А. А.ЛЕОНТЬЕВ
МИР ЧЕЛОВЕКА
И МИР ЯЗЫКА

70 коп.
Эта книга — о человеческом разуме, о нас са-
мих. В ней рассказывается о многих, казалось бы,
разных вещах: словах, понятиях и образах; узел-
ках на память, цифрах и чертежах; космической
связи и «говорящих» обезьянах. Но все они объе-
динены самой непосредственной связью с мышле-
нием и его верным оруженосцем — языком.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»






А. А. ЛЕОНТЬЕВ
МИР ЧЕЛОВЕКА
И МИР ЯЗЫКА
МОСКВА «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА» 1984
ББК81
Л47
РЕЦЕНЗЕНТ
ДОКТОР
ПЕДАГОГИЧЕСКИХ
НАУК,
ПРОФЕССОР
ЩУКИН А. Н.
РИСУНКИ
А. ЛОСКУТОВА И
Т. ЛОСКУТОВОЙ
Л 4802020000-510 Паа_ял
М101(03)84
© ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1984 г.
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора
Глава первая. РАЗУМ РАФАЭЛЯ
И РАЗУМ РЕБЕНКА 8
Звено в жизненной цепи —
Чему не надо учить серую куропатку —
Рефлексы пуганой вороны 10
На сцене появляется интеллект 12
Что может и чего не может Рафаэль 15
Практическое мышление 17
Арифметика крошки Джемми —
Речь внешняя и внутренняя 19
Глава вторая. РОЖДЕНИЕ СЛОВА 22
О чем бы побеседовать с дельфином —
«Язык» животных 24
«Успехи Уошо» и «надежды Гарднеров» 29
Звук становится человеческим 31
Человек живет во времени 33
Рождение человеческого слова 35
Музыка — младшая сестра языка 37
Мыслить, как Эйнштейн, и чувствовать, как
Бетховен 38
Глава третья. ЯЗЫК НА СЛУЖБЕ
РАЗУМА 41
Поверим языку на слово —
Что я знаю о лопате 44
Слово — ступенька к мысли 48
Сколько ног у бабочки? 49
Виды силлогизмов 51
Логично ли мы мыслим? —
Всегда ли язык говорит правду? 53
Образы-мысли и образы-представления 56
Что видит шахматист? 57
Интуиция Наполеона 58
Не скучайте, а изучайте... 59
Многоликий язык 61
Глава четвертая. ЯЗЫК И ЕГО
РОДСТВЕННИКИ 62
Знаковая система — что это такое? —
Делай, как я! 64
Ближайшая родня 67
Когда объясняются иероглифами —
Узелки на память 69
Рождение географической карты 70
Путеводитель по радиоприемнику 72
«Согни один палец...» 74
На твердой почве Земли 77
Глава пятая. ДИАЛОГИ С КОСМОСОМ 80
Этого очень хочется —
Приглашение к космическому разговору 85
Безработные инопланетяне 87
Общение с нечеловеками 89
Как нам удалось произойти от обезьяны?
94
Глава шестая. ДИАЛОГИ
С ЭЛЕКТРОНАМИ 97
Уметь уметь —
Да здравствует ЭВМ! 100
Предпрограмма 102
Без арифметики нет человека —
Машинная личность?! 104
«Вмешательство мыслящего существа» 106
Пора удивляться 107
Ничто человеческое нам не чуждо 108
Глава седьмая. ЧЕЛОВЕК И ЕГО МИР 112
Подведем итоги —
Психология на распутье 113
Два слова о «модном» Фрейде 118
Прометей или Сизиф? 119
Что делает нас людьми 121
ОТ АВТОРА
Когда я учился в школе, все увлекались физикой, химией, математи-
кой. В технические вузы был огромный конкурс. Мы — будущие филосо-
фы, психологи, филологи, литературоведы — выглядели белыми воронами.
Но прошло четверть века — и все изменилось. Сейчас в технических
вузах недобор. Зато на филологический, философский, психологический
факультеты не пробиться. В чем дело? Что изменилось?
У молодежи — школьников, студентов — возник огромный интерес к
человеку.
Не к самому себе — или, вернее, не только к самому себе (этот объ-
ект интересовал всех и во все века). Интерес к человеку вообще, стрем-
ление понять себя через других людей и других людей — через самого
себя. Стремление не только знать что-то о других — понять другого. И же-
лание, чтобы тебя поняли, тебе сопереживали и сочувствовали.
Обратите внимание: популярные книги о психологии расходятся, как
горячие пирожки. В библиотеках за ними очередь. То же можно сказать о
языке: сколько бы о нем ни писали, насытить читателя невозможно. Но
особенно показательно, что появилась целая серия книг и брошюр на те-
му, о которой раньше вообще не писали, и спрос на них особенно велик.
Я имею в виду общение.
А интерес к общению естественно влечет за собой и интерес к главно-
му средству общения — языку. И о нем сейчас написано много попу-
лярных книг, в том числе для школьников.
Но пока что очень мало рассказано о другой стороне языка. Не о язы-
ке с точки зрения грамматики, не о правилах произношения, значении,
употреблении и происхождении слов, а о том, что без языка невозможно
мышление и сознание человека.
О том, что язык — это часть и условие человеческого разума.
6
Язык существует как бы вне человека, вне каждого из нас. Иначе мы
не смогли бы общаться друг с другом. Он —достояние общества, народа,
к которому мы принадлежим.
Но в то же время он существует и внутри нас, образуя основу нашей
человеческой психики.
Конечно, не только язык делает человека человеком. Но чтобы он стал
человеком, язык ему совершенно необходим.
И нам придется в этой книге говорить о человеке столько же, если
не больше, сколько о языке.
А говорить о человеке — значит говорить о мире, в котором он живет
и действует, и опять-таки о языке — важнейшем связующем звене между
миром и человеком.
...Эта книга для тех, кто любит и умеет думать. Ее нельзя отнести к
числу развлекательных, нельзя перелистывать между делом или от скуки.
Но автор надеется, что читать ее будет интересно. Она об очень мно-
гом. О мышлении и восприятии человеком окружающих предметов.
О том, как в мозгу первобытного человека постепенно рождается язык.
О том, что такое логика. О том, могут ли общаться с нами дельфины и
человекообразные обезьяны. О том, можно ли разум человека передать
электронно-вычислительной машине. О том, как может выглядеть язык
обитателей других звездных систем. О картах, чертежах и сигнальных
флажках и узелках на носовом платке. Наконец, о той роли, которую
играет в мире человек.
В конечном счете — эта книга о нас с вами, о смысле нашего сущест-
вования на Земле.
О том, что такое человек,
О том, зачем стоит жить.
Не могу поверить, что об этом может быть неинтересно читать!
7
ГЛАВА
ПЕРВАЯ
РАЗУМ
РАФАЭЛЯ
И
РАЗУМ
РЕБЕНКА
ЗВЕНО В ЖИЗНЕННОЙ ЦЕПИ
огда человек на-
чал осмысливать
самого себя —
что он может,
для чего он ну-
жен, — ему ка-
залось, что он,
человек, венец
творения. Цер-
ковь учила: че-
ловек— единственное из живых су-
ществ, которое бог создал «по сво-
ему образу и подобию». Да и наука
утверждала, что мы с вами нечто
совсем особое, так как в отличие
от кошек, собак, лошадей наделены
духом, разумом.
И большой победой научной
мысли был вывод, который сейчас
кажется нам совсем банальным, са-
мо собой разумеющимся: идея, что
человек — это плод естественного
развития жизни на Земле, очеред-
ной шаг в развитии природы. Шаг
важный. Шаг принципиально новый.
А все-таки именно очередной шаг.
Вы подумали сейчас о Чарлзе
Дарвине, и правильно. Он первым с
полнейшей определенностью зая-
вил о том, что человек — законо-
мерный продукт биологической
эволюции и имеет достаточно близ-
ких родственников в животном ми-
ре («произошел от обезьяны»). Но
уже задолго до Дарвина подобная
мысль приходила в голову ученым,
пусть о том, что такое эволюция и
как она действует, они еще не зна-
ли. Недавно исполнилось 240 лет со
дня выхода первого тома «Естест-
венной истории» французского био-
лога Жоржа Бюффона — в ней
впервые человек и его разум вклю-
чены в общий процесс развития
жизни на Земле.
В чем же состоял тот шаг, кото-
рый привел к появлению человека?
Если между животным и челове-
ком нет непреодолимой пропасти,
из чего состоит тот мостик, который
позволил человеку навсегда уйти из
животного мира?
ЧЕМУ НЕ НАДО УЧИТЬ СЕРУЮ
КУРОПАТКУ
После работ академика Ивана
Петровича Павлова всякий школьник
знает, что такое рефлекс. Но мы
все-таки напомним нашему читате-
лю, что рефлекс — это реакция ор-
8
ганизма на внешние воздействия,
которые физиологи называют раз-
дражителями, стимулами. Раздра-
жители, или стимулы, бывают био-
логически важными (существенны-
ми для жизни) или безразличными
(индифферентными). Например, ку-
сок мяса для собаки—биологиче-
ски важный раздражитель, а для
коровы, хотя она, конечно, тоже
воспринимает этот кусок зрением и
обонянием,— раздражитель безраз-
личный. Клок сена, наоборот, будет
биологически важным раздражите-
лем для коровы и безразличным
для собаки.
Вид куска мяса у всякой соба-
ки (хотя бы она была отнята у мате-
ри маленьким щенком и никогда
других собак не видела) вызовет
одну и ту же реакцию: будет бурно
выделяться слюна, собака потянется
к мясу. Так, кстати, реагирует на пи-
щу и голодный человек. Такой слюн-
ный и вообще пищевой рефлекс на-
зывается безусловным, врожден-
ным, и он закреплен в особенностях
строения организма, в частности в
строении нервной системы собаки.
Чтобы этот рефлекс сработал, соба-
ке достаточно столкнуться с биоло-
гически важным раздражителем,
соответствующим этому рефлексу.
Безусловные рефлексы всегда
связаны с жизненно важными для
животного явлениями. Например,
птенцы серой куропатки при малей-
шей тревоге припадают к земле и
становятся невидимыми на ее фоне.
Никто их этому не учил; вернее, их
научили этому бесчисленные пред-
шествовавшие поколения серых ку-
ропаток. Те из них, кто умел при
опасности сливаться с землей, вы-
живали, те, кто не умел, делались
добычей хищников. Происходил, та-
ким образом, естественный отбор,
и постепенно умение быстро и пра-
вильно реагировать на опасность у
каждого птенца куропатки станови-
лось врожденным (передавалось по
наследству).
У истоков безусловных рефлек-
сов стоят жизненно важные потреб-
ности: потребность в пище, в само-
сохранении и т. п. Когда же реф-
лекторное действие, реакция, удов-
летворит эту потребность, оно, это
действие, прекращается. (Если яст-
реб не заметил птенца куропатки и
улетел, птенец спокойно направля-
9
ется по своим делам; если собака
насытилась, слюнотечение у нее
кончается.) Не будь безусловных
рефлексов, животные (и человек)
просто не смогли бы сохранять и
поддерживать свое существование.
Безусловные рефлексы есть даже у
амеб.
Легко жить в мире безусловных
рефлексов! Главное — не надо ду-
мать. Безусловный рефлекс работа-
ет, как автомат, и недаром знаме-
нитому французскому философу
XVII века Декарту, который впер-
вые ввел в науку понятие о рефлек-
се, именно это сравнение — с маши-
ной (автоматов в его время не бы-
ло)— пришло сразу же в голову.
Идеальный как будто механизм для
приспособления к миру!
Конечно, жить только с без-
условными рефлексами удобно. Но,
скажем прямо, небезопасно: ведь
все в мире изменяется. Сегодня
озеро глубокое, а завтра оно обме-
лело. Лесной пожар — и нет при-
вычных деревьев. А встреча с вра-
гом проходит благополучно, только
если он такой же безмозглый и не
способен изменить свое поведение.
Чаще всего, особенно если этот
враг относится к числу высших жи-
вотных, нашему безусловнорефлек-
торному существу приходится пло-
хо. У высших животных, кроме без-
условных, возникли еще и условные
рефлексы. Что это такое?
РЕФЛЕКСЫ ПУГАНОЙ ВОРОНЫ
Вы, конечно, знаете пословицу:
«Обжегшись на молоке, дует на во-
ду»? Эта пословица как раз и опи-
сывает условнорефлекторное по-
ведение. Давайте представим себе,
как происходило дело. Человек хо-
тел выпить горячего молока и об-
жегся. А обжегшись, стал дуть на
него, чтобы остудить. В следующий
раз он стал дуть уже на всякую
жидкость, не дожидаясь нового
ожога: сам вид жидкости стал для
него раздражителем, вызывающим
рефлекс «дутья на воду».
То же и с «пуганой вороной», ко-
торая, как известно, «куста боится».
Сначала она не боялась куста.
Но однажды ее «пугануло» какое-то
опасное существо, скажем человек
с дробовиком. Теперь все непонят-
ное, даже и куст, превратилось для
нее в биологически важный раздра-
житель: она уже не дожидается,
чтобы в нее всадили заряд дроби, а
удирает без оглядки1.
Такой условный рефлекс не
врожден: он формируется у каждо-
го животного (или человека) в от-
дельности. Образно говоря, нужно
пугать каждую ворону отдельно,
чтобы она «и куста боялась». Ясно,
в чем преимущество условного
рефлекса перед безусловным: жи-
вотное получает возможность в слу-
чае изменения окружающей обста-
новки, внешней среды изменить и
свое поведение, приспосабливаться
к новым условиям жизни. В принци-
пе, по механизму действия, услов-
ный рефлекс не отличается от без-
условного:	условнорефлекторная
реакция — такая же автоматическая
и бессознательная, как и безуслов-
1 Кстати, слово «стимул» (синоним сло-
ва «раздражитель») связано по происхожде-
нию с условным рефлексом. Оно обозна-
чало у древних остроконечную палочку,
которой человек, ехавший верхом, допустим,
на слоне, колол слона, если тот шел не-
достаточно быстро. Когда слона укалывали
стимулом в первый раз, он, конечно, не
знал заранее, чего от него хотят, и, вероят-
но, не сразу делал то, что нужно. Тогда
его кололи до тех пор, пока он не делал то,
чего от него хотели, и избавлялся этим от
боли. Так у него закреплялся условный реф-
лекс на болевое ощущение, и в дальней-
шем было достаточно самого легкого уко-
ла или даже прикосновения стимулом, что-
бы слон сразу ускорил свое движение.
10

норефлекторная. Разница между
ними только в механизме возникно-
вения и передачи по наследству.
Только?.. На самом деле это ог-
ромная разница, и она требует
сложнейшего механизма. Посудите
сами. Ведь нужно уметь связать
различные стимулы, различные яв-
ления мира друг с другом. Но нуж-
но и уметь разложить их по разным
полочкам: это хорошо, а это плохо,
здесь можно реагировать, а здесь
лучше притормозить. Одним сло-
вом, нужно уметь оценить ситуа-
цию.
Конечно, животное не размыш-
ляет, «что такое хорошо и что такое
плохо», а действует сразу и автома-
тически в зависимости от своего
прошлого опыта. И если этот опыт в
данной ситуации не годится, при-
ходится его приобретать заново,
как произошло в фильме «Король
манежа» с цирковым медведем Го-
шей, потерявшимся в настоящей
тайге.
Да, условный рефлекс — боль-
шое подспорье для того, чтобы вы-
жить! Но и у него есть свои сла-
бости.
Во-первых, даже если опыт у те-
бя богатый, передать его другому
невозможно. Ну, не совсем невоз-
можно. Скажем, лиса приносит зай-
чонка в нору и показывает (на «лич-
ном примере»), как с ним надо об-
ходиться. Или медведица угощает
расшалившегося медвежонка шлеп-
ками по мягкому месту. Но этими
двумя механизмами — подражани-
ем и подкреплением — все и кон-
чается. Других способов поделиться
опытом у животного нет.
Во-вторых, опыт вещь хорошая,
но можно ли всегда смотреть толь-
ко назад? Что было — то было. Зна-
чит ли это, что ничего существен-
ного не будет? Одним задним умом
в сложных, непредвиденных обстоя-
тельствах не обойдешься. Это каса-
ется и оценки ситуации: «хорошо»
(приятно), «плохо» (неприятно).
Когда? Сейчас. А может быть, стоит
потерпеть ради будущего?
Одним словом, неплохо было бы
научиться хоть немного заглядывать
вперед. Но для этого условный
рефлекс не годится. Надо искать
какой-то новый способ взаимодей-
ствия с окружающим миром.
Этот способ — так называемое
интеллектуальное поведение, ин-
теллектуальная деятельность.
НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ИНТЕЛЛЕКТ
Но чтобы разобраться в том, как
он действует, нужно небольшое
предисловие.
Вернемся к самому началу — ту-
да, где мы сказали: человек —
закономерное звено в цепи разви-
тия природы. Но у этого звена есть
одна любопытная особенность.
Каждое животное борется и
приспосабливается в одиночку. Ста-
до, стая, пчелиный рой, муравейник
не делают отдельного слона, волка,
пчелу или муравья «обществен-
ными». Закон животного мира: каж-
дый за себя. А если где-то возника-
ет впечатление, что есть взаимопо-
мощь и какие-то зачатки коллекти-
визма, то это явное недоразумение.
Нельзя здесь не процитировать
Марка Твена, очень красочно и био-
логически точно описывающего, как
два муравья несут в муравейник
ногу прошлогоднего кузнечика:
«...Повинуясь некоему голосу древ-
него муравьиного разума, приятели
берутся за ногу кузнечика с обоих
концов и тянут ее изо всех сил —
каждый к себе. Потом они устраи-
вают перекур и обмениваются мне-
ниями. Они видят, что дело у них
не клеится, но по какой причине —
им невдомек. И они снова берутся
за свой груз тем же манером, что и
12
раньше, и с тем же успехом. Начи-
наются взаимные попреки... Спор
становится все жарче и переходит
в драку. Приятели, сцепившись на-
мертво, некоторое время обгрыза-
ют друг другу челюсти, а потом ка-
таются по земле и кувыркаются, по-
ка один из них, недосчитавшись но-
ги или усика, не запросит пардону.
Мир заключен, и муравьи снова бе-
рутся за работу, все на тот же без-
мозглый лад; но теперь калеке при-
ходится туго: сколько он ни тянет
на себя поклажу, здоровый мура-
вей, как более сильный, перетягива-
ет и волочит его вместе с ношей; а
приятель, чем отпустить, отчаянно
за нее цепляется и разбивает себе
голени о неровности почвы. Нако-
нец, протащив ногу кузнечика вто-
рично по примерно тому же марш-
руту, упарившиеся муравьи свали-
вают ее примерно на том же месте,
где она сперва лежала, и, рассмот-
рев повнимательнее, решают, что
эта высохшая нога не такой уж
клад, чтобы особенно за нее дер-
жаться, после чего оба расходятся в
разные стороны...»
Но главное даже и не в этом.
Один муравей для другого — это
часть того внешнего мира, к кото-
рому надо приспосабливаться, это
«оно», а не «мы». Не сознательное
стремление объединиться, а неумо-
лимая биологическая судьба свела
муравьев друг с другом.
Да, конечно, стадо (стая, рой)
дает своим членам известное пред-
почтение в борьбе за существова-
ние. Но самой-то борьбы оно не
отменяет! Общеизвестно: раненого
13
волка приканчивают его же сотова-
рищи.
Совсем другое у человека.
Здесь, так сказать, единицей взаи-
модействия с миром является не
одинокое животное (мы уже дого-
ворились, что и в многотысячном
муравейнике каждый муравей об-
речен на одиночество), а общество,
коллектив. Борьба за существование
внутри этого коллектива, так ска-
зать, отменена, зато все вместе,
рука об руку, с удесятеренной си-
лой противостоят природе.
И совсем не слепая природная
сила толкает людей друг другу на-
встречу, а осознанная необходи-
мость объединиться, чтобы вместе
достигнуть общего. Один охотник
может добыть максимум крупную
птицу; все вместе могут загнать це-
лого мамонта.
А значит, появляются уже не
только «мои», а и «наши» интересы.
Значит, необходимо, чтобы не про-
сто каждый действовал привычным
образом, а все предвидели, как
следует действовать сейчас, и пла-
нировали эти действия!
Вот тут-то и нужен интеллект,
человеческий разум, нужно созна-
ние.
Это не только новая ступень в
развитии — это нечто принци-
пиально новое.
Когда раздражитель вызывает у
животного и человека ту или иную
рефлекторную реакцию, условную
или безусловную, связь раздражи-
теля (стимула) и реакции для жи-
вотного непреложна и однозначна.
У него нет выбора. Рефлекс дикту-
ет ему один-единственный путь:
птенцу куропатки — прижаться к
земле; собаке — вцепиться в мясо;
пуганой вороне — лететь прочь от
куста; тому, кто обжегся на моло-
ке,— дуть на воду. Можно сказать,
что во всех этих случаях раздражи-
тель как бы нажимает на кнопку.
А раздающийся при этом звонок —
рефлекторная реакция.
Интеллектуальное же поведение
всегда предполагает выбор из не-
скольких возможностей. Вот про-
стейший пример: вам нужно по-
пасть на другой конец города. Это
можно сделать с помощью разных
видов транспорта, но можно идти и
пешком. Прежде чем отправиться в
путь, мы оценим ситуацию, взвесим
возможности, имеющиеся в нашем
распоряжении, и, выбрав какую-то
из них, наметим план действий.
Иначе говоря, перед нами стоит
определенная задача, но выбор
правильного решения зависит от нас
самих. Мы не автоматически удов-
летворяем свою потребность (не
интересуясь механизмом этого
удовлетворения), а сознательно
перебираем и сопоставляем друг с
другом разные способы достиже-
ния цели.
Интеллектуальная деятельность
в высшей степени типична для че-
ловека. Профессор Московского
университета известный психолог
А. Р. Лурия однажды подсчитал, что
не менее семи восьмых человечес-
кого поведения складывается из ин-
теллектуальных актов и только одна
восьмая — «чистые» условные и без-
условные рефлексы.
Каждый интеллектуальный акт
состоит из трех частей, или фаз.
Первая фаза — это ориентировка в
условиях задачи и выработка пла-
на действий. Вторая — фаза испол-
нения, или осуществления, намечен-
ного плана. И наконец, третья —
сличение получившегося результата
с поставленной целью. В нашем
примере первая фаза — это раз-
мышление о том, какой транспорт
для нас выгоднее, сравнение раз-
ных вариантов и выбор лучшего,
вторая — осуществление того или
иного варианта, и наконец,
третья — удовлетворение от того,
14
что мы попали на работу вовремя.
Как легко видеть, у человека
первая и вторая фазы интеллекту-
ального акта — не говоря уже о
третьей — очень четко отделены
друг от друга. Человек сначала рас-
сматривает наличные возможности,
составляет план действий, а уж за-
тем этот план осуществляет. В этом
его основное отличие (в том, что
касается интеллектуального пове-
дения) от других животных, напри-
мер человекообразных обезьян.
ЧТО МОЖЕТ И ЧЕГО НЕ МОЖЕТ
РАФАЭЛЬ
Обезьяны, как и другие живот-
ные, планировать своих действий не
умеют. У них первая и вторая фазы
интеллектуального акта слиты вое-
дино. Они не выбирают лучший из
возможных способов решения зада-
чи, чтобы потом его осуществить,—
выбор происходит у них в действии.
Обезьяна не будет сидеть и разду-
мывать; она сразу, с места в карьер
начнет действовать и уже во время
действия станет отбрасывать «гипо-
тезы», оказавшиеся ошибочными.
Поэтому можно сказать, что обезь-
яна пользуется методом проб и
ошибок; попробует — ошибется, по-
пробует по-другому. Причем если
ее действия привели к желаемому
результату, то она не считается с
тем, что они могут быть, с нашей
точки зрения, совершенно нерацио-
нальными, а то и просто бессмыс-
ленными. Раз цель достигнута, при-
манка получена, значит, действие
правильно, и найденный способ за-
крепляется.
Много интереснейших наблюде-
ний над интеллектом обезьян сде-
лал в свое время немецкий психо-
лог В. Кёлер. Эти наблюдения про-
изводились на острове Тенерифе,
где в просторных вольерах жили
девять шимпанзе. Келер написал
целую книгу о результатах своих
наблюдений. В ней приводится мас-
са случаев несомненно интеллекту-
ального (не объяснимого условны-
ми рефлексами) поведения шим-
панзе. Вот типичный случай. При-
манка — банан — подвешена так,
что достать ее нельзя. А в углу
вольера лежит куча ящиков разных
размеров. Как поступает шимпанзе?
Сначала он пытается достать банан
с земли. Не получается. Тогда он
подтаскивает ящик поближе к ба-
нанам, но не под самые бананы.
Влезает на него, прыгает по направ-
лению к банану. Неудача. Подтаски-
вает еще ближе; теперь ящик под
бананом. Неудача.
Тогда начинается постройка пи-
рамиды из ящиков. Они нагромож-
даются в совершенно случайном
порядке: внизу может оказаться са-
мый маленький, а наверху — самый
большой ящик. Поэтому пирамида
то и дело обрушивается, пока на-
конец обезьяна не нападает на на-
иболее целесообразное расположе-
ние ящиков, в результате чего ус-
пешно достает банан.
Как бы поступил в этой ситуации
человек, по крайней мере взрос-
лый? Во-первых, он сразу бы оце-
нил, что банан висит слишком высо-
ко и не стоит тратить усилий на не-
нужные прыжки. Во-вторых, быстро
прикинул бы в уме, где и как по-
ставить ящик, а затем сделал бы
это, найдя сразу наиболее целесо-
образное решение задачи еще до
его осуществления.
Здесь можно видеть и второе
важное отличие интеллекта челове-
ка от интеллекта обезьяны (кроме
умения планировать заранее свои
действия). Человек планирует их в
уме, его интеллект хотя и связан с
практической деятельностью, но не
вплетен в нее непосредственно, не
15
совпадает с ней. А интеллект шим-
панзе— практический интеллект, он
проявляется только в непосредст-
венной деятельности.
Вот еще один случай, или, вер-
нее, целенаправленный опыт, про-
изведенный с шимпанзе Рафаэлем в
лаборатории академика И. П. Пав-
лова и ставший классическим в нау-
ке об интеллекте животных — зоо-
психологии. Рафаэлю давали банан
в кормушке, устроенной таким об-
разом, что путь к банану преграж-
дал огонек спиртовки. Чтобы до-
стать банан, надо было этот огонь
потушить. У Рафаэля был вырабо-
тан условный рефлекс — тушить
огонь водой, которую он приносил
в кружке из стоявшего невдалеке
бака. Кроме того, Рафаэль умел пе-
ребрасывать через яму палку и по
этой палке переходить на другую
сторону. Однако оба эти действия
не были связаны друг с другом. Ра-
фаэлю никогда не приходилось де-
лать того и другого одновременно.
И вот в один прекрасный день
Рафаэль, кормушка и палка оказа-
лись на плоту, укрепленном в не-
скольких десятках метров от берега
озера. А примерно на расстоянии
длины палки находился второй
плот, на котором стоял бак с водой.
Вот тут-то Рафаэль и продемонстри-
ровал в полной мере, чем он отли-
чается от человека. Казалось бы,
чего проще — наклониться и зачерп-
нуть воды из озера? Но этого Рафа-
эль сделать «не догадался». Он по-
строил «мост» из палки, перешел
с кружкой на второй плот, зачерп-
нул там воду из бака и, тем же
путем вернувшись назад, залил
огонь.
Описанные особенности поведе-
ния животных и позволяют назвать
их интеллект практическим. Но от-
сюда вовсе не следует, что элемен-
тов практического интеллекта со-
вершенно нет у человека.
ПРАКТИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ
Начнем с того, что у ребенка
(человеческого) интеллектуальный
акт близок к интеллектуальному акту
обезьяны: в нем слиты первая
и вторая фазы. Ребенок до опре-
деленного возраста совершенно не
умеет планировать свои действия и
руководствуется только их практи-
ческой целесообразностью. Совет-
ский психолог А. В. Запорожец в
одной из своих работ рассказывает,
как трехлетний мальчик никак не
мог достать высоко лежавший пред-
мет, хотя для этого ему достаточно
было взять линейку. Его спросили:
«Что ты все прыгаешь, лучше бы
подумал, как это сделать».— «Не
надо думать, надо доставать»,—
убежденно ответил мальчик.
Опираясь на подобные факты,
некоторые ученые даже говорили о
«шимпанзеподобном» возрасте ре-
бенка. Это, конечно, неверно. Ребе-
нок в три-четыре года уже знает и
умеет настолько больше самой ум-
ной обезьяны, что их даже сравнить
невозможно; достаточно того, что
ребенок владеет речью1. Но в об-
щем сходство все-таки есть, по
крайней мере в тех случаях, когда
ребенок имеет дело с узкопракти-
ческой задачей, требующей кон-
кретных действий.
Есть элементы практического ин-
теллекта и в деятельности взросло-
го человека. Шофер, сидя за рулем
автомобиля, конечно, не обдумыва-
ет и не планирует каждого своего
действия; но, с другой стороны, ни-
как нельзя сказать, что все его дей-
ствия условнорефлекторные. До-
пустим на минуту, что на шоссе
1 А как же быть с теми шимпанзе,
которых, судя по многим публикациям в га-
зетах и журналах, сумели обучить челове-
ческому языку? Мы еще вернемся к ним в
следующей главе.
прямо перед автомобилем появил-
ся человек или вообще возникла
сложная ситуация, требующая не-
медленной реакции. Тут-то на сцене
и появляется практический интел-
лект шофера: хороший шофер от-
реагирует немедля, и самым луч-
шим образом. Если бы его действия
были только условнорефлекторны-
ми, он не мог бы мгновенно
сориентироваться и поступить как
надо. А если бы он заранее обду-
мывал свои действия, то просто не
успел бы принять меры. Здесь проб
и ошибок быть не может. Ошибка
влечет за собой трагические по-
следствия.
Мы сказали «хороший шофер».
А что такое хороший шофер? Это
шофер с высокоразвитым практи-
ческим интеллектом, который фор-
мируется на основе системы навы-
ков человека. А навык — своего ро-
да двигательная привычка, резуль-
тат тренировки, то есть — в данном
случае — Действие чисто приспо-
собительных безусловнорефлектор-
ных и условнорефлекторных физио-
логических механизмов. Чем отра-
ботаннее навыки, тем они автоматич-
нее и тем выше, следовательно, об-
щий уровень организации двига-
тельного поведения человека, тем
больше в его деятельности элемен-
тов практического интеллекта.
У взрослого человека, однако,
практическое мышление обычно
бывает соединено с другой фор-
мой, которую можно назвать теоре-
тическим мышлением. Иначе гово-
ря, в этом случае человек произ-
водит действие в уме, не осущест-
вляя его непосредственно.
АРИФМЕТИКА КРОШКИ ДЖЕММИ
Однажды в журнале «Наука и
жизнь» был напечатан английский
анекдот. Он звучал примерно так:
17
— Джон, что вы сегодня про-
ходили в школе?
— Сложение.
— Сколько же будет, если к
двум яблокам прибавить три?
— Не знаю. Мы это делали с
апельсинами.
Этот анекдот, как ни странно,
очень правдоподобен. В нем схва-
чена и доведена до абсурда очень
важная особенность мышления, с
которой вплотную столкнулись пси-
хологи, разрабатывающие новую
методику обучения математике.
Все дело в том, что можно счи-
тать предметы по крайней мере
двумя различными способами.
И раньше авторы программ или
учебников по арифметике1 для пер-
вого класса шли по тому пути, кото-
рый казался им наиболее простым
и единственно доступным для пер-
воклассника: скажем, для того что-
бы внушить ему представление о
числе «2», рисуют две ягоды, два
яблока, двух мальчиков, две точки и
т. д. Ребенок привыкает к тому, что-
бы связывать понятие «два», с дву-
мя отдельными предметами. Имен-
но по этому принципу считал крош-
ка Джемми в повести Диккенса
«Меблированные комнаты миссис
Лиррипер». Майор Джекмен гово-
рит ему: «Мы имеем вилку для
поджаривания хлеба, картофелину
в натуральном виде, две крышки,
одну яичную рюмку, деревянную
ложку и две спицы для жарения
мяса; из них для коммерческих
целей требуется вычесть рашпер
для килек, кувшинчик из-под пику-
лей, два лимона, одну перечницу,
1 Нынешний школьник не знает, кажет-
ся, самого слова «арифметика» — он с само-
го начала занимается математикой. Но мы
для удобства сохраним это слово, чтобы
обозначить самые простейшие математи-
ческие действия — сложение, вычитание,
умножение, деление.
одну тараканью ловушку и одну
шишку от буфетного ящика. Сколь-
ко останется?»
«Вилка для поджаривания хле-
ба!»— кричит Джемми.
«В числах сколько?» — спраши-
вает майор.
«Единица!» — кричит Джемми».
Надо сказать, что такой способ
счета (каждая единица — отдельный
предмет) восходит к самой глубо-
кой, можно сказать — первобытной
древности. Такой способ счета отра-
жен и в очень многих языках, где
невозможны числительные без ука-
зания на то, что именно считается:
количество предметов оказывается
неотделимым от их качества; мы
считаем не вообще предметы, а в
каждом случае совершенно опреде-
ленные. Например, в чукотском
языке просто невозможно считать
вообще. Известный специалист по
чукотскому языку П. Я. Скорик в
своей грамматике этого языка рас-
сказывает: «На первых порах обуче-
ния чукчей грамоте неучет особен-
ностей чукотских числительных соз-
давал большие трудности, которые
в то время были особенно ощути-
мы. Автору пришлось испытать эти
трудности в двадцатых годах, рабо-
тая в школе и по ликбезу. Чукчи
(и дети, и взрослые) совершенно не
понимали арифметических действий
с отвлеченными числами... и хоро-
шо их усваивали в связи с конкрет-
ными предметами». Значительное
количество языков имеет даже спе-
циальные числительные для разных
предметов. Например, в языке нив-
хов на острове Сахалин «пять» вы-
ражается по-разному, если мы счи-
таем лодки, нарты, связки вяленой
рыбы — юколы, невода и т. д. В не-
которых языках есть слова, которы-
ми можно считать только предметы
одного типа (например, в кхмер-
ском языке деревья и карандаши
считают «стволами», говорят: «два
18
ствола карандашей»). Кстати, в том
же кхмерском языке существуют
специальные числительные «пхлон»
(40) и «слэк» (400), употребляемые
только при счете некоторых фрук-
тов и овощей. В русском языке
такие «счетные слова» тоже встре-
чаются, но они не обязательны и
даже воспринимаются как ненуж-
ные: «сорок голов скота», «пять че-
ловек детей», «шесть названий
книг», «двадцать штук портфе-
лей»...
Вернемся к первоклассникам.
Способ счета по отдельным пред-
метам отнюдь не самый лучший и
не самый удобный. Пользуясь им,
ребенок то и дело попадает впро-
сак. Он может наглядно предста-
вить те предметы (яблоки, счетные
палочки и т. д.), которые он склады-
вает или вычитает. Но с трудом
переходит к счету вообще, к пони-
манию арифметических действий.
Можно, однако, учить считать
гораздо более удобным способом.
Новая методика опирается как раз
на иной принцип счета, основанный
на сравнении с заданным образцом.
Для считающих по-старому шесть
чашек всегда, конечно, шесть, и ни-
чего более. Для считающих по-но-
вому это шесть, если сравнивать с
одной чашкой, три, если сравнивать
с двумя, и два, если сравнивать с
тремя чашками. Таким путем мы
с самого начала исключаем прин-
цип наглядности, принцип набора
отдельностей, и достигаем настоя-
щей абстракции, формирования по-
нятия числа. Представление отсту-
пает и дает место мышлению.
А это очень и очень важно. Ведь
в том и сила мышления, что оно
позволяет нам вскрыть такие осо-
бенности вещей, которые невоз-
можно ни наблюдать, ни предста-
вить себе. Владимир Ильич Ленин
заметил по этому поводу: «Пред-
ставление не может охватить движе-
ния в целом, например, не схваты-
вает движения с быстротой
300 000 км в 1 секунду, а мышление
схватывает и должно схватить». Ста-
рая методика учила, как лучше
представлять, а как мыслить — ос-
тавляла на совести обучаемого; но-
вая же методика учит как раз мыс-
лить.
РЕЧЬ ВНЕШНЯЯ И ВНУТРЕННЯЯ
Именно использование языка
обусловливает теоретическое мыш-
ление человека. И это в полной ме-
ре относится не только к взрослому
человеку, но и к ребенку, мысли-
тельные способности которого толь-
ко еще формируются.
Язык оказывается верным по-
мощником человека и в том случае,
о котором мы говорили выше,—
при обучении первоклассников
арифметике. Если обучать ребенка
по-новоМу (учить мыслить), то на
первое место выступает словесная
формулировка задачи. Такой спо-
соб обучения опирается на опреде-
ленную психологическую теорию —
теорию поэтапного формирования
умственных действий, разработан-
ную профессором Московского
университета П. Я. Гальпериным.
Согласно теории умственных дей-
ствий, человеческая мысль (умст-
венное действие) зарождается все-
гда как действие внешнее — с мате-
риальными предметами. Чтобы нау-
чить ребенка считать, ему надо сна-
чала научиться оперировать с ре-
альными предметами. Затем вы-
работанное таким путем умение
как бы свертывается, врастая в со-
знание человека. Проще говоря,
оно из внешнего делается внут-
ренним.
И вот оказывается, что первой
ступенью свертывания и вращива-
ния является перевод действия в
19
речевую форму. Чтобы научиться
считать мгновенно в уме, ребенок
должен1 описать словами свое ис-
ходное материальное действие, то
есть перекладывание карандашей
слева направо или перекладывание
костяшек на счетах.
Вот здесь как раз и выступает
очень важная функция языка — его
способность служить орудием мыш-
ления. Разумеется, такая способ-
ность проявляется не только у
первоклассника, овладевающего
арифметикой. Мы просто впервые с
ней встретились здесь в достаточно
яркой форме. На самом же деле
язык используется нами как орудие
мышления буквально на каждом
шагу. И прежде всего в тех слу-
чаях, когда мы сталкиваемся с упот-
реблением внутренней речи.
Внутренняя речь — это речь, ко-
торая обслуживает только мышле-
ние и не служит, как другие виды ре-
чи, целям общения. Классический
пример внутренней речи можно
встретить в любом классе любой
школы в тот момент, когда учитель
открывает журнал, чтобы начать
опрос. Он говорит в раздумье (обыч-
но про себя, но иногда вслух):
«Александрова я уже спрашивал
вчера... Белова только что пришла
после болезни... Васильева спрошу в
следующий раз...» А в это время
Александров, Белова и Васильев
тоже используют внутреннюю речь,
повторяя про себя: «Хоть бы меня
не спросили... Хоть бы не меня...»
«Обычно про себя, а иногда и
вслух»,— сказали мы. Вы, вероятно,
1 Вернее было бы сказать: «Наиболее
быстрым и эффективным путем к тому,
чтобы мгновенно считать в уме, является...»
В конце концов ребенок все равно научит-
ся быстро считать в уме. Но без словесно-
го описания он (и учитель) потратит много
ненужного времени и сил, чего новая ме-
тодика позволяет избежать.
тоже припомните случаи, когда, ре-
шая сложную мыслительную зада-
чу, и вы начинали рассуждать вслух.
Кстати (в подтверждение теории
умственных действий), маленький
ребенок совершенно не умеет рас-
суждать про себя: всякое рассужде-
ние он старается производить во
всеуслышание, чем иногда крайне
смущает взрослых. Внутренняя речь
всегда развивается из речи внеш-
ней. Многие психологи думают да-
же, что внутренняя речь — это
скрытая форма внешней речи, то
есть что мозг продолжает подавать
необходимые сигналы в губы, гор-
тань и другие органы речи, но эти
сигналы слишком слабы, чтобы за-
ставить язык произносить слова.
Московский психолог Н. И. Жинкин
доказал, что чаще всего внутренняя
речь вообще перестает быть речью:
мы начинаем оперировать не рече-
выми единицами — звуками, слова-
ми, предложениями, а зрительны-
ми образами, обобщенными схема-
ми и т. д. Доказал очень простым
способом: с помощью ритмическо-
го постукивания. Суть в том, что
внешняя речь развертывается во
времени: слова произносятся по-
следовательно, одно за другим, на
каждое тратится доля секунды, раз-
личная доля, в зависимости от дли-
ны слова. Так вот, когда человек
говорит вслух, ему трудно монотон-
но постукивать, он сбивается с рит-
ма. Когда человек читает, он тоже
мысленно произносит слова и тоже
сбивается. Но в большинстве случа-
ев постукивание не мешает и само
тоже не нарушается; значит, внут-
ренняя речь не развертывается во
времени, как внешняя. Иначе гово-
ря, речь как бы растворяется в
мышлении человека, порождая в
нем, правда, то, чего раньше не
было,— образы и схемы.
К этим образам и схемам мы
еще вернемся. А сейчас нам важно,
20
что мышление — во всяком случае
в той его форме, которая наиболее
характерна,— обязательно требует
языка. Как правило, мы думаем
словами, но, даже чтобы думать об-
разами, нужно сначала овладеть
словом!
В следующей главе мы расска-
жем, как же человек овладел сло-
вом.
ГЛАВА
ВТОРАЯ
РОЖДЕНИЕ
СЛОВА
О ЧЕМ БЫ ПОБЕСЕДОВАТЬ
С ДЕЛЬФИНОМ!
ельфины в умст-
венном отноше-
нии стоят, по-
видимому, на
значительно бо-
лее высоком
уровне, чем мы
считали до сих
пор... Факты,
как мне кажет-
ся, доказывают существование у
дельфинов примитивного языка, по-
зволяющего им описывать события
и предупреждать о них» — так счи-
тает один из крупнейших амери-
канских исследователей-дельфино-
логов Джон Лилли.
«Может быть, человечество до-
лжно будет свыкнуться с мыслью,
что на земле не только человек
может быть назван носителем «выс-
шего разума»,— пишут советские
дельфинологи Белькович, Клейнен-
берг и Яблоков в книге «Наш
друг — дельфин».
Ну, а что рассказывается по это-
му поводу в газетах и журналах
на всех языках, нет необходимости
повторять. Одним словом, дельфи-
на сильно подозревают в том, что
он тоже разумное существо, что он
все понимает, свободно говорит с
себе подобными и если не устано-
вил контакта с человеком за не-
сколько тысяч лет знакомства, то
лишь потому, что у него на это бы-
ли какие-то свои соображения...
Надо сказать, что дельфин сов-
сем не первое животное, которое
подозревают в этом. Несколько де-
сятилетий назад известный психолог
Йеркс, убежденный, что человеко-
образные обезьяны только и ждут
возможности, чтоб вступить в пол-
ноценный контакт с человеком, пы-
тался научить молодого шимпанзе
Чима английскому языку. Сделано
это было так. В стене комнаты,
где находился Чим, было продела-
но небольшое окошко. Йеркс под-
водил Чима к этому окошку и го-
ворил: «Ба-ба-ба». Тотчас же окош-
ко открывалось, и в нем появлялся
банан. Йеркс надеялся, что Чим
сразу поймет, в чем дело, и тоже
скажет «Ба-ба-ба», чтобы получить
за это такой же банан. Но день про-
ходил за днем, и за две недели
Чим не только не стал говорить, но
и вообще потерял всякий интерес к
опыту, живо реагируя только на по-
явление банана. Тогда Йеркс ре-
22
шил: все дело в том, что Чим не ви-
дит банана. Он положил банан в
ящик с сеткой и приделал к ящику
рычаг. Йеркс с довольным видом
говорил: «Коо-коо», затем нажимал
рычаг. Банан вываливался на стол,
и Йеркс съедал его на глазах у
Чима.
Увы, Йерксу пришлось съесть
так много бананов, что он, вероят-
но, после этого опыта долго не мог
взглянуть на них без отвращения.
И все безрезультатно. Несмотря на
все ухищрения психолога, Чим да-
же не сделал попытки подражать
ему, даже не захотел научиться го-
ворить. Это очень расстроило Йерк-
са: он-то думал, что Чим восполь-
зуется первой же возможностью!
Не первый раз возникает в науке
и вопрос о том, понимает ли то
или иное животное человеческую
речь. Для многих даже и проблемы
такой не существует: как же так,
всем же известно, что собака, на-
пример, понимает человека, ведь
если ей сказать «ложись», она ля-
жет, а если сказать «возьми», она
бросится.
Но так ли это на самом деле?
Известный голландский психолог
Бойтендайк решил проверить. Он
стал изменять те команды, к кото-
рым собака была приучена: то под-
ставлял один звук или один слог на
место другого, то переносил уда-
рение на другой слог и так далее.
И вот что оказалось: собака совер-
шенно не умеет понимать слова в
человеческом смысле: она не слы-
шит в слове всех составляющих его
звуков. Для нас «кол» и «гол» —
разные слова. Хотя оба они состоят
из трех звуков каждое, причем два
звука одинаковы, но мы ясно разли-
чаем эти слова по первому звуку.
А собака такой тонкой разницы уло-
вить не может. Она реагирует
только на общий звуковой облик
слова, на место ударения и, глав-
ное, на интонацию, с которой мы
говорим. Поэтому вместо «ложись»
можно сказать «ажи», вместо
«стул» — «ту», результат будет при-
мерно одинаковый.
Не будем умножать количество
примеров, хотя их можно привести
тысячи. К великому сожалению
естествоиспытателей, ни одно жи-
вотное никогда, ни при каких об-
стоятельствах еще не смогло на-
23
учиться пользоваться человеческим
языком по-человечески. Видимо, в
самой биологической, точнее, в фи-
зиологической организации живот-
ного заложен какой-то «недоста-
ток», не позволяющий ему усваи-
вать человеческий язык и вообще
вести себя как человек (о внешнем
сходстве мы не говорим: собака то-
же может внимательно наблюдать
за экраном телевизора, но ее пони-
мание происходящего ничего об-
щего не имеет с нашим).
«ЯЗЫК» животных
Что же такое нашумевший
«язык» животных?
Представьте себе стаю журав-
лей. В ней обычно есть специаль-
ный сторож — журавль, наблюдаю-
щий за всем окружающим и сигна-
лизирующий об опасности. К стае
подбирается лиса. Журавль-сторож
издает предостерегающий крик, и
вся стая тут же срывается с места.
Можем ли мы сказать, что журавль
сообщил своим собратьям об опас-
ности, что его крик имеет значение
«Опасность!» или «Улетайте!»?
Думается, что ни у кого из чита-
телей не возникнет на этот счет ни-
каких иллюзий. Конечно, никакого
сообщения журавль не передавал.
Механизм, по которому он действо-
вал,— обычный механизм рефлек-
са. Этот механизм в сущности ни-
чем не отличается от того, благода-
ря которому мы, уколов палец, от-
дергиваем руку. Разница здесь в
том, что в жизни журавля опреде-
ленный крик и определенный сте-
реотип поведения, например «ле-
теть поскорее, куда глаза глядят»,
связаны жесткой двусторонней
связью: с одной стороны, каждый
раз, услышав соответствующий крик,
журавль автоматически дает тягу.
И наоборот, каждый раз, когда жу-
равль попадает в опасную ситуа-
цию, он издает этот крик. Заяц
в аналогичном положении начинает
барабанить лапами по пню или
бревну. Но ведь никто не будет на-
зывать этот барабанный бой заячь-
им языком!
Почему крик журавля или бара-
банный бой зайца не имеют содер-
жания, не имеют значения? Потому,
что они ничего не сообщают о
внешнем мире, они лишь дают ин-
струкцию, какой из возможных ва-
риантов поведения надо избрать в
данный момент, чтобы выжить,—
чтобы тебя не ухватила лиса и что-
бы в тебя не всадил заряд из дро-
бовика браконьер. Впрочем, жу-
равль, как и заяц, и не нуждается
в сообщении о мире. Ведь сообще-
ние предполагает у того, кому со-
общают, сознание, умение произ-
вольно изменить свое поведение,
свое отношение к миру или к себе
подобным в зависимости от полу-
ченной информации. Но животные
не способны на это. В них раз и на-
всегда вложена программа поведе-
ния. Если она изменяется, то безо
всякого сознательного участия жи-
вотного— с изменением окружаю-
щих условий; не изменив этих
условий, биологической среды, в
которой живет животное, не пуга-
нув ворону из куста, нельзя на-
деяться, что она будет куста бо-
яться.
Обратите внимание еще на одно
важное обстоятельство. Когда чело-
век говорит, то он планирует свою
речь так же, как планирует свои
практические действия. Приступая к
произношению нового предложе-
ния, мы с самого начала в общих
чертах уже представляем себе, о
чем собираемся сказать. Лектор,
выходящий на кафедру, знает не
только то, что он скажет в первой
фразе лекции, но — особенно если
он хороший лектор — предвидит
24

все основные повороты своей мыс-
ли, имеет в голове или на листке бу-
маги подробный план лекции. Толь-
ко когда человек произносит текст,
выученный наизусть, он не планиру-
ет своей речи. Так вот, каким бы
сложным ни было звукосочетание,
издаваемое тем или иным живот-
ным (например, пение соловья или
«человеческая» речь попугая), оно
всегда соответствует по своей пси-
хофизиологической организации
речи, выученной наизусть. Попугай
произносит человеческие слова и
фразы, как магнитофон, а не как че-
ловек.
А теперь обратимся к языку че-
ловека. Разберемся, как люди вы-
учивают свой родной язык.
Первое, что бросается в глаза,—
это то, что ребенок уже с самого
начала — с первых месяцев второго
года жизни — употребляет язык не
для обозначения каких-то ситуаций
или своего поведения в этих ситуа-
циях, а для обозначения предметов,
их признаков и качеств. Чем даль-
ше, тем больше у него становится
таких слов и тем глубже он про-
никает с их помощью в строение
окружающего мира. Сначала он
имеет слова только для конкрет-
ных, отдельных предметов и лиц —
«папа», «мама», «буратино», «ка-
ша», «ботики». Потом он начинает
понимать, что каждое такое слово
может обозначать не один, а не-
сколько предметов, сходных по
своему употреблению: «ложка»,
«чашка» (не только та, из которой
он пьет, а всякая!), «тетя» (тоже
всякая). А потом выясняет, что сло-
вами можно обозначать не только
отдельные предметы, например
«ложка», а и довольно отвлеченные
понятия, например «завтра», «не
надо», «холодно».
Здесь, как вы уже заметили, я
допустил одну сознательную неточ-
ность. Конечно, ребенок не имеет
готовых понятий, для которых ему
нужны слова. Наоборот, мы с вами
как бы подсказываем ему те слова,
за которыми в нашем языке стоят
нужные ему понятия.
И когда ребенок усваивает но-
вое слово, он усваивает вместе с
ним новое понятие, вернее, те об-
щественно выработанные, важные
для общества признаки, которые
лежат в основе этого понятия. И в
этом-то главное отличие челове-
ческого языка от так называемого
«языка» животных: издаваемые жи-
вотными звуки лишь присоединяют-
ся к поведению, уже существующе-
му и без них; человеческие слова
несут человеку принципиально но-
вые знания о мире, они не со-
провождают поведение человека,
а формируют у него новое поведе-
ние, новую деятельность.
И заметим, наконец, что они не-
сут с собой такую информацию, ко-
торой человек не может получить
непосредственно из окружающего
его мира: о том, как данный пред-
мет надо употреблять (хлеб едят),
о том, каковы взаимные отношения
людей, которые его употребляют
или производят (хлеб покупают,
хлеб выпекают), и так далее. В по-
нятии «хлеб» как бы спрессовано
не только то, что связано непосред-
ственно с самим предметом или
явлением, но и вся та деятельность
общества, человеческого коллекти-
ва, которая находит выход в упот-
реблении данного слова.
А животное не может ниоткуда
получить такой информации хотя
бы уже потому, что у животных, да-
же если у них и есть какой-то зача-
ток коллектива, нет общества в на-
шем смысле. Мы уже говорили:
стая обезьян приспосабливается к
биологической среде по тем же за-
конам, что каждая отдельная обезь-
яна. Обезьянье «общество» не толь-
ко не отменяет других форм при-
способления, а, наоборот, предпо-
лагает их. Обезьяна с каким-либо
физическим недостатком — хромая,
слепая и т. д. — обречена на ги-
бель: заботиться о ней стая не бу-
дет.
Итак, в языке человека спрессо-
ван общественный опыт человече-
ского коллектива — человечества
в целом, отдельного народа, класса,
и человек, овладевая своим родным
языком, впитывает через него этот
общественный опыт.
Теперь вторая особенность чело-
веческого языка, проявляющаяся
уже при усвоении его ребенком.
Помните то, что мы говорили о спо-
собности человека к планированию,
предвидению своих действий? Это
касается и его языка; вернее, об-
щая особенность психики распрост-
раняется и на процессы речи. Обра-
тите внимание: ребенок не просто
применяет готовые высказывания к
знакомым ему ситуациям. Вернее,
он делает это, но лишь в самом
начале. А потом он, сталкиваясь с
совершенно новыми для него си-
туациями, начинает строить свои
высказывания заново из известных
ему элементов, сочиняет новые
предложения, которых он раньше
не слышал и не употреблял. Можно
назвать эту способность ребен-
ка одним словом: ТВОРЧЕСКАЯ
речь.
И еще одна важная для нас осо-
бенность, характерная в первую
очередь уже не для детской речи,
а для речи взрослых, речи полно-
ценных членов человеческого об-
щества. Мы привыкли к тому, что
речь — это орудие общения. Это,
конечно, верно. Но, как мы видели,
она является и орудием обобще-
ния. А кроме того, она выполняет
в человеческом обществе множест-
во других, менее существенных
функций. Она служит и для уста-
новления контакта между людьми
27
(вспомните: когда вы говорите по
телефону и ваш собеседник что-то
вам долго рассказывает, вы подда-
киваете ему исключительно для то-
го, чтобы он знал, что вы его слы-
шите), и для того, чтобы человек
мог воплощать свое отношение к
миру в формах искусства (недаром
говорят об «искусстве слова»), и
для многих других целей. А над
языком могут, в свою очередь, над-
страиваться и другие системы зна-
ков, о них мы будем говорить в
четвертой главе. Одним словом,
язык в человеческом обществе
многофункционален. И, заметим, он
служит одним из мощных средств,
сплачивающих само это общество,
обеспечивающих его существова-
ние. Ничего подобного мы не уви-
дим у животных.
Авторы книги о дельфинах, ко-
торую мы упоминали вначале, меч-
тают о возможности, когда «при
произнесении человеком опреде-
ленных слов будут найдены дель-
финьи эквиваленты и переданы в
воду. Точно так же сигналы дельфи-
нов могут прийти к человеку в ви-
де понятных слов». Думается, что
это так же несбыточно, как пытать-
ся передать словами кошачье мяу-
канье или лай собаки или, наобо-
рот, выразить содержание речи че-
ловека при помощи мяуканья или
лая.
Каким бы «умным» ни был дель-
фин, как высоко он ни стоял бы в
ряду животных, как бы ни превос-
ходил себе подобных по интеллек-
ту, каким бы он ни казался близким
к человеку, если рассматривать его
28
на фоне обезьяны, собаки, ежа или
черепахи,— неужели можно сравни-
вать его с человеком?
Повторяем: при всей относитель-
ной «интеллигентности» дельфина
он все-таки животное в полном
смысле этого слова и со всеми
ограничениями, которые этим на-
кладываются на возможности по-
знания им мира и общения с себе
подобными. «Человеческий» способ
отношения к миру — мышление, со-
знание, язык — дельфин мог бы по-
лучить только в придачу к таким
особенностям, которых у него заве-
домо нет,— к обществу, к совмест-
ному труду, коллективному позна-
нию. Но даже самые.большие почи-
татели дельфинов остерегаются за-
ходить так далеко.
Так что, если мы и захотели бы
поговорить с дельфином, это, ве-
роятнее всего, не удастся. Мы
просто не поймем друг друга, как
не поймем друг друга, пытаясь по-
беседовать с кошкой или собакой.
Как бы мы ни мечтали о таком
разговоре...
«УСПЕХИ УОШО»
И «НАДЕЖДЫ ГАРДНЕРОВ»
В одной научно-популярной
статье, где описываются попытки
обучить шимпанзе человеческому
языку (речь шла о том, как амери-
канские психологи — муж и жена
Г арднеры — воспитывали молодую
самку шимпанзе по кличке Уошо),
я нашел фразу, которую можно бы-
ло бы поставить эпиграфом к этому
параграфу. Вот она: «Успехи Уошо
превзошли самые смелые надежды
Г арднеров».
Гарднеры рассуждали так (цити-
рую ту же статью). Они «отталкива-
лись от хорошо известного факта,
что в человеческом обществе со-
циальное, интеллектуальное и лин-
гвистическое (языковое. —А. Л.)
развитие ребенка теснейшим обра-
зом связаны между собой. Поэтому
исследователи решили создать для
Уошо такие условия существования,
которые немногим отличались бы
от условий жизни наших детей».
Это, вообще-то говоря, не ново —
еще лет пятьдесят назад советская
исследовательница Н. Н. Ладыгина-
Коте проделала такой же опыт с
шимпанзе Иони. Кстати, она пошла
дальше, воспитывая шимпанзенка
вместе со своим маленьким сыном,
и получила уникальную возмож-
ность увидеть, чем развитие шим-
панзенка отличается от развития
человеческого ребенка. Но Гар-
днеры, кажется, с результатами ра-
бот Ладыгиной-Котс знакомы не
были.
Да и цель у них была другая: не
понять разницу, а, наоборот, попы-
таться ее стереть!
Цель эта очень понятна, если
вспомнить, к какому направлению
в психологии примыкают Гардне-
ры. Оно называется бихевиориз-
мом, или «поведенческой» психо-
логией.
Что это такое?
Несколько подробнее мы рас-
скажем о бихевиоризме в послед-
ней главе нашей книжки. Сейчас не-
обходимо отметить главное: для
психологов-бихевиористов язык, да
и вообще разум человека — это не
орудие активного вмешательства
человека в мир, а всего лишь спо-
соб приспособиться к этому миру, к
окружающей среде. И что особен-
но показательно, для них человек
так же одинок в мире, как живот-
ное; он силен не общечеловече-
ским, общественным опытом, а
только своим индивидуальным ра-
зумом.
Отсюда вполне понятная логи-
ка: создадим шимпанзе такую же
окружающую среду, как человеку,
29
и он должен (конечно, в меру своих
чисто биологических возможностей)
рассуждать и общаться, как чело-
век! Вот какие надежды возлагали
Гарднеры на Уошо.
Три года они обучали свою пи-
томицу языку. Естественно, на то,
что она будет говорить, они не на-
деялись: голосовой аппарат шим-
панзе для этого не приспособлен.
Уошо обучалась жестовому языку
глухонемых. И как будто бы обучи-
лась! Она стала пользоваться в
«разговорах» с Гарднерами 132 зна-
ками-словами и понимать еще не-
сколько сот знаков. Как этого доби-
лись?
«Ее различными способами за-
ставляли связывать представление о
том или ином предмете, о его ка-
чествах или о каких-либо действи-
ях, с «названиями» этих предметов
и действий, выраженными в жесто-
вых знаках».
А что значит связывать? Ну, на-
пример, Уошо показывают шляпу,
и она делает знак «шляпа». Никаких
особенно смелых надежд у Гардне-
ров здесь быть не могло: все это
общеизвестные вещи, которые
можно увидеть в цирке или в угол-
ке Дурова. Автор статьи, на кото-
рую я сослался выше, биолог Е. Па-
нов, тоже не очень удивляется по
этому поводу. «Замечательно здесь
другое — а именно способы ис-
пользования Уошо уже заученных
ею знаков». Оказывается, раз «ус-
воив знак», «обезьяна начинает рас-
ширять (как говорят психологи,
обобщать) его значение, вполне
разумно пользуясь таким знаком в
ситуациях, все менее и менее сход-
ных с первоначальной».
Стоп! Давайте подумаем.
Во-первых: разве расширять —
это то же самое, что обобщать?
Обобщение — совершенно особый,
специфически человеческий про-
цесс, связанный с понятием,— мы
еще поговорим об этом чуть ниже.
А вот расширять значение... Кстати,
разве это значение? Пока что мы не
видели значения — только употреб-
ление! Говоря здесь о значении, мы
вольно или невольно переносим
на обезьяну человеческий способ
отражения мира: чтобы правильно
употребить то или иное слово, че-
ловек должен знать его значение.
А так ли это у обезьяны?
Во-вторых, «вполне разумно» —
с чьей точки зрения? Уошо? Нет,
наблюдавших за нею людей — су-
пругов Гарднеров или же челове-
ка— редактора журнала «Сайенс»,
где их статья была опубликована,
и человека — автора статьи, которую
я цитирую. Вы согласны, что «ра-
зумность» здесь лишь в том, что
обезьяна употребляет знаки так,
как это сделал бы человек? Если
согласны, вы сами увидите еще од-
ну логическую ошибку в той же
фразе: «В ситуациях, все менее и
менее сходных...» С чьей точки зре-
ния сходных?! Кто определяет сход-
ство или несходство?!
Идем дальше. Оказывается, «об-
общение» состоит в следующем.
Обезьяна привыкла к тому, что,
например, знак «рука сжата в ку-
лак, оттопыренный большой палец
касается рта», если его воспроиз-
вести, обеспечивает ее кружкой во-
ды. (Гарднеры, а вслед за ними
Е. Панов считают, что это «слово»
означает «пить, жидкость». На са-
мом деле здесь просто условно-
рефлекторная связь, ведущая к
удовлетворению жажды.) А затем
обезьяна якобы «обозначает» им
различные жидкости, налитые в са-
мые различные сосуды, дождь за
окном и т. п.
Давайте посмотрим на это не с
человеческой, а, так сказать, с
обезьяньей точки зрения. Конечно,
никакого «обобщения» здесь нет:
только «расширение» (или, как го-
30
ворят психологи на самом деле,
«генерализация стимулов»). Уошо
просто-напросто распространяет
знак на все, что может удовлетво-
рить жажду! Для этого совершен-
но не обязательно иметь понятие
о жидкости или владеть значением
слова «жидкость».
Но самый эффектный момент
наступил, когда Уошо стала упот-
реблять сочетания знаков. Напри-
мер, «чтобы получить лакомство,
хранящееся в холодильнике, Уошо
подходила к нему и воспроизводи-
ла подряд три знака: «открыть-
ключ-пища». На третьем году жиз-
ни она употребляла как минимум
158 таких «предложений», причем
среди них были очень сложные,
вроде «ты-щекотать-Уошо» или
«Роджер-щекотать-меня». «Я» или
«Уошо» она в 105 случаях из 158
ставила на последнее место. Значит,
она знает различие между субъек-
том и объектом (подлежащим и до-
полнением)?
Подряд три знака... А как иначе
можно разговаривать жестами? Хо-
чешь не хочешь — приходится их
располагать один за другим. Это
ничего не говорит о том, как сама
обезьяна их себе представляет —
как один знак или несколько под-
ряд!
Ну а как же с подлежащим или
дополнением? И этот ларчик откры-
вается очень просто. Уошо не себя
ставит на последнее место, а свое-
го «собеседника» на первое. Она
сначала привлекает его внимание,
так сказать, вступает с ним в кон-
такт. А уж потом, добившись этого,
«говорит», что ей нужно. Здесь
не три знака, а всего два: сигнал
привлечения внимания и сигнал,
направленный на удовлетворение
желания, чтобы ее пощеко-
тали.
Мы уже давно — по крайней ме-
ре, в психологии — не говорим, что
животное думает, осознает и т. д.
Ясно, что это не так. Но вот когда
оно ведет себя так же, как человек,
в той или иной ситуации, мы поче-
му-то склонны приписывать этому
ее поведению человеческие при-
чины, человеческую обусловлен-
ность.
Нет уж, давайте человеческое
поведение осмысливать по-чело-
вечески, а обезьянье — по-обезь-
яньи. Давайте не говорить о слове,
о понятии, о значении, об обобще-
нии, когда без этого можно обой-
тись.
Какая глубокая здесь разница,
можно увидеть, проследив путь от
«языка» обезьяны к языку чело-
века.
ЗВУК СТАНОВИТСЯ
ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ
Как и человек, животное живет
в мире звуков. Это звуки мертвой
природы — шум ветра, рев водопа-
да, грохот обвала. Это звуки, изда-
ваемые животными других видов и
животными того же вида,— пение
птиц, крик обезьяны-ревуна, рыча-
ние тигра. Это звуки, порождаемые
человеком и вещами, им созданны-
ми. Тот же звуковой мир — и в то
же время совершенно иной, потому
что животное как бы отделено от
этого мира непроницаемой психо-
логической стеной, фильтром, про-
пускающим звуки лишь избиратель-
но. Оно слышит и не слышит их:
мы уже знаем, что они не сущест-
вуют для него, если не связаны в
его психике с чем-то жизненно важ-
ным, если не имеют для животного
сигнального значения. Самка со-
ловья наслаждается пением самца
потому, что оно — сигнал удовлет-
ворения половой потребности. Но
для обыкновенной домашней кошки
та же соловьиная песня — совсем
31
другой сигнал, соловей для нее —
средство удовлетворения потреб-
ности в пище. Рык тигра — сигнал
опасности для жизни. Истошный
крик сороки — тоже сигнал опас-
ности, только косвенный.
Звук становится сигналом, выде-
ляется из звукового фона тогда,
когда у животного срабатывает ме-
ханизм рефлекса. И сигнал этот не-
отделим от самого животного, от
его жизненных потребностей. Рокот
мотора трактора для грача — это
не трактор, а вкусный червяк на
свежей пашне. Другая часть зву-
ков с рождения встроена в психику
животного, они автоматически вы-
зывают у него так называемый без-
условный рефлекс, наследственную
реакцию. Такова реакция вашей до-
машней собаки на лай в соседнем
дворе.
И человеческая речь для живот-
ного— только еще один, немного
более сложный сигнал, еще одно
звено в цепи рефлекторного пове-
дения. Даже такое очеловеченное
животное, как собака, которая, как
нам порой кажется, понимает все,
что ей говорят, всего лишь способ-
но образовать условный рефлекс
на звучание слов (но ни в коем слу-
чае не на их значение!) — такой же,
как на звонок или на звук выстрела.
При этом как раз то, что важно для
человека — тонкие звуковые разли-
чия, позволяющие разграничить
близкие по значению слова,— соба-
ке недоступно, она реагирует, как
мы уже видели, лишь на общее зву-
ковое впечатление. Причина здесь
не в неспособности собаки услы-
шать эти тонкие звуковые раз-
личия— ее слух можно «отто-
чить» в эксперименте до такой сте-
пени, которая и не снилась чело-
веку.
В заглавии своей книги, издан-
ной в 1931 г., немецкий биолог
Э. Саррис задает вопрос: «Имеем
ли мы право говорить о понимании
слов собакой?» И отвечает на него в
тексте книги так: «Представление
собаки о слове всегда осуществля-
ется в меру собачьего разумения».
А «разумение» собаки — система ее
биологических потребностей и
средств их удовлетворения. Звук,
производимый тем или иным пред-
метом, для нее не символ самого
предмета, а символ потребности,
которой этот предмет служит —
прямо или косвенно,— о возмож-
ности удовлетворения которой дан-
ный звук сигнализирует. Предмет
не важен для животного как пред-
мет, как орудие человеческой дея-
тельности: трактор для грача — это
не более чем машина для произ-
водства червей. Ведь животное не
отделено от своей жизненной сре-
ды, оно механически приспосабли-
вается к ее изменениям и восприни-
мает в этой среде только то и на-
столько, что и насколько необходи-
мо ему для выживания.
Человек, даже самый первобыт-
ный, тем прежде всего и отличает-
ся от животного, что он не следует
пассивно за природой, а, вооружен-
ный знаниями и умениями общест-
ва, борется с ней и противостоит
ей. Он помогает другим, и другие
помогают ему. Он пользуется тем,
что создают другие, и сам вместе
с ними преобразует окружающую
его естественную среду. Возникает
новый мир, мир человека и того,
что им создано, будь это мате-
риальные или духовные ценно-
сти. Возникает человеческая куль-
тура.
Звук — тоже часть формирую-
щейся человеческой культуры. Он
нужен первобытному человеку для
того, чтобы успешно организовать
совместный труд. Он олицетворяет
в себе для людей коллективную
деятельность, как олицетворяет
ее в себе каменный топор. Только
топор — это как бы консервирован-
ная деятельность, деятельность вне
времени, конкретной ситуации и
конкретного объекта. А звук, управ-
ляющий совместным трудом лю-
дей,— это регулятор их деятель-
ности во времени, в конкретной си-
туации.
Для животного звук был только
символом потребности. У человека
он стал символом деятельности.
ЧЕЛОВЕК ЖИВЕТ ВО ВРЕМЕНИ
Каковы же были первые собст-
венно человеческие звуки? Как зву-
чала первобытная речь неандер-
тальца? Ее можно представить себе,
зная устройство и функционирова-
ние голосового аппарата современ-
ного человека и сопоставляя нашу
анатомию с анатомией неандерталь-
ца. По-видимому, неандерталец уже
имел так называемый «голосовой
мускул», но его функции были огра-
ниченны; закругление краев голосо-
вых связок еще не завершилось;
проход между гортанью и по-
лостью рта был узок; нёбная зана-
веска отстояла от задней стенки
гортани дальше, чем у современ-
ного человека. Все это означает,
что произношение любого звука
вызывало гласный призвук; что
вместе с речевым звуком у неан-
дертальца возникало множество не-
гармоничных, пронзительных, высо-
ких звуков — визгов, скрипов, пис-
ков; что он говорил «в нос»; что
производимые им звуки были бли-
же к гортанным и заднеязычным
«к, rf нг», чем к губным или зуб-
ным «б, п, д, т».
Но не это самое важное в перво-
бытном звуке. Исследуя так назы-
ваемые эндокраны, то есть внутрен-
нюю полость черепа первобытных
людей, советские антропологи во
главе с В. И. Кочетковой пришли
зз
к выводу, в частности, о том, что
у неандертальца начинает интенсив-
но развиваться лобно-височная об-
ласть коры больших полушарий
головного мозга. А это та область,
которая обеспечивает объединение
следов внешних воздействий, об-
разов, сигналов в последовательные
ряды.
Животное живет вне субъектив-
ного времени. Последовательность
реакций и действий видится во вре-
мени только человеку-эксперимен-
татору: лабораторная собака не зна-
ет «до» и «после», как не знает она
«вчера» и «завтра». Она всегда в
«сегодня», в «сейчас», потому что
«до» предполагает одновременно
ощущение прошлого и настоящего,
предполагает способность удержать
одновременно два последователь-
ных сигнала и в то же время не
слить их в один.
Эта-то способность и появляется
впервые у неандертальца с разви-
тием лобно-височной области коры
больших полушарий.
Трудно даже представить себе,
какой гигантский переворот повлек-
ло за собой такое развитие. Раньше
человек — который не был еще
человеком — пассивно скользил по
волнам звукового океана. Он, прав-
да, мог выделить отдельные всплес-
ки этих волн, воспринять их как
сигнал своих жизненных ценностей,
но, как любая волна, звуковая вол-
на, прокатившись, рассыпалась для
него в мелкие брызги. И только
теперь человек смог остановить
звук, чтобы сравнить его с други-
ми звуками, только теперь он смог
соединить вместе два значимых
звука, а это и есть способность го-
ворить.
Звук стал впервые подлинно че-
ловеческим. Человек вмешался в
мир звуков, как он вмешался в мир
природы, приспособив звучащее
слово для своих, человеческих, а
это значит — социальных целей. В
слове звук приобрел социальную
значимость, общее, единое для мно-
гих людей содержание, обрел не-
зависимость от восприятия отдель-
ного человека; в результате люди
сумели понимать друг друга.
Но этим еще не завершается
развитие человеческого звука. Мы
остановились на том, что звук стал
символом деятельности. Но чем
дальше, тем больше разнообразных
действий может производить пер-
вобытный человек, тем больше
предметов внешнего мира он соз-
дает. Усложняются общественные
отношения между людьми. Увели-
чивается количество трудовых и
других общественных функций, ко-
торые обслуживаются предметами,
созданными человеком. Производ-
ство орудий разбивается на отдель-
ные стадии: оббивка, скалывание,
ретушь.
Если раньше человек не мог вос-
принять свои собственные действия
как цепь отдельных последователь-
ных операций, то теперь он это уже
может сделать. Если раньше чело-
век вынужден был обозначать свою
деятельность единым, нерасчленен-
ным звучанием, то теперь ничто не
мешает ему «укладывать» разные
звуки в одной, последовательно
развертывающейся звуковой кар-
тине.
Все это повлекло за собой но-
вую революцию в отношении че-
ловека к миру, в осознании мира
человеком. Звук стал связываться
теперь не с деятельностью, а с от-
дельным предметом, используе-
мым в деятельности. Звук стал зна-
ком.
Слово начинает обозначать не
только то в предмете, что важно
для его использования. Оно несет с
собой для человека представление
и о каждом предмете, и о классе
однородных предметов; за ним сто-
34
ит теперь все многообразие самых
различных функций, которые этот
предмет исполняет в жизни об-
щества, жизни человека. Обобщен-
ная идея предмета начинает — бла-
годаря звуку в его новом об-
личье— самостоятельное бытие, от-
деленное от конкретной ситуации
употребления этого предмета. По-
является понятие.
Человек начинает относиться к
звуку слова и его близнецу — поня-
тию— как к чему-то существующе-
му вне и помимо человека. Это и
действительно так: только они —
не вне Человека1, а вне отдельного,
индивидуального человека. Без Че-
ловека, без общества нет ни поня-
тия, ни слова. Они — часть челове-
ческого мира, мира, созданного Че-
ловеком.
И наконец, появляются идеи,
для которых нельзя подобрать кон-
кретного предмета. «Радость» и
«печаль», «время» и «пространст-
во», «жизнь» и «смерть»... Их нет в
мире вещей, но они есть в мире
слов и в мире понятий. И человек
может теперь оперировать понятия-
ми самой высокой степени абстрак-
ции— благодаря звуку, слову.
Слов становится все больше и
больше, а возможность произво-
дить различные звуки у человека
пока еще ограниченна. Но совер-
шенно необходимо, чтобы звуки
были различными для разно1Х слов:
ведь теперь слово может «отор-
ваться» от непосредственной ситу-
ации, от конкретной деятельности,
его не пояснишь, указывая пальцем.
1 Человеком с маленькой буквы мы на-
зываем в нашей книге потомка животных с
руками, ногами, сердцем и с довольно хо-
рошо развитым мозгом; Человеком с за-
главной буквы — высшее достижение при-
роды; сознательного члена общества/ спо-
собного преобразовать мир. Внешне человек
и Человек одинаковы, но различны по сути.
Слово нужно узнать «в лицо», от-
сортировать от других, на него по-
хожих.
Как это сделать?
РОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
СЛОВА
Можно варьировать звуки по вы-
соте основного тона, то есть с точки
зрения физики — по частоте коле-
баний. Но возможности здесь тоже
ограниченны: голосовой аппарат
человека, даже такого, как Шаля-
пин, способен производить звуки в
пределах двух октав. Для самого
низкого певческого голоса, баса,
это интервал между 80 и 320 герца-
ми, для самого высокого, сопра-
но,— между 260 и 1030 герцами.
Это, однако, самая невыгодная для
восприятия зона. Она требует боль-
шой силы звука, кроме того, в за-
висимости от изменения силы звука
высота воспринимается неточно.
Легко понять, что варьирование по
высоте основного тона едва ли мо-
жет быть единственным или даже
основным способом различения че-
ловеческих, речевых звуков. К тому
же голосовой аппарат первобыт-
ного человека, как мы уже ви-
дели, не способен обеспечить «чис-
тых» (по высоте) музыкальных
тонов.
Проще избрать другой способ —
варьировать звуки по высоте и ко-
личеству так называемых оберто-
нов, по тембру. Иными словами —
выбрать критерием для различения
область, в которой располагаются
характерные для данного звука вто-
ричные (резонансные) тоны. Эта об-
ласть характерных резонансных то-
нов называется формантой дан-
ного звука. Она не зависит от ос-
новного тона, с которым произно-
сится данный звук. Скажем, звук
«и» может спеть и шаляпинский
35
бас, и тенор Козловского: он все
равно останется тем же «и».
Именно этот способ и избрала
природа, создавая человеческую
речь. В каждом из тысячи языков
мира есть своя система речевых
звуков. Но любая такая система
удовлетворяет по крайней мере
двум условиям: все входящие в нее
звуки достаточно четко противопо-
ставлены по месту и способу про-
изношения. В то же время исполь-
зуются только те произносительные
различия, которые обеспечивают
различение звуков на слух.
А каковы эти различия в каждом
конкретном языке — в общем и це-
лом безразлично. В русском языке
это различие по месту произноше-
ния (губные, зубные, заднеязычные
согласные); по звонкости — глухос-
ти «б-п, д-т»; по мягкости — твер-
дости «ть-т», по участию или не-
участию носовой полости в произ-
ношении звука «б-м». В немецком
языке нет твердости — мягкости, но
есть различие по силе и слабости
«п-б». А в языке форе (Папуа —
Новая Гвинея) не значимы ни звон-
кость— глухость, ни сила — сла-
бость, ни придыхательность — не-
придыхательность, ни мягкость и
твердость. Зато есть своеобразные
различия: по так называемой пре-
назализации, то есть наличию или
отсутствию носового призвука в
начале согласного «нд-д». Кроме
того, в языке форе существенна
долгота согласных (в русском она
неважна).
Как научиться все это различать?
Для этого у человека есть специ-
альная физиологическая система —
система речевого слуха, которой
нет у животных. Она позволяет за-
крепить в мозгу человека характер-
ные для данного языка звуковые
противопоставления. При этом сама
по себе система речевого слуха в
мозгу не связана с той или иной
звуковой системой языка: она гибко
подстраивается к значимым звуко-
вым противопоставлениям, готова
обслужить любые языки. Ее физио-
логический смысл только в таком
обслуживании, она возникла у чело-
века благодаря тому, что возник
язык, и ради него.
Почему есть необходимость в
особой физиологической системе
для этой цели? Потому что, в отли-
чие от других звуков (кроме музы-
кальных, о которых речь пойдет ни-
же), речевые звуки значимы не по
своим «абсолютным», так сказать,
внешним признакам. Один и тот же
согласный может быть произнесен
совершенно различно — это зависит
от его соседства с другими звука-
ми, от эмоциональности речи, от го-
лоса и других индивидуальных осо-
бенностей говорящего и еще от
множества причин. Но он всегда
будет воспринят именно как 6, или
как д, или как к. Более того: каза-
лось бы,абсолютно различные звуки
во многих языках воспринимаются
как варианты одного и того же от-
носителы- единого звука (фоне-
мы). Так, .. языке вахги (также па-
пуасском) т и р — одна и та же фо-
нема. Другой фонеме в нем соот-
ветствуют с, з, ц. Этот-то относи-
тельный характер речевых звуков
и требует нового принципа их вос-
приятия, а значит — нового физио-
логического механизма.
Если формирующийся человек
(едва ли правильно теперь говорить
о нем как о первобытном) научил-
ся организовывать звуки-слова в
последовательные ряды, почему бы
ему не применить тот же принцип
к организации звуков внутри слова?
Легко понять, что это дало ему еще
больше разнообразных возможно-
стей для различения слов, а особен-
но для свободного создания новых
слов, чтобы успевать за все увели-
чивающимся многообразием вещей
36
и понятий своего мира. Но он не
сразу способен был научиться легко
переставлять звуки, свободно наби-
рать из них любые последователь-
ности. В сущности, он не может это-
го и сейчас — его сдерживает не-
обходимость организовывать звуки
в элементарные произносительные
единицы — слоги. Поэтому-то во
многих языках — японском, полине-
зийских и многих других — обяза-
тельно правильное чередование
гласных и согласных. Поэтому в тех
языках, где слог может кончаться
согласным звуком, выбор таких
конечных согласных всегда меньше,
чем начальных; в языках Юго-Вос-
точной Азии — китайском, вьетнам-
ском, бирманском — это почти ис-
ключительно так называемые сонан-
ты — «м», «н», «нг», «в», «й». Поэто-
му и сочетание согласных в слоге
всегда подчиняется определенной
последовательности. В русском язы-
ке есть односложное слово «вдруг».
Но невозможно, скажем, слово
(и вообще слог) «дрвуг» или
«рдвуг».
МУЗЫКА — МЛАДШАЯ СЕСТРА
ЯЗЫКА
Звуковой язык человечества во
всех своих многочисленных и раз-
личных вариантах возник как сред-
ство обобществления человеческого
знания об окружающем мире —
знания, рождающегося в активной
трудовой деятельности человече-
ского коллектива. Слово стало не
только абстрактным носителем ча-
стицы знания о мире: оно смогло
и выражать отношение человека к
миру.
Это отношение тоже стало до-
стоянием других людей, общим
достоянием человечества.
Да и само оно, это отношение,
это переживание себя в мире,
исключительно доступно только
лишь Человеку.
И вот рядом с миром слова воз-
ник еще один, новый мир: мир
обобществленного чувства, выра-
женного в образах, которые со-
здаются человеком специально для
этой цели.
Рождается первобытная живо-
пись и первобытная скульптура.
Рождается музыка.
Ученые расходятся в том, как
она родилась. Чаще всего думают,
что музыка явилась результатом зву-
коподражания. Но ведь в природе
нет чисто звуковысотных различий,
то есть нет образцов, на которые
мог ориентироваться создатель пер-
вой гаммы.
Да и для чего ему было «оста-
навливать», закреплять в памяти
звук определенной высоты, чтобы
сопоставить его с другими?
Вероятнее всего, первые фикси-
рованные звуки определенной вы-
соты были речевыми звуками, то
есть единственными звуками, уже
имевшими для человека зна-
чение.
Недаром музыковеды, исследо-
вавшие музыку архаичных по куль-
туре современных народов, та-
ких, как аборигены Огненной Земли
в Южной Америке или ведды Шри
Ланки, отмечают, во-первых, пол-
ное отсутствие у них музыки вне
пения, во-вторых, поразительное
сходство в музыкальной структуре
напевов.
Подавляющая часть этих напевов
состоит из последовательности
двух-трех тонов, очень близких по
высоте.
Таковы же речитативные напевы и
некоторых народов более высокой
культуры, например африканских
хауса: это то же чередование двух
тонов, разделенных малым интерва-
лом. Музыка похожа здесь на сле-
пок речи.
37
Родившись из тембрального, ре-
чевого слуха, музыкальный слух —
еще один физиологический меха-
низм, доступный только челове-
ку,— выделился в самостоятельную
систему и развивался вместе с раз-
витием самой музыки.
Звуковысотный, музыкальный
слух, как и речевой, имеет дело не
с отдельными звучаниями, а с их
отношениями. И недаром музы-
коведы говорят о музыкальной
речи.
Интересно, что потом музыка
снова вернулась в речь. А может
быть, она с ней и не расставалась?
Описано множество языков, в
которых звуковысотные различия
служат вспомогательным средством
для различения отдельных слов или
даже выступают как признак от-
дельного слога.
Эти языки: литовский и сербо-
хорватский, шведский и норвеж-
ский, японский и айнский, боль-
шая часть языков Африки, множест-
во индейских языков Америки, ки-
тайский, вьетнамский, тайский, бир-
манский, австронезийские, многие
папуасские.
Советский психолог А. Н. Ле-
онтьев, исследовавший формирова-
ние у человека звуковысотного слу-
ха (а большинство людей, специ-
ально не учившихся музыке, в этом
смысле глухи, у них не сложилась
соответствующая физиологическая
система), заметил, что среди вьет-
намцев практически нет «звуковы-
сотно глухих».
Мы только что сказали о музы-
кальных тонах как средстве раз-
личия целых слов.
Из этого видно, что, спустив-
шись на уровень отдельной фонемы
и слога, звук не перестал ис-
пользоваться для обозначения
предмета или какого-либо понятия.
В этом смысле мы говорим об
ударении.
Ударение может иметь разную
природу: быть музыкальным или
силовым, то есть использовать раз-
личия по высоте основного тона
или по силе звука.
Но нет ни одного языка, больше
того, нет ни одного слова ни в од-
ном языке, где не было бы ударе-
ния.
Ударение — осколок первобыт-
ного звука, только теперь перво-
бытный звук получил совершенно
новую, никогда не существовавшую
ранее функцию.
Но речь — не простая сумма
слов. Слова сливаются в целостное
высказывание. И то, что его цемен-
тирует, то, что указывает на его
цель (вопрос, побуждение, воскли-
цание), то, что позволяет выделить
в нем самое важное для говоряще-
го и т. п. — это, конечно, опять-таки
звук, который называется в этом
своем обличье интонацией выска-
зывания.
Интонация — тоже осколок пер-
вобытного, наверное, даже живот-
ного звука.
Недаром «неговорящие» живот-
ные, неспособные подражать зву-
кам человеческой речи, порой
довольно точно воспроизводят че-
ловеческую интонацию.
МЫСЛИТЬ, КАК ЭЙНШТЕЙН,
И ЧУВСТВОВАТЬ, КАК БЕТХОВЕН
Человечество едино, и едины пу-
ти его развития.
По одинаковым, общим законам
развивался человеческий труд, раз-
вивалось человеческое сознание
и мышление, развивалась челове-
ческая культура.
Нет людей, у которых не сло-
жился бы речевой слух, потому что
нет нормальных людей, не овла-
девших миром человеческой речи.
38
И нет людей, овладевших ми-
ром человеческой музыки, у кото-
рых не сложился бы звуковысот-
ный, музыкальный слух.
Став социальным, общечелове-
ческим, звук оказался необходи-
мым для каждого отдельного чело-
века, он — одно из орудий, дела-
ющих его Человеком.
Через звук — звук речи — мы
усваиваем все богатство знания,
социального опыта.
Через звук — звук музыки —
мы обогащаем свой эмоциональ-
ный мир, научаемся не только мыс-
лить, как Эйнштейн, но и чувство-
вать, как Бетховен.
Звук ведет нас к высотам че-
ловеческой культуры, звук дела-
ет для нас зримым — незримое,
представимым — непредставимое,
ощутимым — неощутимое. Челове-
ческий звук — это социальный звук,
и мир человеческого звука — соци-
альный мир.
Но общие законы сочетаются с
многообразием национальных и
культурных различий.
За системой звуков конкретно-
го языка стоит своя картина мира,
отраженная в этом языке — в его
звуках, словах, в его грамматичес-
ких формах.
Овладеть этой новой, всегда
своеобразной, всегда удивительной
картиной, уметь посмотреть на тот
же мир глазами другого народа —
большое счастье, которое со вре-
менем становится доступно все
большему и большему числу лю-
дей.
И если древние греки презри-
тельно называли варварами тех, чья
речь звучала для их уха как «бар-
бар-бар», то мы, люди XX века,
говорим об изучении иностранных
языков и чужих цивилизаций как о
мощном орудии всеобщего мира,
прогресса, взаимопонимания на-
родов.
Музыка — искусство звука —
столь же многообразна и уникальна
в своих национальных и культурных
вариантах. Она более универсальна,
чем речь, и если языки, приобре-
тая общие черты, обмениваясь
частицей своего богатства, остаются
все же для большинства людей кни-
гой за семью печатями, то музыка
разных стран и народов мощным
потоком вливается в общую музы-
кальную сокровищницу человечест-
ва, неся с собой новое, незнако-
мое мироощущение.
Немыслимо представить себе се-
годня мировую музыкальную куль-
туру без финна Сибелиуса, армя-
нина Хачатуряна, румына Энеску,
бенгальца Тагора, без традицион-
ной китайской оперы и нежных
лирических напевов Японии, без
«спиричуэле» американских негров
и огненных ритмов кубинских тан-
цев.
А ведь совсем недавно даже
самые знающие специалисты по-
просту исключали неевропейскую
музыку из своих многотомных исто-
рий музыкального искусства.
Есть более распространенные,
более богатые и выразительные (в
силу тех или иных исторических
причин) языки.
Есть музыканты и композито-
ры, известные любому культурно-
му человеку в любом уголке
мира,— Бах, Бетховен, Чайковский.
Но для человечества так же це-
нен и интересен заброшенный
в джунгли Амазонки индейский
язык, на котором говорит сотня че-
ловек, так же ценен и интересен
безвестный бедуин, скрашивающий
монотонной песней одиночество в
песках.
Итак, звук обеспечил человече-
скому обществу два способа обще-
ния: музыку для передачи чувств и
слова для передачи разумных мыс-
лей.
39
Выше было сказано, что музыка
развивалась параллельно с музы-
кальным слухом, который и требо-
вался для восприятия музыки.
В свою очередь разум разви-
вался параллельно с языком. Язык
обслуживал разум и помогал разви-
тию разума.
Вот об этом взаимном влия-
нии, о том, как это происходило,
мы и расскажем в следующей
главе.
ГЛАВА
ТРЕТЬЯ
ЯЗЫК
НА
СЛУЖБЕ
РАЗУМА
ПОВЕРИМ ЯЗЫКУ НА СЛОВО
ак вы думаете,
в каком возра-
сте ребенку при-
ходится решать
больше всего за-
дач?
Если вы ска-
жете— в деся-
том классе, в
девятом или да-
же в первом, то очень жестоко оши-
бетесь. Время решать задачи — это
второй, третий, четвертый годы жиз-
ни ребенка. И отметки за их ре-
шение ставит не учитель, а сама
жизнь.
Вот пример такой задачи. Даны:
миниатюрные часики на маминой ру-
ке и огромные башенные часы на
фасаде Казанского вокзала в Мос-
кве. Очевидно: они настолько раз-
личны по своим внешним признакам,
что объединить их сразу в одно це-
лое, в один класс, как говорят логи-
ки, очень трудно.
Вопрос: что в них общего? И вот
ребенок начинает решать задачу. Он
выдвигает гипотезу: и у тех и у дру-
гих часов есть общий признак —
показывать время (первая фаза
интеллектуального акта). Затем
эту гипотезу проверяет, спросив:
«Мам, это тоже часы?» (вторая фа-
за). Наконец убеждается, что вы-
двинутый им признак верен (третья
фаза),— вот и можно считать, что
задача им решена. А сколько их
еще предстоит ему решать! И когда
мы, будучи уже взрослыми, вос-
принимаем тот же предмет как
часы, то здесь срабатывает интел-
лектуальный акт, проделанный на-
ми, когда мы были еще до-
школьниками.
Но позвольте! Ведь если у ре-
бенка возникает мысль, что у часов!
и часов2 есть нечто общее, если он
относит некий предмет к категории
часов, то, очевидно, такая категория,
такой класс предметов у него суще-
ствует в голове. Откуда же в его со-
знании взялся класс часов? Здесь мы
подошли к сложнейшему вопросу о
развитии понятий у ребенка, вопро-
су, которым много занимался совет-
ский психолог Л. С. Выготский. И вот
к чему он пришел.
На первом, самом раннем этапе
ребенок руководится случайными
связями, единством внешнего впе-
чатления, а не сущности. Например,
ребенок называет словом «яблоко»
красное яйцо и яблоко; потом на-
звание перескакивает на красный и
41
желтый карандаши, на все круглые
предметы, щеки и т. д. Но если ма-
ленькая собака называется «вав», то
большая именуется, как коро-
ва, «му».
На втором этапе ребенок начи-
нает, объединяя предметы, явления
и их свойства, руководиться уже не
только и не столько внешними впе-
чатлениями, сколько реальными,
объективными свойствами предме-
тов. Такие объединения (Выготский
назвал их комплексами) — еще не
понятия: ведь в понятии предметы
обобщены по одному, существенно-
му признаку, а здесь признаки слу-
чайные и их много. И ребенок по-
просту потонул бы во множестве
признаков окружающих его предме-
тов внешнего мира, если бы ему не
пришел на помощь язык.
Помощь эта заключается вот в
чем. Ребенку уже не приходится
самому выбирать существенные
признаки и группировать их в ком-
плексы. Он «верит на слово» язы-
ку, относя к одному классу пред-
меты, обозначенные одинаковыми
звуками. И задача для него силь-
но упрощается. Как писал Выгот-
ский, «ребенок усваивает от взрос-
лых готовое значение слов. Ему не
приходится самому подбирать кон-
кретные предметы и комплексы. Но
ребенок не может усвоить сразу
способ мышления взрослых».
И иногда его доверие к языку
приводит к довольно-таки конфуз-
ным положениям. Писатель Корней
Чуковский рассказывает: «Вот... ка-
ким образом четырехлетняя Тася
усвоила слово «ученый». Впервые с
этим словом она встретилась в цир-
ке, где показывали ученых собак.
Поэтому, когда полгода спустя она
услыхала, что отец ее подруги —
ученый, она спросила радостно и
звонко: «Значит, Кирочкин папа —
собака?»
Только впоследствии, когда ре-
бенок начинает усваивать признаки,
действительно существенные для
данного понятия, такого рода слу-
чаи становятся для него невозмож-
ными.
Итак, то, что «часы» характери-
зуются определенными признака-
ми, вообще составляют единый
класс и объединяются единым по-
нятием, ребенок знает благодаря
языку.
42

ЧТО Я ЗНАЮ О ЛОПАТЕ
Но что такое вообще понятие?
Мы уже несколько раз обронили
это слово, но до сих пор не объ-
яснили, что мы имеем в виду. Мно-
гие исследователи мышления стара-
ются вообще не говорить о поня-
тии. И не без основания, так как ни-
кто не смог пока дать ему исчер-
пывающего определения. Тем не
менее этот термин (и связанное с
ним содержание) уже много лет
держится в гуманитарных науках,
изучающих мышление, и прежде
всего в логике. Значит, он для че-
го-то нужен. Для чего же?
Оглянитесь вокруг. Вы увидите
диван, стол, шкаф, дверь. Маму у
кухонной плиты. Кошку на коврике.
Что значит — вы «видите кош-
ку»? С точки зрения физиолога,
вы просто ощущаете при помощи
глаза и мозга световые лучи, отра-
жающиеся от кошки, и в вашем
сознании возникает целостная кар-
тинка.
Даже нет необходимости видеть
реальную кошку — достаточно ее
нарисовать, и конечно, приблизи-
тельно, вот так:
Все равно это кошка, не прав-
да ли?
Конечно, можно рассуждать так:
я вижу что-то, какой-то образ, а по-
том пытаюсь догадаться, что это
может быть, как это происходит в
нашем примере с ребенком, ре-
шившим задачу с разными часами.
Долгое время психологи, занимав-
шиеся процессами ощущения и вос-
приятия, так и думали.
Но опыты показывают, что все
происходит иначе. Я не вижу снача-
ла образ предмета, а потом дога-
дываюсь, что это такое: я сразу ви-
жу именно этот предмет, с самого
начала знаю его!
Есть такой оптический прибор —
псевдоскоп. Внешне он похож на
бинокль. Но бинокль приближает
удаленные предметы или (если по-
смотреть с обратной стороны) от-
даляет близкие, а псевдоскоп дела-
ет сразу и то и другое: близкое —
отдаляет, далекое — приближает.
Мир, рассматриваемый в псевдо-
скоп, кажется вывернутым наиз-
нанку.
Автор этой книги сам был испы-
туемым в одном опыте с псевдо-
скопом. Вот в чем он заключался.
В широкую низкую чашку нали-
ли слегка подкрашенную воду.
Смотрим в псевдоскоп. Теперь
чашка «вывернута наизнанку» — то,
что было ее внутренней белой
поверхностью, становится наруж-
ной, дно — верхушкой. Вот так она
выглядела бы, если бы в ней не бы-
ло воды.
Но вода-то есть! И в псевдоскоп
она выглядит как что-то вроде
сплющенного яйца или толстой ле-
пешки, лежащей на верхушке (быв-
шем дне) чашки:
Тут-то и весь секрет. Мне не
нужно догадываться, что это за ле-
пешка. Я точно знаю, что это вода
Ее при мне наливали в чашку.
Но мой глаз, образно выражаясь,
думает за меня. Он, а вернее, мой
мозг, мое сознание «знает»: вода,
вообще любая жидкость не может
удержаться на верхушке предмета,
она обязательно растечется! Я не
могу заставить себя увидеть воду:
она кажется мне или густым медом,
или куском пластмассы,— я вижу,
что это не жидкость, а нечто густое
и вязкое. Не рассуждаю, не догады-
ваюсь — именно вижу.
Вот вам еще один пример. По-
смотрите на рисунок, напечатанный
на стр. 45, и ответьте, что вы
на нем видите. Но пока вы этого
не сделаете, ни в коем случае не
читайте книгу дальше!
Тот опыт, который мы с вами
произвели, впервые предложил сво-
44
им испытуемым французский пси-
холог Альфред Бинэ. Рисунок, кото-
рый вы видели,— просто черниль-
ное пятно, клякса, полученная прос-
тейшим образом: на лист бумаги
капнули чернил, а потом сложили
его вдвое. Удивительно, заметил
Бинэ, что при этом всегда получает-
ся нечто похожее на что-то. Во вся-
ком случае, дети никогда не отвеча-
ют, что на рисунке чернильное пят-
но: они говорят: «собака», «обла-
ко». Что касается взрослых, то ока-
залось, что ничего не видят в кляк-
се, как правило, только нервноболь-
ные, страдающие определенными
мозговыми заболеваниями; поэтому
немецкий психиатр Роршах исполь-
зовал опыт с чернильным пятном
для диагностики заболеваний.
А вот еще пример — так назы-
ваемая «иллюзия Шарпантье».
Взгляните на рисунок. На нем изо-
бражены два цилиндра совершенно
одинаковой формы, но разного раз-
мера. Оба они одного веса. (Смот-
рите стр. 47.)
И вот если мы будем поставле-
ны перед задачей определить, взве-
шивая на руке, их тяжесть, то всем
и всегда кажется, что меньший ци-
линдр более тяжел; даже если у
вас на глазах их поставят на весы,
все равно: как только вы возьме-
те их в руки, вы не сможете отде-
латься от этого ощущения. При од-
ном условии: пока не закроете
глаза.
Но вот что интереснее всего.
Слепые от рождения люди, кото-
рые не видят цилиндров, а ощупы-
вают их, так же подвергаются иллю-
45
зии Шарпантье, как и зрячие. Зна-
чит, дело совсем не в непосредст-
венном ощущении. По-видимому,
иллюзия Шарпантье возникает за
счет того, что мы бессознательно
делаем умозаключение об удель-
ном весе. Маленький предмет
представляется нам более плотным.
Описанные опыты могут быть
дополнены множеством других, но
нам сейчас ни к чему увеличивать
их число. И опыт с псевдоскопом,
и опыт Бинэ — Роршаха, и иллюзия
Шарпантье достаточно убедительно
показывают нам, как у человека,
по выражению Энгельса, к деятель-
ности органов чувств присоединяет-
ся деятельность мышления. При
восприятии предметов и явлений
окружающего мира мы не просто
непосредственно отражаем орга-
нами чувств свойства предметов, а,
так сказать, примысливаем к ним
что-то; восприятие — тоже интел-
лектуальный акт. Что же мы при-
мысливаем? Мы как бы удваиваем
предмет, накладывая на видение
наши знания о его существенных
признаках. Лопата для нас не толь-
ко лопата, не только некоторая до-
вольно простая конструкция из де-
рева и металла, но плюс к тому на-
ше знание о том, что она применя-
ется для копания.
Продолжаем рассуждать даль-
ше. Вот перед нами несколько ло-
пат. Они различны по своим мате-
риальным признакам (одни острые,
другие тупые, одни из дерева и ме-
талла, другие только из дерева). Но
назначение у них одно и то же: это
все предметы для копания, причем
копаем мы определенным спосо-
бом— вводя нижний край орудия
под острым углом в толщу материа-
ла и используя данное орудие в
дальнейшем в качестве рычага, а
еще позже — в качестве средства
для переноски вынутого материала
(глины, песка) на другое место. Ло-
пата— любое орудие, используе-
мое для этой цели. У всех лопат
есть признак «лопатности».
Возьмем теперь одну отдельную
лопату. Мы уже выяснили, что лопа-
та она потому, что у нее есть при-
знак «лопатности». Но ведь мы, на-
зывая ее лопатой, имеем в виду не
только то, что в ней «лопатно», но
и всю ее в целом, со всеми сущест-
венными и несущественными приз-
наками. Дырка от сучка — тоже
признак какой-то лопаты, так же как
и загнутый гвоздь без шляпки. Чем-
то она отличается от других, но не
перестает быть лопатой.
Мало того. Если бы на земном
шаре существовала одна-единствен-
ная лопата, то у нее не было бы
признака «лопатности». Этот приз-
нак предполагает, что целый ряд,
как говорят логики — целый класс
предметов характеризуется объеди-
няющей их «лопатностью».
Итак, мы видим: а) у разных
предметов есть объединяющий их
признак; б) по этому признаку
предметы объединяются в класс;
в) каждый отдельный предмет, вхо-
дящий в класс, располагает, кроме
данного признака, еще многими
другими, в данном случае несуще-
ственными.
Откуда берется объединяющий
признак? Ответ мы уже дали, гово-
ря о лопате: объединяющий приз-
нак берется из человеческой прак-
тики, из общественно-историческо-
го опыта человечества. Никому,
кроме маленьких детей, не придет
в голову объединять предметы по
несущественным для общества, для
производства признакам. Да и ре-
бенок делает это лишь потому, что
его опыт ограничен. Взрослея, он
переходит от случайных объедине-
ний и комплексов к настоящим по-
нятиям— он постепенно овладева-
ет знаниями, накопленными до него
человечеством. Чем больше он уз-
46
наёт о лопате, тем большее содер-
жание он вкладывает в понятие ло-
паты.
Понятие и есть совокупность
знаний о данном предмете или яв-
лении. Но не всяких знаний, а об-
щественно значимых, передаваемых
от отца к сыну, от деда к внуку,
от учителя к ученику. У каждого
предмета есть такие признаки, ко-
торые существенны, знание о кото-
рых важно, а есть несущественные,
их знание — личное дело каждого
человека. Что такое обои, знает
каждый человек. А вот что на обоях
у моей кровати трещина, никому,
кроме меня, не интересно.
Но что такое совокупность зна-
ний о предмете? Это умение по-
строить множество высказываний о
нем. «Собака — млекопитающее».
«Собака лает». «Собака — домаш-
нее животное». Понятие собаки ох-
ватывает совокупность всех сущест-
венных (и, конечно, истинных) мыс-
лей, которые можно о ней выска-
зать, своего рода свернутый пучок
суждений о собаке. Содержание
понятия «собака» и есть все те
существенные и истинные сужде-
ния, которые можно высказать о
собаке.
Вначале мы говорили о призна-
ке, а не о нескольких признаках.
В действительности, конечно, у
большинства предметов и явлений
не один, а несколько существенных
признаков. И один и тот же пред-
мет может охватываться различны-
ми понятиями. Собака может вхо-
дить в число (в класс) домашних
животных вместе, скажем, с уткой
47
и одновременно в число млекопита-
ющих вместе с макакой и китом
и в число сухопутных животных
вместе с курицей и львом. А кроме
того, она может входить последова-
тельно во множество хищных, мле-
копитающих, позвоночных живот-
ных...
СЛОВО — СТУПЕНЬКА К МЫСЛИ
Понятия собаки и лопаты закреп-
лены в определенных словах — «со-
бака», «лопата». Но совершенно не
обязательно и было бы очень серь-
езной ошибкой отождествлять (как
это иногда делается) понятие и зна-
чение слова.
Во-первых, понятие может быть
выражено не только отдельным
словом («собака») или словосочета-
нием («железная дорога»), а, на-
пример, предложением или целой
группой предложений. Чтобы пол-
ностью раскрыть понятие о бур-
жуазных производственных отноше-
ниях, Марксу пришлось написать
три тома «Капитала».
Во-вторых, у очень и очень мно-
гих слов, обладающих значением,
нельзя найти соответствующего им
понятия. Например, местоимения.
«Я» — говорящий сейчас человек,
взятый как целое, но немыслимо
представить себе совокупность «я».
Такая вольность допустима только
в поэзии. Например, у Андрея
Вознесенского: «...Во мне, как в
спектре, живут семь «я»...»
В-третьих, понятие — это то, что
о данном предмете может сказать
общество. А то, что я, отдельный
человек, примысливаю к образу
этого предмета, совершенно не
обязательно совпадает с понятием.
И даже значение слова, которое я
использую, гораздо уже понятия.
А главное, я, видя лопату, кошку,
стол, не обязательно примысливаю
к ним все те признаки, которые
есть у соответствующих понятий.
Значение возникает в моем созна-
нии на основе тех признаков, кото-
рые закреплены в понятии, но это
далеко не все признаки,— возмож-
но, я знаю не все. Даже и значе-
ние слова, которое можно найти в
словаре, отличается от понятия:
это не то, что люди знают о пред-
мете, а то, что им достаточно знать,
чтобы правильно употреблять дан-
ное слово и правильно его пони-
мать.
Идут столетия, понятия исчеза-
ют, появляются новые, у старых
меняется содержание. Сколько вся-
ких приключений претерпело за по-
следние сто лет понятие «свет»!
А понятие «атом»? Но все эти из-
менения совершенно не обязатель-
но отражаются в значении слова.
«Мысль никогда не равна прямому
значению слов»,— говорил Л. С. Вы-
готский. Но она и невозможна без
слова.
Понятия бывают различными.
Тут и те, которыми мы пользуем-
ся в повседневной жизни — вроде
понятия «лопаты», и научные, строго
определяемые, логически выдер-
жанные— вроде понятия «галакти-
ка». Кстати, одно и то же понятие
может выступать и как обыденное,
житейское, и как научное. «Соба-
ка», например, и житейское поня-
тие, определяемое простейшими
способами — «домашнее живот-
ное, которое лает», и научное —
вид Canis familiaris, принадлежащий
семейству собак, отряду хищных,
классу млекопитающих.
Научные, как и все другие, по-
нятия невозможны без словесной
оболочки, без закрепления в языке,
хотя в языке и не полностью отра-
жаются их признаки. С одной сто-
роны, мы в прямом смысле за-
крепляем в языке достижения
нашего познания. С другой — мы
48
может узнавать новое о предметах,
явлениях, процессах действительно-
сти благодаря языку, через его
посредство.
И вот оказывается, что язык спо-
собен выступать и как орудие по-
знания. Мы можем при его по-
мощи получать новые знания из
уже имеющихся путем логических
умозаключений.
Всякое предложение отражает
определенное отношение между
предметами или событиями. Это
может быть простейшее отношение,
которое можно представить себе,
не обращаясь к языку: например,
«собака лает». Но может быть и
сложное отношение, которое без
помощи языка представить невоз-
можно: «собака — животное».
Говоря «собака — животное», мы
совершенно не обязательно долж-
ны иметь перед глазами собаку.
В том и сила (и еще одно важное
отличие!) интеллектуального акта
у человека, что он может быть
не связан непосредственно с реаль-
ными предметами. Вы, вероятно,
читали или слышали о том, как в
средние века философы-схоласты
пытались решить задачу — сколько
чертей умещается на острие иглы?
Они, несомненно, производили ин-
теллектуальный акт, однако опери-
ровали с такими «объектами» (чер-
тями), которых не только не имели
перед глазами, но и вообще никог-
да не видели и видеть не могли...
Это совершенно не значит, что
наше мышление вообще может
протекать в отрыве от реальности.
Время от времени мы вынужде-
ны оглядываться и проверять, на-
сколько наше отвлеченное, абст-
рактное мышление соответствует
действительности. Если не про-
верять, могут произойти неприят-
ные ошибки.
Что же может быть средством
проверки, или, как говорят в науке,
критерием истинности мышления?
Марксизм считает, что единствен-
ный такой критерий — практика. Но
рассказ об этом увел бы нас слиш-
ком далеко, тем более что о кри-
терии практики нам все равно еще
придется говорить. Остановимся
только на том, что проверка истин-
ности вовсе не обязательно пред-
полагает непосредственную трудо-
вую деятельность или научный экс-
перимент: опыт практики учиты-
вается нами и в самом процессе
мышления, и формой такого учета
являются логические законы мыш-
ления. Именно язык и представ-
ляет мышлению средства, необхо-
димые для того, чтобы путем ло-
гического рассуждения, логических
умозаключений проверить старые
и получить новые знания.
СКОЛЬКО НОГ У БАБОЧКИ!
Средства эти — так называемые
логические формы, то есть спе-
циальные правила, позволяющие
делать выводы без новых, при-
ходящих из внешнего мира, чувст-
венных данных, на основе одной
только информации, полученной из
речевого сообщения.
В основном эти формы сводятся
к правилам логического вывода,
обобщенным в различных типах
силлогизмов.
Силлогизм — это сочетание двух
суждений, между которыми су-
ществует определенная логическая
связь. Наиболее обычный тип сил-
логизма— такой, где первое сужде-
ние содержит общее положение,
а второе — какой-то частный случай
по отношению к первому положе-
нию. (В таком типе силлогизма бо-
лее общее суждение называется
«большой посылкой», а более част-
ное — «малой».)
Вот пример такого простейшего
49
силлогизма. Большая посылка: «у
всех насекомых по шесть ног».
Малая посылка: «бабочка — насеко-
мое». Вывод: «следовательно, у ба-
бочки шесть ног».
Если не верите, сосчитайте.
Кстати, именно так поступают
дети до определенного возраста:
они не принимают на веру то, что
для детей постарше, не говоря уже
о взрослых, достаточно убеди-
тельно доказывается логическим
путем. Очень интересные (и став-
шие в науке классическими) труды
о детской логике принадлежат
швейцарскому ученому Жану
Пиаже.
Детская логика вообще очень
своеобразна и сильно отличается
от взрослой. Сначала ребенок, как
мы знаем, еще не умеет планиро-
вать в уме свои действия, первая
и вторая части интеллектуального
акта у него слиты.
Правда, уже в трехлетнем воз-
расте дети могут рассуждать, что
совершенно недоступно животным.
Но они мыслят очень конкретно
и способны понимать только то,
что находит опору в их жизненном
опыте. Когда им нужно что-то ос-
мыслить, они рассуждают примерно
так: «Почему нельзя пить сырую
воду?» — «Потому что Вова пил и
заболел».— «Почему мячик не по-
тонет в воде?» — «Потому что я его
раз бросил, а он не утонул».
Или вот еще пример. Одна пя-
тилетняя девочка стояла в кухне
у открытого окна, ее мать пекла
коржики. «Откуда берутся звез-
ды?»— спросила девочка. Мать
не смогла ответить. Тогда девочка
сказала: «Я знаю, как это делается.
Их делают из лишней луны». По-
нятно, почему она пришла к такому
заключению: ведь она только что
видела, как мать вырезала из теста
большой коржик, а из остатков де-
лала маленькие.
Если дать ребенку-дошкольнику
четыре картинки с изображением
чашки, стакана, блюдца и куска
хлеба и предложить отбросить лиш-
нее, то он отбросит стакан. При
этом он скажет примерно так, как
сказал один шестилетний малыш
в опытах советского психолога
Л. С. Выготского: «Если я буду завт-
ракать, то молочко налью в ча-
шечку, а хлебом буду закусывать.
А стакан здесь не нужен, он лиш-
ний». Иначе говоря, он объединяет
предметы вокруг знакомой ему
жизненной ситуации. Совсем иначе
будет поступать в этих обстоятель-
ствах школьник, а тем более взрос-
лый: отложит в сторону изображе-
ние хлеба и оставит остальные кар-
точки, потому что на них изобра-
жена посуда.
Абстракция и обобщения, кото-
рые для нее необходимы, младше-
му дошкольнику чужды, хотя уже
доступны. Он не признает ничего
«теоретического». Помните, как в
«Золотом ключике» А.Н.Толстого
Мальвина учит Буратино арифмети-
ке? Буратино ведет себя при этом,
как типичный дошкольник: вместо
того чтобы решать задачу, он
заявляет, что не даст «Некту»
яблоко, «хоть он дерись». Такие
случаи часто описываются психо-
логами. Например, услышав сле-
дующую задачу: «Мама съела четы-
ре конфеты, а своему сыну дала
две* Сколько они съели вместе?» —
ребенок, вместо того чтобы ее ре-
шать, возмущается: «А почему она
сыну так мало дала? Нужно, чтобы
было поровну».
виды силлогизмов
Схема силлогизма так же объек-
тивна, как грамматические правила.
Таких схем существует довольно
много: ведь в силлогизме две
посылки, а каждая из них может
быть общей или частной, утверди-
тельной и отрицательной. Не вся-
кое сочетание посылок может при-
вести нас к правильному выводу,
да и вообще к какому-либо выводу.
Например, из того, что «киты
не рыбы» и «дельфины не рыбы»,
решительно ничего не следует,
причем это не зависит от реального
содержания суждений, а только от
их формы. Еще в средние века
точно определили, какие типы
силлогизмов дают нам правильный
вывод и насколько он правильный;
для запоминания этих типов были
придуманы даже специальные ла-
тинские слова.
В этих словах встречаются четы-
ре буквы, обозначающие главные
типы силлогизмов А, Е, I, О.
Буквой А обозначаются «обще-
утвердительные» суждения вроде:
«всякий осел имеет уши». Бук-
вой Е — «общеотрицательные»: «ни
один слон не имеет рогов».
Буквой I — «частноутвердитель-
ные»: «некоторые млекопитающие
живут в воде».
Наконец, буквой О — «частно-
отрицательные»: «некоторые птицы
не имеют крыльев».
И вот оказывается, что не вся-
кие суждения можно объединить
в силлогизм. Например, ни под ка-
ким видом нельзя получить вывода
из силлогизма, где обе посылки —
«общеотрицательные» суждения
(Е), как в нашем случае с китами
и дельфинами. А вот силлогизм
о бабочках, где обе посылки
«общеутвердительные», построен
правильно, и вывод из него тоже
должен быть общеутвердительным:
А + А = А. Для силлогизмов этого
типа придумано слово barbara.
Зачем нужны эти вспомога-
тельные средства? Казалось бы,
не представляет никакого труда
догадаться, какой вывод следует
из посылок нашего силлогизма
насчет бабочек. Но представьте
себе такой силлогизм:
Е. Ни один рабочий не есть
ребенок.
I. Некоторые рабочие ходят в
школу.
Из этого силлогизма не так-то
легко найти правильный вывод.
Он будет следующим: «Некоторые
люди, которые ходят в школу,—
не дети».
Все возможные четырнадцать
типов силлогизмов, однако, не ис-
черпывают логического механизма
мышления, потому что они касают-
ся лишь одного вида силлогиз-
мов — простых категорических.
А возможны еще условные (если...)
и разделительные (или..., или...)
силлогизмы; есть и так называемые
несиллогические, но тем не менее
логически строгие умозаключения
(так называемые индуктивные) и
т. д.
Все эти логические схемы и пра-
вила позволяют приходить к новым
знаниям не опытным, а рациональ-
ным путем, путем рассуждения,
совсем или почти совсем не опери-
руя своим индивидуальным опытом.
Такая возможность — большая по-
беда человеческого мышления, она
открывает ему путь к сколь угодно
большой абстракции.
ЛОГИЧНО ЛИ МЫ МЫСЛИМ!
Все мы нередко рассуждаем не-
логично, делая скороспелые и не-
точные выводы из имеющихся у нас
посылок. (Вы легко можете ловить
своих друзей и знакомых на непра-
51
вильных логических выводах, если
заинтересуетесь типами силлогиз-
мов и проштудируете любой учеб-
ник логики.) Но особенно распро-
страненный недостаток логического
рассуждения — недостаточное от-
влечение от непосредственного,
личного опыта, которое мы уже ви-
дели у ребенка-дошкольника.
Представители некоторых на-
родностей, стоящих на относитель-
но низком уровне развития культу-
ры, до сих пор стараются избегать
чисто логического рассуждения; им
представляется, что, если его нель-
зя подкрепить их личным опытом,
оно недостаточно достоверно.
В 30-х годах одна из научных экспе-
диций наблюдала такое явление в
глухих кишлаках Средней Азии, в
основном среди неграмотных стари-
ков. Из их числа почти половина
отказалась делать выводы из сил-
логизма, если он не подкрепляет-
ся практикой.
На то, что не все люди мыслят,
так сказать, одинаково логично,
давно уже обращалось внимание.
Подобные наблюдения дали некото-
рым зарубежным ученым, напри-
мер знаменитому французскому
психологу и этнографу Л. Леви-
Брюлю, основание говорить о «до-
логическом» мышлении у отсталых,
«первобытных» народов. А из этого
нередко делались и прямые расист-
ские выводы.
Но вот что интересно. Экспеди-
ция, работавшая в Средней Азии,
проследила, как изменяется логика
мышления при изменении условий
жизни и деятельности. И оказалось,
что колхозники-активисты, которым
приходилось заниматься планиро-
ванием, учетом работы и которые
вообще часто сталкивались с зада-
чами, требовавшими теоретическо-
го мышления, мыслят как будто бы
совершенно иначе: они только в пя-
ти процентах случаев отказывались
делать вывод, а в шестидесяти пяти
процентах рассуждали по всем пра-
вилам логики независимо от харак-
тера посылок. А учащиеся, которые
проучились в школе всего лишь че-
тыре-пять месяцев, уже в девяноста
процентах случаев полностью овла-
дели формальным аппаратом логи-
ческого рассуждения.
Из этого следует важнейший вы-
вод: любой человек способен в
кратчайший срок постичь секреты
правильного логического мышле-
ния. А если в каких-то случаях
мы сталкиваемся с недостаточно
развитым логическим мышлением,
то причина этого в условиях жизни
и деятельности, не требовавших
развернутой системы логического
рассуждения.
Конечно, важнейшей предпо-
сылкой развития правильного логи-
ческого мышления послужило по-
явление науки. Именно оно дало
толчок к тому, чтобы осознать и
сформулировать правила логиче-
ского вывода. Это сделал древне-
греческий философ Аристотель в
IV веке до н. э. В дальнейшем,
правда, рамки аристотелевской ло-
гики оказались тесны для развиваю-
щейся логической науки: она вклю-
чила в себя проблемы, не интере-
совавшие Аристотеля и других
«классических» логиков, например
проблему отношения логических
законов к объективной реальности,
проблему закономерностей научно-
го мышления и т. д.
Было бы ошибкой, впрочем, счи-
тать, что научное мышление в чем-
то принципиально отличается от
ненаучного, практического. Основ-
ное его отличие в том, что оно бо-
лее строго, более логически выдер-
жано. В обычных условиях, опери-
руя теми или иными словами или
предложениями, мы не обязательно
связываем с ними точные и строго
определенные понятия, однознач-
52
ные и логически правильные сужде-
ния. Напротив, научное мышление
требует строгости и однозначности,
оно невозможно без внутренней
стройности и логической выдержан-
ности построения мысли; недаром в
последние десятилетия бурно раз-
вивается наука о логике научного
исследования — эпистемология.
ВСЕГДА ЛИ ЯЗЫК ГОВОРИТ
ПРАВДУ!
Итак, при помощи языка мы
мыслим, узнаем новое об окружаю-
щем нас мире. Но не надо смеши-
вать то, что мы делаем с помощью
языка, и то, что отложилось, за-
крепилось в самом языке.
До сих пор в языкознании поль-
зуются известностью работы амери-
канца Бенджамена Ли Уорфа. Это
был очень странный и в то же вре-
мя очень талантливый человек.
Прежде всего, по основной своей
профессии он не языковед. Окон-
чив Массачусетсский технологиче-
ский институт, он затем больше
двадцати лет — до самой смерти —
работал инженером по технике по-
жарной безопасности. И лишь в ча-
сы досуга Уорф начал заниматься
историей и археологией ацтеков и
майя, с увлечением изучал языки
индейцев.
Но самым любимым его заня-
тием было другое. Уорф всю жизнь
собирал материалы о том, как язык
влияет на мышление. Интересовали
его прежде всего такие факты. Нам
кажется совершенно очевидным,
что голубой и синий, а тем более
синий и зеленый цвета совершенно
отличны друг от друга. Косвенным
«виновником» нашего убеждения
является русский язык, в котором
для каждого из этих цветов есть
самостоятельное слово. Но в других
языках дело обстоит иначе. Немец-
кий язык не различает синего и
голубого, употребляя в обоих слу-
чаях одно и то же слово Ыаи. А в
очень многих других языках, напри-
мер бретонском (полуостров Бре-
тань во Франции), корейском, япон-
ском, вьетнамском, одно и то же
слово обозначает «синий» и «зеле-
ный». Можно проследить такое не-
совпадение и на других группах
слов. Например, в языке индейцев
хопи есть слово, которое примени-
мо к любому летающему предмету,
кроме птиц, то есть и к насекомо-
му, и к самолету, и к летчику, и
к летучей мыши. Ни в одном из ев-
ропейских языков нет ничего по-
добного. В африканском языке суа-
хили одним и тем же словом на-
зываются паровоз, поезд, автомо-
биль, вагон, телега, карета, тачка и
детская коляска, а также велосипед
и некоторые другие предметы. Но
с другой стороны, в одном из мела-
незийских языков (Океания) есть
100 специальных названий для
100 разновидностей банана. В языке
народа саами (Кольский полуост-
ров) имеется 20 слов для обозна-
чения льда, 11—для обозначения
холода, 26 — для обозначения мо-
роза и таяния и т. д.
Кроме того, между языками су-
ществуют различия и в оформлении
предложения. Вот пример, приво-
димый самим Уорфом. Чтобы выра-
зить мысль о приглашении гостей
к ужину, англичанин (и русский то-
же) так и скажет: «Он приглашает
гостей к ужину». Здесь пять слов:
«он», «приглашает», «гости», «к»,
«ужин». Но на языке нутка, напри-
мер, в предложении, выражающем
совершенно ту же мысль, не будет
ни одного из таких слов. И если
перевести соответствующее пред-
ложение дословно на русский язык,
то получится примерно следующее:
вар (законченность действия)-едя-
щие-к-ним-идет. Иначе говоря,
53
там, где русский или англичанин
подразумевают «его», обращающе-
гося в «гостям» и говорящего об
ужине, индеец нутка имеет в виду
людей, едящих что-то сваренное,
движение по направлению к этим
людям и, наконец, то, что движение
производит кто-то в третьем лице
единственного числа. К тому же в
языке нутка мы будем иметь не
пять слов, а всего только одно, но
сложное, вроде русского «пере-
кати-поле».
Основываясь на подобных фак-
тах, Уорф и пришел к выводу, что
«мы расчленяем природу в направ-
лении, подсказанном нашим род-
ным языком. Мы выделяем в мире
явлений те или иные категории и
типы совсем не потому, что они
(эти категории и типы) самоочевид-
ны; напротив, мир предстает перед
нами как калейдоскопический поток
впечатлений, который должен быть
организован нашим сознанием, а
это значит, в основном языковой си-
стемой, хранящейся в нашем созна-
нии. Мы расчленяем мир, органи-
зуем его в понятия и распределя-
ем значения так, а не иначе в ос-
новном потому, что мы — участни-
ки соглашения, предписывающего
подобную систематизацию. Под
«соглашением» подразумевается
общепонятный язык, стало быть,
оно имеет силу для людей, говоря-
щих на одном языке, для опреде-
ленного речевого коллектива».
Если бы Уорф остановился здесь,
беда была бы небольшая. Из того,
что мы рассказывали, видно, что он
не так уж и не прав, при условии,
конечно, если мы будем говорить
не о коллективе, а о каждом от-
дельном говорящем человеке. Но,
к сожалению, Уорф пошел дальше.
Он полагал, что такое «расчлене-
ние» действительности языком опре-
деляет пути и способы ее позна-
ния. Мало того, он утверждал, что
оно влияет и на особенности дея-
тельности человека, говорящего на
данном языке. «В той или иной си-
туации люди ведут себя соответст-
венно тому, как они об этом гово-
рят»,— сформулировал свою мысль
Уорф.
В чем же ошибка? Вспомните
то, что мы говорили выше о раз-
витии понятий у детей. Уорф был
бы прав, если бы все люди были
маленькими детьми, если бы они
всегда «верили на слово» языку и
руководствовались в своей деятель-
ности, в том числе и в познании,
не тем общественным опытом, ко-
торый связан в сознании каждо-
го человека со словом — «ярлы-
чком», а только одним «ярлычком».
Но ведь на самом деле это не так.
Есть ли что-нибудь общее между
ручкой у младенца, ручкой с пером
и ручкой двери? Если и есть, то
только для ребенка, у которого
сходство звучания слов перевеши-
вает разницу в их значении. Мы же
в своей обычной речи, употребляя
слово «ручка», совершенно забы-
ваем о том, что оно имеет разные
значения; для нас языковая общ-
ность всех «ручек» совершенно не
существенна по сравнению с разни-
цей в их понятийном содержании.
Мы говорим: «солнце встает»,
«солнце садится». Но мыслим мы
совсем другое — вращение Земли
вокруг оси; солнце встает не только
в речи, но и в мысли лишь для ре-
бенка или малограмотного чело-
века.
А что касается разницы в строе-
нии предложения, то ее вообще
не осознает никто, кроме специа-
листа-языковеда. Когда мы говорим
или слышим фразу насчет пригла-
шения гостей, то совсем не пред-
ставляем себе отдельно, «его»,
«гостей» и «ужин». Вероятно, и ин-
деец нутка не представляет себе
ни «варева», ни отдельно движе-
54
ния по направлению к людям, его
поедающим. Здесь Уорф делает
очень распространенную ошибку:
он забывает, что не все, что есть в
языке и может быть осознано, дей-
ствительно осознается в процессе
речи. Более того, когда мы дела-
ем нашу речь предметом внима-
ния, то мы обязательно отвлекаем-
ся от той мысли, которая при по-
мощи речи только что была выска-
зана, и, так сказать, начинаем анато-
мировать речь, умерщвляя ее. И на-
оборот, если мы мыслим при по-
мощи языка, то уже не в состоя-
нии осознать отдельные языковые
элементы.
Нельзя, следовательно, поло-
жить перед собой словарь и грам-
матику неизвестного языка и, опи-
раясь на них, судить о том, как
мыслят люди, говорящие на этом
языке. В лучшем случае мы можем
узнать, как мыслили они какое-то
время тому назад, когда в языке
появилось то или иное слово или
грамматическая форма, закрепи-
лось то или иное выражение. На-
пример, во многих языках мира —
в Африке, у нас на Кавказе — все
имена существительные распреде-
ляются по классам. В языке суахили
(в Танзании, на африканском побе-
режье Индийского океана) к одно-
му классу относятся, например, сло-
ва, обозначающие людей, к друго-
му— названия деревьев, к третье-
му— жидкостей, далее названия
парных предметов, орудий труда,
животных и т. д. Интересно, кстати,
что слово «раб» относится не к
классу людей, а к классу вещей.
Деление всех существительных на
классы, однако, совсем не свиде-
тельствует о том, что в сознании
африканца племени суахили все
предметы распадаются на группы и
раба он воспринимает как вещь;
так было много столетий назад.
А сейчас такое положение сохрани-
лось в языке суахили только по тра-
диции. И когда в предложении
употребляется существительное
вроде «раб», то согласуется оно с
глаголом и прилагательным чаще
всего так же, как и другие слова,
обозначающие людей, то есть су-
ществительные, относящиеся к пер-
вому классу. Правда, получается не-
большое грамматическое противо-
речие, как в русском «врач сказа-
ла», но это не смущает суахилийца,
он ведь не осознает своей речи,
когда говорит!
Да и не все ли равно, как выра-
жена та или иная необходимая
мысль или понятие в языке, если
выражением удобно пользоваться?
Важно, чтобы все существенные в
жизни данного народа понятия, все
необходимые сведения, входящие в
сокровищницу общественного опы-
та, были закреплены или могли
быть в любой момент закреплены в
языке. В этом и заключается одна
из важных функций языка: язык —
средство закрепления результатов
человеческого мышления, познания,
деятельности. Но нельзя путать ре-
зультаты мышления с процессом
мышления, результаты познания с
процессом познания. Русский язы-
ковед А. А. Потебня в одной из
своих книг сравнивал слова «со сле-
дами ног, отпечатавшихся на песке;
за ними можно следить, но это не
значит, чтобы в них заключалась са-
ма нога; в слове не заключается са-
ма мысль, но отпечаток мысли».
Главная ошибка Уорфа в другом.
То, что он говорит о влиянии языка
на способ «расчленения мира», вер-
но только для каждого носителя
языка в отдельности. Конечно,
юный островитянин из Океании уз-
нает о существовании 100 видов
банана благодаря языку; но ведь не
потому океанийцы различают эти
100 видов, что в их языке есть 100
слов для банана! Как раз наоборот:
55
они имеют 100 слов для разных ви-
дов банана потому, что в их практи-
ческой жизни и деятельности раз-
личие этих видов играет существен-
ную роль. А жителю глухой дере-
вушки в Восточной Африке в выс-
шей степени безразлично, чем от-
личаются друг от друга паровоз и
карета, которых он никогда в жиз-
ни не видел. Совершенно не нужно
объяснять, почему эскимосы не раз-
бираются в разновидностях южных
фруктов, а бедуины Сахары — в
оттенках масти северных оленей.
«Расчленение» мира определяется
не языком, а общественной практи-
кой данного народа. В языке оно
только отражается (причем не обя-
зательно). Уорф поставил все, сле-
довательно, с ног на голову; и его
мысль было бы правильно сформу-
лировать совсем иначе: «Люди го-
ворят соответственно тому, как они
ведут себя в той или иной ситуа-
ции».
Да и вообще он исходил из
убеждения, что человек видит (и
расчленяет) окружающий ег"о мир,
как бы прикладывая к нему слова
своего языка. В действительности
же, видя предметы, человек с са-
мого начала воспринимает их в их
значении, через призму общечело-
веческого опыта. Но если я вижу
стол как стол, то это совсем не
значит, что я вижу в нем только то,
что входит в значение слова «стол».
Значение образа (пусть осмыс-
ленного) и значение слова — совсем
не одно и то же.
Помните, мы говорили в первой
главе о внутренней речи? Там мы
остановились на том, что слова и их
значения, становясь «внутренними»,
превращаются в осмысленные об-
разы и схемы. Человек может
мыслить и словами. Наше мышле-
ние логично, оно пользуется логи-
ческими формами суждений и сил-
логизмов, опирается на понятия...
Но полностью логично, как говорят,
алгоритмично «мыслит» только
электронно-вычислительная маши-
на. А человек достаточно часто опи-
рается в мышлении не на слова, а
на образы, не на понятия, а на об-
общенные впечатления. Так ему
легче и быстрее прийти к нужной
цели, решить мыслительную задачу.
ОБРАЗЫ-МЫСЛИ
И ОБРАЗЫ-ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Кроме того, и образы бывают
двух видов: образы-мысли и обра-
зы-представления. Почему мы вы-
нуждены сделать это уточнение?
Потому что есть между ними су-
щественное различие. Одни из них
(образы-представления) с самого
начала существуют в мышлении как
что-то целостное, нерасчлененное.
Другие (образы-мысли) возникают
после того, как мы сознательно
выделим — разумеется, при помо-
щи речи — необходимые признаки
данного предмета. Ребенок, еще не
знающий геометрии, может иметь
представление о треугольнике; ко-
гда он услышит это слово, в его
сознании возникает соответствую-
щий образ. Но такой образ не со-
провождается знанием свойств тре-
угольника, а возникает как случай-
ное, общее, нерасчлененное впечат-
ление. Это и есть образ-представле-
ние.
В 1945 году психолог Жак Ада-
мар обратился к ряду крупнейших
математиков с просьбой рассказать
о том, как протекает их творческое
мышление. Вот что ответил Альберт
Эйнштейн: «Слова, как они пишут-
ся или произносятся, по-видимому,
не играют какой-либо роли в моем
механизме мышления. В качестве
элементов мышления выступают бо-
лее или менее ясные образы и зна-
ки физических реальностей. Эти об-
56
разы и знаки как бы произвольно
порождаются и комбинируются со-
знанием. Существует, естественно,
некоторая связь между этими эле-
ментами мышления и соответствую-
щими логическими понятиями. Сло-
ва и другие символы я старатель-
но ищу и нахожу на второй ступе-
ни, когда описанная игра ассоциа-
ций уже установилась и может быть
по желанию воспроизведена». Это
очень характерное высказывание,
ясно демонстрирующее кухню
творческого мышления ученого:
он оперирует не логическими поня-
тиями как таковыми в их языковой
или другой форме, а образами,
точнее, образами-мыслями.
Образ-представление и образ-
мысль различаются весьма заметно
по той роли, которую они играют
в мышлении. Можно сказать так:
образ-представление исчерпывает
содержание и возможности нагляд-
ного мышления. А образ-мысль
служит опорой, материалом для
рассуждения. Мышление такого ро-
да называется дискурсивным (рас-
члененным). Типичный пример
его — решение известной амери-
канской задачи, где каждой букве
придано цифровое значение.
. send
~r~ more
money
В процессе решения такой задачи
приходится все время рассуждать
развернуто, примерно так: «Если
при сложении двух чисел s и m мы
переходим в новый разряд, то, зна-
чит, m не может быть ничем иным,
кроме 1. Но тогда s — это или 9
(если в этот разряд не перенесли
единицы из низшего), или соответ-
ственно 8».
Иначе говоря, здесь мы опери-
руем с готовыми, привычными,
автоматизированными понятиями:
1, 2...8, 9... Мы рассматриваем от-
дельные их свойства — «разверты-
ваем», сравниваем их, сочетаем —
«свертываем» в новую мысль. И все
это делаем дискурсивно, с по-
мощью чистой логики, без новых
данных из внешнего мира. Таким
же дискурсивным мышлением мы
вынуждены пользоваться при реше-
нии многих логических задач.
В любой интеллектуальной дея-
тельности образы-мысли играют
большую роль. Но есть такие виды
деятельности, где они выступают
заведомо на первый план. Напри-
мер, в игре в шахматы.
ЧТО ВИДИТ ШАХМАТИСТ!
Конечно, при игре в шахматы
совершенно невозможно дискур-
сивное рассуждение. Подсчитано,
что в середине партии шахматист
должен выбрать ход из 40—50 воз-
можных. Если учесть только один
ответный ход противника, получится
уже 1600 возможных сочетаний, а
если два хода — 256 000! Конечно,
мы не перебираем все эти сотни
тысяч теоретически возможных
ходов. Шахматное мышление «ра-
ботает» иначе. Б. М. Блюменфельд,
специалист по «психологии шахмат»
и сам сильный шахматист, писал,
что рассуждение шахматиста выгля-
дит примерно так: «Я иду сюда
(представление ситуации на доске).
Он идет туда (представление ситуа-
ции на доске)...» Что же такое здесь
«представление ситуации»? Это
очень свернутый, часто просто не
переводимый в речевое мышление
образ — не просто зрительный об-
раз доски со стоящими на ней фи-
гурами, а, условно говоря, образ
шахматного боя. В этом образе
шахматист подсознательно учитыва-
ет и относительную ценность фигур,
и их взаимное расположение, и ди-
намику, то есть потенциальные воз-
можности оперирования ими, и
57
многое другое. Причем совершенно
не обязательно, чтобы образ вклю-
чал в себя все детали ситуации,
складывающейся на доске. Наобо-
рот, Б. М. Блюменфельд приводит
три позиции, взятые из трех турнир-
ных партий, где расположение фи-
гур совершенно различно, но об-
раз, возникающий в уме шахмати-
ста, примерно одинаков: «Во всех
трех—в первой из них черные, а в
следующих двух белые — проводят
комбинацию, основанную на одной
и той же наглядной идее: путем
«жертвы» достигается как бы пере-
лет ферзя через препятствие с од-
ного фланга на другой».
Откуда здесь берется образ-
мысль? Конечно, он результат авто-
матизации прошлой словесной или
же бессловесной дискурсивной
мысли. Мастеру приходит в голову,
у него всплывает тот или иной вы-
годный вариант; но это или означа-
ет, что он в детстве, учась играть в
шахматы, продумывал в числе дру-
гих и такой вариант, долго изучал,
применял неоднократно, пока вы-
годный вариант не перестал высту-
пать в сознании шахматиста как со-
вокупность ходов и не превратился
в единый образ; или же что месяц,
год, пять лет назад он, разбирая
чью-то чужую партию, проанализи-
ровал и запомнил аналогичную по-
зицию; или, наконец, что он просто
перенес в данную партию вариант,
сыгранный в другой партии.
Итак, в шахматах видение, то
есть использование образа-мысли,
и мысль, расчет все время череду-
ются. Шахматный расчет в принци-
пе ничем не отличается от обычно-
го речевого мышления, только он
несколько более свернут. «Если, на-
пример, я своим ходом угрожаю
одновременно королю и другой
фигуре противника, то ответный
ход, который я рассматриваю за
противника, будет тот, который от-
ражает угрозу королю, а не другой
фигуре, хотя бы ценнейшей,— фер-
зю. Ясно, что это свернутое умо-
заключение, выполняемое мгновен-
но и без необходимости проверки
правильности его» (Б. М. Блюмен-
фельд).
Шахматное мышление — пример
так называемого наглядно-дейст-
венного мышления. Другой его при-
мер— мышление полководца.
ИНТУИЦИЯ НАПОЛЕОНА
Особенности умственной работы
полководца таковы, что он не мо-
жет заранее планировать в деталях
все свои действия. Полководец вы-
нужден быстро разбираться в слож-
ной ситуации и мгновенно находить
правильное решение. Такое реше-
ние иногда относят за счет интуи-
ции или вдохновения. Например,
немецкий теоретик военного дела
генерал Клаузевиц прямо заявлял,
что на войне мышление отступает
на второй план, а преобладает ин-
туиция, которая есть не что иное,
как искусство.
Но это не совсем так, и лучше
всего выразил истинное положение
вещей Наполеон, когда сказал:
«Вдохновение? Это быстро сделан-
ный расчет». Вся полководческая
карьера Наполеона подтверждает
его слова. У него есть работа «За-
мечания о военных действиях кам-
паний 1796 и 1797 годов в Италии»,
чрезвычайно напоминающая сбор-
ник анализов шахматных партий.
Советский психолог Б. М. Теплое
пишет о ней: «В этой работе очень
последовательно показывается, что
полководцы противника допускали
целый ряд крупнейших ошибок и
что разбиты они были именно по-
этому, а не вследствие какой-то
таинственной гениальности Напо-
леона. Наполеон же победил пото-
58
му, что лучше рассчитал, лучше со-
ображал, и эти расчеты и соображе-
ния очень просто объяснить всякому
здравомыслящему человеку, что и
делается на страницах «Замечаний».
Возражая в отдельных случаях про-
тив нападок на неправильность его
собственных действий, Наполеон в
других случаях совершенно открыто
признает свои ошибки и показыва-
ет, что лучше было бы поступить
иначе. Делает он это, конечно, не
из скромности, абсолютно ему не
свойственной, а потому, что правиль-
ность решения есть для него дело
рационального расчета и знаний,
т. е. вещь безусловно доказуемая.
Можно ошибиться в спешке воен-
ных действий, но глупо настаивать
на ошибке потом, когда всякий раз-
умный человек может проверить
расчеты и доказать истину».
Конечно, Наполеон несколько
упростил дело. Он свел к дискур-
сивному рассуждению то, что на по-
ле боя не было рассуждением, а
своего рода сплавом речевого и об-
разного мышления. Но сама воз-
можность такого сведения очень ха-
рактерна: она показывает, что ум
полководца в конечном счете вос-
ходит к обычному речевому мыш-
лению и его действия могут быть
совершенно точно выражены при
помощи языка.
Интуиция — это не неожиданное
просветление: сел и вдруг решил:
«Заутра двину рать туда, а не сю-
да». Тот же Наполеон говорил: «Ес-
ли кажется, что я всегда ко всему
подготовлен, то это объясняется
тем, что, раньше чем что-либо
предпринять, я долго размышлял
уже прежде... Я работаю всегда,
работаю во время обеда, работаю,
когда я в театре; я просыпаюсь
ночью, чтобы работать». И совер-
шенно не случайно великие полко-
водцы были, как правило, культур-
ными и образованными людьми.
Александр Македонский — ученик
философа Аристотеля, Юлий Це-
зарь— крупнейший историк, писа-
тель, оратор, даже лингвист. Напо-
леон с детства проявлял выдающие-
ся способности к математике, гео-
графии, истории, философии. Он
читал «запоем с неслыханной жад-
ностью, испещряя заметками и кон-
спектами свои тетради» — пишет о
нем советский историк Е. В. Тарле;
будучи в Париже, Наполеон при
всякой возможности учился. Кор-
нель, Расин, Мольер — его настоль-
ные книги, он знал и любил поэзию
и всеобщую литературу. Суворов
прекрасно знал математику, геогра-
фию, философию, историю, осо-
бенно последнюю. Большая часть
его свободного времени уходила на
чтение. Он знал множество язы-
ков: немецкий, французский, италь-
янский, польский, финский, турец-
кий, арабский, персидский, писал
стихи и даже печатал их.
Итак, ум полководца — хотя его
мышление в основном наглядно-
действенное — формируется преж-
де всего за счет развития теоре-
тического интеллекта. Интуиция Су-
ворова или Наполеона уходит кор-
нями глубоко в языковое, речевое
мышление. Это относится не только
к полководческой, но и ко всякой
другой интуиции. Мы еще вернемся
к этому вопросу, а сейчас упомянем
только об одном компоненте интуи-
ции— о практическом опыте.
НЕ скучайте, а изучайте...
Собственно говоря, здесь можно
говорить не только об интуиции,
а и более широко — вообще о вся-
ком интеллектуальном акте. Интел-
лектуальный акт ведь всегда реше-
ние, более или менее удачное, той
или иной задачи. И оказывается, что
в поисках и нахождении решения
большую роль играет наш пред-
шествующий индивидуальный опыт.
Тьма анекдотических случаев из
истории науки — Архимед в ванне,
Ньютон под яблоней и т. д.— иллю-
стрирует именно эту сторону науч-
ного мышления. Великий русский
физиолог И. М. Сеченов говорил,
что «через голову человека в тече-
ние всей его жизни не проходит ни
единой мысли, которая не созда-
лась бы из элементов, зарегистри-
рованных в памяти. Даже так назы-
ваемые новые мысли, лежащие в
основе научных открытий, не со-
ставляют исключения из этого пра-
вила».
Умение привлечь предшествую-
щий опыт к решению поставленной
задачи является одной из основных
особенностей творческого мышле-
ния. Для того чтобы в нужный мо-
мент что-то вспомнить и использо-
вать, не обязательно, строго говоря,
знать очень много; достаточно
знать то, что необходимо. Но кто
может заранее предугадать, что
именно может ему понадобиться в
жизни? «Когда вы попадаете в не-
знакомый город,— учил Наполеон
своего пасынка Евгения Богарнэ,
позже вице-короля Италии,— не
скучайте, а изучайте этот город: от-
куда вы знаете, не придется ли вам
его когда-нибудь брать».
Поэтому творческому челове-
ку — будь его творчество научным
или техническим, литературным или
музыкальным, военным или сугубо
мирным, например архитектур-
ным,— нужно знать очень много,
постоянно учиться, увеличивая и об-
новляя тот запас знаний, который
обеспечит ему в нужный момент
решение задачи.
Давно замечено, что лентяям и
неучам не приходят в голову ге-
ниальные мысли.
МНОГОЛИКИЙ язык
Мы с вами рассмотрели в пред-
шествующих главах множество
функций, в которых язык выступает
для человека. Он и орудие по-
знания и мышления, и орудие пла-
нирования своих действий, и способ
закрепления общественных, соци-
альных значений, и средство об-
общения... Но чаще всего мы гово-
рим о том, что язык — это орудие
общения.
А что такое общение? Это обмен
знаниями, убеждениями, мыслями...
В конечном счете — это такое же
планирование, только не своих соб-
ственных, а чужих действий, тоже
познание, только источником его
выступает другой человек. В самом
общем смысле общение, или ком-
муникация,— это регулирование по-
ведения и деятельности другого че-
ловека.
Такие щедрые возможности пре-
доставило человеку звучащее сло-
во, звуковой язык. Естественно за-
дать вопрос: обязательно ли язык
должен быть звуковым? Могли ли
люди когда-нибудь или где-нибудь
обойтись без звуковой речи, соз-
дать незвуковой язык?
Об этой проблеме подробнее в
следующей главе.
ГЛАВА
ЧЕТВЕРТАЯ
ЯЗЫК
И
ЕГО
РОДСТВЕННИКИ
ы, наверное,
слышали о се-
миотике. Для
того чтобы уз-
нать о ней, вам
не пришлось, ве-
роятнее всего,
читать научных
трактатов. Се-
миотика (общая
теория знаков),
как и кибернетика, вошла в науч-
ный обиход с изрядным шумом.
Более того, вне науки — в толстых
и тонких журналах, популярных
книгах и т. д.— она снискала го-
раздо большую известность, чем
внутри науки, у специалистов по
лингвистике, психологии, филосо-
фии, логике.
«Семиотика — это новая наука,
объектом которой являются любые
системы знаков, используемые в че-
ловеческом обществе»,— пишет
один известный лингвист. Семиоти-
ка, «без сомнения, в близком бу-
дущем должна занять первостепен-
ное место в ряду новых наук, опре-
деляющих перспективы развития
современной науки в целом».
Другие, менее горячие головы
ЗНАКОВАЯ СИСТЕМА — ЧТО
ЭТО ТАКОЕ!
осторожно поправляют: «Семиоти-
ка как самостоятельная наука еще
находится в стадии становления и
формирования... Вопрос о предме-
те семиотики, о сфере применения
ее понятий и методов все еще оста-
ется дискуссионным»1.
Что же это за наука, у которой
не ясны ни предмет, ни сфера при-
менимости, которая, едва родив-
шись, уже, как русский дворянский
недоросль XVIII столетия, «записа-
на в полк», да еще в первую ше-
ренгу?
Наиболее обычный способ пере-
дачи сообщений — языковый: мы
говорим. Но не обязательно гово-
рим вслух, произносим слова. На-
пример, то же самое сообщение
можно написать; закодировать аз-
букой Морзе и передать по теле-
графу или простым постукиванием;
можно отмахать флажковым кодом
с мостика корабля, набрать услов-
ными флагами на флагштоке и т. д.
В каждом из этих случаев мы име-
1 Интересно, что между опубликовани-
ем первого и второго высказываний прош-
ло три года.
62
ем дело со знаковой системой —
системой условных знаков, коди-
рующих, то есть преобразующих,
наше сообщение в новую форму.
Виды таких систем, их строение, об-
щее и различное в них в первую
очередь и изучает семиотика. Об-
ратите внимание: пока мы говорили
только о системах, которые исполь-
зуются для передачи языкового со-
общения.
Но есть и другие знаковые си-
стемы, тоже изучаемые семиоти-
кой. Например, в обществе сущест-
вуют правила поведения, этикета:
при разговоре со старшим надо
встать; здороваясь, неудобно пер-
вому протягивать руку женщине
или пожилому человеку; неприлич-
но перебивать собеседника, есть
рыбу ножом... Система этих пра-
вил— семиотическая, знаковая. Да
и обыкновенная игра тоже семио-
тическая система. Такие знаковые си-
стемы не служат для кодирования
языкового сообщения, они сущест-
вуют как бы рядом с языком,
дополняя его.
У всех перечисленных семиоти-
ческих систем есть что-то общее.
Все они являются знаковыми, то
есть обозначают для человека боль-
ше, чем содержится в материаль-
ной, внешней их стороне. (Когда
ребенок воображает себя всадни-
ком, он скачет не на палочке, а, в
сущности, на горячем мустанге и не
во дворе, а в прериях; когда я сни-
маю шляпу, то встретившийся мне
человек прекрасно понимает, что я
приветствую его, а не просто хочу
подставить голову освежающему
ветерку.) И все они суть системы.
(Пиковая дама не просто картинка:
она имеет в картах определенную
относительную ценность, занимает
определенное место в иерархии
между королем и валетом, ко-
роль— между тузом и дамой. В
другой семиотической системе —
игра в «кинга» — король имеет
другую ценность, хотя мы можем
использовать ту же, так сказать,
материальную колоду.)
Типичной семиотической систе-
мой является всем нам знакомая
система знаков, регулирующих улич-
ное движение. На ней особенно хо-
рошо видно, что ее объединяет с
языком именно функция регуляции,
63
а не какая-либо другая. Существу-
ют строгие семиотические описания
системы знаков уличного движения,
то есть такие описания, где дан
подробный анализ всех возможных
сигналов и их сочетаний («единицы
плана выражения») в их соотноше-
нии с возможными значениями этих
сигналов («единицами плана со-
держания»).
Когда мы говорим, что знаковые
системы что-то «обозначают для че-
ловека», то это может быть выра-
жено еще и по-другому: они регу-
лируют поведение, деятельность
человека. Я должен бежать на вок-
зал, получив телеграмму: «Встречай
такого-то числа поезд номер такой-
то»,— диктует мне знаковая систе-
ма азбуки Морзе; я должен подо-
ждать, пока собеседник первым со
мной поздоровается,— диктует зна-
ковая система этикета; если меня
осалили, я должен сам кого-нибудь
осалить,— диктует знакомая систе-
ма игры в салочки.
Совершенно очевидно, что и
язык тоже может быть представ-
лен как семиотическая система.
Ведь и у него есть функция регу-
лирования человеческого поведе-
ния, человеческой деятельности.
Поэтому в работах по семиотике
язык всегда стоит на видном месте.
Да, собственно, и начало семиотике
положило исследование как раз
языка, и лишь впоследствии от язы-
ка перешли к другим знаковым си-
стемам.
Итак, семиотика изучает язык с
точки зрения его регулирующей
функции. Однако язык не только
регулировщик, язык служит разуму,
и язык направляет разум. В конце
предыдущей главы мы перечисляли
многочисленные функции языка: он
и средство познания, и средство
мышления, и средство обобщения,
и средство накопления знаний. Се-
миотические же системы, такие, как
азбука Морзе, флажковая азбука и
т. д., односторонне коммуникатив-
ны, они используются только для
сигнализации. Никто не будет ни
думать флажками, ни учиться по
учебникам, выстукиваемым по азбу-
ке Морзе. Семиотики почему-то
игнорируют тот факт, что у языка
могут быть другие функции, не од-
на лишь односторонняя регулиров-
ка. Флажки звукового языка не за-
менят. Но ведь не только флажка-
ми можно сигнализировать.
ДЕЛАЙ, КАК Я!
Прежде всего надо вспомнить о
наидревнейшем, даже дочелове-
ческом — об обучении примером:
делай, как я!
Делай, как я,— именно таким
способом звери обучают своих де-
тенышей. И некоторые языковеды
утверждали даже, что язык жестов
в истории человечества предшест-
вовал звуковому. Впрочем, тут
можно выразить сомнение. Очень
уж много недостатков у жеста.
Во-первых, жест обращен к од-
ному собеседнику или же к немно-
гим, к тем, кто смотрит на жести-
кулирующего. Но поскольку у на-
ших глаз сравнительно узкий угол
зрения, мы не видим то, что про-
исходит сзади, и плохо видим то,
что находится сбоку,— возможнос-
ти сигнализации жестом неизбежно
ограниченны.
Во-вторых, в плохую погоду или
в темноте жест виден только на
близком расстоянии, звук же раз-
носится на сотни метров и кило-
метры, к тому же он огибает пре-
пятствия: деревья и пригорки.
А кроме всего, жест занимает
руки, стало быть, мешает работать,
действовать. Язык же, как мы гово-
рили, возник прежде всего для кол-
лективных действий, для общест-
64

венного труда. Поэтому неизбежно
у человека общественного, у Че-
ловека, даже если жесты играли ка-
кую-то роль в общении, они должны
были отойти на задний план в тру-
довой деятельности.
Остались они — выше говори-
лось об этом — как сигналы пове-
дения: встать, снять шляпу, протя-
нуть руку,— все это не обязатель-
но требует звуковых слов. Жестами
мы подкрепляем слова, получается
выразительнее, эмоциональнее. Та-
нец— это тоже язык жестов, выра-
жающих эмоции. Жестами мы ука-
зываем направление: «Вот туда иди-
те!» И так даже понятнее, чем объ-
яснять словами: «Измените направ-
ление вашего движения градусов на
тридцать, обойдя препятствие, при-
держивайтесь прежнего направле-
ния...»
Язык жеста совершенно необхо-
дим при обучении ручному труду.
Конечно, достижения духовной куль-
туры можно усвоить исключительно
через язык. Но нельзя только по
учебнику овладеть, скажем, токар-
ным делом: нужно, чтобы кто-то
встал за токарный станок и показал,
как на нем работать. Затем уже у
станка и вы будете в точности под-
ражать тому, как на нем работал
ваш учитель.
А ведь умение работать на токар-
ном станке тоже входит в общест-
венно-исторический опыт. И таких
его элементов, которые можно ус-
воить только путем подражания,
очень много. И они отнюдь не ма-
ловажны: ведь при всем значении
теоретической, духовной деятель-
ности не она, а практика, труд в
первую очередь делает человека
тем, что он есть. Таким образом, у
языка имеется очень знатный «род-
ственник» по функции быть средст-
вом овладения общечеловеческим
опытом — труд. И те, кто сопостав-
ляет языковую, речевую деятель-
ность с трудовой, не так уж не пра-
вы; для такого сопоставления никак
не меньше оснований, чем для со-
поставления языка с другими се-
миотическими системами.
Существует, как известно, азбу-
ка глухонемых и вообще все си-
стемы, служащие слепым или глу-
хонемым для сообщения с внеш-
ним миром. Таких систем несколь-
ко: язык жестов, так называемая
тактильная азбука (когда глухоне-
мой пишет на ладони), у слепых —
брайлевский точечный шрифт и т. д.
Глухонемые не только говорят, они
и думают жестами. Один из спе-
циалистов по речи глухонемых рас-
сказывает, что как-то глухонемой
девушке предложили поехать в
дальний город на интересную рабо-
ту. Она попросила разрешения не-
много подумать и пошла в сосед-
нюю комнату. Когда туда загляну-
ли, то увидели, что она сидит со-
вершенно одна и разговаривает са-
ма с собой жестами, как бы раз-
думывая вслух. Другой глухонемой
заметил: «Я чувствую при мышле-
нии, что пальцы движутся, хотя они
лежат спокойно»,— совсем как при
внутренней речи, когда органы ре-
чи хотя и не движутся, но мозг по-
сылает в них импульсы. Но здесь
все дело в том, что у глухонемых
нет звукового языка и ручной,
жестовый язык попросту замеща-
ет его во всех функциях. Точно
так же для слепого брайлевская
грамота полностью замещает
письмо.
Приведенный пример только
подтверждает преимущество звуко-
вого языка. Язык жестов со всеми
его недостатками (узость поля зре-
ния, зависимость от погоды и ос-
вещения, помеха для работы) раз-
вился у людей, лишенных слуха, у
тех, кто волей-неволей лишен воз-
можности пользоваться щедрыми
достоинствами звука. Так же и
66
чтение на ощупь по выпуклым
точечкам брайлевской азбуки ис-
пользуется вынужденно только сле-
пыми. Для зрячих предпочтитель-
нее видимая азбука — письменная,
печатная.
На очереди у нас разговор о
письменной речи, самом распрост-
раненном заменителе звуковой.
БЛИЖАЙШАЯ родня
Письмо — самый близкий, самый
нужный, самый важный родич зву-
кового языка. В сущности именно
оно, а не язык чаще всего выступа-
ет в функции орудия усвоения опы-
та: мы в своей жизни гораздо боль-
ше знаний черпаем из учебников и
записей, нежели из лекций и объ-
яснений учителя.
Здесь нужно сразу же уточнить
одну существенную деталь. Обычно
считают, что, когда мы читаем, про-
исходит как бы перешифровка пись-
менных знаков, нечто вроде пере-
вода рукописного или печатного
текста на звуковой язык. Но на са-
мом деле это не так. Вернее, так,
но лишь для так называемых мало-
грамотных, для тех, кто только
учится читать или читает медленно
и неуверенно. У грамотного дело
обстоит гораздо сложнее.
Мы не будем углубляться в опи-
сание физиологических механизмов
говорения и понимания речи. Но
одно нам важно знать: слова, ко-
торые мы черпаем из нашей сло-
весной (вербальной) памяти, не хра-
нятся в ней в развернутом виде, со
всеми своими звуковыми, грамма-
тическими и смысловыми особен-
ностями. Мозг человека устроен
экономнее. Еще точно неизвестно,
в какой конкретной форме в нем
хранятся слова (или, точнее, в ка-
ком нервном коде они закодирова-
ны), однако уже сейчас ясно, что
при говорении сигналы нервного
кода пропускаются через сложный
механизм развертки, примерно так,
как электрический ток пропускается
через динамик и преобразуется в
слышимую речь — звуковые волны.
Лишь тогда получаются слова в при-
вычном их виде. Когда мы строим
предложение, то, по-видимому, с
одной стороны, имеем дело с его
содержанием, которое возникает в
нашем сознании независимо от зна-
чений конкретных слов, входящих в
предложение (не случайно мы, точ-
но зная, что именно хотим сказать,
нередко затрудняемся в выборе вы-
ражений); а с другой стороны, од-
новременно черпаем из памяти
подходящие слова в закодирован-
ной форме — своего рода условные
значки слов или их адреса в вер-
бальной (словесной) памяти. Прин-
ципиально то же происходит и при
слуховом восприятии речи, только
здесь мы производим не разверты-
вание, а свертывание слов.
Так вот, при чтении тоже про-
исходит свертывание, только свер-
тывается не звуковой образ слова,
а его графический образ. Мы чита-
ем не буквами и не сочетаниями
букв, а, как правило, целыми слова-
ми, тут же переводя их в нервный
код. Поэтому звуковой язык и пись-
мо— не оригинал и перевод, а две
совершенно равные, сосуществую-
щие в сознании любого грамотного
человека знаковые системы.
КОГДА ОБЪЯСНЯЮТСЯ
ИЕРОГЛИФАМИ
Для доказательства обратимся к
примеру, взятому из китайского
языка. Пример привел в своем до-
кладе на конференции по киберне-
тике, состоявшейся в 1953 году в
Нью-Йорке, живущий в США китай-
ский психолог и лингвист Чжао
67
Юань-жень. Он сочинил небольшой
рассказик. Как он выглядит, будучи
записан китайскими иероглифами,
представлено на стр. 73.
А вот его перевод на русский
язык: «Поэт из каменного дома го-
сподин Ши любил львов и решил
съесть десять львов. Этот господин
время от времени ходил на рынок,
чтобы выбрать львов. Когда он при-
шел в десять часов на рынок, слу-
чилось так, что на рынке появилось
десять больших львов. И вот этот
господин посмотрел на десять
львов и, доверившись силе десяти
каменных стрел, заставил десять
львов покинуть наш мир. Этот гос-
подин подобрал туши львов и на-
правился в каменный дом. Камен-
ный дом был сырой, и он приказал
слуге, чтобы тот попытался выте-
реть насухо каменный дом. После
того как каменный дом был вытерт,
этот господин стал пытаться съесть
туши десяти львов. Когда он ел их,
он стал осознавать, что туши этих
десяти больших львов были на са-
мом деле тушами десяти больших
каменных львов. И он начал пони-
мать, что это в действительности
было так. Попытайтесь-ка объяснить,
в чем дело».
Можно видеть, что рассказик
особыми художественными досто-
инствами не обладает. Но от него
их и не требуется. Во всяком слу-
чае, он написан на литературном
китайском языке и легко понимает-
ся при чтении любым грамотным
китайцем.
Однако у него есть одна особен-
ность, которая дает себя знать, как
только рассказик начнут читать
вслух (по-китайски, конечно). Дело
в том, что он состоит из одного и
того же слова «Ши», повторенного
подряд 106 раз, правда, с четырьмя
разными музыкальными тонами.
68
Поэтому понять рассказик на слух
абсолютно невозможно. Перед на-
ми яркий пример относительной
независимости письменного текста
от его звуковой реализации.
Заговорив о письме, нельзя не
упомянуть о том, что оно выступает
«заместителем» языка не только в
функции средства усвоения обще-
человеческого опыта. У него есть и
другая особенность, делающая его
частично подобным языку,— письмо
может служить для закрепления
результатов мышления. В европей-
ских письменностях эта функция
письма выступает не очень явно;
пожалуй, более всего она сказыва-
ется в орфографии — например,
различие между двумя словами с
одинаковым звучанием в выраже-
ниях «наша земля» и «наша Земля»
заключается только в противопо-
ставлении строчной и заглавной
буквы. По-иному обстоит дело в тех
языках, где мы сталкиваемся не со
звуковой, а с идеографической (ие-
роглифической) письменностью, то
есть где существует специальный
знак для каждого слова или, по
крайней мере, для значащей части
слова (морфемы), а не для каждого
звука или слога. Мы уже видели на
примере рассказа о господине Ши,
который ел львов, что китайские
иероглифы могут выразить гораздо
больше, чем звуковое произноше-
ние тех же слов1. Конечно, рассказ
специально составлен; но и в обыч-
ной речевой практике, когда встре-
чается необходимость уточнить, ка-
кое из нескольких одинаково звуча-
щих слов имеется в виду, китайцы
часто ссылаются на иероглиф.
Чтобы больше не возвращаться
к китайской письменности, укажем
1 Это особенно важно для поэзии. «Ки-
тайские поэты мне говорили, что стихи нель-
зя слушать, их нужно читать — иероглиф
рождает образ»,— пишет И. Г. Эренбург.
еще на одну интересную ее особен-
ность. Она способна не только ус-
пешно подменять звуковой язык в
функции коммуникации, как и вся-
кая иная письменность, но и пол-
ноценно способна обслуживать лю-
дей, когда звуковой язык им по-
мочь не может. Пример: общение
между собой китайцев, живущих в
разных районах страны и говоря-
щих на разных диалектах китайско-
го языка. Диалекты различаются
очень сильно: кантонец не понима-
ет на слух шанхайца, и оба они не
могут договориться с пекинцем.
Слово «жэнь» (человек) пекинец
произносит «жэнь», шаньдунец —
«инь», шанхаец «нин», кантонец
«янь». На различии диалектов по-
строено множество китайских анек-
дотов. Например, рассказывают, что
один школьник, желая сообщить
учителю, что в классе 31 человек —
«Цзяоши-ли сань-шингэ жэнь»,—
произнес фразу по нормам своего
родного диалекта, так что получи-
лось: «В классе убит один человек».
И вот оказывается, что для грамот-
ных китайцев из разных районов Ки-
тая (если они специально не изуча-
ли пекинский, литературный, вари-
ант китайского языка) единствен-
ным способом понять друг друга
являются иероглифы, которые в за-
труднительных случаях пишут паль-
цем на ладони.
И наконец, у письма есть еще
одна функция, объединяющая его
со звуковым языком,— способность
выступать в качестве средства, ору-
дия мышления.
О различных «психологических
орудиях» в свое время много пи-
сал Л. С. Выготский. Мы остановим-
ся лишь на нескольких «психологи-
ческих орудиях» из числа описан-
ных Выготским и его учениками
(А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьевым), и
в первую очередь на так называе-
мых мнемотехнических средствах.
УЗЕЛКИ НА ПАМЯТЬ
Мнемотехнические средства —
вспомогательные приемы для запо-
минания. В качестве такого средства
может выступать и часто выступает
язык. Вот, например, как описыва-
ет психолог П. П. Блонский процесс
запоминания эскимосского слова
«тингумиссаралуарлонго»: «Прочи-
тав про себя данное слово, я, не
глядя на текст, попробовал повто-
рить его... вышло так: «тингу... лон-
го».
Тогда я обратился как раз к не-
удавшейся мне середине слова.
Почти сразу я узнал здесь знакомое
мне, и неудавшаяся мне середина
«миссаралуар» представилась мне
как «мисс-сар-луар», причем было
сознание, что «мисс» — английская
miss, «сар» — Саар, которое я обыч-
но произношу как «Сар», и «лу-
ар» — Луара...
Узнав в этих слогах знакомые
слова, я опять, не глядя на текст,
попытался воспроизвести данное
слово и потом проверил. Оказа-
лось, что все репродуцировано пра-
вильно, кроме одного: вместо «са-
ралуар» я сказал «сарлуар». Тогда
я уже сознательно и преднамерен-
но применил поправку, чтобы не
пропускать в будущем «а»: я эту
середину осознал как «мис-сара-
луар», т. е. «Мисс Сара» —
«луар»...
Через 20 минут после этого я
снова попытался вспомнить слово.
Оказалось, что теперь, наоборот, я
безошибочно воспроизвел... сере-
дину слова, а начало и конец его за-
был. Тогда я обратился снова к чте-
нию слова, сосредоточив внимание
на начале и конце его. Очень скоро
я узнал в конце «лонго» знакомое
латинское слово, и с тех пор всегда
удачно воспроизводил и конец, в
первое время иногда немного сби-
ваясь в последней гласной (о—е).
69
Но начало слова «тингу» мне упор-
но не удавалось запомнить...» По-
нятно почему: Блонский не мог его
связать ни с каким знакомым ему
словом.
Таким образом, язык является
орудием запоминания. Не обяза-
тельно язык. У одного из самых от-
сталых народов на земном шаре —
у туземцев Австралии — употреб-
ляются так называемые «жезлы
вестников». Это круглые палки или
деревянные дощечки, которые да-
ют с собой в путь гонцу, посылае-
мому одним племенем другому
племени или одним человеком дру-
гому человеку.
На этих дощечках нанесены за-
рубки. Гонец связывает с каждой
зарубкой определенную часть сооб-
щения.
В Западной Африке профессио-
нальные сказочники пользуются фи-
гурками; каждая фигурка обознача-
ет определенную сказку, и, переби-
рая по одной фигурке, рассказчик
не боится пропустить какую-либо из
сказок. А вот еще пример — из вос-
поминаний известного путешествен-
ника и писателя, исследователя Ус-
сурийского края, автора «Дереу
Узала» В. К. Арсеньева. Он расска-
зывает, как жители одного удэгей-
ского селения, где ему пришлось
быть, просили его по возвращении
во Владивосток передать русским
властям, что китаец Ли Тан-ку при-
тесняет их. Жители селения пошли
провожать Арсеньева. «Из толпы
вышел седой старик, он подал мне
коготь рыси и велел положить его
в карман дгя того, чтобы я не за-
был просьбу их относительно Ли
Тан-ку»,— вспоминает Арсеньев.
В сущности, то же самое — узелки,
которые мы завязываем «для памя-
ти» на уголках платка. Все это —
70
мнемотехнические средства, равно-
значные языку в ситуации запоми-
нания.
РОЖДЕНИЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ
КАРТЫ
А теперь представим себе иную
ситуацию. Вам нужно решить мысли-
тельную задачу, заключающуюся в
том, чтобы найти кратчайший путь
к дому своих знакомых в районе,
где вы еще никогда не бывали. В та-
ком случае естественно обратиться
к прохожему и спросить: «Скажите,
пожалуйста, где такой-то корпус?»
Он ответит: «Прямо, второй пово-
рот направо». Здесь язык выступил
как орудие мышления, в данном
случае — планирования маршрута
на местности. Именно эта функция
языка отражается в известной по-
словице: «Язык до Киева доведет».
В той же функции может высту-
пить и письмо. Например, пригла-
шая вас в гости, знакомые могли
вам продиктовать указания: сойти
на такой-то остановке, идти прямо,
второй поворот направо. И, выйдя
из троллейбуса, вы уже не станете
беспокоить прохожих, а будете све-
ряться со своей записной книжкой.
Если знакомые пригласили вас
не по телефону, а лично, они могли
взять у вас записную книжку и на-
чертить схему. Советский психолог
Ф. Н. Шемякин специально зани-
мался вопросом о том, как пред-
ставляют себе люди маршрут дви-
жения и как чертят его схему.
Выяснилось, что все люди делятся
на две группы. Одни из них видят
маршрут, так сказать, субъективно,
со своей позиции, своей точки зре-
ния, нарушая и ориентировку по
странам света, и масштаб. Чтоб
«привязать» их схему к плану горо-
да, нужно многократно поворачи-
вать его направо, налево и вверх
ногами. Шемякин назвал такой под-
ход способом «прослеживания пу-
ти». Почему-то, по моим наблюде-
ниям, этот способ предпочитают
главным образом женщины. Другие
же путники чертят схему объектив-
но, сразу правильно ориентируя ее
по странам света и находя правиль-
ный масштаб; рисуют не свой путь
по местности, а самую местность;
лишь потом на схему местности на-
носят маршрут (способ «обозре-
ния»).
Начерченные вашими знакомы-
мы планы (схемы), подобно языку,
«опосредствуют», как принято вы-
ражаться в науке, вашу деятель-
ность, то есть подменяют непосред-
ственное движение по местности,
ходьбу, мысленным движением.
Они позволяют передать бумаге
словесный груз, который в против-
ном случае пришлось бы взвалить
на мышление, память. План ока-
зывается полностью равнозначен
языку, который «до Киева дове-
дет».
Интересно, что, если взглянуть в
прошлое картографии, там можно
обнаружить оба варианта, установ-
ленных Ф. Н. Шемякиным. Правда,
на дошедших до нас картах и в
большинстве географических сочи-
нений мы сталкиваемся только со
«способом обозрения». Но антич-
ные географы, описывая ту или
иную местность, обычно придержи-
вались «способа прослеживания».
Они как бы шли из страны в стра-
ну и рассказывали об увиденном по
порядку. Например: «Выше персов
к северу живут мидяне, над мидя-
нами саспейры, над саспейрами
колхидяне, простирающиеся до се-
верного моря, в которое изливается
река Фасис» (Геродот). «Конечный
пункт мавританского побережья —
Мулуха, а начинается оно мысом,
который греки называют Аппелу-
сий. Затем следует очень высокая
гора Абила, прямо против которой
на испанском берегу возвышается
другая гора — Кальпе. Обе горы на-
зываются Геркулесовыми Столбами.
Восточнее Геркулесовых Столбов
море становится шире и с большой
силой оттесняет сушу» (Помпоний
Мела). И понятно: ведь в основе
древних «географий» лежат, как
правило, путевые дневники путе-
шественников— моряков, купцов,
воинов.
Впрочем, иногда тот же «мар-
шрутный» подход отражался и на
самих картах. Например, существу-
ют так называемые «Певтингеровы
таблицы» — карта Римской импе-
рии, состоящая из отдельных по-
лос— дорог с прилегающими к ним
местностями. Такие карты называ-
ются в исторической географии
итинерариями, или дорожниками.
Древние и средневековые кар-
тографы если и наносили на карту
сведения, которые не были остро
необходимы для ориентировки, то
делали это случайно, без какой-либо
системы. Чаще же всего то, что они
имели сказать по поводу той или
иной местности, просто прилагалось
к карте в виде так называемой
«легенды» («то, что надо про-
честь»); впрочем, сведения были
обычно отрывочными и бессистем-
ными. Но в наше время, когда на-
копилось неимоверно много сведе-
ний о странах и о каждом участке
можно прочесть целую лекцию,
карты начали получать специализа-
цию. Вместо того чтобы надписы-
вать на них: «Здесь пустыни, здесь
непроходимые горы», чертят не-
сколько карт. На одну наносят, ска-
жем, только рельеф (физическая
карта), на другую — названия и рас-
селение племен и народов, на
третью — плотность населения и
т. д. Теперь уже нельзя путешест-
вовать с одной картой, получая от
нее все необходимые сведения;
71
она, конечно, «доведет до Киева»,
но по дороге вы сможете узнать не
так много. Если же вы заинтересо-
ваны в том, чтобы в каждый мо-
мент путешествия представлять се-
бе во всех подробностях и дета-
лях, где вы находитесь и что нахо-
дится вокруг вас, то вам придется
брать с собой целый атлас.
Раньше интересы путешествен-
ника были уже и можно было
вкратце изложить все, что было ему
необходимо. Теперь картограф ни-
как не может предугадать, что мо-
жет потребоваться путешественнику
(независимо от того, путешествует
ли он в действительности или, как
большинство из нас, только мыслен-
но), и подготавливает для него це-
лую кладовую сведений. Но функ-
ция любой из карт остается все та
же: сообщать данные, необходимые
для того, чтобы решить ту или иную
мыслительную задачу, связанную с
движением по поверхности земного
шара — реальным или воображае-
мым.
ПУТЕВОДИТЕЛЬ
ПО РАДИОПРИЕМНИКУ
Если карта — чертеж нашего
движения по поверхности земли, то
чертеж — своего рода карта детали
или целой конструкции. Что такое
чертеж? Для чего он нужен? У него
есть совершенно определенная
функция: опосредствовать твор-
ческое мышление рабочего, техни-
ка или инженера, помочь ему в ре-
шении мыслительной задачи, кото-
рое он призван затем воплотить в
дереве, в металле или при сборке
отдельных деталей в дом, автомо-
биль, радиоприемник.
Когда-то чертежей вообще не
было. До сих пор мы поражаемся
искусству русских мастеров, сумев-
ших буквально на глазок возвести
такие бессмертные архитектурные
ансамбли, как, например, киевский
Софийский собор или деревянные
церкви в Кижах. Все великие соору-
жения древности и средних ве-
ков: египетские пирамиды и яван-
ский храм Боро-Будур, Парфенон и
Колизей, Великая китайская стена и
римские акведуки, дворцы и мо-
настыри, рыцарские замки и город-
ские стены — все строилось без
чертежей. Самое большее, если
при их строительстве использова-
лись рисунки: вид сверху (прообраз
плана) и много позже вид спереди,
с фасада. Но, располагая такими
рисунками, ничего нельзя было по-
строить в отсутствие архитектора:
они могли служить чем-то вроде
памятки, напоминающей о замыс-
ле, но не воплощающей его в це-
лом.
Только в середине XVIII века
чертежи приобрели современный
вид. Это не случайная дата. Если вы
вспомните историю, то сразу пой-
мете, почему. Середина XVIII ве-
ка— это годы промышленной ре-
волюции, технического переворо-
та, перестройки всего производства
в Европе на новый, капитали-
стический лад, это и время рож-
дения технического черчения: рез-
кий скачок в развитии техники тре-
бовал большей точности и большей
доступности для понимания. Если
раньше только очень высококвали-
фицированный мастер мог держать
в голове устройство того или иного
механизма, схему сборки прибора и
т. д., то теперь практически любой
рабочий, умеющий читать чертеж
(что очень просто), может в крат-
чайший срок и простым способом
вообразить себе, чего от него ожи-
дают.
Чертеж во многом напоминает
карту, и они совершенно законо-
мерно оказались соседями в нашей
книжке. Ведь чертеж заменяет сло-
72
весное описание условий и после-
довательности изготовления детали.
Конечно, можно сказать и словами:
«Выточить из металла втулку круг-
лого сечения наружным диаметром
34 мм с отверстием круглого же
сечения диаметром 30 мм...» и т. д.,
вплоть до указания границ допусти-
мой неточности (допуска); но зачем
так долго и сложно объяснять, если
достаточно начертить втулку? А не-
которые детали, не говоря уже о
целых механизмах, просто невоз-
можно описать с достаточной точ-
ностью словами. Пример — хотя бы
форма железнодорожного рельса.
У чертежа есть еще одна осо-
бенность, роднящая его с картой.
План-схема маршрута, как мы пом-
ним, может быть двух видов: «как
идти» или «где идти». Так и в техни-
ке. Чертеж — эквивалент настояще-
го плана или географической кар-
ты— «где идти». На нем обозна-
чено все, что нужно и не нужно в
данном конкретном случае, для
данного интеллектуального акта, он
содержит всю информацию, ко-
торая потенциально может потре-
боваться. Но наряду с чертежами
употребляются и эквиваленты «пла-
нов-маршрутов». На них не обозна-
чено до мелочей все, что касает-
ся каждой детали, и даже не ука-
зывается реальное взаиморасполо-
жение деталей внутри постройки
или механизма; они служат лишь
для того, чтобы показать, что с чем
и как нужно соединять, чтобы по-
лучилась данная конструкция. Вы,
конечно, уже и сами можете при-
вести пример таких «планов-марш-
73
рутов» в технике; это радиосхемы,
с которыми каждый из нас сталки-
вался. Схемы, как и чертежи, слу-
жат вполне определенной цели; их
функция — быть путеводителем при
сборке радиоприемника, при протя-
гивании электропроводки и т. д.
«СОГНИ ОДИН ПАЛЕЦ...»
Одним словом, чертежи, радио-
схемы и родственные им услов-
ные рисунки, как и географические
карты, являются орудием мышле-
ния — «психологическим оруди-
ем», по словам Л. С. Выготского, и
средством регулирования чужого и
своего собственного поведения.
Ну а цифры? Конечно, и цифры,
как и другие математические сим-
волы, тоже относятся к числу психо-
логических орудий, вспомогатель-
ных средств, помогающих решить
определенную мыслительную за-
дачу.
Мы уже говорили о том, что
счет первоначально был неотделим
от конкретных предметов. Когда
человеку, считающему по такому
принципу, приходится делать вы-
числения, то он оказывается в очень
затруднительном положении. Вот
что рассказывает о народе дама,
или дамара1, английский путешест-
венник Гальтон: «Когда совершает-
ся торг, за каждую овцу нужно пла-
тить особо. Так, например, если ме-
новая цена овцы — две пачки таба-
ку, то любой дамара, конечно, при-
дет в большое затруднение, если
взять у него две овцы и дать ему
четыре пачки. Я раз поступил та-
ким образом и видел, как мой про-
давец отложил особо две пачки и
глядел через них на одну из овец,
1 Это народ неизвестного происхожде-
ния, живущий в Юго-Западной Африке и
говорящий на одном из готтентотских диа-
лектов.
которых он продавал. Убедившись,
что за эту было честно заплачено,
и найдя, к своему удивлению, что в
руках у него осталось именно две
пачки в уплату за вторую овцу, он
начинает мучиться сомнениями, по-
ка ему не вкладывают в руки две
пачки и уводят одну овцу и затем
дают другие две пачки и уводят
другую овцу...» Секрет здесь, ко-
нечно, не в какой-то редкостной ту-
пости народа дамара, а в том, что
они никогда не сталкиваются в сво-
ей практике с меновой торговлей.
Им просто не приходилось попадать
в такого рода ситуацию, и они в ней
теряются.
Итак, на первой ступени в разви-
тии счета и вычисления каждое чис-
ло имеет свою «индивидуальность».
На второй ступени такую «индиви-
дуальность» имеют лишь узловые
числа. Например, в нашей десятич-
ной системе 1,10,100... Впрочем, су-
ществуют еще так называемые ал-
фавитные системы нумерации.
К ним относилась и древняя славян-
ская. В ней специальные знаки были
не только для 1,10,100, но и для
2, 3, 20, 30, 200, 300 и т. д.— со-
ответственно словам: «двадцать»,
«тридцать», «двести»... Алфавитная
система нумерации сохранилась —
как своеобразный пережиток — и
поныне: мы часто нумеруем тезисы,
параграфы, вопросы не 1), 2), 3),
но а), б), в)...
Если по-древнерусски число, ска-
жем, 1936 обозначалось как АЦЛ5,
то есть 1000+900+30+6 (тысяча +
+ девятьсот +тридцать +шесть), то
в системах, где собственные обо-
значения имелись лишь у узловых
чисел, приходилось тратить гораздо
больше знаков, но зато и удобнее
было считать. Например, по-древне-
гречески это число выглядело
ХРННННДДДГ1, то есть 1000 + 500 +
+ 100 +100+ 100+ 100 + 10 + 10 +
+ 10 + 5 + 1 (у греков, в отличие от
нашей системы, в качеств узлового
числа выступают еще пятерка и крат-
ные ей числа)1. Такому счету «по уз-
ловым числам» соответствует уст-
ройство общеизвестного прибора —
русских счетов. Примерно так же
считают некоторые племена в Юж-
ной Африке. У них для счета нужны
три человека. Мимо одного из них
проходят один за другим быки, и
для каждого быка загибается палец.
Как только счетчик загнет все де-
сять пальцев, второй счетчик заги-
бает один палец, обозначив таким
образом десятки. Когда же не хва-
тит пальцев и у второго счетчика,
вступает в дело третий, специали-
зирующийся на сотнях. На островах
Тихого океана используют для этой
же цели камешки или куски скорлу-
пы кокосового ореха — маленькие
для десятков, большие для сотен.
Наша так называемая позицион-
ная система исчисления и записи
менее очевидна и требует извест-
ной условности. Она возникла, по-
видимому, в Древней Индии, откуда
мы через посредство арабов за-
имствовали не только самую систе-
му, но и арабские цифры. Причем
вот что любопытно: историки мате-
матики обнаружили, что у древних
индусов еще до появления пози-
ционной записи существовала сло-
весная система обозначения чисел,
употреблявшаяся преимущественно
в научных трудах. Строго говоря,
были даже две системы. Одна со-
кращенная. В ней каждое число
обозначалось названием предмета,
который обычно встречается в дан-
ном количестве (например, единица
обозначалась словом «луна», 2 —
1 Почему мы не взяли в качестве при-
мера римские цифры? Потому что в римской
системе записи применяется и вычитание.
То же самое число 1936 записывается здесь
как MCMXXXVI, то есть 1000 + (1000—1 00) +
+ 104-10+ 10 + 5+1.
75
«глаза», 5 — «чувства»). И число 521
читалось как «чувства — глаза — лу-
на». Другая была более строгой:
в ней существовали специальные
слова для всех разрядов, вплоть до
1016, и, скажем, число 1936 читалось
по-древнеиндийски «одна тысяча
девять сотен три десятка шесть».
Легко видеть, что здесь встрети-
лись два принципа: принцип муль-
типликативности, то есть представ-
ление, скажем, 900 как 9X100,
30 — как ЗХЮ и т. д., и собствен-
но позиционный — принцип линей-
ного расположения цифр, соответ-
ствующих последовательным раз-
рядам: 5—2—1 (или, что то же са-
мое, 1—2—5). Наша система нуме-
рации— своего рода гибрид двух
принципов.
Почему же она, несмотря на
меньшую наглядность, вытеснила
все прочие системы и единовласт-
но воцарилась в математической
теории и практике? Как пишет со-
ветский историк математики
В. И. Лебедев, «причина довольно
простая. Нумерации: словесная, аз-
бучная, римская клинообразная и
т. д.— являются пригодными толь-
ко для записывания результата ис-
числения; наша система способству-
ет с удивительной силой самому
выполнению счета. Попробуйте пе-
ремножить:
DCXXXII
X
CCLXXIV—
римские обозначения помогут ма-
ло...» Проще с алфавитными систе-
мами, но они тоже не слишком
76
удобны. Чтобы перемножить, ска-
жем, 13X18, в алфавитных систе-
мах (византийской, славянской) счи-
тали так: 1 3X 18 = (10 + 3) X (10 +
+ 8) = 10(10 + 8) + 3(10+8) = 100 +
+ 80 + 30+24 = 234.	Подумайте,
сколько вычислений пришлось бы
делать для того, чтобы помножить
132 на 186! Причем все промежу-
точные операции, такие, как ЗХЮ
или сложение 100 + 80 и т. д., де-
лались в уме, без «бумажки».
Учитывая, что еще в XVI веке
теорема Пифагора, например, на-
зывалась «ослиным мостом» и вос-
принималась как верх математичес-
кой сложности, легко себе предста-
вить, как мучились наши бедные
предки с подобными вычисле-
ниями!
Мы не будем углубляться далее
в историю. Обратим внимание лишь
на одну важную особенность. Рань-
ше люди не считали с помощью
цифр. Они лишь записывали числа с
их помощью. А считали или при
посредстве каких-то предметов,
сгруппированных в «кучки» извест-
ного размера (пальцы, камешки,
косточки счетов), или при помощи
языка, который в сущности копи-
ровал счет по пальцам или по дру-
гим предметам. Н. Н. Миклухо-
Маклай описывает способ счета у
папуасов так: «Папуас загибает один
за другим пальцы руки, причем из-
дает определенный звук, например
«бе, бе, бе»... Досчитав до пяти,
он говорит «ибон-бе» (рука). Затем
он загибает пальцы другой руки,
снова повторяет «бе, бе»... пока не
доходит до «ибон-али» (две руки).
Затем он идет дальше, приговари-
вая «бе, бе»... пока не доходит до
«самба-бе» и «самба-али» (одна но-
га, две ноги)». В очень многих язы-
ках обозначение чисел как раз вос-
ходит к подобной манере счета.
Скажем, на языке зулу 8 буквально
значит «согни два пальца», 9 — «сог-
ни один палец» (если считать одной
правой рукой и, начиная с 6, по од-
ному разгибать пальцы). Таким об-
разом, счет развивается, как пра-
вило, от предметов к обозначаю-
щим их словам и затем к обозна-
чающим слова знакам — цифрам.
Язык позволяет удобно считать
предметы, но при его помощи за-
труднительно вычислять — склады-
вать, вычитать, а тем более умно-
жать и делить. Для этого цифры не-
сравненно удобнее.
НА ТВЕРДОЙ ПОЧВЕ ЗЕМЛИ
А теперь подведем итоги.
Мы с вами рассмотрели целую
группу родичей языка, помощни-
ков и заместителей его в челове-
ческой деятельности. Легко видеть,
что все они делятся на две груп-
пы. А именно: одни из них с самого
начала совершенно самостоятельны
и лишь впоследствии начинают со-
четаться с языком, а затем язык все
более и более вытесняет их. Таковы
труд в роли передатчика челове-
ческого опыта, мнемотехнические
средства. Но есть и другие «заме-
стители» языка, которые сами, чем
дальше, тем больше, вытесняют
язык в той или иной его функции
и становятся на его место,— пла-
ны и карты, чертежи, система циф-
рового обозначения чисел и т. д.
Кстати, в различных языках сейчас
происходит один и тот же очень
любопытный процесс: вместо того
чтобы называть числа так, как по-
ложено по нормам языка, начина-
ют просто перечислять названия
цифр, образующих данное число
при позиционной записи.
Но хотя цифровые и другие ус-
ловные знаки для чисел и опера-
ций над ними все больше и больше
вытесняют язык как орудие счета,
он остается все же — пусть на
77
заднем плане — главным действую-
щим лицом. И нельзя научиться
высшей математике, не сталкиваясь
со словесным определением основ-
ных математических понятий, сло-
весной формулировкой аксиом,
теорем, постулатов. Другой вопрос,
что, занимаясь математическими
вычислениями, мы можем как угод-
но высоко воспарить в небеса аб-
стракции и не мыслить себе никако-
го реального звучания математи-
ческих формул; но все равно мы
продолжаем стоять на почве язы-
ка, и наши представления фор-
мул— те же самые образы-мысли,
с которыми мы сталкивались,
когда говорили о внутренней
речи.
В этой главе мы рассмотрели
различные явления, которые частич-
но совпадают по функции с язы-
ком,— семиотические системы, вы-
ступающие в функции регулирова-
ния человеческого поведения. Труд
и письмо наряду с языком исполь-
зуются как средство усвоения об-
щественно-исторического оп.ыта: то
же письмо — как средство общения
и закрепления результатов мышле-
ния; мнемотехнические средства,
планы и карты, чертежи и схемы,
наконец, цифровые обозначения —
как орудия мышления и средства
общения, то есть регулирования
либо своего собственного, либо чу-
жого поведения. Причем некоторые
из заместителей языка частично
вытесняют его, другие же сами вы-
тесняются языком.
Но во всем обширном списке
«родичей» отсутствуют заместители
по одной, самой важной его функ-
ции. Мы говорим о способности
языка быть орудием познания.
И в этом нет ничего удивитель-
ного. Недаром психологи любят го-
ворить, что человеческое сознание
возникло и существует на базе язы-
ка. Язык, а точнее, система значе-
ний, отраженных в языке, обозна-
ченных словами, не вообще способ
узнать о мире — это прежде всего
способ расчленить и обозначить
предметы, окружающие нас в мире.
Это способ увидеть мир именно
таким, каким его знали бесчис-
ленные поколения наших предков.
Больше того, каким они его — в
значительной мере!—сделали. Ни-
какая игра природы не создаст сто-
ла или шкафа. Никакой естествен-
ный отбор не приведет к появле-
нию автомобиля. Тетрадки, булки,
чашки не растут на деревьях. Все
это — дело человеческих рук. Или,
как говорил Маркс, «созданные че-
ловеческой рукой органы челове-
ческого мозга; овеществленная си-
ла знания».
Язык любого народа нашей пла-
неты в общем построен по одним
и тем же принципам, а главное,
его роль в психике и деятельности
человека одна и та же, имеем мы
дело с испанцем, эфиопом, япон-
цем или папуасом Новой Гвинеи.
Различны языки, различны куль-
туры, но всюду язык используется
для одних и тех же целей. Вплоть
до того, что у каждого народа есть
своя поэзия.
Но в наших рассуждениях мы
все время оставались на твердой
почве старушки Земли. Мы видели,
что на Земле звуковой язык оказал-
ся самым удобным, самым широ-
ким, самым универсальным, что бы-
ло связано с физическими условия-
ми Земли и с физиологией челове-
ка. Звук в воздухе распространяет-
ся во всех направлениях, а глаза
смотрят только вперед, поэтому
звук незаменим для предупрежде-
ния об опасности, для привлечения
внимания, для коллективного разго-
вора и для коллективных действий:
поскольку руки нужны для дейст-
вия, нельзя занимать их жестами и
даже письмом. Тем более что пи-
78
шем мы и машем руками куда мед-
леннее, чем говорим.
Однако для других существ с
иным углом зрения или в другом
мире, где нет воздуха или воздух
иной, все эти рассуждения непри-
годны, так же как непригоден зву-
ковой язык для глухонемых, а
обычные книги — для слепых. На
других планетах все может быть
иначе. А для понимания общих за-
конов развития языка очень полез-
но было бы узнать, как развивались
языки в других мирах.
И здесь мы выходим на волную-
щую научно-фантастическую тему
гипотетической встречи с гостями
из космоса.
ГЛАВА
ПЯТАЯ
ДИАЛОГИ
С
космосом
того очень хо-
чется — чтобы
у нас с вами бы-
ли братья во
Вселенной и что-
бы мы могли по-
говорить с ними.
Найти общий
язык.
Допустим, что
у нас действительно есть разумные
соседи во Вселенной (шансов на
это, правда, не так уж много). До-
пустим, что мы можем вступить
с ними в контакт.
Сможем ли мы понять друг дру-
га? По одному ли принципу будут
построены наши языки? Разум во
всей Вселенной не может не быть
един, ибо едина сама Вселенная,
ее законы; а един ли язык во всей
Вселенной? (Конечно, един в том
смысле, в каком едины все языки
Земли; это значит — разные языки
построены по одним и тем же ос-
новным принципам.)
Вопрос этот, как уже говори-
лось, не праздный. Это своего
рода мысленный эксперимент. Науке
очень нужно посмотреть на язык и
разум человека со стороны, как на
ЭТОГО ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ
одну из возможностей. Оперируя
внеземными категориями, поста-
раться понять земную сущность че-
ловека и его языка.
Почти вся научная фантастика
исходит из убеждения, что раз-
умная жизнь на других планетах —
если она вообще есть, конечно,—
совершенно не обязательно должна
развиваться в тех же внешних фор-
мах, что на нашей Земле. Проще
говоря, не всякое разумное сущест-
во должно быть похоже на челове-
ка. И в науке сейчас, по-видимому,
почти общепринято, что возможны
другие формы жизни, совсем не
похожие на нашу, развивающиеся,
как говорят биологи, на другом ма-
териальном субстрате. Так думают
большинство советских ученых, чьи
статьи собраны в сборнике «О сущ-
ности жизни», выпущенном изда-
тельством «Наука» в 1964 году.
(Правда, примерно в то же время
вышла в свет брошюра доктора
биологических наук Лозина-Лозин-
ского, где очень решительно утвер-
ждается обратное — а именно, что
жизнь, где бы и когда бы она ни
возникла, должна быть тождествен-
на нашей, земной.)
80
Кстати, очень интересно на эту
тему написал Айзек Азимов. Вы мо-
жете прочесть его популярную кни-
гу «Вид с высоты», изданную и по-
русски. Он, как известно, не только
писатель-фантаст, но и биохимик,
автор ряда вполне серьезных науч-
ных книг. Поэтому его свидетель-
ство— свидетельство профессиона-
ла. Так вот, Азимов считает воз-
можными по крайней мере шесть
разных форм жизни, и лишь одна
из этих форм реализована у нас на
Земле.
Итак, мы предполагаем, что гос-
ти могут быть очень несходны с
нами — существа непохожие и не-
понятные нам. Как же мы дого-
воримся с ними? Да есть ли у них
язык вообще?
Вот и сформулирована основ-
ная проблема нашего мысленного
эксперимента: каково место языка
в психике любого разумного суще-
ства, независимо от того, человек
это или не человек?
Первый вопрос, встающий при
этом,— насколько язык человека
зависит от его «земного» прошло-
го, от анатомии и физиологии его
животных предков?
Всякому ясно: человек не соз-
дает у себя никаких новых, специ-
альных органов и специальных ме-
ханизмов, обслуживающих язык, ес-
ли у него есть возможность при-
способить для этой цели органы или
механизмы, уже существующие. Так
что же в таком случае приспосаб-
ливает человек? Чтобы ответить на
этот вопрос, бросим самый беглый
взгляд на механизмы речи чело-
века.
Сначала у человека есть наме-
рение что-то сказать. Чтобы это на-
мерение у него сложилось, нужны
по крайней мере два условия. Во-
первых, чтобы он умел обработать
информацию, поступающую к нему
извне. Во-вторых, чтобы он имел
представление о той цели, которой
он хочет добиться своей речью.
Чтобы уметь обрабатывать ин-
формацию для будущей речи, мозг
человека также должен располагать
целым рядом различных механиз-
мов. Не будем перечислять их. До-
статочно сказать, что все эти ме-
ханизмы созданы не специально для
речи. Они нужны человеку для об-
работки любой информации. Неко-
81
торые из них имеются и у живот-
ных, другие только у человека.
Но это нам сейчас не столь важ-
но. Важно, что никакое полноцен-
ное общение без этих механизмов
невозможно.
То же касается цели высказыва-
ния. То, что человек умеет поста-
вить цель и к ней стремится,— сов-
сем не только особенность речи.
Цель необходима в любой осмыс-
ленной деятельности человека.
И физиологические механизмы ее
постановки и достижения в общем
едины.
Дальше идет планирование че-
ловеком своей речи. И это не ис-
ключительная особенность именно
речи. Человеку свойственно плани-
ровать все свои действия, в этом
главная основа его интеллектуаль-
ной деятельности.
А дальше происходит разверты-
вание этого плана в собственно
речь, в последовательность речевых
элементов. В высказывании вычле-
няются отдельные слова и связыва-
ются в цепочку, называемую пред-
ложением. Речь обретает так назы-
ваемую линейность, растянутость во
времени — мы об этом уже говори-
ли во второй главе.
А почему, собственно, так про-
исходит? Почему мы как бы растя-
гиваем во времени наше речевое
намерение? Нельзя ли сказать все
сразу?
Во-первых, существуют опреде-
ленные ограничения, накладывае-
мые строением человеческого моз-
га. Он просто не способен пере-
рабатывать слишком много инфор-
мации в короткий промежуток
времени. Поэтому ему приходится
как-то распределять ее, чтобы в
каждую секунду или миллисекунду
делать только часть работы.
Этот фактор очень существен: но
мы с вами отнюдь не можем
быть уверены, что устройство
мозга наших межпланетных собе-
седников накладывает на их речь
такие же ограничения.
Во-вторых, человек устроен при-
родой экономно. Всякая его дея-
тельность развертывается во вре-
мени, и поэтому мозг его с самого
начала приспособлен работать в
двух измерениях: он способен вос-
принимать и объединять в одно це-
лое и одновременные элементы, и
последовательные. Естественно, что
этот общий принцип работы мозга
используется и в речи. И думает-
ся, что этот фактор, фактор време-
ни, существует для любого разум-
ного существа.
Однако настолько же, насколько
этот фактор времени важен и не-
избежен при переработке нерече-
вой информации, он в общем не
нужен для речи. Можно сказать
больше: если бы на месте челове-
ческого мозга было устройство,
способное перерабатывать больше
информации за то же время, не-
линейный принцип организации ре-
чи был бы гораздо более эконом-
ным.
Вам, конечно, знакома японская
сказка, в которой рассказывается
о двух мальчиках — сыне бедняка и
сыне богача. У сына богача было
длинное-длинное имя. И вот однаж-
ды, когда сын богача упал в воду,
его товарищи прибежали к его от-
цу. Но покуда они смогли до кон-
ца выговорить это длинное имя,
мальчик уже захлебнулся. Эта сказ-
ка имеет прямое отношение к об-
суждаемому нами вопросу. На-
сколько было бы удобнее, скажем,
для устного управления машинами,
если бы речь не была линейной!
Вообще нелинейная речь была бы
во много раз выгоднее во всех от-
ношениях. Так что есть основания
думать, что линейность совершенно
необязательна для речи любого
разумного существа — при условии,
82

если оно способно перерабатывать
больше информации одновремен-
но, чем человек. Например, можно
представить себе, что все слова,
входящие в предложение, произно-
сятся одновременно, но, скажем, в
разных диапазонах электромагнит-
ных волн. А слушатель, в отличие
от наших радиоприемников, спосо-
бен улавливать сообщения одновре-
менно в нескольких диапазонах и
затем складывать из них целое вы-
сказывание.
И нужны ли вообще слова, даже
в таком виде? Попытаемся разо-
браться.
Мы уже знаем, что для челове-
ка слово — это носитель понятия,
средоточие человеческого опыта и
знания о мире. Содержание же по-
нятия— это совокупность его суще-
ственных признаков, совокупность
истинных суждений, которые мы
можем высказать о данном пред-
мете или явлении. И когда мы упот-
ребляем слово, тем самым мы как
бы намекаем нашему собеседнику
на все, что он знает об этом пред-
мете или явлении. «Надвигается
гроза». Мне не нужно объяснять,
что такое гроза: тот, кому я гово-
рю, и сам понимает, что сейчас бу-
дет дождь с громом и молнией и,
значит, нужно выключить радио-
приемник и убрать с балкона выве-
шенное для просушки белье. Об-
ратите внимание: мой собе-
седник все это почерпнул, в сущ-
ности, из одного только слова
«гроза».
Если мы с вами имеем дело с
каким-то отдельным предметом, то
обязательно употребляем для него
отдельное слово. И это кажется нам
естественным. Но вот в чукотском
языке дело обстоит иначе. Мы по-
русски скажем: «Я оставляю новое
хорошее металлическое копье», а
чукча все это выразит... одним-
единственным словом или, если хо-
тите, одним предложением, не рас-
падающимся на отдельные слова.
Оно будет звучать так: «Ты-тор-
тань-пылвынты-пойгы-пэля-ркын». А
значит оно то же самое. (Помните
похожий пример из индейского
языка, приведенный в конце первой
главы?)
Все будет для нас более понят-
ным, если мы вспомним, что чело-
век никогда не выражает, даже для
себя, свою мысль в отдельном по-
нятии, вырванном из суждения или
цепи суждений. Слово обретает
свое конкретное значение в пред-
ложении или высказывании. Имен-
но высказывание воплощает в себе
социально-исторический опыт чело-
вечества и индивидуальный опыт от-
дельного человека. А слова — это
кирпичи, из которых мы склады-
ваем высказывание. И как дом мож-
но построить из кирпичей, или из
блоков, или же из панелей, так и
высказывание можно построить из
разных элементов. Только бы в них,
в этих элементах, удалось бы как-то
сжать, аккумулировать опыт челове-
ка и человечества!
А значит, проблема вовсе не в
том, должны быть или не должны
в любом языке слова. Она в том,
какими способами человек может
закрепить свой общественный опыт
так, чтобы в нужный момент ему не
пришлось говорить, что следует вы-
ключить радиоприемник и снять
белье, а достаточно было сказать
«гроза». Ну а понадобится ему для
этого отдельное слово или можно
будет выразить ту же мысль как-то
иначе — это, в сущности, роли не
играет.
Итак, для речи в принципе со-
вершенно не обязательны именно
слова. Понятия и суждения способ-
ны обретать и другие языковые
формы. Во всяком случае, за пре-
делами нашей Земли, где и сам
общественный опыт может расчле-
84
няться и закрепляться по-другому,
чем у нас.
Раз уж мы заговорили о словах,
скажем и о порядке слов. Обязате-
лен ли во всех языках один и тот же
порядок слов — «Мать любит дочь»,
«Он строит дом», «Кошка ловит
мышку» и так далее? Вы все уже
изучали иностранные языки и на-
верняка ответите: нет, порядок слов
бывает разный. В русском языке
глагол может стоять в предложении
где угодно. В английском он почти
во всех случаях стоит на втором
месте. А в немецком бывает и в са-
мом конце.
Все это, конечно, справедливо.
Но попытаемся поставить вопрос
немножко по-иному. Ведь у каждо-
го языка есть свои правила сочета-
ния слов. Они могут быть разными.
А если снять те ограничения, кото-
рые накладываются на порядок
слов определенным языком — рус-
ским, английским, немецким? Если
поставить человека в такую ситуа-
цию, когда он не будет связан рам-
ками своего языка? Таких ситуаций
можно придумать три: когда пыта-
ются понять друг друга люди, гово-
рящие на совершенно различных
языках, когда общаются друг с дру-
гом глухонемые при помощи же-
стов и наконец, когда ребенок з?ча-
ет уже отдельные слова, но не зна-
ет, как из них правильно сложить
предложение. И вот что оказывает-
ся: во всех этих случаях порядок
слов (или жестов, что безразлично)
один и тот же! Сначала тот, кто
действует. Потом его признак. По-
том предмет, на который направле-
но действие. Потом само действие.
И наконец обстоятельство или дру-
гая характеристика действия. Од-
ним словом, предложение строится
не так: «Черный кот лениво почесал
ухо», а примерно так: «Кот черный
ухо почесал лениво». Этот порядок
слов описан, между прочим, ис-
следователями индейских языков:
когда индейцы из разных племен
встречаются и объясняются при по-
мощи жестов, они говорят именно
так. А значит, есть основания ду-
мать, что общепринятый, не завися-
щий от языка порядок слов все-
таки имеется. Только синтаксичес-
кие правила отдельных языков, на-
кладываясь на этот исконный поря-
док, затемняют его.
Можно предположить, что кос-
мические гости звуками, жестами
или по радио будут строить предло-
жение в такой последовательности:
«Корабль наш космический к Земле
летел долго».
ПРИГЛАШЕНИЕ
К КОСМИЧЕСКОМУ РАЗГОВОРУ
«Что могущественнее разума?
Ему — власть, сила и господство над
всем космосом. Последний сам
рождает в себе силу, которая им
управляет. Она могущественнее
всех остальных сил природы...»
Эти слова принадлежат Констан-
тину Эдуардовичу Циолковскому.
Человек — это не разумная пле-
сень на поверхности нашей Земли,
не случайная игра природы, хотя
он мог возникнуть в иных биологи-
ческих формах, в других условиях
и в другом месте и в другое
время. Но это НЕМИНУЕМО ДОЛЖ-
НО БЫЛО ПРОИЗОЙТИ, потому что
человек — или вообще разумное
существо типа человека — законо-
мерное качественное звено разви-
тия материи. Как мертвая природа
не могла не породить жизнь, так
и жизнь не могла не породить чело-
века.
И точно так же, породив челове-
ка, жизнь не могла на этом оста-
новиться, потому что мы с вами, то
есть современный человек, человек
последних десятков тысячелетий,—
85
это лишь ступенька на пути к со-
вершенно новому существу — че-
ловеку коммунистического будуще-
го. «Лишь сознательная организация
общественного производства с пла-
номерным производством и плано-
мерным распределением может
поднять людей над прочими живот-
ными в общественном отношении
точно так же, как их в специфичес-
ки биологическом отношении под-
няло производство вообще. Истори-
ческое развитие делает такую ор-
ганизацию с каждым днем все бо-
лее необходимой и с каждым днем
все более возможной. От нее начнет
свое летосчисление новая истори-
ческая эпоха, в которой сами люди,
а вместе с ними все отрасли их дея-
тельности... сделают такие успехи,
что это совершенно затмит все сде-
ланное до сих пор»,— говорит Эн-
гельс в «Диалектике природы».
Животный мир развивается, эво-
люционирует, как бы опираясь на
окружающую его природу, отталки-
ваясь от той среды, в которой жи-
вут и действуют животные. Но даже
если какое-то отдельное животное
и производит изменения в этой сре-
де— бобр строит плотину, грач
вьет гнездо,— то это не более чем
активная форма приспособления к
миру. Именно приспособления!
Когда появился человек, дело
изменилось. Изменение, преобра-
зование окружающей среды — это
для человека вовсе не случайный
акт. Это необходимое условие су-
ществования его как человека, необ-
ходимое условие существования че-
ловеческого общества. Мы привык-
ли говорить об этом условии в дру-
гих терминах, называя его трудом,
общественным производством.
Но производство, преобразова-
ние природы у современного чело-
века далеко не отвечает еще тому
уровню, который мог бы обеспе-
чить дружный, единый, целенаправ-
ленный труд всего человечества.
Нам с вами многое мешает. Меша-
ют и причины объективные — недо-
статочный уровень развития произ-
водства, существование на земле
остатков капиталистического строя,
который, близясь к своему концу,
становится к тому же и очень агрес-
сивным. Мешают и причины субъек-
тивные— трудность для человека
научиться мыслить и действовать
по-новому, недостаточный, не соот-
ветствующий потребностям нашего
века уровень нашей педагогики —
мы ведь не учим многому, чему
учить следовало бы, и учим много-
му, чему учить как раз не следо-
вало бы.
Но все это трудности времен-
ные, преходящие. И когда мы их
преодолеем, для развития человека
и человечества откроются невидан-
ные возможности. Мы говорим
ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, потому что «созна-
тельная организация общественного
производства», о которой писал
Энгельс, обеспечит человечеству
безграничное развитие производи-
тельных сил. Мы говорим ЧЕЛОВЕ-
КА, потому что ничто не будет
мешать его личности развиваться,
потому что в коллективе таких же
совершенных людей он будет рас-
крывать все свои способности и
умения, не отвлекаясь на повсе-
дневные заботы о куске хлеба. Это
будут люди гениальные или высо-
коталантливые. Ведь что такое та-
лант, что такое гений, как не чело-
век, сумевший наилучшим образом
развить свои способности? И разве
не каждый человек наделен такими
способностями — только один в од-
ной области, а другой в другой,—
и мы просто не умеем обнаружить
их или не обладаем возможностя-
ми для их развития?
«Если хотите, красоте и гению
не нужно удивляться, скорее надоб-
но было бы дивиться только тому,
86
что совершенная красота и гений
так редко встречаются между
людьми: ведь для этого человеку
нужно только развиться, как бы ему
всегда следовало развиваться». Эти
слова принадлежат Николаю Гаври-
ловичу Чернышевскому.
Итак, мы живем в переходный
период, и пройдет совсем немного
времени — и исчезнет на земле эк-
сплуатация и голод, человеческое
общество овладеет новыми глуби-
нами знания и станет еще более
могучим преобразователем при-
роды, а каждый человек в отдель-
ности получит полную возможность
свободно развивать свои способно-
сти; в нашем обществе он уже име-
ет такую возможность. Одним сло-
вом, человек сможет до конца реа-
лизовать все то новое, что отде-
ляет его от животного мира, смо-
жет стать истинным ЧЕЛОВЕКОМ, и
обязан он этим человеческому ОБ-
ЩЕСТВУ. Это совсем не так очевид-
но, как может показаться на первый
взгляд: даже самые знающие, са-
мые знаменитые философы буржу-
азного общества нередко не пони-
мают связи между развитием об-
щества и развитием человеческой
личности. Здесь, как и в других слу-
чаях, в авангарде познания мира и
его закономерностей оказывается
марксистско-ленинская философия.
БЕЗРАБОТНЫЕ ИНОПЛАНЕТЯНЕ!
Для чего мы говорили об этом?
У нас была совершенно определен-
ная цель. Давайте взвесим: сколь-
ко времени прошло с тех пор, как
на Земле появился собственно че-
ловек, человек, каким мы его зна-
ем сегодня? От силы тридцать—со-
рок тысяч лет. Сколько времени
прошло с тех пор, как человек вы-
шел за пределы Земли? Если счи-
тать началом космической эры 1961
год, год полета Юрия Гагарина,—
всего двадцать с лишним лет. А ком-
мунизм уже на пороге, и, конечно,
срок его окончательной победы из-
меряется не десятками тысяч и да-
же не тысячами лет. Значит, тот
период в развитии человечества —
нашего, земного человечества,—
когда оно уже обладает доста-
точными возможностями, что-
бы выйти в космос, но еще не
достигло высот коммунизма,— пе-
риод очень краткий даже по
сравнению с тем временем, когда
вообще существует на Земле че-
ловек (около миллиона лет), не
говоря уже о том времени, которое
ему еще предстоит существовать и
развиваться — уже при коммуниз-
ме. Кстати, думается, что природа
поступила очень умно. Ну, пред-
ставьте себе, что выход человека в
космос совпал бы не с триумфом
социализма в нашей стране и замет-
ным упадком капитализма во всем
мире, а с расцветом капитализма!
Быть может, не только культура и са-
мо существование народов Азии,
Африки, Америки, но и культура
и существование инопланетных ци-
вилизаций оказались бы под угро-
зой.
Так вот, если судить по нашей
Земле, то очень мало шансов, что
наши соседи по космосу, с которы-
ми нам предстоит личный или, на
худой конец, заочный контакт, к то-
му времени еще не войдут в ком-
мунистическую эпоху, не установят
у себя коммунистического общест-
венного строя. Едва ли мы попадем
как раз на тот короткий промежу-
точный период, который кончается
сейчас и у нас на Земле. А это
значит, что к нам прилетят или уста-
новят с нами какую-то иную связь
люди коммунистического общества,
люди-гении, люди как боги, если
пользоваться известным выражени-
ем Герберта Уэллса.
87
А это в свою очередь означает,
что у них почти наверняка будут
огромные технические возможно-
сти и невообразимо высокий по
сравнению с нашим теперешним
уровень научного знания. Не ока-
жется ли, что нам просто не о чем
будет говорить, даже если мы и
сможем вступить в контакт с ними?
Не окажется ли, что они уже зара-
нее знают все то, что знаем и могли
бы им сообщить мы?
Нет ни малейшего сомнения, что
так НЕ ПРОИЗОЙДЕТ. И вот почему.
Конечно, едва ли мы сможем
удивить космических гостей своей
техникой, своей физикой, химией,
астрономией, математикой. Об ок-
ружающем мире, который в общих
чертах одинаков всюду во Вселен-
ной: одни и те же элементы, одни
и те же в общем соединения этих
элементов,— они, несомненно, бу-
дут знать больше, чем мы. Даже
биологи едва ли смогут сообщить
что-то существенно новое, ведь за-
коны жизни, как бы ни различались
ее конкретные формы, видимо,
всюду одни и те же. Так что кон-
такт наших будущих собеседников с
представителями точных и естест-
венных наук будет, так сказать, од-
носторонний.
Но есть на Земле такие науки,
такие области знания, которые на-
шим собеседникам придется заново
и основательно изучить. Вы, конеч-
но, уже догадались, о чем идет
речь. Мы имеем в виду так называ-
емые ГУМАНИТАРНЫЕ науки, науки
о человеке.
Ведь духовный мир человека и
жизнь человеческого общества не-
повторимы и невоспроизводимы.
Как бы ни были похожи на земные
формы жизни где-нибудь в туман-
ности Андромеды, там никогда не
повторятся исторические судьбы
Земли, потому что совершенно не-
возможно допустить, что может
повториться совпадение различных
условий, причин, фактов, направив-
шее нашу историю именно по дан-
ному пути. Конечно, и в туманности
Андромеды, вероятно, именно ка-
питализм сменился социализмом, и
там происходили войны и револю-
ции. Но только на Земле Карл
Маркс написал «Капитал». Только на
Земле 22 апреля 1870 года родил-
ся Ленин. Только на Земле балтий-
ские матросы и петроградские ра-
бочие брали штурмом Зимний дво-
рец 7 ноября 1917 года. И конечно
же, нашим земным историкам при-
дется многое порассказать о судь-
бах человечества и их жданных и
нежданных поворотах.
Но не только историкам найдет-
ся дело. Как бы ни развивалось
у наших межпланетных собеседни-
ков искусство, какая бы замечатель-
ная литература ни существовала у
них, но никто из них никогда не на-
пишет «Войны и мира» или элегии
Пушкина «Редеет облаков летучая
гряда...». Ни один музей ни одной
планеты не обладает (пока!) копией
картины Рембрандта «Возвращение
блудного сына», хранящейся в ле-
нинградском Эрмитаже. И если они
и знают бетховенскую «Апассиона-
ту», то только потому, что мы ее
очень часто передаем по радио.
Так что нашим земным искусство-
ведам, литературоведам, музыко-
ведам тоже найдется дело. Только
все ли из них окажутся к этому под-
готовленными?
Всем, кто занимается на Зем-
ле изучением человека, придется,
без сомнения, поработать — психо-
логам и этнографам, социологам
и языковедам, экономистам и фоль-
клористам. Потому что они изучают
самое ценное и самое интересное
у нас на Земле —ЧЕЛОВЕКА.
И конечно же, будет о чем по-
ведать космическим гостям, даже
если они далеко от нас уйдут вперед.
ОБЩЕНИЕ С НЕЧЕЛОВЕКАМИ
Итак, представим себе: в Акаде-
мию наук из Пулковской обсерва-
тории пришла радиограмма о том,
что в Сибири собирается призем-
литься межпланетный корабль от-
куда-то из иной цивилизации. Нам с
вами поручено составить специаль-
ную комиссию ученых, чтобы до-
стойно встретить пришельцев и
обеспечить контакты с ними.
Выше было сказано: едва ли мы
сможем удивить космических гостей
своей техникой, своей физикой, хи-
мией, астрономией, математикой.
Вероятно, точными науками мы их
не удивим — они удивят нас.
И чтобы познакомиться с этим уди-
вительным, в комиссию по контак-
там обязательно войдут математи-
ки, астрономы, химики, физики,
энергетики, инженеры разного про-
филя. Но это, так сказать, второй
эшелон. Они вступят в действие,
когда контакт будет налажен пер-
вым эшелоном. Кто же в него вой-
дет? Давайте обсудим кандидатуры.
Конечно, нам необходим биолог.
Наверное, даже не один, а два.
Первый из них будет заниматься во-
просами происхождения жизни, об-
мена веществ — одним словом, бу-
дет биохимиком. Второй же должен
быть специалистом по эволюции,
лучше всего генетиком.
Третий член комиссии, вероятно,
антрополог. Правда, едва ли любое
разумное существо должно быть
копией человека. Но все-таки имен-
но антрополог лучше всего понима-
ет, как связаны друг с другом раз-
личные биологические особенности
человека, да и как эти особенности
связаны с развитием труда, общест-
ва, наконец, языка. Нет, конечно,
нам необходим антрополог!
Четвертый член комиссии по
профессии должен быть психоло-
гом.
89
Пятый член комиссии должен
быть, несомненно, специалистом по
расшифровке. Наверное, лучше все-
го, чтобы он был математиком ши-
рокого профиля.
Шестым членом комиссии сле-
дует пригласить лингвиста. Хотелось
бы, чтобы он хорошо знал не толь-
ко европейские языки, но и языки
разных народов Африки, Америки,
Австралии, не похожие друг на дру-
га и на языки Европы.
Седьмым членом комиссии, по-
жалуй, назначим социолога.
Но из того, что мы рассказали,
совершенно очевидно, что предсе-
дателем комиссии должен быть
только философ, специалист по
диалектическому и историческому
материализму.
Это необходимый минимум. Ви-
димо, нам был бы очень полезен и
кибернетик, и искусствовед широ-
кого профиля. Нашлось бы еще с
полдюжины полезных специалистов,
но главную роль в самом начале
контакта призваны сыграть именно
первые восемь человек.
Вот они прибыли на космодром,
куда собирается спуститься корабль
пришельцев. Корабль садится. Сел.
В комиссии волнение. Сейчас от-
кроются люки, и они выйдут...
Впрочем, конечно, нет, не выйдут.
Они будут по крайней мере сутки
отсиживаться в корабле и брать вся-
кие анализы — воздуха, почвы.
— Должен вас разочаровать,—
говорит биохимик.— Ведь у них на
планете жизнь вполне может быть
не на углеродной основе. А если
так, то любое соприкосновение с
нашей Землей, в частности с атмо-
сферой, может оказаться для них
смертельным. Помните повесть Еф-
ремова «Сердце Змеи»?
— Это, конечно, возможно,—
говорит ему в ответ лингвист.—
Но тогда они, вероятнее всего, най-
дут способ связаться с нами каким-
нибудь способом. По радио, напри-
мер. Если мы не можем увидеть
их, то, безусловно, можем услы-
шать!
Психолог молча улыбается.
— Что вы улыбаетесь? — возму-
щается лингвист.— Разве это не так?
Тут в разговор включается ан-
трополог.
— Ну конечно, не так,— заяв-
ляет он.— Они же совершенно не
знают, каким способом общаемся
мы с вами. Если бы они заранее
знали это, то придумали бы какое-
нибудь техническое средство вро-
де нашего радиоусилителя, чтобы
преобразовывать свою речь в си-
гналы, доступные для нашего уха.
А так им придется производить
специальные исследования, чтобы
узнать, как мы с вами говорим.
И чтобы облегчить им эти исследо-
вания, я предлагаю провести к ко-
раблю трансляцию и дать воз-
можность гостям послушать, как мы
разговариваем друг с другом.
— А почему им самим не сде-
лать того же? — спрашивает упря-
мый лингвист.— Ведь нам легче
анализировать их речь, имея в рас-
поряжении любую аппаратуру, чем
им — нашу, располагая только тем,
что есть у них с собой.
— Допустим,— отвечает ему
психолог.— Ну а если их язык во-
обще не звуковой?
— Как это может быть! — с не-
годованием восклицает лингвист.—
Как же в таком случае можно об-
щаться на далеком расстоянии?
— А очень просто,— спокойно
парирует психолог.— Скажем, язы-
ком жестов. Движениями тела. Как
раз на далеком расстоянии легче
увидеть жест, чем услышать речь.
— Но разве можно передавать
жесты по радио? — не унимается
лингвист.
— Почему же нет? — Это гово-
рит уже математик.— Ведь когда
90
мы у себя на Земле преобразуем
свою звуковую речь в радиосигна-
лы, то используем в сущности со-
вершенно иной код. Очень легко
допустить, что и наши гости поль-
зуются особым кодом передачи
сигналов на далекое расстояние
при помощи электромагнитных волн.
Вот вам пример. Вы знаете об
электромузыкальном аппарате тер-
менвоксе, придуманном в двадца-
тых годах советским инженером
Львом Терменом? На нем можно
было играть, приближая руку к ап-
парату или удаляя ее. Быть может,
наши гости, если они действительно
пользуются языком жестов, тоже
додумались до «принципа термен-
вокса» и, слыша радиомузыку, сра-
зу же воображают себе соответ-
ствующие ей жесты?
— Может быть, вы еще скажете,
что можно общаться при помощи
запахов? — саркастически ухмыля-
ется лингвист.— Помнится, кто-то из
фантастов написал об этом рассказ.
— Ну нет, при помощи запахов
едва ли можно общаться,— опять
вмешивается психолог.— Их очень
трудно представить в виде после-
довательности отдельных единиц
или элементов. Обоняние так же не
приспособлено для общения, как,
например, вкус. И к тому же — по
крайней мере у человека — есть
очень большие индивидуальные от-
клонения в обонятельных и вкусо-
вых ощущениях: то, что нравится
одному, может быть противным,
даже вредоносным для другого.
Представляете себе ситуацию: че-
ловеку передают сигнал «Пожар!»,
а он, потянув носом, благодушно
отвечает: «И вам того же желаю!»
Кроме того, просто невозможно
вообразить, как будет дезорганизо-
вана вся жизнь на такой планете,
если распространится эпидемия на-
сморка... Но шутки в сторону —
общение, даже если оно в чем-то
похоже на человеческое, может
быть очень и очень различным.
— Вот хорошо, если бы дейст-
вительно существовала та универ-
сальная переводческая машина, ко-
торая кочует из одного научно-
фантастического рассказа в дру-
гой,— мечтательно заявляет биохи-
мик.
— Мда,— отвечает матема-
тик.— К сожалению, это чистая фан-
тастика, и даже не очень научная.
Для разных языков Земли еще
можно вообразить что-то подобное,
а вот для контактов с иными ци-
вилизациями...
— Да, придется нам пока обхо-
диться своими средствами,— за-
ключает философ — председатель
комиссии.— Значит, мы решили:
проводим трансляцию и включаем
громкоговорители. И кроме того,
следует показать нашим гостям ки-
нофильм про нас, людей.
— Полностью с вами согла-
сен.— Это антрополог.— Увидев,
как мы выглядим, они, без сомне-
ния, поймут и многое о нашем об-
ществе, о нашей цивилизации. На-
пример, им будет совершенно ясно,
что у нас техническая цивилизация,
то есть что мы пользуемся искус-
ственными орудиями, а не приспо-
сабливаемся к окружающему миру
и не специализируемся биологиче-
ски, как муравьи — одни для пе-
реноски тяжестей, другие для раз-
множения, третьи для охраны...
— Ну, здесь вы не совсем пра-
вы,— замечает председатель ко-
миссии.— Как философ, я могу вас
заверить, что если бы наша цивили-
зация не была технической — если
бы, другими словами, нам не при-
шлось быть «мастерами на все ру-
ки» и не пришлось бы активно
бороться с природой, активно про-
тивопоставлять ей свой разум и
свою технику,— ее бы, этой цивили-
зации, вообще не было. Человек не
91
стал бы разумным существом. Пом-
ните, как сказал Маркс? «Воздейст-
вуя... на внешнюю природу и изме-
няя ее, он в то же время изменяет
свою собственную природу».
Я убежден, что никакой другой ци-
вилизации, кроме технической, и
быть не может. Так что технический
характер нашей цивилизации им бу-
дет ясен с самого начала. А вот что
наши органы речи — это в то
же время органы дыхания и пище-
варения, им предстоит узнать
впервые.
— Любому биологу ясно...— Вы,
конечно, понимаете, что это гово-
рит биолог.— Любому биологу яс-
но, что издавать звуки живое су-
щество может самыми различными
способами. Взять хотя бы кузне-
чиков или цикад. Вы хотя и не спе-
циалисты, но, конечно, знаете, что
они издают звуки ногами.
— Возможно, что биологу это и
ясно, а вот психологу не совсем,—
язвительно замечает психолог.—
Ведь при помощи органов дыхания
можно очень тонко и быстро ре-
гулировать речевые звуки. И к тому
же человеческие органы речи «упа-
кованы» в непосредственной бли-
зости от центра, который направ-
ляет и организует всю деятельность
человека,— расположены рядом с
мозгом. Разве возможна такая точ-
ность и такая быстрота, если мы,
как кузнечики, будем разговаривать
ногами?!
— Да, действительно, об этом
я не подумал,— признает биолог.—
Но и вы не подумали о том, что
строение тела у наших гостей мо-
жет быть совсем иным, чем у нас.
Не правда ли?
— Знаете, я не уверен, что эта
разница в строении тела будет та-
кой уж огромной,— снова вступает
в разговор антрополог.— Ну, посу-
дите сами. Ведь они должны дви-
гаться? Значит, должны быть какие-
то органы, специально для этого
приспособленные. Далее, едва ли
они проводят все время в воздухе,
даже если и умеют летать. Значит,
есть у них крылья или нет, но что-то
вроде ног должно быть непремен-
но. Затем очевидно, что если они
знакомы с трудом — а они, не-
сомненно, знакомы с ним,— то у
них должен быть и орган труда —
такой, как руки у человека. Причем,
как и у человека, этот орган труда
должен быть неспециализирован-
ным — не органом копания или ор-
ганом хлебания супа, а универсаль-
ным органом, который может вос-
пользоваться и молотком, и лопа-
той, и суповой ложкой и управлять
ими с одинаковой ловкостью. Пусть
у них будет не две руки, а одна
или шесть — это уже детали. Но ру-
ки обязательно есть. Далее: наибо-
лее важные для наших гостей орга-
ны чувств должны быть расположе-
ны поближе к управляющему пове-
дением центру — мозгу. Причем та-
ких органов чувств должно быть
обязательно несколько — человек
ведь пользуется и зрением, и слу-
хом, одно дополняет другое. На-
верное, для надежности и иное
разумное существо должно распо-
лагать несколькими способами по-
знания мира, одинаково для него
важными. Эти органы должны быть
расположены компактно и рядом с
мозгом, чтобы можно было бы
быстро реагировать на окружаю-
щее. А то получится как у дино-
завров, которые были невероятно
медлительными, потому что раз-
дражение шло у них по нервам
очень долго, добрую секунду от
хвоста до головы. Так что, надо по-
лагать, органы чувств у наших гос-
тей находятся на верхнем конце те-
ла, чтобы обеспечить максималь-
ную дальность обзора, быстроту
приема любой информации, и здесь
же расположен мозг. В результате
92
у нас получается существо с голо-
вой, руками и ногами.
И все отличие от человека бу-
дет, вероятно, заключаться в том,
какая это голова — какой формы,
есть ли глаза и уши или вместо них
какие-то другие органы чувств,
сколько рук, какие они и так далее.
Тут вмешивается психолог.
— Мне кажется, вы несколько
упрощенно представляете себе, что
такое органы чувств,— говорит
он.— Это ведь совсем не иллюми-
наторы, проделанные природой в
организме, скорее, это щупальца,
которыми человек ощупывает мир.
Фридрих Энгельс сказал однажды,
что глаз орла острее, чем глаз че-
ловека, но человек видит в окружа-
ющем мире больше, чем орел. По-
тому человек и видит больше, что
каждый предмет для него, для че-
ловека,— не просто раздражитель,
а как бы хранилище всех тех наших
с вами умений, знаний, способно-
стей, которые с этим предметом
связаны. Допустим, в поле зрения
орла заостренный кусок металла,
соединенный с деревянной ручкой.
И больше ничего он не увидит, да-
же если он научится отличать такой
предмет от других. А человек ви-
дит ЛОПАТУ, орудие для копания.
Так что в главном вы правы, но, ко-
нечно, надо учитывать и активный
характер восприятия у человека —
вероятнее всего, таков принцип
восприятия и у других разумных
существ.
— Ну, тогда вы не вполне по-
следовательны,— улыбается фило-
соф — председатель комиссии.—
Если, как вы совершенно правиль-
но здесь сказали, восприятие у че-
ловека отличается от восприятия у
животного прежде всего потому,
что в его распоряжении находит-
ся, кроме индивидуального, и об-
щественный опыт, если это так, то
можно предположить, что это вос-
приятие может развиваться дальше
и принимать такие формы, которые
пока незнакомы человеку. Напри-
мер, смотря вокруг, такое сущест-
во может видеть не предметы как
таковые (и потом уже специально
анализировать, для чего они пред-
назначены), а действия, деятель-
ность, заключенную в данном пред-
мете. Если воспользоваться вашим
примером, дорогой коллега, то оно
видит не ПРЕДМЕТ ДЛЯ КОПАНИЯ,
как мы с вами, а само копание. Ко-
нечно, для этого нужно, чтобы лю-
бой член общества воспринимал
мир предметов и явлений в их объ-
ективных свойствах, чтобы мое зна-
ние об объективных свойствах окру-
жающего мира не затемнялось тем,
что я ХОЧУ видеть. Люди опровер-
гали бы законы геометрии, если они
противоречили бы их интересам,
сказал однажды Маркс. И только
если интересы человека совпадают
с интересами общества, а интересы
общества отражают объективную
суть вещей, возможно такое вос-
приятие, о котором я только что
рассказал. А такое совпадение мо-
жет быть лишь в коммунистическом
обществе.
— Вы серьезно думаете, что так
может быть? — заинтересованно
спрашивает психолог.— Мне как-то
не приходила в голову возможность
развития в этом направлении.
— Ну, поручиться за то, что это
верно, не могу,— улыбается фило-
соф,— но почему не может быть и
так?
— Но тогда нам будет очень
трудно вступить в контакт с нашими
гостями,— беспокоится лингвист.—
Ведь это значит, что они будут
смотреть на нас как на существ
низшего порядка, примерно так,
как мы смотрим на обезьян или на
собак, какими бы они умными ни
были.
— Думаю, что нет оснований
93
для подобного беспокойства,— от-
вечает ему философ.— Ведь чем
человеческое общество совершен-
нее, тем оно более гуманистично.
Коммунизм — самое гуманное об-
щество. И если наши гости и ушли
от нас далеко вперед в своем раз-
витии, то они не только не будут
относиться к нам свысока, но и,
вероятно, постараются помочь нам
побыстрее подняться до их собст-
венного уровня. Но подождите!
Внимание! Они подают сигналы!
Все члены комиссии вскочили со
своих мест. И в этот момент в об-
шивке корабля медленно начинает
открываться дверь.
Сейчас ОНИ выйдут. Какими
ОНИ будут? Как мы сумеем объяс-
ниться с НИМИ?
КАК НАМ УДАЛОСЬ ПРОИЗОЙТИ
ОТ ОБЕЗЬЯНЫ!
К величайшему сожалению, за-
манчивая картина, нарисованная на-
ми, едва ли осуществится в близком
и даже в не очень близком буду-
щем. Усердно подогреваемые на-
учной фантастикой надежды на кос-
мические контакты очень увяли пос-
ле выхода человека в космос. На
Марсе не оказалось никаких следов
марсиан, даже и следы жизни не
удалось обнаружить, несмотря на
все старания. Похоже на то, что
жизни, разумной во всяком случае,
нет на знойной Венере и на холод-
ных больших планетах — Юпитере,
Сатурне и прочих. А звезды дале-
ки невероятно, в миллионы раз
дальше планет, соответственно до-
рога на звезды в миллионы раз
дольше, принципиально труднее.
К тому же не каждая звезда бла-
гоприятна для жизни: одни холод-
нее нашего Солнца, другие слиш-
ком горячи, третьи — неустойчивы,
могут спалить или застудить свои
планеты. Из числа сравнительно
близких звезд были выбраны мало-
мальски похожие на наше Солнце,
но долговременные наблюдения
не дали никаких результатов. Ра-
диосигналы оттуда не поступали, не
отмечено и особенного обилия
радиоволн, Земле оно присуще из-
за радиопередач. Так что никаких
признаков разумной деятельности в
космосе астрономы не видят.
А кроме всего, даже если звез-
да благоприятна для жизни, то
есть напоминает наше Солнце, да-
же если предполагаемые планеты
ее благоприятны для жизни, то есть
более или менее похожи на нашу
Землю, вовсе не обязательно, что
жизнь появилась там и прошла всю
дорогу до появления разума.
Лет двадцать назад на эту тему
очень определенно высказался
один из крупнейших в мире палеон-
тологов американец Джордж Симп-
сон. Он рассуждал примерно сле-
дующим образом. Чтобы возник и
стал разумным существом человек,
необходимо было, во-первых, что-
бы жизнь зародилась на Земле
именно в той форме, в какой она
зародилась.
Но это только первый шаг, толь-
ко «во-первых». Представим себе,
говорит Симпсон, что жизнь уже
возникла, и притом именно в на-
шей, земной форме. Начинают дей-
ствовать законы эволюции, а в том,
что они в принципе едины во всей
Вселенной, у нас нет оснований со-
мневаться. Но обязательно ли тот
маленький комок белка, с которого,
по мнению академика Опарина, на-
чалась жизнь на Земле, должен был
при всех условиях развиться в чело-
века или, чтобы быть точным, в то
существо, которое непосредственно
предшествовало человеку?
Вам, конечно, хорошо известно
то разнообразие животных, которое
существует на Земле. За счет чего
94
оно возникло? Наш знаменитый
биолог академик Северцов в свое
время выразил это в такой форме:
направление эволюции определяет-
ся, во-первых, строением и функ-
циями животного, во-вторых, изме-
нением внешней среды и, в-третьих,
соотношением между скоростью
изменения среды и строением тела
животного. Что это значит?
Это значит, что жизнь эволюцио-
нировала бы на Земле по-иному,
если бы она развивалась в иных
условиях и если бы даже одни и те
же виды животных попадали бы в
другую среду и вынуждены были
приспосабливаться к другим ее из-
менениям. Забудем на минуту о
том, что земная жизнь в конце кон-
цов дала человека: так ли необхо-
димо, так ли уж неотвратимо было
появление на земле обезьяны? Ду-
мается, не так уж неотвратимо, и
никак нельзя представить, что, пока
не появился человек, обезьяна была
венцом творения. Просто она была
наиболее приспособлена к опреде-
ленным условиям.
Правда, нельзя считать, что эво-
люция происходит, так сказать, без
руля и без ветрил, что всякое жи-
вотное вольно развиваться в любом
направлении без каких-либо огра-
ничений. Это не так. Есть законы
биологии, которые не позволяют,
скажем, появиться ящерице, пере-
двигающейся на четырех колесах
вместо ног или дельфину-вездеходу
с плавниками, ногами и крыльями.
Но выбор среди имеющихся воз-
можностей настолько велик, а раз-
ница в возможных условиях жизни
так огромна, что у человека было,
честно говоря, не так уж много
шансов, что «его» линия эволюции
не свернет в сторону и не приведет
животный мир к порогу новых, не-
виданных событий.
На седьмом Международном
конгрессе антропологических и эт-
нографических наук, состоявшемся
в Москве в 1964 году, одна из со-
ветских исследовательниц (М. С. Вой-
но) в своем докладе задалась во-
просом: не может ли шимпанзе,
горилла или какая-нибудь другая из
живущих ныне на Земле человеко-
образных обезьян на наших глазах,
выражаясь неакадемически, пре-
вратиться в человека? И ответила:
нет, не может. Вот что она сказала
в своем докладе: «Ни одна обезь-
яна, кроме предка человека, не
смогла и не сможет очеловечить-
ся потому, что все они прошли ми-
мо того поворотного пункта, где
можно «свернуть» на путь, ведущий
к трудовой деятельности общест-
венных существ».
Человеку очень повезло, гово-
рит Симпсон, что именно опреде-
ленный вид обезьян достиг такого
БИОЛОГИЧЕСКОГО уровня разви-
тия, который сделал возможным
появление человека как ОБЩЕСТ-
ВЕННОГО существа. И повезло ему
не в первый раз: все эти много-
численные «везения» не связаны к
тому же друг с другом. А значит,
как бы мы ни относились к воз-
можности разумной жизни во Все-
ленной, весьма маловероятно, по
его мнению, что эти разумные су-
щества будут похожи на человека
или, во всяком случае, тождест-
венны человеку по своему внеш-
нему облику.
Заметим сразу же, что еще ме-
нее вероятно появление внешне по-
хожих на человека, но не разум-
ных существ. Ведь «человеческий»
облик человека сложился не на-
угад, не случайно, и это хорошо
знают антропологи, умеющие вос-
станавливать по отдельным сохра-
нившимся костям весь скелет, по
скелету — мягкие ткани лица и тела
и т. д. Сходство во внешнем облике
обозначает сходство в строении
организма, а в конечном счете —
95
опять-таки в условиях и предпосыл-
ках эволюционного развития.
Если вы возьмете в руки книги
известного советского писателя и
одновременно крупного палеонто-
лога Ивана Антоновича Ефремова,
то у вас может сложиться впечат-
ление, что он придерживается про-
тивоположного взгляда на эволю-
цию животного мира по направле-
нию к человеку. Вот что говорит
один из героев Ефремова: «Между
враждебными жизни силами космо-
са есть лишь узкие коридоры, кото-
рые использует жизнь, и эти кори-
доры строго определяют ее облик.
Поэтому всякое другое мыслящее
существо должно обладать многими
чертами строения, сходными с че-
ловеческими, особенно в черепе».
Но думается, что противоречие
здесь мнимое. Ведь Ефремов гово-
рит о том, что, раз войдя в «кори-
дор», человек должен идти по не-
му, не отклоняясь. А Симпсон пи-
шет совсем о другом: во-первых, о
том, что коридоров много, а во-
вторых, о том, что человек мог
просто не дойти до конца кори-
дора.
Не прошли коридор до конца!
Пожалуй, это самое существенное
затруднение для искателей раз-
умных собеседников в космосе.
В самом деле, коридоры были не
только сложные, но и очень длин-
ные. Жизнь на Земле зародилась
примерно три миллиарда лет назад.
Вся история цивилизации по срав-
нению с историей жизни — это два-
три шага по сравнению со всей до-
рогой от Ленинграда до Москвы,
последние два-три шага по Красной
площади перед входом в Спасскую
башню. Но ведь не на всех плане-
тах жизнь зародилась одновремен-
но, не на всех развивалась в оди-
наковом темпе. Разыскивая наугад,
мы могли бы встретить «путников»
на разных этапах пути — и под Нов-
городом, и у Валдая, иных — на ок-
раине Москвы, но мало кого — на
Красной площади. Вполне возмож-
но, что таких, прошедших всю до-
рогу развития, было очень мало.
Вот и известный советский астро-
физик И. С. Шкловский, дока-
зывавший ранее, что соседи у нас
есть, побывали в Солнечной систе-
ме, сейчас придерживается проти-
воположных взглядов, полагает, что
жизнь — величайшая редкость,
возможно, в нашей Галактике мы
единственные разумные.
Но если так, комиссия по контак-
там может не собираться. Если так,
придется нам изучать законы раз-
ума и языка исключительно на при-
мере человека.
Осталась только одна надежда:
а не сумели ли мы, люди, сами
создать себе разумных собесед-
ников, чтобы вступить с ними в раз-
говор?
Имеется в виду разговор с ма-
шинами, примерно такими, как
ЭВМ — электронно-вычислитель-
ными.
ГЛАВА
ШЕСТАЯ
ДИАЛОГИ
С
ЭЛЕКТРОНАМИ
УМЕТЬ УМЕТЬ
последние деся-
тилетия, когда
счетно-электрон-
ные машины вы-
шли из лабора-
тории ученых-ки-
бернетиков на
широкий опера-
тивный простор,
все чаще чело-
века сближают с машиной, откры-
вая в строении его организма и
в его деятельности принципы ор-
ганизации, общие с другими «под-
ведомственными» кибернетике яв-
лениями. И перед мысленным взо-
ром читателя, особенно знающего
о кибернетике не из специальных
работ, а из газет и иллюстрирован-
ных журналов, начинает маячить
призрак робота, который способен
заменить его, читателя, во всех его
функциях, вплоть до чтения статей
о возможностях кибернетики...
Но, как обычно и случается в
науке, время безграничной веры во
всеобщность и всеприменимость ки-
бернетических принципов смени-
лось периодом трезвой оценки их
реальной значимости, реальной при-
менимости. Нельзя сказать, что
роль кибернетики в жизни челове-
ка и человеческого общества таким
образом принижается; но, к сча-
стью, мы уже не склонны впадать
в крайности, как несколько лет на-
зад.
Известно, что всякая машина —
орудие. Сложно устроенное, дви-
жущееся, очень могучее, но всего
лишь орудие. А вычислительная ма-
шина тоже орудие? Давайте разбе-
ремся.
Начнем, как полагается в науке,
с точного определения. Что же та-
кое орудие? В счете современного
научного понимания можно опреде-
лить его так: материальный пред-
мет, который способен опредме-
чивать или моделировать те или
иные функции человеческого орга-
низма.
Поясним наше определение.
Возьмем самое простое орудие, так
называемое рубило, то есть камень
(материальный предмет), грубо об-
битый с двух сторон; с одного кон-
ца у него острая режущая часть,
с другого — утолщение, для того
чтобы было удобно держать его в
руке. Таким примерно орудием
пользовался еще гейдельбергский
97
человек, живший четыреста тысяч
лет назад. Советский антрополог
М. О. Косвен говорит о рубиле,
что оно «имело, вероятно, универ-
сальное применение, служа и удар-
ным, и режущим, и колющим ору-
дием, а одновременно, вероятно,
и метательным оружием».
Значит, оббитый камень взял на
себя, «опредметил» те функции, ко-
торые раньше выполняли кулаки,
зубы и ногти нашего обезьяно-
подобного предка. Бить, грызть, ло-
мать, разрывать было отныне пору-
чено камню. И только благодаря
тому, что наш предок получил
возможность действовать при по-
мощи камня, он, собственно, и
выжил.
Ведь он был сравнительно сла-
бым и медлительным, плохо воору-
женным существом.
Проследим, однако, что было
дальше.
Первобытное общество разви-
валось, усложнялось хозяйство, уве-
личивалось количество трудовых
действий, которые приходилось
производить первобытному чело-
веку, что, кстати, спасло его руку
от односторонней специализации:
она не стала ни органом копания,
ни органом резания, ни органом
оббивания, потому что ей приходи-
лось делать и то, и другое, и третье
попеременно.
Количество доступных неандер-
тальцу трудовых действий росло.
Действия становились все более
тонкими, более специализированны-
ми. В конце концов рубило оказа-
лось слишком грубым орудием:
оно не позволяло руке произво-
дить тонкие операции. Появилась
потребность приспособить орудия к
новым условиям труда. И вместо
одного рубила появилось два ору-
дия — так называемые остроконеч-
ник и скребло. Наблюдения над не-
которыми современными народами
(эскимосами, австралийцами)
показывают, для чего служило
каждое:	остроконечник был
ножом или, скорее, кинжалом, а
скребло служило для обработки
шкур и для других аналогичных
целей.
Что же произошло? В строении
многообразных орудий оказалось
закрепленным, моделированным
различие трудовых действий, разли-
98
чие функций руки1. И все дальней-
шее развитие и совершенствование
орудий производства — в сущности
процесс постоянной передачи ору-
дию каких-то функций, способ-
ностей, развивающихся в челове-
ческом организме. Вместо того что-
бы усложнять и утончать свои дей-
ствия, человек усложняет, утончает,
специализирует используемые ору-
дия. Их становится все больше и
больше, человек обрастает ими на-
столько, что в конце концов у него
появляется своеобразный фети-
шизм: он забывает, что орудие, ма-
шина — это его собственное ору-
дие, машина, моделирующая его
собственные умения и способности,
и начинает относиться к машине
(орудию) как к какой-то чуждой,
таинственной, противостоящей ему
силе.
В определенный момент обра-
стания человека орудиями произо-
шел довольно существенный, но
принципиально не вносящий ничего
нового скачок. Он заключался в
том, что появились орудия, прини-
мающие на себя, опредмечиваю-
щие в себе и моделирующие уже
не физические способности чело-
века, не умения его руки, а его
духовные способности, умения его
мозга. Таким орудием является,
например, арифмометр. Но высше-
го развития подобные орудия до-
стигли, когда на сцену выступили
ЭВМ — электронно-вычислительные
машины. Однако при всем богатст-
ве их возможностей, при всем
техническом и конструктивном их
совершенстве в принципе они оста-
ются тем же, чем было рубило
гейдельбергского человека,— ору-
дием.
1 Об этом, как и вообще о первобытном
человеке, его орудиях, его мышлении и язы-
ке, см. брошюру автора «Возникновение и
первоначальное развитие языка». М., Изд.
АН СССР, 1963 (Научно-популярная серия).
И очень существенно, что они
вступают с человеком в такого же
рода взаимоотношения. А именно:
человек отдает ЭВМ те свои обя-
занности, которые ему недосуг вы-
полнять самому, освобождается от
механических операций, отягощаю-
щих его мозг, и подымается на все
более высокие ступени умственного
развития, как бы опираясь на по-
слушно склоненные перед ним спи-
ны электронных роботов. Правда,
как и другие наиболее сложные
механизмы — типа современных ав-
томатических станков,— ЭВМ не
требуют непосредственной трудо-
вой (или соответственно мыслитель-
ной) активности человека. Человек
не должен уже сам все уметь; ему
достаточно, так сказать, уметь
уметь. Он включает и выключает
своего электронного раба, задает
ему урок и берет у него получен-
ные результаты. Но знание, как де-
лает робот то, что ему поручают,
для человека может быть не обя-
зательным. Не так давно появи-
лись так называемые динамические
информационные модели. Человек
может даже вообще не знать, как
работают по таким моделям маши-
ны: они сами находят и «усваивают»
способ решения поставленной пе-
ред ними задачи.
Но задачу перед ними всегда
ставит все-таки человек.
Человек ставит задачу, как пра-
вило, кодируя ее, то есть перево-
дя на условный специальный язык.
Машина отвечает тем же кодом.
Вопрос — ответ, вопрос — ответ!
Не получится ли со временем из
этих вопросов-ответов осмысленный
разговор? И не появится ли у машин
свой собственный машинный язык,
закономерности которого можно
будет изучать?
В предыдущих главах мы гово-
рили, что у языка есть много функ-
ций, перечисляли их. Поскольку
99
язык, по словам Маркса, «элемент
самого мышления» и тоже относит-
ся — в определенном смысле —
к числу духовных способностей че-
ловека, принципиально вполне воз-
можно моделировать его функции,
хотя бы частично, с помощью
ЭВМ или другой машины, «специа-
лизирующейся» на высших психиче-
ских функциях человека.
Давайте посмотрим: какие же из
описанных выше функций языка мо-
гут быть моделированы?
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЭВМ!
Функция регулирования чужого
поведения даже не требует для
своего моделирования ЭВМ. В сущ-
ности, любой человек, сидящий пе-
ред приборной доской — в каби-
не ли грузовика, в командном ли
отсеке воздушного лайнера или в
распределительном зале энергети-
ческой подстанции,— воспринимает
от приборов информацию в неязы-
ковой форме и действует, руковод-
ствуясь этой информацией. Кибер-
нетика появилась и развилась как
наука об общих принципах регули-
рования, и все изучаемые ею управ-
ляющие системы на уровне, где
человек рассматривается как часть
такой системы, в известном смысле
моделируют регулирующую функ-
цию языка.
Не слишком сложно обстоит де-
ло и с другой важнейшей функци-
ей языка — его способностью быть
орудием мышления. Моделирова-
ние этой функции имеет длитель-
ную историю. Достаточно сказать,
что арифмометр, о котором мы
упоминали выше, появился еще в
конце XVII века. Его изобрел ге-
ниальный немецкий ученый, мате-
матик, логик и философ Г. В. Лейб-
ниц. Еще более стара идея созда-
ния «думающих», то есть логиче-
ских, машин, которые позволили бы
моделировать процесс логического
умозаключения: она принадлежит
логику конца XII века Раймонду
Луллию. Ее развивал и Лейбниц,
а практически первая логическая
машина была построена в XIX ве-
ке англичанином Джевонсом.
Сейчас имеется уже громадное
количество всякого рода логических
задач, легко поддающихся реше-
нию на ЭВМ и с большим трудом
(или слишком медленно) решаемых
человеком. Причем некоторые из
них — типично языковые (конечно,
у человека). Например, медик, со-
бирающий необходимые для уста-
новления врачебного диагноза све-
дения, ставит диагноз всегда толь-
ко в языковой форме. Машина же,
получая необходимую ей информа-
цию в форме сообщения, закоди-
рованного двоичным кодом, выдает
готовый диагноз в том же коде, но
потом он преобразуется — из со-
ображений общепонятности — в
обычный язык.
Сейчас разрабатываются алго-
ритмы для решения и еще более
сложных задач, например для мо-
делирования действий лингвиста,
составляющего грамматику к задан-
ному тексту. Так что, по-видимому,
нет никаких оснований сомневаться
в возможности самого широкого
моделирования функции языка как
средства или орудия мышления.
Точно так же не вызывает сом-
нений не только возможность, но и
целесообразность моделирования
функции языка быть средством за-
крепления результатов мышления.
Сейчас эта проблема — одна из
важнейших на повестке дня кибер-
нетиков, ибо для всех думающих
людей очевидно: если сохранится
существующий темп роста научной
информации (в чем нет пока
оснований сомневаться, то уже
лет через тридцать в ней будет
100

абсолютно невозможно ориентиро-
ваться. Поэтому ведется интенсив-
ная работа над механизацией и ав-
томатизацией хранения и поиска
информации. Впрочем, даже и так
называемая «память» обычной ЭВМ
является средством моделирования
указанной функции языка.
ПРЕДПРОГРАММА
У нас остались три функции
языка, о которых следует погово-
рить особо: функция усвоения опы-
та, функция саморегуляции и функ-
ция познания.
Начнем с функции усвоения об-
щечеловеческого опыта. Можно ли
ее моделировать?
Ну конечно, нет. Ведь она как
раз и обеспечивает происходящий с
каждым из нас в детстве и ранней
юности процесс — процесс станов-
ления личности. Мозг может отдать
машине на время какие-то элемен-
ты своей деятельности, но сначала
он должен обязательно уже сло-
житься, чтобы уметь задавать ма-
шине вопросы. А это невозможно,
если он сам не пройдет тернистого
пути познания накопленных челове-
чеством истин.
Во время пребывания в Москве
основоположника кибернетики Нор-
берта Винера ему задали вопрос:
возможны ли мыслящие машины?
Он ответил примерно так: «Да, воз-
можны. Но это значило бы, что ма-
шину программирует другая маши-
на, а эту еще одна машина, а эту
еще одна, и так до бесконечности».
Единственная сила, которая может
превратить бесконечный ряд в ко-
нечный,— человек.
Дело в том, что каждый отдель-
ный человек, не говоря уже о не-
измеримом превосходстве его над
любой из существующих машин в
разносторонности, сам стоит в бес-
конечном ряду. Он — временный
носитель общечеловеческого раз-
ума, общественно-исторического
опыта человечества. Он получил его
от предков и передаст потомкам.
И если этот опыт не пройдет, так
сказать, сквозь его мозг, он (опыт)
вообще прекратит свое существова-
ние. История человечества прекра-
тится. Французский психолог Анри
Пьерон в одной из своих книг при-
водит такую гипотетическую ситуа-
цию: на нашей планете в результа-
те какой-то космической катастро-
фы погибло все взрослое населе-
ние. Остались в живых только сов-
сем маленькие дети. В таком слу-
чае, говорит Пьерон, человеческая
культура погибла бы полностью.
Опыт предков, усвоенный каж-
дым отдельным человеком, откла-
дывается в его мозгу в виде так
называемой «предпрограммы», и
она, будучи заложена в мозг чело-
века человечеством, позволяет ему
быть хозяином самой «умной»
машины, у которой объем «пред-
программирования» неизмеримо
меньше.
БЕЗ АРИФМЕТИКИ НЕТ ЧЕЛОВЕКА
У нас несколько раз переводил-
ся рассказ американского писателя-
фантаста Айзека Азимова. Суть его
сюжета сводится к следующему.
Дело происходит в будущем мире,
где вся сложная интеллектуальная
деятельность передана машинам.
И вот появляется гениальный изо-
бретатель. Он изобрел... арифмети-
ку, счет при помощи карандаша и
бумажки... Гениальное открытие
употребляют для военных целей,
и изобретатель кончает жизнь
самоубийством.
Так вот, описанная ситуация со-
вершенно исключена. Человек мо-
жет не отягощать свой мозг деталь-
102
ными выкладками, но он не может
забыть, не может отдать машине
основные принципы мышления, ос-
новные достижения познания, как
не может забыть правила логиче-
ского мышления. Он тогда просто
не будет человеком. Конечно, нель-
зя сказать, что все те, кто не знает
арифметики, не люди, но общество,
в котором забыты правила арифме-
тики, не есть человеческое обще-
ство.
Мы коснулись вообще очень
сложной проблемы. Каков тот ми-
нимум знаний, который должен
иметь любой человек в нашем ми-
ре вспомогательных средств мыш-
ления? В последнее время на стра-
ницах газет и журналов широко
обсуждаются проблемы обучения.
И нередко раздаются сетования на
то, что мы заставляем школьников
и студентов выучивать наизусть
формулы, которые можно найти в
любом математическом справоч-
нике.
В этих сетованиях есть доля ис-
тины. Конечно, жаль, когда драго-
ценное время ученика тратится на
заведомую зубрежку. Но... Но где
граница между лишним и необходи-
мым? Ну хорошо, мы убрали из
программы и бином Ньютона, и
формулу объема усеченного кону-
са, и структурную формулу сахаро-
зы, и, наконец, формулу зависи-
мости массы и энергии Эйнштейна.
Значительно облегчили обучение.
И одновременно добились пол-
ного отупения ума школьника.
Конечно, если он будет в дальней-
шем врачом, лингвистом, даже хи-
миком и в его жизни вдруг да
встретится необходимость узнать,
что такое Е = тс2, то он просто-
напросто снимет книгу со своей
полки (или пошлет запрос в инфор-
мационный центр, если дело будет
происходить лет через сто). И по-
теряет не так уж много. Однако
ему будет надолго, если не навсег-
да, закрыта творческая деятель-
ность в области физики, астроно-
мии и многих других наук, потому
что творческая, научная работа
всегда предполагает автоматизацию
каких-то знаний, их скорее под-
сознательный, интуитивный, чем со-
знательный учет. Человек не может
двигать вперед науку, если ему
придется за каждой справкой лезть
в справочник. Он не может двигать
ее вперед и в том случае, если ему
придется все знания носить с собой,
в голове: он будет тогда, быть мо-
жет, очень много знать, но очень
мало что сможет уметь.
Поэтому всегда должно оста-
ваться равновесие, то есть какие-то
знания должны усваиваться челове-
ком по старинке — при помощи
лекций, учебников, книг — и от-
кладываться в его мозгу как свое-
го рода разменная монета.
Правда, можно попытаться меха-
низировать сам процесс подачи
знаний, пользуясь не учебниками, а
обучающими машинами. Пока такие
попытки остаются на уровне игры
в педагогику. И в конечном счете
не программированием обучения, а
лишь управлением процессом усвое-
ния можно обеспечить требуемый
результат.
Точно так же не представляет-
ся возможным отобрать у человека
функцию саморегуляции, присущую
языку. Дело в том, что она обес-
печивает существование человече-
ского сознания. Только использова-
ние языка — сначала в функции
регулирования чужих действий, а
затем в функции регулирования
своих действий — формирует созна-
ние человека. Такую функцию ни-
как нельзя передать машине.
МАШИННАЯ ЛИЧНОСТЬ!!
Тогда поставим вопрос несколь-
ко иначе. А может быть, обе на-
ши функции можно использовать
для того, чтобы сформировать
«личность» машины? Нельзя ли най-
ти аналогии им в процессе «обу-
чения» ЭВМ?
Вообще говоря, аналогия вполне
возможная. «Обучение» ЭВМ имеет
много общего с процессом обуче-
ния человека. Существует, однако,
и принципиальная грань. Она ле-
жит между механизмом «усвоения»
знаний машиной и механизмом ус-
воения их человеком. И существо-
ванием своим эта грань обязана
«предпрограммированию», о кото-
ром шла речь выше. Поэтому ана-
логия наша остается чисто внешней.
Как бы мы ни имитировали процесс
обучения, он никогда не приведет
к созданию «машинной личности»
с «машинным сознанием».
«Позвольте! — скажет чита-
тель.— Вы утверждаете, что толь-
ко человек может обладать соз-
нанием, машине же оно недоступ-
но. Но ведь этим вы льете воду
на мельницу идеализма. Это же
пресловутая «жизненная сила»,
vis vitalis, или,еще того хуже, бого-
вдохновенный «разум», или «дух»,
«душа». Вы не материалист!»
Нет, дорогие друзья. Дело здесь
совсем не в «жизненной силе» и не
в «душе». Дело в том, что челове-
ческое сознание всегда обществен-
ное сознание. Маркс не случайно
говорил, что человек — совокуп-
ность общественных отношений,
они спроецированы в его мозг.
Только живя в обществе, активно
действуя и овладевая окружающей
внечеловеческой и человеческой
действительностью, ребенок фор-
мирует свою личность. Машина же
индивидуальна по своей природе.
Она может накопить сколько угод-
но информации; но ей не под силу
воспроизвести процесс общечело-
веческого познания. Разум челове-
чества, общественное сознание не-
возможно моделировать — тогда
нужно бы моделировать весь про-
цесс эволюции сознания, а в конеч-
ном счете все развитие человечест-
ва. А не моделируя общественного
сознания, невозможно полностью
воспроизвести и сознание индиви-
дуальное.
В одной из статей, опублико-
ванных в нашей печати, два уважае-
мых кибернетика — академик
И. Артоболевский и доктор техни-
ческих наук А. Кобринский вырази-
ли ту же мысль в парадоксальной,
но очень выразительной форме.
Они пишут: «Под «естественным
полноценным живым существом»
мы понимаем, в частности, такое
существо, которое непрерывно рас-
тет и развивается; которое в годо-
валом возрасте плачет по непонят-
ным причинам и пачкает пеленки;
которое в возрасте от 3 до 5 лет
задает то мудрые, то бессмыслен-
ные вопросы; которое в 15 лет по-
лучает в школе двойки и пятерки,
начинает интересоваться стихами и
иногда моет шею без специальных
напоминаний; которое в 20 лет ра-
ботает у станка либо в поле, сда-
ет экзамены, кормит грудью ребен-
ка; которое в 30 лет водит тракто-
ры и проектирует спутники; кото-
рое на протяжении всей своей
жизни обязательно связано тысяча-
ми и тысячами уз с тысячами и ты-
сячами других полноценных живых
существ; которое в конце жизни
умирает, потому что процесс уми-
рания является пока одним из не-
избежных жизненных процессов.
Мы согласны признать живым и
полноценным такое искусственное
существо, которое, будучи вклю-
ченным в общество себе подобных
естественных полноценных живых
104
существ (смотри приведенную вы-
ше формулировку), на протяжении
всей жизни от рождения до смерти
сумеет существовать и действовать
в соответствии с законами этого
общества, на равных правах со всеми
его членами работая, двигаясь,
мысля и отдыхая так же, как в сред-
нем работают, двигаются, мыслят и
отдыхают другие...»
«Машинная личность», если она
и возможна, возможна лишь как
часть «машинного человечества».
А для появления такого, простите
за выражение, «нечеловеческого
человечества» потребовалось бы не
только наделить вычислительные
машины самостоятельным движени-
ем, но сверх того переправить их
на какую-нибудь далекую планету,
чтобы там они были изолированы
от людей, и после всего этого, че-
рез сотни или тысячи лет, посмот-
реть, сумеют ли они создать свое
общество и выработать самостоя-
тельный язык или же, что гораздо
вероятнее, так и останутся оскол-
ками зеркала, отражающего чело-
веческий разум.
У нас осталась еще одна функ-
ция языка, в отношении которой
неясно, можно ли ее моделировать:
функция орудия познания.
Из сказанного выше ясно вид-
но, что эта функция принципиально
невоспроизводима, ибо связывает
«индивидуальный», личностный раз-
ум с разумом «коллективным», об-
щественным. Она-то и образует в
первую очередь ту специфику язы-
ка, которая позволяет называть его
общественным явлением. Причем
105
если две только что рассмотренные
функции языка — функции усвое-
ния опыта и саморегуляции — по-
могают нам, так сказать, спроеци-
ровать в наш мозг содержание об-
щественного сознания, то третья,
напротив, обеспечивает процесс
формирования общественного соз-
нания, общественно-исторического
опыта за счет «индивидуальных»
сознаний, «индивидуальных» дея-
тельностей1.
«ВМЕШАТЕЛЬСТВО МЫСЛЯЩЕГО
СУЩЕСТВА»
Итак, первая причина невозмож-
ности «отобрать» функции языка
у человека сводится к тому, что
они присущи не человеку, а Чело-
веку, полноправному члену челове-
ческого общества.
Мы говорили выше о челове-
честве, подчеркивая, что оно свое-
го рода информационная система,
«тысячи и тысячи уз», связывающих
друг с другом «естественные пол-
ноценные живые существа» — лю-
дей. Если есть такая система — есть
и коллективный разум, обществен-
ное сознание.
Так рассуждают Артоболевский с
Кобринским. Так рассуждает и зна-
менитый английский кибернетик
У. Эшби, у которого мы заимство-
вали понятие «предпрограммиро-
вание».
Но ведь если бы дело ограни-
чивалось только этим, на земле не
было бы Человека. Мало ли можно
найти среди животных таких при-
меров, когда совокупность отдель-
ных животных — часто со специа-
лизированными функциями — при-
1 Вам, конечно, понятно уже, почему эти
два слова взяты в кавычки? Сознание инди-
видуума на самом деле общественное явле-
ние, оно создано обществом.
обретает новое качество, когда био-
логическое множество становится
как бы новой биологической едини-
цей: пчелиный улей, муравейник,
колония термитов... Но почему-то,
хотя тут и возникает информацион-
ная система, состоящая из «тысяч
и тысяч уз», в ней не появляется
коллективный разум.
Он и не может появиться, ибо
любое животное подчинено зако-
нам природы, биологическим зако-
нам, действующим с железной не-
обходимостью. При изменении ус-
ловий существования данного жи-
вотного (и данного биологического
вида в целом) биологические за-
коны приводят к изменению строе-
ния организма, к усложнению и из-
менению условно- и безусловно-
рефлекторного поведения. Всякое
развитие у животного сводится к
усовершенствованию приспособле-
ния к среде.
Совсем иное у человека. В про-
тивоположность любому животному
он никогда на сталкивается с при-
родой один на один. В первую
очередь человек — член общества.
Общество воздействует на природу,
общество использует природу, об-
щество распределяет блага, добы-
тые от природы. Даже если человек
работает на вольном воздухе, имеет
дело с природой непосредственно,
все равно у него всегда есть воз-
можность почерпнуть необходи-
мые навыки, умения, способности
из общей кладовой социально-исто-
рического опыта человечества, не
дожидаясь, пока природа поставит
его перед необходимостью вырабо-
тать умения самолично. И возвра-
щаются эти умения с процентами:
изменение условий жизни и дея-
тельности одного человека или
группы людей обогащает не только
их личный опыт, но и коллектив-
ный, социально-исторический опыт.
Можно сказать, что человек всегда
106
на один шаг опережает природу,
не давая ей застать себя врасплох,
в то время как животное на шаг
отстает от природы и вынуждено
следовать за ней1. Как сказал поэт
Максимилиан Волошин:
...Зверь
Приноровлен к склонениям
природы,
А человек упорно выгребает
Противу водопада, что несет
Вселенную обратно в
древний Хаос...
Что это за водопад? Физики счи-
тают, что в нашей Вселенной сте-
пень организованности материи
все время уменьшается. Этот про-
цесс может остановить и «повер-
нуть вспять» только «вмешательство
мыслящего существа» (Л. Сцил-
лард). Человек играет в истории Все-
ленной роль творца, роль строи-
теля, созидателя и преобразовате-
ля окружающего мира.
И значит, еще и еще раз ока-
зывается прав Маркс, когда он го-
ворит о трудовой деятельности че-
ловека как его сущности: «воздей-
ствуя... на внешнюю природу и из-
меняя ее, он в то же время
изменяет свою собственную приро-
ду». Но люди «не могут произво-
дить, не соединяясь известным об-
разом для совместной деятельности
и для взаимного обмена своей дея-
тельностью. Чтобы производить,
люди вступают в определенные свя-
зи и отношения, и только в рам-
ках этих общественных связей и от-
ношений существует их отношение
к природе, имеет место производ-
ство».
Общественное познание — не
просто рост количества информа-
ции в системе, называемой чело-
вечеством. Оно — отбор и обра-
1 См.: Леонтьев А. А. Возникновение
и первоначальное развитие языка, М., На-
ука, 1963, с. 28.
ботка необходимой информации в
процессе общественной практики.
В современной буржуазной фи-
лософии критерию практики часто
противопоставляется другой крите-
рий — критерий индивидуального
опыта. Верно то, что оказалось по-
лезным для меня. Верно то, что в
моей личной практике подтверди-
лось.
Такое понимание, в сущности,
уравнивает человека с животным1.
Только животное руководствуется в
своем поведении индивидуальным
опытом. Человек потому только и
Человек, что он в своей деятель-
ности вообще, и прежде всего в
трудовой, основывается не только
на личной пользе, но и на общест-
венной.
А теперь подумайте: реальна ли
возможность создания «машинного
человечества», которое воспроиз-
водило бы все описанные на этих
страницах характерные особенности
настоящего человечества? Едва ли.
ПОРА УДИВЛЯТЬСЯ
Есть и еще одна причина, по
которой функция средства позна-
ния, присущая языку, не воспроиз-
водима при помощи ЭВМ и любо-
го другого моделирующего меха-
низма: научное познание нельзя
формализовать, подчинить строгим
и однозначным правилам — оно
неалгоритмично. Альберт Эйнштейн
выразил ту же мысль так: «Если
вовсе не грешить против разума,
нельзя вообще ни к чему прийти.
Иначе говоря, нельзя построить дом
или мост, если не пользоваться
1 Мотив «человек — это животное» на
Западе очень популярен. Модный в 20-х го-
дах немецкий философ Освальд Шпенглер
прямо писал: «Человек — хищное животное.
Я буду повторять это снова и снова».
107
строительными лесами, которые,
конечно, не являются частью соору-
жения».
Машина ужасающе логична. Она
так же логична, как логичен был
профессор Мюнхенского универси-
тета Джолли, к которому явился
будущий автор квантовой теории
Макс Планк после окончания уни-
верситета и заявил о своем твер-
дом решении посвятить себя теоре-
тической физике. Джолли ответил:
«Молодой человек, зачем вы хоти-
те погубить свою будущность? Ведь
теоретическая физика закончена.
Дифференциальные уравнения
сформулированы; методы их реше-
ния разработаны. Можно вычислять
отдельные частные случаи. Но стоит
ли отдавать такому делу свою
жизнь?»
И именно поэтому машина никог-
да не сделает великого открытия.
Ибо всякая значительная научная
идея должна быть, как говорят физи-
ки, «дикой» или «сумасшедшей».
Она не может родиться как простое
логическое продолжение или завер-
шение предшествующего научного
развития. Она должна быть плодом,
по выражению Эйнштейна, «удивле-
ния» (Wunder); нужно на какой-то
момент увидеть хорошо знакомое
с совершенно новой стороны. Вот
здесь-то так важны образы.
Иначе: наука не движется впе-
ред прямолинейным рассудочным
путем, по накатанной дороге. Ге-
ний ученого впитывает в себя все:
рациональное и нерациональное,
науку и искусство, мысль и образ.
«Достоевский дает мне больше,
чем любой мыслитель, больше, чем
Гаусс!» — воскликнул как-то Эйн-
штейн, на которого мы уже столь-
ко раз ссылались.
Нечего и говорить о роли инди-
видуального опыта ученого в на-
учном прогрессе. Конечно, совер-
шенно не обязательно было, чтобы
на голову Ньютона упало яблоко;
чтобы автор закона сохранения
энергии врач Майер, вскрывая ве-
ну, обратил внимание, что в тропи-
ках кровь ярче по цвету, чем на
севере; чтобы жена доктора Галь-
вани коснулась ножом нерва препа-
рируемой самим Гальвани лягушки
как раз в тот момент, когда кто-то
рядом возился с электрической
машиной. Все это случайности. Но
все они послужили толчком, облег-
чили рождение новой идеи, изме-
нили и сократили тот путь, кото-
рый ей пришлось бы пройти, ус-
корили выбор именно данного, а не
иного ответа на заданный наукой
вопрос. И не будь их, путь чело-
веческого познания был бы иным,
хотя, конечно, и закон всемирного
тяготения, и закон сохранения энер-
гии, и гальванический элемент поя-
вились бы на свет.
Нельзя запрограммировать ни
скрипки Эйнштейна, ни яблока, па-
дающего на голову Ньютона. Нель-
зя запрограммировать никакого
творчества — ни научного, ни худо-
жественного.
НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ НАМ
НЕ ЧУЖДО
Много лет назад, когда автор
этой книги был студентом, а вас, ее
читателей, вообще не было на све-
те, в наших газетах (помнится, на-
чала эту дискуссию «Комсомоль-
ская правда») очень серьезно об-
суждался вопрос: на что нам музы-
ка Баха? Стихи Блока? Нужна ли
космонавту (это было еще до поле-
та Юрия Гагарина) в космосе ветка
сирени?
Один инженер, по фамилии По-
летаев, кстати, известный как автор
одной из первых книг по кибер-
нетике — «Сигнал», определенно
заявил на газетных страницах: все
108
это в наш технический век совер-
шенно не нужно, и без Баха, Блока,
ветки сирени вполне можно обой-
тись современному человеку.
Действительно, нельзя считаться
полноценным членом общества,
не зная грамоты и счета. Нельзя ус-
пешно работать не только в науч-
ном институте, но и на современ-
ном заводе, не имея за плечами
вузовского образования, да и про-
стой рабочий — строитель или до-
рожник — без аттестата об окон-
чании хотя бы восьми классов встре-
чается все реже и реже.
Но если вы не искусствовед (или,
тем более, не художник, не музы-
кант, не писатель), вас никто не
спросит, принимая на работу, пони-
маете ли вы искусство, можете ли
вы обойтись без поэзии и как часто
бываете в Третьяковской галерее.
Может быть, это действительно лич-
ное дело каждого из нас? Свобод-
ное время использую как хочу. Хо-
чу слушать Баха — и слушаю. Хо-
чу собирать этикетки со спичечных
коробков — и собираю. (Хочу вы-
жигать узоры на рамочках для фо-
тографий... Хочу ездить каждое
воскресенье в лес по грибы...)
Откровенно скажите: вы чувст-
вуете, что здесь что-то не так? Что
искусство и выжигание или собира-
ние этикеток — несопоставимы?
Во второй главе этой книжки
мы уже столкнулись однажды с ис-
кусством. Тогда это была музыка.
Мы говорили, что музыка — это
«переживание себя в мире». Что
Человек на определенном этапе
своего развития создает новый
109
мир — мир обобществленного чув-
ства, выраженного в образах, кото-
рые он творит специально для этой
цели.
Слушая хорошую музыку (на-
слаждаясь хорошей живописью или
подлинной поэзией), мы обогащаем
свой эмоциональный мир, свою лич-
ность. Об этом очень хорошо писал
молодой Карл Маркс. Вот как он
рассуждал: «...Только музыка про-
буждает музыкальные чувства че-
ловека... Человеческое чувство, че-
ловечность чувств... возникают лишь
благодаря наличию соответствую-
щего предмета, благодаря очелове-
ченной природе...
...Возникшее общество произ-
водит, как свою постоянную дей-
ствительность, человека со всем
этим богатством его существа, про-
изводит богатого и всестороннего,
глубокого во всех своих чувствах и
восприятиях человека».
Иначе говоря, человека делает
истинным человеком («человечность
чувств») искусство, которым он на-
слаждается, которое он пережива-
ет, благодаря которому он обога-
щает свой внутренний мир. Оно
возникает и существует для того,
чтобы мы смогли осознать самих
себя как личность; чтобы мы могли
на примере Наташи Ростовой и
Пьера Безухова, Владимира Дуб-
ровского и горьковской Ниловны,
Андрея Соколова и леоновского
профессора Вихрова учиться быть
людьми; и если нам хочется от ду-
ши посмеяться или сладко погрус-
тить, если в нас кипит справедливая
ненависть или мы глубоко и искрен-
не любим, все эти чувства не толь-
ко находят выход, но и, слившись
с чувствами, вложенными в душу
своего героя Толстым, Пушкиным,
Горьким или Шолоховым, становят-
ся еще выше и чище.
Советский психолог Лев Семено-
вич Выготский в книге «Психология
искусства» писал: «...Искусство есть
общественная техника чувства».
Лучше не скажешь!
Вот почему без Баха (Бетховена,
Чайковского, Моцарта), без Пушки-
на (Блока, Маяковского, Пастернака,
Твардовского) прожить нельзя, если
хочешь оставаться человеком. Ну а
насчет ветки сирени в космосе
спор, как известно, решился сам
собой.
И что самое главное — именно
искусство отражает в себе целост-
ного человека, личность как тако-
вую, а не какие-то отдельные кру-
пицы его знания, отдельные его на-
выки или умения. Только мальчиш-
ки подражают походке киногероя,
его выражению лица, одежде и
другим внешним атрибутам. Пер-
вый признак взрослости, первый
шаг к зрелости — когда восхища-
ются не действиями героя, а им са-
мим, когда хочется не «делать, как
Андрей Соколов», а «быть, как Ан-
дрей Соколов».
А тем самым искусство — мощ-
ный способ делать человека лучше,
чем он есть. Иногда — показывая,
каким он мог бы быть. Иногда, на-
оборот, показывая, каким ему
не следует быть (читайте Гоголя,
Салтыкова-Щедрина, Ярослава Га-
шека).
Слово, язык может быть и ору-
дием искусства, а не только оруди-
ем знания. Недаром о литературе
так и говорят — «искусство слова».
О том, что такое слово в лите-
ратуре, можно и нужно написать
отдельную книгу. Скажем пока
только одно, самое главное: в лите-
ратуре, а особенно в поэзии, сло-
во приобретает новые оттенки
смысла, означает больше, чем то
же слово в учебнике, в газете,
в научной монографии.
Что такое память? Мы уже мно-
го раз это слово упоминали. У него
есть свое значение в науке о пси-
110
хике человека — психологии, оно —
научный термин (рядом с мышле-
нием, восприятием, эмоцией). Мы
и без всякой науки пользуемся в
разговоре достаточно часто этим
словом: «Память подвела», «У него
хорошая память».
А теперь сравните: «Суд памя-
ти» (это — поэма советского поэта
Егора Исаева). «Память сердца».
Чувствуете — это не та память?
И не случайно это слово сочетается
с такими словами, с которыми вне
поэзии и вообще вне литературы
оно никогда не встретится.
У Есенина есть строчка: «Золо-
то холодное луны...» Что ни слово,
то проблема. «Золото» — это не
золото, а золотистый цвет лунного
диска. И обычное золото (не лун-
ное) никогда не может быть холод-
ным. «Холодное» — сколько это
градусов по Цельсию?
Опять смысл слова особый.
Слово в поэзии настолько весо-
мо, что соседнее может быть про-
пущено — и это незаметно. У Алек-
сандра Блока есть строки: «В каба-
ках, в переулках, в извивах, в элек-
трическом сне наяву...» В извивах
чего? Или знаменитые стихи Давида
Самойлова: «Сороковые, роковые,
военные и фронтовые...» И во всем
стихотворении нет «определяе-
мого» к этим многочисленным
прилагательным — нет, казалось
бы, самого главного слова —
«годы».
Эта функция языка, которую
иногда называют поэтической, на-
верное, не менее характерна и не
менее важна для него, чем функ-
ция орудия познания.
Еще одна функция, совершенно
недоступная вычислительным ма-
шинам.
ГЛАВА
СЕДЬМАЯ
ЧЕЛОВЕК
И
ЕГО
МИР
ПОДВЕДЕМ ИТОГИ
бернемся назад,
окинем взором
то, что мы проч-
ли и узнали о
Человеке и о
языке.
Узнали, что мы
имеем дело с
явлениями увле-
кательными, уди-
вительными, чрезвычайно широки-
ми, уникальными в своем роде.
Узнали и кое-что разочаровываю-
щее, не обескураживающее, но раз-
очаровывающее немножко. Явления
эти исключительны: едва ли мы
встретим что-либо подобное.
Это было видно еще в главе о
«родичах» языка. Оказалось, что
есть у звукового языка помощники,
заместители по узким вопросам,
иногда даже совершенные замести-
тели, но все многообразные функ-
ции может выполнять только доб-
рый старый звуковой язык. Так об-
стоит дело на Земле... а иметь дело
с неземной цивилизацией шансов
мало. О том, как мало, вы узнали
из главы «Диалоги в космосе».
Так же дело обстоит и с так на-
зываемым искусственным разумом.
Иногда кое в чем, в отдельных фун-
кциях машины могут подменять и да-
же превосходить человека (известно
же, что автомашина без труда обго-
няет бегуна, а ЭВМ считает куда бы-
стрее человека). Но все функции
передать машине никак невозмож-
но. Остаются за человеком функ-
ции усвоения опыта, функции позна-
ния и саморегуляции потому, что
функции эти общественные, при-
надлежат общественному разуму.
Остаются за человеком функция
вдохновенного творчества, не подда-
ющегося программированию, и поэ-
тическая функция, выражающаяся в
искусстве.
Человек — это удивительное соз-
дание природы, самое лучшее, са-
мое тонкое изделие, вышедшее из
ее мастерских. Быть может, ее слу-
чайная удача.
Но нам с вами смешно умиляться
совершенству человека. Потому что
самое важное, главное в этом совер-
шенстве — как раз несовершенство!
Незаконченность, возможность из-
меняться, развиваться огромными
темпами в самых различных направ-
лениях.
Когда Гагарина готовили к полету
112
в космос, обратились к психологам
и спросили: может ли человек, по-
павший в совершенно новые усло-
вия — невесомость, совершенно
другая, чем на Земле, система ори-
ентации в пространстве,— к ним
приспособиться? Психологи ответи-
ли: да. Человек это может. Как он
сумел приспособиться, скажем, к по-
лету на сверхзвуковом реактивном
самолете.
Спросили и о другом: сможет ли
человек правильно воспринимать
окружающее в условиях космоса,—
на Земле им нет никаких аналогий?
Ответ гласил: конечно. Восприятие
человека меняется и развивается.
Ведь вот научился же человек смот-
реть кинофильмы! А ведь для этого
нужны совершенно особые навыки.
В природе кинофильмов не быва-
ет — это создание рук человека.
Мы знаем о человеке и еще кое-
что: знаем, что секрет его могу-
щества, секрет поистине безгранич-
ных горизонтов его возможностей в
том, что развивается, обогащается,
совершенствуется не столько инди-
видуальный опыт каждого (и тем бо-
лее не видовой опыт, отложивший-
ся в строении организма), сколько
общественный, коллективный опыт.
И то, чего не смог бы сделать чело-
век, оказывается доступным челове-
честву, людям, обществу. И через
общество — отдельному Человеку.
И еще одно мы знаем: жизнь че-
ловека — это непрекращающаяся
борьба. Борьба против хаоса, энтро-
пии. Борьба за лучшие условия жиз-
ни для себя и других людей. Борь-
ба против всего античеловеческо-
го — за человечность.
Прийти к этому пониманию было
не просто. И по сей день человек
рассматривается по-разному мысли-
телями, принадлежащими к разным
лагерям. Историю этой долгой и
сложной борьбы крайне трудно,
практически невозможно изложить
на оставшихся страничках. Поэтому
считайте, что наша седьмая, и заклю-
чительная, глава — одновременно и
предисловие, введение в дальней-
шее ваше чтение.
ПСИХОЛОГИЯ НА РАСПУТЬЕ
Не одно столетие идет спор в нау-
ке, что же такое человек.
Для одних человек — «единст-
113
венный, универсальный и высший
предмет философии» (Л. Фейербах).
«Только в коллективе индивид полу-
чает средства, дающие ему возмож-
ность всестороннего развития своих
задатков, и, следовательно, только
в коллективе возможна личная сво-
бода» (К. Маркс и Ф. Энгельс). Ком-
мунизм — «присвоение человече-
ской сущности человеком и для че-
ловека», «решение загадки истории»
(К. Маркс). В этих словах — гума-
низм социалистического общества.
Для других же человек — «это
конечное, заключенное между рож-
дением и смертью, исполненное
боязнью, греховное создание».
Только в страхе раскрывается «под-
линная сущность человеческой лич-
ности» (Мартин Хайдеггер). «Чело-
веческая жизнь есть всегда жизнь
каждого отдельного человека... Об-
щество, или коллектив, не есть нечто
человеческое»	(Ортега-и-Г ассет).
«Человечество само по себе не про-
грессирует. Нет прогресса челове-
ческой сущности» (Карл Ясперс).
Все эти люди — буржуазные фило-
софы с известными именами. В их
словах очень ясно отразилась чело-
веконенавистническая сущность ка-
питалистического общества.
Такое представление о жалком
ничтожестве, греховности и безна-
дежном бессилии человека во все
века поддерживалось религией.
Церковь безраздельно властвовала и
в Европе вплоть до XV—XVII веков.
Объясняя все на свете волей божьей,
она препятствовала всякому знанию,
всякому пониманию природы, при-
роды человека в частности. Посколь-
ку «человек создан по образу и по-
добию бога» и поскольку «все в воле
божьей», в чем же тут разбираться,
что выяснять? Как богу захотелось,
так и устроено, как ему вздумает-
ся, так и переменится.
Однако такая точка зрения, очень
удобная для господствующих клас-
сов («Нет власти, кроме как от бо-
га»), была не только мракобесной,
но и непрактичной. Если все в воле
божьей, как же построить корабль?
Если бог захочет, и железо поплывет
по морю. И как направить корабль
в гавань, как доставить грузы по на-
значению? Куда бог захочет, туда
и пригонит судно, то ли пригонит,
то ли утопит. Для мореплавания,
для торговли, для земледелия, для
ремесла нужно было, на бога на-
деясь, самому не плошать, действо-
вать с помощью разума... и даже по
науке.
И вот в XV—XVII веках произо-
шел первый прорыв наук, раньше
всего необходимых для торговли и
мореплавания,— географической на-
уки, затем астрономической, затем
механики. Была открыта Америка,
целый материк, не упомянутый в
священных книгах, оказалось, что
Земля — шар; библия этого не зна-
ла. И оказалось, что планеты движут-
ся по эллипсам, а не по воле божьей,
и установлены были законы небес-
ной и земной механики, не имевшие
никакого отношения к священному
писанию.
Наука отняла у религии небо и
землю, но все же сразу, во всех на-
правлениях устранить бога не уда-
лось. Много осталось еще непонят-
ного, за непонятное цеплялась цер-
ковь. И новое положение вещей от-
разилось в философском учении, ко-
торое получило название «дуализм»
от латинского слова «дуо» — «два»,
связанное с именем знаменитого ма-
тематика, физика и философа
XVII века Ренэ Декарта (декартовы
координаты, конечно, известны вам
из курса математики). Делая уступ-
ку религии, Декарт признавал и ма-
териальную природу, и бога. Все
понятое наукой относил к материи,
а непонятное оставлял в ведении
бога. Движение планет было поня-
то, оно подчинялось материальным
114

законам, а вот создание планет
Декарт оставил богу («первоначаль-
ный толчок» — по Ньютону).
И не удивительно, что богу Де-
карт оставил и психику человече-
скую: хотя она очень близка каждо-
му из нас, гораздо ближе звезд
и планет, но неизмеримо сложнее
небесных тел, понять ее куда труд-
нее. Декарт отважно пытался разо-
браться и в психике, приближался
к понятию рефлекса, но все же от-
ступил перед сложностью, согла-
сился на дуализм: пусть считается
тело материальным, но в нем о£та-
нется нематериальная душа.
И еще двести лет после Декарта
так и считалось: мыслями и чувст-
вами ведает нематериальная ду-
ша. Положение это сохранилось
незыблемым до середины XIX
века.
Само собой разумеется, мы рас-
сказываем вам историю психологии
очень схематично, не упоминая
многих достойных имен, идем толь-
ко по поворотным пунктам. Но в
кратком рассказе важно не утопить
в подробностях самое главное, а
главным была многовековая борь-
ба материализма с идеализмом.
Последний же доказывал, что пси-
хика нематериальна, стало быть,
непознаваема и поэтому непод-
властна науке, только богу принад-
лежит.
Однако бурное развитие естест-
венных наук в XIX веке позволило
поколебать позиции идеалистов.
Сказалось тут и влияние дарвинов-
ской теории развития животного
мира, вплоть до происхождения че-
ловека от обезьяны. Логический вы-
вод был: если тело развивалось,
надо полагать, что и мозг развивал-
ся, не сразу появился совершен-
ным.
Сказалось бурное развитие фи-
зики, электротехники в частности.
Немецкий ученый Герман Гельм-
гольц, очень разносторонний фи-
зик, измерил скорость нервного
тока. Сама измеримость произве-
ла впечатление. Ведь считалось, что
в нематериальной душе все события
происходят мгновенно, вообще она
расплывчата и неопределенно пов-
семестна, а тут оказалось, что вос-
приятие требует времени, внеш-
ние впечатления поступают, как те-
леграфные депеши по проводам, и
заметно медленнее притом.
Примерно в те же годы вышел
и труд нашего ученого Ивана Ми-
хайловича Сеченова — «Рефлексы
головного мозга», заложивший ос-
новы материалистической психоло-
гии. Но о Сеченове мы скажем не-
сколько позже.
На Западе изучение психики по-
шло несколько криволинейно, с ме-
танием из стороны в сторону, из
крайности в крайность. Гельмгольц
и его последователи, увлекшись
своими физиологическими опытами,
вообще объявили, что никакой са-
мостоятельной психологии быть не
может, психология только раздел
физиологии. И был протест против
этакого перегибания палки. В проти-
вовес физиологической школе с ее
чисто физическими опытами была
создана чисто психологическая шко-
ла во главе с немецким профессо-
ром В. Вундтом. И постепенно шко-
ла эта скатилась все к тому же
дуализму. Но теперь уже раздвои-
лась сама психология. Одна часть
ее осталась умозрительной, другая
сделалась экспериментальной. Фи-
зиологи заставили «душу» работать
в лаборатории, но психика, вылитая
из одного куска, разбилась на мно-
жество осколков. Как сохранить ее
целостность? Только допустив, что
психика, исследуемая в лаборато-
рии научными методами,— это не
настоящая психика, а только ее
оболочка, ее внешние проявле-
ния. За нею стоит «духовное содер-
116
жание», «внутренняя жизнь» чело-
века (В. Вундт). Оно, это содержа-
ние, недоступное эксперименту, и
есть творческое начало психики
(«Душа»...).
В разных вариантах такое рас-
суждение дожило до наших дней,
перекраиваясь в зарубежной психо-
логии в соответствии с модными
идеями и господствующими поня-
тиями.
Были психологи, которые пошли
по другому, более радикальному,
как им казалось, пути. Сами себя
они считали материалистами и даже
последователями нашего Ивана
Петровича Павлова. Назывались же
они бихевиористами от английского
слова behaviour, то есть поведение.
На знамени их можно было бы на-
писать: «Я реагирую, вследствие
этого я существую». (Помните из-
вестное изречение Декарта: «Я мыс-
лю, вследствие этого я существую».
Декарт был убежден, что душа
мыслит всегда, и перестать мыслить
для нее значит перестать сущест-
вовать.)
Итак, главным и единственно
важным бихевиористы считали по-
ведение. Души нет. Вместе с ду-
шой они вынесли за скобки вооб-
ще всякое сознание. Есть внешние
воздействия, есть ответные дейст-
вия— поведение, реакции. Что про-
исходит при этом в мозгу и про-
исходит ли что-нибудь, не играет
роли. Вообще нет ничего, что нель-
зя непосредственно наблюдать со
стороны. «Поскольку при объектив-
ном изучении человека бихевиорист
не наблюдает ничего такого, что он
мог бы назвать сознанием, чувст-
вованием, ощущением, воображе-
нием, волей, постольку он больше
не считает, что эти термины указы-
вают на подлинные явления пси-
хологии... Все эти термины могут
быть исключены из описания дея-
тельности человека».
Вот так! Пишет это не скепти-
ческий критик, а классик бихеви-
ористской психологии американский
ученый Дж. Уотсон. И продолжа-
ет: «Мышление есть поведение,
двигательная активность — совер-
шенно такая же, как игра в теннис,
гольф или другая форма мускуль-
ного усилия...»
Бихевиоризм не случайно возник
в практической, деловитой Амери-
ке. В основе его лежит надежда
быстро и упрощенно добиться прак-
тического успеха для воспитания,
обучения, лечения, для руководства
людьми. Будем воздействовать, что-
бы добиваться всех нужных дей-
ствий. Мышления нет... или оно че-
ресчур сложно, не наблюдается, бу-
дем считать, что мысль и есть сум-
ма мускульных усилий. Вроде бы
опытами на животных это подтвер-
ждается. Кошка ищет выход из ла-
биринта методом проб и ошибок.
Тычется туда-сюда, найдя выход, за-
поминает. Что? Свои мускульные
усилия?
Долго такая крайняя точка зре-
ния, конечно, удержаться не могла,
и в более поздних течениях бихе-
виоризма стали понемногу протас-
кивать «классические» понятия пси-
хологии. Один американский уче-
ный комментировал это так:
«Мысль, психические процессы ос-
таются все так же табу. Но счита-
ется возможным говорить о «скры-
тых состояниях», «целевом поведе-
нии» и даже (о, тень Уотсона!) вы-
ражать мысль, что «цель... речи —
передавать идеи». А через восемь
лет три известнейших в США пси-
холога пишут с некоторым лукав-
ством: «...так естественно допустить
немножко разумного между стиму-
лом и реакцией...»
Так обстояло дело в США.
В европейской психологии бихевио-
ризм не привился, и там стали ис-
кать другие пути. Например, рас-
117
суждали следующим образом. Вот
предметы, мы их воспринимаем.
В нашем мозгу создаются образы
этих предметов. Потом мы начина-
ем комбинировать эти образы, кон-
струировать из них какие-то слож-
ные системы, делать умозаключе-
ния на их основе и так далее. Это
направление науки было названо
гештальт-психологией — от немец-
кого слова «гештальт». Слово мно-
гозначное, можно перевести его
как «образ», «форма» и как «це-
лое», «некая целостность». В пози-
ции гештальт-психолога чувствуется
и полемика с бихевиористами, «вы-
бросившими» сознание за пределы
науки, и полемика с физиологами,
выдергивавшими отдельные ниточ-
ки из процесса познания. Частич-
но гештальт-психологи правы. Да,
образы возникают в мозгу, да, воз-
никают целостные образы. Именно
гештальт-психологи брали интервью
у Эйнштейна, на которое мы ссыла-
лись выше. Однако гештальт-психо-
логи отрицали, что образы суть пря-
мые отражения внешнего мира.
Предмет — это только «внеш-
ний повод» (В. Келер) для психи-
ческих процессов. До него самого
нам нет дела. «Человек не имеет
прямого доступа к физическому
миру» (Келер). Дальше — хуже:
«Я назвал бы восприятием пись-
менный стол, за которым я пишу, а
также аромат табака, который я
вдыхаю из моей трубки, или шум
уличного движения под моим ок-
ном» (К. Коффка).
Так или иначе, мы вернулись
если не к прямому идеализму, то
к дуализму, и самого худшего тол-
ка — когда есть «реальный мир» и
есть «наша субъективная вселенная»
(А. Пьерон). Эта вселенная замк-
нута в себе, все, что происходит в
ней, происходит по ее собственным
законам — пусть эти законы по су-
ществу те же, что физические зако-
ны «реального мира». Но позволь-
те! Именно эту самую мысль
В. И. Ленин назвал «основной не-
лепостью», «идеалистической ло-
жью». Только у русского филосо-
фа Базарова, которого критиковал
Ленин, тезис звучал так: «Чувствен-
ное представление и есть вне
нас существующая действитель-
ность».
Остановимся на этом, хотя мы да-
леко не исчерпали многообразия
точек зрения. Но ясно одно: мы ни-
куда не ушли от дуализма. У бихе-
виористов рядом с материальным
внешним миром, рядом с воздей-
ствиями и действиями осталось та-
инственное ненаблюдаемое ненауч-
ное сознание. У гештальт-психоло-
гов — материальные стимулы из
внешнего мира, а в мозгу — само-
довлеющие, независимые, неведомо
откуда взявшиеся, сами себя пере-
делывающие образы. И существуют
они сами по себе, независимо от раз-
ума.
Никак не удается склеить целост-
ную психику!
ДВА СЛОВА О «МОДНОМ»
ФРЕЙДЕ
...Говоря о разных подходах к
психике, душе, сознанию, я ни слова
не сказал о Фрейде и фрейдизме.
И наверное, именно там, где я ос-
тановился в обзоре современной за-
падной психологии, как раз и умест-
но было бы эти слова сказать.
Основное для Фрейда не созна-
ние, а бессознательное. Личность
человека как бы трехслойна.
«Оно» — комплекс инстинктивных
желаний, рвущихся наружу. «Эго»,
то есть «я» — сознание, удерживаю-
щее эти инстинкты в разумных, че-
ловеческих границах. И «супер-эго»,
сверх-я — то, что сознательно
усваивается человеком от других
118
людей,— требования общества, со-
циальные нормы и т. д.
В жизни человека действует
«принцип реальности», говорит
Фрейд. Нельзя жить по законам
«Оно»: тогда мы потеряем челове-
ческий облик. Но с другой стороны,
немыслимо всегда соблюдать требо-
вания «Супер-Эго» — мы же люди, а
не автоматы!
Однако «Супер-Эго» давит на
нас: «Делай, как надо!» Мы не мо-
жем на практике не нарушать его
требований — но испытываем при
этом тревожность (фрустрацию),
чувство вины. Включаются механиз-
мы защиты, самооправдания, ком-
пенсации. Например, мы забываем
то, что подсознательно хотим за-
быть.
«Эго» вынуждено действовать на
два фронта: сдерживать рвущееся
вперед «Оно» и в то же время при-
мирять максимализм «Супер-Эго» с
«естественным» стремлением сохра-
нить индивидуальность. Но «Супер-
Эго» не сдержишь — вот и прихо-
дится искать обходные пути, уверт-
ки. Какая уж тут гармония! «Ле-
бедь рвется в облака, Рак пятится
назад, а Щука тянет в воду...»
Вам, конечно, уже ясно, в чем
важнейший просчет теории личности
Фрейда. Социальная природа психи-
ки в целом начисто отрицается.
«Оно», то есть желания, пережива-
ния — все, что лежит за пределами
разума,— объявляется агрессивно
внесоциальным и в то же время глу-
боко биологическим. А социальные
компоненты сознания («Эго»), хотя
они как будто и органичны, становят-
ся у Фрейда источником постоянной
внутренней дисгармонии личности.
Социальное и биологическое вечно-
де воюют в человеке.
Советские психологи, анализи-
ровавшие взгляды Фрейда, не раз
отмечали: эта картина реалистична,
но она типична для человека с па-
тологическими отклонениями в
структуре личности, для невротика.
Фрейд был врачом, психиатром,
имел дело с нервнобольными, и ме-
дицинская специальность сослужила
плохую службу Фрейду-теоретику.
Впрочем, и у нервнобольных «Оно»
никак не сводимо к одним только
биологическим потребностям, врож-
денным инстинктам.
Но эта картина реалистична и еще
в одном отношении. Социальность
социальности рознь. И если «Супер-
Эго» отражает систему требований
буржуазного общества, социальные
нормы, диктуемые правящим клас-
сом, принципиально антигуманные,
«Эго», а проще — личность может
их не принимать, отталкивать, хотя и
вынуждено к ним приспосабливать-
ся. Но такая неустроенность лич-
ности не имеет ничего общего с уни-
версальными общечеловеческими
законами психики: она исторически
и социально обусловлена, она — от-
ражение в психике человека не-
устроенности самого общества, про-
тиворечий между господствующей
идеологией и классовым сознанием.
Вот этого-то не смог увидеть
Фрейда
И тем не менее он сделал боль-
шое дело для современной психо-
логии тем, что привлек ее внимание
к «слою», лежащему между созна-
нием и автоматическими, пол-
ностью бессознательными процес-
сами, и тем помог перекинуть мо-
стик между «душой» и механизма-
ми поведения, деятельности.
Фрейд, можно сказать, подкопался
под пограничный столб между со-
знанием и несознанием.
ПРОМЕТЕЙ ИЛИ СИЗИФ!
Если вы внимательно читали эту
трудную главу — и право же, стоит
прочесть ее вторично тем, кто заин-
119
тересовался психологией всерьез,—
вы могли бы заметить некоторые
свойства, присущие всем буржуаз-
ным теориям в той или иной сте-
пени.
Первое из них — буржуазная
ограниченность. Из сложнейшего
комплекса человеческой психики
разные школы вырывают что-то од-
но, изучают одно и объявляют это
единственно важным, всей сутью,
всем содержанием психологии. У
физиологической школы физиоло-
гия — всё, психология вообще не
наука. У бихевиористов поведе-
ние — всё, у гештальт-психологов
всё — образы, а у Фрейда и фрей-
дистов всё — подсознание, пресло-
вутое обиженное сознанием и сре-
дой «Оно».
И во всех почти случаях в ре-
зультате, вне зависимости от доб-
рых намерений ученых, узкий под-
ход этот оставляет лазейку для дуа-
лизма. На самом-то деле, и всем
понятно это, что-то есть и кроме
физиологии, кроме поведения, кро-
ме образов, кроме подсознания.
Что же есть кроме? И тут как тут
наготове защитники религии со сво-
им стандартным ответом: «А кроме
всего известного есть еще и душа».
«Душа» под разными псевдони-
мами!
Обратите также внимание: во
всех случаях отношения человека к
реальному миру пассивные, приспо-
собительные. Он реагирует ров-
но настолько, чтобы его не «раз-
дражали» внешние раздражители,
и перестает реагировать, когда до-
стигнуто равновесие.
И самое главное в буржуазной
психологии — отрицание социаль-
ных мотивов или противопоставле-
ние индивидуального социальному.
Само сознание у них — это созна-
ние отдельного человека, индивиду-
альное. Это «я», именно «я» при-
спосабливаюсь. Правда, порой мне
приходится приспосабливаться не
только к вещам, к материальной
среде, но и к другим людям —
к социальной среде.
Такая «робинзонада» (как любил
говорить Маркс) может, впрочем,
обойтись и без идеи приспособле-
ния. Вот пример подобного рассуж-
дения. Сознание индивидуально.
Оно отражает, как зеркало, внеш-
ний мир, и ничего другого в нем
нет. Но человек ведь не только со-
знание — он личность. И он — как
личность — борется за себя против
всего мира. Нет, в данном случае
он не приспосабливается — напро-
тив, ищет свободы действия, ставит
себе цели, не диктуемые ему «сна-
ружи», а рождающиеся в глубинах
«я». Рядом с тщедушным, плоским,
отягощающим человека сознанием
вырастает «бесплодная страсть».
«Вся человеческая реальность есть
страсть». Что это такое? От рож-
дения присущее человеку желание
достигнуть полноты существования.
А другие в этом ему мешают! Он
существо деятельное, но действует-
то он лишь для того, чтобы пол-
ностью реализовать свою личность.
И несчастное, «бесплодное» созна-
ние хочет обрести себя в этом
стремлении к целям, заранее недо-
стижимым, в этом действии, никог-
да не реализуемом полностью,—
хочет, но не может, и человек наве-
ки лишен внутренней гармонии...
Эти мысли и взятые в кавычки ци-
таты принадлежат французскому
писателю, философу и публицисту
Жану-Полю Сартру. Называется
все это экзистенциализм. Вы-
глядит эффектно. А вся разница в
том, что на место разума встает
страсть. Душа не рассуждает, а
мечется...
Труднопроизносимое наимено-
вание это происходит от слова «эк-
зистенция» — «существование»,
«бытие». Что же является бытием
120
для Сартра и его единомышленни-
ков?
Тревожная философия экзистен-
циалистов зародилась в тревожные
дни западного мира: появилась в
Германии после поражения ее в
первой мировой войне, во время
второй мировой войны распростра-
нилась на Францию, а в пятидеся-
тых годах перекинулась за океан —
в США. Связана она с глубоким
разочарованием в действительно-
сти, крушением напрасных надежд
на прогресс, на разум и науку, с
фашизмом и атомной бомбой.
Ощущая, как капитализм подавляет
человеческую личность, философы
в разных странах создали мрачную
философию мятущейся души.
У экзистенциалистов четыре «я»,
а не три, как у Фрейда, и самое
главное — четвертое, невидимое
для общества, непонятное для са-
мой личности, проявляющееся толь-
ко в «пограничных ситуациях», то
есть перед лицом смерти.
А чем это четвертое «я» отли-
чается от «души»? Недаром же
многие экзистенциалисты (не все,
правда) ищут выхода в религии.
«Британская Энциклопедия» не-
сколько шутливо написала, что для
марксистов образцом мужества слу-
жит Прометей, а для экзистенциа-
листов — Сизиф.
Напоминаем: Прометей, по древ-
негреческому мифу,— титан, унес-
ший с неба огонь, подаривший его
людям, научивший людей ремеслам
и земледелию, за что обиженные
боги приковали его к скале на
Кавказе и заставили орла вечно
терзать своевольного титана. Си-
зиф— по другому мифу — раз-
бойник и лукавый хитрец, постарав-
шийся надуть богов, чтобы изба-
виться от смерти. За жульничество
боги приговорили его вечно катить
в гору тяжелый камень, который
немедленно скатывается назад.
Мы уже довольно много рас-
сказали вам о бесплодных усилиях
буржуазных психологов, стараю-
щихся втащить в науку целиком и
по частям камень по имени Душа.
И довольно о труде современных
сизифов. Перейдем к тем, кто сле-
довал линии Прометея, старался
принести людям свет знания.
ЧТО ДЕЛАЕТ НАС ЛЮДЬМИ
...Прежде чем ответить на этот
вопрос, надо вернуться к середине
XIX века. (Нет, не к Марксу и Эн-
гельсу. К сожалению, надо сказать,
что именно на психологию их идеи
тогда не оказали революционизи-
рующего влияния: она просто не
была к этому готова. Марксистская
психология родилась фактически в
20—30 гг. XX века.) Я имею в виду
Ивана Михайловича Сеченова, уче-
ного поразительной ясности мысли,
одного из самых последовательных
материалистов в естествознании
прошлого века, сумевшего счастли-
во избежать и Сциллы вульгарного
материализма, и Харибды дуализ-
ма. Как раз у И. М. Сеченова впер-
вые громко прозвучало слово «от-
ражение». Он четко заявил: психо-
логия — наука объективная, лишь
выйдя за пределы сознания отдель-
ного человека, можно дать психике
научное, материалистическое истол-
кование. И путь к такому истолко-
ванию лежит через понятие реф-
лекса. А самая главная мысль Сече-
нова — вот она. Конечно, можно
«оторвать сознательный элемент от
своего начала, внешнего импульса,
и конца — поступка», «вырвать из
целого сердцевину, обособить ее и
противопоставить остальному, как
«психическое» материальному»
(именно эту операцию совершали
все дуалисты). Но этот путь — лож-
ный, говорит он.
121
Мысль ясна: нужно построить та-
кую систему психологии, где воз-
действие внешней среды, деятель-
ность сознания и «поступок» —
внешняя, предметная деятельность
человека в мире — были бы не
«прибавлены» друг к другу, а ор-
ганично связаны друг с другом. Как
это сделать? Очевидно, связать два
первых этапа с предметной дея-
тельностью, рассматривая «внешний
импульс» не как муху, которую
организм должен смахнуть и снова
погрузиться в дремоту, а как часть
и условие поступка. Не поступок
вывести из сознания — сознание
из поступка!
Вот это как раз и сделала марк-
систско-ленинская психология.
Чтобы она это сделала, нужно
было сначала поставить точки над
философскими «i». Показать нераз-
рывную связь сознания, практиче-
ской общественной деятельности и
языка, общения. Показать социаль-
но-историческую природу созна-
ния. Показать зависимость не толь-
ко деятельности, но и сознания от
системы общественных отношений
человека к материальной действи-
тельности и к другим людям. Все
это сделали Маркс, Энгельс, Ле-
нин.
Символ марксистского подхода
к психологии — не роденовский
«Мыслитель», рассуждающий в ти-
ши, «что есть истина». И не антич-
ный Лаокоон, пытающийся восста-
новить «гомеостатическое равнове-
сие» в тщетной борьбе с мощными
раздражителями. Это скорее «Се-
ятель» Шадра или изображенный
Вучетичем кузнец, перековыва-
ющий меч на орало.
Человек активно вмешивается
в среду, а не приспосабливается
к ней. Это и делает его человеком.
«...Существеннейшей и ближайшей
основой человеческого мышления
является как раз изменение при-
роды человеком, а не одна приро-
да как таковая, и разум человека
развивался соответственно тому,
как человек научался изменять при-
роду»,— писали Маркс и Энгельс.
Деятельность — предметная, созна-
тельная, целенаправленная — вот
то, что связывает в один нераз-
рывный узел внешний импульс, со-
знание и поступок.
Она предметна, эта деятель-
ность. Это не означает, как у Ке-
лера, Коффки и других гештальт-
психологов, что предметы остав-
ляют в сознании человека свои об-
разы, которые он дальше может
тасовать, как ему нужно: за сло-
вом «предметность» для психо-
лога-марксиста стоит гораздо
больше.
Перед нашими глазами — осмыс-
ленные, человеческие предметы.
Мы умеем их назвать словом, мы
умеем рассуждать о них по прави-
лам логики. Но главное, мы знаем,
что с ними делать, они для нас —
потенциальные орудия или продук-
ты нашей собственной деятельности
и деятельности других людей. И от-
носимся к ним соответствующим
образом.
Мы отражаем предметный мир
в своем сознании в процессе на-
шей деятельности в этом мире и
благодаря ей. Познание и действие
неразрывны.
Знаем, что с ними делать... Это
значит, что мы способны сознатель-
но спланировать свою деятельность,
представить себе будущий резуль-
тат деятельности, поставить цель и
ее добиться.
Очевидно: «своими», «личными»
силами мы всего этого не можем
обеспечить. Что собой представля-
ют предметы, как называются, для
чего они нужны, как с ними дей-
ствовать — все это подсказывает
нам опыт других людей, опыт чело-
вечества. Как говорил советский
122
философ К. Р. Мегрелидзе, «каж-
дая индивидуальная голова есть ор-
ган общественной мысли».
Откуда же мы получаем это
социальное знание? Немарксисты
отвечают на такой вопрос по-раз-
ному. Например: из общения с дру-
гими людьми (побеседовал и пошел
действовать). Или: сталкиваясь с
«социальной средой» и получая от
нее синяки и шишки — или, напро-
тив, пироги и пышки — в виде воз-
даяния за «неправильные», несоци-
альные либо «правильные» дейст-
вия.
Марксизм дает другой ответ:
из совместной, коллективной дея-
тельности с другими людьми, в ко-
торой только и возможно само
возникновение сознания. Тому есть
прямое доказательство — практи-
ка обучения слепоглухих детей. На-
чиная с простейших трудовых про-
цессов, совершаемых воспитателем
вместе с ребенком, мы строим сна-
чала его деятельность, затем
она рождает мысль, сознание, и на
этой базе шаг за шагом формиру-
ется и усложняется вся его лич-
ность.
Итак, мое личное сознание ста-
новится общественным, когда я
вступаю с другими людьми в об-
щественные отношения,— а это воз-
можно только в коллективной дея-
тельности. Здесь я сознательно до-
пустил неточность: нет и не может
быть «моего», «личного» сознания
вне общественного! Оно с самого
начала возникает — и у первобыт-
ного охотника, и у современного
ребенка — как общественное. Ме-
ня нет без других людей!
Но человек — это не только
сознание. Социальная деятельность
в мире человеческих предметов
рождает отношение к миру и дру-
гим людям, подсказывает человеку
новые, социально обусловленные
мотивы поведения и деятельности,
новые, социальные ценности. Его
сознание растет, усложняется, ме-
няется с развитием и усложнени-
ем труда, с появлением новых ви-
дов деятельности, с прогрессом
техники, а главное — с изменением
социально-экономического уклада,
с прогрессивным историческим раз-
витием общества. Не только оно —
вся личность человека развивается
и изменяется. Личность, сознание,
вообще психика человека историч-
ны. Нет человека вообще — есть
человек родового строя, человек
буржуазного общества, советский
человек. Конечно, смешно и нелепо
разделять их непроницаемой сте-
ной: человек остается человеком.
Так ребенок, взрослея, не стано-
вится из Ивана Петром, сохраняя
свое «я» от коротких штанишек до
седых волос.
...У популярного английского
фантаста Джона Уиндэма есть мало
известный роман «Мидвичские ку-
кушата». Эти «кукушата» — шесть-
десят детей, родившихся в малень-
ком городке Мидвиче после визита
инопланетного корабля. Они не
только неразличимы по внешности:
они унифицированы и внутренне, у
них одна общая личность, «орга-
нами» которой они являются, об-
щее сознание, телепатически транс-
лируемое в голову каждого. Мы
имеем полное право сказать, что их
сознание — общественное, что их
личность социально обусловлена...
Их индивидуальная голова в еще
большей мере «орган обществен-
ной мысли»!
Человек тем и отличается от
«мидвичского кукушонка», что его
личность неповторима, уникальна.
Из одних и тех же карт можно вы-
ложить триллионы разных пасьян-
сов, те же шахматные фигуры скла-
дываются в мириады несовпадаю-
щих партий. Да, его сознание, его
личность построены из социальных
123
кирпичей. Но каждая постройка
имеет свое лицо, и в этом-то залог
развития общества — и человека.
Не общество пашет, сеет, жнет и
молотит, плавит сталь и кует ору-
дия, прядет и ткет — все это дела-
ют конкретные люди. Они взаимо-
действуют друг с другом, их лич-
ный опыт, личные знания, умения,
навыки становятся общими, чтобы
потом снова вернуться уже к дру-
гим людям. Каждый из четырех
миллиардов людей на Земле — по-
тенциальный двигатель прогресса
общества. Каждый! Если только он
не паразит на теле общества, если
он не потребляет, ничего не давая
взамен. Если он — трудящийся,
активно действующий на благо дру-
гих людей и одновременно на
свое собственное. Творческий, со-
знательный труд человека — усло-
вие прогресса общества, челове-
чества.
А как же быть с физиологией?
Физиология — не царица, а служан-
ка, она только то колесо, которое
приводится в действие автомобиль-
ным мотором, хотя без колес, с
одним мотором автомобиль далеко
не уедет. И. П. Павлов сказал од-
нажды: «Прежде всего важно понять
психологически, а потом уже пере-
водить на физиологический язык».
Это важно потому, что психика не
умещается в индивидуальной голо-
ве, что она столь же общечеловеч-
на, социальна, как индивидуальна,
личностна, а физиология кричаще
индивидуальна, как индивидуальны
черты лица каждого человека. Мы
никогда не сможем понять сущ-
ности и целостности психики, если
будем оставаться в голове отдель-
ного человека. А проанализировать
используемые ею физиологические
механизмы можем и делаем это на
каждом шагу.
...Сознание — не вещь. Это, ес-
ли хотите, способ. Способ остано-
вить бесконечный поток взаимодей-
ствий человека с внешним миром.
Способ подчинить себе этот мир,
введя в него социально выработан-
ные опоры — понятия, значения,
нормы. Способ соотнести «личное»,
«мое» с общим, социальным. Оно
существует, может существовать
лишь как результат соединения в
голове человека общего и единич-
ного, личного, социального и инди-
видуального... Еще один парадокс:
«мидвичским кукушатам» так же не
нужно сознание, как не нужно оно
пчеле или муравью!
Только в марксистско-ленинской
психологии человек — не объект
чьих-то действий, не подкидыш в
бурном и недоброжелательном к
нему мире, а активный строитель
этого мира.
Только в этой психологии он —
не арена борьбы противоречивых
тенденций, а гармоническое един-
ство общественного и индивидуаль-
ного, разума и желания, познания
и действия.
Только философия марксизма-
ленинизма открывает человеку го-
ризонты совершенствования, а ма-
териалистическая психология объяс-
няет механизмы такого совершенст-
вования.
И значение, смысл науки психо-
логии совсем не в том, что она объ-
ясняет человеку (каждому из нас),
каков он, каковы его желания и
стремления, эмоции и поступки,
как надо учиться и как надо вла-
деть собой. Хотя все это нужно и
полезно.
Психология — не наука о че-
ловеческой душе и даже не наука
о человеке. Это наука о человеке в
мире, о многообразии его связей
и отношений с этим миром, про-
являющихся — да и формирую-
щихся— в его активной, творческой
деятельности. Наука о том, как ис-
торически развивался мир челове-
124
ка и вместе с ним сам человек. Как
ребенок, входя в мир, как бы опро-
кидывает его в себя и становится
человеком. Как, повзрослев, он от-
дает себя другим людям и стано-
вится строителем человеческого
мира. Пусть в этом колоссальном
строении им лично положен только
один небольшой камень — это уже
оправдывает его существование на
Земле.
Только Человеку, и никому дру-
гому, дано определять свое буду-
щее. Только от него зависит, чего
он добьется в мире. Только он спо-
собен поставить на службу своего
разума язык и другие знаковые си-
стемы, орудия — вплоть до ЭВМ,—
искусство, ведь без гармонии
личности, без «человечности
чувств» разум холоден и бесчело-
вечен.
Любое чудо, которое может со-
вершиться на Земле (а сколько та-
ких чудес уже было на нашей па-
мяти: радио и телевидение, само-
леты и космические ракеты),— дело
рук Человека.
И чтобы эти чудеса соверши-
лись, нужно, в сущности, только
одно: чтобы Человек знал самого
себя, знал, на что он способен,
и добивался того, чего может до-
биться.
А что значит «на что он спосо-
бен»? Во-первых: на что способен
Человек, человеческое общество.
Во-вторых: на что способен каж-
дый человек.
Ответ на первый вопрос может
дать и дает философия. Ответ на
второй — психология.
И поэтому психология — в ка-
ком-то смысле — наука о смысле
жизни каждого из нас.
А философия, исторический ма-
териализм,— науки о смысле жиз-
ни на Земле, смысле существования
человечества.
Если Человек, общество будет
знать самого себя, ему будет ясно,
к чему идти, за что бороться.
Если каждый человек будет
знать самого себя, сумеет понять
свое место в мире и свою истори-
ческую роль в судьбах всего чело-
вечества, ему будет ясно, как стро-
ить свою жизнь.
И уж во всяком случае
ему должно быть ясно: ее нужно
строить, а не бездумно прожи-
вать.
И не тянуть все на себя, давать,
а не брать.
Тогда он будет настоящим Чело-
веком.
Для среднего и старшего возраста
Алексей Алексеевич Леонтьев
МИР ЧЕЛОВЕКА И МИР ЯЗЫКА
ИБ № 6523
Ответственный редактор
М. А. Зарецкая
Художественный редактор
Е. М. Ларская
Технические редакторы
Г. Г. Рыжкова и Н. Ю. Крапоткина
Корректоры
В. А. Иванова и 3. Я. Сербина
Сдано в набор 28.11.83. Подписано к печати 03.10.84.
А 02980 Формат 70ХЮ0'/16 Бум офс. № 1 Шрифт
журн. рубл. Печать офсетная Усл. печ. л. 10,4. Усл. кр.-
отт 22,75 Уч.-изд. л 9,16. Тираж 100 000 экз. За-
каз № 2526. Цена 70 коп.
Орденов Трудового Красного Знамени и Дружбы на-
родов издательство «Детская литература» Государствен-
ного комитета РСФСР по делам издательств, полигра-
фии и книжной торговли. 103720, Москва, Центр,
М. Черкасский пер., 1.
Калининский ордена Трудового Красного Знамени поли-
графкомбинат детской литературы им. 50-летия СССР
Росглавполиграфпрома Госкомиздата РСФСР. Калинин,
проспект 50-летия Октября, 46.
К ЧИТАТЕЛЯМ
Издательство просит отзывы об
этой книге присылать по адресу:
125047, Москва, ул. Горького, 43.
Дом детской книги.
Леонтьев А. А.
Л47 Мир человека и мир языка: Научно-худож.
лит-ра/Рис. Т. Лоскутовой.— М.: Дет. лит., 1984.—
127 с., ил.
В пер.: 70 к.
В книге рассказывается о том, что такое язык и для чего он нужен челове-
ку, о соотношении языка и мышления, языка и общества.
м
4802020000—510
М101(03)84
ББК 81
066—84