МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ
Аналитическая ведомственная целевая программа
«Развитие научного потенциала высшей школы»
РНП.2.1.3.6373: «Философско-методологические
подходы к категориям политической науки»

И.А. Ерохов
Современные
политические теории:
кризис нормативности
Праксис
Москва 2008

УДК 101.3
ББК 66.4
Е76
Научный редактор:
доктор фи л ос. наук И. К. Пантин
Ерохов H.A.
Е76 Современные политические теории: кризис норматив-
ности. — М., 2008. — 256 с.
Книга посвящена одной из центральных проблем сов-
ременной политической философии — утрате значения
нормативных оснований политики. Предметную основу
работы составили три идеологические доктрины: агрега-
тивная, делиберативная и агонистическая. Исследование
сфокусировано на стратегиях политического участия
(вплоть до отстранения от участия), коммуникации и пер-
спективы общественного консенсуса, плюрализма в усло-
виях политической борьбы.
Работа является учебным пособием по курсу «Идея ле-
гитимности в современных теориях политики», для аспи-
рантов и магистрантов политологических, социально-фи-
лософских специальностей.
ББК 66.4
© Ерохов И.А., 2008
© Издательская группа
ISBN 978-5-901574-73-7 «Праксис», 2008

СОДЕРЖАНИЕ
Введение 7
Глава 1. Агрегативная демократия
или фабрикация политики 22
1. Профессионализм или неблагородная
политика 22
2. Политический реализм 26
3. Слом единства цели
и метода демократии 38
4. Переоценка политических значений . . 43
5. Самоподрыв и антигероика
капитализма 52
6. Кризис труда и разрушение защитных
опор капитализма 59
7. Почему демократия? 69
8. Агрегативная демократия vs
классическая демократия 74
9. Агрегативная теория демократии .... 83
Глава 2. Делиберативная политика.
Моральное утрирование консенсуса
как стратегия преодоления дефицита
нормативности 89
1. Марксизм и «системный анализ»
как два источника идеи
делиберативной политики 89
2. «Кризис легитимности» — первый шаг
к созданию делиберативной теории
политики 108

3. «Жизненный мир», «колонизация»
и нормативные свойства
«речевых актов» 119
4. Альтернативная
консенсусная логика 127
5. Язык закона и взаимообратимость
легальности и легитимности 134
6. Делиберативная теория политики . . . 142
Глава 3. Политический плюрализм без консенсуса
или «агонистическая демократия» .... 149
1. Инструментальное и моральное
утрирование политики 149
2. Постмарксистское
отрицание марксизма 152
3. Грамшианская теория гегемонии
в перспективе современного
постмарксизма 164
4. Теория создания значений 189
5. Принцип «социальность» 191
6. Либерально-демократические
предпосылки современной политики .197
7. Агонистическая демократия 206
Заключение 218
Примечания 222

ВВЕДЕНИЕ
В политической философии нормативность всегда
выступала в роли краеугольного камня, с опорой на
который выстраивалось понимание всего здания чело-
веческого общежития. Всякое изменение норматив-
ной системы влекло за собой фундаментальную транс-
формацию политического мировоззрения. Речь здесь
ведется не об узком аксиологическом, юридическом
или экономическом значении термина, а об опреде-
ленном типе стратегического мышления, основанном
на необходимости все и всегда пропускать через реф-
лексию смыслов и принципов деятельности. Безу-
словно, такие этические различения, как мораль и
нравственность, юридические — право и норма, эко-
номические — договор и стоимость, в политическом
сознании неизбежно переплетаются, становясь харак-
теристиками добросовестно действующего человека,
принимающего на себя ответственность за следствия
поступков. Оттого и сложно подчас, работая с текста-
ми классиков политической мысли, точно фиксиро-
вать нормативную проблематику, которая буквально
разлита по текстам и высказываниям мыслителей.
Нормативность скрепляла интеллектуальные кон-
струкции не только у тех авторов, для кого этическая
парадигма выступала как база для осмысления поли-
тических процессов, но и работы критиков нравст-
венности, которые осознанно или нет выступили в ис-
тории как аморалисты, имморалисты или реалисты.
Мы всегда, при определенном интеллектуальном уси-
лии, сможем обнаружить нечто глубоко ценностное
даже там, где, казалось бы, политика раз и навсегда
прощается с моралью. Достаточно привести примеры
макиавеллистского «духовного княжения», «мо-
рального договора» Адама Смита, ницшеанского
«опыта переоценки всех ценностей». Кажущееся, на
поверхностный взгляд, презрение к частному интере-

ВВЕДЕНИЕ
су, закону, государству некоторых философов на са-
мом деле оказывается глубинной критикой тех дис-
функций, которые происходят в нормативном ядре
человеческих взаимоотношений. Наоборот, именно
апологию разрушающейся нормативной системы и
следует понимать как подлинную безнравственность
или пустое морализаторство.
Политическое преломление нормативности актуа-
лизируется тогда, когда рефлексивный анализ фоку-
сируется не на предмете ценностей, а на субъекте и
происходящих в нем изменениях, обусловленных не-
обходимостью занять определенную позицию по отно-
шению к нарастающим тенденциям, складывающим-
ся ситуациям, раскрывающимся перспективам. Т.е.
там, где ценности начинают действовать, а не засыпа-
ют между строк в «высокоморальных» книгах, стоя-
щих на пыльных полках.
Не случайно, как представляется, современная
критика политических явлений по большей части
оказывается предсказанием или научным наблюде-
нием кризиса, но никак не сознанием кризиса, с его
логикой и артикуляцией. Пророчествовать и анали-
зировать крах той или иной системы политического
общежития — дело простое: все, что имеет начало,
имеет и конец, что хорошо одному, то плохо другому.
Мы найдем немало предсказаний мировых войн, ги-
бели империй, распада стран, краха революций, вели-
ких экономических кризисов, так же как и ясной экс-
пертной аналитики этих событий. Однако как
объяснить тот факт, что практически все пророки или
эксперты оказывались в полной растерянности в тот
момент, когда события начинали происходить. Толь-
ко ленивый не предупреждал американцев о «вели-
кой депрессии», европейцев — о «нацизме», Совет-
ский Союз — о неизбежном коллапсе «плановой
экономики». Однако когда, например, прозвучали
8

ВВЕДЕНИЕ
первые залпы мировых войн, подготовку к которым
утаить было невозможно, самыми удивленными ока-
зались именно те, кто по роду своих обязанностей
должны были быть наиболее подготовленными. Дей-
ствительно, «генералы всегда готовятся к прошедшей
войне». Такая же ситуация и в политической науке.
Кто из экспертов оказался готовым к «революции
кампусов» 1968 года, к распаду СССР или к террори-
стическим атакам 11 сентября?
Проблема, полагаю, кроется в том, что разворачи-
вающиеся события, без различения на всемирно-исто-
рические или частные, требуют мобилизации не пред-
метности знаний, а субъекта познания. Политической
любую проблему делает не соответствие ее содержания
политическим темам, а люди, причем конкретные —
личности. Политика начинается там, где появляются
субъекты, которые выходят из тени приватной жизни
в публичное пространство отношений, беря на себя от-
ветственность, в качестве «авторов» событий. Но чем
руководствуются «авторы»: долгом или эффективно-
стью, разумом или рассудком? Ведь безусловно, что
все совместно устроенные дела создаются в рацио-
нальной перспективе, даже если впоследствии та или
иная рациональность будет опровергнута. Мы могли
бы сказать, что рациональностью обладают все люди,
но нормативной она становится, только если основа-
на на том или ином знании всеобщего блага. Значит,
вслед за Кантом мы имеем право утверждать, что ра-
зум — в высшей форме — нормативная рациональ-
ность. Но что тогда означает «мужество знать» (лат.
sapere aude)? В чем заключается мужество: знать, что
есть принципиально непознаваемые «вещи-в-себе»,
или в том, что действовать нужно в момент события, а
не после? Как действовать: следуя собственному пред-
ставлению о долге или сознанию того, что у каждого
действия есть причины и следствия? При этом пони-
9

ВВЕДЕНИЕ
мать, что последствия публичных поступков отразятся
не только на деятеле» но и на всех участниках полити-
ческих отношений. Нормативность взаимосвязанной
ответственной политики оказывается единственным,
хотя и не очень надежным, гарантом удержания об-
щественно-политического модуса, во внутреннем
пространстве которого возможна реализация челове-
ческих интересов. Только нравственная сноровка по-
литической культуры позволяет регулятивно форму-
лировать, селектировать и давать нормативную
санкцию на разрешение или запрет действий во имя
партикулярных интересов, распознавая их как согла-
сующиеся или нет с всеобщими целями народа. На-
пример, представим на миг, что рост благосостояния
населения является всеобщей целью. В этом случае
всеобщие общественно-политические смыслы свобо-
ды, порядка и справедливости будут непосредственно
конкретизировать частное во всеобщем, если восполь-
зоваться конструкцией Гегеля. Проблемы предчувст-
вия необходимости нормативных отношений между
людьми не могут лечь в основание анализа современ-
ной политики до того, как сами отношения между
людьми начнут практически реализовываться. Имен-
но в этот момент политическая философия оказывает-
ся перед выбором: или ограничиться оценкой тех или
иных политических явлений с позиции классической
этики, при этом относя все аксиологические трудно-
сти к проблеме прояснения морального сознания
наблюдателя, или воспринять обязательным истори-
ческим обстоятельством то, что единственным спосо-
бом появления нравственного элемента политики, яв-
ляется непосредственное развитие нормативности
изнутри политических процессов. Этот, второй путь,
который можно обозначить как «философию коллек-
тивного политического субъекта» в противополож-
ность «философии морального сознания» (классиче-
10

ВВЕДЕНИЕ
ской философской модели этики), обладает собствен-
ным проблемным полем.
В первом случае, назовем его общефилософской док-
триной, происходит отождествление нормативности с
этикой (в широком понимании). В этой логике (ее са-
мой зрелой — кантианской форме) прогресс рацио-
нальности заключается в преодолении границ опыта и
выходе в сферу «чистого разума».*Трансцендентальное
познание свободно от эмпирики, следовательно, его
единственными предметами познания оказываются
нормативные принципы. Таким образом, высшей фор-
мой рациональности становился чистый моральный
разум. Но проход к трансцендентным идеям оказыва-
ется настолько личностным, что по сути дела совпада-
ет с прояснением сознания конкретного морального
эксперта. Получив «на вооружение» нормативный ин-
струментарий, моральное сознание позволяет с этиче-
ской высоты оценивать и квалифицировать все явле-
ния, и в том числе политические, на предмет их
соответствия субстанциям добра или зла. Но подобно-
го рода этическая оценка, хотя и являлась формой де-
ятельности, не могла участвовать в политическом про-
цессе, поскольку могла сработать, как оценка, только
постфактум. Т.е. тогда, когда моральный наблюдатель
(отстраненный, незаинтересованный и потому объек-
тивный) мог фиксировать тот или иной факт или стано-
вление той или иной стратегии. Философская норма-
тивность необходимым образом изолирует моральный
разум от практики, вследствие чего политика оказыва-
лась по ту сторону от морали и, естественно, не регла-
ментировалась высшей формой разума.
Во втором случае политическая доктрина норма-
тивности предполагает радикальный перенос норми-
рующих действий извне в самое ядро политического
процесса. Нормативный аспект политики понимается
здесь не как «моральное мышление» о политике или
11

ВВЕДЕНИЕ
«нормативные основания» существующих институ-
тов, а в качестве реальной движущей силы практиче-
ской деятельности людей, поскольку они выступают
субъектами политики. В фокусе внимания оказывает-
ся субъектная сторона, которая (в отличие от «чистой
моральной теории» кантовского типа) рассматривает-
ся в ее обусловленности историко-институциональ-
ным контекстом.
Стратегия, подразумевающая, что политическая
этика — это не сторонний продукт моральной филосо-
фии, а непосредственный результат политической
борьбы, изменяет базис морали. Если кантианская
мораль не имела феноменального субъекта — субъек-
том морали выступал здесь сам разум в своей высшей
трансцендентальной (метафизической) форме, — то у
политической морали существует собственный кон-
кретный социально-исторический субъект. Это ассо-
циированные, солидаризированные политические
силы, которые в политических актах проясняют нор-
мативные смыслы, регулирующие и мотивирующие
то или иное направление политической борьбы. Та-
ким образом, не наблюдатель (лат. vita contemplati-
va), a деятели-политики (лат. vita activa), если поль-
зоваться различением Ханны Арендт, берут на себя
этические обязательства нести авторскую ответствен-
ность за фактические результаты собственных поли-
тических решений. Радикальному пересмотру под-
вергается и форма разума, теперь вне априоризма и
апперцепции разум становится детерминированным
интересами тех, кто им руководствуется. Это мораль
консеквенционального типа, у нее появляется субъ-
ект ответственности. Сама же нормативность переста-
ет быть рефреном «чистого разума», а становится
важнейшим элементом идеологической стратегии,
который, по сути дела, отвечает за смыслообразование
политики. Другими словами, политическая норматив-
12

ВВЕДЕНИЕ
ность создает идеологическую семантику действий,
являясь наравне с иными элементами политических
стратегий важнейшей силой, реализующей себя в по-
литической борьбе.
Исходя из различия «этики долга» и «этики ответ-
ственности» Макс Вебер сделает вывод о том, что глав-
ный грех политики — безответственность. Здесь про-
ходит водораздел между политической философией и
философией как культурой всеобщего знания. Поли-
тику нельзя оскорбить незнанием, ее оскорбляют без-
участием, отключенностью. Всякий политический
философ — идеолог, а не пророк или свободный от со-
циального ангажемента ученый. Идеолог заинтересо-
ван и детерминирован уже тем, что сам является ча-
стью истории события в противоположность
эксперту, наблюдающему за кризисом человеческого
общежития с почтительного расстояния «чистого со-
gito». Поэтому все попытки дать политическим явле-
ниям нейтральную, безоценочную характеристику
выводят в результате содержание рефлексии за рамки
политики — в этику, право, экономику и т.д. Значит,
главное, в чем нуждается политика, — так это в поли-
тиках. И чем больше людей включено в публичные от-
ношения в качестве политиков, тем значительнее нор-
мативный эффект взаимодействия ценностей. Это и
есть первичный идеал демократии.
В современной политологии все более выхолащива-
ется понимание того, что демократия не институцио-
нальное состояние — форма государства, а процесс
взаимодействия людей в публичном пространстве, в
котором феноменализируется субъектность, а значит,
по большому счету, происходит самообнаружение
людьми самих себя. Самообнаружение критическое,
поскольку действительная критика тем и отличается
от критиканства, что несет в себе позитивную ценно-
стную ориентацию на всеобщее благо. Политическая
13

ВВЕДЕНИЕ
критика не имеет права оставить людей у «разбитого
корыта», она всегда должна предлагать нечто пози-
тивное взамен. Поэтому политическое существова-
ние — необходимым образом нормативно-критиче-
ское, иначе как различить намерения людей,
проверяющих на прочность «защитные стены Поли-
са», ведь все ищут в них слабые места, но одни для
того, чтобы разрушить, другие — укрепить. Если де-
мократия не является институтом, то что за норма-
тивно-политический феномен разворачивается в ее
перспективе? Говоря, что за демократическим про-
цессом скрывается тип общественной коммуника-
ции или язык диалога, мы указываем на техниче-
ские условия демократии, к которым необходимо
добавить еще и механизмы фиксации общественных
договоров — аппаратов консенсуса, и определенный
тип рациональности, который отличен, например, от
научного, поскольку настроен не на познание истины,
а на достижение взаимопонимания между людьми,
далеких от обладания универсальным политическим
знанием, если таковое вообще существует. Норматив-
ность демократического процесса заключается не в
аппаратах, а в направленности ее исторического дви-
жения. Демократия ценна прежде всего тем, что толь-
ко в ее среде политические процессы приобретают ка-
чество всеобщей культуры (цивилизации). Поскольку
культура, по самому большому счету, есть путь, ко-
торый проделывает все человечество, освобождаясь
от природного рабства. Нет никаких иных причин
считать демократию лучше или хуже сословного или
общинного типа организации отношений. Изощрен-
ный ум политического эксперта всегда сможет аргу-
ментированно прояснить плюсы и минусы альтерна-
тив демократии. Но в перспективе всеобщего
освобождения только демократический процесс ока-
зывается изоморфным истории культуры.
14

ВВЕДЕНИЕ
Остается еще вопрос, который необходимо сформу-
лировать во введении: почему мы говорим о кризисе
нормативности? Авторы тех политических стратегий,
что нашли отражение в настоящей книге, бесконечно
далеки от всяких попыток воспринимать политику с
точки зрения ее нормативной оценки. Даже тогда, ко-
гда Юрген Хабермас говорит о кризисе систем призна-
ния политики в «государствах позднего капитализ-
ма» , он имеет в виду не оценку политики, а оценку тех
трудностей, которые возникают в современной поли-
тике. Но проблемы возникают в любом процессе, все-
гда обнаруживаются подводные камни и течения, ко-
торые решаются «в рабочем порядке». И было бы
крайне несерьезным для политической аналитики
опираться на некое «сознание кризиса» — негатив-
ных идей не бывает, как нет отрицательных натураль-
ных чисел. В одном из своих интервью Мишель Фуко
посмеялся над теми серьезными теоретиками, кото-
рые сегодня все еще рассуждают о кризисах. Кри-
зис — это «лишь словечко, которое знаменует неспо-
собность интеллектуалов уловить их настоящее».
Кризис, продолжил он, «это вечное настоящее».
«В современной... истории не было ни одной эпохи,
когда отсутствовало бы чрезвычайно тяжкое осозна-
ние глубоко переживаемого кризиса»1. Но совершен-
но не смешно, как заметит Фуко, становится тогда,
когда мы понимаем, что кризис — это противоречие
динамики процесса. Кризис политической норматив-
ности заключен не в препятствиях и тупиках, а в том,
что политическому процессу поздней Современности
стало «не по пути» с культурой.
Возникает парадоксальная ситуация при, каза-
лось бы, высших стадиях развития политических
систем, прояснении, во всемирном масштабе, единст-
венно легитимных нормативов политики — демокра-
тии, люди все менее и менее понимают, зачем вообще
15

ВВЕДЕНИЕ
нужна политика. Перефразируя Алена Бадью, ска-
жем, проблема не в том, что нет партий, способных на
программном и деятельностном уровне реализовы-
вать интересы. Наоборот, они есть, но проблема в
том, что эти развитые формы политической деятель-
ности никем не востребованы. Просто нет тех, кто в
состоянии идентифицировать свой политический ин-
терес и в партийной логике ассоциировать его с дру-
гими людьми. «Демократическому совершенству» и
прочим «концам истории» человечество отвечает апа-
тией и дезориентированностью. Карл Маркс как-то
сказал, что всякий товар есть в определенном смысле
производство: дом, являясь товаром, производит жи-
вущих в нем людей. Конечно, мы не хотим сказать,
что современный политический процесс стал исклю-
чительно товарным фетишем, но производство освобо-
ждения в институтах свободы парадоксальным обра-
зом оказалось под вопросом. Сейчас следует говорить
скорее о том, что логика овеществления политики в
институтах привела к тому, что политика стала соци-
альной сферой в точном социологическом значении.
Политика стала зданием, заселенным политиками.
Вебер называл их — «политиками, живущими за
счет политики». Политическая коммуникация пре-
вратилась в процедурный язык коммунального хо-
зяйства, которое худо-бедно функционирует, но
смысл всему этому придает уже не необходимость че-
ловеческого самообнаружения, а некая ритуализиро-
ванная традиция по принципу «политикам тоже надо
где-то жить». Политический ритуал без понимания
того, зачем и почему политика все еще нужна всем
людям. Политика как проект политиков при апатич-
ном согласии электората — в этом и есть суть кризи-
са нормативности — монументальный разлом между
политикой и разнонаправленными векторами станов-
ления культуры.
16

ВВЕДЕНИЕ
Безусловно, на некоем более конкретном уровне
рассуждений мы могли бы сказать, что данный раз-
рыв ведет к глубинным изменениям эпистемологиче-
ских основ в современной политической мысли: про-
падает старинная еще картезианская познавательная
согласованность субъекта, объекта и знания. Полити-
ческие институты уже не гарантируют предметное
осуществление всеобщих целей, а межсубъектные от-
ношения строятся на частных интересах, что и фикси-
руется в усугубляющейся динамике потери легитим-
ности власти. Всеобщая власть просто не в состоянии
представлять все частные интересы, а если она осуще-
ствляется в чьих-то интересах, то что же здесь остает-
ся от всеобщности. На государственном уровне нарас-
тает фундаментальное отчуждение власти от народа,
власть оказывается чужой, террористичной, репрес-
сивной, против которой выстраиваются бастионы,
огораживающие приватный мир человека от угроз из
административной сферы. И это на фоне того, что по-
литика, по самому большому счету, представляет
собой духовно-практический процесс создания и регу-
лярного воссоздания такого типа общежития, кото-
рое в каждом своем идейном и институциональном
элементе воспроизводит культурную целостность
народа. Все это вместе проблематизирует саму идею
политического со-бытия людей, поскольку ставит под
вопрос происхождение, законность и сферу компетен-
ции политической власти. Демократия, все еще вос-
принимаемая в просвещенческом духе, как правление
народа, на поверку оказывается ненародной суверен-
ной властью элиты, правящей во имя лишь деклари-
руемых интересов электората.
Коммуникативное основание политического диа-
лога — идеологическое разнообразие общественно-
сти — оказывается фикцией, поскольку подлинное
разнообразие мнений и интересов проявляется в споре
17

ВВЕДЕНИЕ
о политической форме общежития. А если прежнее
идеологическое многоголосье все более редуцируется
к единственной нормативной перспективе — либе-
ральной демократии, то противоборство великих в
прошлом идеологических стратегий либералов, кон-
серваторов и социалистов оказывается нивелирован-
ным в пределах внутренних границ ригидной демо-
кратической формы. Идеологические доктрины,
когда-то определявшие масштаб и цену политической
борьбы, стали просто фракциями, дебатирующими
сторонами в единственной либерально-демократиче-
ской «партии власти». И действительно, как бы ни
расходились во мнении политические оппоненты, но в
главном они едины — демократия единственно леги-
тимная политическая система. Поэтому в легальном
политическом процессе просто отсутствует настоящая
оппозиция, поскольку для того, чтобы быть оппози-
ционным сейчас, необходимо объединиться в «анти-
народную» партию, но таких «антидемократических»
сил в условиях демократии не может существовать
(в расчет не берутся маргинальные группы).
Конечно, победа личностных ценностей в исто-
рическом споре о нормативных основаниях комму-
никации — явление неслучайное. Но проблема не в
ценностях свободы, а в том, что демократический
оппортунизм, который якобы автоматически гаран-
тирует, как говорил Вальтер Беньямин, «пакет сво-
бод», позволяет под ширмой «единственно возмож-
ной» политики проводить узурпацию политических,
т.е. всеобщих решений. Иначе как объяснить, на-
пример, то, что многомиллионные антивоенные де-
монстрации не имеют для правительств «развитых
демократий» никакого значения, что еще нужно,
чтобы власть уяснила смысл интереса народа?
А ведь с того времени, по словам Канта, как челове-
чество вышло из своего несовершеннолетия, единст-
18

ВВЕДЕНИЕ
венной всеобщей характеристикой общечеловече-
ской культуры стал мир (в случае с Кантом не борь-
ба за мир, а состояние — метафизика миролюбия).
Следовательно, те, кто начинает войны, политиче-
скими инструментами опрокидывают культуру в бе-
зумие, а это и есть движение прочь от культуры. На-
лицо утрата смысла споров, позиций, дебатов,
обсуждений, поэтому и возникает приватная само-
изоляция, а культурное самообнаружение человека
происходит не позитивно, а в системе отчуждения от
всеобщей сферы. Как убедительно показывал Тал-
котт Парсонс, системность — это принцип процесса,
и если Полис когда-то производил полисный мир —
политическую цивилизацию свободы (ойкумену), то
дрейф личности в самоогораживание и окукливание
не может гарантировать открытости политии. Вебер
как-то заметил, что государственная власть характе-
ризуется монополией на легальное насилие. Но наси-
лие — явление телесное, оно испытывается (даже ес-
ли речь ведется о моральном насилии), а как всякий
телесный феномен он организован по принципу не-
посредственного, персонального контакта. Именно
поэтому Вебер скажет, что даже легальное насилие не
может быть публичным — оно всегда интимно.
В этой интимности прячется совесть демократиче-
ского процесса, поскольку стыдно говорить о свобод-
ном обществе, законно использующем тайное наси-
лие. Но если нет «антидемократической» оппозиции,
то кто укажет на нормативный сбой демократии —
узурпацию насилия, закрепление его за социальной
группой (политиками)? Эту проблему Никлас Лу-
ман сформулировал по-своему: может ли демокра-
тия действовать недемократически для того, чтобы
демократическая система продолжала существо-
вать? Ведь мировая демократия уже построена
«в основном».
19

ВВЕДЕНИЕ
Все эти рассуждения и привели автора книги к про-
блеме политической нормативности, к попытке на
примерах ряда идеологических стратегий проследить
процессы смыслообразования в политике, увидеть ге-
незис самораскрывающихся, деятельностных идей.
За отправную точку взята гипотеза Шанталь Муфф о
том, что современный спектр демократических напра-
влений мысли наиболее рельефно представлен: «тео-
рией демократических агрегатов», «делиберативной
демократией» и «агонистической политикой».
В книге, таким образом, проводится критический
анализ трех демократических стратегий, насыщен-
ных сложными, развивающимися конструктами,
внутренней динамикой различных направлений, те-
чений и школ. В обоснование данного выбора можно
привести ряд доводов. Во-первых, избранные демо-
кратические доктрины в совокупности являются сов-
ременным оттиском классического идеологического
противостояния: делиберативная политика как вер-
сия либерализма, агрегативная — консерватизма,
агонистическая — социализма. К тому же проблема-
тика данных политико-философских инициатив, ро-
жденных на остове «великих идеологий», остается до
нынешнего времени предметом с недостаточно изу-
ченным содержанием. Во-вторых, по внутренней фи-
лософской доминанте данные политические страте-
гии представляют собой современный вариант
исторического противостояния в методологии фило-
софской мысли: эмпиричности (теория агрегатов),
рационализма (делиберативная теория) и онтологич-
ности (политический агонизм). В-третьих, политико-
философский анализ современных идеологических
экспериментов, идей, замыслов, не всегда последова-
тельных, обоснованных и завершенных, позволяет от-
крыть новые направления научного поиска — такие,
как соотношение либерализма и демократии; полити-
20

ВВЕДЕНИЕ
ческий диалог и порожденная им коммуникативная
власть; политический плюрализм, противопоставлен-
ный общественному договору.
Соответственно, работа сфокусирована на трех ос-
новных проблемах: политическое участие (вплоть до
отстранения от участия); политическая коммуника-
ция и связанная с ней перспектива общественного
консенсуса; политический плюрализм как условие
политической борьбы. Автор не стремился воссоздать
полную картину современных обоснований политиче-
ской деятельности. Главный интерес представляет
постановка вопроса о нормативности в особом интер-
претационном ключе — уточнении содержания поли-
тических теорий относительно смыслов политической
активности. Это объясняет некоторую несбалансиро-
ванность и уклон к специфическим деталям при раз-
боре идеологических мотивировок. Решая данную за-
дачу, автор старается использовать не внешний
аналитический аппарат, а внутреннюю методологию,
присущую каждой изучаемой теории, что должно
наилучшим образом эксплицировать скрытые альтер-
нативы и возможности всех исследуемых теорий. При
этом, разумеется, учитывалась степень освещенности
и разработанности данных теорий в отечественной и
зарубежной литературе.

Глава 1
Агрегативная демократия
или фабрикация политики
1. Профессионализм или неблагородная политика
Зимой 1918 года Макс Вебер напишет: «судьба на-
шей эпохи с характерной для нее рационализацией и
интеллектуализацией, прежде всего, «расколдовыва-
нием» мира заключается в том, что высшие благород-
нейшие ценности ушли из общественной сферы»2.
«Благородные идеи» на протяжении тысячелетий
обеспечивали нематериальные покровы — эзотерику
власти, шире, исторической деятельности человека.
И дело здесь не столько в дисциплинарном волшебст-
ве политического порядка, сколько в невозможности
свести отношения господства и подчинения к исклю-
чительно функциональным сторонам управления.
« Политическое животное », « общественный человек »,
«гражданский человек» просто не могли бы быть объ-
яснены Аристотелем, Августином, Данте с позиции
«профанной» (демистифицированной) политики. Об-
щежитие «естественных людей» не тождественно по-
литической реальности, а жизнь политического орга-
низма не аналогична витальной физике человека.
Поэтому пока аналитика политической реальности
стратегически опиралась на открытие или переоткры-
тие простейшего атома политических отношений —
естественного человека, «мир идей» оказывался тем
посредником, с помощью которого становилась воз-
можной дедукция к некой сущности, знание которой
позволяло раскрыть все планы реальности. Таким об-
разом, «мир идей» был привратником тотального че-
ловека, «благородного» или, например, платоновско-
22

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
го «хорошего человека». Благо определялось благим
человеком, тотальность которого опровергала очевид-
ное (для современных социологов) тождество «естест-
венного человека» и индивида.
Немудрено, что данная стратегия конституировала
не только обоснованность права на власть, но и тот нор-
мативный цемент, который скреплял политический
порядок. Даже Макиавелли, локализовавшему поли-
тику в мире особого внеморального долга, пришлось
фиксировать банальный господский волюнтаризм
«людей доблести» миром идей «духовного княжения»,
превращавшего волюнтаризм в ответственный и пото-
му уже священный, благородный произвол.
Радикальная трансформация нормативного основа-
ния власти происходит тогда, когда на смену тотально-
сти «естественного человека» приходит социально-по-
литическая тотальность. Безусловно, причинами
смены логики целостности является отнюдь не рево-
люция природы человека (если таковая и есть, хотя бы
в логике Арендт, как публичная проблема), Современ-
ность не привела с собой homo novus (лат. «первый в
роду»). Проблема в том, что «мир идей» более не лока-
лизовывался в сознании «просто хорошего человека»
или в знании кантианского «незаинтересованного экс-
перта». «Мир идей» с некоторых пор локализовался в
новой реальности — в обществе. И поскольку общест-
венное сознание не складывается из сумм индивиду-
альных сознаний, то нивелировалась и архаическая
аналитическая схема сущности и явления. В тот мо-
мент, когда артикуляция заменила познание, соци-
альность стала явленной. Впредь то, что составляет со-
держание « мира идей », феноменализировалось в
социальную реальность. Символы священного права
на власть стали артефактами систем управления.
Современность не породила новую природу, Совре-
менность перестала ее различать, просто потому, что
23

ГЛАВА 1
политические сущности сами стали реальностью,
подобно тому как в свое время Аристотель сбросил
платоновских богов с небес, расположив их между
людьми, уравняв идеи и их воплощения ради справед-
ливости самой реальности. Политика вновь, может
быть, впервые после греков стала пространством сво-
боды в полном смысле — где идеи свободы перепле-
лись с освобождением. Материя вечности вновь начала
ткаться из мгновений-подвигов. «Миры идей», вопло-
тившись, разожгли пламя революций. Борьба идей
превратилась в борьбу за репрезентацию целостности
мира, а во всяком споре о целостном представлении
первой новой-старой идеей станет идея о различии:
верное и ложное представление о мире; фактическое и
иллюзорное; научное и идеологическое. Историче-
ская особенность состояла в том, что социальная обу-
словленность «идейных программ» становилась адек-
ватным познавательным объектом, только если
сущности оказывались локализованными в реально-
сти. Таким образом, идеи пришли в движение, подня-
лись на поверхность из природных глубин, обрели
субъектов и сами конституировались как субъекты3.
Политическая реальность навсегда «разволшебстви-
ла» природу человека, заменив тотальность благород-
ства социальной адекватностью — сущностными
явлениями, историческими причинами и стратегиче-
скими смыслами социальных противоречий, что, по
сути, и является социальной детерминацией. Быть
социально обусловленным для «мира идей» означает
действовать в пределах, постоянно раздвигая грани-
цы социальной обусловленности. «Мир идей», таким
образом, одновременно созидает и разрушает реаль-
ность, возбуждая социальное как таковое. Это и за-
фиксировал Мангейм в гипотезе о современном раз-
ломе онтологической целостности социального мира,
где онтология идейных программ не есть мыслитель-
24

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
ное бытие, в том смысле, что онтологической консти-
туции общественности недостаточно мыслиться, она
«должна» еще и быть.
В этих условиях рационализация новой норматив-
ной реальности общества оказывается ключевой в де-
ле стабилизации политической власти. Базовые эле-
менты здания человеческого общежития (экономика,
право, мораль) не могут обойтись без политического
«клея», закрепляющего форму здания. С другой сто-
роны, политическая экономия, политико-правовые
теории, морально-политические доктрины, рушатся,
если политическое, обособляясь, приобретает свою су-
веренную отличную от экономики, права, этики пред-
метность. Если у политики появляется собственный
предмет, например свобода, то что впредь будут озна-
чать несвободная экономика, зависимая юриспруден-
ция и неавтономный долг?
В свое время Кант предостерегал власть от суверен-
ности «философского факультета». Устранение по-
средников (высших факультетов: юридического, тео-
логического и медицинского) между властью и
философией приведет к необратимому — политиче-
ский порядок будет взорван «мирами идей». Но кан-
тианский мир находился на разломе истории — ста-
новление общества и полураспад традиционных
сообществ, а следовательно, политики еще могли
апеллировать к самоочевидности различия между
государством и представлениями о государстве. Сов-
ременный мир утратил данную «благородную исти-
ну» и потому был вынужден поставить над собой экс-
перимент по замене природы опытом. Политическая
рациональность расщепилась между двумя полюсами
причинности: одна тяготела к опыту инструменталь-
ности, фактической рациональности, другая — к осо-
бому типу ответственного за последствия долга —
опыту политической нормативности4.
25

ГЛАВА 1
Перед аналитиками социальной реальности возник
позиционный выбор. Какому из типов рациональности
отдать предпочтение: технологическому — свободному
от ценностного суждения, или нормативному. Выбор в
пользу социально-политической технологии стал выбо-
ром « профессионалов », но для идеалистов это стало
окончательным разволшебствлением мира. И уже спу-
стя всего несколько лет после диагноза Вебера Макс
Хоркхаймер и Теодор Адорно так обозначат результа-
ты данного процесса: «...наконец-то просвещенная
планета воссияла под знаком триумфирующего зла»5.
2. Политический реализм
Профессионал — «трудяга», хозяйственник, знаю-
щий, что цель феноменальна, а потому она является
задачей, решение которой и есть наступление реаль-
ности. Правда, эта реальность принадлежит более
опытным и эффективным, а не просто благородным
людям. Первой, всецело адекватной подобной страте-
гии политической доктриной стала теория Йозефа
Шумпетера, основное содержание которой изложено в
книге «Капитализм, социализм и демократия».
Осиротевшая, бесценностная реальность стала иде-
альной строительной площадкой для воплощения но-
вого плана общежития. Вся новация заключалась в
особенном типе негативной свободы — свободе от эти-
ческих рамок. Эффективность прощала все подобно
тому, как победы удачливого полководца списывали
все принесенные им жертвы. Да, собственно, о каких
жертвах можно было бы говорить? Можно ли юмов-
ских «партийных мошенников», облапошенных бо-
лее удачливыми мошенниками, считать жертвами.
Или кантианский «народ дьяволов» признать постра-
давшими от зла? Если нормативные рамки — это пре-
26

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
пятствие, то социальные пороки — не более чем «ос-
вобожденные» ресурсы политики. Шумпетер пренеб-
рег нормативностью как малоэффективной и даже
вредной «техникой» и обосновал политическую ре-
альность из самой сердцевины нормативных пороков
демократии. Дефицит нормативных ресурсов полити-
ки, да и сам кризис политической легитимности пред-
ставляют собой неадекватные новым представлениям
о реальности рассуждения, идеологический атавизм
архаических представлений о демократии. Необходи-
мо в целом отказаться от классической этической ле-
гитимации, а вместо этого расположить политиче-
ских персонажей исходя из их способности
поддерживать общественный порядок, управляя при
этом огромными трудовыми армиями.
Безусловно, теория Шумпетера не была частным
случаем, каким-то перверсивным отклонением, на-
против, она сама по себе стала признаком времени.
Комментаторы, как сторонники, так и противники,
были единодушны: демократические агрегаты — ре-
альная альтернатива устаревшим нормативным пред-
ставлениям о демократии. Именно поэтому здесь мы
говорим не о конкретизированных спецификах раз-
личных авторских раскрытий агрегативной филосо-
фии, а об «агрегативной» идеологии в целом. «Демо-
кратия как метод» окажет колоссальное влияние на
политическую теорию конца двадцатого века. Обще-
ственный агрегат, «выкрашенный» в демократиче-
ские цвета вместе с радикальным политическим пози-
тивизмом (бихевиоризмом), станет своеобразным
отрицательным фундаментом будущих нормативных
концепций политики, которые, в свою очередь, нач-
нут понимать под демократией нечто прямо противо-
положное.
Фоном для шумпетерианства стал набиравший в
годы после Первой мировой войны уникальный спо-
27

ГЛАВА 1
соб репрезентации действительности — политиче-
ский реализм6. Фридрих Ницше когда-то предупре-
дил о последствиях победы «маленьких людей», кото-
рые не просто наводнят Современность, но создадут
собственную систему ценностей. Именно эта метафора
как нельзя лучше обозначает адресата — «победив-
шего плебея», фактически раба, строителя современ-
ного социального мира. Исторически это было совер-
шенной новацией в том смысле, что в политической
истории «маленький человек» никогда не был госпо-
дином мира. Здесь термин «раб» используется вне
всякой аксиологии — это феноменологическое (в ге-
гельянском смысле) толкование социальной реально-
сти. Рабы в отличие от господ позитивны, они овеще-
ствлены и знают себе цену. Даже ценностный мир
рабов — фактичен. Например, справедливость озна-
чает только фактическое устранение господ, что от-
крывает разговор об уравнительном равенстве. Равен-
ство означает, что тела рабов более или менее
абстрактно взаимозаменяемы. Именно это позволит
говорить об «абстрактном труде», в котором скрыта и
особая перспектива свободы как вольность быть —
так или этак — одиноким в нужде, безусловно, объя-
вись здесь господин, эта «так и этак» пропадет.
Политическая философия большого социального
мира «маленьких людей» — изобилует массой любо-
пытных парадоксов, самым незначительным из кото-
рых является то, что многие из ее «отцов-основате-
лей» ровным счетом не имели никакого отношения
(по профессиям) к политической теории. Уолтер Лип-
ман — журналист, автор нашумевших публицистиче-
ских работ7, Шумпетер — экономист, один из эконо-
мических корифеев, первый иностранный экономист,
избранный президентом Американской экономиче-
ской ассоциации. Энтони Дауне — создатель теории
политических циклов и автор «Эмпирической теории
28

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
демократии»8, Гарри Бекер — нобелевский лауреат,
автор концепции «человеческого капитала»9 и т.д.
Однако данный парадокс не случайность, а «причуда
Современности». «Политические дилетанты» не нуж-
дались в классических политических знаниях, по-
скольку их феномен как раз и заключался в практиче-
ски хирургическом удалении ключевых значений
политической теории: народ, общая воля, коллектив-
ное достояние, солидарность и т.п. Теории, центриро-
ванные на классических нормативных понятиях, вос-
принимались как демагогия, поскольку «несерьезные
слова» — это только инструменты предвыборной ме-
ханики, манипулятивные фетиши, призванные, как
скажет об этом Шанталь Муфф, скрыть истинное из-
мерение демократии, где главная задача сводится к
тому, чтобы «агрегировать предпочтения политиче-
скими партиями, за которые народ мог бы голосовать
через равные промежутки времени»10. И не случайно
сам Шумпетер выражался недвусмысленнее: «демо-
кратия — это правление политиков»11.
Опорным камнем жесткого и циничного мировоз-
зрения реалистов стала конституирующая посылка о
том, что онтология мира — игра частных интересов, а
значит, наивное упование на природную норматив-
ность — опасный абсурд, поскольку этическое призна-
ние власти находится просто по ту сторону от реально-
сти. Выгода — вот единственное, на чем покоится мир.
Умозаключения Липмана во многом предвосхитили
идеи Шумпетера и других «реалистов». Но здесь не бы-
ло взаимопередачи идей. Шумпетер, возможно, не был
знаком с текстами Липмана и уж совершенно точно не
учился у него. К тому же и эмоциональная когерент-
ность в восприятии тех или иных явлений, которая не-
избежно возникает между учителем и учеником, также
отсутствовала. Например, моральный вакуум полити-
ки начала двадцатого века был слишком непривычен,
29

ГЛАВА 1
поэтому Липман воспринимал зияющие нормативные
пустоты как реалист, но сама реальность толковалась
им еще как аномальная. Липман шокирован сам и шо-
кирует читателя этическим дефицитом политики. Он
фантазирует, придумывает умозрительные конструк-
ции, в которых хотя бы ради эксперимента может
вписаться общее благо или мораль. Шумпетер, в
принципе, не ставит перед собой такой цели. Его зада-
ча состоит только в том, чтобы обеспечить трудовую
дисциплину. Ради этого Шумпетер готов принести в
жертву даже главный оплот социальности — свобод-
ный рынок. На фоне Шумпетера рассуждения Липма-
на, в определенном смысле, человечны или, лучше
сказать, травматичны, насколько может быть трав-
матичным попадание живого в вакуум. Результаты
попыток философии «маленького человека» выйти за
рамки, разглядеть что-то значительное, большее, чем
жизнь, заброшенная в нужду, чем частный интерес,
оказываются совершенно обескураживающими. Ока-
зывается, что к великому нельзя подступиться с по-
мощью амбициозного раздутия частного интереса,
солидаризироваться с равными также бесполезно, по-
скольку равенство в общественном агрегате проце-
дурное, а общественность не качество, а количество.
В преломлении новой реальности политика также
становится травмированной: «больше политики» те-
перь означает слом демократической политики, пря-
мым следствием чего оказывается то, что освободи-
тельные процедуры более не ведут к свободе. Т.е. ни
разделение властей, ни всеобщие выборы, ни много-
партийная система, ни форум, ни одна из свобод не
может легитимировать, наполнить нормативным
смыслом демократическую политику.
Для Липмана существуют две демократии: одна де-
мократия по форме, другая — по движению идеи. У бо-
лее поздних версий реализма этот идеалистический ду-
30

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
ализм исчезнет, а вместе с ним пропадет трагическое
напряжение «мира идей» раннего реализма. Сейчас до-
вольно сложно понять, что это было за время, в котором
прозвучал голос Липмана. Были ли «двадцатые» кон-
цом старого мира или историческая петля, совершив
оборот, вновь была готова затянуться? Во-первых, за-
кончилась «последняя война», которую Вудро Виль-
сон назвал «войной против войн» потому, что «демо-
кратии не воюют между собой, а конкурируют...»,
во-вторых, либеральная эйфория не позволяла разгля-
деть приближавшиеся ужасы тридцатых и сороковых,
политический раскол мира и т.п. Нечто подобное мир
переживет еще раз много позже в конце XX века, ко-
гда также будет казаться, что демократии победили
окончательно и ничто более не угрожает истории, кото-
рая, если верить Френсису Фукуяме, просто закончи-
лась, ни тотальной «постмодернистской» политике. Но
откуда возникнут террористические войны? Ведь не из-
за близорукости идеологии «столкновения цивилиза-
ций» Самюэля Хантингтона?
Всякий триумфальный период социальности за-
канчивается травматическим похмельем для социума
(французская революция, отмена рабства в Америке,
Россия 1917 г. и т.д). Именно этот надвигающийся
разлом в социальном мире фиксирует Липман.
По Липману социальный мир — общественность —
беспощадно глупеет. Для того чтобы демократия рабо-
тала, она должна продуцировать рациональность опре-
деленного типа. Данная рациональность должна созда-
вать ассоциированное единство в сознании общества.
Речь не ведется о поглощении индивидуальности кол-
лективизмом — просто политике недостаточно расчет-
ливости обывателя, необходимо представление о цело-
стности государства, власти, народа. Именно
политическая целостность позволяет атомизированно-
му частному интересу не противопоставлять себя об-
31

ГЛАВА 1
щим интересам. Кроме того, быть ассоциированным
политически — значит понимать смыслы, цели, на-
значения политических форм общежития, что требует
рефлексии, обсуждения, публичности. К этому нельзя
позитивно (во благо) понудить внешней силой, поли-
тическая целостность немедленно окажется под угро-
зой. Если осознание пройдет по пути диссоциации,
рефлексия в мгновение ока феноменализируется как
критическая и фундирует политическую онтологию на
негативном. Порядок начнет самообосновываться от
противного.
Конституция политики не может содержать нега-
тивную идею. Как это и произошло, например, с вебе-
рианской теорией легитимности. Его теория «полити-
ческого господства» умолчала о том, что в
«идеально-типическом» представлении легитимность
должна быть четырехчастной, в отличие от всем из-
вестной трехчленной модели. Хотя Вебер недвусмыс-
ленно эксплицировал перспективу четвертой формы
господства, выделяя четыре типа социального дейст-
вия. В этом главное доказательство идеологичности
любой «идеальнотипической социологии знания». Ра-
зумеется, когда Вебер ставил свою подпись под из-
вестной статьей Веймаровской конституции, позво-
лившей впоследствии Гитлеру, объединив посты
канцлера и президента, стать фюрером Германии, он
(Вебер) и представить не мог, что логический обрыв в
конструкции рационального законного порядка, а
именно, должен ли закон обязательно покоиться на
идее универсального блага, станет, может быть, глав-
ной проблемой нормативности современной полити-
ки. Как и то, что, как будто в страшном сне, спустя не-
сколько лет в его Германии появится государство,
основанное не только на системе законности (может
быть, самой передовой в научном смысле), но и на во-
плотившейся идее зла. Легальное господство универ-
32

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
сального зла (негативной идее добра, отрицательной
цели) — закон нейтральный к универсальному бла-
гу — это и есть смысловой вопрос к нормативности
политики.
Благородно-ветхозаветная мысль о том, что без за-
кона нет греха, но при этом закон всегда древнее зако-
нодательства, ставит вопрос о первичности благонаме-
рения (интенции) перед процедурами, но «поющие
двадцатые» опоили разум человечества верой в пре-
красное будущее. Разум требует простого осознания,
что прекрасные миры создаются из прекрасного, а сам
разум конституируется разумным. Шокированный
слепотой общества Липман заявляет: «люди неразум-
ны, их действия в политике иррациональны». Гори-
зонт разумности современного человека ограничен
сферой расчетов. По другую сторону от частных инте-
ресов человек — гражданин неразумен, поскольку со-
блюдение формальных сторон демократии не гаранти-
рует и, скорее наоборот, фатально ведет к гибели
общих дел. Не зная коллективных смыслов, совре-
менный человек вынужден полагаться на веру в обе-
щания, выбирать политическую перспективу исходя
из привлекательности камзолов лидеров. Овнешнение
демократии отчуждает политику от разума. Таким об-
разом, пропадает несущая опора демократически ор-
ганизованной общественности — рациональность.
А это означает: необходима другая целостность поли-
тики и общества, иллюзорная, реконструирующая ре-
альность без апелляции к народному разуму.
Если нельзя опереться на имманентный разум об-
щества, то старый идеал демократии — включение в
политику всех людей без исключения и прежде всего
«низов» — оказывается не просто сомнительным, а
скорее деструктивным и подлежащим устранению.
Если именно идеал классической демократии обеспе-
чивает проход в политику глупости, то не следует по-
33

ГЛАВА 1
ощрять расширение демократического участия, кото-
рое оказывается вредоносным и как идея и как прак-
тика. Т.е. если не мечтать о демократии как о единст-
венном механизме «подключения к общему делу всех
без исключения», а иметь в виду реализацию данного
замысла, то реальность окажется гибелью демокра-
тии, а не ее торжеством.
Липман самым радикальным образом ломает сов-
ременную (для него) политическую теорию, вероятно,
не подозревая об этом. Общим местом самых разнооб-
разных моделей политики — от марксистской до
прагматистской или даже бихевиористской — было
то, что побочные эффекты расширения сферы полити-
ческого участия будут обязательно преодолены каки-
ми-либо изменениями сознания, например, «ростом
сознания» политического субъекта. Но Липман ис-
пользует иную логику — самообоснование «плебей-
ской элиты», ядром которого явится то, что мы сегод-
ня можем обозначить, как феномен демократии в
условиях политической апатии населения. Если ранее
теоретики вебленовского толка12 или аристократы ти-
па Генри Мейна13 могли противопоставлять демокра-
тии лишь внешние элитистские конструкции, то
теперь обосновывается возможность растить элиту
«изнутри» демократии, которую — парадокс! —
можно назвать подлинно демократической элитой.
«Подлинно демократическая элита» — это не но-
вая каста благородных, как раз наоборот, это анти-
страта, никакой сословной логики здесь вопреки со-
циологической очевидности применить нельзя. Суть
в том, что сословия вместе образуют социально-поли-
тическую целостность, но демократическая элита
тотальна в себе и сама по себе. Новая элита не пред-
ставляет собой элемент современного разделения по-
литического труда — она и только она сама по себе
есть субъект политики. Более того, чем выше градус
34

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
элитарности, самодостаточности, закрытости демо-
кратической элиты, тем эффективнее и жестче утвер-
ждается вовне политический суверенитет. Вовне
здесь означает как внешнюю, так и внутреннюю по-
литику.
Проблема субъектов демократии — это, наверно,
главная проблема демократии. Однако парадокс инст-
рументальной политики заключается в том, что под-
линным субъектом демократии оказывается не соци-
ально-политическое сообщество, не народ как
«единство непохожих» и даже не граждане, а фунда-
ментальные антидемократы, чей интерес к демокра-
тическим процедурам является просто способом более
эффективно конкурировать в борьбе за управление ог-
ромной «трудовой ордой», используя выражение
Липмана. Орда неспособна, да и не вправе вырабаты-
вать общие цели, за орду это гораздо эффективнее вы-
полнят демократические эксперты, знатоки задач-це-
лей. В одном из пассажей работы «Общественное
мнение» Липман раскроет смысл демократической
экспертности как «мультипликаторного кода» — ма-
нипуляции, которая позволяет фабриковать экспер-
там предпочтения «некомпетентной публики»14.
Элитизм в демократии — явление во многом эсте-
тическое, если не сказать психологическое, но сама
экспертность выступает ключевым атрибутом инстру-
ментальной политики. Без экспертности внеэтическая
субстанция инструментального разума не поддается
улавливанию. Но если демократия — это процедуры,
то обязательно должны быть процедуры, отражаю-
щие демократию эффективнее. В каком смысле тогда
можно говорить об эффективности? С одной стороны,
экспертность абстрактна, она демаркирует границу
инструментального разума. Экспертность определяет
технический предел феномена демократии: по ту сто-
рону от экспертности нечто некомпетентное, диле-
35

ГЛАВА 1
тантское, абсурдное, неразумное. Иными словами, ес-
ли признать, что демократия — это процедуры, то
именно экспертные суждения будут определять каче-
ственные границы пространства демократии. Короче,
демократия есть экспертный разум общества, значит,
экспертность и есть практическая демократия. С дру-
гой стороны, политическая инструментальность пото-
му этически индифферентна, что она использует иные
универсалии — объективность факта, например, ко-
торый, по совместительству, процедурно уникален,
но и эксперт — это всегда конкретный человек. Сле-
довательно, если экспертность означает предел всей
демократичности (процедурной демократии), то экс-
перты и есть единственные субъекты демократии.
А уж определять эффективных «процессуалистов де-
мократии» как элиту или как «последних полити-
ков» — вопрос вкуса интерпретаторов.
Однако остается еще одна важная проблема, это
проблема объекта. Сказав, что управление трудовы-
ми армиями есть цель-задача инструментальной де-
мократии, мы попадем в вульгарно-марксистское
толкование экономического базиса. Социум не тож-
дественен экономике, вернее, экономика больше со-
циума, как минимум, на бесконечно малую, но чрез-
вычайно значимую величину, название которой
политическая элита. Все остальные — «дремлющее
большинство», по выражению Ханны Арендт, — аг-
регированный электорат, который время от времени
(в зависимости от электоральных циклов) перестает
быть просто населением и становится избирателем.
Выбор избирателя — остаток свободы, именно этот
ценностной рудимент составляет главный вызов
власти экспертов. Выбирает, как пишет все та же
Арендт: «огромная, неорганизованная, неструкту-
рированная масса разъяренных индивидов»15, поэ-
тому выбор необходимо купировать, технологизиро-
36

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
вать с помощью бюрократических механизмов. Сре-
ди которых не последнюю роль играют цензы (на-
пример, имущественные, партийные, возрастные,
образовательные и т.д.)» с их помощью выбор изби-
рателя ограничивается фактическими, подготавли-
ваемыми вариантами выбора. Свобода феноменали-
зируется как (дисциплинарно-исполнительная)
необходимость.
Безусловно, приведенное выше рассуждение зна-
чительно утрировано. Но оно показывает, что объе-
ктом инструментальной демократии, даже при он-
тологическом табу на ценности, оказывается
свобода, которая проявляется как риск, случай-
ность, непредсказуемость, бунт, революция, «акту-
альное мгновение», если перефразировать Вальтера
Беньямина. Поэтому при всех неловкостях полити-
ческого реализма: агрегированного общества, пора-
бощающих процедурах, власти экспертов как «цер-
беров», охранников разумной реальности и т.п.,
речь все же идет именно о демократии, поскольку
объектом инструментальной политики является
странная, неклассически понятая, тщательно скры-
ваемая, но все же свобода.
Получается, что отбрасываемая свобода, являясь
объектом инструментальной политики, тем не менее
не может быть ее целью. Именно поэтому Липман ска-
жет, что «проблемы, которые преследуют демокра-
тию, не могут быть решены демократически»16. И все
же свобода по-прежнему остается главным ресурсом
демократии, пусть парадоксальным, неразличимым
за системой манипуляций, ставших по Липману («За-
кат Запада») — «нормой отношений правителей и уп-
равляемых»17.
37

ГЛАВА 1
3. Слом единства цели и метода демократии
Эстафету политического реализма подхватывает
Шумпетер. Подобно липмановской шумпетерианская
«демократия как метод» содержит немалое количест-
во парадоксов. Например, Шумпетер в публичных
выступлениях, интервью и конечно в своих текстах
всегда заявлял, что он — ученый-эмпирик, исследую-
щий реальность с позиции объективного наблюдателя,
свободного от ценностных оценок. Вместе с тем его
важнейшая для политической теории работа «Капита-
лизм, социализм и демократия» буквально пропитана
аксиологизмом, не говоря уже о то, что вся система
шумпетерианских «политических мер» непосредст-
венно выстроена на нормативном фундаменте.
Шумпетерианская онтология схватывает время в
пространстве современной ему экономики. Логика
рассмотрения политики конституируется в преломле-
нии к экономическим основам бытия. Если реаль-
ность фундирована экономикой, то разум также име-
ет экономическое происхождение. Таким образом,
идеи, адекватно отражающие суть феноменов реаль-
ности, репрезентируют инструментализированную
форму человеческих взаимоотношений и составляют
в целом базу экономической культуры18, или в лек-
сике Шумпетера: «административно-трудовые отно-
шения». Шумпетер последовательно извлекает сов-
ременные политические смыслы из наиболее
рационализированных форм человеческих взаимо-
отношений. Тем самым фиксирует жесткую связь
между позитивной динамикой экономического разви-
тия и условиями, которые можно определить как ре-
альность политического статус-кво. По сути, равно-
весное состояние политики понимается им в
расширительном — до уровня цивилизации — смыс-
ле. И поскольку Шумпетер работает в вокабуляре
38

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
классической политэкономии, постольку он обознача-
ет равновесную цивилизацию как капитализм19.
Безусловно, Шумпетер многократно и по-разному
говорил об экономическом содержании капитализма,
раскрывал значения множества предикатов (совре-
менный, свободный, конкурентный и т.д.), но практи-
чески всегда в его текстах мы можем обнаружить ре-
зультирующий рефрен к капитализму, понимаемому
как смысл и цель политической организации. Если
добавить к этому его понимание политики как «души
законодательства», то мы можем предварительно за-
фиксировать, что нормативный компонент его теории
приложим только к практике осуществления власти
капитала над трудом, а не к труду как таковому. Зна-
чит, прямым логическим следствием подобной поста-
новки проблемы могла бы стать «теория трудового го-
сударства » или « система трудовой легитимации
государственных решений». Однако как понимать то,
что Шумпетер часто солидаризируется не просто с
Марксом, но и с Лениным в том, что у него (Шумпете-
ра) мысль о смерти государства в своем деянии... не
вызывает никаких возражений20?
Чтобы прояснить это противоречие, рассмотрим
теоретический контекст того времени. Самостоя-
тельные представления о будущем государства, осно-
ванном на трудовом хозяйстве, имели многие эконо-
мические светила того периода: Джон Кейнс,
Милтон Фридман, Фридрих Хайек и др. Если в каче-
стве примера вспомнить мнение Хайека, то его выво-
ды об утрате нормативности государством относятся,
прежде всего, к политическим последствиям сбоев в
естественном функционировании рынка. Поэтому
рассуждения Хайека о тех же проблемах, что беспо-
коили и Шумпетера, привели его к построению на
эпистемологическом уровне антиэтатистской кон-
цепции общежития. И по большому счету, для Хайе-
39

ГЛАВА 1
ка не важно, что произойдет с классическими пред-
ставлениями о демократии или, как будет функцио-
нировать «торгашистская (англ. bagging) демокра-
тия». Для идеи нормативности значение будет иметь
только противодействие определенной рационально-
сти, которая заводит общество в тупик, за что ответ-
ственность несет интеллектуальное вмешательство в
ход «спонтанного развития» («космоса» — в лексике
Хайека). И уже эта «интеллектуальная» интервен-
ция будет причиной «контрреволюционных» по от-
ношению к разуму идей, вроде его знаменитой ли-
бертарианской утопии с «клубами сверстников», с
избирательными квотами, правящими и законода-
тельствующими ассамблеями, «дистрибутивной сис-
темой справедливости» и «коммутативным правосу-
дием».
По сути дела Шумпетер фиксирует те же проблемы
политики» хотя получить четкое представление о его
отношении к этатизму очень сложно. С одной сторо-
ны, его действительно интересует не частная пробле-
ма будущего государственного устройства, а проблема
«практической рациональности»: как на разумных
основаниях управлять трудовыми отношениями. Т.е.
его идея управления носит административный, а не
государственный характер и может быть применена,
например, в крупных корпорациях. С другой — необ-
ходимо учитывать, что капитализм локализован не в
отдельном государстве, а расширяется до уровня ци-
вилизации (не исключая и Советского Союза). Зна-
чит, порядок и безопасность трудового общества обес-
печивает политика, тождественная дисциплинарной
культуре. И если, например, Страна Советов справля-
ется с дисциплинарной механикой лучше «классиче-
ских капиталистических стран», то, значит, именно
это обстоятельство обеспечивает советскому государ-
ству перспективу на будущее.
40

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
Шумпетера нисколько не огорчают факты деграда-
ции политики, которые заставляли негодовать Хайе-
ка, Розу и Милтона Фридманов и других. Как раз на-
оборот, Шумпетер приветствует проникновение
рыночной логики в политику, для него это вполне
ожидаемый и даже закономерный процесс. Политиче-
ские программы, предложенные избирателям, не в
меньшей степени товар, чем любой другой, и потому
логично, что происходит «ценообразование политиче-
ских услуг», а политика экономизируется. Более того,
Шумпетер поддерживает подобное развитие реально-
сти, поскольку именно «торговая демократия» позво-
ляет себя инструментализировать наилучшим обра-
зом. В этом случае процедурная демократия воплотит
в жизнь наиболее надежный в современных условиях
способ правления — власть экономических баронов,
которая демократическим способом устранит нежела-
тельное вторжение «низов» в политические дела. Та-
ким образом, проблемы государства для Шумпетера
отходят на второй план в его концепции политики.
Значит, его категоричные утверждения наподобие
«я считаю резонным утверждение, что государство,
возникшее как следствие противоборства и компро-
миссов между феодальными землевладельцами и бур-
жуазией, станет частью того пепла, из которого пред-
стоит возникнуть Фениксу социализма»21 следует
понимать не как ответ, а как постановку вопроса.
Весь текст книги «Капитализм, социализм и демо-
кратия» испещрен критическими опровержениями
марксистской стратегии, однако главным оппонентом
Шумпетера является все-таки не Маркс. Главный
враг теории агрегатов, если использовать термин Лио-
тара, «нерепрезентированный» руссоизм с его идеей
коллективного суверена, народа. Точнее, проблема за-
ключается в том, какое напряжение возникает между
детерминизмом «общественного договора» Руссо и
41

ГЛАВА 1
«добавленными усовершенствованиями», сделанны-
ми «чистым утилитаристом Бентамом».
Проблема капиталистического Запада, по мнению
Шумпетера, кристаллизировалась в абсурдной идее
«народного правления», озвученной Линкольном в
«Геттисбергской речи». Можно, конечно, сделав ис-
ключение и оговорив предварительно, какой смысл
мы вкладываем в понятие «правления», обозначать
некоторые формы демократии как народное правле-
ние. Но для реальности администрирования, уверен
Шумпетер, это не имеет никакого значения: «И хотя в
действительности народ никогда не правит, в принци-
пе мы можем договориться, что он, по определению,
делает это всегда»22.
Шумпетер проводит подробный анализ термина
«народное правление» и приходит к выводу, что сло-
восочетание «народное правление» может обрести
хоть какой-то практический смысл, если заменить его
понятием «правления, одобренного народом». Но тог-
да возникнет путаница с содержанием понятия «демо-
кратия», поскольку такая постановка вопроса подве-
дет под определение демократических институтов не
только классические модели демократии, но и прямо-
противоположные ей формы правления — от автори-
тарных до откровенно тоталитарных. Разрешить про-
блему «институтов» Шумпетер пытается, вводя
антиномичное различение «идеи демократии» и «де-
мократического метода», который можно успешно ис-
пользовать даже вне исходных демократических смы-
слов. Нечто подобное в свое время осуществил Кант,
различив внутреннее соответствие долгу (мораль-
ность) и внешнее соответствие закону (легальность).
Но для Канта внешняя и внутренняя достоверность
скрепляла реальность императивным принципом, об-
разуя целостность «мира идей» и правителя-героя, во-
плотившего своим явлением истину, добро и красоту.
42

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
Шумпетер, наоборот, раскалывает политику на фор-
мализованные процедуры реальной демократии и ил-
люзорный мир демократической идеологии. Шумпе-
терианская демократия отныне — «...всего лишь
метод... определенный тип институционального уст-
ройства для достижения законодательных и админи-
стративных политических решений. ... Она не способ-
на быть целью сама по себе, безотносительно к тем
решениям, которые будут приниматься в конкретных
обстоятельствах при ее посредстве. Это положение
должно быть отправным пунктом любой попытки
дать ее точное определение»'10.
4. Переоценка политических значений
Крах капиталистической дисциплины труда и свя-
занный с ним нормативный кризис рождают, по Шум-
петеру, два парадигмальных вызова государству —
социализм и капитализм. Но прежде чем прояснить
шумпетерианское понимание взаимоотношений ка-
питализма и социализма, необходимо учесть ряд ме-
тодологических уточнений, которые вносит теория
агрегатов в дискурс о политике. В противном случае
смысл, вложенный Шумпетером в свой приговор ка-
питализму — он, по его мнению, «навсегда утратил
свою жизнеспособность» — окажется простым отве-
том на его же вопрос: «жизнеспособен ли социализм?
Конечно, да»24. Однако процесс гибели трудовой
культуры капитализма значительно сложнее, это гло-
бальный слом цивилизации, которая «быстро уходит
в прошлое».
Прежде всего, гносеологическое уточнение. Отно-
шения капитализма и социализма носят узкоистори-
ческий характер. Шумпетер с самого начала отказы-
вается от политической метафизики, называя ее
43

ГЛАВА 1
консервативным, ретроградным способом рефлексии
истории, согласно которому «основываясь на про-
шлом, мы не можем сделать никаких прогнозов отно-
сительно будущего капиталистической системы». На-
оборот, именно историчность дает все необходимые
ключи к действительной реальности. И здесь его по-
литические оппоненты, уверен Шумпетер, прогляде-
ли собственные интеллектуальные преимущества.
Шумпетер скажет так: счастливый случай позволяет
обратиться к «политическому Марксу», которого
«квалифицированные экономисты-марксисты... от-
бросили за ненадобностью»25.
Шумпетер принимает Марксово понимание поли-
тической предыстории, согласно которому капита-
лизм перед своим окончательным коллапсом вступит
в стадию «перманентного кризиса», который будет со-
провождаться случайными взлетами и падениями26.
Но знак, который поставит Шумпетер, оценивая пер-
спективу кризиса капитализма, будет не отрицатель-
ный, а положительный, поскольку кризис капитализ-
ма и есть доказательство реализации всех перспектив
капитализма.
Далее, онтологическое уточнение. Для Шумпетера
дело капитализма носит онтологический характер,
поскольку капитализм есть способ производства
бытия. Онтологическое авторство капитализма Шум-
петер передает такой обязывающей фразой: «Не толь-
ко современные механизированные заводы и вся про-
дукция, которую они выдают, не только современная
технология и экономическая организация, но все ха-
рактерные черты и достижения современной цивили-
зации являются прямо или косвенно продуктами
капиталистического процесса, и потому должны при-
ниматься во внимание при подведении баланса заслуг
и пороков капитализма и вынесении приговора этому
строю»27. Для Шумпетера капитализм являет собой
44

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
абсолютную новацию. В этом смысле все, что состав-
ляет человеческое существование, является производ-
ным от капитализма28. Безусловно, экономические
отношения существовали и ранее, но не было цивили-
зации, целиком построенной на экономике. Как ска-
жет об этом Шумпетер: «Буржуазное общество по-
строено на чисто экономических принципах: его
фундамент, несущие конструкции, сигнальные ог-
ни — все это сделано из экономического материала.
Это здание выходит фасадом на экономическую сторо-
ну жизни»29.
Третье, антропологическое уточнение. Условием
такого небывалого успеха капитализма стала колос-
сальная эффективность экономических отношений.
Эта эффективность радикально нового свойства.
Капитализм смог мотивировать людей, и это обстоя-
тельство гораздо более важно, чем оценка значения
качества и количества фактически произведенных
продуктов. На некой безжалостной развилке между
обещаниями богатства и нищеты данная обществен-
ная форма «обращается к мотивам, непревзойденным
по простоте и силе, а отчасти и сама создает такие мо-
тивы»30. По сравнению с капитализмом самое спра-
ведливое, основанное на ценностях, распределение
благ выполняло бы стимуляцию человеческой дея-
тельности намного хуже.
Сутью капиталистической эффективности являет-
ся то, что посредствам мотивации произошла редук-
ция человека к примитивно-простой форме — homo
economicus (лат. «человек экономический»), В этом
смысле происходит антропологическое перестроение
человека, приоритеты которого отныне опосредуются
денежным эквивалентом и выгодой.
Четвертое, культурологическое уточнение. В са-
мом общем смысле Шумпетер ставит вопрос о кон-
фликте культуры как таковой и культуры экономи-
45

ГЛАВА 1
ческого человека. Причем этот конфликт сам Шумпе-
тер предлагает понимать не культурологически, а по-
литически. Дело в том, что за капиталистической
культурой стоит вполне конкретная политическая
сила, назовем ее— «класс трудяг», поскольку для
Шумпетера в этом вопросе нет различия между бур-
жуа или пролетариатом — все трудятся. Если, на-
пример, Маркс воспринимал труд скорее как дисцип-
линарную систему голода, то Шумпетер изменяет
акцент. Труд объясняется возрастанием потребно-
стей. Собственно данное смещение акцентов позволя-
ет обойти неприятный разговор об «отчужденном
труде», поскольку иной просто невозможен. Очевид-
но, что нравственная культура и моральные принци-
пы, если и присутствуют в капиталистических отно-
шениях, то уж совершенно точно, что они не
конкурентоспособны с почти первобытными мотива-
ми интереса. Поэтому неслучайно Шумпетер будет
обозначать экономического человека — современ-
ным дикарем31. Примитивные отношения нуждают-
ся в упрощенных институтах, в обоснование этих ин-
ститутов должен лечь некий, как сказал бы Пьер
Бурдье, простой «практический смысл». Таковым
смыслом для теории агрегатов является дисципли-
нарная эффективность власти.
Надо сказать, что Шумпетер на десятилетия пред-
восхитил тему дисциплинарного общества, которую
впоследствии разовьет Мишель Фуко. Правда, с важ-
ной оговоркой. Для Фуко «дисциплинарная форма-
ция» есть прямая логика Современности, ее практиче-
ская цель, заложенная Просвещением. Шумпетер же
считал, наоборот, что Современность угрожает дисци-
плинарности и необходимо найти способ укрепления
дисциплины.
Пятое, стратификационное уточнение. Главным
предметом теории агрегатов являются отнюдь не про-
46

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
блемы государственной власти, а огромные трудовые
армии. Внутри данных конгломератов выработался
собственный механизм селекции, создающий управ-
ленческую элиту. Однако, принимая во внимание то,
что государственная политика дело второстепенное по
отношению к исполнительности трудовых армий, ка-
питалистический элитизм необходимо понимать как
механизм некоего надполитического доминирования
(гегемонии в экономической сфере). «Предпринимаю-
щие люди», являясь культурно-доминирующим клас-
сом, при этом, по Шумпетеру, являются неполитиче-
ским классом. В истории, действительно, можно
обнаружить подобную стратификацию правящих кру-
гов, но впервые в истории на вершину общественной
формы подымается неполитический класс «трудя-
щихся». Труд приобретает главное значение, заменяя
общественное благо, а эффективность и дисциплини-
рованность труда смещают доблесть и личную честь.
Все это вместе есть одно из решающих нововведений
капитализма.
Шумпетер практически повторяет слова Вебера о
том, что признание господства осуществляется на ос-
новании компетентности и эффективности. Однако
для Вебера, в самом общем смысле, рациональная ле-
гитимация — это способ смыслообразования полити-
ческой власти на фоне аппаратов принуждения (наси-
лия). Шумпетеру же принципиально важно показать
значимость критериев выгоды, как безусловного сов-
падения частных и общественных интересов во «все-
общем благе». Капитализм сначала создал систему
«безусловного труда», а уж потом обосновал лидерст-
во управленцев на основе их компетентности и эффек-
тивности при управлении трудом. Здесь весьма явно
просматривается идея «абстрактного труда» с тем от-
личием, что абстрактность труду сообщает взаимоза-
меняемость трудовых единиц во времени, тогда как
47

. ГЛАВА 1
имманентный, «безусловный труд» делает систему
управления пространственно уникальной.
Шестое, праксиологическое уточнение связано с
идеей Шумпетера о капитализме как процессе «сози-
дательного разрушения». Впоследствии «под эту
идею» агрегативная демократия будет «подгонять»
псевдоморальные, квазинаучные и инструментализи-
рованные смыслы. Данный процесс представляет
собой некую неравномерную, но в целом безостано-
вочную «мутацию» общественных элементов. «Сози-
дательное разрушение» — это деятельностная логика
капитализма, которая отражает динамику революци-
онизирования внутреннего экономического каркаса
общества. Процесс этот за счет разрушения старого
питает кинематику трудового общества. Шумпетер
поясняет: «Строго говоря.., революции [капиталисти-
ческие. — И.Е.] происходят не непрерывно, а дис-
кретно и отделяются друг от друга фазами относи-
тельного спокойствия. Но весь процесс в целом
действительно непрерывен, т.е. в каждый данный мо-
мент происходит или революция, или усвоение ее ре-
зультатов. Обе эти фазы, вместе взятые, образуют так
называемый экономический цикл»32. «Созидательное
разрушение» — представляет собой и особый вид про-
изводства реальности на конкурентной основе, кото-
рый разрушает традиционные отношения и обеспечи-
вает безусловное движение к новому. Однако развитие
индивида, через декомпозицию общественных связей,
обрекает политическую сферу на распад и дезинтегра-
цию, поскольку необходимо некое воспроизводство,
как минимум нормативного ресурса. А с этим у капи-
тализма существуют проблемы33.
Шумпетер предлагает видеть в «созидательном
разрушении» еще две импликации: историко-диалек-
тическую, означающую, что каждый элемент данно-
го процесса можно определить только при широком
48

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
взгляде. («Любая система — не только экономиче-
ская, — полностью использующая все свои возмож-
ности для получения наилучшего результата в каж-
дый данный момент времени, может в долгосрочном
аспекте уступить системе, которая не делает этого ни-
когда, поскольку краткосрочные преимущества могут
обернуться долгосрочными слабостями >>34.) И — си-
туативную, поскольку, как скажет Шумпетер, про-
цесс « созидательного разрушения » дискретно-орга-
нический и, значит, каждый отдельный случай имеет
значение только в конкретном контексте35.
Седьмое, уточнение целеполагания. Если «дух ка-
питализма» несет негативный заряд, то целеполага-
ние осуществляется самыми подвижными элемента-
ми системы — предпринимателями. Их мечты,
скажем условно, по сути, и определяют «горизонты
ожиданий» обращенные к реальности. Капитализм
оказывается неспособным к априорным определени-
ям целедостижительных рубежей. Капитализация
смыслов — это динамический процесс, который не
может быть выражен в каких либо вещественных це-
лях или точках карьеры. Не является он и sensus com-
munis (лат. «здравый смысл») даже в многозначном
кантианском смысле. Именно поэтому Шумпетер го-
ворит о романтическом авантюризме предпринимате-
ля в идеальном представлении. С капиталистическим
авантюризмом Шумпетер не связывает каких-либо от-
рицательных коннотаций. Смысл авантюризма содер-
жится лишь в постоянной готовности преобразовывать
условия собственной деятельности, а поскольку усло-
вия труда есть реальность, то, значит, авантюризм это
попросту риск или, точнее, — необходимость посто-
янно рисковать.
При этом из авантюрного риска не следует ирраци-
ональность поступков скорее — наоборот идеализиро-
ванный образ экономического авантюриста как раз с
49

ГЛАВА 1
точки зрения инструментальной рациональности ис-
пользует разум максимально эффективно.
Восьмое, уточнение разумности. Своеобразная над-
политичность предпринимателя, в агрегативной тео-
рии, объясняется именно особенностями рациональ-
ности, присущей данной культуре. Прежде всего,
предприниматель живет в «мире средств», в некой аб-
солютной кантианской гетерономии. Он способен не
просто находить средства для достижения своих це-
лей, но сами цели полагать как оперативные задачи.
Т.е. рациональность предпринимателя совпадает с
подсчетом и расчетом. Если, скажем, Вебер или Георг
Зиммель усматривали в капитализме как инструмен-
тальный, так и нормативный разум, а значит, разум
имел для них не только технологические пределы, но
и этические, то для Шумпетера предприниматель-
ский разум способен преодолевать любые этические
границы.
Разумность капитализма — это не умозритель-
ность, не мышление в чистом виде. Рациональность
здесь носит фактологический характер, ее можно фик-
сировать в логических терминах только при условии,
если представить себе взгляд на предпринимателя со
стороны наблюдателя. И собственно фигура наблюда-
теля или «незаинтересованного эксперта» и есть иско-
мая фигура для агрегативной демократии. Эксперт
своим авторитетным статусом понуждает общество к
признанию значимости собственной роли, пока «аван-
тюристы» командуют трудовыми армиями.
Рациональные цели капитализмом выводятся не-
посредственно из задач практики и отражаются в кон-
кретных формах хозяйствования, например «монети-
зации », « бухгалтерском учете », в « социальных
программах бизнеса» и т.п.
И последняя из важнейших характеристик шумпе-
терианской рациональности — ее индивидуалистиче-
50

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
ский характер. Распад субстанциональных сообществ
(в гегелевском смысле: земельной аристократии и
крестьянства) позволяет получить простую опера-
бельную фигуру — индивида, как предельно малой
величины в расчетах. И уже с индивидом связывают-
ся все цели и горизонты достижимости. Исключения
из рациональных отношений этически сплоченных
сообществ выявляет отнюдь не присущий капитализ-
му аморализм. Объяснение этому лежит в совершенно
иной плоскости, которая требует перевода рассужде-
ний в некий ницшеанский модус критики.
Т.е. теория агрегатов обретает свой опыт переоцен-
ки ценностей, поскольку просто не может опериро-
вать внерациональными по отношению к ее типу ра-
циональности элементами. А такими нерабочими
элементами становятся все архаические по отноше-
нию к капитализму «старые» основы деятельности:
мораль, вера, уклад, традиция и пр. При этом если
считать, что капитализм это все-таки общественная
форма, а не метафора разрозненного состояния, то
следует признать, что и цели капитализм формулиру-
ет сам для себя. В духе Ницше можно сказать: капита-
лизм сам определяет свою перспективу. И настолько,
насколько капитализму удается справиться с этой за-
дачей, он оказывается самовоспроизводящейся, замк-
нутой на саму себя общественной системой. Таким об-
разом, кризис прежних духовных оснований в
капитализме не более чем трансверсальная, как ска-
зал бы Фуко, замена одной политики на другую. Соб-
ственно, способность рефлексировать себя в собствен-
ных автохтонных смыслах и позволяет ему
(капитализму) творить экономические, научные, тех-
нологические, моральные и т.д. чудеса.
51

ГЛАВА 1
5. Самоподрыв и антигероика капитализма
Капитализм, о котором мы рассуждали выше, —
это эталонный репрезентативный образ. Для «полити-
ческого реализма» он слишком хорош, поэтому Шум-
петер считает, что необходимо говорить прежде всего о
том, что обесценивает капитализм в своем развитии.
Капитализм разваливается, крушится вся функци-
ональность системы. Именно между идеализирован-
ным капитализмом и реальным положением дел про-
тянется дуга напряжения, которая даст основания
сторонникам теории агрегатов говорить о скорой гибе-
ли капитализма. Но и здесь теория агрегатов идет сво-
им путем, проводя значительные нововведения в кри-
тический анализ системы.
Тезис о кризисе капитализма — это не оценка
капитализма, оценочные суждения в целом ирреле-
вантны по отношению к агрегативной политике.
Шумпетер мыслит иначе: «Та часть марксистской ар-
гументации, которую наш анализ, если он верен, оп-
ровергает, имеет для нас, в конце концов, лишь второ-
степенную важность... В конце концов, разница
между тем утверждением, что загнивание капитализ-
ма есть результат его успеха, и тем, что это загнивание
есть результат его несостоятельности, не так уж вели-
ка». Шумпетер признает марксистский диагноз капи-
тализма, но причины, которые завели капитализм в
тупик, видит в противоположном свете. Капиталисти-
ческая общественная конструкция гибнет потому, что
добилась тотального успеха во всех своих начинаниях.
Достижения капитализма — это мины, готовые разо-
рвать капитализм изнутри. Удачи капитализма просто
не оставляют никаких шансов на выживание капита-
листической системе. Главное, что необходимо по-
нять — это то, что нет внешней враждебной силы, спо-
собной разрушить капитализм в прямой конкуренции,
52

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
сама система стремится к самоликвидации, поэтому
причины саморазрушения капитализма надо искать
только в нем самом, а не в альтернативных системах.
Основной единицей политэкономических отноше-
ний является свободный собственник. Будучи свобод-
ными и формально равными (как сторона договора),
собственники создают трудовую сеть, узлами которой
являются договорные формы. Однако конструкции
трудовых армий, от национальной экономики, коло-
ний и корпораций до предприятий, агентств, контор и
т.п. — это системы неравенств, и потому любая капи-
талистическая форма хозяйствования имеет иерар-
хичную (несвободную) структуру. Инструментальная
рациональность присуща всем участникам процесса,
вне зависимости от того, какое место занимает кто бы
то ни было в трудовой цепи. На всех участников про-
изводственного процесса влияет подмеченная Шумпе-
тером «тенденция к распространению рационального
образа мышления и к разрушению тех привычек к ло-
яльности и к подчинению низших слоев высшим, ко-
торые, однако, важны для эффективного функциони-
рования институционализированного лидерства на
производственном предприятии».
Шумпетер, практически в стилистике Гоббса, гово-
рит о том, что «ни одна социальная система не может
функционировать, если она базируется исключитель-
но на сети свободных контрактов между (законода-
тельно) равными партнерами, в которой каждый ру-
ководствуется не чем иным, кроме собственных
(краткосрочных) утилитарных целей»36.
Краткосрочные цели замыкают человеческий кон-
ТУР в реальности агрегированной внешним принужде-
нием (рисками, опасностями, страхами и т.п.). Как и
у Гоббса в «натуралистическом» мире «войны всех
против всех», форма общежития не располагает внеш-
ними силами, способными привести население к об-
53

ГЛАВА 1
щественному состоянию. Известно, что рецепт Гоббса
состоял в подавлении голоса природных законов, для
того чтобы смогли «заговорить моральные законы».
Но сутью капиталистической динамики, как мы пом-
ним, является разрушение всего естественного, в том
числе и естественных моральных законов, которые га-
рантировали внутреннее перемирие по Гоббсу и кото-
рые просто отсутствуют при капитализме, согласно
анализу Шумпетера. Таким образом, иной перспекти-
вы, кроме краткосрочной, капиталистические отно-
шения не имеют, поскольку во взаимоотношениях
отсутствует «социальный клей» — естественная нор-
мативность, а вся капиталистическая конструкция
оказывается агрегатом, принудительно сколоченным
силой нужды.
Простая смена доминаты нужды на нечто другое,
например удовлетворение потребностей, ровным сче-
том ничего не меняет. Непринципиально, что застав-
ляет людей агрегироваться: сила голода или жажда
удовольствий. Важно другое: там, где организация со-
здана путем принуждения, нет свободы. И хотя из-
вестно, что никто из «реалистов» не беспокоился по
этому поводу, поскольку, как мы помним, например,
из текстов Липмана, в современном обществе просто
нет объектов свободы. Но, следуя проверенной Про-
свещением логике Гоббса, от феномена свободы мы не-
избежно переходим к проблеме порядка, поскольку
именно порядок, в неразрывной паре со свободой, кон-
ституирует современные общественные формы. Поря-
док — это общественная ценность, которая значи-
тельно важней простого положения вещей, именно
поэтому порядок и становится главной проблемой ка-
питализма. Если данная догадка верна, то мы можем
прояснить причины столь легкого отказа крупнейшей
теории демократии от защиты капитализма перед уг-
розой социализма, что, собственно, составляло своеоб-
54

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
разное «белое пятно» в теории Шумпетера. Вопрос
этот актуален, если вспомнить, что Шумпетер пони-
мал под социализмом — сталинскую систему.
Попытки вскрыть генеалогическую связь со-
ветского строя и позднего капитализма предпри-
нимались многократно, практически с момента
появления СССР. Наиболее известная — это идея
«государственного капитализма». Но для Шумпе-
тера экономические основы капитализма и социа^
лизма коренным образом различаются, две системы
роднит не экономика, а высокоинструментализиро-
ванная политика, точнее вытеснение нормативной
политики тотальными процедурами управления
трудовыми армиями.
К проблеме несовместимости капитализма и социа-
лизма Шумпетер обращается вновь спустя практиче-
ски десятилетие. В работе «Движение в социализм»
Шумпетер предлагает обратить внимание на обесце-
нивание капитализма со стороны теоретического и
интеллектуального обеспечения рыночной экономи-
ки. Как он заметит, значительное число экономистов,
которые считают себя «на все сто процентов» против-
никами социализма и отрицают возможности капита-
листического коллапса, всячески провоцируют его
своими трудами. Согласно теории агрегатов экономи-
сты, стремясь достичь политической стабильности, на
самом деле способствуют развалу капиталистической
экономики. К таким «троянским коням» капитализ-
ма Шумпетер относит:
— Стабилизационные меры, направленные про-
тив экономических кризисов (спадов, депрессий,
безработицы и т.п.), главная роль которых отводится
масштабному государственному вмешательству в
экономику. По Шумпетеру, данный процесс непо-
средственно воплощает социалистическую идею
«всеобщей занятости».
55

ГЛАВА 1
— Балансирующие процедуры так называемого со-
циального принципа «большего равенства в доходах».
При этом проблему составляют критерии подсчета из-
лишков и недостатков в доходах и, самое главное, не
определяются практические пределы действия прин-
ципа равенства.
— Экономические отношения логичным образом
приходят к «трестовой политике», которая, как ми-
нимум, направлена на сговор в отношении цен. Но
именно эта динамика демонстрирует, что социалисти-
ческий принцип «государственного регулирования
цен» все чаще предлагается как вполне «адекватный»
для капитализма инструмент. Те же госконтрольные
нормы часто используются в отношении рынка труда
и денег.
— К про-социалистическим мерам Шумпетер отно-
сит и государственные предприятия, от почты до
крупных энергетических предприятий, которые при-
учают всех к присутствию государства на «свобод-
ном» рынке.
— И наконец, последний «троянский конь» — это
законодательное обеспечение предпринимательства
и, прежде всего, государственного регулирования
рынка ценных бумаг.
Шумпетер показывает, что внутренняя интеллек-
туальная система, присущая капитализму, губит его
изнутри и приближает крах. В этом отношении весь-
ма симптоматичным является комментарий Шумпе-
тера, что «на какой-то горе в Швейцарии (полагаю,
имелся в виду именно Давос, как будущая цитадель
мирового реализма в его неолиберальной форме. —
И.Е.) проходили конгрессы экономистов, которые вы-
разили неодобрение всем этим мероприятиям (про-со-
циалистическим. — И.Е.) или большинству из них.
Но эти анафемы даже не удостоились каких-либо воз-
ражений»37.
56

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
* * *
Что касается общекультурных аспектов кризиса
капитализма, то здесь обращает на себя внимание та-
кая несколько неожиданная формулировка Шумпете-
ра: «капиталистическая цивилизация является раци-
оналистической и «антигероической» и далее,
«современный пацифизм и современная международ-
ная этика являются продуктами капитализма»38.
Вне всякого сомнения, не будет ложным утвержде-
ние, что (исторически) капиталистический период и
время самых масштабных мировых войн совпадает,
однако Шумпетер настаивает, что все успехи, кото-
рых можно добиться при капитализме, требуют от че-
ловека «огромной выносливости», а экономическая
деятельность «лишена рыцарской героики». При
этом идеология, «прославляющая идею борьбы ради
борьбы и победы ради победы, по понятным причинам
увядает в кабинетной тиши среди бесчисленных
столбцов цифр»39. Т.е. капитализм, в логике теории
агрегатов, прямо отрицает воинственность, вопреки
различным упрекам, предъявляемым капитализму,
за произведенные им «военные чудеса»: фундамен-
тальная наука как военный инструмент, новая воен-
ная техника, новые типы армий и т.д.
Прежде чем прояснить двусмысленность подобных
утверждений, вспомним гегелевскую «диалектику ра-
ба и господина». Логика Гегеля заключалась том, что
именно труд затормаживал «вожделения раба», от-
крывал перед ним перспективу, вел его к инструмен-
тальным и нормативным высотам. Собственно, ту же
логику можно получить и в ницшеанских рассужде-
ниях о моральной перспективе победившего «малень-
кого человека», который смог переоценить все ценно-
сти. Но Шумпетер реалист и не может говорить о
производстве капиталистической ценности — цен-
ность плохой товар. Однако на основании теории агре-
57

ГЛАВА 1
гатов можно показать, как и куда перенаправляются
усвоенные капитализмом архаические формы част-
ной морали. Капитализм «применяет этические прин-
ципы частной жизни к международным отношени-
ям». Таким образом, антигероичность капитализма
заключается не в отсутствии военных амбиций — они
могут и являются содержанием чьего-либо частного
интереса, — а в отсутствии механизма, направляю-
щего моральные ресурсы в сферу персональных взаи-
моотношений, в ту самую сеть «свободных контрак-
тов», о которой мы говорили выше. Тем самым
Шумпетер в очередной раз доказывает, что кратко-
срочный характер капиталистических отношений не-
возможно перевести в долгосрочную перспективу, ко-
торую обеспечивает только работающая ценностная
сторона взаимоотношений. Или, другими словами, са-
ма механика капитализма, наделившая его небыва-
лой силой, губит его своим функционированием. И в
целом неважно, кто более прав Маркс или Шумпетер,
от этого зависит только знак, который следует поста-
вить перед масштабным кризисом капитализма.
Некоторым подтверждением нашего вывода может
служить пророчество Шумпетера. Если западный мир
выстоит перед всеми угрозами, вооружится инстру-
ментальной демократической процедурой (демокра-
тическим методом), восстановит трудовую дисципли-
ну, то будущий мировой порядок, уверен он, будет
определять атлантический союз, в котором «интересы
и притязания других стран будут приниматься в рас-
чет лишь в той мере, в какой они будут поняты и одо-
брены Англией и Соединенными Штатами». Причем,
по мысли Шумпетера, данный мировой порядок будет
установлен с помощью военной силы, а сохранится
под страхом угрозы ее применения. Этот мировой по-
рядок в рамках теории агрегатов получит определе-
ние «этический империализм». Чтобы понять, что
58

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
Шумпетер в июле 1942 года (время написания данно-
го пассажа) был не так уж далек от истины, достаточ-
но вспомнить моральную риторику, которой изобиль-
но приправляются практически все крупные
международные конфликты с конца XX века (от «им-
перии зла», «государствизгоев» идо «осизла», «госу-
дарств, поддерживающих терроризм»)40.
6. Кризис труда
и разрушение защитных опор капитализма
Ключевым элементом капиталистической прагма-
тики всегда являлась исторически беспрецедентная
функциональность капиталистической системы. Пра-
ктика обусловливает не только функции, но и опреде-
ляет содержание функциональных сторон деятельно-
сти. Шумпетер говорит, что капитализм «по существу
является эволюционным процессом», и потому неиз-
бежным следствием эволюции функциональности
станет трансформация практических сторон занято-
сти предпринимателей. Однако если для других обще-
ственно-политических форм изменения в трудовой си-
стеме носили второстепенный характер, то для
капитализма функциональные сдвиги в системе труда
губительны. Капитализм движется к гибели, значит,
по логике Шумпетера, лучший вариант капиталисти-
ческой функциональности — это ее первичный модус.
Именно в этом режиме капитализм практически
мгновенно (в силу краткосрочности частных интере-
сов) победил (изменил) прежние формы. Таким обра-
зом, если придерживаться достоверности суждений,
всякое изменение трудовой специфики вредит конку-
рентоспособности общей трудовой системы. Отсюда,
эволюционный характер капитализма — это внутрен-
нее противоречие конструкции, когда даже плавные,
59

ГЛАВА 1
эволюционные изменения в капитализме приводят к
разрушительным последствиям.
Шумпетер определяет несколько главных точек
приложения разрушительной изменчивости капита-
лизма. Первая — это «дух предпринимательства».
Шумпетер полагает, что данный феномен в перспек-
тиве стремится к истощению. Другими словами, хара-
ктер изменений в предпринимательской деятельности
указывает на то, что когда-нибудь «предпринимате-
лям будет нечем заняться»41. В таком же положении,
поясняет Шумпетер, оказываются «генералы в обще-
стве, которое совершенно уверено, что мир утвердил-
ся раз и навсегда». Прибыль, стремящаяся к нулю, а
конкуренция к монополии означает для предприни-
мателя то же, что для маршалов кантианская перспе-
ктива «вечного мира». Т.е. фигура предпринимателя,
как главная единица всеобщего труда, рано или позд-
но лишится своего практического смысла, обесценит-
ся в рамках собственной системы. Иными словами,
теория агрегатов вскрывает парадокс развития капи-
тализма, который в соответствии с присущей ему ло-
гикой оказывается рациональным путем в иррацио-
нальность или даже безумие, если перефразировать
Фуко.
Здесь необходимо сделать теоретическое отступле-
ние. Дело в том, что о подобном движении в иррацио-
нальность, только в более привычных для политиче-
ской теории терминах, говорил в свое время Мангейм.
В одной из исследованных им форм политической
идеологии, в «превращенном сознании» либерально-
демократической буржуазии, Мангейм зафиксировал
парадокс: «Буржуазия, вступившая на историческую
арену как представительница крайнего интеллектуа-
лизма» (под интеллектуализмом понималась мысли-
тельная конверсия воли, интереса, эмоциональности
и т.п. в проблемы разума), рационально производит
60

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
сферу иррациональных феноменов, которую Мангейм
обозначает как «буржуазную политику»42. Рацио-
нальность общественного сознания буржуазии ведет к
практическому самоотрицанию разума. Мангейм до-
бавляет, что современному капиталистическому
мышлению присуще «неприятие эмоционально окра-
шенного, оценивающего мышления», обретая «сво-
бодную от иррациональных элементов сферу», оно
тем самым стремится «сохранить хотя бы остаток чи-
стой теории». Однако для того чтобы данная идеоло-
гия была политически ответственной, необходимо
иметь некий способ преодоления иррациональностей
политики. Этому призваны служить демократические
институты, в которых дискуссионно решаются проб-
лемы, чья иррациональная (на взгляд либеральной
идеологии) природа не позволяет решить их в логике
частного рационального интереса. К таковым, напри-
мер, относятся постановка всеобщих целей или уста-
новление принципа общественного блага.
О «правильных» формах мы поговорим несколько
позже, в рамках рассмотрения конструкции шумпете-
рианского «демократического метода». Что же каса-
ется «остатков чистой теории», то тут требуется про-
яснение именно в рамках разговора об «увядание духа
предпринимательства». Мангейм считает, что было
бы ошибкой не принимать во внимание тот факт, что
связь иррационального с рациональным может быть
очень прочной и даже лежать в основании категори-
альной структуры политического мировоззрения. Бо-
лее того, в ряде областей требование подобного разли-
чения невозможно по факту, поскольку «за каждой
«теорией» стоят коллективные силы, воля, власть и
социально образованные интересы, вследствие чего
даже парламентская дискуссия не носит теоретиче-
ского характера, а является вполне реальной дискус-
сией ».
61

ГЛАВА 1
Наиболее замечательным моментом данного рассу-
ждения Мангейма является, по нашему мнению, вы-
вод, который он делает: «Выявление специфических
черт этого феномена и стало в дальнейшем задачей вы-
спевшего позже врага буржуазии — социализма»43.
Иначе говоря, два далеких друг от друга теоретика
разными путями приходят к одному и тому же выводу
относительно социалистической перспективы. Воз-
вращаясь к шумпетерианской критике, можно ска-
зать, что в «беспроцентном мире» уделом предприни-
мателя «автоматически становится социализм». Если
вспомнить то, что и Мангейм считал главным теорети-
ческим «открытием марксизма» доказательство не-
возможности «чистой теории»в политике, то стано-
вится более понятной и логика Шумпетера, который с
иной политэкономической стороны объясняет безус-
ловность перехода современного капитализма в соци-
ализм.
Чтобы пояснить губительность для капитализма
изменений условий труда, Шумпетер предлагает
представить весьма правдоподобную для политики си-
туацию, в которой трансгрессия как прогресс или рег-
ресс становится невозможной и «возникнет более или
менее стационарное состояние». В этой «стабильно-
сти» предпринимателю остается переквалифициро-
ваться в управленца, механизировав до предела свои
функции. Весь инновационный потенциал рискующе-
го в стиле «созидательного разрушения» авантюриста
конвертируется в рутину «планового» управленца.
Произойдет технологизация инноваций, а это, по
мысли Шумпетера, окажет на общество влияние не
менее катастрофическое, чем коллапс экономики.
Как полагает Шумпетер, базовой функцией образ-
цового предпринимателя являлось постоянное рево-
люционизирование производства. Этот фактор имел
самостоятельное смысловое значение для экономики,
62

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
поскольку «все новое лежит за пределами рутинных,
понятных всем задач». Новому всегда приходилось
преодолевать сопротивление социальной среды, од-
нако сейчас «новаторство само превращается в рути-
ну», а изменения становятся делом агентств, состоя-
щих из специалистов, чья задача организовать
выпуск продукта самым предсказуемым образом.
Так, по мысли Шумпетера, «на смену личности при-
ходят бюро и комиссии». Если добавить к этому пре-
достережение Адама Смита насчет отсутствия равно-
весных состояний в экономике (есть только условия
равновесия), то становится очевидным, что последует
за тем, когда «человеческая энергия отвернется от
бизнеса». Ответ Шумпетера прост: «иные, неэконо-
мические дали станут увлекать умы и давать простор
для приключений»44.
Вторая из опорных основ капитализма, разруше-
ние которой ведет капитализм к краху, — это фео-
дальные институты45.
Шумпетер размышляет о значении феодальной
культуры для капитализма в историософской манере.
Капитализм как общественная форма, по Шумпетеру,
не имеет априорных внешних границ, последние уста-
навливаются, скорее, нащупываются в процессе раз-
вития и изменений: такова, например, граница с бу-
дущим. Из-за того, что развитие ведет капитализм к
самоотрицанию, приходящий на смену социализм не
сможет воспользоваться буржуазной институцио-
нальной структурой, поскольку подлинные конку-
рентные формы к тому времени полностью распадутся
и будут усвоены позднекапиталистическими образо-
ваниями. Что же касается границы с прошлым, то
здесь дело обстоит несколько иначе. Первичные фор-
мы капитализма развивались на базе существовав-
ших в то время мощных институциональных карка-
сов феодальных сообществ (ремесленнические цеха,
63

ГЛАВА 1
деревни, поместья и т.п.). Ремесленничество превра-
тилось в предпринимательство. Произошли экономи-
ческие революции, появилось промышленное произ-
водство. Было устранено корневое феодальное
отношение господин-крестьянин, проведена демокра-
тизация законодательных доктрин, отменены приви-
легии дворян. Капитализм, безусловно, осуществил
значительные преобразования и политические рево-
люции, но, как скажет об этом Шумпетер, «капита-
лизм просто руководил адаптивными преобразовани-
ями».
Более того, Шумпетер радикализирует смысл дан-
ных изменений и смотрит на этот процесс с позиций
сегодняшнего дня. «Невольно возникает вопрос, по-
шла ли такая полная эмансипация на пользу буржуа-
зии и ее миру»? Окончательная декомпозиция феода-
лизма лишила капитализм важнейших опорных
смыслов.
При феодализме появилась идея того, что сейчас
можно называть тотализацией структурных различий
в общежитии. Как скажет Шумпетер: «королевская
власть никогда не была поистине абсолютной, но госу-
дарственная власть стала всеобъемлющей». Поэтому
до тех пор, пока политическая власть оставалась в ру-
ках создавшей ее архаической элиты, функциональ-
ная сторона политики не вызывала никаких осложне-
ний, что и позволяло предпринимателям заниматься
организацией и управлением трудовых армий.
Всеобщая политическая власть была для предста-
вителя «благородного класса» эквивалентом средне-
вековой доблести46. Как ясно следует из текстов Шум-
петера, буржуа видел доблесть в иных материях,
поэтому обе формы какое-то время сосуществовали
вместе, причем переплетение «феодализма и капита-
лизма» представляется Шумпетеру чем-то большим,
чем переходное состояние: «Это был активный симби-
64

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
оз двух социальных слоев, один из которых, несом-
ненно, поддерживал другого экономически, но в свою
очередь пользовался политической поддержкой дру-
гого»47.
Шумпетер говорит о том, с какой «великолепной
легкостью и изяществом» лорды и рыцари преврати-
лись в судей, администраторов, дипломатов, полити-
ков и офицеров. Чего, конечно, нельзя было сказать о
промышленниках или торговцах, поскольку «фондо-
вая биржа — слабая замена Священному Граалю».
Социальный анализ системы «девственного капита-
лизма» показал Шумпетеру, что «защитная броня»
конкурентного капитализма была выполнена целиком
из «небуржуазного материала». Под этой броней капи-
тализм чувствовал себя настолько хорошо, что даже
позволял себе «нападать на свой защитный панцирь».
Ответ на вопрос о динамике изменений капитализма
еще более радикален, чем вопрос. Шумпетер ставит
под сомнение самостоятельность капиталистической
формы, поскольку с той же долей доказательности
можно утверждать, что капитализм в своей адекват-
ной форме целиком принадлежал предшествующей
феодальной системе. Разрушив докапиталистический
каркас, поздний капитализм тем самым «сломал не
только преграды, мешавшие его прогрессу, но и те опо-
ры, на которых он сам держался»48.
Третьей опорой капитализма, которая неумолимо
приходит в упадок, является собственность. По Шум-
петеру, фигура собственника постепенно становится
чем-то эфемерным. А вместе с ней разрушается инте-
рес к собственности, сформировавший атрибуты об-
щественных институтов капитализма.
На примере своеобразной «социологии акционе-
ров» Шумпетер показывает три, ставшие типичными,
социальные группы: крупные и мелкие держатели ак-
ций и управляющие различных уровней. Последние
65

ГЛАВА 1
практически никогда не понимают интересы акционе-
ров как свои собственные, являясь наемными менед-
жерами. В лучшем случае управленцы связывают се-
бя с интересами предприятия, в котором они
работают. Крупные акционеры, опасаясь стать бан-
кротами, вынуждены вести себя сообразно с выгодой,
которую они могут получить от акций. Практически
подобным образом ведут себя и мелкие держатели с
тем различием, что незначительность количества ак-
ций может даже вызвать у них стойкую неприязнь к
предприятию или корпорации. Другими словами, за-
крепленный на всеобщем уровне институт собственно-
сти оказывается, по сути, без субъекта — собственни-
ка, т.е. без хозяина в самом обычном смысле, который
трудится в режиме «собственность ради собственно-
сти», что совершенно тождественно модусу: жизнь ра-
ди жизни. Схожую логику использует Шумпетер, де-
монстрируя «увядание свободы контрактов», которые
своей произвольной формой могли удовлетворять ис-
тинным интересам «частной» экономической деятель-
ности. Как скажет об этом Шумпетер: «капиталисти-
ческий процесс, подменяя стены и оборудование
завода простой пачкой акций, выхолащивает саму
идею собственности»49. Дематериализация или, если
использовать современный термин, виртуализация
собственности приведет к тому, что «со временем не ос-
танется никого, кого бы реально заботила ее судьба».
Несколько слов необходимо сказать об опорном
смысле, который вкладывала теория агрегатов в так
называемую экстенсивную (раннебуржуазную) се-
мью. Распад структуры больших семей Шумпетер
также относит к «внутренним причинам» капитали-
стического разложения. Капитализм, давая толчок
развитию индивидуализации, на самом деле произвел
«атомистические семьи». И проблема здесь не в демо-
графии, а в том, что малые семьи означают малую мо-
66

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
тивацию труда. Снижение «сберегательных» ожида-
ний рушит общую эффективность общественной сис-
темы. «Как только дети исчезают с морального гори-
зонта бизнесмена», в семью входит «экономический
человек», это окончательно губит «капиталистиче-
скую этику, которая заставляла работать на будущее
независимо от того, кому придется собирать уро-
жай»50. Еще Гегель отмечал, что семьи брали на себя
риски и гарантировали «отцу семейства» признание
его представительства на рынке. Современные же се-
мьи, констатирует Шумпетер, перестают аккумули-
ровать риски предпринимателей, а нормативный им-
пульс атомистической и даже нуклеарной семьи (я и
моя собственность) полностью совпадает с частным
интересом трудящегося индивида.
Последняя из ключевых опор капитализма — это
интеллектуальная легитимация. Шумпетер указыва-
ет на по меньшей мере имманентную критичность ин-
теллигенции к капиталистическому строю, а как мак-
симум — на открытую враждебность к нему.
В самом общем смысле Шумпетер полагает, что ин-
теллектуальность, образованность, просвещенность
контрнаправлены культуре «экономического челове-
ка». Стремясь сделать из образованного человека
узкого специалиста, современный капитализм запус-
кает неподконтрольный процесс критического само-
сознания, в марксистском смысле. Критическая реф-
лексия впоследствии станет общей критической
установкой, или, как скажет Шумпетер, «от критики
текста до критики общества путь короче».
Шумпетер рельефно показывает, что интеллиген-
ция — непременный продукт капиталистических от-
ношений. Более того, пока «экономические люди» со-
здают трудовые армии, интеллектуалы создают свои
батальоны. Причем под крылом предпринимателей, в
капиталистическом обществе «всякая атака против
67

ГЛАВА 1
интеллектуалов наталкивается на частные бастионы
буржуазного бизнеса, в которых гонимые всегда смо-
гут найти приют»51.
Шумпетер в этом вопросе целиком соглашается с
Марксом: «Защищая интеллектуалов как социальную
группу... буржуазия защищает самое себя и свой жиз-
ненный уклад». Только иные общественные формы
(сталинизм и фашизм) в состоянии «покорить» кри-
тичность интеллектуалов. Дело в том, что, по логике
рассуждений Шумпетера, интеллектуальная рефлек-
сия, запущенная на самой первой стадии капитализ-
ма, была скорее инструментом предпринимательской
деятельности, чем самостоятельной деятельностной
субстанцией «свободно парящих интеллектуалов»,
как сказал бы Мангейм. Современный капиталист
чувствует некое сродство с критиками, однако интел-
лигенция эту связь не признает. Интеллигенция
образует своего рода контактную дугу с властью, при-
чем в любой форме — от интеллектуальной легити-
мации до бескомпромиссной критики. Это обстоя-
тельство сыграло, по мысли Шумпетера, злую шутку
с капитализмом в Европе. «Государственные струк-
туры Европы по происхождению своему являются до-
капиталистическими и надкапиталистическими», и,
что бы ни происходило с государственной системой
управления, чиновники так и не растворились в бур-
жуазии. Поэтому критический заряд интеллектуа-
лов, обращенный на власть, есть связь по ту сторону
капитализма, которая таит значительно большую уг-
розу для капиталистической системы в целом, чем
для власти как таковой.
68

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
7. Почему демократия?
Шумпетерианские способы вскрытия родовых по-
роков капитализма дают множество оснований пола-
гать, что теория агрегатов — одна из версий ради-
кально консервативной политической философии.
Можно согласиться с теми комментаторами, которые
считают Шумпетера одним из выдающихся консерва-
торов XX века, тем более, что с подобной квалифика-
цией согласился бы и сам Шумпетер52. Однако рас-
смотрение теории под углом нормативного анализа
требует более внимательно отнестись к стратегии, ко-
торая вытекает из шумпетерианских умозаключений,
чем к замечаниям автора относительно собственного
теоретического автопортрета.
Полагаю, что если бы, поставив диагноз болезней
капитализма, Шумпетер не предпринял бы попытки
по излечению больного или, по крайней мере, не по-
пытался бы облегчить страдания агонизирующего ка-
питализма, то мы имели бы дело с реакционной докт-
риной политической философии. Но Шумпетер ищет
ответ на вопрос: что делать? При этом выводы, к кото-
рым он приходит, проблематизируют не просто его
идеологическую приверженность консерватизму или
реализму, но и заставляют по-новому взглянуть на на-
правление динамики развития шумпетерианской
мысли.
Все, о чем говорил Шумпетер в критическом обзоре
капиталистической системы, в значительной мере
подчинено проекту спасения капитализма от ставшей
уже практически неизбежной самоликвидации эконо-
мического общества. Пытаясь ответить на вопрос о
том, как действовать в сложившейся ситуации, Шум-
петер старается быть максимально реалистичным. Он
реалист в том смысле, что не надеется на чудеса долга
или справедливости, как и на различные властные эф-
69

ГЛАВА 1
фекты вроде суверенитета, общего блага или воли. По-
этому, прежде чем подвести итог разговора о шумпе-
терианской политической философии, необходимо
прояснить, почему теория агрегатов — это все-таки
теория демократии?
Заметим, Шумпетер в своих текстах никогда не
переоценивал человеческие способности. Следова-
тельно, политическая система и ее опорный каркас
(техника принятия решений) должны быть спроекти-
рованы так, чтобы функция человека в «общем деле»
могла свестись к некоему предельно простому и одно-
временно значительному действию. Таким действием
для Шумпетера оказывается выбор. Причем чем ме-
нее он продуман, зрел и осознан, тем более будут вос-
требованы услуги тех, кто в состоянии подготовить
содержательные стороны выбора — альтернативы.
Здесь необходимо сделать уточнение. Шумпетер
ищет не демократию как самоцель, он говорит о са-
мом простом процессе, который, тем не менее, все же
совместим с демократией. Данный процесс, самым
очевидным образом, должен включать в себя два
встречных равнозначных уровня, способных компен-
сировать друг друга53. Один уровень, публичный, —
это, собственно, сфера выборов, где из предложенных
альтернатив человек с правом избирательного голоса
ставит некую финальную точку в политическом уча-
стии. Другой уровень скрытый — сфера предвари-
тельной подготовки альтернатив «разумного» поли-
тического выбора.
Шумпетер не пользуется никакими ценностными
причинностями, он просто решает задачу, обеспече-
ния порядка в обществе «экономических людей».
Предельно простой ответ чаще всего вытекает из воп-
роса. Иными словами, чтобы обеспечить политиче-
ский выбор экономических людей, нужно построить
систему «потребительского» выбора в политике. Для
70

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
осуществления замысла необходимо задать системы
негативных исключений, в которых минималист-
ская, примитивная демократия сможет быть купиро-
вана, не принося вреда олигархическому статус-кво.
Первое, Практика демократии не может опирать-
ся на гражданственность. В обществе, состоящем из
«эгоистов», опора политической системы на полити-
ческую ответственность, которая мобилизует к уча-
стию во всеобщих делах, есть утопическая предпосыл-
ка, а тем более, как мы помним, капитализм в своем
развитии сворачивает мобилизующие стимулы даже в
предпринимательской деятельности. Другими слова-
ми, даже «жажда наживы» постепенно перестает
быть мотивом. Второе. «Экономический человек» по
определению не интересуется делами других людей.
Кругозор частного интереса ограничивается, грубо го-
воря, тем, до чего может дотянуться вытянутая рука.
Поэтому индифферентность людей к всеобщим де-
лам будет одним из базовых условий функционирова-
ния демократического метода наравне с возрастаю-
щей апатией не только к политике, но и к общей
культурной динамике капитализма. Третье. Простые
функции жизнедеятельности человеческого организ-
ма не могут быть переданы другому организму, их не-
возможно представлять политически. Так и частные
интересы, в основании которых лежат те же простые
витальные стимулы, не могут быть представлены,
как, например, политическая воля. Материальные ус-
ловия выживания тела невозможно заместить симво-
лическими функциями. Значит, политическое пред-
ставительство — такая же утопия, как и
способность экономических людей к выработке об-
щей воли. Другое дело борьба за жизнь. Она достаточ-
но серьезная причина для того, чтобы человек занял-
ся ею, используя все свои силы. На этом и должна
основываться демократическая методика, позволяю-
71

ГЛАВА 1
щая людям бороться за лоббирование своих частных
интересов в политических решениях.
Шумпетер говорит прямо, что «демократический
метод» не будет означать «увеличения личной свобо-
ды» и, конечно, не является приближением к идеалу
классической демократии. Легитимирующими досто-
инствами метода помимо реалистичности является
то, что агрегативная демократия менее лицемерная,
чем та, сползание к которой нужно остановить, —
социалистическая демократия. «В условиях буржуаз-
ного общества политическая демократия неизбежно
становится ширмой», прикрывающей реальные эко-
номические отношения. Поэтому метод Шумпетера
конкурирует с социалистическим только на уровне
способности быть более эффективной системой ма-
нипуляции.
С точки зрения классической демократической
культуры, условия, в которых должен работать метод
Шумпетера, вообще невозможно назвать подходящи-
ми, для каких-либо народных форм правления. Не-
способность к политической воле, ограниченность ви-
тальной нуждой, борьба за жизнь в условиях, близких
к «естественному отбору», и т.п. — это скорее фон для
тирании, чем для правления народа.
Шумпетер не придает большого значения полити-
ческим стратификациям, наподобие аристотелевских
или руссоистских, с их непременными дифференциа-
циями типов правления (демократия, деспотия, тира-
ния и др.)- Более того, в текстах Шумпетера мы не
сможем найти прямых опровержений теоретиков де-
мократии. Полагаю, цель его работы заключается в
ином: Шумпетер хочет предложить метод, который
будет конкурентоспособен в споре с «культурно неде-
терминированными» общественными формами.
По сути, мир, который идет на смену капитализму,
это дискретный мир «объема случайностей», а та сис-
72

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
тема, что будет способна эффективно, как скажет
Шумпетер, «управлять процессом воспроизводства
людей и, используя соответствующий генофонд, вы-
ращивать либо суперменов, либо недочеловеков», оп-
ределит черты будущей цивилизации. «Маркс оши-
бался», добавляет Шумпетер, будто «экономическая
система не детерминирует характер цивилизации.
Возможен и другой ответ: экономическая система в
целостном ее виде определяет тип культуры». Единст-
венным эмпирическим препятствием для подтвер-
ждения подобного вывода является то, что мы всегда
«имеем дело с некой исторической реальностью, кото-
рая предоставляет нам всю необходимую дополни-
тельную информацию, и... исключает массу других
потенциально возможных вариантов развития»54.
Таким образом, способность воспроизводить обще-
ственный порядок и вытекающие из этого стабилизи-
рованные трудовые состояния оказывается главным
показателем значимости системы. Подобные значи-
мости рождены в борьбе за выбор направления, по ко-
торому идет развитие цивилизации. А пока, как счи-
тает Шумпетер, есть только одна форма, способная
«серийно» воспроизводить статус-кво в многоальтер-
нативных моментах истории или, как сказал бы Бень-
ямин, действовать в «актуальном настоящем» — это
социализм.
Здесь, как мне кажется, необходимо сделать ого-
ворку. Шумпетер действительно выстраивает альтер-
нативную (социализму) модель с «пустой» культур-
ной перспективой. Некую грандиозную ницшеанскую
конструкцию социума, которая в своей исходной точ-
ке культурно не способна ни на что и поэтому в пер-
спективе способна на все. Однако «вакуум» данной
конструкции заполняется не совсем так, как хотел бы
сам Шумпетер. Агрегативная демократия как бы «иг-
рает черными фигурами», отвечая на вызов, брошен-
73

ГЛАВА 1
ный, условно скажем, социализмом. Но социализм
вступил в борьбу не с «демократическим методом», а,
также условно скажем, с капитализмом. Таким обра-
зом, конкурентоспособность социализма иная по сво-
ей материи, чем конкурентоспособность шумпетери-
анской демократии. Понимая это, Шумпетер
вынужден проектировать свой метод на базисе капи-
талистической цивилизации. Другими словами, демо-
кратический метод Шумпетера — это некая попытка
преодоления детерминированности капитализма, ку-
пирования его тенденций. Нашу догадку прямо под-
тверждает и сам Шумпетер, говоря, что та же эмпири-
ка «исторической реальности» может «помочь»
создать не вполне верное впечатление, будто «детер-
минированность существует, и мы считаем возмож-
ным рассуждать о тенденциях развития капиталисти-
ческой цивилизации»00.
8. Агрегативная демократия vs
классическая демократия
Главная черта классического представления о де-
мократии — это нормативная легитимация. Этиче-
ские вопрошания делегитимируют пустую форму, от-
сутствие ответов проблематизирует ее. Все это
препятствует согласованию пустой процедурной де-
мократии с такой же нормативно пустой администра-
тивной системой управления. Именно это обстоятель-
ство является решающим в образовании гигантского
разлома между демократией как самоценностью и
«демократией-ширмой».
Шумпетер выделяет, как минимум, три нестыкую-
щиеся точки. Первая, альтернативная теория демо-
кратии не может опираться на идею «общего блага».
Более того, задача агрегативной методики — уже на
74

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
уровне конструкции исключить саму возможность
инкорпорирования идеи общего блага. Благо, с кото-
рым предстоит иметь дело будущей политике, может
быть только частным, т.е. чьим-то. Вторая, теория за
политическим субъектом автоматически «в пакете с
демократией» (Беньямин) признается воля. Это ста-
рое соответствие должно быть устранено в новой демо-
кратии как ложное. Третья (самая важная): Шумпе-
тер говорит, что «политическую критику нельзя
эффективно отразить разумными доводами». И далее,
«капиталистическая рациональность не кладет конец
иррациональным или внерациональным импульсам.
Она просто позволяет им выйти из-под контроля...
утилитарный разум, во всяком случае, плохо подхо-
дит на роль главной движущей силы коллективных
действий. В этом он никогда не сможет тягаться с вне-
рациональными детерминантами поведения»56.
Мы могли бы сказать, что наиболее точным перево-
дом проблем «политической критичности» и «капита-
листической разумности» в общепризнанную полити-
ко-философскую лексику здесь выступает уже
хорошо известная, как минимум после Вебера, а по
сути, идущая от Платона, дифференциация социаль-
ного разума на нормативную рациональность и инст-
рументальный разум. А если наша догадка верна, то,
ио Шумпетеру, новая теория демократии должна
быть выстроена только с помощью технологических
средств, а значит, пользоваться можно исключитель-
но инструментальной рациональностью.
Теперь рассмотрим эти вопросы в более детальном
приближении.
К вопросу об общем благе Шумпетер подходит с ан-
тикантианскими аргументами. Если «общее благо» —
это «торжество света против власти тьмы», то рацио-
нальное представление о том, что это может означать
на практике, возможно только в том случае, если пра-
75

ГЛАВА 1
ктике предшествует моральная установка на консен-
сус. Однако в мире частных интересов всякая значи-
мость, происходящая из потустороннего к частному
интересу мира, невозможна по определению. По тем
же причинам исключается всякая метафизика апри-
орности, следовательно, нет никаких условий для
трансцендирования общего как целостного, впрочем,
не сработает и гегелевская логика снятия этическим
государством «царства нужды». По сути, Шумпетер
говорит о том, что между «экономическими людьми»
невозможна этическая беседа на основе аристотелев-
ского коммуникативного разума. Частный, замкну-
тый в своих интересах человек просто не в состоянии
создать моральный язык общности.
Шумпетер весьма последователен в своей привер-
женности к неиспользованию метафизических толко-
ваний в политике. Например, в полемике с Марксом
Шумпетер критикует априоризм безусловности соци-
алистической демократии. Вспомним, что по Шумпе-
теру социализм культурно недетерминируем, а зна-
чит, не только априорные суждения, но и суждения
постфактум будут не более чем извлечением из «исто-
рической ситуации». Конечно, проблема общего бла-
га может быть темой общающихся людей, но само
значение данного понятия будет всего лишь агрега-
том альтернативных интерпретаций. К слову, данный
факт приветствуется теорией агрегатов, поскольку
появляется возможность инструментального исполь-
зования «общего блага»: под маской «общего блага»
сможет выступить чья-то частная перспектива, кото-
рая в состоянии приватизировать общее, «не изменив
вывески».
Здесь необходимо пояснение. Дело в том, что так же
как и признанное (в политико-философском анализе)
разделение рациональности на инструментальную и
нормативную, в этических стратегиях необходимо от-
76

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
дичать те, которые действуют в приватном измере-
нии, от тех, что работают в публичных сферах. Исхо-
дя из этой дифференциации, экономический человек,
как и любой другой, обладает действительной мора-
лью. Например, как сказал Адам Смит, договор меж-
ду частными лицами основан на моральной презумп-
ции его исполнения. Однако действующих в частном
мире моральных предпосылок достаточно, как сказал
бы Фейербах, для того, чтобы появился модус «я-ты»
(точнее «я» и «не я»), но этого мало для общественно-
этического измерения «Мы», а именно с «Мы», как
заметила Арендт, начинается политическое.
Таким образом, «общее благо» для экономических
людей — это конгломерат суждений, превратить ко-
торый в нечто всеобщее может только разве чья-то ча-
стная перспектива (заметим, которая сама по себе
внешняя к «всеобщему»). Значит, «демократический
метод» не может воспользоваться опытом, накоплен-
ным различными демократиями, поскольку тема эти-
ческих субстанций убирается Шумпетером из полити-
ки почти хирургическим путем, как заведомо не
имеющая отношения к политике, как симуляцию или
банальный обман.
Множество комментаторов упрекают теорию агре-
гатов в безадресности критики» Действительно, для
Шумпетера классическая доктрина демократии —
это выжимка главных принципов из основных демо-
кратических теорий. Однако здесь уместно вспомнить
суждение Липмана о том, что в политике суть доктри-
ны определяется не знанием авторов идей, а тем, ка-
кой смысл вкладывает в демократию общественное
мнение. Таким образом, модус полемизирования с
демократическими авторами исключается как неуме-
стный для поставленных задач. Рискнем предполо-
жить, что если бы Шумпетер говорил не о демокра-
тии, а о диктатуре, деспотии или тирании, мы также
77

ГЛАВА 1
не имели бы возможности узнать его отношение к кон-
кретным теориям, поскольку Шумпетер обращается
не к Руссо или Локку, а к мнению общественности,
сформированному массовой агрегацией (массовой
культурой). Поэтому, по большому счету, классиче-
ская демократия для теории агрегатов — это общест-
венный демократический стереотип. Заметим, что
данный стиль толкования является своеобразным ин-
теллектуальным тавром политического реализма.
Далее у как и в случае с общим благом, где препят-
ствием становится не «благо», а сущностное содержа-
ние — «общее», в вопросе о «воле» сложность вызы-
вает общность воли. Если «общая воля» не товар, а
ценностное достижение, то необходимо указать на то-
го, кто определяет содержание общей воли и чьи по-
ступки определяет сама общая воля, т.е. прежде все-
го, ответить на вопрос: кто агент общей воли? В Новое
время сложилось представление, что субъектом об-
щей воли выступает некая общность, например, народ
в Гоббсовом понимании, как человеческий род (мир).
Однако, в логике Гоббса, квалифицировать общность
как «народ» можно было только постфактум, т.е. в
упорядоченном пространстве «внутреннего [граждан-
ского. — M.EJ] мира», который и должно было охра-
нять государство57, поскольку именно данным усло-
вием легитимировался Левиафан. Исходя из
рассуждений Гоббса, скажем, что народ есть тогда,
когда как минимум имеются какие-то цели, смысл и
значения которых разделяются всеми. Короче, на-
род — это прежде всего целевая идентичность. Только
достижение нормативной идентичности открывает,
по Гоббсу, перспективу разговора об общей воле. Соб-
ственно, так же понимает «общую волю» и Шумпетер,
который говорит, что классическая доктрина демо-
кратии понимает под общим волеизъявлением волю
народа, как сумму воль «всех разумных индиви-
78

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
дов»58. Но как раз в этом смысле при капитализме,
как следует из рассуждений Шумпетера, народа нет!
Мы уже отмечали выше, что в мире экономических
индивидов операбельность понятия «общее благо» вы-
зывает затруднения. Следовательно, чтобы как-то
связать частные воли в нечто демократически общее и
разумное, необходимо допустить, что все стремятся к
осуществлению определенной цели или определенно-
го идеала. Это означает выработку позиции, при кото-
рой воля более не тождественна достижению какого-
либо интереса. С этической точки зрения, субъекту
приходится опираться «на безусловную веру в демо-
кратические формы правления как таковые — веру,
которая в принципе не должна зависеть от желаемо-
сти результатов»59. Данное условие, с одной стороны.,
требует от каждого человека понимания содержания
собственных взглядов, с другой — выработки мнения
по конкретным вопросам политики. При этом он дол-
жен еще признавать иные мнения, сформированные
подобным же образом. Процесс формирования общей
воли, таким образом, происходит в практически кан-
тианской свободной причинности автономных целепо-
лаганий, т.е. реальное содержание воли не должно яв-
ляться результатом ни пропаганды, ни насилия.
Однако такие условия напрямую противоречат реаль-
ной «демократической практике». Причем если попы-
таться разобраться, почему демократия «дает сбой»,
то невозможно, как считает Шумпетер, получить не-
противоречивый ответ.
Демократия предполагает уравнивание значимо-
сти всех мнений. Доктринальное требование «об ис-
ключении заведомо абсурдных мнений» не решает
проблемы взаимно противоречивых мнений. Значит,
сколько и какие бы мнения ни легли в основу приня-
тых политических решений, они неизбежно оставят
какое-то количество разумных мнений за пределами
79

ГЛАВА 1
политического компромисса60. И поэтому, уверен
Шумпетер, мы не имеем права назвать сложившуюся
политическую практику принятия политических ре-
шений тождественной той, которая действительно ус-
танавливает то, во что верит народ.
Для объяснения своей позиции Шумпетер приво-
дит очень удачный пример, как Наполеон, став дикта-
тором, тем не менее оказался способен принимать та-
кие решения, которых действительно желал народ61.
Как заметит Шумпетер, «с трудом можно представить
себе, чтобы такого результата можно было достичь де-
мократическим путем»62. Суть рассуждений Шумпе-
тера сводится к тому, что, сохраняя различия мнений,
народ может принять действительно общее решение
только при условии, если это решение будет навязано
народу. Как видим, Шумпетер практически дословно
воспроизводит парадокс Липмана, согласно которому
демократию могут осуществлять для народа только
антидемократы63. Получается, что принятие навязан-
ного решения и есть рождение общей воли, более того,
в точном соответствии с логикой Гоббса такое реше-
ние постфактум укажет на состоятельность народа
как целевой идентичности64.
Вывод Шумпетера действительно можно сформу-
лировать, используя только лексику Гоббса: нет наро-
да, способного обладать общей волей, но есть «смерт-
ный бог», который делает это все для народа. Он
«способен направлять волю всех людей к внутреннему
миру и к взаимной помощи против внешних вра-
гов»65. По сути, «смертный бог» и есть субъект «об-
щей воли», поскольку и создает ее для народа, и сам
должен быть обусловлен ее исполнением. Если он осу-
ществляет эту функцию эффективно, то наступившее
постфактум состояние мира и безопасности легитими-
рует авторитарный произвол как именно то, чего
«действительно хочет весь народ»66. Добавим, что для
80

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
теории агрегатов если и допустим феномен общей во-
ли, то он осуществим независимо от суммы воль инди-
видов: народ может быть народом, делая только то,
что указывают профессиональные политики.
Переходя к проблеме политической рационально-
сти^ сразу отметим, что по Шумпетеру, человек спо-
собен к рациональному мышлению. Однако определе-
ние границ рациональности в политической сфере
становится главной проблемой демократии. Как ска-
жет Шумпетер, «рациональность мысли и рациональ-
ность действия — два различных понятия». Шумпе-
тер, на первый взгляд, здесь мыслит детерминистски:
рациональность у него всегда зависит от места и вре-
мени, а также от социальных факторов, в том числе
классовых. Т.е. разум экономического человека — не
метафизический разум67.
Но если рациональность является инструментом
«персональной среды обитания», то в контексте сво-
его пространства она обладает некой псевдоавтономи-
ей68. Более того, потребители учатся действовать, ос-
новываясь на внешнем опыте (экспертов), и сами
частично становятся экспертами частного мира .
В приватном мире людьми практически невозможно
манипулировать или, как минимум, нельзя делать это
бесконечно долго. Однако все это формирует специфи-
ческий тип рациональности, в котором человеческое
мышление выступает реактивно как продолжение те-
лесных стимулов (что очень похоже на вульгарно-ма-
териалистическое представление о разуме).
Именно этот тип рациональности становится глав-
ным препятствием для осуществления идей классиче-
ской демократии. Поскольку, как замечает Шумпе-
тер, если экономический человек удаляется от
проблем труда и семьи в область национальных инте-
ресов или международной политики, где нет непо-
средственной связи с физиологической жизнью чело-
81

ГЛАВА 1
века как организма, то там человек полностью «теря-
ет чувство реальности» и ему начинает казаться, что
политика — это «воображаемый мир власти». Предел
способности адекватно воспринимать реальность
«влечет за собой не только ограниченное чувство от-
ветственности», но и отсутствие политически выра-
женной частной воли.
Заметим, что Шумпетер дифференцирует уровни
частных воль. Если в разговоре об общей воле он гово-
рит о частной воле вообще, доказывая ее наличность
хотя бы уже тем, что противоречия частных воль не
позволяют понимать под общей волей сумму персо-
нальных желаний, то в разговоре о политической ра-
циональности Шумпетер доказывает, что частный
разум работает адекватно (как разум) только в «ма-
леньком мире», центрированном непосредственно на
теле человека, если перефразировать Фуко. Когда же
эгоистически-центрированный разум переходит в
пределы публичного пространства, то его потенциал
способности целостно воспринимать реальность за-
канчивается: экономический человек совершает пре-
вращение, которое намного радикальнее аристотелев-
ского «естественного рабства». По Шумпетеру он
становится даже не рабом, а просто дикарем70.
Шумпетер показывает, что дикари и их примитив-
ное общество составляют один «недееспособный коми-
тет, комитет, включающий в себя всю нацию»71. Поэ-
тому если продолжать использовать человеческую
рациональность в современной политике, то надо
осознавать, что для теории агрегатов аристотелевское
«политическое животное», на самом деле, есть одна из
самых распространенных общественных фикций. Ес-
ли полагать, что рациональный обман — это нечто
другое, чем сокрытие чего-то сущностного (силы или
цели), то при должном уровне рефлексирующего ра-
зума истина все равно будет открыта. В случае с клас-
82

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
сической демократией правда, по Шумпетеру, заклю-
чается в том, что истины нет вообще. Если применить
бодрийяровскую иерархию симулякров, то здесь речь
должна вестись о третьем типе — «симуляции симу-
ляции», за которой вообще нет никакой реальности,
не говоря уж о политической.
В подтверждение нашего предположения приведем
объемную цитату из Шумпетера: «Даже если бы не
было политических групп, пытающихся оказать на
него влияние, то рядовой гражданин в вопросах поли-
тических скорее всего поддавался бы нерациональ-
ным или иррациональным предрассудкам и импуль-
сам». И далее: «следовательно, если однажды он
выйдет из обычного состояния неопределенности и
проявит определенно выраженную волю, постулиро-
ванную классической доктриной демократии, то он
может превратиться в еще более неумного и безответ-
ственного субъекта»72. Таким образом, сама консти-
туция человеческой рациональности (ее слабость в об-
щественном модусе) производит особые группы
людей, которые, преследуя свои особенные цели,
пользуются фиктивностью демократии или «попросту
заинтересованы в постановке политических шоу». Од-
нако, как скажет Шумпетер, «социология таких
групп не имеет отношения к нашей проблеме», а от се-
бя добавим, что и к теории политики социология эли-
ты тоже не имеет никакого отношения.
9. Агрегативная теория демократии
Переходя к непосредственному изложению поли-
тико-философского содержания теории демократиче-
ского элитизма, известному политической науке, как
«демократический метод Шумпетера», отметим, что,
по сути, все интересующие нас вопросы к теории агре-
83

ГЛАВА 1
гатов, релевантные теме нормативности, уже были за-
тронуты. Однако беглый абрис главных политико-фи-
лософских принципов шумпетерианской демократи-
ческой методики необходим, поскольку он станет
некой суммой ответов на вопросы, которые, по суще-
ству, только заявлены в проблематизационной части.
И хотя прояснение смыслов «демократического мето-
да» инициирует новый виток вопросов, ответы на них
мы попробуем получить через рассмотрение иных по-
литических рефлексий (делиберативной и агонисти-
ческой теорий демократии).
Признание идей агрегативной демократии — это,
прежде всего, принятие новой постановки проблемы
власти. Если ранее считалось, что при демократии
народ, обладая полнотой власти, реализует ее путем
выбора своего правительства, то теперь, как говорит
Шумпетер, «демократический метод — это такое ин-
ституциональное устройство, в котором индивиды
приобретают власть принимать решения путем кон-
курентной борьбы за голоса избирателей»73. Т.е. со-
держательная нагрузка демократических процедур
переносится с избирателя на правительство, на «ис-
полнителей» политико-административных реше-
ний74. В этом смысле понятие «исполнительные ор-
ганы», как заметит Шумпетер, перестанет быть
«неискренним», как это было, когда под демократи-
ческим управлением понималось исполнение народ-
ной воли. Исполнительное управление приобретет
нужную (для теории агрегатов) направленность —
принятие общественно значимых решений с огляд-
кой на избирателей.
По сути, демократические выборы предлагается
понимать как единственный легитимный механизм
обретения статуса лидера. Простая идея, как скажет
Шумпетер, «переноса акцентов» на самом деле имеет
серьезную перспективу. Мы могли бы назвать эту
84

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
стратегию легитимации лидерства в теоретическом
смысле — антивеберианской. Для Вебера народ, ис-
ходя либо из культурно-предопределенной условно-
сти, либо из уровня развития правового сознания,
выбирает своих традиционных, харизматических
или легальных лидеров для, условно скажем, собст-
венных общественных нужд. Именно нормативная и
инструментальная зависимость лидера от признания
народом была сутью демократического процесса. По
крайней мере, именно эта философия определяла
принципы Веймаровской конституции.
Агрегативная же демократия, напротив, разводит
легитимность лидеров и политический выбор народа.
Шумпетер скажет, что связь народа и политических
лидеров, как это было в классической теории демо-
кратии, «приписывает избирателям совершенно нере-
альную степень инициативы». «Почти во всех случа-
ях коллективное действие предполагает лидерство», а
значит, именно «борьба за лидерство» представляет
«доминирующий механизм» любого общественного
свершения. Практически в пику Веберу, Шумпетер
говорит, что лидерство есть нечто значительно боль-
шее, чем личные качества человека, так же как функ-
ционирование и достижения демократического мето-
да в реальности гораздо важнее исполнения общей
воли. Таким образом, только через раскрытие феноме-
на лидерства можно прояснить то, откуда возникает
нечто всеобщее и как потом оно «подменяется или
подделывается ».
Лидеры производят то, что Шумпетер обозначит
термином «подделанная воля». Впредь эта фикция
выступает для народа в роли «общей воли». Здесь рас-
суждения Шумпетера о подмене воли весьма опреде-
ленно указывают на другую политическую тему —
«превращенное сознание» или попросту идеологию.
Собственно говоря, мы неоднократно обозначали
85

ГЛАВА 1
шумпетерианскую конструкцию как идеологиче-
скую. Сам Шумпетер все же настаивает на объектив-
ности подмены, поэтому и заявляет, что техника фаб-
рикации воли «входит в основу [демократии. — И.Е.],
как это и должно быть». Правда, несколько позже,
Шумпетер все-таки проговаривается и называет вещи
своими именами: «что касается роли избирателей...
их выбор — идеологически возведенный в ранг «воли
народа» — не вытекает из их инициативы, но форми-
руется, и его формирование — важнейшая часть де-
мократического процесса»75.
Борьба за политическое лидерство, по мнению
Шумпетера, понятна экономическому человеку, по-
скольку такая политика мало чем отличается от кон-
курентной борьбы в экономике. Как и в экономике,
где конкуренция никогда окончательно не преодоле-
вается, в политике лидер постоянно борется за лояль-
ность избирателей. Подобно тому как производители
товаров и услуг влияют на предпочтения потребите-
лей, политический лидер и его агенты «организуют
волеизъявление» путем включения в свои политиче-
ские программы желаний различных групп избирате-
лей. Логика потребителей продуктов экономической
деятельности и электората, чью волю фабрикуют их
собственные лидеры, объясняется тем же простым и
одновременно значительным действием, на которое
способны обычные люди, — потребительским выбо-
ром (о чем мы уже говорили выше). Демократия, по
мысли Шумпетера, предлагает наиболее легкий спо-
соб осуществления борьбы за лидерство или, другими
словами, «демократия использует некий признанный
метод ведения конкурентной борьбы, а система выбо-
ров — практически единственно возможный способ
борьбы за лидерство для общества любого размера»76.
Конечно, замечает Шумпетер, и у этой модели есть
«побочные перспективы»—как идеализация, так и
86

АГРЕГАТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ
мошенничество, но именно в формате демократии они
не противоречат друг другу, а вполне вписываются в су-
ществующую практику. С одной стороны, демократи-
ческий метод не препятствует моральным принципам
ни в политике, ни в экономике, с другой — перефрази-
руя Д. Юма, политики могут быть мошенниками. Соб-
ственно говоря, и кантианское толкование здесь вполне
работает: если, согласно Канту, в политике мы имеем
дело не иначе как с «народом дьяволов»77, то именно
демократический метод наилучшим образом замкнет
их негативность друг на друга, что и предполагал осу-
ществить Кант на пути к «вечному миру».
Шумпетер не считает предосудительным то, что де-
мократический статус-кво надо оберегать от «мошен-
ничества» и идеализма неким «непрерывным рядом
силовых вариантов, в пределах которого демократи-
ческий метод правления незаметно, мельчайшими
шагами, переходит в автократический. Но, подыто-
живает Шумпетер, если мы стремимся к пониманию,
а не к философствованию, это так и должно быть»78.
Из сказанного выше вытекает, что демократиче-
ский метод не обязательно гарантирует больший объ-
ем индивидуальной свободы, чем любой другой в ана-
логичных обстоятельствах. Механизм, в рамках
которого индивидуальная свобода констеллирована в
общий порядок вещей, надо оценивать не через само-
ценность свободы, а через меру свободы в поступках
или, как скажет Шумпетер, через степень свободы
действий. Человек волен создавать фабрику или он
может выставить свою кандидатуру на выборах. Зада-
ча демократического метода в обеспечении этих видов
выбора. Но на политическом уровне должен быть соз-
дан механизм агрегирования произвольных поступ-
ков в фиктивную свободу всей системы. Такого рода
медиатором в демократии выступают средства массо-
вой информации. Т.е. при наличии эффекта опосредо-
87

ГЛАВА 1
вания «соотношение между демократией и свободой
не является абсолютно строгим, им можно манипули-
ровать». Но, как иронично добавляет сам Шумпетер,
«с точки зрения интеллектуала... об этом соотноше-
нии практически больше нечего сказать»79.
Нам остается лишь добавить к сказанному, что, по
признанию самого Шумпетера, политика для агрега-
тивной демократии вещь совершенно случайная. Ес-
ли политика выполняет свою нормативную функцию,
она, согласно теории агрегатов, оказывается побоч-
ным эффектом конкуренции элит и столь же случай-
на, как «производство является случайным по отно-
шению к получению прибыли»80.

Глава 2
Делиберативная политика. Моральное
утрирование консенсуса как стратегия
преодоления дефицита нормативности
1. Марксизм и «системный анализ»
как два источника идеи
делиберативной политики
Прежде чем перейти к анализу системно-норма-
тивной альтернативы агрегативной теории демокра-
тии, чем и является делиберативная политическая
философия, необходимо сделать уточнение, связанное
с тем, что в отечественной политологии не существует
единого конвенционального перевода понятия «дели-
беративность» (анг. deliberative politic), пришедшего к
нам из западной политической философии. При этом
сложности российских ученых с понятием «делибера-
тивность» только в самую последнюю очередь носят
лингвистический характер. Главной проблемой явля-
ется практическое отсутствие зрелых коммуникатив-
ных концепций и доктрин в отечественной политиче-
ской науке. Поэтому, осмысливая западный опыт,
российская политическая мысль наделяет делибера-
тивность множеством разнообразных значений, среди
которых консенсусность, дискурсивность, совещатель-
ность политики, теория обсуждения и т.д. К этому сле-
дует добавить и то, что в современной российской поли-
тологии сложилась конвенция отрицания или
игнорирования социалистического опыта. Меж тем в
недавнем политическом прошлом России существова-
ла своя, очень специфическая, но тем не менее делибе-
ративная по сути своей система — советская полити-
ка. Поэтому если соблюдать смысловую достоверность
89

ГЛАВА 2
в контексте политической культуры России, появле-
ние которой отнюдь не датируется августом 1991 г.,
то наиболее приемлемым эквивалентом западного
термина «делиберативность» является «советская по-
литика» . По крайней мере ведущие западные теорети-
ки коммуникативной версии политики X. Арендт,
Ю. Хабермас, С. Бенхабиб и др. без стеснения наделя-
ли важнейшим значением коммуникативные экспе-
рименты и опыт первых Советов (в случае Арендт это
и Советы восставших рабочих Красной Пресни, мат-
росов Балтийского флота, и революционные Советы
первых лет революций в России, Германии, Венгрии,
Польше, Чехии и пр.).
В любом случае, какими бы ни были подлинные им-
пульсы делиберативной логики, — от американских
«городских собраний», потрясших еще А. Токвиля, до
революционных советов в Европе, от гандистской мо-
дели до азиатских религиозно-социалистических
структур, — главным смысловым толчком для форми-
рования делиберативных теорий послужило засилье в
реальной политике агрегативных идей, редуцировав-
ших политику к технологии. Ключом к критике агре-
гативных теорий стала политическая нормативность,
которая потребовала от теоретиков ответа на вопрос о
рациональном нормативном консенсусе (или новом
этическом типе общественного договора), как основе
политического признания власти81.
Разумеется, делиберативная политика не единст-
венная альтернатива «политическим агрегатам». Она
интересна, прежде всего, своей особенной версией
нормативной рациональности, которая, как сказала
Муфф, есть «попытка обеспечить прочную основу пре-
данности либеральной демократии путем примирения
идеи демократического суверенитета с защитой либе-
ральных институтов»82. Таким образом, здесь мы
имеем дело не с новой либерально-демократической
90

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
идеологией, а с неким реактивированным, запущен-
ным заново способом толкования политики на основе
моральных ценностей либерализма и системно-проце-
дурной рациональности демократии83. Если не брать
во внимание исторические примеры спонтанных ком-
муникативных политик, делиберативная теория
выросла в совершенно определенном научном контек-
сте, определившем ее эпистемологический фон. И по-
скольку наше основное внимание будет сконцентри-
ровано на делиберативной теории Хабермаса, то в
этом случае таким фоном его теории послужили марк-
сизм и «системный подход» (прежде всего Парсонса) в
рассмотрении политики.
Ранние конструкции Хабермаса носили несколько
зауженный, локализованный характер, нормативная
критика была подчинена, главным образом, дисфунк-
циям конкретных элементов политической системы,
к коим, вне всякого сомнения, относятся процедуры
легитимации власти. Только позже нормативный
взгляд «обнимет» всю социально-политическую
реальность. Исходная узость во многом была предо-
пределена «Критической теорией общества» с ее тра-
дицией восприятия институциональной основы госу-
дарства как исключительного продукта трудовых
отношений. От ключевых концепций «критической
теории общества» Адорно, Хоркхаймера, Г. Маркузе
и др. теоретический посыл о редукции человеческого
к экономико-трудовой реализации передался и Хабер-
масу как к одному из виднейших представителей вто-
рого поколения франкфуртцев. Поэтому тотальный
нормативный кризис «государств позднего капита-
лизма» вначале представлялся им как некое множест-
во кризисов. Соответственно, под рационализацией
Хабермас понимал, прежде всего, устранение скры-
тых насильственных техник, разбросанных по всему
пространству человеческих взаимоотношений.
91

ГЛАВА 2
«Главным концептом» Хабермаса в период «ло-
кального» критического анализа, вне всякого сомне-
ния, явилась так называемая теория «кризиса леги-
тимности в государствах позднего капитализма».
Разработка данной аналитической конструкции по-
требовала от нашего теоретика радикального отказа от
марксистских принципов анализа: базис — надстрой-
ка, экономическая формация, классовость, что собст-
венно и стало своеобразным признаком аналитики вто-
рого поколения «франкфуртской школы». Суть отказа
сводилась к тому, что социально-политическая пер-
спектива социума не могла быть прояснена только эко-
номическим инструментарием, потребовалось расши-
рить анализ, включить в него иные, неэкономические
сферы. Хабермас решил эту задачу по-своему, он вы-
вел политические институты из сферы компетенции
«труда» в сферу, как он сам назвал, «субъект-субъект-
ных» отношений или попросту в коммуникацию.
Следует заметить, что мысль Маркса могла бы так-
же носить звание одной из критических теорий обще-
ства, и, может быть, с большим правом, чем другие
теории. Поэтому цель, которая преследовалась
франкфуртцами, не заключалась в аннигиляции на-
следия Маркса. Речь, скорее, шла о преодолении од-
номерности экономического детерминизма, ставшего
своеобразным клише «вульгарного марксизма». Как
заметила Т. Алексеева: «критики [франкфуртцы. —
И.Е.] не считали, что экономический детерминизм
был ошибочным, поскольку обращал приоритетное
внимание на экономическую сферу, но они считали
его односторонним, поскольку следовало бы обратить
не меньшее внимание и на другие сферы социальной
жизни»84.Таким образом, критическая франкфурт-
ская школа явила собой один из значительных приме-
ров теоретической композиции Марксовой критики и
политико-социологической рефлексии XX века.
92

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
Для Хабермаса это означало, прежде всего, фоку-
сировку внимания на возможностях и последствиях
управления культурной сферой. Начиная с главной
работы по этой теме: «Кризис легитимности в услови-
ях развитого капитализма»85 через разработку «тео-
рии коммуникативного действия»86 и исследование
нормативности политики и права в книге «Между фа-
ктами и нормами»87 и вплоть до своей ключевой рабо-
ты «Вовлечение другого»88, Хабермас остался верен
своему исходному убеждению, что административное
вмешательство в культурную сферу человека (в самом
широком смысле) обернется для системы политиче-
ского управления общественной дезинтеграцией, ис-
тощением ценностных ресурсов власти и в конечном
счете инициирует масштабный кризис современных
политических институтов.
Система Хабермасовых «советов и рекомендаций»
по преодолению и предотвращению утраты легитими-
рующего смысла политическими формами в более
поздних работах трансформировалась в некую квази-
герменевтическую эпистемологию, что в значитель-
ной мере сгладило острые углы исходной социал-де-
мократической позиции Хабермаса и позволило
исследователям отнести его концепт кризиса леги-
тимности в общий корпус либерально-демократиче-
ских теорий политики89. Сам Хабермас до недавнего
времени предпочитал обозначать собственную страте-
гию как «либеральный гуманизм».
* * *
Связь делиберативной теории и марксизма очевид-
на и признана, однако не все столь однозначно как с
другим источником Хабермасовой модели. Вопрос
приблизительно таков: признать ли за ключевой
93

ГЛАВА 2
источник теории разрозненные догадки и идеи, кото-
рые в итоге приведут Хабермаса к построению «дис-
курсивной этики», ставшей в тех или иных модифи-
кациях общей методологией практически всех теорий
делиберативной группы? Или, пытаясь найти более
полное понимание коммуникативной перспективы,
обратить внимание на то, что в ранних теоретических
построениях отказ от принципа жестких скалярных
уровней базиса и надстройки привел Хабермаса не
просто к уравниванию значений экономики и государ-
ства, но и формированию представления о них как о
равных подсистемах общества? (Позже Хабермас ана-
литически дифференцировал то, что в марксизме от-
носили к надстройке, на еще большее количество рав-
нозначных подсистем.)
Если наша догадка верна, то эволюцию делибера-
тивной теории нельзя проследить вне «системного»
базиса ее идей, на что никак не может повлиять то, об-
стоятельство, что практически все хабермасианцы ив
том числе сам Хабермас, впоследствии, отбросят «сис-
темно-функциональный компонент». Справедливым
также будет указать на еще один важнейший компо-
нент зрелой концепции «коммуникативного дейст-
вия» — так называемую теорию «речевых актов». Од-
нако данный элемент подчинен, прежде всего,
исследованию вопросов языка, который был вынесен
Хабермасом из непосредственных нормативных взаи-
мосвязей, поэтому вторым полноправным источни-
ком можно признать только системную теорию Пар-
сонса.
Наиболее заметным фактором, говорящим о схо-
жести размышлений Хабермаса и Парсонса, являет-
ся то, что система политического признания для обо-
их носит скорее логический характер, нежели
результат субстантивных процессов (происходящих в
базисных основаниях), каковых для обоих теорети-
94

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ков просто не существует. Смыслообразование поли-
тической реальности никак не связано и с института-
ми труда. Как скажет Парсонс, основания легитима-
ции трансцендентны по отношению к конкретному и
случайному90.
Парсонсово представление об общественных значи-
мостях включает минимум три ключевых элемента:
нормативная интеграция, функциональная диффе-
ренциация и взаимообратимые отношения. При этом
под социальными отношениями системная теория по-
нимает всю совокупность взаимодействий в социаль-
ной системе, которая связывает между собой части си-
стемы в единую целостность. Данная логика —
типичный пример реляционистского взгляда, кото-
рый, как заметит еще Мангейм, являлся отличитель-
ным признаком любой либеральной концепции91.
Система нормативности в подобного рода конструк-
циях есть то, что сообщает значимость системе через
(опосредующих) операторов составных частей систе-
мы. Это своеобразный механизм перевода функцио-
нальных задач различных подсистем общества в цело-
стный смысл существования общества. В случае с
системной теорией Парсонса нормативность системы
определяется способностью решать генеральные про-
блемы адаптации, интеграции, достижения целей и
производства образцов92.
Не имея цели рассматривать всю теорию Парсонса
в данной работе, сфокусируемся лишь на тех ее аспек-
тах, которые носят принципиальное значение для во-
просов нормативности.
Взглянем пристальнее на последнюю функцию —
производство образцов. Прежде всего, в эпистемоло-
гической структуре «системного анализа», к каковой
с согласия Парсонса относится его теория, под образ-
цом подразумевается достижительный образец, в
противном случае не находила бы позитивного реше-
95

ГЛАВА 2
ния другая функция — достижение целей, а это дис-
балансировло бы политическую систему, разорвало бы
смысловое единство. Далее, обращает на себя внима-
ние то, что воспроизводство образцов невозможно без
своеобразного идеологического эффекта: воспроизвод-
ство — это реальное, а первичное производство —
символическое, другими словами, смысл общества оп-
ределяется не только эффективностью внутренних
процессов передачи значимостей, но и внешней ста-
бильностью системы, что, по сути, и определяет базо-
вый принцип системы — долгосрочный порядок.
Системная теория нуждается в выведении или со-
крытии первого случая производства образца, она как
бы обходит вопросы о старте системы и переносит ак-
цент на воспроизводство. Именно этим обстоятельст-
вом обусловлена наша возможность понимать под
нормативностью в системной теории стратегическую
направленность системы на стабильность, нормализа-
цию, успокоение, снятие острых противоречий с по-
мощью процедур безопасного администрирования.
Меж тем уже Луман, во многом развивший идеи
Парсонса, предупреждает об опасности острого вопро-
са о первичном производстве образца, угрожающем
стабильности всей системы. Поскольку система мо-
жет не выдержать вопроса о собственной легитимно-
сти, показав, что за ее созданием стоит конкретная по-
литическая сила, чья заинтересованность во власти
есть единственный ресурс порядка системы. В этом
смысле первичное производство образца оказывается
тем, что Луман обозначал как «естественная констан-
та», утвердив которую власть получает способность
решать проблемы любого рода93. На практике данную
проблему можно выразить лумановским же парадок-
сом: демократия (как система) может вести себя неде-
мократично, чтобы сама система демократии продол-
жала существовать.
96

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
Однако это не единственная проблема системы.
Воспроизводство образца имеет и другую сторону: об-
щественно-политические субъекты целостных сис-
тем, такие как нации, классы, социальные группы,
создают системы, как бы запуская их жизненный
цикл. При этом, с одной стороны, система по социаль-
ному составу значительно шире, чем субъект, поэтому
в процессе воспроизводства объективная часть систе-
мы (т.е. те, для кого система создана) переходит в
фазу активного поддержания системы в целом. С дру-
гой — жизненный цикл системы зачастую значитель-
но больше циклов субъектов. Поэтому воспроизводст-
во образца может означать еще и то, что у системы
появились опосредованные субъекты, функциональ-
ная ответственность которых как раз и заключается в
воспроизводстве системы.
Данные обстоятельства позволяют понять, что вся-
кого рода опосредованные субъекты — весьма слабая
опора для системы. Именно поэтому нормализован-
ная система предстает стабильной и безопасной толь-
ко расширяясь, создавая максимум активности на
собственных границах, маскируя всякого рода управ-
ленческими практиками свое, во многом, декомпози-
рованное ядро.
Здесь мы можем сделать промежуточный вывод о
том, что чем более система нуждается в политиче-
ском признании, тем ближе она к утрате легитим-
ности. Неслучайно ответ на вопрос о легитимности
системы на самом деле оказывается ответом на воп-
рос: сколько еще просуществует система до оконча-
тельного краха.
Несколько иной ход рассуждения использует Пар-
сонс. В целях пролонгации жизненного цикла систе-
мы нужно ставить вопрос о том, как в условиях вре-
менной неразрешенности генеральных проблем
Действовать в рамках системы, не нарушая ее ста-
97

ГЛАВА 2
бильности?94 Данная задача, как представляется,
крайне сложна, поскольку всякий кризис естественно
и нерегулируемо производит, если воспользоваться
лексикой теории агрегатов, случайных субъектов, бе-
рущихся решать «нерешенные» проблемы.
Об этой опасности предупреждал еще Вебер, говоря
о том, что в чистом виде идеально типических образ-
цов легитимности не существует. Другими словами, в
обществе мы столкнемся — практически в гегелев-
ском смысле — с переплетением идей нормативности.
Данное обстоятельство означает, что кризис норма-
тивности системы — это, по сути, конкуренция спо-
собов легитимации, которая часто совершенно непред-
сказуемым образом меняет приоритеты значимости в
системе, переорганизует систему из одних и тех же со-
ставных частей. Собственно, так и происходит в ре-
альной политике, когда, например, после прихода к
власти иной политической силы меняются приорите-
ты внутри общественной системы.
Видя в «нормативном плюрализме» серьезную
опасность для системы, Парсонс вводит превентив-
ную защиту — действия, проверенные на соответст-
вие « функциональными императивами ». Данный
инструмент призван обезопасить систему от непред-
сказуемости, которую вносит произвол субъектов.
Императив также указывает точные положения и
функции для каждого в целостной социальной систе-
ме, решает так называемую «проблему порядка». По-
скольку система должна в результате удовлетворить
требованиям регулярности и предсказуемости, по-
стольку в качестве нормативной базы порядка исполь-
зуются так называемые «всеобще-разделяемые прави-
ла» или попросту социально признанные нормы
поведения. Нормативная рациональность, по мысли
Парсонса, гарантирует для системы возможность по-
лучать нормативные инструкции (правила) главным
98

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
образом из практических задач (образцового) админи-
стрирования, а обеспечение доверия к этим прави-
лам — процесс, зависящий от способности системы к
социализации данных правил. По Парсонсу вместе с
социализацией люди получают некий набор целевых
маяков, задача которых мотивировать признание по-
литики системы95.
Парсонс выделяет четыре простейших отноше-
ния: верование, цель, норма и ценность. Верова-
ние — специфическая свойственная конкретной об-
щественной системе форма обобщения объективной
реальности. Цель — задает наиболее вероятный об-
лик будущего результата персонального действия.
Норма — процедура ограничения возможных вари-
антов действий, которая лимитирует, отбирает сред-
ства. Ценности предопределяют главные образцы,
которые агент воспроизводит в своих поступках, осу-
ществляя своеобразную рефлексию выбора целей и
норм. Система внутри себя производит стабильность
и предсказуемость, что является неотъемлемыми
свойствами порядка. По сути, такое положение дел и
есть ядро системы нормативности, по Парсонсу.
Или, в более широком определении, норматив-
ность — это системное упорядочение взаимодейст-
вий агентов, выравнивание их возможностей. Таким
образом, решение поставленных перед системой за-
дач должно быть не просто найдено, но предсказано
и предопределено априорно. Для уточнения восполь-
зуемся термином Беньямина и скажем, что решение
проблемы порядка, по Парсонсу, есть апроприация,
т.е. трансцендентальное предорганизовывание опы-
та, поэтому все, что легитимно, то не может быть
непредсказуемым.
Таким образом, функции, которые осуществляют-
ся социальной системой, суть реляционистские по
взаимосвязи, функционально-процедурные по харак-
99

ГЛАВА 2
теру и либеральные по идеологии императивы легити-
мации. К этим императивам относятся:
— «ценностная самореференция» системы — соз-
дание условий самоподдержки системы на основе соб-
ственных ценностей. Данный императив позволяет в
рамках системной теории понимать общество в широ-
ком смысле, поскольку разделяемые ценности моти-
вируют людей осуществлять политику только ожида-
емым (в интересах интеграции) способом;
— воспроизводство общественной интеграции.
Данный императив сконструирован в терминах разде-
ляемых норм и обуславливает действия в точно пред-
определенных границах легитимных ожиданий и ре-
зультатов. Императив также обеспечивает
предсказуемость действий без излишней мобилиза-
ции политической активности;
— «достижительность» цели. Ключевым здесь явля-
ется то, какое понимание вкладывает Парсонс в поня-
тие достижительность. Это своеобразный горизонт всех
легитимных смыслов и направлений деятельности, не-
кий предел всех значений в обществе. Если и возможно
предположить существование каких-либо целей по ту
сторону от достижительности, то это будут неожидан-
ные цели, а главное, определенно нелегитимные;
— императив адаптации. В системе Парсонса он
имеет, наверно, самое важное значением, поскольку
связан с санацией системы. Если можно так сказать,
он предустанавливает гигиеничность, чистоплотность
политических практик. По меткому замечанию
Д. Хэфа, императив адаптации — это долг «поддер-
жания иммунитета ответственности на вызовы внеш-
ней среды»96. Поэтому чем более четко различимы
границы системы, тем здоровее внутренняя систем-
ная структура общества.
Коротко говоря, система императивов, по сути,
конституирует форму межсистемных и внутрисистем-
100

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ных коммуникаций, причем все это происходит толь-
ко за счет внутренних (суверенных) ресурсов конкрет-
ной системы.
Правда, рано или поздно как у противников, так и
у сторонников системного подхода возникнет вопрос:
а не является ли обсуждаемая модель общества одной
из инструментальных версий технологической орга-
низации общежития? Дело в том, что из общей логики
построения системы следует вывод о некой герметиза-
ции, самозакрытии системы. Система рефлексирует
себя как систему, не только исходя из самозамысла,
но еще и из окружения таких же самозадуманных
(тавтологичных по Луману) систем97. Следовательно,
системность не свойство какой-либо части, а качество
всей тотальности «мира систем». Если, например, по-
пробовать использовать системный подход в интер-
претации политической культуры античного мира, то
полученный вывод будет приблизительно звучать так:
древнегреческие полисы существовали только благо-
даря окружению других полисов, где главным, как и
для любой системы, была граница предварительно
проясненных признаков системы. А то, какие ценно-
сти изобрели греки, откуда взялась свобода, как поя-
вилось политическое сообщество граждан, коммуни-
кация свободных и равных, политика, право и т.п.,
будет внутренним самоописанием системы внутри
границ норм, целей, достижительности и адаптации,
т.е. внутри полисной цивилизации (ойкумены)98.
Таким образом, методология системного подхода
действительно весьма уязвима со стороны вопроша-
ния о легитимности до тех пор, пока объект исследо-
вания сам не конституируется системой. Когда это
превращение совершится, вопросы отпадут сами со-
бой, перейдя за внутренние границы системы. Зна-
чит, например, если нас интересует легитимность де-
мократии, то ответом на вопрос станет уточнение,
101

ГЛАВА 2
является ли демократия демократической системой,
и если да, то она легитимна, если нет, то, соответст-
венно, нелегитимна99. Иное подтверждение этой до-
гадки мы обнаружим в той части рассуждений Пар-
сонса, в которой он обосновывает историческую
значимость периода «социальной эволюции». Здесь
также работают уже известные императивы систем-
ной теории. На взгляд Парсонса, развитие системы со-
циальности представляет собой процесс, в котором
происходит дифференциация структуры действий на
специализированные подсистемы. Например, как
первобытные родовые системы, так и современные си-
стемы предустанавливали базовые ресурсы социали-
зации. Эти объединения (ассоциации) решают общие
задачи, принимают значимые (для всех) решения, ор-
ганизуют, накапливают и распределяют все возмож-
ные нормативные перспективы. Однако все это носит
характер первичной или даже установочной рацио-
нальности. Действительные изменения начинаются
тогда, когда в системе появились независимые высоко
дифференцированные подсистемы или субсистемы
(в зависимости от переводов текстов Парсонса на рус-
ский язык). Эволюция рациональности внесла яс-
ность в подуровни взаимозависимых действий, аген-
ты подсистем опосредовались «агентствами», все
процессы стали носить системный характер. Классы
уходят в прошлое, а на смену им приходят, в лексике
Лумана, медиаторы — «межподсистемные» опосредо-
ватели действий. Императив интеграции конструиру-
ет социальную подсистему: воспроизводство образца
становится функцией агентства культуры; целедости-
жение — личности; адаптация устанавливает рамки
поведения. Достигшая определенного уровня эволю-
ции современная рациональность проводит точную
сортировку потребностей, передавая те или иные пред-
установленные намерения агентов специальным ме-
102

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
диаторам, каждый из которых ответственен за пере-
дачу «взаимонормированных интенций (намерений)»
между подсистемами.
Совершенно очевидно, что только всеобщая норма-
тивность позволяет удержать дифференцированную
систему от сепарации. Более того, легитимность как
трансцендентальная, логико-идейная система как раз
и обеспечивает целостность эволюции общественной
системы, поскольку посредствам непререкаемых им-
перативов допускается признание только тех делений
системы, которые не наносят вред всеобщей интегри-
рованности системы. Вопрос напрашивается сам со-
бой: что может быть дифференцировано? Может ли
делиться субъект системы? Нет, потому что это ведет
к дезинтеграции, постановке субъективных (индиви-
дуализированных) целей, конкуренции способов их
достижения, а попросту — к политической борьбе. Но
в том-то и состоит парадокс системного подхода, что
политический субъект можно воспринимать как сис-
тему, следовательно, развивается он по той же логике
рационализации100. Субъект и его социальная реаль-
ность просто отождествляются. По сути дела, тотально
дифференцированный субъект означал бы то же, что и
тотально дифференцированная система. Обществен-
ная система распалась бы на конгломерат государст-
венных проектов (от «мегапроектов» до «малых дел»),
взаимосвязь которых обеспечивалась бы только некой
централизованной, но внешней по отношению к кон-
кретной системе «нормативной эмиссией», неким ме-
ждународным механизмом признания легитимности
внутрисистемных функций. Этакая глобальная нор-
мативно-правовая система, надстроенная над леги-
тимными деятельностными системами, которые в
свою очередь дифференцированы на подсистемы и т.д.
Другими словами, система в любом случае зажата в
определенных рамках. Эти рамки суть пределы раци-
103

ГЛАВА 2
ональности, но субъект рациональности отнюдь не об-
щественно-политический персонаж (не класс, не
группа, не отраслевое объединение, не клуб по интере-
сам), субъект — то, на чем стоит вся система, ее обще-
ственно-политическая традиция, ее суверенитет. Дан-
ный вывод весьма просто доказать. Если субъектом
системы являются не люди, а культурная традиция,
то рациональная коммуникация, в точном соответст-
вии с догадкой Хабермаса, находится вне трудовых
отношений. Дифференциация труда нормируется це-
лостностью товара (производимой вещи), а дифферен-
циация общества нормируется символическим един-
ством различных форм занятости в едином трудовом
процессе (общественное разделение труда). Все под-
системы, по сути, работают в замкнутом цикле. Им-
пульсы от агентов подсистемы поступают в другие
агентства, а сам результат референтен не исходному
замыслу, а согласованности с другими подсистемами.
Это своеобразный механизм, улавливающий актив-
ность и констеллирующий ее в нечто полезное и, глав-
ное, безопасное для всей системы. Именно из этой
Парсонсовой стратегии безопасности и вырастет Ха-
бермасова конструкция морального дискурса или
«идеальной речевой ситуации»101. Т.е. дифференци-
руются не производственные отношения, а ролевые,
что и производит не субъектов, а персонажей различ-
ных подсистем системы порядка. По сути, это разде-
ление властей или, лучше, властных ролей, что у Ха-
бермаса и будет составлять «административную
систему», которая управляет, но не правит.
Возвращаясь к Парсонсу, отметим, что для него
когерентность подсистем есть способ общей социали-
зации деятельности, где даже усвоение продуктов де-
ятельности происходит через опосредующие механиз-
мы. Например, экономика как часть адаптивной
подсистемы специализирована на производстве бо-
104

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
гатств. Но экономическая подсистема не знает, как
эти богатства будут использованы, они опосредуется
медиаторами (системными эквивалентами): налоги в
доход государства (целедостижение), доход корпора-
ций (интеграция), заработная плата и потребитель-
ские вещи для домохозяйств (воспроизводство образ-
цов). Парсонс показывает, что каждая подсистема
рационализирована в модусе усложняющегося спле-
тения, т.е. интеграционная логика системы заключа-
ется в том, что выход всегда оказывается входом102.
Вход — предопределенное необходимое, выход —
ожидаемое воспроизведенное. Необходимое осуществ-
ляется деятелем, но сам продукт предопределяется
системой. Произведенное — опосредованный резуль-
тат деятельности, но само опосредование работает
только на согласование подсистем. Как справедливо
заметит Луман: «Самореферентные системы могут се-
бя наблюдать. Они способны настраивать свои собст-
венные операции на свою собственную тождествен-
ность, на основании различия, с помощью которого
можно отличить свою идентичность от иного»103.
Воспроизводящаяся нормативность системы в иде-
ализированной интерпретации работает приблизи-
тельно так: некий образец определенной цели мотиви-
рует такую же определенную деятельность, которая
соответствует определенной норме.
Поразительным эффектом данной теории норма-
тивности является кажущаяся, на первый взгляд,
простота, деловитость и непафосность конструкции.
Если, например, в древних обществах решения при-
нимались прямые, то и оправдывались они напря-
мую, скажем, конкретными предсказуемыми эффек-
тами религиозных обрядов или конкретной, вполне
ясной механикой распределения добычи между за-
хватчиками в легко угадываемых пропорциях. Разви-
тие торговли, компромиссов, правления большинства
105

ГЛАВА 2
и т.д. привело к тому, что стало процедурно невоз-
можно удерживать всю механику управленческих ре-
шений в прямом сцеплении с системообразующими
элементами. Усложнение системы здесь зависит толь-
ко от роста количества интеракций, для этого появля-
ется или, лучше сказать, культивируется система эк-
вивалентов, которая вызвана не требованием
общества, а самой системой по причинам усложнения
интеграции, которое возникает с ростом комплексно-
сти системы. Перефразируя Лумана, можно сказать,
что субъект, даже если он создатель системы, в прин-
ципе может и не быть заинтересованным в развитии
системы, но система уже заинтересована в нем104. По
самому большому счету, естественный медиатор все-
гда один, он осуществляет «конкретизацию в об-
щем — всеобщее», в лексике Гегеля (или «всеобщий
эквивалент» у Маркса). Но в логиках Гегеля или Мар-
кса рациональность была составным элементом субъ-
екта, а «системный анализ» переносит акцент разви-
тия рациональности на социальную систему, что, в
общем-то, справедливо, поскольку и культура, и эко-
номика — явления социальные. Однако в системной
теории получается, что идея социальности, как и все
системообразующие идеи, остается как бы в «универ-
сальном прошлом» системы, и в этом смысле идея
нормативности уходит на доопытный уровень. По-
этому Парсонс и переходит к разговору о символиче-
ской функции легитимации105. В связи с тем, что
сложность и неоднозначность процедуры социализа-
ции отразилась на системе своеобразным символьным
дефицитом легитимности (поскольку реальное обще-
ство здесь как бы уже и ни причем), требование леги-
тимности для системы выразилось в правиле — отве-
чать на усложнение дифференцированием системы на
субформы. Т.е. можно сказать так: легитимность сис-
темы — это совокупный символический продукт раз-
106

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
витой системы. Поскольку развиться система может
только интегрируясь, то дефицит легитимности есть
еще и норма, которая требует от системы соблюдения
правила функционального разделения106. Получает-
ся, что кризис нормативности в рамках системной
теории — это одно из скрытых императивных пра-
вил функционирования системы.
Именно поэтому Хабермас при строительстве своей
собственной модели будет настаивать на том, что кри-
зис нормативности — это норма для поздних «госу-
дарств всеобщего благоденствия». Человеческий мир
(«жизненный мир») ничего не может противопоста-
вить собственной же административной системе для
того, чтобы избавить человечество от политического
(властного) насилия. Единственное, что можно сде-
лать, это постепенно устранять насильственные эффе-
кты в самом «жизненном мире», исправляя норма-
тивные искажения в системе коммуникации.
Возвращаясь к тому, с чего мы начинали, можно, с
определенной долей обоснованности, показать, поче-
му впоследствии практически все теории делибера-
тивной группы основательно «забудут» про свой сис-
темный компонент. Вспомним, что предъявлялось
критиками советской модели государства в качестве
главного порока системы — небывалая репрессив-
ность властного аппарата. Если бы мы могли предста-
вить политическую, правовую, экономическую и
моральную историю Советского Союза без админист-
ративной жестокости и идеологического террора, что
мы могли бы предложить в качестве контраргументов
к плановому построению «светлого будущего»? Толь-
ко тогда, когда стало понятно, что без жесткой дисци-
плинарной технологии насилия плановая, тотально-
согласованная система не может существовать, во
всякого рода «совещательных теориях» отказались от
системного компонента политической коммуника-
107

ГЛАВА 2
ции. И здесь совершенно не важно, почему не наступит
«светлое будущее» неискаженной коммуникации —
потому ли, что в логике Хабермаса рационалистиче-
ский проект Современности просто не завершился, не
выдержав испытаний разума, или потому, что «свет-
лое будущее» и есть тотальная репрессивность дисцип-
линарного общества, как мыслил Фуко или поздний
Марку зе.
2. «Кризис легитимности» — первый шаг
к созданию делиберативной теории политики
Для того чтобы подробнее рассмотреть делибера-
тивную стратегию коммуникации, необходимо вер-
нуться к раннему концепту Хабермаса — «кризису
легитимности ».
В первых своих экспериментах Хабермас исполь-
зует схожее с Парсонсовым толкование общественных
подсистем, при этом, как мы уже отмечали, кризис-
ная составляющая системы представляется ему в ка-
честве очевидной и неотъемлемой части системы
«государств всеобщего благоденствия» (системы позд-
него капитализма). Парсонс предполагал, что в каж-
дой подсистеме есть эквиваленты, носящие всеобщий
характер, например, деньги, власть, влияние, взгля-
ды. Каждый эквивалент задействован в интеракциях.
Именно возможность опосредования, как вертикаль-
ного (от агента действия, через общественную подсис-
тему к признанию всей системы), так и горизонталь-
ного (от частных стратегий к интеграции), имеет
главное нормирующее значение, поскольку снимает
для системы практически все риски, исходящие от
индивидов. Как справедливо отмечали критики, для
Парсонса так и остался нерешенным важнейший про-
цедурный вопрос: как и по каким каналам управляю-
108

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
щая команда (санкция) дифференцируется либо как
запрет, либо как разрешение и чем, вообще, они раз-
личаются?107
Хабермас обходит эту проблему. Он выводит «уп-
равляющие эквиваленты» за рамки коммуникации,
помещая их на границы подсистем. Пока индивиды
действуют в пределах собственных ожиданий, любой,
даже очень комплексный опосредователь будет как
бы встроен в процедуру достижения целей. Для Ха-
бермаса механизм административных команд обслу-
живает коммуникацию, а значит, создается он еще на
стадии образования коммуникации, т.е. на этапе ра-
ционального конструирования дискурса108. По мысли
Хабермаса, речь передает значимость (ценностную) и
смысл совместно, их, следовательно, невозможно
различить в отрыве от конкретного контекста. Но
именно это придает коммуникативному дискурсу, со-
зданному рационально по аналогии со структурой ре-
чи, ряд искомых уникальных свойств.
Если значимость и смысл взаимно переплетены,
значит, любая система нормативности, проясняющая
смысл действия и его значение, будет определять ин-
струментальную и нормативную реальности не сепа-
рированно, а целостно.
Переплетение значимости и смысла обеспечивает
автономность (суверенитет), построенной на их основе
политической системе, поскольку речевые акты не
могут быть ограничены сами по себе. Конструкция
взаимопризнания (взаимопонимания), в которой воз-
можны речевые акты, самоограничивает речевые
стратегии. Таким образом, возникает феномен, кото-
рый мы могли бы обозначить термином Лумана —
«автопойесис» (самоописание) коммуникативной сис-
темы, и именно данное явление позволяет отличить
случайные (непонимаемые) элементы речевых актов
от легитимных (признаваемых как понятые). Сам Ха-
109

ГЛАВА 2
бермас обозначает данное явление как «фоновый кон-
сенсус».
Для Хабермаса наиболее принципиально то, что
речь рефлексивна, значит, говорящий способен отне-
стись к самому себе с оценивающей позиции, которая
как всякая нормативность носит всеобщий характер,
т.е. признана и разделяется всеми. Для Фуко, напри-
мер, только одной самореференции достаточно, чтобы
говорить о признании значимости говорящего. Для
типа рациональности, о котором говорит Хабермас,
этого явно недостаточно, для него «соотнесение к себе
и с самим собой» только один из ключевых коммуни-
кативных каналов. Чтобы лингвистико-философская
трактовка легитимации не была излишне абстракт-
ной, Хабермас в хайдеггерианском стиле феноменали-
зирует ее: языковые конструкции и интегрируют
общающихся. Следовательно, рациональная комму-
никация будет интегратором и может выступить про-
цедурой объединения всех рациональных феноменов
в рамках одного дискурса.
Поскольку речь нормативна только как логос «жиз-
ненного мира», формы общения людей в приватной
жизни, то человеческий «жизненный мир» является
единственным ресурсом всей «социокультурной систе-
мы». В рамках социокультурной системы производят-
ся «значимости», а они уже в свою очередь работают во
всех функциональных подсистемах, повышая, как за-
мечает Хэф, «экономическую и политическую произ-
водительность»109.
Данная система значимостей существует в рамках
общей системы и обеспечивает как материальное вос-
производство (работа по образцам, придуманным в
«жизненном мире»), так и символическое воспроиз-
водство значений и смыслов «жизненного мира» в си-
стеме управления. И хотя материальные и символь-
ные продукты производятся в разных логиках,
110

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
обязательства всей системы (функциональные импе-
ративы) и долженствование, присущее языку, устана-
вливают полную зависимость общей системы от зна-
чений и смыслов «жизненного мира». Например, если
разнообразные культурные формы, научные знания,
законодательные каноны, образовательные програм-
мы и т.п. — это адекватные системе формы (система
может их использовать для собственного смыслообра-
зования), то, значит, они сами уже внутренне самоор-
ганизованы, и их можно верифицировать универсаль-
ными методами, логикой, чистотой экспериментов,
междисциплинарной унификацией, едиными стан-
дартами110. Эти универсальные инструменты не ре-
зультат компромиссов или идеологических искаже-
ний. Вскрытие детерминированности значений
подорвет доверие ко всей культуре и в конечном итоге
делегитимирует всю систему. Таким образом, внутри
«жизненного мира» появляется нечто референтное
морали, по крайней мере на уровне «речевых актов».
Для упрощения переведем конструкцию Хаберма-
са в этический формат. У морали нет субъекта, но есть
пространство, в котором она работает. Мораль не рег-
ламентирует поведение, но на основе моральных
принципов вырабатываются управленческие правила
и команды. Моральность истинна, но не в когнитив-
ном смысле, который локализует лишь некоторые
значимости в качестве знания, а в смысле уравнива-
ния значимостей всех, кто практикует моральный ра-
зум. (Хабермас использует термин «аксиологическая
симметрия»). Именно на этом основании Хабермас и
строит деятельностную нормативность как горизон-
тальный модус субъект-субъект, в противополож-
ность вертикальному модусу субъект-объект.
Но существует и оборотная сторона коммуникатив-
ной нормативности: моральный ресурс неискаженной
коммуникации «жизненного мира» обусловливает
111

ГЛАВА 2
имманентную кризисность «развитого капитализ-
ма»111. Здесь Хабермас практически воспроизводит
систему трудовой легитимации Маркса. Если в теории
Маркса отчуждение возникает как следствие слома
«естественного труда», обусловливающего историю
человеческих отношений, то для Хабермаса отчужде-
ние является результатом искажения «естественной
речи» жизненного мира. Данное обстоятельство заста-
вляет нас взглянуть на делиберативную стратегию ре-
троактивно. Отношение к ценностям как конституи-
рующим допущениям — к кризису нормативности
как анормальной норме, недвусмысленно указывает
на другого теоретика — Эмиля Дюркгейма112.
Об альтернативной совещательной стратегии, свя-
занной с именем Дюркгейма, мы поговорим несколь-
ко позже, а сейчас лишь заметим, что помимо идеи
позитивного «консенсуса» теория Дюркгейма опреде-
ляется особым способом постановки вопросов. В отли-
чие от классического позитивизма, который, как
известно, обходит проблему ценности, логика Дюрк-
гейма пропитана нормативными допущениями. Об-
щий нормативный пафос его теории можно выразить
так: ценность порядка в том, что каждый, находясь на
своем месте, должен выполнять свою функцию наи-
лучшим образом. Для Дюркгейма этот посыл пробле-
матизировал всю фактическую реальность, поскольку
последняя демонстрировала прямо противоположное
положение дел по сравнению с должным порядком ве-
щей. Не развивая дальше характеристики взглядов
Дюркгейма, скажем: у него, как и у Хабермаса, ана-
литическая конструкция как бы двоится. Неискажен-
ная речевая ситуация, не случайно обозначенная как
идеальная, — это коммуникативная цель. Действи-
тельная же интеграция, по сути, зависит от функцио-
нального разделения труда, что определяет в общест-
ве классовую дифференциацию113. Соответственно,
112

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
наибольшее количество значений производится в ми-
ре «классовых противоречий», что ненормально с точ-
ки зрения рациональности. Вот почему вся система
постоянно переживает кризисы значений.
Для того чтобы преодолеть искажение коммуника-
ции и тем самым интегрировать систему, необходимо
создать такой нормативный канал, который будет
производить из партикулярных ценностей нормы и
правила, имеющие значения для всех. В отличие от,
например, «разделяемого опыта» Арендт, Хабермас
видит в них не опытно-экзистенциальные, а проце-
дурно-коммуникативные смыслы. Сам нормативный
канал есть не что иное, как тривиальный (известный
еще из теории Конта) коммуникативный консенсус,
который должен опосредовать превращение всех част-
ных значений во всеобщие.
Заметным отличием от классического республи-
канского представления о консенсусе как об общест-
венном договоре является то, что в рассуждениях
Хабермаса появляется некая двусмысленность отно-
сительно понятия «консенсус». С одной стороны, как
уже отмечалось, консенсус выполняет этическую
функцию (делает ценности всеобщими), с другой —
консенсус выполняет идеологическую функцию, вы-
ступая некой радикально демократической процеду-
рой, которая призвана преодолеть классовые противо-
речия и интегрировать всю систему. Однако этим
двусмысленность Хабермасового консенсуса не огра-
ничивается. Если мы говорим о моральном консенсу-
се, то в любом случае подразумевается некая нена-
сильственная процедура (в случае с делиберативной
демократией — обмен рациональными аргументами).
Хабермас же говорит о том, что «необходимо некое ре-
шение относительно способов применения силы и
принуждения, с целью сохранения фундаментального
конфликта скрытым»114. Получается, что классовые
113

ГЛАВА 2
конфликты и несовместимость частных интересов ин-
дивидов под прикрытием делиберативного консенсуса
только пролонгируются, латентный конфликт сам
может создать собственную «систему безопасности».
Как замечает в схожих размышлениях Маркузе,
требование нормативности в договорной системе ка-
питализма само по себе становится неким видом
репрессии115. Поэтому не всегда можно с легкостью
распознать то, как сам Хабермас оценивает коммуни-
кацию, если это одновременно и моральный ресурс, и
искажение, блокирование каналов естественной речи.
Коль скоро системную интеграцию приходится
осуществлять в условиях «фундаментальных проти-
воречий», она не может (на уровне собственной конст-
рукции) избежать неравенств, переносимых из произ-
водственных отношений. По сути дела, в этом, по
мысли раннего Хабермаса, и заключается формула ус-
пеха позднего капиталистического общества. Пока
признанные (санкционированные) общественной сис-
темой значимости рынок, формальные права, частная
мораль и т.п. обеспечивают извне достаточно высокий
уровень системной интеграции, до тех пор в норма-
тивном ядре системы могут продолжаться декомпози-
ционные процессы. Однако даже в самом успехе такой
системы кроется опасность. Классовая организация
общества делает уязвимой всю систему. Если возник-
нут проблемы легитимности власти, то произойдет это
на противоходе к функционированию системы, а зна-
чит, кризис значений будет просто нечем компенсиро-
вать. Даже социализация (переход от естественной к
административной речи) только усугубит положение
дел в конструкции, выстроенной на асимметричности
классовых противоречий. Исключен и негативный
путь, поскольку никакая коммуникативная форма
власти не может быть легитимирована в негативных
понятиях кризиса социальной интеграции. Иными
114

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
словами, нельзя легитимировать систему по принци-
пу: «чем хуже, тем лучше», поскольку более понятно
и потому — рационально.
В работе «Кризис легитимности» Хабермас предла-
гает вполне прозрачное историческое объяснение про-
цесса опрокидывания легитимации в кризисное само-
оправдание. Коротко это можно представить так. При
переходе от феодального к либерально-капиталистиче-
скому строю классовое разделение воспроизвело себя в
экономической сфере. Соответственно, каждый эконо-
мический кризис автоматически становился общест-
венно-политическим кризисом, циклически переходя
из «деловых кругов» в сферу политики. Проходя раз-
личные периоды (накопление капитала, колониаль-
ный империализм, революции), система либерально-
го капитализма трансформировалась в «государство
всеобщего благоденствия». Государственная система
«позднего капитализма» получила из рук социума
нормативные административные инструменты. Леги-
тимация власти заключалась в том, что с помощью ад-
министративного вмешательства пытаются предот-
вращать экономические кризисы или смягчать их
последствия, с помощью финансового регулирования
бизнеса, перераспределения доходов с помощью кре-
дитов, ценовых субсидий, госзаймов, госконтрактов и
т.п. «Государство всеобщего благоденствия» превра-
тилось в «безопасную властную сеть», обеспечиваю-
щую минимальные социальные гарантии в условиях
трудовых рисков капиталистического производства.
Таким образом, проблемой для системы становится не
просто механизм санкционирования вмешательства,
но пределы этого вмешательства116.
По сути, административная система, которая и так
базирована на классовой структуре общества, с помо-
щью легитимного вмешательства создает рациональ-
ные асимметрии. Эти неравенства социально прием-
115

ГЛАВА 2
лемы, в том смысле, что обеспечивают общественной
системе большую стабильность в исторической пер-
спективе. При этом, как замечает Хабермас, необхо-
димо помнить: государственная система не может
быть изолированной настолько, чтобы полагаться
только на внутренние резервы системы. Сбои легити-
мации не всегда могут быть устранены внутренней
«системой безопасности» (т.е. интеграцией общества).
Причина для опасений кроется в том, что капитал мо-
жет воспользоваться политическим кризисом и потре-
бовать большего от общественной системы, например,
выгодных госконтрактов или благосклонной инвести-
ционной политики. В случае отказа «доминирующий
класс» обладает достаточными ресурсами для подры-
ва системы изнутри.
Здесь необходимо восполнить ряд контекстуаль-
ных аргументов. Прежде всего, всякая победа госу-
дарственной системы над «излишне автономными
капиталистами» в стратегической перспективе ока-
зывается подрывом всей системы. Конечно, государ-
ство может национализировать непокорный бизнес,
да и сам капитал может просто «убежать» из стра-
ны — (наличие других либеральных демократий поз-
воляет это сделать практически без потерь), но проиг-
рыш капитала обернется кризисом системы,
поскольку, как мы помним, административная систе-
ма в делиберативной теории не может производить
значения. Это осуществляет «жизненный мир» через
процедуры общественного консенсуса. Другими сло-
вами, система стоит перед выбором: либо неискажен-
ная речь, с которой, как следует из анализа Хаберма-
са, все обстоит достаточно сложно, либо экономика
предпринимателей, которые понимают, что государ-
ство (с помощью легитимного вмешательства) в пер-
спективе может стать врагом их частных интересов.
Как отмечалось выше, государство этого и не скрыва-
116

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ет, поскольку само заинтересовано в сообщении по-
добного знания «жизненному миру». По задумке госу-
дарственной системы это должно спровоцировать ло-
кальный кризис нормативности, а на практике
добавить властных полномочий административной
системе. Таким образом, государственная система
«позднего капитализма», чтобы не утратить власть,
просто функционально вынуждена рисковать, всту-
пая в коммуникацию со своими потенциальными раз-
рушителями, чтобы те в свою очередь обеспечивали
значениями и смыслами трансформацию государст-
венной власти.
Получается своего рода марксистский круговорот
общественных формаций, только вместо пролетариа-
та («могильщика капитализма») выступают крупные
капиталисты, а вместо буржуазного государства —
административная система. И еще одно дополнение:
исторический материализм (как теория формаций)
для марксистов — это все-таки историческое раскры-
тие прогрессивных общественных изменений. Циклы
же Хабермаса, с помощью которых он описывает кри-
зисы административной системы, невозможно вос-
принять как прогресс. За циклической обреченностью
не стоит никакого «исторического замысла». Как за-
метит сам Хабермас, обоснование «легитимности го-
сударством [позднего капитализма. — И.Е.] — про-
цесс обреченный и провальный настолько, насколько
он становится полностью познанным»117.
Возвращаясь к содержательным элементам делибе-
ративной теории, отметим, что, по мысли Хабермаса,
происходит постоянное усложнение системы призна-
ния власти. «Взаимообратимые» отношения экономи-
ки и политики, в этом смысле, вообще аннигилируют
значение прямых решений, таких, например, как дей-
ствия конкретных политиков. В контексте системы
«позднего капитализма» персонифицированные ре-
117

ГЛАВА 2
шения вообще не имеют смысла для системы, стано-
вясь своеобразным политико-экзистенциальным де-
лом. Единственным весомым источником значений
для системы по-прежнему остается только опосредова-
ние ресурсов культурной сферы. И даже если предпо-
ложить, что символьная система способна к быстрой
регенерации с предустановленными рациональными
свойствами, то, к несчастью, в делиберативной конст-
рукции «символьное воспроизводство» происходит
не в функциональной логике. Следовательно, потре-
буется новое усложнение их обработки, введения но-
вых усложнений в и без того уже комплексную систе-
му самообоснования государства. В результате мы
получаем некую негативную системную стратегию:
пользуясь рационально сегментированными, четко
функционализированными инструментами, мы за ра-
циональными действиями получаем «масштабную по-
терю смысла»118. Опосредующие функции подсистем
общества приводят систему в тупик, поскольку систе-
ма использует опосредованные значения не для того,
чтобы обобществить себя, а чтобы продлить свое суще-
ствование, что в свою очередь проблематизирует су-
ществующие институты общества.
В целом ранняя версия теории кризиса легитимно-
сти Хабермаса действительно обнаруживает феноме-
ны универсальности, как и задумывал Хабермас. Но
этическая оценка данных феноменов сродни Дюрк-
геймовой оценке фактичности — универсальность ле-
гитимации институтов оказывается универсальным
отрицанием существующего положения дел в системе
смыслов и значений. Причем даже конкретные слу-
чаи, например отраслевые способы решения общест-
венных проблем («отраслевая» социальная инфра-
структура), оказываются факторами универсальной
асимметрии, питающими общий кризис нормативно-
сти системы. Получается, что легитимность полити-
118

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ческой системы не вносит никаких позитивностей в
«жизненный мир», а скорее становится неким переда-
точным каналом усиления кризисов частного мира.
Подытоживая рассмотрение первой стадии развития
теории кризиса легитимности, отметим, что в конеч-
ном итоге «государство всеобщего благоденствия», по
Хабермасу, все более и более клонится к тому, что он
определял как четырехчленную схему общего кризи-
са: кризис экономических (капиталистических) цен-
ностей; кризис административной рациональности;
кризис лояльности к государственным институтам;
кризис мотивации труда.
3. «Жизненный мир», «колонизация»
и нормативные свойства «речевых актов»
Идея кризисной легитимации сразу подверглась
масштабной критике. Как отметит по этому поводу
Хэф, конструктивную часть критики можно свести к
одному наиболее значительному аспекту. Хабермас в
погоне за политической рациональностью представил
политический процесс как квазиматематическую тео-
рему, которую необходимо доказывать с помощью ра-
циональных умозаключений. Однако он совершенно
упустил из вида специфику политики при постановке
вопроса о рациональности. В результате его «теорема
легитимации» была построена на данных, которые
были извлечены из классической марксистской докт-
рины, а самым проблемным звеном такой постановки
задачи оказывается регулирование экономических
кризисов. Хабермас не приводит никаких аргументов
в обоснование первичности значения экономической
ситуации для политической системы, как это делал,
например, Маркс, создавая «трудовую теорию стои-
мости», используя идею циклического падения капи-
119

ГЛАВА 2
талистической рентабельности производства и т.п.
Поэтому, как справедливо замечают критики, рассу-
ждения Хабермаса о кризисе легитимности — «безна-
дежная экономическая метафора»119.
Продолжая на новом этапе работу над нормативной
рациональностью, Хабермас обращается к первоосно-
вам «франкфуртской критической школы» — к поли-
тической, социетальной в веберовском смысле, рацио-
нальности120. Этот сдвиг можно обозначить, как
некий отход от теории систем в сторону так называе-
мых «деятельностных интерпретаций»121. Данное
преломление анализа потребовало от будущего автора
делиберативной теории более четкой формулировки
сути и различий типов рациональности, работающих
в политике. В этом смысле ему понадобилось, прежде
всего, развести нормативную политическую рацио-
нальность, присущую политическим субъектам, и ин-
струментальную логику, свойственную управленцам
(администраторам) системы.
Новую специфику в анализе нормативности опреде-
лили стратегии Современности, а также критическая
рефлексия фигуры лидера (авторитета), что, собствен-
но, и поставило под сомнение наличные демократиче-
ские процедуры. Данное когнитивное смещение мож-
но обозначить как переход с позиций Лукача на точку
зрения Вебера122. Дело в том, что лукачевская версия
марксизма выстроена в парадигме экономической су-
персистемы, и уже на фундаменте экономики прояс-
няется историческое движение системы от интеграции
к отчуждению как прямому следствию инструмента-
лизации (овеществления) социальных отношений.
Создается весьма недвусмысленное впечатление, что
Хабермас в своих ранних работах в экономическом
анализе пользуется именно логикой Лукача. Однако
использование моделей Лукача в контексте делибера-
тивной теории возможно лишь с существенными огра-
120

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ничениями. Лукач, вероятно, никогда не воспринял
бы «жизненный мир», как самосбалансированную со-
циокультурную систему, а значит, устойчивую к по-
литико-экономическим вызовам. Эта часть Хаберма-
совых аргументов, скорее, хранит следы Парсонсовых
идей. Именно способность системы защищать собст-
венную стабильность и на материальном, и на сим-
вольном уровне позволяет Хабермасу «склеить вместе
в теории легитимности совершенно несоизмеримые
сферы, культурные феномены и эффекты администра-
тивного планирования»123. Поэтому, скорее, мысль
Вебера (или на худой конец Дюркгейма) позволяет де-
либеративной теории различать прогресс рациональ-
ности от патологий «жизненного мира». Но, в любом
случае, Хабермас воспринял критику и пытался най-
ти другие аргументы.
Прежде всего, Хабермас переопределил «жизнен-
ный мир». Теперь в его изложении это не одна из
функционально-дифференцированных подсистем, а
всеобщая теоретическая модель общества. Системная
интеграция с «жизненным миром» в обновленном
подходе Хабермаса приняла форму нормативной ин-
теграции, требующей уже как минимум две публич-
ные процедуры: социализация и контроль. Если взаи-
моотношения агентов стали упорядоченными, то, с
одной стороны, индивиды усвоили культуру разделя-
емых ценностей (произошла социализация личности)
и, с другой — социум произвел институты обществен-
ного контроля.
Хабермас предлагает новую трехчленную социаль-
ную конструкцию, состоящую из личности, культуры
и общества. Данная структура ложится в основу «ком-
муникативного действия», которое координирует вза-
имодействия агентов в условиях дискурса. В данную
дискурсивную систему инкорпорируется остиновско-
серлевская дискурс-модель «речевого акта». Ее зада-
121

ГЛАВА 2
ча обеспечить возможность нахождения взаимопони-
мания в дискурсе.
Легитимный речевой акт нормирован базовыми
значениями: смысл, интенция и конвенция. Эти зна-
чения, в свою очередь, также понимаются интеграль-
но: планирование содержания высказывания исклю-
чает применение насилия, и, значит, достижение
всеобщего разделяемого смысла гарантирует только
сила рационального аргумента. Понятая таким обра-
зом нормативность служит, во-первых, созданию и об-
новлению подлинных межличностных отношений в
условиях предустановленного порядка данных отно-
шений. Во-вторых, признание значимостей говоряще-
го возможно только в том случае, если он свое частное
состояние понимает в соотнесении с кем-то еще. Или,
другими словами, рациональный аргумент всегда ад-
ресован к сторонам дискурса. В-третьих, обнародова-
ние собственного опыта означает «самореференцию к
себе», т.е. частный опыт обобществляется, конверти-
руя тем самым партикулярные значения и смыслы в
объективно значимые условия речевых ситуаций.
Пока система «речевых актов» успешно функцио-
нирует, возможно естественное развитие «жизнен-
ного мира». Т.е. происходит рост числа практик, ко-
торые призваны обеспечивать взаимопонимание и
циркуляцию культурных значений. «Жизненный
мир» призван справиться с рядом задач, среди кото-
рых наиболее важные: создание механизмов успешно-
го осуществления функций «пролонгирования при-
знанных знаний»; координирование интеграционных
действий; «установление групповой солидарности»;
производство личностной идентичности так называе-
мых «социально ответственных акторов». По ходу из-
ложения своей точки зрения Хабермас добавит «жиз-
ненному миру» еще множество задач и функций. Это
и обеспечение преемственности культурных тради-
122

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ций; и согласованность обиходных (ежедневных) зна-
ний; и легитимация личных ожиданий, вхождение в
различные «общества» и «жизненные истории», и
гармонизация «особенных миров» с коллективными
историческими формами», и т.д.124 Другими словами,
«жизненный мир», системно усложняясь, воспроиз-
водит межличностную солидарность125. Так, напри-
мер, если культурные традиции удовлетворяют требо-
ваниям признанных знаний, то традиции обеспечат
легитимность существующих институтов, выполнив
функции контроля. В это же время «социализация
произведет всеобщие правомочные институты контро-
ля». Или, например, если есть «агенты с устойчивой
личной идентичностью, то они будут высокомотиви-
рованно производить и поддерживать собственную
связь с обществом», а также будут при этом призна-
вать «всеобщие культурные достижения»126.
Как для Вебера или Парсонса, так и для Хабермаса
структурирование — это ожидаемое следствие раци-
онализации, которая постоянно имеет дело с различ-
ными меняющимися в сторону усложнения процесса-
ми: здесь и увеличивающаяся событийная плотность,
и возрастание разнообразия стимулов, и проблемати-
зация уже достигнутых консенсусов. Однако Хабер-
мас (периода разработки «теории коммуникативного
действия) вносит собственную специфику в аналити-
ку рационализма. Он предположил, что по отноше-
нию к рационализации общественные практики неод-
нородны, соответственно, данные практики не
сводимы к универсальным моделям. Например, аген-
тов, чья интеллектуальная привязка к стандартам ра-
ционального структурирования определена необходи-
мостью, нужно понимать как находящихся в
нормативной коммуникативной макроструктуре. Их
взаимодействия выражают так называемую «рацио-
нальную формулу понимания»: логическое построе-
123

ГЛАВА 2
ние, формальный контекст и прагматические следст-
вия. Для такого рода агентов «прибавочная нагрузка
на легитимацию», как выразился Хабермас, есть
предсказуемое следствие, и потому они готовы всегда
поддержать государство, поскольку оно для них обла-
дает гораздо более широким символьным значением.
Отсюда следует, что коммуникативное действие в не-
которых случаях может быть позитивным по отноше-
нию к государству, т.е. субъекты «жизненного мира»
могут отождествлять себя с административной систе-
мой. Однако, как следует из логики Хабермаса, наи-
больший интерес представляет то, как работает ком-
муникативная рационализация, если она ко всему
еще выполняет и легитимацию общественных инсти-
тутов. Хабермас предлагает некую систему рацио-
нальных связей: культура—общество—личность. Во
взаимном соотнесении культуры и общества рациона-
лизация последовательно создает институциональ-
ную инфраструктуру. Во взаимоотношении личности
и общества рационализация расширяет возможности
межличностных связей, И наконец, в соотнесениях
культуры и внутреннего мира личности конституиру-
ется связь между критикой и способностью создавать
новое. Таким образом, коммуникативное действие в
своих разнообразных формах производит обществен-
ную интеграцию с одновременным расширением пер-
спектив коммуницирующих акторов.
Однако одного возрастания уровня рационализа-
ции недостаточно, поскольку рациональность в логи-
ке Хабермаса во многом определяется своим импера-
тивным содержанием. Необходимо как-то подкрепить
нормативный контроль. Прямым следствием данного
«укрепления» является то, что в политику вводятся
элементы принуждения — деньги и власть, уже зна-
комые нам из «теории кризиса легитимности». Прав-
да, здесь Хабермас интерпретирует их в деятельност-
124

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ном ключе. Агенты могут довериться деньгам или вла-
сти в форме эквивалента. Например, вместо норматив-
ной квалификации поступков можно использовать ар-
гументы пользы или эффективности. Однако, как
представляется, главным здесь является то, что экви-
валенты, какими бы они ни были, теоретически могут
оставить отношения троичной структуры (культура—
общество—личность) без нормативного контроля.
И поскольку эквиваленты принадлежат инструмен-
тальному типу рациональности, то коммуникативные
эффекты взаимоотношений пропадают, на их место
приходят простые и понятные формы принуждения,
например, в виде запретов и разрешений. Управляю-
щая санкция не должна оценивать поступки, она мо-
жет учитывать их в качестве баланса, что прямо под-
тверждает сам Хабермас: эквиваленты разрешают
или запрещают, руководствуясь «сбалансированно-
стью поступков во имя социально приемлемого равно-
весия».
Очевидно, что важной проблемой является установ-
ление того, какие действия возможно опосредовать
(эквивалентами), а какие — нет. Собственно, на это и
нацелен еще один конструкт, который вводит Хабер-
мас, — «колонизация». Только этический тип рацио-
нальности способен вообще поставить оценочный воп-
рос, дать нравственную квалификацию процессу,
осуществляющемуся рационально. По мысли Хабер-
маса, «колонизация жизненного мира» происходит то-
гда, когда значимые действия (социализация и конт-
роль) становятся чисто инструментальными. С его
точки зрения, пока инструментальная система рацио-
нальности работает, а общественному порядку ничто
не грозит, до тех пор можно поддерживать границы
между административной сферой и «жизненным ми-
ром». Но как только ресурсы для этого иссякают, ад-
министративная власть вторгается в «жизненный
125

ГЛАВА 2
мир», поскольку использование значений «жизненно-
го мира» есть условие существования государственной
власти. Административная власть, по мысли Хаберма-
са, не может наладить коммуникацию, она просто раз-
рушает самовоспроизводство «жизненного мира», что
и приводит практически к дюркгеймской логике пато-
логий общества. Во-первых, нарушается структура
воспроизводства культуры, что выражается в разрыве
традиций, кризисе ориентиров; во-вторых, происхо-
дит утрата личных смыслов, потеря мотивов, аномия,
психопатология; в-третьих, происходит масштабная
потеря легитимности, возникает моральный плюра-
лизм, происходит крушение идентичности. Конечно,
конструкция «колонизации» весьма напоминает из-
вестную конструкцию «отчуждения». Однако для Ха-
бермаса колонизация означает, прежде всего, делеги-
тимацию. Поэтому тезис о колонизации «жизненного
мира» Хабермас предлагает не рассматривать с полит-
экономической точки зрения, колонизация иницииру-
ется скорее чистым политическим кризисом (дисфунк-
цией административной власти).
Впрочем, можно и по-другому взглянуть на логику
Хабермаса. Вполне возможно, что Хабермас слишком
буквально воспринял фаталистическую метафору Ве-
бера о «железной клетке» рациональности как судьбе
современного мира и пришел к выводу, что и рынок, и
капиталистические отношения — неизбежное буду-
щее, что классовая рефлексия в политике бесполезна,
поскольку уже нет и в перспективе не предвидится
становления сильного политического субъекта, как
рабочий класс. Т.е. нет и не будет силы, способной
что-то радикально изменить в современном положе-
нии вещей. И, уже исходя из этих посылок, Хабермас
переходит к идее делиберативной демократии.
Как считают комментаторы, на этом этапе тезис о
кризисе не исчез полностью, «экономика и политика
126

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
балансируют между частными интересами инстру-
ментально ориентированных участников и коллек-
тивными интересами»127. Суть данной неопределен-
ности заключается в том, что общество государств
«всеобщего благоденствия» конституируется одновре-
менно политически и экономически. Но исходная ра-
циональная модель системы логически исключает ра-
циональность в подобного рода конструкциях.
Общество вполне может раскачивать свою админист-
ративную систему от политики laissez faire, laissez
passer (фр. позволять, не мешать) до политики госу-
дарственного регулирования или, наоборот, от цент-
рализации до децентрализации. Поэтому обстоятель-
ства, которые фиксирует Хабермас, вполне могут
оказаться естественными колебаниями жизненных
циклов системы.
Впрочем, есть и иные неопределенности. Например,
из выводов «теории коммуникативного действия» оста-
ется неясным, почему кризисы имеют определенную
тенденциозность, т.е. дрейфуют, перемещаясь то в по-
литику, то в экономику. Неясно также, является ли ут-
верждение Хабермаса о том, что «культура и личность
попадают под атаку административной системы ради
стабилизации общества» достаточным аргументом,
чтобы считать, что система легитимации, основанная
на ненасильственных речевых актах, есть единствен-
но приемлемый инструмент создания правил для
«безопасной игры в развитое общество»?128
4. Альтернативная консенсусная логика
Методологическим итогом второго этапа разработ-
ки теории «кризиса легитимности» для Хабермаса
стал отказ от использования подсистемной логики с
целью прояснения кризисных явлений. Произошла
127

ГЛАВА 2
смена акцентов: целостная систематика общества бы-
ла заменена фокусным исследованием патологиче-
ских нарушений жизненного мира. Помимо эписте-
мологического, данное изменение открывает
перспективу для политической делиберации и имеет
кардинальное политическое значение для будущей
консенсуснои теории политики1 .
Вместе с тем в теории легитимности появляется
ряд новых неясностей. Среди них в качестве главных
можно отметить проблему понимания смысла легити-
мации. Если легитимация — это канал «взаимообра-
тимости» политики и жизненного мира, то как «взаи-
мообращаются» управляющие эквиваленты этих
сфер? Переход денег во власть и наоборот в логике Ха-
бермаса должен сопровождаться реальным эффек-
том — производства «всеобщего благоденствия»130.
Но не оказывается в таком русле теория легитимации
синонимом теории благоденствия? Полагаем, что по-
добную неясность можно объяснить использованием
философско-лингвистического способа аргументации
в политической теории131. Однако теорию Хабермаса
сложно причислить к концепциям так называемого,
«лингвистического поворота», по крайней мере цели-
ком, хотя такие попытки и предпринимаются отечест-
венными политологами132.
Использовать внутреннюю языковую структуру в
политических процессах можно и без угрозы потери по-
литической специфики. Как мы«,уже говорили выше,
коммуникативная природа политики была впервые
подмечена не Хабермасом. Существовали известные
коммуникативные концепции Дюркгейма, Арендт и
пр.133 Для Дюркгейма, например, сама идея политиче-
ского действия была центрирована, как это ни парадо-
ксально для одного из первых позитивистов, на нравст-
венном сознании нации — «Мы». Так почти за сто лет
до будущих делиберативных концепций, в противопо-
128

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ложность заигрыванию со всякого рода «инструмен-
тально-достижимыми благоденствиями», Дюркгейм
скажет: «моральное сознание не ошибается, оно пред-
почитает немного справедливости всем промышлен-
ным усовершенствованиям в мире»134. Дюркгейм по-
нимал, что абсолютная инновация в истории —
Современность — это не просто иной исторический пе-
риод, а новый дух человеческих отношений, главной
чертой которого стала радикальная асимметрия инст-
рументальных и нравственных достижений. Коммуни-
кативная интеграция модерна, выражаемая понятием
«органическая солидарность», понималась Дюркгей-
мом, как спайка людей поверх их частных интересов,
но не вопреки им, «основанная на взаимных привязан-
ностях как членов одного коллектива». В этом смысле
легитимное состояние общественной организации ин-
дивидов отождествлялось с особым типом коммуника-
ции между ними — с индивидуализмом, который ни-
коим образом не подразумевал дезинтеграционную
асоциальность. Таким образом, индивидуализм — это
вид социальных связей, а не их эгоистический разрыв.
С изрядной долей допущений теории Дюркгейма и
Хабермаса весьма близки. Это, во-первых, методоло-
гическая идеалистичность, поскольку в концептах ве-
дется речь не о конкретных людях, а об их абстракт-
ных проекциях. Во-вторых, явный оценочный
дуализм человеческой природы — пропорциональ-
ность индивидуалистических и эгоистических начал
в человеке135. Вне всякого сомнения, мы можем отне-
сти идеи Дюркгейма если не к одному из источников
делиберативных теорий, то, во всяком случае, к неко-
ему альтернативному способу достижения коммуни-
кативного консенсуса.
Данное предположение подтверждается рядом
Дюркгеймовых тезисов, весьма схожих с уже извест-
ными нам мыслями из рассуждений Хабермаса.
129

ГЛАВА 2
Прежде всего, экономика в трактовке Дюркгейма
никогда не была основой общественной жизни. Толь-
ко общественная целостность способна к самовоспро-
изводству, а не какой-то из ее сегментов. В данном
контексте уместно вспомнить рассуждения Адама
Смита об «экономике дефицита», которая возникает
как тип деятельности только по поводу отсутствия че-
го-либо необходимого. Всякое общество, по Дюркгей-
му, основано на морали (определенном типе трудовой
этики), из чего следует формулировка антикантианско-
го нравственного императива, смысл которого заклю-
чается в способности конкретного индивида с пользой
осуществить определенную функцию. Дух современ-
ности — это именно дух определенной нравственности,
а значит, в моральном ресурсе более всего нуждается
общество. Разделение труда (еще одна важнейшая тема
Дюркгейма) разводит людей по траекториям их инте-
ресов, и только нравственность, способная работать
политически, как клей может интегрировать «чужа-
ков» в «общество», если воспользоваться метафорой
Юма. Таким нравственным клеем мог выступить даже
экономический договор, но только если ему предшест-
вует моральный консенсус136.
Коллективное сознание, по Дюркгейму, это усред-
ненная (опосредованная) совокупность общих верова-
ний и полноты взаимных чувств членов общества137.
Оно образует систему референций, имеющую свою
собственную жизнь, и потому этот тип рефлексии со-
циальной реальности можно признать весьма схожим
с делиберативным. Неслучаен и выбор формы общест-
венной организации, удовлетворяющий перечислен-
ным выше принципам, — республика. Говоря о стру-
ктуре власти, также можно заметить ряд сходств
между делиберативными теориями и идеями Дюрк-
гейма. Например, ключевым элементом общественной
системы Дюркгейм считал корпорации, как и Ток-
130

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
виль, под корпорациями он понимал промежуточ-
ные крупные социальные группы между государст-
вом и индивидом, т.е. то, что в логике теории систем
Парсонса или Хабермаса мы могли бы назвать диф-
ференцированными подсистемами. Однако Дюрк-
гейм в отличие от Токвиля полагал, что корпорации
н^ имеют жестких границ, они проницаемы, как для
идей138, так и для людей (идеи Дюркгейма относи-
тельно различных типов социальной активности).
В логике деятельностной теории Хабермаса можно
четко сказать, что сфера корпораций — это сфера
опосредовании.
Также весьма характерна и линия рассуждения об
отношении ценностей (свободы) и корпораций. Дюрк-
гейм считал, что промежуточные группы не являются
носителями свободы, так как могут в процессе своей
деятельности подавлять свободу и индивидуальное
мышление. Свобода появляется не в этих группах, но
в отношениях между ними139. Потому, применяя лек-
сику Хабермаса, можно сказать, что, по Дюркгейму,
общественная система легитимируется тогда, когда
заработает канал освобождения индивидуальности.
Последний осуществляет комплексную интеграцию
всех дифференцированных подсистем, используя ра-
циональную институционализацию и нормативную
возгонку индивидуальных моральных принципов к
всеобщим разделяемым ценностям. Под формой ра-
ционального инструмента в этом процессе у Дюркгей-
ма понимается государство, и оно же оказывается
этической фигурой «спасителя индивида» (индиви-
дуализации, как всеобщей коммуникативной страте-
гии модерна) от управляющих опосредователей (кор-
пораций). Получается, что для Дюркгейма идея
свободы напрямую связана с идеей политического
(т,е. рационального) порядка. Такой связи нельзя до-
биться без ответа на вопрос: как осуществить конт-
131

ГЛАВА 2
роль и нормативную регламентацию в процессе соци-
ализации индивида. В хабермасовой интерпретации
это уже известные проблемы контроля и социализа-
ции, о чем мы говорили выше.
Дюркгейм почти за век до делиберативных концеп-
ций усматривал опасность в том, что всеобщее избира-
тельное право поняли неправильно — эгоистически и
атомарно. Только опосредованное, а значит отрефлек-
сированное и обобщенное мнение можно рационально
канализировать всеобщим институтом. Что касается
прямой (партиципаторной) логики политического
участия, то он ясно говорил, что государство не долж-
но отражать нерефлексивное мнение. И значит, един-
ственным легитимным действием будет поиск неких
механизмов избирательных квот (эквивалентов) для
тех подсистем общества, в которых производится ком-
муникация, служащая основанием рационального
нормативного (общественно-политического) консенсу-
са. Интересна в контексте данного понимания всеоб-
щего избирательного права примирительная схожесть
суждений между антиконсерватором Дюркгеймом и
консерватором Берком, полагавшим, что депутат дол-
жен представлять в парламенте интересы нации, а не
своего округа или территории. Думается, что Дюрк-
гейм полностью согласился бы с такой мыслью, тем
более, что сам он видел в парламенте институцию
дискурса единой нации об общем интересе и делах це-
лого.
Схожей проблематизации Дюркгейм подверг и по-
нятие демократии, противопоставив ей — традицию.
Демократию он понимает как политическую технику,
которая наилучшим способом позволяет осуществить
рефлексивный процесс самопонимания (т.е. в лексике
Хабермаса, как одна из сторон нормативного процес-
са — самореференция), в противоположность вуль-
гарному пониманию демократии как правления боль-
132

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
шинства140. Очевидно, что единственной формой де-
мократии для Дюркгейма, удовлетворяющей принци-
пам рационального дискурса о всеобщих целях (у Ха-
бермаса — обмен рациональными аргументами в
«идеальной речевой ситуации»), будет представи-
тельная демократия, поскольку эта политическая
культура наилучшим способом осуществляет возгон-
ку общественно-политических процессов в обществе.
Регулярные выборы, в логике Дюркгейма, функцио-
нируют как маховик, раскручивающий витки нацио-
нального дискурса. Разумеется, Дюркгейм не думает,
что каждый представитель будет действовать исклю-
чительно в интересах целого, полагать так слишком
наивно. Поэтому он говорит о том, что частные инте-
ресы действуют и не могут не действовать в политике.
Но даже их лоббирование в парламенте — это уже не-
кое опосредование частного всеобщим, они как бы ак-
тивируются в общенациональном смысле.
Заметим, концепция Дюркгейма была продуктом
идеологии, которую сейчас мы могли бы назвать соци-
альным либерализмом. Социальный либерализм
(в Дюркгеймовой версии) — это, прежде всего, при-
оритет цели и контекстуальности над средством и аб-
стракцией, а также главенство позитивных свобод
индивида141. Для краткости скажем — идеология со-
циал-либерализма как контроверза эконом-либера-
лизма, каким он впоследствии предстанет, например,
у Кейнса.
Очевидно, что коммуникативная теория Дюргейма
оставила множество лакун и двусмысленностей. Наи-
более значительные из них — это отсутствие раскры-
того значения понятия «нормы» (нормальности), по
отношению к которому работают понятия патологий,
а также важная для логики Дюркгейма теория ано-
мий. Совершенно непонятен и размер «нравственного
минимума» в обществе, который берется скорее мора-
133

ГЛАВА 2
листически, нежели фактически. Далее, Дюркгейм,
используя логику, которую мы сейчас можем назвать
«опосредующей», напрочь забывает прояснить меха-
низм опосредования или, как в случае с лоббировани-
ем, — трансформацию частного интереса во всеоб-
щий. И последнее, что весьма сближает его с
Хабермасом, — это упование на своего рода просвети-
тельский прогрессизм, оставляющий неясным воп-
рос: почему просвещенное сознание (у Хабермаса —
рациональный аргумент) сможет перевесить частные
интересы?
Сказанное об идеях Дюркгейма необходимо допол-
нить еще одним суждением. При всей родственности
подход Дюргейма чрезвычайно разнится с Хабермасо-
вым представлением о нормативности. Дюркгейм го-
раздо более оптимистичен относительно морального
консенсуса и легитмации как формы нравственного
перемирия в «много-моральном мире». Хабермас, вос-
принявший идею Вебера о «железной клетке рацио-
нальности», не видит в государстве чего-то большего,
чем нормативно пустые инструментальные системы.
Если Вебер занимал морально-стоическую позицию
по отношению к рационализации как судьбе совре-
менного мира, то Хабермас вообще предлагает «жиз-
ненному миру» перейти в глухую оборону, отгородив-
шись от политизации стеной.
5. Язык закона и взаимообратимость
легальности и легитимности
Концепция нормативности Хабермаса со времени
создания теории коммуникативного действия уже не
будет претерпевать радикального пересмотра. Она
скорее будет уточняться в конкретных проблемных
полях, как это и произошло с работой «Между факта-
134

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ми и нормами». Пытаясь уточнить специфику отно-
шений между системой и «жизненным миром», Ха-
бермас фокусируется на проблеме признания закона.
Упорядоченные формы жизненного мира легити-
мированы как результаты коммуникативного дейст-
вия. Межличностные взаимоотношения всегда специ-
фичны и, значит, специализированы для совместного
выполнении каких-либо «особенных» функций. Для
осуществления передачи данных практик в государст-
венную сферу используется то, что Хабермас обозна-
чал как язык закона. Язык закона — это канал для
обмена между частными и публичными сферами. Вну-
тренней семантикой его является оформление всеоб-
щепризнаваемых команд, необходимых для самоуп-
равления агентов частного действия.
Однако административная система сегментирова-
на (по принципам, извлеченным из «жизненного ми-
ра») и представляет собой не власть, а множество уп-
равленческих сфер. Как замечает Хэф, Хабермаса не
устраивает тот подход к определению власти, в кото-
ром индивидуальная достижительность подразумева-
ет осуществление персонального влияния на действия
других агентов. Личностное ядро в определении вла-
сти исключает возможность получения ясного пред-
ставления о статусе агентов действия, о политических
обязательствах, принятых на себя, об ассоциирован-
ности агентов и о «действиях под условиями отложен-
ных целей». Равным образом сложно контролировать
ситуации, в которых действуют агенты, и т.п. Чтобы
прояснить ситуацию, Хабермас считает необходимым
придать власти социально-политическое измерение.
Социальная власть может работать одновременно и в
логике ассоциирования, и в логике политического
контроля. Например, если человек наделен общест-
венным авторитетом, он может действовать в админи-
стративной системе как нормативно-уполномоченный
135

ГЛАВА 2
агент, т.е. командовать и даже санкционировать нака-
зание. Следовательно, в неформально организован-
ных социумах действия, которые невозможно контро-
лировать, или, если перефразировать Фуко, действия,
за которые нельзя наказать, должны устраняться. Та-
ким образом, возрастает «спрос» на легитимацию нор-
мативных команд. Как обозначит данное обстоятель-
ство Хабермас, если команда не была «нормативно
авторизована» (уполномочена условностью или зако-
ном), то она не будет иметь статус команды. В этом, по
логике Хабермаса, кроется возможность рациональ-
ного дифференцирования социальной власти на под-
типы. Если действия равнозначны и одинаковым об-
разом обратимы к нормативности, то это в чистом
виде свободная коммуникация. Точно так же, если ко-
манда санкционирована неким консенсусом, то это
форма внутри дискурсивного самоуправления. Следо-
вательно, семантическое определение власти можно
представить в логике диалектической меры: админи-
стративная и коммуникативная власти есть коли-
чественные пределы социального качества власти142.
Подобная дифференциация — практико-историче-
ский итог осуществления власти в государствах Совре-
менности. Администрирование дискурса позволяет
коллективно достигать цели, связывая действующих
агентов общим решением, конституируя при этом,
публичное пространство143. Коммуникативная власть
работает в «жизненном мире» и, значит, уже по приро-
де интегративна, поскольку взаимное общение пред-
ставляет собой добровольное подключение к внутрен-
нему консенсусу, что можно обозначить как
априорное согласие на взаимопонимание144.
Однако вспомним, что Хабермас видит в любой
идее дифференциации типов деятельности «идеаль-
ные типы». На практике, в точном соответствии с ло-
гикой Вебера, мы имеем дело с переплетением идеаль-
136

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
ных типов, что может означать практическую невоз-
можность расчленить социальную власть на админи-
стративную и коммуникативную145. А если практика
делает невероятно сложным это разделение, то остает-
ся только определить сферы ответственности каждого
типа власти. При этом, как следует из прежних рассу-
ждений Хабермаса, сфера инструментальных взаимо-
действий (зона ответственности рационального адми-
нистрирования) не может быть самоорганизована и
может быть интегрирована, только опосредуя через
собственный эквивалент (власть) нормативность
«жизненного мира». Значит, должна быть осуществ-
лена некая процедура конвертирования коммуника-
тивного смысла в административный. Именно этим,
по идее Хабермаса, занимается механизм, обозначае-
мый им как законность146.
Социальная власть в целом, при всех ее институци-
онализациях, по сути, может быть легитимирована
только ассоциированной волей индивидов. Данное об-
стоятельство позволяет упростить задачу админист-
рирования, внести в нее адресность, поскольку каж-
дая воля (как нечто деятельностное) по своей природе
приложена к некой частности.
Таким образом, административная система на про-
тивоходе к частному действующему лицу конституи-
рует легальную систему147. Цля простоты скажем, что
Хабермас признает легитимное административное
действие в «жизненном мире» только как закон. Ле-
гальная система как бы аккумулирует базовый архив
правил и авторизации, которые необходимо учиты-
вать лицам в своих действиях, если они хотят оста-
ваться в рамках социальной системы. Т.е. утрата при-
знанности для частного действия есть нечто иное, как
отсутствие диспозитивного аналога в «архиве» систе-
мы законности, «бытие вне закона». Хабермас наме-
ренно не говорит об объективном преступлении и за-
137

ГЛАВА 2
конопослушании, речь ведется только о том, как со-
пряжены идеи легитимности и легальности. Если не-
сколько радикализировать подобную постановку воп-
роса» то можно сказать, что предельным основанием
рациональности административного действия (по от-
ношению к частному лицу) является распознающая
по аналогии (из актуального архива легитимных ком-
муникаций) квалификация действий. Данный вывод
может означать то, что мы имеем дело с еще одной ра-
ционалистической обратимостью механизм, который
производит легитимацию для всей общественно-поли-
тической системы, индуцирует систему легальности
для частных лиц148.
Данная взаимообратимость составляет основу
общественного консенсуса и, по сути, воплощает на-
родный суверенитет в современных демократических
институтах. Однако, как считает Хабермас, господ-
ствующие в настоящее время нормативные концепты
демократии (республиканские и либеральные) непра-
вильно понимают проблему легитимации, главным об-
разом из-за неспособности отличить в системе власти
разные типы действий (администрирование и комму-
никация). Республиканизм как политическая теория
редуцирует публичное обсуждение (политический
дискурс) к механизму принятия общественно значи-
мых решений и к постановке коллективных задач. Ли-
беральная логика, напротив, негативирует публичную
систему власти (в терминах принуждения, давления,
насилия) и видит нормативное содержание исключи-
тельно в позитивных законах для индивида, с помо-
щью которых частное лицо может активно развивать
свой «жизненный мир». И в первом и во втором слу-
чае, полагает Хабермас, в моделях легитимации от-
сутствует коммуникативная власть, что приводит к
«нереалистичности» систему признания политиче-
ских решений.
138

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
Подлинный стиль действия государственной систе-
Mii Хабермас обозначает как квазиавтономный. Это
означает, что не коллективные задачи (основанные на
широком общественном консенсусе), а управляющие
директивы являются основным содержанием админи-
стративной власти. Консенсусное целеполагание, по
мысли Хабермаса, никоим образом не относится к
сфере действия административной власти, данная
функция осуществляется в «жизненном мире» и мо-
жет быть только практическим результатом комму-
никативной власти. Правда, остается вопрос о грани-
це властей между собой, на который в концепте
Хабермаса дается усложненный ответ. Действитель-
но, границы властей совпадают с границами государ-
ственной сферы и «жизненного мира». Но интересен
логический прием, которым пользуется Хабермас: он
осуществляет демаркацию не на «плоскости» с помо-
щью разграничительной линии, а интенциональными
каналами, которые взаимно запараллелены и как бы
постоянно вторгаются в «чужие» зоны ответственно-
сти. Из «жизненного мира» извлекаются ресурсы ле-
гитимации политической системы, встречно же рабо-
тает канал легализации индивидуального актора.
Данная комплексность имеет еще одно (дискурсив-
ное) следствие для делиберативной теории. Получает-
ся, что «жизненный мир» как бы говорит языком по-
литики, а административная система оперирует
приватными смыслами149.
Однако вернемся к «нереалистичности». Заметим,
что для Хабермаса данный дефект столь же порочен в
политике, как для Вебера безответственность. По сути
дела, Хабермас обвиняет существующие нормативные
модели политики в идеализме. Республиканская по-
литика слишком заботится о контексте легитимации,
лишая рациональность универсалий, а либералы, уни-
версализируя индивидуальность как ценность, вообще
139

ГЛАВА 2
не видят необходимости в легитимации политической
системы, поскольку заботятся исключительно о ле-
гальности принятых общественно значимых решений.
В логике рассуждений Хабермаса «политизированные
политики» исчерпали себя, и необходимо выработать
«неполитическую» политику, которая в качестве сво-
его ресурса будет иметь некую моральную сущность,
имманентную коммуникации150. Получается, что но-
вым содержанием суверенитета становится некий об-
щенародный (демократический) дискурс как оконча-
тельная цель нормативной легитимации151.
Неполитический дискурс Хабермаса — это, по су-
ти, развитие эпистемологического концепта «идеаль-
ной речевой ситуации», о которой уже говорилось вы-
ше. С существенной оговоркой: перенос данной
познавательной стратегии в политику дает системати-
ческий эффект деполитизации, за счет морализирова-
ния как основного способа оценки политики. Нормы
данной коммуникативной стратегий неоднократно бы-
ли рассмотрены, как отечественными, так и зарубеж-
ными критиками «моральной организации политиче-
ского дискурса»152. Они состоят в следующем:
во-первых, сами нормы формируются как рационали-
зированное следствие обмена аргументами, что ис-
ключает применение силы. Во-вторых, дискурс пуб-
личен и всеобщ, включает всех, даже тех, кто «не
подозревает, что им нужно участвовать в обсужде-
нии», и тех, кто «не ведает, что дело касается именно
их». В-третьих, дискурс свободен в кантианском
смысле, т.е. нет причин (ни внешних, ни внутрен-
них), заставляющих кого-либо участвовать в нем.
В-четвертых, универсальная цель дискурса — кон-
сенсус — воплощение «рационально мотивированно-
го согласия». И последнее, дискурс «беспредельно
пластичен», не ограничен в выборе тем для обсужде-
ния153. Легитимация дискурса на основе данных
140

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
принципов, по мысли Хабермаса, может обеспечить
стабильное производство и воспроизводство гармо-
ничной (нормативно-инструментальной) обществен-
но-политической системы. Однако Хабермас ничего
не говорит о том, каково соотношение сил админист-
ративной и коммуникативной властей и, собственно,
каковы допустимые пределы вторжения властей в
«чужие» зоны ответственности.
На данном уровне развития своей концепции Ха-
бермас полагает, что дисфункции механизма «жиз-
ненного мира» надо решать с помощью администра-
тивной силы, т.е. «свободный моральный дискурс»
свободен только до той степени, пока следствия сво-
бодных действий не станут угрожать взаимообратимо-
сти (стабильности) системы в целом. С одной стороны,
легитимация политической системы станет пробле-
мой, как только консенсусные решения окажутся не-
эффективными и проблематизируют сам механизм
достижения согласия. Это, в свою очередь, поставит
вопрос о границе легальности поступков агентов и
произведет дезинтеграционный эффект в деятельно-
стных системах, что опять потребует усиления адми-
нистрирования. С другой стороны, политическая сис-
тема разрушится, если каналы циркулирования
легализации и легитимации разойдутся, т.е. опосре-
дование между ними станет невозможным. Даже если
решения будут эффективными, они не будут позитив-
но влиять на кризис системы легитимности. Иными
словами, коммуникация продолжит терять легаль-
ность, а административная власть — становиться бо-
лее и более нелегитимной154-
Таким образом, теория Хабермаса постоянно гро-
зит свалиться в «легитимационную дилемму, трилем-
му и так далее как в порочном круге»155. Данная, если
так позволительно сказать, «легитимация легитимно-
сти» есть следствие неясности гарантий того, что де-
141

ГЛАВА 2
мократические институты обеспечат нечто большее,
кроме базиса для легитимации законов. Иными сло-
вами, нет никаких гарантий того, что демократиче-
ская культура является автоматическим результатом
существования институтов демократии.
6. Делиберативная теория политики
Последний этап в создании делиберативной теории
политики очертили идеи, вошедшие в тексты, кото-
рые опубликованы в сборнике под общим заглавием
«Вовлечение другого»156. Хабермас вновь возвращает-
ся к анализу существующих нормативных теорий.
Воспользовавшись различением Ф. Майклмана, пред-
полагавшим наличие двух нормативных доктрин в
политике — республиканистской и либеральной, Ха-
бермас провел компаративный анализ политических
концептов относительно ключевых параметров поли-
тической теории: политика, государство, гражданин,
право, воля. Этот анализ понадобился Хабермасу для
того, чтобы, как он сам скажет, «опираясь на критику
этической перегруженности республиканской моде-
ли»157, очертить параметрические контуры альтерна-
тивной — делиберативной политики158.
На взгляд Хабермаса, коммунитаристы (республи-
канцы в широком толковании слова) уделяют норма-
тивности значительно больше внимания, нежели
либертарианцы (либералы), поскольку видят в кон-
сенсусной организации общества нечто большее, чем
просто политический фон для различных «сделок»
между частными интересами. Однако Хабермас счи-
тает основным недостатком радикализации доброде-
тельной природы граждан вытекающий из нее идеа-
лизм, благодаря которому политические процессы
ставятся в прямую зависимость от «благородных ка-
142

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
честв гражданина». Следовательно, нормативная ра-
циональность в подобного рода политиках становится
моральной рефлексией сознания агентов, что сужает
политический дискурс до масштабов этики159.
Конечно, как считает Хабермас, значение мораль-
ной референции для делиберативной модели очень
важно160, однако куда принципиальнее для политики
артикуляционные возможности обсуждений161. В со-
временных обществах с развитой культурой плюра-
лизма за политическими декларациями часто скрыва-
ется некая приватная коммуникативная форма. Она
не описывается холистской моделью общественно-по-
литической системы, поскольку тканью этой органи-
зации оказываются субъективные интересы и част-
ные этические установки, исключающие
возможность вписывания их в общее согласие. Дан-
ная интерсубъективная форма характерна своей внут-
ренней конфликтностью и множеством противоре-
чий. Следовательно, чтобы решить нормативные
проблемы, необходимо как-то уравновесить данную
коммуникативную перспективу (приватность в поли-
тической сфере) с другими коммуникативными фор-
мами. Но именно здесь, считает Хабермас, республи-
канцы продвинуться вперед никак не могут,
поэтому-то он и предлагает свой подход.
Суть решения возникающего дисбаланса состоит
не в организации консенсуса на основе морального
самопонимания (путь республиканцев), а в поиске
плюралистического компромисса. Подобный кон-
сенсус возможен в логике партийных взаимоотноше-
ний, но с учетом того, что партии, о которых ведет
речь Хабермас, «опираются на потенциал власти и
властных санкций». Иными словами, исключитель-
но этические решения (без опоры на администриро-
вание) в конечном итоге вредны для общественного
консенсуса.
143

ГЛАВА 2
Отходя от идеальной конструкции речевой ситуа-
ции, Хабермас говорит о том, что делиберативная по-
литика должна понять компромиссные формы орга-
низации не в качестве рационального дискурса (так
как нейтрализовать властные проявления в некото-
рых переговорных отношениях невозможно), а как
процедуры, которые необходимо оправдать с точки
зрения устранения нравственного контекста, универ-
сализировав компромисс на основе, например, ценно-
сти справедливости вообще162. Делиберативная поли-
тика обретает научное измерение (эмпирическую
опору), если возможен рациональный отбор средств
для того, чтобы, используя мораль, политически ле-
гитимировать компромисс и при этом найти способ ле-
гализовать существующий консенсус163. С точки зре-
ния Хабермаса различные типы нормативных
политик можно сочетать, если будут созданы такие
условия и процедуры, «которые придадут институци-
ализированному формированию общественного мне-
ния и политической воли его легитимирующую
силу»164. Таким образом, по Хабермасу, «делибера-
тивный модус» есть предорганизование таких комму-
никативных условий, в которых политический про-
цесс будет гарантировать достижение «разумных и
честных результатов»165.
Кардинальным условием делиберации является
правильно понятая демократия. По Хабермасу, совре-
менный демократический процесс — это, прежде все-
го, установление связи между совещанием (делибера-
цией в широком смысле) и системой нормирования
результатов политических решений, принятых в ус-
ловиях всеобщего согласия. Заметим, что Хабермас
видит делиберативный консенсус не в этической ре-
курсии, которая «обновляет ритуализированное вос-
поминание об акте основания республики» (как это
происходит в республиканизме), а в механизме леги-
144

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
тимации дискурсивной деятельности. Консеквенцио-
нальная (ориентированная на следствия) логика
должна, по мысли Хабермаса, «вернуть практический
разум» из сфер универсальности или конкретности в
дискурсивный контекст, нормативное содержание ко-
торого заимствуется из базовой ориентированности
дискурса на взаимопонимание, вытекающего из взаи-
модействия166. Все это в конечном итоге гарантирует-
ся структурой языковой коммуникации10 \
Практически отождествляя дискурс (рожденный в
«жизненном мире» с целью оформления механизма
всеобщего администрирования) с демократической
процедурой, Хабермас переосмысливает «концептуа-
лизацию государства и общества» с нормативной точки
зрения. Если классическая республиканская политика
была центрирована на государстве, и само наличие го-
сударственного механизма легитимировало агентов
действия (легализуя только те действия, которые ин-
тегрировали бы целое), то делиберативная доктрина
полагает, что демократия (дискурс) уже тождественна
политике, поскольку способна к самоорганизации.
Хабермас, с опорой на арендтовские конструкции,
показывает основное направление контрреспубликан-
ской аргументации — витализация политики оказы-
вается ключевой стратегией делиберации. Следует до
такой степени политически реанимировать обществен-
ность, чтобы восстановленная совокупность граждан
могла вернуть себе административный суверенитет в
форме «децентрализированного самоуправления»168.
С другой стороны, необходимо помнить о рисках, воз-
никающих в присвоении властных полномочий (о ко-
торых предупреждают либералы). Административная
власть может препятствовать коммуникации (дилем-
мы легитимации, о которых говорилось выше), поэто-
му либералы предлагают оставить в сфере компетен-
ции государства только правовое регулирование
145

ГЛАВА 2
экономических отношений для производства «непо-
литически понимаемого общего блага» — «благоден-
ствия».
Дискурсивная модель стремится взять сильные сто-
роны обеих логик. Так же как и республиканизм, де-
либерация придает значение центральным органам
управления, но воспринимает правовое государство не
как прикладную систему к частным отношениям (ли-
берализм), а как ответ на вопрос, каким образом мож-
но институализировать демократическую коммуника-
ционную форму. Это означает, что теория
политического дискурса Хабермаса ставится в зависи-
мость от витальной способности дискурса институали-
зироваться. При этом, однако, как скажет Хабермас,
необходимо «расстаться с фигурами мысли философии
сознания», которые приписывают волевым целостно-
стям агентов качества «целокупных субъектов» или
законам анонимное господство в конкурентных взаи-
моотношениях экономических акторов169.
Курс на «более высокую степень интерсубъектив-
ности» в политическом дискурсе легитимирует и ин-
ституализированные парламентские совещания, и
политическую коммуникацию общественности. На-
пример, выборы (как интеграционное взаимоопосре-
дование общественности и институтов) интегрируют
политическую систему и уже поэтому, по сути, «ли-
цензируют» легитимность социальной власти. Для то-
го чтобы избежать идеализации в осуществлении вла-
сти необходимо делиберативно переосмыслить ее
процедуры, т.е. дифференцировать специфические
каналы осуществления власти170. Другими словами,
политическая разумность состоит во взаимообрати-
мой легитимации нормативности и инструментально-
сти. Как заметит Хабермас, «рационализация означа-
ет нечто большее, чем просто легитимирование, но
нечто меньшее, чем конституирование власти»171. До
146

ДЕЛИБЕРАТИВНАЯ ПОЛИТИКА
тех пор, пока администрирование остается соединен-
ным каналами опосредовании с демократическими
мнением и волей, предорганизующими власть, поли-
тическая система способна на действие. «Господство-
вать» же самостоятельно коммуникативно-выработан-
ное мнение не может, оно способно лишь нормативно
контролировать административную власть.
В соответствии с избранной логикой рассуждений
Хабермас делиберативно реконструирует понятие на-
родного суверенитета.
Государственный механизм, воплощающий власть
народа, не может быть субститутом общественности,
поскольку власть основывается на самоопределении
агентов, а не на представительстве. Таким образом,
дискурсивное понимание суверенитета конвергентно
переплетает способность народа к децентрированному
самоуправлению и к разделяемым всеми правовым ус-
тановлениям. Если, как считает Хабермас, отказаться
от «философии субъекта», то суверенитет очистится
от «конкретистского концентирирования в нации» и
от анонимности управленческих полномочий172.
Цель делиберативного переформулирования по-
нятия «суверенитет» заключается в том, чтобы демо-
кратическую интуицию, связанную с данным поня-
тием, интерпретировать коммуникативно173. Т.е., по
Хабермасу, деятельностный суверенитет, выража-
ясь в демократических процедурах, демонстрирует
действительность коммуникативной власти. Возвра-
щаясь к идее Хабермаса о приватной форме некото-
рых коммуникаций, можно сказать, что мобилиза-
ция общественности (демократии в широком
смысле) возникает во всех типах интеракций с поли-
тическими институтами. В этом Хабермас обнару-
живает базис для ассоциирования в обществе —
«в гражданском обществе, равноудаленном от госу-
дарства и экономики»174.
147

ГЛАВА 2
Завершая концептуализацию делиберативной по-
литики, Хабермас еще раз подчеркивает герменевти-
ческую природу данной теории. Он говорит о том, что
в ее рамках легитимация означает специфический
интерпретационный жанр, который рожден в опре-
деленным образом отобранных (позитивных) ресурсах
«жизненного мира», где коммуникативная власть
приобретает свою значимость как практически един-
ственный способ рационализации «труднодоступных
со стороны администрирования» дискурсивных
форм. Иными словами, Хабермас приходит к тому, с
чего он начинал175, прямо указывая на то, что истин-
ная жизненность и смысл политики содержится ско-
рее не в действии, а в определенном (коммуникатив-
ном) акценте при интерпретации возможных
последствий действий.

Глава 3
Политический плюрализм без консенсу-
са или «агонистическая демократия»
1. Инструментальное и моральное
утрирование политики
Рассмотренные в предыдущих главах модели порож-
дения нормативных политических смыслов показали,
что жесткая привязка системы признания (легитима-
ции) к функциональной стратификации (электорат/по-
литики или администраторы/интерпретаторы) неиз-
бежно приводят теоретическую мысль к некоему
утрированию политики: у Шумпетера — к эмпириче-
скому, у Хабермаса — к моралистическому.
Сторонникам теории демократических агрегатов
всякий раз необходимо доказывать, что политическая
стратификация есть факт, который невозможно обой-
ти с помощью этико-демократического дискурса, поэ-
тому у Шумпетера различие политической сферы от
всех иных сфер представлено весьма явно. Следова-
тельно, суверенитет закрытого круга политических
деятелей, как особой элитистской сферы, задан непо-
средственным характером осуществляемой деятель-
ности — управлением. Политики создают предельно
конкретизированный потребительский продукт —
целостные виртуальные иллюзии — политические
программы. Этот продукт потребляется политиче-
ским рынком в различные политические сезоны, и
единственной нормативной задачей элитистской де-
мократии, по сути дела, остается согласование демо-
кратических процедур и агрегированных интересов.
Для теории делиберации задача нормативного са-
мообоснования — это, прежде всего, проблема нейт-
149

ГЛАВА 3
рального взаимодействия административной и комму-
никативной сфер. Нейтральность, по мысли Хаберма-
са, является прямым следствием строго очерченного
круга функций, выбор которых был осуществлен в
рамках «идеальной речевой ситуации». Однако необ-
ходимость общественного признания процедур, прису-
щих этим двум сферам, в значительной мере размыва-
ет возможность эмпирического отличия «жизненного
мира» от «публичной системы». И коль скоро необхо-*
димость легитимации в равной мере актуальна и для
приватного, и для публичного, то идея делибератив-
ной нормативности провисает в воздухе — необходи-
мое признание политики со стороны публичной и част-
ной автономии невозможно получить в процедурной
логике. Иными словами, общественность, сформиро-
ванная политическими субъектами (общественно ав-
тономными), в конечном счете совпадет с «жизненным
миром», созданным частными автономиями.
Какую-то определенность в этом парадоксе можно
получить, если предположить, что делиберативной по-
литике дает опору какая-то этическая субстанцио-
нальность или своеобразные природно-политические
качества субъектов, как их описывает, например, пла-
тоновская политическая антропология или гегелев-
ская логика «написания истории» субстантивными
классами. Например, политическая субстанция, в ло-
гике Гегеля, являясь по сути нравственной свободой
субъекта, позволяла говорить о некой исторической
истинности субъекта176. След в нормативной истории
могли оставить только те, кто помимо сущностного ос-
нования (отношение к земельной собственности) имел
еще и феноменальное пространство, где собственно и
конституировались отношения между собственника-
ми земли и теми, кто на ней жил и работал. То же пред-
ставление о субстантивности, только в лексике, более
близкой к современным консенсусным теориям, мы
150

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
находим в Дюркгеймовой интерпретации, обозначав-
шей «наилучшим порядком» такое положение вещей,
при котором все занимают подобающее себе место. Но
именно этот субстантивный тип идентичности априор-
но исключается Хабермасом из процедуры «речевой
ситуации». Дело в том, что дискурс в делиберативном
стиле исходно построен на принципах ситуативной
объективности, которая достигается практическим об-
меном разумными аргументами, исключавшим не
просто насилие, но и какое бы то ни было влияние на
участников обсуждения. Заметим, что в логике Хабер-
маса невозможно даже предположить ситуацию, при
которой кто-то из оппонентов хотел бы повлиять на
точку зрения другого с одной только целью ее измене-
ния177» По Хабермасу речь, направленная не на прояс-
нение собственных идей, а на скрытое или явное идео-
логическое ангажирование другого человека, есть
насилие, которое разрушает автономию в «жизненном
мире», а значит, и свободу, а если по большому счету,
то всю демократическую политику178.
Логика рассуждений о нормативном каркасе обще-
жития ставит перед Хабермасом выбор: либо полно-
стью отказаться от конкретности субъекта демокра-
тии, либо — от рационального обоснования причин,
по которым идеальная речевая ситуация постфактум
будет обеспечивать нравственную легитимность демо-
кратии179. Отказ от конкретики политического субъе-
кта ведет к постановке проблемы в стиле деонтологи-
ческого либерализма, хорошо известной благодаря
работам Дж. Рол за. Но если Ролз для обеспечения
легитимации («справедливость как честность») пред-
полагал объективацию политического обсуждения с
помощью ультраполитического состояния — «исход-
ной позиции под покровом неведения» («вуаль неве-
дения»), то для Хабермаса это может означать утрату
предмета делиберативной политики, поскольку с про-
151

ГЛАВА 3
блемой разумной объективации гораздо лучше спра-
вится, например, правовая теория, а не политиче-
ская180.
Отказавшись от насилия как практического фено-
мена разумной аргументации, Хабермас тем самым
поставил под вопрос весь предложенный им инстру-
ментарий практического разума. Ему приходится
пересмотреть всю политическую онтологию демокра-
тического спора, обсуждения, борьбы. Главным нор-
мативным результатом данного пересмотра оказыва-
ется практически полный отказ от плюрализма, что в
свою очередь ставит под сомнение всю коммуникатив-
ную стратегию в политике. Как заметит по этому
поводу Муфф: «Попытка избегания последствий цен-
ностного плюрализма совершается посредством про-
ведения различия между этикой — областью, кото-
рая допускает существование соперничающих
концепций благой жизни, — и моралью — областью,
где могут быть достигнуты строгое следование проце-
дурам и беспристрастность, ведущие к формулирова-
нию универсальных принципов»101.
Таким образом, если в теории «агрегативной демо-
кратии» закрепление сферы политики за политиками
есть исходная причина успешного функционирова-
ния демократических процедур, то для «консенсус-
ной» формы демократии то же различение власти и
общества происходит как бы в тени неаргументиро-
ванных следствий нравственности, якобы присущей
всей системе делиберативной демократии182.
2. Постмарксистское отрицание марксизма
Данный теоретический тупик политологических
дискуссий послужил причиной того, что некоторые
политические теоретики попытались преодолеть те
152

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
препятствия демократической мысли, которые созда-
ли, с одной стороны, «эмпирические теории демокра-
тии», а с другой — «демократии обсуждения»183.
Обобщенно мы можем обозначить мыслительное на-
правление, которое предлагает свой собственный про-
ект преодоления опредмечивания или морализации
демократии, как «постмарксизм»184. Но сразу следует
подчеркнуть, это обозначение необходимо понимать
правильно, как сказал крупнейший представитель
данного направления Лаклау185. Постмарксизм как
стратегия ведет политическую мысль далее за преде-
лы марксизма. Поэтому постмарксизм как форма реф-
лексии имеет мало общего с внутренней историей мар-
ксистской идеологии, прежде всего потому, что
многие современные проблемы просто не входят в сфе-
ру компетенции классической марксистской теории,
их осмысление ведет к пересмотру доктрины марксиз-
ма186. Классический марксизм, разумеется, требовал
от критики понимания того, что общественные проти-
воречия имеют более сложную природу, нежели про-
стая система «классовых противоречий». Но посколь-
ку отправной точкой своих рассуждений марксисты
так или иначе брали этот первичный антагонизм, воз-
никла необходимость, как сказал Лаклау, «в постули-
ровании новых отправных точек социального анали-
за»187.
Классический марксизм обладает собственной сис-
темой функциональной дифференциации, основанной
на различении базиса и надстройки. Как известно,
именно надстройка функционально «отвечает» за
идейное обоснование значений в обществе. Для нас это
обстоятельство означает то, что государство, СМИ,
правовая система, религия, образование и т.д. в собст-
венных терминах репрезентируют систему норматив-
ности. Но сама постановка вопроса о справедливости в
политике зависит отнюдь не от надстройки, предель-
153

ГЛАВА 3
ные основания нормативных идей лежат в экономиче-
ском базисе. А поскольку масштаб базиса таков, что
изменения в нем приводят к всемирно-историческим
переменам, то необходимо прояснить: как марксист-
ская критика обосновывает перемены в репрезентации
проблем нормативности (т.е. уже в надстройке)? Клас-
сический марксистский ответ на этот вопрос отсылает
исследователя к изучению трансформаций, происходя-
щих в сознании эксплуатируемых. Отношения эксплу-
ататоров и эксплуатируемых нормативно закрепляют-
ся капиталистической надстройкой. При переходе к
социализму рабочий класс избавляется от «фальшиво-
го самосознания», но не избавляется от необходимости
признать государство, которое хотя и становится про-
летарским, однако не перестает нуждаться в опорной
системе признания. Следовательно, требование о леги-
тимации надстроечных форм остается актуальным, но
сама идея легитимации должна измениться. Если ха-
рактер этого изменения не уяснен, то вся система об-
щественного признания оказывается в глубочайшем
кризисе разумного обоснования политики.
В рамках политической философии марксизма,
т.е., по сути, в историческом материализме, как спра-
ведливо заметят Филипс и Йоргенсен, отсутствует лю-
бое объяснение того, как рабочий класс узнает свое ре-
ально-историческое (привилегированное) положение
в обществе и свои истинные интересы в условиях ка-
питалистической эксплуатации188. Даже если при-
нять во внимание то, что система нормативного при-
знания капиталистического общества может быть
отброшена как эпифеномен вслед за философией, бур-
жуазным правом и религией, необходимость обосно-
вания политической морали граждан пролетарского
государства все же остается.
В свое время Вебер попробовал расширить социаль-
ную критику, выведя ее за рамки марксизма. Он доба-
154

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
вил к экономике политику и значительно увеличил
пространство политических смыслов. Но, как отметит
Алексеева, используя парафраз Маркса из «Немецкой
идеологии», для этого ему пришлось перевернуть об-
ратно «с ног на голову» марксистскую конструкцию,
« 1RQ
наделив самостоятельным значением надстройку .
Современный постмарксизм совершает нечто схожее,
онтологизируя политику как условие человеческого
существования. По мысли Лаклау, существенное из-
менение «онтического содержания» неизбежно при-
ведет к созданию новой парадигмы. Следовательно, по
замыслу постмарксистов, нормативность проблемати-
зируется не в экономике (с опорой на частный инте-
рес) и не в этике (с артикуляцией автономного, парти-
кулярного долга), а в политике, где моральность
утрачивает свою прежнюю конституцию долженство-
вания, трансформируясь в нормативную перспекти-
ву, всецело зависящую от следствий поступков и при-
нятых решений.
Политика как духовно-практический феномен соз-
дания и регулярного воссоздания такого типа отноше-
ний, которые в своем идейном, институциональном и
пр. элементах воспроизводит культурную целостность
народа, оформляющуюся в определенную форму обще-
жития. Однако такое понимание политики слишком
аморфно, поскольку не всякий тип отношений по пово-
ду общежития в своей перспективе можно назвать
политическим. Те отношения, которые носят исключи-
тельно технический характер, нормируются принци-
пами, нейтральными по отношению к самим политиче-
ским отношениям. Это могут быть, например, законы
механики, эффективности, санации и т.п. Главное то,
что они инструментальны, а потому имеют дело только
с экспериментальными фактами. Политические отно-
шения возникают тогда, когда отношения преодолева-
ют свой непосредственный прагматический характер и
155

ГЛАВА 3
выходят на метауровень, который помимо практиче-
ских оснований любой деятельности продуцирует
внешние границы прагматики — стык эмпирического
и нормативного. Другими словами, феноменальность
политики определяется более высоким уровнем интен-
сивности взаимоотношений. Согласно метафоре Фуко,
политика — это отношение отношений.
Нормативность оказывается единственным, хотя и
ненадежным, гарантом удержания политического мо-
дуса, во внутреннем пространстве которого возможна
практическая реализация человеческих интересов.
Только нравственная сноровка как компонент поли-
тической культуры позволяет регулятивно формули-
ровать, селектировать и давать нормативную санк-
цию на разрешение или запрет партикулярных
интересов, распознавая их как согласующиеся или не-
согласующиеся с всеобщими целями народа. Напри-
мер, если представить, что рост благосостояния насе-
ления является всеобщей целью, то всеобщие
общественно-политические смыслы свободы, порядка
и справедливости будут непосредственно конкретизи-
ровать частное во всеобщем, если воспользоваться
конструкцией Гегеля.
Проблемы предчувствия необходимости норматив-
ных отношений между людьми не могут лечь в осно-
вания анализа современной политики до тех пор, пока
сами отношения между людьми не начнут практиче-
ски реализовываться. Именно в этот момент научная
рефлексия нормативности определяется в выборе по-
знавательных стратегий. Можно ограничиться оцен-
кой тех или иных политических явлений с позиции
классической этики и все аксиологические трудности
отнести к проблеме прояснения морального сознания
наблюдателя, а можно признать, что (исторически)
единственным способом появления этического эле-
мента политики является непосредственное развитие
156

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
нормативности внутри политических процессов. Од-
нако есть и иной путь, который можно обозначить как
«философия политического субъекта» в противопо-
ложность «философии морального сознания» (класси-
ческой философской модели этики), который облада-
ет собственным проблемным полем. Необходимо
производить различие между участником политиче-
ского процесса, который руководствуется индивиду-
альным моральным сознанием190, и политиком, реше-
ния которого мотивированы не просто этикой
морального долга, но этикой политической ответст-
венности за последствия предпринятых в политиче-
ской сфере шагов.
Деятельностное понимание политической норма-
тивности, таким образом, раскрывается в пределах
двух крайних форм, от морализма в политике до нрав-
ственной политики как сферы взаимоответственности
не перед собственным представлением о должном, а
перед людьми, вовлеченными в строительство и под-
держание здания человеческого общежития. Разведе-
ние и рациональное прояснение деятельностной (по-
литической) и наблюдательной (метафизической)
этических стратегий, с последующим уточнением
базовых характеристик активных форм норматив-
ности, является фундаментальной проблемой совре-
менной политической философии, которая требует мо-
билизации интеллектуальных усилий по многим
направлениям (среди них историософское, деонтоло-
гическое, институционально-эмпирическое, анализ
коммуникативных практик и т.д.).
В данной логике постмарксистское вопрошание
нормативности происходит на политическом фунда-
менте, без опоры на частный интерес или мораль. Пе-
рефразируя того же Лаклау, необходимо ответить на
вопрос: каковы должны быть демократические сущ-
ности, чтобы объективность конкретной версии демо-
157

ГЛАВА 3
кратии стала возможной? Чтобы это вопрошание на-
делило значением определенную политическую ак-
тивность, должен быть предложен четкий механизм,
который осуществит обратную связь между тем, что
сейчас представляет из себя демократия, и тем, что
будет привноситься в демократию в процессе полити-
ческого строительства.
Другой специфической чертой постмарксистской
рефлексии является удержание фокуса политической
рациональности на актуальных проблемах: следует
отказаться от конструкций, в которых возможен так
называемый онтологический плюрализм191. Пробле-
ма онтологического плюрализма хотя и является дис-
курсивной темой, однако от ее решения зависят мно-
гие теоретико-политические проблемы. Если, к
примеру, марксизм как наука конституировался ис-
ключительно на собственном категориально понятий-
ном аппарате, то это может означать, что марксизм со-
стоялся в полном смысле как система. Следовательно,
пользуясь методом системной аналитики Лумана,
можно сказать, что в рамках собственных возможно-
стей самокритики марксизм может распознать только
внутреннюю границу. Выход за рамки той или иной
системы дискурса (в нашем случае — марксистского)
предполагает целостную демаркацию границы науч-
ной парадигмы, а для этого необходимо установить и
внешнюю границу марксизма»
Такая полная демаркация марксистского дискурса
не есть исключительная заслуга постмарксистов. Ха-
бермас еще до того, как ввел в обиход политической
науки терминологию делиберативной политики, то-
же пробовал разграничить возможности марксизма
как научной системы и перспективы использования
общественно политических смыслов, рожденных
марксизмом. Но позже Хабермас свернул с этого пу-
ти, предположив, что наиболее важные для политоло-
158

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
гии смыслы должны обладать объективно установлен-
ной принадлежностью к конкретному дискурсу (из-
вестное требование этичности дискурса). Данное
обстоятельство обусловило то, что современное разли-
чие между идеологиями, как скажет он сам, выража-
ется только в акцентировках. Однако как объективно
легитимировать политический дискурс — в делибера-
тивной системе смыслообразования не проясняется.
Если, например, различные политические силы кон-
солидированно выскажутся по одной и той же пробле-
ме, вызванной экстраординарным событием, — та-
ким как распад СССР или террористические атаки
11 сентября. Ведь если возможен консолидированный
ответ на политический вызов, то различия между сов-
ременными версиями прежних идеологий действи-
тельно только формальные, а различия в акцентиров-
ках проявятся в поиске причин и предложениях по
путям преодоления, но не в рефлексии настоящего
времени—«здесь и сейчас». Отказ от осмысления
значений прежних политических эпох неизбежно
приводит к уязвимости новых политических моделей,
как минимум со стороны исторической критики, а
как максимум — не позволяет установить межпоко-
ленческое сродство смыслов политической борьбы,
что, как пояснял Беньямин, является краеугольным
условием исполнения «политического обязательст-
ва» , и уже только во вторую очередь — общественного
договора192. При этом, конечно, как справедливо за-
метит Лаклау, новые области политических объектов
будут инкорпорироваться в политику, но главной за-
дачей артикуляции здесь оказывается их объедине-
ние на общей демократической онтологии.
Чтобы продемонстрировать возможность использо-
вания критических достижений марксизма в «чуж-
дом» для него либерально-демократическом модусе,
Лаклау указывает на «феноменологическую реакти-
159

ГЛАВА 3
вацию»193. Но в отличие от гуссерлианского использо-
вания этого метода Лаклау показывает, что марксизм
первоначально не предвидел, какой синтез возможен
на базе марксистской политической науки. В этом
контексте Лаклау признает заслуги идей Ленина и
Лукача перед марксизмом, считая, что их бесспорный
интеллектуальный талант сыграл важную роль в
укреплении марксистской логики в четком политиче-
ском поле. Но это стало возможным только в опреде-
ленных условиях: все было оптимизировано в преде-
лах конкретных задач. В универсальном измерении
знания теория марксизма так и не обрела единой онто-
логии, позволявшей преодолевать исходный контекст
классовой борьбы. Как считают постмарксисты, про-
тиворечивость Марксовой онтологии должна быть уч-
тена, как обязательное условие возникновения марк-
систского эффекта. Данный эффект значительно
более сложный, нежели установление границы между
политической борьбой и экономическим интересом.
Он уходит в онтологическую глубину, в которой фор-
мируется политический субъект. «Историческому ма-
териализму» безразлично то, до какой степени над-
стройка может влиять на базис. Важно лишь, что
люди принадлежат к конкретным классам, «незави-
симо от того, осознают они их существование или
нет»194. Но если политика переходит некоторый прак-
тический предел, то уже нельзя быть уверенным в
том, что только экономика позволяет различать клас-
сы эксплуататоров и эксплуатируемых. Теперь на
первый план должно выйти социально-политическое
противоречие.
Маркс действительно оставил множество парадок-
сов. Как скажет об этом Лефор, его (Маркса) труды
«не совпадали с ним самим». Это и позволило некото-
рым последователям считать, что противоречия Мар-
кса необходимо преодолеть в марксизме. Исследуя
160

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
«Коммунистический манифест», Лефор убедительно
показывает, как мысль Маркса ввинчивается в круги
противоречий и парадоксов. Начиная повествование
как диалог, Маркс постепенно нивелирует классо-
вость слушателя: пропадает и буржуа, и пролетариат,
растворяется даже фигура повествователя, единствен-
ной судьбой интеллектуала является присоединение к
движению истории. Разум, по сути, совпадает с тече-
нием всемирно-исторического времени, которое ведет
в коммунизм, а всякий, кто попытается остановить
или ускорить этот процесс, будет действовать нера-
зумно и рано или поздно будет побежден. На основа-
нии этого Лефор делает вывод, что не только буржуаз-
ная политика (будь то в форме философии или в
практике демократии), как заявлено в Манифесте,
бессмысленна, но и ленинская концепция партии бы-
ла абсолютно чужда духу Маркса, поскольку у него
«коммунисты не являются особой партией, противо-
стоящей другим рабочим партиям. У них нет никаких
интересов, отдельных от интересов всего пролетариа-
та в целом. Они не выставляют никаких особых прин-
ципов, под которые они хотели бы подогнать проле-
тарское движение»195. По сути дела, для Маркса
коммунисты артикулируют направление течения вре-
мени и тем самым являются представителями хода ис-
тории196.
По большому счету реакция на противоречия поли-
тической онтологии Маркса была только двух типов:
одну назовем реакцией Лукача, другую — Грамши197.
Собственно, эти две реакции и разнообразные вариан-
ты внутри двух крайних случаев и представляют в це-
лом базовый фундамент западного марксизма как
такового. Лукач в своей «теории овеществления» по-
казал социальное развитие как противоречивую цело-
стность рационального и иррационального. При этом
под подлинным марксизмом понимается систематиче-
161

ГЛАВА 3
екая совокупность всех возможных рациональных
толкований «отчуждений». Поэтому марксизм Лукача
стал в гораздо большей мере теоретической поддерж-
кой начинаниям франкфуртской критической школы,
идеям Хоркхаймера и Адорно, нежели аутентичному
Марксу, чья онтология, по мнению Лукача, «стала из-
быточной как метафизика». Марксизм лукачевской
версии приобретает потенцию политической науки,
констеллируя в свое рефлексивное ядро новые истори-
ческие вызовы и устраняя идеологические эффекты.
Если Маркс мыслил овеществление (опредмечивание)
как один из результатов человеческих отношений, то
по Лукачу современный трудовой процесс вообще не
может иметь никаких индивидуализированных хара-
ктеристик. Для Маркса наряду с отчуждением и иска-
жением трудовой конституции человека предполага-
лась возможность исправления трудовой онтологии
человека, которая легитимировалась системой «уни-
версального человека», когда в процессе гармонично-
го труда развиваются природные трудовые способно-
сти: «музыкальное ухо» и «художественный глаз» и
т.п. Для Лукача результаты познания человеческих
отношений, наоборот, только делегитимируют чело-
веческое общество, превращая его в агрегат198. Отме-
тим, однако, что сам Лукач практически всегда был
против различного рода редукций. Это выражалось в
основном в отказе от восприятия идеологии (ложного
сознания) как чистой видимости или иллюзии, а так-
же в отказе от сведения движущих сил истории к ма-
териальным интересам и т.д.
Другая марксистская логика раскрывается в твор-
ческом наследии Грамши. Прежде всего, именно Грам-
ши указал на приоритетное значение противоречий
Маркса. Если другие марксистские теоретики реконст-
руировали модели классовой борьбы, применяя их к
различным случаям базисов и надстроек, то для Грам-
162

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
ши ключом к пониманию теории Маркса стала сама ис-
торическая реальность. Грамши придал политической
борьбе статус верификатора подлинности политическо-
го искусства199. Собственно, если для Маркса причаст-
ность к классовой борьбе была неизбежной и только в
некоторых счастливых случаях — сознательной, то
для Грамши сущность этой борьбы как бы восполняет
недостающее звено трансформации идеи политической
нормативности. Грамшианская реактивация Марксо-
вой борьбы — это замещение экономического противо-
речия политико-культурным, что, по терминологии
Лаклау, есть «недиалектическая замена классовой
идентичности на культурную гегемонию».
Вне всякого сомнения Грамши, как и другие, при-
нимает Марксову теорию с рядом серьезных измене-
ний. В отличие от логики Лукача, а также многих
франкфуртцев, изменения эти еще более радикализи-
руют марксистскую перспективу. Т.е. недиалектич-
ность здесь почти такая же, какой она была при заме-
не «идеализма» Гегеля на антропологию Фейербаха.
Меняется одна целостность на другую, при сохране-
нии общей онтологии. Фуко, например, использовал
для обозначения подобного рода замещений термин
«трансверсальность». Для него антагонизм, выража-
ющийся в борьбе за присвоение отчужденной онтоло-
гии в радикальном смысле, есть стремление к уничто-
жению иной онтологии200. В борьбе за универсальную
онтологию радикализируется реальность субъектного
смысла, т.е. потребность в легитимации у Грамши вы-
ражается так же, как и в аутентичном марксизме, в
сознательной самоидентификации. Отсюда следует,
что «гегемонистические трансформации», изменяю-
щие в конечном итоге нормативные требования, зави-
сят только от политической артикуляции, а не от сущ-
ностей, лежащих по ту сторону политического поля, к
которым относится и классовый интерес, являющий-
163

ГЛАВА 3
ся, по словам Лаклау, продуктом гегемонии, а его
классовость — репрезентацией потребности в легити-
мации201.
3. Грамшианская теория гегемонии
в перспективе современного постмарксизма
Феномен притягательности творчества Грамши не-
понятен до конца. С одной стороны, тексты Грамши
не тяжеловесны подобно кантовским или Марксовым,
однако политические ученые и философы обнаружи-
вают в них конгениальную рефлексивность. С дру-
гой — политизированная молодежь левого толка ни-
когда не перепутает Грамши с Лениным или Мао
Цзе-дуном, но безошибочно отреагирует на имя Грам-
ши в причудливом единстве с другими именами —
Лукача, Адорно, Хоркхаймера, Корша, Блоха и д.р.
Мысль Грамши, в точном соответствии с законами
идеалистической диалектики, воспроизвела первич-
ный антагонизм — между автономным миром духа и
узилищем гетерономной реальности. Свободный чело-
век в несвободном мире Грамши, проведя полжизни
за решеткой, как никто другой понимал, что свобо-
да — это не «суверенитет частного» или «тотальность
государственного», а особый тип отношений людей
между собой. Отношений, которые не просто преодо-
левают раскол человеческого времени на работу и по-
требление, но создают исторические формы практиче-
ской свободы. Современник Грамши, переживший его
лишь на несколько лет, Вальтер Беньямин как-то ска-
зал, что время принимает форму, оно всегда как-то
выглядит, «аура времени» всегда кого-то напомина-
ет... Арест Грамши изменил его, превратив в своего ро-
да «платоновского человека», разглядывающего в те-
нях и отблесках тюремного света фигуры времени.
164

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
Это позволило появиться одному из его излюбленных
познавательных инструментов — катарсису, вынуж-
денной свободе, как необходимости усвоения в этико-
культурной форме фактической животно-подобной
реальности202. Грамши справился с этой задачей, он
умозрительно нащупал стратегию выхода из «плато-
новской пещеры» — естественной тюрьмы человече-
ства. Господства без исторического права не бывает,
но свобода как освобождение — это не борьба за гос-
подство, а новая онтологическая парадигма. Господ-
ство закрепляет отношения в модусе зависимости, ге-
гемония — это культурное чемпионство, лидерство и
опережение во взаимозависимом и конкурентном дви-
жении человечества к свободе. Онтологизация свобо-
ды превращает природную необходимость в иллюзию
ложной очевидности на фоне новой реальности — ис-
торической необходимости свободы.
Только те, для кого реальность свободы — это осво-
бождение, не просто исторически легитимированы
применить силу, но этически обязаны стать силой. Ре-
волюция в этом смысле выражает волевой разрыв с
традицией насилия и конституирование истории сво-
боды. Вероятно, поэтому Грамши обращается к куль-
турологическому преломлению классического для
марксизма понятия гегемонии. Культура вообще, как
противоположность натуре, в практическом смысле
означает исход из рабства природной необходимости.
Культура освобождения производит особый тип отно-
шений, который превосходит социальную детермина-
цию. Данное превосходство не может быть объяснено
этически, поскольку результатом конкуренции этосов
будет не преодоление, а наоборот, закрепление соци-
альной детерминации, причем в ее самом грозном
виде — в социальной избранности и следствии — мо-
ральной тирании. Это произошло с руссоистско-робес-
пьеровской «тиранией свободы», когда права челове-
165

ГЛАВА 3
ка отождествились с «правами санкюлота». Превзой-
ти социальную детерминацию может действительно
только избранная социальная сила, но не в одиночку,
а вместе со всем человечеством, совершающим фи-
нальный рывок из царства нужды в «культуру свобод-
ного времени». Возглавить революцию освобождения
означает не просто отменить собственное рабское со-
стояние, а устранить саму потенцию для любого стать
рабом.
Таким образом, грамшианское понятие гегемо-
нии может быть передано через раскрытие множест-
ва перспектив (экономических, правовых, этиче-
ских и др.)» но стратегическое значение гегемонии
раскрывается только в перспективе политической
культуры.
Политика, как мы уже отметили, — это отношение.
Культурно значимым результатом политики может
быть не чье-либо долгосрочное господство или кратко-
временная власть, а определенный формат совместного
бытия людей. Освобожденное бытие отнюдь не означа-
ет, что публичное пространство свободы ограничено
мраком несвободы — в онтологии свободы несвобода
элиминирована, — но то, что свобода «коммунально»
соседствует с иными свободами. Отношения свобод ме-
жду собой и определяют конституцию или, в феномено-
логическом смысле, — свободный порядок. Однако
свобода — это сила, которая преодолевает насилие не-
свободы, значит, свобода не трансценденция, а атрибут
исторического субъекта. Мы всегда можем распознать
социальную ангажированность той или иной версии
свободы или, скажем точнее, — идеологии свободы.
Именно так и мыслилась (классиками марксизма)
первичная стратегия гегемонии. Идея небывало про-
ста и убедительна. Социальные силы развиваются не-
равномерно, историческое время течет асимметрично
по отношению к различным общественным акторам.
166

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
Зрелые социальные перспективы более очевидны,
иные неопределенны. Для одних идея свободы — это
пещерный суверенитет, для других «почти» универ-
сальная наука. Но именно в этой, кажущейся, на пер-
вый взгляд, слабости политического мышления кро-
ется великая сила идеологического сознания. Если
идеологическое сознание суть от сути принадлежно,
если оно всегда чье-то, то, значит, возможны отноше-
ния между «мирами политических идей». И, значит,
социально-обусловленное мышление освобождения
обречено, реализуясь само, реализовывать нечто зна-
чительно превышающее любой классовый интерес —
политический модус всего бытия.
Опорные элементы человеческого общежития —
экономические отношения, с точки зрения продуци-
рования свободного труда, превратились в нечто при-
родно-подобное, в несвободный труд. Несвободный
труд, становясь базовой материей формы конкретного
общежития, воспроизводит регулярное противоречие
между тем, что трудовые отношения собой представ-
ляют, и тем, что есть труд как высшая ценность чело-
веческого общежития (поскольку именно с ним связа-
на физическая возможность выживания). Попросту
говоря, ценным должно быть то, что приносит счастье
и удовлетворение, а не то, что понуждает и насилует,
возрастая от одной исторической эпохи к другой.
Осознать свое рабское состояние могут только те, кто
в состоянии заглянуть за границы собственной пре-
вращенной реальности и увидеть, что их собственная
социальная реальность граничит с иной, например,
буржуазной. И здесь социальное самосознание стоит
перед историческим выбором: или вновь «превратить-
ся» во что-то, предположительно более сносное с точ-
ки зрения эксплуатации, или отменить всю традицию
превращения, закрепив равнозначный статус всех
форм социальной реальности.
167

ГЛАВА 3
Маркс и многие из его последователей замечают,
что история эксплуатации всегда заполнена превра-
щенными персонажами, и не столь важно кем — экс-
плуататорами или эксплуатируемыми. У всех превра-
щенное сознание, а значит, все те, кто «пишут»
историю, бесконечно далеки от свободы. Приблизи-
тельно так же, как и у Гегеля, не суть важно, кто
ты — раб или господин, одни «тормозят вожделе-
ние», а другие настолько феноменально негативны,
что даже не в состоянии поставить перед собой какую-
либо позитивную цель. Куда уж им всем до свободы
как цели. Поэтому исторические фрагменты тради-
ции несвободы обречены начинаться с превращения и
заканчиваться отчуждением. И цепь эта неостанови-
ма, пока будет существовать зависимость человека от
труда. Однако если отчуждение от труда завершить не
новым превращением, а распредмечиванием трудя-
щегося человека, то история насилия отчужденного
труда над трудящимся прервется, произойдет револю-
ция, прежде всего в культурогенном смысле: труд ста-
нет досугом, а работа временем освобождения.
Совершенно очевидно, что рабское состояние не
может быть обеспечено без целой системы аппаратов
насилия, прежде всего, со стороны охранителей сис-
темы насильственного общежития. Но исполняя дис-
циплинарное упорядочение трудовых отношений,
этот механизм — назовем его государственным, по-
лицейским, судебным или иным — существует за
счет эксплуатации. Здесь эксплуатация существует
уже в общем смысле, — не только трудящихся, но и
буржуазии, поскольку она постоянно вынуждена де-
литься изъятым у трудящихся продуктом с государ-
ственной системой, чтобы сам механизм продолжал
функционировать. Именно поэтому для Маркса рево-
люционность — это тема не только пролетариата, но
и буржуазии, которая в не меньшей, а может быть
168

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
большей степени, чем пролетариат, заинтересована в
отмене государства. Окончательная победа буржуа-
зии, по большому счету, ничего не изменит в культу-
рогенном положении освобождающегося человечест-
ва. Удержит ли, следуя логике Гегеля, полиция
интересы корпораций или буржуазное общество, в ве-
берианском понимании рационализации, социально
поглотит государство, не имеет принципиального
значения, если не принимать за нечто существенное
историческую отсрочку всеобщего освобождения. Ре-
волюционность буржуазного сознания носит такти-
ческий, а не стратегический для культуры характер,
поскольку, доминируя в капиталистическом общест-
ве, буржуазия желает господствовать, а не освобож-
даться.
Совершенно иная перспектива проясняется в соз-
нании эксплуатируемых. Социально обусловленное
сознание трудящихся в состоянии инкорпорировать и
конкретное понимание эксплуатации, и всеобщее зна-
чение собственного освобождения. Иными словами,
угнетенный приобретает исторический шанс: уничто-
жая свое рабское состояние, уничтожить саму воз-
можность рабства. Солидаризация идеологий не
носит научно непреложный характер, она определяет-
ся, прежде всего, совместным бытием — со-бытием.
Нет никаких эмпирических гарантий того, что соци-
ально-политическое сознание одних обнаружит сим-
патию к идеологии других, скорее наоборот. По логи-
ке марксистов, в практической реальности осознания
угнетения возникает нарастающая рефлексия отчуж-
дения, своеобразный нормативно критический разум,
который именно как нормативный разум порождает
вопрос о предельных целях бытия. Именно здесь и
кроится основание солидарности всех трудящихся.
Другими словами, несвободных солидаризирует не
объединение, а фундаментальное и всевозрастающее
169

ГЛАВА 3
разъединение. Чем выше исторический градус отчуж-
дения, тем большее множество форм угнетения ин-
корпорируются в сознании наиболее угнетенных тру-
довых масс. Таким образом, классики марксизма
уловили уникальный идеологический эффект борьбы
за свободу: освобождение самых угнетенных необхо-
димым образом приведет к освобождению всех, кто
хоть в какой-то мере испытывает отчуждение от соб-
ственного подлинного бытия. Но поскольку все пре-
вращены, то пролетариат не просто морально, правово
и социально-экономически, а исторически воплощает
собой бытие освобожденного человечества, что и леги-
тимирует пролетариат как исторический гегемон.
Здесь стоит вернуться к самому началу наших рас-
суждений. Объединение угнетенных — это объедине-
ние негативное, в том смысле, что если бы не было экс-
плуатации, то не было бы и осознания собственной
несвободы. Пролетариат не знает, что такое свобода,
но он лучше всех чувствует, что такое несвобода. Кто
же тогда кто даст гарантии, что более или менее ком-
фортный статус других социальных групп позволит
прочувствовать истинность необходимости свободы?
Вопрос можно заострить иначе: что сможет убедить
буржуазию солидаризироваться с пролетариатом и со-
вместно с ним самоосвободиться от своего господства?
Фуко как-то заметил: свобода нужна далеко не всем.
Кого-то может вполне устроить существующее поло-
жение вещей, закрепленное институтами легитимно-
го насилия, например, в форме правового (либераль-
но-буржуазного) государства. Для кого-то вполне
достаточно дисциплинарной организации труда, по-
множенной на стоический порядок во внутреннем
строе собственной личности. Тут большее значение бу-
дет иметь, например, религия или психическая урав-
новешенность. Радикальный, т.е. в высшей степени
индивидуализированный комфорт впервые может от-
170

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
менять всеобщую потребность в свободе. Таким обра-
зом, разговор о гегемонии пролетариата необходимым
образом возвращается из историко-нормативного ра-
курса в феноменально-практический.
Намного раньше Маркса, Руссо испытал на проч-
ность просвещенческую наивность «знания-силы»
(лат. scientia est potential) действительным вопросом о
силе, чем и не преминул позже воспользоваться Ро-
беспьер. Парное со-бытие свободы и несвободы это не-
примиримое противоречие. Свобода и несвобода в ис-
тории политической борьбы соотносятся не как
этические ценности, а как взаимно аннигилирующее
насилие. И насильственность революционного момен-
та свободы не в меньшей степени являет насилие, чем
история эксплуатации. Революция освобождения спо-
собна породить «рабов свободы». Чтобы осуществить
освобождение, необходимо прибегнуть к насилию,
причем насилию не только в смысле противопостав-
ленности антагонистических классов, но и к насилию
над собой. И не случайно в традиции насилия Терми-
дор неизбежен.
Испытав непосредственно и исторически традицию
эксплуатации, пролетариат подходит к своему катар-
сису. Как квинтэссенция общественных форм, вырос-
ших в условиях эксплуатации и отчуждения, он дол-
жен завершить несвободное бытие грандиозным
насилием, исторически беспрецедентным. И чем ме-
нее подготовленные, «созревшие для свободы» соци-
альные силы будут противостоять пролетариату, тем
выше будет уровень насильственных отношений —
политический террор. В преломлении к Русской рево-
люции, уже Плеханов вслед за Лассалем начинает
осознавать, что слабость и недоразвитость русской
буржуазии может лишить пролетариат исторического
выбора. И вопрос здесь не в том, что сильный пролета-
риат с легкостью победит слабую буржуазию. Дело в
171

ГЛАВА 3
ином. Кажущаяся сила пролетариата оборачивается
его слабостью, поскольку в стратегической перспек-
тиве культуры освобождения победа слабого над сла-
бым есть победа одного рабства над другим. Недозрев-
ший, в историческом смысле, пролетариат будет
обречен отпраздновать революцию установлением
собственной тирании. Именно поэтому Плеханов
предлагает ждать и не браться за оружие, приближая
свое «историческое время». Гегемония — не метафи-
зическая категория, а историческая, значит, если не
пришло время, гегемонистическая перспектива пре-
вратится из исторического в утопическое. Но утопии
нет места в практической истории, тем более в исто-
рии освобождения. Единственной возможной практи-
кой гегемонии остается — подпольная власть — про-
вокация. Скажем, провокация русской буржуазной
революции. «Помогая» буржуазии приблизиться к
собственному краху, пролетариат приближает реаль-
ное историческое время и место для реализации своей
подлинной исторической гегемонии.
Приблизительно в таком же русле мыслит и Ле-
нин, по крайней мере начиная с работы «Что де-
лать? ». Однако ленинское понимание гегемонии ста-
вит акцент на революционном значении этой
стратегии. Гегемония как пролетарское руководство
революцией, именно революцией как таковой. Осуще-
ствление революции для Ленина оказывается тождест-
венным осуществлению гегемонии. Революционность
становится практическим воплощением гегемонии.
Другими словами, стратегия гегемонии в марксизме
проблематизируется в двух запараллеленных измере-
ниях: условно от культурогеннной идеи гегемонии до
ее исторически достоверной реализации (Маркс vs
Лассаль), от зрелости и обостренности классового кон-
фликта до руководства буржуазной революцией в ус-
ловиях капитализма (Плеханов vs Ленин).
172

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
Нормативное содержание пролетарской гегемо-
нии, безусловно, не имеет никакого отношения к эко-
номическому базису, но вот сама постановка вопроса
об освобождении целиком коренится в характере про-
изводства. И поскольку масштаб базиса таков, что из-
менения в нем приводят к всемирно-историческим пе-
ременам, то необходимо прояснить: как марксистская
критика обосновывает перемены в стратегии реализа-
ции освобождения (т.е. уже в надстройке).
Динамический процесс осознания событий, проис-
ходивших в политической и общественной сфере, тре-
бовал времени и рефлексивной дистанции. Однако не
столько отсутствие новых идей, сколько недостаток
времени на их усвоение русским марксистам (они опе-
режали историческое время, иначе «история бы им
этого не простила»). Поэтому самые конкурентные
формы марксистской политической философии ста-
ли преодолевать «онтологический дефицит» базиса
(а вместе с ним и дефицит стратегий реализации ге-
гемонии) практической деятельностью. Например,
классовые отношения «не доразвились», противоре-
чия не обострились до предела, т.е. не стали всеобщи-
ми. Однако само понимание исторической перспекти-
вы как деятельности пролетариата сложилось в
сознании авангарда революционеров. Именно аван-
гард (ленинская «революционная партия нового
типа») призван был поэтому не просто возглавить ис-
торическое освобождение рабочего класса, но прово-
цировать практические шаги, «подталкивая» исто-
рию в нужном направлении. Однако, во-первых, не
всякий авангард (чье сознание было сфокусировано на
собственных национальных квартирах) обладал доста-
точным уровнем развития, а во-вторых, не всякий
авангард мог аккумулировать необходимое количест-
во практических ресурсов (прежде всего финансовых),
чтобы осуществить провокацию всемирно-историче-
173

ГЛАВА 3
ского масштаба. Именно поэтому, аккумулировав
средства различными способами, от пропаганды рево-
люционных взглядов и экспроприации до банального
заимствования средств у врага, по принципу: враг мое-
го врага — мой друг, молодая пролетарская револю-
ция могла состояться, но не там, где уже существовала
развитая в коммуникативном отношении обществен-
ность (западноевропейские национальные государст-
ва), а там, где эту самую систему коммуникативной ор-
ганизации представилось возможным организовать «с
чистого листа», — в России. Поскольку, хотя буржу-
азное развитие российского общества и происходило
стремительно, но сам характер этого развития был та-
ков, что не решал главного вопроса капитализма в аг-
рарной стране. Это и позволило повлиять на буржуаз-
ную эволюцию не со стороны фундаментального
базиса, а со стороны идеологической (интеллектуаль-
ной) провокации. Термин «провокация» здесь исполь-
зуется вне ценностного рефрена, а подразумевает «но-
вое властное начало» по отношению к существующей
политической реальности.
Вряд ли стоит удивляться, что состоявшаяся рево-
люция репрезентировала новый тип идеологической
нормативности, который в своей уже явной форме
мгновенно дал почву для рефлексии и осмысления.
Однако динамичная реактивация всех политических
сил (не только реакционных) не позволила интеллек-
туально-практической провокации стать всемирно-
историческим «пожаром», в огне которого сгорел бы
буржуазный базис. Выступления пролетариата в Вен-
грии, Германии были подавлены. «Молодая Респуб-
лика Советов» оказалась «в кольце». Практическими
задачами стали уже не проблемы всемирного руковод-
ства пролетарской революцией, а вопросы внутренней
политики, сохранения целостности страны и государ-
ственного суверенитета. Гегемония поначалу превра-
174

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
тилась в «военный коммунизм», а впоследствии — в
«диктатуру пролетариата» в общенациональном мас-
штабе, что в конечном итоге привело не к расколу ми-
рового буржуазного базиса, а к нормативному и затем
к гражданскому разлому России.
О чем недаром предупреждал Маркс, говоря еще в
«Манифесте», что «коммунисты не являются особой
партией... У них нет никаких интересов, отдельных от
интересов всего пролетариата в целом. Они не выстав-
ляют никаких особых принципов, под которые они хо-
тели бы подогнать пролетарское движение... Теорети-
ческие положения коммунистов ни в какой мере не
основываются на идеях, принципах, выдуманных или
открытых тем или другим обновителем мира. Они яв-
ляются лишь общим выражением действительных от-
ношений происходящей классовой борьбы, выражени-
ем совершающегося на наших глазах исторического
движения. Уничтожение ранее существовавших отно-
шений собственности не является чем-то присущим ис-
ключительно коммунизму»203. История, а не коммуни-
стическая партия должна была вести к революции.
К. Лефор так прокомментировал данное предостереже-
ние: «в этом смысле... ленинская концепция партии
была абсолютно чужда духу Маркса»204, попутно заме-
чая, что то влияние, которое мы здесь обозначили как
провокацию, могло носить лишь характер «духовной
власти» в сен-симоновском смысле, а никак не являть-
ся следствием «духовного княжения» макиавеллист-
ских людей-virtus, наподобие Чезаре Борджа.
Таким образом, если практический разум русских
революционеров и нашел адекватные насущным
проблемам контекстуальные механизмы, то само
вмешательство в ход истории «социалистического
пролетариата» отсрочило или даже отбросило все-
мирно-историческое завершение «истинного плана
истории».
175

ГЛАВА 3
Однако это, думается, не снимает, а наоборот, обо-
стряет отложенный разговор о политической реализа-
ции гегемонии. Он должен быть возобновлен и, что не-
маловажно, именно в жанре марксистской критики, а
не как апология или отрицание революции, но как
изобретение ее (критики) вновь, если перефразиро-
вать Беньямина.
Итак, гегемония заменяется диктатурой пролета-
риата. Гегемония пролетариата как революционность
реализовалась, утратив свое актуальное значение.
Строится новый базис, но характер труда, с точки зре-
ния свободного времени, не изменился. Если перефра-
зировать слова Арендт, революция была нужна, чтобы
точечная свобода (полис) обрела свое феноменальное
историческое пространство — свободную деятель-
ность. Вместо этого фундаментальный насильствен-
ный труд (ойкос) отменил свободное время (досуг).
«Раб превратился в господина», начался новый виток
традиции насилия — тоталитаризм.
После Октября «мировая революция» остается не-
востребованной. Ни Троцкий, ни Бухарин уже не в со-
стоянии возвратиться к первозданности классической
идеи гегемонии как лидерства в освобождении. Перед
политической теорией, как и всегда, на первый план
выходят фактические обстоятельства новой реально-
сти, т.е. проблема развития политических знаний.
Приблизительно так мыслит Лукач. В его версии под-
линная политическая наука — фиксация и изучение
всех форм отчуждения, в том числе и новых. Значит,
марксизм развивается в соответствии с фактической
реальностью, отбрасывая, преодолевая свои идеологи-
ческие побочные эффекты. Левая идеология стано-
вится все более политической наукой. Но подобная
наука не может устранить одного очень важного идео-
логического фактора — социально-экономического
детерминизма. А поскольку политическая гегемония
176

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
и историческое предназначение пролетариата обосно-
вывается исходя из понимания их характера как об-
щественных отношений, то главным препятствием
для реализации гегемонии пролетариата становится
конечная цель диктатуры пролетариата — установле-
ние контркоммуникативного общественного устрой-
ства. Пролетариат в рамках российского опыта пере-
стает артикулировать, он становится диктатором в
лице своей партии, да еще и обозленным как запер-
тый в национальном государстве и жаждущий освобо-
ждения зверь. Другими словами, логический аппарат
детерминизма, становясь инструментом рефлексии
общественных отношений, приводит мысль к отрица-
нию или заставляет не замечать данные отношения.
Это категорически неприемлемо для Грамши, для ко-
торого политика не наука, а искусство. Вот почему он
инициирует пересмотр понятия гегемонии.
Грамши понимает, что политическая борьба не ог-
раничивается революционным захватом власти.
Власть без культурной гегемонии — диктатура. Под-
линное испытание политической стратегии начинает-
ся тогда, когда наступает «позиционная война». Ког-
да от идеологической доктрины потребуется не просто
интеллектуальная убедительность, но способность
стать конкурентной формой политической культуры.
А это требует коренным образом пересмотреть комму-
никативные стратегии внутри левого движения и,
прежде всего, найти способы заново создать равно-
значные диалогичные отношения с иными социаль-
ными группами, дать слово солидарным, но все-таки
иным интересам. Грамши всматривается в россий-
скую «тюрьму народов» и намечает базовые практики
политического культурогенеза, которые призваны
преодолеть последствия военного коммунизма. Клю-
чевые из них можно свести к следующему: во-первых,
говоря осовремененным языком, необходимо создать
177,

ГЛАВА 3
новую дискурсивность, так называемое «внутреннее
общество», которое станет новой политической Аго-
рой, поскольку в политику вернутся переговоры, по-
лемика, дебаты, .фракции, консенсусные стадии и
прочее разнообразие; во-вторых, в рамках левого дви-
жения необходимо возродить универсальный про-
ект — освобождения человечества, универсализиро-
вав широкую, но все же партикулярную структуру
политических целей; в-третьих, необходимо уяс-
нить, что актуальная политическая культура возмож-
на только как форма отношений, а значит, политика
будет всегда более широкой сферой, раздвигающей
рамки специфических классовых интересов; в-чет-
вертых, пролетариату необходимо осознать, что «сво-
бода санкюлота» — это не свободный труд в свободное
время, свобода трудящихся в отрыве от освобождения
человечества представляет собой всего лишь новое во-
площение партикулярной свободы. Политическая
культура — это многоголосье, плюралистически ар-
тикулирующее общие цели общежития.
Таким образом, проект Грамши — это переход от
радикальной гегемонии в истории к гегемонии в поли-
тической культуре. Гегемонистическая перспектива
определяется возвращением к идеологическим ми-
рам, преодолением детерминизма, синтезом солидар-
ных идеологий, в результате чего производится «кол-
лективная воля». Субъектом «коллективной воли»
оказывается уже не класс, а исторически сложившая-
ся конфигурация политических сил — блок, — зна-
чительно превышающая формат класса205. Такие сою-
зы могут быть совершенно неожиданными: клирики и
коммунисты, меньшинства и феминистки и т.д.
Теория гегемонии Грамши как бы возвращает
авангардную идеологию рабочего класса в мир раз-
но-уровневых идеологий, артикулирующих интере-
сы разного состояния, осознанности, интересы раз-
178

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
ных социальных групп. Что как раз, по задумке
Грамши, и должно обеспечить левому движению ус-
пех в общекультурном смысле. Получается, что че-
рез идеологический успех в политической сфере спе-
цифические формы политической культуры могут
открыть свой исторический гегемонистический ста-
тус. Другими словами, историческая способность про-
летариата инкорпорировать в себя разнообразные мо-
тивы и даже чужие интересы возможна только в том
случае, если на практике будут найдены коммуника-
тивные механизмы солидаризации интересов. В этом
контексте теория Грамши оказывается одним из пер-
вых экспериментов по разработке концепции левой
политической культуры, что ранее, в разрезе комму-
никативных отношений рабочего движения с иными
политическими силами, не предпринимал никто из
марксистов.
Грамши одним из первых задумался о конкурент-
ности коммуникативных возможностей левой идеоло-
гии, т.е. о потенциале левой политической культуры в
условиях политической борьбы разнообразных поли-
тических культур. Вот почему он является родона-
чальником теории левой политической культуры или
левой коммуникативной теории политики, со значе-
нием не меньшим, чем, например, модели Арендт или
франкфуртцев.
Заглядывая вперед, отметим, что подобная гипоте-
за легла в основу так называемой «матрицы Грам-
ши» — модели организации дискурса по версии пост-
марксистов (Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф). Иное
их самоназвание — агонисты. Оно означает, что в мо-
дусе политических отношений борьба ведется не до
взаимного уничтожения политических оппонентов
(антагонистически), а до универсализации политиче-
ских доктрин как коммуникативно-конкурирующих,
борющихся стратегий (агонистически).
179

ГЛАВА 3
Однако прежде чем перейти к постмарксизму, не-
обходимо проинтерпретировать феномен идеологии
как таковой.
Классическая семантика идеологии закреплялась
в двух взаимодополняющих смыслах. Первое, идео-
логия — это все, что не наука. Правда, современники
Грамши пытались проблематизировать понятие идео-
логии в научном ключе, т.е. вне всякого классового
определения. Именно эту задачу была призвана ре-
шить Мангеймова «социология знания». Тем не ме-
нее результатом этого (К. Гирц обозначал это «пара-
доксом Мангейма») оказалась полная идеологизация
понятия идеологии. Второе определение идеоло-
гии — это превращенное сознание, неадекватное, ил-
люзорное, сформированное развитием в условиях от-
чуждения. Этот смысл В. Старк, продолжатель идей
Мангейма, обозначил как «мышление, сбитое с пра-
вильного пути».
Однако классическое семантическое содержание
понятия идеологии не столько проясняет перспективу
идеологической рефлексии, сколько отсылает к иссле-
дованию исходных принципов появления идеологиче-
ского сознания. В самом общем смысле идеологию
можно определить как мир социально-политических
идей, как некую программу партикулярного полити-
ческого проекта. В этом интерпретационном прелом-
лении идеология и политическая наука не противопо-
ставлены, а являются лишь двумя сторонами одного
феномена. Если идеи находятся в прямом соотнесении
к чему-то конкретному, но при этом под конкретным
понимается не эмпирический факт, а цель (например,
свобода), то здесь наукообразная идеологическая тео-
рия всецело является стадией развития идеологиче-
ского сознания. Это с одной стороны. С другой — ка-
кие исторические цели бытуют сами по себе? Всякая
историческая, общественно-политическая цель опо-
180

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
средована интенциями, стратегиями, предпочтениями
конкретных политических сил, и именно как атрибут
конкретной политической рациональности та или
иная цель в виде идеи проявляется в истории человече-
ства. Следовательно, наукообразная перспектива идео-
логии не субститут идеологии, а промежуточное состо-
яние целостной идеологической рефлексии, которое
полностью соответствует главному парадоксу Мангей-
ма: человек не мыслит самостоятельно, а, попадая в
определенный социальный контекст, присоединяется
к конкретному социально-детерминированному стилю
мышления206. Т.е. политическая наука сама по себе
носит классовый, групповой и т.п. характер и в этом
смысле не преодолевает идеологию, а является инстру-
ментом зрелой идеологической артикуляции. Самая
важная импликация к подобному пониманию заклю-
чена в том, что некоторые результаты наукообразного
истолкования классового или иного социально-поли-
тического сознания фундаментально случайны.
Перефразируя Парсонса, скажем: наука — это откло-
нение субъективности в сторону объективности. Дру-
гими словами, если «социально-политические идеи»,
неотделимые от своих классовых корней, прогресси-
руя, теоретизируются, разрабатываются научными
средствами, то они все равно останутся в мире идеоло-
гий (пусть и более зрелых), а мышление, впитавшее в
себя данные идеи, будет всегда социально-детермини-
рованным.
Грамши, во многом мыслящий по-ленински, пони-
мает гегемонию как элемент пролетарской идеологии.
Пролетариат руководит освобождением, но вопросы
руководства расширяются до уровня культурного вер-
ховенства. Для этого утверждения у Грамши есть ряд
«объективированных» причин. Рабочий класс явля-
ется носителем левой идеологии, которая действи-
тельно наиболее разработана и приближена к научно-
181

ГЛАВА 3
му состоянию. Отсюда возникает право интеллекту-
ального лидерства. Рабочее движение разнородно и в
историческом, и в актуальном смысле, следовательно,
левая социально-политическая стратегия плюрали-
стична, но не разорвана, не фрагментирована, а
активно коммуницирует внутри себя. Однако сущест-
вование коммуникативного модуса, тем более крити-
ческого невозможно без продуцирования этических
механизмов. Отсюда следует моральное превосходст-
во пролетарского движения над иными морально-по-
литическими автономиями.
В отличие от простого расширительного толкова-
ния гегемонии, как наличия больших шансов на побе-
ду, культурное лидерство, по Грамши, не означает
финальной победы левой идеологии как политико-
культурной ассимиляции социальных оппонентов.
Наоборот, гегемонистическая стратегия наиболее эф-
фективна в позиционной борьбе, что невозможно сде-
лать вне политической традиции роста многообразия.
Более того, поддержание и развитие политической
инаковости становится инструментом культуры поли-
тического лидерства.
Коль скоро модус гегемонии — это политическая
коммуникация, то актуальным становится разговор о
том, какие формы организации общежития являются
наиболее оптимальными для гегемонии пролетариа-
та. Полагаем, вслед за постмарксистами, что подлин-
ная гегемония возможна в «политическом государст-
ве», демократически определяющемся в сложной
межклассовой системе политико-культурных отно-
шений. «Политическое государство» как модель про-
тивостоит «социально-экономическому государству»,
например, пролетарскому, руководимому рабочей
партией. Социальное государство, решающее пробле-
мы рабочего класса и их исторических союзников, ни-
велирует гегемонию, а, как мы помним, для Грамши
182

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
власть без гегемонии превращается в диктатуру. В по-
литическом государстве в полной мере может реали-
зоваться потенция «войны позиций», борьба сама по
себе становится фактором развития, тогда как в эко-
номическом государстве должна наступить чья-либо
победа — установиться политический статус-кво (от-
мена, как минимум, политической борьбы на уровне
«общественного договора» о формате человеческого
общежития). Закрепление на уровне фундамента кон-
кретного социально-экономического типа общежи-
тия, безусловно, открывает больше возможностей для
роста экономики, но свободу как освобождение он ста-
вит под сомнение.
Очевидно, что различение на политическое и соци-
ально-экономические государства — это более позд-
нее прояснение грамшианских неопределенностей,
связанных с трактовкой таких его понятий, как «по-
литическое общество», «целостное государство»,
«гражданское общество» и т.п. По сути, выбор Грам-
ши между диктатурой пролетариата и политической
демократией очевиден207, поэтому мы в современном
прочтении вполне можем понимать под обозначением
«гражданское общество» политическое государство.
Здесь и начинается линия перехода к постмарксиз-
му. Помимо развития внутреннего общества, политиче-
ской силе необходимо стать коммуникативной формой,
в отношениях с иными политическими субъектами ис-
кать формы диалога, например, с прямыми оппонента-
ми, такими как либералы, консерваторы и пр. И это
сегодня в высшей степени актуально, поскольку, что
бы мы ни говорили о левых корнях теории гегемонии,
саму гегемонию сейчас осуществляют кто угодно, но
только не левые.
Утрата гегемонии «историческим гегемоном» ког-
нитивно может означать, что гегемонистический идео-
логический аппарат нащупал предел своей компетен-
183

ГЛАВА 3
ции. Всякое проблемное поле имеет свои границы, но
демаркация идеологической стратегии осуществляется
как внутри, так и снаружи. Если гегемония политиче-
ский инструмент, то, как все надстроечное, она также
исторически восходит к базису, следовательно, утрата
гегемонистичности рабочим классом, при неизменив-
шемся базисе, проблематизирует не просто осознание,
что пролетарская перспектива «освобожденного труда»
осознается не всеми, но то обстоятельство, что, вероят-
но, структуралистское различие базиса и надстройки
не срабатывает в проблемном поле гегемонии. Возника-
ет конкуренция гегемонии, и результат этого соревно-
вания просматривается не историософски, а ситуатив-
но. Именно эти резоны побуждали теоретиков, весьма
референтных к марксистской традиции, прежде всего
Лаклау и Муфф208, через культурно-политический
план гегемонии, открытый Грамши, начать разговор о
постмарксистской политической рефлексии.
Приставка «пост», безусловно, не означает каких-
либо отсылок к постмодернизму. В самом «натяну-
том» значении постмарксизм — это марксистский
постструктурализм (со множеством оговорок), по-
скольку громадное значение надстройки ставит под
сомнение ее безусловную зависимость от базиса. Т.е.
постмарксизм не манифестирует фундаментальную
утрату целостной структурной организации, а фикси-
рует обстоятельства, которые не позволяют далее раз-
вивать критическую рефлексию с опорой на иерархи-
ческое различие базиса и надстройки. Отсюда легко
просматриваются и главные оппоненты постмарксис-
тов. Это те силы, для кого политика стала экономикой
(прежде всего, теории так называемого агрегативного
или эмпирического блока, связанные с именами Шум-
петера, Г. Беккера, Э. Даунса).
Постмарксизм вызван к жизни тем обстоятельст-
вом, что современные политические проблемы часто
184

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
оказываются как бы по ту сторону от классического
марксистского видения. Например, дискурсивная,
коммуникативная политика. Впрочем, постмарксизм
не означает отмены классического марксизма. Ни Ла-
клау, ни Муфф не желают ставить своими исследова-
ниями финальную точку в истории марксизма, речь
ведется о разработке новой онтологической парадиг-
мы, с опорой на коммуникативную политику, т.е. вне
сущностных элементов классического марксизма: ре-
волюции и диктатуры. Как говорит Лаклау, феномен
новой политической критики означает «осмысление
политических сущностей таким образом, чтобы проб-
лемы гегемонии и политической артикуляции стали
вновь актуальными». Для этого необходимо, по их
мнению, радикализировать проект Грамши, т.е. заме-
стить классовую принадлежность гегемонистической
идентичностью — ассоциировать себя не с классом, а
с определенной политической культурой. Как заме-
тит А. Бадью в одном из своих интервью: «классовая
идентичность рабочего класса достигла перенасыще-
ния»209.
Пост-марксистское толкование гегемонии адекват-
но только в ситуации неопределенности перспек-
тив — политической многовариантности, которую
может гарантировать один политический модус — де-
мократия. Но что подразумевать под истинной демо-
кратией: народное правление (как мыслил Руссо) или
правление свободных собственников (как мыслил Пе-
рикл); власть социального большинства (Робеспьер)
или пролетарскую диктатуру с неизбежным военным
коммунизмом (Ленин)? Как отнестись к тому, что де-
мократизация результировалась не в демократии как
общественный формат общежития, а в политические
республики, исторически сменившие монархии. Отку-
да произрастает демократичность: из экономических
отношений или из политических? Ответ пост-марксис-
185

ГЛАВА 3
тов предельно ясен: демократия — это «радикальная
политика», в том смысле, что политические проблемы
не имеют внеполитических способов решения. Однако
радикальный отказ от внеполитической логики в по-
литике означает проблематизацию важной и новой
(в исторической перспективе) сферы — общества, ко-
торое, с одной стороны, маркируется приватным ми-
ром, а с другой — миром всеобщим. Лаклау предлага-
ет полностью отказаться от самостоятельного
значения понятия общества, подразумевая под кон-
цептуальными интерпретациями общества инстру-
ментальные идеологические конструкции210. Таким
образом, новая политическая онтология — это хоро-
шо известная, еще со времен античности, модель по-
литической цивилизации (ойкумены), состоящей из
множеств различных комбинаций ойкоса и полиса.
Ход рассуждений Лаклау в общем-то не нов. Об об-
ществе, как бесконечности различий, говорил еще
Конт. Когда общество имело непроницаемые грани-
цы, в смысле гегелевских или токвилевских корпора-
ций, — социальность не выходила за рамки общест-
венной сферы, социальность не была безграничной.
Уже Дюркгейм, а за ним и Вебер фиксируют про-
странственную произвольность социума. Попытка ог-
раничить этот произвол ведет к внедрению тотальных
правил общественных отношений. Но все формы об-
щественных состояний «сверхдетерминированы»
(детерминированы не только базисом, но и детермина-
цией самого базиса). Следовательно, правила, регули-
рующие социальность в общественной сфере, не могут
быть установлены ни априори, ни постфактум. «От-
крытость» проекта общества ставит под сомнение са-
му возможность самостоятельного статуса промежу-
точного состояния между полисом и ойкосом,
поскольку общество всегда тяготеет либо к семье (про-
изводя индивида), либо к политике (производя пра-
186

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
во). Другими словами, общество — это поле борьбы
между публичной и приватной сферами, широкая
граница между политикой и экономикой.
Существует и иной ход рассуждений. Мангейм, на-
пример, обратил внимание на то, что любая обществен-
ная идеология базируется на сознании причисления.
Прямым следствием этого причисления является такая
форма, как партия, которая в максимально объектив-
ной форме выражает конкретные общественные интере-
сы. Но проблема, как нам представляется, заключается
уже не в том, что общество — это множество различий,
или в том, насколько в состоянии партия объективно
выражать общественные интересы, а в том, что общест-
венные элементы в их нынешнем состоянии не в состоя-
нии идентифицировать свое общественное причисле-
ние. Можно было бы предположить общественную
ситуацию, в которой партийная артикуляция расшири-
лась до уровня партии всех демократических сил или
всего народа, но якобинистское или шмиттианское про-
тивопоставление свой-чужой или друг-враг опять не
сработают, поскольку в реальной практике просто нет в
наличии «антинародных» партий. Социальность блуж-
дает между политикой и семьей, проявляясь то в форма-
те гражданского общества, то в локальных сообщест-
вах. Получается, если перефразировать Мангейма,
сущность, которую выражает общественная идеология
не идеологическая, а утопическая, т.е. социальность, в
прямом смысле, не имеет своего постоянного места.
На сказанном нельзя ставить точку. Тут уместен
скорее вопрос или многоточие. Проект культурной
гегемонии Грамши, представляет собой, если вос-
пользоваться понятием К. Ясперса, «осевой пово-
рот» в истории марксистской критики. Без осозна-
ния культурогенной перспективы современная
левая мысль просто не в состоянии ответить на воп-
рос о собственной политической культуре. Безуслов-
187

ГЛАВА 3
но, Грамши не хватило времени, чтобы многое про-
яснить, он оставил исследователей с «объемом неоп-
ределенностей», среди которых главной, на мой
взгляд, является ответ на вопрос: каков предполага-
емый формат будущего общественного устройства,
не с точки зрения определения, а с точки зрения
стратегического смысла, объясняющего, почему лю-
ди должны продуцировать особенный тип отноше-
ний — свободу? Тем не менее Грамши действительно
наметил ряд перспектив, проблемность которых как
раз и указывает на стратегические направления пла-
нов раскрытия важнейших сторон человеческой сво-
боды.
4. Теория создания значений
«Матрица Грамши», как ее назовет Лаклау, при-
надлежит к универсалистскому политическому мето-
ду, но эта универсальность особого рода — «внутрен-
няя»211. Легитимация политики в рамках теории
гегемонии нуждается в неком уточнении, поскольку
легитимация не является результатом общественного
договора, и в случае, если требование легитимации
окажется недостаточно проясненным, политическая
культура гегемона вполне может остаться частным
случаем массовой культуры, агрегированным внеш-
ней по отношению к политике силой, например эконо-
мическим потреблением (как «правление политиков»
у Шумпетера).
Поскольку гегемония имеет непосредственное от-
ношение к онтологии субъекта, это означает, что ка-
кой-то из своих структурных частей она находится
вне публичного пространства. Гегемония не совпадает
ни с гегелевским «универсальным классом чиновни-
ков-собственников», ни с Марксовым утопическим
188

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
универсальным классом, который должен появиться
после «финального примирения», отмирания государ-
ства и окончания всякой политики. Как скажет Лак-
лау, гегемонистические отношения являются в сущ-
ности своей политическими, поэтому и нуждаются в
постановке вопроса о нормативности212. С постмарк-
систской точки зрения проблемы нормативности —
это те же проблемы создания общественных значимо-
стей, о которых мы говорили в предыдущей главе. Но
в отличие от делиберативной организации дискурса,
решать их надо безотносительно к степени их важно-
сти для «экономики благоденствия» (как у Хаберма-
са)213. Т.е. для Лаклау и Муфф не существует челове-
ческого пространства вне политики, на котором, как
на стене из платоновской «легенды о пещере», отра-
жаются политические смыслы. Однако это не означа-
ет, что постмарксисты принимают тезис Вебера о над-
стройке, которая вбирает в себя часть функций
базиса. Здесь речь ведется о том, что базис и надстрой-
ка, по сути, есть одно целое, а различия в него вносят-
ся только на дискурсивном уровне. Именно поэтому
для постмарксизма не существует объективных зако-
нов, из которых вытекает разделение общества на
классы. Социальные группы всегда создаются в борь-
бе, и именно этот «политический агонизм» есть при-
чина того, что формируются классы, объединяются
силы, появляются различные типы экономик и созда-
ются новые культуры.
Если принять точку зрения постмарксизма, то не
представляется возможным формирование целостной
теории легитимации каких-то лидеров институтов
власти, или методов принятия политических реше-
ний, поскольку система легитимации какого-либо об-
щественно значимого явления будет изобиловать мас-
сой пропусков. Например, всякий раз, когда будет
найден консенсус относительно, например, лидера, то
189

ГЛАВА 3
мгновенно будет пропадать необходимость в вопроша-
нии его легитимности.
В данном контексте, по нашему мнению, весьма по-
казательны рассуждения Вебера относительно того,
что невозможно практикой подтвердить его собствен-
ную трехстороннюю систему легитимации политиче-
ского лидерства. В связи с данным обстоятельством он
вынужден признать, что традиционного, харизмати-
ческого и легального лидерства в реальной жизни не
существует, а его система легитимности не более чем
аналитический инструмент для «идеально-типиче-
ской» реконструкции политики214. Эмпирическое от-
сутствие «чистых» политических явлений и, следова-
тельно, — «чистых» систем легитимации признается
постмарксизмом исходно, но аргументы в доказатель-
ство данного тезиса Лаклау и Муфф выбирают иные.
Ссылаясь на идеи Л. Витгинштейна, они предполага-
ют, что не существует такой вещи, как «приложение
правила» — каждый случай применения правила сам
становится правилом. Если попробовать реконструи-
ровать логику Муфф, то получается, что всякое следо-
вание правилу есть практика, следовательно, техника
использования общей теории может зависеть только от
субъективности того, кто применяет правила. И даже
если бы была возможна «чистая теория», то универ-
сальность ее заключалась бы в том, что на практике
она всегда подтверждалась бы необъективно. При та-
ком положении дел уместнее для научного подхода к
политике остаться с «объективным плюрализмом»,
нежели с «универсальной необъективностью»215.
Реальная политика всегда работает с нормативны-
ми идеями, поскольку именно идеи мобилизуют к
борьбе. Как только идея проясняется в эмпирическую
закономерность, на основании которой можно вы-
строить системную теорию, так сразу политика стано-
вится уделом экспертов, которые опрокидывают по-
190

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
литику в «политику политиков». А далее все происхо-
дит по сценарию Шумпетера, о чем шел разговор в
первой главе. Именно так реконструируется логика
постмарксистов, действительно построенная на «мат-
рице Грамши». Концепция гегемонии Грамши откры-
вает область политики, но тут же отказывается от нее,
когда влияние на классовое деление общества припи-
сывают экономике216.
5. Принцип «социальность»
Однако одного признания продуктивности грам-
шианской теории гегемонии недостаточно для того,
чтобы объяснить постмарксистские представления о
нормативности. Мерцание стратегий необходимо син-
тезировать в рациональную методологическую конст-
рукцию, которая в комплексе будет объяснять то, что
происходит с нормативностью в настоящий момент.
Такой объединительной моделью послужила теория
«создания значений». В самом общем смысле данная
теория состоит из двух элементов: системы организа-
ции дискурса и базовой теоретической конструк-
ции — «социальность»217. В рамках настоящей рабо-
ты мы не будем проводить самостоятельный анализ
системы Лаклау и Муфф, а сфокусируемся на принци-
пе «социальности», который отчасти раскроет некото-
рые практические стороны постмарксистской систе-
мы дискурса.
Отправная точка рассуждений постмарксистов за-
ключается в том, что всякое участие в политике осу-
ществляется с внутренним представлением о том, что
политическая реальность имеет «устойчивую и одно-
значную структуру», например, демократия, власть,
субъект, представительство и т.д. Но поскольку эта
структура есть производная от коммуникации, кото-
191

ГЛАВА 3
рая может ограничиваться только символической или
фактической «смертью» участника, то политическая
структура никогда не может быть сформирована пол-
ностью. Поэтому исследовать необходимо не объек-
тивность демократии, общества или класса, а то, как
создаются и легитимируются феномены объективно-
сти данных структур. Тем более, что объективно ни
демократии, ни общества не существует218, поскольку
невозможно выполнить ключевое требование объек-
тивирования — очистки от субъективного, чтобы
формализовать качества предмета, систематизировав
его свойства.
Следовательно, анализ должен выявлять того, кто
формирует значения и осуществляет политическую
легитимацию, т.е. политического субъекта, в роли ко-
торого выступает, например, демократическая обще-
ственность. Дискурсивная природа «создания значе-
ний» как бы постоянно опровергает однозначность
социального. И если уместно вспомнить в данном кон-
тексте слова Касториадиса, то получается, что судьба
политики — это демократия, поскольку только демо-
кратический модус может на противоходе, негативно
оправдывать действия политического субъекта. В де-
мократии создаются условия для разума. Демократи-
ческая коммуникация пресекает всякое стремление
субъекта к узурпации «объективности», поэтому леги-
тимация демократии заключается не в объективном
познании «тела» демократии, а в том, какое значение
имеет демократия для людей, действующих политиче-
ски. Если каждый участник демократической полити-
ки самоопределяется в результате политической борь-
бы, то плюралистичность демократии вместе с
субъектностью политической деятельности становят-
ся условиями политического многообразия. Данная
конструкция политики не позволяет заранее опреде-
лить, к какой именно группе принадлежит человек.
192

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
Политическая идентичность постмарксизмом пони-
мается как реакция на вызовы, и не детерминируется
классовой принадлежностью или характером эконо-
мического производства.
Очевидно, что постмарксистская конструкция «со-
здания значений» может работать только в некой
политизированной реальности, где сам дискурс по-
строен на примате политического219. Базисность по-
литики — это условие предопределения, а для Лак-
лау и Муфф, как мы установили, детерминированной
может быть только перспектива политической борьбы.
Поэтому все, что имеет отношение к контексту борьбы,
получается дискурсивно. Значит, при невозможности
рационально отличить, например, демократию от по-
литики, расставив приоритеты или установив сопод-
чинения, постмарксистам необходимо признать, что
нет явлений, рожденных вне дискурса, что и ложится
в основу рациональности пост-марксизма22®'. Плюра-
листическая рациональность дает вполне ясное пред-
ставление о том, как понимать дискурсивность всего
происходящего. Однако, остановившись на этом,
постмарксизм стал бы поздней лингвистической вер-
сией хайдеггерианского «онтологического поворота» в
феноменологии. Онтологизация дискурса без обратной
связи с реальностью, в которой существует субъект
языка, всего лишь на марксистский лад повторяла бы
тезис Хайдеггера о том, что «язык — дом бытия».
Чтобы пояснить логику постмарксистов, которая
объясняет политическую гегемонию как коммуника-
тивное условие борьбы, мы будем использовать так
называемое «доказательство от противного», вспом-
нив кантианскую диалектику фактов и априорий221.
Апофатический в отношении факта агностицизм Кан-
та требовал отыскания метода, который разумно уни-
версализирует метод установления обратной связи ме-
жду априорией и реальностью. Ноуменальный мир,
193

ГЛАВА 3
по Канту, аккумулировал все трансценденции, кото-
рые, как известно, никак не могли быть представлены
в гетерономии, поэтому метод, обозначенный Кантом
как трансцендентальный, должен был быть «чистым»
на всем протяжении передачи смысла из мира свобо-
ды в мир насилия. Иначе в чем бы заключался замы-
сел всей конструкции? Значит, трансцендентальная
апперцепция — это, в очень упрощенной форме, путь,
который проделывает, минуя фактичность, идея из
метафизического разума, попадая в частный разум,
сформированный рассудком и категориями. То, что в
мире внеисторического разума есть автономия, долж-
но указать путь к свободе для индивида. На время
умолчим о том, что условия, а именно сочетание исти-
ны, добра и красоты, делали этот путь настолько
сложным, что «человеком разумным», а значит и сво-
бодным, могли назвать себя по Канту только «герои».
Но гносеологически ясно, что трансцендентальная ло-
гика должна была остаться именно на уровне идеи,
для точности, идеи долженствования. Поэтому мо-
раль по Канту не могла быть ни онтологической, ни
политической, а могла быть только самозаконода-
тельством конкретного человека, обладающего разу-
мом222. Такую «деонтологическую мораль» в практи-
ческом формате мы можем назвать морализмом, за
которым не может стоять никакой общественной си-
лы и никакой борьбы. Что и демонстрирует деонтоло-
гический либерализм, например в версии Ролза, тре-
бующий для вступления в общественный договор
отказаться от всего специфического (силы, ресурсов,
опыта, знаний, авторитетности, влияния и т.п.), что-
бы договор был справедливым, а политическое обяза-
тельство — честным.
Принципиально важной, в контексте нашего ис-
следования, оказывается ситуация с антиполитично-
стью идеи частной морали. С одной стороны, условие
194

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
«чистоты» трансцендентальности указывает на то,
что, вообще говоря, вероятно такое движение идеи,
при котором она (идея) может «испачкаться». Тем бо-
лее что политика, в расхожем представлении общест-
венности, часто обозначается как «грязное дело».
С другой стороны, из представления о «чистой идее»
следует импликативное различие двух миров, сущест-
вующих в различных логиках: ноуменальный — в
свободной причинности, гетерономный — в конечной
каузальности. Два мира, при котором один индуциру-
ет другой, рождают недвусмысленную аллюзию о ба-
зисе и надстройке. У Маркса так же, как и у Канта,
познание главного мира проясняло все в подчиненном
мире. Безусловно, теории Маркса и Канта разнятся
практически во всем, кроме разве отношения к прак-
тике морального долженствования. И по Канту, и по
Марксу «моральный облик» складывался вне полити-
ки. Правда, у Канта это происходило сразу без полити-
ки, а у Маркса — после завершения всех политик.
Данную моральную практику современная политиче-
ская философия обозначает как антиконсеквенцио-
нальную, т.е. мораль индивидуального долга, в отли-
чие от морали консеквенциональной — политической
морали, берущей ответственность за то, какие насту-
пают следствия политических действий.
Таким образом, возвращаясь к исходной задаче
прояснения идеи нормативности в пост-марксизме,
заметим, что пост-марксистский разум, основанный
на дискурсивной природе всего, что имеет значение
для общества, если он хочет выдержать критику со
стороны, как кантианцев, так и марксистов, должен
показать, что нормативность имеет обратную связь с
теми, кто ее порождает. В этом смысле политические
субъекты несут ответственность перед демократией.
Чтобы показать, что данное высказывание имеет от-
ношение не только к изменчивой идее нормативности,
195

ГЛАВА 3
но и к нуждающейся в стабильности системе леги-
тимности политических форм, вспомним парадокс
Лумана, который, применительно к нашей теме будет
звучать так: системная логика может быть поставлена
в тупик, если ставится вопрос: может ли система леги-
тимности демократии допустить антидемократиче-
ское решение, чтобы сама сущность демократии про-
должила свое существование? Данная постановка
вопроса оказывается многократно более острой, если
предположить, что большинство современных дикта-
тур, в том числе новейших, могут использовать инсти-
туты (например, всенародные референдумы о продле-
нии сроков полномочий), признаваемые мировым
политическим опытом как институты демократии,
для авторитарного правления собственным народом.
А также если вспомнить, что Гитлер пришел к власти
вполне легитимным демократическим способом, на
основании статей Веймаровской конституции, одним
из авторов которой был Вебер — корифей теории ле-
гитимности и один из авторов концепции нормативно-
го разума (этики ответственности).
6. Либерально-демократические предпосылки
современной политики
Негативность логики дифференциации двух ми-
ров, присутствующая в политических теориях Канта,
Маркса, Вебера, Лукача, Хабермаса и многих других,
для постмарксистов заключается в стремлении к пре-
одолению противоречий. Другими словами, постмар-
ксизм не принимает дискурс, сворачивающий поли-
тику. В сущности, рациональность, с помощью
которой доказывается окончание истории политики,
весьма однобока. Если политика строится на мнени-
ях, которые могут быть авторитетными, но при этом
196

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
не перестают быть изменчивыми, а потому различаю-
щимися и конфликтными, то проблема нормативно-
сти — это не просто рациональное обоснование в фор-
ме делиберативного обмена разумными аргументами,
а это согласие с самой жизнью. С одной стороны, как
отметит, например, Штраус в своем введении к поли-
тической философии, мнение от знания отличается
только волей, знание невозможно без воли к установ-
лению авторитетности мнения223. С другой стороны,
как заметил в свое время Лефор, — уроки, которые
пытаются извлечь из тоталитаризма, часто наивны
настолько, что критика обращается на политику как
таковую224. Главный упрек тираниям обращен не к
рациональности, а к тому, что тирания — это форма
общественного бытия, которой надо противопоста-
вить не аргумент, а другую форму человеческого об-
щежития. Если использовать термин того же Лефора,
то речь ведется об «образе жизни» или «идеи жизни».
Постмарксисты вполне разделяют эту точку зрения.
Муфф, например, апеллируя к критике «рациональ-
ной политики» Оукшотом и Витгенштейном, замеча-
ет, что «для согласия мнений необходимо сначала
иметь согласие форм жизни»225. Мало договориться о
том, что есть система демократической легитимации,
необходимо еще договориться о том, почему именно
идея демократии должна работать в системе полити-
ческой нормативности.
Проблема еще более усложняется, если видеть в
демократии онтологическую сущность. В устойчи-
вом общественном представлении понятие демокра-
тии заключается в так называемом правлении наро-
да. Однако, с точки зрения онтологизации этого
явления, данное часто используемое дискурсивное
определение не имеет смысла. Во-первых, демокра-
тия нового времени появилась как инструмент нега-
тивного определения общественного устройства.
197

ГЛАВА 3
Грубо говоря, с помощью требования демократии аб-
солютистская монархия конвертировалась в право-
вое состояние конституционной монархии. Монарх
получал права, коих он не имел ранее, поскольку
правил абсолютно (суверенно), права такие же раци-
онализированные, какие к тому времени постепенно
сложились в гражданских, т.е. частных отношени-
ях. Освобождаться можно только освобождаясь вме-
сте с другими — один из тезисов Просвещения.
Достаточно вспомнить многократно воспроизводив-
шийся пример Канта о пастухе и стаде, где свободу
пастух мог получить только в отношении с другими
пастухами, но не от стада, хотя и зависел от него бо-
лее, чем от других пастухов.
Демократия, по сути, вырастает из общества, а не
из политики. Она — общественная форма выражения
гражданского оборота или свободной коммуникации,
как нормативной, так и по поводу частного интереса.
Данный тезис подтверждается еще и тем обстоятель-
ством, что термин «демократия», извлеченный из ан-
тичного мировоззрения, был впоследствии политизи-
рован не на этимологических основаниях, а как
инструмент политической борьбы. Таким образом,
произошла аберрация исходного значения понятия,
которое в приближении к нашей терминологии стало
означать правление свободных собственников, пред-
ставителей родов, отцов семейств. Термин «демос» в
любом случае не подразумевал народ, в смысле всего
населения полиса. Однако в политической риторике
закрепилось именно значение демократии как прав-
ления всего народа с акцентом на тех, кто ранее был
«ничем», хотя для выражения этого смысла в антич-
ности имелся иной термин — «охлократия» — прав-
ление черни.
Вектор просвещенческой стратегии «демократии»
был направлен от разумного общества на монарха, и
198

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
если интерпретировать данный вектор в политико-
правовой логике, то общество требовало от монарха
стать гарантом общественного устройства, в котором
правят законы разума, а не «пастушьего произвола»,
по Канту. Однако политика как бы расстается с этой
онтологической идеей демократии в тот момент, когда
права человека становятся якобинскими правами тру-
дящегося (санкюлота). Во-вторых, в политико-этиче-
ском смысле наделение всех правами означает созна-
тельное принятие политической ответственности,
именно это становится краеугольным элементом лю-
бых теорий «общественного договора» от Гоббса, Лок-
ка и Руссо до самых новых: «теории справедливости»
Ролза и «делиберативной демократии» Хабермаса.
То, что конституционные монархические режимы,
пользуясь языком Маркса, «стали править по-старо-
му», отказавшись от политического обязательства,
могло означать только одно, что «старый режим пре-
ступен» и подлежит, перефразируя Фуко, «публично-
му исправлению» — революции. При всей полемич-
ности данного утверждения важным для нас является
не обоснование данного политико-исторического фе-
номена, а то, что демократия к этому процессу не име-
ла никакого отношения. Общественный формат мо-
нархий сменился не демократией, в. республикой, т.е.
правлением тех, кто правит в интересах «общего
дела». Собственно, единственное, что изменилось в
политической онтологии при переходе от конституци-
онной монархии к республике, — это источник рекру-
тирования легитимного субъекта власти. Частично
расширилось пространство политического гражданст-
ва, что и потребовало трансформировать институты
власти «на основании разума». Заметим, что речь шла
о трансформации институтов, а не создании новых,
поскольку практически все монархические режимы к
моменту смены строя на республиканский уже имели
199

ГЛАВА 3
довольно большой опыт парламентского, судебного и
исполнительного делопроизводства.
Демократия была не единственным инструментом
политики, который потерял (по причине собственной
победы) в период великих буржуазных революций
свою нормативную сущность. Онтологии лишились
практически все «старые» идеологии, и прежде всего,
либерализм, который был самостоятельным полити-
ческим явлением только в условиях нормативного во-
прошания монархии. Поэтому для того, чтобы воспол-
нить пустоты в отсутствие субъекта демократии и
исчезновения обоснований целей либерализма, демо-
кратия и либерализм объединились под знаменем ли-
берально-демократической политики. В отличие от
подлинной демократической критики и действитель-
ного либерализма просвещения, этой политике пред-
стояло политически бороться как за гегемонию над
политической культурой субъектов (агентов, электо-
рата), так и за собственную версию системы общест-
венных ценностей.
Схожая ситуация произошла и с консерватизмом,
с одной только оговоркой: консерватизм при всей са-
мостоятельности данной идеологической стратегии
все же подчинен своей сущности. А это требовало от
консерватизма, скажем условно, во всех партиях «иг-
рать черными фигурами», т.е. отвечать на вызовы, но
не создавать их. Поэтому политическую работу с по-
нятиями демократии консерватизму навязали либе-
рально-демократические эксперименты. Однако в лю-
бом случае парламентская демократическая игра
либералов и консерваторов могла продолжаться до-
вольно длительное время, поскольку не была, как ска-
зал бы Шмитт, «опасной борьбой». Лишенные своих
онтологии, либеральные и консервативные демокра-
тические политики боролись фактически только «на
словах». Собственно, тогда же появились первые сис-
200

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
темы легитимности, и рождены они были как раз в
среде консерваторов (французские легитимисты), что
только подтверждает оговорку, сделанную выше.
Спустя некоторое время все это «идеологическое вели-
колепие» столкнулось с новой силой, имевшей недву-
смысленную политическую онтологию, — социали-
стами. Тогда же политизированная (либерализмом и
консерватизмом) демократия получила первый дейст-
вительно чрезвычайный вызов, который заставил
вновь обратиться к поиску реальной общественной
силы, которая могла бы взять на себя политическое
обязательство строить демократию на основе либе-
ральных или опосредованных консерватизмом норма-
тивных принципах. Такой искомой силой стал
несколько запоздавший с политическим самоопреде-
лением, но тоже, если верить Марксу, революционный
класс — буржуазия. В перспективе «государства все-
общего благоденствия» субъектом политической демо-
кратии станет так называемый «средний класс». По
сути, это будут все те же буржуа и бюргеры, к кото-
рым, с одной стороны, присоединится почти вся сфера
государственных услуг — чиновничество низшего и
среднего звена, а с другой — ангажированная соци-
альными гарантиями часть трудовой группы. Только
к середине девятнадцатого века демократия превра-
тилась в действительную цель политической борьбы.
Но и здесь требуется оговорка: процесс взаимопро-
никновения демократии и либерализма проходил в то
же время, что и становление социалистических поли-
тик (от анархистской до коммунистической). И зна-
чит «свободно парящая» идея демократии, в лексике
Токвиля, была привлекательна и для социалистов,
поскольку к тому времени социалисты тоже успели
потерпеть ряд поражений, как в событиях Париж-
ской коммуны, так и в неудачах первого Интернацио-
нала. Прямым выражением данных обстоятельств
201

ГЛАВА 3
явилось конструирование различных версий идеоло-
гии социал-демократии.
Таким образом, три великие идеологии: либера-
лизм, консерватизм и социализм вышли из девятнад-
цатого века политическими стратегиями только бла-
годаря «обороту» идеи демократии. Но при этом не
следует забывать о том, что демократия как историче-
ская форма вопрошания легитимности общественного
правления со стороны «общества свободных собствен-
ников» была таковой до начала девятнадцатого века,
а к середине того же века стала фикцией, лишенной
подлинной онтологичности. Или, используя лексику
Маркса, можно сказать, что идея демократии превра-
тилась в политический капитал, на оборот которого
претендовали и претендуют три политических конку-
рента.
И последнее. Исторически достоверная демокра-
тия Нового времени вписана в дискурс, состоящий
только из субъектов, онтологически обладающих де-
мократической волей. Это не обязательно просвещен-
ные аристократы, городские цеховые мастера или ли-
тераторы. Вообще невозможно социологически точно
классифицировать социальный облик агентов демо-
кратии. Было бы совершенно иррелевантным исполь-
зовать методы социологии в этой сугубо политико-фи-
лософской и отчасти правовой проблеме226. Из всех
«объективностей» демократии адекватно можно гово-
рить только о перспективе демократического волеизъ-
явления. Как и всякая перспектива, демократическая
перспектива размыкает горизонт ожиданий, но с точ-
ки зрения постмарксизма ключом к размыканию пре-
делов демократии оказывается политическая борьба
за гегемонию в плане широкой демократической
культуры.
Поэтому, хотя демократия и была сначала истори-
ческим инструментом в борьбе двух воль — абсолюти-
202

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
стекой и правовой (монархической или республикан-
ской), мы сейчас не можем выделить соответствующие
антагонистические воли. В то же время допустить от-
сутствие воли в современной политике невозможно,
даже с точки зрения «демократического метода»
Шумпетера. Следовательно, прежние большие поли-
тики, которые были борьбой враждебных друг другу
сил и требовали строительства человеческого обще-
жития исключительно по идеологическим чертежам,
более не являются исторически адекватными. Хоро-
шо это или нет, но главным форматом современной
политики становится внутренняя политика в полном
смысле этого слова, не в качестве противопоставления
внешней (международной) политики, а как политика
внутри жесткого общественного каркаса либеральной
демократии. Таким образом, современная политика
оказывается тотально либерально-демократической.
Как предсказывал один из самых проницательных
критиков тотальной политики Шмитт, такая внут-
ренняя политика и будет обозначаться как (дискур-
сивный) плюриверсум227.
Принимая тезис Шмитта о важности внутренней
политики, тем не менее необходимо отклонить один
из его аргументов — о псевдоморфозе либерализма.
Краткий абрис концепции демократии, представлен-
ный выше, позволяет сделать вывод, что именно
трансформации либерализма привели современную
политику к ее нынешнему состоянию. Во-первых, ли-
берализм появился значительно раньше всех совре-
менных идеологий; во-вторых, его вечный оппо-
нент — консерватизм не предлагал и не собирался
предлагать политическую конструкцию, поглощаю-
щую либеральную экспансию; в-третьих, попытка
социализма построить мир без либерализма не уда-
лась: он только лишился источника разумной оппози-
ционной критики, столь необходимой для поддержа-
203

ГЛАВА 3
ния собственной витальной силы в политической
борьбе. Таким образом, пройдя через массу вызовов,
именно либерализм смог предложить демократии
наиболее эффективный нормативный формат, где он-
тологическая гомогенность с лихвой компенсирова-
лась политическим плюрализмом.
Форма демократии, которую мы сейчас имеем, за-
дана вполне легитимно, но легитимность эта сродни
движению спутника по орбите, который так воодуше-
вил Арендт228. Спутник, двигаясь по орбите, находит-
ся в состоянии постоянного падения, и только с помо-
щью собственного усилия преодолевает земное
притяжение и создает равнодействие для того, чтобы
просто остаться на орбите. Пользуясь этой метафорой,
заметим, стремление к однородности онтологии, по
большому счету, — это стремление к отсутствию вся-
кой онтологии. Только пустота, как мы знаем еще от
Демокрита, может быть однородна, поэтому только
лишь активность может гарантировать политическое
существование. Другими словами, идея нормативно-
сти в современной политике постоянно находится в
кризисе, однако продолжение демократического про-
екта позволяет всякий раз обнаруживать норматив-
ные сущности политики.
Полагаем, что именно это значение должен был во-
зыметь «опыт ничто» Сартра, наделившего экзистен-
циальность силой для продолжения политики. Собст-
венно говоря, можно представить целый корпус
примеров, когда мыслителями воспроизводилось по-
литическое требование мужества. И для Арендт экзи-
стенциальное мужество было кардинальной полити-
ческой добродетелью, и шмиттианское условие
политики — это мужество человека принять совре-
менное положение дел таким, каково оно есть229. Та-
ким требованием и Кант обосновывал волю к разумно-
му правовому государству. Согласно Канту, лозунгом
204

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
этой эпохи просвещения было выражение: Sapere
aude! — что означало «имей мужество пользоваться
своим собственным рассудком!»230 Отказ от борьбы
есть синоним политической смерти, поскольку только
борьба может поддерживать нынешнюю практически
«отсутствующую» онтологию. В подтверждение дан-
ной мысли позволим себе привести объемную цитату
Шмитта, которая, на наш взгляд, весьма рельефно де-
монстрирует суть экзистенциального поддержания
политической онтологии, «...Мы знаем, — пишет
он, — что сегодня самая страшная война ведется
только во имя мира, а самое бесчеловечное совершает-
ся лишь во имя человечности. ...Мы постигаем плюра-
лизм духовной жизни и знаем, что центральная об-
ласть духовного пребывания не может быть областью
нейтральной... Жизнь, которой больше не противо-
стоит ничего, кроме смерти, уже не есть жизнь... Кто
не знает больше иного врага, кроме смерти... тот бли-
же к смерти, чем к жизни... Разделение на группы,
которое предполагает на своей стороне лишь дух и
жизнь, а на другой — лишь смерть и механику, есть
не что иное, как отказ от борьбы, и имеет ценность
лишь романтической жалобы. Ибо жизнь борется не
со смертью, а дух — не с бездуховностью. Дух борется
против духа, жизнь против жизни, а из силы цельно-
го знания возникает порядок человеческих вещей»231.
7. Агонистическая демократия
Современная демократическая политика, если вос-
пользоваться метафорой Вебера, ближе к «политике
невозможного», чем к «искусству возможного». Одна-
ко стремление к невозможному, как условие достиже-
ния возможного, по Веберу, должно было осуществ-
ляться «одновременно со страстью и холодным
205

ГЛАВА 3
глазомером»232. Под холодным глазомером Вебер» без-
условно, понимал рациональность — «судьбу челове-
чества» . Рациональность уже в его логике двоилась на
рациональность, создающую «железную клетку», и
рациональность, позволяющую оставаться человеком
даже в клетке. Условно первый тип рациональности
обозначим как инструментальную рациональность,
второй тип — как нормативную. По первому пути
(инструменталистского разума) пошла агрегативная
демократия, по второму — делиберативная, но обе
эти демократические политические концепции упус-
тили то, что еще Гегель называл условием «велико-
го» — страсть («ничто великое не совершается без
страсти»).
Постмарксистская версия демократии построена с
соблюдением данного условия Гегеля. Как следует из
логики Муфф, нынешнее состояние демократии дей-
ствительно вызывает озабоченность. Но попытаться
решить проблемы демократии за счет умножения и
конкуренции различных типов рациональных прак-
тик — это на самом деле упрощение. Демократия, ос-
тавшаяся все тем же «политическим капиталом», ну-
ждается в действительном усложнении. Но
комплексность демократии для постмарксистов —
это, прежде всего, включение в политическое измере-
ние страстей и пафоса233. Т.е. легитимный смысл
демократии создается не рациональным согласием, а
непосредственным демократическим пафосом поли-
тики, эмоциональным принятием и постоянным пра-
ктическим подтверждением обязательства понимать
под онтологией политической жизни демократию.
Собственно, это эмоциональное обстоятельство есть
новое нормативное условие (демократической) граж-
данственности, по Муфф и Лаклау.
Исторически идеи либерализма привнесли в либе-
рально-демократическую политику приоритет инди-
206

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
вида, как если бы индивид из всех возможных поли-
тических онтологии остановил свой выбор именно на
демократии. Однако, с точки зрения постмарксизма,
вопрос поставлен в корне неверно. Проблема индиви-
да, как главного персонажа политической реально-
сти, не может возникнуть вне вопроса о политическом
субъекте. Когда политический институт действует об-
щественно, то, вне всякого сомнения, конечными ад-
ресатами всегда оказываются индивиды, даже если
они составляют группу интересов, что и нормирует в
конечном счете общественные роли: избиратель, на-
логоплательщик, законопослушный гражданин и т.п.
Но когда речь заходит о легитимности существования
самих политических институтов, то опорной силой
выступает не индивид, а ассоциированные политиче-
ские субъекты. В нашем случае, ведя речь о демокра-
тических институтах, мы говорим о субъектах демо-
кратии. Таким образом, приоритет индивида в
современных условиях оказывается не более чем при-
ятным напоминанием о Просвещении. Поэтому, как
отмечает Муфф, безусловно, необходимо сформулиро-
вать альтернативу агрегативной демократической
фикции в виде подлинного демократического метода,
но путь установления широкого общественного кон-
сенсуса, по которому пошли современные договорные
теории, «едва ли способствует формированию демо-
кратических граждан»*1 .
По мысли постмарксистов, онтологически индиви-
да конституирует различие, а не консенсус235. Следо-
вательно, для того чтобы политические институты бы-
ли признаны как институты, поддерживающие
индивидуальность, они должны не сворачиваться в
формы согласия, а наоборот, множить разнообразие
диалогов, форм жизни и онтологических конструк-
ций индивидуальных миров. По сути, постмарксиста-
ми здесь воспроизводится мысль Арендт о том, что ес-
207

ГЛАВА 3
ли на базе консенсуса в либеральной демократии воз-
никает политическая однородность, то следующим ве-
роятным шагом станет приход тотального субъекта
«демократии», например, если использовать отечест-
венную лексику, в форме «партии власти». Количест-
во шагов на этом пути, как показывает Арендт, всегда
различно, но принципиально то, что последний шаг
«однородная демократия» всегда сделает в тоталита-
ризм.
Для постмарксистов формула делиберативного
консенсуса — это нормативная (долженствующая) ра-
циональность без страсти, но в поиске этического ле-
гитимного состояния. Хабермас и его последователи
совершенно упустили из вида то, что доказал Гегель:
«страсть... может быть представлена как долг»236.
При этом, как было показано во второй главе нашего
исследования, Хабермас постоянно пытается задать
механизмы умножения человеческих форм жизни, но
делает это, не размывая границу между государствен-
ным состоянием и приватным миром, а наоборот, все
более и более укрепляя этот раздел. Базовое, для дели-
беративной демократии, разделение реальности на ад-
министративную систему и «жизненный мир» проис-
ходит у Хабермаса со стороны «жизненного мира» и
осуществляется под девизом «обороны жизненных
(приватных) форм». Причем то, что со стороны адми-
нистративной системы, где заняты те же люди, кото-
рые бытуют и в «жизненном мире», постоянно идет
сигнал на контакт с «жизненным миром», восприни-
мается консенсусной теорией не как поиск коммуни-
кации, а как агрессия (колонизация) со стороны госу-
дарства. Поэтому, замечает Муфф, вместо поиска
легитимации общественного состояния человеческого
общежития происходит становление крайних форм
атомизации, которые, собственно говоря, и создают
«кризис нормативности», что по первому замыслу и
208

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
призвана была решить делиберативная теория демо-
кратии.
Здесь, для доказательства обоснованности пост-
марксистской критики, уместно обратиться к самым
первым опытам политической рефлексии коллектив-
ных состояний. Вспомним хотя бы опыт Сократа. По-
литико-философское значение событий заключалось,
как представляется, в попытке размыкания жесткой
границы между «полисом» и «ойкосом», границы, за-
дающей основу политической онтологии античного
мира. Обращает на себя внимание тот факт, что Со-
крат не занимался политикой на агоре, когда этого от
него требовала полисная система (известные случаи,
описанные Платоном, — отказ выполнять роль при-
тана, отстранение от политического обсуждения и
т.д.). Однако всякий раз, когда агора вновь станови-
лась рыночной площадью, Сократ заводил с прохожи-
ми разговоры о политических смыслах (благе, муже-
стве, знании и пр.), за что и страдал не раз. Если
действия Сократа не считать банальной неадекватно-
стью, а попробовать установить цель поступков Со-
крата, то становится очевидным, что сократический
проект является первым опытом конструирования
гражданского общества в условиях ойкумены. Разу-
меется, обоснованность данной гипотезы о Сократе
требует самостоятельного исследования, выходящего
за рамки настоящей работы. Однако логика данного
предположения вскрывает то, что идея общественного
состояния (не государственного или приватного) все-
гда давала возможность легитимировать или поста-
вить под сомнение ту или иную систему признания де-
мократических институтов. Сократа, как известно,
казнила демократия, причем прямая демократия, и
именно в череде таких событий, как отказ от демокра-
тической самокритики, многие комментаторы, начи-
ная с Платона, увидели причины сначала делегитима-
209

ГЛАВА 3
ции, а потом и скорой фактической гибели полисной
демократии. Поэтому проблема политики — это не
просто открытие свободы, но во многом способность
создать такую гражданственность, которая всякий
раз заново переоткрывала свободу, что и составляло
суть проблемы нормативности демократии, как в ан-
тичности, так и в Новое время.
Третий «жизненный мир» — общественное состоя-
ние — это не просто требование, скажем, гегелевской
диалектики, но базовое условие демократической
проблематизации реальности. В этом смысле «предан-
ность демократии», о которой заявлено в теориях аг-
регатов или делиберации, оказывается праздной меч-
тательностью, если не показан механизм перевода
частного интереса во всеобщий интерес. А для этого
как раз и нужно показать конструкцию гражданского
общества, в котором собственно и появилось на свет
требование демократии и где оно воспроизводится
вновь и вновь. Поэтому общественное состояние как
раньше, так и теперь — это не рудимент демократии,
а условие воспроизводства субъектов демократии.
Проблема демократическим образом организован-
ной общественности для постмарксизма не сводится к
теоретическому разрешению спора о легитимности де-
мократии. Даже если представить, что спор закончил-
ся бы полным фиаско постмарксистов, то это никак не
сказалось бы на силе политической воли. Как замеча-
ет Муфф, при таком рассмотрении легитимность де-
мократии не зависит от предоставления интеллекту-
ального обоснования, а зависит она лишь от того, что
Витгенштейн обозначал «страстным выбором систе-
мы ориентации»237. Только при таком выборе полити-
ческий плюрализм получает действительную онтоло-
гическую опору, которая не будет зависеть ни от
содержания частных предпочтений индивидов, ни от
таких же частных предпочтений политиков. Конечно,
210

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
политики всегда могут договориться, что и будет, по
большому счету, составлять консенсус. Но рациональ-
ный договор не может дать ответ о нормативном воп-
рошании демократии, как формы политического бы-
тия.
Для постмарксистов рассмотренные примеры де-
мократических теорий агрегатов и делиберации де-
монстрируют дефекты либерально-демократического
понятия политического, которые вскрыла в свое вре-
мя критическая конструкция «принципа политиче-
ского» Шмитта* И дело здесь даже не в том, что тео-
рии Шумпетера и Хабермаса не могут отличить
экономику или этику от политики. Суть заключается
в том, что «полярность этики и экономики» — это
противопоставление мнимо политическое и «даже ан-
типолитическое», поскольку именно оно «служит
разделению на группы друзей и врагов» либо ведет к
неспособности понять то, что, противопоставляя эм-
пирику и мораль, невозможно избежать политики
как «неминуемого следствия»238. Чтобы исправить
данный дефект демократической мысли, необходимо
разработать подход, при котором нынешняя либе-
ральная демократия будет легитимироваться исклю-
чительно политической природой данного явления,
т.е. природой антагонизма и явлением политико-
культурной гегемонии как производного от антагони-
стических отношений. В этом смысле демократиче-
ская социальная реальность объективируется не
своими институтами, а «следами исключений», кото-
рые были оставлены при осуществлении выбора кон-
струкций тех или иных институтов.
Пояснение данной идее можно сделать на примере
метода «радикализации историзма» Беньямина239.
Кратко, по Беньямину, история, которая состоит из
фактов, есть односторонняя история или, в нашем
случае, — история только политических побед. Хро-
211

ГЛАВА 3
нология политических побед, по сути, есть цепь (ка-
лендарь) исторических фактов, которая маркирует
историю господства конкретной политической докт-
рины (в данном контексте либерально-демократиче-
ской). Но подлинная история победы либеральной
демократии складывается, все-таки, не из эмпириче-
ских дат либерально-демократической хроники, а из
причин, благодаря которым в каждом конкретном
случае возникала политическая сила, сопротивляв-
шаяся либеральной демократии и предлагавшая ис-
торические альтернативы. Постановка вопроса в ло-
гике радикализации показывает, что легитимация
политической победы происходит не только за счет
победителя, но и в значительной мере зависит от об-
стоятельств проигрыша. Только так можно прояс-
нить нормативный смысл политических доктрин,
трансформирующихся в зависимости от контекста
реальной борьбы.
Однако для постмарксизма важно то, что победа
той или иной силы снимает конкуренцию норматив-
ности, предлагая взамен собственную систему легити-
мации, для которой сущностными оказываются не ис-
ходные причины вступления в борьбу, а состояние
наступившего покоя, нормализации. Именно поэтому
множество критиков, в том числе и из отечественных
политологов, обозначают классические теории систе-
мы легитимности (Вебера, Липсета, Парсонса) как
теории политической стабилизации240. Но, как верно
заметили У. Пройс и К. Оффе, демократические ин-
ституты всегда хранят следы насилия241. Именно поэ-
тому «легитимное насилие» онтологически несовмес-
тимо с демократией как формой политического
выражения свободного бытия или того, что, напри-
мер, в юридическом формате понимается как «право
для всех»242. Поэтому мы опять приходим к подтвер-
ждению главного тезиса работы, что нормативности
212

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
в условиях либеральной демократии имманентен не-
кий мерцающий кризис то попеременной потери смыс-
ла политической борьбы (идеи политики), то разруше-
ния порядка общественных значимостей (систему
нормативности). Постмарксистское представление о
гегемонии в перспективе легитимной политики уже
на позитивном уровне не допускает возможности ис-
толкования гегемонии с позиций классового разли-
чия. В этой системе исходно нет сил, внешних друг
ДРУгу, борющихся между собой за онтологию демо-
кратии. Все силы, участвующие в борьбе, противоре-
чиво сотрудничают друг с другом в деле строительства
демократии, конституируя вновь и вновь уникальную
демократическую идентичность.
Здесь мы вплотную подходим к самой важной для
постмарксизма проблеме. Природа политического
конфликта может безошибочно определять собствен-
ную меру, по достижении которой интенсивность
количественного многообразия политического плюра-
лизма остается в качественной идентичности демо-
кратии? На данной стадии рассуждений отчетливо
видно, что постмарксизм отказывается от этического
идеала демократии как «осуществления совершенной
гармонии или прозрачности»243. Первое, постмаркси-
стская демократия не примеряет в своем идеале все
партикулярное и особенное, из чего складывается ре-
альная политика. Второе, демократия не отвечает ус-
ловиям научности и в этом смысле не может стать
предметом рациональной политической науки, как
этого от нее требуют поклонники кантианского «сил-
логизма правового государства», построенного на про-
зрачных принципах разума, «cogito трансценденталь-
ного субъекта» вне политического и исторического
контекста. Третье, самое главное, демократия всегда
будет принимать, как выражается Муфф, слабые, т.е.
заранее противоречивые решения и тут же начнет ос-
213

ГЛАВА 3
паривать собственные решения, исходя из диалогиче-
ского демократического характера. «Общество может
быть демократическим по своему характеру только
тогда, когда ни один ограниченный социальный уча-
стник не может приписывать себе представительство
тотальности и притязать на обладание основной "вла-
стью"»244. И четвертое, последнее, принцип «больше
демократии», который в делиберативной теории леги-
тимировал систему власти, для постмарксистов ока-
зывается бесполезным, поскольку, если власть суще-
ствует, то она уже согласована с какой-то из систем
легитимации. Тогда, собственно, и получается нега-
тивная дилемма между логиками консенсуса и агрега-
тов. В первом случае будет необходимо говорить о том,
что любая власть уже легитимна, а во втором — что
недемократическая общественность есть субъект де-
мократии (в варианте Шумпетера — «народа» нет, а
его субъектность — фикция).
Оба этих случая постмарксистами отрицаются, по-
скольку принцип «больше демократии» онтологиче-
ски пуст. Для Муфф существенным являются обстоя-
тельства власти. Если власть смогла навязать себя, то
за ней стоят конкретные силы, которые делают ее леги-
тимной, — легитимность не покоится ни на априори-
ях, ни на фактическом. Нормативная легитимация —
это противоречивый процесс, которым, подобно свобо-
де, невозможно обладать, признание политики можно
только осуществлять.
«Соберем» постмарксистские политические смыс-
лы в теоретическую конструкцию и дадим краткий
абрис ее объективного содержания.
Свою политическую доктрину Муфф обозначила
как «антагонистический плюрализм»245 для того,
чтобы акцентировать опорные принципы своей тео-
рии: политическое противоречие и гегемония в разно-
образии. Содержательная параметрия ее теории вклю-
214

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
чает в себя также различие между «политическим по
природе» и «политическими образованиями» как во-
плотившимися сущностями. «Политическое» Муфф
связала с антагонизмами, которые, по ее мнению, не-
устранимо присущи человеческим отношениям и мо-
гут принимать множество различных форм. «Полити-
ческие образования» — это «множество практик,
дискурсов и институтов, направленных на установле-
ние определенного порядка» в организации совместно-
го общежития. Связь между политическими образова-
ниями осуществляется как отношение возбуждения и
успокоения: антагонизмы делают любой порядок чре-
ватым возникновением конфликтов, «политические
образования» занимаются усмирением враждебности,
пытаются ослабить потенциал антагонизмов, сущест-
вующих в отношениях между людьми.
Основной вопрос, на который отвечает антагони-
стическая теория, сводится к следующему: каким об-
разом можно устранить из политики исключения и
осмыслить ее как создание единства в конфликтном
контексте? Новизна ее версии демократической поли-
тики состоит не в преодолении противопоставления
мы/они, поскольку, как заметит Муфф, это преодоле-
ние невозможно, а в таком преобразовании, чтобы
данное противопоставление нормировало демократи-
ческую политику. Цель политики состоит в «таком
конструировании «их», когда «они» перестают счи-
таться врагами, которых необходимо уничтожить, а
становятся «соперниками». Т.е., перефразируя Валь-
тера, теми, с чьими идеями мы боремся, но в чьем пра-
ве их отстаивать мы не сомневаемся. Соперник, безус-
ловно, есть политический враг, «но враг легитимный,
враг, с которым... есть определенные точки соприкос-
новения, поскольку мы оба придерживаемся этико-
политических принципов либеральной демократии:
свободы и равенства»246. Система легитимации сопер-
215

ГЛАВА 3
ников состоит в том, что все обилие разногласий и от-
личий находится ниже порога интенсивности, за
которым существует угроза разрушения либерально-
демократического modus vivendi.
Собственно, в точке перехода врага в соперника про-
исходит не только возгонка новой идеи нормативности,
но и легитимируется новая система политического бы-
тия, новая версия демократии. Если ранее идея легити-
мации, принадлежавшая конкретной политической
силе, парила в некой изолированной автономности, то с
момента обретения соперников проблема легитимно-
сти становится реальной дискурсивной проблемой.
Муфф подчеркивает, что холистские (тотальные)
формы социальной организации возникают в связи с
достижением символического представления о якобы
достигнутом общественном консенсусе. Ссылаясь на
идею Вебера о «расколдовывании мира», т.е. о рацио-
налистическом устранении всего символического,
Муфф практически воспроизводит другую метафору
Вебера «о войне богов», которая наступает в момент
гибели символического единства суверенитета. Это
состояние влечет неизбежные конфликты и появле-
ние субъектного плюрализма, за которым стоит плю-
рализм суверенных форм жизни, Муфф, конечно, не
отрицает возможности консенсуса, но отказывает в
продуктивности рациональному стремлению к кон-
сенсусу потому, что консенсус возможен как факт в
процессе, а потому обозначать его лучше «консенсу-
сом относительно конфликта». Разумеется, факт, вы-
рванный из процесса, не может играть какой-либо
значительной роли для нормативности. Однако для
постмарксизма важно другое: «иллюзии рациональ-
ной легитимации» не являются нейтральными аргу-
ментами в политической борьбе; они способны пред-
ставлять реальную угрозу демократии, поскольку
могут устранить публичную сферу, отдав ее этико-по-
216

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ БЕЗ КОНСЕНСУСА
литическим экспертам. Причем и эмпирические ин-
терпретации политики создают такую же угрозу с тем
только различием, что власть получат профессиональ-
ные политики. Для агонистической же доктрины пуб-
личное пространство — это гарантия того, что обще-
ство никогда не будет «правильно устроено», и
значит, никогда не отпадет потребность в сфере разно-
гласий — политике.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
С самого начала работы мы отмечали, что проведен-
ное исследование не может носить исчерпывающего
характера. Собственно, книга задумывалась не как по-
иск финального ответа, а как вклад автора в процесс
современной политологической рефлексии проблем
нормативности. Безусловно, нормативность в полити-
ке намного шире и по содержанию и по доктриналь-
ным направлениям, поэтому представленные в настоя-
щей работе три политические доктрины не могли
объять собой всю проблематику политической норма-
тивности. Остались по существу не затронутыми пози-
тивистские представления о политике, такие, напри-
мер, как «политика открытого общества» К. Поппера,
не было ничего сказано о бихевиористических доктри-
нах Г. Лассуэлла и А. Каплана, обойдены вниманием
теория «общественного самоописания» Н. Лумана; рес-
публиканско-коммунитаристские модели Дж. Грея,
Ф. Майклмана, А. Макинтайра; и неоконсервативные
представления И. Кристола, П. Бьюкенена и Р. Кагана,
а также неолиберальный постмодернизм Р. Купера и
многие другие.
Помимо этого в рассмотренных доктринах (агрега-
тивной, делиберативной и агонистической) остались
ряд проблем, которые по существу были только заявле-
ны, но не прояснены. Это и причины резких изменений
политических предпочтений граждан, и проблемы по-
литического признания (через исследование признаков
и критериев правомочности и правомерности) власти и
политической силы, природа политического обязатель-
ства и ответственности, и др. Полагаю, что многие из
перечисленных проблем в силу своего масштаба пре-
тендуют на самостоятельные исследования.
218

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Однако в целом в настоящей работе были выявле-
ны, как представляется, основные смыслы, которые
нормируют политику. Для теории агрегатов — это
политическая эмпирика, демократический элитизм,
политический инструментализм; для делибератив-
ной демократии — нормативная рациональность,
коммуникативный консенсус, системность полити-
ки; для агонистических теорий — онтологичность
политической борьбы, дискурсивная целостность, ге-
гемония в условиях политического плюрализма. По
существу, были проанализированы базовые принци-
пы и приемы идеологической легитимации по трем
направлениям, а также сделаны оценки продуктив-
ности предложенных Шумпетером, Хабермасом,
Муфф и Лаклау подходов к вопросам критики совре-
менного либерально-демократического общественно-
го устройства. В заключение мы можем сделать ряд
выводов.
Первое, В общем смысле, «теория агрегатов», заду-
манная Шумпетером как некая попытка спасения ли-
берально-демократической политики, пренебрегла
этическими возможностями консолидации граждан.
Сделав ставку на политических экспертов, теория аг-
регативной демократии смогла, на наш взгляд, пока-
зать возможность достижения быстрой стабилизации
политических институтов. Однако при этом были ут-
рачены стратегические цели (общее благо, воля, об-
щественность), которые могли легитимировать де-
мократическое государственное устройство.
Второе. Коммуникативная версия «общественного
договора» Хабермаса стала реакцией неприятия на
антинормативную политику. Теория делиберативной
демократии — это современная версия, перефразиро-
вав самого Хабермаса, «политики модерна». Другими
словами, здесь нормативность (как и во всех классиче-
ских демократических теориях) должна была быть
219

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
выражена через рационально-этическое признание
политических институтов. Но в погоне за политиче-
ской рациональностью теория Хабермаса «объективи-
ровала» субъектов политики, поставив над их свобод-
ным выбором силу рационального аргумента. Таким
образом, полнотой демократического суверенитета
стала обладать скорее идеализированная «речевая си-
туация», нежели гражданский процесс, политиче-
ский диалог и обсуждения, которые осуществляются
в обществе людьми не всегда и не во всем рациональ-
ными. Другими словами, политический консенсус,
основанный на делиберативной власти, оказался не
менее репрессивным к свободе личности, чем сувере-
нитет политиков в теории агрегатов.
Третье. Проанализировав основные слабости тео-
рии агрегатов и делиберативной политики, постмарк-
систские авторы (Лаклау и Муфф) предложили свой
вариант — агонистическую демократию. Теория, ко-
торая стала моделью политической онтологизации,
основанной на бытийной неустранимости противоре-
чий, уже на уровне теории отрицает возможность пре-
одоления политической борьбы. При этом, если в ре-
альной политике силы распределились определенным
образом, появились легитимированные демократиче-
скими процедурами лидеры и был достигнут консен-
сус относительно рациональных правил политиче-
ской аргументации, то это все равно не приводит к
достижению демократического идеала — политики,
включающей всех без исключения.
По результатам проведенного сравнения можно
сделать главный вывод о том, что идея нормативной
политики находится в глубоком теоретическом кри-
зисе, поскольку современных теоретиков в гораздо
большей мере заботят способы легитимации, чем по-
литические смыслы, которые, по мнению многих
ставших уже классическими авторов, легитимируют
220

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
саму политическую культуру. Как подчеркивала
Арендт, только те политические проекты можно на-
звать перспективными, которые могут удержать соб-
ственную политичность и не опрокинуться в социаль-
ные, юридические, экономические или иные логики
самообоснования.

ПРИМЕЧАНИЯ
1. Фуко M. Интеллектуалы и власть: Избранные политические
статьи, выступления и интервью. Ч. 1. М.: Праксис, 2002. С. 148.
2. Вебер М. Наука как призвание и профессия // Вебер М.
Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.'С. 733,734.
3. Здесь речь ведется о перформативности социального субъ-
екта. По словам Ж.-Ф. Лиотара, «высказывание, называемое
перформативным, имеет ту особенность, что его воздействие на
референт совпадает с его высказыванием» (Лиотар Ж-Ф. Состо-
яние постмодерна. М.: Институт экспериментальной социоло-
гии; СПб.: Алетейя, 1998. С. 3).
4. Отдавая дань Веберу, последнюю следовало бы обозна-
чить как «этику ответственности». Но здесь большая заслуга
принадлежит все же самой социальной реальности, поскольку
Вебер мыслит по-кантиански (консеквенция и антиконсеквен-
ция долга) с тем только различием, что Кант, при всем фило-
софском величии данной фигуры, все же не обладал разверну-
тым понятийным аппаратом для работы с идеологией,
5. Хоркхаймер М.,Адорно Т. Диалектика Просвещения. М.~
СПб.: Медиум, 1997. С. 30.
6. Здесь не ведется речь о «политическом реализме» как
внешнеполитической доктрине, впервые сформулированной в
работе Ганса Моргентау «Politics among Nations». Под полити-
ческим реализмом здесь понимается стратегия восприятия по-
литики как ограниченной всеобщими решениями эмпириче-
ской реальности человеческих отношений.
7. Среди наиболее значительных работ, мало цитируемых
отечественными политологами, книги: «Предисловие к поли-
тике» (1913), «Общественное мнение» (1921), «Призрак обще-
ственности» (1925), «Предисловие к морали» (1929), «Закат За-
пада» , «Публичная философия» и др.
8. Downs A. An Economic Theory of Democracy. N.Y.:
HarperCollins College, 1957.
222

ПРИМЕЧАНИЯ
9. Becker G, Human Capital. N.Y., L. 1964.
10. Муфф Ш. К агонистической модели демократии // Ло-
гос. № 2004. С. 181.
11. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
М.: Экономика, 1995. С. 372.
12. Т. Веблен — автор элитистской теории, основное содер-
жание, которой представлено работой «Праздный класс». См.:
Veblen T. The Theory of the Leisure Class: An Economic Study of
Institutions. N. Y.: The Macmillan Company, 1899.
13. Г. Мэйн — автор известной работы «Народное прави-
тельство» , изданной в 1885 году. См.: Maine Я. Popular Govern-
ment. Indianapolis, 1976.
14. У. Липман раскрывает данную идею в главе с характер-
ным названием «Коды и их враги». См.: Lippmann W. Public
Opinion. N. Y., 2004
15. Arendt H. The Origins of Totalitarianism. N. Y., 1951. P.
315.
16. Lippmann W. The Phantom Public. N.Y.: McMillan Press,
1925. P. 189.
17. Липман У. Публичная философия. Москва: ИДЕЯ-
ПРЕСС, 2004. С. 37.
18. См. подробнее: Ringen S. A Distributional Theory of Eco-
nomic Democracy // Democratization. April 2004, Vol. 11, Issue 2.
PP. 18-40; Anderson G. L. Toward Economic Democracy //
International Journal on World Peace, March 2003, Vol. 20,
Issue 1. PP. 3-21.
19. В своей последней работе «Движение в социализм»
Шумпетер так раскроет этот смысл «Капитализм ... означает
систему ценностей, отношение к Жизни, определенную циви-
лизацию — цивилизацию, основанную на неравенстве и семей-
ном, состоянии» {Шумпетер Й. Капитализм, социализм и де-
мократия. С. 529,530).
20. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 229.
21. Там же. С. 228.
22. Там же. С. 328.
223

ПРИМЕЧАНИЯ
23. Там же. С. 321.
24. Там же. С. 225.
25. Там же. С. 158.
26. Это тем более верно, если вспомнить, что некоторые соб-
ственные экономические модели Шумпетера были непосредст-
венно построены на марксовой идее «о падении нормы прибы-
ли» в условиях концентрации и централизации капитала.
В частности, главная экономическая «теория бизнес циклов» с
ее составной частью — «рассуждения об инвестициях».
27. Шумпетер Й, Капитализм, социализм и демократия.
С. 176.
28. Anderson G. L. Toward Economic Democracy. P. 10.
29. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 115.
30. Там же. С. 116.
31. Там же. С. 347.
32. См.: Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демокра-
тия. С. 127.
33. Mayer R. Robert Dahl and the Right to Workplace Demo-
cracy // Review of Politics, Spring 2001, Vol. 63, Issue 2. P. 224.
34. Шумпетер И. Капитализм, социализм и демократия.
С.127.
35. Как заметит Шумпетер, «поведение того или иного пред-
приятия следует оценивать только на фоне общего процесса, в
контексте порожденной им ситуации. Необходимо выяснить
его роль в постоянном потоке «созидательного разрушения»,
невозможно понять его вне этого потока или на основе гипотезы
о неподвижности мира» (Шумпетер Й. Капитализм, социа-
лизм и демократия. С.127).
36. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 527, 528.
37. Там же. С. 529.
38. Там же. С. 179.
39. Там же.
40. См. также: Бьюкенен П. Демократический империа-
лизм и «военный президент» // Правые и не-правые. М.: ACT,
224

ПРИМЕЧАНИЯ
2006. С. 25-59; Mehta P. В. Empire and Moral Identity // Ethics
& International Affairs, 2003, Vol. 17 Issue 2. P. 49-62; Wood-
ward S. L. Humanitarian War: A New Consensus? // Disasters,
December 2001, Vol. 25 Issue 4. PP. 332,333.
41. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 183.
42. «Парадокс, свойственный организации буржуазного об-
щества, повторяется и в буржуазной теории. Подобно тому как
буржуазная рационализация мира, несмотря на присущую ей
последовательно рационализирующую тенденцию, внезапно
останавливается перед определенными феноменами, ибо, санк-
ционировав «свободную конкуренцию» и классовую борьбу,
она как бы создала новую иррациональную сферу общественной
жизни» (Манхейм К, Диагноз нашего времени. М.: Юрист,
1994. С.106).
43. Манхейм К. Диагноз нашего времени. С. 107.
44. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С.183.
45. «Термин «институциональные структуры» мы будем
употреблять в самом широком смысле, относя сюда не только
юридические институты, но также и сложившиеся установки
общественного мнения и государственной политики» (Шумпе-
тер Й. Капитализм, социализм и демократия. С. 187).
46. Еще Макиавелли отмечал: «Только тот, кто обладает ис-
тинной доблестью,... сумеет не упустить того, что фортуна сама
вложила ему в руки» (Макиавелли i/. Государь // Мактавелли
Н. Сочинения Спб.: Кристалл, 1998. С. 63).
47. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С.193.
48. «Мы имеем все основания задать вопрос, вполне ли кор-
ректно считать капитализм самостоятельно возникшей соци-
альной формой или он является всего лишь последней стадией
разложения того, что мы называем феодализмом?» (Шумпе-
тер Й. Капитализм, социализм и демократия, б. 193).
49. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С.197.
225

ПРИМЕЧАНИЯ
50. Там же. С. 220.
51. Там же. С. 207.
52. В прологе своей диагностики капитализма Шумпетер
так заявит о своей позиции: «Можно ненавидеть социализм
или, по крайней мере, относиться к нему с холодным критициз-
мом, но все же предвидеть его приход. Так поступали и поступа-
ют многие консерваторы» (Шумпетер И. Капитализм, социа-
лизм и демократия. С. 104).
53. Данное условие является неким общим признаком всех
«экономических демократий». См.: Adamson W. L. Economic
Democracy and the Expediency of Worker Participation //
Political Studies, March 90, Vol. 38. Issue 1. P. 71.
54. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 231.
55. Там же.
56. Там же. С. 199, 200.
57. Гоббс Г, Левиафан. М.: Мысль, 2001. С. 150.
58. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 332.
59. Там же. С. 336.
60. «Вполне очевидно, что воля большинства есть воля боль-
шинства, а не воля «народа» (Шумпетер И. Капитализм, соци-
ализм и демократия. С. 358).
61. Конкордат с Папой 1801 года и др.
62. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 338.
63. В версии Шумпетера этот парадокс звучит так: «Если
правительством для народа можно назвать такое правитель-
ство, результаты политики которого в долгосрочной перспек-
тиве окажутся приемлемыми для народа в целом, то прави-
тельство, сформированное самим народом в трактате
классической доктрины демократии, часто не соответствует
этому критерию» (Шумпетер Й. Капитализм, социализм и
демократия. С. 339).
64. Гоббс Т. Левиафан. С. 9.
65. Там же. С. 119.
226

ПРИМЕЧАНИЯ
66. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 337.
67. По замечанию Шумпетера, «такого понятия, как уни-
версальная рациональность, не существует» {Шумпетер Й. Ка-
питализм, социализм и демократия. С. 342).
68. См. подробнее: Wolf D.H. Landmine Clearing, Capitalism,
and Workplace Democracy // Peace Review, June 2000, Vol. 12,
Issue 2. P. 211-216.
69. «Неправда, что домохозяек легко обмануть в вопросах
продуктов питания, известных предметов домашнего обихода
или одежды» (Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демо-
кратия. С. 342).
70. По Шумпетеру, «как только обычный гражданин затра-
гивает политические вопросы, он опускается на более низкий
уровень умственной деятельности. Он аргументирует и анали-
зирует так, что это показалось бы ему самому инфантильным
применительно к сфере его собственных интересов. Он вновь
становится дикарем: его мышление становится ассоциативным
и эффективным» (Шумпетер Й. Капитализм, социализм и де-
мократия. С. 347).
71. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 346.
72. Там же. С. 347.
73. Там же. С. 524.
74. Elklit J., Reynolds A., The Impact of Election Administra-
tion on the Legitimacy of Emerging Democracies: A New Compara-
tive Politics Research Agenda // Commonwealth & Comparative
Politics, July 2002, Vol. 40, Issue 2. P. 88.
75. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 370. (Курсив мой. — И. Е.)
76. Там же. С. 357.
77. Кант И. К вечному миру // Трактаты о вечном мире.
М.: Соцэкгиз, 1963. С. 169.
78. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.
С. 357.
79. Там же. С. 358.
227

ПРИМЕЧАНИЯ
80. Там же* С. 370.
81. Gutmann А., Thompson D. Why Deliberative Democracy?
Princeton, NJ, Princeton University Press, 2004. P. 3; см. также:
Gosepath S. Democracy out of Reason? Comment on Rainer Forst's
"The Rule of Reasons" // Ratio Juris, December 2001, Vol. 14,
Issue 4. P. 379-389.
82. Муфф Я/. К агонистической модели демократии // Ло-
гос, № 2, 2004. С. 182.
83. См.: Tremblay L, В. Deliberative Democracy and Liberal
Rights // Ratio Juris, December 2001, Vol. 14 Issue 4. P. 424-454.
84. Алексеева Т. Современные политические теории. M.,
РОССПЭН, 2000. С. 255.
85. Habermas J. Legitimation Crisis. Boston: Beacon Press,
1975.
86. Habermas J, Theory of Communicative Action. Boston:
Beacon Press, 1987; Habermas «7. Moral Consciousness and Com-
municative Action. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1990. Рус.
пер.: Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное
действие. СПб.: Наука, 2000.
87. Habermas J. Between Facts and Norms. Cambridge, Mass. :
MIT Press, 1996.
88. Habermas J. The Inclusion of the Other: Studies in Politi-
cal Theory. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1998. Рус. пер.: Хабер-
мас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории.
СПб.: Наука, 2001.
89. Paris Я. Notes: Class Structure and Legitimatory Public
Sphere: A Hypothesis on the Continued Existence of Class Rela-
tionships and the Problem of Legitimation in Transitional
Societies // New German Critique. Spring75. Issue 5. P. 149.
90. Парсонс также заметит, что «редко бывает возможно
обеспечить легитимность ассоциации, связывая легитимиза-
цию с вполне конкретными действиями, поскольку субъекты
действия, чтобы иметь возможность реализовать свои ценности
в меняющихся обстоятельствах, должны обладать достаточной
свободой принятия решений. Одним из факторов, обусловлива-
ющих такую свободу, является высокий уровень генерализа-
228

ПРИМЕЧАНИЯ
ции ценностей, на основе которых осуществляется легитимиза-
ция объединения» (Парсонс Т. Система современных обществ.
М.: Аспект Пресс, 1998. С. 28, 29).
91. Манхейм К. Идеология и утопия // Диагноз нашего
времени. М.: Юрист, 1994. С. 70-72.
92. Парсонс Т. Система современных обществ. М.: Аспект
Пресс, 1998. С. 16, 23, 24.
93. Луман Я. Власть. М.: Праксис, 2001. С. 131.
94. Собственно сама генерализация ценностей не подлежит
вопрошанию, поскольку, по Парсонсу, в «конечном счете цен-
ности легитимизируются главным образом в религиозных тер-
минах» (Парсонс 7\ Система современных обществ. С. 22).
95. Парсонс Т. Система современных обществ. С. 22.
96. Heath J, Legitimation crisis in the later work of Jürgen
Habermas. Montreal: Universite de Montreal, 1995. P. 4.
97. См. подробнее: Луман Н. Тавтология и парадокс в само-
описаниях современного общества // Социо-Логос. Вып. 1. М.:
Прогресс, 1991. С. 194-218.
98. Как заметит Луман, «самый очевидный признак этого
порядка взаимосвязи социальной структуры и самоописания
общественной системы состоит в возможности бесконкурент-
ной репрезентации общества в обществе» (Луман Н. Тавтоло-
гия и парадокс в самоописаниях современного общества.
С. 195).
99. Данный эффект Луман обозначил как «самовалида-
ция» общественной системы. См. об этом подробнее: Луман Н.
Медиа коммуникации. М.: Логос, 2005. С. 241-244.
100. Как заметит по этому поводу Луман, «скрытую теорию
общества» надо искать там, где она использует «различие,
трансцендирующее общество как социальную систему», и «со-
относит социальное, как бы оно ни называлось, с индивидом и
потому представляет себе индивида как некое внесоциальное
единство. Эта теоретическая установка подготовлена новейшей
философией сознания и следует из разработанного в ней поня-
тия субъекта» (Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописа-
ниях современного общества. С. 201).
229

ПРИМЕЧАНИЯ
101. Habermas J. Legitimation Crisis. P.107—109; Haber-
mas J. Moral Consciousness and Communicative Action. P. 88,
89, 197.
102. Сравним с рассуждением Хабермаса: «структура голо-
сования «на входе* и получения власти «на выходе» отвечает
одному и тому же образцу стратегического действия» (Хабер-
мае iÖ. Вовлечение другого. Очерки политической теории.
С. 388).
103. Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях сов-
ременного общества. С. 194.
104. Luhmann N. Trust and Power. Wiley, Chichester, 1979.
P.88, 89.
105. Пирсоне Т. Система современных обществ. С. 16,18, 22.
106. Как это было, например, в теории Дюркгейма, когда
новая «органическая солидарность», сменив «механическую
солидарность», требовала от общества разделения труда, при-
чем всякого, не только экономического и в том числе, символь-
ного, чему, например, служила «миссиясоциолога».
107. Heath J. Legitimation crisis in the later work of Jürgen
Habermas. P. 8.
108. Предварительно заметим, что в данном случае прояв-
ляется одна из этических сторон хабермасовой «идеальной ре-
чевой ситуации».
109. Heath J. Legitimation crisis in the later work of Jürgen
Habermas. P. 9.
110. Perez O. Normative Creativity and Global Legal Plura-
lism: Reflections on the Democratic Critique of Transnational
Law // Indiana Journal of Global Legal Studies, Summer 2003,
Vol. 10, Issue 2. P. 52; Cooke M. Five Arguments for Deliberative
Democracy //Political Studies, December 2000, Vol. 48, Issue 5.
P. 947.
111. Rodin, D., European Constitution: A Move from the
Theological Legitimation of Political Regime // Politicka Misao:
Croatian Political Science Review, 2004, Vol. 41, Issue 5. P. 89.
112. Для позитивиста Дюркгейма легитимность фактиче-
ского «положения вещей» возможна только при условии ценно-
230

ПРИМЕЧАНИЯ
стного допущения — порядок (как функциональное соответст-
вие каждого занявшего подобающее себе место другому, нахо-
дящемуся на своем месте), что делает реальным допускаемую
как факт целостность общественной системы. Следовательно,
мы можем, с определенной долей уверенности, сказать, что де-
либеративная стратегия уходит корнями гораздо глубже мо-
мента появления собственно термина.
113. StrykerR. Science, Class, and the Welfare State: A Class-
Centered Functional Account // American Journal of Sociology,
November 90, Vol. 96, Issue 3. P. 687.
114. Habermas J. Legitimation Crisis. Boston: Beacon Press,
1975. P. 69.
115. См.: Marcuse H. Repressive Tolerance // Wolff R. P.,
Moore B. jr., Marcuse H. A Critique of Pure Tolerance. L.: Johna-
tanCape, 1969.
116. См.: Mah H. Phantasies of the Public Sphere Rethinking
the Habermas of Historians // Journal of Modern History, March
2000, Vol. 72, Issue 1. P. 153-182.
117. Habermas J. Legitimation Crisis. P. 71.
118. Gosepath S. Democracy out of Reason? Comment on Rai-
ner Forst's "The Rule of Reasons" // Ratio Juris, December 2001,
Vol. 14, Issue 4. P. 379.
119. Heath J. Legitimation crisis in the later work of Jürgen
Habermas. P. 15.
120. См.: Kavoulakos К. From Habermas to Horkheimer's
Early Work: Directions for a Materialist Reconstruction of
Communicative Critical Theory // Telos, Spring 2005, Issue 130.
P.39-62.
121. Eriksen E. O., Weigard J. Understanding Habermas:
Communicative Action and Deliberative Democracy. London:
Continuum, 2003. P. 513.
122. Parkin A. C, On the Practical Relevance of Habermas's
Theory of Communicative Action // Social Theory & Practice, Fall
1996, Vol. 22, Issue 3. P. 418, 419.
123. Heath J. Legitimation crisis in the later work of Jürgen
Habermas. P. 16.
231

ПРИМЕЧАНИЯ
124. Habermas J. Theory of Communicative Action. Vol. 1.
Boston: Beacon Press, 1984-87. P. 140.
125. Stamatis C. The Idea of Deliberative Democracy. A Criti-
cal Appraisal // Ratio Juris, December 2001, Vol, 14, Issue 4.
P. 390.
126. Heath J. Legitimation crisis in the later work of Jürgen
Habermas. P. 19.
127. Heath J. Legitimation crisis in the later work of Jürgen
Habermas, P. 23.
128. См.: Chowcat /. Moral Pluralism, Political Justification
and Deliberative Democracy // Political Studies, September 2000,
Vol. 48, Issue 4. P. 758.
129. См.: Honnet h A., Joas H. Communicative Action. Essays
on Jürgen Habermas's The Theory of Communicative Action.
Cambridge: Polity Press, 1991. P. 97, 118.
130. См., например: Ervasti H. J. Civil criticism and the wel-
fare state // Scandinavian Journal of Social Welfare, October
1998, Vol. 7, Issue 4. P. 288-299.
131. Morris M. The Paradigm Shift to Communication and the
Eclipse of the Object // South Atlantic Quarterly, Fall 1997, Vol.
96, Issue 4. P. 756; а также: Pauly L. W. Capital Mobility, State
Autonomy and Political Legitimacy // Journal of International
Affairs, Winter 1995, Vol. 48, Issue 2. P. 369.
132. Например, В. Н. Фуре, M. A. Можейко и др.
133. См.: Schultze Q. Communication and Social Legitima-
tion // Qualitative Sociology, Fall 1982, Vol. 5, Issue 3.
P.224-239.
134. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. M.:
Наука 1991. С. 53.
135. У Хабермаса данная двусмысленность проявляется в
позитивных и патологических характеристиках «жизненного
мира».
136. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. С. 203.
137. Там же. С. 80.
138. Что впоследствии позволит говорить Дюркгейму о
«миссии социолога».
232

ПРИМЕЧАНИЯ
139. Durkheim E. Professional Ethics and Civic Morals. L.;
N.Y.: Routledge, 1992. P. 60-61, 63.
140. Ibid. P. 78.
141. Ibid. P. 65.
142. См.: Niemi J. I. Jürgen Habermas's Theory of Communi-
cative Rationality: The Foundational Distinction Between
Communicative and Strategic Action // Social Theory & Practice,
October 2005, Vol. 31 Issue 4. P.513-532.
143. См.: Grbesa M. Why if at all is the Public Sphere a Useful
Concept? // Politicka Misao: Croatian Political Science Review,
2003, Vol. 40, Issue 5. P.110-121.
144. Habermas J. Theory of Communicative Action. Boston:
Beacon Press, 1987. P. 286-295; Habermas J. Between Facts and
Norms. Cambridge: MIT Press,1996. P. 5, 97, 153, 429.
145. См.: Beetham D. In defense of legitimacy // Political
Studies, Sep93, Vol. 41, Issue 3. P. 488-491.
146. Habermas J. Between Facts and Norms. P. 222.
147. См. также: Michelman F. Constitutional Legitimation
for Political Acts // Modern Law Review, January 2003, Vol. 66,
Issue 1. P. 1.
148. Flynn J. Habermas on Human Rights Law, Morality, and
Intercultural Dialogue // Social Theory & Practice, July 2003,
Vol. 29, Issue 3, P. 434.
149. Gutmann A., Thompson D. Deliberative Democracy Beyond
Process // Journal of Political Philosophy, June 2002, Vol. 10,
Issue 2. P. 153.
150. См.: Johnson P. Carl Schmitt, Juergen Habermas, and
the Crisis of Politics // European Legacy, November 98, Vol. 3,
Issue 6. P. 15-32.
151. McMahon C. Discourse and Morality // Ethics, April
2000, Vol. 110, Issue 3. P. 514.
152. См.: Kapoor I. Deliberative Democracy or Agonistic Plu-
ralism: The Relevance of the Habermas-Mouffe Debate for Third
World Politics // Alternatives: Global, Local, Political, October-
December 2002, Vol. 27, Issue 4. P. 462, 463.
233

ПРИМЕЧАНИЯ
153. Капустин Б. Критика политического морализма // Во-
просы философии. 2001, №2. С. 40-43.
154. См. также: Van Hoecke M. Judicial Review and Delibera-
tive Democracy: A Circular Model of Law Creation and Legitima-
tion // Ratio Juris, December 2001, Vol. 14, Issue 4. P. 415-423.
155. См. также: Pettit P. Deliberative Democracy and the
Discursive Dilemma // Philosophical Perspectives, October 2001,
Vol. 11. P. 268-299; Bohman J. Survey Article: The Coming of
Age of Deliberative Democracy // Journal of Political Philosophy,
December 98, Vol. 6 Issue 4. P. 407,408.
156. Habermas J. The Inclusion of the Other: Studies in Poli-
tical Theory. Cambridge: MIT Press, 1998. (Хабермас Ю. Вовле-
чение другого. Очерки политической теории. СПб.: Наука,
2001.)
157. Ingram D. Can Groups Have Rights? What Postmodern
Theory Tells Us About Participatory Democracy in the Era of Iden-
tity Politics // Democracy & Nature: The International Journal of
Inclusive Democracy, March 2001, Vol. 7, Issue 1. P. 157.
158. См.: Galston M. Taking Aristotle Seriously: Republican-
Oriented Legal Theory and the Moral Foundation of Deliberative
Democracy // California Law Review, March 1994, Vol. 82, Issue
2. P. 331-399.
159. Хабермас iÖ. Вовлечение другого. Очерки политиче-
ской теории. С. 390.
160. См.: Grant С. J3. Discursive Democracy as the Political
Taming of Globalisation?: On Recent Political Essays by Jürgen
Habermas // Debatte: Review of Contemporary German Affairs,
November 2000, Vol. 8 Issue 2. P. 134.
161. Ryan A. In a Conversational Idiom // Social Research,
Fall 1998, Vol. 65, Issue 3. P. 478.
162. В этом отношении весьма характерно суждение Хабер-
маса относительно компромиссных форм правовых систем:
«Политически устанавливаемое право, если оно претендует на
легитимность, должно, по меньшей мере, согласоваться с мо-
ральными принципами, которые, выходя за пределы конкрет-
ного правового общества, претендуют на всеобщую значимость»
234

ПРИМЕЧАНИЯ
(Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической тео-
рии. С. 391).
163. См.: Pribän J. Legalist Fictions and the Problem of Scien-
tific Legitimation // Ratio Juris, March 2003, Vol. 16, Issue 1.
P.14-36.
164. Хабермас iö. Вовлечение другого. Очерки политиче-
ской теории. С. 391.
165. См.: Apel KO. Pragmatism as Sense-Critical Realism
Based on a Regulative Idea of Truth: In Defense of a Peircean
Theory of Reality and Truth // Peirce Society, Fall 2001, Vol. 37,
Issue 4. P. 443-474.
166. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политиче-
ской теории. С. 392, 393.
167. См.: Habermas J. Volkssouveranitat als Verfahren,
1990. P. 600-631.
168. Хабермас iö. Вовлечение другого. Очерки политиче-
ской теории. С. 394.
169. Там же. С. 395.
170. Хабермас в своей поздней работе так сформулирует
данный тезис: «Вместе с теорией дискурса в игру вторично всту-
пает некое иное представление: процедуры и коммуникацион-
ные предпосылки демократического формирования обществен-
ного мнения и политической воли функционируют как
важнейшие шлюзы для дискурсивной рационализации реше-
ний правительства и администрации, ограниченных правом и
законом» (Хабермас iö. Вовлечение другого. Очерки политиче-
ской теории. С. 397).
171. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политиче-
ской теории. С. 397.
172. Хабермас скажет так: « »Самость» организующей самое
себя правовой общности исчезает в бессубъектных формах ком-
муникации, которые так регулируют ход дискурсивного фор-
мирования общественного мнения и политической воли, чтобы
их погрешимые результаты предполагали для себя разумность»
(Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической тео-
рии. С. 399).
235

ПРИМЕЧАНИЯ
173. См.: Whitivorth A. Communication with the Environ-
ment? Non-human Nature in the Theories of Jürgen Habermas //
Politics, September 2000, Vol. 20, Issue 3. P. 145-151.
174. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политиче-
ской теории. С. 400.
175. См. подробнее: Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очер-
ки политической теории. С. 399, 400.
176. Данное утверждение молодого Гегеля, по мысли Г. Лу-
кача, позволяло воспринять класс как действительную силу,
способную «деятельно вторгнуться в общественную действи-
тельность и изменить ее в целом» (Лукач Г. История и классо-
вое сознание. М.: Логос-Альтера, 2003. С. 139).
177. Hansen E. The Foucault-Habermas Debate: The Reflexive
and Receptive Aspects of Critique // Telos, Spring 2005, Issue
130. P. 76.
178. Habermas J. Legitimation Crisis. P. 108.
179. Bowman P. Deconstructing Pragmatism: A War of Posi-
tion // Parallax, October 1998, Vol. 4, Issue 4. P. 142; Parkin-
son J. Legitimacy Problems in Deliberative Democracy // Political
Studies, March 2003, Vol. 51, Issue 1. P. 180.
180. См.: Pettit P. Depoliticizing Democracy // Ratio Juris,
March 2004, Vol. 17, Issue 1. P. 52-65.
181. Муфф Ш, К агонистической модели демократии.
С. 188.
182. См.: Baumeister А. Т. Habermas Discourse and Cultural
Diversity // Political Studies, December 2003, Vol. 51, Issue 4.
P. 740-758; Lipscomb M. E. The Theory of Communicative Action
and the Aesthetic Moment: Jürgen Habermas and the (neo)Niet-
zschean Challenge // New German Critique, Spring/Summer2002,
Issue 86. P. 135-158.
183. См.; Kapoorl. Deliberative Democracy or Agonistic Plu-
ralism: The Relevance of the Habermas-Mouffe Debate for Third
World Politics // Alternatives: Global, Local, Political, October-
December 2002, Vol. 27 Issue 4. P. 459-487.
184. См. также о «пост-новых-левых»: Feldman J. M. Exten-
ding Disarmament Through Economic Democracy // Peace Re-
236

ПРИМЕЧАНИЯ
view. Juny 2000, Vol. 12, Issue 2. P. 209; Demertzis N. On Class
Once More // Acta Sociologica 1986, Vol. 29, Issue 2. P. 159, 160.
185. См.: Laclau E. Politics, Polemics and Academics: An
Interview by Paul Bowman // Parallax, April 1999, Vol. 5, Issue 2.
P. 93, 125.
186. Ziai A. The Ambivalence of Post-Development: Between
Reactionary Populism and Radical Democracy // Third World
Quarterly, September 2004, Vol. 25, Issue 6. P. 1056.
187. Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Socialist Strategy.
Towards a Radical Democratic Politics, 2nd edition. L.: Verso,
2000. См. также: Ojeili С Post-Marxism with Substance: Casto-
riadis and the Autonomy Project // New Political Science, June
2001, Vol. 23, Issue 2. P. 226.
188. Филипс Л., Йоргенсен М-В. Дискурс-анализ. Теория и
метод. Харьков: Гуманитарный Центр, 2004. С. 57.
189. Алексеева Т. Современные политические теории. М.:
РОССПЭН, 2000. С. 34.
190. В данном случае вся политика оказывается заложни-
цей морального политика, мотивированного частным, партику-
лярным долгом, фундаментальные ценности которого нередко
находятся по ту сторону от политического дела, в котором по
предназначению «высоконравственного человека» ему прихо-
дится участвовать.
191. По мысли Э. Лаклау, иррелевантность марксизма к
проблемам современной демократии определяется также тем,
что доктрина классического марксизма обусловлена двумя он-
тологическими парадигмами: гегельянской и натуралистиче-
ской, что делает проблематичным установление обратной связи
между демократической политикой и демократией как услови-
ем существования политики. См.: Laclau E., Mouffe С.
Hegemony and Socialist Strategy. Towards a Radical Democratic
Politics, 2nd edition. P. vii-xix.
192. В наиболее известных версиях современных консенсус-
ных теорий Ю. Хабермаса С. Бенхабиб, Дж. Ролза, Р. Рорти по-
рядок приоритетов прямо-противоположен: сначала договор
или общественный консенсус, а потом «политическое обяза-
237

ПРИМЕЧАНИЯ
тельство» и «ответственность». Хотя еще Вебер говорил, что нет
больших грехов для политики, чем безответственность и отход
от существа дела. Договор без содержательной цели — на ис-
полнение договора, на мой взгляд, есть политическая безответ-
ственность. См.: Вебер М. Политика как призвание и профес-
сия. С. 691, 696,697.
193. Гуссерль впервые использовал термин «реактивация»
(reactivation) в паре с понятием «седиментация» (sedimenta-
tion) для того, чтобы феноменологически различить теории, ко-
торые пытаются скрыть условия своего первоначального обра-
зования, от тех, что делают этот процесс открытым, т.е.
постоянно реактивируют причины.
194. Филипс Л„ Йоргенсен М.-В. Дискурс-анализ. Теория и
метод. С. 57-58.
195. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической
партии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 437.
196. См.: Лефор К. Новое прочтение Коммунистического
Манифеста // Лефор К. Политические очерки (XIX-XX века).
М.: РОССПЭН, 2000. С. 192-208.
197. См.: Laclau E. Politics and Ideology in Marxist Theory.
L.: New Left Books, 1977; Mouffe С Gramsci and Marxist Theo-
ry. L.: Routledge and Kegan Paul, 1979. P. 169.
198. Лукач так обозначит это положение: «Человек ни объе-
ктивно, ни в своем поведении в трудовом процессе не является
его подлинным носителем; как механизированная часть он вво-
дится в механическую систему, которую он преднаходит гото-
вой и функционирующей независимо от него, — систему, зако-
нам которой он должен беспрекословно подчиниться» (Лукач Г.
История и классовое сознание. С. 59).
199. См. : Mouffe Ch. Every Form of Art Has a Political Dimen-
sion // Grey Room, Winter 2001, Issue 2. P. 98-125.
200. Подобный смысл мы обнаружим и у Мангейма в его
различении «тотальной идеологии» от «частичной идеологии»,
где господствующая тенденция (для нас гегемония) стремится
заменить аналитическую и морфологическую структуру соот-
ветствий между социальным бытием и формой познания. См.:
238

ПРИМЕЧАНИЯ
Мангейм К. Идеология и утопия // Мангейм К. Диагноз наше-
го времени М.: Юрист, 1994. С. 56-61.
201. См.: Shantz J. A Post-Sorelian Theory of Social Move-
ment Unity Social Myth Reconfigured in the Work of Laclau and
Mouffe // Dialectical Anthropology, 2000, Vol. 25. Issue 1.
P. 89-108; а также о «концепте гегемония» см.: Fave L. R. D.
Toward an Explication of the Legitimation Process // Social For-
ces, December 1986, Vol. 65, Issue 2. P. 487,488.
202. Грамши А. Тюремные тетради. В 4 ч. Ч Л. М.: Политиз-
дат, 1991. С. 65.
203. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической
партии. С. 437, 438.
204. Лефор К. Новое прочтение Коммунистического Мани-
феста. С. 199.
205. Грамши А. Тюремные тетради. В 4 ч. Ч Л. С. 31, 32.
206. Мангейм Я. Идеология и утопия. С. 9.
207. У Грамши нет на то конкретных указаний, но логика
его рассуждений ведет именно к подобному выводу.
208. См.: Laclau E., Mouffe С. Hegemony and Socialist Stra-
tegy. Towards a Radical Democratic Politics, 2nd edition. L.:
Verso, 2000.
209. См.: BadiouA. The Saturated Generic Identity of the Wor-
king Class, http://info.interactivist.net/article.pl?sid=06/10/26/
2128249&mode=nested&tid-9.
210. Laclau E. The Impossibility of Society // Canadian
Journal of Political and Social Theory, vol.15, no. 1'2 & 3, 1991.
P. 24-27.
211. См.: Laclau E. Emancipation(s). L., N.Y.: Verso, 1996.
P. 25.
212. См.: O'Kane J. Class, Liberal Pluralism and Counterhege-
mony // Cultural Studies, April 2001, Vol. 15, Issue 2. P. 295-325.
213. Bertram B. New Reflections on the xRevolutionary'
Politics of Ernesto Laclau and Chantai Mouffe // Boundary 2, Fall
1995, Vol. 22 Issue 3. P. 84.
214. См.: Вебер М. Политика как призвание и профессия.
С. 647.
239

ПРИМЕЧАНИЯ
215. Муфф Ш. Витгенштейн, политическая теория и демокра-
тия // Логос, 2003, №4-5 (39). С. 153; а также 118. Schrift A. D.
Nietzsche, Foucault, Deleuze, and the Subject of Radical Demo-
cracy // Angelaki: Journal of the Theoretical Humanities, August
2000, Vol. 5, Issue 2. P.155, 159.
216. Филипс Л., Йоргенсен MB. Дискурс-анализ. Теория и
метод. С. 59.
217. См.: Little A. Community and radical democracy// Journal
of Political Ideologies, October 2002, Vol. 7, Issue 3. P. 369-382.
218. См. подробнее: Laclau E. The Impossibility of Society.
P. 24-27.
219. Laclau E. New Reflection on the Revolution of Our Time.
L.: Verso. 1990. P. 33.
220. Burling W. J. The Theoretical Foundation of Utopian
Radical Democracy in Kim Stanley Robinson's Blue Mars //
Utopian Studies, 2005, Vol. 16, Issue 1. P. 80.
221. См.: Wolin R. Kant at Ground Zero // New Republic,
2004, Vol. 230, Issue 4. P. 25-32.
222. См. например: Huhn T. The Kantian Sublime and the Nos-
talgia for Violence // Journal of Aesthetics & Art Criticism, Summer
1995, Vol. 53, Issue 3. P. 269-275; а также: Abbinnett R. Politics
and Enlightenment: Kant and Derrida on Cosmopolitan Responsi-
bility // Citizenship Studies, July 1998, Vol. 2, Issue 2. P. 203-210.
223. Штраус Л. Введение в политическую философию. М.:
Праксис, 2000. С. 9.
224. См.: Лефор К. Политические очерки (XIX — XX века).
М.: РОССПЭН, 2000. С. 10.
225. Муфф Ш. К агонистической модели демократии.
С. 191.
226. См. : Casebeer К, A cautionary tale: globalisation and legi-
timation crisis in the rule of law in the United States // Internatio-
nal Journal of the Legal Profession, March 2001, Vol. 8, Issue 1.
P. 57-68.
227. «Политический мир — это не универсум, а плюривер-
сум» (Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социоло-
гии, 1992, N 1. С. 54).
240

ПРИМЕЧАНИЯ
228. Арендт X. Vita activa, или О деятельной жизни. Спб.:
Алетейа. 2000. С. 7.
229. К. Шмитт весьма прямолинейно указывал на то, что
только русская политика исполнила условия мужественности в
этом смысле. См.: Шмитт Я. Эпоха деполитизаций и нейтра-
лизации // Социологическое обозрение, 2001, том 1, № 2. С. 47.
230. Скирбекк Г., Гилье Н. История философии. М.: Гума-
нит. изд. центр ВЛАДОС, 2003. С. 463.
231. Шмитт К. Эпоха деполитизаций и нейтрализации //
Социологическое обозрение, 2001, том 1, № 2. С. 56.
232. Вебер М. Политика как призвание и профессия. С. 706.
233. См.: Couldry N. In The Place of a Common Culture,
What? // Review of Education, Pedagogy & Cultural Studies, Ja-
nuary-March 2004, Vol. 2Q, Issue 1. P. 3-21.
234. Муфф Ш. К агонистической модели демократии.
С. 190.
235. Данный критерий был разработан в полной мере, на
мой взгляд, еще Э. Дюркгеймом в собственной концепции «ме-
ханической и органической солидарности». Причем сделано
это было на фоне исходного требования установления консенсу-
са, что и позволило многим комментаторам, в основном струк-
туралистского толка, сделать вывод о том, что Э. Дюркгейм со-
здал первую консенсусно-коммуникативную теорию политики.
236. Гегель Г. В. Ф. Система наук. Часть 1. Феноменология
духа. СПб: Наука, 1999. С. 247.
237. Муфф Я/. К агонистической модели демократии.
С. 191.
238. Шмитт К. Понятие политического. С. 67.
239. См.: Benjamin W. Theses on the Philosophy of History //
Illuminations. L.: Fontana Press, 1992. P. 245-255.
240. См.: Ачкасов В., Елисеев С, Ланцев С. Легитимация
власти в постсоциалистическом российском обществе. М.: Ас-
пект Пресс, 1996.
241. Оффе К., Прайсе У. Демократические институты и мо-
ральные ресурсы // Современная политическая теория. М.:
NOTABENE, 2001. С. 211.
241

ПРИМЕЧАНИЯ
242. Здесь требуется оговорка, под смыслом право для всех
здесь подразумевается комплексное состояние конкурентной
борьбы за ту или иную форму законов. Поэтому «право для
всех» не может отождествляться с другой устойчивой фигурой
речи — «закон один для всех».
243. Муфф Ш. К агонистической модели демократии.
С.193.
244. Там же.
245. Там же. С. 194.
246. Там же.

Научное издание
Ерохов Илья Александрович
СОВРЕМЕННЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ:
КРИЗИС НОРМАТИВНОСТИ
Утверждено к печати Ученым советом
Института философии РАН
Оформление обложки Р.И. Кисурина
Макет и верстка А.З. Бернштейн
Корректор Е.В. Феоктистова
Издательская группа «Праксис»
ИД № 02495 от 03.10.2000
Подписано в печать 10.06.2008. Формат 84 х 108/32
Бумага офсетная. Печать офсетная
Тираж 1000 экз. Заказ 2566
ООО «Издательская и консалтинговая группа „ПРАКСИС"»
127486, Москва, Коровинское шоссе, д. 9, корп. 2
http : //www .praxis. su
http://www.politizdat.ru
e-mail: praxis@hotbox.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов
в ОАО «Типография „Новости"»
105005, Москва, ул. Фр. Энгельса, д. 46
JS8N 97а~&-901574-73-7