Статьи по теории и истории языкознания - Осипов Ю.С.

Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке

Языкознание описательное и объяснительное

Автор: Осипов Ю.С.

Теги: языкознание и языки лингвистика языкознание филология издательство наука история языкознания серия памятники отечественной науки

Год: 2006

Похожие

Избранные труды. Том II. Общее и сравнительное языкознание

О материалистическом подходе к явлениям языка

Жизнь в науке

Осетинский язык и фольклор

Текст

В. И. АБАЕВ
по теории и истории
языкознания

российская академия наук
научный совет
Программы фундаментальных исследований
Президиума РАН
«Издание трудов выдающихся ученых»

«Памятники отечественной науки. XX век»
Серия основана в 2005 году
Главная редакционная коллегия:
академик Ю.С. ОСИПОВ (председатель),
академик А.Б. КУДЕЛИН (зам. председателя),
академик А.Ф. АНДРЕЕВ, академик К.А. ВАЛИЕВ,
член-корреспондент РАН В.И. ВАСИЛЬЕВ, академик Г.П. ГЕОРГИЕВ,
академик А.В. ГУРЕВИЧ, академик А.П. ДЕРЕВЯНКО,
академик В.А. КАБАНОВ, академик Н.П. ЛАВЕРОВ,
академик В.Л. МАКАРОВ, академик Е.Ф. МИЩЕНКО,
член-корреспондент РАН ГА. СОБОЛЕВ,
профессор Д.Е. СОРОКИН, академик О.Н. ФАВОРСКИЙ,
академик К.В. ФРОЛОВ,
В.Б. ЧЕРКАССКИЙ (ответственный секретарь)

российская академия наук
ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ
В. И. АБАЕВ
Статьи
по теории и истории
языкознания
МОСКВА НАУКА 2006

УДК 81
ББК81
А13
Ответственный редактор и составитель
доктор филологических наук В.М. АЛПАТОВ
Рецензенты:
доктор филологических наук М.И. ИСАЕВ
доктор филологических наук Т.М. НИКОЛАЕВА
Абаев В.И.
Статьи по теории и истории языкознания / В.И. Абаев ; [сост., отв. ред.
В.М. Алпатов]; Ин-т востоковедения РАН. - М. : Наука, 2006. - 150 с. - (Памятни-
ки отечественной науки. XX век). - 18ВЫ 5-02-034406-0 (в пер.).
Выдающийся российский ученый Василий Иванович Абаев (1900-2001) был не только крупнейшим
иранистом, но и теоретиком науки о языке. Девять статей, составивших настоящий сборник, написанных
в разное время (1933-1986) и опубликованных в разных изданиях, посвящены проблемам общей теории
языка, исторического развития языков, истории лингвистики Х1Х-ХХ вв. В.И. Абаев выдвинул и обос-
новал целый ряд теоретических положений, которые не только не потеряли своей научной ценности,
но со временем становятся всё более актуальными.
Для лингвистов, аспирантов и студентов филологических факультетов вузов, а также для тех,
кто интересуется вопросами развития языков.
По сети "Академкнига"
13ВЫ 5-02-034406-0 © Абаев В.И., 2006
© Институт востоковедения РАН, 2006
© Российская академия наук и издательство
"Наука", серия "Памятники отечествен-
ной науки. XX век" (разработка, оформ-
ление), 2005 (год основания), 2006
© Редакционно-издательское оформление.
Издательство "Наука", 2006

Предисловие
Василий Иванович Абаев (1900-2001) - фигура, уникальная в истории
отечественного языкознания. Его научная деятельность продолжалась поч-
ти восемь десятилетий, ему принадлежат всемирно известные труды по
иранскому языкознанию, среди которых фундаментальный "Историко-эти-
мологический словарь осетинского языка", по осетинскому фольклору и ли-
тературе.
В нашу задачу не входят рассмотрение биографии ученого и оценка его
трудов по иранистике: по этим вопросам обширная информация содержится
в вышедшей к его 100-летнему юбилею книге М.И. Исаева "Василий Ивано-
вич Абаев", там же дается и полная библиография трудов В.И. Абаева.
В данном издании представлена менее известная сторона деятельности вы-
дающегося языковеда - его труды по общему языкознанию, которые весь-
ма интересны, хотя они составляют лишь небольшую часть его обширного
наследия. Занимаясь всегда прежде всего иранистикой, Василий Иванович
постоянно обращался к вопросам общей теории языка в разные периоды
своей деятельности: первые его публикации по теоретическим вопросам от-
носятся к началу 30-х годов, последние - к 80-м. Хотя ученый не оставил мо-
нографий или статей большого объема по общей проблематике, многие по-
ложения своей концепции он выразил весьма определенно.
Если в иранистике В.И. Абаев очень быстро добился признания, то как
теоретик языкознания почти всю свою долгую жизнь он оставался обособ-
лен от современников и во многом одинок. Он всегда шел своим путем. Уче-
ник Н.Я. Марра, некоторое время увлеченный "новым учением" своего учи-
теля, он достаточно быстро его преодолел. Современник структурных тео-
рий языка, В.И. Абаев до конца их не принял и выступил против структура-
лизма как раз в годы, когда в СССР он был более всего популярен. Придя к
идеям о необходимости исторического подхода к языку, что сближало его с
наукой XIX в., он не разделял присущих ученым второй половины этого ве-
ка (как и их эпигонам в XX в.) позитивизма и узкого эмпиризма, стремясь к
несвойственным им обобщениям и широте взгляда на язык. Пожалуй,
более всего по духу В.И. Абаев походил на В. фон Гумбольдта и других уче-
ных начала XIX в., недаром он не раз в своих публикациях высоко оценивал
тот период (период "основоположников"), когда теоретики языка ставили
масштабные проблемы и достигали вершин, недоступных их потомкам.
Но, разумеется, он учитывал и накопленный в дальнейшем материал, и те
технические средства, которые создала последующая наука.
В начале 30-х годов В.И. Абаев работал в Ленинграде в Институте язы-
ка и мышления АН СССР, формально примыкая к направлению советской
5

лингвистики, возглавлявшемуся его учителем академиком Н.Я. Марром.
Но его научные поиски уже тогда выходили за рамки марризма (хотя
В.И. Абаев еще разделял некоторые идеи Марра вроде отрицания праязы-
ка). Это проявилось уже в первой его статье по теории языка «О "фонети-
ческом законе"», изданной в 1933 г. В ней рассмотрена история формирова-
ния понятия исторического закона в языкознании XIX в. и отмечены его
истоки (обратим внимание на интерес автора не только к античным, но и к
индийским грамматикам). При этом он вводит важное разграничение, не
всегда свойственное историкам языкознания: более адекватное описание
фактов может не быть связано с более адекватным их объяснением. "Наука
основоположников" от Ф. Боппа до А. Шлейхера нередко доходила до вопи-
ющего расхождения с фактами, но отличалась "смелостью мысли, широтой
размаха, высоко развитой способностью обобщения". А младограмматики
или А. Мейе, более аккуратные в деталях, не поднимаются до их высот и
склонны к "бескрылому крохоборству", отказавшись от решения "фунда-
ментальных вопросов". Для них "звуковые законы стали самоцелью". В ряд
"крохоборов" В.И. Абаев ставил и Ф. де Соссюра, взгляды которого рассма-
триваются лишь в одной области - причин языковых изменений, где вели-
кий швейцарский ученый как раз был наименее оригинален.
Признавая, что "на основе исследования и учета фонетических законо-
мерностей" получены "громадные результаты", В.И. Абаев пишет, что
нельзя ограничиваться констатацией звуковых законов, как это делали мла-
дограмматики: "Задача в том, чтобы показать, почему они есть там, где они
есть, и почему их нет там, где их нет". Нужна "правильная, всеобъемлющая,
подлинно историческая теория фонетического развития", которой пока нет.
Подобная критика младограмматического языкознания высказывалась и
рядом других ученых; можно упомянуть здесь И.А. Бодуэна де Куртенэ и
его ученика Е.Д. Поливанова, стремившихся построить такую теорию; их
деятельность, однако, никак не учтена в статье В.И. Абаева, хотя у послед-
него имелись схождения с ними во взглядах. Например, и В.И. Абаев, как
И.А. Бодуэн де Куртенэ и Е.Д. Поливанов, главное внимание обращает на
внутренние факторы развития языка, а не на языковые контакты. Впрочем,
Бодуэн де Куртенэ (и его предшественник П.К. Услар) положительно упо-
мянут в статье, но по другому поводу: в связи с концепцией фонемы (одно из
немногих достижений лингвистики XX в., которое В.И. Абаев высоко оце-
нивал и позже).
Особая точка зрения В.И. Абаева, однако, видна тогда, когда он пишет:
"Основным общим условием возникновения звуковых изменений мы счита-
ем семантические сдвиги". Такую причину изменений в ряду других иногда
указывали и раньше (например, Н.В. Крушевский), но у В.И. Абаева она
приобретает глобальный характер, что, вероятно, следует считать преуве-
личением. Далее говорится о том, что возникновение фонетического нов-
шества надо отделять от процесса его распространения в "определенной со-
циальной, политической и культурной обстановке". Самым сложным вопро-
сом признается вопрос о направлении звуковых изменений: "почему подвер-
гаются перерождению именно данные звуки, а не другие, почему данный
звук замещается одним, а не другим звуком" и т.д. Наука XIX в. не могла
ответить на подобные вопросы, и эта неспособность стала одной из причин
6

того, что многие языковеды разочаровались в этой науке и стали искать но-
вые пути. Не отвечает на них и В.И. Абаев, ограничиваясь постановкой про-
блемы и общим указанием на ее социальный характер. Но дальнейшее раз-
витие науки уже к 1933 г. большей частью шло в ином направлении.
В.И. Абаев справедливо упомянул Ф. де Соссюра в числе ученых, не решив-
ших данную проблему. Однако Соссюр совершил иное: он наметил пути раз-
вития лингвистики в другом направлении, при котором проблема причин
языковых изменений была исключена из числа актуальных проблем. В це-
лом нельзя сказать, что она решена и сейчас, хотя ученые XX в. высказыва-
ли иногда по этому поводу важные замечания (Е.Д. Поливанов, Р. Якобсон,
А. Мартине и др.). Но это были замечания общего характера, редко позво-
ляющие объяснить, почему в истории конкретного языка "данный звук за-
мещается одним, а не другим звуком". Ученые XX в. если и обращались к
этой проблеме, то приходили к выводу о невозможности ее решения в лин-
гвистике. Например, Е. Курилович писал, что лингвистика может лишь ус-
тановить, какие изменения возможны, а какие невозможны в данном кон-
кретном языке, но не способна предсказать, какие из этих изменений реали-
зуются, поскольку они определяются в значительной степени факторами,
лежащими вне языка. Однако не все языковеды XX в. с этим были соглас-
ны, к числу таких ученых относился и В.И. Абаев.
Если статья о фонетическом законе была в первую очередь полемиче-
ской, а положительные идеи автора в основном декларировались, то следу-
ющая статья "Язык как идеология и язык как техника", появившаяся лишь
год спустя, в 1934-м (переработанный вариант доклада, прочитанного в
1931 г.), содержала изложение позитивных взглядов автора. Это, пожалуй,
самая интересная из теоретических публикаций В.И. Абаева. К ней тесно
примыкает последующая статья "Еще о языке как идеологии и как техни-
ке", опубликованная в 1936 г. и представляющая собой дополнение и уточ-
нение положений предыдущей статьи; две статьи целесообразно рассмот-
реть в комплексе.
Главная идея этих статей - противопоставление двух сторон языка:
"языка как техники" и "языка как идеологии". Сразу оговорено, что это раз-
личие - не то же самое, что разграничение формы и семантики: форма
всегда технична, но семантика может быть идеологической и технической.
В словаре представлена техническая семантика слова, но в этимологии, в
связи с другими словами, а также между значениями слова отражается та
или иная идеология. Скажем, техническая семантика слова труд выражает
"понятие о производительной деятельности", но его этимологическая связь
со страданием и болезнью отражает определенную идеологию. Если техни-
ческая семантика показывает, что выражается данным словом, то идеологи-
ческая семантика (или идеосемантика, этот специальный термин предложен
в статье 1936 г.) связана с тем, каким способом это выражается: при появле-
нии нового понятия его "наречение происходит... на определенной матери-
альной основе мировоззрения, идеологии данной среды". Поэтому в разных
языках или в одном языке в разные эпохи одно и то же явление может име-
новаться по-разному.
У каждого слова и другого "элемента речи" имеются "технически-эмпи-
рическое" "ядро" и "идеологическая" "оболочка", состоящая из неустойчи-
7

9
вых "идеологических представлений, настроений и ассоциаций". Тот или
иной элемент "оболочки" может со временем перейти в "ядро", и этот про-
цесс В.И. Абаев называет технизацией. Особенно значима технизация в том
случае, если слово проникает в чуждую социальную среду: от него остается
лишь "ядро", в которое может войти и бывшая "оболочка", но это "ядро"
может получить новую "оболочку" на основе иной идеологии. Как указыва-
ет В.И. Абаев, "сужение идеологических функций языковой системы идет
параллельно с расширением ее технических функций". Любопытно сопостав-
ление технизации с переходом от золотых денег к бумажным. Предельный
случай технизации - грамматикализация. Возможно и обратное развитие,
когда прежняя идеология оживает, но ведущим процессом развития языков
является технизация. Именно благодаря технизации "язык одной эпохи ока-
зывается пригодным для другой... язык одной социальной группы оказыва-
ется способным обслуживать другую". Такой подход давал возможность для
разумного решения столь важного для советской лингвистики тех лет воп-
роса о классовости языка. Идеи Н.Я. Марра о том, что всё в языке классо-
во, вели к явному абсурду, противоположная точка зрения, которую впо-
следствии выдвинет И.В. Сталин, игнорировала влияние социальных факто-
ров на язык, а данный подход оставлял возможности для анализа.
Оценка процесса технизации у В.И. Абаева двойственна. С одной сторо-
ны, "технизация языка оказывается... истинным благодеянием: она эконо-
мит обществу силы, она избавляет общество от непосильного труда вновь и
вновь переделывать сверху донизу свою речь". Однако "процесс технизации
несет в себе... могучую унифицирующую тенденцию, которой живое семан-
тическое сознание сопротивляется".
Как указывает В.И. Абаев, "если в процессе своего создавания язык сам
по себе есть некая идеология, то с течением времени он всё более становит-
ся техникой для выражения других идеологий, техникой для обслуживания
общественной коммуникации". Получается, что "творческий" период, когда
"преобладают идеологически-созидательные процессы", переносится в ос-
новном в глубокую древность, а современность признается "периодом, когда
преобладают процессы технически-приспособительные". Это, пожалуй, са-
мое слабое место интересной концепции. Сказалось ли здесь влияние идей
В. фон Гумбольдта о двух этапах в истории языка: "развития" в древности и
"тонкого совершенствования" в исторические эпохи? Но влияли и еще не до
конца преодоленные идеи Н.Я. Марра: изучение языка как идеологии начи-
нает сводиться к пресловутой "лингвистической палеонтологии" Марра,
к выявлению в реально зафиксированных языках "реликтов первобытного
мышления". В статье 1936 г. В.И. Абаев, возможно под влиянием критики
предыдущей статьи со стороны марристов, уже прямо уравнивает изучение
идеологии и палеонтологию.
Но если отвлечься от уклона в "доисторию", усиливающегося в статье
1936 г., то разграничение двух сторон языка имеет параллель с игнорируе-
мым в статьях разделением языка и речи у Ф. де Соссюра (из структурных
идей вновь упоминается в статье 1936 г. "яркая идея" фонемы). Вся сфера
языка, по Соссюру, явно относится к "технике", а "субъективные представ-
ления, настроения и ассоциации" - явления речевые. Образование новых
слов и значений также первоначально происходит в речи, на что специаль-
8

но указывал ученик Соссюра А. Сеше. Но важно, что современная
В.И. Абаеву наука о языке (традиционная и структуралистская) характери-
зуется как "наука о технизованных формах речи", игнорирующая язык как
идеологию. Позже, в статье 1965 г. "Лингвистический модернизм как дегу-
манизация науки о языке", ученый прямо будет критиковать структурализм
за "односторонний... подход к языку в аспекте только коммуникативной тех-
ники". В то же время в статьях В.И. Абаева имеется определенное идейное
сходство (по-видимому, без каких-либо прямых влияний) с широко извест-
ной сейчас книгой В.Н. Волошинова "Марксизм и философия языка", издан-
ной в 1929 г. 1
В последнее время две указанные статьи В.И. Абаева специально рас-
сматривала Т.М. Николаева2, справедливо отмечая сходство понятия языка
как идеологии с тем, что теперь принято называть картинами мира в языке.
Продолжение темы нашло отражение в статье В.И. Абаева "Понятие
идеосемантики", опубликованной в 1948 г., в основу которой лег доклад, про-
читанный автором во время войны в Цхинвали (тогда Сталинири) и там же
опубликованный в первоначальном варианте. К этому времени ученый,
сохраняя, как и многие представители его школы, почтение к Н.Я. Марру
(что отражено в начальной части статьи), был уже совсем независим от его
взглядов, придя, в частности, к признанию языковых семей и родства языков.
Статья посвящена проблемам исторической семантики (семасиологии),
самой в то время (как, впрочем, и сейчас) неразвитой области историческо-
го языкознания. В ней вновь говорится о необходимости разграничить "со-
временное коммуникативное использование слова" (техническую семантику,
малую семантику) и "идеосемантику" (большую семантику), которая сбли-
жается с восходящим к В. фон Гумбольдту понятием внутренней формы.
Однако последнее понятие, согласно В.И. Абаеву, не может относиться, как
предполагал Гумбольдт, к языку в целом, речь может идти лишь о внутрен-
ней форме "элементов речи", т.е. в первую очередь слов. Такое более узкое
понимание внутренней формы вполне соответствовало привычной в отече-
ственной науке традиции употребления данного термина, восходящей к
А.А. Потебне. Указано, что "малая семантика" слов обычно хорошо подда-
ется переводу на другие языки в отличие от "большой семантики", из кото-
рой в первую очередь и складывается специфика конкретного языка. "Идео-
семантика начинается там, где начинаются тонкости и нюансы". Еще более
определенно, чем в статьях 30-х годов, она связывается с национальными
картинами мира.
В.И. Абаев приводит несколько примеров этимологии осетинских слов,
связанных с его тогда только начинавшейся работой по этимологическому
словарю. При этом в одном ряду отражений древней идеологии оказывают-
ся и социальные термины, и слова, имеющие чисто бытовое происхождение.
Речь в статье, однако, идет не только об этимологиях, но и о семантических
отношениях между словами современного языка. В связи с этим В.И. Абаев
высказывает идею, кажущуюся для него несколько неожиданной: "Семан-
тическое содержание слова определяется не только тем, что оно означает,
но и тем, чему оно противопоставляется". Далее говорится о семантиче-
ских оппозициях между словами. Это вполне согласуется с тем, как подходи-
ла к данному вопросу структурная лингвистика. Уже Ф. де Соссюр ввел по-
9

нятие значимости, затем Р. Якобсон и др. распространяли введенное Н. Тру-
бецким понятие оппозиции из фонологии на другие области лингвистики,
включая семантику. Трудно сказать, насколько тогда В.И. Абаев знал эти
работы, к которым он в 1965 г., когда они, безусловно, были ему известны,
относился критически. Но общая направленность научных поисков могла
приводить ученых к сходным идеям. Вернее, лишь к отчасти сходным.
Он формулирует два "основных закона языка": "Все в языке держится на
противопоставлении" и "Все в языке подвержено взаимозамене и смеше-
нию". Первый из них был важнейшим положением структурализма, второй
противоречил структурному подходу. Тем не менее В.И. Абаев признает оба
положения, несмотря на их противоречие друг другу: "Только данная кон-
кретная ситуация решает, какой из двух противоположных факторов всту-
пит в действие".
Если в статьях 30-х годов язык как идеология во многом относился к глу-
бокой древности, то в статье 1948 г. речь постоянно идет о современных
языках и, наоборот, подчеркнута вечность идеосемантики: "Представить се-
бе слово без идеосемантики так же невозможно, как воспроизвести музы-
кальный звук без обертонов". Наиболее явно идеосемантика присутствует в
сфере лексики, но ставится и вопрос о ее присутствии в грамматике; напри-
мер, грамматическая категория именного класса отражает "когда-то живую
и актуальную" классификацию объектов, обычно сохраняющуюся "в по-
тускневшем, десемантизированном виде". Ставится также вопрос о сопоста-
влении идеосемантик разных языков и выявлении общих закономерностей.
Еще одна проблема - насколько та или иная внутренняя форма является
"живой и цветущей" для современного языкового сознания, и насколько она
уже превратилась в элемент языка как техники (вопрос, который часто не
учитывается современными исследователями языковых картин мира). Мно-
гое в этой концепции было лишь эскизно намечено, но, безусловно, это был
интересный подход. Он предвосхищал современные исследования языковых
картин мира и был лишен крайностей, к которым пришел, например, рабо-
тавший в тот же период (середина и конец 30-х годов) Б. Уорф; последний в
какой-то степени сводил весь язык к "идеологии", преуменьшая значение
"техники".
Данные работы В.И. Абаева некоторые зарубежные исследователи ста-
вят очень высоко: японский ученый К. Танака признал их лучшим из того,
что было создано в советском языкознании тех лет3. Но изменение ситуации
в советском языкознании после 1950 г. (охарактеризованное К. Танака как
победа лингвистики, признававшей лишь "язык как технику") помешало
дальнейшему продолжению этих исследований. После выступления
И.В, Сталина марристы, в число которых попал и В.И. Абаев, были обвине-
ны помимо всего прочего и в "злоупотреблении семантикой". Впрочем, на
более конкретном уровне, при разработке этимологии тех или иных слов в
своем словаре, Василий Иванович во многом руководствовался выработан-
ными им принципами и позже.
Следующая теоретическая статья ученого "О принципах этимологиче-
ского словаря", появившаяся всего через четыре года после предыдущей, в
1952 г., довольно мало на нее похожа. Она была написана в трудный период
жизни автора, связанный и с личными переменами (переезд из Ленинграда в
10

Москву), и с резкой и несправедливой критикой, которой он подвергся един-
ственный раз в своей жизни. Общая критика представителей "марровского"
лагеря оказалась лишь началом: в конце 1951 г. В.И. Абаев подвергся пер-
сональной проработке в ведущем идеологическом органе, журнале "Боль-
шевик". В Институте языкознания АН СССР в январе 1952 г. организовали
специальное заседание, посвященное обсуждению статьи в "Большевике",
фактически должен был состояться разгром всего, что сделал Василий Ива-
нович. Однако худшего удалось избежать: В.И. Абаев не был уволен, а на
заседании ему было лишь предписано подготовить для только начавшего тог-
да выходить журнала "Вопросы языкознания" статью с критикой своих
взглядов. Статья вскоре, в том же 1952 г., была опубликована, но никакого
покаяния там нет. Если отвлечься от неизбежных в то время похвал труду
Сталина, то это - серьезное изложение позитивных взглядов автора в связи
с его "Историко-этимологическим словарем осетинского языка", над кото-
рым он тогда интенсивно работал.
В.И. Абаев еще до 1950 г. пришел к выводу о верности основных поло-
жений сравнительно-исторического языкознания, которые пытался опро-
вергнуть Н.Я. Марр. Теперь эти положения были подтверждены "самим"
И.В. Сталиным, и ученый мог говорить о них в полный голос. В статье
констатируется значительное отставание нашей страны в области компа-
ративистики в связи с господством марризма, что особенно сказалось на
этимологических словарях: в СССР такой словарь был создан лишь для
армянского языка.
В статье изложение принципов компаративистики, во многом забытых
в эпоху марризма, сочетается с подтверждением (по необходимости осто-
рожным) некоторых прежних идей В.И. Абаева. Специально подчеркнута
связь истории слов с историей мышления, особо отмечено, как "общие и от-
влеченные понятия... постепенно формируются на базе конкретных, образ-
ных представлений". То есть ученый не ограничивался анализом происхож-
дения отдельных слов, но стремился вслед за любимыми им учеными пер-
вой половины XIX в. найти общие закономерности исторического развития
языков, в том числе в плане исторической семантики. Отмечена и необхо-
димость "сотрудничества языковеда с представителями смежных общест-
венных наук".
Если в 1952 г. В.И. Абаев мог писать о Н.Я. Марре лишь резко критиче-
ски, назвав его анализ по четырем элементам "лженаукой", то в 1960 г.,
когда страсти улеглись, он смог в связи с 25-летием со дня смерти своего
учителя выступить со статьей, где дал всестороннюю и объективную оцен-
ку его теорий. До сих пор это лучшее из написанного о Марре. В.И. Абаев
отдает должное "звезде первой величины" в "славном созвездии" русских
востоковедов, "удивительному человеку", которому оказывались тесны
любые рамки. Кавказоведческие работы Марра оцениваются очень высоко,
но отмечено, что в области лингвистики "работы его... с самого начала бы-
ли очень неровными", а в компаративной лингвистике ему мешало "отсутст-
вие настоящей школы". И "с течением времени мы все меньше видим упря-
мых фактов и все больше - упрямого автора", в результате Марр пришел к
"новому учению о языке", об основных положениях которого В.И. Абаев
может сказать "мало отрадного". Отвергая это учение, он делает, в отличие
11

от многих других критиков Марра, важное разграничение: одно дело - по-
становка теоретических проблем, где "Марр обладал поразительно верным
чутьем большого ученого", но совсем другое - "методы разрешения" этих
проблем, оказавшиеся неверными. Это разграничение очень существенно и
справедливо. Верно подчеркивает В.И. Абаев и влияние на Марра "контек-
ста революционной эпохи".
В статье также присутствует объективная и противоречивая оценка лич-
ности академика. С одной стороны, видно восхищение его "сильной и неза-
урядной научной индивидуальностью", Марр противопоставляется осторож-
ным "ученым-крохоборам", лишенным "творческого центра". Эти оценки
перекликаются с оценками В. фон Гумбольдта и других "основоположни-
ков", ошибавшихся, но ставивших крупные проблемы, в ранней статье
В.И. Абаева. Но, с другой стороны, при сильном "творческом центре" Марр
был лишен "центра торможения", в результате чего утратил способность
подвергать свои идеи критическому разбору.
В том же, 1960 г. появилась статья "Об историзме в описательном язы-
кознании", где В.И. Абаев с некоторыми новыми акцентами повторил идею,
высказанную им еще в 30-е годы: "Наука XIX века - это наука прогрессив-
ного, полного жизненных сил общества, сделавшая историзм своим знаме-
нем". Вновь перечисляются имена всегда высоко ценимых Василием Ивано-
вичем ученых от Ф. Боппа и В. фон Гумбольдта до А. Шлейхера. Резче, чем
раньше, формулируется и другая сторона этого тезиса: "Антиисторизм бу-
дет всегда знаменем любой деградирующей и вырождающейся науки".
К 1960 г. в советском языкознании уже широко распространились идеи струк-
турной лингвистики, устанавливавшей приоритет синхронного исследования
над диахронным. В более ранних публикациях В.И. Абаев мало обращал
внимания на эти идеи, теперь он формулирует свое отношение к ним: "Чис-
то синхронное описание относится к описанию с учетом истории... как менее
совершенное познание относится к более совершенному. Познание статики
через чисто синхронное описание - это лишь ступень, этап на пути к более
совершенному, более глубокому, более ценному познанию статики - через
историю". Такой подход отчасти сходен с идеями младограмматиков, осо-
бенно Г. Пауля, считавшего, что описательная, т.е. синхронная, граммати-
ка - лишь "прочная основа для исторических изысканий"4. Но еще ближе он
к идеям И.А. Бодуэна де Куртенэ: "Спокойствие, остановка, застой - явле-
ние кажущееся, это частный случай движения при условии минимальных из-
менений. Статика языка есть только частный случай его динамики"5.
И.А. Бодуэн де Куртенэ положительно упоминается и в данной статье, про-
тивопоставляясь младограмматикам.
Ученым XIX в. резко противопоставлен Ф. де Соссюр. С одной стороны,
у него отмечены "удивительная цельность, логичность и последовательность
всего построения". Но, с другой стороны, "Соссюра надо либо целиком при-
нять, либо целиком отвергнуть", и В.И. Абаев предпочитает последнее.
Для советского языкознания тех лет это была необычная постановка вопро-
са, здесь Василий Иванович опять-таки перекликается с появившейся много
раньше книгой В.Н. Волошинова. "Лингвистический модернизм" Соссюра и
его последователей критикуется прежде всего за отказ от историзма и за раз-
рыв "связи с другими общественными науками". То же, что в структурализ-
12

ме приемлемо, то не ново: понимание языка как системы оыло свойственно
и всей науке XIX в., лишь у младограмматиков оно "было несколько затем-
нено". По мнению В.И. Абаева, структуралисты переоценивают знаковость
языка, игнорируя его "познавательную систему". Это может давать резуль-
таты там, где "чистые отношения" в языке преобладают (фонология), но ме-
шает изучать языковые значения. Далее в статье приводятся примеры из раз-
ных языков, показывающие, что часто те или иные явления современного
языка, представляющие собой реликты прежних эпох, не могут быть объяс-
нены синхронно и требуют обращения к истории.
Выступление В.И. Абаева резко противоречило господствовавшему тог-
да в советской теоретической лингвистике подходу, при котором структур-
ная лингвистика либо целиком, либо в каких-то отдельных положениях при-
нималась. Оно могло восприниматься (и действительно воспринималось)
как призыв вернуться к науке прошлого века. Сейчас, однако, оно во мно-
гом видится иначе: наука движется по спирали. Господствующая тогда тен-
денция опираться на собственно лингвистические методы, освободясь от
влияния других наук, теперь сменилась новым стремлением к комплексно-
сти. В рамках структурализма действительно не были сколько-нибудь убе-
дительно решены вопросы семантики (в отличие от фонологии), и знаковая
концепция языка не давала здесь методов. А жесткое разграничение синхро-
нии и диахронии всё более сменяется использованием исторического мате-
риала для объяснения тех или иных синхронных явлений. Но на определен-
ном историческом этапе, который у нас в 1960 г. еще не закончился, жест-
кие ограничения, накладываемые на лингвистику структурализмом, давали
свои результаты. Однако были и ученые, не согласные с этими ограничени-
ями, как В.И. Абаев.
В 1965 г. В.И. Абаев выразил те же идеи более развернуто в статье
"Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке", опублико-
ванной журналом "Вопросы языкознания" в дискуссионном порядке. Здесь
вновь варьируется идея о деградации науки о языке от широких построений
В. фон Гумбольдта и Я. Гримма через младограмматизм к окончательному
кризису в структурализме (подчеркивается не столько разница между мла-
дограмматиками и Соссюром, сколько преемственность их идей). Новое
здесь - помещение этих направлений в широкий культурный контекст. Если
Гумбольдт и другие "основоположники" сопоставлены с романтизмом в ев-
ропейской культуре, то структуралисты рассматриваются как представите-
ли модернизма, охватившего западный мир. Общее здесь - "дегуманизация",
"изгнание человека". Со структурализмом сопоставлены высказывания пи-
сателей-модернистов, в частности А. Роб-Грийе, призывавшего "к полному
изгнанию человека из художественной ткани романа". "Лингвистический
модернизм" понимается как изучение языка "в себе и для себя", в отрыве от
говорящего на нем человека и от связей с мышлением (здесь, кстати, опять
есть переклички с книгой В.Н. Волошинова). Резко критикуются и
Ф. де Соссюр, и Л. Ельмслев, и пражцы, и дескриптивисты.
Из всех общелингвистических публикаций В.И. Абаева именно эта ста-
тья вызвала наибольший резонанс, который был в основном отрицатель-
ным. В 1965 и 1966 гг. в "Вопросах языкознания" прошла дискуссия по про-
блемам, поднятым Василием Ивановичем, и никто с ним не согласился до
13

конца, часть же выступлений была резко критической по отношению к его
идеям. Поскольку противостояние направлений в советском языкознании
уже начинало приобретать политический оттенок (в 1965 г. он еще не был
столь явным, как позднее), выступление с резкой критикой структурализма
и всей западной культуры многими воспринималось как официально-охра-
нительное, хотя В.И. Абаев, безусловно, выражал личную, выстраданную
точку зрения. И сейчас мы понимаем, что в его формулировках, иногда дей-
ствительно слишком резких, была существенная доля истины.
Если в СССР 1965 г. структурализм был на подъеме, то на Западе, осо-
бенно в США, он уже начал уступать место провозглашенному Н. Хомским
генеративизму. Этот лингвист заявлял примерно в те же годы о необходимо-
сти обратиться к изучению говорящего человека и его способности гово-
рить. В статье В.И. Абаева, кстати, Хомский упоминается, но ошибочно
назван одним из представителей американского структурализма. Впрочем,
эта ошибка в СССР тогда была массовой.
После 1965 г. В.И. Абаев всё реже высказывался по вопросам общей
теории языка, сосредоточившись на иранистике. Лишь в 1986 г. он единст-
венный раз выступил с итоговой статьей "Языкознание описательное и объ-
яснительное. О классификации наук". Вопрос о разграничении описатель-
ной и объяснительной лингвистики в те годы постоянно дискутировался, но-
вое его решение предложил Н. Хомский, на этот раз вовсе проигнорирован-
ный В.И. Абаевым, который опять-таки исходил из разграничения, свойст-
венного науке XIX в. Не всякое историческое исследование объяс-
нительно, но "историзм - обязательный признак объяснительной науки".
Так считал еще Г. Пауль. Отказавшийся от историзма структурализм (как и
формальная школа в литературоведении) признан "тупиковым направлени-
ем в языкознании". В 1986 г. он уже во многом стал прошлым науки, но та-
кая оценка, безусловно, не была справедливой. Повторены оценки структу-
рализма как "дегуманизации". Впрочем, по-прежнему высоко оценивается
фонология (в том числе фонология Н.С. Трубецкого), противопоставляемая
фонетике как объяснительная дисциплина описательной. Здесь признается
вклад науки XX в. в объяснительную лингвистику. Зато в области лексиче-
ской семантики объяснительной дисциплиной признается лишь этимология,
как это считали младограмматики. В духе XIX в. рассматривается и типоло-
гия: синхронные классификации языков допускаются, но лишь как описа-
тельные, а объяснительной считается стадиальная типология, которую в
XX в. безуспешно пытался возродить Н.Я. Марр. Идеи Марра В.И. Абаев,
разумеется, отвергает, но признает идею стадий продуктивной, обоснованно
отмечая ее развитие в 70-80-е годы у С.Д. Кацнельсона и Г.А. Климова.
В связи с этим ученый вновь вспоминает свои старые идеи о языке как идео-
логии и технике и о технизации (упомянуты они и в статье 1965 г., где, одна-
ко, неудачным признавался термин "идеология", теперь восстановленный).
Наконец, как непременный компонент объяснительной лингвистики упоми-
нается и проблема глоттогенеза, с 1950 г. у нас (а на Западе еще раньше)
фактически исключенная из числа лингвистических проблем. Но возвраще-
ние интереса к ней уже приближалось.
В целом последняя теоретическая публикация ученого сочетает в себе
идеи науки о языке, высказывавшиеся еще в XIX в., и некоторые плодотвор-
14

ные положения, которые на новом витке развития лингвистики стали акту-
альными.
Итак, сравнительно небольшое количество теоретических публикаций
Василия Ивановича Абаева дает основание считать его оригинальным мыс-
лителем. Он нередко шел не в ногу со своим временем, часто обращая свой
взгляд на науку прошлого, но в то же время указывал на важные проблемы,
игнорируемые его современниками, которые в наши дни оказываются зна-
чимыми и актуальными.
Статьи публикуются с учетом правил современной орфографии и пунк-
туации; описание библиографических источников соответствует современ-
ным ГОСТам.
Примечания
1 См.: Алпатов В.М. Волошинов, Бахтин и лингвистика. М.: Языки славянской
культуры, 2005. С. 263-265.
2 Николаева Т.М. Несколько слов о лингвистической теории 30-х: фантазии и
прозрения // Слово в тексте и словаре: К 70-летию акад. Ю.Д. Апресяна. М.: Языки
русской культуры, 2000.
3 Тапака КсазиЫко. "8шаапп §еп§о§аки" зекюки. Токуо, 2000. С. 289-290.
4 Пауль Г. Принципы истории языка. М.: Прогресс, 1960. С. 46.
5 Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. М.:
Изд-во АН СССР, 1963. Т. 1. С. 349.
В.М. Алпатов

О "Фонетическом законе""
Когда говорят о звуковых или фонетических законах, то имеют в виду,
во-первых, закономерности, наблюдаемые внутри одного языка, например
постоянное ударение, как во французском или польском, ассимиляцию
согласных, как в древнеиндийском, гармонизацию гласных, как в турецких
языках, невозможность звонких согласных в исходе, как в русском, и т.п.
В любом языке можно найти ряд подобных закономерностей. Один язык не
выносит начального г, другой - конечного п. Один не терпит в начале слова
двух согласных, другой проявляет особую склонность к скоплению соглас-
ных именно в начале и т.п.
Во-вторых, под звуковыми законами разумеют закономерное соответст-
вие звуков в одних и тех же словах в двух или нескольких родственных язы-
ках или диалектах. Например, когда в определенных условиях звуку [а] в
грузинском соответствует [о] в мегрельском, звуку [е] в великорусском -
звук И в украинском, звуку [с1] в немецком - звук [±] в английском и т.п.
В-третьих, наконец, под звуковыми законами понимают также законо-
мерные соответствия звуков одного и того же языка на разных этапах его
истории. Например, когда древневерхненемецкому [и] соответствует в ново-
верхненемецком [аи], среднеперсидскому начальному [у] - новоперсидское
[Ь] или [§] и т.п.
Основанием для подведения всех подобных явлений под одно понятие
звукового закона служит то, что во всех случаях присутствует идея изме-
нения, идея о том, что во всех трех категориях явлений мы имеем дело с
исторически обусловленными фактами, возникающими и раскрыва-
ющимися во времени. Задача, следовательно, заключается в том, чтобы
вскрыть условия, причины, факторы возникновения и распространения на-
блюдаемых в языках звуковых закономерностей на фоне общего историче-
ского развития этих языков. Как же справилась с этой задачей индоевропей-
ская школа, о которой мы знаем, что она очень много и очень усердно зани-
малась фонетикой?
От прошлого индоевропейская школа получила две фонетические "тео-
рии": "теорию" эуфонии, или благозвучия, и "теорию" взаимовлияния сосед-
них звуков в речи. Первая исходила от греко-римских, вторая - от индийских
грамматиков.
В этих теориях, в особенности в индийских правилах "§апс!Ы", уже за-
ключалось понятие звукового закона, во всяком случае в первом из указан-
* Статья впервые опубликована в сб.: Язык и мышление. I. Л., 1933. (Прим. отв. ред.)
16

ных выше трех смыслов, именно в смысле внутриязыковых звуковых норм.
Создав сравнительную грамматику индоевропейских языков, основополож-
ники индоевропейского языкознания расширили понятие звукового закона,
подведя под него как закономерные междуязыковые звуковые со-
ответствия в пределах родственных языков, так и исторические чередова-
ния. В этом смысле о звуковых законах высказывался еще В. Гумбольдт,
а развернутое изложение учения о звуковых законах мы находим уже у дру-
гого основоположника, Фр. Боппа, который и пустил впервые в обращение
ставший впоследствии знаменитым термин "Ьаи1§е8е12". В первый период
своей деятельности Бопп находился под влиянием греко-римской теории
благозвучия и искал причину звуковых изменений в стремлении говорящих
избегать неприятных и стремиться к приятным звукосочетаниям. При этом
он проницательно указывал, что "законы благозвучия" могут получить си-
лу только на почве семантического ослабления речи. Впоследствии он отка-
зался от этого, как и вообще от какого бы то ни было объяснения звуковых
законов, и стал рассматривать их как самопроизвольные, спонтанные прояв-
ления языковой жизни, противопоставляя им звуковые изменения, объясня-
емые действием аналогии. Этот отказ от попыток объяснять явления,
который некоторые лингвисты вменяют Боппу в заслугу, представляет на
деле шаг назад, который оказал известное, отнюдь не благотворное, влия-
ние на все последующее развитие учения о звуковых законах в индоевропей-
ской лингвистике.
Особую, хотя не слишком удачную, позицию занял в вопросе о звуковых
законах современник Боппа Я. Гримм. Воодушевленный национальным ро-
мантизмом, автор знаменитой "Немецкой грамматики" пытался объяснять
исторические чередования германских согласных (Ьаи1Уег$сЫеЪип§еп) осо-
бенностями национального характера германского народа. Несостоятель-
ность этого объяснения была ясна уже в его время...
Много внимания уделял звуковым законам младший современник осно-
воположников, знаменитый в свое время классик Георг Курциус. Не кто
иной, как Курциус выдвинул в качестве объяснения звуковых законов тео-
рию удобства произношения (Ве^иет1^сЬке^^з^Ьеог^е). Курциусу же принадле-
жит сравнение звуковых изменений с наблюдаемыми в мертвой природе
процессами "выветривания" (V етш11егип%). Далее Курциус в еще более яс-
ной и решительной форме, чем Бопп, указал на действие аналогии как на
второй решающий фактор фонетических изменений наряду со "спонтанны-
ми" звуковыми переходами. Как теория "удобства" и выветривания, так и
теория аналогии обнаружили удивительную живучесть, и в той или иной
форме они то и дело выплывают на поверхность на протяжении всей исто-
рии языкознания, привлекаемые для объяснения явлений звуковой жизни
языка рядом исследователей, вплоть до последнего времени (см., например,
упражнения Поливанова на тему о речевой деятельности как "трудовом
процессе"). Наконец, тот же Курциус впервые провел четкое разграничение
между сплошными ("конститутивными", как он выражается) и спо-
радическими звуковыми перебоями. Это разграничение полностью
сохраняет свое значение до настоящего времени.
Свойственное в большей или меньшей степени всем основоположникам
представление об языке как об организме
было
17

но до крайнего предела А. Шлейхером. Непоколебимо веруя в реальность
праязыка, Шлейхер представлял себе развитие всей так называемой индоев-
ропейской системы языков как развитие некоего своеобразного организма.
Исходя из этого воззрения, Шлейхер рассматривал законы языка как е с -
тественные законы, откуда логически пришел к утверждению, что од-
ни и те же звуковые законы должны быть действительны для всех языков.
Противоречие этой теории с действительностью настолько вопиющее, что
она не могла не вызвать критики в позднейшей лингвистике, и когда позд-
нее возникла так называемая младограмматическая школа, одним из основ-
ных моментов, питавших эту школу, была реакция против шлейхерианства.
Однако с точки зрения философской воззрения младограмматиков пред-
ставляют бесспорный шаг назад по сравнению со взглядами "стариков"-
основоположников. Наука основоположников - это наука восходящего
класса со всеми свойственными такой науке качествами: смелостью мысли,
широтой размаха, высоко развитой способностью обобщения. Напротив,
вся последующая лингвистика, т.е. как младограмматическая, так и "социо-
логическая'* школа, это - наука нисходящего класса со свойственной такой
науке неудержимой склонностью к трусливому и бескрылому крохоборству.
И когда идет речь о буржуазном наследстве, для нас В. Гумбольдт и
Фр. Бопп безусловно выше и ценнее Бругманна или Мейе, так же как в фи-
лософии Гегель выше Вундта, в литературе Гёте выше Метерлинка, в музы-
ке Бетховен выше Штрауса. При всех своих заблуждениях "старики" обла-
дали достаточной широтой и глубиной философской мысли, чтобы воспри-
нимать язык как некое единство, единство формы и содержания, обла-
дающее специфическими свойствами и закономерностями1. Их ошибка бы-
ла в том, что они искали корни содержания, как и формы, в "духе", а не в бы-
тии. Но эта ошибка не мешала им видеть ясно ведущую, решающую роль
содержания, "внутренней формы". Они были в полном смысле мыслителя-
ми, а не цеховыми катедер-грамматиками. Они не боялись ставить "основ-
ные" вопросы, когда их приводил к этому ход исследования. Младограмма-
тики же попросту испугались трудностей, и, чтобы избегнуть их, они заяви-
ли, что фундаментальные вопросы, над которыми вдумчиво и смело работа-
ла мысль основоположников, вовсе не существуют или, во всяком случае,
не являются предметом лингвистики.
Чтобы уклониться от углубленно-философской постановки вопросов
языка (да и не только языка), самый верный и испытанный прием - ото-
рвать форму от содержания. К этому именно приему прибегли младограм-
матики. Они убедили себя, что язык - это форма, история языка - история
форм. Сведя далее проблему формы к проблеме отдельных звуков и их из-
менений, младограмматики в паническом бегстве от философии спрятались
в карточную крепость "чистой" фонетики, привесив для безопасности над-
пись: "вход посторонним идеям воспрещается".
Если для "стариков" звуковые законы были лишь средством для восста-
новления истории языка, истории, правда, куцой, искаженной благодаря
теории праязыка, то для младограмматиков звуковые законы стали самоце-
1 "Иепкеп ипс! ЗргасЬе зшс! еЪепзо йеШксЬ, \\ае 1пЬак ипс! Рогт" (ЗсМеккег А. Э1е ёеШзсЬе
ЗргасЬе. 4. АиГ. ЗСиП^аП, 1879. 5. 40).
18

лью. Таким образом, младограмматическая школа отказалась даже от тех
крох историзма, которые были налицо в концепциях "стариков". Вот одно
замечательное место из "манифеста" младограмматиков, которое ярко ос-
вещает их антиисторическое убожество: "8о $юЬег шт ёе$8еп 8тс1, с!а§8 ипзеге
тёоёегташзсЬеп Уогу&ег зсЬоп §егас!е 80 ше мг гиг 1е1ЬНсЬеп. НегуогЬпп§ип§
ёег ЗргасЫате 1Ьге Ырреп, 2ип§е, 2аЬпе и. 8. \у. пби§ Ьаиеп, 8о зюЬег кбппеп \у1г
аисЬ ёеззеп 8ет <1а88 сИе §е8атт1е рзусЫзсЬе 8еке Иггег ЗргасЬ1:Ьаи§кек, с!аз
Негуог1ге1еп с!ег 1т СесШсЬйизз аиЛе\уаЬг1еп ЬаийиЫег аи8 ёет 2и81апс1 Йе8
11пЬеши8818е1П8 ипё сИе Еп#а1Шп§ ёег Ьаи1У0г$1е11ип§еп ги \УоЛет ипё 8а1геп, т
с1ег8е1Ьеп \Уе1$е ипс! 1т с!ет8е1Ъеп Мааззе ип!ег ёет ЕтЯизз ёег Ыеепа880с1аПоп
81апс1, те §1е посЬ ЬеШе §1еЬ1, ипё 1ттегс1аг, 801ап§е Меп8сЬеп МепзсЬеп Ые&еп
\уегс1еп, 81еЬеп \уггсГ (Вги§тапп ипё ОзЙюЙ7 "МогрЬо1о§18сЬе Ш1ег$исЬипёеп"
1878. Е1п1еШт§, 8. XVI) ["Наше мнение таково: как мы уверены в том, что
нашим индоевропейским предкам были нужны губы, язык, зубы и т.д., так
мы можем быть уверены в том, что вся психическая сторона их языковой
деятельности, в частности воплощение сохраняемых в памяти звуковых
представлений в слова и предложения, так же и в такой же степени находи-
лась под влиянием ассоциаций идей, как она находится сегодня и будет нахо-
диться впредь, пока люди останутся людьми"2].
"Наши предки имели такие же зубы и губы, как мы, и такую же психику,
и эта психика будет оставаться неизменной, пока люди остаются людьми" -
такова квинтэссенция младограмматической мудрости.
Эта антиисторическая "установка" легла в основу всей последующей ра-
боты над языком в господствующей лингвистике, не исключая так называе-
мой социологической школы.
Выступив против основоположников, которые склонны были рассматри-
и
вать язык как некий самостоятельный организм, который живет по своим
собственным законам, младограмматики противопоставили этому свой те-
зис: нет языка вне говорящего индивида. Однако этот тезис может стать пло-
дотворным принципом в исследовании языкового развития только в том слу-
чае, если он дополняется другим тезисом: нет говорящего индивида вне кон-
кретных исторических условий хозяйственной и социальной жизни. Этот по-
следний тезис фактически не получил никакого применения в индоевропей-
ской лингвистике. У нас широко распространяются сведения о существова-
нии в Европе особой "социологической" школы языкознания, причем пред-
ставителями ее называют обычно Соссюра и Мейе. Эти сведения являются,
как сказал бы Марк Твен, "несколько преувеличенными". Во-первых, два
или три лингвиста, лепечущие, что "язык есть социальное явление" (какая
смелая мысль!), еще не могут быть названы школой. Следовательно, слово
школа" придется взять в кавычки. Во-вторых, и это особенно поучительно,
и >»
социолога можно отличить от простого смертного, только пока он остает-
ся в сфере декларативных заявлений о "социальном характере" речевых яв-
лений. Стоит ему перейти от деклараций к практике, к работе над конкрет-
ным материалом, как он становится похож как две капли воды на самого за-
2 Оапгоф Г., Бругман К. Предисловие к книге "Морфологические исследования в обла-
сти индоевропейских языков" // Звегинцев В.А. История языкознания Х1Х-ХХ веков в очер-
ках и извлечениях. М., 1964. Ч. 1. С. 196. {Прим. отв. ред.)
19

урядного младограмматика. Не будет поэтому большой ошибки, если мы
возьмем в кавычки и слово "социологическая". Вольтер как-то подшучивал
над Священной Римской империей, говоря, что в сущности она не священная,
не римская и не империя. Про социологическую школу можно сказать, что
она не социологическая и не школа, и это, пожалуй, всё, что о ней можно ска-
зать. "Общество", о котором говорит Соссюр как о носителе языковой сис-
темы, лишено каких-либо конкретных исторических признаков. Это какое-
то абстрактное, внеисторическое общество, какой-то загадочный "некто в
сером", который призван блюсти языковые нормы и пресекать индивидуаль-
ные уклоны. Когда мы обращаемся при*исследовании языковых фактов к
обществу, мы делаем это в надежде, не даст ли нам история общественного
развития ключа к объяснению языковых изменений. "Общество" же
Соссюра имеет как раз противоположную функцию: оно призвано объяс-
нять неизменность языковых норм. Если бы кто-либо ставил вопрос
так: "почему язык не изменяется", мы могли бы смело отослать его к Соссю-
ру, где он нашел бы исчерпывающие объяснения по этому вопросу. Но тако-
го вопроса никто не ставит и не собирается ставить, потому что в действи-
тельности язык очевиднейшим образом изменяется. А раз так, то становится
непонятным, кому и зачем нужна такая "социология".
Если у Соссюра еще можно говорить о какой-то социологии, правда вне-
исторической, а потому бесплодной, как евангельская смоковница, то со-
циологизм другого представителя этой "школы", Мейе, есть уже просто ре-
зультат печального недоразумения. Конечно, ни о каком социологе-Мейе
говорить всерьез не приходится. Мейе - хороший, выдержанный младограм-
матик, который имеет известную слабость к "социологической" фразеоло-
гии, довольно банального свойства и сомнительной тенденции. Оторвать
Мейе от младограмматической школы - все равно что оторвать младенца от
материнской груди. Мейе меньше всего похож на искателя новых путей.
Тщательно избегая всяких спорных и темных вопросов или подавая их в ла-
кированном виде, он больше всего озабочен тем, чтобы не выйти из рамок
"умеренности" и "осторожности" и не погрешить против научной "основа-
тельности". Но тут его постигает жестокая ошибка: то, что 50 лет назад мог-
ло импонировать как научно основательное и полноценное, то теперь полу-
чает фатально другой оттенок, оттенок... банальности. Читая Мейе, чувст-
вуешь тоску от обилия азбучных истин, которые он изрекает. В вопросах,
требующих средних способностей, Мейе прав чаще, чем кто-либо. Ему лег-
ко быть правым, потому что он обладает талантом банальности. Тот, кто
изо дня в день повторяет, что дважды два - четыре, имеет немного шансов
впасть в заблуждение, но еще меньше шансов проложить новые пути в нау-
ке. Если стиль - это человек, то фигура Мейе не представляет ничего зага-
дочного: банальность - вот научный стиль Мейе3.
5 Лучшим образцом мейевского социологизма может служить, пожалуй, его "Е8^и^58е
сГипе Ы81ои*е с1е 1а 1ап§ие 1а1те", 2-е изд., 1931, которую сам автор в предисловии рекомендует
следующим образом: "..^е те 8Ш8 еЯЪгсё с!е топи*ег 1С1 соттет 1е8 ёуёпететз т^юпциез е! 1е8
ё(а(8 8иссе88#8 с!е 1а зоаёгё оп( еп циеЦие тезиге с!ё1егттё 1е с!ёуё1орретеп1 ее 1а 1ащ*ие".
"Социологические" рассуждения автора, до крайности банальные и поверхностные по суще-
ству, оказываются однако вполне "целеустремленными": они имеют целью главным образом
показать превосходство и особые качества "индоевропейской аристократии".
20

Конечной инстанцией, к которой апеллирует лингвист, будь он младо-
грамматик или "социолог", является "говорящий индивид". А так как этот
внеисторический индивид весьма однообразен, а языковые факты безгра-
нично многообразны, то легко видеть, как много можно извлечь из такого
81уе1: раг1ап1; для объяснения языкового развития вообще и фонетических
изменений в частности. Неудивительно поэтому, что фонетика в индоевро-
пейской лингвистике оторвалась не только от социальных факторов, но и от
семантики и превратилась в самодовлеющую дисциплину, грозя про-
глотить всю вообще лингвистику.
У младограмматиков мы находим в наиболее грубой форме культ фоне-
тических законов. Один за другим XV. ЗсЬегег, Ье§1аеп, ОзЛоЙ, Вш§тапп, Раи1
провозглашают звуковые законы как законы, не знающие исключений, и
установление этих законов становится центральной задачей лингвистиче-
ских исследований. Правда, в самой индоевропейской школе назревает силь-
ная оппозиция против поклонения звуковым законам. Но характерно, что
а »»
эта оппозиция идет не со стороны социологов , которые в этом вопросе
продолжают младограмматические традиции, а со стороны Н. ЗсЬисЬагск'а и
примыкающих к нему французских диалектологов - людей, работавших не
над одними литературными языками, а главным образом над живыми наре-
чиями и диалектами, над бесписьменными, некультурными, частью меша-
ными языками. На этом живом материале вскрывается с очевидностью, на-
сколько призрачна значимость звуковых "законов" при столкновении с бес-
предельным многообразием явлений живой жизни. Было бы, однако, ошиб-
кой переоценивать этот прославленный спор о звуковых законах. Дискуссия
шла в плоскости, которая не могла дать никаких плодотворных результатов.
Одни утверждали, что в звуковой жизни языка есть определенные законо-
мерности, и, разумеется, были правы. Другие говорили, что любому закону
можно противопоставить множество исключений, - и тоже были правы.
Задача вовсе не в том, чтобы доказать одно из двух: либо звуковые законы
существуют, либо их нет. Те, кто утверждает существование звуковых зако-
нов, и те, кто их оспаривает, имеют для этого достаточно серьезные основа-
ния. Да, в одном случае они есть, в другом - их нет. Задача в том, чтобы по-
казать, почему они есть там, где они есть, и почему их нет там, где их нет.
Нужно быть слепым, чтобы не видеть тех громадных результатов, кото-
рые достигнуты в языкознании на основе исследования и учета фонетиче-
ских закономерностей. Но нужно быть если не слепым, то очень близору-
ким, чтобы не замечать тех поправок, которые жизнь на каждом шагу вно-
сит в звуковые "законы". Я сказал бы так: исследование, основанное на раб-
ской вере в непогрешимость звуковых законов, обесценивается наполовину;
исследование, вовсе игнорирующее эти законы, не имеет вообще никакой
цены. Труднейшая и деликатнейшая задача исследователя заключается в
том, чтобы для каждого случая отклонения от закона вскрыть его (этого от-
клонения) исторические основания. А для этого надо быть вооруженным
правильной, всеобъемлющей, подлинно исторической теорией фонетиче-
ского развития. Такой теории в европейской лингвистике нет.
В вопросе о причинах звуковых изменений в индоевропейской лингвис-
тике царит самая отчаянная разногласица и неразбериха. Тут недостаточно
сказать, что существует столько теорий, сколько авторов. В действительно-
21

сти теорий больше, чем авторов, так как многие авторы высказывали зараз
несколько теорий4.
Одни занимаются тем, что перепевают на разные лады высказывания
"основоположников": о звуковых законах, с одной стороны, и аналогии как
психологическом явлении - с другой, как о двух основных видах звуковых
изменений, о чем говорил еще Бопп; об "удобстве" произношения как ос-
новном факторе фонетической эволюции - мысль, идущая через Сигйиз'а от
старой теории благозвучия.
Другие указывают на географические и климатические условия, не при-
водя, впрочем, никаких серьезных доказательств, так как таких доказа-
тельств и не может быть. Таковы ОзЙюхТ, Рг. Каийтпапп, Кои88е1о15.
Третьи ищут причины звуковых изменений в изменении органов речи:
\Уип<31:, Кош$е1о1:, отчасти Раи1.
Четвертые думают объяснить звуковые изменения случайными откло-
нениями в произношении отдельных лиц, являющимися следствием общей
"изменчивости" и "неустойчивости" произношения: Раи1, Вгетег, МаЛу.
Пятые видят виновников языковых изменений в детях, в их "неправиль-
ном" произношении родного языка: Раи1, Р. Ра$$у и, наконец, МеШе1 ("Вве-
дение в сравнительную грамматику индоевропейских языков").
Шестые уверяют, что то или иное произношение есть дело моды или
подражания: ЗсЬисЬагсК, 1е$рег$еп.
Седьмые указывают на частоту употребления того или иного слова как
на причину изменения, стирания его звуковой формы (ЗсЬисЬагсК).
Восьмые выдвигают универсальный "закон более сильного звука",
"1а 1о1 с!и р1и8 Гой": ОгаттоШ:, и т.д.
Когда по одному вопросу существует такое множество теорий, это само
по себе говорит красноречиво о плачевном положении дела. Картина ясная:
индоевропейская лингвистика не справилась с объяснением фонетических
изменений; общей теории фонетического "закона" в индоевропейской линг-
вистике не существует. Это признают и сами западные ученые. В. ОеШгйск,
например, заявляет: "Уоп етет \\^5$еп т( (Иезет СеЫе1: 1т ЕпШ тсЫ: сИе
Кейе §еш капп".
Единственная из завещанных нам старой лингвистикой теорий фонети-
ческих изменений, которую можно принять всерьез, это теория суб-
страта. Ряд лингвистов указывал, что когда мы в истории языка замеча-
ем закономерный переход одних звуков в другие, то дело здесь не в том, что
носители данного языка изменили свое произношение, а в том, что язык из
одной этнической среды попал в другую и эта другая среда, обладая други-
ми произносительными навыками, стала артикулировать звуки чужого язы-
ка по-своему, в результате чего у нас, когда мы оглядываемся назад, в про-
4 В историческом обзоре теорий фонетических изменений мы следуем в основном
Е. \УесЬз81ег'у (Ц/ескззкг Е. СНеЫ ез ЬаиС^езеГге? // Резе^аЬе гиг Негтапп ЗисЫег. На11е, 1900) и
Е. Негтапп'у (Негтапп Е. Ьаи1§езе12 ипс! Апак^е. В., 1931), куда и отсылаем тех, кто хотел бы
получить более точные фактические и библиографические данные.
5 Впрочем, о географических, климатических и "политических" условиях говорил еще в
весьма туманной форме "основоположник" А. Рой (ЕСуто1о§18сЬе Рогзспип^еп. Ое1тоИ, 1867.
и2. 3.1).
22

шлое, создается впечатление закономерных исторических чередовании.
Например, когда в испанском на месте латинского / находим Л, то дело не в
том, что/"перешел" в Л, а в том, что исконные жители Испании, иберы, ни-
когда не имели в своем языке звука |Т| и, восприняв латинскую речь, систе-
матически произносили латинское / как [Ь]. Итальянский лингвист АзсоН с
большей убедительностью обосновывал теорию субстрата на материале ро-
манских языков, а немецкий фонетист 31еуег$ подвел под нее теоретический
фундамент своим учением об артикуляционной базе.
Теория субстрата настолько проста и очевидна и так обильно иллюстри-
руется фактами языковой действительности на протяжении всей истории
вплоть до современности, что оспаривать ее не приходится. Но мы должны
решительно отказаться от этнологической интерпретации этой
теории. Для нас взаимодействие между двумя языковыми средами есть вза-
имодействие не между "этносами", а между двумя в классовом обществе
классовыми общественностями. Фонетические нормы для нас - нормы соци-
ального порядка, и взаимодействие фонетических норм вызывается, с на-
шей точки зрения, не случайным и внешним фактом столкновения "этно-
сов", а факторами внутреннего развития каждой языковой среды.
За пределами исторических звуковых чередований, объясняемых теори-
ей субстрата, индоевропейская школа оставляет нас в полном мраке относи-
тельно причин звуковых изменений, в частности всех случаев не сплошных,
а спорадических звуковых перебоев.
В сущности она сама закрыла путь к объяснению этих явлений своей
антиисторической трактовкой как говорящего индивида, так и общества.
"Говорящего индивида" она превратила в несуществующий в природе стан-
дартный и неизменяемый психофизиологический тип, а общество - в ли-
шенную каких-либо конкретных исторических признаков абстракцию.
Она могла бы частично нащупать правильный путь, если бы подхватила
и развила оброненную некоторыми из "основоположников" мысль о связи
между формой и содержанием, между звучанием и семантикой в языке.
Но, зарывшись в фонетическое крохоборство, она захлопнула и это око-
шечко в мир живой языковой действительности. Отрыв формы от содержа-
ния не только стал правилом в ее исследовательской практике, но возведен
ею в абсолютную норму, обязательную для каждого лингвиста. Вот что пи-
шет, например, \УесЬ$81ег, автор большой сводной работы о фонетических
законах: "1т а11§ететеп 181: 1ап§81; егкапп! \Уогс1еп, ёа88 сИе Ое$сЫсЬ1:е с1е8
СезргосЬепеп а18 рЬопеЙ8сЪег РЬапотепе уоп с1ег)еп1§еп ёег а$802иг1:еп
Вес1еиШп§еп ипаЬЬап§1§ 181, ипё с!а88, ит етеп Ъе$йтт1:еп Ра11 ги пеппеп,
Ьаи1:\уапс1е1 ипё Вес1еиШп§8\уапс1е1 уегзсЫеёепе РгоЫете ёаг$1;е11еп"6.
Где же выход из того тупика, в который зашла старая лингвистика в во-
просе о фонетической жизни языка?7 Выход только в новой постановке во-
проса. Если старая лингвистика рассматривала обычно фонетические изме-
нения как некую завершённую данность, то мы видим в них более или
6 Мескзакг Е. Ор. сИ. 3. 365.
7 А наличие тупика не отрицают и многие из западных лингвистов: "\Уи* зик! тк ёег
Аи8паптз1оз1§ке11 ёег Ьаш^езегге т ете 8аск§аззе §ега1еп. Шзеге Ме1пос1е Ьеёагг* ёпп^епс! с!ег
УегЪеззетпё" (Негтапп Е. Ор. си.).
23

менее длительный, протекающий во времени процесс. Если старая линг-
вистика переносит центр тяжести на результаты этого процесса, мы
стремимся проникнуть в его внутренние движущие силы. И если ста-
рая лингвистика, исходя из вышеуказанной точки зрения, направляла свои
усилия главным образом к тому, чтобы возможно точнее и обстоятельнее
классифицировать различные виды звуковых явлений, то мы, ис-
ходя из нашей точки зрения, должны заниматься не столько классификаци-
ей явлений (в горизонтальном разрезе), сколько изучением процесса (в вер-
тикальном разрезе), вскрыть те различные этапы или моменты, которые ха-
рактеризуют всякое фонетическое изменение как процесс, безразлич-
но, звуковой ли это "закон" или "аналогия", "ассимиляция" или "диссимиля-
ция", "метатеза" или "перебой" и т.д.
Этих основных моментов, которые надо выделить в фонетических про-
цессах, нам кажется, четыре:
1)возникновение фонетических изменений;
2) распространение фонетических изменений;
3) т е м п ы фонетических изменений и
4) направление фонетических изменений.
Хотя эти четыре момента тесно между собой связаны, однако для пользы
дела вопрос об условиях и факторах в каждом из них следует ставить отдель-
но. Мы попытаемся очень кратко наметить, что, по нашему мнению, являет-
ся основным, решающим в каждом из указанных четырех моментов.
1. Основным общим условием возникновения звуковых изменений мы
считаем семантические сдвиги. Если мы пересмотрим все те "причи-
ны" фонетических изменений, которые указывались в старой лингвистике:
стремление к благозвучию, стремление к удобству произношения, к эконо-
мии произносительных усилий, выветривание и стирание, аналогия, мода и
пр., то при всем их разнообразии мы легко усмотрим между ними нечто об-
щее: все эти причины могут получить силу исключительно на почве проис-
шедших в языке семантических сдвигов, в силу которых первона-
чальные семантические отношения и связи, которые обусловливали и насы-
щали данную звуковую форму, ослабели и заменились новыми, уже не свя-
занными во всей полноте с данной звуковой формой и, следовательно, менее
заинтересованными в целости и сохранности этой формы, что и создает бла-
гоприятные условия и для "выветривания", и для "благозвучия", и для "ана-
логии". Следовательно, если непосредственной причиной звуковых измене-
ний могут быть указывавшиеся в старой лингвистике моменты, то общим
условием фонетического развития языка является развитие семантическое8.
8 Нашему взгляду на роль семантики в звуковом развитии языка полностью отвечает так
называемая фонемологическая теория, по которой каждая языковая среда различает звуки
речи не по их артикуляционным и акустическим качествам, а лишь в меру необходимости
различать значения слов. Отчетливо сформулированная еще лингвистом-практиком
кавказоведом Усларом и развитая позднее школой Бодуэна де Куртенэ, эта теория предста-
вляет [собой] одно из тех положительных и ценных достижений старой лингвистики, кото-
рые бесспорно войдут в инвентарь нового языкознания. Больше того, только в новом учении
фонемологическая теория получает свое настоящее место. Если в старой лингвистике она
носила эмпирический характер, то в новом учении она получает принципиальное теоретиче-
ское значение как одно из подтверждений общего тезиса об организующей и ведущей роли
семантики в развитии языка.
24

2. Процесс распространения звуковых изменений надо отде-
лить от процесса их возникновения по вполне понятной причине.
Нельзя допустить, чтобы то или иное фонетическое новшество появи-
лось сразу на всей территории данного языка. Имеется всегда один опреде-
ленный центр, где оно возникает, и уже оттуда распространяется на весь
язык или диалект. Для того чтобы такая экспансия имела место, нужны осо-
бые благоприятствующие этому условия. В каждый данный момент в рече-
вой практике отдельных лиц или групп появляется множество фонетиче-
ских особенностей, отклонений и новшеств, которые, однако, в большинст-
ве остаются локализованными и не влияют на фонетическое развитие язы-
ка или диалекта в целом. Что нужно, чтобы то или иное фонетическое из-
менение, возникшее в определенном, локализованном центре, распростра-
нилось за его пределы? Нужна определенная социальная, политическая и
культурная обстановка. Хозяйственное, социальное и политическое единст-
во с вытекающей из него унификаторской тенденцией в сфере языка, широ-
кие культурные связи, наличие литературного языка, далеко зашедшая тех-
низация речи - все это с необходимостью приводит к "национализации" вся-
кого возникшего в том или ином влиятельном центре, среди той или
иной влиятельной общественной группы фонетического новшества.
Отсюда понятно, что царство Ьаи1:§е8е1:2'ов - в языках литературных, пись-
менных и "цивилизованных". И не случайно, что как раз лингвисты, рабо-
тавшие по преимуществу с такими языками, и оказываются в лагере энтузиа-
стов Ьаи1:§е$е1:2'ов. Напротив, те, кто имеет дело с живыми диалектами, бес-
письменными, некультурными, "дикими" языками, быстро приходят в этом
вопросе к мудрому скептицизму. Резюмируя сказанное, мы приходим к вы-
воду, что в процессе распространения фонетических изменений
решающее значение имеет момент социальный в широком смысле.
3. Отчего зависят темпы фонетического развития? Если верно, что
общим условием фонетических перемен являются процессы семантические,
то все, что ускоряет семантическую жизнь языка, должно ускорить и темпы
фонетического развития. А темпы семантической жизни ускоряются тогда,
когда ускоряются темпы общественной жизни вообще. Когда общество по-
падает в полосу крупных перемен, сдвигов и потрясений, хозяйственных, со-
циальных, политических и культурных, происходит массовое смещение се-
мантических представлений, ослабление одних и возникновение других, что,
как мы выше говорили, не может остаться без влияния на материальную,
звуковую сторону речи. Следовательно, когда идет речь о темпах фоне-
тической эволюции, мы должны как основной, самый общий и решающий
фактор выдвинуть темпы общественной жизни.
4. Вопрос о направлении фонетических изменений, пожалуй, са-
мый трудный и сложный из выдвинутых нами четырех моментов. Речь идет
о том, почему в каждом данном случае, в каждом данном языке фонетиче-
ские перемены совершаются в данном направлении, а не [в] другом, почему
подвергаются перерождению именно данные звуки, а не другие, почему дан-
ный звук замещается одним, а не другим звуком, почему одни звуки исчеза-
ют, а другие сохраняются и т.п. Чтобы дать удовлетворительные ответы на
эти вопросы, мы должны обратиться »к внутренней жизни самого языка,
взять на учет все его историческое развитие, в особенности развитие фоне-
25

тическое. Если семантические сдвиги создают общие предпосылки для фо-
нетических трансформаций, если социальная обстановка обусловливает их
распространение и темпы, то направление звуковых изменений оп-
ределяется всей исторической жизнью языка и теми фонетическими тенден-
циями, которые в нем в этой исторической жизни выработались.
Общий путь фонетического развития языка - это путь от первоначаль-
ной фонетической диффузности ко все большему фонетическому уточне-
нию. Но направление этого уточнения, его артикуляционная и акцентуаль-
ная локализация в каждом языке вырабатывается своя. И если мы не вскро-
ем этих специфических для каждого языка артикуляционных тенденций,
то вопрос о направлении фонетических изменений будет оставаться для нас
неразрешимой загадкой.
Резюмируем наши выводы.
Рассматривая фонетическое развитие как исторический процесс, мы
выделили в нем четыре момента: возникновение фонетических
изменений, распространение их, темпы и направление.
Для каждого из этих моментов мы выдвигаем один решающий для его ис-
следования фактор: для возникновения -семантику, для распростране-
ния -социально-политическую и культурную об-
становку, для темпов -темпы общественной жизни, для
направления -внутреннее артикуляционно-фонетиче-
ское развитие данного языка. Само собой разумеется, в каж-
дом из этих моментов могут действовать и другие факторы, но задача наша
сейчас не в том, чтобы исчерпать все большие и малые действующие причи-
ны, а в том, чтобы для каждого из указанных четырех моментов выдвинуть
то основное, за что надо ухватиться, чтобы поставить исследование фонети-
ческих процессов на твердую, подлинно социологическую базу.
В свете изложенного получают свой реальный смысл как фонетический
"закон", так и "исключения" из него. Что такое фонетический "закон"?
Фонетический "закон" - это развивающийся на почве технизации речи про-
цесс унификации фонетических норм, причем носителем этой унификации
бывает всегда определенная общественная группа; выдержан-
ность, универсальность и экспансия "закона" определяются устойчивостью
и стабильностью этой общественной группы и ее экономическим, общест-
венно-политическим и культурным удельным весом и влиянием в пределах
языкового единства. Что такое "исключения"? "Исключения" - это либо
вторжение в язык других общественных групп помимо ос-
новной и господствующей, свидетельство того, что и они участвуют в фор-
мировании языка, либо "исключения" - это указание на особые, специфиче-
ские условия семантической жизни тех элементов речи, в которых
эти "исключения" наблюдены.
Правильность и плодотворность такой концепции могут и должны быть
всесторонне проверены и обоснованы на материале конкретных языков.
Здесь перед нами необъятное поле работы.

Язык как идеология
и язык как техника"
Когда семантика перерастает в идеологию
Существует взгляд, что одно из главных или даже главное "качество"
яфетидологии, отличающее ее от старого языкознания, заключается в том,
что она больше "напирает" на семантику. Этот взгляд - не скажу оши-
бочен, но несколько наивен. Если бы сущность наших расхождений со ста-
рой школой сводилась к степени интереса к вопросам семантики, то не
стоило [бы] огород городить. Немного больше семантики, немного мень-
ше - какая разница? И где тут революция в языкознании?
Воспользуюсь сравнением. Если бросим взгляд на другие области науч-
ного знания, то увидим, что и помимо лингвистики есть науки, которые сто-
ят под знаком преобразования и обновления. Например - физика. Не будет
ошибки сказать, что характерная черта новой физики в отличие от старой
в том, что она больше "напирает" на электричество. Однако работник
новой физики найдет такое представление наивным и недостаточным и
справедливо заметит, что новая физика отличается от старой не тем, что
больше занимается электричеством, а тем, что в ней:
1. Самое понятие об электрических явлениях подверглось существенно-
му преобразованию благодаря проникновению в сферу бесконечно малого
(во внутреннюю структуру атома).
2. Вырабатывающееся на этом пути новое учение об электричестве
становится краеугольным камнем новой физики.
Не собираясь делать какие-либо далеко идущие построения на аналогии
с физикой, я охотно использую эту аналогию для пояснения своей мысли,
которая сводится к тому, что основное качество нового учения о языке не
в том, что оно уделяет семантике относительно больше внимания, а в том,
что в нем:
1. Самое понятие семантики подверглось преобразованию благодаря
проникновению в бесконечно отдаленные эпохи речетворчества;
2. Вырабатывающееся на этом пути новое учение о семантике стано-
вится краеугольным камнем всего учения о языке.
Исследуя значимость того или иного элемента речи, мы можем в своем
анализе спуститься на разную степень глубины. На известной глубине се-
* Статья впервые опубликована в сб. "Язык и мышление. П" (Л., 1934) и представляет [со-
бой] переработанный доклад, читанный в 1931 г. в б. Яфетическом институте. (Прим. отв. ред.)
27

мантический анализ перерастает в идеологический. Когда именно это
происходит? В огромном большинстве случаев лишь тогда, когда мы устанав-
ливаем генетическую связь данного значения с другими значениями,
предшествующими ему или с ним сосуществующими. Если мы констатиру-
ем, что латинское слово ресита значило 'деньги' и ничего более - мы оста-
емся в пределах коммуникативной, технической семантики. Но лишь только
мы устанавливаем связь этого слова с латинским же словом ресш в значении
'скот', семантический анализ получает силу и значение идеологического.
Иначе говоря, существуют две семантики: семантика изолированных, техни-
ческих значений -техническая семантика - и семантика генезиса и вза-
имосвязи значений -идеологическая семантика. Осетинское слово
юагйап имеет два значения: 'человек высшего сословия' (= 'уздень') и 'веж-
ливый'. Взятое изолированно, каждое из этих значений несет чисто техни-
ческую функцию в коммуникации. Но сопоставление этих двух техниче-
ских значений вводит нас уже в круг определенных идеологических
представлений известной социальной среды, согласно которым вежливость
есть свойство людей высшего класса. Нам хорошо известно современное,
обиходное значение слова труд. Проследив историю этого слова, мы уста-
навливаем, что когда-то оно значило также -'болезнь', 'страдание'. Мы уз-
наем, следовательно, что словом труд выражалось не только понятие о
производительной деятельности (техническая семантика), но и точка
з р е н и я на эту деятельность как на "страдание", "болезнь", короче - опре-
деленная идеология (идеологическая семантика). Одно и то же понятие
"богатство" выражено в трех различных языках: русском, осетинском и не-
мецком, - тремя различными способами. В русском оно связано с "богом",
в осетинском - "днем", "светом" {Ьопфэп от Ьоп 'день'), в немецком - с "цар-
ской властью" (ге1сК). Техническая семантика этих трех слов - одна и
та же. Семантика же идеологическая- разная. Каждое [слово] гово-
рит об особом мировоззрении и об особых условиях общественного сущест-
вования в эпоху формирования этих слов.
Вообще, относительно каждого элемента речи, каждого речевого акта
у нас могут встать два вопроса: что выражается этим элементом, и к а к,
каким способом оно выражается. Техническая семантика отвечает на
первый вопрос, идеологическая - на второй. Идеология заключена в пер-
вую голову в ответе на вопрос "как?", а не "что?". Как совершается обра-
зование тех или иных речевых категорий? Как, по каким ассоциативным
путям происходит наречение тех или иных предметов? Как происхо-
дит смена одних значений другими? Как используется старый речевой ма-
териал для выражения новых понятий и отношений, вошедших в обиход
коллектива?
Обязательное углубление семантического анализа до значения идеоло-
гического, обязательный учет закономерных стадиальных сдвигов в семан-
тике, обязательная постановка не только вопроса "что?", но и вопроса
"как?" - вот что характерно для яфетидологических изысканий, а не просто
количественное преобладание семантики.
Почему именно в вопросе "как?" заключена тайна речевой идеологии?
А вот почему.
28

Восприятие-осознание-наречение
Для того чтобы то или иное явление нашло отражение в языке, недоста-
точно, чтобы оно было воспринято, необходимо, чтобы оно было осоз-
нано, необходимо, чтобы оно было тем или иным способом приобщено к
системе хозяйственного и социального опыта коллектива.
Допустим, что в сферу осознания коллектива вошло какое-нибудь новое
явление или отношение. Оно требует выражения в языке. Как удовлетворя-
ется языком эта потребность? Путем изобретения какого-нибудь совершен-
но нового слова, формы или оборота? Ни в коем случае. Элементы изобре-
тательства почти совершенно в языке отсутствуют. Для выражения нового
явления или отношения используется старый речевой материал, тем или
иным способом скомбинированный, измененный, приспособленный1. Но в
старом речевом материале есть обычно известный выбор, что и как именно
использовать для нового понятия: можно выразить и так и этак. Однако в
каждой данной среде наречение2 происходит одним определенным спосо-
бом, а не другим. Отчего это зависит? В первую голову от вырастающего на
определенной материальной основе мировоззрения, идеологии дан-
ной среды. Тождественные условия бытия порождают тождественные нор-
мы речевых новообразований. Именно в силу различий в мышлении, миро-
воззрении мы видим часто, что одно и то же, по своей объективной сущно-
сти, явление или отношение может выражаться в различных средах совер-
шенно различными способами, и обратно. Различие заключено, разумеется,
не в ощущении, ав осознании. По свойствам нашего сознания, отражаю-
щим свойства самой действительности, никакое новое явление или отноше-
ние, будучи нами воспринято в опыте, не остается изолированным, отделен-
ным стеной от всего предшествующего опыта. В процессе осознания и наре-
чения оно вводится нами в те или иные прежде выработавшиеся семантиче-
ские комплексы и таким образом занимает свое место в системе всей нашей
осознанной, идеологизованной практики. Связь нового семантического ком-
плекса со старыми необходимо находит себе выражение в наречении,
именно в том, как используются старые языковые средства для нового об-
разования3. Способ наречения того или иного явления или понятия, спо-
соб выражения в языке того или иного отношения неизбежно выявляет
идеологические пути, по которым идет приобщение этого явления или
отношения к предшествующему опыту в данных условиях общества и миро-
воззрения. В этом и заключается разгадка того значения, которое имеет
вопрос "как?". Независимо от нашего желания в осознании и наречении на-
ми вещей, явлений и отношений выявляется наше общественно детермини-
рованное мышление, мировоззрение, идеология. Здесь мы подходим с новой
1 Случаев заимствования мы здесь не касаемся.
2 Термином "наречение" мы объединяем для краткости все случаи языковых новообра-
зований, т.е. не только создание слов для новых понятий, но также новые морфологические
образования, новые синтаксические обороты, вообще всякие новые по структуре или соста-
ву, а следовательно по функции, речевые акты.
3 Строго говоря, речь идет даже не о новом образовании, а об использовании ста-
рых средств в новой функции.
29

стороны к двум семантическим аспектам речи - техническому и идеологиче-
скому. К аспекту "что" и аспекту "как". Первый информирует нас об о б ъ е -
м е общественной практики, второй - об идеологическом осознании этой
практики.
Каждый элемент речи может быть, во-первых, носителем известного
технического значения, соответствующего какому-нибудь действительно
существующему в объективном мире факту или отношению. Эта техниче-
ская значимость образует "ядро", устойчивое и способное переходить из
эпохи в эпоху, из одной общественной среды в другую, так как оно суммиру-
ет эмпирический опыт, основанный на тождестве предметного эквивалента
данного восприятия у людей различных эпох и формаций. Это объективное,
технически-эмпирическое "ядро" значимости может окутываться, обвола-
киваться рядом субъективных, привходящих идеологических представле-
ний, настроений и ассоциаций, которые полностью обусловлены состоянием
сознания и опыта людей данной эпохи и данной общественной среды и, сле-
довательно, так же неустойчивы и преходящи, как всякие другие формы
идеологии. Весь комплекс этих сопутствующих семантических представле-
ний образует "оболочку", придающую речевому элементу известный идео-
логический аромат.
Если взять для примера семантику слова солнце, то представление о
солнце как о дневном светиле образует "ядро", а факультативно сопутству-
ющее ему представление о солнце как о божестве - "оболочку".
Пользуясь терминами оптики, можно сказать, что ядро представляет
среду, отражающую бытие, "оболочка" - среду, преломляющую (гезр. иска-
жающую) его. "Ядро" имеет корни непосредственно в предметной действи-
тельности, "оболочка" - в общественной идеологии. "Ядерные" представ-
ления образуют материал научного познания, "оболочечные" дают пищу
для всевозможных мифологических, религиозных, метафизических и поэти-
ческих построений4.
Непрерывный процесс технизации
Возьмем наш новообразованный, выработавшийся в процессе вос-
приятия-осознания-наречения семантический комплекс и пустим его в об-
ращение, в речевую коммуникативную практику. Посмотрим, что с ним тут
произойдет.
Очевидно прежде всего, что, когда речевое новообразование поступило
в коммуникативный оборот, при употреблении его вовсе не повторяется
каждый раз вся та работа мысли, с которой было связано осознание-наре-
чение. А работа эта, как мы помним, состояла главным образом в идеологи-
4 Излишне говорить, что элементы "ядра" и "оболочки" вовсе не пребывают в нашем со-
знании в такой же раздельности, как, скажем, ядро и скорлупа грецкого ореха. Они переме-
шаны и сплетены теснейшим образом, и наша схема "ядра" и "оболочки", как всякая абстрак-
ция, имеет лишь вспомогательное значение для более легкого понимания дальнейшего.
Взаимоотношения "ядра" и "оболочки" на ранних ступенях общественного развития хорошо
освещены Ьёуу ВшЫ'ем (см.: Леви-БрюльЛ. Первобытное мышление. М., 1930. С. 25 и след.,
312 и след.).
30

ческом освоении вновь осознанного явления или отношения, в идеологи-
ческом приобщении его ко всему остальному опыту, во включении его в
контекст общественной практики, в создании вокруг него известной идеоло-
гической "оболочки". Эта работа воспроизводится в речевой практике каж-
дый раз все с меньшей и меньшей полнотой и отчетливостью, и семантиче-
ские представления концентрируются все больше вокруг тех устойчивых,
стабильных, адекватных объективной действительности элементов вос-
приятия, которые образуют "ядро". Иначе говоря, если в процессе о с о з -
н а н и я-н аречения семантический центр новообразования мог находить-
ся в "оболочке", то в процессе коммуникации он все более и более пе-
44 **
ремещается к ядру , к технической значимости.
Технизация речевого образования неизбежна даже в том случае, если
мы остаемся в пределах той же самой (социально и хронологически) среды,
в которой произошло первоначальное осознание-наречение. Между тем ес-
ли как познавательный акт речевое новообразование связано с оп-
ределенной более или менее узкой и ограниченной социальной средой, с ее
мышлением и мировоззрением, то как акт коммуникации оно может
выходить и выходит за эти узкие рамки и обслуживает несколько различных
социальных группировок, производственных, сословных, классовых, про-
фессиональных и т.п., с различной идеологией, с различным характером
предшествующего опыта. И вот представим, что наше новообразование из
одной среды, где оно впервые возникло, попало, в порядке коммуникатив-
ной практики, в другую среду. Этой новой среде может с самого же начала
оказаться чуждым то идеологическое содержание, которое было вложено в
него первой средой и которое тем или иным способом запечатлелось и на
материальной форме или структуре нашего речевого образования. Новая
среда с самого же начала отвлекается от этой внутренней формы, несущей
чуждую идеологию, и сразу же воспринимает новообразование в одном
только техническом его значении. Она прекрасно усваивает (в пределах
своих коммуникативных потребностей), что выражается данным образова-
нием, и не обращает внимания, как оно выражается. Из всего семантиче-
ского комплекса, образуемого "ядром" плюс "оболочкой", она с первого же
раза берет одно "ядро" (что, разумеется, не может ей помешать создать во-
круг него новую, свою оболочку).
Как только речевое образование выходит за пределы той тесной среды,
где оно создалось на базе определенной системы опыта, мышления и миро-
воззрения, ее семантика имеет тенденцию сузиться до тех объективно ре-
альных, технических элементов восприятия, которые очевидны и обяза-
тельны для всех. Можно сказать: чем шире и разнороднее среда обращения,
тем уже и технизованнее семантика. Сужение идеологических функций язы-
ковой системы идет параллельно с расширением ее технических функций.
Итак, если даже в пределах одной и той же социальной среды тех-
низация рано или поздно неизбежна, то в коммуникативной практике меж-
ду различны ми социальными средами процесс технизации ускоряется во
много раз.
Из сказанного ясно, что технизация есть чисто семантический процесс.
Это - процесс семантического сужения, семантической редукции, семанти-
и
силу которой в повседневной речевой практике
31

рестают осознаваться все те идеологические "оболочечные" представления
и ассоциации, с которыми было связано возникновение данного речевого
образования. Перестают осознаваться даже в том случае, когда внешняя,
материальная форма или структура выражения продолжает хранить явст-
венные следы породивших ее идеологических представлений. Было бы, по-
44 « Э>
жалуй, правильно назвать этот процесс дезидеологизациеи , но такой тер-
мин звучит слишком неуклюже, поэтому я буду в дальнейшем пользоваться
термином - тоже не слишком изящным - "десемантизация" (как эквивален-
том "технизации"), подчеркивая, однако, что речь идет не о полном обес-
смыслении, - что было бы абсурдом, - а только о переносе центра тяжести
от идеологической семантики к технической.
Все без исключения элементы речи: слова, морфологические образова-
ния, целые речевые категории, как, например, грамматический класс и род,
синтаксические обороты, как, например, так называемая пассивная конст-
рукция, - все они подвержены десемантизации и технизации, и поэтому все
они сплошь и рядом своей современной материальной формой связаны не с
современными же, а [с] бесконечно отдаленными нормами мышления и ре-
четворчества, что, однако, не мешает им успешно обслуживать технические
нужды современной коммуникации.
В нашей повседневной речи есть множество таких слов, оборотов и це-
лых речевых категорий, что, если бы их смысл и значение осознавались на-
ми так же живо и полно, как в момент их образования, употребление их бы-
ло бы совершенно невозможно либо по бессмысленности их теперь, либо
по несоответствию их современным нашим представлениям о вещах и отно-
шениях.
В момент своего возникновения все речевые образования: лексические,
морфологические, синтаксические, - имеют наряду с технической значимо-
стью идеологическую, выявляющуюся в способе их построения, в их вза-
имоотношениях с остальным речевым материалом. Но идеологическое со-
держание всякого языкового образования осознается говорящими только в
первый период его существования, пока остается в силе породившая и пита-
ющая его система общественной практики и мировоззрения. После этого
идеология речевого образования отживает и забывается, само же образова-
ние, его материальная форма может еще неопределенно долго продолжать
свое существование, но уже в выдохшемся, десемантизованном, тех-
низованном виде5.
5 Пара сравнений, быть может, поможет лучшему пониманию того, о чем идет речь.
Процесс технизации можно сравнить с переходом от золотых денег к бумажным. Золотая мо-
нета имеет двоякий аспект: она и средство обмена, в то же время реальная ценность. Точно
так же речевое образование в первый период: оно и средство коммуникации, и реальная идео-
логическая "ценность". Чем отличается от золотой монеты бумажный знак? Тем, что он не
представляет реальной трудовой ценности, он только средство обмена. Точно так же речевое
образование, прошедшее через десемантизацию и технизацию, не имеет уже идеологической
ценности, оно только техническое средство коммуникации. Еще ближе подводит к понима-
нию сущности рассматриваемого процесса другое сравнение - сравнение с историей письма.
Процесс технизации аналогичен переходу от пиктографического, картинного письма к услов-
ному, буквенному. Картинное письмо имеет две стороны: художественную (идеологическую)
и коммуникативную (техническую), условное - только техническую. Аналогия с судьбами
языка достаточно прозрачная и не нуждается в пояснениях.
32

Процесс семантической редукции, специализации и технизации соверша-
ется в языке непрерывно и ежечасно и является одним из важнейших момен-
тов языкового развития6. Процесс этот идет, во-первых, по линии затемне-
ния сознания существующей между различными элемен-
тами речи идеологической связи. Во-вторых, по линии ослаб-
ления семантической живости и напряженности отдельных
звеньев речи. То и другое влечет за собой небрежное отношение говорящих
к звуковой реализации речевых актов и создает предпосылки для фонетиче-
ского ослабления и перерождения7. Следовательно, здесь мы находим ключ
к объяснению различных фонетических явлений. Но этого мало. Са-
мое существование грамматики как системы есть прямой результат тех-
низации. В дограмматическом состоянии мы имеем слова-образы и слова-
понятия, не дифференцированные ни по функциям, ни по формальным при-
знакам. Каким образом из этой недифференцированной массы вырабатыва-
ются грамматические категории, так называемые части речи? Мы можем
представлять себе этот переход только следующим образом: каждое слово-
понятие, начиная употребляться в коммуникативной практике по преи-
муществу в одной какой-нибудь функции, семантически су-
живается и технизуется в этой специфической функции и, таким обра-
зом, становится либо именем, либо глаголом, либо местоимением, либо
предлогом и т.д., приобретая постепенно все, связанные с этим, логические
и формальные характеристики. Так рождается грамматика. Процессу тех-
низации мы обязаны также созданием морфологии. В самом деле, пре-
вращение когда-то самостоятельных слов в служебные частицы есть не бо-
лее как один из случаев и, пожалуй, наиболее характерный - технизации. А
это превращение, как мы знаем, и обусловливает переход от аморфности к
агглютинации и флексии. Перестройка же морфологии необходимо влечет
за собой перестройку синтаксиса. Короче, какую бы сторону языкового раз-
вития мы ни взяли, мы неизбежно становимся лицом к лицу с процессом тех-
низации как решающим фактором8.
6 Мы ни на минуту не забываем, что наряду с этим основным процессом в языке имеют
место постоянно также встречные явления, явления частичного семантического ожив-
ления, "омоложения" и экспансии отдельных элементов речи. Эти явления мы учитываем и
не можем не учитывать. Но наша задача сейчас - выявить генеральную линию язы-
кового развития, а эта генеральная линия определяется, бесспорно, как процесс технизации.
7 Об этом еще будет речь впереди.
8 Не лишено интереса сравнение языка с другими формами идеологии с изложенной точ-
ки зрения. Не подлежит сомнению, что все без исключения формы и виды идеологии подвер-
жены десемантизации. Религиозные воззрения, философские системы, литературные направ-
ления, архитектурные стили, произведения скульптуры, живописи и музыки - все они, прой-
дя вместе с породившими их общественными классами известный период молодой и полно-
ценной жизни, начинают увядать, десемантизоваться, общество перестает понимать их со-
кровенную идею, их "душу", их смысл. Но общество может продолжать их хранить еще бо-
лее или менее долго для чисто внешнего, формального обрамления, украшения или припра-
вы бытия. В чем же различие между языком и другими видами идеологии? В том, что в обла-
сти других идеологий есть десемантизация, но нет технизации. Раз оторвавшись от базиса,
другие идеологические надстройки имеют тенденцию обратиться в чистые идеологии, ис-
ключающие какое-либо техническое их использование. Поэтому для них десемантизация
равносильна упадку, увяданию, смерти. В языке же десемантизация не только не знаменует
2. Абаев В.И.
33

Закон социализации
и закон преемственности
Процесс технизации влечет два весьма важных для истории языкового
развития последствия, которые мы, ввиду их всеобщего значения в про-
шлом, будем называть "законами": закон социализации и закон пре-
емственности.
Закон социализации заключается в следующем. Когда на данной
территории оформляется человеческий коллектив, представляющий в об-
щественно-политическом и экономическом отношении единое целое, по-
требности общества и хозяйства повелительно диктуют создание для всего
коллектива единой системы коммуникации. Как удовлетворяется эта по-
требность при наличии в коллективе нескольких группировок с различными
языками? Либо путем смешения входящих в данное социально-экономиче-
ское единство языков и образования на этой основе нового, мешаного язы-
ка, либо путем экспансии одного из языков и вытеснения им остальных.
"Социализация" в путях скрещения характерна для более ранних периодов
развития общества. "Социализация" в путях возобладания и экспансии одно-
го из соревнующихся языков (или диалектов) обычна для позднейших эпох,
для классового общества. Данный язык, которому те или иные истори-
ческие условия дают перевес над другими, начинает выходить за пределы
той группировки, которой он принадлежал, и постепенно становится обще-
национальным. Следы же прежнего многоязычия долго еще сохраняются в
виде диалектов и наречий внутри единого национального языка. При этом
сам "социализирующийся" или "национализирующийся" язык не остается
самим собой в процессе своей экспансии, он вбирает в себя элементы "по-
глощаемых" им языков, перестраивается в практике новой общественной
функции.
Почему закон социализации связан с технизацией - ясно из всего пред-
шествующего. Для того чтобы обслуживать разнородные слои, входящие в
то единое, что мы называем племенем, этносом, позднее нацией, необходи-
мо, чтобы произошло затемнение и сужение идеологических функций рече-
вых элементов, необходимо, чтобы произошла технизация. Национальные
языки существуют потому, что существует процесс технизации9.
Значение закона преемственности явствует из самого названия.
Все виды идеологии обладают известной инерцией, которая позволяет им на
более или менее долгий срок переживать породившие их условия общест-
гибели, но становится, напротив, источником более интенсивного техниче-
ского прогресса. В этом смысле язык сближается с предметами материальной
культуры, которые на самых ранних ступенях развития общества окутаны, подобно язы-
ку, густым слоем оболочечных, идеологических ("магических") представлений и которые, ос-
вобождаясь постепенно от этих оболочек, не только не теряют от этого, но, напротив, в силь-
нейшей степени выигрывают с точки зрения полноты и интенсивности их технического ис-
пользования.
9 Сказанным ни в коей мере не снимается положение о классовой природе языка,
ибо, переставая отражать в себе самой идеологию отдельных общественных групп, язы-
ковая техника не перестает быть классовой в том смысле, в каком является классовой всякая
техника: по своему использованию.
34

венной практики. Но инерция других надстроек - это в огромной степени
инерция привычки, инерция традиции. Инерция же языка - это инерция
целесообразности, экономии сил, инерция общественно оправданной и не-
обходимой преемственности.
Если учесть ту огромную роль, которую играет язык в качестве стабиль-
ного средства общения в обществе, легко понять, почему общество не мо-
жет менять свою речь, как перчатки, или, во всяком случае, так же часто,
как оно меняет свои воззрения. Технизация языка оказывается в данном слу-
чае истинным благодеянием: она экономит обществу силы, она избавляет
общество от непосильного труда вновь и вновь переделывать сверху донизу
свою речь, она делает возможным то, что язык одной эпохи оказывается
пригодным для другой, как благодаря ей же язык одной социальной группи-
ровки оказывается способным обслуживать другую. Как идеология - язык
социально и исторически ограничен, как техника - он общенационален и
преемствен10.
Каждая новая общественность не может возлагать на себя бремя пере-
стройки заново всей своей речи. Она продолжает пользоваться завещанным
языком, но не столько уже как идеологической системой, сколько
просто как техникой общения. Новая же идеология находит себе вы-
ражение уже не в элементах речи самих по себе, а в связной речи, во
фразе, в рассуждении. На смену идеологии, выраженной в самом языке
(как идеологической системе), приходит идеология, выраженная с помо-
щью языка (как коммуникативной системы). Если в процессе своего созда-
вания язык сам по себе есть некая идеология, то с течением времени он все
более становится техникой, техникой для выражения других идеологий, тех-
никой для обслуживания общественной коммуникации.
Видимое противоречие между законом преемственности и бесспорным
фактом изменяемости языка находит себе разрешение в простой, несколько
наивно звучащей, но совершенно правильной формуле: языку позволено из-
меняться, но так, чтобы каждое новое поколение могло объясняться с пред-
шествующим11. Изменяясь в этих рамках, язык может в 200-300 лет стать
неузнаваемым.
Закон преемственности приводит к тому, что даже после распада нации
на несколько территориально и хозяйственно независимых единиц, в каж-
дой из последних более или менее долгое время продолжается в основном
традиция общенационального языка. Таким образом, между законом социа-
лизации и законом преемственности оказывается известное противоречие:
закон социализации стремится к тому, чтобы везде и всюду языковые еди-
ницы совпадали точно с хозяйственно-политическими, закон преемственно-
сти, задерживая темпы перестройки языка при всяких условиях, не дает осу-
^_ 44 «99
ществиться этой идеальной картине.
Легко понять из сказанного, чего стоят попытки объяснить полностью
современные языковые явления как надстроечно-идеологические, из совре-
менного же социально-экономического базиса. Между тем такие попытки
10
Думаю, нет надобности оговаривать, что речь идет об общественной, а не антрополо-
гической преемственности.
1 [ Вспомним, кстати, что письмо тоже преемственно и тоже изменяется.
35

делаются время от времени некоторыми нашими языковедами. Их бескоры-
стные усилия разоблачить, скажем, империалистическую сущность англий-
ских предлогов или выудить классовую идеологию в синтаксических оборо-
тах писателя трогают своей наивной непосредственностью, но заставляют
сожалеть о бесплодно растрачиваемой энергии, которую можно было бы
употребить на какое-нибудь общественно полезное дело. Трудно вообще
представить более праздную и безмозглую затею, чем попытка объяснить
современное распределение языков на нашей планете, вооружившись одной
только формулой: язык есть надстройка. Такая задача была уместна в те
весьма отдаленные от нас эпохи, когда языки только возникали и их над-
строечная связь с базисом не была еще затемнена процессами технизации.
С тех пор утекло много воды, и современная лингвистическая карта земно-
го шара есть уже результат многотысячелетнего комбинированного дейст-
вия законов социализации и преемственности, в которых язык раскрывает
себя как техника, а не как идеология. Говорить о позднейших стадиях разви-
тия языка, игнорируя процесс технизации, все равно что говорить о движе-
нии планет, игнорируя закон тяготения.
Ошибка, в которую впадали и впадают многие, заключается в том, что
к языку подходят с узкоисторическими масштабами, пытаются сделать ка-
кие-то выводы о сущности языка на основании языковых фактов, засвиде-
тельствованных на ничтожном отрезке времени в 2-3 тысячи лет. Между
тем язык по масштабам времени - явление, если угодно, "геологического"
порядка. Первые и решающие шаги на пути создания звуковой речи были
сделаны задолго до обозримых исторических эпох. Историческое человече-
ство получило в наследство от прошлого языковой материал, прошедший
уже через многочисленные этапы десемантизации и технизации. Огромная
масса языкового материала, полученного человечеством от прошлого, воз-
никала и развивалась в эпохи, которые мы принуждены отодвигать все даль-
ше в глубь веков и исчислять не тысячелетиями даже, а сотнями тысячеле-
тий. За эти колоссальные промежутки времени целые пласты речевого ма-
териала как бы застывали в своей технической функции и в таком виде до-
живали до исторических эпох.
Есть нечто общее между судьбами языка и геологическими судьбами
Земли. Подобно тому как в истории Земли можно наметить два периода:
первый - когда преобладали внутренние, горообразовательные процессы,
придавшие нашей планете основные черты современного рельефа, и после-
дующий - продолжающийся поныне, когда преобладают процессы денуда-
ционные и нивелирующие, так точно и в истории языка, вслед за творче-
ским периодом, когда преобладают идеологически-созидательные процес-
сы, следует период, когда преобладают процессы технически-приспособи-
тельные12. Оценивая современные языки с точки зрения отражения в их
структуре современных же общественных идеологий, мы находим кое-
что в семантике и лексике, почти ничего в синтаксисе и ровно ничего в мор-
фологии. Если как техника язык отрабатывается и обновляется каждый
12 Мысль о двух периодах в развитии языка мы встречаем еще у "основоположников", но
она сильно обесценивается тем, что связана у них с представлением об языке как об орга-
низме.
36

день, то как идеология он основными своими контурами уходит в прошлое и
лишь некоторыми элементами - в современность.
Так точно мы видим часто в горах массивные громады первозданных по-
род, прикрытые тонким слоем позднейших образований.
Технизация
как фактор языкового развития
Нигде нищета старой лингвистики не встает в такой жалкой наготе, как
в вопросе о причинах изменения языка. Прослеживая с величай-
шей скрупулезностью всевозможные фонетические переходы и чередова-
ния, лингвисты обнаруживают полную растерянность, когда заходит речь
об объяснении этих переходов и чередований. Одни пытаются найти ключ в
географических и климатических условиях; другие - в перемене характера и
душевных качеств нации; третьи объясняют фонетическую эволюцию стрем-
лением человека к удобству и легкости в произношении; четвертые говорят,
что язык "изнашивается" или "выветривается". Наконец, пятые облегчают
себе задачу, пытаясь свалить всю вину на д е т е й, которые, предполагается,
начинают вдруг (одновременно и независимо во всей стране) говорить не
так, как отцы, а по-своему...
Не собираясь прибавлять к перечисленным теориям еще одну, мы утвер-
ждаем только, что вопросы фонетической эволюции и вооб-
ще изменения языка ни в коем случае не могут быть
рассматриваемы изолированно от семантики.
Если оставить в стороне те процессы, которые являются результатом
взаимодействия между двумя языковыми средами (явления субстрата, скре-
щения и пр.), - нет ни одного фонетического изменения в языке, большого
или малого, общего или частного, "закономерного" или "случайного", кото-
рое не предполагало бы в качестве необходимой предпосылки, в качестве
сопсИйо, 8ше циа поп той или иной формы или степени семантического сме-
щения, семантического сужения или семантической редукции.
Внешняя деформация языка есть результат деформации внутренней,
семантической. Чтобы расстроить "плоть" языка, достаточно поразить его
"душу", его семантику. Пока речь семантически наполнена, насыщена
во всех своих элементах, она требует адекватной полноты материаль-
ного, звукового выражения, ибо всякое уклонение ощущалось бы как нару-
шение, как ущерб для отчетливо осознаваемого говорящим семантического
содержания. Живая, действенная семантика держит как бы на цепи все эле-
менты речи, предохраняя их от распада и перерождения. Она, как цемент,
скрепляет многообразные части сложного языкового здания. Подобно тому
как дерево на корню поддерживает в каждой своей веточке, в каждом лис-
точке всю полноту свойственного им состава и формы, так речь, имеющая
корни в живой общественной идеологии, поддерживает полноту формы во
зсем своем строе и в каждой отдельной части. И как срубленное дерево, по-
падая в технический оборот, принимает форму нужных человеку предметов,
так язык, оторванный от взрастившей его идеологической почвы, становит-
ся ареной игры разнообразнейших сил и влияний, среди которых на первом
месте стоят технические нужды общественной коммуникации.
37

Возвращаясь к существующим в лингвистике теориям фонетических из-
менений, мы остановимся только на тех из них, которые имеют видимость
правдоподобия, - именно на теории "удобства" и теории "изнашивания".
Первая теория, наиболее отчетливо сформулированная СиПшз'ом и
имеющая множество открытых и скрытых сторонников до сих пор, объяс-
няет фонетическую эволюцию языка стремлением говорящих к "удобству
произношения", к "экономии сил", к "благозвучию". Мы далеки от того,
чтобы отрицать всякое значение за этими факторами, но совершенно оче-
видно, что эти факторы могут получить силу только при одном условии:
при условии более или менее далеко зашедшей уже десе-
мантизации и технизации р е ч и. Если не учесть этого, то как объ-
яснить, что люди столетиями и тысячелетиями говорят, не "экономя" сил,
"неудобно" и "неблагозвучно", - и чувствуют себя прекрасно, - а потом
вдруг спохватываются и начинают переделывать свою речь во имя эконо-
мии, удобства и благозвучия? Наконец, если бы удобство, благозвучие и
экономия были в сфере языка чем-то реальным и общезначимым, а не пу-
стыми словами, притянутыми для объяснения явлений роз! ГасШт, то сто-
ронники этой теории могли бы взять на себя предсказание направления фо-
нетических изменений в том или ином языке. Они, однако же, от этого бла-
горазумно уклоняются13.
13 Фр. Бопп, который, так же как другие "основоположники", стоит по широте кругозо-
ра и разносторонности интересов головой выше большинства последующих лингвистов, от-
четливо высказал мысль, что "законы благозвучия" могут получить силу исключительно на
почве семантической редукции: "1сЬ §1аиЬе тёеззеп, ёазз [8о1сЬе] \УоЫ1аи18§е$е12е ег$1 ги етег
Ъе\\ Шге Уо11е КгаЛ ^ештпеп копп1еп, а1з ше шапге Ведеишп^ ос!ег с!ег Сгипё с!ег Вес1еиШп§ §гат-
та118сЬег Рогтеп тсЬ1 тепг §апг 1еЬепс11§ ег&пгТеп шигс!е. 1е шеиег сИе 8ргасЬеп уоп 1пгет
иг8ргип§е 81сЬ еп#егпеп, дезго теЬг §еш1гш1 (Не ЫеЪе хит \УоЫ1аи1 ап ЕшЯизз, шеП 81е тсЫ теЬг
т ёет ккгеп ОешЫе ёег Вес!еишп§ с!ег ЗргасЬе1етете етеп Батт &ш1е1, с!ег тгет Ап81геЬеп зюЬ
еп1§е§еп81е1к... (Ворр Гг. Уег§1. 2ег§Иес1егип§ (1е8 Зап8кгп8 ипс! с!ег пи.1 Шт уепуапсИеп ЗргасЬеп, I
(\Уиг2е1п ипс! Ргопотта). АЪЬ. ± Вег1. Акад. РЫ1.-Ы81. К1а88е. 1апг§ап§ 1824. 8. 119).
Ту же мысль повторяет А. ЗсЫекЬег: 'Т)а8 8ргасЬ§ешЫ 181 с!ег 8спиг2§е181 с!ег 8ргасЬНсЬеп
Рогт; т дет Маре ше ег шеюЫ: ипс! 2и1еШ §апг 8сЬштс1е1, ЪпсЬ1 с1аз 1аиШспе УегдегЪеп йЬег с!а8
\УоЛ Ьегет. 8ргасЬ§еШЫ ипс! 1п1е§п(а( с!ег 1аиШсЬеп Рогт 81еЬеп а1зо т §егас1ет, 8ргасЬ§ешЫ ипс!
Ьаи1§езе12е. Апа1о§1е, УегетгасЬип^ с!ег зргасЬНсЬеп Рогт т ит§екепЛет УегЬа11ш88е ги етап-
с!ег" {5ск1еккег А. Ор. ск. 8. 64-65).
Выше мы сравнивали переход от идеологическо-технического использования речи к тех-
ническому с переходом от изобразительного письма к условно-буквенному. Продолжая это
сравнение, мы получим хорошую иллюстрацию к несостоятельности теории "удобства". Раз
знаки письма перестают изображать реально существующие предметы и получают чисто ус-
ловный смысл, тщательность рисунка теряет свое значение и пишущий получает известный
простор для проявления своей индивидуальной манеры письма - того, что мы называем по-
черком. При этом каждый для себя считает именно свой почерк наиболее удобным, а не ка-
кой-нибудь другой. Совершенно так же благодаря процессу десемантизации ослабевают час-
тично стимулы к отчетливому каноническому выполнению звукового "рисунка" речи, и от-
дельные языковые среды используют открывающуюся при этом весьма относительную, ко-
нечно, свободу для выработки собственной речепроизносительной манеры речевого "почер-
ка", который, естественно, представляется говорящим самым удобным из всех возможных.
Но такого произношения, которое можно было бы считать удобным вообще, для всех слу-
чаев, так же не существует, как не существует удобного для всех почерка.
Другое дело, что в развитии почерков наблюдаются некоторые общие тенденции, облег-
чающие технику письма, например стремление писать, возможно реже отрывая руку. Анало-
гичные общие тенденции можно наблюсти, несомненно, и в развитии любого языка.
38

Возражая младограмматикам, утверждавшим, что "звуковой закон" не
терпит исключения и распространяется в равной мере на все слова,
5с1шсЬагс11 указывал на частоту употребления того или иного слова как на
важный фактор его фонетической редукции. Чем чаще слово употребляет-
ся, тем, по мнению ЗсЬисЬагсИ'а, оно должно сильнее "стираться", "изнаши-
ваться". Со словами, таким образом, дело обстоит примерно так же, как,
скажем, с одеждой (сравнение мое, а не ЗсЬисЬагск'а): как будничный, рабо-
чий костюм изнашивается скорее, чем. праздничный, надеваемый только в
торжественных случаях, так слова, которые ежеминутно у всех на устах,
стираются быстрее, чем слова, которые лишь несколько раз в год извлека-
ются из "платяного шкафа" нашего лексического запаса.
Надо признать, что ЗсЬисЬагсИ: на этот раз оказывается ниже обычного
уровня своих суждений, в большинстве столь метких и проницательных.
Частота употребления может вести к "стиранию" слов не всегда, а только
в том случае,когда она сопровождается десемантизаци-
е й, что вовсе не обязательно. Такие слова, как слово "деньги" для торговца,
слово "земля" для крестьянина, гарантированы от семантического, а следо-
вательно, и фонетического ослабления, как бы часто они ни употреблялись.
С другой стороны, никакая частота употребления не может объяснить, ска-
жем, исчезновения на конце г в спасибо, если не допустить предварительно-
го смыслового ослабления этого выражения, благодаря которому в нем пе-
рестало осознаваться слово бог.
Иначе говоря, принцип "изнашивания", как и принцип "удобства", может
получить значение только на фоне технизации.
Совершенно так же обстоит дело вообще со "звуковыми законами".
"Звуковые законы", или чередования, могут быть прежде всего результа-
том смешения между двумя языковыми средами, когда материал одного
языка начинает артикулироваться средствами другого, следствием чего
бывает полное смешение звуковой системы, воспринимаемое в историче-
ской перспективе как "звуковой закон". Эти случаи не нуждаются в особом
объяснении.
Но "звуковой закон" может явиться также в результате обобщения
отдельных звуковых перебоев в процессе технизации. Каким образом?
Процесс технизации несет в себе, что ясно без лишних слов, могучую
унифицирующую тенденцию, которой живое семантическое сознание
сопротивляется. Пока это сознание достаточно сильно, в языке воз-
можны только единичные, спорадические изменения отдельных слов, форм
и т.д., подвергшихся семантическому ослаблению. Со временем, когда десе-
мантизация распространяется на значительную часть языкового материала,
унифицирующая тенденция сокрушает все препятствия на своем пути, от-
дельные звуковые перебои разрастаются до степени "звукового закона", об-
разования по аналогии становятся обычным явлением, язык все более стре-
мится стать системой14.
14 В статье об осетинском ударении (ДРАН [Докл. Рос. Академии наук]. 1924. С. 252) я
указывал, что в современном осетинском языке наблюдается тенденция ударять второй от
начала слог предпочтительно перед всяким другим, но что тенденция эта одержала полную
победу только в одной категории слов: в личных собственных именах. В свете изложенных
39

Явления унификации в технизующей речи имеют место не только в об-
ласти фонетики. Морфология и вся вообще структура любого современно-
го или исторического языка есть в огромной степени результат длительно-
го и непрерывного действия унифицирующих процессов, развивающихся на
фоне десемантизации и технизации языкового материала.
Известно, какое большое значение в развитии языка придают лингвис-
ты действию аналогии15. У нас нет оснований отрицать значение этого фак-
тора. Но теория аналогии страдает тем же пороком, что теория "удобства"
и "изнашивания": она принимает вторичные явления за первич-
н ы е. Для того чтобы данная форма подверглась ассимилирующему влия-
нию другой, необходимо, чтобы у говорящих ослабело сознание необходи-
мой и неразрывной связи между старой, исторически правильной формой и
ее содержанием. При каком условии имеет место такое ослабление? При ус-
ловии десемантизации, технизации. Всевозможные явления упрощения, уни-
фикации, аналогических образований, равно как фонетические явления ос-
лабления, "выветривания", экономии произносительных усилий и т.д., - все
они могут оказать заметное влияние на язык исключительно на почве тех-
низации. Деформирующие и унифицирующие тенденции, как коварные вра-
ги, подстерегают язык со всех сторон, и стоит на каком-нибудь участке ос-
лабеть семантической бдительности, как, откуда ни возьмись, являются на
сцену и "1^иетИсЬкек", и "выветривание", и аналогия.
Совокупное действие этих факторов приводит к тому, что язык приоб-
ретает с формальной стороны все более стройный, системообразный
облик. Язык не рождается системой. Он уподобляется ей в процессе техни-
зации. Системообразность языка пропорциональна его
технизации.
Так как системообразность языка с точки зрения технического его ис-
пользования есть плюс, а не минус, то мы с необходимостью приходим к вы-
воду, попутно высказанному уже выше: десемантизация речи, отказ от ис-
пользования языковой системы как идеологической не только не означает
его упадка, но, напротив, способствует его техническому прогрессу. Мы не
знаем языков (если не считать искусственных), где система была бы выдер-
жана до конца, сверху донизу. Во всяком языке есть известное число "злост-
ных" элементов, которые продолжают сопротивляться обобщающим тен-
денциям и отстаивать свой индивидуальный облик. Они-то и фигурируют в
наших грамматиках под названием "исключений" или "неправильных"
форм.
Приходится думать, что первозданные языки состояли из одних исклю-
чений.
выше соображений становится очевидным, почему именно собственные имена стали первой
жертвой акцентуальной унификации. Без сомнения потому, что они обладают мини-
мумом семантической жизни.
По этой же причине в новейших русских сокращенных лексических образованиях типа
"Совнарком", представляющих яркий случай десемантизации и технизации, вырабатывается
на наших глазах постоянное ударение на последнем слоге. Здесь мы проникаем в самую тай-
ну возникновения звуковых законов.
15 Действие аналогии в языке выражается в том, что одна форма конструируется по об-
разцу другой, наперекор исторической грамматике.
40

Когда мы говорим, что язык уподобляется некоей с и с т е м е, не следует
думать, что речь идет о какой-то последовательной и выдержанной логи-
ческой системе. Всякие попытки логизировать грамматику неизменно
кончаются крахом, безразлично, идет ли речь о примитивном или ультраци-
вилизованном языке. Оно и понятно. На любом языке можно убедиться, что
унифицирующие и систематизирующие процессы, о которых была речь вы-
ше, идут сплошь и рядом по линии "формальных" (технических), а не логи-
ческих признаков. Такое положение с необходимостью вытекает из самого
существа того явления, которое мы называем технизацией. Технизация не
обусловлена отнюдь потребностью дать в грамматической структуре непо-
средственное и адекватное отражение новых норм мышления и мировоззре-
ния в противовес прежним. В процессах технизации, если к ним вниматель-
но присмотреться, сказывается больше незаинтересованность в старой
идеологии, чем заинтересованность в какой-то новой. Эти процессы знаме-
нуют не переход от одной логической системы к другой, а отказ от
использования грамматики в качестве средства выражения той или иной об-
щественной идеологии как логической системы. Новые общественные
идеологии, как мы уже указывали выше, находят свое выражение не в язы-
ковой структуре, как таковой, а в развернутой речи, в целых высказывани-
ях: на смену идеологии, выраженной в языке, приходит идеология, выра-
женная с помощью языка.
Если, скажем, первобытные языки стремятся в грамматических фор-
мах отразить классификацию объектов в согласии с мировоззре-
нием той стадии (с помощью местоименных аффиксов, грамматического
класса, различных именных и глагольных форм и т.п.), а новые языки, де-
семантизуя и вовсе утрачивая старые классификации, не создают никаких
новых, то из этого вовсе не следует, что современному мышлению стала
совершенно чужда потребность [в] классификации объектов, что для него
все объекты равноценны и равнозначны. Вовсе нет. Напротив, классифи-
кации стали несравненно сложнее и многообразнее, как сложнее и много-
образнее стали общественные отношения и познавательные способности
человека. Но именно в силу своей сложности и многообразия эти класси-
фикации уже не могут находить адекватное отражение непосредственно в
языковой структуре, ибо язык, отягощенный столь большой и сложной
идеологической нагрузкой, оказался бы несостоятельным в своей техни-
ческой функции общенационального и преемственного орудия комму-
никации. Новые классификации перемещаются поэтому из сферы языко-
вой структуры в сферу развернутых форм речевой деятельности, науки,
философии и пр.
Не только современно-логической системы, отраженной в грамма-
тике, мы не находим ни в одном языке, но мы не находим также ни в одном
языке первобытной логики, первобытного мышления в "чистом"
виде. Процесс технизации стал действовать в языке с первых же дней, как
только речь получила коммуникативные функции, и самые примитивные
языки дают уже картину многократных компромиссов между пробиваю-
щейся через языковую структуру идеологией н неумолимыми законами тех-
низации. Каждый язык в своей грамматической и лексической структуре
злачит в десемантизованном виде обрывки и клочья мировоззрений про-
41

шлого, в сильнейшей степени искаженные, замаскированные и перепутан-
ные процессами технизации. В тайники этих ушедших мировоззрений нас
вводит один лишь палеонтологический анализ.
Вполне естественно, что перед лицом обрисованной картины оказыва-
ются одинаково несостоятельными и формальная грамматика, и логиче-
ская. Язык, как живая познавательная система, должен быть (в теории!)
строго логичен. Для языка как традиционной коммуникативной системы
это отнюдь не обязательно. Реально существующие языки представляют
бесконечно пеструю картину разных форм и степеней компромисса между
логически познавательными и формально-техническими категориями.
Понятно также, почему перманентный конфликт между логической и фор-
мальной грамматикой не может быть разрешен в рамках старого языкозна-
ния. Единственный путь разрешения этого конфликта - это подлинный, до
истоков речи идущий историзм, историзм единого глоттогонического
процесса.
Техническая сторона языковой жизни требует от нас самого присталь-
ного внимания; исторические языки, как и первобытные, знают коренные
сдвиги в своей структуре. Но было бы ошибкой за всеми этими сдвигами ус-
матривать коренные сдвиги в мышлении, мировоззрении. Помимо сдвигов и
закономерностей языковой идеологии существуют сдвиги и законо-
мерности языковой техники, которые нетрудно отличить от первых хо-
тя бы потому, что в них неизменно выявляются некоторые общие и посто-
янные тенденции, независимые от языка, эпохи и общественно-экономиче-
ских формаций. Общественные сдвиги в этом случае играют лишь роль тол-
качей и ускорителей технизационных процессов.
Порок "индоевропеистики"
Индоевропейская лингвистика с точки зрения всего вышеизложенного
встает перед нами в новом свете. Она представляет собой науку о тех-
низованных формах речи, не осознающую исторической обус-
ловленности этих форм. Мы указывали выше, что то, что в языке напоми-
нает формальную систему, есть результат технизации. Индоевропеистика
с особой нежностью относится ко всему, что в языке напоминает систему.
Напротив, на "исключения", на "иррациональные" явления она смотрит как
на опасный элемент, могущий быть источником всяких неприятностей.
Мы знаем, что как раз этот "опасный элемент" оказывает неоценимые
услуги, когда речь идет о генетических вопросах.
Надо было случиться, что лингвистика как наука выросла на материа-
ле языков, которые вошли в историю в высокотехнизованном
в и д е. В итоге мы и получили колоссальное, но бесперспективное соору-
жение индоевропеистики, увенчанное бесподобной младограмматической
школой.
Языковая техника, как мы уже указывали, имеет свои закономерности.
В установлении этих закономерностей (в особенности в области фонетики)
и лежит добрая доля заслуг индоевропейской лингвистики. Беда индоевро-
пеистики не в том, что она плохо справилась со своим материалом, - она с
42

ним справилась во многих отношениях прекрасно. Беда ее в том, что зако-
ны и положения, установленные на одной семье языков, представляющей не
более как крошечный отрезок глоттогонии, она склонна возвести в вечные
и незыблемые законы человеческой речи. Совершенно так же, как слабость
домарксовской политической экономии не столько в том, что она плохо раз-
биралась в законах капиталистической экономики, сколько в том, что зако-
ны капиталистического общества она склонна была возвести в вечные и не-
зыблемые законы природы.
Легко видеть, что именно отсюда происходят все "качества" индоев-
ропеистики.
Когда мирные темпы развития языка
сменяются революционными
Признав, что корни языковых изменений скрыты в тайниках семантики
и что, следовательно, темп языковой эволюции зависит от темпа процессов,
совершающихся в языковой семантике, легко понять, что всякие крупные
перемены в жизни общества: междугрупповое смешение, переворот в хозяй-
стве, глубокие общественно-политические потрясения и сдвиги, изменение
классовой структуры общества, - все это сопровождается катастрофически-
ми последствиями для языка. Наступающая в результате подобных событий
"переоценка ценностей" приводит к тому, что множество семантических от-
ношений и связей, живых и полноценных для старого поколения, оказыва-
ются для нового безразличными, непонятными, частью даже чуждыми и
враждебными. Происходит процесс массовой десемантизации языкового ма-
териала, на фоне которой получают широкий простор деформирующие и
унифицирующие влияния в фонетике и морфологии. Последние, в свою оче-
редь, могут (в результате, скажем, стирания флексий, обобщения специфи-
ческих прежде форм и т.п.) повлечь за собой коренную перестройку всей
языковой структуры.
Параллельно с разрушением старого материала идет частичная волна
речевого новотворчества, что еще более углубляет пропасть между старым
и новым.
Когда имеешь дело исключительно с высококультурными языками, где
политическая централизация и многовековая письменность изо дня в день
регламентируют канонические языковые нормы и тем самым сковывают и
тормозят языковое развитие, трудно даже составить представление о тех ко-
лоссальных сдвигах, которые могли претерпевать, в относительно короткое
время, языки примитивные и бесписьменные.
Язык будущего
Язык будущего человечества нельзя представлять себе иначе как язы-
ком предельной технизации. Выдержанная сверху донизу система, макси-
мальная простота при максимальной гибкости и разнообразии средств выра-
жения, ликвидация пережиточного "полисемантизма", фонетическая и се-
43

мантическая дифференцированность и точность - таковы черты языка,
призванного выполнять ответственную функцию: быть совершеннейшей
техникой коммуникации в бесклассовом обществе.
Организовать и направить по правильному руслу это исторически
неизбежное движение - такова задача всякой рациональной языковой
политики.
Послесловие
Мне был задан вопрос, в каких отношениях стоит учение о технизации к
другим положениям нового учения о языке. Я считаю, что учение о техниза-
ции является неотъемлемой составной частью нового учения, необходимым
моментом его неуклонного диалектического развития. На известном этапе
"яфетическая" теория развивалась по преимуществу как отрицание,
как отрицание индоевропеистики, как отрицание формального компарати-
визма. Это отрицание вылилось в форму палеонтологии речи. С учением о
технизации яфетическая теория подымается на новую ступень, на ступень
отрицания отрицания. Иначе говоря, если сравнительная грамма-
тика есть тезис, палеонтология речи - антитезис, то учение о технизации -
синтез. Палеонтология речи разрешает одну сторону вопроса -генети-
ческую, учение о технизации другую -развитие речи в ком-
муникативную систему. Взятые в единстве, палеонтология речи
и учение о технизации образуют цельную и законченную лингвистическую
концепцию.
Изложенные на предыдущих страницах соображения не претендуют на
значение какого-либо нового открытия. В высказываниях Н.Я. Марра о
функциональной семантике, о происхождении грамматических категорий
заложены все существенные элементы учения о технизации. Без учета тех-
низации нельзя сделать и шагу в работе над языком в историческом разре-
зе. Процесс технизации был известен давно. Недоставало только, чтобы бы-
ло произнесено самое слово "технизация". В этом, собственно, и заключает-
ся моя "заслуга".

Еще о языке
как идеологии и как технике'
Статья моя "Язык как идеология и язык как техника", помещенная во II
сборнике "Язык и мышление", стр. 33-54 (в настоящем сборнике - с. 27^44),
привлекла к себе значительный интерес. В ряде писем и в личных беседах
читатели нашего сборника, лингвисты и не лингвисты, поделились своими
впечатлениями и высказали свои замечания и сомнения по отдельным воп-
росам. Эти замечания, в большинстве весьма для меня ценные, убедили ме-
ня в том, что ряд положений нуждается в более развернутом изложении, но
что основная идея статьи, учение о технизации речи, целиком
правильна, выдвинута своевременно и как нельзя лучше отвеча-
ет задачам нынешнего этапа развития нового учения о языке.
Что учение о технизации попало "в точку", видно, между прочим, из то-
го, что, несмотря на крайнюю сжатость изложения, переходящую местами в
схематизм, несмотря на незначительное количество иллюстративного мате-
риала, читатели-лингвисты с полуслова поняли, о чем идет речь, и если
оспаривают, то не самый процесс технизации, который по общему отзыву
подмечен и обрисован в основном правильно, а лишь объем, значение и
формы этого процесса в отдельных случаях.
На недостаток иллюстраций жалуются зато читатели-нелингвисты.
И я не могу не согласиться, что этот упрек имеет под собой известные осно-
вания. Прошло то время, когда вопросами языка интересовался только уз-
кий круг лингвистов-специалистов. Сейчас языкознание стало у нас в Совет-
ском Союзе одной из популярных наук. Такое положение оно заняло благо-
даря революционной теории Н.Я. Марра, поставившего языко-
знание в центр наук о культуре, и благодаря революционной
практике небывалого в истории языкового строительства, развернув-
шегося на всем пространстве нашего многоплеменного Союза.
Отклики на мою статью лишний раз убедили меня, что в стране у нас,
среди самых широких кругов культурных работников, чувствуется огром-
ный голод на теоретические исследования по языку, но что голод этот и в
количественном и в качественном отношении удовлетворяется далеко не
достаточно. При таких условиях каждый, кто пишет по вопросам общего
языкознания, не имеет, если угодно, морального права ориентироваться
только на тесный круг специалистов. Он должен приложить все усилия, что-
* Статья впервые опубликована в сб.: Язык и мышление. У1-УП. Л., 1936. (Прим. отв. ред.)
45

бы его работа "доходила", была понятна более широким слоям интересую-
щихся языком, всем тем, кто так или иначе, прямо или косвенно приобщил-
ся к тому ренессансу языкознания, который связан с именем нашего учите-
ля Н.Я. Марра и который вдохнул новую жизнь в эту хиреющую на Западе
с каждым днем науку.
Упрек в недостатке языковых иллюстраций справедлив. Но мне хоте-
лось бы все же сказать несколько слов в свою защиту.
Я сознательно избегал дробить внимание читателя на отдельные иллю-
страции, и вот почему. Процесс технизации в языке - универсальный про-
цесс, определяющий генеральную линию языкового развития. Иллюстриро-
вание такого процесса отдельными, в конечном счете всегда случайными,
взятыми из небольшого круга известных автору языков фактами было бы,
если можно так выразиться, педагогической ошибкой. Оно могло бы дать
совершенно превратное представление о действительных масштабах и зна-
чении этого процесса. Оно могло бы способствовать тому, чтобы перевести
спор в плоскость выискивания казуистических случаев рго и сошта1.
Такой всеобъемлющий процесс, как процесс технизации, надо иллюст-
рировать не отдельными лексическими и семантическими казусами, а це-
лыми речевыми категориями. И таких иллюстраций внима-
тельный читатель найдет в моей статье достаточно.
Разве не является иллюстрацией технизации языка процесс образования
грамматических категорий (стр. 40) [в настоящем сборнике -
с. 33]?
Разве не является такой иллюстрацией превращение когда-то самостоя-
тельных слов в функциональные частицы- морфемы (там же)?
Разве не являются такой иллюстрацией процессы фонетической,
в частности акцентуальной, унификации в наиболее десеманти-
зованных участках лексики: в собственных именах в осетин-
ском, в абревиатурах в русском (стр. 48) [в настоящем сборнике - с. 39]?
Наконец, судьба грамматических именных классифи-
каций (классов, родов и пр.), о которой я говорю на стр. 50 [в настоящем
сборнике - с. 41], разве не является она ярчайшей, бесподобной иллюстра-
цией перехода от языка-идеологии к языку-технике?
Среди некоторых лингвистов старой школы статья моя вызвала, на-
сколько я могу судить, известное смущение. Они никак не ожидали, что но-
вое учение о языке получит развитие в этом направлении. Они думали,
что мы, ученики Н.Я. Марра, пойдем главным образом по линии палеонто-
логических "крайностей" и благополучно погибнем в этих "дебрях". На этот
1 Некоторые мои оппоненты действительно и пошли по этому пути. Если, напр[имер], я
говорю, что "чем шире и разнороднее среда обращения, тем уже и технизованнее семантика"
(стр. 38) [в настоящем сборнике - с. 31], то мне указывают: "а вот вам случай, когда расши-
рение среды обращения не повлекло семантического сужения или даже сопровождалось се-
мантическим расширением". Должен сказать, что, когда речь идет об общем направлении
языкового развития, подобная апелляция к отдельным казуистическим случаям так же убе-
дительна, как если бы кто-либо стал оспаривать тезис "Волга впадает в Каспийское море" на
том основании, что, дескать, часть Волги выпивается прибрежными жителями и, следова-
тельно, не вся Волга впадает в Каспийское море... Верно. Есть такие случаи, о которых гово-
рят мои оппоненты. Даже очень много. Я сам на это указываю на стр. 40 [в настоящем сбор-
нике - с. 33]. И тем не менее... Волга впадает в Каспийское море.
46

путь они охотно нас благословили бы: занимайтесь, мол, вы палеонтологи-
ей, а мы будем заниматься "обыкновенной лингвистикой". Они не прочь бы-
ли бы выдать себя за столбовую дорогу лингвистики, а яфетидологов -
за экзотическую секту, которая ненадолго переживет своего основателя.
Все революционное учение Марра, встретившее такой горячий отклик в
широчайших массах культурных работников нашей страны, они склонны
были рассматривать как какую-то преходящую стихийную напасть, какое-
а ??
то затмение, омрачившее на время славную традицию русской лингвис-
тики - плестись в области теории в хвосте европейской науки.
Мы искренно опасаемся, что этих старомодных лингвистов ждет боль-
шое разочарование. Те, кто думает, что со смертью Н.Я. Марра его дело раз-
валится, жестоко ошибутся. Не может погибнуть учение, несущее в себе та-
кую могучую революционную зарядку. Не может погибнуть учение, порож-
денное величайшим в истории социальным переворотом. Не может погиб-
нуть учение, всеми своими корнями связанное с тем строем, которому при-
надлежит будущее, - строем социализма.
Нет, учение Марра, новое учение о языке, будет развиваться, обога-
щаться и шествовать вперед уверенной поступью заложенной в нем диалек-
тики, раскрывая постепенно все богатство скрытых в нем потенций и поды-
маясь на новые высоты теоретического охвата и обобщения.
Мы не собираемся отнюдь обращаться в замкнутую секту, облюбовав-
шую себе особую область палеонтологии, а все остальные области лингви-
стики предоставить в ведение запоздалых эпигонов младограмматизма.
Напротив, мы претендуем на всю область лингвистики без исключения.
И учение о технизации является одним из выра-
жений этой нашей претензии.
Нет такого угла и закоулка лингвистической науки, где не обеспечивала
бы нам решительного превосходства наша двусторонняя концепция языка:
как идеологии и как техники. Она, эта концепция, вводит нас как
** 55
своих людей во все виды и разновидности языкового материала, во все
разделы грамматики, не лишая нас инструмента формального анализа и в то
же время сохраняя за нами превосходство людей, проникших в тайну ста-
новления.
Если спросить, в чем гвоздь нового учения о языке и главнейшая заслу-
га Марра, то в двух словах ответ заключается в следующем: Марром впер-
вые правильно поставлена и в основном разрешена на конкретном языко-
вом материале проблема становления языка. Что бы ни го-
ворили начетчики и эрудиты лингвистики, каких бы ни извлекали из нафта-
лина "предшественников" Марра, остается незыблемым, что в старой линг-
вистике учения о становлении речи не существова-
л о. А создать заново науку о становлении какого-либо круга явле-
ний - значит создать заново всю науку об этих явлениях. Это - аксиома для
каждого, кто мыслит исторически2
2 Н.Я. Марр вложил перст в зияющую язву старого языкознания, когда он писал: "...в ин-
доевропеистике нет конкретного представления о становлении языков, а лишь об установив-
шихся и вполне сложившихся языках, да еще языках исторических эпох" (Предисловие к
"Классифицированному перечню печатных работ по яфетидологии" (Марр Н.Я. Избр. рабо-
ты. М; Л., 1933. Т. 1. С. 229).
47

Технизация же речи есть изначала один из су-
щественных моментов ее становления.
Язык возникает как первичная форма объективации общественного
сознания, общественной идеологии. Но, будучи идеологической
надстройкой, язык с первых же дней обременен вместе с тем чисто техни-
ческой функцией, функцией коммуникации. С первых же дней
становления языка мы должны поэтому не терять ни на минуту из поля зре-
ния оба аспекта языка: идеологический и технический. Их
взаимодействием определяется в основном весь процесс развития языка.
И если палеонтологический анализ позволяет нам вскрыть когда-то ак-
туальные, но впоследствии затемненные и забытые идеологические функ-
ции языковых элементов, то учение о технизации призвано как раз осветить
процесс затемнения и отмирания этих идеологических функций, процесс
раскрытия языка в систему коммуникативной техники.
Ни палеонтология речи, ни учение о технизации, взятые отдельно,
оторванно друг от друга, не решают проблемы становления речи.
Проблема становления речи может быть разрешена только палеонтологией
и учением о технизации, вместе взятыми.
Но из сказанного вытекает с необходимостью, что для того, чтобы по-
нять и принять учение о технизации, нужно предварительно по-
нять и принять язык как идеологию. Первое без последнего не
имеет никакого смысла. И вполне естественно, что те, для которых всегда
оставалось органически чуждым учение Марра о языке как идеологии, ни-
когда в полном объеме не могут оценить значения учения о технизации ре-
чи. Для них язык всегда был только техникой, т.е. системой формальных
средств выражения. Для них формальные категории грамматики являются
только формальными. Для нас формальное - это результат технизации то-
го, что когда-то было неформальным, т.е. было идеологическим.
Единственный путь преодоления формализма в языкознании - это путь
исторического анализа. Ав историческом анализе процесс тех-
низации имеет решающее значение. Именно этот процесс формализу-
е т языковую систему. Именно он обращает познавательные кате-
гории вформально-грамматические3.
Задача палеонтологического анализа заключается в том, чтобы повер-
нуть "кинофильм" истории языка в обратном направлении, т.е. показать
шаг за шагом, как нынешние технизованные, а потому формальные катего-
рии грамматики раскрываются постепенно в познавательные категории, от-
ражающие прошлые стадии развития общественного сознания. Но для это-
го далеко не достаточно иметь общую схему чередования стадий: тотемиче-
ской, космической, технологической и т.п. Если бы развитие всех языков
определялось только этой общей схемой, то классификация языков каза-
лась бы по своей простоте детской забавой. На деле же удовлетворительная
3 Мне было особенно приятно услышать от некоторых молодых работников, занятых
разработкой вопросов грамматики, что статья моя помогла им лучше уяснить взаимоотноше-
ния формального и логического в грамматике исследуемых ими языков и
уберегла от перегибов в сторону чрезмерного логизирования языка, в которое они невольно
впадали, отталкиваясь от формализма.
48

с точки зрения гносеологической классификация языков оказывается делом
исключительно трудным, почти невозможным. Почему? Именно потому,
что в жизни языка действуют закономерности не одного, а д в у х родов: за-
кономерности языковой идеологии и закономерности языковой тех-
никой конкретные формы взаимодействия этих двух видов закономерно-
стей допускают такое беспредельное многообразие языковых типов, что
уложить их в какую-либо упрощенную "стадиальную" схему - задача совер-
шенно неосуществимая и просто ненаучная4.
Мы говорим: язык есть идеология, и в то же время утверждаем, что язы-
ки н е могут быть классифицированы как идеологии. Мы говорим, что
глоттогонический процесс един, и в то же время решительно отказываемся
от того, чтобы нанизать все языки мира на одну нитку с закреплением за
каждым из них определенного порядкового номера стадиальности. Получа-
ется как будто противоречие. Но это противоречие нисколько нас не пуга-
ет, потому что мы отлично знаем, откуда оно происходит: оно обязано сво-
им существованием технизации речи. Учение о технизации не сни-
мает, а дополняет и развивает учение о языке как идеологии и, повторяю, не
может быть вообще понято иначе как в связи с последним5.
Мне указывалось, что, говоря об языковой идеологии, в противополож-
ность языковой технике, я близко подхожу к старому учению о так называ-
емой] "внутренней форме" языка и что эту близость мне следовало отме-
тить. Я согласен, что мне следовало коснуться "внутренней формы".
Но только для того, чтобы поставить вопрос, не следует ли нам изгнать этот
термин из нашего обихода.
Когда \У. НшпЬокк вводил понятие "внутренней формы" языка, им ру-
ководила несомненно смутно почувствованная истина, что за речевыми ка-
тегориями скрывается какая-то идеология. Это была яркая и блестя-
щая интуиция, которая могла дать плодотворнейшие результаты. Но
НшпЬо1с11'а она завела только в темный лабиринт Уо1к8§е1$1:'а, из которого
он так и не смог выбраться. Здесь именно сказалась порочность его классо-
во ограниченного мировоззрения6.
4 Мы не говорим уже об осложняющих картину междуЯзыковых влияниях, о роли зако-
нов социализации и преемственности, которые также в конечном сче-
те характеризуют язык как технику (см. Язык и мышление. II. Л., 1934. С. 41-44).
Совершенно очевидно, что в этих условиях отнесение языка как целого к одной какой-
либо стадии может иметь лишь весьма относительную познавательную ценность. В строгом
смысле можно говорить лишь о стадиальной характеристике отдельных элемен-
тов языковой структуры. Поэтому когда говорят, что языки надо классифицировать по
стадиям, то это следует приветствовать как несомненный признак Ьопае Уо1ип1аи&, но не при-
ходится закрывать глаза на уязвимые стороны такого предприятия.
5 Я склоняюсь к мысли, что общее учение о языке, построенное как историче-
ская наука, должно [в]ключать три основных раздела, или, точнее, три основные линии
изложения: 1) язык как идеология, 2) процесс технизации, 3) язык как техника.
Преимущества такого построения я надеюсь наглядно показать в подготовляемом мною
очерке нового лингвистического мировоззрения.
6 Можно сказать вообще, что старая лингвистика произвела на свет две яркие идеи, кото-
рыми она смыкается с языкознанием будущего: учение о "внутренней форме" и уче-
ние офонеме. В первом мы имеем смутное осознание языка как идеологии, во втором -
признание примата семантики в жизни языка. Свое настоящее место и развитие обе эти идеи
могут получить только в подлинно историческом языкознании, т.е. в новом учении о языке.
49

Можем ли мы взять безоговорочно понятие "внутренней формы", воз-
никшее на почве совершенно чуждой и враждебной нам лингвистической
концепции, и перенести его механически в нашу систему? Безусловно нет.
"Внутренняя форма" неприемлема для нас по ряду причин. Прежде всего,
"внутренняя форма" имеет свою внутреннюю форму, которая нас совер-
шенно не устраивает. "Форму" мы привыкли противоставлять "содержа-
нию" и понимать как нечто внешнее. Поэтому "форма внутренняя" - для нас
логический абсурд. Эта логическая нелепость была очень кстати для идеа-
листического языкознания, окружая данное понятие завесой иррациональ-
ности, мистики, непостижимости. Мы же как раз призваны сорвать с языка
покровы тайны и разъяснить его как историческое, а следовательно,
постижимое явление.
Не случайно язык НшпЬоЫСа, не отличающийся вообще легкостью, ста-
новится особенно темным, когда речь заходит о "внутренней форме".
Не случайно работы другого лингвиста-философа, А. МаЛу, писавшего мно-
го о "внутренней форме", так тяжелы по языку (и добавим - скучны), что
другой лингвист (О. Рипке) сделал их комментирование своей специаль-
ностью.
В мистическом полумраке "внутренней формы" могут чувствовать себя
хорошо те, кто меньше всего заинтересован в том, чтобы вскрыть реаль-
ные, земные корни человеческой речи, кто ищет прибежища в нездоровом
тумане Уо1к8§е18Га. Но в этом полумраке нечего делать нам, знающим те-
перь великолепно, что "внутренняя форма" есть не эманация мистического
"народного духа", а реальная, исторически детерминированная в каждую
эпоху форма общественной идеологии. Возвращаться к "внутренней фор-
ме", имея учение о языке как идеологии, - это все равно что зажигать сосно-
вую лучину, имея электрическое освещение7.
Для нас речь может идти не о противо[по]ставлении одной "формы" ка-
кой-то другой "форме" (ибо очевидно, что не в форме, а в содержании здесь
дело), а лишь о противопоставлении идеосемантики и техно-
семантики, т.е. о противопоставлении тех уже известных нам двух
сторон содержания нашей речи, взаимоотношениями которых опре-
деляется в основном семантическая жизнь, а в дальнейшем и материальная
структура языка. Если мы вместо "внутренняя форма" говорим "идеосеман-
7 Я сам еще недавно пользовался термином "внутренняя форма", не отдавая себе ясного
отчета в том, насколько он стал чужд нашему новому мировоззрению (в статье "К характе-
ристике современного осетинского языка", Яфетический сборник. VII. Л., 1932. С. 76).
С обычной прозорливостью Н.Я. Марр предостерегал от попыток влить новое вино в
ветхие меха. "Получить арбу с паровым двигателем, - писал он, - дело безнадежное и, глав-
ное, никчемное, когда жизнь самой науки требует перемещения груза с воза, негодного уже
для нашего нового и по темпу и по его путям общественного и материального бытования, на
более современное средство передвижения, да'еще из старого груза беря товар с осмотри-
тельным выбором, как бы не прихватить никому теперь не нужную ветошь" {Марр Н.Я.
0$8ейса-1арпеиса. II // Изв. АН СССР. С. 435). А ведь есть же у нас еще люди, которые эту са-
мую никому не нужную ветошь, только потому, что она европейского происхождения, счита-
ют предельной премудростью, ее же не прейдеши! Есть же у нас люди, которые, нагрузив-
шись этой ветошью, искренне думают, что они стоят на большой, столбовой дороге лингви-
стики, в то время как эта "столбовая" дорога на наших глазах превращается в глухое захолу-
стье и медленно, но верно зарастает густым и непроходимым бурьяном!..
50

тика", то это не простое терминологическое новшество, а необходимый вы-
вод из вашего нового понимания языка как идеологии.
Я считаю, что в наши отношения со старой лингвистикой учение о тех-
низации вносит существенную ясность. В своей первой статье на данную те-
му я характеризовал учение о технизации как диалектический синтез
грамматизма старой школы, с одной стороны, и палеонтоло-
гии речи - с другой. Речь идет именно о диалектическом синтезе,
т.е. [о] таком, когда и тезис и антитезис в снятом виде продолжают пребы-
вать в синтезе. Грамматизм, рассматривая язык как голую формальную тех-
нику, оказывается совершенно бессилен разрешить генетический вопрос и
поэтому с особенной охотой объявляет его ненаучным (наивный защитный
рефлекс). Палеонтологический анализ разрушает, раскалывает, расщепля-
ет грамматику на ее исходные, дограмматические элементы, как физик рас-
калывает атом бомбардировкой альфа-частиц и показывает, что эти исход-
ные элементы одни и те же для всех языков, что глоттогонический
процесс един. Учение же о технизации призвано показать, как из этих
исходных элементов формируется грамматика, вернее, различные системы
грамматик. Само собой разумеется, что все, что сделано старой лингвисти-
кой в области описания грамматических систем, не пропадает для нас втуне,
а целиком входит в нашу всеобъемлющую концепцию освещенное по-ново-
му прожектором нашей теории становления речи. Язык во всем многообра-
зии его выявлений разъясняется как историческая категория.
И если полное и всестороннее освоение лингвистического наследия прошло-
го является необходимой предпосылкой успешной работы на новых путях,
то учение о технизации по самому своему характеру должно, мне представ-
ляется, способствовать тому, чтобы это освоение было и более легким, и бо-
лее продуманным.
Я позволяю себе думать, что для тех из лингвистов старой школы, кото-
рые хотели бы искренне войти в круг идей нового языкознания, учение о
технизации может быть тем мостом, через который им будет легче подойти
и понять сущность нового учения о языке. Молодым же "яфетидологам"
учение о технизации поможет лучше оценить сущность недостижения ста-
рой лингвистики. Или иными словами: первых оно проведет от языка-техни-
ки к языку-идеологии, а вторых - от языка-идеологии к языку-технике.
Н.Я. Марра и его школу упрекают часто в игнорировании заслуг старой
лингвистики. Это неверно. Нам в высокой степени импонирует гигантский
труд "основоположников" и творцов так наз[ываемого] индоевропейского
языкознания. Но гораздо меньше почтения, в этом мы должны сознаться,
мы чувствуем к эпигонам этого языкознания, которые, по нашему убежде-
нию, не способны уже обогатить науку ни одной свежей и яркой мыслью.
Мы не против старой, а против старческой науки. Мы против
культивирования мелких, крохоборческих идей, против создания никому не
44 « *>
нужных школок и направлении вокруг этих идеи, против утомительной и
нудной жвачки давно разжеванных истин.
Мы за идеи широкого размаха и крупного плана, отвечающие духу на-
шей эпохи. Горизонты, которые перед нами открылись, слишком грандиоз-
ны и увлекательны, и естественно, что у нас не лежит душа к крохоборству
и затхлому формализму.
51

По поводу моей статьи в сборнике "Язык и мышление", II, некоторые
читатели указывали, что она слишком "сгущена", что нельзя такую уйму
кардинальных вопросов трактовать на протяжении двух десятков страниц.
Может быть, это и так. Во всяком случае, я далек от того, чтобы умалять
заслуги тех, кто пишет толстые книги о незначительных предметах. Но я
имею смелость думать, что дело здесь не в индивидуальном стиле того или
иного автора, а в стиле всей нашей науки. Наука наша, новое учение о язы-
ке, именно сейчас, вместе со всей страной, переживает пору молодости,
когда, по выражению Н. 81еЫЬа1'я, никакая высота не кажется слишком вы-
сокой, чтобы ее достигнуть, и никакая глубина - слишком глубокой, чтобы
в нее проникнуть. Если эта юношеская смелость и размах нашей науки хоть
сколько-нибудь отразились в моей работе, то это ей - лучшая похвала, как
бы велики ни были допущенные в ней промахи.
Если лингвистам старой школы трудно освоиться как следует с представ-
лением о языке как идеологии, то для некоторых из сторонников ново-
го учения о языке оказывается, наоборот, неожиданностью, что язык есть
техника. В этом утверждении они видят какую-то опасность для облю-
бованного и уже ставшего привычным тезиса, что язык есть идеологическая
надстройка. А между тем самая большая и серьезная опасность таится для
нас как раз в отрицании языка как техники. Такое отрицание приводит с не-
обходимостью к идеалистической трактовке проблемы национально-
го я з ы к а. В самом деле. Идеалистическое языкознание провозгласило:
национальные языки существуют, потому что существует Уо1к5§е18(. Мы го-
ворим: национальные языки существуют, потому что существует процесс
технизации (Язык и мышление, II, стр. 42). Если вы видите в языке идеоло-
гию, и только идеологию и если вы, с другой стороны, признаете
существование национальных языков, пусть не монолитных, пусть много-
слойных, классово дифференцированных, но все же единых националь-
ных языков, противостоящих другим национальным же языкам, то
вы неминуемо попадаете в объятия Уо1к5§е1&1:'а, т.е. мистики, ибо вы признаете
существование единых, цельных национальных идеологий,
противостоящих друг другу как национальные.
Националистический угар, охвативший некоторые круги современной
Германии, привел там к возрождению, в самой грубой и вульгарной форме,
старых теорий о языке как выражении "народного духа", о языке как нацио-
нальном мировоззрении и т.п.8 С этим связано в дальнейшем деление языков
на высшие и низшие. Учение о технизации речи подрывает подобные кон-
цепции в самой их основе. Согласно этому учению, существующее распреде-
ление языков на земном шаре не имеет и не может иметь ничего общего с
распределением идеологий, так как оно представляет [собой] "результат
многотысячелетнего комбинированного действия законов социализации и
преемственности, в которых язык раскрывает себя как техника, а не как
идеология" (ЯМ II 44) [Язык и мышление. II. С. 44].
Далее, односторонняя трактовка языка как идеологии приводит логиче-
ски к отрицанию возможности скачка для языков ряда национальностей
8 См., напр[имер]: У/е'15%егЪег Ь. МиИегзргасЬе шк! Ое1$1е$Ык1ип§. СоИт§еп, 1929; Мет.
ОеШ$сЬе$ Уо1к ип<1 с!еи18сЬе ЗргасЬе. 1935; ЗсктМг-КоИг О. МиИегаргасЬе. 1епа, 1933, и др.
52

СССР от родоплеменной стадии, на которой их застала революция, к обслу-
живанию новой социалистической культуры. Теоретическое обоснование
такого скачка возможно лишь на базе учения о технизации (см. ниже).
Вот почему мы и берем на себя смелость утверждать, что именно для но-
вого учения о языке и именно тогда, когда оно имеет дело с языками позд-
нейших эпох (национальными языками), а также с языком б у д у щ е -
г о, учение о технизации является одним из краеугольных камней, без кото-
рого неминуемо рушится вся концепция.
Если у Н.Я. Марра мы не находим развернутого изложения учения о тех-
низации, то объясняется это не тем, что он игнорировал этот процесс,
а только тем, что на том этапе, отталкиваясь от формального метода,
он, естественно, должен был сосредоточить все усилия на обосновании по-
ложения о языке как идеологии и соответственно на палеонто-
логии речи.
Тем не менее идея технизации, хотя и не высказанная еп (ои(е$ 1еПге8,
присутствует у Н.Я. Марра как нечто само собой разумеющееся. Без нее не
понять учения Н.Я. Марра о происхождении грамматиче-
ских категорий. Не понять, напр[имер], как слово "рука" стало в од-
ном случае числительным, в другом - союзом, в третьем - падежным окон-
чанием. Не понять без нее и так наз[ываемой] функциональной
семантики. Мы знаем, напр[имер], что название собаки переносится
впоследствии на оленя, на лошадь по общей для них функции средства пе-
редвижения. Но мы знаем также, что каждое из этих животных было в пер-
вобытных представлениях тотемом, т.е. было окружено целым клуб-
ком идеологических ("религиозных") представлений. Эти представления,
пока они в полной силе, совершенно исключают возможность переноса на-
звания одного животного на другое, ибо такой перенос подрывает самые
основы тотемизма. Очевидно, следовательно, что для того, чтобы такой пе-
ренос мог иметь место, должно было произойти основательное ослабление
и разрушение тотемистических оболочек, должно было произойти переме-
щение семантического центра к производственной, техниче-
ской функции данного животного, к его функции средства передвиже-
ния. Иначе говоря, должно было произойти то, что мы называем процессом
технизации9.
Ни один сколько-нибудь значительный сдвиг в развитии языка, ни один
шаг на пути глоттогонического процесса не может быть разъяснен без
учета технизации. Языковое развитие совершается под знаком ведущей
роли семантики, под знаком диктатуры содержания над
формой. Технизация же есть не что иное, как характернейший и универ-
сальнейший семантический процесс, какой можно вообще наблюдать в язы-
ке на протяжении всей истории человеческой речи, начиная от ее зарожде-
ния и до наших дней. Мало того, этот процесс будет иметь решающее значе-
ние и на путях будущего, на путях созидания единого общечелове-
9 Из сказанного вытекает, между прочим, что функциональную семантику отнюдь нель-
зя считать чем-то характерным только для самых ранних стадий развития языка. Будучи од-
ним из выражений процесса технизации лексики, функциональная семантика полностью со-
храняет свое значение и для настоящего времени.
53

ческого языка. И поэтому наша языковая политика должна в учении о тех-
низации найти серьезную помощь в деле правильной ориентировки в кон-
кретных вопросах языкового строительства.
Всякая теория проверяется и испытывается на практике.
Если бы учение о технизации речи было отвлеченной теорией, не имею-
щей никакого практического приложения, оно не заслуживало бы того, что-
бы ломать копья в его защиту. Но это, разумеется, не так. Занимаясь сам во-
просами языковой практики в наших национальных областях и беседуя с
другими работниками, я имел случай не раз убеждаться, какое огромное зна-
чение имеет при разрешении самых, казалось бы, мелких и мельчайших прак-
тических вопросов правильная общая ориентация. Процесс непрерывной
технизации, определяя генеральную линию языкового развития, позволяет
правильно подойти к таким "больным" вопросам нашей работы по подня-
тию многочисленных языков страны на подлинно социалистический уро-
вень, как вопросы терминологии, вопросы словообразова-
ния и др. В вопросах новой терминологии приходится, напр[имер], сталки-
ваться с тенденцией создавать термины, максимально отягощенные "внут-
ренней формой", т.е. вызывающие максимальное количество идеологиче-
ских ассоциаций с другими "родственными" понятиями. Путь явно ошибоч-
ный и вредный. Забывают, что сама эта "родственность" между понятиями
есть категория историческая и что "родственность", устраивавшая
наших предков, может для нас оказаться совершенно чуждой, враждебной,
а "родственность", понятная нам, может в свою очередь стать камнем
преткновения для будущих поколений, которые будут в данный термин
вкладывать уже новое содержание. В свете учения о технизации реакцион-
ный характер подобных тенденций выступает совершенно ясно. Учение о
технизации вскрывает с полной ясностью, что общая линия языкового раз-
вития идет не в этом направлении, не в направлении оживления и
гальванизации "внутренней формы", т.е. либо уже изжитых, либо осужден-
ных рано или поздно на изживание идеосемантических оболочек, а, напро-
тив, в направлении разрушения этих оболочек, в направлении концентрации
всего семантического упора в ядре, т.е. в технической, специализованной,
строго дифференцированной значимости термина10.
Процесс технизации является исторической необходимостью, и никакие
усилия реакционеров языкознания или промахи отдельных недостаточно ос-
ведомленных работников не могут повернуть назад колесо истории. Но Ша
уо1еп!:ет скюши, по1еп1ет 1гаЬип1:, и, само собой разумеется, лучше быть в по-
ложении уо1еп8'а, чем по1еп8'а. Лучше, уяснив себе, куда идет языковое разви-
тие, помогать и содействовать ему сознательным вмешательством, чем зани-
маться донкихотскими упражнениями по оживлению "внутренней формы".
10 Совершенно не случайно, что там, где реакционные лингвисты оказывались на время
руководителями языкового строительства, как это было в одно время на Украине, одной из
характерных особенностей их терминологической работы была особая нежность к "внутрен-
ней форме". Это они советовали говорить "свггич" вместо "лампа", "громовина" вместо
"электричество*', "недшка" вместо "атом", "копалка" вм. "экскаватор", "далекогляд" вм.
"телескоп", "говорило" вм. "рупор", "притичка" вм. "штепсель", "пухирець" вм. "лампа", "ви-
тровказ" вм. "флюгер", "прямка" вм. "катет", "протипрямка" вм. "гипотенуза" и т.п. (см.:
Хвиля А. Знищити коршня украшського нацюнал1зму на мовному фронть Харюв, 1933).
54

Наряду со стремлением к максимальной семантической дифференциро-
ванное™ и точности, к изживанию всяческого полисемантизма, неясности и
равнозначности в лексике, морфологии и синтаксисе нам, советским лингви-
стам, нельзя упускать из виду ни на минуту интернациональную
ориентацию нашей языковой политики. Язык будущего мы мыслим как еди-
ный общечеловеческий язык, и какой бы отдаленной ни рисовалась нам
перспектива его осуществления, идея этого будущего интернационального
языка уже сейчас должна довлеть над нашими мероприятиями в области
языковой политики и определять в значительной мере наше решение того
или иного вопроса языковой практики. И здесь опять-таки учение о техни-
зации является той теоретической базой, на основе которой мы можем все-
го успешнее отстаивать идею интернационализации языка, основываясь на
всем процессе языкового развития в его движении от первоначальной мно-
жественности языков к их грядущему объединению.
Рассматривая схождения и расхождения между языками с точки зрения
идеи интернационализма, мы можем сказать безошибочно: все, что идет в
языке по линии технизации, идет вместе с тем по линии интернационализа-
ции. Да иначе оно и не может быть. Процесс технизации есть, как мы знаем,
процесс разрушения надстроечных, идеологических оболочек, обволакива-
ющих объективно реальные "ядра" понятий и образовавшихся на почве пер-
воначально замкнутых и самобытных языковых сред с их исторически огра-
ниченными формами общественного сознания в идеологии. Всякий выход
языка из этой изначальной замкнутости на широкий путь общения и взаимо-
действия с другими языками сопровождается неизбежно разрушением и ис-
чезновением этих оболочек, т.е. технизацией. Чем интенсивнее междуязы-
ковое общение, тем интенсивнее технизация. И обратно: чем интенсивнее
процесс технизации в отдельных языках, тем благоприятнее предпосылки
для интернационализации.
В свете учения о технизации падают и разбиваются "теории" о неспособ-
ности отсталых, некультурных языков подняться на высший уровень и об-
служивать нашу новую, социалистическую практику. Учение о технизации
как раз и есть учение о том, каким образом старые формы, отражающие
бесконечно отдаленные нормы мышления, технизуясь, приспособляются к
требованиям новой общественности и становятся носителями и выразителя-
ми нового содержания. Этой замечательной способности
языка не положено никаких пределов, а потому
нет пределов и способности к росту и расцвету
для самых "отсталых", "некультурных" языков.
Новое учение о языке, давая единственно правильное разрешение воп-
роса о становлении речи, именно поэтому неизбежно становится так
же, как уже и указывал Н.Я. Марр11, "единственной строительной языковед-
ной теорией в путях марксизма-ленинизма". Наша палеонтология не удаля-
ет нас от современности, как некоторые хотели бы изобразить, а, напротив,
делает нас ее полноправными хозяевами.
Мы, работники нового учения, напоминаем небольшой отряд, который,
при всей своей малочисленности и, пожалуй, также недостаточной снаря-
Яфетический сборник. VII. С. 8.
55

женности, сумел, однако, благодаря гению своего командира овладеть глав-
нейшей, господствующей над всей местностью высотой. Этой командую-
щей высотой является наше учение о становлении речи. Имея в
руках эту высоту, мы можем сказать: сражение выиграно. Теперь нам оста-
ется подтягивать понемногу резервы и занимать шаг за шагом всю терри-
торию лингвистики, все ее ответственные участки. В лагере старой лингви-
стики царят разброд и развал. В поисках выхода из тупика мечутся в разные
стороны в ударяются во всякие крайности. Там лингвистика не имеет
будущего.
Значит ли это, что нам можно почить на лаврах? Ни в коем случае. Мы
являемся пионерами новой науки. А быть пионером в какой бы то ни
было области - это значит быть человеком фанатического, неутомимого,
героического труда.
Таким именно фанатиком труда был наш учитель Н.Я. Марр. Его при-
мер должен служить нам образцом подлинной научной работы, бескорыст-
ной, самоотверженной, полной энтузиазма и внутренней радости.
Наша наука сделала только первые шаги, правда - шаги гиганта, но все-
таки только первые. Впереди стоят еще огромные задачи, которые потре-
буют от нас напряжения всех сил. Успешное разрешение этих задач даст та-
кие богатые результаты в лингвистике и смежных общественных науках,
что сейчас трудно даже оценить их в полном объеме.

Понятие идеосемантики
Взаимоотношение языка и мышления было и остается увлекательней-
шей проблемой теоретического языкознания, имеющей к тому же отнюдь
не узколингвистический, а широкий, философский и культурно-историче-
ский интерес.
Вопрос о характере связи между словом и мыслью занимал еще антич-
ных писателей. Немало написано об этом и в новое время.
Однако только в наши дни и в нашей стране был выдвинут тезис, кото-
рый знаменует коренной сдвиг в постановке проблемы языка-мышления.
Мы имеем в виду учение Н.Я. Марра о языке как идеологической
надстройке. Революционное значение его для языкознания трудно пе-
реоценить. Преображенная идеей закономерности, проблема язы-
ка-мышления впервые получила строго научную базу. Как до Боппа нельзя
было говорить о подлинно научном сравнительном языкозна-
нии, так до Марра нельзя было говорить о подлинно научной постановке
проблемы языка-мышления.
Учение о языке как идеологической надстройке открывает перед языко-
знанием совершенно новые перспективы, которые вряд ли пока оценены в
полной мере. Одно ясно уже сейчас: языковедное направление, которое рас-
сматривает и изучает язык как идеологическую надстройку, должно во гла-
ву угла всей работы поставить семасиологию, понимая ее в широком
смысле, т.е. имея в виду развитие не только значения слов, но также фор-
мальных элементов, синтаксических и стилистических типов, короче гово-
ря, всего, в чем так или иначе выявляется надстроечная природа языка.
Не случайно поэтому языковедная работа ученого, со всей силой утвер-
ждавшего надстроечный характер языка, т.е. Н.Я. Марра, протекала преи-
мущественно в этой сфере. Излюбленной его стихией была, как известно,
"палеонтология речи", а марровская палеонтология и есть не что иное, как
историческая семасиология.
Семантикой занимались и в старом языкознании. Нет недостатка и в се-
мантических "законах", установленных на материале преимущественно ин-
доевропейских языков. Но эти "законы" страдают полной внеисторично-
стью. Отдельные наблюдения, почерпнутые из более или менее ограничен-
Статья представляет [собой] переработку доклада, прочитанного в 1942 г. в Юго-Осе-
тинском научно-исследовательском институте (см. "Известия" указанного института. 1946.
Вып. 5. С. 159-169), и впервые опубликована в сб. "Язык и мышление". XI (М.; Л., 1948).
(Прим. отв. ред.)
57

ного материала, возводятся в общий "закон", причем авторов не покидает
вера в неизменность и постоянство человеческой психики.
Н.Я. Марр с гениальной смелостью раздвинул рамки историко-семанти-
ческого анализа. Он сорвал завесу, скрывавшую от нас такие глубокие и
древние пласты языка-мышления, о каких мы и не догадывались. Его "па-
леонтологические" этюды вводят нас в совершенно своеобразный строй
мышления, в реальность которого мы тем более начинаем верить, чем бо-
лее углубляемся в материал. Пусть 75% марровских палеонтологических
этимологии ошибочны: остающихся 25% достаточно для того, чтобы озна-
меновать новый этап в развитии теоретического языкознания. Как ни мно-
го спорного в отдельных палеонтологических разъяснениях Н.Я. Марра, за-
слугой его остается то, что он вскрыл качественные сдвиги в исто-
рии человеческого языка-мышления, показал, что каждой эпохе, каждой
стадии развития человеческого общества соответствуют свои особые зако-
ны осознания и наречения предметов опыта.
Работа по намеченному Марром пути предстоит огромная. И эта работа
требует, естественно, освоения нового круга понятий, которого старое язы-
кознание не могло выработать.
Возьмем лексику. Любое слово нашей речи, прежде чем получить
современное обиходное значение, прошло сложную семантическую исто-
рию, ведущую нас в конечном счете к начальным словотворческим усилиям
человека. Из каждого слова, которое мы употребляем, глядят на нас не со-
рок веков, а по меньшей мере сорок тысячелетий. И если бы не привыч-
ность и обыденность повседневной речевой практики, какое-нибудь слово
"корова" должно было бы в большей степени приводить нас в священный
трепет своей подавляющей древностью, чем все египетские пирамиды. Вос-
создать до конца историю хотя бы одного слова - это значит в какой-то сте-
пени приобщиться к раскрытию тайны всей человеческой речи и мышле-
ния.
Отрезок времени, охватываемый письменными памятниками, столь
ничтожен по сравнению с "геологическими" масштабами глоттогонии, что
на одних этих памятниках нельзя и думать построить ту дисциплину, кото-
рую мы назвали "исторической семасиологией". Только сравнительный и
палеонтологический анализ, вовлекающий в свою лабораторию все языки,
в том числе и бесписьменные, позволяет заглянуть в такие глубокие пласты
речевого творчества человека, о которых древнейшие письменные памятни-
ки не дают и отдаленного представления. Такой анализ убеждает нас, что в
развитии значения слова наблюдаются такие сдвиги и скачки, которые с
трудом укладываются в современное мышление. С другой стороны, выясня-
ется, что эти сдвиги и скачки не являются случайными и произвольными:
они подчинены определенным закономерностям, отражающим закономер-
ности осознания человеком предметов' общественного опыта и практики в
изменяющихся условиях хозяйства, быта, материальной культуры, мировоз-
зрения. Каждое слово нашей речи прошло через ряд таких сдвигов и скач-
ков, прежде чем оно получило то значение и употребление, с которыми мы
свыклись. И как бы ни бедно было содержанием данное слово в современ-
ном употреблении, мы догадываемся о том, что оно пережило огромную,
богатую, полную событий и перемен жизнь, которую мы можем иногда
58

частично воссоздать, подобно тому как при виде обломка каменного топора
мы воссоздаем образы людей в звериных шкурах, сцены борьбы и охоты,
агонию мамонта и рев пещерного льва.
Языковед-историк призван установить, через какие сдвиги и смену зна-
чений прошло слово в своей истории и каким образом в этих сдвигах отра-
зились законы познавательных отношений человека к миру, законы разви-
тия общественной идеологии.
Семантика слова встает перед языковедом-историком в двух аспектах:
с одной стороны, семантика как общеобязательный минимум смысло-
вых функций, определяющий современное коммуникативное ис-
пользование слова, - это "малая семантика", которую можно назвать также
семантикой "сигнальной" или "технической"; с другой стороны, семантика
как сумма тех сопутствующих познавательных и эмоциональных представ-
лений, в которых отражается сложная внутренняя жизнь слова в его про-
шлом и настоящем, - это "большая семантика". Для последнего, более ши-
рокого, понимания семантики мы предложили в свое время термин "идеосе-
мантика"1. Вместе с тем мы указали, что понятие идеосемантики близко
подходит к понятию "внутренней формы".
Учение о "внутренней форме" связано с лучшей порой истории индо-
европейского языкознания, порой романтической юности и смелых
исканий.
Но в этом учении отразилась, как в зеркале, не только сила, но и сла-
бость идеалистического языкознания прошлого века. Не имея ясного пред-
ставления о материальных корнях речи, рассматривая язык как чистый про-
дукт "народного духа", лингвисты-идеалисты прошлого века искали во
"внутренней форме" не конкретной, исторически обусловленной в каждую
эпоху общественной идеологии, а извечного и неизменного выражения это-
го "народного духа". Поэтому понятие "внутренней формы" применялось не
только к отдельным элементам речи, но и к языку в целом, что, по нашему
мнению, является уже чистой мистикой. Тем не менее в учении о "внутрен-
ней форме" было и остается несомненное рациональное зерно.
Оно заключается в признании за элементами речи идеологического
значения. Это рациональное зерно учения о "внутренней форме" мы и
вводим на новом этапе в наше новое языковедное мировоззрение в виде по-
нятия идеосемантики.
Понятие "внутренней формы" относится к понятию идеосемантики, как
истина почувствованная относится к истине осознанной.
Понятие идеосемантики наиболее очевидным образом связано с лекси-
кологией, точнее, с исторической лексикологией. Здесь потребность в нем
чувствуется буквально на каждом шагу.
Сфера применения этого понятия в историко-лексикологическом иссле-
довании разнообразна. Приведем несколько типических примеров.
Язык и мышление. У1-УП. Л., 1936. С. 12.
59

Этимология вскрывает идеосемантику,
идеосемантика вводит в исторические реалии
Осет. \уаса]га% означает 'пленник'. Очевидна связь с пехл. уабаг 'тор-
говля'. Суф. -а§ означает 'предназначенный для чего-либо', ср. Ьага]га§
'предназначенный для торговли', 'товар' от Ьагаг 'торговля'; появление у
перед плавным закономерно, ср., напр[имер], хсе^шга^ 'домашний' от хсе$аг
'дом'. Стало быть осет. \каса]га§ 'пленный' имеет идеосемантику 'предна-
значенный для торговли', 'предмет купли-продажи'. Обращаясь к истори-
ческим реалиям, мы устанавливаем, что, действительно, у горских народов
Кавказа, в том числе у осетин, пленные служили в прошлом по преимуще-
ству предметом купли-продажи. Какого-либо другого хозяйственного их
использования, в качестве рабов или крепостных, не могло быть в сколько-
нибудь широких размерах в силу примитивного состояния хозяйства и соци-
ального строя у осетин того времени. Таким образом, идеосемантика слова
\каса]га§ оказывается для историка ценным косвенным свидетельством о
социально-экономических реалиях осетинской истории, не менее надеж-
ным и заслуживающим доверия, чем самый достоверный исторический
документ.
Устанавливаемая сравнительно-лингвистическим
путем идеосемантика наводит
на правильную этимологию
Осет. се$51г 'колос' относится к числу неразъясненных элементов осе-
тинского языка. Не зная идеосемантики слова, приходится этимологиче-
ские поиски вести вслепую, и только случайность может навести на пра-
вильный путь. Выяснение истории слова оф1г мы начали поэтому с вопро-
са: какова может быть идеосемантика понятия "колос"? Ведет ли
она в сторону названия каких-либо конкретных злаков или растений, или
лежит в какой-либо иной семантической плоскости? Так как понятие это
относится к определенной, земледельческой, стадии, то вероятно а рпоп,
что идеосемантика его в ряде языков должна совпадать. Обратившись к
названию колоса в некоторых языках, в частности к русск. колос, мы ус-
тановили, что наречение колоса в большинстве определялось его внеш-
ней формой и связано с понятиями "острый", "острие" и пр.2 Полу-
чив таким образом определенное указание на возможную идеосемантику
осет. оф1г9 мы без труда нашли также этимологию этого слова. Данные
исторической фонетики позволяют восстановить исходную форму *зрег.
Эту основу мы действительно находим в ряде индоевропейских языков
в значении "острие", "вертел", "копье" и т.д. (ср., напр[имер], нем. Зреег
'копье').
Осет. аю% 'стекло' со стороны звуковой соблазнительно было сблизить
с др.-иран. ар-, перс. аЪ 'вода'. Однако, не имея идеосемантических парал-
Русск. колос родственно русск. кол, колоть.
60

лелей, мы не решались выдвинуть это сопоставление. Но, когда мы узнали,
что некоторые южноамериканские племена, познакомившись впервые со
стеклом, назвали его "водой", наша догадка о тождестве осет. аю% с др.-иран.
ар- 'вода' достигла степени уверенности.
Идеосемантика вводит нас
в мировоззрение человека на различных,
зачастую весьма отдаленных, стадиях
развития общества
Каждому общественному состоянию свойственны свои особые нормы
осознания и наречения предметов и понятий опыта. Вскрывая идеосеманти-
ку слов, которые мы употребляем, мы тем самым устанавливаем, по каким
путям шли познавательные усилия человека в момент осознания-наречения,
а отсюда можем сделать известные выводы о том, в какую, более отдален-
ную или более близкую нам, эпоху происходило наречение и какие особен-
ности человеческого мышления и мировоззрения этой эпохи отразились в
данном наречении.
Осет. огюгШ, сеюгезШ 'серебро' восстанавливается в виде *1Уе$Ш и оказы-
вается родным братом русск. звезда. Очевидно, наречение относится к той
далекой от нас стадии, в которую металлы получали свое название почти ис-
ключительно в семантическом круге космических понятий: неба, солнца, лу-
ны, звезды.
Осет. аг, агы 'год' восходит к индоиранскому азтап-'небо' и служит яр-
кой иллюстрацией осознания времени как космического, небесного цикла.
Осет. \уапуп 'любить' оказывается в родстве с русск. ворожить и указы-
вает на своеобразный и отличный от нашего строй мышления, когда такие
эмоции, как любовь, осознавались как магическая сила, как чародейство.
Понятие идеосемантики составляет, по нашему убеждению, нерв и душу
всякого исторического исследования в области лексики. Всё, что ха-
рактеризует лексику в ее познавательной функ-
ции, находит свое выражение в идеосемантике.
Познавательной функции речи нередко противопоставляется эмоцио-
нальная. К.О. Эрдманн3 различает в значении слова три стороны:
Огипс1Ъес1еи1;ип§, т.е. основное значение, ЫеЪепзтп, т.е. побочное значение,
ОеШЫ$\уеЛ, что можно перевести как "эмоциональная окраска". Многочис-
ленные примеры иллюстрируют положения автора. Однако, имея в виду ис-
торический аспект, мы не видим необходимости проводить такое разграни-
чение. На ранних ступенях развития общества не было познания, которое не
было бы эмоциональным. "Бесстрастные" мыслители - продукт очень позд-
них эпох, когда познание мира стало профессией особой группы людей: уче-
ных, философов. В предшествующие эпохи, на которые падает почти цели-
ком заслуга создания человеческой речи, всякое познаваемое понятие мыс-
лилось в его отношении к коллективу, к его интересам, к его судьбе, к его
ЕЫтапп К.О. В{с Вес1еи№п§ (1ез \УоПе8. Ье1р21§, 1925.
61

борьбе за существование и поэтому получало неизбежную эмоциональную
окраску. С другой стороны, "чисто" эмоциональное восприятие вещей все-
гда [в]ключало и некоторые познавательные элементы.
Известный исследователь Бразилии Карл фон Штейнен сообщает о пле-
мени бакаири, что для него люди, а также все предметы и явления мира
делились на две обширные категории: "кура" и "курапа". "Кура" - это все
"наше", хорошее, положительное, благоприятное для племени. "Курапа" -
все "чужое", дурное, враждебное, злое. Эта примитивная классификация,
имея свое познавательное значение, является вместе с тем насквозь эмоцио-
нальной. Познавательное и эмоциональное пребывают здесь еще в нераз-
дельной слитности. Эта слитность со временем нарушается, но полностью
никогда не исчезает, ибо на всем протяжении истории познание человека
окрашивается интересами личности, групповыми, классовыми и пр.
Мы можем поэтому, без ущерба для исторической правды, относить по-
нятие идеосемантики в равной мере как к эмоциональному, так и познава-
тельному содержанию элементов речи.
Понятие идеосемантики, если мы не ошибаемся, представляет интерес
не только для языковеда, но и для литературоведа, и для художника слова.
Предшествующие этапы развития данного семантического комплекса могут
как-то сохраниться в семантической структуре слова, окружая его тончай-
шей идеосемантической оболочкой, почти неуловимой, да и несущественной
в повседневной речи, но весьма важной, скажем, для поэта или переводчика
художественного произведения. Можно даже сказать, что значение идео-
семантики в художественной речи особенно велико. Если в научном языке
естественно стремление употреблять слово в его максимально точном, ог-
раниченном, технизованном значении, то для художника слова высшим ма-
стерством и достижением является, напротив, умение заставить играть
слово всеми теми многообразными и тонкими идеосемантическими оттен-
ками и ассоциациями, которые оно несет с собой из глубины своего про-
шлого. И при переводе художественного произведения с одного языка на
другой часто приходится считаться в большей степени с этой идеосеманти-
ческой оболочкой, чем с технизованным "ядром". Значение идеосемантики
в художественном переводе прекрасно понимал, между прочим, ВТ. Белин-
ский, когда он писал: "Близость к подлиннику состоит в передании не бук-
вы, а духа создания. Каждый язык имеет свои, одному ему принадлежащие
средства, особенности и свойства до такой степени, что для того, чтобы пе-
редать верно иной образ или фразу, в переводе их должно совершенно изме-
нить. Соответствующий образ, так же как и соответствующая фраза, состо-
ит не всегда в видимой соответственности слов: надо, чтобы внутрен-
няя жизнь переводного выражения соответствовала внутренней жизни
оригинального"4.
Здесь Белинский не только подметил нечто весьма важное и глубокое,
но и нашел для него замечательное выражение: "внутренняя жизнь".
То, что Белинский называет "внутренней жизнью" слова, и есть наша идеосе-
мантика.
4 Белинский ВТ. Собр. соч. Пб., 1896. Т. 1. С. 299.
62

"Внутренняя жизнь" - это звучит, может быть, не так "философски",
как "внутренняя форма". Но, если бы нужно было выбирать, мы выбрали
бы определение Белинского. В самом деле, "форма" заставляет думать о
чем-то застывшем и неизменном. Между тем идеосемантика - это не не-
подвижная форма, а именно жизнь, т.е. нечто изменяющееся, подвижное,
динамическое, как изменчива, подвижна и динамична сама мысль. Идеосе-
мантика, в нашем понимании, не есть что-то данное раз навсегда, предопре-
деленное этимологией слова. Как все живое, она возникает, развивается, от-
мирает, с тем чтобы затем снова ожить на путях уже нового осмысления
старой звуковой формы. Это - вечно живой и деятельный процесс, которо-
му не видно предела, пока вообще существует человеческая речь.
В переводе с одного языка на другой очень часто допускаются ошибки,
о которых говорит Белинский, - ошибки, вытекающие из незнания или иг-
норирования внутренней жизни слова.
В одной переводной осетинской брошюре нам попалось выражение
о$$(Е}па% сИзарИпсе 'железная дисциплина'. Перевод с русского совершенно
точный, и возражать против него, казалось бы, нечего. Но это выражение
буквально резнуло наш слух своим несоответствием с тем, что выражает
русский оригинал. Мы не сразу осознали, в чем тут, собственно говоря, де-
ло. Почему осет. железо является безупречным эквивалентом русск. железа,
когда речь идет о железной подкове, но перестает им быть, когда речь идет
о железной дисциплине? Подумав немного, мы сообразили, что для верной
передачи смысла русского выражения надо сказать по-осетински не "желез-
ная", а "стальная" дисциплина. Ибо железо может служить символом твер-
дости, если оно противопоставляется, скажем, дереву или меди. Но если
железо противопоставляется стали, то оно оказывается символом не твер-
дости, а мягкости. Элементарная семантика русск. железо и осет. се^зсе]па^
одна и та же, но идеосемантика у них разная. В семантике русск. железа при-
сутствует "невидимо" противопоставление дереву (или иным более мягким
материалам), в семантике осет. железа также "невидимо" присутствует про-
тивопоставление стали. Выходит, что семантическое содержание слова оп-
ределяется не только тем, что оно означает, но и тем, чему оно про-
тивопоставляется. Подобно тому как фонологическая структу-
ра языка держится на противопоставлении одних звукопредставлений дру-
гим, так точно его семантическая структура определяется противопостав-
лением одних слов-понятий другим.
Такую связь между двумя словами-понятиями, которая основана на про-
тивопоставлении одного другому, мы будем называть "оппозиционной"
или "антагонистической". Простейшими примерами слов-антагонистов мо-
гут служить такие пары, как день и ночь, свет и тьма и т.п. Наряду с анта-
гонистическими между словами-понятиями существуют связи иного поряд-
ка, которые мы, за неимением лучшего термина, будем пока называть "сим-
патическими" и которые также входят в идеосемантическую структуру сло-
ва. О симпатической связи между двумя словами-понятиями мы говорим
тогда, когда они при известных условиях могут заменять друг друга. Между
днем и светом, между ночью и тьмой существует симпатическая связь, тог-
да как между первой и второй парой - оппозиционная. Антагонистические
отношения между элементами речи делают из языка в целом как бы систе-
63

му оппозиций. Симпатические, наоборот, создают предпосылки для замены
и смешения.
В другом месте мы надеемся показать, что оппозиция, с одной сто-
роны, и смешение-с другой, составляют два важнейших конституиру-
ющих фактора речи с первых дней ее возникновения.
"Все в языке держится на противо[по]ставлениях" - гласит один из ос-
новных законов языка.
"Все в языке подвержено взаимозамене и смешению" - гласит другой ос-
новной закон.
Но ведь это - два положения, диаметрально противоположные и исклю-
чающие друг друга! Можно ли строить теорию языка на таком вопиющем
противоречии? Можно, потому что это противоречие есть сама действи-
тельность. В любой момент, на любом участке языка присутствуют в потен-
ции обе возможности: и возможность оппозиции, и возможность смешения.
И только данная конкретная ситуация решает, какой из этих двух противо-
положных факторов вступит в действие. Два выражения, которые в одном
аспекте кажутся не имеющими между собой ничего общего, в другом ас-
пекте оказываются родственными; вот почему так эфемерна грань между
оппозицией и смешением.
Один из любопытных выводов, к которому приводит изучение истории
слов, состоит в том, что между симпатическими и антагонистическими свя-
зями нет непроходимой границы. Связь, которая казалась нам антагонисти-
ческой, может в другом аспекте обернуться как симпатическая, и наоборот.
"Начало" и "конец" - антагонистические понятия, но сопоставление груз.
Шюг 'голова', 'начало' с %ауа-1же 'я кончил' доказывает, что они вместе с
тем и симпатические. "Глаз" и "ухо" могут выступать в известных случаях
как антагонистические понятия, но сопоставление груз, цип 'ухо' с щите
'смотри' наглядно показывает, что они могут также заменять друг друга.
"Часть" и "целое", "единое" и "множество" оказываются то оппонирующи-
ми, то симпатическими понятиями.
От каждого слова-понятия к другим тянется сложная паутина симпати-
ческих и антагонистических связей, которая образует вокруг него своеоб-
разную и трудно передаваемую на другой язык идеосемантическую оболоч-
ку. То, что поддается непосредственному и однозначному переводу на дру-
гой язык, относится обычно к "малой семантике". Передача на другой язык
идеосемантики требует очень тонкого знания обоих языков, да и то удается
лишь приближенно. Оно и понятно, если учесть, что идеосемантика опреде-
ляется сложными внутриязыковыми связями и отношениями, передать ко-
торые средствами другого языка весьма трудно.
Эти связи и отношения не остаются неизменными. Семантическая жизнь
слова с изложенной точки зрения выражается именно в том, что слово на
протяжении своей исторической жизни вступает [во] всё в новые и новые
оппозиционные и симпатические связи с другими словами-понятиями. Корен-
ные сдвиги, происшедшие в бытии и мировоззрении советских людей за по-
следние 30 лет, преобразили идеосемантическое "лицо" многих обиходных
слов-понятий. Взять хотя бы слово труд. Прежде его симпатическое окру-
жение составляли понятия "бедность", "унижение", "страдание". Теперь оно
"окутано" понятиями "честь", "слава", "доблесть", "геройство". Сохранив
64

свою внешнюю форму, слово пережило настоящую внутреннюю револю-
цию. И в этой идеосемантической революции одного слова отразился, "как
солнце в малой капле вод", великий социальный переворот, совершенный
нашим народом.
Не следует думать, что для самих говорящих идеосемантические связи
находятся постоянно в поле ясного сознания. Не попадись нам неудачный
перевод "железной дисциплины", мы никогда и не догадались бы, что меж-
ду русским и осетинским железом есть, какое-либо смысловое различие, что
в идеосемантике первого имеет значение противопоставления дереву, а в
идеосемантике второго - противопоставление стали. Идеосемантика мо-
жет пребывать подолгу в полуосознанном состоянии, лишь иногда и при
особых обстоятельствах подымаясь в сферу ясного сознания. Именно поэто-
му овладение всей гаммой идеосемантических оттенков слов какого-либо
языка требует чрезвычайно интимного знакомства с этим языком. Идеосе-
мантика начинается там, где начинаются тонкости и нюансы. Элементарное
значение слова, его "малая семантика", образует как бы скелет, и на первых
порах ознакомления с чужим языком мы имеем дело исключительно с таки-
ми скелетами. Лишь постепенно эти слова-скелеты облекаются для нас в
живую плоть и живые краски. И тогда-то мы начинаем испытывать ту осо-
бую радость, которую дает совершенное знание языка. Истинное очарова-
ние всякого языка заключено в его идеосемантических тайнах. Кто не овла-
дел этими тайнами, тот не должен говорить, что он знает язык.
Зато, овладев этими тайнами, вы можете сделать любопытные откры-
тия, касающиеся мышления и мировоззрения народа, его исторического
прошлого, его быта и культуры. Как ни малозначителен вышеприведенный
случай с "железной дисциплиной", даже из него можно извлечь кое-какие
выводы в этом смысле. Если в одной среде символом твердости служит же-
лезо, а в другой сталь, то не будет большой ошибки заключить, что в этой
последней среде сталь и изделия из стали были более распространены, чем
в первой. В том и заключается золотое свойство языка, что от него ведут
живые нити и вглубь -к бытию, вещам, материальному су-
ществованию, и ввысь -к сознанию, мышлению, идео-
логии. Выше (с. 59 и след.) мы отметили попутно несколько показатель-
ных фактов. Исторический анализ осетинского слова м?аса]га% 'пленный'
привел нас к бытию, анализ слов аг% 'стекло', <еюш1 'серебро', мапуп
'любить' -к мышлению.
Итак, что же такое идеосемантика?
Идеосемантика определяется нами как совокупность тех симпатических
и антагонистических смысловых связей, которые идут от данного слова-по-
нятия к другим словам-понятиям. Иными словами, идеосемантика слова
раскрывается, с одной стороны, в том, с какими другими словами-понятия-
ми оно мыслится или мыслилось как родственное, близкое, взаимозамени-
мое; с другой стороны, в том, каким другим словам-понятиям оно проти-
вопоставляется или противопоставлялось как антагонистическое, оппо-
нирующее. Идеосемантика включает весь комплекс сопутствующих позна-
вательных и эмоциональных "созначений", которыми окружено основное
значение слова. В музыке существует явление, называемое "обертонами".
Уг 3. Абаев В.И. 65

Обертоны определяются как "призвуки". Это - "звуки различных высот, со-
путствующие основному простому звуку, возникшие и сосуществующие од-
новременно с ним; такое созвучие образует в результате сложный или музы-
кальный звук... Как доказал Гельмгольц, тембр каждого звучащего тела за-
висит от числа, состава и относительной силы сопровождающих основной
звук обертонов" (БСЭ).
Идеосемантика - это смысловые обертоны, сопутствующие основному
простому значению и образующие вместе с ним одно сложное семантиче-
ское целое. Подобно тому как обертоны придают каждому музыкальному
звучанию особую окраску, называемую "тембром" и позволяющую отли-
чать звуки одного музыкального инструмента или одного голоса от звуков
другого, так точно идеосемантические "обертоны" придают каждому слову
особый семантический "тембр", благодаря которому даже самые близкие по
основному значению слова двух языков имеют все-таки какое-то неулови-
мое различие. Возвращаясь к нашему примеру с железом, мы могли бы ска-
зать: русск. железо и осет. ое$зое]па%, несмотря на видимое тождество значе-
ния, имеют различный идеосемантический "тембр".
Музыка без обертонов, как язык без идеосемантики, представляла бы
нечто безотрадное по своей бедности и бескрасочности. Впрочем, такие
предположения относятся к области домыслов, так как представить себе
слово без идеосемантики так же невозможно, как воспроизвести музыкаль-
ный звук без обертонов.
"Внутренняя форма", "семантическое поле" - эти понятия освещают-
ся новым светом благодаря учению о языке как идеологической над-
стройке. Речь идет не об открытии каких-либо новых сторон в языке, а о
новом понимании давно замеченных фактов в рамках единой и цельной
языковедной концепции. Для нас уже недостаточно признать, что суще-
ствует "внутренняя форма" или "семантическое поле". Мы хотим выяс-
нить, как и из чего они формируются историче-
ски. И мы приходим к выводу, что все эти явления представляют [собой]
результат действовавших и действующих в языке двоякого рода связей и
отношений между элементами речи: оппозиционных и симпатических.
Исследуя эти связи и отношения, мы находим для них объяснение как в
бытии, так и в мышлении, идеологии. Чем шире охват привлекаемых фак-
тов, тем становится очевиднее, насколько ничтожен здесь элемент слу-
чайности и, напротив, насколько велика сила закономерности. Эта зако-
номерность и является залогом правильности нашей общей концепции
языка как надстроечного явления.
Доискиваясь происхождения внутриязыковых семантических оппози-
ций, мы нередко убеждаемся, что они коренятся в оппозициях социальных,
т.е. межплеменных, межгрупповых и- т.д. Др.-инд. (ведийск.) йеьа означает
'божество', а азига - 'демон'. Это слова-антагонисты. В др.-иран., наоборот,
йахиа означает 'демон', а акта - 'божество'. Всё говорит за то, что семанти-
ческий антагонизм слов отражает здесь антагонизм между древнеиранскими
и древнеиндийскими племенами в период их близкого соседства. Такая же
оппозиция существует в ряде других слов: др.-инд. тагуа 'юноша',
'возлюбленный' - др.-иран. (авест.) таггуа 'негодяй'; др.-инд. %гка 'дом' -
66

др.-иран. %эгэЬа 'логовище'; др.-иран. йакуи 'страна' - др.-инд. йазуи 'враг',
'злодей', 'враждебный народ' и др. Нет надобности подчеркивать, насколь-
ко наглядно выступает здесь надстроечная роль языка.
Допустим на минуту, что враждовавшие когда-то племена пошли в даль-
нейшем по пути сближения и объединения. Как это отразится на вышепри-
веденных языковых фактах? Следует ожидать, что антагонистическая се-
мантика лишится в новых условиях всякой пищи и мы станем свидетелями
сближения, взаимозамены и смешения.когда-то оппонировавших слов.
Нарисованная нами картина не заключает ничего фантастического или
надуманного. Это то, что должно было происходить и происходило сотни и
тысячи раз в истории: взаимоотношения сообщающихся человеческих кол-
лективов были серьезным фактором формирования семантической струк-
туры языка.
В нашем семантическом анализе мы исходим из противо[по]ставления
"малой семантики" "большой семантике". В первой находит свое выраже-
ние преимущественно узкокоммуникативная функция речи, во второй - по-
знавательно-идеологическая. Нам хорошо известно, что между этими двумя
функциями речи никогда не было непроходимой пропасти. Но мы убежде-
ны также в том, что необходимость их различения становится тем очевид-
нее, чем более исторически мы подходим к языковым явлениям. Идеосеман-
тика - в первую очередь понятие исторического языкознания. Но посколь-
ку историческое языкознание понимается не как история отдельных языков
или языковых групп, а как история языка-мышления, постольку идеосеман-
тика может сослужить службу и как понятие общего языкознания.
Применимо ли понятие идеосемантики к другим сторонам языка кроме
лексики, т.е. к морфологии, синтаксису?
Идеосемантика - это в конечном счете общественная идеология, выра-
женная в языке. Вопрос, стало быть, в том - являются ли морфологические
и синтаксические категории нейтральными с точки зрения общественной
идеологии или они также носят надстроечный характер/Н.Я. Марр не коле-
бался в ответе на этот вопрос. "Язык во всем своем составе, - писал он, -
есть создание человеческого коллектива, отображение не только его мыш-
ления, но и его общественного строя и хозяйства"5.
В историческом разрезе это совершенно правильно. Достаточно
привести в виде примера так называемые грамматические классы, в кото-
рых очевидным образом отражена классификация объектов, когда-то жи-
вая и актуальная, в современных же языках сохранившаяся большею ча-
стью в потускневшем, десемантизованном виде.
Вскрыть идеосемантику грамматических классов в каком-либо языке -
это значит показать, какого рода познавательные отношения человека к ок-
ружающему миру отражены в этих классах.
Идеосемантическая значимость синтаксических конструкций также сто-
ит вне сомнения, хотя прочных результатов в деле выяснения идеологиче-
ской, мировоззренческой подоплеки различных строев предложения мы по-
ка не имеем.
5 Марр Н.Я. Яфетическая теория // Избр. работы. М.; Л., 1936. Т. 2. С. 70.
"г 3* 67

Взятое в широком смысле понятие идеосемантики покрывает, таким
образом, все стороны языка, поскольку в них раскрывается, тем или иным
образом, познавательно-идеологическая функция языка. Идеосеман-
тика - это всё то, что характеризует язык как
идеологию.
При всем многообразии идеосемантических особенностей отдельных
языков мы находим между ними и много общего. Иначе оно и не может
быть. Поскольку идеосемантика есть не что иное, как объективация в язы-
ке общественной идеологии, естественно, что в самых различных языках
мы можем и должны находить сходные идеосемантические явления и нор-
мы как закономерный результат сходных условий общественного сущест-
вования, мышления, мировоззрения. Целый комплекс таких взаимосвязан-
ных идеосемантических норм указывает на некое единство исторической
стадии, к которой этот комплекс относится и которая с такой же необходи-
мостью порождает именно такой, а не иной комплекс, с какой данные усло-
вия климата и почвы порождают именно данную, а не иную раститель-
ность. Таким образом, если учение о "внутренней форме" привело В. Гум-
больдта к "народному духу", то учение об идеосемантике приводит нас к
"языковым стадиям". Здесь вновь выступает различие между нашей и гум-
больдтовской концепциями. Если "внутренняя форма" В. Гумбольдта дела-
ет каждый национальный язык неким замкнутым миром, своеобразным,
неповторимым и непроницаемым, то идеосемантика, в нашем понимании,
является моментом, не только различающим, но и сближающим языки, ча-
сто отдаленные друг от друга необозримыми пространствами и не имею-
щие никакой генетической связи. Схождения в области идеосемантики,
в отличие от материальных схождений, независимы от генеалогического
родства и возникают на основе общности условий общественного сущест-
вования и мировоззрения.
Мысль, что язык как надстроечная категория проходит ряд стадий, отра-
жающих этапы развития общества и общественного сознания, впервые от-
четливо сформулирована Н.Я. Марром. Однако покойный ученый не успел
разработать учение об языковых стадиях с требуемой полнотой и ясностью.
Каковы основные стадии в развитии языка? Какое общественное и эконо-
мическое состояние соответствует каждой стадии? Какими чертами, синтак-
сическими, лексико-семантическими, морфологическими, фонетическими,
характеризуется та или иная стадия? - на все эти вопросы убедительного от-
вета пока нет. Чтобы добиться в учении о стадиях ощутимого прогресса,
надо первым долгом выяснить, какие стороны языка, какие его элементы
показательны для его стадиальной характеристики. Ибо совершенно
очевидно, что не все стороны языка в этом отношении равноценны.
Две функции языка, идеологическая и техническая, кото-
рые мы различаем6, порождают два типа закономерностей в его развитии,
из которых только один, связанный с идеологической функцией речи, непо-
средственно и осязаемо обусловлен развитием материального базиса, обще-
ственных отношений и мышления, тогда как закономерности языка как тех-
6 См. нашу статью "Язык как идеология и язык как техника" // Язык и мышление. И. Л.,
1934. С. 33-54.
68

ники обусловлены базисом и мышлением лишь отдаленным и опосредство-
ванным образом.
Доминирующая коммуникативная функция речи, не считающаяся с об-
щественными и идеологическими перегородками, требует нейтрализации
«б >>
целых речевых категории, и они нейтрализуются или технизуются
Поэтому вопрос о том, показательны ли данные элементы или явления
в языке для его стадиального определения, равносилен, с нашей точки зре-
ния, вопросу, относятся ли эти элементы и явления к идеологическим или
техническим закономерностям языка, или, иначе говоря, имеют или не име-
ют элементы и явления свою идеосемантику.
И д е о се м а нтика - в ажн е й ш и й критерий для исто-
рической (стадиальной) характеристики языковых
явлений.
Каждый язык, в своей лексике, семантике, морфологии, синтаксисе, не-
сет отложения разных эпох своей жизни, и вскрываемая историческим ана-
лизом идеосемантика различных элементов речи показывает, что в них от-
ражена не одна, а несколько стадий развития мышления, мировоззрения.
Следовательно, говорить об идеосемантике языка как целого совершенно
не приходится. Речь может идти только об идеосемантике отдельных
элементов речи. Здесь опять выступает глубокое различие между ста-
рым учением о "внутренней форме" и нашим пониманием идеосемантики.
Рассматривая язык как выражение извечного и неизменного "народного ду-
ха", В. Гумбольдт и некоторые другие лингвисты прошлого века говорили о
внутренней форме не только отдельных слов, но и о внутренней форме язы-
ка как целого ("тпеге ЗргасЫЪгт"). Между тем если идеосемантика отдель-
ного слова есть несомненная историческая реальность, то говорить об идео-
семантике языка как целого - это значит впадать в мистику "народного
духа". Никакой самый примитивный язык не имеет одного монолитного
"духа", никакой язык не имеет одной, выдержанной с начала до конца идео-
семантики, никакой язык не может быть, как целое, отнесен к одной исто-
рической стадии7.
Идеосемантический анализ, как мы видели, предназначен вскрыть, как,
по каким путям идет восприятие и осознание человеком тех или иных поня-
тий и отношений общественного опыта. При этом каждый раз может возни-
кать вопрос: является ли вскрытая анализом идеосемантика актуаль-
ной, живой или же отжившей, т.е. отвечает ли она нынешним,
действенным и в данный момент нормам познания и мышления, или она от-
ражает нормы более или менее отдаленного прошлого и до нашего времени
донесла только свою форму, тогда как питавшее эту форму содержание уже
потускнело, выветрилось? Ответ на этот вопрос оказывается далеко не лег-
ким и требует чрезвычайно интимного знакомства с языком. Мы отмечали
выше, что даже весьма отдаленное идеосемантическое содержание речевых
элементов может быть донесено до наших дней в виде еле уловимой оболоч-
ке >»
ки смутных ассоциации, окутывающих сухое технизованное ядро значе-
ния. Незаметная в обыденной речи, эта оболочка может быть, однако, под-
7 См.: Язык и мышление. VI-VII. С. 9-10.
3 — Абаев В.И.
69

хвачена и оживлена художником слова для целей поэтической выразитель-
ности и стилевого колорита.
Каждый, подумавши, скажет, что месяц как название небесного светила
и месяц как отрезок времени - одно и то же слово. Но можно ли утверждать,
что идеосемантика эта для каждого из нас является живой и цветущей? Вряд
ли. Если бы это было так, то мы говорили бы безразлично "через девять ме-
сяцев" или "через девять лун", как говорим безразлично "месяц взошел" или
"луна взошла". Между тем выражение "через девять лун" кое-кто может
и вовсе не понять, и, во всяком случае, оно звучит как перевод с какого-то
экзотического языка.
"Солнце" и "день" - два понятия, симпатически связанные; с этим согла-
сится каждый. Однако эта связь для нас уже не настолько близка, чтобы мы
могли рискнуть на взаимозамену, т.е., допустим, вместо "пять дней" сказать
"пять солнц" или вместо "солнце скрыто облаками" сказать "день скрыт об-
лаками". Однако то, что не позволено нам, позволено поэту, и мы читаем
у Пушкина:
Роняет лес багряный свой убор.
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Умение "играть" идеосемантикой составляет один из главных элементов
поэтического мастерства. И понятие идеосемантики оказывается, таким об-
разом, имеющим прямое отношение к поэтике, к проблеме художественно-
го слова. Можно пойти дальше и расширить понятие идеосемантики в сто-
рону всех вообще надстроечных категорий, поскольку в них форма долго-
вечнее содержания и поскольку за"десемантизованной" фор-
мой приходится вскрывать когда-то насыщавшее
эту форму содержание, ибо в этом именно заключается сущест-
во историко-семантического анализа. В этом смысле можно говорить об
идеосемантике мифов, культа, обрядов, обычаев, стилей в материальной
культуре, литературных стилей и пр.
Но здесь мы выходим уже за рамки нашей темы, которая остается ис-
ключительно языковедной.

О принципах этимологического словаря"
Значение слова "этимология"
Слово "этимология" образовано из греческих ётицос; 'истинный' и Хоуос;
'слово', 'значение' и по точному смыслу означает, стало быть, науку об истин-
ных, т.е. первоначальных, значениях слов. В этом значении слово встречается
у позднегреческих авторов (впервые у стоика Хризиппа), от которых оно вос-
принято и латинскими грамматистами. Варрон (Бе Ип^иа 1а1та, V, 2) определя-
ет этимологию как часть грамматики, которая изучает "сиг е1 ипс!е 8Ш1 уегЬа"
("почему и откуда происходят слова"). В новое время этимология определяет-
ся обычно как часть языкознания, занимающаяся происхождением слов1. Од-
нако что следует понимать под "происхождением" слова? Если говорят, что
слово перстень образовано от перст с помощью определенного форманта,
можно на этом остановиться и считать этимологию, т.е. происхождение слова
перстень, установленной. Но что значит установить, скажем, этимологию рус-
ского два! Связать его со старославянским дъва или древнеиндоевропейским
*йимо] Но можно ли считать, что эти сопоставления разъясняют происхожде-
ние слова два как определенного звукового и семантического единства? Дают
ли они ответ на вопрос: из каких предшествующих материальных элементов и
на какой семантической основе возникло данное числительное? Конечно,
нет. Эти сопоставления только доводят историю слова до определенных про-
шлых эпох, до эпохи славянского или до эпохи индоевропейского единства. До
происхождения, в смысле первоначального возникновения, мы на этот раз не
доходим. Поэтому некоторые авторы, определяя этимологию, предпочитают
говорить не о "происхождении", а о "генетических связях" слова. Так, А.А. Бе-
лецкий определяет этимологию как "установление восходящих и нисходящих
генетических связей данной формы известного языка"2.
Итальянский лингвист V. Р18аш в недавно вышедшей обширной моно-
графии об этимологии видит задачу этимологических исследований в том,
Статья впервые опубликована в журн. "Вопросы языкознания" (1952. № 5). (Прим.
отв. ред.)
1 Французский словарь Лярусса определяет этимологию как "заепсе цш з'оссире <1е'1 оп-
<*ше <1е$ то1$" (1913). Так же "Толковый словарь русского языка" под ред. проф. Д.Н. Ушако-
ва: "Отдел языкознания, изучающий происхождение слов". Немецкий словарь Мейера:
ЧМегзиспип^ <1ег ОгипёЬеёеиШп^, <1е$ 11г8ргип§$ с!ег >Убг1ег" (1897).
2 Белецкий АЛ. Принципы этимологических исследований: Автореф. дис.... докт. филол.
наук. Киев, 1951. С. 3.
3* 71

чтобы "ёе^егтшаге 1 та^епаИ ?огтаН аёорегай ёа сЫ рег рпто Ьа сгеа1о ипа
раго1а, е т$1ете И сопсеИо сЬе соп езза е§Н Ьа уо1и1о езрптеге"3. Это опреде-
ление, хотя и не говорит о "происхождении", все же подразумевает его.
Для лингвистического мировоззрения автора характерно, что наречие он
мыслит как акт индивидуального словотворчества.
Нет, может быть, надобности изгонять термин "происхождение" из оп-
ределения этимологии. Но следует иметь в виду известную условность это-
го термина. "Происхождение" слова не всегда означает его первона-
чальное образование из каких-то предшествующих элементов.
Сплошь и рядом нам удается только довести генетические связи слова до оп-
ределенного предшествующего этапа (скажем, до языка-основы), не рас-
крывая до конца, "почему и откуда" оно возникло.
Научная этимология, как и вообще научное языкознание, начинается с
создания сравнительно-исторического метода. В рамках этого метода эти-
мология получила следующее реальное содержание: 1) для основных ориги-
нальных слов данного языка - сопоставление со словами родственных язы-
ков и прослеживание их формальной и смысловой истории вглубь до языка-
основы; 2) для слов, которые являются производными внутри данного язы-
ка (внутриязыковые дериваты), установление их составных частей, корня,
основы и формантов, в рамках данного языка; 3) для заимствований - указа-
ние источника заимствования. К этим трем задачам и сводится содержание
этимологических исследований.
Этимология есть часть
исторической лексикологии
Этимология не есть какая-то особая, самостоятельная отрасль или раз-
дел языкознания; она составляет часть исторической лексикологии и толь-
ко в этом качестве получает право на существование в советском языкозна-
нии, основу основ которого составляет историзм.
В традиционном употреблении термин "исторический словарь" приме-
няется только к словарю, прослеживающему историю слов исключительно
по письменным памятникам данного языка4. Если следовать
этому пониманию, то окажется, что бесписьменные и младописьменные
языки не имеют вообще никакой истории. Такое узкофилологическое пони-
3 "...определить формальный материал, использованный тем, кто впервые создал слово,
и вместе с тем понятие, которое он им хотел выразить" (Ргзат V. 1/ейто1о§1а: 8юпа, циезйош,
теюсю. МИапо, 1947. Р. 79-80).
4 Составители "Этимологического словаря латинского языка" Эрну и Мейе, объясняя в
предисловии, как они распределили между собой работу, пишут: "А. Эрну излагал то, что
можно узнать путем изучения текстов" ("раг Гёшёе ёез 1ех1е$"), иными словами, "положение
вещей в историческую эпоху латинского языка" ("ГёЧа! <3е$ спо$е$ а Гёроцие Ызюпцие <3и
1а1т"). А. Мейе "взял на себя доисторическую часть" ("1а рагйе ргёшзюпцие"), т.е. "историю
слов до первых показаний текстов" ("ГЫзКиге с1ез пкЛ8 ауап* 1е$ ргеппёгез сюппёез <3е$ 1ех1е8").
Почтенные авторы не избежали противоречия: "доисторическая" часть оказывается все же
"историей". Но отчетливо проступает мысль, что собственно историю языка можно строить
только на показаниях текстов данного языка.
72

мание "истории" неприемлемо, и от него следует отказаться. Словарь стано-
вится историческим не в той мере, в какой слова в нем документированы по
письменным памятникам, а в той мере, в какой он насыщен подлинным ис-
торизмом, т.е. в какой он строится на познании законов развития языка в
связи с историей общества, историей народа.
С этой точки зрения неправомерно противопоставление этимологиче-
ского словаря "историческому" словарю в традиционном понимании. Хотя и
разными приемами, но оба они служат одной цели - истории.
"Исторический" словарь строится на чисто филологической документа-
ции и прослеживает историю слов по письменным памятникам данного
языка.
Этимологический словарь, используя также данные филологической до-
кументации, не ограничивается ими; он исследует историю и генетические
связи слов на широкой базе сравнительно-исторического языкознания и, та-
ким образом, выходит далеко за рамки, очерченные письменными памятни-
ками данного языка.
"Исторический" словарь интересуется историей данного слова вне зави-
симости от его генетических связей с другими словами этого языка, а тем
более других языков.
Этимологический словарь, напротив, стремится с максимальной широ-
той и глубиной вскрыть эти генетические связи, опираясь на всю сумму дан-
ных исторической фонетики, морфологии и семасиологии как данного язы-
ка, так и всей семьи или группы родственных языков, а для заимствованных
слов - и неродственных языков.
"Исторический " словарь составляет привилегию языков со старой, мно-
говековой письменностью.
Этимологический словарь можно составить для любого, не только древ-
неписьменного, но младописьменного и бесписьменного, языка, если только
данные его диалектологии и сравнительно-исторического изучения позволя-
ют восстановить историю его лексики за значительный период его развития.
Таковы важнейшие различия между "историческим" и этимологическим
словарями]. Но эти различия несущественны по сравнению с тем, что их
объединяет: принадлежность к одному и тому же разделу языкознания - ис-
торической лексикологии.
Всякая этимология, если даже она сводится к простому сопоставлению
двух генетически связанных форм, содержит элементы истории. С другой
стороны, простая регистрация форм в нескольких письменных памятниках
может также иметь историческую ценность. Само собой разумеется, хоро-
шие этимологические и филологические изыскания должны быть чем-то
большим, чем простое сопоставление или регистрация форм.
Уже делаются попытки объединить в одном словаре "исторический" в
узком смысле материал (документация по письменным памятникам данного
языка) с этимологическим. Таков упомянутый латинский этимологический
словарь Эрну и Мейе. В этом словаре словарная статья строится следующим
образом: сперва дается филологическая документация слова у латинских
авторов; указывается, древнего или позднего оно употребления, часто или
редко встречается; какие различия в форме и значении можно отметить для
этого слова в разные эпохи у разных авторов; какие у слова имеются дери-
73

ваты. После этого идет собственно этимология, т.е. выяснение генетических
связей данного слова с другими словами латинского и родственных индоев-
ропейских языков или указание на источник заимствования, если слово ино-
родного происхождения.
История слов и история народа
5
Коль скоро этимологический словарь по своему назначению не может
быть ничем иным, как историей слов, становится очевидной тесная связь
этимологических исследований с историческими и этногенетическими.
Известно указание И.В. Сталина: "...язык и законы его развития можно
понять лишь в том случае, если он изучается в неразрывной связи с истори-
ей общества, с историей народа, которому принадлежит изучаемый язык и
который является творцом и носителем этого языка
Если это справедливо в отношении языка в целом, то особенно нагляд-
но и осязаемо выступает связь с историей народа, когда мы изучаем сло-
варный состав языка.
История слов теснейшим образом связана с историей народа, несравненно
теснее, чем история грамматического строя. Словарный состав языка, "как
наиболее чувствительный к изменениям, находится в состоянии почти непре-
рывного изменения... Однако словарный состав языка изменяется не как над-
стройка, не путем отмены старого и постройки нового, а путем пополнения
существующего словаря новыми словами, возникшими в связи с изменениями
социального строя, с развитием производства, с развитием культуры, науки
и т.п. ... Что же касается основного словарного фонда, то он сохраняется во
всем основном и используется, как основа словарного состава языка.
Это и понятно. Нет никакой необходимости уничтожать основной сло-
варный фонд, если он может быть с успехом использован в течение ряда ис-
торических периодов...'
В другом месте И.В. Сталин пишет: "...язык, собственно его словарный
состав, находится в состоянии почти непрерывного изменения. Непрерыв-
ный рост промышленности и сельского хозяйства, торговли и транспорта,
техники и науки требует от языка пополнения его словаря новыми словами
и выражениями, необходимыми для их работы. И язык, непосредственно от-
ражая эти нужды, пополняет свой словарь новыми словами...
Различение словарного состава и основного словарного фонда имеет
первостепенное значение для этимологической работы, для правильного ис-
пользования этимологических исследований в исторических целях и вообще
для проблемы связи истории языка с историей народа.
Основной словарный фонд, благодаря тому что он живет очень долго,
в течение ряда веков, имеет исключительное значение для суждения о
происхождении народа и его родственных связях с другими на-
родами (этногенетическая проблема).
6
7
5 Сталин И. Марксизм и вопросы языкознания. М.: Госполитиздат, 1952. С. 22.
6 Там же, С. 24-25.
7 Там же. СП.
74

Остальной словарный состав, благодаря своей чувствительности к изме-
нениям, происходящим в жизни общества, оказывается особенно ценным
для суждения о процессах, связанных с изменениями социального строя, с
развитием хозяйства и культуры и пр.
Особо следует отметить значение одной группы лексики: заимствован-
ных слов. Они дают часто ценнейший материал о прошлых сношениях и вза-
имных культурных связях данного народа с другими народами.
Таким образом, этимологическое .исследование вообще, в особенности
же составление полных этимологических словарей, находит себе почетное
место в ряду задач, поставленных И.В. Сталиным перед советским языко-
знанием. Ближайшим образом оно связано с проблемой установления связи
истории языка и истории народа, значение которой так подчеркивает
И.В. Сталин в приведенных выше высказываниях по этому вопросу.
История слов
и история мышления
Сказанным выше не исчерпывается научное значение и интерес этимо-
логических исследований. История слов связана не только с внешней исто-
рией народа, но и с историей его мышления. Язык как "непосредственная
действительность мысли" хранит увлекательную повесть многовековых
усилий человека - познать, осмыслить и подчинить окружающую действи-
тельность. "Будучи непосредственно связан с мышлением, - указывает
И.В. Сталин, - язык регистрирует и закрепляет в словах и в соединении слов
в предложениях результаты работы мышления, успехи познавательной ра-
боты человека и, таким образом, делает возможным обмен мыслями в чело-
веческом обществе"8.
Этимология, если она уделяет достаточно внимания не только формаль-
ной, но и смысловой стороне истории слов, может дать богатый материал
для выяснения истории человеческого мышления. Как, по каким путям идет
осознание и наречение тех или иных явлений и отношений опыта; как чело-
век с помощью языка познает действительность, "осваивает" ее, как он, бла-
годаря абстрагирующей работе мысли, создает из множества частных, еди-
ничных образов и представлений общие и отвлеченные понятия - вот те во-
просы, для освещения которых этимологические исследования дают много-
образный иллюстративный материал.
Этимологические изыскания хорошо иллюстрируют, например, один
весьма важный процесс в развитии мышления: общие и отвлеченные поня-
тия рождаются не сразу; они постепенно формируются на базе конкретных,
образных представлений. Др.-иран. зихга- 'красный' содержит корень
зик- 'огонь, гореть'. Образ огня дал начало отвлеченному понятию 'крас-
ный'. Осет. аг/ 'глубокий' восходит к др.-иран. *арга- от корня ар- 'вода'.
Отвлеченному понятию "глубина" предшествовало конкретное представ-
ление о "глубокой воде" (реке, озере, море); из образа "водная глубь" воз-
8 Там же. С. 22.
75

никло со временем понятие "глубокий" вообще. Русск. крутой отвечает в
лит. кгапгаз 'берег'. Очевидно, образ крутого, обрывистого берега послу-
жил основой для образования отвлеченного понятия "крутой". Так же об-
стоит дело с другими отвлеченными понятиями. Благодаря успехам этимо-
логических исследований мы видим воочию, как человеческая мысль спра-
вляется со своей важнейшей задачей: образованием общих и отвлеченных
понятий. Абстрагируясь от конкретных образов: огня, воды, берега, горы,
она создает общие понятия: "красный", "голубой", "крутой", "высокий"
и т.п.9
Этимология как наука немыслима
вне сравнительно-исторического метода
Попытки объяснить происхождение слов и отмечать родственные слова
в различных языках делались еще в глубокой древности. У античных авто-
ров можно найти немало таких "этимологических" опытов10. Нельзя ска-
зать, чтобы все они были ошибочными. Иногда их авторы нападали и на
правильное объяснение. Не всегда заблуждаются даже так называемые "на-
родные этимологии". В них также изредка попадаются крупицы истины.
Тем не менее говорить об этимологии как науке можно только с момента
глубокого теоретического и практического обоснования сравнительно-ис-
торического метода, т.е. с начала XIX столетия. Этот метод выработал те
точные, многократно проверенные принципы и критерии этимологическо-
го исследования, которые переводят этимологическую работу из области
домыслов и догадок на почву точных научных приемов и сообщают полу-
ченным результатам либо абсолютную, либо значительную достоверность.
Без дисциплинирующего влияния этих принципов этимология обращается
в зыбкую почву, где могут чувствовать себя привольно только фантазеры и
дилетанты.
Классическим примером такой лженауки может служить так называе-
мый "четырехэлементный" анализ Н.Я. Марра. Основанный на полном иг-
норировании законов развития каждого конкретного языка, его историче-
ской фонетики и морфологии, этот анализ в сущности упразднял историю и
подменял серьезную и кропотливую работу по историческому изучению
конкретных языков гаданием "на кофейной гуще вокруг пресловутых четы-
рех элементов"11.
9 Само собой разумеется, путь от конкретного к абстрактному не является единственным
путем семантического развития. Немало можно привести примеров, когда конкретное полу-
чает название по абстрактному. Так, если в одном случае отвлеченное понятие "высокий'* мо-
жет быть образовано от конкретного "гора**, то в других случаях, наоборот, в слове "гора*'
мы можем распознать отвлеченное "высокий*'. Мы привели примеры на образование отвле-
ченных понятий из конкретных, потому что с этим именно процессом связаны решающие
успехи человеческого мышления.
10 Один из диалогов Платона, "Кратил, или о правильности имен", в значительной части
посвящен этимологическому разбору ряда греческих слов.
11 Сталин И. Указ. соч. С. 33.
76

Принципы этимологического исследования
Выработанные сравнительно-историческим языкознанием принципы
этимологического исследования хорошо известны и не раз излагались12.
Основной принцип, связанный с самой сущностью сравнительно-истори-
ческого метода, можно назвать принципом системы. Этот принцип тре-
бует, чтобы, устанавливая генетические связи между словами, исследова-
тель не выходил из рамок данного языка или группы родственных языков,
восходящих к одному языку-основе13. Только в этих границах установление
этимологических связей может проводиться с научной достоверностью и в
широких размерах. Убедительность подобных связей тем выше, чем строже
мы держимся в рамках системы, имея в виду систему языка или систему род-
ственной группы языков. Сопоставление слов, входящих в разные системы,
не может иметь большой познавательной ценности до тех пор, пока не бу-
дет доказано, что подобные схождения в свою очередь образуют систему,
т.е. восходят к некоему первоначальному языковому единству.
Иными словами, этимология должна исходить неизменно из генеа-
логической классификации языков и из понятия языкового
наследия.
Принцип системы был наиболее ненавистен Н.Я. Марру, и он пытался
"преодолеть" его четырехэлементным анализом, с помощью которого он
"увязывал" слова любого языка со словами любого другого языка "в миро-
вом масштабе".
Установление генетических связей между словами в рамках системы
производится на основе ряда критериев, из которых на первое место выдви-
гаются обычно фонетический, морфологический и се-
мантический.
Фонетический критерий требует, чтобы предлагаемые этимоло-
гические сближения и разъяснения опирались неизменно на установленные
для данного языка или данной группы языков закономерные звуковые соот-
ношения. Так, этимологическое сближение осетинского гог]уп с русским ла-
ять опирается не только на тождество их значений, но и на тот установлен-
ный факт, что индоиранские языки, к которым относится осетинский, харак-
теризовались ротацизмом, т.е. систематически замещали звук [1] звуком [г].
Стало быть, наличие в осетинском языке г в соответствие русскому л явля-
ется закономерным. Оно может быть проиллюстрировано такими примера-
ми, как русск. луч - осет. гихз "свет" и др.
Морфологический критерий требует, чтобы при этимологиче-
ском анализе считались не только с совпадением корней или основ, но и с
единством и закономерным соответствием словообразовательных форман-
тов и вообще с морфологической историей слов. Так, сближение осет. газ1
'прямой' с лат. гесшз или осет. /ум 'написанный' с лат. рШиз основано не
только на общности корней, но и на том, что в обоих языках эти слова пред-
ставляют [собой] формы прошедшего причастия; ср. в осет. а-гаг-уп: а-гсезг
Из последних обобщающих работ см. цитированные труды А.А. Белецкого и V. Р18аш.
Само собой разумеется, это не относится к заимствованиям.
77

'направлять*,]у55уп//тшп: $уз11$1№1 'писать', в лат. ге§о: гесШз 'направляю',
рт^о: р1сш$ 'пишу красками'.
Семантический критерий требует от этимологиста серьезнейше-
го внимания не только к внешней (фонетической и морфологической) сто-
роне сравниваемых слов, но и к смысловой стороне. Пути семантического
развития слов бывают зачастую очень причудливыми и извилистыми, но это
вовсе не значит, что в этой области царят произвол и хаос и что, стало быть,
этимологист не должен себя связывать здесь никакими рамками и ограниче-
ниями. Широкое привлечение историко-семасиологического материала из
различных языков, на этот раз не только родственных, дает путеводные ни-
ти среди кажущегося хаоса семантических явлений и сообщает многим эти-
мологическим разъяснениям такую же убедительность со стороны смысло-
вой, какую они могут иметь со стороны формальной.
Когда мы, например, рассматриваем осет. ссгз^от {согзкот) 'лицо' как
сложение из сеем 'глаз' и кот 'рот', мы исходим не только из того, что та-
кое разъяснение не противоречит нормам осетинской фонетики и словооб-
разования, но опираемся также на факты других языков, где понятие лица
выражается таким же образом, например авар. Ьегка1 'лицо' из Ьег 'глаз'
и ка1 'рот'.
Трудности и сомнения
Было бы большой ошибкой думать, что этимологическая работа, при
соблюдении перечисленных принципов, проходит всегда гладко, без сучка,
без задоринки и неизменно приводит к прочным, не вызывающим никакого
сомнения результатам. В действительности в любом этимологическом сло-
варе наряду с достоверными мы найдем и множество проблематичных, сом-
нительных разъяснений. Бывает так, что одно и то же слово получает у раз-
ных авторов до десятка и более различных этимологии. Множество слов ос-
тается вообще неразъясненным. Отчего это происходит? Очень часто -
в силу объективного положения вещей: отсутствия или недостатка сравни-
тельного материала. Тут уж, понятно, ничего не поделаешь. Но нередко ко-
рень зла кроется в недостаточности, ненадежности применяемых методов и
приемов.
Дело в том, что приведенные критерии - фонетический, морфологиче-
ский, семантический - не обладают свойствами абсолютной точности и вы-
держанности.
Известно, например, как часто нарушается выдержанность звуковых со-
ответствий под действием аналогии. Те или иные колебания и отклоне-
ния от господствующих звуковых норм могли возникать и независимо от
аналогии, как вклад отдельных диал-ектов.
Так, в индоиранских языках наблюдается в ряде случаев незакономер-
ное колебание между смычными придыхательными и непридыхательными.
Инд. ккап- 'копать' отвечает Иран, кап- (вместо ожидаемого хап-). Инд.
а(Наг- (в шкагсап- 'жрец огня') - Иран. аШг- 'огонь'. Др.-перс. атахат 'нас'
должно восходить закономерно к *актаккат, но мы находим в Авесте
актакэт, в др.-инд. азтакат. Индоиранское название рога, сучка восстанав-
78

ливается в виде *хакка- (др.-инд. шкка-, перс, зах), но осет. за§ 'олень', за$о]
'вилы' побуждают восстановить параллельную форму зака-. Осет. сад, 'озе-
ро' и перс, ёак 'колодец' представляют [собой] несомненно одно и то же ело-
<& Г^Л
во, но для первого приходится восстанавливать др.-иран. *саш-, а для второ-
го - *Шка-. В названии "город" в индоиранских языках наблюдается коле-
бание между катка- и капш-. Греч. гусЕ) предполагает и.-е. *е^от, а др.-инд.
акат - и.-е. *езкот (из *е$кот в греческом получилось бы ёхсо). Наблюда-
ются и иного рода фонетические колебания, например между глухими и
звонкими. Так, европейские названия сердца (ст.-слав. сръдьце, греч.
харбСб, лат. сог, согсИз и пр.) возводятся к индоевропейскому */:г^-, а индо-
иранские (др.-инд. кгй-, авест. гэгэд-) - к и.-е. *§кгд-.
Эти и подобные "ненормальности" не могут, конечно, подорвать значе-
ние звуковых закономерностей, но они заставляют быть осторожными и не
полагаться слепо на их непогрешимость. Можно сказать: исследование, ос-
нованное на рабской вере в непогрешимость звуковых законов, обесценива-
ется наполовину; исследование, вовсе не считающееся с этими законами, не
имеет вообще никакой цены.
Если звуковые закономерности сплошь и рядом нарушаются всевозмож-
(4 5>
ными аномалиями , то еще меньше могут претендовать на универсаль-
ность и постоянство законы семантики. Какая, например, закономерность
в том, что медведь назван в одном случае "медоедом" (в славянских языках),
в другом - "бурым" (в германских), в третьем - не то "мохнатым", не то "ли-
зуном" (так двояко толкуется лат. 1ок1з)1
Не мудрено, что время от времени раздаются голоса, начисто отрицаю-
щие какую-либо закономерность в области семантики14.
Трудности, возникающие при установлении звуковой и семантической
истории слов, порождают скептицизм в отношении этимологических иссле-
дований вообще. Такой скептицизм стал у некоторых лингвистов, можно
сказать, признаком хорошего тона. А. Мейе в одном месте пишет, что 90 из
100 находящихся в обращении этимологии кажутся ему сомнительными или
ошибочными.
Родоначальником современных скептиков следует считать св. Августи-
на, который писал: "1Л зотпюгит пиегргеШю, ка уегЬогит оп§о рго оуизяие
1п§ето ^исИсаШг", т.е. "с происхождением слов дело обстоит так же, как с
толкованием сновидений: каждый толкует их по своему разумению". Но то,
что у Августина было наивным выражением беспомощности науки его вре-
мени, то теперь, после огромных успехов языкознания, нельзя расценить
иначе как нездоровое проявление упадочности и старческого маразма бур-
жуазного языкознания. Скептицизм, который имеет в виду не конкретные
недостатки и прорехи этимологических исследований, а этимологическую
работу в целом, немногого стоит. Остается непреложным фактом, что все
сравнительно-историческое языкознание родилось из этимологии, росло на
этимологиях, зиждется в значительной части на этимологиях. Поворотным
моментом в истории языкознания было сопоставление корней и форм сан-
14 "Е81-П ро881Ые с1е Гоптш1ег 1е& 1о18 8е1оп 1е8цие11е8 1е8 зепз с1ез то*8 8е 1гап8Гогтеп1? N0118
8отте$ сИзрозёз а гёропйге ^ие поп. Ьа сотр1ехиё с1е8 Гакз е811е11е, ^и'е11е ёспарре а 1ои1е гё§1е сег-
*ате" (ВгёаШ. Ь'ЫзЮи-е йе8 то*8. Р., 1887).
79

скрита с корнями и формами европейских языков. Это была этимоло-
гическая работа, положившая начало языкознанию как науке. Успеш-
ное развитие сравнительно-исторического языкознания стало возможным
потому, что при всей сложности и многообразии языковых явлений и про-
цессов выявились всё же определенные закономерности и в звуковых, и [в]
морфологических, и [в] семантических соответствиях: в одних больше, в
других меньше. Если бы этих закономерностей не существовало, никакого
сравнительно-исторического языкознания у нас не было бы.
Если при всем том в этимологической работе остается много сомнитель-
ного и ненадежного, то это значит только, что методы этой работы все еще
несовершенны и надо не покладая рук трудиться над их улучшением. Для
скептицизма и пессимизма здесь нет места. Легко видеть, что скептицизм в
отношении этимологии скрывает за собой агностицизм в отношении исто-
рии языка.
Каковы же пути преодоления тех трудностей, которые возникают в эти-
мологических исследованиях? Было бы нелегко рекомендовать какие-либо
универсальные рецепты, пригодные для всех случаев. Перечисленные выше
критерии: критерий системы, фонетический, морфологический, семантиче-
ский, - при всех обстоятельствах сохраняют свое значение. Если не вполне
благополучно с каким-нибудь одним из них, тем строже надо применить к
разъясняемому слову остальные. Несоответствие той или другой этимоло-
гии двум из указанных критериев свидетельствует о том, что всего благора-
зумнее отказаться от данной этимологии.
Но есть еще один первостепенной важности критерий, который оставал-
ся, к сожалению, в тени за все время существования сравнительно-историче-
ского языкознания.
Знание реалий - важнейшее условие
подлинно научной этимологии
Выше мы воздали должное заслугам сравнительно-исторического язы-
кознания, выработавшего научные основы, методы и приемы этимологиче-
ского исследования. Оценивая высоко достижения сравнительно-историче-
ского языкознания в этой области, не следует, однако, закрывать глаза на
слабые стороны многих, можно сказать большинства, этимологических
работ прошлого и нашего века. Важнейший их недостаток - невнимание к
реалиям, зачастую просто незнание реалий15. Тот факт, что еще Я. Гримм
говорил о своем постоянном стремлении "перейти от слов к предметам" и
указывал, что "при этимологиях часто бывает полезно знание предметов",
что и позднее многие выдающиеся языковеды, как Г. Шухардт, подымали
свой голос против оторванных от жизни этимологии и сами дали хорошие
образцы того, как нужно пробивать путь к правильной этимологии через
глубокое изучение реалий, не меняет положения. Отсутствие дыхания жи-
15 Термин "реалии" мы употребляем в самом широком смысле как совокупность всех
конкретно-исторических, материальных, социальных и культурных условий, в которых рож-
даются слова и которые налагают на них свой отпечаток.
80

вой жизни, академизм, кабинетное мышление остаются самой уязвимой
стороной многих и многих этимологических работ. Сотни этимологии ос-
нованы исключительно на звуковой близости и на видимой, кажущейся
близости значений с точки зрения мышления автора этимологии, а не с точ-
ки зрения тех, кто создавал соответствующие слова. Между тем и фонети-
ческий, и семантический, и другие критерии становятся действенными и по-
лезными лишь на фоне глубокого и всестороннего знания тех реальных ис-
торических условий, в которых создавались и обращались разбираемые
слова.
Ни фонетика, ни семантика сами по себе не гарантируют от грубейших
ошибок, если они не подкреплены широкой исторической осведомленно-
стью исследователя, знанием того, что А.А. Белецкий называет "историче-
ским контекстом".
В другом месте16 мне пришлось отметить неудачную этимологию осе-
тинского АтШо1 (название летнего месяца,) предложенную известным нор-
вежским иранистом Г. Моргенстиерне. Последний делит слово на две части:
атг и 81о1. Первую часть он сопоставляет с авест. Натта 'лето'. Вторая часть
5(о1 остается у него без объяснения. В действительности осет. Ат1$хо1 пред-
ставляет [собой] искажение слова апостол и к Авесте никакого отношения
не имеет. Месяц назывался месяцем "апостолов", так как на этот месяц при-
ходился праздник апостолов Петра и Павла (29 июня).
Неудача, постигшая в данном случае Г. Моргенстиерне, типична и по-
учительна во многих отношениях. Не говоря о произвольном рассечении
слова на две части, из которых вторая остается неразъясненной, Моргенсти-
ерне допускает две серьезные методологические ошибки:
а) слово вырывается из контекста и рассматривается изолированно, вне
той лексической группы, к которой оно принадлежит, в данном случае - тер-
минов календаря;
б) не ставится даже вопроса о происхождении и исторических корнях
осетинского календаря в целом, одним из элементов которого является ме-
сяц АтЫо1.
Если бы Моргенстиерне рассматривал название АтЫо1 не оторванно от
всего осетинского календаря и если бы он поинтересовался историей пос-
леднего, он легко установил бы, что осетинский календарь является хри-
стианским и искать в нем древнеиранские элементы совершенно не
приходится. Достаточно привести названия других месяцев и праздников:
ВазШсе (св. Василий Великий), Тигуг (св. Федор Тирон), Шкко1а (св. Николай),
Мщ'гсету кмаднвп (Успение Богоматери), Сеог^иЪа (св. Георгий) и др. В этой
группе легко находит свое место и АтШо1 'апостол'.
Окончательно убеждает нас в правильности нашей этимологии балкар-
ский язык, где мы находим форму АЪе$1о1, более близкую к апостол. Почти
все перечисленные слова восходят к начальному периоду осетинского хри-
стианства, т.е. примерно к X в., когда произошла официальная христианиза-
ция алан. Оставив без внимания эти факты, Моргенстиерне оказался увле-
ченным на путь ошибочной этимологизации.
16 Изв. АН СССР. Отд. лит. и яз. 1949. Т. 8, вып. 1. С. 77.
81

Примеры этимологии,
основанных на реалиях
Осет. Зузут означает 'хозяин дома по отношению к гостю', 'Ьозрез'.
С[о] звуковой стороны вполне подошло бы сопоставление с авест. рйтат-
'владеющий скотом'. Но как быть со значением? Мы ожидали бы, что тот,
кто принимает гостя, должен владеть прежде всего домом, что его наиме-
нование будет по смыслу чем-то вроде "домохозяин", а не "скотохозяин".
Это было бы так, если бы слово /узут возникло в условиях оседлого бы-
та. Но перенесемся в условия быта кочевого, и этимология
Зузут <— $йтаШ- станет не только приемлемой, но, можно сказать, неотра-
зимой. Если в оседлом быту гостя принимает хозяин д о м а, то в кочевом
быту способность оказать гостеприимство связывается не с владением до-
мом, а с владением скотом, тем более что мясо скота как раз и служит
главным предметом угощения. Понятно, что в этих условиях "хозяин скота"
оказывается также "хозяином, принимающим гостя". Таким образом, наша
этимология получает решающую поддержку благодаря тому, что опирается
на знание конкретных условий кочевого, скотоводческого быта, в которых
возникло слово, а также на знание того, что предки осетин в далеком про-
шлом действительно жили в этом быту.
Осет. \уаса]га% - 'пленный', 'раб'. Этимология слова со значением
"раб" может быть различна. Оно может восходить к племенному названию
(др.-инд. йаза- 'неариец', 'раб' = авест. Лака 'название племени'); может
указывать на понятие "рабочая сила" (перс, ёакаг от корня каг 'делать', ср.
также русск. раб и работа); может быть связано с понятием "лишение сво-
боды" (перс. Ъап&а 'раб', букв, 'связанный', русск. невольник). Однако ни
одно из этих значений не дает ключа к разъяснению осет. юаса]га{>. Изуче-
ние истории рабовладения открывает еще один признак раба: то, что он
служит предметом торговли. Работорговля представляет, как известно, яв-
ление, имевшее широчайшее распространение в истории с древнейших
времен. В неразвитых обществах родового строя и военной демократии,
где уровень экономического развития не давал еще возможности для ши-
рокого применения рабского труда в хозяйстве, захват рабов мог иметь
главным образом одну цель: продажу их на сторону. Так обстояло дело в
обществе скифов и сарматов, с которыми преемственно связаны современ-
ные осетины. В такой среде понятие "раб" должно было связываться пре-
жде всего с понятием "торговля", а не с каким-либо другим понятием.
Осет. ч>аса]га% убеждает нас, что так оно и было. В слове легко распозна-
ется ср.-иран. уасаг 'торговля' и распространенный формант -я#, означаю-
щий 'предназначенность для чего-либо'. В целом слово \х?аса]га% 'раб', эти-
мологически разъясненное, означает буквально 'предназначенный для
продажи', 'товар'.
Совпадение в одном слове значений "пленный" и "раб" также поучи-
тельно. Оно указывает на то, что в той среде и в ту эпоху, когда возникло
слово, война и плен были главным источником получения рабов.
Мы видим на этом примере, что исторические данные, помогая разъяс-
нить факты языка, сами, в свою очередь, освещаются дополнительным све-
82

том со стороны языковых данных. Так оно и должно быть. Сотрудничество
и взаимопомощь между историей и языкознанием являются не односторон-
ними, а двусторонними, взаимными: пользуясь данными истории для пра-
вильного истолкования языковых фактов, языковед может со своей сторо-
ны дать историку ценнейшие дополнительные материалы для освещения
важных историко-культурных вопросов.
Осет. {сезПпоп 'выздоравливающий' кажется морфологически вполне
прозрачным: /сез - предлог, означающий 'после', конечный -оп - адъектив-
ный суффикс. Слово должно означать, стало быть: 'находящийся в состоя-
нии после чего-то'. После чего? Очевидно - после болезни. Следовательно,
ш должно означать 'болезнь'. Однако такого или созвучного слова со зна-
чением "болезнь" не удается обнаружить ни в иранских, ни в каких-либо
других языках, с которыми имеет связи осетинский язык. Фонетически пп
мог возникнуть из ст после 5* {/сгз-ст-оп —* /сезппоп). В этом случае мы при-
ходим к форме ст. Такое слово имеется в осетинском, но означает оно не
"болезнь", а "радость". Выходит, что состояние после болезни называлось
состоянием "после радости". Результат настолько парадоксальный, что
можно, казалось бы, отбросить его и продолжать поиски в других направле-
ниях или признать слово не поддающимся разъяснению. Однако этого не
следует делать. Предварительно нужно поинтересоваться некоторыми этно-
графическими данными о примитивных взглядах на сущность болезни.
Согласно этим взглядам, болезнь насылается божеством. В связи с этим на
названия некоторых болезней, в особенности эпидемических, как оспа, на-
лагается запрет. Они называются иносказательно, льстивыми, заискиваю-
щими наименованиями, как "добрая", "кума", "друг" и т.п. Делается это для
того, чтобы задобрить соответствующее божество. В свете этих этнографи-
ческих данных уже можно предположить, что в составе осет. {сезйпоп 'вы-
здоравливающий' болезнь называется "радостью". Это невинная хитрость
бессильного перед эпидемиями человека, имеющая целью задобрить уходя-
щую болезнь, чтобы она больше не возвращалась.
Осет. зууседсез 'детская соска' [в]ключает во второй части$сейсе% 'сосок'
(с закономерным озвончением/-» V). Начальное $у, [в]ключая всего два зву-
ка, могло бы породить множество этимологических ассоциаций и догадок.
Но все они оказываются излишними, когда мы узнаем, что соски в старину
делались из рога. Не подлежит сомнению, что в первой части нашего
сложного слова имеем зу 'рог' (в современном языке употребляется обычно
с наращением форманта -к'а: зук'а).
Осет. 2сеьсегс1иг 'подпятник мельницы' (на нем вращается вертикальная
ось турбины) по образованию вполне прозрачно; оно состоит из югьш 'пят-
ка' и Лиг 'камень'. Однако, осмотрев соответствующую часть современной
горской мельницы, мы не найдем там камня: подпятник делается из железа.
Очевидно, слово унаследовано от тех времен, когда эта часть мельницы де-
лалась из камня. Мне приходилось еще встречать в Осетии стариков, кото-
рые помнили это время и могли поэтому лучше любого кабинетного учено-
го объяснить этимологию слова гоеьсегйиг\
Немалое удовлетворение испытывает этимологист, когда предлагаемое
им разъяснение перекликается с историческими сведениями, касающимися
соответствующих реалий.
83

Среди скифских глосс Гесихия встречается слово аахшбахг) 'название
одежды у скифов'. Опираясь на данные иранских языков, я объяснил это
слово как составное из $ак-%ип-(1ак 'одежда ((Лак) из оленьего (шк) меха
(-#шг)\ Такое толкование показалось бы достаточно произвольным, если
бы у Гесихия не было следующего пояснения к слову тйсрсгубос;: "похожее на
оленя животное, шкуры которого скифы употребляют на одежду".
На ряде примеров я пытался показать необходимость (не только жела-
тельность, а именно необходимость) широкого привлечения в этимологиче-
ских исследованиях исторических, этнографических, фольклорных и иных
смежных данных. Подобных примеров можно было бы привести сотни.
Все они говорят об одном: подлинно научное этимологическое исследова-
ние должно иметь широкую опору во всестороннем изучении реалий. Прав
А.А. Белецкий, когда он пишет: "Этимологическое исследование тогда ста-
новится наиболее ценным и плодотворным, когда оно является одновремен-
но также историческим исследованием'
Высшей ступени достигает этимология, когда она становится наукой не
только о словах, но и о скрытых за ними реалиях.
Отсюда вытекает еще один важный вывод: ни один лингвист не должен
быть в такой степени вооружен разнообразнейшими сведениями по истории,
культуре, этнографии, фольклору, археологии и пр., как лингвист-этимоло-
гист. И далее: в области этимологии особенно желательно и плодотворно
сотрудничество языковеда с представителями смежных общественных наук.
17
06 этимологическом словаре
нового типа
Статьи по истории отдельных слов, если они хорошо написаны, читают-
ся с захватывающим интересом даже неязыковедами. Почему же этимоло-
гические словари, которые должны быть, казалось бы, не чем иным, как со-
бранием подобных статей, кажутся неспециалисту сухими и малоинтересны-
ми? Объясняется это отчасти тем, что в словаре составитель стремится к
максимальной сжатости, чтобы дать в наименьшем объеме побольше срав-
нительного материала. Естественно поэтому, что в словарной статье трудно
поместить весь тот оживляющий исторический материал, который можно
свободно развернуть в специальной работе, посвященной отдельному слову.
Но не в этом только дело. Главная причина "сухости" существующих этимо-
логических словарей в том, о чем мы выше говорили: в оторванности от
реалий. И здесь перед нами встает соблазнительная мечта о создании этимо-
логического словаря нового типа. В такой словарь должны найти широкий
доступ разнообразные исторические 'сведения, связанные с рождением и
судьбой отдельных слов.
Язык и его история представляют огромную познавательную ценность
для каждого мыслящего человека. К сожалению, эти сокровища в значи-
тельной части остаются книгой за семью печатями для неспециалистов
17 Белецкий АЛ. Указ. соч. С. 52.
84

из-за известной обособленности языкознания от других общественных на-
ук и из-за сугубого "академизма", свойственного многим языковедческим
работам. Этимологический словарь нового типа должен быть чужд этой
замкнутости и сухости. В нем должен забиться пульс истории, должны вы-
ступить живые черты быта, культуры данного народа, отраженные в исто-
рии слов его языка.
Такой словарь, если бы он был создан, не был бы достоянием только уз-
кого круга специалистов. Он мог бы стать настольной книгой любого обра-
зованного человека, каждого интеллигентного рабочего и колхозника, так
как в нем можно было бы найти не только ряды лексических соответствий,
но обширный и разнообразный познавательный материал, освещающий че-
рез историю слов различные стороны прошлой жизни народа, его матери-
альной и духовной культуры, его связей и сношений с другими народами.
Подобный словарь нужен именно у нас, в Советском Союзе, где вопросы
языка интересуют самые широкие круги людей и где языкознание становит-
ся, в особенности после исторического выступления И.В. Сталина, одной из
самых популярных наук.
Существенной особенностью такого словаря, вытекающей также из его
ориентации на широкий круг читателей, должно быть еще то, что в нем бу-
дут разъясняться не только корневые слова, но частично и производные, ес-
ли их словообразовательная структура не вполне прозрачна и наглядна для
неспециалиста и если они имеют особый семантический, исторический и
культурный интерес.
Указанные особенности проектируемого словаря приведут к значитель-
ному расширению его объема по сравнению с этимологическими словарями
обычного типа. Это неизбежно. Но частично это разбухание можно нейтра-
лизовать более строгим отбором разъясняемых слов. Дело в том, что если в
словаре обычного типа, имеющем справочное значение, весьма важно нали-
чие всех непроизводных слов языка, то для словаря намечаемого типа отбор
слов должен определяться их историко-культурной значимостью и интере-
сом. Поэтому в него должен войти целиком прежде всего основной словар-
ный фонд. Что касается остальной лексики, то она должна включаться с
разбором. Лишь наиболее ценное, поучительное, интересное, наиболее зна-
чимое в социальном и историческом отношении должно найти себе место.
Не следует также загружать такой словарь разъяснениями гадательными,
сомнительными, натянутыми, которых бывает множество в словарях обыч-
ного типа. Лишь наиболее достоверное и надежное должно получить туда
доступ.
Наконец, объем такого словаря уменьшится и благодаря тому, что в нем
не будет того громоздкого библиографического аппарата, который уместен
и даже необходим в словаре для специалистов.
"Словарь будущего", о котором мы говорим, не может быть, разумеет-
ся, делом одного человека. Если даже этимологические словари обычного
типа оказываются настолько трудоемкими, что составители зачастую не до-
живают до их завершения, как это было с А. Преображенским, Э. Бернеке-
ром и другими, то что сказать о словаре нового типа, где чисто лингвистиче-
ская работа осложняется множеством вспомогательных изысканий и спра-
вок исторического, историко-культурного, этнографического, археологиче-
85

ского и иного характера! Такой словарь по плечу только целому коллекти-
ву, включающему помимо "чистых" лингвистов также знатоков истории,
культуры, быта, этнографии, фольклора данного народа.
Говоря об этимологическом словаре нового типа, я хотел бы в заключе-
ние подчеркнуть, что такой словарь не должен упразднить и заменить эти-
мологические словари обычного типа. Последние сохранят свое значение
как справочные издания, рассчитанные на специалистов. Новый же словарь,
имея иные установки и ориентируясь на широкие круги интеллигенции, зай-
мет свое место помимо и независимо от словарей обычного типа. Он послу-
жит одним из "окон", через которые языкознание выйдет на широкий про-
стор общественных наук и внесет свою долю в познание народа, его культу-
ры, его истории, его мышления и самосознания.
06 этимологической работе
в Советском Союзе
Нельзя не признать, что в области составления этимологических слова-
рей наше языкознание сильно отстает. Из языков Советского Союза толь-
ко армянский имеет полный этимологический словарь, составленный совет-
ским ученым Р. Ачаряном (на армянском языке). Русский этимологический
словарь А. Преображенского остался незаконченным. К тому же он уже во
многом устарел.
Это отставание становится особенно заметным, если учесть, как велико
многоязычие нашей родины, как интересны в историческом плане входящие
в Советский Союз языки и как увлекательны открывающиеся здесь перед
нашими языковедами перспективы.
Пора ликвидировать это отставание. Пора развернуть у нас этимологи-
ческие работы крупного масштаба, которые и в этой области, как в других,
вывели бы наше языкознание на первое место в мировой науке.
Какого типа этимологический словарь будет избран в каждом отдель-
ном случае, по каждому отдельному языку - этого сейчас нельзя предре-
шить. Это зависит от ряда условий: рассчитан ли словарь на специалистов
или на широкие круги интеллигенции; какова степень исторической изучен-
ности данного языка; какими кадрами может быть обеспечена работа и пр.
Насколько можно судить, из основных языков Советского Союза нет ни од-
ного, который не имел бы уже сейчас благоприятных предпосылок для соз-
дания этимологического словаря того или иного типа.
Работа в этой области, если бы она получила свойственный нашей стра-
не размах и проводилась упорно и настойчиво, принесла бы богатые резуль-
таты. Она дала бы много ценного не только для самого языкознания, но и
для смежных дисциплин, прежде всего для истории народов нашей страны.
Она внесла бы новый свет в вопросы этногенеза, культурной истории, исто-
рических связей и сношений между народами. Наконец, она в большой сте-
пени способствовала бы популярности языкознания, подъему интереса к
языку и его истории со стороны самых широких кругов.

Н.Я. Марр (1864-1934).
25-летию со дня смерти
Марр... Без сомнения, если не самое знаменитое, то самое "шумное" имя
в истории советской науки. Какие страсти кипели еще недавно вокруг этого
имени! Какие бурные велись дебаты! Какие противоречивые высказыва-
лись суждения и оценки - от "гения" до "сумасшедшего"! Прошло уже
25 лет со дня смерти этого удивительного человека, и поэтому следует
вспомнить о нем: тем, кто его знал, сказать о нем для тех, кто его не знал.
Известно, что для исторически правильной оценки того или иного деяте-
ля, будь то политик или поэт, ученый или художник, философ или путеше-
ственник, нужна перспектива времени. Кто бывал в горах, тот хорошо зна-
ет, что, для того чтобы оценить их относительную высоту, надо отойти от
них на почтительное расстояние. Вблизи все пропорции искажаются: заху-
далая горка может показаться грандиозной и подавляющей, а царственные
вершины - посредственными и незначительными. Только когда смотришь с
далекого расстояния, все становится на свое место - и горы-пигмеи, и горы-
гиганты. С людьми дело обстоит так же, как с горами. Только здесь помога-
ет не удаление в пространстве, а удаление во времени. Быть может, для
Марра это удаление и сейчас еще недостаточное. Хотя и прошло уже 25 лет,
эти годы не были и не могли быть годами спокойного изучения и объектив-
ной оценки его научного наследия. Первые 15 лет имело место искусствен-
ное раздувание его авторитета и по л у административное насаждение его тео-
рий с целью создания им монопольного положения в нашей науке. В после-
дующие годы - после дискуссии 1950 г. - ударились в другую крайность:
начисто вычеркнули Марра, точно его и не существовало.
Участники минувших схваток не вполне оправились от полученных
травм и все еще, время от времени, восклицают, подобно гейневскому гре-
надеру: "\Ую Ьгепт тете аке \Уипс1е!" Для того чтобы посмотреть на собы-
тия столь недавнего прошлого с высоты птичьего полета, нужна более
а ??
значительная доля олимпизма , чем та, которая отпущена простому
смертному. Все же вспомнить о Марре и его научном пути необходимо -
пусть и без должного "олимпизма". Забывать свое прошлое не следует, хо-
тя бы для того, чтобы лучше понять и извлечь необходимые уроки для на-
стоящего.
Статья впервые опубликована в журн. "Вопросы языкознания" (1960. № 1). (Прим
отв. ред.)
87

Николай Яковлевич Марр родился в 1864 г. в г. Кутаиси в Западной Гру-
зии. Отец его, Яков Марр, был родом шотландец, мать - грузинка. Среднее
образование Н.Я. Марр получил в Кутаисской классической гимназии, кото-
рую окончил с золотой медалью. В аттестате зрелости особо были отмече-
ны его "отличные способности к языкознанию".
В 1884 г. Н.Я. Марр поступил на факультет восточных языков Петер-
бургского университета. Круг его научных интересов был с самого начала
очень широк. Он усердно занимался грузинским, армянским, семитическими
и иранскими языками. Непосредственной его целью на первых порах было
изучение языка и культуры родного ему грузинского народа. Но атмосфера
восточного факультета с его исключительно широким в то время ориента-
листским профилем и многосторонними интересами толкала на расширение
исследовательских горизонтов. Да и сам Марр был не такого склада чело-
век, чтобы долго довольствоваться узкогрузинской проблематикой. Рамки
Грузии вскоре оказались тесны для Марра. Его научная биография - неуто-
мимое и жадное расширение материала и проблематики исследовательской
работы. Грузинский язык, армяно-грузинская филология, яфетическое язы-
кознание, учение о языке "в мировом масштабе" - таковы основные этапы
этой неудержимой научной экспансии.
Окончив блестяще курс, Н.Я. Марр остался при университете ввиду
вполне определившегося призвания к исследовательской работе. Осенью
1891 г. он был утвержден приват-доцентом. С тех пор и до последних дней,
т.е. свыше 40 лет, продолжалась преподавательская деятельность Марра
в Петербургском (потом Петроградском, потом Ленинградском) универ-
ситете.
Конец XIX в. и начало XX в. - замечательные страницы в истории рус-
ского востоковедения. В Петербурге расцвела в этот период ориенталисти-
ческая школа мирового значения, представленная целой плеядой выдающих-
ся ученых: тюркологом В.В. Радловым, арабистом В.Р. Розеном, индологами
С.Ф. Ольденбургом и Ф.И. Щербатской, иранистами К.Г. Залеманом и
В.А. Жуковским, востоковедом исключительно широкого диапазона
В.В. Бартольдом, семитологом П.К. Коковцовым, египтологом
Б.А. Тураевым; позднее, со второго десятилетия XX в., - китаистом
В.М. Алексеевым, арабистом И.Ю. Крачковским, монголистом Б.Я. Влади-
мирцовым. Это была своего рода "могучая кучка" русского востоковедения.
Они все были очень разные по творческой индивидуальности, по характеру
и темпераменту. Но было у них и нечто общее: широта научного кругозора,
необъятная эрудиция, превосходное владение первоисточниками. Каждый из
них представлял такую глыбу знаний, какая редко повторяется дважды.
В этом славном созвездии Марр засиял звездой первой величины. Вы-
полненные им исследования и издания грузинских и армянских памятников1
были признаны образцовыми.
1 Марр Н. Сборники притч Вардана: Материалы к истории средневековой армянской ли-
тературы. СПб., 1899. Ч. 1: Исследование; 1894. Ч. 2: Текст; 1894. Ч. 3: Приложения; Иппо-
лит, Толкование песни песней / Исслед., пер. и издал Н. Марр. СПб., 1901. Кн. 3: Тексты и ра-
зыскания по армяно-грузинской филологии; Георгий Мерчул. Житие св. Георгия Хандзтий-
ского / Введение, изд-ние, пер. Н. Марра. СПб., 1911.
88

Н.Я. Марр создал, в сущности, новую отрасль кавказоведения: армяно-
грузинскую филологию, понимаемую не как простая сумма армянской и
грузинской филологии, а как единая дисциплина, основанная на цельной ис-
торической концепции об исконном культурном единстве и непрерывном
взаимодействии двух древних христианских народов Закавказья. Прав
Г. Фогт, когда он пишет: "Если Броссе справедливо считается основателем
армяно-грузинской филологии, то именно Марр поднял ее на уровень фило-
логии классической"2.
В январе 1909 г. Марр был избран в Академию наук. Выдвинувшие его
кандидатуру академики, в числе их С.Ф. Ольденбург, К.Г. Залеман, В.В. Рад-
лов, В.В. Латышев, П.К. Коковцов, в своей записке характеризовали Марра
как новатора в области армяно-грузинской филологии: "Следует считать од-
ной из крупнейших научных заслуг Н.Я. Марра, что он своими работами сде-
лал невозможным признание в области армяно- и грузиноведения научного
значения за работами старого типа"3. Высокую оценку получили также про-
водившиеся Марром археологические раскопки в древней столице Армении
Ани, давшие "поразительные по богатству материалы". Гораздо более сдер-
жанно - всего в паре строк - характеризовались лингвистические работы
Марра: его "Грамматика древнеармянского языка" (СПб., 1903) и "Основ-
ные таблицы к грамматике древнегрузинского языка (с предварительным
сообщением о родстве грузинского языка с семитическими)" (СПб., 1908).
Теория о родстве грузинского языка с семитическими, которую
Н.Я. Марр упорно вынашивал еще со студенческих лет, оказалась мертво-
рожденным младенцем. Никакого развития и применения она не получила
ни в грузинском, ни в семитическом языкознании. Между тем научные инте-
ресы самого Марра все более перемещались именно в сторону лингвистики.
Работы его в этой области с самого начала были очень неровными. Наряду
с бесспорными достоинствами и прочными завоеваниями были досадные
срывы и неудачи.
Весьма плодотворными были исследования Н.Я. Марра о скрещенном
характере армянского языка (серия "Яфетические элементы в языках
Армении"4 и другие статьи). Марр устанавливает, что "в армянском языке
мы не имеем чистого, точнее -цельного представителя индоевропей-
ской семьи языков", что в нем "имеется слой, противоборствующий арий-
скому, иногда перевешивающий его" и что "этот коренной слой... есть пере-
житок языка первоначальных жителей Армении"5. Хотя многие этимологии
армянских слов, предложенные Марром, несомненно, ошибочны (агс'ш
1 Уо%1 Н. Ьа рагетё <1е8 1ап§ие8 саиса81цие8 // Ыогзк йёззкпй Гог зрго&уЫепзкар. Оз1о, 1942.
Вс1. 12. Р. 257.
3 См.: Изв. имп. Акад. наук. Сер. VI. 1909. № 11. С. 722.
4 Марр Н.Я. Яфетические элементы в языках Армении: I - Изв. имп. Акад. наук. Сер. VI.
1911. №2; II-там же. 1911. № 6; III-там же. 1912. № 8; IV-там же. 1912. № 13; V-там же.
1913. № 3; VI - там же. 1913. № 9; VII - там же. 1914. № 5; VIII - там же. 1914. № 16; IX - там
же. 1916. № 4; X - там же. 1918. № 6; XI - там же. 1919. № 8.
5 Марр Н. К вопросу о ближайшем сродстве армянского языка с иверским // ЗВО РАО,
1909. Т. 19, вып. 1. С. 69. Впервые эту мысль Марр высказал еще в 1899 г. во вступительной
речи на защите магистерской диссертации: "В армянском языке вскрывается коренной слой,
роднящий его с соседним грузинским языком".
4 —АбаевВ.И. 89

'серебро', таг^агеу 'пророк', Ьегап 'рот' и др.), основной его вывод, что ар-
мянский язык формировался на мощном неиндоевропейском субстрате, пол-
ностью сохраняет и сейчас свое значение, несмотря на ряд попыток его
оспорить.
Теория субстрата и скрещения целиком оправдала себя и в применении
к некоторым другим языкам Кавказа, например к сванскому, осетинскому.
Разумеется, не Марр был создателем теории субстрата. Эту заслугу следует
приписать скорее всего итальянскому лингвисту Г. Асколи (1829-1907).
Г. Шухардт, П. Кречмер, А. Мейе, Г. Гирт, Ю. Покорный и др. в широких
размерах допускали влияние субстрата и смешения на образование тех или
иных индоевропейских языков. Но в лингвистических концепциях Марра
языковое "скрещение" играет особенно важную роль как своего рода уни-
версальный глоттогонический принцип. Поэтому в известной степени прав
Г. Арене, автор новейшей истории языкознания, когда учение Марра он из-
лагает в разделе "8иЪ&1та1:1Ъг&сЪип§"6.
Однако самая универсализация идеи языкового скрещения таила в себе
опасность, которая не замедлила вскоре обнаружиться. Когда Н.Я. Марр
восстал против односторонней трактовки армянского языка в аспекте толь-
ко его индоевропейской природы, он был во всеоружии фактов - многочис-
ленных, точных и в большинстве доказательных. Но постепенно выискива-
ние яфетических элементов во всех языках обращается у Марра в своеоб-
разную манию. "Яфетизмы" в германских языках, в албанском, греческом,
латинском, чувашском, русском, украинском... Знание Марром всех этих
языков, их истории и сравнительной грамматики не было и не могло быть
таким же совершенным, как знание армянского или грузинского. Поэтому
привлекаемый им скудный и случайный языковой материал подвергался
произвольным манипуляциям, свободным от какого-либо научного лингви-
стического метода. Здесь уже не теория вырастала из фактов, а факты про-
извольно подгонялись под облюбованную теорию. Путь, пройденный от
"яфетических элементов в языках Армении" к "яфетическим элементам в
языках всего мира", - это путь постепенного отхода от точных лингвистиче-
ских методов.
Трудно установить, в каком именно году, начиная с какой работы появи-
лись у Марра элементы того, что А. Мейе назвал "авантюризмом". Но уже
в известной работе (прочитанной в качестве доклада в 1919 г.) "Яфетиче-
ский Кавказ и третий этнический элемент в созидании средиземноморской
культуры" (Лейпциг, 1920) поражает диспропорция между обширностью и
ответственностью делаемых выводов и скудостью и недоказательностью
привлекаемого материала.
Следует также иметь в виду, что методы сравнительно-лингвистическо-
го анализа у Марра никогда не были удовлетворительными и изобличали
отсутствие настоящей школы в этой'отрасли его интересов. Это сказыва-
лось прежде всего в слишком свободном оперировании звуковыми перехо-
дами. Еще по поводу теории о родстве грузинского языка с семитическими
акад. К.Г. Залеман говорил Марру: "У вас все звуки переходят во все звуки".
6 Агеп$ Н. 5ргасЬ\У188еп5сЬаЙ. Бег Оап§ 1пгег Епг\\аск1ип§ уоп ёег Апйке Ыз гиг Ое^епшай.
МйпсЬеп, 1955. С. 413^22.
90

Неточные методы лингвистического сравнения не могли привести к точным
и надежным результатам. Именно поэтому провозглашенное Марром "яфе-
тическое языкознание" не стало подлинно научной дисциплиной, которую
можно было бы поставить рядом с индоевропейским языкознанием, семити-
ческим или урало-алтайским языкознанием. Марру не удалось научно дока-
зать ни одного из двух основных положений: ни того, что языки, которые
он объединял под названием "яфетических", действительно находятся в род-
стве между собой, ни того, что во множестве языков Европы и Азии дейст-
вительно имеются отложения этой "яфетической речи". Ни объем, ни со-
держание понятия "яфетические языки" не получили у Марра четкого опре-
деления.
Вопрос о природе и родственных связях коренных языков Кавказа не
впервые поставлен Марром. Этот вопрос занимал еще Ф. Боппа. Высказы-
вались догадки о родстве этих языков с баскским и с некоторыми древними
языками Передней Азии: урартским, эламским, шумерским, хурритским,
протохаттским и др. Но сейчас мы далеки еще от решения этого вопроса.
Не видно пока даже наметок, эскиза сравнительной грамматики этих язы-
ков. Больше того, родство самих кавказских языков между собой, т.е. юж-
ных (картвельских) с северными и северо-восточных (дагестано-вейнахских)
с северо-западными (абхазо-адыгскими) нуждается в тщательном сравни-
тельно-фонетическом, морфологическом, лексикологическом обосновании.
Марр не продвинул существенным образом решения этих проблем.
Наклеивая на те или иные языки ярлык "яфетических", он руководство-
вался не какими-нибудь ясно осознанными и четко сформулированными
лингвистическими признаками, а (по его собственному выражению) принци-
пом - "что плохо лежит", т.е. что не отнесено ни к одной из известных язы-
ковых семей. Но этот, по сути дела, негативный принцип не имеет ничего
общего с научно-лингвистическим определением генетических связей язы-
ка. Впечатление слабой аргументированности и произвольности от постро-
ений Марра все более возрастает, по мере того как ученый все дальше от-
ходит от той области, где он был суверенным хозяином: грузинской и армян-
ской филологии. Если там все строилось на фактическом материале, то с те-
чением времени мы все меньше видим упрямых фактов и все больше - упря-
мого автора. Неудивительно, что исследователи, которые одновременно с
Марром или после него занимались сравнительным изучением кавказских
("иберийско-кавказских") языков, не могли опереться в работах Марра на
что-либо прочное и солидное, кроме, может быть, отдельных удачных лек-
сико-семантических сопоставлений. Работы таких зарубежных кавказове-
дов-компаративистов, как Г. Детерс, Н.С. Трубецкой, Ж. Дюмезиль, А. Сом-
мерфельдт, Р. Лафон и др., а также советских кавказоведов дали много цен-
ного, но это ценное было добыто не в русле построений Марра, а в стороне
и независимо от них.
Между тем самого Н.Я. Марра внутренняя логика его "яфетидологиче-
ских" спекуляций увлекала все дальше в сторону общелингвистических проб-
лем. Здесь мы вступаем в последний и поистине драматический этап науч-
ной биографии Марра - в полосу превращения "яфетического языкознания"
в "яфетическую теорию", или "новое учение о языке". Яфетическая теория
не была естественным, логическим развитием яфетического языкознания
4* 91

предшествующего этапа. Она была скорее форсированной попыткой вы-
браться из лабиринта "яфетических элементов" на широкий простор обще-
лингвистических концепций с использованием некоторых слишком упро-
щенно понятых положений марксизма.
Мы уже говорили о той опасности, какую таила в себе универсализация
"яфетического субстрата". Пока "яфетическое языкознание" было прикреп-
лено к Кавказу как к своей исторической и материальной базе, была воз-
можна конкретно-историческая и этнологическая интерпретация лингвис-
тических фактов. Действительно, в этот период понятия языка и эт-
нос а у Марра тесно связаны. Он постоянно говорит не только о яфетиче-
ских я з ы к а х, но и о яфетических племенах, их передвижениях и пр.
По мере того как яфетические элементы "вскрывались" все в большем ко-
личестве языков на самых различных и отдаленных друг от друга террито-
риях, под конец - на всех континентах, историческое и этнологическое ис-
толкование этих "элементов" становилось все труднее, так как пришлось бы
допускать такие миграции этнических масс, которые лежат за пределами ис-
торического вероятия.
Так созревала новая концепция, согласно которой яфетические языки -
это не особая этнически и генетически характеризованная группа или се-
мья, а особое состояние, особый этап, или с т а д и я, в развитии всех язы-
ков. Через эту стадию прошли будто бы языки, которые ныне известны
нам как индоевропейские, семитические, урало-алтайские и др. Эта идея
стала зерном "нового учения о языке". Не будет поэтому ошибкой сказать,
что "новое учение" родилось как попытка выхода из непреодолимых труд-
ностей, с которыми столкнулось "яфетическое языкознание" предшеству-
ющего периода.
Превращение яфетического языкознания в общее учение о языке было
постепенным. Но все же 1924 г. можно считать тем рубежом, начиная с ко-
торого Н.Я. Марр все решительнее выступает не как специалист по опреде-
ленной группе языков, а как лингвист-теоретик, претендующий на построе-
ние цельной концепции теории и истории языка. Еще в 1923 г. Марр мирил-
ся с выходом в немецком переводе своей работы "Яфетический Кавказ и
третий этнический элемент...", где "яфетическое" мыслится пока как этни-
ческое, а не стадиальное7.
Элементы, из которых складывалось "новое учение о языке", были раз-
нородны и во многом противоречивы. Некоторые идеи были унаследованы
от предшествующих этапов лингвистических изысканий Марра. Такова бы-
ла идея об исключительной роли скрещения в истории языков. Через всю
научную биографию Марра, начиная со студенческих лет, проходит еще од-
на сквозная тема: критика так называемого "индоевропеизма". Эта тема
полностью сохранила свое значение и в "новом учении". Но теперь она при-
няла иной, более общий и принципиальный характер. Если раньше "индоев-
ропеистика" обвинялась в том, что она неверно освещает историю одного
конкретного языка, именно армянского, то теперь в вину ей ставилось то,
что она дает неправильное представление об истории языков вообще.
7 Магг N. ^ет ]арЬеГШ8сЬе Каиказиз ипс! ёах <1гШе ейгшсЬе Е1етет 1т ВПс1ип§$рго2е5$ ёег
ттеНапсНзсЬеп Ки1Шг. ВегНп; Зшн§аг(; Ье1р21§, 1923.
92

Главной мишенью нападок Н.Я. Марра стал "праязык", т.е. возведение
родственных языков к одному первоначальному языку, результатом диффе-
ренциации которого они, предполагается, являются. По Марру, родство меж-
ду языками возникает в процессе схождения, сближения и смешения перво-
начально разнородных языков. Общий закон развития языков - не от един-
ства к множеству, а от множества к единству.
Мы не будем вдаваться в оценку позиции Марра в этом вопросе. Нам
представляется, что концепция праязыка, или языка-основы, будучи неоспо-
римой для таких групп, как романские языки, славянские, иранские, индо-
арийские, сохраняет свое значение и для более крупных объединений, как
индоевропейская семья, семитическая, тюркская, угрофинская и др. Следу-
ет, однако, отметить, что критическое отношение к теории праязыка прояв-
лял уже И.А. Бодуэн де Куртенэ, ведущий представитель теоретического
языкознания в Петербургском университете.
Как бы то ни было, в критике Марром "индоевропеистики" было на пер-
вых порах определенное здоровое зерно, роднящее его с таким корифеем
лингвистического "диссидентства", как Г. Шухардт. Но постепенно эта кри-
тика становилась все более поверхностной, демагогичной, ненаучной. Роко-
вую роль сыграло здесь то, что Марр, как правильно заметил И.В. Сталин,
желая стать марксистом, в действительности не стал им. Механически пере-
нося в область языка и языкознания понятия классов, классовой борьбы и
пр., он стал огульно клеймить сравнительно-историческое языкознание как
"буржуазное", "расистское", "колониалистское" и т.п. При этом он все мень-
ше утруждал себя доказательствами и все больше переходил на декларатив-
ный стиль. В этом отношении характерна статья "Индоевропейские языки
Средиземноморья" (1924), где Марр всерьез воюет против совершенно
вздорной теории, будто индоевропейская семья - "расово отличная", и заяв-
ляет, что эта семья языков "типологически есть создание новых хозяйствен-
но-общественных условий"8. А ведь эта пустая декларация, в которой нет ни
одного аргументированного положения, некоторыми последователями
Марра усиленно рекламировалась как статья, произведшая переворот в на-
уке и открывшая какую-то новую эру!9
Справедливости ради следует сказать, что в рекламировании марров-
ских теорий как марксистских меньше всего повинен сам Марр. В этом
усердствовали главным образом некоторые люди из его окружения. Марр
не избежал участи многих больших ученых, которые бывают окружены по-
средственностями, использующими авторитет и влияние ученого в интере-
сах своей маленькой "карьеры". Они наклеивали на Н.Я. Марра ярлык "сти-
хийного марксиста" и всячески толкали его на то, чтобы он вел себя сооб-
разно этому ярлыку. Никто так не повредил Марру, как именно подобные
люди. Они подхватывали и возводили в догму его любое, часто непродуман-
ное и научно не доказанное, положение, объявляли такое положение марк-
систским и на этом основании требовали безоговорочного признания пос-
8 Марр Н.Я. Избр. работы. М.; Л., 1933. Т. 1. С. 185.
9 Так, В.А. Миханкова утверждала, будто статья "Индоевропейские языки Средиземно-
морья" "совершенно перевернула науку о языке" (Миханкова В.Л. Н.Я. Марр: Очерк его
жизни и научной деятельности. 3-е изд. М.; Л., 1949. С. 340).
93

леднего. Именно эти "марксисты" несут главную ответственность за тот не-
допустимый в науке режим подавления инакомыслящих, который СОСТаВЛЯ-
сс »»
ет темную страницу марровского периода нашего языкознания.
Нет ничего легче, чем показать несостоятельность лингвистических по-
строений и методов Марра в последний период его деятельности; но в то же
время было бы неправильно и стать на путь огульного зачеркивания всего,
что им было за это время сделано. Прежде всего следует различать две ве-
щи: постановку проблем, с одной стороны, и методы их разрешения - с дру-
гой. В постановке проблем Марр обладал поразительно верным чутьем
большого ученого, тронутого дыханием революционной эпохи. Наследие
Марра принято расчленять на филологическое, лингвистическое и археоло-
гическое. Но глубочайшая сущность этого ученого состояла в том, что он не
был, строго говоря, ни филологом, ни лингвистом, ни археологом, а был
прежде всего историком культуры в самом полном и широком значении это-
го слова. В этом были его сила и превосходство. Отсюда характерная для не-
го на протяжении всей жизни способность всякий частный вопрос - лингви-
стический, филологический, археологический - ставить широко, комплекс-
но, в контексте всей культурной истории народа. Эта способность, счастли-
во оплодотворенная новыми идеями советского времени, и была источни-
ком безошибочного чутья в постановке действительно больших, действи-
тельно важных для советской науки проблем. Именно здесь, нам кажется,
разгадка той популярности, которую снискал Марр среди широких кругов
советской интеллигенции. Никак нельзя согласиться, что эта популяр-
ность - исключительно результат полуадминистративного давления его
сподвижников. В слабости лингвистических методов и приемов Марра не
все могли разобраться, но все чувствовали, что вопросы, которые он ста-
вит, - о языке и мышлении, о происхождении языка, о связи языка с истори-
ей и др., - действительно важнейшие, фундаментальнейшие вопросы совет-
ского языкознания.
Н.Я. Марр был тем, что называют "беспокойное сердце". Он находился в
постоянном творческом горении, в неутомимых исканиях, был щедрым и не-
истощимым сеятелем идей. Думаю, что именно это обстоятельство в соеди-
нении с огромной эрудицией, широтой кругозора и разнообразием научных
интересов влекло к нему людей и сделало его центром притяжения для мно-
гих, не только начинающих научных работников, но и зрелых ученых, не
только языковедов, но и археологов, историков, этнологов, фольклористов -
всех, кто, как и Марр, был заражен "бациллой" беспокойства, не довольство-
вался традиционными взглядами и догмами и верил, что для общественных
наук, одной из которых является языкознание, открылась новая эра.
Полностью соответствовал духу советской науки и тот могучий заряд
антиформализма, который несли в себе работы Марра. Отрыв фор-
мы от содержания, знака от значимого - это то, чего никогда не терпел
Марр. Известно, что здесь он заходил нередко слишком далеко, пытаясь
вскрыть "социальное" содержание заведомо формальных категорий.
Но сейчас, когда одна из весьма влиятельных на западе лингвистических
школ склонна вовсе выбросить понятие значения из языкознания, хочется
подчеркнуть, что, выдвигая на первый план значение, Марр находился
целиком в русле советского научного мировоззрения.
94

Если проблематика Марра и общее направление его исследовательских
устремлений и отражали по-своему боевой дух и революционный размах со-
ветской эпохи, выдвигая языкознание на первое место в ряду наук о челове-
ческой культуре, то мало отрадного может быть сказано о некоторых ос-
новных положениях созданного им "нового учения о языке", и в особенно-
сти о методах его обращения с лингвистическим материалом.
Краеугольным камнем "нового учения" стал, как известно, тезис, что
язык есть идеологическая надстройка. Так именно был осознан Марром
факт познавательной функции языка, связи языка с мышлением; так было
понято известное положение: "язык есть практическое действенное созна-
ние". При этом далеко на второй план был отодвинут факт коммуникатив-
ной функции языка. К этому следует добавить, что и само понятие идеоло-
гической надстройки толковалось Марром весьма прямолинейно и упро-
щенно-социологически. Марр утверждал, что "язык во всем своем составе
есть... отображение не только его (человеческого коллектива. - В А.) мыш-
ления, но и его общественного строя и хозяйства"10.
Из представления о языке как идеологической надстройке был сделан
ряд выводов, на основании которых Н.Я. Марр выдвинул:
1. Учение о стадиальности. Раз язык на протяжении своего
развития - от возникновения до нашего времени - отражает смену хозяйст-
венных и общественных форм, то в этом развитии также можно выявить
смену одних типов или стадий другими. "...Так называемые семьи языков...
представляют различные системы, отвечающие различным типам хозяйст-
ва и общественности, и в процессе смены одной культуры другой одна сис-
тема языков преображалась в другую"11.
2. Учение о единстве глоттогонического про-
цесса. Поскольку в общественном развитии повсюду наблюдаются одни и
те же закономерности, в силу которых на смену одним формациям приходят
другие (первобытно-общинный строй, рабовладельческий, феодальный и
т.д.), в развитии языка должно наблюдаться повсюду такое же закономер-
ное чередование; иначе говоря, глоттогонический процесс - един.
3. Учение о классовости языка. Поскольку всякой идео-
логической надстройке присуща классовая сущность, язык, будучи такой
надстройкой, также является классовым.
Все эти положения ошибочны в той мере, в какой они не считаются
с двойственной природой и функцией языка: как орудия мысли и познания,
с одной стороны, и как орудия коммуникации - с другой.
Утверждая классовость языка, Марр принял за основное то, что на деле
является весьма второстепенным: известные отражения в языке классовых
отношений Марр принял не за то, чем они являются в действительности,
т.е. не за особенность речевой практики в сфере социальных жаргонов, а за
самое существо языка, за его природу.
Идея "стадиальности" имеет в себе на первый взгляд что-то притяга-
тельное. Мысль, что в развитии языка (1ап§иа§е) должны быть некоторые
общие закономерности, отражающие закономерности развития культуры и
10 Марр Н.Я. Избр. работы. Л., 1936. Т. 2. С. 70.
1 { Там же. С. 72.
95

социальных институтов, кажется в основе своей правильной. Однако реаль-
ное распределение языков на земном шаре в прошлом и настоящем не под-
тверждает этой теоретически мыслимой картины, Сплошь и рядом мы ви-
дим, что народы, имеющие сходную культуру и сходный общественный
строй, говорят на языках совсем разного типа, и обратно - сходные по типу
языки принадлежат народам, находящимся на разных ступенях культурного
и общественного развития. К давно известным фактам этого рода следует
присоединить теперь картину распределения языков аборигенов Американ-
ского континента. Говоря о значении американистики для общего языкозна-
ния, Э. Сепир особо подчеркивает, что изучение американских (индейских)
языков не подтвердило тезиса о соотносимости языковых типов с культур-
ными. При значительном единообразии типа культуры аборигенов Амери-
канского континента наблюдается крайнее многообразие языковых (точ-
нее - морфологических) типов. На материале американских языков Сепир
приходит к выводу, что форма языка не зависит от уровня культуры и
общественного строя. Зато содержание языка, т.е. объем и характер выра-
жаемых в нем понятий и отношений, может дать представление о бытии
народа, его социальном уровне, его материальной и духовной культуре12.
Но "содержание" языка - это прежде всего его лексико-семантическая сис-
тема. Только здесь и можно говорить о каких-то стадиях. Сам Н.Я. Марр хо-
рошо это сознавал и, хотя на словах отстаивал положение о надстроечной
природе всего строя языка, на деле оперировал по преимуществу лексико-
семантическими фактами. Много из того, что им сделано в этой области, со-
хранит свое значение, в особенности для картвельских и армянского языков.
Составители этимологических словарей этих языков не пройдут мимо работ
Марра, где наряду с сомнительными и фантастическими есть немало остро-
умнейших сопоставлений и разъяснений. В частности, своеобразие семанти-
ческих связей на ранних этапах развития общества и языка подтверждается
новейшими данными по австралийским и американским языкам. Мы не
ошибемся, если скажем, что, когда историко-сравнительная семасиология
поднимется на уровень подлинной науки (сейчас об этом не приходится по-
ка говорить), она придет - в той или иной форме - к идее стадиальности и
признает правильность многого из того, что найдено Марром. Это касается
в особенности того периода лексико-семантических изысканий Марра, ко-
гда он еще твердо держался почвы Кавказа и считался с фонетическими за-
кономерностями конкретных языков.
Иной стала картина, когда Марр перешел на так называемый "элемент-
ный" анализ, т.е. когда он выдвинул положение о четырех первичных эле-
ментах языка - пресловутых $а1, Ьег, уоп, го$. Самая идея, что при возникно-
вении звуковой речи первичных звуковых комплексов было ограниченное
количество, не заключает ничего порочного. Такую идею можно понять и
даже принять (разумеется, как гипотезу). Если на первых порах человече-
ские коллективы располагали не четырьмя даже, а всего лишь двумя диф-
ференцированными и противопоставленными друг другу звуковыми комп-
лексами, этого уже достаточно, чтобы говорить о зачатках звуковой речи.
12 См.: Зарьг Е. ТЬе ге1аПоп о^ Атепсап 1ш§1шПс$ ю §епега1 1ш§ш$11С8 // ЗошЬшезСегп .1оигпа1
оГ Ап1Ьгоро1о§у. 1947. Уо1. 3, N 1. Р. 3 (ТЬе 17туег811у оГИеш Мехко Ргезх).
96

Устрашающим у Марра является не сама идея четырех элементов, а то, как
он ими оперировал. Верить, что первичные звуковые комплексы дошли до
нас через десятки тысячелетий и могут быть нами распознаны в каждом сло-
ве и служить основой всякого этимологического анализа, - это такое забве-
ние фактора времени, такая утрата исторической перспективы, которым
трудно подыскать оправдание. "Элементный анализ" родился из страстного
желания сразу, одним приемом перекинуть мост от начальных этапов речи
до современности. Задача была нереальная, нереальным стал и результат.
Историзм, за который ратовал Марр, обратился в "палеонтологическом"
элементном анализе в свою противоположность - в антиисторизм.
Нельзя сказать, чтобы сам Н.Я. Марр не сознавал слабых сторон своих
теорий. Он был своим самым беспощадным критиком и в последний период
жизни не раз в печати и в частных беседах очень сурово, чтобы не сказать
пессимистически, отзывался о созданном им "новом учении" и его перспек-
тивах. В предисловии к сборнику своих статей "По этапам развития яфети-
ческой теории" (М.; Л., 1926) он называет этот сборник «"букетом" из пав-
ших листьев, уже завядших». Несчастье его было в том, что как объектив-
ные условия жизни и работы, так и личные особенности его научного тем-
перамента не давали ему возможности спокойно и взыскательно разобрать-
ся в бурном потоке захвативших его идей и отделить в них подлинно науч-
ное, достоверное и прочное от сомнительного, легковесного и ненадежного.
В его научных построениях последнего периода синтез решительно пре-
обладал над анализом, обобщения - над фактами. Но на одних обобщениях,
без опоры на факты наука, по образному сравнению И.П. Павлова, так же
не может воспарить, как не могла бы воспарить птица, если бы ее крылья
не имели опоры в воздухе. Лихорадочная смена одних построений другими
происходила у Марра не под натиском фактов, а в силу внутреннего само-
движения захвативших его идей. Такой путь мог привести только к научной
катастрофе.
И все же при всех ошибках и увлечениях Н.Я. Марр остается одной из
ярких фигур русской и советской науки. Не только филологические и архео-
логические труды, ценность которых никто не оспаривает, но и увлечения
периода "нового учения о языке" говорят о сильной и незаурядной научной
индивидуальности. На всем протяжении своей научной деятельности он был
прежде всего творческой натурой. Это качество приходится особенно
ценить, потому что оно встречается среди дипломированных ученых не
слишком часто.
Понять Н.Я. Марра периода "нового учения о языке" можно только в
контексте революционной эпохи. Вся его деятельность в этот период выте-
кала из искреннего и горячего желания послужить на своем участке делу ре-
волюционного преобразования жизни и науки. Его борьба с "индоевропеи-
стикой", кажущаяся сейчас чем-то донкихотским, вдохновлялась правиль-
ной в своей основе мыслью, что советское теоретическое языкознание
должно идти своим самостоятельным путем, а не быть бледной тенью зару-
бежных теорий, порожденных иной общественностью. Его претензии на
учение о языке "в мировом масштабе" отражали по-своему мировой мас-
штаб происходивших в СССР событий.
97

Н.Я. Марр принадлежал к тем лучшим представителям старой интелли-
генции, которые с первых дней революции стояли лицом, а не спиной к ней.
Он живо сознавал, что новая общественность, которая создается в России,
требует влить новое содержание во все общественные науки, в том числе и в
языкознание. Этой задаче он и отдался со всей энергией и страстностью сво-
ей натуры. К сожалению, на этом пути он допустил ряд серьезных ошибок.
Как же объяснить, что такой сильный интеллект мог стать жертвой
грубых ошибок и заблуждений? Мозговую работу ученого можно представ-
лять как постоянное сосуществование, функционирование и взаимодейст-
вие двух центров: одного, в котором рождаются идеи (творческий центр), и
другого, в котором эти идеи подвергаются строгой критической проверке,
контролю, селекции (центр торможения). Оба они одинаково важны и не-
обходимы для настоящего ученого. Когда оба этих центра работают на
высшем уровне, мы получаем ученых, открывающих новые пути в науке,
как Дарвин, Маркс, Менделеев, Павлов.
Бывает, что творческий центр пребывает в немощном состоянии и рабо-
тает по преимуществу центр торможения. Тогда мы получаем тип ученого-
крохобора, выпускающего труды, где не к чему придраться, но нечем и вдох-
новиться. Таких ученых часто хвалят за "осторожность". Но к концу их се-
рой и скучной карьеры выясняется, что ничего, кроме этой "осторожности",
у них за душой не было.
Марр был ученым диаметрально противоположного склада. Трагедия
последнего периода его деятельности состояла в том, что творческий центр
работал у него с силой постоянно действующего вулкана, а центр торможе-
ния все более ослабевал. Чем больше возрастал напор новых идей, рождав-
шихся в его мозгу, тем больше он утрачивал способность подвергать эти
идеи критическому разбору. Вероятно, "осторожные" крохоборы, не совер-
шающие ошибок, тоже нужны в науке, как нужен балласт для аэростата,
слишком стремительно рвущегося ввысь. Но в перспективе времени мятеж-
ные творческие натуры, как Марр, со всеми их ошибками, займут более вы-
сокое место в истории науки.

06 историзме в описательном языкознании"
Вопрос о разграничении синхронии и диахронии в изучении языка
и связанный с ним вопрос об историзме в описательном языкознании -
чрезвычайно важный теоретический вопрос, от решения которого во мно-
гом зависят пути дальнейшего развития советского теоретического языко-
знания.
Историзм может оказаться той основной водораздельной линией, по ко-
торой пройдет размежевание между двумя главнейшими направлениями в
развитии общественных наук вообще и языкознания в частности. Отход от
историзма характерен для большинства "модернистических" течений в зару-
бежной науке. Представители этих течений склонны третировать историзм
как устарелый пережиток XIX столетия. Верно, что историзм - порождение
XIX в. Марксизм - тоже детище XIX в., и, однако, не видно, чтобы он сколь-
ко-нибудь устарел.
Геология Лайеля, биология Дарвина, историческое языкознание - это
лишь разные потоки одного могучего движения идей, знаменовавшего не-
бывалый в истории скачок науки, небывалое торжество познающего разу-
ма человека. Наука XIX в. - это наука прогрессивного, полного жизненных
сил общества, сделавшая историзм своим знаменем. Будучи величайшим
завоеванием науки XIX в., историзм полностью сохранил свое значение и
нисколько не устарел. Всякая жизнеспособная наука будущего всегда бу-
дет подымать на щит принцип историзма, совершенно так же, как антиис-
торизм будет всегда знаменем любой деградирующей и вырождающейся
науки.
Торжество принципа историзма в естественных и общественных науках
имело, между прочим, тот огромный положительный результат, что оно
подняло на новую, более высокую ступень соответствующие описательные
науки. Эволюционная геология подняла на новую ступень физическую гео-
графию; эволюционная биология подняла на новую ступень ботанику и зоо-
логию; марксистская социология подняла на новую ступень все описатель-
ные общественные науки.
Описание, освещенное светом истории, было в познавательном отноше-
нии неизмеримо выше прежнего, чуждого историзму описания, потому что
такое описание включало в себя и элементы объяснения - оно было описа-
нием познающим, а не только прагматическим и констатирующим.
Статья впервые опубликована в сб.: О соотношении синхронного анализа и историче-
ского изучения языков. М., 1960. {Прим. отв. ред.)
99

Принцип историзма означал, что между описательными и объяснитель-
ными науками нет никакой пропасти, что, напротив, они между собой связа-
ны, и чем теснее эта связь, тем больше выигрывают и те и другие.
Языкознание не осталось в стороне от общего движения. В первой по-
ловине XIX в. трудами Р. Раска, Ф. Боппа, Я. Гримма, В. Гумбольдта,
А. Шлейхера и других было создано историко-сравнительное языкознание,
и с этого момента языкознание стало подлинной, т.е. познающей, наукой.
Создание исторического языкознания коренным образом изменило так-
же задачи и методы описательного языкознания. Основанная на "разуме",
т.е. на умозрительных предпосылках, "рациональная" грамматика XVII в.
с естественной необходимостью и без всякого сопротивления уступила мес-
то новому типу описания языка - на фоне истории и с учетом истории.
Казалось, нет сомнения, что описательная грамматика при наличии ис-
торической не может быть такой же, какой она была, когда в вопросах ис-
тории языка господствовало полное невежество, так же как при наличии
эволюционной теории Дарвина не может быть возврата к додарвиновской
ботанике и зоологии.
Однако в последние десятилетия, главным образом под влиянием идей,
изложенных в "Курсе общей лингвистики" Ф. де Соссюра, широко распро-
странились взгляды, согласно которым между "синхронией" и "диахронией",
т.е. между описательным и историческим языкознанием, нет и не может
быть никакой связи. Соссюр обосновывал это утверждение тем, что син-
хронное описание системно, тогда как диахронное - атомистично, т.е. пер-
вое рассматривает язык как систему, тогда как второе имеет дело с отдель-
ными, разрозненными элементами.
Новейшие последователи Соссюра вносят поправку, утверждая, что ис-
тория языка также может изучаться системно, т.е. в виде ряда последова-
тельных горизонтальных, синхронных разрезов. Однако и в этих новейших
теориях разрыв между историей и статикой языка остается в силе, так как
всякий синхронный разрез мыслится как моментальный фотографический
снимок, в котором нет места для элементов истории, а следовательно, и для
элементов объяснения. Ведь глубочайшая специфика языка заключается в
его преемственности, в том, что прошлое проникает в настоящее и настоя-
щее не может быть объяснено без взгляда на прошлое.
Таким образом, вопрос об историзме остается одним из узловых вопро-
сов, в отношении которого советское теоретическое языкознание должно
занять ясную позицию. Приняв историзм как универсальный принцип позна-
ния объективной действительности, в особенности общественных явлений,
мы не можем изъять язык из сферы применения этого принципа. Нельзя со-
гласиться с теми, кто считает, что историзм в языкознании заключается в
том, что наряду с описательным языкознанием великодушно признается су-
ществование исторического, где только и находит будто бы применение
принцип историзма. Здесь налицо явное недоразумение. Историческое язы-
кознание не нуждается ни в каком историзме, совершенно так же как соль
не нуждается в том, чтобы ее солили. В историзме нуждается только описа-
тельное языкознание, как в примеси соли нуждается только то, что само
по себе пресно. Историзм в историческом исследовании - это не принцип.
Это - простая тавтология.
100

же познавательная система. Имея в качестве отправного тезиса
соссюровский тезис, Б.В. Горнунг пытается затем оспаривать другие связан-
ные с ним положения соссюрианства и структурализма.
Можно как угодно относиться к Соссюру, но нельзя отказать ему в уди-
вительной цельности, логичности и последовательности всего построения.
Взгляд на язык как на знаковую систему, примат отношений над значениями,
размежевание синхронии и диахронии, размежевание "внутренней" и "внеш-
« ?> *•
ней лингвистики - все это звенья одной, хорошо скованной цепи, и нельзя
ухватиться за одно звено, чтобы не потянуть другие. Соссюра надо либо це-
ликом принять, либо целиком отвергнуть. Основу основ его концепции со-
ставляет учение о знаковости языка, и, принимая это учение, бороться с сос-
сюрианством - это все равно что выходить на бокс со связанными руками.
Я не хочу сказать, что в современных зарубежных лингвистических док-
тринах нет ничего положительного и нам нечему у них поучиться. Но мы не
можем "подключиться" с ходу к структуралистскому или какому-нибудь
иному модному течению западноевропейско-американской лингвистики,
как люди вскакивают на ходу в проходящий трамвай. Вскочить на ходу в
трамвай может человек, у которого нет с собой никакого багажа. Но у нас
он есть. Было бы клеветой утверждать, что его нет. При всех ошибках и ко-
лебаниях в прошлом нашего языкознания существовали некоторые устой-
чивые идеи, которые были обусловлены самой сущностью нашего мировоз-
зрения и разделялись большинством советских языковедов и до и после дис-
куссии, независимо и от Марра, и от Сталина. К числу этих идей относится
убеждение, что развитие языка связано с историей общества, что языкозна-
ние есть общественная наука, которая должна разрабатываться в тесной
связи с другими общественными науками, что историзм имеет в языкозна-
нии такое же первостепенное значение, как в других общественных науках.
Эти идеи составляли золотой фонд нашей лингвистической мысли. Мы
твердо держались этих идей не потому, что кто-то нам их навязывал, а по-
тому, что они отвечали лучшим традициям нашей и мировой науки, потому,
что они были неразрывно связаны со всем строем нашего мировоззрения,
потому, что этими идеями был пронизан воздух, которым мы дышим.
Структурализм и другие модернистские течения представляют [собой]
нечто диаметрально противоположное. Следует отдать себе ясный отчет в
том, что в большинстве тех направлений, которые мы объединяем названи-
ем "лингвистический модернизм", языкознание начисто отрывается от дру-
гих общественных наук и фактически перестает быть общественной наукой.
Читая некоторые новейшие работы по теории языка, начинаешь думать,
что давно следовало бы поставить точку над 1 и объявить, что языкознание
относится к разряду технических или математических, но никак не общест-
венных наук. Кое-кого это привлекает новизной и оригинальностью. В дей-
ствительности это говорит, как мне кажется, не о смелости и новаторстве,
а об идейной деградации. Это - своего рода лингвистический "абстракцио-
низм", родной брат модного на Западе "абстракционизма" в искусстве, анти-
социальная сущность которого лишний раз была подчеркнута на недавнем
съезде художников.
Объявлять структурализм столбовой дорогой советского языкознания -
это значит расписаться в своем идейном банкротстве.
102

В заслугу структурализму ставят обычно, что он открыл системность,
или структурность, языка. Это не соответствует действительности. Что язык
есть система, было ясно уже В. Гумбольдту. А что скрывалось за шлейхеров-
ским взглядом на язык как на организм, как не понимание структурности
языка? Ведь нельзя думать, что А. Шлейхер просто отождествлял язык с жи-
вотным или растением. Близость языка к организму он видел в том, что оба
они имеют структурную природу. Системность языка была ясна и такому вы-
дающемуся русскому языковеду, как И.А. Бодуэн де Куртенэ.
Если не считать младограмматической школы, в которой понимание си-
стемности языка было несколько затемнено, то можно сказать, что взгляд
на язык как на систему был господствующим на всем протяжении истории
языкознания.
Новое у структуралистов заключается не в открытии системности языка,
а в том, во-первых, что они односторонним образом рассматривают язык как
чистую знаковую технику, игнорируя другие аспекты языка, прежде всего
познавательный аспект; во-вторых, в том, что значение системности, или
структурности, в этой знаковой технике они раздувают сверх всякой меры.
В науке всякая односторонность рано или поздно приводит к абсурду.
Продолженный до логического предела структурализм приведет к чему-то
вроде математизированной §гатта1ге тзоппёе, и это будет его конец.
Системность языка бесспорна, но она иного порядка, чем хотелось бы
структур а листам.
Во-первых, в языке переплетаются две системы: познавательная и зна-
ковая. Элементы первой соотносимы с элементами объективной действи-
тельности и отражают в конечном счете структуру последней. Вторая (зна-
ковая) система определяется внутриязыковыми корреляциями. В первой си-
стеме элементами структуры являются значения, во второй - чистые отно-
шения. Лексика есть преимущественная сфера первых, фонетика - вторых.
Промежуточное положение между этими двумя полюсами занимают мор-
фология и синтаксис, в которых более или менее сложно и причудливо пе-
реплетаются и взаимопроникают познавательные и чисто знаковые (реля-
ционные) элементы. Роковым для новейшего языкознания оказалось то,
что ценнейшее открытие - учение о фонеме - в результате ложного и гипер-
трофированного развития переродилось в схоластическую доктрину, кото-
рую затем пытались сделать универсальной теорией языка. Между тем
фонетика, как чисто знаковая система, где есть только отношения, но нет
значений, занимает в языкознании периферийное и очень специфическое
положение. Морфология, а тем более лексика с этой стороны коренным об-
разом отличаются от фонетики, и перенесение туда принципов фонологии
практически почти бесплодно.
Во-вторых, сама знаковая системность в разных участках языка весьма
различна по качеству и выдержанности. На каждом шагу налицо нарушения
и непоследовательность. Всякое такое нарушение при попытке его осмыс-
лить вопиет к истории. Каждый преподаватель или автор описательной
грамматики, если он не скован предвзятой теорией о недопустимости при-
влечения истории при описательном изложении, чувствует в таких случаях
естественную потребность дать необходимые разъяснения, чтобы сделать
свой предмет более осмысленным, более познавательно ценным.
103

Есть такая сверхпопулярная книга - "В\е ^песЫзсЬе 8ргасЬе" Пёшеля,
представляющая [собой] нечто вроде самоучителя, написанного в полубел-
летристической форме. Даже в ней автор считает нужным делать историче-
ские экскурсы. Чем объяснить, что два слова с одинаковым как будто типом
основы на -о, лоуо<; и уёуод, имеют разные формы род. пад.: лоуои и уёуоид?
Автор поясняет, что у&ос, исторически не основа на -о, а основа на соглас-
ный и поэтому его склонение отлично от склонения лоуос,. В таких поясне-
ниях нуждается и склонение русских слов типа небо, дочь, время и др.
Приступая к изложению глагола в русской грамматике, сообщают
обычно, что глаголу свойственна, между прочим, категория лица. Но поче-
му в формах прошедшего времени (писал и т.п.) категория лица не выраже-
на? Законный вопрос? Безусловно законный, и не только в исторической, но
и в описательной грамматике. Ответить на него тем легче и естественнее,
что никаких глубоких исторических изысканий здесь не требуется: формы
писал и пр. - старые причастия, которые прежде сопровождались глаголом
существования в личной форме.
Нужны ли в описательной грамматике такие основные аналитические
понятия, как корень, основа, формант? Как будто никто не оспа-
ривает, что нужны. Между тем выявление этих элементов в любом языке, в
том числе в русском, сопряжено часто с большими трудностями, если не об-
ращаться к истории. Как при чисто синхроническом анализе выявить корень
в таких глаголах, как жать - жму, жать - жну, мять - мну! Или в таких,
как понять - понимать, принять - принимать! А ведь есть языки, где по-
ложение в этом отношении еще сложнее и запутаннее. В таких языках при
строго синхроническом описании пришлось бы вообще отказаться от таких
понятий, как "корень", "основа" и пр.
Нет необходимости умножать подобные примеры. Каждый, кому случа-
лось излагать или преподавать систему языка, знает, как часто приходится
прибегать к историческим пояснениям, чтобы стали понятны всякого рода
"аномалии" в языке. Если он сам этого не сделает, его вынудят слушатели
настойчивым "почему?".
Чисто синхронический структуральный анализ был бы применим толь-
ко к языкам, где никаких "аномалий" нет. Такие языки существуют. Это -
искусственные языки: эсперанто и другие. Вот здесь действительно благо-
датное поле для структурального изучения.
Было бы неправильно думать, что историзм в описательной граммати-
ке - некая роскошь, без которой можно и обойтись. Бывают случаи, когда
отсутствие исторических знаний и исторической точки зрения приводит к
прямым ошибкам и искажениям в описании и систематизации
грамматических явлений.
В одной работе по таджикскому словообразованию сложные слова типа
зиён-кор 'вредитель', бад-кор 'злодей* и т.п. были отнесены в разряд слож-
ных слов, имеющих во второй части имя существительное. По-
чему? Потому, что в современном таджикском языке имеется существитель-
ное кор 'дело'; автор был убежден, что во второй части вышеприведенных
слов наличествует именно это кор 'дело'. Автора не смутило то обстоятель-
ство, что если бы это было так, то сложные слова этого типа обозначали бы
имя действия, а не действующее лицо, т.е. зиён-кор означа-
104

ло бы 'вредительство', а не 'вредитель', бад-кор - 'злодеяние', а не 'злодей'
и т.п.
В действительности элемент кор в этих словосложениях не есть совре-
менное таджикское кор 'дело', а соответствует древнеиранской глагольной
основе кага во второй части сложных слов со значением 'делающий что-ли-
бо', например древнеперсидское гига-кага 'злодей' и т.п. Стало быть, тад-
жикские словосложения типа зиён-кор, бад-кор и т.п. должны быть отнесе-
ны к разряду сложных слов, имеющих во второй части глагольную
основу, и должна быть показана их преемственная связь с древнеиранскими
сложениями типа тга-кага.
Ошибку автора можно пояснить следующим сравнением. Допустим, что
в русском языке вышел из употребления глагол возить, но сохранились сло-
ва воз и водовоз. Тогда выдержанный "синхронист" может усмотреть во
второй части слова водовоз не основу утраченного глагола возить, а суще-
ствительное воз. Именно так выглядят многие факты языка в кривом зерка-
ле "чистой синхронии".
Примеров, когда незнание истории приводит к превратному пониманию
статики языка, можно было бы привести немало.
В осетинских школьных грамматиках основным принципом классифика-
ции гласных было долгое время деление их на "мягкие" (и, е, ы) и "твердые"
(а, о, у). Между тем это деление не имеет для осетинского никакой познава-
тельной ценности, так как не объясняет никаких существенных явлений
языка.
Глубокое изучение строя осетинского языка показало, что существен-
ным для него является деление гласных на сильные (а, е, иу о, у) и слабые
(ж, ы). С этим делением приходится иметь дело не только в фонетике, но и
в морфологии (чередование основ в именах и глаголах). Без него невозмож-
но понять законы осетинского ударения. Между тем именно эта важнейшая
классификация долгое время игнорировалась в школьных грамматиках.
Объяснялось это в огромной степени отсутствием исторических сведений и
исторической точки зрения.
Дело в том, что сильные гласные восходят, как правило, к исторически
долгим гласным или дифтонгам, а слабые - к исторически кратким гласным.
Старые количественные различия постепенно перешли в качественные.
Все те свойства и особенности сильных и слабых гласных, которые мы рас-
познаем в статике современного осетинского языка, все различия в их "по-
ведении" в современной речи связаны с их историей и не могут быть поняты
без учета этой истории.
Отметим некоторые из этих свойств:
1. Слабые гласные легко подвергаются редукции и исчезновению.
В прошлом это было особенностью кратких гласных.
2. При встрече сильного гласного со слабым последний зачастую погло-
щается первым. В прошлом это наблюдалось при встрече долгого с крат-
ким.
3. От распределения сильных и слабых гласных в словах и синтагмах за-
висит место ударения. Эта важная закономерность может быть надлежащим
образом понята только при историческом освещении. Для древнейшего со-
стояния индоевропейских языков были характерны тоническое ударение и
105

независимость ударения от долготы. Однако на почве иранских языков по-
степенно выявилась тенденция, в силу которой тоническое ударение уступи-
ло место силовому и вместе с тем количество гласных стало фактором,
влияющим на место ударения; долгие гласные стали "притягивать" к себе
ударение. Эта тенденция ярко проявилась в осетинском языке. И хотя чисто
количественные различия гласных перестали быть в нем фонемологиче-
ским признаком, наследие древних количественных различий в виде деления
гласных на сильные и слабые оказалось решающим для распределения уда-
рения. В результате основной акцентологический закон современного осе-
тинского языка сводится вкратце к следующему: ударение падает на первый
слог, если он сильный, или на второй, если первый слабый.
В других живых иранских языках положение во многом аналогичное.
Во всех этих языках важнейшими оппозициями в системе вокализма остают-
ся те, которые восходят к противопоставлению долгих и кратких гласных в
древнеиранском. За это время вокализм многих из этих языков претерпел
коренные изменения. Количество гласных утратило фонематическое значе-
ние. Гласные подверглись полному качественному перерождению. Языки
эти подверглись сильному влиянию других языков, субстратному и внешне-
му. И тем не менее старое деление на долгие и краткие гласные, в том или
ином виде, в той или иной форме, остается определяющим в системе вока-
лизма. Подходить к фонетическому описанию этих языков, отвлекаясь от
истории, - это значит умышленно осложнять свою задачу.
Благотворное влияние исторической точки зрения сказывается на всех
тех проблемах описательной грамматики, которые слывут "трудными". Из-
вестно, что для многих языков представляются сложными такие вопросы,
как классификация частей речи, вопрос о падежах, о придаточных предло-
жениях и т.д. По этим вопросам ведутся долгие и ожесточенные дискуссии,
не всегда приводящие к положительным результатам.
В таких спорах историческая точка зрения неизменно оказывает свое
"умиротворяющее" действие. История языка учит, что части речи, падежи и
другие категории языка не являются вечными и абсолютными категориями,
они имеют свой период становления, и поэтому та или иная классификация
частей речи, та или иная схема падежей неизбежно могут заключать извест-
ный элемент условности. Следует помнить, что язык постоянно находится в
состоянии изменения и развития и всякая попытка представить язык в мо-
ментальном снимке как застывшую систему есть в какой-то степени иска-
жение языковой действительности.
Структуралистский схематизм скрадывает исторически сложившуюся
сложность языковой системы, создавая лишь иллюзорную простоту. При-
влекательные на первый взгляд симметрические ряды корреляций оказыва-
ются на поверку карточными домиками, которые рассыпаются, как только
мы берем не только удобные для этих схем явления, но всю сумму языковых
фактов во всей их сложности, многообразии и текучести.
Элементы историзма необходимы не только в описательной граммати-
ке, но и в лексикографии. Здесь также можно было бы привести много
фактов, но отмечу только один: вопрос об омонимах. Отказ от историче-
ской точки зрения привел к тому, что в ряде новейших наших словарей пол-
ностью запутан вопрос взаимоотношения омонимии и полисемии, а выделе-
106

ние омонимов стало делом субъективного усмотрения каждого отдельного
лексикографа.
Приходится иногда слышать, что, дескать, привнесение элементов исто-
ризма в описательное языкознание уничтожает специфику последнего, его
отличие от исторического языкознания.
Описательное и историческое языкознание - это, мол, две разные нау-
ки, которые ни в коем случае нельзя смешивать.
Теория о недопустимости смешения описательного и исторического
жанров в языкознании до некоторой степени напоминает теорию о недопу-
стимости смешения бытового и исторического жанров в литературе. Блю-
стителям чистоты жанра следовало бы с этой точки зрения обратить внима-
ние на русскую литературу, и прежде всего выбросить из нее такие произве-
дения, как "Война и мир" и "Тихий Дон", где самым "беспринципным" обра-
зом перемешаны элементы бытового и исторического романа. Боюсь, одна-
ко, что народ охотнее выбросит не эти произведения, а плохих теоретиков.
Если бы советское языкознание заявило о себе произведениями смешан-
ного жанра, которые были бы под стать "Войне и миру" и "Тихому Дону",
нет сомнения, что мы все, без различия направлений, забыв о своих разно-
гласиях, воскликнули бы: "Вот это - то, что нам нужно". И никто не стал бы
сетовать и сокрушаться по поводу нарушения чистоты жанра.
Настоящая дискуссия посвящена как будто частному вопросу - о соотно-
шении синхронии и диахронии. Но методологическое значение этого вопро-
са таково, что дискуссия может перерасти в более широкую дискуссию -
о путях развития советского теоретического языкознания. Такая дискуссия
настоятельно нужна.
Советское теоретическое языкознание переживает ответственный мо-
мент. Сейчас у нас имеется широкая возможность свободно разрабатывать
теоретические вопросы и заложить основы советского теоретического язы-
кознания. Будет ли это самостоятельная, оригинальная теория языка, отве-
чающая нашему мировоззрению, нашему взгляду на место языкознания сре-
ди общественных наук? Или это будет мешанина из модных зарубежных
теорий? Престижу и достоинству нашей науки отвечает только первый путь.

Лингвистический модернизм
как дегуманизация науки о языке
Взгляд на прошлое
История советского языкознания ждет правдивого и беспристрастного
освещенния1. Если мы не осмыслим правильно наше прошлое, то нам трудно
будет разобраться в настоящем и наметить ясную перспективу на будущее.
В истории нашей науки легко различить три периода: 1) с 20-х годов
до дискуссии 50-го года; 2) от дискуссии 50-го года до ликвидации культа
Сталина; 3) новейший период.
В чем специфика каждого из этих периодов?
Как бы ни оценивать первый, марровский, период, несомненно одно:
он был порождением нашей революционной действительности. "Новое уче-
ние" Марра было попыткой, пусть несовершенной и неудачной, ответить в
своей области на запросы эпохи. Оно вдохновлялось правильной в своей ос-
нове идеей: революционная страна должна иметь революционную общест-
венную науку. Резкая антирасистская направленность, величайшее внима-
ние не только к крупным и культурным, но и к мелким и мельчайшим, бес-
письменным и неизученным языкам, всяческое содействие их разработке и
включению в общий поток советской культурной жизни - все это полно-
стью отвечало мировоззрению революции и немало способствовало попу-
лярности "нового учения". "Новое учение" не существовало бы, если бы его
создатель не был захвачен порывом революции. Боевой дух и пафос преоб-
разования советской эпохи пронизывают деятельность Марра с первых дней
революции. Им двигало убеждение, что новая общественность, которая
создается в России, требует влить новое содержание во все общественные
науки, в том числе и языкознание. Этому делу он и отдался со всей присущей
ему энергией и темпераментом.
* Статья впервые опубликована в журн. "Вопросы языкознания" (1965. № 3). (Прим. отв.
ред.) От редакции. Полемическая статья В.И. Абаева посвящена не только лингвистиче-
ским вопросам (критике современного "модернизма", связанной с историей советской лингвисти-
ческой науки, включая и критику журнала "Вопросы языкознания"), но и вопросам, выходящим
за пределы языкознания. С постановкой и решением некоторых вопросов редколлегия не может
согласиться. Редколлегия, однако, не сочла возможным сократить внелингвистические разделы
статьи В.И. Абаева, так как это могло нанести ущерб целостности изложения взглядов автора...
1 Говоря о советском языкознании, мы имеем в виду здесь и в дальнейшем теорети-
ческое языкознание.
108

К сожалению, реализация правильных в основе идей оказалась крайне
неудовлетворительной. Сказался недостаток философской подготовки,
а также отсутствие настоящей лингвистической школы (Марр был больше
филолог, чем лингвист). В результате - упрощенное, вульгарно-социологи-
ческое истолкование сложных явлений и процессов языкового развития.
Такие положения, как надстроечность и классовость языка, единство глот-
тогонического процесса, теория стадиального развития, носили декларатив-
ный характер и не получали серьезного обоснования.
Не говорю уже о той позорной стороне "марристского" периода, кото-
рый связан с недопустимыми в науке методами организационного и админи-
стративного насаждения "апробированных" идей и подавления инакомысля-
щих. Этот позор, увы, повторился - ти1аЙ8 тШашИз - и в последующий, "ста-
линский" период.
Дискуссия 1950 г. вскрыла вульгарно-материалистические ошибки Мар-
ра, а вмешательство Сталина положило конец монополистическим претен-
зиям "марристов". Это было хорошо. Плохо было то, что, как показали по-
следующие годы, противники Марра не имели сами никакой единой и цель-
ной лингвистической концепции, которая могла бы стать основой советско-
го теоретического языкознания. Тех, кто верил: "наконец-то советское язы-
кознание обретет свое настоящее лицо", - ждало разочарование. Советское
языкознание не обрело настоящего лица. В первое время после дискуссии
содержание теоретических статей по языкознанию сводилось по преимуще-
ству к цитированию и комментированию на разные лады работы Сталина
"Марксизм и вопросы языкознания". Некоторые отдавались этому занятию
с каким-то упоением, с какой-то самозабвенной графоманией. По сути дела,
это означало не движение вперед, а новый застой теоретической мысли.
В суждениях Сталина было много правильного, но это правильное шло не
из каких-то глубин марксистской теории2, а из элементарного здравого
смысла3. Здравый смысл бывает, конечно, полезен, когда нужно разобрать-
ся в простейших ситуациях. Но для решения больших теоретических проб-
лем одного здравого смысла недостаточно, здесь нужно прежде всего глубо-
кое знание предмета, о котором судишь. Таким знанием Сталин, естествен-
но, не обладал. Вот почему даже такие, казалось бы, бесспорные положе-
ния, как "язык есть надстройка", "язык не является классовым", при столк-
новении со всей сложностью и противоречивостью языковой действитель-
ности отдают таким же упрощенчеством и прямолинейностью, как и их ан-
типоды. Суждения Сталина не учитывают многоаспектности языка и пото-
му насквозь недиалектичны.
Было бы, конечно, неверно сводить историю советского языкознания к
уродствам сперва марровского, потом сталинского периода. Мне уже при-
ходилось отмечать4, что были некоторые устойчивые идеи, которые разде-
1 Характерно, что Сталин даже не вспомнил про замечательные высказывания Маркса
и Энгельса о языке в "Немецкой идеологии".
3 Напомню хотя бы его рассуждение: "Со времени смерти Пушкина прошло свыше ста
лет" и т.д.
4 В сборнике "О соотношении синхронного анализа и исторического изучения языков"
(М., 1960. С. 59).
109

лялись большинством советских языковедов независимо от Марра и Стали-
на. Это - взгляды на языкознание как на общественную науку, тесно связан-
ную с другими общественными науками; идея о том, что развитие языка не-
отделимо от развития общества; признание историзма как важнейшего ме-
тода познания языковых явлений. К сожалению, и эти здравые идеи не по-
лучили свободного изложения и обоснования, так как должны были при-
способляться к "установкам" то марровского, то сталинского периода.
Мыслить же без "установок" мы в значительной мере отвыкли. Поэтому,
когда с ликвидацией культа Сталина разработка "сталинского учения о
языке" стала беспредметной, в советском теоретическом языкознании яв-
ственно обозначилась пустота, вакуум. Вместе с тем расширение междуна-
родных культурных связей и обмена идей (факт сам по себе в высшей сте-
пени положительный) способствовало тому, что в этот вакуум устремились
модные зарубежные теории, которые мы объединяем под названием линг-
вистического модернизма.
Что такое модернизм?
Модернизм, как известно, не связан специально с языкознанием. Он ох-
ватывает все области культуры, начиная от модной философии и кончая
модными танцами. Слово "модернизм" этимологически связано со словом
"мода", и на этот раз (что не всегда бывает) этимология попадает в точку.
Когда общество вступает в полосу духовного кризиса, оно начинает судорож-
но хвататься за все новое. Но так как это делается в условиях идейной
опустошенности и оскудения, то поиски нового идут преимущественно по ли-
нии формы, формальных средств, формальных приемов, формальных
ухищрений, формальных вывертов. Содержание же, если оно вообще суще-
ствует, остается крайне убогим и примитивным. Вот это и есть модернизм.
Естественно, в разных областях модернизм принимает разный облик, и
не сразу можно уловить связь между, скажем, модернистской философией и
модернистской архитектурой, музыкой или живописью. В действительности
такая связь всегда существует, поскольку всякий модернизм всегда фор-
малистичен. Он ловит человеческие души на приманку новизны внеш-
ней, иллюзорной, формальной. Глубины содержания в модернизме не ищи-
те. Вы не гарантированы от того, что то, что казалось заманчиво новым,
окажется на деле давно отжившей ветошью, лишь облаченной в новые
одежды.
Модернизм не является характерной особенностью только современной
культуры. Он периодически возникает в истории в эпохи духовного кризиса
и распада. Вспомним хотя бы судорожные поиски новых богов и новых
культов в позднеантичном обществе, причем в роли этих "новых" богов ока-
зывались такие "престарелые" восточные божества, как Митра.
Разумеется, в каждую новую эпоху модернизм выступает в новом идей-
ном облачении, характерном именно для этой эпохи. Характерной чертой
нового модернизма является открытый или завуалированный антигу-
манизм, охотно облекаемый в форму стандартных восторгов по поводу
успехов техники, физики, математики: "В наш атомный (электронный, ра-
110

кетный, космический) век..." и т.д. Мания абстрактных, формалистических
схем и построений, в которых нет места для живой и трепетной человече-
ской души, - вот самый общий признак современного модернизма в литера-
туре, искусстве и науке5.
Модернизм - явление закономерное и неизбежное на закате всякого об-
щества: рабовладельческого, феодального, буржуазного. В ритме историче-
ского процесса он занимает прочное и постоянное место: на нисходящей
кривой общественного развития.
Развитие человеческий культуры можно себе представить в виде гене-
ральной магистрали, от которой время от времени отходят модернистские
ответвления. Эти ответвления никуда не ведут, они неизменно кончаются
тупиками: новаторство форм при убожестве содержания оказывается пус-
тышкой, блефом, лженоваторством. О таком "новаторстве" хорошо сказал
Поль Валери: новаторство - это то, что всего быстрее устаревает.
О модернизме говорят обычно в применении к искусству. Но это поня-
тие и все связанные с ним характеристики применимы целиком и к обще-
ственным наукам. Элементарной истиной является то, что в общественных
науках (в отличие от физико-математических и технических) нет и не
может быть непрерывного поступательного движения, при котором каж-
дое новое направление знаменует шаг вперед по сравнению с предшест-
вующим.
Первым условием правильной оценки продуктов духовной культуры яв-
ляется отказ от линейного представления процесса развития этой
культуры. Здесь можно говорить скорее о спиральном движении, при кото-
ром периоды подъема и расцвета сменяются периодами деградации и вырож-
дения. В этом отношении развитие общественных наук идет не параллельно
развитию физико-математических наук, а параллельно развитию филосо-
фии, литературы и искусства. Иначе оно и не может быть: ведь обществен-
ным наукам в высшей степени свойствен надстроечный характер,
так же как философии, литературе и искусству. Поэтому во всех этих обла-
стях чутко отражается ритм общественного развития, периоды подъема и
периоды упадка.
Если в технике нельзя себе представить, чтобы с автомобиля пересели
снова на телегу, то в духовной культуре, в философии, в общественных
науках это вполне возможно, т.е. возможен возврат от передовых, прогрес-
сивных, богатых содержанием идей и концепций к отжившим, убогим и бес-
плодным.
Говоря о новейших достижениях в области точных наук, мы с полным
правом называем их "последним словом науки" или "техники". К обществен-
ным наукам такой подход: "новейшее - значит лучшее", - совершенно не-
применим. Умозаключение роз* Ьос, ег§о &ирег Ьос в применении к общест-
венным наукам представляет ошибку более грубую и непростительную, чем
-> Один из теоретиков "нового" романа, французский писатель Ален Роб-Грийе, призы-
вает к полному изгнанию человека из художественной ткани романа. Мир, по его мнению,
надлежит изображать как мир мертвых "вещей в себе". Кто хочет знать, как выглядит дегу-
манизованное искусство, тому достаточно посмотреть абстракционистские картины и послу-
шать додекафоническую музыку.
111

роз1 Ьос, ег§о ргор1ег Ьос в логике6. Нет никаких объективных оснований ста-
вить философию Хейдеггера выше философии Гегеля, историческую кон-
цепцию Шпенглера и Тойнби выше исторической концепции Маркса, линг-
вистические идеи Соссюра выше лингвистических идей В. Гумбольдта.
Дать оценку тому или иному направлению в общественных науках - это
значит прежде всего уяснить, отвечает ли это направление восходящей или
нисходящей кривой развития духовной культуры в целом, философии, об-
щественных наук, литературы, искусства. Все эти области, в которых нахо-
дит выражение общественная идеология, в каждом обществе, в каждую эпо-
ху тесно между собой связаны и образуют один комплекс, который мы бу-
дем называть гуманитарным сектором. Кто хочет подойти к
оценке состояния какой-либо гуманитарной науки, в том числе языкозна-
ния, серьезно, объективно и глубоко, тот ни в коем случае не должен выры-
вать эту науку из "контекста" всего гуманитарного сектора и рассматривать
ее изолированно. Любое направление в одной общественной науке следует
рассматривать в неразрывной связи с синхронными направлениями в других
общественных науках, в философии, литературе, искусстве, а также в свете
общих закономерностей развития всего гуманитарного сектора.
Чем живет гуманитарный сектор?
Гуманитарный сектор живет одной жизнью. Эта истина не всеми призна-
ется. Мне случается вести горячие споры с некоторыми товарищами, кото-
рые недоумевают, какая может быть связь между направлениями, скажем, в
живописи и музыке и направлениями в философской, исторической или
лингвистической науке. А между тем именно советские люди, лучше чем
кто-либо, могли познать на своем опыте, что значит единство гуманитарного
сектора. Вспомним период так называемого культа личности. Что тогда
происходило? Чем занимались многие представители гуманитарного секто-
ра? Философы производили глубокие изыскания о несуществующем вкладе
Сталина в философию и называли его "корифеем науки". Историки превоз-
носили сверх всякой меры исторические заслуги Сталина. Лингвисты начи-
нали любую статью на любую тему дифирамбами по адресу Сталина. И в
это же время поэты и писатели вносили свою посильную лепту в прославле-
ние Сталина. Кинорежиссеры посвящали ему бездарно-помпезные фильмы,
живописцы - бездарно-помпезные картины; скульпторы понаставили по
всей стране множество однообразно "величественных" монументов Стали-
ну; композиторы сочиняли кантаты о Сталине; фольклористы под видом на-
родных песен о Сталине распространяли собственную стряпню и т.д., и т.п.
Короче - весь гуманитарный сектор, т.е. общественные науки, плюс ли-
тература, плюс искусство, в лице их отдельных представителей, выступал
единым фронтом, под знаком культа личности.
То, что мы могли наблюдать у себя в недавнем прошлом, повторяется -
разумеется, не в такой грубой, примитивной, карикатурной форме - во все
6 «01е Ве^гШе "аК" ипй "пей" ЬаЬеп тк ёеп Ве^пНеп "ШзсЬ" ипс! "псЫ1§" тсЫ (1а$ ттс!е81е
ги 8сЬа1Теп» (XV. Каи в "ОпепГаНзйзсЬе 1л1ега1иг2е1Шп§". 1962. 1-2. 5. 72).
112

исторические эпохи: весь гуманитарный сектор, сознают это его деятели
или нет, бывает пронизан одним духом, господствующим духом данной эпо-
хи и данного общества7. Своеобразие античного мироощущения мы распо-
знаем в "Илиаде" и "Одиссее", в творениях Фидия и Праксителя, в трагеди-
ях Софокла и в диалогах Платона. Как нечто единое и цельное встает перед
нами и гуманитарный мир Средневековья, начиная от "Зшшпа Лео1о§1ае"
Фомы Аквинского и кончая архитектурой собора Парижской Богоматери.
Как ни усложнилась картина идеологической жизни общества в Новое
время, все же и здесь мы видим, как некоторые господствующие тече-
ния накладывают отпечаток на самые различные сферы гуманитарной
области.
Такие направления, как романтизм и реализм, характеризовали не толь-
ко литературу и искусство, но и общественные науки. Романтизм братьев
Шлегелей, братьев Гриммов, В. Гумбольдта был сродни романтизму Шилле-
ра и Гёте, Бетховена и Шуберта, так же как философский материализм
Маркса был сродни реализму Бальзака и Стендаля.
Современный модернизм представляет [собой] такое же общее для всех
гуманитарных областей явление, как романтизм или реализм8. Вот почему
лингвистический модернизм нельзя рассматривать как что-то изолирован-
ное. Он примыкает, с одной стороны, к модернистской философии и социо-
логии, с другой - к модернистскому искусству и литературе.
Младограмматизм и структурализм
Как мы уже говорили, формализм является важнейшим опознава-
тельным признаком модернизма в любой области.
Следует сразу же оговориться, что термин "формализм" сам по себе не
заключает ничего порочащего. Формализм, как преимущественный интерес
к формальной стороне явления, ни в какой мере не является одиозным: фор-
ма заслуживает такого же пристального внимания и изучения, как и содер-
жание. Формализм становится неприемлемым, когда он выступает как
идеология, т.е. когда он пытается выдать форму явлений за их сущ-
ность или проповедует непознаваемость сущности (субстанции). Именно эта
черта и определяет, и объединяет разнообразные направления модернизма.
Такие, казалось бы, очень различные философские течения, как неопозити-
визм, прагматизм, феноменологизм (гуссерлианство), экзистенциализм, на
деле совсем не так далеки друг от друга. Все они, так или иначе, открыто
или завуалированно проповедуют непознаваемость объективной действи-
тельности.
Здесь и в дальнейшем мы будем говорить о формализме именно в таком
смысле; не как о методе или приеме в науке и искусстве, а как об идеологии.
7 Это не означает, конечно, полного единообразия. Речь идет о преобладающих, наибо-
лее типичных и характерных тенденциях и веяниях, отражающих мировоззрение и вкусы тех
социальных групп и классов, которые задают тон в данном обществе.
8 В некоторых случаях это вполне очевидно. Так, одно из модернистских направлений,
экзистенциализм, характеризует в равной мере философию и литературу. В других случаях
связь не такая явная, но она всегда существует.
113

Формализация языкознания отчетливо наметилась еще в конце прошло-
го столетия в младограмматической школе. Выразилось это в постепенном
отходе от широких обобщений первого периода сравнительно-историческо-
го языкознания, отходе от того, что можно назвать гумбольдтовской проб-
лематикой, в сосредоточении внимания на формальной стороне языка, в фе-
тишизации "звуковых законов" и т.п.
Историзм основоположников сравнительного языкознания выступает у
младограмматиков в выхолощенном виде. В. Гумбольдт и Я. Гримм говори-
ли о неразрывной связи истории языка с историей и культурой народа. Мла-
дограмматики фактически игнорируют эту связь. "Они, например, не видят
никакой связи между развитием французского языка и историей француз-
ского народа, его борьбой, религией, литературой, его обычаями и жизнью.
Ничего не связывает их с французским народом, французской историей,
французским мировоззрением. Младограмматическая лингвистика - это
лингвистика в абстракции, в пустоте" (Дж. Бонфанте). Такая характеристи-
ка с еще большим правом применима к структурализму.
Структурализм подхватил и развил эти абстракционистские и формали-
стические тенденции младограмматизма. Структурализм - детище младо-
грамматической школы. Гораздо в большей степени, чем младограмматизм,
структурализм -лингвистика в пустоте9. Ф. де Соссюр не мог
выйти ни из Гумбольдта, ни из Шухардта. Он мог родиться только в недрах
младограмматической школы10. Согласно ходячему мнению, структурализм
и младограмматизм - антиподы: атомистическому подходу к языку у младо-
грамматиков Соссюр противопоставил системный подход. Такая оценка вза-
имоотношений младограмматизма и структурализма скользит по поверхно-
сти. Между атомистическим формализмом и формализмом системным нет
никакой пропасти. Пропасть лежит между формальным и неформальным
изучением языка. Подчеркивая и выпячивая второстепенный водораздел
между младограмматизмом и структурализмом, можно "не заметить" основ-
ного водораздела между языкознанием как общественной наукой и языко-
знанием, которое перестает быть общественной наукой. Не заметить того,
что тенденция к изоляции языкознания от гуманитарного круга ясно опре-
делилась еще во время расцвета младограмматической школы.
Что язык есть система, а не механическая сумма разрозненных элемен-
тов, было очевидно еще для В. Гумбольдта. Гумбольдт ясно видел "взаимо-
зависимые связи" в языке. Он протестовал против того, чтобы "разбивать
язык на куски и по этим обломкам описывать". "Язык, - утверждал он, - это
организм, и как организм он должен изучаться в своей внутренней связи".
Лишь по первому впечатлению "язык представляет [собой] бесчисленное
множество частностей... Надобно отыскать общий источник всех частно-
стей, соединить все разрозненные части в одно органическое целое".
9 Пустота - это то слово, которое наиболее адекватно характеризует не только модер-
нистскую лингвистику, но весь вообще модернистический мир. Один из последних номеров
французского журнала "ТаЫе гопйе", посвященный обзору современной культуры, так и оза-
главлен: "Цивилизация пустоты".
10 Известно, что Соссюр и фактически был учеником А. Лескина, Г. Остгофа и К. Бруг-
мана.
114

Взгляд на язык как на систему настолько ясно выражен у Гумбольдта,
что если бы для Соссюра это было главное, он прямо и назвал бы
себя продолжателем Гумбольдта. Между тем Соссюр, судя по его "Курсу",
не чувствует никакой преемственной связи с Гумбольдтом. И он совершен-
но прав. Никакой связи и нет. Соссюр продолжает не Гумбольдта, а то анти-
гумбольдтовское формалистическое направление, которое определилось в
младограмматической школе.
Специфическим для соссюрианства является не учение о языке как о
структуре, а: 1) взгляд на язык как на замкнутую систему знаковой техники,
не связанную с объективной действительностью; 2) признание реального
значения только за чистыми отношениями, независимо от характера и зна-
чения соотносимых величин; 3) разрыв между синхронией и диахронией,
т.е. отказ от исторической точки зрения, явившейся величайшим завоевани-
ем науки первой половины XIX в.
В структурализме, как и в любом научном направлении, надо различать
внешнюю, декларативную, сторону и внутреннюю, мировоззренческую,
сущность. Ошибка некоторых наших языковедов состояла в том, что они
приняли видимость за суть. Они не распознали, что сущность структурализ-
ма - не в системном рассмотрении языка, ав дегуманизации язы-
кознания путем его предельной формализации. Не заметили и того, что
дегуманизация языкознания - лишь одно звено в общем процессе дегума-
низации культуры. Какую бы гуманитарную область мы ни взяли, везде
наблюдаются одни и те же тенденции формализма и антигуманизма: в фи-
лософии, социологии, истории, литературоведении. В формалистических
вывертах дегуманизуются и вырождаются музыка, живопись, скульптура,
художественная литература. Именно в этом состоит, как мы отмечали, са-
мая общая и самая характерная черта современного модернизма.
Соссюр не делает никакой тайны из того, что в понимании сущности
языка он выступает как принципиальный и последовательный формалист
(имея в виду формализм как идеологию, а не как интерес к форме). "Язык
есть форма, а не субстанция", - говорит Соссюр. При этом остается неяс-
ным, формой какой субстанции является язык и какая наука должна изучать
ту субстанцию, чьей формой является язык.
Элементы языка, по Соссюру, существуют не сами по себе, а лишь через
те формальные отношения, которые между ними устанавливаются. Эти от-
ношения, в свою очередь, не соответствуют ничему в объективной действи-
тельности, они определяются целиком внутриязыковой формально-реляци-
онной системой.
Идеи Соссюра о языке как системе "чистых отношений" получили даль-
нейшее развитие и логическое завершение в работах копенгагенской шко-
лы (Брёндаль, Ульдалль и особенно Ельмслев). Это и есть то, что можно на-
звать подлинным, "классическим" структурализмом.
К структурализму относят также, не вполне правомерно, направление,
вышедшее из Пражского лингвистического кружка, а также американскую
дескриптивную лингвистику. Эти два направления в своих истоках никак не
связаны с Соссюром, хотя в дальнейшем испытали на себе его влияние.
У колыбели пражской школы стоит учение о фонеме как смыслоразли-
чительной единице - замечательное открытие, которое вошло в железный
115

фонд науки о языке на вечные времена. Суть этого открытия состоит в том,
что, хотя в потоке речи реализуется бесконечное разнообразие звучаний,
говорящими осознаются не все различия между звуками, а лишь те, которые
служат для различения значения, для различения слов и морфем. Иначе
говоря, ведущим и организующим началом в фонетике, как и вообще в язы-
ке, является семантика. В языке нет другой доминанты, кроме значения, -
вот истинный смысл учения о фонеме.
Пражская школа сильна тем здоровым зерном, которое с самого нача-
ла было в учении о фонеме как смыслоразличительной единице. К сожале-
нию, на это здоровое зерно наросло со временем много пустых формали-
стических построений, в которых была забыта и похоронена первоначаль-
ная идея о семантической доминанте языка. Оправдались слова Энгельса о
двух типах ученых: одни распутывают сложное, другие запутывают про-
стое. Создатели учения о фонеме проделали первую работу, их преемники
отдают свои силы другой. В результате ложного и крайне гипертрофиро-
ванного развития фонология стала перерождаться в схоластическую докт-
рину, которую пытались затем перенести на другие стороны языка и сде-
лать универсальной лингвистической теорией. Между тем такой перенос
совершенно неправомерен. Звуки речи (фонемы) сами по себе несоотноси-
мы с данными опыта, и их система определяется внутриязыковыми корре-
ляциями. Иное дело лексика. Ее элементы очевидным образом соотносят-
ся с элементами опыта и объективной действительности и отражают в ко-
нечном счете их структуру. Промежуточное положение между фонетикой
и лексикой занимают морфология и синтаксис, в которых своеобразно и
причудливо переплетаются и взаимопроникают, с одной стороны, соотно-
симые с опытом познавательные элементы, с другой - элементы условно-
знаковые (реляционные). Вот почему структура "чистых" отношений, на
которой строится фонология, не применима ни к морфологии и синтаксису,
ни тем более к лексике. Соотносимость фактов языка с фактами опыта и
объективной действительности - не случайный момент, а самый су-
щественный. Можно представить себе язык, в котором были бы толь-
ко такие различия (оппозиции), которые соотносимы с различиями в объек-
тивной действительности, но не было бы "чистых" (внутриязыковых) отно-
шений. Такой язык успешно выполнял бы свою общественную функцию.
Но нельзя представить себе язык, в котором были бы только "чистые" от-
ношения, никак не связанные с данными опыта и объективной реальности.
Такой "язык" был бы для общества совершенно бесполезен и годился бы
разве для игры, вроде игры в лото или карты. Иными словами, язык, его об-
щественная ценность, держится не на внутренних корреляциях, а на корре-
ляциях с данными опыта.
Фонология с этой точки зрения - еще не язык, как наборная касса типо-
графии - еще не книга.
Поэтому ничем нельзя оправдать перенос фонологических моделей
"чистых отношений" на другие классы языковых явлений.
Таким образом, характеризуя развитие пражской школы структурализ-
ма, мы можем наметить в нем три этапа: первый, блестящий - разработка
учения о фонеме как о смыслоразличительной единице; второй - постепен-
ный отрыв этого учения от языковой реальности и превращение его в фор-
116

мализованную схоластическую доктрину; третий - попытка распространить
эту доктрину на другие стороны языка.
Первоначальная простая и ясная идея фонологии навсегда сохранит свое
значение, а накрученные на нее схоластические схемы отпадут, как ненуж-
ная шелуха.
Американская дескриптивная лингвистика выросла из опыта и потреб-
ностей возможно точного и экономного описания индейских языков Амери-
ки. В отличие от европейского языкознания, которое описывало языки,
имеющие историю, и вольно или невольно вносило в свои описания истори-
ческую точку зрения, американисты вынуждены были вырабатывать прие-
мы описания, более пригодные для языков, не имеющих истории (точнее -
история которых неизвестна), и здесь во многом преуспели. Если бы единст-
венной или главной задачей языкознания было описание языков, не имею-
щих истории, у дескриптивистов можно было бы кое-чему поучиться. Но по-
скольку это не так, претензии дескриптивистов на универсальное значение
выработанных ими приемов лишены основания. Вынужденный неисторизм
пионера американской лингвистики Ф. Боаса возведен в принципиальный
антиисторизм его преемниками, и это вводит американскую дескриптивную
лингвистику в русло лингвистического модернизма11.
Однако подлинными представителями лингвистического модернизма яв-
ляются, как выше сказано, прямые продолжатели Соссюра - датские струк-
туралисты.
Глоссематика -
образец лингвистического модернизма
Из всех разновидностей структурализма следует предпочесть самый
логичный и последовательный, так как он наиболее надежно и уверенно
ведет к абсурду. Таким именно является структурализм копенгагенской
школы. Теория языка строится в этой школе чисто дедуктивно. Мечтою
Ельмслева является, по его собственным словам, "имманентная алгебра
языка", такая лингвистическая теория, которая "сама по себе независима
от опыта" и "исходит исключительно из формальной системы предпосы-
лок". Лингвистические определения должны, по его мнению, носить "стро-
го формальный", а не реальный характер. Они, как в математике Гильбер-
та, должны давать "систему фигур выражения без всякого учета их содер-
жания". Его интересуют не конкретные языки с их неповторимой истори-
чески сложившейся индивидуальностью, а то "постоянное, что не
связано с какой-либо внеязыковой реальностью". "Никакое сходство или
различие между языками не бывает основано на факторах, внешних по от-
1 [ Как мы уже отметили, одна из особенностей модернизма вообще, в любой области, со-
стоит в том, что его "достижения" быстро устаревают. На наших глазах дескриптивная линг-
вистика приходит в упадок, уступая место новому направлению, так называемой трансфор-
мационной лингвистике. За этим внушительным названием скрываются наукообразные экс-
перименты над давно известным явлением синтаксической синонимии (папа любит маму -
мама любима папой).
117

ношению к языку... Любые возможные внутренние разграничения прису-
щи форме, а не материалу. Материал сам по себе недоступен для позна-
ния"12. Ельмслеву вторит Ульдалль: "С научной точки зрения вселенная
состоит не из предметов или даже материи, а только из функций, устанав-
ливаемых между предметами... Материя как таковая совершенно не при-
нимается в расчет"13.
Философская сущность этих утверждений настолько очевидна, что бы-
ло бы пустой тратой времени заниматься их комментированием. Чтобы не
было все же на этот счет никаких сомнений, я сопоставлю некоторые син-
хронные высказывания структуралистов, с одной стороны, и модных фило-
софов - с другой. Как мы видели, Ельмслев и Ульдалль утверждают, что ма-
териал недоступен познанию. А вот что пишет английский философ Беннет
в своих "Основах естественной философии": "Познанию доступны не реаль-
ность, не факты, а только функции. Мы не можем знать, что представляют
собой вещи, мы можем только знать, какую функцию они выполняют в дан-
ный момент". Лингвист и философ говорят одним языком. А ведь приходит-
ся слышать утверждения, что структурализм не связан ни с какой филосо-
фией! Или вот еще одна параллель. Структуралист Брёндаль пишет: "Нель-
зя выводить состояние языка из его истории". А философ Беннет, возмож-
но даже не подозревая о существовании Брёндаля, говорит буквально то же
самое: "Мы постоянно впадаем в заблуждение, полагая, что знать историю
чего-либо реально сущего - это значит подойти к познанию его сущности".
Это не случайные совпадения. Это определенная философия, философия
антиисторизма, философия агностицизма.
Датские структуралисты сожалеют, что лингвистическая наука была до
сих пор "под сильным влиянием гуманитарных наук", и стремятся освобо-
дить ее от этого влияния. Ульдалль считает, что в гуманитарных науках
"слишком силен человеческий фактор" и это мешает им стать точными.
То, к чему должен стремиться лингвист, - это изгнать из своей науки "чело-
веческий фактор". Путь к этому очень прост. «Если устранить "вещи"
(т.е. объективную реальность. - В.А.), то и человек, который является пре-
жде всего "вещью" - в действительности даже прототипом любой вещи, -
будет также устранен». Когда из науки о языке будут изгнаны история, объ-
ективная реальность и сам человек, тогда и будет достигнут заветный иде-
ал: будет "поглощен весь привычный осязаемый мир, и не останется взамен
ничего, кроме клубка абстрактных функций"14.
Глоссематика Ельмслева своей полной оторванностью от всякой реаль-
ности ошарашила даже многих склонных к структурализму лингвистов.
В настоящее время эта наиболее последовательная и верная своему родона-
чальнику разновидность соссюрианства уже вошла в полосу упадка и скоро
будет, надо полагать, предана полному забвению.
12 Ельмслев Л. Пролегомены и теории языка // Новое в лингвистике. М., 1960. Вып. 1.
С. 334. (Прим. отв. ред.)
13 Ульдалль Х.И. Основы глоссематики // Новое в лингвистике. Вып. 1. С. 400. (Прим.
отв. ред.)
14 См.: Новое в лингвистике. Вып. 1. С. 406.
118

Математическая мода
Математические (статистические) методы давно применяются в языко-
знании и полностью себя оправдывают. В виде примера могу сослаться на
более близкую мне область исторической лексикологии и этимологии.
Подсчет различных слоев лексики: исконного наследия, субстратных и аре-
альных элементов, заимствований из различных языков, позволяет сделать
важные выводы о происхождении языка и о его культурных связях с други-
ми языками в разные периоды его исторической жизни, о размерах и удель-
ном весе испытанных им влияний.
Интересным, хотя, по-видимому, не вполне точным, является метод так
называемой глоттохронологии, когда время распада языковой общности,
от которой произошли данные родственные языки, определяется по тому,
какой процент основного лексического фонда она удержала: чем меньше
этот процент, тем в более глубокую древность приходится отодвигать вре-
мя распада.
Следует всячески приветствовать и поощрять такое использование ма-
тематических методов. Оно дает зримые плоды, ведет к значительным исто-
рическим выводам и придает этим выводам большую убедительность и точ-
ность.
Обширное поле открыто для математических и машинных методов в
прикладной лингвистике. Можно думать, что такие работы, как составление
словаря писателя, на что уходит сейчас труд целых коллективов в течение
ряда лет, будут со временем выполняться машинами в несколько минут.
Дает ли, однако, все это право говорить о какой-то особой науке, "мате-
матической лингвистике"?
Историку и археологу постоянно приходится иметь дело с хронологией,
т.е. опять-таки с математикой. Но это не приводит, однако, к появлению но-
вых наук: математической истории и археологии. При любом применении
математических методов, какой бы размах оно ни приняло, языкознание ос-
тается самим собой, т.е. общественной наукой.
Шумиха, поднятая вокруг "математической лингвистики", соблазнила
многих из "малых сил". В большом числе появляются работы, полные са-
мых нелепых вычислений с применением элементарной и высшей матема-
тики (ведь подсчитывать можно что угодно и как угодно). При этом авто-
ры не задаются вопросами: зачем это нужно, что это дает? Какую сущест-
венную сторону языка или его истории оно раскрывает? Такие "труды"
воспринимаешь как пародию и на математику, и на лингвистику. Язык как
общественная категория в них отсутствует, а математический аппарат, при-
мененный явно не по назначению, работает на холостом ходу. Скрещение
псевдолингвистики с псевдоматематикой - вот сущность "математической
лингвистики".
Все, что существует в пространстве и времени, поддается измерению и
исчислению и поэтому может быть объектом приложения математических
приемов. Но надо же отдать себе отчет, в чем познавательная ценность про-
изводимых вычислений, не превращать их в самоцель.
Когда при мне превозносят большую точность математических ме-
тодов безотносительно к ценности получаемых результатов, я спраши-
119

ваю по простоте: а зачем мне с оолыыои точностью знать то, что мне совсем
не нужно? Не лучше ли пусть с меньшей точностью, но знать вещи действи-
тельно нужные?
В одних науках математические формулы позволяют уяснить самую
сущность явлений (это касается в особенности физических и химических яв-
лений), в других - они отражают лишь чисто формальные и случайные от-
ношения. В последнем случае математизм становится лишь наиболее абст-
рактной разновидностью формализма.
Мы наблюдаем сейчас усиленное раздувание "количественных методов"
по всему гуманитарному сектору. Это - одна из характерных черт современ-
ного модернизма. Модные социологи, например, вместо серьезного анализа
общественных отношений преподносят вам серию цифровых таблиц и вы-
числений и выдают это за последнее слово социологии15.
Была бы охота и досуг, можно применить количественное пустословие
к любой гуманитарной области, например к литературе или музыке. Можно,
например, подсчитать, сколько раз встречается в произведениях Пушкина
тот или иной синтаксический оборот, или художественный образ, или мета-
фора, или сравнение и т.д., и результаты этих подсчетов представить в виде
математических таблиц. Возможно, что такие таблицы не будут даже лише-
ны какого-то интереса. Но дадут ли они хотя бы намек на социальную зна-
чимость творчества Пушкина, на его роль в истории русской культуры?
Такие математические упражнения в области литературы были бы с пол-
ным правом оценены как псевдолитературоведение.
Или возьмем музыку. В ней, как известно, все построено на математиче-
ских отношениях. Не составило бы особого труда представить, скажем,
увертюру к "Руслану и Людмиле" в виде цепи числовых показателей.
Но разве эти цифры дали бы хотя отдаленное представление о чарующей
прелести этой увертюры или о роли музыки Глинки в развитии русской на-
циональной культуры? Разве не правы были бы те, кто назвал бы подобное
математическое музыковедение лженаукой?
А вот к языку, который является таким же достоянием духовной культу-
ры человечества, как литература и музыка, подобные упражнения не толь-
ко применяются, но и принимаются всерьез, и даже рекламируются как по-
следнее слово науки.
Говорят, что математическая лингвистика нужна для машинного пере-
вода. Очень хорошо. Машинный перевод, если опыты увенчаются успехом,
будет большим техническим достижением. В свое время крупным достиже-
нием была стенография. Шутка сказать - записывать речь с такой же скоро-
стью, как она говорится! Стенография потребовала особого подхода к чле-
нению речи с точки зрения частотности и повторяемости составляющих ее
элементов и пр. Однако никто не говорил, что стенография открыла новую
эру в теоретическом языкознании. Никто не выступал с требованием, что-
бы все языкознание перестроилось применительно к нуждам стенографии.
Машинный перевод также требует особого подхода к анализу речи с точки
зрения частотности, дистрибуции и пр., чтобы ее удобнее было "заклады-
15 Кальметьева Э.В. Фетишизация цифр. М., 1962.
120

вать" в электронную машину. Но нет никакой необходимости перестраивать
все языкознание применительно к нуждам машинного перевода, как не бы-
ло такой необходимости применительно к нуждам стенографии. Рыбокон-
сервная промышленность тоже выработала особые приемы членения ры-
бы, чтобы ее удобнее было укладывать в консервные банки. Но, насколько
я знаю, работники рыбоконсервной промышленности никогда не претендо-
вали, что они открыли новую эру в ихтиологии как науке. Машинный пере-
вод, как стенография, стоит в стороне от основных проблем теории и исто-
рии языка, и впутывать его сюда нет никакой надобности. Надо всячески
поддерживать и развивать любые новые методы и приемы описательной и
прикладной лингвистики, если они оправдывают себя на практике. Но нель-
зя думать, что с появлением каждого такого нового приема надо заново пе-
рестраивать теоретические основы языкознания. Формальные и математи-
ческие методы, поскольку их полезность будет подтверждена опытом, най-
дут применение в различных областях, нимало не затрагивая теоретиче-
скую, философскую базу гуманитарного языкознания.
Увлечение математикой и попытки толковать все явления в математи-
ческих понятиях бывали в истории не раз, особенно в периоды расцвета и
крупных успехов математики. Такими энтузиастами математики были, в
частности, древние пифагорейцы. Проф. А.Ф. Лосев в книге "Античная му-
зыкальная эстетика" (с. 20-21) пишет: "Мышление пифагорейцев... никак
не могло отделаться от восторга перед числовыми операциями и старалось
повсюду находить по преимуществу количества и числа". В некоторых ны-
нешних лингвистах нетрудно опознать современных пифагорейцев. Они ни-
как не могут отделаться от восторга перед числовыми операциями. Стрем-
ление пифагорейцев переводить на язык математики все, что угодно, вызы-
вает теперь только снисходительную улыбку. Пройдет время, и такую же
улыбку будут вызывать многие современные труды по "математической
лингвистике".
Однако, не ожидая суда потомства, мы должны уже сейчас сказать, что
"неопифагорейские" увлечения лингвистов математическими операциями
не так невинны, как может показаться. Во-первых, полезная отдача этих
операций как в теоретико-познавательном плане, так и в прикладном боль-
шинстве случаев слишком незначительна по сравнению с затраченным вре-
менем и трудом. Во-вторых, - и это главное, - в языкознании, как и в дру-
гих общественных науках, количественные показатели неспособны вы-
явить самое главное - качественное своеобразие явлений. Самое тонкое,
самое глубокое, самое человеческое, а потому самое важное в языке оста-
ется за пределами применения чисто математических приемов. Поэтому
"математическая лингвистика", поскольку она претендует на познание сущ-
ности языка через математический аппарат, становится источником вели-
кого заблуждения.
Следует помнить, что если в физических явлениях математика - это
путь приближения к действительности, то в гуманитарной области - это
сплошь и рядом способ ухода от действительности. Именно с этой точки
зрения надо оценить тот факт, что вся современная западная философия
все больше пропитывается математикой. Стремление подвести весь гума-
нитарный комплекс под абстрактные математические формулы и опреде-
5 —АбаевВ.И. 121

ления - это выражение того самого бегства от истории, от реальности,
от человеческого фактора, которое является характерным признаком зака-
та современной западной философии, общественных наук, литературы и
искусства.
Абстракционизм в языкознании и абстракционизм в искусстве - это яв-
ления одного порядка, и только слепой может не видеть их внутреннего род-
ства. Когда говорят, что искусство независимо от объективной реально-
сти, - это есть абстракционизм в искусстве. Когда говорят, что язык надо
изучать независимо от объективной действительности, - это есть абстрак-
ционизм в лингвистике. Как абстракционистское искусство есть искусство в
пустоте, так модернистская лингвистика есть лингвистика в пустоте. Если
языковед-модернист утверждает, что язык подлежит истолкованию в мате-
матических понятиях, то буквально то же самое говорит искусствовед-мо-
дернист: "Абстракционистские фигуры воплощают математические поня-
тия" ("Курьер ЮНЕСКО", июль-август 1961 г.). Оказывается, задача искус-
ства - изображать не человека, не объективную действительность, а мате-
матические понятия!
Что такое отсталость?
В модернистские эпохи получает большое распространение одна опас-
ная душевная болезнь: боязнь показаться отсталым. Особенно страдают от
нее модные девицы. Не успеешь, скажем, освоить прическу "я у мамы ду-
рочка", как надо уже переключаться на "конский хвост", потом на "копну"
и т.д.
Или взять танцы. Только успела втянуться в румбу, как надо переходить
на самбу; освоила самбу, а тут узнает, что "там" уже танцуют рок-н-ролл,
потом твист и т.д.
Грустно, что эта болезнь поражает не только молодых девиц, но и со-
лидных ученых, в том числе языковедов. В лингвистике есть свои румбы и
самбы, т.е. в общем модернистском потоке то и дело появляются какие-ни-
будь новые течения и завихрения. И некоторые ученые ужасно боятся от-
стать от этих завихрений.
Что же такое отсталость? Что такое традиционность и новаторство?
Романы М.А. Шолохова, если подойти к ним с меркой модернистской лите-
ратуры, представляют верх старомодности и отсталости. И однако же мы
не стыдимся, а гордимся тем, что у нас есть такой писатель, как Шолохов.
Мы гордимся тем, что Шолохов вместо того, чтобы бежать вдогонку за
европейско-американскими сюрреалистами, экзистенциалистами и абст-
ракционистами, спокойно и уверенно продолжает традиции классической
русской литературы XIX в.
Наши биологи не стыдятся называть себя учениками Дарвина, а наши
социологи - учениками Маркса, ученых XIX в.
Таковы некоторые образцы традиции.
О таких традициях мы можем, не боясь обвинения в отсталости, сказать
в полный голос: да, это - традиционное и потому передовое.
Теперь посмотрим, что такое новаторство.
122

Родоначальник структурализма Соссюр писал: "Лингвистика слишком
большое место уделяет истории; теперь ей предстоит вернуться к статиче-
ской точке зрения традиционной грамматики". Вернуться к статической
грамматике Пор-Рояля, т.е. к XVII в., - вот, оказывается, сущность соссю-
ровского новаторства. Правда, статический формализм пор-рояльских уче-
ных был вынужденный - ведь они не имели еще понятия об историческом,
т.е. подлинно научном, языкознании. Отсюда "казуистика и произвольность,
порождаемые отсутствием исторического основания" (Энгельс). У Соссюра
же и его последователей формализм сознательный, принципиальный.
Идея историзма, совершившая революцию в науке XIX в. на высшем
подъеме буржуазного общества, стала бельмом на глазу на закате этого об-
щества. Против историзма, за возврат к миропониманию до XIX в. ратуют
философы и социологи, историки культуры и лингвисты.
Мы уже приводили суждения философа Беннета и лингвиста Брёндаля.
Фольклорист А. Ван-Женнеп заявляет: "Фольклор не есть часть истории -
мы только теперь постепенно исцеляемся от мании историзма XIX в."16
Итак, новаторство в понимании современного модернизма состоит глав-
ным образом в возврате к воззрениям до XIX в.
Соссюр мог бы указать как на образец не только на французскую грам-
матику XVII в., но и на санскритскую грамматику Панини IV в. до нашей
эры: это отличный пример "статической точки зрения".
Подобные казусы нередко случаются с модернистами: думает, что шаг-
нул на 100 лет вперед, а на поверку оказывается, что вернулся на несколько
тысяч лет назад. Рецидив пифагорейского увлечения математикой - явление
того же порядка.
Известно, что некоторые модернистские художники открыто или втай-
не подражают рисункам палеолитического человека. По их мнению, палео-
литическое - это и есть современное17.
Известно также, что современная джазовая музыка выросла на ритме и
интонациях примитивных негритянских мелодий.
Такова истинная цена модернистского новаторства.
Сплошь и рядом модернистское новаторство сводится к мыльным пузы-
рям новой терминологи и18. Мания терминотворчества - характерная
черта модернизма. Давно известные вещи, облаченные в пестрый наряд са-
мосильно придуманных или притянутых из другой области псевдонаучных
16 Уап-Сеппер А. Ье !Ык1ог. Р., 1924. С. 32.
17 Кстати, прическа "я у мамы дурочка" также ничем не отличается от палеолитических
причесок.
18 Хорошо сказал об этом известный шведский лингвист Н.М. Холмер: «ТЬе соггес1 апа1у-
818 (лингвистических фактов. - В.А.) 18, ипгогШпаЫу, по1 Ъу апу теапз асгуапсес! Ьу те изе ог* а
тоге "тойегп" гегтто1о§у (аз тапу Ьп^тзЕз аге шсНпей № ЬеНеуе). Тше епои^Ь, те гегтз "&еги-
йуе", "аЫа^уе", "1осаиуе", е1с. ёо по1 зегуе те ригрозе ог* <1езспЫп§ апу Нп^шзйс арреагапсе ог
еуеп1, ЬиГ пекпег ёоез апу пе\угап§1ес1 зиЬзишге ог, т \уап1 оГ зисЬ, апу а1&еЪгак 8утЬо1... ТЬе зсь
еп(Шс уа1ие о$ а гегтто1о§у 1$ езреааИу т оиг (1ау8 ЬеауНу ОУегга1ес1. ТЬе изе ог* гегтз 18 те заеп-
йзГз 1ап&иа§е (та* 18 ю 8ау, а теге теап8 ог" соттишсаиоп) ап<1 по опе Ьаз ЫтеПо Го оиг
кпото1е(1§е \уап1ес! № ргегепё та1 те изе о{ \ап%ш%е 18 зс1епсе, аМюи§Ь те апа1у818 ог" 1ап§иа§е 18
Нп&шзисз. 1п тесИеуа1 Птез к \уаз роззтгу ЬеЫ та1 апутт§ по1 \уппеп т Ьайп \уаз по1 № Ье
ге§агс1е(1 аз заепсе. \Уе ои§Ь( го кпо\у Ъеиег» (Но1тег ИМ. Оп те ЫзЮгу апс! з1гисшге оГ те
АизггаИап Ы&иа^ез. Ьипс1, 1963. Р. ПО. 1Чо1е 130).
5* 123

терминов, преподносятся как открытие или новый подход. Таким приемом
старая телега выдается за ультрасовременную ракету. Убожество "плана со-
держания" модернист тщится замаскировать рассчитанной на эффект но-
визной "плана выражения". Этой цели служит как заумная терминология,
так и математический аппарат или комбинация того и другого.
Выставляя себя носителем "последнего слова", будь то в искусстве или
науке, модернизм в борьбе с противниками прибегает всегда к одному и
тому же приему: пытается третировать их как "отсталых", "ретроградов",
"рутинеров", "консерваторов" и т.п. Не будем бояться этих слов. Отстаивая
позиции реализма против декадентства, В.В. Стасов писал: «Нас хотят пере-
крестить в новую веру по части искусства! Кто хочет? Зачем хочет? Хотят
декаденты... Они затеяли декадентский журнал издавать и, в виде програм-
мы, заблаговременно объявляли в печати: "Мы (русские) представляемся в
Европе чем-то устаревшим и заснувшим на отживших преданиях"... У нас
нашлись люди, которые перепугались "страшных" слов, пришли в ужас от
боязни попасть впросак, попасть не в такт, что-то исповедовать "вопреки
Европе", наперекор тому, что в хороших местах, у бар, делается»19.
Истинное новаторство органически вырастает из предшествующего раз-
вития и потому никогда не выпячивает и не афиширует свой новаторский ха-
рактер20. Вот что говорил о моде в науке небезызвестный новатор А. Эйн-
штейн: "...I сап пеуег дш1е ипёегеШпд \уЬу йзЫоп, рагйси1аг1у т репоск о{
сЬап^е апс! ипсегШЫу, р1ау$ а1то81 а$ §1§пШсап( а го1е т $аепсе аз т \\ютеп'$
с1о1Ьт§. 1п еуегуЙШ1§, тап 18 ик!еес1 ап а111оо Би^езиЫе аштаГ'.
Модернистское "новаторство" - всегда умышленное, нарочитое, и по-
этому оно оказывается иллюзорным и эфемерным. От традиции такое "но-
ваторство" отличается главным образом тем, что быстрее устаревает.
Советское теоретическое языкознание
на распутье
Советское теоретическое языкознание переживает ответственный мо-
мент. Создавшаяся к середине 50-х годов обстановка идейного вакуума спо-
собствовала некритическому восприятию нахлынувших с Запада модернист-
ских идей. Это был период, когда многие молодые (и не только молодые)
люди, воскликнув: "Ах, как мы отстали!" - кинулись осваивать модные при-
чески, модные танцы и модные патефонные пластинки. В это же время мно-
гие молодые (и не только молодые) лингвисты с тем же возгласом ("Ах, как
мы отстали!") кинулись осваивать модернистские направления в лингвисти-
ке. Разумеется, советские лингвисты знакомились и со многим ценным, что
создавалось за рубежам и чего мы не знали из-за нашей оторванности.
Положительная сторона этого процесса состояла в том, что повышался об-
19 Стасов В.В. Нищие духом // Избр. соч.: В 3 т. М., 1952. Т. 3. С. 232.
20 Ни Маркс, ни Ленин никогда не афишировали свое новаторство. Ленин подчеркивал,
что гениальность Маркса состояла в том, что он развил и поднял на новую ступень передо-
вые идеи своих предшественников. "Его учение возникло как прямое и непосредственное
продолжение учения величайших представителей философии, политической экономии и со-
циализма" (Ленин В.И. Соч. 4-е изд. Т. 19. С. 3).
124

щий уровень лингвистической грамотности. Этот уровень был в предшест-
вующий период очень невысок. Можно было только радоваться наступив-
шему оживлению лингвистической работы, расширению ее тематики.
Недоставало одного, но, пожалуй, самого главного: самостоятельной,
прочной идейной основы, которая давала бы общее направление советско-
му языкознанию и определяла его лицо. В этом отношении наше языкозна-
ние оказалось безоружным и беспомощным. Ни в какой другой обществен-
ной науке не наблюдалось у нас такого, идейного разброда. Лучшее представ-
ление об этом разброде дает журнал "Вопросы языкознания", по существу
единственный теоретический орган советского языкознания.
У всех на памяти тот небывалый подъем интереса к вопросам языко-
знания, который наблюдался у нас в период и после дискуссии 1950 г.
На гребне этого подъема журнал "Вопросы языкознания" мог стать одним
из самых любимых и популярных научных журналов советской интелли-
генции. Для этого нужно было одно: уделять больше места проблемам, ко-
торыми живо интересуются миллионы советских людей, таким, как
язык и общество, язык и история, язык и мышление, происхождение языка
и начальные этапы его развития, язык как общественное сознание, истори-
ческая семасиология, вопросы субстрата и этногенеза, и другие проблемы
большой лингвистики, т.е. лингвистики, тесно и неразрывно связанной
со всеми общественными науками. Именно в разработке этих проблем вы-
ступает с неотразимой силой превосходство нашей методологии, только
они могут нам обеспечить ведущее положение в мировом языкознании и
сделать наш лингвистический журнал теоретическим органом прогрессив-
ных языковедов всего мира.
"Вопросы языкознания" стал журналом по преимуществу малой лингви-
стики, лингвистики в себе и для себя .
Языкознание может быть либо очень широкой, либо очень узкой и
замкнутой наукой. В первом случае оно становится одной из самых содержа-
тельных, увлекательных и популярных наук, представляющей интерес для
самого широкого круга людей. Во втором случае оно лишено какого-либо
интереса и значения для всех, кроме узкого круга специалистов. На страни-
цах "Вопросов языкознания" культивировалась главным образом наука вто-
рого типа.
Глубокое недоумение вызывает направление журнала, вернее, отсутст-
вие у него какого бы то ни было направления. По этому журналу не опреде-
лишь, что представляет собой советское теоретическое языкознание, чем
оно живет, с каким собственным идейным багажом оно выступает на
мировой арене, какую свою проблематику оно выдвигает. Тщетно было
бы искать какую-либо сквозную руководящую идею, которая одушевляла
бы этот журнал за все время его существования.
Вопрос о "раздвоении" языкознания занимает сейчас умы многих линг-
вистов21. Для многих становится очевидным, что разрыв между языкознани-
ем как общественной наукой и модернистским формализмом достиг такой
последних работ можно назвать статью известного венгерского языковеда Ж
■ ■
еясИ 28. 1Дэег сИе Еп12\уешпе ёег Звгасп\У18§еп8Спаг1 // Ас№ 1шеш8Пса Нипе. 1962.
1-2).
125

степени, когда их связь становится совершенно искусственной и чисто внеш-
ней, и встает настоятельная задача: задача размежевания.
У нас этот вопрос стоит еще острее, чем на Западе, и вот почему.
Когда на Западе говорят о раздвоении языкознания, имеют в виду обыч-
но противопоставление структурального метода сравнительно-историче-
скому методу младограмматического толка. Сравнительно-историческое
языкознание произвело в свое время переворот в науке, и заслуги его колос-
сальны и непреходящи. Но сравнительно-историческое языкознание - это
все же скорее метод, чем мировоззрение. Этот метод, как показывает опыт
младограмматической школы, отнюдь не исключает формалистического
применения. Сравнительно-исторический метод, совершенствуясь и разви-
ваясь, бесспорно останется на вооружении советской науки. Но нелепо сво-
дить образовавшуюся трещину в нашей науке к альтернативе: "за" или "про-
тив" сравнительно-исторического языкознания. Для нас не в этом суть.
Борьба идет не за сравнительно-историческое языкознание, а за чело-
века, за человеческий фактор, за его место в создании, развитии и функ-
ционировании языка. Между сравнительно-историческим языкознанием и
структурализмом нет никакого конфликта. Но есть непримиримый кон-
фликт между гуманизацией и дегуманизацией языкознания.
Неизбежна ли дегуманизация языкознания?
Слово "гуманизм", которое у нас почему-то стали употреблять в значе-
нии "гуманность" и считать моральной категорией, не имеет в действитель-
ности прямого отношения к морали и означает нечто другое: мировоззрен-
ческий принцип, проникающий в науку, искусство и всю вообще культуру.
Этот принцип ставит в центр культуротворческого процесса человека.
Стало быть, гуманизм - общеидеологический, а не моральный принцип.
Загадка, которую Сфинкс задал Эдипу, была о Человеке. И на эту же за-
гадку призвана ответить в меру своих возможностей каждая общественная
наука. Эту же загадку решают, только иными средствами, литература и ис-
кусство .
Любая общественная наука, что бы она ни изучала, изучает в конечном
счете человека, совершенно так же, как любое искусство, что бы оно ни
изображало, изображает в конечном счете человека22. Всякая отрасль гума-
нитарного сектора, из которой выпадает человек, сама выпадает из гумани-
тарного сектора. Недаром "гуманитарный" происходит от латинского
китапт 'человеческий'.
Сказанное в полной мере относится и к языкознанию. Не изгнать чело-
веческий фактор, как рекомендуют структуралисты, а раскрыть во всей
полноте его роль в языке, понимаемом и как ёруоу, и как ёугругюс, - вот
высшее назначение языкознания как общественной науки.
22 Ленин хорошо показал, что переворот, совершенный Марксом в экономической нау-
ке, заключался в гуманизации этой науки: "Там, где буржуазные экономисты виде-
ли отношение вещей (обмен товара на товар), там Маркс вскрыл отношение между людьми"
{Ленин В.И. Соч. 4-е изд. Т. 19. С. 6).
126

Лет тридцать назад в двух статьях я пытался разграничить два аспекта
языка: язык как одно из выражений общественного сознания и язык как
коммуникативная техника23.
Основная мысль заключалась в том, что язык, возникая как непосредст-
венное выражение общественного сознания, со временем приобретает чер-
ты системообразной сигнально-коммуникативной техники, не утрачивая,
однако, и своей исходной функции - выражения общественного сознания.
Теория языка приобретает существенно разный характер в зависимости
от того, какой из этих аспектов находится в поле зрения. На подлинную на-
учность и универсальное значение может претендовать только такая теория
языка, в основе которой лежит синтез обоих аспектов. Дать такой синтез
может только историческая точка зрения.
Лингвистический модернизм есть по существу односторонний, а потому
искажающий сущность предмета подход к языку в аспекте только коммуни-
кативной техники. Пусть такой подход односторонен и ошибочен. Зато он
облегчает схематизацию и формализацию языковых явлений, а это, как мы
знаем, для модернизма главное.
Но гуманитарные явления, чем они более высокого класса, тем труднее
поддаются формализации. Это значит, что, скажем, песенка "Чижик-пы-
жик" легче поддается формализации и "моделированию", чем Девятая сим-
фония Бетховена. То, что мы называем языком, включает разные классы
явлений, начиная от уровня "Чижика-пыжика" и кончая уровнем Девятой
симфонии Бетховена. Подходить ко всем этим явлениям с одними и теми же
приемами схематизации и формализации - это невежественная затея, кото-
рая ни в какой мере не приближает нас к познанию сущности языка, а лишь
уводит науку о языке в сторону от своего органического окружения -
от других общественных наук. Нити, связывающие это направление языко-
знания с другими общественными науками, становятся всё более тонкими
и непрочными. Не нужно особого пророческого дара, чтобы предсказать:
чем больше языкознание будет формализованной наукой, тем меньше оно
будет наукой гуманитарной. Формализм (как идеология) - это синоним
антигуманизма.
На известной ступени формализации разрыв становится настолько глу-
боким, что приходится говорить уже не о двух направлениях одной науки,
а о двух разных науках.
Модернистская лингвистика означает не новую ступень в эволюции язы-
кознания, а уничтожение языкознания как общественной науки, со-
вершенно так же, как модернистское искусство означает не новый этап
в развитии искусства, а уничтожение искусства как общественной
ценности.
Приходится иногда слышать призывы к сотрудничеству двух лингвис-
9
тик. Эти призывы недостаточно продуманы. Возможно ли плодотворное со-
трудничество двух наук, из которых одна исходит из других предпосылок и
ставит иные цели, чем другая?
Я. Язык как идеология
идеологии
С. 5
общественном
127

Представим себе двух специалистов, которые оба изучают земной шар.
Но один изучает его как место обитания человека, а другой - как геометри-
ческое тело. Спрашивается, какой общий язык могут найти эти два специа-
листа?
Язык тоже можно рассматривать в двух аспектах: либо как "место оби-
тания" человеческого духа, либо как геометрическую систему24. Что может
быть между ними общего?
Что общего между музыковедом, который анализирует музыкальное
произведение как явление духовной культуры, и "музыковедом", подсчиты-
вающим, сколько раз какой клавиш ударяется при исполнении этого произ-
ведения? Зачем нужна наука о дистрибуции клавишных ударов тому, кто ин-
тересуется духовным миром композитора и его эпохи?
Не всякие манипуляции, которые производятся и могут производиться
над языком, могут называться наукой вообще и гуманитарной наукой в осо-
бенности.
Бывают моменты в истории науки, когда гораздо важнее и полезнее чет-
кое, противопоставление и размежевание, чем искусственное объедине-
ние. В языкознании мы имеем именно такую ситуацию. Речь идет не о вто-
ростепенных разногласиях, а о понимании сущности языка и задач теорети-
ческого языкознания. Единая когда-то наука раскололась на две науки с раз-
ным пониманием своего предмета, разными целями, разными методами,
разными теоретическими предпосылками. От языкознания № 1, которое
было и остается общественной наукой, отделяется языкознание № 2, кото-
рое пока неясно чем является, но тяготеет больше к абстрактным логиче-
ским и математическим наукам. Если оно будет там апробировано и призна-
но на что-нибудь пригодным - в добрый час! К гуманитарным наукам оно,
во всяком случае, не имеет отношения. Полное бесплодие проходившей
у нас дискуссии о структурализме объясняется именно тем, что спорящие
говорят на разных языках. Нужны не споры, а размежевание. Размежевание
и проверка работой.
Изживание модернизма в нашей науке пойдет тем быстрее, чем больше
свободы ему будет предоставлено и чем более законченные формы он при-
мет. В этих условиях он быстро выскажется до дна. А дно у него неглубокое.
Почему глоссематика Ельмслева так быстро сникла? Потому что, имея пол-
ную свободу "самовыражения", она могла в кратчайший срок продемонст-
рировать свою бесперспективность. Надо предоставить нашим модернистам
такую же возможность. Всякие попытки ограничения могут внушить обще-
ственному мнению какие-то иллюзии насчет возможностей, которым не
дают раскрыться. В этих условиях болезнь может затянуться.
Размежевание позволит лучше уяснить теоретические задачи советско-
го языкознания как общественной науки. Говоря о перспективах на-
шей науки, обычно ставят "роковую" альтернативу: традиционное языко-
знание или структурализм. Эта альтернатива - ложная. Нам нужно не тра-
диционное и не модернистское, а свое, советское языкознание, отвечающее
24 "Роиг 1е тотет, 1а 1ш§ш$йцие §ёпёга1е т'аррагаТг сотте ип $у$1:ёте ее ^ёотеГпе"
(Сос1е1 К. Ье§ §оигсе$ тапи8спге§ с1и "Соиг8 йе Нп^шайцие §ёпёга1е" с1е Р. с1е 5аи$8иге. Сепёуе;
Рап$, 1957. Р. 30).
128

мировоззрению и нуждам многонационального социалистического общест-
ва. Это не значит, что мы должны отгородиться стеной от мировой науки и
от нашего собственного прошлого. Но вполне естественно, что, когда речь
идет о буржуазной науке, нам ближе по духу то, что характеризовало эту
науку, когда буржуазное общество переживало период высшего духовного
подъема и расцвета, а не когда оно вступило в полосу идейного распада и де-
градации.
В то время буржуазную науку интересовали проблемы большой лингви-
стики: язык и мышление, язык и история. Эти проблемы и для нас остаются
важнейшими. Именно в разработке этих проблем языкознание находит свое
место среди общественных наук. Проблема "Язык и мышление" связывает
нашу науку с теорией познания и психологией, проблема "Язык и история" -
с социологией, историей, археологией, этнографией, фольклором.
Существует мнение, что языковед не должен заниматься этими пробле-
мами, так как они являются "экстралингвистическими", выходят за рамки
языка и таким образом нарушают его специфику. Однако возможна и иная
точка зрения: нераздельное единство с мышлением и неразрывная связь с
историей как раз-то и составляют глубочайшую
специфику языка, и, стало быть, те, кто занимается языком без
мышления и без истории, занимаются в сущности не языком, а некоей фик-
цией, которой не соответствует никакая объективная реальность. С этой
точки зрения модернистская лингвистика - это и есть экстралингвистика,
т.е. нечто, лежащее за пределами языкознания как общественной науки25.
Связи языка с мышлением и историей - не выдуманные, не искусственные.
Они коренятся в самой природе, в самой сущности языка. Мышление и ис-
тория - это те ворота, через которые в язык властно и неудержимо входит
человеческий фактор, тот самый человеческий фактор, который тщетно
пытаются изгнать из него модернисты.
Модернистскому тезису об изучении языка в себе и для себя мы проти-
вопоставляем наш тезис: всякое внегуманитарное рассмотрение языка осно-
вано на игнорировании его специфики, а потому является внелингвисти-
ческим.
Некоторые "традиционные" языковеды, сбитые с толку разговорами о
несовместимости "внутренней" и "внешней" лингвистики, заняли оборони-
тельную позицию, как бы оправдываясь в том, что в их лингвистическую
концепцию проник такой экстралингвистический фактор, как человек.
Такая позиция - ошибочная. Гуманитарное языкознание нуждается не в
обороне, а в наступлении. Речь идет о том, чтобы идейно преодолеть волну
антигуманизма, которая ставит под угрозу судьбу всего гуманитарного сек-
тора. Кому как не советским гуманитариям быть в первых рядах в этом бла-
городном споре.
25 Когда физики заговорили об "антивеществе", модернисты не преминули подхватить
эту новинку. Появились такие выражения, как "антиискусство", "антилитература", "антиро-
ман", "антитеатр", "антигерой" и т.п. Желая внести посильный вклад в модернистское языко-
знание, я предлагаю признать, что термин "метаязык" уже устарел, что предметом исследо-
вания является "антиязык", а наука, которая изучает этот "антиязык", должна, естественно,
называться "антилингвистикой". Такое терминологическое уточнение послужит, несомнен-
но, новому расцвету данной науки.
129

Думаю, не ошибусь, если скажу, что лучшие традиции нашего отечест-
венного языкознания связаны с большой, широкоэкранной наукой, а не с уз-
ким изучением языка "в себе и для себя". Когда речь идет о проблеме "Язык
и мышление", достаточно вспомнить Потебню. Когда речь идет о проблеме
"Язык и история" достаточно назвать Шахматова. Это имена, которыми по
праву гордится наша наука. Можно было бы перечислить и другие имена, но
в этом нет надобности.
Было время, когда и в советском языкознании проблемы языка и мыш-
ления, языка и истории стояли в центре внимания. В их решении допуска-
лись грубые ошибки и упрощения, но в самой постановке проблем ошибки
не было. В этих проблемах языкознание утверждало себя как одна из веду-
щих наук гуманитарного цикла. И действительно, не было такой обществен-
ной науки, которая не получала бы импульсов со стороны языкознания. Фи-
лософы и психологи, историки и археологи, этнографы и фольклористы с
живым интересом следили за тем, что делается в лингвистике. Со своей сто-
роны, и языковеды старались быть в курсе идей и достижений смежных об-
щественных наук. Можно сказать без преувеличения, языкознание было
в то время одной из самых популярных и влиятельных гуманитарных наук.
Эти позиции в значительной мере утрачены нашим языкознанием.
Вернуть языкознанию принадлежащее ему по праву место в кругу обще-
ственных наук - вот насущная задача нашей науки.
Что этому мешает? Может быть, такие темы, как "Язык и мышление",
"Язык и история", "Язык и культура", исчерпали себя и здесь уже нечего де-
лать? Вряд ли кто-нибудь станет серьезно утверждать что-либо подобное.
Познавательные возможности языка именно в гуманитарном плане поистине
беспредельны. Многие важнейшие проблемы этого круга пока как следует
даже не затронуты, например историческая семасиология. Наша идеология и
методология дают нам здесь огромные преимущества. Где как не в языке на-
до искать ярчайшие подтверждения марксистского тезиса: "бытие определя-
ет сознание"? Где как не в языке, в его истории, запечатлелась многотысяче-
летняя работа человеческого ума и человеческих рук по освоению и подчине-
нию окружающей действительности? Структуральный подход даже отдален-
но не затрагивает те огромные познавательные богатства, которые таятся в
языке как отложении великого жизненного опыта человечества. Эти богат-
ства ждут исследователей нового типа, вооруженных самой передовой идео-
логией и глубокими знаниями во всех отраслях гуманитарной науки.
Известно, что сила марксистской методологии особенно ярко и неотра-
зимо раскрывается в общественных науках. Стало быть, чем настойчивее
мы будем разрабатывать языкознание именно как общественную науку, чем
теснее мы будем смыкать его с другими гуманитарными науками, тем оче-
виднее будет наше преимущество, тем больше мы добьемся успехов и побед.
И наоборот, если мы будем культивировать лингвистику как замкнутую в
себе формалистическую дисциплину, мы растеряем все наше методологиче-
ское превосходство и будем обречены плестись в хвосте лингвистического
модернизма, трусить за рысаками европейско-американского структурализ-
ма. Никаких лавров мы на этом пути не пожнем.
Отличительные черты советского теоретического языкознания, каким
оно нам мыслится, всего лучше раскрываются как антипод модернизма.
130

Модернизм антиисторичен. Историзм должен пронизывать свер-
ху донизу советское языкознание.
Модернизм во всех его разновидностях исходит из примата фор-
мы над содержанием. Для нас центральным в языке является со-
держание, значение. Все то в языке, что несоотносимо с понятием зна-
чен и я, не имеет познавательной ценности в гуманитарном плане. Тот, кто
из языкознания устраняет понятие значения, подобен биологу, который уст-
ранил бы из своей науки понятие "жизнь". Значение - доминанта языка.
Модернизм во всех его разновидностях формализует науку о языке и тем
самым изолирует ее от других общественных наук. Мы, напротив, считаем,
что наука о языке вместе с философией и другими общественными науками
образует одно большое целое, одну структуру (вот где пригодилось понятие
структуры!).
Эти принципы - историзм, примат значения, тесная связь со всем гума-
нитарным кругом - залог действительно самостоятельного развития совет-
ского языкознания и его больших побед.
Будущее советского языкознания не в его формализации, а в его гума-
низации.
Борьба против дегуманизации культуры - одна из насущнейших задач
передовой интеллигенции во всем мире. Языкознание - лишь один из участ-
ков этой борьбы. Но участок очень важный, если учесть исключительную
роль языка в жизни общества и в истории культуры. Советским языковедам
надо всегда помнить, на каком ответственном участке они стоят.
Нет речи об огульном противопоставлении советской и несоветской
науки. Борьба между гуманизмом и антигуманизмом идет повсюду. Идет она
и у нас, особенно остро в двух областях: изобразительном искусстве и язы-
кознании. В науке наступление антигуманизма находит свое выражение, в
частности, в повсеместно наблюдаемой тенденции отодвинуть гуманитар-
ные науки на второй план по сравнению с физико-техническими или путем
поверхностного, чисто формального применения математических приемов и
формул уподобить их "точным" наукам и таким образом создать иллюзию
"синтеза" наук, а в действительности обескровить гуманитарные науки.
С проявлением этой тенденции приходится иметь дело и у нас. Но имен-
но у нас, быть может, больше, чем где-либо, антигуманизм ощущается как
нечто неорганическое и чужеродное. Нет почвы для антигуманизма в
стране, где властителями дум были всегда великие гуманитарии: Герцен,
Чернышевский, Маркс, Ленин. Нет почвы для антигуманизма в стране, ко-
торая создала самую гуманистическую литературу. Нет сомнения, что анти-
гуманизм будет у нас преодолен и в искусстве, и в науке. Одним из выраже-
ний этого будет то, что гуманитарные науки займут подобающее место в об-
щей системе наук, а языкознание займет подобающее место в системе гума-
нитарных наук.

Языкознание описательное и объяснительное"
О классификации наук
Классификация наук подчинена простому, давно сформулированному те-
зису: порядок и связь идей - те же, что порядок и связь вещей. Это значит, что
классификация наук должна отражать классификацию объектов, которые со-
ставляют предмет научного познания. Предметом же научного познания яв-
ляются природа, с одной стороны, и человек и человеческое общество - с дру-
гой. Отсюда две группы наук: естественные и общественные, или гуманитар-
ные (последние называли и называют иногда также "антропологическими").
Это деление так же старо, как сама наука. "Уже в древности китайские
мыслители ясно различали в рамках своих философских учений область яв-
лений, связанных с природой, с внешним миром, и явлений, связанных с че-
ловеком и трактуемых с позиций морально-этических принципов" [1,42-43].
Античная философия также отчетливо различала мир природы и мир
человека. Знания о первом обобщались под названием "физики", знания о
втором - под названием "этики".
Детальную классификацию всех научных знаний своего времени пытал-
ся дать Д'Аламбер во Введении к знаменитой французской "Энциклопедии"
[2]. Он также четко отличает науку о человеке от науки о природе. В науку
о человеке входят, по Д'Аламберу, психология, логика и лингвистика, мо-
раль и этика.
Представители позитивистской философии О. Конт (1798-1857),
Г. Спенсер (1820-1903) и их последователи область гуманитарных знаний
объединяют под рубриками "социологии" и "психологии".
Таким образом, разделение наук на две группы, естественные и гумани-
тарные, никогда в сущности не было дискуссионной проблемой на протяже-
нии всей истории научного познания. Дискуссионными были два вопроса:
1) в чем специфика каждой группы, 2) как они между собой соотносятся.
Наряду с тенденцией сблизить обе группы наук, вскрывая общие законо-
мерности, управляющие как миром природы, так и миром человека (в сис-
темах Конта, Спенсера и других мыслителей), наметилась противополож-
ная тенденция: отделить гуманитарные науки от естественных непроходи-
мой пропастью. Эта последняя тенденция нашла свое крайнее выражение в
* Статья впервые опубликована в журн. "Вопросы языкознания" (1986. № 2). (Прим.
отв. ред.)
132

трудах неокантианских философов Г. Риккерта (1863-1936) и В. Виндель-
банда (1848-1915). Науки о природе (ЫаШп^зепзсЬаЙеп) и науки о культу-
ре (Ки1тг\У1$$еп$сЬаЙ;еп) принципиально различны по своим задачам и мето-
дам. Первые стремятся установить общие законы. Поэтому они называют-
ся "генерализующими или номотетическими". Вторые рассматривают каж-
дый феномен человеческой истории и культуры как нечто уникальное и не-
повторимое, подлежащее характеристике в терминах учения о "ценностях",
об истине, добре и красоте. Поэтому эти науки называются "индивидуали-
зирующими" или "идиографическими" [3-5]1.
Риккерт и Виндельбанд вышли из Канта. Маркс и Энгельс - из Гегеля.
Но в то время как первые углубили идеалистическую сторону философии
Канта, вторые совершили нечто диаметрально противоположное: они
совлекли с философии Гегеля ее идеалистическую оболочку и раскрыли
под ней рациональное ядро - законы диалектики, в равной мере управляю-
щие миром природы и миром человека и человеческого общества. Мировой
процесс - это не движение "духа", как считал Гегель, а движение материи, и
это применимо как к природе, так и к обществу. В Послесловии ко второму
немецкому изданию первого тома "Капитала" Маркс писал: "Мой диалекти-
ческий метод по своей основе не только отличен от гегелевского, но являет-
ся его прямой противоположностью. Для Гегеля процесс мышления, кото-
рый он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть
демиург действительного, которое составляет лишь его внешнее проявле-
ние. У меня же, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пе-
ресаженное в человеческую голову и преобразованное в ней" [6, 21]. Но раз
так, то "ценности", которые, по Виндельбанду и Риккерту, составляют пред-
мет и содержание гуманитарных наук, лишь в головах людей становятся
"идеальными". Корни у них - материальные. Стало быть, к классификации
гуманитарных наук применимы те же принципы, что к классификации есте-
ственных. Одним из важнейших принципов, общих для тех и других, являет-
ся деление наук на описательные и объяснительные.
Такое деление по видимости совпадает с делением наук на описательные
(эмпирические, конкретные) и теоретические (абстрактные). Это деление
мы находим уже у Конта. Но Конт считал, что всякая наука, в том числе
и теоретическая, может отвечать только на вопрос "как?" а не "почему?".
Эта агностическая позиция характерна для позитивизма, как классического,
так и неопозитивизма. Вопросы "что?" и "как?" относятся оба к сфере опи-
сательной науки. Абстракция - важный шаг в работе познающего разума,
но сама по себе она - не объяснение. Объяснительная наука призвана отве-
чать на вопрос "почему?", т.е. раскрывать с возможной глубиной при-
чинные связи. Человеческий разум никогда не довольствуется наблюде-
нием и описанием окружающих явлений. Он ищет им объяснения. Для объ-
яснительной науки характерна постановка вопроса о происхождении
1 Именно на неокантианском "индивидуализирующем" подходе к отдельным культурам
зиждутся в конечном счете исторические концепции немецкого философа О. Шпенглера
(1880—1936) и английского историка А. Тойнби (1889-1975). Философия истории первого из-
ложена в книге "11тег§апё с!е$ АЬепс11апс1е8" (\У1еп; Ье1р21§, 1918. В<1 1; Мйпспеп, 1922. Вс1. 2),
второго - в многотомном труде "А $Шс!у о? ЫзЮгу" (Ь., 1934-1961. Уо1. 1-12).
133

изучаемого круга явлений или объектов. Агностицизм чужд объяснитель-
ной науке и несовместим с нею.
Представляется очевидным, что в любой науке описание предшествует
объяснению. При этом наименование той или иной описательной науки пе-
реносится и на соответствующую объяснительную науку, хотя это - принци-
пиально разные вещи. В результате названия наук, которые мы употребля-
ем, не отражают четко деления наук на описательные и объяснительные.
У европейских народов они формировались отчасти стихийно, на основе
античной - в основном греческой - традиции2. И многие названия, которые
возникли, когда данная наука не поднялась еще на уровень объяснительной,
недифференцированно применяются к обоим "жанрам", описательному и
объяснительному. Уже античная философская мысль сделала шаг к упоря-
дочению номенклатуры наук путем противопоставления названия на -гра-
фил (гео-графия и пр.) наукам на -логия (гео-логия и пр.). Первые указыва-
ют на описательность, вторые - объяснительность или, во всяком случае, на
известный теоретический уровень. Но это различение проводилось и прово-
дится далеко не последовательно, и один и тот же "диффузный" термин при-
меняется и к описательной, и к объяснительной науке. Такая терминологи-
ческая нечеткость дает себя знать как в естественных науках, так в еще
большей степени в науках гуманитарных.
Описательные и объяснительные науки
в естествознании
Науку о небесных светилах древние греки называли астрологией (Ари-
стотель и др.) и астрономией (Платон и др.). Первое название впоследст-
вии закрепилось за псевдонаучным гаданием по планетам и звездам. Тер-
мин же "астрономия" по традиции применялся и применяется безразлично
к любому аспекту познания космоса как в описательном, так и [в] объяс-
нительном плане. На деле же можно говорить уже о двух разных областях
астрономической науки: космографии (описание) и астрофизике (объясни-
тельная наука).
В науках о Земле больше терминологической четкости. География -
наука описательная. Геология, поскольку она занимается не только строени-
ем, но и происхождением и историей нашей планеты, - наука объяснительная.
Как ярко выраженная объяснительная наука геология выступила в XIX в. в
теории катастроф Кювье и в теории постепенных изменений Лайеля.
"Физика" у Аристотеля означает науку о природе. Сейчас это термин
слишком общий, диффузный. Общей шапкой "физика" покрывается как
описание физических явлений, так и цх объяснение. Атомная и ядерная фи-
зика подняла эту науку на принципиально новый уровень объяснительного
познания. Эту в сущности новую науку можно было бы назвать "энерголо-
гией", наукой об энергии и ее преобразованиях. В прикладной области ей со-
ответствует энергетика. Ср. ниже соотношение фонетики и фонологии,
2 Некоторые названия (например, алгебра) идут из арабского
134

а также такие пары, как техника и технология, психика и психология, по-
литика и политология.
В науке о жизни нет особых номенклатурных неясностей. Ботаника и
зоология в основном науки описательные, биология - наука объяснитель-
ная. Вершиной биологии как объяснительной науки стала в XIX в. эволюци-
онная теория Дарвина. Новейшие исследования на клеточном и молекуляр-
ном уровне неизмеримо углубили проблематику биологии и породили но-
вую науку - генетику.
Строение и функции живых организмов изучаются описательными нау-
ками, анатомией и морфологией, и объяснительной наукой, физиологией.
Таким образом, через всё естествознание проходит деление наук на опи-
сательные и объяснительные, хотя названия наук не всегда точно и адекват-
но отражают это фундаментальное различие.
Описательные и объяснительные
гуманитарные науки
Всё, что происходит в мире человеческом, так же требует объяснения,
как всё, происходящее в мире природы. Поэтому в системе гуманитарных
наук наряду с описательными существуют науки объяснительные. К сожа-
лению, традиционная номенклатура наук здесь еще менее дифференцирова-
на, чем в естественных. Взять термин "история". В древнегреческом его ос-
новное значение было "сведения, полученные путем расспросов'' (1аторёо)
'расспрашиваю'). Отсюда вообще "сведения, значения", в частности "знания
о прошлых событиях", "история". Но ни обобщения, ни объяснения не вхо-
дили в задачу истории. Напротив, Аристотель подчеркивает, что история го-
ворит только о единичном (г| ктторкх та ход' ёхаотсуу Хёуеь).
Первый, кто пытался поднять историю на уровень объяснительной
науки, был итальянский мыслитель Джованни Баттиста Вико (1668-1744).
Он рассматривал исторический процесс не как беспорядочную смену от-
дельных событий, а как подчиненный определенным законам круговорот с
периодически повторяющимися стадиями [7]. Исследования такого рода
принято называть "философией истории". Поскольку описательный уро-
вень исторической науки зовется историографией, почему бы объяснитель-
ный уровень не наименовать историологией! Историологией раг ехсеПепсе
является исторический материализм Маркса и Энгельса. Согласно этому
учению, исторический процесс определяется и направляется единым доми-
нирующим фактором: развитием производительных сил и производствен-
ных отношений. Блестящее изложение этой теории дал Г.В. Плеханов
(1856-1918) [8].
Весьма нечетким является термин "социология". Реально существуют
две разные науки: наука, описывающая социальные структуры, и нау-
ка, объясняющая их в генезисе и развитии.
Больше повезло в смысле номенклатуры науке народоведения. Здесь мы
имеем два уровня исследования - описательный и объяснительный и соответ-
ственно два термина: "этнография" и "этнология". Они в принципе должны
соотноситься так же, как "география" и "геология" в естествознании.
135

Крайне расплывчат и многозначен термин "психология" Объясняется
это не только тем, что предмет этой науки - г|шхл 'душа' - вещь достаточ-
но расплывчатая, но и общей нечеткостью и недифференцированностью на-
учной номенклатуры в гуманитарной сфере. Несомненно, однако, что и
здесь существуют две науки: одна, которая описывает психические явления,
и другая, которая их объясняет или пытается объяснить. Зачатки объясни-
тельной психологии мы находим уже у античных мыслителей (Аристотель).
Но расцвет этой науки относится к Новому времени, когда возникает целый
ряд психологических теорий, направленных на причинное объяснение
психических феноменов: ассоциативная психология, сенсуализм, ОезШКрзу-
сЬо1о§1е, учение о рефлексах, психоанализ, бихевиоризм и др.
Все эти теории имеют прямое отношение и к лингвистике, поскольку
проблема "Язык и сознание", "Язык и мышление" - одна из фундаменталь-
ных в объяснительном языкознании.
Что такое объяснительное языкознание
Мы видели, что содержанием научного знания, будь то в естественных
науках, будь то в гуманитарных, является, с одной стороны, опыт, наблюде-
ние и описание, с другой - выяснение генезиса и причинных связей. Потреб-
ность доискиваться до происхождения и первопричин везде и всегда лежит в
природе человеческого разума, и никакие искусственные агностические
барьеры не могут остановить его на этом пути.
Объяснительная наука - это наука высшего класса. Чтобы подняться на
этот уровень, объяснительное языкознание должно прежде всего осознать
себя, свою специфику, свои задачи, свое коренное отличие от описательной
науки. Речь идет о двух разных науках, как разными науками являются гео-
графия и геология. Их можно было бы назвать "глоттографией" и "глотто-
логией".
Нет ничего общего между соотношениями "описательный-объясни-
тельный" и "синхронный-диахронный". Диахронное (историческое) иссле-
дование может оставаться чисто описательным, т.е. описывать разные хро-
нологические этапы, или срезы. Историческая география остается геогра-
фией, т.е. наукой описательной. Она не превращается в геологию. Верно,
что историзм - обязательный признак объяснительной науки, но историзм
историзму - рознь. Объяснительная наука призвана не просто описать раз-
ные хронологические состояния, но вскрыть механизм причинных связей и
движущих сил, породивших эти состояния.
Проблематика объяснительного языкознания ясна: возникновение и фор-
мирование человеческой речи, движущие силы и этапы ее развития, генезис
лексики и грамматики, язык как идеология и как техника, распределение язы-
ковых типов во времени и пространстве. Эти проблемы ставились
в романтический период истории языкознания в первой половине XIX в.
в трудах В. Гумбольдта, Я. Гримма, А. Шлейхера. Но они затухли в младо-
грамматической школе, где на первый план выступил формальный анализ3.
3 Парижское лингвистическое общество в своем уставе даже наложило вето на постанов-
ку вопроса о происхождении языка.
136

Формализация языкознания достигла предела в структурализме. Как в исто-
рии организмов возникают виды, неспособные к дальнейшему развитию, так
в истории любой науки могут возникнуть направления, которые ведут в ту-
пик. Таким тупиковым направлением в языкознании являлся структурализм.
Таким же направлением была формалистическая школа в советском литера-
туроведении 20-х годов (Эйхенбаум, Шкловский и др.). Эта школа утвержда-
ла, что литературное произведение надо рассматривать как явление "в себе и
для себя" и разбирать и оценивать исключительно в терминах его формаль-
ных композиционных и выразительных средств в полном отвлечении от вся-
ких социальных, политических и идейных реальностей. Писатель - это не
представитель своего общества и своей эпохи, а набор формальных литера-
турных приемов. Задача литературоведа - выявить эти приемы. Изощренные
по видимости, но примитивные по существу, формалистические упражнения
представителей этой школы выдавались за вершину литературоведения. Но
они мало помогали познанию литературного процесса как общественного и
культурного явления. Так же точно обстоит дело со структуральным форма-
лизмом в языкознании. Языкознание и литературоведение - это два раздела
одной большой науки, науки о Человеке. Формализация этих наук равносиль-
на их дегуманизации. Почему? Да просто потому, что человек заложен
в содержательной стороне языка и литературы, а не формальной.
Структурализм в языкознании - родной брат формализма в литературо-
ведении.
Тезис Соссюра "язык надо изучать в себе и для себя" применим только
к описательному, но не объяснительному языкознанию. Язык сам себя опи-
сывает, но он сам себя не объясняет. Чтобы его объяснить, надо выйти за
его пределы. И это является законом для всех объяснительных наук без ис-
ключения. В любой науке переход от описательной стадии к объяснитель-
ной неотвратимо связан с вовлечением в свою орбиту данных тех или иных
смежных наук. Как только астрономия перешла от описания к объяснению
космического мира, она сомкнулась с физикой (астрофизика). Геология как
объяснительная наука обязательно включает биохимию и биофизику. Био-
логия - биохимию и молекулярную биологию. Физиология как объясни-
тельная наука немыслима без органической химии4. Не иначе обстоит дело
в гуманитарных науках. История смыкается с этногенетикой, социологией и
экономикой, социология - с этнографией и т.д.
Совершенно так же перед объяснительным языкознанием встают меж-
научные проблемы, которых не знает языкознание описательное. Главные
из этих проблем следующие: происхождение языка; язык и мышление; язык
и объективная действительность; язык и общество; язык и история; язык и
материальная и духовная культура.
Объяснительным можно назвать только такое исследование явлений
языка, которое имеет выход к перечисленным выше фундаментальным проб-
лемам или к некоторым из них. А каждый такой выход - это выход в смеж-
4 Даже в описательных науках при всякой попытке внести объяснительные элементы
приходится "заглядывать" в другие науки. Об одном из создателей научной ботаники, Декан-
доле (1778-1841), энциклопедический словарь Меуег'а сообщает: "Ег ЬетШие 81сЬ спе Возник
тк ёег Спегте ипс! Рпу$1К т УегЫпс1ип§ т Ьпп^еп".
137

ные науки: антропологию, философию, психологию, социологию, историю
(включая археологию), культурологию, фольклористику, литературоведе-
ние. Такой широкий охват смежных дисциплин не должен удивлять. Язык -
явление уникальное по своей универсальности, поэтому так необъятно ши-
роки и универсальны его связи со всем тем, что называют "экстралингвис-
тическим" миром.
Мы уже отмечали, что в языкознании, как и в некоторых других облас-
тях знания, нет ясного осознания, что речь идет в сущности о двух разных
науках, описательной и объяснительной, традиционно носящих одно общее
название. Любопытно, однако, что в некоторых разделах лингвистики на-
ступило четкое размежевание. Рядом с фонетикой, наукой описательной,
имеем фонологию, науку объяснительную. Рядом с лексикографией - исто-
рическую лексикологию и этимологию.
Фонетика и фонология
Когда П.К. Услар в 70-е годы прошлого [XIX] века приступил к своей
пионерской работе по изучению кавказских языков, он был на первых по-
рах озадачен необычной для европейского слуха сложностью их звукового
состава. Качество и количество звуков и их оттенков не поддавались, каза-
лось, никакой систематизации. Но скоро он заметил, что для самих говоря-
щих важны (как теперь говорят, "релевантны") не все различия между зву-
ками, а только некоторые. Какие же именно? Те, которые позволяют отли-
чать одно слово от другого, одну морфему от другой. Это простое открытие
можно считать началом новой науки в рамках языкознания: фонологии. Фо-
нетика изучает звуковой состав языка "со стороны", по его акустическим и
артикуляционным характеристикам. Фонология - "изнутри", с позиций го-
ворящего коллектива. Чтобы установить систему звуков абхазско-
го, чеченского, аварского языков, Услару приходилось как бы "перевопло-
щаться" в абхаза, чеченца, аварца. Только в результате такого "перевопло-
щения" кажущийся хаос звуков речи превращался в стройную систему
фонем как противостоящих друг другу смыслоразличительных единиц.
Дальнейшее развитие фонологической науки связано с именами
И.А. Бодуэна де Куртенэ, Л.В. Щербы, Н.Ф. Яковлева, Н.С. Трубецкого и
многих других исследователей. К сожалению, вокруг первоначальной про-
стой истины было накручено много хитроумных домыслов, только затем-
нявших суть дела. История учения о фонеме может служить прекрасной ил-
люстрацией к афоризму: одни ученые распутывают сложное, другие запу-
тывают простое. Простое же заключается в том, что фонологический со-
став языка представляет официально отработанную в исто-
рии говорящего коллектива систему фонемных оппозиций, находящихся це-
ликом на службе семантики. А это значит, что фонема - категория одновре-
менно социолингвистическая и психолингвистическая. Имея выход к проб-
лемам "Язык и общество" и "Язык и мышление", фонология обладает чер-
тами объяснительной науки в отличие от фонетики, которая занимается
простым описанием звуков речи по их акустическим и артикуляционным
признакам.
138

Лексикография и этимология
Нет надобности доказывать, что лексикография относится к этимоло-
гии, как описательная наука к объяснительной. Задача лексикографии - ре-
гистрация, систематизация и описание лексики. Этимология занимается ее
происхождением и историей. Но история лексики неотделима от истории на-
рода. Еще один из родоначальников сравнительно-исторического языкозна-
ния, Якоб Гримм, говорил, что наш язык есть также наша история.
В отличие от исторической лексикологии, которая ограничивается
обычно регистрацией слов в письменных памятниках разных эпох, этимоло-
гия, опираясь на метод сравнительной и внутренней реконструкции, вторга-
ется в глубокую древность, стремится доискаться, как звучали слова и что
они значили задолго до появления письменности. И тут она оказывается ли-
цом к лицу с проблемой этногенеза. Что такое этимологический словарь?
Это - самый глубинный вариант исторического словаря. Что такое этноге-
нез? Это - самый глубинный аспект истории народа. На уровне этой глуби-
ны этимология и этногенез сближаются и протягивают друг другу руки: эти-
мология помогает в решении этногенетических проблем, а этногенетиче-
ские исследования, проводимые на основе экстралингвистических (археоло-
гических, этнологических, антропологических, исторических) данных, дают
нужное направление этимологическим поискам.
Но эта чудная наука, называемая этимологией, помогает решать не
только этногенетические вопросы. Мир слов - это весь исторический опыт
нации, и в идеале этимологический словарь - окно, открытое в широкий мир
истории народа, его генетических связей и ареальных контактов с другими
народами, в мир реалий его материальной и духовной культуры, в мир куль-
турных взаимодействий и взаимовлияний между народами.
Типология описательная и объяснительная
Типология определяется как "метод научного познания, в основе кото-
рого лежит расчленение систем объектов и их группировка с помощью
обобщенной, идеализированной модели или типа" [9, 685]. Первый шаг -
распознание и выделение признаков, характерных для данного класса объек-
тов в отличие от других классов. В дальнейшем следует описать и система-
тизировать взятые за ориентир типологические признаки и этим ограни-
читься. Но можно пойти еще дальше и попытаться объяснить, почему типо-
логия данного класса объектов такая, а не другая. Возможны, стало быть,
два вида типологических исследований: описательный и объяснительный.
К примеру, если мы в одних языках имеем особую форму падежа прямого
объекта ("винительного"), а в других она отсутствует, то можно либо огра-
ничиться констатацией этого факта, либо попытаться выяснить, чем вызва-
но и как возникло это различие.
В истории научного языкознания с самого его создания делались опыты
типологической классификации языков как в описательном, так и в объяс-
нительном плане, хотя не всегда ясно сознавалось их взаимоотношение.
В последние десятилетия интерес к языковой типологии заметно возрос.
139

Достигнуты определенные успехи. В частности, выясняется необходимость
размежевания двух указанных выше направлений типологических исследо-
ваний, описательного (формального) и объяснительного (содержательно
ориентированного, контенсивного) [10].
Предельная задача объяснительной типологии языка - соотнести опре-
деленные типы формальной структуры с определенными типами мышле-
ния, а через мышление - с определенными типами социального строя и
культурного уровня.
Реализуема ли такая задача?
Н.Я. Марр, рассматривая язык как прямолинейно-надстроечное явление,
убедил себя, что такая задача разрешима. Он выдвинул теорию стадиально-
сти: язык с момента своего возникновения проходит ряд стадий, соответст-
вующих стадиям развития общества. Попытка Марра закончилась полной
неудачей. Почему? Стоит над этим задуматься.
Почему так трудно
обосновать объяснительную типологию
(стадиальность)
Человеческая речь с самого ее возникновения обременена двумя функ-
циями: познавательной и коммуникативной (включая экспрессивную).
Познавательная функция реализуется в трех операциях: селекция (отбор ак-
туального от неактуального), абстракция и классификация [11]. Структура
каждой из этих операций в древнейший, донаучный период хотя и включа-
ет элементы "чистого" знания, но зависит от уровня социального, хозяйст-
венного и культурного развития и, стало быть, носит надстроечный харак-
тер. Человек познает мир не объективно, в его реальной сущности, а субъ-
ективно, сквозь призму своих социальных и хозяйственных интересов. Чело-
век не просто познает объективную действительность, а "идеологизирует"
ее. И здесь первобытная речь смыкается с первобытной мифологией и ре-
лигией. В данном случае к языку применимы слова Ф. Энгельса (в письме к
К. Шмидту): "Что же касается тех идеологических областей, которые еще
выше парят в воздухе - религия, философия и т.д., - то у них имеется пре-
дысторическое содержание, находимое и перенимаемое историческим перио-
дом..." [12, 419]. Особенность языка в том, что заложенная в его предысто-
рии идеология усваивается в исторический период уже не как идеология,
а как коммуникативная техника. Идеология, которая раньше была заложе-
на в самом языке, в его лексической и грамматической структуре, те-
перь выражается с помощью языка, в развернутых определениях,
суждениях, высказываниях [13, 14]. Вот этот-то процесс превращения идео-
логических структур в технические вынуждает с великим недоверием отно-
ситься ко всяким прямолинейным и упрощенным стадиальным построени-
ям. Если, скажем, в морфосинтаксисе современного чеченского языка ясно
выступают именные классы, а в современном английском языке их нет, это
не значит, что у них принципиально разное (разностадийное) мышление.
Это значит, во-первых, что чеченский был "застигнут" процессом техниза-
140

ции на оолее древнем уровне, нежели английский, и, во-вторых, историче-
ская жизнь английского языка как техники была сложнее, интенсивнее, чем
у чеченского. Кажется парадоксальным: чем сложнее история языка, тем
проще его морфология. Но это так. Чем дальше от истоков реки и чем стре-
мительнее ее течение, тем более обкатанной становится речная галька.
Что значит "язык был застигнут процессом технизации"? Это значит,
что функция коммуникативной техники в нем решительно возобладала над
идеологической, сведя последнюю к минимуму. Причем даже этот минимум
актуален не для всей системы языка, но лишь для некоторых лексико-семан-
тических явлений. В морфосинтаксисе идеология распознается лишь как пе-
режиток. И то, что не мотивируется на техническом уровне настоя-
щего, получает мотивацию на идеологическом уровне прошлого.
Из сказанного не следует, что объяснительно-типологическая класси-
фикация языков вообще невозможна. Но она неизбежно окажется не идео-
логической классификацией исторически засвидетельствованных языков,
а классификацией тех разных уровней их далекой предыстории, на
которых они подверглись процессу технизации. А это значит, что объясни-
тельная типология - это проблема не синхронного и даже не исторического,
а предысторического, палеонтологического языкознания. Струк-
турно-типологические особенности любого современного языка приобрета-
ют объяснительное значение, только будучи проецированы в
прошлое, на уровень их генезиса.
Совершенно иначе обстоит дело с описательной (формальной) типоло-
гией. Здесь возможны самые разные, синхронные и исторические, класси-
фикации по самым различным формальным признакам. Познавательная
ценность таких классификаций тем выше, чем "релевантнее" те признаки,
которые положены в их основу.
Проблемы объяснительного языкознания
Чтобы определить свои задачи, объяснительное языкознание должно
первым долгом осознать себя, свою специфику, свое коренное отличие не
только от описательного языкознания, но и от формально-теоретических
обобщений. Обобщение - важный этап на пути научного познания. Но не
всякое обобщение ведет к постижению сущности и первопричин. Формали-
стические упражнения в языкознании и литературоведении слывут "теори-
ей языка", "теорией литературы", но в них нет ни грана объяснительного
элемента. Формалистический подход - нечто диаметрально противополож-
ное объяснительному. Принимая (или выдавая) форму за сущность, он не
открывает, а заграждает путь к объяснению явлений.
Перед объяснительным языкознанием стоят большие задачи в разных
направлениях и областях. Назовем некоторые из них.
1. Глоттогенез. Следует реабилитировать проблему происхожде-
ния языка. На заре сравнительного языкознания, в романтический период
его истории, корифеи нашей науки не чуждались этой темы. Но потом, в
младограмматической и так называемой "социологической" школе, она бы-
ла объявлена "ненаучной". А почему, собственно, ненаучная? Глоттогенез -
141

один из аспектов антропогенеза. Другие его аспекты: социогенез (возникно-
вение примитивных социальных организаций), техногенез (изготовление
древнейших орудий труда и оружия), идеогенез (ранние формы идеологиче-
ской надстройки, примитивные магические, мифологические и религиозные
представления). Ни одна из этих тем не считается ненаучной и не находится
под запретом. Этнолог и социолог стремятся возможно глубже проникнуть
в образование таких человеческих общностей, как стадо, племя, род, семья.
Археолог тщательно изучает древнейшие орудия труда и оружие. Историк
религии доискивается до самых ранних форм надстроечных представлений.
Почему же только лингвист обязан наложить на себя обет молчания по проб-
лемам происхождения языка? Потребность человеческого ума всегда и вез-
де доходить до истоков слишком велика и естественна, чтобы можно было
заглушить ее заклинаниями. Изучать всякое явление в его генезисе и разви-
тии - это вполне марксистский принцип. И здесь марксизм смыкается с ро-
мантиками, а не с агностиками. Вероятно, потому, что в самом марксизме
есть романтическая струя. Инъекция известной дозы романтизма не повре-
дила бы современному языкознанию, пораженному иссушающей болезнью
формализма.
Верно то, что в рамках антропогенетических исследований приходится
варьировать методику исследования. Лингвист, занимающийся происхожде-
нием языка, в отличие от археолога и этнолога, не может идти чисто индук-
тивным путем. Языки самых примитивных племен Австралии, Африки,
Южной Америки не могут дать представления о начале речи. У каждого из
этих языков за спиной тысячелетия технизации. Но, сочетая доступный ин-
дуктивный материал с некоторыми дедуктивными антропогенетическими и
философскими идеями, можно построить вполне убедительную концепцию
глоттогенеза5.
2. Фонология. Учение о фонеме как смыслоразличительной едини-
це - важный шаг в плане объяснительной интерпретации фонетических яв-
лений. Глубинный смысл этого учения состоит в том, что организующим и
формирующим фактором фонологической системы любого языка является
семантика, потребность семантических дифференциаций.
Но фонема несет еще одну функцию: социоразличительную.
Она служит, и в особенности служила в прошлом, опознавательным призна-
ком языкового коллектива, отличавшим его от других, родственных коллек-
тивов. На уровне антропогенеза эта функция была главнейшей. Раньше чем
стать смыслоразличительной единицей, фонема была единицей социоразли-
чительной.
Параллельно с этносоциальной консолидацией языковых коллективов
шла консолидация и стабилизация их фонологических систем в их оппози-
ции друг к другу: рождались звуковые законы. Стало быть, в гене-
зисе они имеют социальную природу. А это означает, что они не явля-
ются чем-то извечным, неизменным и неподвижным. Пока этноязыковые
образования, входящие в данную языковую общность, более или менее
5 Высказанные мною в свое время соображения по этому вопросу [11] заинтересовали
китайских коллег, и статья моя была переведена на китайский язык [в журнале 'Товай юй-
янь сюэ" ("Изучение языков за рубежом")- Пекин, 1980. № 1].
142

аморфны, неустойчивы, нестабильны, распределение звуковых норм между
ними характеризуется такой же неустойчивостью, нечеткостью. Намечают-
ся лишь определенные, характерные для отдельных этноязыковых единиц
фонетические тенденции, которые лишь постепенно стабилизируются
и приобретают черты звуковых "законов". Наследием прежней нечеткой
дистрибуции фонетических норм является любопытный феномен, который
мы называем перекрестными изоглоссами [15]. Сущность
этого феномена состоит в том, что ни в одном из родственных языков или
диалектов установленные для них "звуковые законы" не выдерживаются
сплошь, последовательно, по всему языковому материалу. Обязательны
единичные вкрапления по фонетической норме того или иного родственно-
го языка. Так, если брать индоевропейские языки, в языках группы "сатем"
находим отдельные слова, оформленные по норме "кентум".
Объяснительная историческая фонетика постоянно должна считаться с
явлением перекрестных изоглосс.
3. Лексика как система. Историческая лексикология, просле-
живая историю слов на разных этапах истории народа, остается наукой опи-
сательной. Объяснительное языкознание заинтересовано прежде всего в
изучении лексики как системы. Системообразующим фактором в фор-
мировании лексики является сознание общественного человека в его взаи-
модействии с миром, с объективной действительностью.
Освоение человеком объективной действительности включает три опе-
рации: 1) селекцию: вовлечение в сферу сознания тех элементов, пред-
метов и явлений, которые актуальны при данном состоянии общества, и за-
крепление этих элементов в памяти; 2) абстракцию: включение каж-
дого осознанного феномена в какой-либо обобщающий концепт; 3) к л а с -
сификацию: группировку осознанных феноменов по тем или иным
классификационным признакам [11].
На разных этапах развития общества каждая из этих операций имела
свои особенности, свой особый тип: человек по-разному отбирал и отделял
"нужное" от "ненужного", по-разному абстрагировал, по-разному классифи-
цировал. Стало быть, структура лексики как системы все время менялась и
меняется в зависимости как от природно-географической среды, так и -
в особенности - от уровня хозяйственного и социального развития. Изуче-
ние этих меняющихся лексических структур, начиная от зарождения звуко-
вой речи и до настоящего времени, логически приводит нас к проблеме
лексико-семантической типологии, к выявлению разных типов
состава и организации лексического материала в зависимости от среды оби-
тания, хозяйственной деятельности, общественного строя, особенностей на-
родной психологии. Интерес этой проблемы как в психолингвистическом,
так и в социолингвистическом плане очевиден.
Трудности, которые здесь встают, ни в малейшей степени не снимаются
так называемой "семиотической" (знаковой) теорией языка, одним из эфе-
мерных созданий модернистского языкознания. Что слово - это не сам пред-
мет и не его эквивалент, а всего лишь условный знак предмета, было ясно
уже Платону, который в диалоге "Кратил" обосновал то положение, что
связь между предметом и его наименованием не естественная (ерша), а услов-
ная, "по установлению" (вёаа). Что касается термина "семиотика", то и он не
143

нов. Его ввел в науку в XVII в. английский философ Дж. Локк (1632-1704)
[16]. "Молодая" наука, семиотика, оказалась трехсотлетнего возраста. Ба-
нальная истина, что слово есть знак, не внесла ничего ценного не только в
объяснительное, но и в описательное языкознание. Псевдоноваторские тео-
рии лингвистического модернизма имеют свойство быстро устаревать, и мы
видим, что ажиотаж вокруг семиотики идет на убыль. Время - судья справед-
ливый и неумолимый. Классик В. Гумбольдт будет жить века, а модернист-
ские "новаторы" через какое-то время канут в пучину забвения. Языкознание
наших дней нуждается не в модернизме, а скорее в неоромантизме.
4. Этимология. Как я отмечал выше, этимология по замыслу -
наука объяснительная. Она призвана объяснить происхождение и историю
слов во всех аспектах: фонетическом, основообразовательном и словообра-
зовательном, семантическом. На этом пути уже достигнуты значительные
успехи, в особенности в области индоевропейских языков. Вместе с тем в по-
следнее время в этимологии наблюдается известный методологический за-
стой, и приходится даже слышать утверждения, что этимология себя исчер-
пала. Вернее будет сказать, что исчерпала себя младограмматическая тра-
диция, которая в других областях лингвистики преодолевается, а в этимоло-
гии продолжает господствовать.
Предельная глубина большинства этимологических словарей - так на-
зываемый "праязык". Но реконструируемое праязыковое состояние само
оказывается не чем-то примитивным, изначальным и монолитным, а ре-
зультатом многотысячелетнего предшествующего развития. И стремление
проникнуть в эти более отдаленные глубины, в допраязыковое со-
стояние языковых семей, представляется чем-то естественным. Но сделать
это одним рывком, как пытался Н.Я. Марр со своей теорией четырех перво-
начальных элементов, наивно и безнадежно. Лингвистическая палеонтоло-
гия должна быть методологически четкой и безупречной. Только при этом
условии она может дать научно значимые результаты [17].
Не исключено, например, что односложным корням типа закрытого сло-
га индоевропейского праязыка предшествовал тип односложных открытых
корней, какой распознается в адыгских языках на Кавказе.
На путях глубинной палеонтологии вырисовывается такое архиархаич-
ное состояние, когда язык располагал только одним гласным звуком неоп-
ределенной окраски и только одним столь же неопределенным сонантом.
И лишь постепенно позиционные варианты этого гласного и этого сонанта
приобретали статус самостоятельных фонем и включались в систему социо-
различительных и смыслоразличительных оппозиций [18, 194, 196].
Но даже не забираясь в такие глубины, можно многое сделать, чтобы
улучшить наши этимологические словари, поднять на более высокий уро-
вень их познавательную ценность. Для этого нужно прежде всего, чтобы
этимология была тесно связана со смежными гуманитарными дисциплина-
ми: этногенезом, археологией, историей культуры, общей историей, этно-
графией, фольклором.
Этимология должна в полной мере считаться с принципами и достиже-
ниями ареальной лингвистики и тщательно учитывать все из-
вестные или исторически мыслимые ареально-лингвистические конфигура-
ции, в которых мог участвовать исследуемый язык.
144

Этимологу все время следует считаться с таким феноменом, как пере-
крестные изоглоссы (см. выше).
В этимологических словарях, как правило, недостаточно учитывается
роль звуковой символики. Это - большая ошибка, существенно
снижающая ценность многих этимологических словарей.
Постоянная опора на реалии- одна из гарантий надежности этимо-
логических решений. От слов - к реалиям, от реалий - к словам, такой дву-
сторонний разбор должен быть законом для этимолога.
Следует, наконец, ограничить произвол и гадательность в семанти-
ческой стороне этимологии путем выявления повторяемости определен-
ных семантических переходов в самых различных, родственных и неродст-
венных, языках6.
5. Лингвистическая типология. Типологические построе-
ния возможны как на описательном (формальном) уровне, так и на объясни-
тельном. В первом случае они не составляют особой трудности. Можно
взять любой набор признаков - фонетических, морфологических, синтакси-
ческих - и положить их в основу группировки языков по "типам".
Совсем иное дело - объяснительная типология. Здесь исследователя
ожидают большие трудности. Мы говорили выше, откуда эти трудности
проистекают: от двойственной природы языка; язык и коммуникативная
техника; познавательная система. Что значит дать объяснительную интер-
претацию языковому структурному типу? Это значит соотнести данную
структурную модель с определенной моделью мыслительных операций
(селекция - абстракция - классификация), а через мышление - с определен-
ной моделью социального устройства и этнической культуры. Но такое пря-
мое соотнесение требует величайшей осторожности, так как соответствую-
щие языковые структуры могли дойти до нас в технизованном виде, после
того как их идейное содержание полностью выветрилось. Неудивительно,
что скороспелые теории Н.М. Марра о стадиях развития языка и "едином
глоттогоническом процессе" оказались примитивными и бесплодными.
Но ошибки изживаются, а проблемы остаются. Не следует выплескивать
ребенка вместе с водой. Советские ученые нашли более позитивные подхо-
ды к морфосинтаксической типологии, свободные от вульгарно-стадиальных
схем и в то же время содержащие определенные элементы объяснительной
интерпретации. Таково исследование С.Д. Кацнельсона [19], работы
Г.А. Климова [10] и др. В частности, такие морфосинтаксические категории,
как выражение субъектно-объектных отношений (активный, эргативный,
номинативный строй) или именные классификации (класс социально актив-
ный и неактивный), явно имеют подоплеку в мышлении, в этносоциальной
культуре. Точнее сказать - имели когда-то. Их идеологическое наполне-
ние уходит в прошлое, по мере того как уходят в прошлое породившие их
условия общественного бытия и общественного сознания. До нас они дохо-
дят уже как формализованная техника, а не как актуальная идеология.
Нельзя ли морфосинтаксическую типологию в ее историческом разви-
тии соотнести и связать с типологией лексико-семантической, о которой
ь Подробнее на проблемах этимологии я останавливаюсь в статье "Как можно улучшить
этимологические словари" (см.: Этимология. 1984. М., 1986).
145

речь шла выше? Такая постановка как будто естественна и сама собой на-
прашивается. В действительности она нереальна. Нереальна потому, что
процесс технизации протекает в лексике и грамматике совсем по-разному.
Что означает технизация в лексике? Переход слова в разряд терминов. Ког-
да слово приобретает статус термина, оно утрачивает полисемию, все семан-
тические обертоны, всю ту оболочку, которую мы называем идеосеманти-
кой [20]. Значение его становится предельно ограниченным, узким и точ-
ным. Слово в статусе термина относится к семантически живому слову, как
телеграфный столб к зеленой ветвистой сосне.
Но этот процесс перехода слов в термины захватывает лишь небольшую
часть лексики и не ограничен во времени.
Иное дело - грамматика. Здесь процесс технизации и формализации яв-
ляется определяющим с самого начала и по всему фронту. Всякая граммати-
ка формальна, но не существует формальной лексики (кроме терминов и ча-
стей речи, обслуживающих грамматику: местоимений и пр.). Морфосинтак-
сические феномены и конструкции тоже имели когда-то свое идеологиче-
ское наполнение, свою идеосемантику. Но она постепенно улетучилась в
практике коммуникативного использования. Проблема "Лексика и мышле-
ние" может ставиться как в синхронном, так и в историческом плане. Проб-
лема "Морфосинтаксис и мышление" - только в историческом и предысто-
рическом.
Из всего сказанного вытекает, что бесполезно искать какую-либо связь
и параллелизм между типологией лексико-семантической и типологией
морфосинтаксической, если не считать самых начальных периодов форми-
рования как лексики, так и грамматики.
6. Курс Введения в языкознание должен в идеа-
ле состоять из двух разделов: Введение в описательное
языкознание и Введение в объяснительное языкознание. Становится все бо-
лее очевидным, что это две разные науки. Лингвистику в целом относят
к гуманитарным наукам. Это неточно. К гуманитарным наукам относится
только объяснительное языкознание. Относить сюда же описательную линг-
вистику можно только по недоразумению. Куда же ее надо отнести? Ответ
очень прост. Коль скоро описательная лингвистика изучает язык как ком-
муникативную технику, ее место - среди технических наук. Но "техни-
ка", особенно в наше время, - понятие необъятное. Можно уточнить: теория
информации, кибернетика - вот ближайшая родня описательной лингвисти-
ки. Из традиционных наук - логика и математика. Наконец, когда речь идет
о звукопроизносительном механизме, лингвист нуждается в данных физики
(акустики), анатомии и физиологии. Ни одного фундаментального контакта
с общественными науками.
Совершенно иначе обстоит дело с объяснительным языкознанием. Оно
тысячью нитей связано именно с гуманитарными науками. Философия (осо-
бенно теория познания), психология, социология, общая история, история
культуры, археология, этнография, фольклор, литературоведение.
То, что лингвистика до сих пор не осознала ясно, что она состоит из двух
наук, говорит о том, что она находится пока в младенческом состоянии. Так
же точно астрономия в пору своего младенчества не осознавала, что она со-
стоит из двух наук: космографии и астрофизики.
146

Перед описательным языкознанием сейчас, как сто и двести лет назад,
стоит задача оптимального по методике описания лексики и грамматики
конкретных языков в синхронном и диахронном плане. Обобщенный опыт
таких описаний используется на теоретическом уровне для построения фор-
мально-типологических моделей с охватом максимального числа языков.
Опора на конкретный языковой материал должна быть обязательной
предпосылкой всяких теоретических построений. Приходится это подчерки-
вать, потому что некоторые лингвисты за рубежом, а частью и у нас, налов-
чились строить теории языка дедуктивно, без языкового материала [21].
Читать произведения таких теоретиков - дело неблагодарное. Когда проде-
решься через джунгли надуманных абстракций и терминологических мани-
пуляций, приходишь к какой-нибудь банальнейшей истине вроде того, что
язык есть знаковая система.
Объяснительное языкознание только еще расправляет крылья. Когда
оно раскроет все свои потенции, о которых речь шла выше, оно станет одной
из центральных наук гуманитарного круга. Великий и пока еще не выпол-
ненный долг, который лежит на объяснительном языкознании, вытекает из
исключительной роли, какую играет язык в жизни общества и в истории че-
ловечества. Язык - универсален. Будучи сам драгоценнейшим, поистине чу-
десным даром культуры, язык представляет [собой] способ объективации
всех других проявлений культуры, всех аспектов общественного бытия и соз-
нания, отложение всего исторического опыта и практики народной жизни.
Вот почему объяснительному языкознанию суждена роль самой универсаль-
ной из всех общественных наук. К нему будут тянуться все другие гуманита-
рии. Со своей стороны, лингвисты гуманитарного профиля сочтут для себя
долгом быть в курсе всего значительного, что добыто и достигнуто в других
гуманитарных науках. Это будет новая эра в истории языкознания.
Литература
1. Кедров БМ. Классификация наук. I. Энгельс и его предшественники. М.,
1961.
2. В'А1етЪеП. Б18соиг8 ргёНтншге. Р., 1912 (1-е изд. Р., 1751).
3. Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911.
4. Риккерт Г. О системе ценностей // Логос. 1914. Т. 1, вып. 1.
5. №Чп<1е1Ъапй ]У. Ое&сЫсЬ1е ипё КаШп\а88еп8сЬаЙ. $1га88Ъиг§, 1904.
6. Маркс К. Капитал. Послесловие ко второму изданию // Маркс К., Энгельс Ф.
Соч. 2-е изд. Т. 23.
7. Угсо СВ. Рппс1р1 (Ц ипа 8С1еп2а пиоуа. №роН, 1725.
8. Плеханов Г.В. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю //
Избр. философские произведения. М., 1956. Т. 1.
9. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
10. Климов ГЛ. Принципы контенсивной типологии. М., 1983.
11. Лбаев В.И. Отражение работы сознания в лексико-семантической системе
языка // Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. М., 1970.
12. Энгельс Ф. Конраду Шмидту 27 окт. 1890 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
2-е изд. Т. 37.
13. Лбаев В.И. Язык как идеология и язык как техника: Когда семантика пере-
растает в идеологию // Язык и мышление. II. Л., 1934.
147

14. Абаев В.И. Еще о языке как идеологии и как технике // Язык и мышление.
У1-УП. Л., 1936.
15. Абаев В.И. О перекрестных изоглоссах // Этимология. 1966. М., 1968.
16. Ьоске ]. Ап е&&ау сопсеппп§ питал ип<1ег81ап<11п§. Ь., 1690.
17. КпоЫосН /. РгоЫегт е те1осН <1е11а ра1еоп1о1о§1а 1т§шз11са // Ат с!е1
VI Сопуе^по т{егпа2юпа1е сИ 1т§ш§(1. Вгезаа, 1977.
18. Абаев В.И. О вариативности сонантов // РоИа 1ш§шз(гса. 1973. Т. 6, N 1/2.
19. Кацнелъсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. М., 1972.
20. Абаев В.И. Понятие идеосемантики // Язык и мышление. XI. М.; Л., 1948.
21. 81ог2 С. 8ргасЬапа1у$е оппе 8ргасЬе: Ветегкип^еп гиг то<1егпеп Ып^шзйк.
8ш«§аг1, 1975.

Принятые сокращения названии языков
авар.
авест.
ведийск.
греч.
груз.
ДР--инд.
др.-иран
др.-перс.
и.-е.
аварский
авестийский
ведийский
греческий
грузинский
древнеиндийский
древнеиранский
древнеперсидский
индоевропейский (-ские)
лат.
лит.
осет.
перс.
пехл.
русск.
ср.-Иран
ст.-слав.
латинский
литовский
осетинский
персидский
пехлеви
русский
среднеиранский
старославянский

Содержание
ВМ. Алпатов. Предисловие 5
О "фонетическом законе" 16
Язык как идеология и язык как техника 27
Еще о языке как идеологии и как технике 45
Понятие идеосемантики 57
О принципах этимологического словаря 71
Н.Я. Марр (1864-1934). К 25-летию со дня смерти 87
Об историзме в описательном языкознании 99
Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке 108
Языкознание описательное и объяснительное 132
Принятые сокращения названий языков 149

Научное издание
Абаев Василий Иванович
Статьи
по теории и истории
языкознания
Утверждено к печати
Ученым советом
Института востоковедения РАН
Зав. редакцией Е.Ю. Жолудь
Редактор ВС. Матюхина
Художник В.Ю. Яковлев
Художественный редактор ТВ. Болотина
Технический редактор ТА. Резникова
Корректор Р.В. Молоканова
Подписано к печати 18.08.2006
Формат 70 х 100 715* Гарнитура Тайме
Печать офсетная
У ел. не ч. л. 12,5. Усл.кр.-огг. 12,5. Уч.-из д. л. 12,0
Тираж 500 экз. Тип. зак. 4183
Издательство "Наука"
117997, Москва, Профсоюзная ул., 90
Е-таП: $ееге1@паикагап.ш
\уш\у.паикагап.ш
ППП "Типография "Наука"
121099, Москва, Шубинский пер., 6

13ВК 5-02-034406-0