшую себя куль-
туру, незамеченную “цивилизованным" миром и также мало затрону-
тую им, как доживающую свой век культуру какого-нибудь исчезаю-
щего племени в глубинах естественной резервации», — говорил о дет-
ской субкультуре один из первых ее исследователей П. Опи (Р. Opie).
Детская субкультура постоянно существовала и существует рядом с
нами. И если взрослое население развитых стран не воспроизводит
основные моменты, структурирующие жизнь отцов (атем более — де-
дов), то детская субкультура (или детская традиция), несмотря на бы-
Хотя, конечно, она тоже подвержена изменениям, особенно в последнее время —
так, «многочисленные записи “‘страшных рассказов" на рубеже веков показывают, что
традиционные мифологические нарративы, популярные в 1970-80-е годы в детском
репертуаре, занимают сейчас значительно меныиее место. Им на смену приходят пере-
сказы кинигриллеров или газетных публикаций о сверхъестественных явлениях» —
Чередникова М. П. «Голос детства из дальней дали...» (Игра, магия, миф в детской куль-
туре). М., 2002. С. 12. Кроме того, некоторые жанры возникают — например, в 1970-е
возникли и вошли в широкий обиход «садистские стишки».
81
Глава 1 Оппозииионная пара •конформизм-нонконформизм*...
струю сменяемость своих поколений и на полное отсутствие каких-либо
способов фиксации и передачи, кроме как в сознании и от сознания к
сознанию, постоянно воспроизводится в том, какие процессы и как в
ней организованы, на формирование чего нацелены, какую задачу ре-
шают.
Однако существование у детей особой культуры взрослые обнару-
жили не сразу. Хотя проблема социализации детей изучалась социо-
логами, фольклористами, этнографами, психологами и педагогами
многих стран, доминировал взгляд на ребенка только как на объект
воспитания и обучения. Рассматривалось влияние взрослого на ребен-
ка, исследовались институты и методы приобщения детей к культуре,
взаимосвязь между воспитанием и различными социальными струк-
турами общества, однако из-за указанного выше специфичного взгляда
на ребенка многие элементы детской жизни, касающиеся прежде все-
го общения детей друг с другом, остались за бортом изучения.
Изучение особенностей усвоения социального опыта в среде сверст-
ников (затем определенной как детская традиция) началось в 1950-х
годах в Великобритании супругами А. и П. Опи. Они впервые в масш-
табах целой страны провели массовые записи живого детского фольк-
лора от самих детей, в результате чего вышла их книга «Фольклор и язык
школьников»* **, а позже зафиксировали детскую игровую традицию2*5.
В 1970-х годах подобная работа была проведена в США М. и Г. Кнаппами
(книга «Раз — картошка, два — картошка: потаенное воспитание аме-
риканских детей»)204. А в 1978 году вышла работа Л. Виртанен «Детский
фольклор», явившаяся обобщением результатов исследования детской
традиции в школах Финляндии207.
Собирание и изучение отдельных сторон детской субкультуры про-
водилось и в нашей стране, причем началось раньше, чем в Великоб-
ритании, — еще в 1910—20-х годах обширные исследования в этой об-
ласти проводил Г. С. Виноградов*®, интересные исследования были у
Opie L, Opie Р. The Lore and language of Schoolchildren. Oxford, 1959.
K” Opie I., Opie P. Children's games in Street and Playground. Oxford, 1969,
** Knapp M., Knapp H. One potato; two potato: the secret education of American children.
New York, 1976.
Virtanen 1. Children's Lore. Studia Fennica. Helsinki, 1978.
n Виноградов Г. С. Детский народный календарь/Сибирская живая старина. Вып. II.
Иркутск, 1924, Он же: Детский фольклор и быт. Программа наблюдений. Иркутск, 1923;
ом же: Детская сатирическая лирика. Иркутск, 1923; ом же: Народная педагогика. Ир-
кутск, 1926; ом же: Детские тайные языки / Сибирская живая старина. 1926. hft IJ (VI);
ом же: Русский детский фольклор. Кв. 1; Игровые прелюдии. Иркутск, 1930; он же:
Детский фольклор (публ. А. Н. Мартыновой) / Из истории русской фольклористики.
Л., 1978; ок же. Страна детей. СПб., 1999.
82
Виеязыковые способы формировании обеих установок
О. И. Капицы*". По их инициативе в 1927 году при РГО была основа-
на Комиссия по изучению детского быта, языка и фольклора — в тру-
дах членов этой комиссии учитывались данные русской и зарубежной
педологии, этнографии, лингвистики, отрабатывались методики ста-
ционарного наблюдения самых разных явлений детской культуры.
Однако, к сожалению, это научное направление (как, впрочем, и мно-
гие другие) оборвалось во второй половине 1930-х годов. Датой возоб-
новления систематического исследования детского фольклора можно
считать середину 1960-х годов, когда ленинградская исследовательница
О. Н. Гречина, обнаружив в одном из районов города неизвестную
фольклористике детскую традицию (это были «страшные рассказы»),
занялась собирательской практикой. Однако опубликовать интерес-
ный материал в ту пору не представлялось возможным — многие фак-
ты современной фольклорной культуры тогда были закрыты для ис-
следования, замалчивались210, поэтому впервые коллеги ознакомились
с работой О. Н. Гречиной в 1970 году на Всесоюзной конференции в
Новгороде. И хотя рядом лиц высказывались сомнения в целесооб-
разности записывания и изучения представленного в докладе матери-
ала, для многих фольклористов именно это выступление стало им-
пульсом для собирательской работы в этой области2". Частично соб-
ранные материалы увидели свет только в 1981 году, когда вышла
совместная статья О. Н. Гречиной и М. В. Осориной «Современная
фольклорная проза детей»212, в приложении к которой и были опубли-
кованы тексты, записанные ее авторами. В настоящий момент этой
темой плодотворно занимается ряд авторов, среди которых выделяет-
ся М. В. Осорина2”; интересные обобщающие работы также у
т Капица О. И Детский фольклор. Л., 1928.
См. об этом, напр Путилов Б. И. Фольклористика у врат свободы / ЖС, 1994, № 1.
111 См. об этом: Русский детский фольклор Карелии (сост., вступ. статья, комм.
С М. Лойтер). Петрозаводск, 1991. С. 238.
1,1 Гречина О. Н., Осорина М В Современная фольклорная проза детей / Фольклор
н историческая действительность. Л., 1981.
Iu Главным образом именно лекции Марии Владимировны сформировали взгляд авто-
ра этих строк на детскую субкультуру, а также послужили исходным материалом для дан-
ной части исследования. Что касается ее публикаций, то это были как журнальные статьи
(Осорина М В. Отражение особенностей детского мышления в детском фольклоре / Воп
росы обшей и прикладной психологии: Тезисы докладов. Л., 1971; она же. Современный
детский фольклор как предмет междисциплинарных исследований / Советская этногра-
фия, 1983, № 3; она же. О некоторых градииионных формах коммуникативного поведе-
ния детей / Этнические стереотипы поведения. Л., 1985, она же. Детский фольклор: зачем
он нужен? / Знание — сила, 1985, № 4; она же. «Черная простыня летит по городу, или
Зачем дети рассказывают страшные истории» / Знание — сила, 1986. N* 10), так и моно-
графия: Осорина М. В. Секретный мир детей в пространстве мира взрослых. СПб., 1999.
83
Глава I. Оппозиииоиная пара 'конформизм-нонконформизм» ..
М. П. Чсредниковой214, В. В. Головина21*, С. М. Лойтер214, вышли так-
же сборники исследований и материалов, объединившие работающих
в этой области авторов. — «Школьный быт и фольклор»2”, «Русский
школьный фольклор: От “вызываний” Пиковой дамы до семейных
рассказов»21*. Собирательская работа в разных областях России стала
основой дальнейшего осмысления неизвестного ранее пласта устной
детской прозы21’.
В настоящее время существование детской субкультуры признано
в качестве неоспоримого факта. В чем причина ее существования?
Нами уже отмечалось, что с момента своего рождения ребенок вклю-
чен в иерархическую систему отношений, в которой верховное поло-
жение принадлежит взрослому. Однако для формирования полноцен-
ных социальных навыков ребенок должен общаться с теми, кто стоит
на той же иерархической ступени, — со сверстниками (в рассматрива-
емом нами аспекте это — один из способов преодолеть чрезмерный
конформизм, уравновесить рассматриваемую оппозиционную пару).
Такую возможность ему предоставляет детская традиция, которая су-
ществовала всегда. Но если раньше она была просто частью взрослой
культуры, вырастала из нее, поскольку в традиции ребенок был вклю-
чен в жизнь взрослых, то сейчас дела обстоят по-другому. Наш век ха-
рактеризует все более возрастающая урбанизованность общества. Как
следствие этого растет разобщенность детей и родителей, утрачива-
JM Чередникова М Л. Современная русская детская мифология в контексте фактов
традиционной культуры и детской психологии. Ульяновск, 1995; она же. Детская ми-
фология: к постановке проблемы / Мир детства и традиционная культура: Сборник
научных трудов и материалов. Вып. 2. (сост. И. Е. Герасимова.) М . 1996; она же. «Голос
детства из дальней дали...» (Игра, магия, миф в детской культуре). М., 2002.
115 См., напр.: Головин В. В. Русская колыбельная песня в фольклоре и литературе.
Abo (Finland), 2000
u‘ Лойтер С. М Русский детский фольклор и детская мифология: Исследования и
тексты. Петрозаводск, 2001.
117 Школьный быт и фольклор: Учебный материал по русскому фольклору / Сост.
А. Ф. Белоусов. Ч. 1 — II. Таллинн. 1992.
па русский школьный фольклор: От «вызываний* Пиковой дамы до семейных рас-
сказов / Сост. А. Ф. Белоусов М., 1998.
”• См., напр.: Успенский Э., Усачев А. Жуткий детский фольклор / Успенский Э.
Красная Рука, Черная Простыня, Зеленые Пальцы: Страшная повесть для бесстраш-
ных детей. М., 1992; Мельников М. И. Русский детский фольклор. М., 1987; Зуева Г. В.
Категория чудесного в современном повествовательном фольклоре детей / Проблемы
интерпретации художественных произведений: Межвузовский сборник научных тру-
дов. М., 1985; Трыкова О. Ю., Рублев К А Художественная литература и «страшный»
детский фольклор: (Аспекты взаимодействия) / Проблемы детской литературы. Сб.
научных трудов. Петрозаводск, 1992.
84
Внеязыковые способы формирования обеих установок
ются традиционные способы передачи опыта от поколения к поколе-
нию. Пути социализации, предлагаемые в настоящий момент взрос-
лыми. несовершенны — в них отсутствуют целостность и многоаспек-
тность, присущие традиции; основной упор делается на обучение, а не
на воспитание, да и способы современного воспитания оставляют же-
лать лучшего. Поэтому основная нагрузка по выработке у детей меха-
низмов приспособления к социальному миру ложится на детскую суб-
культуру, которая помогает ребенку решать многие актуальные для него
проблемы (хотя, как мы посмотрим в дальнейшем, далеко не после-
днюю роль играет и язык — как грамматика, так и лексика).
Детская субкультура — разнообразное, многоплановое явление, со-
стоящее из многих элементов. Однако, памятуя о задачах нашего ис-
следования, мы будем рассматривать ее в контексте формирования оп-
позиционной пары «конформизм—нонконформизм».
С одной стороны, как уже было отмечено, детская субкультура по-
могает ребенку на время выйти из иерархических отношений со взрос-
лыми, давая возможность приобретать навыки по общению с равны-
ми, что, казалось бы, способствует усилению нонконформистских тен-
денций. Однако не все так однозначно, ибо специфика детской
субкультуры заключается в том числе и в том, что ребенок в ней не
предоставлен самому себе: вся его деятельность в обязательном по-
рядке включает группу, то есть коллективное исполнение действия
(хотя, разумеется, роли в группе у всех могут быть разными). Мало того,
эта коллективность предполагает также жесткое следование опреде-
ленным стандартам поведения, и отступление от этих стандартов жес-
тко карается (что, соответственно, способствует формированию кон-
формистской ориентации ребенка). Рассмотрим детскую традицию в
специфике ее функций и элементов реализации.
Анализ детской субкультуры показывает, что ее конкретные прояв-
ления помогают ребенку решать важные психологические проблемы,
проработка которых необходима для его личностного, интеллектуаль-
ного, эмоционального, социального роста. Хотя проработка проблем
происходит в игровой форме, это не просто забавы и развлечения, дет-
ские действия могут расцениваться как целенаправленный и трудный
тренинг, закладывающие определенные качества, важные для успеш-
ной жизни в окружающем мире, правильного контакта с самим собой и
с окружающими, умения управлять собой и воздействовать на других.
Итак, «детская традиция включает в себя совокупность разнооб-
разных форм активности детской группы, имеющих тенденцию по-
вторяться из поколения в поколение детей и тесно связанных с поло-
возрастными особенностями психического развития и характером со-
85
r.iata I. (^позиционная пара 'кон^рмизм-нонконформизм*...
циализации детей в рамках данной культуры»230. Рассмотрим функции
детской традиции более подробно, выделив наиболее значимые в кон-
тексте нашего исследования: создание условий для социализации, фор-
мирование коммуникативных навыков и умений (конформистски ориен-
тированная функция), регуляция эмоциональной жизни ребенка, по-
мощь в достижении независимости и самостоятельности, в предоставлении
способов создания образа самого себя (усиливает нонконформистскую
установку), психотерапевтическое воздействие и построение картины
мира (обычно она соотносится с картиной мира, характерной для дан-
ной культуры, и предполагает наличие обеих установок со стандарти-
зацией ситуаций, в которых начинает работать тот или другой член этой
оппозиционной пары, — более подробно мы рассмотрим данный фе-
номен позже, когда речь пойдет о языке). Эти функции осуществля-
ются в конкретных формах и элементах детской традиции, находя свое
воплощение, например, вдетском фольклоре. К нему и обратимся как
к наиболее исследованной области детской субкультуры и на его при-
мере рассмотрим некоторые конкретные проявления детской тради-
ции, Детский фольклор — это «форма коллективного творчества де-
тей, реализуемого и закрепляемого в системе устных текстов, которые
передаются непосредственно от поколения к поколению детей и име-
ют большое значение в регулировании игровой и коммуникативной де-
ятельности»221, а также в решении актуальных возрастных психологи-
ческих проблем удетей.
Детский фольклор появляется в репертуаре детей уже в дошколь-
ном возрасте (например, заклички, считалки). В начальной школе, где
ребенок попадает в совершенно новый мир, впервые сталкивается с
большим количеством людей, где возникает необходимость строить
отношения с окружающими, фольклор также приходит на помощь.
Младший школьный возраст — период расцвета очень многих жанров
детского фольклора: дразнилок, страшилок и т. д. В предподростко-
вом возрасте фольклор, характерный для младших школьников, уже
почти не используется и даже осмеивается, зато появляются новые
формы («садистские стишки», пародии, альбомы и т. д.). Эта смена
жанров обусловлена тем, что возрастные проблемы младшего школь-
ного возраста, например страхи, постепенно изживаются, а на их мес-
те возникают новые, помочь решить которые призваны другие жан-
** Осорина М. В О некоторых традиционных формах коммуникативного поведе-
ния детей // Этнические стереотипы поведения. М., 1985.
а! Осорина М. В. Современный детский фольклор как предмет изучения междис-
циплинарных исследований / «Советская этнография». 1983. Ns 3. С. 41.
86
Внепиковые способы формирования обеих установок
ры. На факультете психологии СПбГУ под руководством д. п. н., доц.
М. В. Осориной проводилось исследование страшилок, дразнилок,
считалок (ниже будет приведено краткое резюме этого психологичес-
кого анализа).
Вилы детского фольклора многообразны, в нем можно найти тек-
сты, которые подходят к любой ситуации, возникающей в рамках дет-
ской субкультуры. Тексты бывают письменными и устными, в стихах
и в прозе. В зависимости от сферы применения можно выделить сле-
дующие виды фольклора:
1. Игровой фольклор — тексты, помогающие ведению игры и регу-
лирующие ее ход (считалки, игровые песни и стихи). Например,
считалка — это обычно небольшое стихотворное произведение
со смыслом (описание ситуации или события) или без смысла
(сочетание бессмысленных слогов, «заумь»), предназначенное для
распределения ролей в игре. С 5-6 лет ребенок сталкивается с
необходимостью урегулирования собственных желаний с потреб-
ностями группы, принятия на себя различных ролей в игре (до
этого возраста ребенок живет в системе координат, в центре ко-
торой находится его собственное «Я», вследствие чего он интел-
лектуально не может встать на место другого человека). В стар-
шем дошкольном возрасте ребенок уже способен отвлечься от
своей эгоцентрической позиции, и, облегчая этот процесс выхо-
да, на помощь приходит считалка. Она носит внесубьективный
характер и рассматривается детьми как жребий. Ребенок учится
принимать на себя ту роль, которая ему выпала, даже если эта роль
не очень нравится, но необходима группе. Таким образом, пси-
хологическая функция считалки — вывести ребенка из эгоцент-
рической системы координат, научить его принимать на себя раз-
личные роли (в том числе облегчить принятие конформистской
модели поведения).
2. Ситуативный фольклор — тексты, помогающие выйти из труд-
ного положения или облегчающие общение с окружающим ми-
ром в стандартных ситуациях (различные заклички, дразнилки,
стихи на праздники). Например, дразнилки — это небольшие
рифмованные тексты, включающие имя жертвы и отрицатель-
ную характеристику этой жертвы. Дразнилки играют большую
рать в жизни группы и бывают двух типов — первый служит це-
лям утверждения социальных норм поведения и пресечения от-
клонения от них (это группа дразнилок по определенным лично-
стным качествам — воображуля, ябеда, жадина, плакса). Второй
тип дразнилок — когда прозвище дается за любые формальные
87
Plata I. Оппозииионная пара 'конформигм-нонконгрормтм*
моменты, над которым ребенок не властен; например, по имени
(«Ленка-пенка-колбаса, на веревочке оса»), по наличию очков («У
кого четыре глаза, тот похож на водолаза») и т. п. Они выступают
формой испытания на социальную прочность: ребенок ставится
в экстремальную ситуацию и должен правильно отреагировать на
нее. (Вообще существуют три варианта выхода из этого положе-
ния: 1) просто уйти; косточки зрения детей уход воспринимается
как испуг, а значит, испытуемый не прошел проверку на проч-
ность и дразнение будет продолжаться в следующий раз. Ухуд-
шенный вариант ухода — это пожаловаться взрослому (си гуацию
это не разрешит, а только усугубит); 2) можно кинуться в бой, но
иногда противник может оказаться сильнее, а значит, успех обес-
печен не всегда; 3) можно адекватно ответить на дразнилку спе-
циально созданными для этого ситуативными отговорками (на-
пример, «кто как обзывается, тоттак и называется»). Здесь важно
остаться эмоционально стабильным и держаться достойно. По
словам детей, это лучший выход.) Обычно в ситуации дразнения
участвуют три человека: дразнящий, «жертва» и наблюдатель.
Наблюдатель может и отсутствовать — в этом случае дразнилки
используются либо для завязывания контакта, либо как дозволен-
ное проявление враждебности. Но в обеих ситуациях жертве, что-
бы заслужить уважение противника, важно сохранить самообла-
дание. Ситуация дразнения в жизни ребенка воспроизводится
довольно часто (особенно в младшем шкальном возрасте), явля-
ясь своеобразным тренингом эмоциональной устойчивости. Та-
ким образом дети учатся сохранять самообладание в ситуациях
социальной агрессии, что немаловажно д ля взрослой жизни. В на-
шем контексте более значим первый тип дразнилок. Он помогает
привести детей с отклоняющимся поведением (ябед, жадин, горде-
цов и плакс) к групповым нормам и служит укреплению конформис-
тской установки — те, кто дразнит, ощущают свою силу и право-
ту, ибо за ними стоят нормативы детского коллектива, могучее
«мыв; формируется установка на приоритет группового и желание
к нему присоединиться. Те же, кто является объектом дразнения,
должны под напором «.масс» корректировать свое поведение, тоже
убеждаясь в силе коллектива и приобретая отрицательный опыт
противостояния ему.
3. Страшные истории, или страшилки. Это небольшие устные рас-
сказы, имеющие своей внешней целью напугать слушателя, иг-
рают определенную роль в жизни детского сообщества. Обычно
рассказывание происходит в закрытом темном помещении, где
88
Внеязыковые способы формирования обеих установок
собралась группа ребят; усаживаясь в кружок в предвкушении
захватывающих событий, ребята постепенно включаются в то.
что происходит в рассказе, начинают вместе переживать одина-
ковые чувства, что, в свою очередь, ведет к эмоциональному
сплочению группы. Но основное значение страшилок — в их
проективной и психотерапевтической функциях. Через расска-
зывание или слушание страшных историй происходит освобож-
дение от личных страхов в социально приемлемой форме. Здесь
дается возможность изжить чувство страха в заведомо безопас-
ной обстановке, где ребенок ощущает присутствие и поддержку
других детей (причем, анализируя опыт психотерапевтической
работы, психологи пришли к выводу, что работа над страхами и
другими личными проблемами гораздо эффективнее происхо-
дит в группе. В детской субкультуре как проработка личных про-
блем, так и проективная работа происходят именно в коллективе,
что намного повышает их эффективность). В нашем контексте
это работает на усиление сплоченности детского коллектива —
совместно пережитый страх скрепляет группу и, соответствен-
но, создает у ребенка позитивный опыт именно коллективной жиз-
ни (что, соответственно, является отличной базой для конфор-
мистской установки).
4. Альбомный фольклор — письменные тексты, записываемые в
альбомах, специальных тетрадях и т. д. Сегодня альбомная тра-
диция имеет обширную исследовательскую литературу, к кото-
рой я и отсылаю читателя222. Ряд альбомных текстов ориентиро-
ван на коммуникацию, ряд направлен на создание сценарной
базы для разрешения той или иной ситуации — например, аль-
бомные девичьи рассказы, которые являются своеобразным
«учебником» со своим языком, со своими примерами — сцена-
рием того, как должна складываться «идеальная» жизненная си-
туация22’. Наряду с альбомами в этом разделе предметом анализа
становятся многие другие формы детского творчества, занимаю-
ш См., напр.: Лурье В Ф. Современный девичий песен ник-альбом / Школьный
быт и фр.зьклор: Учебный материал по русскому фольклору. Таллинн, 1992. Т. 2; Борис
ов С. Б. Девичий рукописный любовный рассказ в контексте школьной (фольклорной
культуры / Девичий альбом XX века (Предисловие и публ. В. В. Головина и В. Ф. Лу-
рье)/ Русский школьный фольклор: От «вызываний» Пиковой дамы до семейных рас-
сказов. М., 1998; Альбомы детской колонии (Прсдислов., публ. М В. Калашниковой).
п* Борисов С. Б. Девичий рукописный любовный рассказ в контексте школьной
фольклорной культуры / Школьный быт и фольклор: Учебный материал по русскому
фольклору. Таллинн, 1992. Т. 2.
89
Глава 1. Оппозиционна» пара ‘конформизм - нонконформизм»...
щие, по определению Г. С. Виноградова, «промежуточное место
между созданиями устного детского творчества и произведения-
ми из книжного источника»22*: анкеты, поздравления и пожела-
ния, толковые школьные словари — все то, что в современной
науке определяется как «письменный фольклор».
5. Фольклор «развенчания» — тексты, призванные помочь ребен-
ку снизить авторитет взрослого и повысить свой и в то же время
обучающие ребенка нестандартному мышлению, неожиданно-
му выходу из кажущейся стереотипной ситуации, — это загад-
ки, пародии, «слоновьи шутки». Скажем, в загадках может быть
как насмешка над какой-либо особенностью взрослого мира
(Вопрос: «Что такое «Сто одежек и все без застежек»? Ответ: «Это
брак на швейной фабрике»), так и нестандартная, нестереотип-
ная работа со словом (эта часть загадок присутствует в реперту-
аре школьников, уже умеющих различать устную и письменную
форму слова; каламбуры этих вопросов-шуток, существующих
у многих народов, создаются за счет того, что в омонимичной
паре слов сталкиваются лексемы разных классов — наречие и
существительное с предлогом, глагол и существительное и т. п.:
«— Ехал король. Ел огурец соленый. С кем он ел огурец? — С Але-
ной»). Что касается пародий, то их можно условно разделить на
два подвида: один пародирует взрослое творчество — это смеш-
ные расшифровки аббревиатур («СССР — старуха стирала ста-
рику рейтузы»)225, переиначивание взрослых песен («По воен-
ной дороге шел петух кривоногий / А за ним восемнадцать
цыплят...»), стихов («Однажды в студеную зимнюю пору / Сижу
за решеткой в темнице сырой. / Гляжу: поднимается медленно в
гору / Вскормленный в неволе орел молодой...»), — во всех этих
пародиях мы наблюдаем оба отличия, замеченных при анализе
загадок, — снижение авторитета взрослых и оригинальная ра-
бота со словом. Другая часть — это пародии на собственно детс-
кий фольклор, например на страшные истории. Практически вся
такая пародия, за исключением концовки, целиком повторяет
а* Виноградов Г. С. Страна детей. СПб., 1999. С. 287.
125 Впрочем, надо сказать, что подобные смешные расшифровки бытуют не только
в детской среде — у К. Чуковского мы находим многочисленные варианты взрослого
творчества по поводу этой же аббревиатуры, например: «Разная Сволочь Фактически
Слопала Россию,... Рабочим Соль Фасоль Себе Рябчики,... Редкий Случай Феноменаль-
ного Сумасшествия Расы, с краю Розы, потом Слезы, а в середине Фига,... Рабочие
Сняли Фуражки, Снимут и Рубашки» ит. п. — см.: Чукоккала. Рукописный альманах
Корнея Чуковского. М., 1999. С. 301.
90
Виеязыковые способы формирования обеих установок
текст «оригинала» — рассказчик воссоздает убедительное подо-
бие «страшного рассказа», и лишь неожиданный конец нарушает
логику жанра, создавая комический эффект, заставляющий пе-
реосмыслить все ранее услышанное («Девочка лежит на крова-
ти. Вдруг вылезает Рука и говорит; «Дай крови! Дай крови!» Она
вырвалась и позвонила в милицию. Потом милиция положила
робота на кровать. Рука высовывается и говорит: «Дай крови!
Дай крови!» Робот отвечает: «А кефирчику ты не хочешь?»). Та-
кие пародии также разрушают кажущуюся стереотипной ситуа-
цию, учат не попадать под власть шаблона. Что касается «сло-
новьих шуток», то они разворачиваются поэтапно. На первом
этапе дети используют стандартные, клишированные ситуации,
при которых взрослые попадают в непривычное, порой смеш-
ное положение (вначале взрослый находится на большой дис-
танции, он не виден — это шутки по телефону («Алло, это зоо-
парк?» — «Нет». — «А почему я слышу голос обезьяны?»); потом
объектом становятся видимые взрослые — на них с балкона бро-
саются водяные «бомбочки» и пр.), и лишь когда накоплен оп-
ределенный опыт создания положений, в которых ребенок —
ведущий, организующий нестандартную ситуацию, а взрос-
лый — ведомый, вынужденный находить выход из нелепого по-
ложения, только тогда ребенок переключается с дальних на
ближних взрослых (обычно ими становятся учителя), и в шут-
ках уже начинает проявляться индивидуальное творчество. Од-
нако, конечно, основная задача «слоновьих шуток» — снижение
авторитета взрослого. В целом же весь фольклор «развенчания»
формирует нонконформистскую установку поведения.
6 . Смеховой фольклор (анекдоты, «садистские стишки»). Что каса-
ется анекдотов, то исследователи отмечают2*: рассказывание их
детьми, дошкольниками и школьниками младших классов лишь
во вторую очередь служит цели насмешить. Основная ценность в
этом процессе — это умение складно говорить и умение пони-
мать комичность описываемого события, то есть на анекдотах
ребенок учится остроумию. Например, М. Минский показал, как
ребенок, разбирая непонятные ему абстрактные анекдоты, шут-
ки-бессмыслицы, с одной стороны, обучается логике (логическим * Ч.
См. об этом: Лурье М. Л. О детском современном анекдоте/Традиционная куль-
тура и мир детства; Материалы междунар. научи, конфер. «XI Виноградовские чтения».
Ч. 3. Ульяновск, 1998; Мошкин В., Руденко Д. Детский политический анекдот / Социо-
логические исследования. М., 1996.
91
Глава I. Оппозиционная пара ^конформизм-нонконформизм»...
построениям, импликациям), а с другой стороны, учится смеять-
ся над парадоксами2”. Наряду с этим ребенок в процессе социа-
лизации сталкивается с правилами поведения в системе социаль-
но-коммуникативных отношений, существующих в данном
обществе, в том числе с различными возможностями выбора со-
циальной роли (выбор же определенной роли обусловливает пос-
ледующее поведение в ситуации, детерминированной выбором
этой социальной роли), — анекдот же наглядно демонстрирует
минусы и плюсы ряда социальных ролей и соответствующего по-
ведения22’. Кроме вышеперечисленного анекдоты выполняют ту
же роль, что и во взрослой культуре, — в них зачастую зримо про-
явлена ломка стереотипов, нестандартный выход из стандартной
ситуации, они учат видеть в стандартной ситуации смешную сто-
рону; кроме того, возникающие в обществе анекдотичные циклы
играют роль компенсаторного механизма, регулирующего соци-
опсихологическое напряжение, присущее данному конкретному
обществу. (Желающих узнать о специфике детского анекдота бо-
лее подробно я отсылаю к литературе2”). «“Садисткие” же стиш-
ки — явление в детском фольклоре относительно новое, возник-
шее в 1970-е годы, однако этот “черный юмор” за относительно
недолгую историю своего появления, развития, укоренения в си-
стеме детской устной традиции прошел адаптацию фольклорно-
го жанра в иновозрастной среде и ее субкультуре»”0. Основные
рассказчики — дети 10-13 лет, уже снисходительно относящиеся
к ужасам «страшных рассказов» (хотя за эти годы у фольклорис-
тов накопилось огромное количество записей, первые публика-
ции появились сравнительно недавно”'). В оценках и интерпре-
тациях этого явления, как правило, преобладает идеологический
222 Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного / Новое в зару-
бежной лингвистике. М., 1988,
!1* Wotfenslein М. Children’s Humor: A Psychological Analysis. Bloomington, 1979.
т Наряду с указ, выше см. также: Руднев В Прагматика анекдота / Даугава, N“ 6,
1990; ГораликЛ. Хорошего медведя должно быть много / Русский журнал: http: //
www.njss.ro / krog / razbor / 20001117- him); Архипова А С. Ролевые структуры детских
анекдотов/Мифология и повседневность: гендерный подход в антропологических дис-
циплинах. СПб., 2001
Новицкая М. Ю. Формы иронической поэзии в современной детской фольклор-
ной традиции / Школьный быт и фольклор: Учебный материал но русскому фольклору
Таллинн. 1992. Т. 1.С. 123-124.
1,1 См., напр.: Лурье В. Ф. Краткая антология фольклора младших школьников /
Школьный быт и фольклор: Учебный материал по русскому фольклору. Таллинн, 1992.
Т I; «Садистские стишки» (Из коллекций А. Ф. Белоусова, К. К. Немировича-Данчен-
92
Внеязыковые способы формирования обеих установок
подход: в «садистских стишках» видится ирония по отношению к
советской детской литературе, в частности к произведениям
С. Михалкова, Е. Благининой, А. Барто253 (возразитьнечего— ряд
«садистских стишков» действительно является пародией на ли-
тературу такого типа: «Наша Таня громко плачет, / По головке
мячик скачет, / Это выдумка отца — / Мячик сделан из свинца»),
или же в целом «садистские стишки» рассматриваются в качестве
своеобразного противостояния штампам и канонам официаль-
ной идеологии 1970-х годов255. Интересную интерпретацию по-
явления такого типа жанра в детской субкультуре предложила
М. П. Чередникова. Она указывает, что «садистские стишки» вхо-
дят в репертуар детского фольклора в то время, когда происходит
преодоление мифологического сознания детства. «На смену сти-
хийно-чувственным мифологическим представлениям о мире
приходит понятийное мышление, которое ярко проявляется в
парадоксальных формах многочисленных детских микродиало-
гов. Рационализация мифологического образа (а значит, его раз-
рушение) приводит к осознанию условности, вымышленности
традиционных сюжетов. Новый уровень сознания способствует
также пониманию мифологичности той негативной части про-
граммы поведения, которая на протяжении многих лет посту-
лировалась взрослыми. Согласно этой программе каждый само-
стоятельный шаг ребенка неминуемо грозил ему гибелью.
В “садистских стишках” негативная часть программы словно ре-
ализуется: многочисленные родительские запреты из формы ус-
ловно-предположительной переводятся в план абсолютного ут-
верждения — так возникает панорама бедствий “маленького
мальчика”, который оказывается под шинами автомашины, под
громадой асфальтового катка, в крутящейся бетономешалке или
подвергается злодейскому нападению “доброго” дяди или тети»224.
Система родительских запретов зачастую бывает достаточно же-
сткой, ограничивая познавательную активность ребенка, кото-
ко и А. Л. Топоркова). Там же; Новицкая М. Ю Формы иронической поэзии в совре-
менной детской фольклорной традиции. Там же.; Новицкая М. Ю. «Недетские стра-
шилки»/Слово. 1991, № 11.
aI Немирович-Данченко К. К Наблюдения над структурой «садистских стишков» /
Школьный быт и фольклор: Учебный материал по русскому фольклору. Таллинн, 1992.
Т 1.С. 131.
Новицкая М. Ю. Формы иронической поэзии в современной детской фольклор-
ной тродиини. Там же. С. 106—107.
”* Чередникова М. П. «Голос детства...*. С. 201,
93
Глава 1. Оппозиционная пара ‘Конформизм-нонконформизм*...
рый, усвоив к подростковому возрасту основные навыки, необ-
ходимые для его безопасности, начинает нарушать родительские
запреты, раздражающие его своей инертностью. Таким образом,
«садистские стишки» — ироническое воспроизведение мифа
взрослых, в чьем воображении торжество «ужасного случая» ока-
зывается неминуемым законом жизни; родительские «страшил-
ки», иллюстрирующие систему воспитательных запретов, возвра-
щаются бумерангом в эпатаже «садистских стишков», и ирония,
на основе которой строится мир в этих стишках, помогает дис-
танцироваться от взрослых, занижает их авторитет. Впрочем, кар-
тина непрекращающихся ужасов, происходящих с «маленьким
мальчиком» или «маленькой девочкой», — не единственный
объект иронии «садистских стишков». Второй ее объект — миф
взрослых о безоблачных, безконфликтных отношениях (модель
этих идеальных отношений воспроизводит К. К. Немирович-Дан-
ченко, используя клишированные поэтические формы жанра:
«Ясное небо, светит солнышко, кораблик по речке плывет. Ма-
ленький мальчик запускает змея, над ним самолет летит. А в поле
девочки цветы собирают... Любящие бабушки и дедушки ждут из
школы своих внуков и внучек»235). В изображение взрослыми все-
общей любви, заботы, бесконфликтности дети вносят корректи-
вы («Степашка с Каркушей / Кушали сало. / Филя пришел: / —
Что с Хрюшею стало? / Всплакнула Каркуша: / — Нет больше
Хрюши.../»). Таким образом, широкое бытование «садистских
стишков» — свидетельство того, что ребенок осваивает иной язык,
отличный от традиции, обращенной от взрослых к детям. «Ма-
ленький человек понимает, что он уже не ребенок, он начинает
чувствовать себя отдельной личностью и в детском коллективе, и
в обществе вообще. Его перестает устраивать навязанная ему
структура и язык взаимоотношений между взрослыми и детьми.
Он ощущает ее нефункциональность»236. Между тем и обращен-
ная к подростку литература, сгиль общения учителей и зачастую
родителей совсем не соответствуют ни возрасту ребенка, ни его
потребностям, являясь языком его «вчерашнего дня». И, разуме-
ется, все вышесказанное позволяет утверждать, что этот жанр
детского фольклора формирует у ребенка нонконформистскую ус-
тановку.
а з
Немирович-Данченко К. К. Наблюдения над структурой... С. 131.
Там же. С. 137.
94
Внеязыковые способы формирования обеих установок
Таким образом, детский фольклор можно развести по характеру
сопричастности к рассматриваемой оппозиционной паре и мы как
будто бы получаем следующий результат: 1, 2 и 3 группа помогают
формированию конформистских навыков и установки в целом, 5 и
6 — нонконформистских. Однако это различение, верное при ана-
лизе сути происходящего процесса, не всегда верно при анализе
формы, в которой этот процесс воплощен. Например, хотя считал-
ки помогают процессу коммуникации во время игры, помогают ре-
шить вопрос о ролевой соотнесенности (и, следовательно, участву-
ют в формировании конформистских навыков), но форма у счита-
лок весьма специфичная — исследователи отмечают устойчивое
тяготение к так называемым «заумным словам», лишенным здраво-
го смысла. Причины такой организации текста исследователи ви-
дят в разном — например. Веселовский2” предполагает: никто из
участников игры не знает, на ком закончится текст считалки, сле-
довательно, непредсказуемый, иррациональный характер выбора
водящего в игре вполне соотносится с таинственными, непонятны-
ми словами, напоминающими древние магические заклинания (ав-
тору вспоминается из детства: «Эни, бени, рики, факи, турбо, урбо,
сентибряки...»). В. П. Аникин видит в зауми отголоски древнейших
форм «тайного счета»: по мере забвения в магии чисел реликты ус-
ловной иносказательной речи приобрели «форму чистой бессмыс-
лицы», которая «не могла долго жить в фольклоре» и постепенно
вытеснялась отдельными словами, «из этих слов сплеталось какое-
то содержание, а вскоре появились и сюжетные положения»23*; кро-
ме того, аналогию тяги детей к заумным формам В. П. Аникин спра-
ведливо усматривает в «игре слов», «словесных экспериментах»,
которые описаны в книге К. Чуковского «От двух до пяти»2”. По-
следняя версия наиболее интересна в нашем контексте, так как игра
со словами, переиначивание их, употребление с необычными соче-
таниями и в необычном контексте разрушают стереотипизацию
мира, которую эти слова совершают; с другой стороны, ребенок та-
ким образом ставится в нонконформистскую позицию по отношению
к взрослым носителям языка, которые все операции со словами осуще-
ствляют достаточно предсказуемо и формально.
”* Виноградов Г. С. Русский детский фольклор. Кн.1: Игровые прелюдии. Иркутск,
1930.
“* Аникин В. П. Р>сскнс народные пословицы, поговорки, загадки и детский фоль-
клор. М., 1957. С. 116-117.
а’Там же. С. 113.
95
Глава 1 Оппозиционная пара ‘конформизм нонконформизме...
Необходимо отметить еще одну особенность детской субкультуры:
устная культура детства — это по преимуществу смеховая культура. Так
называемые «серьезные» жанры детского фольклора («страшные» рас-
сказы, письменные фольклорные формы) по сравнениюсо «смеховым
миром» детства составляют относительно небольшую частьтворчества.
К тому же каждое серьезное явление непременно сопровождается па-
родией — например, среди страшных рассказов выделяется группа
страшилок-пародий («Сидит дяденька вечером на кухне, пьет чай и
вдруг слышит: “Внимание, внимание! Прячьтесь, кто может! Гроб на
семи колесиках выехал с кладбища!”. Дяденька не обращает внима-
ния, продолжает пить чай. Снова голос: “Берегитесь! Гроб на семи ко-
лесиках едет к центру города!” Дяденька заволновался, начал огляды-
ваться и искать, куда бы спрятаться. Опять слышит: “Торопитесь! Гроб
на семи колесиках уже на соседней улице!”. Дяденька заскочил в туа-
лет и закрыл дверь. Голос говорит: “Гроб на семи колесиках подъехал к
вашей квартире!”. Дяденька со страху засунул голову в унитаз. И тут
говорят: “Мы передавали передачу для детей. Московское время два-
дцать часов”». Практика собирательской работы показывает, что уже
на ранней стадии бытования «страшных рассказов» коллективное пе-
реживание страха соседствует с коллективным смехом. Интересную
аналогию этому тесному соседству «страшного» и «смешного» в со-
временной детской субкультуре представляют архаические священные
церемонии, входящие в комплекс обрядов инициации. Л. А. Абрамян,
ссылаясь на работы Штаннера, пишет, что иногда эти обряды «состав-
ляют чередование “веселых” и “серьезных” обрядов, — так в инициа-
ционном комплексе Пундж у племени мурин-бата веселые обряды
мьир-мумук, во время которых аборигены искренне веселятся... и во-
обще могуг позволить себе любую дерзкую шутку, пере межаются с тор-
жественными церемониями, ввергающими инициируемых в состоя-
ние смертельного страха. И каждый раз атмосфера страха и тайны ус-
тупает место веселью»*10 (такую параллель можно рассмотреть и при
сравнении этого аспекта детской субкультуры с карнавальной тради-
цией Средневековья, исследованной М. М. Бахтиным241). Думается, что
как в описанных архаических обрядах, так и в ситуации детских паро-
дий на страшные рассказы юмор обладает психотерапевтическим эф-
фектом, помогая снять напряженность и страхи, сформированные
предшествующей ситуацией.
ж Абрамян Л. А. Первобытный праздник и мифология. Ереван, 1983. С. 34.
*' Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и
ренессанса. М., 1990.
96
Внеязыковые способы формирования обеих установок
Юмором и игрой со словами отличаются также ситуации «заманок»,
или «поддевок»24’. По определению Г. С. Виноградова, «поддевка пред-
ставляет собою или искусственный диалог, где следует ожидать возмож-
ности быть пойманным («поддетым») на слове,... или диалогестествен-
ный, в котором человек ловится на слове совершенно неожиданно для
себя»242. «Заманки* рано входят в детский фольклорный репертуар —
уже 4—5-летние дети приходят из детского сада домой с готовностью
испытать взрослых с помощью внешне невинной просьбы: «Скажи “по-
душка”». Собеседник с готовностью повторяет: «Подушка» и слышит
в ответ: «У тебя в носу лягушка!» — взрослый обескуражен, а ребенок
весело хохочет. Поскольку «заманки» фиксировались фольклориста-
ми и в конце XIX — начале XX века244, следовательно, их сохранность в
детском фольклоре, устойчивое бытование в среде детей разного воз-
раста (они охотно повторяются детьми от 4до 7-8 лет) свидетельствует
о том, что диалоги-«заманки» выполняют важную, необходимую рать
в развитии ребенка.
Какую же? Ж. Пиаже, ссылаясь на исследования Клапареда, пи-
шет: «Мы осознаем отношения, которые наша деятельность устанав-
ливает между вещами в той мере, в какой прекращается автоматиче-
ское пользование ими и когда становится необходимым новое при-
норовление»; автоматический акт не требует никакого сознания;
напротив, опыт неавтоматический влечет «за собой известное созна-
ние»245. Таким образом, ребенок приобретает навыки неавтоматическо-
го участия в ситуации и, следовательно, ее осмысления и творческой пе-
реработки. Построение же собственной картины мира идет через отри-
цание картины мира, навязанной взрослыми (то есть опять происходит
наработка нонконформистских навыков).
В итоге мы можем констатировать, что в актуальной жизни ребен-
ка, когда многие его желания, чувства, действия подавляются взрос-
лыми, юмор дает возможность смягчить это давление (здесь идет речь
именно о юморе, присущем детской субкультуре, — переиначенные
песни взрослых, смешные расшифровки аббревиатур, традиционные
шутки-взаимодействия со взрослыми и т. п.) — так дети смеются над * В.
245 Наряду с указанными терминами исследователи и собиратели употребляют так-
же такие определения, как -уловки* или -обманки» — см., напр.: Детский фольклор.
Тексты по рукописям В. И. Симакова (Публ. В. А. Василенко и В. Г Шоминой) /
В. К Симаков и народное творчество. Калинин, 1987. С. 130.
*“ Виноградов Г. С. Детский фольклор. (Публ. А. Н. Мартыновой) / Из истории рус-
ской фольклористики. Л., 1978. С. 175.
См.: Виноградов Г. С. Детская сатирическая лирика. Иркутск, 1925. С- 22—26.
!*’ Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. М.; Л., 1932. С. 330.
4 Зак 4347 W
Глена I. Оппозиционная пара ^конформизм-нонконформизм»...
взрослыми людьми, родителями и учителями, героями кинофильмов
и эстрады, политическими деятелями и экстрасенсами, над всей иерар-
хией ценностей, привычных для взрослых, над всем, что для взрослых —
истина в последней инстанции. Тут, как мы понимаем, идет форми-
рование нонконформистских позиций. Ставя взрослого (как, впрочем,
и своих собратьев-сверстников) в нестандартную (особенно в ситуа-
ции со взрослым, при которой стандартный вариант — указующий,
поучающий, всезнающий и полностью владеющий ситуацией взрос-
лый), нелогичную, непривычную ситуацию, ребенок обучается нон-
конформистским навыкам.
Таким образом можно констатировать, что в рамках детской суб-
культуры происходит формирование как конформистской, так и нонкон-
формистской установок. Однако поскольку детское существование — это
существование в иерархическом режиме и ребенок постоянно ощущает
давление взрослого, то детская субкультура также является компенси-
рующим механизмом, причем компенсация происходит за счет усиления
нонконформистского элемента, выступающего как в виде формы органи-
зации ситуации, так и в виде содержания; значимым же средством в этом
процессе является юмор.
Разумеется, нельзя говорить о воспитании ребенка, не анализируя
участие в этом процессе семьи, на которую на первых порах ложится
практически вся тяжесть процесса. Какая же особенность семейного
воспитания способствует формированию конформизма (или его оп-
позиционного двойника)?
Формирование конформистской
(нонконформистской) установки в семье
Безусловно, на формирование ребенка в семье влияет масса раз-
личных факторов, описание которых — дело отдельной монографии.
Из всей этой массы я выделю лишь один, являющийся, с моей точки
зрения, наиболее значимым в контексте рассматриваемой оппозиции.
Рождаясь, ребенок полностью зависит от родителей, однако посте-
пенно, осваивая свое тело, он начинает осваивать и внешний мир. И туг
поведение родителей может варьироваться в пределах двух противопо-
ложных установок — запрещающей и разрешающей. Скажем, заботясь
о здоровье ребенка, они могут ограждать его от опасностей мира плот-
ной стеной запретов (типа: «не ползай по кровати, можешь упасть», «не
бери карандаш — можешь уколоться», «не бегай по полу без носочков —
98
Впеязыковые способы формирования обеих установок
можешь заболеть»); запреты могут проистекать из эстетических пред-
ставлений родителей («не соси палеи — это некрасиво!»), а также могут
быть направлены на уменьшение хлопот, связанных с действиями ре-
бенка (к примеру, не разрешают ходить по квартире, так как ребенок, с
интересом не только разглядывая, но и шупая, пробуя на вкус, перенося
с места на место попадающиеся под руку веши, создает беспорядок,
а также требует более пристального внимания. Гораздо проще запереть
его в какое-то одно помещение или, еще лучше, в манеж). Другие роди-
тели вводят запреты, связанные только с заботой о здоровье ребенка,
утраивая внимание к нему с расширением границ его действия (а не уве-
личивая лавинообразно количество запретов).
Наличие запретов, часто связанных также с запугиванием («не лезь
в розетку — там жук сидит, укусит!» и т. п.), создает у ребенка ощуще-
ние опасности окружающего мира. Эти же запреты мешают ему при-
обретать собственный опыт взаимодействия с окружающими его пред-
метами и формируют установку на подчинение старшим, как про-
водникам в этом опасном мире — то есть конформную установку
(разумеется, некоторые дети пытаются противиться запретам, но силы
в борьбе очевидно неравные). Образ опасного мира формируется, ко-
нечно, не только путем запретов — он может быть усилен страшными
сказками или реальными историями, рассказанными родителями (в та-
ком случае психотерапевтическое значение, которое данные истории
имеют в детской субкультуре, отсутствует). Свою лепту в формирова-
ние отрицательного образа мира вносят и средства массовой инфор-
мации, а особенно — телевидение, в изобилии показывающее боеви-
ки, триллеры и фильмы ужасов, — мир в этих фильмах полон опасно-
стей и неприятных неожиданностей, а человек хрупок и незащищен.
Во втором варианте ребенок приобретает опыт самостоятельного
исследования мира, который сопровождается вынесением об этом
мире самостоятельных суждений, с одной стороны, и увеличением
уверенности в своих силах — с другой, что создает базу для формиро-
вания основанной на собственных убеждениях нонконформистской
установки.
Поскольку различные общества культурноспецифичны, то вполне
логично, что каждая культура вырабатывает свои способы формиро-
вания указанных качеств. Рассмотрим в качестве примера формиро-
вание конформистской установки в традиционной русской культуре
(на территории России доминировали в качестве хозяйственных ти-
пов земледельческий и скотоводческий, что, как мы рассматривали
выше, способствует формировании^ членовобщества преимуществен-
но именно конформистской психологической установки).
99
Глава 1. Оппозиционное пара 'Конформизм- нонконформизм»...
Формирование конформизма
в русской традиции
Не в задачах данного исследования рассматривать всю полноту рус-
ской культуры через призму конформизма, поэтому автор ограничит-
ся лишь рассмотрением с этой точки зрения русской обрядовой спе-
цифики.
Обряд совершался в четко определенные календарем праздничные
дни либо в дни, связанные с событием (свадьбой, похоронами, сраже-
нием, стихийным бедствием), и в нем принимали участие практиче-
ски все жители деревни. Он строился как мистическое представление
(первоначально — инсценировка мифа). В этой инсценировке струк-
турирующими элементами были следующие:
• Ритмическая музыка Каково ее назначение? Физиологи дока-
зали, что соотношения музыкальных интервалов коррелирует с
соотношениями частотных характеристик, описывающих устой-
чивые психофизические состояния человека. По мнению зару-
бежных исследователей (вчастности, у Е. Чаппла в книге «Куль-
тура и биологический индивид»), функциональные нарушения
в человеческом организме, а также разобщенность внутри груп-
пы имеютсвоей основой эмоциональнуюасинхронию (как внут-
рителесную, так и в системе «человек—человек»). Ритуальный
ритм близок по частотным характеристикам альфа-ритму чело-
веческого мозга (8-14 Гц); стимуляция человека таким звуко-
рядом активизирует эпилептоидную тенденцию, которая в скры-
том состоянии присуща каждому индивиду, в результате чего
открывается возможность для изменения состояния сознания,
вплоть до транса, вызываемого спазмом головного мозга. Пе-
реведение сознания из активного состояния в пассивное — одно
из существенных условий синхронизации внутриорганических
процессов, так как: 1) появляется возможность использовать ту
энергию, которую в активном состоянии мозг тратит на обес-
печение нормального протекания сознательных процессов;
2) левое полушарие, отвечающее за рациональную обработку по-
ступающей информации, тормозит деятельность правого, ме-
шая полностью слиться с ритмом, не давая синхронизировать
биологическую активность мозга. Об этом аспекте взаимодей-
ствия полушарий в книге «Ключ к тайнам мозга» (1995 г.) пи-
шет Э. К. Каструбин: «Восприятие музыки осуществляется пра-
100
Нлеязычочые способы форчирстапия обеих установок
вым (образным) полушарием. Одно полушарие играет по отно-
шению к другому роль демпфирующего устройства: при вы-
ключении речевого, левого полушария правое полушарие луч-
ше распознает музыку и неречевые звуки, при выключении
правого полушария левое лучше разбирает звуки речи»). Таким
образом, ритуальные ритмы синхронизируют биоволновую ак-
тивность мозга, в результате чего устраняется рассогласован-
ность внутриорганичсских процессов самого различного уров-
ня и частично убирается разобщенность внутри группы. У Германа
Гессе в романе «Игра в бисер» мы читаем: «Подобно пляске, дан
любому искусству, музыка была в доисторические времена вол-
шебством, одним из древних и законных средств магии. Коре-
нясь в ритме (хлопание в ладоши, топот, рубка леса, ранние ста-
дии барабанного боя), она была мощным и испытанным средством
одинаково ^настроить» множество людей, дать одинаковый такт
ихдыханию, биению сердца и состоянию духа... И эта изначаль-
ная, чистая и первобытно-могучая сущность сохранялась в му-
зыке гораздо дольше, чем в других искусствах».
Пение. Оно выполняет двоякую функцию: с одной стороны, уси-
ливает ритм (см. об этом, например, у В. А. Лапина и Е. Е. Васи-
льевой в книге «Об одном ритмическом типе русских свадебных
песен* или у А. И. Махненова и Е. Мельник в книге «Народные
песни ленинградской области» (Л., 1985), ас другой — усиливает
гармонизацию внутри коллектива, внутреннюю настройку ее чле-
нов друг на друга (частично произведенную ритмом, который на-
строил биологическую активность мозга всех членов группы на
работу в одном режиме). Для русской традиции было характерно
хоровое пение. И. Ильин в книге «О грядущей России» пишет:
«В отличие от ряда других народов, заменяющих хоровое пение
рубленым речитативом или совместным ревом в унисон, русский
национальный хор, никем не обученный, как бы «от природы»,
без подготовки, исполняет песню во много голосов, по слуху, вер-
но, причем каждый голос гармонически ведет свою мелодичес-
кую линию, свободно варьируя подголоски и двигаясь в самобыт-
ных тональностях, доселе не определенных музыкальными
теоретиками. Русский поющий хор есть истинное чудо природы
и культуры, в котором индивидуализированный инстинкт свобод-
но находит себе индивидуальную и верную духовную форму и сво-
бодно слагается в социальную симфонию». То есть русская тра-
диция формировала уникальную способность вести, с одной
101
Глава I. Оппозиционная пара •конформизм-нонконформизм»...
стороны, свою вариацию мелодии, ас другой стороны, эта вари-
ация оставалась в рамках единого коллективного исполнения,
дополняя и украшая его (то есть можно было наблюдать идеаль-
ное отношение оппозиции «конформизм — нонконформизм»).
По традиционным канонам поющие располагались кругом — рас-
положение в ряд появилось позже. Нет зрителей, все участники,
что, с одной стороны, еще более сплачивает коллектив, а с дру-
гой — усиливает звучание (за пределами круга либо при фронталь-
ном расположении поющих эффект согласного звучания ослабе-
вает).
• Танцы’46. Наряду с присущей танцам обязательностью ритмичес-
кой организации, которая во многих ритуальных празднествах
(у русских — практически во всех) соединена с вокалом (песней),
здесь добавляется еще один компонент — телесная активность,
движение. Как разворачивается танец в русской культуре? «Трудно
назвать более известное и яркое явление традиционной русской
культуры, чем хоровод... Хороводы рассматривались как обрядо-
вые формы с архаичной солярной символикой; как отражение
космогонических представлений о смерти-возрождении или от-
звук аграрной магии и инициальных девичьих обрядов; как «пер-
вородные» синкретические действа... и т. д.»247. Хоровод — это
круговой танец, а круг был главным сакральным знаком; язычес-
кий «громовой знак» — колесо с шестью спицами-лепестками —
до сих пор центральный знак орнамента (даже сейчас мы гово-
рим «круг друзей», «круг единомышленников»), В хороводе мы
опять встречаем две отмеченные нами при разборе пения харак-
теристики — круговое расположение и коллективность исполнения.
(«Все без исключения хороводы представляют собой массовое дей-
ство, участники которого двигаются под песню. Возможны пе-
реходы от одной пространственной формы к другой, например.
В русской истории движение под музыку с течением времени изменяло как снос
название, так и суть. «Танцем называется занесенная в деревню городом форма; танец —
это кадриль, “ланпы" (лансье), “ки-ка-пу", “дирижабль" и пр Танец “танцуют", и
танцуют преимущественно в “городском” платье; это занятие легкомыслеиное, по мне-
нию стариков, даже предосудительное Пляска — это исконный крестьянский танец;
его пляшут; в первую очередь пляшут “русскую”. Хронологически идут они в последо-
вательности: хоровод, пляска, танец. Крестьянский быт хранит их не в равной мере.
В наше время наиболее распространен танец, пляска встречается реже, хороводы ветре
чаются почти повсеместно» (В. Всеволодский-Гернгросс).
м? Кукин А., Лапин В. К проблеме русских хороводов. В кн. «Народный танец. Про-
блемы изучения» СПб., 1991.
102
Внеязыковые способы формирования обеих установок
замкнутый круг трансформируется в цепь и обратно, процессия
завершается образованием круга... Под игровым хороводом чаше
всего подразумевается действо, в котором хор движется по кругу,
а в центре круга «персонажи* хороводной песни «разыгрывают»
сюжет*”'.) Таким образом, хоровод — это не просто круговое дви-
жение под песню, а движение и пение одновременно, ибо пели
сами движущиеся; впоследствии произошла трансформация:
поющие перестали двигаться и развернулись в шеренги — таким
предстает современный хор (хоре- и коло- (круг) фонетически
близки, то есть круговая форма расположения заложена уже в
самом слове «хор»). Песня же в хороводе — не мелодичная”’,
а ритмичная — «хоровое исполнение всегда сковано железным
ритмом, который при сложнейших ритмических фигурах нс дает
рассыпаться ансамблю»210. То есть в хороводе соединены ритм,
движение, пение и коллективность.
• Характерным элементом русской ритуальной традиции является
обрядовый круговой кулачный бой. Возьмем погребальный обряд:
«Аше кто умряше творяху тризну над ним» («Повесть временных
лет»), В «Материалах для словаря древнерусского языка»
И. Срезневского, вышедшего в 1903 г., читаем: «Под словом «триз-
на», творимая над покойником, надо понимать, конечно, не по-
минальный пир по умершему (носивший название «страны»),
а боевые игры, ристания, особые обряды, призванные отгонять
смерть от оставшихся в живых, демонстрировавшие их дееспо-
собность. В памятниках XI века слово «тризна» (трызна) означа-
ет «борьбу», «состязание» и соответствует греческим словам, оз-
начающим состязания в палестре или на стадионе. «Тризнище» —
арена, стадион, место состязаний». Связь кулачных боев с риту-
альными праздниками отмечает Д. К. Зеленин: «В станице Кав-
казская на Кубани на Рождество и в другие праздничные дни де-
вушки устраивали на улице общий хоровод, а парни — кулачные
бои, причем все население станины делилось на две враждебные
партии. Бой идет во все время пения хоровода, как только пре-
кращаются песни в нем, парни один по одному убывают с той и
Кукин А , Лапин В.
Разделение на ритмическое и мелодическое звучание можно встретить, напри-
мер, у С. Г. Торсинавсб «Колокола, история и современность» (М., 1990), где он отме-
чает: «Потипу звон бывает мелодический (Западная Европа») и ритмический (Россия)».
134 Зеалн) 3. Песни свадебного обряда на Пинеге / Крестьянское искусство СССР:
Искусство Севера Ч. II. Л., 1928.
103
Глава 1. Оппозиционная пара ^конформизм—нонконформизм*...
другой стороны к хороводу и бой слабеет*231 Кулачный бой со-
провождался пением самих бойцов (так называемые «частушки
под драку»), а в некоторых местах зафиксирована традиция жен-
ского пения во время боя. То есть круговой обрядовый кулачный
бой включает в себя те же характеристики, которые мы зафикси-
ровали в хороводах, — совместное, коллективное исполнение (бой-
цы становятся кругом, один — центре, отбивает все атаки; для
того чтобы такой способ обороны был успешным, необходимы
высокоразвитая эмпатия, чувство окружающего пространства и
людей, ведь сражающийся в центре может видеть только ограни-
ченное количество нападающих — чтобы успешно отбить все ата-
ки, он должен хорошо чувствовать стоящих за его спиной), теле-
сная включенность (движения), ритмизирующий фактор2”.
Таким образом, в русской традиции конформистская установка
формировалась и поддерживалась структурой организации ритуаль-
ных (обрядовых) действий, специфичным оформлением телесных вза-
имодействий, в которых ритм, движение и пение, объединяясь, фор-
мировали коллективную сплоченность.
В современной взрослой жизни мы находим лишь отголоски тако-
го способа организации праздничных событий (например, коллектив-
ное пение за праздничным столом), то есть данный способ формиро-
вания конформистской установки является утраченным. Однако в этой
главе мы говорили о том, что в культуре существуют (вероятно, имен-
но в силу возможности отмирания транслирующих механизмов) дуб-
лирующие структуры, формирующие как одну, так и другую установ-
ку, соответствующие рассматриваемой оппозиционной паре. Одним
из таких транслирующих механизмов является язык, к рассмотрению
которого в этом качестве мы и приступим в следующей главе.
Пока же подведем итог. Основная идея первой главы — значимость
оппозиций при построении поля смыслов культуры, их психофизиологи-
ческая обусловленность и связанность друг с другом. Кроме тою, рас-
сматривалась оппозиционная пара «конформизм — нонконформизм» — ее
важность для полноценного существования общества, связи с другими
оппозиционными парами и способы социального конструирования вне-
языковымн средствами.
а| «Этнографическое обозрение» XXXI, 18%, № 4. С 378.
И10 русском кулачном бое более подробно можно прочитать: Куц В. А., Разина Е. В.
Здоровье, традиционная пластика и кулачный бой. СПб., 1997, Грунтовский А. Русский
кулачный бой. История, этнография, техника. СПб., 1998.
104
Внеязыковые способы формирования обеих установок
Столь подробное исследование данных вопросов отчасти было выз-
вано современной философской ситуацией, которую я вкратце и хочу
изложить. Итак, оппозиции в философском дискурсе — исторический
экскурс. Исследование этой темы может пойти двумя путями Первый
достаточно длинный — в этом случае рассмотрение следовало бы на-
чать с философского концепта «противоречие», изучить особенности
его трактовок, затем перейти к оппозициям, рассмотреть сходство и
различие обоих понятий и т. д. Тема, безусловно, интересная, при на-
писании докторской именно так и надо было бы сделать. Однако в
нашем случае столь подробное исследование может надолго оторвать
нас от главной темы, поэтому пойдем коротким путем, сконцентри-
ровавшись на истории конкретно термина «оппозиция»
В научную практику термин «оппозиция» был введен филолога-
ми — первым его применил в 20-е гг. XX в. Ф. де Соссюр в «Курсе
общей лингвистики». Придя в процессе рассуждений о произволь-
ности языкового знака к идее противопоставления как непременно-
му условию функционирования языковых единиц, он и обозначает
эти отношения как «оппозиции»Ь5(таким образом, стремясь иссле-
довать язык как систему, а не просто описывать языковые явления,
Соссюр, по сути, предложил новый методологический подход — ана-
лизировать «совокупности отношений языковой единицы к другим
и оппозиций, в которые она входит»1 2 **4). Традиция осмысления язы-
ковых явлений в оппозиционном контексте была продолжена пред-
ставителями Пражской фонологической школы (в частности, наши-
ми выдающимися соотечественниками Н. С. Трубецким и Р. О. Якоб-
соном), которые, используя идеи различительного признака и
оппозиции, выходят в своих исследованиях за пределы лингвисти-
ки, анализируя с помощью данного метода и некоторые культуроло-
гические проблемы (впрочем, такое направление было намечено уже
в трудах Соссюра, предполагавшего, что оппозиция является одной
из ключевых характеристик нс только естественного языка, нои «лю-
бых семиологических систем»235). Основная же заслуга русских лин-
гвистов — оформление новой системы анализа языка, получившей
иэ Соссюр Ф де. Курс обшей лингвистики. Екатеринбург, 1999. С. 121.
2'* Бенвенист Э. Общая лингвистика М., 1974. С. 23.
из Соссюр Ф. де. Курс обшей лингвистики. С. 122.
2,6 Желающие получить развернутое представление о фонологии могут обратиться,
например, к следующим работам: Трубецкой И.С. Основы фонологии. М., 2000; Тру-
бецкой И. С. Фонология и лингвистическая география / Избранные труды по филоло-
гии. М., 1987; Якобсон Р. О. Избранные работы. М., 1985.
105
Глава I. Оппозиционная пара •конформизм-нонконформиз.и»...
впоследствии название структурной лингвистики (сами авторы на-
звали се фонологией’56), в которой важную роль играли как раз фо-
нологические оппозиции. Итак, перед нами — исток структурализ-
ма, в котором можно выделить методологические принципы двух
уровней. Первый — наиболее абстрактный, стремящийся к откры-
тию предельно обших законов; на этом уровне вводится понятие си-
стемы, при анализе которой акцент ставится не на рассмотрение не-
зависимых членов, а на отношения между ними; кроме того, сторон-
ники данного метода стараются вскрыть бессознательную основу
осознаваемых языковых феноменов. Методологические принципы
второго уровня более конкретны — именно к ним и относится ана-
лиз, основанный на выделении оппозиционных структур. Эти раз-
работанные в лингвистике методы были затем перенесены в литера-
туроведение, этнографию и ряд других гуманитарных наук, сфор-
мировав направление, вошедшее в историю под названием
«структурализм». Подробнее о структурализме все желающие могут
узнать из соответствующей литературы, нас же в данном контексте
более интересует обобщенный итог их размышлений. Наиболее зна-
чимым является то, что в своих исследованиях «структуралисты не
ограничились открытием и проверкой структур и законов, опреде-
ляющих антропологические, экономические, исторические, психи-
ческие, семиологическис феномены. По крайней мере, «четыре муш-
кетера» - Альтюссер, Леви-Сгросс, Фуко и Лакан — не воспринимали
структурализм как только удобный эвристический метод обнаруже-
ния скрытых структур, объясняющих непонятные явления. Они явно
шли дальше, формулируя философскую концепцию истории в про-
тивовес историцизму, идеализму и марксизму и тому образу челове-
ка, который они выстраивали, — сознательному, ответственному,
творческому человеку, разумно-волевым образом создающему исто-
рию. Разбить образ, типичный для христианской и картезианской
традиции, мотор которого — человек с чувством долга, сознанием и
волей, — такая задача была поставлена этим философским движени-
ем»2”. И одно время было ощущение, что такой взгляд на человека
восторжествовал. Вот что пишет Фуко по поводу гуманистическо-ан-
тропологической традиции: «Мне кажется, что этот тип мышления
распадается у нас на глазах. По большей части этим мы обязаны струк-
туралистскому направлению. С момента осознания, что всякое чело-
веческое познание, всякое существование, всякая человеческая жизнь
а’ Pea.it Д.. ЛнтисериД. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. СПб.,
1997. С. 638-639.
106
Внелыковые способы формирования обеих установок
и даже биологическое наследие человека изнутри структурирована
формальной системой элементов, послушные связи между которы-
ми могут быть описаны, человек перестает быть, что называется, хо-
зяином самого себя... Оказывается, что именно набор структур, по
сути, потенциально создаст человека; он, разумеется, может их обду-
мать, описать, но он уже не субъект, не суверенное сознание. Редук-
ция человека к его окружающим структурам, мне кажется, характе-
ризует современную мысль»25*.
Такой взгляд на человека не мог не вызвать ответной реакции, ка-
ковой и становится ностструкгуралистская критика, главный упрек
которой можно сформулировать как онтологизацию принципов (ко-
нечно, одно дело - найти скрытые структуры для научной проработки
тех или иных фактов, и совсем другое дело — объявить эти структуры
не просто реальностью, а единственной реальностью). Однако как
структурализм был склонен глобализировать, так и постструктуралис-
тская критика, которая пошла тем же путем и вместо попытки опреде-
лить границы действия методологических принципов структурализма
начала концентрироваться исключительно на его отрицательных мо-
ментах, оставляя в стороне очевидные находки. Такая установка при-
вела к тому, что структуралистские методы перестают применяться при
исследовании явлений культуры; данное положение коснулось и оп-
позиционного метода. Однако, с моей точки зрения, это как раз тот
случай, когда с водой мы можем выплеснуть и ребенка, гак как спра-
ведливые возражения против универсализации принципа бинаризма
совсем не исключают использование его как частного метода анализа
культурных феноменов.
Чтоже касается рассматриваемой оппозиции «конформизм — нон-
конформизм», то я бы еще хотела кое-что уточнить. Как можно было
заметить, оба термина используются мной в предельно широком кон-
тексте, а не только в узкопсихологическим смысле. Причина такого
подхода состоит в следующем. Дело в том, что изучаемая нами оппо-
зиция, как было показано в первой главе, является одной из базовых
при формировании поля любой культуры. Это значит, что ее название
не должно быть культурноспецифичным (как было бы, если бы мы
назвали нашу оппозицию, например, «подчинение-неподчинение» —
терминами, которые при своем переводе с языка на язык имели бы
несколько иное культурное наполнение). Для достижения этой цели и
была взята уже используемая рядом наук (психологией, политологи-
ей) терминология с расширением стоящего за терминами смысла —
2Я Реам Д, Лнтисери Д. С. 639.
107
Глава t. Оппозиционная пара ‘конформизм-нонконформизм*...
вэтом случае избегаются указанные сложности с переводом, так как
данные концепты уже входят калькой в различные языки, а основное
их содержание вполне передает смысл рассматриваемой оппозицион-
ной пары (безусловно, такой способ использования терминов одной
науки в рамках другой с некоторым расширением смыслового поля
отнюдь не является моим изобретением).
Итак, определившись с рассматриваемой оппозиционной парой,
мы можем теперь переходить к анализу способа ее закрепленности в
языке.
Глава 2
ФОРМИРОВАНИЕ
СТРУКТУРОЙ ЯЗЫКА
НАЦИОНАЛЬНЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ
КОНФОРМИСТСКОГО
И НОНКОНФОРМИСТСКОГО
ПОВЕДЕНИЯ
(на примере русского языка)
ЯЗЫК КАК СПОСОБ ОСМЫСЛЕНИЯ МИРА
Мне представляется несомненным, что при усвоении родного язы-
ка у ребенка формируется фильтрующая сетка, заставляющая воспри-
нимать мир в определенных категориях. Разумеется, эта мысль не
нова — здесь я позволю себе достаточно длинную цитату из Уорфа: «Мы
расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным
языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы
совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; на-
против, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впе-
чатлений, который должен быть организован нашим сознанием, аэто
значит в основном — языковой системой, хранящейся в нашем созна-
нии. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем
значения так, а не иначе в основном потому, что мы — участники со-
глашения, предписывающего подобную систематизацию. Это согла-
шение имеет силу для определенного речевого коллектива и закрепле-
но в системе моделей нашего языка. Это соглашение, разумеется, ни-
как и никем не сформулировано и лишь подразумевается, и тем не
менее мы участники этого соглашения; мы вообще не сможем гово-
рить, если только не подпишемся под систематизацией и классифи-
кацией материала, обусловленной указанным соглашением»2”. Опуб-
Whorf Benjamin Lee. Language, thought and reality: Selected writings of Benjamin Lee
Whorf. Ed. John B. Carroll. New York: Wiley. 1956. P. 213.
109
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей. .
ликовано это было еще в 1956 году, однако очевидным не стало. В лин-
гвистике доминирующим как был, так, по сути, и остался подход, ос-
нователями которого стали Л. Блумфильд и Н. Хомский. Общий прин-
цип этого подхода — исследование языка с формальной точки зрения,
с одной стороны, без рассмотрения языка в качестве носителя значе-
ний, а с другой стороны, с отрицанием даже возможности того, что и
сам способ формализации языкового материала можно проинтерпре-
тировать с точки зрения его значения. Для подтверждения того, что
данная точка зрения по-прежнему доминирует, процитирую вышед-
ший в 1994 году бестселлер по лингвистике — «Языковой инстинкт»
Стивена Пинкера, характеризуемый на суперобложке как «великолеп-
ный», «ослепительный» и «блестящий»; также на суперобложке при-
веден хвалебный отзыв об этой книге Н. Хомского («чрезвычайно цен-
ная книга, весьма информативная и очень хорошо написанная»). Пин-
кер пишет: «Как мы увидим в данной главе, нет никаких научных
данных, свидетельствующих о том, что языки существенным образом
формируют образ мышления носителей этих языков. Идея, что язык
формирует мышление, казалась правдоподобной, когда ученые ниче-
го не знали о том, как происходит процесс мышления, и даже о том,
как можно это исследовать. Теперь, когда знают, как следует мыслить
о мышлении, стало меньшим искушение приравнивать его к языку
только по той причине, что слова легче пощупать руками, нежели мыс-
ли»**. Он высмеивает предположение, что фундаментальные катего-
рии действительности не наличествуют в реальном мире, а налагают-
ся культурой, напрочь отвергая теорию Уорфа («чем более мы рассмат-
риваем аргументы Уорфа, тем менее осмысленными они кажутся»*1).
Разумеется, при достаточной распространенности эта точка зрения
не является всеобщей, хотя количество ее приверженцев достаточно
велико. Однако, несмотря на наличие обширной критики, предложен-
ный Уорфом*’ взгляд на язык представляется логичным, а исследова-
ния в этой области — достаточно перспективными. Что же касается
приведенного выше высказывания Уорфа, то, утверждая значимость
языковой системы при восприятии мира, он рассматривал этот воп-
рос в целом, не затрагивая значимость конкретных грамматических
**♦ Pinker Steven. The language instinct. New York: William Morrow. 1994. P. 5J.
*' Там же. P. 60.
м> Данное направление исследований известно также как гипотеза Сепира-Уорфа,
или гипотеза лингвистической относительности. Кое-что у этих авторов даже переве-
дено: Уорф Б. Отношение норм повеления и мышления к языку / Новое в лингвистике.
Вып. I. М., I960; Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М ,
1993.
ПО
Ямк как способ осмысления мира
категорий или синтаксических моделей. Однако именно анализ конк-
ретной языковой действительности способен разрешить этот спор,
и поэтому представляется логичным рассмотреть одну из особеннос-
тей русской грамматики, попробовав понять, как она может воздей-
ствовать на наше национальное мировосприятие.
Перейдем к конкретным примерам, иллюстрирующим, как в грам-
матических категориях можетбыть заложен определенный способ вос-
приятия мира. Скажем, различие между березой и ольхой может быть
проигнорировано носителем русского языка, потому что они могут
быть включены в более общую категорию «дерево», однако различие
между одним или несколькими деревьями не может быть таким же
образом проигнорировано, ибо в русском языке различие между един-
ственным и множественным числом обязательно. Примером значи-
мости отнесения слова к определенной грамматической категории
может служить название национальности — «русский». По своей грам-
матической форме это прилагательное, употребляемое в качестве су-
ществительного. В качестве объяснения такого феномена можно выд-
винуть, опираясь на архивные документы, следующее предположение.
История (в ее доминирующей версии) такова: как-то, устав от раздо-
ров. новгородцы призвали варяжское племя рось во главе с Рюриком
на княжение в Новгород (мотивируя, по версии Никона-летописца,
тем, что земля их велика и обильна, а порядка в ней нет. А посему —
«приходите княжить и володеть нами»). Затем родственник Рюрика
Олег со товарищи (включая и сына Игоря) захватили Киев и, покоряя
окрестные славянские племена, постепенно создали древнерусское
государство. Таким образом, первоначально «русский» означало под-
данство россам (подобно тому, как «франсез» означало подданство
франкам) — то есть в том случае было полное соответствие между час-
тью речи (прилагательным) и способом его употребления. Однако по-
том это прилагательное стало употребляться в качестве существитель-
ного, обозначающего национальность. Было бы естественным, если
бы возникло соответствующее существительное, что мы и наблюдаем
в других языках, в которых существуют как прилагательные националь-
ности, так и существительные, обозначающие национальность. В од-
них языках это различие достигается посредством употребления ар-
тиклей (например, в английском — John is an American (Джон — аме-
риканец) и John is American boy (Джон — американский мальчик),
в других — изменяются окончания (скажем, в родственном украинс-
ком предыдущие фразы выглядели бы так: 1ван — украшець; 1ван —
украшський хлопець). Однако в русском языке такого изменения не
произошло, хотя для всех других национальностей в нашем языке су-
111
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
шествует как существительное, гаки прилагательное (немецкий — не-
мец, узбекский — узбек и т. п.); только при обозначении собственной
нации русский язык этого различения не делает. Чтобы данный факт
привел нас к каким-либо выводам, необходимо вначале рассмотреть
разницу между значениями грамматических категорий «существитель-
ное» и «прила! отельное». Задача существительных — категоризировать,
обозначая определенный вид. Эгот вид может быть описан с точки зре-
ния признаков, но не может быть сведен к набору этих признаков. (Для
примера приведем рассуждения Патнэма345. Он пишет о том, что сло-
во «лимон» не может быть определено как «что-то округлое, желтое,
кислое, растущее на дереве и т. д.». потому что всегда можно предста-
вить нечто, отвечающее всем необходимым характеристикам, но что
тем не менее люди откажутся отнести к категории лимона. Чтобы быть
лимоном, предмет должен вырасти на лимонном дереве. Если он вы-
рос на лимонном дереве, мы согласимся назвать его лимоном, даже
если он противоречит некоторым нашим ожиданиям. Можно себе
представить, что кто-нибудь будет выращивать сладкие лимоны или
оранжевые лимоны; однако, несмотря на такое противоречие основ-
ным характеристикам этого плода, они все равно будут называться если
не просто «лимоны», то, по крайней мере, «сладкие лимоны* или
«оранжевые лимоны».) Прилагательное же представляет собой обозна-
чение какого-то одного признака предмета. По отношению к теме на-
шего разговора эти сведения можно интерпретировать следующим об-
разом: русская нация в корне отличается от всех других наций, ибо,
если другие — это отдельный, определенный вид, то «русскость» — это
определенная черта (или черты) характера, а не национальный при-
знак. Причины этого коренятся, по всей видимости, в истории наше-
го государства, на территории которого не только проживали бок о бок
разные национальности, но и происходил процесс ассимиляции, в ре-
зультате которого племена и расы, влившиеся за тысячелетия в состав
Руси, не только переживали общую с русскими историю, но и выраба-
тывали единые смыслы русского жизненного пространства. Это при-
вело к формированию единого суперэтноса с соответствующими при-
знаками общности. Ярким подтверждением полиэтничности русско-
го народа является генеалогия его элиты, начиная с Рюриковичей.
Патриарх Никон и идеологи старообрядчества, протопоп Аввакум
были мордвинами. А насчет «русскости» наших царей вообще много
говорить не приходится: варяги и полугрски, полулитовцы, полунем-
цы, немцы; у Николая 11, например, исследователи насчитали 1/250
Putnam Hilary. -The meaning of <meaning>». In: Gunderson 1975, p. 131 — 193.
112
Язык как средство формирования установки
часть русской крови. В этом смысле можно присоединиться к мнению
П. Струве, утверждавшего, что к русской найми принадлежат все, кто
участвует в русской культуре. И тогда, действительно, «русский» — это
не национальность, а самоопределение индивида (что и отражено в
полушутливой присказке: «Папа — турок, мама — грек, а я — русский
человек»). Мне кажется, этот смысл и закодирован в том факте, что
для обозначения русской нации нет существительного, обозначающе-
го отдельный вид, а только прилагательное (которое используется так-
же и в качестве сушсствительного), что является указанием: «русский»,
по сути, не прямая этническая принадлежность, а определенные чер-
ты менталитета. Эти черты присущи не только коренным (если можно
так выразиться) русским, но и представителям других этнических
групп, разделивших с русскими их язык и приобретшими вследствие
этого специфические черты характера, фиксируемые рассматриваемым
прилагательным.
Таким образом, мне представляется, что понимание специфики язы-
кового кодирования мира (в особенности изучение его синтаксичес-
кого строя) дает возможность гораздо глубже исследовать культурные
установки, чем непосредственный анализ культурных проявлений, ибо
последние объемны, многозначны и находятся в постоянном измене-
нии, тогда как лингвистические правила конкретны, обозримы и лишь
в малой степени изменяются (причем изменения касаются не синтак-
сиса, а направлены на коррекцию словарного запаса).
ЯЗЫК КАК СРЕДСТВО
ФОРМИРОВАНИЯ УСТАНОВКИ
Специфика нонконформистской установки
в русском характере
и особенности структуры предложения
Рассмотрим особенности русской грамматики в контексте анали-
зируемой оппозиции «конформизм — нонконформизм». Начнем с
синтаксиса. Мне кажется, по меньшей мере, спорным закрепившееся
направление исследования этой языковой области. В словаре дается
113
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
следующее определение синтактики — это «раздел семиотики, изуча-
ющий синтаксис различных знаковых систем, т. е. структуру сочета-
ний знаков и правила их образования и преобразования безотноси-
тельно к их значениям и каким бы то ни было функциям знаковых
систем»**. Другие разделы семиотики не восполняют этот пробел —
значение той или иной синтаксической системы не рассматривается
ни семантикой, ни прагматикой. Однако, думаю, правомерным явля-
ется утверждение, что синтаксис естественного языка — это не просто
особый случай формальной организации знаков в имеющих различ-
ные структуры модели. Синтаксис также кодирует определенный .спо-
соб осмысления мира, и, усваивая его, ребенок таким способом (разу-
меется, не единственным) приобщается к национальному миропони-
манию. Рассмотрим основные особенности, присущие структуре
русского предложения. Прежде всего, это отсутствие жестко заданной
схемы расположения в нем различных частей речи. Эта особенность
не является характерной для многих других языков (скажем, для анг-
лийского, немецкого или французского), в которых расположение ча-
стей достаточно жестко фиксировано. В русском же в принципе поря-
док слов достаточно свободный. Рассмотрим подробнее. В предложе-
нии глагол-сказуемое связан прежде всего с двумя типами
существительных: с подлежащим (кто?) и дополнением (кого?). В трой-
ке П(одлежащее) — Д(ополнение) — Г(лагол) возможно шесть разных
порядков:
1. П-Д-Г Рука руху моет 4 Г-Д-П Моет руку рука
2. П-Г-Д Рука моет руку 5.Д-Г-П Руку моет рука
3. Г-П-Д Моет рука руку 6 Д-П-Г Руку рука моет
В языках мира встречаются все указанные порядки, однако одни
встречаются чаще, чем другие (почти две трети всех языков мира выб-
рали один из двух порядков: либо это порядок П-Д-Г, то есть глагол в
конце, либо П-Г-Д — глагол идет после подлежащего (в данной кон-
струкции из трех членов предложения — в середине); третий по рас-
пространенности порядок — это Г-П-Д, то есть глагол в начале пред-
ложения).
Итак, первое, на что, как мне кажется, следует обратить внимание,
это положение глагола — в отличие от многих языков (в том числе от
рассматриваемыхевропейских), в которых его положение жссткофик-
сироваио, в русском возможен любой из рассмотренных трех вариан-
** Современный словарь иностранных слов. М., 1992. С. 560.
114
Язык как средство формирования установки
тов (носители русского языка согласятся со мной, что все три приве-
денных ниже предложения звучат безо всякой натяжки абсолютно ес-
тественно: «Ехал Грека через реку», «Его имя я так и не вспомнили, «Лиза
даю яблоко младшей сестре»).
Рассмотрим теперь взаиморасположение подлежащего и дополне-
ния. В указанных нами самых распространенных в мире порядках слов
в предложении подлежащее всегда идет раньше дополнения. Это впол-
не логично, ведь всякое предложение — как бы подразумеваемый от-
вет на незаданный (или уже заданный) вопрос. Если мы ничего не зна-
ем, то это вопрос «что случилось?», если что-то известно о происшед-
шем, то следующий вопрос — «с кем (чем) случилось?», и лишь затем
идут уточнения «где?», «когда?» и пр. Таким образом, главным в пред-
ложении выступает название действия, то есть глагол-сказуемое либо
существительное, обозначающее того, с кем (чем) все происходит (под-
лежащее). В контексте рассматриваемого взаимоотношения подлежа-
щего с дополнением это объясняет, почему дополнение обычно следу-
ет за подлежащим — рассказ логично начинать с главного. Кроме того,
подлежащее ведь надо как-то отличить от дополнения (чтобы точно
знать, кто кого моет), и если в языке нет падежей, то порядок слов
становится для этого основным средством. Таким образом, подлежа-
щее должно быть первым, а дополнение — вторым, а еще хорошо бы,
если между ними будет стоять глагол — тогда точно ничего не спута-
ешь. Именно так и устроено большинство языков без падежей — от
английского до китайского. В русском же возможен любой вариант
взаиморасположения подлежащего и дополнения — например, если
собеседник тут же забыл названное ему при представлении имя и оши-
бочно назвал своего нового знакомого, то последний может уточнить:
«Саша меня зовут* (то есть в этом случае дополнение будет стоять пе-
ред подлежащим). При обычном же представлении подлежащее будет
стоять перед дополнением: «Меня зовут Саша».
Конечно, взаимоотношения подлежащего, сказуемого и дополне-
ния — это не единственные взаимоотношения в предложении. Од-
нако и при рассмотрении взаиморасположения других членов пред-
ложения мы обнаруживаем ту же закономерность: в русском языке
расположение не является жестко фиксированным (в отличие от ряда
других языков). Например, рассмотрим взаиморасположение прила-
гательного и существительного. В английском прилагательные все-
гда стоят перед существительными (такой порядок характерен для
многих языков, например для китайского, венгерского, армянского
и пр.); языков, в которых прилагательное всегда следует за существи-
тельным, гораздо меньше, но они тоже встречаются — например, су-
115
Глава 2 Формирование структурой ялыка национал!,чьх скы'енчттеи
ахили. Существуют также языки, в которых прилагательное может
располагаться как перед существительным, так и после него — в род-
ном русском или, например, во французском. Впрочем, в каждом
из этих языков существуют правила, определяющие верный порядок
в каждом конкретном случае. Скажем, во французском прилагатель-
ное обычно располагается после существительного, однако в опре-
деленных случаях, связанных с количеством слогов у прилагатель-
ного, порядок расположения существительного и прилагательного
изменяется; кроме того, во французском языке существует ряд при-
лагательных. которые всегда ставятся перед существительными.
Впрочем, некоторые прилагательные во французском языке могут
стоять как перед существительными, так и после них, однако разное
расположение влечет за собой изменение смысла словосочетания
(например, «grand homme» — «великий человек», a«homme grand» —
«человек высокого роста»; если вы наделены внушительными габа-
ритами, но довольно неуклюжи, про вас могут сказать «vrai ours* —
«настоящий медведь», однако, увидев на улице человека с ручным
медведем на цепочке, они предупредят ребенка — «ours vrai», подра-
зумевая, что это настоя щий медведь и лучше не подходить к нему близ-
ко). В русском прилагательное-определение обычно помещается пе-
ред существительным — это основной порядок нашего языка, одна-
ко оно не жестко фиксировано — в ряде случаев прилагательное
располагается после существительного, например, в научных опре-
делениях— «Ромашка обыкновенная» или когда собеседник хочет
подчеркнуть указанную характеристику предмета — «Какое утро нео-
быкновенное!» (то есть, как и во французском, при изменении рас-
положения несколько меняется оттенок сообщения).
Подведем краткий итог. Для русского языка характерно отсутствие
жесткой структуры предложения — подлежащее и сказуемое друг от-
носительно друга могут располагаться любым образом; в тройке под-
лежащее — сказуемое — дополнение в русском языке также возможно
любое расположение; значительной гибкостью обладают и другие чле-
ны предложения. Конечно, во многом такая свобода обусловлена на-
личием падежей, которые помогают установить связь между словами
(в языках с отсутствием падежей взаимосвязь между словами помога-
ет установить их порядок расположения). Однако и при наличии па-
дежей мы не всегда обнаруживаем в языке свободу расположения час-
тей речи — например, в немецком языке четыре падежа, и, следова-
тельно, он может себе позволить свободу расположения слов. Однако,
скажем, положение глагола там жестко фиксировано: в простом пове-
ствовательном предложении он располагается после подлежащего, или,
116
Язык как средство формирования установки
говоря упрощенно, в середине («Lisa gab dem Drachen cinen Apfel» —
«Лиза дача дракону яблоко»), в сложном предложении перемещается
в конец («\fera weiss, dass Lisa dem Drachen einen Apfel gab» — «Вера знает,
что Лизадала дракону яблоко»), аесли мы захотим узнать, дала ли Лиза
дракону яблоко, то в вопросе такого вида глагол помещается на пер-
вое место — «Gab Lisa dem Drachen einen Apfel?». Однако, хотя, как мы
видим, глагол в немецких предложениях может помещаться и в нача-
ле, и в конце, и в середине, правила его расположения жестко обозна-
чены (в отличие от русского языка). Следовательно, наличие падежей
не всегда означает свободное расположение частей речи.
Отсутствие структуры в предложении — отсутствие структуры в мире
Анализируя специфику русской структуры предложения, а имен-
но, отсутствие жесткого порядка расположения слов, можно предпо-
ложить, что на психологическом уровне это сформирует следующую
специфику осмысления мира: укорененное в бессознательном слое
ощущение мира как образования без четко проработанной и всеобъ-
емлющей структуры. Это мир, в котором может случиться все. В том.
что данное предположение отвечает истине, мы убеждаемся, анализи-
руя содержательный пласт русского языка, а именно специфику упот-
ребления некоторых «мелких» (по выражению Л. В. Щербы) слов (то
есть модальных слов, частиц, междометий). «Часто они выражают об-
щие жизненные установки говорящего, причем скрытые в неассертив-
ных компонентах высказывания»265. Впрочем, здесь можно говорить
нс только о жизненных установках отдельного индивида — наличие
простого и идиоматичного средства для выражения определенной ус-
тановки в конкретном языке связано, безусловно, с тем. что она вхо-
дит в число культурно значимых стереотипов.
Например, достаточно частотным в русской языковой практике яв-
ляется выражение «на всякий случай»246, описывающее следующее ми-
роощущение: «произойти может все, что угодно. А поскольку всего не
предусмотришь, то лучше иметь в своем распоряжении различные до-
полнительные ресурсы». Таким образом, данное выражение обьеди-
Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира. Материалы к словарю. М , 2002.
С. 133.
** Анализ выражений «на всякий случай», «авось», «в случае чего», «если что»,
♦вдруг» был проделан в двух работах: Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира. Ма-
териалы к словарю. М., 2002; Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Неожиданности а русской
языковой картине мира//ПОЛУТРОПОМ: К 70-летию В. Н.Топорова. М., 1997,Имсн-
но результат этих исследований данных слов здесь кратко и воспроизводится.
117
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей ..
няетдвс установки — желание перестраховаться и ощущение мира как
чего-то нелогичного, непросчитываемого, где может случиться все, что
угодно, возникнуть любые непредвиденные обстоятельства — то есть
именно той установки, наличие которой мы и предположили, исходя
из структуры русского языка. Будучи калькой французского «а tout
hasard*, оно вошло в русский язык только в начале XIX века; однако
поскольку данное выражение органично вписалось в русский язык, то
логично предположить, что существовала потребность в единице, вы-
ражающей подобную установку. Так, именно этим мироощущением
руководствовался Осип из «Ревизора» Гоголя, когда говорил: «Что там?
Веревочка? Давай и веревочку, — и веревочка в дороге пригодится: те-
лежка обломается или что другое , подвязать можно» — хоть в то время
в обиходный русский язык еще окончательно не вошло выражение «на
всякий случай». Причем это выражение можно считать в некотором
роде оппозиционным противовесом русскому «авось», хотя они абсо-
лютно идентичны по лежащему в их основе ощущению мира как бес-
структурного, непредсказуемого образования — «важная идея, отра-
женная в авось, — это представление о непредсказуемости будущего:
“все равно всего не предусмотришь”5*’, однако следующая установка в
“авось” выступает противовесом к страховочному “на всякий слу-
чай” — коли мир таков, то “бесполезно пытаться застраховаться от
возможных неприятностей”»54*. Одно время эта установка была на-
столько широко распространена, что Пушкин даже назвал ее «шибо-
летом народным*. Если «на всякий случай» предполагает активные
страховочные действия, то «авось» обосновывает пассивность субъек-
та установки, его нежелание предпринять какие-либо решительные
действия (в частности, меры предосторожности) (не случайно в песне
Булата Окуджавы, в которой речь идет отом, что король «веселых сол-
дат интендантами сразу назначил, а грустных оставил в солдатах —
авось ничего», установка на «авось» оправдывает не действие (интен-
дантами сразу назначил), а отсутствие действия (оставил в солдатах).
А. Д. Шмелев приводит типичные контексты для «авось»: * Авось обой-
дется; Авось ничего; Авось рассосется; Авось пронесет; ср. также Ну да
ничего авось. Бог не выдаст, свинья не сьест (И. Грекова)»24* — то есть в
русском «авось» уверенность в нелогичности и поэтому непредсказуе-
мости мира обосновывает беспечность, отказ от принятия мер предо-
сторожности субъекта данной установки.
217 Шмелев А Д Русская языковая модель мира, С. 135.
“Там же. С. 135.
“Там же.
118
Язык как средство формирования установки
Однако нс случайно эта книга начинается с рассуждения об оппо-
зициях— я уверена, что любая культурная установка не находится в
пустоте, а имеет в какой-либо форме своего двойника (ибо, выделяя
какое-либо значимое в рамках отдельной культуры образование, мы
обычно можем обнаружить в нем два полюса, которые при определен-
ном ракурсе рассмотрения выступают оппозициями — как выступают
оппозициями черное и белое, являясь в то же время частью светового
спектра). Так и установка «авось», предлагая лишь один способ — без-
действие (или пассивность), не могла удовлетворить всех носителей
языка — это нашло свое отражение, например, в следующих послови-
цах: «От авося добра не жди», «Авось плут, обманет», «Авосьевы горо-
да не горожены, авоськины дети не рожены», «Кто авосьничает, тот и
постничает» и др,270 — требовалось обозначить также и способ деятель-
ности в этом непредсказуемом мире. Поэтому появление выражения
♦на всякий случай» вполне логично, ибо, с одной стороны, в нем со-
держится характерное для носителей русского языка ощущение мира
как нелогичного и, как следствие, непредсказуемого, а с другой сторо-
ны, предлагается определенный стереотип действия в подобной ситу-
ации. Интересно, что оборот «на всякий случай», выражаясь языком
традиционного синтаксиса, выполняет в предложении функцию об-
стоятельства цели, то есть отвечает на вопрос «зачем (предпринимает-
ся данное действие)?», однако с логической точки зрения нс является
серьезным причинно-целевым основанием действия (особенно для
носителей тех языков, у которых существует жесткая структура пред-
ложения и, следовательно, сформирована установка на мир как на до-
статочно логичное образование). То есть, формально являясь обстоя-
тельством цели, выражение «на всякий случай» оставляет непрояснен-
ным ответ на вопрос: «А на какой именно случай?». Иногда ответ на
этот вопрос в той или иной степени может быть выведен из контекста
(например, когда говорится: «Утро солнечное, но ты возьми на всякий
случай зонтик», мы понимаем, что говорящий подразумевает возмож-
ность дождя), однако далеко не всегда контекст позволяет прояснить
ситуацию, и в результате так и остается неясным, о каком «случае» идет
речь, — тогда можно говорить об «иррационализации» условий (ситу-
ация, гармонично вписывающаяся в русскую картину мира). Особен-
но часто такая иррационализации имеет место при использовании обо-
рота «(просто) так, на всякий случай» — так, в песне Ю. Кима расска-
зывается о том, что «заботливый Отец» (Сталин), чтобы «пацан»,
попавший в тюрьму в возрасте четырнадцати лет, «не скучал... и пра-
См., например: Шмелев А. Д. С. 136-
119
Глава 2. Формирование структурой Я1ыка национальных особенностей..
вильно воспитывался в камере вонючей», посадил вместе с ним «од-
них ученых десять тыш и неученых десять тыщ, и несколько мильо-
нов — просто так. на всякий случай» (вообще говоря, между выраже-
ниями «на всякий случай» и «просто так»3’1 существует определенная
общность — оба, являясь обстоятельствами цели, указывают лишь на
отсутствие этой самой логичной и понятной цели).
Поскольку осмысление мира как чего-то непростроенного. нело-
гичного и непредсказуемого, исходя из структуры русского языка, дол-
жно быть одной из базовых установок у его носителей, то логично пред-
положить, что оно представлено целой группой «мелких» слов. Дей-
ствительно, то же осмысление мира содержится в выражениях «в случае
чего» и «если что». В отличие от выражения «на всякий случай», они
являются обстоятельствами не цели, а условия; однако обстоятельства
выступают столь же туманно, как и в случае с целью. Хотя выражения
«если что» и «в случае чего» могут использоваться и в качестве эвфе-
мистического намека на известное адресату речи обстоятельство («Если
что — мы друг с другом не знакомы»), однако чаще всего они исполь-
зуются для туманного обозначения любой ситуации, в которой может
оказаться полезным следовать данной инструкции («если что — захо-
ди не стесняясь»). Причем порой случается, что смысл, подразумевае-
мый собеседником, так и остается непонятным адресату сообщения
(А. Д. Шмелев приводит характерный в этом контексте эпизод из де-
тективной повести В. Белоусовой — завершение разговора следовате-
ля с главной героиней детективной повести: «И вот последнее, Ирина
Григорьевна, — продолжал Соболевский. — Вот моя визитная карточ-
ка. Здесь оба телефона — рабочий и домашний. Если что — звоните не
задумываясь!» — «Хорошо, — покорно пообещала я, абсолютно не по-
нимая, что может означать это ‘‘если что”»272). Более того, иногда не-
ясным может остаться не только условие, о котором идет речь, но так-
же и то, что именно должно произойти при реализации данного усло-
вия (как, нйпример, в рассуждениях героини данного отрывка: «У меня
тоже естьбратья: один боксер, а другой просто очень здоровый детина.
И я всю жизнь пребывала в уверенности: если что, пожалуюсь братиш-
кам, и... Дальше я даже недодумывала»273). А. Д. Шмелев замечает, что
выражения «если что» и «в случае чего» ставят в тупик лексикографов,
,т| Анализ этого выражения см. в работе: Пеньковский А. Б. Тимиологические оцен-
ки и их выражение в целях уклоняющегося от истины умаления значимости //Логи-
ческий анализ языка: Истина и истинность в культуре и языке. М., 1995.
т Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира. С. 139.
”э -Аргументы и факты-, 2000, № 37.
120
Язык как средство формирования установки
и в результате в словарях они дают этим выражениям не слишком со-
держательное толкование (например, он рассматривает толкование
этих слов в Малом академическом словаре27,1). Поскольку установка,
на которой основаны эти выражения, с моей точки зрения, задается во
многом способом организации слов в предложение, характерным для
русского языка, то у носителей языка с иным характером организации
(а именно, с жесткой схемой расположения членов предложения) в язы-
ке может даже не быть соответствующих «мелких» слов, выражающих
данную установку. Эту трудность прекрасно иллюстрируют словари,
переводящие слова на какой-нибудь из иностранных языков. Напри-
мер, в Кратком русско-английском фразеологическом словаре275 обо-
рот «в случае чего» истолковывается следующим образом: «Если воз-
никнут непредвиденные сложности, неприятности, какая-либо опас-
ность»; в качестве английских эквивалентов предложены «if anything
goes wrong» и «in case the worst happens». Однако обстоятельства, на ко-
торые указывает оборот «в случае чего», вовсе не обязательно опасные,
сложные и неприятные (например; «В магазин идти лень. Гостей вроде
не ожидается, а в случае чего — у меня припасены две бутылочки ли-
кера» — это высказывание вовсе не указывает на то, что говорящему
как-то неприятен приход гостей, и, следовательно, указанные в слова-
ре английские выражения не могут служить переводными эквивален-
тами для этого оборота). По существу, данное выражение может под-
разумевать любые обстоятельства, в которых следование данной инст-
рукции или использование данного ресурса может быть полезно, и
оборот «в случае чего» в этом отношении не отличается от оборота «если
что». Оксфордский словарь2’6 дает более удачный вариант перевода
выражения «в случае чего* — «if anything crops up*. Однако, по спра-
ведливому замечанию А. Д. Шмелева, и этот перевод дает лишь при-
близительное представление о смысле анализируемого оборота, по-
скольку в нем в недостаточной мере отражена идея непредсказуемости
будущего, состанляюшая самую сердцевину рассматриваемого русского
выражения277.
Таким образом, мы можем подвести краткий итог. «Авось», с од-
ной стороны, и обороты «на всякий случай», «в случае чего» и «если
что», с другой, представляют собой две стороны одной медали, пото-
г,‘ Шмелев А. Д С. 140.
1,1 Гуревич В В, Дспорец Ж А Краткий русско-английский «(тратео/югический сло-
варь М., 1998.
Wheeler М., Unbegaun В. Oxford Russian- English Dictionary. Oxford, 1984.
»’ Шмелев А. Д.С. 141.
121
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей. „
му что 0 основе всех этих выражений лежит присущее русскому мен-
талитету осмысление мира как неструктурированного, нелогичного
и, следовательно, непросчитываемого образования. Разница между
«авось» и остальными выражениями лишь в избираемой при таком
положении вещей стратегии поведения. В первом случае это ориен-
тация на беспечность: поскольку всего все равно не предусмотришь,
нет никакого смысла в том, чтобы пытаться как-то защититься от
возможных неприятностей, а лучше просто надеяться на благопри-
ятный исход событий. Однако при таком ощущении мира возможна
и другая стратегия поведения, отраженная в оборотах «на всякий слу-
чай», «в случае чего» и «если что»: желая как-то обезопасить себя в
непредсказуемом мире, человек начинает предпринимать меры пре-
досторожности, которые никак не диктуются трезвым расчетом и ори-
ентированы на то, что произойти может все что угодно (тем самым
он фактически надеется на то, что «авось» эти меры окажутся полез-
ными, то есть, по сути, недалеко уходит от описанной нами первой
стратегии поведения), а говоря о линии поведения в будущем, чело-
век вынужден считаться с самыми невероятными и при этом четко не
определенными возможными ситуациями, которые могут «в случае
чего» возникнуть. Таким образом, нелогичный, неструктурированный
и, следовательно, непросчитывасмый образ мира требует от носите-
лей такого образа наличия в поведенческом сценарии ряда нелогич-
ных, неконструктивных действий.
Однако это не единственные выражения в русском языке, указыва-
ющие на такой способ осмысления мира. Нелогичность и, следова-
тельно, непредсказуемость мира проявляется и в выражениях, описы-
вающих различного рода неожиданности. — это такие слова, как «вне-
запно», «неожиданно», «вдруг». Наличие трех выражений для описания
различных аспектов непредсказуемостей говорит о значимости ука-
занного способа осмысления событий в русской картине мира. Жела-
ющих ознакомиться с исследованием данных выражений подробно я
отсылаю к статье «Неожиданности в русской языковой картине
мира»27*. Исходя из этого исследования, можно сделать вывод, что,
несмотря на общее представление о мире, лежащее в основе данных
выражений, их не следует рассматривать как синонимы. Поскольку
непредсказуемость занимает значимое место в русской картине мира,
то в языке выделяются и уточняются различные виды непредсказуе-
мости. Так, не всякая внезапность бывает неожиданностью, и наобо-
Булыгина Т. В, Шмелев А. Д. Неожиданности в русской языковой картине мира //
ПОЛУТРОПОЫ: К 70-летаю В. Н. Топорова. М„ 1997.
122
Язык как, средство формирования установки
рот (что хорошо иллюстрируется следующей фразой: «Его внезапный
уход посреди доклада ни для кого не был неожиданным — все давно
привыкли к его выходкам»). Неожиданными обычно бывают факты,
а внезапными только события, и, исходя из этого, сочетания одного и
того же слова с выражениями «неожиданно» и «внезапно» имеют раз-
личную трактовку при переводе. Так, сочетание «внезапно опьянел»
указывает на то, как произошло событие (резко, с большой скорос-
тью — только что был трезв, а уже через минуту пьян); сочетание же
«неожиданно опьянел» ничего не сообщает о том, как происходил про-
цесс опьянения — он вполне могбыть постепенным, и неожиданность
здесь относится к самому факту опьянения (опьянел, хотя практичес-
ки не пил).
Однако наиболее интересно в контексте рассматриваемой нами
проблематики слово «вдруг». В статье В. Н. Топорова «Поэтика Дос-
тоевского и ранние схемы мифологического мышления»17’ рассмат-
ривалась поразительная насыщенность текста «Преступления и нака-
зания» словом «вдруг» и указывалось, что в романе неоднократно встре-
чаются отрывки длиною в несколько страниц, где «вдруг» «выступает
с обязательностью некоего классификатора ситуации, что можно срав-
нить с принудительным употреблением некоторых грамматических
элементов (типа артикля)». Также отмечалась тенденция предельно
сближать друг с другом разные употребления слова «вдруг» (в преде-
лах одной или двух смежных фраз), несмотря на кажущуюся избыточ-
ность такого повтора. Столь высокая частотность употребления этого
слова обусловлена не только особенностями поэтики «Преступления
и наказания», но и поразительной частотностью «вдруг» в русской речи
(А. Д. Шмелев ссылается на подсчеты А. Н. Баранова, по которым в
современной русской прозе частотность «вдруг» не ниже, чем у Досто-
евского; чрезвычайно частотно это слово и в бытовой непринужден-
ной речи2*0). Данный факт говорит о том, что некоторые особенности
семантики выражения «вдруг» непосредственным образом соотносятся
с определенными установками, характерными для русской языковой
картины мира.
Рассмотрим данный вопрос подробнее. Все три слова («внезапно»,
«неожиданно», «вдруг») означают, что возможность положения дел,
о котором идет речь в высказывании, никакие вытекает из описанной
Топоров В. II Поэтика Достоевского и ранние схемы мифологического мышле-
ния («Преступление н наказание») // Проблемы поэтики и истории литературы. Са-
ранск: МордГУ им Н. П. Огарева, 1973.
ао Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира. С. 149.
123
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей.
до этого (или просто известной собеседникам) ситуации. Однако если,
как писалось выше, «неожиданно» обычно относится только к мен-
тальным фактам, а «внезапно» — к событиям, то слово «вдруг» имеет
более широкий спектр применения31. Кроме того, оно в еще большей
степени, чем слова «неожиданно» и «внезапно», разрушает каузаль-
ные связи, которые мог бы пытаться установить адресат, так что каж-
дый новый сюжетный ход никак не детерминируется предыдущими.
Не случайно, по замечанию А. Д. Шмелева, «вдруг» хорошо соединя-
ется с безличными предложениями и другими конструкциями, устра-
няющими активного, целенаправленно действующего субъекта (в ка-
честве примера Шмелев приводит две выдержки из Достоевского: «Как
это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его
и как бы бросило к ее ногам» и «Он и не думал это сказать, а так, само
вдруг вырвалось»)2*2.
С идеей нарушения «естественного» хода вещей связано то, что во
«вдруг» может быть заключено представление о «нелогичности» (ир-
рациональности) соответствующей ситуации (например, у Достоевс-
кого: «Вы поймете тогда тот порыв, по которому в этой слепоте благо-
родства вдруг берут человека даже недостойного себя во всех отноше-
ниях, человека, глубоко не понимающего вас, готового вас измучить
при всякой первой возможности, и такого-то человека, наперекор все-
му, воплощают вдруг в какой-то идеал, в свою мечту, совокупляют на
нем все надежды свои, преклоняются перед ним, любят его всю жизнь,
совершенно не зная за что...»). Кроме того, сочетание «и вдруг» часто
указывает на нелогичность соединения двух ситуаций, каждая из ко-
торых сама по себе могла бы не вызвать удивления («Отношения у них
были довольно прохладные — и вдруг водой не разольешь»).
С представлением о нелогичности и непредсказуемости мира свя-
зана еще одна идея, выраженная словом «вдруг», — в ряде случаев оно
вводит в поле зрения адресата речи некоторую гипотезу, никак не вы-
текающую из того, что уже известно говорящему и адресату. Слово
«вдруг» в этом случае указывает на то, что говорящий не считает гипо-
тезу сколько-нибудь вероятной (не видит причин, по которым она дол-
жна была бы соответствовать действительности), но поскольку в нело-
гичном мире произойти может все что угодно, полагает, что эту гипо-
тезу тоже стоит принять во внимание (как в известном анекдоте:
•Рабинович, почему вы сидите дома в галстуке?» — «А вдруг кто-ни-
См. указ. работу: Булыгина Т. В, Шмелев А. Д. Неожиданности в русской языко-
вой картине мира...
ш Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира. С. 158.
124
Язык как средство формирования установки
будь зайдет». — «Тогда почему без штанов?» — «Ай, ну кто зайдет к бед-
ному еврею?»). Отсутствие «вдруг» (например, если бы предположе-
ние выглядело так: «Можетбыть, кто-нибудь ко мне зайдет») указыва-
ло бы, что говорящий готов считать данную гипотезу вполне реальной
возможностью; наличие же слова «вдруг» показывает — гипотезу пред-
лагается принять во внимание не потому, что она правдоподобна, а по-
тому, что в таком мире могут произойти самые неправдоподобные вещи.
Таким образом, в «гадательном» «вдруг» отражается та же важная идея,
которая содержится в целом ряде русских языковых выражений (часть
из них была рассмотрена выше): представление о непредсказуемости
будущего, вытекающее из образа мира как нелогичного, неструктури-
рованного образования. И хотя иногда некоторые из указанных выра-
жений могут выступать вроде бы в оппозиционных высказываниях, эта
оппозиция мнимая. Например, в диалоге «Авось не упаду! — А вдруг
упадешь?», при всей его кажущейся полемичности, видно: обоих собе-
седников объединяет представление, что падение в данной ситуации
маловероятно; просто первый беспечно считает, что указанной мало-
вероятной возможностью можно пренебречь (хотя, конечно, произой-
ти может все что угодно), а второй предпочитает учесть ее, несмотря на
малую вероятность (поскольку опять же произойти может все что угод-
но), то есть в обоих случаях общей почвой для собеседников, наряду с
представлением о маловероятности падения, является представление
о нспросчитывае.мости мира.
Таким образом, анализ целого ряда обладающих высокой частот-
ностью «мелких» слов русского языка позволяет подтвердить нашу
гипотезу, а именно: отсутствие жесткой структуры предложения не
является просто одной из особенностей конструкции предложения в
русском языке, оно задает границу, в рамках которой и формируется
определенная картина мира; то есть, внедрившись на уровень бессоз-
нательного, оно продуцирует соответствующее видение мира как не-
логичного, бесструктурного образования, что отражают рассмотрен-
ные выше слова и словосочетания.
Впрочем, такое видение мира продуцируется не только отсутстви-
ем жестко закрепленного порядка слов, но и рядом других особеннос-
тей, характеризующим синтаксис русского языка с точки зрения не-
которой нелогичности. Например, грамматическая категория числа.
В английском и французском языках, к примеру, структура употреб-
ления этой категории четка, ясна, проста — множественное число на-
чинается с двух и все предметы и явления, которых больше одного,
передаются множественным числом. В русском же все запутано, и ло-
гика не прослеживается: запомнить правила употребления множе-
125
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
ствснного числа можно, объяснить — нет. Начнем с основы — сколько
должно быть предметов, чтобы они попали под категорию множествен-
ного числа? Не спеши с ответом, читатель, все не так просто. Казалось
бы, любое число больше одного — это уже множественное число, и от-
части это верно, однако нуждается вуточнении. Если вы не указываете
количества предметов, тогда некоторая ясность присутствует — в за-
висимости от рода мы имеем стандартные окончания множествен-
ного числа (книга — книги, нож — ножи, скатерть — скатерти» т. п.),
хотя уже здесь присутствует некоторая странность — почему, напри-
мер, множественное число от слова «стул» — «стулья», а от слова
«стол» — «столы»? Однако еше больше начинаешь удивляться, когда
сталкиваешься с необходимостью количественного счета, — в зависи-
мости от количества предметов мы имеем три (!) вида окончаний в
именительном падеже (разумеется, это различие сохраняется и во всех
других падежах): «одна книга», «две книги», «пять книг(О)», «одна тет-
радь», «две тетради», «пять тетрадей». Запутанность прослеживается не
только в наличии трех окончаний, но и причинах их распределения
(почему, например, первое соответствует первому числу в десятке, вто-
рое — если количество предметов попадает в интервал от двух до четы-
рех в десятке, третье — при включении предмета во множество от пяти
до десяти вдесятке?). Причем, если у вас была изначальная версия, что
существующее противопоставление «один — много» в русском языке
затем лишь уточняется в отношении количества предметов более од-
ного и выделяется разница до пяти или больше, которая потом транс-
лируется в последующих десятках (такое состояние дел было бы более-
менее понятно, хотя логически и трудно объяснимо: почему именно
до пяти?), однако эта версия не проходит, ибо при количественном счете
и противопоставление «один — много» не выдерживается, так как и
одна, и восемьдесят одна, и пятьсот сорок одна единица какого-либо
предмета имеют одинаковые окончания («одна галка», «восемьдесят
одна галка», «пятьсот сорок одна галка»), хотя понятно, что «восемь-
десят одна галка» не может быть включена в подмножество «один» (как,
впрочем, и любые предметы количеством больше одного). Понятно,
что такая запутанность грамматической категории числа также вно-
сит свой вклад в формирование специфически русского осмысления мира
как нелогичного образования.
Надо отметить, что нелогичность, запутанность характеризуют не
только категорию числа, — рассмотрим, например, категорию рода.
Далеко не всегда в языках, в которых эта категория присутствует, мож-
но объяснить, почему слово относится к той или другой категории, и
это имеет место не только в русском языке (например, почему слово
126
Язык как средство формирования установки
«книга» у нас женского рода, а во французском — мужского?). Нело-
гичность этого вида отнесенности не бросается в глаза с первого раза,
потому что логическое объяснение подменяется грамматическим —
существуют правила, описывающие внешние признаки, по которым
слова можно отнести к тому или другому роду (помним, да? Оконча-
ния -а, -я — женский род, -о, -е — средний, твердые согласные — муж-
ской). Однако надо отметить, что эти правила действуют не всегда:
например, «мама» и «папа» — разного рода, несмотря на одинаковые
окончания. Конечно, можно попробовать объяснить, почему слово
«папа» — мужского рода (в силу, так сказать, биологических причин),
однако почему тогда в языке оно имеет окончание женского рода?
И подобных примеров можно привести достаточное количество, при-
чем разобраться в них еще более сложно (например, почему «мышь»
женского рода, а «конь» — мужского?). Безусловно, многие вещи мож-
но объяснить историческими изысканиями, однако их результаты из-
вестны немногим, для всех же прочих остаются загадкой причины на-
деления тех или других слов каким-либо родом (причем различный
род могут иметь даже слова, называющие явления одного порядка, —
например, из семи названий дней недели три — мужского рода, три —
женского и одно слово среднего рода. Почему? Во французском, ска-
жем, все дни недели — мужского рода). Понятно, что такого рода
странности, укореняясь в бессознательном, не добавляют логичнос-
ти в наше осмысление мира.
Или, скажем, артикль. В любом учебнике английского языка разъяс-
няется специфика артиклей, свойственных данному языку, — они упот-
ребляются в обязательном порядке, сообщая об определенности или
неопределенности того предмета, о котором идет речь. Разъясняя раз-
ницу в этом аспекте между русским и английским, филологи указыва-
ют на то, что, говоря по-русски: «Я написала письмо», человек может
не уточнять, какое именно письмо имеется в виду: то, о котором уже
шла речь (например, то, которое его уже месяц, как просят написать),
или совершенно неизвестное собеседнику (вот взяла и захотела напи-
сать какое-нибудь письмо). Англоговорящий же просто обязан дать
такую информацию о письме (разумеется, не только о нем), сказав либо
«а letter» (какое-то новое, неизвестное письмо), либо «the letter» (то
самое, известное письмо, о котором уже когда-либо шла речь). Отсут-
ствие артикля в русском языке усиливает неопределенность высказыва-
ния; неопределенность же высказывания работает на формирование до-
минирования этой характеристики при восприятии окружающего мира
(логика английского проста — сообщи мне сражу же, слышал ли я уже
что-либо об обсуждаемом предмете либо нет, и тогда я могу, при жела-
127
Глава 2. Формирование структурой тыка национальных особенностей...
нии, уточнить сведения о нем. В русском же языке собеседника всегда
оставляют в неведении относительно предмета речи — тотли это, уже
обсуждавшийся предмет или какой-то новый?).
Правда, нельзя утверждать, что артикль совершенно чужд русскому
языку — в нашем языке существуют фрагментарные явления неопреде-
ленного (!) артикля (при нашей картине мира закономерно, что именно
его). Прежде чем рассмотреть данный факт подробнее, сделаем неболь-
шой экскурс в историю, чтобы узнать, как образовывался неопреде-
ленный артикль в английском (это поможет нам в исследовании дан-
ного языкового феномена на русской почве). Оказывается, неопреде-
ленный артикль «а (ап)» возник путем трансформации числительного
«опе» — «один». В русском языке наблюдается та же картина — мы го-
ворим: «Книгу мне дал один мальчик», не имея в виду, что именно один,
а не много мальчиков мне дали книги, а подразумевая «какой-то» маль-
чик. Также и в предложении «Пару месяцев назад прочел я одну книгу»
речь идет вовсе не о том, что человек некоторое время назад прочел
только одну книгу, — здесь словом «одна* существительное «книга»
вводится в разговор в качестве дальнейшего предмета речи (ибо такие
предложения обычно имеют продолжение типа: «В ней рассказыва-
лось о специфике употребления русского глагола “гулять”») — если бы
подобная ситуация описывалась английским языком, то тогда точно
так же, как в предложенном русском варианте, перед существитель-
ным «книга» («book») стоял бы неопределенный артикль «а». Таким
образом, русский язык характеризует не только отсутствие жесткой
структуры предложения и некоторую запутанность в употреблении грам-
матических категорий, но и тенденция к включению в язык неопределен-
ностей (в данном случае — присутствие, хотя и фрагментарное, неопре-
деленного артикля).
Кроме того, прусская грамматика изобилует конструкциями, в ко-
торых действительный мир предстает как противопоставленный чело-
веческим желаниям и волевым устремлениям или как, по крайней мере,
независимый от них»2>\ Например, широко распространены неагентив-
ные предложения — конструкции с дательным падежом субъекта (мне
не верится, мне хочется, мне помнится) и безличные конструкции (его
убило молнией, еголихорадило)2"*. Носители русского языка очень час-
Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997. С. 70—71.
ш При написании данного раздела произошел краткий диалог с дочерью (2,5 гола),
прекрасно иллюстрирующий обе указанные особенности русской грамматики. В мага-
зине она попросила купить орешки, пришла домой, стала их есть и заметила, что зря не
купили их для папы. Я предложила ей не съедать весь пакетик, а оставить ему. Ксюша
вначале отложила, но потом постепенно съела отложенное. На мой вопрос, почему же
128
Язык как средство формирования установки
то используют их, рассказывая о событиях и подразумевая, что «таин-
ственные и непонятные событ ия происходят вне нас совсем не по той при -
чине, что кто-то делает что-то, а события, происходящие внутри нас,
наступают отнюдь не потому, что мы этого хотим»2 **5. Неагентивность
характерна и для русской лексики, что можно обнаружить в глаголах типа
«удалось», «успсть/нс успеть», «получилось», «вышло», «посчастливи-
лось», «повезло» и многих других, значение которых сводится к тому,
что событие произошло с человеком как бы само собой2*4. Эти данные
говорят о том, что носители русского языка свои и чужие достижения
склонны приписывать обстоятельствам или какой-нибудь внешней, не-
контролируемой силе (везению, удаче, судьбе — роль последней в рус-
ской ментальности вообще весьма значима и поэтому подробнее будет
рассмотрена ниже). Однако такая установка не является характерной,
с моей точки зрения, как для ряда европейских народов, так и для но-
сителей английского языка (например, по замечанию Лебедевой2”,
большинство американцев разделяют концепцию «справедливого
мира» или «что заслужил, то и получил». «Данная концепция основана
на причинно-следственной связи между высокими личными способ-
ностями, усердной работой и достигнутым высоким материальным и
социальным положением. Люди, уверенные, что тот, кто «распоряжа-
ется» социальными наградами, действует в соответствии с этим прин-
ципом, свой жизненный неуспех склонны приписывать недостаточ-
ным способностям, лени или тому и другому вместе. Так же или еще
строже они оценивают и других»2’*)
Итак, при описываемой нами картине мира, свойственной русско-
му менталитету, у человека есть ощущение, что поскольку в мире от-
сутствует структура, то случиться может все что угодно, и мы можем
говорить о происшествии или не происшествии какого-либо события
лишь с определенным процентом вероятности (ибо попытка устано-
вить каузальные связи между чем-то не всегда возможна, так как в рус-
ской картине мира каждый новый поворот событий может быть со-
всем не детерминирован предыдущими). Кроме того, восприятие мира
она не оставила орешки папе, она отлетала: «Ну, не получилось. Мне очень хотелось» —
то есть в обоих предложениях она не выступает в качестве акт явного деятеля (в первом
предложении использована безличная конструкция, во втором местоимение стоит в
дательном, а не в именительном Падеже).
Вежбицкая А. Язык. Культура... С. 71.
Падучева Е. В. Феномен Анны Вежбиикой / Вежбицкая А. Язык. Культура. По-
знание. М., 1997. С. 5-32.
т Лебедева И. М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. М., 1999.
“Там же. С. 81.
5 Зак 4547
129
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей .
как бесструктурного образования послужило почвой для формирова-
ния и другой особенности русского дискурса. Если первая, о которой
было сказано выше, относится к характеристикам протекания дей-
ствия, то вторая больше описывает характеристики самого действия
или деятеля. А именно: словарный состав русского языка отличается
как обилием способов для выражения неопределенностей такого рода™,
так и высокой частотностью их употребления. Н. Д. Арутюнова в сво-
ей статье «Неопределенное! ь признака в русском дискурсе»2”0, рассмат-
ривая неопределенные местоимения, отмечает: «Обилие неопределен-
ных местоимений, относящихся к признаковым значениям, состав-
ляет важную характеристику русского дискурса»2”1. Причем категория
неопределенности в русском языке отражает отношение к действитель-
ности не только именных компонентов предложения (Его приход был
маловероятен; Возможно, он говорил правду), но может, согласно ука-
занному исследованию Арутюновой, относиться также к разным ви-
дам непредметных значений, выраженных прилагательными [Дело было
какое-то запутанное), предикативами (На душе было как-то неспокой-
но), наречиями (Он как-то странно посмотрел на меня), пропозиция-
ми (Что-то у меня ум за разум заходит), а также номинализациями —
именами с непредметным значением и сочетаниями «что-то» с прила-
гательными (Тут вышло какое-то недоразумение; В нем было что-то
странное). (В настоящий же момент в устном русском языке, как мне
кажется, засилие частицы как бы.) Наличие столь разработанной кате-
гории неопределенностей указывает на ее значимость Aw русского мен-
талитета; кроме того, все эти неопределенности прекрасно согласу-
ются с отсутствием в русском языке жестко структурированного по-
рядка расположения членов предложения.
Однако, разумеется, не только «мелкие» слова и рассмотренные ча-
стицы поддерживают и уточняют специфику менталитета в тех рам-
ках, которые задаются структурой предложения. Например, весьма
характерно в этом аспекте отношение к судьбе у русского народа. «Важ-
ная роль, которую данное представление играет в русской картине
мира, обусловливает высокую частоту употребления слова судьба в рус-
ской речи и русскихтекстах, значительно превышающую частоту упот-
* Ковшунова И. И. Принцип неполной определенности и формы его грамматичес-
кого выражения в поэтическом языке / Очерки истории языка русской поэзии XX пе-
кл. М., 1993.
”• Арутюнова И. Д Неопределенность признака в русском дискурсе / Логический
анализ языка. Истина и нсгннностьв культуре и языке. М., 1995. С. 182-189.
Там же. С. 187.
130
Язык как средство формирования установки
ребления аналогов этого слова в западноевропейских языках»2*’. Как
отмечает А. Вежбицкая, «судьба яатяется ключевым концептом русской
культуры. У него вообще нет эквивалентов в английском языке»2”.
Ссылаясь на проделанный несколькими исследователями контент-
анализ, она указывает, что на миллион английских слов приходится 33
употребления слова «fate» и 22 — «destiny», тогда как русская «судьба»
встречается 181 раз2*4.
В словарях мы можем отследить некоторые изменения в примене-
нии этого слова, однако они касаются не его сущности, а лишь неко-
торых деталей. Так, толковый словарь Даля”1, расшифровывая слово
«судьба» как «то, что присуждено», указывает на две основные облас-
ти применения этого слова: 1. Суд, судилище, расправа — «Пусть нас
судьба разберет», «Что судьба скажет, хоть правосуд, хоть кривосуд,
атак и быть»; 2. «Участь, жребий, доля, рок, часть, счастье, предопре-
деление, неминучее в быту земном, пути провидения» — все то, что
суждено, причем, по выражению Даля, «согласованье судьбы со сво-
бодой человека уму не доступно» — «Всякому своя судьба», «Судьба
руки вяжет», «От судьбы не уйдешь», «такая судьба» и пр. Кроме того,
в словаре указаны и близкие слова, связанные со словом «судьба»: 1. Су-
женый (роковой) — все, что делается судьбою, по судьбе, что суждено
или сужено провидением — «Не суженый кус изо рта валится», «Посу-
ленного год ждут, а суженого до веку», «Суженого ни обойти, ни объ-
ехать»; кроме того, так называют будущего супруга или супругу (суже-
ный, суженая) — «Суженый, ряженый, приди ко мне ужинать», «Много
женихов, да суженого нет». 2. Судьбы (ж. р., мн. ч.), суды (м. р.,
мн. ч.) — провиденье, определенье Божеское, законы и порядок Все-
ленной, с неизбежными, неминучими последствиями их для каждо-
го— «Судьбы Божьи неисповедимы», «воля судеб», «Не рок слепой,
премудрыя судьбы!», «Божьими судьбами да вашими молитвами здрав-
ствуем».
В современном употреблении произошел, как я уже отмечала, ряд
изменений. Во-первых, значительные изменения произошли в словах,
связанных со словом «судьба», — вышли из употребления «судьбы»
2,2 Шмелев Л. Д. Русская языковая модель... С. 210.
Wlerzbicka A. Duza soul), toska (- yearning), sud’ba (- fate): tree key concepts in
Russian language and Russian culture I Melody formalne w opisie jezykow slowianskich.
Warszawa. 1990. P. 23.
»* Там же. С. 24.
’’’Даль В. Тач ковы й словарь живого великорусского языка. М„ 1994. Репринтное
издание. В 4-хтомах. Т. 4. С. 356.
131
f iaea 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
(ж. р., мн. ч.); изменило свое звучание слово «суженый» — в настоя-
щий момент оно звучит как «сужденный» (с ударением, в отличие от
старого варианта, на втором слоге) н стало употребляться не в значе-
нии подлежащего, как раньше, а в значении сказуемого со смыслом
«предназначить (-чать) (нечто непредвиденное, ...нс зависящее от воли
человека)» («суждено судьбой», «нам не суждено больше встретить-
ся»)2*, два же прежних употребления слова «суженый», указанных Да-
лем, устарели и в речи не используются. Далее, слово «судьба» не упот
ребляется в первом из указанных Далем смыслах (как суд, судилище,
расправа).
Однако в настоящий момент употребление самого слова «судьба»
значительно расширилось — по сравнению с прошлыми двумя вари-
антами мы обнаруживаем в современном словаре Ожегова и Шведо-
вой2” целых пять! То есть общее количество несколько возросло, даже
если учитывать не только значение слова «судьба», но и расположен-
ные Далем с ним в одном пункте слова «суженый» и «судьбы». Какие
же значения имеет «судьба» в современном русском? Во-первых, мы
можем заметить, что сведенные у Даля в один пункт такие значения
слова «судьба», как «участь, жребий, доля, рок. часть, счастье, предоп-
ределение, неминучее в быту земном, пути провидения», или все то,
что суждено и на что человек никак не может повлиять, разделены
Ожеговым и Шведовой на два пункта2*: 1. Стечение обстоятельств или
ход жизненных событий, не зависящих от воли человека. — «судьба
столкнула старых друзей», «баловень судьбы», «удары судьбы», «пре-
вратности судьбы», «судьба улыбнулась кому-то» (обстоятельства сло-
жились удачно), «игра судьбы» (непредвиденная случайность, неожи-
данный поворот в жизни), «ирония судьбы» (нелепая, странная слу-
чайность), «перст судьбы» (стечение обстоятельств, предопределивших
какое-либо событие, факт) и г. п. 2. Доля, участь, жизненный путь —
«счастливая судьба», «узнать о судьбе родных», «связать свою судьбу с
кем-либо», «от своей судьбы не уйдешь», «искать свою судьбу» (пы-
таться найти счастье в личной жизни). Далее Ожегов и Шведова дают
другие варианты употребления этого слова 3. История существования,
развития (кого-) чего-нибудь — «у этой рукописи интересная судьба»,
«исторические судьбы народных песен», «театральная судьба пьес Че-
хова». 4. Будущее, то, что случится, произойдет, — «судьбы не угада-
”* Ожегов С. И., Шведова Н. Ю Толковый словарь русского языка. М., 1999. С. 778,
судить-2.
“’Там же.
м Гам же.
132
Язык как средство формирования установки
ешь», «судьбадстей в руках родителей» (тоестьот них зависит будущее
детей), «какова же дальнейшая судьба Арапа?», «изложить свои взгля-
ды на судьбу России». 5. Употребление в значении сказуемого, значе-
ние то же, что и уже рассмотренного «сужденный» — «видно, не судьба
с ним увидеться».
Говоря о значимости этого слова в структуре нашей ментальности,
А. Д. Шмелев в качестве причины указывает: понятие «судьба» соединя-
ет в себе две ключевые идеи русской языковой картины мира — идею не-
предсказуемости будущего и идею, в соответствии с которой человек не
контролирует происходящие с ним события. Причем эти идеи присут-
ствуют в понятии «судьба» не одновременно, а сменяют друг друга,
когда «решается судьба»: пока «судьба» еще не «решилась», будущее
остается непредсказуемым, а человек может изменить свою «судьбу» и
вообще может выступать как творец своей «судьбы»; но как только
«судьба решилась», человек уже не властен над ходом событий, кото-
рые теперь могут быть уже с той или иной степенью полноты предска-
заны.
Кроме того, по замечанию Шмелева, такое представление о судьбе
«дает удобный способ примириться с непредсказуемостью жизни, с
тем, что не все в ней зависит от человека, и с тем, что в ней может
происходить то, чего мы вовсе нс хотели бы. Такие сентенции, как Та-
кая уж у меня судьба; Не судьба была встретиться; Значит, не судьба
представляют собою формулы “примирения с действительностью”,
столь характерные для русского дискурса»25”. Впрочем, возможно и
иное толкование отношения к судьбе, восходящее к христианской тра-
диции, — она «может пониматься как своего рода божественный за-
мысел о человеке, следование которому не является фаталистическим
предопределением, но может рассматриваться как нравственный долг.
Соответственно, отклонение оттого, что «предначертано» судьбой, ока-
зывается возможным, но трактуется как уклонение от выполнения
долга. Так, в следующем высказывании Н. А. Струве переосмысляют-
ся расхожие изречения типа От судьбы не уйдешь; Судьбы не миновать:
«В христианском преломлении, судьба не слепой рок, она предпола-
гает высший смысл, таинственную синергию (сотрудничество) между
велением Божьим и волей человека, свободное исполнение человеком
Божьего замысла...». Точно так же и в четверостишии И. Губермана о
том, как нелегко «свою судьбу — туманный текст — прочесть, нигде
не переврав», отражено представление о судьбе как о предначертании,
в соответствии с которым человек должен стараться жить. Переврать
т Шмелев А. Д Русская языковая модель... С. 211.
133
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей. .
текст судьбы здесь нс значит ошибиться, предсказывая (кому-то) судь-
бу, или соврать, рассказывая другим людям (свою) судьбу, а значит жить,
отклоняясь от того, что предначертано судьбой»’00.
Итак, «судьба» в русском является весьма разработанным концеп-
том, включающим всебя множество различных трактовок; крометого,
это определение склонно к расширению, включению новых смыслов
(что не удивительно в случае с высокочастотным концептом). И, как
мы видим, понятие «судьба» прекрасно вписывается в русский образ
реальности, внося свой акцент в насыщенную неопределенностями
нашу картину мира.
Таким образом, при анализе русской картины мира мы обнаруживаем
высокую степень неопределенности, причем в категориях неопределенно-
сти носители русского языка склонны описывать и деятеля, и действие,
и процесс его осуществления; кроме того, свои и чужие достижения рус-
скоговорящие склонны приписывать не упорному труду, настойчивости
и т. п., а какой-либо внешней силе (например, судьбе) или стечению об-
стоятельств. При восприятии мира в качестве нелогичного и бесструк-
турного образования развитая сетка описания разного рода неопре-
деленностей вполне закономерна, ибо при такой картине мира он
принципиально не может быть полностью проявлен. Человек, воспри-
нимающий мир указанным образом, склонен бессознательно допус-
кать иной исход события, иные мотивы поступков, иные причины, чем
те, которые в данный момент кажутся наиболее вероятными, логич-
ными. Установка на такую картину мира и способ действия в ней зада-
ется особенностью расстановки членов предложения, а именно, от-
сутствием жесткого порядка расположения слов, которое на психоло-
гическом уровне формирует следующую специфику осмысления мира:
укорененное в бессознательном слое ощущение мира как образова-
ния без четко проработанной и всеобъемлющей структуры, подвласт-
ного случайным обстоятельствам, в котором поэтому может случить-
ся все; причем нелогичный, неструктурированный и, следовательно,
непросчитываемый образ мира требует от носителей такого образа
наличия в поведенческом сценарии ряда нелогичных, неконструктив-
ных действий. Как мы рассмотрели, задаваемая структурой предложе-
ния установка материализуется и в определенной грамматической спе-
цифике, и в лексической составляющей языка. Можно предположить,
что это — три уровня конкретизации национальной картины мира.
Первый — наиболее абстрагированный, задающий лишь линию об-
щих границ, наиболее обобщенную установку: в случае свободного
"° Шмелев А Д. С. 211-212.
134
Язык как средство формирования установки
порядка расположения членов предложения — тенденцию к неопре-
деленности или, в случае жесткой структуры расположения членов
предложения, — к определенности. На втором уровне (относящемся
также к грамматическим категориям) происходит конкретизация сте-
пени выраженности указанной тенденции, уточняется се специфика.
Третий (лексика) проявляет конкретно-историческое воплощение дан-
ной установки (происходящей, однако, в двух заданных рамках — наи-
более общей, сформированной первым уровнем конкретизации,
и уточненной для данной национальной ментальносзи конкретизацией
второго уровня).
Итак, мы выяснили, что отсутствие жесткого порядка расположе-
ния членов предложения задает направление формирования нацио-
нальной картины мира. Но только ли это? Мне представляется, что
нет, причем остальные задаваемые тенденции имеют отношение как
раз к рассматриваемой нами базовой оппозиции «конформизм — нон-
конформизм».
Отсутствие структуры в предложении —
оппозиция ко всякой внешней организующей силе
Уже говорилось, что в русском языке не существует жесткой конст -
рукции, предписывающей членам предложения определенные места. А как
можно трактовать данную особенность в психологическом ключе или,
другими словами, что еще такой способ организации слов вносит в
национальный характер? Мне кажется, это приводит также к непри-
ятию всего, что может выступать в качестве абстрактного объединя-
ющего компонента, к формированию специфической оппозиции по отно-
шению ко всему, что выступает в качестве внешней организующей силы.
Наиболее ярко данная особенность проявляется в отношении рус-
ского человека к «власть предержащим» и к закону. Многие исследо-
ватели русской истории придают большое значение тому, что они на-
зывают «русским антилегализмом», «пренебрежением к закону», «рус-
ским правовым нигилизмом» или «глубоко укорененной традицией
антиправовых предрассудков»*”. Характер этой специфики нашего
национального характера легко уловить, сравнив две поговорки — ла-
тинскую «Dura lex, sed lex» (суров закон, но закон) и русскую — «За-
кон — что дышло, куда повернешь — туда и вышло». Вспоминается
случай, с возмущением рассказанный мне собратом по философскому
*•* Walicki Andrzej. Legal philosophies of Russian liberalism. Oxford: Clarendon. 1987.
P. 1.
135
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
факультету. Он попросил немку (а на нашем факультете в большом ко-
личестве учились ребята, как тогда называлось, из социалистического
лагеря) привезти ему Библию. Немка просьбу выполнила, однако,
пройдя таможню, от соседей по купе она узнала, что провоз этой кни-
ги не разрешен, и сдала ее. Рассказчик не мог понять мотив ее поступ-
ка и, пересказывая мне их краткий диалог, все не мог успокоиться.
Диалог же прекрасно выявлял разные основания, на которых у собе-
седников зиждилось их понимание закона, и в соответствии с этим по-
ниманием выстраивалась деятельность. «Но ведь ты же уже прошла та-
можню, зачем было сдавать книгу!» — недоумевал студент-философ,
на что немка, не скрывая своего удивления его непонятливостью, от-
вечала: «Так ведь провозить ее запрещено!».
Специфику отношения русского человека к «власть предержащим»
и к закону, характерную для русской ментальности, отмечает в своих
работах ряд современных авторов. Например, отечественная иссле-
довательница этносов С. В. Лурье выделила центральную зону мен-
тальности, которая, по се концепции, состоит из трех аспектов: 1) ло-
кализации источника добра, включающего Мы-образ и образ покро-
вителя: 2) локализации образа зла — образа врага: 3) представления
о способе действия, при котором добро побеждает зло. Так вот, по
мнению Светланы Владимировны, источником добра в традицион-
ной русской ментальности рассматриваласьобшина (мир), а врагом —
источником зла, находящимся в постоянном конфликте с народом, —
государство302. Подтверждение этой мысли мы можем встретить и в
фольклорном материале — например, в текстах русских сказок. Хотя
один из расхожих исторических мифов — это вера народа в «доброго
царя», сказки указывают на наличие противоположных чувств, на бы-
тующие представления о неправедности действий, несправедливос-
ти по отношению к народу не только царских вельмож, но и самого
царя. Например, одна из сказок рассказывает о загробных мучениях
недоброго к простому народу царя: на нем черти воду возят и пого-
няют его дубинками. На вопрос солдата о его житье-бытье на том
свете царь отвечает: «Ах, служивой! Плохое мое житье. Поклонись от
меня сыну... да накрепко ему моим именем закажи, чтобы не обижал
он ни черни, ни войска; не то Бог заплатит!»®3. Отраженное в сказке
недовольство царем, уверенность в его неправильном поведении по
ш Лурье С. В. Метаморфозы традиционного сознания. Опыт разработки теорети-
ческих основ этнопсихологии и их применения к анализу исторического и этнографи-
ческого материала. СПб., 1994.
** Афанасьев А. Н. Народные русские сказки М.,1897. № 122.
136
Язык как средство формирования установки
отношению к народу дополняется также неоднократно повторяющи-
мися сюжетами о том, как мужик стал царем* **, и, выражаясь совре-
менным языком, справедливо перераспределил блага — как, напри-
мер, в сказке о Мартышке, — который из солдат выбился в королевс-
кие любимцы и стал «набольшим министром». Уезжая а другую землю,
король оставляет его вместо себя править. «И повел Мартышка по-
своему; приказал он шить на солдат шинели и мундиры из самого
царского сукна, что и офицеры носят, да прибавил всем солдатам
жалованья — кому по рублю, кому по два — и велел им перед каждой
вытью (едою) пить по стакану вина и чтобы говядины и каши было
вдоволь. А чтобы по всему королевству нищая братия не плакалась,
приказал выдавать из казенных магазинов по кулю и по два на чело-
века муки»305. Таким образом, мы можем говорить о негативном от-
ношении к закону и правящей верхушке во главе с властителем как
об исторической тенденции.
Идею Лурье подтверждает также следующая отечественная специ-
фика: в системе русской ментальности важнейшим способом действия,
ведущим к победе добра над злом, является отнюдь не закон, устанав-
ливаемый «врагом»-государством. Отражением этого является и от-
меченное Ю. М. Лотманом «устойчивое стремление русской литера-
туры увидеть в законе сухое и бесчеловечное начало в противопо-
ложность таким неформальным понятиям, как милость, жертва,
любовь»3**. Примечательный пример противопоставления русским че-
ловеком юриспруденции и моральных принципов мы находим в «Ка-
питанской дочке» А. С. Пушкина: на предположение Екатерины Н,что
она жалуется на несправедливость и обиду, Маша Миронова дает нео-
жиданный ответ: «Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не пра-
восудия*307. Эту же особенность русской ментальности обнаружили
российские психологи при исследовании морального и правового раз-
вития современной молодежи. Как отмечают авторы, слова из прото-
кола выполнения задания — «Не по закону, а по совести» — «содержат
в себе основной результат исследования: противопоставление закона
и совести буквально лежало на поверхности отвстов»*“.
ш Афанасьев А. Н. Правда и Кривда (№ 66а), Сказка про утку с золотыми яйцами
(№ 144в>.
•'Там же,№ 1136.
** Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992. С. 260.
*’ Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. В Ют. М., 1957, г 6, с. 536.
ж Воловикова М. И., Гренкова Л. Л., Морскова А. А. Утверждение через отрицание //
Российский менталитет Психология личности, сознание, социальные представления /
Полред. К. А. Альбухановой-Славской и др. М„ 1996. С. 91.
137
r.iata 2. Формирование структурой языка национальных особенностей
Кроме отмеченного, антитезой закону в русской картине мира выс-
тупает справедливость. В какой-то степени это слово культуроспеци-
фично, ибо эквивалентов в западных языках оно не имеет: близкие по
значению слова в рассматриваемых языках подчеркивают закон-
ность (!) (французское «juste», английское «just»), честность (английс-
кое «fair»), правоту говорящего (немецкое «gerecht»). На первый взгляд
может показаться, что в основу русского понятия справедливости так-
же отчасти включается понятие правоты (корень «-прав-» входит в ос-
нование слова), однако этот корень, скорее, не указывает на правоту
говорящего, а сближает понятия «справедливость» и «правда». Дей-
ствительно, в парах «закон — справедливость» и «истина — правда»4”
первые определения выступают по отношению к человеку холодны-
ми, отчужденными, дистантными, в то время как вторые тесно связа-
ны с человеком (в этом контексте весьма характерно высказывание
Тургенева: «Истина не может доставить блаженства... Вот Правда мо-
жет. Это человеческое, наше земное дело... Правда и Справедливость!»).
Кроме того, поскольку люди знают о мире разные вещи, это может
вести к тому, что у них оказываются разные представления о жизни —
отсюда выражение «у каждого своя правда»; однако и в случае со спра-
ведливостью мы, с одной стороны, далеко не всегда можем сразу по-
нять, что в конкретном рассмазриваемом случае ею является (это пре-
красно пародируется Г. Остером в «Ненаглядном пособии по матема-
тике»: «У старшего брата 2 конфеты, а у младшего 12 конфет. Сколько
конфет должен отнять старший у младшего, чтобы справедливость во-
сторжествовала и между братьями наступило равенство?», или: «До-
пустим, твой лучший друг дал тебе 9 раз по шее, а ты ему — только
3 раза. Сколько еще раз ты должен дать по шее своему лучшему другу,
чтобы восторжествовала справедливость?»). С другой стороны, иног-
да с разных точек зрения справедливыми представляются противопо-
т Различиям концептуализации «истины» и «правды» в русском языке пос вишен
целый ряд лингвистических работ: Арутюнова Н.Д Истина: фон и коннотации Ц Ло-
гический анализ языка: культурные концепты. М., 1991; Арутюнова Н. Д. Речепове-
денчсскис акты и истинность Ц Человеческий фактор в языке: Коммуникация, мо-
дальность. дейксис. М., 1992.; Арутюнова Н. Д. Правда и истина: проблемы квантифи-
кации // linguistique ct slavistique Melanges oflerts a Paul Garde. Aix-en-Provence, 1992;
Арутюнова И. Д. Истина и этика // Логический анализ языка: Истина и истинность в
культуре и языке. М., 1995.; Перцова Н. Н. Формализация толкования слом М.: МГУ.
1988.; Степанов Ю. С. Константы; Словарь русской культуры: Опыт исследования. М.,
1997. С. 325—328.; Шатуновский И Б. «Правда», «истина», «искренность», «правиль-
ность» и «ложь» как показатели соотвегствия/несоогветсгвия содержания предложе-
ния мысли и действительности //Логический анализ языка: Культурные концепты. М.,
1991.
138
Язык как средство формирования установки
ложные вещи (например, могут быть оценены как несправедливость и
«уравниловка», и имущественное неравенство), то есть и правда,
и справедливость не всегда обладают непосредственной очевидностью
и связаны с личностными оценками. В языковых исследованиях’10 от-
мечаются и другие особенности рассматриваемого понятия. В частно-
сти, если для англоязычной и франкоязычной культур справедливость
смыкается с законностью, то в русскоязычной культуре такое явление
не просто отсутствует, а наблюдается их противопоставление (!).
А. Солженицын в книге «Россия в обвале» пишет: «Веками у русских
не развивалось правосознание, столь свойственное западному челове-
ку. К законам было всегда отношение недоверчивое, ироническое: да
разве возможно установить заранее закон, предусматривающий все ча-
стные случаи? Ведь все они непохожи друг на друга. Тут — и явная под-
купность многих, кто вершит закон. Но вместо правосознания в наро-
де всегда жила и еше сегодня не умерла — тяга к живой справедливос-
ти». Верность данного утверждения подтверждают и результаты
социологического исследования, проведенного РОМИР, в котором го-
ворится, что «56,9 процента россиян согласны с утверждением, что
власть должна управлять страной по справедливости, а не по букве за-
кона»’11.
Причем противоречие между справедливостью и законностью
ошушают не только обычные граждане, но и высшие государствен-
ные чиновники — например, министр труда А. Починок в интер-
вью газете «Аргументы и факты» сказал следующее: «Считаю, что
нужно действовать по закону — и будет все в порядке. Конечно,
обидно, когда попадают в тяжелую налоговую ситуацию хорошие
люди. Потому что мы вынуждены брать налог, даже когда чувству-
ется, что по справедливости не надо было бы. Но закон есть за-
кон»*12. Это ощущаемое противоречие между справедливостью и
законом продуцирует споры на самом высоком уровне (что в за-
падных странах невозможно в принципе!) — например, в интер-
вью газете «Коммерсантъ» генеральный директор «Союзплодим-
порта» обменялся с корреспондентом следующими репликами:
«Ваши оппоненты в неофициальных комментариях говорят: да,
110 Левонтина И. Б., Шмелев А. Д. За справедливостью пустой //Логический анализ
языка: Языки этики. М., 2000; Шмелев А. Д. Функциональная стилистика и моральные
концепты Ц Язык. Культура. Гуманитарное знание. Научное наследие Г. О. Винокура и
современность. М„ 1999.
»» «Известия, от 1.02.2002.
1,1 «Аргументы и факты», № 48, 1999 г.
139
Гзава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей. „
может быть, мы поступаем не по закону, но... нужно восстановить
справедливость и вернуть товарные знаки государству...» — «По-
кажите мне хоть один закон РФ, где присутствует слово “справед-
ливость”. Сделка по покупке товарных знаков совершена в пол-
ном соответствии с законом... Так что никаких законодательных
основ для ее аннулирования нет... Да и вообще, справедливость —
понятие относительное»’15.
Однако в русской культуре в случае противоречия между законом и
справедливостью непосредственное чувство обычно на стороне спра-
ведливости. Было проведено исследование отношения к законам, по-
нимания справедливости и прав личности, мотивировки законопос-
лушности у отечественных респондентов в контексте сравнения их
морально-правовых суждений с суждениями представителей других
стран (США, Дании, Италии и др.)’и. Сравнительный анализ пока-
зал, что у российских респондентов способность к изменению и нару-
шению законов оказалась более развитой, чем у респондентов из дру-
гих стран. О. Николаева, автор исследования, считает, что «это явля-
ется следствием недостаточно сформированного понимания функции
и ценности законов, при котором они воспринимаются не как целе-
сообразные принципы устройства общества, а как аппарат репрессий
и ограничения свободы»115. Результаты исследования позволяют гово-
рить о том, что в сознании отечественных респондентов изначально
существует разграничение понятий «закон» и «мораль», что и вызвало
трудности в определении «справедливого закона», так как понятие
«справедливость» у россиян связано с областью нравственности, а за-
коны считаются несправедливыми, бездействующими и необъектив-
ными. Что же касается исследований респондентов стран Запада, то
результаты исследований Д. Тапп позволяют сделать вывод, что поня-
тия «закон», «мораль», «справедливость» на первоначальном уровне
осмысления у них слиты воедино31*.
Присущее русским отношение к закону, с одной стороны, и к спра-
ведливости, с другой, нашло свое отражение и в исследованном
В. В. Знаковым феномене «нравственной лжи»517. С помощью экспе-
риментов, проведенных на различных российских выборках, он обна-
’•* «Коммерсантъ» от 5 12 2001 г.
’** Данные взяты: Лебедева Н. М Введение в этническую и кросс-культурную пси-
хологию. М., 1999. С. 135.
Там же.
116 Там же.
Знаков В. В. Понимание ирамы и лжи в русской историко-культурной традиции /
Этническая психология и общество. М., 1997. С. 119—126.
140
Язык как средство формирования установка
ружил, что статистически значимое большинство респондентов не
только считают морально приемлемой так называемую «ложь во спа-
сение», но и согласились бы, например, дать в суде ложные показания
ради спасения невиновного обвиняемого. Сами респонденты объяс-
няют это тем, что несовершенство законов допускает возможность
осуждения невиновного, поэтому ложные показания в суде во имя спа-
сения невиновного человека в психологическом и нравственном пла-
не перестают быть ложными. Такая ложь понимается как «атрибут че-
стности, необходимое условие справедливого отношения к людям,
попавшим в беду». По мнению В. В. Знакова, истоки такого отноше-
ния коренятся в различном понимании «правды» и «истины» в рус-
ской культурной традиции (на значимость этой разницы в рассматри-
ваемом нами контексте уже указывалось выше). Согласно рсзульгатам
его исследований, «правда» понимается русскими как категория, вы-
ражающая целостное мировоззрение человека, понятие, основанное
на вере, традициях, представлении о справедливости в отношениях
между людьми («жить по правде»), а «истина» — только «общезначи-
мая обезличенная констатация соответствия высказывания действи-
тельности». Знаков приводит в пример Достоевского, который не-
однократно отмечал: когда русский человек вынужден выбирать меж-
ду истиной и справедливостью, то он скорее предпочтет ложь, чем
несправедливость. Таким образом, «истина» и «справедливость» в со-
знании русского человека в конкретных случаях вполне могут не со-
впадать и справедливость всегда будет дороже истины, даже если для
ее восстановления придется прибегнуть ко лжи. По мнению Знакова,
это — один из ключевых моментов отношения к понятиям «правда»,
«ложь», «справедливость», «мораль», «закон» в русском этническом
сознании.
Итак, вес вышеперечисленное укладывается в нашу версию: по-
скольку в русском языке отсутствует жесткий порядок расположения
членов предложения, это создает базу для формирования в структуре на-
ционального менталитета оппозиционного, нонконформистского отно-
шения ко всяким формальным, отчужденным и дистантным объединяю-
щим понятиям, претендующим на управляющие роли (одним из воплоще-
ний которых является закон): предпочтение отдается вариативным,
апеллирующим к личности, тесно с ней связанным (справедливостью,
правдой, совестью и пр.) понятиям.
Кроме того, исследуя сформированные под воздействием рассмат-
риваемой грамматической специфики особенности русского нацио-
нального характера, можно, как мне кажется, разрешить некоторую
дилемму, связанную с проанализированной ранее оппозицией «кон-
141
Гнала 2 Формирование структурой языка национальных особенностей...
формизм — нонконформизм». А именно: как указывалось выше, в эт-
нических и этнопсихологических исследованиях укоренилась тради-
ция соотношения нации только с одной из составляющих данной оп-
позиционной пары; русские же определялись как конформисты. Од-
нако, как мы видим, данный подход не совсем корректен, потому что
по отношению к ряду явлений мы занимаем четко выраженную нон-
конформистскую позицию. Поскольку для нормального существова-
ния общества важны оба члена оппозиционной пары, можно предпо-
ложить, что в грамматике языка закреплена специфика конфигурации
данной оппозиции, а не, скажем, установка на доминирование одного
из членов этой пары (например, тенденция к нонконформистскому
поведению). Если это так, то к концу книги мы будем в состоянии раз-
решить противоречия. возникающие у ряда зарубежных авторов: «Не-
смотря на привычное убеждение в том, что СССР был коллективистс-
кой страной, исследования американских историков постоянно ука-
зывали на примеры очевидного индивидуализма51’ советских людей и
даже утверждали — правда, несколько парадоксальным образом, — что
СССР был страной вынужденных индивидуалистов. Две основные
противостоящие почти по всем пунктам интерпретации школы исто-
риков советского прошлого — так называемые “тоталитаристы” и “ре-
визионисты” — сходились на этом»’1’. Однако при изучении структу-
ры языка в ее связи с национальным менталитетом это противоречие
вполне можно разрешить, поскольку, во-первых, видно наличие обе-
их установок одновременно (о связи конформистской установки с ря-
дом особенностей нашей грамматики речь пойдет позже), а во-вто-
рых, можно определить характер распределения (то есть по отношению
к чему носитель данного языка будет наиболее вероятно демонстри-
ровать конформистское поведение, а по отношению к чему — нонкон-
формистское).
Пока же продолжим исследование нонконформистской специфи-
ки нашего характера, задаваемой отсутствием жесткой структуры рас-
положения членов предложения. Как представляется, особенности
картины мира и рассмотренная оппозиционность, нонконформистич-
ность по отношению к внешней организующей силе — не единствен-
ные составляющие, базой для которых может выступать указанная
специфика группировки частей речи.
Как уже говорилось, «индивидуализм — коллективизм» является одним из вари-
антов воплощения рассматриваемой оппозиционной пары.
”• Хорхордин О. Обличать и лицемерить. Генеалогия российской личности. СПб., М.,
2002. С. 6.
142
Язык как средство формирования установки
Структура предложения и особенности деятельности в мире
Прежде чем рассматривать этот аспект русского характера, хочу от-
метить, что я не ставлю перед собой задачу проанализировать всю пол-
ноту русской специфики деятельности в мире; меня интересуют толь-
ко те особенности, которые могутбыть, с моей точки зрения, вызваны
отсутствием жесткого порядка расположения членов предложения (по-
этому особенности труда, продуцируемые способом согласования ча-
стей речи, я буду обсуждать в параграфах, рассматривающих явления,
связанные уже с этой составляющей русской грамматики).
Теперь напомню проанализированную в первой главе и характер-
ную для нас картину мира, а именно: видение его как нелогичного,
бесструктурного и, следовательно, непросчитываемого образования.
Мы рассматривали группу «мелких слов», указывающих на это, а так-
же описывающих стратегии действия при такой картине мира. Тогда
мы смогли вычленить две стратегии. Первая — это достаточно специ-
фичная форма организации деятельности (зафиксированная в оборо-
тах «на всякий случай», «в случае чего» и «если что*): желая как-то обе-'
зопасить себя в непредсказуемом мире, человек начинает предприни-
мать меры предосторожности, которые никак не диктуются трезвым
расчетом и ориентированы на то, что произойти может все что угодно
(тем самым он фактически надеется на то, что «авось» эти меры ока-
жутся полезными); говоря же о линии поведения в будущем, человек
вынужден считаться с самыми невероятными и при этом четко не оп-
ределенными возможными ситуациями, которые могут «в случае чего»
возникнуть. Иначе говоря, нелогичный, неструктурированный и, сле-
довательно, непросчитываемый образ мира требует от носителей та-
кого образа наличия в поведенческом сценарии ряда нелогичных, не-
конструктивных действий.
Другая стратегия поведения — это ориентация на беспечность: по-
скольку всего все равно не предусмотришь, нет никакого смысла в том,
чтобы пытаться как-то защититься от возможных неприятностей, луч-
ше просто надеяться на благоприятный исход событий (такой подход
отражен в слове «авось»). Данный способ деятельности (являющийся,
по сути, ее оборотной стороной — бездеятельностью) представлен не
только «авосем», который применяется в специфических случаях (о них
мы уже говорили), но и более общей установкой, весьма характерной
для нашего менталитета и отраженной словом «лень».
Достаточно большое количество слов в русском языке на тему лени
говорит о значимости ее в структуре нашего менталитета. Мы упот-
ребляем такие слова, как «лень» (в качестве существительного и пре-
143
Г.юна 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
дикативного наречия), «ленца», «лентяй», «лодырь», «лоботряс», «лр-
нивый», «лениво», «ленивец», «полениться», «разлениться», «неохота»,
весьма выразительное междометие «да ну!»; кроме того, идея лени мо-
жет выражаться в русском языке посредством специфической слово-
образовательной модели, образующей особые, «ленивые» глаголы —
«попивать», «поживать», «посиживать», «полеживать» и пр.эм.
Раз это понятие достаточно значимо в русской культуре, уместно
рассмотреть его более подробно, ибо было бы неверно утверждать, что
«лень» — сугубо отрицательное качество. Разумеется, оно имеет нега-
тивные стороны (что нашло свое отражение в языке: так, «лоботряс»,
«лентяй», «лодырь» — явно отрицательные определения), и именно с
рассмотрения негативной специфики лени мы начнем. Например, этот
негативизм может проявиться тогда, когда, ощущаясь как особое фи-
зиологическое состояние, лень захватывает человека, побеждает его
(«Лень-матушка одолела», «Пришел сон из семи сел, пришла лень из
семи деревень», «Лень нападает, одолевает*). В этом состоянии чело-
веку лень совершать какие-либо физические движения, а если он что-
то и делает, то через силу, медленно, неохотно — «Было смертельно
скучно и как-то особенно сонно... противно. Заварили кофе, но оно
пахло мылом, а я, кроме того, залил пиджак ликером. Руки сделались
липкими, но идти умыться было лень. ...Ели лениво, неохотно, уста-
ло» (А. Аверченко. «Чад»), или: «Он допил какао, встал, позевывая;
ночью ему было чрезвычайно скверно, — никогда еще так сердце не
мучило, и теперь ему было лень одеваться, неприятно холодели ноги.
Он перебрался на кресло у окна, сложился калачиком и так сидел, ни
о чем не думая, и рядом потягивалась кошка, разевая крошечную ро-
зовую пасть» (В. Набоков. «Картофельный эльф»). В таком состоянии
человеку бывает трудно иногда даже сделать малейшие усилия, в нор-
мальном состоянии неощутимые — «Разморило, лень веки разлепить».
Когда человеком овладевает лень такого рода, это обычно видно со
стороны, в том числе и по специфичной медлительности движений
(прилагательное «ленивый» поэтому очень часто употребляется в зна-
чении «медленный» — например, «ленивые реки») — данную особен-
ность прекрасно запечатлел Пастернак, метафорически отнеся ее как
раз к неодушевленному предмету: «И полусонным стрелкам лень /
Ворочаться на циферблате, / И дольше века длится день, / И не конча-
1Я> При описании специфики лени я опираюсь на соответствующую статью И. Б. Ле-
вонтиной из: Апресян Ю. Д., Богуславская О. Ю., Левонтина И. Б., Урысои Е В , Dio-
винская М.Я., Крылова Т. В. Новый объяснительный словарь синонимов русс кого язы-
ка. Первый выпуск / Под общим руководством К>. Д. Апресяна. М_, 1997.
144
Язык как средство формирования установки
ется объятье» («Единственные дни»). Однако такое состояние чаще
всего обусловлено либо какими-то внешними причинами (Жара, хо-
лод и т. п.), либо если внутренне мотивировано, то вызвано физиоло-
гическими, а не психологическими причинами, как в цитируемых от-
рывках: у Аверченко причиной описываемою состояния его героя было
похмелье, а у героя Набокова — мучившие ночью сердечные боли; кро-
ме того, оно может быть также следствием нахождения между сном и
бодрствованием, когда человек засыпает или не вполне проснулся (сон-
ная одурь). Поэтому вполне закономерно, что описываемое состоя-
ние истомы, оцепенения, физической расслабленности, при которых
человеку не хочется совершать какие-либодвижения, нарушающие его
покой, едва ли будет постоянным. Следовательно, данный аспект лени
не может служить характеристикой деятельности в мире.
Гораздо более пагубна может быть лень душевная, которая порой
становится частью присущих человеку характеристик («Меня раздра-
жают его лень и глупость»). Она мешает личности себя реализовать,
так как, становясь частью характера, продуцирует некий паралич воли,
когда человек не может собраться и побудить себя приступить к како-
му-то действию, — именно к такому человеку относятся указанные
негативные характеристики «лентяй», «лодырь* (хорошей иллюстра-
цией указанного феномена является зарисовка жизни одного из пер-
сонажей в романе Довлатова «Заповедник»: «Митрофанов не смог за-
полнить анкету. Даже те ее разделы, где было сказано: «Нужное под-
черкнуть». Ему было лень. После двенадцати нужно было выключить
какой-то рубильник. Митрофанов забывал его выключить. Илиленил-
ся. Его уволили...»И|). Что касается данного аспекта лени, то он впол-
не может рассматриваться как характеризующий специфичный под-
ход к деятельности, имеющий некую укорененность в структуре рус-
ской ментальности (и частично перекликающийся с нашим «авось»).
Однако, наряду с отрицательными, лень имеет и свои положитель-
ные стороны. Это также нашло свое отражение в языке — некоторые
слова, содержащие идею лени, выражают симпатию, граничащую с
нежностью (например, «ленивец» или название московской улицы —
«Ленивка»; кроме того, слово «ленивец» устойчиво рифмуется со сло-
вом «счастливец»). Из пословиц видно, что лень оценивается отрица-
тельно в основном потому, что ленивый человек некооперативен: от-
лынивая от работы, он перекладывает ее на других. Лень же как тако-
вая не вызывает особого раздражения, воспринимаясь как понятная и
простительная слабость, а иной раз и как повод для легкой зависти
Довлатов С. Заповедник. СПб., 1996. С. 47.
145
Гтала 2. Формирование структурой Я1ыка национальных особенностей. ..
(«Ленивому всегда праздник»). Что же, собственно, позитивного в
лени? На самом деле ее можно рассматривать как своего рода нежела-
ние совершать бессмысленные действия, тратить силы впустую (на-
пример, проявление именно этой установки мы видим у героев произ-
ведения Л. Петрушевской «Уроки музыки»: «И как тебе не лень десять
раз переделывать задание — сделай один раз как следует», «Что вы все
кричите? Я вот смотрю на вас и думаю: ну что кричат? Мне лень с вами
в полемику вступать», или: «Неохота мне с ним заниматься: все равно
без толку»). Такого вида лень, понимаемая как экономия усилий, дей-
ствительно может рассматриваться как положительный фактор (апо-
логию такому типу построения деятельности мы встречаем и в «Вос-
поминаниях» Н. Тймофеева-Ресовского, одного из выдающихся оте-
чественных биологов, чьи открытия в целом и количество идей в
частности поражали коллег: «Я всегда в жизни одобрял достаточную
леность, всегда сражался с дурацкой поговоркой немцев: “Morgen, nur
nicht heute — sagen alle faullen Leute" (“Завтра, завтра, не сегодня —
так ленивцы говорят”, или: “Никогда не откладывай на завтра то, что
можно сделать сегодня”). Я всю жизнь жил противоположными пого-
ворками: “Никогда не делай сегодня того, что можешь сделать завтра”
и “Зачем придумывать новое, когда еше не сделано старое?” Поэтому
я могу похвастаться, что экономно и умно прожил жизнь, придумав
все нужное для меня в жизни еще в 20-е годы в кольцовском институ-
те, в хорошей и милой компании. Потом мне всерьез особенно думать
нечего было. И это мне помогало, наоборот, при разработке нужных
деталей»).
То, что в слове «лень» на первом месте стоит именно экономия уси-
лий, отчетливо видно при его сравнении со словом «неохота» (в пос-
леднем делается упор на предпочтении). Например: «Но кто-то крик-
нул: — В Дом кино! — / с энтузиазмом неофита, / и сразу сделался гал-
деж / у вешалки (была суббота), / жена спросила: — Ты идешь? / —
и муж ответил: — Неохота» (О. Чухонцев. «Однофамилец»), Если бы
герой ответил: «Лень», то это значило бы, что ему не хочется тратить
усилия на то, чтобы куда-то идти, а ответ «Неохота» прежде всего ука-
зывает на недостаток у героя энтузиазма, желания идти в Дом кино —
он предпочитает остаться дома. Поэтому в контекстах, в которых идея
выбора линии поведения важнее идеи экономии усилий, «неохота» не
может быть заменена на «лень»: «Этап через три дня, мы с вами еще
погуляем. Но, дорогой мой. с такой бородой можете сидеть дома. —
Неохота здесь бриться» (А. Рыбаков. «Дети Арбата») — замена «неохо-
та» на «лень» невозможна, ибо речь в отрывке идет не о том, что герою
неприятно затрачивать усилия на бритье, а о том, что он не считает.
146
Язык как средство формирования установки
что в ссылке стоит вести нормальный образ жизни. Верно и обратное:
в ситуациях, описывающих именно экономию усилий, «лень» не мо-
жет быть заменена на «неохота» (например, в высказывании «Вообще-
то я хочу туда поехать, но ужасно лень» замена на «неохота» не может
быть произведена, ибо «хочу» выступило бы в этом случае антонимом
к «неохота» и превратило бы высказывание в бессмысленное).
Лень помогает отрешиться от житейской суеты («Приди, о Лень!
Приди в мою пустыню. / Тебя зовут прохлада и покой* — А. С. Пуш-
кин. «Сон»), отринуть соблазны богатства и карьеры («Философы, ле-
нивцы, враги придворных уз» — К. Батюшков. «Мои пенаты»). Отсю-
да и раздвоение образа ленивого человека: он не обязательно тупова-
то-сонный, он можетбыть и оживленно-жизнелюбивым: «Работал я в
конторе преотвратительно и до сих пор недоумеваю: за что держали
меня там шесть лет, ленивого, смотревшего на работу с отвращением
и по каждому поводу вступавшего не только с бухгалтером, но и с ди-
ректором в длинные, ожесточенные споры и полемику. Вероятно, по-
тому, что был я превеселым, радостно глядящим на широкий божий
мир человеком, с готовностью откладывающим работу для смеха, шу-
ток и ряда замысловатых анекдотов, что освежало окружающих, по-
грязших в работе, скучных счетах и дрязгах» (А. Аверченко. «Авто-
биография»).
Некоторые могут попытаться разграничить лень совершать физи-
ческую работу от лени, например, учиться, утверждая, что если перво-
му типу лени есть хоть какое-то (скажем, приведенное выше) оправ-
дание, то второй тип лени ставит крест на творчестве, ибо неуч не мо-
жет творить (во всяком случае, в мире науки). Безусловно, абсолютный
невежда вряд ли что-то изобретет, обычно для этого требуется хоть ка-
кая-то информация в области изобретаемого. Однако чрезмерное на-
копление информации тоже имеет негативную сторону, ибо множество
чужих мыслей и идей не даст пробиться своим, закрывает простор для
творчества (в этом смысле понятна и не кажется парадоксальной ха-
рактеристика, данная Довлатовым уже упоминавшемуся Митрофано-
ву: «Митрофанов вырос фантастическим лентяем, если можно назвать
лентяем человека, прочитавшего десять тысяч книг»1и). Поскольку к
обсуждению специфики творческого процесса мы еще вернемся поз-
же, то не будем забегать вперед и комментировать данный факт — от-
метим только, что для русского человека более характерна не позиция
Митрофанова, а, скорее, противоположная, описанная Розановым в
«Смертном»: «Дойти до книги и раскрыть ее и справиться для меня
Довлатов С. Заповедник. С 45.
147
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей. ..
труднее, чем написать целую статью... я вечный Обломов. ...Из Шо-
пенгауэра... я прочел тоже только первую половину первой страницы...:
“Мир есть мое представление”. — Вот это хорошо, — подумал я по-
обломовски. — “Представим”, что дальше читать очень трудно» (я по-
лагаю, в этом контексте лень способствует реализации творческого по-
тенциала, и причина здесь вовсе не в том, что творить легче, чем по-
глощать информацию, как, например, считает журналист Н. Соколов,
фрагмент интервью с которым я сейчас приведу: «Может быть, для рус-
ских вообше характерна большая любовь к комментарию, чем к фак-
ту? У нас идея ценится больше, чем информация». — «Идея у нас дей-
ствительно ценится. Но я думаю, что это скорее проявление русской
лени. Концепцию складывать легче, нежели наблюдать факты*. “Не
путайте меня фактами!’’*’”).
Впрочем, если в мире науки знание безусловно необходимо, то для
поэтического творчества более важным является вовсе не накопление
суммы фактов — так, связь лени и поэтического вдохновения, творче-
ства отмечали поэтические натуры золотого века (В. Ходасевич писал
о Дельвиге в одноименном произведении: «Учился он плохо и кончил
двадцать восьмым из числа двадцати девяти. Его занимала одна по-
эзия, но и тут он отчасти ленился. На поэтическом языке той поры
слово “лень” означало наслаждение внешним бездействием при со-
средоточенной деятельности чувств. Из этой лени рождались поэти-
ческие мечтания, эпитет “вдохновенная” подходит к ней как нельзя
более. Юные лицейские стихотворцы воспевали ее в стихах и любили
ей предаваться. У Дельвига она имела оттенок более физиологичес-
кий, нежели у кого бы то ни было. Одутловатый, мешковатый, близо-
рукий, Дельвиг часто впадал не только в поэтический тонкий сон, по-
сылаемый Аполлоном, но и в сон самый обыкновенный, прозаичес-
кий, с храпом». В данном описании негативная характеристика дана
герою не потому, что он ленился, а потому, что предавался не тому виду
лени). Таким образом, лень, удерживая человека от совершения бес-
смысленных действий, позволяет направить свои силы в другое рус-
ло — в творчество.
Вообще говоря, чрезмерная деятельная активность всегда выгля-
дела в глазах русского человека неестественно и подозрительно. Очень
характерно в этом отношении русское выражение «не поленился» (сде-
лать что-нибудь). Мы говорим «не постеснялся» или «нс постыдил-
ся», когда вообще-то это делать стыдно, «не побоялся» — когда совер-
шен смелый поступок; то есть «не поленился* означает, что наиболее
«’ «Итоги», 28.01.97.
148
Язык как средство формирования установки
естественным считается нс совершать действие, а его совершение вы-
зывает удивление. В том же направлении указывает и пословица «Охота
пуше неволи», которая выражает отчужденное недоумение в адрес че-
ловека, развивающего бурную деятельность. «И как тебе не лень!» —
весьма типичная реакция на чужие свершения.
Впрочем, надо сказать, что такое отношение к деятельности имеет
позитивные коннотации и в Библии, вполне согласуясь с экклезиас-
тическими и новозаветными представлениями о суете сует, о тщете
всякой деятельности и о птицах небесных, которые не жнут и не сеют,
а необходимое имеют: «Оглянулся я на все дела мои, которые сделали
руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их, и вот все суета и
томление духа, и нет от них пользы под солнцем» (Экклезиаст, 2, 11).
Итак, лень в качестве присущей русскому менталитету специфи-
ки отношения к деятельности не является сугубо отрицательной ха-
рактеристикой. помогая человеку не растрачивать силы на соблаз-
ны, избегать ненужной суеты, бессмысленных дел; желание челове-
ка всегда натыкается на его же нежелание совершать усилие, и
результат борьбы зависит от соотношения сил желания и тенденции
к экономии усилий.
Мне же представляется, что такую позицию (я бы сказала, нонкон-
формистскую — негативную, протестную, непринимающую, даже если
неприятие выражается в пассивной форме, в форме ничегонеделанья) по
отношению к деятельности русский человек склонен занимать в силу того,
что деятельность в том числе является организующей и структурирую-
щей процедурой, а, как уже отмечалось, отсутствие жесткого порядка
расположения членов предложения предрасполагает к формированию оп-
позиционного отношения ко всему, что выступает в качестве внешней
организующей силы (впрочем, если деятельность выступает в иной сво-
ей ипостаси — например, как коллективный труд (точнее, если на пер-
вый план для человека выходит эта характеристика), — то установка
русского человека может разительно измениться; но об этом речь пой-
дет позднее).
С отсутствием жесткой структуры членов предложения связана и
другая черта, которая иногда выступает в качестве сопутствующего
элемента (впрочем, бывает, что для некоторых и главного) деятель-
ности в России и прекрасно коррелирует с уже рассматривавшимся
отношением к закону. Эта форма деятельности достаточно детально
разрабатывается русским фольклором — в пример можно привести
большое количесгво текстов русских сказок (которые, как утвержда-
ют психологи, являются моделями социального поведения). Вот один
из типичных сюжетов — сказка о семи Семионах. «В одном месте у
149
Глава 2. Формирование структурой ямка национальных особенностей...
мужика было семь сынов, семь Семенов — все молодец молодца луч-
ше, а такие лентяи неработицы, во всем свете поискать, — ничего не
делали». Спросил однажды этих молодцов царь, чего они умеют де-
лать, — старший так прямо и отвечал: «Воровать, ваше царское вели-
чество». Прочие братья называли иные специальности, но самым из
них полезным оказался старший: он украл царю невесту. Однако царь-
то стар был, «а вор Сенька был бравый детина, царевне приглянул-
ся». На вопрос, за кого она хочет замуж, она ответила: «За того, кто
меня воровал». И в результате воровское умение вознесло Сеньку-вора
выше царя524. Подобные сюжеты достаточно распространены. Эту спе-
цифику русских народных сказок подметил и использует в своих вы-
ступлениях об особенностях нашего характера и Михаил Задорнов.
«Сравните, — говорит он, — два начала практически одинаковых ска-
зок — русской и немецкой. У немцев: “Повелел царь посадить в сво-
ем саду яблоню с молодильными яблоками...”. У нашей сказки не-
сколько иное начало: “Прослышал царь, что у какого-то царя есть
дерево с молодильными яблоками, и повелел найти и украсть их...”»
Подобный аспект наших сказок замечен не только юмористами —
например, русский философ Евгений Николаевич Трубецкой одну из
глав в своей работе «“Иное царство” и его искатели в русской народ-
ной сказке» назвал «Воровской идеал. Сказка в роли социальной уто-
пии». В ней он отмечает, что «воровской идеал находится в самом тес-
ном соприкосновении со специальной мечтою простого народа»515.
Трубецкой также рассматривает два типа сказок о воре. Вот один из
типичных сюжетов первого типа: старик и старуха ведут сына в город
«в науку отдавать»; и попадает он на обучение к мастеру-вору, кото-
рый дает своему мастерству характерное определение: «Я ночной пор-
тной: туда-сюда стегну, шубу с кафтаном за одну ночь сошью». В ре-
зультате обучения получается такой художник воровского искусства,
который знает, как у сороки яйца украсть, как с живого человека не-
заметно штаны снять и даже как на глазах у барина украсть барыню526.
Такого типа сказки Е. Н. Трубецкой определяет как сказки «низшего
сорта»527; однако более пагубно для молодого слушателя, по его мне-
нию, описание воровства в другого типа сказках. По этому поводу он
пишет: «Сочувствие воровству и вору замечается не в одних только
сказках низшего сорта: воровством промышляют и сказочные герои
’** Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. М., 1897. № 84. нар. А.
,в Трубецкой £. Избранные произведения. Ростов-на Дону, 1998. С. 449.
Афанасьев А. И. № 219, a, b, с, d, е, f, g, h.
,п Трубецкой К. С. 449.
150
Язык как средство формирования установки
более высокой категории, богатыри и царевичи. Юная аудитория,
которая восхищается, например, сказкою о Иване Царевиче, не от-
дает себе отчета в том, что любимые подвиги этого и многих других
героев — добывание жар-птицы, гуслей-самогудов и прекрасной ца-
ревны — большей частью основаны на воровстве. Здесь вор не заме-
чается слушателями сказки потому, что воровство заслоняется общим
подъемом над житейским и вор принимает облик рыцаря, соверша-
ющего чудесные подвиги»52*. Кроме того, в этот же пласт сказок с ро-
мантизацией (если можно так выразиться) воровства я бы включила
и следующие сюжеты. В них главный герой действует если не воров-
ством, то обманом, хитростью, причем герой настолько сведущ в де-
лах такого рода, что может обмануть самого нечистого; таким обра-
зом порок (воровство, обман) приобретает в глазах слушателя вид
добродетели (например, о плуте-батраке, который самого нечистого
перехитрил’”, об Иване Медведко, который обманом добыл у беса
золото”*, об отставном солдате, который за деньги нанялся на служ-
бу к черту и обманул его”', и пр.). Говоря о способах показа воровства
и обмана, Трубецкой отмечает, что «есть сказки, где хищения облека-
ются таинственным волшебным покрывалом, но есть и другие..., где
воровство, ничем не прикрытое и не приукрашенное, нравится само
по себе как “художество" и как наука устроения лучшей жизни»1”.
Исследуя русские сказки, философ сделал также вывод, что «вообще
счастье в сказке неизменно сопутствует лентяю и вору»’”.
Причем таким специфическим отношением к чужому грешил не
только «простой люд» — царское офицерство, представители которо-
го сейчас, при некоторой идеализации «исконно русского», предста-
ют благородными рыцарями и людьми чести, на самом деле точно так
же было в плену этой русской специфики. Э. Радзинский, рассуждая о
причинах поражения Белого движения, наряду с другими выдвигает в
качестве немаловажной причины и указанную нами особенность рус-
ского менталитета: «К тому же белых подвела древняя российская беда:
воровство. Деникин в своих воспоминаниях жаловался, что “после
славных побед под Курском и Харьковом... тылы Белой армии были
забиты составами поездов, которые полки нагрузили всяким скарбом”.
”• Трубецкой К
Афанасьев A. ff.JAt Si, Шабарша
>» Гам же. Ns 89.
1,1 Там же, № 154, Береза и три сокола.
,к Трубецкой К. 449.
’«Там же. С. 448.
151
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
Следует добавить; скарбом, отобранным у населения. “Насилие и гра-
бежи, — печально пишет Деникин, — пронестись по всему театру граж-
данской войны, не раз стирая черту, отделяющую спасителя от врага”.
Монархист Шульгин, один из инициаторов Белого движения, насмеш-
ливо предлагал переиначить знаменитую воинскую песню царской
армии "Взвейтесь, соколы, орлами” на “Взвейтесь, соколы, ворами ”»”*.
Безусловно, в советское время эта «традиция» не была прервана, что
нашло свое отражение в полушутливом «наказе»; «Тащи с завода каж
дый гвоздь, гы здесь хозяин, а не гость!».
Таким образом, мы можем наблюдать целостность культурного
поля — так, стимулируемое рассматриваемой спецификой русского пред-
ложения оппозиционное, нонконформистское отношение к закону дефор-
мируется посредством фольклорных текстов; так создается один из ва-
риантов стереотипа действия при такой картине реальности. В пользу
того, что структура предложения здесь первична, а фольклор втори-
чен, указывает следующий факт хотя среди читаемых детям сказок все
более возрастает доля авторских, а также народных сказок других куль-
тур, однако на отношении к закону это как-то не сказывается — сле-
довательно, основным транслирующим механизмом этой особеннос-
ти национального характера был не фольклор.
Отсутствие жестко определенного порядка слов в предложении про-
дуцирует не только, разумеется, указанную специфику — наша деятель-
ность в целом тяготеет к отсутствию логичности, завершенности. В ка-
честве иллюстрации приведу краткий сравнительный анализ двух иден-
тичных телепередач — наших «Окон» с Дм. Нагиевым и американской
«Шоу Джерри Спрингера» (копией которого «Окна» и являются) со
Спрингером, соответственно. Программы шли в одно и то же время
по двум каналам — «очень показательно и удобно: посмотрел на пер-
воисточник, переключился на эпигонов, сделал выводы. Самый нео-
жиданный: американцы сначала постановочно бьют друг другу в мор-
ду, а потом спокойно обсуждают “проблему”, русские сначала коряво
оскорбляют друг друга, а затем также неубедительно пытаются уда-
рить по “паспорту”. В результате “они” разруливают жизненную (сце-
нарную) коллизию и получают “маршрут” для дальнейшей жизни, а
“мы” как были в печном тупике проклятой неразрешимости, так в нем
и остаемся — с разбитой мордой лица и радостью, что у соседа дела
еще хуже, чем за нашими окнами»”5.
,и Радзинский Э. Соч. в 7-ми томах. Т. 2. М., 1998. С. 178.
Быстрых Л. Алло, они ишут таланты / Петербургский телезритель, hfe 46 (282),
2002. С. 5.
152
Язык, как средство формирования установки
Отсутствие логичности, завершенности при построении плана дея-
тельности, а также недостаточная логическая продуманность при воп-
лощении планов в жизнь (продуцируемая, по нашей версии, отсутствием
жесткой структуры расстановки членов предложения, которое, внедрив-
шись на бессознательный уровень, в том числе не способствует (скорее,
наоборот) формированию мышления, умеющего видеть структуру реаль-
ности и в соответствии с этим рационально планировать деятельность,
что приводит, в свою очередь, к плохой организации труда) — все эти
факторы нашли свое отражение в различных аспектах нашей производ-
ственной деятельности, как в специфике труда (например, практике
авралов, штурмовщины, столь распространенной у нас), так и в осо-
бенностях организации производства. Что касается последнего, то,
скажем, на Западе, чтобы открыть производство, компания должна
пройти сертификацию по стандарту ISO 9001 (или 9002). Первое, что
подлежит в этом случае проверке, — это штатное расписание, отража-
ющее распределение ролей в фирме и характер их взаимодействия,
а также описание должностных обязанностей и сферы ответственнос-
ти каждого сотрудника; без этих документов открытие фирмы невоз-
можно. Такие правила сертификации выработаны в целях соответствия
выпускаемой фирмой продукции необходимым (высоким) стандар-
там — после проведения большой аналитической работы было реше-
но, что для успешного выпуска продукции перечисленные выше усло-
вия просто необходимы. Кроме того, процесс создания штатного рас-
писания с должностными инструкциями предельно оптимизирован —
в помощь новым компаниям разработаны шаблоны. У нас такой ра-
боты не проводится в принципе — ничего подобного при открытии
фирмы не требуется. Изначальная неструктурированностъ потом прак-
тически не восполняется — если штатное расписание в более или ме-
нее приемлемом виде еше может существовать, то вот с должностны-
ми инструкциями, с четким закреплением обязанностей и сферы от-
ветственности большие проблемы — хотя они в принципе и могут быть
написаны, ибо проверки их все же требуют, однако реальности не со-
ответствуют (в отличие от западной практики, где наблюдается пол-
ное соответствие).
Такая нелогичная организация, недостаточно четкое предстаатение
о своих должностных обязанностях плюс русская лень рождают специ-
фический стиль работы, хорошее описание которого я нашла в книге
Б. Сарнова”4. Вначале он приводит прочитанную в «Известиях» статью.
ш Сарнов Б. Наш советский новояз Маленькая энциклопедия реального социа-
лизма. М., 2002.
153
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей
автор которой, много лег проживший в Америке, сравнивает стильаме-
ри канской деловой жизни с нашим. Звонит, например, «какой-нибудь
американец в какое-нибудь американское учреждение и спрашивает:
— Могу я поговорить с мистером Бейкером?
Отлично вышколенная секретарша отвечает:
— Мистер Бейкер сейчас в отпуске. Его замещает мистер Так-
кер. Его телефон — такой-то. Если вам угодно поговорить с
мистером Таккером сейчас, я могу вас соединить.
В наших широтах, сокрушался автор статьи, в аналогичном слу-
чае все происходит совсем иначе. Вы задаете тот же вопрос:
— Могу я поговорить с товарищем Петькиным?
— Его нет! — отвечает секретарша и швыряет трубку.
Вы вторично набираете тот же номер:
— Простите, это я вам только что звонил. Мне нужен товарищ
Петькин. Вы сказали, что его нет. Что это значит? Может
быть, он будет через час? Или, может быть, он здесь уже не
работает?
Секретарша так же отрывисто отвечает:
— Он в отпуске.
И снова швыряет трубку.
Вы звоните снова:
— Простите, пожалуйста, это опять я Вы не скажете, когда то-
варищ Петькин вернется из отпуска?
— В конце месяца.
И трубка снова швыряется.
Поразмыслив, вы снова набираете тот же номер:
— Ради бога, извините, что я вам надоедаю. Может быть, вы ска-
жете мне, кто замещает товарища Петькина?
— Товарищ Васькин.
И снова — отбой.
Вы звоните еще раз:
— Мне очень неловко, что я вас так беспокою, — подобостраст-
но начинаете вы. — Будьте так любезны, если вам не трудно,
дайте мне, пожалуйста, телефон товарища Васькина!
И только тут (и это еще хорошо!) вы наконец получаете то, что
вам было нужно: номер телефона товарища Васькина, заме-
щающего ушедшего в отпуск товарища Петькина.
Сколько времени убиго понапрасну! — сокрушался автор ста-
тьи. — Какая нелепая трата сил и человеческих нервов! А все потому,
что наша, советская, секретарша не прошла соответствующей шко-
154
Язык как средство формирования установки
лы. Она просто нс знает, в чем состоят се секретарские обязаннос-
ти»”’. И мы согласны с автором статьи в «Известиях»: действитель-
но, плохое представление о своих должностных обязанностях — дос-
таточно распространенная характеристика нашей деятельности. Сар-
нов же приводит еще одно объяснение такого поведения секретарши,
с которым также нельзя нс согласиться. Итак, он продолжает свой
рассказ: «В то время, когда в “Известиях” появилась эта замечатель-
ная статья, я как раз замещал... редактора отдела “Литературной га-
зеты”. Сидел в большом редакторском кабинете с этаким предбан-
ником, в котором помещалась моя личная секретарша — не моло-
денькая какая-нибудь щебетунья, а весьма почтенная матрона. Очень
милая, надо сказать, была женщина. Но вела она себя с посетителя-
ми и отвечала на телефонные звонки примерно так же, как та “сред-
нестатистическая”, которую так убийственно изобразил в своей ста-
тье автор “Известий”. Ну, может быть, не так грубо, чуть более веж-
ливо. Но схема была совершенно та же.
Причина, однако, была совсем не в том, что моя Инна Ивановна,
в отличие от американской секретарши, не прошла должной выучки.
И уж совсем не в том, что она была неопытна.
Когда я — не слишком рано, а так, что-нибудь после полудня — по-
являлся на своем рабочем месте, она входила ко мне и докладывала:
— Вам звонил Икс. Я сказала ему, что у вас сегодня творческий день.
Потом звонил Игрек. Я сказала, что вы с утра поехали в ЦК. Позже захо-
дил Зет. Ну, этому я дала понять, что вас не будет до конца недели. Началь-
ство тоже интересовалось, почему вы нс на месте: я сказала, что с утра вы
собирались поехать к Маршаку
Нет, неопытной моя Инна Ивановна не была. Как раз наоборот:
она была очень опытна. Строго говоря, она была не просто опытна,
а прямо-таки идеальная, идеально вышколенная секретарша. Но вся
ее вышколенность была нацелена совсем не в ту сторону, в какую на-
правляла свою деловитость ее американская коллега. Ее цель состояла
в том, чтобы любым способом оградить шефа, грудью заслонить его от
любого покушения на его драгоценный покой, от кого бы это покуше-
ние ни исходило — от какого-нибудь докучливого посетителя или от
высокого начальства.
Разница между моей Инной Ивановной и ее американской колле-
гой, конечно, была. Но, строго говоря, разница эта была нс между
ними — секретаршами двух разных школ, — а между учреждениями,
Сарнов Б. Наш советский новояз... С. 389-390
155
Гл ana 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
в которых они служили. Американское учреждение, если судить по опи-
санному выше четкому поведению американской секретарши, было
запрограммировано на то, чтобы делать дело. Главная же цель любого
нашего советского учреждения состояла в том, чтобы не делать дела.
Непроницаемой стеной отгородиться от необходимости делать какое
бы тони было дело..
И хотя стиль работы современных учреждений и предприятий не-
сколько отличается от «советского», перечисленные мной особеннос-
ти по-прежнему остаются достаточно характерными (всилу, втом чис-
ле, укорененности в языке, структура которого за это время ничуть не
изменилась).
Разумеется, ленью, воровством и склонностью плохо структуриро-
вать свою деятельность особенности рабочего процесса в России не
исчерпываются (позднее будут рассмотрены также некоторые другие
характеристики). Сейчас же в нашем повествовании они возникли не
только потому, что являются достаточно отчетливой характеристикой
русского характера, но и (что более значимо в контексте данного ис-
следования) потому что основа для формирования этих трех показате-
лей — отсутствие жесткого порядка расположения членов предложе-
ния, и, кроме того, все эти три черты отражают специфику нонкон-
формистской позиции. В случае с ленью нонконформизм направлен на
любую деятельность вообще, в случае с воровством нонконформизм
проявляется по отношению к закону, да и в последнем случае бессоз-
нательное перенесение отсутствия жесткой структурированности пред-
ложения на деятельность (которая в результате тоже нс структуриру-
ется должным образом) дополняется, как мы видели в только что при-
веденном отрывке о секретаршах, нонконформистской позицией по
отношению к деятельности в целом.
Отсутствие структуры в предложении —
расширенное ощущение свободы
Мне кажется, отсутствие жесткой фиксации членов предложения
(хотя, конечно, нс только это) определило и особое, специфическое
свободолюбие русского человека, или, в контексте нашего исследова-
ния, специфический нонконформизм.
Для подтверждения своей мысли обращусь опять же к языковому
материалу. И в английском языке, и в русском есть два выражения для
обозначения свободы — «liberty» и «freedom», «свобода» и «воля», од-
,м Сарнов Б С. 390.
156
Язык как средство формирования установки
нако, рассматривая значение этих существительных, можно убедить-
ся, что они в ряде случаев лишь частично соответствуют, а иногда со-
всем нс соответствуют друг другу5”.
Начнем с английских значений. Дабы не утомлять читателя долги-
ми рассуждениями, не будем совершать исторический экскурс и рас-
сматривать, как менялось значение этих слов с течением времени, а ос-
тановимся на современном смысле указанных понятий. В настоящий
момент в английском языке, за исключением нескольких устойчивых
сочетаний, употребление слова «liberty», вообще говоря, ограничива-
ется политическим дискурсом (например, у Олдоса Хаксли: «In
totalitarian states there is no liberty of expression for writersand no liberty of
choice for their readers» — «В тоталитарных государствах нет свободы
выражения для писателей и свободы выбора для читателей»). То есть
liberty уцелело только в качестве слова, обозначающего отвлеченное
представление, столь же отвлеченное, как и слова «justice» («справед-
ливость»), «brotherhood» («братство»), В английском языке существи-
тельные этого типа не склонны принимать дополнения или предлож-
ные сочетания или, по крайней мере, весьма ограничены в этом отно-
шении (например, носитель английского языка может сказать: «John’s
honesty is not in question» («Честность Джона не подлежит обсужде-
нию»), однако он не скажет «John’s justice is not in question* («Справед-
ливость Джона не подлежит обсуждению»), хотя выражение «God’s
justice» («Божья справедливость») все же возможно; в русском языке
как «свобода», так и «справедливость» могут употребляться и в возвы-
шенном смысле, и по отношению к отдельному человеку, хотя слова,
употребляемые только в отвлеченном смысле, тоже существуют — на-
пример, как и в английском, таким является слово «братство»).
Одновременно с изменением значения значительно уменьшилось
и употребление слова «liberty» — в корпусе текстов Шекспира содер-
жи кя примерно 100 употреблений слова «liberty» на 1 млн слов, тогда
как в современном корпусе COBU1LD содержится примерно 100 упот-
реблений слова «liberty» на 10 млн слов.
Если слово «liberty» стало специализироваться на общественных
пранах, гарантируемых соответствующими политическими структура-
ми, то слово «freedom» сосредоточено, прежде всего, на правах отдель-
ного человека. Оно определяется как противоположность «вмешатель-
ству», «навязыванию» (а не, скажем, противоположность «рабству»,
"* При интерпретации значений приведенных выше слов я опираюсь на исследова-
ние данных концептов Анной Вежбицкой («Understanding Cultures through their keys
words English. Russian Polish. German Japanese, New York Oxford University Press. 1997).
157
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей
«угнетению»/, однако это — не возможность делать все, что захочешь,
ибо в данном концепте неразрывно связаны, с одной стороны, личные пра-
ва индивида, а с другой стороны, личные права других людей. То есть ос-
новным смыслом «freedom» можно назвать «ненавязывание» (раскрывае-
мое, скажем, через следующее утверждение «Может быть, я не могу де-
лать все, что я хочу, однако никто другой не помешает мне делать то, на
что я имею право»). Для этого представления решающим также являет-
ся убеждение: то, что относится ко мне, относится и ко всем прочим, а
свобода (freedom) — это не просто привилегия, которой могут наслаж-
даться некоторые люди, а универсальное право.
На первый взгляд может показаться, что русский концепт «свобо-
да» в точности соответствует английскому концепту «freedom». Одна-
ко это не так. Во всех русских словарях «свобода» толкуется с упоми-
нанием слов «стеснять» или «стеснение», производных от «тесно», как
если бы «свобода» состояла в освобождении из своего рода смирительной
рубашки, материальной или психологической', показательно также, что в
этих же словарях «стеснять» и «стеснение» очень часто появляются со
словом «свобода», как если бы эти два концепта были тесно связаны, —
примеры употребления в СРЯ3*' даны следующие: «Никто не стеснял
моей свободы. Я делал, что хотел, особенно с тех пор, когда расстался
с последним моим гувернером-французом» (Тургенев); «Участь ваша
решена: я вас не стесняю... предоставляю вам полную свободу» (Пи-
семский); или из Даля (1955 / 1882/): «Никакой свободишки нет, тес-
нят всем, отовсюду».
То есть, в отличие от «liberty» и «freedom», «свобода» в русском вари-
анте предполагает ощущение счастья, вызываемое отсутствием како-
го-то давления, какого-то сжатия, каких-то тесных, сдавливающих
оков**'. В этом контексте интересно отметить употребительное сочета-
ние «дышать свободно». По-английски словосочетание «to breathe
540 Словарь русского языка. Академия паук СССР. Москва: Государственное изда-
тельство иностранных и национальных словарей. 1957-1962 г.
*' Одним ИЗ объяснений такого значения слова «свобода» ряд исследователей пред-
лагают считать принятый на Руси на протяжении столетий обычай туго пеленать ре-
бенка. Например, Э. Эриксон спрашииает: «Не является ли русская душа спсленутой
душой?» (Erikson Erik Н. Childhood and society. 2ed. New York: Norton, 1963, p. 388). И
сам отвечает на это: «Некоторые из ведущих специалистов по русскому характеру опре-
деленно так полагают» (например, см. Mead Margaret and Phoda Metraux. The stady of
culture at a distance. Chicago: Chicago University Press, 1953). Действительно, значение
концепта «свобода» в русском языке хороши соответствует образу распеленутого ре-
бенка, испытывающего удовольствие оттого, что он может двигать своими ручками и
ножками без каких-либо ограничений.
158
Язык как средство формирования установки
freely» употреблялось бы в том случае, если бы перед этим было бы ка-
кое-то препятствие свободному дыханию (например, куриная косточ-
ка), которое затем было удалено; это принесло бы облегчение, но не
радостное ощущение счастья. Но по-русски сочетание «дышать сво-
бодно» предполагает в том числе и именно это: радостное ощущение
счастья.
Иными словами, у слова «свобода* иная сочетаемость и иные кон-
нотации, нежели у слова «freedom». В частности, слово «свобода» час-
то встречается в сочетании «полная свобода», тогда как сочетание «full
freedom» по-английски звучит неуместно.
В словаре В. Даля дается следующее определение: «Свобода — своя
воля, простор, возможность действовать по-своему; отсутствие стес-
нения, неволи, рабства, подчинения чужой воле. Свобода — понятие
сравнительное: она может относиться до простора частного, ограни-
ченного, к известному делу относящегося, или к разным степеням этого
простора, и наконец к полному, необузданному произволу или само-
вольству». Таким образом, в русской свободе ощутимым образом при-
сутствуют отсутствующие в слове efreedom» коннотации «простора»,
широкого, бескрайнего пространства.
Английское же понятие в/reedom» не связано подобным образом со сти-
хиями, с нестесненным дыханием, с бескрайним пространством, с нео-
бузданным поведением, с опьяняющей свободой движений. Английское
efreedom» связано с личными правами индивида, личным пространствам,
с тем, чтобы тебя «оставили в покое», с «приватностью» и личной неза-
висимостью. Кроме того, английский концепт «freedom* не является не-
совместимым с ограничениями и принуждением; напротив, он предпола-
гает взгляд, при котором ограничения, налагаемые законом, могут счи-
таться необходимой гарантией нерушимости личного пространства
человека™.
Кроме того, в русском языке существует еще одно слово, которое
часто переводится на английский язык как «freedom», но в котором
заключен еще один концепт, — «воля». Федотов описывает его следу-
ющим образом: вВоля есть прежде всего возможность жить, или по-
жить, по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами, не только
цепями. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует
или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обще-
ством, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к
м См.: Berlin hatch. Four essays on liberty Oxford: Clarendon Press. 1969. p. 127; cm.:
Waltcki Andrzej. The Marxian conception of freedom / Conceptions of liberty in polilical
philosophy. Pelczyntki Zbigniew and John Grayeds. London: Athlone Press, 1984, p. 226.
159
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
чужой свободе; воля всегда для себя. Она не противоположна тирании,
ибо тиран тоже есть вольное существо. Разбойник — это идеал москов-
ской воли, как Грозный, идеал царя. Так как воля, подобно анархии, невоз-
можна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе
выражение в культе пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщи-
ны, вина, разгула, самозабвения страсти, — разбойничества, бунта и
тирании»'*'. Федотов рассматривал волю как концепт, занимающий в
русской культуре более центральное место, нежели свобода. Он пола-
гал, что именно воля — это то, о чем «мечтает и поет народ», на что
«откликается каждое русское сердце. Определение “вольный”предпола-
гает человека, который испытывает отвращение ко всякого рода огра-
ничениям, принуждениям, путам, который ощущает потребность “рас-
кинуться ", “перелиться ” через любые границы, как река во время разли-
ва. Слово свобода до сих пор кажется переводом французского Uberte.
Но никто не может оспаривать русскости воли. Тем необходимее от-
дать себе отчет в различии воли и свободы для русского слуха»3**.
Этимологическая связь между словом «воля» в рассматриваемом
значении и «воля» — «желание», вне всякого сомнения, повлияла на
синхронную семантическую связь: это слово предполагает, что чело-
век может жить «по желанию, по своей воле», делать все, что захочет-
ся. Абсолютно нехарактерное для английского языка употребление
слова «воля» в значении «открытого воздуха» указывает в том же на-
правлении: внутри дома человек испытывает ограничения — не пото-
му, что его заставляют делать вещи, которых он не хочет, а потому, что
он не может делать определенные вещи, которых он может захотеть
(«свободно» двигаться в различных направлениях), — тогда как на от-
крытом воздухе человек можег пойти куда захочет.
И это сопротивление ограничениям, с моей точки зрения, существу-
ет в нашем менталитете в том числе и потому, что специфика русского
синтаксиса включает в себя свободное расположение членов предложе-
ния (то есть отсутствует какая-либо давящая структура, которой
строй предложения должен соответствовать). Данная синтаксическая
особенность продуцирует и наличие характерного для русского человека
способа мировосприятия, воплощенного в концепте вводя», и уже отме-
чавшееся специфически русское отношение к законам и правительству —
и то и другое представляет собой проявления одной и той же нонконфор-
мистской установки. (Связь «широкой русской натуры» с «русским пра-
И1 Федотов Георгий. Россия и свобода: Сборник статей. New York: Chalidze. 1981,
стр.183.
’"Там же.
160
Я1ык кап средство формщюмния установки
новым нигилизмом» или «глубокоукорененной традицией антиправо-
вых предрассудков» также отмечается иностранными исследователя-
ми. Например, Вейдлс писал: «Широта души, которой гордится рус-
ский, дает ему чувство стесненности, когда он вынужден зависеть от
закона»14*.)
Культурное представление, заключенное в русском концепте «воля»,
хорошо соответствует известному стереотипу русского человека — так
называемой широкой русской натуре. Этот стереотип, безусловно, свя-
зан с анализируемым нами расширенным ощущением свободы, по-
этому рассмотреть его более подробно представляется вполне логич-
ным.
Например, Федотов в своей статье «Русский человек» описывает
«широту» русской натуры как центральный признак «русскости»3*. Не-
обходимо отметить, что стереотип «широкой русской натуры» доста-
точно многозначенМ7, — так говорят, например, о человеке, любящем
«широкие» жесты, действующем с размахом, возможно, живущим на
широкую ногу. «Широта характера, размах решений», — перечисляет
Солженицын в «России в обвале» качества, отмечаемые наблюдателя-
ми в русском характере. Что касается существительного «размах», то
оно действительно гармоничным образом соотносится с «широтой» (сразу
вспоминаются стихи Маяковского: «Я / планов наших / люблю гро-
мадье, / размаха / шаги саженьи»); размах предполагает отсутствие
мелочности и внутренних ограничений, связанных со страхом, скупостью
или недостатком фантазии, что может оборачиваться либо бесшабаш-
ностью (как у героя песни Юза Алешковского про окурочек с отпечат-
ком губной помады: «Проиграл я одежду и сменку, / сахарок на два
года вперед, / (...) / Но зато господа из влиятельных урок / за размах
уважали меня»), либо масштабностью (о чем, собственно, приведен-
ные строчки Маяковского), либо сочетанием этих идей (например:
«праздник на широкую ногу, с размахом»). Причем в любом случае раз-
мах оценивается позитивно, вызывает восхищение; его идеи входят в
смысл многих других характерных русских слов, таких, например, как
«хлебосольство» (последнее столь значимо для нашей культуры, что
145 Цит. по: Walicki Andrzej. Legal philosophies of Russian liberalism Oxford: Clarendon.
1987. P. 10.
144 Федотов Георгии. Россия и свобода: Сборник статей. New York; Chalidze. 1981,
стр. 92.
Исследование понятия «широкой натуры», которое я привожу, проведено
А. Д. Шмелевым: Шмелев Л. Д. Русская языковая модель мира. Материалы к словарю.
М., 2002. С. 87-96.
6 Зак. 4347
161
Глава 2. Формирование структурой ямка национальных особенностей...
русский язык нс обходится одним его обозначением, а рас полагает сразу
тремя словами: «гостеприимство», «радушие», «хлебосольство». При
этом с точки зрения представлений о мире, отраженных в семантике
указанных слов, именно «хлебосольство» воспринимается как специ-
фически русская черта: гостеприимст во и радушие могут быть прису-
щи самым разным народам, но странно было бы говорить о грузинс-
ком или итальянском хлебосольстве).
Это также может быть человек «широкой души» — щедрый и вели-
кодушный, нс склонный мелочиться, готовый простить другим их мел-
кие проступки и прегрешения. Он не стремится «заработать», оказы-
вая услугу, а его щедрость и хлебосольство иногда даже могут перехо-
дить в нерасчетливость и расточительство. Причем надо отметить,
что «широта» в таком понимании в русской языковой картине мира с
точки зрения этических оценок — положительное качество (оценка,
которая звучит странно для представителей английской, немецкой,
французской культур, у которых иные модели социального поведения
в подобных ситуациях (и, напомню, существует жесткая структура пред-
ложения); и напротив, мелочность безусловно осуждается, а «мелоч-
ный человек» звучит как приговор.
Кроме того, «широта» может пониматься и как терпимость, при-
знание возможности различных точек зрения на одно и то же явление,
умение понять другого человека (впрочем, отстраненно рассуждая о
таком качестве характера, некоторые отмечают и его отрицательную
сторону — см., например, наблюдения Н Д. Арутюновой548 над тем,
как у персонажей Достоевского «широкость, то есть умение понять
правду другого, оборачивается отрицательной стороной, обнаруживая
нравственную неустойчивость или шаткость» — «широкий человек
выслушивает другого и тогда, когда тот морально нечистоплотен»; ви-
димо, из этого тоже проистекает отмечаемая многими зарубежными
авторами «противоречивость русской натуры»).
Наряду с вышеприведенным в понятие «широкой натуры» может
входить также понятие «широких взглядов» — так говорят о человеке
прогрессивных воззрений, который терпим, готов переносить инако-
мыслие, склонен к плюрализму (что иногда, как и в предыдущем слу-
чае, может переходить, по оценке со стороны, и в беспринципность).
Однако и перечисленным не исчерпывается понятие «широкой на-
туры», которое также может включать тягу к крайностям, к экстре-
мальным проявлениям какого-либо качества. Как раз эта тяга к крайно-
'*• Арутюнова Н Д. Два эскиза к «геометрии» Достоевского Ц Логический анализ
языка: Языки пространств. М., 2000. С. 379.
162
Язык как средство формирования установки
стям(все или ничего), максимализм, отсутствие ограничителей или сдер-
живающих тенденций часто приписывается русским как одна из самых
характерных черт. Конечно, с этим можно и не соглашаться, что и де-
лает Солженицын в «России в обвале»: «Не согласен я с множествен-
ным утверждением, что русскому характеру отличительно свойственен
максимализм и экстремизм. Как раз напротив: большинство хочет толь-
ко малого, скромного», однако в целом указанные тенденции нашего
характера нельзя отрицать. Это и отмечается в статье В. В. Плунгян и
Е. В. Рахлиной34’, исследующих отражение в языке некоторых стерео-
типов: авторы пишут, что именно отталкивание от середины, связь с
идеей чрезмерности или безудержности и есть то единственное, что
объединяет такие, казалось бы, разные характеристики русского чело-
века, как «щедрость» и «расхлябанность», «хлебосольство» и «удаль»,
«свинство» и «задушевность», — все эти качества, которые (в отличие,
например, от слова «аккуратность») легко сочетаются в языке с эпите-
том «русский»). В «Братьях Карамазовых» по поводу соединения в рус-
ском характере таких несоединимых, как кажется, качеств высказыва-
ется Митя: «Широк человек, я бы сузил».
В стихотворении Алексея Толстого прекрасно описано это стрем-
ление к крайностям:
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубить, так уж сплеча!
Коли спорить, так уж смело.
Кать карать, так уж за дело,
Коль простить, так всей душой,
Коли пир, так пир горой!
Итак, в чем же причина такой «широты»? Ряд авторов связывают
ее с российскими просторами: об этом пишет Бердяев в эссе «О власти
пространств над русской душой» («Широк русский человек, широк,
как русская земля, как русские поля»), подобные рассуждения можно
встретить и у персонажей Достоевского (например, высказывание
Свидригайлова: «Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Ро-
мановна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантасти-
ческому, к беспорядочному», или прокурора из «Братьев Карамазовых»:
м’ Плунгян В. В., Рахлина £ В. «С чисто русской аккуратностью...» (к вопросу об
отражении в языке некоторых стереотипов) // Московский лингвистический журнал.
1995. N? 2.
163
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей..
«Мы широки, широки, как вся наша матушка Россия»), на эту связь
указывают и другие авторы. Валерий Подорогаобъединяет широту рус-
ских пространств и «широту» русского национального характера сле-
дующим образом: «Так, широта плоских равнин, низин и возвышен-
ностей обретает устойчивый психомоторный эквивалент, аффект ши-
роты, и в нем как уже моральной форме располагаются определения
русского характера: открытость, доброта, самопожертвование, удаль,
склонность к крайностям и т. п.».
Однако, с моей точки зрения, если природная распахнутость и бес-
крайность наших земель и повлияли изначально на формирование
русского характера (чего отнюдь не отрицаю), то в настоящий момент
она не выступает основной транслирующей константой. Ибо указан-
ные черты характера присущи не только жителям Сибири да тех угол-
ков России, где еще в избытке можно наблюдать раскинувшуюся ширь
и даль, которую и имеют в виду под «просторами», но и все увеличива-
ющейся урбанизированной части населения, которые с указанным
«простором земли русской» если и соприкасаются, то редко и фраг-
ментарно, однако данной чертой характера обладают. Так вот, мне ка-
жется правомерным утверждение, что транслятором тех качеств, ко-
торые стоят за 'Широкойрусской натурой», является язык. Отсутствие
в нем «верховного» сдерживающего начала в виде жесткой структуры
предложения выливается в отсутствие жестких интериоризированных
ограничений для проявления различных свойств человеческой натуры.
Кроме того, наличие жесткой структуры предложения упорядочи-
вает члены этого предложения в соответствии с определенной логи-
кой. Разумеется, различные виды согласований, которые должен учи-
тывать русскоговоряший, тоже следуют определенной логике. Одна-
ко, если можно так выразиться, тип этой логики разный. В первом
случае эта логика, гораздо более универсальна, то есть по отношению
кчленам предложения существуют жесткие правила расположения, ко-
торые соответствуют их значимости с точки зрения смысла высказы-
вания (мы уже затрагивали логику расположения членов предложения.
А именно: всякое предложение — как бы подразумеваемый ответ на
незаданный (или уже заданный) вопрос, и если мы ничего не знаем, то
это вопрос «чтослучилось?», если же о происшедшем что-то известно,
то следующий вопрос — «с кем (чем) случилось?», и лишь затем идут
уточнения «где?», «когда?» и пр. В соответствии с подобной логикой,
отражающей очередность уточнений, главным в предложении высту-
пает либо существительное, обозначающее того, с кем (чем) все про-
исходит (подлежащее), либо название действия, то есть глагол-сказуе-
мое, и лишь потом следуют другие члены предложения). То есть все
164
Язык как средство формирования установки
слова расположены в соответствии с четкими правилами, и такой по-
рядок неизменен, и логика действия этого правила — сверху вниз,
структурой определяется порядок слов. В русском же языке четкая
структура предложения отсутствует, нет никакого действия сверху вниз,
а сушествует логика взаимосогласованийслов. Это другой типлогики.
Если попробовать найти аналоги, можно было бы сказать, что в пер-
вом случае мы имеем дело с логикой, определяемой целью, а во втором
случае — с логикой, определяемой задачами. Причем в нашем контек-
сте логика первого порядка сразу просматривается, она проще и по-
нятней, ее легче охватить «единым взглядом», она включает в себя го-
раздо меньше тонкостей, чем логика второго порядка, в которой одно-
временно надо учитывать разные типы согласований. Тоесть при этом
втором типе расширяется количество возможных вариаций — и здесь
мне видится прямой ход к нашей «широкой натуре», которая и есть
отражение в психологическом плане этого большого количества воз-
можных вариаций.
Кроме того, перенеся логику цели, в которой все выстроено и зара-
нее известно, какие действия и в какой последовательности надо со-
вершать, на уровень бессознательного, можно предположить, что но-
сители языка с такой структурой будут склонны к более рационализи-
рованным поступкам, чем носители языка со свободной структурой
предложения.
Действительно, рациональность действий не входит в число русских
добродетелей; не совместима она и с понятием ^широкой натуры». Хо-
рошо иллюстрирует описанную картину следующий языковой штрих.
У всех народов ценятся качества, родственные тем, что в русском язы-
ке называются «смелость», «храбрость», «мужество», «доблесть», «от-
вага*. Однако иерархия этих качеств может быть различна; кроме того,
наряду с вышеперечисленными, могут быть значимы и другие каче-
ства — например, «хитрость» для ряда восточных народов. Для русского
менталитета значимой характеристикой в указанном контексте явля-
ется «удаль». Однако, пытаясь объяснить или понять, что это такое,
мы неизбежно сталкиваемся с неким парадоксом — все попытки ра-
ционального объяснения «удали» приводят в тупик и диктуют вывод,
что в ней нет ничего особенно хорошего. Специфика удали хорошо
передана в рассуждениях Фазиля Искандера: «Удаль. В этом слове ясно
слышится — даль. Удаль это такая отвага, которая требует для своего
проявления пространства, дали.
В слове «мужество» — суровая необходимость, взвешенность наших
действий, точнее, даже противодействий. Мужество от ума, от муж-
чинства. Мужчина, обдумав и осознав, что в тех или иных обстоятель-
165
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей. ..
с г вал жизни, защищая справедливость, необходимо проявить высокую
стойкость, проявляет эту высокую стойкость, мужество. Мужество ог-
раничено целью, цель продиктована совестью.
Удаль, безусловно, предполагает риск собственной жизнью, храб-
рость.
Но, вдумавшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполно-
ценная храбрость. В ней есть самонакачка, опьянение Если бы устра-
ивались соревнования по мужеству, то удаль на эти соревнования нельзя
было бы допускать, ибо удаль пришла бы, хватив допинга.
Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает искус-
ственной смелостью, пьянит. Опьяненному жизнь — копейка. Удаль —
это паника, бегущая вперед. Удаль рубит налево и направо. Удаль —
возможность рубить, все время удаляясь от места, где лежат порублен-
ные тобой, чтобы не задумываться: а правильно ли я рубил?
А все-таки красивое слово: удаль! Утоляет тоску по безмыслию».
Иными словами, «удаль» противостоит таким качествам, как «му-
жество», «доблесть», «отвага», «смелость», «храбрость» по критерию от-
сутствия в первой (и присутствию в последних) рационального расче-
та. Действительно, человека, не проявляющего «удаль», мы не называ-
ем трусом — скорее скажем, что этот человек не склонен к безрассудным
порывам, а склонен к рассудочным действиям. Человек, который сме-
ло смотрит в лицо опасностям или мужественно переносит страдания,
не проявляет этим никакой «удали». Да и вообще, это слово не упот-
ребляется, когда речь идет об исполнении долга (было бы неуместным
употребить слово «удаль», говоря о солдатах, которые доблестно или
отважно встретили смерть, вступив в бой с превосходящими силами
противника). Оно оказывается уместным, когда речь идет о ком-то, кто
действует вопреки всякому расчету, «очертя голову», и тем самым со-
вершает поступки, которые были бы не по плечу другому. Это действие
не по расчету приветствуется русской культурой, и слово «удаль» обла-
дает в языке яркой положительной окраской (типичное сочетание
«удаль молодецкая»). Кроме того, это понятие включает в себя идею
бескорыстия, противостоит узкому корыстному расчету. Действитель-
но, с рациональных позиций удаль проявлять абсолютно незачем. Удаль
проявляют ради самой удали, как курьер из детского рассказа С. Алек-
сеева «Сторонись!», который, любя лихую езду, как-то, мчась на санях,
сшиб в снег самого Суворова; через три дня, вручая Суворову бумаги
из Петербурга, получил от него в награду перстень: «За что, ваше сия-
тельство?!», — поразился курьер. «За удаль!». Стоит офицер, ничего
понять не может, а Суворов опять: «Бери, бери. Получай! За удаль. За
русскую душу. За молодечество».
166
Язык, как средство формирования установки
Одно из самых типичных проявлений удали — эго, пожалуй, пре-
словутая быстрая езда, которую, как замечено классиком, любит вся-
кий русский (образ мчащейся и «необгонимой» «птицы-тройки» дает
хорошее представление о том, что такое «удаль»).
Впрочем, «широта русской души», тенденция к нерациональным
поступкам, к крайностям проявляется, разумеется, не только в рас-
смотренной «удали» — в словарном составе русского языка можно об-
наружить великое множество слов, в которых в той или иной форме
выражены эти характерные для нашего национального менталитета
идеи. Например, возьмем кажущееся таким простым и понятным сло-
во «гулять»350. Этот глагол, имеющий разные значения (очем речь пой-
дет ниже), широко используется носителями языка, о чем также сви-
детельствует наличие многочисленных производных от него (глаголы
«разгуляться», «загулять», «гульнуть», «прогулять», «отгулять» и суще-
ствительные «гуляние», «прогулка», «отгул», «загул», «прогул», «раз-
гул», «гулена», «гуляка»). Происхождение его спорно. Версия о том,
что весь широкий спектр значений слове корнем «гул» развивается на
основе значения пешего передвижения, вероятнее всего, не совсем
верна, ибо этимология слова «гулять» не вполне ясна. Впрочем, во всех
версиях первичным считается не значение перемещения, а одно из
значений, воспринимаемых в современном языке как производные:
идея игры (в некоторых версиях — в мяч, в других версиях — любов-
ной), употребления алкоголя или лежание в постели. В связи с этим
вполне логично, что ассоциативное поле русского глагола «гулять» так
сильно отличается, например, от английского «walk». И, поскольку
ассоциативное поле столь широко, иногда даже не вполне ясно, что
подразумевается под этим словом н каком-либо конкретном случае.
Например, из строк известной песни «Ой, да загулял, загулял парни-
шечка, парень молодой» совершенно невозможно сделать вывод, что
это, собственно, значило — напился ли он, закрутил головокружитель-
ный роман, простели проводил праздно время с друзьями-приятеля-
ми (ибо глагол «гулять» в его не относящихся к пешим перемещениям
значениях не всегда соотносится с буйным поведением — чтобы чело-
век описал свое времяпрепровождение посредством глагола «гулять»,
оказывается достаточно наличия общего ощущения праздности: не слу-
чайно во многих случаях прямо противопоставляются «гулять» и «ра-
”• При написании использованы работы: Левонтина И. Б., Шмелев А. Д. На своих
двоих: лексика пешего перемещения в русском языке //Логический анализ языка: Языки
динамического мира. Дубна, 1999.; Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира. Мате-
риалы к словарю. М., 2002. С. 84-86.
167
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
ботать», и на этом противопоставлении базируется внутренняя форма
многих слов типа «прогул», «отгул» и пр.). Иногда столь разное упот-
ребление глагола приводит к комичным ситуациям, когда, употребляя
его, собеседники имеют в виду его разное значение, как в приведен-
ном примере;
«Императрица Мария Федоровна спросила у знаменитого графа
Платова, который сказал ей, что он с короткими своими прияте-
лями ездил в Царское Село:
— Что вы там делали гуляли?
— Нет, государыня, — отвечал он, разумея ло-свосму слово гулять, —
большой-то гульбы не было, а так бутылочки по три на брата осу-
шили...»’51.
Именно демонстрируемое Платовым понимание слова «гулять» свя-
зывается обычно со стереотипным представлением о русском нацио-
нальном характере. Г. Гачев в «Национальных образах мира» писал:
«Широкая душа, русский размах — это все идеи из стихии воздуха-вет-
ра... Человек стремится «туда, где гуляют лишь ветер да я», — не слу-
чайно это братское спаривание. Недаром и для ветра, и для русского
человека одно действие присуще и любимо: «гулять на воле» — разгу-
ляться, загулять, загул, отгул, разгул. И недаром Гоголь, о душе рус-
ского человека говоря: «его ли душе, стремящейся закружиться, раз-
гуляться», — упоминает действия, которые в равной мерс делаются и
ветром».
Действительно, значения глагола «гулять» прекрасно ложатся на
свойственное русскому менталитету расширенное восприятие свобо-
ды, а также соединяют в себе (совсем как русский характер) умерен-
ность и дикую безудержность — это хорошо видно при сравнении слов
«прогулка» и «гуляние», так как первое предполагает умеренное при-
ятное времяпрепровождение, второе же подразумевает безудержную
дикую радость жизни, с песнями, плясками, а зачастую пьянкой и
мордобоем (поэтому праздники сопровождаются народными гуляни-
ями, а не «народными прогулками», а влюбленные осуществляют ро-
мантические прогулки при луне, которые не называются гуляниями
(хотя глагольные формы можно употребить обе — «Петя с Олей про-
гуливаются», «Петя с Олей гуляют»). Впрочем, все значения объеди-
няются идеей свободы выбора, отсутствия стеснений (отчасти связан-
ной с отсутствием в русском языке жесткой структуры предложения)
и отсутствием необходимости выполнять скучную, рутинную работу.
См.: Черты из жизни Екатерины II // Древняя и новая Россия. Т. 1.1879.
168
Язык как средство формирования установки
Эта возможность свободно следовать своим желаниям переживается
как праздник (причем желания могут быть различными и отнюдь не
всегда ограничиваются пешим перемещением), который, при отсут-
ствии внутренних ограничений (что тоже стимулируется спецификой
языковой конструкции), легко выплескивается за цивилизованные
границы и протекает отчаянно, буйно, самозабвенно, в безудержном
веселье.
На склонность русского человека к расширенному, по сравнению с
рассматриваемыми этносами с жесткой структурой предложения, ощу-
щению свободы указывают и присущие нашей культуре тотемы. Рас-
смотрим этот вопрос подробнее.
Хотя в своей классической форме тотемизм в нашей культуре не
проявляется, однако некоторое присутствие этого феномена в своеоб-
разной форме все же можно отследить. Его отголоски мы находим
прежде всего в сказочных текстах — женой Ивана-Царевича оказыва-
ется лягушка, мужем заблудившейся в лесу девушки становится мед-
ведь, и в окошко ясным соколом прилетает жених к невесте. Однако
было бы неверно полагать, что тотемизм сохранился только в подоб-
ных текстах, — думается, реальность гораздо сложнее, а в поле нашей
ментальности можно обнаружить и другие признаки этого явления.
Об одном из таких признаков и пойдет здесь речь.
Мне кажется правомерным утверждение: в нашей культуре и посей
день есть свои фавориты среди животных, или, другими словами, не-
которые животные приобретают тотемические признаки. Эти пред-
ставители фауны наделены в нашем сознании определенными черта-
ми характера (как совпадающими с повадками своего природного воп-
лощения, так и приписанными культурой), и на определенном этапе
развития в большей или меньшей степени происходит отождествле-
ние человека с определенным животным; это же, в свою очередь, с моей
точки зрения, приводит к частичному принятию приписываемых «то-
тему» черт в качестве собственных черт характера, то есть приобрете-
нию тотемических черт.
Здесь я хочу сделать маленькое отступление и отметить, что, с моей
точки зрения, те животные, о которых дальше пойдет речь, изначаль-
но не являлись на Руси доминирующими тотемами, их выдвижение
происходило, скорее всего, в течение последних ста лет. К сожалению,
этатема может увести нас далеко от основных обсуждаемых здесь воп-
росов, поэтому позволю себе ее опустить.
Итак, продолжим. С наделением животных определенными черта-
ми характера все вполне ясно — прежде всего, это происходит опять-
таки в сказках, при чтении которых у ребенка складывается опреде-
169
Г.чива 2. Формирование структурой языка национальных особенностей
ленный образ действующих персонажей (лисицы, волка, зайца и пр.).
С другой стороны, в период детства по большей части происходит и
приписывание имени (а мы помним, что тотем был не просто мифи-
ческим прародителем племени, но и каждый член племени в опреде-
ленной степени отождествлял себя с тотемом), и это приписывание
совершают родители (хотя участвовать в нем могут практически все,
начиная с ближайших родственников и заканчивая прохожим на ули-
це). А все происходит просто, незаметно и внешне безобидно — мы
начинаем называть наших детей не только их собственными имена-
ми, но и «кисоньками», «заиньками» (причем именно эти два пред-
ставителя животного мира доминируют в нашей, если так можно вы-
разиться, тотемической иерархии). Для сравнения можно привести ти-
пичные ласковые аниматические прозвища французской культуры: та
biche (моя лань), mon gros loup (мой толстый волк), топ petit rat (моя
маленькая крыса; правда, крыса там мужского рода, то есть мой кры-
сеныш) — как мы видим, все эти детские прозвища совершенно чуж-
ды нашей культуре.
Причем важно отметить, что область применения прозвищ «кисонь-
ка», «заинька» не ограничивается только детским возрастом — так ча-
стенько называют друг друга супруги (у прозвищ отсутствует половая
специфика), и это расширение ареала охвата, включение в него пред-
ставителей всех возрастов позволяет сделать вывод о значимости дан-
ных тотемов для русского менталитета.
В пользу версии о готемичности зайца и кота косвенно свидетель-
ствует также тот факт, что другие прозвища (которые, конечно же, тоже
даются) ребенок получает за конкретные свои качества — скажем, за
толстые щеки (или в целом за младенческую упитанность) ребенка
могут назвать «мой хомячок», мальчика за упитанность (впрочем, воз-
можны и другие ассоциации — любовь к меду, например) в более по-
зднем возрасте — «мой медвежонок» и т. д., а вот прозвища «котенок»
и «зайчонок» даются абстрактно, без всяких конкретных ассоциаций.
Из переносных выражений нашей культуры, возникших в после-
днее (то есть советское) время, в связи с нашей темой на ум приходит
название безбилетной поездки на транспорте — «ехать зайцем». По-
скольку параллель с реальным зайцем в этой ситуации прослеживает-
ся не больше чем с любым другим травоядным, то это, с моей точки
зрения, также подтверждает тотемический характер зайца. А помни-
те, какой был первый советский мультсериал? Случайно ли его героем
стал заяц (в аналогичном американском сериале главным героем ведь
был мышонок)? А что вы скажете о народном названии белорусских
денег — «зайчики»? (Понятно, что белорусский менталитет, хотя и
170
Язык как средство формирования установки
имеет свои специфические черты, наиболее из всех остальных нацио-
нальных менталитетов близок русскому.) Хотя на белорусских деньгах
были изображены не только зайцы — там были белки, волки, лисы,
зубры, однако при получении народного имени заяц победил — как
видится, совсем нс случайно.
Между зайцем и котом можно проследить некоторую параллель. На
определенное совпадение представлений об этих животных в китайской
культуре указывает тот факт, что в китайском календаре с 12-летним цик-
лом, где каждому из годов соответствует определенное животное (год
дракона, год змеи), одному из годов соответствует одновременно двое
животных — кот и заяц (или кролик). На некоторые параллели наводит
и бытующее в английской культуре определение «мартовский заяц» —
у нас то же явление связывается с котом — «мартовский кот» (этим тер-
мином маркируется специфическое, выходящее за рамки обыденного
поведение, что верно как для русской, так и для английской культур, —
у англичан даже существует поговорка: «mad as a March Наге», то есть
«сумасшедший, как мартовский заяц»). В нашей культуре эту параллель
подтверждает схожесть основной приметы о коте и зайце: если перебе-
жит дорогу — кнесчастыо. Про кота эта примета общеизвестна, про зай-
ца на данную примету указывает в своем словаре Даль, а на ее достаточ-
ную прежде распространенность хотя бы известный факт из биографии
Пушкина, когда перебежавший дорогу заяц вынудил Александра Серге-
евича, узнавшего о восстании декабристов и ехавшего из Михайловско-
го в столицу, повернуть назад352
Что за качества отличают кота и зайца? Рядом признаков они схо-
жи — как во внешнем облике, так и в способе существования. Внеш-
не — более-менее совпадают размеры, оба пушистые, вполне совпада-
ют по окрасу — и у одного, и у другого (в отношении кошек имеются в
виду не породистые животные) в целом преобладают различные вари-
анты серого и серо-коричневого цвега. По способу существования основ-
ная их схожесть — оба не коллективные животные. Дальнейшее сравне-
ние может идти в двух разных аспектах — как в области реальных ка-
честв, так и в области мифологических. Применительно к коту в этом
аспекте особой разницы, мне кажется, нет, ибо он существует рядом и
поэтому его мифологические черты в значительной степени совпадают
с реальными. Когда же мы рассматриваем зайца, то здесь мне кажутся
более важными мифологические черты, так как с реальными зайцами
урбанизированная часть населения нашей страны явно не сталкивается.
и! Желающие подробней ознакомиться с причиной такого взгляда на зайца могут
обратиться, например, к статье «Заяц» А. Гура в журн. «Родина» за ноябрь 1994 г
171
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей .
В формировании архетипа зайца принимают участие самые разные
источники: прочитанные вдетстве истории из жизни животных и сказ-
ки, образ зайца в песнях (типичная — «трусишка зайка серенький под
елочкой скакал...»), стихах (думаю, многим помнится некрасовский дед
Мазай и его подвиг спасения заек), мультфильмах. В результате полу-
чается добрый, трусоватый, но находчивый, постоянно попадающий в
какие-то передряги, но удачно из них выпутывающийся (с помощью
своей смекалки или добрых помощников) миляга-зверек, чем-то на-
поминающий по характеру Иванушку-дурачка (может, это и помогло
ему выдвинуться на ведущее место в тотемическом ряду?). К этому еше
стоит добавить отсутствие семьи (впрочем, у Иванушки-дурачка соб-
ственная тоже появляется только в конце сказки, а в родительской его
обычно братья не жалуют) и, говоря канцелярским языком, отсутствие
трудовой деятельности.
Что касается кота, то, совпадая с зайцем вдвух последних качествах
(оба вида не живут в парах и не включены в целенаправленную дея-
тельность (как, например, пчелы или муравьи) в остальных он зайца
частично дополняет — как в реальных биологических характеристи-
ках (заяц — травоядный, а кот — хищник), так и в вытекающих отсю-
да навыках — кот гораздо смелее, решительнее и активней зайца, при-
чем эта активность, если ее характеризовать с антропоморфной точки
зрения, бывает асоциальна — кот не чурается воровства. Возможно,
это также явилось одной из причин его выдвижения, ибо в русских
сказках воровство — один из самых распространенных способов до-
бывания чего-либо. Что касается лени, то она также зачастую прису-
ща позитивным сказочным персонажам — типичным примером здесь
может служить сказка о Емеле-дураке, который хотя и проводил вре-
мя в лежании на печи и на всякое предложение пальцем пошевельнуть
дзя какого-либо дела неизмсн но отвечал: «Я ленюсь», однако в резуль-
тате вытащил волшебную щуку, и счастье ему привалило. Вообще сча-
стье в наших сказках неизменно сопутствует лентяю и вору — как уже
было сказано, исследуя их, Е. Н. Трубецкой заметил, что в русской сказ-
ке сочувствие лени и воровству граничит с апофеозом лентяя и вора353.
Что касается лени, то она также органично присуща коту (в гораздо
большей степени, чем зайпу), то есть и здесь работает принцип допол-
нительности; кроме того, указанный признак входит в число описан-
ных рапсе черт, присущих русскому национальному характеру, поэто-
му связь кота с ленью, как мне кажется, также есть причина, наравне с
воровством, по которой он стал тотемическим животным.
Трубецкой К. С. 448.
172
Язык как средство формирования установки
Таким образом несомненно, что тотемические характеристики черт
характеров кота и зайца связаны не только со сказочными героями, но
и со спецификой нашего национального характера. Хотя в связи с дру-
гими задачами нашей работы нет возможности провести сравнение во
всем объеме, однако по двум последним чертам сомнений нет— ник-
то не воспринимает нас как трудолюбивую нацию, да и все мы помним
ответ, прозвучавший в начале XX века на вопрос, как дела в России:
«Воруют*.
Связанность тотемов с исторически сформировавшимся этничес-
ким менталитетом можно проследить не только в русской культуре —
скажем, в младших классах школы немецких детей разделяют на под-
группы, типичные названия которых — пчелы и муравьи. Если каче-
ства этих насекомых интерпретировать в антропоморфном ключе, то
получится совместный хорошо структурированный труд, тщательность
в деятельности. А какие качества вы бы назвали типичными для нем-
цев? Наверняка одним из первых был бы педантизм; кроме того, ник-
то, я думаю, не станет оспаривать и утверждение, что работа немца на
предприятии весьма отличается от работы русских («Нигде в Европе,
кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и раз-
меренному постоянному труду, как в России»354), да и с организацией
работы у нас дело обстоит не лучшим образом (о чем речь уже шла
выше).
Следовательно, мы можем констатировать, что распространенные
в современной российской культуре тотемические образы зайца и кота
несут на себе черты того расширенного чувства свободы, которое яв-
ляется характерной особенностью русского менталитета.
Подведем краткий итог. В данном параграфе мы рассматривали раз-
личные виды нонконформистской позиции, установка на формиро-
вание которых была задана отсутствием жесткого порядка расположе-
ния членов предложения. Такая грамматическая особенность создала
границы, и в их рамках под влиянием различных факторов (истори-
ческих, географических и т.д.) произошло дост раивание, конкретиза-
ция, в результате чего эта часть национального мировидения воплоти-
лась в определенные концепты, отраженные как в лексике, таки вдру-
гих формах культурных проявлений.
То есть, как можно было заметить, все рассмотренные понятия,
наряду с определенной, присущей только данному конкретному по-
нятию спецификой, имеют и нечто общее. Если жесткий порядок рас-
положения членов предложения формирует базу для концептов, приуча-
)$* Ключевский В О. Исторические портреты. М., 1990 С 60
173
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей.
ющих личность ограничивать себя, подчиняться определенным правилам
(что хорошо видно на примере анализа английского «freedom»), то отсут-
ствие такового порядка создает предпосылку для рождения концептов,
тяготеющих к раскрепощенности, размаху и широте в желаниях и поступ-
ках, к формированию позитивной установки по отношению к отсутствию
сдержанности, размеренности, расчетливости (рационалистичности), то
есть мы видим различные варианты нонконформистской позиции по от-
ношению к ряду факторов, которые бы могли выступать в качестве сдер-
живающего начала.
Отсутствие структуры предложения — свобода выражения эмоций
Кроме того, как мне кажется, жесткая структура предложения, пе-
ренесенная в бессознательное, сдавливает, ограничивает, вводит в оп-
ределенные рамки способы проявления человеческих эмоций, то есть
ставит эмоциональные проявления под контроль сознания (а с другой
стороны, отсутствие жесткой структуры предложения проявляется так-
же в большей эмоциональной раскованности). Проверочной основой
может послужить сравнение количества слов и выражений для обозна-
чения определенных эмоциональных состояний в двух языках, разли-
чающихся по выбранному нами критерию — наличию и отсутствию
жесткой структуры предложения (как обычно, возьмем русский и анг-
лийский). Кроме простого количества нас будет интересовать широта
охвата человека эмоциями (то есть какие видимые части лица и тела
принимают участие в проявлении данной эмоции в русской и англий-
ской традиции). Основа данного раздела — сравнительные исследова-
ния английских и русских концептов, относящихся к эмоциям, прове-
денные Анной Вежбиикой”5 по следующим словарям: «Русско-англий-
скому словарю коллокаций, относящихся к человеческому телу»”*, трем
частотным словарям — «Word Frequency Book»”7, «Computational
Analysis of Present-day American Englich»”* и «Частотному словарю рус-
ского языка»”*.
Wierzbkka Anna Undemanding Cultures through their keys words: English. Russian.
Polish. German. Japanese. New York: Oxford University Press 1947.
lordanskqja Lidija and Sava Papenno The Russian-English Collocational Dictionary
of the Human Body. Columbus, Ohio: Slavics Publishers. 199$.
Carroll John, Peter Davies, Barry Richman. Word Frequency Book. Boston: Houghton
Mifflin. 1971.
JU Kucera Henru, W. Nelson Francis. Computational Analysis of Present-day American
Englich. Providence, Rhode Island: Brown University Press. 1969.
”* Засорина Л. H. Частотный словарь русского языка. М., 1977.
174
Язык как средство формирования установки
Итак, например, согласно «Русско-английскому словарю коллока-
ций...», английскому слову «laughter» в русском языке соответствует не
одно, адва существительных («смех» и «хохот»), и, соответственно, анг-
лийскому глаголу «laugh» — два русских глагола («смеяться» и «хохо-
тать»). Безусловно, и в английском, и в русском список слов, которые
можно отнести к обозначающим эту форму проявления эмоций, не
сводится к только что указанным. Например, в английском есть
«chuckle* («смешок», «фыркнуть от смеха»), «giggle» («хихиханье», «хи-
хикнуть»), «cackle» («хохоток») — все эти слова можно рассматривать
как разновидности смеха, однако отношение их к представленным
базовым словам «laugh» и «laughter» полностью отличается от соотно-
шения между русскими словами «смех», «смеяться», с одной стороны,
и «хохот», «хохотать», сдругой. На самом деле все три английских сло-
ва («chuckle», «giggle», «cackle») подразумевают нечто меньшее, чем смех
от всего сердца.
Причем здесь мы сталкиваемся с еще одним различием рассматри-
ваемых языков — если первое можно обозначить как количественное
(большее число слов, обозначающих эмоции), то второе рискну на-
звать качественным. А именно — из указанных трех слов только слово
«giggle» обозначает непроизвольное, неконтролируемое действие и
имеет лексический аналог в русском языке — глагол «хихикать». Два
других слова («chuckle», «cackle») обозначают сознательные и контро-
лируемые действия и аналогов в русском языке не имеют (предложен-
ный здесь их перевод в силу указанной причины весьма условен). Мне
кажется, этот факт достаточно показателен: сознание — это контроли-
рующая структура, и для русского менталитета, с его отторжением
всякой контролирующей сверху структуры, контроль сознания в отно-
шении в том числе и эмоций неприемлем (в отличие от английского мен-
талитета, как мы видим).
В указанном словаре слово «хохот» переводится как «laughter, good
laughter» Однако очевидно, что это не совсем точный перевод и в
английском языке нет слова, обозначающего это специфическое эмо-
циональное состояние. «Хохотать» — значит самозабвенно, не сдер-
живаясь, смеяться в свое удовольствие, однако такое проявление эмо-
ций не характерно для англичан. Это подтверждается наличием от-
рицательных коннотаций уанглийского глагола «guffaw» («гоготать»,
«ржать»), который иногда приводится в русско-английских словарях
в качестве эквивалента слова «хохот». В отличие от слов «хохотать»
и «хохот», «guffaw», по исследованию Вежбицкой,м, не является обще-
’"См.: Wierzbicka Ляпа Understanding Cultures...
175
Глина 2. Формирование структурой языка наиионаяьмых особенностей.
употребительным словом; сама его семантика отражает неодобрение
несдержанного громкого смеха. Кроме того, его низкая частотность
дает основание полагать, что такого рода поведение рассматривается
в английской культуре как необычное, тогда кок для русской культуры
верно обратное утверждение (достаточно посмотреть на прилагатель-
ные, обычно сочетающиеся с указанным словом — «громкий», «весе-
лый», «здоровый», «дружный», «раскатистый хохот»)’*'. Именно ти-
пичность сочетания этих прилагательных со словом «хохот» позво-
ляет говорить о Том, что в русской культуре громкий и несдержанный
хохот не рассматривается языковым сообществом с каким-либо нео-
добрением, а, напротив, считается «здоровым». Существительные «хо-
хотун» и «хохотушка» («хохотунья») особенно показательны в этом
отношении, поскольку их наличие демонстрирует значимость данного
способа проявления эмоций для нашей культуры, а также его часто-
ту. Кроме того, оба существительных подразумевают положительное
отношение к лицу, о котором идет речь. Вероятно, это отношение
связано с тем фактом, что «хохот» должен выражать неподдельно «хо-
рошие чувства» (так, если «смех» может иногда описываться как «горь-
кий» или «саркастический», то «хохот» в подобных сочетаниях не
употребляется).
Таким образом, можно сделать вывод: поскольку слова «хохот» и
«хохотать» являются весьма обычными и частыми в разговоре, то ло-
гичным будет утверждение о наличии у носителей русского языка фо-
кусировки на громком и несдержанном смехе; мы можем говорить об
особой отмеченности «хохота» в русской культуре. Тоесть, с точки зре-
ния русской культуры, ожидается, что люди будут иногда — возмож-
но, даже часто — смеяться громко и несдержанно, просто веселясь, и де-
лая это без всяких попыток контролировать телесные проявления своего
хорошего настроения (такие, как трясение, валение с ног, колыхания
и т. д. — в «Русско-английском словаре...»’62 красноречивый ряд раз-
личных глагольных выражений со словом «хохог»: «кататься от хохо-
та», «с ног валиться от хохота», «хвататься за бока от хохота», «трястись
от хохота», «живот колышется от хохота» и т. п.). Причем такого рода
поведение не только считается нормальным и социально приемлемым, но
фактически одобряется. Отсутствие слова, подобного слову «хохот» (не
говоря уж о словах «хохотун» и «хохотунья»), в словарном составе анг-
лийского языка, так же как и наличие в нем слов «chuckle» и «cackle»,
См.: Iordanskaja Lidija and Stava Papenno. The Russian-English Collocational
Dictionary...
Там же.
176
Язык как средство формирования установки
дает основание полагать, что англосаксонские нормы и ожидания отно-
сительно поведения человека во время веселья отличаются от русских сдер-
жанностью и большим контролем сознания.
В том же направлении указывает и сочетаемость русских слов «смех»
и «смеяться» и их английских аналогов «laugh» и «laughter». Подобно
«хохоту», русский «смех» имеет целый ряд коллокаций, которые пред-
ставляютего как интенсивный и неконтролируемый, обладающий лег-
ко заметными телесными проявлениями: «разразиться смехом», «на-
дорвать от смеха животики», «покатиться со смеху», «чуть не лопнуть
от смеха», «чуть не умереть со смеху», «закатиться смехом», «прыснуть
от смеха» и т. п. Вежбицкая отмечает: хотя некоторым из указанных
выражений могут быть найдены соответствующие английские экви-
валентны, русские выражения более многочисленны, эмоции там про-
являются более бурно и разнообразно. Различие особенно заметно при
описании длительного, продолжающегося смеха — такого, которому
человек позволяет себе свободно предаваться в течение некоторого
времени, не пытаясь регулировать или остановить его. В английском
языке есть несколько выражений вроде «nearly died laughing» («чуть не
умер со смеху»), но не таких, как « was dying with (orfrom) laughter» («уми-
рал co смеху (или от смеха)»). Однако в русском языке существует много
выражений, содержащих глаголы несовершенного вида и обозначающих
крайние проявления смеха (например: «заливаться смехом», «надрывать-
ся от смеха», «умирать со смеху», «помирать со смеху», «давиться со
смеху» и т. п.), причем многие такие выражения предполагают видимые
непроизвольные движения тела смеющегося человека (например: «зака-
тываться смехом», «кататься от смеха», «трястись от смеха», «живот
колышется от смеха», «корчиться от смеха» и пр.).
Итак, не только наличие слова «хохот», но и специфика употребле-
ния слова «смех» говорит о том, что несдержанный, нерегулируемый
сознанием смех в гораздо большей степени приветствуется и является
характерным для русской, чем для англосаксонской культуры.
То же сдерживание эмоций, тот же контроль сознания мы видим и в
ситуациях проявления противоположных чувств*3. Характерным при-
мером может служить цитата из «Евгения Онегина* Пушкина и ее пе-
ревод на английский язык, сделанный Чарльзом Джонстоном’*4:
м При рассмотрении большего или меньшего контроля сознания при выражении
негативных чувств в русской и английской культурах я опять буду опираться на уже
указанное исследование Вежбиикой.
,и Примеры взяты из: lordanskaja Luhja and Slava Papenno The Russian-English
Collocational Dictionary... P. 340.
177
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей.,
«Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой.
Опершись на руку щекой».
•The princess, sitting peaked and wan
Alone, with no adornment on,
She holds a letter up, and leaning
Cheek upon hand, she softly cries
In a still stream that never dries».
To есть в русском оригинале княгиня «слезы льет рекой», а в анг-
лийском переводе она лишь плачет «тихим ручьем»; это уменьшение
потока слез от «реки» к «ручью» в высшей степени характерно. На-
пример, русские выражения, обозначающие плач, включают следую-
щие: «лить слезы», «проливать слезы», «заливаться слезами», «обли-
ваться слезами». С этими словосочетаниями можно сравнить лишь
единственное английское выражение — «to dissolve in tears» (букв, «ра-
створиться в слезах»). Но, во-первых, ему присущ несколько ирони-
ческий тон, а во-вторых, его нельзя употребить по отношению к про-
должающейся деятельности — «dissolve in tears» можно только один раз,
тогда как все перечисленные русские выражения — имперфективный
вариант и тем самым позволяют говорящему описывать деятельность
по «заливанию слезами» как продолжающуюся, не ограниченную ка-
кими-либо временными пределами.
Кроме того, по-русски лицо и глаза человека могут быть описаны
как видимым образом изменившиеся под воздействием плача — в ан-
глийском языке подобные идиомы отсутствуют. Например, выраже-
ние «заплаканные глаза» передается в указанном «Русско-английском
словаре коллокаций...» как «tear-reddened eyes» («покрасневшие от слез
глаза», но на самом деле оно означает нечто большее — глаза, види-
мым образом изменившиеся и показывающие, что человек плакал (не
просто «покрасневшие»). Подобным же образом выражение «запла-
канное лицо» переводится в этом словаре как «tear-stained face» («лицо
со следами слез»), хотя на самом деле оно также означает нечто боль-
шее — не просто «со следами», а видимым образом изменившееся от
плача (слово «stained» предполагает какие-то отдельные незначитель-
ные следы на поверхности, в прочих местах нетронутой, тогда как «за-
плаканное лицо» можетбыть красным, опухшим и другим образом за-
метно изменившимся). Аналогичным образом, выражения «лицо в
слезах» и «лицо залито слезами» переводятся вданном словаре как «face
178
Язык как средство формирования установки
stained with tears» («лицо с пятнами от слез»), что тоже не является ана-
логом, ибо изменения на лице, о которых говорится в данных выраже-
ниях, гораздо глобальнее, чем просто «пятна».
Кроме того, на то, что в русской культуре принято видимым образом
проявлять свои эмоции, указывает факт сочетания выражения «до слез»
не только с глаголами «смеяться» и «хохотать», но и со следующими гла-
голами и глагольными группами: «покраснеть», «смущаться», «обидно»,
♦завидно», «досадно» — английское же сочетание «until one cries», даю
щесся в цитируемом ками словаре как эквивалент «до слез», абсолютно
не используется подобным образом в английском языке.
Разумеется, указанные различия между русской и английской спе-
цификой проявления эмоций могут быть установлены и при анализе
соответствующих описаний других эмоциональных состояний. Напри-
мер, английскому слову «sadness» словари предлагают в качестве эк-
вивалентов русские «грусть», «печаль», а иногда и «тоска»3*5. Мы опять
сталкиваемся с более широко разработанным эмоциональным полем
этого направления, причем, похоже, английское «sadness» объединяет
в себе целый диапазон чувств, которые русскому человеку представ-
ляются достаточно различными. Об этом можно судить не только по
указанным в качестве эквивалентов в словарях Например, в литера-
туре, посвященной человеческим эмоциям36*, в качестве ситуапии-
прототипа, когда человек испытывает «sadness», приводится ситуация,
когда у него умирает ребенок (или еще кто-то, кого он любит). В рус-
ском языке употребление слона «грусть» при описании такой ситуа-
ции невозможно, «печаль» — возможно, но маловероятно; наиболее
естественными были бы слова «горе» или «отчаяние».
Итак, в английской культуре эмоции поставлены под контроль со-
знания и сдерживаются им — обэтом говорит не только их более слабая,
по сравнению с русским словарным составом, проработанность и пред-
ставленность в языке (на чем мы уже останавливались), но и редкость
употребления. Словари фиксируют это различие3*':
и! См. например: Falla Paul. Marcus Wheeler. Boris Unbegaun and Cohn Howlett. The
Oxford Russian Dictionary. Oxford: Oxford University Press. 1993.
344 Пример привадится no: Веясбиикая Анна. Семантические универсалии и описа-
ния языков. М, 1999. С. 511.
Первый столбик цифр взят из: Кисет Ненги, W Nelson Francis Computational Analysis
of Present day American Englich. Providence, Rhode Island: Brown University Press. 1969.
Второй стоблик цифр в таблице взят из: Carroll John, Peter Davies. Barry Richman.
Word Frequency Boole Boston: Houghton Mifflin. 1971.
Частотность употреблений русских слое взята из: Засорина Л. Н Частотный сло-
варь русского языка. М , 1977.
179
r.iaea 2. Формирование структурой языка наииона.1ьных особенностей...
Английский язык (частота употреблений ня I млн слон)
Существительное Sadness 6 5 Melancholy 8 4
Прилагательное Sad 35 52
Наречие Sadly 12 15
Глагол —
Всего 53 72 8 4
Русский язык (частота употреблений на 1 млн стон)
Сушествиг. Печать 19 Грусть 25 Тоска 53
Прилагат. Печальный 56 Грустный 36 Тоскливый 10
Наречие Печально 21 Грустно 6 Тоскливо 10
Глагол Печалиться 6 Грустить 6 Тосковать 16
Всего 102 73 89
Различия между русским и английским языками очевидны. Можно
с уверенностью утверждать, что в русском языке есть три слова (или
семейства слов) в той области, в которой в английском языке суще-
ствует только одно (из обоих частотных словарей английского языка
видно, что слово «melancholy» является для носителей этого языка мар-
гинальным), причем все три семейства слов, суля по частотности их
употребления, широко распространены в языке. Различие же между
ними весьма значительно — его ощущают не только носители языка,
но и иностранцы, в достаточной степени соприкоснувшиеся с русской
культурой (вот, например, замечания Р.-М. Рильке об отличии «тоски»
от состояния, обозначаемого немецким «Sehnsucht», — в письме от 28
июля 1901 года, адресованном А. Н. Бенуа и написанном по-немецки,
Рильке, ощутив необходимость выразить смысл, содержащийся в рус-
ском слове «тоска», перешел на русский язык, хотя владел им не в со-
вершенстве (что видно по ошибкам), и написал: «Я это не могу сказать
по-немецки... как трудно для меня, что я должен писать на том языке,
в котором нет имени того чувства, который самое главное чувство моей
жизни: тоска. Что это Sehnsucht? Нам надо глядеть в словарь, как пере-
водить: «тоска». Там разные слова можем найти, как например: «бо-
язнь», «сердечная боль», все вплоть до «скуки». Но Вы будете согла-
шаться, если скажу, что, по-моему, ни одно из десять слов не дает смысл
именно «тоски». И ведь это потому, что немец вовсе не тоскует, и его
Sehnsucht вовсе не то, а совсем другое сентиментальное состояние души,
180
Язык как средство формирования установки
из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Но из тоски народи-
лись величайшие художники, богатыри и чудотворцы русской земли»).
Столь же значительны и расхождения в частоте употребления — в
русском сумма всех трех слов равняется 268, в английском — 61 (76).
На ту же закономерность мы наталкиваемся, рассматривая семей-
ства слов, группирующихся вокруг английского «anger» и соответству-
ющие русские эквиваленты**.
Английский язык (частота употреблений на 1 млн слов)
Существительное Anger 48 14 Wrath — 2
Прилагательное Angry 46 63
Наречие Angrily 7 13
Глагол —
Всего 101 90 2
Русский язык (частота употреблений на 1 млн слов)
Существительное Гнев 35 —
Прилагательное Гневный 16 Сердитый 28
Наречие Гневно 7 Сердито 70
Глагол (несов. в.) Г неватъея 1 Сердиться 74
Глагол(сов в.) Разгневаться 1 Рассердиться 37
Всего 60 209
Мы снопа видим, что частотность русских слов, обозначающих «гне-
вонодобные» эмоции, выше — 269 против 101 (90), — го есть и такого
рода эмоции шире представлены в русской речи, нежели в английс-
кой. Кроме того, наличие в русском языке четырех глаголов (двух со-
вершенного вида и двух — несовершенного), причем два из них («сер-
диться» и «рассердиться») имеют высокую частоту употребления, го-
ворит о том, что для русской культуры является нормативом открыто
проявлять свои эмоции, тогда как носители английского языка сдер-
живают их, не выводя из-под контроля сознания.
,ы| Данные взяты из указанных выше трех частотных словарей
181
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
Этот вывод подтверждает и проведенное Вежбицкой изучение спе-
цифики телесных проявлений эмоций в двух рассматриваемых куль-
турах. Выше рассматривалось различное отношение к слезам и разни-
ца в описании плачущего человека. Однако разница касается не толь-
ко этого аспекта. Сочетания с русским словом «лицо», приведенные в
«Русско-английском словаре коллокаций..л*9, наглядно свидетель-
ствуют о том, что русская культурная позиция по отношению к выра-
жению лица отличается от позиции, предполагаемой общеприняты-
ми словосочетаниями с английским словом «face».
Скажем, в русском языке лицо часто описывается как «светящее-
ся», «освещенное» или «сияющее» (радостью, удовольствием, востор-
гом и т. п.), тогда как в английском языке есть лишь одно такое выра-
жение — «someones face lit up» («чье-то лицо осветилось»), то есть, во-
первых, аналоги практически отсутствуют, во-вторых, единственный
имеющийся вариант способен описать лишь кратковременное изме-
нение, моментальное событие, тогда как русские варианты могут опи-
сывать и кратковременное, и длящееся продолжительное время выра-
жение лица.
Не принято по-английски описывать лицо в терминах лишения
света, что по-русски вполне обычно («тень пробежала по лицу», «лицо
погасло», «лицо потемнело» и т. п.).
С точки зрения наличия света по-русски можно так же описать и
улыбку — «улыбка осветила ее лицо». По-английски такое описание
менее обычно, но не полностью невозможно; однако Вежбицкая под-
черкивает, что в английском нет аналогов русским выражениям, под-
разумевающим своего рода переполнение эмоциями и связанным с
отсутствием контроля над своим лицом и отсутствием ошушения, что
такой контроль необходим (мне кажется, вполне понятно, почему).
Даже обычное разговорное русское словосочетание «выражение лица»
(в сочетании с прилагательным, обозначающим эмоцию) не характер-
но для английского — «facial expression» является скорее специальным
термином, и общеупотребительные русские словосочетания типа «ра-
достное выражение лица* или «веселое выражение лица» трудно точ-
но передать по-английски.
Описывающие эмоции прилагательные и причастия также значи-
тельно реже сочетаются с английским «face», чем с русским «лицом».
Хотя некоторые из таких выражений (например, «sad face») звучат со-
вершенно естественно и по-английски, их диапазон весьма ограни-
чен, и общеупотребительные русские выражения «радостное лицо»,
“* lordanskaja Lidija and Slava Papetino. The Russian-English Collocational Dictionary..
182
Язык кок средство формирования установки
«веселое лицо», «испуганное лицо», «удивленное лицо», «злое лицо»,
«недовольное лицо» и т. п. невозможно перевести калькой на англий-
ский (выражения типа «displeased face» или «surprised face» будут зву-
чать нелепо).
С этой же картиной мы сталкиваемся, когда рассматриваем про-
анализированные Вежбицкой”’ другие способы выражения эмоций.
Например, в гораздо более обширную сеть коллокаций, по сравнению
с английским языком, входят в русском языке «глаза». В «Русско-анг-
лийском словаре коллокаций...»”1 даны примеры описания глаз с точ-
ки зрения света, огня, горения, которые служат способом проявления
эмоций и не имеют аналогов в английском («глаза сияют» (от радос-
ти), «глаза светятся* (от счастья), «вглазах вспыхнула радость», «огонь
в глазах», «глаза горят», «глаза загораются» и пр.). Не имеют аналогов
в английском языке и русские выражения, описывающие «гневные
глаза» (например, такого рода: «глаза сверкают* (от гнева), «глаза ме-
тают громы и молнии», «глаза темнеют» (от гнева), «молнии сверкают
в глазах», «глаза наливаются кровью», «суживать / сузить глаза»).
Конечно, и в английском языке существуют выражения, описыва-
ющие глаза с точки зрения определенного эмоционального состояния,
но хочется отметить, что данные выражения говорят об удивлении,
изумлении или потрясении (видимо, эти чувства носителю языка еще
позволительно проявлять); впрочем, их количество тоже говорит об
этом — из четырнадцати приведенных в Русско-английским словарем кол-
локаций. ..» выражений только четыре (!) имеют английские аналоги:
«удивленные глаза» — «surprised eyes», «изумленные глаза» —
«astonished eyes», «выпученные глаза» — «goggle eyes», «глаза округля-
ются» — «someone’s eyes get round». Остальные десять русских выра-
жений, описывающих отраженный в глазах этот вид эмоций, анало-
гов не имеют («сделать круглые глаза», «сделать большие глаза», «сде-
лать квадратные глаза», «таращить глаза», «вытаращить глаза»,
«выпучивать глаза», «выкатить глаза», «вылупить глаза», «глаза на лоб
лезут», «глаза вылезают из орбит»).
Однако не только глаза на лине выражают эмоции — «Русско-анг-
лийский словарь коллокаций...» приводит также многочисленные рус-
ские словосочетания, касающиеся бровей”2, из которых в английском
есть только один аналог, относящийся к проявлениям признаков удивления
(как и для глаз!) посредством движения бровей — «to raise one’s eyebrows»
”*См.: tHerzblcka Anna. Understanding Cultures...
fordanskaja Lidija and Slava Papenno. The Russian-English Collocational Dictionary ..
">Тамже.С. 18, 19.
183
Глава 2. Формирование структурой языка национальные особенностей.
(в русском для проявления удивления существует несколько выражений:
«поднять/поднимать брови», «вскидывать/вскинуть бровь (или брови)»,
«брови поднялись», «брови поползли вверх», атакже группа выражений,
которые могут служить для проявления как легкого удивления, так и не-
понимания, недоверия: «изгибать/изогнуть бровь (или брови)», «пово-
дить / повести бровью (или бровями)*). Однако в русском языке брови
служат и для проявления других эмоций: они могут выражать неудов-
летворенность, гнев или плохое настроение («хмурить/нахмурить бро-
ви», «(сурово) насупить брови», «нахмуренные брови», «насупленные
брови»); эти же эмоции, а также сосредоточенность могут обозначать
словосочетания «сдвигать/сдвинуть брови», «сдвинутые брови» — всем
этим выражениям аналогов в английском языке нет.
Впрочем, эмоции прояа'1яются в русской кулыуре и через движе-
ние головы. Например, печаль: «уронить голову на грудь», «повесить
голову», «понурить голову», «поникнуть головой»; печаль, стыд или
замешательство: «опускать/опустить голову»; горе: «ронять / уронить
голову (на стол или на руки)» — все эти выражения, по утверждению
Вежбнцкой, также не характерны для английского языка. Также пол-
ностью отсутствуют в английском стандартные в русском языке выра-
жения (и, следовательно, присутствующие в русской культуре в виде нор-
мальных проявлений)для описания жестов, выражающих отчаяние и са-
моразрушительные порывы, «бить себя кулаком по голове» (в порыве
сильного гнева по отношению к кому-либо); «биться головой о стену»
(отчаяние), «хвататься за голову» (в результате сильной эмоции, такой
как удивление, ужас, потрясение; это выражение также используется
фигурально, в значении «внезапно увидеть свою ошибку»).
Кроме того, Вежбицкая373 провела исследование эмоций, выражен-
ных при помощи рук и ног. Начнем с последних374. Здесь также обнару-
живается уже указанная закономерность — несоответствие количества
русских и английских выражений. Так, на одно английское общеупот-
ребительное словосочетание, указывающее на ноги как средство выра-
жения эмоций: «to stamp one’s foot» («топнуть ногой»), приходится, со-
гласно «Русско-английскому словарю коллокаций...», пять русских
(«в гневе стукнуть ногой», «нетерпеливо стукнуть ногой», «топать нога-
ми» (в ярости), «колотить (по полу) ногами» — обычно о разбушевав-
шемся ребенке); на выражение «to shift from one foot to another».(«nepc-
ступатьс ноги на ногу») — три русских выражения («переминаться с ноги
”’См.: Wierzbicka Anna. Understanding Cultures...
,M lordanskajo Lidija and Slava Papenno. The Russian-English Collocational Dictionary ..
P. 227.
184
Язык как средство формирования установки
на ногу», «переступать с ноги на ногу», «топтаться на месте» — все эти
выражения могут употребляться при описании смущения, недоумения,
нерешительности или замешательства) Два следующих выражения, опи-
сывающие эмоциональные движения, в которых участвуют ноги чело-
века, просто не имеют аналогов в английском — «жаться/прижаться к
ногам» (как указано в словаре, оно указывает на действие ребенка или
домашнего животного, ищущего любви или зашиты) и «бухаться/бух-
нуться в ноги» (указывает на жест мольбы).
Что касается рук, то в словаре приводится больше десятка русских
выражений (таких, как «потирать руки» (от удовольствия), «ломать
руки» (в отчаянии), «обхватить голову руками* (отчаяние), «не знать,
куда девать руки» (застенчивость или замешательство) и пр.), лишь
двум-трем из которых можно подобрать соответствующие аналоги.
Впрочем, отсутствие аналогов и не удивительно — контролируемые
сознанием, эмоции у носителей английского языка гораздо реже вы-
плескиваются в жестах. В русской же культуре, при отсутствии такого
контроля, сложились и специфические жесты, отражающие опреде-
ленные эмоции. В частности, это относится к жестам, обозначаемым
посредством русских выражений «разводить (развести) руками»,
•всплеснуть руками», «махнуть рукой». Вот что мы находим у Набоко-
ва по поводу этих характерных для русской культуры жестов. Герой его
романа, Тимофей Пнин, был для американского ученого Лоренса Кле-
ментса «настоящей энциклопедией русских пожиманий плечами и
покачиваний»: «Лоренс даже снят на кинопленку те жесты, которые
Тимофей считал наиболее выразительными для русской “карпалисти-
ки”... , и в этом фильме Пнин, обтянутый спортивной рубашкой,
с улыбкой Джоконды демонстрировал движения, обозначаемые таки-
ми русскими глаголами, как machnut, vsplesnut, razvesti: свободный
взмах одной руки сверху вниз в знак усталой уступки; драматический
всплеск сразу обеих рук в знак изумления и горя и «разводящее» дви-
жение — руки разводятся по сторонам в знак бессилия, резиньяции,
сдачи на милость»375. Как пишет Вежбицкая, «тот факт, что в русском
языке действительно есть такие устойчивые словосочетания, как«мах-
нуть рукой», «всплеснуть руками» и «развести руками» (используемые
по отношению к выражению эмоций), и что эквивалентных сочета-
ний нет в английском и во многих других языках, действительно под-
тверждает ощущение... Набокова, что это характерные русские спосо-
бы выражения эмоций»”6.
т Nabokov Vladimir. Pnin. London; Heinemann. 1937. P. 41.
Вежбицкая Анна. Семантические универсалии... С. 542-543.
185
Глава 2 Формирование структурой языка национальных особенностей..
Последнее, что мы рассмотрим в контексте проявления эмоций, это
сердце. Хотя оно представляет собой внутреннюю и невидимую часть
тела и обычно рассматривается как средоточие эмоционального опы-
та, а не как орган выражения эмоций, русские словосочетания, затра-
гивающие сердце, весьма показательны в качестве иллюстрации того
же самого отношения к эмоциям: дать им полную власть, никак не
пытаясь их контролировать. Перечисляемые в «Русско-английском
словаре коллокаций...» русские словосочетания со словом «сердце» в
гораздо большей степени, чем английские выражения с этим же сло-
вом, указывают в направлении сильных чувств, которым дается пол-
ная власть и которые люди позволяют себе испытать в полной мере.
Например, английскому выражению «N’s heart skips a beat», кроме не-
посредственного русского эквивалента («сердце N скачет»), приводится
шесть других русских аналогов, часть из которых гораздо более драма-
тична и гиперболична: «у N екает сердце», «у N сердце замирает», «у N
сердце сжалось», «у N сердце упало», «у N сердце оборвалось», «у N
сердце ушло в пятки».
У приведенного следующего английского выражения «N’s heart is
pounding» в русском языке существует три аналога, по меньшей мере
один из которых очевидно более гиперболичен: «у N сердце колотит-
ся» (коннотации сокрушительных ударов, разбивания вдребезги, мо-
лотьбы), «у N сердце бьется» (коннотации шумных, отчаянных и не-
истовых движений), «у N сердце готово выскочить из груди».
Наконец, выражения, описывающие беспокойство, отчаяние и
скорбь, также многочисленней и драматичней соответствующих анг-
лийских выражений; двум английским словосочетаниям «N’s heart
aches» и «N’s heart bleeds» (причем последнее, «сердце N кровоточит»,
часто лишь иронически обозначает страдание, не обязательно подлин-
ное) соответствуют следующие русские выражения: «у N сердце ноет»,
«у N сердце щемит», «у N сердце рвется на части», «у N сердце разры-
вается», «у N сердце обливается кровью».
Таким образом, сравнив отраженный в языке английский и рус-
ский языковые каноны проявления эмоций, мы обнаруживаем за-
метную разницу в количестве, отчасти в качестве и в разнообразии,
на основании чего можем сделать вывод о том, что русские куль-
турные нормы позволяют и даже поощряют большую выразитель-
ность мимики и жестов в сфере эмоций, нежели англосаксонские
нормы, — то есть опять мы сталкиваемся с уже отмеченной тенден-
цией к широте, размаху, раскрепощенности, а также с наличием
позитивной установки по отношению к отсутствию сдержанности,
размеренности; кроме того, ряд английских выражений напрямую
186
Язык как средство формирования установки
связывается с контролем сознания заданными эмоциями — особен-
ность, отсутствующая в русском языке. То есть мы можем сказать,
что здесь проявляется специфическая нонконформистская позиция
по отношению к любым сдерживающим эмоциональные проявле-
ния факторам. Такая картина вполне согласуется с правилами струк-
турирования предложений, характеризующими русский и английс-
кий языки.
Итак, мы рассмотрели, какие формы может принимать в русской
культуре нонконформистская установка, основу для развития которой
в подобных видах задает, прежде всего, отсутствие жесткой структуры
организации слов в предложение.
Специфика конформистской установки
русского менталитета и особенности
языковой структуры
Особенности русского языка, порождающие конформистскую установку
Еще одна специфика русской грамматики, о которой мы пока
лишь вскользь упоминали, — достаточно разветвленный, сложный
вид согласования. Возьмем, например, английский язык. В нем при
определении значения слова во внимание принимается в основном
местоположение этого слова, то есть порядок слов в предложении оп-
ределяет, чем будет слово — существительным, глаголом или прила-
гательным. Например, предложение «It is school sport ground» мы пе-
реводим как «Это — школьная спортивная площадка», именно
ориентируясь на расположение слов. В данном случае слову «school*
будет соответствовать прилагательное «школьная», а слову «sport» —
прилагательное «спортивная*. Однако стоит нам написать предло-
жение с другим расположением слова «school» — например, «1 go to
school», то мы его переводим как существительное — в приведенном
примере «Я хожу в школу». Понятно, что слово «school» в данном
случае не является уникальным: возьмем из первого предложения
второе прилагательное (спортивная — sport) и составим с ним новое
предложение — «I go in for sport»; в данном случае слово «sport» пере-
водится как существительное — «Я занимаюсь спортом». Таким об-
разом, мы видим, что слово не изменяет своей внешней формы в за-
висимости оттого, является оно существительным, прилагательным
187
Litiea 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
или, скажем, глаголом. Занимаясь английским, я наткнулась на за-
нимательную книжку — «Английская грамматика в образах и ассо-
циациях»’77. Там указанная специфика английской грамматики была
интересно проиллюстрирована: три английских слова были написа-
ны друг за другом кольцом и в зависимости от того, в какой части
разорвать кольцо, получались разные предложения’7*. Автор взял сле-
дующие слова: «yellow», «snipe», «fish» (не знаю, почему именно эти —
возможно, чтобы предложения получились повеселее) и получил:
«Fish yellow snipe» — «Рыбы желтят бекасов», «Snipefish’7’ yellow» —
«Морские бекасы желтеют», «Yellow snipe fish» — «Желтые бекасы
ловят рыбу». Обратите внимание на переводы слов в английском сло-
варе — например, указанные три слова переводятся: «yellow» — либо
как прилагательное (желтый), либо как глагол (1. желтеть; 2. желтить,
то есть окрашивать в желтый цвет); «snipe» — существительное (бе-
кас, бекасы) либо глагол (стрелять из укрытия); «fish» — существи-
тельное (рыба, рыбы), либо прилагательное (рыбный), либо глагол
(ловить рыбу). То есть мы определяем, какой частью речи является
слово, в основном через структуру предложения (хотя, конечно, не
каждое слово в английском языке меняет свое значение только в за-
висимости от его расположения в предложении — в указанном при-
мере, скажем, «yellow» может быть прилагательным и глаголом, но
не существительным, но ведь и в русском языке не от всякого суще-
ствительного можно образовать прилагательное или глагол).
Во французском языке взаимоотношения (если можно так выра-
зиться) слов в предложении сложнее, чем в английском, — присут-
ствует согласование по родам и числам. Однако, во-первых, в этом
языке согласование по родам происходит не за счет изменения само-
го слова (как в русском), а за счет изменения артикля, стоящего пе-
ред ним; согласование же по числам (множественное или единствен-
ное) проявлено в основном лишь а письменной форме, так как во
французском языке ряд букв в окончании не проговаривается, в том
числе и окончание множественного числа «s» (данный вывод не от-
носится к французским глаголам — по их поводу у меня есть версия,
но ее изложение не укладывается в тематику этого исследования).
Во-вторых, во французском языке существуют два рода — мужской
Подоскина Т. А. Английская грамматика в образах и ассоциациях. М., 2001.
”» Там же. С. 30-31.
Автор пошел на маленькую хитрость — убрал пробел между словами «snipe» и
•fish» и получил название рыбы — морской бекас (в единственном и множественном
числе): «snipefish».
188
Язык как средства формирования установки
и женский, тогда как в русском три — мужской, женский и средний
(лингвисты предполагают, что поскольку выделение категорий рода
и одушевленности/неодушевленности во многих языках мира не было
семантически обоснованным, то в процессе исторического развития
этих языков данные грамматические категории постепенно утрати-
лись (например, в английском) или находятся в стадии распада (на-
пример, во французском) и отмирания (персидский, таджикский).
При этом чаще всего объединяются в один род мужской и средний
(как в романских, балтийских и большинстве новоиндийских язы-
ков), реже в общем роде сливаются мужской и женский род (как в
датском и шведском языках)’*0.
В русском, в отличие от рассматриваемых языков, слова связаны
друг с другом не грамматической конструкцией: они согласуются по
родам, падежам и числам, что позволяет менять расположение слов в
предложении каким угодно образом, не изменяя смысла высказыва-
ния, — связи между словами легко обнаруживаются через имеющиеся
согласования (носители языка делают это бессознательно и автомати-
чески, остальным я сочувствую).
Однако простое перечисление существующих в русском языке
видов согласования (по родам, числам и падежам) не описывает всю
сложность в этом отношении нашей грамматики по сравнению с
грамматикой рассматриваемых европейских языков. Например, ка-
тегория числа существует и в русском, и в английском, и во фран-
цузском, и в немецком. Однако, как уже упоминалось, в указанных
языках она выражается только каким-то одним способом (в англий-
ском и немецком внутренней флексией, во французском — суппле-
тивизмом), в то время как в русском — тремя различными способа-
ми (окончаниями, ударением, супплетивизмом)”1. Впрочем, как
оказывается, раньше на Руси эта категория была еще более услож-
нена, ибо в древнерусском было сше и третье число — двойствен-
ное, употреблявшееся, когда речь шла о двух предметах: скажем,
один сосед назывался по-древнерусски «суседъ», много соседей —
«суседи», а вот если их было двое, то говорили «суседа», что мы пе-
ревели бы на современный язык как «два моих соседа*. Около шес-
тисот лет назад двойственное число исчезло из русского языка, хотя
следы его присутствия сохранились — например, хотя окончание
множественного числа у слов среднего рода на «о» будет «а» («вес-
ло» — «весла»), но отелов «плечо» и «ухо» множественное — не «пле-
Вендина Т. И. Введение в языкознание. М.. 2001. С. 230—231.
' Там же. С. 230.
189
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
ча» и «уха», а «плечи» и «уши»1М (эти формы являются древними
формами двойственного числа), то есть следы двойственного числа
все еще сохраняются в языке, что тоже добавляет ему сложности при
грамматических изменениях слов. Кроме сообщения о существова-
нии единственного и множественного числа с соответствующими
правилами согласования при противопоставлении «один — много»,
необходимо также учитывать специфику формирования числовой
категории, если речь идет о количестве предметов (то есть при сче-
те — об этом тоже уже говорилось). Все это заставляет подходить к
каждому слову индивидуально (и, следовательно, может служить
предпосылкой для формирования определенной гибкости в подхо-
де к действительности).
Как можно трактовать данную специфику в психологическом ключе
или, другими словами, что вносит в национальный характер такой
способ организации слов в предложение? Мне кажется, что именно
столь сложный вид согласования в языке (род, число, падеж плюс раз-
нообразные способы их выражения) продуцирует и сложный способ
психологического и общественного согласования.
Специфика согласования в предложении и особенности построения
межличностных отношений
То есть, как мне кажется, сложная структура взаимосвязей и влия-
ний друг на друга различных частей речи в русском предложении, вне-
дрившись на уровень бессознательного, оказывает непосредственное
влияние на специфику формирования межличностных отношений,
которая отличается высоким уровнем дифференцированности. В ка-
честве примера рассмотрим разницу между особенностями близкого,
но не родственного типа отношений между людьми для носителей рус-
ского и английского языков (ибо структура предложений данных язы-
ков различается по указанному выше критерию).
Первое, с чем мы сталкиваемся в таком исследовании, это обилие
русских слов, дифференцирующих уровни близких отношений там,
где англоговоряший обычно пользуется одним словом. А. Вежбицкая
Впрочем, некоторое время в языке происходила борьба между тенденциями к
употреблению только двух категорий числа и к употреблению формы двойственного
числа, и в разговоре употреблялись оба варианта. Так, в знаменитом стихотворении «На
заре ты ее не буди» А. Фета, которое относится к середине XIX века, есть такие строчки:
•И подушка ее горяча, / И горяч утомительный сон, / И чернеясь бегут на плеча / Косы
лентой с обоих сторон...».
190
Язык как средство формирования установки
проводит тщательное сравнение данных концептов, которое я и ис-
пользую383. Описывая основные именные категории русского языка в
этой области — «друг», «подруга», «товарищ», «приятель», «приятель-
ница», «знакомый», «знакомая» — и говоря о том, что порядок, в ко-
тором данные слова расположены, соответствует степени близости и
интенсивности отношений, она также подчеркивает, что, в сущно-
сти, ни одно из этих слов не соответствует тому типу отношений, ко-
торое выделяет в этой области английский язык, обозначив его сло-
вом «friend». Так, «друг» — это кто-то очень близкий для нас (гораздо
ближе, нежели «friend» в английском); «подруга», с точки зрения Веж-
бицкой, указывает на менее крепкую связь, нежели «друг», но все же
более крепкую, чем «friend»; «приятель» (или «приятельница») отстоит
значительно дальше (пожалуй, именно это определение и наиболее
совпадает созначением английского слова «friend»), а «знакомый» или
«знакомая» еще дальше, хотя все же ближе, чем предлагаемый в рус-
ско-английских словарях эквивалент «acquaintance»; «товарищ» же в
зависимости от контекста может быть как интенсивнее, так и «сла-
бее» «приятеля».
Такое положение вещей означает, что межличностные отношения в
сфере дружеских отношений гораздо более дифференцированы у но-
сителей русского языка, чем у англоговорящих. В ситуации, когда но-
ситель английского языка может описать кого-либо как «а friend of
mine», русский человек подвергает описываемое отношение гораздо
более глубокому анализу, чтобы решить, описывать ли человека, о ко-
тором идет речь, как «друга», «подругу», «приятельницу», «знакомую»
(если речь идет о женщине) или же как «друга», «приятеля», «товари-
ща», «знакомого» (если речь идет о мужчине). Таким образом, нали-
чие в русском языке столь разных существительных демонстрирует
иную сетку отношений и вынуждает говорящих делать более опреде-
ленный выбор. Например, Сергей Довлатов, описывая специфику ре-
шения национального вопроса в Советском Союзе, пишет «Я, допус-
тим, был армянином — по матери. Мой друг, Арий Хаимович Лер-
нер, — в русские пробился... Мой приятель художник Шер говорил:
«Я наполовину русский, наполовину — украинец, наполовину — по-
ляк и наполовину — еврей. ...Затем началась эмиграция. И повалил
народ обратно, в евреи. ...Мой знакомый Пономарев специально в Го-
мель ездил, тетку нанимать»384.
“’См.: WierzbickaAnna. Understanding Cultures....
“* Довлатов С. Наши. Ann Arbor: Ardis. 1983. С. 11.
191
Глава 2 Формирование структурой языка национальных особенностей...
Мы видим, что Довлатов, как и всякий носитель русского языка,
тщательно проводит различия между определениями «друг», «при-
ятель», «знакомый»; в английском же переводе все эти слова нормаль-
но были бы заменены всеобъемлющим «friend».
Разница между рассматриваемыми двумя подходами нс только в ко-
личестве — это и качественная разница: «Понятие друга в Советском
Союзе отличается от представления о друге в Соединенных Штатах.
Американцы используют слово “друзья" (“friends"), даже говоря о
людях, с которыми они поддерживают лишь поверхностные отноше-
ния. Но для советских людей друг — это человек, с которым у вас глу-
бокие эмоциональные, близкие отношения. Друзья в советском об-
ществе в типичном случае поддерживают весьма интенсивные кон-
такты. Когда Семен Липкин, советский литератор, подружился с
Василием Гроссманом, известным писателем, они стали “видеться каж-
дый день”...и никакого советского читателя это не удивляет»”1; или в
другом источнике: «Их (русских) круг общения обычно более узок, не-
жели круг общения западных людей, особенно американцев, которые
придают такое большое значение общественной жизни, но отноше-
ния между русскими обычно более интенсивны, требуют большего,
оказываются более длительными и часто больше дают людям.
Я слышал о супружеской паре, отправленной на два года на Кубу;
другая семья взяла их сына-подростка к себе в двухкомнатную кварти-
ру, и без того переполненную. Когда поэтесса Белла Ахмадулина вышла
замуж в третий раз, они с мужем остались без гроша, и их друзья купили
им целую обставленную квартиру. Стоит диссидентствующему интел-
лектуалу попасть в трудное положение — и истинные друзья преданно
отправятся на выручку, невзирая на ужасающий политический риск...
Они вступают в дружеские отношения лишь с немногими, но этих
немногих нежно любят. Западные люди находят насыщенность отно-
шений, практикуемых русскими в своем доверительном кругу, и раду-
ющей, и утомительной. Когда русские до конца открывают душу, они
ищут себе брата по духу, а не просто собеседника. Им нужен кто-то,
кому они могли бы излить душу, с кем можно было бы разделить горе,
кому можно было поведать о своих семейных трудностях..., чтобы об-
легчить жизненное бремя и не отказывать себе в удовольствии вести
бесконечную философскую борьбу с ветряными мельницами Как
журналист, я нахожу это несколько щекотливым, поскольку русские
требуют от друга полной преданности»”*. Или еще; «Личные отноше-
ш Sheapentokh Vladimir Public and private life of the Soviet people: Changing values in
post Stalin Russia. New York; Oxford University Press. 1989. P. 170.
192
Язык как средство формирования установки
ния среди американцев многочисленны и отмечены дружественнос-
тью и неформальностью; однако у американцев редко образуются глу-
бокие и длительные отношения. Друзья и группировки легко меняют-
ся, по мере того как американцы меняют статус или местопребыва-
ние; как следствие, общественной жизни недостает как постоянства,
так и глубины. ...Обобщенный «друг» у американцев, обозначая кого
угодно — от мимолетного знакомого до человека, близкого в течение
всей жизни, сохраняется в соответствии с видом деятельности»**1. И
как следствие — в ситуации, когда русский «обратился бы к другу за
помощью, поддержкой или утешением, американец будет склонен
искать профессионала»’**.
Разумеется, я не собираюсь строить обобщения лишь на основа-
нии трех-четырех цитат, и чуть ниже будет представлен анализ указан-
ных концептов с привлечением различного языкового материала, од-
нако авторы приведенных высказываний неплохо отразили сущест-
вующую реальность. В чем же причина отмеченной разницы в
дружественных отношениях англо- и русскоговорящих? Мне кажет-
ся, она коренится в том числе и в языке — непосредственная взаимо->
связь в русском слов друг с другом, их взаимонастройка, укореняясь в
бессознательном, порождает специфический тип межличностных от-
ношений, при котором отсутствует дистантность, поверхностность в
общении, люди проявляют по отношению друг к другу больше эмпа-
тии, легче настраиваются друг на друга; и напротив, если в языке жес-
ткая структура предложения опосредует взаимосвязь между словами,
то это отражается на взаимоотношениях, которые в целом более дис-
тантны, поверхностны.
Рассмотрение особенностей дружественных отношений подтвер-
ждает это. указывая на данное качественное различие. Например,
большая часть общеупотребительных русских коллокаций со словом
«друг» включает прилагательные, указывающие на «близость», «осо-
бость» связи («близкий друг», «задушевный друг», «лучший друг»,
«единственный друг», «неразлучные друзья»), и описывает личные
качества друзей («верный друг», «надежный друг», «преданный друг»,
«истинный друг»)1*1, в то время как в современной англоязычной
Hednk S. The Russians. London: Sphere Books. 1976. P 108—110.
*’ Stewart Edward C. American cultura patterns: A cross-cultural perspective. Yarmouth.
Me.: Intercuhural Press. 1972. P. 49
ч* Там же. С. 54.
Мельчук И.. Жолковский А. Толково-комбинаторный словарь современного рус-
ского языка. Вена: Wiener Slawistischer AJmanach. 1984. С. 293. Учебный словарь сочета-
емости слов русского языка. М.: Русский язык. 1978. С. 147
1 Зэк 454?
193
r.wea 2. Формирование структурой языка наиионалшых особенностей...
литературе чаще встречаются коллокации, нс описывающие личные
качества «friends» или ценности дружбы, но выделяющие просто ка-
кую-то конкретную категорию л юдей — «мои американские друзья»,
«мои друзья-феминистки»”* *’ или следующие словосочетания, пере-
численные в конкордансе к сочинениям Бернарда Шоу”1: «его анг-
лийские друзья-капиталисты», «мои друзья-клерикалы», «американ-
ские друзья американца», «наши друзья-христиане», «друзья-англи-
чане». В указанных словосочетаниях прилагательное описывает
некоторый вид «людей», а не некоторый вид «человека» и не отно-
сится к природе отношений, в отличие от рассматриваемых русских
примеров. По мнению ВежбиикоЙ*1, наличие подобных сочетаний,
весьма распространенных в современной речи англоговоряших, пред-
полагает, прежде всего, возможность большого количества друзей,
которые могут быть даже классифицированы на базе определенных
(неоценочных) признаков по разным коллективным категориям; од-
нако, по сравнению с русскоговорящей средой, отношения между
ними гораздо более формальны и нс являются личными и исключи-
тельными, а охватывают целый класс людей, определяемый посред-
ством единой неличностной характеристики.
Поскольку с друзьями носителя английского языка не связывают
личные и исключительные отношения, то неудивительно, что они «ста-
новятся взаимозаменимыми, как автомобили»’”, их легко приобрета-
ют и теряют. Специфику таких взаимоотношений легко проследить на
примерах людей, часто меняющих место жительства. Так, одна из рес-
понденток Паккарда, исследующего специфику переездов в Америке,
«. ..замечательная жена одного директора завода из Гденс-Фоллса (Нью-
Йорк), переезжавшая двадцать раз за пятнадцать лет брака, ...объяс-
нила: “Я переезжаю в новый район с чувством, что встречу новых лю-
дей и у меня будет много приятных переживаний — и обычно так и
бывает. Я сразу же вхожу в коллектив и начинаю жить его жизнью”»’**.
Весьма характерно, что новых людей, которых человек встречает в раз-
личных местах, он очень легко называет «friends» («Молодая жена но-
вого учителя в весьма мобильном Грейт-Фоллсе (Монтана) сказала,
хотя она еще никого не знает у себя в квартале: “У нас появился ряд
BrooknerA. Family romance. London: Penguin 1994. P. 215, 217.
”* Bevan E Dean. A concordance lo the plays and prefaces of Bernard Shaw. Detroit: Cale
Research. 1971.
*’ Всжбицкая А. Семантические универсалии... С. 326.
KJ Packard Vance. A nation of strangers. New York: Pocket Books. 1974. P. 188.
*Тамхс.С. 175.
194
Язык кок средство формирования установи. и
друзей благодаря кегельбану, в который мы шрасм... В кегельбане по-
являются объединения, в которые может вступить любая женщина, и
нас время от времени ставят в команду с людьми, которых вы не знае-
те”»»’).
В последней цитате также проявлена весьма показательная страте-
гия, при которой приобретение новых «друзей» опосредовано ритуа-
лом (каким-либо видом игры, женскими (в рассмотренном примере)
объединениями и пр.). Причем это не единичный случай — в своей
книге Паккард рассматривает различные методы «немедленного вклю-
чения», широко используемые для облегчения вхождения в какой-либо
коллектив (по месту работы, по месту жительства) новым людям. В Ан-
глии, разумеется, традиции отличаются от американских, но нефор-
мальные отношения там также достаточно часто ритуально опосредо-
ваны — например, широко развитой клубной системой»6. Столь ши-
рокое использование разработанных формальных способов тоже
показательно — как в языке формальная структура опосредует связи
слов, так и при общении формальная структура также является опос-
редующим (и скрепляющим) элементом.
Мне могут возразить, что такая картина все же по большей части
характерна для Америки Возможно, поскольку Америка — молодая
(по сравнению хотя бы с Англией) страна, не отягощенная древними
традициями, ей легче следовать путем, который диктует язык? Во вся-
ком случае, распространение слова «Friend» на широкий круг людей
характерно не только для Америки — вот, например, цитата из австра-
лийской книги: «Один из тех, кто прожил долго, Питер, потерял более
сорока друзей от СПИДа»3*’. Очевидно, что для этого автора нет ниче-
го странного в выражении «сорок друзей», в то же время такую фразу
прочитать в русской книжке мне кажется невероятным
Мне могут возразить, что в английском языке есть выражения «best
Friend» («лучший друг») и «close Friend» («близкий друг»), которые и обо-
значают тот тип отношений, который в русском языке маркируется
словом «друг». Однако это не так, ибо даже «лучшие друзья» у англо-
говорящих весьма многочисленны. Весьма показателен в этом отно-
шении тот факт, что в современном английском языке выражение «best
Friends» часто используется во множественном числе: например, «Сло-
варь распространенных словосочетаний» Риса»* содержит следующие
Packard Vance. Р. 147.
** Овчинников В. Сакура и дуб Киев, 1986. С. 228 — 465.
п' King Pctrea. Quest foe life. Milson’s Point. Australia; Random House. 1992.
Rees Nigel. Dictionary of popular phrases. London Bloomsbury. 1990.
195
Глава 2 Формирование структурой языка национальных особенностей
общеупотребительные словосочетания: «even your best friends» («даже
твои лучшие друзья»), «ту best friends» («мои лучшие друзья»), «some of
my best friends» («некоторые из моих лучших друзей»). Тоже самое вер-
но и в отношении выражения «close friend», которое (по крайней мере,
в американском английском) может теперь относиться к дюжинам бо-
лее или менее случайных товарищей, — вот, например, характерная в
данном контексте цитата из книги Паккарда о переездах в Америке:
«Человек, который переезжал шестнадцать раз за двадцать два года
брака, утверждал, что он приобрел по крайней мере “несколько близ-
ких, постоянных друзей в каждом месте" (“a few close, lasting friends at
every stop”)»3”; нехитрый арифметический подсчет показывает, что для
этого человека число «близких, постоянных друзей» («close, lasting
friends») равно, по меньшей мере, пятидесяти! (Невольно приходят на
ум строки Уильяма Купера, английского поэта XVII1 века: «She, that
asks / Her dear five hundred friends, contemns them all / And hates their
coming...» — «Та, что зовет/Своих пятьсот милых друзей, их всех пре-
зирает / И не любит, когда они приходят...».) Таким образом, необхо-
димость различить два типа людей — тех, которые находятся в более
близких отношениях с человеком, и тех, кто такой связи не имеет
(в русской терминологии, «знакомых»), — и привело к утверждению
словосочетаний «best friend» («лучший друг»), «close friend» («близкий
друг»); однако отношения, стоящие за русским словом «друг», не со-
ответствуют английским «close friend» или «best friend»— последние
более слабые и поверхностные, что проявляется и в количестве таких
друзей. Например, уже цитируемый Паккард неоднократно использу-
ет словосочетание «по-настоящему близкие друзья» («really close
friend»), как если бы просто сказать «close friend» недостаточно, чтобы
исключить слабые и поверхностные отношения. Мы же можем кон-
статировать, что как для Паккарда, так и для его информаторов ожи-
даемое число «близких друзей» очевидным образом превосходит чис-
ло, которое считается «нормальным», скажем, в русской культуре.
Например, один из вопросов в анкете Паккарда был сформулирован
следующим образом: «Сколько человек из тех, кого вы считаете свои-
ми близкими друзьями (в отличие от случайных знакомых или дру-
зей), живет не далее чем в пяти милях от вашего дома?». Среднее чис-
ло, полученное при ответе на этот вопрос в городе повышенной осед-
лости, Спенн-Фоллсс, равнялось шести, тогда как в городе повышенной
мобильности, Азусе, — трем. (Как в Гленн-Фоллсе, так и в Азусе рес-
понденты хотели бы, чтобы эти числа были больше.) Но если у боль-
Packard Vance. A nation of strangers... P. 174.
196
Язык как средство формирования установки
шинства людей в Езенн-Фоллсе есть около шести «близких друзей»,
живущих не далее чем в пяти милях от их дома, то интересно, сколько
же у них всего «близких друзей»?
А. Вежбинкая проанализировала разни цу в близких межличностных
отношениях у русскоязычных и англоязычных (которая продуцирует-
ся, по высказываемой версии, разным типом структуры предложения —
жесткой и не жесткой) при сравнении значений слова «friend* и «друг» в
словарях. Для сравнения взяты по три словаря с каждой из сторон.
Начнем с английского языка. Так, в «Новом кратком Оксфордском
словаре английского языка»*10 встречаются следующие толкования: «Ье
or keep friends (with)» («быть друзьями (с кем-либо)») означает «be on good
or intimate terms (with)» («быть в хороших или близких отношениях»);
«make friends (with)» («подружиться (с кем-либо)») означает «get on good
or intimate terms with» («вступить в хорошие или близкие отношения с...»).
В «Третьем словаре Вебстера»*11 дается следующая расшифровка:
«Слово “friend” относится к человеку, которого знаешь, к которому
относишься с известкой степенью уважения и с которым поддержи-
вал в течение некоторого времени доставляющие удовольствие отно-
шения, не бывшие ни особенно близкими, ни целиком зависящими
от деловых или профессиональных связей».
Еще более показательным в контексте наших размышлений явля-
ется определение, которое дает «Словарь английского языка «Амери-
канского наследства» («The American Heritage dictionary of the English
language»). Там различаются два значения слова «friend»: I) «человек,
которого знаешь, который вызывает симпатию и которому веришь»;
2) «человек, которого знаешь, знакомый».
Таким образом, если в первом словаре еще идет речь о «близких
отношениях» наравне с «хорошими», то в двух других говорится лишь
об «удовольствии» от общения, «симпатии» к этому человеку (что впол-
не согласуется с обильным количеством такого рода «друзей»), а так-
же приводится вариант трактовки, в котором для зачисления в эту ка-
тегорию достаточно простого знакомства (!). Хорошо иллюстрирует
данный факт замечание Вежбицкой о том, что в современном слово-
употреблении носители английского язы ка чаще всего говорят о своих
друзьях, используя выражения «приятность» («enjoyment»), «удоволь-
ствие» («pleasure») и «забава» («fun»)101.
*“ New Shorter Oxford English dictionary (NSOED) / Oxford: Clarendon. 1993.
4,1 Wrbster's third new international dictionary of the English language. Springfield, Mass.:
Merriam. 1976.
401 Вежбицкая А. Семантические универсалии... С. 335.
197
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей.
звательного действия, вотличие от, например, русского «наход»ггь дру-
зей», маркирующее непроизвольный акт (и прекрасно сообразующее-
ся с русской картиной мира, когда встреча, за которой следует возник-
новение дружбы, — результат удачи, судьбы и т. п., но не сознательных
действий). В принципе по-английски тоже можно сказать «to find а
friend» («найти друга»), однако это выражение не является устойчи-
вым; кроме того, в сочетании с глаголом «to find» («найти») совершен-
но естественно выглядит как единственное, так и множественное чис-
ло (то есть как «friend», так и «friends»), в то время как с глаголом «to
make» устойчиво употребляется множественное число: «1 have made
eight new friends* (Бернард Шоу, «Золотые дни доброго короля Кар-
ла»— «Я приобрел (сделал) восемь новых друзей»); «...in the teens it
take longer to make friends than in the grammar school years»407 («...к де-
вятнадцати годам «делание друзей» занимает больше времени, чем в
пятом-восьмом классе»).
Еще одним сознательным действием при приобретении друга яв-
ляется его выбирание. Однако и это выражение («choosing a friend») не
является в английском языке, в отличие от «to make friends», ни устой-
чивым, ни общеупотребительным, — видимо, потому, что хотя «выби-
рание» и «делание» друзей представляют собою сознательные процес-
сы, они существенным образом различаются с точки зрения подразу-
меваемых установок. «Выбирание» друзей предполагает: человек
ожидает, что их будет мало, и требует от них особых качеств; «делание
друзей» подразумевает желание, чтобы их было много (как в любом
«процессе производства»), и сравнительно неразборчивый подход (чем
больше, тем лучше — об этом говорит употребление существительно-
го в этом выражении во множественном числе); кроме того, при под-
ходе «to make friends» от «friends» не требуется никаких особых личных
качеств и не предвидится никакого исключительного отношения. На-
ряду с этим установка на «делание друзей» требует активной жизнен-
ной позиции и деятельной активности в отношении связей с другими
людьми, что вполне соответствует картине мира людей с жесткой кон-
струкцией предложения, в которой все рационально, и ты сознатель-
но не только можешь, но и должен контролировать свою жизнь (в от-
ношении активной позиции «to make friends» аналогично менее идио-
матичному «winning friends» («завоеванию друзей»), как в заглавии
супербестселлера Карнеги «How to win friends and influence people»
(«Как завоевывать друзей показывать влияние на людей»). Кроме того,
обе установки объединяет стремление к максимально большему уве-
т Packard Vance. A nation of strangers... P 237.
200
Язык как средство формирования установки
личению количества «друзей»). Надо сказать, что выражение «to make
friends» во многом подобно словам «популярный» («popular») и «попу-
лярность» («popularity»), характеризующим родственный культурный
идеал, состоящий в том, чтобы нравиться многим людям**.
Итак, мы видим, что русскому, достаточно разветвленному типу со-
гласования членов предчожения соответствует закрепленная в словарном
составе языка дифференцированность межличностных отношений, с от-
дельным вычленением отношений различной степени близости, тщатель-
ной их градацией и закреплением за этими разными типами близости раз-
личных ожидаемых действий. Такая структура отношений помогает луч-
ше подстраиваться под окружающих, являясь необходимой частью
конформистской установки. В то же время в языке, в котором отсутству-
ет столь сложный и разнообразный вад согласования, отсутствует и ука-
занная дифференцированность в межличностных отношениях. Наряду с
этим мы видим, что если в языке формальная структура предложения опос-
редует связи слов, то и при общении формальная структура выступает
опосредующим (и скрепляющим) элементом (в рассмотренных примерах
приобретение новых друзей в американской культуре (и, как указывалось,
отчасти в английской) зачастую опосредовано каким-либо ритуалом (ка-
ким-либо видом игры, социальными объединениями).
Кроме того, дяя русских межличностных отношений характерно ос-
мысление себя в первую очередь не через осознание своей индивидуаль-
ности, а через свою компанию, через друзей. И эта разница хорошо вид-
на при сравнении не только некоторых особенностей лексики, но и
при сравнении, например, рекламных роликов (в частности, рекламы
пива). К сожалению (или к счастью), так как телевизор я, особенно в
последнее время, смотрю достаточно редко, то обнаружила, что, если
рекламу сортов пива, выпускаемых в России, я еще худо-бедно помню,
то в отношении рекламы импортного пива у меня пробел. В связи с
чем далее я привожу отрывки из статьи О. Шабуровой*1'*, написанной
как раз на эту тему. Она отмечает: «В рекламах зарубежных марок пива
нет таких образов мужской коллективности (кроме, пожалуй, рекла-
мы пива «Efes Pjkener» — мушкетеры совершают побег из Бастилии
ради возможности выпить по кружке этого пива). В остальных роли-
ках (а их очень много) подчеркнуто, что пиво индивидуализирует по-
требителя. Почти все пьют в одиночестве, демонстрируя отдельность
*• См. например: Stewart Edward. American culturapattems: Across-cultural perspective.
Yarmouth, Me.: Intercultural Press. 1972. P. 58.
m Шабурова О. Мужик не суетится, или Пиво с характером / О мужественности.
М.. 2002.
201
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей^.
существования героя западной культуры. Кое-где особенно подчерки-
вается эта индивидуализация, скажем, в рекламе пива “Туборг” — “Мой
начальник хотел бы видеть меня таким ... моя мать хотела бы видеть
меня таким... а я — вот такой”. В ролике звучит слоган: “ТУборг— пиво
с твоим характером”»410. Такому демонстрируемому индивидуализму
противостоит коллективизм, показанный в рекламе сортов, выпускае-
мых на территории России. Шабурова отмечает (и мы не можем с ней
не согласиться), что российские рекламные ролики, посвященные пив-
ным брэндам, почти все работают по одному сценарию: пиво — эма-
нация мужской коллективности в ее душевности и свободе. Этот образ
транслируется даже в молодежной модификации пивной рекламы
(представленной, например, в рекламе пива «Клинское»), но наибо-
лее он представлен, разумеется, в роликах, рассчитанных на взрослое
население: «Образы мужской коллективности, столь значимые для рус-
ского мужика, представлены необыкновеннотепло и беззаботно. Чет-
ко обозначена отграниченность от внешнего мира. Весьма характерна
здесь реклама пива “ Золотая бочка”. Друзья, вырвавшись из суеты бу-
ден, уселись наконец с пивом на песочке — и вот она, подлинная жизнь.
Постепенно камера поднимается вверх — песочек оказывается огром-
ной песочной платформой товарняка, увозящего наших друзей в пре-
красные дали. Звучит слоган "Надо чаще встречаться”...». Второй ро-
лик с этим же слоганом рисует похожую картину Мужики (в образе
деловых людей) опять на фоне весьма выразительного ландшафта со-
бираются “посидеть”, у одного из них звонит мобильник. Он включа-
ет его, изтелефона выбрасываются образы зачумленного города, проб-
ки, нервные люди, герой выключает телефон — образы исчезают, как
черт в табакерке. Герой освобождение вздыхает, подальше отбрасыва-
ет телефон, радостно достает из машины ящик пива “Золотая бочка”.
Похожую идею транслируют ролики пива «Толстяк». Простодушный
увалень, уставший от ремонта старенькой машины, махнув рукой, бро-
сает се и идет с друзьями пить пиво. Следующий кадр — залитая солн-
цем беседка, друзья за столом пьют пиво, на лицах счастье полной сво-
боды и взаимопонимания. Далее герой снова появляется в своем дворе,
где его машину превратили в клумбу с уже выросшими цветами (!). Сто-
ит дворовая “общественность”. Все изумлены. К герою обращаются: “Ты
где был?!” Он растерянно отвечает: “Пиво пил”. И дальше... с ужасом:
“Мужики-то не знают!” Идет слоган “Внимание! В компании с «Тол-
стяком» время летит незаметно!" Во втором ролике пива “Толстяк" си-
туация не менее комична. В учреждении поздравляют женщин с Меж-
Шабурова О. С. 540.
202
Язык, как средство формирования установки
дународным женским днем 8 Марта. Дверь открывается, вваливается тот
же Толстяк в костюме Деда Мороза с метком, со сбившейся приклеен-
ной бородой. Опять немая сцена. Изумленный начальник спрашивает:
“Ты где был?” Ответ? “Пиво пил”. Транслируется тот же слоган. И до-
бавляется: “Толстяк — пиво для друзей”»4".
Кстати, интересно отметить, что основой указанных роликов явля-
ется не только значимый для нас коллективизм, но и другая, уже отме-
чавшаяся выше особенность русского мироосмысления, представляю-
щая собой оппозиционное дополнение к коллективизму, — неприязнь
к любым ограничениям, рамкам, выразившаяся в том числе в специфи-
ческом осмыслении свободы и в создании концепта «воля». Это демон-
стрирует показанная в «Золотой бочке» безбрежность пространств — как
было отмечено выше, коннотации «простора», широкого, бескрайнего
пространства ощутимым образом присутствуют именно в русском пред-
ставлении о свободе, и тем более — о воле, что, например, хорошо чув-
ствуется в выражении «выйду на волю»’12; время также выступает в ка-
честве ограничительных рамок, и освобождение от него дает ту желан-
ную свободу, к которой стремится русская душа.
Таким образом, характерный для русского языка сложный вид со-
гласования членов предложения создает конформистски ориентиро-
ванную рамку, которая, закрепляясь в бессознательных пластах пси-
хики, становится базой для формирования соответствующих межлич-
ностных отношений, основан н ых на тщательном дифференцировании,
что приучает к внимательному изучению окружающих, формирует
эмпатические навыки и создает базу для дальнейшей подстройки —
конформистского действия (этотспособ общения закрепляется влек-
сике, которая, в свою очередь, также выступает в качестве транслиру-
ющего механизма). Другое проявление конформизма — характерный
для русских межличностных отношений способ осмысления себя —
в первую очередь не через осознание своей индивидуальности, а через
свою компанию, через друзей.
♦" Шабурова О С. 538-539.
Мы уже отмечали связь безбрежности пространств с русским мироощущением,
и она. как неотъемлемая наша характеристика, безусловно, присутствует не только в
рекламе, а воплощается в самых разнообразных продуктах людского творчества: «пес-
ня на стихи Лебедева-Кумача «Широка страна моя родная» не просто проникнута ха-
рактерным русским мироощущением, но просто является описанием фрагмента рус-
ской языковой картины мира, облеченным в стихотворную форму. Тут и широта, и
необъятность, и приемке, и родное, и ветер, и вольное дыхание» (Шмелев А. Д. «широта
русской души» /Логический анализ языка: Языка пространств. М„ 2000.)
203
Глава 2. Формирование структурой ягыка национальных особенностей...
Специфика деятельности, продуцируемая особенностями согласования
Указанные особенности русского согласования, усваиваемые носи-
телем языка, бессознательно переносятся не только на межличност-
ные отношения, создавая базу для формирования специфичной раз-
вернутости друг к другу; они создают основу и для развития особых
форм групповой кооперации (что также является одним из видов кон-
формизма) Особенно отчетливо это можно наблюдать в сельской ме-
стности — нс надо даже ехать в пресловутую «глубинку», достаточно
оказаться в соседней Псковской области. Например, в сложных для
семьи видах труда там принято работать «толокой» — когда договари-
ваются и сообща работают 8-Ю односельчан: скажем, при посеве и
уборке картофеля сообща засеваются И убираются поля всех участни-
ков толоки; однако толокой работают не только по принципу «ты —
мне, я — тебе» — например, при постройке дома тоже практикуется
такой вид труда, однако понятно, что дом строят одному хозяину, а не
всем участникам толоки. Еще в большей степени развернутость друг к
другу, ориентация на другого человека проявляется в тяжелые момен-
ты жизни. Например, во время похорон все действия по сборам усоп-
шего в последний путь (обмыть, одеть), по приготовлению поминаль-
ной еды, заготовлению еловых веток для устилания ими дороги (по
обычаю) — все эти действия вы полняют односельчане, а не близкие и
даже не родственники. Кроме помощи в исполнении последнего дол-
га, оказывается посильная материальная помощь — при прощании,
в котором участвуют обычно все знавшие усопшего (а в небольшом
населенном пункте это может быть вся деревня), в гроб кладутся день-
ги (кто сколько может), которые при закрытии гроба берутся семьей
покойного. Разумеется, такая специфическая форма взаимодействия
не является изобретением исключительно псковитян. М. М. Громыко41’
отмечает, что в русской дерецне существенную роль играли «помочи»;
сложный, состоящий из многих разнородных элементов хозяйствен-
но-трудового, бытового, фольклорного, ритуального характера «обы-
чай, в центре которого — совместный неоплачиваемый труд крестьян
дтя аккордного завершения какого-либо срочного этапа работу отдель-
ного хозяина»4'4. Громыко указывает, что в XIX веке помочи были рас-
пространены по всей России и применялись для многих видов работ:
жатвы (дожинки), сенокоса, строительства новых изб, перевозки леса,
411 Громыко М. М. Традиционные нормы повеления и формы общения русских кре-
стьян XIX в. М., 1986.
•'•Тамже С.33.
204
Язык как средство формирования установки
заготовки квашеной капусты (капустки) и т. п. Все виды помочей со-
стояли из повсеместно повторяющихся, хотя и с некоторыми вариа-
циями. элементов: а) приглашения хозяином помощников; 6) сбора
участников; в) трудовой деятельности, которая обычно сопровождалась
песнями, шутками, играми, то есть не отделялась четко от празднич-
ной части и, как правило, завершалась традиционным ритуалом; г) у-
гощенья участников; д) гулянья. Помочи «представляли собой вполне
законченный и цельный обряд, выделяемый в сознании этноса в са-
мостоятельное яаление», и в них отражались следующие элементы рус-
ского характера и русской ментальности:
• коллективистские ценности русской культуры (в том числе зна-
чимость общины — «мира» — как основы и предпосылки суще-
ствования человека)4'5;
• присущие нашему этносу нравственные нормы; а) норма мило-
сердия — «совершенно безвозмездные (т. е. без непременного
угощения) помочи общины отдельному члену ее при особенно
неблагоприятных для него обстоятельствах (пожар, болезнь, вдов-
ство, сиротство, падежлошади) были по крестьянским этическим
нормам обязательными»416; б) норма равенства, проявляющаяся
в поочередных помочах, «которые производятся последователь-
но у всех участии ков*4'’.
Безусловно, это далеко не единственные примеры нормированно-
го коллективизма, взаимопомощи, заботы друг о друге людей, не яв-
ляющихся ни родственниками, ни друзьями. Я уверена в том, что вос-
производство такой формы взаимопомощи, взаимодействия людей
обеспечивается не только обычаем, ибо сам этот обычай формировал-
ся на основе, почву для которой на бессознательном уровне подгото-
вила русская граммати ка, в данном случае — характерный для русско-
го языка сложный тип согласования.
Если версия верна и такой способ деятельности продуцируется
структурой предложения, то мы должны найти значимые различия в
соответствующих подходах носителей русского и, например, англий-
ского языков. В качестве объекта опять обратимся к телевидению —
на этот раз к популярным сериалам, как к форме, хорошо фиксиру-
ющей и отражающей в том числе и особенности национального ха-
4,5 БороноевА. О., Смирнов П. И. Русские и судьба России (опыт этнопсихологичес-
кого исследования / Введение в этническую психологию Под ред. Ю. П. Платонова.
СПб.: изд-во С.-Петербургского ун-та, 1995. С. 170-177.
Громыко М. М. Традиционные нормы поведения... С. 60.
* ” Там же. С. 63.
205
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей...
рактера. При наличии общих тем (например, истории семьи или се-
мей — наши «Мелочи жизни», их «Санта-Барбара») мы можем на-
блюдать и ощутимую разницу, и именно в интересующей нас сфере.
Например, для западных сериалов характерной темой является изоб-
ражение героя-одиночки (action hero), причем, в отличие от обычно-
го кино, где героем-одиночкой может стать практически кто угодно,
в сериалах (особенно западных) это обычно человек, связанный с
охраной правопорядка (истории о лейтенанте Коломбо, капитане
Каттани, частном детективе Нэше и др.). У нас такая линия тоже про-
слеживается — «Досье детектива Дубровского», «Агент националь-
ной безопасности», «Каменская», однако активно (и гораздо более
успешно) разрабатывается коллективный герой. Наибольший зри-
тельский успех получили именно такие попытки — проект С. Рогож-
кина «Особенности национальной охоты» с их продолжениями;
«ДМБ», представляющий линию фильмов об армии41*. «Улицы раз-
битых фонарей* («Менты»)41’ — самый характерный и самый, пожа-
луй, успешный в этом ряду проект (удачно найденный фокус показа
подтверждает и появление сериала «Убойная сила», где также пока-
зывается коллектив сотрудников милиции). В чем разница между
нашими и западными сериалами с коллективными героями? По-
скольку всеобъемлющий и многоплановый анализ — не задача дан-
ной работы, то очерчу лишь основное, что кажется значимым. Наи-
более популярный из показываемых у нас сериал с, если можно так
сказать, героем-коллективом — это американская «Скорая помощь».
С нашими «ментами» их «врачей» объединяет благородство работы,
увлеченность ею и неформальное к ней отношение главных героев.
Однако есть разница. Чтобы ее четче проанализировать, обратимся
к работам М. Фуко. Он выделяет три составные части индивидуализ-
ма420: во-первых, это индивидуалистическая позиция — индивидуа-
листический подход к жизни, когда отдельной личности во всей ее
уникальности приписывается абсолютная ценность и особенно под-
черкивается аспект противостояния личности той первичной груп-
пе, к которой она принадлежит, или институтам, от которых она
зависит; во-вторых, это положительная оценка частной жизни, боль-
шое значение придаваемое семейным отношениям, формам домаш-
“* О специфике этого фильма можно прочитать. например Ситковский Г. Военная
тайна невидимого суслика / Искусство кино. № 7. 2000
* '9 Интересный, хотя и не бесспорный, анализ амплуа героев сериала был сделан
С. Фоминым (Фомин С. Успех безнадежного дела / Искусство кино. № 5. 1999.
* “ Foucault Michel. Histore de la sexual He. Vbl. 3: Le Souci de soi. Paris, Gallimard. 1984.
206
Язык как средство формирования установки
ней деятельности и сфере родственных интересов; в-третьих, этим
термином схватывается определенная интенсификация отношения к
собственной личности, то есть развитие и совершенствование тех
способов, с помощью которых отдельный человек делает себя объек-
том познания или воздействия так, чтобы, например, изменить, ис-
править или очистить себя421 (впрочем, Фуко отмечает, что хотя эти
три компонента встречаются вместе в ряде культур, они совсем не
обязательно всегда появляются одновременно)422. Попробуем срав-
нить эти сериалы по указанным трем критериям.
Первый критерий — индивидуалистическая позиция, в которой не-
повторимость и ценность индивида соединены с его независимостью
от группы, к которой он принадлежит. В Нашем сериале, конечно, оп-
ределенная неповторимость, обязательная для такой позиции, просле-
живается — у каждого героя свое амплуа (например, образ простака-
мужика воплощает Дукалис, мужицкую хозяйственность и основатель-
ность (а также специфический сорт недалекости) — Мухомор, Ларин
является носителем нравственного императива и черт интеллигентно-
сти, образ секс-удальца в «Ментах-1» воплощал Казанова и т. д.). Од-
нако противостояние как своей группе, так и институтам, от которых
герои зависят, отсутствует (даже возможное противостояние началь-
ству в фильме отсутствует — к Мухомору все герои относятся по-доб-
рому). Наоборот, постоянно проводится линия группового единства —
через показ специфически русской основы сплачивания мужского со-
общества (регулярно воспроизводится ситуация «сбросились, посиде-
ли»); практически в каждой серии герои сидят на планерке у Мухомо-
рам тот их распекает именно как единую группу; кроме того, постоян-
но показывается процесс группового мышления. В сериале «Скорая
помощь* мы не наблюдаем ничего подобного — ни процесса группо-
вого мышления, ни регулярного объединения перед «лицом началь-
ствующим», ни регулярного совместного распития напитков (хотя со-
вместное отмечание, например, дней рождения и показывается, одна-
ко это не такие регулярные действия, как «ментовские» посиделки за
живительным напитком). В то же время достаточно проявлено проти-
востояние героев начальству (мелкие стычки с Кэрри Уивер, с руко-
водством больницы и т. п.), отстаивание своей позиции вне зависимо-
сти от мнения товарищей и руководства — то есть противостояние им
(наиболее часто это поведение демонстрировал Даг Росс, однако по-
ступки такого типа встречаются и у других персонажей). Таким обра-
«' Foucault Michel. С. 56.
‘- Там же. С. 57.
207
Глава Z формирование структурой я1ыка национальных особенностей...
зом, по первому критерию мы можем констатировать наличие инди-
видуалистической позиции у героев «Скорой помощи» и ее отсутствие
у «ментов».
Второй критерий — наличие частной жизни героев. В нашем се-
риале практически отсутствует индивидуализация героя средства-
ми показа его личной жизни. Если в первых сериях «Ментов» мы
изредка наблюдали за реакцией супруги Ларина на его работу, то
затем было сказано о его разводе, и после этого личная жизнь геро-
ев никак не прочерчивалась в фильмах. То есть ничего из того, что
выделяет Фуко в этом критерии, в «Улицах разбитых фонарей» мы
не находим — ни частной жизни в целом, ни, в частности, семей-
ных отношений, форм домашней деятельности или действий, свя-
занных с родственными интересами. В «Скорой помощи» совсем
другая картина — личная жизнь по всем указанным критериям в се-
риале выступает объектом показа не меньше, чем работа. Посколь-
ку место действия сериала задано названием, то, соответственно,
активность героев вне стен больницы нам дают возможность кон-
статировать лишь косвенно. Однако мы понимаем, что за предела-
ми больницы у героев существует достаточно насыщенная жизнь —
на работе они обсуждают удачные походы в самые разные места,
новые знакомства (иногда эти знакомые им звонят на работу или
даже приходят), поездки в отпуск и т. п. Наибольшую же активность
в этой сфере мы можем видеть именно на рабочем месте персона-
жей — именно здесь они флиртуют, влюбляются, начинают жить
вместе, расстаются друг с другом. В наших «Ментах» ничего такого
нет в принципе, хотя в коллективе присутствует девушка — в сериа-
ле индивидуальность персонажей прописывается не за счет их лич-
ной жизни, а через специфику выполнения работы. Семейная жизнь
в американском сериале также достаточно разработана — зрителю
показывают трудности в этой сфере у докторов — мы видим развод
с женой у Грина, сложности с ребенком у Бентона и т. п.; родствен-
ные отношения у героев также достаточно проявлены — например,
зрители наблюдают, как Даг Росс уезжает на место смерти отца за
оставшимися от него вещами и рассказывает доктору Грину исто-
рию их непростых отношений; знакомятся с богатым семейным кла-
ном Картера и следят за перипетиями с его братом-наркоманом;
наблюдают приход психически нездоровой матери одной из боль-
ничных сестер, ее длительное общение с персоналом (на протяже-
нии серии!) и слышат историю данного семейства — примеры мож-
но продолжить. Что касается «Ментов», то мы практически ничего
не знаем ни о родственниках, ни о семьях наших славных блюсти-
208
Ягык как средство <1>орнирчвания установки
телей правопорядка. Вес это позволяет сделать вывод □ четком раз-
личии нашего и американского сериалов по сформулированным
Фуко критериям индивидуализма — в американском в наличии все
пункты, указанные Фуко в качестве значимых, в нашем — ни одно-
го.
Третий критерий, по сути, — совершенствование себя. В «Скорой
помощи» самосовершенствование выступает в форме повышения про-
фессионального уровня: сестра Хетуэй начинает по вечерам ходить на
курсы, чтобы стать доктором; Картер и Бентон начинают заниматься
детской хирургией, Картер меняет специализацию с хирургии на те-
рапию; герои показываются на конференциях, в том числе и делаю-
щими доклады, — примеры, относящиеся к повышению профессио-
нального уровня, весьма многочисленны. В наших же «Улицах...» мы
не наблюдаем ничего подобного — где надо герои уже отучились и те-
перь просто работают. Таким образом, и по третьему критерию оба се-
риала расходятся
В результате общий вывод сделать весьма просто — американский
сериал, несмотря на кажущуюся сфокусированность на работе коллек-
тива, тем не менее демонстрирует не коллективные, а индивидуалис-
тические нормы и приоритеты, в то время как в нашем сериале пред-
ставлены лишь коллективные ценности, индивидуалистические же
совершенно не проявлены.
Еще мы убедились, что обусловленные структурой феномены
имеют также поддержку в словарном составе языка, и данное свой-
ство характера не является исключением. Например, специфика де-
ятельности, для которой характерна идея работы сообща, собрав-
шись всем миром, нашла свое воплощение в идее собирания423 —
так, целый ряд русских языковых выражений отражают общее пред-
ставление о жизни, в соответствии с которым активная деятельность
возможна только при условии предварительного сосредоточения
всех (или каких-либо определенных) ресурсов в одном месте, соби-
рания их воедино, то есть их мобилизации и концентрации. При-
чем, утвердившись на бессознательном уровне, идея собирания гло-
бализовалась, а затем распространилась на целый ряд работ, в ко-
торых другой человек может уже и не участвовать. Чтобы что-то
4U При описании русской особенности собирательной деятельности я опираюсь на
две работы: Зализняк А. А, Левонтина И. Б. Отражение национального характера в лек-
сике русского языка (размышления по поводу книги: A. Wierzbicka Semantics, Culture,
and Cognition. Universal Human Concepts in Culture-Specific Configurations. N.Y.; Oxford:
Oxford Univ. Press, 1992)//Russian Linguistics. 1996 Vbl. 20Левонтина ИБ., Шмелев А. Д
Русское «заодно» как выражение жизненной позиции // Русская речь. 1996. N? 2.
209
Глава 2. Формирование структурой ямка национальных особенностей...
сделать, надо «собраться с силами», «с мыслями» или даже просто
«собраться» (например — «Наконец собрался тебе позвонить»). В до-
рогу вещи мы не пакуем, как носители западных языков, а собираем
(это так и называется — «собираться в дорогу»). Идея собирания
заключена и в более значимых категориях — кафедральный храм у
нас называется собор (впрочем, аналогии здесь вполне понятны —
в нем ведь действительно все собираются), термин «кафолический»
в «Символе веры» передается как «соборный», да и сам русский ха-
рактер, его сущностная составляющая была осмыслена В. Соловье-
вым именно как «соборность».
Однако наше «собираться» имеет ряд особенностей, отличающих
его как от русских синонимов «намереваться», «намерен» и т. д., так и
от европейских эквивалентов. В частности, в значении слова «соби-
раться» есть элемент процессуальности, благодаря чему этот глагол
может употребляться в контекстах типа «сижу и собираюсь», «собира-
юсь ей позвонить», «лежу и целый час собираюсь встать». Это легко
объясняется, исходя из нашей концепции, ибо собирание некоторого
числа людей вместе — это всегда не одномоментный процесс (да и со-
вместный труд — тоже растянутое во времени действие). Поэтому на-
личие процессуальности в глаголе «собираться» вполне логично; кро-
ме того, изначальной причиной возникновения данного концепта был
именно совместный труд, и не удивительно, что форма совершенного
вида «собраться» иногда фактически используется в значении «сделать*
(например, фразу из начала телефонного разговора: «Извините, что
только сейчас собрался вам позвонить» можно преобразовать в «Из-
вините, что только сейчас вам позвонил»; соответственно, «нс собрал-
ся» означает «собирался, но не сделал»). Таким образом, собирание —
это наиболее важный момент действия, который может представлять
все действие в целом (если уж народ собрался, то можно считать, что,
как говорится, «дело в шляпе»),
С идеей, заложенной в концепте «собираться», связан и другой
русский концепт — «заодно». Высказывания с ним часто встречают-
ся в русской речи — «Ты все равно встаешь, зажги заодно свет», «Имей
в виду, я много воды грею для уборки. Оставшеюся постираю кое-что
для себя и Кати. Давай заодно и все свое грязное» (Пастернак). Од-
нако, мне кажется, основа связи не совсем такая (а в некоторых слу-
чаях — и совсем не такая), какой ее видят некоторые наши лингвис-
ты. Например, А. Д. Шмелев считает: «Раз самое трудное в дей-
ствии — это собраться, то коль скоро человек собрался, то уже можно
считать, что большая часть дела сделана и человеку, в сущности, уже
почти все равно, сколько дел делать. На того, кто непостижимым
210
Язык как средство формирования установки
образом сумел приступить к активной деятельности, можно навали-
вать любое количество дел, все они будут делаться заодно»*1*. Мне же
кажется, что перенос концепции «собирания» на деятельность толь-
ко одного человека — это более позднее образование; изначально же
оно было неотъемлемой частью именно коллективного способа гру-
да, отсюда вполне логично выстраивается связь с концептом «заод-
но» — действительно, если уж народ собрался, то он может сделать
не только то большое дело, ради которого собрался, но и, походя,
какие-нибудь мелкие дела, ради которых специально и собираться
бы не стоило. В результате с возникнувшим как побочный продукт
коллективной работы типом деятельности, характеризуемым как «за-
одно», произошла та же метаморфоза, что и с «собираться», — глоба-
лизировавшись, он стал распространяться не только на мелкие рабо-
ты, выполняемые коллективом, но и на часть индивидуальной дея-
тельности. Однако я абсолютно согласна со Шмелевым, что это —
специфически русская установка. Приведу еще одну цитату из его
книги «Русская языковая модель мира. Материалы к словарю», где
высказывается данная мысль, а также иллюстрируется характер ис-
пользования мотивов деятельности «заодно» отдельным человеком:
«...действие может также оправдываться возможностью без дополни-
тельных усилий, заодно сделать и еще что-то. Именно эта логика про-
демонстрирована в следующем рассуждении Л. Я. Гинзбург: “Чело-
век ходит без дела по улицам, и ему кажется, что он теряет время.
Ему кажется, что он теряет время, если он зашел поболтать к знако-
мым. Ему больше не кажется, что он теряет время, если он может
сказать: я воспользовался вечерней прогулкой, чтобы зайти к NN,
или — я воспользовался визитом к NN, чтобы наконец вечером про-
гуляться. Из сочетания двух ненужных дел возникает иллюзия одно-
го нужного”. Приведенный пример интересен тем, что Л. Я. Гинзбург
выражает свою мысль не вполне идиоматично: по-русски конструк-
ция воспользовался прогулкой, чтобы навестить..., хотя и вполне грам-
матически правильна, но звучит не очень естественно — как букваль-
ный перевод с какого-то иностранного языка. На идиоматичном рус-
ском можно было сказать, например: Пошел прогуляться и заодно зашел
к NN. Дело в том, что Л. Я. Гинзбург, по-видимому, считает, что речь
идет о человеческой природе вообще, тогда как описанная ею уста-
новка скорее реализует специфическую жизненную позицию, за-
ключенную в русском заодно»*1'.
°* Шмелев А. Д. Русская языковая модель... С. 146.
Там же. С. 148,
211
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей
С описываемой особенностью языка связана еше одна специфичес-
кая черта русской деятельности. Сложный вид согласования слов друг с
другом, внедряясь в бессознательное, формирует на психологическом уров-
не привычку приноравливаться к окружающим; однако успешные конфор-
мистские действия требуют хорошего знания людей, понимания их инте-
ресов, мотивов поступков и т. п., то есть с необходимостью ведут к разви-
тию эмпатии. Причем эмпатия распространяется не только на людское
окружение — она относится ко всему миру в целом (разве что обычно го-
ворят не об эмпатическом отношении к миру, а об интуиции, однако, как
мне кажется, источник у обоих явлений один и тот же).
Говоря об особенностях организации действия, обусловленных от-
сутствием жестко определенного порядка расположения членов пред-
ложения, мы указывали ряд качеств, в том числе странные, нерацио-
нальные действия и лень. Сами по себе эти стратегии могут вызвать
большие сомнения в своей эффективности, однако сложный вид со-
гласования создает базу для формирования некоторой психологичес-
кой способности, переводящей эти стратегии на качественно другой и
более высокий уровень, а именно: при опоре на интуицию указанные
стратегии поведения становятся весьма успешными.
Разберем один из наиболее известных фольклорных примеров та-
кого рода поведения, а именно — сказку о Емеле. Наиболее значимое
в жизни Емели событие — встреча со шукой — только на первый взгляд
произошло случайно. На самом же деле он был в нужное время в нуж-
ном месте. Конечно, можно сказать, что и совпадение двух перемен-
ных возможно случайным образом, однако, как верно говорится, «слу-
чайность— частный случай закономерности». Поскольку одной из
задач сказки является разворачивание перед ребенком типичных си-
туаций и демонстрация образцов поведения в них (которые при мно-
гократном повторении — как обычно и читаются сказки ребенку —
бессознательно усваиваются, становятся стереотипами), то в сказке все
не случайно и, следовательно, Емеля смог поймать щуку в силу какой-
то черты своего характера. Какой же? Наиболее часто упоминается его
лень, приводимая им в качестве основной мотивации отказа работать.
На первый взгляд, она никак не связана с интуицией и не смогла бы
помочь в удачном повороте судьбы (скорее, с точки зрения рациональ-
ного ума, мешала). Однако, как было рассмотрено выше, лень позво-
ляет человеку не растрачивать силы на соблазны, избегать ненужной
суеты, бессмысленных дел. Незагруженный работой человек способен
расслабиться и, обратившись внутрь себя, услышать голос интуиции,
подсказывающей, что необходимо сделать в данный конкретный мо-
мент.
212
Язык как средство формирования установки
То есть интуиция, с одной стороны, является продолжением эмпа-
тии, но если эмпатия — это умение настроиться и почувствовать со-
стояние, настроение другого, то в случае с интуицией это умение сле-
дующего, более высокого уровня — человек настраивается и чувствует
мир.
Сдругой стороны, интуиция может служить характеристикой мыс-
лительных процессов — ранее речь шла о том, что с точки зрения рус-
ского восприятия мир — бесструктурное образование, в котором мо-
жет случиться все что угодно, — следовательно, логические умозаклю-
чения в таком мире бессмысленны, ибо предсказать все равно ничего
невозможно; чтобы успешно действовать в нем, надо найти другое ос-
нование мыслительной деятельности. Таким основанием и является
интуиция.
Поскольку, как мы видим, интуиция — значимая характеристика
русского менталитета, то в следующем разделе мы рассмотрим ее под-
робней; пока же подведем итог вышеприведенному.
Итак, сложный вид согласований в русском языке является основой
для формирования ряда качеств, участвующих в создании специфическо-
го русского типа деятельности. Данные качества в той или иной степе-
ни являются частью конформистской установки, и объединяющим для
них будет слово «коллективность». В том, что коллективность — не про-
сто одна из возможных форм трудовой деятельности, но приоритетная
для русских, нас убеждает наличие нормативной коллективной безвоз-
мездной взаимопомощи при выполнении целого ряда работ, с которыми
одной семье справиться не под силу (мне кажется, именно бесплатность
такого типа труда указывает на его особое положение в русской карти-
не мира). В этом же ключе можно трактовать и лексические примеры,
показывающие, что важнейшей частью деятельности является именно
«собирание». то есть коллективистское начало. Кроме того, как мы убе-
дились, есть существенная разница в специфике коллективного труда у
носителей языка с жесткой и со свободной структурой расположения
членов предложения — анализ показал, что, несмотря на внешнюю кол-
лективность, в первом случае преобладают индивидуалистические цен-
ности, тогда как во втором случае приоритет отдается коллективным.
Одним из условий того, что коллективный труд будет плодотворным,
есть конформистская ориентация его участников, что в нашем случае
обеспечивается эмпатией; с одной стороны, ее наличие является гаран-
тией успешного сплочения работающих вместе; с другой стороны, высо-
коразвитая эмпатия — это интуиция, а внесение последней в трудовой
процесс позволяет максимально оптимизировать деятельность (что по-
рой не достигнуть логическими средствами).
213
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей..
Некоторые особенности мышления и языковая специфика
Что касается интуиции, то исследованию ее как специфического,
непосредственного способа постижения реальности (или, по выраже-
нию Н. О. Лосского, «созерцания предмета в подлиннике»43*) была
посвящена не одна философская работа, однако (и это, по моему мне-
нию, не случайно, а связано непосредственно со сложным типом со-
гласования в русском языке) больше всех интуицией занимались, по-
жалуй, именно русские философы. Безусловно, русское исследование
данного способа постижения реальности не возникло в пустоте — ос-
мысление интуиции мы находим у классиков немецкой философии
Гегеля и Шеллинга («у Шеллинга, например, природа, как предмет
интеллектуальной интуиции, есть органическое целое; точно так же у
Гегеля мир, как предмет конкретной спекуляции (конкретная спеку-
ляция у Гегеля есть интуиция), есть органическое целое»417), а просле-
дить истоки можно вплоть до античной философии — вслед за Плато-
ном и неоплатониками русские философы считали мир одушевлен-
ным организмом411; наряду с философской традицией, на такое
осмысление способов постижения истины повлияла, безусловно, хри-
стианская традиция. Таким образом, «русская философия при всем ее
своеобразии развивалась в органическом союзе с западноевропейской.
Это тем более понятно и естественно, что на протяжении всего XIX в.
она творчески ассимилировала все то наиболее значимое, что созда-
валось европейской мыслью на протяжении XVII—XIX вв. и что в боль-
шей или меньшей степени восходило к общим истокам христианской
цивилизации — религии откровения и классической античной фило-
софии»’3'*— об этом, например, рассуждал В. Н. Ильин, анализируя
творчество С. Франка: «Та светлая даль, которая, уходя в историю рет-
роспективно, приобщает большой путь русской национальной мысли
великому основному руслу мысли западноевропейской, там, где вы-
ясняются общие истоки этой мысли и при том истоки в смысле рели-
гиозной метафизики, являет себя по существу христианской. Те, кто
внимательно изучали два основных произведения С. Л. Франка: "Пред-
мет знания”... и “Непостижимое”...испытывали, по всей вероятнос-
ти, не раз глубокое удовлетворение... от гармонического соединения
,№ ЛосскийИ. О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. М., 1995.
С. 150.
°’ Там же.
°* См. например: Трубецкой С. Н. Собр. соч. Т. II. М., 1907. С. 298.
<я Гайденко П П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001.
С. 247-248.
214
Язык как средство формирования установки
большого личного (и национально-русского) творчества стой гранди-
озной и, всущности, единственной традицией... Влинии германского
идеализма, великого и славного отрезка этого философского пути,
названную традицию можно именовать ♦вюртембергской*. И означа-
ет она такие имена, как Мейстер Экхарт, Николай Кузанский, Себас-
тиан Франк, Парацельс, Яков Беме, Ангел Силезский, а также все ге-
ниальное наследие после кантовского идеализма — Фихте, Шеллинга
и Гегеля*”*. Так осмысляли повлиявшее на них наследие и сами рус-
ские философы. С. Л. Франк пишет: «Основа всей моей мысли есть та
philosophia perennis (вечная философия. — лат.), которую я усматри-
ваю в платонизме, в особенности в той форме, в которой он в лице но-
воплатонизма и христианского платонизма проходит через всю исто-
рию европейской философии, начиная с Плотина, Дионисия Ареопа-
гита и Августина вплоть до Баадера и Владимира Соловьева. Философия
здесь в принципе совпадает с умозрительной мистикой»43'.
Кроме вышеперечисленного большое влияние на наших филосо-
фов оказало также созданное во Франции Бергсоном учение об ирра-
ционалистическом интуитивизме. Для Бергсона, как и для ряда его
русских последователей (например, С. Франка), интуиция есть выс-
ший род знания, так как она целостно проникает в предмет, позволяет
слиться с ним «изнутри», а не воспринимает его «извне», как это проис-
ходит при анализе. Поэтому «абсолютное может быть дано лишь в ин-
туиции, тогда как все остальное исходит из анализа. Интуицией
называется тот род интеллектуального вчувствования, ...посредством
которого мы проникаем во внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что
в нем есть единственного и, следовательно, невыразимого. Напротив,
анализ есть процесс, сводящий предмет к заранее известным элемен-
там, то есть общим ему и другим предметам*4’*. И следом Бергсон де-
лает заключение, что поскольку постижение абсолютной реальности
возможно только через интуицию, а одной из задач философии есть
постижение этой самой абсолютной реальности, то, следовательно,
философия и должна быть учением об интуиции: «Если существует сред-
ство обладать абсолютной реальностью, а не только познавать се от-
носительно, проникать в нее, а не становиться к ней с определенной
точки зрения, иметь интуицию о ней, а не анализировать ее, наконец,
охватывать ее помимо всякого выражения, перевода или символиче-
,и Ильин В. Н. Николай Кузанский и С. Л. Франк / Сборник памяти Семена Люд-
виговича Франка. Мюнхен, 1954. С. 85.
Франк С. Л. Непостижимое / Сочинения. М., 1990. С. 184.
*” Бергсон А. Время и свобода воли. С приложением статьи «Введение в метафизи-
ку*. М., 1910. С. 198.
215
Глава 2. Формирование структурой языка национальных особенностей .
ского представления, то это средство и есть метафизика»4". Именно
представление о мире как органически связанном между собой единстве
и об интуиции как единственном способе познать Абсолют лежит в ос-
нове русского философского подхода к этой проблеме.
Таким образом, конечно, осмысление интуиции русскими фило-
софами опиралось на уже имеющуюся традицию (как философскую,
так и религиозную). Отличает же наших мыслителей то, что среди пред-
шественников последовательно занимались интуицией как способом
постижения реальности единицы, в то время как в русской филосо-
фии такое явление было, если так можно выразиться, массовым.
В рамках самой русской философии зародыши учения об интуи-
тивном знании как непосредственном постижении самой действитель-
ности восходят к славянофилам И. Киреевскому и А. Хомякову414; си-
стематически же оно было разработано в философии Вл. Соловьева,
воспринявшего от ранних славянофилов вдохновлявшую его на про-
тяжении всей жизни идею «цельного знания», предполагающего един-
ство теории и жизненно-практического действия (такое знание в том
числе должно дать ответ на вопрос о смысле человеческого существо-
вания, о последней цели космического и исторического процесса,
субъектом которого является человечество как единый организм).
Вл. Соловьев построил сложное учение об истине как результате не
столько эмпирического и рационального, сколько интуитивного и ми-
стического (вводящего в сферу самой транссубъективной реальности)
познания. Основой его учения послужило представление о всеедин-
стве413. «Великая мысль, лежащая в конце всякой истины, состоит в
признании, что, в сущности, все, что есть, есть единое»416; однако это
единое представляется Соловьеву разделенным на два полюса — на Аб-
солют417 и материю, причем на первом полюсе — свобода от всяких 431 * 433
431 Бергсон А. Время и свобода воли.
434 См. статью: Радлов Э. Теория знания славянофилов / Журнал министерства на-
родного просвещения, февраль, 1916.
4,3 См., например: Соловьев В.С. Философские начала цельного знания / Собр. соч.
в 8 томах. СПб., 6. Г. Т. 1.
434 Там же. С. 308.
433 Который у философа смыкается с Богом — «Само по себе божественное начало
есть вечное всеединое, пребывающее в абсолютном покое и неизменности; но поотно-
шению к выступившей из него множественности конечного бытия божественное нача-
ло является как действующая сила единства — Логос ed extra» (Соловьев В. С. Собр.
соч. Т. Ill, с. 134). • Единственным возможным ответом на вопрос: что есть Бог, являет-
ся уже известный нам. именно, что Бог есть все, т. е. что все в положительном смысле
или единство всех составляет собственное содержание, предмет или объективную сущ-
ность Бога...» (там же, с. 78).
216
Язык как средство формирования установки
форм, от всякого проявления, на втором — производящая бытие сила,
то есть множественность форм. Неразрывность двух полюсов Сущего
означает, что Абсолют не может представать иначе, чем осуществлен-
ным в материи, а материя, в свою очередь, предстает не иначе как идея,
как осуществленный образ единого. Оба полюса «вечно и неразрывно
между собою связаны... каждый есть и порождающее, и порождение
другого»43*, однако материя — это становящееся всеединство, а Абсо-
лют — это сущее всеединого4” (причем абсолютное не может существо-
вать иначе, чем осуществленное в своем другом — в материи). Таковы
те онтологические основания, на которых Соловьев конструирует свою
гносеологию. Поскольку эмпирический мир, данный в пространстве
и времени, Соловьев вслед за Кантом и Шопенгауэром считает только
явлением, различая, как и Кант, явление и вещь в себе (внутреннюю
сущность последней он называет «сущее»), а также указывая, что чис-
то рациональному познанию это «сущее» недоступно, то возникает
вопрос, как же возможно в таком случае познание абсолютной истины ?
Соловьев предлагает следующий ответ на этот вопрос: непостижимое
для разума, сущее может быть предметом мистического созерцания, осо-
бым образом понятой интеллектуальной интуиции, которую философ
отождествляет также с состоянием вдохновения. Вслед за Шеллин-
гом и романтиками Соловьев сближает интеллектуальную интуицию
с продуктивной способностью воображения (выступая здесь против
Канта) и, соответственно, философию — с художественным творче-
ством, с вдохновением, но при этом трактует творческий акт по ана-
логии со своего рода трансом, состоянием пассивно-медиумическим,
которое, как считают многие мистики и духовидцы, открывает воз-
можность прорыва в трансцендентный мир духов, не доступный ни
разуму, ни эмпирическому опыту. Таким образом. Вл. Соловьев сбли-
жает вдохновение с интеллектуальной интуицией, которой открыва-
ются вечные истины, или идеи; философ считает экстатически-
вдохновенное состояние началом философского познания, оказы-
вающегося родственным не только искусству, но и мистическому
духовиден ию4*1.
Своеобразная форма интуитивизма была развита С. Франком —
отвергая механицизм и отвлеченный рационализм, он утверждает в ка-
честве подлинной и первоначальной реальности жизнь как непосред-
ственно данную целостность, сущность которой может быть постиг-
”• Соловьев В. С. Критика отвлеченных начал / Собр. соч., Т. II, С. 298.
** Там же. С. 299.
“° Там же. С. 294.
217
Глава 2. Формирование структурой тыка национальных особенностей...
нута только с помощью интуиции, без всяких опосредовании проникаю-
щей в предмет, сливаясь с его индивидуальной природой. Франк утверж-
дает несомненный приоритет бытия по отношению к знанию и со-
знанию, металогичность бытия и непосредственную открытость его
сознанию (последнее и составляет метафизические условия возмож-
ности интуиции): «Бытие как таковое металогично и именно в этой
своей металогичности предстоит нам и доступно нашему сознанию.
И именно это непосредственное “узрение" или созерцание метало-
гического существа или образа бытия как таковою есть источник
всякого предметного знания»”1. Далее Франк (вслед за Фихте) под-
черкивает, что именно в «Я» обнаруживается первичное существо ре-
альности как таковой, подлинной реальности, в отличие от той
«объективной действительности», как ее понимала европейская ме-
тафизика, начиная с Аристотеля и заканчивая не только Лейбницем,
но и самым близким к Франку русским мыслителем — Н. О. Лосским.
«Я, — пишет Франк, — есть реальность, в которой “объект” совпада-
ет с “субъектом”... По первичному своему характеру это есть реаль-
ность, которая вообще не предстоит нам в роли объекта... не есть не-
что, с чем мы извне "встречаемся”... Это есть реальность, открываю-
щаяся самой себе — открывающаяся не в силу того, что кто-то другой
на нее смотрит, а в силу того, что само ее бытие есть непосредствен-
ное бытие-для-себя, сам ©прозрачность»”2. По словам Франка, реаль-
ность может быть обнаружена путем «поворота сознания» извне во-
внутрь, ибо именно глубины самосознания — это и есть подлинное
бытие”’. Таким образом, философ вносит существенные коррективы в
идеалистическую концепцию тождества мышления и бытия: он отож-
дествляет бытие не с мышлением, не с логосом, а с сознанием, понятым
как непосредственное созерцание. Бытие открывается путем погруже-
ния в глубины нашего «Я» с целью непосредственного созерцания
того, что обнаруживается в этих глубинах. Следовательно, сознание,
по Франку, — это созерцание, прямое видение реальности, прямое ее пе-
реживание или интуиция. То есть сознание есть живое знание, зна-
ние-переживание, знание-бытие, знание-жизнь. Именно в этом
смысле он трактует и понятие опыта, который прежде всего — внут-
ренний опыт, опыт-переживание. И опыт, и знание предстают у Фран-
ка не как нечто отличное от самой жизни, а как тождественное с ней —
Франк С. Л. Непостижимое... С. 229.
ш Франк С. Л. Реальность и человек. Метафизика человеческого бытия. Париж,
1956. С. 33-34.
Там же. С. 36.
218
Язык как средство формирования установки
поэтому подлинное знание предполагает снятие различия между субъек-
том (переживающим) и объектом (переживаемым): в акте интуитив-
ного переживания они сливаются воедино**.
Как способ познания мира рассматривает интуицию и Н. О. Лос-
ский — свою концепцию философ назвал интуитивизмом или иде-
ал-реализмом, развернув как теорию непосредственного созерцания
познающим субъектом самой реальности, от субъекта независимой.
Интуитивизм Лосского — последовательно развернутое учение об от-
крытости сознания: как отмечает В. В. Зеньковский, философ «от-
брасывает, по существу, всякий момент трансцендентности в созна-
нии»* *45, будучи убежден, что предмет познается так, какой есть: в соз-
нании «присутствует не копия, не символ, не явление познаваемой
вещи, а сама эта вещь в подлиннике»446. Придя к выводу, что предмет
непосредственно дан нашему познанию в опыте, Лосский называет
свою теорию познания эмпиризмом. Однако это — совсем не тот эм-
пиризм, который характерен для Ф. Бэкона, Дж. Локка, Дж. Беркли
и особенно Д. Юма, исходной посылкой которых были индивидуаль-
ное сознание и индивидуальный опыт. Лосский отвергает этот индиви-
дуалистический эмпиризм, следуя здесь русской философско-рели-
гиозной традиции, которая (например, в лице И. Киреевского, А. Хо-
мякова, Вл. Соловьева, С. Трубецкого) видела в индивидуализме
главный порок европейской философии и европейского мировосп-
риятия вообще (с нашей же точки зрения, такое осмысление реаль-
ности впол не согласуется со структурой западноевропейских языков).
«Мистический эмпиризм, — пишет Лосский, — отличается от инди-
видуалистического тем, что считает опыт относительно внешнего
мира испытыванием, переживанием наличности самого внешнего
мира, а не одних только действий его на Я; следовательно, он при-
знает сферу опыта более широкою, чем это принято думать, или, вер-
нее, он последовательно признает за опыт то, что прежде непоследо-
вательно не считалось опытом. Поэтому он может быть назван
универсалистическим эмпиризмом и так глубоко отличается от ин-
дивидуалистического эмпиризма, что должен быть обозначен особым
термином — интуитивизм»44’. Лосский различает несколько видов
интуиции — чувственную, интеллектуальную и мистическую. Рассуж-
*** См.: Гайденко Л. П. Метафизика конкретного всеединства, или Абсолютный ре-
ализм С. Л. Франка/Вопросы философии, 1999, № 5.
*в Зеньковский В. В. Истории русской философии. Т.П. Ч. I. Л., 1991. С. 217.
*“ Лосский Н. О. Обоснование интуитивизма СПб., 1908. С. 67
**’ Таи же. С. 95.
219
Глава 2 Формирование структурой языка национальных особенностей...
дая о первой, философ пишет, что «физиологический процесс, про-
цесс движения, распространяющийся от органа чувств по чувстви-
тельному нерву вплоть до нервных центров, есть только повод, под-
стрекающий мое я, т. е. меня, как духовное существо, направить свое
внимание вне себя на сам тот внешний предмет, который задел своим
влиянием мое тело. В результате этого направления внимания, этого
чистого духовного акта, получается знание, именно созерцание са-
мого подлинного предмета внешнего мира»44’. «Таким образом, даже и
чувственное восприятие, несмотря на участие в его возникновении
раздражений органов чувств и несмотря на наличие в нем внутрите-
лесных ощущений субъекта, есть преимущественно духовный акт, ум-
ственное созерцание хотя бы и чувственных качеств»44’. «Способность
такого духовного созерцания чувственных данных объясняется ко-
ординацией) субъекта со всеми предметами мира, наличием всего
космоса в предсознании субъекта»450 — то есть речь идет опять о все-
единстве (состоящем, как у Вл. Соловьева, из двух частей — идеаль-
ной и реальной; «Реальное бытие, характерная черта которого есть
временная или пространственно-временная раздробленность, не
может быть самостоятельным: сама раздробленность есть некоторый
вид систематического единства, условием которого служит идеаль-
ное бытие. Таким образом, реальное бытие существует не иначе как
на основе бытия идеального (то есть пространственно-временное и
временное на основе невременного и непространственного и, в ко-
нечном итоге, на основе сверхвременного и сверхпространственно-
го)»)451. Именно эта специфика всеединства и создает базу для раз-
личного вида интуиций: «Ввиду пронизанности реального бытия иде-
альным неудивительно, что чувственная интуиция, направленная на
реальные психические процессы, может дать знание не иначе как в
сочетании с интеллектуальной интуициею, направленною на идеаль-
ные аспекты бытия»452 — таким образом, задача идеальной интуиции —
это «усмотрение идеальной целости мира, а также любого из аспектов
ее»455, и именно наличие способности к такого рода интуиции отличает
человека от животного*54. Причем, полемизируя с Кантом, Лосский
утверждает, что «познающий, мыслящий субъект не конституирует
“* Лосский Н. О. Чувственная, интеллектуальная... С. 162.
*" Там же. С. 163.
434 Там же. С. 184.
4,1 Там же. С. 197.
*” Там же.
‘° Там же. С. 198
4,4 Там же. С. 198-199.
220
Я wk как средство формирования установки
познаваемый предмет, внося в него категориальное оформление сво-
им мышлением, а интуитивно созерцает предмет, находя в нем сис-
темность (между прочим, и категориальную оформленность), обус-
ловленную своею собственною, предшествующею знанию жизнеде-
ятельностью или жизнедеятельностью других субстанциальных
деятелей... Таким образом, субъект познает “веши в себе”, само жи-
вое подлинное бытие, а не “явления”, конструированные его знани-
ем, не “феномены” в кантовском смысле слова*455. «Отсюда следует,
что, согласно интуитивизму, познавательная деятельность, т. е. ин-
туиция, не вмешивается в состав предмета, не создает ни его новые
формы, ни его содержания, она относится к нему пассивно, чисто
созерцательно: она только открывает, находит то, что уже есть в пред-
мете, не преобразуя его»456. При помощи чувственной и мистической
интуиции человек может познать как все наличное бытие в его опред-
меченности, так и идеальную составляющую, то есть подлинную сущ-
ность всех онтологических явленностей. Мистическая интуиция не на-
правлена на бытийный мир — она направлена на Сверхсистемное, Сверх-
мировое начало, каковым является Бог: «В мистической интуиции, в ее
чистом виде открывается Бог в Его аспекте несказанности, “без мо-
дусов” (т. е. без образов и без каких бы то ни было определеннос-
тей)»45’.
О всеединстве мира и интуиции как способе его постижения гово-
рит С. Н. Трубецкой. В своем осмыслении этих тем он. как и Вл. Соло-
вьев, связывает всеединство с соборностью: «Только признав... корен-
ную коллективность... органическую соборность человеческого со-
знания, мы можем понять, каким образом оно может всеобщим и
необходимым образом познавать действительность; только тогда мы
можем понять, каким образом люди психологически и логически по-
нимают друг друга и все веши...»45*, а интуитивный способ познания ре-
альности у него воплощен в идее о всеобщей чувственности как основе для
любого типа познания: «Если теперь мы понимаем, что все чувственное
предполагает нечто чувствующее... ясно, что чувственность, обуслов-
ливающая вещественный мир, не может быть субъективной: призна-
вая объективную действительность вещного мира, мы предполагаем
всеобщую, антропоморфную чувственность до человека. Таким обра-
зом, в каждом нашем реальном чувственном восприятии мы безотчет-
455 Лосский Н. О. С. 201.
4« Там же. С. 202.
"’Там же. С.263.
"• ТруОецкоИ С. Н О природе человеческого сознания / Трубецкой С. Н. Собр. соч.
Т. II. М., 1М8.С. 13.
221
Глава 2. Формирование структурой ямка национальных особенностей.
но предполагаем общий универсальный характер нашей чувственнос-
ти... Чувственная вселенная, поскольку мы признаем ее объективность,
предполагает вселенскую чувственность, с которой связана наша ин-
дивидуальная чувственность»*5*.
О всеединстве и интуиции как наиболее адекватном способе по-
знания мира говорил и брат С. Н. Трубецкого — философ Е. Н. Тру-
бецкой, хотя, например, в отличие от вышеприведенных собратьев-
философов, он представлял всеединство не существующей даннос-
тью, а разворачивающейся потенциальностью: «Всеединство есть и в
то же время не есть в этом мире. Если бы его просто не было, то не
было бы вовсе материального мира, ибо не было бы никакого един-
ства, связующего вещества, не было бы единства в самом его влече-
нии, не было бы всеобщей и необходимой связи в его явлениях, не
было бы всеобщей закономерности в его движении. Но, с другой сто-
роны, всеединство здесь есть только в стремлении вещества; поскольку
оно — недостигнутый конец этого стремления, — совершенного все-
единства еще нет в мире. Так, в движении материи невидима и вместе
с тем видима та присносущная сила всеединства, которая превращает
хаос в космос... Этот мир еще не есть всеединство, ибо всеединство в
нем еще не осуществлено; но он подзаконен всеединству, ибо всеедин-
ство есть общий закон его стремления, общая форма его существова-
ния»*ш. Высшая же форма познавательной деятельности в зтом мире —
интуитивная: «Акт всееднной мысли и всеединого сознания не есть
психологический процесс во времени...: всеединая мысль есть интуитив-
ная, а не рефлектирующая»*'.
Таким образом, несмотря на существующие различия во взглядах
упомянутых выше русских философов, все они строят свои рассужде-
ния на утверждении органического единства мира и интимной внут-
ренней связи между его частями как условии возможности интуиции.
Кроме того, они утверждают, что интуитивное познание представляет
собой познание более высокого уровня, — оно позволяет понять ис-
тинные связи между предметами, причины явлений, глубинную суть
сущего, в отличие от познания, основанного на логике.
Итак, в работах русских философов мы видим все ту же закономер-
ность — упор в осмыслении мира делается не на логике (ибо базу для
такого подхода дает жесткая структура организации слов в предложе-
Трубецкой С. Н. О природе человеческого сознания. С. 83.
** Трубецкой Е. Н. Смысл жизни / Трубецкой Е. Избранные произведения. Ростов-
на-Дону, 1998. С 200.
Там же. С. 42.
222
Язык как средство формирования установки
нис, отсутствующая в нашем языке), а на постижение через «чувство-
вание, через настройку на него — через конформизм с миром (основа
для такого подхода создается сложным типом согласований в русской
грамматике).
Что же касается самой интуиции, то она может быть направлена
как на теоретическую деятельность (как осмысляющую нечто в струк-
туре мира, в законах его функционирования и т. п ), так и на практичес-
кую, причем в практической деятельности также можно выделить две
составляющие: теоретическое структурирование будущей деятельнос-
ти и собственно деятельность — реальную работу по деланию чего-либо
(именно осмыслению особенностей последней в связи со специфи-
кой русского предложения и посвящен предыдущий раздел). Однако
можно предположить, что если человек подчиняет всю свою деятельность
рассчитанному кем-то согласно логике процесса графику (ши спланиро-
вав все самостоятельно — это не так уж важно), то, не имея представ-
ления о всех возможностях, которые постоянно возникают (и которые
могут открыть дорогу к новому способу работы, новым партнерам, луч-
шим ресурсам и пр.), он эти возможности утрачивает. Если же человек
руководствуется интуицией, то он может, подобно Емеле, настроив-
шись на мир и почувствовав, что именно в данный момент необходимо
делать, совершить свое дело наиболее удачным для себя способом. И рус-
ская структура предложения предрасполагает именно к такому способу
взаимодействия с миром.
Если же носители русского языка более склонны к такому поведе-
нию в своей предметной деятельности, то, вероятно, еще большее раз-
личие можно наблюдать между нами и носителями языка с жестким
порядком расположения членов предложения в деятельности второго
уровня, то есть в теоретической. Тема же теоретической деятельности
непосредствен но связана с творчеством — этот аспект в контексте язы-
ковой специфики и станет предметом нашего дальнейшего анализа.
223
Глава 3
ТВОРЧЕСТВО И СТРУКТУРА ЯЗЫКА
Мне представляется, что специфика согласования членов предло-
жения может определенным образом влиять на характер творческого
процесса у носителей языка. Однако для того, чтобы определить осо-
бенности этой взаимосвязи как в целом, так и в контексте русского
языка, необходимо знать, что представляют собой творческий акт и
структура предложения (точнее, ее значимые в этом контексте харак-
теристики). Поскольку последнее подробно рассматривалось в пред-
шествующих главах, то теперь остается рассмотреть специфику само-
го творческого акта, а затем проанализировать его в контексте струк-
туры предложения.
СПЕЦИФИКА ТВОРЧЕСТВА
Для начала обратимся к некоторым парадоксальным, на первый
взгляд, исследованиям творчества. В 1863 году вышла книга Чезаре
Ломброзо «Гениальность и помешательство», в которой обосновыва-
ласьтеория невропатичности гениальных людей и проводиласьнарал-
лель между гениальностью и отклонениями в психическом здоровье
личности. Итальянский мыслитель нс был первооткрывателем идеи
системной взаимосвязи явлений гениальности и помешательства —
истоки ее находились уже в высказываниях Аристотеля, Сократа. Эм-
педокла, Платона и многих других философов древности, и сам Ломб-
розо ссылается на своих предшественников, цитируя их: «Еще Арис-
тотель, этот великий родоначальник и учитель всех философов, заме-
тил, что под влиянием приливов крови к голове “многие индивидуумы
делаются поэтами, пророками или прорицателями и что Марк Сира-
кузский писал довольно хорошие стихи, пока был маньяком, но, выз-
доровев, совершенно утратил эту способность”. Он же говорит в дру-
гом месте: “Замечено, что знаменитые поэты, политики и художники
были частью меланхолики и помешанные, частью — мизантропы, как
Беллерофонт. Даже и в настоящее время мы видим то же самое в Со-
крате, Эмпедокле, Платоне и других, и всего сильнее в поэтах”... Пла-
Специфика творчества
тон утверждает, что “бред совсем нс есть болезнь, а, напротив, вели-
чайшее из благ, даруемых нам богами... Особый род бреда, возбуждае-
мого Музами, вызывает в простой и непорочной душе человека спо-
собность выражать в прекрасной поэтической форме подвиги геро-
ев...” Демокрит даже прямо говорил, что не считает истинным поэтом
человека, находящегося в здравом уме»*2. Признание гениальности
одной из форм помешательства, характерно для многих интеллекту-
альных авторитетов Средневековья и Нового времени. Называя чело-
века “мыслящим тростником”, Паскаль, к примеру, утверждал, что
величайшая гениальность граничите полнейшим сумасшествием. Век
спустя то же мнение высказал Д. Дидро: «Гениальность всегда предпо-
лагает какое-нибудь расстройство в организме»*5. Осмысление воз-
можной связи такого рода учеными-современниками приведено и в
книге Ломброзо*4.
Таким образом, Ломброзо действительно не открыл указанной за-
висимости, а лишь тщательно собрал накопившиеся к тому времени
соответствующие факты в психиатрии и смежных науках. Он отмечает
то обстоятельство, что среди гениев имеется очень много лиц с неус-
тойчивой, а то и просто больной психикой, а также подбирает различ-
ные факты, свидетельствующие в пользу гипотезы о взаимозависимо-
сти гениальности и безумия, — например, он писал о сходстве гениев
с помешанными в физиологическом отношении: «Многие из великих
людей подвержены, подобно помешанным, судорожным сокращени-
ям мускулов и отличаются резкими, так называемыми “хореически-
ми” телодвижениями. Так, о Ленау и Монтескье рассказывают, что на
полу у столов, где они занимались, можно было замегнть углубления
от постоянного подергивания их ног. Бюффон, погруженный в свои
размышления, забрался однажды на колокольню и спустился оттуда
по веревке совершенно бессознательно, как будто в припадке сомнам-
булизма. Сантейль, Кребильон, Ломбардини имели странную мими-
ку, похожую на гримасы... Ампер не мог иначе говорить, как ходя и
шевеля всеми членами. Известно, что обычный состав мочи и в осо-
бенности содержание в ней мочевины заметно изменяегся после ма-
ниакальных приступов. То же самое замечается и после усиленных ум-
ственных занятий... Впоследствии Смит многими наблюдениями
подтвердил тот факт, что при всяком умственном напряжении увели-
чивается количество мочевины в моче, и в этом отношении аналогия
ш Ломброзо Ч Гениальность и помешательство. М., 1995. С. 18-19.
Дидро Д. Сочинения: В 2т. Т. I. М., 1986. С. 527.
*“ Ломброзо Ч. Гениальность и ... С. 19.
R 3ik 4347
225
Глава 3. Творчество и структура языка
между гениальностью и сумасшествием представляется несомненной...
Седина и облысение, худоба тела, а также плохая мускульная и поло-
вая деятельность, свойственная всем помешанным, очень часто встре-
чается у великих мыслителей... Кроме того, мыслителям, наряду с по-
мешанными, свойственны: постоянное переполнение мозга кровью
(гиперемия), сильный жар в голове и охлаждение конечностей, склон-
ность к острым болезням мозга и слабая чувствительность к голоду и
холоду»465. Ломброзо делает следующий вывод: «В физиологическом
отношении между нормальным состоянием гениального человека и
патологическим — помешанного существует немало точек соприкос-
новения»*66. Действительно, список гениев, больных душевными за-
болеваниями, бесконечен: эпилепсией болели Петрарка, Мольер,
Флобер, Достоевский, Александр Македонский, Наполеон, Юлий
Цезарь; меланхолией болели Руссо, Шатобриан; психопатами (по
Кречмеру) были Жорж Санд, Микеланджело. Байрон, Гете и т. д. При-
чем надо отметить, что гипотеза взаимосвязи «гения и безумия» ис-
следуется и в наши дни — например, по мнению американского ис-
следователя Карлсона, гений — это носитель рецессивного гена ши-
зофрении. который в гомозиготном состоянии проявляется в болезни
(например, сын гениального Эйнштейна болел шизофренией). В этом
списке — Декарт, Паскаль, Ньютон, Фарадей, Дарвин, Платон, Кант,
Эмерсон, Ницше, Спенсер, Джемс и другие467.
Причем отом, что исследование данного вопроса правомерно и ука-
занная закономерность существует, свидетельствуют и современные
исследования: «Клинические и электрофизиологические исследова-
ния последнего времени во многих случаях находят взаимосвязь не-
которых душевных заболеваний с проявлением экстрасенсорных спо-
собностей. Как отмечают клиницисты, экстрасенсорные способности
бывают наиболее выражены и представлены у больных с органичес-
кими поражениями мозга, при посттравматических расстройствах,
а также при шизофрении с приступообразным типом течения, когда
возникают расстройства с эпизодами измененного сознания. Такого
рода способности развиваются параллельно с заболеванием, однако
возможность их практического использования определяется сохран-
ностью психики больного. Указанные экстрасенсорные феномены,
вплетаясь в структуру психопатологического синдрома, возникают
спонтанно и прекращаются после выхода из самого психоза. Наличие
*' Ломброзо Ч. Гениальность и... С. 20—21.
“ Там же. С. 163.
Karlum У. L. Inheritance of creative intelligence. Cicago, 1978. P 138.
226
Специфика творчества
критики у больных позволяет им произвольно формировать изменен-
ные состояния, в которых проявляются необычные способности. Ис-
следование электрофизиологической активности мозга у таких боль-
ных во время проявления экстрасенсивных феноменов показало, что
здесь имеется большое сходство с течением подобных явлений у здо-
ровых людей с паранормальными способностями. А ведь с древней-
ших времен известно, что чудесные прозрения ясновидящих находят-
ся в одном ряду с творческой интуицией гениев»468.
Впрочем, Ломброэо не утверждает непременное наличие данной за-
кономерности — «было и есть множество гениальных людей, у кото-
рых нельзя отыскать ни малейших признаков умопомешательства, за
исключением некоторых ненормальностей в сфере чувствительнос-
ти»44’.
Однако обратим внимание на последнюю цитату. Как понять эту
«некоторую ненормальность в сфере чувствительности»? Надо сказать,
что в своей книге Ломброзо подробно на ней останавливается («отли-
чие гениального человека от обыкновенного... в утонченной и почти
болезненной впечатлительности первого... По мере развития умствен-
ных способностей впечатлительность растет и достигает наибольшей
силы в гениальных личностях, являясь источником их страданий и
славы. Эти избранные натуры более чувствительны в количественном
и качественном отношении, чем простые смертные, а воспринимае-
мые ими впечатления отличаются глубиною, долго остаются в памяти
и комбинируются различным образом. Мелочи, случайные обстоятель-
ства, подробности, незаметные для обыкновенного человека, глубоко
западают им в душу и перерабатываются на тысячи ладов, чтобы вос-
произвести то, что обыкновенно называют творчеством, хотя это толь-
ко бинарные и кватернарные комбинации ощущений»470). Ломброзо
также приводит достаточно примеров, иллюстрирующих эту особую
чувствительность: «“Природа не создала более чувствительной души,
чем моя”, — писал о себе Дидро. Когда Альфьери в первый раз услы-
шат музыку, то был, по его словам, «поражен до такой степени, как
будто яркое солнце ослепило мне зрение и стух; несколько дней после
этого я чувствовал необыкновенную грусть, не лишенную приятнос-
ти; фантастические идеи толпились в моей голове, и я способен был
писать стихи, если бы знал тогда, как это делается...» В заключение он
говорит, что ничто не действует на душу так неотразимо могуществен-
Гримак Л. П. Предисловие / Ломброэо Ч. Гениальность н ... С. 13.
т Там же. С. 163.
”°Тамже. С. 26.
227
Глава 3. Таорчгстао и структура языка
но, как музыка. Подобное же мнение высказывали Стерн, Руссо и
Ж. Санд... Урквициа падал в обморок, услышав запах розы. Стерн,
после Шекспира наиболее глубокий из поэтов-психологов, говорит в
одном письме: “Читая биографии нашихдрсвних героев, я плачу о них,
как будто о живых людях... Вдохновение и впечатлительность — един-
ственные орудия гения”.,. На одном из представлений Кицас Байро-
ном случился припадок конвульсий. Лорби видел ученых, падавших в
обморок от восторга при чтении сочинений Гомера. Живописец Фран-
чиа умер от восхищения, после того как увидел картину Рафаэля. Ам-
пер до такой степени живо чувствовал красоты природы, что едва не
умер от счастья, очутившись на берегу Женевского озера. Найдя ре-
шение какой-то задачи, Ньютон был до такой степени потрясен, что
не мог продолжать своих занятий. Гей-Люссак и Дэви после сделанно-
го ими открытия начали в туфлях плясать по своему кабинету. Архи-
мед, восхищенный решением задачи, в костюме Адама выбежал на
улицу с криком “Эврика!” (“Нашел!”). “Драгоценный и редкий дар,
составляющий привилегию великих гениев, — пишет Мантсгацца, —
сопровождается, однако же, болезненной чувствительностью ко всем,
даже самым мелким, внешним раздражениям”»4”. И подобных при-
меров можно найти у Ломброзо в изобилии.
Пока оставим эту указанную итальянским ученым (а также подтвер-
ждаемую современными исследованиями) закономерность без ком-
ментариев, лишь запомнив, что он выделял наличие у гениев расстрой-
ства психики, от тяжелых форм психических заболеваний до «некото-
рых нарушений чувствительности».
Посмотреть на эту проблему с другой стороны нам поможет уже
российское исследование — издаваемый в 1920-х годах «Клинический
архив гениальности и одаренности (эвропатологии), посвященный
вопросам патологии гениально-одаренной личности, а также вопро-
сам патологии творчества»472.
Авторы «Архива...» утверждают; «Ежегодно во всех углах Европы.
Америки, Азии, на выставках, в музеях, на всех литературных рынках
и на конкурсных выставках технического изобретения, мы всегда име-
ем огромный материал патологического творчества»473. В связи с этим
они поставили перед собой задачу: проанализировать разнообразную
* ’1 Гримак Л. П. С. 26-27.
* п Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии), посвящен-
ный вопросам патологии гениально-одаренной личности, а также вопросам патологии
творчества. Свердловск, 1925-1926.
* ”Тамже. С. 15.
228
Специфика творчества
патологию великих людей и патологию гениального и одарен кого твор-
чества. Причем обнаруженная обширность этой области побудила их
создать специальное понятие — эвропатологию, образующую сплав,
который можно представить как эстетико-творческую медицину: «На-
звав наш архив, как архив “эвропатологии” — мы этим подчеркиваем
специфический характер этой патологии и считаем, что эта отрасль
патологии имеет право на существование и развитие, точнотак же, как.
скажем, судебная психопатология, школьная дефективная психопа-
тология и проч.»4’4.
Авторский коллектив считает, что творчество всегда связано с оп-
ределенной психопатологией и задача эвропатологов — лишь устано-
вить необходимые клинические нормативы, применив которые, мож-
но сказать — это творчество или его симуляция. Вот как они пишут:
«В самом деле — стоит только внимательно взглянуть на продукты ис-
кусства, литературы, на футуристическое кликушество в разных от-
раслях творчества, чтобы убедиться, что мы имеем дело с психопато-
логическими явлениями.
Можно соглашаться или не соглашаться с этим творчеством, оно
может быть приемлемо как ценное и оно может быть отвергнуто об-
ществом как вредное или нежелательное — это вопрос другой. Но одно
всегда несомненно — в нем есть всегда АНОРМАЛЬНОЕ и патологи-
ческое, а потому оно может быть понято и освещено научно только с
помощью психопатологии»473.
Поскольку, по мнению авторов, творчество всегда совмещено с па-
тологией, то они выступают против популярной в ту пору евгеники:
«Как ни странно и как ни парадоксально звучало бы такое заявление с
нашей стороны, но выходит все-таки так, что учение, которое стре-
мится к “оздоровлению” человечества, в то же время не сознает того
косвенного вреда, который может быть от этого учения в отношении
генетики великих людей.
Как известно, евгеники стремятся “стерилизовать” человечество от
патологической наследственности путем целого ряда предупредитель-
ных мер, радикальных и профилактических. В Америке евгеническое
течение идет настолько радикально, что практикуется даже кастрация...
Профилактика в целях оздоровления человечества от “плохой наслед-
ственности” — идея очень заманчивая, но практически вредная в от-
ношении источников гениальной одаренности, в отношении генети-
ки великих и одаренных людей, и именно вот почему.
Клинический архив... С. 5.
< ” Там же. С. 9.
229
Глава 3. Творчество и структура языка
В самом деле, если мы будем следовать учению евгеников, то если в
смысле “стерилизации” людей от плохой наследственности мы дос-
тигнем хороших результатов, зато в смысле рождения великих людей
у нас будут отрицательные результаты — не будет ни одного великого,
или замечательного человека, ибо, как мы покажем далее, генезис ве-
ликого человека связан органически с патологией, понимая патоло-
гию не как болезнь, а как биологический фактор, который является
одним из сопутствующих биологических рычагов генетики и в созда-
нии природой великих людей.
Точно так же патология великих людей есть необходимый компо-
нент биологической структуры личности великого человека. Уничто-
жая путем евгеники один из элементов этой структуры, мы уничтожа-
ем возможность созидания самой структуры одаренной личности»47*.
Как мы видим, взгляды авторов «Клинического архива» вторят ра-
боте 4. Ломброзо. Однако Сегалин и его коллектив не только конста-
тируют факт наличия соединения гениальности и психических рас-
стройств, не только предостерегают человечество против опрометчи-
вого увлечения евгеникой, но и предпринимают попытку изучить корни
этого явления. Они пытаются проделать это на достаточно большой
для обобщений выборке, ибо в данном случае только изучение массо-
вого материала может дать какие-либо существенные результаты при
освещении законов патологии великих людей и законов патологии
творчества.
Далее авторы исследовали сами наследственные психические от-
клонения, обнаруженные у гениальных людей. Они пишут: «Совре-
менное состояние психиатрической мысли в вопросе о наследствен-
ной отягошенности — позволяет нам делить все патопсихические со-
стояния на две группы:
1)на психотиков, т. е. людей, одержимых явно душевными заболе-
ваниями уже чисто клинического типа и на:
2)препсихотиков, т. е. людей, которые хотя и не представляют со-
бой клинический тип душевнобольного, но имеют в себе все оп-
ределенные черты ненормальности, говорящие уже сами по себе,
что у этих людей конституционально так построена психика, что,
во-первых, они при известных условиях могут быть подвержены
соответствующему психическому заболеванию, во-вторых, что
они генетически происходят сами или от психотиков, как и они
сами, а в среде их ближайших родственников имеются те или иные
** Клинический архив... С. 11.
230
Специфика творчества
(т. е. психотики или прспсихотики). И, в-третьих, потомство от
них, препсихотиков, будет также или психические типы, или та-
кие же препсихические типы. Словом, в лице такого прспсихо-
тика мы будем иметь конституционального психотика, имеюще-
го в себе скрытые гены психического заболевания, которые всегда
могут выявиться полностью, пока же дают только те или иные
психопатические черты, определенно выраженные»*77.
Однако Сегалин с коллегами отмечают, что освещения вопроса о
положительной роли этой патологии на тот момент не имелось, хотя
когда тот или иной ученый-исследователь (Дальтон, Дскадоль и дру-
гие) касались вопроса наследственности талантливых и замечательных
людей, то зачастую отмечалось, что наследственная преемственность
таланта идет рука об руку с наследственной преемственностью психо-
тнзма (в той или иной форме).
Анализируя все попавшие им в руки материалы, а также работы на
эту тему их предшественников, Сегалин и круг его единомышленни-
ков делают вывод о том, что великие и замечательные люди происхо-
дили из таких фамильных условий, где ближайшие предки или род-
ственники по отцу или по матери являются личностями психопати-
ческого склада (иногда просто душевнобольными). И обширный
материал, на котором наблюдается эта патологическая отягошенность
ближайших предков и родственников, как явление почти сплошное,
показывает, с точки зре ния авторов « Архива...», что о случайности этого
факта не может быть и речи. Однако это не единственная закономер-
ность, обнаруженная Сегалиным с коллегами, — тщательно собирая
родословную гениев, они заметили, что если по одной из родительс-
ких ветвей передается «психопатический склад личности», то предста-
вители другой ветви являются одаренными людьми. Причем и одарен-
ность. и психотический склад (или психические заболевания) могли
передаваться как по отцовской, так и по материнской ветви — в «Ар-
хиве» имеются описания историй, в которых, например, мать была
одаренной женщиной, писала стихи, прекрасно музицировала, отли-
чалась образованностью и глубоким умом, отец же имел несдержан-
ный характер, часто без видимой причины устраивал скандалы, порой
у него случались припадки бешеного гнева, во время которых он кру-
шил все в доме без разбора; наряду с этим описываются семьи, в кото-
рых мать отличалась склонностью к истерикам, часто беспричинно
впадала в меланхолию или депрессию, в то время как отец был энцик-
*” Клинический архив... С. 26.
231
Глава 3. Творчество и структура языка
лопедистом, знал множество иностранных языков, публиковал статьи
и литературные эссе в ведущих столичных журналах и т. п. (в данных
примерах я привожу лишь случаи психотического склада у одного из
родителей, но, разумеется, это могут быть и психические заболевания).
То есть с безусловностью Сегалин с коллегами настаивают и на втором
своем выводе, а именно на наличии таланта или одаренности во вто-
рой родительской ветви.
Таким образом, создатели «Архива...» пришли к выводу: чтобы че-
ловек стал гением, с необходимостью должно быть соблюдено следу-
ющее условие: по одной из генеалогических линий обязательно долж-
на идти (встречаться у предшествующего поколения) одаренность, а по
другой — психические расстройства или некоторые нарушения в сфе-
ре «чувствительности».
Что касается причин этого явления, то заданный авторами иссле-
дования вопрос: «Раз явления патологической наследственности су-
ществуют у великих людей, как массовое явление, то спраижвается:
какова ее положительная роль?»47* — остался, к сожалению, без отве-
та. Однако ответ, безусловно, сущест вует, и мы попробуем его найти.
Для этого обратимся вначале к анализу структуры творческой де-
ятельности. Хотя до окончательного осмысления этого процесса да-
леко и существуют для описания творчества разные теории, практи-
чески все исследователи творчества и сами творцы подчеркивали его
бессознательность, спонтанность, неконтролируемость волей и ра-
зумом, а также измененность состояния сознания (см., например, о
бессознательной активности в творческом процессе поэтов и худож-
ников у М. Арнаудова4”). Можно привести, например, некоторые
наиболее характерные высказывания творцов: «Я свою книгу не де-
лаю, а она сама делается. Она зреет и растет в моей голове как вели-
кий плод» (А. Де Виньи); «Бог диктовал, а я писал» (В. Гюго); «Я не
сам думаю, но мои мысли думают за меня» (Августин Блаженный);
«Если мой тяжелый молот придаст твердым скалам то один, то дру-
гой вид, то его приводит в движение рука, которая держит его, на-
правляет и руководит им: он действует под давлением посторонней
силы» (Микеланджело) и т. д.4**
Как указывает В. Н. Дружинин, с ведущей ролью бессознательно-
го, доминированием его нал сознанием в творческом акте связан и ряд
других особенностей творчества, в частности эффект «бессилия воли*
*” Клинический архив... С. 24
tn Арнаудов М. Психология литературного творчества. М., 1970.
м Дружинин В И. Психология общих способностей. СПб. 1999. С. 161—162.
232
Специфика творчества
при вдохновении, а именно: в момент творчества, непроизвольной ак-
тивности психики, человек совершенно не способен управлять пото-
ком образов, их воспроизводить произвольно. Образы зарождаются и
исчезают спонтанно, борются с первичным замыслом творца (рацио-
нально созданным планом произведения), то есть сознание становит-
ся пассивным экраном, на котором человеческое бессознательное ото-
бражает себя (впрочем, сами творцы по-разному объясняют пассив-
ность сознания и воли, а также источник творческой одержимости —
см., например, исследование С. О. Грузе нберга4’1).
Таким образом, для творца в момент вдохновения характерно со-
стояние отрешенности от собственного «Я», отсутствие ощущения
личной инициативы и личной заслуги в создании творческого продук-
та — в человека как бы вселяется чуждый дух, ему внушаются мысли,
образы и чувства будто бы извне.
Поскольку акти вность бессознательного в творческом процессе со-
пряжена с особым состоянием сознания, творческий акт часто совер-
шается во сне (вот как, например, описывает метод своей творческой
работы физиологи физик Гельмгольц: «Всегдабыло необходимо преж-
де всего изучить всесторонне эту проблему до такой степени, чтобы
держать все острые углы и сложные стороны “в уме”, чтобы можно
было пробежать по ним свободно, без записей. Довести дело до такого
положения без долгой предварительной работы обычно невозможно.
Потом, когда утомление, вызванное этой работой, проходит, можно
прийти в состояние полной физической свежести и хорошего само-
чувствия, прежде чем придут хорошие идеи. Часто они приходят по
утрам»4"2, то есть окончательная обработка данных происходит во сне.
Один из хрестоматийных примеров такого плана — случай с Менде-
леевым , которому гениально схваченная структура расположения эле-
ментов пришла в голову именно во сне).
Возможны и другие измененные состояния сознания — например,
наркотическое состояние, опьянение (Р. Роллан при написании своих
произведений пил вино, Шиллер держал ноги в холодной воде, Бай-
рон принимал лауданум, Пруст нюхал крепкие духи, Руссо стоял на
солнце с непокрытой головой; кофеманами были Бальзак, Бах, Шил-
лер, наркоманами — Эдгар По, Джон Леннон, Джим Моррисон (впро-
чем, среди представителей мировой рок-культуры это пристрастие рас-
пространено достаточно широко)483.
4,1 Грумнйерг С. О. Психология творчества. Минск, 1923.
4,1 Вудворте Р. Экспериментальная психология. М., 1950. С. 773.
*•' Дружинин В. Н. Психология общих... С. 163.
233
Глава 3. Творчество и структура языка
Именно разная активность сознательного и бессознательного, а так-
же различные способы распределения между ними роли ведущего и ве-
домого могут быть положены в основу разделения форм человеческой
активности на два типа — на деятельность (или целенаправленное по-
ведение) и творчество**4.
При первом типе максимально активно сознание: человек в тече-
ние всего периода осознает мотивы, средства и цели, осуществляет пла-
нирован ие и контроль на всех этапах деятельности4*’, которая таким
образом рационально и сознательно управляема. При таком типе ак-
тивности роль у сознания — ведущая, а у бессознательного — рецеп-
тивная, оно лишь «обслуживает» сознание, предоставляя ему инфор-
мацию, проводя некоторые операции и пр.
При творческом акте совсем другая картина — сознание пассивно
и лишь воспринимает творческий продукт, а бессознательное — ак-
тивно порождает этот самый творческий продукт и предоставляет его
сознанию (подобная трактовка взаимоотношений сознательного и
бессознательного при этих двух формах человеческой активности была
впервые предложена известным психологом В. Н. Пушкиным). В оте-
чественной психологии наиболее целостную концепцию творчества
как психического процесса предложил Я. А. Пономарев4*6, разрабо-
тавший структурно-уровневую модель центрального звена психоло-
гического механизма творчества. Это звено является местом соедине-
ния двух сфер — логической (по Пономареву, высший структурный
уровень) и интуитивной (низший структурный уровень). Критерием
творческого акта в данном случае является уровневый переход: потреб-
ность в новом знании складывается на высшем структурном уровне
организации творческой деятельности, а средства удовлетворения этой
потребности — на низших уровнях. Они включаются в процесс, про-
исходящий на высшем уровне, что приводит к возникновению нового
способа взаимодействия субъекта с объектом и возникновению ново-
го знания. Таким образом, творческий продукт никоим образом не
может быть получен на основе логического вывода и предполагает с
необходимостью включение интуиции. Сам же творческий акт, с точ-
ки зрения Пономарева, происходит по следующей схеме: на началь-
ном этапе, этапе постановки проблемы, активно сознание, затем, на
ш См., например: Батищев Г. С. Диалектика творчества. М., 1984.
См., например: Шадриков В. Д. Проблемы системогснсза профессиональной де-
ятельности М., 1983.
“* Пономарев Я. А. Психологам творчества / Тенденции развития психологической
науки. М., 1988.
234
Специфика творчества
этапе решения — бессознательное, а на третьем этапе, когда происхо-
дит отбор и проверка правильности решения, вновь активизируется
сознание. То есть сознание лишь задает фокус для поиска и затем сор-
тирует полученное, само же решение происходит в сфере бессозна-
тельного.
Таким образом, деятельность есть жизнь сознания — ее психологи-
ческий механизм сводится к взаимодействию активного, доминирующе-
го сознания с пассивным (рецептивным), субдоминантным бессознатель-
ным. Творчество есть жизнь бессознательного, его механизм — взаи-
модействие активного доминирующего бессознательногос пассивным
(рецептивным), субдоминантным сознанием.
Итак, как предполагают исследователи, в творчестве доминирую-
щим оказывается бессознательное. Хотя в настоящий момент суще-
ствование неких бессознательных процессовдостаточнообщепризна-
но, в контексте наших изысканий будет полезно обратиться к доводам
3. Фрейда, обосновывающим существование бессознательного (мес-
та, значимые с точки зрения наших рассуждений, будут выделены);
♦...а) В постгипнотическом состоянии выполняются внушения, удер-
живаемые в бессознательном, б) доказательства, полученные посред-
ством интерпретации сновидений, в) раскрытие причин ошибок па-
мяти, речи, действий, г) факт неожиданного появления в сознании неиз-
вестно откуда взявшихся идей или даже решение проблем без участия
сознания, д) небольшой объем содержания сознания по сравнению со
скрытым содержанием психики, е) распознание посредством психоана-
литической техники значения психических и физических симптомов
свидетельствует о скрытой стороне психической жизни, и, вообще,
аналитическое исследование раскрывает процессы, имеющие характери-
стики и особенности, которые кажутся нам чуждыми, не заслуживаю-
щими доверия и прямо противоречат известным атрибутам сознания,
ж) наконец, доказательство от противного основано на том, что при-
знание бессознательного позволяет создать высоко успешный прак-
тический метод для оказания воздействия на процессы сознания»*”.
В целом же, как указывает современный исследователь и приверже-
нец психоанализа, профессор Мичиганского университета Дж. Блюм,
«влияние бессознательного гораздо могущественнее, чем сознаваемо-
го, оно может глубоко изменять идеи, эмоции и даже соматическое
состояние, при этом человек не сознает его влияния*0*.
Healy Ж, Bronner Augusta F. and Bowers Anna May. The Structure and Meaning of
Psychoanalysis Knopf. New York. 1930. P. 22, 24.
•“ Блюм Док. Психоаналитические теории личности. М., Екатеринбург, 1999. С. 40.
235
Г.тва 3. Творчество и структура языка
В чем же различие между сознательной и бессознательной сторо-
ной нашего мышления? Опять же в свете нашего исследования значи-
тельный интерес представляют идеи Фрейда о двух принципиально раз-
личных «языках» и формах мышления, реализующихся в рамках «пер-
вичного» и «вторичного» процессов. Первичный процесс, который
Фрейд отождествлял с бессознательным, характеризуется свободной
циркуляцией энергии, а вторичный, соотносимый с предсознанием и
сознанием, — с задержкой, «связыванием» энергии. Язык и мышление
первичного процессе отличаются рядом особенностей, которые, с точки
зрения венского .мыслителя, являются архаичными по отношению к
характеристикам вторичною процесса.
В числе черт, наиболее характеризующих деятельность бессознатель-
ного (или, по терминологии Фрейда, первичного процесса) указано4”
оперирование предметными представлениями, то есть образами памя-
ти визуальной, тактильной, слуховой и других модальностей, отличаю-
щимися слабой дифференцировашюстыо и структурированностью, семан-
тической расплывчатостью. Сплошь и рядом эти образы подвергаются
тому, что Фрейд и его последователи называют «смещением» и «сгуще-
нием» (при смещении, например, некоторый важный элемент вытес-
ненного переживания, данный нам непосредственно, например во сне
или в «психопатологии» нашей обыденной жизни, то есть все в тех же
обмолвках, описках, воспоминаниях и т. п., оказывается выраженным
через далекий от него элемент, кажущийся совершенно незначительным.
При символическом сгущении в одном образе-символе оказываются со-
единенными два (или более) представления. Они взаимодействуют между
собой, не только усиливая друг друга нотой причине, что выражают одно
и то же эмоциональное содержание, но и в значительной степени на-
кладываясь друг на друга). Кроме того, бессознательное отличает слабая
структурированность чувственных образов-картин, вызываемых с по-
мощью слов (см., например, такое самонаблюдение Фрейда по отноше-
нию к сохранившейся в памяти сцены из детства: «...помнишь ситуа-
цию, но в ней нет надлежащего центра: не знаешь, на какой из элемен-
тов должно пасть психологическое ударение»)”0.
По мнению Фрейда, бессознательному не свойственны отрица-
ние, сомнение. Это скорее функции цензуры, которая существует
между бессознательным и предсознанием. Еще одна черта бессозна-
мя При характеристике «первичных процессов» были использованы некоторые мо-
менты реконструкции, проведенной В. Н. Панкиным (Панкин В. Н. Семиотический
подход к проблеме бессознательного// Бессознательное: Природа. Функции. Методы
исследования. Тбилиси, 1985. Т. 4. С. 273), а также упомянутая выше работа Дж. Блюма.
*• Фрейд 3. Психопатология обыденной жизни. М., 1923. С. 55.
236
Специфика творчество
тельных процессов — они имеют очень незначительное отношение к
реальности, регулируясь не ею, а собственной силой или (это верно,
скажем, по отношению к желаниям) — принципом удовольствия.
Кроме того, энергия, связанная с бессознательными идеями, го-
раздо мобильней, чем энергия предсознания (уровня, близкого к со-
знанию, с содержанием, способным стать сознательным) или созна-
ния. Эта свободно плавающая энергия направляется в соответствии с
«первичным процессом», который не подвержен требованиям реаль-
ности, времени, упорядоченности, логики; легкость сгущения, пере-
мещения обусловлены только вероятностью разрядки («вторичный
процесс», которым характеризуется предсознание, отличается большей
дифференцированностью; еще большей дифференцированностью от-
личается мыслительный процесс в сознании).
Для вторичного процесса свойственно абстрактно-логическое мыш-
ление, требующее в формальном плане дискретных операций с поняти-
ями, а в содержательном — каузальных объяснений на основании «рацио-
нальных» рассуждений (впрочем, иногда к ним относятся просто обще-
принятые или использующие здравый смысл рассуждения). Также дня
вторичного процесса характерно оперирование преимущественно вер-
бальными представлениями; кроме того, в ходе вторичного процесса
происходит рационализация того содержания, которое раньше было
выражено на одном из «языков* первичною процесса.
Теперь рассмотрим возможную связь особенностей структуриро-
вания предложения со спецификой творческого акта. Предваритель-
но можно констатировать следующее: поскольку основной творчес-
кий процесс совершается в бессознательном, характеристиками ко-
торого являются слабая дифференцированность (что рождает в том
числе и легкость соединения друг с другом различных образов) и сла-
бая структурированность, то обе эти характеристики можно попро-
бовать проинтерпретировать в контексте языковой структуры пред-
ложения, например рассмотрев слабую структурированность, свой-
ственную бессознательным образам, в качестве параллели для такой
особенности русского языка, как отсутствие жесткого порядка рас-
положения членов предложения, это дает возможность значительной
вариабельности при их компоновании. Что касается слабой диффе-
ренцированности, то, как общая характеристика, она относится к
любому языку4”, ибо «нечеткость, бессистемность, многозначность,
•’* См., например Л>нков Б О полисемантической структуре естественных языков / Воп-
росы философии, 1973, No 7; Вишнякова С. Опыт статистического исследования многознач-
ности слов в английском языке / Вычислительная лингвистика. М., 1976. С. 163-178.
237
Глава 3. Творчество и структура языка
зависимость от контекста и другие характеристики обыденного язы-
ка... оказываются важнейшими свойствами, обеспечивающими его
продуктивность»**2. Одно из важных следствий слабой дифференци-
рованности, а именно — легкость соединения друг с другом образов,
которые, с одной стороны, прочно соединяются между собой, а с
другой стороны, взаимодействуют друг с другом, — и эта характери-
стика представляется наиболее выраженной в языках, в которых име-
ется соединение друг с другом слов посредством согласования по
родам, числам и падежам (что относится и к русскому языку). Кроме
этого, такой порядок связи создает больше возможностей для ком-
бинирования расположения членов предложения, что тоже может
способствовать развитию нестандартности, творчества. Таким обра-
зом, хотя творческий потенциал за счет наличия дифференцирован-
ности присутствует в любом языке4’1, однако грамматики некоторых
языков в законах своего функционирования в большей степени по-
добны законам функционирования сознания. Например, рассматри-
ваемый английский, в котором налицо, с одной стороны, жесткая
структура расположения членов предложения, а с другой стороны,
отсутствие непосредственной связи между членами предложения (они
связаны только опосредованно — через порядок слов), явно имеет
больше параллелей с особенностями протекания процессов в созна-
нии, где связь осуществляется посредством логики, то есть внешних
законов, тогда как законы функционирования других языков в боль-
шей степени подобны законам функционирования бессознательно-
го (эта особенность отличает, на мой взгляд, в том числе и русский
язык). Подтверждает эту закономерность и лексический состав —
говоря о специфике русской картины мира, закрепленной в лексике,
мы описывали в качестве одной из ее составляющих восприятие мира
как иррационального, непросчитывасмого образования, в котором
большой вес придается случайности (что является качествами, про-
тивоположными тем, которые Фрейд описывает как руководящие
действием при «вторичном», то есть сознательном процессе). В то же
время приводимый выше анализ русских выражений для описания
эмоций говорит о нормативном для нашей культуры открытом и не-
контролируемом их проявлении, тогда как ряд английских выраже-
ний, относящихся к проявлению эмоций, содержит идею контроля
сознания над эмоциональными проявлениями.
т Марков Б. В. Знаки Бытия. СПб., 2001. С. 8.
• ’ См., например: Налимов В. В. Вероятностная модель языка, М., 1979.
238
Творчество, структура языка и исторический процесс
ТВОРЧЕСТВО, СТРУКТУРА ЯЗЫКА
И ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС
Впрочем, как мне кажется, трактовка связи лексического состава язы-
ка и характера связи слов в предложении с большей или меньшей спо-
собностью носителей данного языка к творчеству не может быть одно-
значной и зависит от определенного аспекта исторического процесса.
Поясню свою мысль. Как отмечалось выше, в творческом процессе уча-
ствуют как бессознательное, так и сознание — одно продуцирует идеи,
другое их обрабатывает. И, как представляется, на определенном исто-
рическом этапе усиление сознания за счет наличия подобной ему по за-
конам функционирования языковой структуры было весьма позитив-
ным — это касается времени, когда мыслительные процессы еще небыли
логизируемы изучением точных наук, проникновением во все сферы
жизни техники и т. п. (о чем более подробно пойдет речь ниже). Кроме
того, их структура была более диффузна, поскольку поведение людей
было в большей степени ориентировано на многочисленные традици-
онные требования, которые более вариабельны, чем требования закона
(то есть, по сути, стандарты жизненной активности этой своей диффуз-
ностью были более подобны структуре деятельности бессознательно-
го). В этом случае струкгура языка с жестким порядком слов в предло-
жении усиливала сознательные структуры, что в тот период служило
позитивным моментом для творческого процесса.
В настоящий момент мы наблюдаем несколько иную ситуацию: на-
чиная с Нового времени способ осмысления действительности стал
изменяться, и это связано со все усиливающимися процессами рацио-
нализации всех сфер жизнедеятельности, влияющими также на харак-
тер работы сознания. Рассмотрим указанный процесс подробнее.
Как отмечает немецкий философ В. Циммерли, «основная и клю-
чевая проблема, вокруг которой движется континентально-европейс-
кая философия наших дней, — это рациональность и ее границы»4*4
(впрочем, тема эта активно обсуждается не только на европейском
континенте, но и в англо-американской литералу ре4*5; не обошли ее
* ** ZimmerU W. Die Grenzen der Rationalitat als Problem der europaischen Gegen-
wartsphilosophie / In: Zur Krilik der wissenschaftlichen Rationalitat. Freiburg — Munchen.
1986. S. 327.
* ” См., например- Rationality Ed. B. Wilson. Oxford. 1970; KeketJ A justification of
rationality. Albany, 1976; Nekton-Smith W H The rationality of science. London. 1981;
Rationality in science and politics Dordrecht etc., 1984
239
Глава 3. Творчество и структура языка
вниманием и наши исследователи4*). Рационализация всех сторон
общественного бытия, а, следовательно, в значительной мере и чело-
веческого мышления, — это процесс, становящийся со времени Про-
свещения все более мощным. Одной из существенных составляющих
«рационализации» действия, по мнению Макса Вебера, является за-
мена внутренней приверженности привычным нравам и обычаям пла-
номерным приспособлением к соображениям интереса за счет разру-
шения нравов, за счет вытеснения аффективного действия, за счет
вытеснения также и ценностно-рационального поведения в пользу
чисто целерационального, при котором уже не верят в ценности (ос-
новной ценностью, по сути, становится сама рациональность). Важ-
нейший признак традиционных обществ — это отсутствие в них гос-
подства формально-рационального начала. В веберовском понимании
формальная рациональность — это прежде всего калькулируемость,
формально-рациональное, то, что поддается количественному учету,
что без остатка исчерпывается количественной характеристикой.
«Формальная рациональность хозяйства определяется мерой техни-
чески для него возможного и действительно применяемого им расче-
та. Напротив, материальная рациональность характеризуется степе-
нью, в какой снабжение определенной группы людей жизненными
благами осуществляется путем экономически ориентированного со-
циального действия с точки зрения определенных... ценностных по-
стулатов»4”. Иными словами, экономика, руководствующаяся опре-
деленными критериями, которые можно рационально подсчитать и
которые Вебер называет «ценностными постулатами», — это «матери-
альная рациональность»; она — рациональность для чего-то. Формаль-
ная рациональность — это рациональность «ни для чего», сама по себе,
взятая как самоцель, когда «способ хозяйствования становится на-
столько самостоятельным, что ...он уже не имеет никакого ясного от-
ношения к потребностям человека как такового**’8.
Таким образом, формальная рациональность — это принцип, ко-
торому подчиняется не только современная экономика, но — в тен-
См., например: Автономова Н. С. В поисках новой рациональности / Вопросы
философии. 1981,1Ч> 3; Пружиним Б И. Рациональность и историческое единство на-
учного знания. ,М, 1986; Касавин И. Т, Сокурел З.А. Рациональность в познании и
практике. М., 1989; Гайденко П. П. Проблема рациональности на исходе XX века / Воп-
росы философии, 1991, № 6, Гусев С. С., Козырев Д. Н., Тулъчинский Г Л. Метафизика
и рациональность / Перспективы метафизики: классическая и нсклассичсская мета-
физика на рубеже веков. СПб., 2000.
4” Weber М. Wirtschaft und Gesellschaft Bd, 1. Tubingen , 1956. P. 60.
4“ Lowith K. Max Weber und Karl Marx. «Gesammelte Abhandlunger.*, Stuttgart. I960. P. 27.
240
Теорчестео. структура языка и исторический процесс
лекции — также и вся совокупность жизненных отправлений совре-
менного общества, ибо рационализируется не только способ ведения
хозяйства, но и управление — как в области экономики, так и в облас-
ти политики, науки, культуры, то есть во всех сферах социальной жиз-
ни (так, например, Ницше, критикуя европейскую мораль, говорил,
что целью ее норм является «сделать человека до известной степени
...однообразным, равным среди равных, регулярным и. следователь-
но, исчислимым»*”, то есть подвести под принцип формальной раци-
ональности). В контексте же нашего анализа наиболее важным
является то, что рационализируется образ мышления людей, равно как и
способ их чувствования и образ жизни в целом.
Все это сопровождается усилением социальной роли науки, представ-
ляющей собой наиболее чистое воплощение принципа рациональнос-
ти; наука проникает прежде всего в производство, а затем в управление,
и, наконец, в быт — в зтом Вебер видит одно из свидетельств универсаль-
ной рационализации современного общества. Этот фактор, а также то, что
новым ключевым ресурсом современного общества, определяющим в
том числе характер, направленность и способы протекания образова-
тельного процесса, стало знание, — все это поднимает науку на одну из
высших ступеней воздействия на существование человека.
Однако наука — это не просто воплощение рациональности; также со-
здается впечатление, что она отражает реальность (формулирует законы
ее существования). Хотя в точности последнего утверждения приходится
сомневаться. Попробуем разобраться, чем же является современная на-
ука? Мы можем быть уверены, что она репрезентирует реальность: наука
есть «способ, притом решающий, каким для нас предстает все, что есть»’®;
или «наука есть теория действительного»”1. Человеческое сознание пост-
роено«потипу инструмента, который выбирает, изолирует отдельные чер-
ты явлений... Сознание, которое сознавалобы все, ничего бы не сознава-
ло, и самосознание, если бы сознавало все, несознавалобы ничего». По-
этому оно «есть орган отбора, решето, процеживающее мири изменяющее
его так, чтобы можно было действовать. И в этом его положительная
роль — не в отражении (отражает и непсихическое; термометр точнее,
чем ощущение), а в том, чтобы не всегда верно отражать, т. с. субъектив-
но искажать действительность в пользу организма»502.
*” Ницше Ф К генеалогии морали / Ницше Ф. Соч. в 2 томах. М„ 1996 Т 2. С. 440.
,ю Хайдеееер М. Наука и осмысление// Новая технократическая .С. 67.
»' Там же. С. 68.
’•° Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса: Методологи-
ческое исследование // Собр соч.: В 6т. Т. I. С. 347.
241
Глава 3. Творчество и структура языка
Изменение действительности (а точнее, искажение ее) происходит
в результате того, что мир воспринимается через уже построенные ка-
тегории, то есть в процессе восприятия значительную роль играют пред-
восхищающие схемы, подготавливающие человека к селекции опре-
деленной информации из потока событий. Схемы, согласно У. Найс-
серу50’, формируются в процессе обучения; знания же, передаваемые в
процессе обучения, а также характер и способы их структурирования
задаются господствующей теорией.
Например, исследуя кольцо планеты Сатурн и нс имея вначале
«объе кт-гипотезы» или значения «планета, окруженная плоским коль-
цом», Гюйгенс не увидел образование, окружающее Сатурн, в телескопе
в виде кольца, о чем говорят сделанные им зарисовки. Фактически все
они — изображения кольца, повернутого в разных ракурсах, но — не-
мыслимые в реальности варианты положения кольца*”. Однако после
того как Сатурн приобрел значение «планета, окруженная плоским
кольцом», стала невозможной даже сознательная попытка увидеть и
изобразить его графически как-то иначе (наподобие рисунков Гюй-
генса). Оказалось, что вследствие фиксации изученного объекта в языке
научного наблюдения, запечатления этого события в категориальных
структурах мышления познавательная операция утратила прежние чер-
ты и стала принципиально невосстановимой.
То есть, как отмечает Хайдеггер, современная наука как теория рассмот-
рения является решительной обработкой действительности. «Каждое яв-
ление, всплывающее внутри той или иной области науки, обрабатывается
до тех пор, пока не начинает вписываться в определенную предметную
структуру теории», наука не просто устанавливает действительное, а «доби-
вается» от него, чтобы «оно всякий раз представало как результат того или
иного действия, то есть в виде обозримых последствий подведенных под
него причин»®5 в рамках господствующей теории.
Анализируя научную деятельность, Хайдеггер также отмечает, что
та теория, в качестве которой выступает современная наука, есть не-
что совершенно иное, чем греческая теория. Этот тезис он подтверж-
дает лингвистическим исследованием значения слова «теория» — как
его греческих корней, таки современной трактовки506 — и в результате
делает вывод, что для нас теорией является «рассмотрение», что сущ-
ностно отличается от греческого «созерцания».
Найссер У Познание и реальность. М„ 1981.
хи Грегори Р. Разумный глаз. М.,1972. С. 140.
®’ Хайдеггер М. Наука и осмысление. С. 74—75.
’“‘Там же. С. 72-73.
242
Творчество. структура языка и исторический процесс
Приведем его рассуждения. Наука, как уже было сказано, изучает
действительность, а «действительность» по-гречески — «энергия». Хай-
деггер утверждает, что основное аристотелевское название для присут-
ствия, «энергейя», удовлетворительно переводится нашим словом «дей-
ствительность» только в том случае, если мы со своей стороны по-
нимаем «действие» по-гречески в смысле ПРО (в продвижении к
присутствию) -ИЗ (из потаенности) -ВЕДЕНИЯ. «Суть» в составе гак
понятого «при-сутствия» — то же самое слово, что «истина», пребыва-
ющее основание вещи. В этом случае мы осмысляем присутствие как
пребывание того, что, открывшись всвоей непотаенности, живет в ней.
Однако со временем это значение «энергейи» (как «пребывания в про-
изведенное™») начинает заменяться другим. Уже римляне начинают
переводить (то есть понимать) «эргон», исходя из operatio в смысле actio
и говорят вместо «энергейя» — «акт», совершеннодругое слово с иной
областью значений. Произведенное оказывается теперь результатом
той или иной «операции». То есть мы можем фиксировать определен-
ную рационализацию процесса познания, причем эта рационализа-
ция находит свое отражение в лексическом составе языка. Таким об-
разом, научное рассмотрение действительности перестает ориентиро-
ваться на эйдетическую полноту и его мерой постепенно становится
количество вложенного труда и объем произведенных изменений во
внешнем мире.
Результат «операции» есть то, что получается из «акции» и следует
за ней: следствие. Действительное теперь — это получившееся как след-
ствие. Следствие производится тем, что ему предшествует — причи-
ной (causa); таким образом действительное выступает отныне в свете
каузальности. Даже Бога в теологии (не в вере) начинают представлять
в виде causa prima, первопричины. В конце концов, при прослежива-
нии причинно-следственных отношений на первый план, по мнению
Хайдеггера, начинает выступать порядок следования и тем самым вре-
менное протекание (например, Кант понимает причинность как за-
кон временного следования).
Далее Хайдеггер отмечает, что причинное следование имеет своим
результатом то, что присутствующее благодаря ему достигает удосто-
веренного статуса и в этом статусе предстает. Действительное являет
себя теперь в статусе предмета.
Слово «предмет» возникает впервые в XVIII веке как перевод ла-
тинского «obiectum»; ни греческая, ни средневековая мысль не пред-
ставляли присутствующее, окружающую природу в виде предмета. Та-
кой способ рассмотрения характерен лишь для Нового времени и
определяется Хайдеггером как ПРЕДМЕТНОЕ ПРОТИВО-
243
Глава 3. Творчество и структура языка
СТОЯНИЕ5*7. То, что существующее — например, природа, человек,
история, язык — выступает как действительное в его предметной про-
тивопоставленности и что тем самым наука становится теорией, фик-
сирующей действительное и устанавливающей его в предметном ста-
тусе, для средневекового человека было бы таким же странным, как
для греческого мышления — сбивающим столку
Отношению к существующему как к предмету соответствует разде-
ляющий, вмешивающий подход к тому, что раньше лишь «охватывали
взором»; то есть, таким образом, деятельностный подход начинает за-
давать тон в познании И научная теория в качестве «рассмотрения» ста-
новится исследуюше-устанавливающей обработкой действительности.
Таким образом, наука Нового времени изучает (а человек Нового вре-
мени воспринимает) природу как нечто находящееся вне его, то есть в
качестве некого обепиченного предмета.
Анализируя это сложившееся отношение науки к природе, Хайдег-
гер указывает, что природа в ее предметном противостоянии, какою
она предстает современному естествознанию, есть только один из спо-
собов, каким то присутствующее, которое издавна носит название
«фюсис», обнаруживается, представляя себя для научной обработки.
И сколь бы всеобщую и универсальную закономерность природы ни
рисовала физика на базе тождества материи и энергии, эта устанавли-
ваемая физической наукой реальность хоть и есть, с одной стороны,
сама природа, однако, с другой стороны, она предстает лишь в каче-
стве предметной области, чья предметная противопоставленность
впервые обусловливается только научной обработкой и именно в ходе
ее и вырабатывается.
Хайдеггер отмечает, что даже если предметная область физики в себе
целостна и замкнута, «противо-поставление» ее в качестве предмета
не в силах охватить всю сущностную полноту природы. Научное пред-
ставление никогда нс сумеет обставить существо природы, потому что
предметное противостояние есть в принципе только один из спосо-
бов. каким выступает природа.« Природа, таким образом, остается для
физической науки не-обходимой. Это слово имеет здесь двойной
смысл. Во-первых, природу не обойти, поскольку теория никогда не
минует при-сушествующсго, оставаясь зависимой от него. Во-вторых,
природу не обойти, поскольку предметное противопоставление как
таковое не позволяет теоретическому представлению и установлению
когда бы то ни было обставить сущностную полноту природы»504.
*’ Хайдеггер М. Наука и осмысление С. 71
*• Там же С 78-79
244
Творчество, структура языка и исторический процесс
Научное представление, таким образом, сосвосй стороны никогда не
в состоянии решить, являет ли природа в своей предметной противопос-
тавленности полноту своего потаенного существа или, скорее, именно в
силу этой противопоставленности ускользает. Наука не способна даже за-
даться этим вопросом; ведь в качестве теории она уже приковала себя к
области, шраниченной предметным противостоянием. «Это противосто-
яние снимается, когда как мыслящий я не отделен от того, что я опреде-
ляю, но идентичен с ним»**(как мы указывали выше, по мысли русских
философов, такое слитие с Бытием возможно только через интуицю).
Для снятия этой предметной противопоставленности необходимо
устранить из установок сознания утилитарность (являющуюся также
одним из признаков рациональности). Ясперс пишет, что подлинное
в экзистенциальном смысле мышление должно быть независимо от
решения практических задач. Таковы, по его мнению, игровое, экзис-
тенциальное и созерцательное мышления. Их общая характеристика
состоит в том, что цель и предназначение этих видов мышления за-
ключены в них самих. Так, игра освобождает человека от давления «се-
рьезности» бытия и сиюминутных целей1'9.
Кроме того, утилитарное мышление направлено на решение прак-
тических задач, а способ этого решения в сфере практики во многом
определяется господствующей научной теорией, направляющей тече-
ние мысли по определенному руслу. Таким образом, «мы лишь подби-
раем (неумышленно и невольно) из беспредельного множества потен-
циально возможных вариантов истолкования те, которые вписывают-
ся в знание «завершенной, внутренне непротиворечивой теоретической
конструкции»5".
Следовательно, наши установки мешают исследованию сущего во
всей его полноте, то есть рационализация мыслительного процесса
препятствует творчеству (которое должно как раз схватывать сущее в
его полноте).
Кроме того, усиливающейся рационализации мышления способ-
ствует и все большее проникновение во все сферы человеческой жиз-
ни техники.
Говоря о технике, К. Ясперс описывает ее как совокупность дей-
ствий человека, направленных на господство над природой и имею-
щих своей целью до предела уменьшить «тяготы» жизни, придав окру-
SM Jaspers К. Philosophische Lojtik. Bd. I .Xfon der Wahrheit. Munchen 1947. S. 309.
«•Там же. C. 353- 354.
«’ Прангишвили Ф. С.. Бассин В. Ф., Шерозия Ф. С. Примечания редакции к статье
С. Лекслера // Бессознательное. Т 3. С. 270.
245
Глава 3. Творчество и структура языка
жающей среде нужную форму. Однако как природа меняется под воз-
действием техники, так и на человека оказывает обратное действие его
техническая деятельность; характер и организация его труда, его воз-
действие иа природу меняют его самого. «Техника радикально изме-
нила повседневную жизнь человека в окружающей его среде, насиль-
но переместила трудовой процесс и общество в инуюсферу, сферу мас-
сового производства, превратила все существование в действие некоего
технического механизма, всю планету — в единую фабрику»512.
Преобразуя природу техника делает се своим сырьем, придатком.
Например, «на Рейне поставлена гидроэлектростанция. Она ставит реку
на производство гидравлического напора, заставляющего вращаться тур-
бины. чье вращение приводит в действие машины, поставляющие элек-
трический ток, для передачи которого установлены энергостанции со
своей электросетью. В системе взаимосвязанных последствий поставки
электрической энергии сам рейнский поток предстает чем-то предос-
тавленным как раз для этого. Ветроэлектростанция не встроена в реку
так, как встроен старый деревянный мост, веками связывающий один
берег с другим. Скорее, река встроена в электростанцию. Рейн есть то,
что он теперьесть в качестве реки, а именно поставщик гидравлическо-
го напора, благодаря существованию электростанции. Чтобы хоть от-
даленно измерить чудовищность этого обстоятельства, насекунду заду-
маемся о контрасте, звучащем в этих двух названиях: «Рейн», встроен-
ный в электростанцию для производства энергии, и «Рейн», о котором
говорит произведение искусства, одноименный гимн Ф. Гельдерлина.
Нам возразят, что Рейн ведь все-таки еще остался рекой среди своего
ландшафта. Может быть, но как? Только как объект, предоставляемый
для осмотра экскурсионной компанией, развернувшей там индустрию
туризма»5”. То есть по отношению к природе на первый план выступает
не созерцательное, а деятельное начало; природа рассматривается в русле
ее использования, преобразования под определенные нужды. Это на-
шло свое отражение в языке появлением термина «природная среда».
В области сознания приспособление к технологизирующемуся миру
усиленно формирует, во-первых, абстрактно-логическое мышление,
требующее в формальном плане дискретных операций с понятиями,
а в содержательном — каузальных объяснений на основании «рацио-
нальных» рассуждений, и, во-вторых, предопределяющее оперирова-
ние преимущественно вербальными представлениями.
Ясперс К. Современная техника // Новая технократическая волна на Западе. М.
1986. С. 121.
5и Хайдеггер М. Наука и осмысление. С. 52.
246
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества..
Что же касается взаимосвязи данного процесса со структурой язы-
ка, то здесь можно утверждать следующее. Как мы выяснили, творчес-
кий процесс включает как уровень логического, относящийся к сфере
сознания, так и уровень интуитивного, относящийся к бессознатель-
ной сфере, однако основная часть творческого акта проходит в сфере
интуитивного, бессознательного. Рассматривая структуру организации
слов в предложение я отмечала, что наличие жесткого порядка распо-
ложения членов предложения предрасполагает к рациональному кон-
тролю над чувствами, эмоциями, поведением в целом, то есть усили-
вает структуры сознательной сферы; в то же время отсутствие четко
определенного порядка расположения членов предложения, связь меж-
ду ними посредством согласования предрасполагает к развитию харак-
теристик, схожих по способу функционирования со структурой рабо-
ты бессознательной сферы. Можно предположить, что значение этих
языковых характеристик для творческого акта менялось с течением
времени. В те времена, когда доминировало аффективное и ценност-
но-рациональное поведение, усиление структурой языка сознательной
сферы было позитивным и способствовало оптимизации творческого
процесса. Однако начиная с эпохи Просвещения мы наблюдаем уси-
ление и распространение практически на все области социальных
практик целерациональной установки, при которой основной ценно-
стью становится сама рациональность; это ведет к изменению харак-
теристиксознания.усилениюлогической сферы. В этом случае возра-
стает роль языков, характеристики структуры которых схожи с харак-
теристиками бессознательного процесса, — именно они в настоящий
момент более значимы для творчества, усиливая бессознательную
часть —- основную сферу протекания творческого процесса.
РАЗВИТИЕ МЫШЛЕНИЯ РЕБЕНКА
В КОНТЕКСТЕ СВЯЗИ ТВОРЧЕСТВА
И СТРУКТУРЫ ЯЗЫКА
Подтверждением вышеприведенных рассуждений о все более уси-
ливающейся рационализации сознания является и тенденция, отме-
ченная лингвистами и прослеживающаяся во многих языках. — изме-
нение языкового строя с эргативного на номинативный, а также из-
247
Глава 3. Творчество и структура языка
менения в способе мышления, которые происходят у ребенка в про-
цессе взросления (зафиксированные как филологами, так и психоло-
гами). Эти изменения происходят в том же направлении, что и линг-
вистические (что не случайно — филогенез повторяет онтогенез). Рас-
смотрим эти процессы подробнее (начнем с последнего).
Процесс усвоения ребенком языка проходит ряд этапов. Для пер-
вого этапа характерно диффузное, ненаправленное распространение
значения слова или замещающего его знака на ряд внешне связанных
во впечатлении ребенка, но внутренне слабо объединенных между со-
бой элементов. Выготский приводит несколько иллюстративных при-
меров514. Особенно отчетливо указанное явление обнаруживается в
младенческом лепете515.
То есть значением слова на этой стадии освоения языка является
не определенное до конца, неоформленное синкретическое сцепле-
ние отдельных предметов, так или иначе связанных друг с другом в
представлении ребенка в один слитный образ. Несмотря на достаточ-
ную сцепленность, по мере расширения познаваемого пространства
этот образ видоизменяется, перестраивается. «“Чувственные знаки”
здесь — не постоянные индексы или симптомы, а свободно перестра-
ивающиеся отношения элементов сообразно выраженным отношени-
ям»,1‘. Выготский называл этот своеобразный способ детского миро-
восприятия «мышлением в комплексах»51’.
Остатки комплексного мышления можно обнаружить и у взросло-
го человека. Наилучшим примером, позволяющим вскрыть основной
закон построения подобного комплекса в речи взрослого, является
фамильное имя (фамилия). Всякое фамильное имя охватывает такой
комплекс единичных предметов, который ближе всего подходит к ком-
плексному характеру детского мировосприятия. В известном смысле
можно сказать, что ребенок, находящийся на этой ступени развития,
структурирует мир по «фамильному» признаку, или, иначе говоря, мир
единичных предметов объединяется и организуется для него, группи-
руясь по отдельным, связанным между собой фамилиям. «Сказать сло-
во для ребенка в эту пору означает указать на фамилию вещей, род-
ственно связанных между собою по самым различным линиям род-
1,4 Выготский Л. С. Мышление и речь / Собр. сом. в 6т. М., 1982, Т. 2. С. 157.
Так, например, одним и тем же звукосочетанием «хъ» младенец может называть
горячую кастрюлю, горячую лапшу, 1релку (хотя бы и пустую) и батарею центрального
отопления (лаже летом, когда она холодная),
Шпет Г. Г Внутренняя форма слова. М., 1927. С. 89.
Выготский Л. С. С. 139.
248
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
ства. Назвать данный предмет соответствующим именем значит для
ребенка отнести его к тому или иному конкретному комплексу, с ко-
торым он связан. Назвать предмет для ребенка в эту пору означает на-
звать его фамилию»51’.
Здесь прослеживается интересная параллель, ибо фамильными име-
нами, относящимися к разнородным предметам, оказываются и мно-
гие слова бесписьменных языков первобытных племен. В австралийс-
ком языке аранта одно и тоже слово «пди» обозначает корпи водяной
лилии, скрытые под водой, спящих людей и сон, кости человека (не-
видимые, как и подводные лилии) и вопросительное местоимение,
относящееся к человеку, не видимому для говорящего’1’.
Следующей особенностью детской речи на раннем этапе развития
ребенка является тенденция рассматривать все слова языка как имена
собственные, то есть отождествление процесса познания с процессом
номинации. Для ребенка имя равносути, то есть мы наблюдаем нерас-
члененное единство означаемой и означающей сторон знака530.
Р. О. Якобсон указывает, что собственные имена первыми приоб-
ретаются ребенком и последними утрачиваются при афатических рас-
стройствах речи. Примечательно при этом, что ребенок, получая из
речи взрослых местоименные формы — наиболее поздние, по наблю-
дениям того же автора, — использует их как собственные имена: «на-
пример, он (ребенок) пытается монополизировать местоимение 1-го
лица: “Не смей называть себя «я»”. Только я это я, а ты только ты»* 521.
Подобное представление о единстве имени и сущности мы встре-
чаем и у первобытного человека. Одним из самых древнейших счита-
ют этнографы «обряды инвокаций, называний по имени, выкликаний
и вызываний. В их основе действо имени; в древнейших обрядах сва-
деб и похорон мы застаем вызывание чествуемого божества — прота-
гониста по его имени, то есть акт воссоздания его существа, его сущ-
ности, находящейся в имени... Называя по имени, первобытный че-
ловек возрождает сущность*532.
Эта же черта мифологического сознания находит свое отражение и
в ритуальных изменениях имен собственных, и во всевозможных табу.
(Например, табу на произнесение названия болезни. Название болез-
*> Выготский Л. С. Мышление и речь С. 142.
5Я Иванов В. В. Чети Нечет. Асимметрия мозга И знаковых систем. М., 1978. С.44—45.
Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. М., 1994. С. 180.
Н1 Якобсон Р. О. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол / Принципы
типологического анализа языков различного строя. М., 1972. С. 98.
521 Фрсидепберг О. М Поэтика сюжета и жанра. М., 1936. С. 104.
249
Eiaea 3. Творчество и структура языка
ни вслух осмысляется именно как призывание ее: болезнь может прий-
ти, услышав свое имя. В этой связи до сих пор в обиходе сохраняются
выражения «накликать беду, болезнь» и т. п.)5в. А. Ф. Лосев отмечает,
что примитивное восприятие понимает имя как некое самостоятель-
ное существо, отделяющееся от вещи, вылетающее наружу и служащее
как бы его аналогом, дублетом, заместителем и представителем52*.
Наэто же указывает и анализ ряда текстов. Так, исследуя ведийские
тексты, Дж. Гонда указывает, что имя в них всегда представляет собой
«священную часть существа»’25. Сходное представление об имени как
части живой личности, предполагающее тождество акта называния по
имени акту сотворения, выявлены в Шумере и Вавилоне52*. Начало
«Энумаэлиш», дающее обычную для космогонических текстов карти
ну до создания мира, связывает создание богов с их названием по име-
ни527, как и начало Дао Де-цзин52*. В этом смысле можно рассмотреть и
древнегреческое представление о правильности имен по природе, а
также следующий факт: то, что переводится с древнегреческого как
«имя», было в этом языке ближе к современному «концепты», чем к
современному «имена»519.
Таким образом, детская речь подобна эргативной языковой конст-
рукции, потому что характер обработки информации ребенком подо-
бен характеру обработки информации, который осуществляется ми-
фологическим сознанием, и коренным образом отличается от соот-
ветствующих характеристик, присущих сознанию взрослого человека.
Анализируя мыслительный процесс ребенка, Выготский отмечает, что
«способ объединения различных конкретных предметов в общие груп-
пы, характер устанавливаемых при этом связей, структура возникаю-
щих на основе такого мышления единств, характеризующихся отно-
шением каждого отдельного предмета, входящего в состав группы, ко * * 524
ш Зеленин Д. К. Табу слов у народов Восточной Европы и Северной Азии / Сборник
Музея антропологии и этнографии Л., 1929. Т 8.
524 Лосев А, Ф Вещь и имя //Лосев А. Ф. Бытие, имя, космос. М., 1993. С. 878.
я* Gonda J. Notes on names and the name of Cod in ancient India. Amsterdam-London,
1970.
”* Schulz W. Der Namcnglaube bci den Babyloniern. Nach den Quellen tnit Bentck-
sichligung rcligionsgeschichler parallelen dargcstellt. «Anlrops», Bd 26, Hf. 5, 6, 1931.
Торопов H. В О космогонических источниках раннеисторическнх описаний. «Тру-
ды по знаковым системам», VI. Тарту, 1973. С. 116.
Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества. Т. 2. Первые
философы. М., 1959. С. 133.
>я Троцкий (Тройский) И. М. Из истории античного языкознания / Советское язы-
кознание. Л., 1936. Вып. 2.
”• Выготский Л. С. Мышление и речь// Выготский Л. С. Собр, соч. М., 1982. Т. 2. С. 139.
250
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
всей группе в целом, — все это глубоко отличается по типу и по спосо-
бу деятельности от мышления в понятиях, развивающегося только в
эпоху полового созревания»5*1, то есть характеристики мыслительного
процесса, присущего детскому сознанию, коренным образом отлича-
ются от соответствующих характеристик, присущих сознанию взрос-
лого человека.
Одной из основных особенностей видения мира детским сознани-
ем является синкретизм — «спонтанная тенденция детей восприни-
мать с помощью глобальных образов, вместо того, чтобы различать
детали, тенденция немедленно, без анализа находить аналогию между
предметами или словами, чуждыми одни другим, тенденция связывать
между собой разнородные явления, обнаруживать основания для вся-
кого события, даже случайного, короче — это тенденция все связы-
вать со всем»”1.
Рассмотрим подробнее отдельные характеристики синкретизма. Ав-
торы, которые занимались исследованием восприятия, в частности ис-
следованием чтения при помощи тахистоскопа, тек же как и восприя-
тием форм, пришли к выводу: мы узнаем и воспринимаем предметы
не после того, как мы их разложили и восприняли в подробностях, а
благодаря «формам целого», которые столь же строятся нами, как и
даются составными частями воспринимаемых предметов, и которые
(формы целого) можно назвать схемой, или Gestaltqualital этих пред-
метов. Слово, например, в тахистоскопе мелькает слишком быстро,
чтобы составляющие его буквы могли быть восприняты одна за дру-
гой. Но одна или две из этих букв и общий размер слова воспринима-
ются, и этого достаточно для беглого чтения. Каждое слово, таким об-
разом. имеет свою схему532.
Формируется же такое умение как раз в детстве. Клапаред533 в ра-
боте о детском восприятии показал, что эти схемы имеют у ребенка
еще большее значение, чем у нас, так как они предшествуют, и даже
намного, восприятию деталей. Так, например, ребенок четырех лет,
не умеющий читать ни нот, ни букв, умеет, однако, отличать в сбор-
нике песни по их заглавиям и просто при взгляде на страницу и при-
том в течение ряда дней и даже месяцев. Каждая страница для него
является, таким образом, некоторой целостной схемой, тогда как для
нас, воспринимающих слова и даже буквы аналитически, все стра-
и| Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. М , 1994. С. 195.
*” Mach Е. Die Analyse der Empfindungcn und das Verhaltnis der physischcn run:
Psychtschen. Jena: Fischer, 1919; Buhler K. Die Gestaltwahmchmungen. Stuttgart, 1913.
Arch, de Psychol. 1907. \Ы. 7. P 195.
251
Глава 3. Творчество и структура языка
пипы книги походят одна надругую. Взрослые, привыкшие анализи-
ровать каждую группу нотных знаков и каждое слово, не видят боль-
ше ни фигуры целого, ни доминирующих деталей. То есть детские вос-
приятия действуют не только посредством схем целого: эти схемы за-
меняют собой восприятие деталей. Это восприятие детей Клапаред и
назвал синкретическим. Оно исключает анализ, отличаясь от наших
схем целого тем, что является более богатым и более смутным, чем
они”4.
Это явление можно обнаружить и в языке, особенно первобытном
(«лексикализация»), Лингвистические исследования указывают так-
же на родство межлуянлениями синкретизма и соположения (которое
будет проанализировано дальше). Исследования Гуго Шухардта пока-
зали как то, что фраза-слово является раньше слова, так и то, что сло-
во происходит от соположения двух фраз, каковое соположение вле-
чет за собой координацию, а затем и «лексикализапию».
Ио наблюдениям О. Ф. Кука, туземцы Л иберии не знали, чтоих соб-
ственный язык состоит из слов: для них настоящая сознаваемая еди-
ница языка — это фраза-43. Фразы же содержат у них, как и у нас, изве-
стное число слов; европейцы, которые говорят на их языке, придают
постоянный смысл этим словам, но туземцы не осознают ни существо-
вания слов, ни постоянства их значения, как дети, которым удастся
правильно употреблять в своей речи некоторые трудные термины без
понимания этих самых терминов, взятых в отдельности. Это также
можно наблюдать при изучении детского письма, где вместе часто сли-
ваются отдельные слова, или разъединяются целые слова, то есть на-
блюдается совершенное пренебрежение смыслом единиц, из которых
строится фраза. Таким образом, в речи, как и в восприятии, детская
мысль идет от целого к частностям, от синкретизма к анализу.
Кроме отмеченной составной части синкретизма — понимать все с
помощью глобальных образов — другой его частью считается тенден-
ция «все связывать со всем». Исследователи отмечают, что идея случая
полностью отсутствует в детском сознании. «Каждое явление может
быть обосновано тем, что его окружает»; «все связано со всем, и ничто
не случайно» — таковы формулы этого верования. Случайная для нас
°* Пользуясь этим явлением синкретизма, Де кроли удалось научить детей читать
•глобальным» методом, то есть научить их узнавать слова раньше букв, идя естествен-
ным пугем от синкретизма к анализу и синтезу, скомбинированным вместе, а не иг ана-
лиза к синтезу.
Я5 См. также: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М.,
1994. Гл. 4.
252
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества..
встреча двух явлений в природе не зависит, по мнению ребенка, от слу-
чая. Большее число вопросов ставится так, как если бы ребенок совер-
шенно изгонял случай из хода событий536 * * *.
Когда же ребенку ставится вопрос, требующий рассуждения, и он
нс может на него ответить, то, вместо того чтобы молчать, он во что бы
то ни стало изобретает ответ. «Может быть, скажут, что эти объясне-
ния даются просто для того, чтобы не оставаться a quia, из-за самолю-
бия и т. п. Но это не объясняет богатства и неожиданности гипотез,
которые напоминают скорее плодовитость мистических символистов
или бред больных, одержимых манией все истолковывать, чем уловки
взрослых, захваченных врасплох»’3’.
Подобного рода представления свойственны и мифологическому
сознанию. «Для туземцев, — говорит д-р Пехуэль-Лсше, — нет ничего
случайного. То, что смежно во времени, хотя бы даже в очень удален-
ных между собою пунктах, легко принимается ими за предметы или
явления, причинно связанные между собой»536, и далее у Леви-Брюля
содержится ряд примеров, иллюстрирующих этот тезис53*.
С синкретизмом связано и явление соположения, которое легко об-
наруживается и в детских рисунках, и в детской речи вплоть до 7-8
лет. Одной из часто встречающихся черт детских рисунков является
неспособность их авторов передать соотношение частей изображае-
мого предмета. Целого не существует Даны одни детали, и, за отсут-
ствием иерархических отношений, эти детали попросту нарисованы
одна возле другой, так что глаз находится рядом с головой, рука рядом
с ногой нт. п. А Пиаже, анализируя детскую речь, установил, что часто
вместо того, чтобы выразить связь двух предложений при помощи слов
«потому что», как это бывает в соответствующем тексте взрослого, или
каким-нибудь другим способом, ребенок довольствуется тем, что про-
сто ставит рядом эти предложения вне зависимости от того, что он знает
о наличии между ними причинной связи540.
Что же связывает эти две особенности видения мира, свойствен-
ные детскому сознанию? Анализируя структурирование мира через
матрицу глобальных образов, связь всего со всем, явление соположе-
ния, мы констатируем, что все это связано с эмоциональной стороной
структур сознания. Для наглядного прояснения этого утверждения
,м Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. С. 118-121.
’’’Тамже. С. 120.
Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. С. 6<1.
”»Там же. С. 56-86.
’* Пиаже Ж. С. 196-214.
253
Глава 3. Творчество и структура языка
приведем высказывание Мамардашвили: «Я имею в виду Марселя Пру-
ста и просто хочу вам сказать, что вот пирожное Маллены, называемое
“Маллен” — ... физическая форма слова, и в нем упаковано, уложено
что-то. Поедая в зрелом возрасте ... пирожное, Пруст вдруг мысленно
и в памяти своей вот сейчас, вот здесь вступил в страну детства, для
него зазвучала масса вейки, звуков и запахов, которые никакого отно-
шения к пирожному “Мадлен” не имели, которые когда-то, когда он
их переживал, он хотел бы их запомнить сознательно, но потом, как он
прекрасно понимал, — и на этом основывается его метод, вот эта идея
“потерянного времени”, — наша память работает совершенно иначе.
Мы можем хотеть запомнить впечатление, а оно как раз избежало на-
шего сознательного усилия и упаковалось непроизвольно в какой-то
предмет и в нем осталось. Вот целая страна упаковалась в пирожное,
которое он ел в детстве в саду и на террасе, целыми образованиями
смыслов, представлений, которые требовали додумываний, которые
еще не были ясны самому субъекту; они так сработались, вложились в
пирожное*541.
И действительно, эмоциональная структура — это целостное обра-
зование, в котором все компоненты связаны друг с другом, но в то же
время ни одно из составляющих не играет доминантную роль (они
могут быть упакованы в какую-нибудь физическую форму, но она не
выступает как доминанта в момент, когда этот целостный образ уже
развернулся в сознании).
Первоначально эта свернутость присутствует и в детской речи. Вот
как переводит Штерн первые слова ребенка. «Детское мама, — гово-
рит он, — в переводе на развитую речь означает не слово “мать”, но
предложение: “мама, иди сюда”, “мама, дай”, "мама, посади меня на
стул”, “мама, помоги мне” и т. д.»542. Сущность заключается в том, что
смысловая сторона первого детского слова не имя существительное,
а однословное предложение. Отсюда ясно, что ребенок, который про-
износит отдельные слова, на самом деле в смысловую сторону слова
вкладывает не познание предмета (как взрослый), а целое, обычно
очень сложное предложение или цепь предложений. То есть нужно
употребить развернутую фразу, состоящую из ряда предложений, для
того, чтобы в мысли взрослого дать эквивалент простого, однословно-
го предложения ребенка. В сущности, не само по себе слово «мама»
должно быть переведено на язык взрослых, а все поведение ребенка в
данный момент (он тянется к стулу, пытается схватиться за него руч-
И| Мамардашвили М. К. О психоанализе. Лекция //Логос. М,, 1994. № 5. С. 129.
w Stern С., Stern W. Die Kindersprachc. Berlin, 1928. P. 180.
254
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
ками ит. и. — «мама, посади меня на стул»), В подобной ситуации «аф-
фективно-волютивная» направленность на предмет еше абсолютно не-
отделима от интенциональной направленности речи; то и другое еше
слито в нерасчлененном единстве. То есть при структурировании мира
в детском возрасте (особенно — раннем) мы наблюдаем нерасчлени-
мое единство с этим процессом сенсомоторной и эмоциональной ре-
акции. Крюгер предложил назвать восприятие мира в раннем возрас-
те «чувствоподобным» и «эмоциональноподобным»50. Характеризуя
этот способ сознания постигать окружающий мир, К.-О. Апель назвал
его «телесным априори» (Leibapriori), нал которым затем надстраива-
ется априори языковое. Говоря об уровневом строении интерсубъек-
тивности, он считал: первый уровень образует то, что Хайдеггер обо-
значает как «предструкгуру понимания», то есть невербальный или,
точнее, довербальный компонент (или даже основу) всякого понима-
ния, как «невыразимую предонтологическую понятость Бытия». По
Апелю, хайдеггеровская трактовка «просвета бытия», будучи эвристич-
ной в том отношении, что раскрывает укорененность понимания в
нашем бытии-в-мире, не вполне ясно связывается с «досознательной
субъективностью»’44. Тем не менее, считает Апель. невербальный уро-
вень понимания (или телесное априори) действительно представляет
собой род априори всякого иного понимания в сознании.
Эмоциональность характерна и для мифологического сознания. Ис-
следователи отмечают, что представления, которые человек имеет о
себе самом, о группе, к которой он принадлежит, об окружающих его
предметах, о мире в целом, очень сильно отличаются от идей и поня-
тий. Они скорее ощущаются и переживаются, чем мыслятся. Для со-
знания, не руководствующегося концептуальным идеалом, в котором
представления имели эмоциональную в своей основе природу, общ-
ность, вероятно, покоится не в идеях; она нс познается, а, скорее, чув-
ствуется. Элемент общности заключается не в каком-то неизменном
или повторяющемся признаке, являющемся объектом интеллектуаль-
ной перцепции, а, скорее, в окраске или тональности, общей опреде-
ленным представлениям и воспринимающейся субъектом как нечто
присущее всем этим представлениям.
Таким образом, коллективные представления первобытных людей
не являются, подобно нашим понятиям, продуктом интеллектуальной
обработки в собственном смысле слова. Они заключают в себе в качс-
541 Выготский Л. С. Мышление и речь. С. 381.
Apel К.-О. Transformation de г Philosophic: Bd. 1. Sprachanalytik, ScmioliK. Hermc-
neutik. Frankfurt am Main, 1976. S. 40.
255
Глава J. Творчество и структура языка
ствс составных частей эмоциональные и моторные элементы, и вмес-
то логических отношений (включений и исключений) подразумевают
более или менее четко определенные, обычно живо ощущаемые со-
причастия Для мифологического сознания единство представлений
основано на эмоциональном включении, и поэтому они, будучи раз-
личны между собой по всему содержанию или по его части, впечатля-
ют, однако, сознание одним и тем же образом545.
Такая характеристика мифологического сознания приводит к тому,
что «вся личность в своем мгновенном состоянии сознания вкупе с
влияниями предшествующих переживаний ... переходит в объект»; «все
чувства и аффекты, которые возбуждает данный предмет», становятся
в силу этого «свойствами самого предмета»* 544.
Далее Вундт рассуждает о «мифологической апперцепции», кото-
рая присуща человеку «изначально»54’ и которая неизбежно создает ми-
фологические предметы. По этой причине ее продукт постигается как
«непосредственно данная реальность»548. Лишь позже принимаемое
«саморазличение субъекта от объекта» и «прогрессирующая разработ-
ка этого различения» приводят к «возрастающему интеллектуальному
развитию», затормозившему «мифологическое мышление»54’.
Таким образом, эмоциональность в деятельности сознания, отсут-
ствие разделения на субъект и объект неизбежно приводят к внесению
в объект качеств и свойств субъекта, и подтверждение этого проявле-
ния мы встречаем, анализируя как детские рассуждения, так и различ-
ные аспекты деятельности мифологического сознания. Так, в своих
исследованиях Пиаже отмечает, что причинное объяснение и логичес-
кое обоснование почти целиком смешиваются с мотивировкой, так как
причинность имеет у ребенка характер целеустремления и психологи-
ческой мотивировки в гораздо большей степени, чем характер про-
странственного контакта Можно сказать, что логическое обоснова-
ние почти совсем нс существует в чистом виде, а всегда возвращается
к психологической мотивировке. Дчя ребенка мир физический и мир
мыслимый, психологический смешаны; настоящая природа предме-
та — это не его физическая причина, не понятие о нем, а психологи-
ческое основание или мотив, которые объединяют вместе и направля-
ющее понимание, и физическое осуществление. В силу этого ребенок
м5См.: Лави-Брют, Л. Сверхъестественное .. С. 62-66, 301. 305, 347, 349.
544 Wundt W Volkerpsychologie. Bd II. Mythusund Religion& Leipzig. 1909. S. 579.
**’ Там же. С. 580.
м Там же С 583.
’«Там же. С 588
256
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
не будет уметь различать понятия от самой вещи, ибо вещи не состав-
ляют еще отдельной области, но остаются проникнутыми намерения-
ми и целями.
В речи же ребенок будет правильно употреблять союз «потому что»,
чтобы выразить психологические связи (мотивация: «Потому что папа
не хочет»), однако «потому что», означающее логические связи, почти
совершенно отсутствует в самопроизвольном языке ребенка. Лишь с
7—8 лет ребенок начинает отличать мысли от самих вещей550.
Анализируя подобную слитность субъекта и объекта, характерную
также для осознания мира первобытным человеком, Леви-Брюль ука-
зывает, что это — опыт полного внутреннего обладания объектом, об-
ладания более глубокого, чем может дать интеллектуальная деятель-
ность. Ибо знание является, несомненно, обладанием объектом, од-
нако, будучи сравнимо с сопричастностью, которая реализуется
мифологическим сознанием, это обладание всегда несовершенно, не-
удовлетворительно и как бы внешне. Знать — это вообше объективи-
ровать; объективировать — это проецировать вне себя, как нечто чу-
жое, то, что подлежит познанию. А сущность сопричастности заклю-
чается как раз в том, что всякая двойственность в ней стирается,
сглаживается, что, вопреки принципу противоречия, субъект являет-
ся одновременно самим собой и предметом, которому он сопричас-
тен. Сопричастность обещает внутреннее и непосредственное обще-
ние с миром через интуицию, взаимопроникновение, взаимоприоб-
шенность субъекта и объекта551.
Таким образом, исследование особенностей детской речи указыва-
ет на се близость способу мышления, свойственному мифологическо-
му сознанию. Однако под воздействием окружающего рационализи-
рованного мира характер мышления ребенка меняется, что отражает-
ся в изменении структуры его речи. Впрочем, оказывается, что под
воздействием рационализации сознания изменяется нс только харак-
тер речи и способ мышления ребенка, — этот же процесс можно на-
блюдать, исследуя в динамике грамматику: структура языка тоже ме-
няется в этом же направлении. Разберем данный вопрос подробнее.
Современное языкознание разделяет существующие языки на эр-
гативные и номинативные. В целом одной из существенных характе-
ристик эргативного строя является центрирование на предмете (но не
на действии), а в предложении — на существительном, ибо даже арха-
ичные видовые глагольные «различия целиком определялись превер-
’» Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. С. 90, 93-98. 145-146,163. 185. 306, 366.
И| Леви-Брюль Л. Сверхъестественное... С. 369-370.
257
9 3ах «47
Глава J. Творчество и структура языка
бами, имеющими в конечном счете именное происхождение»*52. Зна-
чимость подлежащего отразилась и в такой особенности грамматики:
в языках эргативного строя подлежащее в зависимости оттого, явля-
ется оно производителем действия или носителем действия, ставится
соответственно в падеж деятеля (агентива) и недеятеля (фактитива) (то
есть существительное приобретает глагольные черты). В номинатив-
ных же языках указателем активности или пассивности подлежащего
служат глаголы (например, в русском — действительные и страдатель-
ные), само же под лежащее всегда выражается именительным падежом.
Из современных языков эргативными являются баскский, боль-
шинство кавказских, отдельные древневосточные языки, буршаские,
многие папуасские, австралийские, чукотско-камчатские, эскимосско-
алеутские, индейские (отметим, что большинство языков принадле-
жат народам, которых происходящие процессы рационализации ка-
саются в гораздо меньшей степени, чем, скажем, народов Европы).
К языкам номинативного строя относятся в основном индоевропейс-
кие языки. Однако предполагают, что «в индоевропейском языке в от-
даленный период его развития существовали не именительный и ви-
нительный, а активный и пассивный падежи»5”, то есть язык, давший
начало всем языкам этой группы, был эргативным.
Это предположение подтверждается, с одной стороны, работами по
эволюционной типологии: в них были обнаружены черты такого ран-
неэргативного языкового строя, которые хорошо согласуются с основ-
ными характеристиками обшеиндоевропейского языкового состоя-
ния551 * * 554. Кроме того, семантики обнаружили многие черты структуры
ранее известных индоевропейских языков, также согласующихся с
высказанным предположением555.
Практически поставило точку в этом вопросе открытие хеггского
языка. Детальное исследование показало, что в хсттском языке со-
храняются многие черты раннеэргативного строя, предположенные
для общеиндоевропейского на основании типологических сближе-
ний554.
551 Иванов В. В. Славянский, балтийский и раннебалканский глагол. Индоевропей-
ские истоки. М., 1981. С. 228.
ш Уленбек Ч. К. Age ns и Patiens в падежной системе индоевропейских языков / Эр-
гативная конструкция предложения. М , 1950. С. 101.
144 Климов Г. А. Типология языков активного строя и реконструкция протоиндоев-
ропейского/ Изв. АН СССР. СЛЯ № 5, 1973.
*” Тройский И. М. К семантике множественного числа в греческом и латинском
языках/Уч. зал. ЛГУ. Серия филологических наук, вып. 10 Л , 1946.
”* Иванов В. В. Хсттский язык. М., 1963.
258
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
Таким образом, можно утверждать, что эргативный языковой тип
предшествовал номинативному. «Эргативная конструкция рассматри-
вается... как стадиально более древняя,... а переход отэргативного строя
к номинативному увязывается с процессом развития мышления, от-
раженным в последовательных «стадиях» развития языка»557.
Мы же можем убедиться, что детское сознание, как и мифологичес-
кое, строитсвои высказывания по эргативному типу. Ибо, скажем, при-
сущее детской речи неоформленное синкретическое сцепление отдель-
ных предметов, нсчсткая закрепленность за словом определенных
значений характерны для языков эргативного строя — например, про-
являясь в объединении в одном хеттском слове «ultar» значений «вещь»,
«дело», «слово», «причина»55*, а также в практически слитности суще-
ствительного и глагола — «тяготение к объекту переходного глагола в
классном спряжении эргативной конструкции, по-видимому, результат
слабой дифференцированности имен и глагола»’59. Кроме того, в эрга-
тивном строе глагол — это образное слово* 5*0, в номинативном же это
абстрагированное обозначение; отсюда и сложности с употреблением
сказуемого при усвоении языка ребенком по причине противостояния
обезличенного глагола номинативного языкового строя и эргативной
образности, что проявляется в детском изображении действия (при ис-
следовании особенностей детской речи психологами отмечается харак-
терный для ребенка способ обозначения действия: дойдя до места, где
взрослый употребил бы глагол, ребенок переходит на паралингвисти-
ческое изображение действия, сопровождаемое междометным словот-
ворчеством. Наиболее близкой моделью детского рассказывания был бы
искусственно скомпонованный текст, в котором название предметов
осуществлялось бы при помощи собственных имен, а описания дей-
ствий — средствами вмонтированных кинокадров).
Также мы прослеживаем параллель между характерным для детей
единством имени и сущности, означаемой и означающей сторон, и тем,
что при эргативном строе «модель, создаваемая посредством слов, ...
еще почти совсем не отделилась оттого, что моделировалось с ее по-
мощью»5*1.
557 Жирмунский В. М Предисловие // Эргативная конструкция предложения в язы-
ках различных типов. Л., 1964. С. 3.
5М Иванов В. В. Хеттский язык. С. 204.
5Я Чикобава А. С. Проблема эргативной конструкции (основные вопросы ее исто-
рии и описательного анализа/ Эргативная конструкция предложения... С. 9.
5“ Кацнельсон С. Д. О происхождении эргативной конструкции / Эргативная кон-
струкция предложения... С. 11.
М| Иванов В. В. Хеттский язык. С. 204.
259
Глава 3. Творчество и структура языка
Детский способ структурирования мира по фамильному признаку,
ставящий в центр этой структуры имя существительное, с точки зре-
ния логического способа классификации современного взрослого вы-
глядит не стройной концепцией, а соединением едва связанных эле-
ментов. Однако такой способ языковой дифференциации характерен
и для эргативного строя. «Субъектно-объектные формы в языках ар-
хаической структуры выполняли не только синтаксические (словоиз-
менительные), но также семантические (словообразовательные) фун-
кции, что придавало древнему предложению специфический харак-
тер рыхлости и неспаянности, о чем в связи с другими фактами писал
в свое время А. А. Потебня»562.
И в целом сам факт центрирования на предмет (но не на действие),
а в предложении — на существительное, присущий детской речи, ха-
рактерен, как уже указывалось, и для эргативного строя.
Мы можем простроить следующую параллель между видением
мира, присущим детскому сознанию (а также сознанию на определен-
ном этапе исторического развития, когда оно еще не подверглось об-
работке процессом рационализации), и тем способом смыслообразо-
вания, овладение которым предполагает существующий вокруг нас
технократический мир:
Способ структурирования мира, присущий детскому со таи ню Требования к способу структурирования реальности, задаваемые научно* техническим прогрессом
Сближение объектов но чувственному образу Обобщение строится на основе логической иерархии от конкретного к абстрактному
Совпадение обшей идеи и чувственного образа Логическая иерархия ст причин к следствиям
Неднскретность. Каждый образ рассматривается как интегральное целое, более выявлен, чем знак, и представляет по отношению к нему первичную реальность Дискретность. Знак явно выражен и представтает первичную реальность
Знак имеет изобразительный, иконический характер Знак имеет условный характер, существует в виде вербальных представлений
Семиотические единицы ориентированы на внсссмиотическую реальность н прочно с ней связаны Семиотические единицы имеют тенденцию к наибольшей автономности от внесемиотической реальности и приобретают смысл от взаимного соотношения между собой
,и Аияциельсои С. Д. О происхождении эргативной конструкции.
260
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
Отношение к пространству и времени
Неотчетливое представление о пространственно-временных отношениях, объекты сближаются по их смежности и пространстве или времени Четкое представление о хронометрическом времени и геометрическом пространстве; объекты анализируются по сходству их сущностных признаков, а не по пространствен но- временной совмещенности
Нераздсленность идеального и вешипвенного, неотчетливое различение (а порою и тождество) субъекта и объекта, проекция человеческих качеств на предметы окружающего мира Четкое различение веши и представления (знака, символа), субъекта и объекта. Действительность, природа предстают в качестве предмегноги прошвостояния
Под эти требования строится образовательная система, развиваю-
щая мышление как систему выполнения определенных логических
заданных операций (под научно сформулированное определение ин-
теллекта как способности решать задачи), со все усиливающимся ак-
центом на точные науки.
Изменившийся взгляд на природу отражается и в языковой струк-
туре. Если при эргативном строе речи, характерном для ребенка, до-
минантой в предложении является существительное (что соответству-
ет детской картине мировосприятия, когда мир — это множество свя-
занных друг с другом объектов, а деятельность — лишь одна из многих
характеристик сущего), то в номинативном строе, характерном для
современного взрослого индоевропейца, ядром предложения служит
так называемый предикативный центр, то есть эксплицитно или имп-
лицитно выраженный глагол56’, что соответствует деятельностному
подходу к сущему.
Этот деятельностный подход к сущему, осуществляемый не только
во внутреннем плане, связан и с преобразованием вещного материа-
ла, с созданием новых форм. Эта вещная среда не будет выступать по
отношению к мысли в качестве сырого материала, а напротив, будет,
раз уже она подверглась воздействию мысли, также и носителем зна-
чений. Можно ли вывести общий знаменатель этих значений? Если
рассматривать искусственную среду, созданную вокруг себя человеком,
которая фиксирует и транслирует его опыт в пространстве и времени,
то мы замечаем, как механизируются, электронизируются, отехничи-
ваются окружающие нас бытовые предметы. Но раз мир вещей, окру-
жающий нас, напрямую соприкасается с миром символов, знаков, то в
Гаспаров Б. М Из курса лекций по синтаксису современного русского языка:
простое предложение Тарту, 1971.
261
Глава 3. Творчество и структура взыка
качестве значения такого преобразования ясно проглядывает преоб-
разующе-деятельностная направленность нашей эпохи, которую впи-
тывает растущий ребенок, ибо «веши властно диктуют жесты, стиль
поведения и в конечном итоге психологическую установку своим об-
ладателям»44. Таким образом, входящие в качестве предметов быта в
жизнь современного человека различные технические устройства, дей-
ствуя на сознание, с одной стороны, вызывают усиление технократи-
ческой логической структуры мышления, а с другой стороны, форми-
руют определенное отношение к действительности.
Однако может быть, рационализация мыслительных операций, про-
исходящая в детстве, не только закономерный и необходимый, но и
позитивный этап, как и изживание предшествующего, «синкретичес-
кого» мышления? Разберем этот вопрос.
Согласно Л. С. Выготскому, начальный период детского мышле-
ния — допонятийный, он можетбыть описан вначале как период «син-
кретического», нерасчлеиеиного мышления, а позднее — как период
«мышления в комплексах», когда ребенок осуществляет свое интел-
лектуальное взаимодействие с миром не с помощью понятий, а с по-
мощью «ассоциативного», «коллекционного», «цепного», «диффузно-
го» и «псевдопонятийного» мыслительных комплексов. При этом млад-
ший школьный возраст характеризуется комплексным мышлением с
преобладанием псевдопонятий (что соответствует установленным
Пиаже границам конкретно-операционального мышления), и лишь в
подростковый период развиваются собственно понятийные структу-
ры (возникает стадия формальных операций по Пиаже), «ребенок при-
ходит к мышлению в понятиях»*’. Между понятийными идопонятий-
ными мыслительными формами существует коренное различие, и ряд
советских психологов(П. Я. Гальперин, Д. Б. Эльконин, В. В. Давыдов)
осмысляли понятийное мышление как принципиально более совер-
шенное. Была создана знаменитая эльконинско-давыдовская концеп-
ция «развивающего обучения», целью которой было разработать та-
кие программы для начальной школы, чтобы уже у ребенка младшего
школьного возраста происходило формирование полноценных поня-
тий. В рамках ланной концепции был осуществлен цикл психолого-
педагогических исследований и экспериментов, осуществленных в
1940-50-е годы и ставших н последующем основой системы развива-
ющего обучения. О результатах этих экспериментов П. Я. Гальперин
писал: «При формировании понятий по методике поэтапного форми-
*“ Лотман Ю М. Беседы о русской культуре. С.-Петербург, 1994 С. 11.
ш Высотский Л, С. Мышление и речь. С. 175.
262
Развитие мыиззенияребенка в контексте связи творчества...
рования соответствующих действий не возникает ни комплексов, ни
псевдопонятий, ни промежуточных форм из элементов научных и
житейских понятий... Настоящие понятия успешно и быстро образу-
ются в старшем дошкольном возрасте, и объем их ограничен лишь
наличием необходимых предварительных знаний и умений»544. Дан-
ные выводы были положены в основу теории развивающего обучения,
ставившей своей задачей преобразование начальной школы путем вве-
дения принципиально нового учебного содержания, требующего от
ребенка «новых, более высоких форм мысли»5*7 и нацеленных на ран-
нее формирование понятийных структур. При этом теоретики такого
подхода не сомневались, что сам факт раннего формирования поня-
тийных структур (минуя или значительно сокращая этап псевдопоня-
тий и комплексов) является безусловным благом для ребенка. Соглас-
но их версии, описанные Выготским детские мыслительные комплексы
не имеют самостоятельного значения, а выступают лишь ступеньками
к более высокой, понятийной ступени организации мыслительного
процесса.
Однако можно ли это с уверенностью утверждать? Как справедли-
во отмечает А. Лобок, даже если рассматривать понятийное мышле-
ние как более «высокое» по сравнению с допонятийным, из этого вов-
се не следует, что и на ранних ступенях развития ребенка мышление в
понятиях должно рассматриваться как безусловная ценность54’. Сам
Выготский был в своем анализе весьма осторожен — комплексное,
допонятийное мышление имело для него вполне самостоятельную
ценность по сравнению с понятийным мышлением, и, ставя вопрос
об исследовании нераскрытых возможностей умственного развития
ребенка, он менее всего отрицал самостоятельную значимость и цен-
ность ранних этапов этого развития. В своих исследованиях Лев Се-
менович выделяет пять основных форм, в которых осуществляется
комплексное мышление (что примечательно, все пять форм указыва-
Гальперин П. Я. Основные результаты исследований по проблеме «Формирова-
ние умственных действий и понятий»/Возрастные возможности усвоения знаний. М..
1966. С. 50.
*’ Эльконин Д f> Интеллектуальные возможности младших школьников и содер-
жание обучения / Возрастные возможности усвоения знаний. М , 1966 С. 52,
“• Лобок А. Другая математика / Школьные технологии, 1998. Ns 6. (Несмотря на
название, данное исследование не ограничивается математикой — в своей книге Алек-
сандр Михайлович рассматривает новые основания, на которых должно быть построе-
но школьное обучение с учетом Ценностей детского допоиягийиого мышления. В ра-
боте также проведено исследование концепции Выготского, на которое я буду опираться
ниже).
263
Глава 3. Творчество и структура языка
ют на специфические особенности того мышления, которое принято
называть творческим или эвристическим. Более того, различные спо-
собы активизации творческого мышления у взрослых типа техноло-
гий «мозгового штурма» можно интерпретировать как активизацию
именно комплексных форм мышления).
Первая выделяемая Выготским форма — это ассоциативный ком-
плекс, когда в основу обобщения кладутся произвольные ассоциатив-
ные связи. «...В его основе лежит любая ассоциативная связь с любым
из признаков, замечаемых ребенком в том предмете, который в экспе-
рименте является ядром будущего комплекса. Ребенок может вокруг
этого ядра построить целый комплекс, включая в него самые различ-
ные предметы: одни — на основании того, что они имеют тождествен-
ный с данным предметом цвет, другие — форму, третьи — размер, чет-
вертые — еще какой-нибудь отличительный признак, бросающийся в
глаза ребенку. Любое конкретное отношение, открываемое ребенком,
любая ассоциативная связь между ядром и элементом комплекса ока-
зывается достаточным поводом для отнесения предмета к подбирае-
мой ребенком группе и для обозначения этого предмета общим фа-
мильным именем»-'*’. Разумеется, со строго понятийной точки зрения
это глубоко «неправильное» мышление — однако способность к про-
дуцированию такого рода «боковых», «неправильных», случайных ас-
социативных связей является неотъемлемой частью творческою мыш-
ления: «Оригинальные ответы получаются при абстрагировании (вы-
делении) одних аспектов предмета и отвлечении от других его аспектов.
Выделение латентных, неочевидных признаков изменяет смысловую
иерархию их значимости, и предмет предстает в новом свете. Так воз-
никает эффект неожиданности, оригинальности»570, являющийся не-
обходимым компонентом творческого процесса (оригинальность как
способность продуцировать отдаленные ассоциации, необычные
ответы выделяет в качестве необходимой составляющей креативности
один из известных ее исследователей, американский психолог
Дж. Гилфорд)571.
Следующей формой, которую выделяет Выготский, является кол-
лекционный комплекс, когда «различные конкретные предметы объе-
диняются на основе взаимного дополнения по какому-либо одному
признаку и образуют единое целое, состоящее из разнородных, взаи-
модополняющих друг друга частей. Именно разнородность состава,
** Выготский Л. С. Мышление и речь. С. 141-142.
™ Дружинин В Н. Психология обших способностей. СПб., 2000. С. 200.
Guilford У. A The nature of human intelligence. N.Y.: Mc-Gaw Hill, 1967.
264
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
взаимное дополнение и объединение на основе коллекции характери-
зуют эту ступень в развитии мышления. В экспериментальных усло-
виях ребенок подбирает к данному образцу другие фигуры, которые
отличаются от образца по цвету, форме, величине или какому-либо
другому признаку. Однако ребенок подбирает их нс хаотически и не
случайно, а по признаку их различия и дополнения к основному при-
знаку, заключенному в образце и принятому за основу объединения»”2.
Не вызывает сомнения, что принцип вариативности и принцип до-
полнительности, лежащие в основе описанного коллекционного ком-
плекса, также являются важнейшими характеристиками креативнос-
ти (уже упоминавшийся Дж. Гйлфорд в своих дальнейших исследова-
ниях указывает данную черту в качестве одной из необходимых для
творческого процесса, формулируя се как способность усовершенство-
вать объект, добавляя детали).
Следующая описываемая Выготским форма — это цепной комп-
лекс, выстраиваемый на основе динамической, ветвящейся цепи ас-
социаций. «Например, ребенок к образцу — желтому треугольнику —
подбирает несколько фигуре углами, а затем, если последняя из подоб-
ранных фигур оказывается синего цвета, ребенок подбирает к ней дру-
гие фигуры синего цвета, например полуокружности, круги. Это снова
оказывается достаточным для того, чтобы подойти к новому признаку
и подобрать дальше предметы по признаку округлой формы. В про-
цессе образования комплекса совершается переход от одного призна-
ка к другому»”3. Таким образом, «в цепном комплексе структурный
центр может отсутствовать вовсе. Частные конкретные элементы мо-
гут вступать в связь между собой, минуя центральный элемент, или
образец, и могут поэтому не иметь с другими элементами ничего об-
щего, но тем не менее принадлежать к одному комплексу, так как они
имеют общий признак с каким-нибудь другим элементом, а этот, дру-
гой, в свою очередь, связан с третьим и т. д. Первый и третий элементы
могут не иметь между собой никакой связи, кроме того, что они оба,
каждый по своему признаку, связаны со вторым»”4 — что касается этой
формы детского мышления, то А. М. Лобок отмечает: «Специалисты
по научной эвристике превосходно знают, что многие открытия в на-
уке делаются именно по описанной модели “цепного комплекса”, когда
переход от одного структурно организующего центра мышления к дру-
гому совершается по совершенно случайной, вероятностной логике, и
Высотский Л. С. Мышление и речь. С. 142-143.
>п Там же. С. 144.
”‘Тамже. С. 145.
265
Г->ава 3. Творчество и структура языка
именно в точке этого вероятностного перехода (или в серии этих сла-
бомотивированных, вероятностных переходов) совершается то, что мы
называем научным открытием»575.
В качестве четвертой формы Выготский анализирует диффузный
комплекс, при котором «самый признак, ассоциативно объединяющий
отдельные конкретные элементы и комплексы, как бы диффундирует,
становится неопределенным, разлитым, смутным, в результате чего об-
разуется комплекс, объединяющий с помощью диффузных, неопреде-
ленных связей наглядно-конкретные группы образов или предметов.
Ребенок, например, к заданному образцу — желтому треугольнику —
подбирает не только треугольники, но и трапеции, так как они напоми-
нают ему треугольники с отрезанной вершиной. Дальше к трапециям
примыкают квадраты, к квадратам — шестиугольники, к шестиуголь-
никам — полуокружности и затем круги. Так же как здесь разливается и
становится неопределенной форма, взятая в качестве основного при-
знака, также иногда сливаются цвета, когда в основу комплекса кладет-
ся диффузный признак цвета. Ребенок подбирает вслед за желтыми пред-
метами зеленые, к зеленым — синие, к синим — черные»5’6. Сам Выгот-
ский подчеркивает, что именно в диффузном комплексе открывается
такая важнейшая черта детского мышления, как его принципиальная
безграничность: «Подобно тому, как древний библейский род, будучи
совершенно конкретным фамильным объединением людей, мечтал раз-
множиться и стать неисчислимым, как звезды небесные и как морской
песок, так же точно диффузный комплекс в мышлении ребенка пред-
ставляет собой такое фамильное объединение вещей, которое заключа-
ет в себе безграничные возможности расширения и включения в основ-
ной род все новых и новых, однако совершенно конкретных предме-
тов... Ребенок вступает в мир диффузных обобщений, где признаки
скользят и колеблются, незаметно переходя один в другой. Здесь нет
твердых очертаний. Здесь господствуют безграничные комплексы, час-
то поражающие универсальностью объединяемых ими связей»’77. Имен-
но эти безграничные возможности для расширения, способность мыс-
лить в размытых, приблизительных, нечетких очертаниях открывают
перед ребенком блестящие возможности для творчества: «Мы знаем,
какие неожиданные сближения, часто непонятные для взрослого, ка-
кие скачки в мышлении, какие рискованные обобщения, какие диф-
фузные переходы обнаруживает ребенок, когда он начинает рассуждать
т Лобок А Другая математика. С. 24.
”* Высотский Л. С. Мышление и речь. С. 146.
’"Там же. С. 147.
266
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
или мыслить за пределами своего наглядно-предметного мирка и своего
практически-действенного опыта»57*. Эта удивительная способность к
диффундированию, к иррациональным скачкам и переходам порожда-
ет еще параметра креативности, вычлененных Гилфордом, — способ-
ность к генерированию большого числа идей и гибкость мышления, то
есть способность продуцировать разнообразные идеи.
Наконец, пятая форма комплексного мышления, согласно Выготс-
кому, — это псевдопонятие, которое «образуется ребенком всякий раз,
когда он подбирает к заданному образцу ряд предметов, которые могли
бы быть подобраны и объединены друг с другом на основе какого-нибудь
отвлеченного понятия. (...) Например, ребенок к заданному образцу —
желтому треугольнику — подбирает все имеющиеся в эксперименталь-
ном материале треугольники. Такая группа могла бы возникнуть и на ос-
нове отвлеченного мышления (понятия или идеи треугольника). Но на
деле, как показывает исследование, ребенок объединил предметы на ос-
нове ихконкретных, фактических, наглядных связей, на основе простого
ассоциирования. Он построил толькоограниченный ассоциативный ком-
плекс; он пришел к той же точке, но шел совершенно иным путем»'7’. То
есть в результате деятельности по формированию псевдопонятий ребе-
нок «получает продукт, сходный с продуктом взрослых, но добытый с
помощью совершенно отличных интеллектуальных операций, вырабо-
танный особым способом мышления. (...) Получается по внешнему виду
нечто, практически совпадающее со значениями слов для взрослых, но
внутренне глубоко отличное от этих значений»5*0. Исследуя эту отмечен-
ную Выготским способность, А. М. Лобок отмечает, что главной ценнос-
тью тут является не сам понятийный или псевдопонятийный «продукт»,
атот путь, который проходит ребенок при получении этого «продукта», —
прежде чем приступить к деятельности по освоению понятий взрослого
мира, ребенок на свой страх и риск эти понятия изобретает, проходя аб-
солютно индивидуальным, прихотливым, собственным путем. Таким
образом, «на ступени псевдопонятийного мышления происходитстанов-
ление самой изобретательской способности интеллекта. И если искусст-
венно «перепрыгнуть» псевдопонятийную ступень и раньше времени на-
вязать детскому сознанию универсально-понятийные схемы мышления,
вполне вероятно, что эта изобретательская способность интеллекта ока-
жется недостаточно сформированной»’*1.
Вымтский Л. С. Мышление и речь.
Там же С. 148.
’“Там же.С. 150.
Лобок А. Другая математика. С. 26.
267
Глава 3. Творчество и структура языка
Итак, детский способ осмысления реальности содержит в себе мощ-
ный креативный элемент, который может быть в значительной степе-
ни утрачен под воздействием рационализации сознания. Эксперимен-
ты подтверждают эту мысль. Т. В. Галкина обследовала две группы де-
тей — учащихся в компьютерном классе и учащихся в обычных классах:
дети, прошедшие курс компьютерного обучения, показали более низ-
кую речемыслительную креативность, чем обычные дети (то есть алго-
ритмизация мыслительной деятельности при обучении программиро-
ванию блокирует развитие творческого мышления). Однако при упоре
в обучении на предметы художественного цикла, не навязывающие
универсально-понятийные схемы мышления, а. напротив, приветству-
ющие свой взгляд на мир и свой способ его осмысления, происходит
развитие творческих способностей. Т. В. Галкина и Л. Г. Хуснутдинова
провели обследование детей, занимающихся в группе эстетического
воспитания, и оказалось, что показатели креативности у этой группы
выше, чем у детей основной выборки (?)Я1.
Отрицательное влияние процессов обучения как рационализиру-
ющих мышление (что приводит к ослаблению или даже уничтожению
креативности) показало и следующее американское исследование, дав-
шее толчок к изучению проблем креативности Гилфордом Поскольку
считалось, что необходимая для полноценного существования в об-
ществе структура мыслительных процессов самостоятельно развива-
ется у ребенка во время учебы в школе, то предполагалось, что наибо-
лее успешные в школе дети (в предельном варианте — отличники) бу-
дут столь же успешны и в овладении выбранными профессиями, а,
кроме того, овладев ими, будут генерировать гениальные идеи, разви-
вать свою отрасль. Чтобы максимально объективно определить уро-
вень развития, разрабатывались интеллектуальные тесты — хотя на-
чало было положено во Франции Бине и Симоном, впоследствии тес-
тированием уровня интеллекта особенно увлекались в США. Именно
там было проведено масштабное исследование уровня интеллекта
школьников старших классов — те, у кого уровень IQ был выше нор-
мы данной возрастной группы, были взяты на заметку — предполага-
лось, что именно они — будущие гении. Однако после завершения
образования по выбранным специальностям в ходе профессиональ-
ной деятельности эти выросшие дети не открыли, не создали ничего
ж Эти и другие эксперименты по диагностике и развитию креативности см.: Разви-
тие и диагностика способностей. М.. 1991. Интересные данные можно также почерп-
нуть в статье: Дружинин В. И., Хазратова И. В. Экспериментальное исследование фор-
мирующего влияния микросреды на креативность/ Психологический журнал, 1991, № 4.
268
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества
гениального — они были профессионалами хорошего уровня, и толь-
ко. Этими данными заинтересовался Гилфорд; поскольку результаты
тестирования были сохранены, он проследил профессиональную судь-
бу всех школьников, участвовавших в обследовании. И обнаружил, что
среди этой выборки были дети, чьи последующие профессиональные
достижения можно квалифицировать как гениальн ые; тестировавшие
же не обратили на них внимания, потому что их IQ был средним, в пре-
делах нормы. Таким образом, можно было сделать вывод: максималь-
ного успеха в выбранных специальностях достигают вовсе не дети с
высоким коэффициентом интеллекта (IQ), а те, кто числились «серед-
няками». Однако, разумеется, далеко не все «середняки» становятся
гениями — таким образом, вопрос о том, как определить среди детей
будущего гения, оставался открытым. Дж. Гилфорд5” предложил свой
вариант ответа: он разработал теорию о двух типах мышления — кон-
вергентном и дивергентном. Дивергентность — это такой способ об-
работки информации при поставленной задаче, когда мысль, отправ-
ляясь из начальной точки, расходится по всем направлениям ассоциа-
тивного поля (от лат. divergere — расходиться), — такой тип мышления
допускает варьирование путей решения проблемы, приводит к нео-
жиданным выводам и результатам. При конвергентном же поиске (от
лат. convcrgcre — сходиться) мысль движется в одном направлении (при
научном исследовании оно обычно задается принятой теорией, при-
чем эта заданность часто идет на бессознательном уровне). Психоло-
гическая интерпретация мыслительных процессов имеет свою па-
раллель и в философском способе осмысления этого вопроса.
Ю. М. Лотман, описав две основные биполярные системы смыслооб-
разования5И, одну из них представил как генератор дискретных тек-
стов, увеличивающий текстовый объем по принципу линейного при-
соединения сегментов (что вполне вписывается в гилфордовское оп-
ределение конвер!ентности), а другую — как генератор недискретных
(континуальных) текстов, увеличивающий текстовый объем по прин-
ципу аналогового расширения (типа кругов на воде), что, в свою оче-
редь, согласуется с дивергентным способом обработки информации.
Выяснилось, что при обучении в школе нарабатывается только
конвергентный способ организации мышления (на выявление уров-
ня овладения таким способом обработки материала и направлено
большинство интеллектуальных тестов). Однако при творческом ре-
Гилфорд Дж. Три стороны интеллекта//Психология мышления. М.,1965. С. 120-126.
4,4 Лотман Ю. М Мозг — текст — культура — искусственный интеллект // Лот-
ман Ю. М. Избр. статьи. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 29.
269
Eiaea 3. Творчество и структура языка
шснии задач необходим также другой способ организации мыслитель-
ной работы — дивергентный, который, к сожалению, абсолютно не
нарабатывается при прохождении ребенком школьной программы;
вместо дальнейшей его разработки, развития школьные программы
утверждают новый, конвергентный способ мышления, при успешном
усвоении которого происходит вытеснение старого, дивергентного.
Гилфорд считал операцию дивергенции, наряду с операциями пре-
образования и импликации, основой креативности как обшей твор-
ческой способности, отмечая в то же время слабую связь творческих
способностей со способностями к обучению и интеллектом. Он вы-
делил четыре основных параметра креативности: 1) оригиналь-
ность — способность продуцировать отдаленные ассоциации, нео-
бычные ответы; 2) семантическую гибкость — способность выявить
основное свойство объекта и предложить новый способ его исполь-
зования; 3) образную адаптивную гибкость — способность изменить
форму стимула таким образом, чтобы увидеть в нем новые признаки
и возможности для использования; 4) семантическую спонтанную
гибкость — способность продуцировать разнообразные идеи в нерег-
ламентированной ситуации (причем общий интеллект не был вклю-
чен Гилфордом в структуру креативности). Позже он упоминает шесть
параметров креативности: 1) способность к обнаружению и поста-
новке проблем; 2) способность к генерированию большого числа
идей; 3) гибкость — способность продуцировать разнообразные идеи;
4) оригинальность — способность отвечать на раздражители нестан-
дартно; 5) способность усовершенствовать объект, добавляя детали;
6) способность решать проблемы, то есть способность к анализу и
синтезу.
Как мы говорили выше, значительная часть выделенных Гилфор-
дом характеристик присутствует в детском способе обработки инфор-
мации. Однако также можно заметить, что в последнем перечне твор-
ческих характеристик, предложенных Гилфордом, две явно включают
рациональный момент — это способность к обнаружению и постановке
проблем и способность решать проблемы, то есть способность к ана-
лизу и синтезу. Следовательно, и в гилфордовской версии для полно-
ценного творческого процесса необходимы как рациональность, ло-
гика (то есть, по версии Гилфорда, конвергентные качества), так и ка-
чества из другой сферы (то есть дивергентный, по Гилфорду, способ
обработки информации).
Взаимосвязь дивергентного и конвергентного способов обработки
информации в творческом процессе анализируется и в концепции
С. А. Медника®5. По его мнению, процесс дивергентного мышления
270
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
идет следующим образом: есть проблема, и поиск следует в разных на-
правлениях мыслительного пространства, отталкиваясь от содержания
проблемы; таким образом, дивергентное мышление — это мышление
«около проблемы*. Причем, по мнению Медника, чем из более отда-
ленных областей взяты элементы проблемы, тем более креативным яв-
ляется процесс ее решения; тем самым в данной теории дивергенция,
по сути, заменяется актуализацией отдаленных зон смыслового про-
странства. Конвергентное же мышление увязывает все элементы се-
мантического пространства, относящиеся к проблеме, воедино, нахо-
дит единственно верную композицию этих элементов. То есть в твор-
ческом процессе присутствуют как дивергентная, таки конвергентная
составляющая; суть же творчества — не в особенности операции (ибо
синтез элементов на последней стадии может быть и не творческим), а
в широте ассоциативного поля и в способности преодолевать стерео-
типы на конечном этапе мыслительного синтеза.
Итак, по способу обработки информации у ребенка диагностиру-
ется ярко выраженое дивергентное начало. Дтя того же, чтобы полу-
чить значимый результат в любой научной области, необходима, как
мы видим, и развитая логическая сфера — наличия одного только дет-
ского способа обработки информации здесь недостаточно. Проблема
же заключается в том, что, развивая в процессе социализации рацио-
нальную, конвергентную сферу, мы ничего не делаем для развития вто-
рой, дивергентной, которая не просто остается на прежнем уровне, а,
как показывают результаты упомянутых экспериментов, начинает ат-
рофироваться. Конвергентный способ начинает вытеснять диверген-
тный.Выводы, или связь творчества и структуры языка
Теперь подведем итог. В ходе исследования в данной главе были
описаны различные способы обработки информации, которые, как
мне кажется, можно объединить в две противостоящие друг Другу
группы. В первую входит бессознательное мышление, детское, пер-
вобытное (мифологическое), иррациональное (вспомним предыду-
щий раздел), дивергентное, континуальное; во вторую — сознатель-
ное, взрослое, современное (точнее, наверное, две последние харак-
теристики объединить— мышление современного взрослого
европейца), конвергентное, линейное, рациональное. Причем для
творчества необходим союз этих двух способов мышления. Мы же
можем констатировать следующее: изначально способы обработки
информации взрослого и ребенка не различались кардинально. Этот
а$ Mednieh S. A. The associative basis of the creative process / Psychol Rewiew. 1969
№2. P 220-232.
271
Глава 3. Творчество и структура языка
факт нашел свое отражение и в эргативной языковой структуре. Од-
нако со временем происходит становление, а затем и усиление раци-
онального элемента, что приводит к изменению языковой структуры
с эргативной на номинативную. Усиление науки, акцент на утили-
тарность, внедрение техники — все это приводит к расхождению дет-
ского и взрослого способов обработки информации, что отражает и
приведенное выше исследование различий детской и взрослой речи.
На каком-то этапе усиление логического, конвергентного элемента в
мышлении весьма позитивно — оно уравновешивает доминировав-
шее раньше дивергентное мышление, создавая хорошую базу для твор-
ческой обработки информации. Но то чрезмерное усиление рацио-
нального, сознательного элемента, которое имеет место в настоящем,
пагубно для креативности.
Об этом говорят не только все приведенные выше исследования
творческих процессов (отмеченное как необходимое при творчестве до-
минирование сознательного над бессознательным; наличие в гилфор-
довском исследовании двух из шести конвергентных моментов при
четырех остальных дивергентных и т. п.) — об этом свидетельствуют и
приводимые в начале данного раздела исследования связи гениально-
сти и некоторых психических отклонений. Как мы помним, уЛомбро-
зо гении были либо с определенными психическими отклонениями,
либо с некоторой ненормальностью в сфере чувствительности (а имен-
но, с повышенной чувствительностью). И теперь мы можем предло-
жить объяснение этому факту.
Усиление чувственных компонентов позволяет предположить, что
большое значение для такого человека при восприятии окружающе-
го мира играют чувственные знаки А чувственные знаки, характер-
ные для речемыслительного процесса, это «не постоянные индексы
или симптомы, а свободно перестраивающиеся отношения элемен-
тов сообразно выражаемым отношениям»556. То есть смысл у такого
человека первоначально оформляется в знаках, одной из главных ха-
рактеристик которых является их способность свободно перестраи-
вать отношения мыслимых элементов. В то же время для того чтобы
быть средством творческого мышления, знаки-символы должны от-
крывать нам доступ к таким уровням и механизмам сознания, кото-
рые не созданы жесткими и однозначными правилами соединения.
Однако в процессе социализации происходит жесткое закрепление
значений — выделяя некий предмет в действительности и приписы-
Шпет Г. Г. Внутренняя форма слова. М., 1927. С. 88.
272
Разлитие мышления ребенка в контексте саязи творчества...
вая ему знак, мы тем самым производим акт конструктив»!зации, рас-
членения, структурирования этой действительности. Неодновремен-
но и сознание приобретает определенную степень расчлененности и
структурированности; можно утверждать, что сознанию уже невоз-
можно вернуться, по крайней мерс, при нормальном режиме его
функционирования, к тому состоянию, когда не существовало ука-
занных дистинкций и их закреплений с помощью знака. Следователь-
но, мы ограничиваем наше объективное познание сущим, которое
дано нам в нашем положении, но не познаем бытие как таковое5*’.
Наше же положение предопределено способом упорядочивания внут-
ренних репрезентаций (чувственных образов и представлений) по-
средством отвлечения от всего многообразия чувственных качеств
обозначаемых вещей — ибо на определенной ступени развития со-
знания образность вступила в противоречие с потребностью в быст-
роте и абстрактности мышления, и рационализированная, логичес-
кая структура мыслительного акта одержала верх. Однако как дети, в
сознании которых еще отсутствует подобная структурная заданность,
так и люди, у которых усилено чувственное восприятие и чувствен-
ный способ обработки информации (с точки зрения Сегалина, это
передается по наследству), — и те, и другие способны «поворачивать»
воспринимаемый знак и предмет (а в каждом предмете наличествует
момент знаковости) различными сторонами, «вычерпывать» из него
все новые и новые смыслы, расширять видение стоящих за знаком
содержаний, включая их в новые связи и отношения, что и является
основой творческого процесса.
То есть зафиксированные Сегалиным с коллегами передаваемые
по одной из генетических линий нарушения в «сфере чувствитель-
ности», с одной стороны, не уменьшали, а, наоборот, увеличивали
восприимчивость присущей человеку чувственной сферы, нарушая
сложившийся диктат рациональности в мыслительном процессе, ос-
лабляя жесткую заданность конвергентного способа смыслообразо-
вания. А с другой стороны, в самих чувственных знаках нет четкой
иерархии, для них характерно свободное перестраивание, то есть они
дивергентны по своей структуре (Лотман же прямо связывает при
анализе двух «генераторов» обработки информации организацию
системы смыслообразования по принципу аналогового расширения
с мифологическим сознанием5*', а его, в свою очередь, с детским («ряд
совпадающих с наиболее характерными чертами мифологического
ят Jaspers К. Philosophic. S. 1—2.
ш Лотман Ю. М Мозг — текст — культура... С. 29-30.
273
Глава 3 Творчество и структура языка
сознания признаков позволяет говорить о детском сознании как о
типично мифологическом»)54*). Мы видим следующую закономер-
ность. Детское мышление схоже с творческим потому, что в обоих
случаях доминирующим является дивергентный способ обработки
информации. Однако если у гения прозрения, совершенные дивер-
гентным путем, потом проходят конвергентную обработку (особен-
но это касается творцов в науке), то у ребенка это скорее творческий
потенциал, хотя в сфере искусства он может проявлять себя полно-
ценным творцом (например, в Союзе художников Петербурга на вы-
ставке «Надежда» в числе картин были и работы Вани Баженова, ко-
торому в тот момент было 1 год и 5 месяцев; и у него это уже вторая
выставка — первая, персональная, из 36 картин, прошла в галерее
ИНК-клуба, когда юному абстракционисту было 1 год и 2 месяца.
Причем профессионалы советуют родителям не учить Ваню акаде-
мизму до 14-15 лет, что в контексте нашего исследования представ-
ляется вполне логичным)5*0. Надо сказать, что, по наблюдениям
психологов, «возраст 3-5 лет является наиболее сензитивным для раз-
вития творческих способностей. Детское литературное и художе-
ственное творчество ярче всего проявляется именно в это время, а в
6 лет наблюдается слад. Спад творческих проявлений к 6 годам (при
активизации интеллектуальной активности!) считается следствием
уменьшения роли бессознательного в регуляции поведения и возра-
станием критичности и рассудочности в сознании ребенка. Можно
предположить, что ребенок не просто критикует самого себя за от-
клонение от норматива (интериоризация социальной нормы взрос-
лого: «Нельзя!»), а перестает видеть возможность отклонения от сте-
реотипного, предписанного социальной нормой поведения»”1.
Таким образом, усиление в деятельности сознания чувственных
компонентов (пусть даже и через генетическое наследование психи-
ческих расстройств) ведет к расторможению дивергентного способа
структурирования информации, который в обычном взрослом состо-
янии человека заглушен теми сторонами процесса социальной иден-
тификации, направляемой рациональностью, о которых мы говорили
в предыдущем разделе.
Рассматривая всю эту информацию в контексте языка, мы можем
сделать следующее предположение. Как уже отмечалось, для полно-
“* Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Мир — имя — культура //Лотман Ю. М. Указ,
соч. С. 65.
яо «Петербург экспресс» № 10/315, от 17.03 03, с. 9.
**' Дружинин В. И. Психология общих... С. 218.
274
Развитие мышления ребенка в контексте связи творчества...
ценного творческого акта необходимо обладать как дивергентным
способом структурирования действительности, так и конвергентным
(наряду с вышеизложенными теоретическими выкладками, резуль-
таты Сегалина также подтверждают это: как мы помним, по одной
генеалогической линии там передавались некоторые психические от-
клонения, а подругой — одаренность, то есть способность быстро и
глубоко усваивать наработанные в данной отрасли знания, а если
говорить о научных исследованиях, то умение понять построенную
предыдущими исследователями логическую иерархию, что относит-
ся именно к конвергентным навыкам). Со своей стороны, в структу-
ре языка может быть акцентирован как конвергентный, так и дивер-
гентный момент. С усвоением языка эта направленность внедряется
на бессознательный уровень, усиливая в национальном характере тот
или другой момент. Если у носителей английского языка за счет жес-
ткого порядка расположения членов предложения, отсутствия взаи-
модействия друге другом частей речи через согласование, формиру-
ется конвергентная настроенность, тяга к логике, упорядоченности
(которая поддерживается также лексическим составом языка), то у
носителей русского языка, которые с детства привыкли к возможно-
сти различных комбинирований членов предложения, взаимовлия-
нию их друг на друга усиливается дивергентная установка (поддер-
живаемая также и лексикой). (Причем предрасположенность нашей
культуры кдивергентности, к чувственному, а нс рациональному вос-
приятию мира находит свое воплощение в широком ряде культурных
проявлений. Одним из таких проявлений было юродство (утвержда-
ющееся в русском культурном пространстве с начала XVI века) и от-
ношение к нему. Юродство было «чином мирской святости», вводив-
шее в систему ценностей добровольный отказ от разума, — отказы-
ваясь же от разума, человек освобождался от мира, становясь над
существующими правилами и нормами, — «Юродивый уже не плен-
ник мира; все узы, которыми этот последний коварно привязывает к
себе человека, с обетом юродства расторгаются сами собой»5*2. Отри-
цательное отношение к разуму как культурная норма русского про-
странства нашло свое отражение и в фольклоре: совсем не случайно
одной из центральных фигур русских сказок стал Иван-дурак — идею
сходства этих двух персонажей мы находим, например, у Успенского:
«Юродивый так же необходим для русской церкви, как секуляризо-
5” Христа ради юродивые. М., 1903 С 134.
275
Глава J. Творчество и структура языка
ванное его отражение, как Иван-дурак — для русской сказки»”5. В том
же направлении можно проанализировать и такое явление русской
культуры, как скоморошество5*4).
Итак, в целом позитивным с точки зрения творчества может быть
как усиление конвергентного момента, так и дивергентного. Однако в
настоящее время, когда структура языка сменилась с эргативной на
номинативную, когда детский (схожий с дивергентным) способ струк-
турирования реальности вытесняется взрослым, когда действитель-
ность предстает в форме предметного противостояния, когда рацио-
нальность усиливает практическую направленность, утилитарность
мышления, когда мир вокруг нас все больше отехничивается и, следо-
вательно, логизируется, — в такой ситуации для сохранения креатив-
ной способности становится важным именно язык с дивергентной ус-
тановкой.
5,3 Успенский А. Б. Иэбр. труды. Т. 1. М.. 1994. С. 236.
*“ Материал для анализа можно, например, почерпнуть в следующей литературе:
Фаминцын А. С. Скоморохи на Руси СПб., 1889; Беляев И. Д. О скоморохах / Времен-
ник О ИЛ Р. 1854. Кн, 20. М.. 1854; Сайоков Р. Д. Веселые скоморохи / Сов этнография.
Ns 5. 1976; Скоморохи: Проблемы и перспективы изучения СПб , 1994; Власова 3. И
Скоморохи и фольклор, СПб., 2001.
276
ПРИЛОЖЕНИЕ
ДУЭЛЬ В РОССИИ
В КОНТЕКСТЕ ЯЗЫКОВОЙ СПЕЦИФИКИ
Выше в числе прочего были рассмотрены примеры действия нон-
конформистской установки, указывающие на отношение представи-
телей русской нации к закону и правительству. Однако, разумеется,
нонконформистская установка имеет тенденцию выражаться по от-
ношению к любому явлению, претендующему на роль организующей
сверху формы. Мне кажется, прекрасной иллюстрацией данного фак-
та может служить исследование специфики проникновения в Россию
дуэльного ритуала, ибо в нем были неразрывно связаны сразу две орга-
низующие формы. Во-первых, в качестве таковой выступал сам спо-
соб проведения дуэли — и ряд сопутствующих поединку моментов, и
действия дуэлянтов совершались по определенной, заданной схеме.
Во-вторых, в качестве организующей формы выступала сама идея че-
сти — абстрактное понятие, формировавшееся на базе целого ряда
конкретных определений. Следовательно, исходя из нашей теории,
проникновение дуэли в Россию должно было столкнуться со значи-
тельными трудностями: и это предположение полностью подтвержда-
ется фактами. Мне могут возразить, что в конце концов, дуэльный ин-
ститут в России все же утвердился, — да, однако, с моей точки зрения,
причины его утверждения тоже укладываются в рамку формулируе-
мой языковой теории. Высказанные предположения я и собираюсь
проанализировать ниже.
Рассмотрим все по порядку. Что же такое дуэль? Это неюридичес-
кое средство урегулирования личных конфликтов посредством воору-
женного формализованного столкновения между двумя конфликтую-
щими лицами. Ее официальный статус колебался между внеположен-
ностью закону (как во Франции до официального запрета дуэли
Генрихом IV в 1602 г.), полузаконностью (как в России после мая
1894 года, когда Александр III негласно разрешил дуэль в армии) и
незаконностью (как было во всех странах, знавших дуэль, на протяже-
нии большей части ее истории). Казалось бы, в России, где, как мы
уже убедились, человек не очень-то уповал на закон, дуэль как сред-
ство решения личных конфликтов расцветет пышным цветом (во вся-
277
Приложение
ком случае среди людей, умеющих пользоваться оружием в силу со-
словной принадлежности). Данное предположение может быть под-
держано также следующим рассуждением: раз дуэль запрещена пра-
вительством (а до 1894 года это было именно так, да и негласно разре-
шена в армии Александром III она была уже ко времени своего, если
можно так выразиться, упадка), а для русского человека характерна
нонконформистская установка по отношению к правительству и царю,
то резонно предположить, что это послужит дополнительным стиму-
лом, усиливающим ориентацию на дуэль. Однако русская история ду-
эли5* *5 опровергает эти рассуждения. Обратимся к фактам.
В России в Средние века не было рыцарей; она не знала ни турни-
ров, ни поединков в специально отведенном государем месте, из ко-
торых на Западе выросла дуэль чести5*. Не имея корней в русской
традиции, дуэль, таким образом, является полностью заимствован-
ным институтом. Изначально русские только наблюдали дуэли, на-
ходясь за границей, и этот способ решать спор казался им диким.
Например, Петр Толстой, увидевший дуэль в 1697 году в Польше, от-
несся к ней крайне неодобрительно. Он писал: «Воистину и поляки
делом своим во всем подобятца скотине, понеже не могут никакого
государственного дела зделать без бою и без драки, и для того о вся-
ких делех выезжают в поле, чтоб им пространно было без размышле-
ния побиваться и гинуть»”7. То есть он воспринял увиденную дуэль
скорее как пример грубости и дикости польских варваров, чем как
формализованную процедуру, призванную разрешить личные или по-
литические разногласия. Первыми дуэлянтами в России также были
иностранцы. У Жака Маржерета (капитана иноземных телохраните-
лей Бориса Годунова, а позднее — Лжедмитрия I) в мемуарах мы на-
ходим сообщения о наблюдаемых им во время его службы в России
дуэлях между иностранцами, которые происходили, несмотря на су-
ровый запрети угрозу жестоких наказаний5М. У С. М. Соловьева так-
я> См об этом, наир.: Ливенсон. Поединок в законодательстве и науке. СПб., 1900.;
Гордин Я. А. Право на поединок. Роман в документах и рассуждениях. Л., 1989. Рейф-
мин И. Ритуал и зован пая агрессия. Дуэль в русской культуре и литературе. М.. 2002.
* Сведения о возникновении дуэли в Европе можно почерпнуть, наир .. из: Billacois
Е The duel: its rise and fall in early modem France / Ed. end trans, by Trisla Selous. New
Haven. CT, 1990; Kiernan V. G. The duel in European history. Honour and the reign of
aristocracy. N. Y.. 1989.
Галетой П. А Путешествие стольника П. А. Толстого no Европе, 1697—1699. M.,
1992. С. 28.
я* Маржерет Ж. Состояние Российской державы и великого княжества Москов-
ского / Сказания современников о Дмитрии Самозванце СПб., 1837. 4 3. С.83.
278
Дузль в России в контексте языковой специфики
же встречаются упоминания о дуэлях между иностранцами: «Хотя
десятские Немецкой слободы получали наказ — беречь накрепко, что-
бы не было поединков, однако служилые иноземцы мало обращали
внимание на это запрещение. Гордон59* в 1666 году имел поединок с
майором Монтгомери: поссорился с ним у себя на пирушке, которую
давал у себя в царские именины»600.
Наблюдая поединки за границей и у себя дома между иностранца-
ми, русские постепенно привыкают к идее дуэли и она перестает им
казаться варварским обычаем. Например, в дневнике Бориса Кураки-
на мы находим описание «дела чести», о котором он слышал, будучи в
Риме в 1707 году. Тон рассказа в дневнике вполне нейтральный, собы-
тие никак не оценивается (он сообщает об обстоятельствах ссоры между
двумя высокопоставленными лицами, кареты которых не могли разъе-
хаться на узкой улочке: «И потом тот принц Дармштат просил сатис-
факции, ничего не мог получить, только что тот кучер на некоторый
недели от дому отказан. И хотел идти на дуель, только не пошел»601).
Впрочем, приняв идею дуэли, русские не спешили ей следовать и на
практике в XVII1 веке прибегали к ней редко — на протяжении боль-
шей части столетия число дуэлей было невелико.
Почему было столь длительное восприятие идеи формализованных
поединков в России? Прежде чем приступить к анализу высказанной
мной версии о связи медленного восприятия идеи дуэли со структу-
рой русского языка, проанализируем имеющиеся в литературе, ибо
ответ на этот вопрос пытались найти как современники процесса, так
и наши современники.
При анализе причин столь медленного внедрения в России дуэль-
ной практики выдвигаются разные версии. Например, Маржерет
объясняет отсутствие поединков в Московии начала XVII века тем, что
русские «ходят всегда безоружные, исключая военного времени, или
путешествия»603. Однако к середине XVII века ситуация с оружием из-
менилась — для послепетровского дворянства ношение шпаги стало
обязательным, однако дуэлей практически не было На то, что не бе-
зоружие являлось причиной отсутствия дуэлей, указывает факт отсут-
ствия их в элитных гвардейских полках (где оружия, как мы понима-
Патрик Горлом был шотландцем на русской службе.
•“ Соловьев С.М. Сочинения: В восемнадцати книгах: В 23 т. М., 1991-2000. Т. VII.
С. 171.
*> Куракин Б. Я. Дневник и путевые записки: 1705-1710 / Архив князя Ф А Кура-
кина /Изд. М. И. Семеяский. СПб., 1890, Кн. I. С. 211.
“2 Маржерет Ж. Состояние... С. 82.
279
Приложение
см, было в избытке). Например, в «Сборнике биографий кавалергар-
дов»60' и в «Истории кавалергардов»604 (оба сборника с разных сторон
отражают историю элитного кавалергардского полка, сформирован-
ного в 1724 году) не зафиксировано ни одной ритуализированной дуэ-
ли вплоть до начала XIX века. Следовательно, эту версию мы можем
смело отмести.
В качестве другой причины указываются суровые наказания, пре-
дусмотренные за дуэль российским законодательством605. Действитель-
но, Петр I, побывав за границей и понаблюдав там дуэли, вернувшись,
ввел превентивно, еше до того, как поединки стали практиковаться в
России, суровые антидуэльные законы. Указом от 14 января 1702 гола
он решительно воспрещал любые виды вооруженных столкновений:
«Всем обретающимся в России и выезжающим иностранным, поедин-
ков ни с каким оружием не иметь, и для того никого не вызывать и не
выходить: а кто вызвав на поединок ранит, тому учинена будет смерт-
ная казнь»6*. Запрет на дуэль был закреплен в 1706 году документом
«Russisches Kriegs-reglcment» (так называемым «Кратким Артикулом»),
устанавливающим смертную казнь и за дуэли независимо от их исхо-
да607. Затем в 1716 году в «Артикуле воинском» наказания, предусмот-
ренные для дуэлянтов, подробно разъясняются: «Кто против сего (зап-
рещения) учинит, оный всеконечно, как вызывал ель, так кто и выдет,
имеет быть казнен, а именно: повешен, хотя из них кто будет ранен
или умерщвлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. А ежели слу-
чится, что оба, или один из них в таком поединке останется, то их и по
смерти за ноги повесить»600. Специальная глава «Артикула», «Патент о
поединках и начинании ссор», угрожает наказанием не только за уча-
стие в реальной дуэли (смерть обоим дуэлянтам и секундантам), но и
за простое намерение драться (увольнение со службы и частичная кон-
фискация имущества для всех участников). Даже ординарец, передав-
ший вызов, должен был подвергнуться наказанию шпицрутенами. В то
Сборник биографий кавалергардов. Сост. С. А. Панчулидзев. В4т. СПб., 1901 —
1908
"и История кавалергардов. 1724—1799-1899: по случаю столетнего юбилея кавалер
гардского Ес Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полка: В 4 Т. /
Изд. С. А Панчулидэева. СПб., 1899.
‘“Эта версия выдвигается, например, среди прочих в книге И. Рейфмаи «Ритуали-
зованная агрессия...».
“‘Указ 1702 Генваря 14//Свод Российских узаконений по части военно-судной: В
Зт. / 2-е иад. СПб., 1828. Т. 3. С. 606.
См.; Лиеенсоч. Поединок в законодательстве... С. 19-20.
“• Артикул воинский (арг 139)// Памятники русского права. Вып. 8. С. 352.
280
Дуэль в Россиивконтексте языковой специфики
же время «сатисфакция» и награда были обещаны подавшему иск в
военный суд609. В военно-морском уставе 1720 года Петр подтвердил
запрещение дуэлей («Все вызовы и поединки запрещаются») и опять
угрожал смертной казнью всем участникам410.
Более реалистичные законы о дуэли ввела Екатерина II. В своем
«Наказе Законодательной Комиссии* она проводила различие между
оскорбителем и оскорбленным, предлагая наказывать только обидчи-
ка, а не казнить всех без разбора, включая второстепенных участни-
ков4". «Манифест о поединках», подтверждая запрет на дуэли, пред-
писывал сравнительно мягкие наказания для нарушителей, такие как
отставка и исключение «из общества Дворянства». Более того, пол вли-
янием статей о дуэли и чести во французской «Энциклопедии», к ко-
торой она обращалась за справками* 414 415 при работе над «Манифестом»,
Екатерина рассматривала дуэль не как политическое преступление (к
чему склонялся, например, Петр I; впрочем, европейский опыт давал
к тому все основания: Ф. Биллакуа замечает, что во Франции «таково
было политическое значение дуэлей: одновременно агрессивный вы-
зов властелину, отказ подчиняться его приказаниям — и отказ взять
власть или участвовать в его системе властных отношений. Дуэль тре-
бует от короля, с одной стороны, быть королем, а с другой стороны,
вести себя как подобает дворянину»"1), а как преступление против
личности, подлежащее, в случае смертельного исхода или увечий,
обычному уголовному преследованию. Только повторные дуэли рас-
сматривались как «нарушение мира и спокойствия» и подлежали на-
казанию лишением чинов и дворянства и ссылкой в Сибирь6".
Однако против версии о том, что именно суровые законы затормо-
зили внедрение в России дуэльной практики, можно возразить следу-
ющее. Во-первых, эти же законы не смогли предотвратить то широкое
распространение, которое получила дуэль в дворянской среде в по-
следующем (в этом русское правительство оказалось не более эффек-
Патент о поединках и начинании ссор // Памятники русского права . . С. 457 -440.
414 Устав морской (км. 5, гл. 13)//Памятники... С. 512—513.
4,1 Наказ Императрицы Екатерины И, данный комиссии о сочинении проекта но-
вого уложения / Им. Н. Д. Чечулина. СПб., 1907. С. 69.
4,1 Об использовании Екатериной -энциклопедии» см.: Храповицкий А. В. Памят-
ные записки/Изд. Г. И. Геннади. 1962; репринт: М., 1990 С 20,23.
Billacois F. The duel... Р. 233.
Манифесте поединках 1787 Апреля 21 // Свод российских узаконений по части
военно-судной. Т. 3. С. 626—647. О запрещении дуэлей см. параграфы 1—5 и 32—33; о
наказаниях за дуэли см. параграф 46; о наказаниях за нанесение ран или убийство во
время дуэли см. параграф 37; о наказаниях за повторные нарушения см. параграф 47.
281
Приложение
тивным, чем правительство других стран). Во-вторых, суровые на
бумаге, русские антидуэльные законы редко применялись всерьез
(впрочем, это относится не только к законам о дуэлях. Например, су-
ществовали специальные законы о наказании за драки с применени-
ем холодного оружия, однако, хотя в Кавалергардском полку такие
драки бывали довольно часто, они практически никогда не наказыва-
лись в соответствии с законом — описан только один подобный слу-
чай с осуждением по законодательству, однако и тогда осужденный был
в конце концов помилован*15). То есть и эта версия причины медлен-
ного внедрения дуэльной практики на русскую почву ошибочна.
Следующую версию процитирую: «Однако решающим препятстви-
ем к усвоению дуэли оставалось то, что в России не просто не было
формальной процедуры поединка (то есть не существовало истори-
ческой традиции поединков и турниров. — Прим, авт.), но отсутство-
вало ясное представление о point d'honneur»M. Иностранцы, прожива-
ющие в России в тот период, также указывают на это. Например, у
И. Г. Фоккеродта, секретаря прусского посольства в России в 1720-
J 725 годах, мы читаем его наблюдения о том отношении, которое рус-
ские испытывали к европейской идее чести: «Ни одно из иностран-
ных изобретений не смешит русских до такой степени, как любые раз-
говоры о чувстве чести и попытки убедить их делать или не делать
что-либо во имя чести». С этим отношением он связывает и нежела-
ние русских усвоить дуэль: «Оттого-то Петр 1 ни при одном своем Указе
не нашел такой покорности, как при запрещении поединков, да и по
сю пору никто из Русских офицеров не подумает требовать удовлетво-
рения в случае бесчестия, нанесенного ему равным лицом, а строго
следует предписанию Указа о поединках»*17.
Однако данная причина нуждается в коррекции, и мне кажется,
что именно структура языка позволяет это сделать наилучшим обра-
зом. Действительно, идея чести с трудом приживалась в русском со-
знании. В качестве причины можно, конечно, сослаться на истори-
ческие условия и выстроить такую логическую цепочку: честь нераз-
рывно связана с понятием личности, присутствием автономного
личностного пространства. Однако на Руси, где, с одной стороны,
были мощные общинные установки, а с другой стороны, существо-
вала традиция тесного контроля личности государством, всегда была
Сборник биографий кавалергардов. Т. 2. С. 308-309.
Реифман И. Ритуализированная агрессия... С. 51.
“* Фоккеродт И. Г. Россия при Петре Первом / Пер. А. Н. Шемякина // Чтения
Общества истории древностей российских. 1874. С. 109.
282
Дуз.1ь в России я контексте языкояой специфики
проблема с личностной автономией — и, следовательно, вполне за-
кономерно, что идея чести плохо приживалась. Но, не возражая про-
тив таких исторических предпосылок, я хочу обратить внимание чи-
тателя на другое. Что такое само понятие чести? Его определение
формировалось постепенно, вбирая в себя множество значений. «На-
ука быть учтивым», анонимно переведенная в 1774 году с французс-
кого61*, дает, должно быть, наибольшее разнообразие употреблений
слова «честь» и его производных, многие из которых характеризуют
особую манеру поведения, подобающую дворянину. Наряду со сло-
вом «честь» в этом переводе употребляется как его синоним слово
«честность», в то время не вполне еще утвердившееся в своем совре-
менном значении. В употреблении переводчика слова «честь/чест-
ность» прежде всего обозначают вежливость. Например, дружеское
общение есть «честная некоторая вольность». Слова «честь/честность»
также используются для обозначения хороших манер. Например, по-
зволяя плеваться, кашлять, чихать, есть и пить, «честность требует,
чтобы мы отправляли сии действия как можно искуснее, то есть не-
сходственее со скотами». Близким по смыслу является и употребле-
ние слов «честь/честность» в значении «скромность»: она требует от
людей скрывать наготу, так что человек, открывающий «в присутствии
других то, что не долженствует быть открыто...», по определению яв-
ляется бесчестным человеком. Неприличное поведение и нескром-
ные выражения также действуют «против честности, так сказать, и
против стыдливости натуры». В то же время слово «честь» может обо-
значать высокое социальное положение, демонстрируя таким обра-
зом остаточную связь с допетровским употреблением: «Ето есть про-
тивно учтивости, когда кто скажет другому, который его честнее, чтоб
он накрыл голову*61’. «Наука быть учтивым» не является, однако, уни-
кальной по разнообразию употреблений слова «честь». В другом пе-
реводном труде, «Экономия жизни человеческой»620 (1765), это слово
“• Наука быть учтивым СПб., 1774.
Наука быть учтивым Указ, цитаты см.: с. 6, пар. 6; с. 8—9, пар 8; с. 8. пар. 8; с. 11,
пар. 13.
‘я Экономия жизни человеческой, или сокращение индейского нравоучения, сочи-
ненное некоторым древним брамином, и обнародованное через одного славного Бонза
Пекинского на Китайском языке, с которого во первых на Лгнинскнй, а потом на Фран-
цузский, ныне же на Российский язык переведено, лейбгвардейцами Преображенского
полку Сержантами князьями Егором и Павлом Цинцнановыми. / Изд. 2-е. М., 1769. (пе-
ревод является русской версией французской адаптации сочинения «ТЬе economy of human
life: translated from an Indian manuscript, written by an ancient Bramin*, приписываемого,
согласноодним источникам, Честерфильду, а согласно другим — Робергу Додели).
283
Приложение
может означать как соблюдение приличий (в этом смысле показатель-
но выражение «бесчестный вид»), так и признание и славу («Есть ли
твоя душа жадна к чести, ежели твое ухо любит слышать хвалу*И!).
Мы можем констатировать, что в русском языке по мере усвоения сло-
ва «честь» диапазон его применения простирался от доблести и доб-
родетели до признания социальной значимости, уважения, честнос-
ти и, в более позднем употреблении, человеческого достоинства.
Таким образом, «честь» — это вобравшее в себя целый спектр зна-
чений и употреблений абстрактное понятие, которое, как мне кажет-
ся, именно в силу своей абстрактности долго не приживалось у рус-
ских. То есть понятие «честь» выступало в качестве объединяющей
структуры, а поскольку в русском языке в правилах построения пред-
ложения не существует таковой, то для национального менталитета
характерна тенденция неприятия (или медленного принятия) абстра-
гированного формального объединения; таким образом, в сходных
ситуациях русские были склонны конкретизировать действие, тогда
как европейцы обращались к обобщенному образу.
Кроме разнообразия качеств, включенных в понятие «честь», мы
наблюдаем также богатство действий: у человека может «пострадать
честь» в результате весьма разнообразных поступков со стороны дру-
гого человека — он мог оскорбить, унизить, обидеть и пр., а все это
определялось как «задетая честь». И чувства, возникающие у жертвы
в связи с «пострадавшей честью», также различны и многообразны —
гнев, ненависть, раздражение, досада, негодование и т. п. Русский че-
ловек в ситуации оскорбления испытывал все эти чувства с избыт-
ком, однако для их обозначения он не прибегал к абстрактному тер-
мину «честь», называя и действия противника, и его самого, и свои
чувства конкретно (например: обижать — обидчик — обида и т. п.).
Вторым отличием от заграничного собрата было то, что для устране-
ния этих чувств он нс прибегал к формализованной процедуре по-
единка, а просто дрался с обидчиком. Этим он порой ставил в тупик
иностранцев — они не знали, как расценивать стычку. Например, в
1717 году Хлебов и Барятинский, гардемарины, обучавшиеся во Фран-
ции, подрались, и Хлебов «поколол шпагою гардемарина Барятинс-
кого...». Поскольку гардемарины не следовали ритуалу дуэли, фран-
цузский вице-адмирал затруднялся решить, расценить ли это столк-
новение как дуэль или как обыкновенную потасовку. Надзиратель
гардемаринов, Конон Зотов, пишет в своем письме Петру I: «У них
(французов) таких случаев никогда не бывает, хотя и колются, только
Там же. С. 7, 8.
284
Дуоль в России в контексте языковой специфики
честно на поединках, лицем к лицу»612. Такие случаи были достаточ-
но типичными. Например, другое подобное столкновение, но уже в
Неаполе, описывает Иван Неплюев. Оно произошло в 1718 году между
двумя молодыми русскими, посланными в Италию изучать морское
дело. В этом случае исход был трагический — один из соперников убит.
Неплюев цитирует показания второго участника стычки: «Насилья
Самарина я, Алексей Арбузов, заколол посей причине: пошли-де мы
оба из трактира в третьем часу ночи, и Самарии звал меня в свою квар-
тиру табаку курить, а надворе схватил он меня за уши и, ударив кула-
ком в лоб, повалил под себя и потом зажал рот, дабы не кричал; а как
его, Васильев, перст попался мне в рот, то я его кусал изо всей силы; а
потом просил у Самарина, чтобы меня перестал бить и давить, поне-
же он перед ним ни в чем нс виновен, на что ему Самарин ответство-
вал: “Нет, я тебя не выпущу, а убью до смерти”. Почему я, Алексей,
принужден был, лежа под ним, левою рукою вынуть мою шпагу и,
взяв клинок возле конца, дал ему три раны, а потом и четвертую; по-
чему он, Самарин, с меня свалился на сторону, отчего и шпага моя
тогда переломилась; а я, вскоча и забыв на том месте парик и шляпу,
побежал прочь, а потом для забрания сих вещей назад воротился и,
увидев Самарина лежаща бездыханна, побежал на свою квартиру и
пришед на оную, кафтан свой замывал и назавтра к балбиру шпагу
затачивать ходил»*21. По свидетельству Неплюева, «у них и наперед
сего (рокового поединка) ссоры и драки были в Венеции, в Корфу
сея зимы»*24 — то есть стычка не была случайной, конфликт между
участниками существовал давно, однако для его разрешения им, судя
по всему, и в голову не пришло прибегнуть к формализованной про-
цедуре поединка — драка была для них естественной формой разре-
шения конфликта. Надо сказать, что в России драки были, если так
можно выразиться, национальной традицией В том же кавалергард-
ском полку, где, как мы знаем, нс было зафиксировано ни одной фор-
мальной дуэли вплоть до начала XIX века, упоминаются многочис-
ленные драки с употреблением шпаг422. Кроме того, тенденция раз-
решать конфликт дракой была внесословной — в первой половине
XVIII века в низших армейских чинах состояли как представители
дворянства, так и выходцы из всех других, в том числе из «подлых»
сословий (дворяне были обязаны начинать службу рядовыми и еще
аг Соловьев С. М. Сочинения. T. VIII. С. 513—514.
Неплюев И И Записки (1693-1773). СПб . 1893. С 32-33.
“‘Там же. С. 28.
См.: Сборник биографий кавалергардов, т. 1; История кавалергардов, т. 1.
285
Приложение
не нашли пути обходить эту ситуацию) и, судя по уже указанному
«Сборнику биографий кавалергардов», модели поведения в конфлик-
тных ситуациях были у дворян и у недворян очень схожи.
Таким образом, можно констатировать, что хотя формальных дуэ-
лей для зашиты чести не было, русские не спускали обид и нанесен-
ных оскорблений. Однако, в отличие от иностранных дуэлянтов, они
предпочитали выяснять отношения сразу же на месте, не прибегая к
формализованной процедуре. Такого рода, например, случай, опи-
санный будущим славянофилом Петром Киреевским в письме поэту
Николаю Языкову: «В Твери случилось недели две назад ужасное про-
исшествие: зарезали молодого Шишкова! Он поссорился на каком-
то бале с одним Черновым, Чернов оскорбил его, Шишков вызвал
его на дуэль, он не хотел идти, и, чтобы заставить его драться, Шиш-
ков дал ему пощечину; тогда Чернов, не говоря ни слова, вышел, по-
бежал домой за кинжалом и. возвратясь, остановился ждать Шишко-
ва у крыльца, а когда Шишков вышел, чтобы ехать, он на него бро-
сился и зарезал его»*24. Эта установка на немедленное решение хорошо
видна в следующем случае: в 1775 году князь Петр Галицын должен
был драться на заранее условленнойдуэли, но не смог дождаться, пока
пистолеты будут заряжены, набросился на своего противника со шпа-
гой и был убит427; подобным примером может послужить и дуэль За-
вадовского и Шереметьева (знаменитого по его роли в биографии
Грибоедова); «Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться
на ближние, Завидовский, который был отличный стрелок, шел тихо
и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завидовского взбесило
Шереметьева, или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок,
но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовс-
кого, еще не дошедши до барьера»42* (отсутствие выдержки стоило
Шереметьеву жизни).
Мне кажется, что причина неприятия формализованной процеду-
ры дуэли коренится все в той же рассматриваемой особенности язы-
ковой структуры, а именно — в отсутствии общего правила располо-
жения всех членов предложения. Можно вывести следующую зако-
я» Письма П. В. Киреевского к Н М. Языкову. / Над. М. К. Азадовского//Труды
института антропологии, этнографии и археологии. Т. 1, № 4. М., Л., 1935. С. 26.
т Причины дуэли были крайне туманны и вызвали множество слухов. Этот поеди-
нок анализируется в комментарии к переписке Екатерины с Потемкиным — см.: Ека-
терина II и Г. А. Потемкин: личная переписка, 1769-1791 / Им. В. С. Лопатина. М.,
1997. С.644-645, а также в кн. Я. А. Гордина «Право на поединок» (С. 397—400).
“*А. С. Грибоедов, егожизньи гибель в мемуарах современников. Л., 1929. С. 278-279.
286
Дузль а России в контексте языковой специфики
номерность: сели в предложении отношения между его членами опос-
редованы четкой языковой структурой, то и в межличностных от-
ношениях носители данного языка более склонны прибегать для
разрешения своих противоречий к формализованной процедуре в ка-
ком-либо виде. В контексте нашей темы показательно, что строгой
приверженностью ритуалу была отмечена французская дуэль‘к; хотя
во второй половине XVII века, по мере упадка дуэли в этой стране, все
большее распространение получили спонтанные дуэли — стычки (а не
практикуемые ранее дуэли по всем правилам, назначавшиеся на опре-
деленный день, с секундантами и пр,), они не могли быть квалифици-
рованы как драки, потому что противниками соблюдался определен-
ный ритуал (а французский язык, как мы помним, характеризуется на-
личием заданного порядка расположения членов предложения).
Не удержусь, чтобы не привести пример этой особенности межлич-
ностных контактов в наши дни. Мой друг пересказывал мне свой раз-
говор с коллегой. Тот купил новую машину, поставил на ночь во дворе,
а утром обнаружил, что на ней на видном месте большими буквами
нацарапано общеизвестное непечатное слово из трех букв. И вот кол-
лега возмущается и говорит о зависти, раздирающей наших сограж-
дан, причем утверждает, что на Западе такого не встретишь. Мой друг
с ним не согласился, приведя в пример причину недавнего ареста на-
шего разведчика в Америке: соседи, увидев его на шикарной новой
машине, туг же сообщили в «компетентные органы» о покупке, выра-
зив сомнения, что подобная машина соответствует его доходу (и, как
оказалось, были правы). «Что же это, как не зависть?» — вопрошал мой
друг. Меня же в этих примерах заинтересовал способ выражения од-
ного и того же чувства — в первом случае непосредственный, в другом
случае — опосредованный (и опять и русский, и американский при-
меры соответствуют особенностям своей языковой структуры). Впро-
чем, если в данном случае мне могут возразит ь, что и у нас есть люби-
тели писать кляузы, то следующий случай в данном отношении более
показателен — подобных прецедентов в России не было. А именно:
«12-летний Джоффи Диган из Кейптауна подал в суд на своих родите-
лей за то, что они в очередной раз подарили ему на день рождения
множество ненужных (сточки зрения ребенка) подарков. “Мне всегда
дарили не те вещи, о которых я мечтал”, — откровенничает Джоффи.
Чтобы положить конец этим издевательствам, мальчик обратился за
помощью к адвокату и подал жалобу в суд. Адвокат Дэвид Марлон пол-
ВШасЫз F. The duel... Р. 61.
287
Приложение
ностью поддерживает претензии ребкн ка. “Родители должны заплатить
мальчику за обманутые надежды и пережитое унижение. Моральный
ущерб, нанесенный родителями своему сыну, мы оценили в 100 тысяч
долларов”. Суд принял дело к рассмотрению»00. И мне кажется, что
отсутствие подобных прецедентов в России объясняется не только осо-
бенностями нашего законодательства, но и спецификой националь-
ного характера и традиций (которые, с моей точки зрения, в настоя-
щий момент во многом обусловлены языком в целом, и его структурой
в частности).
Однако вернемся кдуэли. Еще одной причиной ее медленного при-
нятия была чрезмерная. по сравнению с западными образцами, иерар-
хизация общества (ссылку на эту причину мы находим, например,
у Корбсрона, который завершает свой рассказ об уже упоминавшемся
выше деле Голицына рассуждением своего собеседника о пагубном
влиянии русской системы чинов на формирование идеи чести, и с эти-
ми рассуждениями Корберон согласен: «Князь Ангальт, который рас-
сказал мне об этом происшествии, справедливо заметил, что чрезвы-
чайное неравенство, существующее в русском обществе по вине пра-
вительства, удушает саму идею чести»01). В европейских странах,
практиковавших дуэль, «честь* была абсолютным качеством, не имев-
шим градаций02 (то есть человек мог быть либо честным, либо бесче-
стным — «Честь и бесчестие, так же как рабство и господство, носили
тоталитарный характер»633). В России же, с одной стороны, диапазон
значений слова «честь» был чрезвычайно широк*34 (об этом писалось
** Спид-инфо, N? 6, июнь 2002, с. 32.
Undiplomate francais a lacourde Catherine II. 1775—1780: Journal intime du Chevalier
de Corberon charge d'affaires de France en Russie. In 2 vol. / Ed. L. H. Labande. Vol. 1. Paris,
1901. P. Hl.
•” Честь как абсолютное, «неделимое» качество кратко рассматривается в кн.: Fervcrt
U. Men of honor: a social and cultural history of the dud. / Transt. by Anthory Williams.
Cambridge, MA, 1995. P. 24-25.
03 Greenberg K. S. Honor and slavery: lies, duels, noses, masks, dressing as a woman, gifts,
humanitarianism, death, slave rebellions, the postslavery argument, baseball, hunting and
gambling in the old south. Princeton, 19%. P. 62.
“* Обзор употреблений слова «честь» в допетровских русских литературных текстах
см.: Черная Л. А. Честь: прслставлсния о чести н бесчестии в русской литературе XI —
XVII вв. // Древнерусская литература. Изображение общества. М., 1991. С. 56-84. См.
также: ProcharJut Н. Y. On concepts of patriotism, loyalty and honour in the old Russian military
accounts. // The Slavonic and east European review. Анализ значений слова в различные ис-
торические эпохи допетровской России см.: КоИтапп N. Sh. Was there honor in Kiev Pus»’
//Jahrbuecber flier Geschichte Osleuropas V 36 1988. Nr 4. P 482-492; также Kollmann N.
Sh Honor and dishonor in early modem Russia// Forschungen zurosteuropeischen Geschichte.
V. 46 1992. P. 131-146. См. также ее книгу «By honor bound» (Ithaca and London, 1999)
288
Дуэль в России в контексте языковой специфики
выше), а с другой стороны, в России это качество имело градации, а
также носило относительный и внешний характер (тоесть нс было внут-
ренне присущим личности качеством, как в ряде европейских стран).
Чтобы не быть голословной, обращусь к фактам.
«Будучи эгалггтарным (или, скорее, универсальным в том смысле,
что члены всех социальных классов имели право на денежную ком-
пенсацию за оскорбление чести), допетровское понятие чести носило
в высшей степени иерархический характер и отражало не внутренне
присущее индивидууму чувство собственного достоинства и даже не
личные заслуги, а положение человека на социальной лестнице и, та-
ким образом, его близость к царю как к центру государства и вершине
социальной пирамиды»633. Как утверждает П. О. Бобровский, в уло-
жении 1649 года «каждому разряду лиц присвоена честь, отличная от
чести людей всех других разрядов, бесчестье уменьшается по мере уве-
личения расстояния людей данного разряда от царя, как источника
всякой чести в государстве*416. Н. Ш. Коллмэн также упоминает об
иерархическом распределении чести637, указывая на то, что понятие
чести было относительным, и некоторые московиты наделялись «боль-
шей» честью, чем другие, «благодаря своему статусу слуг царевых, пра-
вославных христиан и законопослушных граждан»638. Соответственно
в Московской Руси величина «бесчестья» (штрафа за поруганную честь)
определялась прежде всего местом человека в социальной иерархии, а
не тяжестью оскорбления. Индивидуальные заслуги человека также
явно ценились меньше, чем общественное признание его положения
и семейных связей. Об этом пишет и Дьюи, один из исследователей
понятия чести в Московской Руси. Анализируя кодексы законов того
времени, он делает вывод: «...они ясно дают понять, что цена чести мос-
ковита определялась скорее его социальным положением и доходом,
чем индивидуальными, личными критериями*6”.
Таким образом, московская честь была прежде всего признанием
ценности человека как члена социальной структуры. Более того, иерар-
6,5 Рейфман И. Ритуалиэованная агрессия... С. 39.
** Бобровский П. О. Преступления против чести по русским законам до начала XVIII
века. Отрывок ит приготавливаемого к печати 3-го выпуска артикула воинского (главы
XVII и XVIII). СПб . 1889. С. 33.
•” КоПтанп N. Sh. Honor and dishonor in early modern Russia // Forschungen zur
osteuropcischen Geschichte. V.46.1992. P. 143—145.
“* Kollmonn N. Sh. Was there honor in Kiev Pus»? // Jahrbuecher fuer Geschichte
Osteuropas. V. 36. 1988 № 4 P 491—492.
Dewey H. И7 Old muscovite concepts of injured honor (Beschestie) // Slavik review.
V. 27. 1968 №4. P 603
IB Зак 4547
289
Приложение
хия установленных Судебником 1589 года тарифов мешала процессу
осознания чести в качестве неотчуждаемой, внутренне присущей ин-
дивиду, ибо эти тарифы, с одной стороны, открывали возможность для
использования данной системы в целях личной выгоды (то есть для
определенного рода торговли честью), асдругой стороны, торгующий
честью воспринимает ее как внешнее качество, он не может видеть в
ней часть своего внутреннего «я». По выражению Дьюи, «весь корпус
статей Судебника 1589 года выглядит как ценник, и ничто другое». Он
подчеркивает, что у московитов существовало сильное искушение ис-
пользовать эту систему для собственной выгоды — при таком положе-
нии «удивительно ли. что часть тяжб мотивировались материальной
корыстью, а не подлинными соображениями оскорбленной чести?»640.
Еще более дифференцировала уже имеющуюся иерархию введен-
ная641 Петром 124 января 1722 года «Табель о рангах»642. Она усложни-
ла и узаконила существовавшее неравенство внутри дворянства, при-
давая одним рангам больший социальный вес, чем другим («Кто выше
своего ранга будет себе почести требовать или сам возьмет выше дан-
ного ему ранга, тому за каждый случай платить штрафу 2 месяца жа-
лованья.., равный же штраф и тому следует, кто кому ниже своего ран-
га место уступит»641). Рассмотрим это введение Петра поподробнее, ибо,
во-первых, оно касалось достаточно значительной сферы деятельнос-
ти (по сути, «Табель о рангах» — это расположенный в строгой иерар-
хии список чинов военного, гражданского, придворного, горного ве-
домств и список ученых степеней, а также соответствующих каждому
классу чинов титулов; кроме того, конституировалась также церков-
ная иерархия с соответствующими титулами); во-вторых, с некоторы-
ми изменениями «Табель» существовала в России вплоть до револю-
ции 1917 года, а в армии сохраняется (в своей основе) и в настоящее
время; и, в-третьих, наложившись на уже существующую иерархию
(о чем я писала выше) и на специфику структуры языка (о чем речь
пойдет ниже), она глубоко пропитала сознание русского человека (в ка-
честве примера приведу эпизод из книги Г. В. Адамовича644. «Осенью
1953годая ...пришел к Ивану Алексеевичу (Бунину. — Прим. <wn.)npo-
ститься, не зная, что вижу его в последний раз. Не могу теперь с точ-
“• Dewey Н. Ж Р. 601.
Слово «табель» в этом значении женского рода.
Памятники русского прана. Выи. 8. Законодательные акты Петра I. М., 1961.
Заичкин И. А., Почкаев И. Н. Русская история: популярный очерк. М., 1992.
С. 586.
*** Адамович Г. В. Бунин. Воспоминания // Дальние берега. Портреты писателей
эмиграции. Мемуары / Сост. В. Крейд. М., 1994.
290
ДуХ1ъ в России в контексте языковой специфики
ностью установить, с чего начался разговор, вероятно, с чего-нибудь,
касающегося поэзии. Бунин, сделавусилие, неожиданно громко, твер-
до, внятно сказал: “Всю жизнь я думал, что первый русский поэт —
Пушкин. А теперь я знаю, что первый наш поэт —Лермонтов”. И с
каким-то почти чувственным наслаждением произнес последнюю
строку из “Дубового листка”, действительно, чудесную в звуковом от-
ношении: “И корни мои омывает холодное море”. Под воздействием
лермонтовских стихов он высказал мнение, которое было бы иным,
т. е. осталось бы прежним, вспомни он накануне не Лермонтова,
а Пушкина. Кто в самом деле разрешит вечный, со школьной скамьи
до гроба, русский спор о первенстве того или другого из этих двух по-
этов? Да и применима ли вообще табель о ран гах к литературе и искус-
ству?»445 — сам же факт возможности подобного размышления гово-
рит о глубокой укорененности представления о необходимости ран-
жировать в сознание русского человека).
Итак, читатель, осознай глобальность и всеохватность построен-
ной системы! Согласно «Табели о рангах», все виды службы делились
на воинскую, статскую и придворную, причем воинская, в свою оче-
редь, делилась на сухопутную и морскую (особо была выделена гвар-
дия). Все чины государственных служащих делились на 14 классов, от
высшего первого до низшего четырнадцатого, — например, в граждан-
ских чинах высшим был чин 1-го класса «государственный канцлер»,
а низшим, 14-го класса — «коллежский регистратор»*44 (титулярным
советником, 9-й класс, был, к примеру, несчастный и загнанный Ака-
кий Акакиевич в повести Гоголя «Шинель» — «маленький человек».
«Что касается до чина, — говорит Гоголь в начале своей повести (ибо у
нас прежде всего нужно объявить чин), — то он был то, что называют
вечный титулярный советник, над которым, как известно, натруни-
лись и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное
обыкновение налегать на тех, которые не могут кусаться»). Первые пять
классов составляли генералитет (5-й класс сухопутных воинских чи-
нов составляли бригадиры; этот чин был впоследствии упразднен),
классы 6—8-Й составляли штаб-офицерские, а9—14-й — обер-офицер-
ские. Каждому «классу чинов» соответствовала узаконенная манера об-
ращения к нему: к чину высшего, 1-го класса обращались по форме
«Ваше высокопревосходительство», к чинам низших классов, с 14 по
9-й — «Ваше благородие».
“»Адамович Г. В. Бунин. С. 25-26.
** Исследование «Табели о рангах» в военной сфере см., напр.: Ганичев П.П. Воин-
ские звания. М., 1989.
291
Приложение
Кроме простого упорядочивания номенклатуры, «Табель о рангах*
была задумана Петром I и как форма регламентации приобретенного
социального достоинства человека, связанного не с его происхожде-
нием, а с его заслугами перед обществом. Она «отражала рационалис-
тические взгляды Петра на служебную годность дворян. В допетровс-
кие времена главным критерием пригодности человека к службе было
его происхождение, «порода». Потомкам высшей аристократии доро-
га к высшим чинам открывалась независимо от их деловых качеств,
поскольку чин практически передавался по наследству. Только в виде
исключения особо одаренным представителям худородных фамилий
удавалось преодолеть этот кастовый барьер. Петровская Табель отме-
няла устаревший порядок прохождения государственной службы...
Новый порядок обеспечивал представителям неродового дворянства
получение высоких чипов. Даже выходцам из «подлых сословий» от-
крывались возможности проникновения в дворянское сословие...»*4’.
Таким образом, приобретение дворянства с самого начала входило в
регламентацию, устанавливаемую «Табелью о рангах», хотя конкрет-
ные формы и детали менялись. Изначально воинская служба была
поставлена в привилегированное положение648 — это выражалось, в ча-
стности, в том, что все 14 классов в воинской службе давали право на-
следственного дворянства, в статской же службе такое право давалось
лишь начиная с 8-го класса. Это означало, что самый низший обер-
офицерский чин в военной службе уже давал потомственное дворян-
ство, между тем как в статской для этого надо было дослужиться до
коллежского асессора или надворного советника. Об этом говорил
15-й пункт «Табели»: «Воинским чинам, которые дослужатся до Обер-
офицерства не из Дворян; то когда кто получит вышеописанной чин,
оной суть Дворянин, и его дети, которые родятся в Обер офицерстве;
м’ Заичкин И. А.. Почкаев И. Н. Русская история: популярный очерк М.. 1992.
С. 584-585.
Предпочтение, лакаемое воинской службе, отразилось уже в полном названии
закона: «Табель о рангах всех чинов, воинских, статских и придворных, которые в ко-
тором классе чины; и которые водном классе, те имеют по старшинству времени вступ-
ления в чии между собою, олнакож воинские выше протчих, хотя б и старее кто в том
классе пожалован был*. О приоритете воинской службы говорит и следующий факт:
назначив воинские чины 1-го класса (генерал-фельдмаршал в сухопутных и генерал-
адмирал в морских войсках). Петр оставил пустыми места 1-го класса встатской и при-
дворной службе Лишь указание Сената, что это поставит русских дипломатов при сно-
шениях с иностранными дворами я неравное положение, убедило его в необходимости
1-го класса и для статской службы (им стал канцлер). Придворная же служба так и ос-
талась без высшего ранга.
292
Л>эл» в России в контексте языковой специфики
а ежели не будет в то время детей, а есть прежде, и отец будет бить че-
лом, тогда Дворянство давать и тем, только одному сыну, о котором
отец будет просить. Прочнеже чины, как гражданские, так и придвор-
ные, которые в рангах не из Дворян, оных дети не суть Дворяне*6*.
(Впоследствии (особенно при Николае I) положение менялось в сто-
рону все большего превращения дворянства в замкнутую касту, и уро-
вень чина, при котором недворянин получал дворянство, все время
повышался. Например, с 1856 года воинская служба в этом отноше-
нии уже не давала привилегий: права потомственного дворянства при-
обретали все дослужившиеся на действительной службе гражданской
до чина действительного статского советника, то есть до 4-го класса,
на службе военной — до чина полковника, те есть до 6-го класса, а на
флоте — дочина капитана 1-го ранга (тот же6-й класс). Хотя при при-
обретении права личного дворянства (то есть без передачи детям) во-
енная служба все еще имела преимущества: право личного дворянства
давало получение на действительной службе военной обер-офицерс-
кого чина, а на гражданской чина 9-го класса; при отставке для при-
обретения прав дворянства требовался более высокий чин — на воен-
ной службе полковника или капитана 1-го ранга, на гражданской —
действительного статского советника (помимо этого, права дворян-
ства в России давало высочайшее, то есть императорское, пожалова-
ние и получение орденов, — в последнем случае по особым, различ-
ным уставным положениям. Это положение Российской империи до
некоторой степени совпадает с современным британским законода-
тельством, согласно которому королева может дать права личного дво-
рянства, титул «сэр», knight, особо отличившемуся человеку — извест-
ными примерами являются музыканты группы «Битлз» и российский
балетный танцор (к сожалению, эмигрировавший) Рудольф Нуриев).
К концу века конституированная «Табелью» сложная иерархия стала
установившейся особенностью русской социальной структуры (ека-
терининский «Манифест о поединках» зафиксировал это неравенство
чинов в вопросах чести, строго запрещая вызовы подчиненными сво-
их начальников65*, — что коренным образом отличалось от европейс-
ких традиций). Кроме того, созданная Петром официальная соци-
альная иерархия дополнялась неофициальной. Корни этой неофици-
альной социальной иерархии уходили в допетровскую эпоху, восходя
к истории возникновения дворянства. Изначально оно представляло
“• Памятники русского права...С. 185.
Манифест о поединках 1787 Апреля 21 // Свод российских узаконений..., т. 3.
С. 638-639.
293
Приложение
собой «служилый класс»: их ратный труд оплачивался тем, что за службу
их «помещали» на землю, иначе — «верстали» деревнями и крестьяна-
ми. Но ни то ни другое не было их личной и наследственной собствен-
ностью. Переставая служить, дворянин должен был вернуть пожало-
ванные ему земли в казну. Если он «уходил за ранами или увечием»,
в службу должен был пойти его сын или муж дочери; если он оказы-
вался убит, вдова через определенный срок должна была выйти замуж
за человека, способного «тянуть службу», или поставить сына. Земля
должна была служить. Правда, за особые заслуги ее могли пожаловать
в наследственное владение, и тогда «воинник» становился «вотчинни-
ком». Ю. М. Лотман651 пишет о том, что между «воинником» и «вот-
чинником» существовало глубокое не только социальное, но и психо-
логическое различие. Для первого боевая служба государству была чрез-
вычайным (и притом далеко не желательным) происшествием, в то
время как для второго — повседневным делом. Хотя боярин-вотчин-
ник служил великому князю и даже мог погибнуть на этой службе,
интересы великого князя были для него вторичны и его патриотизм
был скорее связан с долгом не князю, а своему роду, с памятью о служ-
бе, которую нес его род, и о чести, которой он пользовался. Патрио-
тизм же воинника-дворянина был тесно связан с личной преданнос-
тью государю и имел государственный характер. Между воинником и
вотчинником были постоянная неприязнь и соперничество. В глазах
боярина дворянин был наемником, человеком без рода и племени и
опасным соперником у государева престола. Боярин в глазах дворя-
нина — ленивец, уклоняющийся от государевой службы, лукавый слу-
га, всегда втайне готовый к измене. Этот взгляд начиная с XVI века
разделяют московские великие князья и цари. Стирание различий
между поместьем и вотчиной началось еще в XVII веке, и указ царя
Федора Алексеевича(1682), возвестивший уничтожение .местничества,
показал, что господствующей силой в вызревавшем государственном
порядке будет дворянство. Однако до реформы Петра 1 существовали
не только разбирательства между боярами и дворянами, но и сложная
внутренняя иерархия каждого клана (если можно так выразиться).
Поскольку в допетровской Руси назначать на службу принято было по
роду (по крови, по знатности), то это приводило к тому, «что почти
каждое назначение оказывалось сложной, запутанной историей. Оно
порождало множество распрей, шумныхдел, судебных разбирательств:
имеет ли право данный сын занимать данное место, если его отец за-
С| Лотман Ю И. Беседы о русской культуре. Быт н традиции русского лаоряистца
(XVIII - начало XIX века). СПб.. 1994 С. 18-19.
294
Дунь в России в контексте языковой специфики
нимал такое-то место, ит. д. Приказ, ведавший назначениями, был за-
вален подобными делами даже во время военных действий: прямо на-
кануне сражений очень часто возникали непримиримые местничес-
кие споры из-за права по роду занять более высокое место, чем сопер-
ник. Начинался счет отцами, дедами, родом — и это, конечно, стало
для деловой государственности огромной помехой»6’2. Поэтому «пер-
воначальной идеей Петра и было стремление привести в соответствие
должность и оказываемый почет, а должности распределять в зависи-
мости от личных заслуг перед государством и способностей, а не от
знатности рода. Правда, уже с самого начала делалась существенная
оговорка: это не распространялось на членов царской семьи, которые
всегда получали в службе превосходство»6”. Однако петровская рефор-
ма достигла своей цели лишь отчасти: мы можем констатировать, что
среди послепетровского дворянства по-прежнему весьма значимым был
вопрос происхождения — из наследных или из жалованных (об этом
свидетельствуют, например. Наказы провинциального дворянства Ко-
миссии по составлению нового уложения — если в первую очередь на-
следное дворя нство занимал вопрос о распределении земли, то вторым
был вопрос чистоты сословного происхождения654).
Итак, к допетровскому различию между боярами и дворянами до-
бавились еще жалованные дворяне по «Табели» (причем на фоне «но-
вичков» «старые» дворяне уже отличались родовитостью (появилось и
вошло не только в обиход, но и в ряд законодательных актов выраже-
ние «знатные дворяне»)6”, не говоря уже о боярах). К этой иерархии
добавилось личное дворянство, то есть проводились также различия
между наследственными (так называемыми «столбовыми») дворяна-
ми и дворянами личными. К последним относились статские и при-
дворные чины 14-9 рангов; впоследствии личное дворянство давало
также ордена (дворянин «по кресту») и академические звания. (Лич-
ный дворянин пользовался рядом сословных прав дворянства: он был
освобожден от телесных наказаний, подушного оклада, рекрутской
повинности. Однако он не мог передать этих прав своим детям, не имел
права владеть крестьянами, участвовать в дворянских собраниях и за-
нимать дворянские выборные должности.)
«Неполноценность», безродность новых дворян остро ощущалась
не только ими самими. Петр 1 пробовал решить этот вопрос, введя в
05 Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. . С. 23.
°- Там же.
*** Рейфман И. Ритуал и зонам пая агрессия. ..С. 58.
См.: Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре ...С. 24-25
295
Приложение
России прежде отсутствовавшие в ней европейские титулы. Так поя ви-
лось звание графа. Так как традиционного графства в России не было,
первоначально этот титул именовался «граф Священной Римской
Империи» и получали его от императора Священной Римской Импе-
рии. Поскольку при Петре все новое было в моде, той графство цени-
лось выше княжеского титула, но позже более высокий статус князя
был возрожден в связи с растущим интересом к традициям допетровс-
кой Руси. (Впрочем, к концу XVIII века сложилось уже и «новое кня-
жество», связи которого с подлинными русскими княжескими родами
отсутствовали или были фиктивными. Так, например, Орловы — ти-
пичные выскочки екатерининской эпохи — создали своему роду фик-
тивную родословную.) Появилось в России и звание барона. Однако
оно (за исключением баронов прибалтийских) не вызывало особого
уважения, так как русским бароном был, как правило, финансист, а
финансовая служба не считалась истинно дворянской. Ну и, кроме того,
попадались у русской знати и иностранные титулы. Так, один из по-
томков крестьянина Строганова купил себе итальянский титул «графа
Сен-Донато».
Но этим сложность социальной иерархии в России не исчерпыва-
ется — сам Петр наряду с «Табелью о рангах» породил принцип фа-
воритизма. Правда, при нем этот принцип еще не имел злокачествен-
ного характера: любимцы Петра не были с ним связаны никакими
противозаконными делами. Узнавая о незаконных действиях своих
фаворитов, Петр мог их жестоко (хотя и «по-домашнему») наказать:
даже «светлейший» Меншиков нс раз испытывал тяжесть руки им-
ператора. Некоторые из фаворитов Петра плохо кончили: например,
близкий к императору П. Шафировбыл приговорен за взятки ксмерт-
ной казни, правда, замененной ссылкой. Но все же это были именно
фавориты, и царь позволял им то, что по закону нс должно было
позволяться. Когда же в России началось «женское правление», фа-
воритизм стал своеобразным государственным институтом. При
Екатерине II некоторые из ее фаворитов (например, Григорий По-
темкин) были серьезными государственными деятелями, другие умом
не отличались. Некоторые были скромными и довольствовались (все-
го лишь!) миллионными подарками и десятками тысяч крестьянских
душ (как, например, Дмитриев-Мамонов и Завадовский), другие же
претендовали еще и на государственные роли (как, скажем, Платон
Зубов). О том, что фаворитизм представлял собой именно государ-
ственный институт, говорит факт выдвижения фаворитов не только
членами царской семьи. Например, влиятельный министр просве-
щения при Николае I, автор знаменитой формулы «православие, са-
296
Дуз.п> в России в контексте языковой спеии^шки
моде ржа в не и народность», граф Сергей Уваров (1786-1856), имею-
щий нетрадиционную ориентацию, устроил своему красивому, но не
особенно умному любовнику князю Михаилу Дондукову-Корсакову
почетное назначение вице-президентом Императорской Академии
Наук и ректором Санкт-Петербургского университета (!) (это поро-
дило несколько ехидных эпиграмм, в которых на разные лады обыг-
рывалась тема места на теле, которое и обеспечило подобное про-
движение послужбе, — примером может служить известный пушкин-
ский текст:
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж..а есть65*.
Кроме вышеперечисленного большое значение при утверждении
в социальной иерархии имели связи. В первую очередь, конечно, это
были родственные связи — помнить, когда появились и откуда
произошли те или иные русские роды, помнитьих взаимосвязи меж-
ду собой, особенно родовые отношения своей семьи, считалось в
дворянском кругу обязательным. Екатерининский вельможа граф
А. Н. Самойлов любил повторять: «Родню умей счесть и отдай ей
честь»6”. Причем увеличение при Петре 1 и ближайших его наслед-
никах числа «случайных» людей стимулировало интерес к древности
рода — ее начали вновь ценить, собирать сохранившиеся родовые
документы Однако нетолькородственные связи были сильны: «Когда
встречались два человека, первым делом было — счесться родными.
И начинали выяснять: “Ваша бабушка — нс сест ради такого-то? А он
ведь наш сосед”, или: “Он ведь крестил у моего дедушки детей”, или:
“Он вместе с моим прадедушкой в полку служил”. Все эти негласные
связи оказывали на жизнь огромное влияние»65*.
Подытожим сказанное. Мы можем коне газировать наличие в рас-
сматриваемой нами среде сложный тип построения социальной иерар-
хии, в которой имели значение следующие факторы:
654 Пушкин Л. С. В Академии наук... // Собрание сочинений, т. 2. М.: ГИХЛ, 1959,
с. 451.
Лотман Ю. М. Веселы О... С. 38.
“•Там же. С. 45.
297
Приложение
1. Происхождение. Возможны были следующие варианты: из бояр-
ства или из дворянства. Если из дворянства, то из старого или
нового, столбового (наследного) или личного.
2. Место индивида в табели о рангах.
3. Родственные связи индивида с «сильными мира сего».
4. Находится ли кто-то из родственного клана в фаворитах.
5. Косвенные связи с другими родственными кланами (через брак,
крестины, простое соседство по усадьбам и т. п.)659.
Однако, с моей точки зрения, сложно организованная иерархичес-
кая структура имеет не только исторические корни: мы также можем
проследить ее четкую параллель с одной из характерных особеннос-
тей русского языка, а именно — со сложным видом согласования час-
тей речи, о котором речь шла выше. Как уже говорилось, столь слож-
ный вид согласования в языке (род, число, падеж плюс разнообраз-
ные способы их выражения) создает основу для формирования
сложного способа психологического и общественного согласования
или в рассматриваемом контексте — сложную социальную иерархию.
Таким образом, продуцируемое русской языковой структурой не-
приятие абстрагированного термина «честь» и формализованной про-
цедуры дуэли усиливается также уходящей корнями в русскую языко-
вую специфику сложной социальной иерархией, которая, в свою оче-
редь, препятствовала усвоению термина «честь» (поэтому, как писалось
выше, «честь» в России не была единым, недифференцированным
понятием, в отличие, скажем, от французского point d’honneur. И если
для французов было очевидным положение: «дуэль требует от короля,
с одной стороны, быть королем, а с другой стороны, вести себя, как
подобает дворянину*660, ибо понятие «честь» было одинаковым для всех
дворян, то в России, как мы видим, это было не так: «количество» че-
сти зависело от места в социальной иерархии, и царь, разумеется, был,
говоря современным языком, вне конкуренции. Такая специфика рас-
пределения «чести» не только придавала русскому монарху особый
статус, мешавший его символическому слиянию с дворянством по при-
меру Европы, где монарх, хотя бы символически, считался «первым
*” Скажем, у И. Рейфман мы читаем: «С 1817 по 1824 год Пушкин имел чин кол-
лежского секретаря и, таким образом, принадлежал к левятому классу — тому самому,
что и несчастные титулярные советники русской литературы, от Башмачкина и По-
прищина до Девушкина и Голядкина. Разумеется, место человека в русской социаль-
ной иерархии определялось не толькочином. ион родословной и связями*. Рейфман И.
Ритуализованная агрессия..,С. 207.
•" Billacois F. The duel... Р. 233.
298
JyjLib в России в контексте яшковой специфики
среди равных», но и закрепляла существующую иерархию на всех ее
уровнях. Русские дворяне хорошо это чувствовали, с особым внима-
нием относясь к случаям «демократии» в королевских дворах Европы.
Так, Д. И. Фонвизин во время своего пребывания в Париже в 1778 году
был чрезвычайно впечатлен поведением графа д’Артуа, брата
Людовика XVI, который принял вызов от герцога де Бурбона. Фонви-
зин пересказывает этот случай в письме Петру Панину: «Граф в маска-
раде показал неучтивость дюшессе де Бурбон, сорвав с нее маску. Дюк.
муж ее, не захотел стерпеть сей обиды. А как не водится вызывать фор-
мально на дуэль королевских братьев, то дюк стал везде являться в тех
местах, куда приходил граф, чем показывая ему, что ищет и требует
неотменного удовольствия. Несколько дней публика любопытствова-
ла, чем сие дело кончится. Наконец граф принужденным нашелся вый-
ти на поединок. Сражение минут с пять продолжалось, и дюк оцара-
пал ему руку. Сие увидя, один стоявший подле них гвардии капитан
доложил дюку, что королевский брат поранен и что как драгоценную
кровь щадить надобно, то не время ли окончить битву? На сие граф
сказал, что обижен дюк и что от него зависит, продолжать или пере-
стать. После сего они обнялись и поехали прямо в спектакль, где пуб-
лика, сведав, что они дрались, обернулась к их ложе и аплодировала
им с несказанным восхищением, крича: браво, браво, достойная кровь
Бурбонов!»461)*2. Герцен и Достоевский, например, серьезно сомнева-
лись в том, что русские вполне уловили смысл point d’honneur. Сомне-
ния Герцена отразились в использовании отрывка из «Персидских пи-
сем» Монтескье в качестве эпиграфа к статье 1848 года о чести и дуэли
(«Несколько замечаний об историческом развитии чести»): «Мне труд-
но объяснить тебе, что это такое (дело чести), потому что у нас нет
соответствующего понятия»661. Достоевский выразил свой скептицизм
в «Зимних заметках о летних впечатлениях» и в «Записках из подпо-
лья» (впрочем, судя по этим работам, такое положение дел его не слиш-
ком сокрушало).
Однако, несмотря на все вышеперечисленное, дуэль все же утвер-
дилась в России. Почему? Я думаю, это связано с ослаблением пози-
4,1 Фонвизин Д. И. Собр. соя.: В 2 т. М., 1959. Т. 2. С. 469. Фонвизин также описал
этот эпизод в письме к сестре: Там же. С. 349—440.
*“ Данная ситуация нс была для французов чем-то особенно исключительным —
в записках Коберона мы встречаем упоминание о поступке «Великого Конде, который,
обидев офицера, не отказал ему в удовлетворении». Un diplonutte francais a la cour de
Catherine II. 1775-1780: Journal intime du Chevalier de Corberon charge d'affaires de France
en Russte In 2 vol. / Ed. L. H. Labande. Xbl. 1. Paris, 1901. P III.
«"ГерцмА Я.Собрсоч :В30т. M., 1954-1966. T. 2. C. 151
299
Приложение
иий русского языка — для большинства дворян второй половины
XVI11 века (времени утверждения дуэли) первым языком стал фран-
цузский. Нормальной практикой было владение двумя иностранны-
ми языками (наряду с французским — английским или немецким),
причем иностранными подчас владели лучше, чем родным. Даже у
прекрасно говорящих по-русски наших соотечественников в русских
текстах порой проскальзывала калька французской структуры. Не бу-
дем далеко ходить за примером — откроем пушкинского «Евгения
Онегина». Помните, как автор знакомит нас с главной героиней?
«Итак, она звалась Татьяна» — прекрасно звучит, да? Однако отвле-
чемся от обаяния пушкинского текста и разберем эту фразу. Переве-
дем ее в настоящее время: «Она зовется Татьяна». Как теперь, мой
читатель, кажется ли эта фраза естественной для русского языка? Не
правда ли, ты бы сказал совсем не так — и местоимение поставил бы
в родительном падеже, а не в именительном, и глагол употребил бы
не возвратный. Тоестьсказал бы: «Ее зовут Татьяной». В каждом языке
существует своя специфика представления — скажем, и английское
«Му name is...» мы переводим как «меня зовут», хотя, говоря дослов-
но, это «мое имя есть...». Во французском же говорят именно так, как
мы встречаем у Пушкина: «Она зовется...» («Е1!е s’appelle...») и как
абсолютно нехарактерно для русского языка. Не будем выяснять, на
каком языке предпочитал говорить Пушкин, однако то, что в ситуа-
ции дуэли для него первым языком был французский, говорит о мно-
гом. У Владимира Соловьева мы встречаем описание последней дуэ-
ли Пушкина и его слова на ней: «Когда секунданты подошли к ране-
ному (Пушкину), он поднялся и с гневными словами: «Attendez, je
me sens assezde forse pourtirer mon coup!» — недрожащею рукою выс-
трелил в своего противника и слегка ранил его. Это крайнее душев-
ное напряжение, этот отчаянный порыв страсти окончательно сло-
мил силы Пушкина и действительно решил его земную участь»4*4. И
для того времени употребление французского языка как в повседнев-
ной речи, так и во время дуэли — не исключение, а, скорее, правило.
В качестве небольшой иллюстрации к обыденности французского
приведу пример из исследования жизни декабристов Там описыва-
ется эпизод на детском балу: маленький Никитушка (будущий декаб-
рист Никита Муравьев) стоит у стены и не танцует. Когда мать спра-
шивает его о причине, он осведомляется (по-французски): «Матуш-
ка, разве Аристид и Катон танцевали?» Мать на это ему отвечает, также
по-французски: «Надо полагать, что танцевали, будучи в твоем воз-
м Соловьев В. С. Литературная критика. М. 1990. С. 198.
300
Дузль в России в контексте языковой специфики
расте» (после этого Никита идет танцевать)445. Что же касается дуэли
и французского, приведу в пример уже упоминавшуюся дуэль Зава-
довского и Шереметьева. Напоминаю: Шереметьев, в котором «чув-
ство злобы пересилило... рассудок», выстрелил, не доходя до барьера.
«Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала
часть воротника у сюртука, у самой шеи. Тогда уже, и это очень по-
нятно, разозлился Заваловекий. “Ah! — сказал он. — II en voulait а та
vie! A la barriere!” (А! Он хочет мою жизнь! К барьеру!) Делать было
нечего. Шереметьев подошел. Завадовский выстрелил. Удар был смер-
тельный, — он ранил Шереметьева в живот»644. (Отличной иллюстра-
цией того, насколько хорошим было владение французским в среде
дворянства той поры, лично для меня стало чтение «Войны и мира» —
целые страницы французского текста, которые Толстой давал без пе-
ревода, говорили не только о свободном владении языком дворян-
ства описываемого им периода (начала XIX века), не только об уров-
не французского у автора, но и о владении этим языком его читате-
лей.)
Владение иностранным языком наравне с родным (а то и лучше) было
усилено еше одним обстоятельством — во время нескольких войн рус-
ские войска находились за границей, что, с одной стороны, усилило
обращение к иностранному языку, а с другой стороны, обусловило пря-
мой контакте еще живой на Западе дуэльной традицией. Фаддей Булга-
рин отмечает в своих мемуарах большое число дуэлей в войсках, кото-
рые участвовали в заграничных походах. Он пишетокампании 1807 года,
в ходе которой русские оказались в Пруссии: «Чаше других ссорились и
дрались с Пруссаками Русские гусарские офицеры, зато, что Пруссаки,
верные преданиям СемилстнеЙ войны, почитали свою конницу первою
в мире. Где только гусары наши сходились с Прусскими кавалерийски-
ми офицерами — кончалось непременно дуэлью»447. Булгарин также
пишет о частых дуэлях между русскими офицерами во время шведской
кампании 1808—1809 годов***. Наблюдения Ф. Булгарина подтвержда-
ются и другими источниками46’. Особенно способствовала распростра-
Декабристы Летописи Гос. Литературного музея. М., 1938. кн. III. С. 484.
“* А. С. Грибоедов, его жизнь н гибель... С. 278-279.
Булгарин Ф. Воспоминания; Отрывки из виденного, слышанного и испытанного
«жизни. В4Т.СП6., 1846-1848. Т. 3. С. 155.
“•Там же Т.4. С. 78
ш См., напр: Липранди И. Л. Замечания на «Воспоминания» Ф.Ф В и геля // Чтения
в Обществе истории древностей российских. 1873. Вып. 85. С. 129, Толстой С. Л. Федор
Толстой-Американец М., 1926. С. 32-34; Эйдельман Н. Я. «Где и чтоЛипрандн?» // Эй-
дельман Н. Я Из потаенной истории России XVIII — XIX веков. М„ 1993. С. 430-431.
301
Приложение
нениюдуэлей кампания 1812-1815 годов, приведшая русских в Париж.
Согласно воспоминаниям современников, во время оккупации Пари-
жа русской армией в городе произошло множество дуэлей, причем дра-
лись как русские офицеры между собой, так и русские с побежденными
французами. В качестве иллюстрации типичных дуэлей той поры мож-
но привести рассказ Липрапди о русском офицере Бартеневе, остроум-
но ответившем французским офицерам, пытавшимся оскорбить его
лично и русскую армию в целом: «Будучи известной храбрости Поручи-
ком в Александрийском гусарском полку, он, в 1814 году, в Париже, имел
нс мснсс известную дуэль с тремя Французскими Офицерами за вопрос
их: “Почему они носят черные на шляпе перья, а другие тоже петушьи,
как у него, белые?”. Бертенев очень вежливо разъяснил им, что черные
носит пехота, а белые конница, и что перья не с петухов, а с французс-
ких орлов, “quo nous avonsepluche” (которых мы ощипали)»*’*. Николай
Бестужев, рассказывая о русских в Париже в 1814 году, также подтверж-
дает представление о пребывании русских в Париже как о «времени ду-
элей»*71.
Стимуляцией дуэльной традиции стал и контакт русских с культу-
рой Англии эпохи регентства, особенно той ее разновидности, кото-
рая получила название дендизма (помните, у Пушкина: «Как денди
лондонский одет / Он, наконец, увидел свет»). Хотя дуэль и не зани-
мала центрального места в поведении денди, она была его существен-
ной частью: фехтование и меткая стрельба входили в число умений,
считавшимися обязательными для подлинного денди. Дуэли не были
чужды Байрону. В романе Эдварда Джорджа Бульвер-Литтона «Пелэм»
(1828), который можно считать руководством по дендизму, изобража-
ются две дуэли и один неудачный вызов. Главный герой романа явля-
ется непревзойденным фехтовальщиком и стрелком. Большую роль в
культурных контактах с дендистской культурой Англии сьнрал офи-
циальный визит Александра I в Лондон по завершении войны с Напо-
леоном. Офицеры его свиты привезли моду на дендизм в Россию. Так,
среди гвардейцев, в конце 1810-х годов стоявших в Царском Селе, весь-
Липрапди И П Замечания на «Воспоминания» Ф Ф Вигетя... С. 141.
• ” Бестужев Н. А. Русский в Париже // Бестужев H. А. Избранная проза. М., 1983.
С. 284-287.
• ” О влиянии дендистской культуры на русское дворянство см.: Гроссман Л. Пуш-
кин и дендизм Ц Гроссман Л, Этюды о Пушкине. М., Пг., 1923. С. 5-36; Todd Ж М. III.
Fiction and society tn the age of Pushkin: ideology, institutions, and narrative. Cambridge, M.
A. 1986; и особенно DriverS. Pushkin: literature and social ideas. N.Y., 1989. P. 77—102. Ha
c. 83 Драйвер рассматривает культурные последствия визита императора Александра 1
в Лондон.
302
Дуэль » России в контексте языковой специфики
ма заметно было влияние дендистской культуры673.
Однако, будучи все-таки перенесенной на русскую почву дуэль при-
обрела некоторые специфические черты. Для русскоговоряшего чело-
века (все же, несмотря на знание еше одного-двух иностранных язы-
ков, дворяне в своей основной массе говорили и по-русски, что опре-
деленным образом — мы уже говорили, каким именно, — формировало
способ восприятия мира и адаптации к нему) формализованный меха-
низм дуэли был чужероден. Он соответствовал структуре английского
и французского языков, в которых структура предложения первична и
(особенно мы рассматривали в английском) диктует слову его внут-
реннюю сущность (то есть является оно существительным, прилага-
тельным или, скажем, глаголом). Так же как форма (структура предло-
жения) в рассматриваемых иностранных языках способна изменять
значение слова, так и ритуал дуэли имел «способность лишать ее учас-
тников свободы воли. Как правило, если дуэльной процедуре было уже
положено начало, то дальше она развивалась сама по себе, нередко
вынуждая участии ков действовать вопреки своему рассудку, религиоз-
ным и нравственным убеждениям и даже первоначальным намерени-
ям»6”. В качестве примера можно привести записки Н. Муравье ва-Кар-
ского, приводящего слова Грибоедова о его чувствах во время дуэли с
Якубовичем. Грибоедов не испытывал никакой личной неприязни к
своему противнику, дуэль с которым была лишь завершением «четвер-
ной дуэли» (так назывался поединок, в котором после противников
стрелялись их секунданты), начатой Шереметьевым и Завддовским. Он
предлагал мирный исход, от которого Якубович отказался, также под-
черкнув, что не испытывает никакой личной вражды к Грибоедову и
лишь исполняет слово, данное покойному Шереметьеву. И тем более
знаменательно, что, встав с мирными намерениями к барьеру, Грибое-
дов по ходу дуэли почувствовал желание убить Якубовича — пуля про-
шла так близко от головы, что «Якубович полагал себя раненым: он
схватился за затылок, посмотрел на свою руку.. Грибоедов после ска-
зал нам, что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, но что
это не было первое его намерение, когда он на место стал»674. Совре-
менники дуэли прекрасно чувствовали влияние на свое поведение фор-
мализованной процедуры дуэли — яркий пример изменения задуман-
ного дуэлянтом плана поведения под влиянием власти дуэльной логи-
ки мы находим в повести А. Бестужева «Роман в семи письмах» (1823).
В ночь переддуэлью герой твердо решает пожертвовать собой и пред-
• ” Рейфман И. Ритуал изовап пая агрессия... С. 32.
А. С. Грибоедов, его жизнь и гибель в мемуарах современников. Л., 1929. С. 112.
303
Приложение
вкушает гибель: «Говорю, умру, потому что я решился ждать выстре-
ла... я его обидел». Однако следующая глава этого романа в письмах
рассказывает о совершенно неожиданном повороте событий: герой
совершил поступок, диаметрально противоположный его намерени-
ям. «Я убил его, убил этого благородного, великодушного человека!..
Мы близились с двадцати шагов, я шел твердо, но без всякой мысли,
без всякого намерения, скрытые в глубине души чувства совсем омра-
чили мой разум. На шести шагах, не знаю отчего, не знаю как, давнул я
роковой шнеллер — и выстрел раздался в моем сердце!.. Я видел, как
Эраст вздрогнул... Когда пронесло дым — он уже лежал на снегу, и хлы-
нувшая из раны кровь, шипя, в нем застывала»675. Русская литература
проявила особый интерес к этой способности дуэли формировать оп-
ределенным образом поведение участников, зачастую против их воли.
Бестужев-Марлинский в цитированном «Романе в семи письмах» и в
«Испытании», Пушкин в «Евгении Онегене», Толстой в «Войне и мире»,
Чехов в «Дуэли» — все пытаются проанализировать «автоматическое»
поведение дуэлянтов. Персонажи Толстого, например, даже чувствуют
во время дуэли между Пьером и Долоховым присутствие безличной,
но непреклонной силы: «Становилось страшно. Очевидно было, что
дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено,
что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было
совершиться»676. Показательно, что Пьер, всю ночьдумавший: «К чему
же эта дуэль, это убийство?», попав в ритуальное дуэльное простран-
ство, выстрелил первым и ранил Долоховавлевыйбок(раналегко могла
оказаться смертельной).
Поскольку вовлекаться во власть дуэльной формы (как и всякой
другой формализующей, абстрагированной процедуры) было для но-
сителя русского языка неестественно (хотя французский язык и упро-
стил эту процедуру, русский язык с его специфической структурой
предложения все же влиял на носителя), то в качестве компенсирую-
щего момента в дуэль была внесена бессмысленность повода. Хотя
изначально формализованный поединок предполагался в качестве
процедуры, позволяющей защитить честь дворянина («Дуэль представ-
ляет собой определенную процедуру по восстановлению чести и не
может быть понята вне самой специфики понятия “честь" в общей
системе этики русского европеизированного послепетровского дворян-
Seem ужен (Марлинск-ий) А. А. Ночь на корабле. Повести и рассказы. М., 1988.
С. 70-72.
Толстой Л. Н. Собр. соч. В 20 т. М.. 1960-1965. Т. 5. С. 31.
*п Лотман Ю. М Беседы о ... С. 164.
304
Думь а России в контексте языковой специфики
ского общества»6”), однако в российской дуэльной практике задачей
дуэли далеко не всегда было «восстановление чести, снятие с обижен-
ного позорного пятна, нанесенного оскорблением»47’. Но не буду го-
лословной. Например, Булгарин писал про дуэли в русских войсках сле-
дующее: «Рубились за безделицу, потом мирились и нс помнили ссо-
ры»4”. В качестве характерного примера также можно привести дуэль
между Алексеем Орловым и Михаилом Луниным. Один мемуарист ука-
зывает как повод к этому поединку — отсутствие у Орлова дуэльного
опыта (!): «Кто-то из молодежи заметил шуткой Михаилу Сергеевичу,
что А. Ф. Орлов ни с кем еще не дрался на дуэли, Лунин тотчас же пред-
ложил Орлову доставить ему случай испытать новое для него ощуще-
ние»4’0. Другой современник утверждает, что причиной вызова было то
обстоятельство, что Лунин «никогда не дрался с Алексеем Федорови-
чем Орловым»6”. Однако и тот и другой повод для дуэли — ничтожны.
По незначительному поводу произошла и уже упоминавшаяся дуэль
между Василием Шереметьевым и Александром Завадовским. К Зава-
довскому зашла любовница Шереметьева, Авдотья Истомина, что и
послужило причиной вызова. По мнению многих современников, За-
валовский нс хотел драться, но Шереметьев и особенно его секундант,
знаменитый бретер Александр Якубович, категорически настаивали на
дуэли. Условия были суровыми: по некоторым сообщениям, стреля-
лись с шести шагов. Кроме того, дуэль должна была быть partie саггее,
то есть секунданты Якубович и Грибоедов — имевшие еще меньше ос-
нований для поединка — должны были повторить дуэль на тех же ус-
ловиях. Шереметьев был смертельно ранен и умер на следующий день.
В последующем за этим поединком секундантов Якубович ранил Гри-
боедова, навсегда повредил ему мизинец. Таким образом, разгоревшись
из ничего, ссора стоила жизни одному человеку и искалечила другого
(а могла и стоить жизни одному из секундантов). Из поединков подоб-
ного рода по большей своей части и состояла дуэльная практика бре-
теров (ярых приверженцев данной процедуры, стремящихся драться
на дуэли по любому, самому незначительному поводу). Подтвержде-
нием тому может служить биография Федора Толстого-Американца —
« Лотиан Ю. М. С. 164.
*” Буяеарип Ф Воспоминания.. Т. 4. С. 78.
‘•° Свистунов П. Н. Отповедь// Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ
1820-х годов. / Под ред. Ю. Г. Оксмана и С. Н. Чернова. В 2-х т. М., 1931—1933. Т. 2.
С. 29Г, см. также Завалишин Д. И. Декабрист М. С. Лунин // Исторический вестник.
1881. №1. С. 142-143.
М| Записки разных лиц. Тетрадка Ф. Г. Толя//Декабристы на Поселении. Из архива
Якушкиных/Сост Е. Е. Якушкин. М. 1926. С. 127.
305
Приложение
бретера, авантюриста и азартного игрока (в нашем контексте необхо-
димо также отметить, что он был гвардейским офицером, принимав-
шим участие в военной кампании 1812 года). Несмотря на свою скан-
дальную репутацию (а может, именно благодаря ей), он водил дружбу с
известными литераторами и интеллектуалами своего времени — Вй-
земским, Денисом Давыдовым, Батюшковым и, позднее, Пушкиным.
Поутвержлениям современников, Федор Толстой убил на дуэлях один-
надцать человек6*2. Согласно дуэльным преданиям, большинство дуэ-
лей Толстого, в том числе смертельные, были вызваны ничтожными
поводами, ион гордился их бессмысленным характером. Согласно од-
ному рассказу, Толстой однажды стрелялся вместо друга. Сергей Льво-
вич Толстой приводит версию, рассказанную ему отцом: «На одном
вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был выз-
ван на дуэль, и просил быть его секундантом. Толстой согласился, и
дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен
был заехать к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой
день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его
спящим и разбудил. ♦ В чем дело?» — спросонья спросил Толстой. «Разве
ты забыл, — робко спросил приятель, — что ты обещал мне быть моим
секундантом?» — «Это уже не нужно, — ответил Толстой. — Я уже его
убил». Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему
приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра,
убил его, вернулся домой и лег спать»6*3. Другие версии этой легенды
упоминают, что друг якобы боялся драться, но все сходятся на том, что
Толстой не имел ни малейшего повода вызывать и убивать несчастно-
го. Поскольку дуэли такого рода не были исключением, они волнова-
ли современников, становились предметом литературного осмысления.
«Много ли мы видели поединков за правое дело? А то все за актрис, за
карты, за коней или за порцию мороженого. Признаться сказать, все
эти дуэли, которых причину трудно или стыдно рассказывать, немно-
го делают нам чести»6*4, — рассуждают секунданты в «Испытании» Бе-
стужева-Марлинского. В этом же ключе пишет Радищев в «Путеше-
ствии из Петербурга в Москву»: «Бывало хоть чуть-чуть кто-либо кого
по нечаянности зацепит шпагою или шляпою, повредит ли на голове
один волосочек, погнет ли на плече сукно, так милости просим в поле...
Хворающий ли зубами даст ответ вполголоса, насморк имеющий ска-
жет ли что-нибудь в нос... ни на что нс смотрят! Того и гляди, что по
Толстой С. Л. Федор ТолстоЙ-Амсрнканец. М., 1926. С. 37, 77.
" Там же. С. 3«-39.
“• Бестужев (Марлинский) А. А. Ночь на корабле... С. 72.
306
Думъ в России в конте/ссте языковой специфики
эфес шпага! Также глух ли кто, близорук ли, но когда, Боже сохрани,
он не ответствовал или недовидсл поклона... статошное ли дело! Тот-
час шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!»***.
Разумеется, слова Радищева нельзя понимать буквально, однако по-
вод к такому видению дуэли был немалый. Отсутствие серьезного по-
вода делало бессмысленным и саму дуэльную процедуру, ибо задачи,
ради которой она и была создана — защита чести, — не существовало:
отсутствие содержания делало форму бессмысленной.
Другой попыткой бороться с противной русскому менталитету уду-
шающей формой была попытка уклониться от нормы дуэльного пове-
дения. Эту версию трудно подтвердить задокументированной реаль-
ностью того времени — гораздо чаше можно найти описание повода
дуэли и ее исхода, чем того, как совершалась сама процедура. Однако
косвенное свидетельство такого поведения мы находим в современ-
ной тому периодулитературе — в конце концов, многие русские писа-
тели не только описывали поединки, но и были носителями живой
дуэльной традиции. Так вот. в литературных произведениях мы встре-
чаем большое количество поединков, которые так или иначе отклоня-
ются от предполагаемой нормы дуэльного поведения. Как замечает
И. Рейфман**4, персонажи-дуэлянты всех эпох, включая золотой век
русской дуэли, в подавляющем большинстве своем серьезно наруша-
ют дуэльный кодекс, и подчас не столь уж безобидно: Онегин прибы-
вает на место дуэли с опозданием более чем на час («Заставлять себя
ждать на месте поединка крайне невежливо. Явившийся вовремя обя-
зан ждать своего противника четверть часа. По прошествии этого сро-
ка явившийся первым имеет право покинуть место поединка и его се-
кунданты должны составить протокол, свидетельствующий о непри-
бытии противника»**’), ДО еще привозит с собой в качестве секунданта
слугу вместо собрата-дворянина (секунданты, как и противники, дол-
жны быть социально равными); Сильвио в «Выстреле» Пушкина пре-
рывает дуэль из каприза, а потом, много лет спустя, появляется в доме
противника и требует свой выстрел, причем он не приводит с собой
никаких секундантов и готов стреляться в присутствии женщины, жены
противника; у Лермонтова и Печорин, и Грушницкий — оба играют
не по правилам. Столь же далеки от совершенства и менее известные
герои-дуэлянты. Главный герой повести Бестужева-Марлинского
«Страшное гадание», которому пригрозили пощечиной, убивает на
а! Цит. по: Лотман Ю. М. Беседы о...С. 166.
Рейфман И. Ритуалиэованная агрессия... С. 8.
Дурасов В. Дуэльный кодекс. 1908. С. 56.
307
Нрилимение
месте своего обидчика, не давая ему шанса защититься. В другой его
повести, «Фрегат «Надежда»», второстепенный герой пытается убедить
противника стреляться понарошку. Много позднее к подобному согла-
шению приходят герои «Поединка* Куприна; более того, один из них
затем нарушает заключенный договор и убивает противника
Еще одной из специфических форм протеста против формализо-
ванного ритуала дуэли было бессознательное сопротивление усвоению
его процедуры: например, в чеховской «Дуэли» ни участники, ни сви-
детели не помнят точно, что они должны делать. В конце концов фон
Корен предлагает использовать литературные модели: «Оказалось, что
из всех присутствующих ни один не был на дуэли ни разу в жизни и
никто точно не знал, как нужно становиться и что должны говорить и
делать секунданты. Но потом Бойко вспомнил и, улыбаясь, стал объяс-
нять. «Господа, кто помнит, как описано у Лермонтова? — спросил фон
Корен, смеясь. —У Тургенева тоже Базаров стрелялся с кем-то там.
Бессознательное неприятие формализованной процедуры отчасти
проявлялось и в уклонении от дуэли, а также в том, что дуэлянт наме-
ренно проговаривался о предстоящем поединке (что давало возмож-
ность его прекратить товарищам, начальству). В биографиях офице-
ров Кавалергардского латка, изданных С. А. Панчулидзевым, можно
найти множество примеров такого поведения, которое, судя по доку-
ментам, не встречает отпора со стороны товарищей по службе. Под-
тверждением того, что такие действия нельзя механически сводить к
трусости (которую врядли бы спустили офицеру его товарищи по пол-
ку), могут также служить литературные персонажи: например, в «Са-
нине» Арцыбашева главный герой никак нс является трусом, однако,
разбив в кровь лицо соблазнителя своей сестры, он отказывается драть-
ся с этим офицером на дуэли. Кроме того, хотя в нашем сознании ду-
эль ассоциируется с летальным исходом или хотя бы ранением одной
из сторон, и таким образом на решение человека (принимать или нет
участие в поединке) должны как будто бы влиять его представления о
чести и его личная храбрость, однако это не совсем так Ю. М. Лотман
приводит различные варианты решения ситуации вызова на дуэль:
•Сам оскорбленный должен решить (правильное решение свидетель-
ствует о степени его владения законами чести): является ли бесчестие
настолько незначительным, что для его снятия достаточно демонст-
рации бесстрашия — показа готовности к бою (примирение возмож-
но после вызова и его принятия — принимая вызов, оскорбитель тем
самым показывает, что считает противника равным себе и, следова-
Чехов А П. Поли. Собр соч. н писем: В ЗОт. М„ 1974-1983. Т. VII. С. 446 -447
308
Дузлъ е России в контексте языковой специфики
тельно, реабилитирует его честь) или знакового изображения боя (при-
мирение происходит после обмена выстрелами или ударами шпаги без
каких-либо кровавых намерений с какой-либо стороны) Если оскор-
бление было более серьезным, таким, которое должно быть смыто кро-
вью, дуэль может закончиться первым ранением (чьим — не играет
роли, поскольку честь восстанавливается не нанесением ущерба ос-
корбителю или местью ему, а фактом пролития крови, в том числе и
своей собственной. Наконец, оскорбленный может квалифицировать
оскорбление как смертельное, требующее для своего снятия гибели
одного из участников ссоры. Существенно, что оценка меры оскорб-
ления — незначительное, кровное или смертельное — должна соотно-
ситься с оценкой со стороны социальной среды (например, с полко-
вым общественным мнением)»4*’. Эти правила, показывая, что угроза
смерти присутствовала далеко не во всех случаях, позволяют переос-
мыслить ситуацию дуэли и ввести еще один фактор, действующий на
человека, который принимал решение об участии (или неучастии) в
поединке, — фактор бессознательного сопротивления дуэли как фор-
мализующей фигуре, подавляющей своей структурой участника. Если
в процессе подчинения ритуализированной форме видится параллель
с подчинением слов формообразующей структуре предложения, при-
сущей ряду языков (в том числе рассматриваемым нами английскому
и французскому), то сопротивление дуэльному ритуалу в России дол-
жно опираться на специфику русского предложения. Описание тако-
го разрешения дуэльной ситуации мы находим в литературе. В расска-
зе «Фигура» Лескова дворянин получает пощечину от простолюдина —
его честь пострадала и требует сатисфакции, но события развиваются
образом, далеким от представлений о действиях, которые должны за
этим с необходимостью последовать. «Я встал, чтобы обойти посты,
и вдруг слышу шум... дерутся... Я — туда, а мне летит что-то под ноги,
и в ту же минуту я получаю пощечину., и трах — с одного плеча эполе-
та прочь! Что такое?.. Кто меня бьет?» Однако бесчестье было нанесе-
но главному герою не по злому умыслу, а безлично и случайно — пья-
ным казаком: «И вас, ваше благородие, это казак по морде ударил».
Однако отсутствие умысла не меняет значения поступка — офицер чув-
ствует, что он обесчещен: «Все вдруг в голове у меня засуетилось и пе-
репуталось. Тягчайшее оскорбление! Молодо-зелено, на все еще я тогда
смотрел не своими глазами, а как задолбил, и рассуждение тоже было
не свое, а чужое, вдолбленное, как принято. «Тебя ударили — так это
6И Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре... С. 165,
309
Приложение
бесчестие, а если ты побьешь на отместку, — тогда ничего — тогда это
тебе честь...» Убить его, этого казака, я должен!., зарубить на месте!..
Кинусь — закалю его! Непременно надо заколоть! Он ведь у меня честь
взял, он всю карьеру мою испортил. Убить! За это сейчас убить его! Суд
оправдает или не оправдает, но честь спасена будет» we. Однако после-
дующие размышления героя над ситуацией приводят его к совершен-
но другим мыслям — он освобождается от диктата формы (в данном
случае — диктата навязанного (что он вполне понимает) ему абстраги-
рованного понятия чести) и переходит на новый уровень осмысления
событий. На этом уровне отношения выстраиваются не вертикальным
образом (человек — форма), а горизонтальным (человек — человек).
То есть в требуемых дуэлью действиях индивид был один на один с пра-
вилами и предписаниями — что и в каких случаях надо делать, и ос-
новной диалог происходил между ним и этими правилами (как в рас-
сматриваемых иностранных языках происходит «диалог» слов со струк-
турой предложения); противник в этой ситуации выступал абстрактной
единицей, действия которой также были опосредованы схемой. Для
русского же языка характерно, прежде всего, взаимодействие слов, их
взаимоориентация — на уровне психологии отношений это проявля-
ется в том, что человеку даже во время ритуальных действий важен дру-
гой; действия приобретают эмпатическую окраску. В нашем случае в
своих рассуждениях офицер поднялся выше формализующей и дикту-
ющей дуэльной ситуации, ощутив другого как человека и простив ему
невольное оскорбление.
Таким образом, подтверждение связи структуры организации слов
в предложение с национальным мировидением мы можем найти, рас-
сматривая самые разнообразные (даже, на первый взгляд, никак со
структурой предложения не связанные) явления культурной жизни.
т Лесков Н. С. Собр. соч.: В 12 т. М.. 1989. Т. 7. С. 233-234.
310
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Подводим итог. Для определения характера взаимосвязи структу-
ры языка и национального мировидения (или ментальности) было
решено начать с решения вопроса о том, какие именно важные уста-
новки могут быть закодированы в языковой структуре. В процессе ис-
следования, во-первых, было выяснено, что это— оппозиционные
пары, во-вторых, решено было сосредоточить внимание на одной из
наиболее значимых пар. Выступая в различных ипостасях, она может
называться по-разному — консервативное и прогрессивное, устойчи-
вое и изменяемое, старое и новое, надежное и рискованное, традици-
онное и инновационное; однако, варьируясь в деталях, суть при этом
не изменяется. На уровне психологии межличностных взаимодействий
в социуме эта оппозиция выступает как конформизм и нонконфор-
мизм. О важности данной пары и ее значимости говорит тот факт, что
своими корнями она уходит в эволюционные задачи, ибо в эволюции
всегда борются две противоположные базовые тенденции. Первая из
них — необходимость сохранить то. что уже создано, закрепитьте при-
знаки, которые выгодны, передать их по наследству, сделать потомков
как можно более похожими на родителей. Вторая — это необходимость
прогресса, дальнейшего поиска и изменения, разнообразия потомков,
среди которых когда-то появится именно тот, кто придаст эволюции
новое выгодное направление и обеспечит приспособление к новым
условиям, позволит расширить среду обитания. Но борьба этих двух
базовых тенденций проявляется не только на уровне биологии, сопро-
вождая развитие биологических организмов, — она является базовой
и для полноценного существования социального общества. Причина
в том, что обществу для нормального функционирования необходим
определенный уровень конформности его членов; однако если все чле-
ны общества во всех ситуациях будут проявлять конформное поведе-
311
Заключение
нис, то обществу грозит катастрофа, ведь социальное существование
(особенно существование сложно социально организованных обществ)
включает в себя не только стандартные ситуации, разрешение кото-
рых опирается на традицию (что является одной из черт конформист-
ского мышления), но и нестандартные, способ выхода из которых ле-
жит вне поля традиционных смыслов. Таким образом, оппозицион-
ная пара «конформизм — нонконформизм» относится к базовым
парам.
У этой пары есть специфика: поскольку экстремальные, нестандар-
тные ситуации — скорее исключение при нормальном функциониро-
вании общественного организма, то в целом уровень проявления кон-
формизма должен быть выше уровня проявления нонконформного
поведения. Эксперименты же показывают, что хотя такой перевес ха-
рактерен для всех обществ, но все же можно говорить о большей или
меньшей степени выраженности конформистской установки. Причи-
ну этого, согласно ряду исследований, следует искать в том способе
хозяйственной деятельности, который был присущ данному обществу.
Вполне возможна следующая история нашей оппозиции. Изначально
значимым был способ труда, тип хозяйственной деятельности, харак-
терный для данного народа, ибо земледелие, например, более пред-
располагает к коллективистскому типу сознания, нежели охота, для
которой более значимыми качествами являются самостоятельность,
независимость. Следовательно, можно выстроить два возможных типа
парных проявлений конформизма и нонконформизма. В одном слу-
чае на первый план выступает индивид, его активность, независимость,
умение самостоятельно, в одиночку разрешать возникшие трудности
и проблемы; значимость другого человека по сравнению с успехом
добывания пропитания достаточно низкая. Данный факт отражается
и в формирующемся языке — члены предложения в результате не со-
гласуются друг с другом (например, подлежащее не изменяется в со-
ответствии с родом, числом и падежом связанного с ним существи-
тельного и т. п.). Однако затем, вполне возможно, на первое место
выступают языковые правила — если у членов предложения отсутствует
взаимосогласование, то как различать, что к чему в предложении от-
носится? И тогда возникает жесткая структура, четко определяющая
место каждого члена предложения. Впрочем, возможно, что язык здесь
ни при чем, а жесткая конструкция предложения отражает те же тре-
бования общественной жизни, — чтобы общество было стабильно,
необходим механизм, объединяющий и контролирующий индивида,
и здесь упор может быть сделан как на окружающих его соплеменни-
ков, так и на нормативные предписания, правила и законы. Рассмат-
312
Заключение
ривая охотничий образ жизни, можно констатировать, что описанная
структура взаимоотношений не противоречит образу жизни охотни-
ка: при таком типе деятельности людей объединяет не общая работа
бок о бок, а проживание на одной территории, одинаковый промы-
сел, возможно — родственные связи. То есть отношения опосредова-
ны какой-либо структурой. Это легко соотносится с жесткой струк-
турой предложения, также опосредующей связи между словами: рас-
сматривая возникший психологический тип человека, мы можем
констатировать: ему сложнее всего проявлять нонконформизм имен-
но по отношению к структуре, проще — по отношению к отдельному
индивиду (однако не тому, кто выступает представителем какой-либо
значимой структуры) То есть популярное утверждение, что российс-
кое общество характеризуется конформной установкой, тогда как в
американском сильней выражены нонконформистские тенденции, не
совсем верно, ибо хотя конформизм в межличностных отношениях в
США присутствует в меньшей степени, зато там силен конформизм
со структурой. Для русской культуры, имеющей своим фундаментом
земледельческий тип хозяйственной деятельности, на первое место
выдвигаются межличностные отношения, в которых действительно
преобладают в силу этого конформистские тенденции (ибо при таком
типе хозяйственной деятельности велика роль другого человека, от-
ношения с ним непосредственны, первичны, значимы, ничем не опос-
редованы). В языке это закрепляется посредством сложного типа со-
гласован ий по множеству разных параметров. Надо заметить: хотя в
механизированном и урбанизированном современном обществе из-
менился сам способ хозяйственной деятельности и выделенные Бар-
ри типы уже не являются актуальными, эксперименты фиксируют зна-
чимые различия в уровне конформности представителей разных об-
ществ и в настоящее время. Следовательно, являясь чрезвычайно
важным для полноценного функционирования общества, доминиро-
вание конкретной установки было закреплено в каких-то транслиру-
ющих механизмах культуры, которые не прекратили свое существова-
ние с изменением способа ведения хозяйства, а продолжают переда-
вать бывшую когда-то значимой установку, специфическим образом
формируя национальную ментальность. По мнению автора, одним из
таких транслирующих механизмов и является структура организации
слов в предложение.
То есть можно предположить, что существует три уровня формиро-
вания национальной ментальности. Первый — наиболее абстрактный,
задающий лишь линию общих границ, наиболее обобщенную установ-
ку; опорой данного уровня является грамматика, точнее, те ее части,
313
'Заключение
которые относятся к базовым, изменяющимся медленно и в последнюю
очередь (в настоящей книге исследовался способ организации слов в
предложение, однако я не берусь утверждать, что это единственный
транслирующий механизм первого уровня). На втором уровне (отно-
сящемся также к грамматическим категориям) происходит конкрети-
зация степени выраженности указаннойтенденции, уточняется ее спе-
цифика (например, мы рассматривали насыщенность русского языка
категориями неопределенности). Третий (лексика) проявляет конкрет-
но-историческое воплощение данной установки (происходящей, од-
нако, в двух заданных рамках — наиболее общей, сформированной
первым уровнем конкретизации, и уточненной для данной националь-
ной ментальности конкретизацией второго уровня). Безусловно, важ-
нейшие национальные адаптационные стратегии дублируются и уточ-
няются не только лингвистическими методами — в первой главе рас-
сматривались различные культурные механизмы, также формирующие
анализируемую базовую оппозицию «конформизм — нонконфор-
мизм». Вполне вероятно, что их тоже можно проранжировать и даже
сопоставить полученную иерархию с филологической, однако в целом
это — за пределами наших задач; но все же мне кажется, что нелингви-
стические культурные уточнения проводятся в уже заданных границах,
очерченных указанной лингвистической конкретизацией первого уров-
ня (в нашем случае — выбором жестко фиксированного или свобод-
ного порядка расположения членов предложения).
Итак, с одной стороны, для существования общества необходимо
наличие одновременно конформистской и нонконформистской уста-
новок с доминированием первой; с другой стороны, согласно иссле-
дованиям, способ хозяйства вносит свои коррективы в характер рас-
пределения этой пары, а именно — увеличивает или уменьшает про-
цент конформизма (как мы понимаем, это зеркально отражается на
втором члене оппозиционной пары). В том, что речь идет о некотором
изменении именно процента, а не о смене самой доминирующей ус-
тановки с коллективиста-конформиста на индивидуалиста-нонкон-
формиста, нас убеждает следующий факт: хотя в культурологии, этно-
логии и ряде смежных дисциплин при характеристике обществ пользу-
ются терминами «коллективистское» либо «индивидуалистическое»,
однако был целый ряд исследований культур, результаты которых по-
ставили культурологов (а также психологов, этнологов) в тупик, ибо
абсолютно не укладывались в бытующую версию коллективности —
индивидуальности. А именно — представители культур, признанных
безусловно коллективистскими, при тестировании внезапно давали
сугубо индивидуалистические ответы, и наоборот, представители ин-
314
Заключение
дивидуалистичсских культур при тестировании также массово давали
ответы, характеризующие, с точки зрения исследователей, коллекти-
вистские культуры691. Анализ же рассматриваемой оппозиции с точки
зрения ее закрепленности в языке позволяет снять это противоречие,
поскольку, во-первых, видно наличие обеих установок одновременно,
а во-вторых, становится понятно, что в действительности можно гово-
рить именно о характере распределения данной оппозиционной пары
(то есть по отношению к чему носитель данного языка будет наиболее
вероятно демонстрировать конформистское поведение, а по отноше-
нию к чему — нонконформистское).
Рассмотрению последнего и была посвящена вторая глава. Было
бы наивно думать, что только по отсутствию жесткой структуры рас-
положения членов предложения можно детально расписать, какими
чертами в обязательном порядке будет обладать та или иная нация.
Повторяю, что определенные особенности языкового строя задают
лишь границы, в рамках которых возможны достаточно широкие ва-
риации; поэтому даже при наличии сходных характеристик грамма
тики (например, отсутствию жесткой структуры расположения членов
предложения и наличию рода, числа и падежа) данная оппозиция вы-
страивается в каждом культурном поле своеобразным, отличным от
других культур образом (следовательно, описанную разницу в нацио-
нальных особенностях англо- и русскоговорящих, сформированную
на базе различий в характере структуры предложения в этих языках,
вряд ли можно перенести без изменений на носителей языков с таки-
ми же грамматическими закономерностями). Однако, полагаю, об
определенных тенденциях, задаваемых способом согласования слов в
предложении, говорить мы можем.
Эти тенденции более зримо выступают при анализе конкретного
материала. Что же мы получили в результате9 Если рассматривать нашу
культуру, то отсутствие жестко регламентированного порядка распо-
ложения членов предложения, впитываясь на бессознательном уров-
не, создает установку для формирования как картины мира с опреде-
ленными характеристиками, так и способа действия в нем. Вполне
логично, что мир при отсутствии жесткой регламентации расположе-
ния слов видится образованием без четко проработанной и всеобъем-
лющей структуры, в нем властвуют случайные обстоятельства и мо-
жет случиться все что угодно — при анализе русской картины мира мы
*' Carter R A.. Dinnel D. L. Conceptualizatoin of self-esteem in colleclivistic and
individualistic cultures. Bellingham: Western Washington University Ptess. 1997. См. об этом
также: Мацумото Д Психология и культУРа- СПб — М., 2002. С. 66-68.
315
Заключение
обнаруживаем подтверждение этого как в лексике, так и в граммати-
ческих конструкциях, демонстрирующих высокую степень неопреде-
ленности (причем в категориях неопределенности носители русского
языка склонны описывать и деятеля, и действие, и процесс его осуще-
ствления). Нелогичный, неструктурированный и, следовательно, не-
просчитываемый образ мира требует от носителей такого образа на-
личия в поведенческом сценарии ряда нелогичных, неконструктивных
действий — это подтверждает анализ особенностей русской деятель-
ности, тяготеющей скорей к спонтанности, чем к рациональному пла-
нированию, к действию по наитию, а не по расчету. Сложный тип со-
гласования продуцирует установку, дополняющую характеристики де-
ятельности с точки зрения тенденции к сплоченности, коллективности,
что требует (и, следовательно, создаст предпосылки для развития) эм-
патии как способа усиления сплоченности за счет настроенности на
другого человека; высокоразвитая же эмпатия — это интуиция, пере-
водящая характерный для нас тип деятельности на совершенно дру-
гой уровень, оптимизирующая его, увеличивающая продуктивность за
счет настраивания на мир и, следовательно, совершения действий в
нужное время и в нужном месте.
Как указанная особенность мировидения, так и характер органи-
зации деятельности в таком мире, безусловно, соотносятся с нацио-
нальной конфигурацией оппозиционной пары «конформизм — нон-
конформизм», ибо основой для всех этих характеристик выступает
способ связи слов в предложении. Что же касается русского языка, то
вето структуре мы наблюдаем следующую дихотомию: с одной сторо-
ны, свобода в отношении расстановки членов предложения, а с другой
стороны, зависимость друг от друга основных частей речи. Эта языко-
вая специфика создает базу для формирования двух тенденций. Пер-
вая — это нонконформистская позиция по отношению ко всякой
внешней организующей структуре, каковой могут выступать: опреде-
ленные абстрактные понятия (закон, истина и т. п.); деятельность лю-
бого рода (однако не все характеристики деятельности, а именно ее
организующая, дисциплинирующая, регламентирующая часть); созна-
ние, в том случае, если оно пытается взять под свой контроль какие-
либо формы человеческой активности (эмоциональные проявления,
например). Вторая — это конформистская позиция, настраивание на
другого и на мир, которые проявляются в творчестве, в различных ви-
дах межличностных отношений (как дружеских, неформальных, так и
отношениях на работе, в различных общественных институтах), в пред-
почтении вариативных, тесно связанных с личностью и к ней апелли-
рующим понятиям (справедливости, правде, совести) и т. п. Надо от-
316
Заключение
метить, что расширение понятия «конформизм»6’2, снимающее узко-
специфичную трактовку этого термина, устраняет мнимый парадокс,
а именно: с одной стороны, согласно психологической трактовке, кон-
формизм означает следование стереотипам, подверженность группо-
вому давлению; с другой стороны, творчество — способность нестан-
дартно, нестереотипно мыслить. В таком варианте конформизм не
может быть связан с творчеством — в этом же параграфе утверждается
прямо противоположное. Однако, как я уже указывала, при расшире-
нии смысла терминов «конформизм» и «нонконформизм» это проти-
воречие оказывается мнимым, ибо при предложенном подходе кон-
формистская установка имеет несколько уровней: 1) формальное при-
норавливание к другим (ориентация на существующие нормативы
поведения); в этом случае мы и наблюдаем стандартизацию, стерео-
типизацию мышления; 2) ориентация на других через психологичес-
кое настраивание, внутреннее ощущение чувств и потребностей дру-
гого — через эмпатическое сопереживание (и здесьуже ведущими ока-
зываются отнюдь не стереотипы); 3) ориентация, настраивание не
только на окружающих людей, но и на весь предметный мир, позна-
ние его на глубинном, интуитивном уровне. (Кстати, такое понима-
ние конформизма также может помочь снять описанное выше проти-
воречие, когда результаты тестирования не совпадали с существующей
маркировкой культуры как коллективистской или индивидуалистичес-
кой — например, при предложенном трехуровневом понимании кон-
формизма члены культур, считающихся коллективистскими, вполне
могут в ряде ситуаций ориентироваться на второй или третий уровни
и, следовательно, демонстрировать неприятие стереотипов).
Интерпретируя вышеизложенное в лингвистическом контексте,
можно с уверенностью предположить, что в языке с жестким поряд-
ком расположения членов предложения происходит усиление перво-
го пункта конформистской установки, не способствующей творчес-
кому акту, тогда как язык, члены которого связаны друг с другом по-
средством согласований, предрасполагает к развитию навыков второго
и третьего уровней (чем сложнее система согласований, тем большая
предрасположенность к развитию интуиции).
Таким образом, каждый этнос, создавая свою адаптационную стра-
тегию, фиксирует се в ряде транслирующих механизмов. Эти механиз-
мы разнородны по своей устойчивости к историческим изменениям,
трансформируясь или совсем исчезая из культурного поля под их воз-
действием через различные интервалы времени. Сами адаптационные
т Причины такого шага обоснованы в конце первой главы.
317
idKAMU'HUV
стратегии также различаются, прежде всего, по уровню решаемых за-
дач. Наиболее значимые для существования общества адаптационные
стратегии должны фиксироваться и передаваться самыми устойчивы-
ми к изменениям транслирующими механизмами. Поскольку струк-
тура ритуальных действий, обычаев и нормативов обыденной жизни
претерпела глобальные изменения с древнейших времен до современ-
ного дня, то, хотя они также, несомненно, являются трансляторами
национальных черт, они вторичны, и, полагаю, встраиваются в неко-
торые уже заданные рамки, — следовательно, искать интересующий нас
механизм надо в другой области. Кроме того, поскольку, с одной сто-
роны, особенности этого механизма позволяют ему долгое время со-
хранять без особых изменений необходимую когда-то установку (что
говорит о его надежности и устойчивости), а с другой стороны, для су-
ществования общества необходимо наличие обеих установок у его пред-
ставителей, то кажется правомерным, что именно этот, наиболее ус-
тойчивый и надежный механизм, должен транслировать формы,
задающие стратегические направления для создания в них специфи-
ческой для конкретного этноса конфигурации конформистской и нон-
конформистской установки. Таким механизмом и является язык, а точ-
нее, одна из его грамматических основ, регламентирующая способ орга-
низации слов в предложении.
Алла Александровна Мельникова
ЯЗЫК И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР
Взаимосвязь структуры языка и ментальности
Главный редактор И. Лвидон
Заведующая редакцией Т. Тулупьева
Художественный редактор П. Борозенец
Корректор И. Любченко
Технический редактор Л. Васильева
Директор Л. Янковский
Лицензия ЛП hfe 000364 от 29-12.99 Г. Подписано в печать 20.09.2003 г.
Формат 60x90*^4. Печ. л. 20. Бумага офсетная. Печать офсетная.
Тираж 1500 экз. Заказ № 4547
ООО Издательство «Речь»
199004, Санкт-Петербург, ВО. 3-я линия. 6 (лит. “А"),
тел. (812) 323-76-70, 323-90-63, infoiJrech.spb.nl, wwwrech.spb.ni
Отпечатано с готовых диапозитивов
в Академической типографии «Наука» РАН
199034. Санкт-Петербург. 9 тиния, 12
I
РЕЧЬ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «РЕЧЬ»
представляет вашему вниманию
книги по психологии
Нас читают многие: и профессиональные психологи, и психоте-
рапевты, и студенты, овладевающие этой непростой специальностью,
и все тс, кому нужно уметь понимать людей и влиять на них — педа-
гоги, врачи, менеджеры, и те, кто просто стремится разобраться в себе
самом и в окружающем мире.
ПО ВОПРОСАМ ЗАКУПОК
КНИГ ИЗДАТЕЛЬСТВА «РЕЧЬ»
обращаться по телефонам:
в Санкт-Петербурге (812)323-76-70
(812) 323-90-63
в Москве (095) 502-67-07
Электронная почта: info@rech.spb.ru
Адрес в сети Интернет: http://www.rech.spb.ru
КНИГА—ПОЧТОЙ
по электронной почте: postbook@areai.com.ru
по тел.: 268-22-97; тел./факс 268-90-93
по почте: 192236, Санкт-Петербург, а/я № 300, ЗАО «Ареал»
Мельникова Алла Александровна
закончила факультет психологии и философский факультет
ЛГУ. Кандидат философских наук. Доцент кафедры
философской и психологической антропологии факультета
философии человека РГПУ им. А. И. Герцена. Сфера
профессиональных интересов лежит на стыке философии,
психологии, культурологии и лингвистики.
• Язык как способ осмысления мира.
• Язык как средство формирования установок.
• Конформизм и нонконформизм в русской культуре
• Творчество и структура языка.
• Структура языка и развитие личности ребенка.